Горячие моторы

Гельмут Гюнтер
Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940—1941

Helmut Gunter

HEISSE MOTOREN, KALTE FUSSE

Призыв

Порывистый ветер продувал платформу. Подняв воротник шинели, я поежился и принялся тереть руки в попытке согреть их. Ганс, бросив взгляд на вокзальные часы, жалобно пропищал:

– Уже на двадцать минут опаздывает! Сколько же еще нам здесь околевать?

Нас было много на платформе, и все с нетерпением дожидались поезда в Германию. В Арнеме (Нидерланды) вместе мерзли 11-й пехотный полк СС и подразделения полка СС «Германия»^[1]. Казалось, вся солдатня ринулась на вокзал, стремясь сесть в поезд и поскорее оказаться на родине. Нам не терпелось оказаться в тепле вагона. Пусть даже нам придется простоять в коридоре… Какая к черту разница! Сутки, и мы дома. А там. Там я смогу спать, сколько захочу, там не придется вскакивать с соломенного тюфяка по свистку унтер-офицера, будто чертик из коробочки. До этого момента я уже сделал одно важное дело – завершил начальную боевую подготовку. И был всем удовлетворен. Вот только если бы не этот надоедливый свисток, так бесивший меня по утрам. Приходилось слышать, а? Значит, вы поймете меня!

– Черт бы подрал это торчание на холоде!

Едва Ганс договорил эту фразу, как вокзальный громкоговоритель ожил, и над платформой прозвучал голос: я тут же понял, что голос принадлежал военному коменданту станции Арнем. Ничего хорошего он нам не сообщил.

«Внимание! Внимание! Всем служащим 11-го полка немедленно собраться на площади у вокзала! Внимание! Внимание! Все служащим…»

И громкоговоритель, щелкнув на прощание, умолк.

– Это еще что за дела? Дьявол! Только этого недоставало, – возмутился Ганс. – Ты хоть что-нибудь понял?

Что значит «понял»? У меня было такое чувство, что поездочка наша накрывается и поезд отправится без нас. Пока мы мчались вниз по ступенькам станционной лестницы, навьюченные как мулы, поезд уже подходил к платформе. Заскрипели тормоза, распахнулись дверцы вагонов, проводники стали объявлять о прибытии в Арнем. А для нас – для 11-го полка – все чудеса на этом закончились.

– Быстро строиться в колонну по два, – командовал обершарфюрер. – Быстро по машинам!

И не успел я опомниться, как мы уже оказались в кузове грузовика. Взревел мотор, и нас повезли знакомым маршрутом мимо кафе «Рондель» к казарме. Я не без злорадства выкрикнул:

– Запе-вай!

Меня чуть было не разорвали на части. Хорошо хоть, что рядом сидел капеллан. А что еще лучше – наш обершарфюрер занял место в кабине рядом с водителем. Капеллан в ужасе заткнул уши, а будь в кузове обершарфюрер, тот бы весь свой карандашик исписал, регистрируя нарушителей дисциплины.

Изящно вписавшись в поворот, грузовик въехал в ворота казармы, и вместо того, чтобы направиться через германскую границу в отпуск, два с лишним десятка (двадцать два человека, если уж быть точным) промерзших до костей, злых солдат вместе со своими тщательно уложенными пожитками стали спрыгивать с грузовика. Мы с Гансом доложили нашему шпису (der Spiess – нем. фельдфебель, должность, аналогичная старшине роты в советской и российской армии. – Пер.). Мы его втихомолку прозвали Юппом.

– Сочувствую, ребята, но тут уж ничего не попишешь. Все отпуска отменены вплоть до особого распоряжения. Полк переведен в состояние боевой готовности.

Расстроенные донельзя и с бурчавшими от голода животами, мы поплелись через длиннющий казарменный коридор, в отведенные для нас помещения.

Казарма походила на растревоженный муравейник – все вокруг что-то развязывали, отстегивали, одним словом, распаковывались. Оберштурмфюрер (воинское звание в СС, соответствующее обер-лейтенанту вермахта и старшему лейтенанту в армиях других государств) Дрекслер выстроил роту и предупредил личный состав не покидать казарму. Мы в любую минуту могли выступить. Было приказано отправить домой все личное имущество. Больше всего повезло тем, кто уже успел отбыть в отпуск. А вот мы не успели. Со всеми вытекающими.

Бесконечная колонна транспортных средств и техники полка пересекла границу Германии. Нас жутко трясло в открытых грузовиках. Зуб на зуб не попадал – и от тряски, и от снега с дождем. Мы добрались до Везеля, проехали через весь район Рура. В Дюссельдорфе наш малыш Франкенбуш совсем одурел:

– Во! Глядите! Я здесь живу!

И, вскочив, начал, как дурачок, размахивать руками.

– Смотри не вывались из кузова! Местный житель!

Унтершарфюрер (унтер-офицер войск СС) Гайер, ухватив Франкенбуша за ремень, оттащил от борта и усадил на место.

Во второй половине дня сквозь облака пробилось солнце. Нашим взорам во всем величии предстали очертания Кёльнского собора. Наш батальон направлялся в Кёнигсвинтер. Вскоре раздалась команда:

– Вылезай!

На рыночной площади мгновенно собралась толпа зевак – местных жителей. Ничего удивительного, Кёниг-свинтер – городишко совсем небольшой. Оберштурм-фюрер Дрекслер сообщил, что рота будет размещена на частных квартирах. Услышав это, Ганс ткнул меня в бок, да так, что я едва не выронил винтовку. Дубина! Но я тоже обрадовался. «Частные квартиры»! Это звучало почти что как музыка. Снова прозвучала команда:

– Разойдись!

Кованые сапоги тяжело забухали по камням мостовой. Вскоре какой-то дедок повел меня к себе на квартиру.

Вспоминаю какое-то питейное заведение, вроде как гаштет. Мы пели, орали во всю глотку, раскачивались в такт пению, так что тряслись даже прокопченные потолочные балки. Потом Тони взялся за аккордеон – невзирая на предписание отправить все предметы личного обихода домой, он умудрился его сохранить в огромном чехле, запрятав между снарядными ящиками. Тони растянул меха – и веселье достигло кульминации. Мы перепели все народные песни, альпийские, немецкие. Наши рулады привлекали народ с улицы, и вскоре в гаштете было не протолкнуться. Мой хозяин – он, кстати, и приволок меня сюда – хлопал меня по плечу и все повторял: «Ну, с вами не соскучишься!»

Где-то без нескольких минут десять вечера дверь вдруг распахнулась, и ввалился наш Старик. Остановившись почти у порога, он суровым взглядом обвел присутствующих в зале и поморщился от табачного дыма. Но тут же сменил гнев на милость:

– Продолжайте, чего уж там!

Пальцы Тони плясали по клавишам аккордеона. Играл он виртуозно, и мы снова распевали песенку об Eissack. Мы знали, что нашему командиру песня эта – бальзам на душу. Тони пропел последний куплет, и мы как по команде поднялись. Мы были на седьмом небе от счастья – наш Старик улыбнулся! Мы понимали, отчего его занесло в этот гаштет без двух минут десять. Он пожелал нас испытать. Не дай бог, если бы мы не поднялись для приветствия. Он бы этого нам не простил – пришлось бы пахать так, что штаны с задницы свалились бы. Разумеется, он не уловил, что мы, пока пели, успели передать остальным – «Встать!». Старик был явно растроган, а когда мы стали хватать пилотки и ремни, смилостивился:

– К 24:00 – всем разойтись!

Стрелки часов приближались к полуночи. Тони заставил свой инструмент испустить тяжкий вздох, и мы все действительно стали расходиться. Вечер вышел на славу – развеселый и хмельной. Командир остался, пил и пел вместе с нами. Мы впервые лицезрели свое непосредственное начальство в столь непринужденном виде! Несколько лет спустя я узнал, что наш Старик погиб уже в должности командира батальона и кавалером Рыцарского креста.

Когда на следующее утро мы рассаживались по грузовикам, лишь с большой натяжкой можно было заявить, что, дескать, наша рота – «в полной боевой». Недосып и похмелье свое дело сделали – физиономии отекшие, настроение вялое, двигались мы словно сонные мухи. Взревели двигатели, и мы из кузовов принялись махать на прощание жителям этого гостеприимного городка, собравшимся на рыночной площади проводить нас.

В отличие от минувшего дня сейчас мы мчались по автобану навстречу яркому солнцу. Интересно, куда нас все-таки везут? Тони рассуждал:

– Что-то случилось… Мы направляемся в Австрию. А оттуда и до дома рукой подать.

Каждый раз, когда вдали показывался указатель съезда с автобана, мы напряженно вглядывались вперед, следя за головной машиной. Остался в стороне Франкфурт-на-Майне, теперь мы неслись мимо Мангейма. Так что прогнозы Тони по поводу Тироля явно не сбывались – нас снова встретят милый небольшой городок и его приветливые жители. Но – где-то в верховьях Рейна. Потом мы по мосту переехали реку, миновали и Эльзас. Колонна машин змеей изгибалась на узких горных шоссе – водителям приходилось глядеть в оба, чтобы грузовик не занесло на обледенелой и заснеженной дороге. Несколько раз у меня душа в пятки уходила – мы ехали по самому краю ущелья. М-да, Вогезы – настоящие горы!

Примерно к полуночи колонна остановилась – нашим пристанищем на следующие несколько недель стала деревенька под названием Уж. Лишь по прошествии времени мы узнали, почему мы так внезапно сорвались с места. Дело в том, что германские дивизии к этому времени, оккупируя Францию, оголили многие районы, а нас перебросили для заполнения пустых мест.

В канун Рождества я стоял на посту как раз неподалеку от деревенской церквушки. Для меня, родившегося и выросшего в городе, оказаться в тот зимний, холодный вечер в деревне, да еще вдобавок и на посту, было целым событием. Над заснеженной деревней висела тишина. Все мои товарищи, оставшиеся в натопленных домах, давным-давно спали. Свет горел лишь в окнах караульного помещения. Там оставалась бодрствующая смена. Наверное, уже прикончили принесенный шписом глинтвейн. По кристально-ясному, усыпанному звездами небу было видно, что завтра предстоит еще один морозный день.

Ближе к полуночи деревенские улочки оживились. Французы отовсюду спешили к церкви – мужчины, женщины, дети. Напоминавшие призраки силуэты исчезали в дверях бокового входа в церковь. Сквозь толстые каменные стены не доносилось ни звука, лишь свет свечей, преломляясь в витраже, падал на снег.

Некоторое время спустя величественно зазвучал орган, послышалось приглушенное стенами пение церковного хора. Я стоял, слушая рождественские песнопения, уносясь мыслями далеко-далеко, на родину. Вот и мои родители сейчас, наверное, собрались за столом в гостиной. Я от души надеялся, что они получили мою посылку из Голландии.

Орган умолк. Выходившие из церкви люди разбредались по домам. Вскоре улицы опустели, будто и не было рождественской службы. С неба мягко падал пушистый снег. Стояла тишина, нарушаемая лишь хрустом снега под подошвами моих сапог.

У меня за спиной скрипнула дверь – Ганс, он пришел сменить меня.

Распоряжение о временной отмене отпусков отменено! Эту новость на построении нам сообщил шпис. Я тоже был включен в список отъезжающих. Нам было приказано немедленно собираться. В 19:00 за нами должен был прибыть грузовик и отвезти нас в Везуль. Едва дождавшись команды «Разойдись!», я бросился собираться. Гансу тоже повезло – он ехал в отпуск.

– От души надеюсь, что на этот раз не сорвется! Хотя как знать…

– Да типун тебе на язык, пессимист чертов! – смеясь, воскликнул я.

Время до 19:00 пролетело, в общем, незаметно. Мы стояли у дверей канцелярии. Наш шпис Юпп вынес документы и роздал нам. Подъехал грузовик, и мы ввосьмером стали устраиваться на каких-то ящиках.

Не доезжая примерно десять километров до Везуля, машина вдруг остановилась. Мотор заглох. Шофер, бранясь, пытался завести двигатель. Но тщетно.

– Вот видишь, – ворчал Ганс. – Все-таки я был прав! А теперь мы опоздаем на десятичасовой поезд в Везуле и угробим целый день.

– Ладно, черт бы вас взял! Давайте, отпускнички, подтолкните ее вперед! – крикнул водитель.

А что оставалось? Упершись в кузов, мы изо всех сил стали толкать грузовик вперед, ноги скользили по льду, мы падали, поднимались, снова толкали. Водитель в звании роттенфюрера (обер-ефрейтор войск СС) надменно заявил:

– Не сможете завести – сами виноваты!

– А ты? Получше не мог себе достать машину? Это же рухлядь! – не выдержал я. – Хотя куда тебе доверить настоящую машину – ты вон и с этой не справляешься!

Мы были на пределе. Это ж надо – получить на руки отпускное свидетельство и заторчать из-за какой-то несчастной колымаги!

– Дерьмо собачье! Заводись сию же минуту!

И грузовик, будто поняв, что мы от него хотим, завелся. Водитель резко взял с места, а мы полетели в снег. Но нам было уже наплевать на мелочи! И за десять минут до отправления поезда мы примчались на железнодорожную станцию в городе Везуль.

Как становятся мотоциклистами-посыльными

Ганса, Генриха и меня вызвали в канцелярию. Днем раньше мы вернулись из отпуска – счастливые деньки на родине унеслись в прошлое. Как здорово было просыпаться без свистка, спокойно выпить за завтраком с матерью кружку кофе, провести весь день как душа пожелает… Вечерами мы беседовали с отцом в теплой гостиной, он рассказывал мне о своей работе, а иногда я с младшим братишкой играл «в паровозики» на полу.

– Нет, Ганс, ты сам еще ребенок. Посмотрели бы на тебя сейчас твои товарищи! – улыбалась мать.

– Ну и что? Они бы только обрадовались побыть вот здесь, в этой уютной гостиной! С превеликим удовольствием ползали бы по полу и вспоминали бы детство. А не торчали бы где-нибудь на посту в холод.

* * *

В канцелярии шпис объявил, что нас срочно переводят в Витри в мотоциклетный батальон (SS Krad-schtoenbatailon «Das Reich»). К 8 часам утра нам было приказано явиться в расположение батальона и доложить о прибытии.

– Яволь (есть)! – нестройно ответили мы и вскоре стояли на улице. Этого перевода мы никак не ожидали! Но кто спрашивает рядового солдата? Грустно было расставаться с теми, с кем провел ни много ни мало год, делил горести и радости… Мы побрели в казарму собирать нехитрые солдатские пожитки.

Но в тот день была суббота! Унтершарфюрер Гайер отвечал за уборку территории. Мы доложили ему о переводе. Все наши, кто был неподалеку, прислушивались. Гайер полгода был нашим командиром отделения – человеком прямым и честным. Мы считали его образцовым младшим командиром. Нельзя сказать, что он обеспечивал нам «легкую жизнь», куда там! Как раз при нем мы пахали как проклятые. Дело в том, что он делал из нас солдат, это было для него самым главным. Гайер был родом из Баварии, а по профессии – таможенником.

И вообще, наша группа представляла собой любопытное смешение. Своего рода социальный срез Германии. Вилли Бальц был самым старшим из нас. Лишь пару месяцев спустя мы выяснили, что он был фельдмейстером в РАД (Reichsarbeitsdienst, RAD – Имперская служба труда; фельдмейстер – чин в РАД, соответствующий унтер-офицеру вермахта). Бальц пришел в ваффен СС добровольцем, как и все мы, поэтому начинал с рядового. Он воспринял это стоически, чем, надо сказать, «заразил» и всех нас – если кто-то из нас был на пределе сил, достаточно было взглянуть на Вилли Бальца. Его пример вдохновлял всех без исключения. Позже я случайно встретился с ним под Москвой, Бальц тогда уже был в чине унтерштурмфюрера (эсэсовское офицерское звание, соответствующее младшему лейтенанту вермахта). Именно там, под Москвой, он и погиб! Бальц был родом из Шварцвальда.

Самым большим тихоней из нас был, наверное, Бреннер, молодой фольксдойче из Трансильвании. Все приказы и распоряжения начальства Бреннер выполнял спокойно, без пререканий, аккуратно и в срок. А вот берлинец Рихтер был полной ему противоположностью. Несмотря на грубую речь, несдержанность и непоседливость, у этого парня было воистину золотое сердце.

Нашим «сынком» был Генрих Плекер. Ему исполнилось шестнадцать лет, но Плекер был прирожденным солдатом. По части строевой подготовки ему не было равных. Плекер был родом из Нижнего Рейна.

Франкенбуш, уроженец Рурской области, был чуток медлительным по натуре. Все доходило до него не сразу, и Гайеру не раз приходилось ему разжевывать, что он него требовалось. Чего нельзя было сказать об остальных – мы понимали своего командира с полуслова.

Тони уже упоминался в самом начале. Тони был родом из Южного Тироля и обожал во все совать нос. Другие роты даже завидовали, что у нас служит Тони. Когда 3-я рота маршем покидала Арнем, нам приказали «Запевай!», и Тони такие рулады выдавал в своем родном тирольском стиле, что даже голландцы и те не удержались от смеха.

Ганс Фюрер был нашим «снабженцем» по части провианта – его родители владели фермой в Восточной Пруссии в Гольдапе. Оттуда нередко приходили внушительные продуктовые посылки.

Заместителем командира отделения был штурманн (ефрейтор войск СС) Вайд. Этот человек неспособен был и мухи обидеть и всегда был готов помочь любому советом и делом. Родом он был с побережья Северного моря.

Будучи уроженцем центральной части Германии, я завершал этнографическую картину.

Все в нашем отделении любили спорт.

И вот теперь предстояло расстаться с этими чудесными ребятами! И тут на выручку подоспел, как всегда, Гайер.

– Как вы думаете, сколько раз мне приходилось менять подразделение, пока я не оказался здесь с вами? И этот перевод – не последний в вашей жизни. Ваф-фен-СС – войска новые, численность их постоянно растет, поэтому и постоянные переводы из одной части в другую. Ничего страшного – повсюду вы найдете достойных боевых товарищей. И насколько я вас знаю, вы вмиг найдете общий язык с ними на новом месте службы.

Вилли поставил нам бутылку шнапса, рассказывал массу любопытных историй про службу в RAD, одним словом, подбодрил нас.

Мы явились в канцелярию, после чего, навьюченные как ослы, семь километров тащились на своих двоих до Витри. Надо сказать, вид у нас был не самый бодрый – вечернее прощание мы, разумеется, спрыснули. И как следует. В Витри мы постепенно убеждались, что наша троица – одна из первых из прибывших. Вскоре явился и наш командир взвода унтерштурмфюрер Шедлих. Несколько рядовых оказались зачислены в 4-ю роту (4-я рота тяжелого оружия мотоциклетного батальона дивизии «Дас Райх»), а остальные – во вновь формируемый батальон штурмовых орудий дивизии (батальон штурмовых орудий^[2] дивизии СС «Дас Райх»).

Как полагалось, мы явились в канцелярию батальона доложить о прибытии. Там выяснилось, что меня с Гансом определили в отделение мотоциклистов-по-сыльных, а Генриху было приказано прибыть в расположение 4-й роты. Нам с Генрихом позже несколько раз приходилось встречаться и в Сербии, и в России; в последний раз он уже дослужился до обершарфюрера (фельдфебеля) – тогда наша встреча состоялась уже в 1944 году в Саарской области.

Как мне удалось выяснить позже, возможно, лишь двое из нас, не считая меня, – долговязый Армбрустер, закончивший войну танкистом, и Генрих – остались в живых из всего взвода. То есть если предположить, что ни Армбрустера, ни Генриха не убили в последних боях 1945 года. Такова была участь трех десятков молодых людей, средний возраст которых не превышал восемнадцать лет!

– Ты как здесь очутился? – изумленно воскликнул Ганс. – Ты что же, езду на мотоцикле освоил?

– Я? Откуда! Хорошо, что отличу мотоцикл от самолета… Мотоцикл… ну, у него, в общем, два или три колеса, спереди рулевое, сзади выхлопные трубы. А самое главное – он жутко тарахтит! Вот и все мои познания об этой технике!

Мы ровным счетом ничего не ведали о том, что такое отделение мотоциклистов-посыльных. Зато знали другое: в армии фраза типа «не могу» практически не употребляется. Если армейская служба способна научить даже мышонка горланить строевые песни, тогда почему бы в таком случае не натаскать двух рядовых бойцов гонять на мотоциклах?

Отделение мотоциклистов-посыльных размещалось в двухэтажном здании. Несколько человек валялись на койках и мельком взглянули на нас. Рассовав вещи по двум пустовавшим тумбочкам, мы стали ждать. Выяснилось, что и остальные, кто здесь находился, прибыли только пару дней назад, хотя у них было преимущество – они прошли курсы вождения мотоциклов.

– Вам повезло, ребята, – мы вообще мотоциклов в глаза не видели, – признался Ганс.

– Ну и на что вы здесь рассчитываете, друзья? – осведомился какой-то веснушчатый солдатик.

Его слова задели меня за живое.

– Ты думаешь, мы по доброй воле притащились сюда? Знаешь, мы куда с большей охотой остались бы со своими товарищами!

– Ну ладно, ладно, – примирительно произнес солдат. – Ждите, и вам все объяснят. Мы тоже здесь все из разных мест и тоже предпочли бы остаться там, откуда прибыли.

Тут распахнулась дверь, и появился худощавый унтершарфюрер.

– Меня зовут Бахмайер. Надеюсь, мы с вами поладим. Мы сейчас формируем из вновь прибывших отделение мотоциклистов-посыльных в составе только что сформированного мотоциклетного батальона дивизии. С утра приступаем к обязанностям.

Мы назвали наши фамилии, откуда прибыли и откуда родом. Насчет того, умеем ли мы управлять мотоциклами, Бахмайер и не заикнулся. Видимо, считал это само собой разумеющимся.

Кого тут только не было. Впрочем, такая же картина была во всех частях ваффен СС. Рядовой двадцати пяти лет от роду считался чуть ли не стариком, в основном всем было лет по восемнадцать – девятнадцать. Такой нашелся и здесь. Его звали Вольф, и вскоре выяснилось, что он был классным парнем! Веснушчатого звали Бела, и он был из Померании. Ципп и Хубер представляли Швабию (юго-запад Германии, район Штутгарта). Их выдавал характерный акцент. Швенк был из Мангейма, а Вагнер – с побережья Северного моря. Ну а насчет нас с Гансом у читателя вопросов быть не должно – мы уже представлялись.

Ели мы молча, пребывая в раздумье. Что же будет утром, когда дело дойдет до мотоциклов?

– Да, ребята, вам крупно не повезло. Раз не умеете водить мотоцикл – считай, могила!

Такое мог отмочить только Бела-померанец. Это парень действовал мне на нервы, и я уже раскрыл было рот, чтобы ответить ему как положено. Но…

– Давайте-ка я вас кое-куда отведу. Получите наставления по вождению!

Поев, мы пошли с ним. Бела отвел нас на первый этаж.

Когда-то здесь размещался склад или что-то вроде. Сейчас его превратили в автопарк, вернее, в мотопарк. Вдоль стены помещения рядком стояли новенькие мотоциклы NSU. Взобравшись на один из них, Бела завел мотоцикл и проехал до конца мотопарка, затем, развернувшись, вернулся к нам. Мы и рты пораскрывали. Да, этот веснушчатый уроженец Померании умел обращаться с машиной. И тут я подумал про себя: «Нет, дружище, тебе за ним не угнаться!» А потом стал проклинать начальство, отправившее нас сюда без соответствующей подготовки.

Остановив мотоцикл и заглушив мотор, Бела стал объяснять основы – как запускать двигатель, переключать передачи, увеличивать подачу рабочей смеси в двигатель ручкой газа на руле.

– Ну а теперь ты попробуй!

И жестом велел мне садиться.

Я попытался запустить двигатель, но педаль пускового рычага крепко заехала мне по голени.

– Ну, теперь давай садись на него верхом. Потом медленно отпускай сцепление и добавляй газу.

Со сцеплением я справился, а вот газу поддал многовато. Если бы не Бела, я точно бы грохнулся на бетонный пол вместе с мотоциклом.

– Ладно, ладно, ерунда… Начнем сначала, – добродушно ухмыльнулся житель Померании. – Не надо сильно вращать сектор газа.

На этот раз я действовал куда осторожнее, в полном соответствии с полученными от Белы указаниями. И – о, чудо! – машина тронулась с места! Но, черт возьми, как же ее остановить? Бела про тормоза словом не обмолвился, а может, я впопыхах все перезабыл. Ведущая наружу дверь угрожающе приближалась. Причем она не была распахнута настежь, а закрыта.

– Тормози! Тормози! – завопили все.

И тут я совершенно случайно, действуя наугад, ногой нажал на какой-то рычаг, оказалось, тормоз, и машина заглохла. Следующим пробную поездку совершал

Ганс. Без происшествий. В результате мы все-таки имели представление о том, как с этой штуковиной обращаться. Ну а остальное, думали мы, остальное дело практики. И времени.

– Ничего, ничего, – пытался воодушевить нас Бела. – Хоть с грехом пополам, но азы вы освоили.

Вообще-то тот самый первый вечер прошел не без пользы. Выяснилось, что этот Бела в свои девятнадцать лет очень неплохо разбирался в мотоциклах. Его родители были циркачами, и он вместе с ними выступал на ярмарках. Родители специализировались на мотогонках по вертикальной стене. Сначала еще мальчишкой он сидел на заднем сиденье, а когда подрос, и сам выполнял кое-какие трюки. И теперь здесь ему цены не было как нашему первому инструктору. И вообще, выяснилось, что этот Бела – парень что надо. Как, впрочем, и остальные. И уже засыпая, я подумал, что, дескать, может, наше назначение в мотоциклетный разведвзвод оказалось вовсе не таким уж и плохим.

На следующее утро мы вывели мотоциклы наружу и стали дожидаться Бахмайера. Вольф доложил о построении. Бахмайер начал первый день занятий такими словами:

– Ездить вы все умеете. Сейчас надо будет проехать кругом, а потом колонной.

У нас была возможность предупредить, что, собственно, управлять мотоциклом мы не умеем. Что уж нас подвигло на молчание – то ли эта, с позволения сказать, поездка в мотопарке минувшим вечером, то ли трусость заявить об этом определенно, сказать трудно, но факт остается фактом – мы не проронили ни слова.

– Вольф, начинайте!

Вольф завел мотоцикл и уселся на него. И, резко взяв с места, исчез за первым же углом. За ним последовали и другие. Дошла очередь и до нас с Гансом.

Сначала машину слегка потряхивало. Мало-помалу управление мотоциклом стало мне даваться. Сначала я отметил это с некоторой долей недоверия, но вскоре убедился – мотоцикл слушается меня! Я ехал! И на открытом пространство дело, оказывается, шло куда лучше, чем вчера в мотопарке.

Хотите верьте, хотите нет, я очутился на дороге на Уж. И ехал сам! Ощущение, как машина слушается тебя, стоит лишь слегка крутить рукоять газа, опьяняло. Вскоре я уже въезжал в Уж и видел изумленные физиономии своих товарищей. Вот так, ребятки! Попробуйте теперь угонитесь за мной!

Чуть ли не вся рота высыпала на улицу и стояла у входа в канцелярию. А я как ни в чем не бывало нажал на сигнал. Прогудел им в знак приветствия. И все как по команде почтительно уставились на меня. Шпису явно не понравилось, что я спутал ему карты, – он явно затевал что-то с личным составом. Он стал жестами отчаянно призывать меня принять вправо и остановиться. Я бы и рад, но, как назло, напрочь позабыл, как останавливаться. Все-таки моя первая поездка. Не все же сразу. Но тут обершарфюрер Штрауб подскочил ко мне и помог мне справиться с мотоциклом. А я не сразу понял, как шлепнулся на дорогу.

Дело в том, что я целиком положился на ручной тормоз. Для меня было все одно – что ручник, что ножной тормоз. Но я не знал, что принципы торможения этих устройств совершенно разные. Все вокруг хохотали до упаду, и это быстро привело меня в чувство. Даже шпис и тот изобразил на строгом лице подобие улыбки. Тут, на мое счастье, откуда-то появился оберштурмфюрер Дрекслер и, покачав головой, осведомился:

– За исключением этого, все нормально?

– Так точно, оберштурмфюрер, все нормально! – выпалил я.

А рота тем временем снова корчилась от хохота. Взглянув на погнутую ножную опору, я понял, что поторопился заверить командира в том, что, мол, все в порядке. Шпис изо всех сил пытался утихомирить подразделение, чтобы иметь возможность по форме доложить оберштурмфюреру. Я поднял мотоцикл и, прихрамывая, покатил его прочь, подальше от толпы.

Я завел мотоцикл и осторожненько направился назад в Витри. Там ухитрились не заметить мое довольно долгое отсутствие. Только Бела, этот прожженный мотоциклист, сразу же усек, что опора для ноги погнута. И заговорщически мне подмигнул.

Мы все вместе проехались в направлении Ланжа, и нашим взорам открылось живописное зрелище. Поездка прошла без происшествий.

Следующие дни были заполнены до отказа: сплошные занятия – по военной топографии, мы отрабатывали навыки ориентирования на местности по компасу, зазубривали тактические знаки. Нас учили и ориентироваться по звездам – для этого Бахмайер гонял нас по местности и в темное время суток. Он ни минуты не упускал, даже дождь не должен был, по его мнению, нанести ущерб занятиям. А занятия эти до боли напоминали уже полузабытую начальную подготовку.

Батальон постепенно формировался. В основном он состоял из собранных мотоциклетных рот отдельных полков. Личный состав складывался из солдат, прослуживших более года. Некоторые из них уже успели принять участие в Польской и Французской кампаниях. Все без исключения пошли на службу добровольцами в 1939–1940 годах. Командир батальона штурмбаннфюрер (звание в СС, соответствующее майору вермахта) Зехендер был тем, кто решил сплавить наше сборище в настоящее, единое боевое подразделение. Учения проводились как на ротном, так и на батальонном уровнях. Завершали подготовку дивизионные учения. Командующий дивизией группенфюрер (звание в войсках СС, соответствующее генерал-лейтенанту вермахта) Хауссер имел все основания гордиться нашей боевой выучкой.

Однажды я чудом избежал трех суток ареста. Все началось ранним утром. Мы должны были поддерживать порядок в спальном помещении, аккуратно заправлять койки и так далее и дождаться проверяющего внутренний распорядок унтер-офицера. В то утро явился роттенфюрер (обер-ефрейтор войск СС) Бауэр, по должности батальонный сапожник.

Вольф доложил ему по всей форме. Физиономия Бауэра недовольно скривилась, и он стал ходить от тумбочки к тумбочке. Слепой бы увидел, что он искал, к чему бы придраться. Чтобы кто-нибудь в чине роттенфюрера исполнял обязанности дежурного по батальону, было редкостью, но в тот день именно Бауэра и назначили. В тумбочках придраться было не к чему. Он стал приглядываться к койкам, но и койки были заправлены в полном соответствии с указаниями. Нас даже стал разбирать смех. Бауэр подошел к окну, тут все и началось.

Бела, поленившийся вычистить сапоги с вечера, услышав приближение Бауэра, скоренько вывесил сапоги за окно, чтобы дежурный по батальону их не заметил. Но явно не рассчитал. Бауэр высунулся из окна, видимо ненароком задел сапоги Белы, и те шлепнулись вниз со второго этажа. Счастье, что они не свалились на голову кому-нибудь из старших офицеров! Бауэр рассвирепел. Резко повернувшись, он стал бегать по казарме, разбрасывая заправленные койки, пиная ногой табуретки, одним словом, одурел. Да и нас его выходки взбесили не на шутку.

– Ублюдок чокнутый! – вырвалось у меня.

Сам не пойму, как это вышло.

– Кто это сказал? – выкрикнул Бауэр.

– Я, роттенфюрер! – вытянувшись в струнку, доложил я.

Мне уже было наплевать на все.

– Ну, погодите, господин хороший. Я вам такое устрою!

Четверть часа спустя я стоял по стойке «смирно» перед нашим шписом. Вопреки ожиданиям, шпис особо не разглагольствовал, лишь приказав мне в 11:00 доложить об инциденте адъютанту батальона. Унтершарфюрер Бахмайер, надо сказать, в полной мере воспользовался предоставленным мне и ему временем до 11 часов. Такую головомойку мне устроил! В общем, весь день был изгажен, тем более что никакой вины за собой я не чувствовал. Понятно, что дежурный по батальону отвечает за внутренний распорядок, но кто дал ему право разбрасывать койки, пинать ногами тумбочки и табуреты? Мы вполне могли доложить о подобном безобразии нашему шпису, и были бы правы. Но только при условии, что я держал бы рот на замке! Ну а теперь было поздно рассуждать.

Минута в минуту в 11:00 я явился к адъютанту батальона. По всей форме. В надраенной до блеска каске, в начищенных сапогах, в тщательно отутюженной форме. Сердце ушло в пятки. Я не сомневался, что все кончится арестом на трое суток.

– Вы понимаете, за что вас вызвали сюда?

– Так точно, унтерштурмфюрер.

– На что же вы рассчитываете?

– На трое суток ареста, унтерштурмфюрер!

– Ошибаетесь. Думаю, вам пойдет на пользу час строевой после вечернего построения. Можете идти!

Бог ты мой, значит, все-таки не сутки!

Но я напрасно радовался. Мой унтершарфюрер погонял меня по полной программе: вперед шагом марш, ружье на караул, ружье к ноге, на плечо, движение ползком, встать, лечь, встать, лечь… И все это в грязи, в пыли, не на травке. Перспектива проторчать трое суток на гауптвахте показалась мне раем.

Как я добрался в тот вечер до койки, помню с трудом. Но и роттенфюрера Бауэра мы с тех пор больше не видели дежурным по батальону.

На грузовике мы направлялись в Везуль. За несколько дней до этого мы сдали свои мотоциклы NSU-250. И теперь ехали получать новые. Мы ничего не имели против того, чтобы смотаться в Везуль, – как-никак разнообразие. Нашим единственным развлечением было приходить по вечерам на крохотную станцию Витри да глазеть на проходящие поезда.

Прибыв на место, мы увидели новые мотоциклы. Боже, да это же не мотоциклы, а заглядение – не какая-то там рухлядь, а BMW-600! Мы рты раскрыли от изумления. Телескопические амортизаторы сзади и спереди, два цилиндра, ножное и ручное переключение передач – в общем, сказка!

Я страшно боялся съезжать с грузовой платформы. Но все же практическая езда свое дело сделала – какой-то опыт я все же приобрел. Тем не менее разве можно было назвать меня опытным водилой? Но каким-то образом все прошло относительно гладко, и в конце концов мы стояли на привокзальной площади, любуясь нашими новенькими машинами. Проходившие мимо наши солдаты глазам поверить не могли – кое-кто из них хотя и разбирался в мотоциклах, ничего подобного раньше не видел.

Когда Бахмайер и еще двое мотоциклистов-колясоч-ников выехали на своих новых «Цюндаппах-750» на дорогу, мы отправились за ними. Хоть я был и новичком, но я помню ощущение, когда ты управляешь такой потрясающей техникой. На приличной скорости мы миновали Везуль и выехали на дорогу на Витри. Мы чувствовали, что наша новая техника способна на большее. Ехавший позади меня Бела хохотал во все горло – этот парень был в своей стихии.

К нашему удивлению, по прибытии в Витри мы обнаружили, что Хубер на своем мотоцикле с коляской так и не прибыл. И никто не знал, где он и что с ним. Бахмайер вместе с Белой на мотоциклах отправились на поиски. Пару часов спустя они вернулись, притащив на буксире машину Хубера. Сам Хубер полулежал в коляске мотоцикла Бахмайера и был без сознания. Выяснилось, что он съехал с дороги на одном из поворотов и незаметно для остальных рухнул в придорожный кустарник, за которым стояло дерево. Именно это дерево и остановило его! Хубер слетел с сиденья и ударился о землю. К счастью, отделался ушибами. А мотоцикл получил, так сказать, «боевое крещение» – несколько глубоких царапин. Хубер два дня пролежал в санчасти. Так что в целом все обошлось благополучно.

Марш

На вечернем построении шпис объявил: «Завтра утром в 10 часов батальону быть готовым к следованию маршем с техникой. Батальон подлежит переброске. Разойдись!»

Начались оживленные обсуждения: куда перебрасывают? Один утверждал, что туда-то, другой – в совершенно другое место. Мгновенно расползались слухи. Нас с Гансом беспокоили наши «навыки вождения» мотоцикла. Хотя мы уже кое-что могли после тренировок на наших NSU, мы сомневались насчет того, хватит ли этих навыков для управления машинами BMW. Да еще в темное время суток! Да еще в составе колонны! Мы, можно сказать, и садились на них всего ничего – пару раз от силы.

Боевая подготовка мотоциклистов-посыльных завершилась. Теперь мы уже могли без труда назвать любую звезду на небосводе. Ориентирование в ночное время без каких-либо вспомогательных средств проблем не представляло – естественно, при наличии безоблачного неба. Компас отныне был нашим оружием, а чтение карт – не сложнее детской забавы. Мы с ходу различали тактические обозначения всех вооружений и служб. Бахмайер втемяшил в наши головы все необходимые для разведчика знания. Во избежание всяких сомнений адъютант батальона устроил нам экзамен по всем предметам. Кроме проверки практических навыков езды на мотоцикле.

Ганс решил поставить точку:

– Хватит об этом, Гельмут. Как-нибудь разберемся с этими грозными машинами.

Ровно в 10:00 командир принял рапорт о построении батальона. Вся техника и транспортные средства выстроились на главной улице Витри. Машина Старика следовала в голове колонны, затем мы на мотоциклах, передвижная радиостанция взвода связи, санитарные машины, за ними ремонтники, снабженцы, интенданты, хозяйственники и, кроме того, грузовики с боеприпасами.

Чуть в стороне от главной улицы Витри расположились тупорылые грузовички «Крупп» (1,5 т), на них – рота тяжелого оружия – три 37-мм противотанковые пушки и два пехотных орудия, а также взвод саперов (4-я рота мотоциклетного батальона дивизии СС «Дас Райх»), пехотные пулеметы 5-й роты. Все ждали сигнала к отправке.

Среди старослужащих бытовала поговорка – «Половина солдатской службы – дурацкое ожидание». В нашем случае она не утратила актуальности. После того как мы битый час протоптались около машин, последовала команда «Отбой!». Циппа оставили сторожить машины, а все остальные разбрелись по городку.

На углу у поворота к железнодорожной станции мы встретили Жана. И опустошили с ним не один стакан вина в ресторанчике на главной улице. Впервые мы встретились, когда он сидел за столиком рядом, зажав большую рюмку с коньяком между ладонями. Подождет пару минут, отопьет глоточек, потом снова пауза, после нее – еще один. Сидя за столом, он до ужаса напоминал белку. Мы не могли удержаться от смеха. Он не мог не заметить этого. На его физиономии, наполовину скрытой надвинутым на нос беретом, проступили черты недовольства. Мы тогда подумали, что, мол, вот сидит бедняга и этот коньяк – единственное его утешение в жизни. Бела попытался было позвать его к нам за столик, угостить винцом. Жан согласился, подсел к нам, а когда он на чистейшем немецком стал объяснять нам, что сразу сообразил, что нас в нем так развеселило, мы едва со стульев не попадали.

– Вы, немцы, варвары. Вы и понятия не имеете о том, как надо пить, чтобы изгнать из души печаль.

– Ну, так уж и варвары! Это ты явно загнул! – запротестовал Бела.

– Ничего подобного, – не согласился Жан. – Вы ведь как пьете? Хвать стакан и залпом выливаете содержимое в глотку.

Мы понимали, что вино, конечно, принято пить глотками. Но чтобы коньяк? Жан потом объяснил нам, как пьют коньяк – надо пить его не спеша, маленькими глотками, ладонями согревая бокал или рюмку, и – главное – вдыхать его аромат. И в тот вечер мы изрядно напрактиковались по части поглощения этого чудо-напитка, причем Жан недурно угостил нас.

После этого случая мы еще не раз выпивали с ним. Он рассказал нам о том, как побывал в немецком плену во время Первой мировой войны и до сих пор был благодарен «патрону», у которого работал. Постепенно к нам присаживались и другие французы, они по-немецки не понимали ни слова, однако в лице Жана мы обрели весьма умелого переводчика.

Для нас, молодых, если не сказать – сопляков, эти вечера были страшно интересны. Надо сказать, французы, в том числе и Жан, далеко не во всем соглашались с нами. Куда там! Они были настоящими патриотами и любили свою Францию. Это становилось ясно, стоило с ними парой слов переброситься. И все же из их слов нетрудно было заключить, что они с определенной долей зависти относились к Германии. И то, что Германия за считаные годы сумела достичь такой экономической мощи, полностью устранить безработицу и в первую очередь создать могучую армию, сумевшую без особого труда завоевать Францию, поражало их, и они этого не скрывали. Они с горечью признавались нам, что их насквозь прогнивший режим, вернее, постоянно сменявшиеся лидеры и правительства довели Францию до того, что она оказалась не в состоянии даже защитить себя, и вот результат: страна оккупирована Германией.

Мы, молодые солдаты, вынесли из этих встреч одно: ни мы, солдаты Германии, ни эти французские крестьяне не испытывали друг к другу никакой ненависти. Из этого нетрудно было сделать вывод, что простой француз может работать ничуть не хуже своего собрата за Рейном.

Бойцы французского Сопротивления, или «маки», как их называли, хоть и составляли достаточно многочисленную группу населения, однако подавляющее большинство жителей Франции вполне уживалось с нами, солдатами. Всякого рода бесчинства участились лишь в последние месяцы оккупации страны. Существовали силы, подстрекавшие население к враждебным действиям против немцев, в точности так же, как и немцы в ответ на упомянутые враждебные действия стали отвечать эскалацией насилия.

Но вернемся к весне 1941 года! Жан радушно приветствовал нас. Он уже знал, что мы уходим из Витри, и всеми силами пытался затащить нас в деревенский кабачок. Уж и не помню, как нам все же удалось убедить его, что мы, дескать, на службе и пить нам строжайше воспрещено.

– Эх, ребятки, ребятки! Для нас Франции уже пришел конец, и я от всего сердца желаю вам поскорее вернуться домой!

Жан ошибся в своих прорицаниях. Знай он, что нас ждет впереди, какие кровавые, кошмарные сражения, этот француз, скорее всего, не был бы столь оптимистичен в своих прогнозах.

Наступил полдень. Мы получили свой обед у полевой кухни и сидели у машин, опустошая котелки.

Мнение Бахмайера:

– Сегодня мы точно отправимся. Поэтому от машин не отходить.

Примерно в 16 часов я случайно взглянул на заднее колесо моего мотоцикла. И чуть не упал в обморок – шина спустила! Мы без промедления приступили к работе. Не дай бог, сейчас дадут сигнал. Как мне быть тогда? Но с помощью Белы и Ганса мы скоренько залатали камеру. На всякий случай я уселся на мотоцикл и совершил пробную поездку. Заплатка не отвалилась! Еще немного опыта в копилку – как латать пробитые камеры. И никто ни из нас, ни из наших командиров и не подумал учить нас этому заранее.

В конце концов приказ все же поступил. Уже совсем стемнело.

– По машинам! Запустить двигатели!

И вокруг зарокотало, зарычало.

Для нас, вновь прибывших, следование маршем в колонне было делом невиданным – все происходило впервые. Поэтому были предельно внимательны. Свет фар едва освещал дорогу, больше с толку сбивал, чем помогал. Постепенно по мере продвижения колонны в нее встраивались остальные роты. С мотоциклетным батальоном в голове дивизия СС «Дас Райх» начала знаменательный марш из Франции через Германию, Австрию, Венгрию и Румынию – в Югославию. Но мы, простые солдаты, тогда ничего еще не знали. Узнавать маршрут следования приходилось постепенно, по мере продвижения – необходимо было соблюдать режим секретности.

Гигантской змеей колонна через горные дороги миновала Вогезы. Пока что у меня никаких досадных инцидентов не происходило. Мотор гудел, было приятно управлять мотоциклом, и я все чаще и чаще ловил себя на мысли, что мне повезло – ведь как все-таки здорово попасть в KradscMtzen – в мотоциклисты.

Все шло как по маслу до тех пор, пока… Пока вдруг не начались перебои двигателя. Один за другим меня обгоняли мои товарищи. Проехали и штабные машины. Я закрывал подачу рабочей смеси в цилиндры, снова открывал, глушил двигатель, снова заводил. Без толку.

Мой мотоцикл при полном газе едва дотягивал до 40 км в час. Проехала 1-я рота, за ней – 2-я, потом 3-я, 4-я и, наконец, 5-я. Потом уже никого не было. Я решил остановиться. Черт побери, в чем же все-таки дело?

Дав двигателю остыть, что заняло довольно много времени, я снова попытался ехать. Та же история. Мимо пронеслись грузовики пехотного полка СС «Германия». Темнота. Мое настроение молниеносно падало до нуля. Было по-настоящему темно – хоть глаз выколи. Отведя мотоцикл на обочину, я поплотнее укутался в шинель и прилег рядом с машиной. Под монотонный гул проезжавшей мимо техники я незаметно уснул.

Открыв глаза, я убедился, что уже давно день. Вокруг ни души. Выходит, я один в этих Вогезах и понятия не имею, что делать. Ничего страшно, уговаривал я себя, только не терять выдержки. Кто-нибудь да проедет здесь, обязательно проедет. Усевшись у дороги, я распаковал сухой паек и стал завтракать. Проезжавшие мимо машины вселяли в меня надежду, что водители дадут знать нашим, а те пришлют кого-нибудь мне на подмогу. В конце концов, затормозила штабная машина, и, к моей величайшей радости, из нее вылез обершарфюрер из ремонтных мастерских. Он определил по моему BMW, откуда я – в дивизии такая техника была только у нас, да и соответствующий тактический знак тоже успели намалевать на крыле.

– Что случилось с машиной? – первым делом осведомился ремонтник.

– Если бы я только знал, обершарфюрер. Что-то с двигателем. Открыл заслонку, а он больше сорока не выжимает.

Обершарфюрер с сомнением посмотрел на меня.

– Заводите!

Едва двигатель запустился, как ремонтник возопил:

– Бог ты мой! Парень, неужели ты не слышишь, что он на одном цилиндре работает? Ты хоть свечи проверял?

– Никак нет.

– То есть? И таким, как ты, доверяют технику?!

Я готов был с ним согласиться. Он вернулся к машине, принес свечу и самолично заменил ее. Взяв старую, он ткнул мне ее под нос:

– Вот! Приглядись – свеча вся забита маслом!

Я стоял как идиот, не в силах и слова вымолвить. Мотор работал, теперь я уже по звуку определил, что он работает по-другому.

– Яволь! – ответил я на всякий случай.

– Ну а теперь давай нагоняй – Кольмар, Фрайбург-им-Брайсгау, Донауэшинген. И как можно скорее догони свой батальон. Вот тебе свеча про запас.

Я рванул с места, дав себе зарок иметь при себе как минимум мешок запасных свечей.

Да, история! Нечего сказать. Узнай об этом мои товарищи, год будут напоминать, как я на одном цилиндре катался. Ведь дело и выеденного яйца не стоило – пять минут, и езжай дальше. А я свечу воткнуть не мог. Потому что не знал. А теперь всю дивизию вперед пропустил. Легко говорить о недогадливости, но я ведь был новичком в этом деле. К тому же мы и эти BMW только что получили. Кто нас учил на матчасти? Ни одного занятия не было! Разве что вождение, да и то кое-как. По наитию.

Я ехал по шоссе, и с каждым километром мое настроение улучшалось. Едва переехав Рейн, я разглядел далеко впереди батальон снабжения. В Хёллентале такой же, как и мой, BMW стоял около маленькой гостиницы. Я, долго не раздумывая, остановился. И в этот момент в дверях показался Бела.

– Где это тебя носило?

Я наплел ему про спущенное колесо. Бело недоверчиво посмотрел на меня:

– И ты сам справился?

Он-то хорошо все понимал.

– Почему бы и нет? А вот чего ты здесь заторчал? – перешел в наступление я.

– Ну-ну, колесо спустило, – пробурчал Бела. – Думаешь, я ничего не соображаю? Думаешь, поверю, что ты ехал и ехал без отдыха? И даже ни разу не остановился, чтобы хотя бы полюбоваться на пейзаж? Ни за что не поверю!

Мне еще только предстояло изучить все хитрости, связанные с самостоятельным (без начальства под боком) передвижением на мотоцикле.

В тот же вечер часам к одиннадцати мы добрались до Донауэшингена. Бахмайер без дальнейших расспросов выслушал наш доклад. Он был рад уже тому, что мы благополучно добрались. В ходе марша, который нам предстоял, еще не раз возникали ситуации, когда кто-то из нас пропадал невесть куда. Конечно, это случалось и вследствие поломок в пути, но отнюдь не всегда. Было немало случаев, когда мотоциклисты лишь ссылались на поломки, а дело было совершенно в другом. Главное, что из шести человек мотоциклистов-по-сыльных по крайней мере пять оказывались в нужный момент под рукой.

Например, один эпизод, произошедший между Меммингеном и Мюнхеном, поразил меня до глубины души. Дело было так: я ехал передать распоряжение шпису. Выполнив распоряжение, я на полном газу устремился назад, в голову колонны. День выдался знойный, и у меня в горле пересохло. А тут небольшая придорожная гостиница. Я остановился. Едва открыв дверь, и на тебе! Знакомые лица – Ципп, Бела, Ганс и Швенк. Расселись, будто отпускники.

– Вы что, с ума посходили? А если кто из начальства подвалит и увидит вас здесь?

– Это ты с ума сошел, – отпарировал Швенк. – Ты один поставил мотоцикл прямо у входа – мол, пусть все видят. А мы свои спрятали за домом. А теперь присядь и взгляни, какой обзор из окна – все подходы как на ладони! Если мы кого заметим, тут же смоемся через заднюю дверь. Вот так-то!

М-да, мне еще учиться и учиться.

* * *

Батальон разместился на ночь (это была уже вторая ночь в пути) где-то на окраине Мюнхена. Усталые, мы буквально свалились на сено, которым был устлан пол зала в местной гимназии. Ночью Бела и Ципп отправились в штаб дивизии передать донесения. Дошла в конце концов очередь и до нас. Не успели мы проспать и трех часов, как нас подняли. «Продолжать движение!» Снова взревели двигатели, и колонна двинулась вперед. Еще не рассвело – Мюнхен лежал во тьме. Моторы гудели, отражаясь о стен домов. Уверен, не один из мюнхенцев в тот момент проклинал нас. Шутка сказать – один только наш батальон имел в распоряжении до пятисот транспортных средств. А тут еще и остальные средства передвижения и техника дивизии – грузовики с пехотинцами, артиллерийские тягачи, большегрузные машины, бронетранспортеры. И вся эта техника в течение нескольких часов шла через столицу Баварии.

Дорожный указатель – Браунау-ам-Инн! Ну, вот и пора, подумал я. Наши «поломки в пути» постепенно принимали все более и более изощренные формы. Дав знак ехавшему за мной Циппу, я свернул на обочину. Склонился над двигателем, покачал головой, разыгрывая озабоченность. Потом, дождавшись перерыва в движении колонны, юркнул вправо.

Всю следующую ночь наша колонна двигалась без остановок. Нам с Гансом было приказано в срочном порядке проехать в голову колонны батальона и дальше и проинформировать местных полицейских о том, что, дескать, «дивизия на подходе». Мы неслись как бешеные на своих BMW, миновали голову колонны, быстро поставили в известность кого требовалось, и теперь время уже принадлежало нам. До тех пор, пока не послышался гул приближавшейся колонны.

И вот опять вечерело. Косые лучи солнца освещали нашу серо-зеленую колонну. Мы уже проехали Мельк, знаменитый своим монастырем в стиле барокко. Вперед и только вперед. Мы уже где-то под Веной. В конце концов, мы стали привыкать к этой гонке без остановок. Я до такой степени вымотался, что едва не засыпал на ходу.

Несмотря на принятые меры предосторожности – целый мотоциклетный взвод 3-й роты поставили фонариками сигналить, оповещая о наличии крутых поворотов и других опасных участков, – перевернутые грузовики и помятые автомобили помечали наш маршрут следования. Их сразу же оттаскивали на обочины – дорога должна была оставаться свободной при любых обстоятельствах – дивизия на марше! Ничто не должно препятствовать ее продвижению вперед. График марша был просчитан генштабистами с точностью до часа. Ни проливные дожди, ни грозы, ни жара не должны были служить помехой – график должен соблюдаться железно!

Если одно транспортное средство по каким-либо причинам выходило из строя, личный состав пересаживали на другое. Если в ходе марша кто-то оказывался больным или получал травму, следовавший в хвосте колонны санитарный батальон забирал их. Следует упомянуть, что после того, как личный состав 3-й роты выполнил свою задачу в Австрии, был только один случай, когда взвод в полном составе, включая и командира взвода, по причине выхода из строя техники сделал вынужденную остановку в Будапеште. Разумеется, всех их оставили ночевать в столице Венгрии. И они до самой Румынии так и не смогли нагнать остальных. Нет необходимости говорить о том, как им завидовали: такое событие – побыть в Будапеште!

Мы разместились на постой где-то южнее Вены. Постепенно мы постигали науку того, что значит быть мотоциклистом-посыльным. Когда наши уставшие товарищи из рот заваливались спать, для нас это не означало ночевки. Кому-то из наших приходилось отправляться в штаб дивизии, а это иногда означало отмахать лишних 30–40 километров, в то время как другой спешил в штаб полка, третий – в тыловые подразделения и службы. И так почти каждую ночь. Кто, скажите на милость, стал бы обвинять нас в нечестности, если мы иногда разыгрывали «неисправность в пути следования»?

К этому времени – я имею в виду, на протяжении того самого марша – я уже довольно сносно управлялся с мотоциклом и даже научился самостоятельно устранять мелкие поломки типа пробитой камеры. Мне пришлось залатывать целых две! И со свечами тоже проблемы если и возникали, то тут же устранялись. Отныне (после того знаменательного эпизода в Вогезах) я регулярно очищал их от нагара. Сейчас моя первая история со свечами вызывает у меня лишь улыбку. Тысяча километров от Витри и до Румынии – вот школа, обучившая меня всему.

В пуште

«Запустить двигатели!.. Вперед… марш!»

И мы двинулись вперед. Мы до сих пор не знали конечного пункта марша. Прямая как стрела дорога вела к венгерской границе. Я остался помочь Беле – на его мотоцикле потребовалось установить какой-то там контрольный кабель. Когда закончили, продолжили путь. Дорога так и соблазняла устроить гонки – ни одного грузовика, ни одной штабной легковушки. Мы все больше и больше старались выжать из наших BMW. Стрелка спидометра неудержимо ползла вверх – 80 км в час. 90. 100. Вот она, добравшись до цифры 110, задрожала около 120. Я, должен признаться, тоже задрожал. Мне казалось, ремешок каски душит меня, придорожные деревья неслись мимо в опасной близости. Нет уж, хватит! Я убавил газ. Бела, проехав чуть вперед, стал дожидаться меня.

– Ну, как тебе машинки? По-моему – то, что надо! – не скрывая восхищения, воскликнул веснушчатый уроженец Померании.

Я полностью был с ним согласен. И все же мне казалось, что выжатые нами 120 км в час далеко не предел для наших BMW.

Батальон мы нагнали уже в Пресбурге (с 1919 г. Братислава) в Словакии.

Дальше ехали по Венгрии. Чудно выглядела венгерская жандармерия – плюмажи на цилиндрических головных уборах. Жандармы стояли на каждом перекрестке, на каждой развилке и всякий раз при приближении нас брали ружья на караул. Будто мы генералы.

Было очень жарко. Устали мы изрядно – еще бы! Тысячу километров отмахала наша колонна. А мы, мотоциклисты связи, и того больше – у меня на спидометре пробег составлял уже 1800 километров.

Двигатель басисто напевал свою однообразную песню. Вдруг монотонность нарушил рев позади. Не успел я оглянуться, как между нами буквально впритирку пронесся Вагнер. Возьми я чуть вправо, и столкновения не миновать.

– Ты что, совсем одурел, идиот? – выкрикнул я ему вслед.

Вагнер даже никак не отреагировал, скорее всего, просто не услышал из-за шума и тут же стал сзади приближаться к Бахмайеру. Совсем, что ли, тронулся? Я изо всех сил надавил на тормоза, чтобы не врезаться в них. Но тут словно по мановению незримой волшебной палочки Вагнер дал резко влево, едва не врезавшись в машину Бахмайера, и машину Вагнера стало заносить. Из-под царапнувших по асфальту металлических частей брызнул сноп искр. Взревев, мотор заглох. Вагнер свалился на землю. Я уже успел остановиться, соскочил с мотоцикла и бросился к Вагнеру. Тот лежал как труп.

– Где я? Что со мной? – пролепетал он.

– Ты свалился с мотоцикла. Болит где-нибудь? – озабоченно спросил я.

Но тут Вагнер, глубоко вздохнув, поднялся на ноги. Надо сказать, ему крупно повезло – он отделался царапинами.

– Я, кажется, заснул. Не помню, хоть убей, как я оказался на земле!

Вот такие происшествия тоже случались. Видимо, промчавшись между нами, он уже спал или балансировал на грани сна и яви. Машина пострадала ненамного серьезнее, чем он, – помятая фара, разбитое стекло, сорванная левая подножка, пожалуй, и все. Но для таких случаев существовали ремонтники. А что касается самого Вагнера, ему исключительно повезло – слева от дороги, по которой мы следовали, был тридцатиметровый обрыв. То есть еще от силы метр, и Вагнер кормил бы дунайских рыбок, а его мотоцикл лежал бы на дне великой европейской реки. В этом смысле у ремонтников было бы забот меньше.

Уже при подъезде к Будапешту, навстречу нам подъехало несколько по виду штабных машин. Из них вышли офицеры венгерской армии и вытянулись по стойке «смирно». Ну, разумеется, и наш Старик тоже выбрался из командирского авто.

– Вроде как большое начальство пожаловало, – констатировал Бела.

И действительно, генеральские лампасы на форменных брюках, позолоченные фуражки, увешанные медалями мундиры – как на параде! Нас ничуточки не смутило это прибытие важных персон. Напротив, многие из наших мотоциклистов демонстративно стащили с головы каски и уселись со скрещенными на груди руками и клевали носом от хронического недосыпания. Я и сам внезапно почувствовал, как слипаются веки. Но, преодолев себя, я все же извлек из потайного места свой фотоаппарат и, пробравшись позади нашего Старика, щелкнул несколько кадров. А венгры, вооружившись картами, скорее всего, разъясняли нашему командиру, как целесообразнее проложить маршрут продвижения через столицу Венгрии.

Бахмайеру приказали прибыть на передвижную радиостанцию и установить связь со штабом дивизии. В конце концов, это совещание на дороге закончилось.

Нам предписали подогнать форму и вообще придать себе более-менее ухоженный вид в связи с проездом через Будапешт. Смотр в Будапеште должен был проводить сам командующий дивизией группенфюрер Хауссер. И по всей дороге, куда ни глянь, весь до единого человека личный состав срочно наводил марафет: счищал грязь с сапог, отряхивал от пыли обмундирование – не подобало представать перед генералом замухрышками.

Дивизия двигалась вперед – незабываемое, захватывающее зрелище! Во главе колонны командующий, чуть позади три мотоцикла с колясками, за ними – мотоциклисты связи, выстроившиеся в колонну по три машины. Включая вестовых рот, нас было в общей сложности двенадцать человек. За нами следовали передвижные радиостанции, за ними размещенные на транспортных средствах роты. В воздухе стоял неумолчный и радовавший сердце гул двигателей. Все взбодрились, от прежней усталости и следа не осталось. Я быстро оглянулся на довольно крутую дорогу. Увиденное впечатляло: 180 мотоциклов, машина к машине впритык, словно связанные незримой нитью, приближались к Будапешту. Позади них следовали полковые грузовики и техника типичной моторизованной дивизии.

Было очень непросто держать дистанцию и интервал, следуя в колонне на малой скорости, в особенности на поворотах. Идти на первой передаче не было смысла – слишком сильна перегрузка двигателя. Удобнее было перейти на вторую, хотя это было связано с постоянными перегазовками и торможениями – только так можно было удержаться в строю. Голова колонны следовала со скоростью около 20 км в час, чтобы не позволить остальным растянуться и нарушить порядок марша.

Мы с интересом смотрели на десятки людей, высыпавших к дороге и махавших нам в знак приветствия. Нас буквально закидывали апельсинами, сигаретами, шоколадками, и мы, мотоциклисты связи, от души жалели, что передвигаемся на мотоциклах без колясок. Поэтому если что и падало между бензобаком и коленями, то по чистой случайности. Ну а те, которые ехали на мотоциклах с колясками, были счастливчиками – им все и перепало. Для всей нашей дивизии этот проезд через Будапешт стал главным событием всего марша.

Вскоре город был позади, и мы с явным облегчением перешли на повышенные передачи. Скорость увеличивалась, то есть теперь мы следовали в обычном режиме. По-видимому, где-то между Будапештом и Кечкеметом машина нашего командира вдруг резко свернула влево, врезалась в столб и перевернулась. Все сразу же остановились и подбежали к месту аварии. Командирская легковушка лежала вверх колесами. Стали вытаскивать пассажиров – те, слава богу, отделались легким испугом и, самое главное, остались в живых. Выяснилось, что авария произошла по вине уснувшего водителя. И вот этот бедолага-водитель, адъютант, командир поднялись и без промедления проследовали к другой машине. Марш продолжался. Один из мотоциклистов связи остался на месте аварии – дожидаться ремонтников.

День клонился к вечеру, а солнце к закату. Началась работа. При поддержке ротных мотоциклистов связи мы носились взад-вперед вдоль колонны сообщая о всякого рода сложностях, возникавших в ходе марша. Получив приказ следовать в хвост колонны батальона, я мчался до последней машины проверить, с какой она движется скоростью. Если голова колонны передвигалась со скоростью 40 км в час, можно было не сомневаться, что хвост мог следовать и со скоростью 80 км в час. Проезд по застроенным участкам, повороты и тому подобное вынуждали наш конвой то растягиваться подобно гигантской змее, то, напротив, сжиматься, как меха аккордеона.

Минут двадцать я тащился за последней машиной. Скорость – 70–80 км в час. А между тем совсем темнело, а мне предстояло еще добраться в голову колонны и сообщить об обстановке. Следование вдоль колонны было делом очень непростым и опасным. Стоило мне начинать обгонять грузовик, как он тут же сворачивал вправо – в Венгрии движение было левосторонним. Подача звуковых сигналов была запрещена! А это означало: выждать благоприятного момента, поддать газу, перейти на повышенную передачу и обогнать грузовик до того, как он войдет в очередной поворот.

Водителям мотоциклов с коляской приходилось ничуть не легче. Эти ребята вынуждены были чаще сворачивать влево, чем вправо. Время от времени какой-нибудь водила вдруг нажимал на тормоза, очнувшись от полудремы, чтобы не налететь на кого-нибудь, ехавшего впереди. Нечего было и думать о дисциплине вождения, и все происходило не по вине водителей. Просто к ним предъявляли слишком уж строгие требования. Разве можно было сохранить ясную голову, если ты целый день мчишься по жаре и в пыли? Где там! Хорошо было тем мотоциклистам, кто ехал на машине с коляской, – их, по крайней мере, хоть подбадривали разговорами, пением, шутками пассажиры, что хоть как-то отвлекало от жуткого, вгонявшего в сон однообразия дороги. Но каково приходилось нам, одиночкам?

Но случалось и так, что сидевшие в коляске в первую очередь дремали, и уже некому было подбадривать водителей. А если уж водитель начинал клевать носом и в конце концов мотоцикл «целовал в зад» следовавшую впереди машину, тут уж в выражениях не стеснялись. К счастью, в большинстве случаев все обходилось вмятинами на крыльях мотоциклов, и до серьезных аварий дело не доходило.

На одном из поворотов я все же умудрился слететь с мотоцикла. Из-за придорожного столбика. Поднявшись, я проковылял до лежавшего метрах в четырех мотоцикла, поднял его и продолжил путь. Проехав около 15 километров, я снова вернулся в голову колонны. Поравнявшись с машиной командира, я доложил ему об инциденте.

* * *

Где-то в районе Сегеда голова колонны стала въезжать в казарменные ворота. Казармы венгерской армии, стоявшие прямо посреди пушты, на несколько часов стали нашим пристанищем. Мы слезли с мотоциклов, поднялись по ступенькам и рухнули как мешки на койки. Будь в казарме хоть сам генерал, мы бы и не пошевелились бы. В тот день мы дошли до ручки!

Проспали мы весь день до самого вечера. В душевой смыли с себя многодневную грязь и пыль дорог Венгрии.

– Ну, как Гельмут, задница небось огнем горит? – осведомился Ципп.

– Это уж точно… Будто кто-то мне ее перцем натер. Хотелось бы знать, сколько еще эта пытка продлится.

Тут вмешался Бахмайер.

– Отставить разговоры! Готовьтесь – сейчас снова в дорогу!

Тем временем во дворе казармы уже рокотали двигатели. Едва хватило времени, чтобы проглотить чашку кофе.

– По машинам! – прозвучала команда.

Батальон выезжал через крытые черепицей ворота казармы. Предстоял еще один тяжкий день!

Мы возвращались из пехотного полка СС «Дер Фюрер». Швенк следовал позади меня. Я только собрался грациозно повернуть, но тут раздался хлопок, и переднее колесо завиляло. Я врезался в живую изгородь, сплошные колючки. Остановив мотоцикл, Швенк слез и подошел ко мне. Но вместо того чтобы помочь мне выбраться, он стоял и ржал во всю глотку.

– Ну, поздравляю – теперь у тебя появилась выхлопная труба номер два! – хохотал он.

Брюки как раз по центру разошлись по шву! Я кое-как с помощью булавок привел их в порядок. Но разве это выход из положения? Натянув пониже камуфляжную куртку, я прикрыл оголившийся зад. Чуть позже я как следует зашил дыру. А батальон удалось нагнать только у самой границы с Румынией.

Хорошие, ровные дороги с разметкой ушли в прошлое. Теперь мы передвигались в лучшем случае по проселочным дорогам, во всяком случае, в Германии они считались бы проселочными. Если четырехколесные транспортные средства и техника еще кое-как могли передвигаться по ним, то для наших мотоциклов тряска была просто невыносимой, несмотря на неплохие и довольно прочные амортизаторы.

В конце концов я не вытерпел и просто съехал с дороги, предпочтя ехать по мягкой степной траве. Вдали показалась скрытое за деревьями село. Неподалеку на поле паслось стадо свиней. И тут одна из свиней непонятно почему бросилась к дороге. Я подумал, что неплохо будет сейчас пугнуть животное, поехал прямо на свинью, рассчитывая резко затормозить прямо перед ней. Но свинья оказалась храбрее, чем мне представлялось, и, когда до нее оставались считаные метры, она возьми да и бросься прямо на переднее колесо моей машины. Удар! И я лечу через руль вперед. Падая, я ударился носом о камень, пошла кровь. Я сидел на земле как идиот, вся проезжавшая колонна глазела на меня, лишь чудом не дошло до массового столкновения машин. Для всех это было лишь «забавным происшествием», над которым можно было вдоволь посмеяться. Бела доложил Бахмайеру, и водитель Старика остановился помочь мне. Даже штурмбаннфюрер Зехендер и тот не смог удержаться от смеха. А уж это что-то да значит.

В довершение всего моя камуфляжная куртка, которой я так старательно прикрыл дырку на брюках, задралась, и моя задница предстала во всем своем великолепии. Подъехал командир. Я жестами дал понять своим товарищам, что о них думаю. После этого я, посмотрев в зеркало заднего вида, отер кровь с лица, поднял мотоцикл, кстати не пострадавший при падении на торфянистую землю, и уселся на него. Виновница происшествия тем временем убралась с глаз подальше и, видимо, тоже имела все причины потешаться надо мной. Мне снова пришлось заколоть дыру на штанах булавкой. Затея сомнительная – ибо булавка в любую минуту могла раскрыться и воткнуться мне в кожу.

Теперь двигавшаяся вперед колонна оставляла позади огромное облако пыли. Несколько автомобилей дивизии СС «Дас Райх» вышли из строя, но остальные неудержимо продвигались дальше. С чем-то наша переброска была связана. Явно затевалось что-то нешуточное. Иначе кто стал бы гнать ускоренным маршем столько техники до самого Балканского полуострова?

Во второй половине дня мы приблизились к группе деревянных построек, выяснилось, что это таможенная служба на границе Венгрии с Румынией. По приказу командира наша колонна была остановлена – осмотр техники. Пока мы разговаривали с настроенными весьма по-боевому пограничниками, из хвоста колонны подъехала автоцистерна. Подвезли горючее для заправки наших мотоциклов. Такое бывало, наверное, раз сто за марш. Хубер тем временем собрал котелки и направился к полевой кухне. Вскоре мы, усевшись в кружок, уже вовсю хлебали суп с фасолью и грудинкой.

– Посмотрите-ка! – обратил наше внимание Вагнер на солдата из взвода связи, бегом устремившегося к нашему командиру.

Тот пробежал глазами поданный ему листок и тут же последовала команда: «Всем мотоциклистам-посыль-ным немедленно прибыть!» Ну а те, к кому относился этот приказ, оставили недоеденный обед и помчались к мотоциклам.

Нас принял адъютант, и от него мы узнали о начале войны между Германией и Югославией. Дивизию намечалось расквартировать в районе Темешбурга (Тимишоара) и ждать дальнейших указаний. Мы, приумолкнув, побежали рассаживаться по мотоциклам.

Пограничный шлагбаум был поднят, и голова колонны двинулась вперед. Таможня вскоре исчезла в непроглядном облаке пыли. Довольно скоро мы выехали на вполне приличную дорогу, которая вела в направлении Арада. Город этот мы миновали без остановок, и уже во второй половине дня ближе к вечеру бесконечная цепочка транспортных средств остановилась, не доезжая Тимишоары. Частям и подразделениям по радио передавали распоряжения относительно размещения. Мотоциклетный батальон повернул на запад у пригородов Тимишоары.

Между тем пустынный пейзаж обретал признаки присутствия людей. По обе стороны дороги примостились небольшие румынские села. Каково было наше удивление, когда мы впервые увидели деревни, населенные этническими немцами (фольксдойче)! Чисто выбеленные стены жилых домов и сельскохозяйственных построек, дружелюбно машущие в знак приветствия люди, радостные лица. И в Триебсветтере (Томнатик) мы получили сигнал остановиться. Наконец мы добрались до района расквартирования. Основная часть батальона осталась в Томнатике, а остальных расквартировали в близлежащих деревнях, также заселенных этническими немцами.

Мы, мотоциклисты, провели в этой местности незабываемые дни. Как можно забыть тех, кто жил здесь уже на протяжении веков, обустроил местность, обрабатывал землю, невзирая на политические дрязги и суровость природы. А разве забудешь, как они принимали нас, немцев?

– Я бы пожил здесь год-другой, – с улыбкой признался Швенк.

Разместили нас быстро – нас, мотоциклистов-посыльных, разбросали по двум стоящим рядом фермам.

В 18:00 мы с котелками уже собрались отправиться к полевой кухне.

– Ни в коем случае! Вы мои гости! И никаких больше разговоров на эту тему!

Хозяин фермы встал в воротах и не желал нас выпускать.

– Пока вы у меня на постое, вы обедаете за моим столом! Хоть месяц, хоть год!

Мы невольно переглянулись. Нас было шестеро здоровяков – прокормить нас было не так уж просто. Но мы были вынуждены принять приглашение хозяина, в противном случае мы бы смертельно обидели его.

Несколько минут спустя нас пригласили в столовую. Вы не поверите, что выставили на стол эти добрые души – просто вообразить себе невозможно! Нарезанная огромными ломтями жареная свинина, ветчина, сыр – все, что пожелаешь! Наши явно не избалованные жратвой из полевых кухонь желудки заурчали в предвкушении большого пира.

– Давайте, давайте, ребята! Не стесняйтесь! Присаживайтесь!

Кроме хозяина фермы и его жены за столом сидели две дочери и трое сыновей, еще пришли и гости – соседи, у которых тоже на постое стояли наши. Удивительно – будто им своих постояльцев не хватало. Я питал особую слабость к картошке – в тех местах, откуда я родом, картофель – еда номер один. А вот здесь, куда мы прибыли, оказалось, что картошкой только свиней откармливают.

На стол подали и белое игристое вино – чтобы в горле не пересохло. Это был настоящий праздник! Пиршество! Потом, уже на вечерней поверке, выяснилось, что наш повар не знал, как быть, – никто не явился на ужин к полевой кухне. Весь батальон угощался у местных жителей.

Долго мы просидели в тот вечер за столом с нашими хозяевами. Они желали знать про Германию буквально все. Несмотря на то что несколько поколений прожило здесь, где единственным источником информации были газеты, нас очень удивило, насколько прочны их связи с их истинной родиной. Их гордости за Германию, их любви к ней могли позавидовать даже некоторые из наших «райхсдойче». Мы узнали о том, как организована работа на фермах, заложенных еще их дедами и прадедами. Воистину это был благодатный край. Плодородная почва и солнце обеспечивали обильный урожай. Однако на этой почве и под этим солнцем нужно было трудиться в поте лица. Несмотря на всю их привязанность к Германии, эти люди все же являлись примерными гражданами Румынии. Сыновья наших хозяев уже успели отслужить в румынской армии. Только далеко за полночь мы разошлись спать.

– Доставить этот конверт в штаб дивизии в Тимишоару!

С этими словами адъютант вручил мне толстый конверт. Отдав офицеру честь, я отбыл из места расквартирования в пункт назначения. Я не спешил, поэтому ехал на умеренной скорости. Ярко светило солнце. И вообще, мир казался совершенным. За день до этого мы провели регламентные работы на нашей матчасти, мотоциклы были в идеальном состоянии. Смотр техники проводил уже знакомый мне по Вогезам обершарфюрер. Когда я доложил ему о том, что все необходимые регламентные работы проведены, он многозначительно покачал головой:

– Ну как? Свечи больше не подводят? Теперь знаешь, как сменить их?

Мои друзья навострили уши – никто из них не знал о моем досадном инциденте в Вогезах.

– Яволь, обершарфюрер!

Надо сказать, я очень многому научился в ходе этого продолжительного марша. Теперь мне уже вовсе не требовалось обращаться по каждому пустяку к ремонтникам – я сумел освоить машину. Так кавалерист, в конце концов, объезжает даже самую норовистую лошадь, и та чувствует это. Так и мой BMW. И Бела, и

Швенк, да и остальные наши многому научили меня. Именно благодаря им я узнал самые необходимые вещи об эксплуатации мотоцикла, хотя временами они преподавали мне уроки в весьма жесткой форме.

По пути в Тимишоару меня поразили в селах, где проживали этнические немцы, установленные вдоль дороги и накрытые столы. И каждый проезжавший немец обязан был остановиться и отведать предложенных угощений – не остановиться было просто невозможно: нас не пускали дальше! Да и сами мы были отнюдь не прочь пображничать, тем более что за столами сидели такие аппетитные девушки, что просто слюнки текли. Один роттенфюрер из саперного батальона так загляделся на какую-то местную красавицу, что стакан с вином расплескал. Движение на дороге было довольно оживленным. Взад и вперед носились связные на мотоциклах, грузовики спешили подвести все необходимое. Мелькали и легковые автомобили, доставлявшие офицеров на совещания. Основательно подзаправившись – как-никак несколько толстенных бутербродов с ветчиной, сыром и маслом, – я продолжил путь.

Скоро я доставил пакет в штаб дивизии, оставил машину в мотоциклетном разведвзводе и направился изучать Тимишоару. Как выражался по подобному поводу наш Бела: «Черт возьми, надо же хоть краем глаза увидеть этот мир!» На всем облике города, на его административных зданиях, на широких улицах лежал отпечаток Германии. Вот вывеска парикмахерской. Как же приятно все-таки усесться в удобное кресло и вдыхать приятные запахи. Наш Хубер отнюдь не был цирюльником от Бога, и его разболтанная машинка мало походила на инструмент для стрижки волос. А здесь меня подстригли образцово.

Каким-то образом я оказался у железнодорожного вокзала. Несколько новоиспеченных обер-юнкеров (кандидатов в офицеры) размашисто шагали мне навстречу. Я отдал им честь. Один из них остановился:

– Я вас знаю?

Я присмотрелся к нему. Это был мой первый инструктор, еще когда меня только-только призвали, тогда унтершарфюрер Клосковски. Мы разговорились. Оказалось, они только что прибыли вместе с товарищами из Бад-Тёльца. Клосковски поинтересовался, как сложилась судьба его бывших подопечных из отделения. Прощаясь, мы пожелали друг другу ни пуха ни пера.

Клосковски стал командиром роты, упоминался в сводке вермахта и удостоился Рыцарского креста. Потом дошла очередь и до креста березового – он был похоронен где-то в России. Клосковски принадлежал к тому типу младших командиров, которые доводят своих рекрутов до полнейшего изнеможения. Но – самое любопытное – не было в отделении человека, который возненавидел бы его за это. На самом деле Клосковски прекрасно понимал, на что мы способны, и дрессировал нас ради нас же самих, а не просто ради собственного развлечения.

У нас в группе было парочка умников. Они изо всех сил старались на занятиях загнать в угол Клосковски своими хитроумными вопросами. Куда там! Отвечал он всегда впопад и с улыбкой – кто-кто, а Клосковски прекрасно понимал их намерения.

Ко всему иному и прочему, этот человек вел себя так, будто ему наплевать решительно на все на свете. Клосковски всегда имел при себе и детонатор, и парочку гранат или других подобных «игрушек». Однажды, это было на полигоне под Бредой, мы сидели вместе с ним и обсуждали французские ручные гранаты. И вот один из наших возьми да спроси его: мол, а чем отличаются французские от немецких?

– Сейчас выясним, – невозмутимо ответил унтершарфюрер.

И недолго думая дернул за кольцо и небрежно так швырнул гранату на несколько метров.

Мы тут же бросились на землю. Прогремел взрыв.

– Ну как? Больше вопросов нет? – с улыбкой спросил Клосковски.

* * *

Однажды Хубер должен был выполнить поручение. Примерно в 16:00 он на своем мотоцикле с коляской отбыл в Тимишоару. Время подошло к девяти вечера, а Хубера и след простыл. В свое время наш адъютант обратил внимание на то, что если мы отправлялись с каким-нибудь поручением в Тимишоару, то всегда возвращались бог знает когда. И Хубер получил указание возвращаться немедленно. И теперь уже никто не думал, что он потащился в кино. Вот если бы речь шла, скажем, о Беле, тут бы сомнений не было ни у кого.

Бахмайер приказал мне отправиться в Тимишоару на поиски Хубера.

– Может, у него поломка в пути ему понадобилась помощь?

– Яволь, унтершарфюрер! – отрапортовал я и бросился к мотоциклу. Черт бы его побрал! Все мои ребята сидят себе да попивают винцо, а я их оставляю!

– Не бойся – мы за тебя выпьем! – выкрикнул мне вслед Ципп.

Ну и друзья! Еще и издеваются!

Хубера я обнаружил километрах в тридцати от Тимишоары. Он едва шел, пошатываясь.

– Где тебя столько носило? – напустился на него я. – Тебя уже заждались.

– У меня заднее колесо накрылось! – буркнул он в ответ. – Вот и пришлось поработать.

Осмотрев машину Хубера, я убедился, что поработать ему действительно пришлось не на шутку. Он вынул камеру из колеса коляски, вставил ее в заднее колесо, а шину колеса коляски забил травой. Вот и тащился как черепаха.

– Дай мне чего-нибудь хлебнуть – в глотке пересохло.

Разве я мог ему отказать! Во фляжке оставалось еще немного шнапса, которым нас изредка баловали. Хубер в один присест все и выдул. И мы, горланя непотребные песенки, потащились назад в Томнатик. Прибыли мы на место уже за полночь.

* * *

Наконец, случилось то, чего уже мы давно ждали, – в ночь с 10 на 11 апреля 1941 года, как раз в Страстную пятницу, наш мотоциклетный батальон подняли по тревоге. Мы так еще и не поняли до конца, что нас сюда пригнали отнюдь не на отдых. Вот уже несколько дней в Югославии шла война. Хотя кое-кого из наших мотоциклистов уже направили в приграничные районы, основные силы батальона наслаждались спокойствием в Румынии.

Внезапный удар по Белграду

Все село собралось проводить нас, когда мы стали запускать двигатели мотоциклов. Многие девушки даже плакали, не скрывая слез. И мы в довольно угрюмом настрое ринулись в темноту, следуя за нашим командиром.

На рассвете мы добрались до района стратегического сосредоточения вблизи Денты. Дента относилась к территории Румынии и располагалась на дороге между Тимишоарой и сербским городом Вршац. Там батальон должен был дожидаться дальнейших распоряжений. Нам, мотоциклистам-связникам, покоя не было ни минуты – мы постоянно сновали между подразделениями и частями, передавая приказы и сводки.

Уже миновал полдень, как шпис приказал мне отправляться в дорогу. Мне предстояло как можно скорее установить связь с командиром, который вместе с батальоном находился уже Алибунаре, то есть уже на территории Сербии. И хотя дорога через Вршац на Алибунар была неплохой, ею прочно завладел пехотный полк СС «Дойчланд». Развернувшись на запад, мотоциклетный батальон попытался атаковать позиции сербов, зайдя с тыла. Если бы я знал, какими проблемами обернется эта поездка по лесам и лугам, я бы ни за что не стал бы съезжать с хорошей дороги и просто-напросто объехал бы «Дойчланд». Но кто мог подумать, что сербы отойдут без боя и все эти рейды по заболоченной территории под Алибунаром окажутся бессмысленными?

Все начиналось хорошо. Более-менее сносная проселочная дорога тянулась вдаль. Но вдруг дорога эта оборвалась непонятно где. Явно озадаченный, я огляделся. Находился ли батальон по пути сюда? Сомнений быть не могло. Через луг прямо к железнодорожной насыпи вели следы грузовиков. Для меня это могло означать лишь одно – вперед!

На первый взгляд могло показаться, что батальон остановился у самой насыпи. Подъехав поближе, я убедился, что, если судить по следам, мотоциклисты передвигались здесь на первой передаче. А как быть мне, если моя машина весила без малого центнер, не считая меня самого?

Вокруг не было ни души, никого, кто мог бы мне помощь. Первое, что я сделал, так это прицепил каску к подножке, взобрался по насыпи и изучил обстановку сверху. Далеко позади на юг мне показалось, что я вижу автотехнику. Местность была ровной, как стол. Лишь редкие кривые деревца виднелись тут и там, да еще кустарник. И нигде я не заметил переезда через насыпь.

Скорее всего, батальон вначале передвигался по насыпи, а позже снова съехал вниз. Ну а мне только и оставалось, что подняться сюда. Или же все-таки лучше вернуться во Вршац и поехать через него? Но с другой стороны, наверняка другие мотоциклисты все же смогли взобраться на насыпь, в противном случае я непременно наткнулся бы здесь на них. Видимо, как-то выдюжили, помогая друг другу. Будь что будет, решил я, – карабкаться так карабкаться!

Я вернулся к машине, уселся на нее и отъехал чуть назад для разгона. Потом газанул как следует! Переднее колесо вздыбилось, но мне все же удалось одолеть примерно три четверти подъема. Затем вдруг переднее колесо вздыбилось еще сильнее, заднее, соответственно, стало уходить из-под меня, и я снова откатился туда, откуда начинал восхождение. Но первая неудача только обозлила меня и добавила решимости. Чуть справа я разглядел полосу торфяника, на вид посуше и покрепче. И что главное – без чужих следов. Вот там я и предпринял вторую попытку. На это раз я уперся в руль и чуть приподнялся в седле, пока мотоцикл ревел на пониженной передаче. Есть!

Поездка между рельсами по шпалам показалась мне даже приятной в сравнении с тем, что пришлось испытать, невзирая даже на немилосердную тряску. Я остановился и вновь огляделся. И тут я заметил внизу следы колесной техники! Какого черта я мучаюсь, трясясь по этим окаянным шпалам?

Осторожно, не снимая ноги с педали тормоза, я все же спустился вниз. Мне оставалось лишь ехать по их следам. Легко сказать, каждый раз стоит мне вспомнить об этом, меня в холодный пот бросает. На покрышки налипало столько грязи, что переднее крыло едва счищало ее. Проедешь несколько десятков метров, и пожалуйте – слезаешь, штыком соскребаешь ненавистную грязь и едешь дальше. И так, повторяю, через каждые несколько десятков метров. Какие к черту луга? Это давно были не луга, а самая настоящая топь, трясина. Возвращаться теперь было бы чистейшим идиотизмом. Да и где я разыщу батальон? Он ведь рассеялся, не мог он следовать по такой местности колонной. Где-то неподалеку я расслышал голоса и шум двигателей. Судя по постоянным перегазовкам, я понял, что и моим товарищам приходилось здесь не сладко. Быстро темнело, и это отнюдь не прибавляло уверенности. И наконец, после бесчисленных проклятий в свой собственный адрес я все же выбрался на относительной сухой участок. И решил остановиться. Никакая сила не могла меня заставить двигаться дальше. Все! Точка!

Меня даже не вдохновили проезжавшие неподалеку мотоциклисты.

Я добрался до дерева с искривленным стволом, достал шинель и одеяло, завернулся в них, улегся и провалился в сон. Сквозь дрему я слышал рокот двигателей, брань водителей, отчаянно пытавшихся вытолкнуть свои машины из жидкой грязи, но… мне было все равно – перевернувшись на другой бок, я снова засыпал.

Проснулся я от холода. Жутко хотелось есть. Светлая полоска на востоке возвещала наступление нового дня. Только теперь я понял, что всю ночь продрых чуть ли в болоте. Видимо, вечером не хватило сил даже отыскать место поприличнее для ночлега. Осмотрелся. По всему полю стояли мотоциклы. И каждый водитель изобретал свой путь преодоления этой топи. И никто из них так и не сумел преодолеть ее. Мотоциклетный батальон почти в полном составе был рассеян на местности вблизи Алибунара!

Именно «почти в полном составе». Потому что несколько мотоциклов, численностью до взвода, все же каким-то немыслимым способом перебрались через эту грязь и соединились с командованием в районе Панчево. Но я об этом узнал уже потом.

И что теперь? Впереди едва различимые над гущей кустарника краснели крыши домов. Оставив мотоцикл, я на своих двоих направился к селу. Не пройдя и километра, я увидел сербского крестьянина, который вел вола. Вот так удача! Прибегнув ко всем известным мне жестам, я пытался объяснить этому человеку, что мне от него надо. А когда мы дошли до моего мотоцикла, он сразу понял, в чем дело. На удивление довольно умело он привязал толстую веревку к передней вилке машины. Усевшись на мотоцикл, я удерживал равновесие. Понукая вола, а при необходимости и угощая его ударами хлыста, крестьянин заставил его дотащить мотоцикл до самого села. Мои товарищи приняли было щелчки хлыста за выстрелы. До них вообще с трудом доходила ситуация.

* * *

Как только мы оказались на твердой дороге я поблагодарил серба – дал ему основательно глотнуть из фляжки. Он так присосался, что я вынужден был отобрать ее у него – надо же и себе, в конце концов, хоть что-то оставить. После того как я одарил его еще и пачкой сигарет, он, отвесив мне земной поклон, удалился. Не сомневаюсь, что в то утро ему было уже не до полевых работ – очень многие мотоциклисты последовали моему примеру, и заказов вытащить застрявшие в грязи машины было хоть отбавляй.

А деревня, в которую я прибыл, на самом деле оказалась Алибунаром! Если бы я только знал это вчерашним вечером! Дорога из Вршац проходила как раз через площадь. Один за одним подъезжали грузовики, в основном пехотного полка СС «Дойчланд». Получив от одной доброй местной женщины ведро, я с грехом пополам отмыл от налипшей грязи колеса своего BMW.

Позабыв о передрягах истекших суток, я уверенно обгонял грузовики. Взорванный мост вынудил меня сбавить темп. Саперы уже успели навести подобие временной переправы. Правда, проезжая по ней, не обошлось без эксцессов. В какой-то момент моя самонадеянность подвела меня – я намеревался взять препятствие с разгона, но не рассчитал. В результате снова загремел на землю. Хорошо, хоть на относительно небольшой скорости. Саперы, глядя на меня, покатывались со смеху.

– Вы бы лучше переправу понадежнее навели, чем ржать! Клоуны, а не саперы! – крикнул я им на прощание и был таков.

К счастью, падение никак не отразилось на мотоцикле. Неприхотливый конь, ничего не скажешь. А саперов мои слова все же задели, это было видно по их вмиг нахмурившимся физиономиям.

На рыночной площади в Панчево я спросил у какого-то штурманна из «Германии»:

– Не видел здесь мотоциклов где-нибудь поблизости?

– Проезжай чуть дальше к речке. Там много мотоциклов с тем же тактическим значком, что у тебя.

Мы немного поговорили с солдатом, потом я увидел нескольких военных на выходе из пекарни. В руках у них были бумажные пакеты со свежим хлебом. Я тут же направился туда. Я обожал выпечку и вообще все сладкое. Поразительно, как здесь сноровисто переводили стоимость в немецкие марки. Мне целых два пакета навалили разных булочек и кренделей. Я понятия не имел, как буду их везти, пришлось даже очистить подседельную сумку – перекладывать инструмент и всякую всячину в другие места. А этот штурманн рассказал мне удивительные вещи: они заняли Панчево, едва войдя в него. В тот же вечер. И сербы почти не оказывали сопротивления на подходах к этому городку. Их Верховное командование никак не рассчитывало, что немецкие войска двинутся на Белград с севера. И здесь прошли едва сутки, как жизнь вошла в нормальную колею. Будто вообще ничего не произошло. Магазины работали, люди шли за покупками или на работу, в общем, по своим делам. Лишь парочка серо-зеленых грузовиков говорила о том, что Панчево занято немцами.

Командный пункт батальона я отыскал по указателю. Все верно, штурманн правильно сориентировал меня – именно у реки я и обнаружил подразделения мотоциклистов. Несколько мотоциклов и две штабные машины прибыли сюда минувшим вечером вместе с пехотным полком СС «Дойчланд». Я доложил о прибытии батальонному офицеру связи.

– Рядовой Гюнтер докладывает: тыловые части переброшены в Денту!

Унтершарфюрер Шрамм неодобрительно посмотрел на меня.

– Есть распоряжение о том, что мотоциклисты связи должны ждать указаний в Денте. Почему не выполнили приказ?

Что? Я ушам не верил! Я как безумный старался попасть в свою часть! И потом, я лично никаких таких приказов не слышал. Пока я пробирался через топь у Алибунара, мои товарищи сидели уютненько да перекидывались в карты.

– Меня никто не поставил в известность, унтерштурмфюрер. Я находился на дороге в Мариолану.

– Прекратить разговоры! Убирайтесь!

Бог ты мой! Ну, теперь меня уж никто не заставит лезть из кожи вон и вдобавок получать за это выговоры! Теперь буду действовать умнее! Вне себя от охватившей меня злости, я поставил мотоцикл перед командным пунктом. Ну ничего, засранец, ты у меня еще попляшешь!

Тут подъехала штабная машина. Из нее выбрался офицер. Наш командир. Он меня сразу заметил.

– Вы откуда появились?

Уже предчувствуя очередной нагоняй, я отделался лаконичным ответом:

– Из Алибунара, штурмбаннфюрер!

И недоверчиво взглянул на него.

– Идемте со мной!

Вместе с унтерштурмфюрером Хильгером, его адъютантом, мы вошли в здание. Унтерштурмфюрер Штрамм, вытянувшись в струнку, доложил, что никаких происшествий на КП за время отсутствия командира не произошло.

– Садитесь и расскажите, как все было.

Я в двух словах доложил командиру о своих мытарствах по пути из Денты в Алибунар. Выяснилось, что Старик отправился из Алибунара, не зная, что весь батальон застрял на заболоченной территории вблизи населенного пункта. И теперь сидел словно на угольях, дожидаясь прибытия мотоциклистов.

– Когда вы ожидаете прибытия тех, кого видели?

– Они должны прибыть в течение дня, штурмбаннфюрер!

Перебросившись несколькими фразами с Хильгером, штурмбаннфюрер повернулся ко мне и велел отправиться на КП пехотного полка СС «Дойчланд», расположенный на рыночной площади.

– Действуйте! – донесся до меня приказ, уже когда я сбегал вниз по ступенькам.

Ну что, Шрамм, съел? Старику наплевать на то, что я не стал задерживаться в Денте. Он уже рад тому, что я здесь и что рассказал ему о том, что произошло под Алибунаром.

Командный пункт полка «Дойчланд» расположился в реквизированном отеле. Здесь кипела работа – туда-сюда сновали офицеры связи, трезвонили телефоны, офицеры спешно изучали обстановку на картах. Я доложил обо всем офицеру связи, который направил меня на другой конец довольно обширного помещения, оказавшегося обеденным залом. Здесь тоже развернулась кипучая деятельность, но несколько иного рода. Здесь бегали взад и вперед уже не офицеры связи, а официанты. И шум исходил не от полевых телефонов, а от оркестра. И здесь за столиками сидели не офицеры всех рангов, а коммерсанты из Панчева, вместо оперативных карт изучавшие меню. Мой офицер связи прежде всего осведомился, успел ли я поесть. И ткнул мне под нос меню. Естественно, я ответил отрицательно, я бы ответил так, даже если бы умял полбарана.

– Так закажите себе что-нибудь, официанты знают, что здесь вкуснее!

В конце концов передо мной оказалась свиная отбивная. И это было первой нормальной едой за последние сутки. Блюдо мгновенно было съедено, запито превосходным белым вином, после чего я отставил опустевшие тарелки в сторону. Трудно было вообразить себе лучшее состояние. Теперь можно было и оглядеться как следует. Черт возьми, да здесь, оказывается, было полным-полно прелюбопытных персонажей! Трудно поверить, что все это происходило в каких-нибудь 19 километрах от линии фронта, где полуразгромленные остатки сербской армии собирались нанести противнику последний отчаянный удар с целью защитить столицу государства. А их соотечественники сидели в этом кабаке, пили и слушали цыганщину. Впрочем, все это меня лично не касалось!

– Батальонный мотоциклист-посыльный! – вернул меня в реальность голос унтершарфюрераштабиста.

Мечтания в сторону – служба есть служба. Не прошло и минуты, как я стоял в каске перед офицером связи.

– Ну как? Отдохнули? Наелись? – осведомился он.

– Так точно, благодарю, оберштурмфюрер!

– А теперь немедленно доставить вот это донесение вашему командованию. И сюда не возвращайтесь – здесь ваше присутствие больше не потребуется.

– Яволь, оберштурмфюрер!

Над городом сгустилась темнота. Личный состав роты уже почти весь прибыл. Перед командным пунктом батальона стояли передвижные радиостанции. По радио был отдан приказ на подход тыловых частей, с ними же должно было прибыть и отделение мотоциклистов-посыльных. Вся разница состояла в том, что моим товарищам не было нужды мучиться, добираясь сюда, – они ехали через Вршац по нормальной дороге.

Старик не давал ни одной свободной минуты. Я постоянно был в разъездах. Было видно, что ему приходится туго – вышестоящее начальство давило как могло. В тот вечер произошло следующее: гауптштурмфюрер Клингенберг из 2-й роты получил приказ провести разведку вдоль дороги, ведущей из Панчево на запад, а затем поворачивающей на юг, на Белград. И разведгруппа давно уже должна была возвратиться.

Но вместо группы Клингерберга в Панчево въехало саперное подразделение сербской армии под охраной двух мотоциклов с колясками. Ребята из 2-й роты взяли эту компанию в плен в ходе проведения разведоперации. Саперы нам требовались позарез, но вот своих не было. Так что пленных сербов вмиг озадачили: заставили скрепить между собой две баржи и проложить по ним узкий дощатый настил. Дело в том, что штурмбаннфюрер Зехендер задумал форсировать Тамиш. Мост через эту реку был взорван, а переправлять батальон на лодках заняло бы массу времени. И как только батальон доберется до Дуная, то продолжит наступление на Белград.

Но Клингенберг доложил, что, дескать, и мосты, которые вели к столице Сербии на другом берегу Дуная, также выведены из строя. Клингенберг желал со своими бойцами попытаться форсировать полноводную реку и попасть в город. И для этой цели отобрал двенадцать человек. Командный пункт стал напоминать растревоженный пчелиный улей.

Адъютант помчался в город. Со штабом дивизии шел оживленный радиообмен. Этот Клингенберг с ума, что ли, сбрендил? Ведь он явно превышал свои полномочия! Был направлен офицер связи специально для того, чтобы убедить Клингенберга остаться на своем берегу Дуная и ни в коем случае не лезть в Белград. Но было уже поздно. Этот упрямец вместе с горсткой своих бойцов на мотоботе благополучно перебрался на противоположный берег Дуная и ринулся прямо в пасть льва – в Белград!

Думаю, читателю будет нетрудно представить себе эту ситуацию: Белград, столица Югославии, был местом, куда стекались все силы сербов. Последним их прибежищем. Немецкие танки с юга оттеснили сербов к самой столице, а сами стояли наготове у ее ворот. Необходимо было принять решение: либо сдаться без боя, либо гибнуть в последнем и решающем кровопролитном сражении. Впрочем, Клингенберг так или иначе добровольно полез в самое пекло.

Ночью он по радио обратился к военному коменданту Белграда. И военный комендант и вдобавок градоначальник решили сдать Белград без боя. Белград пал! И никаких сражений за него не предвиделось. К тому же вермахт вплотную подошел к городу и окружил его со всех сторон. Как все-таки удалось гауптштурмфюреру, имевшему в распоряжении всего несколько бойцов, пробраться через весь наводненный сербскими войсками город? Непонятно.

Для нас же тогда, для нашего батальона, самым главным было соединиться с группой безумца Клингенберга, причем как можно скорее. Ведь эти ребята из 2-й роты сидели там в Белграде на пороховой бочке. Стоит одному решительно настроенному офицеру сербской армии разобраться в обстановке, и конец группе Клингенберга. Сколько крови тогда прольется!

Наш «транспорт» успели подготовить еще до рассвета. На две баржи погрузились часть штабистов, включая мотоциклистов-связников (прибывших ночью), саперный взвод 5-й роты и две мотоциклетные роты. Так началось наше «плавание».

Бела, разумеется, тут же окрестил нас по-новому: «морскими мотоциклетными силами». Медленно и величаво обе наши баржи спускались вниз по течению Тамиша. Вскоре наш буксир повернул – вошел в воды Дуная, отчаянно дымя своей крохотной трубой. Силенок буксиру потребовалось побольше – как-никак теперь мы шли против течения. Наш «адмирал», простите, командир распорядился:

– Все на нос – следить, нет ли мин!

Хубер изумился:

– Неужели и этим мы должны заниматься? Ох, какой же я был дурак, что не попросился в моряки!

Швенк поинтересовался у Ганса, умеет ли тот плавать. Несмотря на то что все вокруг старались перещеголять друг друга по части шуточек, чувствовалось, что нервы на пределе. Что предпримут сербы, увидев, как мы подплываем к их столице? Какова сейчас обстановка в Белграде? Неужели они раскусили уловку Клингенберга? Но разве могли мы дать тогда ответы на все будоражившие нас вопросы? Связи с группой Клингенберга не было. И мы глядели на медленно покачивавшие нас дунайские волны…

– Это они умно придумали отправить нас в плавание без завтрака. У меня уже живот свело! – иронизировал и жаловался Швенк.

Нас на самом деле погрузили на эти баржи, не дав даже галет, не говоря уже о кофе. Просто не было времени на подобные мелочи. Но реплика Швенка заставила меня вспомнить о галетах, запрятанных в подседельной сумке мотоцикла.

– Вилли, а что ты готов отдать, скажем, за одну галету?

Тот посмотрел на меня и выразительно покрутил пальцем у виска:

– Издеваешься?

– Бог тому свидетель – нет. Не издеваюсь.

Остальные приумолкли, слушая.

– Ты, конечно, ненормальный, это ясно, но за одну галету я готов надраить до блеска твой мотоцикл, когда будем готовиться к следующему осмотру.

Я рассмеялся:

– Прекрасно. Надраишь мой мотоцикл!

И с этими словами раскрыл сумку и извлек оттуда галеты.

Вилли побелел от злости:

– Ах ты, сукин сын! Где ты их успел раздобыть?

– Не важно где. Так что – угощайся!

И мы оба принялись с хрустом уписывать галеты. Унтерштурмфюрер Хильгер с напыщенным видом подошел к нам:

– Что это там у вас?

– Галеты, унтерштурмфюрер, свеженькие. Из морского рациона. Так что – угощайтесь.

Унтерштурмфюрер двумя пальцами взял галету.

– Могу я взять еще одну? Для нашего командира?

– Разумеется, – ответил я и сунул ему не одну, а несколько штук галет.

– Точно ненормальные, – пробурчал Хильгер и, качая головой, удалился.

«Внимание! В случае огня противника немедленно к берегу и там занять оборонительные позиции. Пункт сбора – дорога на берегу», – распорядился штурмбаннфюрер Зехендер. Мы напряженно ждали, что будет. Буксир, пыхтя, причаливал к берегу. Перед нами лежал Белград.

– Сначала мотоциклисты, за ними пехотинцы! – прозвучала команда.

Мы почувствовали толчок – баржа причалила к берегу. Мы высадились. Саперы 5-й роты быстро сколотили из досок трап. На берег спустили первые мотоциклы. Никто по нам огня не открывал. Напряжение мало-помалу спадало. Вообще вокруг не было ни души. Дорога, где был намечен пункт сбора, тоже была пуста. Все шло в хорошем темпе, и вскоре послышался привычный гул мотоциклетных двигателей. Готовые в любой момент отразить атаку противника, мы на малой скорости въехали в город.

А город словно вымер. Повсюду окна и витрины магазинов закрыты ставнями. Мрачная картина. Интересно, а куда подевались сербские солдаты? Мы пока что не знали, что Клингенберг уже договорился с ответственными офицерами сербской армии о том, чтобы те объявили о капитуляции армии.

Некоторое время спустя мы встретили одного-един-ственного роттенфюрера, дежурившего с пулеметом у ворот в цитадель. Входить можно, выходить ни в коем случае. А некий штурманн проверял, все ли сербы на входе кидают в кучу винтовки. Да, воображаю себе, как у этих наших ребят дрожали коленки! Но – как говорится – кто не рискует, тот не пьет шампанское! И эта акция Клингенберга – блестящее тому подтверждение.

Потом мы добрались до центра города. На углу одной из улиц стоял человек в смешном одеянии. Серые брюки, серая гимнастерка, никаких знаков различия, воротник поднят, руки в карманах. Стоило нашему командиру приблизиться к этому типу, как тот неожиданно для всех выбросил руку вперед в приветствии. Да это же гауптштурмфюрер Клингенберг! Вся наша колонна остановилась. Клингенберг, перейдя улицу, подошел к командирской машине. И доложил о том, что город сдан без боя лично ему, гауптштурмфюреру Клингенбергу. Один корреспондент газеты, ехавший вместе с нами на барже, тут же бросился к нему с фотоаппаратом и стал щелкать снимки. Потом снял на пленку штабную машину и всех остальных. Теперь напряжение окончательно спало. Все вокруг вмиг стало привычно безопасным и приветливым.

Гауптштурмфюрер Тиксен, взяв часть бойцов своей 3-й роты, направился в штаб военного коменданта города и занял все помещения. Клингенберг уселся в командирскую машину, отбывшую в сопровождении Белы и Хубера в неизвестном направлении. Под командованием адъютанта мы направились в университетский городок – к месту расквартирования. Еще один мотоциклетный взвод двинулся к цитадели – сменить роттенфюрера и штурманна!

Как выяснилось потом, этим двоим пришлось целую ночь охранять ни много ни мало несколько тысяч военнопленных. Пока мы ехали, встретили и первые танки наступавших на Белград с юга наших войск. Короче говоря, столица Сербии Белград была полностью в наших руках. Танкисты рассказали, что по пути пришлось подавлять отдельные очаги сопротивления на подступах к городу. А вообще странная история вышла со взятием Белграда!

Местом расквартирования на следующие дни стало современное учебное здание в университетском квартале. Великолепные парки, широкие улицы и величественные здания определяли облик этой части города, расположенной на холме.

Конечно же нам, мотоциклистам-посыльным, пришлось попыхтеть, в особенности в первые часы. Мы объездили буквально весь город – необходимо было наладить постоянную и надежную связь со всеми частями и подразделениями, в первую очередь с танкистов с пехотинцами Тиксена. В результате уже очень скоро я прилично ориентировался в Белграде. Этот город произвел на меня впечатление. Чистый и весьма целесообразно спланированный.

Мы с интересом присматривались к происходящему во дворе здания. Туда прибыл оснащенный громкоговорителем автомобиль отдела армейской пропаганды. Какой-то фельдфебель совал микрофон под нос Клингенбергу. И тут мы узнали, что гауптштурмфюрер Клингенберг за свою дерзкую операцию удостоился Рыцарского креста, а все остальные ее участники получили по Железному кресту, кто первого, а кто второго класса. Никто по этому поводу не иронизировал – на самом деле гауптштурмфюрер немало рисковал, отправившись с десятком человек овладевать столицей неприятельского государства. Разгадай противник его маневр, и Клингенберга вместе с его бойцами сербы без долгих разговоров поставили бы к стенке.

– Я сейчас иду к шпису за почтой, так что, кто-нибудь, давайте отправляйтесь со мной, – объявил Хубер.

В конце концов, как раз сегодня была Пасха, так что писем и посылок из дому будет целая куча. С Хубером пошел Ганс, и вскоре оба вернулись нагруженные, как верблюды. Хвала и слава германской полевой почте! Мы и суток в этом городе не пробыли, а письма нашли нас. Все, кто получил из дому посылку, тут же вскрывали ее, отбирали для себя предметы личного пользования, а остальное вываливали на стол. Вольф, самый старший из нас, разделил большую кучу на девять маленьких. Не важно, кто и сколько получил, сегодня – а были и такие, кто вообще ничего не получил, – каждому все же кое-что досталось. Включая и унтерштурмфюрера Бахмайера – ему досталась кучка не больше и не меньше, чем его подчиненным. Надо сказать, что все время, когда я служил в нашем подразделении, традиция эта не менялась. Некоторым присылали огромные посылки, другим намного меньшие. И у нас был обычай – делить все поровну. По моему мнению, очень хорошая традиция.

– Так, собирайте пожитки… Мы выступаем! – распорядился унтерштурмфюрер Бахмайер.

Это плохо. Мы так привыкли к Белграду. Сразу после полудня батальон отправился в путь. Проехали по городу. Жизнь местного населения, похоже, наладилась. Собравшиеся на тротуарах зеваки глазели на проезжавшую колонну мотоциклов. Путь продолжился вдоль берега Дуная, пока перед нами не выросла во всем величии цитадель XV столетия. Смедерево. Проехали и через этот городок. В конце концов добрались до пункта назначения – им оказался Пожаревац, очень приятное место.

– Гюнтер, вы ведь можете рисовать, верно?

Черт возьми, в чем дело? В Белграде я уже однажды удивил адъютанта, когда я от безделья намалевал карикатуры. Представил на листке бумаги «командование» и своих товарищей. Вышло в целом похоже.

– Разве что чуть-чуть, унтерштурмфюрер, – ответил я.

Выяснилось, что на 20 апреля в офицерском клубе намечалось торжественное мероприятие, на которое пригласили и наше командование. И нашему Хильгеру пришло в голову украсить зал карикатурами, скорее дружескими шаржами, так сказать, «для поднятия настроения». Только этого мне не хватало. Я что-то нечленораздельно мычал, мялся, в конце концов изложил Хильгеру свои опасения по поводу возможных последствий. Тот в ответ лишь расхохотался:

– Не бойтесь, бояться вам решительно нечего!

– Вам, унтерштурмфюрер, легко говорить «не бойтесь». А если кто-то из командования сочтет карикатуру обидной? Что тогда? Ведь мне придется расхлебывать!

– Да бросьте вы! Короче говоря, с этой минуты от всех служебных обязанностей вы освобождены. Отправляйтесь в город, приобретите все необходимое – ну, там, бумагу, грифели, краски – все, что потребуется для работы. Шпис выдаст вам необходимую наличность. И приступайте к работе. Я время от времени буду проверять, что вы там намалевали; всю ответственность беру на себя.

В конце концов я взялся за работу. И надо сказать, понемногу мне даже стало нравиться. Подходили и мои товарищи, если у них выдавалась свободная минутка, кое-что советовали. В принципе сюжетов хватало. Начал я с командира. Изобразил его в образе ангела в белых одеждах с крылышками за спиной – он, махая ими, спускался с небес прямиком к лежавшей вверх колесами штабной машине. Хильгер представал в коротких штанах и с барабаном ландскнехта на пузе. Мы в своем узком кругу прозвали его «пимпфом»^[3], но просто в шутку. Хильгер был хорошим парнем. А вообще-то таким прозвищем нередко удостаивали чрезмерно задававшихся кандидатов в офицеры, и оно носило довольно уничижительный характер. Но на нашего Хильгера это не распространялось.

Наш Шрамм, на гражданке учитель средней школы, получил в руки кавалерийскую саблю, под мышку – армейский устав, а на голову – цилиндр. В общем, всем досталось без исключения. Клингенберг стоял в монументальной позе – ни дать ни взять Наполеон, а перед ним с десяток кинооператоров из отдела пропаганды, нацеливших на него камеры. Из его рта вырывалось облако со словами: «Я захватил Белград!» Стоило мне присмотреться к моим творениям, и я почувствовал себя довольно неуютно. Ганс, заметив мое состояние, высказался так:

– Гельмут, я от души надеюсь, что ты не переборщил!

Вечером, собрав все нарисованное, я отправился к адъютанту.

– Ну… посмотрим, что вы там изобразили.

И стал просматривать рисунки. И по мере того как он их просматривал, улыбка его становилась все шире. Последним был шарж на него. Я, стоя в сторонке, наблюдал за реакцией Хильгера. Унтерштурмфюрер усмехнулся. Только не улыбнуться, не дай бог тебе улыбнуться, одергивал я себя. Потом он вручил рисунок мне, велел поднять его повыше, а сам отступил на несколько шагов. И тут свершилось – гауптштурмфюрер Хильгер разразился смехом:

– Черт возьми! И как такое вам в голову пришло!

– Унтерштурмфюрер, позвольте напомнить вам о нашей с вами договоренности…

– Ладно, ладно, все в порядке. Вы первоклассно справились со своей задачей, на отлично выполнили работу. Жду не дождусь увидеть, как на это отреагируют остальные офицеры.

И я отдал ему рисунки. Будь что будет!

На следующий день, 20 апреля, весь батальон собрался на рыночной площади. Это было торжественное и редкое зрелище – выстроились все пять рот мотоциклетного батальона. Но ведь сегодня день рождения фюрера! Начищенные до зеркального блеска сапоги, кожаные ремни, серые каски резко контрастировали с яркими красками погожего весеннего дня. Командир произнес краткую речь, после чего зачитал список фамилий. Я ушам своим поверить не мог, услышав и свою. Прозвучали и фамилии Циппа и Ганса. Мы выстроились перед батальоном в самом центре площади. И встали в строй уже в звании штурманна (ефрейтора). Почетный караул из представителей от каждой роты взял ружья на караул. Прозвучал гимн, и на этом торжественная церемония завершилась.

Производство в штурманны было для меня полной неожиданностью. Строго говоря, я прослужил уже год, поэтому мне «полагалось» следующее звание. Однако всерьез я об этом никогда не задумывался. Первым делом мы отправились в небольшое кафе на главной улице и как следует обмыли звания. Начали мы с кофе мокка. Я впервые в жизни пил мокку, потом мы съели по пирожному и решили перейти к горячительным. Мы отлично провели время. Бела произнес впечатляющую речь, не позабыв напомнить нам старую истину о том, что, дескать, «в каждом ранце солдата лежит маршальский жезл». Потом, когда Швенк стал медленно сползать под стол, мы решили, что с нас хватит, расплатились и направились к месту расквартирования.

Я уже стянул один сапог, как раскрылась дверь.

– Смирно! – подал команду Вольф.

Это был унтерштурмфюрер Хильгер.

– Гюнтер, одевайтесь и следуйте за мной!

Дьявол, ну что там еще? Я с трудом натянул снятый было сапог. Все-таки шнапс есть шнапс, а не парное молочко. Когда мы пришли в каморку Хильгера, он велел мне остаться и ждать два часа.

– Чувствуйте себя как дома. Если будут звонить, вот бумага и карандаш. Записывайте, кто звонил. В случае чего вы знаете, где меня найти.

И исчез за дверями. Что это было? Особая честь? Поощрение? Или унтерштурмфюрер замышлял какую-то шутку? Боже, как я завидовал моим друзьям, спокойно храпевшим в койках.

В полночь Хильгер вернулся, поставил на стол бутылку вина и объявил, что карикатуры удались, даже очень, что подняло настроение офицерского состава. И, мол, если я еще пару часиков потерплю, он снова придет. Что я мог ответить?

– Яволь, унтерштурмфюрер!

В жарко натопленной комнатушке мне отчаянно захотелось пить. Я сидел, уставившись на вино. Перед самым приходом Хильгера я уже растянулся на его койке и распевал народные песни моего родного прирейнского края. Короче говоря, эта бутылка меня и прикончила.

– Эй, Гюнтер! Черт вас побери! Может, все же встанете с моей кровати?

Хильгеру пришлось буквально стаскивать меня с койки. Но тем не менее я на него не был в обиде. Тем более что унтерштурмфюрер Хильгер, а не кто-нибудь дотащил меня до моей собственной койки.

* * *

В этом городишке имелась автомастерская, куда мы при случае обращались за помощью. Я договорился с унтерштурмфюрером Бахмайером, что заеду туда приварить опору для ноги, которая уже еле держалась. Я был удивлен, сколько наших приходило в эту мастерскую. Кто с колесом, кто еще с чем-нибудь. В основном это были солдаты 3-й роты. И что выяснилось – буквально рядом с этой мастерской располагался буйный кабак с девочками – понимаете, что я имею в виду. Надо сказать, как выяснилось позже, последствия визитов сюда наших солдат оказались для последних весьма неожиданными.

Служебных обязанностей заметно поубавилось. Дважды пришлось съездить в Белград кое-что доставить. Большую часть времени мы занимались нашими машинами, стремясь привести их в идеальное состояние. И все техосмотры и прочие аналогичные мероприятия были нам нипочем.

На дежурстве

24 апреля снова перемены.

– Готовьтесь! Мы возвращаемся в Германию!

Ур-р-ра! Здесь, конечно, было здорово, но в Германии все же лучше. Началась веселая суматоха. У всех на уме было одно: где же расквартируют дивизию?

Мне поставили задачу следовать непосредственно за командиром. Батальон должен был отправиться позже. Все шло прекрасно, но лишь до Смедерево. На пароме мы переправились через Дунай и продолжили движение по второстепенным дорогам. Старик задал бешеный темп, и мчаться по усеянным выбоинами улочкам и дорогам мне было очень тяжело.

В светлое время суток это еще как-то удавалось, но с наступлением темноты начинался кошмар. Неужели командир забыл о своем несчастном посыльном на мотоцикле? В темноте единственным ориентиром служили задние габаритные огни командирского авто. Если я их видел впереди, то прибавлял газу, это означало, что дорога прямая. А вот если они исчезали, приходилось действовать осмотрительнее – это говорило о том, что легковушка миновала поворот. Ох, как же трудно было соблюдать эти правила! Если бы мне хоть сказали, куда мы направляемся и где находимся, я все же смог бы приноровиться к скорости машины впереди. Но не ломать же мне шею, гонясь за ним? Таких приказов, насколько мне было известно, еще не издали. Только и оставалось повторять про себя: «Не упускай из виду огни! Следуй за командиром!»

В общем, оставалась сущая безделица – не упустить задние огни, следить за ними, не отрывать от них глаз. Но ведь приходилось и на дорогу тоже обращать внимание. Внезапно передо мной словно из-под земли вырос белый столбик. Повинуясь инстинкту, я резко дал влево. Поздно! Переднее колесо ударилось о бортик, но сила инерции была слишком велика – и мы вместе с мотоциклом рухнули в противотанковый ров. Моей последней мыслью было: «Ну, вот и все!»

Было страшно холодно, меня трясло, но сознания я не потерял. Дело в том, что ров до половины был заполнен водой. Ноги придавил лежавший мотоцикл. Минутку, рассуждал я, если это даже и рай, там все же не должен быть такой собачий холод. Постепенно мысли обретали упорядоченность. Больше всего меня удивило, что я все-таки уцелел. Когда потом наступило утро, я определил и глубину злосчастного противотанкового рва – свыше семи метров! Я осторожно поднялся и пошевелил руками. Тело жутко болело, но я мог двигаться. И только тогда я полностью осознал, что выжил лишь благодаря чуду.

Надо мной чернело ночное небо. Нельзя было предаваться отчаянию – нужно было срочно выбираться из этого рва. Я осторожно ощупал мотоцикл и определил, что переднему колесу пришел конец. Искореженный металл, торчащие в разные стороны спицы. Голова болела. Слава богу, я был в каске. И с тех пор дал себе зарок – ездить на мотоцикле только в каске и никогда без нее.

В конце концов мне удалось выбраться из рва. И только выбравшись, я заметил, что левая штанина разодрана, а на ноге кровоточащая рана. Я чувствовал, что и моей физиономии тоже крепко досталось. Кое-как я поковылял к мосту. Нечего было удивляться, что я попал в аварию. Саперы постарались на славу – мостик был чуть ли не в два раза уже дороги. То ли поленились, то ли времени не хватило или материалов, уж не знаю. Единственное, на что они сподобились, так это воткнуть по краю дороги несколько столбиков и покрасить их белой краской. Но это ничего не дало – кто в темноте их разберет? К тому же на той скорости, на какой ехал я. Ведь все мое внимание было сосредоточено на красных огоньках командирской машины, ни на что другое я не отвлекался, да и несся как угорелый. К тому же ну как мне могло прийти в голову, что здесь окажется противотанковый ров?

Интересно, а где теперь наш Старик? Скорее всего, и не заметил «пропажи». Такова натура человеческая. К чему ему помнить о каком-то там штурманне-посыльном?

Черт побери, а мне какое дело до командира? За мостом находился небольшой бункер. Дверь отсутствовала, но зато там была скамейка. Да это же настоящая вилла! Я решил расположиться там, достал из нагрудного кармана индивидуальный пакет и кое-как перебинтовал поврежденное колено. Карманный фонарик, судя по всему, я потерял, поэтому сидел в темноте, положив рядом винтовку, и, дрожа от холода, ждал, что будет дальше.

Едва заслышав шум двигателя – а это был, вне всяких сомнений, мотоцикл DKW, – я вскочил, выбежал из своего временного пристанища взглянуть, кого это принесло ночью сюда. Водитель явно знал дорогу и все ее сюрпризы, потому что сбавил скорость. Я стал кричать. Он меня расслышал. Двигатель DKW, пару раз чихнув, заглох.

– Ты посыльный-мотоциклист?

– Так точно.

– Твой командир отправил меня на поиски тебя!

Мне даже стало как-то неловко за мои недавние мысли насчет нашего командира. Конечно же он не мог не заметить мое исчезновение и тут же поставил в известность оберфельдфебеля из дорожной полиции.

– Дружище… Как ты там? Живой?

– Можете сами убедиться, герр обер-фельдфебель.

Уже было 3 часа утра, и обер-фельдфебель посоветовал все же дождаться моего батальона, который вскоре должен был здесь проследовать. Задержка с батальоном была вызвана тем, что на пароме в Смедерево за один раз умещалось всего несколько транспортных средств.

– Я тут побуду с тобой, пока ваши не явятся. Так мне приказано.

А вообще этот обер-фельдфебель проявил себя с самой лучшей стороны. Первым делом он стащил с себя прорезиненную шинель мотоциклиста и укутал меня в нее. Потом, осмотрев мою ногу, сделал перевязку, а затем принес хлеба и колбасы из своих запасов. К тому же выяснилось, что мы с ним чуть ли не земляки, и нам было о чем поговорить.

На востоке небо светлело. Наверное, уже 4 часа. С юга к нам двигались машины. Много машин. Судя по всему, целая колонна. Наконец показалась штабная легковушка, следовавшая в голове колонны. В ней сидели унтерштурмфюрер Хильгер и наш батальонный офицер связи. Хильгер даже не сразу узнал меня.

– Что, черт возьми, с вами произошло? Вы же белый как мел!

Кивком я указал на противотанковый ров:

– Все из-за этого рва!

Обер-фельдфебель доложил Хильгеру о случившемся, и тот отпустил его. Я от души поблагодарил дорожного полицейского за заботу.

– Ремонтники следуют в хвосте колонны. Дождитесь их. Они приведут вашу машину в порядок. Теперь вы поедете с тыловиками. Ну а потом поглядим.

Колонна вновь пришла в движение.

Я почувствовал себя генералом, принимающим парад, – колонна двигалась мимо, и все как один поворачивали головы, глазея на меня. Заметив противотанковый ров, понимающе кивали. Им было на что посмотреть – сижу в изодранном обмундировании, в бинтах, грязный. Мне скоро надоели эти сочувственные улыбки, сыт я был ими по горло, но надо было высмотреть командира подразделения ремонтников. Впрочем, он и сам заметит меня, потому что не заметить было просто нельзя. Такое зрелище! Ни дать ни взять монумент воинской славы! Только живой. Так и вышло – мне даже не пришлось никого подзывать. Офицер подразделения ремонтников сам остановил машину. Подошел. Посмотрел сначала на меня, потом перевел взгляд на противотанковый ров. И все вмиг понял. А мой лаконичный доклад лишь подтвердил его догадку. Грузовик ремонтников выехал из колонны, и не прошло и нескольких минут, как мой несчастный BMW погрузили в кузов. Этот так удачно начавшийся в Пожареваце марш я продолжил уже сидя в кабине грузовика рядом с водителем.

Батальон следовал в приграничную деревеньку близ Томнатика. Мы возвращались в Румынию. Там батальонный лекарь решил сделать нам какие-то прививки. Поэтому отделение мотоциклистов-посыльных следовало в полном составе к временному медпункту. Я успел получить новое обмундирование. Нам сделали аж целых три укола.

В каком-то оцепенении мы вернулись в район Тимишоары на свои старые квартиры. Местные жители вмиг прознали, что «их» мотоциклисты снова будут расквартированы где и прежде. Командир уступил и разрешил всем желающим на грузовике отправиться в Тимишоару. Разумеется, и нам, мотоциклистам-посыль-ным тоже надлежало ехать. Среди мотоциклистов были и стрелки-мотоциклисты, которые были отнюдь не против отправиться туда же. А поскольку одного грузовика на всех не хватало, во второй половине дня в Тимишоару направилась целая колонна бойцов в «парадной форме», разумеется, не в парадной в буквальном смысле, но хотя бы не замызганной, в той, в которой нас отпускали в город.

Тимишоара бурлила. Все уже были наслышаны о нашем героическом овладении Белградом, но мы отчего-то чувствовали себя неловко в роли героев. Нам, откровенно говоря, и стрелять не пришлось в ходе этой молниеносно-победоносной кампании в Югославии. И мы страшно удивлялись, что наступавшим на Белград с юга нашим частям пришлось участвовать в настоящих боях с сербской армией.

Тот самый владелец фермы, у которого мы квартировались по пути в Белград, сказал, чтобы все мотоциклисты-связники вновь стали на постой в его хозяйстве. Как и раньше, мы сидели за столом и объедались. Приходилось даже брюки расстегивать. И как выяснилось вскоре, не зря мы так отъедались.

– Ну а теперь, когда все насытились, давайте потанцуем!

За несколько часов зал гостиницы преобразился – через него протянулись разноцветные гирлянды. Уже настраивал инструменты местный оркестр. Веселье началось. Так как я танцевать не умел, да и если бы умел – с не успевшей зажить ногой не очень-то напляшешься, я остался сидеть за столом с крестьянами. И скоро пожалел об этом – мой стакан не пустел ни на минуту. У моих товарищей, лихо отплясывавших с местными красавицами, было куда меньше времени, чтобы нализаться. Они предпочитали пьянеть от других вещей. Оркестр ненадолго умолк, и градоначальник Тимишоары произнес проникновенную речь. Мы до боли в ладонях аплодировали. Потом из пограничного пункта последовал телефонный звонок, и вежливый штабной голос проинформировал нас о том, что, дескать, батальон с утра выступает. Самое удивительное, что утро уже почти наступило. Пришло время прощаться, и мы потянулись к грузовикам. Кое-кто из наших товарищей опоздал, но ничего страшного – мы их дождались и не упрекали. Мы были от всей души благодарны жителям Тимишоары за теплый прием.

Сидя в грузовике, я представлял себе, как здорово было бы продолжать марш в роли помощника водителя. В моем нынешнем состоянии я вряд ли мог усесться за руль мотоцикла. И как я перепугался, когда Бахмайер сообщил, что, мол, Бела из-за прививок не может управлять мотоциклом. Вот же хитрюга! Все же сумел отвертеться. А ведь в Тимишоаре его было не унять. И за столом его почти не было видно – отплясывал себе, и никакие прививки не мешали! А теперь вдруг помешали! Но Бахмайера с нами в Тимишоаре не было, поэтому он был просто не в курсе. Ну ничего, Бела, в один прекрасный день я еще на твоей шкуре высплюсь. А сейчас лежи в санитарной машине. Не марш, а поездка в спальном вагоне! Я-то не сомневался, что все дело не в прививке, а в ночной пьянке. Я со своей изувеченной ногой должен был за него гонять на мотоцикле. Ну ничего, ничего. Я еще отыграюсь.

У Ганса на дороге между Будапештом и Дьёром лопнула камера. Я остался помочь ему. Потребовалось время, чтобы привести машину в порядок, так что нам после пришлось из кожи лезть вон, чтобы нагнать свой батальон. Неслись как сумасшедшие вдоль колонны дивизии. Зарядил дождь, мелкий, нудный. Мы-то хорошо понимали, какую опасность он для нас представляет. Уж лучше бы лило как из ведра, тогда, по крайней мере, были бы все основания остановиться. Внезапно движение колонны застопорилось. Проехала военная полиция, за ней «скорая помощь». Мы по-прежнему стояли. Что случилось?

– Вы там… помедленнее езжайте… Один из ваших товарищей погиб. Попал под грузовик, а шофер грузовика не успел затормозить – дорога мокрая, – взволнованно сообщил нам какой-то солдат.

В ходе расследования выяснилось, что один мотоциклист-посыльный из саперного батальона при обгоне по неопытности задел грузовик (повторяю: мы ехали через Венгрию, а там движение – левостороннее). И потерял управление мотоциклом. Сейчас для него уже было поздно делать выводы о том, к чему приводит беспечная езда, но вот для нас… Сколько раз мы сами лихо подрезали обгоняемые грузовики! Впечатляло! И сходило с рук! Но событие впечатлило меня настолько, что я зарекся вытворять подобные вещи на дороге.

Нагнали мы свой батальон только где-то у венгерско-германской (до 1938 и после 1945 г. австрийской) границы. Мы, еле волоча ноги, ввалились в небольшую школу, служившую местом расквартирования. Все уже уснули, когда унтерштурмфюрер Хильгер разбудил меня. Подняли и Циппа. Нам предстояло сопровождать адъютанта батальона в качестве передовой группы. Еще не рассвело, когда мы пронеслись по Вене. Около полудня мы остановились в Кирхдорфе, на главной улице этого городка. Пока Хильгер ходил к бургомистру, мы наслаждались чудесными видами. С запада к городу подступали величественные горы. Вдоль улицы выстроились аккуратные большие здания.

– Ципп, как ты думаешь, нас расквартируют здесь?

– Может, и расквартируют. Здорово было бы, если так.

Нас расквартировали в городке Кирхдорфан-дер-Кремс. И батальон оставался в этих чудесных местах до самого 11 июня.

Ближе к вечеру прибыли и наши товарищи. Роты стали на постой в близлежащих селениях – Петтенбахе, Клаусе, Вальднойкирхене и других. Штаб батальона разместился в Кирхдорфе. Плохо было только то, что едва мы разместились, как началась обычная армейская жизнь – построения, занятия, осмотр техники. Замена прибывала из Элльвангена. Нескольких человек решено было отправить в отпуск, и из отделения мотоциклистов выбрали меня. Уже во время сборов ко мне вдруг подошел Швенк:

– Гельмут, прошу тебя, давай поменяемся. Вот, прости, пожалуйста.

И сунул мне в руки письмо.

Письмо это было от тетки Швенка. В нем говорилось о том, что мать Швенка тяжело заболела и лежит в больнице. Отца у Швенка не было – погиб еще в Первую мировую войну. Я без долгих раздумий ответил:

– Что за вопрос? Мы сейчас же идем к шпису. Как-нибудь уладим.

Шпис был не против, все уладилось.

– Гельмут, я никогда тебе этого не забуду!

– Ладно, перестань ты об этом. Нальешь мне, и все дела. И желаю тебе, чтобы твоя мать выздоровела. И передай ей привет от меня.

Позже, уже в России, я еще вспомню об этом эпизоде. Но это будет позже.

После вечернего построения я пошел проводить Ганса. Мы шли по главной улице Кирхдорфа. Скользнув взглядом по витринам, мы колебались, выпить ли нам пивка сейчас или попозже. Навстречу нам шло трое солдат из пополнения. И тут, когда до нас оставалось пару метров, они вдруг отдали нам честь. Мы даже обернулись, не веря, что эти ребята приветствовали нас. Может, где-нибудь поблизости офицер, которого мы не разглядели? Но никого в форме вообще не было и в помине.

– Гельмут, это они нам честь отдают!

– Боже мой, с чего бы это?

И тут до меня дошло. В ходе первоначальной подготовки молодого пополнения солдат обучают инструкторы. Нередко они в звании либо штурманна, либо обершютце – старшего стрелка. И видимо, эти бедняги так привыкли козырять, что по инерции и нам досталось. Из-за наших нашивок штурманна. Нет, такое событие точно надо было спрыснуть, так что мы решили не тянуть и выпить пива сейчас же.

* * *

Нас построили для осмотра предметов личной гигиены. Я приготовил зубную щетку, которую держал для больших оказий, и мою вторую, почти новенькую расческу. Это я верно заметил – «почти новенькую». Наш шпис был парень не дурак, его было чрезвычайно трудно обвести вокруг пальца. Иногда это удавалось, но чаще нет. Но как бы то ни было, зубная щетка и расческа были на месте, и то и другое – в лучшем виде, так что любому было бы ясно, что я использую эти вещицы по назначению. Так сказать, в целях личной гигиены. И их необходимо было предъявить.

Прозвучала команда:

– Разомкнись!

Шпис неторопливо переходил от одного к другому, осматривал мыло, полотенца, принюхивался к щеткам и на свет проверял зубцы расчесок. Мне было понятно, что меня он на этом не поймает. Ганс, стоявший почти в конце второй шеренги, отчаянно жестикулировал. В конце концов я понял: он забыл взять свою щетку.

Ничего страшного, подумал я, и незаметно для шписа бросил ему зубную щетку. Но… этот неуклюжий Ганс не сумел поймать ее на лету, и теперь «приспособление для чистки зубов» валялось на полу. Видимо, у шписов все же есть глаза на затылке, потому что иначе его поступок не объяснить. Едва Ганс нагнулся, чтобы подобрать щетку, как шпис уже глядел на него во все глаза. В результате полчаса спустя два здоровенных дурня, обливаясь потом, маршировали 12 километров до Петтенбаха, к великой радости местных жителей. Нам приказали явиться туда и доложить в канцелярии

3-й роты о прибытии, кроме того, должно было быть записано точное время прибытия, а уже потом нам следовало топать назад в Кирхдорф. По пути Гансу пришло в голову позаимствовать на время парочку велосипедов в одном развеселом кабачке, куда мы время от времени похаживали, приехать, выждать время и доложить о прибытии.

– Ты думаешь, наш шпис не просчитал подобный вариант? Уверен, что у него и на этот счет подстраховочка имеется. И стоит ему нас подловить, нам только и останется, что дожидаться, пока нас не переведут отсюда куда-нибудь подальше. И поскорее.

Должен сказать, что я оказался прав, – только мы успели миновать Петтенбах, как нам встретился унтершарфюрер из отделения связи. И когда мы возвращались, он встретился нам еще раз – это было в четырех километрах от Кирхдорфа. А ближе к полуночи у самого выезда из деревни Кирхганг из темноты вдруг вынырнули два знакомых силуэта.

– Не слышали последние новости? – задыхаясь, спросил меня Хубер.

– Нет, не слышали. Давай выкладывай.

– В 3-й роте «карантин». Выход запрещен. И вы не догадываетесь почему? Половина роты…

Хубер осекся и не смог договорить – его душил смех. Прошло, наверное, с полминуты, когда он пришел в себя. Короче говоря, все началось еще в том самом кабаке в Пожареваце. Хубер, рассказывая нам, разумеется, приукрасил кое-что, но суть была ясна – солдаты подцепили неприличную болезнь. И гауптштурмфюрер Тиксен, взбешенный тем, что это случилось именно в его роте, строго-настрого запретил всякие увольнения. Теперь 3-ю роту гоняли почем зря – строевая подготовка, маршировка и так далее. Старина Кришан – так прозвали Кристиана Тиксена – позаботился, чтобы роте было не до смеха.

– Завтра отбываете в Мюнхен забирать вашу машину из ремонта, – объявил Бахмайер.

На зависть всем остальным я забрался в кузов грузовика, где сидели мотоциклисты из нескольких других рот. Все подлежавшие ремонту машины мы сдали еще в первый день, сразу же по прибытии в Кирхдорфан-дер-Кремс для отправки в Мюнхен на заводы BMW. Уже стемнело, когда мы добрались до баварской столицы. Нас милостиво отпустили погулять по городу до 24:00. Первым делом мы отправились не куда-нибудь, а в пивную «Хофбройхаус». Но обстановка в этом заведении нас явно разочаровала – все там было совершенно не в нашем вкусе. Поэтому мы решили перебраться в приятный маленький бар на одной из оживленных улиц Мюнхена – Штахус. Там нам понравилось куда больше, время пролетело незаметно, пора было возвращаться ночевать в указанное ранее место.

Ранним утром мы уже стояли у завода BMW, и вскоре нашим взорам предстали обновленные до неузнаваемости мотоциклы. Для некоторых мотоциклистов, ездивших раньше на машинах с колясками, было весьма непривычно пересаживаться на машины без колясок. А тут, как назло, зарядил дождь.

Едва мы отъехали, как один из нас, поскользнувшись на трамвайном рельсе, грохнулся на брусчатку. К счастью, не пострадал ни водитель, ни его мотоцикл. Мы продолжили путь. Чуть позже другой водитель уже пахал носом у въезда на автобан на Зальцбург, а ехавший позади налетел на него. Старший группы обершарфюрер рассвирепел и пригрозил самыми суровыми карами, если кто-то еще по недосмотру попадет в аварию. Сам старший ехал впереди всех со скоростью 80 км в час. Довольно рискованная скорость, тем более что один из мотоциклов уже лежал в кузове сопровождавшего нас грузовика. Решили снизить скорость, и до Кирхдорфа мы добрались без аварий.

Клингенберг получил свой Рыцарский крест, и в его честь 31 мая в Кирхдорфе батальон мотоциклистов прошел парадом. Дивизионный оркестр обеспечивал музыкальное сопровождение. Гауптштурмфюрер Клингенберг, белокурый, стройный, высокий – живой символ той эпохи, скромно стоял позади командира батальона. Интересно, о чем он думал в тот самый главный день своей жизни?

Прозвучала команда «Смирно! Равнение направо!» Мы застыли руки по швам. Оркестр заиграл марш «Принц Ойген^[4], благородный рыцарь…». Прошла маршем 2-я рота Клингенберга. Впереди шагал унтерштурмфюрер с саблей наголо. Рота маршировала с винтовками на плечо с примкнутыми штыками, слаженно, все как один.

Затем показалась 1-я рота. Ее возглавлял гауптштурмфюрер Геменд. Проходя мимо подиума, где стояли командир батальона и Клингенберг, все как по команде повернули головы направо. Да, бывают минуты, когда ты с гордостью ощущаешь себя частью слаженного целого.

Проследовала и 3-я рота под командованием «Кришана». Гауптштурмфюрер с саблей наголо, точнейшим образом выдерживая угол ее наклона, так молотил сапогами по асфальту, что мне казалось, они вот-вот лопнут и разойдутся по швам. Ничуть не хуже прошла и 4-я рота оберштурмфюрера Хинца. Завершала парад 5-я рота. Все окна в Кирхдорфе стояли настежь, оттуда смотрели целыми семьями. Понятно, что подобные мероприятия – событие для этого крохотного городка. Парад завершился, остаток дня батальон был свободен от занятий.

В тот день меня направили в штаб дивизии. Адъютант батальона вручил мне толстенный конверт, и я, сев на мотоцикл, отправился по назначению. Что может быть прекраснее поездки по живописной местности, когда ты наслаждаешься ландшафтом, отдыхаешь от назойливой рутины армейских будней. Я про себя напевал последние песенки Цары Леандер (известная в Германии 30-40-х гг. певица и киноактриса, подданная Швеции. – Пер.). Вскоре позади остался Петтенбах. 3-я рота занималась на технике – отрабатывала приемы обращения с пулеметами. Над солдатами мрачно возвышался Тиксен, отчитывая за что-то первого номера пулеметного расчета.

Между Форхсдорфом и Гмунденом меня остановил наряд военной полиции:

– Прошу предъявить водительские права и солдатскую книжку.

В целом ничего чрезвычайного, обычная проверка, я предъявил документы… Солдатскую книжку!!!

– Водительские права предъявить не могу, поскольку у меня их нет.

Не подумайте, что я решил пошутить: права во всем нашем отделении мотоциклистов были только у Вольфа и Бахмайера. Остальные как-то обходились. И в рейхе, и за его пределами. Одному Богу ведомо, почему нам так и не удосужились выдать столь важный документ.

– Вам известно, что, не имея прав на вождение мотоцикла, вы не можете быть допущены к управлению данным транспортным средством?

– Меня допускают к управлению мотоциклом. И управляю им я нормально.

Мой тон явно не понравился представителям полиции. Видимо, чувства юмора недоставало, причем у обоих.

– Возможно, вы считаете, что раз вы в СС, то умнее всех остальных?

Ну, здесь этот парень явно переборщил. Дело в том, что я вообще не собирался выставлять себя эдаким умником. Просто у меня такая манера общения. И потом, как род войск может влиять на ум?

– Но я ведь не укоряю вас тем, что вы служите в военной полиции.

Эта ситуация поставила обоих полицейских в весьма щекотливое положение. Отцепятся они от меня или нет?

– Ради бога, составьте рапорт. Я уже объяснил вам, что я обычный мотоциклист-посыльный. Курьер, если хотите. Из мотоциклетного батальона. И у меня приказ – доставить пакет в штаб дивизии. Если хотите меня задержать, пожалуйста, но под вашу ответственность.

Так что поступайте, как считаете нужным, подумал я. В конце концов, не моя вина, что мне так и не выдали прав. Но полицейские, похоже, приняли решение. Они записали все мои данные, сверившись с солдатской книжкой, и отпустили меня с миром.

Штаб дивизии расположился в Гмундене, справа от озера Траунзе, в здании роскошного отеля. С поручением я справился быстро и по идее сразу же должен был отправиться в батальон. Я посмотрел на часы – 16:00 – и подумал, что смогу убить двух зайцев одним выстрелом. Мне вспомнилось изречение нашего Белы: «Черт возьми, надо же хоть краем глаза увидеть этот мир!» И заодно пропустить очередное вечернее построение. И я решил прогуляться – проехал до самого озера Эбензе. Ни к чему околачиваться в штабе дивизии. Куда лучше было присесть за столик уютного кафе у реки. Около 18:00 я решил возвращаться.

Вечернее построение давно прошло. Инцидент с двоими полицейскими не выходил у меня из головы, и я все же решил доложить обо всем шпису. На него это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Просто черкнул у себя в блокнотике пару слов и разрешил мне идти. Что будет теперь? Но ведь я не виноват, что мне прав не выдали! Я решил переговорить со своими товарищами. Но никого не нашел. Наверняка закатились в одно облюбованное рядовым составом веселенькое место, потому что ходить по кафе в Кирхдорфе нам не рекомендовалось – уж очень велика была вероятность нарваться там на кого-нибудь из начальства.

Именно Ципп первым обнаружил это заведение на отшибе. Хоть до него и приходилось тащиться несколько километров – кабачок располагался как раз на развилке дорог, одна из которых вела на Заттельдорф. Обслуживали посетителей там дочери хозяйки, там было тихо, уютно и – главное – безопасно.

Еще издали я услышал пение. Ага, значит, ребята уже в нужной кондиции. Оказывается, у Белы был день рождения – разве это не повод для веселья? В центре компании сидела девушка с гитарой – одним словом, царила самая непринужденная и подходящая для пения наших «песен ландскнехтов» атмосфера.

То ли военная полиция направила куда следует соответствующий рапорт, то ли решение исходило от командования батальона, но на следующее утро были назначены экзамены на вождение и выдача прав. Я особо в детали не вникал. Эти права – формальность для всех нас, не более того. Но когда мы въехали на мотоциклах во двор, были немало удивлены – вся территория была разлинована пустыми бутылками: повороты, перекрестки и так далее. Приволокли и пустую бочку из-под бензина, положили на бок, поверх нее укрепили доски – все это символизировало спуск и подъем. Мы лишь улыбнулись: неужели во всем этом была необходимость?

В Пожареваце мы сами для себя соорудили нечто вроде качелей из досок, на которых оттачивали навыки фигурного вождения – например, проехать по этой доске стоя и заложив руки за голову. А Бела вообще решил отличиться – он встал на сиденье мотоцикла. И надо сказать, сумел одолеть короткие дистанции. Для его мотоцикла эти эксперименты даром не прошли – пришлось сдать машину в ремонт, хотя поломку вряд ли можно было назвать серьезной. Все это было еще в ту пору, когда мы только овладевали элементарными навыками управления мотоциклом. Однажды мы стояли у своих машин, готовясь к практическим занятиям вместе с нашим инструктором по вождению – фельдфебелем вермахта. И в этот момент во двор въехал Бела, причем стоя на сиденье обеими ногами. Едва заметив фельдфебеля, он мгновенно шлепнулся задом в седло. Подобные фокусы были строго-настрого запрещены, и уж кому-кому, а Беле это было ясно. Результат: фельдфебель доложил об инциденте начальству, а всем нам объявили три дня неувольнения.

Но вернемся к экзамену и правам. Каждому из нас предстояло проехать между бутылками и в завершение миновать импровизированные спуск и подъем. Только Ганс сбил пару бутылок, виляя в этом лабиринте. Остальные проехали безукоризненно, причем на такой скорости, которая была явно в новинку нашим экзаменаторам.

– Ребята, вы бы наверняка подняли меня на смех, начни я задавать вам вопросы. Я просто был не в курсе вашего опыта практического вождения. Короче говоря, шпис выдаст вам соответствующие удостоверения на право управления мотоциклом.

Мы, взревев двигателями, тут же укатили на нашу стоянку.

– Гельмут – к адъютанту! – выкрикнул Хубер.

Положив отвертку – проверял карбюратор, – я отправился к адъютанту батальона. И получил от него совершенно новую задачу: мне предстояло скопировать карты! Он объяснил, что, дескать, карт конкретного района не хватает и я, будучи «художником», должен снять несколько копий. Для меня так и осталось загадкой, отчего меня сочли художником, и не просто художником, а еще и картографом. Однако во всем этом было нечто заманчивое – с меня взяли подписку о неразглашении военной тайны!

Весь день я просидел в маленькой каморке штаба и изо всех сил старался оправдать оказанное мне командованием доверие. Я сразу понял, что это были карты не германской территории. Командир явно присматривался ко мне, расспрашивал, поинтересовался, нет ли у меня среднего технического образования, не подавал ли я заявление на сверхсрочную службу и тому подобное.

– Никак нет, штурмбаннфюрер! У меня нет среднетехнического образования, и я не подавал заявление о службе в армии сроком на двенадцать лет.

– А почему? Не нравится служить?

Бог ты мой – ну и вопросик! Нравится ли мне служить? Я пошел в ваффен СС добровольцем лишь оттого, что счел своим долгом так поступить в военное время. Но чтобы «нравилось служить»? На тот период мне нравилось нечто совсем иное. Или всем без исключения должно нравиться маршировать, задирая ноги в гусином шаге, горланить строевые песни с оружием «на плечо»? Такие вещи меня явно не восхищали, я просто воспринимал их как необходимость. Нельзя сказать, чтобы я халатно относился к исполнению служебных обязанностей. Но просто в тот период мне казалось, что, отслужив свое, в жизни я намерен заниматься другим.

И я был немало удивлен тому, что и Хильгер стал задавать мне подобные вопросы уже позже, когда мы в Кирхдорфе отправились в кино. На мой вопрос, по какой причине он расспрашивает меня, Хильгер лишь улыбнулся и ответил: «Да так. Из чистого любопытства». Только в 1943 году я вспомнил эти расспросы, о которых, кстати, успел позабыть. Это было уже тогда, когда я попал в роту выздоравливающих и стоял на казарменном дворе в Эрлангене. Меня хотели отправить на офицерские курсы. Но об этом потом. Вернемся в июнь 1941-го.

Начало «Барбароссы»

Когда мы 11 июня покидали Кирхдорф, все население городка вновь высыпало на улицы. Все транспортные средства были сосредоточены на главной улице. Офицеры обменивались рукопожатиями с известными горожанами, и мы, усыпанные цветами, покатили к товарной станции для погрузки в железнодорожный состав. Подобное мы уже пережили в Югославии. Никто и словом не обмолвился, куда лежал наш путь. Единственным отличием было то, что на этот раз переброска осуществлялась по железной дороге. Никто из нас и в страшном сне предположить не мог, что эта переброска обозначит начало конца и что конец этот суждено пережить лишь считаным солдатам нашего батальона. А сейчас все смеялись, шутили, пели, ничего не подозревая.

Мотоциклы были надежно закреплены на открытых платформах, а мы ехали в пассажирских вагонах. Относительно конечного пункта заключались пари, но выигравших не было.

– Давай-ка, Гельмут, присаживайся к нам, перекинемся в картишки, – предложил Хубер, дружески ткнув меня в бок.

Вольф уже раздавал карты.

– Я когда-то знал одного человека, у которого всегда тряслись руки. И знаешь почему, Вольф? – насмешливо спросил Бела.

Ответа он так и не дождался. Состав здорово тряхнуло, и карты посыпались на пол. Поезд тронулся. На часах было ровно 4:30. Мы напряженно вглядывались в медленно уплывавшую прочь железнодорожную станцию. Скоро проехали и Зальцбург. Поезд стучал колесами где-то между Регенсбургом и Нюрнбергом. В Нюрнберге прояснится, куда нас все-таки везут. Мы прилипли к окнам. Уже темнело. Ганс едва разобрал название станции Галле.

– Кто-нибудь что-нибудь понимает? – спросил Швенк.

Когда мы миновали Торгау, когда позади остались Зорау (современный Жары) и Глогау (современный Глогув), сомнений оставаться не могло. Нас перебрасывали в Польшу! Но что это могло значить?

– В общем, на полигон нас везут. Чтобы привести нас в чувства как следует. Боже, в чем я перед Тобой провинился, что Ты заслал меня в эти войска? – закатив глаза, вопрошал Бела.

Размышлял вслух и Швенк:

– Не думаю, чтобы в Германии был такой дефицит полигонов, чтобы везти нас куда-то через всю страну.

Наше путешествие завершилось, когда мы проехали Кротошин.

Состав моментально разгрузили. Все рекорды побили, наверное. И тут хорошо знакомая команда:

– Запускай двигатели!

Через Радом и Зволень мы доехали до городка Пулавы. Батальон разместился в гигантском лагере из бараков. Может, Бела все-таки прав? Уж очень все здесь походило на полигон. Прощайте, веселые денечки в Кирхдорфе! Полигоны во всем мире только для того и построены, чтобы выжимать все соки из солдата.

В бараках циркулировали самые фантастические слухи. Но чаще всего повторялся один и тот же: мы достигли договоренности с Россией о пропуске наших войск через Украину и далее через Кавказ в Турцию, откуда двинемся в Африку. Там мы должны соединиться с Африканским корпусом, навалившись на англичан. И – что самое удивительное – большинство искренне верило в эту бредятину!

– Ребята, ну сколько же горючки надо сжечь, преодолевая такие расстояния, – резонно возражал Вольф.

Бела был явно недоволен:

– Какое мне дело до этих арабов? Схватишь где-нибудь бабу, поднимешь паранджу и увидишь, что она тебе в бабушки годится! Ну и нравы!

Все познания Белы об арабском мире ограничивались тем, что все женщины Востока ходят в паранджах. Казалось бы, самый реальный и логически обоснованный вариант – война с Россией – никому не приходил в голову. Думаю, это распространялось и на офицерский состав. С той лишь разницей, что офицеры чуточку больше знали о нравах Ближнего Востока, чем наш Бела.

Никаких подозрений у нас не вызвало и то, что отдельные группы солдат направляли для охраны мостов, других – на проведение разведки дорог. Все это представлялось частью рутины. Мотоциклисты-посыльные тоже не были перегружены поручениями. Да и какие могли быть поручения – батальон в полном составе сосредоточен на одном месте, все рядом. Иногда, когда наше ничегонеделание слишком уж раздражало начальство, оно распоряжалось о проведении регламентных работ. Поэтому мы сидели и копались в разобранных карбюраторах, продували воздушные фильтры, закрепляли электропроводку и, если никого из командиров вблизи не было, дремали прямо у мотоциклов.

В автобатах широко известна байка о том, что водитель, лежа под машиной во время ремонта, должен непременно привязать левую руку к кузову. Вопрос: а для чего? Чтобы ловчее было работать правой? Да нет, чтобы спать и одновременно создавать видимость работы. Именно так и поступил один водитель в Пулавах, возивший начмеда. Все отправились на вечернее построение, а тот так и остался лежать под машиной. Шпис, разумеется, заметил. И надо сказать, поступил с этим солдатиком по-божески – просто высмеял его: мол, дружок, вы не оригинальны – приемчик-то с бородой!

Меня определили в дивизионные посыльные. Когда мы прибыли в Пулавы, каждая часть из состава дивизии выделяла посыльного в штаб дивизии. Его раз в сутки сменял кто-нибудь еще из его товарищей.

Нас подняли среди ночи. Мы, протирая глаза, недовольно роптали.

– Черт бы их всех побрал… И угораздило меня не ехать к своим, а заночевать здесь! – бранился посыльный из саперного батальона.

Потом все же явился офицер из отдела снабжения штаба дивизии и объявил, что через несколько минут по радио состоится выступление доктора Геббельса. Нечего и говорить, что выступления по радио партийных и государственных руководителей в ту пору было совершенно обыденным явлением. Но если уж к микрофону вылез сам Йозеф, наверняка речь пойдет о чем-то дьявольски важным. За войну мы успели привыкнуть к сюрпризам. Но когда Геббельс заговорил, наши физиономии вытягивались все сильнее и сильнее. Сначала нам показалось, что мы что-то недослышали или перепутали, и непонимающе уставились друг на друга. Оказалось, нет, мы ничего не перепутали. Германия находилась в состоянии войны с Россией! Так что, Бела, не видать тебе арабских женщин в паранджах!

– Боже мой! Это уже нечто совсем другое – теперь нам предстоит воевать на два фронта! – пробормотал кто-то.

Новость нас явно не вдохновила. Всем было очень не по себе. Но что мы могли знать о большой политике? Политико-воспитательная работа? Да бросьте вы! Мы разворачивали газеты с единственной целью – узнать, в каком кинотеатре идет хороший фильм и в каком кабаке повеселее и подешевле. И когда командир роты собирал нас на политинформацию, это давало возможность вздремнуть за спиной сидящего впереди. Объявление войны России было для нас шоком, оно застало нас врасплох. Одно мы знали твердо: эта кампания уже не будет столь молниеносной, как в Польше, Франции или Югославии.

Впрочем, времени на раздумья не оставалось. Заместитель начальника оперативного отдела штаба дивизии вызвал нас в штаб, и вскоре мы вернулись в свои части и подразделения с туго набитыми портфелями документов. Почти сразу же мы узнали и о том, что наша дивизия не входила в число соединений первого эшелона, то есть нам не пришлось первыми пересечь границу Советского Союза. Однако доносившийся с востока гул канонады говорил о том, что сражения начались.

Приказ запустить двигатели мотоциклов поступил лишь 24 июня, то есть два дня спустя после начала боевых действий. Мы проводили время в палатках в лесах вблизи Зуки (Zucky) – все еще в Польше. Там же мы увидели, как падал первый сбитый русский самолет. Мы с любопытством разглядывали красные звезды на хвостовом оперении и крыльях. Эта картина еще долго преследовала нас потом, уже в ходе наступления в России. Я размышлял о том, неужели это и есть страна, это и есть люди, описанные в произведениях Достоевского, Двингера и других авторов. Или же большевизм вывернул все наизнанку за двадцать четыре года господства? Все мы почти физически ощущали некое давление, исходившее от непонятной, покрытой непроницаемым покрывалом секретности страны. Никто и никогда на Западе не мог понять, что происходит внутри России.

В лесах и болотах мы просидели относительно недолго. В одну из ночей нас подняли, мы двинулись в путь и к утру уже были в Бресте. И снова мы разместились в какой-то воинской части южнее города. Живо обсуждались первые фронтовые новости – наши танковые войска сокрушили силы русских и продолжают наступление в глубь страны. Из любопытства мы осмотрели казарменное здание, показавшееся нам вполне приличным, если не считать выбитых оконных рам. Мы разглядывали подбитый русский танк. И снялись в героических позах на фоне этого подбитого танка.

Наконец уже 27 июня в дивизию СС «Дас Райх» поступил приказ выступать. Мы направились в сторону Кобрина и в тот же день добрались до прежней (до сентября 1939 г.) польско-русской границы. Сгоревшие танки, перевернутые повозки, разбитые артиллерийские орудия по обеим сторонам дороги свидетельствовали о тяжести урона противнику, нанесенного наступающими германскими войсками. Если судить по количеству разбитой техники, то можно сделать вывод о том, что сосредоточенные у границы с Польшей советские войска были отнюдь не малочисленными. Неужели Сталин на самом деле вознамерился нанести отсюда удар по Западу? То гигантское количество выведенных из строя вооружений говорило явно не в пользу «сил необходимой обороны»! Даже у меня на этот счет не было никаких сомнений^[5].

Мы ехали, ехали, ехали… Останавливались мы лишь при необходимости устранить мелкие неисправности или залить в бак бензин и все дальше и дальше продвигались на восток.

– Бог ты мой, наши танкисты взяли такой темп, что нам за ними и не угнаться, – рассуждал Хубер на привале.

Несколько дней спустя именно Хуберу суждено было стать первой жертвой среди мотоциклистов-посыльных.

Мы ехали почти без перерыва целых три дня – 27, 28 и 29 июня. Колонна останавливалась всего на пару часов, и все – будь то мотоциклисты или же пехотинцы – сразу же валились в придорожные кюветы хоть немного вздремнуть. Мы с ног до головы были покрыты толстым слоем серой пыли, поднимаемой впереди-идущим транспортом.

Я только что заправился, когда Бахмайер приказал мне прибыть в штаб дивизии в качестве офицера связи.

– Штаб движется где-то позади. В общем, разыщете. И будьте осторожны!

Я развернулся и помчался в противоположную сторону мимо десятков идущих мимо грузовиков. Где-то мне предстояло найти передвижной КП дивизии. По обе стороны дороги мелькали крестьянские домишки. Местные жители с робостью взирали на проносившиеся мимо немецкие машины. Наконец возле небольшой группы деревьев я нашел указатель – «передовой КП дивизии». Доложив о прибытии, я оказался среди тех же посыльных, которых знал еще по Пулавам, а некоторых еще и по Сербии.

– Ты давай слопай чего-нибудь. Потому что вот-вот отправляемся, – посоветовал мне связник из пехотного полка СС «Дойчланд».

Едва я успел проглотить рыбных консервов с хлебом и кусочек маргарина, как мы действительно отправились. Мы повернули на юг от главного направления наступления. Судя по всему, дивизии была поставлена особая задача.

Где-то впереди шел бой. Мы не раз останавливались, а потом остались в какой-то небольшой деревеньке. Унтершарфюрер, вернувшийся с передовой с группенфюрером Хауссером, рассказал, что мотоциклетный батальон участвовал в первом бою в Лузе (так у автора – не найдена). Он был в авангарде наступления дивизии. Кроме того, мотоциклетные подразделения сумели захватить исправный мост под Пуховичами и сейчас следовали на Кобеневичи на реке Березине!

Крещение огнем у Березины

Ровно гудел двигатель моего BMW. Вот уже несколько часов я ехал позади нашего подразделения. В штабе дивизии меня сменил Бела и в целом повторил то, что я уже знал от унтершарфюрера. Батальон понес первые потери. В отделении мотоциклистов-посыльных погиб Хубер. Ему было поручено отвезти донесение в штаб 2-й роты. Он был один в момент гибели. Его обнаружил ротный патруль. Хубер наехал на мину. Сила взрыва была такова, что мотоцикл превратился в груду металла, а изувеченное тело Хубера отбросило на несколько метров. Кто же следующий?

Жара была невыносимая! И ее приходилось переносить в обмундировании. А тут еще досадный звук поршней. Местность выглядела бескрайней и безмятежной. Ничего не указывало на то, что где-то совсем близко идет война.

До этого у меня не было сложностей с ориентированием на местности. Но, проехав 20 километров, я заметил следы мотоцикла с коляской – машина свернула на проселочную дорогу. Теперь эти следы стали для меня дорожным указателем. Перед этим офицер связи штаба дивизии в общих чертах объяснил мне, как доехать до этого места.

По обе стороны дороги поднимались высокие сосны, мешая обзору. Я нажал на газ, желая побыстрее проскочить эту зеленую арку. Песчаная дорога требовала предельной концентрации внимания – я с трудом удерживал мотоцикл в колее. К этому времени подобные дороги уже стали для нас делом почти что привычным. Позже, с изменением времени года, дороги стали настоящим ужасом. Хорошо, что тогда, летом, я этого еще не знал. Черт возьми, куда все подевались – пора уже кому-нибудь показаться!

Я миновал поворот и тут увидел, как солдат из боевого охранения машут мне, стоя на полянке между деревьями справа от дороги, по которой я ехал. Под деревьями стояли надежно замаскированные грузовики обоза. Пристроив мотоцикл у дерева, я доложил о прибытии шпису. Тот, разумеется, жаждал узнать последние новости. Странное дело, но все без исключения обозники считают нас чуть ли не всезнайками. Когда они доводили нас своими расспросами чуть ли не до белого каления, мы нарочно несли им такую околесицу, что едва удерживались от смеха, когда по их лицам видели, что они верят нам безоговорочно. Часто у обозников можно было разжиться едой.

Но этот шпис сразу же отослал меня:

– Доложите Эвальду и отправляйтесь назад.

Эвальд был батальонным поваром, мастером своего дела. И к тому же вполне своим парнем. Только ему одному удавалось вкусно готовить в жутких условиях наступления в России. И Эвальд был совсем уж нетипичным поваром, которые сначала набивают свое жирное брюхо, а уж остатками кормят личный состав.

– Ага, еще один обжора!

Но уже подавал мне солидный кусок колбасы. Усевшись на газовый баллон, я стал ножом отхватывать ломти. Никогда не знаешь, когда в следующий раз удастся наесться досыта! Показался батальонный портной:

– Батальон уже воюет. Куча народу погибло.

Вскоре подошли еще солдаты, и я узнал, что произошло за последние дни и часы. Часть их баек можно было спокойно тут же забыть. Бела уже побывал здесь до меня, и по рассказам здешних я чувствовал, от кого они исходили. Почерк Белы. Он обладал талантом с самым серьезным видом нести полнейшую чушь. А люди все принимали за чистую монету.

Эвальд подал мне круглую жестянку с горячим шоколадом. Пора было возвращаться. У меня были добрые отношения с обозниками. Большинство в этих подразделениях составляли люди в возрасте – резервисты. Они были по-своему добродушны, хотя иногда казалось, что они не против закусить нами, молодыми, на ужин. Впоследствии эти добрые отношения со службами обеспечения не раз здорово выручали меня.

Довольно быстро я миновал окаймленный густым лесом участок дороги. Дорога теперь извивалась между зелеными лугами, отлого поднимаясь вверх. Теперь надо было быть осмотрительнее, напомнил я себе. Большинство моих товарищей не считали нужным поглядывать направо и налево во время езды. И не из беспечности. Просто выполнение распоряжений требовало страшной спешки.

Взобравшись повыше, я заглушил мотор, снял каску и внимательно прислушался. Сомнений не было – где-то восточнее шел бой. Нетрудно было отличить ровное тарахтенье нашего пулемета МГ-34 от очередей русского «Максима» – последний выпускал пули в более медленном темпе.

Я снова завел мотоцикл и продолжил путь. Километрах в шести дальше виднелись типичные русские хатенки с характерными крышами. На фоне реки они казались игрушечными. Березина, река, сыгравшая роковую роль в судьбе Наполеона. Интересно, какую роль суждено ей сыграть в нашей судьбе?

Несколько человек махали мне, стоя у первой хатки. Тут же стояли и их мотоциклы. Я, как идиот, подумал, что мне машут в знак приветствия. Потом до меня все же дошло, что они призывали меня остановиться. И были правы – стоило мне войти в поворот, как засвистели пули. Это уже не шутки! Но я уже вошел в поворот, поэтому тормозить и останавливаться было поздно. Поэтому я прибавил газу и завершил этот поворот.

И тут я едва не наехал на гауптштурмфюрера Клингенберга! Соскочив с мотоцикла, я бросился в траншею. Клингенберг крикнул мне:

– Что вы здесь делаете, идиот несчастный? Вы что, с ума сошли!

Черт возьми! Ну как, объясните мне как, гауптштурмфюрера Клингенберга угораздило появиться именно здесь и именно сейчас?! Все остальные командиры рот были люди суровые, но Клингенберг был просто отморозком, каких свет ни видывал. Я всегда старался не попадаться ему на глаза, да и не только я.

Я заметил нескольких лежавших на земле офицеров – унтерштурмфюрера Хильгера, командира 1-й роты гауптштурмфюрера Геменда. Они вынуждены были залечь – поднимись они, и тут же стали бы мишенями для русских. Строить из себя храбреца, не желающего «кланяться пулям врага», могло обернуться гибелью. Повсюду – за стенами, за деревьями и даже за навозными кучами – засели бойцы 1-й роты, остервенело палившие по врагу. Прокричав Клингенбергу содержание донесения, которое я должен был вручить ему, я тут же вскочил на мотоцикл и, используя рельеф местности, попытался выбраться из этого небезопасного местечка. Не хотелось мне передвигаться на своих двоих. Даже здесь. Думаю, что все, кто привязан к своему транспортному средству, поймут меня.

Деревенская улица тянулась вдоль реки. Окопавшиеся на другом берегу русские обстреливали нас.

– Баранья башка! Почему ты не остался в тылу?

Обернувшись, я увидел Швенка, пристроившегося за сложенными бревнами.

– Откуда мне было знать, что вы здесь надумали повоевать?

Швенк разъяснил мне, что батальон внезапно оказался под обстрелом, когда входил в эту деревню. Мотоциклисты тут же соскочили со своих машин, и 1-я рота стала медленно, но упорно продвигаться к центру деревни. Огонь вели отовсюду. Нас забрасывали ручными гранатами, тарахтели пулеметы. На разных языках кричали поднести патроны, оттащить раненых, бранились, перекликались…

– Ты лучше пригнись пониже. В нас они тоже стреляют! – предостерег я Вилли, перекатываясь к толстому стволу дерева. Там я с винтовкой и занял позицию.

Вилли тоже перебрался ко мне, по недосмотру как следует заехав мне прикладом по каске.

– Ну, ты. поосторожнее! Хватает с меня и иванов!

А иваны, судя по всему, оправились от первого шока. Огонь с другого берега реки усилился. Мы, надо сказать, в долгу не оставались – палили в ответ вовсю. Но оценить ущерб было невозможно – разве разберешь на таком расстоянии? Иногда, правда, мелькнет чей-то силуэт, сразу не определишь, кто упал – наш или русский. Так что стрельба имела скорее психологический эффект.

С другой стороны дороги адъютант крикнул мне:

– Возвращайся и скажи, пусть подгонят противотанковое орудие!

И вот теперь я горько сожалел, что потащился сюда на мотоцикле. Надо же быть таким дураком! Дружище Швенк предусмотрительно оставил машину подальше,

а сам передвигался пешком. Проклиная про себя адъютанта, я бросился к мотоциклу, вполголоса молясь, чтобы двигатель завелся с первого оборота. Двигатель услышал мои мольбы и не стал капризничать. Вскочив в седло, я вмиг позабыл о всяком страхе. Все наши лежали, уткнувшись носом в песок, тщетно пытаясь вдавиться в него, а я в открытую – отличная мишень для врага! – несся по дороге и вскоре был уже на позициях противотанкового взвода 5-й роты.

Орудия стояли за довольно большой постройкой. Бойцы расчетов тихо дремали на солнышке, не обращая на доносившуюся стрельбу ровным счетом никакого внимания. Командир расчета, обершарфюрер, восседал на хлипком стульчике, пожевывая травинку. Когда я передал ему приказ адъютанта батальона, он так и продолжал мерно покачиваться на стульчике.

«Ну и нервы у тебя!» – невольно позавидовал я обершарфюреру.

Тот внезапно рывком поднялся.

– Запускать двигатели! – скомандовал он и вскочил на тягач. – А ты покажешь, куда ехать! – рявкнул он мне.

В третий раз мне пришлось проезжать этот окаянный поворот. Позади позвякивало металлом орудие. Издали завидев унтерштурмфюрера Хильгера, я лихо подкатил к нему:

– Ваше приказание выполнено!

И тут же нырнул за стену здания.

Артиллеристы на всех парах рванули дальше. Тягач протащил орудие метров на пятьдесят, остановился, артиллеристы расчета быстро соскочили на землю.

Тягач медленно пополз назад, артиллеристы проворно установили пушку. Не прошло и минуты, как раздался первый выстрел. И дело пошло – их заторможенность как рукой сняло. Надо было видеть, как мастерски они работали – наводчик, заряжающий. Я поразился, как ловко расчет управлялся с орудием. Огонь сосредоточили по нескольким зданиям в конце улицы деревушки, и скоро бойцы Клингенберга и Хильгера перешли в наступление. Хильгер жестом велел нам «вместе с мотоциклами» следовать за ними! Вилли бегом отправился за своим, который оставил за поворотом, а я медленно стал продвигать свой вслед за офицерами.

Расчет стал перемещать и противотанковое орудие и вскоре занял новую позицию уже на окраине села. Несколько человек стрелков-мотоциклистов нырнули в дома и тут же вывели оттуда засевших там русских. Пленных сдали на руки нашим легкораненым бойцам, и те отконвоировали их в тыл.

Так что теперь на окраине деревни воцарилось спокойствие. Оттуда были хорошо видны расположенные примерно в двух километрах, окруженные деревьями здания. Слева поблескивала река. Вдали я различил довольно много деревенских домов – судя по всему, еще одна деревня, но побольше. Невооруженным глазом было видно, что там полно русских. Подтянул свой мотоцикл и Вилли, и мы оба сели за бугорком. Противотанковое орудие возобновило обстрел противника. Мы с интересом наблюдали за этим, и вдруг – о, ужас! – один боец расчета, внезапно раскинув руки в стороны, повалился навзничь. И тут же его место у орудия занял его товарищ. Раненого оттащили в сторону бойцы 1-й роты. Сделав три-четыре выстрела, получил ранение и другой артиллерист. Теперь у орудия встал обершарфюрер. Трудно поверить, но и его тоже ранили.

Прямо у меня за спиной раздался сухой щелчок выстрела из карабина.

– Ах ты, тварь! – пробормотал Вилли. – Ну что? Доигрался?

Только он это произнес, как со стоящего прямо перед нами дерева свалился русский. Представляете, он один спрятался на дереве, дождался подхода наших артиллеристов, а потом перещелкал орудийный расчет! Ну что тут скажешь! Могу только шляпу снять перед таким храбрецом. Ведь он знал, какова будет его участь – ему ни за что не спастись! Этот и подобные примеры и приводили нас в смятение в этой стране. Здесь опасность могла подстеречь тебя где угодно.

С юга доносился шум боя. Там сражалась 3-я рота под командованием Тиксена. А вот никого из 2-й роты я так и не увидел. Видимо, тоже где-то поблизости отстреливались от иванов, кто знает?

Было ясно, что русские сосредоточили силы на другом берегу Березины, чтобы не дать нам форсировать реку. Но в данный момент ни о каком форсировании реки речи быть не могло. Интенсивный артобстрел противника вынудил нас укрыться. Чудом было то, что русские вообще подпустили нас к этим домам. А укрытием могли служить лишь довольно мелкие кюветы по обе стороны широкой дороги, идущей как раз к строениям рядом. Русским ничего не стоило перебить нас всех до единого с другого берега Березины, поскольку мы для них находились на расстоянии винтовочного выстрела. Все складывалось весьма неприятно! Впрочем, здесь заправлял Клингенберг, а для этого человека не существовало ничего невозможного. С тех пор как он удостоился Рыцарского креста, всем стало понятно, что это за личность. За всю свою службу я не видел командира отважнее, целеустремленнее, который мгновенно овладевал любой ситуацией. Редко от Клингенберга кто-нибудь слышал похвалу в свой адрес, однако все его приказы были продуманны и верны. Тогда он принял командование батальоном. Штурмбаннфюрер Зехендер был где-то на задании, а оберштурмфюрер Вагнер командовал 2-й ротой.

В Белграде, в тот день, когда Клингенбергу вручили Рыцарский крест, я случайно едва не столкнулся с ним на лестнице казармы. Я тут же приветствовал его, едва не вывихнув руку от усердия. И чуть было не грохнулся прямо на ступеньках, потеряв равновесие оттого, что вынужден был внезапно остановиться. Он это заметил. И несколько секунд стоял молча, вперив в меня взор голубых глаз. Потом едва слышно произнес:

– Мне наказать вас за членовредительство и уклонение от службы?

– Не понял вас, гауптштурмфюрер!

– Вы что же, рассчитываете схватить простуду и тем самым уклониться от несения службы?

И уже куда громче, вполне командирским голосом добавил:

– Застегнуть ширинку!

Боже милостивый! А я-то только что из сортира! И конечно же забыл в спешке застегнуть эти несколько злосчастных пуговиц. Дрожащими пальцами я выполнил приказание и молниеносно исчез из поля зрения гауптштурмфюрера.

Многое приходилось мне слышать о Клингенберге, и правду, и неправду. Но – и я в этом убедился, узнав этого человека по-настоящему лишь в России, – когда нас всех можно было списать в расход, потому как преимущество было на стороне противника, если с нами был Клингенберг – а его вскоре назначили командиром мотоциклетного батальона, – все шло как по маслу. Этот офицер с его умением находить выход из любой ситуации был своего рода стабилизирующим фактором. Хотя нельзя сказать, что остальные офицеры были растяпами. Гауптштурмфюреры Тиксен, Геменд, Вагнер, Хинце, Вайдингер были командирами, которым было по плечу все, ну или почти все. И их дальнейшая служба подтвердила это. Тиксен погиб в должности командира танкового полка в Нормандии, Вайдингер впоследствии принял командование прославленным пехотным полком СС «Дер Фюрер».

В пяти метрах за деревом возвышалась рослая фигура Клингенберга. Приставив к глазам бинокль, он изучал местность. Случайно упавший луч солнца зайчиком отразился от Рыцарского креста. Обстрел усиливался. Было выдвинуто еще одно противотанковое орудие, и теперь уже две пушки методично расстреливали строения перед нами и на другом берегу Березины. До меня доносились и выстрелы наших пехотинцев, занявших позиции где-то позади нас в деревне. Напряжение нарастало, что-то должно было произойти. Клингенберг наверняка имел план действий.

Взвизгнули тормоза – позади нас одна за другой подъехали две тяжелые восьмиколесные бронемашины Sd. Klz. 231 разведывательного батальона. Клингенберг переговорил с командиром группы (обершарфюрером), и мы с Вилли получили приказ:

– Обеспечьте прибытие сюда Геменда и как можно больше его бойцов… И побыстрее!

Мы оставили наши мотоциклы: ехать под обстрелом – сущее безумие. Поэтому пришлось отправляться на поиски Геменда пешком. Прикрываясь где только возможно, мы продвигались по деревне. И обнаружили прямо на деревенской улице гауптштурмфюрера Геменда. Он вспотел, даже маскировочную куртку расстегнул.

– Гауптштурмфюрер, вам как можно скорее надлежит прибыть со всеми имеющимися в распоряжении людьми к гауптштурмфюреру Клингенбергу.

Геменд, выслушав меня, кивнул, и мы тут же отправились назад. Несколько раз пришлось падать ничком, чтобы не угодить под пули противника. Еще несколько метров, и я бросился на землю рядом с Клингенбергом.

– Ваше приказание выполнено! Гауптштурмфюрер Геменд скоро прибудет!

За время нашего отсутствия обстановка изменилась. Бронемашины вынуждены были отойти на несколько десятков метров. По обе стороны от них замерли в напряженном ожидании спешенные мотоциклисты, ставшие пехотинцами.

Противотанковые и легкие пехотные орудия сосредоточили огонь на Перевозе. Строения в Перевозе были разбиты снарядами. Над рекой поднимались густые клубы черного дыма, которые ветер уносил на восток. Дым очень мешал обзору. Водители бронемашин запустили двигатели. В одну из них вскочил Клингенберг, и серозеленые чудища, изрыгая огонь, медленно двинулись вперед. Унтерштурмфюрер Хильгер и гауптштурмфюрер Геменд находились во второй бронемашине. Мотоциклистам пришлось избрать для передвижения придорожные канавы. Пока мы с Вилли раздумывали, использовать ли нам мотоциклы или же наступать на своих двоих, Хильгер крикнул нам из бронемашины:

– Давайте на мотоциклы и вперед!

И бронемашина, подняв густое облако пыли, исчезла.

– Иисус, Мария и Иосиф… У него точно крыша поехала! – взвыл Вилли.

Я был совершенно согласен со своим товарищем, но что мы могли поделать? Приказ есть приказ! Сев на мотоциклы, мы двинулись за нашей небольшой колонной. Я – позади бронемашины Клингенберга, а Вилли пристроился за бронемашиной Хильгера.

Трудно описать, что мы тогда чувствовали. Автоматические 20-мм пушки бронемашин вели беглый огонь по русским на противоположном берегу, те отвечали в том же духе, а мы, пригнувшись, буквально ползли на своих мотоциклах, каждую секунду ожидая, что нас разорвет на куски. Время от времени бронемашины останавливались – для прицельной стрельбы по врагу. И всегда эти остановки были для нас неожиданностью, приходилось тормозить, это не составляло труда, благо что мы ползли на первой передаче, задыхаясь от порохового дыма и выхлопных газов. Но, невзирая ни на что, я старался не отрываться далеко от идущей впереди бронемашины.

Пока что все было не так уж и плохо – мы метр за метром приближались к деревне. Пехотинцы спрыгнули с техники и вступили в бой. А я, стиснув зубы, упорно продвигался в фарватере бронемашины, чтобы меня не расстреляли в упор с фронта. На наше счастье, у русских не было ни одного противотанкового ружья или орудия. Я вздрагивал при каждом металлическом звуке отрикошетировавшей от брони вражеской пули, посланной с того берега. Если пехотинцы чувствовали себя куда свободнее, передвигаясь на своих двоих, в случае опасности всегда могли залечь, то мы были связаны тем, что сидели на мотоциклах. Водитель идущей впереди меня машины рывком рванул вперед. Пулеметы бронемашин вели непрерывный огонь. Тут и там гремели разрывы ручных гранат. Грохот становился нестерпимым. Потом бронемашина замерла на месте как вкопанная, я едва успел избежать столкновения, резко взяв вправо. Мы были в деревне!

Вокруг пылали дома, расстилался удушливый дым, в насыщенном пороховым дымом воздухе летали черные хлопья копоти, непрерывно стучали 20-мм автоматические пушки бронемашин. Кто-то вдруг завопил нечеловеческим голосом: «Санитары! Санитары!» Оказалось, буквально в метре от меня кого-то подстрелили. Я метнулся в сторону, крадучись ехал, прижимаясь к остаткам забора. Тот боец больше не звал санитаров. И не кричал. Его жизнь закончилась здесь – на берегу Березины. Было по-настоящему страшно, и нужно было собрать в кулак всю волю, чтобы не свихнуться и следить за тем, что происходит вокруг, если ты, конечно, не хочешь, чтобы тебя постигла участь погибшего минуту назад товарища.

Промежуточной цели мы достигли. Мы были в деревне, и это означало, что мы вплотную подошли к Березине. Излишне говорить, что мы с Вилли все же спрыгнули со своих мотоциклов. Между тем бойцы мотоциклетного батальона отчаянно сражались в качестве пехотинцев, атакуя дома, в которых засели русские. Надо признать, что иваны оказывали жесточайшее сопротивление. Мне пришлось снова отправиться в тыл за подкреплением – дополнительными моторизованными подразделениями батальона. Скорость была моим главным козырем! На заднем сиденье я вез легкораненого бойца. Русские по-прежнему обстреливали нас с противоположного берега реки. Нет, так просто они не сдадутся!

Я нашел 3-ю роту гауптштурмфюрера Тиксена как раз в процессе сосредоточения в районе Топоя (не определен. – Ред.) и передал ему распоряжение. Непрерывно подъезжали мотоциклисты – собирался весь батальон. Со стороны реки доносился шум боя – там вновь вспыхнул бой с противником, но бойцы 3-й роты быстро его закончили. Когда появился Вилли с остатками 2-й роты, деревня была практически в наших руках.

Спускалась ночь, принося с собой и желанную передышку. Это была ночь с 3 на 4 июля 1941 года. Я кое-как завернулся в свою шинель мотоциклиста и улегся между двумя невысокими холмиками, которые я обнаружил на ощупь. Я здорово устал – только что вернулся от наших обозников, передав им приказ также двигаться в Топой. С наступлением темноты на противоположный берег Березины на резиновых лодках саперного взвода направилось несколько бойцов-мотоциклистов для создания там небольшого плацдарма. Русские явно не ожидали нас в том месте. Они не понимали, насколько мобильное подразделение мотоциклетный батальон, который может вести наступление вне зависимости от дорожных условий. Что касается дорог, то в этой стране их, похоже, вообще не существовало. Во всяком случае, в этом районе. Уже потом, на юге России, мы временами перемещались по сносным дорогам, по крайней мере проезжим.

К утру заметно похолодало. Заснуть я уже не мог и только стучал зубами. Когда рассвело, я решил установить, что же за место я выбрал для ночлега – оказалось деревенское кладбище, и я там примостился между двумя могилками, которые принял просто за холмики.

– Собирайтесь и поезжайте на другой берег реки. Доложите о прибытии гауптштурмфюреру Клингенбергу!

Что же там затевалось? Что значит «поезжайте»? Насколько помнится, вчера моста через Березину не существовало.

– Так точно, унтерштурмфюрер!

Механически повторив приказ, я стал готовиться к отъезду. Вилли нигде не было видно. Наверное, уже погнали куда-нибудь. Вагнер с Гансом вовсю храпели у своих мотоциклов. Видно, вернулись поздно ночью, поэтому унтерштурмфюрер их и не тронул.

Не спеша, на второй передаче я подъехал к реке. Никакого моста, разумеется, не было, зато была переправа, на скорую руку сделанная из надувных резиновых лодок. Ее за ночь организовали бойцы 5-й роты. Завидев меня на мотоцикле, саперы положили на лодку узкий деревянный настил.

– Думаете, я совсем того? Поплыву на этой дощечке? – от души возмутился я.

– А ты считаешь, что для тебя и твоей тачки мы наведем здесь целую переправу, господин связной?

Я вынужден был согласиться с ними. Пока я медленно как мог втаскивал машину на настил, несколько саперов удерживали его. Наконец я сумел взобраться на настил, но переднее колесо соскользнуло с мокрого дерева. Мотоцикл стал заваливаться на правый бок. Я тут же шлепнулся в воду. Но саперы все же удержали машину наверху и даже уложили ее на бок поперек настила. Я, отплевываясь, вылез из воды. Им ничего не стоило удержать меня от падения, но к чему? Должны же и они хоть чем-то развлечься. Я тогда поклялся когда-нибудь отомстить этим мастерам переправ.

Меня довольно быстро переправили на другой берег. Вскоре я, промокший до нитки, уже стоял перед Клингенбергом.

– Что это с вами? Вас хоть выжимай!

В двух словах я передал, что произошло на переправе. Гауптштурмфюрер Клингенберг едва заметно улыбнулся. Или мне это только показалось?

– Приведите в порядок обмундирование.

На том меня и отпустили. На мое счастье, припекало июльское солнце, и обмундирование высохло довольно скоро. Я же, обернутый в полотенце, здорово веселил шлявшихся поблизости связистов. За минувший день последние очаги сопротивления русских были подавлены бойцами мотоциклетного батальона, и все подразделения постепенно перебрались на восточный берег Березины. Благодаря стараниям наших умелых саперов удалось переправить даже транспортные средства и потяжелее наших мотоциклов. Потом мы узнали, что пехотный полк СС «Дойчланд» в ходе ожесточенных боев сумел захватить в исправном состоянии один из мостов через Березину; таким образом, наше наступление могло продолжаться.

«Наступление наших войск в России развивается успешно» – так было сказано в очередной ежедневной сводке ОКВ. Слово «успешно» означало для нас весь день-деньской на колесах! Это означало возню с мотором, устранение неполадок в самых диких условиях, заправки, подавление очагов сопротивления противника, езду, езду и еще раз езду. Иногда приходилось бывать в 10-й танковой дивизии, наступавшей на том же участке. Наши пути разошлись только у самой Москвы. Именно там эта блестящая дивизия практически полностью была уничтожена. Тогда в распоряжении соединения оставалось всего 10 (десять!) танков, да и те годились разве что на переплавку. Как правило, наш батальон сменял разведбатальон, или же мы обеспечивали фланговую оборону дивизии в ходе наступления. 9 июля мы дошли до реки Друть, а 10 июля батальон вышел к Днепру в районе Шклова.

Прибыл солдат на замену нашего погибшего Хубера. Новичка звали Лойсль. Он был тоже родом из Швабии и, как выяснилось, отличным парнем и вдобавок «специалистом широкого профиля». На его мотоцикле вечно болтались котелки и сковороды, и Лойсль иногда баловал нас разной вкуснятиной, приготовленной им самим. У него всегда находилось то, из чего можно было соорудить отличное жаркое. И что самое интересное – во время долгих поездок по пустынным дорогам России под его колеса вечно попадали незадачливые утки, куры и прочая домашняя птица. И в отварном или жареном виде птица эта была отменной едой. Мы и до прибытия в России были сплоченным коллективом, а уж в России узы дружбы еще больше упрочились. Мы всегда выручали друг друга, и фронтовая жизнь становилась легче. По характеру службы мы редко собирались все вместе, а уж во время наступлений и подавно. И если верить показаниям спидометра, за наступательную операцию мы успевали накрутить вдвое больший километраж, чем наступавшие войска.

Ельня

На Днепре русские снова вынудили нас остановиться. Яростный артобстрел не позволял саперам навести мосты. Мотопехотинцы снова и снова пытались закрепиться на другом берегу, используя штурмовые лодки. Сначала в бой бросали отделения, потому уже роты. В конце концов им все же удалось создать плацдармы в ходе боев с применением ручных гранат и штыков. Саперы в принципе могли приступать к возведению мостов, но русские обстрелов не прекращали. Мало-помалу у реки собралась почти вся дивизия. И каждый день задержки с форсированием реки был на руку врагу.

Усевшись под деревьями, мы с любопытством наблюдали слаженную работу саперов. Каждое движение рассчитано, каждый элемент оказывался на своем месте.

– Желаете отведать? – осведомился Лойсль, держа в руках жареную курицу. Я обратил внимание, что руки его давно не видели мыла. Но разве это уже имело значение? Мы уже успели отвыкнуть от многих вещей.

– Разжиревшие, ленивые ублюдки! – бросил кто-то из саперов, проносивших мимо тяжеленные бревна для сооружения моста.

– Кому какая служба досталась! – отпарировал Бела.

* * *

Ближе вечеру батальон перебрался через наведенный мост на другой берег и продолжил наступление.

Надо сказать, что все шло неплохо до самой Ельни – но там такое началось! Русские перевели дух и снова пытались контратаковать нас. Мы сумели пробиться через этот город, и наконец наступила желанная пауза. Роты окапывались. Командный пункт батальона расположился близ дороги южнее Ушаково. Нам тоже было приказано окапываться. Мы удивленно взирали на гауптштурмфюрера Бахмайера. Что-что? Нам нужно было окапываться? Он нас, случаем, не разыгрывает? Нет, Бахмайер нас разыгрывать не собирался. Недовольно бурча, мы приступили к работе. Куда ни посмотри, было тихо и безмятежно. Солнышко пригревало, а колыхаемые ветром неубранные поля наводили на раздумья. Но как же мы ошибались! Едва мы успели воткнуть лопатки в землю, как иваны обрушили на нас первый залп. Даже связисты лихорадочно вырыли огромный окоп, чтобы укрыть передвижную радиостанцию. Тут уж и мы заработали как надо.

Я еще не закончил рыть свой окопчик, как меня вызвали в штаб дивизии. Я был страшно доволен, что удалось легальным способом отвертеться от досадной работы – однако скоро выяснится, что пресловутая «досадная работа» ничто в сравнении с тем, что мне предстояло. Несколько минут спустя я уже мчался по извивавшейся между полями ржи дороге. Высокие колосья по обеим ее сторонам затрудняли видимость. Внезапно из-за не очень крутого поворота, поднимая облако пыли, на бешеной скорости выскочила штабная машина. Я нажал на тормоза, но опоздал. Удар! И как парашютист, я грохнулся на капот штабного авто.

Набрав в грудь побольше воздуха, я хотел выплюнуть всю брань, которую знал, но тут заметил офицера связи батальона унтерштурмфюрера Шрамма. Это был не совсем подходящий объект, чтобы выместить на нем досаду. К тому же на гражданке Шрамм преподавал в средней школе. Все произошло как раз наоборот: это он принялся отчитывать меня, на радость своему улыбавшемуся во весь рот водителю. Разумеется, это я оказался во всем виноват – начальник, как известно, ведь всегда прав. К счастью, мотоцикл мой отделался не очень глубокими вмятинами и царапинами. В конце концов, обменявшись мнениями по поводу этого инцидента, мы разъехались.

Минуя окопы и траншеи мотоциклетного батальона, я выехал на дорогу Ушаково – Ельня. Артиллерия русских, определившись с выбором цели, обстреливала перекресток дорог. Но вдруг умолкла. Видимо, ненадолго. Я решил воспользоваться краткой передышкой, выехал на дорогу и на сумасшедшей скорости понесся в сторону Ельни. Прибыв в штаб дивизии, я тут же сдал на руки донесения, а в обмен получил объемистый конверт, предназначавшийся для передачи в штаб батальона.

Вдруг все вокруг уставились на небо. Я уже собрался заводить машину, но остановился. В небе происходило нечто! В ослепительно-голубом небе шел воздушный бой. Пятерка русских бомбардировщиков попыталась следовать на запад. Со стороны солнца русские были атакованы парой истребителей люфтваффе. Иваны, отчаянно маневрируя, пытались уйти от атаки. Внезапно один из бомбардировщиков запылал как спичка. Истребители снова атаковали авиагруппу русских. Их бомбардировщик стал уходить в крутое пике, но пилот истребителя дал по нему залп, и секунду спустя русский самолет, превратившись в огненный шар, развалился на части. Третий – врезался в землю. Два последних самолета повернули на восток. Бой закончился. Русские зенитчики, занявшие позиции близ Ушаково, изо всех сил пытались выручить своих товарищей, но нашим пилотам удалось уйти, совершив противозенитный маневр. И оба «Мессершмитта», покачивая крыльями, сделали круг почета в небе над Ельней. Я снова вскочил на мотоцикл – нечего глазеть, в конце концов, я не в кино!

По пути в батальон я встретил несколько грузовиков пехотного моторизованного полка «Великая Германия». Они действовали на участке у нашего левого фланга. Приятно было ощущать рядом поддержку такой части! Они на самом деле были элитной частью, и в этом мы убедились еще в Югославии.

Следуя указателям, я свернул с дороги и снова оказался на уже знакомой дороге, тянувшейся через поле ржи. Ко времени моего прибытия мои товарищи уже закончили окапываться. Ганс отрыл окопчик и для меня. Впрочем, земля здесь и так была изрыта свежими воронками от русских снарядов – иваны не сидели сложа руки, пока меня не было. Постепенно я убеждался, что все это – лишь прелюдия к главному, чему предстояло свершиться здесь.

В последующие дни нам пришлось позабыть об отдыхе. Русские не давали нам житья танковыми и пехотными атаками, обстрелами, бомбардировками. Проблемы Лойсля были связаны как раз с артобстрелами – они мешали ему готовить еду. Только он разложит костер, чтобы отварить несколько картофелин или сварганить супчик, русские тут как тут – огонь из всех калибров! Тогда Лойсль изобрел новый способ приготовления картошки – он ее пек над костром, насадив на кончик штыка. И не обращал ни малейшего внимания на рвавшиеся в считаных метрах снаряды, все ему было нипочем, если дело касалось жратвы.

– Лойсль, дурачина ты эдакий, немедленно в окоп! – кричали ему.

– Только когда картошка будет готова! И ни секундой раньше!

Едва он договорил, как буквально рядом с ним прогремел взрыв. Лойсль, взлетев на несколько метров в воздух, рухнул головой вниз прямиком в собственный окоп – только сапоги торчали наружу.

Я похолодел. Неужели?..

Но нет – ноги в сапогах зашевелились, потом исчезли в окопе, а еще пару секунд спустя из окопа показался и сам наш повар-любитель. Чертыхаясь, он отряхивал прилипшую к обмундированию грязь, а потом в припадке злости он пнул свой любимый котелок, укрепленный на вбитом в землю железном пруте над костром. Потом, чуть опомнившись, стал собирать рассыпавшиеся по земле картофелины. Мы тоже опомнились от испуга, и всех нас охватил приступ истерического хохота. Смеялся даже унтерштурмфюрер Хильгер, мысленно похоронивший одного из своих бойцов. Нет, этот Лойсль бы ходячей шуткой, лучше не скажешь! Но потом, когда русские подтянули на этот участок свежие дивизии, нам было уже не до смеха. Тогда мы все поняли, что времена «молниеносных» наступлений миновали. Русские предпринимали по нескольку атак ежедневно, упорно продвигаясь вперед.

Однажды одна из атак русских застала меня в расположении 2-й роты. Я, правда, успел нырнуть в ближайший окопчик, где уже засел один из стрелков. Быстро схватив свою винтовку, я вступил в бой. А что мне еще оставалось? Мы своими глазами видели, как несколько советских офицеров, судя по всему, комиссаров с пистолетами в руках, гнали своих солдат в атаку. Бог ты мой – сколько же их здесь? Тьма! После пятой по счету атаки наступило нечто вроде затишья перед очередной бурей. Это позволило мне вскочить на мотоцикл и вернуться на командный пункт. В тот же день явились наши пикирующие бомбардировщики и нанесли удар по позициям русских. После этого на участке батальона стало намного спокойнее, но ненадолго – противник вскоре подтянул новые силы.

Однажды утром – это было в двадцатых числах июля 1941 года – я должен был отправляться выполнять очередной приказ. Сначала мне предстояло заехать в расположение 1-й роты. Я решил воспользоваться возможностью и встретиться с Вилли, несколькими днями ранее переведенным в 1-ю роту. По пути я повстречал одного унтершарфюрера, добиравшегося до командного пункта, и тот рассказал мне, что на рассвете русские предприняли атаку. Отделение Форстера, где служил Вилли Швенк, погибло все. То есть они сражались (в буквальном смысле) до последнего солдата. И у их окопов были навалены груды тел атаковавших красноармейцев. Ни один солдат противника так и не сумел прорваться. Этот унтершарфюрер, друживший с командиром погибшего отделения, до сих пор не пришел в себя. И разговор со мной только разбередил раны – он, быстро попрощавшись, отправился по своим делам.

Какое-то время я пребывал в ступоре – стоял, окаменев, возле мотоцикла, не в силах сесть и поехать. Нет, не могло быть такого! Не могло! Наш жизнерадостный Вилли, у которого всегда и для всех была припасена очередная шутка, который, случалось, и не вписывался в нашу весьма разношерстную роту, настоящий товарищ, и вот теперь он… погиб? Собравшись с силами, я решил все-таки съездить на место его гибели. Солдаты 1-й роты уже убрали тела погибших. Вилли лежал под брезентом бок о бок с другим мотоциклистом-посыльным – Олдебёрхесом родом из Северной Силезии. Олдебёрхес часто заезжал в нашу роту.

Мне вспомнился Кирхдорф, когда Вилли упросил меня поменяться с ним отпуском. И я тогда ведь пару секунд все же колебался. Это и понятно – какому солдату не хочется побывать дома, если есть такая возможность? Вилли никогда этого не забывал и очень много мне помогал. Я ценил его как товарища, как солдата. И теперь он мертв! У меня все в душе перевернулось. Безмолвно отдав дань памяти, я сел на мотоцикл и уехал оттуда.

Вилли был вторым из нашей компании друзей после Хубера, обретшего вечный приют где-то между Минском и Березиной. Ельня потребовала много жертв. Роты скукоживались до размеров взводов и даже отделений. Участь, постигшая отделение Форстера, потрясла нас.

Теперь всем до единого было ясно, что Россия – очень крепкий орешек, который с ходу не разгрызешь. Там, в Ельне, нам суждено было расстаться с последними юношескими иллюзиями. В тот день весь батальон погрузился в молчание. Не хотелось говорить. Ни о чем. Так подействовала на нас гибель взвода Форстера.

Позже был издан приказ по корпусу^[6]:

«Штаб командования 46-го моторизованного корпуса

10 августа 1941 года

ДНЕВНОЙ ПРИКАЗ ПО КОРПУСУ

После интенсивных оборонительных боев северо-восточнее Ельни отделение Фостера 1-й роты мотоциклетного батальона (дивизии СС «Дас Райх»), которому была поставлена задача осуществлять фланговую оборону роты, было обнаружена в следующем состоянии:

– командир отделения унтершарфюрер СС Форстер… убит пулей в голову;

– № 1 пулеметного расчета роттенфюрер СС Клайбер с прижатым к плечу пулеметом с полным магазином патронов – убит пулей в голову;

№ 2 пулеметного расчета штурманн СС Бушнер и

№ 3 пулеметного расчета штурманн СС Шима – оба убиты в своем окопе с винтовками на боевом взводе в руках;

– мотоциклист-посыльный штурманн СС Олдебёрхес – убит у своего мотоцикла.

– мотоциклист-посыльный штурманн СС Швенк – убит в своем окопе.

Пытавшиеся прорвать здесь оборону солдаты противника погибли все до единого, их тела расположились полукругом у фронта обороны отделения Форстера.

Бойцы Форстера продемонстрировали всем, какой должна быть оборона.

Склоняем головы перед их героизмом.

Я ходатайствовал о внесении фамилий перечисленных бойцов в «Почетный список бойцов германской армии».

Командующий корпусом

(подпись)

генерал танковых войск фон Фитингоф-Шель».

Низкий грудной голос Лэйл Андерсон звучал в наушниках: «…wie einst Lili Marlene».

– Ребята, – обратился я к своим товарищам-связи-стам. – Вы пока живы!

И буквально тут же прогремели два разрыва снарядов. Я инстинктивно пригнулся и, поскольку был в наушниках, их проводом потянул за собой и радиоприемник. Тут же сорвав их с головы, я бросился к своему окопу. И тут второй залп – русские явно засекли КП батальона. Я вжался в землю, словно предчувствуя очередной взрыв. И тот не заставил себя долго ждать – в нескольких метров грохнуло так, что у меня зазвенело в ушах. Подняв голову, я заметил разбросанные части радиоприемника, а там, где я только что слушал Лэйл Андерсон, зияющий кратер воронки. Уложило всех, кроме радиста, который, завернувшись в одеяло, спал у своей передвижной радиостанции. Исчез куда-то и роттенфюрер Рихтер, дежуривший у радиоприемника, – он, кстати, и одолжил мне наушники. Видимо, «Лили Марлен» стала последней в жизни песней, которую он слушал. Русский снаряд разорвал его на кусочки, разбросанные вокруг, – хоронить было нечего!

Вернер – новичок среди нас, мотоциклистов-посыльных, – усадил в коляску раненого и повез его на перевязочный пункт. Бахмайер, чтобы хоть как-то прийти в себя после только что пережитого кошмара, сделал изрядный глоток водки из фляги. Он часто стал прикладываться в последние дни. Водка у него никогда не кончалась, откуда он ее доставал, одному Богу известно. Нам, во всяком случае, не докладывал. Отерев губы, он рявкнул:

– Проклятый бардак!

Пьяным он не казался. Во всяком случае, пьяным в стельку его еще никто не видел, но что-то изменилось в этом человеке с тех пор, как мы оказались здесь, в России. Может, предчувствовал, что отсюда ему уже живым не выбраться? Бахмайер всегда был человеком закрытым, ограничивавшимся рамками чисто служебного общения с нами. Но угрюмым его никак нельзя было назвать, тем более грубияном. Он даже делился с нами присланным в посылках из дома съестным, мы, правда, тоже в долгу не оставались. И в боевом охранении Бахмайер стоял, как все остальные смертные. Видимо, просто не все люди на этом свете могут просто так, запросто раскрыть душу другим…

Артиллерийский обстрел усиливался, и приходилось удивляться, как это обошлось без новых трагических событий. Разве что загорелся блиндаж, в котором находились командир вместе с адъютантом. Хильгер дал команду:

– Подготовить машины!

Огневой шквал буйствовал уже где-то далеко в тылу. Мы без труда добрались до мотоциклов. Машина Никеля стояла без дела – этот боец только что прибыл к нам. А у Белы спустило заднее колесо. Я вздохнул с облегчением, видя, что мой старый добрый BMW цел и невредим. Я запустил двигатель. И – о чудо! – машина завелась с полоборота.

Оттуда, где находилась 3-я рота, доносился шум боя. Черт возьми, ну и достается же этим ребятам! Мысли мои вновь вернулись к Гансу, которого перевели в 3-ю роту вместо Никеля. Расставались мы с грустью. В конце концов, я знал его дольше всех остальных. Еще призывниками мы падали мордой в грязь по знаку нашего роттенфюрера Зубяка. Я отчетливо слышал разрывы ручных гранат. А когда донеслось это русское «Ураааа!», от которого стыла кровь в жилах, Клингенберг скомандовал:

– Всем в окопы, винтовки и гранаты наготове!

Произнесено это было все тем же равнодушно-холодным командным тоном, будто мы были не в бою, а на занятиях. Бросив мотоциклы, мы разбежались по окопам. И снова это ненавистное «Ура!». Сжимая в руках карабины маузера, мы не переставая думали о наших товарищах из 3-й роты. Вряд ли мы представляли собой грозную силу: трое или четверо бойцов из взвода связи, водители штабных машин и еще горсточка мотоциклистов-посыльных – вот и весь последний резерв.

Русские сумели прорвать оборону на участке 3-й роты и сейчас дышали нам в затылок. И не было нужды быть офицером, чтобы понять это. Мы напряженно вглядывались туда, где сражалась 3-я рота. Я коротал время, пересчитывая пуговицы на мундире – выживу или нет? Вот идиот! Встряхнувшись, я взглянул на Никеля и Лойсля. Они тоже лежали, вцепившись в винтовки (карабины), и на лицах их был написан страх. То есть ничем от меня не отличались.

Шум боя по фронту усиливался, но вскоре наши пулеметы тарахтели куда сильнее, чем русские. Один взрыв, другой, и… тишина. Вскоре прибыл белый как мел боец 3-й роты и доложил обстановку нашему командиру. «Русские численностью до батальона атаковали 3-ю роту, прорвали оборону 2-го взвода и устремились дальше. Бойцы гауптштурмфюрера Тиксена сумели закрыть брешь и уничтожить врага, прорвавшегося к командному пункту роты», – донеслись до нас его слова.

Если изложить все в двух словах, это был самый ответственный и самый тяжелый бой, в котором участвовала рота мотоциклистов. И Кришан со своими бойцами в очередной раз выручили нас. Клингенберг, жестом подозвав Никеля, отправился вместе с ним в 3-ю роту.

Едва наступило затишье на участке 3-й роты, как бой закипел на участке 2-й роты. Артиллерийский обстрел нашего участка также усилился. День начался совсем нехорошо! А вообще, если говорить серьезно, такое понятие, как «день», постепенно видоизменялось – здесь под Ельней мы понемногу теряли ощущение времени. «Недели две точно прошло», – утверждал Лойсль. Четырнадцать дней без отдыха, не ополоснув водой лицо, не говоря уже о мытье, в постоянной готовности нырнуть в окоп или отправиться на мотоцикле к черту на кулички. Вот чем стала для нас Ельня!

Унтерштурмфюрер Хильгер отправил Лойсля во 2-ю роту. Мне предстояло добираться до штаба дивизии, а потом до тыловиков. Шпис должен был заняться похоронами погибших связистов.

Проселочная дорога, та самая, где я чудом избежал гибели во время столкновения с автомобилем офицера связи батальона, изменилась до неузнаваемости. Мне приходилось изворачиваться как угрю, чтобы не въехать в очередную воронку от снаряда. Артогонь продолжался. Более того, он усиливался по мере приближения к главной дороге. У пересечения проселочной дороги с главной я остановился и огляделся, пытаясь выяснить обстановку. Я стоял на небольшом возвышении, откуда было относительно хорошо видно пехотинцев, продвигавшихся по другой стороне дороги. Это были бойцы полка «Великая Германия», смело и решительно контратаковавшие русских и вынудившие их к отходу.

Пора было ехать дальше. Я следил за интенсивностью обстрела и, когда огонь русских ослабевал, устремлялся дальше. За огромными воронками я различал тела погибших, мертвых лошадей, покореженную технику. Справа от дороги был знак «Внимание! Дорога простреливается противником!». Русские часто в упор расстреливали одиночные автомобили. Патронов и снарядов они не жалели – видимо, недостатка в них в Красной армии не было.

В штабе дивизии я пробыл недолго, после этого проехался по Ельне. Этот город также страшно изменился за прошедшие несколько дней. Сплошные развалины, мертвые, вокруг безлюдье. Я проехал мимо немецкого военного кладбища – длинные ряды могил были лучшим свидетельством тому, какой ценой далась нам Ельня. Еще 20 километров, и я спустился к Болтутино – там разместились наши снабженцы.

Едва я успел приехать на место, как меня тут же окружили солдаты. В этих краях тоже кое-что произошло с тех пор, как я побывал здесь в последний раз. Тяжелые грузовики приходилось постоянно перемещать с одного места на другое. Изрытая воронками земля говорила о том, что и обозники отнюдь не всегда в безопасности. Передав шпису необходимые распоряжения, я стал искать моего приятеля Эвальда. Он рассказал мне, что утром здесь был настоящий ад – дальнобойная артиллерия противника уничтожила несколько грузовиков, были раненые и убитые.

Чувствовалось, что Эвальд что-то недоговаривает. Сославшись на занятость, он исчез за стоявшими поблизости в беспорядке грузовиками.

Ну вот, теперь его и не поймаешь, с досадой подумал я. Но Эвальд вскоре вернулся, притащил сигарет, шоколада и персонально мне – банку сельди. Я тоже спешил, поэтому, не медля ни минуты, заправил машину у цистерны и уехал. Ельня была под обстрелом, но мне дико повезло – я пробрался через город без происшествий. Над участком батальона словно занавес, из жалости скрывающий ужасы, повисла завеса густого, желтовато-серого дыма. Русские били из всех имевшихся в их распоряжении калибров.

Чутье подсказывало мне: «Не будь дураком! Не езжай дальше! Выжди, пока прояснится обстановка!» Но мог ли я сидеть и выжидать? Ведь у меня в полевой сумке лежал толстый конверт, который необходимо было доставить в штаб батальона! Нет, если сейчас засесть здесь, чем это обернется? Внезапно на ум пришел Швенк и все отделение Форстера. И о чем я только раздумываю? По газам и вперед!

Поездка на КП батальона была сущим адом, поверьте. Я не слезал с мотоцикла, я падал ничком на землю, а если усаживался вновь, так это больше походило цирковые кульбиты – я вскакивал в седло, как лихой кавалерист-наездник. Если артобстрел не позволял ехать дальше, я останавливался и пускал в ход «дополнительный рацион» Эвальда. Вечером унтерштурмфюрер Хильгер зачитал доставленный мной дневной приказ по дивизии. Все, что я из него вынес, так это то, что против нас на фронте противник сосредоточил значительно превосходившие нас по численности силы. Перечислялись несколько стрелковых и механизированных дивизий и полков – приводились даже их номера. Сомнительно, чтобы наша дивизия в одиночку смогла устоять перед таким чудовищным натиском. И я весьма скептически расценивал наши перспективы на удачную контрнаступательную операцию. Эти мысли не давали мне покоя до позднего вечера. Потом я завернулся в свою шинельку и проспал в окопе до следующего выезда.

– Вставай и готовься. Мы через час отходим, – известил меня унтершарфюрер Бахмайер, делая очередной глоток шнапса.

Этот приказ прозвучал в моих ушах «Одой к радости». Произошло это 31 июля 1941 года. Время, прошедшее с нашего отъезда из Кирхдорфа, наложило неизгладимый отпечаток на нас: многие из тех смеющихся солдат, которых забрасывали цветами восторженные жители Кирхдорфа, обрели вечный покой на необозримых полях под Ельней или же на солдатском кладбище в самом городе…

Показалась длинная колонна пехотинцев вермахта. Их командир в звании майора доложил Клингенбергу. Вскоре они стали занимать некогда наши позиции. Мы запустили двигатели и отъехали. Никель, мотоцикл которого восстановлению не подлежал, снова получил матчасть – на тыловиков надавили как следует, они и выделили ему средство передвижения. Клингенберг с

Хильгером, отправившие свой штабной автомобиль подальше в тыл в целях его сохранности, теперь получили его обратно.

Наша небольшая колонна остановилась у командного пункта дивизии. Гауптштурмфюрер Клингенберг доложил командующему дивизии. Тем временем мы, проехав дальше, определили место новой дислокации тыловых подразделений дивизии. Наш путь проходил через территорию, не затронутую сражениями. Зеленые луга, сосны, невзрачные, но чистые деревеньки и бескрайнее синее-синее небо – все это казалось просто чудом после ужасов нескольких последних недель. Вскоре мы спустились в низину и увидели озеро и деревню рядом. Подъехав ближе, мы поняли, что это никакая не деревня, а довольно обширное поместье. Это и был наш конечный пункт!

Мы были рады за наших товарищей в ротах. Вот удивятся, когда прибудут сюда и увидят всю эту красоту! Идиллия! Эти бойцы две недели не вылезали из окопов. Легко вообразить, чем для них окажется возможность просто спать под крышей дома, в тишине, не нарушаемой воем снарядов и мин. Местные жители, стоя в дверях домов, с любопытством глазели на нас. Бела, знавший пару слов по-русски, попытался с ними заговорить. Вскоре выяснилось, что все его попытки излишни. Какой-то дед говорил по-немецки. Он побывал в немецком плену в Первую мировую войну и был рад похвастаться перед односельчанами своими знаниями. Тут подъехала 1-я рота мотоциклистов и от адъютанта получила инструкции относительно размещения личного состава рот.

Наши функции на этом заканчивались. Мы сразу же побежали к реке, разделись донага и плескались в воде. Несколько местных жителей – мужчин и женщин – стояли на берегу, наблюдая за нами. Как же все-таки здорово искупаться в свежей, прохладной и чистой воде.

Пришло время вылезать, а наш Лойсль так и остался стоять по пояс в воде. Видите ли, стеснялся присутствующих. А местные только похохатывали, в особенности женщины.

Наконец кто-то из наших сжалился над Лойслем и швырнул ему в воду трусы. Только тогда уроженец Швабии, дрожа от холода, решился выйти на берег.

Постепенно подъезжала одна рота за другой. Деревня заполнялась нашим солдатами. Мы бросили жребий – кому быть дежурным у мотоциклов. Вернер проиграл. А остальные забрались на сеновалы.

На берегу этого изумительного озера мы провели два беззаботных дня. Степень нашей расслабленности можно было определить хотя бы по тому, что мы совершенно спокойно воспринимали занятия с унтершарфюрером Бахмайером – повторяли тактические знаки, ориентирование по компасу и так далее. Это было не просто так – дело в том, что в наше подразделение прибыло пополнение, не знавшее очень много из того, что необходимо было знать. Но когда унтерштурмфюрер задумал прочесть нам лекцию на тему «Миф ХХ столетия» (книга Альфреда Розенберга, идеология нацизма), мы четко, ясно и убедительно доказали ему, что, дескать, необходимо приводить в порядок технику.

Альберт и пропагандистская война

2 августа время снов закончилось. Нас разбудила канонада. Падавшие в озеро снаряды вздымали в воздух фонтаны воды высотой с дом. Дни безмятежности канули в Лету; фронт снова настиг нас. В 3-й роте один человек был убит и несколько ранены. Были передвижки и среди наших командиров. Командование батальоном принял Клингенберг. Появились и офицеры вермахта. Бахмайер, вернувшись от адъютанта, приказал нам «Подготовиться!». Вестовые были посланы к командирам рот, а мы моментально погрузили все необходимое на наши мотоциклы. Едва успело миновать четверть часа, как зарокотали первые двигатели, а вскоре и остальные двести двадцать. Наш Старик передвигался на штабной машине, за ним связники и передвижная радиостанция. Потом под командованием адъютанта двинулись и роты. Мы выехали к шоссе Смоленск – Рославль. Позже свернули и продолжили путь. Один обер-ефрейтор из полка «Великая Германия» показал нам как проехать к командиру одной из дислоцированных в этой местности частей. Мы остановились у КП и снова попали в переделку! Артиллерийский огонь противника вынудил нас искать, где укрыться. С севера доносился шум сражения. Нас с любопытством разглядывали солдаты из полка «Великая Германия». Их словно вываляли в грязи.

– Так вы явились нам на смену? – полюбопытствовал какой-то унтер-офицер.

– Вроде того.

– Да, самое время… Знаешь, мы здесь уже по самую завязку насиделись!

По тактическим значкам на технике они определили, что мы из дивизии СС «Дас Райх». Они знали нас по Ельне и были очень рады нашему прибытию. За минувшие три дня они чего только здесь не пережили и не перевидали. Русские изо всех сил наседали, но прорвать линию обороны так и не смогли.

Шум двигателей возвестил о прибытии рот. Появилась длинная колонна мотоциклистов. Их тут же препроводили на позиции полка «Великая Германия». Мотоциклисты-посыльные спешили надежнее укрыть мотоциклы и заняли позиции примерно в 200 метрах от батальонного командного пункта как раз на стыке 1-й и 2-й рот.

– Окапывайтесь, если еще не забыли, как это делается! – распорядился Бахмайер.

Старые окопы мало чем могли нам помочь – линия обороны сместилась. Где-где, а под Ельней мы хорошо поняли, что надежный окоп – половина победы. Вернер копал слева от меня, Лойсль справа. Лойсль завел роман в приозерной деревушке и теперь без конца плакался, что, мол, война, разлучила его с девушкой. В конце концов Вернеру опостылели эти причитания.

– Заткнись ты, ради всех святых. И так уже никаких нервов не осталось. После войны шуры-муры будешь заводить. Отведешь душу, не ной, сил нет слушать.

Он добавил и кое-что погрубее. Явно задетый за живое, Лойсль и правда умолк.

Сменили боевое охранение. Утром я завалился спать. Во сне я увидел, как марширую на параде в Арнеме, устроенном по поводу перевода 11-го пехотного полка СС в дивизию СС «Дас Райх». Потом Вернер взял да запустил мне в каску ком грязи. Я в ужасе вскочил.

– Нет, я точно спятил! – выкрикнул он. – Ты только послушай!

Оказывается, парад мне при виделся не случайно – музыка играла наяву. Причем исходила она из трофейного громкоговорителя. Один немецкий военный марш сменялся другим. Я даже ущипнул себя – уж не сон ли это? Нет, музыка продолжалась. И вдруг словно по команде оборвалась, и мы услышали голос. Кто-то говорил на безупречном немецком языке:

«Солдаты дивизии «Дас Райх»! К вам обращается ефрейтор Шульце из дивизии Х. Призываю вас сложить оружие. У вас остается 12 часов, после этого русские начнут атаку. Я видел, на какой технике они воюют. Переходите к нам! Поступите так, как я. Я насмотрелся на бессмысленное кровопролитие. Вы достойно сражались в Ельне. Русские это признают. Прекратите сопротивление! Вы жертвуете жизнью ради кучки поджигателей войны, пройдох, фашистов и капиталистов, захвативших вашу родину. Повторяю: складывайте оружие и переходите к русским. Только в этом случае вы увидитесь со своими родными и близкими…»

И так далее в том же духе.

Мы переглянулись.

– Знаешь, все это специально подстроено. Думаешь, этот тип, назвавшийся ефрейтором Шульце, – на самом деле из наших?

– Ну, почему бы не из наших, – возразил Никель. – Подонков и предателей везде хватает. И не важно – правду он говорит или нет, он был и останется предателем!

Тут мы вынуждены были пригнуться. Радиоспектакль закончился, и русские угостили нас несколькими снарядами из крупнокалиберных орудий. Впечатляло! Потом снова затишье и снова громкоговоритель – немецкие шлягеры. Тут и наша артиллерия решила сказать свое слово. И видимо, наши попали в цель, потому что громкоговоритель умолк на несколько часов.

Русские попытались в полдень атаковать нас. Мотоциклисты в роли пехотинцев подпустили их метров на тридцать, а потом открыли ураганный огонь, и русские бежали. Противник был явно разочарован, что все его пропагандистские трюки не возымели должного действия. Мы еще долго обсуждали новую тактику. Ни с чем подобным раньше нам сталкиваться не приходилось. Надо воздать им должное – русские противопоставили нам свои идеи.

Вопреки ожиданиям, следующий день прошел относительно спокойно. Мне только раз пришлось доехать до шписа и передать ему какое-то послание. На сей раз тыловые службы обосновались в небольшой деревушке неподалеку от шоссе, по которому осуществлялся войсковой подвоз. И у наших служб обеспечения был хлопот полон рот. Стояло множество мотоциклов, требовавших серьезного ремонта, причем как можно скорее. В конце концов, мне удалось убедить кладовщика выдать мне новое обмундирование взамен старого, в котором и показаться было стыдно. Кляня все и всех, он все же выдал мне мундир. Правда, не сразу, а лишь после того, как я намекнул ему кое на что. А речь шла вот о чем: когда мы были во Франции, этот роттенфюрер опоздал из увольнения. А дежурным в тот вечер был я и вполне мог его сдать начальству. Но не сдал. В конце концов, тогда я тоже рисковал, а выдать мне этот несчастный мундир со склада ему ничего не стоило.

Поздоровавшись с Эвальдом, я молча раскрыл седельный ящичек. Он был явно не в духе, что-то проворчал и вообще всем своим видом показал, что мне сегодня ничего не перепадет.

– Эвальд, мне было очень хотелось забрать свою сигаретную пайку. Ребятам на передовой страсть как хочется курить. А курить нечего.

Сам я не курил и до сих пор жертвовал свое табачное довольствие Эвальду. Мой тон возымел действие.

– Ладно, ладно, только вот не надо ТАК! Обожди секунду, я тут припас для тебя кое-что!

И я получил презент: банку ливерной колбасы, несколько банок сельди и бутылку шнапса. Сельдь была в томатном соусе. Мы получали такие консервы еще в Элльвангене, затем в Голландии, потом во Франции и в Сербии. Чем мы питались в Кирхдорфе? Дежурным блюдом была рыба в томатном соусе. Видимо, так и останется до тех пор, пока из моря не выловят последнюю рыбину и не усохнет последний помидор. Эти баночки для моих товарищей не предназначались. Как-нибудь обойдутся. Дело в том, что я обожал рыбные консервы в томатном соусе.

Перед тем как я вернулся в батальон, шпис велел мне довезти новичка – молодого светловолосого солдатика, стоявшего со своим вещмешком с самым потерянным видом возле мотоциклов.

– Давай залезай! Кстати, меня зовут Хельмут!

Новичок объяснил, что он назначен колясочником, что его зовут Альберт, и мы отправились в путь. Тогда я и предположить не мог, что этот новенький станет незаменимым человеком в нашей компании. Лишь позже мы узнали его историю.

Альберт был швейцарцем. Его отец был офицером русской армии в царской России. В 1917 году после Октябрьской революции отец эмигрировал в Швейцарию. Там он женился на немке, и у них родился сын, которого назвали

Альбертом. Альберт свободно говорил по-немецки с легким швейцарским акцентом. Но куда лучше он говорил по-русски! И мы быстро узнали об этом! И его русский язык стал своего рода нашим ценным достоянием. Теперь уже не было необходимости прибегать к изнурительному языку жестов в общении с местным населением. К тому же большую пользу Альберт приносил и командованию. Но как раз это нас интересовало меньше всего.

По прибытии на командный пункт батальона Бахмайер, у которого бутылка водки торчала прямо из кармана, распорядился разместить Альберта в моей землянке. Пришлось расширить ее из расчета на двоих. Изредка постреливала артиллерия, а так было спокойно. Со стороны русских снова зазвучал громкоговоритель. Теперь они передавали партийные песни НСДАП. Судя по всему, русские обновили технику.

– Ну и как тебе здесь? Неплохо, а? Не в каждом подразделении такое сыщешь!

Альберт недоуменно взглянул на меня и спросил:

– Неужели это и есть война?

В ответ я ни слова вымолвить не смог.

– Да, да, именно так. А ты что же, предпочитаешь, чтобы вокруг все гремело и разлеталось в куски? Включая людей? Нет уж, по мне уж лучше музыка. Погоди, погоди… еще насмотришься на настоящую войну!

Я был слегка шокирован таким рвением молодого солдата.

И вдруг он спросил:

– А почему бы и нам не попробовать тот же прием?

Сначала я даже не знал, что ответить.

– Ага! Понятно. Ты предлагаешь пропеть им «Интернационал», а потом обратиться к солдатам Красной армии и предложить им перебежать к нам? Только ты позабыл, братец, что они не понимают по-немецки.

И тут Альберт заговорил по-русски, да так бегло, я даже подумал, а не подсунул ли мне наш шпис замаскированного ивана. Альберт говорил громко, отчего даже Вернер и Лойсль пробудились ото сна.

– А знаешь, раз ты так чешешь по-русски, твоя идея не так уж и плоха. Весь вопрос в том, одобрит ли ее наш Старик. Сходи к нему. Если надо, мы и без музыки обойдемся. Или на губах маршик исполним – впрочем, выйдет слишком тихо. Нет, серьезно, достань себе мегафон или там рупор хотя бы, и – вперед!

Нас так захватила идея заняться контрпропагандой, что мы сразу и не заметили проходившего мимо унтерштурмфюрера Хильгера. Оказалось, его появление объяснялось «проверкой боевого духа личного состава». Альберт изложил ему свой план. Поначалу Хильгер отнесся к нему с явным недоверием, но потом усмехнулся. А затем, ни слова не сказав, ушел, оставив нас пребывать в неведении.

– Альберт, он наверняка принял тебя за ненормального, – предположил я.

Но вскоре Альберта вызвали на командный пункт, и его почти до конца дня не было. Мы особого значения этому не придали и улеглись вздремнуть.

Альберт вернулся, когда уже темнело. В руках у него было нечто походившее на самодельный мегафон. Изготовили его службы обеспечения, как выяснилось. А на КП батальона заготовили листок с несколькими фразами, которые Альберту предстояло произнести по-русски через мегафон, предварительно выучив их наизусть.

– Генеральная репетиция при командире прошла удачно. Стены дрожали, – доложил Альберт.

Уже совсем стемнело. Для проверки лично явился адъютант батальона. По мнению Альберта, расстояние до позиций русских было великовато, хотя оно и составляло всего 150 метров, может, чуть больше. И наш новичок, зажав под мышкой свой мегафон, отправился общаться с русскими. Темнота работала на него, но что, если русские вышлют группу захвата или откроют огонь?

Я интуитивно понимал, что Альберт – человек незаурядный. К тому же мы всего о нем не знали. Например, не знали того, что он ночью в туман переплыл на лодке Боденское озеро, чтобы в Линдау, на немецком берегу, записаться в ваффен СС. Мы были уже не первогодки, и эти первые недели в России научили нас многому. А этот парень едва прибыл на фронт, но вел себя так, будто ничего его не трогает и не беспокоит.

– Ничего, посмотрим и все узнаем, – подытожил Хильгер, забравшись в окоп рядом.

Сам я русского языка, к сожалению, не знал, но думается, этот Альберт и вправду задумал достучаться до солдат противника. Убежденным тоном он обращался к каким-то Виктору и Сергею и обрисовал ситуацию. Потом вдруг умолк ненадолго. И начал свою проповедь уже из другого места. И потом, к нашему удивлению, иваны отозвались. Альберт ответил им.

Бог ты мой, в нашей фронтовой практике ничего подобного не было до сих пор! Это был в принципе новый метод! Русские снова что-то сказали, Альберт снова ответил. И давно вышел за рамки предписанного унтерштурмфюрером Шраммом текста. И говорил свободно, явно импровизируя. А импровизировал он, судя по всему, весьма неплохо. На ходу реагировал на наверняка каверзные вопросы русских. И тут терпение русских иссякло – они попытались утихомирить нашего Альберта пулеметным огнем. Скоро Альберт вернулся, отдышавшись, он с улыбкой до ушей стал рассказывать. И перечислил все доводы, которые пытался вдолбить русским.

– Знаешь. Если бы не ты, мы и не представляли, что такое возможно. Это означает – выигрывать войны без единого выстрела! – не скрывал восхищения Лойсль.

Пулеметный огонь вскоре затих. Адъютант исчез куда-то. А Альберт, наш неутомимый Альберт снова продолжил свои монологи. Произнеся несколько фраз, он менял позицию, если русские открывали огонь, и продолжал снова.

В конце концов он охрип и едва мог говорить. Смысла не было продолжать, но он из чистого упрямства продолжал обращаться к русским солдатам. Откровенно говоря, мы не ждали выдающихся результатов от этой вылазки. Просто нам было интересно – хоть что-то новенькое, и это что-то все же вывело русских из равновесия.

Русские несколько пытались атаковать нас. Но безуспешно. Поняв, что их атаки ни к чему не приводят, прекратили их. Насколько я понимал, наш участок стратегической роли не играл, но мы были даже рады, что нам достался столь спокойный участок.

– Стой! Кто идет? Пароль! – послышался окрик стоящего в боевом охранении.

Перед Лойслем стоял кто-то с поднятыми вверх руками. Дело было ночью. Схватив винтовки, мы на всякий случай заняли оборону. Но это был русский. Самый настоящий русский! Альберт что-то прокричал ему по-русски, а потом Лойслю:

– Пусть подойдет. Он хочет сдаться!

Мы с тревогой вглядывались в темноту, зная, что пулеметчики справа и слева от нас сидели за пулеметами. Если что не так, этот иван станет первой мишенью. Русский, не опуская поднятых вверх рук, медленно повернулся. Подошел унтершарфюрер Бахмайер. В ходе краткого допроса пленного выяснилось, что это молодой солдат, рядовой и что через нейтральную полосу ползут еще девятеро русских – офицер и восемь человек рядового состава. Этого молодого русского отправили проверить обстановку и привести своих товарищей.

Пока все шло нормально. Но мы были, невзирая ни на что, настроены весьма скептически. Не прошло и нескольких минут, как к нам пожаловали – ни много ни мало десять человек русских. Мы, прихватив с собой и Альберта, тут же отконвоировали их на командный пункт батальона. Там каждого из них допросили через переводчика – разумеется, Альберта. Офицера заставили обождать. Я подошел к нему. Он немного говорил по-немецки, кстати, как многие русские, и у нас даже состоялось нечто похожее на беседу. Никакого страха он мне не внушал. Он был примерно моим ровесником и выглядел вполне обаятельным парнем. Русский с благодарностью принял предложенный мной ломтик шоколада. В ответ он угостил меня щепоткой махорки, сам свернул цигарку из газетной бумаги. Но я – повторяю – был некурящим. Он понял. И закурил сам. Ну и вонища! А русскому хоть бы что – сидел и пыхтел, выпуская дым через нос. Когда его спросили, с какой целью он перешел к нам, он молчал. Тут от тыловиков прибыл грузовик, русских погрузили в кузов и увезли^[7].

Странно, размышлял я. Вполне нормальный русский парень. Что все-таки побудило его перейти к нам? Мы же воевали друг с другом, каждый из нас был убежден, что сражается за правое дело. Погрузившись в эти размышления, я забрался в свою землянку и улегся скрючившись. Спать уже не было смысла – близилось утро. Скоро русские дадут нам утренний салют. Альберт стоял в карауле. Я не хотел войны. Да и тот молодой русский офицер тоже не хотел. Я думал и думал.

– Что ты там делаешь? Яйца высиживаешь? – обратился ко мне Альберт.

– Нет, Альберт. Думаю о том, какого черта мы здесь изо всех сил стараемся изничтожить друг друга.

– Послушай, что я тебе скажу. Ты на самом деле считаешь, что мы с тобой можем хоть что-то изменить? И мы, и русские солдаты – пыль на ветру, и ничего больше в этой гигантской борьбе двух держав.

Потом он рассказал мне про своего отца, офицера царской армии, потом воевавшего в Белой армии Колчака. Рассказал о том, как Колчака в 1920 году предали англичане (а также французы, японцы, американцы и чехословаки), как они выдали его красным, как самодержавие царя, свергнутого в начале 1917-го, сменилось в конце 1917 года диктатурой большевизма. Альберт рассказал мне о кровавой бойне между белыми и красными. Его отец чудом смог сбежать в Швейцарию, а когда вспыхнула война между Германией и Россией, швейцарцы упрятали его за решетку. Швейцарские власти таким способом пытались предотвратить у русских эмигрантов чувство симпатии к Германии и чувство ненависти к России^[8]. Он рассказал, как бежал из Швейцарии, сжигая все мосты, потому что швейцарские власти тут же упекли бы его в тюрьму. Альберт всей душой ненавидел большевиков, именно это и подвигло его служить в германской армии. По его мнению, только Германия заняла в отношении большевизма истинно непримиримую позицию, и только Германия с ее боевой мощью способна была очистить Европу от этой заразы.

– Нашему поколению просто здорово не повезло – именно ему приходится всем этим заниматься. – Этими словами он заключил свой монолог.

– Боже! И это я слышу не от кого-нибудь, а от швейцарца!

– Именно. И мне кажется, что ты не до конца понимаешь, почему мы отправились в эту страну.

Одно я понимал очень хорошо: взгляды Альберта были слишком радикальными.

– Прошу простить, что прерываю вашу политическую дискуссию, – вмешался Вернер, – но, как мне кажется, ни одна кампания не была выиграна голодными солдатами. Как насчет того, чтобы пожрать?

Верно. Сегодня моя очередь была отправляться за кофе и едой.

– Эх ты, несчастный, бездуховный пролетарий! Все, о чем ты способен думать, – жратва! – шутливо крикнул я Вернеру уже почти на бегу, в любую секунду готовый к тому, что тот не преминет запустить в меня комком земли.

Вечером стали поговаривать, что нас сменят на следующий день, то есть 10 августа. Вполне вероятно, что наше хозяйство понадобилось еще где-нибудь. Пехотинцы прибыли той же ночью. Чтобы им не тащиться пешком назад, Старик распорядился доставить их на мотоциклах с коляской. И вот они стояли перед нами, растирая затекшие задницы.

– Уж лучше пять часов пешком протопать, чем час просидеть в вашей люльке, – досадовал какой-то ефрейтор. Не сомневаюсь, что наши мотоциклисты отвели душу и сломя голову неслись по ухабам так, что у привыкших к пешему передвижению пехотинцев дух захватывало. Смена произошла без особых сложностей.

Мотоциклетному батальону поставили задачу по охранению в районе Болтутино неподалеку от Александрово (последнее ныне не существует). Даже при очень живом воображении эту переброску нельзя было сравнить с поездкой на курорт, но боевые действия здесь ограничивались перестрелками локального характера. Ротные патрули и разведгруппы выполняли поставленные задачи. Мотоциклисты-посыльные носились взад и вперед между ротами, другими подразделениями и штабами полков и дивизии. Бумажная война шла полным ходом, и нашей задачей было доставлять все эти бумажки по нужным адресам.

Однажды я направлялся из штаба дивизии в штаб батальона. По обе стороны дороги раскинулся мирный пейзаж – открытая равнина. Для полной идиллии не хватало только птичьего щебетания. А если они и щебетали, то все равно я их не слышал из-за тарахтения двигателя. Вдруг раздался хлопок, и мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы удержать машину на песчаной дороге и остановиться. В моем переднем колесе зияла дыра. Нет, запаска у меня теоретически имелась, но лишь теоретически – за день до этого печального события я пожаловал ее Беле. Он клялся и божился, что первой же возможности вернет мне ее в целости и сохранности. Пришлось расплачиваться за свою непредусмотрительность – толкать машину целых 10 километров до деревни, где разместилась наша рота. Врагу такого занятия не пожелал бы! Завидев первую деревенскую хату, я был на грани обморока. Один пехотинец показал мне, куда явиться, и я объяснил старшему фельдфебелю, что произошло.

– Да, крепко вам не повезло. Но дело в том, что мы на конной тяге.

Я уже раскрыл было рот, чтобы попросить его одолжить мне коня, но шпис – а это был именно местный шпис – добавил:

– Подождите минуту, у нас, кажется, есть мотоцикл.

Он произнес именно «мотоцикл» – мне не послышалось.

– Пойдемте-ка со мной.

Сначала мы явились к ротному оружейнику, а уже тот показал нам несколько мотоциклетных покрышек с камерами. Но в каком состоянии они были! Ужас, дыра на дыре. Из них я отобрал нечто, которое после двух часов латания сгодилось, чтобы быть одетым на обод. Вся резина ушла на заплаты!

– Ну вот… Теперь хоть дотянете до ремонтников, а уж там. В общем, поезжайте, – распорядился шпис.

Полчаса спустя я уже вовсю катил, отблагодарив этих ребят соответствующим образом. Чем так примечателен этот эпизод? Лично для меня примечателен, ибо служит примером войскового братства и готовности прийти на помощь в трудную минуту. В батальон я прибыл когда уже совсем стемнело.

17 августа нас сменили, и батальон был направлен на железнодорожную станцию Глинка. 19 августа мы мимо Починка и расположенного там аэродрома направились в Рославль, откуда до Смоленска шло главное шоссе – дорога, по которой осуществлялся войсковой подвоз. Движение на этом шоссе было чуть ли не как в Берлине, да и качество дороги было относительно приличным. Вот только девчонок не хватало! Мы обгоняли колонны мотопехоты, танковые батальоны, артиллерийские части и колонны снабжения. Все направлялись туда же, куда и мы. За порядком передвижения следила военная полиция. Пешие колонны шли вдоль обочин, глотая пыль. Лица у них были серыми от налипшей пыли, виднелись одни только глаза.

Нашим взорам предстало экзотическое зрелище: мимо пронеслись три мотоциклетные роты и рота тяжелых пулеметов. Вам когда-нибудь приходилось видеть мотоциклетную роту на марше? Пусть даже не в России? Если не приходилось, вам никогда не представить себе того лязга и шума, который сопровождает это шествие. Все люльки были до отказа забиты боеприпасами, оружием, ручными гранатами и всякой всячиной. Но самое удивительное, что в этих перегруженных люльках каким-то образом пристроились и бойцы! Диву даешься, на что способны эти машинки. А где-то посередине колонны ехал мотоциклист, напяливший на голову цилиндр вместо каски. Ума не приложу, откуда он его выкопал.

Шейные платки заслуживали целой главы. Были офицеры, которые зверели при виде подобных чудачеств. То, что некоторые мотоциклисты повязывали голову красными платками, поверьте, было самым скромным проявлением «индивидуального стиля». Не приходилось удивляться, что нашего брата величали не иначе как «цыганами».

Однажды во время очередной поездки я обгонял 11-й пехотный полк СС. Мой чудесный ярко-красный шейный платок развевался на ветру. Разумеется, подобные «аксессуары» играли положительную роль, когда ты покрывался коркой пыли. И вот еду я вдоль колонны, а в голове ее, как оказалось, следовал на штабной машине некий штурмбаннфюрер. Как я мог заметить его на ходу? А вот он меня заметил. По шейному платку. И жестом дал понять, чтобы я остановился. Я затормозил, да так резко, что окатил штабной лимузин волной пыли и песка. Как же он был взбешен! Я скороговоркой выпалил фамилию, должность, звание, часть, фамилию командира подразделения. А сидевший рядом с ним обершарфюрер аккуратно все записал.

– Доложите своему командиру, что я прошу наказать не солдата, а цыгана! Немедленно убрать эту тряпку!

Видимо, все мысли мои были написаны у меня на физиономии.

– Так точно, штурмбаннфюрер! – запинаясь, отрапортовал я, и повязка исчезла под маскировочной курткой.

Разумеется, едва этот аккуратист, который наверняка чистил зубы по три раза на день, исчез из виду, как мой платок снова красовался у меня на шее. Я доложил своему командиру об этом инциденте. В том числе и то, что меня обозвали «цыганом». То есть косвенно поставили моего командира во главе цыганского табора. Ему это, разумеется, пришлось не по нраву.

– Убирайтесь! – только и было сказано мне.

Поскольку мы торчали в палатках и бездельничали, меня снова куда-то погнали.

– Всегда именно я… – едва слышно буркнул я.

Но Бахмайер расслышал.

– Потому что вы знаете дорогу, вот и поезжайте!

Приказ есть приказ! И я поехал. В штабе дивизии меня задержали очень ненадолго и тут же велели возвращаться.

Когда я проезжал по низине, двигатель вдруг заглох, машина остановилась как вкопанная, а я перелетел через руль. Оказывается, поршень заклинило! Иисус, Мария и Иосиф, что теперь? А до батальона ни много ни мало 20 километров! И ни одной машины на дороге, как назло. И время на часах – 23:00! Ничего не остается, как толкать мотоцикл. 20 километров толкать мотоцикл! И я толкал его. Шесть часов! Периодически машина заваливалась на бок, ударяя меня по голени. Нет, не берусь даже описывать этот ужас. Сам виноват – не проверил уровень масла. Тошно было при мысли, что об этой неисправности придется докладывать начальству. Но ведь придется. А у нас в подразделении не церемонились, если выяснялось, что поломка произошла по вине водителя.

Наконец, около 5:00 утра, когда я превратился во вспотевший комок нервов, среди сосен показались палатки. Я предпочел сделать крюк, но дотащить машину до ремонтников. Часовой показал мне палатку, в которой спал штурманн Шуллер. Шуллер был свой парень. Если он мне не поможет, мне конец. Нагнувшись, я вошел в палатку и потянул ремонтника Шуллера за ногу.

– Шуллер, давай поднимайся!

Тот сонно осведомился, в чем дело.

– Не задавай лишних вопросов. Давай выбирайся наружу.

В конце концов он предстал передо мной в носках и подтяжках. Я рассказал, что произошло. Шуллер поскреб небритый подбородок и сообщил:

– Ну, допустим, имеется у нас парочка поршней. Посмотрим, что можно будет сделать.

И тут же без проволочек взялся за работу. Ему было лет сорок, он был специалистом в технике. И привел машину в порядок! Я поклялся себе, что никогда этого не забуду. Теперь можно было и явиться к адъютанту.

В штабе дивизии мне приказали кое-что передать на словах тыловым службам. Обычно в подобных случаях я записывал, чтобы не забыть. Но на сей раз все было настолько просто, что не было нужды транжирить бумагу. Но последние несколько часов голова у меня была забита явно не тем, поэтому я напрочь позабыл о том, что следовало передать тыловикам. Единственное, что я помнил, так это что в 10:00 какой-то грузовик должен прибыть куда-то. Или его нужно было отправить куда-то. И я стоял возле палатки, мучительно вспоминая данное мне поручение. С командованием у меня отношения были сносные. В особенности если иметь в виду Клингенберга – поверьте, а это уже кое-что. Но если я напутаю, мне крышка. В лучшем случае загонят к тыловикам, с одной стороны, это, конечно, преимущество, с другой – позор для солдата. По крайней мере, тогда я именно так и расценил бы этот перевод.

Не мог я представить себе, что мою котлы под бдительным оком шписа. Как же все-таки называется эта проклятая дыра? И что за грузовик? Ладно, ты, Гельмут, успокойся – спокойствие прежде всего. Попытайся мыслить логически. Забудь истину, которую тебе пытался вдолбить шпис: мы все тупицы, рождаемся такими и такими подохнем.

Минутку! Сначала это была даже не мысль, а импульс, но я нащупал ее. Вошел в палатку адъютанта. Вытянулся по стойке «смирно». Сам адъютант еще спал. И я как ни в чем не бывало отрапортовал ему. Я не был стопроцентно уверен, что я все верно изложил, но по его ответу я понял, что вопрос уже обсуждался, что он в курсе, и речь шла только о точном времени. Слава богу, точное время я помнил – 10:00. Без ума от счастья, что все уладилось, я побежал к ремонтникам.

Шуллер пахал как вол. Взглянув на меня через очки, он процедил сквозь зубы:

– Придушить тебя за это мало, лентяй чертов!

Я, виновато улыбаясь, принялся расписывать его способности. Шуллер лишь махнул рукой и снова склонился над разобранным цилиндром.

В 10:00 мы выехали. Я сидел на уже исправном мотоцикле, будто ничего и не произошло. Ох, какой же груз с плеч свалился! Нет, в другой раз такого везения мне не видать!

Смоленск: техосмотр транспортных средств

21 июля 1941 года батальон добрался до Смоленска, которым до этого (16 июля) овладели танковые войска группы армий «Центр». Несмотря на следы боев повсюду – на домах, дорогах, одним словом, повсюду, – город все же выглядел внушительно. Гигантские строения в партийном стиле – плод творчества большевистского аппарата – перемежались с домами конца XIX века. Что было самым непривычным, так это когда ты, скользнув взглядом по фасадам вполне пристойных домов, которые можно было в принципе видеть и в городах Германии, вдруг замечал в нескольких метрах от них халупы, деревянные хибары, чудом уцелевшие во время пожаров. Именно этот контраст преследовал тебя повсюду в этой стране. Нас встречало бесчисленное множество бюстов и памятников Ленину и Сталину. В Смоленске существовал даже трамвай – мы несколько раз переехали рельсы. На высоком холме стояло здание собора, не пострадавшее от авианалетов и обстрелов. Бахмайер потом просветил меня: оказывается, Смоленск принадлежал к числу самых древних русских городов (известен с 863 г.) и этот собор был заложен еще в XII веке.

Улицы города были буквально забиты войсками, и уже намечались признаки того, что этому городу будет отведена роль крупного тылового центра. Спустившись ниже собора, мы переехали через Днепр, проехали чуть дальше и вскоре, свернув с главного шоссе войскового подвоза, добрались до низины. Роты были расквартированы в близлежащих селах.

Мотоциклисты-посыльные расположились в здании, похожем на школьное. Теперь батальон был частью корпусного резерва. Наше Верховное командование пока что не ведало, как быть: то ли продолжать наступать на Москву, то ли двинуть на юг – на Киев. Дивизию СС «Дас Райх» негласно ориентировали на то, что наступление на Москву согласно первоначальному плану операции «Барбаросса» все же будет продолжено. И в том, что все потом произошло не так, как планировалось, наши генералы не были виноваты. Но я забегаю вперед.

В тот момент нам предстоял продолжительный отдых. Что было очень даже неплохо, но иногда все же оборачивалось и досадными вещами. Перерыв в боевых действиях означал занятия, ремонт техники, всякого рода построения, осмотры – оружия, той же техники и так далее. Отнюдь не исключались и строевые занятия и даже подготовка к парадам. В роты поступило пополнение из Элльвангена, теперь они были укомплектованы личным составом согласно штатному расписанию. Мы проживали в большом школьном классе. Эллизен пришел к нам взамен Вольфа, которого сразу после Ельни перевели в ремонтники. Он должен был немедленно вернуться в дивизию на смену Вернеру.

Теперь унтершарфюрер Бахмайер был в своей стихии. Все мы были собраны в одном месте, за исключением тех, кто по службе находился в дивизии. Начальник технической службы уже назначил осмотр техники на следующий день. Этот субъект, мы знали по прошлому опыту, не пропустит ничего, трудно было найти более въедливого контролера.

На следующее утро мы подогнали мотоциклы к протекавшему за школой ручью. Несмотря на строгий запрет, протерли машины, в особенности двигатели, бензином – самый быстрый способ избавиться от грязи. Других, более эффективных средств очистки у нас не было.

Бог ты мой, что представляли собой наши многострадальные машины! Приходилось удивляться тому, что хоть колеса еще вертелись. Появился унтерштурмфюрер Хильгер. Мы тут же схватились за тряпки, еще недавно бывшие подштанниками и рубахами, и стали до блеска протирать все, что можно. Хильгер был вменяемым командиром, ненамного старше нас, но все же терпеть не мог проявления неряшливости и нерадивости, чего бы это ни касалось. Все-таки наша служба была связана с тем, что мы постоянно мозолили глаза офицерам, в том числе и старшим, так что мы эту публику знали неплохо. Среди них было немало, кто по любому поводу, да и без такого, принимался нас отчитывать, нередко срываясь на крик. Хильгер к числу крикунов не принадлежал, он вел себя с нами так, что мы невольно испытывали к нему уважение.

Унтерштурмфюрер подошел ближе, принюхался, обвел нас недоверчивым взглядом. Мы уже ожидали вопроса: «Опять бензином протирали?» Но ничего подобного не последовало. Вернеру и мне он приказал собираться в путь. В помещении бывшей учительской, где обосновались офицеры, он показал нам на карте места дислокации дивизии. Мне предстояло ехать в штаб дивизии, Вернеру объехать офицеров нескольких близлежащих подразделений и оповестить их о предстоящем торжественном вечере в честь нашего Старика. Я несколько часов спустя вернулся.

Все мои сослуживцы, включая и Вернера, вернулись гораздо раньше и успели навести блеск на машины, мне же пришлось все начинать сначала.

– Да не парься ты! Просто объясни офицеру-техни-ку, что, мол, тебя отправили выполнить поручение, и у тебя не было времени протирать мотоцикл! – порекомендовал мне Вернер.

Бахмайер, сделав вид, что не расслышал, дипломатично отвалил. Предложенный Вернером вариант мне не понравился. Проверяющие нередко вообще не способны принять во внимание никакие доводы, даже самые разумные. Я уговорил его, и мы совместными усилиями довели мой мотоцикл до нужной кондиции. Теперь его можно было предъявить проверяющему.

Но оказалось, все наши усилия пошли прахом. Проверяющий явился до того, как мы успели завершить подготовку к осмотру. Все машины выстроились ровненько, как по линейке. Справа мотоцикл с коляской Бахмайера. Потом такой же Вернера, а уже потом стояли мотоциклы без колясок. Я разместил свой в самом конце шеренги. Проверяющий вместе с адъютантом прошелся вдоль стоящих машин и остановился около мотоцикла Бахмайера. Осматривал он его долго и весьма придирчиво. Мы здорово нервничали. Этот старый лис ничего не упустит!

Вернеру было приказано разобрать карбюратор, Никелю – фильтр. Свечи тоже не избежали проверки. Всем уже начинало казаться, что все это не рутинная проверка, а добросовестно проводимые регламентные работы. Разумеется, никто не отрицает необходимости проверок техники, в конце концов, мотоцикл – наше оружие. Но в тот момент я готов был позавидовать даже простому пехотинцу – у него, по крайней мере, винтовку или автомат так дотошно не проверяют. Даже адъютант и тот, по-моему, стал терять терпение. И удалился.

Наконец подошла моя очередь. Мне было достаточно взглянуть на проверяющего, и я все понял. Оберштурм-фюрер лет пятидесяти с недовольным выражением лица. Видимо, сегодня у него выдался особенно тяжкий денек. Набрав в легкие побольше воздуха, он рявкнул на меня так, что мне показалось, будто наступил Судный день. Стоило мне раскрыть рот, чтобы объяснить ему, что к чему, как он буквально взорвался. Но я продолжал стоять на своем. Пока он делал вдох, я использовал эту краткую паузу для ответа: «Так точно, оберштурмфюрер!» Я раз двадцать произнес ее, причем монотонно, а этим приемом кого угодно можно задурить.

Но этот проверяющий, видно, был не из тех, кому нетрудно пыль в глаза пустить. В конце концов я был вынужден отвинтить и снять буквально все, что можно, разобрать по деталям и расположить возле мотоцикла аккуратным полукругом. Но злости проверяющего это не убавило! Под финал он выдал мне: «Завтра с утра явитесь в ремонтный взвод». Я почувствовал, как леденею от злости. Мои товарищи сочувственно глядели на меня. Бахмайер – а тот как раз мог все объяснить проверяющему – пролепетал что-то невнятное: дескать, что ему необходимо тотчас же увидеть адъютанта, и поспешно свалил. Видимо, убоялся гнева проверяющего. Что я мог, если у меня на самом времени и минуты времени не оставалось на то, чтобы заняться как следует своим мотоциклом?!

Передвижные радиостанции взвода связи стояли на возвышении неподалеку. Судя по всему, гроза бушевала и у них. Громоподобные возгласы и комментарии проверяющего доносились и до нас. Удивляться не приходилось – от нас он уходил доведенным до белого каления.

Чуть погодя Бахмайер отвел меня в сторону:

– Незачем вам тащиться в этот ремонтный взвод. Я уже переговорил с адъютантом, он все уладит.

Ну и ну! Чего-чего, но такого я от нашего Бахмайера не ожидал!

Вечером мы присутствовали при «прибытии гостей». Бела с Альбертом выступали в роли дежурных. Они были будто созданы для этого! Пришел и брат Клингенберга, служивший в танковом батальоне нашей дивизии^[9]. Все было более-менее торжественно. Клингенберг не любил шумных сборищ, в конце концов, на войне как на войне, поэтому здесь веселье не всегда уместно. А вот еда явно отличалась от наших скудных рационов – теперь мы имели представление, чем потчуют наших «всевластных». Даже нам кое-что перепало.

Пока мы поглощали деликатесы, Вернер, отправляясь пригласить офицеров к столу, на ходу бросил нам, что, дескать, ему поручили во что бы то ни стало отыскать огурцов.

– Где я буду искать эти чертовы огурцы? В этом огромном городе, где я никого и ничего не знаю? Будто здесь овощные лавки на каждом шагу. Но вы же знаете нашего Старика – горе мне, если я явлюсь с пустыми руками! Я до сегодняшнего дня вообще думал, что огурцы растут на деревьях. Но мне один саксонец объяснил, что – нет, все-таки на земле.

Мы хохотали до упаду, в особенности когда Вернер стал передразнивать саксонский акцент своего случайного собеседника. Но вот Лойсль не поверил, что Вернер действительно такой невежда, что не знал, что огурцы растут на грядках. И мы потом битый час обсуждали прелести крестьянской жизни на подворьях.

Несмотря на казарменный быт, временами выпадали беззаботные денечки. В особенности приятно было по вечерам. Мы усаживались за стол, освещенный коптилками, Вернер брал в руки гитару и пел нам приятные песни. Казачьи песни он обожал больше всего. В юности он в своем родном Кёльне не пропускал ни одного концерта знаменитого хора донских казаков. Альберт переводил для нас слова, и скоро мы уже вполне прилично подпевали Вернеру. Бахмайер, тоже присутствовавший на этих импровизированных вечеринках с песнопениями, брал на себя роль ударных, отбивая ритм на пустой консервной банке.

Однажды в разгар такого вечера нас посетил унтерштурмфюрер Шрамм. Мы было умолкли, но он жестом дал понять, чтобы мы пели дальше. Потом мы спели что-то из репертуара колчаковцев, а потом дошли до советского марша военных летчиков: «Все выше, и выше, и выше…»

Вскоре все стали расходиться. Унтерштурмфюрер Рамм вообще не произнес ни слова. Просто закурил трубку. А в другой раз – это было тогда, когда к нам впервые пожаловал наш Старик, – Шрамм явился в компании с адъютантом. Послушав, как мы поем, он покачал головой и ушел, так ничего и не сказав.

– Как ты считаешь, это служащие войск СС или иваны? – обратился Шрамм к адъютанту.

Тот усмехнулся:

– Поют по-русски они, конечно, неплохо. Но пусть думают и о том, что кто-нибудь из их товарищей возьмет да пальнет из автомата в окошко, приняв их за русских!

Эти вечера были интересны еще и по другим причинам. Один из нас носил в вещмешке книжку «Бог и народ», изданную в 1940 году и предназначенную для немецких солдат. Книга эта была страстным, наполненным идеализмом призывом к немецкой молодежи свято блюсти немецкую чистоту нравов и немецкие добродетели с верой в Адольфа Гитлера и его миссию. Мы вслух зачитывали отдельные места и потом обсуждали их. И временами разгорались такие дискуссии! Жаль, что Шрамм не появился ни разу на этих обсуждениях. Он точно изменил бы о нас свое мнение.

Наш приятель Никель, часто бывавший в Смоленске, отыскал столовую люфтваффе на аэродроме. И с тех пор у нас не переводились шнапс, сигареты и шоколад. У Никеля были и другие причины для поездок в город. Личного характера. Ее звали Маруся. Но – не станем ее обсуждать! Лойсль переживал звездный час: наконец-то он получил возможность в стационарных условиях отдаться своему хобби кулинара. Альберт обеспечивал нас калорийными продуктами.

1 сентября 1941 года в пять утра мы отбыли из Смоленска. Наш путь из Смоленска на юг проходил через Рославль, Мглин и другие города. Наступление на Москву решено было отложить^[10]. Наша дивизия потребовалась в районе Киева. В целом 400 километров, недалеко по российским меркам. Но когда дожди размыли и без того отвратительные дороги, когда возникала необходимость преодолевать водные преграды и вдобавок зачищать от противника пути следования, выяснилось, что 400 километров – это очень и очень далеко. Но ведь должна была дойти и до нас очередь!

Мы в хорошем темпе продвигались по шоссе Смоленск – Рославль. Едва мы проехали Рославль, как замигал зеленый огонек на командирской машине. Это означало: требовали меня! По распоряжению Старика ремонтники установили с тыла командирского авто разноцветные лампочки. Каждому из нас был присвоен свой цвет. Если вдруг начинала мигать зеленая лампочка, это означало: «Посыльный – в штаб дивизии». Поскольку была моя очередь ехать, я быстро догнал командирскую машину, поравнялся с ней, адъютант сунул мне картонный футляр с документами, предназначавшимися для штаба дивизии. Без лишних слов я на ходу спрятал полученный футляр под маскировочной курткой и помчался в штаб.

Я хотел быстро миновать остановившуюся колонну грузовиков. Но все вышло иначе. Дорога была довольно узкой. Я думал, что все же сумею проскочить мимо уже приближавшейся колонны. Но пришлось быстро искать другое решение. Шофер третьего по счету грузовика слабо закрепил брезент кузова, и, когда я поравнялся с этим грузовиком, подхваченный порывом ветра кусок брезента хлестнул по рулю. Мотоцикл стал терять управление, и не было никакой возможности удержать его; в долю секунды машина свалилась на бок, а меня швырнуло чуть ли не под колеса следующего грузовика. От неминуемой гибели меня спасло чудо – мой полет завершился в считаных сантиметрах от левого переднего колеса машины. Завизжали тормоза, сидевшие в кузове солдаты свалились на дно. Чуть-чуть и… конец! Что же касалось моего мотоцикла, с ним было все в порядке. Если не считать отвалившейся левой подножки. Только и всего!

– Брат, отменные тормоза у твоей машины! – поднявшись на ноги, прокричал я водителю грузовика, под который едва не угодил. Потом стал разглядывать дыру в левой штанине.

Побелевший как снег шофер грузовика дрожащими пальцами прикурил сигарету. Я тут же пожаловал ему пачку из ассортимента смоленской столовой люфтваффе, и мы оба отпраздновали мое второе рождение глубокими затяжками и глотками шнапса.

– У вас что, праздник посреди дороги? Вы же оба целую дивизию тормознули! – вмешался унтер-офицер военной полиции. – Так что кончайте распивать и раскуривать!

Это он еще весьма вежливо обошелся с нами. Мы разошлись по машинам и несколько секунд спустя продолжили путь: я в штаб дивизии, а водитель – туда, куда ему было предписано.

Эллисон, которого я прибыл сменить, был без ума от радости снова вернуться в батальон. Правда, он ни сном ни духом не знал, что его там ожидает направление на курсы кандидатов в офицеры. И тут же умчался. Под деревьями стояли штабные машины. Отбыть мне полагалось, по-видимому, не раньше ночи. Сидевший за столом у деревянного домика командир дивизии жестом подозвал меня:

– Ну, солдат, из какой вы части будете?

Я попытался вытянуться по стойке «смирно». И впервые подумал о своем левом плече. Мой инструктор в свое время заявил мне, что я в обмундировании напоминаю ему скрипача из кафешантана. Никто ни до ни после него подобного сходства не улавливал. Скорее всего, остальные просто не имели ни малейшего представления ни о кафешантанах, ни о скрипачах. Короче говоря, мое левое плечо напомнило о себе, и я незаметно попытался поднять его чуть выше. Наш командующий дивизией, вызывавший у нас безграничное уважение, ничего не заметил и никакого сходства ни с кем не усмотрел. Так что, роттенфюрер Зубяк, вы были не правы!

Группенфюрер Хауссер желал знать, как идут дела в голове колонны, замечал ли я по пути сюда заторы, стоящие на обочинах неисправные грузовики и тому подобные вещи. Отвечал я ему лаконично и ясно, как учили. Вскоре мне разрешили идти, и я стал искать, где мне «позаимствовать» подножку мотоцикла. И к вечеру она у меня была!

Я мчался по бескрайним российским просторам в свое подразделение. Прибыл Ципп. Целый день он угробил на поиски нашей дивизии. Его мотоцикл был в таком состоянии, что его и мотоциклом не назовешь. Еще бы – отмахать столько! Вскоре начальство приняло решение не посылать на такие расстояния посыльных на мотоциклах – бессмысленно и рискованно.

Офицер связи дивизии позволил мне самому решать, то ли отправляться назад в батальон, то ли продолжить следовать на юг в составе отделения дивизионных мотоциклистов-посыльных. Я долго не раздумывал. Во-первых, то, что я стащил подножку, могло в любую минуту выясниться, и тогда неприятностей не оберешься; во-вторых, не обязательно все должно быть так плохо, как описал мне Ципп. Заправив бак под крышку, я доложил кому следует и отъехал.

К концу лета 1941 года фронт представлял собой изломанную, кое-где прерывистую линию. Иногда наш маршрут следования проходил через глубокий тыл, а иногда вплотную к линии фронта. Бывало, что мы проскакивали контролируемые русскими участки территории, но узнавали об этом лишь по прибытии к своим. Мы всегда предпочитали кратчайший путь, и, как правило, нам было плевать на все эти изгибы линии фронта.

Я уже говорил, что мотоциклетный батальон являлся подразделением первого эшелона. То есть иногда, если того требовала обстановка, батальон поднимали по тревоге и перебрасывали на прикрытие тех или иных участков или, например, на боевое охранение флангов дивизии на марше или же туда, где внезапно возникала опасность прорыва сил противника. Потом на передний план выходил разведбат. Эти два подразделения представляли собой «глаза дивизии», поэтому всегда должны были быть под рукой.

«Обеспечение безопасности» – фраза эта звучала в принципе вполне обыденно. Ничего героического она не подразумевала. Напротив, имелось в виду заурядное боевое охранение. И чаще всего все сводилось именно к охранению. Хотя «обеспечение безопасности» можно было понимать и как бой с численно превосходившим противником, уверенным, что наносит удар в самое уязвимое место и что решительно все козыри у него на руках. И в нашу задачу входило разубедить его в этом и дать дивизии возможность до конца выполнить поставленную ей задачу.

В этих целях батальон располагал и необходимой огневой мощью. В отличие от обычного пехотного мотоциклетное отделение насчитывало командира и семерых бойцов. В дополнение к обычным вооружениям пехотинцев оно располагало двумя легкими пулеметами. Три отделения составляли взвод. Три взвода плюс так называемый тяжелый взвод с минометом и тяжелым пулеметом и штабом роты – роту. Наш батальон имел в своем составе три такие мотоциклетные роты, тяжелую пулеметную роту и роту тяжелого оружия, состоявшую из противотанкового взвода, взвода легких пехотных орудий и саперного взвода. Если добавить к этому взвод связи, мотоциклистов-посыльных и батальонного врача вместе с его ассистентами и, кроме того, тыловиков, вы получите полную картину подразделения, в котором мне пришлось воевать. Впечатляет, как по-вашему?

Где же мне найти свой батальон? Кроме нашей дивизии в южном направлении перебрасывалось множество других соединений и частей. Колонны, отправлявшиеся по маршруту следования, в пути разреживались и к прибытию в пункт назначения разбивались на группы по четыре-пять автомобилей и других транспортных средств, каждая из которых стремилась отыскать своих. Темп! Темп! Темп! – вот что не сходило с повестки дня! Разумеется, переброска осуществлялась не по одной-единственной дороге. Да и термин «дорога», как нетрудно понять, использовался лишь условно, поскольку здесь ни о каких дорогах в нашем понимании речи быть не могло. Рабоче-крестьянский режим СССР так и не нашел времени на постройку дорог^[11]. И мчаться по здешним «дорогам» на 60–80 км в час было недостижимой мечтой. Я обливался потом, пытаясь пробраться через грязь и заболоченные участки, и постепенно понял, что Ципп нисколько не преувеличивал, рассказывая мне о своих скитаниях.

Где-то около полудня в одной из деревень я натолкнулся на группу солдат. И даже поел из их полевой кухни. За три дня до этого они видели мотоциклистов с теми же тактическими знаками, что и на моей машине. Это означало, что я на верном пути.

Удар, потом металлический лязг, и мое заднее колесо стало выписывать восьмерки. Так, еще один прокол. Ну это уж на самом деле чересчур! Проклиная все на свете, я принялся счищать грязь с покрышки заднего колеса. Потом снял его. Держа камеру в руках, я убедился, что никакое латание тут не поможет. С тяжким вздохом я полез в ящик, где лежала шина-запаска, которую Бела все же вернул мне. Несколько минут спустя можно было ехать дальше.

Пока я менял колесо, зарядил отвратительный дождь. Все вокруг превратилось в сплошную серую стену, усугубляя и без того не слишком радостное чувство одиночества. А на часах между тем было уже 20:00, и я постепенно сообразил, что неплохо бы позаботиться и о ночлеге. У меня совершенно не было желания тащиться ночью по незнакомой местности и по сквернейшим дорогам. На этом мои смелость и решительность заканчивались! Я уже начал сомневаться, на ту дорогу ли я выехал. И потом, чья это территория? Наша? Или ее контролируют русские? Здесь не было четко определенной линии фронта, некому было следить за всякого рода лазутчиками, а о том, чтобы добраться до соседней части, и мечтать не приходилось.

Конечно же дождь явно не улучшил дорожных условий. Ухватившись за руль, я запустил двигатель. Только бы не увязнуть! Да нет, все-таки увяз! Слез с мотоцикла, попытался обеими руками ухватить переднее колесо и вытащить его из месива. Потом провел ту же операцию с задним. Густая грязь не желала отпускать машину. В конце концов мне все же удалось одолеть грязищу, но на это ушло час времени. Только при помощи штыка избавившись от налипшей между колесом и крылом грязи, я смог сдвинуться с места и поехать. Впрочем, термин «езда» мало подходил для этого.

Тем временем совсем стемнело. Вокруг не было слышно ни звука, только мой двигатель тарахтел. Черт меня дернул ехать! Лучше бы остался в штабе дивизии. А теперь придется спать в грязи и сырости.

Я заглушил двигатель. Нерешительно обойдя машину, я попытался организовать ночлег. Обозвав себя идиотом, я снова завел мотоцикл. Какой сон может быть в таких условиях? Куда ни глянь, сплошное болото. Надо пробираться дальше, иного выхода нет.

Двигатель ровно тарахтел, словно подгоняя меня вперед. Нужно, необходимо отыскать кого-нибудь из своих. Или хотя бы деревенскую хатенку.

Справа я разглядел указатель. Посветив фонариком, увидел тактический знак немецкой части. Слава богу! Уже хорошо, что я хоть на контролируемой нами территории. Я сменил направление, поехав туда, куда велел указатель. И плевать, что я отклонился от маршрута следования моей дивизии. Необходимо было отыскать хоть одну живую душу.

В стороне от дороги в темноте вырисовывались очертания домов. Я остановился, вытащил пистолет на всякий случай. Вообще-то пистолет мне не полагался, но я им обзавелся.

– Стой! Кто идет? Пароль!

У меня гора с плеч свалилась! Немцы!

– Какие тут могут быть пароли? – отозвался я. – Не знаю я твоего пароля, но уж точно не иван. Так что, будь человеком, проводи меня к своему начальству.

Это оказались люди из Имперского трудового союза!

Плотно поев за общим столом подразделения, унтерфельдмейстер пригласил меня к себе в каморку, где мы с ним основательно угостились шнапсом.

На следующее утро – дождь так и не прекратился – я, поблагодарив за гостеприимство подразделение Имперского трудового союза, возобновил поездку. Спал я в предыдущую ночь мало. Дело в том, что этот унтерфельдмейстер оказался моим земляком и мы долго беседовали о родине. Потом он показал мне карту, и я более-менее точно сориентировался и знал теперь, как ехать, во всяком случае, главное направление.

Интересно все же, куда же успели забраться за это время мои товарищи? Я даже соскучился по нашей компашке. По Вернеру, по его казачьим песням, по глуповатым шуточкам Белы. Я уже целые сутки провел в дороге. Позже я выяснил, что подразделения нашей дивизии в ходе семидневного марша страшно оторвались друг от друга. Лишь благодаря мастерству и выдержке водителей дивизия смогла все же прибыть в пункт назначения и выполнить возложенные на нее задачи. Нелегко даже описать, что пришлось вынести за эту неделю нашим шоферам – нередко грузовики по самую ось увязали на раскисших от дождей дорогах. В ходе этого марша даже родилась масса новых ругательств.

Примерно в полдень я заметил на склоне холма справа от дороги несколько машин. Они передвигались довольно уверенно. Это избавило меня от сомнений – ехать туда же, куда они. Позже выяснилось, что эти грузовики с орудиями были из артиллерийского полка нашей дивизии. Несколькими километрами дальше – дорога по-прежнему представляла собой болото – рядом с деревенской хатой мы увидели автоцистерну. По моей просьбе унтершарфюрер распорядился выделить мне горючее, и я заправил мотоцикл. Надо сказать, что к мотоциклистам-посыльным в подобных случаях относились с пониманием и предоставляли не только горючее, но и еду из любой полевой кухни.

Только один раз – и это было как раз перед событиями у Березины – какой-то унтер-офицер из зенитной части отказался дать мне черпак еды в термос.

– Ты считаешь, что мы здесь всех без разбору кормим?

Может, у него были какие-то личные счеты с ваффен СС или просто неудачный день выдался, но я на провокацию не поддался. Просто повернулся и стал искать дежурного офицера и, найдя его, вытянулся в струнку и изложил суть просьбы.

– Вы из какой части? – спросил обер-лейтенант.

Я назвал и тут же встал перед унтер-офицером, ведавшим полевой кухней. Ехидно улыбаясь, я протянул ему термос и тут же получил еду. Унтер-офицера перекосило, как от зубной боли. А я как ни в чем не бывало поблагодарил его за гуляш, кстати говоря, очень вкусный, как выяснилось позже, и отбыл дальше. И – повторяю – это было один-единственный раз.

Обменявшись несколькими фразами с унтершарфюрером у автоцистерны-заправщика, уселся на мотоцикл и поехал дальше уже в одиночестве.

Километров через шесть показалась деревня. Туда я и направился. Дорога пошла под уклон, и в низине скопилось целое озеро жижи. Сначала я никакой особой угрозы для себя не видел, но… Вскоре выяснилось что тут уже не пробраться никак. Заметь я это место чуть раньше, я мог бы объехать его, но припоздал. В общем, увяз я как полагается! Грязи было столько, что она едва не затекла в сапоги.

Я слез с мотоцикла, а он стал неторопливо заваливаться на бок. Чтобы не дать ему упасть, пришлось подложить под подножку каску. Потом я извлек из ящика трос, который мне тоже не полагался, как и пистолет. Просто несколько дней назад я увидел, как из кузова одного грузовика торчит кусок троса, потянул за него и, убедившись, что вблизи никого нет, вытащил трос, он оказался около пяти метров длиной. Теперь он мне здорово пригодился – я закрепил его на передней вилке и стал ждать проезжающего грузовика. Здесь должны были проходить грузовики артиллеристов. К тому же мотоцикл стоял чуть в стороне, так что не мешал проезду. И тут на спуске я заметил два крупповских грузовика. Я приготовился прицепить кабель к заднему крюку, это должно было сработать, разумеется, если грузовик будет ехать медленно.

Водитель первого грузовика уже стал разгоняться, чтобы с ходу миновать это окаянное место, но вовремя понял, что это ему не удастся. Поэтому сбавил ход. Второй оказался умнее и включил привод на четыре колеса. И после этого медленно, но верно выбрался. Почему я их не остановил? Да какой дурак остановился бы здесь – в лучшем случае фыркнул бы, да и поехал дальше. Всем водителям нужно было думать в первую очередь о том, как самим бы не увязнуть, а уж помочь другим… И я бы на его месте не стал рисковать.

Вот второй грузовик мог меня выручить. Ехал он медленно, переваливаясь с боку на бок, точно корабль на волнах. Поравнявшись со мной, он и вовсе еле полз. Пора было действовать. Значит, так – трос мой пять метров в длину. Все получится! Я быстро, насколько возможно, прошлепал по грязи к заднему крюку грузовика, накинул на него трос, кое-как завязал, благо что он был тонким, потом бросился к мотоциклу, извлек из-под ножки каску. Уф! На физиономию полилась черная жижа! Черт с ней! Переживем! Я вскочил на мотоцикл. Интересно, выдержит ли трос? Должен выдержать. Рывок! Трос выдержал! Я, балансируя, как акробат, старался удержать машину, увлекаемую за собой грузовиком. Дорога стала тверже, водитель грузовика прибавил ходу. А я нажал на сигнал. И сигнал работал! Вот это уж точно было чудом! Самое время было дать шоферу знать остановиться, иначе это кончилось бы скандалом. Но водитель был тертый калач и сразу понял, что что-то не так. Я уже ждал, что он набросится на меня с кулаками. Из кабины машины выбрался роттенфюрер и уставился на меня, как на вдруг оживший призрак.

– Как это вы умудрились прицепиться к моей машине? – наморщив брови, спросил он.

– Догадайтесь!

Роттенфюрер признался, что почувствовал рывок, но подумал, что наехал на камень. Чтобы хоть как-то загладить вину, я предложил ему хлебнуть шнапса, который мне дали в дорогу в подразделении Имперского трудового союза.

Деревня оказалась довольно крупной. Я не знал, то ли уже попал на Украину, то ли это была еще Россия. Но главная улица была непроезжей абсолютно, и я стал опасливо красться по самому краешку, выбирая покрытые травой участки.

Неужели это не сон? Я увидел мотоцикл с коляской из нашего батальона. Не успел я очистить от грязи тактический знак, как кто-то позвал меня:

– Эй, что ты там творишь? Жить надоело?

– Вернер! Как ты здесь оказался?

И тут Вернер узнал меня. Неудивительно, что не сразу – я с ног до головы был в грязи.

– Ладно, ладно, потом все расскажешь. Знаешь, и Альберт тоже здесь.

Как я был рад вновь видеть знакомые лица!

Выяснилось, что Вернер с Альбертом были на задании и прибыли в эту деревню лишь за полчаса до меня. А из батальона они выехали рано утром. Они знали дорогу туда, и теперь мы могли ехать все вместе хотя бы несколько километров. Им тоже пришлось немало поплавать в этой грязи, и оба завернули сюда, чтобы перевести дух.

Альберт уже успел подружиться со стариками, жившими в хате поблизости.

– Хоть бы помылся и почистился, а то на поросенка похож, – посоветовал Вернер.

Во дворе стояла колонка, старая, наверняка времен Ивана Грозного, но в рабочем состоянии. Умывшись, я на самом деле почувствовал себя куда лучше. Двое моих товарищей уже сидели в хате за столом, который хозяева добела оскребли. В печке, занимавшей, наверное, треть хаты, потрескивали дрова. Здесь было уютно. На столе стоял чугунок печеной картошки, распространяя аппетитный запах.

– Усаживайся и лопай!

Чугунок быстро опустел. Дед не мог надивиться на нашу прожорливость. Альберт дал хозяевам банку консервированной колбасы, а Вернер – сигарет. Старик, разорвав бумагу, ссыпал табак в трубку. Вообще я впервые после долгого перерыва почувствовал себя спокойно, будто никакой войны не было.

Прямо надо мной в левом углу висела икона, как и во всех деревенских домах в России. Сначала это нас просто забавляло. Атеизм большевиков, судя по всему, эффекта не возымел, им так и не удалось «перевоспитать» людей, во всяком случае деревенских жителей. Вновь и вновь мы убеждались, что типичные русские – люди добродушные, открытые и гостеприимные. И верующие, несмотря на то что прежние церкви были превращены в клубы, магазины или складские помещения. В особенности в городах. И в этом не было вины простых людей.

Рядом с иконой висела фотокарточка молодого человека в солдатской форме. Старушка расплакалась, а дед объяснил, что это, мол, его внук, о котором ни слуху ни духу с самого начала войны. Его сын и жена сына погибли от голода в 1920-х годах. Мы приумолкли. Сколько же горя выпало на долю этих людей! И сколько еще предстояло пережить!

Вернер зажег новую сигарету, потом мы попрощались со стариками украинцами, и время, так напомнившее нам о родном доме, ушло в прошлое. Мы уже успели отмахать изрядное расстояние. Близился вечер, солнце садилось ниже, красноватые его лучи ложились на белые стволы придорожных берез. Пейзаж стал выглядеть приветливее, и даже ехать было веселее. Оба моих товарища ехали впереди, поскольку знали дорогу. Некоторые сложности вызвал лишь песчаный участок, одному бы мне в жизни не справиться, но впереди был Вернер на мотоцикле с коляской, и я ехал след в след за ним на пониженной передаче.

Поездка продолжилась через сосняк, что так напомнило мне местность в Бранденбурге. Уже почти совсем стемнело, когда мы успели с трудом прочитать указатель с нашим тактическим знаком и вздохнули с облегчением, в особенности я, осознав, что батальон наш в двух шагах. Но радоваться было рано! Дело шло к полуночи, а мы все никак не могли найти своих. Что делать? Блуждать дальше в потемках? Мы решили бросить поиски. Отыскав более-менее подходящее место для ночлега, остановились. Первым в охранение заступил Альберт.

Вернер поведал мне историю о нашем Старике и казначее. Когда мы наступали через Авдеевку, армейские части продвигались на том участке с великим трудом из-за постоянных контратак русских. Было принято решение срочно контратаковать противника, засевшего на территории мясокомбината. Проведение контратаки было поручено 3-й роте. Мотоциклисты спешились и успешно провели операцию. После операции поступил приказ об общем сборе.

Пока Старик обсуждал дополнительные меры с командиром 3-й роты, прибыл какой-то высокопоставленный штабист. С ним едва не случился приступ, когда он увидел целую толпу солдат, жующих гигантские куски колбасы, держа их в руках. Все расселись по мотоциклам и собирались отъехать. Побагровев от возмущения, штабист бросился к Клингенбергу. Вернер своими ушами слышал, как Старик, стиснув зубы, прошипел приезжему штабисту: «Камрад, это ВЫ взяли этот мясокомбинат?» И после этого повернулся и ушел, не желая вообще разговаривать с ним. Поджав губы, штабист прошагал к своей машине.

Мы устали за день. Дослушав историю Вернера, мы завернулись в шинели и вскоре уснули. Проснулись от холода уже под утро. Розовевший восток возвещал о наступлении нового дня. С восходом солнца мы продолжили путь. К полудню ехать стало проще – по обочинам дороги стояло множество вышедших из строя мотоциклов с колясками. Но серьезная поломка была лишь в одном случае. Тут на самом деле требовался ремонтник. А у остальных были либо проколоты шины, либо неполадки в электропроводке, либо проблемы с зажиганием.

К моменту доклада адъютанту я провел в дороге трое суток. Из всего взвода только Никель, Лойсль и я были свободны. Унтершарфюрер Бахмайер застрял где-то между Рославлем и тем местом, куда мы только что прибыли. Бела попал в аварию, его мотоцикл был серьезно поврежден и уже лежал в кузове грузовика, который должен был доставить машину к ремонтникам. Сам Бела сильно ударился головой при столкновении с грузовиком и сейчас ходил весь в бинтах. Ни о каком госпитале он и слышать не хотел. Потерь в ротах было не так много. Когда мы прибыли в батальон, все заливали в баки горючее.

От одного ротного вестового я узнал, что мой друг Ганс, которого перевели под Ельню, погиб во время патрулирования. Мы вместе с ним были еще в учебке, после того как только что призвались, мы с ним остались вдвоем из нашего самого первого взвода, который потом стал взводом мотоциклистов-посыльных, мы с ним прошли и Венгрию, и Югославию. Нас связывала истинная солдатская дружба. Ганс был хорошим, спокойным парнем. Никогда ему уже не увидеть вновь своей родной Восточной Пруссии. Эта новость стала для меня настоящим ударом, потрясением, от которого я долго не мог отойти. Даже ездить на задание и то было трудно. Я собрался при первой же возможности написать его родителям. У Ганса было двое братьев. Одного в 1940 году убили во Франции, где он служил в звании фельдфебеля, второй попал служить во флот. А Ганс был самым младшим.

Мост у Макошино

– Запускай двигатели!

Батальон тронулся с места и стал продвигаться по относительно неплохой дороге. Начинался день 6 сентября 1941 года. Ему было суждено стать одним из самых трагических для батальона. 1-й взвод 2-й роты следовал в голове колонны, за ним – командир роты, а за командиром роты – командир батальона. Мотоциклисты-посыльные ехали параллельно и за автомобилем Старика. Остатки 2-й роты и батальона шли за передвижной радиостанцией.

Проехав 15 километров, мы, как это уже стало традицией, свернули с главной дороги на проселочные. Погода нам в тот день явно благоволила. Было тепло, осеннее солнце необычно пригревало. Несмотря на затяжные дожди последних нескольких дней, песчаные проселочные дороги оставались проезжими, и батальон следовал по ним довольно быстро.

Впереди показалась крупное село. Местные жители с любопытством смотрели на нас – до этого они еще немецких солдат в глаза не видели. Меня направили в службы обеспечения дивизии – передать, чтобы они ехали до Сосницы и там разместились. Движение продолжали только боевые подразделения нашего батальона. Меня не покидало чувство, что батальону предстоит нечто такое, с чем справиться ему будет чрезвычайно трудно…

Я ненадолго забежал к Эвальду, тот ехал на тяжелом грузовике, чтобы передать ему, где именно должны остановиться службы обеспечения.

– Эвальд, а как поживают мои пайки за последние пару деньков?

Эвальд смерил меня недоверчивым взглядом.

– Уступи мне шнапс! А остальное можешь хоть в задницу себе засунуть!

– Ты не наглей! Я тебе уже отдал положенный шнапс!

Взглянув друг на друга, мы расхохотались. Я-то знал, что все, что положено, уже было получено. Никель вылакал мой шнапс. Этот субъект тормозов не имел, если речь шла о спиртном! Но Эвальду откуда было знать, кто именно из нас, мотоциклистов-посыльных, окажется на месте? Поэтому он и без разговоров выдал мне все положенное. Стараясь не нарваться на нашего шписа, я отвалил.

– Ни пуха ни пера! – бросил мне вслед Эвальд.

А шписа я заметил еще на деревенской дороге, и он явно искал кого-нибудь из нас.

Едва мы прибыли в батальон, как для Вернера с Альбертом нашлась работка. Им двоим поручили конвоировать свыше сотни захваченных на нашем участке русских пленных на сборный пункт. Разумеется, Старик понимал, что два конвоира для сотни или даже больше человек – слону дробинка. Альберт уселся в коляску с пулеметом наготове. И оба без каких-либо осложнений отконвоировали всю эту толпу к месту назначения, держась чуть поодаль, но сохраняя положенную дистанцию. В общем, они явно не перетрудились, выполняя это задание. Довольно часто колонну русских пленных гнали в тыл под чисто символической охраной. Подавляющее большинство доходило до пунктов сбора, но были и такие – и немало, – кто предпочитал сбежать. Разумеется, это была недоработка с нашей стороны, но откуда взять конвоиров, если каждый человек и так был на счету? И нашим остававшимся в тылу товарищам приходилось поэтому заниматься вопросами охраны военнопленных противника и глядеть во все глаза. Но в конце концов, это все же прифронтовая зона, а не торговые ряды где-нибудь в родном Дюссельдорфе.

Огромное облако пыли вдали говорило о том, что батальон снялся с места. Местность напоминала степь – равнина, поросшая низенькой травой. Я, привстав на сиденье и покрепче обхватив коленями бензобак, повернул ручку газа. Машина встала на дыбы, но все же рванула вперед. Вскоре я нагнал следовавших в хвосте колонны мотоциклистов и стал медленно пробираться вперед. Батальон быстро продвигался по равнине.

После однообразия последних дней эту атаку мы восприняли чуть не с облегчением. Позиции русских тянулись по обе стороны дороги. Буквально рядом не составляло труда разобрать даже лица солдат. Мы неслись вперед как угорелые, вздымая облака пыли. Ни единого выстрела со стороны противника. Может, они приняли нас за своих?

Медленно, но верно я пробирался вперед. Вот в затылок друг другу следовали Клингенберг и оберштурм-фюрер Вагнер. Вернер с Альбертом, которым повезло быстро доставить пленных к месту назначения, уже возвращались в батальон; меня же снова погнали к тыловикам, и я следовал теперь как раз позади машины Старика. Я заметил и Никеля, тот сидел скрючившись в три погибели на мотоцикле без коляски. Наверняка где-то здесь поблизости между ротами пристроился и Лойсль. Мы пронеслись еще через одну деревню. У колодца старушка набирала воду. Едва завидев нас, она выпустила из рук полное ведро, оно упало, вода разлилась, а сама жительница деревни быстро исчезла в одном из близлежащих домов. Видимо, мы ее здорово напугали.

Ехали без остановок. Не останавливались даже, чтобы проверить, нет ли в деревне солдат противника. Боже праведный, не допусти поломок! Я беспрерывно повторял про себя эту фразу словно заклинание. В этот раз мы, видимо избалованные безопасностью, неслись вперед без предварительной разведки, без флангового боевого охранения. Как будто находясь в глубоком тылу.

За деревней снова началась равнина, степь, на нашем пути все чаще и чаще стали попадаться оборонительные сооружения.

– Вперед! Вперед! – подгонял нас Клингенберг.

Стоя в штабном автомобиле, он вглядывался вперед. И вдруг – хлопок! Покрышка лопнула! Штабная машина, метнувшись влево, потом вправо, остановилась. Клингенберг недолго думая тут же перебрался на мотоцикл Вернера.

– Давайте вперед! Какого черта остановились? Не поняли, для чего мы здесь?! – рявкнул он.

На горизонте показались очертания построек – все очень походило на довольно крупный населенный пункт. Уж здесь мы точно остановимся и спокойно выясним обстановку. Но – это МНЕ так представлялось. Но никак не нашему Старику! На предельно возможной скорости первые мотоциклы с колясками ворвались в город во главе с Клингенбергом. И до самого центра города Клингенберг и не думал останавливаться. Потом все же дал команду Вагнеру остановиться, а мотоциклетный взвод под командованием унтерштурмфюрера Рентропа поехал дальше. Подъехал и адъютант батальона, офицеры провели пятиминутку. Вагнер двинулся вперед и только после этого сообразил, что в городе полно русских войск. Противник открыл огонь по нам из всех направлений. Стреляли отовсюду – из-за каждого угла здания, из окон, по-моему, даже с крыш домов. Мотоциклисты рот спрыгивали на землю прямо на ходу. Наше появление в городе было настолько внезапным, что русские вскоре прекратили огонь и разбежались кто куда.

На нас обрушился огонь автоматических пушек, не прекращался и пулеметный огонь. Командир что-то обсуждал с обершарфюрером из взвода связи, а унтерштурмфюрер Хильгер отчаянно махал мне рукой – мол, давай сюда, и побыстрее, вместе с машиной!

Но тут не успел я опомниться, как оказался на земле. Русские разобрались, в чем дело, и теперь обстреливали нас из всего, что было у них, – орудий, пулеметов, винтовок. Короткими перебежками мы с Хильгером добежали до стоявших рядком последних домов этого городка, расположившихся метров на двести вдоль реки. Справа мы увидели русский бронепоезд, открывший по нам ураганный огонь из всех видов оружия. Мотоциклисты упорно пробивались вперед. Крыши и башенки здания железнодорожного вокзала, различимые из-за стоявшего бронепоезда, были уже снесены – наши чудом прорвавшиеся сюда артиллеристы из противотанкового орудия обстреляли прямой наводкой бронепоезд. Прямо перед нами, там, где дорога поворачивала, мы видели макошинский железнодорожный мост – главную цель операции.

У моста сгрудились брошенные мотоциклы. Их водители, укрывшись, используя рельеф местности, заняли оборону и дожидались, пока стихнет артогонь. Здесь было равносильно самоубийству пытаться проехать хоть метр на мотоцикле. Под бешеным пулеметным огнем противника спешившиеся мотоциклисты сумели прорваться через мост и под командованием унтерштурмфюрера Рентропа даже создать небольшой плацдарм на противоположном берегу.

Да, может, этот плацдарм на южном берегу Десны был и крохотным, однако железнодорожный мост, игравший важнейшую роль для продолжения наступления наших войск в южном направлении, был захвачен мотоциклетным батальоном. Причем захвачен целым и невредимым! Саперам 5-й роты была поставлена задача осмотреть мост на предмет наличия взрывчатки и обезвредить все взрывные устройства. И это под огнем врага, засевшего неподалеку от моста!

Обстановка враз изменилась! И часа не прошло с тех пор, как мы беспечно неслись по равнине, а теперь оказались в самой гуще боя!

Разрывы снарядов вздымали вверх фонтаны песка и пыли, над местностью повисло плотное серо-желтое облако. В бронепоезде стал рваться боекомплект, но, невзирая на это, экипаж его продолжал вести по нам огонь. Оно и понятно – отступать бойцам из бронепоезда было некуда, мы захватили мост. Нам уже не раз приходилось убеждаться в том, что русские – первоклассные солдаты, доказавшие, что умеют сражаться. Эти весьма неприхотливые, хорошо приспособленные к войне в любых, даже самых тяжелых условиях люди всегда оставались для нас загадкой. И бой в Макошино – очередное тому подтверждение! Уже красные языки пламени лизали башни бронепоезда, но огонь оттуда продолжался и прекратился лишь тогда, когда башни выгорели полностью.

Несколько мотоциклистов, приблизившись к бронепоезду, закидывая его связками гранат, попытались захватить этот колосс на колесах. Перед тем как пробиться назад, мы с Хильгером видели, как отдельным нашим мотоциклистам удалось прорваться сквозь шквал свинца до самого моста. Их было не остановить – бросая машины то вправо, то влево, петляя как зайцы, разбрызгивая колесами грязь, они достигли цели. Противник смог остановить лишь одну машину – водитель ее погиб на месте. Я своими глазами видел, как он медленно сползает на землю.

На углу улицы установили указатель, тут же у стены здания стояла и передвижная радиостанция. Бойцы сновали туда-сюда. Во время боя КП батальона походил на растревоженный улей. Свой мотоцикл я обнаружил на прежнем месте. Взвод легких пехотных орудий вел огонь где-то в районе моста. Огонь тяжелых орудий противника был уже не таким интенсивным, русские били уже не залпами, гремели лишь отдельные выстрелы.

Именно подобные дерзкие и весьма рискованные операции были характерны дня Клингенберга. Русские потеряли железнодорожный мост в Макошино – единственную на весьма протяженном участке переправу через Десну. Теперь оставалось одно – удержать плацдарм до подхода основных сил.

Находившиеся на другом берегу реки русские сражались упорно. Они хорошо понимали значение этого моста. Однако мотоциклисты решительными действиями подавили все попытки противника вернуть переправу через водную преграду. Все контратаки русских методично отражались сосредоточенным огнем мотоциклетного батальона. Эти подразделения проявили себя как подобает, уйдя в глухую оборону.

Гул авиационных двигателей свидетельствовал о том, что подмога близка. В синем небе кружили наши пикирующие бомбардировщики Ю-87. Мы выпустили в воздух несколько ракет – опознавательных сигналов. И вздохнули с облегчением – уж наши пикирующие точно обеспечат нам паузу, чтобы перевести дух.

– Отправляйтесь в тыл! Вызовите сюда грузовик с боеприпасами! – крикнул Хильгер.

Меня это распоряжение не обрадовало, но разве солдат рассуждает? Глубоко вдохнув и выдохнув несколько раз подряд, я бросился к мотоциклу. Мне предстояло добраться до самой Сосницы. Со смешанным чувством я подумал об оборонительных позициях русских. Трудно было с определенностью сказать, отступили ли они оттуда. Они не могли не слышать того, что творилось в Макошино. И эта неопределенность не давала мне покоя. Интересно, а адъютант об этом подумал? Может, и нет. Наверное, мне все же следовало обратить его внимание на это. Сказать что-нибудь, вроде, дескать, унтерштурмфюрер, может, вы не учитываете того-то и того-то?

Впрочем, что я плету? Он офицер! Он отдает приказы, которые я должен выполнить! Так что вперед!

Проезжая через город, я слышал истошное завывание двигателей Ю-87. И подумал, что угостят они иванов бомбами и все закончится. Ко мне подъехал мотоцикл с коляской. В коляске сидел унтерштурмфюрер Шедлих. Тот самый наш взводный во времена начальной подготовки. Оказывается, его перевели в 5-ю роту. Год с лишним назад он пытался втолковать мне разницу между военным и штатским. Мы тогда друг друга не понимали. Но как только эта разница до меня дошла, все вмиг наладилось. Он был хоть и грубияном, но настоящим офицером. Махнув друг другу в знак приветствия, мы разъехались И эта мимолетная встреча оказалась последней!

Вскоре я снова был один на один с равниной. На душе у меня было очень неспокойно, впрочем, можно выразиться и покруче. Решив поставить все на карту, я повернул ручку газа до отказа и несся теперь как на крыльях. Поскольку вражеские позиции были рассеяны по местности, скорость передвижения оставалась единственным моим преимуществом.

Я уже успел отмахать значительный кусок, и на горизонте появились позиции русских. Остановившись, я стал внимательно вглядываться вперед. Вроде никаких передвижений, ни одной фигуры. Да какой вообще смысл торчать здесь и пытаться что-то разглядеть? Не стоять же мне здесь до конца войны! Ну, так вперед, Гельмут! Пригнувшись и вцепившись в руль, я помчался, глядя только вперед. Ни к чему вертеть головой и глазеть по сторонам. Отвлекает от главной задачи – следить, чтобы передним колесом не угодить в выбоину. Потому что тогда – на самом деле конец. И я доехал до Сосницы, не снижая скорости.

Назад я возвращался в сопровождении шписа, сидевшего в ехавшем позади грузовика штабном авто. Вдали уже показались очертания Макошино, и я решил прибавить ходу, проезжая мимо позиций русских. Судя по всему, ни единого солдата там уже не оставалось. Грузовик тащился слишком медленно, на мой взгляд. Себе я такого позволить не мог.

Так… минуточку! Это там не мотоцикл с коляской стоит? Я сбавил скорость и остановился прямо у этого мотоцикла. Бог ты мой, только спокойнее, Гельмут! Я слез с мотоцикла, подложил под подножку каску и, медленно ступая по высокой траве, подошел к коляске. Мотоцикл был из 3-й роты.

– Эй, куда вы спрятались, ребятки?

В ответ – тишина. Нет, тут что-то не так! Трава не примята. Только следы на траве, и то едва заметны. Может, они просто решили присесть и справить нужду?

– Эй, где вы там? – крикнул я.

Никакого ответа. Взяв винтовку, я пригляделся к следам. И ничего – ровным счетом ничего не увидел. Ощупал цилиндр мотоцикла. Теплый. Стоп! Да тут кровь! Бензобак измазан кровью. И ключ торчит в замке зажигания. Проклятье! Что-то здесь случилось! Но я так и не мог понять, что именно.

Там в восьми километрах Макошино, а здесь вот этот мотоцикл с коляской, на котором совсем недавно кто-то ехал. Как-то не вязалось, что русские до сих пор бродят здесь, что они случайно натолкнулись на двух наших мотоциклистов, ну и… Ладно, предположим, они все же разделались с ними. Скажем, в плен взяли. Но тогда почему не прихватили и мотоцикл? Не дураки же эти русские! Эх, Гельмут, Гельмут, похоже, тебе еще раз крупно повезло. На месте этих ребят из 3-й роты вполне мог оказаться и ты!

Вскоре прибыли штабной автомобиль шписа и грузовик.

– Что здесь произошло? – осведомился шпис.

Я показал на кровь на бензобаке, и мы осмотрели все вокруг. Никого и ничего. В конце концов, шпис забрался на найденный мотоцикл и мы продолжили путь.

Когда мы прибыли на временный командный пункт батальона, откуда я уехал выполнить поручение, картина вокруг была ужасной – сплошные воронки метров на пятьдесят вокруг, поваленные деревья, свежие руины домов. Передвижной радиостанции уже не было. Как не было и дома, около которого она стояла. Куда ни глянь, повсюду сплошные развалины. Ни командира, ни адъютанта – никого. Что же здесь произошло?

Я слез с мотоцикла и только тогда понял, что действительно произошло. Прямо перед собой я увидел оторванную голову Никеля. А тело его повисло метрах в десяти на столбе. Земля была усеяна оторванными конечностями – тут рука, там нога. Вот это был настоящий кошмар! До сих пор невиданный ужас! Словами этого не описать. Погибли почти все мотоциклисты-посыльные роты. Погибло и три человека из взвода связи. Унтерштурмфюрер Шедлих, ехавший на командный пункт, тоже погиб – лежал разорванный пополам. От мотоцикла осталась лишь груда металла. Уцелел лишь Вернер, вовремя успевший укрыться под крупповским грузовиком из 5-й роты. Сам же грузовик восстановлению не подлежал.

– А… где Старик и Хильгер?

– Этим повезло. Они за несколько минут до этого отправились куда-то на окраину посмотреть, что там с бронепоездом. С ними поехал и Альберт. – И Вернер замолчал.

– Вернер, ты видел, что произошло с Никелем? – негромко спросил я, желая продолжить разговор.

– Не надо, Гюнтер! С меня и так хватит!

Усевшись на обугленный обрубок ствола дерева, мы долго молчали.

– Черт бы подрал этих русских – ну почему они бьют так метко? Именно те гибнут, кто.

Я не договорил. И тут до меня начало доходить.

– Постой, постой, Вернер. Это. это же воронки не от снарядов. А от бомб!

– Думаешь, я не знаю? Это наши «Штуки» здесь побывали! Пикирующие бомбардировщики Ю-87! Наши Ю-87 натворили дел!

Я даже подскочил:

– Как это – наши? Такого быть не может! Перепились они, что ли? Ведь я еще был здесь, когда выложили флаги для опознавания и ракеты давали тоже. Я сам видел, как Хильгер выпустил несколько ракет.

В ответ Вернер лишь пожал плечами:

– Откуда мне знать? Я – рядовой состав, мелкая сошка. Должно быть, вышла ошибка. Слава богу, хоть не мне за все это отвечать! И потом – рано или поздно и до нас очередь дойдет… Чего сейчас убиваться?

И мы впервые за всю эту кампанию впали в такую депрессию, что и вообразить трудно. Никелю уж не поможешь. Слава богу, он хоть в Смоленске успел поразвлечься.

Этот бомбовый удар по своим обошелся нашему подразделению в десять человек убитых и тридцать тяжелораненых. Самые серьезные потери были во взводе связистов.

На южном берегу Десны бои продолжались. Но шум боя постепенно затихал. За стеной полуразрушенного дома я заметил Хильгера. Подошел, доложил, как полагается. Он тоже не пришел в себя после пережитого.

– Можете считать себя счастливчиком, что вовремя отбыли!

Я понемногу начинал понимать, что именно так и было.

Во второй половине дня стало окончательно ясно: Макошино и железнодорожный мост через Десну в наших руках. Первые пехотинцы полка СС «Дойчланд», миновав мост, продолжили наступление на южном направлении. Группенфюрер Хауссер в сопровождении офицера оперативного отдела штаба лично прибыл на место происшествия. Гауптштурмфюрер Клингенберг доложил ему обстановку. Вечером того же дня прибыли унтершарфюрер Бахмайер и Герт Бюндинг. Откуда-то снова появился и Лойсль. Меня вызвали к гауптштурмфюреру Тиксену по поводу этой непонятной истории с мотоциклом на дороге. Единственное, что я узнал, так это то, что водитель направлялся к ремонтникам. К ним он явно не доехал. Пропал без вести!

Ночевали мы в погребе одного из домов, где русские обычно хранят овощи. Все были в таком настроении, что и не опишешь. Из погибших связистов мы хорошо знали двоих: долговязого берлинца Мюллера и Ландау, который был родом из Прибалтики. Мюллер любил петь, и мы часто слышали, как он выводил рулады об Эмме, с которой сидел на скамеечке.

– Может, все же умолкнете? Заснуть не могу от ваших разговоров! – проворчал Бахмайер.

Не в силах заснуть в этой грязной норе, где смердело гнилой картошкой и дохлыми крысами, я решил выбраться на улицу.

– Чего это вам вздумалось бродить среди ночи?

Унтерштурмфюрер Хильгер с сигаретой во рту стоял, облокотившись о столб.

– Не спится. Мне просто нужно переварить этот ужас… Я имею в виду Никеля.

Хильгер, глубоко затянувшись, взглянул на меня. Даже в темноте я чувствовал, что он смотрит мне прямо в глаза.

– А мне предстоит настрочить целую пачку писем их родным. «Пал смертью храбрых за Германию.» И так далее. – Вздохнув, он бросил окурок. – Пойдемте со мной на КП. Это около железнодорожного вокзала.

Одна из наших рот разместила командный пункт в какой-то более-менее уцелевшей хибаре вблизи железнодорожной станции. Унтерштурмфюрер, сидя на ящике и положив ноги на стол, спал. Унтершарфюрер тут же вскочил и стал докладывать.

– Не трудитесь, – успокоил его Хильгер.

Подойдя к унтерштурмфюреру, он попытался разбудить его. Офицер, неловко повернувшись, грохнулся на пол.

– Ну, и что мы здесь пьем? – полюбопытствовал Хильгер.

В ходе разговора выяснилось, что Хильгер и унтерштурмфюрер знакомы еще по военному училищу. Тут же на столе появился солдатский котелок со шнапсом, и мы расселись у стола кто на чем. Двое унтерштурмфюреров, унтершарфюрер и штурманн (я) подняли кружки. Старшие по званию ударились в воспоминания о веселых денечках в Брауншвейге, позабыв даже о шнапсе. Мы с унтершарфюрером, в отличие от них, о шнапсе не забывали. Как ни странно, никто и словом не обмолвился об авианалете наших пикирующих бомбардировщиков.

10 сентября боевые подразделения батальона проследовали в южном направлении через исправный мост в Макошино. Мне было приказано явиться на командный пункт пехотного полка СС «Дойчланд», а потом вернуться в батальон. По пути назад мне представилась возможность взглянуть на бронепоезд, вернее, на то, что от него осталось. Вскарабкавшись по покрытым вмятинами бронированным стенам, я перескочил через орудийную башню. Непросто было уложить на обе лопатки такую махину. Настоящая крепость на колесах. Сколько же людей погибло в ходе ее штурма: русских и немцев! Обычных, простых солдат.

Я выехал в полдень. Маневрируя между воронками, я подъехал к мосту. Пока что не успели засыпать промежутки между шпалами, и мотоцикл трясся, словно на огромной стиральной доске. В конце концов, эта тряска меня доконала так, что меня едва не стошнило. Этого только не хватало! Остановив машину, я осторожно перебрался вместе с ней ближе к перилам, где было ровнее, и продолжил путь до самого съезда с моста, рассчитывая ехать дальше просто по полям и лугам.

Не надо было мне избирать такой маршрут следования. Несколько сот метров все было в порядке, но потом снова начались заболоченные топкие заливные луга. Оставалось вернуться к железнодорожной линии и ехать вдоль нее по насыпи – иного выхода просто не было! Снова машина плясала на шпалах, бывали моменты, когда я просто не мог удержать равновесие и падал. Были участки, где щебенка лежала вровень со шпалами, – там еще можно было с грехом пополам передвигаться, но таких мест было мало, и особой протяженностью они не отличались. После двух часов мук вдали показалось небольшое здание железнодорожной станции. Других строений поблизости не было. И здесь я натолкнулся на еще один разбитый бронепоезд. Видимо, постарались бойцы пехотного полка СС «Дойчланд». Тела погибших до сих пор никто не убрал, а день выдался довольно жаркий. Зрелище было далеко не из приятных. Оглядевшись, я понял, что придется немало ломать голову над тем, каким образом добраться до батальона. Указатели? Ни одного вокруг я не заметил. Вообще-то знаки и указатели – святая обязанность Бахмайера. Видимо, не нашлось у него времени на подобные пустяки. Слева стоял домик путевого обходчика, а чуть дальше железнодорожная линия пересекалась с дорогой. Остановившись, я обдумал положение. Здание станции было пустым. Так как грузовики курсировали в обоих направлениях, если судить по оставленным ими следам, мне предстояло решить, куда ехать – направо или налево. Я решил ехать налево, наслаждаясь уже тем, что на этой дороге, пусть и мерзкой, хотя бы не было тряски.

Как же вокруг тихо. Ни единой души. Интересно, верное ли направление я избрал? Вдали виднелся купол церквушки, крыши домов. Постепенно я добрался до деревни. Следов наших машин не было, хотя, вполне возможно, их просто сдуло ветром – дорога-то была песчаной. Внезапно раздался сухой щелчок, и у моего уха отвратительно и страшно просвистела пуля. О-го-го! Куда же я заехал? К русским? Ну да – вон они уже бегут ко мне в своих бурых шинельках. Резко развернув мотоцикл, я бросился наутек туда, откуда приехал. Прибавив газу, я ехал на предельно возможной на песчаной дороге скорости. Не подведи меня, мой старый добрый BMW! Только не подведи! Облако пыли, поднятое мотоциклом, не позволяло русским вести прицельный огонь, и я отрывался от них все дальше и дальше. Бог ты мой, думал я, это могло очень плохо кончиться для меня!

У поворота я наткнулся на грузовик. Он пылал как свечка. Когда я ехал сюда, его еще не было – что же здесь такое творится? Я успел разглядеть тактический знак: пехотный полк СС «Дойчланд». Вокруг никого – ни живых, ни мертвых! Вскоре я уже миновал переезд. Роттенфюрер и штурманн сидели на корточках у двери домика путевого обходчика с винтовками наготове.

– Эй, ребята! Играете в ковбоев и индейцев?

Оказалось, это водитель грузовика и старший машины. Того самого сгоревшего грузовичка. Оказалось, они наехали на мину. Им повезло – успели выскочить и добежать сюда. А теперь сидели, дожидаясь грузовика из своего полка. Я в двух словах изложил им о приключившемся со мной в деревне, и это явно не улучшило их настроения. Да и я почувствовал себя не в своей тарелке – шутка сказать, наехали на мину! А что мне мешало на нее наехать? Может, я проехал в каком-нибудь сантиметре от взрывателя. Нет, здесь никому и ничему доверять нельзя! Даже если вокруг нет ни души, тебя все равно на каждом шагу подкарауливает опасность. Ни один, ни другой солдат с грузовика не видели поблизости мотоциклетных подразделений.

– Будьте осторожнее и не падайте духом! – пожелал я на прощание роттенфюреру и штурманну.

Мне во что бы то ни стало нужно было определить хотя бы направление движения. Ведь наш батальон не сидел на месте. Короче говоря, все вернулось на круги своя – передо мной лежала широкая песчаная дорога. И часы подсказывали мне, что уже совсем скоро стемнеет. Если бы мне выехать из этого Макошино хоть часом раньше! Но – слишком уж понравилась мне свинина у Эвальда, просто объедение!

Зарядил дождь, похолодало. Почва в этих местах местами глинистая, и дождь превращал дороги в жижу. Свернув влево, я поехал медленнее по торфянику. И тут резкий толчок, удар по каске прикладом моей собственной винтовки, и я полетел через руль. Двигатель заглох, я снова угодил в яму, причем в настолько огромную, что не было никакой возможности преодолеть ее. Во всяком случае, мое переднее колесо ее не одолело. Я проклинал себя – сначала эта тряска по шпалам, потом инцидент в деревне. И все в один день?! Хватит с меня!

Стемнело, я ничего не мог разобрать, вокруг ни звука. Только монотонный перестук дождевых капель по каске. Вопреки моим опасениям, машина не пострадала. Живучая как кошка – я общался с этим чудом германской техники, как с живым существом. Мой мотоцикл, видимо, думал, что я сошел с ума. Мол, еще совсем недавно был счастлив, что сумел уйти от русских, а теперь проклинал себя за то, что полусонным въехал в яму. Ну разве разглядишь все в такой темноте? Все освещение – единственная передняя фара, да и то «прищуренная». Ее можно было вообще выключить.

Впрочем, какой смысл вести эти бесплодные диалоги с мотоциклом? Уж лучше завалиться спать! Повязав голову шейным платком, я завернулся в шинель мотоциклиста. И сразу стал похож на старуху, торгующую луком на базаре. Я забылся тяжким, тревожным сном – то засыпал, то снова просыпался.

Неужели танки? Нет, это не сон, я точно слышал лязг гусениц. Но здесь нужно было действовать поосторожнее! Противник или свои? Вроде бы всего одна машина. Лязг постепенно приближался. Из глушителя летели красные искры. Двигатель затих. Донеслись голоса, но я так и не разобрал, на каком языке изъяснялись. И тут танк двинулся дальше. Я видел только темные его очертания и поглубже забился в свою ямку. Если русские и обнаружат меня здесь, то лишь по воле случая.

Фыркнув, двигатель снова умолк. И тут я услышал проклятья на невообразимом баварском диалекте.

– Черт бы побрал это все! Не видно ни зги!

Со вздохом облечения я поднялся на ноги. Баварский диалект все же от русского отличается!

– Эй, ребята, вы из какой части?

Они мгновенно умолкли. Я их понимаю – кто в такой глуши может обратиться к ним пусть даже по-немецки? Вскоре выяснилось, что этот танк (Panzer IV) отбился от своих из-за какой-то мелкой поломки. При свете фонарика лейтенант показал мне на карте, где я находился. И даже сообщил мне приблизительное местонахождение моего батальона. Оказалось, что я в принципе и не очень далеко от своих. Я медленно поехал впереди танка. Теперь-то я уже знал, что еду туда, куда надо. По пути попалось несколько воронок. И в ночь с 11 на 12 сентября мы въехали в Шаталовку.

– Стой! Пароль! – раздался окрик боевого охранения.

Я ответил, к моей великой радости, солдат был из нашего батальона. Я сразу же нашел, где спали наши.

– Ты как раз вовремя – твой шнапс на столе. Правда, картошка остыла, – сонным голосом проинформировал меня Вернер.

Хороший парень этот Вернер! Предусмотрительный! Я тут же отхлебнул горячительного, только потом стал стягивать сапоги. А скоро вообще завалился спать.

13 сентября наш батальон наступал в пешем боевом порядке на Ивангород (на реке Остёр, на полпути между Макошино и Прилуками). На этот раз дорожной грязи было просто не избежать. Но 14 сентября Ивангород был взят, и мотоциклисты снова ехали дальше по причудливому переплетению проселочных дорог. Мотоциклисты-посыльные ночевали в помещении, где изготовлялись гробы. Каждый выбрал себе гробик поуютнее, все улеглись со скрещенными на животе руками. Вскоре дружный храп подтвердил, что иногда не важно, где и на чем спать, лишь бы заснуть.

Примерно полчаса спустя я ощутил страшную резь в животе и тут же стал выбираться из гроба, где спал. Удивительно, как во сне не обделался. Закружилась голова, я мешком упал на стоявшую у стены крышку гроба. Сильнейший понос! И я выполз наружу, к великой радости боевого охранения, – такое они, наверное, не видывали. Встал из гроба и тут же уселся дристать! Комедия, одним словом! Для них, но не для меня!

Из-за чего это меня так пронесло? Вечером я поужинал картофельными драниками. Альберт, с его наметанным глазом, где-то обнаружил пасеку. И, напялив перчатки с раструбами, принялся соскребать мед. Потом мы намазали этот мед на драники. Правда, никто не удосужился очистить этот мед от воска. Ну, вкус чуть непривычный, ну и что с того? Видимо, у моих товарищей луженые желудки, как у страуса. Во всяком случае, мне это разнообразие в питании даром не прошло. И можете мне поверить, я возненавидел и мед, и драники на всю оставшуюся жизнь!

15 сентября взлетела на воздух командирская машина. Шофер погиб на месте. Причина все та же – наезд на мину. А вот Старика в тот момент в ней не оказалось. Да, верно говорили: этому человеку везло по жизни.

Как-то, направляясь по проселочной дороге в 1-ю роту, я увидел на обочине голосовавшего русского. Ловушка? Каким ветром сюда занесло этого ивана? Оглядевшись, я ничего подозрительного не заметил. Я все же решил остановиться. Он был ранен! И еще как! Здоровенная рана в бедре, кое-как замотанная куском нательной рубахи. Разорвав индивидуальный пакет, я более-менее сносно перевязал его. Жестами я объяснил ему, что, мол, еду в одно место, но скоро буду возвращаться. Чтобы он меня дождался и не уходил никуда. В очередной раз я убедился в огромной выносливости русских людей. Судя по ране, русский солдат потерял много крови, да и боль испытывал нешуточную, но не издал ни звука, когда я его перевязывал. Только дрожащая рука с цигаркой выдавала его состояние. Когда я, передав, что мне поручили, собрался возвращаться, со мной выехал и санитар из 1-й роты. Мы доехали до места.

– Ну, и где твой легендарный русский? Что-то я его не вижу!

Я удивленно огляделся. Черт возьми! Ну вот здесь, здесь я своими руками его перевязал! Куда его черт унес сейчас? Мы медленно поехали, медик следовал за мной. Мы глазам не поверили – но все же нашли его. Русский медленно, то скрываясь с глаз за деревьями, то вновь появляясь, шел далеко впереди вдоль дороги, опираясь на палку. Мы поразились – за время моего отсутствия он отмахал довольно много. То ли он не понял меня, то ли не поверил, но, видимо, решил не ждать. С такой раной в ноге! Мы доехали до него, и санитар, осмотрев рану, только сокрушенно покачал головой.

– Никак не могу поверить, – делился со мной санитар. – Такой раны на десятерых бы хватило!

Русский забрался в машину санитара. Махнув им рукой на прощание, я еще раз поразился стойкости русских людей.

Во второй половине дня на командном пункте состоялось целое заседание. В пылу боя батальон слишком сильно отклонился от направления наступления дивизии. И 16 сентября, чтобы вернуться на это направление, потребовалось прорывать оборонительные позиции русских. 17 сентября мы воссоединились с остальной дивизией и возобновили наступление на южном направлении на Прилуки.

Примерно к 20 сентября мы вышли в район городка Ромны. Время от времени приходилось подавлять сопротивление противника. Чаще всего одной нашей роты хватало, чтобы выполнить задачу целого батальона.

В пути следования мы миновали аккуратные, чистые деревеньки, жители которых встречали нас как освободителей от большевистского ига. Где бы мы ни останавливались, пожилые люди встречали нас с хлебом-солью.

Здесь, на Украине, наши не очень обильные рационы дополнялись сливочным маслом, яйцами, парным молоком. Дороги пролегали по засеянным пшеницей полям. Судя по всему, жилось здесь неплохо!

В 1941 году мирное население хорошо относилось к немцам. Не раз и не два молодые украинцы требовали от нас выдать им оружие. Они отказались служить в Красной армии или дезертировали. А теперь они рвались наступать вместе с нами и сражаться с «москалями»^[12]. Эти люди разительно отличались от русских, тех, кого мы встречали, например, в Смоленской области. Впоследствии выяснилось, какую ошибку допустили мы, отказавшись от добровольной помощи украинцев, и это стоило нам колоссальных жертв.

Я возвращался с очередного задания. Дорога поднималась вверх по отлогому холму. Внизу поблескивали воды реки. Меня вырвал из раздумий орудийный выстрел. На поле стояла зенитка, которая вела огонь в горизонт по противоположному холму. Я из чистого любопытства подъехал к орудию.

– По кому палите?

И стал вглядываться в холм, но так ничего и не разобрал.

– Огонь! – скомандовал унтер-офицер.

Прогремел выстрел. Я продолжал вглядываться в возвышавшийся за речкой холм, но так ничего и не увидел. А потом вдруг заметил мчавшийся русский грузовик – определил его по клубам пыли. Еще выстрел! Мимо! Но следующий стал уже роковым – вспышка пламени, и автопарк Красной армии уменьшился на одну единицу. Приглядевшись, я увидел обломки еще нескольких машин.

– Это вы их перещелкали?

– Разумеется.

– Огонь! – в очередной раз скомандовал унтер-офицер. Прямое попадание.

Я не мог понять, почему русские, зная, что по ним ведут огонь, все же пытались прорваться. Это же чистейшее самоубийство! Но разве мало было подобных примеров? Бывали случаи, когда несколько бойцов – пулеметчиков или автоматчиков – укладывали русских целыми ротами. А иногда бывало и наоборот – приходилось использовать всю имеющуюся в наличии огневую мощь, чтобы подавить отчаянное сопротивление горстки русских солдат. Сегодня одни из них под нашими мощными ударами массами отходят, а завтра других с большими усилиями приходится выбивать из всех щелей, и только потому, что они не желали сдаваться.

Я вернулся в батальон, расположившийся в крупном колхозе. Роты поодиночке бросали в бой. К моменту моего возвращения в месте расположения находилась только 5-я рота. Прибывали мотоциклисты и тут же куда-то уезжали. Ночью куда-то вызвали и унтерштурмфюрера Хильгера. Доложили о том, что никак не могут справиться с русскими в районе моста у Басовки. Доносившийся оттуда шум боя не составлял никаких сомнений в том, что дрались там не на жизнь, а насмерть.

Мотоциклисты-посыльные лежали у своих машин и дремали.

– Поедемте со мной!

Старик уже шагал к своей новой штабной машине. Мы с Белой пристроились позади. Бела тоже получил новую матчасть и теперь все еще с забинтованной головой показывал мне дорогу. Непосредственно за командирской машиной ехал он, а я уже за ним. На весьма приличной скорости – Старик органически не переносил медленной езды независимо от дорожных условий – мы доехали до командного пункта 3-й роты. Клингенберг исчез внутри, а мы остались у машин и глазели на сложенные тела погибших. Солдаты как раз накрывали их. Выяснилось, что небольшая группа бойцов роты попыталась овладеть мостом, но все до единого человека погибли. Потом туда отправился унтерштурмфюрер Хильгер и с отрядом солдат предпринял еще одну попытку атаковать противника. Большая часть его отряда также погибла. Только группе мотоциклистов удалось закрепится на этом участке и удерживать его до подхода подкрепления – из числа других рот батальона, – которое, собственно, и овладело мостом. Но какой ценой нам достался этот мост!

Мы с Белой невольно переглянулись. И фигура унтершарфюрера, бессильно привалившегося к стволу дерева, лишь подтвердила наши мысли. Сомнений быть не могло – унтерштурмфюрер Хильгер погиб он пули в голову.

Вдруг откуда-то из темноты возник Вернер. Когда он узнал, что произошло, нам с Белой пришлось его буквально оттаскивать от тел павших товарищей. Вернер знал всех их до единого – 3-я рота была его ротой. Он без малого год прослужил в этом подразделении до того, как его перевели во взвод мотоциклистов-посыль-ных. Вообще, эта история с овладением моста была с душком. Уже много позже поговаривали, что все дело в принятом офицером неверном решении. Но кто возьмется это доказывать? Не такой мелкоте, как нам, судить. Нас волновало одно: наши товарищи погибли. Многие наши товарищи.

И теперь очередь дошла до адъютанта батальона, который иногда мог и закрыть глаза на наши проделки. Именно адъютант сглаживал все углы, утрясал все назревавшие конфликты и так далее. И вот теперь его нет с нами! Однажды – это было еще в Кирхдорфе – он засек меня без увольнительной в городе ночью. Я совершенно случайно натолкнулся на унтерштурмфюрера

Хильгера, слишком поздно заметил его. А он сделал вид, что не заметил меня. Хильгер был человеком деликатным и в то же время был и оставался нашим командиром. Вышестоящим.

Мы проследовали через Ромны. Начали напоминать о своем присутствии службы тыла. Всегда так. Едва мы овладевали более или менее крупным населенным пунктом, как отдельные личности сразу же надували щеки, упиваясь своей значимостью. Благо тыловым службам это ничего не стоит. Но и без них войску не обойтись. Все понятно, но к чему эта дурацкая, ничем не оправданная спесь? Так что нам приходилось всегда держать ухо востро, если мы оказывались в крупных населенных пунктах. А то, не дай бог, не отсалютуешь такому герою тыла должным образом или отсалютуешь, но с расстегнутой верхней пуговицей мундира – конец тебе! Немедленно на ковер!

Во время следования через Ромны мне было велено явиться в инстанцию аж армейского уровня. День тогда выдался жаркий. Машина раскалилась, как сковорода, – хоть яичницу поджаривай. Когда я возвращался в батальон, во рту пересохло – так хотелось пить. Казалось, даже мой ненаглядный шейный платок и тот увял. И тут внезапно – бац! Меня стало клонить в сон, и я едва не свалился с мотоцикла. Снова прокол заднего колеса. Я быстренько снял колесо и покрышку. Но, увы, никакая заплата уже не сделала бы камеру пригодной для использования. В дыру можно было кулак просунуть. И вот я засел намертво, а батальон тем временем двигался куда-то дальше. Глупо было рассчитывать, что я встречу кого-то из своих, кто отстал. Не было отставших.

Я первым делом решил подзаправиться. Унять свой буйствовавший от голодухи желудок. И вот я сижу я, винтовочка рядом, греюсь себе на солнышке, время от времени бросая обреченный взгляд на погибшую камеру.

Ага! Неужели «Цюндапп»? Он! Вдали, поднимая пыль, ехал мотоцикл с коляской. Я выбросил вперед правую руку, и камрады остановились. Это были отставшие от своей 2-й роты бойцы. Они уже сообразили, в чем дело. Водитель мотоцикла, порывшись в коляске, извлек оттуда вполне приличную камеру.

– Вернешь при возможности!

Счастью моему не было границ! Мне еще помогли и вставить камеру, а один и того больше – достал фляжку и пустил ее по кругу. А во фляжке… ну истинная «огненная вода». У меня даже слезы потекли!

– Осторожнее с этим!

Вскоре солидный мотоцикл с коляской исчез из вида. Я все доделал, собрал инструментарий и отъехал. И вдруг меня обуяло страстное желание петь. Естественно, причиной тому был солидный глоток «огненной воды» из фляжки боевого товарища. Начал я с марша «Идем на Англию», а потом подошла очередь исполнить «О, елочка, зеленые иголочки!». И я нагнал батальон.

После продолжительной езды по плохим дорогам мы вновь оказались на дороге в полном смысле этого слова. Широкой и ровной. Хоть и мощенной булыжником. Если верить слухам, нас снова должны были вернуть на центральный участок Восточного фронта. Наше «гостевое участие» в замыкании окружения вокруг Киевского котла завершилось. Когда мы остановились для приведения в порядок матчасти, был издан приказ по 2-й танковой группе:

«Командующий 2-й танковой группой

23 сентября 1941 года

ОПЕРАТИВНЫЙ ПРИКАЗ

Солдаты дивизии «Дас Райх»!

1 сентября 1941 года дивизия покинула район Смоленска для переброски на правый фланг танковой группы для участия в боевых действиях по форсированию Десны. Вследствие полного бездорожья и неблагоприятных погодных условий этот марш потребовал задействовать огромные людские и материальные ресурсы. Дивизия не могла провести сосредоточение сил в течение целых шести дней.

В ходе ожесточенных боев линия обороны противника была прорвана, реки Десна и Сейм форсированы, а 13 (15-го. – Ред.) сентября было замкнуто кольцо окружения вокруг вражеских войск в районе Киева. В плен попал командующий 5-й советской армией^[13]. В результате рухнул весь южный участок фронта обороны Советов.

Вы снова доказали, что до конца выполнили свой долг, преодолев все преграды на своем пути, хотя с самого 22 июня 1941 года беспрерывно наступали.

Бои за овладение железнодорожным мостом в Макошино – еще один достойный вклад в историю дивизии.

Хочу поблагодарить вас за проявленный героизм и высокий боевой дух. Мои наилучшие пожелания вам на будущее, на успехи в боевых действиях уже вне состава 2-й танковой группы.

Да здравствует Германия и да здравствует фюрер!

Подп.

Гудериан».

От вязьмы до Можайска

И мы стали возвращаться на север. Близился конец года, это было уже в самом конце сентября. К 25 сентября мы через Нежин и Чернигов вышли к Гомелю. Этот город на реке Сож представлял собой приятное зрелище куполами его церквей и побеленными стенами домов. Батальон двигался почти безостановочно, двигатели мотоциклов практически не заглушались. Согбенные от усталости солдаты сидели в колясках и на задних сиденьях машин. Косяки многих машин опустели – сказался «визит на Украину», где много боевых товарищей обрели вечный покой. Теперь мы передвигались по территории Белоруссии.

Мотоциклисты-посыльные периодически по очереди носились из конца в конец колонны, контролируя скорость движения. Такие поездки в хвост не были чем-то необычным. И надо сказать, иногда приходилось и рисковать – заснувшие водители вполне могли съехать чуть в сторону, и тогда приходилось поправлять их. Да и с мотоциклетными колоннами было не лучше, мотоциклы с колясками бросало то влево, то вправо. Приходилось смотреть во все глаза, чтобы избежать столкновений. Так же было в свое время, когда нас перебрасывали из Франции в Югославию. Но здесь в России ситуация усугублялась жуткими дорогами, где тебя через каждый десяток метров подстерегала очередная выбоина. Особенно внимательным приходилось быть в темное время суток. Нам просто невероятно повезло, что мы 28 сентября через Кричев в Белоруссии добрались до Рославля в Смоленской области России, причем без каких-либо серьезных инцидентов и аварий.

Мы как раз успели к завершению широкомасштабного сражения на окружение в районе Вязьмы. Вначале мотоциклетный батальон был резервом корпуса, но к 5 октября мы уже были в районе Юхнова, а 9 октября – в Гжатске. Съехав с шоссе на Москву, по кривой мы проехали по району, который местами контролировал противник, – в точности так же, как это было у Макошино, только теперь мы направлялись на север. Обстановка снова становилась тревожной.

Возглавлял колонну дивизии гауптштурмфюрер Клингенберг, находившийся во взводе мотоциклистов. Сразу же ними следовали мотоциклисты-посыльные.

Старик дал команду остановиться и заглушить двигатели. Остановившись, мы отчетливо почувствовали, что перед нами дорога, – ветер доносил гул двигателей.

Мотоциклистам-посыльным была дана команда: немедленно направиться в хвост колонны. Ротам выгрузиться из кузовов, водителям глушить моторы, командирам доложить о готовности гауптштурмфюреру Клингенбергу.

Пока мы разыскивали командиров рот, зенитчики на руках вывели орудия вперед, в голову колонны. Собственно, этот вариант предписывался директивами по боевому применению мотоциклетных частей.

Мы были в глубоком тылу врага! Именно здесь располагался единственный выход из кольца окружения. Все произошло мгновенно. Головной взвод уже был на дороге. Нескольким машинам разрешили проехать до позиций, которые уже занимали спешенные стрелки-мотоциклисты. Противотанковые орудия были развернуты в складках местности и под прикрытием кустарника и деревьев стволами к дороге. Спешенные мотоциклисты залегли у пулеметов или с винтовками.

Я залег неподалеку от Старика и следил за дорогой. Она протянулась прямо перед нами. Вокруг все выглядело безмятежно и мирно. Потом показалось несколько грузовиков со стоявшими в кузове русскими солдатами. Машины шли на довольно большой скорости, неудивительно – русские не хотели терять ни минуты. Вот первый грузовик оказался там, где его легче всего было подбить. Прозвучал выстрел из противотанкового орудия. Снаряд угодил прямо в двигатель грузовика, машину швырнуло в сторону, и она перевернулась, русские солдаты посыпались на землю как горох. Грузовик загорелся.

Водитель второго грузовика попытался избежать обстрела, отчаянно виляя из стороны в сторону. Но снаряд противотанковой пушки настиг и его – прямое попадание. Теперь дорога оказалась перегорожена подбитыми машинами. Все русские грузовики стремились вперед, никто не разворачивался и не ехал назад – противотанковые орудия сместили направление огня на поворот дороги. И тут заговорили пулеметы. Захваченные врасплох русские даже не сумели организовать отпор. Лишь некоторые их солдаты попытались вести ответный огонь, но разве могло это что-то изменить? Кое-кому удалось скрыться в зарослях, но большинство солдат противника попало в плен.

Таким образом, картина изменилась. Мотоциклисты наступали вдоль дороги, в то время как их товарищи прикрывали их с запада. И в результате Вяземский котел был заперт со всех сторон! Теперь главным было удерживать позиции с востока и с запада как можно дольше до подхода подкреплений.

Вдруг я увидел, что несколько стрелков-мотоциклистов бежали к своим машинам, хватали котелки и снова неслись к русским грузовикам. Если подобные вещи происходят на поле боя, знай, что речь точно идет о жратве. Я не поленился выяснить, что к чему.

– Подходите и берите все, что пожелаете! – призывал какой-то штурманн. – Лично возьмусь обслужить вас!

И тут же плеснул что-то в котелок своему товарищу.

Это продолжалось до появления унтерштурмфюрера, предупредившего личный состав не набрасываться на еду противника. Она вполне могла быть и отравлена. А до его появления народ расположился кто-где и вовсю хлебал куриный бульон с лапшой, в котором плавали здоровенные ломти курятины. Оказывается, у русских здесь еда была!

В тот же день мы узнали, что наш «папа» Хауссер 14 октября получил тяжелое ранение. Надо же такому случиться именно сейчас! Нельзя было утверждать, что наш генерал лез под пули, но зачастую он оказывался там, где на самом деле вдруг понадобилось его присутствие – то есть в расположении каких-нибудь батальонов и даже рот. И тогда в Макошино он, стоя у своего бронетранспортера прямо на дороге, принимал рапорты от подчиненных, но не по телефону у себя на КП, а непосредственно в ходе боя. Даже когда на дорогу падали снаряды, он и бровью не повел. Иногда именно такое поведение следует демонстрировать подчиненным. Но генералов, которые вели себя подобно Хауссеру, не набралось бы и десятка.

Раннее утро 20 октября. Позади пройденные километры. Лесная тишина нарушается лишь монотонным гулом двигателей наших машин. Уже выпал первый снег. Вдоль дороги припорошенные свежим снежком сосны и ели – все до боли напоминает наш Шварцвальд. У меня мелькнула мысль: интересно, а сколько отсюда до Шварцвальда? Но на подсчеты километров времени не оставалось. Впереди строчили пулеметы. Огонь открыли и из леса. Бойцы выскакивали из колясок мотоциклов, звучали отрывистые команды. Водители быстро отводили машины, спешенные стрелки-мотоциклисты продвигались вперед по обеим сторонам дороги. Подъехали два мотоцикла с первыми ранеными. Я на малой скорости направился к стоявшей у края дороги штабной машине. Старик уже исчез в лесу. Унтерштурмфюрер Андрае, наш новый адъютант, крикнул Вернеру:

– Давайте за нами, но без машины!

Мне было велено оставаться у штабного автомобиля.

Тишины как и не бывало – отовсюду слышались трескотня пулеметов, разрывы ручных гранат, треск обломанных пулями и осколками сучьев. И вопли: «Санитары! Санитары!», призывы о помощи, призывы поднести новую пулеметную ленту. Разгорался бой в лесу. Дорога уходила вниз и примерно в 400 метрах впереди снова шла в гору. Именно там русские и соорудили преграду. И вдобавок пытались остановить нас огнем тяжелых минометов. Несколько мин упало прямо на дорогу неподалеку от нас. Мы снова вели бой!

Я укрылся в придорожном кювете. Водитель, Фердль из Вены, отвел командирское авто чуть назад. И ротные мотоциклисты отводили свои машины подальше в тыл. Шум боя усиливался. Повсюду свистело, гремело, щелкало и рвалось. Меня бросало то в жар, то в холод, но подниматься и выбираться из своего укрытия как-то не хотелось.

Со стороны противника, как раз оттуда, где дорога поднималась, достигая наивысшей точки, медленно двигалось самоходное орудие^[14]. Вот тебе и на! Нет, здесь явно становилось неуютно! Свист снаряда! Разрыв! Еще один! И еще! Слава богу, снаряды ложились дальше, но это могло в любую минуту измениться.

Как по команде в ответ заговорило и наше орудие потяжелее. Противотанковые орудия 5-й роты здесь не помогут – их снарядики русской самоходке не страшны^[15]. Тут со мной поравнялось и наше штурмовое орудие. Орудие остановилось, но двигатель продолжал работать. Экипаж сначала не заметил русской самоходки, потому что она после нескольких выстрелов сразу же убралась. Я же, не зная толком обстановки, хотел как можно скорее убраться отсюда – место это простреливалось врагом. Что будет со мной, если два этих монстра – наше штурмовое орудие и русское самоходное – вдруг затеют дуэль?

Тут открылся люк, показался обершарфюрер.

– Ты бы не высовывался так! Знаешь, тут неподалеку твои коллеги работают! – крикнул я кандидату в смертники.

И тут метрах в десяти от штурмового орудия разорвался русский снаряд. Экипаж штурмового орудия тут же соответствующим образом ответил. Что началось потом, было не сравнимо ни с чем, что мне довелось испытать до сих пор.

Заговорило русское орудие, наше штурмовое тоже в долгу не оставалось. Какое-то время спустя русское орудие опасливо поползло вперед. Сначала показался длинный ствол, потом и часть корпуса. Я нырнул в кювет и вжался в покрытую тонким слоем снега землю. И тут штурмовое орудие грохнуло так, что у меня барабанные перепонки едва не лопнули. Да и русские тоже не молчали. Произошло именно то, чего я больше всего боялся. Выстрел, свист снаряда, разрыв. И так постоянно! Пальба то оттуда, то отсюда! Я уже и не знал, как мне быть. Какого черта два этих бугая надумали устраивать разборки в двух шагах от моего временного убежища? Другого места не могли найти? Глупо было, конечно, рассуждать в таком духе, но у меня просто нервы не выдерживали.

Теперь очередь была за нашими пехотными орудиями. Они стояли совсем недалеко. Они пока молчали, явно подкарауливая русскую самоходку, ожидая, когда она появится в поле зрения. Если кто-нибудь из них уступит, это будет просто великолепно! Но нет – уподобившись двум упрямым буйволам, они всерьез сошлись в единоборстве. Сначала показался ствол русской самоходки, а вскоре и корпус. Я раскрыл рот. Кто-то сказал мне, что артиллеристы всегда перед выстрелом разевают рты – так меньше давление на барабанные перепонки, – и замер в ожидании выстрела нашего штурмового орудия. Но оно онемело! У меня челюсть заболела держать рот раскрытым. И тут раздался выстрел, и тут же вслед за ним полыхнуло на корпусе русской самоходки^[16]. Наши выиграли смертельное единоборство – теперь эти ребята имели все основания начертить очередное белое колечко вокруг ствола.

Я был настолько захвачен зрелищем, что не сразу расслышал голос Вернера:

– Ты что, заснул?

Странное предположение! Будто в этом грохоте и правда можно было заснуть?

– Тебя вызывают! Срочно отправляйся в 3-ю роту и передай, чтобы она прибыла сюда! – крикнул мне Вернер с другой стороны дороги и тут же исчез среди деревьев.

Вот только спешить не надо! Ни к чему спешка. Сперва дождаться очередного залпа минометов. Дождавшись, я проскользнул к своему мотоциклу. Он никак не хотел заводиться, но после нескольких попыток двигатель все же зачихал и покорился мне. Тут прогремел еще один минометный залп, на этот раз мины легли далеко позади.

3-я рота располагалась в тылу, это был резерв батальона. Я отправился туда. На обледенелой дороге не очень-то и разгонишься, но я старался выжать из машины максимум, объезжая мотоциклы рот, эвакопункт. Рота была уже в полной боевой и сосредоточилась для дальнейшего движения. Краткий доклад гауптштурмфюреру Тиксену – и двигатели взвыли. Тиксен поехал впереди роты, я направлял его туда, где были оставлены мотоциклы брошенных в бой стрелков-мотоциклистов. Бойцы Тиксена спешились и стали наступать по обеим сторонам дороги. Я поспешил доложить своему командиру о выполнении приказа, понимая, как он ждал 3-ю роту. Штурмовое орудие так и стояло на прежнем месте. Когда я проезжал мимо, кто-то крикнул:

– Твой командир вон там в ложбинке слева!

Тут мелькнула мысль: ехать или пешком дойти? Черт! Да поезжай ты на мотоцикле. И я на второй передаче стал съезжать по дороге вниз. Хорошо, хоть не было транспортных средств – не было нужды сворачивать, а это очень непросто на льду.

Вот только я, строя планы, напрочь позабыл о русских. Ну кто, скажите на милость, мог предполагать, что они вдруг надумают сосредоточить огонь на каком-то мотоциклисте-посыльном? Мины падали справа и слева, у самой головы свистели пули. Вцепившись в руль, я вперил взор в центр дороги, целиком сосредоточившись на езде. Еще 300 метров до этой окаянной ложбинки!

А в самом низу залегший у края дороги унтершарфюрер отчаянно махал мне. А чуть дальше под прикрытием комьев земли лежал Старик с двумя бойцами.

Чистым везением было, что я все-таки сумел свернуть влево на этой обледенелой и заснеженной дороге и не упасть.

– Ложись! – крикнул Старик.

Впрочем, мог бы не кричать. Я и без его команды все равно бы грохнулся на землю – дело в том, что я с ходу напоролся на ствол дерева и тут же приземлился мордой в снег.

Подняв голову, я отерся и доложил, как полагается, правда лежа на земле.

– 3-й роте передан ваш приказ выдвинуться. Гауптштурмфюрер на дороге у штурмового орудия! – проорал я Старику.

Он сразу же отправил туда унтершарфюрера, того самого, который приказал мне ехать в 3-ю роту. Пару минут спустя я все же попытался подняться, чтобы взглянуть на свой мотоцикл.

– Лежать! – рявкнул Старик.

Ладно, мне так даже лучше.

Ни Белы, ни Вернера нигде не было видно. По-видимому, носились где-то, развозя поручения и распоряжения. Слева от нашей позиции шум боя усиливался. Ага! 3-я рота пошла в атаку!

Ну, черт возьми! Он что, совсем с ума сошел? Я напрочь забыл, как буквально только что вытворял и не такое. Хотя я всего-навсего сидел на мотоцикле и представлял собой отличную мишень. А теперь штабной автомобиль ехал по той же дороге, а я выступал в роли зрителя. Машину обстреливали со всех сторон. Просто фантастика, что в нее не попали, – она как ехала, так и ехала. Потом, заскользив на льду, остановилась примерно там же, где и я десять минут назад. Из машины выскочил унтерштурмфюрер Андрае, выбросив вперед руку, он хотел доложить. Именно хотел. Потому что не успел командир и рта раскрыть, чтобы крикнуть «Ложись!», как Андрае вдруг будто окаменел и взгляд его застыл. А в следующую секунду упал на кучу земли метрах в трех от меня. Пуля в сердце! Мы в ужасе смотрели на него. Боже, как быстро умирает человек! Мгновение – и его уже нет!

Не мог я объяснить его поведение. Ведь не какой-то там желторотый сорвиголова. Он хорошо понимал, что происходит. Ну как можно было вести себя как герой романа, когда враг поливает тебя ураганным огнем из всех видов оружия?! Может, его сбило с толку, что на несколько секунд стрельба утихла? Все верно, он выдвинулся из тыла, но должен же он был видеть, что мы все залегли. Впрочем, какой толк теперь рассуждать – он все равно погиб.

Действия 3-й роты результата не возымели. Когда удалось установить контакт с пехотным полком СС «Дойчланд», подошедшим через лес с севера, исход боя был решен. Батальон собирался на дороге, подъезжали мотоциклы… Одним словом, все выглядело так, как утром. Однако батальон сильно поредел – потери были значительные.

Только теперь, уже сидя за рулем мотоцикла, я заметил, что на фаре машины пробоина от пули – пуля вошла справа, а вышла слева. Где и когда это случилось? Наверное, когда я ехал к командиру. В каком я должен был быть состоянии, если ничего не заметил?

Мы уже давно перестали быть теми развеселыми ребятами, которые пересекли Буг 26 июня 1941 года у Бреста. Постоянное наступление, бесконечная езда, сражения не только с противником, но и с грязью, холодом, дождем и снегом будто выжгли из нас все эмоции. Мы становились равнодушными, порой даже ожесточенными и в отношении к противнику, да и к себе тоже. Поначалу были какие-то надежды. Циркулировали слухи о возвращении нас во Францию. А сейчас мы хохотали, когда кто-нибудь выдвигал такую идею. Мы верили только в жестокую конкретику настоящего. Вера и надежда безвозвратно канули в прошлое! Мальчишки превратились в мужчин, весьма критически относившихся ко всему, что приходилось слышать. Теперь нам уже было непросто навешать лапшу на уши. Невзирая ни на что, мы упорно сражались, в своей убежденности цепляясь за то, что мы – солдаты, и когда-то казалось, что (очень и очень давно) присягнули на верность фюреру.

Не раз мне приходило в голову, что мы терпели все лишения, сносили все тяготы войны единственно потому, чтобы доказать русским, что никогда и ни при каких обстоятельствах не прекратим натиск на них. Что все лишь ради того, чтобы показать им, что мы сильнее их. Это отнюдь не означало, что мы превратились в роботов, в бездушные машины. У каждого глубоко внутри таилось нечто, не позволявшее лишиться рассудка. Каждый своим способом переваривал происходящее. И самым главным было то, что и ты все же освоил нелегкую науку это переваривать!

Движение колонны застопорилось. Вроде был взорван мост. Саперам предстояло выдвинуться вперед и сделать все возможное для восстановления движения. Выставили посты боевого охранения, и все стали искать место, где переспать предстоящую ночь. Ко мне подошел Альберт:

– Пошли со мной. Есть тут блиндаж, там чисто, солома на полу и даже тепло.

Вернер, Бела и я вошли в блиндаж. Водителю Старика мы сообщили, где находимся, на тот случай, если батальон вдруг снимется с места. И вскоре уже сидели на досках в блиндаже. Не видно было ни зги, зато тепло. Мы улеглись и тут же провалились в сон.

– Давайте выбирайтесь, и поскорее! – раздался зычный голос Альберта.

Узкая дверь распахнулась, и мы вышли наружу. Холод вмиг прогнал сон.

– Чего ты разорался? Можно подумать, конец света наступил! – ворчал Бела, протирая глаза.

Альберт направился к землянке и осторожно встал около входа. Потом что-то забормотал по-русски. Мы чудом сдерживались.

– Нет, у него точно крыша поехала! – негромко произнес Вернер, качая головой.

Я тоже не усматривал логики в действиях Альберта. Заслышав русскую речь, подошли еще человек пять солдат.

– Что это у вас за дела? – поинтересовался незнакомый унтершарфюрер.

– Да так, ничего особенного. Просто вот в этом блиндаже засели человек пять русских.

Мы, разинув рты, смотрели на него. Стало быть, мы час пролежали там бок о бок с противником! А Альберт снова подошел ко входу и стал призывать русских выйти наружу. Те явно не желали. Альберт уговаривал их, как мать уговаривает ребенка прекратить шалить. Внезапно он крикнул:

– Ложись!

Мы шлепнулись на снег, и тут же раздался взрыв гранаты, завизжали осколки.

– Вот же ублюдки! – уже по-немецки рявкнул Альберт.

– Ты поругайся, поругайся на них, только по-русски! – усмехнулся Бела, выглядывая из-за толстенного ствола дерева.

Потом один из подошедших солдат молча показал на печную трубу, торчавшую из крыши блиндажа, неторопливо извлек из голенища гранату и уже собрался дернуть за шнур.

– Да погоди ты! Не спеши! Дай мне все же их уговорить!

Альберт, как я понимаю, доходчиво объяснил русским, что их ждет в случае отказа выйти. Предоставил, так сказать, последний шанс. Ни звука. Иваны даже не пошевелились!

Тут, размашисто шагая, подошел Клингенберг:

– Что это у вас тут за переговоры? Что происходит?

Унтершарфюрер доложил. Старик тряхнул головой:

– И вы, дурачье, так и просидели с ними вместе в этой норе?

– Яволь, гауптштурмфюрер, – в унисон ответили четыре голоса.

– Ладно. Вытащите их оттуда. Киньте им на головы что-нибудь!

Тут Альберт решил прекратить попытки уговорить русских. Дернув за шнурок, солдат бросил гранату в печную трубу. Раздался глухой взрыв Есть! Мне было от души жаль этих русских, но к чему это дурацкое упрямство. Вот, пожалуйста, еще один пример совершенно необъяснимого поведения русского человека. Ведь, казалось, тупик, положение на самом деле безвыходное, так нет же! Упирается до последнего.

Альберт осторожно приблизился ко входу в землянку, откуда валил дым. Хотел, видимо, взглянуть, что осталось от русских. Видимо, больше для очистки совести он еще раз попросил их выйти. Глупо, подумал я. Там и мухе не уцелеть. Оказывается, нет! Будто ужаленный, Альберт отпрянул. На снег выкатилась граната. И снова мордой в снег! Взрыв. Нашему терпению пришел конец. В трубу полетела одна граната, за ней другая, а третью швырнули в дверь. Для надежности. От взрывов крыша землянки приподнялась и снова опустилась. Ну, сейчас наверняка все кончено.

Мы буквально одурели, когда изнутри послышались голоса! Альберт возобновил переговоры, и, в конце концов, один за другим русские вышли, заложив руки за голову. Что самое интересное, щелкая свои любимые семечки. Мы не верили глазам. Не могло быть ничего подобного. Может, наши гранаты и не гранаты вовсе, а новогодние петарды? Потом Альберт ввел нас в курс дела. От первой гранаты погиб один русский. Хитрые на выдумки, его товарищи проворно заткнули его телом конец трубы. Этот бедняга и принял на себя всю тяжесть ударов; уже погибший, он спас жизнь своим товарищам. Те отделались царапинами, легкими ранениями, и только от осколков той гранаты, которую бросили в дверь. Вот такие они, эти русские.

В ходе допроса пленных выяснилось, что они отбились от своей части, блуждали по лесу, измучились и решили забраться в землянку. Они совершенно выбились из сил и спали как убитые. Не услышали даже, как мы подъехали на мотоциклах. А мы, едва войдя в блиндаж, не удосужились даже осмотреть его, а сразу завалились спать. Нам и в голову не могло прийти, что там могут быть иваны! Только Альберт с его обостренным слухом почуял неладное – кто-то из русских бормотал во сне. Естественно, на родном языке. Выбравшись наружу, Альберт вытащил оттуда и нас. И такое, оказывается, случается.

Мы все ближе и ближе подходили к русской столице Москве. Бои последних дней свою роль сыграли. Численность батальона значительно уменьшилась. Ни о каком пополнении и речи не шло.

Погиб унтершарфюрер Бахмайер. Его мотоцикл обнаружил патруль 2-й роты прямо на дороге. Бахмайер, неестественно скрючившись, лежал возле мотоцикла, зажав в руке монтировку. Было установлено, что переднее колесо спустило, Бахмайер пытался ликвидировать неисправность и получил пулю в затылок.

После Смоленска наши отношения улучшились. Просто нужно было лучше понять его и его штирийскую натуру (Штирия – одна из земель Австрии). Теперь его матери не дождаться сына. Ципп после тяжелой аварии загремел в госпиталь. Да и Лойсль, в темноте столкнувшийся с танком, был доставлен к ремонтникам вместе со своей «получившей малозначительные повреждения» машиной. Оставались только Вернер, Герд, Альберт, Бела и я.

Я уже рассказывал историю Белы? Ну, так вот. С ним приключилось любопытное происшествие по пути с Украины. Беле предстояло сменить Герда в дивизии. Все шло как по маслу. Герд, предвкушая возвращение в родное подразделение, ехал, улыбаясь во весь рот. На пересечении дорог он заметил тактический знак батальона и спокойно поехал в указанном направлении. А оказалось, что русские возьми да и переверни указатель. Он на них и нарвался – на въезде в какую-то деревню угодил под обстрел противника. Его полоснуло по бедру, но Герд все же смог соскочить с машины и укрыться в кювете. Стоило ему голову поднять, как русские открывали огонь. Несколько человек русских попытались окружить его, но Герд в отчаянии схватил винтовку, решив сражаться до конца.

Но так вышло, что Бела поехал сменять Герда на мотоцикле с коляской, и его тут же направили из штаба дивизии в штаб батальона. И, подъехав к тому самому перекрестку, заметил, что указатель смотрит не в ту сторону. «Но я же недавно здесь ехал, и все было в порядке», – недоумевал Бела. И тут услышал стрельбу. Недолго думая он развернул мотоцикл и помчался туда, откуда доносилась стрельба.

Вскоре он увидел русских и понял, что Герд в опасности. Презрев опасность, наплевав на огонь русских, причем не только винтовочный, он в одиночку атаковал противника. Герд, едва увидев пришедшего ему на выручку товарища, бросился к машине Белы и засел в узком пространстве между коляской и задним сиденьем мотоцикла. Не успела осесть поднятая пыль, как оба уже были за поворотом. Немедленно направленный к деревне патруль доставил в батальон машину Герда, получившую несколько царапин от пуль и вмятин. Когда Герд рассказывал нам эту эпопею, Бела скромно стоял в стороне.

* * *

22 октября батальон получил приказ остановиться на перекрестке дорог возле Можайска. У этого перекрестка следовавшие в голове колонны подразделения попали под такой обстрел из всех видов оружия, что едва успели отвести с дороги машины. Старик тут же принял решение – свернуть с главной дороги вправо на проселочную дорогу. Разумеется, мы сразу же последовали вплотную к его автомобилю. Доехали до группы строений. И тут вынуждены были тоже остановиться – снова интенсивный обстрел противника. Укрыв, насколько возможно, транспортные средства, укрылись и сами. Вернер избрал картофелехранилище – там можно было уберечься хотя бы от осколков – разрывы снарядов сотрясали землю, и нетрудно было рассчитать, когда именно они накроют и нас.

Унтерштурмфюрер Шрамм, замещавший погибшего адъютанта Андрае, не дал времени задуматься о подобной участи.

– Пленные! – позвал он, стараясь перекричать грохот взрывов.

– Жаль, что его не накрыло, – комментировал Бела, но хочешь не хочешь, приказ надо выполнять.

И мы короткими перебежками добрались до подвала, где обосновалось наше командование. Там присутствия духа не теряли. Клингенбергу было наплевать, накроет его снарядом или нет. В своей обычной манере он хладнокровно отдавал продуманные и обоснованные распоряжения. Мы тоже получили приказ и могли идти. И никого не волновало, как нам пробраться на мотоциклах через простреливаемую противником местность. Это уж нам решать как. Мне предстояло добраться до передовых подразделений пехотного полка СС «Дойчланд», который двигался довольно далеко позади нас. Эта часть должна была немедленно прийти нам на выручку, в противном случае нам грозила катастрофа. Вернера отправили во взвод связистов, а Белу – в 5-ю роту. Разъехались по заданиям и посыльные остальных рот, а посыльного 5-й роты уже успели подстрелить на дороге.

Когда я благодаря невероятному везению все же добрался до дороги, русские, засевшие на возвышенном месте, обозревали все вокруг. Все было как на ладони! И началась хорошо знакомая игра: выждать, когда утихнет стрельба, и быстро-быстро проехать отрезок дороги. Подбитая техника, воронки – все это, разумеется, приходилось объезжать, но пока что все шло нормально, тем более что уже в нескольких километрах показались танки нашего танкового батальона. Командирская машина остановилась. Из распахнутого люка показалась знакомая физиономия.

– Вилли! А ты как здесь очутился?

Дурацкий вопрос на войне. Война – сплошные сюрпризы. Но в данном случае мой вопрос был к месту – мы с Вилли вместе были в учебке.

Как бывший унтерфельдмейстер Имперской службы труда Вилли вскоре оказался в числе подлежавших отправке в школу кандидатов в офицеры. Он был отличным во всех отношениях парнем, и я от души завидовал тем, кому довелось служить под его командованием. Тогда в учебке мы не сразу узнали, что имеем дело с «шишкой» из Имперской службы труда. Вилли никогда не бахвалился своей бывшей должностью и месил вместе с нами ту же грязь, да и инструкторы никаких поблажек не делали. Единственное, чем он от нас отличался, так это возрастом – Вилли был на три года старше. Так что я нисколько не считал несправедливым присвоение ему звания унтерштурмфюрера. Увы, но времени на дружеские беседы не было. Обменявшись буквально парой слов, мы пообещали друг другу встретиться, если, конечно, обстоятельства позволят. Он был потрясен гибелью Шедлиха, когда я сообщил ему об этом.

– Ты там смотри, старина, не лезь на рожон! – крикнул мне Вилли на прощание, и я укатил прочь. И буквально в тот же вечер узнал от одного танкиста, что

Вилли погиб. Опытный противотанковый расчет русских прямым попаданием подбил его машину. Я чуть с ума не сошел, узнав об этом! Еще одного старого товарища нет в живых! Так что «обстоятельства» не позволили встретиться с Вилли.

По возвращении из пехотного полка СС «Дойчланд» нужно было отыскать КП батальона – он сменил местоположение. На прежнем месте были лишь груда обгорелых деревянных балок, которая говорила о том, что здесь когда-то стояло здание. Как всегда, нашему командованию удалось вовремя убраться. Командир вместе со своим офицером связи находились в расположении одной из рот. Единственным, кто оставался на КП, был унтерштурмфюрер Шрамм, который, надо сказать, весьма неторопливо из школьного учителя превращался в унтерштурмфюрера. Двое сидевших в углу радистов отчаянно пытались связаться с кем-то.

Прибыл пехотный полк СС «Дойчланд», и пехотинцы стали наступать по обеим сторонам вдоль дороги вместе с подразделениями мотоциклистов. Наличие шестиствольных минометов и артиллерийского дивизиона значительно облегчало выполнение задачи. Давно прошли времена, когда в атаку шли передовые части, теперь атаковали по всем правилам тактики.

По ступенькам в подвал спустился Вернер. Он прибыл из 1-й роты и доложил унтерштурмфюреру Шрамму о выполнении поручения. Снаружи донеслись разрывы – русская артиллерия крупного калибра вновь вела обстрел. Подвал сотрясался как в лихорадке. Я подумал было о том, чтобы выбраться из этой норы и укрыться где-нибудь снаружи, ибо шансы на выживание, если тебя, не дай бог, накроет в этом подвальчике, были ничтожны. Однако унтерштурмфюрер Шрамм велел мне остаться, поскольку я мог понадобиться в любой момент.

Вернер сообщил, что бойцы 1-й роты сражаются с противником врукопашную – сумели проложить путь через позиции иванов штыками, прикладами и саперными лопатками. Но, несмотря ни на что, обстановка оставалась критической. Мы получали от радистов по крупицам информацию о том, что все идет далеко не так, как задумывалось, и ко всему иному и прочему дело шло к тому, что наше наступление завершится у того самого пересечения дорог вблизи Можайска. Русские перебрасывали на этот стратегически важный участок все новые и новые силы, видимо показывая, что не все кончено. И сражались они, надо сказать, с поразительным упорством. Одно только то, что палили русские теперь из крупнокалиберной артиллерии, говорило о серьезности их намерений.

Прибыл офицер связи. Радистов ждала куча работы. Что касалось командира, он остался в расположении 1-й роты. И офицер связи подтвердил, что обстановка к оптимизму не располагала. Мне поручили доставить приказы в роту, удерживавшую оборону данного участка с юга. И Вернера тоже куда-то направили.

– Надеюсь, скоро увидимся, – бросил он мне на прощание, заводя мотоцикл.

Что касается меня, мне пришлось несколько раз укрываться, и только потом я смог отъехать. Вскоре я пробрался через участок, за которым наблюдал противник. Путь проходил через узкую ложбину. Трудно было себе представить, что всего в нескольких километрах севернее шел ожесточенный бой. За большим кустом меня остановил патруль, унтершарфюрер объяснил мне, как найти командира роты. Выполнив поручение, я должен был возвращаться обратно. Сунуть голову прямо в пасть льву.

«Глаза дивизии»

Дивизия все же пробилась! Позиции русских были прорваны, противотанковые рвы противника преодолены, а в наш тыл брели длинные колонны военнопленных. Измотанный в боях батальон въехал в Можайск^[17]. Мотоциклисты-посыльные были расквартированы в одном из зданий прямо на главной улице города. Местные жители, занимавшие этот дом, особым дружелюбием не отличались, но все же согрели для нас целый бак воды. Потом, когда они все же убедились, что у нас рога на головах не растут и что мы их ни вешать, ни расстреливать не собираемся, стали общительнее.

Раздевшись до пояса, мы уселись вокруг стола и занимались отловом вшей. Даже принялись соревноваться, кто больше наберет. Каждый отловленный экземпляр выкладывался на лист бумаги, таким образом, по рядкам вшей мы подводили итоги соревнования. Последним оказался Альберт – число вшей было у него наименьшим, стало быть, он оказался в проигрыше и расплатился с нами порцией шнапса. Да, да, вы не ошиблись, в побежденные мы записывали того, кто отловил меньше вшей! И в разгар охоты Герд вдруг скомандовал «Смирно!». В дверях, протирая запотевшие очки, стоял унтерштурмфюрер Шрамм, а старший по званию – в нашем случае это был Вернер – по форме доложил:

– Личный состав занимается дезинсекцией!

Шрамм был явно удивлен, если не сказать больше: неужели все так и было на самом деле или же этот Вернер просто придуривается? Взглянув на лист бумаги – кладбище вшей, – он прочел впечатляющую лекцию о необходимости гигиенических мер. Исходил он из того, что вот у него, унтерштурмфюрера Шрамма, никаких вшей нет и в помине, причем исключительно оттого, что он соблюдал и соблюдает элементарную гигиену и что мы, соответственно, просто грязные свиньи, поскольку упомянутых мер не принимаем. Все это время мы, держа наши нательные рубахи (точнее, просто сетки от комаров) на животе, слушали его словоизлияния.

Я сидел и думал про себя: или он законченный идиот, этот учителишка, или просто не желает понять, что мы – солдаты и живем несколько в иных условиях, отличных от офицерских. Неужели он не понимал, что перед ним – не учащиеся средней школы? В последнее время, правда, он все-таки начал проявлять некоторое понимание того, что мы – солдаты. В особенности когда становилось жарко.

Старушка-русская, понятия не имея о субординационных тонкостях, стоя в дверях, предъявила двух уже ощипанных кур – мол, пожалуйста, обе готовы. А птицы эти имели несчастье попасться на глаза нашему Герду по пути в штаб дивизии. Он потом сдал их старушке для дальнейшей обработки. Мы ей замахали, что, дескать, подожди, у нас здесь начальство, но старуха, ничего не понимая, уже собралась войти. Альберт по-русски в двух словах объяснил ей, что, дескать, пожаловал генерал, и у нас серьезный разговор. Хозяйка убралась с глаз подальше, но тут Шрамм стал недоумевать: с чего бы это Альберт перешел на русский. Старуху Шрамм не заметил, слава богу. Альберт что-то пролепетал в ответ, извиняясь, и в конце концов унтерштурмфюрер Шрамм отчалил. Бела стал разоряться, как рыбная торговка:

– Ему-то легко рассуждать! У него на мытье времени всегда хватит. Не то что у нас! Идиот! Пусть оставит свои лекции на воспитательные темы при себе. Надо будет попросить своих, чтобы прислали мне в следующей посылке ванну для мытья!

Бела был прав. Даже если мы и имели крышу над головой, зачастую не хватало времени даже руки помыть, не то чтобы помыться самим. Не успеешь присесть, как тебя вновь погнали развозить приказы и сводки. Ладно. Но – ты возвращаешься, и снова нужно ехать! Так что, с тех пор как похолодало и на ночевках под открытым небом пришлось поставить крест, не приходилось удивляться, что мы все завшивели. Независимо от званий и должностей – вши не различают, кто рядовой, а кто офицер.

Один раз потребовалось поднять унтерштурмфюрера Тиксена. Он ночевал в какой-то деревенской избе вместе с личным составом. Я пришел туда, темень хоть глаз выколи. Зажег фонарик и осветил помещение. И увидел такое, отчего даже фонарик выключил – вся стена была покрыта клопами! Их были здесь мириады! Тысячи! И как раз над головой Тиксена! Растолкав унтерштурмфюрера, я все же предупредил его – мол, видите, что тут творится? А он в ответ мне:

– Ну и что с того?

Бела тоном провозвестника заявил:

– Ничего, ничего, вот увидите, не сегодня завтра этот Шрамм сам завшивеет. Это я вам точно говорю.

Так и произошло. В тот же вечер Бела каким-то образом проскользнул в пристанище унтерштурмфюрера Шрамма. А еще пару дней спустя, когда его денщик организовывал стирку белья для своего шефа, выяснилось, что и Шрамм тоже каким-то странным образом подцепил вшей. С тех пор лекции на предмет гигиены прекратились.

Ночью нас разбудило лязганье гусениц. По улице один из другим ползли танки. Через Можайск следовала 5-я танковая дивизия, которую ранее собирались отправить в Африку. Все танки были выкрашены в светлобежевый цвет – под цвет песка пустыни. Мы с интересом разглядывали новейшую технику.

– Видимо, ребята здорово удивились! Вместо того чтобы воевать в жарких песках поближе к восточным красавицам, их бросили в русскую зиму! Зря опасаются – здесь будет жарче, чем в Африке, – комментировал Бела.

На рассвете мы стали заводить мотоциклы. Было уже по-настоящему холодно. Некоторые машины заводились с трудом. Мы продолжали наступать на Москву по Минскому шоссе. Впереди подразделения мотоциклистов в полной боевой готовности. Ночью был сильный мороз. Дорога была как каток. Приходилось ехать очень осторожно – заднее колесо мотало из стороны в сторону, и в конце концов я свалился в кювет.

– Нет, Гельмут, тебе точно надо было служить в люфтваффе! Ты так классно приземляешься на брюхо, – съязвил Вернер.

Вернеру сегодня выпало ехать на мотоцикле без коляски. Но не успел он договорить, как его машину тоже занесло – он тоже слетел в кювет. Мимо проезжали мотоциклы с коляской, водители только скалились: как-никак, три колеса – это не два! Слава богу, мы хоть одеты были по погоде. Напялили на себя все что можно. Теплая одежда спасала не только от холода, но и смягчала удары при падении.

Две мотоциклетные роты уже обогнали нас. Мы старались изо всех сил нагнать потерянное во время вынужденных остановок время. Вскоре мы проехали мимо последнего поста подразделений боевого охранения. Ствол 88-мм зенитного орудия указывал направление на восток.

Дорога тянулась среди высоких деревьев по обеим сторонам. Пошел снег. Напряжение росло. Оно всегда росло, когда батальон следовал в голове колонны. Где же на нас на этот раз набросятся? Где-то набросятся, сомневаться не приходилось. Вон, может, за тем холмиком, что виднеется вдали. Кто знает этих русских. Дураку ясно, что они не дадут нам парадным шествием въехать в Москву^[18]. Время от времени колонна останавливалась – признак того, что дозорным что-то показалось подозрительным.

Очень сложно ехать, находясь в дозоре, наверное, это сложнее всего. Ведь от их действий, от того, какое решение примет командир дозорной группы, зависит в конечном итоге судьба батальона. Воображаете, как это действовало нервы? Едешь, едешь, понятия не имея, где засел враг, зная, что где-то он точно засел и старается выждать наиболее выгодного момента для атаки. И задача дозорной группы – свести к минимуму все преимущества противника.

Четыре мотоцикла дозора оторвались чуть дальше друг от друга, чтобы иметь возможность для взаимного прикрытия. Если бы мы были на открытой местности, вполне можно было и прибавить газу. Но здесь, когда по обе стороны дороги лес, мы были вынуждены следовать на скорости, в любой момент позволившей бы развернуть машину в нужном направлении. Остальные бойцы дозора в случае угрозы прикроют нас огнем. Их было двое. И эти двое – водитель и стрелок – брали всю ответственность на себя. Если хотите, служили своего рода «наживкой».

Никакой нерешительности в критический момент здесь быть не должно – за нами остальной батальон, а за ним и дивизия. Излишне напоминать, что стрелок постоянно держал палец на спусковом крючке и был готов в любой момент из коляски открыть огонь по врагу.

Самый страшный момент для дозора – первые выстрелы противника. Мотоциклистам нужно без промедления нырнуть в придорожный кювет или отыскать себе другое укрытие. А если укрыться негде, шлепнуться на землю, если, конечно, уцелели, если первые пули врага не прошили насквозь. Были такие бойцы, которые начинали палить из пулемета еще на лету. Пока командир дозорной группы – если предположить, что он остался в живых, – молниеносно оценивал обстановку, а его бойцы в это время прикрывали его, у водителя было две возможности: либо тоже спрыгнуть с седла, либо на месте развернуть машину и на ней броситься в ближайшее укрытие.

Разумеется, это требовало железных нервов, но разве кто-то может похвастаться, что у него и вправду железные нервы? Бесспорно, бывали сотни ситуаций, когда приходилось действовать вопреки всем правилам, импровизировать на ходу. Но – в любом случае – ехать в составе дозорной группы (отделения) и рискованно, и конечно же «почетно». Были бойцы и командиры – унтершарфюреры и рядовые постоянно входили в состав дозорных групп. И у них выработалось своего рода чутье на опасность.

Патруль на лошадях или на машинах – дело другое. Хотя и дозор, и патруль – риск страшный. Но разве война вообще – не рискованное занятие? Но если спросить любого бойца любого мотоциклетного подразделения, хотел бы он попасть в пехоту, Вилли бы наотрез отказался. Никто не спорит, у пехотинцев свои особенности и свои рискованные ситуации, как и в любых других боевых подразделениях каждого рода войск. Но сама специфика мотоциклетной группы, присущий мотоциклистам дух охоты – именно это нас привлекало. Ведь большинство солдат, независимо от личного восприятия войны, остаются верны своему роду войск, своему подразделению или части – и танкисты, и пехотинцы, и артиллеристы.

Мы ехали по на скорую руку восстановленному мосту. На нас смотрели солдаты дивизионного саперного батальона. Ночь мы провели в дороге. Даже костров не разжигали – не желали выдавать себя русским. Солдаты скрючивались в совершенно немыслимых позах на своих мотоциклах.

За нами следовал батальон пехотного полка СС «Дер Фюрер», ведя бои с арьергардами русских. Мотоциклетный батальон ждал дальнейших распоряжений. Бела отправился в дивизию сменить Герда. Вернер с Альбертом поехали развозить распоряжения в подразделения обеспечения. Я оставался при командире. Цепенея от холода, я стоял, привалившись к своему мотоциклу. В ушах свистел ледяной северный ветер. Старик направился по каким-то делам в лес.

– Эй! – позвал меня водитель командира. – Давай садись в машину!

Меня не пришлось упрашивать. По крайней мере, в машине этого ветра не было. Я удобно устроился на сиденье рядом с водителем, так сказать, на «командирском месте». Фердль сосредоточенно жевал, предложил и мне хлеба с беконом.

– Слушай, откуда такая роскошная жратва?

Фердль с набитым ртом объяснил:

– Командиру с его желудком переедание противопоказано. Это же для него все равно что отрава.

Мы знали, что у Старика с желудком непорядок. Даже посылки из дому и разные вкусные вещи были ему вроде как ни к чему. Пару раз он даже попадал в госпиталь по поводу желудка, правда ненадолго. Впрочем, происхождение деликатесов меня отнюдь не волновало – меня угостил Фердль, и я вкушал их с удовольствием. Поев, водитель слазил куда-то за сиденье и вытащил фляжку со шнапсом. Мы оба быстренько опорожнили ее. Почти опорожнили. И шнапс был первоклассный! Огнем разливался он по телу, и я тут же позабыл и о холоде, и об остальных неприятностях. Мы даже затянули песню, как и положено после выпивки. На трезвую голову никто и рта бы не раскрыл, да и вообще… Что бы подумали о нас?

Боже, кто же это шагает? Да это Старик! Стоило Клингенбергу повысить голос, вопрошая, как я мигом очутился возле своего «коня». Правда, пару раз шлепнувшись в снег. Ну вот, вляпался! Выяснив отношения с Фердлем, Клингенберг забрался на сиденье, Фердля выгнал на мороз. Не знаю, что там командир наговорил Фердлю, но обстановка резко изменилась: теперь Фердль, жалобно подвывая, приплясывал на холоде.

И тут. Словно гром среди голубого ясного неба – артиллерийский обстрел! Я сразу же нырнул в кювет. Клингенберг вышел из машины – неторопливо, торопиться вообще было не в его духе, причем в любой обстановке, – и отдал Фердлю распоряжение. Фердль направился к багажнику. Только он распахнул его, это и произошло. Фердль склонился над багажником, и тут разрыв! Прямо за его спиной. Он, подпрыгнув, завопил:

– Моя бедная задница!

И ухватился за бедро чуть пониже ягодиц. Все оказалось не так уж и страшно. Стащив с него штаны, чтобы осмотреть рану, я услышал, как Клингенберг иронично произнес:

– Ну вот – расплата за содеянное не заставила долго ждать!

Ни больше ни меньше! Меня его слова отчего-то задели за живое. Бездушный эгоист! Пару-тройку недель спустя в батальон пришло письмо Фердля. В своей родной Вене он отыскал совершенно уникальную работенку – он получил место старшего водителя госпиталя. Бог ты мой – ради такого и я не пожалел бы получить здоровущий осколок в зад!

Артобстрел оказался непродолжительным. Прибыл связной и вручил Старику радиограмму.

Слава богу, мы должны были собираться в путь. Миновав посты охранения пехотного полка СС «Дер Фюрер», мы вошли в привычную роль «глаз дивизии»! И тут к Старику на мотоцикле подъехал унтершарфюрер. Я с любопытством прислушался. Взвод разведки обнаружил длинную маршевую колонну русских, направлявшихся на запад по дороге к нам. Танки, артиллерийские орудия, грузовики – в общем, полный набор! Вот это уж лучше не придумаешь, мелькнула мысль. Мы маршируем на восток, а наши «друзья» – на запад. Если бы мы сделали вид, что не замечаем друг друга, тогда эта война точно скоро бы кончилась.

Унтерштурмфюрер Шрамм передал мне донесение, которое мне необходимо было доставить во взвод связи. Ехать было недалеко – связисты тянули линию буквально в двух шагах от нас. Вручив обершарфюреру Кольхаазу донесение, я принял от него расписку и отправился восвояси. С маршевой колонной русских предстояло разбираться другим частям и подразделениям. Подобные операции явно уже не по нашу душу. Мы упорно продвигались на восток.

27 октября мы вышли к Рузе^[19]. Ротам было поручена охрана позиций с востока. 1 ноября 1941 года Вернера повысили – теперь он стал роттенфюрером, и это продвижение к маршальскому жезлу нужно было срочно отметить. Утром, пока еще не развиднелось, мне предстояло съездить в расположение 10-й танковой дивизии. А вечером до этого мы «отмечали». Похмелье было совершенно жуткое. Вскоре я выехал из Рузы и в гордом одиночестве следовал по шоссе. С утра на термометре было —18 градусов. Но я предусмотрительно укутался с головы до ног. Порванные кальсоны я повязал вокруг лица и прикрыл таким образом рот, чтобы не задохнуться на морозе. Можете не волноваться – это была не та часть штанов, которую обычно принято просиживать!

Я рассчитывал без труда найти 10-ю танковую дивизию. Несмотря на теплую одежду, я продрог до костей и поклялся никогда в жизни столько не пить. По моим подсчетам, я проехал около 15 километров, и тут двигатель, пару раз чихнув, сдох. Черт, черт, черт… Что же с ним такое на этот раз? Стащив перчатки, я стал изучать карбюратор.

В конце концов я установил причину – она оказалась элементарной. У меня кончился бензин! Я готов был прибить себя за свою безалаберность. Ведь это было совершенно обычным делом – посмотреть перед отъездом, сколько у тебя в баке бензина! И именно сегодня я запамятовал взглянуть. И вот теперь стою посреди дороги как идиот. Куда ни глянь – снег, снег и еще раз снег. Только к северу примерно в 10 километрах начинался лес, а вокруг меня темнели редкие кусты на белом поле.

Выхода не было. Мне оставалось искать какое-нибудь подразделение, где меня одарили бы несколькими литрами бензина. Первым делом я на руках протолкнул машину до ближайшего кустарника и тщательно замаскировал ее ветками и снегом. Спросите, зачем? Ну а как, по вашему мнению, поступили бы те, кто случайно заметил бы мой мотоцикл? Просто-напросто прихватили бы его с собой и потом «забыли» бы отдать! Наступило время «самоснабжения»! Несмотря на все усилия, войсковой подвоз осуществлялся с перебоями, и все, как могли, заботились о своем благе. Какая к черту этика?

Мороз быстро прогнал остаточные явления минувшего вечера. Последние километры я проехал на попутном грузовике и все же добрался до 10-й танковой дивизии. Быстро передав донесение кому положено, я доложил о приключившемся со мной обер-лейтенанту. Он проявил понимание и отправил меня на штабном автомобиле туда, где я спрятал свой мотоцикл. Шофер не забыл прихватить и канистру с бензином.

Наконец я снова на своем коне! Проявление подобной бескорыстной щедрости было скорее исключением из правил. Но мы были в дружеских отношениях с 10-й танковой дивизией. Попади я в другое соединение, туго бы пришлось. Я вернулся к своим, когда уже начинало темнеть, и был безмерно рад, что сумел вернуться засветло. А то сидеть бы мне в темноте на морозе и в открытом поле.

Пару дней спустя мы наступали по длинной и широкой долине. Покрытые снегом сосны смотрелись весьма живописно. За поворотом вдалеке показались огоньки. Видимо, деревня. И я представил, как здорово было бы присесть у теплой печки. А как здорово было бы оказаться дома! Интересно, выпадет ли мне возможность посидеть с отцом за столом? Или эта страна проглотит нас всех с потрохами? Какой смысл забивать голову пустопорожними мечтаниями?!

На главной улице деревни роты разбились, солдаты расходились по домам.

– Давай сюда, Гельмут! Я нашел классное местечко!

Альберт, находившийся при адъютанте в ходе нашего наступления, провел меня в избу на самой окраине села. В доме было на самом деле натоплено, Вернер уже расположился там. Сидя на чистой длинной скамейке, он перебирал струны гитары.

– С прибытием тебя, старина пират! Ты, как всегда, вовремя! – усмехнулся он, разыгрывая из себя гостеприимного хозяина.

Но истинными хозяевами в этом чистеньком доме оказались две пожилые женщины, родные сестры. Большое помещение служило и кухней. В левом углу висела совершенно роскошная икона. До этого нам не раз приходилось ночевать в деревенских домах, больше напоминавших хлев, чем жилые помещения, но впервые мы попали в такую чистую и уютную избушку. Это было нечто нетипичное для России. Может, все оттого, что Москва была рядом?

Никаких дел, кроме отдыха, у нас не было. И вечер прошел лучше некуда. Две женщины с улыбкой слушали, как Вернер поет казачьи песни. Стенька Разин не раз перевернулся в могиле от наших попыток петь по-русски.

Последний рывок

Батальон приготовился к атаке. Атаковать предстояло во взаимодействии с подразделениями нашего танкового батальона. Мы залегли за деревьями и кучами земли в перелеске. И ждали, что будет. Танки продвинулись за нами, впереди разместились противотанковые орудия и все, кто собрался в атаку. Приказ атаковать был для нас словно снег на голову. Предыдущую ночь мы провели в деревне и в условиях, даже отдаленно не напоминавших те, в которых мы останавливались всего пару дней назад. Единственным утешением было то, что вечером нам выдали довольствие, а также положенные нам нормированные продукты. Это и позволило нам хотя бы на время позабыть о просевших крышах, щелях в стенах и полах, через которые свистал ветер.

Ни у кого не было ни малейшего желания спать в кишащих клопами помещениях, поэтому всю ночь так и проиграли в двадцать одно. Альберт просадил несколько сотен марок. Лойсль, который был в выигрыше, усмехался:

– На эти денежки можно небольшую ферму прикупить!

И сунул пачку купюр в бельевой мешок. Неплохую сумму выиграл и связной 2-й роты. Вернер, Альберт, Герд и я продулись. Ну и что с того? Может, пару-тройку дней спустя нам повезет больше, и мы обчистим кого-нибудь из своих товарищей? И потом, куда здесь девать эти деньги? Здесь превыше всего ценились спички, свечи для двигателей да растопка для полевых печек. Здесь не было ни кабаков, ни магазинов, где эти деньги можно было бы потратить. Для нас деньги превратились в жетоны для карточных игр. Неудивительно, что «сбор зимней помощи» 1941–1942 годов вылился в нашей дивизии в астрономические суммы.

В газете моего родного города писали:

«ДИВИЗИЯ СС ЖЕРТВУЕТ 862 785 РЕЙХСМАРОК!

Берлин. 1 марта. Дивизия СС пожертвовала 862 785 рейхсмарок на «зимнюю помощь». Эта сумма была собрана в боевых частях дивизии, участвующей в операциях против большевиков, проводимых в исключительно сложных условиях. Служащие дивизии не только целиком и полностью отдают себя военной службе за фюрера и Германию, демонстрируя бесстрашие и отвагу, но и жертвуют личные средства в фонд «зимней помощи», и это вызывает искреннее восхищение…»

На слух недурно, верно?

Непосредственно перед атакой нам раздали сухой паек и почту. Надо было освободить площадь кузовов грузовиков, отправлявшихся в тыл для доставки нам всего необходимого для ведения боевых действий.

Мы сидели на корточках на скованной морозом, покрытой снегом земле. В любую минуту мог начаться бой. Времени оставалось лишь на прочтение писем из дома, да и то на ходу – пока мы двигались вслед за танками. Я видел нескольких мотоциклистов, привязавших буханки хлеба веревками к спине. У многих на голове были русские меховые шапки. Очень популярные были «позаимствованные» у русских валенки – теплая зимняя обувь из валяной шерсти. Бог ты мой – мы представляли собой настоящее сборище!

Теперь мы уже мало походили на вышагивавших строевым шагом на парадах молодцов в начищенных до зеркального блеска сапогах и идеально подогнанной и отглаженной форме, вызывавших восторженные крики и рукоплескания толпы. Теперь нам было в высшей степени наплевать, как мы выглядим и на кого похожи. Девчонок здесь не было, так что глазеть на нас некому! Понятно, что господа офицеры пробовали поначалу возмущаться таким явным нарушением формы одежды, но потом отстали, потому что сами стали напяливать все, что под руку попадало, – лишь бы уберечься от этого жуткого пронизывавшего до костей мороза с ветром. Все и так знали свое начальство. Так что офицер-новичок или прибывший к нам из другого подразделения вполне мог ожидать, что кто-нибудь из рядовых дружески похлопает его по плечу и попросит прикурить, по ошибке приняв за своего товарища. Ну а если, приглядевшись, узнает, кто он есть на самом деле – гауптман или обер-лейтенант, – тоже не беда, на войне ведь всякое бывает.

Однажды на дезинсекционном пункте в Рославле я хлопнул по спине стоящего впереди и попросил у него полотенце – свое я превратил в ветошь для протирания мотоцикла. Он без слов дал мне полотенце. А уже когда мы переодевались, увидел, что я столь фамильярно обошелся с фельдфебелем из люфтваффе. Я уже похолодел от страха, но фельдфебель вполне дружелюбно улыбнулся мне и кивнул.

Наш новый адъютант оберштурмфюрер Забель вызвал к себе нас с Вернером. И приказал следовать за танком, в котором передвигался наш Старик. Когда мы вышли от него, Вернер недоуменно взглянул на меня:

– Он что, спятил?

– Ох, Вернер, чего ты так разволновался? Святому Петру наплевать, на чем мы прибудем в рай – пешком или на мотоциклах, – решительно ответил я.

И спросил себя: а к чему, собственно, радиосвязь в танках? Впрочем, какого дьявола забивать себе всем этим башку? Не в первый и уж точно не в последний раз нам отдавали идиотские приказы. Оберштурмфюрер Забель являл собой полную противоположность своим предшественникам. Если те были офицерами и командирами в истинном смысле слова, Земель представлял собой типичный ходульный образ «военного» – высокомерного, официозного, застегнутого на все пуговицы. Но и это нам предстояло вытерпеть!

Осторожно, стараясь не бросаться в глаза, мы направились к мотоциклам. Гром и вой шестиствольных минометов застал нас врасплох. Атака началась! Гремело и выло так, будто пара тысяч котов враз затянули мартовскую песнь. На противоположной стороне заснеженного поля, там, где едва различимо в дыму чернел лес, окопались русские. Над лесом вздымалось ввысь пронизанное вспышками разрывов громадное серовато-желтое облако. Шестиствольные минометы расположились, видимо, не очень далеко позади нас – над нашими головами снова и снова с воем проносились мины. Ну, друзья-товарищи в лесу, дождались? Теперь вам точно конец! Наша тяжелая артиллерия доказывала, что пока что не вышла из игры.

Начался второй акт драмы. Подошла наша очередь. Разумеется, русские артиллеристы тоже не дремали и из кожи вон лезли, чтобы внести свой вклад в светопреставление. Но их снаряды ложились далеко в нашем тылу и предназначались для танков, но бронетехника уже успела выдвинуться достаточно далеко.

Ревели двигатели, первые танки шли вперед, сминая кустарник. Приближалась и машина типа Pz IV, в которой сидел Старик. Мы, запустив двигатели, пристроились позади этого танка. Подразделения мотоциклистов, рассредоточившись, продвигались вперед. Белое поле, совершенно безлюдное и неживое еще каких-нибудь десять минут назад, пришло в движение. Слева наступало несколько бойцов 3-й роты – увешанных ручными гранатами, буханками хлеба, ранцами. Каждый прихватил с собой все, что можно, – недоеденные домашние лакомства болтались на ремнях в соседстве с боеприпасами. Вот только получится ли дожевать их после этой атаки? Наверняка не всем это гарантировано. Ох, бедные наши отцы-матери, если бы вы только видели, если бы знали…

Со стороны русских затявкали, захлебываясь, первые станковые «Максимы». Продвигавшиеся вперед зигзагами танки быстро подавляли очаги сопротивления русских. Иногда, остановившись, поворачивали башни, в упор из пулеметов расстреливая упорно оборонявшихся русских. Разделавшись с ними, танки устремлялись к позициям врага у лесной опушки. Русские нещадно поливали наступавших свинцом, но, невзирая на это, танки цели достигли – добрались до края лесного массива.

Разбросанные повсюду снарядные ящики, искромсанная техника говорили о том, что проведенная артподготовка и наступление поддерживаемых танками наших пеших солдат не оказались напрасными. Противник дрогнул. Повсюду лежали тела погибших русских, но большинству из них все же удалось уйти. Бойцы пехоты углублялись в лес. Мы с Вернером не отрывались от танка Старика – так спокойнее.

Победа потребовала от батальона свою цену – стоило лишь обернуться, чтобы сразу же понять это. Тут и там темнели тела убитых – русские пулеметчики постарались. По полю сновали отыскивавшие раненых санитары. Я увидел, как один боец поддерживает раненного в ногу товарища, оба неуклюже ковыляли по снегу. Но созерцание поля сражения длилось недолго – Старик приказал мне доставить мотоциклы, спрятанные в лощине на время атаки. Мотоциклетному батальону тем временем была поставлена по радио новая задача. Двигатель моего мотоцикла еще не успел остыть и завелся с пол-оборота. И я поехал туда, откуда мы пошли в атаку.

Стоп! Кто это там лежит? Уж не посыльный ли 2-й роты? Он! Тот самый парень, которому так здорово везло, когда мы резались в двадцать одно вчерашним вечером. Как он радовался выигрышу! А сейчас мертвой хваткой вцепился в окровавленную сумочку для писем! Осколок снаряда вспорол ему грудь. Нет, этому уже ничем не помочь. Прощай, товарищ, ты был хорошим парнем. Сообщив санитару о нем, я продолжил путь.

Две ночи подряд я был на задании. Черт знает сколько километров отмахал. Первую ночь я провел в тыловых подразделениях. Кто-то любезно предложил мне выспаться на полу кузова грузовика. Поскольку в охранение меня не поставили, я проспал всю ночь. Утром один довольно пожилой унтершарфюрер, чьи ордена говорили о том, что крещение огнем он прошел еще в Первую мировую, наполнил мою фляжку водкой. Выспавшись, я поехал, по пути завернув на своем BMW-600 к моим товарищам-снабженцам, бывшим водителям грузовиков.

Наступил ноябрь. День ото дня мороз крепчал. Мотоцикл медленно пробивался по глубокому снегу – такому глубокому, что опоры для ног были уже не нужны. На много километров вокруг не было ни души – один только снег. Близился вечер, и я встретил фельдфебеля из 10-й танковой дивизии. Тот тоже боролся со снегом на мотоцикле с коляской. Когда стемнело, мы решили остановиться на ночевку в какой-то деревеньке. Наших солдат не было видно, но мы все равно уже не хотели никуда ехать. Да и смысла не было – на ночь глядя!

Половина запущенных, полуразваленных домов стояли покинутые жителями. Отыскав лачугу поприличнее, мы сразу же растопили печь. Разогрели прихваченную с собой еду и поужинали. Я выставил шнапс, а фельдфебель выложил хлеб. Потом он стал раскуривать трубку, и мы долго сидели, глядя на танцевавшие в печи языки пламени. Сначала на посту стоял фельдфебель, потом я, потом снова он. Так и пролетела ночь. По мере приближения к Москве обстановка становилась все более тревожной^[20]. Уже не раз находили наших боевых товарищей с перерезанным горлом. Были случаи и пострашнее – люди просто бесследно исчезали. И числились без вести пропавшими.

Едва начало рассветать, мы выехали. По соседству с 10-й танковой дивизией на Москву наступала и дивизия СС «Дас Райх». К полудню фельдфебель отыскал свою часть. Я примерно представлял местонахождение батальона.

В большой деревне, через которую я проезжал, было буквально некуда ступить от наших солдат. Пока я дивился тому, чего это они вдруг все бросились искать, где бы укрыться, повсюду в воздух стали вздыматься черные фонтаны мерзлой земли и дыма – на дороге, во дворах домов, на главной улице. «Катюши»! Органы Сталина! Соскочив с мотоцикла, я одним махом оказался у стены одного из домов. Шлепнувшись в снег, я инстинктивно прикрыл руками голову. Рядом со мной в тех же позах застыли другие солдаты.

Вой, разрыв, снова вой и снова разрыв, и так до бесконечности. Непонятно откуда прибежавший солдат упал рядом с нами на землю, крепко ударив сапогами по моей каске. Не успел я высказать свое неодобрение, как солдат, вздрогнув, закричал.

Обстрел завершился столь же внезапно, как и начался. Зажав кровоточившую руку, солдат помчался в одну из хат на противоположной стороне улицы – там явно располагался перевязочный пункт. Ему крупно повезло – ранен, и уже пять минут спустя тебя перевязывают! Не каждому подобное выпадает. Я же подошел осмотреть брошенный второпях мотоцикл. Слава тебе, Господи, – шины не пробиты, осколками ничего не задето. И даже двигатель с ходу завелся. Хвала и слава вам, заводы BMW в Мюнхене! А теперь прочь из этого негостеприимного местечка.

В ночь с 6 на 7 ноября батальон занял позиции и осуществлял боевое охранение с северного направления. Роты окапывались. Какая же это жуткая работа – долбить лопаткой окаменевшую от морозов землю. Мотоциклисты-посыльные прибыли чуть позже и с равнодушным видом подыскивали себе местечко, где приткнуться. Мы пробовали и здесь, и в другом месте – ничего не получалось. А вот несколько солдат из взвода связи уже успели вырыть даже землянку. Клингенберг, видя наши бесплодные попытки, вышел из себя. В конце концов, с величайшим трудом мы все же вырыли и для себя подобие большого окопа, где и разместились, прижавшись друг к другу и стуча зубами от холода. И видимо, для поднятия настроения русские решили дать несколько залпов. Темнело. И тут Альберт вдруг воскликнул:

– Смотрите! Верховное командование пожаловало!

Прибыли командир, адъютант и офицер оперативного отдела штаба. Оказывается, саперы отгрохали для командного пункта отличный блиндаж, куда лучше и надежнее, чем прежний, который сооружали саперы вермахта. Сейчас он оказался бесхозным, и мы сломя голову бросились занимать опустевший КП. Действительно, и говорить нечего – здесь было очень и очень комфортно! Вокруг валялись и одеяла, мы быстро освоились там. Мы долго не виделись из-за постоянных разъездов и были страшно рады собраться все вместе, что в принципе выпадало редко. Да и Герд был в лучшей форме, что само по себе тоже явление редкое. И решил устроить спектакль, позабыв о войне и о завтрашнем дне.

– Что? Вы с кем надумали сразиться? Хотите перепить шахтера из Рура? Да вы все под столом окажетесь!

Мы только переглянулись, ничегошеньки не понимая. Что это стряслось с нашим другом Гердом? Нечего, нечего ему задаваться! Мы ему сейчас покажем, кто кого! И не пропускали ни единого тоста. В конце концов он забрался на хлипкий стол, желая изобразить танцовщицу из какого-то притончика у себя в Руре. Но ничего из этого не вышло – потолок в землянке был низковат. Герд пару раз приложился головой к бревнам, из щелей посыпался песок. Мы ржали до упаду – Герд дурачился, просто сил не было смотреть на это.

Вдруг дерево треснуло, стол развалился на части, а Герд мгновенно в сидячей позе оказался на полу. Да-а, тут было на что посмотреть! Доски на плечах, щепки в волосах! Мы уже не хохотали до слез, а выли. Выходило так, что он сам оказался в буквальном смысле слова под столом. Герд уже лыка не вязал, мы, подхватив его под мышки, уложили в углу. Вскоре и сами улеглись – спалось в эту ночь превосходно. Как в старые добрые времена.

– Эй! – вдруг крикнул Альберт. – Ничего не слышите?

Бух! Бух! Бух! Причем снаряды рвались явно неподалеку. Мы молча переглянулись. С потолка землянки сыпался песок.

– Эй! Думаю, надо хоть штаны надеть!

Еще не проснувшись толком, мы стали одеваться. Идиоты – напились так, что спать собрались чуть ли не голышом. Будто где-нибудь в тылу! Оказывается, не только Герд плохо соображал вечером – мы сами были ничуть не лучше его! Не успел я домыслить, как снова разрыв. Сомнений не оставалось – артобстрел. Разрыв был буквально рядом. Кое-как схватив свое солдатское имущество, мы бросились вон из землянки. Надо было видеть, что за цирк мы устроили, разом пытаясь протиснуться сквозь узкий вход в землянку. Осколками посекло все вокруг нашего ночного пристанища. Мы неслись, не чуя под собой ног, по откосу. Там внизу, в укрытии, расположился взвод связи. Те, глядя на нас, покатывались со смеху. А что удивительного – в кальсонах, в рубахах, в сапогах и с винтовками в руках. А Вернер вдобавок и с гитарой – этот господин из отделения мотоциклистов-посыльных воистину представлял собой весьма комичное зрелище. Даже Старик и тот криво усмехнулся.

Потом, когда мы все же оделись, тут же стали сооружать для себя землянку. И соорудили, когда уже темнело. Как и днем, мы сгрудились, как овцы, пытаясь согреться. А посреди ночи вся эта постройка возьми да завались. Вот такие мы оказались строители. Ругаясь почем зря, мы выбирались из-под снега.

– Если к полудню сегодняшнего дня не подготовите для себя землянку, я всех вас отправлю к тыловикам. Пешим маршем!

Ого, Клингенберг шутить не намеревался, это было видно по нему.

Стуча зубами от холода – стоявшее колом от грязи белье лишь усугубляло чувство холода, – мы не мешкая отправились на поиски подходящего места. Вся ложбина продувалась колючим северным ветром, задубели мы так, что ни на что уже не были способны.

– Идите сюда! – позвал Вернер. – Я тут подыскал кое-что, только достроить немного, и все будет как надо.

И верно – он стоял у почти готовой землянки. Оставалось только снег отгрести да крышу соорудить. К тому же место это было куда безопаснее при артобстреле русских. Ну а связисты обустраивали свою «виллу» в нескольких метрах от нас.

Мы приободрились. Пока одни рубили небольшие деревья, мы с Гердом отгребали снег.

– У меня есть идея! – сообщил Альберт.

И куда-то исчез. К вечеру наш вигвам был готов. Альберт, оказывается, приглядел где-то разбитый и брошенный грузовик, снял из кабины кожаные сиденья, и они прекрасно вписались в интерьер землянки – теперь у нас была и софа. На юго-западной (не выходившей на противника) стороне мы врезали что-то вроде окна. Даже застекленного. Стекло также было снято с грузовика. И теперь, сидя на софе, можно было созерцать всю ложбину. Мы даже камин соорудили. Правда, без трубы – топился он по-черному. Но нам было плевать на дым – в конце концов служившее нам дверью одеяло всегда можно было откинуть, и дым выходил.

Потом мы весь день не вылезали из землянки. Вернер бренчал на гитаре. Кое-кто сидя дремал – именно сидя, потому что разлечься было негде – «софа» была и узковата и коротковата. К вечеру нас поджидало радостное событие: вдали мы различили темную точку – явно штабной автомобиль и явно с пайком для нас. Мы сидели и глядели в наше окошечко. И спорили, засекли ли иваны штабную машину, когда она пробиралась через поле. Дело в том, что поле было в секторе обзора русских. Но темная точка росла. Конечно, водитель бы стреляным воробьем и ехал, выписывая по полю умопомрачительные зигзаги, как слаломист на спуске.

– Медленно он тащится, – заключил Герд.

Машина и на самом деле ползла как черепаха. Русский снаряд настиг ее где-то в центре покрытого снегом поля. Разрыв пришелся как раз у самого двигателя. Рвануло как положено – когда дым рассеялся, мы увидели, что от машины осталась груда металла. А водителя силой взрыва вышвырнуло на снег. Мы видели, как он поковылял на перевязочный пункт. Так что с ужином нам пришлось распрощаться. А вот второй автомобиль добрался благополучно, но уже когда стемнело.

На следующий день явился адъютант.

– Здесь, на линии фронта, нужны только двое! Остальные могут отправляться в службы обеспечения дивизии. Сами решите, кто именно здесь останется!

Мы бросили жребий. Герд с Лойслем остаются, а мы – Вернер, Альберт и я – убираемся.

К полудню мы прибыли к тыловикам дивизии и, осмотрев машины, направились доложиться шпису.

– Чудненько, – ухмыльнулся тот. – Немедленно в распоряжение Эвальда на чистку картофеля!

Недовольно ворча, мы направились куда приказано. К вечеру мы устали – всю вторую половину дня куда нас только не гоняли. Нет, на передовой все же как-то ловчее. А вот когда шпис приказал готовить личное оружие к осмотру, мы поняли, что это предел.

Едва забрезжило утро, как мы кинулись к Эвальду, чтобы тот направил нас развозить утренний кофе на позиции. Эвальд, свято уверовавший в то, что распоряжение исходит от шписа, не имел ничего против. Мы старались смыться как можно быстрее – не дай бог, шпис явится, и вся наша версия рухнет. Мы нетерпеливо переминались с ноги на ногу.

– Эвальд, побыстрее никак нельзя? Уже пора ехать!

– К чему такая торопливость? – недоумевал он, покачивая седой головой. Нет, ему точно чувство юмора не занимать! Стоит подвалить сюда шпису, как наш план накроется медным тазом. Наконец термосы были наполнены, и мы, взвалив их на спину, отправились к передовой.

Потом Эвальд рассказал нам, как бесился шпис, убедившись, что мы улизнули без его ведома. А уже на передовой мы явились к адъютанту. Долгий вышел разговор: в конце концов, мы уговорили адъютанта и спокойно вернулись в свою только что оборудованную землянку на кожаную софу. И к окну поближе.

Несколько дней спустя – я только что вернулся от связистов, первоклассно обставивших землянку, – русские возобновили обстрел. На этот раз снаряды ложились в опасной близости от их землянки, и я предпочел вернуться в нашу хоть куда менее уютную, но зато куда более безопасную. Я уже почти добрался до нее, как вдруг прогремел взрыв, а меня взрывной волной швырнуло внутрь, не успел я даже откинуть одеяло на входе. Снаряд угодил аккурат в землянку связистов! Двое были убиты и несколько человек ранены – таков был итог. Меня трясло как в лихорадке, пришел я в себя лишь после основательного глотка шнапса.

Примерно в 20:00 Альберт объявил:

– Гельмут, давай со мной. Я тут одну деревеньку присмотрел на нейтральной полосе, где до сих пор разгуливают курочки!

– Я не против разнообразия ради.

И мы отправились в путь. На посту боевого охранения 2-й роты мы сказали, что, дескать, направлены на «особое задание», и от нас сразу отстали. Вскоре мы уже добрались до вышеупомянутой «деревеньки на нейтральной полосе». Большинство домов были разбиты в щепы, но несколько остались.

– Ты смотри будь повнимательнее – здесь иваны тоже шляются, – прошептал мне Альберт.

– Кому ты говоришь? – буркнул я в ответ.

Мы как патруль подошли к стоящему поодаль сараю. Вошли внутрь. Луч карманного фонаря выхватил из полутьмы сидевших на шесте довольно жалких созданий. Альберт раскрыл приготовленный мешок, схватил одну из куриц и проворно сунул ее туда. Остальные так расквохтались, что, наверное, в Москве было слышно.

– Альберт, знаешь, сейчас они всю Красную армию сюда своим квохтаньем призовут! Так что давай-ка делать ноги!

– Какой прок нам от одной-единственной птички, Гельмут?

И тут же повалился наземь, успев схватить еще одну курицу. Я тоже, не желая отстать от товарища, сунул в рот фонарик и заграбастал третью по счету птицу. Тут же в мешок. И… тут началось. Квохтанье кур подняло всех собак в округе. Пора было срочно убираться подальше.

Не успели мы добраться до 2-й роты, как позади началась стрельба.

– Вот дьявол! Едва смылись! Теперь главное – чтоб не сцапали!

Совершенно ни к чему было нарываться сейчас на начальство. Стрельба, в конце концов, затихла. Конечно, для прицельной стрельбы было темновато, но курица квохтала и билась в мешке, видимо предчувствуя свою горестную участь. Альберт решил положить этому конец. Все как на мази! Мы благополучно вернулись на «виллу», а все остальное предоставили Лойслю. Одну куриную ножку мы отослали нашему Старику.

20 ноября период отдыха для нас, мотоциклистов-посыльных, кончился. Уже не было нужды охранять левый фланг дивизии. И мы по тряской, словно стиральная доска, дороге отправились в Городище. Я должен был ехать в дивизию, где меня продержали аж целую неделю. В результате я вернулся к своим уже в Истре, небольшом городке при Новоиерусалимском монастыре на берегу Истры. Было это 26 ноября¹.

Я ехал через лес; когда он наконец кончился, я различил на огромном заснеженном поле деревню. Издали она мне понравилась. Поднимавшийся из труб дымок соблазнял мыслями о тепле, еде и отдыхе. А после долгого пребывания в дивизии я ничего не имел против отдыха.

Указатель сообщил мне дорогу к командному пункту, и вскоре я увидел Вернера, Альберта и Лойсля. Все трое с печальным видом застыли перед каким-то домом.

– Что это вы словно в воду опущенные? – волнуясь, спросил я.

– Герд погиб, – хрипло доложил Вернер.

Я так рвался встретиться со своими товарищами, а тут на тебе! Огорошили!

– Как это произошло?

Немцы взяли Истру 25 ноября.

– Видишь вон тот мостик на дороге? А слева от него деревья? Так вот, Герд наехал на мину в двух шагах от этого моста.

Выяснилось, что Герда направили за саперами. До Герда по этому мосту ездили все кому не лень – и ничего. А вот его угораздило. Просто верить не хотелось, что он вот так глупо мог погибнуть.

– Взрыв был слышен даже здесь, – продолжал Вернер. – Мы тут же на мотоциклы и помчались туда. Жуткое зрелище, надо сказать. Все тело сплошное мясо. Представить страшно, какую дикую боль он испытал, ужас прямо… Но ему уже ничем нельзя было помочь – мы просто ходили вокруг как заведенные, и все. На мгновение он пришел в сознание. Альберт упрашивал санитара вколоть ему что-нибудь обезболивающее. И тот уже стал рыться в сумке, но тут адъютант отозвал его в сторону и сказал: «На кой вам черт? Он все равно конченый!» Разумеется, это адресовалось только санитару, но вышло так, что и мы услышали. И знаешь, Гельмут, нам было до жути обидно такое слышать. А Герд. Герд. Просто от судьбы не уйдешь. Война есть война. Нам сразу стало ясно, что долго он не протянет, хоть в госпитале, хоть где – тут и медики ни к чему. Но скажи: зачем этому уроду понадобилось говорить такое при нас? Ни Хильгер, ни Андрае такого бы себе никогда не позволили. А для этого недоноска ты человеком становишься только тогда, когда тебя произведут в офицеры.

Бог ты мой, как же все плохо. Отвратительно! Да, мы в этом человеке, в адъютанте, не ошиблись!

– К счастью, Герд сразу же и умер. И не услышал сказанного в его адрес. Я удерживал его голову, это было просто невыносимо. И Альберту с Лойслем тоже.

Вернер исчез в избе, бормоча про себя проклятия в адрес войны. Мы тоже зашли, погруженные в свои мысли. Мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не дать в морду нашему адъютанту.

В тот же день Герда похоронили. Прижав к груди каски, мы попрощались с ним. Он был настоящим товарищем для нас всех. И никогда нам уже не услышать его трелей на губной гармошке; когда Вернер играл на гитаре, Герд всегда ему аккомпанировал. Его суховатые и всегда бьющие в точку комментарии… Как нам будет их не хватать!

– Спи спокойно, Герд, наш верный товарищ из Рура!

Нашими новыми хозяевами оказались двое русских. Пожилой отец и дочь. Старик когда-то был учителем и жил в последние перед войной годы на крохотную пенсию, дочь тоже была учительницей. Оба сразу же заметили нашу подавленность. Впрочем, должен сказать, как и большинство русских в это время. Оба немного говорили по-немецки. В России тогда немецкий язык был в школах самым распространенным иностранным языком. Так вот, они понимали, что мы расстроены не на шутку, и все время пытались нас отвлечь. В ходе продолжительных бесед с ними мы все больше и больше узнавали о большевизме, многое для нас было просто откровением.

Ни Вернер, ни я не могли спать. Мы снова решили дойти до могилы Герда. Солдаты из взвода связи успели подровнять могилу. Каска Герда с двумя рунами ЗИГ на боках смотрела прямо на запад – на Германию. Мы всегда старались именно так расположить могилы павших товарищей, если местность позволяла. Долго молча простояв около могилы, мы на прощание отсалютовали и ушли.

Деревенька эта, за исключением трагедии с Гердом, оказалась вполне тихой и пригодной для жизни. Батальон ждал распоряжений. А измотанные боями бойцы просто наверстывали упущенное – спали. На улице никого не было, за исключением боевого охранения и изредка проезжавших патрульных. Наш хозяин-учитель рассказал нам, что до войны сюда многие москвичи приезжали на воскресный отдых. Потом мы узнали, что почти во всех домах мебель была, по сути, одинаковой. И вообще, жили здесь весьма и весьма скромно.

Ночь выдалась на удивление тихой, спокойной. Мороз, к которому мы уже успели привыкнуть, напротив, действовал на нас отрезвляюще во время посещения могилы Герда. Да, удар от потери боевого товарища оказался сильнее, чем мы думали.

Прохаживаясь по деревне, мы зашли и в школу. Как ни странно, нас почему-то влекло именно туда. Мы уже успели накопить достаточно различий между Германией и Россией и постоянно размышляли на тему русских, и как граждан своей страны, и как личностей. Если позволяло время, будь это в землянке или же в деревенском доме, дискуссии на эту тему не прекращались и зачастую затягивались очень и очень надолго. Мы широко раскрытыми глазами смотрели на эту страну!

Так вот, зашли мы в школу и снова были поражены тем, насколько глубоко внедрился большевизм в воспитательную систему. Как мы уже не раз убеждались, в СССР и на Украине, и в России сельские школы содержались в более или менее хорошем состоянии. А однажды мы увидели в одной из школ такое количество наглядных пособий, что и глазам не поверили – и все это в какой-то безвестной деревеньке! Здесь было прекрасное оборудование для проведения опытов по физике, химии, микроскопы, проекторы для диапозитивов и кинопроекторы, карты, удобная мебель и так далее и тому подобное. Причем этого школьного оборудования с избытком хватило бы на приличную городскую школу^[21].

Везде мы видели и репродукторы. Но все дело в том, что правом их включения было наделено лишь начальство. А радиоприемник был один. Поэтому простые люди не имели возможности слушать зарубежные программы. В школах были и библиотеки. И это наводило нас на размышления. Разумеется, многое, очень многое говорило в пользу преимуществ Германии, однако, если речь шла о школах, тут русские намного опережали нас! Переполненные впечатлениями, мы вернулись на свою квартиру.

Затишье вскоре закончилось. Полетели приказы, распоряжения, указания, директивы. Мне предстояло отправиться в кампфгруппу – боевую группу 10-й танковой дивизии; Лойсль поехал в службы обеспечения – к тыловикам. Альберт с Вернером остались с посыльными батальона.

Во второй половине дня я прибыл в деревню, куда меня направили. Догоравшие хаты, подбитые русские и немецкие танки свидетельствовали о трехдневных боях за этот населенный пункт. 10-я танковая дивизия одержала победу. Я доложил о прибытии, передал необходимое и покинул КП. Темнело быстро – шел ноябрь. К тому же и линия фронта менялась чуть ли не ежечасно, и мне не светило оказаться в русском плену, тем более под Рождество. Я был бы далеко не первым мотоциклистом-посыльным, который, заблудившись, угодил в лапы русским. В этом снегу мне все равно ни за что не удалось бы уйти от них. Лейтенант направил меня переночевать в частично уцелевший дом, где ночевали и танкисты – два экипажа.

По танкистам было видно, что они еще никак не могли оправиться от боев. Их черная форма представляла собой нечто трудноописуемое. К тому же, спасаясь от холода, они нацепляли на себя даже русское обмундирование. Это было под Москвой явлением повсеместным – войсковой подвоз осуществлялся крайне нерегулярно.

Мы быстро сошлись, в особенности после того, как я пустил по кругу фляжку со шнапсом. Танкисты в ответ пожаловали кусок свинины. Разумеется, мясо поступило к ним отнюдь не по официальным каналам снабжения. Лишь один бледный как смерть танкист отчего-то сразу невзлюбил меня из-за моей принадлежности к СС.

Нам постоянно приходилось сталкиваться с упреками в свой адрес, что, дескать, вы там у себя в СС и питаетесь лучше, и вообще, вы – «любимчики Адольфа». Не говоря уже о вооружении. На самом деле более новое и совершенное оружие поступало к нам потому, что именно нас и кидали во всякие «горячие точки» и на самые опасные участки фронта^[22]. «Пожарные команды», ударные дивизии – вот кем мы были. Кроме того, элитные армейские дивизии, такие как «Гроссдойч-ланд» («Великая Германия») или «Фельдхернхалле», оснащались вооружением и техникой не хуже эсэсовских. Но называть нас «любимчиками Адольфа» – это было уже чересчур. Вообще-то всегда и везде любимчиков холят и лелеют, а не бросают на убой в самое пекло. И потом – все дивизии ваффен СС всегда сражались в составе армий вермахта и получали приказы от вышестоящего командования – во всяком случае, в России в 1941–1942 годах было именно так! А что до кормежки, так мы с вермахтом хлебали из одного и того же котла.

– Назови мне хоть одного интенданта, который официально заявил бы, что, дескать, да, в СС рационы солиднее и калорийнее. Не назовешь! Потому что нет такого в природе! А раз нет, тогда нечего и воздух сотрясать! Ты на меня лучше взгляни! Чем я от тебя отличаюсь? Чем моя форма отличается от твоей?

Разумеется, у нас были кое-какие преимущества в сравнении с вермахтом. В первые годы войны большинство частей и подразделений СС комплектовалось на добровольной основе. Основной личный состав – от 17 до 19 лет. Может, именно это следовало бы считать «особым фактором» наших войск? Ведь молодежь куда быстрее обучить, причем обучить, как говорится, с нуля, чем старых военнослужащих. Новые методы боевой подготовки и выучки предусматривали такие категории, как «войсковое товарищество», то есть некий корпоративный дух, еще более укреплявшийся с прибытием в СС добровольцев из других стран. Для нас было совершенно безразлично, кто нами командует – норвежец, француз или кто-нибудь еще; как было безразлично, откуда родом твой боевой товарищ – из Дании, Бельгии, Голландии или даже Швейцарии. Главное – каков этот товарищ! И что самое удивительное, не было никаких писаных инструкций или наставлений относительно обращения с волонтерами из других стран, во всяком случае, на низовых уровнях ни о чем подобном и слыхом не слыхивали. Все шло своим чередом, в известной степени стихийно. Потому что у наших боевых товарищей, нередко с трудом понимавших по-немецки, было с нами одно общее: они стремились не дать большевикам и большевизму расползтись по Европе. Мы представляли собой истинно европейские вооруженные силы, я сомневаюсь, что когда-нибудь нечто подобное возникнет вновь.

В конце концов, с танкистами все было лучше некуда. Они откуда-то притащили шнапс, и мы стали горланить песни, да так, что стены дрожали!

Едва начался новый день, как танкистов подняли по тревоге. Ну, а я… никаких дел у меня здесь не оставалось, и я отбыл.

Некоторое количество единиц техники батальона было переброшено на солидно укрепленные восточные окраины Истры и на очень важную стратегическую дорогу на подступах к Москве. Связники докладывали о том, что батальон вновь брошен в бой. И ждали дальнейших распоряжений. Истра была взята (25 ноября) подразделениями пехотного полка СС «Дойчланд».

Тактический знак батальона до сих пор висел на расхлябанной двери полуразвалившегося дома. Я вошел доложить о прибытии. А откуда взялся этот унтерштурмфюрер? Я уже собрался сказать, что, мол, ошибся подразделением, и выйти, но тут офицер заговорил со мной:

– Кто вы такой и что вам здесь понадобилось?

Докладывая о том, кто я такой, я приглядывался к этому офицеру. Не то чтобы у нас было принято разглядывать каждого вновь прибывшего под микроскопом, но все равно на них невольно обращаешь внимание. Ведь от этих людей как-никак зависела наша судьба: либо нас будут просто «расходовать», либо обращаться с нами бережно. Многие офицеры этого не понимали, в итоге приходилось расплачиваться весьма дорогой ценой.

Этот новенький – унтерштурмфюрер – вроде внушал доверие. Выяснилось, что у нас новый адъютант батальона, от прежнего решили избавиться, и я вскоре узнал, каким именно образом. Унтерштурмфюрер Бух – так звали нового адъютанта – приказал мне ждать на улице рядом с машиной, чтобы потом ехать за ним. День выдался солнечным, солнце освещало снег, да так ярко, что пришлось надеть солнечные очки. Никогда не забуду тот день. Почему? Все по порядку.

Я стоял, прислонившись к мотоциклу, и чесал языком с водителями грузовиков. Они мне рассказали о неприятностях, постигших командный пункт батальона. Говорили об убитых и раненых. Пока мы судили да рядили, нас атаковали зашедшие со стороны солнца русские бомбардировщики. Мы как зачарованные смотрели, как распахиваются их бомболюки. Я мгновенно прикинул угол падения – выходило, что бомбы лягут на дорогу. Кто-то из шоферов кинулся к дому укрыться.

– Не смей! Давай назад! Не туда! На поле!

И побежал через поле. Несся я так, как чемпион мира по бегу Пааво Нурми. На долю секунды предугадав первый взрыв, я шлепнулся в снег. Мощнейший взрыв сотряс землю, потом еще один, у меня даже дух перехватило.

«О дьявол! – мелькнула мысль. – Ты столько уже прошел, и теперь погибать вот так – по воле случая?!»

К моему изумлению, вой и грохот тут же прекратились. Лежать в снегу пришлось недолго. Я поднялся. Осмотрелся. Оказывается, я залег как раз между двумя свежими воронками, куда только что упали русские бомбы. Я был на волосок от гибели.

Но большинство бомб врага упало именно на дорогу. И на нее теперь было страшно смотреть. Отовсюду подбегали солдаты и подбирали раненых. Слава богу, хоть убитых немного. Я принялся искать свой мотоцикл и… не находил его. Машина исчезла, понимаете, исчезла! Испарилась! На том месте, где еще пять минут назад стоял мой BMW, зияла огромная воронка. Лишь по нескольким кусочкам металла я определил, что это был мой мотоцикл.

Вот и все. Мой драгоценный мотоцикл, мой любимый и верный товарищ BMW пал смертью храбрых. Теперь мне больше не сесть на него, ему уже не отмерить эти несчастные несколько километров, остававшиеся до Москвы. Размышляя о машине, которой лишился, я совершенно не думал о том, что и сам едва избежал гибели. Меня буквально с ума сводила мысль о потере машины. Я даже на ногах стоять не мог – колени дрожали. И решил сесть.

Усевшись на пустую канистру, я безучастно уставился на воронку. Не знаю, поймет ли кто охватившие меня тогда чувства. Ведь я исколесил пол-Европы на нем, я даже толком и не помнил сколько – спидометр давно играл чисто декоративную роль.

Кто-то резко затормозил. Возле меня возник Вернер. Он прибыл на машине с коляской. Ему нужно было доставить кого-то из тыловиков. В двух словах я объяснил, что произошло.

Дружески хлопнув по плечу, Вернер попытался успокоить меня:

– Ничего, ничего. Уж лучше мотоцикл, чем тебя. Давай-ка забирайся на мой!

Я доложил адъютанту о постигшем меня несчастье, тот разрешил ехать с Вернером. Ну а Вернер ввел меня в курс дела насчет того, что произошло на КП.

Командиров рот вызвали к Старику. Еще до начала совещания всех связных выставили прочь. Из соображений секретности, видимо. На их счастье! Те едва успели отойти на несколько шагов, как вся изба содрогнулась от страшного взрыва и рухнула. Снаряд прошил стену помещения, где собрался наш «мозговой трест». Никому из офицеров не удалось избежать, как минимум, ранения. Посыльные тут же бросились к избе и стали вытаскивать самых тяжелых через перекосившееся окошко. Изба уже пылала, как свечка. Была срочно вызвана санитарная машина, и, надо сказать, прибыла она без задержки – раненых погрузили и отправили куда следовало.

Самым занимательным было то, как решили обойтись с нашим обожаемым адъютантом батальона. Ну, тем самым, который столь презрительно высказался о смерти Герда. Несмотря на все вопли, им решили заняться в последнюю очередь – вытащили только после остальных офицеров. Видимо, по выражению лиц посыльных он все понял. И тут же заткнулся. А санитарная машина уже и без него была битком забита. Вернер доставил оберштурмфюрера Забеля на перевязочный пункт в коляске своего мотоцикла. Мы о нем не горевали!

Для меня было яснее ясного – я остаюсь со своими! Свободно владевший русским языком Альберт постоянно бывал при Старике. И практически не вылезал из командирской машины. Я остался с Вернером, у которого был мотоцикл с коляской.

Мы прекрасно ладили друг с другом. Чувство локтя помогает пережить все ужасы войны. А о товариществе имеет право судить лишь тот, кто в первую очередь думает не о себе, а о своем товарище. А все остальное – трата слов! Мы нечасто употребляли это столь распространенное слово – «товарищество». Потому что для большинства солдат это было нечто само собой разумеющееся.

Мы составляли тройку: наш мотоцикл с коляской («Цюндапп-750»), Вернер и я. Кто желал, тот и садился за руль. Лойсль тоже ездил на мотоцикле с коляской вместе с молодым солдатом-стрелком, последний был и запасной водитель. Лойсль постоянно мотался между штабом дивизии и батальоном. Теперь на наши с Вернером плечи легли все поручения, раньше приходившиеся на шестерых посыльных на мотоциклах без колясок и на двоих, у которых были машины с коляской. Но и численность батальона сильно сократилась, так что мы вполне успевали везде.

Хотел он того или нет, гауптштурмфюрер Клингенберг все же загремел в тыловой госпиталь – настало время всерьез заняться больным желудком. Замещал Клингенберга гауптштурмфюрер Тиксен. Похоже, Тиксен еще не вполне оправился от того, что произошло на КП. Какое-то время ходил, опираясь на палку. И напоминал нам прусского короля Фридриха II Великого.

Мы были свято убеждены, что парад победы на Красной площади в Москве – дело считаных дней. Атаки происходили ежедневно. Мы методично отбивали у иванов одну деревню за другой на участке между Истрой и Москвой. Мы каждый день считали остававшиеся до Москвы километры – 40, 35, 30… Господи, знай мы все наперед!

Охватившая было нас всех депрессия после одного боя, в котором нам пришлось поучаствовать в снег и мороз и без соответствующего зимнего обмундирования, улетучилась без следа благодаря успешному развитию наступления на Москву. Мы первыми вошли в Белград, ну а почему бы не въехать парадным маршем в Москву? Разумеется, все кругом ныли и ворчали, как и прежде, но, несмотря на нытье и ворчание, в воздухе витал дух скорой победы.

Операции теперь, причем успешно, совершали настолько малочисленные группы, что наш инструктор по тактике лишь криво улыбнулся бы, расскажи мы ему об этом.

Когда заканчивались боеприпасы, мы выбивали русских с позиций саперными лопатками, кинжалами и прикладами винтовок. Русские с ужасом взирали из прорытых в земле нор, как мы вдруг словно ниоткуда появляемся на своих мотоциклах. Пока какой-нибудь там Гриша из Казани или Иваново приходил в себя от изумления, мы спрыгивали с наших машин, и ему ничего не оставалось, как поднять руки. Знай этот Гриша, что у нас было по обойме патронов для винтовки, да еще, может быть, пол-ленты для пулемета, он повел бы себя по-другому, но он не знал, поэтому и предпочитал сдаться в плен^[23]. Девиз мотоциклетных частей – «Дерзость плюс скорость равняется победе» – был актуален, как никогда прежде. Мы не сомневались, что уже к Рождеству погреем озябшие ноги где-нибудь в Кремле у «папы Сталина»!

1 декабря батальон вышел к леску около Коётова (так у автора, определить не удалось. – Пер.). Стрелки спешились и, разомкнувшись, стали наступать на деревню. Приказов не требовалось. Каждый день одно и то же! Мы уже назубок знали, как нам действовать! Гауптштурмфюрер Тиксен, прихрамывая, шел впереди с палочкой. Вернер со мной в коляске осторожно пробирался за Тиксеном. Мы уже не обращали внимания на то, что идти в атаку на мотоциклах вместе с пешими стрелками для нас небезопасно.

Зато мы хорошо знали, что сразу же после взятия этой деревни Тиксен станет криком призывать к себе мотоциклистов-посыльных. Так что лучше уж не терять его из вида. Не дай бог, еще придется ему и не раз, и не два крикнуть: «Посыльные!» Конечно, ничего не мешало и нам спешиться, но обычная заурядная лень заставила нас не слезать с машин. Все равно – обернись эта атака не в нашу пользу, так или иначе пришлось бы бежать к мотоциклам и уже верхом на них уносить ноги.

Русские отчаянно пытались удержать позиции, сдержать наш натиск – куда там! То тут, то там кто-нибудь из наших падал как подкошенный ничком в снег. Самое время было слезать с мотоцикла. Потому что приближаться к деревне на них вплотную было равносильно самоубийству. Вот мы и оставили машину в какой-то ложбинке и стали пробираться вперед за нашим Кришаном.

Мы все ближе и ближе подходили к домам. Раздавались разрывы ручных гранат, пулеметчики с ручными пулеметами короткими очередями вели огонь. Тиксен палкой показал на одну из изб, засевшие в которой русские яростно отстреливались. Пулеметчики сразу же отреагировали на сигнал гауптштурмфюрера. Один унтершарфюрер, пробравшись к хате, швырнул в окошко связку гранат – крыша дома чуть приподнялась и снова опустилась. К 13 часам деревня была в наших руках.

Пока стрелки прочесывали деревню, мы с Вернером направились к деревянным ящикам, сложенным около горящего дома. Вернер уже пригнал мотоцикл, делать нам было особенно нечего, и мы, сдвинув на затылок каски, широко расставив ноги, глядели, что делалось вокруг. В тыл гнали группу взятых в плен русских, в общем – обычная картина, как только мы чем-то овладевали. Пылавшая хата приятно грела задницы, иногда приходилось даже отодвинуться к ящикам – так припекало.

Наш Кришан, как мы прозвали его, втихомолку ковылял по главной улице. Видя, что мы сидим сложа руки, остановился, обреченно покачал головой и метров с тридцати крикнул:

– Вы совсем рехнулись? Спешите первым поездом на небеса отправиться?

Солдаты вокруг только усмехнулись. Вернер пробурчал про себя что-то весьма неприличное в адрес гауптштурмфюрера. И тут мой взгляд упал на эти самые деревянные ящики. Поняв, что в них, я, наверное, побелел как снег. Толкнув своего приятеля в бок, я заорал что было мочи:

– Прочь отсюда! Уходим!

И мы бросились наутек. Когда мы удалились на почтительное расстояние, до Вернера дошло, в чем дело. Это были ящики с боеприпасами! Оставшиеся от русских ящики с боеприпасами! Причем лежали они почти вплотную к огню. А мы придремать надумали в двух шагах от них! Очень скоро и на самом деле рвануло.

В ту же ночь нас разбудила стрельба. Выскочив на улицу, мы увидели, что деревню атакуют русские, каким-то образом проскользнувшие через наши посты боевого охранения. После непродолжительной стычки со стрельбой, перешедшей в рукопашную схватку, покой был восстановлен, можно было досыпать.

Следующим пунктом назначения было Жжёново. Мы приближались к Москве. Утром 3 декабря мы подошли к Роджествине (Рождествено. – Ред.), без боя заняв село, мы заняли там оборону. Широкое, покрытое ослепительно-белым снегом поле протянулось на восток до леска, скрывавшегося в морозной дымке зимнего дня. За этим леском начинались пригороды Москвы^[24].

Деревянные дома выстроились вдоль дороги до самого спуска. Нам поставили задачу охранять прямую как стрела дорогу на Москву^[25].

Вместе со связными роты мы забрались в один из небольших домов. Одни дремали, другие спали. Взвод связи соорудил временную землянку под командный пункт. Стоял пронизывающий холод. Сколько градусов? Этого мы просто не знали, но чувствовали – в последние дни стало значительно холоднее. Поговаривали о минус 30–40 градусах^[26]. Никакого зимнего обмундирования до сих пор не поступало. Да и как оно могло поступить? Для нас оставалось вечной загадкой, как тыловикам удавалось подвозить за несколько сотен километров горючее и боеприпасы. Конечно, случались и перебои, но для мотоциклов горючее мы находили всегда.

Мне на дороге часто встречались грузовики войскового подвоза. По моему мнению, водители, вынужденные в таких условиях перевозить все необходимое для армии, невзирая ни на снег, ни на холод, ни на слякоть, ни на ужасающие дорожные условия, никакими тыловиками не были. Потому что от них нередко зависело, выживут их товарищи на передовой или погибнут. И не от них зависело отсутствие у нас зимнего обмундирования. Его не было вследствие допущенных на самом высоком командном уровне ошибок в планировании. Не нужно быть офицером-генштабистом, чтобы знать, что в России зимой довольно холодно! И нечего было сетовать на то, что, дескать, именно в этом году зима выдалась на редкость холодной даже для России^[27]. В письмах от родных мы читали, что по всей Германии организуется сбор теплой одежды для войск Восточного фронта и что все, кто мог, отдавали самые теплые вещи. Но для нас лично эта помощь явно припозднилась. Дело в том, что первые партии теплой одежды стали прибывать на фронт лишь в январе, когда обморожения приняли размах эпидемии.

А мы тем временем напихивали полные сапоги газет, причем не важно, что это были за издания – «Правда» или же «Ангрифф». Мы снимали с русских меховые шапки и оборачивались вокруг пояса разорванными надвое одеялами. И шли на русских в атаку не только ради выполнения боевой задачи по захвату территории, но и в надежде разжиться теплым обмундированием. Как в свое время высказывался Фридрих II Великий: «Раз у вас нет боеприпасов, отбейте их у врага!»

Та же история была и с расквартированием. Нам было наплевать на тактические аспекты захвата той или иной деревни, главным для нас было найти подходящее место для ночлега. Избу потеплее. И побольше дров в печке. Когда мы смотрели на весело полыхавшие и потрескивавшие в печи поленья, наше настроение заметно улучшалось. Мы научились оценивать мелкие радости быта. Когда выдавалась свободная минута, кто-нибудь из взвода связи вслух читал ежедневные сводки Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ), причем не скрывая иронии. А когда читавший, передразнивая диктора «Великогерманского радио», торжественным голосом продолжал, что «…наши доблестные войска, невзирая ни на снег, ни на мороз, продолжают наступать», тут Лойсль высказывался:

– Мне так радостно это сознавать, что просто не могу!

Хакебайль, Гёрлитц и Дитрих погибли. Хакебайль погиб в составе противотанкового расчета восточнее Киева. Гёрлитц был мотоциклистом-посыльным в дивизии^[28] СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», а Дитрих, будучи моряком, нашел последнее пристанище на дне Атлантики.

В детстве нас было водой не разлить. Ни одного выходного дня мы не проводили дома. Либо ездили на велосипедах куда-нибудь подальше изучать живописные пейзажи, либо просто ставили палатку неподалеку от города и распевали старые солдатские песни. Мы жили в «романтическую эпоху»! В 1938 году мы проехали Тюрингенский лес, добрались до реки Зале и сидели на ее берегу, болтая в воде ногами. Какими же далекими казались теперь эти прекрасные времена гитлерюгенда. В живых из всех нас оставался только Хан, служивший в десантных частях. Как-то он даже прислал мне письмо из Нарвика.

Но самое жуткое еще предстояло пережить! В одном из писем от матери было вложено извещение о смерти, опубликованное в местной газете, – черная рамка и так далее. Одним словом, как полагается. Я сначала даже не понял, кого оно касалось. А потом понял… Это была похоронка на МЕНЯ! Стандартный текст, имя, фамилия, затем место и обстоятельства гибели.

– Вернер, не хочешь взглянуть на мою похоронку? Стало быть, я уже покойник!

И передал ему вырезку из газеты.

– Ну, знаешь, это уже не смешно, – покачав головой, ответил Вернер. – Нет, с ума сойти можно – это и правда ты?

– Да, все верно. За исключением даты рождения. Мой день рождения вот-вот настанет, а вот этого моего «близнеца» – только в июле.

Нетрудно представить, как восприняли это мои родители. Они ведать не ведали, что неподалеку жил мой полный тезка, который тоже служил в ваффен СС. Все совпадало: и город, и даже район города, и то, что и тот парень был мотоциклистом-посыльным! Это все и решило! Дома не знали, что делать, пока все не выяснилось. Я – человек не суеверный, но с того дня уже не сомневался, что выживу в этой войне.

Когда потом явился унтерштурмфюрер Бух и приказал мне куда-то ехать, я не вытерпел:

– Никак нет, унтерштурмфюрер! Дело в том, что я погиб. Убит. И это только мой призрак.

Его лицо уподобилось огромному вопросительному знаку. Потом он побагровел, и я понял, что сейчас мне и на самом деле конец придет. Тогда я без слов протянул ему газетную вырезку.

– В таком случае я вынужден наказать вас. Вы ведь паек незаконно целых полгода получали!

И улыбнулся. А потом тут же помрачнел.

– Если серьезно, немедленно садитесь и пишите письмо родителям.

Впрочем, это я и без него знал.

До Москвы 18 километров^[29]: отступление

На следующее утро, еще даже не развиднелось, нас разбудил шум боя. Мы тут же схватили винтовки и выскочили на улицу. Не успели мы сообразить, откуда стреляют, как уже лежали в снегу. Приближалось громоподобное «ура!». Клингенберг, вернувшийся к нам из госпиталя, тоже выскочил на улицу.

– Давайте сюда! Они снизу подходят! – крикнул он нам.

Забежав за угол дома, мы убедились, что это так. Проклятье, русские уже в деревне!

Я уже говорил, что наш дом стоял на возвышении. А противник наступал снизу, из овражистой низины. То ли боевое охранение проспало, то ли русские сумели снять его. Скорее всего, именно второй вариант. Как бы то ни было, мы сидели по самую шею в дерьме! Где-то неподалеку заговорил наш пулемет, но ни на численности наступавших русских, ни на их наступательном порыве это никак не отразилось. Они наступали, заполняя всю низину. По моим прикидкам, их должно было быть никак не меньше батальона. То есть силы были примерно равны.

– Если они насядут, то отрежут нас от своих и разобьют по частям, – досадовал Альберт.

Мы, как могли, отстреливались, но разве совладать было нам с такой ордой? Я бросил взгляд в сторону командования. Интересно, что они собирались предпринять перед лицом угрозы? Бах, встав на колени у угла дома, вел огонь из автомата. Клингенберг, стоя за поленницей дров, смотрел в бинокль. Ледяное спокойствие. Как всегда. Казалось, этого человека ничто не способно заставить потерять самообладание. Бросив несколько слов адъютанту, он отправил стоявшего позади него связиста к рации. Пули ударялись в стену в считаных сантиметрах от него, но Клингенберг и бровью не повел.

– Стреляй, идиот! А ты глазеешь по сторонам! – не выдержал Вернер, вернув меня к действительности.

Прицелиться, нажать на спуск, выстрел… Прицелиться, нажать на спуск, выстрел. Прицелиться, нажать на спуск, выстрел. Я функционировал как хорошо отлаженная машина. На страх времени уже не оставалось. Тут ты уже себя не спрашиваешь, убил ли ты там кого-нибудь или нет, а палишь без разбору. Тут закон один: либо ты, либо тебя! И ни на какие раздумья времени нет и быть не может. Онемевшими от холода пальцами я вставил в винтовку новую обойму и продолжал: прицелиться, нажать на спуск, выстрел.

Откос, на котором мы залегли, был довольно крут, просто так на него не взберешься, тем более под огнем. Но рано или поздно русские доберутся до нас, и тогда. Так что, если не произойдет чуда, нам точно конец – обратный отсчет пошел!

И чудо произошло! В самую последнюю минуту с другой стороны овражка открыло огонь легкое пехотное орудие 5-й роты. Как в свое время у Березины или в Макошино, солдаты спрыгивали на землю из невесть откуда взявшегося грузовика, на ходу открывая огонь по противнику. И неприятельская атака захлебнулась, что дало нам возможность перевести дух – нет, это не преувеличение, стало действительно легче.

– Ну, вот и подмога! – обрадованно воскликнул Вернер. – А я-то думал – все!

Но никак нельзя было недооценивать упорство русских, они не собирались записывать себя в побежденные. Так просто с ними не разделаешься! Теперь они сосредоточили огонь на артиллеристах. Трудно было поверить, что под шквальным огнем противника расчеты смогут продолжить огонь. Но с точностью часового механизма гремели разрывы снарядов, вздымая в воздух черные комья земли. Тем временем о том, что нас атакуют русские, стало известно в батальоне – Клингенберг повсюду разослал «гонцов», – и мы получили подкрепление в виде пулеметных расчетов. Кроме того, взвод 2-й роты, атаковав русских с фланга, вынудил их прервать атаку. Они стали отходить, сначала отдельные солдаты, потом и группами. Вот и вся атака!

В печке еще оставались угли. Хватило нескольких щепок. Вскоре огонь пылал вовсю. Мы почистили оружие, где надо подправили, зарядили винтовки и набили патронами подсумки. Может, это было и излишним, но мы старались держать оружие в порядке. Вернер отправился осмотреть стоявший у хаты «Цюндапп». По-моему, мотоцикл задело то ли пулей, то ли осколком. Но оказалось, все в порядке – ложная тревога.

Вечером впервые за долгое время Вернер достал свою гитару, и зазвучала песня о солдате, несущем вахту на Волге для своего фатерланда. Песня навевала мысли об одиночестве. Погодите, еще будет вам одиночество!

Сегодня был мой день рождения. Товарищи поздравили меня, а я выложил все присланное из дому и приберегаемое для этого дня на стол. А тут еще, кстати, нам выдали и довольствие, и появилась возможность кое-что прикупить из платных товаров. Так что стол вышел по-настоящему праздничный. Вернер был в ударе. Он виртуозно перебирал струны, пел, и было страшно приятно видеть его таким. Мы подтягивали ему, спели несколько немецких песен, потом он решил отложить инструмент и потянулся за своим котелком.

– Господа, время безмятежности кончилось. Они снова не дают нам покоя!

Едва договорив, Вернер поднялся и вышел на улицу. Русские снова подобрались к деревне. Пуля на излете, пробив оконное стекло, будто подстегнула нас. На этот раз противник наступал с другого направления. Перебежав через дорогу, мы нырнули в снег. На нас надвигалась плотно сбитая, безликая и бесформенная темная масса. Из-за деревьев появлялись все новые и новые красноармейцы. Подпустив их метров на шестьдесят, мы открыли огонь.

– Прекрасный день рождения! – пробурчал я про себя.

Самое время было подумать о себе. Выпущенная русскими автоматная очередь прошла выше головы – пули, едва не срезав наличник, вошли в доски у самой крыши дома, у которого я залег. Меня окатило снежной пылью. И поделом мне! Нечего вертеть головой, разглядывая русских! Но в снег голову я тоже не мог сунуть, словно страус в песок. Нет, сначала тихо, без резких движений оглядеться, потом патрон в патронник и тщательно прицелиться. На сей раз атакующие были встречены таким яростным пулеметным и винтовочным огнем, что участь их напрямую зависела от фанатичного упорства, с каким они будут продолжать эту атаку. И когда в бой вступило легкое пехотное орудие, исход схватки был решен.

Вся деревня была усеяна телами погибших русских, кое-где даже грудами тел. Поднявшись, мы рукавами камуфляжных курток смахнули струившийся по лицам пот и вернулись в дом. У нас тоже без потерь не обошлось – иваны ведь не новогодними петардами нас закидывали! Вот-вот за нашими погибшими и ранеными товарищами должны были приехать тыловики.

Вернувшийся с командного пункта Альберт, хлопнув дверью, в своей обычной, чуть дерганой манере задал риторический вопрос:

– А вы знаете, кто были те русские, с которыми мы час назад разделались?

– Только вот не надо нам ребусов и загадок, давай выкладывай! – отрезвил его Вернер.

– Это… Это были женщины! Целый батальон баб, представляете?

И продолжал:

– Кое-кто из наших стал стаскивать с них все, что потеплее, тут и выяснилось, что все солдаты до одного – бабы! Некоторые совсем молоденькие.

– Хватит! Можешь не продолжать! – рявкнул Вернер.

– А чего это ты так взвился? Я же не виноват, что «отец народов» Сталин посылает баб воевать с нами! Да нам что с того? Нам плевать с высокой башни, кто нас на небеса отправит – бабы или мужики!

Хотите верьте, хотите нет, но меня охватило странное чувство. Только представьте себе – заснеженная деревенская улица усеяна трупами молодых девчонок. Когда противник бурой массой надвигался на нас, никому и в голову не могло прийти, что это женский батальон. И даже если бы пришло. Какая на самом деле к черту разница, какого пола твой противник? Мы уже были наслышаны о том, что русским все равно, кого бросать в бой с оружием в руках – женщин, мужчин! Значит, такая у них концепция тотальной войны! Но что же это должен быть за режим, если он с такой легкостью посылает на убой женщину?! Видимо, Сталина здорово припекло, раз он решился на подобные меры, невзирая на колоссальные людские ресурсы в его распоряжении^[30].

Этот эпизод окончательно убедил нас, что мы вплотную подобрались к Москве. Ночью те, кто стоял в боевом охранении, докладывали, что видели метавшиеся по небу над Москвой лучи прожекторов. Мол, словно приглашали нас – дескать, давайте, наступайте, чего медлите? Дозор нашего батальона доходил почти до окраин города. До Москвы оставалось, наверное, километров восемнадцать. Что такое 18 километров? В особенности для такой гигантской, необозримой страны, как Россия? Ну а тут, вероятно, у «красного царя» никого поблизости, кроме женщин, не оказалось^[31]. Бог ты мой, ну почему просто не уселись на мотоциклы и не убрались отсюда подальше?

Это мы так думали. А господа генштабисты лучше нас знали и понимали, что правильно, а что нет. И по их мнению, нам только и оставалось, что до рези в глазах вглядываться в лесные опушки вокруг этой распроклятой деревни или в случае нужды утыкаться мордой в снег!

Во второй половине дня 9 декабря мы стали понимать, как видят обстановку наши тыловики. Я только что прибыл на командный пункт, и тут зазвонил полевой телефон. Трубку снял унтерштурмфюрер Бух и тут же передал ее Клингенбергу. Мне бы уйти, но из присущего мне любопытства я все же решил повременить. До конца жизни мне не забыть это. Мы с Бухом не отрывали взора от Старика, вмиг побледневшего как смерть, потом вдруг побагровевшего. Из краткого обмена мнениями я понял, о чем шла речь.

У Клингенберга отвисла челюсть, было видно, какого труда ему стоило ответить «Яволь!». Потом он грохнул телефонную трубку на аппарат. Я почувствовал сильнейшее желание исчезнуть. Клингенберг окинул взором расстеленную перед ним на столе оперативную карту. И могу поклясться – незаметно смахнул набежавшую слезу. Все выглядело так, будто комар в глаз угодил. Но какие к дьяволу комары в декабре? Я знал Клингенберга еще по Франции. А когда он принял командование батальоном, мы встречались практически ежедневно. Я никогда не видел этого человека не то что потрясенным, а даже растерянным. И он отдал лаконичный приказ. Приказ к отступлению! Взятие Москвы в этом году отменялось!

Никто на КП и словом не обмолвился. Все молча уставились на командира. Сидевший в углу радист нервно грыз ногти. Унтерштурмфюрер Шрамм снял очки и с преувеличенной тщательностью принялся их протирать носовым платком. Бух, пожевав губами, рассеянно провел ладонью по щеке. Ну а я, кляня во все тяжкие свое любопытство, сконфуженно переминался с ноги на ногу, чувствуя себя здесь пятым колесом в телеге. Наконец Старик спустился на грешную землю. Брошенный на меня взгляд говорил очень многое^[32]. Но он лишь коротко бросил мне:

– Выйдите отсюда!

Я пулей выскочил с командного пункта.

Приказ, повергший весь командный пункт батальона в шок, вскоре стал всеобщим достоянием. Каким-то образом о предстоящем отходе узнали все. Несколько минут спустя появился адъютант и по горло озадачил нас, связных. Получив приказы, все бросились развозить их. Мы с Вернером направились в расположение 2-й роты и вручили приказ командиру роты.

Следующие несколько часов прошли словно в тумане – мы даже не имели минуты, чтобы задуматься над тем, что произошло. Командный пункт работал в предельном режиме. Гауптштурмфюрер Клингенберг снова стал Стариком, прежним и привычным. Раздавал приказы без тени эмоций. Спускались сумерки, этот кошмарный день все же каким-то образом заканчивался. Вскоре совсем стемнеет. Видимо, чтобы охладить наши переживания, задул резкий северный ветер. На 22:0 °Cтарик назначил отвод сил. Вернер еще раз проверил мотоцикл, чтобы, не дай бог, не возникло задержки при отходе. И тут же вернулся.

– Не хочет заводиться, и все! – сообщил он.

Мы стали вместе сражаться с забастовавшим двигателем. Ни в какую! Что мы только не перепробовали! Я уже стал выходить из себя – нет, мой старичок BMW меня бы никогда так не подвел! Тот всегда заводился, что бы с ним ни приключалось.

Пришлось пойти на радикальные меры – разжечь костер под двигателем. Скоро языки пламени жадно лизали цилиндры. Но тут порывом ветром огонь раздуло, и в следующую секунду мотоцикл охватило пламя. Выхватив одеяла из коляски, мы принялись тушить огонь. К счастью, нам это удалось, если не считать обгоревшего провода. Мы стояли, уставившись на отказавшую вдруг машину, понятия не имея, что предпринять. И так простояли, наверное, с час. В принципе ничего катастрофического не стряслось – просто необходимо было заменить провод, только и всего. Но вероятно, читатель не знает, что температура в тот день упала с минус 25 до 30 градусов. Сердце у нас упало – мы беспомощно переглядывались.

– Я все сделал, что мог. Эта скотина просто специально хочет нам нагадить. Так что давай-ка бросим его здесь, а сами уедем на чем-нибудь другом.

Унтерштурмфюрер Бух, наблюдавший за нашими тщетными потугами, включая и разведение костра, саркастическим тоном рекомендовал завести мотоцикл, бросив в него ручную гранату.

– Ладно, Вернер, – попытался успокоить друга я. – Бросить мы его всегда успеем. Надо все же еще раз попытаться. Там в коляске наверняка завалялся кусок провода. Кто знает, может, сработает. Просто, пока машина под задницей, нам ничего не грозит.

Тут я, разумеется, лукавил. Нам очень даже многое грозило, но просто не хотелось лишаться еще одного мотоцикла. Подошел Альберт. Пока он одеревеневшими от мороза руками удерживал чуть приподнятый мотоцикл, Вернер проворно сменил провод. Вернер располагал совершенно уникальным и неисчерпаемым ненормативным словарным запасом, но, будучи вынужденным на морозе устранять неисправность, надо сказать, превзошел себя.

У дома рядом замелькали фигуры – рассаживались офицеры. Командирская машина тронулась с места. Вскоре исчезла во тьме и передвижная радиостанция. А Вернер все еще возился с мотоциклом.

– Пора ехать. Хватит. Давайте садитесь. Бросайте этот чертов мотоцикл, и так времени в обрез, – распорядился адъютант.

– Мы уже почти готовы, унтерштурмфюрер! Мы… догоним вас! – крикнул я вслед.

– Ну вы и упрямые! Но не забудьте через мосты за деревней проехать не позже 23:45. Потом они будут взорваны. Незачем позволять русским висеть у нас на хвосте.

Альберту приказали следовать на штабной машине. Мы остались с Вернером вдвоем.

– Нет, надо срочно перекурить, – сказал Вернер и потрусил в дом.

Я тоже ничего не имел против, чтобы погреться.

Потом ни Вернер, ни я так и не смогли объяснить, как нас тогда сморило в теплом помещении. Но так как поленьев в печь подбрасывать было некому, мы проснулись от холода. Смертельно перепугавшись, я принялся тормошить Вернера, ничком лежавшего на столе, подложив сложенные руки под голову:

– Эй, Вернер, давай просыпайся! Мы проспали все на свете!

Он подскочил как ужаленный. И ни с того ни с сего принялся браниться на меня. В ответ я лишь улыбнулся:

– Вернер, а ты только представь, что вместо меня тебя растолкал какой-нибудь иван? Воображаешь себе? Ты продираешь глаза, а в дверях иван с автоматом?

На часах было 23:30. То есть нам оставалось четверть часа. Мы все же подтащили машину поближе к дому. Снова попытались прогреть ее на открытом огне. Разумеется, более чем рискованная затея. Потому что, если бы нашему «Цюндаппу» настал каюк, пришлось бы со всех копыт мчаться к мостам. Правда, оставалась еще возможность убраться вместе с саперами. Теперь мы уже полностью сосредоточились на выполнении нашей задачи – во что бы то ни стало поставить на ход машину. Видимо, со стороны мы выглядели полными идиотами! Лежа на снегу, смотрим себе на огонь. Догорел последний бензин из канистры. Ну вот, теперь можно и ударить сапогом по стартеру… Уррррааааа! Сработало! Мотоцикл аж дернулся! Оказывается, он стоял на передаче. Мы тут же вскочили на него и рванули с места. Это было в ночь с 9 на 10 декабря 1941 года. Мы с Вернером последними оставляли рубеж на участке между Истрой и Москвой, там, где наша дивизия продвинулась дальше остальных. Началось наше отступление.

Без нескольких минут до полуночи мы проехали мимо наших саперов из 5-й роты. Они уже закончили работу, повсюду разложив свои «сюрпризы».

– Вы как раз вовремя подоспели, бедняги! Еще бы немного, и.

Вернер ответил в тон саперу, но нам очень уж не хотелось плестись в хвосте – куда приятнее было бы сознавать, что не мы последние, а саперы. До Истры мы ехали не спеша, лишь изредка переключая передачи. Коробка передач работала, если как следует нажимать. Вернер, наперекосяк усевшийся в коляске, досадовал на холод. До меня доносились лишь обрывки его проклятий, но и они говорили обо всем! Если бы в этот момент кто-нибудь его услышал, не миновать бы ему военно-полевого суда. Я старался не газовать без нужды на обледенелой и кое-где припорошенной снегом дороге. Просто хотелось живыми и без происшествий добраться до своего подразделения. Там, и только там мы будем в безопасности – при условии, что на войне вообще уместно рассуждать о безопасности.

Прямо перед нами показалась объятая пламенем деревня. Прозевав, я и не заметил крутого поворота. Тормозить было уже поздно – не дорога, а сплошной лед. Машину стало заносить, я все же сумел выровнять мотоцикл. Все шло нормально, вот только что-то притих сидевший в коляске Вернер. Надо было его срочно вывести из дремоты. Резко взяв вправо, я коляской врезался в сугроб у одного из уцелевших домов, и даже пулемет Вернера стволом прошелся по бревенчатой стене. Очнувшись, он не понял, в чем дело. Видя его изумленную физиономию, я едва удержался на седле! Разумеется, он окатил меня такой бранью, что не берусь и описать!

Перегазовывая, я пытался удержать скорость как можно ниже, жестами давая понять моему товарищу, что все, мол, в порядке, а ты только держись. Самое главное сейчас было не дать двигателю заглохнуть. Не было ни малейшей гарантии, что он заведется снова.

К утру 10 декабря мы снова ехали через Истру. Пару недель назад мы уже побывали здесь транзитом. Правда, в другом настроении. В Истре было полно и других частей – мы видели их здесь впервые, – и все они направлялись на запад. За речкой, которой этот городок и обязан названием, мы свернули на юг. Роты уже занимали позиции на западном берегу реки Истры. Остальные подразделения остановились возле сложенного кирпича.

– Здесь намечено разместить командный пункт. И пока он не будет готов, мы останемся в ближайшей деревне, – объявил Бух.

Мотоциклисты-посыльные остались там. Взвод связи отправился вместе с адъютантом. Мы, как завзятые строители, натаскали кирпичей и вскоре оборудовали себе неплохое убежище от ветра. Вернер отъехал вместе с ротным посыльным, а потом вернулся с печкой. Мы соорудили из валявшихся вокруг досок скамьи и стол. К вечеру мы уже сидели в тепле.

Около полудня появился адъютант. Увидев результат нашей работы, он просиял. И кое-что рассказал нам. Вообще Бух старался держать нас в курсе событий – как ни говори, все же лучше хотя бы в общих чертах знать, что тебя ожидает. Как-то легче на душе, чем все эти игры втемную. Пока в адъютантах ходил оберштурмфюрер Забель, мы представления об обстановке не имели. Видимо, он считал нас тупицами. Или же себя слишком большим умником, которому не пристало снисходить до солдатни.

Во всяком случае, многое говорило о том, что нам предстоит уйти на зимние квартиры. Обещали, что к нам подтянут подкрепления – усилить нашу истончившуюся линию обороны. А Москва? Пока что Москву, во всяком случае на зимний период, исключили из повестки дня. Бух сообщил, что русские пытаются отрезать нас сзади. Кое-где их силы сумели прорваться, в частности на нашем участке, вот поэтому и возникла необходимость отвода сил. Мы долго не спали и все обсуждали наше отступление.

– Ладно, хватит болтать, великие стратеги, – положил конец дискуссии Обермайер. – Послушать вас, так только вы одни умные, а все остальные тупее некуда. Доброй ночи!

Обермайер был из 4-й роты. Улегшись на скамью, он завернулся в шинель и пять минут спустя уже вовсю храпел. На пост первым заступал Гёттинг из 3-й роты. Взяв винтовку, он выбрался наружу. Завтра прямо с утра нам предстояло сварганить приличную дверь в наше временное обиталище.

Невероятно! Мы торчали здесь вот уже третий день, а никаких русских не было и в помине. За это время успели оборудовать первоклассный командный пункт. Там даже было подобие кроватей, да и вообще бункер вышел достаточно удобный. Наши тыловики разместились на противоположном конце деревни.

Наступило 12 декабря, а русских все не было^[33]. Мы никак не могли понять, почему это «товарищи русские» вдруг решили оставить нас в покое. Неужели поверили, что им и на самом деле удалось прогнать нас? Или же просто копили силы, чтобы поддать нам как полагается? Приближалось Рождество. Альберт был сейчас редким гостем – его разрывали на части: всем был нужен переводчик. Но он не забывал напоминать нам о своих способностях достать что угодно. Хоть из-под земли. Так что праздничный стол обещал быть обильным и разнообразным. А у тыловиков все выглядело так, будто и войны никакой нет. Сами тыловики, связисты и ремонтники жили сейчас припеваючи. Мы часто навещали их. Дел хватало: надо было и обмундирование в порядок приводить, и матчасть. Да и самим нам не мешало соскрести с себя накопившуюся за дни боев грязь. Кипятили воду, мылись, благо мыла хватало. И еще мы отсыпались. Несмотря на мороз, солнце показывалось каждый день, от него на душе становилось чуточку веселее.

Вернер:

– Нет, я ничего не понимаю, и мне все это не нравится. Ну, посмотри – это же бессмыслица какая-то. Русские в принципе рядом, хоть и решили как бы прикрыть лавочку. Но и нам не мешает глядеть в оба, а не то они захватят нас врасплох, пока мы тут расслабляемся.

– Вернер, послушай. Знаешь, кто ты? Ты – пессимист. Эти ребята с лампасами на штанах тоже ведь не совсем уж дураки и знают, когда протрубить общий сбор. Может, у иванов с людьми напряженка? – возразил я.

– Да перестань ты! Ты считаешь, у русских с их многомиллионным населением вдруг не стало хватать солдат?^[34]

Откуда нам было знать, что у Сталина действительно возникли проблемы и что он как раз тогда дожидался, пока подтянут свежие силы сибиряков (уже давно подтянули. – Ред.). Не знали мы и о том, что он просил у «нейтральных» США^[35] все необходимое для ведения войны.

13 декабря. Все оставалось по-прежнему. Солдат «доблестной Красной армии» мы видели очень и очень редко. Все-таки русские почему-то решили оставить нас в покое, по крайней мере на истринском участке^[36]. Только потом мы узнали о страшных боях у себя в тылу. А здесь… Здесь ничего не происходило. Ровным счетом ничего – нашей дивизии враг не досаждал^[37].

Мы пришли в деревню с намерением помыться, а потом спокойно провести предстоящий вечер. В печке потрескивали дрова, и мы нежились в тепле. Но тут распахнулась дверь, и связист прокричал:

– Немедленно готовьтесь! Мы уходим!

И исчез.

Первой мыслью было, что это парень решил нас разыграть. Такое уже бывало, и не раз! Но на сей раз все было вполне всерьез. На деревенских улицах связные уже вовсю прогревали моторы, тут и там выкрикивали распоряжения. Вот тебе и спокойный сон у теплой печки! Нет уж, это было бы слишком хорошо.

Надвигалась буря. Неужели нам придется покинуть это наше маленькое, уютное прибежище, к которому мы уже успели привыкнуть? Ощипанные курочки полетели в коляску – ничего, они нам еще пригодятся! Везде царил страшный переполох. Взвод связи сматывал провода, грузил радиооборудование. Командный пункт перебрасывали в разведбатальоны дивизии. Необходимо было организовать прикрытие нашего отхода. Стали отъезжать первые грузовики.

Надсадно гудя, наш мотоцикл пробирался через метель. Видимость была сильно ограничена. Мы передали необходимые распоряжения в разведбат и возвращались в свое подразделение. Сидевший в коляске Вернер пинком мне в бок дал знак остановиться. Спешившись, мы принялись хлопать друг друга по спине – просто выработался некий ритуал – это мы так пытались согреться.

Мотоцикл вновь пробирался сквозь вьюгу и снежные заносы по узкой, покрытой льдом дороге, скорее напоминавшей лесную тропинку. И мы ехали по ней с чувством, что замыкаем «победное» шествие германской армии. Позади уже были иваны.

Понемногу темнело, но мы так и не могли обнаружить следов присутствия наших. Где же, черт их побери, они окопались?

– Наверное, уже в Берлине! – предположил Вернер, стараясь перекричать вой ветра.

И мне вспомнилась песенка коллективного сочинения на мелодию «Лили Марлен». В весьма иронической форме в ней проводилась параллель между судьбами армии Наполеона и нашей у самых ворот Москвы. Хорошо, что высокое начальство не научилось читать наши мысли!

Ух ты! Я едва не вмазал в придорожное дерево. Чудом увернулся. Вот что бывает, если слишком много думать. Вернер невольно подогнул под себя ноги, сидя в коляске. Начинался лес.

– Думаю, самое время и пулемет установить, – порекомендовал я.

Вернер вытащил из коляски пулемет и насадил его на штырь перед собой. Я от души надеялся, что эта мера окажется излишней. И еще – если все же будет не так, дай бог, чтобы оружие не заклинило в решающий момент.

В лесу было не так ветрено, но это лишь обостряло чувство одиночества. Боевой дух упал до нуля. Были ли мы тогда храбрыми солдатами? Большинство из нас тряслись, как осиновые листья на ветру. И если мы пытались шутить по поводу боев, это были шутки наигранные, их целью было заглушить мучивший нас страх. А когда ты в бою, тут тебе не до размышлений и не до страхов – времени нет. А когда бой завершен, да, верно – ты начинаешь думать, «а что, если бы», но надолго это не затягивается. Ты счастлив уже потому, что вышел сухим из воды. Умирать? Умирать никому не хотелось!

– Эй! Ты что, свихнулся? – ткнул меня в бок Вернер. – Стой! – крикнул он.

Черт, я и правда что-то снова не в себе.

– Приехали!

Я не сразу разобрал укутанную во все, что можно, фигуру у деревьев. Боевое охранение нашего батальона! Часовой показал нам, куда ехать, и вскоре мы добрались до лесной прогалины. Повсюду стояли бараки, из окон сочился тусклый свет. Пока Вернер – он все был в звании роттенфюрера – докладывал о прибытии, я поставил машину в указанном мне часовым месте.

Теперь, когда мы наконец добрались до своих, мы почувствовали, сколько сил отнял у нас этот день. Нельзя сказать, что все шло наперекосяк, нет. Заурядное поручение, которых у нас был не один десяток на счету. Но вот этот холод, эти огромные, необозримые открытые пространства, безлюдье, метель – все это отнимало очень много сил^[38].

Мы потащились в один из указанных бараков. Едва зашли внутрь, как в нос ударила вонь – так всегда бывает, когда заходишь в помещение, долго пробыв на свежем воздухе. Но мы были среди своих товарищей, можно сказать, в родной семье! В неясном свете свечей я различил всех находившихся здесь. Все были одеты по полной форме на случай внезапного отъезда. Как мы, мотоциклисты-посыльные, ни кляли судьбу, но всегда были легки на подъем. В надежде, что нас не заставят и сегодня в очередной раз продемонстрировать эту самую легкость на подъем, я шепнул Вернеру:

– Спокойной ночи!

Закрыв глаза – уже в полусне, – я услышал гул двигателей. Боевому охранению было поручено через равные промежутки времени запускать двигатели для прогрева.

Циркулировали слухи о том, что нас перебросят дальше в тыл на заранее подготовленные оборонительные позиции. И наши нынешние бараки – раньше здесь был детский санаторий – не более чем временное расквартирование. Но мы подозревали, что даже командиру не была известна реальная обстановка и ближайшие перспективы ее развития. Ротные дозоры следили за местностью, обеспечивая охранение. Сами бараки стояли в глубине леса примерно в полукилометре от опушки. За опушкой начиналось поле, а за полем находилась деревня.

Вернер возился с мотоциклом, чтобы заранее исключить все неожиданности. Машина и так попортила нам достаточно нервов, и больше рисковать мы не хотели. Ремонтники вроде наладили сцепление, но оно все равно барахлило. Мотоцикл «захворал», и серьезно, а нам предстояло выхаживать его. Я передавал Вернеру сначала один инструмент, потом другой. Работать на холоде – сомнительное удовольствие. Периодически мы заходили обогреться, и каждый раз приходилось заставлять себя снова выходить на мороз.

– Вернер, прослушай… Это не стрельба?

Положив инструменты, мы оба поднялись.

Разумеется, это была стрельба. Со стороны той самой деревни, что за полем, доносились винтовочные выстрелы и стрекот пулемета. Вернер поправил подшлемник и снова занялся мотоциклом.

– Надо вот эти гайки затянуть. И побыстрее, а то я чувствую, что скоро тут будет жарко.

Потом несколько мотоциклов выехали на дорогу, соединявшую наши бараки с опушкой леса. Командир отделения, унтершарфюрер, спрыгнул с мотоцикла и вместе с нашим командиром проследовал в барак. Стрелки-мотоциклисты стали рассказывать о том, как сидели в одной из изб и пекли в печи картошку. И кто-то из них, случайно выглянув в окно, заметил группу идущих по улице русских. Хорошо, хоть мотоциклы стояли чуть дальше, и иваны их не успели заметить. Единственное, что оставалось, так это пробраться к мотоциклам, сесть на них и убраться подобру-поздорову. Русские были так ошарашены, что не сразу поняли, в чем дело. Я не понимал, как это можно было забраться в избу в незнакомой деревне и даже не потрудиться выставить охранение. Только когда мотоциклы уже неслись к опушке, русские решили обстрелять их. Унтершарфюрер вышел из командного пункта с побагровевшим лицом. Видимо, Клингенберг устроил ему хорошую взбучку. И был прав – безответственность и еще раз безответственность!

Винтовочная и пулеметная стрельба уже была слышна на опушке леса. Наше охранение палило в ответ. Русские! Все же добрались до нас!^[39]

– Тревога!

Бойцы выскакивали из бараков, на ходу забрасывая в коляски все необходимое, и рев запускаемых двигателей заглушил стрельбу. Нам тоже следовало пошевеливаться, и мы попытались запустить мотоцикл. Куда там! Мотор только чихал, но заводиться не хотел. Поняв, что он не заведется, Вернер выхватил гранату и был готов бросить ее куда потребуется. Нужно было уходить. Один за другим мимо проезжали мотоциклы роты. Только полевая кухня оставалась на месте.

– Эй, подождите! Возьмите нас на прицеп!

Эвальд услышал наши мольбы, и мы быстро прицепили машину тросом за грузовиком. Стреляли уже где-то совсем рядом с опушкой. Русские открыли огонь по проезжавшим мотоциклам. Нам отчаянно не везло – единственная проезжая дорога проходила прямо под носом у иванов, а потом резко поворачивала на запад.

Эвальд с поразительным хладнокровием несколько раз пытался запустить наш мотоцикл. Потом мы услышали треск – это русские продирались через кустарник у самой дороги. Боже! Пора было убираться! Чего ждать?! Обойдя дорогу, русские пытались захватить последние машины. Эвальд уже просто не мог разъяснять, что собрался предпринять. Рванув с места, он просто потащил нас за собой на буксире.

Очень, знаете, неприятная вышла поездочка! Трудно было удержать руль, нас кидало по дороге из стороны в сторону. Эвальд мчался так, что у нас ветер свистел в ушах. Больше всего я боялся, что трос не выдержит, – тогда нам только и оставалось, что соскочить с него и что есть сил броситься за грузовиком и успеть вскочить в кузов прямо на ходу. А это было сложно – борта слишком высокие. Нам уже было плевать на то, что мотоцикл достанется русским. Тем хуже для них! Намучаются они с ним!

Еще страшнее стало, когда мы, выехав из лесу и пробираясь по идущей параллельно ему дороге, угодили под огонь русских. Несколько солдат противника уже были почти там. Еще несколько минут – и они перекроют дорогу! Наш мотоцикл, все еще на буксире, упирался, как мул. Скрючившись – я на сиденье, а Вернер в коляске, – чтобы не стать легкой добычей русских пехотинцев, мы пронеслись мимо их постоянно увеличивавшейся группы. На наше счастье, они не сообразили, что грузовик тащит еще кого-то на буксире. И страшнее и опаснее минут, пока грузовик протаскивал нас мимо иванов, у меня в жизни до сих пор не было.

Все! Проскочили! Иваны остервенело палили нам вслед – ерунда, трата патронов! Наша импровизированная колонна скрылась за поворотом, означавшим спасение и свободный путь отхода на запад. Теперь мы были вне поля видимости русских. Эвальд замедлил ход, и наш мотоцикл снова забастовал. Чихнув пару раз, двигатель вроде бы заглох, но уже несколько секунд спустя взвыл как ни в чем не бывало. И тут до Эвальда дошло, что мы все еще на буксире, – за время ухода от преследования у него это напрочь вылетело из головы. Грузовик остановился.

– А чего вы не сигналили? – наивно спросил он.

– Знаешь, уж мы так смеялись, так смеялись, что и не подумали даже об этом. Да, кстати, двигатель заработал только что. Спорить могу на что угодно – это был твой первый арьергардный бой. Видно, полевая кухня подсобила – мощнейшее оружие!

Когда Эвальд остановился, пришлось все же заглушить двигатель, чтобы не въехать ненароком в полевую кухню – Эвальд не пережил бы, если с его сокровищем что-нибудь стряслось. Отцепив трос, мы стали запускать мотор. Он еще не успел остыть и тут же завелся.

Километров через восемь мы выехали на широкую и вполне приличную дорогу с весьма оживленным движением. Захватывающее зрелище! Легковые автомобили, танки, штурмовые орудия, гужевые повозки и сани – все устремлялись на запад. Тут и там по обочинам лежали и перевернутые транспортные средства. В пеших колоннах «безлошадные» экипажи перемешались с пехотинцами. Никто не желал терять контакта со своими. Лучше уж не отставать. Впервые за всю «победоносную кампанию» у нас в душе шевельнулись сомнения: неужели и это было запланировано?

Стоило русским бросить нам вдогонку все имевшиеся в их распоряжении силы, здесь началось бы такое, что и в страшном сне не увидишь. Но они наносили нам лишь спорадические удары разрозненными силами^[40]. Во всяком случае, именно так и было на нашем участке между Истрой и Рузой.

Сквозь пелену снегопада я разобрал, что впереди дорога взбиралась вверх и исчезала за холмом. Когда мы добрались туда, поняли, что перед нами сплошной лед. Мотоциклисты тщетно пытались удержать машины на дороге. Кое-кому это даже удавалось, остальные лишь руками разводили. Что только не пихали водители под буксовавшие колеса – драные мешки, доски. Некоторые в отчаянии толкали машины – ничего не помогало. Находились и такие, которые просто лезли напролом. Ехали наудачу. И представьте себе, прорывались до следующего не обледенелого участка дороги. Но большинству везло куда меньше – так и продолжали стоять в клубившемся снегу.

Давно, еще в школьные годы, мне на глаза как-то попалась картина: переход Наполеона через Березину. И теперь все происходящее странным образом ассоциировалось с ней. Неужели и нам уготована та же участь? Великий корсиканец испытал это на Березине. А мы еще и до Рузы не дошли – может, нас ожидает нечто худшее, чем Наполеона?

Хорошо хоть, что мы заметили этот злополучный подъем издалека. Изо всех сил я переключил на пониженную передачу, чтобы полностью использовать мощь двигателя на подъеме. И поступил очень своевременно – попытайся я переключиться несколькими секундами позже, ничего бы из этого не вышло, принимая во внимание никуда не годное сцепление. Настал момент истины – Вернер одним махом на ходу перескочил из коляски на заднее сиденье, чтобы таким образом обеспечить большую нагрузку на ведущее заднее колесо. И мы все же хоть и довольно медленно, но одолели этот подъем. Я даже растрогался от такой милости, которую оказал нам наш видавший виды «Цюндапп».

Но не успели мы проехать и десятка метров, как мотоцикл снова закапризничал.

– Вот же дрянь паршивая! Гранатой тебя разнести на куски! – вспылил я.

Комментарии Вернера вообще лучше не приводить даже в сокращенном виде. Соскочив с мотоцикла, он принялся толкать его, но… Вернер не учел коварства ледяной поверхности и тут же растянулся на дороге.

Все же каким-то чудом мы устояли сами и удержали машину. Более того, успели вскочить на мотоцикл и поехали дальше. Только сейчас я почувствовал, как весь взмок.

Метель стала стихать и в конце концов прекратилась. Показалось солнышко, а вместе с ним и деревенька. Намного оторвавшийся от нас Эвальд уже вовсю хозяйничал там, расположившись среди грузовиков, бронетранспортеров и легковых машин. Судя по всему, отвод войск намечалось проводить без остановок. Часть подразделений замыкала колонну отступавших и была готова в любой момент вступить в боевое соприкосновение с врагом, если тот надумал бы ударить нам в спину.

В ходе отступления мы как бы поменялись ролями с разведбатальоном. Именно мы теперь следовали в самом хвосте и должны были прикрывать отходившие на запад части дивизии. Мы были на седьмом небе оттого, что иваны все же дали нам передохнуть. Одному Богу известно, почему они так действовали. Потому что, если бы они надавили на нас как полагается, нам пришлось бы очень туго. Случись так, что не они нас вынудили к отступлению, а наоборот – мы их, то мы бы бросили в бой все силы, включая, наверное, гужевые повозки. Черт его знает, может, русские просто не видели в этом особой нужды^[41]. Мы ведь представления не имели об оперативной обстановке на этом участке фронта в целом. Но то, что иваны приберегали кое-что для нас, в этом сомневаться не приходилось.

Отступление продолжалось! Пошли разговоры об оборонительных позициях на реке Рузе. Мы следовали по обледенелым дорогам. Ветер продолжал свою исступленную песню, продирал до костей. Как-то во время одной из остановок Вернер предупредил меня:

– У тебя нос совсем побелел!

Я растер его снегом, и все пришло в норму. Можно было тащиться дальше.

Если в ходе отступления в других частях и подразделениях дисциплина заметно упала, все шли и ехали вразнобой, то гауптштурмфюрер Клингенберг держал нас всех вместе. Именно это отступление расставило все точки над «i», показав, кто настоящий офицер, а кто ничтожество. Мотоциклисты-посыльные по-прежнему выполняли поручения, передавали приказы, будто ничего не произошло. Когда мы наступали, мы нередко осыпали проклятиями нашего Старика. Теперь же, если мы и бранили кого-то, то явно не нашего командира. Мы были счастливы, что воюем под командованием знающего и толкового офицера!

16 декабря несколько грузовиков тыловой службы отправлялись в село Никольское. Все связные были в разъездах, кроме меня и еще нескольких стрелков. В Никольском располагались продсклады, возникла опасность, что они попадут в руки русским. Всем находившимся вблизи подразделениям был отдан приказ немедленно получить пайки. Унтерштурмфюрера Буха выделили следить за разгрузкой. Он, как сторожевой пес, следил за тем, чтобы ничего не ушло на сторону. И все же… По возвращении оттуда Вернер выставил на стол несколько банок свиного жира. Лойсль расхохотался:

– И ты тоже сумел отхватить?

Но Вернер молча извлек из голенищ сапог по буханке хлеба. Они хоть и помялись, но не раскрошились. Но истинным профессионалом проявил себя Альберт, стащивший здоровенную палку сухой колбасы. Так что тот предстоящий вечер можно было посвятить обжираловке.

Но в тот день случились и куда менее приятные события. Дозор 2-й роты остановил несколько грузовиков, которые во весь опор мчались на запад. Когда унтершарфюрер, командир батальона, поинтересовался, кто они и откуда, унтер-офицер не мог дать внятного ответа. Командиру отделения 2-й роты это показалось подозрительным, и он приказал солдатам обыскать грузовики. В этот момент водитель попытался уехать, но унтершарфюрер, недолго думая, дал очередь по первому грузовику, а его стрелки-мотоциклисты, схватив винтовки, были готовы выполнить приказ командира отделения (и дозора).

Короче говоря, один из грузовиков был доверху набит боеприпасами, которые позарез были нужны в батальоне. Мотоциклы с колясками нагрузили под самую завязку, а потом унтершарфюрер дал команду ехать. Что именно скрывалось за этой историей и выполняли ли военнослужащие в грузовиках чей-то приказ, так и осталось загадкой. Впрочем, нас лично это мало волновало: главное – мы были надолго обеспечены боеприпасами.

Разведка у Рузы

18 декабря мы заняли позиции в Антучино^[42] у Рузы (позднее ставшие известными как Волоколамские оборонительные позиции). Здесь, разумеется, не было никаких заранее оборудованных долговременных сооружений. Оборону организовывали наскоро. Приказы гласили: «Ни шагу назад!» Мы устроились на постой в пустовавшей избе. Лойсль и его приятель снова вернулись к нам.

Первые несколько дней стояла полная тишина. Русские казались крайне подозрительными и лишь острожно прощупывали путь к Рузе. Тем временем наступил рождественский сочельник. Несмотря на затишье в расположении противника, мы были постоянно в движении, нас посылали то туда, то сюда: в роты, в тыл, в дивизию. В результате мы были счастливы насладиться покоем хотя бы в этот вечер. Он ощущался в полной мере, но как с рождественским духом? Не хочу писать неправды. Нам было просто не до этого самого красивого из немецких праздников. По своим темным каналам Альберту удалось раздобыть немного муки, и Лойсль с бесконечным терпением пытался из нее, воды, соли и тертого шоколада соорудить нечто напоминающее торт. В тот день в течение всего дня мы остались без пайков. Кто знал, где застряла интендантская машина? Итак, наступил абсолютно тихий вечер. Тут и там раздавались разговоры, но не более того. Мы вяло погрызли «торт» и улеглись спать пораньше на полу. Я шепнул Вернеру, лежавшему около меня:

– Сегодня вечером великий рождественский сочельник!

Насмешливым тоном он произнес в ответ:

– И мира на земле!

В первый день Рождества русские прорвали позиции справа от нас. Это произошло совершенно неожиданно. Всех еще способных дышать кинули туда, включая мотоциклистов-посыльных. В быстрой контратаке русских отбросили назад через замерзшую Рузу. К счастью для нас, русские наступали всего лишь небольшими подразделениями, поэтому им не удалось расширить участок прорыва с фланга. С дикими криками и стрельбой мы смогли выровнять фронт. Довольный, что ситуация так быстро стабилизирована, гауптман (капитан) поблагодарил нашего командира, и мы несколько километров шли назад в нашу маленькую деревню.

Вечером мы снова были в нашей избе.

28 декабря прибыли полевые кухни, которые должны были подойти еще в рождественский сочельник. После того как стемнело, Вернер взял свою гитару, и, пустив по кругу котелок шнапса, мы затянули наши знаменитые сумасшедшие песни. Старика поблизости не было, таким образом, никакой опасности со стороны начальства. Русские наконец появились перед нашими позициями и занялись оборудованием позиций на другом берегу Рузы. Мы ничего не могли поделать, чтобы им помешать, поскольку были для этого слишком слабы. Первые разрывы снарядов показали, что потихоньку подтягивалась и русская артиллерия, что нам совершенно не понравилось.

Кроме того, мы получили подкрепление. В тот момент Лойсль подобрал в пути русского, пожелавшего остаться с нами. Он просто отказался от нас уходить. Мы уже несколько раз отправляли его в тыл, но он возвращался. Как часы, он вечером снова был с нами. Сначала возникли отдельные трудности с большими шишками, но наше «дипломатическое искусство» помогло Грегору, как мы стали его называть, остаться с нами. Он был очень способным парнем и стал мастером на все руки.

Он получал в Бородино наши пайки и привозил их на запряженных лошадью санях, заготавливал дрова и бывал счастлив, если мог посидеть среди нас по окончании своей работы. Мы никоим образом не видели в нем врага, и это, вероятно, так нас к нему привязывало. Он сидел среди нас. Когда мы запевали казачьи песни, он улыбался во весь рот^[43]. Все преображалось, когда он вставал и пускался в пляс. Вернер играл на гитаре, Лойсль отбивал ритм сковородой по столу, а я барабанил по кастрюле своим штыком. Боже, мы просто забывали обо всем!

30 декабря произошло значительное оживление. Русская артиллерия била во всю мощь, и мы это ощутили. Мы все еще сидели в нашей избе. Часть стрелков-мотоциклистов оставалась в Бородино как резерв, в то время как остальные лежали в жалких стрелковых окопах у реки. Когда один из снарядов задел крышу нашей избы, нам это показалось уже слишком. Мы попытались вырыть стрелковые окопы-ячейки под открытым небом, но твердая как камень земля остановила нас прежде, чем мы успели начать. Также здесь не было навозной кучи, которую можно было использовать, чтобы врыться в землю поглубже. Земля под грудой навоза не так сильно промерзала, и здесь можно было построить землянку. Мы вяло копали, прерываемые летящими снарядами, которые неоднократно вынуждали нас прятаться.

Затем Лойсль поехал на санях Грегора, и вместе с пайками привез известие, что завтра 31 декабря нам надо идти в Бородино. Едва ли для нас сейчас будет работа. Батальон стал настолько мал, что мотоциклисты-посыльные больше не требовались. Лойсль сказал, что фельдфебель уже освободил избу для нас, и хотел снова начать нас «полировать». Его желание «полировать» заставило нас нервничать – фельдфебель был шутник! Ну что ж, приказ есть приказ! Лойслю пришлось сразу повернуть назад; обстрел сводил лошадь с ума. С каждым разрывом снаряда на подскакивала на всех четырех ногах. Разумеется, это была не армейская лошадь. Лойсль обещал к нашему прибытию все подготовить.

Наконец, пришло время выступать. Мы двинулись в тыл в Бородино на своих последних двух машинах. Мы были поражены увиденной там мирной картиной. Пехотинцы, в относительно чистой форме, деловито сновали туда и сюда. Отдельные танки стояли у стен домов. Все создавало бодрое впечатление. Был даже дорожный знак, висящий перед канцелярией подразделения, сообщавший всем в этой «столице», где располагался фельдфебель. Вернер, как всегда пессимистичный, проворчал:

– Все это кажется чересчур респектабельным. Долго нам тут не задержаться!

Мы даже не представляли себе, насколько он окажется прав.

Время, проведенное в Бородино, стало последними тихими днями, которые Вернер и я провели в России, насколько в такой ситуации вообще можно вести речь о тихих днях. Мы доложили фельдфебелю, который явно был в хорошем настроении:

– Убирайтесь, недотепы, можете отдохнуть до завтра!

Мы мгновенно рванули прочь, столкнувшись друг с другом, из желания пройти в дверь сразу. Фельдфебели могут быстро передумать. Лучше, по мере возможности, держаться от них подальше.

Лойсль поприветствовал нас и проводил на нашу новую квартиру. С плутоватым выражением лица он отворил дверь и проговорил тоном слуги дворянина:

– Господа, пожалуйте войти!

Мы остолбенели! Они с Грегором обустроили комнату. Чистое шерстяное одеяло покрывало стол, в отлично убранной комнате было тепло. Грегор, точно знавший, что все сделано отлично, тоже улыбнулся.

– Так, некомпанейские ребята, сегодня мы должны отпраздновать Новый год так, чтобы стены дрожали! – прокричал Лойсль. – Все готово. Мойтесь, негодяи, а затем начинайте праздновать!

Говорилось все это грубо, но шутливо и без намерения обидеть. И мы были не в начальной школе!

– Ты – хороший парень, Лойсль, старая швабская задница, – сказал я ему с улыбкой.

Гигантский чайник кипел над огнем. Скоро мы стояли в комнате в чем мать родила и отмывали друг друга с макушки до пят. Боже, как хорошо! Затем мы постирали гимнастерки и повесили их, чтобы высушить, на улицу. О том, что не взяло мыло, позаботится мороз, то есть убьет вшей. Час спустя мы сидели за столом, только что помывшиеся, вкушая праздничную трапезу, которую приготовил Лойсль. Лойсль рассказал нам, что несколькими днями ранее из Германии вернулись наши грузовики с запчастями. Их посылал батальон. Наши водители приехали из Кирхдорфана-Кремсе и привезли горы подарков, которые люди там для нас собрали. Это было немалым достижением. Стоит лишь подумать о контрольных пунктах, которые необходимо было пройти нашим водителям, чтобы добраться до Австрии и обратно – и это во время войны, и все загрузить, – можно представить, почему у водителей нередко пот выступал на лбу. Но они это сделали, и теперь часть этих подарков лежала перед нами на столе.

Мы говорили о доме, о нашей работе и о том, как все будет после войны. Так или иначе, мы словно чувствовали, что это последний вечер, проведенный в теплом кругу старых товарищей. Мы понимали, что общая обстановка на фронте явно ухудшается. Было видно, что военная кампания не ограничится несколькими месяцами, как в Польше или Франции. Россия совсем другое дело!

В 12 часов ночи мы встретили Новый год нашими любимыми народными песнями. Расчувствовавшись, Вернер заиграл на гитаре. Наши дикие казачьи песни не шли на ум. Они не отвечали расположению духа.

Утром мы принесли гимнастерки, задеревеневшие с мороза, и положили оттаивать на печи. Надев их снова, мы обнаружили, что наш план уничтожения вшей оказался еще одной ложной надеждой. Они продолжали резвиться на наших телах.

Должно быть, на второй день нас вызвали в канцелярию. То, чего мы втайне ожидали, произошло. Подразделение посыльных, фактически прекратившее существовать, расформировали, и нас распределили по разным ротам. Не так уж плохо пойти в роты. Всюду выпадали хорошие и плохие времена. Чего нам действительно не хотелось, так это расставаться после столь долгого знакомства и столь многого пережитого вместе. Меня направили во 2-ю роту с Альбертом, а Лойсля и Вернера – в 3-ю роту. Помощника Лойсля, ездового Ганса, – в 1-ю роту. А Грегор оставался в обозах. Без лишних слов мы собрали на квартире свои пожитки. Еще раз обменялись рукопожатиями и, расставаясь, пожелали друг другу на прощание ни пуха ни пера!

Лишь в эти последние минуты нам стало предельно ясно, что мы значили друг для друга. Понятно, что хорошие товарищи были везде. В конце концов, это не первый наш перевод, нам приходилось переживать подобное много раз. Но здесь, у Рузы, это было нечто большее. Возможно, мы просто слишком давно были вместе; мы изучили друг друга насквозь. Мы точно знали, чего друг от друга ожидать. Ни один из нас не оставил бы другого в беде. Нас соединяла невидимая связь.

Мы с Альбертом вернулись во 2-ю роту в Антучино на санях с провизией. Доложив командиру роты, я быстро получил назначение. Мне дали отделение. Альберт стал заместителем командира отделения. Потери среди командиров отделений после месяца боев с русскими были крайне велики. По-прежнему командовавших отделениями унтершарфюреров можно было сосчитать по пальцам одной руки. Едва ли стоит говорить о том, что не осталось ни одного отделения, полностью укомплектованного соответствующим по званию командным составом.

«Бункер», в который меня направили, являл собой произведение чистой поэзии! Яма в земле приблизительно в метр глубиной. Много это или мало, судите сами, но рассчитан он был на шестерых мужчин, с трудом встававших там на колени или лежавших на голой земле. Покрытый сверху кустами, тонкими ветками деревьев и снегом. Чудо, что этот «небольшой бункер» еще не поразило снарядом. Вокруг было достаточно много воронок, свидетельствовавших о работе русской артиллерии.

Единственным предметом «мебели» в этой яме была «печь» у задней стенки. Сделана она была из пустого оловянного ведра с необходимыми отверстиями, проткнутыми штыком. Напрасно стали бы вы искать дымовую трубу или подобное. Дым выходил только через «дверь», представлявшую собой завесу из мешковины, закрывавшей выход из этой «эксклюзивной виллы». Это напоминало наш вигвам, построенный в детстве. Это была обычная яма!

Разумеется, солдаты, жившие в этой лачуге, были подавлены и безразличны. Они находились здесь уже в течение нескольких дней, и никакой перспективы облегчения не предвиделось. Разговор о «резервах» был не чем иным, как прекрасной сказкой.

Представляться мне не требовалось. Посыльных знали во всем батальоне. Солдаты видели, как мы ездили вперед-назад, достаточно весело смеялись, когда мы падали с мотоциклов. Формальности преодолели парой фраз.

За следующие несколько дней температура еще упала. Наступили недели необычных даже для России лютых холодов. Лишь пережившие могут понять, что это означало для солдат без зимней одежды, невыспавшихся, голодных и без надежды на улучшение ситуации. Память о той зиме останется с пережившими ее до конца жизни!

Большая часть времени проходила в боевом охранении. Даже для русских, более привычных к таким условиям, видимо, тоже было достаточно холодно. За исключением действий небольших разведывательных и боевых дозоров, ничего не происходило. Но даже находиться в боевом охранении было трудно.

Окопы в снегу вырыли вровень с уровнем замерзшей Рузы. Эти окопы пустовали в течение дня, пока вся сельская местность просматривалась до края леса. Только ночью обычно в непроглядной темноте солдаты выходили в окопы как в секреты. За пять минут люди превращались в сосульки. Потом прибыла с родины собранная там зимняя одежда, но рукавицы, лыжные свитера, шарфы, перчатки были не больше чем каплей в море. Даже дикая картина, которую мы представляли собой в этой одежде, не вызывала у нас улыбку. В военной форме никого больше не ходил. В сравнении с нами костюмы «Майнцер Ранценгарде» были просто роскошью. («Майнцер Ранценгарде» – группа из города Майнца, празднующая Масленицу в карнавальных костюмах, мало чем отличающаяся от подобных групп на «Марди Гра» в Новом Орлеане. – Авт.)

Мы с Фрицем заняли наблюдательные посты полчаса назад. Все было тихо. Ветер завывал на пустынных берегах Рузы, поднимая снежные вихри. Время от времени сквозь тучи проглядывала луна, освещавшая край леса с другого берега, где окопались русские. Никто даже собаку не выпустил бы в такую погоду.

Прислонившись друг к другу, мы стояли в узком окопе. Воспаленными от дыма землянки глазами мы уставились в мерцающий серый снег, местами доходивший до метра в глубину. Что, разумеется, никак не мешало русским разведчикам в снегоступах. Мы не позволяли себе ослабить внимание ни на мгновение, несмотря на то что воющая музыка ветра заглушала почти все другие звуки.

Самым уязвимым местом для мороза были ноги. Чем могла помочь глупая затея с газетами в ботинках на этом сатанинском холоде? Гауптштурмфюрер Тихсен, однако, всегда удостоверялся, чтобы мы не выходили без этого «утепления». Горе было тому, кого он поймал без «Фёлькишер беобахтер» в ботинках. («Фёлькишер беобахтер» была главной газетой нацистской партии. – Авт.)

Тихсен вновь был исполняющим обязанности командира батальона. Гауптштурмфюрер Клингенберг получил перевод. Позднее я узнал, что он был инструктором по тактике в военной академии в городе Бад-Тёльц.

В итоге он стал ее руководителем и оставил ее зимой 1944/45 года, чтобы принять на себя командование 17-й моторизованной дивизией СС «Гётц фон Берлихинген». На этом посту он и погиб в марте 1945 года в возрасте 32 лет.

Мы несли потери каждый день. Большинство солдат отправлялись в тыл не с ранениями, а с обморожениями. Во время стояния на посту в окопах начинало одолевать желание вылезти и размять ноги. Но мы пресекали его на корню. Уже имелись часовые, лишь пожелавшие размяться и прозевавшие бесшумное приближение разведки русских. Их ликвидировали так же бесшумно^[44].

Два дня спустя пятьдесят метров до края леса. Тяжело дыша, хватая ртом воздух, мы лежим здесь. Несмотря на мороз, по лицам течет пот. Дует ледяной северный ветер, и на пару мгновений проглядывает луна. Почему русские еще не стреляют? Если они столь же внимательны, как наши часовые, они разгадали нашу маскировку. Или они хотят действовать наверняка, подпустив нас поближе?

Командир батальона отдал приказ: «Установить, занят ли лежащий перед нами край леса противником. Если нет, продвигаться в глубь леса до соприкосновения с противником!» Разведка днем ранее доложила, что русских не видела. В дивизии не поверили и приказали провести еще одну разведку. Мы тоже не верили. Кто знает, что замыслили русские. Мы действовали так, словно они перед нами.

Теперь мы лежим здесь: трое солдат СС и трое рядовых из пехотной части. Над нами нависал угрожающий занавес деревьев, из-за которых в любой момент мог вырваться огонь русских. Ни стоять, ни возвращаться смысла не было. Задание нужно было выполнить. Батальонный командир разорвал бы нас. У Тихсена имелись свои хитрости. Он любил посылать командиром разведгруппы штурманна или роттенфюрера СС.

Если разведка удавалась, ее командир незамедлительно получал повышение или награду. Но если разведка кончалась плохо, ее командир, а часто вся группа отправлялись к пекло, как кому повезет. Правда, подобный процесс отбора можно было оспорить!

Сантиметр за сантиметром мы продвигались вперед. Черт, если бы я умел ругаться, как некоторые! Одежды словно не было. Несмотря на шарф, снег попадал за шиворот. Колени были сбиты, и надо было еще следить, чтобы в автомат не попал снег.

Боже, как это отличалось от мечтаний лет мирного времени, о которых уже и не вспоминалось! Все было тихо; лишь ветер выл в заснеженных кронах деревьях. Я подумал: «Сейчас или никогда!» Я вскочил и быстро добежал до первых деревьев. Короткий знак моим товарищам, и они тоже достигли края леса, а я держал автомат наготове. Фриц и Руди обеспечивали прикрытие из автоматов. Тем временем мы с Альбертом удостоверились, что прямо перед нами, слева и справа, нет представителей мировой революции.

Первая цель была достигнута. Но хотя русских тут не было, нам следовало испить свою горькую чашу до дна, пройдя в лес. Как индейцы в книгах Карла Мая, мы крались вперед, прикрывая друг друга. Альберт шел последним. На него я мог рассчитывать в любой ситуации. Все глубже и глубже продвигались мы в темноту неизвестности, лежавшую перед нами. Русских действительно там нет? Я отказывался этому верить. Этого просто не могло быть.

Постепенно все становилось совершенно нереальным. Возможно, мы попали в дыру в обороне русских, что вовсе не исключено, и могли шагать так до Москвы. Наша задача была проста: «…войти в соприкосновение с противником!» Едва эта мысль пришла мне в голову, когда случилось неизбежное. Внезапно справа от нас заговорил пулемет русских, и пули просвистели у наших ушей. Мы упали на снег, как будто были уничтожены. Это стало почти облегчением. У нас произошло соприкосновение с Иванами! Наша задача выполнена! Оставался еще вопрос, как вернуться и сообщить об этом.

Я более или менее помнил дорогу до этого места и мог бы впоследствии нанести ее на карту. Но наше возвращение домой займет определенное время. Пока эти мысли лихорадочно проносились у меня в голове, мы отстреливались. Дульное пламя сверкало в ночи меж деревьев. Трассирующие пули свистели между деревьев. Чтобы получить передышку, я приказал Руди открыть огонь, и он тотчас нажал на спуск и дал очередь и сразу вслед за этим еще пару очередей. Цель была достигнута; русские стали поосторожнее. На короткое время они прижались к земле. Продолжать огонь с нашей стороны было бы глупо. Все равно никого за деревьями не подстрелишь. Теперь оставалось просто отходить, и чем быстрее и безопаснее, тем лучше. Ввязываться в бой в нашу задачу не входило. Альберт рванул с места, дал пару длинных очередей наискосок и приземлился рядом со мной.

– Гельмут, нам надо быстро делать отсюда ноги! Я слышал разговор пары русских, они собираются отрезать нам путь к отступлению!

Ясно, что произошло. Мы наткнулись на русских, идущих из глубины обороны сменить своих товарищей на посту в боевом охранении. Темнота, на которую мы только что жаловались, теперь была нашим единственным шансом на спасение.

Затем с края леса раздался огонь винтовок. Русские посты ожили и палили наугад. Пришло время сматываться, или мы окажемся по ту сторону Уральского хребта. Перед началом этой операции мы обговорили, что делает каждый из нас в таком случае… и мы пошли!

Продвигаясь перебежками, сменяясь и прикрывая друг друга, мы сначала вышли из простреливаемого пространства. К счастью, русские были удивлены от столкновения с нами не меньше нашего. Отличие заключалось лишь в том, что мы это планировали! Наше отступление шло бы еще быстрее, если бы не наст. Крепко замерзший, он ломался с шумом.

Стрельба позади нас стихла. Мы были рады, что ни один из нас не был серьезно ранен. Руди теперь имел право на серебряную нашивку за ранение; царапина на его щеке была его третьим ранением. У всех нас была одна-единственная мысль: мы надеялись выйти из лесу без серьезных проблем! Перед нами замаячил просвет. Это должно было быть открытое снежное пространство долины Рузы. Теперь надо было напрячь силы. Мы ненадолго остановились и прислушались к ночи. Ничего не было слышно. Краткие указания шепотом – и мы помчались прочь гигантскими шагами. Мы больше не думали о шуме. Единственное, что имело значение, – как можно быстрее преодолеть расстояние. После короткого рывка мы упали в глубокий снег. Мы больше не могли, мы выдохлись!

– Давай двигаться. Нам надо пройти остаток пути. Торчать тут бессмысленно!

Я с трудом поднялся. Альберт тоже встал и крикнул усталым бойцам:

– Вставайте, лентяи, мы идем дальше!

Сначала один, затем остальные наши парни встали. Мы с трудом пробирались к нашим позициям, высоко и неловко поднимая ноги в глубоком снегу. Когда мы были уже примерно в ста метрах от леса, с опушки прозвучал первый выстрел. Но нам было все равно. Бушевавшая метель нас больше не беспокоила. Мы сделали это! Пока мои измученные товарищи искали землянку, я поспешил к командиру. Усталый, я поднял руку в приветствии, доложил и сделал набросок нашего маршрута на листке бумаги, включая место, где мы столкнулись с двумя автоматчиками русских. И при этом я не забыл указать место, откуда по нам велся огонь, когда мы возвращались к Рузе. Только после того, как мне разрешили идти, я направился к землянке.

Следующие дни прошли «без происшествий». Только однажды, вскоре после рассвета, русские после получасовой артиллерийской подготовки пошли в наступление. Они шли боевым порядком в несколько эшелонов и широко рассеявшись, точно так же, как в Рождество. «Надеюсь, наше оружие не замерзло», – думал я. Нам приказали подпустить противника примерно на сорок метров и стрелять только по команде.

Черт, они еще не подошли на сорок метров? Я уже мог ясно видеть передо собой высокого ивана с сухарным мешком, болтавшимся на животе. Он время от времени совершал короткие прыжки. Наконец:

– Огонь!

Смерть пожинала богатый урожай. Мы не чувствовали радости, когда все было кончено. Истощенные телом и душой, мы побежали от опушки леса назад к землянке. Андреас, невысокий солдат из Прибалтики, был мертв. Яна из Амстердама тяжело ранило в бедро, его немедленно доставили в тыл вместе с другим раненым из соседнего отделения на попечение батальонного врача.

Они снова атаковали нас. У русских, видимо, был приказ добить наконец немногих оставшихся немцев. Атаки становились сильнее, а их артиллерия, вероятно, получила боеприпасы – в отличие от нашей. Однако попытки провалились. То же самое происходило в секторах обороны 1-й и 3-й рот. Все наши ресурсы находились на передовой. Резервов больше не было! Не могло быть и речи о смене, не говоря уж об укреплении нашей тонкой линии обороны.

Ступни, отмороженные несмотря на «Фёлькишер беобахтер»

Однажды, не помню точно какого числа, у меня заболели ноги. Ботинки не снимались еще с Бородино. Наконец мне с огромным трудом, стонами и жалобами удалось их стянуть.

– Мамочки! – воскликнул Альберт. – Что за соблазнительный аромат!

– Отстань! – буркнул ему я, не предвидя ничего плохого. Попытался пошевелить пальцами ног, но ничего не вышло.

Альберт смотрел с интересом.

– Немедленно к врачу! Ты их отморозил!

Я не хотел ему верить и попытался натянуть ботинки. Никак. В мгновение ока мои ноги распухли настолько, что мне понадобился бы 27-й размер (то есть наш 42-й. – Ред.). Альберт притащил врача, тот лишь мельком взглянул на мои ступни и пробурчал:

– Еще один!

Ничего не поделаешь. Мои ступни обморожены! И это несмотря на утепление страницами «Фёлькишер беобахтер».

Вечером меня на санках повезли в медицинский пункт. Здесь, в убогой прокуренной комнате, работал батальонный врач. Все делалось быстро. У главного батальонного врача хватало практики. Между тем на ногах вспухли огромные волдыри.

– Эй, глотни вот этой водки. Скоро ты услышишь пение ангелов!

Боже, у них тут все налажено! Один из «ассистентов мучителя» крепко держит мою ногу над раковиной, а врач делает свое дело. А я тем временем стою на одной ноге спиной к нему и вижу только, как он ножницами срезает кожу с волдырей. Пока все в порядке. Но потом этот грязный пес вылил бутыль йода на свежесрезанную поверхность, и я подскочил от боли. Я едва не ударился головой о балки потолка. Этого не произошло только благодаря твердой хватке врача. А когда то же самое проделывали со второй ступней, я не удержался и отпустил несколько отборных выражений. Старший врач, некогда уже лечивший мне ангину в Кирхсдорфе, произнес с усмешкой:

– Твой приятель Вернер загибал куда похлеще!

Я тут же забыл все свои жалобы и спросил:

– Вернер тоже в вашей лавке мясника?

И тут из соседней комнаты раздается голос истинного уроженца Кёльна:

– Отдайте это этим работорговцам, этим мясникам, этим живодерам!

Без всякого сомнения, это, разумеется, Вернер. Больше никто не был способен выражаться столь смачно. Тем временем мои ступни перевязали, и, прежде чем я успел опомниться, я уже лежал рядом с Вернером на соломе.

Просто невероятно. Двумя часами ранее Вернер тоже оказался здесь с отмороженными ногами! Мы моментально забыли, почему мы, собственно, здесь. Мы были счастливы снова оказаться вместе. На следующее утро нас погрузили на сани и повезли на сборный медицинский пункт в нескольких километрах за Бородино. Там творилось нечто невообразимое! В нескольких комнатах раненые и больные лежали на грубо сколоченных трёхъярусных нарах. Несколько врачей пытались навести порядок в этом хаосе – тщетные усилия. Русские в некоторых местах прорвали фронт, и новые группы раненых непрерывно доставлялись с передовой на всех мыслимых видах транспорта, главным образом на санях. Мы вдвоем с трудом втиснулись на свободное местечко на втором ярусе нар и тут же провалились в сон. Царившие вокруг шум и суета нисколько нас не беспокоили. Проснувшись, мы обнаружили, что проспали целых двенадцать часов. За это время никто на нас даже не взглянул, не говоря уже об осмотре наших ног. Бинты оставались те же, что наложил старший батальонный врач.

– Черт, это притон, – пожаловался Вернер. – Есть здесь что пожрать?

Тут как раз проносился врач. Я свесился со своего чердака и схватил его за воротник, когда он пролетал мимо.

– Эй, парень! Подожди-ка минутку. Как в твоем отеле с обслуживанием номеров… – И международным жестом показал, что хочу есть.

– Отпусти меня. Мы грузим тяжелораненых! – И он скрылся.

Мы переглянулись. Вернер наморщил лоб – верный знак того, что лежавшие вокруг нас солдаты сейчас услышат образчик классического канцелярита. В прошлой гражданской жизни Вернер был правительственным чиновником.

– Тише. Прекратите разговоры. Слышите?

Вернер закрыл рот на полуслове, и мы оба внимательно прислушались. Теперь, несмотря на шум в большом помещении, мы ясно услышали звук приближающихся очередей. Наши привычные солдатские уши улавливали их, словно они раздавались в самой непосредственной близости.

– Мой дорогой Гельмут, фронт снова нас настигает! – прокомментировал Вернер.

Я тут же подумал, учтя все обстоятельства, что мы готовы, за исключением наших ног. Но в стремительно развивающейся боевой обстановке именно они и являлись самой важной частью тела.

От соседей мы узнали, что рядом проходила железная дорога. И если внимательно прислушаться, мы время от времени могли слышать гудки паровозов. Тем не менее мы всерьез не думали о самом худшем развитии событий. Так или иначе должно было все устроиться. Когда же и следующий день был на исходе, а наши ноги никто так и не осмотрел, мы понемногу начали впадать в уныние. В течение ночи, пока мы спали, большую часть тяжелораненых и не способных ходить солдат эвакуировали на железнодорожную станцию. Вокруг нас заметно опустело. Господи! А как нам уйти отсюда с нашими обмороженными ногами? Было, вероятно, около 16 часов, когда оконные стекла, те, что еще остались, задребезжали. Стреляли танки! В палату вбежал врач и закричал:

– Все ходячие раненые – немедленно на железнодорожную станцию. Остальным приготовиться! Вас будут эвакуировать. Сохраняйте спокойствие. Вывезут всех!

Мы понимали реальное положение дел. Если танки уже настолько близко, весьма сомнительно, что всем, кто здесь находился, действительно удастся уйти. Возможно, никакой паники не началось, но и о полном спокойствии тоже речи быть не могло. Мы быстро переглянулись.

– Ты сможешь, Вернер?

Нам не требовалось много слов. Вернер был хуже, чем я. У него были обморожены все пальцы ног, а у меня только пятки. Если надо, я мог ковылять на пальцах. Вернер кивнул:

– Надо что-то делать. Ясно, что тут будет!

Мы с огромным трудом и болью встали на ноги и пошли. О господи! Мы не просто снова услышали пение ангелов, мы услышали ангельские хоры! Превозмогая страшную боль, мы добрались до выхода. Переводя дух, мы прислонились к двери, сжимая зубы до скрежета. На улице царил полнейший беспорядок. Потерявшие голову тыловики носились взад-вперед. Снаряды русской артиллерии, сокрушая отдельные дома на соседней улице, делали положение еще отчаяннее.

Лишь одна мысль держала нас на ногах: добраться до железнодорожной станции, сесть на поезд, любой ценой. Мы уже поковыляли вперед прямо в грязных бинтах, когда перед дверью медицинского сборного пункта остановился пустой грузовик. Тем временем к нам подошли и другие раненые, и, наконец, появилось несколько санитаров. Несмотря на страх не успеть, у всех хватило здравого смысла не толкаться у грузовика. Поэтому посадка пошла довольно быстро, и полностью загруженный грузовик понесся к железнодорожной станции.

– Постарайтесь сесть в поезд. Мы не сможем вам помочь, нам надо возвращаться за остальными! – прокричали нам санитары и унеслись на грузовике.

Перед нами стоял немецкий скорый поезд! Один лишь вид ряда вагонов был словно приветом из дома! Как будто строгая официальная надпись немецкой государственной железной дороги на вагонах говорила: «Добро пожаловать!»

Как давно мы в последний раз видели немецкий поезд? «Добро пожаловать!», впрочем, ограничивалось лишь этим. Вагоны были настолько набиты ранеными, что мы не могли вообразить, куда там воткнуться пресловутой иголке, уже не говоря о нас. Стеная от боли, мы, толкаясь и распихивая друг друга, прокладывали себе дорогу к вагонным поручням. Не было никакой враждебности из-за того, что нам никто не помогал. Люди были стеснены настолько, что, стоя в проходах, не могли пошевелиться. Но люди лежали не из нежелания встать. О нет! Просто у них были настолько тяжелые ранения, что они заслуживали большего внимания…

В конце концов нам с огромным трудом все же удалось отыскать себе местечко. С отмороженными больными ногами нам пришлось стоять!

В купе невозможно было пошевелиться. Мы стояли там, где удалось встать, нравилось нам это или нет. Можете себе представить, что настроение в поезде царило отнюдь не радостное. Голод (мы уже успели забыть, когда в последний раз ели), холод и вши. То были худшие часы в моей дотоле славной военной карьере!

Вернер полдороги провисел в проходе соседнего купе, а меня прижали к солдату, который уперся окровавленными бинтами культи руки в мое плечо, чтобы никто не толкнул ее. Естественно, в этой плотно сжатой человеческой массе ни о какой медицинской помощи не могло быть и речи. Раненые все время стонали от боли.

– Пожалуйста, можно мне кусочек хлеба? – стонал совсем молоденький, больше походивший на мальчика рядовой солдат. Он лежал прямо у меня в ногах. Несмотря на холод, пот ручейками катился по его лбу, и никто ему не мог помочь. Вернер вынул из кармана раздавленную плитку шоколада и протянул мальчишке. Тот посмотрел с благодарностью, и на некоторое время стало тихо.

Если бы только поезд отошел! Но он, словно пригвожденный намертво, продолжал стоять в течение многих часов, а звуки боя уже раздавались из поселка. И лишь стоическое безразличие или последние остатки укоренившейся дисциплины не позволяли солдатам нервничать. Они покорились, почти безучастно, своей судьбе. Наконец толчок сотряс вагоны. На мгновение стало удивительно тихо. Я посмотрел на Вернера. С гримасой на лице, по всей вероятности выражавшей усмешку, он оглянулся на меня. Должно быть, то же выражение он увидел и на моем лице. Мы поехали! Внутренне я уже смирился с тем, что мы никогда отсюда не уйдем и что русским придется взять на себя ответственность за несколько сотен больных и раненых. Теперь, когда поезд тронулся, у меня зародилась робкая, очень робкая надежда на благополучный исход. Прошло около часа. Стоны и крики раненых не давали говорить. Я больше не чувствовал ног. Казалось, будто тело начиналось с живота. Во всем поезде воцарилась полная летаргия. Но мы ехали, и только это имело значение! По какой-то причине не работало отопление. Ветер от движения беспрепятственно дул через грубо заколоченные досками окна. Даже при том, что мы теснились как сельди в бочке, нам было ужасно холодно, но какое это имело значение? Главное было то, что мы уходили от катастрофы, которая разыгрывалась в районе станции отправления.

Наконец, по прошествии многих часов, поезд остановился на маленькой железнодорожной станции. Немного вытянув шею, я смог разглядеть полоску платформы. Но я увидел больше; увидел, как первых умерших просто выбросили из окон. Тяжелораненых, с ранениями в живот и подобными, уложили в купе. Сами они не могли этого сделать, для них это было слишком трудно.

После третьей остановки стало посвободнее, поскольку все больше и больше умерших выбросили из поезда. С огромным трудом мы с Вернером на коленях переползли в купе. С помощью еще одного товарища я поднял Вернера на багажную полку, а сам забрался на скамью. Это была удача для наших ног!

Поезд с печальным грузом шел еще в течение трех дней. Боевых товарищей, умерших в пути, оставляли на каждой пройденной станции. Первая медицинская помощь была оказана только в Варшаве. К сожалению, для половины из отправившихся в путь на этом поезде это оказалось уже слишком поздно. Одновременно большую часть раненых, которым требовалась неотложная помощь, сняли с поезда и распределили по окрестным госпиталям. Поезд с остальными продолжил путь. С первыми лучами рассвета мы пересекли старую немецкую границу. Мы были в Германии!

Для нас путешествие закончилось в маленьком городке Вайда в Тюрингии в 8 километрах южнее города Гера. После этого мы словно попали в сон. После дезинсекции и бани, лежа в кроватях в чистом больничном белье, мы долго смотрели на друг друга. И начали улыбаться, а Вернер сказал:

– Как ты теперь себя чувствуешь, приятель?

А как вы бы себя чувствовали, когда молодая медсестра Красного Креста поправляла бы вам одеяло?

Сегодня, когда температура на улице упала ниже нуля, ветер бил в окна, а погода была такая, что хороший хозяин собаку не выпустит, мои мысли часто обращались к Рузе, к замерзшей реке, на которой наши измученные тела дрожали под ледяным ветром. Они устремлялись к Новоиерусалимскому монастырю, у которого похоронен Герд, а также к Макошино, где вечный покой обрел Никель. Они, как Бахмайер, Хильгер, Андреас и многие другие, были хорошими молодыми парнями, которые легли в русскую землю. Добровольцами, примкнувшим к силе, которая, как они верили, поймет их идеализм. Они умерли за эту веру!

Они заплатили самую высокую цену, которую может заплатить человек – отдав свои жизни!

Примечания

1

Не путать с полком СС «Дойчланд». (Здесь и далее примеч. ред.)

(обратно)

2

Первоначально батарея штурмовых орудий.

(обратно)

3

Pimpf – член организации «Юнгфольк», детской организации в фашистской Германии. (Примеч. пер.)

(обратно)

4

Имеется в виду Евгений Савойский (1663–1736), великий австрийский полководец.

(обратно)

5

Дежурная германская сказка о необходимости превентивного удара (на самом деле давно спланированного в соответствии с идеями, высказанными Гитлером в его книге «Майн кампф», в частности по поводу жизненного пространства на Востоке, за счет славян). Красная армия к 22 июня 1941 года была к большой неизбежной войне еще не готова, несмотря на невероятные усилия руководства страны, одновременно пытавшегося всячески оттянуть эту войну хотя бы на год.

(обратно)

6

С июня 1942 года – 46-й танковый корпус.

(обратно)

7

Из попавших в плен в 1941 году (2 млн 335 тыс. 486 чел., по советским данным, пропало без вести в войсках) выжило очень мало из-за зверского к ним отношения в сборных пунктах, голода, холода и болезней. Поэтому в дальнейшем доверчивых дураков, вроде описанных автором, было очень мало. Кроме того, позже таких предателей наши солдаты при захвате не щадили.

(обратно)

8

Большинство русских эмигрантов, несмотря на ненависть к красной идеологии и большевистской власти, поддержали в этой войне Россию.

(обратно)

9

Танковый батальон в дивизии «Дас Райх» появился позже.

(обратно)

10

Из-за активных действий советских войск на московском направлении в ходе Смоленского сражения, продолжавшегося до 10 сентября 1941 года.

(обратно)

11

Зато в кратчайший исторический отрезок времени сумел создать армию и промышленность, которые в конце концов сломали хребет вермахту и его союзникам.

(обратно)

12

Здесь, в Восточной Украине, части ядра Киевской Руси, люди ощущали себя прежде всего русскими. Отдельные выродки-дезертиры, вроде описанных автором, были исключением (и всегда ликвидировались партизанами в первую очередь). Вскоре в этих краях развернулось массовое партизанское движение – широко известны действия соединений С.А. Ковпака, М.И. Наумова, Я.И. Мельникова и др.

(обратно)

13

Генерал-майор М.И. Потапов тяжелораненым (потерял ногу) был захвачен немцами, которым он доставил много проблем с начала войны. В плену вел себя достойно, освобожден в 1945 году и восстановлен в армии. Умер в 1965 году в возрасте 62 лет в звании генерал-полковника.

(обратно)

14

В описываемый период в Красной армии САУ, подобных немецким штурмовым орудиям, не было. Речь может идти только о САУ открытого типа ЗИС-30 – на базе тягача «Комсомолец» со щитом впереди и 57-мм пушкой ЗИС-2, которые были выпущены во второй половине 1941 года в количестве около 100 штук.

(обратно)

15

Броня у ЗИС-30 была противопульной, 7—10 мм.

(обратно)

16

Фактически открытой 57-мм пушки со щитом на 3,5-тонном тягаче «Комсомолец» с броней от 10 мм (лоб) до 7 мм (борт), общий вес САУ 4 тонны. Против немецкой StuGIII весом около 21 тонны, с 75-мм пушкой, сплошным бронированием (лоб до 50 мм, борт 30 мм).

(обратно)

17

Автор путается в датах. Еще ранее бой происходил 22 октября. Теперь «батальон въехал в Можайск», который немцы захватили еще 18 сентября.

(обратно)

18

Из текста автора может сложиться впечатление, что немцы в основном просто «катили по дороге». На самом деле в ходе упорных боев немцы продвинулись от Можайска, взятого 18 октября, до подступов к Кубинке, где были остановлены к 27 октября, на сорок с небольшим километров, то есть в среднем чуть более 4 километров в день.

(обратно)

19

То есть свернули на север от Минского шоссе, где шли тяжелые бои, и вышли к Рузе, 25 километров по дороге от Можайска, взятого 9 дней назад.

(обратно)

20

В ноябре наступил кризис немецкого наступления. В районе Минского шоссе немцы уже не продвинулись вплоть до начала советского контрнаступления в начале декабря. Севернее (под Волоколамском и Клином) и южнее (под Тулой) немцы из последних сил до 5 декабря несколько продвинулись – но только для того, чтобы попасть под удары советских войск, отбросивших их от Москвы.

(обратно)

21

Позднее прозрение немцев. В кратчайшие исторические сроки, с конца 1920-х годов и до 1941 года, советское руководство во главе со Сталиным сумело не только создать современную армию и мощную промышленность, но и подготовить десятки миллионов достаточно образованных людей, причем подготовленных и идеологически (хотя без ошибок не обошлось). Все это и позволило победить в войне на уничтожение, которую навязала нам Германия, подмявшая под себя всю континентальную Западную и Центральную Европу.

(обратно)

22

Автор искренне возмущается, но упреки армейских военнослужащих были справедливыми.

(обратно)

23

Бои в этот период были на редкость упорными, на участке фронта севернее Москвы-реки до Волги немцы бросили в бой с 15 ноября огромные силы – две танковые группы, 3-ю и 4-ю, наступление которых обеспечивали с севера 9-я армия, с юга 4-я армия. Немцы превосходили противостоявшие им советские 30-ю и 16-ю армии в людях в 1,6 раза, в орудиях и минометах в 2, в танках в 3,4 раза. Только в авиации советскому командованию удалось достичь превосходства. Тем не менее в ходе жестоких боев (которые болтуны-посыльные могли видеть издали), понеся огромные потери в людях и танках, немцы к 5 декабря выдохлись.

(обратно)

24

Город Дедовск, куда немцы продвинулись в самом начале (1–2) декабря.

(обратно)

25

Зоя Космодемьянская и Вера Волошина, схваченные немцами и после зверских истязаний повешенные в деревнях Петрищево и Головково 29 ноября 1941 года.

(обратно)

26

В ноябре 1941 года средняя температура в Подмосковье держалась около 4–6 градусов ниже нуля, и только 5–7 декабря морозы достигли минус 28 градусов, но ненадолго.

(обратно)

27

Предыдущая зима 1939/40 года была холоднее.

(обратно)

28

В 1941 году именовалась бригадой, хотя по численности была дивизией.

(обратно)

29

До Московской кольцевой автодороги (границы Москвы с 1962 года) по прямой, но в 1941 году от района Дедовска до окраин Москвы было 22–23 км.

(обратно)

30

Женщины сражались только в качестве добровольцев.

(обратно)

31

В тяжелейшей ситуации октября – начала декабря Красная армия (включая добровольцев-ополченцев), сражаясь насмерть, остановила и обескровила превосходящие силы немцев, а затем 5 декабря перешла в наступление. А в конце войны и немцам пришлось бросать в бой всех, вплоть до подростков и стариков, однако это уже не помогло.

(обратно)

32

6 декабря началась Клинско-Солнечногорская операция советских войск. Уже 11 декабря была отбита Истра, 12 декабря – Солнечногорск, 15 декабря – Клин. Здесь же автор напутал с датами, поскольку уже в ночь с 7 на 8 декабря советские войска заняли Снегири, Жевнево и Рождествено, в последнем ликвидировав довольно крупную часть немцев. Другой вариант: мотоциклисты 9 декабря находились довольно далеко от линии фронта, ближе к Истре, и вовремя успели удрать.

(обратно)

33

Автор запутался в датах. 11 декабря советские войска взяли Истру.

(обратно)

34

После потери в 1941 году многих территорий (в оккупации оказалось около 70 млн чел.) население оставшейся части СССР не превышало население Германии и ее союзников.

(обратно)

35

11 декабря США уже были в состоянии войны с Германией.

(обратно)

36

Немцы здесь взорвали плотину Истринского водохранилища, и хлынувший поток глубиной 4 метра заставил советские войска сделать обходной маневр с севера, после чего немцы удрали и с истринского рубежа в районе монастыря и севернее.

(обратно)

37

10 декабря перед отступлением саперы дивизии СС «Дас Райх» взорвали Воскресенский собор Новоиерусалимского монастыря и многие другие постройки, а 11 декабря после тяжелых боев немцы были выбиты из города Истра и драпали дальше на запад; 20 декабря советские войска освободили Волоколамск и продолжали наступление.

(обратно)

38

В это самое время за спиной удиравших мотоциклистов шли жестокие бои наступавших советских войск с немецкими танковыми и пехотными частями.

(обратно)

39

Можно сказать, крик души оккупанта, рассчитывавшего на безнаказанность. Те же чувства испытывали и французы в 1812 году.

(обратно)

40

Советские войска перешли в контрнаступление под Москвой, имея меньше сил, чем у немцев. Группа армий «Центр» к началу декабря имела в своем составе 1 млн 708 тыс. чел. против 1 млн 100 тыс. в Красной армии (в 1,5 раза больше), 13 500 орудий и минометов против 7652 (в 1,8 раза больше), 1170 танков и штурмовых орудий против 774 советских (в 1,5 раза больше), и 615 самолетов против 1000 самолетов (уступала Красной армии в 1,6 раза). Но советские войска были лучше подготовлены к зиме, и боевой дух их был очень высоким.

(обратно)

41

Просто у советских войск, наступавших меньшими силами, чем у немцев, элементарно не хватало частей и соединений.

(обратно)

42

Возможно, Осташево.

(обратно)

43

Большинство русских и других народов СССР встретили немцев по-другому, и намеченное в «Майн кампф» «лебенсраум» (жизненное пространство), несмотря на реки крови и миллионы могил солдат вермахта и их союзников, оказалось, как в 1812 году для Наполеона, недостижимым. А за право быть самим собой на своей земле была заплачена огромная цена.

(обратно)

44

Оглушили и в качестве «языков» утащили с собой.

(обратно)

Гельмут Гюнтер Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940—1941

Призыв

Как становятся мотоциклистами-посыльными

* * *

Марш

* * *

В пуште

* * *

* * *

* * *

Внезапный удар по Белграду

* * *

* * *

На дежурстве

* * *

Начало «Барбароссы»

Крещение огнем у Березины

Ельня

* * *

Альберт и пропагандистская война

Смоленск: техосмотр транспортных средств

Мост у Макошино

От вязьмы до Можайска

* * *

«Глаза дивизии»

Последний рывок

На слух недурно, верно?

До Москвы 18 километров[29]: отступление

Разведка у Рузы

Ступни, отмороженные несмотря на «Фёлькишер беобахтер»

Примечания

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

Оглавление

Гельмут Гюнтер
Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940—1941

До Москвы 18 километров^[29]: отступление