Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
 Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика


Виктор Петрович Поротников
Князь Святослав II


Из энциклопедического словаря.

Изд. Брокгауза и Ефрона.

Т. ХХХХХVII, СПб., 1894

вятослав II Ярославич - третий сын Ярослава Владимировича (Мудрого), родился в 1027 г. В 1054 г. он получил от отца Чернигов. Среди братьев он выделялся способностями и энергией. Вместе и Изяславом Киевским и Всеволодом Переяславским Святослав распоряжается всеми делами на Руси: вместе они отбирают уделы у князей-изгоев, вместе совершают походы. Самый энергичный из изгоев, Ростислав Владимирович, успел утвердиться в Тмутаракани, и Святослав только после его смерти мог опять присоединить ее к своим владениям. В 1067 г. Святослав вместе с братьями предпринял поход против беспокойного Всеслава Полоцкого, который был разбит и посажен в тюрьму в Киеве. В союзе с Изяславом и Всеволодом Святослав вел борьбу с восточными кочевниками - торками, силу которых им удалось сломить, и половцами, борьба с которыми была неудачна. В 1068 г. половцы напали на Переяславское княжество; братья вышли и бежали. Святослав быстро оправился и нанес вторгнувшимся в Черниговскую область половцам сильное поражение у Сновска, что значительно подняло его авторитет на Руси. Между тем Изяслав не сумел справиться с половским нашествием и был прогнан из Киева. Святослав равнодушно отнесся к изгнанию брата и когда последний явился под Киевом с польскими войсками. Святослав и Всеволод ходатайствовали перед ним за киевлян. В то же время Святослав успел посадить и в Новгороде одного из своих сыновей. У него явилась мысль овладеть Киевом: он уверил Всеволода, что Изяслав замышляет лишить их уделов, и они в 1073 г. снова изгнали Изяслава из Киева. Все попытки Изяслава вернуть себе Киевское княжение были тщетны до смерти Святослава (1076 г.). Святослав вполне сознавал влияние, какое приобрело в то время духовенство, и умел привлечь его на свою сторону: он покровительствовал св. Антонию и Феодосию, щедро одарил Печерский монастырь и построил в Чернигове монастыри - Елецкий и Ильинский. Летописец отмечает его любовь к книгам, памятником которой остался так называемый «Святославов Изборник» (1073 г.), с изображением Святослава и его семьи.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


Семена раздора


В лето 6572 (1064) бежал Ростислав, сын Владимира,

Внук Ярослава, в Тмутаракань. С ним бежали Порей и

Вышата, сын Остромира, воеводы новгородского. И, придя

В Тмутаракань, выгнал оттуда Глеба Святославича.

Повесть временных лет.

Лес стоял в ярком осеннем наряде, радуя глаз разноцветьем красок от багрово-пурпурных до розовато-желтых. Из ближних болот тянуло сыростью. В свежем чистом воздухе явственно чувствовался запах опавшей листвы и сырой после дождя коры осины.

Большой конный отряд длинной вереницей растянулся на узкой лесной дороге. Под копытами коней влажно чавкала грязь. В колеях от тележных колес стояла вода.

Впереди на сером поджаром коне ехал юноша лет девятнадцати в красном плаще и парчовой шапке с меховой оторочкой. На юном безусом лице лежала печать глубокой задумчивости, в уголках плотно сжатых тонких губ притаились жесткие морщинки. Это был Глеб, сын черниговского князя Святослава Ярославича.

По правую руку от Глеба, чуть приотстав, ехал на вороном жеребце воевода Гремысл в надвинутой на самые брови мурмолке, под плащом у воеводы виднелась кольчуга, на поясе висел длинный меч. Гремысл время от времени широко зевал и тряс головой, отгоняя дремоту. Он сбоку поглядывал на Глеба, но заговорить с ним не решался, понимая, как тяжко у того на душе.

Четыре года княжил Глеб в Тмутаракани, в этом далеком владении черниговских князей. Несмотря на юные лета свои, исправно собирал пошлину с купцов и брал дань с окрестных народов, наложенную на них еще храбрым Мстиславом[1], его двоюродным дедом. Честно отделял церковную десятину епископу Варфоломею, посещал по праздникам службы в храме Пресвятой Богородицы. В суде был справедлив и к богатому и к бедному, не скор на расправу и в общении не заносчив.

Казалось бы, всем был хорош князь Глеб и перед людьми тмутараканскими. И перед Господом, но постигла его кара небесная, отвернули от него лик свой святые заступники его Лазарь и Афанасий. Чем еще объяснить, что в один день лишился Глеб и княжества, и доверия народного, ибо люд тмутараканский предпочел ему князя-изгоя Ростислава, едва тот вступил в Тмутаракань с дружиной.

«И откель только взялся этот Ростислав, любимец покойного Ярослава Мудрого? - размышлял Гремысл, борясь с зевотой. - Не иначе, надоело ему сидеть на Волыни, стеречь польское порубежье, захотелось подвигов ратных. А может, повздорил опять Ростислав с дядей своим Изяславом, великим киевским князем? И по всему видать, крепко повздорил, коль бежал аж в Тмутаракань!»

Воевода снова взглянул на хмурого Глеба и подавил тяжелый вздох. Мается младень, весь путь от Тмутаракани до земель черниговских почти не ест и не пьет, с лица сошел, про сон позабыв. Гонит коней, вперед да вперед! От печали своей ускакать хочет, что ли? Иль не терпится ему пожаловаться отцу своему Святославу? Покуда добрались до реки Сейм и кони, и дружинники с ног валились, лишь в Курске Глеб дал день на роздых. Вот уже и через Десну переправились, осталась позади и река Сновь… Рукой подать до Чернигова! Как-то встретит их князь Святослав?

Чем ближе к Чернигову, тем чаще попадались на пути лесистые баки и глубокие овраги, тут и там приходилось переходить вброд маленькие речки и ручьи. Села вокруг все были княжеские. Несколько раз княжеский тиун[2] или подъездной[3] останавливали отряд, спрашивая, что за люди, куда путь держат? Глеб обычно отмалчивался, за него говорил Гремысл.

Наконец показалась вдали над лесом Елецкая гора.

Дорога сделала последний поворот, минуя холм, заросший сосновым бором, и взору открылся косогор над речкой Стриженью, по краю которого шли валы и деревянные стены Чернигова. Блестели на солнце кресты Спасо-Преображенского собора, стоявшего на самом высоком месте детинца[4], выше крыш теремов и бревенчатых крепостных башен.

Глеб придержал коня, залюбовавшись открывшимся видом, затем снял шапку и перекрестился на кресты далекого храма. Вслед за молодым князем перекрестился и воевода Гремысл.

«Хвала Господу, добрались!» - подумал он.

Князь Святослав после первых радостных объятий и поцелуев, едва узнав, по какой причине объявился Глеб в Чернигове, обратился к сыну с неласковыми словами:

- Вижу, не к лицу тебе пришлась шапка княжеская, а может, не полюбился стол тмутараканский, что, не вынимая меча, ты отдал его Ростиславу. Чего молчишь? Ответствуй!

Темные брови Глеба слегка дрогнули. Он уже хотел ответить отцу что-нибудь резкое, но в этот миг к нему подбежали его младшие братья Давыд, Олег и Роман. С радостными возгласами и смехом они поочередно тискали Глеба в объятиях, хлопали его по плечу, - все-таки четыре года не виделись! - шутили по-мальчишески и по-братнему.

- Признавайся, Глебка, сколь девок тмутараканских соблазнил? - посмеиваясь, молвил Роман и подмигнул Олегу. - Аль все девки тамошние твои были?

- Гляди-ка на него, Ром, - вставил Олег. - Глеб-то у нас одеждою леп и грозен лицом.

- Истинный князь! - с улыбкой заметил Давыд. - Усов только не хватает.

- Не князь я больше, а изгой, - резко вымолвил Глеб и в сердцах швырнул на землю свою красную шапку.

Братья в недоумении замолкли, улыбки погасли.

Они удивленно посмотрели на отца, когда тот, ругнувшись себе под нос, зашагал к крыльцу княжеского терема.

Святославовы и Глебовы дружинники разбрелись по широкому двору и, будто ничего не случилось, завели разговоры о степных конях, на каких приехали многие Глебовы люди, о клинках восточной работы, о кочевниках-половцах, занявших все степи до самого Лукоморья…

- Что стряслось у тебя, Глеб? - негромко спросил брата Давыд.

Он был всего на два года моложе Глеба и нисколько не уступал тому в росте. Из всех сыновей Святослава эти двое были самыми высокими.

- Опосля поведаю, - нехотя ответил Глеб и тоже направился в терем.

Поздно вечером после невеселого застолья, на котором кроме черниговского князя и Гремысла были лишь сыновья Святослава, когда за столом остались Святослав и Гремысл, между ними произошел разговор.

- Ладно сын мой покуда в ратном деле несмыслен, но ты-то, Гремысл! - раздраженно обратился к воеводе Святослав. - Ты-то, волк седой, куда глядел? Аль раздобрел на южном солнышке и про наказ мой забыл? А может, ждал первой же возможности да еще и молодого князя за собой сманил. Я ведь помню, как тебе не хотелось уезжать из Чернигова!

- Отпираться не стану, князь-батюшка, тамошняя земля не по мне, - закивал головой Гремысл. Он держался со Святославом на равных, поскольку вырос и возмужал вместе с ним. У них не было тайн друг от друга. - Кругом степь да камень, ни тебе леса, ни тени. Зной такой, что кожа слазит клочьями, а волосы на голове выгорают до белизны. Ходишь как сивый мерин!

Воды пресной мало, зато соленого питья вдоволь - целое море под боком. Народишко южный ох не надежный, княже. Возьми хоть ясов, хоть греков, хоть хазар. За всеми нужен глаз да глаз! А мы вот с Глебом не углядели…

Гремысл отхлебнул из чаши темного рейнского вина, крякнул и повторил:

- Да, не углядели. - Затем весело взглянул на Святослава и произнес с улыбкой: - Доброе у тебя вино, князь. Ох, доброе!

- Не у меня, а у княгини моей, - невозмутимо поправил воеводу Святослав. - Это ей, не мне, шлет германские вина отец ее, граф штаденский. Однако ты зубы мне не заговаривай, старый лис. Разговор к Ростиславу веди.

Гремысл, словно сокрушаясь над чем-то, закивал своей темно-русой головой и поставил недопитую чашу на стол.

- Я все думаю, княже, как это Ростислав с дружиной своей сумел незаметно в город войти? - промолвил воевода, отправляя в рот ломтик вяленой свинины. - Не иначе, свои люди у него имелись в Тмутаракани иль среди хазар, иль среди греков. Я, сказать по совести, грешу на хазар.

- Почему, Гремысл? - Святослав испытующе поглядел в глаза воеводе.

- Тмутараканские греки в войске не служат в отличие от хазар и накануне прихода Ростислава хазарский тадун[5] зачем-то отлучался из города. Мне он сказал, что уходил ловить конокрадов. Я еще подумал тогда, что не его это дело за конокрадами гоняться, послал бы кого-нибудь из своих помощников.

Гремысл икнул и опять отхлебнул вина из чаши.

- А велика ли у Ростислава дружина? - поинтересовался Святослав.

Гремысл надкусил соленый огурец и, смачно жуя, стал перечислять:

- Волынян с ним было сотни две… новгородцев поболе трех сотен да угров сотни полторы… да половцев около сотни. Еще были с Ростиславом какие-то бродячие хазары, но тех было десятка четыре, не больше.

- И вся дружина конная?

- Вся, князь. И кони у всех были добрые, особенно у угров.

- Чай, не добрее ваших-то! - сердито вставил Святослав. Гремысл пожал плечами и облизал пальцы.

- Знаешь, кто был вместе с Ростиславом, княже? - Воевода по-особенному взглянул на Святослава. - Ей-богу, не поверишь!

Святослав слегка прищурил свои светло-голубые глаза и впился в Гремысла пронизывающим взглядом.

- Кто?

- Вышата Остромирич, новгородский тысяцкий, - ответил воевода.

Святослав ударил по столу кулаком, так что вздрогнула лежащая на полу лохматая охотничья собака.

- Я за них пред Изяславом заступился, а они как мне отплатили за добро! - воскликнул князь. - Натворили дел и за степями спрятаться надумали, горе-воители! Вот ужо доберусь я до них!

Теперь уже Гремысл вопросительно посмотрел на князя, догадываясь, что он не знает того, что знает Святослав.

- Три месяца тому назад Ростислав покинул стольный град Владимир и нагрянул в Новгород с дружиной, - стал рассказывать Святослав. - Старший сын Изяслава Мстислав, князь новгородский, встретил Ростислава по обычаю хлебом-солью. А Ростислав ему на это прямо в глаза и молвит: «Не по праву ты занимаешь стол новгородский, но по самоуправству отца своего. Дед наш Ярослав Мудрый мне Новгород завещал и Ростов, и Суздаль иже с ним, а посему я здесь с мечом в руке. Либо тебе не княжить в Новгороде, либо мне не жить на белом свете!»

И почала тут Ростиславова дружина рубить людей Мстислава. Сам Мстислав насилу спасся в детинце новгородском, туда же сбежались верные ему бояре новгородские, челядь ихняя и уцелевшие дружинники Мстислава. Вышата Остромирич тем временем созвал вече на торгу и звал простых новгородцев встать за Ростислава, который родился и вырос в Новгороде, а Мстислава призывал гнать взашей и всех киевлян вместе с ним. Посадник Порей еще больше народ взбаламутил, ратуя за Ростислава. Не знаю, про какие там кренделя небесные он неслухам новгородским наплел, только поднялась вся Торговая сторона за Ростислава. Ростислав с дружиной занял Ярославово дворище и все имение Мстислава разграбил. Потом черный люд и воинство Ростислава двинулись на Софийскую сторону, где возле церкви Сорока Мучеников произошла у них сеча с дружиной Мстислава и бояр новгородских. И одолели черные люди лучших.

После чего Мстислав заперся в детинце и послал гонца в Киев к отцу, выручай, мол, а не то полетят наши головы с плеч!

Изяслав живо дружину собрал да на девятый день в Ново-город-то и нагрянул. Два дня бились Изяслав и Мстислав, немало воев своих положили, покуда выбили Ростислава из Новгорода. Было это в начале июля, как раз на Мефодия[6]. Потом на Аграфену Купальницу[7] зарядили дожди, дороги развезло. Изяслав погнался было за племянником, да куда там, того и след простыл. Несколько дней от Ростислава не было ни слуху ни духу. И только в Петров день[8] объявился он в Ростове, подбивал ростовцев идти в ним на Изяслава, но те отказались: своя голова дороже. Изяслав поспешил в Ростов с дружиной, а ростовцы ему и говорят, ушел, мол, Ростислав, на Волгу подался.

Изяслав решил было, что Ростислав либо к Всеволоду в Полоцк уйдет, либо обратно на Волынь, и поспешил взять в заложники жену и детей Ростислава, дабы было чем с ним торговаться.

А Ростислав возьми да и объявись у меня в Чернигове! Повинился он передо мной за злодеяния свои в Новгороде, чуть не на коленях умолял заступиться за него перед Изяславом, а нет, так, говорит, убей меня сам, ибо некуда мне деться. Жаль его стало, ведь повинную голову и меч не сечет. Отправил я послов к Изяславу с известием, что Ростислав у меня, и просил за него в память об отце его Владимире, нашем старшем брате. Но Изяслав закусил удила и потребовал, чтоб я заковал Ростислава в железа и привез к нему в Киев. Дескать, он сам решит, что делать с Ростиславом. - Святослав глубоко вздохнул, затем взглянул на Гремысла, внимавшего каждому его слову, и продолжил: - Мне бы исполнить повеление Изяслава и выдать ему Ростислава с головой, так нет, гордыня во мне взыграла! Тут еще супруга моя со своими советами влезла, и в результате отказал я Изяславу. Не то что не выдал ему Ростислава, на коем была кровь многих христиан, но даже посадил его князем в Курске. Вот только недолго княжил над курянами племянничек мой. В Семенов день[9] вышел из города с дружиной и сгинул незнамо куда. Теперь-то мне понятно, в какую сторону он коней своих направил. - Святослав сдвинул брови. - Стало быть, расправил орленок крылья, желая взлететь повыше. Посчитал недостойным для себя стол курский!

- Прости меня, князь, за прямоту, но Глеб у тебя не воитель в отличие от Ростислава, - сказал Гремысл, вновь принимаясь за еду. Теперь он знал все, что ему надлежало знать как близкому другу Святослава, и решил ответить откровенностью на откровенность. - Рассуждать здраво Глеб умеет и даже блистает умными изречениями в беседах с людьми духовными, а вот с дружиной своей разговаривать не может. А князь должен жить с дружинниками своими душа в душу! Разве не так?

- Так, - согласился Святослав.

- И потом, уж больно Глеб набожен: с молитвой ложится, с молитвой встает. Монахов да юродивых всяких будто бояр привечает. Молвит порой, как по Святому Писанию, и поступки свои ладит по нему же. Вместо того чтобы с дружиной своей совет держать о том, как совладать с Ростиславом, Глеб к епископу Варфоломею за советом обратился. А тот, знамо дело, наплел ему «не убий» да «не навреди». Вот у сына-то твоего, княже, руки и опустились. Пришел ко мне и говорит: «Не подниму меч на брата, но уступлю ему стол тмутараканский, ибо не пристало христианину отвечать злом на зло». Я хотел было возразить на это, да по лицу Глеба увидел, что не дойдут до него мои речи, и промолчал.

- Ну и зря промолчал! Может, твое слово оказалось бы весомее епископского, потому как не от Бога шло, а от сердца.

- Да не умею я красно говорить, княже, - отмахнулся Гремысл, - тем паче с твоим сыном. Ты вот сам потолкуй с ним и поймешь, что с ухватом к нему не подойдешь и с голыми руками не подступишься.

- Чего теперь толковать, - проворчал Святослав, - хороша ложка к обеду.

Долго еще сидели за столом князь и воевода, пили вино, вспоминали молодость, вновь возвращались к Тмутаракани. Что поделывает там сейчас неугомонный Ростислав? Какие замыслы лелеет?

Медленно оплывали толстые восковые свечи. Сгущались осенние сумерки за разноцветными венецианскими стеклами в узких окнах гридницы. Стекла эти были тайной гордостью Святослава. Немало серебра он отсыпал за них венецианским мастерам, проезжавшим в позапрошлом году через Чернигов от Лукоморья к Новгороду. В ясные погожие дни от этих стекол в тереме становится светлее и радостнее. Говорят, у византийского императора во дворце окна с такими же стеклами. Что ж, Святослав не прочь хоть в чем-то утереть нос спесивым византийцам.

В это же время на женской половине терема текла другая беседа.

В чистой уютной светлице с высоким сводчатым потолком и выбеленными стенами сидели в креслах друг напротив друга Глеб и Ода, молодая супруга князя Святослава. Ода приходилась мачехой Глебу, трем его братьям и младшей сестре Вышеславе.

Первая жена Святослава, темноокая красавица из древнего боярского рода, умерла, не дожив и до двадцати двух лет. Сильно любил ее Святослав, и плодами этой страстной любви стали четверо сыновей-погодков и дочь. При родах которой и отдала Богу душу горячо любимая Святославам Бронислава.

Ярослав Мудрый, отец Святослава, не дал сыну долго вдовствовать и через полтора года сосватал за него Оду, дочь графа штаденского Леопольда. Святослав не стал противиться отцовой воле, понимая, что за этим браком стоит важный замысел. Не за здорово живешь повыходили замуж за иноземных королей сестры Святослава Анна, Анастасия и Елизавета. Неспроста взял в жены полячку брат Святослава Изяслав, а другой его брат Всеволод женился на гречанке. И третий брат Святослава Вячеслав тоже не зря соединился браком с немкой. Со всеми соседними государствами хотел породниться мудрый Ярослав, всех могучих иноземных государей мечтал опутать родственными узами. И наперед спокойнее, с родственниками всегда договариваться легче, и для Руси почет великий.

Когда пышнотелая золотоволосая немка прибыла, наконец, в Киев, где должно было состояться венчание по православному обряду, Святославу-в ту пору исполнилось двадцать пять лет, а его юной невесте было всего семнадцать. Она не знала ни слова по-русски и первое время изъяснялась со своим суженым на латыни, которой в совершенстве владели оба. Святослав поразил Оду уже только тем, что всего за год выучил немецкий и письма к ее отцу писал на немецком языке. Оде же русский язык давался с трудом. Она бы, может, и быстрее освоила его, если бы не постоянные насмешки Святослава над ее произношением (Святослав смотрел свысока на всех чужеземцев, немцев же считал законченными тупицами.)

Первенец Оды и Святослава родился в тот год, когда умер великий князь киевский Ярослав Мудрый. В честь отца Святослав назвал своего пятого сына Ярославом. Княжил тогда Святослав во Владимире на Волыни, но по завещанию отца перешел на черниговское княжение.

В Чернигове Святослав выстроил двухэтажный просторный терем из белого камня на месте старого деревянного, расширил территорию детинца, приказав засыпать ров позади Спасского собора. При нем же обнесли стенами Окольный град, где проживал многочисленный торгово-ремесленный люд.

Чернигов Оде понравился вишневыми и яблоневыми садами, красивыми хоромами бояр с резными маковками на крышах, чудесным видом на речку Стрижень. Зеленые холмы и дубовые леса за речными уделами напоминали ей родную Саксонию.

Ода постепенно освоила русские обычаи, но, даже соблюдая их, не все одобряла и принимала к сердцу.

В своем тихом мирке среди прибывших с нею из Германии служанок Ода находила отдохновение от сплетен боярских жен и грубых шуток супруга, которого Ода уважала за многие качества, присущие в ее понимании рыцарю, но полюбить так и не смогла. Ода утешала себя тем, что и мать ее не любила отца, выйдя за него замуж в пятнадцать лет, когда ему было уже за тридцать. Она, как и Ода, впервые увидела своего будущего супруга за несколько дней до свадьбы.

Сердце чувствительной Оды по-настоящему встрепенулось, когда она увидела однажды белокурого красавца Ростислава. Случилось это четыре года тому назад на похоронах Игоря, самого младшего из братьев Святослава. Вместе с Ростиславом была его жена Ланка, дочь венгерского короля. Чисто по-женски Ода позавидовала ей. Да, наверно, и не одна Ода: Анастасия, жена Всеволода, тоже бросала украдкой долгие взгляды на статного кудрявого Ростислава.

На траурном пире Ода нарочно села рядом с Ланкой и сумела разговорить черноглазую венгерку. Она вызнала у Ланки, что Ростислав держит обиду на своего дядю киевского князя Изяслава: выгнал его Изяслав сначала из Новгорода, потом из Ростова, ныне держит на задворках во Владимире. Не любо Изяславу стремление Ростислава к первенству и особенно не любо ему, что взял Ростислав себе в тести венгерского короля, теперь приходится считаться с племянником. Поведала простодушная Ланка любопытной Оде и про горячий нрав Ростислава, про его любовь к охоте и к ратным делам, упомянула и про силу его недюжинную: «Подковы руками разгибает!»

А после пира Ланка познакомила свою новую подругу с мужем.

Оде только того и надо было.

Слов между ней и Ростиславом в первой их беседе было сказано немного, но чего нельзя было сказать словами, Ода постаралась выразить взглядом, так, чтобы Ланка этого не заметила. По глазам Ростислава Оде стало ясно, что старания ее были не напрасны: ей удалось заронить в его сердце искру того расположения мужчины к женщине, из которой со временем может вспыхнуть сильное чувство.

На другой день при расставании - Святослав с женой уезжали в Чернигов - Ростислав негромко сказал Оде: «Вот уж не думал, что у дяди моего Святослава столь дивная супруга!» И поцеловал Оду троекратно. Затем так же троекратно Ростислав расцеловался и со Святославом. Оде это очень не понравилось - мужчины целуются! - но у славян свои обычаи.

Второй раз Ода увидела Ростислава через год в Киеве на Пасху, куда собралось все Ярославово потомство от сыновей до внуков. Сильно тогда поругались Изяслав с Ростиславом, такого друг другу наговорили, что впору было за мечи браться. Пытались примирить их Святослав со Всеволодом, да безуспешно.

Когда же Ростислав вознамерился силой Новгород себе добыть, Ода утратила покой и сон, молясь за него. Видать, услыхал Бог ее молитвы, если не только уберег Ростислава от мечей и копий, но даже привел к ней в Чернигов. Принял беглеца Святослав не столько из расположения к нему, сколько из желания досадить Изяславу да еще по настойчивому внушению Оды. Она постаралась, настраивая мужа против киевского князя!

Понимала Ода, что разум потеряла, да поделать с собой ничего не могла. К одному шли отношения ее с Ростиславом, покуда он жил в Чернигове. Истомилась душа и плоть прежде, чем появилась возможность растаять в сильных объятиях Ростислава и принадлежать ему всецело. Случилось это единожды, когда Святослава не было в Чернигове, а затем Ростислав перебрался в Курск. Что только не передумала Ода, желая без мужниных подозрений в гости к нему выбраться. Наконец, придумала повод и в путь собралась, но прискакал гонец в Чернигов с печальной вестью: пропал ее любимый Ростислав, ушел из Курска вместе с дружиной.

…Ода сидела перед Глебом в длинном белом платье с узкими рукавами, голова ее была покрыта белым платком. Лоб княгини стягивал золотой обруч, на пальцах сверкали драгоценные камни перстней. Княгиня была спокойна, но то было внешнее спокойствие.

Ода чуть ли не силой увела Глеба от его братьев, которые уже пристали к нему с настойчивыми расспросами. По лицу старшего брата, по поведению отца и воеводы Гремысла они догадались: случилось что-то неладное, но что?.. Ода не дала развернуться их юному любопытству. Ей самой нетерпелось узнать побольше о человеке, который занимал все ее мысли.

- Мы расстались с Ростиславом почти дружески, - рассказывал Глеб. - Я подарил ему на прощанье свой Псалтырь. Как я понял, на Руси для Ростислава не осталось места по милости его дяди Изяслава.

- А про Курск Ростислав ничего тебе не говорил? - поинтересовалась Ода. - Отец твой на курский стол его сажал.

- Не говорил. Ростислав про Новгород упоминал, про Владимир и Ростов… В Новгород тянет Ростислава, ведь там погребен его отец.

Ода вздохнула про себя: знает ли Ростислав, что ее сердце тянется к нему? Чувствует ли он это в далекой Тмутаракани?

- Еще он о сыновьях своих сокрушался и о жене, - сказал Глеб. - Просил, чтоб уговорил я отца позаботиться о них, не дать излиться на них гневу Изяслава. Он же со своей стороны готов во всем подчиняться черниговскому князю, ибо признает за ним владение тмутараканское.

- А мне Ростислав ничего не велел передать? - спросила Ода, стараясь говорить ровным голосом. - Ни на словах, ни письменно?

Глеб вдруг смутился и слегка покраснел. В тонких чертах его лица появилось что-то наивное и мальчишеское.

- Ростислав извиняется перед тобой, матушка, за то, что оказался столь неблагодарным к твоему гостеприимству и…

- И что?.. - как эхо спросила Ода.

Ее большие глаза так и впились в лицо юноши.

- И кланяется тебе, матушка, - продолжал Глеб и опустил взор.

Но Ода была прозорлива: она прекрасно разбиралась в мужчинах.

- Наверное, Ростислав шлет мне не поклон, а нечто более приятное всякой женщине, - с мягкой улыбкой произнесла княгиня. - Не так ли, князь Глеб?

Юноша покраснел еще больше и кивнул головой.

- Ростислав шлет тебе свой поцелуй, - выдавил он, не поднимая глаз.

Сердце Оды от радости запрыгало в груди, улыбка стала еще краше.

- Неужели, Глеб, я так тебе неприятна, что у тебя не возникает желания поцеловать меня? - спросила Ода с еле уловимым акцентом, какой появлялся в ее речи при малейшем волнении.

- Мы же поцеловались с тобой, матушка, при встрече, - неуверенно промолвил Глеб и взглянул на Оду.

Конечно, ей не дашь двадцать девять лет и целовать ее приятно, если бы в приятности этой не было чего-то такого, что слишком уж кружит голову. За прошедшие четыре года мачеха Глеба еще больше похорошела, а может, это он стал старше и смотрит на нее теперь не как на свою приемную мать, но как на красивую молодую женщину. Ода поднялась с кресла.

Глеб тоже встал, решив, что разговор окончен и ему пора уходить. Но в следующий миг он понял, почему так пристально и с таким ожиданием глядит на него его прекрасная мачеха.

Глеб шагнул с решимостью обреченного и наклонился - Ода была ниже его на целую голову. Юноша хотел поцеловать щеку, но Ода подставила ему губы и, сама не сознавая, тем самым исполнила давнее заветное желание Глеба.

- Ростислав вряд ли поцеловал бы меня сыновним поцелуем, - пояснила Ода, серьезными глазами глядя на Глеба. - Он многим был обязан мне и… твоему отцу. Понимаешь?

- Не совсем, - откровенно признался Глеб. - Мне показалось, матушка, что Ростислав неравнодушен к тебе.

- Тебе только показалось. - Ода вновь улыбнулась и провела ладонью по щеке Глеба.

- Нет, не показалось, - возразил Глеб, теперь в нем заговорил ревнивый мужчина.

- Тогда прости его, - нашлась Ода, - ведь христианину пристало прощать своего ближнего. Если дьявол и искушал Ростислава моими прелестями, то он переборол себя и бежал от меня аж вон куда! Хотя, полагаю, истинная причина бегства Ростислава не во мне, ибо не было меж нами греха и быть не могло. - Ода так посмотрела в глаза Глебу, что разом убила все его подозрения, если они и были у него. - Я рада, мой милый, что промеж вас не было вражды, ведь вы двоюродные братья с Ростиславом. Нет хуже зла, чем проливать родную кровь. Ты хоть и молод, но, видать, тоже понимаешь это. А вот отец твой не такой человек…

И уже лежа в постели с мужем, Ода терзалась мыслями о том, как бы ей уменьшить гнев Святослава против ретивого племянника, как спасти красивую голову Ростислава от опасности, которая уже нависла над ней. Дружина у Святослава сильная, и грозен черниговский князь в рати. Даже Изяслав его побаивается.

Сон сморил Оду далеко за полночь. А когда она открыла глаза, в окна спальни глядел серый осенний день. На широкой скамье у стены рядом с ее одеждой лежала нижняя рубаха мужа, а самого Святослава не было.

Ода кликнула Регелинду, свою служанку. Та бесшумно появилась в дверях.

- Приготовь теплую воду, Регелинда, - приказала Ода и села на постели. - Чем занят мой муж? Где он сейчас?

- Господин поднялся очень рано, приказал седлать коней и отправился в Киев, - ответила служанка.

- Ступай, - сказала Ода и бессильно упала на подушки.

Она опоздала. Быстрые кони уже несут ее супруга к Изяславу, неприязнь которого к Ростиславу лишь сильнее разожжет пламя гнева в сердце вспыльчивого Святослава.

Ода уткнулась в подушку и заплакала от бессилия и отчаяния.


* * *


Встреча двух князей, двух братьев, произошла в белокаменном дворце, где некогда жил Ярослав Мудрый, который выстроил его для себя на высоком месте недалеко от Софийских ворот. Зная гордый нрав Святослава, Изяслав поднялся с трона навстречу брату, едва тот вступил в высокий просторный зал в сопровождении небольшой свиты. Черниговские бояре сняли собольи шапки и отвесили великому князю низкий поклон, лишь варяг Регнвальд поклонился не столь низко, как все.

Изяслав с радушной улыбкой обнял и расцеловал Святослава.

Глядя на двух этих людей, трудно было увидеть в них кровное сходство. Изяслава природа наделила высоким ростом и дородной фигурой, он был выше Святослава, носил длинные, расчесанные на прямой пробор волосы светло-русого оттенка, такого же цвета усы и бороду. Глубоко посаженные серые глаза Изяслава глядели с легким прищуром, унаследованным от отца, как и привычка при смехе высоко задирать подбородок. За пышностью в речах и одежде Изяслав не гонялся, и уже будучи великим киевским князем одевался скромнее многих своих бояр. Это качество Изяслав унаследовал от своего отца Ярослава Мудрого.

Святослав, в отличие от брата, был невысок, но широкоплеч и мускулист, держался всегда подчеркнуто прямо, ходил с гордо поднятой головой. Голубые холодные глаза были очень переменчивы, и по ним можно было определять его настроение. Волосы Святослава были темные, подстриженные в кружок. Бороду он не носил, зато имел длинные усы в подражание своему знаменитому прадеду. Святослав любил подчеркнуть свое княжеское достоинство богатством одежд и золотом украшений и ревниво относился к попыткам своих приближенных хоть как-то выделиться на его фоне.

Святослав не выносил долгих предисловий. Не стал он сыпать любезностями и на этот раз, а сразу перешел к деду. На известие, что Ростислав объявился в Тмутаракани, Изяслав отреагировал странным образом. Сначала рассмеялся, потом закивал головой, что-то при этом соображая, и вдруг заговорил совсем о другом.

Святослава это разозлило, и он прямо сказал брату, что приехал в Киев говорить о Ростиславе, все прочее ему не интересно.

Изяслав сделал удивленное лицо и развел руками.

- Так ведь распря с Ростиславом как будто разрешилась, брат, - сказал он. - Сел племянник наш в Тмутаракани, ну отдай ему Тмутаракань. По мне, там ему и место!

Изяслав глянул на думных бояр, стоявших полукругом возле трона, и прочел одобрение на их лицах. Однако такой оборот не устраивал Святослава.

- Отдай, говоришь? - с недоброй усмешкой произнес он. - Что ж, ты сам, брат, не уступил Ростиславу Новгород, откель он сына твоего едва не выбил?

Доброжелательность на лице Изяслава сменилась надменностью.

- Не понимаю я речей твоих, Святослав. Я завещанию отцову следую, из коего выходит, что старший сын киевского князя должен в Новгороде сидеть. Ростиславу же гордыня глаза застит, он мнит себя выше сыновей моих. Думает, погребен отец его Владимир в Софии новгородской, так значит и стол новгородский для него!

- А, лукавишь, брат, - улыбнулся Святослав. - Помнишь, когда отец первый раз занемог и призвал нас к себе, то просил соблюдать старшинство в роду нашем - передавать стол киевский от брата к брату. Про княжескую лествицу упомянул, а в конце добавил, чтоб Новгород был за Ростиславом и потомством его.

- Не помню я такого! - вдруг рассердился Изяслав. - Завещание отцово при мне, и там ясно прописано, что давал отец наш Ростиславу Ростов и Суздаль. Про Новгород нет ни слова!

- Да ты и эти города у Ростислава отнял! - запальчиво воскликнул Святослав. - Свел его в захудалый Владимир, хотя обещал в Смоленске посадить.

- Ты зачем пожаловал? - вскинулся Изяслав - Напраслины на меня возводить?! Я на киевском столе сижу и за всю Русь промышляю. И коль не угодил я, чем Ростиславу, в том не моя вина, а его беда.

- Ах вот как! - Святослав приподнял свои черные брови и ядовито улыбнулся.

- Да вот так-то, брат! - со значением поддакнул Изяслав.

- Так пусть твое величие промыслит и про моего старшего сына, - сказал Святослав, - посади-ка его в Смоленске. Тогда я, так и быть, уступлю Тмутаракань Ростиславу.

- Что же, в твоей вотчине для Глеба и стола не найдется? - недовольно спросил Изяслав.

- А вот хочется мне видеть сына своего в Смоленске! - дерзко ответил Святослав.

- Слава Богу, что не в Новгороде, - криво усмехнулся Изяслав и неторопливо зашагал к трону.

Бояре заулыбались, а толстый Тука даже захихикал в кулак.

Не доходя до трона, Изяслав обернулся:

- Знаю, давно ты метишь на смоленский стол, но там ныне сын мой княжит. Об этом ты подумал?

- А ты переведи Святополка в Туров иль Вышгород, - подсказал Святослав, - да хоть в том же Владимире посади.

Изяслав дара речи лишился: уж не издевается ли над нам Святослав!

Теперь уже не только Тука, но и брат его Чудин, а за ними и воевода Коснячко - самые приближенные к Изяславу вельможи - негромко засмеялись.

- В уме ли ты, брат мой? - вновь заговорил Изяслав. - Чтоб я стал княжескую лестницу рушить тебе в угоду! Да ты не пьян ли?

На скулах Святослава заходили желваки. Он сделал шаг вперед, собираясь ответить резкостью на резкость.

Но внезапно двери на противоположной стороне зала растворились и пред взорами князей и их бояр предстала княгиня Гертруда, жена Изяслава.

Она не вошла, а вплыла в зал, так легка была ее походка. За княгиней следовали служанки, две из которых держали за углы длинный лиловый плащ своей госпожи.

Гертруда была одета на немецкий манер в узкое платье-котту бирюзового цвета с поясом, спускавшимся на бедра. У платья был глухой закрытый ворот и узкие обтягивающие рукава. Голову княгини покрывал круглый платок из белой ткани с отверстием для лица, поверх платка через лоб шла повязка, украшенная драгоценными камнями. Служанки также были в узких платьях, но более скромных цветов.

Тот, кто видел польского князя Казимира Пяста[10], мог легко заметить в чертах его сестры Гертруды характерные для Пястов густые светлые брови, изгибающиеся низко над глазами, слегка припухлые губы и удлиненные от уха к подбородку скулы. И если природа смягчала в лице Гертруды массивный нос ее отца, князя Мешко[11], и выступающую нижнюю челюсть ее племянника, князя Болеслава Смелого[12], то она отнюдь не умалила жестокости в ее характере и страсти к золоту, унаследованные властной полькой от того и от другого.

Святослав первым поприветствовал Гертруду, когда та приблизилась.

Лицо Изяслава не выразило особенной радости при появлении жены. Гертруда что-то тихо прошептала мужу на ухо и сразу же повернулась к его брату.

- Доброго здоровья тебе, Святослав! - Княгиня белозубо улыбнулась. - Приехал поругать моего Изяслава? Поделом ему, будет меньше советников своих слушать. - Гертруда с неприязнью взглянула на бояр и бросила через плечо: - Прочь ступайте!

Бояре с поклонами удалились.

Коснячко хотел было остаться, но Изяслав жестом велел удалиться и ему. Воевода ушел с обиженным лицом.

- Зачем пожаловал, друг мой? - вновь обратилась к Святославу Гертруда. - Надолго ли к нам? Вижу гнев у тебя, с чего бы это?

Святослав знал, какое сильное влияние имеет на мужа Гертруда, поэтому без утайки поведал обо всем.

- Опять Ростислав?.. - Гертруда нахмурилась. - Чувствую, будет он воду мутить, покуда не успокоит его стрела или копье! Что же вы решили, братья?

Княгиня перевела взгляд карих глаз с мужа на Святослава и обратно.

- Я так мыслю, надо выбить Ростислава из Тмутаракани, - высказался Святослав.

- А по мне, пусть он там и сидит, - возразил Изяслав.

- Хорошо ты чужие столы раздаешь, брат.

- А ты вспомни, что сам про Смоленск говорил.

- Иль тяготеет Смоленск более к Киеву, нежели к Чернигову?

- Днепровские города все под рукой Киева.

- Так уж и все?

- Кроме Любеча и Родни - все!

Изяслав и Святослав стояли друг против друга, сверкая глазами.

Гертруда вздохнула:

- И когда только князья русские перестанут Русь делить?

С чисто женской интуицией она решила предотвратить назревающий скандал и пригласила Святослава отобедать. «А за чашей крепкого меда договоритесь обо всем».

Святослав принял приглашение.


* * *


Но и за столом в пиршественном зале примирения у братьев не получилось. Кусок не шел в горло, а отведав пенного хмельного меду, распалились они еще пуще прежнего. Посыпались попреки:

- Помнишь, брат, как летом ты просил меня за Ростислава, а ведь я говорил тогда, выдай его мне на суд. Так ты уперся как бык! Стало быть, люб тебе Ростислав, аль уже не люб стал?..

- Люб - не люб! Твои суды мне ведомы. В поруб да и дело с концом! Я просил тебя не за Ростислава, а за справедливость, которую ты нарушил, поправ завет отцовский.

- Воля отцова в грамоте прописана, и та грамота у меня хранится. Ей следую и в делах, и в помыслах.

- Не про те письмена я толкую, брат мой. И ты ведаешь о том, да изворачиваешься передо мной как угорь. Припомни-ка лучше устное завещание отца нашего…

- Замолчь!

Изяслав так хватил кулаком по столу, что серебряная посуда зазвенела, а девицы, тешившие гостей веселыми песнями, враз примолкли.

Воцарилась тишина.

Бояре и дружинники обоих князей, замерев кто с куском, кто с чашей в руке, ждали, что будет дальше. Оставила еду и Гертруда, жестом подозвав к себе своего верного человека, ляха Людека.

Медленно поднялся со своего места Святослав, глаза его горели гневом. Негромко заговорил он, но речь его услышали все в гриднице:

- На холопей своих, брат мой, ты хоть криком изойди, а на меня орать не смей! Пусть ты великий князь, но и на твою силу у меня сила найдется.

Изяслав тоже поднялся из-за стола:

- Грозишь?.. Мне?! Великому князю?!

Святослав двинул в сторону кресло и повернулся, намереваясь уйти. Бояре черниговские поднялись вслед за ним.

- Не захотел ты, брат, чтоб меж нами разум был, - с угрозой промолвил Святослав, - так пусть будет меч меж нами.

Черниговцы во главе со своим князем, топая сапогами по каменному полу, удалились из зала.

Изяслав только теперь понял, что он наделал своей несдержанностью. Святослав слов на ветер не бросает, и дружина у него велика. Да и надо ли было вообще затевать свару из-за Ростислава?

Послал Изяслав вдогонку за Святославом воеводу Коснячко.

Догнал воевода черниговского князя и его свиту уже на дворцовом дворе: конюхи выводили из конюшен лошадей. Поклонился князю Коснячко:

- Не гневайся, Ярославич. Одумался брат твой, зовет к себе добрым словом перемолвиться. - И тихо добавил: - Нагнал ты на него страху!

Святослав усмехнулся.

- Не могу не подчиниться, коль сам великий князь зовет. - Оглянулся на дружинников: - Ждите меня здесь, коней держите наготове. Чаю, недолгая у нас с братом будет беседа.

Изяслав ожидал Святослава в небольшой светлице на два окна. Он стоял на высоким в половину роста наклонным столом и перебирал какие-то пергаменты.

Святослав вошел, снял шапку.

Коснячко предусмотрительно затворил закругленную сверху дверь, обитую железными полосами крест на крест.

- Вот! - Изяслав, не глядя на брата, протянул ему свиток. - Читай отцову волю.

Святослав ухмыльнулся: будто ему не ведомо отцовское завещание! Он сразу узнал и пергамент, и печать на нем.

- Да ни к чему это… - промолвил Святослав и произнес по памяти первую половину текста до того места, где упоминались Ростов и Суздаль, завещанные Ростиславу.

Изяслав развернул свиток, пробежал его глазами и удивленно посмотрел на Святослава.

- Дивлюсь я тебе, брат, - не то с восхищением, не то с недоумением проговорил он, - единожды написанное видел и запомнил слово в слово!

- И я тебе дивлюсь, княже киевский, - в тон брату Святослав, - нарушаешь завет отцовский и не сознаешься в этом.

- Ты мне начало завещания напомнил, а я тебе напомню конец его. - Изяслав громко зачитал: «…Князь же киевский да будет старшим над всеми князьями и вершит свою волю над ними по своему разумению, но во благо Земле Русской».

Изяслав поднял глаза на Святослава, словно уличая того в недомыслии.

Но тот не слушал, оглядывая быстрым взором лари и полки с толстыми книгами в кожаных переплетах. Книгами была завалена вся комнатушка.

- У отца-то книги на видном месте всегда стояли, а ты, брат, столкал их невесть куда, будто хлам ненужный, - упрекнул Святослав Изяслава. - Коли книги тебе в тягость, так хоть мне отдай или Всеволоду. Он-то их лелеет ни чета тебе!

- Я тебе не о том толкую, - рассердился Изяслав. - Я старший над вами и мне решать, кому какой стол давать!

- Эх, брат… - Святослав со вздохом присел на окованный медью сундук. В голосе у него и во взгляде появилась мягкость. - Разве обличать я тебя приехал? Разве не понимаю забот твоих? Но пойми и ты меня! Ослушался я тебя, каюсь. Господь наказал меня на это злодейством Ростислава. За помощью я к тебе пришел, а, ты меня вон выставляешь.

- Помилуй, брат! - Изяслав торопливо скатал пергамент в трубку и убрал в ларец. - Я сказал только, что надо бы оставить Ростислава в Тмутаракани от Руси подале, только и всего. А ты распалился. Да было б с чего! Иль земель у тебя мало, что ты за Тмутаракань держишься?

- Ты днепровские пороги оседлал, брат, - недовольно заговорил Святослав. - В Новгороде старшего сына посадил, на юге и на севере пошлина с купцов в твою мошну сыплется. Теперь еще волжский путь к рукам прибрал вместе с Ростовом и Суздалем. А мои земли черниговские, как остров посреди болота, что на нем растет, тем и живем. Только в Тмутаракани, земле дедовской, и сыпалось мне золотишко от гостей заморских. Да тамошнее злато ныне не мое, а Ростиславово.

- Чего же ты от меня хочешь? - спросил Изяслав.

- Хочу, чтоб помог ты мне Ростислава из Тмутаракани выгнать, - сказал Святослав. - Подспорья жду от тебя, брат.

- А коль решенье мое будет таково, что быть Ростиславу князем в Тмутаракани?

- Не бывать этому! - Святослав сдвинул брови. - Ты от своей выгоды не отступаешься, а почто я должен?

Изяслав помолчал. Не хотелось ему уступать Святославу, ведь он не просит, а почти приказывает! Не хотелось идти с войском через обширные степи к далекому Лукоморью. Да и куда опосля деть Ростислава? Святославу хорошо рассуждать, не в черниговские же земли побежит буйный племянничек. Побежит он скорее всего в Изяславовы владения, а то еще хуже - к венгерскому королю подастся. А что, если король венгерский даст войско Ростиславу и придется тогда Изяславу отдуваться одному? Святослав-то со Всеволодом вряд ли поспешат к нему на помощь, далеки их земли от венгерского порубежья. Нет уж, пускай лучше Ростислав сидит в Тмутаракани!

Изяслав сказал об этом Святославу.

Тот смерил брата презрительным взглядом:

- Может, скажешь еще, что это во благо Земле Русской? Иль еще что-нибудь из отцовского завещания зачитаешь? Одинаково мы с тобой его читаем да по-разному разумеем. Прощай!

Вышел и дверью в сердцах хлопнул.

Изяслав присел на стул у стола, задумался. Не уступил он Святославу, не пошел у него на поводу, а радости особенной от этого не было. Наоборот, гложет тревога или какое-то предчувствие. Ведь не отступится Святослав, покуда не выгонит Ростислава из Тмутаракани.

«И жаден, и упрям! - думал Изяслав. - Разве отдаст Святослав столь жирный кусок Ростиславу! А тот тоже хорош, знает, что урвать - не Новгород, так Тмутаракань. Такого удальца только в порубе и держать!»

Воевода Коснячко еще больше расстроил Изяслава, когда сообщил ему, что повернул коней Святослав не к Чернигову, а к Переяславлю.

- Станет теперь Святослав Всеволода супротив тебя подбивать, княже, - высказал предположение воевода. - Уж больно злой вышел от тебя брат твой.

Ничего не сказал на это Изяслав, а про себя подумал: «Святослав упрям, а Всеволод хитер. Недаром же он в любимцах у отца был. Всеволод чужого ума не купит, но и своего не продаст. С такими братьями надо ухо востро держать!»


* * *


Знал и Святослав, что Всеволод прежде поразмыслит, а уж потом к делу приступит. И не на всякое дело Всеволода можно с места сдвинуть, но только на богоугодное. А посему разговор с ним Святослав начал издалека:

- Мнится мне, что брат наш Изяслав больше супругу свою слушает, нежели бояр. А вокруг Гертруды немало ляхов-советчиков крутится. Средь них, сказывают, и люди германского короля мелькают, и слуги папы римского. Недавно папский легат часовню латинскую в Киеве освящал, так на событие это латиняне набежали, как мыши на крупу. Был посол чешский, моравский иже с ним и ляхов целая прорва.

- Чему ж дивиться, брат, то все наши братья-славяне, - пробасил сивоусый Всеволод, - живем мы с ними рядом и обычаями с ними схожи.

- Обычаями схожи, а верой разные, - возразил Святослав, - над западными славянами Папа Римский длань простер, над Русью патриарх константинопольский[13]. Вот и моя княгиня пристает ко мне, построй да построй латинскую церковь в Чернигове. Видишь ли, немцев к ней наезжает немало каждый год, а помолиться бедным негде. Я бы и рад воздвигнуть сей храм, только йот митрополит киевский запреты мне чинит. - Святослав хитро усмехнулся. - Мне запрещает латинские храмы ставить, а Изяславу запретить не в силах. Смех, да и только!

- У Изяслава с митрополитом Ефремом пря недавняя да злая, - задумчиво промолвил Всеволод. - Вот уже десятый год пошел, как византийский патриарх предал анафеме папу римского и весь клир[14] его. Выходит, что князь киевский на еретичке женат, с еретичками знается и об их благе печется. А это митрополиту ох как не по душе, ведь он родом грек. Но кабы знать, где упадешь, соломки бы подстелил. Не гнать же Изяславу от себя жену, коль родня ее латинской веры.

- А Гертруда, слава Богу, православие приняла, когда за Изяслава замуж выходила, - вставил Святослав, - а вот ляхи, что вместе с ней в Киев понаехали, веры своей не меняли. Через них Гертруда мужа своего с толку сбивает.

- Властолюбия княгине киевской не занимать, - добродушно улыбнулся Всеволод, - да и умна она - любого насквозь видит!

- Вот Изяслав-то под ее дуду и пляшет, - сердито бросил Святослав.

Всеволод спрятал усмешку в бороде: явно с обидой на Изяслава приехал к нему Святослав. Из-за чего же у его братьев раздор случился? Не из-за храма же католического? Одно очевидно - желает Святослав видеть во Всеволоде союзника против Изяслава.

Разные были сыновья у Ярослава Мудрого и по внешности, и по нраву, и по воспитанию.

Изяслав до мудрости книжной с детских лет был неохоч, хотя и от учения не отлынивал, до брани тоже был не охотник, больше любил пиры да застолья. Простоват умом Изяслав и в делах не тороват. Святослав, пожалуй, во всем, кроме силы физической, превосходит Изяслава. Он изворотлив умом, в языках и знаниях силен, от ратного труда никогда не бегал и в застолье любого перепить может, только успевай вина подливать. Святослав был любимым сыном княгини Ирины, супруги Ярослава Мудрого. Мать научила Святослава говору варяжскому и часто называла его варяжским именем Хольти. А у Ярослава Мудрого любимым сыном был Всеволод.

Всеволод унаследовал от отца густые русые волосы, тонкие губы и нос с едва заметной горбинкой, от матери-варяжки - голубые глаза, белую кожу и спокойный нрав. Ростом и статью Всеволод вышел в деда князя Владимира Красное Солнышко, но при всей своей могучей дородности имел маленькие кисти рук и небольшие ступни, чем еще в детстве удивлял сверстников и отца с матерью. В те далекие времена это считалось признаком царственности и доказательством высокородности. Руки и ноги Святослава тоже были небольшими, но при невысоком росте это казалось естественным.

Во Всеволоде с юных лет проявлялось внутреннее благородство и богопочитание, а также усидчивость и тяга к многознанию. Если Святослав запоминал сразу и легко, то Всеволод, обладавший к тому же немалым честолюбием, преодолевал трудности терпением. Часто в детстве он оставался за книгами один, в то время его старшие братья убегали на Днепр купаться или седлали коней для соколиной охоты. Когда Всеволод возмужал, Ярослав Мудрый часто коротал с ним долгие зимние вечера, обсуждая походы и деяния древних греческих царей и полководцев, перечитывая на пару при пламени свечей византийские хроники Георгия Амартола и Прокопия Кесарийского. Из всего прочитанного Ярослав Мудрый старался уразуметь для себя непостижимое для непосвященного ума свойство: на примерах далекого прошлого уметь делать верные выводы в жизни нынешней. Чтобы не повторять чужих ошибок, не исполчать помыслы свои на заведомо гиблое дело, ко всему подходить с умом, а не с сердцем. Крепко запомнил отцовские наставления Всеволод. И сейчас, глядя на Святослава, пытался понять, что таит он в себе, чего недоговаривает?

«Видать, мне на роду написано мирить братьев, когда они ввергнут нож между собой, - подумал Всеволод. - На много лет вперед зрил наш мудрый отец, предрекая мне сие».

- Латиняне по всей земле Русской распространились как саранча, - продолжал Святослав, - поляки в Киеве как у себя дома, немцы торговые дворища понастроили в Новгороде да Смоленске, и у меня в Чернигове отбою от них нет. Церкви латинские растут как грибы то тут, то там! А брат наш Изяслав, сидя на столе киевском, пирует иль гривны считает. За него Гертруда все дела вершит.

- Наговариваешь ты на брата нашего, Святослав, - вступился за Изяслава Всеволод. - Вспомни, сколь раз в походы он ходил то на голядей[15], то на ятвягов[16], то на торков[17].

- Ну на торков-то мы втроем ходили да еще Всеслава Полоцкого призвали, - сказал Святослав, - только бежали торки от воинства, не дошло дело до сечи.

- Не возьму я в толк, брат мой, в каком месте Изяслав тебе дорогу перешел, - промолвил Всеволод. - Неужто зуб у тебя на него?

Помрачнел Святослав:

- Высоко сидит Изяслав да низко мыслит. Думает, стал первым князем на Руси, так воля его - закон. Чужим именьем распоряжается как своим. По завещанию отцову старший брат должен быть праведным судьей меж нами, но не самовластием.

Не догадался Всеволод о причине недовольства Святослава, пока тот не заговорил о Ростиславе: где он сейчас и как там оказался.

- Мстит мне Изяслав за то, что ослушался я его, не выдал ему Ростислава на расправу. А ты бы выдал молящего о защите, брат?

- Не выдал бы, - честно признался Всеволод.

- Как думаешь, справедливо поступил Изяслав, отняв у Ростислава Ростов и Суздаль? - вновь спросил Святослав.

- Высшая справедливость только от Бога, - ответил Всеволод, - а у смертных иное справедливое устремление может обернуться злом иль напастью какой. Я так мыслю, не со зла перевел Изяслав Ростислава из Ростова во Владимир.

Такой ответ Святославу не понравился: изворачивается Всеволод.

- Может, и не без заднего умысла, - сердито проговорил он. - Хоть и глуп Изяслав, а подметил, что Ростислав на Новгород зарится и сторонники там у него есть. Вот и перевел его подальше от Новгорода на южное порубежье. Чем это обернулось, ты знаешь, брат. Теперь вот мне предстоит изгонять Ростислава из Тмутаракани.

Понял Всеволод, наступил момент, когда Святослав выскажет, наконец, цель своего приезда в Переяславль, и насторожился.

Прокашлялся Святослав:

- По весне хочу двинуть полки через степь на Тмутаракань. Призываю и тебя, брат, в помощь. Не ведаю, как дело повернуть может. По слухам, дружина у Ростислава отчаянная. Что скажешь?

- Не могу я немедля ответ дать, с дружиной посоветоваться надо. Путь не близкий, дорога незнаема.

- Пути к Тмутаракани мне ведомы, - за две седьмицы доскачем.

- Вот соберу бояр своих, переговорю с ними, тогда и ответ дам, - стоял на своем Всеволод, - а ты пока, брат, отведай угощенья моего, с княгиней моей потокуй. Она давеча о тебе спрашивала, жаловалась, мол, забыл про нас князь черниговский. А ты тут как тут!

Всеволод засмеялся и похлопал Святослава по плечу, - тот нехотя улыбнулся.

Держал совет Всеволод со своими самыми верными людьми, из всех мужей именитых в его дружине таких было несколько. По старшинству по правую руку от князя сидели воеводы Ратибор и Никифор, по левую - варяг Шимон. Далее: Иван Творимирич, Гордята Доброславич, Ядрей, сын Бокши, и Радим, сын Тихомира. В стороне от всех сидел одноглазый болгарин Симеон.

Выслушав князя бояре недолго думали.

- Не будет мира на Руси, покуда жив Ростислав, - сказал воевода Никифор, - понятно хотение Изяслава видеть Ростислава в Тмутаракани.

- Однако ж и Святослав справедливого хочет, намереваясь вернуть себе Тмутаракань, - возразил боярин Ратибор, - упрекать его в том нельзя.

- Значит, ты советуешь, Ратибор, помочь Святославу? - спросил Всеволод.

- Да, княже.

- Лучше быть с кем-то из братьев своих, чем в стороне, - сказал варяг Шимон, который всегда Стаговолил Святославу. - Грех отталкивать протянутую руку, князь.

- Помочь Святославу можно, но нужно взять с него плату за помощь, - высказал свое мнение Ядрей, сын Бокши.

- В таком деле помощь важна бескорыстная, - возразил Ратибор, - Святослав ведь не к польскому князю обращается, а к родному брату.

- Но и за здорово живешь двигать войско в такую даль тоже не след, - нахмурился Всеволод.

- А зачем нам двигать войско? - пожал широкими плечами Ратибор. - Надо уговорить Изяслава сделать это, благо время до весны еще есть.

- А коль откажется? - спросил Всеволод.

- Вот тогда и выступим сами…

Пока Всеволод совещался с боярами, Святослава развлекала застольной беседой княгиня Анастасия - белолицая, темноглазая, с небольшим точеным носом и яркими сочными губами. Недавно исполнилось Анастасии тридцать лет, но она была все так же по-девичьи стройна и подвижна. Прежде чем начать потчевать гостя медами да пирогами, княгиня представила ему своих детей: тринадцатилетнюю дочь Янку, десятилетнюю Марию и одиннадцатилетнего сына Владимира, которого она также называла Мономахом.

Святослав знал, как любила и почитала Анастасия своего отца византийского императора Константина Мономаха[18], поэтому и сына нарекла отцовым прозвищем кроме имени славянского. Всеволод сильно любил свою супругу и во многом уступал ей. Так, и младшая его дочь была названа в честь матери Анастасии, императорской наложницы, а старейшая, помимо имени Янка, имела второе имя Анна в честь бабки Всеволода, византийской принцессы Анны.

Немало греков жило при дворе переяславского князя, немало и наезжало их летом: торговые гости, умельцы разные, священники, посланцы императора… Константин IX Мономах умер в один год с Ярославом Мудрым, и теперь на троне державы ромеев[19] сидел Константин X Дука[20], сменивший перед этим еще двоих недолговечных императоров.

Дворец Всеволода в Переяславле не уступал размерами и великолепием дворцу Изяслава в Киеве. Все в нем было на византийский манер: и мозаичные полы, и светлые залы, и колонны из белого мрамора, и широкие каменные лестницы…

Анастасия сидела напротив Святослава в бордовом зауженном в талии длинном платье из блестящей тафты[21], расшитой золотыми нитками. Голову княгини покрывала полупрозрачная паволока, стянутая на лбу золотой диадемой с вделанными в нее драгоценными камнями. Лучи заходящего солнца падали через окно на лицо гречанки, озаряя его ласковым красноватым светом. Бериллы и сапфиры то вспыхивали, то гасли на диадеме при каждом движении головы и так же сверкали на солнце ослепительно белые зубы молодой женщины, когда она улыбалась.

Святослав, слушая Анастасию, забывал про стоящие перед ним яства, не в силах оторвать глаз от красивых губ, а мелодичный голос княгини просто завораживал его.

- Почему же ты, князь, супругу свою не взял с собой, к нам направляясь? - спрашивала Анастасия. - С прошлой Пасхи не видела я Оду. Как здоровье ее?.. Сыночек твой Ярослав недавно грамотку мне написал, так я попросила старшую дочь тоже написать Оде, поделиться с нею своими секретами. При последней встрече Янка и Ода мило беседовали, как две закадычные подружки. - Анастасия подняла кубок с греческим вином. - Твое здоровье, князь!

Святослав поднял свою чашу.

Терпкое виноградное вино приятно обожгло гортань, и тепло разлилось по жилам, в голове ощущалась странная легкость, все тяжелые мысли враз улетучились. Славное вино у ромеев!

- Видишь ли, милая княгиня, путь мой изначально в Киев лежал к брату Изяславу, весточку одну хотел я ему пересказать, - начал Святослав. - Да не по вкусу князю киевскому мои речи. Дедовская самонадеянность проснулась!

Поругались мы с Изяславом, и понял я, что некуда мне ехать окромя брата Всеволода. Он если и не поможет, то утешит иль дельное что-нибудь присоветует.

- Не пристало братьям родным ссориться по пустякам, - сказала Анастасия (она свободно говорила по-русски, без всякого акцента.) - Родная кровь не ссориться, а мирить должна.

«Хороши пустяки!» - усмехнулся про себя Святослав, а вслух промолвил:

- Супруга моя жива-здорова, кабы знала, что я в Переяславль поворочу, непременно со мной бы попросилась. Вскружила ты ей голову, княгинюшка, нарядами своими богатыми. С прошлой весны Ода все шьет да примеряет, камки[22] да парчи перевела, не одну сотню гривен.

- Оде с ее фигурой любое платье к лицу, - улыбнулась Анастасия.

- Да уж, не обидел Бог прелестями жену мою, - согласился Святослав, подумав: «Ума только недодал!» - Старшие сыновья мои на равных с мачехой держатся. Иной раз и пошутят вольно при ней, а то и взглядом обласкают, особливо Роман. А язык у него что помело!

- Роман у тебя красавец писаный, князь, - заметила Анастасия. - Хочу я познакомить с ним дочерей своих, пока кто другой на него глаз не положил. От тебя отказу не будет?

- Не будет, княгинюшка. Дочки у тебя что маков цвет!

- Роману ведь ныне пятнадцать исполнилось?

- Пятнадцать, - кивнул Святослав. - Дурень дурнем!

- Олег, кажется, на год его постарше? Святослав снова кивнул.

- Если в Романе удаль сразу в глаза бросается, то в Олеге достоинство проступает, серьезен не по годам, - сказала Анастасия.

В дальнейшем разговоре посетовала Анастасия на то, что не пускает ее Всеволод в Царьград, где она не бывала со времени похорон своего отца.

- Кажется, целую вечность не видела я бухту Золотой Рог, не слышала колоколов Святой Софии, не гуляла по залам дворца во Влахерне, - лицо Анастасии обрело печальную задумчивость, улыбка пропала с губ. - Всеволод все отговаривается чем-нибудь. Думает, как покину я Русь, так напасти на меня и повалятся.

- Дорожит тобой Всеволод, - с улыбкой произнес Святослав, - благодарной быть за это надобно.

Облачко легкого раздражения коснулось красивого лица Анастасии.

- Благодарность? За цепи, коими Всеволод приковал меня к себе!

Догадался Святослав, что у Всеволода не все гладко в отношениях с женой, но вида не подал. В душе поддержал брата: такую красотку опасно надолго от себя отпускать. А Византия… Когда там порядок был? Вечно кровь льется!

- Слышал я, безбожные сельджуки[23] в пределы византийские вторглись с востока и будто рать их бесчисленная, - заметил Святослав. - Нелегкая война предстоит ромеям.

- С востока испокон веку кочевые орды одна за другой находят, византийские полководцы к этому уже привыкли, - промолвила Анастасия, - а бесчисленных ратей не бывает, князь. До Царьграда сельджукам все равно не дойти, ибо путь им преградит море.

- Как знать, - Святослав почесал голову, - арабы ведь в былые времена доходили.

В следующий миг Святослав пожалел о сказанном, заметив по глазам Анастасии, что не по сердцу пришлись ей его последние слова: будто он нарочно хотел унизить византийцев.

«На Руси живет Анастасия красавица, детей рожает от русского князя, русской княгиней величается, а сердцем все же в Царьград стремится, - мелькнуло в голове у Святослава. - Вот так и Ода моя!»


* * *


Подул холодный северо-восточный ветер - листобой. Поредели вершины деревьев. Потянулись на юг перелетные птицы…

Прячется барсук в норе. Линяет заяц-беляк. Наступает пора гона у лосей, оленей и могучих туров. Недаром на Руси октябрь называли «ревун».

В Покров день[24], когда припорошило землю первым снежком-легкотаем, собрался князь переяславский в Киев.

По уговору со Святославом должен был Всеволод перемолвиться с Изяславом об участи Ростислава. Меч не долго из ножен вынуть, но лучше перед тем постараться миром договориться. Может, одумается Ростислав и вновь сядет на стол владимирский, хотя, конечно, было бы лучше вернуть ему Ростов и Суздаль. Кабы внял уговорам князь киевский и помог бы Святославу Тмутаракань вернуть да Ростислава бы не обидел - крепкий мир установился бы на Руси.

Об этом размышлял Всеволод, выезжая во главе небольшой дружины через Епископские ворота Переяславля в степь, побелевшую от снега. О том же думал он в пути, устремляя взор в даль к просвечивающему насквозь лесу.

В селах близ дороги над соломенными кровлями избенок вьются дымки, темные фигурки баб в длинных шубейках спешат к речке за водой. Скирды сена желтеют на опушке леса. Мир и покой на Русской земле.

Всеволод вздыхает: всегда бы так.

От степняков хватает бед, чтоб еще князья русские свары меж собой учиняли. С этого и надо будет начать разговор с Изяславом. Неужто не поймет его брат? Неужто не одобрит?

На второй день пути заблестели на холмах над Днепром золотые купола храмов, показались крепостные стены и башни на крутых валах. Ветер донес дальний звон колоколов - звонили вечерю.

Всеволод придержал коня, обнажил голову, перекрестился.

… Жил-был в стародавние времена в греческой земле знаменитый оратор Демосфен. Столь искусно мог он сплетать словесный узор, так умело подать нужную мысль, что не было ему равных ни до ни после него. Речи Демосфена записывались и служили образчиками красноречия, не одно поколение греческих ораторов обучалось по ним. Читал те речи и Всеволод, прекрасно владевший греческим языком. Искусство убеждения - великое искусство. И правителю без него не обойтись.

«Худо-бедно, а бояр своих переубедить всегда могу, с послами иноземными речи тан веду, что последнее слово за мной остается, даже брата Святослава к своему резону подвел, а такого упрямца поискать! - подбадривал себя Всеволод перед встречей с Изяславом. - Плохо, что Изяслав к правильно построенным речам не привык. Он вокруг себя только лесть слышит да ругань. Заставлю-ка я его вступить в спор с самим собой, как когда-то мудрец Сократ проделывал!»

Но не вышло ничего у Всеволода, видать, не зря ему заяц дорогу перебежал при подъезде к Киеву. Не подействовали на Изяслава уговоры, не убедил он его, в чем хотел убедить, даже толком приступить к убеждению не успел. Изяслав сразу почуял, что Всеволод со Святославом заодно, и уже только из-за этого так понес на младшего брата, что хоть уши затыкай. Всеволод знал, что огонь маслом не тушат, поэтому помалкивал, а когда утомился Изяслав от гневных речей своих, извинился и распрощался.

Мрачно ехал Всеволод по узким улицам Киева. На расспросы бояр своих не отвечал, лишь зыркал сердито. Бояре замолкли, брови нахмурили. Недоумевали, чего же такого наговорил Изяслав брату своему, что тот ни дня в Киеве провести не хочет, хотя имеет здесь терем свой.

У Золотых ворот догнал переяславцев Изяславов дружинник верхом на коне и ко Всеволоду обратился:

- Князь, брат твой, спрашивает, куда ты на ночь глядя? Погостил бы у него.

- Иль не все еще мне высказал князь киевский? - сердито усмехнулся Всеволод.

Дружинник замялся, не зная, что сказать.

- Пусть лучше мне ветер в поле песни поет, чем брат родной орать будет, - сказал Всеволод. - Передай Изяславу, что ежели он мудрым князем прослыть хочет, то пускай речи свои на тех невидимых весах взвешивать научится, кои в душе у каждого человека имеются. Слово, как и злато, тоже вес имеет.

Передал дружинник ответ Всеволода Изяславу.

К тому как раз супруга вошла. Вошла, прислонилась округлым плечом к дверному косяку, с презрительной улыбочкой глядя на мужа.

Отпустил Изяслав дружинника и опустился в кресло.

- Ну что, муженек, перессорился с братьями? - прозвучал негромкий голос Гертруды, в котором слышался едва заметный мягкий акцент.

- О чем ты? - поморщился Изяслав, бросив на жену косой взгляд. - Размолвились мы со Всеволодом, только и делов!

- Сегодня со Всеволодом размолвился, вчера - со Святославом… - Гертруда раздраженно заходила по комнате. - Разума ты лишился, свет мой! Не таковские у тебя братья, чтоб понапрасну обиды терпеть. А ну как оба за мечи возьмутся?

- За меня Бог и «Русская Правда»[25]! - воскликнул Изяслав и потряс кулаком. - Не посмеют братья мои закон преступить, отцом нашим нам завещанный.

- Дивлюсь я твоей самоуверенности, муж мой, - промолвила Гертруда. - Ради власти и богатства люди порой отцов, матерей, братьев жизни лишают. Примеров тому множество, а ты за «Русскую Правду» спрятался и успокоился. Вместо того чтобы клин меж братьями своими вбить, ты их сам на себя исполчаешь.

- Не дойдет у нас до войны, - отмахнулся Изяслав и встал с кресла, ему вдруг опротивел этот разговор. Разве дойдут его слова до женщины, в роду которой постоянно творились злодейства между кровными родичами.

- Семена раздора вы уже посеяли, теперь ждите всходов, Ярославичи! - гневно бросила Гертруда в спину удаляющему Изяславу.



Не копьём, а умом


В лето 6573 (1065) пошел Святослав,

князь черниговский, на Ростислава.

Повесть временных лет

Гигантской широкой дугой от полноводного Днестра до верхней Волги раскинулись на южных рубежах Руси холмистые степи, уходившие к обласканным солнцем берегам Сурожского моря[26] и лесистым предгорьям Кавказа. Немало племен прошло здесь, направляясь с востока на запад, немало сражений видела эта земля. И по сей день белеют черепа и кости людские в степном разнотравье, напоминая о лихих годах.

На заре нашей эры пришли вдруг в движение народы, жившие за Рипейскими горами[27] и на среднеазиатских равнинах. Словно от камня, брошенного в неподвижное озеро, пошли как круги по воде нашествия за нашествием. Что явилось тем камнем? Эфталиты[28], напавшие на Кушанское царство[29], или кочевники жуань-жуани[30], пришедшие из Китая, - неизвестно.

Обширные степи от Дона до Кавказского хребта в те времена занимали аланы[31], соседями которых были сарматы[32], жившие в Крыму и по берегам Днепра. Сарматов потеснили готы[33], расселившиеся у берегов Понта Эвксинского, и славяне, обосновавшиеся в междуречье Днестра и Южного Буга. Не обходилось и без кровопролитий, когда сосед пытался потеснить соседа, однако до бессмысленных истреблений людей и уничтожения их жилищ дело не доходило.

Пока не пришли гунны.

Эти жестокие завоеватели с огнем и мечом прошли от Тянь-Шаньских гор до Карпат, согнав с обжитых мест многие племена. Гунны разгромили аланов и готов. Готы двинулись в пределы Римской империи. Аланы укрылись в долинах Кавказских гор. Славяне с равнин ушли в леса. Но и гунны не задержались надолго на вновь обретенной земле, а устремились за Дунай, в Европу.

Гуннов сменили не менее воинственные авары[34], пришедшие из глубин Азии. На Дунае авары создали свое разбойничье государство - Аварский каганат. Много зла претерпели от авар окрестные народы, пока франкский король Карл Великий[35] не положил предел их бесчинствам.

Потом пришли хазары[36], создавшие свое государство на Волге. Хазары обложили данью камских булгар[37] и буртасов[38], славян и многочисленные племена Кавказа. Дольше всех сопротивлялись хазарам аланы, но были вынуждены покориться и они. Господство хазар было долгим, но и ему пришел конец после поражений, понесенных хазарами от арабов, проникавших в их владения через прибрежный Дагестан. Поход же русов с князем Святославом во главе развеял в прах остатки военной силы Хазарского каганата и превратил в руины его столицу - город Итиль.

Окрепшая Русь, объединившая под властью киевских князей все северо-восточные славянские племена от Ладожского озера до Буга, вступила в спор с Византией за земли по Дунаю. А из южных степей Руси грозил уже новый жестокий враг - печенеги[39]. В битве с печенегами сложил голову храбрый князь Святослав, победитель греков и хазар.

Сын Святослава Владимир (Красное Солнышко) успешно оборонял русские земли от набегов степняков, возводя валы на границе со Степью и строя сторожевые городки. Но не всегда валы и крепости могли сдержать печенегов, орды которых докатывались до самого Киева. Лишь при Ярославе Мудром, сыне Владимира, печенегам было нанесено страшное поражение, почти все их войско полегло у стен киевских. На месте битвы Ярославом Мудрым впоследствии был выстроен величественный храм Святой Софии. Остатки печенегов бежали в Венгрию и на территорию Византии, где множество их было уничтожено греками. Уцелевшие были расселены византийским императором по Дунаю и должны были защищать Империю от вторжений славян и венгров.

Еще при жизни Ярослава Мудрого русичи столкнулись с другим кочевым народом, пришедшим из заволжских степей. То были торки. Их кочевья заняли донские и приднепровские степи, освободившиеся от печенегов. Отдельные печенежские роды и колена, спасаясь от торков, искали защиты у киевского князя. Ярослав Мудрый принял печенегов к себе на службу и выделил кочевникам земли по реке Рось, сделав их щитом от набегов из Степи. Осевшие в русском пограничье печенеги получили название «черных клобуков» по цвету своих островерхих шапок.

Вскоре торков начали теснить новые пришельцы с юга - воинственные кипчаки[40].

Торки пробовали сражаться с ними, но были разбиты. Отчаявшись справиться с кипчаками, торки в год смерти Ярослава Мудрого напали на русские земли. Изяслав и Всеволод Ярославичи дали отпор торкам. А несколько лет спустя русские князья сами совершили поход на торков. В конном строю и на ладьях по Днепру двинулись рати князей киевского Изяслава и полоцкого Всеслава. При впадении реки Трубеж в Днепр к ним присоединились дружины Святослава и Всеволода.

Конные дозоры торков донесли до своих кочевий весть о том, что русские рати вошли в степь. И торки стали спешно сворачивать шатры. На местах их стоянок русичи находились лишь теплую золу от очагов. Днем и ночью гнались дружины русичей за кочевниками и наконец настигли их во время отдыха. Обессилевшие торки почти не сопротивлялись: одни сдавались в плен с женами и детьми, другие бежали дальше в холодные осенние степи.

Плененных торков князья расселили в Поросье рядом с черными клобуками, наказав стеречь южные рубежи Руси.

Случилось это в 1060 году.

В тот же год летом объявилась под Переяславлем орда хана Болуша. Переяславский князь с малой дружиной выехал навстречу незваным гостям. Через толмача Болуш сказал Всеволоду, что народ его зовется кипчаками, что он не враг русам, а воюет лишь с торками, которых гонит на закат солнца. В знак мира и дружбы Болуш подарил переяславскому князю аркан, лук и колчан со стрелами - оружие кипчакского всадника, а в обмен получил от Всеволода меч, щит и копье.

Смутно было на душе у Всеволода. Понимал он, что новый неведомый враг подступил к русским пределам, потому-то и поторопил братьев с походом на торков.

В январе 1061 года обрушилась бедой на переяславские земли кипчакская орда хана Искала. Вывел Всеволод в поле свою дружину, да враг был велик числом, так что с трудом пробился князь обратно под защиту стен Переяславля. В те зимние дни опоясали Переяславль пожары со всех сторон: кочевники жгли села и погосты. Посылал Всеволод гонцов в Киев и Чернигов, но не добрался ни один гонец до братьев его. Все дороги от Переяславля перекрыли степняки.

Записал позднее летописец: «Пришли половцы впервые на Русскую землю войною».

Русичи называли кипчаков половцами, обратив внимание на золотисто-рыжеватый цвет их волос. «Половый» на древнерусском означает светло-желтый, от слова «полова» - солома, мякина. Хотя основная масса половцев имела черные волосы и карие глаза, однако впечатление от первых знакомств с ними закрепило в памяти народной именно это название. Все становится понятным, если обратиться к древним авторам, современникам событий.

Так, арабский врач ал-Маврази, служивший при дворе сельджукского султана, писал, что кимаки (змеи) и куманы (ящерицы) потеснили племя шары (желтых), а те в свою очередь заняли земли туркмен, гузов и печенегов. Армянский автор Матвей Эдесский в своем труде сообщал, что народ змей изгнал из своей земли рыжеволосых кипчаков, которые двинулись на гузов и печенегов. Гузов русские называли торками. Это они изгнали из южнорусских степей остатки печенегов. За ними следом шли гонимые куманами кипчаки.

Долго делили степные пастбища и зимовья кипчакские и куманские орды. Они двигались к Дону и Днепру теми же тропами, какими совсем еще недавно проходили торки-гузы со своими кибитками и стадами. Постепенно куманы заняли земли западнее Днепра до самых границ Венгрии и Византии. Кипчакские кочевья располагались восточнее куманских на левобережье Днепра и по Дону до самого Лукоморья. Их территория легко определялась благодаря каменным изваяниям, которые ставили на местах своих зимовищ и летовок только шары-кипчаки.

Для Руси наступили тревожные времена.

После нашествия хана Искала от половцев не ждали ничего кроме зла. Конные русские дозоры постоянно находились в ближней степи и на Змиевых валах, возведенных еще Владимиром на подступах по рекам Роси и Стугне, не дремала стража в городах по рекам Суле и Воиню…

Прошла зима с трескучими морозами, стаяли снега, схлынули вешние воды. Пригрело солнышко. Зацвели березы.

Наступил месяц апрель, березень по-славянски.

Насилу дождался Святослав весенней поры, так не терпелось ему проучить Ростислава. Уже и дружина черниговская была готова к походу. Ждал Святослав гонца от Всеволода с известием о выступлении переяславской дружины.

Наконец вестник прибыл. Неутешительное послание привез он.

Всеволод сообщал, что не может он оставить земли свои без защиты, ибо вышла из степей половецкая орда хана Шарукана и разбила стан близ Переяславля. Торки, поселенные Всеволодом по реке Трубеж, волнуются, ведь у них с половцами вражда давняя. Просил Всеволод брата повременить с походом на Тмутаракань и поспешить с войском к нему. Если закатятся половцы, Всеволоду одному с ними не совладать, ибо пришли степняки несметным числом.

Отшвырнул Святослав грамоту брата и выругался.

Воеводы черниговские с удивлением глядели на своего князя Переяславский гонец стоял перед Святославом, ожидая ответа.

- Как не ко времени все это! - вздохнул Святослав и глянул на гонца. - Возвращайся. Передай Всеволоду, что в Страстную пятницу[41] буду у него с дружиной.

Сборы у Святослава были недолги, если уж и копья навострены, и кони подкованы, и дружинники только сигнала трубы ждут. Заколыхались по улицам Чернигова густые ряды копий, двинулись к воротам конные полки. Впереди реял княжеский стяг с ликом Спасителя. Горожане жались к заборам и стенам домов, глядя на уходящее войско.

На княжеском дворе епископ черниговский Гермоген сотворил молитву во славу русского воинства и на погибель поганых. Князь, бояре и воеводы дружно перекрестились и покрыли головы шлемами.

Святослав махнул рукой.

- На коней!

Князю подвели вороного жеребца с гладкой блестящей шерстью и белыми ногами. Жеребец всхрапывал и тряс головой, кося глазом.

Святослав похлопал любимца по крепкой шее и легко вскочил в седло.

На ступенях теремного крыльца стояли сыновья Святослава, его дочь и молодая княгиня.

В голубых глазах Оды прыгали злые огоньки, полные губы были недовольно поджаты. Она так просила мужа взять ее с собой в Переяславль, так умоляла! Но все было тщетно.

- Не на пироги еду, горлица моя, - сказал строго Святослав, - а Всеволода от поганых выручать.

Ода не стала даже прощаться с мужем, молча повернулась и ушла в терем. Ярослав убежал вслед за ней.

«Только за материнскую юбку и держится! - сердито подумал про своего младшего Святослав. - Ив кого такой уродился? »

Старшие сыновья тоже взирали на Святослава с недовольством, особенно был расстроен Глеб. Ладно братья пока недоростки, а он-то уже и покняжить успел, и дружинников своих имеет. Не позорил бы его отец!

- Останешься заместо меня в Чернигове, Глеб, - сказал Святослав, удерживая коня на месте. - Суд ряди, за порядком гляди. Печать моя княжеская в твоем ведении. Будет заминка в чем, не к Гермогену за советом иди, а к Гремыслу. Уразумел?

- Уразумел.

- А вы, соколики, чего неласково на отца глядите? - обратился Святослав к Давыду, Олегу и Роману. - Вижу, не терпится вам в сече себя показать. Ничего, придет и ваше время заступать ногой в стремя.

Святослав развернул жеребца и громко гикнул, ударив пятками в конские бока.

Мощенный плитами двор наполнился дробным стуком копыт. Старшие дружинники, погоняя коней, устремились за князем в распахнутые настежь ворота.


* * *


Невелик городок Баруч, вокруг которого расположились переяславские торки со своими стадами. Места здесь богаты пастбищами и водопоями. Неподалеку протекает река Трубеж, за которую хан торков Колдечи спешно увел своих людей, едва появились половцы. Река разделяла торческий стан и половецкие вежи.

Половцы не успели напасть на торков, вовремя подоспел Всеволод с дружиной. От Переяславля до Баруча было всего два часа верховой езды. Однако уходить половцы не торопились.

Всеволод привел с собой полторы тысячи всадников и расположился станом рядом с половцами, загородив им путь отступления.

У Шарукана было не меньше десяти тысяч всадников, поэтому на вопрос переяславского князя, что ему понадобилось на его земле, хан высокомерно ответил: «За своими рабами я пришел, коих ты у себя прячешь. Выдай мне Колдечи со всем его аилом[42], и я уйду. Не отдашь добром, возьму силой и еще из твоего имения прихвачу».

Всеволод обещал подумать до вечера, а вечером подошла пешая рать переяславцев и расположилась рядом с его дружиной. Оказались половцы между двух тисков: впереди за рекой наездники-торки на конях гарцуют, позади стоит русское войско.

Изменился тон у половецкого хана.

«Русичи мне не враги, я пришел с торками воевать, - заявил Шарукан на другой день, - но, если русский князь считает торков своими подданными, пусть заплатит мне за их злодеяния. Колдечи и его братья убили племянника моего перед тем, как на Русь бежать. Кровная месть привела меня сюда».

Всеволод спросил Шарукана, заплатит ли он ему за злодеяния соплеменника своего хана Искала, который не так давно пограбил земли переяславские. Шарукан ответил, что хан Искал не родич ему, поэтому отвечать за него он не намерен. По степному обычаю, кочевник лишь за своего родича в ответе.

«Тогда мы в расчете с тобой, хан, - сказал Всеволод. - Ты мне не заплатил, и я тебе платить не собираюсь. А за то, что ты в чужой дом со своим уставом пришел, я возьму с тебя виру[43] в двести лошадей».

Рассердился Шарукан и горделиво ответил, что завтра поутру увидит русский князь перед своим станом не двести, а десять тысяч отменных лошадей.

Понял Всеволод, что решил половецкий хан пробиваться силой.

Стали готовиться переяславцы к жестокой сече, сослались гонцами с ханом торков, чтобы в нужный момент ударил он половцам в спину. Колдечи выразил готовность биться насмерть.

Едва взошло солнце и птичий щебет огласил рощицы и перелески по берегам Трубежа, русичи выстроились длинными шеренгами на равнине, ярко полыхали в лучах восходящего солнца их червленые щиты. В центре встал пеший полк, на флангах - конные дружинники.

Половцы нестройными сотнями выезжали из-за своих кибиток, что-то крича на своем гортанном языке. Некоторые пускали стрелы в сторону русского воинства, но не долетали стрелы, втыкаясь в молодую невысокую траву. Отчего-то медлил нападать Шарукан, а может, замышлял какую-нибудь хитрость.

Всеволод терпеливо ждал. Бросать своих ратников на огражденный сцепленными повозками половецкий лагерь он не собирался. В открытом поле у русичей с их большими щитами и длинными копьями было больше преимуществ перед степняками.

На другом берегу реки позади половецкого стана крутились на горячих конях воины Колдечи. Блестели на солнце их изогнутые сабли, долетал боевой клич.

Промедлил Шарукан…

Окрестности вдруг огласились топотом множества копыт, вдалеке на холмах показались русские конники в островерхих шлемах. Далекая конница стремительно приближалась, растекаясь по широкой долине, охватывая с двух сторон деревянные стены Баруча, разгоняя гурты овец торков.

Из ворот городка с радостными криками выбегали смерды, искавшие защиты за валами и стенами деревянной крепости. Засуетились жены и дети торков возле своих разноцветных шатров, внезапно оказавшихся в кольце многочисленных русских всадников.

Святослав подоспел вовремя.

Пропало у Шарукана желание сражаться. Послал хан знатных половцев к русским князьям, приглашая их в свой стан.

Князья приглашение отклонили, объяснив послам, мол, они у себя дома, а вот Шарукан гость, хоть и незваный, поэтому он к ним прийти должен с небольшой свитой и без оружия.

Один из послов заметил, что русичи в залог безопасности хана должны дать половцам заложников.

Святослав закричал на посла:

- Тебе, собака, княжеского слова мало?! Передай своему хану, если до захода солнца не придет он к нам безоружный, то я его голову Колдечи в дар преподнесу!

Уехали половецкие беки[44] к своим вежам.

Час прошел, другой. Солнце за полдень перевалило. Русичи ждали.

Наконец, расступились конные половецкие отряды и через образовавшийся проход медленно проехала вереница всадников. Впереди на саврасом длиннохвостом коне ехал хан Шарукан.

На всю жизнь запомнилась гордому хану эта поездка к русским князьям. Казалось бы, все он обдумал перед этим походом, все взвесил. Да, видать, не все…

Спешился Шарукан возле большого белого шатра с красным верхом, рядом с которым стояли воткнутые в землю княжеские стяги. Восемь знатных половцев, сопровождавшие хана, тоже соскочили с коней. Направляясь в шатер, Шарукан на миг задержался, окинув взором русские знамена. На его лицо набежала мрачная тень - запомнит он эти хоругви! Если суждено ему не изведать коварства русичей и остаться живым, непременно вернет должок именно этим князьям.

Первыми поприветствовали Шарукана бояре Всеволода: Иван Творимирич, Гордята Доброславич и Ядрей, сын Бокши. Все трое были в кольчугах с мечами у пояса, но без шлемов. Толмач-торчин переводил хану их слова.

Шарукан важно кивал головой в островерхой шапке с ниспадающим на спину лисьим хвостом: почет он любил. Сам, правда, в ответ ничего не сказал.

Вокруг стояло много черниговских и переяславских дружинников в блестящих шлемах. Задние напирали на передних, всем хотелось увидеть вблизи предводителя степняков. Свита Шарукана опасливо поглядывала по сторонам.

Шарукан вступил в шатер в сопровождении четырех беков.

Всеволод и Святослав встретили гостя радушно, пригласив потрапезничать с ними, было время обеда.

Шаруна уселся на предложенный стул, для беков поставили скамью.

Трапеза русских князей была скромной. Она состояла из протертой редьки с квасом, ржаного хлеба, овсяной каши без масла и вареных овощей. Однако уплетали они все это с большим аппетитом.

Видя, с каким недоумением половцы глядят на такое угощение, Всеволод пояснил:

- Пост у нас, а во время поста христианам скоромное есть нельзя, это грех.

Всеволод кивнул толмачу, тот стал переводить. Но поскольку половцы не поняли, что такое «пост», толмач принялся разъяснять им на половецком наречии смысл христианского обычая поститься.

Объяснение было довольно долгим, но толмач прекрасно справился со своей задачей. Половцы оживились, закивали головами и тоже принялись за еду скорее из любопытства и вежливости, чем из чувства голода.

Святослав тихо сказал Всеволоду:

- Мог бы для именитых гостей и барашка зарезать, они ведь нехристи.

- Кабы знал наперед, что такие гости пожалуют, зарезал бы, - ответил Всеволод.

Заметив, что Шарукан внимательно следит за ними, Всеволод улыбнулся и дал знак толмачу перевести хану их слова. Толмач перевел. Шарукан тоже улыбнулся скупой улыбкой, взгляд его темно-карих продолговатых глаз слегка потеплел. Хан что-то промолвил и кивнул толмачу.

- Великий хан говорит, что он уважает чужие обычаи и сегодня будет поститься, как и русские князья, - перевел толмач.

Всеволод выразил хану свою признательность в таких витиеватых фразах, что толмач с трудом сумел донести до важного гостя смысл сказанного. Беки даже есть перестали, так изумил их высокий слог князя и изысканность его похвал. Неужели русский князь желает подольститься к Шарукану? А может, в его словах, необычных и туманных, кроется какой-то тайный смысл?

Святослав не удержался от усмешки.

- Брат мой, ты не с греками речи ведешь, выбирай словеса попроще.

Глаза Шарукана метнулись к черниговскому князю, затем к толмачу.

Тот, повинуясь еле заметному кивку Всеволода, перевел хану слова Святослава.

Чтобы гости не обиделись, Всеволод добавил:

- Жена у меня гречанка, дочь византийского императора, поэтому греки частые гости у меня в Переяславле. А у ромеев принято говорить пышно и замысловато.

В глазах беков появилось невольное уважение: князь Всеволод в родстве с властителями Византии! С мощью Балканской державы уже столкнулись западные колена половцев. О богатстве Империи ромеев половцы были наслышаны от венгров, валахов и печенегов. Даже Шарукан не смог скрыть своего удивления, переяславский князь враз стал выше в его глазах. Святослава Шарукан разглядывал с затаенной недоброжелательностью, помня дерзкие слова князя, брошенные его послам. Уж не считает ли черниговский князь, что хан половецкий из страха перед ним прибыл в русский стан!

Святослав, чувствуя на себе взгляды сидевшего напротив Шарукана, тоже стал приглядываться к хану.

Шарукан был молод, на вид - не больше тридцати лет, высок и строен, с широкими плечами и узкой талией. Небольшая рыжая бородка обрамляла подбородок. Тонкий прямой нос и слегка выступающие скулы придавали ему облик сурового воина, взгляд темных чуть вытянутых к вискам глаз был цепким и недоверчивым. У хана были черные, почти сросшиеся брови, из-под шапки с опушкой из лисьего меха виднелись космы пепельно-рыжих волос.

«Как зыркает рыжая каналья! - усмехнулся про себя Святослав. - Глаза точно стрелы!»

Насытившись, Святослав стал более благодушен, в нем проснулась его язвительная ирония.

Одежды половцев были яркими. Короткие полукафтаны, длинные плащи из алтабаса[45] розовых, голубых и желтых цветов. Узкие штаны, заправленные в короткие сапожки с загнутыми носками. Рукава полукафтанов были расшиты узорами в виде чередующихся фигурок зверей и птиц либо какими-то непонятными значками, такие же узоры были вышиты спереди, они шли широкой полосой от шеи к подолу.

На головах у беков были круглые полотняные шапочки красного цвета с вышитыми на них белыми зигзагами. На шеях висели золотые цепочки с прикрепленными к ним самоцветами в дорогих оправах. При малейшем движении цепочки слабо звенели, а драгоценные камни переливались всеми цветами радуги.

Особенно много украшений было на хане.

Длинные пальцы были унизаны перстнями, в левом ухе висела золотая серьга с изумрудом, на груди в три ряда лежали тяжелые ожерелья из золота, среди которых выделялся большой темно-красный рубин в золотом окладе, висевший на золотой цепочке, по всей видимости, амулет.

Святослав через толмача стал расспрашивать хана, какие половецкие орды кочуют по Дону и у Лукоморья, за сколько дней конник может доскакать от верховьев Дона до кубанских степей, в какое время года лучше всего двигаться по степям на юг.

Шарукан насторожился, насторожились и беки. Зачем любопытствует черниговский князь? Уж не собирается ли он навести свои полки на землю Половецкую?

Хан принялся рассказывать о необъятности степных просторов, о многочисленности половецких кочевий.

- Если князю Святославу угодно совершить путешествие на юг, то ему следует спуститься на ладьях по Днепру до Греческого моря[46] и далее идти вдоль берегов Тавриды к морю Хазарскому[47]. В это море и впадает река Кубань. Идти же напрямик через степи лишь человеку несведущему покажется близко. На самом деле от Переяславля до реки Сулы, где кончается Русская земля, целый день пути. От Сулы до реки Псел два дня пути и столько же до следующей реки Орели. А рек и речушек в степях много, переправа через них отнимает много сил в любое время года.

- Мне бы знать, в какую пору лета лучше всего выступить: до солнцеворота или после? - спросил Святослав.

- Хоть летом, хоть весной выйди в дорогу, князь, тебе не избежать встречи с нашими ордами, - предостерег Шарукан. - В верховьях реки Псел кочует курень[48] хана Токсобы. Это храбрый воин, и без выкупа он через свои земли не пропускает никого.

- И тебя, хан? - с хитрой усмешкой спросил Святослав. Шарукан ухмыльнулся.

- Меня - нет. Мы с Токсобой родственники.

Всеволод слушал Шарукана, а сам размышлял: «Цену набивает хан, а заодно хочет запугать нас множеством своих сородичей. Ежели верить его словам, велика сила у поганых».

- За рекой Орелью хан Отперлюй кочует, тоже могучий воин, - рассказывал Шарукан - толмач быстро переводил. - Войско у него такое, что полстепи запрудит. Когда Отперлюй ходил походом на валахов, те с трудом смогли откупиться от него. Ближе к Лукоморью лежат кочевья хана Урюсобы и его братьев. В тех местах это самый сильный хан, все проезжие купцы платят ему дань. По реке Оскол пасет свои стада хан Ел-тук. Он имеет двадцать тысяч всадников. Земля дрожит, когда его орда в набег идет. Южнее по реке Чир стоят вежи хана Те-рютробы, а в низовьях Дона кочует орда Бергубарса и его родственников. Бергубарсу платит дань даже грузинский царь.

Долго перечислял Шарукан половецких ханов, кочевья которых тянулись от Кавказских гор до Днепра и вплотную подступали к землям вятичей и лесистому Посемью.

Внимательно слушал Шарукана Святослав, а потом вдруг сказал:

- Велю-ка я своим гридням убить тебя, хан, а людей твоих в полон возьму, дабы в степях просторнее стало.

Сказано это было таким серьезным тоном, что толмач невольно запнулся прежде, чем перевести Шарукану.

Глядя на оторопевших половцев, Святослав громко расхохотался, но вдруг резко оборвал смех и, сдвинув брови, промолвил:

- У нас на Руси так говорят: одним камнем много горшков перебить можно. Что мне ваши орды и курени, хан, коль дружина моя сильна! А дань я плачу только князю киевскому и не по принуждению, а по законному уложению.

Всеволод поспешил вмешаться, дабы беседа не превратилась в ссору:

- Не забывай, брат, что Шарукан наш гость.

- Не гневайся, великий хан, за мои слова. У нас, русичей, речи, что мечи наши, прямы.

Шарукан уловил намек Святослава на изогнутые половецкие сабли. Произнес с вежливой улыбкой:

- У меня есть брат такой же горячий, в любом споре сразу за кинжал хватается. Часто и мне приходится остужать его гнев. - При этих словах Шарукан взглянул на Всеволода. - Русичи испокон веку живут на своей земле, а мой народ кочует по разным землям, терпя голод и лишения, часто гонимый более сильными племенами. Не одно поколение моих соплеменников ушло в страну предков, прежде чем наши кочевья вышли к берегам Волги и Дона. Одни остались на Дону, другие продолжили путь' на заход солнца и на юг, покуда не уперлись в Угорские горы и в горы Кавказские. Тогда повернули обратно и соединились все вместе на равнинах меж русских лесов и морем Греческим.

Попросил Шарукан князей не держать на него зла за то, что ступил на их землю.

- Сегодня я к вам без зова пришел, завтра вы ко мне, - добавил хан, бросив взгляд на Святослава.

- Истинно молвишь, великий хан, - кивнул Святослав, - неизвестны пути человеков…

На другой день спозаранку пригнали половецкие пастухи к русскому стану двести лошадей. Потом прибыли посланцы Шарукана и сказали, что желает хан заключить с русскими князьями крепкий мир. Пятьдесят знатных половцев во главе с Шаруканом привезли подарки для русичей.

На этот раз хозяева и гости расположились под открытым небом на разостланных на траве коврах. Бояре Всеволода и Святослава сидели вперемежку с беками и беями[49] Шарукана. Толмачи с ног сбились, поспевая всюду: то половцам объясняя смысл русской поговорки, то русичам растолковывая тот или иной половецкий обряд.

Шарукан лошадьми своими похвалялся, коих Святослав и Всеволод уже между собой поделить успели.

- В моих табунах кони лучших степных кровей, легки как ветер, выносливы как сайгаки, а статью арабским скакунам не уступят!

Подарил Шарукан Всеволоду в знак дружбы свою саблю, а Всеволод хану свой меч преподнес. Святославу Шарукан подарил лук и стрелы, Святослав в ответ - тяжелое копье.

А еще через день построились половцы по-походному и потянулись на юг к реке Суле. Глядели русичи, как скакали мимо них тысячи всадников на гривастых лошадях, на повозки с поставленными на них шатрами, на стада лошадей, коров и овец.


* * *


Воскресенье Христово Святослав праздновал в Переяславле.

Шумно и многолюдно стало во дворце у Всеволода, когда там разместился его брат со своими боярами. В застольях и на выходах к Божьему храму только и разговоров было, что о походе на Тмутаракань. Однако Всеволод больше отмалчивался, когда Святослав заговаривал с ним об этом.

Но в один из вечеров состоялся между братьями откровенный разговор.

Всеволод не стал таиться.

- Еще в марте был у меня гонец от Изяслава, - уступает мне князь киевский Ростов и Суздаль. Туда мне ныне предстоит дружину слать с надежным воеводой.

Отпустил Святослав крепкое словцо с досады и тут же рассмеялся.

- Обскакал меня Изяслав. Как хитро все повернул! Не иначе, Гертруда надоумила. Не жена, а золото!

- Опять же, от половцев летом всегда беды можно ожидать, - добавил Всеволод. - С Шаруканом я замирился, а десяток его сородичей голодными волками в степях рыщут. Как я Переяславль без войска оставлю?

- Понадеялся я на тебя, брат, - вздохнул Святослав, - да, видать, напрасно.

- Уговор наш я помню, - сказал Всеволод. - Вместо меня боярин Ратибор пойдет с младшей дружиной к Тмутаракани.

Хотел было Святослав упрекнуть брата в двумыслии, но не осмелился, кто знает, может, и ему когда-нибудь придется быть между Всеволодом и Изяславом.

Двинулось воинство Святослава в обратный путь к Чернигову. Вместе с черниговцами шли пять сотен переяславских дружинников во главе с воеводой Ратибором.

…Окропило землю первым весенним дождиком, и сразу разомлела она от тепла и влаги, пошла в рост трава луговая, оделись молодой листвой деревья.

Смерды вышли на поля сеять ранние яровые. Как в старину говорили: пришел Егорий[50] с теплом.

Собрался Святослав к Тмутаракани с крепкой силою - в пять тысяч конных дружинников. Двух старших сынов в поход снарядил, Глеба и Давыда. Первый должен был снова на тмутараканский стол сесть, другой - ратному делу поучиться. Не все же Давыду книги листать да с дворовыми девками миловаться. Стол черниговский Святослав на своего третьего сына оставил - на Олега, которому вскоре должно было исполниться семнадцать лет. При нем оставил Святослав троих советников надежных: боярина Веремуда с братом Алком и варяга Регнвальда.

Пешее войско Святослава решил не брать, не взял и повозки, все необходимое приказал на лошадей навьючить. Намеревался он скорыми переходами через степи двигаться, чтобы внезапно нагрянуть в гости к Ростиславу.

Ранним майским утром, когда роса не высохла и разливает свои трели соловей в ольшанике, отворились ворота Чернигова. Вышли из ворот конные рати и растаяли в рассветной туманной мгле.

На бревенчатой башне детинца стояли Ода, Олег с братом Романом, боярин Веремуд, варяг Регнвальд и барон Ульрих, приехавший на днях в Чернигов из Германии. (Барон был доверенным лицом графа штаденского, отца Оды, и уже не первый раз приехал в столицу Северских земель[51].)

Все происходившее на глазах у барона за последние два дня: приготовления к выступлению войска, суета в княжьем тереме, совещания Святослава с боярами, затем прощальный пир и прощальный молебен - порядком его утомило. К тому же оскорбило и то, что Святослав уделил для беседы с ним каких-то полчаса, а потом и вовсе забыл про гостя.

«Наконец-то убрался крикливый русский князь! - сердито подумал барон Ульрих и первым стал спускаться по дощатым ступенькам в темное чрево высокой башни. - Не сломать бы здесь шею! Да уж, это не саксонский замок графа Леопольда».

Почти сразу же вслед за бароном Ульрихом последовал Регнвальд, отчасти затем, чтобы оказать помощь немецкому послу, если у того возникнут затруднения на крутых неудобных ступенях. Следом в темном люке башни скрылся боярин Веремуд. Было слышно, как поскрипывают дубовые доски лестницы под его грузным телом.

За все время, пока войско удалялось по дороге от города к холмам, поросшим лесом, стоящими на башне людьми не было произнесено ни слова. Войско скрылось в тумане, еще какое-то время виднелись над молочно-белыми холодными клубами длинные копья, но скоро исчезли и они. Перед взорами оставшихся на башне лежала опустевшая дорога.

Чуткую рассветную тишину нарушил протяжный крик выпи.

Роман вздохнул, посмотрел сбоку на Олега, потом на Оду, стоящую спиной к нему у самого забора. Как завидовал Роман старшим братьям! А ведь он не хуже Глеба стреляет из лука, а мечом владеет даже лучше. Любой отцовский дружинник подтвердит это. Но с отцом спорить бесполезно.

Расстроенный Роман молча покинул площадку башни.

Олег и Ода остались одни. Невдалеке снова жалобно пропела выпь. Ода зябко пожала плечами, по-прежнему глядя вдаль.

Олег снял с себя корзно и набросил сзади на молодую женщину.

Ода прошептала: «Благодарю», слегка повернув голову. Интонация ее голоса насторожила Олега. Мачеха повернулась к нему, и княжич увидел слезы у нее на глазах.

Это потрясло Олега. Ни разу до этого он не видел свою мачеху плачущей. Отец и раньше ходил в походы, Ода всегда провожала его без слез и вдруг…

- Не печалься, матушка, - промолвил Олег, - если Глеб всего с двумя сотнями воинов сумел миновать половецкие вежи, то батюшке нашему с его-то дружиной все ханы половецкие нипочем.

- Конечно, нипочем, - Ода постаралась улыбнуться. - Помоги мне сойти вниз.

С самых юных лет Олег был в плену обаяния этой красивой женщины, своей мачехи, которая вошла в его жизнь, когда ему исполнилось четыре года. Свою родную мать Олег не помнил, зато надолго запомнил восторженные отзывы о ней отца, прорвавшиеся как-то в порыве откровения. Ода с ее немецким языком, режущим слух, казалась маленькому Олегу гостьей из чужого далекого мира, который незримой стеной стоит за нею и от которого веет чем-то непонятным и холодным. В том мире люди имеют странные имена, носят непривычные одежды и служат сатане, так рассказывал о католиках юному княжичу инок Дионисий, учивший его грамоте.

Первое приятное впечатление маленький Олег испытал от своей мачехи в шесть лет, когда он и пятилетний Роман ехали вместе с нею в крытом возке. В ту зиму умер дед Олега, князь Ярослав Мудрый, и все семейство Святослава, челядь и дружина перебиралась из Владимира в скрытый за лесами Чернигов. Дорога была длинная. Однажды вечером порядком измучившийся Олег долго не мог заснуть на ухабистой дороге. Ода уложила Олега головой к себе на колени и запела немецкую колыбельную песню, такую длинную, что Олег заснул, не дослушав ее до конца. Он ни слова не понял из этой песни с таким необычным мотивом, с простым «ля-ля» вместо припева, но нежный голос мачехи пел ее с такой подкупающей задушевностью, что это заворожило и усыпило Олега.

Уже в Чернигове подросший Олег рассказывал Оде былины, а она переспрашивала его, не понимая значения того или иного слова: русский язык давался ей с трудом. Вот почему Ода так любила беседовать с Олегом и Романом. Пасынки никогда не подсмеивались над ней за ее произношение, более того, сами охотно слушали ее рассказы о Саксонии, о германских королях, о походах немецких рыцарей в Италию… Ода знала, чем заинтересовать мальчишеские умы.

Став старше, Олег и Роман реже встречались с мачехой наедине, почти весь их досуг был занят книжным учением, греческим языком, богословием и год от года все более усиливающейся подготовкой к ратному делу. Ода больше внимания стала уделять своему первенцу от Святослава, княжичу Ярославу.

Кроме того, под присмотром Оды воспитывалась падчерица Вышеслава. Ода обучила Вышеславу немецкому языку, научила ее играть на мандолине и петь саксонские баллады.

Святослав однажды раздраженно заметил при сыновьях: «Была одна немка в тереме, теперь стало две».

Никакой особенной ласки и внимания Ода не видела со стороны Святослава. С годами Олег все больше замечал усиливающееся отчуждение между отцом и мачехой. В душе Олег всегда был на стороне Оды, не понимая отца: как не полюбить такую красавицу. Казалось бы, теперь, когда Ода свободно говорит по-русски и все чаще одевается в русские наряды, она должна была стать ближе Святославу. А выходило все наоборот.

Дела и заботы свалились на Олега с первого же дня.

Утром пришел княжеский тиун и два часа называл имена смердов-недоимщиков, перечислял, сколько овса и жита взяла с собой ушедшая рать, сколько осталось в княжеских амбарах, сколько семян ржи, ячменя и проса приготовлено для сева и сколько на продажу. Еще говорил тиун про серебряные гривны и куны[52], полученные с какого-то булгарского купца за «залежалый товар».

- Не гневайся, князь, что мало взял с басурманина, - лебезил перед Олегом пронырливый тиун, - товар уж больно бросовый был. Почитай, два года лежал.

- Пустое, Аксен, - махнул рукой Олег: мысли его были совсем о другом.

В переходах терема столкнулся Олег с сестрой Вышеславой, спешащей куда-то. По ее лицу догадался: приключилось неладное на женской половине.

- Мать наша рыдает, не переставая, - поведала Вышеслава брату, - по отцу убивается. Я говорю ей, что нельзя так по живому плакать, беду накликать можно, а она меня прочь гонит. И Регелинду гонит.

Задумался Олег. Странно, что выдержка вдруг изменила Оде. Может, сказал ей слово неласковое отец при прощании? Или барон Ульрих что-то наговорил втихомолку? Вечно этот немчин не ко времени объявляется!

К обеду Ода не вышла из своих покоев.

В трапезной сидели Олег, Роман, Вышеслава и Ярослав. Впервые за княжеским столом было пусто и неуютно. Вышеслава сидела невеселая, почти не прикасаясь к еде.

- Так станешь кушать, бедер-то не нарастишь, - обратился к сестре острый на язык Роман. - За что парни-то на вечерках тебя хватать станут?

Вышеслава вскинула на Романа гневные глаза.

- Тебе бы только лопать!

Служанки, видя царящее в трапезной напряжение, старались двигаться бесшумно, быстро уносили одни блюда, приносили другие.

Неуемный Роман принялся подшучивать над старшим братом:

- Что же ты, светлый князь, голову повесил? Не отведал почти ничего. Иль нонешний кус не на княжеский вкус?

Олег промолчал, лишь холодно посмотрел на брата. Роман опять повернулся к Вышеславе:

- Почто матушка с нами не обедает? Нездорова, что ли?

- Нездорова, - сухо ответила Вышеслава.

Служанки принесли жаркое, и в трапезной повисло молчание, нарушаемое чавканьем Романа и хрустом костей, которые он бросал собакам.

Ярослав поднялся из-за стола и попросил разрешения у старшего брата удалиться в свою светлицу. Олег молча кивнул.

Ярослав ушел. Роман подозрительно взглянул на Олега, потом на Вышеславу и спросил с усмешкой:

- Вы часом не поругались?

- Ешь свою телятину, - отрезала Вышеслава.

- А ты чего не ешь?

- Не хочу, чтобы меня парни лапали! Роман прыснул.

Неунывающий бесенок жил в нем, не умел он долго кручиниться, а без шуток и вовсе не мог. Из всех сыновей Святослава только Роман красотою вышел в мать, но и пересмешник был, каких поискать. Этим он в отца уродился.

Роман схватил Вышеславу за руку, едва та встала со скамьи.

- Куда, сестрица? А у светлого князя отпросилась?

- Пусти, Ромка! - попыталась высвободиться Вышеслава. - Слышишь, пусти!

- Поклонись князю, тогда пущу, - засмеялся Роман и подмигнул Олегу.

Однако старшему брату было не до смеха.

- Роман, - сурово сказал Олег, во взгляде его была непреклонность, - не балуй!

Роман выпустил Вышеславу и снова принялся за еду с таким видом, будто ничего не случилось. Он знал, когда не следует прекословить Олегу.

Вышеслава направилась к двери.

Походка у нее была легкая и чуть величавая. Вышеславе было пятнадцать лет, но держалась она по-взрослому, во многом подражая своей мачехе, которую очень любила. Вот и сейчас на ней было длинное белое платье, как у Оды, с узкими рукавами и глухим воротом, голову покрывал белый саксонский убрус, плотно обтягивающий лоб и щеки, поверх него был наброшен тонкий, почти прозрачный платок, окреп ленный головной повязкой.

Вышеслава задержалась в дверях и, обернувшись, бросила благодарный взгляд на Олега.

Девушка стояла вполоборота, и, несмотря на стройность фигуры, в ней уже угадывались женские округлости, притягивающие мужской взгляд. Это особенно подчеркивалось узким платьем.

Олег поймал себя на этой мысли и слегка смутился, словно невзначай подглядел за обнаженной сестрой. А ведь еще несколько лет тому назад он, Роман и Вышеслава, бывало, засыпали в одной постели и даже вместе ходили в баню.

Поздно вечером, отпустив мытников и вирников[53], которых созвал к Святоелавову сыну услужливый тиун, дабы раскрыть перед ним всю картину ведения княжеского хозяйства, Олег вышел в сад, примыкающий к терему с юго-восточной стороны. Ему захотелось побыть одному после суматошного дня.

Сквозь ветви яблонь в вышине перемигивались яркие звезды. Сочный аромат свежей листвы смешивался с запахом чернозема и сухой прошлогодней травы. Птицы молчали, и в чуткой тишине ночь незаметно опускалась на улицы и переулки города.

Олег не заметил, как оказался под окнами женских покоев.

Внезапно одно из окон второго этажа со стуком распахнулось, желтый свет восковых свечей вырвался наружу, упав на высокую яблоню, возле которой стоял Олег. Княжич поспешно спрятался за ствол дерева. До его слуха донеслись мелодичные переборы струн мандолины.

«Вышеслава с матушкой разучивают новую балладу», - подумал Олег.

Он задержался за деревом, чтобы послушать песню.

Вышеслава была прекрасной исполнительницей, и немецкий язык в ее устах становился мягче, мелодичнее. Даже барон Ульрих, строгий ценитель, не раз хвалил Вышеславу за ее исполнение.

Но песню запела Ода.

Олег замер, пораженный печальной торжественностью, грустными напевами струн, - будто сама тоска настраивала их лады, а голос Оды лишь дополнял дивное сплетение звуков чувственным напевом, таким негромким, что даже при знании немецкого Олег не мог бы разобрать всех слов. Одно ему стало ясно: песня шла от самого сердца, израненного болью и страхом за любимого человека. Душевные переживания молодой женщины изливались в старинной саксонской балладе.

Олегу стало не по себе, словно он стал свидетелем чужого горя.

Когда песня смолкла, струны мандолины еще долго пели под пальцами Оды и высокая печаль, постепенно затихая, отдавалась отголосками в растревоженной душе княжича.

Уже лежа в постели, Олег долго не мог заснуть, печальная песня продолжала звучать у него в ушах. Высокое чувство, которое притягивает мужчину к женщине, о котором сложено столько песен, вдруг осенило его своим крылом. Есть что-то божественное в истинной любви, и ее проявление способно возвысить человека. Ценит ли отец этот дар, коим по воле судьбы стала Ода?! Постиг ли он глубину чувств этой женщины?! Такие мысли бродили в голове Олега.

Он был уверен, что отец не питает к своей жене сильных чувств и Ода отвечает ему тем же. Значит, печаль ее о другом человеке. И тот, другой, находится теперь далеко от Чернигова.

А не Глеб ли это?

Олега даже пот прошиб от такой догадки. Он вспомнил, как радовалась Ода возвращению Глеба, как уединилась с ним в своей светлице. С ними не было даже Регелинды, которая ни на шаг не отходит от своей госпожи. Ода выставила служанку за дверь. Не пустила она к себе и Вышеславу.

В сердце Олега зашевелилась ревность. Осуждать свою мачеху он не смел, в ее-то годы любой женщине хочется внимания и ласки, но не мог осуждать и Глеба. Ода всего на десять лет старше, разве может он устоять перед ее чарами. Значит, не зря они катались верхом в бору за Стриженью, не взяв с собой никого из слуг. И глупые намеки Романа, видимо, попадали в цель, если так сердили всегда невозмутимого Глеба.

И на башне Ода не хотела никому показывать своих слез, дабы не вызвать подозрений. Но своей песней выдала себя.

Догадка Олега сменилась уверенностью, а уверенность еще сильнее разожгла в нем ревность.

Конечно, Глеб самый старший, поэтому на него Ода и обратила внимание. К тому же он такой вежливый и внимательный. Вот только когда… Ведь отец отправил Глеба в Тмутаракань пятнадцатилетним, после этого Глеб и Ода не виделись четыре года.


* * *


А Глеб тем временем день ото дня все дальше шел вместе с черниговской дружиной в объятые солнцем широкие равнины, не ведая о переживаниях Олега. И мысли Глеба были совсем не об Оде.

На третий день пути вдали показались незнакомые всадники, в мохнатых треухах с луками и колчанами за спиной. Помаячили на холме и исчезли. Русичи усилили дозоры: от степняков всякого ожидать можно, в степи они у себя дома.

К вечеру войско Святослава наткнулось на следы половецкого становища.

По берегу небольшой речки чернели головешки потухших кострищ, валялись обломки жердей. Вокруг на истоптанной луговине виднелись кучки лошадиного помета.

- На юг подались поганые, - сказал Гремысл, разглядывая в траве колеи от колес.

- Давно ли? - спросил Святослав.

Воевода поворошил рукой пепел одного из костров и, подумав, ответил:

- Больше шести часов прошло. Собираясь в дорогу без спеха.

- Думаешь, это не мы их спугнули?

- Думаю, не мы, княже.

- Ладно. - Святослав спрыгнул с коня. - Заночуем здесь.

Русичи расседлали лошадей, разожгли костры, стали варить кашу. Палаток не ставили, укладывались спать прямо на земле, постелив под себя лошадиные потники и закутавшись в плащи.

С первыми лучами солнца двинулись дальше. Проводниками были Гремысл и торчин Колчко.

Целыми днями боярин и торчин ехали впереди войска, не перекидываясь порой и парой слов. Колчко плохо говорил по-русски и больше объяснялся знаками. Гремысл вообще ни слова не знал на языке торков. Объяснения их друг с другом были короткими, но выразительными и касались только дороги.

К примеру, Гремысл показывал рукой на запад, цокал языком, изображая топот копыт, и называл какую-нибудь речку в той местности, через которую предстояло пройти войску. Это означало, что до захода солнца нужно было выйти к этой реке. Колчко в ответ кивал головой и одному ему ведомыми путями вел полки к нужной реке, обходя овраги и степные увалы.

Иногда проводники спорили, остановив коней посреди поля. Каждый на своем языке пытался убедить другого в правильности выбранного им пути. Войско останавливалось и ждало разрешения спора. Бывало, спор затягивался. Воевода слезал с коня и кинжалом чертил что-то на земле, торчин наблюдал за ним, сидя на своем низкорослом буланом коньке. Потом Колчко спешивался и своей кривой саблей принимался вносить поправки в рисунок воеводы. Оба так и сыпали словами, размахивая оружием перед носом друг у друга и кивая головой во все стороны.

Дружинники смеялись, глядя на них. Святослав, теряя терпение, кричал:

- Друг друга не зарежьте, спорщики!

В другой раз Святослав сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Гремысл оглянулся на князя. Махнул рукой Святослав, мол, уступи, пусть ведет торчин, как знает! Гремысл уступил.

Однако пришлось воеводе уступать и впредь, ибо только он упрется на своем, Колчко пальцы в рот и давай свистеть. Вот и получилось, что до Дона два проводника войско вели, а после Дона один.

У реки Тор вдруг преградили дорогу русичам половцы.

Изготовились черниговцы к сече, ощетинились копьями.

Святослав объехал ряды дружинников, придержал коня возле сынов своих, сказал строго:

- Чур, отца не срамить!

По знаку князя полки рысью пошли на кочевников. Вскоре от половцев прискакал гонец, сообщил, что хан желает с русским князем разговаривать.

- Ишь, чего захотел, черт узкоглазый! - усмехнулся Святослав и кивнул Колчко. - Спроси, как зовут хана. Не Шарукан ли?

Оказалось, что хана зовут Токсоба.

Святославу вспомнились предостережения Шарукана, захотелось ему посмотреть на храброго Токсобу.

На переговоры с ханом Святослав взял с собой кроме Гремысла и Колчко обоих своих сыновей. Токсоба выехал навстречу в сопровождении пяти военачальников-беев.

Хан был крепкого сложения, рыжеватые усы и бородка обрамляли его рот, который постоянно кривился в хитрой улыбке. Нос был слегка приплюснут, черные брови изгибались над желтыми, как у рыси, глазами.

К удивлению Святослава Токсоба заговорил с ним на ломаном русском:

- Здрав будь, княс. Куда путь держишь?

- Доброго здоровья, хан. В свои владения тмутаракан-ские поспешаю.

- Иль стряслось что, княс?

- Да так, по своим делам еду.

Токсоба заулыбался и сощурил глаза, как кот на печи.

- Ай, ай, княс!.. По своим делам едешь да по моим степям. За это деньга платить надо!

- Сначала, хан, ты заплати мне за то, что уже столько лет под моим небом живешь, - быстро нашелся Святослав.

Улыбка исчезла с лица Токсобы.

- Как так, княс? Небо никому не принадлежит, оно ничье…

- Раз небо ничье, вот я и взял его себе.

Токсоба несколько мгновений размышлял, не спуская глаз с невозмутимого Святослава. Потом засмеялся, обнажив крепкие белые зубы:

- Ай, какой хитрый княс! Как степная лисица! Хочу дружить с тобой.

- От дружбы никогда не отказываемся, - сказал Святослав.

Обменялись князь с ханом оружием и поклялись не сражаться друг с другом.

Глядя на удаляющегося Токсобу и его беев, Гремысл недовольно проворчал:

- Сколь еще ханов по степям шастает, на всех мечей не напасешься…

На исходе восьмого дня пути далеко впереди за зеленой холмистой степью обозначилась огромная бледно-голубая равнина, сливающаяся у горизонта с синим небом.

- Гляди, Давыдко, море! - весело воскликнул Глеб. Давыд привстал на стременах и вытянул шею, впившись в даль жадными глазами. Ему захотелось погнать коня, чтобы увидеть вблизи морскую гладь: Глебу хорошо смеяться, он прожил на берегу моря целых четыре года.

В этот вечер русичи расположились станом недалеко от морского берега.

Давыд отлучился из стана. Желая удостовериться, княжич зачерпнул в пригоршню морской воды и глотнул. Вода обожгла ему горло. Давыд закашлялся и утер губы рукавом.

Волны лениво лизали песок у самых ног юноши. Красное солнце медленно погружалось вдали прямо в морскую пучину. Закатное небо полыхало багрянцем. Теплый ветерок шевелил волосы на голове Давыда. То был чужой ветер с соленым запахом.

- Еще прадед мой Святослав Игоревич примучил здешние земли у морского пролива вместе с городом Тмутараканью, - услышал вернувшийся в стан Давыд отцовский голос у костра. - Навел он свои храбрые дружины после разгрома волжских хазар на хазар тмутараканских и обложил их данью. Все здешние народы признали власть и силу Святослава, он перед походом на Дунай посадил князем в Тмутаракани своего двоюродного брата Игоря. Только недолго тот княжил, помер через год после гибели Святослава Игоревича. При князе Ярополке[54], сыне Святослава, в Тмутаракани сидел воевода Сфирн, племянник Свенельда[55]. Уже при нем ясы и касоги отказали в дани русичам.

Владимир Красное Солнышко посадил сначала в Тмутаракани своего сына Святослава, а после его смерти - другого сына Мстислава.

- Который от венгерки был? - спросил воевода Ратибор.

- Не от венгерки, а от немки, - ответил Гремысл.

- Как же от немчуги, когда от венгерки! - заспорил Ратибор. - Она была четвертой женой Владимира, и звали ее… Кажется, Гизелла.

- Гизелла родила Владимиру Позвизда, а матерью Мстислава была немка Адель, - сказал Гремысл.

- А я думал, что Мстислав от чехини рожден был, - растерянно проговорил Ратибор.

- От чехини у Владимира был один Святослав, - продолжил разъяснение Гремысл. - А Адель родила ему кроме Мстислава еще Станислава и Судислава. Так ведь, княже?

Дружинники посмотрели на Святослава, который с улыбкой слушал спор.

- Верно, Гремысл, Адель родила князю Владимиру троих сыновей, только она была не немка, а чехиня, - сказал Святослав и поворошил палкой в костре. - Немку же звали Малфрида, и умерла она в один год с Рогнедой, бабкой моей.

- Развел путаницу, пустомеля! - шутливо пихнул в плечо Гремысла Ратибор. - Я же говорил, что Мстислав был че-хиней рожден.

- От кого бы ни был рожден князь Мстислав Владимирович, воитель он был храбрый, - сказал Гремысл, подбрасывая в костер сухих веток. - Притоптал Мстислав в свое время своими полками и ясов, и касогов, и обезов[56]. До сих пор тихо сидят.

- Чего ты стоишь в стороне, Давыд, - окликнул сына Святослав, - садись к огню, места всем хватит. Подвинься, Глеб!

Дружинники опять заговорили о храбром Мстиславе. О том, как он вышел из Тмутаракани с сильным войском и в битве при Листвене разбил полки брата своего Ярослава Мудрого. Как киевляне не пустили к себе Мстислава, несмотря на то, что князь Ярослав покинул их, бежав в Новгород. Как сел Мстислав в Чернигове, а сын его Евстафий тем временем княжил в Тмутаракани. Как замирился Мстислав с Ярославом и стали братья вместе править всей Русской землей: вместе ходили на ятвягов, на восставших ясов, вместе отвоевывали у поляков червенские города. Все дела вершили вместе, пока не умер Мстислав в 1036 году.

Со времен Мстислава закрепилась за Черниговым далекая Тмутаракань…

Еще три дня шли дружины Святослава по берегу Сурожского моря.

На четвертый день на вершине каменистого холма, что возвышался над обширной бухтой, открылись взору стены и башни из кирпича-сырца. Над стенами виднелись вершины кипарисов и пирамидальных тополей, а на фоне синего безоблачного неба сияли золотом купола и кресты православного храма.

- Вот и Тмутаракань, - с печалью произнес Глеб. Давыд взглянул на брата, понимая его настроение.

- Чему быть, того не миновать, - хмуро сказал Давыд. Предместья Тмутаракани утопали в садах и виноградниках. Ветер разносил запах цветущей черешни, благоухали персиковые и грушевые деревья.

Местные жители при виде войска, поднявшего густую пыль на дороге, бросились под защиту городских стен. Многие гнали с собой коров и коз.

На башнях крепости замелькали копья и шлемы воинов.

- Неужто Ростислава успели предупредить? - занервничал Святослав.

Но штурмовать Тмутаракань не пришлось. Ворота города были открыты.

Черниговского князя вышли встречать старейшины, хазарский тадун и епископ тмутараканский. За ними вышла толпа именитых горожан и купцов, среди которых были и греки, и арабы, и хазары, и персы…

Святослав въехал в город, одной рукой сжимая поводья, другой - рукоять меча. Грозным взглядом князь озирал кривые улицы, плоские крыши домов, с которых наблюдали за происходящим женщины и дети. Давно он не бывал здесь. Чем встретит его этот разноплеменный южный город? И почему без боя впускает его Ростислав в тмутараканские стены?

Святослав спешился на площади перед княжеским дворцом и, сопровождаемый боярами, приблизился сначала к епископу, сняв с головы островерхий шлем. Епископ перекрестил князя, прочел короткую молитву во здравие.

Затем Святослав шагнул к старейшинам.

- Где Ростислав, коего вы у себя князем посадили, изменники? - громко спросил Святослав, не слушая разноголосых приветствий. - Где вы его прячете?

- Ростислава нет в городе… Ушел вместе с дружиной. Еще вчера ушел, - наперебой заговорили старейшины и замахали руками на восток.

Святослав в недоумении оглянулся на своих бояр. Те ничего не понимали.

Вперед выступил Гремысл и жестом подозвал к себе хазарского тадуна.

Хазарин подошел, поклонился сначала Святославу, потом Гремыслу.

- Как поживаешь, Азарий? - спросил Гремысл. - Всех конокрадов переловил?

- С этим бороться бесполезно, воевода, - опустив глаза, ответил тадун, - жизнь моя только в седле и проходит.

- Жаловал тебя Ростислав?

- Жаловал, а с собой вот не взял. Святослав повернулся к хазарину:

- Говори, где Ростислав?

- Ушел в горы к касогам, княже.

- Когда?

- Вчера поутру.

- Сечи со мной убоялся иль замышляет что?

- Не ведаю, князь.

- Молвил Ростислав перед уходом, - вступил в разговор епископ Варфоломей, - что из всех дядьев только Святослав Ярославович ему люб, не смеет поднять меч на него. Не стану, говорит, за добро злом платить.

- Так куда же он отправился, святой отец? - нетерпеливо спросил Святослав.

- Люди сказывают, хотел Ростислав на службу к грузинскому царю наняться, - ответил епископ. - Может, это и правда, а может, и нет.

Святослав бросил вопросительный взгляд на Гремысла. Воевода отрицательно помотал головой:

- Не такой человек Ростислав, чтоб к кому-то на службу наниматься. Иное у него на уме, а что - понять не могу.

- Вот дал Бог племянничка! - сердито промолвил Святослав и выругался.

Епископ поспешил осенить себя крестным знамением и осуждающе посмотрел на князя…

Святослав разместил свою дружину в городе. Глеб, его гридни[57] и челядь вновь поселилась в белокаменном дворце, построенном еще Мстиславом.

Каждый день Святослав думал над тем, вернется Ростислав в Тмутаракань или нет? И далеко ли направил он бег своих коней?

Жаловался Святославу катепан[58] херсонесский Дигенис: Ростислав, мол, грозился изгнать византийцев из Таврии и Зихии[59], корабли строить начал.

Не лгал катепан. Те корабли Святослав своими глазами видел на берегу бухты, большие, ладные, пахнущие свежей сосной, со звериными носами. Иные уже почти готовы. Разговаривал и со строителями-корабелами (в основном это были русичи с Волыни и Новгорода), никто из них не скрывал, что собирался Ростислав идти на греков по морю. Недружелюбно поглядывали корабельные мастера на черниговского князя, видно было, что в душе каждый из них против него.

Не мог понять этого Святослав. Разве он и сын его притесняли русских людей в Тмутаракани? Разве не отцом удел тмутараканский ему завещен? И чем это расположил к себе Ростислав здешних русичей и не только русичей?

- Не иначе, приворожил он тут всех и каждого, - зло говорил Святослав, меряя шагами мраморный пол дворцовых покоев. - Не золотом же купил всех тмутараканцев, откуда у него столько золота? Ох, попался бы Ростислав мне в руки!

Бояре Святославовы лишь молча переглядывались: что можно сказать?

Глупец поймет, что не хотят здесь видеть князем Глеба: вроде и не противятся здешние люди, а несогласны. Коль воротится Ростислав, опять все за него горой встанут.

- Может, послать гонца к царю грузинскому, чтоб придержал Ростислава, ежели тот и впрямь у него, - предложил Перенег.

- Тогда уж и к касогам гонца слать надобно, - вставил Гремысл.

- А коль нет Ростислава ни у касогов, ни у грузин? - спросил Святослав.

- Пустое это дело, - махнул рукой Ратибор, - искать ветра в поле.

- Что же, век тут сидеть, Ростислава дожидаючись? - Святослав впился глазами в Ратибора.

Ратибор в раздумье пошевелил густыми бровями.

- Думается мне, княже, что Ростислав недалече, - медленно проговорил он. - Верных людишек у него в Тмутаракани хватает. Вот он и ждет от них сигнала, когда мы уберемся отсюда.

Святослав нахмурился - может, и верно.

- Коль это так, то надо оставить Глеба с малой дружиной в Тмутаракани, а нам с остатним войском к северу податься, будто домой, - сказал боярин Перенег. - Эдак мы заманим Ростислава в Тмутаракань. Сами же обратно нагрянем как снег на голову!

Задумался Святослав. «Перенег дело говорит. Если Ростислав на хитрости пустился, то его хитростью и одолеть надо. А сидеть в Тмутаракани и ждать - без толку».

- Быть посему, - объявил Святослав. - Завтра утром поднимаем полки. В городе останется Глеб с тремя сотнями воинов, при нем будет Гремысл. О том, как гонцами ссылаться будем, после поговорим.

Давыд попросился было с Глебом остаться, но Святослав отказал.

Так, в начале июня черниговская дружина вышла из Тмутаракани и двинулась к переправе через Кубань, растянувшись на узкой дороге, вьющейся среди возделанных полей и белых мазанок.

В тот же день Глеб собрал народ на площади. Произнес короткую речь молодой князь, в которой упомянул о перемене власти в Тмутаракани лишь с ведома черниговского князя, ибо так повелось еще с Мстислава Храброго, а узаконил обычай этот Ярослав Мудрый. Ростиславу, ежели придет он с повинной головой, дядья дадут стол княжеский на Руси. Ему же, Глебу, на тмутараканском столе сидеть суждено не своею волей, но волей отцовой.

Народ слушал молодого Святославича в глубоком молчании. Гладкие речи ведет Глеб, а как на деле править станет после того, как указали ему путь от себя тмутараканцы. Дружина у Глеба хоть и невелика, да мужами ратными крепка. Один Гремысл в сече пятерых стоит, к тому же сердит воевода на горожан и не скрывает этого.

На торжищах Тмутаракани не утихает суета и толчея. Что ни день, приходят из-за моря торговые суда, расцвеченные разноцветными парусами. Горы товаров громоздятся на пристани, еще больше по хранилищам распихано. В Тмутаракани кроме русских и хазарских купцов чуть ли не круглый год живут купцы со всех концов света.

На улицах, примыкающих к рынкам, стоят дома ремесленников: камнерезов, кузнецов, стеклодувов, гончаров, кожевников… Не всяк по-русски разумеет да всяк дело свое знает.

Ходят по рукам здесь самые разные монеты, но больше в ходу серебряные арабские дирхемы и греческие драхмы. Повсюду на торговых площадях стоят низенькие столы менял, сидящих на сундуках с самой разнообразной монетой. Подходи, заезжий гость, поменяют тебе медные персидские фельсы на русские куны и гривны либо на франкские солиды или на золотые «змеевики» Владимира Красное Солнышко (они особо ценились среди купцов).

Спокойно было в Тмутаракани с той поры, как ушел отсюда Святослав с дружиной, но витала в воздухе какая-то тревога. Кроме княжеских мытников всюду шныряли вооруженные Глебовы дружинники, днем и ночью объезжала город конная стража. Начеку был князь Глеб, а вместе с ним и весь город.

Тадуна хазарского Гремысл отправил с глаз долой, якобы с поручением. А сам с таинственным видом молвил Глебу: «Скоро вернется хитрец Азарий и Ростислава приведет за собой».

Но дни проходили за днями, а Ростислав не объявлялся.

Прошел июнь, наступил июль. К Андрееву дню[60] иссякло терпение Святослава. Отправил он к сыну гонца. Послание было коротким: «Уповай на себя, а не на Бога, сын мой. Даю тебе еще три сотни дружинников для крепости твоего духа. Будь здоров!»ад

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно