|
|
Александр Бобров
От Волыни до Подыни – легендарный БрусиловскийКнига посвящается памяти моего отца – поручика 171-го Кобринского полка, участвовавшего в составе 7-ой армии в Брусиловском прорыве
Мужественный генералВоенные добродетели суть: отважность для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала.
Александр СуворовВеликий генералисимус Суворов оставил много точных наставлений и афоризмов. Что значит этот, вынесенный в эпиграф? Отважность и самопожертвенность для солдата – ясно. Но что значит храбрый офицер? Это, по Суворову, тот человек, кто, предвидя опасность, идет на все и увлекает за собой других с полным сознанием ответственности за выполнение поставленной задачи. А задача эта всегда преследует одну цель: преодолев опасность, сделать ее для врага смертельной. Высшее же мужество для генерала в том, чтобы принять решение и уже не отступать от него и довести до конца. Генерал Похвистнев – командующий особым отрядом, однокашник командующего 8-ой армии Алексея Брусилова говорил: «О, это самое трудное для русского генерала в наше время. Мужеством в полной мере обладает у нас только один генерал – Брусилов. Он шёл уверенно и без чужой помощи. Он всегда знал, чего хотел. Но никто не подозревал в нём мужества. Нынче ему суждено свершить великие дела и не миновать беды… Мужества у нас не прощают». Как в воду глядел.
Эта книга посвящена мужественному генералу Алексею Алексеевичу Брусилову и главному победоносному сражению Первой мировой войны – Брусиловскому прорыву. В истории войн найдется не много стратегических операций (а в ХХ веке таких и не припомнишь), названных не по месту проведения, а по имени полководца, одна из них – наступление Югозападного фронта – Луцкий прорыв, который стал зваться Брусиловским. Про генерала от кавалерии и выдающегося полководца, родоначальника новой школы стратегии и тактики написаны разные книги – от биографических до условно художественных. Наконец, сам Брусилов оставил потомкам свои подробные воспоминания. И автор, наверное, не взялся бы за этот труд, если бы не два соображения. Первое – общественно-политическое: дальние предки Брусилова были выходцами из Речи Посполитой и вели свою родословную от известного польско-украинского дипломата Адама Киселя, потомки которого, перейдя на русскую службу, связали свою жизнь с русской армией. Генерал воевал в Голиции и Волыни, в тех местах, где мог бы по иронии судьбы владеть имением, сытно (комфортно, как говорят сегодня) жить под польским да австрийским каблуком, но Кисели-Брусиловы выбрали служение Российской империи. Отпрыск их делил все тяготы окопной жизни и жарких сражений от зимних Карпат до летней Галиции с дорогим его сердцу русским солдатом. Сегодня в этих краях стоят памятники сечевым стрельцам, воевавших за Австро-Венгерскую империю, которые порой застят светлые воспоминания и остатки братских могил брусиловских воинов. Восприятие самой фигуры и политической позиции легендарного полководца снова вызывает сегодня горячие споры и требует постоянного осмысления, особенно в наше время, когда не утихает зуд развенчания, но общество пытается выработать более взвешенный и патриотичный взгляд на истории России, включая ее славные и трагические страницы.
А.Н. Бобров – поручик 171-го Кобринского полка
Второе и важное обстоятельство – глубоко личное: в составе 7-й армии воевал, наступал на левом фланге и был дважды ранен за Тернополем и в Прикарпатье отец автора – поручик 171-го Кобринского пехотного полка Александр Николаевич Бобров. Как публицист и путешественник я прошёл по следам отца, по городам и весям – от Луцка, с которого началось решительное наступление, кончившееся полынной горечью, до Монастержиска, который много лет был в составе Польши и до Карпат, где был ранен отец – и попытался наполнить исторические очерки живыми впечатлениями, описать не только ход сражений, но и осмыслить уроки событий вековой давности. В частности, осветить противоречивые страницы истории Украины, когда её сыновья оказались между жерновами двух империй, а их мундиры были украшены как Георгиевскими крестами, так и австрийскими боевыми наградами. Но главная цель книги – запечатлеть свершения гениального военачальника и подвиг русского солдата, какая бы кровь ни текла в его жилах.
Только после смерти отца (я родился, когда ему исполнилось 50 лет) осознал, как много упустил и потерял, не разговорив, не записав его бесхитростные воспоминания двадцатилетнего офицера. Сам он рассказывал крайне мало – больше курьёзы и молодые выходки вспоминал без всякого пафоса, а ведь был награждён орденом Анны и шашкой «За храбрость!». Многие утверждают, что в те годы вообще было не принято вспоминать героев Первой мировой. Но про то, что Жуков и Рокоссовский – Георгиевские кавалеры, мы узнали рано, а вот у бати, который и умер от раковой опухоли в лёгком, образовавшейся вокруг осколка прикарпатского снаряда, я так и не мог выпытать ничего из его храброго пути. Объясняется это, наверное, тем, что боевой путь отца был заслонён посмертной и скорбной славой его сына, моего старшего брата – Николая Александровича Боброва, героически павшего в августе 1942 года под Ленинградом, потому-то, наверное, я и родился в 1944-м. По дурости замполита меня не отпустили из воинской части в 1965 году на торжества в Ленинградской области, где близ станции Лемболово на Карельском перешейке был открыт памятник трём летчикам – сталинским соколам, совершившим огненный таран. Крайний справа – мой старший брат, Герой Советского Союза…
Через много лет после смерти отца я нашёл в его бумагах обветшавший послужной список, где обозначены сражения и ранения поручика Боброва. Конечно, других памятных свидетельств нет, но в книге присутствует глава с редкостным свидетельством из Фондов Ковровского историко-мемориального музея: письма как раз с австрийского фронта прапорщика Евгения Георгиевича Герасимова (1890–1916), командира 2-й роты 310-го пехотного Черноярского полка, уроженца Коврова Владимирской губернии. Два неотправленных письма были переданы денщиком после гибели Е.Г. Герасимова в бою 27 мая 1916 года, на второй день Брусиловского прорыва, они добавились к 14-ти присланным домой письмам. Мать автора писем – Варвара Павловна Герасимова, урожденная Невская слыла в Коврове женщиной образованной, умной, высоко культурной. Её внук – замечательный советский прозаик, ныне подзабытый – Сергей Никитин, который, понятно, приходится автору писем родным племянником по материнской линии. Вот какие родословные всплывают через век!
Конечно, я совершил путешествие по Тернопольщине и Прикарпатью, написал очерки и стихи, а потом стал осознавать весь масштаб и значение грандиозной операции 1916 года, проехал и по Волыни, где наступлением на Луцк начала легендарный прорыв 8-я армия, которой до назначения командующим Юго-Западным фронтом командовал сам Брусилов. Собирая и публикуя материалы, я вдруг погрузился в споры и разночтения по поводу, казалось бы, ясного и мужественного пути генерала. Современники знали битву как «Луцкий прорыв», что соответствовало исторической военной традиции: сражения получали названия согласно месту, где они происходили. Однако именно Брусилову была оказана невиданная честь: операция весной-летом 1916 года на Юго-Западном фронте получили наименование по одному из авторов плана операции по наступлению – «Брусиловский прорыв». Почему? Тут существуют разные точки зрения.
Одна из них такова: когда стал очевиден успех Луцкого прорыва, по словам военного историка А. А. Керсновского, «победы, какой в мировую войну мы ещё не одерживали», которая имела все шансы стать победой решающей и войну завершающей, в рядах русской оппозиции появилось опасение, что победа будет приписана царю как верховному главнокомандующему, а это – усилит монархию. Возможно, чтобы этого избежать, Брусилова стали восхвалять в прессе, как не превозносили до того ни Н. И. Иванова за победу в Галицийской битве, ни А. Н. Селиванова за Перемышль, ни П. А. Плеве за Томашев, ни Н. Н. Юденича за Сарыкамыш, Эрзерум или Трабзон. Сопоставимы ли деяния и имена? – большой вопрос.
Деятельность Брусилова после октября 1917 года тем более вызывает сегодня жаркие дискуссии. Ведь он был самым авторитетным из царских генералов, перешедших на службу советской власти. А мог бы оказаться и в другом стане, как сам признавался. Существует даже утверждение злопыхателей, что и сам Луцкий прорыв продолжал называться Брусиловским, потому что генерал перешёл на сторону красных, что это было выгодно чуть ли не самому Сталину.
Церковная ограда у могилы Брусилова
Но надо напомнить, что и в западные энциклопедии, и в многочисленные научные труды по военной истории наступление вошло именно как «Brnssilow angritte», «The Brusilov offensive», «Offensive de Brnssilov» и т. д. Неужели во всех странах, даже враждебных нам, было так велико влияние советской власти и Сталина?
Автор продолжает придерживаться точки зрения генерала Похвистнева и своего отца: это была победоносная и главная битва, ставшая возможной только благодаря личной целеустремлённости, вопреки всем интригам и обстоятельствам, мужественного генерала Алексей Брусилова.
Не являясь сторонником смешения разных жанров, я всё-таки закончу вступление к познавательной книге давним и покаянным стихотворением:
Жизнь отцаЯ подумал опять на седых берегах Селигера,Где отец все зовет меня издалека:Как же мало узнал я о жизни отца-офицера,Подпоручика Кобринского полка.Я стеснялся спросить и запутаться в датах,Безвозвратно казались они далеки:Галицийские веси, прорыв легендарный в КарпатахИ раненье шрапнелью у горной реки.В доме список хранился с печатью двуглавой,Где бои внесены за высоты Карпат,Но они затмевались недавнею славой,Той, которой овеян былстарший мой брат—Героический сын его, павший недавно.До того и скорбел, и гордился отец,Что не помнил про орден с отличием – Анна—Про награду за бой у реки Коропец,За лихой контрудар от Поповой могилы…Много шрамов в обычной отцовской судьбе,Он в российских просторах отыскивал силы,Чтобы молча сносить все осколки в себе.Я ведь помню седым его и постаревшим,Сколько шли по лесам и озерам вдвоем…Вот он тихо сидит над костром прогоревшимИ как будто не слышит о прошлом своем.Но без этих боёв супротив супостата,Как ни думай с позиций текущего дня —Нет ни чести фамильной, ни старшего брата,Ни меня…Прошло тридцать лет, мы видим, что даже на русской почве со времён Великой войны накопилось уже целых три пласта её осмыслений и научных концепций (историки имперской школы, догматики марксистской закалки и авторы с постсоветским развенчанием), но сегодня, к 100-летию начала Перовой мировой войны, к грядущему вековому юбилею Брусиловского прорыва, мы можем и попытаться сказать правду, и поспорить, и провести параллели с сегодняшними трудными днями, но главное – отдать заслуженную дань нашим героическим предкам.
Александр Бобров
Мировая, Великая, Отечественная, Империалистическая…Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник Отечества, его предатель.
Из прощального обращения Николая II к войскам (8 марта 1917 г.)Пока живы отзвуки недавней мировой драмы, именуемой Великой войной 1914–1918 годов, а они пережиты будут человечеством разве в далеком и очень далеком будущем, будет живо в умах и памяти имя Брусилова, ярко и выпукло отчеканенное на фоне пережитой человечеством драмы.
Из прощального слова командарма Андрея Снесарева (19 марта 1926 г.)Над революционным Петроградом мчались свинцовые тучи, на свежие брустверы в Карпатах пал первый снежок, а во Франции ещё стояли остатние тёплые дни, подогреваемые всеобщим ликованием. В 11 часов, 11-го дня, 11-го месяца (ноября) 1918 года в железнодорожном вагоне, стоявшем на путях во французском городке Компьене, севернее Парижа, было подписано соглашение о прекращении огня на всех фронтах. Если точнее, перемирие было заключено в 5 утра 11 ноября, но вступило в действие с 11 утра. Был дан 101 залп – последние залпы Первой мировой войны.
Так в этот день закончились боевые действия на Западном фронте, где против немцев сражались союзники – страны Антанты без России. Ещё 29 сентября 1918 года верховное командование германской армии проинформировало кайзера Вильгельма II и имперского канцлера графа Георга фон Гертлинга, находившихся в штаб-квартире в Спа (Бельгия), что военное положение Германии безнадежно. Генерал-квартирмейстер Эрих Людендорф, по-видимому, опасавшийся катастрофы, заявил, что он не гарантирует, что фронт удержится в следующие 24 часа и потребовал запросить у сил союзников немедленного прекращения огня. Кроме того, он посоветовал принять основные условия президента США Вудро Вильсона («Четырнадцать пунктов») и демократизировать имперское правительство, в надежде на лучшие условия мира. Это позволит сохранить лицо имперской армии и переложить ответственность за капитуляцию и её последствия непосредственно на демократические партии и парламент. Он сказал офицерам своего штаба: «Теперь они должны лечь в ту постель, которую они приготовили для нас». И 3 октября вместо Георга фон Гертлинга новым канцлером был назначен либерал – принц Максимилиан Баденский. Ему было поручено начать переговоры о перемирии. Однако при последующем обмене сообщениями выяснилось, что вильсоновские указания «на отречение кайзера как важнейшее условие достижения мира не встретили понимания. Государственные деятели Рейха тогда ещё не были готовы рассматривать столь чудовищный для них вариант». В качестве предварительного условия переговоров Вильсон требовал вывода немецких войск со всех оккупированных территорий, прекращение подводной войны и отречение Кайзера, записав 23 октября: «Если правительство Соединённых Штатов должно договариваться с верховным командованием и монархической верхушкой Германии сейчас или, по всей вероятности, позднее ввиду международных обязательств Германской империи, оно должно требовать не мира, а капитуляции». Она и была принята 11 ноября 1918 года.
В том же ноябре 1918 года в Москве был выпущен из-под ареста беспрекословный герой и самый успешный полководец русской армии Алексей Брусилов. Покинув армию после революционных событий и отставки по приказу Керенского с поста Главкома, он поселился в Москве. В ноябре 1917 года был тяжело ранен осколками случайно попавшего в дом снаряда и до июля 1918 года лечился в госпитале. В этот период его посещали представители Белого движения, стараясь привлечь на свою сторону, но генерал отклонил предложения перебраться на Дон. Это не осталось незамеченным. В августе 1918 г. был арестован органами ВЧК в качестве заложника, два месяца находился на Кремлевской гауптвахте, но был освобожден в ноябре победного года за отсутствием доказательств связей с антисоветским движением. В это же время были арестованы его брат, умерший в заключении, и сын, бывший ротмистр Алексей. Вот что творилось с офицерами – патриотами России…
В ноябре 1919 года (через год после подписания Компьенского перемирия) президент США Вилсон издал указ о праздновании Дня Перемирия\Armistice Day. В нем содержался следующий пассаж: «Для нас в Америке празднование Дня Перемирия будет проявлением гордости за тех, кто пал на службе своей стране и отдал свою жизнь для победы. Это также будет способом продемонстрировать иным странам нашу приверженность миру и справедливости». Уже тогда США примазались в последний момент, провозгласили себя чуть ли не главными победителями и продемонстрировали другим странам, что будут бороться за «мир и справедливость» всеми способами и любым оружием.
Политически Первая мировая в Европе завершилась подписанием Версальского мирного договора, а перемирие между странами Антанты и Германией, состоявшееся в Компьенском лесу, было подписано севернее Парижа потому, что здесь в заключительные месяцы войны располагался штаб главнокомандующего союзными силами на Западном фронте маршала Фоша. Акт подписания перемирия прошёл в переоборудованном вагоне-ресторане компании «Grandes Express Europeens», входившем в состав штабного поезда. После окончания войны исторический вагон поместили в музей, расположенный тут же в Компьене, украсив высокопарной мемориальной доской: «ЗДЕСЬ ОДИННАДЦАТОГО НОЯБРЯ 1918 ГОДА БЫЛА СОКРУШЕНА ПРЕСТУПНАЯ ГОРДОСТЬ ГЕРМАНСКОГО РЕЙХА, ПОБЕЖДЕННАЯ СВОБОДНЫМИ НАРОДАМИ, КОТОРЫХ ПЫТАЛАСЬ ПОРАБОТИТЬ».
В июне 1940 года, 22 года спустя, гитлеровская Германия за месяц с небольшим разбила французские войска, и правительство Франции запросило переговоров. Мстительный Гитлер назначил местом переговоров, конечно же, Компьенский лес. Место переговоров – ясно, в бывшем вагоне Фоша! «В музее? Достать!». И достали гордые французы, и доставили, не пикнув. Акт мести был продуман до самых мелочей. Вагон поставили на то же самое место, где он стоял в 1918 году. Гитлер сидел на том же самом стуле, на котором сидел маршал Фош, диктуя свои условия представителям побежденной Германии. После чтения преамбулы соглашения Гитлер, выражая презрение к французским делегатам, демонстративно покинул вагон, оставив вести переговоры генерала Вильгельма Кейтеля, своего начальника Генерального штаба.
Памятник погибшим в Первой мировой войне на территории Венгрии
Немцы, однако, на этом не угомонились и вывезли достопримечательный вагон (вместе с мемориальной доской) в Германию, как военный трофей. Почти все военные годы он простоял в Берлине и лишь в 44-м его, от греха подальше отослали в деревушку в Тюрингии. Незадолго до конца войны эсэсовцы его уничтожили и даже закопали в землю остатки – боялись, что теперь уже их заставят подписывать очередную капитуляцию в историческом вагоне. Но зачем Сталину и Жукову нужен был штабной вагон: перед ними была одна цель – столица рейха, все его дворцы и пригороды!
После окончания войны дотошные французы заставили пленных немцев – восстановить музей в Компьене, а уничтоженный вагон заменили копией. Теперь там вновь музей – восстановлена обстановка заседаний переговорщиков с табличками: кто и где сидел и факсимильными копиями документов. Такая вот судьба обычного вагона-ресторана…
История переполнена символами, но что особенно потрясает: полную и безоговорочную капитуляцию фашистской Германии в присутствии маршала Жукова и подписывал тот же Кейтель! Правда, Гитлер был уже мёртв и поручить ничего не мог. В 1945 году 8 мая в Карсхорсте (предместье Берлина) в 22.43 по центрально-европейскому времени (00.53 9 мая – по московскому) был подписан окончательный Акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии и её вооруженных сил. Под окончательным Актом стоят подписи генерал-фельдмаршала В.Кейтеля, главнокомандующего германскими ВМС адмирала Фон Фридебурга, генерала-полковника авиации Г. Штумпфа. Со стороны союзников Акт подписан Г.К. Жуковым и британским маршалом А.Теддером. В качестве свидетелей расписались представители США и Франции. Как видим, французского генерала в числе принимавших капитуляцию – нет, что хоть чуть-чуть успокоило Кейтеля: «Как и вы победители?», – воскликнул он при входе в зал унижения, где присутствовал главком французской армией генерал Ж. де Латтр де Тассиньи. Круг истории – замкнулся. Вернее, завершилась Вторая мировая война, которую многие историки и политики считают продолжением Первой.
Великими в ХХ веке называли две войны. Первая мировая получила имя «мировой» значительно позже, и только после Второй мировой ее обозначили как «первую». В советское время о ней забывали, именовали «империалистической». А изначально, на волне патриотизма в России, ее называли Великой войной, Второй Отечественной или Великой Отечественной. Но какое ещё всеохватное название можно придумать для страшной схватки с невиданным врагом – фашизмом? Даже странно сетовать по этому поводу: в истории параллельные названия не живут: в сознание народа не просто было вбито, а органически влилось: Отечественная война 1812 года (хотя ведь взятие Парижа нашими войсками состоялось в 1814 году). Мы должны в 2014 году отметить 200-летие полной победы над завоевателем Европы – Наполеонам и войсками его коалиции, но, убеждён, что праздника не будет – его затмит 100-летие начала Первой мировой войны: президент России Владимир Путин утвердил 1 августа в качестве дня памяти погибших в Первой мировой войне. Соответствующие поправки в федеральный закон «О днях воинской славы и памятных датах России» были приняты депутатами Госдумы 18 декабря 2012 года, а уже 26 числа их одобрил Совет Федерации. Ранее официального дня памяти погибших в Первой мировой войне в России не было. Ещё в послании президент констатировал, что в России «до сих пор нет ни одного достойного общенационального памятника героям Первой мировой войны», и предложил «возродить имена наиболее прославленных полков, воинских частей, соединений прошлых эпох, и советской, и более поздних эпох, таких подразделений, как Преображенский, Семёновский полки».
Инициатива президента была воспринята положительно и начала реализовываться оперативно. Теперь и план празднования на государственном уровне есть, и средства заложены. Так, министр культуры Владимир Мединский сразу начал с рабочего визита во Францию. Он встретился с соотечественниками, провел презентацию проекта памятника российским воинам, павшим в Первой мировой войне, и обсудил вопросы организации совместных российско-французских мероприятий, посвященных 100-летию одного из крупнейших вооруженных конфликтов в истории человечества.»Раньше мы не участвовали в подобного рода комитетах и комиссиях и никогда не отмечали ни 50-летие, ни другие годовщины, связанные с этой войной. Наша страна понесла в ней самые большие потери, участвовала в коалиции победителей, но при этом сама себя объявила побежденной – в силу внутренних катаклизмов. Сейчас Россия возвращает себе свою историю», – отметил Владимир Мединский, снова впадая в грубую историческую ошибку: никакой побеждённой Советская Россия себя не признавала, а победительницей быть просто не могла. Об этом подробнее – дальше, но хочется сразу отметить наметившуюся тенденцию сожалеть об «упущенной победе».
Уверен, что никакой победы ни противники, ни – главное! – союзники России и не дали бы одержать.
Например, историк и публицист Михаил Тюренков в своей статье «Первая мировая. Рок или случай?» написал кратко и доходчиво: «Главенствовавшая на протяжении семи десятилетий советская трактовка Первой мировой банальна, хотя и не лишена оснований: «Империалистическая война между двумя коалициями капиталистических держав за передел ранее уже поделенного мира, капитала и порабощения народов». Да, если посмотреть на проблему с материалистических позиций, объясняющих любое историческое событие через экономическую призму, примерно так оно и было. Если же обратиться к геополитике и принять теорию конфликта цивилизаций, все выглядит несколько иначе. Впрочем, для доказательства того, что Первая мировая не была неизбежной, можно обойтись без методологических тонкостей. Достаточно двух фактов, о которых на уроках истории говорить не принято».
Историк эти факты, которые я в основном принимаю, перечисляет. Итак, первый. На момент начала войны ни с Германией, ни с Австро-Венгрией у России не было неразрешимых противоречий. Можно сколь угодно долго размышлять о» вечно бабьем» в русской душе, как это делал в 1914 году, противопоставляя русских и немцев, философ Николай Бердяев, или напротив, подобно его оппоненту Василию Розанову, рассуждать о проснувшемся с началом войны богатырском русском духе, факт остается фактом. При целом ряде внешнеполитических разногласий между русскими и немцами, все эти противоречия напоминали споры соседей в большой коммунальной квартире континентальной Европы. Куда серьезнее была глобальная геополитическая «Большая игра», которая разворачивалась между Россией и Великобританией в течение всего XIX века и продолжается сегодня в несколько измененном формате и с привлечением новых игроков. Что же касается извечной для русско-турецких отношений темы черноморских проливов и покровительства над южно-славянскими народами, то после Русско-турецкой войны 1877—78 годов острота этих вопросов была уже не столь значительной. И подогревалось последнее исключительно фактом германского влияния на Османскую империю, причиной серьезной внешнеполитической «ревности» со стороны Англии и Франции.
Второй факт – конспирологический, которые сегодня либералами-западниками встречается обычно в штыки. Но это было очевидно для многих историков как раз русской эмиграции, знавшим Запад. Об этом доказательно ещё с 70-х годов писал известный советский историк Николай Яковлев. Речь идет о пресловутом «масонском следе» в развязывании Первой мировой войны, а в дальнейшем и Февральской революции 1917 года. Быть может, не стоит абсолютизировать этот момент, но нельзя не признать: целый ряд ключевых представителей российского политического спектра начала XX века – от радикалов (социалистов-революционеров и социал-демократов) до либералов (кадетов и октябристов) – входили в масонские ложи. Среди политических масонов того времени допускался полный плюрализм мнений, но в одном эти люди оставались едины: отрицательном отношении ко всем мировым империям, кроме Британской, и сугубом презрении к русской монархии. Последняя, при всех ее недостатках, к 1914 году во многом оправилась от политического кризиса начала века, а в экономическом плане и вовсе достигла небывалых прежде успехов. И только затяжная война и новая революция могли остановить рост российского влияния. Сложно сказать, насколько масоны повлияли на развязывание войны и революции, но то, что наиболее известные их представители (причем как либералы, так и революционеры) в 1914 году выступили с резко антигерманских позиций, а спустя два года – с не меньшей яростью потребовали свержения монархии, наводит на определенные мысли.
«Разумеется, – уточняет автор, – было бы неверным сводить всю Первую мировую к этим двум моментам. Так, любой специалист-историк может сходу перечислить десяток экономических и политических факторов, подтолкнувших её начало. Которые, однако, объясняют все, что угодно, но только не неизбежность начала самой войны. Войны, против замалчивания уроков которой, выступая в Совете Федерации, предостерег президент России Владимир Путин».
Но если и согласиться с двумя причинами развязывания войны – политика Великобритании и масонство – следует подчеркнуть, что они не были устранены ни первыми победами 14-го года, ни сглажены поражениями 15-го, ни разрушены даже громкими победами года 16-го, а, значит, президент Владимир Путин, выступая в 2012 году в Совете Федерации и отвечая на вопросы, заявил не совсем исторично, что причиной поражения России в Первой мировой войне было «национальное предательство» и вменил его в вину «тогдашнему руководству страны», то есть большевикам, пошедшим на заключение Брестского мира. Правда, тут же для сбалансированности уточнил: «Они несли на себе этот крест. Они искупили свою вину перед страной в ходе Второй мировой войны, Великой Отечественной. Это правда».
При этом он высказал тезис, что в результате Россия проиграла войну уже проигравшей стороне, после чего «огромные территории, огромные интересы страны были отданы, положены непонятно ради каких интересов, ради партийных интересов только одной группы, которая хотела стабилизировать свое положение у власти». Заявление выдержано в нынешнем духе, когда за власть одной группы могут идти на всё, как это было при развале державы в 1991 году или расстреле Верховного Совета в 1993-м! Понятно, что Путин готовился к тому, чтобы предложить достойно отметить 100-летие Первой мировой войны. Благое дело, но всё-таки надо было спичрайтерам поработать основательно, разобраться, кто за что воевал и куда дело шло, кто предавал и кто расхлебывал? Уж питерским помощникам должно быть известно, что после Февральской революции к власти пришли не большевики, а Временное правительство. Но уже 11 марта 1917 года войска Брусилова присягнули ему на верность. Выступая на митинге, командующий фронтом призвал солдат поддерживать в армии порядок и сохранять боевой дух, чтобы она могла защитить свободную Россию. Выступление Брусилова было восторженно встречено солдатами и собравшейся толпой. Керенский назначил его Верховным главнокомандующим! Напомню, что до него таковым был сам Николай II. Брусилов попытался навести порядок в своих войсках и препятствовал ведению в них ненужной пропаганды. Но в действующей армии уже давно шел процесс брожения, солдаты требовали окончания войны, заключения мира с немцами и возвращения домой. На всех фронтах, на которых побывал Брусилов, его же войска отказывались идти в наступление.
И все же наступление началось. Перед его началом было достигнуто трехкратное численное превосходство. По числу артиллерии русские войска имели двукратное превосходство над противником (1114 орудий). Недостатка в боеприпасах войска также не испытывали. 29 июня с рубежей, на которых остановилась русская армия во время знаменитого «Брусиловского прорыва», была проведена артиллерийская подготовка по австро-венгерским позициям. Войска Юго-Западного фронта перешли в наступление. Главный удар наносили 11-я и 7-я армии. Впереди действовала 8-я армия, которую теперь возглавил Л.Г. Корнилов. В ходе наступления были захвачены передовые позиции противника, но дальше солдаты отказались идти, и Брусилов уже не имел возможности повлиять на них. На помощь австро-венгерским войскам стали прибывать германские части, и утром 19 июля противник перешел в контрнаступление. Без всякого приказа русские полки стали оставлять позиции и уходить с фронта. Массовым явлением стало обсуждение боевых приказов в полковых комитетах. Через неделю немцы взяли Тернополь, откуда начал войну мой отец – двадцатилетний поручик. Какой исторический и политический слом всего за один год, но долго он накапливался! Это, кстати, урок всем «группам власти»…
Что там революционный 17-й год – до всяких событий, потрясших самодержавие, в удачном 1916 году даже блестящие победы на Кавказе, даже Брусиловский прорыв не смогли вдохнуть в действующую армию и тыл, в солдата и обывателя неистребимую веру в победу над врагом. А о единении народа с правительством, армии с народом не приходилось, увы, и мечтать. Более того, словно какой-то невидимой силой нагнетались искусственно создаваемые трудности во всех сферах жизнедеятельности воюющей страны. Нельзя без недоумения и негодования в душе читать выдержки из официального доклада военного министра Поливанова: «Чувствуется недостаток во всем. Топливо вздорожало в Петрограде на 300 %, в некоторых городах не было соли, сахара; мяса до сих пор мало в Петрограде, во многих местах мука и зерно продаются по чрезвычайно высоким ценам. В Сибири зерно так дешево, зато в Петрограде по ценам, возможным только во время голода… С одной стороны, поезда с артиллерийскими парками на фронтах подолгу стоят незагруженными, а с другой, в Москве около полугода стоит в тупике 1000 вагонов, нагруженных артиллерийскими фабричными станками и пр., что как раз нужно для промышленности».
Продолжалась разрушительная деятельность так называемых демократических политиков в Думе, ВПК, всевозможных организациях и партиях. Государь Император, его окружение, правительство, вся имперская власть обличались на каждом шагу. Шельмовались даже успешно действующая, только что вышедшая из боев армия. Вот один из таких одиозных деятелей – Родзянко во всеуслышание заявляет: «Русское высшее командование либо не имеет заранее подготовленных планов операций, либо если их имеет, то их не выполняет. Высшее командование не умеет или не может организовать крупную операцию… не умеет подготавливать наступление… не считается с потерями живой силы… В армии проявляется вялое настроение, отсутствие инициативы, паралич храбрости и доблести. Если сейчас как можно скорее будут приняты меры, во-первых, к улучшению высшего командного состава, к принятию какого-либо определенного плана, к изменению взглядов командного состава на солдата и к подъему духа армии справедливым возмездием тем, кто неумелым командованием губят плоды лучших подвигов, то время, пожалуй, не упущено». После побед Брусилова, Юденича и Деникина – «высшее командование не умеет»! Это он о царе Верховном главнокомандующем говорит или о цвете русского генералитета?
Ведь не поздний советский пропагандист вещает, а депутат-современник, которому верили и в Ставке, и в окопах, и в запасных полках. Кстати, наши заклятые друзья в лице главы британской миссии генерала Нокса оценивали русскую армию и русский тыл совсем по-другому: «Русская пехота устала, но меньше, чем год назад (в 1915 году отступления – А.Б.)… и всех видов вооружения, боеприпасов и снаряжения было больше чем когда-либо. Качество командования улучшалось с каждым днем… никакого сомнения в том, что, если бы тыл не раздирался противоречиями, русская армия увенчала бы себя новыми лаврами… и, вне сомнения, нанесла бы такой удар, который бы сделал возможным победу союзников к исходу этого года».
Кому же верить? – даже мы не можем понять из мирных времён, имея все источники на руках, а что думали вояки на передовой или родственники их дома? Печальнее всего, что болтовня Родзянки и ему подобных ниспровергателей стала проникать в душу простого солдата. Нижние чины, «окопные крысы» не могли не заметить этого, их все больше охватывали равнодушие и апатия. Летом 1916 года даже участники Брусиловского прорыва запели:
Ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду;Как попал я в ту беду,Во слезу горючую,Войну неминучую.Ты скажи, порастолкуй,Чего война сладилась.До русских наладилась.Как наш русский-то народВсе копал бы огород,Да садил бы редьку крепку,Да садил бы сладку репку,По полям бы спела рожь,А. война нам невтерпёж…Не все, конечно, распевали эту чушь. Герои прорыва продолжали терпеть и готовиться к решительным сражениям. Кстати, в Брусиловском прорыве получил боевое крещение будущий маршал победы А.М. Василевский, командовавший ротой в 409-м Новохопёрском полку.
Во время февральской революции Николая II отказываются поддержать даже его ближайшие родственники – великие князья. На февраль 1917 года в России насчитывалось 15 великих князей. Из них фактически никто не поддержал царя. По крайней мере, трое великих князей, Николай Михайлович, Николай Николаевич и Георгий Михайлович, в конце 1916 года безуспешно пытаются склонить к царя к введению «ответственного министерства«(то есть фактически к введению парламентарной конституционной монархии). Наиболее влиятельный из них, великий князь Николай Николаевич, во время событий агитирует Николая II за отречение, наиболее вероятный преемник, Михаил Александрович, отказывается принять власть. Великий князь Кирилл Владимирович 1 марта переходит на сторону революции. Кроме того, несколько великих князей – Павел Александрович, Кирилл Владимирович и Дмитрий Константинович – во время революции составляют собственный проект манифеста об отречении («великокняжеский манифест»). А ведь Николай – главнокомандующий!
Следует для полноты картины добавить, что в 1917 году не только Россия терпела поражение за поражением от германской армии, но и Антанта, как ни парадоксально, не мечтала о победе над Германией. Выход России из Первой мировой войны явился объективным результатом загнивания системы управления самодержавия и полной деградации разворованного фронта и тыла. Во Второй мировой войне с военной точки зрения Германия, безусловно, громила Антанту и Россию. Черчилль писал: «В 1917 году русский фронт был сломлен и деморализован. Революция и мятеж (февральские! – А.Б.) подорвали мужество этой великой дисциплинированной армии, и положение на фронте было неописуемым. И все же, пока не был заключен договор о ликвидации этого фронта, свыше полутора миллионов немцев были скованы на этом фронте, даже при его самом плачевном и небоеспособном состоянии. Как только этот фронт был ликвидирован, миллион немцев и пять тысяч орудий были переброшены на запад и в последнюю минуту чуть не изменили ход войны и едва не навязали нам гибельный мир». Так что сам стан победителей – трещал, если бы не революция в Германии.
Что же помогло, спасло от «гибельного мира»? Вмешательство американского экспедиционного корпуса на завершающем этапе военных действий, но главное – штатовские банкирские деньги. Они-то и позволили Антанте даже не переломить военностратегическую ситуацию, а скорее, убедить лидеров такой же прогнившей Австро-Венгерской империи и уставшей Германии, что лучше всего не тягаться с американской финансовой мощью и империалистическими замашками. Но дальнейшие рассуждения на эту тему годятся, скорее, для политологической, а не истоко-патриотической книги. Хотя один вопрос не дает покоя: почему же всё чаще прорывается такая точка зрения: большевики проиграли проигравшей стороне? Психологически тут видится объяснение в словах коллеги – журналиста и публициста, который может взглянуть со стороны и подивиться.
Итальянец Дж. Кьезо так сказал о современной России, терпящей поражение в третьей империалистической войне: «Будущим историкам нелегко будет разобраться в том массовом предательстве национальных интересов со стороны правящих классов после того, как они утвердились у власти путем развала СССР. В истории нет ни одного подобного случая самоликвидации страны и культуры. Есть примеры поражения государства в результате войны. Или в результате поглощения со стороны более сильных, организованных и развитых культур. Но никогда не было так, чтоб мировая держава, в каком-то смысле империя, имевшая величайшую культуру и науку мирового уровня в числе двух-трех первых держав мира, сдалась без боя и дошла за несколько лет до беспрецедентного самоуничтожения. Никогда не было такого побежденного, который возносил бы (причем искренно) хвалу победителю. Как такое могло случиться? Прежде всего, виноваты ликвидаторы, из которых состоит сегодняшний российский правящий класс».
А территорию-то куда большую потеряли, чем после Брестского мира – от русского Донбасса до казацкой реки Урал! Вот «уникальная ситуация», а не мнимый проигрыш якобы проигравшей Германии. Отсюда и проистекает фрейдистское стремление – найти «более виноватых», обрести чувство хоть какого-то превосходства над мнимыми предателями национальных интересов.
Это неплодотворно. Пусть авторы подобной теории, все западники и германофилы вспомнят страничку из дневника «Окаянные дни» Ивана Бунина, ненавидевшего определенную часть большевиков:
«Москва, 1918.
6 февраля.
В газетах – о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: «Ах, если бы!»
Ходили на Лубянку. Местами «митинги».
Дама поспешно жалуется, что она теперь без куска хлеба, имела раньше школу, а теперь всех учениц распустила, так как их нечем кормить:
– Кому же от большевиков стало лучше? Всем стало хуже и первым делом нам же, народу!
Перебивая ее, наивно вмешалась какая-то намазанная сучка, стала говорить, что вот-вот немцы придут и всем придется расплачиваться за то, что натворили.
– Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем, – холодно сказал рабочий и пошел прочь».
Пошел по Лубянке, так знакомой нынешней правящей команде…
* * *
Первого августа мы будем прежде всего вспоминать воинов, не вернувшихся с Первой мировой войны, и саму славную историческую дату: именно в этот день в 1914 году Германия объявила России войну в ответ на отказ отменить мобилизацию. Как это ни странно, она оставалась «терра инкогнита» для миллионов советских людей, как и остаётся для россиян. Это тем более странно, что разговор не идет об участии в ней тех же союзников – американцев, французов, англичан, переметнувшихся румынах и так далее. Речь идет о России, едва ли не самом активном участнике тех трагических и героических событий, длившихся более 4 лет (с 1 августа 1914 года по 11 ноября 1918). В войне участвовало 38 государств, на ее полях сражалось свыше 74 миллионов человек, из которых 10 миллионов было убито и 20 миллионов искалечено. Война, в которой потери России составили в общей сложности 93473000 (более 9 миллионов!) человек, из них безвозвратные – 22544000, санитарные – 3749000, попавшие в плен (без учета возвратившихся в ходе войны) – 3343900 человек, для русского человека остается неизвестной, точнее забытой. Кстати, жертвы у нас и в Первую мировую войну были наибольшими. Франция потеряла в общей сложности 4701800 человек, Англия 3301100, Германия – 7860000 и Австро-Венгрия – 4880000 человек. Вся Европа уставлена памятниками героям и жертвам первой великой, мировой войны двадцатого века. Знаменитая на целый мир Могила неизвестного солдата в Париже, от которой пошли тысячи подобных могил по всем континентам, у нас так и не появилась. В Советском Союзе, нынешней России нет до сих пор ни одного достойного памятника, а уж могилы героев и жертв почти все утеряны, кроме одной в Москве, в Царском селе, в нескольких местах Украины и, что особенно показательно – в Белоруссии.
Главный памятник будет установлен на Поклонной горе, его автор – скульптор Андрей Ковальчук. Успешно прошёл сбор средств и цикл благотворительных концертов. Также в Москве, на Фрунзенской набережной, планируется открытие целой скульптурной композиции из 13 фигур героев Первой мировой. Еще два памятника будут установлены в Санкт-Петербурге и во Пскове. Запланировано издание энциклопедического словаря «Первая мировая война», где, несомненно, на букву «Б» будет описан легендарный Брусиловский прорыв, на «Н» – подвиг штабс-капитана Петра Нестерова, совершившего первый воздушный таран; героев хватит на все буквы русского алфавита. Будут восстановлены воинские мемориалы за границей – некрополь «Ново-Гробле» в Белграде, кладбище русских военнопленных в Южном Тироле, во многих местах на Западной Украине, где в 1914—18 годах шли крупные сражения.
Но больше всего памятных мероприятий пройдет в Калининграде – ведь это единственный регион современной России, где проходили баталии Первой мировой. Аккурат в день столетия вступления России в войну в форте № 3 должен распахнуть двери федеральный музей Первой мировой войны, который создан по инициативе министерства культуры. А 20 августа недалеко от райцентра Гусев состоится реконструкция первого сражения на Восточном фронте – Гумбинненского, которое завершилось победой русских войск и отступлением немцев. Масштабная репетиция этого военного спектакля уже состоялась летом нынешнего года, когда под Калининград съехались представители исторических клубов со всей России.
В ближайшее время в столице янтарного края, на Московском проспекте, будет установлен памятный знак на месте самого большого в Восточной Европе Гарнизонного кладбища тех времен. С 1914 по 1918 год в братских могилах обрели покой 2904 воина различных государств, в том числе и 263 солдата Русской императорской армии. Событиям Первой мировой войны посвящен и полнометражный фильм «Батальон смерти», съемки которого в эти дни заканчивает Телерадиовещательная организация (ТРО) Союзного государства (Россия – Белоруссия). Прообразом главной героини стала женщина-офицер Мария Бочкарева (ее играет актриса Мария Аронова), награжденная за доблесть и отвагу Георгиевским крестом. Уже в конце войны, в феврале 1917-го, она стала инициатором создания так называемых «женских батальонов смерти».
Памятник погибшим в Первой мировой войне в провинциальном венгерском городке
Первый в России музей Первой мировой войны, уже получивший название «Россия в Великой войне», открывается 1 августа 2014 года в Царском селе под Петербургом. Он расположился в государевой Ратной палате, в Александровском парке. Музей занял площадь в 860 квадратных метров и стал, как говорят сотрудники, «научно-популярным изданием, написанным языком вещей». Уже на момент написания книги экспонатов насчитывалось несколько сотен. Среди них есть орудия, мундиры, награды, знамена, документы и фотографии. Основу коллекции будущего музея составили коллекционеры и обычные люди, а львиную долю финансирования обеспечивают меценаты из Москвы. В музее будут установлены большие экраны, на которых можно показывать хроникальные кадры начала прошлого века, а также создана галерея портретов Георгиевских кавалеров, наподобие эрмитажного зала войны 1812 года. В Калининграде открылась выставка «Первая мировая война: пролог ХХ века», организованная Государственным центральным музеем современной истории России (Москва).
Но никакого всенародного празднования, а уж тем более приближения Первой мировой к сердцу и разуму каждого россиянина – не получится. Объяснение элементарное: школьники уже про Вторую мировую войну почти ничего не знают или считают, что фашистов победили США. Прежде огромную роль играли встречи с ветеранами, которых становится всё меньше, школьные музеи, которые исчезают в современных зданиях с евроремонтом, походы по местам боевой славы и другие формы внеклассной работы. А тут – и отдалённость по времени огромная, и территориальная недоступность свою роль играет – попробуй свози школьников в Галицию! Да, Восточный (русский) фронт был наиболее протяженным фронтом в годы Первой мировой войны. Русские же войска также сражались на Кавказском, Персидском, Салоникском (балканском) и Западном (французском) фронтах, но единственным регионом России, где в годы Первой мировой войны шли активные боевые действия, осталась Калининградская область (бывшая Восточная Пруссия). Первое крупное сражение с германскими войсками под Гумбинненом (20 августа 1914 г.) было выиграно 1-й русской армией, хотя она уступала численно и в артиллерии. Но мы ведь знаем, что эта область – анклав, куда добираться через Литву затруднительно, да и дорого, чтобы рассчитывать на какой-то массовый туризм.
Русские армии дважды наносили крупные поражения основным силам австро-венгерской армии: в первый раз в Галицийской битве (август – сентябрь 1914 г.), второй – во время Брусиловского прорыва (лето 1916 г.), но эти земли, политые русской кровью, находятся на западных территориях Украины, где не славу императорской армии берегут, а проклинают её на официальном уровне и обвиняют… в агрессии. Даже по следам русской армии, которая углубилась на 200–300 км по территории Турции, экскурсанты не поедут, потому что в Трапезунд (Трабзон) на Чёрном море, в город, который был занят русской армией с апреля 1916 года по март 1918-го, приезжают не курортники российские, а челночники. В годы Первой мировой войны в русской армии были образованы латышские, польские, чешские, армянские, туркестанские, грузинские, сербские национальные части, о которых сегодня никто и не вспоминает как о зарубежных и вроде не реальных. А ведь некоторые славяне, проживавшие на территории Австро-Венгрии, специально записывались в австрийскую армию с целью перейти фронт и сражаться на стороне России. Сегодня в это вообще никто верить не хочет.
Правда, если вернуться к российским школьникам, придётся вспомнить, что мальчишек порой впечатляют не только бронзовые монументы, высокие стелы, но и обыкновенные… солдатики, которые формируют патриотическое мировоззрение с пяти, с шести лет. В моем детстве в магазинах было немало оловянных солдатиков Красной армии. И мы с друзьями устраивали на полу настоящие побоища – никогда и взрослыми не забудем дух русской победы. А вот во времена детства сына особенной популярностью пользовались индейцы. В нынешнем году московская компания «Ура!», которая уже десятый год занимается изготовлением игрушечных солдатиков, подготовила к выпуску целую серию, посвященную русской армии времён Первой мировой войны. Тут поле творчества и детской игры – огромное. Но насколько это приблизит восприятие Первой мировой – трудно сказать.
Для огромной части населения катализатором забвения или отторжения выступает и то, что многие прославленные герои Первой мировой стали «белыми» генералами Гражданской войны: Лавр Корнилов командовал дивизией, в начале 1915 года, сумел прорваться за Карпатских хребет, затем попал в австрийский плен, из которого удалось бежать, но был убит красными и кощунственно выкопан из могилы; Антон Деникин командовал 4-й стрелковой бригадой, за успехи прозванной ««Железной», дважды брал Луцк, но прах его вернулся на родину только через много лет; Александр Колчак отличился как начальник Минной дивизии на Балтийском флоте, затем командовал Черноморским флотом, но потом погряз в таких переделках и жестокостях, что никакой красивый фильм не спасёт; генерал Николай Юденич (командующий войсками Кавказской армии с конца 1914 года) не проиграл ни одного сражения до 17-го года, но после поражения под Петроградом и эмиграции сошёл с тропы войны и отказывался от командования экспедиционным корпусом «по спасению России».
Сегодня эти генералы реабилитированы, более того, маятник качнулся от проклятий и обвинений до прославления и идеализации, но, во-первых, в народном сознании многие из них остаются кровавыми ставленниками Антанты, а, во-вторых, даже могилы их, как захоронение Юденича в Ницце, находятся далеко от границ и возможности поклонения. Те россияне, которые сегодня тусуются или имеют недвижимость на Лазурном берегу, плевать хотели на славу русского оружия. Так что тут всенародную память всколыхнуть трудно. Единственный прославленный и безусловный герой – генерал Брусилов. Место боёв, штабов и ставок – доподлинно известно, жизненный путь описан, последний дом в Москве – сохранился, могила в Новодевичьем монастыре – прибрана. Но даже и тут вдруг вспыхивают такие споры и обвинения, что впору не маршруты по местам его воинской славы прокладывать, а пытаться оправдать хотя бы очередной книгой. А главное – ему не стоит памятник в столице, даже дом в Мансуровском переулке не украшен стелой, как многие угловые дома в Будапеште, например. В Венгрии высоко чтят героев Первой мировой, потому что во Второй мировой венгры сражались на стороне Гитлера, показали себя жестокими оккупантами, но слабыми солдатами, сдающимися в плен. Единственный памятник советским воинам-освободителям хотят в Будапеште снести.
В старинном городе-крепости Вязьме, которая отмечает своё 775-летие, снова подумалось о том, как мало мы знаем родную историю. Не раз бывал в уютном райцентре, написал вот эту книгу, а только на праздновании 5-летия присвоения Вязьме звания Города Воинской Славы, узнал, что это – город-лазарет героев Первой мировой, этапный госпиталь на 30.000 коек для всего Западного фронта. Многие вязьмичи, конечно, тоже воевали и стали Георгиевскими кавалерами. В годы Первой мировой войны в районе Привокзальной площади, там, откуда ранее в Вязьме начинался бульвар Героев Второй Отечественной войны (так её называли), а ныне берет свое начало улица Красноармейское шоссе, на правой стороне стояли военные казармы. С левой стороны размещался госпиталь – Лютовский лазарет Красного Креста. Умерших воинов хоронили в братских могилах на Троицком кладбище, неподалеку от станции Вязьма. После революции больница так и называлась: «Больница Павших Героев». В 1916 году на бульваре в Вязьме был поставлен первый и единственный в России памятник Георгиевским кавалерам – героям Первой мировой. Это был высокий шестигранный обелиск из стали, расписанный под мрамор и установленный на трехступенчатом квадратном основании. До наших дней обелиск не сохранился (революция, потом 17 месяцев под фашистской оккупацией), но его основание можно было видеть до конца 1950-х годов.
К 100-летию начала Первой мировой войны администрация города во главе с неугомонным Александром Клименковым – членом Союза писателей России планирует возродить утраченную достопримечательность. Ещё мэр хочет поставить памятник Борису Годунову, рожденному в семье вяземского дворянина Фёдора.
Именно Александр Константинович и предложил провести в Вязьме выездной секретариат родного творческого Союза – Международную соборную литературно-историческую встречу к 100-летию Первой мировой войны.
На торжественном заседании под председательством Валерия Ганичева и круглом столе «Города воинской славы России» Сергей Куличкин представил книгу «Первая мировая». Им была проделана огромная работа, чтобы документально высветить зарубежные театры боевых действий (в чём я не так силён и частично, с согласия автора, ссылался на его изыскания), но главное – эпопея приблизила события вековой давности. Для этого Куличкин проводит параллели с Великой Отечественной, хотя и подзабытую войну теперь тоже называют Великой и Отечественной. Считаю, надо поумерить пафос и вчитаться хотя бы в такой приведённый автором книги документ. Германский главком генерал-фельдмаршал Фалькенгайн в конце декабря 1915 г. представил кайзеру план ведения кампании 1916 г. В преамбуле он характеризует каждого противника и, в частности, пишет, что Англия не выйдет из войны в случае частного поражения. Поэтому Англии надо вредить политическими мерами и беспощадной подводной войной. Исключает он как объект наступления и Россию, ибо «несмотря на внутренние затруднения этого исполинского государства можно говорить о наступлении только в богатые области Украины, но пути туда во всех отношениях недостаточны. Удар на миллионный город Петроград, который при более счастливом ходе операции мы должны были бы осуществлять из наших слабых ресурсов, не сулит решительного результата. Движение на Москву ведёт нас в область безбрежного. (! – А.Б,). Ни для одного из этих предприятий мы не располагаем достаточными силами».
А вот Наполеон и Гитлер ринулись в область безбрежного, дошли через Вязьму до Москвы, и потому освободительные войны с этими врагами названы Отеческими. А тут бои шли на окраинных древнерусских землях, так что война с обоих сторон – империалистическая, и не стоит навязывать пышные названия, которые затемняют осмысление народного подвига и достойное празднование славного юбилея. Когда поминают в субботу всех усопших православных христиан, отцов и братьев наших, хор поёт: «Души их во благих водворятся и память их в род и род». То есть – память о них (пребудет) из поколения в поколение. Вот эту память и надо передать!
События на Украине доказывают, что делёж мира по неоимпериалистическим рецептам – продолжается. Поэтому широкого начала празднования 100-летия никак не получается: оно и понятно хотя бы потому, что главные и славные победы Брусилова и Алексеева, Корнилова и Деникина – от взятия Львова, откуда вышел «Правый сектор» и другие неофашисты, до Волыни, где был поставлен на колени ни в чём не повинный губернатор – были одержаны как раз на Западной Украине. В Тернополе, откуда начинал свой путь к наградам и ранам мой отец, была захвачена первая воинская часть с оружием, гуляющим теперь по Майдану. Так что сегодня продолжается другими средствами (о чём, конечно, ни одно СМИ не упоминает) то же геополитическое и идейное противостояние, что и век назад на тех же просторах, где украинцы воевали с двух сторон, но куда больше, конечно – с российской! Так что любой наш политический, дипломатический, силовой успех на Украине – часть празднования 100-летия Первой мировой войны и нового Брусиловского прорыва.
* * *
Что же представляла из себя Россия накануне мировой схватки? Если мы взглянем на объективные исторические реалии, нам придется отказаться от стереотипных представлений о ней как об отсталой и забитой стране. Конечно, у России были свои особенности, которые, в общем-то, ничуть ей не мешали, а порой давали и преимущества. И человек, которого весьма трудно заподозрить в «славянофильстве» или в «реакционности», граф С.Ю. Витте, ещё в 1893 году писал: «Находясь на границе двух столь различных миров, восточноазиатского и западноевропейского, имея твердые контакты с обоими, Россия, собственно, представляет собой особый мир. Ее независимое место в семье народов и ее особая роль в мировой истории определены ее географическим положением и в особенности характером ее политического и культурного развития, осуществлявшегося посредством живого взаимодействия и гармоничной комбинации трех творческих сил, которые проявили себя так лишь в России. Первое – православие, сохранившее подлинный дух христианства как базис воспитания и образования; во-вторых, автократизм как основа государственной жизни; в-третьих, русский национальный дух, служащий основанием внутреннего единства государства, но свободный от утверждения националистической исключительности, в огромной степени способный на дружеское товарищество и сотрудничество самых различных рас и народов. Именно на этом базисе строится все здание российского могущества».
Перед войной Россия переживала бурный экономический подъем. А точнее, за предшествующие полвека периодов подъема было несколько. Один – в эпоху реформ Александра II, второй – в конце XIX – начале ХХ века, связанный с деятельностью министра финансов и премьера Витте, который ввел заградительные тарифы для защиты национальной промышленности, добился конвертации валюты путем установления золотого стандарта, проводил государственную политику поощрения предпринимательства. Третий подъем случился в 1907–1914 годах и обеспечивался политикой премьер-министров П.А. Столыпина и В.Н. Коковцева. Средние ежегодные темпы экономического роста составляли 5–8 %. Теперь-то мы знаем, что это огромный прирост. За 50 лет объем промышленного производства вырос в 10—2 раз (за 13 предвоенных лет – втрое), а по некоторым показателям прирост получился просто баснословным. Так, химическое производство возросло в 48 раз, добыча угля – почти в 700 раз, нефти – почти в 1,5 тысячи раз. Так что никакой особой интриги не было: ни Германия, ни даже славные союзники не желали дальнейшего усиления России, напротив – зарились на её богатства.
Мы вошли в 2014 юбилейный год – уже должны были появиться солидные монографии, романы, художественные и многосерийные телефильмы о предвоенной России, о самой Первой мировой, о том же выдающемся полководце Брусилове с его величественной и трагической судьбой. Но нынешним продюсерам это неинтересно. Правда, на «Первом» вышел фильм «Загадки Первой мировой», но никаких загадок там не было, выступали давно известные историки, политологи, генералы с не раз повторенными концепциями, противоречивыми выводами, упрёками.
Прошёл общественно-научный форум «Первая мировая война в контексте современной мировой политики». Форум был организован Постоянным комитетом Союзного государства России и Беларуси и Российским военно-историческим обществом. В заседаниях приняли участие российские и белорусские исследователи, писатели, дипломаты. Тон дискуссии задал Андрей Петров, ответственный секретарь Российского исторического общества: «Герои прошлого, а в случае с Первой мировой войной приходится говорить «забытые герои», становятся и нашими героями, точнее, как мы полагаем, должны становиться. Преемственность – вот главная форма идентичности российской нации. Уроком войны является и то, что исторической необходимостью стала готовность к ответу на вызовы, противостоянию внешним угрозам». Юрий Петров, директор Института российской истории РАН, напомнил о том, как изучали и трактовали Первую мировую в разные эпохи. В советское время эта война рассматривалась как прелюдия к революции, как «первая империалистическая», но и тогда выходили объективные исследования. Так, в 70-е годы Институт военной истории Министерства обороны издал двухтомник «История Первой мировой войны», который остаётся актуальным и сегодня. Юрий Петров предложил дополнить и переиздать этот труд в рамках гуманитарных программ Постоянного комитета Союзного государства.
Вообще за советские годы было выпущено много достойных книг. Между тем Михаил Ширяев, представляющийся на самодержавном сайте как аналитик, нагнетает: «Заметим, что реабилитация русской истории и в частности русской военной истории, на которую пошел Сталин в годы Второй мировой войны, когда сапог немецкого солдата вернулся на русскую землю, на Первую мировую войну не распространялась. Можно было говорить о давнем, о Суворове и Ушакове, о Петре I и о славном 12-ом годе. Даже о нелюбимом коммунистами Скобелеве можно было упомянуть в соответствующем фильме. Даже японская война получила достойное отображение в сталинской художественной литературе, когда в дополнение к более чем тенденциозной Цусиме пришли великолепные степановский «Порт Артур» и семеновское «На сопках Манчжурии». Можно было даже открыто носить солдатские Георгиевские кресты едва ли не из царских рук на полях великой войны полученные. Но вот добрых слов в адрес русских солдат, офицеров и генералов, доблестно в пекле этой войны сражавшихся, по-прежнему не находил». Но это не так! Кроме мемуаров самого Брусилова, вышедших в военные годы, была выпущена в типографии имени Сталина книга профессора Владимира Мавродина «Брусилов» (1943), роман Сергеева-Ценского «Брусиловский прорыв» (19421943), который в 1946 году подвергся критике как «идеологически вредный», но сразу после этого издательство «Советский писатель» выпустило книгу Юрия Слёзкина «Брусилов» (1947). Разве это замалчивание и дегероизация?
Другое дело, что не было создано достойной художественной эпопеи. Конечно, в романах нобелевских лауреатов Шолохова, Пастернака, Солженицына война присутствует, без неё и романов не существовало бы, судьбы героев – не сложились бы. Но всё, связанное с ней с лихвой перекрывается надвинувшимися и решающими для России, всего мира событиями ХХ века – революцией, гражданской войной, Великой Отечественной войной и бурным развитием новой невиданном миру цивилизации, ярко запечатлёнными теми же названными мировыми величинами. Справедливости ради надо отметит, что Первая мировая война в той или иной степени, конечно, всегда оставалась в поле зрения исторической науки, особенно военной. Количество изданий – огромное, что отчасти отражено в библиографии этой книги. Но долгое время о героях той войны можно было упоминать только в связи с их лояльностью к Красной армии, будущим отношением к советской власти. Более-менее объективные исследования, как, например, работы А. Зайончковского «Мировая война 1914–1918 гг.», Л. Бескровного «Армия и флот России в начале века», были настолько редки и малодоступны, что не влияли на общественную мысль, на интересы широкого читателя. Появлялись книги публициста Барбары Такман «Августовские пушки» («Молодая гвардия», 1972) о первом месяце той страшной войны и «Август четырнадцатого» Александра Солженицына, изданная на Западе. Отличительной чертой в описании Первой мировой войны Солженицына была его крепнущая нелюбовь к родине, в отличие от работ западных авторов, отнюдь не изображавших так безотрадно страну – пусть и чужую для них Россию. На фоне книги Такман, отражавшей достижения западной историографии того времени, написанное будущим автором «Красного колеса», выглядело легковесным историческим анахронизмом. В комментариях к специальной монографии прославленного стратега Б.М. Шапошникова, вышедшей при деятельном участии Маршалов Советского Союза А.М. Василевского и М.В. Захарова, констатировалось: «Громадную победу в этой битве (Галицийской) объективные историки ставят выше той, которая досталась немцам в Восточной Пруссии. Автор книги «Августовские Пушки» Барбара Такман, например, пишет, что в Галицийской битве русские «нанесли поражение австро-венгерской армии, особенно ее офицерскому корпусу, от которого она никогда уже не оправилась».
Позднее, в 1974 году, вышла книга «1 августа 1914» историка Николая Яковлева, написанная свежо, по-новому. Он не по советско-минцевской традиции освещал трагические события Первой мировой войны, показав предательская роль масонского «бизнеса», который на крови солдат подготовил Февральскую революцию 1917 года. Яковлеву тогда крепко досталось и от однофамильца в ЦК, и от ревнителей «тайных обществ» Н. Берберовой, И.И. Минца, А.Я. Аврихе. Чтобы не нагнетать страсти вокруг истории вопроса, власти того времени предпочли «забыть» тему. Но в 1980 году в сери ЖЗЛ вышла серьёзная, идеологически выдержанная в духе времени книга Сергея Семанова «Алексей Брусилов», которая поставила генерала в ряд выдающихся полководцев России, включая Республику Советов. И снова – затишье на историко-художественном фронте.
Сейчас положение исправляется, но тиражи и судьбы книг – уже не те. В частности, Шолоховский центр провёл презентацию книги полковника Сергея Куличкина «Первая мировая», которая открыла новое приближение к восстановлению исторической правды о событиях вековой давности. Автор размышляет в начале книги: «Историки давно и подробно разобрали, как готовились к Первой мировой войне ее главные фигуранты, чем жил мир в предгрозовое время, что же подтолкнуло его к войне. И все-таки по мере знакомства с известными материалами не оставляет странное чувство неудовлетворенности, недоумения и досады. Особенно это касается России. В двадцать первом веке современному человеку трудно понять из-за чего же развязалась столь кровопролитная, длившаяся несколько лет и втянувшая в свою орбиту три четверти населения земного шара, мировая бойня. Столь ли неразрешимы были противоречия, приведшие к миллионам жертв, разрушению целых государств и цивилизаций? В этом, на мой взгляд, главное различие между двумя мировыми войнами двадцатого столетия. Во второй мировой войне, особенно Великой Отечественной войне Советского Союза, цена вопроса заключалась не в каких-то торговых преференциях, проливах, колониях, политическом и экономическом влиянии, а в спасении от настоящей чумы, мора, поголовного уничтожения, которые несли Гитлер и его союзники. И это несмотря на то, что человечество уже имело жесточайший урок Первой мировой войны, начавшийся все с той же германской земли. Урок не пошел впрок. Думаю, человечество ничему не научилось и после еще более жестокой и разрушительной Второй мировой войны».
Прежде думалось, что коль скоро Советская власть рухнула, то, казалось бы, сам Бог повелел восстановить из небытия забытые или фальсифицированные страницы истории. Но все силы нового либерального агитпропа были брошены на развенчание «людоедской советской власти», особенно Сталина и его приверженцев. Книголюбы знают, что это – главный герой всех последних книжных выставок и ярмарок в России, и не сходящий с телеэкранов персонаж в разных ракурсах. Эта остервенелая борьба-апологетика зашла так далеко, что затронула, казалось бы, бесспорную святыню – Великую Отечественную войну 1941–1945 годов. Где уж тут объективно и ярко популяризировать Первую мировую войну! Стараниями нашего ТВ граждане про сомнительную Катынь знают больше, чем про бесспорно героическую Волынь, где начинался легендарный Брусиловский прорыв! Ни указы и выступления президента, ни заигрывание с ветеранами, ни помпезные парады и торжества ни на шаг не приблизили нас к созданию единой, объективной истории великой Победы, прославившей СССР, Россию на века. Даже стандарты образования не выстроили цельную патриотическую картину для школьников.
Как их поворачивать к Первой мировой? Благо в тысячах семейных альбомов, в музейных экспозициях лежат пожелтевшие от времени, но до сих пор сохранившие четкость фотокарточки, с которых смотрят на нас наши деды и прапрадеды (а в моём случае и вовсе – двадцатилетний отец!) – рядовые и офицеры, юнкера и генералы, свидетели и участники одного из самых страшных катаклизмов в истории человечества… В 1914–1917 годах в русскую армию было призвано без малого 16 миллионов жителей нашей страны. А сколько было тех, кто стоял у заводских станков и трудился в поле, тех, кто вытаскивал раненых из-под огня, не спал ночей у операционного стола в лазаретах, тех, кто жертвовал трудовую копейку на помощь фронту, тех, кто был сорван с родных мест войной и стал беженцем, эмигрантом в расколотом мире.
Так или иначе Первая мировая вошла в каждый дом, в каждую семью, но события 1914–1917 годов кажутся уже такими далекими, что для кого-то они не существуют вовсе. Война, на которой наши предки проливали кровь за Отечество, была в официальной историографии объявлена империалистической, антинародной, бессмысленной и позорной бойней… Но, если говорить честно, даже мой отец и дядя Витя, награждённые шашками за храбрость, никогда особо не распространялись о своей боевой молодости: не принято, наверное, было пафосно прославлять себя, а вот про какие-то курьёзы военного быта рассказывали. И всё, конечно, затмила Великая Отечественная, близкая гибель и страдание родных. К тому же, надо согласиться с тем, что Верховный главнокомандующий Николай II был свергнут своим же окружением, все великие князья стояли за его отречение, как и большинство генералов. Никчёмный правитель Керенский сместил со своих постов главных пахарей и победителей – генералов Алексеева и Брусилова. Представьте себе, что Сталин в 1945 году – свергнут, Жуков и Рокоссовский отправлены в отставку, никакого Парада Победы – нет, некому проводить и принимать! Что бы осталось в памяти поколений и всего мира? И так уже главными победителями даже для некоторых несмышлёных россиян становятся американцы, а ведь созданы великие книги, фильмы, скульптурные комплексы!
В истории Первой мировой, как и в любом грандиозном общемировом катаклизме, множество скорбных и горьких для нас страниц – начиная с августовской катастрофы 1914-го и заканчивая Брестским миром. Многие считают (тот же генерал Леонид Ивашов, например, в телефильме), что, прояви политики начала XX века больше мудрости, и этой войны вполне можно было избежать. Или, что вообще в духе времени – некоторые утверждают, что надо было объединиться с родственником Вильгельмом и уж вместе с Германией… Но как «объединяться», когда ещё в 1882 году Германия, Австро-Венгрия и Италия подписали договор о создании Тройственного союза? А в ответ была создана Антанта – «сердечное согласие» России, Франции (нашего кредитора) и позже Великобритании (коварного мирового игрока). Советую прочитать книжку Алексеевой И.В. «Агония сердечного согласия», вышедшую в Ленинграде ещё в 1990 году.
Союз с Германией имел бы большое преимущество для России, но нельзя считать себя задним умом расчётливей всех тех, кто реально творил историю. Германия была повязана с Австро-Венгрией, титульная нация которой – те же немцы, а в сферу кровных интересов Австро-Венгрии входили Балканы, и здесь мы договориться не могли никогда. Характерно, что после поражений России в 1915 году, несмотря на отдельные победы Брусилова, 7 января 1916 года в Вене состоялось заседание совета министров, на котором начали делить шкуру неубитого медведя – Балканы. Тут были разные территориальные варианты, но в одном сошлись единодушно: «Сербия должна быть стёрта с карты Европы!». Нельзя забывать, что Франция давала нам кредиты, строила производства. Кроме того, и у Великобритании было больше денег, чем у Германии. На протяжении более чем двухсот лет Англия их сулила России (и часто давала, ведь там тоже властвовали родственники Романова) для того, чтобы та выступала в европейских войнах на ее стороне. Это сработало и в случае с Первой мировой.
Германия играла в союзе ведущую роль. С момента образования агрессивного блока стран в него входящие начали активную подготовку к будущей войне. У каждого государства были свои планы и цели. Германия стремилась разгромить Великобританию, лишить её морского могущества, расширить «жизненное пространство» за счет французских, бельгийских и португальских колоний и ослабить Россию, отторгнуть у неё польские губернии, Украину и Прибалтику, лишив её границ по Балтийскому морю, поработить Европу и превратить ее в свою колонию. Немцы признавали за собой «историческую миссию обновления дряхлой Европы» способами, основанными на «превосходстве высшей расы» над всеми остальными.
Эта идея с величайшей настойчивостью и бессовестностью проводилась и пропагандировалась в массах властью, литературой, школой и даже церковью.
Причем немцы без стеснения высказывали свой давний взгляд на славянские народы, как на «этнический материал», или еще проще, как на «навоз» для произрастания германской культуры. Наиболее определенно писал об этом известный немецкий генерал Бенгарди в своих «Военных заповедях»: он требовал от Англии раздела мирового владычества и невмешательства в вопросы территориального расширения Германии. «С Францией необходима война не на жизнь, а на смерть, – говорит он, – война, которая уничтожила бы навсегда ее роль как великой державы и повела бы ее к окончательному падению.
Но главное наше внимание должно быть обращено на борьбу со славянством, этим нашим историческим врагом». Почему такая агрессивность, что ему сделал славянский мир, уже тогда уничтожаемый в Германии, где стоял город Лейпциг – то есть Липецк уничтоженных славян. Так что впоследствии Гитлер просто стремился выполнить план, намеченный его предшественниками еще три десятилетия назад. Что касается Австро-Венгрии, то ее цель была намного умереннее: «австрийская гегемония на Балканах» – основной лозунг ее политики. Она рассчитывала захватить Сербию и Черногорию, отнять у России часть польских губерний, Подолию и Волынь. Италия тоже желала проникновения на Балканский полуостров, приобретения там владений и усиления своего влияния. Ну а Турция, впоследствии поддержавшая позицию центральных держав, при помощи Германии претендовала на территорию русского Закавказья.
Вот почему в 1904–1907 годах окончательно сформировался военный блок Антанта, состоящий из Великобритании, Франции и России. Он был основан в противовес Тройственному союзу (центральным державам). Впоследствии, во время Первой мировой войны, он объединил боле 20 государств (среди них – США, Япония, и Италия, перешедшая в середине войны на сторону антигерманской коалиции). Согласимся, что призванному в армию крестьянину или рабочему, а то и младшему офицеру из разночинцев, зачастую было непонятно, за какие такие «черноморские проливы», Балканы и прочие геополитические расклады он должен умирать вдали от родного дома…
Но война была неизбежна без всяких формальных поводов вроде убийства членом террористической организации «Молодая Босния» наследного принца эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево. Убийца – еврей Гаврила Принцип просто нажал спусковой крючок в прямом и переносном смысле. Австро-Венгрия стала выдвигать ультиматум один за другим. Выполнение этих ультиматумов уничтожала суверенитет Сербии. Австро-Венгрия была связана союзным договором с Кайзеровской Германией. Принято считать, что Николай ничего не сделал для предотвращения войны в июле, в самые решающие дни. Но это не так: 16(29) июля – за два дня до начала войны – Николай послал Вильгельму примирительную телеграмму с предложением передать австро-сербский спор Гаагскому суду: «Благодарю за твою телеграмму, примирительную и дружескую. Между тем, официальное сообщение, переданное сегодня твоим послом моему министру, было совершенно в другом тоне. Прошу объяснить это разногласие. Было бы правильным передать австросербский вопрос на Гаагскую конференцию. Рассчитываю на твою мудрость и дружбу». Вильгельм не ответил на эту телеграмму, немецкое правительство не сочло нужным её опубликовать в ряду посланий, которыми непосредственно обменялись оба монарха во время кризиса, предшествовавшего войне.
Вообще, это были странные вековые отношения. Генерал Брусилов, по-военному чётко анализируя причины войны, написал прямо: «По традициям русского императорского дома начиная с Павла I и в особенности при Александре I, Николае I и Александре II Россия все время работала на пользу Пруссии, зачастую во вред себе, и только Александр III, отчасти под влиянием своей супруги-датчанки, видя печальные последствия такой политики в конце царствования своего отца, отстал от этой пагубной для России традиции. Но сказать, что он успел освободить Россию от немецкого влияния, никак нельзя, и по воцарении слабодушного Николая II осталась лишь кажущаяся наружная неприязнь к Германии. Большая же программа развития наших вооруженных сил выплыла не столько для того, чтобы действительно воевать с Германией, сколько для того, чтобы обеспечить этим мир и успокоить общественное мнение, понимавшее, что хотим мы или не хотим, но войны не избежать».
Австрийские и германские правящие круги поспешили использовать громкое убийство как предлог к развязыванию европейской войны и 23 июля Австро-Венгрия предъявила Сербии, обретшей независимость в результате Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, ультиматум с требованием выполнить целый ряд заведомо невыполнимых условий, а 28 июля ветшающая империя объявила Сербии войну, начала обстрел Белграда и вторглась на сербскую территорию. Россия, позиционируя себя защитницей всех православных славянских народов, заявила, что не допустит оккупации Сербии, и 31 июля Николай II объявил всеобщую мобилизацию. Поддерживавшая Австро-Венгрию Германия предъявила России ультиматум: прекратить призыв в армию, или Германия объявит России войну. Это и произошло 1 августа.
В этой книге на примере многих битв, особенно победоносного Луцкого прорыва, автор снова покажет, что существовали в истории Первой мировой массовый героизм, мужество, были сотни тысяч людей, ушедших на фронт добровольцами. Разве девальвируются со временем проявленная ими любовь к Родине и верность воинскому долгу? В этом смысле война, конечно, Великая и Отечественная, ибо на карту ставилось существование самой Российской империи. Но в итоге Первой мировой наша великая страна, вместо того чтобы праздновать оплаченную миллионами жизней Победу, ушла в небытие, рухнув в хаос революций и Гражданской войны. Виновниками этого были и внутренние нестроения, и внешние враги России, а основная тяжесть вины лежит, как ни парадоксально, на ее «друзьях» по Антанте, интересы которых наша страна преданно защищала на протяжении трех лет. И в этом смысле результаты Первой мировой войны для России действительно могут считаться величайшей национальной катастрофой, расколовшей общество на долгие годы (эхо этого раскола слышно и сегодня).
Казалось бы, во Второй мировой важную роль играла идеология – противостояние нацизма и коммунизма, хорошо известно о глобальных захватнических планах Германии, о жутких зверствах нацистов. По сравнению с этим окопная Первая мировая на окраинах империи выглядит порой чуть ли не рыцарским поединком. Но это – лживое представление. Первую и Вторую мировые войны подспудно подготовили одни и те же беспощадные силы, а именно – мировая финансовая «закулиса», теневые олигархи транснациональных корпораций. Они в начале ХХ века подогревали агрессивность Германии, ее союзников, воинственные настроения в странах Антанты. Целью ставилось – столкнуть две коалиции держав, крепко погреть руки на войне, решить свои геополитические задачи: сокрушения России, передела сфер влияния, возвышение и мировое господство США – так что это бесспорно империалистическая война! Кайзеровская Германия уже имела все «задатки» гитлеровской. Господствующей идеологией был пангерманизм – он включал и теории «высшей расы», и «жизненного пространства на Востоке», и заведомого оправдания агрессии. Именно поэтому Гитлер, как доказывают в своих книгах современные историки, так легко обрел массовую, фактически общенародную поддержку. Да и захватнические планы при кайзере строились обширные.
Предусматривалось создание «Великой Германии» или «Срединной Европы», в которую должны были войти Австро-Венгрия, Балканы, Скандинавия, Бельгия, Голландия, север Франции, Польша, западная часть России. Все это соединялось с колониями, которые предстояло отобрать у англичан, французов, бельгийцев, португальцев. А союзники немцев, турецкие итти-хадисты, предполагали прибрать к рукам Крым, Закавказье, Кавказ и распространять влияние дальше – на Волгу, Урал, Среднюю Азию, Алтай. Впоследствии нацисты взяли за основу разработки кайзеровских геополитиков. Зверства вовсе не были некой специфической особенностью нацистов. В кайзеровской армии они внедрялись целенаправленно, по приказам командования. На оккупированных территориях вводился «превентивный террор». Не за какие-то преступления и проступки, а для острастки. Требовалось сразу же запугать население так, чтобы и думать не смело о сопротивлении. Производились массовые расстрелы заложников в Бельгии, Франции, Польше, Прибалтике, Белоруссии. Австрийцы бесчинствовали в Сербии, зверствовали над своими же подданными, православными русинами, дружески встретившими русских. Не мешает вспомнить и геноцид христианских народов в Османской империи – армян, айсоров, халдеев, сирийских христиан. Уже тогда было и «особое» отношение к русским пленным, которых содержали не в пример хуже, чем французов и англичан, морили голодом, гоняли на тяжелые работы. А при этом внушали, что «родина от вас отреклась» и «по возвращении вас ждет только Сибирь». Нацизма и коммунизма еще в помине не было, Россией и Германией правили не Сталин и Гитлер, а единокровные Николай II и Вильгельм II, но многое было очень и очень похожим.
Кстати, историк В.Е. Шамбаров уверен, что Отечественная война всегда требует всеобщей мобилизации и пишет: «Сталин исправил серьезные ошибки царя. Николай II так и не пошел на мобилизацию тыла, очень мягко относился к нарушителям порядка, а порой и изменникам, не счел для себя возможным решительно раздавить оппозицию. Привело это к разгулу шпионов и предателей, раскачке тыла и катастрофе революции. Сталин действовал противоположно и привел страну к Победе». Вспомним, что и Первая Отечественная война тогда стала явно проигранной для Наполеона, когда поднялась, по выражению Льва Толстого, дубина народной войны.
Ныне СМИ, а особенно интернет переполнен материалами, документами, суждениями и спорами на тему этой войны. Писатель Михаил Веллер, который выступает во всех теле-радиопрограммах и безапелляционно судит о любой проблеме и вехе истории, категоричен и нелицеприятен: «Почему всегда плохо знали и вспоминали? Военные действия для России сложились неблагоприятно. Немцы били русские войска меньшим числом, с большим умением. До трех миллионов русских военнопленных сидели в немецком тылу. Никто не любит вспоминать свой позор и свои неудачи. Знаменитый Луцкий прорыв (названный позднее Брусиловским) через полгода был превращен в ничто. Огромные жертвы – сотни тысяч человек – оказались напрасными, потому что австрийцы спокойно и методично подвинули линию фронта обратно. Кроме того, России в той войне нечего было «ловить». Война была (это верные слова, хоть им уже чуть ли не сто лет) империалистической и захватнической со всех сторон. Каждая из держав мечтала укрепить себя и преследовала исключительно собственные великодержавные интересы. Россия многие десятилетия стремилась, перевалив Кавказский хребет, идти дальше – на юг Азии, мечтала захватить проливы Босфор и Дарданеллы, владеть всеми Балканами, что абсолютно не нравилось ни Австро-Венгрии (нашей противнице), ни Великобритании (нашей союзнице). Россия сунулась в эту войну, движимая государственным инстинктом экспансии и расширения. Но люди не всегда любят класть свои жизни ради величия и мощи державы».
Однако есть высказывания самоуверенного писателя, которые просто стыдно цитировать. Например, он внушает читателям «Комсомолки»: «В некоторых советских книгах об исторических войнах есть эпизоды: русский герой – воин, богатырь, храбрец погибает в неравном бою за родину, и его враги воздают дань мужеству павшего солдата. Ни в одной русской книге нет обратной ситуации: чтобы русские воины воздавали дань уважения своему врагу(?! – А.Б.). Всегда только в одну сторону. Это то, что есть у англичан, немцев, французов, итальянцев, испанцев, американцев, а у русских никогда не было».
Памятники павшим воинам в битвах Первой и Второй мировых войн
Господи, да бывал ли он на поле Полтавской битвы, где и на местности есть огромный памятник погибшим шведам, и в музеи шведских экспонатов – сверх меры?
А Бородинское поле?! Там возвышается впечатляющий монумент в честь героической французской армии. Несмотря на протесты местных жителей и ветеранов то там, то тут на оккупированных немцами территориях вырастают кладбища солдат вермахта да ещё памятники родственники норовят поставить. Так что русского солдата трудно упрекнуть в злопамятности, ну, а чиновники современные за вознаграждение, за поездку на родину бывших врагов – готовы что хочешь воздвигнуть.
Особое отношение к войне – в Западной Украине. Все идеологи незалежности считают её захватнической со стороны России, губительной для «европейского выбора», но потомки многих солдат империи придерживаются прямо противоположного мнения. Территориально и даже идеологически разделенная между двумя главными соперниками в этой войне, Украина была сильно разрушена и стала полем ожесточенной битвы. Около 4 миллионов украинцев воевали в составе российской армии, а всего лишь 250 тысяч – на стороне австрийской армии. Несколько кровопролитных сражений происходило на Волыни и в Галиции. Многие западные украинцы, считая, что Россия представляет большую опасность, чем Австрия, поддержали венское правительство в этой войне. Они надеялись включить всю Украину в состав Австрии и добиться для нее прав широкой автономии. Были сформированы украинские воинские части – добровольческий легион Украинских Сечевых Стрельцов. После оккупации Галичины и Буковины российскими войсками в сентябре 1914 года австрийцы и венгры, которые отступали, по подозрению в пророссийских симпатиях арестовали и казнили без суда сотни украинцев, а 30.000 галичан и буковинцев были интернированы в концлагеря.
Война стала мировым потрясением. Поэт Эмиль Верхарн говорил с болью о «человеке, которым я был…». Он-то прекрасно знал смысл высоких слов, великих понятий и светлых идеалов, ушедших навсегда вместе с 1914–1918 годом. Американская писательница Барбара Такман рассуждала: «Люди не в состоянии вести такую колоссальную и мучительную войну без веры в ее окончание, без надежды на лучшее будущее, на то, что будут заложены основы нового мира «. Были они заложены – основы обновленного и более гуманного мира? Из сегодняшних дней, вспоминая череду страшных войн и последующих потрясений, включая наше время – сомневаюсь.
Но, не углубляясь в геополитические хитросплетения, повторим главное. Да, война вековой давности была и Великой по самоотверженности офицеров и солдат, по напряжению всех сил, и Отечественной по решительной попытке спасти мощь державы, и мировой по масштабам и последствия, и империалистической по своим причинам и захватническим планам. Но лучшие воины её, верные присяге, не рассматривали все политиканские ходы, не искали выгоды для себя, а думали прежде всего о судьбе России. Именно таким предстаёт герой данной книги генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов.
Путь к высотам…Я всю жизнь свою чувствовал и знал, что немецкое правительство и Гогенцоллерны – непримиримейшие и сильнейшие враги моей родины и моего народа.
Алексей БрусиловВ Санкт-Петербурге 14 ноября 2007 года в сквере у пересечения Шпалерной и Таврической улиц открыт памятник генералу Алексею Брусилову. Его военные заслуги общеизвестны. В истории войн найдется не много стратегических операций, названных не по месту проведения, а по имени полководца, одна из них – Луцкий прорыв, который стал зваться Брусиловским.
Алексей Алексеевич Брусилов происходил из рода потомственных военных. Дальние предки его были выходцами из Речи Посполитой и вели свою родословную от известного польско-украинского дипломата Адама Киселя, потомки которого, перейдя на русскую службу, связали свою жизнь с русской армией. Он воевал в Галиции и Волыни, в тех местах, где мог бы по иронии судьбы владеть имением, сытно (комфортно, как говорят сегодня) жить под польским да австрийским каблуком, но Кисели-Брусиловы выбрали служение Российской империи. Отпрыск их делил все тяготы окопной жизни, жарких переходов и зимних карпатских сражений с дорогим его сердцу русским солдатом. Но и золотую славу – тоже по праву разделил. Думаю, не столько от вынужденного Брестского мира (он его застал), сколько от преступного Беловежского сговора да от некоторых политиканских рассуждений он сегодня переворачивается в гробу.
Больших военных чинов ни прадед Алексея Брусилова, Иван Иевлевич, ни его дед Николай Иванович не достигли, но верой и правдой служили Отечеству. Зато уже его отец стал генералом – Алексей Николаевич Брусилов родился в 1789 году и начал службу в коллегии иностранных дел (1802). Чин штаб-ротмистра Лубенского гусарского полка он получил через пять лет, а к началу Отечественной войны 1812 года достиг чина майора. Войну он встретил в составе Кирасирского Военного Ордена полка, с которым участвовал в Бородинском сражении, где и был ранен. Вернувшись в строй, он участвовал в заграничных походах и в 1813 году был произведен в подполковники с переводом в Литовский уланский полк. С 1821 года Алексей Николаевич Брусилов начал служить в Ямбургском уланском полку в чине полковника. Через три года он оставил военную службу почти на 10 лет. За это время он занимал различные гражданские должности, в том числе и пост московского вице-губернатора. На военную службу Алексей Николаевич вернулся в 1839 года и спустя шесть лет был произведен в генерал-майоры. Женился он поздно на Марии-Луизе Нестоемской, которая была значительно моложе супруга. К моменту рождения их первенца – Алексея – ей исполнилось 28 лет, а Алексею Николаевичу было уже 64. Семья проживала в Тифлисе, где служил Алексей Николаевич в должности председателя полевого аудиториата Отдельного Кавказского корпуса. В 1856 году он был произведен в чин генерал-лейтенанта. Кроме Алексея в семье было еще три брата – Борис, Александр (скончался в младенчестве) и Лев. Сыновья пошли по стопам отца, выбрав военную карьеру. В дальнейшем Борис Алексеевич оставил военную службу и стал крупным московским землевладельцем, женившись на баронессе Нине Николаевне Рено. В 1907 году он имел чин действительного статского советника. Арестованный ВЧК в 1918 году, Борис Алексеевич скончался в заключении. Так что у Алексея Брусилова были семейные счёты к советской власти…
Старший из братьев, Алексей Алексеевич Брусилов, родился в Тифлисе 31 августа 1853 года. Его крестным отцом был наместник Кавказа фельдмаршал князь Барятинский. Алексею не исполнилось еще и четырех лет, когда он стал пажом высочайшего двора. Эта «должность» и открыла послужной список будущего верховного главнокомандующего русской армии. Рано лишившись родителей – отец умер, когда Алексею было шесть лет, а вскоре скончалась и мать, дети были взяты на воспитание в семью Гагемейстеров, с которыми состояли в родстве. Он так вспоминал это благодатное воспитание: «Дядя и тетка не жалели средств, чтобы нас воспитывать. Вначале их главное внимание было обращено на обучение нас различным иностранным языкам. У нас были сначала гувернантки, а потом, когда мы подросли, гувернеры. Последний из них, некто Бекман, имел громадное влияние на нас. Это был человек с хорошим образованием, кончивший университет; Бекман отлично знал французский, немецкий и английский языки и был великолепным пианистом. К сожалению, мы все трое не обнаруживали способностей к музыке и его музыкальными уроками воспользовались мало. Но французский язык был нам как родной; немецким языком я владел также достаточно твердо, английский же язык вскоре, с молодых лет, забыл вследствие отсутствия практики.
Моя тетка сама была также выдающаяся музыкантша и славилась в то время своей игрой на рояле. Все приезжие артисты обязательно приглашались к нам, и у нас часто бывали музыкальные вечера. Да и вообще общество того времени на Кавказе отличалось множеством интересных людей, впоследствии прославившихся и в литературе, и в живописи, и в музыке. И все они бывали у нас. Но самым ярким впечатлением моей юности были, несомненно, рассказы о героях Кавказской войны. Многие из них в то время еще жили и бывали у моих родных. В довершение всего роскошная южная природа, горы, полутропический климат скрашивали наше детство и оставляли много неизгладимых впечатлений».
Впечатления детства на героическом для русского оружия Кавказе, замечательное домашнее воспитание помогли потом Брусилову на всех этапах военной службы, в любой казённой обстановке, в тяжёлые минуты испытаний и смятений не терять хладнокровия и чувства долга, оставаться ровным, знающим себе цену и остроумным. Тут надо сразу сказать о книге «Воспоминания», которую не может обойти, конечно, ни один автор, пишущий о Брусилове. Он работал над ними не так далеко от мест своих горьких отступлений и славных побед – в Карловых Варах, но за пределами многострадальной родины. Ветеран сразу предупредил в предисловии: «Я никогда не вел дневника и сохранил лишь кое-какие записки, массу телеграмм и отметки на картах с обозначением положения своих и неприятельских войск в каждой операции, которую совершал. Великие события, участником которых я был, легли неизгладимыми чертами в моей памяти». Память у него была отменная и не засушенная уставами, поэтому книга получилась живой и написанной навсегда. Потом, естественно, было высказано множество претензий: того-то не так изобразил, к этому ревновал, этих вывел недалёкими, потому что знал их дальнейшую судьбу и прочее. Но при чтении мемуаров у меня не возникает чувства предвзятости или выпирающей попытки поставить себя выше других. Вообще все инсинуации да претензии по истечении векового срока давности легко устраняются, если не сомнительные версии раздувать, а читать другие книги, воспоминания, документы. Их при всех причитаниях о замалчивании Первой мировой – просто море разливанное (см. библиографию). Из личностных воспоминаний, а не научных монографий – книга Брусилова, на мой взгляд – самая честная, тактичная и объективная, которая подтверждается неопровержимыми фактами, последующими событиями, исключая, конечно, необъяснимые и фантастичные, которых тоже хватало в военные и послереволюционные годы. К тому же, постоянно всплывают версии о том, что воспоминания дописывала, правила, смягчала перед судьями из эмиграции вдова Надежда Васильевна, но здесь уже начинается область литературно-исторических мистификаций, в которых я не силён.
Помню, покойный ныне Василий Михайлович Песков, который одним из первых сделал огромное интервью с маршалом победы Жуковым, всегда подчёркивал, что после несправедливых опал и гонений Георгий Константинович, находясь в отставке, совершил свой последний подвиг. Невзирая на слабое состояние здоровья (инфаркт, инсульт, воспаление тройничного нерва) он проделал поистине гигантскую работу, написав правдивую книгу о Великой Отечественной войне – «Воспоминания и размышления». Книга начиналась словами: «Советскому Солдату посвящаю. Г. Жуков». В Советском Союзе она выдержала 12 изданий общим тиражом около 8 млн. экземпляров, была издана более чем в 30 странах мира на 19 языках, причем первое зарубежное издание вышло в 1969 году в… ФРГ. На обложке немецкого издания было указано: «Один из выдающихся документов нашей эпохи». Вокруг самого Георгия Жукова, несмотря на исчерпывающие свидетельства и энциклопедические тома, сегодня по-прежнему много кривотолков, спекуляций, псевдоисследований. Достаточно вспомнить последний телефильм о маршале или одесскую «Ликвидацию». А ведь, казалось бы, кристально ясно – бесспорный творец Победы, бравший Берлин и принявший капитуляцию самого страшного на Земле врага. Ан нет! Что уж говорить о генерале Брусилове с его неподхваченным прорывом к успеху, уверенностью в своей правоте, наплевательской реакцией на дворцовые интриги, эхом докатывающиеся до передовой.
До четырнадцати лет Алексей жил в Кутаисе, а затем дядя отвез его в Петербург и определил в Пажеский корпус, куда еще отец зачислил старшего сына кандидатом. Поступил он тем не менее по экзамену в четвертый класс и быстро вошел в жизнь корпуса. В отпуск приходил к двоюродному брату названого дяди – графу Юлию Ивановичу Стембоку. Он занимал видное по тому времени место – директора департамента уделов. Видел подросток там по воскресным дням замечательных писателей: Григоровича, Достоевского и многих других корифеев литературы и науки, которые запечатлелись его душе, заставили взяться за серьёзные книги. Но учился он, по собственному признанию, странно: «Те науки, которые мне нравились, я усваивал очень быстро и хорошо, некоторые же, которые были мне чужды, я изучал неохотно и только-только подучивал, чтобы перейти в следующий класс: самолюбие не позволяло застрять на второй год. И когда в пятом классе я экзамена не выдержал и должен был остаться на второй год, я предпочел взять годовой отпуск и уехать на Кавказ к дяде и тетке».
Вернувшись в корпус через год, Брусилов, минуя шестой класс, выдержал экзамен прямо в специальный, где было гораздо интереснее. Преподавались военные науки, к которым он имел большую склонность. Пажи специальных классов помимо воскресенья отпускались два раза в неделю в отпуск. Они считались уже на действительной службе. «Наконец, в специальных классах пажи носили кепи с султанами и холодное оружие, чем мы, мальчишки, несколько гордились». Наверное, эта мальчишеское гордость за воинскую форму осталась в Брусилове навсегда – стоит лишь посмотреть на многочисленные фото поседевшего командира: на всех подтянут, молодцеват, одет с иголочки.
В 1872 году после окончания Пажеского корпуса Алексей Брусилов в чине корнета был зачислен в 15-й Тверской драгунский армейский полк, начав службу в Закавказье. Служба шла не совсем гладко… Молодой офицер, начиная службу в Кавказской армии, он принял на себя обязательства секунданта в поединке, закончившемся смертью одного из противников. На суде кавалерийский поручик Брусилов заявил о полной своей виновности в смерти товарища по полку, не сумев того отговорить от дуэли, и два месяца отсидел на Тифлисской гауптвахте. Суд признал благородство офицера в показаниях и в постановлении на арест сделал приписку: «Наказание это не велено считать препятствием к наградам и преимуществам по службе».
Началась Русско-турецкая война 1877–1878 годов, которую все молодые офицеры ждали с нетерпением, но именно ради самой войны, о чём Брусилов написал как всегда честно: «Впрочем, нужно правду сказать, что едва ли кто-либо был особенно воодушевлен мыслью идти драться за освобождение славян или кого бы то ни было, так как целью большинства была именно самая война, во время которой жизнь течет беззаботно, широко и живо, денежное содержание увеличивается, а вдобавок дают и награды, что для большинства было делом весьма заманчивым и интересным. Что же касается низших чинов, то, думаю, не ошибусь, если скажу, что более всего радовались они выходу из опостылевших казарм, где все нужно делать по команде; при походной же жизни у каждого – большой простор. Никто не задавался вопросом, зачем нужна война, за что будем драться и т. д., считая, что дело царево – решать, а наше – лишь исполнять. Насколько я знаю, такие настроения и мнения господствовали во всех полках Кавказской армии».
В ночь с 11 на 12 апреля во главе небольшого отряда поручик Брусилов перешел турецкую границу, переправившись вброд через реку Арпачай, и вынудил турецкую заставу сдаться в плен. Так принял боевое крещение будущий крупнейший русский полководец: «Подойдя к Карсу, мы узнали, что значительный отряд турецких войск выступил из Карса в Эрзерум и что с этим отрядом ушел главнокомандующий Анатолийской армией Мухтар-паша. Обойдя вокруг крепости Карс, на что потребовалось много времени, мы погнались за Мухтар-пашой. Взяли много отставших турецких солдат, часть их обоза, но догнать самый отряд не могли и заночевали у подножия Саганлукского хребта, с тем чтобы на другой день вернуться к Карсу. В окрестных селениях турки встречали наши войска угрюмо и молча, армяне же с восторгом». В дальнейшем Брусилов всегда будет внимательно относиться к реакции местного населения, учитывать его настроения при подготовке операций.
После окружения Карса часть сил русской армии была брошена на север против крепости Ардаган. От терских драгун был выделен дивизион (то есть два эскадрона), вместе с ними пошел и полковой адъютант Брусилов. Русские войска очень быстро взяли крепость, вся операция заняла не более недели. В послужном списке офицера Брусилова вскоре появилась запись: «За отличие, проявленное в боях с турками 4 и 5 мая 1877 г. при взятии штурмом крепости Ардаган, награжден орденом Станислава 3-й степени с мечами и бантом». То была первая боевая награда будущего генерала Брусилова. Первая, но далеко не последняя. Поскольку герой этой книги получил за свою долгую военную службу почти полный набор существовавших тогда в России боевых орденов, то здесь самое время сказать хотя бы несколько слов о русской орденской системе того времени.
Первый русский орден был введен при Петре Первом в 1698 году – орден Андрея Первозванного. Он стал высшей наградой на протяжении более чем двух столетий, однако получали ее преимущественно особы царствующих династий или крупнейшие сановники. Высшим боевым отличием был орден святого Георгия Победоносца, введенный в 1769 году, подразделялся на четыре степени – им награждались исключительно офицеры и только за непосредственное участие в бою и личную храбрость. Естественно, что заслужить их можно было лишь во время боевых действий. Получить «Георгия» считалось огромной честью для всякого офицера. Позднее был введён Георгий для награждения рядовых и унтер-офицеров. Такими Георгиями были награждены будущие маршалы Победы Георгий Жуков и Константин Рокоссовский. Низшей из офицерских наград считался орден святого Станислава, причем за участие в боевых действиях награжденный получал этот знак со скрещенными мечами. Выше «Станислава» шел орден святой Анны (именно с этим орденом сфотографирован мой отец – поручик Бобров), а еще выше – святого Владимира – опять же за боевые заслуги они полагались с мечами. «Станислав» и «Анна» имели три степени, «Владимир» – четыре. Низшая третья степень (для «Владимира» и «Георгия» – третья и четвертая) носились на ленточке на груди, вторая – на ленте вокруг шеи (отсюда известная чеховская «Анна на шее»), а первая – на широкой перевязи у бедра, на груди же при высшей степени полагалось носить звезду – серебряную с эмалью и позолотой или шитую золотой и серебряной нитью. Итак, будущий полководец получил пока самую невысокую степень самого негромкого ордена, но – «с мечами», то есть за боевые действия.
С начальных же боёв Брусилов, не лишенный, как мы видим, литературного дара, одним из первых понял роль журналиста на войне, с молодости осознал значение печатного слова как обоюдоострого оружия: «Когда я думаю об этом времени, я всегда вспоминаю забавный и вместе с тем печальный эпизод с талантливейшим корреспондентом петербургской газеты (кажется, «Нового времени») Симборским. Он приехал в Кавказскую армию воодушевленный лучшими намерениями. Завоевал все симпатии своими горячими, прекрасными корреспонденциями, своим веселым нравом и остроумием. Но после неудач у Зевина нелегкая дернула его написать экспромтом стихи по этому поводу. Они стали ходить по рукам и всех нас несказанно веселили. Вот эти стихи, насколько я их помню «Чёртова дюжина»:
Под трубный звук, под звон кимваловВ кровавый бой, как на парад,Пошли тринадцать генераловИ столько ж тысячей солдат.Был день тринадцатый июня;Отпор турецкий был не слаб:Солдаты зверем лезли втуне —Тринадцать раз наврал наш штаб.Под трубный звук, под звон кимваловС челом пылающим… назад…Пришли тринадцать генералов,Но… много менее солдат…Громы и молнии понеслись на бедного Симборского от высшего начальства. Особенно был обижен генерал Гейман, отличившийся под Ардаганом и сплоховавший под Зевином. Симборский во время одной пирушки опять обмолвился по его адресу… После этого судьба нашего веселого, талантливого журналиста-корреспондента была решена окончательно: его выслали из пределов Кавказской армии, и русская публика была лишена возможности читать правдивые и талантливые статьи о войне». Так что Брусилов с молодости ценил образное поэтическое и публицистическое слово!
Кавказский театр военных действий, на котором пришлось участвовать Брусилову, отличался суровой природой, отсутствием сколько-нибудь сносных дорог. В ущельях, по заснеженным скалам бродили отряды башибузуков – турецкой иррегулярной конницы, подстерегая отставших и уничтожая небольшие русские отряды. Русские войска наступали на сильную турецкую крепость Карс, постепенно охватывая ее со всех сторон. Молодой поручик Брусилов был в авангарде русских войск, штурмовавших крепость. Мужественные русские солдаты штурмом взяли Карс, а опыт этих горных боёв особенно пригодится Брусилову во время боёв на карпатских высотах и перевалах.
Кавалерийская атака Первой мировой войны
Вскоре по окончании войны с турками Брусилов был назначен в офицерскую кавалерийскую школу в Петербурге, где и прослужил до 1906 года, закончив свою службу в ней начальником школы. После живописного Кавказа он надолго поселился на Шпалерной улице, близ Смольного монастыря, в Аракчеевских казармах, низких и приземистых, представлявших громадный контраст с дикой горной природой – неподалёку от них и был установлен памятник генералу. Но и Петербург ему был близок, поскольку Алексей там воспитывался и считал его родным. Следует сказать, что ещё в 1884 году Брусилов женился на Анне Николаевне Гагенмейстер, племяннице своего названного петербургского дяди. Брак был устроен ввиду общих семейных интересов и без особой страсти: просто тогдашние потомственные военные думали больше о карьере, о продвижении по службе, при котором жена являлась проверенной помощницей, что и доказал её серьёзный поступок: «Жена моя происходила из лютеранской семьи, и имение ее брата было расположено в Эстляндской губернии, недалеко от Ревеля. У меня были очень хорошие отношения с семьей моей жены, но по своим чисто русским, православным убеждениям и верованиям я несколько расходился с ними. Моя кроткая и глубоко меня любившая жена с первых же лет нашего брака пошла за мной и по собственному желанию приняла православие, несмотря на противодействие ее теток, очень недовольных тем, что она переменила религию. Впрочем, это не помешало нам поддерживать самые дружеские отношения со всей ее семьей». Но, несмотря на все практичные соображения и трудности, Брусилов уверял, что был очень счастлив, любил свою жену горячо, и единственным минусом семейной жизни считал постоянные болезни и недомогания слабой здоровьем Анны. У нее было несколько мертворожденных детей, и только в 1887 году родился сын Алексей, единственный оставшийся в живых. Но как раз первенец и погиб в трагическом 1919 году. Но об этом позже…
В апреле 1906 года генерал-майор Брусилов стал начальником 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Стать офицером гвардии, а тем более начальником гвардейской дивизии издавна считалось в России большой честью. Русская гвардия была создана Петром Великим еще в 1687 году. Боевое крещение получила в походах под Азов и в тяжком испытании под Нарвой. С тех пор в течение двух столетий гвардия участвовала во всех без исключения войнах, которые вела Россия. Под Полтавой и у стен Измаила, на Бородинском поле и на бастионах Севастополя гвардейские знамена развевались в первых шеренгах наших войск. Их видели в Берлине и Париже, на горных кручах Италии и Болгарии, под стенами Стокгольма и Константинополя. И никогда не становились знамена русской гвардии добычей врага, даже тогда, когда наша армия терпела неудачи, – слово «сдаюсь» не значилось в гвардейском лексиконе. Великая честь служить в таком войске!
Во 2-ю гвардейскую дивизию, поступившую под командование Брусилова, входили старейшие и прославленные в боях кавалерийские полки – те полки, которые навечно связаны с нашей воинской историей. Лейб-гвардии Гусарский основан в 1796 году, Конногренадерский и Уланский ее величества полки – в 1809-м, все три храбро сражались в Отечественную войну двенадцатого года. Четвертым в состав дивизии входил Драгунский полк, причисленный к гвардии «только» в 1814 году, но довольно уже заслуживший воинской славы, в частности, в последней русско-турецкой войне. Это был действительно цвет вооруженных сил страны – полки, бывшие ровесниками побед Суворова и Кутузова.
Но с началом массового рабочего движения слава русской гвардии несколько померкла, поскольку гвардейские части стреляли в толпы безоружных людей в Петербурге 9 января 1905 года, в Кровавое воскресенье. А в декабре гвардейцы подавляли рабочее восстание на Красной Пресне в Москве. Так Брусилов – последовательный противник использования армии против своего же населения принялся укреплять лучшие традиции гвардии.
В 1908 году неожиданно умерла жена, и Брусилов сверхтяжело пережил утрату. Уже на исходе столь несчастливого для Брусилова 1908 года, пожелавшего сменить обстановку, ему было объявлено о предстоящем назначении на должность командира 14-го армейского корпуса, что находился на западной границе, в Царстве Польском, под городом Люблином. А 6 декабря, в день святого Николая-зимнего, последовал высочайший приказ о производстве Брусилова в генерал-лейтенанты. Перед Рождеством он уже распростился с полками, которыми командовал более двух лет. Отдал прощальный визит к великому князю Николаю Николаевичу, в полном одиночестве проводил печальный 1908 год и невесело встретил 1909-й. А уже через несколько дней отбыл поездом в Варшаву, где находился штаб его нового округа.
Часть Польши, входившая в то время в состав Российской империи и составлявшая так называемое Царство Польское, представляла собой проблемную территорию, как выражаются ныне, где завязался тугой узел острейших социальных и национальных противоречий. Начиная с 1905 года и вплоть до начала первой мировой войны, стачки и волнения рабочих – не прекращались. Царская администрация проводила неуклюжую национальную политику, оскорблявшую патриотические чувства польского народа. Верхушка этой администрации состояла преимущественно из так называемых «русских немцев», то есть весьма многочисленной в ту пору касты бюрократов, которая в западных губерниях царской России составляла что-то вроде правящего сословия. На этой почве пышным цветом взрастал польский шляхетский национализм. В итоге вспыхивала вражда между русскими и поляками.
Кроме того, округ был приграничным, причем тогда граница эта считалась стратегически наиглавнейшей. К моменту назначения туда Брусилова ни для кого уже не было тайной, что в Берлине и Вене давно уже задумывают повторение пресловутого «Drang nach Osten» – натиска на Восток. Войну ждали как нечто неизбежное, понимали, что начаться она может в любое время. Вот почему в штабе округа и в частях преобладало настроение довольно тревожное.
Генерал-губернатором Варшавского округа был Скалон – ему принадлежала не только военная, но и гражданская власть в Царстве Польском. Типичный «русский немец», он не скрывал своего презрения к полякам (а втайне и к русским тоже) и открыто придерживался прогерманских симпатий. Властью этот человек обладал громадной, и ясно, к каким пагубным последствиям это приводило. Впрочем, на сей раз Брусилов лишь представился ему, а затем отбыл в Люблин – к своему корпусу.
Всего в России в ту пору насчитывалось лишь 12 военных округов – небольшое число для огромной страны, где даже в мирное время кадровая армия насчитывала 1 360 000 человек. Варшавский округ был одним из самых крупных (по числу войск), причем состоял из хорошо вооруженных и укомплектованных частей. Причина понятна: авангардное положение территории округа по отношению к обоим вероятным противникам – Германии и Австро-Венгрии. По тогдашнему штатному расписанию пехотный корпус состоял из двух пехотных дивизий, корпусной артиллерии (полк или дивизион), кавалерийского полка и инженерных подразделений; перед самой мировой войной в корпусах стали создаваться авиаотряды – очень малочисленные, правда, всего из нескольких самолетов. Таким образом, генерал-лейтенант Брусилов получил под начало крупное соединение численностью свыше 40 тысяч солдат и офицеров. Несколько корпусов (обычно три-шесть) составляли армию.
Так что под опекой Брусилова оказалось огромное и сложное хозяйство. Главное, что его беспокоило, – это боеспособность вверенных ему войск. Ее никак нельзя было признать удовлетворительной, особенно учитывая пограничную дислокацию корпуса. Здесь, как и в гвардейской дивизии, Брусилов сразу же обратил внимание на низкую подготовку офицерского состава. Первые впечатления на этот счет он получил, наблюдая тактические занятия частей корпуса в зимние месяцы 1909 года. Свои соображения он обобщил в следующих неутешительных словах: «…Я с грустью убедился, что многие господа штаб– и обер-офицеры в техническом отношении крайне недостаточно подготовлены. Очевидно, на эту важнейшую отрасль военного дела не было обращено должного внимания, а также, как я в этом сам удостоверился, в пехотных частях тактические занятия велись сжато, а отчасти неумело».
Так что одинокий генерал с головой ушёл в работу и ещё больше сблизился с подчинёнными, с простыми солдатами, хотя и местным обществом не пренебрегал. «Три года я прожил в Люблине, в очень хороших отношениях со всем обществом. Губернатором в то время был толстяк N, в высшей степени светский и любезный человек, но весьма самоуверенный и часто делавший большие промахи. Однажды у меня с ним было серьезное столкновение.
Всем известно, что я был очень строг в отношении своего корпуса, но в несправедливости или в отсутствии заботы о своих сослуживцах, генералах, офицерах и тем более о солдатах меня упрекнуть никто не мог. Я жил в казармах, против великолепного городского сада, и ежедневно прогуливался по его тенистым чудесным аллеям. Прогулки эти разделял мой фокстерьер Бур.
В один прекрасный день, когда я входил в сад, мне бросилась в глаза вывешенная на воротах бумажка, как обычно вывешивались различные распоряжения властей: «Нижним чинам и собакам вход воспрещен». Я сильно рассердился. Нужно помнить, что мы жили на окраине, среди польского, в большинстве враждебного, населения. Солдаты были русские, я смотрел на них как на свою семью».
В тот же день Брусилов издал приказ, чтобы все генералы и офицеры наряду с солдатами не входили в этот сад, ибо обижать солдат не мог позволить. Кроме того, он сообщил об этом командующему войсками и просил его принять меры к укрощению губернатора. Разве это не характеризует патриота и заботливого военачальника?
В Люблине, по словам Брусилова, у него была прекрасная квартира в девять или десять комнат, балкон выходил в великолепный городской сад, и вообще «все было ладно, кроме одного – отсутствовала хозяйка». Видный генерал, занимавший в иерархии губернского города положение более высокое, чем губернатор, мог рассчитывать на самую блестящую партию. Но он сделал выбор неожиданный для многих окружающих, даже для его избранницы и, как уверяет Брусилов в письмах и воспоминаниях – для него самого: 57-летний вдовец предложил руку 45-летней Надежде Владимировне Желиховской, в которую в молодости был тайно влюблен, но затем почти на 20 лет потерял из вида.
Как и Брусилов, семья Желиховских была связана с Кавказом. Отец Надежды Владимировны, Владимир Иванович, директор Тифлисской классической гимназии, а позднее помощник попечителя Кавказского учебного округа, умер в 1880 году. Мать, Вера Петровна, урожденная Ган (по первому мужу Яхонтова) – популярная детская писательница 80—90-х годов прошлого века. Со сводным братом своей избранницы – Ростиславом Николаевичем – молодой Брусилов участвовал в военной кампании 1877–1878 годов. Давнее знакомство семьями, воспоминания о юной Надежде и основанная на этом уверенность, что она отлично справится с ролью важной дамы, интересами которой будут служебные дела мужа, определили выбор.
Приняв решение, Брусилов действовал по своему обыкновению энергично. «В конце 1910 года я все-таки написал в Одессу, затем поехал туда и вернулся в Люблин уже женатым человеком. Но почему я должен был это сделать и кто мне это внушал – я не знаю, тем более что семьи братьев и добрые знакомые в Люблине мне предлагали устроить богатую и гораздо более блестящую женитьбу. Я всегда был очень самостоятелен и тверд по характеру и потому, чувствуя как бы постороннее влияние и внушение какой-то силы, сердился и боролся против этого плана женитьбы на девушке, которую двадцать лет не видел». Эта предпринятая им осенью 1910 года стремительная наступательная операция на личном фронте как бы предвосхитила образ действий летом 1916 года: та же ошеломляющая нетрадиционность замысла, та же продуманная тщательность подготовки, та же решительность в ходе осуществления задуманного.
Вообще история женитьбы Брусилова представляет определенный интерес для понимания личности полководца. Сохранившиеся письма Брусилова к Желиховской позволяют проследить развитие событий. Первое письмо Брусилова датировано 16(29) сентября 1910 г.: «Многоуважаемая Надежда Владимировна! На всякий случай пишу Вам, не будучи уверен, что мое письмо до Вас дойдет, и не зная, захотите ли Вы мне ответить. Живу я теперь одинокий в г. Люблине по занимаемой мною должности командира 14 армейского корпуса. Должность высокая, власть большая, подчиненных пропасть, но благодаря всему этому… тоскливо. Вот я и подумал со старыми знакомыми и друзьями начать переписку… Я случайно узнал Ваш адрес, но право не знаю, впрок ли он. Пишу на удачу. Мне много приходится разъезжать по войскам, а потому не сетуйте, если я Вам не сейчас отвечу, но пожалуйста отвечайте мне сейчас (подчеркнуто Брусиловым – А.Б..) если только желаете мне ответить, и пишите подробно о себе».
Получив ответ, генерал спешит закрепить успех: «Милая, дорогая Надежда Владимировна! Только что вернулся из объезда войск и застал Ваше обширное письмо, которому очень (опять подчеркнуто Брусиловым.) обрадовался. Спасибо Вам за него… На Ваше подробное письмо о Вашем житье-бытье и я опишу Вам мою жизнь; таким образом, хоть издали, мы с Вами сблизимся по-старому».
Свой обстоятельный рассказ о буднях командующего корпусом, готовящего вверенные ему войска к «экзамену на будущих полях сражений», которые уже не за горами, о собственном блестящем одиночестве в большом и очень благоустроенном на заграничный манер городе Люблине, о квартире, о жаловании и о родственниках Брусилов заключил просьбой не забывать «старого друга». После такой подготовки 3(16) октября последовало решительное письмо-предложение: «Многоуважаемая и дорогая Надежда Владимировна! Вы будете, вероятно, очень удивлены, читая это письмо, но прошу Вас дочитать его до конца, обдумать его содержание и ответить вполне искренно, в той же степени, в какой и я Вам теперь пишу. 2 1/2 года назад, как Вам известно, я, к моему большому горю, овдовел. Я крепко любил мою жену и ее потеря была для меня тяжким ударом… Не взирая на видное положение и большой служебный успех, дающие мне полные основания полагать, что моя карьера не остановится должностью Корпусного командира, ничто меня не радует и отсутствие подруги жизни меня страшно угнетает… Единственная женщина в мире, с которой я мог бы связать опять свою судьбу – это Вы… Я хотел бы просить Вас принять мою руку и только чтобы узнать верность Вашего адреса я и писал Вам… Очевидно, если бы Вы в принципе приняли мое предложение, то нам было бы необходимо, предварительно, о многом переговорить». На этот случай Брусилов сообщает последовательность и сроки предполагаемых им действий: «Я не хотел бы долго тянуть, повидать бы Вас и переговорить в последних числах этого месяца, когда у меня будет несколько свободных дней, а в 1/2 ноября мы бы повенчались, если наши переговоры увенчаются успехом».
Для ускорения дела генерал просил по принятии решения протелеграфировать ответ о согласии или отказе переговорить с ним «по этому поводу». Письмо имело помету «В. секретно» и в заключении содержало просьбу «пока дело не решилось, держать его в строжайшем секрете (подчеркнуто Брусиловым), в случае же отказа вернуть письмо отправителю».
Желиховская колебалась. Но бомбардировка письмами продолжалась. Состоялось свидание. Согласие Желиховской перевело подготовку к бракосочетанию в практическую стадию. Брусилов все же устроил проверку: просил невесту еще раз «поразмыслить свой шаг» и поэтому предложил отсрочить свадьбу на два месяца. В письме, датированном 4(17) ноября, он так объяснил Желиховской логику своих действий: «По многим данным, в Тебе я уверен не был. Это правда, что я ворвался в Твою жизнь как ураган и я опасался, что в вихре его Ты не разобралась и будешь потом жалеть об этом непоправимом шаге, а потому, оставляя себя связанным по отношению к Тебе, я предоставлял Тебе свободу мне отказать или же отложить свадьбу, чтобы осмотреться… Как только Ты заявила, что желаешь теперь же связать свою жизнь с моей, я тотчас же это и устроил с радостью… Мне именно нужно было, чтобы Ты решила сама и потребовала свадьбы теперь же, чтобы это исходило от Тебя, по свободной воле».
Судя по дальнейшему содержанию письма, Желиховская не только не согласилась отсрочить свадьбу, но, наоборот, настаивала на том, чтобы венчание состоялось ранее обговоренного при свидании срока. И Брусилов вынужден был оправдываться и объяснить: «Я не мог исполнить Твоего желания ускорить нашу свадьбу на 8-е потому, что не хватило бы времени на исполнение всех формальностей и на получение разрешения вступить в брак, ибо Скалон (командующий войсками Варшавского военного округа) ездил в Вержболово встречать Государя и вернулся только сегодня, а разрешение он должен сам подписать». Мы привыкли, что воспитанные люди пишут Вас-Вам с большой буквы, но, как видим, Брусилов в знак почтения писал с заглавной и Тебе-Твоего…
Генерал разработал детальный план венчания. Учитывая, что штаб его корпуса дислоцирован в Люблине, а Желиховская жила в Одессе, местом венчания назначил Ковель, где сходились железнодорожные линии из этих городов и был дислоцирован подчиненный Брусилову драгунский полк. Примерно семь часов – время между прибытием в Ковно поезда из Одессы и отправлением поезда на Люблин – отводилось на церемонию венчания. Кадровый военный, для которого соблюдение соответствующей случаю формы одежды было делом само собой разумеющимся, инструктирует будущую генеральшу: «Имей в виду, что венчаться женщина должна с покрытой головой, таков церковный устав. Так как Ты венчаешься в дорожном, а не в свадебном платье, то нужно будет Тебе иметь (не знаю, как это у вас называется) чепец или наладку или же не чрезмерно высокую и широкую шляпу на голове».
В последнем предсвадебном письме от 6(19) ноября Брусилов оговаривает способ оповещения о выезде Желиховской из Одессы в Ковель: «Дорогая моя невесточка! 9-го ноября, при отъезде из Одессы в 11 ч. 50 м. у[тра], пошли две телеграммы на мое имя. Одну – срочную (подчеркнуто Брусиловым) в Люблин (иначе я ее наверно не успею получить), а другую: Ковель, вокзал, до востребования, генералу Брусилову. В обоих сообщай кратко о часе выезда. Таким образом не здесь, так там, я получу одно или оба извещения о Твоем выезде».
Утром 10(23) ноября генерал Брусилов встретил свою невесту на вокзале в Ковеле. Венчание состоялось в церкви драгунского полка. Жених был в блестящем парадном мундире, невеста – в сером суконном дорожном платье и белой шляпе. На венчании присутствовало только несколько свидетелей. Родственникам и знакомым, в соответствии со списком, составленным Брусиловым, были посланы извещения. Обряд состоялся в намеченный час и прошел точно по плану. Так, менее чем через два месяца после начала, успешно завершилась матримониальная кампания генерала Брусилова.
В дореволюционной России родственные связи играли существенную роль. Поэтому семейные унии являлись объектом пристального внимания. Показательно, что отставной премьер С.Ю. Витте, мать которого была родной сестрой бабушки Н.В. Желиховской, счел необходимым сразу же отметить в воспоминаниях новость – замужество родственницы, крестницы его младшего брата Александра. Было у Надежды Владимировны одно пристрастие, значение которого простодушный супруг не понимал. Она была дочерью писательницы Веры Желиховской и племянницей Елены Блаватской. В Государственном архиве Российской Федерации в Москве хранятся служебные и личные материалы Алексея Брусилова и его жены Надежды Владимировны Брусиловой (урожденной Желиховской). Наибольшее внимание привлекает эпистолярное наследие семьи Желиховских за 1870-е – 1920-е годы. Это несколько тысяч страниц! В семействе усиленно увлекались оккультными занятиями, теософией. То было одним из распространенных в ту пору в России явлений, оккультные «науки», как во всякое предгрозовое время усиленно распространялись и становились неким пропуском в масонствующее подполье.
Приходится ныне даже выступать в защиту Брусилова, как истинно верующего православного христианина. На этом фронте критиканства ему ставят в вину его молодое увлечение оккультизмом. Брусилов и не скрывал этого: «Меня интересовали и оккультные науки, которыми я усердно занимался вместе с писателем Всеволодом Соловьевым, С.А.Бессоновым, М.Н. Гедеоновым и другими». Поветрие было такое. А тут еще близкое родство с семейством Блаватской, которое, не без основания, православный мир воспринимал с настороженностью и не жаловал. Однако прагматичный и твёрдо верующий Брусилов не придавал Блаватской большого значения и прямо заявлял: «Ее психологические фокусы – такой, в сущности, вздор». А вот его неизменно теплое отношение к церкви не вызывает сомнения: «Помню яркий, светлый день Крещения. Мы все после службы вышли из собора, чтобы присутствовать на молебне с водосвятием и традиционным крещенским парадом. Народу собралось множество – весь мой штаб, войска, горожане, представители администрации, лазаретов, госпиталей, наши приезжие гости».
До сих пор, конечно, потомки эмигрантов и зарубежная церковь не могут простить Брусилову службу у большевиков. Ну, об этом разговор пойдёт позже, но следует напомнить московское свидетельство генерала: «Зная меня как очень верующего человека, ко мне приезжали все митрополиты, епископы и множество священников. Патриарх Тихон навещал меня». Патриарха почему-то не смущало пребывание Брусилова в большевистской Москве, а белогвардейских деятелей и их нынешних адептов смущает. Даже большевики в газете «Известия» отметили: «Когда А.А.Брусилов видит в православии национальный признак русского человека, то эта точка зрения не покажется, конечно, убедительной русскому пролетариату…». Значит, сильно было раздражение газеты Троцкого и Бухарина, что именно в православии видит красный советник признак русского человека!
Под конец жизни, будучи на лечении за границей Брусилов лично познает всю ненависть эмигрантских кругов. «И когда мысль моя вновь обращалась к эмигрантам, мне хотелось сказать им: «Вы видите, я пришел с Вами молиться, я хочу этим сказать, что только вера в распятого Христа, только помощь и милость Его может всех нас спасти…». Но они с любопытством, а иногда и с высокомерием и злобой смотрели на меня и перешептывались. Я хотел им сказать: «Вы молитесь об упокоении души патриарха, а не знаете его страданий и всего того, что он пережил, вы были далеко, вы бросили его и нас. А наше сердце билось вместе с его сердцем, мы страдали так, как и он страдал. Еще недавно, перед отъездом сюда, мы видели его, и он благословил нас на нашу поездку». Только истинно православный человек мог сказать фактически перед кончиной: «Старый безумец я, как и безумна вся наша интеллигенция. Мы, сами мы, сделали то, что погубило Россию. По беспечности, по глупости и по многим другим причинам, но мы сами все это подготовили. Особенная вина на нас, верующих людях, ибо неверующие – те не понимали многого, а мы, христиане, должны были понимать». Волей Господа Брусилова и похоронили по православному чину у Смоленского собора кладбища Новодевичьего монастыря. Характерно, что речи красных командиров и деятелей сменялись молитвами священнослужителей.
Позднее, в эмиграции, Надежда Васильевна любила рассказывать историю с чудесным распятием и даже записала её: «Алексей Алексеевич считал его явленным и очень любил. Действительно, это был странный случай в его жизни. Ещё молодым офицером, когда он жил в Петербурге в Аракчеевских казармах, он как-то вернулся из отпуска из деревни домой. Вся семья оставалась ещё в Эстляндии… Не успел он отдохнуть с дороги, как ему подали телеграмму из Кутаиса, что его дядя, Карл Максимович Гагемейстер, при смерти (напомню: Брусилов, потерявший родителей в шесть лет, воспитывался в семье Карла Максимовича и Генриетты Антоновны фон Гагемейстер, которых любил, как родных, и первым браком был женат на их племяннице Анне Николаевне фон Гагемейстер. – А.Б.). Сию минуту он велел вновь принести из кладовой свой чемодан, чтобы вновь укладываться в дорогу. Открыв его, он вдруг увидел маленький образ вроде складня. Распятый Христос, вырезанный на кипарисовом дереве, в серебряной оправе и сзади, за серебряной выдвигающейся пластинкой, мощи святых, очевидно, мелкие желтоватые косточки. Всю жизнь Алексей Алексеевич не расставался с ним, глубоко потрясённый этим чудом. Он призвал денщика, расспрашивал его, проверял факт этого необычайного явления всячески. Денщик утверждал, что вытер пыль, закрыл и снёс в кладовую чемодан, и ничего там не было. И во всём доме никто и никогда этого образа не видел. Алексей Алексеевич верил, что это чудо, и считал величайшей святыней эту иконку. Когда он ушёл с войсками на войну, он оставил её в киоте. Я поняла, что он хотел, чтобы она меня охраняла без него, так как каждый вечер меня ею крестил. Но когда я к нему поехала на фронт, уже на второй год войны, я свезла её ему, а теперь, когда он умер, я положила её с ним в гроб…».
К счастью, до смерти ещё было далеко, а увлечение жены не сказалось ни на мировоззрении, ни на блестящей карьере генерала: 15 мая 1912 году Брусилов был назначен помощником командующего войсками Варшавского военного округа. То было немалое повышение, однако он принял новое назначение неохотно. Приказ для военных людей – дело святое, но даже такой дисциплинированный человек, как Брусилов, затянул переезд в Варшаву насколько возможно, лишь 18 июня супруги перебрались в столицу Царства Польского.
В Варшаве он оказался в чуждой и даже враждебной ему среде – здесь в «высших кругах общества», в правительственных сферах велись разговоры и завязывались связи, компрометирующие честь России, слышалась подозрительная возня немцев и местных прогерманских генералов и чиновников. Достаточно сказать, что его ближайший начальник, командующий войсками Варшавского военного округа, генерал-адъютант Скалон считал, что Россия должна быть в неразрывной дружбе с Германией, причем был убежден, что Германия должна командовать Россией. Брусилов знал, что война с Германией – не за горами, и находил создавшуюся в Варшаве обстановку угрожающей, о чем и счел необходимым частным письмом сообщить военному министру Сухомлинову. Но письмо, посланное по почте, попало в руки генерала Утгофа (начальника Варшавского жандармского управления), и это развеяло наивность Брусилова, полагавшего, что перлюстрация «больших русских генералов не могла касаться». Утгоф, тоже немец, прочтя письмо, сообщил его для сведения Скалону.
Брусилов насторожился до того, что в своих воспоминаниях написал: «Не могу не отметить странного впечатления, которое производила на меня тогда вся варшавская высшая администрация. Везде стояли во главе немцы: генерал-губернатор Скалой, женатый на баронессе Корф, губернатор – ее родственник, барон Корф, помощник генерал-губернатора Эссен, начальник жандармов Утгоф, управляющий конторой государственного банка барон Тизенгаузен, начальник дворцового управления Тиздель, обер-полицмейстер Мейер, президент города Миллер, прокурор палаты Гессе, управляющий контрольной палатой фон-Минцлов, вице-губернатор Грессер, прокурор суда Лейвин, штаб-офицеры при губернаторе Эгельстром и Фехтнер, начальник Привислинской железной дороги Гескет и т. д. Букет на подбор. Я был назначен по уходе Гершельмана и был каким-то резким диссонансом – «Брусилов»…».
Находясь в таком окружении, чувствуя повсюду явную и тайную измену, Брусилов не мог долго там оставаться. Неудобного, настойчивого, честного русского генерала, душой и телом преданного своей родине, постарались перевести в другое место. И 1913 год застал Брусилова уже в Киевском военном округе. Летом он получил приказ военного министра принять 12-й армейский корпус в Киевском округе. Численность корпуса, расквартированного по всей Подольской губернии, равнялась 50 тысячам человек. За месяц до начала Первой мировой войны корпус Брусилова был переформирован в 8-ю армию.
Наступал приснопамятный 1914 год. На западе сгущались тучи войны, Германия бряцала оружием. Для идеологического обеспечения этой войны в Германии был создан миф об «окружении Второго рейха кольцом враждебных государств»: с Запада – Франция, с Востока – Россия, на морях – Великобритания. Отсюда задача: прорвать это кольцо и создать процветающую мировую империю с центром в Берлине. В случае победы Германия рассчитывала вернуть Русское царство к границам примерно XVII века (то есть до Петра I). Россия, в германских планах того времени, должна была стать вассалом Второго рейха. Поэтому, конечно, приближающаяся война была для России не на смерть, а на жизнь – Отечественной.
После парадной Варшавы Брусиловы попали в захолустную Винницу, но полюбили этот тихий город и свой дом в провинциальном стиле модерн. Он сохранился и находится на современной улице архитектора Артынова, 5, а ранее – на улице 9 января, еще ранее на улице Бульварной, или еще – на улице 19 февраля (отмена крепостного права). Почему-то этой улице «везло» на переименования, но теперешнее название ей подходит, так как здесь до сих пор сохранились здания, спроектированные и построенные винницким архитектором Артыновым. До начала первой мировой войны командующий 8-й армии с женой жили в этом голубоватом домике в центре города, недалеко от Башни. В своих воспоминаниях Брусилов писал, что в Виннице удивительным образом сочетается цивилизация города с умиротворенностью сельской жизни. Совсем рядом с шикарным театром, красивейшими домами, оснащенными водопроводом и электричеством, гостиницей с лифтом, стоят домики, где мирно щиплют травку цыплята, гусята, и даже козлята: «Винница – это последний этап нашего мирного, тихого бытия в прошлом. Всего год мы там прожили до войны. Наш скромный уютный домик с садиком, любимые книги и журналы, милые люди, нас окружавшие, масса зелени, цветов, прогулки по полям и лесам, мир душевный… А затем – точка… Налетел ураган войны и революции, и личной жизни больше нет. Конец прошлому в малом и великом. Винница была для нас на рубеже, на перевале и потому ярко сохранилась в памяти сердца».
Поразительно, что на этом домике в «заграничном» областном центре аж две мемориальные доски – информационная и художественная – с гранитными стрелами удара, а на московском доме в Мансуровском переулке, 4, построенном в столичном стиле модерн – ни одной. Только голубая жестяная табличка мельчайшим шифром сообщает: «Доходный дом П.В. Лоськова. Здесь в 1916–1926 жил А.А. Брусилов». Ну, в 16-м разбогатевший генерал мог просто купить квартиру в доме 1903 года постройки, а жить в самом горячем и наступательном году – никак не мог.
Памятная табличка у дома, в котором с 1916 по 1926 гг. жил Брусилов. Москва, Мансуровский переулок
Кстати, на другой стороне по Мансуровскому переулку в доме № 9 Булгаков «устроил» особняк Мастера и Маргариты. В реальности здесь жили драматург и журналист Сергей Ермолинский и художник-декоратор Сергей Топленинов, у которых Булгаков часто бывал. Неизвестно, был ли Булгаков позже знаком с супругами Брусиловыми. Вторая жена Михаила Булгакова, Любовь Евгеньевна Белозерская, из рода князей Белозерских, медсестрой участвовала в Брусиловском прорыве и вполне могла быть знакома если не с Брусиловым, то с его супругой. Да и сам Булгаков тоже работал тогда врачом в госпиталях Юго-Западного фронта. Доподлинно известно, что Белозерская ввела мужа в круг «пречистенцев» – старой русской интеллигенции, духовно не принимавших коммунистическую власть, настороженно относившихся к евреям. В этот круг входила и Н.В. Желиховская до своей эмиграции в Чехословакию в 1930 году, после смерти генерала.
Так что Москва скупо память хранит… В доме ныне – посольство воюющей Сирии – весьма символично! Как писал Брусилов: «Во имя моей окровавленной Родины.». Во время пребывания в Виннице кровь ещё не лилась, но и до тихого городка докатывались тревожные волны. Незадолго до начала войны Брусилов жил на курорте в немецком городе Киссингене. Глубоко врезался в его память один вечер: «В тот памятный вечер весь парк и окрестные горы были великолепно убраны флагами, гирляндами, транспарантами. Музыка гремела со всех сторон. Центральная же площадь, окруженная цветниками, была застроена прекрасными декорациями, изображавшими московский Кремль, церкви, стены и башни его. На первом плане Василий Блаженный. Нас это очень удивило и заинтересовало. Но когда начался грандиозный фейерверк с пальбой и ракетами под звуки нескольких оркестров, игравших «Боже, царя храни» и «Коль славен», мы окончательно поразились. Вскоре масса искр и огней с треском, напоминавшим пушечную пальбу, рассыпаясь со всех сторон на центральную площадь парка, подожгла все постройки и сооружения Кремля. Перед нами было зрелище настоящего громадного пожара. Дым, чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты церквей накренялись и валились наземь. Все горело под торжественные звуки увертюры Чайковского «1812-й год». Мы были поражены и молчали в недоумении. Но немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не было пределов, когда музыка сразу при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот апофеоза фейерверка, загремела немецкий национальный гимн. «Так вот в чем дело! Вот чего им хочется!» – воскликнула моя жена. Впечатление было сильное. «Но чья возьмет?» – подумалось мне».
Этот вопрос преследовал, вёл вперёд Брусилова все годы приближавшейся грандиозной войны. Прозвучал выстрел в Сараеве, и 1 августа Германия объявила войну России, а через два дня напала на Бельгию и Францию. На следующий день в войну вступила Англия. Войска брусиловской армии выступили к австрийской границе, войдя в состав Юго-Западного фронта, действовавшего в Галиции. Перейдя границу, Брусилов издал приказ, в котором говорилось о необходимости высоко нести честь и достоинство русского солдата и не причинять обид мирному населению. «С мирным населением, – писал Брусилов, – каждый из нас должен обращаться так же, как это было в родной России». Знают ли сегодня об этом галицийские самостийники, которые винят армию Брусилова во всех смертных грехах?
Доходный дом П. В. Лоськова по Мансуровскому переулку, 4
По ночам грохотали по рельсам немецких и австрийских железных дорог воинские эшелоны, приближаясь к восточным, западным и южным рубежам России. По широким шляхам, по проселочным дорогам, поднимая тучи пыли, шла на запад русская пехота, цокали копыта казацких лошадей. Грохотала артиллерия, проносились, неистово ревя сиренами, штабные автомобили, неуклюже ползли грузовики. По железным дорогам шли эшелоны, забивая до отказа пути. Эшелоны, эшелоны, эшелоны… Уже погромыхивали орудия в Восточной Пруссии, с Карпат спускались венгерские войска. Так началась мировая война, которую долго и упорно подготовляла Германия – страна самого агрессивного империализма, по мнению Брусилова: «…Я всю жизнь свою чувствовал и знал, что немецкое правительство и Гогенцоллерны – непримиримейшие и сильнейшие враги моей родины и моего народа, они всегда хотели нас подчинить себе во что бы то ни стало; это и подтвердилось последней всемирной войной. Что б ни расписывал в своих воспоминаниях Вильгельм II… но войну эту начали они, а не мы; все хорошо знают, какая ненависть была у них к нам…».
Война нам была объявлена, мобилизация совершалась быстро, и Брусилов готовился выступать со своим штабом корпуса, когда получил предписание вступить в командование 8-й армией, которая составлялась из его 12-го корпуса Киевского округа, 7-го и 8-го корпусов Одесского округа и 24-го корпуса Казанского округа с одной кавалерийской и четырьмя казачьими дивизиями. Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич. Брусилов был давно с ним лично знаком: «Это – человек, несомненно, всецело преданный военному делу и теоретически и практически знавший и любивший военное ремесло. Конечно, как принадлежавший к императорской фамилии, он, по условиям своего высокого положения, не был усидчив в работе, в особенности в молодости. По натуре своей он был страшно горяч и нетерпелив, но с годами успокоился и уравновесился. Назначение его верховным главнокомандующим вызвало глубокое удовлетворение в армии. Войска верили в него и боялись его. Все знали, что отданные им приказания должны быть исполнены, что отмене они не подлежат и никаких колебаний не будет.
С начала войны, чтобы спасти Францию, Николай Николаевич совершенно правильно решил нарушить выработанный раньше план войны и быстро перейти в наступление, не ожидая окончания сосредоточения и развертывания армий. Потом это ставилось ему в вину, но в действительности это было единственно верное решение…». Характерное признание: «чтобы спасти Францию». Сколько раз русская, а потом советская армия спасала преждевременными наступлениями и солдатскими жертвами своих союзников, но в ответ слышатся только упрёки: то французскому осаждённому Вердену не помогли, то Варшавскому нетерпеливому восстанию не пособили и так далее.
Армия Брусилова вошла в состав Юго-Западного фронта и прежде, чем преступить к следующей главе о боевых действиях в Галиции позволю себе привести две характеристики из «Воспоминаний» – сжатые, энергичные, нелицеприятные, но объективные: «Главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта, в состав которого вошла и моя 8-я армия, был назначен командующий войсками Киевского военного округа генерал-адъютант Н. И. Иванов. Это был человек вполне преданный своему долгу, любивший военное дело, но в высшей степени узкий в своих взглядах, нерешительный, крайне мелочный и, в общем, бестолковый, хотя и чрезвычайно самолюбивый. Он был одним из участников несчастной японской кампании, и думаю, что постоянные неудачи этой войны влияли на него и заставляли его непрерывно сомневаться и пугаться зря, так что даже при вполне благоприятной обстановке он постоянно опасался разгрома и всяких несчастий».
Скульптурная группа в честь воинов, участвовавших в Брусиловском прорыве
А вот характеристика Деникина, которого якобы Брусилов позднее хотел выставить в дурном свете, ибо пути их военные и мировоззренческие разошлись: «В начале кампании генерал-квартирмейстером штаба моей армии был Деникин, но вскоре он, по собственному желанию служить не в штабе, а в строю, получил, по моему представлению, 4-ю стрелковую бригаду, именуемую «Железной», и на строевом поприще выказал отличные дарования боевого генерала». Если это месть, то что же тогда называть лестью? Как бы ни относился лично Брусилов к своим командирам и подчинённым, для него на первом месте всегда была Госпожа Служба. А уж в период, когда начиналась такая война, всё личное – отошло на задний план.
Галицийская брамаОбъезжая войска на горных позициях, я преклонялся перед этими героями, которые стойко переносили ужасающую тяжесть горной зимней войны при недостаточном вооружении, имея против себя втрое сильнейшего противника
Алексей БрусиловСамое начало войны да, пожалуй, и весь 1914 год складывался для русских войск и для 8-й армии удачно. Галицийская брама – ворота по-старорусски – распахнулась перед нашими воинами. В первом же столкновении с неприятелем части армии генерала Брусилова разбили австрийскую кавалерийскую дивизию, шедшую от Городка, а 5 августа был получен приказ перейти в наступление, не ожидая дальнейшего сосредоточения войск. В тот же день части 8-й армии перешли реку Збруч, являвшуюся государственной границей России, и, отбросив австрийцев, взяли много пленных, орудия и пулеметы. Продвинувшись на запад, части Брусилова разгромили неприятеля у реки Коропец, на которой я бывал, захватили огромное количество пленных и трофеев.
Но первое настоящее сражение Брусилов дал на реке Гнилой Липе. «Предыдущие бои, делаясь постепенно все серьезнее, были хорошей школой для необстрелянных войск. Эти удачные бои подняли их дух, дали им убеждение, что австро-венгерцы во всех отношениях слабее их» (Брусилов). Два дня, 17 и 18 августа, шел жестокий бой на этом рубеже. Австрийцы были разгромлены, и, понеся большие потери, оставив массу орудий, пулеметов, винтовок, обозы, отступили в беспорядке. Брусилов двинулся к Львову. В результате успешного наступления 8-й армии генерала Брусилова и беспримерной доблести ее солдат, героически сражавшихся с врагом на подступах к городу, Львов был легко взят.
«Когда я ехал в автомобиле на совещание с генералом Рузским в 3-ю армию, сопровождавшие меня полковники граф Гейден и Яхонтов, вследствие порчи шин, отстали от меня. Пока чинилась их машина, они обратили внимание на множество русин, идущих со стороны Львова.
– Вы откуда? – поинтересовались они.
– Из Львова.
– А что, там много войска?
– Нема никого, вси утекли».
Население Львова – украинцы, русины, евреи достаточно приветливо, в отличие от поляков и австрийцев, встречали русскую армию, что не ускользнуло от внимания Брусилова, всегда наблюдавшего за реакцией местного населения.
Занятие 21 августа Лемберга (Львова), который австро-венгры оставили без боя, стало крупным успехом. Но на генерала неприятное впечатление произвело поведение командующего соседней 3-й армией Н. В. Рузского, который приписал заслугу взятия Львова себе, да еще подчеркнул, что город взят после ожесточенных боев. В письме жене Алексей Алексеевич делился своими чувствами: «Ты намекаешь в своих письмах про разные интриги против меня, которые порождаются завистью. Я стараюсь всеми силами души их не замечать, ибо интриги и зависть – очень низменные вещи, унижающие человека, я просто борюсь и отгоняю от себя, с Божиею помощью, эту пакость… История разберет вскоре после войны, как действительно было дело, а теперь главное – победить. Охотно уступаю лавры Рузскому, но обидно за войска армии».
Победы 8-й армии принесли ее командующему почетнейшую боевую награду – орден Святого Георгия 4-й степени. Им А. А. Брусилов был награжден 23 августа 1914 года. Рузский же за «взятие» его войсками Львова в один день получил сразу два ордена Святого Георгия более высоких степеней – 3-й и 2-й…
За военными успехами, прославлениями и интригами Брусилов не забывал о морально-политической составляющей всякой боевой операции, которая не заканчивается со сдачей города, тем более такого сложного как Львов. Город в 1772 году в результате первого раздела Польши между Россией, Пруссией и Австрией Львов вошел в состав Австрийской (позже Австро-Венгерской) империи, стал политическим и административным центром самой отсталой из ее провинций, получившей название «Королевство Галиции и Владимирии».
С 1772 по 1918 год город официально носил название Лемберг. Языком администрации после вхождения Львова в состав Австрии стал немецкий, а большинство должностей городского управления заняли немцы и чехи. Однако город продолжал оставаться важным центром польской и русинской культуры, но внутренние проблемы продолжали его раздирать.
Командующий вмешался и в национально-религиозные проблемы: «Униатский митрополит граф Шептицкий, явный враг России, с давних пор неизменно агитировавший против нас, по вступлении русских войск во Львов был по моему приказанию предварительно подвергнут домашнему аресту. Я его потребовал к себе с предложением дать честное слово, что он никаких враждебных действий, как явных, так и тайных, против нас предпринимать не будет; в таком случае я брал на себя разрешить ему оставаться во Львове для исполнения его духовных обязанностей. Он охотно дал мне это слово, но, к сожалению, вслед за сим начал опять мутить и произносить церковные проповеди, явно нам враждебные. Ввиду этого я его выслал в Киев в распоряжение главнокомандующего. Состоявшему при мне члену Государственной думы, бывшему лейб-гусарскому офицеру графу Владимиру Бобринскому, поступившему при объявлении войны вновь на военную службу, я приказал осматривать все места заключения, которые попадали в наши руки, и немедленно выпускать политических арестантов, взятых под стражу австрийским правительством за русофильство. Бобринский чрезвычайно охотно взялся за эту миссию, так как он еще в мирное время имел большие связи с русофильской партией русин. Не помню цифр, но таких арестантов оказалось очень много, и они были немедленно освобождены; уголовные же преступники продолжали, конечно, содержаться под стражей и были переданы в распоряжение галицийского генерал-губернатора».
Но дело было не только в униатском митрополите или политических заключённых – Брусилов точно угадывал настроение местных жителей, понимал расклад сил в этой части Австро-Венгерской империи, потому и делал такой анализ: «…Жители города Львова, в особенности поляки и евреи, чрезвычайно волновались мыслью о том, в чьи руки они попадут, то есть останутся ли у нас или вновь придут австрийцы. Воззвание верховного главнокомандующего к полякам тут еще не было известно, и они, а тем более евреи, которые у нас находились в угнетенном положении, а в Австрии пользовались всеми правами граждан, нетерпеливо ждали, что нас разобьют, тем более что австрийское начальство объявило им, что они обязательно на днях вернутся назад. Русины, естественно, были на нашей стороне, кроме партии так называемых мазепинцев, выставивших против нас несколько легионов». Так что недругов у русской армии было больше, чем просто насчитывалось штыков у неприятеля. И всё это оставалось, действовало вокруг и в тылу, а русофилы нещадно уничтожались.
В телефильме Алексея Денисова «Трагедия Галицкой Руси» впечатляюще рассказывается о зверствах, которыми сопровождалось отступление цивилизованных европейцев: «Сентябрь 1914 года. После тридцатидневных упорных боев русская армия занимает всю Галицию. Австро-венгерские войска, потерпев сокрушительное поражение, отступают за Карпаты. Во Львове, Галиче и других городах наши солдаты и офицеры встречают самый радушный прием. Местные русины приветствуют их как освободителей и близких родственников. Вскоре прибывшие с войсками корреспонденты российских и зарубежных изданий обнаруживают в Галиции огромное количество свежих могил. Почти в каждом селе жители рассказывают о казненных или угнанных в концлагерь родных и близких. Счет подвергшихся репрессиям мирных жителей идет на десятки тысяч».
Сообщение о зверствах австро-венгерской армии шли сплошным потоком из всех уголков Карпатской и Галицкой Руси. Российскому обществу особенно невероятным казалось то, что все эти чудовищные злодеяния творили цивилизованные европейцы, еще недавно считавшиеся образцом гуманности и порядка. Так, 15 сентября 1914 года австрийские жандармы доставили в Перемышль 46 русофилов, арестованных в окрестных селах. От вокзала их погнали в полицейское управление. На улице Семирадского на русин набросилась толпа местных жителей и группа венгерских кавалеристов, которые стали рубить беззащитных людей шашками с криками «Смерть московским шпионам!». Одна из жертв этой резни, 17-летняя дочь священника Мария Мохнацкая, упала на колени перед распятием, находившимся на углу улицы, со словами «Матерь Божия, спаси нас!». После этого венгерский солдат убил ее выстрелом в голову. Тела многих несчастных были изрублены в куски. Найденные останки русские власти похоронили с почестями в братской могиле. Вплоть до Второй мировой войны каждый год 15 сентября русины возлагали на ней живые цветы. На панихиду по погибшим собиралось несколько тысяч человек, которые шли на кладбище крестным ходом. В русских театрах была даже поставлена пьеса об этой трагедии. Она называлась «Маша» – в память убитой Марии Мохнацкой. Во время Первой мировой войны в австрийские концлагеря было сослано от 30 до 40 тысяч русин. По данным составителей «Талергофского альманаха», всего в результате австро-венгерского террора на территории Галиции, Буковины и Закарпатья пострадали 120 000 человек. Было убито около 300 униатских священников, заподозренных в симпатиях к православию. Так что и половинчатая вера, о которой так пёкся Шептицкий – не помогла!
Результатом геноцида русин стало то, что их численность во Львове сократилась почти вдвое. Более ста тысяч галичан, спасаясь от австрийского террора, бежали в Россию вместе с отступающей русской армией летом 1915 года. Например, жители села Скоморохи ушли с русскими и поселились в Пензенской губернии. В отместку австро-венгерские власти приказали сжечь оставленные ими дома. В городе Станиславове (ныне Иваново-Франковск) после временного отхода российских войск было казнено 250 человек, в том числе те, кто стирал русским солдатам белье, продавал им табак и хлеб. Летом 1914 года австрийские власти отдали секретный приказ: создать для русофилов особый концлагерь – Талергоф. Местом для него они выбрали небольшую долину у подножья Альп, близ города Грац, ныне так любимом туристами. Именно Талергоф станет первым лагерем смерти в истории Европы – не Бухенвальд! Сюда будут сажать невинных людей по этническому признаку. В данном случае только за то, что они считали себя русскими. Особенно страшными стали первые месяцы существования лагеря. Бараков в Талергофе не было вплоть до зимы 1915 года. Тысячи узников спали под открытым небом на сырой земле. Посуду им также не выдавали. Счастливцем считался тот, кому удавалось раздобыть бутылку: отбив горлышко, ее использовали как котелок для лагерной баланды, состоявшей из отвара фасоли или свеклы.
В другом лагере – в Терезине не было такой смертности и эпидемий, как в Талергофе. Их удавалось избежать благодаря бескорыстной помощи чешского населения, которое сочувствовало братьям-славянам и русским военнопленным, оказавшимся в неволе. Жительницы Терезина Анна Лаубе и Юлианна Куглерова не только организовали сбор белья, одежды и продуктов для заключенных, но сумели добиться значительного улучшения условий их содержания. К 1915 году военный террор против русин достиг такого размаха, что император Франц-Иосиф вынужден был издать специальный указ. В нем говорилось, что не следует подозревать всех, кто называет себя русскими, в нелояльности к трону, а военным следует быть более сдержанными в применении карательных мер. В газетах было запрещено публиковать фотографии повешенных москвофилов.
Всех приговоренных к виселице русин в последний момент спас русский император Николай II. Через испанского короля ему удалось добиться замены смертной казни на пожизненное заключение, а уже весной 1917 года новый австрийский император Карл I объявил им амнистию. Он же поставил точку в истории концлагеря Талергоф. После смерти Франца-Иосифа военным было приказано отпустить всех узников на свободу, а сам концлагерь – ликвидировать. В своем рескрипте Карл I написал: «Все арестованные русские не виновны, но были арестованы, чтобы не стать ими». Правда, тысячи русин, окончивших свою жизнь на виселицах или в концлагерях, уже не смогли оценить великодушие нового императора, которое проявилось накануне крушения империи.
Вернёмся назад через галицийскую браму. После занятия Львова 8-я армия получила задачу охранять левый фланг фронта, «маневрируя войсками сообразно обстановке». Брусилов, однако, считал более целесообразным продолжить наступление и атаковать вражеские войска, размещавшиеся на Городокской позиции. Запросив по телеграфу штаб фронта, Алексей Алексеевич вскоре получил разрешение от Н. И. Иванова на проведение этой операции. Однако австро-венгры не собирались мириться с потерей Львова и 25 августа предприняли попытку вернуть утраченные позиции. В итоге в тяжелом встречном бою сошлись две русские и три австро-венгерские армии. Продвинуться вперед русским войскам не удалось, они понесли большие потери и начали окапываться. Наиболее тяжелое положение сложилось на участке 48-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Л. Г. Корнилова – с большими потерями она была отброшена за реку Гнилая Липа. Однако самоотверженность бойцов 12-й кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта А. М. Каледина, получившего от Брусилова приказ «умереть, причем не сразу, а до вечера», спасла фронт. И 30 августа в Городокском сражении наступил перелом: русские 7-й и 8-й корпуса перешли от обороны к наступлению. В штаб фронта командарм доложил: «Долгом службы и совести считаю свидетельствовать, что войсками было проявлено высшее напряжение, о стойкость и доблесть их противник разбился».
За руководство Городокским сражением 18 сентября 1914 года А. А. Брусилов был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени. Он стал одним из шестидесяти человек, удостоенных этой награды во время Первой мировой войны. Подами победы в Галицийской битве русская армия не сумела воспользоваться. В распоряжении Юго-Западного фронта было 24 кавалерийские дивизии, но разгромленных австрийцев никто из них не преследовал. В итоге потерпевшие поражение, но не добитые вражеские армии просто уходили из Галиции, а следом, отставая на несколько дней, с трудом продвигались по размытым дождями дорогам русские войска…
После Галицийского сражения 8-й армии была поставлена задача оборонять предгорья Карпат от Верхнего Сана до Верхнего Днестра. 28 сентября пополненные резервами 2-я и 3-я австро-венгерские армии начали наступление на фронте от Хырова до Стрыя (оба города ныне в составе Украины). В течение двадцати пяти дней австрийцы отчаянно пытались сбить русские 8-й, 12-й и 24-й корпуса с их позиций, однако офицеры и солдаты 8-й армии стояли насмерть.
22 октября Хыровское сражение завершилось – австрийцы прекратили попытки прорвать русский фронт. В русский плен попало 150 офицеров и 15 тысяч солдат противника, трофеями стали 22 орудия и 40 пулеметов. Воодушевленные удачей русские войска перешли в ответное наступление: 3-я армия, которой с сентября командовал болгарин по национальности, кавалер ордена Святого Георгия 4-й и 3-й степеней, энергичный и талантливый генерал от инфантерии Р. Д. Радко-Дмитриев, и брусиловская 8-я армия вышли в предгорья Карпат, а 6 ноября 12-й армейский корпус взял Дуклу (ныне Польша) и, невзирая на плохие погодные условия, горную местность и яростное сопротивление противника (особенно стойко сражались венгерские части), продолжал продвигаться вперед. «Ежедневным упорным и настойчивым движением вперед, ежедневной боевой работой, по лесистым кручам Карпат, без полушубков, в изодранных по камням сапогах, вы, русские чудо-богатыри, не знающие устали, последовательно сбивали противника, – обращался командарм А. А. Брусилов к своим войскам. – Я счастлив, что на мою долю выпала честь и счастье стоять во главе вас, несравненные молодцы».
Передовые части уже начали спуск в Венгерскую равнину, хотя соответствующий приказ отдан не был. Брусилов объявил за это самоуправство выговор комкору Цурикову и начдиву Корнилову и запретил развивать наступление, так как согласно директиве главкома фронта главные силы 8-й армии срочно перебрасывались к Кракову, на помощь 3-й армии, а в Карпатах оставались только «заслоны». А ведь перед 8-й армией открывался поистине «золотой мост» в сердце Венгрии – оставалось только преодолеть Карпатский хребет. Видя это, Брусилов буквально умолял командование своего фронта настоять в Ставке на решающем ударе. «По моему убеждению, для нанесения противнику наиболее полного поражения необходимо теснить, не останавливаясь по северную сторону Карпат, овладеть выходами в Венгерскую равнину, на которой может быть продуктивно использована наша многочисленная конница, и продолжать наступление по Венгерской равнине», – докладывал он Н. И. Иванову. Брусилов полагал, что силами 12 пехотных и 6 кавалерийских дивизий вполне возможно дойти до Будапешта. Однако ни первый брусиловский доклад Иванову, состоявшийся 4 декабря, ни второй, девять дней спустя, успеха не имели. Мнение главкома фронта гласило: «Наступление на Будапешт при современном состоянии средств не обещает многого, а отвлечет много сил». Свой резон в этом мнении был, так как декабрьские бои сильно истощили 8-ю армию: большинство ее дивизий насчитывало по 5–6 тысяч бойцов, были и дивизии по 3 тысячи человек – впятеро меньше комплекта мирного времени… Наступление без пополнений действительно грозило обернуться масштабной авантюрой.
Алексей Алексеевич прекрасно понимал, что командование противника попытается любой ценой восстановить положение и ликвидировать наметившийся прорыв. И действительно, в декабре 1914 года на карпатских перевалах завязались тяжелые бои: 3-я австро-венгерская армия отбросила назад русский 12-й армейский корпус и едва не прорвала фронт всей 8-й армии. Однако даже в таких тяжелейших условиях войска Брусилова, вовремя усиленные 29-м армейским корпусом, смогли сдержать противника и к 13 декабря полностью восстановить положение, причем за пять дней в плен было захвачено 10 тысяч вражеских офицеров и солдат.
Кампания 1914 года завершалась для Юго-Западного фронта в целом и для брусиловской армии в частности удачно. Но Брусилов не мог не отметить двух тревожных моментов: катастрофической нехватки снарядов и патронов и ухудшение качества пополнений, приходящих в армию. Огромные потери понесло кадровое офицерство, на смену которому шли прапорщики военного времени, окончившие трехмесячные ускоренные курсы военных училищ. А в маршевых ротах, приходивших на фронт, люди зачастую не видели ни винтовки, ни пулемета. Прежде чем ставить таких «воинов» в строй, их приходилось заново обтесывать в полковых учебных командах.
* * *
Начался неудачный 1915 год – 7 января боевые действия на карпатских высотах возобновились. На этот раз 2-я и 7-я австро-венгерские армии были усилены германской Южной армией под командованием генерал-полковника Александра фон Линзингена. Они планировали не только сбросить с гор русские полки, но и деблокировать крупную австрийскую крепость Перемышль (ныне Пшемысль, Польша), которую держала в осаде особая Блокадная армия. Но русские 8-й, 12-й и 24-й корпуса выдержали удар трех вражеских армий, а прорыв немцев был ликвидирован небольшим – пять пехотных и четыре казачьих полка – отрядом генерал-лейтенанта барона В. А. Альфтана (13 марта 1915 года за этот подвиг он был удостоен ордена Святого Георгия 3-й степени). Особенно яростные бои развернулись на высоте 992 – Козювке, где Финляндские стрелковые полки отбивали непрерывные атаки немцев в течение двух недель. «Нужно помнить, – отмечал А. А. Брусилов, – что эти войска в горах зимой, по горло в снегу, при сильных морозах, ожесточенно дрались беспрерывно день за днем, да еще при условии, что приходилось беречь всемерно и ружейные патроны и, в особенности, артиллерийские снаряды. Отбиваться приходилось штыками, контратаки производились почти исключительно по ночам, без артиллерийской подготовки и с наименьшею затратою ружейных патронов, дабы возможно более беречь наши огнестрельные припасы».
В сложившейся тяжелой обстановке командарм 8-й армии принял весьма остроумное полководческое решение – контратаковал противника: «Таким образом по всей части Карпатских гор, нами занятой, неприятель видел бы наши стремления перенести театр военных действий к югу, в Венгерскую равнину, и ему трудно было бы определить, где нами предполагается наносить главный удар». Этот прообраз будущего Брусиловского прорыва начался 12 января 1915 года. Контратаковать приходилось в тяжелейших условиях, по пояс в снегу, и продвигались войска медленно, но тем не менее через 11 дней ими был взят город Мезолаборч (ныне Медзилаборце, Словакия). В январских боях 1915 года 8-я армия взяла 14 300 пленных, два орудия и 30 пулеметов, а всего в течение месяца, с 7 января по 7 февраля, войска Юго-Западного фронта взяли в плен 691 офицера, 47 640 солдат, захватили 17 орудий и 119 пулеметов. Наградой А. А. Брусилову за проведение этой операции стал орден Белого орла с мечами.
Тем временем главком Юго-Западного фронта Н. И. Иванов, оценив наконец заманчивость перспективы вторжения в Венгрию, 23 января 1915 года изложил Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу план наступления силами 3-й и 8-й армий. Роль тарана в этом наступлении предстояло играть войскам Брусилова. Увы, занятие Венгерской равнины не состоялось, а то бы разгорелся сыр-бор. Меня всегда смущало это выражение: как может разгореться сыр-бор? Но побывав не однажды в Венгрии, я понял, что не только русские казаки подарили в 1814 году французам бистро (то есть «обслужить быстробыстро!»), но и венгры подарили нам синоним горячего загула: ведь по-венгерски погребки, где подают пиво и вино, называются «шёр-бор». В Отечественную войну 1812-14 годов русский солдат шёл к Парижу через Австро-Венгрию и запомнил это лихое и пьяное сочетание, слегка исказив его. Да и в Первую мировую часть северо-восточной Венгрии русские войска заняли и отпраздновали победу шёр-бором.
Несколько слов о Венгрии. Вначале война в этой своеобразной части империи пользовалась поддержкой, но граф Михай Каройи, лидер демократической оппозиции, стал выступать за разрыв связей Венгрии с Германией и Австрией, прося уступки национальным меньшинствам (в основном, славянским) и заключения мирного соглашения с западными державами. Напомним, что в самом конце войны 30 октября 1918 именно в Будапеште вспыхнула революция. Каройи был назначен премьером и сформировал кабинет из социалистов, радикалов и членов партии независимости. Было подписано соглашение о перемирии, и венгерские войска покинули южную Венгрию. 16 ноября Каройи провозгласил Венгрию республикой; он был избран президентом, начал подготовку к всеобщим выборам и проведению аграрной реформы, предоставил равенство и полную автономию национальным меньшинствам. Однако эти реформы шли с запозданием. Левые социалисты присоединились к группе коммунистических агитаторов, которых возглавлял Бела Кун, приверженец Ленина, вернувшийся из Советской России, чтобы организовать восстание в Венгрии. 22 марта 1919 Каройи ушел в отставку, и к власти пришли коммунисты. Коммунисты пытались защищать венгерские территории, им удалось изгнать вторгшихся чехов, но они потерпели поражение при наступлении румын. Вследствие сопротивления крестьян, атак румынской армии и нападок оппозиции режим Куна пал. Румыны оккупировали и разграбили Будапешт. После ухода румын 16 ноября 1919 в Будапешт вошли консервативные контрреволюционные войска во главе с адмиралом Миклошом Хорти, последним главнокомандующим австро-венгерского военно-морского флота, который и вверг потом Венгрию во Вторую мировую на стороне Гитлера. Но когда это ещё будет…
А пока Брусилов осаждал Перемышль. Талантливый полководец совершенно правильно оценивал обстановку, сложившуюся к тому времени на фронте. Он считал необходимым собрать сильный кулак и перейти в решительное наступление. Этим путем он притягивал к себе неприятельские войска и обеспечивал успешную осаду Перемышля. Брусиловская тактика – это активная оборона и стремительное наступление. «Лучший способ обороны – это при мало-мальской возможности переход в наступление, т. е. обороняться надо не пассивно, что неизменно влечет за собой поражение, а возможно более активно, нанося противнику в чувствительных местах сильные удары», – утверждал он. Еще больше привлекала талантливого генерала идея наступательной войны. Готовясь к выполнению своего плана, Брусилов очистил от австро-венгерских войск склоны Карпатских гор. Но горькое разочарование ждало его. Преступная бездеятельность главного командования русской армии привела к тому, что достаточного количества войск для создания мощного соединения собрать не удалось, да и те войска, которые оказались у него в распоряжении, подошли с большим опозданием. С этими силами предпринимать решительное наступление было невозможно, и, таким образом, вся борьба свелась к тому, чтобы продолжить осаду Перемышля и добиться его сдачи – 9 марта 1915 года Перемышль пал.
Германский генерал Людендорф по поводу действий 8-й армии писал в своих воспоминаниях: «Наступление австрийской армии, имевшее целью освобождение Перемышля, окончилось безуспешно. Русские очень скоро перешли в контрнаступление, и судьба Перемышля была решена». План Брусилова не был выполнен до конца, но его контрнаступление сорвало попытки австрийцев освободить Перемышль. Крепость сдалась, и верховное командование австрогерманской армии вынуждено было признать свою неудачу. Однако сам победитель с тревогой записал: «Это сражение под Перемышлем, беспрерывно длившееся в течение месяца, было последнее, о котором я мог сказать, что в нем участвовала регулярная, обученная армия, подготовленная в мирное время. За три с лишком месяца с начала кампании большинство кадровых офицеров и солдат выбыло из строя, и оставались лишь небольшие кадры, которые приходилось спешно пополнять отвратительно обученными людьми, прибывшими из запасных полков и батальонов. Офицерский же состав приходилось пополнять вновь произведенными прапорщиками, тоже недостаточно обученными. С этого времени регулярный характер войск был утрачен, и наша армия стала все больше и больше походить на плохо обученное милиционное войско. Унтер-офицерский вопрос стал чрезвычайно острым, и пришлось восстановить учебные команды, дабы спешным порядком хоть как-нибудь подготовлять унтер-офицеров, которые, конечно, не могли заменить старых, хорошо обученных. Приходится и тут обвинить наше военное министерство в непродуманности его действий по подготовке к войне. Офицеры, как выше было сказано, приходили к нам совершенно неподготовленными и не в достаточном количестве».
Не следует, однако, думать, что зимой 1914/15 года сильный напор противника был только на 8-й и 7-й корпуса; почти столь же сильный напор должны были выдержать войска, защищавшие доступ к Львову со стороны Мункача и Хуста направлением на Сколе – Долину и Болехув. Жесточайшие бои против многочисленного противника в ужасающе тяжелых жизненных условиях части доблестно выдерживали. «На подмогу этому участку армии, изнемогавшему в непосильной борьбе, был мною направлен 12-й армейский корпус (финляндский), который был включен в состав 8-й армии самим Верховным Главнокомандующим и, как мне передавали, против желания генерала Иванова. Как бы то ни было, мы зимой отстояли Галицию и продолжали постепенно продвигаться вперед».
Еще в марте 1915 года в этот район был перекинут штаб 9-й армии и туда направлены все войска, которые только можно было снять с других участков фронта. Новый командующий 9-й армией, генерал Лечицкий, ожидая сбора всех войск, назначенных в его распоряжение, приостановил удачно развившееся наступление Сахарова, а в это время ударная группа неприятеля против 3-й армии продолжала невозбранно усиливаться подвозом войск и всего необходимого материала для успешного наступления. Если бы все войска, которые были направлены в 9-ю армию, были быстро перевезены в распоряжение Радко-Дмитриева, он мог бы перейти в наступление, не ожидая сбора всех войск врага, разбить головные части только что собиравшейся армии немцев и этим своевременно ликвидировать грозившую нам опасность. Но хуже глухого тот, кто сам не желает слышать, и 10-й корпус, вытянутый в одну тонкую линию без всяких резервов на протяжении 20 с лишним верст, без тяжелой артиллерии, бездеятельно стоял, спокойно ожидая момента, когда Макензену, вполне подготовившемуся, угодно будет разгромить его и на широком фронте прорвать линию 3-й армии. «И вот при таком положении дел Юго-Западного фронта, – сетовал Брусилов, – был затеян приезд императора Николая II в Галицию. Я находил эту поездку хуже чем несвоевременной, прямо глупой, и нельзя не поставить ее в вину бывшему тогда Верховному Главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу. Поездка эта состоялась в апреле. Я относился к ней совершенно отрицательно по следующим причинам: всем хорошо известно, что подобные поездки царя отвлекали внимание не только начальствующих лиц, но и частей войск от боевых действий; во-вторых, это вносило некоторый сумбур в нашу боевую работу; в-третьих, Галиция нами была завоевана, но мы ее еще отнюдь не закрепили за собой, а неизбежные речи по поводу этого приезда царя, депутации от населения и ответные речи самого царя давали нашей политике в Галиции то направление, которое могло быть уместно лишь в том крае, которым мы овладели бы окончательно. А тут совершалась поездка с известными тенденциями накануне удара, который готовился нашим противником без всякой помехи с нашей стороны в течение двух месяцев. Кроме того, я считал лично Николая и человеком чрезвычайно незадачливым, которого преследовали неудачи в течение всего его царствования, к чему бы он ни приложил своей руки. У меня было как бы предчувствие, что эта поездка предвещает нам тяжелую катастрофу».
Но сообщения газет были самыми благостными: «К радости святых Пасхальных дней добавлялась и надежда на скорое успешное окончание войны. Недавно – за две недели до Пасхи, пал Перемышль, почитавшийся австрийцами неприступной твердыней. В Ставке ожидали, что вскоре удастся прорваться с Карпатских гор на Венгерскую равнину, откуда откроется дорога на Вену – а значит и к победе, и к концу войны». Если бы! В конце марта 1915 император Николай II всё-таки провёл инспекцию Галицийского генерал-губернаторства, 27 марта 1915 (9 апреля по новому стилю) он посетил Броды и Львов, о котором в своём дневнике написал так: «Очень красивый город, немножко напоминает Варшаву, пропасть садов и памятников, полный войск и русских людей». Поездка была уже седьмой по счёту в действующую армию, но, вероятно, самой опасной из них: ведь предстояло посетить недавно завоёванные города, в которых наверняка оставались люди, враждебные к русскому царю. Как вспоминал впоследствии Александр Иванович Спиридович, ведавший в то время царской охраной, подобный план поразил его: «Как, Государь поедет во Львов? В город, только что занятый у неприятеля, где мы ничего не знаем. Как же можно так рисковать? Да еще во время войны. Ведь это безумие». Против этой поездки был и верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, которого зря обвинял Брусилов, потому что тот и сам опасался покушения на императора.
Не советовал императору ехать в Галицию и Григорий Распутин. Воля Государя была, однако, непреклонна и Спиридовичу ничего не оставалось, как срочно самому отправляться в столицу Восточной Галиции. Здесь он представился военному генерал-губернатору генералу графу Бобринскому и сообщил ему о предстоящем царском визите. Это известие застало генерал-губернатора врасплох: ведь совсем недавно Государь говорил ему, что он не приедет во Львов в этом году и губернатор не имел даже парадной формы для такого случая. Но Спиридовича беспокоило другое: отряд охраны, взятый им из Ставки, очень мал и может не справиться со своей задачей. Конечно, на улицах будут выставлены солдаты, но и на них нельзя возлагать особых надежд: «Все эти шпалеры войск по пути проезда лишь красивая декорация, так как, увидев Царя, солдаты будут в таком восторженном экстазе, будут настолько поглощены созерцанием Царя, что, при нешироких улицах, при недостатке полиции и охраны позади войск, в толпе, энергичный преступник всегда сумеет броситься через строй по направлению царского экипажа», – рассуждал Александр Иванович. Наконец, выход был им найден: генерал Веселаго, начальник гарнизона, согласился предоставить в распоряжение Спиридовича пятьсот унтер-офицеров, которые должны были под руководством жандармских офицеров обеспечивать охрану Императора. Этими мерами, по-видимому, не ограничились: ряд неблагонадёжных жителей города был арестован и освобождён лишь после отъезда императора.
Накануне приезда императора прибыл во Львов и протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский, задачей которого была организация встречи со стороны Церкви. В частности, он передал архиепископу Евлогию просьбу Великого князя Николая Николаевича сделать приветственную речь по возможности более краткой и не касаться в ней политических вопросов.
– Как же это можно, чтобы речь была короткой?.. Разве можно тут обойти политику? Разве не могу я, например, сказать: «Ты вступаешь сюда как державный хозяин этой земли?» – волновался архиепископ.
– Я думаю, – ответил протопресвитер, – что нельзя так сказать, так как война еще не кончена и никому, кроме Бога, не известно, будет ли наш Государь хозяином этой земли. Пока она – только временно занятая нашими войсками.
– Ну как же это? – настаивал владыка.
– Я вам передал просьбу великого князя, а дальше, владыка, ваше дело, – ответил отец Георгий.
Из Ставки император выехал в среду 8-го апреля. На следующий день, в десять утра Государь прибыл в Броды. «Знаменательный для меня день приезда в Галицию!» – отмечает он в своём сдержанном, так называемом «викторианском» дневнике. В Бродах Государя встретил помощник генерал-губернатора, генерал-майор свиты Его Величества Половцов. Здесь же император принял доклад о положении дел на фронте, поработал некоторое время с бумагами, затем написал письмо Александре Фёдоровне и после завтрака в 12 часов на автомобиле отправился во Львов. Ехал он в открытом салоне быстроходного и надёжного «Делоне-Бельвиля 45 CV» со знаком императрицы – гамматическим крестом на радиаторе. Вместе с императором ехали главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич и генерал Янушкевич. Как вспоминает Спиридович, «день был жаркий, и вереница автомобилей катила, окутываемая клубами пыли. По пути два раза останавливались на местах сражений. Государь выслушивал доклады. Несколько раз он подходил к белым могильным крестам, которыми был усеян столь победоносно пройденный русской армией, путь». Об этой поездке есть запись и в императорском дневнике: «Чем дальше, тем местность становилась красивее. Вид селений и жителей сильно напоминал Малороссию. Только пыль была несносная. Останавливался несколько раз на месте сражений в августе м-це; видел поблизости дороги братские могилы наших скромных героев. Солнце пекло как летом».
Во Львов Государь въехал по Лычаковской дороге. В половине пятого на Рогатке, в том месте, где сейчас перекрёсток Лычаковской и Пасичной, императора с рапортом встретил генерал-губернатор граф Бобринский.
Встреча во Львове была восторженной. Утренние газеты известили горожан об ожидаемом приезде императора. Город был убран и украшен флагами, военные оркестры играли русский гимн. По правой стороне улиц выстроились шпалерами войска, по левой стояли горожане. Велась киносъёмка, кадры которой дошли до наших дней. В городе царский кортеж возглавил автомобиль с начальствующими лицами Галиции – генерал-губернатором графом Бобринским, его помощником Половцовым, градоначальником полковником Скалоном. За ними, вторым в кортеже, следовал автомобиль императора. «Нас встречали, бурно проявляя радость, из всех окон на нас сыпались цветы. Ники предупредили, что за печными трубами на крышах домов могут спрятаться снайперы. Я тоже слышала о подобной опасности, но в ту минуту никто из нас не боялся смерти. В последний раз я ощутила ту таинственную связь, которая соединяла нашу семью с народом. Мне никогда не забыть этот триумфальный въезд в Львов», – вспоминала много лет спустя этот день сестра Государя, великая княгиня Ольга Александровна, находившаяся здесь вместе со своим госпиталем.
Владыка Евлогий так описывает встречу императора в храме:»Огромный храм был переполнен до тесноты: генералы, офицеры, солдаты, русские, служащие в разных ведомствах (среди присутствующих я увидал Председателя Государственной думы Родзянко), местное галицкое население – всё слилось воедино; длинная вереница священнослужителей, в золотистых облачениях, с о. протопресвитером Шавельским впереди, – и все это шествие возглавлялось мною. Момент был не только торжественный, но и волнующий, захватывающий душу…Забыв все предостережения, я начал свою речь… В ней я выразил всё, чем были полны души православных галичан:
– Ваше Императорское Величество, Вы первый ступили на ту древнерусскую землю, вотчину древних русских князей – Романа и Даниила, на которую не ступал ни один русский монарх. Из этой подъяремной, многострадальной Руси, откуда слышались вековые воздыхания и стоны, теперь несётся к Вам восторженная осанна. Ваши доблестные боевые орлы, сокрушив в своем неудержимом стремлении вражеские твердыни, взлетели на непроходимые, недоступные снежные Карпаты, и там, на самой вершине их, теперь вьет свое гнездо могучий двуглавый Российский орел.
Через несколько дней, 14-го числа, генерал-губернатор через львовские газеты выразит благодарность горожанам от имени императора за хороший приём. В тех же номерах газет будет сообщено, что Николай II распорядился передать в пользу бедных львовян десять тысяч рублей. Но не только в газетах и мемуаров был отображён этот визит царя. Писатель Юрий Слёзкин, рождённый в семье генерал-лейтенанта Льва Михайловича Слёзкина – участника русско-турецкой войны 1877–1878 годов, начал публиковаться в 1901 году. Повесть о первой русской революции 1905 года «В волнах прибоя» (1906) была запрещена цензурой, а автор осуждён на год заключения, но освобождён после вмешательства высокопоставленных родственников. Роман «Ольга Орг» (1914) – плод эротического Серебряного века пользовался скандальной известностью, выдержал 10 изданий, был переведён на несколько европейских языков, в 1915 году экранизирован. В 1920 году Слёзкин познакомился с Михаилом Булгаковым, которого и ввёл в московскую литературную среду. В романе «Девушка с гор» (1925) вывел его под именем журналиста Алексея Васильевича. В свою очередь Булгаков вывел Слёзкина в «Театральном романе «в образе Ликоспастова. Но сам Слёзкин отошёл от модерна Серебряного века, от научной фантастики, с 1930-х годов стал придерживался принципов социалистического реализма. Он издал очень нужную книгу «Брусилов» в военном году моего рождения – 1944-ом. На её страницах, в частности, беллетрист так описал самую неприятную для государя встречу во Львове: «После молебна царь посетил лазарет своей сестры Ольги Александровны, он расцеловался со знакомыми ранеными и сестрами милосердия, как в пасхальную заутреню, потом отправился обедать. Здесь ему доставил несколько неприятных минут председатель Государственной думы, толстяк Родзянко. На вопрос государя:
– Думали ли вы, что мы когда-нибудь встретимся во Львове? – Родзянко ответил:
– Нет, ваше величество, не думал. И при настоящих условиях очень сожалею, что вы, государь, решили предпринять поездку в Галицию.
– Почему? – спросил озадаченный Николай, потянувшись рукой к усам.
– Да потому, что недели через три Львов, вероятно, будет взят обратно австрийцами, и нашей армии придется очистить занятые ею позиции.
Византийские глаза Николая потемнели, тусклый огонек вспыхнул и померк, он процедил сквозь зубы:
– Вы всегда говорите мне неприятные вещи и пугаете меня, Михаил Владимирович.
Родзянко вобрал голову в ватные свои плечи, попытался подобрать живот, руки прилипли к фалдам длинного кителя, глаза преувеличенно преданно обратились к государю.
– Я не осмелился бы, ваше величество, говорить неправду. Земля, на которую вступил русский монарх, не может быть отдана обратно. На ней будут пролиты потоки крови, а удержаться здесь мы не в силах…
Николай резко повернулся, он вышел на балкон к ожидавшей его толпе. Он был раздражен и напуган. Голос его в начале речи дрожал. Толпа внизу, на площади, не слыша его слов и не понимая его, кричала «ура»…
Так оно и вышло. Конечно, получение Львова имело для россиян большое политическое значение, о чем верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич и заявил в манифесте, наконец «русский народ объединился», и этим «завершено дело Ивана Калиты». Но до его завершения – путь долог, и, похоже, мы его и через век не различаем его конца. Нам известно, как раскололо Русь татаро-монгольское иго. В 1254 году Даниил Галицкий принял в Дорогочине титул «короля Руси» от папы римского Иннокентия IV, основав галицкий королевский дом. Потомки Даниила именовали себя rex Russiae или duces totius terrae Russiae, Galiciae et Lodomeriae («король Руси» или «князь всей земли русской, галицкой и владимирской»). Правда, историк Грушевский и другие стали называть их «украинскими князьями», что смешно. Нет ни одного разумного историка, который не знал бы неоспоримого факта: часть Киевской Руси первый раз была названа «украиной» – поляками, чтобы просто географически обозначить владения, хотя ещё с XII в летописи встречаются разные «украины» – от Переяславской до Рязанской.
Не перечислить перипетий судьбы и смены владетелей Галиции – от Венгрии и Речи Посполитой до Австро-Венгрии и России. Перед самым началом Первой мировой войны, в феврале 1914 года, бывший российский министр внутренних дел П. Н. Дурново в своей пророческой «Записке» сказал про Галицию: «Нам явно невыгодно, во имя идеи национального сентиментализма, присоединять к нашему отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь. Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан, сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское или мазепинское движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров». Так оно и вышло! – казацкая волна украинского сепаратизма несравнима с девятым валом, покатившимся с Запада после всех завоеваний и освобождений Львова.
Во время Луцкого прорыва 11-я армия взяла местечко Броды и, преследуя врага, направлялась к Львову, Седьмая армия захватила города Монастыриска и Галич. На левом фланге российского фронта серьезных успехов достигла Девятая армия генерала Платона Лечицкого, оккупировавшая Буковину и 11 августа захватившая Станислав. К концу августа наступление российских войск прекратилось ввиду укрепившегося сопротивления австрийских и немецких войск, а также возрастающих потерь в личном составе и его усталость. Львов так и не был возвращён. Потом – позиционная война, неудавшееся второе наступление в 1917 году, две революции, советско-польская война и – и полная утрата Львовщины.
В 1921 году в результате Рижского договора и решения Амбасадоров от 1923 года, территория Восточной Галиции была передана Польше. По условиям договора на территориях с украинским населением Польша обязалась обеспечить украинцам равные с поляками права и гарантировать национально-культурное развитие, предоставить автономию, открыть университет и т. д. Ни одно из этих условий правительство Польши не выполнило. Украинцы фактически считались людьми второго сорта, подлежащими ополячиванию и католизации. Политика Польши была направлена на насильственную ассимиляцию и полное уничтожение украинского характера Восточной Галиции, Волыни, Холмщины, Подляшья и других территорий, на которых этнические украинцы составляли большинство или представляли значительную часть населения.
Существует легенда, что сразу после Великой Отечественной, когда надо было окончательно решать судьбу и послевоенное устройство Польши, руководство польской компартии во главе с Берутом пришло на прием к Сталину. Долго обсуждали, какой быть Польше, кому передать власть в разрушенной стране, и когда речь зашла о будущих границах Речи Посполитой, Сталин взял указку, подошел к карте и очертил пограничные контуры новой Польши. Поляки заметили, что Львов в эти границы не вошел. Один из приближенных Берута не выдержал:
– Товарищ Сталин, но ведь Львов никогда не был русским городом!
Сталин затянулся трубкой, выпустил из-под усов облачко дыма и произнес:
– Да. Ви прави. Львов никогда не бил русским городом, но Варшава била…
Спор потерял смысл.
Вернёмся в 1914 год. Во время визита Николая в отвоёванный Львов Распутин давил на царицу Александру, уговаривал сместить великого князя «Николашку»: «Место царя среди войска, а твоё при министрах. Я тебя научу. Пора тебе им показать, что ты царица. У тебя ума хватит. Ты подумай только, на ком будет вина? На тебе будет вина. На тебе! Папаша помазанный – он ни за что не в ответе, он блажен духом, а тебе Бог сердце дал – камень. Тебе Бог дал разум змия. Он тебя спросит, кому помогла о камень опереться? Кого разумом своим наставила и спасла? Что ответишь?
И, положив руку на похолодевший лоб царицы, проговорил назидательно:
– Я у тебя один. Со мной все тебе дастся. Поганцев усмиришь, трон спасешь, войну ко благу кончишь. Приедет папаша – позовешь меня. Поговорим. Ну, прощай!».
А Николай продолжал свой парадный визит. К полудню государь император прибыл в Самбор. На станции государя встречал командующий 8-й армией генерал Брусилов, который сдал рапорт императору. Государь после рапорта генерала Брусилова обнял его и трижды поцеловал, а генерал поцеловал руку государя. На платформе был выстроен почетный караул от 16-го стрелкового Императора Александра III полка со знаменем и оркестром. Это была рота, которая недавно вернулась из боя. Генерал Брусилов доложил государю, что эта рота под командой прапорщика Шульгина вела бой с шестью ротами германцев, и огнем, ручными гранатами и штыками отразила все их атаки. Государь пожаловал всем чинам роты Георгиевские кресты, а прапорщику Шульгину сразу три Георгиевских креста (1, 2, и 3 степеней, крест 4 степени у него уже был) и орден св. Анны 4-й степени «За храбрость».
Со станции император направился в помещение командующего армией, где во время завтрака пожаловал генералу Брусилову звание генерал-адъютанта и вручил погоны с императорскими вензелями и аксельбанты. Выйдя в соседнюю комнату, Алексей Алексеевич вернулся уже в форме генерал-адъютанта. В это время парадных ликований неприятель готовился к бою. Из внутренних областей Германии и Австрии непрерывным потоком шли подкрепления. Подвозилась тяжелая артиллерия. Готовился прорыв, в котором русская артиллерия на ураганный огонь вражеских батарей либо отмалчивалась, либо скупо посылала драгоценные снаряды – их порой просто не было. Недоставало патронов. Сильная ударная группа генерала Макензена с громадной артиллерией прорвала русский фронт у Горлицы. Отбиваться было нечем. Началось трудное отступление. Брусилов отошел на реку Буг.
* * *
В этом чёрном для России да и Украины 1915 году бывший президент Виктор Ющенко вдруг отыскал светлое и духоподъёмное пятно. На Рождество большой любитель отдыха в Карпатах, подписал указ о чествовании украинских сечевых стрельцов, сражавшихся в годы Первой мировой войны на стороне Австро-Венгрии против России. Президент, уходящий с поста, распорядился, чтобы за два месяца был разработан план мероприятий по празднованию, изучению и объективному освещению деятельности сечевых стрельцов. Это подразделение из этнических украинцев весной 1915 года и впрямь вело бои в Карпатах. Во время Гражданской войны, натурально, сражались против Советской власти. Указ Ющенко был приурочен к 95-летию мифической победы украинских частей австрийской армии над русскими на горе Маковка.
Что ж там было? Наступление на Маковку русская армия начала с 28 на 29 апреля 1915 года. Прорвав фронт, один русский полк занял часть горы, для контрнаступления были направлены четыре сотни Первого куреня и почти четыре сотни Второго куреня УСС. После однодневного боя сотни Осипа Будзиновского и Андрея Мельника (позднее одного из лидеров ОУН, оппонента Степана Бандеры) захватили вершину, а сотни 1-го куреня оттеснили русские части к реке Головчанка. Неудачей закончилась для русской армии и вторая попытка занять Маковку 30 апреля после сильной артиллерийской подготовки. По данным украинских историков, 173 военнослужащих русской армии попали в плен. В этих боях легион понес тяжелые потери: сорок семь человек убитыми, семьдесят шесть ранеными, несколько десятков попало в плен. Однако 1 мая русским частям удалось взять гору. УСС понесли в этот день наибольшие потери: в плен попали несколько австрийских сотен и часть сотен Мельника и Будзиновского. Тяжёлый, но обычный бой за господствующую высоту, которая осталась в наших руках даже до победного Брусиловского прорыва. Теперь на горе стоит поминальный крест. Однако эти старания и жертвы УСС и тогда не остались не замеченным. Так в приказе командира 55-й вражеской дивизии генерала Флайшмана говорилось: «Украинцы! С большой гордостью можете смотреть на Ваши героические действия. Каждый должен быть горд за принадлежность к Вашему легиону, который по праву может называться отборной частью. Я уверен, что в каждой опасности на Вас можно рассчитывать. Чтобы эти желания исполнялись – трижды слава!». Да, все флайшманы могут на последователей усысовцев – вполне рассчитывать. Кстати, это не презрительно-москальское, а чисто украинское неприятно прозвище.
Националистическая обработка в Украине начинается с детства. Уже в учебнике для 5 класса упорно выстраивается образ России как заклятого врага, а российской (даже параллельной украинской) истории с именами и событиями – не существует. Есть лишь московиты, московский царь, «его царское величество», не иначе как в кавычках. Но особого внимания заслуживает титульный лист пятого раздела, где помимо текста в верхней части с набором букв, явно воздействующих на подсознание ребенка, в полный рост изображён воин, будто только сошедший с советских военнопатриотических плакатов, правда почему-то со злобным выражением лица и в форме украинских сечевых стрельцов (УСС), пытавшихся доблестно воевать во время Первой мировой войны на стороне Австро-Венгрии, и разгромленных российской армией. А чтобы дети не сомневались, на петлицах воина на картинке тщательно выведено «УСС». Авторы учебника считают, что именно эти люди заслужили всенародную любовь и уважение.
Впервые я столкнулся с восхищённым изучением и даже обожанием сечевых стрельцов как раз недалеко от Маковки, в городке Сколе на Львовщине, через который выезжал к железной дороге. Сначала зашёл в униатский огромный храм с мемориальной доской в честь 400-летия Брест-Литовской унии, где увидел брошюру «Как Москва уничтожала украинскую церковь» и подивился искренне: как можно уничтожать то, чего не существовало отродясь? Потом направился мимо каких-то руин в администрацию на огромной и неухоженной площади. Там мне сказали, что лучшим краезнавцем является советник председателя городской Рады Теодор Ветвицкий, бывший учитель. Он встретил радушно, повёл к себе домой, напоил кофе и принялся показывать альбомы усысовцев, как и называют по-украински сечевых стрельцов. Рассказывал взахлёб, увлечённо: «Усысовцы! Глядите, какие прекрасные лица!». Лица, конечно, были достаточно обыкновенные, не лучше фотографий моего отца и товарищей, которые, может быть, сражались как раз с ними во время Брусиловского прорыва в Карпатах. Но меня поразил напор и гордость за тех, кто воевал за давние и чуждые интересы. Я на своих дорогах по России уже не встречаю учителей и чиновников администраций, кто мне с такой же вдохновенной гордостью рассказывал бы о героях-земляках, героях-пионерах, подпольщиках и партизанах куда более близкого времени. Учиться надо в году накануне 75-летия Победы!
Современными украинскими историками растиражирован миф о созданных в Австрии «Украинских Сечевых стрельцах», как якобы борцах за «независимость Украины». Но, эти «борцы» принимали присягу на верность австрийскому императору и воевали под знаменем Австро-Венгерской империи (в частности, на фотографии «Украинские сечевые стрелки. 16 мая 1915 г.», помещенной в учебнике Ф.Г. Турченко, на их знамени отчетливо виден двуглавый австро-венгерский орел, а не галицкий лев). В учебнике для старшеклассников написано: «Это было войско настоящих рыцарей, ибо не известно ни одного случая, чтобы сечевики убивали гражданских людей или пленных». А историк Бондаренко утверждает: «Эти «борцы» являлись частью армии, которая, отступая после поражения у Гнилой Липы от генерала А.А. Брусилова, в конец озверела и уничтожала русин, целыми населенными пунктами. Наконец, именно из этого «воинства» вышли палачи Евген Коновалец (броская доска во Львове) и Андрей Мельник – будущие основатели ОУН и активные пособники Гитлера.
Основой униформы сечевиков были полевые мундиры и брюки, принятые в Австро-венгерской армии. На головном уборе вместо номера части, обозначавшего принадлежность к тому или иному подразделению, сечевики носили тканую кокарду-розетку сине-желтого цвета. Впоследствии австрийские кепи были заменены на кепи «мазепинки», имевшие в передней части V-образный «вырез». С 19 января 1917 года сечевикам было официально разрешено ношение «мазепинки» с особой кокардой – с изображением галицкого льва.
Система стрелецких знаков различия была построена также на основе австро-венгерской, с учетом отсутствия в легионе УСС званий, замененных должностями.
С 27 декабря 1916 года в легионе были введены петличные обозначения должностей. На синих нашивках-»паролях» размещались шестиконечные звезды в комбинации с желтым и золотым галунами различной ширины. Первоначально расположение петличных звезд было аналогичным другим частям Австро-венгерской армии, а с 1915 года располагались рядами параллельно нижнему краю петлицы. С лета 1916 года синие «пароли» были заменены узкой сине-желтой лентой, а шестиконечные звезды прикреплялись перед ней на отворот воротника мундира. Эту форму возненавидели многие жители Галиции и Волыни.
Однако в украинском учебнике для 11 класса поётся такая осанна сечевикам, что оторопь берёт: «Среди легионеров были одаренные художники, авторы маршевых, любовных, шуточных песен: «Ой в лузе калина», «Ехал казак на войнушка», «Приуныли галичанки «и др. Своей борьбой стрелки получили немало отмечаний и похвал, вызвали уважение и симпатии союзников, заставили считаться с собой даже врагов» Совершенно замалчивается правда о том, что в январе 1918 года галичанские «сечевики» только в восставшем киевском «Арсенале» убили более полутора тысяч (!) пленных рабочих, женщин и детей. Что там потери на Маковке! Все жертвы Первой мировой бледнеют перед бойней, учиненной в Киеве частями Евгена Коновальца в декабре того же года, после свержения гетмана Скоропадского.
Однако, нам, россиянам, необходимо помнить тех героев, кто, несмотря ни на что, сберег честь, сохранил верность Руси, Вере и Православному Государю. Именно об этих солдатах – малороссах и русинах, число которых на порядки превосходило «сечевых стрельцов», намеренно умалчивает украинская историография, тем самым фальсифицируя прошлое страны. Насильственно призванные в Австро-Венгерскую армию солдаты-славяне (русины, чехи, словаки, словенцы), отказывались воевать с Россией и массово сдавались в плен, чтобы потом пополнить ряды добровольческих дружин Русской армии. Например, в 1914 году в Галиции австрийскими властями был расстрелян в один день 80-й пехотный полк Императорской и королевской австрийской армии почти в полном составе. Полк состоял целиком из русин, отказавшихся выступать против Русской армии. «Русские – то наши братья, мы не будем с ними воевать!» Солдаты умирали, как подобает православным, без проклятий врагу, но с молитвой на устах. Возникает вопрос, кто же патриот: эти бедные галичане, отказавшиеся стрелять в русских, равно как и в сербов, или «сечевики» воевавшие против России, затем в период оккупации Украины, глумившиеся над местным населением, которое они называли «москалями»? Такие вопросы всё чаще возникают на дорогах Украины.
* * *
В майские дни 1915 года, вся русская армия, истекая кровью и изнемогая от нехватки боеприпасов, героически отражала атаки врага на полях Галиции. Сосредоточив более половины своих вооружённых сил против России, австро-германский блок таранил нашу оборону, стремясь не просто вывести Россию из войны. Вопреки стереотипам 1915 год был самым кровавым для государств германского блока за всю войну. И прежде всего – в связи с потерями на Русском фронте. У двух срединно-европейских империй были свои далеко идущие планы на русскую территорию. Весной и летом 1915 года, во время несчастного отступления Русской армии, Брусилов показал себя особенно решительным военачальником, не боясь идти на самые жёсткие и непопулярные меры, когда считал их необходимыми. В разгар отступления Брусилов счёл себя вынужденным издать приказ, где были такие строки: «Для малодушных, оставляющих строй или сдающихся в плен, не должно быть пощады; по сдающимся должен быть направлен и ружейный, и пулемётный, и орудийный огонь, хотя бы даже и с прекращением огня по неприятелю; на отходящих или бегущих действовать таким же способом, а при нужде не останавливаться также и перед поголовным расстрелом… Слабодушным нет места между нами и они должны быть истреблены».
Историк Николай Яковлев, приводя этот приказ, отмечает, что «хотя приказ не очень широко применялся, но нагнал страху в войсках». Когда в том же 1915 году для укрепления дисциплины в Русской армии пришлось восстановить практику телесных наказаний (существовавшую во всех тогдашних армиях мира, но в Русской отменённую в 60-е годы XIX века), Брусилов широко развил её применение. Новое пополнение частенько прибывало на фронт с недостачей в материальной части: вновь мобилизованные по дороге на фронт обменивали кое-что из казённого обмундирования на сало, водку, махорку и т. д. Командующий армией приказал давать каждому прибывшему с недостачей по пятьдесят ударов плетьми. Порка, как отмечал Брусилов в одном из донесений, дала «отличные результаты» – слух о наказаниях распространился далеко в тыл, и пополнения стали прибывать без недостачи в казённом имуществе.
В то же время Генерала Брусилова всегда заметно отличала забота о людях. Будь-то новобранец, георгиевский кавалер или молодой прапорщик. Вот, к примеру, некоторые пункты его приказа от 23 июля 1915 года»…
1. Предписываю начальникам всех степеней обратить самое серьезное усиленное внимание на обучение прибывающих пополнений, пользуясь каждым свободным часом. Вместе с обучением нижних чинов их чисто техническим солдатским обязанностям необходимо вести краткие, но частые беседы о цели, смысле и важности их назначения. При этом каждое слово, обращенное к солдату, должно исходить от сердца. Офицерское слово должно шевелить солдатские сердца, и если это будет, то наш солдат пойдет за своим начальником в огонь и воду. Обращаю на это внимание господ офицеров.
2. Господам командирам частей обратить усиленное внимание на занятия с прибывающими в части молодыми офицерами. По возможности следует на первых порах избегать назначать таких офицеров на ответственные должности командиров рот. Молодому офицеру необходимо сначала осмотреться, привыкнуть к тяжелой обстановке боя под руководством более опытных офицеров, тогда он сумеет быть ответственным и распорядительным с укрепившимися нервами начальником, а нижние чины будут ему верить и признавать его авторитет.
3. Предписываю командирам частей обратить внимание на своевременное и, главным образом, справедливое представление к наградам отличившихся нижних чинов. Это весьма серьезная данная, влияющая на психологию солдат, и ею отнюдь нельзя пренебрегать. Представление к наградам ни в каком случае не должно задерживаться.
Многократно мною замечалось, что нижние чины представлялись полковым начальством слишком поздно, эти представления задерживались в штабах дивизий продолжительное время и иногда окончательно затеривались или застревали в штабах корпусов. Мне случалось, и довольно часто, видеть нижних чинов, представленных, например, за августовские, сентябрьские и октябрьские бои прошлого года и до сих пор не получивших еще заслуженной награды. Считаю такое явление возмутительным и вредным. Отговорку, что в штабах вследствие непрерывных боев нельзя успевать рассматривать представления к наградам, – принять не могу. Штабных работников, неуспевающих исполнять своих обязанностей, следует оттуда изгонять. Приказываю отчислять их в строй, а негодных к строю отправлять на тыловые должности. Во всяком случае, таких нерадивых офицеров отнюдь ни к каким наградам не представлять и назначать их на места с меньшим окладом содержания и без права повышения.
4. Обращаю внимание командиров частей за своевременное возвращение раненых и больных офицеров в строй. Командир полка и общество офицеров обладают достаточною нравственною силою, чтобы напомнить забывшим свой долг об их обязанностях и заставить их вернуться в часть, тотчас как только состояние здоровья это им позволит. Этим измеряется воинский дух части. Прошу помнить, что безучастное отношение господ офицеров той или иной части к подобным фактам – преступно, так как вопрос этот касается чести части и чести полкового мундира.
5. Наряду с перечисленными фактами обращаю внимание господ войсковых начальников и на справедливость донесений. Обстановка складывается иногда весьма различно. В истории каждой дивизии и каждого полка есть и блестящие страницы, встречаются и тяжелые дни, но ничто не должно быть утаено. Нужно помнить, что мы делаем одно общее дело и, скрывая тот или иной случай, мы обманываем только самих себя. Кроме того, никакое управление боем немыслимо, если старший начальник не в состоянии выяснить картину того, что происходит. Безусловно требую точных и правдивых донесений и предупреждаю, что за отклонение от истины я строго буду карать виновных, включительно до предания суду, и не остановлюсь ни перед какими мерами для достижения поставленных мною требований.
6. Подчиненные гораздо энергичнее, охотнее и правильнее работают, если видят соответствующий пример в своем начальнике и своевременно получают его указания. Случаи, как распоряжение в одном из штабов дивизий, чтобы ночью офицеров не беспокоить, я считаю фактом не только недопустимым, но и чрезвычайно преступным и могу заверить, что если такое безобразие еще раз где-либо повторится, то тяжкую ответственность понесет начальник – 128 – столь провинившегося штаба.
7. Обратить внимание на внешний вид частей. Требую, чтобы солдат походил на солдата; командирам частей проявить в этом направлении большую заботливость; в некоторых полках, например, до половины июля попадались нижние чины, еще одетые в папахи, невзирая на то, что фуражки есть в избытке и что об изъятии папах было многократно приказано. А что будут зимой носить? Кроме того, прошу помнить, что подтянутый, по форме одетый, отлично снаряженный солдат – всегда отличный боец и указывает на дисциплину и порядок в части, а распущенный мужик есть элемент деморализующий, доказывающий, что данная часть находится в негодных руках несоответствующего командира…».
Осенью 1915 года русские войска неимоверным усилием остановили наступление врага, длившееся с весны, были показаны образцы героического противостояния. Одна оборона Осовца чего стоит! Осовец – это крепость, расположенная на территории современной Польши, где русские больше полугода оборонялись от превосходящих сил немцев (осада крепости началась в январе 1915 года и продолжалась 190 дней!). И эта оборона вполне сопоставима с обороной Брестской крепости. Да и 8-я армия под командованием Брусилова нанесла противнику ряд чувствительных контрударов.
* * *
Подавляющий перевес в боевой технике обеспечил германским и австро-венгерским войскам успех в кампании 1915 года. К осени российская армия оставила большую часть Галиции, Буковину, Польшу, часть Белоруссии и Прибалтики. Были сданы крепости Гродно, Брест-Литовск, Ивангород. Потери российских войск, как написано на многих современных сайтах, составили 2,5 млн. человек, злопыхатели пишут – 3,5 млн. человек. У нас ведь после объявления свободы слова миллион жертв туда – миллион соотечественников сюда за ложь и ошибку не считается… На самом деле, по самым скрупулёзным подсчётам, ВСЕ безвозвратные боевые потери с 1914 по 1918 год составили 1 890 369 человек, из них офицеров – 37 749 человек, остальное – нижние чины. Небоевые потери (смерть от ран, удушения газами, от тяжелых болезней) – составили 364000 человек, то есть в общей сложности 2,4 миллиона за всю долгую войну, а не за 1915 год. Таблица потерь составлена по данным следующих источников:
Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. – М., 1960; Головин Н. Н. Военные усилия России в мировой войне. – Военно-исторический журнал, 1993, №№ 1–2, 4, 6–7, 10–11); Россия в мировой войне 1914–1918 гг. (в цифрах). М., 1925., чтобы не копаться в библиографии в конце книги!
Но в разгар отступления удручённый Николай II пошёл на крайнюю меру, не одобренную Брусиловым – объявил об отставке главнокомандующего великого князя Николая Николаевича (младшего) и сам занял этот пост. Упорным сопротивлением 8-й и других армий Юго-Западного фронта положение было выравнено. Потянулась длинная череда позиционных боев, не приносившая ни одной из сторон ощутимых успехов и получившая название «позиционного тупика».
Русская армия наносила контрудары в течение всего лета, 25 августа 11-я армия перешла в наступление от Серета на Стрыпу. Операция закончилась полным поражением Южной германской армии. С 25 по 30 августа войсками 11-й армии было взято 609 офицеров, 35435 нижних чинов, 34 орудия и 126 пулеметов. Особенно успешно действовал XXII армейский корпус (1-я и 3-я Финляндские стрелковые дивизии). В XVIII армейском корпусе 147-й пехотный Самарский полк перешел Стрыпу по горло в воде под ураганным огнем неприятеля и захватил 4-орудийную батарею. 29-го августа атаковала 9-я армия, имея ряд тактических успехов над армией Пфланцера. 30 августа у Дзвиняче заамурцами XXXIII армейского корпуса взято 35 офицеров, 2700 нижних чинов и 4 пулемета.
Одновременно свой оскал показала и 8-я армия Брусилова, нанеся поражение Пухалло при Дубне и Бем Ермоли при Вишневце. При Вишневце 31 августа и 1 сентября войсками VIII корпуса (14-я пехотная дивизия) взято 160 офицеров, 9200 нижних чинов, 7 орудий и 26 пулеметов; 2 сентября у Деражно в XII корпусе подошедшая из XXX корпуса 71-я пехотная дивизия взяла 5200 пленными, причем 282-й пехотный Александрийский полк (развернут из 134-го Феодосийского) с боя взял знамя 8-го пехотного австровенгерского полка.
Так, в результате десятидневного сражения с 25 августа по 3 сентября положение было полностью восстановлено на всем 400-верстном фронте. Трофеями было 71000 пленных и 43 орудия. Преследование неприятеля велось в 11-й и 9-й армиях накоротке, и войска в первых числах сентября были отведены в исходное положение. В 8-й армии генерал Брусилов решил развить успех занятием Луцка. Он направил XXX корпус на правое крыло для обхода Луцка с севера, а XXXIX назначил для фронтального удара, и 10 сентября Луцк был взят. Генерал Брусилов подействовал на самолюбие Железных стрелков, заявив, что, если они не смогут взять Луцка, его возьмет XXX корпус. Неистовым порывом 4-я стрелковая дивизия ворвалась в Луцк, причем генерал Деникин въехал в город на автомобиле с передовой цепью. Наши трофеи: 128 офицеров, 6000 нижних чинов, 3 орудия и 30 пулеметов. Фельдмаршал Линзинген двинул тогда от Ковеля группу генерала Герока (24-й германский корпус – 5 дивизий) во фланг и в тыл. Неудачные директивы генерала Иванова, вздумавшего было распоряжаться корпусами через голову генерала Брусилова, привели 12 сентября к ряду неуспешных столкновений, в результате которых Луцк был снова потерян.
Генерал Иванов распорядился отвести XXXIX корпус за одну ночь на 50 верст назад, XXX корпус спрятать в лесу (как будто речь шла о какой-нибудь роте) и оттуда ударить неприятелю во фланг. В это совершенно бессмысленное, но категорическое распоряжение штаб 8-й армии пытался ввести коррективы, но конечной неудачи предотвратить не смог. 13-й стрелковый полк Железной дивизии был отрезан, два дня находился в окружении и прорвался 15 сентября сквозь неприятельскую дивизию, выведя 2000 пленных и пушку. Полком командовал полковник Марков, впоследствии известный герой Добровольческой армии.
В 8-й армии, на правом ее фланге, спешенная конница IV конного корпуса генерала Гилленшмидта имела необычайно упорное дело с германцами 13 сентября при Железнице. Железницу брали казаки 2-й Сводной дивизии генерала Краснова. Деревня сгорела, и с ней сгорел заживо не пожелавший сдаться германский батальон, повторив подвиг наших азовцев под Яновом в Галицийской битве. Взято 4 пулемета и только 2 пленных. В центре VIII армейский корпус имел удачные бои 11 сентября на реке Хорупани и 24-го у Клевани. На Хорупани 14-я пехотная дивизия захватила 62 офицера, 2878 нижних чинов и 9 пулеметов.
Среди нижних чинов был и всемирно известный потом сатирик Ярослав Гашек. После мобилизации его назначили погонщиком скота, потом квартирмейстером, затем ординарцем и связным взвода. В июле 1915 года третий батальон Гашека оказался на передовой в районе Соколя. Резервный маршевый батальон прибыл в район города Гологор 11 июля 1915 года, быстро пополнил ряды 91-го полка и переместился на север, к железнодорожной станции Золтанка, а оттуда на Сокаль. Район Сокаля, значительного железнодорожного узла в Галиции, был важным австро-венгерским форпостом на восточном берегу Буга и потому постоянно подвергался нападениям русских войск. В огне этих атак оказался и третий батальон 91-го полка, посланный на передовую. Там солдаты попали в такой ад, какого не представляли себе и в самом кошмарном сне. Полк вышел из боев значительно поредевшим. За неделю рота обер-лейтенанта Лукаша потеряла более половины своего состава. Поэтому 14 августа полк был отведен в резерв, в район города Здзары, точнее – к северу от него, на берег Буга. Солдаты, пережившие бойню, отдыхали, развлекались и залечивали раны. Здесь Гашек написал стихотворения «О вшах», «В резерве» и «Плач ефрейтора». Последнее было вдохновлено реальным фактом. После боев у Сокаля Гашек был произведен в ефрейторы и теперь с юмором писал о насмешках и издевках, которые приходится сносить от солдат столь невысокому чину.
Его даже представили к награде серебряной медалью за мужество. В битве у Сокаля они с обер-лейтенантом Лукашем взяли в плен группу русских солдат. Те тоже не хотели воевать за интересы царского режима и, недовольные голодным пайком, добровольно сдавались в плен. Хорошо владея русским языком, Гашек будто бы договорился с командиром русской части, каким-то учителем гимназии из Петрограда, и привел добровольно сдавшихся в плен русских (около 300 солдат) к штабу полка в Сокале. Возвращение Гашека во главе пленных вызвало панику. Командир полка, безумный майор Венцель решил, что русские прорвали фронт, и бежал, за ним последовало командование бригады.
В архивах 91-го полка сохранились документы, свидетельствующие о подобном же нежелании чешских солдат отдавать свою жизнь за императора и его семью. За равнодушием к воинской службе у многих скрывалось намерение при первом удобном случае перебежать на сторону русских и добровольно сдаться в плен. Гашеку такой случай представился в битве у Хорупан 11 сентября 1915 года. При отступлении от Погорельца к Хорупанам Гашек организовал переправу батальона через Икву. От местных жителей он якобы узнал место, где есть брод, и тем самым, возможно, спас жизнь многих товарищей. С него собирались даже снять наказание (3 года тюрьмы), к которому он был приговорен за дезертирство в Бруке-на-Лейте. Но отмены этой «предстоящей» кары он уже не дождался. Вихревой калейдоскоп событий мы можем проследить по записям старшего писаря Ванека. 17 сентября Ванек с каким-то Крейчи, бывшим актером, и Гашеком посланы в ночной дозор к неприятельским позициям. Но возвращаются они без Гашека, который исчез и вернулся в часть только следующей ночью. (Не было ли это первой, неудавшейся попыткой перебежать к русским?). 10 сентября выдаются ром, шпиг, одеяла, двойной паек хлеба и чай. Все чувствуют: что-то назревает. Но если верить Ванеку, никто не догадывался, что Гашек готовится сдаться в плен. Он несет службу у телефона и внимательно слушает переговоры штаба полка со штабом бригады. Ванек находится в одном окопе с горнистом Шмидом. Гашек – в окопе напротив, с Франтишеком Страшлипкой. С ними ютится и пес обер-лейтенанта Лукаша, «захваченный в плен» в деревне Торбовицы. Чувствуя приближение атаки, Ванек обходит траншеи и обнаруживает, что известный тиран лейтенант Мехалек уснул на посту. 11 сентября ранним утром, как только по земле пополз туман, появились русские. Тревога! Гашек, который вопреки приказу спал раздетый, сонно роняет: «Ну, надеюсь, большой беды не будет». Лукаш, волнуясь, кричит четвертому взводу, чтобы он охранял фланги, и приказывает отступать.
Записки Ванека совпадают со свидетельством самого обер-лейтенанта Лукаша. Русские прорвали фронт на участке, оборонявшемся 91-м полком. Ситуация отчаянная. Лукаш пытается связаться с командованием батальона и сообщить, что участок, занятый его ротой, атакован. Солдаты в панике бегут. Отступая, Лукаш видит, как Ярослав Гашек со Страшлипкой медленно вылезают из траншеи. Гашек при этом не спеша закручивает обмотки и натягивает ботинки. Лукаш торопит их, ведь у Страшлипки рюкзак с его провиантом. Но Гашек оправдывается: «У меня отекла нога, нужно ее покрепче затянуть, чтобы сподручнее было драпать». Потом оба исчезают из виду.
Утром того же 11 сентября по старому стилю Ярослав Гашек вместе с Франтишеком Страшлипкой распростился с австрийской армией. В тот день 91-й полк потерял 135 человек убитыми, 285 ранеными и 509 пропавшими без вести. Всё чаще бежали к русским чехи и словаки, не желавшие воевать за австрийского императора против братьев-славян. Планы сдаться в плен, не таясь, обсуждали в эшелонах, идущих на фронт. А на передовой дожидались только удобного случая. И вот он представился на берегу Хорупани… Помните начало «Похождения бравого солдата Швейка»? «Убили, значит, Фердинанда-то нашего», – этой фразой пани Мюллеровой, служанки бравого солдата Швейка, как известно, открывается знаменитый роман Ярослава Гашека. Это, конечно, гениальная книга – но книга сатирическая. В действительности дела обстояли куда сложнее – и трагичнее.
«Возлагаю надежду на мои народы, которые всегда, при всех бурях сплотились в единстве и верности вокруг моего трона и всегда были готовы к жертвам во имя чести, величия и силы родины. Надеюсь на отважные, полные воли к борьбе и самопожертвованию вооруженные силы Австро-Венгрии. И верю, что Всемогущий Господь ниспошлет победу моему оружию», – торжественно провозглашал старый император Франц Иосиф в манифесте «Моим народам», опубликованном 28 июля 1914 года, в день начала войны. Надеждам императора было не суждено оправдаться. Вот что писал в своих воспоминаниях Бедржих Оплетал – военный врач, призванный в императорскую армию в 1914 году: «В Оломоуце я встретился со многими знакомыми… Каждый вечер за кружкой пива мы говорили о политических проблемах и придумывали планы, как избежать того, что нас ждет. Мне было ясно, что мы, чехи, вынуждены помогать Австрии в конфликте, который очень далек от наших интересов. С самого начала я решил, что ради этой пангерманской политики пальцем не пошевелю». Действительно, попав на фронт в Галицию, Бедржих Оплетал быстро сдался в плен русским солдатам. Так поступали многие чехи на русском и сербском фронтах. Но нежелание чешских солдат воевать было далеко не всеобщим. Многие дисциплинированно выполняли свой долг и остались верными присяге, которую дали императору.
Между тем в 1915 году в войну против Австро-Венгрии вступила Италия, завязались тяжелые бои в Тироле и на реке Соче, в нынешней Словении. Эта война была куда популярнее среди подданных империи Габсбургов, чем война с Россией и Сербией. Ведь, как подчеркивала австрийская пропаганда, Италия изменила своим прежним союзникам – Австро-Венгрии и Германии, перейдя на сторону их врагов. Возможно, поэтому боевой дух австрийских войск, в том числе и сражавшихся в их рядах славян, был на итальянском фронте куда выше, чем на других.
Вот какую оценку боевым качествам противника давало в 1916 году командование 3-й итальянской армии: «Рост доли славянских народностей в личном составе войск противника – перед нашим фронтом сейчас находятся части, на 60 процентов состоящие из славян, – может привести к выводу, будто они не обладают высокой боеготовностью. Однако действительность убедила нас в том, что славяне, которые на остальных фронтах сдаются толпами, здесь сражаются с особой неуступчивостью. В качестве примера можно привести чехов, которые бились с отчаянным упорством и готовы были скорее погибнуть в обороняемых ими горных укрытиях, чем сдаться».
Можно вспомнить и других чешских солдат, сражавшихся на фронтах той войны. Например, экипажи нескольких подводных лодок, действовавших против итальянского флота на Адриатике, состояли в основном из хорватов и чехов, хотя в Чехии, как известно, нет моря. Это была очень опасная служба: подводный флот делал тогда свои первые шаги, и технические неполадки представляли собой большую угрозу жизни подводников, чем корабли противника. Как видим, автор «Похождений бравого солдата Швейка» был не во всём прав, описывая чешских солдат как миролюбивых людей, искренне не понимавших, что они делают на этой «чужой» войне…
Австро-Венгрия была готова к непродолжительной войне, но не к затяжным боевым действиям. В 1916 году резко обострился экономический кризис, сильно повлиявший на настроения в тылу. Тысячи людей голодали. Так, учителя одной из пражских школ провели среди учеников опрос, результаты которого оказались печальны: в один и тот же день 67 школьников пришли на занятия, не позавтракав, 46 детей ели на завтрак картошку, 71 человек обошелся горьким кофе без хлеба, и только у 168 детей завтрак можно было считать нормальным – он состоял из чашки кофе с молоком и куска хлеба, иногда даже белого. В чешских городах, как и по всей империи, росли цены, исчезали с полок магазинов товары, а с фронтов тысячами шли похоронки. В июле 1916 года престарелый император в разговоре со своим адъютантом сказал: «Наши дела обстоят плохо, может быть, даже хуже, чем мы предполагаем. В тылу население голодает, дальше так продолжаться не может. Посмотрим, как нам удастся пережить зиму. Будущей весной, несомненно, я покончу с этой войной». До весны Франц Иосиф не дожил, но его преемник, молодой император Карл, вступил на престол с убеждением в необходимости как можно скорее заключить мир на приемлемых для его страны условиях. Однако добиться этого ему в силу множества обстоятельств не удалось.
С каждым поражением чехов, связывавших свои надежды на национальное освобождение с победой противников Австро-Венгрии, становилось все больше. В 1917 году из чешских и словацких военнопленных в России, Италии и Франции были сформированы подразделения, готовые сражаться на стороне держав Антанты. (Позднее все они получат название «Чехословацких легионов», а их бойцы – легионеры – будут в независимой Чехословакии окружены ореолом славы). Весной 1918 года Чехословацкая дивизия участвовала вместе с итальянскими войсками в ожесточенных боях на севере Италии, у озера Гарда. В том же году на франко-германском фронте отличились 21-й и 22-й чехословацкие полки, сражавшиеся в рядах французской армии.
Первая мировая война была для чехов такой же трагедией, как и для остальных народов Европы. К тому же война расколола общество, в ходе нее, как видно на примере Ярослава Гашека, вступившего потом в Красную армию, тысячи чехов оказались по разные стороны фронта. Возможно, поэтому в городах Чехии на памятниках погибшим в годы Первой мировой часто можно увидеть надписи, в которых чешские солдаты – как носившие императорскую форму, так и воевавшие в легионах, – названы не героями, а жертвами войны.
* * *
Посмотрим, чем характеризовался 1915 год в стане главного противника – Германии. С началом этого неудачного для России года один за другим немецкие союзы промышленников, аграриев, «среднего сословия» принимают резолюции экспансионистского характера. Все они указывают на необходимость захватов на Востоке, в России прежде всего. Венцом этой кампании стал съезд цвета немецкой интеллигенции, собравшейся в конце июня 1915 года в Доме искусств в Берлине. На нём в начале июля 1915 года 1347 германских профессоров различных политических убеждений – от правоконсервативных до социал-демократических – подписали меморандум правительству, в котором обосновывалась программа территориальных захватов, оттеснения России на восток до Урала, немецкой колонизации на захваченных русских и славянских землях. Но и Австро-Венгерская не сдавалась, хотя чаще терпела военные поражения.
Например, британский фельдмаршал Смэтс, лично сомневавшийся в возможности чисто военной победы после выхода из войны России и вступления в нее США, имел инструкции предложить Монархии сепаратный мир, при условии расторжения ее союза с Германией и предоставления автономии своим народам. Чтобы сохраниться как целостное образование, Австро-Венгрия должна быть преобразована в союз четырех государств (конфедерацию) – Австрии, Венгрии, Польши с Галицией, Сербии с Боснией-Герцеговиной и Далмацией. Проект предполагал, что Франции возвращается Эльзас без Страсбурга и части Лотарингии; Триест получает статус свободного города; Трентино присоединяется к Италии, Буковина и Бессарабия – к Румынии; Болгария расширяется за счет румынской Добруджи и сербской части Македонии. Вот как планировали кроить славянский мир, чертить границы произвольно! Какая же это была война, если не империалистическая?
В разгар наступления в Галиции 28 мая 1915 года германский канцлер Бетман-Гольвег выступил в рейхстаге с разъяснением стратегических целей Второго рейха в войне. «Опираясь на нашу чистую совесть, на наше правое дело и на наш победоносный меч, – вещал премьер государства, не раз и не два поправшего международное право в ходе той войны, – мы должны оставаться твёрдыми до тех пор, пока мы не создадим все мыслимые гарантии нашей безопасности, чтобы никто из наших врагов – ни в отдельности, ни совместно – не осмелился начать опять вооружённый поход». В переводе на обычный язык это означало: война должна идти до установления полной и безраздельной гегемонии Велико-германского рейха в Европе, чтобы больше ни одно государство не могло противостоять любым его притязаниям. Применительно к России это естественным образом могло означать одно. Поскольку большая территория составляет основу российского могущества, Российская империя должна быть расчленена. Однако не только это. В планы германского правящего класса уже тогда входила колонизация «жизненного пространства» на Востоке.
Так что у гитлеровского плана «Ост» Второй мировой войны имелись вполне «респектабельные» предшественники в кайзеровской Германии. Там эти идеи вынашивались многими десятилетиями. Ещё в 1891 году возникло объединение немецких интеллектуалов, военных, землевладельцев и промышленников под именем Пангерманского союза. До Первой мировой войны включительно Пангерманский союз служил главным вдохновителем империалистской политики кайзеровской Германии. Союз ратовал за активные германские колониальные захваты, усиление мощи германского военно-морского флота. С течением времени деятели Союза стали выступать за экспансию Германии в Юго-Восточную Европу и на Средний Восток. Полагая, что в этом германском стремлении Россия является конкурентом, Союз причислил её к противникам Германии. Деятельность Пангерманского союза сыграла немалую роль в ориентации кайзеровской политики накануне 1914 года на конфронтацию с Россией.
Планы пересмотра сложившегося геополитического равновесия на Востоке Европы развивались в Германии ещё до официального создания Пангерманского союза и независимо от него. В 1888 году немецкий философ Эдуард Гартман выступил в журнале «Гегенварт» со статьёй «Россия и Европа», в которой проводилась мысль о том, что огромная Россия опасна для Германии. Следовательно, Россию необходимо разделить на несколько государств. В первую очередь, нужно создать своего рода барьер между «Московитской» Россией и Германией. Главными составными частями этого барьера должны стать т. н. «Балтийское» и «Киевское» королевства.
Ваза, сделанная из стрелянной австрийской гильзы. На боку вырезана дарственная надпись: «Алексею Максимовичу Каледину на память отъ генерала Еверта бивакь подъ Луцкомъ 1916 г. 25-го августа».
Бронза
«Балтийское королевство», по плану Гартмана, должны были составить «остзейские», то есть прибалтийские, губернии России, и земли бывшего Великого княжества Литовского, то есть нынешняя Белоруссия. «Киевское королевство» образовывалось на территории нынешней Украины, но со значительным расширением к востоку – вплоть до нижнего течения Волги. Согласно этому геополитическому замыслу, первое из новых государств должно состоять под протекторатом Германии, второе – Австро-Венгрии. При этом Финляндию следовало передать Швеции, Бессарабию – Румынии. Данный план стал геополитическим обоснованием украинского сепаратизма, над разжиганием которого усиленно работали в то время в Вене.
Намеченные Гартманом в 1888 году границы государств, которые предполагалось вычленить из тела России, практически совпадают с границами намеченных в 1942 году планом «Ост» «рейхскомиссариатов» Остланд и Украина. В сентябре 1914 года рейхсканцлер Бетман-Гольвег провозгласил одной из целей начавшейся войны для Германии «по возможности оттеснить Россию от германской границы и подорвать ее господство над нерусскими вассальными народами». То есть почти неприкрыто указывалось, что Германия стремится к установлению своего влияния на землях Прибалтики, Белоруссии, Украины и Кавказа.
В это же время руководство Пангерманского союза подготовило памятную записку кайзеровскому правительству. В ней указывалось, в частности, что «русского врага» необходимо ослабить путём сокращения численности его населения и предотвращения в дальнейшем самой возможности её роста, «чтобы он никогда в будущем не был бы в состоянии аналогичным образом угрожать нам». Этого следовало достигнуть изгнанием русского населения из областей, лежащих к западу от линии Петербург – среднее течение Днепра. «Пангерманский союз» определил численность русских, подлежащих депортации со своих земель, приблизительно в семь миллионов человек. Освободившаяся таким образом территория должна быть заселена немецкими крестьянами.
Нужно различать, конечно, планы Германии в Первую и во Вторую мировые войны. В Первой это были, действительно, именно планы, не дошедшие до стадии реализации. Не дошедшие, однако, лишь благодаря тому, что Германия не имела в то время возможностей для их воплощения в жизнь. Намеченные к освоению территории нужно было ещё захватить, и мирным договором обеспечить себе безраздельное обладание ими. Даже оккупация этих земель кайзеровскими войсками в 1918 году не давала ещё такой возможности, ибо на Западе продолжалась отчаянная борьба, в конечном итоге неудачная для Германии. Но основы будущей «ост-политики» Третьего рейха намечались и выкристаллизовывались именно в это время. Реализации этих установок в годы Первой мировой войны помешало сначала героическое сопротивление русских войск, потом окончательное поражение Германии. Об этом не следует забывать.
Особое значение все германские агрессоры придавали отделению Украины от России. Ещё Отто фон Бисмарк говорил: «Могущество России может быть подорвано только отделением от неё Украины… необходимо не только оторвать, но и противопоставить Украину России, стравить две части единого народа и наблюдать, как брат будет убивать брата. Для этого нужно только найти и взрастить предателей среди национальной элиты и с их помощью изменить самосознание одной части великого народа до такой степени, что он будет ненавидеть всё русское, ненавидеть свой род, не осознавая этого. Всё остальное – дело времени».
Князь Отто фон Бисмарк, призванный в 1862 году королём Вильгельмом I на пост министра-президента Пруссии, спустя 9 лет получил практически неограниченную власть на посту имперского канцлера. Но задолго до этого, с 1859 по 1862 гг., фон Бисмарк был послом Германии в России, поэтому русских он знал неплохо и, будучи талантливым человеком, понимал, в чём сила русских и в чём их слабость. Бисмарк понимал также, что оружием русских не победить, а потому при планировании стратегии Германии канцлер много сил уделял идеологической войне. Фактически именно он, Отто фон Бисмарк, стоял за идеей создания Украины и признавал, что термин «Украина» ему весьма импонирует. На картах Бисмарка Украина простиралась от Саратова и Волгограда на северо-востоке до Махачкалы на юге. Программа украинизации была запушена Австро-Венгрией в конце XIX века, и в основе этого лежала переидентификация малороссов и Галицких русинов в так называемых «украинцев».
Кстати, ни у «умеренного» русофоба Тараса Шевченко, ни у «махровой» Леси Украинки нет таких терминов, как «украинец», «украинская нация», а есть славяне, малороссы, русины. Но планы фон Бисмарка стали реализовываться и, согласно переписи населения 1908 года, украинцами назвались уже до 1 % жителей юго-запада России. В Германии «научно доказывалось», что русские – не славяне и даже не арийцы (хотя племена, из которых вышли германцы и славяне, так и называют – славяно-германскими племенами), а представители некоего монголо-финского племени. В 1898 г. в Германии была запущена идея создания «самостийной украинской нации» в рамках автономии на территории Австро-Венгрии. В подконтрольной Вене печати вместо понятий «Русь», «руський» стали тиражироваться термины «Украина», «украинский» и т. д. В мемуарах генерала Гофмана в 1926 году можно прочитать: «Создание Украины не есть результат самодеятельности русского народа, а есть результат деятельности моей разведки».
* * *
В мае 1915 года российская армия начинает отступление из Польши и лишь недавно занятой Галиции. Львов и Галич, а еще раньше и крепость Перемышль, которую шесть месяцев держали в осаде, прежде чем она капитулировала, пришлось оставить под напором германо-австрийского наступления. Дождливая Галиция, где русские добыли первую громкую победу в войне, растворялась в туманных окулярах офицерских биноклей. А солдаты, по воспоминаниям полковника Брыгина, частенько затягивали «ностальгическую» песню:
Брала русская бригадаГалицийские поля.И достались мне в наградуДва солдатских костыля.Вскоре противник попытался еще раз накатиться на ослабленный отступлением, лишенный пополнений Юго-Западный фронт. Главный удар пришелся по правому флангу 8-й армии, нависла угроза охвата всей армии. Новый вызов судьбы Брусилов парировал неожиданным, как тогда считалось, решением: отвести корпуса, которые и так бы не сдержали вражеского натиска, а двумя дивизиями атаковать в сторону Луцка, откуда неприятель снял четыре бригады. Эти бригады пустились догонять отходящие русские полки. И сразу 4-я австрийская армия получила достойный ответ. Вот цитата из дневника фельдмаршала Конрада фон Хетцендорфа: «Брусилов вновь проявил хитрость. Мы думали, что его армии уже не существует, но русские с диким воем ворвались в Луцк… Венгерские гусары побросали обозы… Впереди у русских какой-то генерал на автомобиле». Этим генералом был начальник 4-й дивизии А.И. Деникин. За взятие Луцка в ходе боёв 17 (30) сентября – 23 сентября (6 октября) 1915 года Деникин был произведён в генерал-лейтенанты. Позже командование, выравнивая фронт, приказало оставить Луцк. Вообще многие, потом известные по гражданской войне, генералы, служили под началом Брусилова.
В его армии 48-й дивизией командовал Л.Г. Корнилов, сменивший в семнадцатом году Алексея Алексеевича на посту Верховного главнокомандующего. Судьба их свела ещё в начале войны. А уже в ноябре 1914 года начальник дивизии чуть не угодил под суд. 8-я армия пробилась в Карпаты, откуда 2-я сводная казачья дивизия совершает набег в Венгерскую долину. В рейд казачков отправили налегке, без артиллерии. Приказ один: наделать шума и быстро вернуться, так как подлинный смысл операции – замаскировать намерения главкома Иванова. Показать, что его войска пойдут на Будапешт, хотя на самом деле их планировалось повернуть в другую сторону – к Кракову. Но Корнилов, увлекаемый жаждой отличиться, не выполнил указания командира 24-го корпуса «стоять на позиции» и «скатился с гор» вслед за казаками. Те «произвели на всю долину панику» и повернули назад, как им и полагалось, при появлении свежих венгерских сил. А 48-я дивизия втянулась в мелкие стычки и через неделю попала в окружение. Лавру Георгиевичу, как пишет Брусилов, «пришлось бросить батарею горных орудий… часть обоза, несколько сотен пленных и… вернуться тропинками». Командарм объявил выговор корпусному командиру А.А. Цурикову, не удержавшему корниловской дивизии в горах, а самого Корнилова хотел отдать под суд. Но взмолился Цуриков, просил не наказывать «человека за храбрость». Лавр Георгиевич отделался выговором. Похожая ситуация случилась в апреле 1915 года – 48-я дивизия, перешедшая в состав 3-й армии, опять оказалась в окружении. Последовал приказ отступить, так как 2-й германский корпус прорвался в тыл русскому 24-у. Корнилова подвела самонадеянность, отходить он не захотел. В результате – плен.
Теперь биографы Корнилова считают, что именно мемуары Брусилова утвердили отрицательное мнение о полководческих качествах Лавра Георгиевича. Связывают это с личными отношениями двух генералов. Но в архивах сохранились донесения Цурикова, отражающие истинное положение 48-й дивизии весной 1915 года. Там оценки покруче брусиловских. Но все, что надо отметить, называют Корнилова храбрым, отчаянным, себя не жалеющим. Он потому и унижения пленом не перенес, сбежал, переодевшись в австрийскую солдатскую форму. Вышел к своим через месяц, босой, оборванный…
В изложении военного министра А. А. Поливанова общее отступление 15-го года выглядело так: «Пользуясь огромным преобладанием артиллерии и неисчерпаемыми запасами снарядов, немцы заставляют нас отступать одним артиллерийским огнем. Тогда как они стреляют из орудий чуть ли не по одиночкам, наши батареи вынуждены молчать даже во время серьёзных столкновений. Благодаря этому, обладая возможностью не пускать в дело пехотные массы, неприятель почти не несёт потерь, тогда как у нас люди гибнут тысячами. Естественно, что с каждым днём наш отпор слабеет, а вражеский натиск усиливается». Отступление 1915 года стало тяжёлым ударом для морального духа российских войск. По воспоминаниям генерала Деникина, «Весна 1915 г. останется у меня навсегда в памяти. Великая трагедия русской армии – отступление из Галиции. Ни патронов, ни снарядов. Изо дня в день кровавые бои, изо дня в день тяжкие переходы».
Общая обстановка усугублялась непродуманным вывозом беженцев. Многие из них принадлежали к национальным меньшинствам западных национальных окраин империи: поляки, выселяемые из прифронтовой полосы евреи, немецкие колонисты, не желавшие жить при германской оккупации латыши и др. Примерно в то же время с южных окраин бегут от турок армяне и греки. Общие масштабы явления оцениваются до 2 млн. 200 тыс. чел., основная масса которых прибывает в центральные районы России в июле-августе 1915 года, окончательно же эта миграция завершается в декабре 1915 года. Среди беженцев свирепствовали дизентерия и тиф. Около 16 % из них умерли в пути. Исследователь И. В. Нам приводит другую оценку – по крайней мере в 5 млн. перемещённых лиц, в том числе 3,2 млн. «призреваемых», из которых на конец 1916 года насчитывалось 58,8 % русских, 15 % поляков, 10 % латышей, 6,4 % евреев, 2,8 % литовцев, 7 % эстонцев и прочих (без учёта беженцев с южных окраин).
По воспоминаниям Полетики: «Перевозка огромного количества насильственно изгоняемых беженцев была железнодорожному транспорту не по силам. Только часть беженцев сумела попасть в поезда. Беженцы забили железные дороги, ведущие в тыл. Основная масса беженцев, не попавшая в поезда, двинулась в тыл по шоссейным и грунтовым дорогам на телегах и даже пешком. Это было ужасное зрелище. Беженцы – голодные, измученные, оборванные, больные – медленно тянулись по дорогам, хороня у дороги на обочинах детей и стариков, не выдержавших трудностей пути. Трупы лошадей вдоль дорог отступления были другой приметой.
Отражение атаки в противогазах. Фотография времен Первой мировой войны
Двигаясь к местам назначения, беженцы сеяли панику и деморализовали тыл, разносили болезни. Однако шоссейных и грунтовых дорог в конце концов тоже не хватило. В ряде районов беженцы шли сплошной стеной, вытаптывали хлеб, портили луга и леса, оставляя за собой пустыню. Не только ближние, но и глубокие тылы русской армии были опустошены, разорены, лишены последних запасов…Опустошение губерний запада России, изгнание их населения в глубь страны привели к деморализации населения внутренних губерний, дезорганизации транспорта и хозяйства, к росту недовольства и недоверия к власти в стране, которые в 1917 г. вылились в революцию».
В середине лета 1915 года в результате Горлицкого прорыва немецких войск русские армии были вынуждены целиком оставить Галицию. До конца года войска вели позиционные бои, не приносившие ни одной из сторон успеха. Лишь к декабрю сражения на Юго-Западном фронте затихли, а в Ставке стали разрабатывать планы будущей кампании. Американский журналист Джон Рид в качестве корреспондента журнала Metropolitаn Magazine летом 1915 года побывал на Юго-Западном фронте, изложив затем свои впечатления в очерке «Как они воевали», впервые опубликованном на русском языке в журнале «30 дней». Он рассказал о случае пропажи 17 миллионов мешков муки, предназначавшихся для армии Юго-Западного фронта. Русский полковник, разговаривавший с Ридом, предполагал, что мука была продана румынам, а затем переправлена в Австрию. Рид также обнародовал и много других чудовищных фактов неорганизованности, халатности, воровства и взяточничества, царивших в русском тылу.
В 1915 году окончательно стала очевидной необходимость мобилизации российской экономики, её перевода на военные рельсы. В России подобные шаги принимают форму Особых совещаний и Военно-промышленных комитетов. Параллельно аналогичные усилия предпринимают, в той или иной степени, все остальные воюющие державы. Требовались и перемены в командовании. По воспоминаниям современников, Великий князь ещё в 1915 году пользовался значительной популярностью как среди солдат, так и среди горожан. Широко раскупаются его портреты и почтовые открытки с его изображением. Разошедшиеся в народе слухи приписывали ему личное нахождение в окопах, избиение и срывание погон с непопулярных среди солдат генералов, особая нетерпимость к офицерам и генералам с немецкими фамилиями. Слухи также утверждали, что Великий князь в ответ на предложение Распутина приехать на фронт якобы телеграфировал: «Приезжай – повешу», а на вопрос царя «Где противник?» ответил: «В двух шагах позади», намекая на военного министра.
Разросшийся культ Великого князя Николая Николаевича поначалу охотно поддерживался властями, считавшими, что «вера армии и народа в вождя – первый залог успеха». Со временем, однако, пропаганда превращает его фактически во второе лицо империи, и слухи становятся всё более фантастическими: «Николаю Николаевичу, может быть, доверяют, но государю никто не доверяет. Он баба, даже хуже бабы», «Нужно молиться за воинов и Великого князя Николая Николаевича. За Государя же чего молиться. Он снарядов не запас, видно, прогулял…», «Государь Император продал Перемышль за 13 миллионов рублей, и за это Верховный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич разжаловал царя в рядовые солдаты», «наша Государыня передаёт письма германцам. Если бы я был на месте Николая Николаевича, я бы ей голову срубил».
Со временем культ Николая Николаевича начал вызывать всё более сильное раздражение царя и царицы. Как Верховный главнокомандующий, он имел значительную власть и над гражданскими ведомствами, которой активно пользовался, фактически потеснив царя. Дошло до того, что в народе начали ходить портреты великого князя с надписью «Николай III», одна из его телеграмм, вопреки придворному этикету, оказалась подписанной «Николай» вместо «Николай Николаевич» (на что имел право только царь), а официальные документы Ставки начинают имитировать стиль царских манифестов.
Императрица Александра Фёдоровна в своих письмах неоднократно «давит» на царя, требуя снять Николая Николаевича, к этим требованиям присоединяется и Распутин. По её утверждениям, Николай Николаевич стал «чем-то вроде второго императора», или даже намерен сместить Николая II, став новым царём. Дворцовый комендант Воейков В. Н. в своих воспоминаниях указывает: «Вмешательство Ставки в дела гражданские в ущерб делам военным стало всё возрастать. Корень этого зла лежал в том обстоятельстве, что, когда писалось положение о Верховном главнокомандующем на случай войны на нашем Западном фронте, предполагалось, что во главе армии будет стоять лично сам Государь. При назначении Верховным главнокомандующим Великого князя Николая Николаевича вопрос этот был упущен из вида, чем и воспользовался генерал Янушкевич, чтобы от имени Великого князя вмешиваться в вопросы внутреннего управления. Это породило ненормальные отношения между Ставкой и верховным правлением государства; некоторые из министров, желая застраховать своё положение, ездили на поклон в Барановичи, где получали предписания, часто противоречащие Высочайшим указаниям. Немалую роль играли в ставке и журналисты, за ласковый приём платившие распространением путём прессы популярности великого князя, искусно поддерживаемой либеральными кругами, в которых он стал сильно заискивать после пережитых им в 1905 году волнений».
Всё это кончилось тем, что 4 августа 1915 года царь переместил Великого князя на должность командующего Кавказской армией, назначив Верховным главнокомандующим себя. Это назначение вызвало протесты, в том числе и матери царя, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, записавшей в своём дневнике 12 (25) августа 1915 года: «Он начал сам говорить, что возьмёт на себя командование вместо Николаши, я так ужаснулась, что у меня чуть не случился удар, и сказала ему, что это было бы большой ошибкой, умоляла не делать этого особенно сейчас, когда всё плохо для нас, и добавила, что, если он сделает это, все увидят, что это приказ Распутина. Я думаю, это произвело на него впечатление, так как он сильно покраснел. Он совсем не понимает, какую опасность и несчастье это может принести нам и всей стране».
Генерал Деникин в своей работе «Очерки русской смуты» отмечает, что с принятием Николаем II Верховного главнокомандования фактическим главнокомандующими, конечно, стал не он сам, а его начальник штаба (первый заместитель): «Генералитет и офицерство отдавали себе ясный отчёт в том, что личное участие Государя в командовании будет лишь внешнее, и потому всех интересовал более вопрос: кто будет начальником Штаба? Назначение генерала Алексеева успокоило офицерство. Что касается солдатской массы, то она не вникала в технику управления; для неё Царь и раньше был верховным вождём армии, и её смущало несколько одно лишь обстоятельство: издавна в народе укоренилось убеждение, что Царь несчастлив».
Судя по всему, военное сообщество всё-таки восприняло назначение негативно; адмирал Колчак отметил, что «Николай Николаевич являлся единственным в императорской фамилии лицом, авторитет которого признавали и в армии и везде»; по оценке генерала Брусилова: «В армии знали, что Великий князь неповинен в тяжком положении армии, и верили в него как в полководца. В искусство же и знание военного дела Николаем II никто (и армия, конечно) не верил… Впечатление в войсках от этой замены было самое тяжёлое, можно сказать, удручающее». Лично я склонен доверять Брусилову и в этом случае!
Удручающие результаты кампании 1915 года на Восточном фронте заставили английские и французские правящие круги задуматься о дальнейшем положении России как союзника. Попахивало поражением и возможным сепаратным выходом России из войны, чего очень не хотела Антанта. Российский обыватель горячо обсуждал дело бывшего военного министра Сухомлинова, полковника Мясоедова. Цены в России стали кусаться. Шутка ли сказать, хлеб ржаной до войны стоил 2 коп., а теперь – 4; гусь 5 руб., а теперь – 11; икра кетовая – 40 коп., теперь – 1 руб., и т. д. Читая эти пугающие обывателей цифры трудно поверить, что ровно через год ниспровергатели империи организуют в стране, прежде всего в обеих столицах, настоящий голод. Пока же во дворцах, парламентах, министерствах и военных штабах элита рассуждала и перспективах года.
Волновались в штабах Берлина, Вены, Стамбула. С чего бы это? Казалось вся обстановка благоприятствует Центральным державам. Действительно, все их фронты держались прочно. Во Франции англичане и французы за весь предыдущий год не продвинулись ни на шаг. Немцы продолжали оккупировать Бельгию с ее угольными богатствами, пограничные промышленные центры Франции, а ведь промышленность этих территорий давала до 94 % всего французского производства железа, чугуна, стали и сахара, до 55 % угля и до 45 % электроэнергии. Была полностью разбита Сербия и остановлена в своих устремлениях Италия. Наконец, Центральные державы усилились Болгарией и создали единый, сплошной фронт от Северного моря до Африки и Ближнего Востока. На Востоке русская армия была далеко отодвинута от своих позиций 1914 года, понесла значительные потери в личном составе и территориях. Так, вражеские войска впервые вторглись на территорию России. Но волноваться в главных штабах Центральных держав было отчего. Там прекрасно понимали, что, несмотря на победы кампании 1915 года, преимущество в вооруженной борьбе склоняется на сторону Антанты.
Во-первых, в 1915 году не была достигнута главная цель – вывод из войны России, а значит, по-прежнему воевать предстояло на два фронта. Во-вторых, союзники Германии, нуждались в постоянной помощи как в вооружении, материальных средствах, так и непосредственно в германских дивизиях. А Германия сама начала испытывать острый недостаток во всем этом. Страна напрягала последние силы, перешла на карточную систему, призывала второочередных запасников. К тому же союзники подвергались серьезным дипломатическим атакам. В Берлине было хорошо известно, что Антанта готова немедленно заключить мир, если не с Турцией, то уж с Австрией и Болгарией наверняка. И в-третьих, Антанта начала превосходить Тройственный союз в личном составе, примерно, на полмиллиона человек, как на Западном, так и Восточном европейских театрах военных действий. При этом англо-французская армия уровнялась с германской и начала превосходить германскую по технике и тяжелой артиллерии. Для немцев стало полной неожиданностью увеличение английских дивизий до 37-ми. Русские тоже успешно преодолели свой кризис.
Германский главком генерал-фельдмаршал Фалькенгайн имел у себя в резерве 25 дивизий. Не мало, но и немного, чтобы разбрасываться ими по театрам военных действий. В конце декабря 1915 года он представляет кайзеру план ведения кампании 1916 г. В преамбуле характеризует каждого противника. Прежде всего, отмечает возросшую мощь Англии. Нанести ей решительное поражение на суше на островах для германских войск недостижимо без ликвидации английского флота. То же самое касается и сражений на других театрах военных действий в Индии или Египте. Удар по ней, даже удачный во Фландрии, тоже не решает проблемы – Англия не выйдет из войны в случае частного поражения. Поэтому Англии надо вредить политическими мерами и беспощадной подводной войной.
Исключает он как объект наступления и Россию, ибо «несмотря на внутренние затруднения этого исполинского государства можно говорить о наступлении только в богатые области Украины, но пути туда во всех отношениях недостаточны. Удар на миллионный город Петроград, который при более счастливом ходе операции мы должны были бы осуществлять из наших слабых ресурсов, не сулит решительного результата. Движение на Москву ведет нас в область безбрежного. Ни для одного из этих предприятий мы не располагаем достаточными силами». Какое замечательное выражение-предостережение: «ведет нас в область безбрежного. Здесь обращает на себя внимание лишь один момент – в германские расчеты все более уверенно входят предположения о возможной революции в России и разложении русской армии. Обвинения в адрес Николая в связи с желанием заключения сепаратного мира можно считать необоснованными. В качестве яркой иллюстрации этого тезиса можно привести собственные слова Николая Второго из Акта об отречении (2 (15) марта 1917 года в 15 часов): «В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, всё будущее дорогого Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца…».
А что другие страны Атланты? «Франция же, – писал Фалькенгайн, – в военном и хозяйственном отношении ослаблена до пределов возможного. Если удастся ясно доказать ее народу, что ему в военном отношении не на что более рассчитывать, тогда предел будет перейден, лучший меч будет выбит из рук Англии. Объектом для удара на французском фронте должен быть избран такой, для защиты которого французское командование будет вынуждено пожертвовать последним человеком. Но если оно это сделает, то Франция истечет кровью, так как иного исхода нет, и притом одинаково, достигнем мы цели или нет».
Фалькенгайн выбрал в качестве такого объекта Верденский укрепленный район, обеспечивающий всю систему обороны на правом крыле французского фронта. К тому же успех операции под Верденом опять открывал немцам путь на Париж. Немецкий генеральный штаб вовсе не хотел втягиваться под Верденом в изнурительную борьбу на уничтожение. Наоборот, операция готовилась как быстротечная, решительная с далеко идущими последствиями к возможно быстрому решению войны. В крайнем случае, перемолоть в верденской мельнице последнее напряжение французов. Фалькенгайн считал, что имевшимися у него силами он способен вывести Францию из войны. И в этом крылась его роковая ошибка. Многие считают, что он был самым дальновидным полководцем в германской армии, намного превосходящим так восхваляемого в Германии Гинденбурга. Но и он недооценил силы противника и переоценил свои, что типично для германских полководцев всех времен.
Австро-венгерский генеральный штаб об операции против России более и не мечтал и потому предполагал провести решительное охватывающее наступление из Тироля в тыл Итальянского фронта на Изонцо. Турки готовились добивать англичан в Месопотамии и на Суэце. Но ни те, ни другие не могли рассчитывать на успех без привлечения германских войск и вооружений. Так только австрийцам требовалось не менее 9 германских дивизий, в которых, на сей раз, им было отказано. Не говоря уж о том, что все свои планы они согласовывали с главным координатором войск Тройственного союза фельдмаршалом Фалькенгайном.
У Антанты нашелся свой Фалькенгайн – генерал Жоффр, получивший к началу 1916 г. верховное командование всеми французскими армиями. В свой ставке в Шантильи, 6-го, 7-го и 8-го декабря 1915 г. он проводит вторую конференцию главнокомандующих и представителей союзных армий, на которой предлагает свой план единых стратегических действий кампании 1916 года. Суть его сводилась к четырем положениям. Решение войны может быть достигнуто только на главных театрах военных действий – русском, англо-французском и итальянском. Остальные театры остаются периферийными. Решение следует искать в обязательно согласованных наступлениях на главных фронтах, дабы не позволить противнику перебрасывать свои резервы с одного фронта на другой. На каждом из главных фронтов, до перехода в общее наступление необходимо вести ограниченные операции по истощению живой силы противника. И, наконец, каждая из союзных держав должна быть готова остановить собственными силами возможное наступление противника и оказать поддержку в пределах возможного атакованной державе. Участники конференции согласились с предложениями Жоффра, и это действительно стало новым шагом в новой согласованной, единой стратегии ведения войны.
К сожалению, конференция так и не определила конкретные задачи каждому члену коалиции, сроки и место будущего наступления. Они определились только в меморандуме от 15 февраля 1916 года, составленным опять же французским генеральным штабом, и должны были быть утверждены на совещании 12 марта все в том же Шантильи. Русская Ставка предложила нанести совместный главный удар на Балканах. Предлагалось направить не менее 10 англо-французских корпусов от Салоник на Дунай и далее к Будапешту, куда с русского фронта должны были подойти и русские армии. План этот западные союзники отвергли, и, может быть, это было правильное решение. Перебросить такую массу войск с главных операционных направлений во Франции на периферию союзники просто не имели права, а русские не имели возможности. Румыния все еще оставалась нейтральной страной и совсем не собиралась пропускать через свою территорию русские войска. Решено было наступать одновременно во Франции на реке Сомма и в России на Западном фронте не позднее 1 июля. Антанта, оттягивая решительное наступление, сама отдавала инициативу противнику. И, как полагается, планы, замыслы, надежды нарушила и перетасовала сама жизнь.
Окровавленная дорогаВсе это время я получая сотни поздравительных и благодарственных телеграмм от самых разнообразных кругов русских людей. Все всколыхнулось: крестьяне, рабочие, аристократия, интеллигенция, учащаяся молодежь, все бесконечной телеграфной лентой и что сердца их бьются заодно с моей дорогой, окровавленной во имя Родины, но победоносной армией… Это были лучшие дни моей жизни, ибо я жил одной общей радостью со всей Россией…
Генерал БрусиловОкровавленная дорога во имя Родины, о которой пишет Брусилов даже в самых дорогих воспоминаниях – это бросок его Юго-Западной армии по просторам Волыни, Галиции, Буковины, Полесья, наступление на всем протяжении фронта в 550 км от Пинских болот до румынской границы, названное вскоре Брусиловским прорывом. Вообще 1916 год – кульминация первой мировой войны: противоборствующие стороны мобилизовали практически все свои людские и материальные ресурсы. Армии понесли колоссальные потери. Между тем ни одна из сторон не добилась сколько-нибудь серьезных успехов, которые хотя бы в какой-то степени открывали перспективы успешного (в свою пользу) окончания войны. С точки зрения оперативного искусства начало 1916 года напоминало исходное положение враждующих армий перед началом войны. В военной истории сложившееся положение принято называть позиционным тупиком. Но политически ситуация парадоксально менялась: армии, особенно армия Брусилова, накапливали резервы и огневую мощь, а Россия как государство – слабело. Его разъедали коррупция, распутинщина (влияние привходящих сил на всё – от жизни двора до чехарды министров), ширящиеся революционные настроения и выступления.
Спустя четверть века советский писатель Сергей Сергеев-Ценский в тяжкое время Великой Отечественной в эвакуации в Куйбышеве, в апреле – мае 1942 года, написал первую книгу исторического романа «Брусиловский прорыв». Маститый писатель возвратил читателей в этот самый Год 16-й. Разбивая наслоившиеся стереотипы о первой мировой войне, Сергеев-Ценский, хотел напомнить в тяжкую годину прежде всего о высоком боевом духе брусиловских войск: «Маршевики в вагонах, уходящих от станции к западу, заливались гармониками-«ливенками», гремели песнями, – и никакого не чувствовалось в этом надрыва напротив: заливались и гремели от чистого сердца и не спьяну, водкой ведь их никто не поил тут на станции». Нетрудно понять, как звучали подобные аккорды и весь «Брусиловский прорыв» Сергеева-Ценского в годы Великой Отечественной. Но были там, конечно, и другие страницы в широком полотне:
«К наступлению Брусилова были самые скверные предзнаменования, прежде всего глубокий надлом духа высшего командования русской армии.
В конце марта 1916 года, как раз в тот день, когда, захлебываясь в грязи, русские солдаты гибли в болотах у озера Нарочь, генерал Алексеев дал волю обуревавшим его чувствам. Он не обладал могучим красноречием, начальник штаба Верховного Главнокомандующего, говорил среди нескольких подчиненных, кому он доверял.
– Да, настоящее не весело… – начал Алексеев.
– Лучше ли будущее? – спросили его.
– Я вот счастлив, что верю и глубоко» верю в Бога, и именно в Бога, а не в какую-то слепую и безличную Судьбу. Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь другим. Страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой Божьей Помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра.
– Вы верите также в это богатейшее нутро?
– Я не мог бы жить ни одной минуты без такой веры. Только она и поддерживает меня в моей роли и моем положении. Я человек простой, знаю жизнь низов гораздо больше, чем генеральских верхов, к которым меня причисляют по положению. Я знаю, что низы ропщут.
– А вы не допускаете мысли о более благополучном выходе России из войны, особенно с помощью союзников, которым надо нас спасти для собственной пользы?
– Нет, союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо только спасать себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции, Англии? Скорее Америке, которой до нас нет никакого дела. Нет, батюшка, вытерпеть все до конца – вот наше предназначение, вот что нам предопределено.
Армия наша – наша фотография. Да это так и должно быть. С такой армией в ее целом можно только погибать. И вся задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломать. Вот тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое ценное и дорогое признается вздором и тряпками…
Вы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда все начнет валиться. А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю?..»
Генерал-адъютанту М.В. Алексееву, фактически командующему русской армией, подобало бы пребывать в думах о своем прямом долге, а не витать в гнетущей стратосфере подавленности и мистицизма. При таком умонастроении, которое разделяло немало генералов, трудно было ожидать четкой проработки предстоявших операций. В начале года державы Антанты договорились начать наступление на Западном фронте 1 июля, а на Восточном – на две недели раньше.
На совещании в русской Ставке 14 апреля Алексеев изложил свой план: главный удар наносит Западный фронт генерала Эверта в направлении на Вильно, Северный фронт (Куропаткин) и Юго-Западный (Брусилов) содействуют ему, причем последний переходит в наступление после первых двух. Эверт и Куропаткин, оробев, начали толковать о том, что шансы на успех невелики, нужно лучше подготовиться и т. д. Начался торг, когда и кому наступать, Алексеев, как обычно, колебался. Спор разрешил Брусилов, добившись разрешения для своего фронта нанести «вспомогательный, но сильный удар». У Брусилова было 512 тыс., на двух других русских фронтах – 1 220 тыс. войск.
Не успели договориться, как 15 апреля пришла срочная телеграмма от Жоффра: «Я просил бы наших русских союзников, согласно принятым на совещании в Шантильи решениям, перейти в наступление всеми свободными силами, как только климатические условия это позволят, пользуясь отвлечением сил, вызываемым Верденским сражением. Необходимо, следовательно, чтобы подготовка русского наступления продолжалась с крайним напряжением и чтобы она, насколько возможно полно, была закончена ко времени окончания таяния, дабы наступление могло начаться в этот момент». Как будто мало жертв понесла Россия для ослабления натиска на Верден в марте!
Только-только рассмотрели в Ставке обращение Жоффра, как посыпались просьбы из Италии: 15 мая австрийцы обрушились на итальянскую армию. Представители Италии в России соразмерно со скоростью бегства своих солдат умоляли о немедленном переходе в наступление. В панике они говорили о том, что Италию могут вообще вывести из войны. 23 мая в Ставке получили обращение итальянского командования: «Единственным средством для предотвращения этой опасности является производство сейчас же сильного давления на австрийцев войсками южных русских армий». Переговоры итальянцев с русской Ставкой происходили в обстановке большой нервозности. Причем итальянские военачальники взяли в них нетерпимо требовательный тон.
26 мая Алексеев доложил царю: «Содержание этих переговоров указывает на растерянность высшего итальянского командования и отсутствие готовности, прежде всего в своих средствах искать выхода из создавшегося положения, несмотря на то, что и в настоящее время превосходство сил остается на его стороне. Только немедленный переход в наступление русской армии считается единственным средством изменить положение». Алексеев сообщал, что он попросил командующих фронтами ускорить операцию. Брусилов согласился начать ее 4 июня. Алексеев добавил, что он одобрил намерение Брусилова, но «выполнение немедленной атаки, согласно настоянию итальянской главной квартиры, неподготовленное и, при неустранимой нашей бедности в снарядах тяжелой артиллерии, производимое только во имя отвлечения внимания и сил австрийцев от итальянкой армии, не обещает успеха. Такое действие поведет только к расстройству нашего плана во всем его объеме».
Николай II 31 мая телеграфирует итальянскому королю, что 4 июня Юго-Западный фронт ранее установленного срока двинется на австрийцев. «Я решил предпринять это изолированное наступление с целью оказать помощь храбрым итальянским войскам и во внимание к твоей просьбе».
Подготовка наступления была неизбежно скомкана. Что мог противопоставить Брусилов пессимизму Ставки и одновременно требованиям быстрее атаковать австрийцев?».
Положение армий в 1916 годуНо если от пространной беллетристики, которая образно передаёт сложность обстановки и морального состояния верхов, перейти к более сухому и объективному повествованию, следует бросить взор на общее положение воюющих стран и армий в 1916 году. Это важно ещё и потому, что, в отличие от Отечественной войны 1812 года и Великой Отечественной войны первого, самого тяжкого периода, объединённому агрессору противостояла не только Россия (Восточный фронт), но и реально существовал мощный Западный фронт. Так что летом решающего года на театрах боевых действий мировой войны происходило множество сражений, но, тем не менее, главной осталась победоносная, наступательная операция войск Юго-Западного фронта под командованием генерала от кавалерии георгиевского кавалера А.А. Брусилова. И это несмотря на то, что продолжались кровопролитные бои под Верденом, втянувшие в свою орбиту сотни тысяч солдат противоборствующих сторон. Невзирая на полномасштабное наступление англо-французских войск на реке Сомма.
Итак, минула тяжелая зима 1915/16 года. Весной 16-го кризис снабжения русской армии был преодолен. Не хватало только тяжелой артиллерии, ее производство отечественные заводы еще не освоили. Но трехдюймовок выпускалось достаточно, на всех фронтах изношенные орудия заменили новыми. А снаряды шли сплошным потоком, на ящиках рабочие писали: «Бей, не жалей!». Для повышения темпа огня батареи обучались стрельбе не по отмашкам офицеров, а «по огню» – наводчики держатся за шнуры, глядя друг на друга, и бьют дружной очередью вслед за правофланговым орудием. Пулеметов стало в 2–3 раза больше, чем в начале войны. В массовых количествах поступали гранаты, в полках стали формировать отряды гренадеров, мастерски владеющих этим оружием. Появились на фронте 90-мм бомбометы, ранцевые огнеметы, ружейные гранатометы, броневики, дымовые шашки, химические снаряды. Об успехах русской науки и промышленности говорит хотя бы тот факт, что всего через год после первых немецких газовых атак весьма эффективным угольным противогазом профессора Зелинского были уже снабжены не только все бойцы на передовой, но даже все лошади. (Французы вплоть до 1917 года пользовались подручными средствами ватно-марлевыми повязками, кострами перед окопами). В апреле 16-го британский атташе Нокс с удивлением писал: «Русское военное положение улучшилось так, как того не смел бы предсказать ни один иностранный наблюдатель в дни отступлений прошлого года». И солдаты повеселели: дескать, в таких условиях воевать можно! Произошли изменения и в командном составе. В своих мемуарах Брусилов даёт спокойную и в общем-то доброжелательную оценку своих прямых командиров: «Главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта, в состав которого вошла и моя 8-я армия, был назначен командующий войсками Киевского военного округа генерал-адъютант Н. И. Иванов. Это был человек вполне преданный своему долгу, любивший военное дело, но в высшей степени узкий в своих взглядах, нерешительный, крайне мелочный и, в общем, бестолковый, хотя и чрезвычайно самолюбивый. Он был одним из участников несчастной японской кампании, и думаю, что постоянные неудачи этой войны влияли на него и заставляли его непрерывно сомневаться и пугаться зря, так что даже при вполне благоприятной обстановке он постоянно опасался разгрома и всяких несчастий.
Начальником его штаба в начале кампании был М. В. Алексеев, человек очень умный, быстро схватывающий обстановку, отличный стратег. Его главный недостаток состоял в нерешительности и мягкости характера. При твердом главнокомандующем эти недостатки не составляли бы беды, но при колеблющемся и бестолковом Иванове это представляло большую угрозу для хорошего ведения дела на Юго-Западном фронте».
* * *
В марте 1916-го был наконец-то снят главнокомандующий Юго-Западным фронтом Иванов, который и в глазах верховного командования подтвердил характеристику Брусилова. Убрали его деликатно, придумав почетную и бездельную должность «советника» при Ставке (где он оказался востребованным лишь единожды – в марте 17-го ему поручили подавление революции в Петрограде. И он, конечно же, не справился). С 17 марта 1916 года Брусилов назначается главнокомандующим Юго-Западного фронта. Генерал-майор Отдельного корпуса жандармов А.И. Спиридович в своей книге «Великая Война и Февральская Революция 1914–1917 гг.» не без симпатии к Брусилову, писал об этом:»19 марта Государь вернулся в Царское Село и пробыл там неделю. Затем выехал на фронт. Ехали на Юго-Западный фронт. Злободневною темою разговоров было смещение Главнокомандующего того фронта генерала Иванова. Его не любил Алексеев. Ставка не была им довольна. Государь подписал рескрипт Иванову и назначил его состоять при своей особе. Старик брюзжал, что он устал плакать от обиды. А позже болтал, что будто бы Алексеев объяснил ему его смещение желанием Императрицы и Распутина. Это была очередная глупейшая сплетня. Кто выдумал ее трудно сказать. Главнокомандующим Юго-Западного фронта был назначен генерал-адъютант Брусилов, которого Алексеев тоже не любил.
Но Брусилов пользовался популярностью среди войск и показал себя выдающимся вождем. В противоположность Иванову, боявшемуся движения вперед, Брусилов горел наступлением… 28 марта Государь прибыл в Каменец-Подольск. Встречали почетный караул и Брусилов. Последний имел доклад у Государя. Ему оказывали особое внимание. Он держался красиво и независимо. Война набивает цену генералам, особенно в их собственных глазах…».
Батарея на Брусиловском фронте. Фотография времен Первой мировой войны
Оставим на совести жандарма недоумение по поводу сплетен о влиянии Распутина и императрицы – они роем носились над салонами, земствами и передовой. Ну и последнюю фразу, раскрывающую всю разницу между тыловым и боевым генералами. При чём тут самоощущение? Просто новая должность до известной степени развязывала Брусилову руки, предоставляла инициативу, потому что он терпеть не мог неопределённости, безволия в осуществлении планов. Он не раз вспоминал и осуждал странное начало войны: «Должен оговориться, что с начала войны я никак не мог узнать плана кампании. Когда я занимал должность помощника командующего войсками Варшавского военного округа, выработанный в то время план войны с Германией и Австро-Венгрией мне был известен; он был строго оборонительный и во многих отношениях, по моему мнению, был составлен неудачно. Он и не был применен в действительности, а по создавшейся обстановке мы начали наступательную кампанию, которую не подготовили. В чем же заключался наш новый план войны, представляло для меня полную тайну, которой не знал, по-видимому, и главнокомандующий фронтом. Легко может статься, что и никакого нового плана войны создано не было, и действовали лишь случайными задачами, которые определялись обстановкой». Так что нескончаемые обвинения высшего советского командования в полной неготовности к войне в 41-м выглядят на этом фоне сознательной клеветой, хотя провалов и стратегических ошибок было впрямь много. Но тут – не было даже планов, и Брусилов решил сполна воспользоваться самостоятельности хотя бы в полосе своего фронта на 550 км. Безхребетное верховное командование несколько ослабило свое давление на него, правда, окружение царя по-прежнему не любило Брусилова и опасалось роста его популярности. Для придворной свиты генерал без княжеского, графского или баронского титула, без протекций и связей, без академического значка оставался «выскочкой» и «берейтором». Но теперь в руках Брусилова сосредоточились крупные воинские силы, дававшие ему возможность ставить и разрешать большие задачи.
Начало 1916 года проходил под знаком позиционной войны. Войска зарылись в окопы. На огромном протяжении на западе и на востоке тянулись бесконечными лентами окопы, ходы сообщений, блиндажи, волчьи ямы, проволочные заграждения, минные поля.
Война ушла под землю. «Если бы кто-то ничего не знающий о войне очутился между неприятельскими траншеями, он даже при самом остром зрении не усмотрел бы нигде следов человека. А между тем на расстоянии каких-нибудь 200 метров за козырьками окопов, в блиндажах и землянках кипела особая окопная жизнь, и тысячи глаз зорко смотрели вперед, подстерегая врага. Лишь по ночам тарахтели повозки и кухни, глухо рокотали автомобили, идущие с притушенными фарами, подходили санитарные двуколки и бесконечной вереницей тянулись по путям сообщений истощенные, посеревшие от окопной земли солдаты. К рассвету же опять все вымирало. Лишь изредка появлялся тихоходный неуклюжий самолет. Как комья ваты, распухали вокруг него разрывы шрапнели, и летчик спешил назад», – живописует современник. Фронт застыл…
Обстановка на Западном фронте была очень тяжелой. Англо-французская армия нуждалась в помощи. Французам под Верденом с каждым днем становилось все трудней. Верденская операция поглощала несметное число человеческих жизней и огромное количество боеприпасов, военного снаряжения. Итальянская армия отступала, и Италия оказалась на грани военной катастрофы. Англо-французское и итальянское командования требовали от России немедленной помощи. Русская Ставка вынуждена была принять решение о наступлении.
Операция изначально входила составной частью в общий стратегический план летнего наступления союзников на Западном и Восточном фронтах. План, как мы уже говорили, предусматривал почти одновременное наступление англо-французских войск на реке Сомма и русских войск в Белоруссии, Литве и Галиции. Подготовка реализации плана началась еще зимой и продолжалась несколько месяцев. Как чаще всего бывает, за это время жизнь внесла в первоначальные планы существенные изменения. Тут и битва за Верден, и наступление австрийцев в Альпах. Были и тысячи других на первый взгляд незаметных моментов, изменивших всю картину летней кампании. Решающий момент – назначение Брусилова главнокомандующим Юго-Западным фронтом. Бывший главком ЮЗФ генерал от артиллерии Н. И. Иванов полностью вписывался в концепцию, подготовленную Ставкой для Юго-Западного фронта, в которой фронту отводилась второстепенная роль поддержки главного удара Западного и Северного фронтов. Иванов в провальном 1915 году был готов отступать аж до самого Киева, неудачные операции фронта зимой 1916 года окончательно подорвали его веру в собственные силы и войска. Даже планируемые вспомогательные удары своего фронта он считал неосуществимыми.
Брусилов же знал силы и слабости прежде всего своей 8-й армии и с удовлетворением отмечал: к весне войска полностью оправились от предыдущих неудач, хорошо доукомплектовались, вооружились, получили полный комплект артиллерии, в том числе тяжелой, и боеприпасов к ней. После назначения главнокомандующим он, как положено, лично проинспектировал некоторые части 7-й, 9-й 11-й армий, убедился в их достаточной боеготовности, высоком моральном духе и принял решение добиваться для своего фронта более решительных задач. Историки, мемуаристы, в том числе и сам Брусилов, чаще всего обсуждают передачу дел от одного главкома к другому на фоне дворовой интриги, хотя нам теперь, после опыта стольких побед и поражений от Московской битвы до Чеченской войны, надо обратить внимание именно на персоналий, от которых и зависел исход Брусиловского прорыва. Например, во главе 8-й армии, осуществлявшей главный Луцкий прорыв, вопреки воле Брусилова был поставлен генерал Каледин, в сущности, не готовый командовать армией, да еще в такой ответственной операции. Если бы во главе 8-й армии, как считают многие, стоял человек уровня Брусилова или командующего 9-й армией генерала Лечицкого, без всякого сомнения, Брусиловский прорыв получил бы иное течение и завершение. Но в истории, а тем более военной истории, не может быть сослагательного наклонения.
Сразу же после своего назначения главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта Брусилов взялся за разработку плана наступления. Смысл его оперативного плана заключался в том, чтобы «навалиться всеми силами на австро-германский фронт». А для этого каждая армия выбирала один наиболее ответственный участок, каждый корпус также намечал для себя такой ударный участок. На всех этих участках должны были немедленно начаться земляные работы для сближения с противником. Даже если неприятель обнаружит подготовку к наступлению, то все равно он не сможет стянуть в одно определенное место все свои силы и, более того, не сумеет даже обнаружить направление главного удара. А главный удар намечался по городу Луцку. Его должна была нанести любимая и проверенная в боях 8-я армия. Остальные армии Юго-Западного фронта тоже должны были нанести сильные удары. Резервы намечалось бросить туда, где будет достигнут наибольший успех.
Смелость, оригинальность этого плана как раз заключается в многовекторности. Традиционному замыслу нанесение удара «кулаком» по одному месту Брусилов противопоставил идею «атаки по всему фронту». Он учел неудачи своих коллег – главнокомандующего армиями Западного фронта генерала Эверта, главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта генерала Куропаткина, а также печальный «опыт» германского командования под Верденом и категорически отказался выполнить «пожелание» Николая II придерживаться обычной тактики прорыва. «Я приказал не в одной, а во всех армиях вверенного мне фронта подготовить по одному ударному участку, а кроме того, в некоторых корпусах выбрать каждому свой ударный участок и на всех этих участках немедленно начать земляные работы в 20–30 местах, и даже перебежчики не будут в состоянии сообщить противнику ничего иного, как то, что на данном участке подготавливается атака. Таким образом, противник лишен возможности стягивать к этому месту все свои силы и не может знать, где будет ему наноситься главный удар. У меня было решено нанести главный удар в 8-й армии, направлением на Луцк, куда я и направлял мои главные резервы и артиллерию, но и остальные армии должны были наносить каждая хотя и второстепенные, но сильные удары, и, наконец, каждый корпус на какой-либо части своего боевого участка сосредотачивал возможно большую часть своей артиллерии и резервов, дабы сильнейшим образом притягивать на себя внимание противостоящих ему войск и прикрепить их к своему участку фронта».
Всего у Брусилова было в распоряжении, напомним, 512 тыс. человек, 1815 орудий, в том числе 145 тяжелых и 2176 пулеметов. У противника было 441 тыс. солдат, 1600 орудий, в том числе 300 тяжелых (как всегда, тут – уступали) и 2000 пулеметов. Силы примерно равные, если не учитывать, на каких позициях сидели австрийцы. Позиции австрийцев состояли из 2, а местами из 3 линий укрепленных полос.
Фотография Брусилова на первой полосе журнала «Искры»
Первая укрепленная полоса обычно состояла из 3 линий окопов, перед которыми имелось до 16 рядов проволочных заграждений. Последние обеспечивались продольным пулеметным огнем из фланкирующих бетонированных и блиндированных блиндажей. Вторая укрепленная полоса отстояла от первой в 5–7 км, а третья – в 8-11 км. Группировка австрийских войск была равномерной по всему фронту. В дороге по Волыни я видел и фотографировал эти капитальные бетонированные блиндажи – впечатляет!
Брусилов не кончал Академии Генерального штаба, но был широко образованным стратегом, следил за успехами военного искусства и военной техники, тщательно изучал ход войны и тактику врага. В частности, он первым учел особенности войны в новых условиях и ввел глубокое построение оперативного порядка и оперативные резервы. «Теперь для успеха наступления надо вести его густыми цепями, а поддержки иметь в еще более густых цепях и даже в колоннах», – писал Брусилов, разбирая сражение 12-го корпуса в районе Любачев – Краковец. Этот свой тезис он развил и применил на деле во время Луцкого прорыва.
В последний день марта Брусилов отправился прямо в Могилев на военный совет, который должен был состояться 1 апреля. На военном совете под председательством самого императора присутствовали: главнокомандующий Северо-Западным фронтом генерал-адъютант Куропаткин со своим начальником штаба Сиверсом, главнокомандующий Западным фронтом Эверт, также со своим начальником штаба, Брусилов с генералом Клембовским, снятый Иванов, военный министр Шуваев, полевой генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович и начальник штаба верховного главнокомандующего Алексеев. Главный вопрос, который нужно было решить на этом совещании, состоял в выработке программы боевых действий на 1916 год. Генерал Алексеев доложил совещанию, что предрешено передать всю резервную тяжелую артиллерию и весь общий резерв, находящийся в распоряжении верховного главнокомандующего, Западному фронту, который должен нанести свой главный удар в направлении на Вильно; некоторую часть тяжелой артиллерии и войск общего резерва предполагается передать Северо-Западному фронту, который своей ударной группой также должен наступать с северо-востока на Вильно, помогая этим выполнению задачи Западного фронта.
«Что касается вверенного мне Юго-Западного фронта, – вспоминал Брусилов, – то, как уже было признано, этот фронт к наступлению не способен, он должен держаться строго оборонительно и перейти в наступление лишь тогда, когда оба его северных соседа твердо обозначат свой успех и достаточно выдвинутся к западу. Затем слово было предоставлено генералу Куропаткину, который заявил, что на успех его фронта рассчитывать очень трудно и что, по его мнению, как это видно из предыдущих неудачных попыток к наступлению, прорыв фронта немцев совершенно невероятен, ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно укреплены, что трудно предположить удачу; скорее, нужно полагать, мы понесем громадные безрезультатные потери. С этим Алексеев не соглашался. Однако он заявил, что, к сожалению, у нас не хватает в достаточном количестве тяжелых снарядов».
На это военный министр заявил, а полевой генерал-инспектор добавил, что в данное время легкие снаряды они могут получить в громадном количестве, но что касается тяжелых, то отечественная военная промышленность их пока дать не может, из-за границы получить нам их также очень трудно, и определить время, когда улучшится дело снабжения тяжелыми снарядами, они не могут, во всяком случае – не этим летом. Затем было предоставлено слово Эверту. Он в свою очередь сказал, что всецело присоединяется к мнению Куропаткина, в успех не верит и полагает, что лучше было бы продолжать держаться оборонительного образа действий до тех пор, пока мы не будем обладать тяжелой артиллерией, по крайней мере в том же размере, как наш противник, и не будем получать тяжелых снарядов в изобилии.
Брусилов как всегда был чёток и напорист: «Не берусь говорить о других фронтах, ибо их не знаю, но Юго-Западный фронт, по моему убеждению, не только может, но и должен наступать, и полагаю, что у нас есть все шансы для успеха, в котором я лично убежден. На этом основании я не вижу причин стоять мне на месте и смотреть, как мои товарищи будут драться. Я считаю, что недостаток, которым мы страдали до сих пор, заключается в том, что мы не наваливаемся на врага сразу всеми фронтами, дабы лишить противника возможности пользоваться выгодами действий по внутренним операционным линиям, и потому, будучи значительно слабее нас количеством войск, он, пользуясь своей развитой сетью железных дорог, перебрасывает свои войска в то или иное место по желанию. В результате всегда оказывается, что на участке, который атакуется, он в назначенное время всегда сильнее нас и в техническом и в количественном отношении. Поэтому я настоятельно прошу разрешения и моим фронтом наступательно действовать одновременно с моими соседями; если бы, паче чаяния, я даже и не имел никакого успеха, то по меньшей мере не только задержал бы войска противника, но и привлек бы часть его резервов на себя и этим существенным образом облегчил бы задачу Эверта и Куропаткина.
На это генерал Алексеев мне ответил, что в принципе у него никаких возражений нет, но он считает долгом предупредить, что я ничего не получу вдобавок к имеющимся у меня войскам: ни артиллерии, ни большего числа снарядов, чем по сделанной им разверстке мне причитается. На это я в свою очередь ему ответил, что я ничего и не прошу, никаких особых побед не обещаю, буду довольствоваться тем, что у меня есть, но войска Юго-Западного фронта будут знать вместе со мной, что мы работаем на общую пользу и облегчаем работу наших боевых товарищей, давая им возможность сломить врага».
Было условлено, что на всех фронтах должны быть готовы к половине мая. Остальные разбиравшиеся на военном совете вопросы были по преимуществу хозяйственные. Председательствующий верховный главнокомандующий, к удивлению Брусилова, прениями не руководил, а обязанности эти исполнял Алексеев. Царь же все время сидел молча, не высказывал никаких мнений, а по предложению Алексеева своим авторитетом утверждал то, что решалось прениями военного совета, и выводы, которые делал Алексеев.
«Мы завтракали и обедали за высочайшим столом в промежутках между заседаниями. По окончании военного совета, когда мы направились к обеду, ко мне подошел один из заседавших старших генералов и выразил свое удивление, что я как бы напрашиваюсь на боевые действия; между прочим, он сказал: «Вы только что назначены главнокомандующим, и вам притом выпадает счастье в наступление не переходить, а, следовательно, и не рисковать вашей боевой репутацией, которая теперь стоит высоко. Что вам за охота подвергаться крупным неприятностям, может быть, смене с должности и потере того военного ореола, который вам удалось заслужить до настоящего времени? Я бы на вашем месте всеми силами открещивался от каких бы то ни было наступательных операций, которые при настоящем положении дела могут вам лишь сломать шею, а личной пользы вам не принесут». На это я ответил этому генералу, что я о своей личной пользе не мечтаю и решительно ничего для себя не ищу, нисколько не обижусь, если меня за негодность отчислят, но считаю долгом совести и чести действовать на пользу России. По-видимому, этот генерал отошел от меня очень недовольный этим ответом, пожимая плечами и смотря на меня с сожалением. В этот же вечер я уехал обратно в Бердичев. Тотчас по приезде я вытребовал всех командующих армиями с их начальниками штабов в Волочиск, как наиболее центральный для них пункт, чтобы сговориться относительно плана действий на это лето и отдать им нужные приказания».
Конечно, многие критиканы усматривают в таких отрывках стремление Брусилова выставить себя в самом выгодном свете, но ведь он подкрепил свои слова – действиями. А это сегодня и в политике, и в военном деле всё реже встречается! Подготовка к наступлению держалась в строгом секрете. Но окружавшим царя германофилам кое-что было известно. «Августейшая» шпионка, как выражались недоброжелатели, царица Александра Федоровна, весьма недружелюбно относившаяся к Брусилову, как-то спросила его, когда намечается наступление. Брусилов ответил, что такие сведения настолько секретны, что он сам их не помнит. Царица с кислой миной вручила ему… образок! А между тем подготовка к наступлению шла полным ходом.
Укрепления на Украине противник вынашивал и совершенствовал 9 месяцев. Когда кайзер посетил участок Южной армии (против русских 7-й и 11-й), он пришел в восторг и объявил, что таких позиций не видел даже на Западе. А австрийцы были настолько уверены в неприступности своих рубежей, что даже устроили в Вене выставку, где демонстрировались макеты и снимки оборонительных сооружений как высшие достижения фортификации. За неделю до русского наступления Фалькенгайн и Конрад обсуждали, не опасно ли будет снять еще несколько дивизий в Италию для развития успеха. И решили – не опасно, такую оборону русским не прорвать. Офицерские убежища представляли собой настоящие квартиры. Все укрепления были обнесены колючей проволокой, через которую пропускался электрический ток, и к этому добавлялись еще мины. Прорыв такой линии казался невозможным. Но Брусилов рассчитывал на тщательность подготовки и внезапность удара. Постепенно, по ночам, началось сближение с противником. Пехота вела окопные работы, ближе и ближе подвигаясь к окопам австрийцев. Артиллерийские наблюдатели заносили на карты и планы все, что должен был подавить орудийный огонь: пулеметные гнезда, блиндажи, траншеи. Они же вбивали в землю колышки с номерами, а к ночи у этих колышков появлялись саперы и рыли узкие глубокие ямы, оборудовали укрытия. Так была создана целая сеть артиллерийских наблюдательных пунктов.
Вот как писатель Юрий Слёзкин описывает в своём романе решающее совещание у командующего фронтом. Приведём отрывок полнее, потому что в нём обрисованы характеры сподвижников Брусилова. Слёзкин был по существу их ровесником, кого-то лично знал, видел, читал воспоминания современников. Повествование ведётся как бы от имени Брусилова: «Сломать оборону противника, перейти в наступление. Вот задача, возложенная на наш фронт решением верховного командования. Начало операций в первых числах мая. Наши соседи выступят в то же время. Мы должны решить, какими средствами всего лучше провести операцию.
Острым взглядом он оглядел присутствующих. Щербачев – командующий 7-й армией, воспользовавшись паузой, начал было говорить о том, что он всегда склонен действовать наступательно, но в настоящее время считает наступательные действия рискованными… Главнокомандующий оборвал его резко и повелительно: «Вы собрались здесь, чтобы выслушать мой приказ о подготовке к атаке противника. Атака решена бесповоротно. Примите это как исполнение воинского долга. Обсуждению вопрос не подлежит. Ваша задача – подумать над тем, какая роль выпадет на долю ваших армий, и строго согласовать их действия. Никаких колебаний и отговорок ни от кого и ни в каком случае я принимать не буду».
Он снова замолк на короткое мгновение и снова оглядел сидящих перед ним генералов. Никто из них не прерывал молчания. Он хорошо видел их лица и читал их мысли. Их оскорбил тон его речи и в то же время заставил подтянуться и поверить в силу его воли. Они почувствовали, что они, солдаты, вспомнили о дисциплине, и взгляд их стал осмысленнее и тверже. Этого и ждал от них Брусилов и удовлетворенно себе это отметил. Теперь можно говорить по-деловому. Его поймут. У них найдется сила выполнить приказ, как бы он ни казался им труден.
Вот сидит самый старший из них – генерал от кавалерии Сахаров. Он склонил свою круглую, коротко стриженную голову с упрямым затылком. Одутловатые щеки его, короткая, клинышком, бородка, крутой подбородок, узкие глаза – неподвижны, точно вырублены из дуба. Этот, если понял, что надо ударить, ударит больно, насмерть.
Брусилов на вокзале. Фотография времен Первой мировой войны
Вот Щербачев, генерал-адъютант, пожалуй, самый умный из них, самолюбивый, взнузданный, худой, высокий, с усами, уверенно глядящими вверх, с аккуратным пробором на левую сторону – ученый сухарь и Дон-Кихот, двуликий баловень счастья и неудачник. Но честный воин, его не купишь.
Рядом с ним водружен – иначе сказать нельзя – генерал Крымов, огромный добрый молодец, каким пишут героев на лубочных картинках. Себе на уме, недалекий, подозрительный, он всегда думает, что его хотят обидеть, и всех обижает первый. Он командир корпуса и только временно замещает все еще больного Лечицкого, чудесного седого запорожского дида, настоящего боевого генерала и ясного человека, – отсутствие Лечицкого всего досадней Брусилову. Крымов заранее обижен, он чувствует себя ущемленным своим «заместительством». Он делает отсутствующие глаза. Резкий тон главнокомандующего он принимает всецело на свой счет и именно поэтому, по врожденному чувству субординации, запомнит сказанное накрепко.
В сторонке, рядом с Клембовским, сидит Каледин. Он открывает рот, набирает в грудь воздух, порывается что-то сказать и снова сгибает плечи, сутулится, упрямо глядит в угол стола, и тогда его лицо становится злым и отчаянным. С этим придется повозиться. Не следовало, уступая настояниям Алексеева и царя, давать ему свою родную 8-ю армию. Но все это неважно. Генералы почуяли на себе крепкую руку и поверили в нее.
Главнокомандующий излагает им свой взгляд на порядок атаки противника, Они слушают, дивясь, внутренне протестуя косным своим армейским нутром и в то же время все более поддаваясь силе убеждения и обаяния разумной воли. Клембовский удовлетворенно вздыхает. Перелом наступил. Власти этого небольшого роста, худого, менее всех осанистого человека с тихим голосом и добрыми глазами – поверили, силу его почувствовали, воинский его дух и полководческий талант полюбят, как успел полюбить и почуять их сам Владислав Наполеонович Клембовский, мнительный человек, глубоко уязвленный в лучших своих чувствах командованием Иванова…
– Я приказываю, – говорит Брусилов ровным голосом, принимая на себя все взгляды и отвечая им: «так будет», – всем армиям вверенного мне фронта подготовить по одному ударному участку. Помимо того, наметить лично командующим те корпуса, какие должны будут в свою очередь выбирать свои ударные участки. На всех этих местах немедленно приступить к земляным работам для сближения с противником. Что это нам даст? Прежде всего, враг будет обманут: он увидит на протяжении всего нашего фронта земляные работы в двадцати – тридцати местах. Никакая разведка, никакие перебежчики не сумеют ему сказать ничего иного, как то, что на данном участке готовится атака. Но который из них главный? И к какому из них стягивать все свои силы? С какой стороны ждать удара? Этой уверенности мы его лишим. Ни один шпион, работающий среди нас, не скажет, куда мы ударим, потому что это будут знать только я и мой начальник штаба. Вы, господа, об этом узнаете тогда, когда получите приказ к наступлению. Кто из вас первый начнет? Увидим. Вы все должны быть одинаково сильны и готовы к бою. Главное направление решится обстановкой.
Генералы мостятся плотнее на своих стульях. Сахаров значительно откашливается и подравнивает разъехавшиеся ноги, Щербачев трогает усы – так ли глядят они острыми концами вверх? Каледин обеими руками хватает край стола, взгляд его заворожен. Он догадывается, он убежден – нанести главный удар падет на его армию.
Официальная часть совещания закончена, главнокомандующий оставил свое место, к нему подошли командующие, они задают вопросы. Сахаров басит:
«Хоть мудровато, но здорово!».
Щербачев лекторским тоном глаголет: «Каждый образ действий, конечно, имеет свою обратную сторону, но… если план выгоден для данного случая… надобно браться…».
«И не подражать немцам!» – кричит Крымов.
Каледин отстраняет Крымова, он почти кричит Брусилову, что сомневается в успехе дела, что он… что он…
– Все ваши доводы мне известны, – останавливает его Алексей Алексеевич, – но еще лучше известно мне, на что способна восьмая армия. Не будем спорить, спор отнимает у нас слишком много времени, а уже давно пора садиться за стол.
Он переводит взгляд на генералов. Он знает, их, этих людей военной косточки. Они хотят есть. Они любят есть.
И все шумно сели за стол».
Письма с Юго-Западного фронтаОсобенность восприятия и освещения Первой мировой войны заключается ещё и в том, что мы больше читаем штабные документы, научные исследования и мемуары военачальников. В отличие от Великой Отечественной войны на фронт военными корреспондентами не поехали лучшие умы и перья империи, как это сделали в первые же дни войны Михаил Шолохов, Алексей Толстой, Леонид Леонов, Александр Твардовский и многие другие. Константин Симонов завещал развеять свой прах над полем под Могилёвом (напомню, что там во время Брусиловского прорыва была ставка Верховного главнокомандующего – Николая) в память о том, что он здесь увидел первую победную контратаку отступающих от границы советских войск. Позднее к читателям пришли стихи и проза с передовой – «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, «Батальоны просят огня» Юрия Бондарева, «На войне как на войне» Виктора Курочкина, «Убиты под Москвой» Константина Воробьёва и так далее, выдающаяся фронтовая лирика младших лейтенантов и рядовых. Один из них – наш старший друг и наставник Константин Старшинов – составил целый 12-томник «Венок славы» для издательства «Современник» исключительно из художественных произведений – пронзительных стихов, честной прозы, разящей публицистики обо всех этапах Великой Отечественной. А сколько фильмов документальных и художественных запечатлели ратные подвиги и окопные будни! Такой полнокровной картины Первой мировой мы не имеем. Из-за этого тоже она остаётся Неизвестной войной.
Тем ценнее прочитать уникальный документ – письма с передовой участника Брусиловского прорыва, обыкновенного прапорщика Евгения Георгиевича Герасимова (1890–1916) из фондов Ковровского историко-мемориального музея, в котором любовно собраны весточки родителям с австрийского фронта командира 2-й роты 310-го пехотного Черноярского полка, уроженца города Коврова Владимирской губернии. Комплекс включает 14 писем, отправленных родственникам в Ковров с ноября 1915 по май 1916 года и два неотправленных письма, переданных семье денщиком после гибели Е.Г. Герасимова в бою 27 мая 1916 года, в самом начале наступления.
Евгений, погибший в 26 лет, принадлежал к одному из не выдающихся, но замечательных провинциальных русских родов, в котором тяга к знаниям, природная доброта и порядочность, верность Отечеству и долгу считалась неотъемлемой чертой хорошего воспитания. Мать автора писем – Варвара Павловна Герасимова, урожденная Невская. Отец ее – П.А. Невский служил во Владимирской губернской палате, имел чин коллежского асессора, за свой добросовестный труд, безупречное исполнение служебного долга был удостоен личного почетного дворянства, которое впоследствии передалось детям. Варвара Павловна слыла в Коврове женщиной образованной, недюжинного ума, высокой культуры. Известный советский писатель, друг выдающегося песенника Алексея Фатьянова и мастер лирической прозы Сергей Никитин (1926–1973), приходившийся автору писем родным племянником по материнской линии, в своей автобиографической повести «Падучая звезда» нарисовал ее так: «Высокая, красивая дородной румяно-белой красотой русской женщины, бабушка была заметна и почитаема в их маленьком городке…» Во время первой мировой войны шила белье для отправки на фронт, а когда через Ковров шли эшелоны с беженцами, она с другими женщинами выходила на станцию с корзиной напеченных булочек для детей.
Не менее колоритна и личность отца, Георгия Лаврентьевича Герасимова, родившегося в семье крепостного крестьянина. В 1856 году его отец выкупился на волю, поступил в Москве на Нижегородскую железную дорогу, откуда и был переведен в Ковров мастером в железнодорожные мастерские. Сам же Георгий Лаврентьевич окончил Ковровское железнодорожное училище и работал начальником котельного цеха в мастерских. В молодости играл в любительских спектаклях, состоял много лет председателем ковровского «Общества любителей литературы и музыкально-драматического искусства». Авторитет Георгия Лаврентьевича был непререкаемым и в рабочей среде, и среди жителей поселка железнодорожников. Его уважали за высокие деловые качества и безупречную честность. Когда началась империалистическая война, его старшие сыновья, Евгений и Михаил, только что окончившие Московский университет, первый – физико-математический факультет, второй – медицинский, могли не идти на фронт. Но их воспитали патриотами, и они не захотели оставаться в стороне от ратного дела спасения Родины.
Письма Е.Г. Герасимова, несмотря на сугубо личный характер и не претендующие на полную объективность, заключают в себе много ценной и недостающей информации по различным сторонам фронтовой жизни. Например, таким как устройство солдатского и офицерского быта, снабжение и обеспечение русской армии, о занятиях на войне, помимо участия в боевых действиях, об отношениях между боевыми и штабными офицерами, между солдатом и офицером и другие ценные сведения. Вообще, Первая мировая война впервые высветила ряд проблем, которые касались в первую очередь, как сегодня выражаются, гуманитарных аспектов военных действий, в том числе и повседневной жизни военнослужащего, условий, влияющих на его настроение, убеждения, психологию воина, на управляемость частями и подразделениями. Военный быт определял и отношение военнослужащих к гражданскому населению, взаимоотношения рядового и командного состава. В сущности, подобные проблемы свойственны любому военному конфликту, но особенно войнам начала XX века, когда развитие военной техники, стратегии и тактики действий огромных подразделений достигло того уровня, при котором человеческий фактор как бы отошёл на второй план, а жизнь человека, как военнослужащего, так и гражданского, ни во что не ставилась.
Немецкий историк А. Лодтке, один из основоположников истории повседневности, так определил сферу своих исследований социальной повседневности: «Она фокусируется на анализе поступков тех, кого называют «маленькими, простыми, рядовыми людьми». Важнее всего изучение человека в труде и вне его, это детальное историческое описание устроенных и обездоленных, одетых и нагих, сытых и голодных, раздора и сотрудничества между людьми, а также их душевных переживаний, воспоминаний, любви и ненависти, тревог и надежд на будущее. Центральными вопросами в анализе повседневности являются жизненные проблемы тех, кто остался безымянным в истории. Индивиды в таких исследованиях предстают действующими лицами и творцами истории, активно производящими и изменяющими социально-исторические реалии прошлого (и настоящего). Такая перспектива обостряет наше видение тех контуров жизни, которые приносят страдания людям, иными словами, позволяют видеть, как творцы истории становятся её жертвами».
Понятно, что составляющими фронтового быта, или так называемого «уклада повседневной жизни в боевой обстановке», являются боевое снабжение и техническое обеспечение войск, жильё, бытовое снабжение (питание и обмундирование), санитарно-гигиенические условия и медицинское обслуживание, денежное довольствие, а также связь с тылом. Важными деталями фронтового быта, определяющими психологию солдатских масс, их настроение, готовность к выполнению поставленных задач, готовность к решению трудных и зачастую опасных для собственной жизни задач, являются самые простые вещи – устройство жилого помещения, распорядок дня, рацион питания, денежное довольствие, состояние обмундирования и обуви. Так, российская военная форма после неудачной Русско-японской войны 1904–1905 годов претерпела кардинальные изменения. Императорское правительство одно из первых в мире произвело переоснащение армии, в котором войска получили не только новую форму, но и специальную защиту (цвет одежды типа «хаки»), применение которой оказалось весьма полезной и своевременной. Можно говорить о другой амуниции, включая упомянутые противогазы даже для лошадей.
Тем не менее, в ходе войны внешний вид обмундирования военнослужащего претерпел изменения, особенно офицерская форма, изменившись в сторону наименьшего выделения из солдатской массы. Среди причин, побудивших к подобному отклонению от устава, главенствовало приспособление к конкретной обстановке, где определяющим фактором на эволюцию формы и снаряжения явился окопный тип ведения войны, её машинный, а не полупарадный характер, как в Отечественной войне 1812 года, например, когда мундиры и доспехи определяли психологию уланов, гусаров, гренадеров. Однако армейское руководство не могло предвидеть как будущий размах конфликта, так и воздействие отдельных факторов (например, спекуляции обмундированием в солдатских кругах, недостатки в функционировании транспортной системы и работе предприятий, обеспечивавших армию обмундированием), которые оказали значительное влияние на качество амуниции военнослужащего, количество изготовляемого обмундирования и своевременной его доставки в подразделения. Особо стоит отметить, что за годы войны так и не была создана эффективная система борьбы со спекуляцией и коррупцией, продолжавших набирать обороты на протяжении всего военного конфликта.
Допущенные тыловой службой ошибки по заготовлению продовольствия, а также нерациональное использование, плохо скоординированная работа по его транспортировке на фронт, вкупе с кадровым дефицитом квалифицированного командного состава, привели к регулярным перебоям в поставках продовольствия в части и подразделения действующей армии. Качество пищи порой оставляло желать лучшего, кухня не всегда поспевала за армией, вынуждая солдат подстраиваться под реалии фронтовой жизни, и заботиться о своём питании самостоятельно – за свой собственный или семейный счёт, с применением мародёрства, взрывчатки для глушения рыбы или простого собирательства грибов и ягод, растущих в тех местах, где проходили бои. Понятно, что в таких условиях, когда человек сталкивается с дефицитом пищи, а порой попросту голодает, но при этом должен нести военную службу и выполнять свои служебные обязанности, его охватывает апатия, происходит снижение психологической устойчивости, пересмотр моральных принципов, ведущие к падению боевого духа и, как следствие, нежеланию проявлять боевую активность, что ведёт к невыполнению поставленной цели в бою или дезертирству в периоды затишья. А ведь это в 1917 году проявилось в полной мере! Письма Герасимова показывают, что на Юго-Западном фронте снабжение было весьма неплохим, и Брусилов как опытный командир никогда не оставлял требовательным вниманием тыловые службы.
Тут следует заметить, что и общее состояние медицинского обслуживания личного состава российской армии было далеко от идеального. Недостаточное внимание уделялось профилактическим мерам. Перебои с поставкой (заменой) тёплой одежды и доставкой горячей пищи в комплексе с неблагоприятными климатическими условиями, тесным размещением частей в землянках, блиндажах, крестьянских избах и несоблюдение правил санитарии и гигиены стали причинами заболеваемости в войсках. Основными массовыми недугами были холера, дизентерия, оспа, тиф (сыпной, брюшной, возвратный). Общее число заболевших в армии за годы Мировой войны с 1914 года по февраль 1917 года составляло 3 909 434 человека. А потом и считать перестали! Естественно, что к этим цифрам надо прибавить данные об умерших скоропостижно, и умерших в плену военнослужащих. Огромные потери!
На такое положение дел серьёзно повлияло то, что военно-медицинская (санитарная) служба оказалась слабо подготовленной к ведению современной войны. На это значительное влияние оказали допущенные ошибки командования и всей государственной машины в расчётах масштаба войны, о чём свидетельствует незначительное количество медицинских учреждений в составе как армейских подразделений, так и организаций, работавших под флагом Российского Общества Красного Креста, а также обеспечение медикаментами и необходимым оборудованием. Да, стали спешно развёртываться новые госпитали, куда пошли работать сестрами милосердия даже женщины императорской фамилии, стали формировать санитарные поезда, в одном из которых и служил молодой Сергей Есенин. Но следует отметить, что неудовлетворительная работа медицинского ведомства была вызвана отсутствием планов по координации деятельности различных служб на всех этапах транспортировки и лечения военнослужащего. Попытка объединить все разрозненные медицинские и санитарные службы провалилась по причине отсутствия опыта (а, во многом, и способностей) у главы объединенной военно-санитарной службы принца Ольденбургского. Не хватало квалифицированного персонала на всех уровнях ведомства – врачей, санитаров и медицинских сестёр, умелого менеджмента, как сегодня выражаются, по координации работы госпиталей, лазаретов, складов и управлений.
При таком обустройстве медицинского дела в строй возвращалось меньшее число раненых, чем это следовало ожидать, учитывая выносливость русского, в основном крестьянского организма. Из 100 раненых солдат в строй возвращалось только 44 (без данных по лазаретам дивизий, откуда также попадали обратно в строй легкораненые), а остальные либо умирали (10 %), либо оставались инвалидами (40 %), после чего подлежали демобилизации по состоянию здоровья как непригодные к несению службы.
Необходимо добавить, что в Первой мировой войне роль офицеров среднего звена оказалась ключевой не только для военных действий в плане осуществления управления подразделениями во время того или иного манёвра, но для организации бытовых условий военнослужащего. Именно от офицеров этого звена и от прапорщиков зависела правдивая информация об отсутствии конкретного количества продовольствия у солдат той или иной части, необходимости замены обуви на новую или ремонт старой, организации хотя бы нехитрого досуга. И чем эффективнее и быстрее оно справлялось с докучливыми задачами, тем выше был боевой дух конкретного подразделения и его готовность участвовать в боевых действиях. Прописные, казалось бы, истины, но они сильно сказывались на успехах или неудачах российской армии во время Брусиловского наступления.
Такой повседневный не только ратный, но и малозаметный труд требовал достойной оплаты. Ещё в дореволюционные времена система денежного довольствия в России была исключительно прогрессивной: размеры денежного довольствия (как относительные, так и абсолютные) были достаточно велики, а дополнительные выплаты, предназначенные компенсировать различные расходы военных, весьма многочисленны по назначению и велики по размерам.
Так, денежное довольствие складывалось из жалованья, столовых денег и добавочных выплат и пособий. Существовали даже такие «экзотические» по нашим временам выплаты, как компенсация представительских, почтовых и канцелярских расходов – не бизнесменам, а офицерам!
Первая мировая война поставила в строй тысячи прапорщиков запаса. В действующей армии они обычно назначались командирами взводов и на другие равные им должности. Ближе всех стоявшие к солдатам, прапорщики делили с ними и радость побед, и горечь военных неудач, первыми поднимались в атаку. Вовсе не случайно «Новейший военный песенник», изданный в 1916 году, открывался песней «Прапорщик», в которой были такие слова:
Вот прапорщик юный со взводом пехотыСтарается знамя полка отстоять…Остался один он из всей полуроты,Но нет! Он не будет назад отступать!..Сколько же получал такой несгибаемый прапорщик с одной звёздочкой на погонах? Для примера возьмём самого известного мне прапорщика – Николая Гумилёва, который только среди немногих образованных офицеров почитался как поэт, а в основной массе – как заурядный вояка. Так вот, получив на руки денежное довольствие и сопроводительный билет, Гумилёв 17 августа 1916 года выехал в Петроград. О полученном Гумилёвым денежном довольствии можно судить из приказа по полку № 243 от 25 августа 1916 года: «Прапорщику Гумилёву: дополнительные пособия из жалованья 240 руб., на покупку револьвера, шашки и пр. – 100 руб.; на покупку верховой лошади 299 руб., вьюка 75 руб., на обмундирование 300 руб. и военноподъемных 100 руб.». Напомним, что в Уланском полку, будучи рядовым-вольноопределяющимся, он никакого жалованья не получал. Здесь же ему, как младшему офицеру, было положено жалованье, о котором можно судить из приказа № 367 по полку от 24 декабря 1916 года: «§ 14. Жалованье прапорщику Гумилёву с 1 августа 1916 г. по 1 января 1917 г. – 355 руб.». Это весьма внушительная сумма с учётом казённого питания. Век назад, в 1914 году, был опубликован отчет статистического ведомства России. По состоянию на начало года средняя зарплата рабочего в стране составляла 23 рубля, служащего – 85 рублей. При этом мешок ржаной муки стоил 6 рублей с полтиной, мешок картошки – 1 рубль, фунт (400 грамм) мяса – 10–12 копеек, а пара ботинок – 7 рублей. В 1916 году Россия стала испытывать огромные затруднения в продовольствии. С ноября 1916 года (а не после Октябрьской революции, как многие полагают!) была введена продразверстка, то есть принудительное изъятие продовольствия, прежде всего зерна, у крестьян по твёрдым ценам, чтобы обеспечить им армию и городское население. Как уже написано на этих страницах, зарплата к этому времени поднялась на 100 %, а цены на продовольствие выросли на 300 %, значит, мешок картошки стоил уже 3 рубля. Прикиньте финансовый достаток прапорщика. Ну а другие детали – в письмах прапорщика Герасимова.
Вот 1-е незаконченное письмо, найденное в бумагах покойного и привезенное денщиком:
«Дорогие мои!
Знал, как трудно представить себе описываемое словами и, зная, что вам хочется, вероятно, яснее представить себе условия, в которых я живу, посылаю вам набросок моей землянки. Набросок, правда, неважный, но все же он лучше, чем слова. Примите только к сведению, что это – худшая землянка, в которых я живал за эту зиму, и что она гораздо уютней изнутри, чем можно это думать по наружному виду. Но все же я ей недоволен и строю себе другую – огромную и светлую, с отделением для вестовых и телефонистов. Скоро она будет готова. Великолепная вещь эти землянки: большую хорошую землянку можно построить в 2–3 дня и получается удобное сухое и теплое жилье. [Если, конечно, место для нее выбрать подходящее].Ребята у нас смеются: «Нипочем теперь себе изб строить не будем, коли живы домой вернемся: да мы теперь себе за 25-то целковых такую домину махнем – комнаты в 4 или в 5». Да, большое спасибо нашим землянкам: всю зиму с ними холода не видали, а теперь, пожалуй, скоро уж и бросим.
Мы живем быстрее вашего – у нас уже апрель. «Стаял снежок, – ожил лужок». Ожили лягушки и меланхолично прыгают по ходам сообщения, безнадежно пытаясь прорвать фронт и вылезть за окоп. В болотах крякают утки… Наши ребята пробовали охотиться за ними, – но, увы, пулей убить уток – гораздо труднее, чем людей. Проснулись и сычи и мужественно восседая между нашей и неприятельской линией окопов по ночам покрикивают предостерегающе на нас и на австрийцев – «эге-гей». Весна идет и уж «весенний первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом». Все чаще и чаще рокочет у нас и днем и ночью, – то вправо, то влево, где-то далеко, за горизонтом. Под Двинском идут бои. [Газету – «Киевская мысль» – мы получаем аккуратно, с опозданием всего лишь на день].
Кончилась зима, тяжелая страница истории перевернулась, и наша армия своею кровью начинает писать новою страницу. Бог даст, – в этой великой странице и мне будет дано вписать свою маленькую букву. Завтра исполняется 4 месяца со дня моего приезда в полк. Время оглянуться на самого себя, назад, время подвести итоги. Таков ли я теперь, каким приехал сюда? Изменились ли мои взгляды на совершающееся, по плечу ли мне оказалось поднятое бремя. Ведь обстановка и условия жизни моей так резко изменились. Ведь я уже начинаю забывать, как выглядят комнаты, дома. Ведь уже 4 месяца я не видал «штатских» лиц и костюмов. Я здесь уже забыл, как это можно свободно идти куда угодно. Передо мной всегда таинственная мертвая полоса, каждый шаг по которой пахнет пулей; сзади – мой участок [который, в общем, пахнет тем же] и с которого я не могу уходить без разрешения. Одним словом, моя прежняя жизнь и жизнь теперешняя не имеют ничего общего. А я?
И вот, я вспоминаю, каким я ехал сюда. Ведь я уезжал «в неизвестность». Ведь войну, как и море, не представишь, пока не увидишь ее. И надо сказать, что-то чего я ждал – гораздо хуже того, что есть на самом деле. Как и всем в тылу, мне представлялось, что война – это почти беспрерывное сидение в холодных окопах под снегом и дождем, постоянная голодовка, бесконечная стрельба… Я с улыбкой вспоминаю теперь мои запасы теплых вещей [к которым я, увы, не прикасался], мою примерку сапог на 3 пары толстых носков и опасения, что это все же будет холодно, мои 2 фунта шоколада, которые я собирался хранить на «черный день». С тех пор прошло 4 месяца. За это время я ни разу не озяб [хотя бы так, как зяб в Москве, на ученьях] съел, наверное, с полпуда шоколада, а «черный день» все еще не наступил. Бои у нас бывают тоже совсем не каждый день. [За все 4 месяца настоящего боя у нас не было ни одного, а перестрелок – не считаю.] Вот какими оказались внешние условия.
Полоса в газете «Искра», посвященная Брусилову
О взглядах моих на совершающееся, пожалуй, не стоит говорить: с чего же им меняться? Ведь я пошел сюда, подумав, и знал, на что и почему иду. Одно только скажу: хорошо, что я пошел сюда уже не очень молодым и шел не под влиянием минутного настроения и не для героической роли. Меня потянуло сюда элементарнейшее чувство простого честного человека: в минуту крайнего напряжения народа, в минуту величайшей национальной опасности – не время для каких-либо отсрочек. Место каждого русского человека – там, где он в данный момент всего нужнее и полезней. А мне казалось, что всего полезнее я здесь. Потому я и пошел. Как видите, мне весьма далеко до героических римлян, говоривших: «Сладко и приятно умереть за отечество». Да и Бог с ними – с» героями». При мысли о них, мне почему-то всегда вспоминается глупая рожа «героического» Козьмы Крючкова на обложке дешевых папирос. Не для дешевых подвигов и славы я сюда пошел.
А потом – ведь, ей Богу, в нашей жизни мало героического. Вот почему так часто и осекаются те юноши, которые идут сюда ради сильных ощущений. Мы здесь просто живем и еще проще умираем. Со смерти здесь сняты все мистические покровы, которыми окутала она у вас, отняты обрядности, обращающие ее в торжественное и печальное таинство. Вот вам несколько штрихов. Недели 2 тому назад мы с товарищем офицером, прогуливаясь, забрели на братское кладбище. На песчаном бугорке, обнесенном легонькой оградой из колючей проволоки, недалеко от лесной опушки, протянулись ровные ряды могилок. Четырьмя линиями стоят простенькие деревянные кресты, прямо, как солдаты на ученье.»Да, месяца два тому назад, я тут проходил – только семь могилок было, а теперь – на-ка, уж сдвоенными рядами выстроиться успели», – задумчиво замечает мой вестовой…В конце последнего ряда желтеют две свежевырытые ямы. «Смотри, – указывает мне на них товарищ, – вот черти, про запас могил нарыли»! Вот, в самом деле, откровенно-простодушный цинизм войны. Эти «запасные» могилы напоминают меблированные комнаты: кто будет их хозяин – неизвестно; пока они пустуют, но, что за важность, – дело верное и постояльцы будут…
Другая картинка. Третьего дня ко мне в землянку заходил начальник пулеметной команды с молоденьким доктором, только что приехавшим на фронт. На нашем участке тихо. Доктору и жутко интересно, и как-то не верится, что это – «самая первая» линия, а дальше – в 300–400 шагах – уже австрийцы. – «Уж очень что-то тихо».»Хотите – можно устроить маленький скандальчик, – говорит пулеметчик, – давайте покажем доктору пристрелку пулемета»! – «Ну, чудесно», – отвечаю я. Проходим к пулемету, показываем доктору изящную машинку. Он споглядывает на нее опасливо. – «А что, взорваться он не может»? Переглядываемся и отвечаем сдержанно: «Бывает». Доктор «по стратегическим соображениям» отступает за козырек, мы же со спокойной гордостью отчаянно храбрых людей устраиваемся близ пулемета. Начальник команды указывает пулеметному унтер-офицеру точки наводки: «По краю вон той поляны», – проверяет и командует: – «Полленты, с рассеиванием. Огонь»! Тишина прорезывается четкой трескотней пулемета, точно неожиданно налетевшим ураганом.
Мы выходим из-под блиндажа и любуемся, как летят, сшибаемые пулями, ветви, сучья, щепки от пней. Вот свалилось молоденькое деревцо, вот другое наклонилось и падает все быстрее и быстрее. Доктор потрясен. «Черт знает, – какая сила! Ну как против него идти»? Пулемет неожиданно умолкает: кончились пол-ленты.»Ну, теперь – рекомендую спрятаться – сейчас австрийцы откроют ответную стрельбу», – советую я доктору. Он исполняет мой совет весьма охотно – и вовремя. Австрийцы, по-видимому, сильно сердятся, и через нас уже довольно густо летят их пули. Наконец они, по-видимому, отвели душу и постепенно умолкают. Мы выходим из-под козырька и идем по направлению к соседней роте. По дороге мне попадаются несколько солдат, бегущих с котелками из резерва. «Ваше благородие, – смущенно говорит мне фельдфебель, бывший все время с нами, – а я совсем и забыл Вам сказать – ведь люди-то за обедом в резерв пошли»! Я набрасываюсь на него: «Как же ты, брат, такие вещи забываешь; теперь, чего доброго, кого-нибудь там ранило»! [Пули опаснее всего – в так наз. батальонных резервах, потому что там они на излете и летят низко, да и люди там не прикрыты окопами]. И действительно, не прошли мы ста шагов, как нам попался санитар, бегущий с индивидуальным пакетом в руках.»Ты куда»? – «Да там, в резерве, говорят, кого-то ранило». – «Хорошо, беги. А ты, фельдфебель, узнай, кто ранен и пошли туда еще 3-х санитар с носилками, на всякий случай. Я пройду в 1-ю роту». – «Слушаюсь»! Проходим дальше, показываем доктору действие нашего бомбомета, затем они уходят, а я захожу в землянку командира 1-й роты. Сидим с ним, болтаем. Подходит телефонист: «Ваше благородие, Вы будете командир 2-й роты»? – «Я». – «Вас спрашивает командир резервной роты». Беру трубку: «У телефона прап. Герасимов»! – «Говорит прап. Шашин. Тут у Вас убило рядового; так вот, – остались деньги 5 руб. 46 коп. и часы. Он просил послать это жене». – «Хорошо. Пришлите их, пожалуйста, ко мне. Куда ранило»? – «В живот и там осталась. До свиданья! Кланяйтесь командиру 1-й роты». Побеседовавши о разных разностях еще немного, направляюсь к себе.
Фельдфебель встречает по дороге: «Ваше благородие, там в нашу роту 8 лопат прислали, так как с ними прикажите»? – «Раздать повзводно». – «Слушаюсь. А потом у нас убило Сидоренку» – «Эх! Как на грех, хороших солдат выбивают». – «Так точно. Сапоги с него я приказал снять. Тут у нас у одного плохие, так я велю ему их выдать». – «Хорошо». – «А как, Ваше благородие, прикажите с шинелью? Надо бы тоже снять, да уж очень кровью залита». – «Ну, что ж, куда ни шло, похороним в шинели. Могилу рыть послал»? – «Так точно». – «Ладно. А насчет священника я потолкую. Тут, кстати, сегодня утром в 6-й роте пулеметчика убило. Вместе их и похороним».
Вечером ко мне заходил полковой священник. – «Что, батюшка, хоронить приехали»? – «Уже похоронил». – «Жаль, а мне из штаба полка обещали гроб прислать». Батюшка машет рукой: – «Эх, полноте, – не все ли ему равно»! «Вот здравый взгляд: конечно безразлично». Ну, что же рассказать еще об одной смерти? Вот, собственно и все. Через несколько дней появится в приказе: «Рядовой 2-й роты Порфирий Сидоренко, убитый на позиции у деревни… исключается с денежного, приварочного, чайного, мыльного и табачного довольствия». Жизнь кончена и подведен итог…».
Согласитесь, сильный документ. Причём воспитание в семье таково, что Евгений и пугать родителей не намерен, и привирать открыто не может. Ещё хочу, для ясности, остановиться на одной фразе письма: «Да и Бог с ними – с» героями». При мысли о них, мне почему-то всегда вспоминается глупая рожа «героического» Козьмы Крючкова на обложке дешевых папирос. Не для дешевых подвигов и славы я сюда пошел». По-моему, отношение к казённому герою на передовой тут выражено без обиняков. Однако белорусский историк Вячеслав Бондаренко в своей книге сери ЖЗЛ «Герои Первой мировой» вдруг решил вывести «виновником» такого отношения к Крючкову… молодого Михаила Шолохова. Он пишет: «Сам факт схватки Крючкова с множеством вражеских всадников Шолохов замолчать не смог, но всё же не удержался от того, чтобы снизить число немцев с 11 до 8, а саму картину боя «подать» сухо, без особых эмоций: «В стороне человек восемь драгун огарновали Крючкова. Его хотели взять живьем, но он, подняв на дыбы коня, вихляясь всем телом, отбивался шашкой до тех пор, пока ее не выбили. Выхватив у ближайшего немца пику, он развернул ее, как на ученье. Отхлынувшие немцы щепили ее палашами». Согласитесь, никаким особенным «героизмом» от этого фрагмента не пахнет – просто кавалерийская сшибка с врагом. Количество убитых Крючковым драгун Шолохов не сообщает, равно как не говорит и о том, сколько ранений получил каждый участник сражения.
Таким образом, в своем описании событий 30 июля Шолохов постарался, во-первых, опошлить (?! – никакой пошлости в энергичном описании не видно – А.Б.) и принизить героический неравный бой казаков с немцами, превратив его в бессмысленную свалку ошалевших от страха людей, во-вторых, сделал этот бой как можно более «коллективным», отдав «руководящую роль» Астахову и фактически приписав ему победу над немцами, а командира разъезда Крючкова опустив до уровня рядового, ничем не примечательного участника боя. А в-третьих, завершается романная версия событий 30 июля 1914 года следующим пассажем: «А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать руку на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе, натыкались, ошибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей, и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъезжались, нравственно искалеченные. Это назвали подвигом». Комментировать этот явно написанный в подражание Льву Толстому фрагмент текста даже не хочется. В таком духе можно опорочить любое героическое деяние».
Брусиловцы в Луцке. Фотография времен Первой мировой войны
Ну, так и в духе Бондаренко можно любого русского гения упрекать на каждом шагу – ведь и Льву Толстому тоже за описание Аустерлицкой и Бородинской битв доставалось: то не так, этого не отразил.
А дальше начинается чистая идеология, столь яростно врывающаяся сегодня во все повествования: «Встает вопрос: зачем же понадобилось безусловно талантливому Михаилу Шолохову (спасибо хоть за признание таланта – А.Б.) клеветать на покойного к тому времени казака и излагать читателю чрезвычайно подробную, но притом ложную версию реальных событий?.. Ответ очевиден: Козьма Крючков был наиболее известным, хрестоматийным русским героем Первой мировой войны, своего рода символом героизма Русской Императорской армии. Его имя в 1928–1932 годах (время первой журнальной публикации романа) еще помнило множество людей, да и казаки, знавшие семью Крючковых лично, еще жили на белом свете. Но после революции Крючков занял «не ту» сторону, да и вообще принадлежал к ликвидированному как особое сословие казачеству, которое в начале 1930-х если и упоминалось, то исключительно в качестве «опоры царизма» и «душителей революции». Так что положительную легенду о «хорошем казаке», Крючкове-богатыре, в одиночку уложившем 11 немцев, требовалось развенчать, заменить легендой отрицательной. А от развенчания конкретного героя всего один шаг до развенчания самого события – Первой мировой войны: если уж «самый главный» герой этой войны оказывается вполне заурядным, а подвиг его – придуманным, то каковы же были все прочие герои и подвиги?.. Именно затем Шолохов и уделил в «Тихом Доне» столько места событию, никак не связанному с основным сюжетом романа. К тому же у него наверняка были «личные счеты» с Крючковым. Ведь свой первый и последний офицерский чин тот получил не за что-нибудь, а за бои с красными во время восстания в родной станице Шолохова – Вешенской.
Надо сказать, что усилия Шолохова по развенчанию образа Крючкова увенчались успехом. Достаточно сказать, что в советской литературе легендарный казак если и именовался героем, то только в ироническом, издевательском смысле, а само слово «герой» заключалось в кавычки. И печальнее всего даже не то, что ложное описание событий 30 июля 1914 года обречено на бесчисленные переиздания (из песни слова не выкинешь, из «Тихого Дона» – тем более), а то, что шолоховская злая выдумка до сих пор принимается многими за истину в последней инстанции и тем самым подменяет историческую реальность».
Уж тут столько несправедливого нагорожено: выходит прямо, что развенчать Крючкова – одна из главных задач романа, что великий и трагический образ Григория Мелехова вообще не мог родиться под пером Шолохова: ведь Гришка не только за красных воевал, но и за белых, как Крючков, а Вешенскую кто только тогда ни брал и ни разорял: со всеми счёты сводить устанешь. Гений отбирает те эпизоды и действия героев, которые позволяют нарисовать грандиозную и художественную эпопею. А ироническое отношение, как мы видим из письма Герасимова, сложилось за 12 лет до «злой выдумки» Шолохова, до начала публикации «Тихого Дона». Ну, не принимали русские офицеры буколического образа первого георгиевского кавалера, которого заваливали дорогими подарками, рисовали на лубочных картинках с пикой и десятью немцами на ней (у Бондаренко – 11), пытались увековечить в песнях, брошюрах даже на эстонском языке, полоскали в куплетах. Бондаренко пишет: «Подвиг донца задорно воспевался и в частушках:
Ай да ловко! Это дело!Немцам здорово влетело!Вся Германия в конфузеОт геройской битвы Кузи».Хочу заметить автору, так упрекающего Шолохова, что это – не частушка, а топорная подделка. Прямо уж «вся Германия в конфузе»… Такие образованные прапорщики как Герасимов из Коврова подобной разлюли-малины – просто не принимал: ведь информационных технологий и зомбирующего телевидения не было в помине, и пиар существовал в примитивной форме, которой на дух не принимали русские интеллигенты начала века.
Вот, например, 2-е незаконченное письмо, найденное в бумагах покойного и привезенное денщиком, которое рисует образ православного, тонко чувствующего и мыслящего человека:
«Дорогие мои!
Шлю вам привет с веселым весенним праздником – Пасхой. Сильно запоздал он – этот привет и хотя, я думаю, – не по моей вине, но все же я об этом страшно жалею. Надеюсь, что хоть моя открытка пришла вовремя и сгладила отчасти мое отсутствие. Как мне хотелось, чтобы оно не сильно чувствовалось вами, как мне хотелось дать вам знать, что этот праздник я встречаю хорошо и весело, насколько может только быть весело вдали от дома. Это письмо я хотел написать вам день на 3-й или на 4-й после Пасхи, когда кончится праздник и начнутся опять наши трудовые будни; хотел дать вам описание нашей «Пасхи на позициях» – и вот, мог сделать это только теперь. Но начну я лучше по порядку.
Итак: нашему батальону не везет на праздники. Как вы знаете, мы встретили на позиции Рождество, Новый Год, Масленицу… Выпадал черед стоять нам на позиции и Пасху (Должны были смениться день на 4-й-5-й, простояв на позициях около 40 дней). Но тут нам привалило счастье: незадолго перед Пасхой начали ходить глухие слухи, что полк наш сменяется и переходит на новую стоянку и, кажется, в резерв. Понемногу слухи стали определеннее и, наконец, нам точно заявили, что за 3 дня до Пасхи мы уходим верст за 12 к северу отсюда – в корпусной резерв. Отдых этот, (но, конечно, не безделье) был вполне заслужен нами. Всю зиму мы работали, как машины, и в праздники, и в будни. Если бы вы видели, какие города из светленьких, благоустроенных землянок выросли у нас за это время, какие перекинулись мосты через ручьи и речки (мосты часто в 250–200 шагов длиною), какие бревенчатые мостовые на целые версты изрезали вдоль и поперек позицию через наши зыбучие болота.
Идешь, бывало, на позицию, верстами утопая в грязи, а через месяц, как в сказке, уходишь с нее по гладкой мостовой. А командир сменяющей нас роты резервного батальона, трудами которой выросла среди болота мостовая, дивится на позицию: «Чорт знает, – стоял здесь прошлый раз, – были одни только неважные окопчики, а теперь откуда-то уж и вторая линия взялась, и ходы сообщения, и хорошие землянки, и убежища и баня»!
Отвечаешь со спокойной гордостью: «А Вы как думали? И мы ведь тут недаром простояли». Да, мы недаром простояли зиму. Немножко даже было жаль покидать участок нашего полка. Но все же время было отдохнуть. Пора было дать отдых нервам, как-никак, натянутым беспрерывно на позиции, позаняться с солдатами, подтянув их, и придать строевой вид, хорошо было и отвыкнуть немного от надоевшего, то злого, то печального посвистывания пуль. И вот пришел день смены. В 3 ч. утра нас заменил батальон другого полка, а наш батальон отошел в селение, где стоял наш полковой резерв. Там уже понемногу собирался весь полк. Солдаты ели ранний обед, а мы, товарищи-офицеры, пили чай и оживленно болтали. (Ведь в условиях позиционной жизни, служа в одном полку, не видишься друг с другом по нескольку месяцев).
Утро встает ясное, солнечное. Картина бивака оживленная и жизнерадостная. Синеют дымки походных кухонь, зеленеют по-весеннему сосны; везде живописные группы солдат, ряды винтовок в козлах, мешки и скатки. Издали доносятся медные звуки полкового оркестра: несут знамя. «Встать! Смирно! Господа офицеры!» – раздается команда полкового командира. Наскоро приводим ряды солдат в порядок и застываем: знамя уже между нами… Время трогаться в путь. Впереди движется знамя с своим прикрытием, а за ним длинной гусеницей вытягивается рота за ротой в узкой походной колонне. Солдаты весело шагают под музыку, лошади под нами (мы, конечно, верхом) танцуют и порываются вскачь.
Понемногу становится жарко. Нагруженные солдатики, отвыкшие за зиму от переходов, устают, но на коротких 10-ти минутных привалах появляются неизменные гармошки, бубны и начинаются пляски. Молодежь не унывает, и только старики ворчат не то завистливо, не то сердито: «Погодите, натанцуетесь за лето»…Местность понемногу меняется. Болота становятся суше, на песчаных пологих буграх зеленеют по-весеннему всходы, в перелесках, по которым ныряет дорога, чаще попадаются сосны. Деревеньки с ветряными мельницами, с раскидистыми ветлами и березами, виднеются тут и там. Кругом знакомый и милый пейзаж. Мне начинает казаться, что мы подходим к Коврову. Но вот мы у цели: небольшая деревушка, халуп в 20, раскинулась у речки. Рядом, на бывшем пахотном поле – ряды солдатских землянок.
Эге! – Работы тут будет немало: землянки плохи и тесны, нет колодцев – воду, видно, брали прямо из речки. Офицерских землянок нет совершенно – придется пока устроиться в халупах, а это, после хороших землянок, уже последнее дело. Немного же сделали резервные полки, стоявшие здесь зиму! Размещаем кое-как солдат и приходим в офицерское собрание, осевшее уже в одной халупе, – обедать. Действительно, дело не заставляет себя ждать: после обеда, когда я с товарищами офицерами сижу и благодушествую, тоже немного устав от перехода, подходит командир полка: «Прапорщик Герасимов! Сейчас – четверть шестого. В 7 часов батюшка будет служить всенощную: 12 евангелий. Значит, времени у Вас – час, три четверти. За это время надо построить что-нибудь вроде церкви. Рабочих можете взять по 10 человек от роты». (Нас здесь стоит 2 батальона – 8 рот). «Слушаюсь, господин полковник». К 7 часам, правда, с опозданием на 4 минуты, что-то вроде «церкви» было готово, хотя рабочих я взял только по 5 от роты (солдаты устали). Был алтарь, обсаженный густо сосенками, с крышей из парусины, с престолом, обтянутым солдатскими палатками. Самая «церковь» тоже была обтыкана сосенками; посреди церкви мы водрузили аналой для чтения евангелий на вбитых в землю кольях. Дорожка из свежего, желтого песку, с бордюром из сосновых веток изображала ковер от престола к аналою.
Одним словом, у всех нас была возможность, стоя с горящей тоненькой свечкой в руках, перенестись еще раз мысленно домой, где вы в это же время слушали печальную повесть о страданиях Христа. Мы были ближе к нему в этот вечер: вместо богатой церкви мы были в настоящем Саду Гефсиманском».
Какое светлое, подробное и выразительное письмо!
Теперь несколько отрывков, продолжающих рисовать образ русского прапорщика, владеющего пером.
Из 8-го письма:
«Заночевали мы уже в штабе корпуса, верстах в 8-ми от передовых позиций. Шли по болотам. Дорога отчаянная, но на наше счастье подмерзло, и снежок запорошил поля и дорогу. На горизонте играли отблески светящихся ракет – белое мерцающее сияние, как от далеких фонарей. Снопы холодного лунного света прожекторов проносились иногда по облакам, точно вспышки молнии, а далекие басовые раскаты довершали иллюзию грозы. «К дождю, смотри ребята», – шутили солдаты и, увы! – напророчили: прошло дня 2 (мы стояли уже в деревеньке при штабе дивизии) и, проснувшись утром в своей халупе, я услышал донесение, что на улице дождь, и снега как не бывало. Ну и грязь же тут! Густая, черная и в некоторых местах – прямо по колена – у солдат каблуки отрывались и тонули в грязи».
Из 9-го письма:
«Декабря 17-е, 11 час. ночи.
Нет, как хотите, а у нас – интереснее, и если бы – не мне приехать к вам, – а, скажем, вас выписать сюда, то больше бы мне ничего не надо. Право же, амплуа «героя-защитника родины» в таком виде, как у нас теперь – роль не трудная даже до конфуза. Конечно, я не буду уверять вас, что у нас здесь рай земной, но просто расскажу вам кое-что о наших маленьких горестях и о том, как мы боремся с ними, – а если нельзя бороться то привыкаем – и вы сами увидите, что» ужасы войны» издали, право же куда страшнее.
Я уже писал вам, что, попав сюда, я устроился в землянке с одним ротным командиром. В его распоряжении была железная печь, но не было ни окна, ни двери. Дня через 2–3 он ушел на позиции и увез с собою печь. Тогда я как следует принялся за свой особняк. «Рече Галаеву (рекомендую – мой денщик) – да будет окно и печь и дверь – и быть так. И увидел я, что все сделанное – добро зело и возрадовался»… А подробности сего творения таковы: «Галаев. Там для больших землянок привезли кирпича. Стяни-ка ты оттуда штук 30, да скажи фельдфебелю, чтобы он нашел ребят печников в роте». И стала печь. Честь-честью – со сводом, с трубой из дерна и даже с плитой (из жестянки – т. наз. «цинка» – коробка из-под патрон). Была, правда, в этой печи одна неприятная особенность, а именно, – вследствие некоторых технических несовершенств конструкции, а также недостаточной высоты трубы, – в ветряную погоду она работала «обратной тягой» – не из землянки в трубу, а из трубы – в землянку, но придираться к этому, конечно, было бы слишком мелочно. Теперь окно: «Я вижу, Галаев, что ты хочешь, чтобы твой барин преждевременно разорился на свечках. Состряпай-ка ты, братец, раму, да сходи туда, где бьют скот и раздобудь пузырей». И на другой день у меня уже было окно. Правда, рама вышла в буквальном смысле «топорной работы», ибо кроме этого универсального орудия у нас был только перочинный нож, но ведь здесь изящество не в моде, а пузыри – напоминают хорошее матовое стекло с узорами и света дают столько, что даже дерн на стенах внутри дал ростки и позеленел. Подробности происхождения двери Галаев от меня скрывает, не иначе, как стянул, мерзавец, но я на это не слишком сердит, а дверь вполне хорошая.
Одним словом, устроился я было совсем комфортабельно и дней 5 благодушествовал, но затем природа, очевидно, вспомнила, что она «не терпит пустоты», и принялась наполнять мою землянку водой. «Один день лил дождь сорок дней, сорок ночей, другой день лил дождь сорок дней, сорок ночей, а на третий день у меня уже был всемирный потоп. Проснувшись утром, я увидел, что моя кровать торчит в воде, как Ноев ковчег среди океана, а рукав шинели, которой я покрываюсь, ехидно свесился вниз и всасывает воду не хуже патентованного фильтра. Тогда уже я рассердился всерьез и переселился в офицерскую землянку, где и обретаюсь до настоящего времени». Офицеров нас здесь пока только трое, а землянка большая и со всеми новейшими техническими усовершенствованиями: с. 2-мя окнами из настоящих стекол, с печью, дверью, полом из толстых плах и даже мебелью: два стола и скамейка, да наши походные кровати. Величиной она не меньше нашей столовой.
Таким образом уладил я квартирный вопрос.
Ну, что же еще о наших невзгодах? Завелся у нас, конечно, и» внутренний враг». У ребят он, как они говорят, величиной «с воробья», – у нас же не поспевает достигнуть величины и черного таракана. Раньше мы с ним боролись кустарным способом – вручную, – теперь же перешли к машинному способу обработки. Получили машину, которая обрабатывает его сухим паром, с примесью формалина, убивая в зародыше. И теперь перевес явно на нашей стороне. Пока смена моется в бане – белье уже готово. Занятно было глядеть на ликующие рожи ребят и слушать их злорадные восклицания: «Так его, хорошенько».
Таким образом, мы справились и с этим.
Ну, а что решительно отказывается повиноваться «победоносному русскому воинству» – так это только наша погода: не погода, а слезливая старушонка какая-то. Только что, глядишь, придет в хорошее настроение, принарядится в белое платье, – ну, думаешь, – зима, – ан на утро встал – опять уж плачет; грязь разведет неимовернейшую. Вот и сейчас: у добрых людей на носу Рождество, а у нас с носа только дождевые капли капают. Ну, да носовых платков у нас довольно, сапоги непромокаемые, так что это неудобство – больше эстетического свойства: словно как-то без снега Рождество – не Рождество. Чудно немножко: у нас в Коврове, конечно, по расписанию последних лет, полагается на первый день Рождества – 20 мороза с ветром, и вы, наверное, с содроганием будете вспоминать, как вашего любезного сына в окопах снегом заносит, а мы здесь – хоть бы маленького морозца к Рождеству на свою долю у Господа Бога вымолить не можем.
Ну вот уж, кажется, и все об наших бедствиях; больше ничего о них придумать не могу, да и письмо кончать пора. Начал я его – поздравлением с Рождеством, а кончу поздравлением с Новым годом. Все равно, вероятно, раньше не дойдет…
Твою просьбу, Мама, я исполню, – относительно псалма. Послал вам 50 рублей. 25 из них отдайте Зине – я ей должен, рублей 10–15 – употребите на подарки ребятишкам, – хоть и запоздают они, ну – лучше поздно, чем никогда, а остальными распорядитесь, как хотите. Ставьте на письмах № и число, чтобы я знал – все ли дошли и долго ли были в пути, и напишите – когда попадет к вам это письмо».
Отмечаю: прапорщик спокойно посылает 50 рублей домой – ползарплаты служащего!
Из 14-го впечатляющего письма, которое касается продовольственного снабжения армий Брусилова и офицерского меню не только на передовой, но и на запасных позициях:
«Февраль 18-е.
Дорогие мои.
За последнюю неделю мне крупно повезло: получил целую кучу писем и 2 посылки – 1 от комитета и 1 от вас. А я, как на грех, все это время довольно порядочно занят и в результате у всех в долгу. Теперь немножко освободился и начинаю выплачивать этот долг конечно с вас. Итак: посылки до нас, как видите, доходят и даже довольно аккуратно. И мы, офицеры, и солдаты получаем их довольно часто. Было страшно приятно получить посылку от вас, именно потому, что она из дому. Что же касается до ее содержания, то все присланное – мне одинаково приятно, как выражение вашей заботливости обо мне и, увы, одинаково не нужно.
Дорогие мои, – то, что мы здесь, на позиции, ни в чем не нуждаемся – к сожалению, не одни слова, а самая горькая действительность. Замазать этот грустный факт и рассказать вам по-газетному, высоким стилем, о том, как мы «герои-защитники родины» зябнем и мокнем в сырых окопах, по неделям совершенно без питья и без пищи, моя совесть мне не позволит. Опишу вам чистосердечно хотя бы то, что у меня имеется сейчас, чтобы дать вам понятие о том, как мы живем.
Я стою на позиции, в самой что ни на есть передней линии, в 800 шагах от австрийцев, а между тем у меня в землянке имеется одеяло, которое мне с месяц тому назад привезли из Ровно. На жердяной кровати послан соломенный мат. Таким же матом обита стенка около кровати. Печка, окно (стеклянное), дверь – все, как у порядочных людей. Слабее всего дверь: переделана из старых ящиков тройной фанеры. Из этой же фанеры сделан стол. На столе – керосиновая лампа. Керосин нам присылают каждый день. Из съестных припасов у меня пока имеется «только» следующее: колбаса копченая, сыр швейцарский и рыбные консервы. Были яйца, но сегодня утром я их съел, был шоколад (не вами присланный – тот оказался очень свежим, а потому, чтобы не высох, был уничтожен нами еще третьего дня); шоколад же, купленный здесь, мы доели вчера.
Недавно были портвейн и красное вино (конечно – понемногу, примерно по бутылке). Меню нашего обеда сегодня:
1– е Лапша; кулебяка с капустой.
2– е Котлеты с макаронами.
3– е кофе
На ужин: осетрина холодная.
Обедом сегодняшним мы слегка недовольны: «Опять эти макароны. Я начинаю подозревать, что наше собрание свою макаронную фабрику открыло». Итак, как видите, мы здесь «слегка» избалованы.
Нет, слава Богу, у нас недостатка и в табаке. Я курю Стамболи, 85 копеек. Солдат же завали махоркой. Ее выдают ребятам такую массу, что за невозможностью ее выкурить, они часть продают, при случае, здешним крестьянам по 2 коп. за осьмушку.
Одним словом, вы видите, что 18 месяцев войны не пропали даром. Армия научилась устраиваться и применяться к обстоятельствам. Чего мы массу съедаем, так это сапог, белья и проч. Все это нам каждую неделю везут, везут без конца и всего этого нам, благодарение Господу, пока хватает…
Далее. Вы интересуетесь, в каком виде ваша посылка до меня дошла. Сухари слегка перемололись, но вкуса своего не потеряли, шоколад очень хорош, ландрин и зерна в целости, журнал тоже. Картины из него украшают теперь стены моей землянки, создавая не совсем обыкновенную смесь пещерного жилища с кабинетом культурного человека.
На твой вопрос, Мама, – чего бы мне прислать, – ей Богу, затрудняюсь ответить. Шлите больше писем, – это кажется, единственное, что мне нужно. Да вот разве еще книг. Если бы вам удалось прислать мне, скажем, полное собрание соч. Чехова, – был бы этим страшно обрадован. Правда, есть у нас и книги (недавно, например, перечитал «Война и мир»), но больше все случайные и неважные.
Хотелось бы прочитать мне кое-что по философии. Например, – «Диалоги» Платона (Хотя, конечно, этого в Коврове не достанешь)… На 1-й и 2-й день Рождества, если не ошибаюсь, долетали до нас далекие отголоски боев верстах в 3-х северу от нас – под Чарторийском. Местечко это, дотла сожженное и разбитое нашими снарядами, как вы знаете, вероятно, из газет, 5 раз переходило из рук в руки. Бой был ожесточенный. Гул наших орудий не прекращался двое суток. Одним словом, хоть боев у нас и не было, но боевых впечатлений у меня накопилось достаточно. Как-нибудь я посвящу им целое письмо. Время мы здесь праздно не проводим: занимаемся с солдатами, делаем окопы, заграждения, а в настоящее время я получил ответственную задачу для моих архитекторских способностей: строю баню на позициях для нашего батальона. Работа в полном ходу, и баня выйдет отличная. Эскизик её, который я, как и путный архитектор сделал, посылаю, Батя, тебе. Кроме того, в последнее время, мы, офицеры 1-го батальона, затеяли написать ряд брошюрок для солдат. Писал и я: «Из-за чего мы воюем с немцами». Теперь уж дописал; как-нибудь, пожалуй, вам пришлю.
Ну вот, пока, пожалуй, что и будет. Ты, Мама, спрашивала про белье. Пока его у меня много, а если и не хватит, так здесь всегда и все можно достать. Поздравляю вас с масленицей. Не знаю, как вы, а мы здесь ели блины 3 раза, с сметаной (привозной из Москвы) и осетриной. Сегодня принесли коньяк, мадеру и портвейн. Учитесь и завидуйте.
Ваш Женя».
Потрясающе! – собрания сочинений Чехова не хватает в землянке, о Платоне мечтает…
15-ое письмо было адресовано младшему брату:
«Колька.
Получил я все твои письма.
В благодарность за них расскажу я тебе случившуюся у нас маленькую историю. В тот день, когда у австрийцев было Рождество, фельдфебель 14-й роты, идя по лесу с позиции в штаб полка, увидал вдруг в стороне от дороги, что в лесной чаще мелькают синие шинели австрийцев. Насчитал он их пять человек и разглядел, что один из них был австрийский офицер. Перепуганный фельдфебель, у которого и револьвера-то не было с собой, бросился бежать в штаб. Но бедные австрияки, по-видимому, испугались еще больше него и думали только, как бы им спрятаться от нас. Это были австрийские разведчики. В ночь под Рождество, когда у них, как и у нас, во всех домах зажигаются елки, их послали в разведку. Они проникли за нашу линию, а потом заблудились и с рассветом уже не могли вернуться обратно и должны были скрываться в лесах. Когда в штабе узнали, что у нас бродят австрийцы, сейчас же была наряжена погоня. Наши разведчики и команда охотников облазили весь лес, но австрийцев так не нашли.
Все мы уже начали думать, что фельдфебелю со страху показалось, но на другой день по телефону пришло известие, что один офицер соседнего с нами полка тоже встретил их в лесу, в нескольких верстах от нас. Но и там их поймать не удалось. А больше об них уже не слыхали; должно быть, они все таки пробрались к своим, если только не замерзли и не лежат где-нибудь в лесу. Как ты думаешь, как провели они эти двое суток, чем питались и как спали ночь? Ведь костра они, конечно, не посмели разложить, а в разведку с собой провизии ведь не берут. Как чувствовали они себя, когда увидели, что за ними, голодными, усталыми и озябшими, охотятся, как за красным зверем?
Да, брат, я думаю, что если только кто-нибудь из них уцелеет до конца войны, так уж это Рождество останется у них в памяти до конца жизни. Так вот какие штуки бывают на войне. Рыбу я тут не ловлю и на лыжах не катаюсь, да и снег у нас бывает редко, а река у нас тут есть недалеко. Называется Стырь. Осенью, до моего приезда, наши разведчики ловили в ней рыбу. По военному: глушили ее ручными гранатами. Рыбы в этой реке много, и они, бросив туда ручную бомбу, частенько вытаскивали щук фунтов по 12, сомов, язей, лещей. В наших болотах много диких коз, кабанов, а зайцев – так видимо-невидимо. Солдаты наши ходят охотиться за козами и частенько их убивают. А одну, так раз поймали руками. У австрийцев поднялась стрельба, она с перепугу и махнула прямо через наши окопы. В них как раз были наши солдаты. Они ее за ноги и ухватили.
А недели 2 тому назад приходит ко мне мой фельдфебель и говорит: «Ваше благородие. Нукося, какую я сейчас глупость сделал». – «А что?» – «Да как же, – дикого кабана из под носа упустил». – «Как это?» – «А так. Слышу я, что пост наш часто застрелял, бросился туда. Гляжу (дело было на рассвете), а вдоль проволочного заграждения, сгорбившись, кто-то и бежит. Эко думаю, счастье нам Господь послал, – ведь это австрияк. Сам себя не помня, к нему и покатил, да через проволоку колючую – раз… Штаны изорвал, запутался – ну, думаю, уйдет австрияк. А он как захрючит! Поднимаюсь, гляжу, а это кабан. Да здоровый, черт. А со мной ни винтовки, ни револьвера. Аж взвыл я от досады. Ну, уж и напустил я дыма на часового: вот дьявол, молдован, в 30 шагах с пяти выстрелов в кабана не мог попасть. Так мой кабан и ушел, а пудов ведь на 6 был. Всей бы роте на два дня свинины хватило».
Прочитал я про твоего восьмифунтового налима. Думаю, беда вся в том, что он за тебя сконфузился. Был он, наверное, налимишко этак на полфунта, а как увидал, что ты его всерьез за большого считаешь, – сконфузился, да и убежал скорее до восьми фунтов дорастать. Ну, не горюй, – вырастет, – авось опять к тебе попадет. Напиши мне, сколько сот налимов ты еще переловил и на сколько пудов.
В последних строках моего письма шлю я любезной кухарке моей Дарье Алексеевне с любовью низкий поклон от белого чела до матушки сырой земли и желаю ей на много лет здравствовать, в делах всякого благополучия и во всем преуспевания. А еще мой низкий поклон Веерке и Шурке, и тете Мане, и тете Тане, и всем сродникам их. А еще поклонись ты от меня Клавке Ширяевой и скажи, что скоро я ей чего-нибудь напишу.
Ну, вот и все.
Брат твой В. Герасимов».
Предпоследнее письмо было написано на листках, вырванных из записной книжки:
«Май 23-е.
Дорогие мои.
Вчера, по выздоровлении, я вернулся в полк и попал, как Чацкий – «с корабля – на бал». Ещё подъезжая к последней станции, я уже слышал отдаленные звуки артиллерийской подготовки, а потом ехал 25 верст до полка – все время при звуках артиллерийского боя. Подъезжая к расположению полка (мы стояли в резерве), я увидел, что полк уже выстроился в полной готовности к наступлению. Успел только наскоро явиться к полковнику, был опять зачислен во 2-ю роту, но уже младшим офицером, так как ротный к-р был уже назначен другой; наскоро переоделся, заменил шашку более скромной лопатой и скатал шинель в скатку. Через час наш батальон был двинут на поддержку уже дерущемуся полку.
Теперь пишу при интересных условиях: наша рота стоит пока в резерве – в тех окопах, где наши стояли зимой. Наступающие части впереди, шагах в 800 – у австрийских проволочных заграждений. Со всех сторон гремит наша и австрийская артиллерия. Сплошной гул, отдельных орудийных выстрелов почти не различишь. От этого грохота у всех нас болит голова. Мимо нас несут «оттуда» и идут легко раненые и контуженные. К нам сюда залетают только редкие снаряды, потерь пока, слава Богу, никаких, но передним приходится туго. Часа 1 тому назад двинули вперед нашу 1-ю роту, а теперь у нее уже около 40 человек потерь убитыми и ранеными. Через час-два, вероятно, наступит наша очередь. Настроение спокойное и сосредоточенное. Если им суждено сегодня умереть то это – счастливая смерть в день великого общего наступления. Горжусь нашими солдатиками: идут спокойно и умирают безропотно. Мимо нас пронесли десятки (может быть, и сотни) раненых, и я не слышал ни одного стона.
Родные мои. Чувствуете ли вы, что в этот день мы здесь деремся и умираем за вас и за общее дело! Известия об этом, слава Богу, до вас дойдут еще не скоро и вы сейчас, наверное, спокойны. Знай вы, что творится здесь сейчас – сколько сердец сжималось бы тревогой. Не могу больше писать: артиллерийская стрельба замолкла, несколько времени было затишье, а теперь поднялась отчаянная ружейная и пулеметная трескотня. Должно быть, наши пошли в атаку. Сейчас узнаем по телефону. Пока прощайте, мои дорогие, Бог даст – до следующего письма. Если даже наше дело не завершится победой, – не думайте о нас плохо: помните, что мы были честны и сделали, что могли.
Ваш Женя».
Приписка:
«Май 24.
Операция закончена и вся наша рота уцелела. Ночью работали под огнем и – почти чудо – ни одного человека не потеряли. Сейчас получили благодарность корпусного командира – благодарит нашу и соседнюю дивизию за проявленную стойкость. Правда, мы австрийской стены не пробили, но не в этом и была наша задача. Зато сейчас пришла уже телефонограмма, что южнее нами уже одержаны крупные успехи – несколько десятков тысяч пленных, около 300 офицеров, орудия, пулеметы и т. д.
Мы сейчас в резерве, а скоро, говорят, оттянут нас назад. Бой еще идет, но это только отголоски вчерашнего боя. Недавно пришел денщик – принес письма, накопившиеся за время моего отсутствия. Как мне совестно перед вами, что я так редко вам пишу, хоть отсюда и нелегко писать.
Из Ровно я был эвакуирован в Киев, так как руке стало было хуже, но пробыл там недели полторы и поправился. Теперь рука зажила и чувствую себя хорошо. Побродил по Киеву, побывал в лавре. Жизнь в Киеве кипит, но я как-то совершенно не воспринимал ее, она казалась мне какой-то ненастоящей. Было, сверх ожидания, не весело, а как-то тоскливо и немножечко противно и тянуло скорее уехать отсюда. До свиданья, мои дорогие. Рад вам сообщить, что теперь довольно долго можно быть спокойным за меня.
Ваш Женя».
А последнее письмо прапорщика было доставленное денщиком уже после гибели Герасимова в Брусиловском прорыве:
«Май 26.
«Ура. Мы ломим —
Гнутся шведы».
Вечером третьего дня, вскоре после того, как я вам отправил предыдущее письмо – у нас начал обозначаться отход австрийцев. Замолкла их тяжелая артиллерия, постепенно начала замолкать легкая, а потом стихла совершенно – и только ружейные пули продолжали как-то высоко и неуверенно летать над окопами. В их тылу послышались 2–3 сильных взрыва – они взорвали склады патронов, задымились в разных местах сжигаемые деревни, и вскоре в наших руках были 1-я, 2-я, 3-я линия их окопов. Наш батальон переведен немного вправо – в резерв, и уже по дороге нам начали попадаться небольшие партии пленных австрийцев, оставленных ими для прикрытия отхода. К наступлению темноты наши были уже верстах в 5 за австрийскими окопами. Вчера, в 5 ч. утра, нас двинули опять на другой участок, а потом в погоню за австрийцами. Остановились мы в 10-том часу вечера. Сегодня австрийцы опять уже отходят. 2 наших батальона дерутся сейчас под Колками – идет борьба за Стырь. Вечером австрийцы, вероятно, отойдут. Наш батальон после суток под огнем и 2-х дней похода сегодня отдыхает. Вот когда у нас настоящая Пасха. И солдаты, и мы повеселели и не теряем веселости, несмотря на большие переходы. Вчера немного смочило дождем, а сегодня отличная погода и мы чувствуем себя как на пикнике. Валяемся под соснами на травке, пьем чай с шоколадом и конфетками (весьма одобряем присланный мне Мишкой шоколад) и отъедаемся за прошлое и за будущее (вчера остались без обеда и без чая – закусили только вечером).
Мимо нас проводят изредка и сегодня проводят партии австрияков. Почти все они – пьяные, жалуются на большие потери от нашего артиллерийского огня. Основательно обстроились они здесь на зиму. На брошенной ими позиции 4 линии окопов с проволочными заграждения (перед первой линией окопов заграждения очень сильные). Сейчас пришло известие – Колки взяты, и мы уже за Стырью. Дело идет хорошо. До свидания мои дорогие, кланяйтесь всем.
Ваш Женя».
После прапорщика осталась брошюра, которая была писана для солдат, о чем упоминается в 14-м письме. Приводим этот простой, но выразительный текст, который ясно высвечивает и причины Первой мировой, и позицию русских патриотов:
«ИЗ-ЗА ЧЕГО ВОЮЕМ МЫ С ГЕРМАНИЕЙ
Спроси у нас любого солдата: «А что, братец, из-за чего воюем мы с немцами?» Иной ничего не ответит, – так и не знает, за что он отдает свои силы и свою жизнь. Иной, который толковый, скажет: «Из-за того, что Австрия напала на Сербию, а мы не захотели сербов дать в обиду, – пошли на Австрию войной. За австрийцев тут вступились немцы, а за нас – французы и англичане. Отсюда все и пошло».
Выходит, значит, что все это истребление взаимное, которое сейчас чуть не целый мир захватило, – дело случайное. Не напади Австрия на Сербию или не вступись за сербов мы, ничего бы этого и не было. Да и мы-то словно бы уж больно просты: из-за того, что Австрия где-то там на Сербию напала, у которой и вся-то армия в 300 тысяч, Россия вдруг миллионов своих сыновей не пожалела. Ну, мы еще туда-сюда: все-таки сербы народ нам родственный. А французы-то с англичанами с чего ввязались? Из-за чего – дружбы с нами что ли? Так ведь по нынешним временам – «дружба вместе, а табачок врозь». «Из-за дружбы теперь миллионы людей не отдают, миллиарды денег на ветер не швыряют». Видно, что-то тут не так. Видно, была причина поважнее Сербии, коль пошли одни народы Европы на других и дерутся вот уже второй год так, как до сих пор от сотворения мира не дрались. А коли так, – из-за чего же, в самом деле, началась эта война, и кто ее настоящие зачинщики?
Начали эту войну, по-настоящему, не мы и даже не австрийцы, – начали её немцы, а зачем она понадобилась им, это мы сейчас узнаем. Кто умеет хоть немножко разбираться в картах и планах, то, взглянувши, как расположились государства в Европе, сразу увидит, что Германия зажата, как в тисках, – с одной стороны – Францией, а с другой – Россией. Немцы давным-давно уже начали с опаской поглядывать на своих могущественных соседей и думать: «А ну, как им вздумается вместе с разных сторон объявить нам войну. Пожалуй, ведь, нам придется тогда туго». Сорок с лишком лет тому назад (в 1871 году) им выпал случай попробовать свои силы: французы объявили им войну. Германия тогда, как и Россия в былые годы, состояла из многих отдельных княжеств. Княжества эти объединились, победили Францию и заставили её уплатить огромные, по тогдашнему времени, деньги.
После этой победы, немцы поняли, что, соединившись вместе, они будут очень сильны и из всех мелких княжеств устроили одно государство – Германию. На французские деньги государство это очень быстро стало богатеть и развиваться, и понемножку немцам стало казаться, что сильнее их и народа нет на свете, что они должны властвовать над всеми, а остальные народы годятся только для того, чтобы служить им. У них и в национальном гимне так поется: «Германия должна царить над всеми». В гордости своей они стали думать, что сам Господь Бог только для того и существует, чтобы помогать Германии, что Он непременно должен быть на их стороне. Наверное, кой-кто из вас видал немецкие пряжки для поясов; так вот, даже на этих пряжках по-немецки написано: «Бог с нами…». Особенно пренебрежительно смотрели немцы на нас, русских. Мы были для них чем-то вроде домашнего животного, вроде дойной коровы, из которой они высасывали все что можно.
Один немецкий ученый, например, открыто написал, что русские – это рабы, и ни на что, кроме рабства, не пригодны. Так думали в Германии многие, и хозяйничать над этими рабами немцы тысячами приезжали к нам в Россию. Какой-нибудь последний немецкий мастеровой ехал к нам, становился управляющим, распухал, как клоп от нашей крови, а вместо благодарности за нашу хлеб да соль покрикивал на наших рабочих: «Эй, вы, русские свиньи!». Так же немцы и сейчас кричат на наших пленных, заставляя их рыть для себя окопы. И все же, несмотря на все пренебрежение к нам, немцы смертельно нас боялись, – они боялись нашей многочисленности: ведь население России в два с половиной раза больше, чем население Германии. Они все время с тревогой ожидали, «а ну как наша покорная дойная корова вдруг одумается и обратится в разъяренного быка! Сумеем ли мы тогда с нею справиться?».
Напрасно мы их уверяли в нашем миролюбии, напрасно указывали им, что нам и своей земли девать некуда, – только разрабатывай (ведь, слава Богу, наша Россия занимает одну шестую часть всего света). Немцы рассуждали по-своему, по-волчьи: «У них, мол, под боком такой лакомый кусочек, как наша Германия. Как же им захватить ее не попробовать!». С такой же опаской смотрели они и на своего давнишнего врага – на Францию. Так же казалось им, что французы непременно должны попробовать отомстить им за свое поражение. И вот немцы решили, что так или иначе, а воевать им с нами и с французами придется. Им надо было воевать с нами, во что бы то ни стало, покуда мы еще как следует не развились и не окрепли, пока мы сами не поняли, что надо нам стряхнуть с себя немецкую пиявку. Им нужно было оглушить и раздавить нас так, чтобы мы больше никогда уже не встали, чтобы мы навек остались рабами немцев. Но, чтобы начать такую войну, надо было хорошенько приготовиться к ней. Немцы так и сделали. Готовились они к ней долго – больше 25 лет – и готовились усердно. Как они приготовились – многие из вас и на себе уж испытали, а о том, как они готовились, я немножко расскажу.
Решивши, что им надо разбить и покорить своих соседей, немцы все в своей стране поставили на военную ногу. Они с ранних лет внушали своим детям, что немцы – лучший народ в мире, что все немецкое – хорошо, а не немецкое – скверно. Еще с детства многие из них обучались военному строю и приемам в своей школе. Вырастая, чуть не половина из них становилась добровольными шпионами. Немцы, как тараканы, расползались повсюду и везде вынюхивали, высматривали, подслушивали и доносили своему правительству. Шпионство считалось у них почетным делом. Шпионили немецкие офицеры, шпионили купцы, приезжавшие в чужие страны, шпионили немецкие священники; от них не отставали и немецкие ученые. Не брезговал шпионством и сам их император – Вильгельм Второй, разъезжая с визитами по иностранным государствам. Мало того, не жалея денег, щедро отпускаемых правительством, немцы приезжали в соседние страны и под видом мирных поселенцев скупали земли (недалеко от границы), могущие понадобиться в случае войны. На этих землях они открывали кирпичные заводы, разводили сады, устраивали обширные поместья…
Когда же в начале войны по этим местам пришлось наступать нашим войскам, то оказалось, что ямы и канавы на кирпичных заводах были для немцев чудесными, готовыми окопами; в садах были найдены готовые площадки для установки тяжелых орудий и для спуска аэропланов, а те стены сараев на немецких усадьбах, которые смотрели к нам в Россию, были каменные, аршинной толщины и с узенькими окнами-бойницами. Всякое новое изобретение немцы прежде всего старались приспособить для войны. Появлялись управляемые воздушные шары – германцы выдумывали «цеппелины», которые теперь бросают бомбы на беззащитных мирных жителей; появились аэропланы – немцы первые приспособили к ним пулеметы. Еще в мирное время немецкие летчики, будто бы «по ошибке», залетали не раз за французскую границу. На самом деле это делалось, конечно, для того, чтобы приспособиться к будущим военным полетам.
Задумавши покорить весь свет, Германия вооружилась «до зубов». Ей мало было вооружиться лучше России и Франции, ей надо было превзойти еще и Англию, военный флот, который, как раньше, так и теперь, владычествует над всеми морями. И Германия усиленно начала строить громадные броненосцы и подводные лодки. Вся Европа за эти 25 лет страдала от воинственных замыслов Германии, как страдает теперь от войны. Всем народам приходилось поспевать за Германией в военных приготовлениях, чтобы не быть разбитыми ею. Вооружения шли за вооружениями, а налоги поэтому все росли да росли. Германия перевооружала свою армию, и приходилось перевооружать свою нам; Германия увеличивала срок службы своих солдат и это же приходилось делать Франции. Германия строила новые броненосцы, и еще больше приходилось строить их Англии. Все государства чувствовали, что напрягаются их последних сил, все видели, что долго так продолжаться не может и что война неизбежна и, все же, как-то не верилось и не думалось всем, что эта великая битва народов настанет так скоро.
Одна только Германия, задумавшая эту войну и, как паук, оплетавшая соседей своей ядовитой паутиной, видела, что паутина готова и пора начинать. Мы видели уже теперь, насколько эта беспримерная война была делом не случайным, видели мы, и зачем понадобилась она Германии, но вот вопрос: может быть, хоть началась она случайно? Может быть, сама Германия не знала, когда ей объявить войну и это вышло помимо её воли? Нет, не даром началась эта война, не раньше и не позже, а именно теперь. Германия, которая так хорошо к ней приготовилась, выбрала и подходящее время для ее начала. Мы только что начали поправляться как следует после неудачной для нас японской войны. Оправлялись мы очень быстро. Прошло какие-нибудь 10 лет, и армия наша стала и лучше вооружена, и лучше обучена, чем прежде. Много разных улучшений стало и в самой стране. Немцы отлично видели, что повремени они с войной еще лет десяток и им уже совсем не справиться с нами.
Если бы даже они подождали воевать хотя 6 лет, то к этому времени у нас было бы готово 4 новых патронных завода, и тогда уж им не удалось бы заставить нас отступить из Галиции из-за того, что у нас не хватило патронов и снарядов. Мало того, – даже один год и то невыгодно было Германии пождать с войной. И вот почему: когда мы начали войну с Японией, то немцы, прикидывавшиеся тогда закадычными нашими друзьями, сказали: «Вот смотрите, теперь, когда вы воюете на одном конце, мы могли бы напасть на вас на другом. Но мы, как благородные люди, этого не сделаем. А вы, в благодарность за эту дружбу, окажите нам одну услугу: отдавайте нашим товарам предпочтение перед другими; берите с них меньше пошлины, чем с товаров других стран». И вот, опасаясь нападения Германии с тыла, мы, скрепя сердце, согласились на эти требования и заключили с нею торговый договор на 10 лет. Когда же в 1914 году этот срок стал подходить к концу, то наши ученые высчитали, что за эти 10 лет мы переплатили нашим «добрым друзьям» – немцам по этому договору больше, чем стоила нам вся японская война.
Вновь такого договора мы бы с немцами теперь, конечно, уж не заключили, почему им и было выгодно начать войну с нами теперь же, чтобы силой заставить нас заключить с ними договор еще более для нас разорительный. Была причина у Германии поторопиться начинать войну и с Францией. Через один или два года Франция должна была увеличить срок действительной службы в войсках, что прибавило бы ей почти миллион солдат. И вот Германия стала дожидаться лишь предлога, искать какой-нибудь придирки для того, чтобы начать войну. А этого, конечно, ждать долго не пришлось. Летом 1914 года убили австрийского наследника. Австрийцы, которые давно точили зубы на маленькую, но мужественную Сербию, сказали, что это, будто бы, сделал какой-то серб, и объявили Сербии войну.
Австрия отлично знала, что мать славян – Великая Россия – не может бросить беззащитных сербов, если не хочет быть служанкой немцев, и, когда мы об этом прямо заявили, австрийцы уже готовы были уступить. Но за их спиной стояли немцы, и они сказали: «Никаких уступок. Мы будем воевать». Тогда все сразу поняли, что неизбежный час великого испытания настал. Наши и французские дипломаты в Вене и в Париже еще пробовали уладить дело миром, но всем было ясно, что это безнадежно, и наши, и французские войска уже ехали к границам для защиты своей родины от немецкого нашествия. Народ наш не умом, а сердцем понял, что решается его судьба; решается вопрос – быть нам или могучим народом, или вечными рабами немцев. По велению Царя Русь сразу отрезвела. Как вихрем смело все наши внутренние распри; в один день прекратились начавшиеся было перед войной забастовки (на которые тоже немало надеялись немцы). Эшелон за эшелоном уезжали на фронт сыновья народа, и живая стена защитников родины на границе с Германией все росла и росла.
Начиная войну, Вильгельм обещал своим солдатам, что через две недели они будут в Париже, а через полгода – в Москве. Но ошиблись в своих расчетах и дальновидные немцы. Не ожидали они, что великая Англия будет на нашей стороне, не думали, что у нас и во Франции весь народ, как один человек, встанет на защиту родной земли».
Пулеметчики под Луцком
Боже мой, как всё это знакомо по историческим раскладам и приготовлениям рейха перед Второй мировой войны, по подготовке нападения на СССР и как смешны на фоне этого незамысловатого текста все попытки Резуна и прочих антисоветчиков объяснить 22 июня 1941 года агрессивностью Советского Союза, Сталина и решением Гитлера упредить наше нападение на Германию. Читайте не книгу «Ледокол» предателя «Суворова», а хотя бы брошюру Жени Герасимова!
От Вердена до СтоходаСоюзники по Антанте тоже тщательно готовились к проведению совместных наступательных операций, согласно плану принятому на совещании в Шантильи. Основную надежду англо-французское командование возлагало на операцию в долине реки Соммы, подготовка к которой шла беспрецедентно долго – фактически полгода. Это не исключало ведения боевых действий на других участках фронта и театрах военных действий. Продолжалась в частности бойня под Верденом. Бои летнего периода там прежде всего характерны применением огромной массы артиллерии при атаках даже незначительных опорных пунктов противника. В истории военного искусства это новшество поражает скорее своей бессмысленностью, чем боевой эффективностью: например, с 4 по 7 мая свежие германские дивизии атаковали по левому берегу Мааса все те же высоты Морт-Омм и № 304 при поддержке 100 тяжелых батарей. Но лавина сплошного испепеляющего огня позволила немцам овладеть лишь северной частью высот. Только к концу мая высоты Морт-Омм, № 304 и Кюльер были взяты, но стоило ли это десятков тысяч убитых с обеих сторон? На правом берегу Мааса немцы продолжили борьбу за форт Во, ставший центральным пунктом французской обороны, и только после трех месяцев кровопролитнейшего взаимоистребления 7 июня форт Во пал. И здесь тысячи и тысячи убитых, раненых, искалеченных солдат. Германцы в последнюю неделю штурма выпускали по противнику на ничтожно малом участке 150 000 снарядов в день. Такой град невозможно представить. К чести французов он не отсиживались в обороне, а непрерывно контратаковали и тоже с использованием огромной массы артиллерии.
На этом фоне всего в двухстах километрах от Вердена удивительно спокойно и настойчиво готовилось новое кровопролитие у реки Сомма. Основательно действовали и французы, и германцы. Немецкий командующий Фалькенгайн с тоской наблюдал, как рушится его план сокрушения Франции у стен Вердена, как неизбежно приближается час общего наступления армий Антанты. И тут, пожалуй, единственный раз за войну, его порадовали австрийцы, начав наступление в Альпах. Это предвещало возможный срыв одновременного наступления Антанты на всех фронтах. Так и случилось.
Итальянцы с начала года непрерывно и безуспешно атаковали австрийские позиции в районе Изонцо. Их главнокомандующий генерал Кодорна после мартовской неудачи готовился атаковать в шестой раз. Но и австрийцам надела эта возня в долине реки Изонцо. Австрийский фельдмаршал Конрад решил сам ударить по итальянцам, но в другом месте, там, где австрийские войска быстрее всего могли прорваться к жизненно важным центрам севера Италии. А именно – в горном районе Трентино. Австрийцы впервые с начала войны предполагали главные боевые действия не на русском фронте, где они надеялись, было, на свою прочную оборону и слабость русских армий после поражений прошлого года и зимних неудач.
Эта операция в Альпах оказалась неожиданной прежде всего для итальянцев, которые пребывали в полной уверенности, что стратегическая инициатива находиться в их руках и сами готовились к очередному наступлению. Не ожидали такой прыти от союзников и в Берлине. К весне, когда германцы увязли под Верденом и ожидали мощного наступления противника во Франции, никто в Берлине даже не помышлял о помощи союзникам, да еще в Италии. И, тем не менее, Конрад уговорил-таки императора и главную квартиру нанести по итальянцам решающий удар. Он подготовил к наступлению большую австрийскую армию в 18 дивизий, а это без малого 400 тыс. человек. Сюда же подтягивалась вся тяжелая артиллерия с Сербского фронта, часть тяжелой артиллерии и лучшие гонведские венгерские полки из России. По плану Конрад хотел прорвать левый фланг итальянского фронта.
Короче и ясней автора капитального труда о Первой мировой – генерала Зайончковского об этой операции не скажешь: «15 мая австрийские колонны быстро начали наступать между Адижеем и Брентой, имея ближайшей целью занять возвышенность Семи Коммун, которая господствовала над долиной реки Брента. Итальянская армия под сильным натиском принуждена была начать поспешный отход на фронте в 60 км., и генерал Кодорна, озабоченный сохранением сообщений своих остальных армий, действующих в районе Изонцо, просил Жоффра настоять на немедленном переходе русских армий в наступление. Развивавшееся энергичное наступление австрийцев скоро могло поставить итальянскую армию в критическое положение, и ее командование начало повторно взывать о немедленной русской помощи, требуя скорейшего выступления русской армии чуть ли не в 24 часа. Это требование, на которое русское командование поспешно откликнулось, и повело, как увидим ниже, к преждевременному началу Брусиловского наступления».
Вот это для нашего повествования – самое главное.
А что же союзники? Как мы знаем, план наступления был готов еще до начала немецких атак на Верден и сводился к удару англо-французскими армиями на фронте в 70 км по обоим берегам реки Сомма. Главный удар должны были наносить французы. Однако к лету Верденское побоище изрядно сократило боевой потенциал французской армии и союзникам пришлось вносить в план некоторые коррективы. Прежде всего, пришлось сузить фронт наступления с 70 до 40 км. И теперь нанесение главного удара возлагалось на 3-ю и 4-ю английские армии (английскую группу) генерала Хейга на фронте 25 км в направлении Бапом. Южнее на участке в 16 км по обоим берегам реки Сомма готовилась к атаке 6-я французская армия генерала Файоля в направление на Камбрэ. Еще южнее на случай развития успешного наступления сосредотачивалась 10-я французская армия. Основной удар наносили англичане, вспомогательный французы, но общее руководство все-таки было возложено на лучшего в то время полководца француза генерала Фоша. Боевой порядок английских и французских войск состоял из одного эшелона и резерва.
Что это был за эшелон, описывает с цифрами современный автор книги «Первая мировая» полковник Сергей Куличкин: «Англичане построили в нем все 5 армейских корпусов (16 дивизий) 4-й армии, имея в резерве 2 пехотные и 3 кавалерийские дивизии. На крайнем левом фланге к атаке привлекался 7-й корпус 3-й английской армии. 6-я французская армия развернула в первом эшелоне 14 дивизий. Всю эту огромную массу войск поддерживали воистину колоссальные артиллерийские силы. Артиллерия английской армии состояла из 444 75-мм пушек, 528 орудий тяжелой артиллерии. 111 орудий особо большой мощности. 360 траншейных орудий. На 28 метров фронта приходилось 1 тяжелое орудие и 1 75-мм пушка. На 120 метров фронта – 1 орудие особо большой мощности. Французов поддерживали 216 орудий калибром до 100-мм, 516 орудий от 120 до 280-мм и 122 орудия особо большой мощности. Да еще 1100 траншейных мортир. То есть 75 батарей на 1 км фронта! Снарядов они накопили неимоверное количество – до 6 млн. К тому же пехота стала иметь 4–8 ручных пулеметов и 12 гранатометов на роту, большое количество 37-мм пушек и мортир. В каждом батальоне теперь была пулеметная рота с 8 станковыми пулеметами.
Этой силище в 32 дивизии на фронте в 40 км германцы могли противопоставить только 8 дивизий. Правда, сидели они на непреодолимых позициях и с внушительной артиллерией 400 средних и 158 тяжелых орудий. В среднем на 1 км фронта по 20 орудий, из которых 7 тяжелых. Тоже впечатляющий потенциал».
Англичане с особой тщательностью готовили операцию. В ближних и дальних тылах сосредоточили огромные запасы материальных средств и продовольствия. К складам провели железнодорожные ветки, узкоколейки шоссейные дороги и даже трамваи. Все это опутывалось системой безопасных убежищ, ходов сообщения. Французы ни в чем не отставали. Наконец, 24 июня началась беспрецедентная по длительности и мощи артиллерийская подготовка, не прекращавшаяся ни на час. Артиллерия стреляла и химическими снарядами. Союзническая авиация, сразу захватившая господство в воздухе, забрасывала немецкие траншеи бомбами, поливала пулеметным огнем. Целая неделя кромешного ада. Даже инициатор похожего огневого воздействия под Верденом фельдмаршал Фалькенгайн запишет: «Все препятствия впереди исчезли совершенно, окопы в большинстве случаев были сравнены с землей. Лишь отдельные, особенно прочные постройки выдержали бешеный град снарядов.
Еще тяжелее было то, что нервы людей должны были сильно страдать под семидневным огнем». Однако этот огневой беспредел не помешал немцам усилить оборону, подтянуть резервы и боевую технику.
1 июля под прикрытием огневого вала поднялась пехота, и сразу были достигнуты «обычные начальные успехи». К сожалению, успехи не равнозначные. Французы овладели первой германской позицией, местами ворвались во вторую. А вот англичане не смогли прорвать и первой позиции. Успешно наступающие французы могли бы продвинуться глубже в немецкую оборону, но, достигнув указанного методикой рубежа, остановились. Немцы не могли и представить такого подарка, они отводили войска уже со второй позиции. С ее занятием к французам переходило бы все южное побережье Соммы, что позволило бы им вести губительный огонь по всей немецкой группировке, противостоящей англичанам на северном берегу Соммы и ее тылам. Верный путь к победе. Но образованные на пути наступления бреши не заполнялись…
Итог летних сражений на Сомме лучше всего подвел тот же Зайончковский: «Что же представляют собой два первых месяца сражений на Сомме? Неудачу, принимая во внимание собранные здесь силы, а в особенности могущественные технические средства и длительность подготовки. Углубление при таких условиях в неприятельский фронт на 3–8 км иначе как неудачей не назовешь. Сомма стала жертвой двуединого управления, жертвой уравнивания фронта по рубежам, вследствие чего французы упустили возможность использовать свой успех первого дня к югу от реки и так и замерзли здесь на этих первых достижениях». Одним словом сражение на Сомме превратилось во второй Верден, только с обратным знаком. Безудержно атаковали союзники и успешно оборонялись германцы. Теперь уже на двух стратегических направлениях Западного фронта шло непрерывное и бессмысленное взаимоистребление живой силы. Подробно, убедительно, и главное высоко художественно описали все это в своих подзабытых сейчас романах Роллан, Барбюс, Ремарк.
Продолжалась борьба и на других театрах войны. Балканский театр военных действий все лето прибывал в относительном затишье. Здесь более настойчиво говорили не пушки, а дипломаты. Союзники постепенно склоняли на свою сторону Румынию, а вот Греция более тяготела к Тройственному союзу. Под командованием генерала Саррайля на Салоникском фронте развернулись французские, английские, сербские и даже русские войска общей численностью более 300 тыс. штыков и сабель. Сил более чем достаточно для начала активных боевых действий, но фронт молчал. Позже западные историки будут оправдывать это наличием в тылу отмобилизованной греческой армии, способной якобы в любой момент перейти на сторону противника, свирепствовавшими эпидемиями и разногласиями между Саррайлем и Жоффром. Но за серьезный аргумент можно принять только греческую проблему. Да и та решилась очень быстро военно-политическими мерами и экономической блокадой. Греческий король немедленно отдал приказ о демобилизации армии. Также пассивно вел себя и противник. Правда, в августе месяце болгары без согласования с Берлином и Веной атаковали позиции союзников. Но лучше бы они этого не делали. Захватив кавалерийским наскоком город Кавал, они тут же оказались накрыты огнем союзного флота, который за полчаса практически полностью истребил атакующих. Атака на сербскую дивизию на левом фланге у Флорины тоже провалилась с большими потерями. Людендорф с досадой заметит, что в этих ненужных боях было «сломлено невеликое болгарское мужество». Грустно читать, как уже тогда славянские страны воевали друг с другом под диктовку западных наставников да ещё терпели унижение!
* * *
Русские орудия были еще в тылу и стояли, скрытые майскими зеленеющими перелесками и черноствольными лиственными лесами, вдали от дорог. Уже давно было все приготовлено для пушек, зарядных ящиков, снарядов, расчета: ямы, ровики, землянки, укрытия, уже давно была налажена телефонная связь, все дистанции были подсчитаны, все цели изучены. Лишь за день до начала боя появилась на новых позициях русская артиллерия. Ни агентура германцеви австрийцев, ни налеты «Таубе» и «Альбатросов» ничего не могли обнаружить. Казалось, русский тыл жил спокойной, размеренной фронтовой жизнью. А по ночам, когда артиллерийский и пулеметный огонь смолкал, лихорадочно рыли окопы русские пехотинцы. Во многих местах окопы обеих сторон разделяли 150–120 шагов. Это расстояние можно было пробежать за 1–2 минуты. Наступление было подготовлено. Русская армия, на всем огромном протяжении Юго-западного фронта, медленно подтянулась к вражеской укрепленной линии и застыла в ожидании приказа ринуться в бой.
Германо-австрийское командование ничего не подозревало о готовящемся ударе. Начало операции подробно описано и самим Брусиловым, и во многих книгах. Так представлял его историк-русофил, профессор Владимир Мавродин: «В большом, неуютном кабинете начальника генерального штаба германской армии Фалькенгайна сидел главнокомандующий австро-венгерскими вооруженными силами Конрад-фон-Гетцендорф, только что вернувшийся из поездки по Восточному фронту. Все обстояло, казалось бы, наилучшим образом. Австрийские укрепленные линии были неприступны. Можно было перебросить несколько дивизий на итальянский фронт и довершить военный разгром Италии. «Вы твердо уверены, ваше превосходительство, что вам не грозит никакая опасность со стороны русских?» – спросил Фалькенгайн.
«Я уже сообщал вашему превосходительству, что русские не имеют в Галиции никаких шансов на успех. Они и не готовятся к активным действиям. Только для того, чтобы подвести тяжелую артиллерию, им понадобится не менее четырех-шести недель. Русский медведь любит спать» – с усмешкой ответил Конрад-фон-Гетцендорф.
Небо было чистое, ни облачка. Горизонт был ясен. 22 мая наступал день рождения австрийского эрцгерцога Фердинанда. Накануне вечером в офицерских блиндажах австрийской армии шел кутеж. Пили за эрцгерцога, за дам, за победу, за славу германского и австрийского оружия, за разгром русских. «На восточном фронте без перемен» – сообщали официальные сводки генштабов. И вдруг, «как гром из ясного неба», по выражению Фалькенгайна, грянул знаменитый Брусиловский прорыв».
Занималась заря 22 мая 1916 года. С юго-востока тянул ветерок. В 3 часа утра по направлению к австрийским позициям медленно потянулись облака зеленовато-желтого дыма. В австрийских окопах зазвонили в колокола. «Газ!». Ровно в 4 часа утра, согласно приказу Брусилова, артиллерия открыла ураганный огонь.
Глухо стонали тяжелые снаряды, завывали и свистали снаряды полевой артиллерии. Смерч стали, огня, земли и камней обрушился на головы австро-венгерских войск. Тяжелые орудия били по второй линии окопов и тылам, мортиры и полевые пушки – по первой линии. Враг был оглушен, ослеплен, ошеломлен. Но это была лишь пристрелка. В 6 часов утра артиллерия перешла на поражение. Через каждые шесть минут громыхало тяжелое орудие, посылая огромный многопудовый ревущий «чемодан», через каждые три минуты били мортиры и полевые пушки, а пушки, разрушавшие проволочные заграждения, били еще чаще, но так же размеренно. Через час огонь усилился. Каждое тяжелое орудие стреляло с промежутком в две с половиной, а легкое – в две минуты. Через сорок пять минут интенсивность русского артиллерийского огня еще больше усилилась. Вихрь огня, стали, обломков бревен, земли, вихрь смерти носился над австрийскими окопами. Трещали и осыпались блиндажи и убежища, в ямы превращались первоклассные окопы, заваливались ходы сообщений, взлетали на воздух рогатки, рвались, как паутина, проволочные заграждения. Русская артиллерия громила наблюдательные пункты, ослепляя неприятеля.
Ошеломленные внезапностью удара австрийцы почти не отвечали на огонь и отсиживались в убежищах и блиндажах. А русская артиллерия неумолчно, методично била и била по заранее намеченным целям. Снаряд за снарядом с равными интервалами падал на австрийские окопы. Это угнетало, действовало на нервы, вызывало нечеловеческое напряжение. Хотелось кричать, бежать куда-то спасаться от этих страшных разрывов, каждого из которых ждешь через строго определенный промежуток времени. Кружилась голова, кровь шла носом, ртом, звенело до боли в ушах… А страшная русская артиллерия продолжала свою разрушительную работу. Каждые две с половиной минуты – «чемодан», каждые две минуты – снаряд полевой пушки, каждый снаряд – в заранее намеченную точку… Грохот, огонь, смерть… И вдруг внезапно – тишина. Кончился ад. Можно было ожидать атаки русской пехоты, но по сравнению с тем, что выдержали только что солдаты императора Франца-Иосифа, дрожавшие в своих убежищах, тесно прижавшись друг к другу, это были уже сущие пустяки. Немцы, австрийцы, венгры вышли из укрытий и заполнили окопы, готовые встретить русских смертоносным огнем. Но… «отдых» длился лишь четверть часа. Внезапно снова налетел огненный смерч. Оставляя груды трупов в окопах, немцы, австрийцы, венгры снова, толкаясь, сшибая друг друга на пути, полезли в блиндажи и убежища. Выносить огонь стало еще труднее. Нервы не выдержали, сдали… Началось отупение, апатия.
В 10 часов утра русская артиллерия перенесла свой огонь на вторую линию позиций врага. Теперь уж наверняка начнется атака русской пехоты… Опять застыли у пулеметов австрийцы, начали укладывать на срез окопа винтовки «бравые» пехотинцы. И опять через пятнадцать минут новый вихрь огня, новый, страшный удар. Снова ухнула, застонала земля, задымились деревья, полетели вверх земля, бревна, камни, проволока, части человеческих тел. Воздух дрожал, свистел, переливался гаммой чудовищных ударов… Огонь еще усилился. Теперь тяжелые орудия били через каждые две минуты, легкие – через минуту. Австро-германской армии не было – была лишь толпа измученных, издерганных, небоеспособных людей.
Ровно в полдень пошла в бой русская пехота. Громовое «ура» прорезало внезапно наступившую тишину. Австрийцы молчали… Русская артиллерия перенесла огонь на вторую линию окопов. Почти без потерь русская пехота заняла первую линию вражеских позиций. «Тут ясно обнаружилась обратная сторона медали убежищ: многие из них разрушены не были, но сидевшие там части гарнизона должны были класть оружие и сдаваться в плен потому, что стоило хоть одному гренадеру с бомбой в руках стать у выхода, как спасения уже не было…» (Брусилов). Толпы пленных австрийцев, немцев, венгерцев тянулись в русский тыл.
Так с небольшими сравнительно силами, используя внезапность удара, русская артиллерия обеспечила невиданный успех. Тщательность подготовки, идеально разработанный план артиллерийского удара, точная и мужественная работа артиллеристов заменили малочисленность русской артиллерии, многонедельную подготовку и огромную трату снарядов. Восьмичасового короткого внезапного огня было достаточно для подавления вражеской огневой мощи и разгрома его укрепленных позиций.
Начался Луцкий прорыв – блестящая операция русской армии. Развернулись полевые бои. Русская армия быстро двигалась вперед… Потери неприятеля были огромны. К 27 мая нами было взято 1240 офицеров, 71 000 солдат, захвачено 94 орудия, 167 пулеметов, 53 миномета и бомбомета и огромное количество различного военного снаряжения. А войска генерала Брусилова, опрокидывая врага, преодолевая его сопротивление, шли все дальше и дальше по полям и дорогам Галиции и Буковины.
Тут же начались первые нестыковки и губительные действия Ставки. Многие критически настроенные исследователи постоянно упрекают Брусилова в самовосхвалении, а потом – в самооправдании, но в железной логике ему не откажешь: «11 мая, при получении первой телеграммы Алексеева о необходимости немедленно помочь Италии и с запросом, могу ли я перейти сейчас в наступление, решение военного совета от 1 апреля оставалось в силе; изменилось лишь то, что Юзфронт начал наступление раньше других и тем притягивал на себя силы противника в первую голову. Даже в испрошенном мною подкреплении одним корпусом мне было наотрез отказано. В июне, когда обнаружились крупные размеры успеха Юзфронта, в общественном мнении начали считать Юзфронт как будто бы главным, но войска и технические средства оставались на Западном фронте, от которого Ставка все еще ждала, что он оправдает свое назначение. Но Эверт был тверд в своей линии поведения, и тогда Ставка, чтобы отчасти успокоить мое возмущение, стала перекидывать войска сначала с Северо-Западного фронта, а затем и с Западного. Ввиду слабой провозоспособности наших железных дорог, которая была мне достаточно известна, я просил не о перекидке войск, а о том, чтобы разбудить Эверта и Куропаткина, – не потому, что я хотел усиления, а потому что знал, что, пока мы раскачиваемся и подвезем один корпус, немцы успеют перевезти три или четыре корпуса. Странно, что Ставка, правильно считавшая, что лучшая и быстрейшая помощь Италии состояла в моей атаке, а не в посылке войск в Италию, когда дело касалось излюбленных ею Эверта и Куропаткина, пасовала перед ними…».
Командующий считал, что даже при тогдашнем составе Ставки, он мог добиться, например, наступления на Львов – столицу Галиции, город памятный царю, но для этого требовалась колоссальная перегруппировка войск, которая заняла бы много времени, и вражеские силы, сосредоточенные у Ковеля, конечно, успели бы в свою очередь принять меры против этого наступления. «Дело сводилось, в сущности, к уничтожению живой силы врага, и я рассчитывал, что разобью их у Ковеля, а затем руки будут развязаны, и, куда захочу, туда и пойду. Я чувствую за собой другую вину: мне следовало не соглашаться на назначение Каледина командующим 8-й армией, а настоять на своем выборе Клембовского, и нужно было тотчас же сменить Гилленшмидта с должности командира кавалерийского корпуса. Есть большая вероятность, что при таком изменении Ковель был бы взят сразу, в начале Ковельской операции. Но теперь раскаяние бесполезно», – добавлял полководец, который, как всякий русский, задним умом силён и всегда раскаивается в этом.
На всех участках наступления наша артиллерийская атака увенчалась полным успехом. В большинстве случаев проходы в проволочных заграждениях ударами лёгких орудий были сделаны в достаточном количестве и основательно, а первая укрепленная полоса совершенно сметалась залпами тяжёлых орудий и вместе со своими защитниками обращалась в груду обломков и растерзанных тел. «Тут ясно обнаружилась обратная сторона медали, – объясняет Брусилов, словно оправдываясь, огромное количество пленных, – многие убежища разрушены не были, но сидевшие там части гарнизона должны были класть оружие и сдаваться в плен, потому что стоило хоть одному гренадеру с бомбой в руках стать у выхода, как спасения уже не было, ибо в случае отказа от сдачи внутрь убежища металась граната, и спрятавшиеся неизбежно погибали без пользы для дела; своевременно же вылезть из убежищ чрезвычайно трудно и угадать время невозможно. Таким образом, вполне понятно то количество пленных, которое неизменно попадало к нам в руки. Я не буду, как и раньше, подробно описывать шаг за шагом боевые действия этого достопамятного периода наступления вверенных мне армий; скажу лишь, что к полудню 24 мая было нами взято в плен 900 офицеров, свыше 40 000 нижних чинов, 77 орудий, 134 пулемета и 49 бомбометов; к 27 мая нами уже было взято 1240 офицеров, свыше 71 000 нижних чинов и захвачено 94 орудия, 179 пулеметов, 53 бомбомета и миномета и громадное количество всякой другой военной добычи.
Но в это же время у меня снова состоялся довольно неприятный разговор с Алексеевым. Он меня опять вызвал к телеграфному аппарату, чтобы сообщить, что вследствие дурной погоды Эверт 1 июня атаковать не может, а переносит свой удар на 5 июня». Про это даже читать странно: представьте, что начало операции «Багратион» в тех же местах Белоруссии, где действовал Западный фронт – согласовано, огромные силы сосредоточены, соединения приведены в полную боевую готовность, а командующий Рокоссовский звонит Сталину и говорит: «Погода неважнецкая, дожди идут, товарищ Первый, можно я на четыре дня удар перенесу?». Это даже на анекдот не тянет… А Брусилова 5 июня Алексеев опять вызвал к телеграфному аппарату, чтобы сообщить невооборазимое: по новым данным, разведчики Эверта доносили, что против его ударного участка собраны громадные силы противника и многочисленная тяжелая артиллерия, а потому Эверт считает, что атака на подготовленном им месте ни в коем случае успешной быть не может, что, если ему прикажут, он атакует, но при убеждении, что будет разбит; Эверт, мол, просит разрешения государя перенести пункт атаки к Барановичам, где, по его мнению, атака его может иметь успех, и, принимая во внимание все вышесказанное, государь император разрешил Эверту от атаки воздержаться и возможно скорее устроить новую ударную группу против Барановичей.
Что тут скажешь? Брусилов сразу понял то, что потом станут повторять на все лады скептики, уверяющие, что это наступление было успешным, но не могло решить исход всей компании, а тем более Первой мировой. Да, с таким безвольным Верховным Командующим это было – невозможно. И Брусилов пишет: «На это я ответил, что случилось то, чего я боялся, то есть, что я буду брошен без поддержки соседей и что, таким образом, мои успехи ограничатся лишь тактической победой и некоторым продвижением вперед, что на судьбу войны никакого влияния иметь не будет. Неминуемо противник со всех сторон будет снимать свои войска и бросать их против меня, и, очевидно, что в конце концов я буду принужден остановиться. Считаю, что так воевать нельзя и что даже если бы атаки Эверта и Куропаткина не увенчались успехом, то самый факт их наступления значительными силами на более или менее продолжительное время сковал войска противника против них и не допустил бы посылку резервов с их фронтов против моих войск. Создание новой ударной группы против Барановичей ни к каким благим результатам повести не может, так как для успешной атаки укрепленной полосы требуется подготовка не менее шести недель, а за это время я понесу излишние потери и могу быть разбит. Я просил доложить государю мою настоятельную просьбу, чтобы был дан приказ Эверту атаковать теперь же и на издавна подготовленном участке. Алексеев мне возразил: «Изменить решения государя императора уже нельзя» – и добавил, что Эверту дан срок атаковать противника у Барановичей не позже 20 июня. «Зато, – сказал Алексеев, – мы вам пришлем в подкрепление два корпуса». Я закончил нашу беседу заявлением, что такая запоздалая атака мне не поможет, а Западный фронт опять потерпит неудачу по недостатку времени для подготовки удара и что если бы я вперед знал, что это так и будет, то наотрез отказался бы от атаки в одиночку. Что касается получения двух корпусов в подкрепление, то по нашим железным дорогам их будут везти бесконечно и нарушат подвоз продовольствия, пополнений и огнестрельных припасов моим армиям; кроме того, два корпуса, во всяком случае, не могут заменить атак Эверта и Куропаткина. За это время противник по своей железнодорожной сети и со своим многомиллионным подвижным составом по внутренним линиям может подвезти против меня целых десять корпусов, а не два.
Я хорошо понимал, что царь тут ни при чем, так как в военном деле его можно считать младенцем, и что весь вопрос состоит в том, что Алексеев, хотя отлично понимает, каково положение дел и преступность действий Эверта и Куропаткина, но, как бывший их подчиненный во время японской войны, всемерно старается прикрыть их бездействие и скрепя сердце соглашается с их представлениями…». Для меня это – ключевой и никем не оспоренный разговор, который, собственно говоря, прекращает многие дискуссии. Перечислять дальнейшие перипетии сражения, локальные победы и промахи можно до бесконечности. Остановимся для полноты картины лишь на некоторых из них.
Дивизия Деникина прорвала шесть линий неприятельских позиций и 23 мая (5 июня) 1916 года повторно взяла город Луцк, за что Деникину было вторично пожаловано Георгиевское оружие, усыпанное бриллиантами, с надписью: «За двукратное освобождение Луцка». «Мировым событием войны стал наш прорыв австрийского фронта, – писал 4 июня 1916 года журнал «Летопись войны». – …Наше наступление идет всей левой половиной фронта, всем нашим левым брусиловским крылом, начавшись с 22 мая. Пока его результаты стали восстанавливать прежние картины наших массовых столкновений с австрийцами, т. е. состоящие в крупных цифрах пленных австрийцев и в обилии военного материала, доставшегося в добычу. Одними пленными мы к 27 мая откололи от австрийской массы свыше корпуса (считая австрийский корпус в 50 тысяч, примерно). Для этого, конечно, надобно было помять основательно несколько корпусов противника…Мы прорвали австрийцев у Луцка, и прорвали начисто: «полным прорывом неприятельского фронта». Наши войска стремились в направлении на Ровно и Ковель, то есть в пределы северной Волыни, к Холмщине. Это был порыв центра нашего крыла, а фланги его пока демонстрировали: на севере мы подвинулись к рекам Стыри и Икве, а на юге к Стрыпе, перешагнув у ее устья и дальше за нее. …Сокрушительный удар войск генерал-адъютанта Брусилова на Волыни, в Галиции и Буковине угрожает Австрии полным разгромом».
Увы, такого триумфа не случилось по выше названным причинам. В середине июня противник двинул свои силы на Владимир-Волынском направлении, а командующий 8-й армией Каледин понял наконец всю справедливость требований Брусилова. Участок, намеченный Калединым для атаки, оказался слишком удаленным от района нажима противника. Командарм испросил согласия главнокомандующего разрешить ему избрать для удара участок Колки – Копыли и получил на это приказ…На Ковельском и Владимир-Волынском направлениях был сосредоточен 10-й германский корпус, переброшенный с французского фронта. В составе его находилась знаменитая 20-я Брауншвейгская дивизия, получившая наименование «Стальной» за операции против французов в Вогезах. Семнадцатого июня у местечка Киселина удар «Стальной» приняла на себя русская «Железная» дивизия, отличившаяся у Луцка. Четыре дня немцы вели ураганный огонь по русским солдатам. Четыре дня застилали небо разрывы, гудела и стонала земля… На третий день боя над немецкими окопами развернулся плакат: «Ваше русское железо не хуже германской стали, а все же мы вас разобьем». – «А ну-ка, попробуй!», – ответил немцам русский плакат. И в тот же день «железные» перешли в контратаку…
После сорок второй атаки русское железо переломило немецкую сталь. Двадцать первого июня, потеряв три четверти состава офицеров и половину солдат, вышел из боя весь 10-й германский корпус. В полках «Стальной дивизий» осталось не больше четырехсот человек…»Такому ужасающему разгрому мы не подвергались с начала войны», – говорили офицерам пленные брауншвейгцы…Восьмая армия перешла в решительное наступление и после ряда упорных боев окончательно сбила противника своим правым флангом. Этот маневр, как и предвидел Брусилов, открыл путь продвижения левому флангу 3-й армии. Вместе с правым флангом 8-й левофланговые части 3-й армии заняли линию Стохода – от Любашево до железной дороги Ковель – Луцк и зацепились кое-где на левом берегу этой реки. Рьяные контратаки немцев ни к чему не привели. Австро-германские войска попали в угрожающее положение. Лиссинген вынужден был 24 июня отвести свое левое крыло за Стоход.
Эта победа дала Юго-Западному фронту крупные преимущества над противником: задерживая армию на Ковельском и Владимир-Волынском направлениях, германцы и австро-венгерцы образовали сильную группу в районе станции Маневичи для удара в правый фланг Каледина. Разгромом 10-го германского корпуса Брусилов предупредил намерение противника и не только свел к нулю маневренное значение Ковель-Маневичской фланговой позиции противника, но и окончательно упрочил свое положение на Волыни. Спасая свою артиллерию, преследуемая левофланговыми частями корпуса Зайончковского германская колонна направила орудия по шоссе, а пехотными частями вышла в лес, уклонилась к северу и грунтовою дорогой углубилась в чащу…
В это время в политических дебрях творилось невообразимое. Виктор Чернов – социалист, председатель Учредительного собрания вспоминал во 2-й главе мемуаров: «Последователи Распутина и сепаратный мир»: «Распутин обладал влиянием, не имевшим себе равных. Царица верила каждому его слову и, в свою очередь, влияла на политику мужа. Но чего хотел сам Распутин? Какой политики он ждал от правительства? Политиком в полном смысле этого слова он не был. Этот авантюрист просто стремился избавиться от тех, кто не любил его, и возвысить тех, кто защищал его или искал его милостей. Великому князю Николаю Николаевичу претили его эскапады, и с помощью царицы Распутин добился его снятия с поста главнокомандующего и замены его самим царем. Этот шаг возмутил руководство Антанты и порадовал немцев. Некоторые духовные лидеры церкви хотели отлучить Распутина и предать его анафеме за разврат. Но он добился «августейшего повеления», согласно которому этих людей, в нарушение всех канонов, отправили в ссылку. Для этого оказалось достаточно рапорта «серого кардинала» – прокурора Священного синода. Оставалась Государственная дума. Ее беспомощность по контрасту со всемогуществом темного авантюриста все более возбуждала общественное мнение. Распутин натравил на Думу царя, и тот беспощадно подавил последние ростки конституционализма, которые в интересах сохранения царизма посеял не кто иной, как махровый контрреволюционер Столыпин… И в армии, и в тылу, в студенческих аудиториях и крестьянских избах звучит слово «измена». Оно становится особенно слышным после очередного поражения. Это неизбежный спутник деморализации.
А затем в Стокгольме состоялась якобы случайная встреча немецкого банкира Варбурга и члена возвращавшейся из Лондона российской «парламентской делегации», заместителя председателя Думы Протопопова. Кроме того, Протопопов был председателем Совета металлообрабатывающей промышленности, которая контролировалась банками, зависевшими от германских синдикатов. С Протопоповым был «видный финансист» и нефтяной король Поляк, а также шведский банкир Ашберг. Варбург пытался убедить собеседников, что Англия всегда обманывала своих союзников, делает это и сейчас и в одиночку пользуется преимуществами войны. Поэтому России выгоднее дружить с Германией. Он подчеркивал «естественность» условий сепаратного мира: Польша будет восстановлена на землях, принадлежащих российской короне, согласно этнографическим границам; Курляндия перейдет к Германии, а Россия получит взамен Буковину (часть Галиции) и черноморские проливы – конечно, если сумеет отобрать их у турок с помощью военной силы. Красной нитью доводов Варбурга была игра на тщеславии царя: «Англия хочет доминировать и сломить волю русского царя, запрещая ему заключение сепаратного мира». Если верить Протопопову, на том беседа и закончилась…Беседа с Варбургом стала для Протопопова началом карьеры: вскоре он сделался не только министром, но и фаворитом Распутина и императрицы». Однако за нашептываниями Распутина стояли реальные интересы реальных экономических групп.
Бывший немецкий кронпринц пишет:»Наиболее благоприятный момент для заключения мира с Россией наступил в конце лета 1916 г., когда военное положение России было очень плохим (Что за чушь?! – А.Б.). Именно в этот момент царь назначил Штюрмера главой министерства иностранных дел; несомненно, последний был настроен в нашу пользу. Я расценил это назначение как явный знак желания начать мирные переговоры». Штюрмер тут же поставил все точки над «i». Он начал всячески тормозить публикацию соглашения с Англией по поводу Константинополя и манифеста о Польше, причем делал это по распоряжению царя, поскольку данные документы никак не способствовали заключению сепаратного мира. Согласно Бетману-Холльвегу, в немецких политических кругах придерживались мнения (которое последний не разделял), что сепаратный мир с Россией «практически предрешен» и сорвать его может только «крайне неуклюжая дипломатия».
Но немецкая дипломатия действительно оказалась «крайне неуклюжей». В отличие от Штюрмера, германское правительство опубликовало сообщение о создании Польского королевства под протекторатом Германии. Эрцбергер назвал это «настоящей политической катастрофой», похоронившей «уникальный шанс на заключение мира». Но российские германофилы отнюдь не считали, что все потеряно. Сторонники императрицы и Распутина старались создать сильное правительство, которое могло бы освободиться от надзора думских партий, выступавших за сохранение союза с Антантой», – заключает первый и последний председатель Учредительного собрания. Вот что творилось за спиной у Брусилова и его наступающих армий – уму непостижимо!
Между тем обвиняемый в сепаратизме Александр Протопопов – последний министр внутренних дел империи был высоко образованным человеком, учился в Первом кадетском корпусе и Николаевском кавалерийском училище. Службу начинал в 1885 корнетом в лейб-гвардии Конно-гренадёрском полку. В 1888-90 годах являлся слушателем Академии Генштаба. В 1890 году вышел в отставку в чине штабс-ротмистра, то есть знал отлично армию в отличие от коллег-министров современной России. Он был 16 сентября 1916 назначен управляющим Министерством внутренних дел, 20 декабря 1916 утверждён на посту министра внутренних дел. По воспоминаниям В.Н. Шаховского, на пост министра Протопопова рекомендовали председатель Государственной Думы Родзянко и министр иностранных дел Сазонов. Английский король Георг V в личном письме Николаю II дал о Протопопове восторженный отзыв. С другой стороны, по мнению некоторых современников, именно демонстративное бездействие (см. «Последние дни императорской власти» А. А. Блока) Протопопова стало основной причиной победы Февральской революции в Петрограде. Ему была доподлинно известна работа многих общественных деятелей и членов Думы по подготовке переворота, но он, однако, не только не принимал никаких мер, но и не докладывал всех сведений полностью Государю. Ясно, что в политике всегда идёт борьба скрытых сил, интересов и суждений, но ведь речь идёт о воюющей стране, о её решающем годе!
Но самое трагичное и смешное, что хулителя – тогдашнего министра земледелия В.М. Чернова позже даже в окружении Керенского открыто называли германским шпионом и объясняли новому командующему Лавру Корнилову, что подробности летнего наступления Юго-Западного фронта 1917 года на заседании Временного правительства не надо разглашать, поскольку Чернов, обвинявший Протопопова в стремлении заключить сепаратный мир, сам работает на германскую разведку. При этом, что повергло в шок Корнилова, никто Чернова не арестовывал, не пас и не собирался этого делать! Но это будет ещё через год, в пору полного крушения империи…
В первых числах июля 1916 года гвардейские части начали сосредоточиваться в районе Киверцы, Луцк и должны были совместно с 1-м и 30-м армейскими и 5-м кавалерийским корпусами составить особую армию генерала Безобразова. Главнокомандующий Юго-западным фронтом Брусилов, ожидая сосредоточения войск новой армии, решил приостановить дальнейшее наступление всех армий фронта. Исключение было для 11-й армии, которой он поставил задачу продолжать выпрямлять свой фронт, и для 9-й армии, которая должна была атаковать австрийцев своим левым флангом. В первых числах июля гвардейские части начали сосредоточиваться в районе Киверцы, Луцк и должны были совместно с 1-м и 30-м армейскими и 5-м кавалерийским корпусами составить особую армию ген. Безобразова. Главнокомандующий Юго-западным фронтом ген. Брусилов, ожидая сосредоточения войск новой армии, решил приостановить дальнейшее наступление всех армий фронта. Исключение было для 11-й армии, которой он поставил задачу продолжать выпрямлять свой фронт, и для 9-й армии, которая должна была атаковать австрийцев своим левым флангом.
Целью своих дальнейших действий генерал Брусилов по-прежнему считал овладение Ковельским районом. В развитие этой идеи он отдал директиву (J№ 2281), по которой армиям фронта были поставлены следующие задачи:
3-я армия, включив в свой состав 3-й армейский, 1-й Туркестанский корпуса и 4-ю Финляндскую дивизию, должна была атаковать Ковель с востока и севера и, кроме того, овладеть Невельскими переправами на Стоходе, от устья до Любешов, развивая удар в тыл Пинской группе противника. Граница армии слева проходила по линии Ковель, Кашовка, Золоточин (50 км севернее Ровно).
Войска гвардии, 1-й и 30-й армейские, 5-й кавалерийский корпуса под общим командованием ген. Безобразова имели задачу атаковать Ковель с юга. Граница этой новой армии слева проходила по линии Турийск, Озеряны, ст. Киверцы.
8-я армия, включив в свой состав 8-й армейский корпус, должна была овладеть Владимир-Волынском. Граница армии слева проходила по линии Варенж (18 км северо-западнее Сокаль), Сокаль, Ровно.
11 – я армия имела задачу наступать на Броды, Львов.
7-я и 9-я армии должны были выполнять прежние задачи по падению рубежа Галич, Станиславов.
Особой телеграммой ген. Брусилов определил начало общей атаки на рассвете 10 (23) июля, но потом этот срок ввиду неблагоприятной погоды и неготовности Особой армии был перенесен на 15 (28) июля. В общем, командование Юго-западного фронта намечало провести свою старую идею, стремясь развить наступление на правом крыле фронта. О каких сплошных поражениях вещал немецкий крон-принц? Однако больших надежд на это уже не было, так как соотношение сил сложилось не в пользу русских. Между тем обстановка на левом фланге фронта продолжала оставаться чрезвычайно напряженной для австрогерманского командования, ибо его попытки организовать контрнаступление вдоль Днестра потерпели неудачу.
Обстановка осложнялась с каждым днем. Русские войска подошли непосредственно к Делатыни и угрожали Яблоницкому перевалу и Буковине. В это же время осложнились отношения центральных держав с Румынией, выступление которой на стороне Антанты ожидали с каждым днем. Начальник штаба верховного главнокомандующего писал генералу Брусилову: «Можно надеяться, что Румыния присоединится к нашему союзу и в конце этого месявд или в начале августа объявит войну Австрии и Болгарии. Оставив до 100 тыс. в Добрудже, румыны до 250 тыс. направят в Трансильванию». Румынский вопрос сильно беспокоил австро-германское командование, заставляя его принимать целый ряд предохранительных мер. Одним из этих мероприятий был вопрос о привлечении турецких военных сил в Галиции для усиления защиты путей в Венгрию.
Все эти мероприятия несколько облегчали обстановку, но не могли снять полностью существующую угрозу на карпатском фронте. 7-я австрийская армия продолжала считаться малобоеспособной, если учесть, что ее боевые силы в 5, 24, 30, 42 и 51-й пехотных дивизиях едва превышали численность одного пехотного полка. Нужно было срочно выводить их с фронта в тыл для доукомплектования. Их необходимо было заменить, однако в руках австро-венгерского командования для этого не имелось никаких средств. Вся надежда оставалась на беспрерывный ливень, который, размыв глинистую почву, должен был задержать наступление русских корпусов. Нужно отметить, что эта надежда оправдалась, так как вплоть до 15 июля боевые действия приостановились и ограничились, только перестрелкой. Таким образом, австрийцы получили необходимое им время на производство перегруппировок.
Надежда русского командования получить крупный успех на ковельском направлении не оправдалась. Равномерное наступление корпусов правого фланга фронта не дало никаких реальных результатов. Местами удалось захватить отдельные пункты на левом берегу реки Стоход. На ковельском направлении австро-германцы были отброшены только за Стоход, и дальнейшее наступление русских приостановилось. Крупного успеха достигла 8-я армия, которая 15 июля захватила в плен 384 офицера, 11 909 солдат и 44 орудия. Однако и она смогла продвинуться в глубь расположения австро-германцев только на 5-10 км, приостановив дальнейшее наступление ввиду контратак свежих частей противника. Таким образом, если наступление правого фланга Юго-западного фронта в первые два дня протекало с полной энергией, то в последующие дни порыв уменьшался, и, наконец, 18 июля пришлось прекратить атаки для перегруппировок и составления нового плана операции. Всё завязло в грязи, крови и усталости…
Генерал Брусилов, подводя итоги кровавого, но бесцветного с точки зрения оперативного творчества побоища на реке Стоход, писал, что «в боях последних дней я заметил неоднократные отступления от основных положений, выработанных опытом, и от моих требований. 1) Не всегда атаке предшествовала тщательная разведка неприятельской позиции, был даже случай, что наличие проволочных заграждений выяснено уже во время наступления. 2) Часты случаи отсутствия связи между пехотой и артиллерией, чем объясняются такие факты, как незнание пехотой тех участков проволочных заграждений, где проделаны проходы артиллерией, отставание артиллерии от пехоты при наступлении.
3) Громадный расход снарядов, не всегда соответствующий достигнутым результатам. Во время майского наступления артиллерия уничтожала начисто укрепления противника и совершенно лишала врага возможности держаться в них. Теперь же она не всегда справляется с окопами полевого характера. В некоторых случаях это объясняется неправильностью задач, возлагаемых на артиллерию, например, зажжение деревни, когда еще не тронуты неприятельские окопы.
4) Недоведение атак до конца под предлогом значительных потерь. Если атака ведется правильно, грамотно, то надлежит доводить ее до конца, памятуя, что повторение ее через некоторый промежуток времени обойдется еще дороже, так как противник успеет лучше изготовиться. По этой же причине преследование отступающего должно вестись неотвязчиво. 5) Нет достаточного взаимодействия частей и стремления помочь, например, нажимом на фланг противника, которого соседняя часть не может опрокинуть. Сюда отношу то, что одна часть бездействует, когда соседняя дерется.
6) Иногда корпусам даются очень неопределенные задачи, например, «сообразовать свои действия» с рядом стоящим корпусом; если подобная задача дается смежным корпусам двух рядом стоящих армий, то все сводится к оглядыванию друг друга и к бездействию.
7) Часто войска ставятся равномерно по всему фронту, нет более сильной ударной группы на главном направлении. Нет и эшелонирования в глубину для волнообразного наступления и питания боевых линий поддержкой сзади. Таковы важнейшие ошибки». Со временем они только множились.
Расценивая итоги фронтовой операции за промежуток времени до 20 июля, приходится отметить ее незначительный и ограниченный небольшими территориальными рамками результат. В этом отношении правильные мысли высказал начальник штаба верховного главнокомандующего, когда он писал Брусилову свою оценку последних действий армий Юго-западного фронта: «Подвезенные немцами подкрепления, успевшие довольно прочно укрепиться на случайно занятых позициях, не дают уже возможности развивать операцию одновременно всеми армиями на широком фронте и требуют, по моему мнению, сосредоточения превосходных сил на некоторых избранных важнейших направлениях. В общем, юго-западные армии имеют на своей стороне превосходство сил свыше 200 тыс. штыков, дающее возможность комбинировать удар, произвести прорыв и применить вслед за ним работу во фланг и тыл прорыва, избегая дорогостоящих исключительно лобовых ударов, для развития которых нет уже средств. По такой программе отсутствия сосредоточения сил вела атаку 3-я армия, ей подражал ген. Безобразов; результат – состояние бессилия при общем превосходстве сил. Снова обращаюсь к 7-й армии, которая для пользы дела могла бы теперь выделить 9-й армии корпус, при помощи которого победа 15 июля получила бы широкое развитие и решающее значение. Работа без сбора сил ведет к медленному развитию операции, потере времени, усилению позиций противника, большому расходованию снарядов. Опасаюсь, что 7-я армия в предстоящие дни повторит опыт 15–17 июля без всяких результатов. Современная обстановка не позволяет рассматривать частные армии как независимые органы, действующие вполне самостоятельно в поставленных им границах: приходится налагать руку на силы и средства одной армии для временного усилия другой и сбора подавляющих сил на намеченном направлении».
На этом по большому счёту и закончилась операция прорыва на Юго-западном фронте. Дальнейшие действия выливаются в ряд сражений на реке Стоход и наступление остальных армий Юго-западного фронта с последующим выходом на линию западнее Броды, Подгайцы, Тлумач, Делатын. Бои в этом районе приняли затяжной характер. Это было по существу сражение на истощение, закончившее операцию фронта лишь в сентябре.
В начале августа 1916 года началось широкомасштабного наступления Юго-Западного фронта, которое вошло в историю вошёл под названием «Кошицкий прорыв». Характеризовалось наступлением на широком фронте, что не позволяло неприятелю локализовать прорыв, началом атаки после очень короткой (не свыше 30 минут) артподготовки (или, на ряде участков, вообще без артподготовки), массированным применением бронеавтомобилей БМ-5 и БМ-4 на этапе прорыва и моторизованной пехоты при поддержке бронеавтомобилей на этапе развития наступления. Наступление началось на фронте от Попрада до Бистрицы («от Карпат до Карпат»), однако 3 августа бои начались только на попрад-кошицком участке. На следующий день бои распространились на весь «Венгерский вал», 5 августа 1916 года к наступлению ЮЗФ присоединяется Румынский фронт. Удар наносится правым крылом 7А., (что облегчается капитуляцией Болгарии и переброской корпусов с Дуная в центральную Молдавию) и Румынской армией по направлению Бузеу – Клуж. 21 августа 1916 г. Отдельная Приморская армия переименована в Македонскую армию. Её перебазирование в Салоники завершено, начинается форсированный марш на север – в Сербию, к Белграду. 22 августа 1916 года начинается переброска в Трансильванию армии Гутьера из Италии. На полпути Гутьера переориентируют на будапештское направление. Наконец 27 августа 1916 года после ожесточённых боёв на будапештском направлении русские берут Мишкольц – северо-восток Венгрии. В тамошних городках обязательно стоят памятники жертвам и героям войны 1914–1918 года. А в городках Галиции, Полесья, Волыни? Зримая память – изничтожена… В Венгрии снова разгорается сыр-бор или, как я объяснял, победное посещение кабачков: ведь по-венгерски шёр-бор – пиво-вино. Ставится задача – развивать наступление на Пешт и Сальнок. Австро-германские войска в Трансильвании оказываются под угрозой стратегического охвата – из Галиции и из Сербии. Начинается «эвакуация» Трансильвании, которая уже через несколько дней превращается в паническое бегство под копытами конницы Келлера и Крымова. Идёт повальное разложение австрийских частей, укомплектованных славянами. 28 августа концентрическое наступление русских (и румынских) войск на Клуж увенчалось успехом. Город взят, австрийские войска беспорядочно отступают, неся потери не столько в боях, сколько при отступлении и 7 сентября 1916 года в один день русские овладели Пештом и Сегедом. На сальнокских переправах – Гинденбург отказывается от идеи организации обороны по Тисе от Сальнока до Сигеда, и приказывает отступать за Дунай, пытаясь укрепить линию Буда – Байа. Австрия располагает не более 35-ю боеспособными дивизиями. В Прешове начинаются секретные австрорусские переговоры…
В 1916 году даже блестящие победы на Кавказе, да что там – Брусиловский прорыв и взятие придунайской Венгрии! – не смогли вдохнуть в действующую армию и тыл, в солдата и обывателя неистребимую веру в победу над врагом. А о единении народа с правительством, армии с народом не приходилось и мечтать. Более того, продолжались направляемые какой-то невидимой силой искусственно создаваемые трудности во всех сферах жизнедеятельности воюющей страны. Как можно без негодования в душе и сердце читать выдержки из официального доклада военного министра Поливанова: «Чувствуется недостаток во всем. Топливо вздорожало в Петрограде на 300 %, в некоторых городах не было соли, сахара; мяса до сих пор мало в Петрограде; во многих местах мука и зерно продаются по чрезвычайно высоким ценам. В Сибири зерно так дешево, зато в Петрограде по ценам, возможным только во время голода…..С одной стороны, поезда с артиллерийскими парками на фронтах подолгу незагруженными, а с другой в Москве около полугода стоит в тупике 1000 вагонов, нагруженных артиллерийскими фабричными станками и пр., что как раз нужно для промышленности».
Последними относительно масштабными действиями армий Западного фронта в кампании 1916 года стали попытки разрозненных ударов на Червищенском плацдарме в конце августа. Немцы легко отразили эти удары, после чего Западный и Северный фронты вновь погрузились в ленивую дремоту с тем, чтобы проснуться уже после революции февраля 1917 года, но уже для политики, а не войны. Таким образом, по справедливости говоря, единственной заслугой русских фронтов, стоявших севернее Полесья, в кампании 1916 года стал тот факт, что они послужили резервом для наступавших армий Юго-Западного фронта Брусилова. Но это – преступно мало: разве такая задача ставилась перед Северным и Западным фронтами на совещании 1 апреля? И Ставка, сам Верховный Командующий Николай – не обеспечили выполнение главных планов! Ведь выпрошенный Брусиловым Луцкий прорыв был вначале вспомогательной операцией.
Итогами наступательной операции Юго-Западного фронта стало возвращение части Галиции и всей Буковины. Но самое главное, победа русских, спасла от поражения войска Антанты на западном фронте в Европе, так как чтобы остановить наступление на восточном фронте, уже начиная с 30 июня и по начало сентября 1916 года, немцы перебросили с Западного фронта не менее 16 своих полнокровных дивизий, австро-венгры свернули свое наступление против итальянцев и отправили в Галицию 7 дивизий, даже турки – и те бросили на спасение австрийцев свои 2 дивизии. В связи с военными успехами России, решилась наконец-то вступить в войну на стороне союзников и Румыния, правда, сразу же по вступлении в войну ее войска были разгромлены и России пришлось дополнительно создавать и держать дополнительно своими силами еще один фронт– Румынский.
Брусиловский прорыв как военная стратегическая операция представляет собой выдающееся достижение военного искусства, что не отрицают и иностранные исследователи Первой мировой войны. Они воздают должное таланту русского генерала Брусилова. Однако существует и иное мнение исследователей, которые считают данную военную операцию как успешно начатую, но не доведенную до ее логического завершения и поэтому прозванную ими «проигранной победой». Военные историки снова задают вопросы: могла ли Россия в 1916 году одержать решительную победу? Сам Брусилов обвинял Ставку, лично царя и его начальника штаба генерала М.В. Алексеева, что его фронту не было предоставлено достаточно сил и средств, чтобы развить первоначальный успех. Историк Керсновский считал, что Брусилов лично упустил благоприятный момент для углубления прорыва. По-видимому, победить в 1916 году Россия ещё не могла. Далеко ещё не был исчерпан военный потенциал её противников. Ведь и в 1918 году Германия могла ещё воевать, если бы не Ноябрьская революция. Так что данный вопрос относится к категории многочисленных «если бы да кабы». Кстати, автор книги прощает герою даже «недоведение победы до конца». Идеальных командиров – нет! По примеру Великой Отечественной войны мы знаем, что и выдающиеся военачальники совершают стратегические и тактические ошибки – их Ставка меняет. Но должно быть кем менять! Яркий пример – недовольство Коневым до угрозы трибунала на Западном фронте и замена его Жуковым. А потом маршал Конев очистил от фашистов (немецких – приходится уточнять) Украину, разгромил Манштейна, освободил узников Освенцима, спас Дрезденскую галерею и весь древний Краков, где ему снесли небладарные поляки памятник. Может, и Брусилова надо было послать в конце лета 16-го куда-нибудь в Прибалтику. Но кого бы поставили вместо него – тех, что советовали вообще не наступать?
Многие военные историки ставят в вину Брусилову то, что он преувеличил потери противника (400 тысяч пленных и 1,5 миллиона убитых и выбывших) и, напротив, преуменьшил свои, ограничившись цифрами самого успешного периода операции. Ну, это сегодня быстро и решительно поправляется в другую сторону. Вот лежит передо мной книжка: Нелипович С.Г. «Брусиловский прорыв. Кампания 1916». Автор считает, что наступление Брусилова привело к развалу русской армии ввиду: 1. плохого руководства операцией, 2. неудачного использования резервов. Битва превратилась в борьбу на истощение наподобие верденской и вызвала огромные потери (1,5 млн. против 0,8 млн. у австро-германцев), причем соизмеримых с затраченными усилиями стратегических результатов достигнуть так и не удалось. Итогом были деморализация армии и неспособность Российской империи как следует подготовиться к кампании 1917 года. Как видим, цифры – прямо противоположные брусиловским.
Командующий был уверен в окончательной победе. Под 12 января 1917 года публицист Л.А. Тихомиров раздражённо записал в своём дневнике: «Брусилов говорил какому-то корреспонденту: «Я не пророк, но могу сказать, что в 1917 г. мы победим немцев»… Откуда такая зряшная болтовня у генерала, без сомнения, умного?». На самом деле, как мы теперь знаем, у Брусилова были все основания для такого заявления. Если исходить из соображений чисто материального свойства – количества вооружений, снабжения армии – то в 1917 году Русская армия могла нанести решительный удар по врагу. Никогда ещё прежде за три года войны в её распоряжении не имелось столько боевых средств. Но то – фактор материальный. А ведь ещё Наполеон Бонапарт учил, что на войне моральный фактор соотносится с материальным в пропорции примерно 3:1. Решающий моральный удар по Русской армии был нанесён в февральско-мартовские дни 1917 года и не на фронте.
Вот как живописует перемены настроений и необъяснимость поступков Александр Солженицын: «Генералу Брусилову шёл 64-й год. Всю жизнь лихой и неутомный наездник, знаток верхового спорта, одно время и начальник кавалерийской школы, он, при сухом сложении, и сегодня ещё сохранял лёгкий взброс на коня. Но всё меньше это надобилось ему, благодаря высокому взлёту его карьеры: вопреки тому, что не кончал Академии Генерального штаба, был неизменный фаворит Николая Николаевича, а также и взыскан милостями Его Императорского Величества, которому в порыве чувств не раз целовал руку в благодарность (что осуждали другие генералы, видевшие)… Главнокомандовании Юго-Западным фронтом, в июне прославился успешным наступлением. Одновременно он сохранял наилучшие отношения с Родзянкой, Государственной Думой, Земгором; князь Львов приветствовал его «как давно желанного руководителя Юго-Западного фронта», а Брусилов в тяжёлую минуту поддержал Земгор, который хотели упразднить по причине бесполезности его на фронте. Главкоюзом (в штабном сокращении) и застал его переворот. После 45 лет императорской службы как мог он воспринять петербургский бунт? Распорядился отправить в свои подчинённые армии телеграмму: «кучка негодяев, воспользовавшись…». Но новые известия из Петрограда так быстро накатывали – Главкоюз почти тотчас вослед распорядился начальникам связи армий уничтожить прежнюю ленту и принять совсем новый текст. Пришла вопросительная об отречении телеграмма Алексеева – и, как на родзянковские Брусилов отвечал первый, так и тут первый, с несомненностью. Так быстро накатывало – пришлось, споров императорские вензеля с погонов, разъяснять фронту, что до сих пор вензеля давили ему на плечи, что в 1905 году русский народ не созрел до революции и был придавлен, но вот она восторжествовала, и генерал-от-кавалерии, всегда сочувствовавший революционному движению, рад приложить свои усилия ныне к служению освобождённой России и революционному народу. Теперь он наколол большой красный бант близ нашейного и нагрудного Георгиев, его под марсельезу долго носили по Каменец-Подольску, как Цезаря, в носилках, обтянутых красной бязью, а он от времени до времени возглашал, как мы должны уважать новую власть и Совет рабочих депутатов, жал руки унтер-офицерам и солдатам.
Приехавшей киевской делегации открывался так, в простодушии сквозь суровость: «Я – монархист по своему воспитанию и симпатиям, таким вырос и был всю жизнь. Я был близок к царской семье и связан с ней прочно. Но Распутин и другие – внесли такой ужас, жить стало нельзя. И я стал – республиканцем, и всем сердцем приветствую те перемены, которые должны произойти!» А Москве отвечал на пасхальные подарки фронту: «Нынешняя Пасха – двойного воскресения: вместе с воскресшим Христом встала из рабства свободная родина. Я горжусь и счастлив стоять во главе фронта, раньше всех оказавшего нравственную поддержку восставшему народу и тем давшего опору его делу».
А что ж? Внутренне было бескрайне жаль ушедшего императорского времени, и того несравненного порядка, который царил раньше в России, но и не швырять же своё 45-летнее трудное восхождение на верхи армии. Всё зашаталось как в землетрясении – падали лица, падали учреждения, и в этой подвижности может быть одно было спасение: быть ещё того подвижнее, успевать хоть на пять минут, но раньше самой революции. В Киеве менял генерала Ходоровича на революционного полковника Оберучева. И поддерживал митингового прапорщика Крыленку. Из ротных комитетов вовсе исключил офицеров, а в высших комитетах уменьшил их пропорцию вдвое. И приезжающим делегациям от дивизий всем обещал, обещал скоро отвести на отдых (не сверяясь, кем же их заменять).
Да и Алексеев, после Пасхи приехав на Юго-Западный фронт, выступая тут, разве говорил иное, только без живости ума и речи? – что свобода – сладкая мечта наших предков, и мы должны сохранить это наследие детям и внукам. И Брусилов кричал: «Нашему народному Верховному Главнокомандующему – ура!!», а сам думал: отсутствие живости ума и погубит Алексеева при новом строе. (Как вообще всё алексеевское руководство он не одобрял уже за много месяцев).
Однако в первые мартовские недели в голову не могло прийти, что революция, отвергнув царя, станет отвергать и саму войну с Германией. Этого – уже никак и ни за что не мог принять полувековой армейский служака: этим отвергалась уже сама Россия? В средине марта был момент – Брусилов собрал подписи командующих своими армиями и телеграфировал в Ставку и на другие фронты о необходимости обуздать же Петроград! Нет, так уже не получалось. Тогда: «Мы все сознательно перешли к новому строю, не держим камня за пазухой; никто не хочет возврата к прошлому. Мы уважаем и любим Совет рабочих депутатов, это достойные люди, но предпочтительно было бы не так наседать на правительство, которому мы присягали. А тот приказ, который проник в начале, наделал много вреда. Нужна твёрдая правительственная власть и неумолимый строгий порядок. До Учредительного Собрания не должно быть никаких партийных споров и влияний».
Однако именно они и разливались, и главное влияние было: да здравствует немедленный мир. Массами невозбранно бежали с фронта. Оставалось издавать с высоты отрезвляющие приказы, уже теперь не влиявшие на солдат. Как же было убедить их, что мир невозможен без победы? Изо всех фронтов на одном Юго-Западном была хорошая фронтовая газета – «Армейский вестник», так её повелел закрыть Совет военных депутатов: «из-за несоответствия направления газеты взглядам рабочих и солдатских депутатов». «Правде» – всё можно,»Армейскому вестнику» нельзя! Брусилов воспринял это как личное оскорбление. Но что оставалось делать? Уступать и уступать – видимо, только хуже. Стать заградительной стеной? – невозможно, не на кого опереться. На одном Юго-Западном Гучков уволил 46 генералов, все быстро менялись. А офицерский состав был весь потрясён. Да потрясён и сам Главнокомандующий: то, что творилось, не могло уместиться ни в какой военной голове.
А тут начались большие добавочные беспокойства в зоне фронта – в Киеве и в других городах: собирались митинги и целые съезды за автономию Украины, о которой и слыха не было раньше, и за создание отдельных украинских полков: чтобы теперь внести полную сумятицу, изо всех воинских частей в России отчислять миллион малороссов, и они будут собираться в свои отдельные полки».
Так что самостийность Украины вон когда зачиналась!
На фоне этого ужаса и беспорядка странно выглядят описания историком-националистом Дмитрием Дорошенко (1882–1951) «последствий оккупации». Первой задачей, мол, русского командования было тогда уничтожить все украинские организации, прежде всего, просветительские и научные: общество «Просвита», Научное общество им. Шевченко и другие. Туда были направлены специальные «казачьи команды» – отряды опытных карателей; ну, что-то вроде поздних энкаведистов. Они немедленно уничтожили все украинские библиотеки и архивы, которые собирались десятками лет. Но, книгами и имуществом дело не исчерпывалось, это было только первой и, может, не главной задачей чужеземных оккупантов. Второй задачей было уничтожить как можно больше украинской интеллигенции – цвета нации. Дорошенко пишет, что даже киевские тюрьмы, далекие от Галичины, были в то время переполнены украинскими, старыми или молодыми интеллигентными, национально сознательными гражданами. Характерным было уже то, что оккупационные почта и телеграф, по приказу властей, – отказывались принимать что-то, написанное на украинском языке. В целом, считает историк, в то время было расстреляно в оккупированной Галиции, или вывезены в Сибирь «где-то четверть ее населения». Ух ты! Здесь, по-моему, и австро-венгерские карательные операции учтены. Так, мол, сталось в первый раз, когда захид Украины впервые встретился со «старшим братом», управляемым российским самодержавным правительством.
Но, во-первых, большинство малороссов воевало в русской армии и не могло оккупировать себя самоё, а, во-вторых, истинный цвет киевской интеллигенции, такие как Михаил Булгаков или Владимир Вернадский, по-разному оценивали эти события, но совершенно с патриотической, общерусской точки зрения. В общем, все надеялись, что 1916 год явится годом перелома, подорвавшим в корне военную мощь Центральных держав и, наоборот, доведшим силы Антанты до высшего развития. Это был год, окончательно выявивший, что войну ведут народы, а не армии. Вопрос о пропаганде, о воздействии на всю народную массу идей в ходе войны стал включаться неотъемлемой частью в работу оперативного немецкого штаба Эриха Людендорфа, при котором в конце 1916 года организуется особое отделение пропаганды.
Общая обстановка истекшего года ясно показывала Центральным державам, что война ими проиграна, а потому в декабре они делают попытку начать мирные переговоры, но выставляют условия, совершенно не соответствовавшие соотношению сил обеих сторон, а потому попытка эта не находит отклика у держав Антанты. Последние вступили в 1917 год с самыми лучшими предзнаменованиями и надеждами, но неудачное весеннее наступление генерала Нивеля, а главное, революция в России нарушили эти ожидания, и, сознавая невозможность своего единоборства с Германией, Антанта отказалась от намерения окончить войну в этом году. Она перешла к накапливанию сил и средств борьбы, к истощению сил противника с помощью своей могущественной техники, к ожиданию подхода новых сил в лице американской армии и финансовой мощи.
«В минувших боях, – констатировали западные аналитики, – особенно выявилось преимущество атаки перед обороной даже в отношении потерь. Потери атакующего при широком снабжении его техникой и при надлежащем ее использовании были во много раз меньше потерь обороняющегося». Но ведь именно это, вопреки утверждению великого историка и современника Ключевского и проповедовал Брусилов! Кстати, и генерал Щербачёв, командующий 7-й армии, в которой воевал мой отец, в трудной ситуации рапортовал: «Не могу дольше держаться, а потому перехожу в наступление».
* * *
…24 мая 1917 года в Каменец-Подольске Брусилов попрощался с работниками штаба Юго-Западного фронта и отбыл к новому месту службы – в Могилёв. Выразительную картину встречи нового Верховного главнокомандующего в Ставке оставил А. И. Деникин: «Могилёв принял нового Верховного Главнокомандующего – необычайно сухо и холодно. Вместо обычных восторженных оваций, так привычных «революционному генералу», которого толпа носила по Каменец-Подольску в красном кресле, – пустынный вокзал и строго уставная церемония. Хмурые лица, казенные фразы. Первые же шаги генерала Брусилова, мелкие, но характерные эпизоды еще более омрачили наше настроение. Обходя почетный караул георгиевцев, он не поздоровался с доблестным израненным командиром их, полковником Тимановским и офицерами и долго жал руки солдат, посыльного и ординарца, у которых от неожиданности и неудобства такого приветствия в строю выпали из рук ружья, взятые «на кара-ул»«.
Первый приказ нового Верховного гласил: «Скоро три года, что мы ведем эту беспримерную войну, которую пора кончить, и свободная наша Россия имеет право требовать от своих революционных армий и фронта полного напряжения всех наших сил и средств, дабы разбить коварного и непреклонного врага… Я призываю вас, всех русских воинов, сплотиться вокруг красного стяга с девизом: «свобода, равенство и братство» и ринуться на врага, сломать его и разрушить навсегда германский милитаризм, давящий своей безумной тяжестью народы всего мира… Итак, будьте готовы жертвовать собой, чтобы закрепить во что бы то ни стало наше достояние, а там, где это окажется нужным, по первому приказу, броситься на врага и разбить его».
11 июня 1917 года в газете «Утро России» была опубликована статья журналиста Т. Ардова, побывавшего в Ставке и встретившегося с новым Верховным главнокомандующим. «Почему-то я привык представлять себе Брусилова высоким человеком, – писал Ардов. – А он ростом невелик. И это поразило меня. Впрочем, и весь он поразил меня – вся его сухая и удивительно пропорциональная и оттого кажущаяся легкой и моложавой фигура и особенно его лицо, тоже сухое, нервное, худое, подтянутое, с впалыми щеками… Хотя лицо у А. А. Брусилова не длинное, с большим, четко очерченным лбом, захватывающим с боков часть черепа, на голове, выдаваясь мыском вперед ровной щеткой, густо торчат почти седые волосы. Но что особенно поразило меня, это взгляд его серых глаз… глаза Брусилова горят каким-то странным огнем, когда он улыбается… Смысл его слов… все «образуется», нужны только такт, умение и смелость… Как, неужели только он, вот этот маленький сухонький человек, этот скромный, обыкновенный генерал, не блещущий ни академической ученостью, ни величием государственной карьеры, один только знает, как спасти армию, один только нащупал правильный путь? Должен сказать, что во многих кругах эта смелость вызывает сомнение. Качают головами: «Дай Бог ему, но только…» и не договаривают… А я сидел и задавал себе вопрос: «Ведь если взялся, так, значит, знает? Ведь иначе-то не может быть». А он все повторял: «Я не пророк. Я только исполняю долг, а остальное не от нас. Но уповаю, что все будет успешно…» Я не знаю, что будет. Может быть, упования генерала не сбудутся. «Это не от нас». А. А. Брусилов взял управление армией в такую минуту, при таких условиях, что если даже успех и не увенчает его работу, вина не на нем. Все равно, даже тогда он принесет пользу России».
Главной заботой Брусилова на посту Главковерха стала подготовка давно обещанного союзникам по Антанте летнего наступления. Сроки его постоянно сдвигались. В каком состоянии находились русские армии, которым предстояло наступать, можно судить по результатам совещания, проведенного 9 июня главнокомандующим Западным фронтом генерал-лейтенантом А. И. Деникиным: «3-я армия. Армейский комитет по составу удовлетворительный… Дивизионные комитеты настроены хорошо и являются помощниками начальников дивизий… По настроению впереди других стоит артиллерия: наступление ею приветствуется. В пехоте настроение более пестрое. Лучше других 20-й корпус… Несколько слабее пехота 15-го корпуса. Еще слабее 35-й корпус… 10-я армия… Лучше других настроена артиллерия. Наиболее крепким следует считать 1-й Сибирский корпус… 2-й Кавказский корпус особенно болезненно переживает переход от старого режима к новому и, по оценке командующего армией, 2-я Кавказская гренадерская, 51-я и 134-я дивизии по своему настроению небоеспособны… 38-й армейский корпус настроен спокойнее… Численность армии продолжает заметно уменьшаться. Общее отношение солдат 10-й армии к наступлению скорее отрицательное… 2-я армия. Армейский комитет малоинтеллигентный, несамостоятельный, слепо идет за фронтовым комитетом, даже и в его крайних проявлениях… Настроение вполне хорошее в артиллерии, в пехоте пестрое, но вообще гораздо худшее, чем в других армиях… Дезертирство с фронта почти прекратилось. Братание наблюдается редко, одиночными людьми. Укомплектования поступают на фронт так скверно, что некомплект угрожающе прогрессирует». На этом докладе Брусилов наложил красноречивую резолюцию: «При таком настроении стоит ли подготовлять тут удар».
И тем не менее «подготовляли». Чтобы понять, в какой обстановке готовилось летнее наступление, достаточно упомянуть, что 8 июня съезд фронтовых комитетов Западного фронта высказался против проведения операции, 18 июня – за и 20 июня – снова против. Попутно свое мнение высказывали также другие комитеты, например Минский совет рабочих и солдатских депутатов (постановил не наступать), дивизионные (в 169-й дивизии – постановил считать наступление изменой революции) и т. п. И такая ситуация была на всех фронтах. Работа по подготовке операции фактически легла на плечи офицеров, которые должны были одновременно заниматься своими прямыми служебными обязанностями и буквально упрашивать солдат идти в наступление.
В ближайшем тылу на импровизированных трибунах захлебывались от крика ораторы, призывавшие солдат проявить сознательность и защитить завоевания революции от германского империализма. Не раз на позиции в роли «главноуговаривающего» выезжал и Верховный главнокомандующий А. А. Брусилов. Однако с его посещениями частей нередко выходили конфузы. Один из них описан в мемуарах А. И. Деникина: «Штаб армии ошибочно уведомил войска, что едет Керенский. Невольный подмен вызвал сильное неудовольствие и брожение в войсках; многие части заявили, что их обманывают, и, если сам товарищ Керенский лично не велит им наступать, то они наступать не будут. 2-ая Кавказская дивизия послала даже делегацию в Петроград за справкой. С трудом удалось успокоить их обещанием, что товарищ Керенский приедет на днях. Пришлось пригласить военного министра. Керенский приехал с неохотой, уже разочарованный неудачным опытом словесной кампании на Юго-Западном фронте. Несколько дней объезжал он войска, говорил, пожинал восторги, иногда испытывал неожиданные реприманды; прервал объезд, будучи приглашен в Петроград 4 июля, вернулся с новым подъемом и новой темой дня, использовав в полной мере «нож, воткнутый в спину революции». Но, окончив объезд фронта и вернувшись в Ставку, решительно заявил Брусилову:
– Ни в какой успех наступления не верю».
Самого Брусилова поездка по фронтам не в пример военному министру взбодрила – он пришел к выводу, что «солдаты хороши, а начальники испугались и растерялись». О том, какой именно эффект имели на этих «хороших» солдат речи Верховного главнокомандующего, говорит такой факт. Выступление Брусилова было восторженно принято полками 1-го Сибирского армейского корпуса. Однако после отъезда Верховного митинг продолжился. И ораторы, призывавшие не слушать «старого буржуя Брусилова» и крывшие его трехэтажным матом, имели не меньший успех, чем за полчаса до этого сам Брусилов!.. Точно такая же картина была и с Керенским: восторженные овации, «ура», клятвы умереть за Родину, а через час после отъезда оратора – категорическая резолюция «Не наступать»…
Белорусский историк, автор книги в серии ЖЗЛ «Герои Первой мировой» (2013) Вячеслав Яковенко единственным и безусловным героем тех дней, рыцарем без страха и упрёка рисует Лавра Корнилова. Очерк о нём идёт сразу после главы о Брусилове и это логично: Корнилов и шёл по следам своего командира даже по служебной лестнице и по ступеням вхождения в историю России – 8-я армия, Юго-Западный фронт, Верховный главнокомандующий с претензией на главного диктатора. Разные сроки, обстоятельства, успехи, но преемственность налицо. Однако Бондаренко представляет постреволюционного Брусилова колеблющимся, заигрывающим то с Керенским, то с советами, то с проверенными подчинёнными, то с красными, но держащим против них за пазухой камень, а Корнилов – скала, который пытался чуть ли не в одиночку спасти Россию: «Будь на месте «армии свободной России» Русская Императорская армия – и летнее наступление 1917-го вошло бы во все учебники военной истории как пример блестящей наступательной операции. Подавляющее (на иных участках – восьмикратное!) численное превосходство над уставшим, деморализованным противником, мощные ударные «кулаки» из артиллерии, в избытке снарядов и патронов (о «снарядном голоде» двухлетней давности не было и помину), во главе вооруженных сил страны – самый инициативный и «наступательный» русский военачальник… (пока ещё Брусилов – А.Б.). Казалось бы, достаточно одного мощного удара по врагу, и победа достигнута. Но… никакая сила не заставит повести армию в бой, если она этого просто не хочет. Неудивительно, что летнее наступление провалилось на всех фронтах…
На Юго-Западном (главнокомандующий – генерал от инфантерии А. Е. Гутор, вскоре смененный генералом от инфантерии Корниловым) оно началось 18 июня. Успех обозначился сразу, но уже через два дня наступавшие войска замитинговали, развить наступление 8-й армии оказалось некому, а после германского контрудара «самая демократическая амия мира» просто побежала, и после падения 12 июля Тарнополя фронт превратился в хаос».
Любопытно, что председатель Временного правительства Александр Керенский твёрдо решил назначить Брусилова главнокомандующим именно во время поездки по Юго-Западному фронту, когда по дороге в Тарнополь они попали в страшную грозу и молнии высветили решение сменить М.В. Алексеева. Сам Керенский вспоминал потом: «Возвращаясь в закрытой машине из поездки по Юго-Западному фронту, мы с Брусиловым попали в небывало сильную грозу. Не знаю почему, но именно в тот момент, когда в окна машины барабанил дождь, а над головой сверкали молнии, мы ощутили какую-то взаимную близость. Разговор наш приобрёл неофициальный и непринуждённый характер, как водится у старых друзей». Сцена трогательная, но белорусский писатель убеждён, что Керенский выполнял задание Антанты по развалу российской армии, ослаблению и развалу страны, а потому поддерживал любые революционные губительные начинания, а более всего – большевиков и Ленина, которых усиленно вооружал и не трогал. Корниловский мятеж Бондаренко вообще описывает по сценарию, повторенному в августе 1991 года: одобрение введения военного положения, чрезвычайного положения и диктатуры в лице Национального совета спасения (или лично Корнилова), потом разворот на 180 градусов, обвинение в мятеже, арест и дальнейший развал. Но всё это будет чуть позже, а книга эта – о Брусиловском прорыве, который к революции 1917 года, увы, остался уже в прошлом…
Поэты на первой мировойВ самом начале революции я твердо решил не отделяться от солдат и оставаться в армии, пока она будет существовать или же пока меня не сменят. Позднее я говорил всем, что считаю долгом каждого гражданина не бросать своего народа и жить с ним, чего бы это ни стоило.
Алексей БрусиловНе бросать своего народа – в этом призыве судьба всякого солдата-патриота и поэта-гражданина. Лирик фронтового поколения и тонкий литературовед Сергей Наровчатов повторял: «Наше поколение не выдвинуло гениального поэта, но мы создали гениальное явление – фронтовую поэзию Великой Отечественной». Да, этому феномену – поэзии окопников, лирике младших лейтенантов, песням молодых ветеранов – посвящены тома исследований, библиотеки книг и диссертаций. Про Первую мировую, как ни называй её Отечественной – такого сказать нельзя. Даже война с Наполеоном 1812 года ярче и звучнее отозвалась в русской поэзии. Но всё-таки в книге про славные боевые страницы нельзя обойти тех чувств и раздумий, которые, как всегда было на Руси, ярче всего отразились в поэзии. Сам герой этой книги – генерал Брусилов был отличным педагогом и воспитателем не только потому, что долгое время возглавлял подготовку высших кавалерийских кадров, изучая и закаляя характеры подчинённых, но и благодаря тому, что как образованный и умнейший человек понимал, насколько важно уловить настроения в воюющей многонациональной армии, среди мирного разноплеменного населения, включая завоёванное, благодарное или злопамятное.
Особенно его, конечно, заботило моральное состояние войск и просто элементарное просвещение солдат. Недаром он возмущался никчемной работой царского агитпропа, как мы сегодня бы сказали: «Еще хуже была у нас подготовка умов народа к войне. Она была вполне отрицательная… Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война свалилась им на голову – как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы – не знал почти никто, что такое славяне – было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать – было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя.
Что сказать про такое пренебрежение к русскому народу?! Очевидно, немецкое влияние в России продолжало оставаться весьма сильным. Вступая в такую войну, правительство должно было покончить пикировку с Государственной думой и привлечь, поскольку это еще было возможно, общественные народные силы к общей работе на пользу родины, без чего победоносной войны такого масштаба не могло быть. Невозможно было продолжать сидеть на двух стульях и одновременно сохранять и самодержавие, и конституцию в лице законодательной Думы.
Если бы царь в решительный момент жизни России собрал обе законодательные палаты для решения вопроса о войне и объявил, что дарует настоящую конституцию с ответственным министерством и призывает всех русских поданных, без различия народностей, сословий, религии и т. д., к общей работе для спасения отечества, находящегося в опасности, и для освобождения славян от немецкого ига, то энтузиазм был бы велик и популярность царя сильно возросла бы. Тут же нужно было добавить и отчетливо объяснить, что вопрос о Сербии – только предлог к войне, что все дело – в непреклонном желании немцев покорить весь мир. Польшу нужно было с высоты престола объявить свободной с обещанием присоединить к ней Познань и Западную Галицию по окончании победоносной войны. Но это не только не было сделано, но даже на воззвание верховного главнокомандующего к полякам царь, к их великому недоумению и огорчению, ничем не отозвался и не подтвердил обещания великого князя.
Можно ли было при такой моральной подготовке к войне ожидать подъема духа и вызвать сильный патриотизм в народных массах?!».
А ведь ещё Пушкин в нестареющих строфах «Бородинской годовщины» ставил больные вопросы, касающиеся именно тех окраин империи, где началась война и заострялся польский вопрос:
Куда отдвинем строй твердынь?За Буг, до Ворсклы, до Лимана?За кем останется Волынь?За кем наследие Богдана?Признав мятежные права,От нас отторгнется ль Литва?Наш Киев дряхлый, златоглавый,Сей пращур русских городов,Сроднит ли с буйною ВаршавойСвятыню всех своих гробов?Всё предсказал гений – даже подчёркиваемое западенцами и майданниками родство с Варшавой. Но кто прислушивается в России к своим пророкам? А Брусилов это тонко чувствовал! Он продолжал свои рассуждения: «Чем был виноват наш простолюдин, что он не только ничего не слыхал о замыслах Германии, но и совсем не знал, что такая страна существует, зная лишь, что существуют немцы, которые обезьяну выдумали, и что зачастую сам губернатор – из этих умных и хитрых людей. Солдат не только не знал, что такое Германия и тем более Австрия, но он понятия не имел о своей матушке России. Он знал свой уезд и, пожалуй, губернию, знал, что есть Петербург и Москва, и на этом заканчивалось его знакомство со своим отечеством. Откуда же было взяться тут патриотизму, сознательной любви к великой родине?! Не само ли самодержавное правительство, сознательно державшее народ в темноте, не только могущественно подготовляло успех революции и уничтожение того строя, который хотело поддержать, невзирая на то что он уже отжил свой век, но подготовляло также исчезновение самой России, ввергнув ее народы в неизмеримые бедствия войны, разорения и внутренних раздоров, которым трудно было предвидеть конец».
Брусилов постоянно обращался к этим волнующим наблюдениям, эмоциональным оценкам. Думаю, что и многое из появляющегося в периодической печати он прочитывал, осмысливал и брал на вооружение или с усмешкой отвергал. С первых же дней самый яростный патриотизм вспыхнул в глубоком тылу. Буржуазия подпевала в пьяных ресторанах:
Из России многохлебнойВглубь Галиции волшебнойОн, упорный, зашагал…Так иди, солдат, и ратай,И воюй нам край богатый.Вот именно: нам – воюй, для нас – завоёвывай! Позицию этих ура-патриотов явно выразил И. Северянин:
Мы победим! Не я, вот, лично:В стихах – великий; в битвах мал.Но если надо, – что ж, отлично!Шампанского! коня! кинжал!Но, по воспоминаниям будущего маршала Победы А.М. Василевского, тогдашняя элита не больно торопилась на защиту отечества: «… Пришло распоряжение об отправке этой роты на фронт. Собрали всех офицеров. Надо было из желающих отправиться на фронт назначить ротного командира. Предложили высказаться добровольцам. Я был уверен, что немедленно поднимется лес рук, и прежде всего это сделают офицеры, давно находившиеся в запасном батальоне. К великому моему удивлению, ничего подобного не произошло, хотя командир батальона несколько раз повторил обращение к господам офицерам». Даже нам, современникам 6-ой псковской роты, это дико читать… «Вспоминая этот факт, – добавляет маршал, – хочется заметить, что он совершенно невероятен для офицеров Советских вооруженных сил. Но в царской армии был вполне обычным явлением.».
В Великую Отечественную войну патриотизм был массовым – шли добровольцами школьники, пожилые рабочие и творческая интеллигенция. Почти всё лидеры легендарного фронтового поколения – от студента ИФЛИ Наровчатова до хрупкой школьницы Юли Друниной – добровольцы! Такого всенародного патриотизма в войну империалистическую совершенно не наблюдалось. Кстати, считается, что из поэтов горячо вызвался идти на фронт только Николай Гумилёв. По некоторым воспоминанием пошёл добровольцем и футурист Бенедикт Лифшиц. Корней Чуковский написал: «Помню, мы втроём, художник Анненков, поэт Мандельштам и я, шли по петербургской улице в августе 1914 г. – и вдруг встретили нашего общего друга, поэта Бен. Лившица, который отправлялся (кажется, добровольцем) на фронт. С бритой головой, в казенных сапогах он – обычно щеголеватый – был неузнаваем. За голенищем сапога была у него деревянная ложка, в руке – глиняная солдатская кружка. Мандельштам предложил пойти в ближайшее фотоателье и сняться (в честь уходящего на фронт Б. Л.)».
По другим сведениям Лифшиц был призван в армию из запаса. Словно прощаясь со своим прошлым, написал шутливые и слегка меланхолические стихи в «Чукоккалу». Его зачислили в 146-й Царицынский пехотный полк. Воевал он храбро, стал георгиевским кавалером, был ранен. Но даже в тяжёлом 1915 году живописал державные красоты Петрограда:
Копыта в воздухе, и сводПунцовокаменной гортани,И роковой огневоротЗакатом опоенных зданий:Должны из царства багрецаИзвергнутые чужестранцыБежать от пламени дворца,Как черные протуберанцы.Генеральный штаб с «гортанью арки» был тогда окрашен в пурпурные цвета. В 1914 году принял православие, в честь крестного отца – К. И. Арабажина взял отчество Константинович (по рождению – Наумович), вернулся в Киев. В конце октября 1937 года был арестован: обвинение предъявлено по статьям 58-8 и 58–11 «за участие в антисоветской право-троцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации». 20 сентября 1938 года приговорён к расстрелу, а на следующий день расстрелян по ленинградскому «писательскому делу». Реабилитирован в 1957 году. Сын поэта – Кирилл Лившиц, рождённый в 1925 году, этого не дождался: погиб осенью 1942 года в Сталинградской битве.
Многие молодые поэты тоже старались откликнуться на эпохальные события. Например, газета «Новь» напечатала в ноябрьском номере 1914 года «Богатырский посвист» молодого поэта Сергея Есенина, но не думаю, что кого-то из мужественных офицеров заинтересовали несколько буколические стихи:
Грянул гром. Чашка неба расколота.Разорвалися тучи тесные.На подвесках из легкого золотаЗакачались лампадки небесные.Отворили ангелы окно высокое,Видят – умирает тучка безглавая,Л с запада, как лента широкая,Подымается заря кровавая.Догадалися слуги божии,Что недаром земля просыпается,Видно, мол, немцы негожиеВойной на мужика подымаются.В 1916 году Есенин сам был призван на службу, которую проходил в Царском Селе. Он не воевал с «немцами негожими» непосредственно на передовой, а служил санитаром в Царскосельском военносанитарном поезде.
Сохранились почтовые карточки кратких писем Есенина родным, на обороте которых напечатано: «Лазарет Их Императорских Высочеств Великих Княжен Марии Николаевны и Анастасии Николаевны при Феодоровском Государевом соборе для раненых. Царское Село». Непосредственным начальником Есенина был полковник Дмитрий Николаевич Ломан (1868–1918), штаб-офицер для особых поручений при дворцовом коменданте (в 1918 году расстрелян большевиками в числе других придворных царской семьи). Его сын Юрий Дмитриевич (1906–1980) был крестником императрицы Александры Федоровны, а в советское время боевой офицер, участник обороны Ленинграда в годы Великой Отечественной войны работал в дирекции ленинградского завода «Красный химик». Он оставил автобиографические записки «Воспоминания крестника императрицы» (рукопись), где часто вспоминает молодого рязанского поэта-самородка Сергея Есенина. Именно в то время за Есениным прочно закрепилось прозвище «сказитель», так его и воспринимали поначалу в художественных кругах северной столицы. В крестьянской поддевке и подстриженный под скобку юноша олицетворял песенного выходца из полевой и лесной Руси-России. Мыкаясь по редакциям и светским салонам, он знал про себя много больше, нежели окружавшие его литераторы. Лишь немногим друзьям-приятелям открывался, говоря: «Пишу стихи о России… Будут Есенина печатать! Слово даю! Я теперь, как скворец, с утра на ветке горло деру…».
О своих стихах, посвящённых Первой мировой войне, Есенин горло не драл, но извинительно писал: «…Я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к империалистической войне и к воинствующему патриотизму. Этот патриотизм мне органически совершенно чужд. У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему «гром победы, раздавайся», но поэт может писать только о том, с чем он органически связан».
Откликом на Первую мировую войну стали историческая поэма «Марфа Посадница», стихотворения «Узоры» и «Молитва матери»:
На краю деревни старая избушка,Там перед иконой молится старушка.Молится старушка, сына поминает,Сын в краю далёком родину спасает.Молится старушка, утирает слезы,А в глазах усталых расцветают грёзы.Видит она поле, это поле боя,Сына видит в поле – павшего героя.1914
Это, конечно, стилизация под народный плач, а не гражданская лирика. Наиболее яркие и мужественные стихи в том же году начала войны написал участник боевых действий, доброволец, улан, гусар, разведчик, Георгиевский кавалер Николай Гумилёв. Его «Наступление» пели уже в годы войны, а моя любимая запись – хоровое исполнение марша актёрами Иркутского театра драмы.
Та страна, что могла быть раем,Стала логовищем огня.Мы четвертый день наступаем,Мы не ели четыре дня.Но не надо яства земногоВ этот страшный и светлый час,Оттого, что Господне словоЛучше хлеба питает нас.И залитые кровью неделиОслепительны и легки.Надо мною рвутся шрапнели,Птиц быстрей взлетают клинки.Я кричу, и мой голос дикий.Это медь ударяет в медь.Я, носитель мысли великой,Не могу, не могу умереть.Словно молоты громовыеИли волны гневных морей,Золотое сердце РоссииМерно бьется в груди моей.И так сладко рядить Победу,Словно девушку, в жемчуга,Проходя по дымному следуОтступающего врага.1914
Великие и духоподъёмные стихи!
Вполне соответствует им и сам образ мужественного, поэта от Бога и простого офицера… Приведем опубликованные и достаточно точные воспоминания (хотя записаны они были только в 1937 году) поручика В. А. Карамзина, служившего с марта 1916 года оруженосцем при штабе 5-й кавалерийской дивизии, куда входил Гусарский полк: «… На обширном балконе меня встретил совсем мне незнакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. «Прапорщик Гумилев», – услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело.
Командир полка был занят, и мне пришлось ждать, пока он освободится. Я присел на балконе и стал наблюдать за прохаживающимся по балкону Гумилевым. Должен сказать, что уродлив он был очень. Лицо как бы отекшее, с сливообразным носом и довольно резкими морщинами под глазами. Фигура тоже очень невыигрышная: свислые плечи, очень низкая талия, малый рост и особенно короткие ноги. При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой… (Отвратительный портрет, а вот красивые женщины Гумилёва любили! – А.Б.).
… Я начал с ним разговор и быстро перевел его на поэзию, в которой, кстати сказать, я мало что понимал.
– А вот, скажите, пожалуйста, правда ли это, или мне так кажется, что наше время бедно значительными поэтами? – начал я. – Вот, если мы будем говорить военным языком, то мне кажется, что «генералов» среди теперешних поэтов нет.
– Ну нет, почему так? – заговорил с расстановкой Гумилев. – Блок вполне «генерал-майора» вытянет.
– Ну а Бальмонт в каких чинах, по-вашему, будет?
– Ради его больших трудов ему «штабс-капитана» дать можно.
– Мне думается, что лучшие поэты перекомбинировали уже все возможные рифмы, – сказал я, – и остальным приходится повторять старые комбинации.
– Да, обычно это так, но бывают и теперь открытия новых рифм, хотя и очень редко. Вот и мне удалось найти шесть новых рифм, прежде ни у кого не встречавшихся. (Гумилёв шутил – при чём тут рифмы? – А.Б.).
На этом наш разговор о поэзии и поэтах прервался, так как меня позвали к командиру полка…
При встрече с командиром четвертого эскадрона, подполковником А.Е. фон Радецким, я его спросил: «Ну, как Гумилев у тебя поживает?». На что Аксель, со свойственной ему краткостью, ответил: «Да-да, ничего. Хороший офицер и, знаешь, парень хороший». А эта прибавка в словах добрейшего Радецкого была высшей похвалой.
Под осень 1916 года подполковник фон Радецкий сдавал свой четвертый эскадрон ротмистру Мелик-Шахназарову. Был и я у них в эскадроне на торжественном обеде по этому случаю. Во время обеда вдруг раздалось постукивание ножа о край тарелки и медленно поднялся Гумилёв. Размеренным тоном, без всяких выкриков, начал он свое стихотворение, написанное к этому торжеству. К сожалению, память не сохранила мне из него ничего. Помню только, что в нем были такие слова: «Полковника Радецкого мы песнею прославим…». Стихотворение было длинное и было написано мастерски. Все были от него в восторге. Гумилёв важно опустился на свое место и так же размеренно продолжал свое участие в пиршестве. Все, что ни делал Гумилёв – он как бы священнодействовал.
О первом месяце службы Гумилёва в 5-м гусарском полку имеются воспоминания и командира эскадрона Ее Величества ротмистра Сергея Топоркова: «… Н. С. Гумилёв, в чине прапорщика полка, прибыл к нам весной 1916 года, когда полк занимал позиции на реке Двине, в районе фольварка Рандоль. Украшенный солдатским Георгиевским крестом, полученным им в Уланском Ее Величества полку в бытность вольноопределяющимся, он сразу расположил к себе своих сверстников. Небольшого роста, я бы сказал непропорционально сложенный, медлительный в движениях, он казался всем нам вначале человеком сумрачным, необщительным и застенчивым. К сожалению, разница в возрасте, в чинах и служба в разных эскадронах, стоявших разбросанно, не дали мне возможности ближе узнать Гумилёва, но он всегда обращал на себя внимание своим воспитанием, деликатностью, безупречной исполнительностью и скромностью. Его лицо не было красиво или заметно: большая голова, большой мясистый нос и нижняя губа, несколько вытянутая вперед, что старило его лицо. Говорил он всегда тихо, медленно и протяжно.
Так как в описываемый период поэтическим экстазом были заражены не только некоторые офицеры, но и гусары, то мало кто придавал значение тому, что Гумилёв поэт; да кроме того, больше увлекались стихами военного содержания. Командир полка, полковник А. Н. Коленкин, человек глубоко образованный и просвещенный, всегда говорил нам, что поэзия Гумилёва – незаурядная, и каждый раз на товарищеских обедах и пирушках просил Гумилёва декламировать свои стихи, всегда был от них в восторге, и Гумилёв всегда исполнял эти просьбы с удовольствием, но признаюсь, многие подсмеивались над его манерой чтения стихов. Я помню, он читал чаще стихи об Абиссинии, и это особенно нравилось Коленкину. Среди же молодых корнетов были разговоры о том, что в Абиссинии он женился на чернокожей туземке и был с нею счастлив, но насколько это верно – не знаю».
А женился Гумилев не на абиссинке, а на поэтессе Анне Ахматовой. Она говорила о предвоенном времени: «В сущности никто не знает, в какую эпоху он живет. Так и мы не знали в начале 10-х годов, что мы жили накануне первой европейской войны и Октябрьской революции». Однажды, отправляясь к нему из центра через Троицкий мост, она сочинила стихотворение, которое очень понравилось Гумилеву:
Думали: нищие мы, нету у нас ничего,А как стали одно за другим терять,Так, что сделался каждый деньПоминальным днем, —Начали песни слагатьО великой щедрости БожьейДа о нашем бывшем богатстве.Главное, навсегда утраченное богатство – покой, ощущение почвы под ногами. Потери шли за потерями… После революции по сфабрикованному делу был расстрелян и сам Гумилёв: даже награды защитника Родины не помогли. Кстати, надо уточнить наградной лист поэта и улана. На первый взгляд всё ясно – сам сказал:
Знал он муки голода и жажды,Сон тревожный, бесконечный путь,Но Святой Георгий тронул дваждыПулею не тронутую грудь.Когда и как – тронул дважды? Если уточняешь номера приказов, номера наградных крестов, поражаешься разнобою. За разведку в ночь с 20 на 21 ноября Гумилев получил свой первый Георгиевский крест. В приказе № 181 по Уланскому полку от 13 января 1915 года было объявлено: «Приказом по Гвардейскому Кавалерийскому корпусу от 24 декабря 1914 г. за № 30 за отличия в делах против германцев награждаются: <…> Георгиевскими крестами 4 степени: эскадрона Е. В. унтер-офицер Николай Гумилев п. 18 № 134060..». В приказе Гумилев значится унтер-офицером, хотя на самом деле это звание ему было присвоено позже особым приказом. Итак, в сводной таблице, под номером 59 записан унтер-офицер охотник эскадрона Его Величества Николай Гумилев, награжденный за дело 20 ноября 1914 года крестом 4 степени № 134060.
В неделю отдыха с 20 по 26 декабря Гумилев успел совершить короткую поездку в Петроград. К этому его приезду относится снимок с Городецким – Гумилев, уже заработавший Георгиевский крест, но еще не получивший его, снят в форме, но, понятно, без креста. Зачитывание приказа о награждении и вручение наград в полку состоялось накануне Рождества 24 декабря. Именно в этот день Гумилев выехал вместе с Ахматовой из Петрограда в Вильно. Из Вильно Ахматова уехала на несколько дней к матери в Киев, а Гумилев – к себе в полк.
О втором Георгиевском кресте тоже сказано во внятном документе: «Приказом по 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии от 5 декабря 1915 года за № 1486 за отличия в делах против германцев Н. С. Гумилев был награжден Георгиевским крестом 3 ст. за № 108868. Объявлено об этом приказом по Уланскому полку № 527 от 25 декабря 1915 года. В приказе № 528 по Уланскому полку от 26 декабря 1915 года объявлено: «Ниже поименованные нижние чины согласно ст. 96 статута производятся как награжденные Георгиевскими крестами: <…> 3 степени эскадрона Ея Величества улан из вольноопределяющихся Николай Гумилев в унтер-офицеры.».
Тогда в штабах путаницы тоже хватало. Получается, что Гумилёв трижды был произведён в унтер-офицеры. Первый раз – приказом по Гвардейскому Кавалерийскому корпусу, когда в 1914 году его наградили первым Георгием и по ошибке назвали унтер-офицером, второй раз – приказом по Уланскому полку, а третьим как награждённому Георгием.
28 марта 1916 года Гумилёв получил первый офицерский чин прапорщика с переводом в 5-й Александрийский гусарский полк. Полк стоял севернее Двинска, на правом берегу Западной Двины. В апреле полк был направлен в окопы, а 6 мая Гумилёв заболел и был эвакуирован в Петроград. С обнаруженным процессом в легких его поместили в лазарет Большого дворца в Царском Селе, где старшей медицинской сестрой работала императрица Александра Федоровна, шеф тех полков, в которых служил Гумилёв. В госпиталях Царского Села с начала войны медсестрами работали дочери императора Николая II великие княжны Ольга и Татьяна, помогали им и младшие дочери Мария и Анастасия. А ведь 5 июня 1916 года великой княжне Анастасии исполнилось всего 15 лет. В «Новоромановском архиве», который после расстрела царской семьи был привезен в Москву, сохранилась рукопись стихотворения Николая Гумилёва, посвященного Анастасии. Оно подписано прапорщиком Гумилёвым и всеми офицерами, лечившимися в лазарете. Великая княжна сохранила подарок. К этому времени поэт Николай Гумилёв уже был кумиром современной молодежи. Юная красивая Анастасия была счастлива вниманием знаменитого поэта и бесстрашного воина.
Сегодня день АнастасииИ мы хотим, чтоб через насЛюбовь и ласка всей РоссииК Вам благодарно донеслась.И мы уносим к новой сечеВосторгом полные сердца,Припоминая наши встречиСредь Царскосельского дворца.Не ахти даже для альбомных стихов, но ведь писал от имени всех – кратко и понятно. В июле 1916 года Гумилёв снова выехал на театр военных действий. В сентябре – октябре 1916 года в Петрограде держал офицерский экзамен на корнета. Не сдав (из 15) экзамен по фортификации, Гумилёв снова отбыл на фронт. Новый 1917 год встретил в окопах, в снегу. Завершилась служба Гумилёва в 5-м Гусарском полку неожиданно. Полк был переформирован, а прапорщик Гумилёв направлен в Окуловку Новгородской губернии для закупки сена частям дивизии; там застала его Февральская революция и отречение императора Николая II от престола. Гумилёв был удручён. Себя он считал неудачником, прапорщиком разваливающейся армии. В апреле 1917 года из штаба полка пришло сообщение о награждении прапорщика Гумилёва орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом, но поэт не успел его получить. Он добился командировки на Салоникский фронт, и 17 мая Анна Ахматова проводила мужа на крейсер. Но поскольку Россия была выведена из войны позорным Брестским миром, Гумилёв в апреле 1918 года возвратился домой, в Россию. Царское Село было переименовано в Детское Село, дом Гумилёвых реквизирован. Анна Ивановна, мать Гумилёва, с сыном Лёвушкой жили в Бежецке. Анна Ахматова попросила развод… А ведь самая звёздная и заслуженно славная была судьба!
* * *
Вот и подошли мы к одному из главных героев этой главы – поэту Блоку.
В 1980 году в Советском Союзе широко отмечали 100-летний юбилей Александра Блока и 600-летие Куликовской битвы. Вышло очень много изданий поэтических и исторических, прошли замечательные вечера, международные конференции, но более всего меня, заведовавшего тогда отделом поэзии в «Литературной России», поразило огромное количество стихов, не просто посвящённых Блоку, а пронизанных блоковским духом. Какой там застой! – истинный взлёт, характеризуемый строками из цикла о Куликовом поле и предсмертных стихов самого Блока: «Пушкин, тайную свободу пели мы вослед тебе…». В то время я очень часто приходил в гости к выдающемуся лирику Владимиру Соколову в тогдашний Безбожный переулок. Он не просто читал мне божественные строки, но, проникнутый дружеской симпатией, передавал стихи прямо в верстающийся номер, иногда начитывая их на диктофон. Лучшие стихи той поры от «Что-нибудь о России, стройках и молотьбе?» до «Здесь рифмуются пожарища, ничему не вопреки…» появились на страницах «Литературной России», достигшей тиража в 500 000 экземпляров. Самому сегодня не верится!
Помню, мы пришли к Соколову в промозглую погоду с Татьяной Ребровой, выпили коньяку, и Владимир Николаевич вдруг сказал: «Я долго рассматривал полесскую фотографию Блока в военной форме, и у меня написались стихи». Он взял обёртку от шоколада (как сейчас помню, «Бородино») и на белой обратной стороне написал стихи «К фотографии Блока». Он поразительно увидел его —
Среди отеческих разминок,Среди отеческих тревог…И мне дороже всех снежинокСнег на носках его сапог.Да, зима на Полесье была снежная. «… В январе 1917 года морозным утром я, прикомандированный к генералу М., объезжающему с ревизией места работ Западного фронта, вылез из вагона на маленькой станции, в лесах и снегах. Мне было поручено взять в управлении дружины сведения о работающих в ней башкирах. Меня провели в жарко натопленный домик. Через несколько минут, запыхавшись, вошел заведующий, худой, красивый человек, с румяным от мороза лицом, с заиндевевшими ресницами. Все, что угодно, но никак не мог ожидать, что этот заведующий – Александр Блок. Когда сведения были отосланы генералу, мы пошли гулять. Блок рассказал мне о том, как здесь славно жить, как он из десятников дослужился до заведующего, сколько времени в сутки он проводит верхом на лошади; говорили о войне, о прекрасной зиме.». Это строки удивления и восторга из воспоминаний Алексея Толстого.
Стихи Соколова появились в ближайшем номере «ЛР», рядом с вдохновившей на них фотографией Блока, но с тех пор мне очень хотелось побывать в Полесье, в Колбах и в Лопатине, где открылся тогда же первый музей Александра Блока в Советском Союзе. Не в доконавшем его родном Петербурге, не в любимом подмосковном Шахматове, а там, среди лесов и болот под Пинском, на северном фланге Брусиловского прорыва. И вот только через тридцать лет мне удалось приехать сюда. Кстати, рядом находится городок Кобрин, а мой отец – поручик Брусиловской армии, раненный в Карпатах, служил как раз в 171-м пехотном Кобринском полку.
За несколько месяцев до прибытия к месту службы Блока в болотах Полесья побывал главком Брусилов. Он останавливался в двухэтажном доме лесничего, который стоял на сваях, так как почва под лесом была зыбкая, торфяная. Дом был сложен из толстых бревен, не оштукатурен, из широких пазов его торчал мох. Когда открывали входную дверь в передней первого этажа, по всем комнатам второго подувал сквозняк, хлопали окна и пахло лесной сыростью, плесенью. По стенам ползали мокрицы, полы скрипели. И дни и ночи шли дожди, по утрам подымался густой туман, погромыхивал гром, никак не умеющий разразиться настоящей грозой, так как вокруг на многие версты тянулся лес, и тучи, зацепившись за него, не хотели уходить. От этого с утра в комнатах дома было темно, на рабочих столах зажигали лампы, они коптили каждый раз, когда открывались и закрывались двери.
Но дом был поместительный, комнат много, лесничий со своей семьей жил в первом этаже и не мешал Алексею Алексеевичу, расположившемуся во втором. Брусилов захватил с собою своих друзей – Яхонтова и Саенко. Саенко был веселым, румяным, разговорчивым. Усы он отпустил длиннее прежнего, «совсем как у Брусилова», но были они у него не седые, а золотисторусые. Именно сюда приезжал командующий 3-й армией Леш. Приехал он без вызова, крайне встревоженный тем, что главнокомандующий не посетил его штаб. Брусилов не принял его, сославшись на болезнь. Но болезнь тут ни при чем – легкий насморк, озноб, чему Алексей Алексеевич никогда не придавал значения, Он выслал адъютанта передать Лешу свои извинения за то что, приехав в гости, не побывал у хозяина, но при благоприятной оказии, мол, не преминет поблагодарить его за гостеприимство и за блестяще законченную операцию по овладению Пинском, которая только сейчас начата. Леш уехал разобиженный до предела. «Ничего, – сказал Брусилов, – это ему полезно». Почему так?
А дело в том, что Леш, погнав немца до Стохода, оставался пассивным слишком долгое время. Дельный был генерал, но эвертовская закваска въелась в него. Еще из штаба фронта Алексей Алексеевич настаивал перейти к решительным действиям в тыл Пинской группы, Леша нужно было подхлестывать. Он повторял, что не уверен в своем правом фланге и боится оторваться от Западного фронта. «Я знаю Эверта, – твердил он, – и не могу идти на неверную игру. Я сам, когда был под его началом, не раз подводил Каледина». Телефонные препирательства надоели Алексею Алексеевичу. Он решил проверить дела на месте…
Алексей Алексеевич заезжал ко всем командирам дивизий, побывал почти что во всех полках, и, конечно, оказалось, что Леш все напутал, он возложил главный удар на четвертый Сибирский корпус с севера, а не с юга на третий корпус и не в то время, когда там обнаружилось давление и противник был отвлечен от Ясельды и Огинского канала, как это совершенно ясно вытекало из директивы Юзфронта. Эта путаница вызвала неудовольствие Алексеева и повела за собою еще большую путаницу. Алексеев предложил Брусилову перебросить третий корпус в район Ковеля и Любашева, чтобы оттуда решительно атаковать Пинскую группу с юга… Вроде бы глава – о поэтах, но как не передать эту слиянность военных и гражданских задач, даже простое совпадение прифронтовых дорог?
О жизни Блока на Пинщине мы, к сожалению, можем судить только по его письмам к матери, жене, отдельным друзьям, а также письмам к нему. Причем, многие из них не сохранились. Записная книжка Блока за № 49 – спутница Блока на фронте, практически осталась чистой. Дневник в это время он также, по-видимому, не вел, потому что ещё 29 мая 1913 года решительно записал: «Дневник теперь теряет смысл, я больше не буду писать». Но с 1917 года, с февральской (мартовской по ному стилю) революции, Блок возобновляет подробный дневник. В марте 1917 года Александр Блок сделал пометку в записной книжке: «На днях я подумал о том, что стихи писать мне не нужно, потому что я слишком умею это делать. Надо ещё измениться (или – чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать материал». Неслыханные перемены уже грозно приближались, в России произошла февральская революция, но Блок чувствовал, что это – не коренной переворот…
Напомним, что поэт вернулся в бурлящий Петербург из белорусского Полесья, где проходил службу в действующей армии. Нет сомнений, что под грохот близкой линии фронта и стук копыт коня в своих многочисленных поездках по прифронтовым равнинам, в редкие минуты свободы и затишья, размышляя о прошлом и грядущем, уже прославленный поэт вынашивал чеканные ямбы поэмы «Возмездие». Здесь, может быть, истоки «Скифов, да и в ритмах «Двенадцати» очень многое угадывается из армейских впечатлений, из общения с простыми солдатами в глубинах Полесья тяжкой поры.
До определенного времени во многих источниках высказывалась мысль, что семь месяцев, которые провел А. Блок на Полесье, «едва ли не самые бесцветные в его жизни» и что они, дескать, не лучшим образом сказались на его творчестве. Однако внимательное изучение данного периода судьбы Блока и последующего его творчества говорит об ином: пребывание в Полесье, возле передовой, помогло ему постичь дух переломного времени, надвигающуюся очистительную трагедию и глубже понять чаяния народа. Многие читатели, наверное, не знают, что самый первый музей Блока в Советском Союзе был открыт не в родном и доконавшем его Питере, не в любимом подмосковном имении Шахматове, разграбленном крестьянами, а в тех западно-белорусских краях, где проходила его воинская служба.
Александр Блок. Фотография 1917 г.
Инициатором создания Блоковского музея был московский учёный, журналист, исследователь жизни и творчества поэта Георгий Блюмин (в настоящее время – доктор технических наук, профессор культурологии, член Союза писателей России). Непосредственными же организаторами создания музея стали Демьян Лемешевский – заведующий отделом культуры Пинского райисполкома и заместитель председателя райисполкома Эдуард Еленский. Основная заслуга в том, что музей состоялся, принадлежит старейшему музейному работнику Пинщины Федору Федоровичу Журавскому. Несколько лет он вёл обширную переписку с литературными музеями страны, архивами, исследователями творчества Блока, выезжал в командировки. В результате чего собрал около 300 ценнейших экспонатов, которые и составили экспозицию музея.
Постепенно музей получил большую известность. Проводились многочисленные экскурсии для гостей. В адрес музея стали регулярно поступать экспонаты от почитателей творчества поэта из многих уголков страны. Ежегодно по инициативе отдела культуры и музея проводились Блоковские праздники поэзии. В 1987 году музей расширился. С помощью работников Пинской районной библиотеки была создана новая экспозиция музея, в которой насчитывалось около уже 2 тысяч экспонатов. Праздники поэзии стали проводиться не только в Лопатине, но и в Колбах, Парохонске, Камене, Новом Дворе, в Лунинце – на родине писателя-блоковеда Николая Калинковича. Так что перестройка способствовала взлёту надежд, в том числе и поэтических. Кто бы знал, куда она приведёт… Накануне развала Советского Союза в 1991 году за хорошую работу музей получил статус «народный» и в нем была введена штатная единица старшего научного сотрудника. Всего за время работы музей Блока посетили около 50 тысяч человек, проведено 25 блоковских праздников поэзии. Но теперь люди стали меньше ездить по стране, изучать заповедные литературные края, совсем прекратились дальние школьные экскурсии. В настоящее время музей продолжает работу по пропаганде блоковского наследия, является центром краеведческой работы в Пинском районе. Жаль только, что праздник проходит в непогожем ноябре, я бы посоветовал его сместить на августовские дни памяти поэта, на более погожую пору, когда поэт постигал эти края, когда гости могут увидеть Полесье во всей красе.
Только через тридцать лет после зарождения горячего желания, мне удалось приехать сюда в холодном и снежном марте. Кстати, как я упоминал, рядом находится городок Кобрин, а мой отец – поручик Брусиловской армии, раненный в Карпатах, служил как раз в 171-м пехотном Кобринском полку. О Блоковском музее и празднике уже не раз писалось в СМИ, но кое-что я повторю для поклонников поэта, для тех, кто готовится отправиться в путь по братской Беларуси. Ну, хотя бы то, что по легенде местное название Колбино родилось от имени раскаявшегося разбойника по имени Колб. Если прочитать наоборот – Блок. Поразительное совпадение! Музей мне показывал брянский уроженец Александр Жуков, который работал здесь и председателем колхоза, и председателем сельсовета. Трижды лауреат областных Брестских фестивалей авторской песни живет теперь в блоковской деревне Лопатино. Она запечатлена в письме жене, датированному 16 августа 1916 года, в нём приложены два замечательных рисунка Блока с подписью: «Деревня Колбы. Часовня». Там и доныне высится отреставрированная капличка – часовенка, которую Блок зарисовал с гусём на переднем плане. Жуков подарил мне свою книгу стихов «Земная россыпь», где есть стихотворение «Праздник поэзии Александра Блока в полесской деревушке Колбы». Он пишет и об этих промыслительных совпадениях, и о дубе, который помнит Блока:
Могучий дуб – свидетель вековой,Капличка – лучик праведного света,Похожа на церквушку под Москвой,Где, как и Блок когда-то молодой,Венчаются и в наши дни поэты.Нет, церковь в Тараканове никак до конца не отреставрируют, поэты в ней – не венчаются, но памятник молодым Саше и Любе уже встал над Лопасней. Кстати, перекликается название реки с названием деревни Лопатино… Вот ещё несколько живых штрихов и злободневных мыслей по поводу почти 200-дневного пребывания поэта в Западной Белоруссии.
Портреты А. Блока на фоне деревушки Лопатино
Третий год в Европе полыхает разрушительная война. Александр Блок со своей долей немецкой крови никаких иллюзий по поводу воюющих стран – не питал. Ещё в предвоенный год он записал на французском курорте: «Биарриц наводнён мелкой французской буржуазией, так что даже глаза устали смотреть на уродливых мужчин и женщин… Да и вообще надо сказать, что мне очень надоела Франция и хочется вернуться в культурную страну – Россию, где меньше блох, почти нет француженок, есть кушанья (хлеб и говядина), питьё (чай и вода); кровати (не 15 аршин ширины), умывальники (здесь тазы, из которых никогда нельзя вылить всей воды, вся грязь остаётся на дне)…». Охваченный тревожными мыслями о судьбе Родины, поэт ожидал призыва в действующую армию.
К 1916 году русские войска, всего 11 армий, объединенные в 3 фронта, занимали 1200-километровый фронт от Рижского залива до русско-румынской границы, западнее ст. Новоселица. Все армии, будучи в большом некомплекте, насчитывали в начале апреля 1 732 000 штыков и сабель и прикрывали направления:
– на Петроград – Северным фронтом, от моря до Видзы, имея на 340 км, в большинстве прикрытых Двиной, 13 корпусов и 7–8 кав. дивизий (около 470 000 штыков) с уплотнением (3 корпуса) впереди Риги (Рижский левобережный плацдарм) и Двинска (4 корпуса);
– на Москву – Западным фронтом, до Пинска включительно, имея на 450 км 23 корпуса и 5–7 кав. дивизий (около 750 000 штыков) с большим уплотнением на Свенцянском (9 корпусов) и Виленском (7 корпусов) направлениях;
– на Киев и Одессу (Украину) – Юго-западным фронтом, к югу от Полесья, имея на 450 км 19,5 корпусов и 11–12 кав. дивизий (около 510 000 штыков); войска Юго-западного фронта были почти равномерно распределены по всему фронту.
В июле 1916 года Блок узнал об окончательном разрешении и написал в очередном письме к матери в Шахматово: «Сегодня я, как ты знаешь, призван. Вместе с тем я уже сегодня зачислен в организацию Земских и Городских союзов: звание мое – «табельщик 13-й инженерно-строительной дружины», которая устраивает укрепления; обязанности – приблизительно – учет работ чернорабочих; форма – почти офицерская – с кортиком, на днях надену ее. От призыва я тем самым освобожден; буду на офицерском положении и вблизи фронта»…
Итак, 7 июля 1916 года знаменитый поэт, как уже сказано, призывается в действующую армию. У него в руках только что вышедший 2-й том «Стихотворений», а 9 июля он пишет лирический шедевр «Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух». 26 июля Блок выезжает в расположение дружины (станция Лунинец Полесской железной дороги). В этом же месяце выходит 3-й том «Стихотворений» поэта. Мать и близкие ему люди выезд Александра в район Пинских болот восприняли с необычайной тревогой. Об этом, в частности, свидетельствует и неопубликованная переписка, которую удалось отыскать в Ленинграде в частной коллекции И. А. Фащевской, между Александрой Андреевной Кублицкой-Пиоттух и Любовью Александровной Дельмас, известной актрисой, которой в марте 1914 года А. Блок посвятил бессмертный цикл стихов. Мать поэта, волнуясь за судьбу сына, пишет Л. А. Дельмас: «…Ей предложили устроить его здесь, но он сам пожелал ехать на фронт. Когда я или Люба уговаривали устроиться его безопасней и здоровее (он едет в болотистые места), он так страшно злился, что мы отступали. Он так решил, и надо мириться и надо терпеть. Он будет занимать инженерскую должность, которая не требует технического образования…».
Снова напомню, что в этих болотистых лесах Полесья, на самом севере Брусиловского прорыва, тоже проходила линия фронта на стыке Юго-Западного и Западного фронтов. Мой ранневесений путь и лёг в эти болотистые места Полесья, в древний город Пинск, который на полвека старше Москвы. Здесь, кстати, учился первый президент Израиля Хаим Вейцман. Если перебраться на правый берег, в междуречье Пины и Струменя, куда из-за топких болот город никогда не переступал, и взглянуть на Пинск, особенно на утренней заре, то он, окутанный седыми туманами, похож на сказочный «град Китеж». Именно таким увидел его в 1916 году из-за линии фронта Александр Блок. Прибыв на Полесье в имение князя Друцкого-Любецкого в Парохонск, Блок сообщает матери: «…Теперь мы живем в большом именье и некоторые (я в том числе) – в княжеском доме… К массе новых впечатлений и людей я привык в два дня так, как будто живу здесь месяц. Вообще я, более чем когда-нибудь, вижу, что нового в человеческих отношениях и пр. никогда ничего не бывает…».
В дружине поэту отведена более чем скромная роль – табельщика с месячным окладом в 100 рублей (напомним, что фунт хлеба тогда стал стоить 2 копейки вместо довоенной 1 копейки), но прапорщик Гумилёв получал в три раза больше. Обязанности не тяготили Александра Блока. Он был привычен к трудностям и «обладал способностями ко всякому физическому труду». Поэт встречал и распределял по участкам рабочих, прибывающих на Полесье из Средней Азии, Поволжья, Украины, Дальнего Востока, Белоруссии, давал советы и распоряжения. Вот строки из августовских писем Александра Блока к родным в 1916 году: «Стоим в деревне Колбы, на днях переедем в Лопатино… Мы строим очень длинную позицию в несколько верст длины, несколько линий, одновременно роем новые окопы, чиним старые, заколачиваем колья, натягиваем проволоку, расчищаем обстрел, ведем ходы сообщения…». В письме все изложено четко, правдиво, без единого намека на тяготы военно-полевой жизни, на трудности и неудобства. Ведь Блок сам перестраивал дом в Шахматове, а верхом мог скакать по холмам Клинско-Дмитровской гряды целыми днями.
Вот строки современника: «…Когда по убийственной дороге через предательские болота я добрался ночью в деревню Колбы, в низкой полесской хате при скудном свете керосиновой лампы была произнесена фамилия Блок. Был в военной форме дружины. Внутренняя жизнь горит только в глазах… Мы строим окопы, блиндажи – всю сложную систему большой оборонительной позиции. На работу выезжаем по несколько человек верхом. Блок ездит великолепно. Один раз Блок сдается на уговоры прочесть стихи. В полесской хате звучат вдохновенные слова, произнесенные неровным, глухим голосом… Иногда где-то преподает. Пишет ли? Вероятно, в одиночестве ищет душевного равновесия… Общество наше довольно странное: рядом с поэтом Блоком молодой, симпатичный еврей-астроном И.И. Идельсон, талантливый архитектор Л.И. Катонин, потомок композитора Глинки К.А. Глинка (интересно, в российской воющей армии сегодня могут сойтись такие люди? – А.Б.)… На службе Блок – образцовый чиновник. Он может теперь влиять на улучшение быта рабочих и делает это с усердием. Неслыханно аккуратен и симпатичен. Когда это вызывает удивление, говорит: “Поэт не должен терять носовых платков». Эти точнейшие наблюдения взяты из воспоминаний Владимира Францовича Пржедпельского (литературный псевдоним – Владимир Лех. Поэт, журналист, сослуживец Александра Блока по 13-й инженерно-строительной дружине).
Теперь несколько сокровенных дорожных раздумий. В дружине Блок провёл в общей сложности около семи месяцев. Меня всегда поражало, что в учебниках даже для ВУЗов весьма скупо отражено участие поэта в Первой мировой войне. Вот беру один из них, там – всего лишь четыре строчки: «Летом 1916 года он призывается в армию в качестве табельщика одной из строительных дружин и направляется на фронт, где, по его словам, живет «бессмысленной жизнью, без всяких мыслей, почти растительной». Ну, написал под настроение и что? Если бы все наши авторы учебников служили по-настоящему в армии, с марш-бросками, караулами и ученьями, они бы по себе знали, какие мысли порой приходят от усталости и тоски. Но вот как он записал в дневнике об этом времени на некотором расстоянии и спокойно – «об этих русских людях, о лошадях, попойках, песнях, рабочих, пышной осени, жестокой зиме… деревнях, скачках через канавы, колокольнях, канонаде, грязном бараке» и сопроводил всё это перечисление неожиданным возгласом: «Хорошо!». Здесь, в прифронтовой обстановке, он увидел многоликий народ, обострённей понял переломное время, здесь же застала его весть о февральской революции.
В белорусской дороге я узнал, что Русская православная церковь определила три основные ценности, которые, с точки зрения экспертов из синодального Отдела по взаимоотношениям церкви и общества, должны стать базовыми в 21 веке. Об этом журналистам заявил глава отдела – протоиерей Всеволод Чаплин. По словам либерального иерарха, триаду основных ценностей составили вера, Родина и. свобода. Неужели мы не нахлебались ещё бездонной и безответственной свободы слова с клеветой на прошлое и матюками, телевидения с порнографией и кровью, экономики с откатами и распилами? Протоиерей, правда, добавил, что список будет дорабатываться и меняться при участии разных общественных организаций. С иерархами Церкви в полемику не вступаю, но замечу, что в тех болотистых краях под Пинском, куда прибыл служить в армию накануне революций 1917 года, Александр Блок, как-то отчётливей понимаешь, что здесь он, никогда не боявшийся физического труда, утвердился в главных земных и народных ценностях. И уже после февральской революции записывает в дневнике: «Ночь на 1 июня. Труд – это написано на красном знамени революции. Труд – священный труд, дающий людям жить, воспитывающий ум и волю и сердце. Откуда же в нем еще проклятие? А оно есть. И на красном знамени написано не только слово труд, написано больше, еще что-то».
Мудрая запись, но как-то нынешним идеологам не до прозрений русских гениев, до народного понимания ценностей. А триада, по-блоковски, такова: Родина (в это понятие для любого верующего входит и православие), семья и труд! Или: Родина (по-чешски так и семья зовётся), правда, труд. Не вернёмся к такой триаде – «свободная» Россия, которая всё реже поднимается до духовных блоковских высот, попросту сгинет, как призрак в пинских да валдайских болотах!
Александр Блок вспоминает в поэме «Возмездие» о своих польских корнях, о могиле отца на варшавской Аллее Роз:
Отец лежит в «Аллее роз»,Уже с усталостью не споря,А сына поезд мчит в морозОт берегов родного моря…Жандармы, рельсы, фонари,Жаргон и пейсы вековые,И вот – в лучах больной зариЗадворки польские России…Эту его строфу неизменно цитируют полонофилы, подчёркивая страдания несчастных жителей польских задворок, но особенно – утонченных варшавян под пятою русских (или немецких) военных. «Возмездие» было написано Блоком незадолго до Первой мировой войны. А когда война разразилась и для участия в сражениях против русских войск Ю. Пилсудский стал создавать в Галиции польские легионы «Стржелец» («Стрелок») под австро-германским командованием, то поэт Осип Мандельштам, продолжая российско-державную, антипольскую, пушкинскую ноту, прозвеневшую в «Бородинской годовщине» и «Клеветникам России», написал и напечатал осенью 1914 года в патриотическом журнале «Нива» примечательное стихотворение с абсолютно пушкинскими интонациями:
Поляки! Я не вижу смыслаВ безумном подвиге стрелков:Иль ворон заклюет орлов?Иль потечет обратно Висла?Или снега не будут большеЗимою покрывать ковыль?Или о Габсбургов костыльПристало опираться Польше?А. ты, славянская комета,В своем блужданье вековомРассыпалась чужим огнем,Сообщница чужого света!Любопытно, что стихотворение называется «POLACI!», а не «ПОЛЯКИ», что на первый взгляд было бы естественнее. Но, думаю, поэт своим лингвистическим чутьем угадал, что «поляки» – это народ, а «POLACI!» – шляхта, показушную экзальтированность которой он изящно обозначил восклицательным знаком в конце слова. Правда, этим стихотворением Осип Эмильевич вывел себя, подобно Пушкину и другим крупнейшим людям русской культуры, из «интеллигенции», что, впрочем, не мешает ему и сегодня быть любимцем польских издателей, литературоведов, историков и прочих интеллектуальных русофобов. И еще: возможно, что для Мандельштама смысловая разница слов «polaci» и «поляки» была приблизительно такая же, как в словах «жиды» и «евреи».
Современный польский поэт Адам Загаевский, посвящавший свои стихи Иосифу Бродскому, написал программное мечтательное стихотворение:
Если б Россия была основанаАнной Ахматовой, если быМандельштам был законодателем,а Сталин – третьестепеннымперсонажем забытого грузинскогоэпоса, если б Россия сбросила своюощетинившуюся медвежью шкуру,если б она могла жить словом, а некулаком, если б Россия, если б Россию…Но, как мы видим, и Ахматова, и Мандельштам без всяких «если» показали себя именно в слове, а не в медвежьей шкуре, защитниками русских интересов и ценностей, а тишайший Осип Эмильевич, во-первых, воспел Сталина как первостепенного политика, а Польше – не советовал опираться о Габсбургов костыль! Теперь ещё и штатовский посох добавился… А патриоте Блоке и говорить нечего.
* * *
Закончить эту главу хочу кратким рассказом о герое Брусиловского прорыва, литераторе, авторе знаменитой песни «Поручик Голицын», которую многие исполнители в 90-х годах вседозволенности хотели присвоить и даже получали за неё авторские.
В центре Риги, недалеко от дома известного исторического романиста Валентина Пикуля, раскинулось Покровское кладбище. И для отдыха и на работу – для сбора сведений – отправлялся он на кладбище в поисках мест захоронений своих героев. Кругом кипела городская жизнь, а его взгляд и напряженное внимание были обращены только на обелиски и кресты, которые отгораживали от современного шумного мира. Он успел описать захоронения и сделал это вовремя: по территории кладбища была проложена дорога. Сейчас о прошлом этого кладбища напоминают малочисленные ограды и обелиски.
Долгое время Пикуль искал могилу любимого им писателя и библиографа Сергея Рудольфовича Минцлова, упокоившегося в 1933 году в Риге. И нашел ее на Покровском кладбище. Интересуясь и изучая творчество Сергея Рудольфовича, Пикуль знал, что им была собрана богатейшая библиотека. И библиотека эта тоже находилась в Риге! Восемь книг этого писателя Пикуль приобрел у букинистов. На книжном «черном» рынке Пикуль познакомился со Станиславом Рубинчиком, известным в Риге библиофилом и знатоком книжных редкостей. Пикуль часто заказывал Рубинчику достать нужные для работы книги. И вспомнил только один случай, когда получилась осечка. Заказанная Пикулем книга личного секретаря Распутина А.С. Симановича «Распутин и евреи» оказалась недоступна даже Рубинчику, несмотря на то, что была издана в Риге в тридцатые годы.
Но продолжим разговор о Покровском кладбище. Даже воображение романиста не могло себе обрисовать, сколько знакомых ему героев из русского зарубежья он обнаружит здесь. Одно перечисление займет много времени, назовем лишь некоторых из них. Время сохранило могилы: создателя первой русской газеты в Риге Е.В. Чешихина, историка О.Н. Милевского, раскопавшего забытые временем события на Луцавсале, где «героически сражались и погибали солдаты Петра Великого, отправленные им в помощь Саксонскому королю Августу, осаждавшему Ригу». На Луцавсале установлен памятник храбрецам, куда рижане 10 июля возлагают венки и цветы.
Пикуля интересовала и судьба бесстрашного генерала, писателя и журналиста Георгия Ивановича Гончаренко (более известного под именем Юрия Галича), прожившего в Риге около двадцати лет, проявившего чудеса храбрости и героизма во время Брусиловского прорыва и воевавшего с красными. Но судьба к нему не была благосклонна. Покидая Владивосток, чтобы избежать встречи с большевиками, он встретился с ними в Риге. Когда ему предложили сотрудничество с НКВД, он покончил с собой.
Пикуль высоко ценил Георгия Ивановича как личность, а его рассказ «Авангардный генерал» он использовал, когда работал над миниатюрой «Жизнь генерала рыцаря» (о любимом им герое – Якове Петровиче Кульневе). Русский генерал, дворянин и поэт Георгий Гончаренко (псевдоним – Юрий Галич родился в военной семье 10 июня 1877 года. Всю жизнь он посвятил военному делу, конному спорту, а также поэзии, литературе и журналистике. Под псевдонимом Галич (в память о боях в Галиции) генерал написал 14 книг повестей, рассказов и стихов, опубликовал сотни статей. В годы Гражданской войны бывший блестящий гвардеец генерал-майор Гончаренко оказался на Украине и служил при гетмане Скоропадском – начальником наградного отдела. Собственно, именно здесь, в Киеве, он и познакомился с прототипом романса – петербуржским поручиком Константином Голициным.
Рассказывает председатель Рижского славянского исторического общества историк Олег Пухляк: «Родился Георгий Гончаренко в Варшаве. Отец умер, когда мальчику исполнилось девять лет. Средств у семьи было немного, и Георгий был направлен в Полтавский кадетский корпус, где мог получить военное образование за государственный счет. Так была предопределена его карьера, хотя уже с детских лет Георгий проявлял склонность к гуманитарным наукам, писал стихи и неплохо рисовал.
Однако романтические наклонности вовсе не помешали молодому человеку окончить кадетский корпус с отличием. Затем в 1897 году он окончил Николаевское кавалерийское училище, из которого был выпущен – опять-таки по первому разряду – корнетом в лейб-гвардии Кирасирский ее величества полк. В дальнейшем успешный офицер окончил Николаевскую академию Генерального штаба, офицерскую кавалерийскую школу.
– Блестящая эрудиция и трудолюбие способствовали карьере и, в свою очередь, никак не мешали увлечению поэзией, – продолжает Олег Пухляк. – В 1907 году Георгий Гончаренко издал свой первый поэтический сборник «Вечерние огни». Чередуя, как это было положено в армии Российской империи, штабные должности с командными, Георгий Иванович 10 апреля 1911 года был назначен начальником штаба Усть-Двинской (Даугавгривской) крепости. В этой должности в марте следующего года он получил звание полковника, в котором его и застала в крепости Первая мировая война.
О последних днях мира и первых днях войны он оставил воспоминания, интересные не только для историка – заметки Галича отличаются живостью языка и яркостью передаваемых впечатлений.
С осени 1915 года А. И. Гончаренко командует 19-м драгунским Архангелогородским полком. Воюет самоотверженно, и в 1917 году он уже генерал-майор. Правда, для Гончаренко, убежденного монархиста, звание, данное Временным правительством, большой цены не имело. После Октябрьской революции ему не раз пришлось столкнуться с ситуацией, когда жизнь его и других офицеров висела на волоске. Решив не сидеть сложа руки, он стал пробираться на юг, где давало первые ростки Белое движение. Во время Гражданской войны Гончаренко служил в Киеве и Одессе, затем – в Константинополе. Согласно преданию, в дни эвакуации белой армии и родились всем известные строки, обращенные к поручику Голицыну и корнету Оболенскому, имевшим реальные прототипы среди знакомых Гончаренко офицеров.
– В провозглашенной Латвийской Республике был принят либеральный закон о гражданстве, – говорит Олег Пухляк. – По нему гражданами республики признавались все проживавшие на ее территории до начала мировой войны. По этой причине Гончаренко решает ехать в Латвию. В Риге его не ждали с распростертыми объятиями, но остаться живым – это тоже немало. Связь с семьей, оставшейся в Петрограде, оказалась оборванной. Каких-либо накоплений у Георгия Ивановича не было, поэтому приходилось браться за любую работу. Он работал кавалерийским инструктором в военной школе, судьей на ипподроме. Писал в газету «Дни», добился статуса постоянного сотрудника газеты «Сегодня».
В 20—30-е годы Галич уже широко известен в литературных кругах русского зарубежья как поэт и публицист. Он опубликовал 13 книг: стихотворения, рассказы, очерки путешествий, воспоминания, романы. Василий Немирович-Данченко характеризовал его как значительного и яркого писателя, в то время как Владимир Набоков жестко критиковал за провинциальность и безыскусность.
– 60-летний юбилей Галича в 1937 году отмечался в Риге широко, – продолжает рассказ Пухляк. – Пусть не было уставленных яствами роскошных столов, но теплых дружеских пожеланий было в избытке.
С приходом советской власти в 1940 году Георгий Иванович был вызван для беседы в органы НКВД. Все знакомые отмечали угрюмое настроение Гончаренко. На сочувственные вопросы он отшучивался: мол, был молодой – и настроение веселое было, а сейчас… Предложение сотрудничества с репрессивными органами государства, с которым он боролся в свои молодые годы, Георгий Иванович считал для себя неприемлемым и 12 декабря 1940 года покончил с собой, повесившись в своей квартире.
Немногие знают о подлинности поручика Константина Голицына, человека, чья судьба была связана с Киевом. Поручик князь Константин Александрович Голицын, отпрыск прославленной фамилии государственных деятелей и виноделов России действительно стал героем этой песни. Из архивных документов известно, что Голицын служит в кавалерии вместе с корнетом Оболенским (тоже реальным историческим персонажем) и события начала 1918 года застали его с эскадроном в Донских степях, воюющим против большевиков. В своем эскадроне, состоящем из офицеров – членов полка Императорской фамилии поручик ведает вопросами вооружения и боепитания (вот откуда знаменитое «Раздайте патроны, поручик Голицын»). А героем романса он стал благодаря знакомству с Георгием Гончаренко, в годы Гражданской войны.
Это было в январе 1919 года, когда на Украине правила Директория во главе с Петлюрой и Винниченко. Историческая встреча произошла в кутузке Осадного корпуса сечевиков где-то на улице Пушкинской. Гончаренко, снятый с поезда петлюровскими постами под Одессой и опознанный как гетманский генерал, парился на нарах уже несколько дней, когда к нему подселили двух новых соседей: бывшего главбуха киевского Нового банка Беленького и юного Голицына. Первого арестовали за то, что ссужал деньги Скоропадскому, второго – по недоразумению. Его перепутали с престарелым дядей поручика, князем Голицыным, возглавлявшим «Протофис» – организацию, сделавшую в своё время Скоропадского гетманом. В одной камере генерал Гончаренко и будущий герой песни провели целую неделю. На восьмой день начальство решило перевести трёх арестантов в другое место. В качестве охраны к ним приставили старенького сторожа, позвякивающего ключами в одном кармане и пригубленной бутылкой горилки в другом. Чтобы узники не сбежали, сторож взял в руки их вещи, в которых, на его взгляд, находились ценности. Он почему-то решил, что конвоируемые не решатся бросить вещи ради побега. Когда странная процессия вышла на Крещатик, генерал присел, чтобы завязать шнурок, а банкир и поручик рванули вперёд. Сторож бросился за ними, но на полпути остановился, вспомнив, что за его спиной остался Гончаренко. Георгий Иванович тем временем быстрой походкой шёл в противоположную сторону. Сторож только и смог, что сокрушённо потрясти ключами в спины беглецов.
Константин Голицын пробрался на юг, но дальше не поехал, а поступил в белогвардейскую Добровольческую армию генерала Деникина. Здесь, уже в чине штабс-капитана, он командовал сводной ротой, состоящей из бывших стрелков полка Императорской фамилии. Какое-то время вместе с князем служил и ещё один любопытный офицер – Юрий Гладыревский – личный друг Михаила Булгакова, ставший прототипом Шервинского из «Белой гвардии». Тёплым августовским днем 1919 года рота князя Голицына на плечах красных одной из первых ворвалась в Киев. Но, как известно, белые были разгромлены. В следующий раз Голицын вернулся в Киев летом 1920 года, но уже не как победитель, а как жалкий и оборванный военнопленный, попавшийся красным под Одессой. В то время шла война с белополяками, РККА остро нуждалась в командных кадрах, и князя быстро переделали в военспеца, вновь отправив на фронт. Так что Гражданскую войну Голицын окончил уже в Красной армии. Он вернулся в Киев, женился, поступил на советскую службу и зажил мирной жизнью, скрывая своё прошлое. Но тщетно. Следственное дело по обвинению в контрреволюционной деятельности Голицына, бывшего князя, бывшего поручика, бывшего деникинца, управляющего делами Киевглавпроекта, около шестидесяти лет хранилось под № 1919 в архиве КГБ УССР. Как следует из документов, Голицына арестовали морозной январской ночью 1931 года. Дело, по которому проходил князь, называлось весьма безобидно: «Весна». Но это только на первый взгляд. Дело было инспирировано ГПУ для уничтожения в СССР бывших генералов и офицеров царской армии, независимо от их заслуг перед советской властью. Заставляли признаться только в одном: причастности к контрреволюционной офицерской организации. И подавляющее большинство арестованных, как правило, под пытками подписывали всё, что им подсовывали следователи.
Над арестованными в Киеве почти 600 бывшими генералами и офицерами «трудились» не только сотрудники ГПУ, но и курсанты местной школы милиции, отрабатывавшие на подследственных приёмы рукопашного боя. Как результат – более 95 % «признаний», почти 160 вынесенных смертных приговоров. Попал в это число и князь Голицын. Постановление о расстреле Константина Голицына было вынесено 20 апреля 1931 года. Однако расстреляли его лишь одиннадцатью днями позже вместе с бывшим прапорщиком Левицким и подполковником Белолипским, который в 20-е годы переквалифицировался в актёра и играл первые роли на подмостках киевских театров. Какая судьба постигла супругу Константина Александровича – неизвестно. Офицеров, расстрелянных по делу «Весна», закапывали в братских могилах на Лукьяновском кладбище. Там их останки покоятся и до сих пор.
Трагически сложилась судьба и Георгия Гончаренко. Обстоятельства его гибели доподлинно неизвестны. По преданию, генерал Гончаренко, известный своей журналистской деятельностью и непримиримой позицией по отношению к советской власти, был арестован уже в первые часы после вступления в Латвию Красной армии. При аресте у него нашли двенадцать из четырнадцати книг, не хватало только «Красного хоровода». В НКВД хорошо знали, с кем имеют дело, и в сопровождении охраны генерала послали домой – за двухтомником. Но там, дождавшись, когда охранники выйдут из комнаты в коридор, 63-летний генерал быстро смастерил петлю и набросил себе на шею. Ещё до прихода в Латвию Красной армии Юрий Галич обещал знакомым, что живым в руки большевиков не дастся. И старый императорский гвардеец выполнил последнее в своей жизни обещание.
Четвертые сутки пылают станицы,Горит под ногами Донская земля.Не падайте духом, поручик Голицын,Корнет Оболенский, седлайте коня.Мелькают Арбатом знакомые лица,Шальная цыганка проносится в снахПодайте бокалы, поручик Голицын,Корнет Оболенский, налейте вина.Много вариантов и куплетов у этой песни, ставшей страшно популярной в эпоху гласности и перестройки, романтизации Белого движения, самозванного причисления многих болтунов и барыг к сонму дворян и офицеров. Сидевший в тюрьме Михаил Звездинский скоренько и по понятиям объявил себя автором этой песни. Помню, руководитель нашего семинара в Литературном институте, старший мой друг Лев Ошанин – знаменитый поэт-песенник спросил осторожно: «Саня, ты веришь, что Звездинский мог написать эту песню?». – «Да ни в жисть! Пусть мы неприятелем к Дону прижаты… это только тогда можно было сложить страшные строки – о своих же: неприятель, как о немцах или австрияках.». Лев Иванович ужасно обрадовался: «Вот и я не верил, но попробуй сегодня – заяви об это вслух!». Да, гласность. Помним её, горластую и однобокую!
Хочу лишь добавить, что существует легенда, по которой другой любитель либералов и диссидентов – Александр Гинзбург (Александр Галич) взял этот псевдоним в память о Юрии Галиче, авторе знаменитого «Поручика Голицина», но сам-то, хоть и писал от имени политзаключенного лагерника, ничего подобного по пронзительности не создал.
Голоса над окопамиЯ русского солдата всегда любил и люблю, и эта любовь вынуждала меня кончать во что бы то ни стало начатое дело, чтобы кровь не была пролита даром… Я действовал по-своему, широким фронтом.
Алексей БрусиловВ своих дорогах по Украине – Галиции, Волыни, Карпатам – я не раз проходил по широкому фронту, по следам брусиловских героев. Конечно, логичнее всего такие маршруты начинать с главного музея – Национального музея истории Украины, который берет свое начало с 1899 года, когда в Городском музее старины и искусства была открыта экспозиция археологической выставки. Официальное музей открылся в 1904 году, через десять лет Первую мировую пережил в Киеве, а вот, как теперь принято писать в незалежной, «из-за Второй мировой войны коллекцию музея перевезли в Уфу, а в 1944 году, музейные экспонаты вернулись обратно в Киев». Сами вернулись? Ни слова о Великой Отечественной, об освобождении Украины, о хранителях истории! Мне принялись рассказывать, что музей содержит уникальные археологические, этнографические и нумизматические коллекции, произведения живописи и скульптуры, старинные книги, и многие другие экспонаты. На сегодняшний день более 15 различных выставок открыто в музее. Они рассказывают о различных периодах украинской истории. Все выставки являются уникальными, некоторые из них появились после обретения Украиной независимости. Выставка «Восточные славяне и Киевская Русь» рассказывает о древней истории Украинского государства.
Экспозиция древней эпохи позволяет проследить, как цивилизация постепенно приходит в Украину. В музее истории Украины находится много уникальных предметов, связанных к одним человеком, Сержем Лифаром. Серж Лифар был блестящим украинским танцором ХХ в.; поклонники и ценители балета называют его «Богом танца» и «ставят в один ряд с не менее известным танцором В. Нежинским».
Так что танцоры есть, а вот Брусилова и других героев Первой мировой – как раз и нет! Я удивился: как же так? Мне спокойно ответили: «Они мало повлияли на историю Украины. Зато у нас выставка, посвященная «оранжевой революции – есть!». Язык отнимается… Но, слава Богу, и просторы Украины хранят следы былых битв, и образованные люди есть в наших братских странах, которые понимают значение битв вековой давности!
Даже любитель «особых папок» на телевидении Леонид Млечин взялся рассуждать на эту тему: «В этом году будем отмечать годовщину начала Первой мировой войны, которую при советской власти фактически вычеркнули из народной памяти. А ведь когда она вспыхнула, именно украинский вопрос приобрел особую остроту. Украинцы были расколоты между двумя империями – Российской и Австро-Венгерской. Обе желали привлечь украинцев на свою сторону. То было сражение за умы и сердца миллионов людей.
Западные украинцы, в Галиции, принадлежали к униатской, то есть греко-католической церкви. Царское правительство униатской церкви не признавало. Неудивительно, что ее глава Андрей Шептицкий обратился к пастве с призывом защищать Австро-Венгрию и сражаться против России: «Идет война между нашим императором и царем Москвы. Войну ведут за нас, ибо московский царь не мог стерпеть того, что в австрийском государстве у нас есть свобода веры и народности; он хочет вырвать эту свободу, заковав в цепи. Мы Божьей волей связаны с австрийской державой и династией Габсбургов»…
Вот как всё просто у Млечина! – «борьба за украинцев». Но, во-первых, термин «украинец», особо насаждавшийся Бисмарков, ещё не прижился, в местах боёв и в армии по обе стороны люди называли себя русскими, малороссами, русинами, ну, поляками, евреями или галичанами. В 1917 году, уже после революции, пришлось целую политическую компанию проводить, разъясняя, кто такие украинцы. Об этом, в частности, сделан сильный телефильм Веры Кузьминой «Убить русского в себе» – исследование российско-украинской истории на фоне оранжевой революции. Она говорит: «Впервые за 90 лет мы сказали (на ТВ впервые! – А.Б.) вслух и громко: Украина – это искусственный проект по расчленению русского народа и России. Однако очень многими интереснейшими фактами, деталями пришлось пожертвовать. О том, например, как подтасовывались решения императорской Академии наук о признании мовы языком, а не диалектом. О том, что в 17-м году в Киеве пришлось устраивать специальную пропагандистскую кампанию по объяснению, кто такие украинцы».
Но, во-вторых, и в главных: большая часть тех, кого потом стали называть украинцами – до 4 миллионов! – воевали на стороне Российской империи. Это относится и к тем, кто жил на территории Австро-Венгрии, но не желал быть под пятой Габсбургов. Потому-то австро-венгерские солдаты и здесь творили зверства по прямому приказанию командования. По данным составителей «Талергофского альманаха» (был прообраз фашистских концлагерей в Талергофе), всего в результате австро-венгерского террора на территории Галиции, Буковины и Закарпатья пострадали 120 000 человек. Было убито около 300 униатских священников, заподозренных в симпатиях к православию. Так что и половинчатая вера – не помогла! Да, что бы ни думали музейщицы в Киеве – эхо Первой мировой и сегодня грохочет по Украине.
Недавно, летом 2013 года, после объявления 1 августа Днём воинской славы России, побывал на Волыни, где начинался легендарный прорыв, в Луцке, который был взят нашими войсками дважды. Там, конечно, память о Первой мировой проступает зримо – от могучих бетонированных укреплений на берегах рек и окраинах сёл до Музея военной технике в столице Волыни, от старых улочек города до выставки в Ковеле. Плакат на ней гласил: «Бої на Стоході в 1916 році. Російська армія після вдалого наступу намагалась захопити Ковель. Величезні втрати кращих військ – і все безуспішно, Стохід виявився неприступним. Ще цю операцію називають «Ковельская мясорубка»… Брусилівський прорив перетворився на програну перемогу». Так что на этой многострадальной земле роился термин «проигранная победа», который снова широко используется сегодняшними политиками и горе-историками. Именно там как бы оживает сильная картина Павла Рыженко «Стоход. Последний бой Лейб-гвардии Преображенского полка». Он предварил просмотр картины такими словами:»Русский народ, это моё глубокое убеждение, – величайший народ на земле. Рим просуществовал тысячу лет и рухнул, а Россия, Святая Русь, несмотря ни на что, до сих пор существует. До сих пор русский народ сохранил в глубине своего сознания православную веру, до сих пор противится духу антихриста, заполонившему весь мир и который в нашей стране сейчас выражается в антикультуре. Это реклама, страшные фильмы, чудовищное развращение детей. Сначала антикультура порабощает страну, затем приходят солдаты той страны, которая эту антикультуру нам навязывает. Взглянем на себя, на свою жизнь поглубже, построже. Вспомним, что мы – великий христианский народ, а не стадо, массы, электорат».
Рыженко и пытался будить чувство достоинства своими картинами: «Куликово поле», «Поединок Пересвета» «Отречение». «Наследник». Родился в 1970 года в Калуге, учился в моём родном Замоскворечье, в Московской средней художественной школе при институте имени Сурикова, потом поступил в Российскую академию живописи, ваяния и зодчества, занимался у профессора, народного художника России И.С. Глазунова, защитился дипломной картиной «Калка». И написал вот это потрясающее по силе полотно о Первой мировой. Значит, берёт это и сегодня за душу?
Так вот про Стоходскую операцию… Наступление началось 28 июля 1916 года по всему фронту. Вспыхнула череда сражений на реке Стоходе. Сражений крайне неудачных. Как их только не называли – «Трагедия на Стоходе», «Избиение Гвардии», «Ковельская бойня». Каких только «собак ни навешивали» на командира Гвардейского корпуса генерала от кавалерии В.М. Безобразова, обвиняя его в безволии, полной профессиональной непригодности. Он, конечно, не был Брусиловым, но долг свой исполнял честно и был не хуже многих русских фронтовых военачальников. Гвардия у него, наверное, уступала своим предшественникам 1914 года, но это по-прежнему были лучшие войска императорской армии. Дело не Безобразове, не в бравых гвардейских офицерах, не в качестве подготовки войск. Они атаковали и брали трофеи, вот один пример из рапорта: «Почин в этом славном деле принадлежит лейб-гвардии Кексгольскому полку барона Штакельберга, первым прорвавшему фронт врага и взявшим 12 орудий. Развившие этот успех литовцы захватили 13 орудий и штаб 19-й германской дивизии. Лейб-гвардии 2-й стрелковый Царскосельский полк взял 12 орудий, 4-й Императорской Фамилии – 13, а 3-й взял пушку, двух германских генералов и одного поднял на штыки. Всего группой Безобразова в этот день взято 2 генерала, 400 офицеров, 20000 нижних чинов, 56 орудий и огромная добыча».
Успешно наступать по болотистому дефиле стоходских позиций было просто невозможно теми силами, которые остались у русского командования после почти двухмесячных, затяжных боев начальной летней кампании. Они имели перед собой сверх укрепленные германские позиции, насыщенные войсками, которые командующий всей германской группировкой Восточного фронта Гинденбург снимал откуда только мог. У нас же не было достаточного количества тяжелой артиллерии и боеприпасов к ней. Не хватало удобных путей маневра войсками и подвоза боевых средств. Наконец, солдаты просто устали. Это наступление порой сравнивают с битвой на Сомме. Но они сильно разнятся. Следует согласиться с участником тех сражений, военным теоретиком и историком – генералом императорской армии и красным командиром Зайончковским: «И если мы сравним то, что одновременно происходило на западе Европы и на востоке, где русские корпуса пускались у Риги, Барановичей и на Стоходе без помощи тяжелой артиллерии и при недостатке снарядов на вооруженных с ног до головы германцев, то неудачи русской армии примут иной колорит, который выделит качества русского бойца на высшую ступень по сравнению с западными союзниками…». Так что командование Владимира Безобразова, учившегося в своё время в Пажеском корпусе, которым командовал потом Брусилов, было недолгим: 2 июня 1916 года он стал командующий войсками Гвардии, 6 июля его отряд выдвинут между 3-й и 8-й армиями с задачей форсировать р. Стоход и атаковать Ковель с юга. Для выполнения задачи Безобразову были подчинены I и XXX армейские корпуса и V кавалерийский корпус. 15 июля 1916 года – перешел в наступление, добившись частного успеха: 2-й гвардейский корпус разгромил у Трестеня и Ворончина группу генерала барона В. фон Лютвица (усиленный X армейский корпус). 26 июля – начал повторное неудачное наступление на Ковель. На следующий день – предпринял неудачную попытку атаковать Витонеж силами 2-го гвардейского пехотного корпуса. 14 августа 1916 года – Безобразов был отстранен от командования.
На фотовыставке были представлены замечательные снимки тех лет: Раздача куличей и яиц в праздник Пасхи в 9-ой роте 9-го гренадерского Сибирского полка. Луцкий уезд Волынской губ., 3.04.1917 г. К слову, в дни православной Пасхи примерно сто русских солдат перешли с лучшими намерениями на ничейную полосу и были взяты в плен, что заставило генерала Брусилова издать приказ: «Все контакты с противником разрешены лишь посредством винтовки и штыка». А вот и сам Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта генерал-адъютант; Алексей Алексеевич Брусилов с сыном и офицерами штаба фронта. Сидит: утомлённый, но довольный А.А. Брусилов. Стоят, слева направо: подполковник Д.В. Хабаев (адъютант А.А. Брусилова), полковник Р.Н. Яхонтов (штаб-офицер для поручений при А.А. Брусилове), штабс-ротмистр А.А. Брусилов (сын А.А. Брусилова), капитан Е.Н. Байдак (адъютант А.А. Брусилова).
Довелось увидеть и вазу, изготовленную из стрелянной австрийской гильзы. На боку вырезана дарственная надпись: «Алексею Максимовичу Каледину на память отъ генерала Еверта бивакъ подъ Луцкомъ 1916 г. 25-го августа». Напомним, что Каледин (1861–1918), генерал от кавалерии командовал 12-м армейским корпусом, а с мая 1916 по май 1917 8-й армией Юго-Западного фронта. В 1917 году на Большом войсковом круге избран атаманом войска Донского. В 1918 году на заседании войскового правительства признал положение безнадёжным и сложил свои полномочия. В тот же день застрелился.
Ну, а даритель – осторожный Алексей Ермолаевич Эверт (1857–1926), русский генерал от инфантерии, участник русско-турецкой войны 1877–1878 годов и русско-японской войны 1904–1905 годов в августе 1914 года был назначен командующим 4-й армией и участвовал в Галицийской битве. С августа 1915-го стал главнокомандующим армиями Западного фронта, но не сделал фронт главной ударной силой, не подхватил Брусиловского прорыва, как предполагалось потом Ставкой. После Февральской революции был уволен в отставку. Жил спокойно в Смоленске, затем в подмосковной Верее, занимаясь пчеловодством. Разве такой венец биографии в самые бурные годы не характеризует военачальника полнее всего?
На этой земле я познакомился с работами «Украинского историко-фортификационного форума» по теме «Австрийские укрепления в районе Луцка», они остались и на местности. С дороги видна одна из австрийских укреплённых позиций, прикрывавших переправы на Стыри. Известна как предмостное укрепление Подгайцы-Крупа. Вынесена на господствующие высоты, с которых открывается отличный обзор и не менее хороший обстрел на север, восток и юг. Строилась в период зимы-весны 1916 года. Прикрывала мосты через Стырь у Боратина и Подгаец. Очевидно, у Крупы – южная половина предмостного укрепления, что-то подобное имелось и у Подгаец. Соединялись ли они между собой сплошной траншеей – неизвестно, вдоль шоссе Луцк-Дубно скорее всего была укреплённая позиция. Сооружения сильно повреждены артиллерийским огнём или недостроены. В ходе Брусиловского прорыва в предмостное укрепление у Крупы-Подгаец 6– го июня 1916 года отошли остатки 208-й австрийской бригады, затем туда же отошли остатки 40-го пехотного полка и сводного отряда генерала Бауэра. В ходе боя 7-го июня через мосты активно бежали разгромленные австрийские части. На их плечах днём 7-го июня к рубежу вышли подразделения русского 8-го корпуса, которые и захватили эти предмостные укрепления. Потери австрийцев пленными и погибшими, в том числе утонувшими во время паники и попытки вплавь переправляться через реку – были огромны. Отряд генерала Бауэра попал в плен.
В этом районе проходит захватывающая игра-реконструкция «Луцкий прорыв». Фестиваль проводится в форме маневров двух сводных отрядов – русского и состоящего из представителей Центральных держав. Возможность участия в фестивале групп, реконструирующих подразделения других стран-участниц пока не рассматривается. Программа фестиваля включает в себя:
1. Строевой смотр и инспекцию уровня тактическо-строевой выучки участников.
2. Оборудование полевых биваков сводных отрядов, организация несения лагерной службы в соответствии с требованиями оригинальных уставов и наставлений.
3. Проведение строевых и тактических занятий с целью обмена опытом между участниками фестиваля, выравнивания уровня выучки, сколачивания сводных взводов и рот, подготовки к проведению учебнопоказательного боя.
4. Оборудование позиций.
5. Проведение строевого парада, мемориального митинга, дисплей военно-исторических групп.
6. Проведение учебно-показательного боя усиленных пехотных рот (военно-историческая реконструкция).
Поразительная достоверность и многоцветность форм одежды, знаков отличия, вооружения и обустройства позиций. Словно попадаешь на поле боя и маневров столетней давности.
Недалеко от Луцка есть село Переспа. Здесь в 2011 году в жаркий июльский день на главной площади состоялась закладка памятника местному уроженцу, унтер-офицеру лейб-гвардии Семеновского полка, полному георгиевскому кавалеру Корнею Назарчуку. В мероприятии приняли участие чиновники районной и областной администрации, сотрудники Русского культурного центра им. В.С. Черномырдина (г. Луцк), представители Россотрудничества и генерального консульства РФ во Львове. Началось все с желания внука героя – местного жителя Ивана Назарчука – увековечить память деда. Местные жители хорошо помнят, что именно на их земле, некогда входившей в состав Луцкого уезда Волынской губернии Российской империи, проходило одно из решающих сражений Первой мировой войны. Вопреки официальной «украиноцентричной» идеологии, для них это часть не только мировой, но и собственной истории – многие местные мужики были призваны в Русскую императорскую армию. По подсчетам историков, в ее рядах, повторяю, сражалось до 4 миллионов украинцев из 15 миллионов мобилизованных. Не дает забыть о былых битвах и сама земля. Из находок на полях сражений Великой войны составилась экспозиция местного музея, первого на Украине специализированного музея Первой мировой войны. Музей тоже создан жителями села. «Это наша история, – говорит владелец кафе и главный организатор музея Владимир Шевчук, – наши предки более ста лет жили в составе России, и это было лучшее время для них».
Волынские журналисты написали: «Символично, что закладная доска герою Первой мировой поставлена на постаменте, на котором еще недавно стояла статуя человека, запятнавшего себя сотрудничеством с врагом во время войны, подписавшего «похабный» Брестский мир, заложившего основы раскола единой России на нынешние независимые государства. Памятники не просто являются символами прошлого, но и примерами для будущих поколений, и полный георгиевский кавалер Корней Назарчук – куда лучший пример для своих земляков, чем вождь мирового пролетариата». Вот так ложка дёгтя! – зачем неумно сравнивать и постамент поверженного памятника использовать? Зачем лгать, что Ленин заложил «основы раскола единой России»? Наоборот, его правительство начало собирать расколотую и разграбленную страну, он первый подарил Украинской республике неукраинские земли! Как-то в современной Украине многие внешне благие дела не на той основе держатся: отринуть и разрушить, чтобы утвердиться и строить незалежную державу…
Только на Волыни узнал, к стыду своему, что «в Першу світову унтерофіцер Чапаєв служив у 326-ому піхотному Бєлгорайському полку». Вот описание действий полка: «Выгрузившись на станции Клевань, Белгорайский полк сосредоточился в районе деревни Скречетовки и на другой день, 24 сентября, вступил в бой, а 26 сентября 1-му и 4-му батальонам, наступавшим в первом эшелоне полка, было приказано ударить во фланг и тыл противнику в помощь еще одному Царевскому полку, наступавшему левее. Маневр не удался. Сосед слева не только не развил успеха, но и позорно отступил. 13-я рота Белгорайского полка при заходе в тыл противнику в лесу излишне оторвалась, была окружена и с трудом пробилась штыками к своим. 5-го октября 9-я и 12-я роты при наступлении в лесу заблудились и были уничтожены противником. Потери составили 308 человек. В дальнейшем наступление успеха не имело».
В боях между пунктами Цумань и Карпиневка 27 сентября 1915 года Василий Иванович Чапаев был ранен и отправлен в госпиталь. Перебитое сухожилие руки долго не заживало. Из госпиталя он вернулся в полк лишь 29 ноября того же года. В то время пока он находился на излечении, вышел приказ о производстве его в старшие унтер-офицеры. Вообще со времени прибытия на фронт Чапаев только за полгода был трижды награжден, и стал старшим унтер-офицером. Войну будущий красный комдив закончил в чине фельдфебеля.
Газета «Комсомольская правда» в Украине начала компанию за переименование оставшихся «советских названий», смешав в кучу комиссаров и отважных солдат, государственных деятелей и героических тружеников. Вот примеры. «Андрей СТАХАНОВ. Из-за его дутого шахтёрского рекорда (?! – А.Б.) в СССР поднимали и поднимали нормы выработки на производстве. Нужны ли такие символы независимой Украине? Оставят ли на карте город Стаханов (Луганская область) и село Стахановка (Крым)? Николай ЩОРС. Воевал с войсками Украинской народной республики. Добился значительных успехов в ходе наступления большевистских войск на Киев в начале 1919 года. В феврале того же года назначен большевистским комендантом Киева. В Украине есть две Щорсовки (Житомирская и Херсонская области), райцентр Щорс на Черниговщине и Щорск (Днепропетровская область). Василий ЧАПАЕВ. А что ждет героя Гражданской войны, который и в Украине-то ни разу не бывал? Вернее, какую судьбу уготовили власти четырем селам и городку Чапаево (Полтавская, Харьковская, Одесская области и Крым) и шести Чапаевкам (Киевская, Черкасская, Полтавская, Винницкая, Запорожская области и Крым)? Поднимется ли у кого рука на народного любимца – персонажа многочисленных анекдотов?».
Анекдот заключается в том, что при всём националистическом рвении журналистам надо всё-таки знать историю, уважать память и деяния своих предшественников-земляков. Про гения труда Стаханова – инсинуации смешно даже опровергать: только бездельники с майдана могут стебаться над его рекордами. Тот же Щорс родился и вырос на хуторе Коржовка Городнянского уезда Черниговской губернии (с 1924 – Сновск, ныне райцентр Щорс Черниговской области). Родился в семье зажиточного крестьянина-землевладельца, что так приветствуется самостийниками. В 1914 году окончил военно-фельдшерскую школу в Киеве. В Первую мировую войну. Николай сразу отправился на фронт сначала военным фельдшером, а 1916 году, после четырёхмесячного ускоренного курса в Виленском военном училище, эвакуированном в Полтаву, стал младшим офицером на брусиловском Юго-Западном фронте. В составе 335-го Анапского пехотного полка 84-й пехотной дивизии Юго-Западного фронта Щорс в общей сложности провёл почти три года на передовой как лекарь и вояка. Мало?! На войне Николай заболел туберкулёзом, и 30 декабря 1917 года (после Октябрьской революции 1917 года) подпоручик Щорс был освобождён от военной службы по болезни и уехал на родной хутор. Ну, а потом началась революционная военная страница.
Как боевой офицер Щорс не мог остаться в стороне, когда Украине после Брестского мира угрожала немецкая оккупация. Он создал в родном Сновске небольшой партизанский отряд, постепенно переросший в более крупный, с громким названием «Первая революционная армия». Да, командовал легендарным Богунским полком (недаром стихи и песни о нём складывали, а в Киеве памятник стоит), воевал с войсками УНР. Но куда бы интервенты, Скоропадский и Петлюра завели Украину? Есть документы, как сами иностранные дипломаты докладывали своим правительствам о низком авторитете новоявленных властей у населения Украины и не популярности идеи независимости. Так, представитель австрийского командования доносил в Вену: «Все они (Центральная рада) находятся в опьянении своими социалистическими фантазиями, а потому считать их людьми трезвого ума и здравой памяти не приходится. Население относится к ним даже не враждебно, а иронически-презрительно». Вот как честно – для внутреннего пользования!
Германские представители доносили, что, несмотря на пропаганду сепаратизма, не удавалось искоренить из сознания местного населения убеждение о принадлежности России, а сменивший немцев в Киеве в ноябре 1918 года французский консул Энно докладывал в Париж о петлюровцах: «…Нет ничего, кроме банды фанатиков без всякого влияния, которая разрушает край в интересах Германии». С бандой-то и повоевать можно за процветание родины. К тому же, когда в ноябре 1918 года Центральные Державы были побеждены в Первой мировой войне, факт подписания сепаратного мира с ними сослужил плохую службу УНР. Победившая Антанта враждебно относилась к образованиям, заключившим сепаратный мир и вышедшими из войны с её врагами. Рассматривая власти УНР как своих противников, Антанта отказалась официально признать якобы существующую де-факто республику. Странно: те же люди, что на майдане за евровыбор стоят, хотят отказаться от истории Украины – полноправного члена ООН!
Но самый смешной и горький анекдот – с Чапаевым, «который в Украине-то ни разу не бывал». Ну, тут у майданутых журналистов совсем крыша поехала. Да, он родился в семье крестьянина-плотника в деревне Будайка Чебоксарского уезда Казанской губернии. Чапаевы семейной артелью строили коровники, бани, дома и даже церкви. Однажды при установке креста на церковь Василий Чапаев сорвался, но при приземлении не получил ни одного перелома. Из-за этого случая товарищи и родные прозвали его Ермаком. Такое прозвище сохранилось за ним на всю жизнь. В 1909 году женился на Пелагее Метлиной. Его отец Иван был против этого неравного брака – Пелагея была поповской дочкой. Пелагея устроила его к своему отцу реставрировать иконы. В 1914 году, с началом Первой мировой, Чапаев был призван на военную службу. За мужество и большую стойкость, проявленных в боях 5—8 мая 1915 году у реки Прут, был награждён Георгиевской медалью. Приказом по полку от 10 июля 1915 года в районе деревни Дзвиняч рядовой первой роты Василий Чапаев был произведен в младшие унтер-офицеры, минуя звание ефрейтора. За мужество и храбрость унтер-офицер Чапаев 16 сентября 1915 года был награжден Георгиевским крестом 4-й степени. В дальнейшем за взятие двух пленных под местечком Сновидов приказом по 82-й пехотной дивизии фельдфебель Василий Чапаев был награжден Георгиевским крестом 3-й степени. В боях на Волыни, повторяю для безграмотных журналистов, между пунктами Цумань и Карпиневка 27 сентября 1915 года Василий Иванович был ранен и отправлен в госпиталь. В то время пока он находился на излечении, вышел приказ о производстве его в старшие унтер-офицеры. Таким образом, со времени прибытия на фронт Чапаев только за полгода был трижды награжден и стал старшим унтер-офицером. За бои 14–16 июня 1916 года июня у города Куты, в которых принимал участие Белгорайский полк, где служил Чапаев, он получил Георгиевский крест 2-й степени. Летом того же года за бои под городом Делятин был награжден Георгиевским крестом 1-й степени. В конце лета 1916 года Василий Чапаев тяжело заболел. 20 августа он был отправлен в перевязочный отряд 82-й пехотной дивизии. В роту же вернулся только 10 сентября. Но ему суждено было провоевать только лишь один день. Уже 11 сентября он снова получает шрапнельную рану в левое бедро и отправляется на излечение в 81-й отряд Красного Креста. Прибыв в июле 1917 г. в Николаевск, В.И. Чапаев был назначен фельдфебелем в 4-ю роту революционно настроенного 138-го запасного пехотного полка. Там уже сошёлся с большевиками. Чем не устраивает героический унтер-офицер?
Любопытно, что в Луцке директор Музея военной технике Игорь Пасюк (в соавторстве с В.П. Марчуком) написал подаренную мне богато иллюстрированную книгу о селе Голобы с предисловием академика Петра Толочко. Там есть такое описание (перевожу с украинского): «Великие разрушения и убытки принесла жителям Голоб Первая мировая война. В 1915 году они вынуждены были эвакуироваться в Харьковскую, Курскую и иные западные губернии России. Брусиловский прорыв, который освободил от австрийско-немецких войск большую часть Волыни, не дошёл до Голоб каких-то семь километров, и вражеские войска оставались тут до заключения Брестского мира в марте 1918 года». Почти в этих местах и воевал Чапаев, а значит, и народ, и добросовестные краеведы, а не политиканы, считают его освободителем!
Но вот комментарий в украинской «Комсомолке» Юрия Мыцыка, доктора исторических наук, профессора кафедры истории Киево-Могилянской академии и деятеля Украинской православной церкви Киевского патриархата – последовательного русофоба: «Во-первых, такое переименование было бы абсолютно оправданным с точки зрения исторической справедливости. Нет же в Германии, например, никаких Гитлер-штрассе или Герингштадтов. А почему у нас должны быть названия с именами палачей украинского народа? Кроме того, почему бы не вернуть нашим городам их исконные названия, еще со времен Киевской Руси, – тому же Олешью (вместо неприятного даже по звучанию Цюрупинска)? Что касается затрат на переименование – почему-то же большевики на него средств не жалели! А почему нас должен останавливать этот аргумент?».
Да, таких упертых людей, называющих всех без исключения советских государственных деятелей «палачами украинского народа» и сравнивающих народного героя Щорса с Гитлером, а легендарного георгиевского кавалера и красного комдива Чапаева с Герингом, сегодня, увы, ничто не остановит. Кроме самого народа Украины, его памяти и здравого смысла.
…Но вернёмся на век назад. В описании боёв и ранений Чапаева упоминается селение Карпиневка (правильное название Карпилівка), которое лежало на окраине Цуманя, и село Скречетовка (правильное название – Скреготівка), оно лежит недалеко от Цуманя, на окраине Цуманськой пущи, куда мы ещё возвратимся, а пока отправимся, можно сказать, на противоположный, южный фланг фронта наступления – в Тернополь.
* * *
Боевые действия 7-й армии начались там 26 мая (8 июня по новому стилю) 1916 года. Выполняя приказ командующего 7-й армией генерала Щербачёва о наступлении, авангардные части 2-го армейского и 2-го кавалерийского корпусов сбили 15-ю пехотную дивизию австрийцев на восточном берегу реки Стрыпа и отбросили ее на западный берег этой реки, захватив 900 пленных. Одновременно, развивая успех 2-го армейского корпуса, левофланговая 41-я пехотная дивизия 16-го армейского корпуса взяла сильно укрепленную позицию противника у Трибуховцы. Вся укрепленная полоса австрийцев на фронте к северу от Язловец до Трибуховцы включительно и по глубине до Стрыпы была взята 2-м армейским корпусом. Южнее Язловец части 2-го кавалерийского корпуса, войдя в прорыв, с утра 26 мая перешли реку Стрыпа и вышли на фронт Лешанце, Скоморохи, Сокулец, река Днестр. Все части за три дня боев были сильно утомлены и расстроены. Ясно выявилась тактика действий противника. Он оборонял первую линию окопов пулеметным и артиллерийским огнем, сохраняя живую силу в глубине для контрударов. Для противодействия такой тактике со стороны наступающего необходимы были резервы и умелое их применение. Однако у командующего 7-й армией резервов уже было недостаточно для того, чтобы решительно развивать успех.
Генерал Щербачёв был выходцем из дворян Петербургской губернии. Поступил в 3-е Александровское военное училище, откуда переведён в Михайловское артиллерийское училище, которое окончил в 1876 году. Выпущен подпоручиком (10 августа 1876) в 3-ю конно-артиллерийскую батарею. В 1884 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба по первому разряду. Состоял при Петербургском военном округе. Генерал-майор (1903) Щербачёв во время событий 9 января 1905 года командовал особым гвардейским отрядом, состоявшим из двух батальонов лейб-гвардии Преображенского, двух батальонов лейб-гвардии Павловского полков и батальона лейб-гвардии Артиллерийской бригады. Отряд Щербачёва разогнал рабочую демонстрацию на Невском проспекте. Участвовал в подавлении беспорядков в Кронштадте и бунта в лейб-гвардии Сапёрном батальоне. Был назначен в Свиту Его Величества. С 23 июня 1906 – начальник 1-й Финляндской стрелковой бригады. С 24 января 1907 – начальник Николаевской военной академии. Под руководством генерала Щербачёва в академии были проведены реформы с учетом опыта русско-японской войны и привлечены новые, молодые, талантливые преподаватели.
С 1912 года – командир 9-го армейского корпуса, вступил с ним в Первую мировую войну. Корпус Щербачёва участвовал в Галицийской битве в составе 3-й армии Юго-Западного фронта. После успешных боёв на Золотой и Гнилой Липе Щербачёв проявил инициативу и овладел Львовом, за что был награждён орденом Св. Георгия 4-й степени. В середине сентября 1914 года возглавил осадный отряд (несколько дивизий), осуществлявший осаду крепости Перемышль. 24 сентября (7 октября) провёл неудачный штурм крепости, нанося основной удар у Седлиски. 25 сентября (8 октября) к крепости начали подходить полевые австровенгерские войска, и 29 сентября (12 октября) осадный отряд генерала Щербачёва был расформирован.
5 апреля 1915 года генерал Щербачёв был назначен командующим 11-й армией на Карпатах. Армия была создана на Юго-Западном фронте между 8-й армией Брусилова и 9-й армией Лечицкого. Против армии Щербачёва развертывалась Южная германская армия Линзингена. Под командованием генерала Щербачёва армия участвовала в Карпатской операции и стратегическом отступлении 1915 года, начавшемся после Горлицкого прорыва. Щербачёву удалось благополучно отвести свою армию на Днестр и нанести сильный контрудар Южной германской армии. За эту частную победу во время общего отступления генерал Щербачёв был награждён орденом Св. Георгия 3-й степени.
В октябре 1915 года был произведён в генералы от инфантерии, назначен генерал-адъютантом и командующим 7-й армии Юго-Западного фронта. Под его командованием и воевал мой отец – поручик Александр Бобров в составе 171-го пехотного Кобринского полка. Ещё 7 января 1811 года, при учреждении внутренней стражи, был сформирован Гродненский внутренний губернский полубатальон, а 27 марта в нем была сформирована 3-я рота, 17 июля 1814 года, за век до Брусиловского прорыва, полк был приведён в шестиротный состав и 14 июля 1816 года был назван Гродненским внутренним гарнизонным батальоном, а 13 августа 1864 года – Гроднеским губернским. В 1898 году приказом по военному ведомству полк был переформирован в четырёхбатальонный полк и наименован 171-м пехотным Кобринским. Полковой праздник – 1-й день Пасхи. Знамя простое с надписью «1811–1911» с Александровской юбилейной лентой. Вот и все скупые сведения о полке, названного в честь суворовского города-крепости Кобрина на Полесье, где воевали Гумилев и Блок…
А. А. Боброву реки Коропец, где воевал его отец. Фотография начала XXI в.
Комфронта Брусилов весьма уважал генерала Щербачёва. В сборнике военных материалов приведено «Сношение № 1335. Секретно. Генералу Щербачёву 7(20) мая 16 г.». В нём содержится в деликатнейшей форме тактическая подсказка: «Не предполагая вмешиваться и давать указания по частностям производства операции, считаю лишь необходимым сообщить вашему высокопревосходительству моё впечатление от…». И идёт уточнение позиций 7-й армии. Если это называть диктатом и мелочной опекой, в чём некоторые писатели-историки упрекают Брусилова, то как же надо вообще руководить армиями в условиях грандиозного наступления?
В непростой боевой обстановке вечером 26 мая (8 июня) командующий 7-й армией Щербачёв отдал директиву, в которой писал: «Доблесть и искусство начальников и войск отдали нам сильно укрепленные позиции противника по левому берегу р. Стрыпа от Днестра до Пелава; после упорных боев противник здесь совершенно расстроен и отступил. Приказываю: 2-му кавалерийскому корпусу выполнять ранее данную задачу и, выбросив сильную разведку на Монастержиска, Подгайцы, главными силами действовать в тыл противнику, еще остающемуся на р. Стрыпа. 2-му армейскому корпусу безотлагательно выдвинуть 6-ю Донскую дивизию на Днестр для обеспечения левого фланга армии и разрушения переправ до Нижниева. Пехотой выдвинуться на высоты восточного берега р. Барышка, выделив не менее бригады с тяжелой артиллерией для немедленного действия в тыл Бучача».
Монастержиска, река Барышка – памятные и особые для меня названия. Я родился после гибели под Ленинградом в августе 1942 года старшего брата – Героя Советского Союза Николая Боброва, когда отцу исполнилось уже 50 лет. Только после смерти отца с горечью понял, что офицер царской армии, раненный в Карпатах и награжденный орденом Анны и шашкой с лентой «За храбрость», никогда этим вслух не гордился и даже не рассказывал мне, подростку, о своих сражениях (ну, разве байки какие-нибудь): то ли они казались ему незначительными по сравнению с героической гибелью старшего сына – Николая, то ли он понимал, что лучше об этом не распространяться, не подставлять младшего сына: Первая мировая оставалась, мягко говоря, непопулярной войной. Между тем, «Воспоминания» Брусилова уже тогда издавались, а отец моего киевского друга вспомнил, что в Русском театре имени Леси Украинки после войны смотрел пьесу Ильи Сельвинского «Брусиловский прорыв».
Лишь после смерти отца нашел в бумагах пожелтевший «Послужной список» с двуглавым орлом и перечнем боев на Тернопольщине и в Карпатах: «Участвовал в боях в составе 171 пехотного Кобринского полка на р. Барышке – июня 21 и 22 1916 года; на р. Коропец – с июля 15 по 19; у хребта Магура в Карпатах с августа 6 по 10; на перевалах Карпат с августа 11 по сентябрь. В бою 1 сентября 1916 года у высоты 1724 (в Карпатах) ранен. Широкая рваная рана правой стороны шеи, сильные ранения правого плеча и правого предплечья, правой ушной раковины и части спины». Осколки разрывного снаряда вошли через спину в легкое и темнели на рентгеновских снимках, вокруг одного из них потом и образовалась раковая опухоль. Ну а на батины глубокие шрамы я всегда смотрел в Кадашевской бане и на селигерской рыбалке со смешанным чувством ужаса и восторга. Первая запись в послужном списке – сражение в районе Поповой могилы – мая 27 (9 июня по новому стилю) 1916 года – на пятый день начала грандиозной операции. Впервые о ней я услышал, конечно, от отца, а потом читал многие книги и материалы, которые перечислены в библиографии этой книги.
Река Коропец, место, где был ранен отец А А. Боброва. Фотография начала XXI века
Не успел в детстве и юности подробно расспросить хотя бы о боевом пути отца, о городах и весях на фронтовых дорогах. Пришлось через много лет по «Послужному списку» (а всё ли мог описать полковой писарь?) устанавливать этот путь, а к 90-летию Брусиловского прорыва мы вместе с моим армейским другом Вадимом решили повторить его от Тернополя, от центра города, где молоденький офицер сфотографировался со своими однополчанами, что и обозначено на коричневатом фото, до затяжных и уже безуспешных боёв в Карпатах. Теперь в Тернополе высится памятник князю Даниилу Галицкому, всё его бывшее княжество является ополотом украинского национализма.
Послужной список А.Н. Боброва
Накануне первого путешествия, весной 2006 года Русская община Львова выступила с инициативой отпраздновать (не достойно отметить, а именно «отпраздновать»!) 90-летие Брусиловского прорыва российской армии в Первой мировой войне, а также 300-летие со дня визита Петра I во Львов. Стремление русских было поддержано генконсульством России во Львове, вдруг предложившим украинской стороне отпраздновать памятные даты на межгосударственном уровне. Российская сторона призвала провести торжества по случаю юбилея Брусиловского прорыва во Львовской, Ровенской, Закарпатской, Волынской и Черниговской областях – на территориях, где проходила битва (куда девалась Тернопольская, где действовала 7-я армия? – загадка). Предполагалось, что на празднование будут приглашены делегаты из Орловской области – родины генерала Брусилова, а также гости из Госдумы России. «Цель этих мероприятий, – заявил тогдашний генконсул России во Львове, – почтить память наших предков, погибших в Первой мировой войне. В ней принимали участие не только русские, но и украинцы, поляки и другие славянские народы. Мы выступаем за примирение. И это хорошая дата, чтобы примирить народы, которые воевали между собой (ну и формулировка! – воевали не народы, а империи – А.Б.). Что касается годовщины приезда Петра I во Львов, то, считаю, для такого культурного города было бы важно знать, что тут был Император, и что тут вершилась история».
Вроде бы декларативное заявление не лишено поверхностного смысла и казенного патриотизма, но демонстрирует поразительное непонимание ситуации, отсутствие политического чутья и исторического такта, говорит о качестве нашей дипломатии. Скажем, упоминание «праздника» 300-летия приезда Петра I вообще странно звучит: никто же сегодня даже в России не предложит торжественно отметить 100-летие приезда Ленина в древний Владимир или 100-летие побега Сталина из Туруханской ссылки. А ведь эти правители создали державу не слабее петровской. Но у наших официальных властей – петромания просто: от портретов в кремлевских кабинетах до смешных параллелей. А самое главное – зачем будоражить Украину?
С Брусиловским прорывом, как он ни памятен для меня лично, тоже далеко не так всё просто. Потому и нарвались наши дипломаты на отлуп по полной! Предложение вызвало решительный протест со стороны украинских властей. МИД Украины направил официальное письмо мэрии Львова, в котором говорится про «отсутствие необходимости проводить торжества на межгосударственном уровне». В отношении же Петра I реакция была полностью негативной. Например, «Львовская газета» отреагировала так: «Что же касается удивительного предложения отпраздновать 300-летие визита Петра I во Львов, то специалисты советуют обратить внимание на негативную роль, которую сыграл российский император в истории украинского казачества и в развитии украинской нации в целом». В той же «Львовской газете» была дана оценка и Брусиловскому прорыву: «В институте истории Национальной академии наук Украины утверждают, что эта битва принесла Украине большие жертвы и разрушения. Сотрудники считают, что Брусиловский прорыв не заслуживает особого внимания и торжеств, поскольку интересов Украины тут не отстаивали: со стороны Австро-Венгрии битва была оборонной, а со стороны россиян – прямым наступательным ударом».
Да, сказано формально точно – и про жертвы, и про разрушения, и про стратегический смысл операции. Но почему нельзя такое событие вспомнить? – только потому, что эту славную страницу общей истории написал русский генерал-патриот? Но самое горькое в том, что никто тогда особенно не вспоминал эту славную страницу и в самой России. Уж про празднование – не говорю! Не сделали цикла телепрограмм, не сняли фильма, не выпустили новых книг. Только в издательстве «Вече» вышла книга Алексея Шишова «Голгофа Российской империи», где есть главы о Брусиловском прорыве. Я следил за подобными акциями-публикациями, искал новые материалы, потому что накануне памятной даты собирался в дорогу по следам боев 7-ой армии Юго-Западного фронта, в составе которой воевал мой отец – поручик 171-го Кобринского полка.
* * *
И вот распахнулась пред ним Голицийская брама.С кокардой и шашкой отец мой на фото анфас.Его доконала потом прикарпатская рана,Коснулась меня и родная, и общая драма,Но все-таки драма – куда благородней, чем фарс…Началась дорога по Галиции, по тем местам, где ннемалая часть населения воевала на стороне Австро-Венгерской империи, где в годы Второй мировой формировалась дивизия СС «Галичина», где стоят памятники павшим советским солдатам и партизанам, а рядом – кресты сечевым стрельцам и вонам УНА-УНСО с надписью «Героям слава!». В Тернополе я обратился за помощью к коллегам из государственной телерадиокомпании, расположенной недалеко от торжественного памятника князю Даниилу Галицкому. Председатель Роман Заяц любезно предоставил машину и талоны на подорожавший бензин, позвонил в газету райцентра Монастыриска – конечного пункта дороги по Тернопольщине, что-то стал рассказывать редактору по-украински. Мой армейский друг Вадим потом удивлялся: «Представляешь, он сказал: тут журналист из Москвы хочет написать про какой-то Брусиловский прорыв. Я не ослышался: именно про какой-то!».
Зато сотрудник телекомпании Роман Гайдуцкий за рулем «Славуты» (разновидность «Запорожца» с корейским уклоном) про Брусиловский прорыв прекрасно знал: его дед воевал в Галиции с русскими войсками, попал в плен, был отправлен на работы в Херсон, потом в составе войск Петлюры прошел с боями по Украине, вернулся в родные края, мирно плотничал, вступил при советской власти, правда, под страхом смерти, в колхоз: «В органах знали: если Мартын пойдет – все пойдут!».
– Значит, не всех петлюровцев репрессировали?
– Да он потом и колхоз возглавил, и до 80 лет дожил! – засмеялся Роман Павлович, отслуживший восемнадцать лет на родяньском Тихоокеанском флоте.
Дед его прожил дольше моего отца, с которым воевал на этих зазеленевших просторах, – отметил я про себя и попытался вернуться в мыслях почти на век назад…
Среди семейных реликвий у меня дома хранится небольшая фотокарточка, на которой изображено три молоденьких офицера в форме царской армии. Крайний справа – мой отец, поручик Кобринского полка. Они снимались, наверное, в Тарнополе (так тогда писалось), перед самым наступлением, судя по беззаботным лицам, еще не зная, какой кровавый и славный путь им предстоит… Из редких рассказов отца: «Взяли прикарпатское местечко какое-то. Лес зеленый, птицы поют. Правда, речушка трупами забита. Думаю, надо наведаться к другу в соседний батальон. Они уже расквартировались, вина раздобыли. Иду, а навстречу из чащи человек десять австрийцев, с оружием. А у меня пистолет, застегнутый в кобуре, и палка в руках. Увидели меня – руки подняли, говорят наперебой – сдаются. Господи, думаю, навязались на мою голову – сорвали поход к другу, повел в штаб…».
Крест националистам УПА под Тернополем
Брусилов вспоминал: «15 июля все мои армии перешли в дальнейшее наступление… Наконец, стремительной атакой левого фланга 11-й армии совместно с правым флангом 7-й армии неприятель с громадными потерями был отброшен к западу, и к 31 июля была занята намеченная линия Лишнюв – Дубы – Звижень и западнее Зборов. Левый фланг 7-й армии совместно с правым флангом 9-й армии атаковал противника на реке Коропец в направлении на Монастержиску. Однако австро-германцы к этому пункту успели подвезти значительные резервы и оказали там упорное сопротивление. 27 июля атаку повторили, и на сей раз успешно: был нанесен сильный удар врагу, в результате которого он поспешно стал отходить. Боевой неприятельский участок против центра 7-й армии, который императором Вильгельмом, посетившим его, был признан недоступным, был, однако, брошен почти без боя, так как наши войска охватили его с северо-запада и юго-запада».
Бои на реках Барышка и Коропец шли в разгар лета. Местечко Монастержиска (так это звучало по-польски) несколько раз переходило из рук руки. Учитель истории Петр Козуцкий написал краеведческий очерк о родных краях. Его дед тоже воевал на стороне Австро-Венгрии, которая владела городом до распада империи. На местном кладбище, где покоятся воины обоих враждующих армий, Петр Иосифович показал на другой берег притока Добровитки: «Вот видите склон со следами заросших траншей. Там зарылись в землю русские, а здесь, где мы стоим, поливала их огнем австрийская батарея. Вон над тем меловым обрывом и взяли в плен моего деда, причем, полонили его тоже украинцы, но воевавшие за Российскую империю. Трагедия! Мы всегда находились между двумя империями, как меж двух жерновов… Да и потом легче не стало: в ноябре 1918 Австро-Венгерская империя распалась, и на ее руинах возникла Западно-Украинская Народная Республика (ЗУНР). В соседнем Бучаче перемена власти обошлась без пролития крови. Мирно прошла передача власти и в Монастыриске. В середине мая 1919 года поляки прорывают фронт под Львовом. Задержать их не было возможности из-за удара в спину, нанесенного румынской армией, которая начала занимать Карпаты и Гуцульщину. Фактически это был польско-румынский сговор, в результате которого армия ЗУНР вынуждена была спешно покинуть свою тогдашнюю столицу Станислав (нынешний Ивано-Фронковск), перейти за Днестр. В конце мая польская армия захватила Монастыриску. До середины июля городок стал ареною жестокой борьбы, переходя из рук в руки. В этот период от рук конфедератов по-варварски были загублены украинские священники о. Пщляшецкий и о. Галибей, которые были захоронены возле городской церкви. В воспоминаниях Норберт Рыбак пишет: «Казнили их бесчеловечно, отрезали уши, носы, пальцы, выкололи глаза, сдирали живьем кожу, обваривали кипятком». Теперь стараются рассказывать только про зверства большевиков, которых было куда меньше.
Да, 16 июля 1919 года Монастыриска была захвачена поляками на долгих двадцать лет, за исключением августа-сентября 1920 года, когда Красная армия восстановила Советскую власть. Вскоре после освобождения был создан ревком, который организовал сбор урожая с панских полей. Но 18 сентября 1920 года город снова оккупировали поляки. Ну, а дальше – сами в моей брошюре прочитаете».
Скупые факты – впечатляют. В послевоенный период царил и национальный, и социальный гнет. Например, медицинского облуживания в городке почти не было: практиковали три частных лекаря и две акушерки. Началось наступление на украинское образование. Теперь почему-то это приписывают чуть ли не самому Брусилову, который только требовал не вести подрывную работу в занятых населенных пунктах, но запрещать книги Шевченко, как цитировал я выше одного «свидомого журналиста», и не думал – смешно такое представить, тем более, что генерал Кобзаря ещё в Петербурге по-малороссийски читал!
На месте австрийского Школьного Совета появилась во Львове Школьная Курия. В 1932 году была проведена реформа, по которой вводилось обязательное семилетнее образование. В Монастыриске заработали две семилетки – мужская и женская, но преподавание в них велось только на польском языке. В местечке работало три библиотечки с мизерным количеством книг, но две из них – польская и еврейская – были платными. Газет и книг на украинском – не издавалось, а в советской Украине наоборот – закрывались русские газеты. Экономический кризис 1929–1933 годов ухудшил жизнь народа, резко упали цены на сельхозпродукцию. В 1937 году в городе вспыхнула забастовка, которую возглавил столяр-коммунист Суроневич. Власть бросила войска и полицию, около 300 участников стачки были арестованы. В 1938 году был разрушен Народный Дом, разгромлена читальня «Просвета» – это тоже русским солдатам почему-то приписывают! Украинская культура и язык оказались в загоне.
А что в это время происходило, к слову, на Левобережной советской Украине? 30 октября 1937 года секретарям ЦК ВКП(б) – т. т. Сталину, Кагановичу, Андрееву, Жданову, Ежову поступает докладная от Мехлиса: «О русских газетах на Украине». Текст гласит: «Ни в одной союзной и автономной республике русская печать не находится в таком захудалом состоянии, как на Украине… В Киеве издаются газеты на немецком, польском, еврейском, болгарском языках. Нет только ни одной газеты на русском языке, если не считать русского издания армейской газеты «Червона армия». Спрашивается: неужели Украина нуждается больше в немецкой газете, чем в русской? Действительно ли польский и болгарский языки распространены на Украине больше, чем русский? Отсутствие в Киеве руководящей русской газеты свидетельствует о политической близорукости ЦК КП(б)У. Ни в одной из 12 областей УССР, кроме Донбасса, не выходит ни одна областная газета на русском языке. В Донбассе издается на русском языке областная газета «Социалистический Донбасс». Все остальные газеты Донбасса выходят преимущественно смешанными – часть материалов на русском языке, другая на украинском. Эти газеты какие-то ублюдочные. Мы просим ЦК ВКП(б) рассмотреть этот вопрос и принять вносимый нами проект постановления».
Сегодня, к слову, в областях Западной Украины снова не выходит ни одной газеты на русском языке, а русские-то жители – пока остались. Даже пример с прессой наглядно демонстрирует разный подход в культурной политике народной и буржуазной власти. А самые грозные события тогда еще только накатывались. В 1939 году 1 сентября Германия без объявления войны напала на Польшу, началась Вторая мировая война, 17 сентября 1939 года Красная армия переходит через Збруч и спустя несколько дней «вызволяет» Монастыриску. Петр Иосифович пишет про освобождение в кавычках, как положено в нынешней Украине, но онто, крестьянский сын и здравый человек, прекрасно понимает, какие возможности открыла перед ним Радяньска власть, которая построила и школу, где он теперь учительствует, и четырехэтажное здание райкома партии, где он заседает в городском совете. До сих пор в центре городка работает трехэтажная библиотека с устаревающим фондом и литературным музеем, но я туда не сумел попасть: увы, закрывается почему-то она слишком рано – в 18 часов. Кстати, недавно Козубский поехал по примеру тысяч земляков на заработки в Польшу (надо было платить в институте за сына), нанялся к хозяину всего за 150 долларов в месяц, вкалывал с пяти утра до девяти вечера. Учительница из соседнего городка узнала, что на поле батрачит ее украинский коллега, познакомилась с ним и была потрясена: «Вы же образованный, достойный человек. Мы летом на Средиземное море в отпуск ездим, а вы тут горбатитесь…».
Еще Петр Иосифович показал, что встреча Красной армии состоялась в долине реки, на том мосту, который, может быть, штурмовал пехотный полк моего отца. Местные жители во главе с коммунистами пошли приветствовать советских воинов с хлебом-солью, но поляки оставили на костеле пулеметное гнездо и при приближении нашей части открыли провокационный огонь. Настороженно настроенные бойцы не разобрались в обстановке и открыли ответный огонь по мирной депутации горожан. Так что эта земля пропитана кровью, измучена провокациями и предательствами. Вот и Брусилов, вступив на нее, по существу, был предан и Ставкой, и своими ревнивыми коллегами.
Вот первый разговор Брусилова с Государем после назначения командующим фронтом: «На следующий день в Каменец-Подольске я встретил вечером царя, который, обойдя почетный караул, пригласил меня к себе в вагон и спросил, какое у меня вышло столкновение с Ивановым (прежний командующий фронтом, который чуть не плакал при передаче дел – А.Б.). Я ответил, что у меня лично никаких столкновений и недоразумений с Ивановым нет и не было. Затем царь спросил меня, имею ли я что-либо ему доложить. Я ответил, что имею доклад и весьма серьезный, заключающийся в следующем: в штабе фронт я узнал, что мой предшественник категорически донес в Ставку, что войска Юго-Западного фронта не в состоянии наступать, могут только обороняться. Я лично безусловно не согласен с этим мнением; напротив, я твердо убежден, что ныне вверенные армии после нескольких месяцев отдыха и подготовительной работы находятся во всех отношениях в отличном состоянии, обладают высоким боевым духом и к 1 мая будут готовы к наступлению. Если мнение, что Юго-Западный фронт не в состоянии наступать, возможно, и мое мнение не будет улажено, как главного ответственного лица в этом деле, то в таком случае мое пребывание на посту главнокомандующего не только бесполезно, но и вредно, и в этом случае прошу меня сменить.
Государя несколько передернуло, вероятно – вследствие столь резкого и категорического моего заявления, тогда как по свойству его характера он был более склонен к положениям нерешительным и неопределенным. Никогда он не любил ставить точек над «и», тем более не любил, чтобы ему преподносили заявления такого характера. Тем не менее, он никакого неудовольствия не высказал, а предложил лишь повторить мое заявление на военном совете, который должен был иметь место 1 апреля, причем сказал, что он ничего не имеет ни за, ни против и чтобы я на совете сговорился с его начальником штаба и другими главнокомандующими».
Признаться вслух: «я ни за, ни против», прежде всего поинтересоваться не состоянием войск, а какими-то побочными обидами прежнего, не справившегося военачальника, самому обижаться на прямоту в критический момент – разве можно себе представить таким Верховного главнокомандующего Сталина? Абсурд! А не понять таланта Брусилова, не разглядеть его счастливой полководческой звезды? – разве можно представить себе такое отношение Сталина к Жукову или Ватутину, памятники которому сносят теперь на Украине…
Брусилов проявил мужество и верность долгу: он не только повторил на военном совете доводы, но настоял на решительных действиях. И не просто «сговорился с командующими армиями», а твердо приказал готовиться к наступлению. И оно победоносно грянуло! А чем завершилось? «Русское высшее командование либо не имеет заранее подготовленных планов операций, либо, если их имеет, то их не выполняет… Высшее командование не имеет единообразных методов обороны и нападения и не умеет подготовлять наступление… Высшее командование не считается с потерями живой силы и не проявляет достаточной заботливости о солдатах… Армия отчетливо сознает, что если эти причины не будут устранены, то победы мы, несмотря ни на какие жертвы, не добьемся», – так заявил путаник и демагог М.В. Родзянко, председатель IV Государственной думы, но суть его заявления – не опровергнуть. «…Летняя операция 1916 г. является первым фактом, обусловившим разложение русской армии, проявившееся осенью и зимой этого года. Это разложение представляется крупным звеном цепи событий падения прежней государственности», – сказал А.А. Свечин, полковник, командир 8-го Финляндского стрелкового полка. Наверное, это могли повторить многие боевые офицеры, потому и осознал мой отец, что империя рухнула закономерно, принял революцию и работал уже на Советскую власть, хоть часто вслух, как помню я с детства, высказывал недовольство многими её действиями. Лишь однажды, выпив с любимым братом Виктором (тот был всего на год моложе и тоже воевал в первую мировую), сказал в сердцах: «А жаль, что мы свои шашки «За храбрость!» в Оке утопили»…
* * *
Мы русские люди, отец мой, и мы – офицеры.Мы знаем, конечно, всему есть на свете цена:И жизни, и смерти…Но честь и Отчизна – бесценны,Пусть сбиты прицелы и спутаны средства и цели,Не все ж продается, покуда Россия – цела!На Западной Украине воцарялось лето, отцветали и завязывались черешни, нежно зеленели всхолмленные поля, темнели еловыми лесами близкие горы. Над быстрыми реками Стрипа, Барышка и Коропец мягко волнились следы былых траншей и укреплений – земля хранит память порой тверже увертливых людей.
Дальше след боевых действий отца в Карпатах – затерялся. Оказалось, что хребтов и гор Магура – несколько: так зовут здесь любую лесистую гору. И где точно был ранен отец – я так и не отыскал. Обращение в государственный музей Истории Украины – ничего не дало. Главный хранитель Ольга Федотова объяснила мне, что у них особые задачи, и следы Брусиловского прорыва могут быть обнаружены лишь косвенно – через события в борьбе за независимую Украину. Но что стало бы с украинством в Голиции, останься она, например, под властью Польши? Кто вообще подарил современной Украине ее просторные границы? – на эти естественные вопросы нынешние самостийники не любят отвечать, как и вспоминать «какой-то Брусиловский прорыв».
Кстати, и в советской историографии ход и опыт первой мировой войны был освещен недостаточно, а многие ее военачальники и даже герои до сих пор остаются безвестными. Ну а при однобокой демократии и словесной свободе война, приведшая к поражению Германии и гибели империи Романовых, по-прежнему остается во многом неизвестной, непривлекательной. Такое впечатление, что ее трагический и героический опыт в современной идеологической борьбе и осмыслении истории – пока мало востребован. Это тем более странно, что во время Первой мировой войны солдаты и офицеры российской армии проявляли массовый героизм в битвах. Царское правительство высоко оценило ратный труд рядовых соотечественников, наградив только Георгиевским крестом 4-й степени более миллиона человек. Например, крупнейший советский полководец Георгий Константинович Жуков тоже участвовал в Первой мировой войне, правда, недолго. В одном из первых боев он пленил вражеского офицера, за что получил орден Святого Георгия 4-й степени, и вскоре был тяжело ранен. Война для него закончилась, но дело служения Великой державе только начиналось.
За нынешним Ивано-Франковском (Станиславом) наступление – застопорилось. Где-то между Калушем и Сколе, где краевед Теодор Ветвицкий с упоением рассказывал нам о героизме усэсовцев (вздрагиваешь при этом названии украинских сечевых стрельцов, сражавшихся против России), захлебнулось и наступление 7-ой армии. Жертвы стали казаться напрасными: «Эти потери были тем более чувствительны, чем слабее было сознание в необходимости их для России… В народных массах доверие к правительству и вера в союзников были окончательно подорваны» (Н.Н. Головин, генерал-лейтенант, начальник штаба 7-й армии). А ведь развитие успеха Юго-Западного фронта другими русскими фронтами, всеми фронтами Антанты могло бы создать условия для окончания войны против Германии и ее союзников уже в 1916 году. К глубокому сожалению, этого не произошло, командующие других фронтов не поддержали наступление, по существу, предали Брусилова, оставили австрийцам и немцам простор для маневра войск. Взяли верх ограниченность мышления, консерватизм, зависть к чужим успехам и другие пороки членов Ставки и высшего командования.
А какой был подъем! Увы, победоносное счастье – было недолгим. И отец мой был ранен уже на излете Брусиловского прорыва, в одном из последних атакующих бросков на Запад. Горький, славный и поучительный опыт.
И время опять Галицийскую браму раскрыло.Покуда не видно: а кто ж побеждает, пыля?Но память народа и в смуту не знает распыла,Гляжу я на фото и знаю, что все это было —И эта держава, и эти отцовы поля…* * *
Конечно, той высоты, где получил отец свои шестнадцать осколков разрывного снаряда, мне отыскать не удалось. Но на склонах Закарпатья я нашёл раненый несправедливостью братский народ – русинов и встретился со многими проблемами, заложенными ещё Первой мировой.
Пестрота населения этих мест – поражает. Например, Солотвино на границе с Румынией – знаменитый курорт. Здесь лечат дыхательные пути в бывших соляных шахтах, а в солёных тёплых источниках лечат опорно-двигательный аппарат. Национальный состав десятитысяченого населения этих мест таков: 45 процентов православных румын, 35 процентов венгров-католиков, 20 процентов украинцев – униатов как правило, ну и чуть-чуть русских и евреев – атеистов в основном.
В музее соляных шахт Солотвина его директор Карл Иванович Лукач – бывший секретарь парткома шахты несколько раз повторял: в наших краях в ХХ веке восемь раз менялась власть. Он подвел к стенду, на котором представлены восемь печатей шахтерского местечка Солотвина: на отпечатках – и короны империй, и молоточки чехословацкой республики, и звери, и звезды, и серп с молотом. Ничем уже жителей этих мест не удивить, не пронять, не обнадежить слепо – только на свою силу да изворотливость надо надеяться. Русины тоже всё больше надеются на свои силы, хотя уповали на помощь России. «Далеко от Украинского края, проехавши Польшу, минуя и многолюдный Лемберг (Львов! – А.Б.), идут рядами высоковерхие горы (Карпаты – А.Б.)… там и вера не та, и речь не та» Так писал Николай Гоголь. По нему выходит, что цитадель современного украинизма, – Львов, Галиция, – диктующие ныне нормы украинской культуры, языка Центру, коренной Украине, в те времена вовсе Украиной и не считалась. А уж Закарпатье, лежащее на запад от Карпат – тем более. Сегодня Закарпатье – по потенциалу, один из перспективных регионов Украины. По темпам роста экономики и доходов граждан регион заметно превзошел не только соседнюю Львовскую область, но и остальную Украину. Активы Закарпатья – красивые горы, где можно строить горнолыжные курорты, и соседство сразу с четырьмя странами – Румынией, Венгрией, Словакией и Польшей. Граница – это и инвестиция, и, чего греха таить – контрабанда.
Порой россияне думают, что чем дальше на Запад Украины – тем сильнее влияние католичества и больше русофобства. Не совсем так: самая западная область Украины остаётся оплотом православия и единства с Матерью-Церковью среди бушующего моря официального раскольничества и русоненавистиничества. Потому и отправился я через Киев на запад Украины, чтобы ощутить преданное официальной Россией единство с братьями по вере. В Украине, как теперь выражаются, жило 18 миллионов русских. Теперь чуть ли не вдвое меньше. Куда они делись: сгинули или числятся теперь украинцами, как многострадальные подкарпатские русины?
Переехал через величественные Карпаты с серебряными полонинами и чёрными смереками – острыми елями, с селениями в долинах, где добротные дома беспрерывно дымят печными трубами. Здесь суровый климат, а газофикация далеко не везде (хоть через Карпаты идёт 16 трубопроводов из России), а дрова на залесённых склонах – очень дорожают. Попутчицы рассказали, что настоящие дворцы с поезда – не разглядишь. Многие депутаты и высшие чиновники отгрохали себе многоэтажные дачи с вертолётными площадками. А вот бывшие всесоюзные здравницы – перепродаются или закрываются.
Летописные упоминания об Ужгороде начинаются с 872 года. Город под названием Унг упоминается и в венгерской хронике «Геста Гунгарорум» как резиденция славянского князя Лаборца, казненного венгерскими войсками в 896 году. Древний и приглядный Ужгород встречает теперь гостей величественным кафедральным Крестовоздвиженским собором. Он возведён по проекту настоятеля – протоирея о. Димитрия (Сидора) – поразительно целеустремлённого и разнообразно одарённого человека, который издал Евангелие и грамматику на русинском языке.
Председатель Сойма (народного парламента) подкарпатских русинов тогда готовился провести Всеевропейский русинский съезд (только в Словакии официально проживает 50 тысяч, даже есть 97 русинов в Москве), чтобы не провозгласить, а подтвердить свою государственность: «Нам незачем оправдываться, объяснять что-то или выдумывать. Мы больше тысячи лет живём на своей земле. Судьба миллионного русинского народа сложилась так, что, создав свою государственность, республику Подкарпатская Русь (она существовала с 1918 по 1946 годы), мы не сумели защитить ее, а потому оказались разделенными границами центральноевропейских государств. Так сложилось, что наиболее последовательными защитниками духовнонациональных интересов русинского народа выступало духовенство. Например, «будитель русинов» священник Александр Духнович в XIX веке был депутатом австрийского парламента, а священник Августин Волошин стал вторым премьер-министром Подкарпатской Руси, а позже – и президентом Карпатской Украины (конфедеративной части Чехословакии).
За такие речи и действия отец Дмитрий был обвинён в сепаратизме и получил условный срок, стал невыездным, но не сдаётся: «Сами русины считают себя древнерусским народом, который отчетливо помнит себя в течение 1100 лет, с тех пор, когда ещё русских, а уж тем более украинцев – в помине не было! Нас обвиняют в сепаратизме, чуть ли не в подрывной деятельности. Какая чушь! Основной традиционной конфессией на Закарпатье является УПЦ Московского Патриархата, насчитывающая более 600 приходов и 30 монастырей. Мы свою веру и историю – не предадим!.. Особенно угнетает и поражает, что, оставаясь верными нашей общей вере, древнерусскому языку, мы не получаем никакой помощи от России. Нас не хотят знать ни дипломаты, которые, по-моему, от геополитической реальности на сто лет отстали, ни политики, ни СМИ. За это в глину надо закапывать! Русские люди не знают, кто такие русины. Белорусы? – знаем, а русины? – не знают!
– Батюшка, да они и своих-то корней порой не знают! – воскликнул я. – Где в России просветительская работа СМИ, где национально выстроенный учебный процесс? У нас факультативный предмет «Православная культура» и то в либеральных СМИ шельмуют.
– Это не оправдание. Ведь Вы же приехали, прочитали, почувствовали родство. Теперь мы не в беспросветном колодце живём. Самим людям русским надо осознать: есть восточно-славянская, общерусская цивилизация. Она начинается с нас, с Закарпатья, и тянется до Аляски! Её взрывают извне, охаивают, унижают внутри, но сам человек, если он не утратил этого звания – должен ощущать свою принадлежность великой цивилизации. Увы, такого понимания сегодня в России нет. Почему у американцев есть тут интересы? Двести разнообразных фондов и центров создали. Русские – ни одного. Через нас проходят все нефтегазовые потоки. Внедряйтесь, чтобы хотя бы их охранять. Ведь начнутся скоро провокации, претензии, если оно так и дальше пойдёт. Да у нас тут сотрудники вашего ФСБ должны мороженое продавать! Вмешивайтесь – тут кровные интересы России. Не понимают!
Какие у нас санатории, красоты и минеральные источники! Почему ваши богатеи только в Лондоне особняки покупают да в Карловых Варах всё скупили? Они просто неграмотные, не понимают, что ближе есть золотое дно, есть братья и соратники.
– Да о каких братьях Вы говорите, батюшка? Абрамовичи да фридманы в Лондоне собственность покупают, а необразованные нувориши в Карловых Варах. Они слышали, что это – престижно и надёжно.
– Закопать в глину таких граждан России! Нет у России русского взгляда. Есть те, кто реально правит, и есть бедный русский народ. Но существуют же официальные лица, которые обязаны быть дальновидными патриотами… Создали у вас фонд «Русский мир», повесили на сайте похвальбу, что оказали помощь русинской школе. Где эти деньги? – учебный год давно начался! Но мы особых прямых вливаний и не ждём – вы проявите понимание, заинтересованность, поддержите информационно и политически. Вот Владимир Путин сказал, что Россия к Украине претензий по границам не имеет. Но ты хоть добавь, что здесь живут разные народы. В том числе русские, которых лишают права на язык и телевидение. В том числе русины, которые готовятся отметить 100-летие русинской автономии и 75-летие русинской федерализации. Ведь в Чехословакии три гимна официально исполнялось!
Вмешивайтесь – тут кровные интересы России. Не понимают!»
Вот такие две принципиальные, две непримиримые позиции царят в Украине: «Оставьте нас в покое!» и «Вмешивайтесь, вникайте!». Каждому русскому православному человеку понятно, что должна выбрать российская власть.
* * *
Вернёмся к началу Луцкого прорыва. Летом 2013 года приехал снова на Волынь, в Луцк и в село Цумань, откуда начала бои 8-я армия и где сохраняется памятный знак на кладбище героев-брусиловцев. Жаль, что Россия в юбилейном году не планирует поставить там памятник легендарному командующему Юго-Западным фронтом – общественность, я уверен, поддержала бы. Хотя и протестующих было бы полно: ведь и в украинских учебниках по истории для старших классов Луцкий прорыв трактуется как агрессивный и захватнический, якобы пошатнувший самостийность тех, кто был под австрийским имперским каблуком.
Но с нынешней незалежной Украиной атлантисты не церемонятся. Вот наглядный пример. Книга моя начинается с упоминания о дне 11 ноября 1918 года, когда умолкла канонада Первой мировой. Этот день отмечается во многих странах-участницах и победительницах. В Лондоне на Трафальгарской площади тысячи человек приходят почтить память своих павших соотечественников. Вот и в Киеве – столице Украины, где разворачивались главные сражения во время Брусиловского прорыва, посольство Соединенного Королевства тоже не прошло мимо знаменательной даты – 95-летие окончания Первой мировой войны. Диппредставительство Великобритании во главе с послом Саймоном Смитом явилось в столичный парк Вечной славы. Компанию им составили французские, итальянские и американские коллеги, а также представители некоторых других государств. Особенно много среди них было военных, что понятно – день-то окончания Первой мировой.
Поучаствовали в этом мероприятии представители Минобороны и Генштаба ВС Украины. Выстроился и почетный караул, который занимался возложением цветов к Вечному огню. Помимо этого были две минуты молчания (у англичан так принято) в честь погибших, богослужения, которые отправляли представители разных конфессий, ну и еще г-н посол толкнул речь. Но что-то не позволяет вещать об этом торжественно, потому что теплая компания (иначе не скажешь) явилась в мемориальный комплекс, посвященный героям Великой Отечественной войны для того, чтобы помянуть солдат… Антанты.
Сайт Министерства обороны Украины описал всё на полном серьезе, а многие жители и журналисты возмущались, хотя и не думали говорить ничего дурного об участниках Первой мировой войны, были готовы склонить голову перед их памятью. Но вот к господам дипломатам стран, входивших в Антанту, возникли вопросы и претензии. Случившееся можно назвать недоразумением, но в нём, пожалуй, кристально ясно отражается пренебрежительное отношение европейских «старших партнеров» к Украине. Это и прежде особенно не скрывалось, однако так по-хамски, так цинично относиться к памяти наших героев европейские дипломаты, пожалуй, себе еще не позволяли. Получается, что им совершенно наплевать, солдаты, какой войны похоронены в Парке славы – Первой мировой или Великой Отечественной. Причем разобраться в этом вопросе было совсем просто – загляни в любой путеводитель, зайди на сайт, спроси у вменяемого гражданина.
И уж, конечно, нет никакого повода для гордости украинских военных: они первыми должны были указать на это, мягко говоря, несоответствие. Но господа-товарищи офицеры и генералы невозмутимо отстояли церемонию, будто бы так и надо. А вот представьте себе, если бы вдруг посольство Украины или России решило почтить память наших «афганцев» и устроило бы это у монумента… британским артиллеристам, погибшим в 1914–1918 гг. (есть такой в лондонском Гайд-парке) Чем бы все кончилось? Над этими дипломатами потешались бы вовсю, а СМИ отыгрались бы по полной!
В.И. Чапаев. Фотография 1917 г.
Конечно, в Киеве-столице, как и во многих городах самых памятных сражений, нет мемориалов в честь Первой мировой. А вот в Венгрии, особенно в бывшей Трансильвании, каждый городок такой памятник обихаживает. В Будапеште их несколько. Ещё в начале февраля 1917 года в Венгерском парламенте – одном из красивейших в мире – обсуждался законопроект об увековечении памяти героев войны, по которому выступал известный деятель Михай Каройи. Но зато в Киеве на Лукьяновском кладбище, имеющем, между прочим, статус заповедника, немало могил офицеров той войны. Среди них есть и такие легендарные личности, как лётчик Петр Нестеров – основоположник высшего пилотажа, автор знаменитой петли, первым применивший воздушный таран. Он родился в Нижнем Новгороде, а погиб в 1914 году над просторами Галиции, протянув ещё одну нить общности. В 1914 году на месте гибели Петра Нестерова у городка Жолква (с 1951 по 1992 – г. Нестеров) был сооружён монумент. Позднее, в 1980 году, здесь был построен мемориал памяти героя-авиатора: памятник с мёртвой петлёй, заканчивающейся символическим взлётом вверх реактивного самолёта и небольшой музей. Мемориал был расположен на дороге Жолква – Рава-Русская в населённом пункте Воля-Высоцкая. В 1990-е годы имя лётчика у городка отняли, а музей по воле националистов был заброшен и разграблен. Об этом написала с горечью русская галичанка, член Союза писателей России Светлана Демченко, приложив потрясающие фотографии небрежения и запустения… Но в Киеве-то могила осталась – неужели нельзя было отдать почести здесь? Рядом с Нестеровым покоится другой наш ас – Евграф Крутень, повышавший свое мастерство во Франции, удостоенный Военного креста этой страны. Ее офицеров было бы логично увидеть у могилы капитана Крутеня. Или общерусские реальные герои той войны не нужны – был бы вечный огонь да парадный монумент. А в честь каких солдат и кем он возведён? – наплевать с днепровских круч!
Главу эту хочется закончить словами Александра Блока: «Куликовская битва принадлежит к символическим событиям русской истории… Разгадка их еще впереди». Думаю, что то же самое можно сказать и о Брусиловском прорыве. Он ещё аукнется и даст силы для нового рывка. Куда – посмотрим. В Луцке я пришёл на автобусную станцию, чтобы поехать в Цумань, о которой мне рассказал директор Музея боевой техники Игорь Пасюк. Перед этим был в городском управлении культуры, представился как русский писатель и журналист, но никто мне, конечно, помочь с транспортом не предложил. Ладно, мы люди не гордые – тем более, что в дороге случаются запоминающиеся встречи. Взял билет до Цумани, сел в буфете чаю выпить, вдруг подошла скромная женщина и говорит: «Я за вами стояла, слышала, что до Цумани. Доберитесь обязательно до рощи, где остатки брусиловских траншей. Мы там в детстве всегда бегали и слышали вечером голоса над окопами».
– А вы кто – учительница, краевед?
– Нет, простой почтальон.
Добрался до села, пришёл в контору лесного хозяйства-заповедника, и лесники меня подбросили на «Газике» до кладбища, до оплывших траншей и брустверов. Их тут – не счесть. И сегодня, когда уж «свидомые украинцы» совсем достают своими кощунственными и разрушительными действиями, мне начинает казаться, что я слышу те самые голоса над окопами.
В древнем Луцке сказал мне собрат,Побродивший солдатскими тропами:«Поезжайте туда, где звучатГолоса над окопами!».Это – Цумань и лиственный лес,Весь покрытый волнами-траншеями,Где вершилось одно из чудесС марш-бросками, трофеями.Здесь Брусиловский начат прорыв,Упокоены русские воины,Здесь торжественный слышен мотивВперемешку со стонами.Кладовище и памятный знакОхраняются честно лесничими,Но в столицах – покажут кулакДа со взглядами бычьими.Всё листают событья назадИ считаются только с европами…Над Волынью призывно звучатГолоса над окопами.
Последствия и уроки на будущееЯ не гений и не пророк и будущего твердо знать не мог; действовал же я по совести, всеми силами стараясь тем или иным способом сохранить боеспособную армию. Я сделал все, что мог, но, повторяю, я не гений и не оказался в состоянии привести сразу в полный порядок поднявшуюся народную стихию, потрясенную трехлетней войной и небывалыми потерями.
Алексей БрусиловСегодня историки, политики, литераторы всё чаще обращаются к трёхлетним событиям и урокам Первой мировой войны. Причина, конечно – не только в значительном 100-летнем юбилее: как раз современная Россия умудряется объявить, например, Год русского языка и сократить уроки литературы, отменить выпускное сочинение. Или объявить Год истории, но так и не выработать единых стандартов и концепций учебника для школ. Дело – в не официозе, но более важном и злободневном. Как говорил великий историк Василий Ключевский «Прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, не умело убрать своих последствий». Последствия и события Первой мировой, ставшие прологом революции в России, Германии, Австро-Венгрии, снова предстоит осмысливать и устранять или усугублять.
Сейчас наконец-то обсуждаются подходы к созданию единой линейки учебников. Проект концепции нового учебно-методического комплекса по истории России был представлен 10 июня 2013 года. Авторы предполагают, что новый стандарт должен включать подходы к преподаванию отечественной истории с перечнем обязательных для изучения тем, а также – «принципиальные оценки ключевых событий прошлого». И еще – список «трудных событий» истории, «которые вызывают острые дискуссии в обществе». Предварительный перечень спорных вопросов включает в себя 31 пункт – начиная с истории Древней Руси и заканчивая периодом реставрации капитализма в России.
Перечень «трудных» событий, куда входят и многие вехи Первой мировой (особенно, как ни странно – в тылу!), составляется специально для учителей – для подготовки дополнительных материалов, которые позволят педагогам объяснять ученикам суть произошедшего события. Собственно, примерный список «трудностей» уже готов, но вот как трактовать тот или иной исторический факт, внесенный в него, разработчики пока не определились. Декан исторического факультета МГУ Сергей Карпов призывает «не бояться» и преподавать ту точку зрения, которая соответствует геополитическим интересам страны. Многие, особенно либеральные политологи стали возражать: мол, мир переменчив, и геополитические интересы меняются, но, похоже, они просто испугались, что у них отобьют хлеб, главную прерогативу – толковать прошедшие и текущие события как вздумается и пытаться дать прогноз. Однако при оценке грандиозных событий прошлого метод соответствия задачам страны – вполне подходит. Собственно говоря, на этом поле вспыхивают сегодня все идеологические схватки и информационные войны, которые Россия умудряется всё чаще проигрывать.
Французский писатель Этьен Рей, который родился в 1880 году и встретил Первую мировую войну в зрелом возрасте, оставил целое собрание нестареющих афоризмов. Один из них гласит: «Историческая правда состоит из молчания мертвых». Как только ушедшие начинают говорить – закрадывается агрессивное недоверие к их словам. Но кто лучше мог рассказать о Луцком прорыве и наступлении Юго-Западного фронта как не сам Брусилов? Между тем сегодня буквально начинает торжествовать концепция, что историографию прорыва начинали творить весьма заинтересованные люди – в первую очередь сам А.А. Брусилов и его начальник штаба весной-осенью 1916 год – В.Н. Клембовский. Уже, мол, в начале лихих 20-х годов многие исследователи не соглашались с заключениями Брусилова и Клембовского, явно преувеличившими и собственные заслуги, и значение действий руководимых ими войск. А кто с кем в 20-е годы соглашался? Ирония истории заключается в том, что ситуация тех сокрушительных послереволюционных лет повторяется в наше время. Прежде многие события просто замалчивались или трактовались с державных позиций, а прорывавшиеся правдивые факты обосновывались, уточнялись, становились откровениями. Сегодня нет никаких линий обороны, и взвешенные позиции просто сметены мощным орудийным огнём суждений от фонаря, разрушительных ложных посылов и выводов, как оборонительные линии под Луцком или Верденом.
Когда я изучал Московскую битву, снимал бесконечные телесюжеты, делал радиопрограммы, писал статьи и книги о ней, то понял, что – при всём Эльбрусе материалов и свидетельств – главными остаются воспоминания Георгия Жукова, который считал Московскую битву, как и взятие Берлина, самыми памятными и решающими событиями своей жизни. Если брать не частные операция и сражения, а общий ход битвы, то полнее всего об её масштабах могли судить Верховный Главнокомандующий Сталин, начальник Генерального штаба Шапошников, но более всего – генерал армии Жуков. Например, писатель-фронтовик Борис Васильев почему-то в последние годы жизни яростно сталкивал Георгия Жукова и шляхтича Константина Рокоссовского, хотя какой там шляхтич – сын железнодорожника и учительницы из Великих Лук? Но как ни велики заслуги командира 16-ой армии генерала Рокоссовского в спасении Москвы на Волоколамском направлении, он в своих мемуарах не может дать, в отличие от Жукова – всей панорамы грандиозного сражения с фронтом более 1000 км. Юго-Западный фронт генерала Брусилова был в два раза меньше, но масштаб суждений должен соответствовать размаху задач и свершений.
Между тем книга Брусилова «Мои воспоминания», вышедшая в Москве и Ленинграде в 1929 году, выдержала до 1983 года 7 изданий (начиная со второго – в сильно урезанном виде, последний в полном официальном – в «Воениздате»), но и эти мемуары выходили с перерывами. Некоторое недоверие к возвеличенному Брусилову наметилось в 1948 году, когда в Чехословакии обнаружили вторую часть воспоминаний, вывезенную заграницу вдовой генерала. Она содержала весьма нелицеприятные отзывы о советской власти и по предложению министра внутренних дел С.Н. Круглова (хоть этим вошёл в историю!) была засекречена. Тогда же стали изымать из библиотек изданную ранее первую часть. Однако несколько экспертиз того времени и в начале оттепельных 1960-х привели к выводу, что авторство второй части мемуаров принадлежит самой вдове, которая пыталась так заслужить благосклонность эмиграции, отвергавшей Брусилова как предателя белого движения. В Записке отдела административных органов ЦК КПСС от 6 июля 1962 года было указано, что «необоснованное изменение оценки роли Брусилова в истории первой мировой войны (тогда писали с маленькой буквы – А.Б.) произошло в 1948 г. вследствие неправильной информации бывшего МВД СССР».
После этого снова стали появляться журнальные публикации, а в 1964 году вышла первая посвященная ему научная монография. Стало меняться само отношение к истории, возвращались многие писатели эмиграции от Марины Цветаевой до Ивана Бунина. Возник туристский бум, особым ярким маршрутом стало Золотое кольцо России, было создано Общество охраны памятников истории и культуры, появилась историческая романистика Валентина Пикуля, Дмитрия Балашова, Олега Михайлова, наконец – невиданное дело! – было принято постановление ЦК КПСС о праздновании 600-летнего юбилея Куликовской битвы в 1980 году. В том же году именно Брусилов стал первым русским военачальником, кому была посвящена отдельная книга в серии ЖЗЛ – «Брусилов» С.Н. Семанова. Впрочем, дальнейшее исследование рукописи показало, что он является автором и второй части мемуаров, собранных вдовой, пусть и тенденциозно. Понятно, что в перестройку в СССР были опубликованы первые антисоветские фрагменты из второй части воспоминаний, а самое полное издание их вышло в 2004 году. Но что это может изменить в принципе и кто не критиковал советскую власть в той послереволюционной форме диктатуры? – от звонких её певцов до классиков соцреализма, от Сергея Есенина до Максима Горького.
Первые положения и тезисы книги Брусилов высказал во время дискуссии о Луцком прорыве в августе 1920 года (Луцкий прорыв: Сборник материалов Военно-исторической комиссии. М., 1924), но теперь, к восьмидесятому году опубликования, то затихающие, то вспыхивающие с новой силой обсуждения и споры вокруг труда самого Брусилова заглушаются хором толкователей и ниспровергателей. Кстати, тот же Этьен Рей точно заметил: «Всякое хорошо удавшееся дело кажется плодом великого замысла». Ну, уж этого никак нельзя потерпеть на фронтах отечественной истории – замысел, да не бестолковый, а великий!
Ныне создана целая ассоциация историков Первой мировой войны. Один из её активных деятелей – упоминавшийся С.Г. Нелипович опубликовал множество материалов под названием «Брусиловский прорыв как объект мифологии» и главу в труде «Первая мировая война: Пролог XX века» (М., 1998). Его подход можно определить афоризмом польского писателя Ежи Леца, родившегося в Лемберге в еврейской семье австрийского дворянина – барона! – Бенона де Туш-Летца (Лец на идише означает «клоун», или «пересмешник»): «История – собрание фактов, которых не должно было быть». В принципе, многие считают, что и побед Брусилова не должно было быть. Нелипович пишет: «Брусиловский прорыв 1916 г. занимает важное место в истории первой мировой войны. Его масштабы и драматизм не менее потрясли мир, чем ставший символом стратегии истощения Верден. Тем не менее, сегодня в России об этой крупной операции русской армии знают гораздо меньше, чем 60 лет назад. В настоящее время вновь возродился и не собирается умирать миф о Брусиловском прорыве, порожденный официальной пропагандой и военной цензурой еще в годы войны, подвергнутый серьезной критике в 20-е годы, несмотря на противодействие А.А. Брусилова, опровергнутый в 30-е годы и воссозданный позднее в условиях Великой Отечественной войны. В послевоенные годы серьезные исследователи первой мировой войны (А.А. Строков, И.И. Ростунов) не смогли преодолеть «мифологическую» тенденцию, их оценки Брусиловского наступления противоречивы, ибо факты опровергают идеологические построения. Почему есть повод говорить о мифологизации Брусиловского прорыва, в чем заключается миф и каковы возражения против его положений? Сам А.А. Брусилов в мемуарах, а следом за ним советские военные историки 40—70-х годах создали следующие основные догмы истории наступления Юго-Западного фронта:
– идея наступления принадлежала лично Брусилову, и он лично настоял на его проведении;
– наступление имело громадный успех – противник потерял 2 млн. человек, перебросил с других театров военных действий 2,2 млн. солдат и офицеров, благодаря чему были остановлены операции у Вердена (Франция) и Тренто (Италия);
– прорыв удался только благодаря изобретенному лично Брусиловым методу – наступлению всеми армиями сразу, с тактическими задачами для каждой, с тем чтобы противник не догадался, где наносится главный удар (модифицирован в «теорию дробящих ударов» после 1941 г.);
– наступление остановилось из-за численного превосходства противника, отсутствия у Брусилова резервов, бездарности М.В. Алексеева и командующего 8-й армией А.М. Каледина, «измены» А.Е. Эверта.
Обращение и к историческим трудам 20—30-х годов (как советских, так и зарубежных авторов), и к документам Российского государственного военно-исторического архива позволяет опровергнуть вышеизложенное. Вот главные доводы.
1. Идея отвлекающего удара на Луцк высказана 1 апреля 1916 г. на совещании в Ставке начальником штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеевым и лишь доработана Брусиловым в тактическом и оперативном плане.
2. Прорыв у Луцка и на Днестре действительно потряс австро-венгерскую армию. Однако уже к июлю 1916 г. она оправилась от поражения и с помощью германских войск смогла не только отразить дальнейшие атаки, но и разгромить Румынию. Согласно опубликованным архивным данным, противник потерял, включая больных, на русском фронте до конца года чуть более 1 млн. человек. Было переброшено против войск Брусилова 35 дивизий (в том числе с запада 8 сильно потрепанных и из Италии 6; из них 4 увезены обратно), т. е. меньше, чем потребовалось перебросить против румын (41).
3. Именно из-за выступления Румынии было остановлено германское наступление под Верденом; операция же против Италии заглохла еще до начала Брусиловского прорыва.
4. Метод «широкого наступления» – не изобретение Брусилова. Его применяли все стороны в кампании 1914 г., а в 1915 г. – русские войска Н.И. Иванова в Карпатах и наши противники в Галиции, на Волыни, в Польше, Прибалтике и Сербии. При укрепленном фронте успех мог быть достигнут только огромным численным превосходством или в условиях деморализации противника. Иначе лобовой штурм приводил к неоправданным огромным потерям. Противник уже в июне разгадал направление главного удара и затем отразил его с помощью мобильных резервов на узловых участках фронта.
5. Брусилов напрасно винил в своих просчетах других. Каледин был его выдвиженцем и действовал успешно до тех пор, пока сам Брусилов не стал вмешиваться в каждую мелочь в управлении армией, потерявшей в результате операции свыше 300 тыс. человек.
Несправедливы и обвинения в бездействии А.Е. Эверта: его Западный фронт начал наступление, которое противник отразил. Алексеев после неудачи Западного фронта переносит главный удар в полосу Брусилова. На Юго-Западный фронт посылается до полумиллиона солдат с других фронтов и более 600 тыс. маршевого пополнения. В то же время, только по приблизительным подсчетам по ведомостям Ставки, Юго-Западный фронт Брусилова потерял с 22 мая (4 июня) по 14(27) октября 1916 г. 1,65 млн. человек.
Именно это обстоятельство и решило судьбу наступления: русские войска благодаря «методе Брусилова» захлебнулись собственной кровью. Брусилов не выполнил ни одной задачи: враг не был разгромлен, его потери были меньше, чем у русских, успех для атак Западного фронта также не был подготовлен этой грандиозной отвлекающей операцией. Ковель, который притягивал все внимание Брусилова, как Селена лунатика, так и не был взят, несмотря на чудовищные потери трех армий, тщетно его штурмовавших. Не случайно многие авторы связывали разложение русской армии с крахом надежд на развитие успеха в результате наступления Брусилова.
Следует заметить, что миф может существовать только при небрежении к источникам. Ныне вновь стоит задача расширения источниковой базы исследований о первой мировой войне и, конечно, о Брусиловском прорыве. Речь идет в первую очередь об архивных источниках, прочно забытых с 40-х годов. Освоение новых документов позволит лучше и глубже осмыслить великую драму 1914–1918 гг.». Ну, вот пусть военные историки ассоциации, специалисты и разыскиваю новые источники, осмысливают их, пускают в оборот, хотя и опубликованных достаточно для иных выводов. Хочу, например, сразу возразить Нелиповичу по пункту 5 – Брусилов мол, «стал вмешиваться в каждую мелочь в управлении 8-й армией», что привело к огромным потерям. Но в библиотеке Российского культурного центра в Будапеште мне удалось поизучать уникальную книгу, выпущенную Военным издательством Народного комиссариата обороны в 1940 году: «Наступление Юго-Западного фронта в мае-июне 1916 года». В томе 548 страниц и целый комплект карт, он содержит все приказы, распоряжения, телеграммы командующего фронтом Брусилова и подчиненных ему командующих армиями. Вот, например, телеграмма № 1816 от 7 (20) июня – самый разгар наступления: «Командующим 8-й, 11-й, 9-й, 7-й армиями. В связи с распоряжением главначштаба…» – идут общие распоряжения, а потом – конкретное указание: «4-й кавалерийский и 46-й корпуса остаются в составе 8-й армии, притом выполняют задачи по указанию командующего этой армии», т. е. генерала Каледина! И таких распоряжений – на усмотрение – уйма! Где тут мелочная опека? Сегодня вообще любят ниспровергать кумиров прошлого, но вот Нелипович пишет, что Юго-Западный фронт Брусилова потерял 1,65 млн человек, а, по-моему, это липа!
Действительно, русский народ в той войне понес огромные потери. В армию было мобилизовано более 15 млн. человек (чуть ли не каждый десятый житель Российской империи). Русская армия, по разным данным, потеряла от 1,5 до 1,7 млн. убитыми и умершими от ран, от 3 до 5 млн. военнослужащих было ранено (я писал выше, как ало из-за плохого лечения возвращалось в строй), еще 2–3,5 млн. попало в плен. К этим немыслимым для начала ХХ века потерям следует добавить не менее миллиона погибших мирных жителей.
Потери стран Антанты подсчитаны достаточно скрупулезно, а вот определить потери русской армии в годы Первой мировой войны очень сложно, поскольку из-за революции и Гражданской войны итоговые официальные цифры так и не были установлены, а текущий учет отличался большой неполнотой. Немецкие генералы, как и их оказавшиеся в эмиграции русские коллеги, сходились в том, что потери русской армии были больше, чем потери противостоявших ей германских, австро-венгерских и турецких дивизий. Общее число погибших в боях и умерших от ран русских солдат и офицеров чаще всего оценивается примерно в 2 миллиона человек. К такой оценке склонялся, в частности, немецкий генерал Э. Людендорф. Так что же, списать их всех на Брусилова?
Для определения русских потерь надо сперва постараться установить потери противников России в борьбе с ее армией. Германия потеряла на Восточном фронте убитыми 317 тысяч человек, Австро-Венгрия – 450 тысяч, а Турция – 150 тысяч. Известно, что на Западном фронте потери англичан и французов убитыми почти в полтора раза превышали немецкие. По уровню вооружения и боевой подготовки русская армия, не имевшая в первые полтора года войны даже достаточного количества снарядов и винтовок, уступала как германской, так и английской и французской. К тому же она имела более значительное, в полтора-два раза, численное превосходство над противником, чем западные союзники. Поэтому можно предположить, что в борьбе с германскими дивизиями русские потери были относительно большими, чем на Западном фронте, и превышали немецкие вдвое. В борьбе же с австровенгерской и турецкой армиями они могли быть примерно равны потерям противника. Тогда общее число убитых в русской армии следует оценить в 1 234 тысячи плюс от ран и болезней умерло 306 тысяч человек, то есть немногим больше 1,5 млн человек, а Нелидович уверяет, что чуть больше положил один Брусилов!
Почему так плывут цифры особенно прямых потерь? – необъяснимо, но характерно для отечественной истории, особенно для ядовитых летописцев. Вроде бы целые институты и госархивы работают, а стал, например, писать книгу о Московской битве – запутался в потерях! Вот данные Института военной истории: общие потери советских войск составили 1 805 923 человека, из них безвозвратные – 926 244 человека. Из строя выбыли 7 командующих армиями, из них четверо погибли, трое оказались в плену. Но это если считать с начала операции «Тайфун». Безвозвратные потери Красной армии только в одной Московской битве на 500 тыс. человек превышают аналогичные потери вооруженных сил США, Великобритании и Франции, вместе взятых, понесенные ими за всю Вторую мировую войну.
По другим подсчётам продолжительность Московской битвы составила 67 суток – непосредственное наступление на Москву. Ширина фронта боевых действий – 700-1110 км. Общие потери – 1 021700 чел. Как видим, сама ширина фронта менялась и, естественно, по-разному учитывались действия и жертвы фронтов, соседних с главным – Западным, который возглавлял Жуков. А ведь это сражение было куда ближе по времени и по расстоянию к главным научным и прочим столичным институтам. Кроме того, даже при оперировании источниками крайне важна позиция исследователя или автора.
Например, Валентин Пикуль, как вспоминает в биографии его вдова, в последний год работал над романом о нефти, где, меняя название, хотел сохранить два определения – «грязная и жирная», и одновременно – над книгой о Сталинграде. «Я ждала, что вот-вот он сядет за свой рабочий стол, чтобы выплеснуть на бумагу еще несколько глав. Но результат его раздумий был, как это часто бывало, почти парадоксален. «Прокрутив» в своей голове Первую мировую войну, Валентин Саввич написал всего одну страничку. Не для романа, а скорее всего для себя. Я ни о чем не спрашивала Валентина, боясь отвлечь, сбить с мысли, которая и так металась, как птица в клетке. Собственно говоря, спрашивать ничего и не надо. Текст странички, написанной Пикулем, по крайней мере мне, говорил о многом, если не обо всем.
Познакомьтесь с его содержанием:
«Война 1914–1917… это была великая война великого народа с великой опасностью, и русский солдат выиграл эту войну, а не проиграл. Судите сами: ни единой пяди Русской Земли мы врагу не уступили. Кайзер сумел ценою неслыханных жертв отодвинуть наш фронт только в Царстве Польском, только в Курляндии – тогда как на юге армии Брусилова захватили обширные земли Австро-Венгерской монархии… Так стоит ли повторять всякую ерунду, будто царизм потерпел позорное поражение в Первой мировой войне? «Позорное поражение» потерпел советский строй в 1941 году, когда Сталин и его прихлебатели – ценою жизни миллионов – не смогли отстоять от Гитлера колоссальные западные земли и допустили немцев до Москвы, и даже до Волги. Сами же немцы, участники Первой мировой войны, говорили, что русский солдат в войне 1914–1917 годов был куда как более стойким!!!
Это еще надо выяснить – что такое «свободная мысль»? Сейчас, как говорят, наступило время свободы, а потому позвольте мне самому решать, какая мысль свободная, а какая нет, и какую мысль я разрешаю высказывать, а какую – следует запретить. Мы все-таки живем в мире демократии, а посему требую всеобщего послушания, иначе свободы вам не видать!»… Такая вот страничка, после которой Пикуль переключился на «Барбароссу». А роман о нефти так и остался незаконченным».
Запись, конечно, поспешная и не совсем корректная. Но каков разброс оценок в отношении Первой мировой! Вот лежит передо мной книжка того же Нелиповича С.Г. «Брусиловский прорыв. Кампания 1916» и там совершенно противоположные оценки плачевных итогов превознесённой Пикулем войны. Причём упреков и гадостей перечислено в адрес Брусилова да и Алексеева столько, что невольно думаешь: если лучшие командиры таковы, то что же о других-то говорить?
«До конца года, – пишет автор, имея в виду 1916 год, – по данным штаба фронта, направляемым ежедневно в Ставку, потери в результате наступления А. А. Брусилова составили: убитыми – 2 930 офицеров и 199 836 солдат, ранеными – 14 932 офицера и 1 075 959 солдат, пропавшими без вести– 928 офицеров и 151 749 солдат, всего 18 006 офицеров и 1 436 134 солдата. Австро-венгерский Северный фронт с мая по декабрь (включая действия под Барановичами и в Румынии) потерял 1 294 офицера и 43 764 солдата убитыми, 4 769 офицеров и 211 705 солдат ранеными и 5981 офицера и 371 818 солдат пропавшими без вести. Германские войска потеряли в полосе наступления Брусилова 140 тыс. убитыми, ранеными и пропавшими без вести.
Таким образом, соотношение потерь русских войск к потерям противника составило 2:1. Правда, русские войска захватили большое количество пленных и трофеев – 417 тыс. пленных, 1 745 пулеметов, 448 минометов и бомбометов, 581 орудие и другое военное имущество. Но людские потери были гораздо тяжелее – в 5 раз выше, чем у противника. Если учесть, что из миллиона раненых в мае-октябре 1916 г. в строй вернулось только 204 тыс. человек, то следует отметить, что русская армия была совершенно обескровлена».
Ну и развенчивающие выводы делаются соответственные: «Результаты кампании безусловно повлияли на обострение политического кризиса осенью 1916 г. Но были ли эти результаты итогом чьей-либо злой воли? Уже в то время во всем обвиняли Ставку, оказавшуюся неспособной координировать действия главнокомандующих на фронтах. Руководство армиями Юго-Западного фронта со стороны А.А. Брусилова тоже было не на высоте: он не владел обстановкой (это сказалось и летом 1917 г., когда он стал Верховным главнокомандующим), не мог объединить действия своих армий, не желал видеть просчетов в подготовке операции, был пристрастен к подчиненным, самоуверен в действиях. Но все эти факторы, наряду с реальными возможностями войск, боровшихся с врагом в условиях его технического превосходства, кажутся подчиненными в сравнении с основной чертой действий и М.В. Алексеева, и А.А. Брусилова. Операция не имела четко поставленной цели. Наступление развивалось ради самого наступления, в котором априори предполагалось, что противник понесет большие потери и задействует больше войск, нежели русская сторона. На той же основе были запланированы операции германцев у Вердена и у союзников на Сомме. Они также стали яркими примерами стратегии истощения, на деле обернувшейся самоистощением. Но если кровь германских, французских и английских солдат была возмещена хотя бы снятием с постов творцов этой стратегии – Э. фон Фалькенхайна, Ж. Жоффра, Р.Ж. Нивеля, – то А.А. Брусилов резко «пошел в гору». И лишь после провала июньского наступления 1917 г., которое велось по тем же канонам, что и в 1916 г., после разгрома под Тарнополем он был отправлен в фактическую отставку».
Все выводы делаются как в игре в солдатики: существуют лишь те воска и движения, что на полу, в стройных и опрокинутых рядах. А что творилось в тылах, кто вставал в строй, ради каких целей велась война и кто грел на ней руки? Разве прапорщики Гумилёв и автор писем из Коврова, фельдфебели Чапаев и Василевский не доказали, что солдаты бились мужественно и умело, что они разделяли наступательный пыл Брусилова? А вот автор развенчивающего труда убеждён, что наступление Брусилова привело к развалу русской армии ввиду: 1. плохого руководства операцией, 2. неудачного использования резервов. Битва превратилась в борьбу на истощение наподобие верденской и вызвала огромные потери (1,5 млн. против 0,8 млн. у австро-германцев), причем соизмеримых с затраченными усилиями стратегических результатов достигнуть так и не удалось. Итогом были деморализация армии и неспособность Российской империи как следует подготовиться к кампании 1917 г. (об этом читал также у Головина в книге «Россия в Первой мировой вой-не»). То есть начальный этап операции прошел успешно и по плану (Луцкий прорыв), а продолжение превратилось в очень неудачную и дорогостоящую импровизацию, которой лучше бы не было».
Тут вдруг Нелипович сбросил цифру потерь на целых 150 000 человек – губернский город. Вот какие мы широкие! Сидишь над подобными страницами и думаешь: может быть, прав Василий Ключевский: «Наша государственная машина приспособлена к обороне, а не к нападению. Она дает нам столько же устойчивости, сколько отнимает подвижности. Когда мы пассивно отбиваемся, мы сильнее себя, ибо к нашим оборонительным силам присоединяется еще наше неумение скоро понять свое бессилие, т. е. наша храбрость увеличивается тем, что, испугавшись, мы не скоро собираемся бежать».
Нелиповичу вторит С.Н. Базанов, который припечатывает генерала Каледина, которого оправдывает Нелипович: «Немецкие подкрепления под Ковель поступили на 4-е сутки, а русские через месяц. Потому немцы и держались за Ковель зубами. Дальше сеть ж/дорог очень разреженная и рвется этим полесьем, в рез-те рокадных дорог в тылу было очень мало и чтобы перебросить корпус с ЗФ на ЮЗФ надо было двигаться чуть не через Москву. За то, что Ковель остался за немцами, огромное спасибо генералу Каледину – он не смог прорвать фронт на ковельском направлении, и направить в тылы противника кавалерийскую группу ген. Гилленшмидта (2 кавкорпуса + 1 пех. корпус), в случае успеха появлялся шанс вывести операцию из оперативного на стратегический уровень. Брусилов приказал провести операцию против Ковеля, однако Каледин провёл чисто формально-демонстративные действия, дабы показать, что позиции противника прорвать невозможно, и после этого кавалерия так и осталась без дела.
Отсутствие конницы на направлении главного удара (Луцк) можно занести в пассив Брусилову, но вполне объяснимо его желание прикрыть фланги наступающих войск, правда, осуществлялось прикрытие ударом на Ковель. Вина Главко-Юза была и том, что он не смог обеспечить войска надлежащими средствами для прорыва обороны на ковельском направлении, и не проконтролировал исполнение своего приказания. Однако будущий «ерой» Гражданской войны, военный гений Каледин не сделал даже того, что можно было сделать в тех обстоятельствах – атаки кавалеристов и пехотинцев проводились разрозненно, что несмотря на то, что им в обороне противостояли спешенные австро-венгерские кавалеристы да их холуи из «Польского легиона» Пилсудского, естественно закончились неудачно. После чего Каледин успешно подтвердив свою некомпетентность в вопросах стратегии, успешно продолжил наступление на Луцк. Правда, потом ему во фланг начали наносить удары немецкие части, прибывавшие в Ковель».
Андрей Голиков – доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой источниковедения отечественной истории исторического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова придерживается цифр, приведённых самим Брусиловым. В своей статье, которая выполнена в рамках коллективной работы «Россия: международное положение и военный потенциал. Вторая половина XIX – начало XX в.», подготовленной к печати в Институте российской истории РАН, он пишет: «На рассвете 22 мая (4 июня) 1916 г. мощная артиллерийская канонада возвестила начало наступления войск Юго-Западного фронта русской армии. Произошел, по словам германского генерала М. Гофмана, «совершенно недопустимый скандал», стоивший Центральным державам потери Галиции и Буковины: 1,5 млн. человек убитыми, ранеными и пленными (повторение данных Брусилова! – А.Б.); 581 орудия и 1795 пулеметов. Чтобы ликвидировать прорыв, с Западного и Итальянского фронтов были сняты 30,5 пехотных и 3,5 кавалерийских дивизий.
Русские, которых при планировании кампании 1916 г. после понесенных ими год назад поражений ни противники, ни союзники не рассматривали в качестве решающей силы, нанесли неожиданный, как первоначально предполагалось вспомогательный, удар и едва не вывели из войны Австро-Венгрию, спасли итальянцев в Трентино, существенно облегчили положение французов под Верденом, побудили Румынию отказаться от политики нейтралитета и присоединиться к державам Согласия. Инициатором и организатором операции был незадолго до этого назначенный главнокомандующим Юго-Западным фронтом 63-летний генерал от кавалерии генерал-адъютант Алексей Алексеевич Брусилов.
22 мая (4 июня) 1917 г., в годовщину начала наступления 1916 г., день в день, генерал Брусилов получил назначение на пост верховного главнокомандующего русской армией. Самая распространенная в стране газета «Русское слово» отметила тогда как несомненный факт, «что война не выдвинула более популярного имени, чем имя нового верховного главнокомандующего». Особо подчеркивалось, что генерал Брусилов вступает в командование всей русской армией «в решающий момент войны» с убеждением, что армия «с каждым днем воскресает и крепнет» и что она «выполнит свой долг перед родиной». «Будем надеяться, – заключала газета, – что эта уверенность не обманет нового верховного вождя русских войск». Но первоначальный успех предпринятого Брусиловым летом 1917 г. наступления оказался эфемерным».
Здесь что многие историки сталинской школы, что постсоветской – почти единодушны: победный удар был неожиданным и потрясающим. Дальше и А. Голиков склоняется к пессимистическим оценкам: «Германское командование нанесло заранее спланированный контрудар, в результате которого менее чем за полмесяца русские войска оставили почти всю Галицию. Ответственность за поражение была возложена на верховного главнокомандующего – Брусилова освободили от должности. Этот пост занял генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов. Разъясняя причину произведенной замены, газета «Биржевые ведомости» со ссылкой на то, что информация получена от членов Временного правительства, сообщала: «Генерал Брусилов во время событий на фронте не проявил должную высоту, не оказался на высоте своего положения. На выручку явился генерал Корнилов, человек железной энергии, который был признан Временным правительством единственным спасителем армии… Генерал Корнилов не пессимист и не принадлежит к тем людям, которые заявляют, что все уже потерян. о». Чем закончилась «выручка Корнилова» – известно: бескровным Октябрьским восстанием, занятием Зимнего дворца без штурма, эффектно показанного в кино «Ленин в Октябре», и полной потерей власти Временным правительством. Ну, череду событий – не изменить, ни даже не перетолковать, а вот сами уроки и последствия для бывшей царской и советской империи – крайне важны.
На сайте «Русский мир. Украина» Брусилов назван «последним полководцем старой России», который оценивается русскими среди националистического окружения очень высоко. Почему эти оценки не меняются, какие бы новые развенчивающие статьи и книги ни появлялись? Потому что нагнетается истерия в самой Украине и глава в «Истории Украины для 11 класса» вся эта победоносная операция названа вполне определённо: «Захват русскими войсками Восточной Галиции и Северной Буковины». Для впечатлительных подростков живописуются только неисчислимые бедствия, которые принесла русская армия, где почти каждый третий был на самом деле украинцем! Вот образец: «На завоеванных территориях россиянами было образовано генерал-губернаторство, которое делилось на четыре губернии: Львовскую, Перемышльскую, Тернопольскую и Черновицкую. Характер русского оккупационного режима (подчёркнуто мною! – А.Б.) лишь частично связывался с условиями военного времени. Российская власть была убеждена, что западноукраинские земли останутся в Российской империи навсегда. Поэтому военная администрация прибегла к дискриминационной политики в отношении образования, украинского слова, деятельности Украинский организаций, урегулирования прав собственности, выполнение воинской повинности и т. д. На захваченную русскими территорию было назначен военную администрацию во главе с генерал-губернатором графом Г. Бобринским, который симпатизировал российским шовинистическим черносотенцам. Он заявлял: «Восточная Галиция и Лемковщина – неотъемлемая часть одной большой России; поэтому их администрация должна быть основана на российских началах… Почти 200 униатских общин было преобразовано в православные приходы».
Под рубрикой «Обратимся к источникам» выбираются только самые чёрные свидетельства. Например, уполномоченный Всероссийского союза городов Д. Дорошенко пишет о своих впечатлениях от действий оккупационного режима в Галичине: «Теперь, когда до нас дошли точные сведения о полном погроме украинской жизни в Галиции, когда киевские участки и тюрьмы переполнились вывезенными галичанами, среди которых были профессора университета, уважаемые старые священники, интеллигенты всех профессий, женщины, дети, крестьяне, горные гуцулы, когда мы увидели, что всё это выхвачено из избы неожиданно, без денег, зачастую полуобнаженное, запуганное до смерти, что везут их до Томской, Иркутской, Архангельской, Астраханской губерний без средств, неизвестно на какую долю и на какое время, вот тогда киевские украинцы поняли толком, что такое представляет собой «Освободительная» война и какую судьбу готовят нашему народу ее подобные последствия?». Других свидетельств – просто не приводится! В общем, как поётся в старой галицкой песне:
Буде вільна Украіна у свободи жити,Буде каждий украінець Габсбургам служитиИмперия Габсбургов с треском рухнула, когда-то подобные галицийские песни казались просто лакейским анахронизмом, отрыжкой Австро-Венгерского владычества с искоренением и уродованием малороссийского языка, но в последние двадцать лет они как бы воспрянули, наполнились новым содержанием – только Габсбургов надо заменить блоком НАТО во главе с США или Евросоюзом. Поэтому оценки «Русского мира. Украина» в отношении Брусилова – тверды: «Этого человека немало чернили и при жизни, и после смерти. Он не примкнул всецело ни к одному из лагерей гражданской войны. Уже само по себе это требовало огромного мужества. Он мог претендовать на лавры главного полководца победившей России во Второй Отечественной войне. Увы, старая Россия не довела ту войну до победы. Брусилов, несомненно, – самый прославившийся в ней русский военачальник. Можно, конечно, сказать, что на фоне тех бездарностей, которые, как правило, командовали в ту войну русскими войсками, прославиться было не столь трудно. Однако это заблуждение. Прежде всего, заблуждением является мнение о невысоких качествах командного состава Русской армии в ту войну. Достаточно хотя бы сравнить потери Русской армии с потерями врага и потерями союзников в Первой мировой войне. Не будем здесь утомлять читателя долгими цифровыми выкладками, тем более, что каждый может сам произвести подсчёты, основываясь на опубликованных источниках (Б. Урланис. Войны и народонаселение Европы. М., 1960; Россия и СССР в войнах ХХ века. М., 2001). Из них будет совершенно ясно видно, что царская Россия вела Первую мировую войну нисколько не хуже в плане тактического и стратегического умения, чем ту же войну вели западные союзники России или чем СССР вёл Вторую мировую войну. Россия не довела Первую мировую войну до своей триумфальной победы в ней исключительно по политическим причинам.
Мнение о «бездарности царских генералов» сложилось лишь в силу политической конъюнктуры, когда было принято всячески чернить старую Россию. Правда, этой конъюнктуре, увы, весьма способствовали некоторые военачальники, сыгравшие важную роль в устранении Николая II. Политиканствующие генералы, строившие козни и заговоры против последнего императора, сами рубили сук, на котором сидели. Брусилов в этих заговорах, по-видимому, не участвовал. Но он целиком поддался общему настроению, господствовавшему в этой среде. Сейчас невозможно согласиться со строками его мемуаров, посвящёнными Николаю II, где он говорит о царе как о «полном ничтожестве» в военном отношении. Трудно читать и те места мемуаров Брусилова, где прославленный генерал полностью оправдывает своих коллег, принудивших Николая II к отречению, и самый Февральский переворот, который похоронил для России все надежды прийти к победе в той войне.
В свою очередь, тот лагерь гражданской войны, который очень хотел, чтобы Брусилов своим участием придал ему больше авторитета, но так и не дождался этого, приложил немало усилий для очернения имени старого полководца. Без возмущения нельзя читать пристрастные строки «Очерков Русской Смуты» Деникина, где вождь Белого движения обвиняет Брусилова в том, что тот «потерял честь и достоинство». Деникин прибегает там и к откровенной лжи, говоря, что Брусилов якобы, «пользуясь остатком своего авторитета», отговаривал офицеров от вступления в Добровольческую армию. Эти строки относятся к зиме 1917/18 г., когда Брусилов лежал тяжело раненый во время уличных октябрьских боёв 1917 г. в Москве и не мог принимать никакого участия в политической деятельности. Отвечая на эти обвинения Деникина, Брусилов в своих мемуарах сдержанно заметил лишь, «что история по репортёрским статьям не пишется. Не зная ни причин, ни мотивов, ни обстановки, нельзя ему было бросать камни в меня, да и во многих тех, кто остался в России, как это делали многие эмигранты. Они все упускали из виду, что обстановка и взгляды могут быть иные, а страдание за Россию – одно».
Так что, как видим, и оценки нынешних монархистов-русофилов – противоречивы. Сходятся они в одном: единственный сын Брусилова, Алексей, пошёл на службу в Красную Армию и попал к деникинцам в плен. По одним сведениям, которым верил сам Брусилов, его сын был расстрелян. По другим – Алексей сам перешёл на сторону белых, но вскоре умер от тифа. Более правдоподобной видится первая версия. Ещё 27 ноября 1918 г. Деникин издал приказ, в котором грозил «суровым и беспощадным» военно-полевым судом всем офицерам, служащим в РККА и не перешедшим добровольно на сторону белых. Известно, что этот приказ твёрдо исполнялся в армиях Деникина (пример генерала А.В. Станкевича). Кроме того, не стал бы Алексей Брусилов добровольно дезертировать из Красной Армии, зная, что если этот его поступок станет известен большевикам, это неминуемо обернётся репрессиями против его родных. Трагедия русского офицерства, расколотого (далеко не всегда по убеждениям) на два лагеря гражданской войны, ярко отразилась в судьбе Брусилова.
Говоря об отрицательном отношении Брусилова к созданию белогвардейской Добровольческой армии, следует добавить, что и Святейший патриарх Московский и всея Руси Тихон уклонился дать своё благословение Белому движению на братоубийственную войну. Антибольшевизм отнюдь не означал автоматически поддержки Белого движения, как бы хотелось его вождям. Большую роль, даже в поведении Патриарха, сыграло здесь то, что гражданская война сразу приобрела форму интервенции. И это ни для кого не было тайной, поскольку ряд сговоров бывших союзников был подготовлен ещё летом, обсуждался в газетах, но догромыхивали фронты в Европе, и кипящая Россия пока осталась в стороне. После заключения перемирия с поверженной Германией вопрос о подготовке военной интервенции обсуждался на специальной конференции представителей Антанты в Париже. В соглашении, принятом участниками конференции 9(22) декабря 1917 года, содержался план организации действий против Республики Советов: «Мы считаем необходимым, – говорилось в меморандуме совещания, – поддерживать связь с Украиной, казачьими областями, Финляндией, Сибирью, Кавказом и т. д… Нашей первой задачей должно быть предоставление субсидий для реорганизации Украины, на содержание казаков и кавказских войск… Если Франция возьмет на себя финансирование Украины, Англия сможет найти средства и для других районов. Вполне понятно, что в этом примут участие и Соединенные Штаты. Помимо финансовой помощи чрезвычайно важно иметь также своих агентов и чиновников, которые смогли бы давать советы и оказывать поддержку местным правительствам и их армиям. Все это должно быть сделано как можно быстрее, чтобы избежать, насколько это возможно, обвинения в том, что мы подготавливаем войну с большевиками».
На конференции 10(23) декабря Англия и Франция заключили тайную конвенцию «о районах будущих операций британских и французских войск на территории России». Согласно конвенции в английскую зону действий входили казачьи районы и территория Кавказа, во французскую – Украина, Бессарабия, Крым. По словам американского историка Чемберлена, в основу распределения «сфер действий» были положены экономические интересы: «Британские капиталовложения доминировали в нефтяных районах Кавказа, Франция же была заинтересована в угольных и железных месторождениях Украины». Всегда – Кавказ и Украина как пороховые бочки… Ну а потом Первый поход Антанты, ещё более агрессивный Второй поход. Его ведь сам Уинстон Черчиль назвал походом 14 держав – столько и в разгар Первой мировой войны против России не воевало!
Большое значение имело, конечно, и то, что в трещащей по швам державе всё очевиднее для профессионалов и историков становилось значение упущенной брусиловской победы. Потому упрёки в адрес генерала сопровождалось честными признаниями и оговорками. Обратимся к оценке русского белоэмигрантского военного историка Антона Керсновского, который тоже не одобрял поведения Брусилова в 1917 году и в последующие годы. Но он счёл нужным написать о победе на фронте в 1916 году, прославившей имя генерала, такие слова: «Каковы бы ни были его последовавшие заблуждения, вольные или невольные, Россия никогда этого не забудет Алексею Алексеевичу Брусилову. Когда после несчастий 1915 года самые мужественные пали духом, он один сохранил твёрдую веру в русского офицера и русского солдата, в славные русские войска. И войска отблагодарили полководца, навеки связав его имя с величайшей из своих побед».
Особенно решительным военачальником Брусилов показал себя весной и летом 1915 года, во время несчастного отступления Русской армии. Брусилов не боялся идти на самые жёсткие и непопулярные меры, когда считал их необходимыми. В разгар отступления Брусилов вынужден был издать приказ, где были такие строки: «Для малодушных, оставляющих строй или сдающихся в плен, не должно быть пощады; по сдающимся должен быть направлен и ружейный, и пулемётный, и орудийный огонь, хотя бы даже и с прекращением огня по неприятелю; на отходящих или бегущих действовать таким же способом, а при нужде не останавливаться также и перед поголовным расстрелом… Слабодушным нет места между нами и они должны быть истреблены».
Рядовые «скульпторы» Первой мировой
Историк Николай Яковлев, приводя этот приказ, отмечает, что «хотя приказ не очень широко применялся, но нагнал страху в войсках». Когда в том же 1915 году для укрепления дисциплины в Русской армии пришлось восстановить практику телесных наказаний (существовавшую во всех тогдашних армиях мира, но в Русской отменённую в 60-е годы XIX века), Брусилов широко развил её применение. Новое пополнение частенько прибывало на фронт с недостачей в материальной части: вновь мобилизованные по дороге на фронт обменивали кое-что из казённого обмундирования на сало, водку, махорку и т. д. Командующий армией приказал давать каждому прибывшему с недостачей по пятьдесят ударов плетьми. Порка, как отмечал Брусилов в одном из донесений, дала «отличные результаты» – слух о наказаниях распространился далеко в тыл, и пополнения стали прибывать без недостачи в казённом имуществе.
«Беда Российской империи последних её лет была в том, что таких «полководцев», как Куропаткин, было больше, а Брусиловых – мало!». Вот к таким выводам приходят авторы русофильского сайта Украины. И понять их можно: если не иметь твёрдых опор и светлых образом посреди той майданной вакханалии, что разворачивается в Киеве, Галиции да и на Волыни – можно совершенно потерять силу воли и веру в будущее.
В Луцке тоже прошёл евромайдан-2014, после которого Луцкий районный суд отправил под домашний арест несколько активистов, обвинённых в правонарушении по статье 296 (хулиганство) УК Украины. Среди попавших под домашний арест есть и девушка, которую зовут по иронии судьбы Майя Москвич. Эпизод о хулиганстве расследуется в рамках уголовного производства в отношении событий, когда митингующие проводили пикет у здания Волынского областного совета. Тогда активисты завладели тремя портретами президента Виктора Януковича, балансовой стоимостью 540 гривен, «для демонстрации личного превосходства и безнаказанности, для самоутверждения своего лидерства путем унижения достоинства и взглядов других граждан». Эти портреты «в унизительной форме, с особой дерзостью и исключительным цинизмом» пронесли впереди колонны митингующих в перевернутом вниз головой виде на Театральную площадь. Ну, Януковича-то власти и УК защитят, а вот москвича Брусилова от таких, как Майя Москвич – похоже, защитить некому…
* * *
Кампания 1916 года ещё не могла стать последней, победной кампанией войны. Но она открывала путь к окончательной победе, если бы не известные политические обстоятельства. Как ни обвиняй правительство Ленина в «похабном Брестском мире», но ясно, что окончательно проиграло войну на Восточном фронте Временное правительство. Уже 11 марта 1917 года войска Брусилова присягнули ему на верность. Выступая на митинге, командующий фронтом призвал солдат поддерживать в армии порядок и сохранять боевой дух, чтобы она могла защитить свободную Россию. Выступление Брусилова было восторженно встречено солдатами и собравшейся толпой. Керенский назначил его Верховным главнокомандующим! Напомню, что до него таковым был сам Николай II. Брусилов попытался навести порядок в своих войсках и препятствовал ведению в них ненужной пропаганды. Но в действующей армии уже давно шел процесс брожения, солдаты требовали окончания войны, заключения мира с немцами и возвращения домой. На всех фронтах, на которых побывал Брусилов, его же войска отказывались идти в наступление.
И все же наступление началось. Перед его началом было достигнуто трехкратное численное превосходство. По числу артиллерии русские войска имели двукратное превосходство над противником (1114 орудий). Недостатка в боеприпасах войска также не испытывали. 29 июня с рубежей, на которых остановилась русская армия во время знаменитого «Брусиловского прорыва», была проведена артиллерийская подготовка по австро-венгерским позициям. Войска Юго-Западного фронта перешли в наступление. Главный удар наносили 11-я и 7-я армии. Впереди действовала 8-я армия, которую теперь возглавил Л.Г. Корнилов. В ходе наступления были захвачены передовые позиции противника, но дальше солдаты отказались идти, и Брусилов уже не имел возможности повлиять на них. На помощь австро-венгерским войскам стали прибывать германские части, и утром 19 июля противник перешел в контрнаступление. Без всякого приказа русские полки оставляли позиции и уходили с фронта. Массовым явлением стало обсуждение боевых приказов в полковых комитетах. Через неделю немцы взяли Тарнополь, откуда начал войну мой отец – двадцатилетний поручик. Какой исторический и политический слом всего за один год, но долго он накапливался! Это, кстати, урок всем «группам власти»…
При изучении причин поражения и сопоставлении убедительных цифр просто поражаешься глубине кризиса в разных сферах и целому ряду убийственных фактов. Вот таких, например: численность действующей армии, составлявшая к 15 сентября 1915 года 3 855 722 человек, к 1 ноября 1916 года выросла до 6 963 503. За время войны русской армией было взято 2 млн. пленных, в то же время попало в плен 2,4 млн. российских солдат. Головин Н. Н. в своей работе «Военные усилия России в Мировой войне» указывает на значительный разнобой, существующий в исчислении российских военнопленных: по данным, предоставленным Ставкой в своём ответе от 10/23 октября 1917 г. начальнику французской миссии в России генералу Жанену, это количество составило 2 043 548, в то же время в книге «Россия в мировой войне 1914–1918 гг.», изданной Отделом военной статистики Центрального статистического управления, приведена к тому же сроку цифра 3 343 900. Одновременно, по данным Австро-Венгерского бюро, общее число русских пленных, находившихся в лагерях Центральных держав, к 1 февраля 1917 г. исчислялось в 2 080 694. На 100 убитых в русской армии приходилось 300 пленных, а в германской, английской и французской армиях – от 20 до 26, то есть русские сдавались в плен в 12–15 раз чаще, чем солдаты других армий (кроме австрийской). Вот так доблестные русские воины!
Правда, в тылу, куда и отправляли пленных, положение во всех воюющих странах было тоже аховое. По данным, которые приводит Ричард Пайпс, к началу 1917 года цены по сравнению с довоенными выросли в среднем в 3,98 раза. По заявлению министра финансов России П. Барка, сделанному 25 января 1917 года на Петроградской конференции Антанты, «цены в России поднялись в 4–5 раз». По данным департамента полиции, составленным в октябре 1916 года, за предшествующие два года заработные платы увеличились в среднем на 100 %, тогда как цены на товары первой необходимости – на 300 %. Резюмируя оценки уровня инфляции из разных источников, Ричард Пайпс подытоживает, что к началу 1917 года уровень зарплаты рабочего вырос в среднем вдвое, при том что цены выросли в среднем в четыре раза.
Война потребовала массовой мобилизации, и к 1 марта 1917 в армию было мобилизовано 14,9 млн. человек. Это привело к нехватке рабочих рук в деревнях, незначительному, на 7,6 % (не считая сокращения посевных площадей, оказавшихся в оккупации), сокращению посевных площадей. Продовольствия стало просто не хватать, и были введены карточки. Подробная хронология введения карточной системы распределения продуктов в России во время Первой мировой войны описана в 1923 году С. Г. Струмилиным (в то время заведующий отделом статистики Наркомтруда и ВЦПС и профессор МГУ): «В Москве начали распределять по карточкам сахар – с 16 августа 1916 г., но лишь с момента революции, с марта 1917 г. начались выдачи хлеба по карточной системе. С июня 1917 г. карточки распространились на крупы, в июле – на мясо, в августе – на коровье масло, в сентябре – для яиц, в октябре – на растительные масла, в ноябре и декабре – на кондитерские изделия и на чай. Аналогичную картину наблюдаем мы в Петрограде и в других городах».
С аналогичными процессами пришлось столкнуться, в большей или меньшей степени, всем воюющим державам. Так, посевные площади в Германии сократились к 1917 году на 16 %, во Франции – на 30 %, в Британии – наоборот, увеличились на 12,8 %. Троцкий Л. Д. в своей работе «Моя жизнь» упоминает, что во время возвращения в Россию весной 1917 года в Швеции его сильнее всего удивили хлебные карточки, с которыми ему никогда ранее сталкиваться не приходилось.
Положение германской экономики особо усугубляется британской морской блокадой; уже в 1914–1915 годах Германия вводит продразвёрстку, государственную хлебную и картофельную монополию. Особенностью Германии становится широкое распространение разнообразных суррогатов продовольствия (эрзац). К концу войны насчитывается 511 эрзацев кофе, 337 эрзацев колбас, общее количество суррогатов доходит до 10 625. Зима 1916/1917 годов входит в историю Германии как «брюквенная зима». Кроме того, пропагандисты начинают продвигать жареное воронье мясо в качестве эрзаца курятины.
Во Франции государственное вмешательство в распределение продовольствия начинается в 1915 году, а в 1917 году вводится государственная хлебная монополия, карточки на сахар, потребление мяса принудительно ограничивается тремя днями в неделю.
Но физические тяготы никогда не выбивали русского человека из седла до потери ориентиров и жизненных целей. А вот общая депрессия, неразбериха, растащиловка и несправедливость угнетает его страшно. Потому и свершаются безоглядно грозные бунты и революции… Отношение Брусилова к революционным событиям довольно сложно. Всю вину за развал армии он возлагает на штатских политиков, главным образом из социалистического лагеря, и более снисходителен к либералам. Вместе с тем, он порицает Корнилова за его попытку переворота: он, «провозгласив себя без всякого смысла диктатором, погубил своей выходкой множество офицеров. Всё, что он делал, он делал не обдумав, не вникая в глубь вещей, но с чувством честного русского патриота. От души надеюсь, что русские люди будущего сбросят с себя подобное вредное сумасбродство, хотя бы и руководимое любовью к России». Брусилов считал интриги Корнилова главной причиной своего снятия с поста Верховного главнокомандующего.
Сам Брусилов занял этот пост 22 мая (4 июня) 1917 года, в годовщину своего знаменитого прорыва. О мотивах согласия на принятие этой должности в смутное время он в мемуарах говорит также смутно, сбивчиво и противоречиво. Вероятно, он хотел остановить развал армии своим личным авторитетом. Но явно не преуспел в этом. Обстоятельства жизни были сильнее его. Революция текла своим чередом, и остановить её можно было, только дав ей дойти в своём осуществлении до логического конца. Тот же Александр Блок дал согласие войти в комиссию по расследованию преступлений царского режима не для того, чтобы вести активное следствие и кому-то мстить, а для того, чтобы убедиться в полной исчерпанности самодержавия.
Наверное, подобное, пусть и смутно осознаваемое чувство в конечном итоге и отвратило Брусилова от личного участия в антибольшевистском движении, а затем привело к работе по строительству Красной Армии.
* * *
Как честный и опытный командующий, Брусилов трезво докладывал Временному правительству об обстановке. Он понял – этой армии нет. В целях поднятия дисциплины в действующей армии были введены военно-полевые суды и смертная казнь. Сам Брусилов через силу высказался за применение оружия за неисполнение боевых приказов и агитацию в войсках. Ничего не помогало. Но и Брусилов, не желавший видеть в солдатах безвольную скотину, уже не устраивал ни Керенского, ни большинство офицеров, которые надеялись на некую сильную руку диктатора. Приехав на фронт, Керенский 19 июля отдал приказ Брусилову сдать командование генералу Корнилову. Это был роковой шаг. Дальше – непонятный Корниловский мятеж и полный крах. Большевики взяли власть, валявшуюся в грязи и крови, и принялись спасать отечество. Историк по образованию и журналист-либерал по призванию Николай Сванидзе повторяет на разные лады одну и ту же заёмную мысль: «Вклад России в победу в Первой мировой войне был внесен немалый, очень много жертв, велики потери, наши солдаты героически сражались. Наша страна выступала на стороне Антанты против Германии. И поэтому Россия имеет право участвовать в параде стран-победительниц в Первой мировой войне, если, конечно, пригласят. Но считать себя победителем в Первой мировой Россия не имеет права: ни морально, ни юридически, потому что наша страна вышла из Первой мировой войны и, соответственно, в ее самой последней победной стадии участия уже не принимала. Фактически, Россия по инициативе и по решению большевиков бросила своих союзников в очень тяжелый и решающий момент. А если бы не бросила и завершила войну, то могла бы пожинать многие плоды победы. Таким образом, мы не имеем права говорить, что Россия была в числе победителей в Первой мировой войне». Как человек с университетским образованием может утверждать подобные антиисторические вещи – «если бы завершила войну». Да армия перестала воевать! – не с кем победно идти до завершения.
А что же следует из нынешних речей в давно осмеянном духе «война до победного конца» и «большевики отказались от победы»? Им, значит, не надо было заключать Брестского мира, а безнадежно и тупо воевать или ждать, теряя земли до Пскова и дальше, пока Антанта с тыла добьет Германию, и тоже объявить себя победителями? Геополитический анекдот просто, так не бывает: русских признают победителями только тогда, когда они занимают Париж и берут Берлин! Да и Антанта выиграла войну благодаря тем же революциям в Германии и Австро-Венгрии.
Потому и устранился Брусилов, что понял: это – конец, хотя никогда не был пораженцем. Он, видевший, как бегут под Тарнополем без боя его войска, вдруг стал надеяться на созданную революционную армию. Ключевым и самым печальным моментом в послереволюционной биографии старого полководца стало инициированное им воззвание нескольких бывших генералов ко всем русским офицерам отдать свои силы служению Красной Армии. Оно было составлено и опубликовано весной 1920 года, когда польская армия вторглась на Украину и в Белоруссию. Подпись Брусилова стояло первой и, вероятно, оказало влияние на многих офицеров, которые потом были расстреляны в Крыму по указанию фурии революции – Землячки. Поседевший генерал признавался, что под грузом таких обвинений он готов был наложить на себя руки, если не вера в Господа.
С другой стороны, видя наступление на молодую Республику советов со всех сторон, понимал, что это не столько белое сопротивление, сколько вторжение интервентов, и только Красная Армия представляла в тот момент реальную силу, способную противостоять этим агрессивным устремлениям. Дело большевиков и национальные задачи России совпали. Поэтому Брусилов уже не колеблясь использовал свой авторитет для воздействия на военных в духе склонения на службу советской власти. Это, ещё раз подчеркнём, произошло только в 1920 году, когда польский захват угрожал западно-русским землям, где и начинался Брусиловский прорыв.
Вместе с тем до конца жизни он не одобрял ни целей, ни методов построения казарменного коммунизма. Свидетельством этому, как я уже упоминал, стали написанные во время лечения в Карловых Варах в 1925 году и опубликованные за границей после его смерти, в 1932 году, мемуары. Они вызвали очередную волну политических инсинуаций в адрес прославленного полководца, причём с обеих сторон. В мемуарах Брусилов ведь отрицательно отзывается и о большевиках, и о белогвардейских вождях.
Вот весьма характерный и витиеватый портрет Брусилова пера профессора Е. Месснера, который размещён на сайте «Русская императорская армия»: «Известно, что генерал Алексеев, приступив к формированию Добровольческой армии, обратился к генералу Брусилову с просьбой слать в эту армию офицеров с севера. Брусилов обещал, но обещания не исполнил, потому что он ушел во время Гражданской войны в нейтральность, не ставши в строй белых, но и не заразившись совкарьеризмом от зигзагопогонных подло-авантюристов, как Гутор, Бонч-Бруевич и другие. Общеизвестно, что он вышел из этой нейтральности в 1920 г. и помог походу Тухачевского на Варшаву тем, что, по предложению или по приказанию Кремля, обратился с воззванием к офицерам на ленинской территории, приглашая их вступать в Красную армию для борьбы с внешним врагом. Этим он положил основание тому совпатриотизму, который возник на Родине нашей в 1942 г. и который расцвел в зарубежье в 19441946 гг. В противоположность презренным совкарьеристам, совпатриоты заслуживают скорее сожаления, чем осуждения: в совпатриотизме есть любовь к Родине, наивная вера в эволюцию коммунистической власти и затем трагическое разочарование, горестное сознание своей ошибки.
Зарубежье возненавидело Брусилова за его совпатриотизм и не хочет слышать о его полководческих заслугах. Но припоминается такой эпизод из «1793 года» Виктора Гюго: матрос плохо закрепил пушку на батарейной палубе и орудие стало во время качки метаться, грозя пробить борты корабля, но матрос, с опасностью для жизни, принайтовал пушку; за смелость ему дали медаль, за небрежность – виселицу. За совпатриотизм можно Брусилова осуждать, но его полководческие заслуги должно признавать. Впрочем, заслуги Брусилова-полководца не велики».
Вот так поворот! А у кого же тогда они были больше, профессор?
Неприязнь сквозит в любом описании, даже самом безобидном – биографическом: «Отцом генерала Брусилова был генерал, в возрасте 68 лет женившийся на девушке на 45 лет его моложе и приживший (подчёркнуто мной: прижил по-русски – значит, обрюхатил без брака и венчания – А.Б.) с нею нескольких детей, в том числе и будущего полководца».
Далее повествование сплошь и рядом пестрит такими инсинуациями: «Брусилов был зачислен лейб-гвардии в Конно-гренадерский полк. Успехи Брусилова в школе и состояние в гвардии дали ему возможность сделать блестящую карьеру, потому что он стал любимцем великого князя Николая Николаевича, будущего Верховного главнокомандующего. С его помощью Брусилов становится начальником Офицерской кавалерийской школы, а затем начальником 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии». А почему любимцем-то стал – за красивые глаза, усы или великий князь оценил его рвение по службе и целеустремлённость? Оказывается всё дело в фортуне – как говорится, везёт дуракам: «Счастье всегда сопутствовало Брусилову. Обладать счастьем – необходимое условие, чтобы стать полководцем-победителем. Брусилов стал им. В Генеральном штабе очень косо смотрели на выдвижение генерала, не имевшего, во-первых, высшего военного образования и, во-вторых, не получившего строевой командной основы, какая создается при командовании полком: Брусилов сразу от теории (но не практики) тактики в Офицерской школе и от кратковременной тактической практики во 2-й дивизии конной гвардии вскочил в оператику. Его презрительно называли берейтором и были правы: берейтором был в манеже школы, берейтором остался на войне, предводительствуя армией, а затем фронтом.
Книга воспоминаний Брусилова и исторический роман о Брусилове советского писателя Юрия Слезкина рисуют духовный облик этого баловня судьбы. Он умел быть благодарным за сделанное ему добро: своего благодетеля, великого князя Николая Николаевича, в книге своей превозносит до небес (а это было нелегко сделать – ведь книгу редактировали и цензурировали коммунисты, которым Николай Николаевич весьма одиозен).
Он умел ценить заслугу людей, с которыми соприкасался. Данные им в воспоминаниях характеристики генералов Ломновского (драгоценного для него начальника штаба 8-й армии в бытность Брусилова командующим этой армией), Деникина (хотя он и возглавитель белых), Драгомирова Владимира, Ханжина до мелочей совпадают с мнением о них подчиненных им офицеров VIII армейского корпуса, 8-й армии. Но под влиянием личных симпатий и антипатий Брусилов бывал несправедлив, необъективен до безобразия».
Ничего подобного, профессор! – весь массив документов, воспоминаний, исторических книг позволяет сделать вывод о том, что Брусилов, даже ошибаясь в каких-то частных оценках, давал взвешенные и объективные характеристики. Да автор-злопыхатель и сам проговаривается: «Ненавидит он генерала Корнилова и обвиняет его в неисполнении боевых приказов и в том, что очертя голову лезет со своей дивизией вперед и потом несет большие потери (впрочем, Брусилов признает, что дивизия любила Корнилова). Можно было бы подумать, что ненависть к Корнилову вписана в «Воспоминания» Брусилова коммунистическими редакторами, но они разрешили Брусилову сказать о другом белом генерале, Алексееве, что он умен, что он сообразительный стратег (дано еще и третье определение: слабовольный). Таким образом, не в политической установке Брусилова-мемуариста или редакторов его мемуаров надо искать причины ненависти Брусилова к Корнилову. Нетрудно их найти: Брусилов пишет, что Корнилов, ставши в 1917 г. командующим 8-й армией, интриговал против главнокомандующего фронтом генерала Гутора, которого свалил и сел на его место, а сделавшись главнокомандующим фронтом, принялся интриговать против Верховного главнокомандующего, генерала Брусилова, и тоже, сваливши его, занял его должность. Мысль об этих воображаемых интригах мешает Брусилову судить объективно о таком крупном военачальнике, как генерал Корнилов».
По-моему, вполне объективно (да ещё с учётом красной цензуры) оценил. А вот сам профессор демонстрирует верх необъективности: «В 8-й армии не любили Брусилова. В 1914 г. он гнал свои корпуса, дивизии вперед, не жалея сил людей, не разрешая дневок для отдыха, не считаясь с тем, что обозы отстали и солдаты остаются без хлеба и мяса. А в 1915 г., когда войска его армии были уже у предела сил человеческих и на грани полного их уничтожения мощной артиллерией Макензена, он отдает приказ: «Пора остановить и посчитаться с врагом, как следует, и совершенно забыть жалкие слова о превосходстве врага и об отсутствии у нас снарядов». Мы вознегодовали: «посчитаться, как следует» было равносильно требованию самоубийства армии – настолько силы врага превосходили наши; а отсутствие артиллерийских снарядов – это не «жалкие слова», а трагично-жалкий факт, и отрицать его значило издеваться над войсками, принужденными без выстрела – нечем было стрелять пехоте и артиллерии – ждать под барабанным вражеским огнем момента, когда можно будет этому врагу показать, что значит «русский штык удалый». Такие приказы не способствовали популярности Брусилова в войсках, но они были полезны для самого Брусилова: в высших сферах восхищались полководческой волей этого генерала и выдвинули его в главнокомандующие и (при Временном правительстве) в Верховного. Силой воли Брусилов обладал. Он, не колеблясь, отчислял от командования генералов, провалившихся на боевом экзамене… Будучи офицером волевым и энергичным, Брусилов умел заражать своей энергией подчиненных – свойство очень ценное в полководце – и умел сам, так сказать, впрягаться в ту оперативную идею, которая его одушевляла».
Могила Брусилова
Всё-таки военная и бытовая культура не позволила и самому критику быть односторонним в оценках: мы видим, как сплошь и рядом прорывается не только зависть, но и восхищённость действиями целеустремлённого генерала. «Трудно провести границу между оперативной энергией полководца и оперативным авантюризмом, но не будет, вероятно, ошибкой сказать, что в воевании Брусилова часто преобладал авантюризм. Полководческий авантюризм обычно бывает сросшимся с честолюбием. Честолюбие полководца не греховно и не преступно – большинство знаменитых военачальников было честолюбиво, и оправданием тому служит афоризм: кто не честолюбив, тот не любит трудного пути, который ведет к почестям. Но должна быть мера в честолюбии. Брусилов не всегда умерял свое честолюбие…». А что ж это за полководец без честолюбия. Не знаю таких среди тех, кто вписал своё имя на скрижали победы!
Наконец, главный упрёк в бесчеловечности, который и Георгию Жукову беспрерывно ставится в либеральных СМИ и научных трудах: «Брусилов часто посылал своих солдат не в бой, а на убой. Этот упрек был убийственным, если бы только один Брусилов его заслужил, но этот упрек в каждой войне делали многим полководцам, потому что в сложной обстановке сражения бывает трудно определить, где проходит граница между боем и убоем. Брусилов, при всех своих непривлекательных особенностях, имел ценнейшее для полководца дарование: он верил в свое полководческое счастье и военное счастье было к нему благосклонно, более благосклонно, чем к иным генералам, более умным, более знающим, более вдумывающимся в свои боевые планы. Не родись богатым, а родись счастливым – говорит пословица. Не родись мудрым, как, скажем, Куропаткин, а родись счастливым. Брусилов родился счастливым. Велика его заслуга, что он на воном совете добился разрешения атаковать Юго-Западным фронтом. Останься главнокомандующим генерал Иванов, не было бы Луцк-Черновицкой битвы, не было бы Луцк-Черновицкой победы. Победу эту одержали предельно доблестные войска генерала Брусилова, и поэтому Брусилов войдет славным в русскую военную историю, хотя его наступление было «Брусиловским-наоборот»: разыгралось оно противоположно замыслу Брусилова».
Многие славные битвы разыгрывались наоборот, а не было бы их, и всемирные мудрые поговорки бы не родились бы: «Победителей не судят» или: «Историю пишут победители». Увы, в России последних лет историю часто пишут неудачники, пораженцы и злопыхатели.
Так что Брусилов, тихо уехавший с фронта в свою квартиру в Москве, все осознал и вообще отошел от этих неуправляемых событий, пока внешние враги не поперли со всех сторон на его Отечество. Позже Брусилова попытались втянуть в корниловский заговор. К нему в Москву приехала специальная делегация. И каково же было изумление этой делегации, когда Брусилов охарактеризовал выступление Корнилова как авантюру, а самого Корнилова назвал изменником. Октябрьские бои 1917 года застали Брусилова в его московской квартире, в Мансуровском переулке на Остоженке. Здесь он был тяжело ранен в ногу осколком снаряда. Военно-революционный комитет Замоскворецкого района поставил у брусиловского дома охрану из красногвардейцев. Затем на автомобиле раненого доставили в хирургическую лечебницу на Молчановке. Рана уложила Брусилова в постель на много месяцев. Но и в этом состоянии его не оставляли в покое зачинатели «белого движения». Брусилова звали в Новочеркасск, на Дон, в «русскую Вандею». Он ответил отказом: «Никуда не поеду. Пора нам забыть о трехцветном знамени и соединиться под красным».
Визиты белых не остались незамеченным, и Брусилова арестовали. Два месяца он находился на Кремлевской гауптвахте, но был освобожден за отсутствием доказательств в связи с антисоветским движением. В это же время были арестованы его брат, умерший в заключении, и сын, бывший ротмистр Алексей. Сын вскоре был освобожден, а в 1919 году добровольно вступил в Красную армию, командовал кавалерийским полком. В одном из боев попал в плен. По одной версии, повторяем – был расстрелян, по другой – вступил в Добровольческую армию и умер от тифа.
Страшный удар, но и после него Брусилов чувствовал, что истерзанную Россию не может спасти Белое движение, которое сразу же стало его укорять в сговоре с революционерами. Сначала не очень резко, у самих-то рьяных белогвардейцев, как говорится, рыло было в пуху. Все они – Корнилов, Колчак и Деникин, Врангель, Юденич, и далее по списку весной 1917 изменили присяге Помазаннику Божьему, «легли под револ-ционеров-демократов». Но когда Брусилов остался в красной Москве и не принял активного участия в гражданской войне, когда его сын блестящий гвардеец стал командиром кавалерийского полка Красной Армии, Брусилова заклеймили и клеймят до сих пор адепты Белого движения. Последней каплей стало его личное вступление в Красную Армию и обращение к офицерам в 1920 году. Белая, а позднее эмигрантская пресса, литература, историография даже выключила Брусилова из рядов русских полководцев. Между тем, только случай, нелепое ранение, помешали Брусилову оказаться в рядах белых. Он сам об этом пишет: «А ведь не будь я ранен, я, вероятно, уехал бы на юг, к Алексееву. И все приняло бы другой оборот в моей жизни».
Памятник генералу Брусилову в сквере на углу Шпалерной и Таврической улиц. Санкт-Петербург
Но разве это – не Божий промысел? – через ранение и отсрочку Брусилов скоро осознал всю бессмысленность, а главное губительность для России Белого движения. Сердцем он сочувствовал своим бывшим соратникам, подчинённым, а умом стратега сознавал: нет у них твёрдого понимания, какую же Россию хотят генералы получить? Они-то узнали «друзей-союзников» и в глубине души понимали, что те ни за что не позволили бы им восстановить прежнюю, могучую единую Россию. Все генералы – от Колчака до Врангеля – оказались, по сути, наняты Антантой или немцами разрушить великую Россию. При этом проливали кровь своего же народа, но об этом в хвалебных книгах сегодня не прочитаешь: вот Ленину немцы деньгами помогали, а Юденичу кто – псковские крестьяне? Понял Брусилов и самое главное: русский народ, пусть временно и помраченный, каким-то внутренним, природным чутьем определился и не пойдет за белыми.
В 1920 году переживший трагедию генерал сам предложил свои услуги большевикам, которые привлекали к службе в Красной армии бывших генералов и офицеров русской армии. Брусилов был включен в состав особого совещания при главнокомандующем всеми вооруженными силами республики и вскоре стал его председателем. 30 мая 1920 г. «Правда» опубликовала обращение «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», подписанное Брусиловым как председателем Особого совещания при главнокомандующем, а также его членами А.А. Поливановым, А.М. Зайончковским, В.Н. Клембовским, АП. Парским, П.С. Балуевым, А.Е. Гутором, М.В. Акимовым. В обращении содержался призыв «в этот критический исторический момент нашей народной жизни… забыть все обиды… и добровольно идти с полным самоотвфжением и охотой в Красную Армию, на фронт или в тыл… и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть»». На этот призыв откликнулись почти 14 тыс. бывших генералов и офицеров. Они добровольно вступили в Красную Армию и внесли свой вклад в ход боевых действий на польском фронте.
В отличие от многих сегодняшних незалежников и поддерживающих их русофобов Брусилов понимал, что, как ни претила ему Советская власть, но кроме нее он не видел силы, способной защитить, отстоять Родину от иноземцев, более того – поднять Россию с колен и двинуть ее к новому могуществу. «Для меня было непостижимо, – возмущается Брусилов, – как русские белые генералы ведут свои войска заодно с поляками, как они не понимали, что поляки, завладев нашими западными губерниями, не отдадут их обратно без новой войны и кровопролития. Как они не понимают, что большевизм пройдет, что это временная, тяжелая болезнь, наносная муть. А что поляки, желающие устроить свое царство по-своему, не задумаются обкромсать наши границы. Я думал, что пока большевики стерегут наши бывшие границы, пока Красная Армия не пускает в бывшую Россию поляков, мне с ними по пути». Как в воду глядел генерал!
Он так обращался к бывшим офицерам, солдатам Белой армии: «Все знающие меня знают, что я никогда не был коммунистом и никогда им не буду, но я подчиняюсь стихийной воле народов, населяющих землю русскую, и полагаю, что не ошибся. Россия, которой угрожал при Временном правительстве и при вторжении чужеземцев полный распад – теперь через пять лет существует! Россия, которую я люблю превыше жизни! Границы наши, несмотря на отделение некоторых окраин, все же громадны. И ныне Россию защищает Красная Армия. Идите, становитесь в ее ряды, если хотите, и делайте тоже самое, или же возвращайтесь к мирным, сельским работам, к семейной трудовой жизни. Я старик, мне ничего не надо лично для себя, но я люблю свою Родину и хочу для нее в будущем великого блага. Мои кости истлеют, а земля русская будет процветать. Не наше с вами дело учить провидение. Ведущее все народы…».
Осенью 1920 году Брусилов был назначен членом Военно-законодательного совещания при Реввоенсовете республики. В 1923 году он был назначен инспектором кавалерии РККА. В его обязанности входила организация кавалерийских соединений, подготовка командных кадров и руководство Высшей кавалерийской школой. Но долго существовать управлению Брусилова было не суждено. Его расформировали, а самого Брусилова перевели в Реввоенсовет для исполнения особо важных поручений, по сути, уволив в отставку. Простудившись, Брусилов заболел воспалением легких и скончался 17 марта 1926 года.
В «Правде» опубликовали некролог за подписью наркома обороны СССР К.Е. Ворошилова. Хоронили Брусилова на Новодевичьем кладбище 19 марта. За гробом шли не общающиеся в иных обстоятельствах люди: делегация Реввоенсовета и представители духовенства, командармы А.И. Егоров и С.М. Будённый и дипломаты Финляндии и Чехословакии. Самую проникновенное и точное прощальное слово произнёс начальник Академии Генерального штаба РККА, участник Брусиловского прорыва Андрей Снесарев – (речь записана, вероятно, рукой жены Брусилова – Надежды Владимировны): «17 марта с ранней зарей умер Алексей Алексеевич Брусилов. Умер спокойно, все выполнив, как христианин, тихо потух, как тухнет свеча под дуновением человека…Прошло три дня, и мы стоим пред его могилой, навсегда сокрывшей его от наших взоров. Умер человек, навсегда оставивший за собой яркий прослед в истории – ушел он от нас не бесследно. Пока живы отзвуки недавней мировой драмы, именуемой Великой войной 1914–1918 годов, а они пережиты будут человечеством разве в далеком и очень далеком будущем, будет живо в умах и памяти имя Брусилова, ярко и выпукло отчеканенное на фоне пережитой человечеством драмы.
Но будучи ярким и крупным, это имя понято не всеми одинаково, и мне хочется подчеркнуть это над его могилой. Я не собираюсь судить его, анализировать его мысли и ходы, и не настолько дерзок и материален, чтобы при такой обстановке, полной тайны и несказанного величия, поднимать свой критикующий голос, но мне хочется упомянуть о некотором расходе от общего потока скорби и сожаления, хотя бы, может быть, немногих. Над прошлым Алексея Алексеевича часть военных не разобралась, растерялась и не сказала единодушного вывода, ей не были ясны основные пружины дум и стремлений покойного, которые внешне преломлялись слишком причудливо, иногда досадливо…
Но младшая часть военных, позвольте употребить мне слово «серая», она провожала покойного единодушным взрывом горя, тоски, сожалений; это единодушие я читаю в печальных глазах, наполненных слезами, присутствующих; его же я разгадал и понял в плаче извозчика на улице, в слезах скромных посетителей панихид, в рыданиях простой массы, наполнявшей храм… Она была единодушна, эта простая, сердцем чуткая масса; она знала одно и знала прочно, что в ушедшем по ту сторону она потеряла крупнейшего русского человека, почти единственную когда-то надежду и луч удачи в годы Великой Войны, наконец, человека, до конца дней своих веровавшего в свою Великую страну и любившего ее всем своим сердцем.
Мне хочется сказать слова утешения подруге покойного, Надежде Владимировне, о чем забыли предшествовавшие ораторы. Но что мне сказать? Ведь то, что посетило Алексея Алексеевича, посетит нас всех, одного сегодня, другого завтра. Надо оставить слезы уже потому, что не надо их лить над неизбежным. Но важнее то, что Алексей Алексеевич не покинул Вас, он оставил себя не только как материал для беспрерывных воспоминаний – гордых и успокоительных, – он оставил совершенное дело, оставил яркое имя. Ему удалось в жизни совершить столь много, что не удается миллионам. Он не умер, он жив, он всегда будет возле своей подруги вечный, бодрый, жизнерадостный, изучаемый историками, толкуемый людьми науки… Он – Ваша гордость, и Вам не скорбеть нужно, а радоваться мыслью о вечной связи с ним…Мы же – его друзья и когда-то подчиненные, мы, ошеломленные и придавленные его уходом из нашей среды, мы не вычеркнем его никогда из нашей памяти, мы гордимся им, а у его могилы, скажем пока слова, идущие от седой древности: да будет тебе, дорогой Алексей Алексеевич, земля пухом.».
Автору книги нечего добавить к словам сына священника, георгиевского кавалера и красного командарма Снесарева: да, Брусилов оставил нам своё яркое имя и материал для беспрерывных воспоминаний – гордых и успокоительных, хотя «покой нам только снится», как написал поэт-участник Первой мировой войны Блок. Да осеняют нас эти яркие имена!
ЛитератураСтратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 1. Период от объявления войны до начала сентября 1914 г. Первое вторжение русских армий в Вост. Пруссию и Галицийская битва. Составил Цихович Я. К. М. 1922
Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. Период с октября 1915 г. по сентябрь 1916 г. Позиционная война и прорыв австрийцев Юго-Западным фронтом. Составил В.Н. Клембовский. М. 1920
Аргентинский архив ген. Алексеева. ВИЖ, 1992, 1993
Военно-Исторический сборник. Выпуск 1. М., 1919
Военно-Исторический сборник. Выпуск 2. М., 1919
Военно-Исторический сборник. Выпуск 3. М., 1920
Военно-Исторический сборник. Выпуск 4. М., 1920
История Венгрии, т.2. М., 1972
Наступление Юго-Западного фронта в мае-июне 1916 года. Военное издательство. М., 1940
Алексеева И.В. Агония сердечного согласия. Л., 1990
Базанов С.Н. Алексей Алексеевич Брусилов. М., 2006
Базаревский А. Наступательная операция 9-й русской армии. Июнь 1916 г. М. 1937
Белой А. Галицийская битва. М., 1929 Бондаренко В. Герои Первой мировой войны. М., 2013
Бонч-Бруевич М. Потеря нами Галиции в 1915 г. Часть I. Через Карпаты в Венгрию зимою 1915 года. М. 1921
Борисов В.Е. Генерал М.В. Алексеев, начальник штаба Верховного Главнокомандующего в войну 19141915 гг.//Военный Сборник, кн. 2, Белград, 1922
Брусилов А.А. Мои воспоминания. М.; Л., 1929. До 1983 г. вышло 7 изданий (начиная со второго – в сильно урезанном виде, последний – в «Воениздате»). Первые положения этой книги Брусилов высказал во время дискуссии о Луцком прорыве в августе 1920 г. (см.: Луцкий прорыв: Сборник материалов Военно-исторической комиссии. М., 1924); Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. Период с октября 1915 г. по октябрь 1916 г. Позиционная война и прорыв австрийцев Юго-Западным фронтом. Сост. В.Н. Клембовский. М., 1920
Брухмюллер Г. Германская артиллерия во время прорывов в мировой войне. М., 1923
Веверн Б. В. 6-я батарея. 1914–1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине. Т.1 Париж, 1938 Ветошников Л.В. Брусиловский прорыв. Оперативно-стратегический очерк. М. 1940
Герасимов М.Н. Пробуждение. М. 1966 Геруа Б.В. Воспоминания о моей жизни. Т.1, Париж, 1969
Гофман М. Война упущенных возможностей. М-Л., 1925
Данилов Ю.Н. Россия в мировой войне. 1914–1915 гг. Берлин, 1924
Деникин А.И. Железная дивизия в Луцком прорыве. 1916–1931, Русский Инвалид. Военно-научная и литературная газета. – № 20. – Париж, 7 июля 1931
Драгомиров В. Подготовка русской армии к Великой войне. Военный Сборник, Книги 5,6, 1924–1925 Жебровский С.С. «Солдатские дети» – генералы императорской русской армии//Власть и общество в России: традиции и современность (к 35-летию кафедры философии и истории): материалы IV Всероссийской научной конференции 12–13 апреля 2008 года / Отв. ред. О.А. Тарасов, С.А.
Залюбовский А.П. Снабжение русской армии в Великую войну винтовками, пулеметами, револьверами и патронами к ним. Белград, 1936
Келлерман Г. Прорыв 11-й германской армии у Горлице 2–5 мая 1915 г.//Война и революция, 1934, № 2 Клембовский В.Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. М., 1920
Кузнецов Б. И. Томашевская операция. М., 1933.
Куличкин С.П. Первая мировая война. М.,2013
Лемке М.К. 250 дней в царской ставке. Минск, 2003
Мавродин В.В. А.А. Брусилов. М-Л,1942
Надежный Д. Бои 10-й пех. дивизии под Луцком в июле 1916 года. М-Л., 1926
Нелипович С.Г. Брусиловский прорыв как объект мифологии. М. 1998
Нелипович С.Г. Кровавый октябрь 1914 года, М. 2013
Оськин М. Брусиловский прорыв», М. 2010
Поливанов А.А. Девять месяцев во главе Военного министерства (13 июня 1915 г. – 13 марта 1916 г.).//Вопросы Истории, 1994, № 2,3,5,8-11
Ребольд Ж. Крепостная война в 1914–1918 гг. М. 1938
Редкин-Рымашевский А. Действия XXXII корпуса в Луцком прорыве. Май-июнь 1916 г. М-Л, 1926
Самойло А. Две жизни. М., 1958.
Семанов С.Н. Алексей Брусилов. М., 1980
Слёзкин Ю. Л. Брусилов, М., 1944 Таленский Н.В. Первая мировая война 1914–1918 гг. М., 1944.
Урланис Б. Войны и народонаселение Европы. М., 1960
Шихлинский А.А. Мои воспоминания. Баку, 1984
Щербачев Д.Г. Львов – Рава Русская – Перемышль. 9-й Корпус и 3-я армия в Галиции в 1914 г.//Военный сборник Кн. 10, 11, Белград 1929, 1930
Оглавление
Мужественный генерал Жизнь отца Мировая, Великая, Отечественная, Империалистическая… Путь к высотам Галицийская брама Окровавленная дорога Положение армий в 1916 году Письма с Юго-Западного фронта От Вердена до Стохода Поэты на первой мировой Голоса над окопами Последствия и уроки на будущее Литература
