Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Сергей Евгеньевич Глезеров
Северные окраины Петербурга. Лесной, Гражданка, Ручьи, Удельная…

Предисловие

Знатоки истории «блистательного Санкт-Петербурга» обычно львиную долю внимания уделяют центру Петербурга, его прославленным улицам, набережным, площадям. Окрестности города, застроенные ныне типовыми, однообразными домами долгое время оставались вне пределов интересов историков и краеведов. В последнее время этот пробел, наконец-то, стал восполняться: пришло осознание того, что Петербург – это не только удивительные красоты парадного центра города, но и все то, что его окружает.

Уникальный, неповторимый мир представляли собой когда-то бывшие северные окрестности Петербурга, ставшие ныне новыми, «спальными», как их принято называть, районами города. Историей возникновения все они неразрывно связаны с Петербургом. На протяжении всего времени существования каждый из северных пригородов имел характерные отличительные черты. Лесной являлся научным городком и одновременно дачной местностью, Коломяги и Ручьи – старинными крестьянскими поселениями, Удельная и Озерки – популярными, хотя и в разной степени, дачными районами, Гражданка – уникальной «территорией веротерпимости», где бок о бок жили русские, немцы и финны.

Полугородской-полусельский мир почти полностью прекратил существование во второй половине XX века, когда здесь произошла «смена цивилизаций»: стремительно разраставшийся город поглотил предместья. Правда, следы того мира можно обнаружить до сих пор, словно осколки ушедшей на дно океана загадочной Атлантиды. От старой застройки уцелели лишь некоторые «островки», позволяющие нам получить представление о прошлом этих мест. Но бесследно исчезли многие старые улицы. Память о них осталась лишь в воспоминаниях старожилов.

…Как заметит читатель, больше всего внимания на страницах книги будет уделено Лесному. Это связано не только с тем, что история Лесного необычайно богата и многогранна, но обусловлено и причинами личного характера. Мои родители въехали в новую квартиру у площади Мужества, недалеко от легендарного «дома Шаляпина», в 1967 году, когда Лесной еще оставался полугородом-полудеревней. На узких улочках, по соседству с только что построенными многоэтажками, стояли деревянные, почерневшие от времени сельские домики. Большинство из них были двухэтажными, с первым каменным, а вторым деревянным этажом. От всей этой старины веяло какой-то простотой и домашним уютом – от палисадников, засаженных кустами сирени, от яблоневых садов, остатки которых до сих пор уцелели кое-где среди выросших новостроек.

Но патриархальная, милая сердцу красота была уже обречена. Старые дома на пространстве будущей площади Мужества исчезали буквально на глазах. Последним снесли, точнее – взорвали, каменный четырехэтажный дом около «круглой бани», в первом этаже его долгое время находился молочный магазин. Звук взрыва, произведенного рано утром, разбудил жителей окрестных домов, задрожали стекла, вздрогнули стены новых многоэтажек. Так уходил в прошлое прежний «лесновский» быт. Печально, что даже само название «Лесной» стало забываться…

Смена «цивилизаций» в северных пригородах, произошедшая во второй половине XX века (где-то раньше, где-то позже, но везде город «наступил» на свои предместья) привела к тому, что стала стираться историческая память. Новые жители, приехавшие сюда из расселенных «коммуналок» центра города, имели весьма смутное представление об истории тех мест, куда они попали. Многие новоселы воспринимали их просто как обширное пространство для размещения комфортных новостроек. Но, в чем главная беда, – бывшие северные пригороды не были для них родными. К сожалению, немногие из новых жителей стали «лесновцами» – настоящими патриотами своей «малой Родины».

Впрочем, это общее явление едва ли не для всех петербургских новостроек: в них потеряна нить преемственности. Именно потому, что под строящееся жилье часто буквально «под нож» сметались старые пригороды, новые районы стали безликими и одинаковыми, а главное, – лишенными всяких исторических корней.

Сделать шаг к восстановлению исторической преемственности – одна из задач этой книги. Ведь история бывших северных пригородов Петербурга неповторима и уникальна, она неразрывно связана с историей Петербурга, а подчас и страны. Современные жители северных новостроек могут гордиться, называя себя «лесновцами», «удельнинцами», «коломяжцами», «озерковцами» или «шуваловцами».

На старых улочках Озерков и аллеях парка Лесотехнической академии не меньше петербургской старины, чем на Невском проспекте или на Большой Морской улице. Надо просто прочувствовать, что и Лесной, и Удельная, и Коломяги, да практически все бывшие предместья и окраины Петербурга, ставшие ныне новыми районами города, обладают своеобразным любопытным прошлым.

Не зря говорят, что уважение, любовь к Отечеству начинаются с познания «малой Родины». Того места, где ты родился и вырос, с которым связаны добрые воспоминания. Ведь патриотизм – это не абстрактная любовь к Родине, а, в первую очередь, – бережное отношение к месту, где ты живешь.

Надеемся, что предлагаемая Вашему вниманию книга поможет многим не только познать свою «малую Родину», но и иначе посмотреть на привычные места собственного обитания. Найти в них то необычное и особенное, что часто ускользает от привычного взгляда. Нельзя допустить, чтобы Лесной и Коломяги, Озерки и Удельная воспринимались их обитателями лишь как заурядные «спальные» районы новостроек…

На страницах книги читатель найдет историческое повествование, где переплетены архивные материалы, мемуары выдающихся современников, сведения из старинных описаний Петербурга, газетные хроники прошлых веков и воспоминания старожилов. Собранные вместе, они органично дополняют друг друга.

Предвидя упреки иных читателей, заметим сразу же, что издание не претендует на исчерпывающую полноту, на звание научного труда или тем более «энциклопедии». Ведь, чтобы написать полнейшую и всестороннюю историю северных пригородов Петербурга, не хватит ни пятисот, ни тысячи страниц. Только истории Лесотехнической академии или Политехнического института заслуживают многотомных исследований.

Немалая часть книги посвящена событиям, современниками коих мы являемся. Ведь история бывших зеленых северных пригородов, отступивших под натиском каменных новостроек, продолжается. Спустя годы и десятилетия сегодняшние события станут историей и к ним будет приковано внимание исследователей…

Первое издание этой книги увидело свет в самом конце 2004 года. Не скрою, мне было весьма приятно убедиться, что книга вызвала большой интерес у читателей и в первую очередь, естественно, у жителей северных районов. Мне посчастливилось получить очень много откликов петербуржцев, чьи жизни связаны с этими краями. Книга, как говорится, затронула людей за живое, и они охотно делились собственными, порой уникальными воспоминаниями о прошлом северных предместий. Любопытно, что больше всего откликов поступило от лесновских старожилов.

«Прочел книгу на одном дыхании, – признавался петербуржец Петр Николаевич Заботкин, – ведь я старожил Лесного, живу здесь с 1922 года. Лесной – это вся моя жизнь. Я хорошо помню, как выглядел бывший дом моего деда, купца Резцова, во времена моего детства. Красивая белая дача, балкон на два этажа, крутая крыша, наверху – большой стеклянный шар. В саду был фонтан, который сохранялся до 1950-х годов. Сегодня от дачи ничего не осталось. Я иногда прихожу в эти места – ностальгия тянет, и узнаю знакомые деревья. Цел до сих пор клен, который в двадцатых годах посадила моя мама».

Воспоминания старожилов о том, прежнем, Лесном очень трогательны и лиричны. И для многих эти воспоминания о детских годах в предвоенном Лесном – словно бы воспоминания об утраченном рае.

«Жизнь в Лесном казалась нам сказкой, – вспоминает Галина Федоровна Гагарина, (она провела детство в Лесном, на Новой улице, в 1930-х годах). – Было очень чисто, после грозы мы очень любили бегать по теплой воде, собиравшейся в канавках вдоль заборов, и никогда у нас не было резаных ног.

В Лесном было очень спокойно – воровства не было, правда, рвали сирень, и родителям приходилось даже дежурить в саду: не столько было жалко, что унесут, сколько, что кусты обломают. Очень было красиво в Лесном весной, когда цвели яблони и груши. А на Старо-Парголовском проспекте, со всех сторон, от нынешних площади Мужества до улицы Курчатова, стояли заросли акации, и мы шли как под крышей…»

Даже колодец возле дома на улице Пропаганды можно было считать настоящим «произведением архитектуры малых форм». Фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной

Такси на улице Пропаганды. Фото 1950-х годов. Из семейного архива С.П. Николаевой

Петербурженка Сусанна Павловна Николаева тоже провела детство на Новой улице (переименованной в 1940 году в улицу Пропаганды) в Лесном. «Наша улица была изумительная, – рассказывает Сусанна Николаева. – Напротив дома находился дивный пруд, обсаженный шиповником. Вообще, жизнь в Лесном до войны представляется мне сейчас настоящим раем. Дивный сад, обсаженный липами, чудесный серебристый тополь и еще необыкновенной формы дерево, в форме зонтика. Весь сад утопал в цветах и зелени. Везде можно было спрятаться, и мы с удовольствием играли в саду в прятки и в казаки-разбойники».

Когда в 1960-х годах к Лесному подступил город и начали сносить старые дома, большинство из них, по воспоминаниям старожилов, не отличалось ветхостью. Здания – крепкие, добротные, построенные на совесть. Многие постройки с трудом поддавались слому, настолько они были прочны. Казалось, сам старый Лесной сопротивлялся, не хотел исчезать в небытие…

«Мне довелось видеть, как ломали наш старый дом, – с грустью добавляет Сусанна Павловна Николаева. – Ломали долго: дом был крепкий, и снести его оказалось непросто. Потом оставались липы, по которым еще можно было определить место, где когда-то стоял дом. Было очень грустно, и возвращаться снова сюда уже не хотелось».

Многие лесновцы уже тогда воспринимали реконструкцию старого Лесного не только как прощание с прошлым образом жизни, но и как определенный рубеж в личной жизни, как расставание навсегда с детством и юностью. На страницах книги читатель найдет трогательные воспоминания петербуржца Евгения Шапилова, посвященные дому на Малой Объездной улице, с которым, как пишет он, «связаны лучшие воспоминания».

«В один прекрасный день жильцы моего дома получили ордера на новые квартиры, – вспоминает он. – Дом был „приговорен“ к сносу. На прощание я сделал множество фотографий опустевшего уже дома – свидетеля событий дорогого сердцу прошлого. Да и многие более ранние снимки, хранящиеся в семейном альбоме, напоминают мне чудесные времена юности, проведенной в Лесном. Где-то виден фрагмент террасы, где-то окно, где-то лица родных и близких запечатлены на фоне цветущего сада».

Справедливости ради надо сказать, что когда в 1960-х годах ломали старые дома, не все их жалели. Люди радовались, что можно улучшить жилищные условия, переехать из опостылевших «коммуналок» в отдельные городские квартиры со всеми удобствами. «Ностальгия пришла потом, – добавляет Петр Николаевич Заботкин. – Дачи, деревья, прекрасные заборы… А теперь посмотришь – нет больше прежнего Лесного…»

И последнее. Уникальные воспоминания старожилов, уточнения, дополнения и совершенно новые исторические находки позволили серьезно увеличить часть книги, посвященную Лесному, а также значительно изменить ее структуру. Поэтому предлагаемое второе издание «Петербурга на север от Невы», как убедится читатель, весьма отличается от первого– как по объему, так и по содержанию. Я посчитал целесообразным изъять из него разделы, посвященные Коломягам и Озеркам, зато добавил новые, где рассказывается об истории и нынешней судьбе обширного района Гражданка и об исчезнувшей и забытой деревне Ручьи. Кроме того, много новой информации добавлено в разделы, посвященные Удельной, а также Поклонной горе и Ново-Парголовской колонии.

ЛЕСНОЙ

От Спасской Мызы…

Точные границы Лесного определить достаточно сложно. Еще в 1920-х годах краевед Сергей Александрович Безбах, человек, сделавший очень многое для изучения Лесного (к его личности мы не раз еще будем обращаться на страницах этой книги), указывал, что Лесным называется местность по правую сторону Выборгского шоссе (ныне проспект Энгельса), простирающаяся на восток до Малой Спасской улицы, между Ланской улицей, Исаковым переулком (ныне Манчестерская улица), Старо-Парголовским проспектом (ныне проспект Мориса Тореза), Богословским кладбищем и парком Лесного института по линии соединительной ветки Финляндской железной дороги.

Вместе с тем исторически «Лесным» называлась в первой половине XIX века гораздо меньшая территория – нагорная, северная часть владений Лесного института, после перепланировки ее под дачный поселок, а именно территория в форме неправильного пятиугольника, ограниченного Выборгским шоссе, Новосильцевской (ныне Новороссийской) и Малой Спасской (ныне Карбышева) улицами, Старо-Парголовским проспектом и прямой линией, проходящей от Яшумова переулка (ныне улица Курчатова) до угла 2-го Муринского проспекта.

«Окружающие эти границы местности также имели свои названия, постепенно исчезнувшие из обращения и заменившиеся расширенным понятием Лесного», – отмечал С.А. Безбах. В широком смысле в понятие «Лесной» включались также близлежащие Малая и Большая Кушелевка, Гражданка и Сосновка. Родоначальником местности, давшем ей свое имя, стал Лесной институт (ныне – Лесотехническая академия). Как известно, места сначала назывались «Лесным корпусом», затем слово «корпус» отпало, остался просто «Лесной». В большинстве дореволюционных справочников и путеводителей встречается исключительно написание «Лесной», в народном же обиходе оно переиначивалось на домашнее, простое – «Лесное».

…Предыстория местности Лесного складывалась из истории двух не связанных между собой «объектов» – Спасской мызы^[1] и Английской фермы. Первая появилась в середине XVIII века, вторая – в начале XIX века. На планах первой половины XVIII века вся местность нынешнего Лесного показана сплошь покрытой лесом, по которому пролегали дороги – большая Выборгская, Муринская и др.

Спасская мыза, находившаяся на месте скрещения Большой и Малой Спасских улиц (то есть в районе нынешней площади Мужества), стала первым поселением в местности Лесного. Сходящиеся к нынешней площади улицы служили когда-то раньше дорогами на мызу. Одним из первых ее владельцев являлся гоф-интендант Иван Шаргородский. От него земли перешли к статскому советнику Закревскому, президенту Государственной Медицинской Коллегии. Он владел ею двадцать пять лет и в 1787 году продал ее «флота Капитана Лейтенанта Осипа Перри жене, Марии Николаевой дочери».

При этом на мызе числилось «земли 746 десятин и 100 кв. сажен; крестьян мужеска пола 8, женска 10 душ; так же дом с принадлежащими службами и скотным двором, с пашнею, лесными угодьями и с садом. В оной же усадьбе два пруда, из коих один 25 саж. длины и 15 саж. ширины; в нем вода текущая из ключей и разных родов рыба насажена, другой круглой на подобие острова».

В начале XIX века поместье перешло к офицеру Ивану Ивановичу Кушелеву, благодаря личным связям ставшему знатным сановником Императорского Двора. Он купил его, по всей видимости, в 1788 году, руководствуясь, с одной стороны, желанием иметь поместье рядом с владениями родственников своей жены – Ланских, располагавшихся по другую сторону Выборгской дороги, а с другой – желанием проводить лето вблизи от столицы. Впоследствии он купил еще часть земли у графа Безбородко, хозяина Полюстрово, и стал владельцем колоссального пригородного имения, простиравшегося от Выборгской дороги до деревни Пискаревки и от Полюстрово почти до Поклонной горы.

Северные окрестности Петербурга в конце XIX века

Именно при И.И. Кушелеве Спасская дача стала именоваться «мызой». Основное внимание И.И. Кушелев сосредоточил на превращении мызы в свою летнюю резиденцию. Зимой он жил в своем доме на Дворцовой площади, а здесь проводил лето. При И.И. Кушелеве на мызе выстроили большой дом со служебными постройками, а сад превратили в парк с необычной формы прудом с островками, аллеями, гротом, беседками и домиками для гостей.

Спустя много лет, еще в начале XX века, как воспоминание о прежней жизни в Беклешовском парке (о Беклешовых – см. далее) сохранялись памятники, установленные в конце XVIII века И.И. Кушелевым, – колонна в память «щедрот» Екатерины, обелиск в честь любимой собачки Екатерины II (подаренной ей И.И. Кушелевым), а также памятник с урной, стоявший на островке в пруду, сооруженный в память единственного сына Кушелевых, погибшего на войне в Грузии. Надпись на последнем гласила, что он поставлен крестнику Екатерины II и Александра I – Александру Ивановичу Кушелеву, убитому на двадцать первом году жизни, и что «Тифлис служит ему гробницей». По воспоминаниям Галины Николаевны Есиновской, даже еще до войны 1941 года был цел обелиск, установленный И.И. Кушелевым в честь любимой собачки Екатерины II.

Значительное развитие в конце XVIII века получила и местность Спасской мызы: вместо одной маленькой деревни в 7 дворов выросло две деревни, получивших название от имени Кушелева, – Большая и Малая Кушелевки. Большая Кушелевка располагалась по обе стороны нынешнего проспекта Непокоренных (на участке от нынешних площади Мужества до улицы Бутлерова – Большой Спасской улицы) и по бывшей Прибытковской улице, называвшейся «Задней линией» (пролегала к северу от нынешнего проспекта Непокоренных, ныне – внутри квартала современной жилой застройки).

Деревня Малая Кушелевка располагалась на месте нынешней железнодорожной станции Кушелевка, построенной в 1911–1913 годах и сохранившей в городской топонимике название «Кушелевка». Крестьяне этих деревень занимались не только земледелием. Известно, что часть барщины специально выделялась на уход за садом и усадьбой.

После смерти И.И. Кушелева в 1817 году Спасская мыза перешла к его вдове, а после ее смерти в 1822 году имение перешло к их зятю сенатору Молчанову, а после кончины последнего в 1831 году – к его зятю и дочери Беклешовым. Сохранилось любопытное описание Спасской мызы 1820-х годов, сделанное П. Свиньиным в его «Достопамятностях С.-Петербурга», где упоминается при въезде в город по Муринскому тракту сельцо Спасское с населением в 8144 человека, имеющее каменных домов 55, деревянных 309, оцененных в 2 538 780 рублей и разделенных на 4 квартала, садов при домах – 93.

Недалеко от Спасской мызы в начале XIX века расположилась Английская ферма («Английская»). Ее история восходила к «дням александровым прекрасному началу», когда Александр I с благосклонностью отнесся к предложению английского капитана Александра Давидсона, полученному через посредство своего друга H.H. Новосильцева, об устройстве под Петербургом образцовой сельскохозяйственной фермы – «для учреждения полного сельского хозяйства, состоящего наипаче в улучшении землепашества, в разведении и сохранении лучшей породы овец и рогатого скота, также разных овощей и кормовых трав, к скотоводству относящихся, и для употребления в пример новейших и усовершенствованных земледельческих орудий».

Для этих целей Александр I распорядился приобрести земли за Выборгской стороной – мызу графа Головина на берегу Большой Невки у Черной речки, в которую входила усадьба, сельцо Никольское, находившееся в районе нынешних улиц, расположенных у Сердобольской улицы по течению Черной речки, и некоторое количество возделанной земли. Кроме того, для устройства фермы были куплены часть земель Спасской мызы у И.И. Кушелева в размере 35 десятин 284 кв. саж., а также присоединено 714 десятин 2393 кв. саж. земли, полученной безвозмездно от графа Безбородко. Таким образом, для деятельности фермы приготовили огромную территорию, отданную в распоряжение капитана Давидсона.

Границы фермы в нынешней топографии располагались от Черной речи по Ланскому шоссе, Выборгскому шоссе до Поклонной горы, проходили по нынешним улице Карбышева (бывшей Малой Спасской), вдоль Полюстровского проспекта, Чугунной улицы, Лесного проспекта, Батениной улицы (ныне улица Александра Матросова), Сампсониевского проспекта и набережной Большой Невки до Черной речки. По Чугунной улице границы фермы совпадали с границей города, то есть здесь Английская ферма начиналась сразу же за границей Петербурга.

В то время, когда земли отводились под фермы, значительное их количество не было еще заселено и представляло из себя по большей части заболоченные, мало приспособленные для сельского хозяйства земли. Для обслуживания фермы выделили крестьян сельца Никольского, которых насчитывалось в ту пору 80 человек (38 мужчин и 42 женщины), но из них только 37 человек годились для работы (20 мужчин и 17 женщин).

«Крестьяне сии упражняются в хлебопашестве, а некоторые из них обучены кузнечному и железному мастерствам. Состояние их хотя и посредственно, но каждый имеет свой дом, огород и по несколько коров и овец».

По условиям договора ферма передавалась Давидсону в полное распоряжение на 23 года. Правительство оговаривало в заключенном контракте, что Давидсон обязывается «сохранять и разводить лучшие породы овец и крупного скота, размножать здесь наилучшие сорта разных родов хлеба и кормовых трав и снабжать оными по мере надобности крестьян государственных и удельных имений, за умеренную цену, употреблять новейшие и усовершенствованные орудия, дабы показывая всегда пример совершенного хозяйства всем радеющим к сей части экономам, устройство сей мызы служило образцом, привлекающим к полезному подражанию». При устройстве фермы израсходовали 305 000 руб. Давидсон обязывался постепенно выплатить эту сумму вместе с процентами в течение 23 лет, после чего ферма со всем имуществом переходила в собственность казны. Все доходы сверх этой суммы поступали бы в пользу Давидсона.

Главные постройки фермы располагались на месте нынешних зданий Лесотехнической академии и состояли из деревянного дома для содержателя фермы и ряда служебных и хозяйственных построек. Авторство их проектов приписывают архитектору А.Н. Воронихину – творцу Казанского собора.

Работами на ферме, кроме приписанных к ней крестьян, в летнее время занималось 150–300 наемных работников. Ко времени ликвидации фермы из 500 десятин земли, способной к возделыванию, было освоено около 90 десятин, около 160 десятин находились в процессе обработки и еще около 150 десятин готовились под нее. Возделанные земли располагались вблизи тогдашней городской черты в южной части владения фермы, в районе улиц Чугунной, Батениной, Флюгова переулка (ныне Кантемировская улица) и др. Обработанные земли разбили на 30 частей, разделили по кварталам, обвели каналами и земляными валами, которые для защиты от ветров обсадили березами. Прорыли каналы для осушки, провели дороги, устроили мосты. Для фермы заказали иностранные сельскохозяйственные машины и орудия, из Англии выписали крупный рогатый скот.

Однако ферма, отданная Давидсону в полное распоряжение на 23 года, не получилась «образцом, привлекающим к полезному подражанию», а стала приносить только убытки. Давидсон не смог выплачивать в установленные сроки оговоренные в контракте суммы. По подсчетам обследовавших в 1806 году ферму чиновников, она приносила дохода не более 16 500 руб. в год, а расхода – не менее 20 000 руб. Вследствие этого, не желая закрывать совсем недавно начатое и небезнадежное предприятие, Давидсон обратился в 1805 году к Александру I с просьбой изменить срок контракта с 23 на 35 лет и выдать ему взаймы еще 40 000 руб. Правительство провело освидетельствование хозяйства фермы, подтвердившее слова Давидсона, и по повелению Александра I ему выдали в 1807 году еще 20 000 руб., но срок аренды оставили прежним.

Однако эти меры все же не помогли, ферма продолжала давать одни убытки и обременять государственную казну. Поэтому 23 октября 1809 года именным Высочайшим указом Александра I на имя министра внутренних дел А.Б. Куракина предписывалось отобрать у капитана Давидсона ферму в казну «со всеми заведениями, домашними припасами, посеянным хлебом, инструментами, скотом всякого рода и приготовленным для оного кормом, исключая вещи ему лично принадлежавшие». При этом оговаривалось что несмотря на нанесенные убытки государству, Давидсону никакого штрафа или иного наказания не будет: «При том дать знать ему, что хотя по основанию контракта и следовало бы взыскать с него выданный ему капитал и с процентами, но сие ему по особому снисхождению прощается, и что за тем уже никакие со стороны его на казну требования не должны иметь места».

Такое снисхождение иногда объясняют тем, что предложение Давидсона выдвигалось не кем-нибудь, а близким другом Александра I – Новосильцевым, состоявшим членом неофициального реформаторского комитета при царе. Кроме того, в затее об устройстве Английской фермы принимали участие, кроме Новосильцева, другие члены комитета – граф Строганов и князь А. Чарторижский. Именно к последнему Давидсона пригласили управлять имением после ликвидации фермы.

При приемке фермы от Давидсона обнаружилось ее запустение: постройки пришли в ветхость, сельскохозяйственный инвентарь находился в нерабочем состоянии, скот частью погиб (из 21 головы выписанного из Англии крупного рогатого скота треть пала). Согласно тому же Высочайшему указу Александра I от 23 октября 1809 года, крестьяне фермы передавались в ведение кабинета, с наделением тремя десятинами земли каждой души мужского пола (из них – по одной десятине близлежащей к селению обработанной земли и по две десятины неосвоенной земли).

Бывший дом Головиных на берегу Невы и Черной речки причислялся к Каменноостровскому дворцу и каждое лето предоставлялся близким ко двору людям, а все остальные земли фермы разделили на 28 участков (от 6 до 243 десятин) и продали с торгов частным лицам, за исключением территории, на которой стояли все постройки фермы, и прилегающего к ней участка. Эти земли оставили в казенном ведении, передали Лесному департаменту, и они явились основой будущего Лесного. Скот частично продали, а частью передали в Павловск на мызу императрицы Марии Федоровны и в Царское Село на вновь учрежденную там царскую ферму.

Земледельческие орудия упраздненной Английской фермы частично продали частным лицам, а наиболее «усовершенствованные» из них в сентябре 1810 года передали, по повелению Александра I, «для пользы общей» в Вольное экономическое общество. Их поместили в хранилище «махин» и моделей в зале Общества, с тем чтобы им можно было сделать подробное описание, а также для всех «охотников к таковым практическим и полезным редкостям, как здесь живущим, так и приезжающих из других мест Государства», чтобы «снимать с них рисунки и модели, дабы могли оные на самом деле употреблять».

Мероприятия по ликвидации хозяйства Английской фермы поручили инспектору над петербургскими колониями (впоследствии – министру финансов) Е.Ф. Канкрину, причем он осуществил задачу с пользой для государства, принеся казне около 12 000 руб. прибыли. Покупателями бывших земель фермы были преимущественно купцы, вкладывавшие свои капиталы в близкие к столице земли. Остальные покупатели – дворяне и чиновники, приобретавшие землю для устройства дач или для спекулятивных целей. К 1811 году со всеми делами бывшей Английской фермы покончили, однако обветшавшие постройки фермы оставались в ведении Лесного института до начала 1830-х годов.

В 1811 году на уже упомянутых главных участках бывшей фермы, где стояли хозяйственные постройки, разместился переехавший из Царского Села, где ему не хватало места для практических занятий, Лесной институт. Впрочем, тогда он назывался на английский манер «Форст-Институтом» (от английского «forest» – лес). Его основали в 1803 году по «Уставу о лесах», в соответствии с которым Лесному департаменту предписывалось учредить школы «для образования и научения людей в лесоводственных науках».

Граф Е.Ф. Канкрин

Первоначально «Форст-Институт» возник в Царском Селе как первая в России Лесная школа, устроенная по типу немецких практических школ. В 1805 году учреждается Лесное училище в городе Козельске в Калужской губернии, а в 1808 году граф Орлов открыл частный Лесной институт в Петербурге на Елагином острове. Спустя еще три года Царскосельская лесная школа соединена с Лесным институтом графа Орлова, а также и с переведенным сюда же из Козельска Лесным училищем. Именно тогда она и разместилась в постройках бывшей Английской фермы.

Первые годы существования Лесного института его воспитанники использовали окружающую усадьбу землю для учебных целей, причем она долгое время оставалась в том виде, какой она имела при Давидсоне – нижняя часть под покосами, а верхняя под болотистым лесом. В соответствии с проектом переустройства Лесного института, составленным Е.Ф. Канкриным в 1827 году, постройки института (так называемая «Загородная дача») предназначались для «жительства воспитанников летом во время практических занятий по геодезии», а земли института намечались «к постепенному обращению в лесной парк» с эстетическими и практическими задачами.

«Е.Ф. Канкрин тогда хозяйничал и часто жил в Лесном, он почти всецело создал эту пригородную местность, – говорилось в одном из очерков, посвященных 100-летию Лесного института, торжественно отмечавшемуся в 1903 году. – Проводя летние месяцы в своем детище – Лесном, в этом „Канкринополе“, по выражению Плетнева, министр финансов деятельно занимался благоустройством и реформированием института. Он составлял новую программу для него, проектировал новые необходимые кафедры и строил новые здания. Никто так много не сделал для Лесного института, как этот гениальный человек, с такой полнотой и пользой послуживший России в николаевскую эпоху».

Именно Лесной институт дал впоследствии название всей местности. Земли постепенно превращались Институтом в лесной парк, на месте старых кривых дорог на Спасскую мызу и Мурино проводились улицы, высаживались сосновые деревья, устраивались питомники, ботанический сад, оранжерея. Фельетонист «Санкт-Петербургских ведомостей» в середине прошлого века писал, что, гуляя по парку Лесного института, «легко выучить каждый куст, каждое дерево называть не только по-русски, но и по латыни».

Таким образом, с 1830-х годов, когда Лесной институт, нуждавшийся в деньгах, стал продавать часть своих земель частным лицам, местность вокруг него начала становиться оживленным пригородом. Покупателям участков гарантировались всяческие льготы: освобождение на четверть века от воинского постоя и некоторых налогов.

Позже ввели такую форму продажи земли, как отдачу в «чинш» – «вечную аренду», то есть казна в лице Лесного института оставалась по-прежнему владельцем земли, ежегодно получая за нее строго определенную сумму денег. Только в 1877 году арендаторам предоставили право выкупа участков в собственность. Таким образом, завершилась система едва ли не единственной в Петербурге практики «чиншевых владений». К началу XX века выкупная операция была закончена.

Состоятельные петербуржцы достаточно быстро оценили всю привлекательность этих загородных мест и быстро раскупили предложенные земли. Вновь образовавшаяся дачная местность стала называться «дачами за Лесным институтом». Затем, когда Институт, став в 1837 году военно-учебным заведением, часто назывался «Лесным корпусом», местность получила то же название – «Лесной корпус». Оно сохранялось до конца XIX века, когда слово «корпус» постепенно отпало и осталось название «Лесной», а иногда – «Лесное».

К середине XIX века произошло полное сращивание двух дачных местностей – «дач за Лесным институтом» и дач на территории бывшей Спасской мызы, которая еще в 1830-х годах также стала превращаться в оживленную дачную местность. К тому времени Спасская мыза уже утратила великосветский характер.

Дачная история Спасской мызы началась еще при вдове М.М. Кушелева. При ней большой господский дом и домики в саду стали отдаваться на лето внаймы. Эта традиция продолжилась и при Молчанове, когда здесь стали проводить лето его коллеги-чиновники, учащаяся молодежь и друзья. Здесь жил летом литератор П.А. Плетнев и другие видные литературные и научные деятели того времени.

При Беклешовых продолжилась дачная история Спасской мызы, причем не только постройки, но и парк предоставили в распоряжение дачников. Примерно с начала 1840-х годов сад Спасской мызы получает название «Беклешовского» – по имени владельцев, сохранявшееся за садом вплоть до его перепланировки в 1913 году.

В 1842 году рядом с Беклешовым садом устроили станцию Парголовской железной «весоходной» дороги, которую изобрел коллежский асессор Хорунжевский. В сообщении об открытии дороги, опубликованном 12 августа 1842 года в одной из петербургских газет, говорилось: «Весоход этот есть механизм, приводимый в движение без паров посредством силы людей, который с равной пользой можно применять как к сухопутным экипажам, так и в водяных сообщениях и ко всем фабричным и другим производствам». Эта дорога начиналась на Выборгской стороне возле Артиллерийского училища, а заканчивалась на границе дачи Беклешовой.

Развитие Спасской мызы как дачной местности привело к приспособлению местности для нужд горожан-дачников: в середине XIX века устроили булыжную мостовую, построили общественные бани по дороге к мызе (впоследствии она стала Малой Спасской улицей). Контору мызы превратили в специальное управление, ведавшее всеми вопросами дачной жизни, появляется почтовое отделение, работающее каждое лето.

В 1844 году Беклешов устроил «Спасский дилижанс» для улучшения сообщения местности Спасской мызы с Петербургом. Известный петербургский журналист и литератор Н.И. Греч так описывал в 1848 году Спасскую мызу в фельетоне «Парголово», опубликованном в газете «Северная пчела»: «…Кушелевка, или Спасская мыза, теперь чуть ли не целый город, даже с трактирными заведениями и извозщичьими биржами, имеет постоянное дилижансовое сообщение со столицею, с Муриным и Парголовым; четыре раза в день отправляет и посылает письма по Городской почте. Кто решится ехать туда запросто, в деревенской телеге с Черной речки? Да едва ли еще отыщется в том краю деревенская телега и крестьянская лошадь… Это уже не деревня, не дача, а чуть не квартал Выборгской части!»

В 1858–1860 годах Спасскую мызу продали по частям с торгов за долги Беклешовой. Центральную часть приобрел известный в то время в Петербурге доктор Реймер (по его имени назвали Реймеровский проспект между Малой и Большой Кушелевками, вошедший в 1950-х годах в застройку Полюстровского проспекта). Он сосредоточил свое внимание на развитии здесь дачной местности, построил большое количество однотипных дач, устроил увеселения для публики, а также попытался переименовать местность в «Здоровые места». Однако это название не прижилось – местность все так же звали «Беклешовкой».

В 1893 году хозяином Беклешовки стал городской голова Петербурга В.А. Ратьков-Рожнов – землевладелец, лесопромышленник, золотопромышленник и владелец горных заводов. К тому времени в Беклешовке веяло запустением, недаром в начале XX века одна из газет оставила о ней такую характеристику: «Черная половина Лесного корпуса. Сплетни, драки, пьянство – вот „козыри“ этого места. Есть знаменитый пруд, от которого несет на двадцать километров в окружности».

В 1913 году бывший Беклешов сад купило Санкт-Петербургское акционерное строительное общество для устройства на его месте дачного поселка. Оно засыпало пруд, перепланировало сад, начало прокладывать дороги, мостить их, проводить канализацию, освещение, трамвай, распродавать участки. Прокладывавшиеся улицы предполагалось назвать именами крупных покупателей земли – Лианозовская улица, Путиловский и Марковский проспекты. Однако начавшаяся Первая мировая война остановила эти работы. После Гражданской войны здесь устроили огороды, потом открыли песчаные карьеры, затем появились свалки, и к концу 1920-х бывшая Беклешовка превратилась в заброшенный пустырь.

Соседняя Малая Кушелевка в то время была мало застроена дачами (преимущественно небольшими и недорогими по цене). Вблизи находились две сосновые рощи и общественные купальни, что представляло немалое удобство для дачников. Находился тут и «Лесной ресторан». В него ходили в основном студенты Лесного института и местные дачники. Как сообщал один из путеводителей, при ресторане имелись два билиарда и неплохой тенистый сад. «Малая Кушелевка, составляющая часть Лесного, состоит из небольших опрятных дачных домиков, окруженных распаханными полями», – сообщал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев.

Что же касается Большой Кушелевки, одной стороной примыкавшей к Беклешовскому саду, а другой – к сосновому лесу, то, как сообщал один из путеводителей, «в этом районе имеется несколько хороших дач, больших и маленьких, расположенных на возвышенной местности. Однако постоянные посетители местных трактиров и портерных лавок – крестьяне, извозчики и тому подобный люд, неумеренно употребляющие спиртные напитки, нарушают иногда покой мирных дачников шумом и руганью».

В начале XX века Большая Кушелевка превратилась в густо заселенную местность, а Малая Кушелевка продолжала сохранять свой дачный характер. В 1911–1913 годах, в связи с проведением соединительной ветки Финляндской железной дороги, Малую Кушелевку уничтожили и на ее месте построили здания железнодорожной станции «Кушелевка». Местность между прежними деревнями, занятая покосами, огородами и небольшой сосновой рощей, еще долгое время служила местом для прогулок местных жителей и горожан.

В расширительное понятие «Лесного» в то время, кроме Малой и Большой Кушелевки, в начале XX века входили также Сосновка, а нередко и Гражданка. «Под названием „Лесной“ петербургская публика подразумевает дачный район в 6 верстах от Петербурга по правой стороне Выборгского шоссе, – сообщал „Путеводитель по дачным окрестностям г. Петербурга на 1903 год“. – Близость к Петербургу окупает те неудобства, которые приходится претерпевать дачникам из-за отсутствия чистой, здоровой воды для купания и скученности построек…» А спустя двадцать лет, в 1923 году, историк П.Н. Столпянский отмечал в своей книге «Дачные окрестности Петрограда», что Лесной является «обширным дачным районом», который делится на следующие части: Большая и Малая Кушелева, Гражданка и Сосновка.

Как отмечал один из современников в начале XX века, «по своему уединенному положению и почвенным условиям Сосновка может считаться самой здоровой из дачных местностей Лесной группы». П.Н. Столпянский в упомянутой уже книге полностью подтверждал это суждение, называя Сосновку «наиболее высоким и сухим уголком Лесного».

В той части Сосновки, что вплотную примыкала к Лесному и Удельной, еще в конце XIX века началась дачная застройка. «Сосновка, собственно говоря, – сплошной сосновый лес, в котором в настоящее время настроено уже много дач и большая часть которого, перейдя в руки частных владельцев, загорожена, – сообщал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев. – Незагороженная часть Сосновки представляет собою излюбленное место прогулки дачников Лесного и наезжающих из Петербурга. В Сосновке по праздничным дням устраиваются на лесной поляне танцы под гармонику, привлекающие много публики».

Северные окрестности на карте Петрограда 1916 года

«Дачи здесь расположены очень удобно в сосновом лесу», – говорилось о Сосновке в одном из путеводителей начала XX века. В 1913 году территорию Сосновского леса, принадлежавшую Ратькову-Рожнову, разделили: северная часть отошла его дочери Ольге, а южная – сыну Ананию. Последний разбил свою территорию Сосновского леса на участки, проложил между ними дороги, чтобы продавать участки под частную застройку, однако распродаже участков леса под жилье помешала начавшаяся Первая мировая война.

Тем не менее улицы, прорубленные тогда по велению Анания Ратькова-Рожнова, сохранились в Сосновке и поныне в виде широких аллей. Одна из улиц получила название Ананьевской – теперь это часть Светлановского проспекта. Другие улицы, проложенные в Сосновке, но ставшие потом парковыми аллеями, должны были носить следующие названия: улица Леховича, Исаковская, Веринская, Владимирская, Михайловская. По всей видимости, большинство из них получили проектные наименования по фамилиям ближайших землевладельцев. Группу улиц предполагалось назвать в честь выдающихся русских поэтов и писателей – Лермонтова, Пушкина, Некрасова и Тургенева.

«Русский Кембридж»

В истории местности Лесного дачно-пригородная тема хотя и служила серьезной и немаловажной составляющей, но все же не являлась доминирующей. На первом месте стоял Лесной институт, ставший одним из крупнейших центров российской науки. «В жизни нашей родины Лесной институт является нужным и важным учреждением, где вырабатываются и преподаются различные меры спасения наших лесов и наших рек и способы рационального ведения лесного хозяйства», – отмечалось в 1903 году в юбилейном очерке к столетию Лесного института.

На протяжении своей истории Институт претерпевал различные метаморфозы. В 1837 году его преобразовали в военно-учебное заведение под названием «лесного и межевого института», и в нем образовали две роты – лесную и межевую. В 1848 году Институт преобразовали из среднего учебного заведения в высшее, то есть для поступления в него требовалась специальная подготовка.

Спустя еще пятнадцать лет, в 1863 году, вместо Института учредили Лесную академию, а спустя два года, когда в Москве открыли Петровскую академию с лесным отделением, в стенах Лесного института разместился «земледельческий институт». Однако он просуществовал не очень долго, и в 1880 году земледельческий институт закрыли, а на его месте возник прежний Лесной институт. Согласно положению от 1880 года, Институт ставил своей целью «давать молодым людям высшее образование по лесным наукам».

Лесной институт, главный корпус. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

Как отмечал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев, парк Лесного института «содержится в образцовом порядке и в некоторых частях являет нам образцы торжества научных знаний и усилий над неумолимыми факторами нашей северной природы. Не говоря уже об общем приятном впечатлении насаждений парка, нельзя не отметить примыкающего к главной аллее, вдоль Новосильцевской улицы, поистине прекрасного участка, насажденного сплошь красавицей елью, да и помимо этого в парке можно встретить живописные места, как, например, около пруда, обсаженного серебристыми тополями, и т. п.».

Лесной институт являлся не только учебным заведением, но и крупнейшим научным центром. В начале 1920-х годов в нем существовали единственный в России Лесной музей имени профессора Г.Ф. Морозова, уникальный в своем роде музей технологии дерева, музей биологии лесных зверей и птиц (в нем находились такие коллекции, каких не было и в Зоологическом музее), почвенный музей. Кроме того, при Институте находились единственная в Петрограде и самая большая в России вегетационная станция, а также хорошо оборудованная и доступная для обозрения метеорологическая станция с большой башней, откуда открывался вид на Петроград до Финского залива. Рядом с парком Лесного института размещался питомник животноводства и птицеводства.

Говорить о Лесном институте, ставшем впоследствии Лесотехнической академией, можно бесконечно – настолько громадна и многогранна его история и наследие. Упомянем лишь о двух любопытных реликвиях прежнего Лесного института. Одна из них – полутораметровая декоративная ваза на постаменте из серого неполированного гранита, установленная в парке, перед главным корпусом Института. Ваза представляет собой необычную многофигурную композицию. Скульптор изобразил лежащих у основания вазы собак и коров, выше – мальчиков, обнимающих коз, а также грозди и ветки винограда. Завершают вазу изображения двух белок, грызущих орехи.

Выполнил эту вазу в 1860-х годах известный петербургский скульптор Давид Иванович Иенсен – создатель (вместе со скульптором И.И. Реймерсом) первой в России терракотовой мастерской. Именно в этой мастерской, возникшей в 1845 году, Иенсен и создал терракотовую вазу для парка Лесного института (терракота – это обожженная глина). На вазе есть штамп мастерской и собственная подпись скульптора.

Как отмечает историк O.A. Кривдина, ваза простояла в парке Лесного института больше 100 лет. К 1970-м годам она сильно обветшала и начала разрушаться, поэтому выполнили ее реставрацию. Скульптор К.Н. Бобков восстановил утраченные детали, после чего создали бетонную копию вазы и установили ее на постаменте в парке. А подлинная терракотовая ваза работы скульптора Д.И. Иенсена в настоящее время находится в здании Лесотехнической академии.

Парк Лесного института. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

Другой реликвией парка Лесотехнической академии еще до недавнего времени являлась старинная сосна – почти ровесница Лесного института. Она погибла в ноябре 2005 года по время сильного урагана, прокатившегося по Петербургу. «Гибель 200-летнего дерева стала настоящей трагедией для студентов и преподавателей Лесотехнической академии, у главного корпуса которой она росла, – сообщала в те дни газета „Мой район“. – Сосна была не обычной, а румелийской – это особый вид. Ее привезли в Петербург из Франции в 1830 году и посадили у главного здания Лесного института… Специалисты утверждают, что, если бы не ураган, их сосна прожила бы еще не одно десятилетие – до 300–400 лет… Сотрудники и студенты вуза решили, что они сделают памятник своей любимице».

* * *

Научно-академическую традицию Лесного продолжил, появившийся в этих краях в 1902 году, Политехнический институт. Его основали в начале 1899 года. Создание в стране сети политехнических вузов было связано с изменением отношения общества к высшему образованию, обусловленного промышленным подъемом. Он начался в России со второй половины 90-х годов XIX века и сопровождался бурным строительством новых предприятий, финансовой стабилизацией и ростом иностранных инвестиций.

Министр финансов С.Ю. Витте отмечал, что в России необходимо создать высшие учебные заведения «в форме политехнических институтов, которые содержали бы в себе различные отделения человеческих знаний, но имели бы организацию не технических школ, а университетов, то есть такую организацию, которая наиболее способна была развивать молодых людей, давать им общечеловеческие знания». Теоретическое обоснование эта мысль получила в программе торгово-промышленного развития России, подготовленной Департаментом торговли и промышленности Министерства финансов, где сознательному воспроизводству хозяйственно-управленческих и научно-технических кадров отводилась значительная роль, а последующее открытие сети политехнических институтов по всей России должно было продемонстрировать практическое воплощение в жизнь новой государственной научно-технической политики.

Единомышленниками С.Ю. Витте в деле организации Политехнического института в Петербурге стали заместитель («товарищ») министра финансов В.И. Ковалевский (по образованию – агроном, выпускник Лесного института, в 1902–1916 годах – председатель Русского технического общества, а после революции стал одним из создателей Всероссийского института растениеводства и ВДНХ СССР) и ученый Д.И. Менделеев. Они также выступили фактическими основателями Санкт-Петербургского политехнического института. (Всех их позже изберут почетными членами института, а их портреты разместят в зале Совета). Кроме того, к осуществлению идеи нового учебного заведения привлекались и другие выдающиеся русские ученые.

Политехнический институт. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

Один из крупнейших представителей русской технической мысли Н.П. Петров возглавил комиссию по подготовке программ и учебных планов. К участию в работе этой комиссии пригласили экономиста A.C. Посникова, металлурга Д.К. Чернова, электротехника A.C. Попова, корабела-математика А.Н. Крылова, директора Киевского и Варшавского политехнических институтов В.Л. Кирпичева и А.Е. Лагорио и др. В январе 1900 года директором института стал князь А.Г. Гагарин.

Князь Гагарин, выдающийся ученый и изобретатель, являлся представителем старинного дворянского рода. К концу 1890-х годов А.Г. Гагарин был одним из лучших специалистов в области артиллерии и прикладной механики, автором двух изобретений, носящих его имя. За изобретение пресса для испытания материалов на Нижегородской ярмарке 1896 года получил золотую медаль. На другой знаменитой выставке – Парижской всемирной 1900 года – золотой медали удостоилось еще одно его изобретение – круговая линейка для вычерчивания дуг.

Одновременно с назначением директором Политехнического института князь А.Г. Гагарин встал во главе Особой строительной комиссии, сменив на этом посту своего предшественника инженера Э.К. Циглер-фон-Шафгаузена. Комиссию создали 23 февраля 1899 года специально для сооружения здания института. Она привлекла к работе талантливых архитекторов и строителей. Весной 1900 года А.Г. Гагарина и архитектора Э.Ф. Вирриха направили в зарубежную командировку для обстоятельного изучения оснащения и функционирования ведущих технических высших школ Европы. В результате они осмотрели тридцать шесть учебных заведений в Англии, Бельгии, Франции, Германии, Австрии, Венгрии и Швейцарии. В ходе командировки были учтены положительные моменты в организации этих вузов – методика преподавания общетехнических и специальных дисциплин, количество и объем предметов, которые должны читаться студентам различных отделений и специальностей, учебные планы.

Гидробашня Политехническом института. Фото автора, март 2006 года

18 июня 1900 года произошла торжественная закладка основных зданий института – главного здания, химического павильона, первого и второго общежитий, механического павильона. Их строительство велось в течение 1900–1905 годов по проектам архитектора Э.Ф. Вирриха и возглавляемой им архитектурной мастерской, организованной для сооружения зданий Политехнического института.

В комплекс научного городка Политехнического института, кроме главного здания, вошли служебные здания, два больших четырехэтажных дома для профессоров и преподавателей, амбулатория, котельная, а также красивая водонапорная башня (гидробашня). Построенная в 1905 году, она и сегодня своим необычным архитектурным обликом служит своеобразной высотной доминантой среди комплекса построек института.

«При строительстве Политехнического института учитывались все технические новинки того времени, – указывает Галина Николаевна Есиновская. – Так, например, создали специальные устройства, позволяющие засасывать сосновый воздух прямо из парка, и по заложенным в стенах трубам подавать его в аудитории. Остатки двух небольших сооружений для размещения насосов можно было видеть еще в начале 1950-х годов примерно на том месте, где потом установили стелу в память погибших на войне политехников-ополченцев».

Катание на санях на территории Политехнического института в Масленицу. Фото 1914 года

Строительная площадка перед Механическим павильоном. Фото начала XX века

Как отмечает историк Санкт-Петербурга A.B. Кобак, после появления здесь Политехнического института Лесной стал представлять из себя уникальное сочетание дачного предместья и научно-академического центра – своего рода «петербургский Кембридж». Он стал третьим академическим центром Петербурга после стрелки Васильевского острова и района Технологического института. Особенное же развитие научная жизнь Лесного получила в советские годы. Редко где на таком ограниченном пространстве можно встретить столько научных учреждений. Лесновские лаборатории и кафедры были часто местами великих научных открытий, составивших славу отечественной науки…

* * *

Промышленных предприятий в Лесном находилось довольно мало, но об одном из них просто нельзя не сказать. Оно появилось здесь в 1912 году и принадлежало предпринимателю Якову Моисеевичу Айвазу, открывшему еще в 1889 году собственную мастерскую на Невском проспекте, в которой делались папиросные гильзы. За десять лет мастерская, где изготовили одну из первых в стране гильзонабивочных табачных машин, превратилась в большое предприятие. Оно расширяло ассортимент своей продукции и, соответственно, для новых производств требовались новые площади.

В 1912 году военное ведомство заказало Я.М. Айвазу изготовить 1 миллион прицельных рамок для винтовок. Акционерное общество «Айваз» (его учредителями стали в 1911 году сам Я.М. Айваз, купец В.М. Катлама и почетный гражданин Н.П. Вязмитинов) получило кредиты и приобрело на них, в частности, десять смежных участков земли в Лесном для строительства новых заводских корпусов. Первое производственное здание построили в 1912 году и заняли под механическое отделение.

На следующий год рядом с этим корпусом стал строиться еще один корпус «Айваза» – для производства электроламп. Новое предприятие получило название «Светлана». Считается, что название выбрали по нескольким причинам: во-первых, это красивое женское имя, во-вторых, в нем содержалось ключевое слово «свет». Есть и еще одна версия: «Светлана» расшифровывается буквально как «световая лампа накаливания».

К Первой мировой войне завод «Новый Айваз» в Лесном являлся одним из крупнейших петербургских предприятий. В его составе находились три специализированных производства – механический завод, выпускавший прицельные рамки для винтовок, машиностроительный, где производились табачные машины, и завод электроламп «Светлана». Первая мировая война сыграла на руку владельцам «Нового Айваза» – они наживались на военных заказах. Только за 1915 год завод заключил контрактов на 30 миллионов рублей…

Быт и благоустройство

Как уже говорилось, Лесной долгое время являлся уникальным сочетанием дачного предместья и научного пригорода. И хотя любые бытовые подробности по своей значимости совершенно не могут сравниться с событиями научной жизни, лесновский быт заслуживает самого серьезного внимания.

Каким же знали Лесной петербуржцы конца XIX – начала XX веков? Сведения о бытовой жизни Лесного можно встретить во множестве старых путеводителей и справочников тех лет.

Лесной являлся полугородом-полупригородом, уютным, тихим, сонным, со своим особым ритмом жизни. Сообщение Лесного с Петербургом осуществлялось двумя основными способами: по конно-железной дороге (конке) и по Финляндской железной дороге через станцию Ланскую. Вагоны конно-железной дороги ходили от Михайловской площади и Технологического института по Литейному проспекту и доезжали до клиники Виллие на Выборгской стороне.

Облик Старо-Парголовского проспекта (ныне проспект Мориса Тореза). Фото начала XX века

Оттуда шла пригородная паровая конка – по Большому Сампсониевскому, Выборгскому шоссе, затем по Новосильцевской улице и далее через весь Лесной до часовни у Большой Спасской улицы. Паровик двигался с шумом и пыхтением, оставляя за собой клубы черного дыма, долго стоял на многочисленных разъездах и в ожидании встречных поездов. «Старые, много лет перемонтированные паровики часто на пути портятся, происходят неприятные задержки», – замечала одна из столичных газет.

Поезд «паровой конки» на 2-м Муринском проспекте. Фото начала XX века

«Паровичок» в Лесном. Фото начала XX века

Летом к составу прицепляли открытый двухэтажный вагон с «империалом». «Состоятельные пассажиры располагались внутри вагонов, уплачивая за проезд шесть копеек, те, кто победнее, лезли по витой лестнице на империал либо устремлялись на передние площадки, где билеты стоили на две копейки дешевле, – вспоминал впоследствии актер и писатель Борис Михайлович Филиппов, живший в Лесном в начале XX века. – Экономия неизбежно приводила к тому, что пассажиры „второго класса“ прибывали к месту назначения закопченные, как кочегары».

Тем, кто выбирал путь в Лесной по линии Финляндской железной дороги, приходилось от станции Ланская до центра Лесного порядочное расстояние проходить пешком. В 1910-х годах в Лесной проложили трамвайную ветку.

Круглый пруд на пересечении 2-го Муринского и Институтского проспектов. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

У Круглого пруда, на пересечении 2-го Муринского и Институтского проспектов. Фото начала XX века

К концу XIX – началу XX века в Лесном существовало несколько центров жизни. Один находился у Круглого пруда на пересечении 2-го Муринского и Институтского проспектов. Круглый пруд, соответственно своему названию, имел круглую форму, был небольшим и неглубоким, огороженным живой изгородью и обсаженным деревьями. Второй центр Лесного, который старожилы до сих пор называют «пятачком», располагался у перекрестка в районе нынешней площади Мужества, где раньше сходилось несколько улиц Лесного. Тут в начале XX века находилось много торговых заведений – аптека Шлезингера, булочная купца Сотова, писчебумажный магазин и другие.

Главным проспектом Лесного служил 2-й Муринский, имевший для Лесного, как отмечал М.И. Пыляев, «значение Невского проспекта, где сосредоточены главным образом лавки и магазины». Здесь размещались булочные, виноторговые, галантерейные, овощные, посудные, портерные и прочие лавки.

2-й Муринский проспект, угол Малой Спасской улицы. Фото начала XX века

А вот Выборгское шоссе (нынешний проспект Энгельса), по отзывам современников, являлось едва ли не самым злачным местом северных районов. Здесь находилось большое количество постоялых дворов, чайных и трактиров. И хотя на вывесках значилось «без крепких напитков», верить этому было нельзя.

Одно из самых больших жилых зданий в Лесном, появившееся в начале XX века, сохранилось на 2-м Мичуринском проспекте (возле исчезнувшего ныне Круглого пруда)

Днем посетители этих заведений – пригородные крестьяне, «чухонки» и рабочие ближайших заводов. «По ночам же публика совершенно меняется, – отмечал современник. – Едва начинает темнеть, как со всей Выборгской стороны, из Новой Деревни, Черной речки, Шувалово и т. д. начинают стекаться на шоссе всевозможные типы темного Петербурга». Тут ночевали нищие, попрошайки, мошенники и прочий сброд.

Репутацию одного из наиболее злачных лесновских мест в начале 1910-х годов имел перекресток Выборгского шоссе и Английского проспекта (ныне проспект Пархоменко). Как отмечал обозреватель газеты «Вечернее время», здесь расцвел «пышный букет кабаков». В начале июня 1912 года он пополнился еще одним питейным заведением: здесь открылась пивная от завода Калинкина. «Итак, на этом пункте сконцентрировано: ресторан, пивная „Старой Баварии“, гостиница, пивной склад и новая пивная лавка завода Калинкина, – писал современник. – Допустимо ли на протяжении 75 шагов, да еще неподалеку от церкви, громоздить эти злачные места?»

Тем не менее Лесной считался одним из самых здоровых в природном отношении мест под Петербургом. Так, по словам известного бытописателя столицы В.О. Михневича, Лесной «по высоте своего положения пользуется славой – самой здоровой из всех петербургских окрестностей». Несколько портили репутацию густые лесновские туманы, возникавшие иногда из-за обилия прудов и (по Михневичу) «из-за близкого соседства Парголовских озер и болот».

Выборгское шоссе возле Орлово-Новосильцевской богадельни (слева). Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

«Удобное сообщение, расположение в пределах почти городской черты, обилие растительности, какую представляют роскошный Институтский парк, Беклешовский сад с прудами и лодками для катания, сосновый лес и сравнительная дешевизна помещений – вот плюсы Лесного как дачной местности», – отмечалось в «Иллюстрированном практическом путеводителе по С.-Петербургу и его окрестностям», изданном в 1905 году.

…Жгучей проблемой для жителей Лесного являлось благоустройство этих мест, поскольку оно оставляло желать лучшего. И если Лесной действительно привлекал много дачников, то главным образом своей близостью к городу и природными достоинствами, но никак не удобствами дачной жизни, которых было попросту очень мало.

Как отмечалось в обзоре «Петербургские дачные местности в отношении их здоровости», опубликованном в 1881 году, «в устроенные по бокам улиц канавы, соединяющиеся в большинстве случаев с прудами, стекают уличные нечистоты, дождевая и банная вода, помои, а также и части жидких нечистот из домов и жилищ». Лесные ароматы воздуха нередко заглушало зловоние при вывозе содержимого выгребных ям, в ящиках и бочках на конных подводах, что делалось небрежно и неряшливо.

В Беклешовом саду возникло кладбище для животных, павших от заразных болезней. «За недостатком места, оно совершенно переполнено трупами, вдобавок содержится крайне небрежно, трупы зарываются настолько дурно, что на поверхности земли видны лужи крови и даже головы лошадей, умерших от сопа, между тем место это непосредственно прилегает к дачам Лесного».

Необходимость благоустройства Лесного витала в воздухе, пока, наконец, в 1896 году группа местных домовладельцев во главе с Александром Ивановичем Янковым не создала «Общество содействия благоустройству местности Лесного». Своей первой задачей Общество считало замощение улиц и их освещение, поскольку в Лесном, уже достаточно густо населенном, все еще не было ни одной мощеной улицы.

«Грязь здесь, что называется, невылазная и, кажется, неустранимая при той небрежности к вопросам о благоустройстве, которую проявляют здешние домовладельцы», – говорилось в одной из столичных газет. А по признанию другого газетчика, «если начали благоустраивать Лесной, то надо прежде всего сделать его улицы проезжими. Большинство дорог находится в ужасном виде».

По существовавшим в петербургском уездном земстве правилам, оно брало на себя мощение улиц лишь в том случае, если домовладельцы вносят одну треть стоимости этих работ и берут на себя ответственность за дальнейшее содержание мостовой. Поэтому Общество благоустройства обратилось к домовладельцам с напоминанием об их обязанностях, но далеко не все откликнулись на призыв, а большинство вообще категорически отказались участвовать в этом деле. Поэтому мощение улиц Лесного шло очень медленно. К началу 1910-х годов удалось замостить почти весь 2-й Муринский и Институтский проспекты, Большую и Малую Спасские улицы, Большую Объездную улицу и часть Английского проспекта.

В отношении освещения улиц деятельность Общества оказалась более продуктивной: с домовладельцев почти всех улиц удалось собрать требуемую сумму для установки керосиновых фонарей. Прошло немного времени, и в конце 1900-х годов Общество благоустройства решило осветить Лесной электричеством. Оно разослало по всему Лесному опросные листы, чтобы определить, сколько нужно лампочек в частных квартирах и торговых заведениях. Оказалось, что потребность очень большая, и уже в конце 1910 года «Общество электрического освещения» раскинуло по всему Лесному электрическую сеть.

С января 1913 года на главных артериях Лесного на смену прежним керосиновым «коптилкам» пришли фонари с электрическими лампами. Это стало рождественским подарком жителям Лесного со стороны земства. Что же касается остальных улиц Лесного, то здесь земство обязывалось поставить электрические фонари только при условии, что домовладельцы уплатят по 17 рублей с полтиной за каждый фонарь. Процесс сразу же замедлился.

С самого начала своего существования Общество благоустройства обратило внимание и на «оздоровление» Лесного. Еще в 1896 году по ходатайству Общества Петербургское уездное земство ассигновало тысячу рублей на приведение в порядок уличных канав. Еще больше вопрос «оздоровления» сдвинулся с места, когда в начале XX века в Лесном стали появляться дома с удобствами – «водопроводом, ваннами и ватерклозетами».

Дорога в Сосновку. Фото начала XX века

Малая Спасская улица. Фото начала XX века

Шагая в ногу со временем, Общество благоустройства выработало при участии специалистов проект устройства канализации в Лесном из непроницаемых труб для «грязных домовых вод», при этом для стока ливневых вод предполагалось оставить прежние открытые канавы, только вымощенные булыжником. Уездное земство одобрило проект и постановило ассигновать требуемую сумму, но с прежним условием: домовладельцы должны дать одну треть стоимости работ. И снова домовладельцы не пошли навстречу. Все усилия Общества убедить их оказались тщетными.

Как отмечал обозреватель, «можно усмотреть, что одной из главных причин, тормозящих приведение местности Лесного в благоустроенное состояние, является крайняя индифферентность местных домовладельцев к собственным их интересам и упорное нежелание их потратить даже небольшую сумму для улучшения условий жизни в Лесном».

Гласный уездного земства К.П. Мультино, отвечая в июне 1913 года на вопрос репортера «Петербургской газеты» о степени благоустройства Лесного, с горечью отмечал, что несмотря на то, что летом сюда приезжает из города до 160 тысяч человек, «наша окраина пребывает в первобытном состоянии. У нас до сих пор нет самых необходимых потребностей культурных людей – нет ни сносных мостовых, ни водопроводов, ни канализации. Из 121 улицы Лесного замощено лишь 25. Нет собственных судебных установлений: на весь район Лесного существует один мировой судья да один судебный пристав».

Еще одним слабым местом Лесного оставалось обеспечение питьевой водой. По признанию одного из современников, «вода из многочисленных прудов в питье не идет, так как она похожа на ботвинью, или на кофейную гущу». А все потому, что в них «ежегодно каждым летом производится полоскание белья, подмывание детских пеленок, мытье швабр и другие подобные же нужды домашнего обихода». Поэтому двор почти каждой дачи имел свой колодец. Считалось, что самая лучшая в Лесном вода – в прудах Беклешова сада и в Серебряном пруду. Даже само название последнего говорило о кристальной чистоте воды. Впрочем, до сих пор неизвестно, откуда пошло название «Серебряный пруд».

Известный писатель Лев Успенский, знаток петербургских легенд и преданий, предполагал, что это название могло значить «отличный пруд с чистой водой», либо «пруд, обсаженный серебристыми ивами». А еще говорили, что когда белые стволы берез отражались в пруду, то казалось, что сама вода – серебряная. Есть и другие красивые легенды, объясняющие название пруда. По одной из них, на его берегу находился когда-то веселый ресторанчик. Его посетители бросали в пруд серебряные монеты, а хозяин потом доставал их со дна. По другой, будто бы когда копали пруд, для очистки дна и облагораживания воды на дно положили тонкую серебряную сетку.

Когда зимой требовался лед для набивки ледников, то также использовали чистую воду из прудов Беклешова сада и Серебряного пруда – все остальные водоемы Лесного по качеству своей воды не отвечали этой потребности. Дело в том, что тогда ведь не существовало искусственных холодильников и вся торговля держалась на льде, добытом из петербургских рек, каналов и водоемов. Требовался лед и для домашних ледников, в которых жители хранили скоропортящиеся продукты.

И тем не менее, несмотря на все неудобства и недостатки, лесновцы очень любили свою «малую родину». Это был их родной дом. Как вспоминал уже упоминавшийся Б.М. Филиппов, особенно процветал Лесной в Масленицу, когда сюда наезжали окрестные финны на «вейках». «Вся прелесть катания на вейках заключалась в том, что возница за „рицать“ копеек в час отдавал сани в полное распоряжение ездоков, а сам оставался распивать чай у самовара в местном трактире до возращения любителей катанья. И задатка никакого не брал. Все было основано на доверии. А для компаний курсировали розвальни, набитые сеном, покрытые ковром (рубль в час) либо рогожей (80 коп. в час). В розвальнях катались „навалом“ – сколько влезет».

Местные купцы выезжали на тройках, состязаясь в быстроте своих рысаков и роскоши упряжек. Красочное зрелище представляло собой народное гулянье с гармошками и балалайками. «Жители Лесного большие любители покататься в дни сырной недели, – замечал в 1900 году репортер „Петербургского листка“. – Обыкновенно, катанье это доходит до грандиозных размеров…»

Лесновские «огнеборцы»

Немало сетовали местные жители на слабую противопожарную безопасность. Между тем для Лесного этот вопрос являлся актуальным: дачные улицы застраивались преимущественно деревянными постройками, поэтому пожары здесь не являлись редкостью.

К примеру, в июне 1903 года сгорела дотла лучшая в Лесном булочная-пекарня, находившаяся на углу Малой Спасской улицы и 2-го Муринского проспекта. «Пожар булочной и пекарни вызвал своеобразный кризис в Лесном, – писал обозреватель „Петербургского листка“. – Утром многие дачники оказались без булок. Дело в том, что сгоревшая пекарня поставляла свой товар в несколько окружающих булочных, не имеющих собственных пекарен. Разносчики также, главным образом, брали товар из сгоревшей булочной, и теперь вынуждены будут привозить булки из города».

Особенно запомнился жителям пожар поздней осенью 1912 года на Беклешовской улице. «При отсутствии телефонов о пожаре дали знать крайне поздно: пожарный обоз прибыл в тот момент, когда огнем были охвачены все строения дачи, – говорилось о том случае в одной из газет. – Задача пожарных свелась к недопущению распространения пожара на соседние дачи». Сделать это оказалось нелегко, так как не оказалось воды. Только через час пожарным удалось достать большое количество воды, и пожар потушили.

«Характерно, что известие о пожаре дошло до столичных редакций только через сутки, – продолжал тот же репортер. – Прибавим также, что почта от Петербурга до Лесного идет с такой же скоростью, как от Москвы до Петербурга. Газетка из Боровичей доходит до Лесного через тридцать часов».

Один из самых крупных пожаров в Лесном, едва не ставший общим бедствием для жителей этих мест, случился 26 февраля 1913 года. В тот день по Старо-Парголовскому проспекту в сторону города двигалась подвода с четырьмя просмоленными бочками, в них находилась нефть, принадлежавшая заводу братьев Нобелей. Когда подвода переезжала рельсы конки, от сильного толчка одна из бочек упала на мостовую, и нефть большим пятном разлилась на проезжей части улицы. На беду, как раз в этот миг мчался поезд «лесного парового трамвая». Из трубы паровоза выбросило сноп искр и углей, попавших в разлитую нефть. Она тут же вспыхнула.

Затем случилось непоправимое: пламя взвилось высоким столбом и сразу же перебросилось на стоявший рядом угловой двухэтажный деревянный дом, выходивший на Старо-Парголовский проспект и на дорогу в Сосновку (ныне Политехническая улица). В одно мгновение огонь охватил наружные стены дома, языки пламени стали врываться внутрь расположенных в нем торговых заведений и семи квартир. Жильцов обуяла страшная паника, тем не менее все они успели спастись – пострадавших не оказалось.

На место пожара вскоре примчались пожарные из Лесного, Удельного и Коломяжского отделов пригородного пожарного общества. Кроме того, прибыли Лесная, Гражданская пожарные дружины и городская пожарная часть. Огнеборцы уже застали весь дом в сплошном пламени, поэтому спасти его не удалось. Надо было помешать распространению огня, поскольку уже начинали дымиться соседние деревянные дома. Дело оказалось настолько серьезным, что на подмогу позвали еще одну пожарную часть – Чернореченскую.

Ожесточенная борьба с огнем продолжалась больше трех часов, и только общими усилиями удалось затушить пожар и предотвратить огненную катастрофу в самом центре Лесного. От пострадавшего дома уцелел лишь обугленный, наполовину разрушенный сруб.

Как выяснилось, дом был застрахован в страховом обществе «Россия» на 18 000 руб., и только по одному строению убыток достигал 15 000 руб. В этом же доме помещались книжный и писчебумажный магазин Садовского, застрахованный на 3000 руб. в товариществе «Саламандра», и ренсковый погреб Кощакова, застрахованный в Санкт-Петербургском обществе страхования на 3000 руб. А общий убыток от пожара составил более 40 000 руб.

Страховка помогла коммерсантам возобновить свои дела. Между тем страхование жилищ нередко играло на руку мошенникам и авантюристам, и полиции подчас приходилось разбирать дела о «мнимых пожарах» – умышленных поджогах, совершенных с целью получения страховки. Характерный пожар, о котором много говорили в Петербурге, случился летом 1908 года на Старо-Парголовском проспекте в Лесном. Пожар этот имел криминальную подоплеку: арендатора, гражданского инженера Дмитрия Валерьевича Знобишина, обвиняли в том, что он намеренно поджег снятую им дачу, чтобы получить страховку в 20 000 руб. от общества «Саламандра».

Основанием для обвинения стал ряд фактов, свидетельствовавших против Знобишина. Инженер и его супруга вели на даче, снятой на лето и зиму, весьма странный образ жизни. Все имущество они перевезли из города почему-то глубокой ночью. После чего сразу же закрыли ставни нижнего этажа и не разрешали их открывать ни днем, ни ночью. Дворнику они вообще запретили появляться в доме, чем сразу же вызвали его подозрения. Доступ туда имела только служанка Прасковья Степановна.

Подозрения громоздились одно на другое. Когда в ночь на 12 августа 1908 года дача запылала, а служанка, придя к дворнику, совершенно спокойно сказала «мы горим», тот еще больше уверился в том, что дачники задумали что-то нехорошее.

Свидетели-соседи сообщили потом полиции, что когда они пришли тушить горящую дачу, то не смогли достучаться до хозяев. Когда же они, желая спасти их от смерти, взломали дверь, то к своему изумлению обнаружили, что Знобишин не спит и не выражает никакой тревоги. Не заметили они и мебели в доме, а три комнаты выглядели совсем пустыми. Знобишин обозлился на вломившихся соседей и грубо прогнал их.

В свою же очередь, инженер Знобишин рассказывал полиции, что в момент пожара он выскочил в сад в одном белье и одеваться ему помог какой-то городовой, а достучаться соседи до него не могли, поскольку он крепко спал. Ну, а гнал всех прочь, подумав, что в дом ворвались грабители, да и вообще не понимал спросонья, в чем дело.

Однако улики продолжали нагромождаться. Один из свидетелей, некий крестьянин Ярмонкин, рассказывал, что через недели две после пожара Знобишин сказал ему: «Молчите, и я вам дам 25 рублей, когда получу страховку». Другой уликой стало обнаруженное в квартире Знобишина во время обыска письмо, в котором были такие слова: «Скажи Прасковье, чтобы не болтала».

«С момента учреждения страховых обществ процент поджогов вырос до огромных размеров, – заявил на суде прокурор. – Поджигатели, как правило, преследуют корыстные цели. В данном случае эта цель налицо: инженеру Знобишину предстояло уехать в Семипалатинск, куда его назначили областным архитектором, а тут улыбнулась перспектива заполучить двадцать тысяч рублей».

В доказательство своих слов прокурор сообщил, что Знобишин спалил пустую дачу, без всякого имущества, поскольку на пожарище, кроме обгорелых бревен, были найдены всего лишь черепки от семи тарелок, восемь горелок от ламп и серебряная солонка. Никаких других следов от имущества, якобы перевезенного на дачу с городской квартиры на пяти подводах, обнаружить не удалось.

Казалось, Знобишин обречен: все говорило против него. Однако случилось нечто странное: свидетели стали брать назад свои первоначальные показания и заявляли совершенно обратное. Тот свидетель, который прежде показывал, что одевал Знобишина после пожара, теперь сказал:

«– Знать ничего не знаю и ведать не ведаю.

– Когда же вы говорили правду: тогда или теперь? – поинтересовался судья.

– Не могу знать, – простодушно отвечал свидетель под дружный смех публики. Так ничего и не смогли добиться у этого „самого достоверного свидетеля“».

В своем последнем слове на суде инженер Знобишин заявлял, что возмутительного преступления, в котором его обвиняют, он не совершал. Он обращал внимание присяжных заседателей на свою сорокалетнюю «беспорочную» службу – сначала в должности губернского архитектора, потом гражданского инженера, а одно время даже вице-губернатора, а также на свой преклонный возраст.

Несмотря на жесткую позицию прокурора, в своей речи напомнившего даже о законах петровского времени, каравших смертной казнью конокрадов, изменников и поджигателей, присяжные заседатели остались при своем мнении. После двухчасового совещания большинством голосов они вынесли инженеру Знобишину оправдательный приговор…

* * *

В начале XX века пожарные дружины в пригородах Петербурга находились в достаточно тяжелом финансовом положении. Санкт-Петербургское пригородное пожарное общество насчитывало тогда шесть отделов – на Малой Охте, Петровском острове, Удельной, Лесном, Новой Деревне и Коломягах. Содержание их обходилось в 30 000 руб., из которых 10 000 руб. составляли пособия Страхового общества, Общества взаимного страхования, Губернского и Уездного земств. Остальные 20 000 руб. приходилось изыскивать путем сбора членских взносов, пожертвований и устройства различных увеселительных мероприятий.

Жители пригородов уклонялись от содержания отделов пригородного пожарного общества, ссылаясь на то, что это следует производить на счет города и земства. Поэтому сбор взносов ежегодно сокращался, а в 1901 году и вовсе прекратился. Равнодушие населения объяснимо еще и недоверием к частным пожарным учреждениям, а также тем, что пожары в пригородах нередко способствовали, благодаря высоким страховым оценкам, обогащению погорельцев.

«Положение С.-Петербургского пригородного пожарного общества в настоящее время поистине трагическое, – говорилось в заявлении гласного городской думы Ивана Александровича Шульца от 24 октября 1901 года о необходимости выдачи пособия от города пригородному пожарному обществу. – В кассе его имеется лишь 75 руб. 76 копеек… Между тем пожары на окраинах не уменьшаются, а увеличиваются».

Любопытно, что важную роль в Лесной добровольной пожарной дружине играли представители рода петербургских немцев Кертлингов. Происходили они от уроженца Ганновера Максимилиана Кертлинга, приехавшего в Россию во второй половине XIX века и открывшего собственное скорняжное заведение и магазин «Меховой товар» на Владимирском проспекте. Спустя некоторое время после кончины Максимилиана Кертлинга в 1894 году вдова с детьми перебрались в Лесной – в дом на углу Широкого переулка и Малой Спасской улицы (ныне улица Карбышева), перешедший ей в наследственное владение от мужа.

Сыновья Максимилиана Кертлинга посвятили себя пожарному делу в Лесном. Александр стал начальником Лесного отдела пригородного пожарного общества, а Август-Георг (впоследствии его именовали Георгом, или Георгием Максимилиановичем) – его помощником. Подробности пожарной службы Георгия мы знаем благодаря хранящемуся в Музее пожарного дела юбилейному альбому, преподнесенному Георгию Кертлингу сослуживцами в 1923 году, в связи с 25-летием его службы в пожарной охране города. Для нас этот альбом сегодня является не только редким свидетельством истории петербургской пожарной охраны, но и уникальным источником сведений о жизни и быте северных пригородов Петербурга в начале XX века.

Георгий Кертлинг поступил добровольцем («охотником») в Лесной отдел пригородного пожарного общества в ноябре 1898 года. В том году, после окончания трех классов Петропавловской приходской школы при Соборе св. Петра, его, 15-летнего подростка, направили учеником в контору перестрахования. Однако, по-видимому, финансовая деятельность служила для него и тогда, и впоследствии лишь источником заработка, а душа лежала совсем к другому роду занятий.

Как писал потом сам Кертлинг в своей автобиографии, его влекла «сильная любовь к пожарному делу». Вплоть до 1917 года он занимался пожарным делом на добровольных началах, не оставляя основной службы (после конторы перестрахования он работал в страховом обществе «Россия», Сибирском торговом банке, в АО «Кровля», в Трудовой артели слесарей в Лесном, во Всеобщей компании электричества и, наконец, в Международном коммерческом банке). Как говорилось в свидетельстве Сибирского торгового банка, где Георгий Кертлинг служил с августа 1900 года по декабрь 1907 года, сначала в учетном деле, потом, последовательно, в отделе корреспонденции, в архиве и товарном отделе, он «за все время своей службы исполнял возлагавшиеся на него обязанности с должной аккуратностью, усердием и знанием дела».

Георгий Максимилианович Кертлинг. Из юбилейного альбома, преподнесенного ему в связи с 25-летием пожарной службы

«Если случался большой пожар днем, во время нахождения Г.М. на службе в Сибирском банке, он, не задумываясь, убегал со службы, на извозчике приезжал в Лесной и, моментально одевшись в пожарную форму, работал на пожаре, – сообщалось впоследствии в юбилейном альбоме Георгия Кертлинга. – Часто, отработав на пожаре всю ночь, с опозданием даже Г.М. утром отправлялся на службу в банк… Дабы иметь возможность быть всегда готовым выехать на пожар, Г.М. ходил после службы в пожарной одежде, забирая с собой при уходе из дому каску и рукавицы».

В начале своей пожарной деятельности Георгий Кертлинг жил в Петербурге и в Лесной ездил вместе со своим старшим братом на велосипедах. Здесь учился пожарному делу и участвовал в тушении пожаров. Его статус добровольца означал работу на бесплатных началах.

Пожарное депо Лесного отдела пригородного пожарного общества и его работники, 1899 год. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

Находился Лесной отдел Пригородного пожарного общества поначалу на углу Новосильцевской (ныне Новороссийская) и Грязной улиц (с 1952 года – Волочаевская улица, в 1965 году упразднена). В 1899 году на добровольные пожертвования частных лиц на Широком переулке выстроили депо Лесного отдела пригородного пожарного общества; 21 ноября того же года его освятили в присутствии представителей пожарных организаций и жителей Лесного. Команда Отдела состояла из четырех служителей и десяти добровольцев. На пожары выезжали на двух лошадях, погрузив на линейку самый необходимый инвентарь и ручную трубу с рукавом.

Постоянные поездки в Лесной отнимали у Георгия много времени, и в марте 1900 года семейство Кертлингов переехало из центра Петербурга в Лесной на Широкий переулок. «Перебравшись в Лесной на постоянное жительство, Георгий Максимилианович занялся всецело своим любимым пожарным делом, – говорилось в юбилейном альбоме. – Каждое воскресенье и праздник проводились им почти целиком в Отделе. Утром в эти дни устраивались учения для добровольцев и проездки. Все имеющиеся пожарные снаряды пускались в действие, каждый дружинник практиковался в обращении со всеми имеющимися инструментами. Ставили ручную трубу, лестницу, спускались по веревке с каланчи, прыгали в спасательные простыни, упражнялись в закладке лошадей и пр., и пр.

После учения все добровольцы самым старательным образом чистили весь инвентарь, обоз, лошадей и помещения Отдела. На дворе Лесного отдела происходили гимнастические упражнения членами гимнастического общества „Пальма“, в которых дружинники принимали самое горячее участие. Одним из лучших гимнастов-дружинников был всегда Георгий Максимилианович».

Часто после учения добровольцы-пожарники во главе с начальником Отдела собирались у Георгия Кертлинга в квартире его матушки, где обсуждали пожарные вопросы. «Пожарная жизнь Г.М. вошла во все мелочи его обыденной жизни, жизни всей его семьи, – говорилось далее в юбилейном альбоме. – Жил он для того, чтобы быть пожарным и службу свою в Сибирском банке нес как тяжелое бремя в силу необходимости поддерживать свои материальные средства. В силу горячей любви к Г.М., с одной стороны, и в силу чрезвычайно ревностного и постоянно добросовестного отношения к делу пожарной службы Г.М., с другой стороны, вся его семья сильно полюбила пожарную деятельность и стала, так сказать, пожарной семьей. Его мать все дружинники называли „пожарная мамаша“ и сестру – „пожарная сестрица“».

Чтобы обеспечить Лесной отдел пригородного пожарного общества финансовыми средствами, устраивались концерты, спектакли, танцы, лотереи и т. п. Играли в театре у Серебряного пруда, а также в «санатории для выздоравливающих» на Старо-Парголовском проспекте. Георгий Кертлинг имел даже собственный театральный псевдоним – Отин. Своим актерским талантом он, по-видимому, завоевал признание местной публики: продажа билетов шла очень бойко, если зрители узнавали, что Отин будет участвовать в спектакле или дирижировать танцами. По словам самого Георгия Кертлинга, «так же, как пожарное дело, я любил и музыку, и в течение нескольких лет играл в великорусских оркестрах В.П. Киприянова и И.И. Волгина, управлял Неаполитанским хором, оркестром балалаечников и пел русские куплеты».

«Как всегда, а особенно в прежнее время, на торжествах бывали изобильные излияния, – говорилось в юбилейном альбоме. – Не могу быть скромным, чтобы не упомянуть, что и в поддержание „прелестной компании“ за столом и выпивкой Г.М. был не из последних. Как помню, на одном из годовых праздников Пожарной дружины в Коломягах, примерно в 1901 году, после „приятно“ проведенного завтрака, Г.М., лежа в конюшне дружины, нежно целовал ножку одной из лошадей команды».

В 1902 году Георгий Кертлинг вместе с группой добровольцев вышел из Лесного отдела пригородного пожарного общества и основал Лесную пожарную дружину, в то время как его старший брат Александр продолжал оставаться начальником Лесного отдела пригородного пожарного общества. В новой Лесной пожарной дружине поначалу насчитывалось 25 членов. Георгия Кертлинга выбрали помощником старосты. Территориально дружина расположилась в Малой Кушелевке, во временном помещении, предоставленном госпожой Е.Ф. Калакуцкой (по адресу – Дорога в Малую Кушелевку, дом № 10). С 1 июня 1902 года дружина официально начала свое существование.

Поначалу Лесная пожарная дружина находилась в очень стесненных условиях, поэтому выезд дружины на пожар казался «детско-забавным зрелищем». «Везде и во всем Г.М. был всегда одним из первых, – говорилось в юбилейном альбоме Георгия Кертлинга. – При вывозе тележки с пожарным инвентарем Г.М. усерднейшим образом тащил за одну из постромок, изображая из себя резвую лошадку… Представьте себе картину выезда на пожар дружины. Маленькая тележка, нагруженная ручной трубой, рукавами, лестницей и другим инвентарем, впряженные в нее мокрые дружинники, старающиеся возможно быстрее передвигать ее к месту пожара. Впереди бежит маленький человек – староста – начальник дружины Н.С. Андреев. Сзади и окружая со всех сторон обоз, бегут дружинники. Смешно, и, кажется, ничего нет серьезного. Но дружина даже и в таком виде приносила большую помощь, так как в районе своего выезда поспевала очень быстро на пожары».

Зимой 1902 года дружине удалось приобрести конный выезд – получить в пользование двух лошадей. Георгий Кертлинг все свободное от службы в банке время отдавал пожарной дружине. Поскольку финансовых средств в дружине имелось крайне мало, «охотники» делали все, что возможно, своими руками. Чтобы усилить средства дружины, в 1903 году организовали оркестр. Большинство дружинников обучились игре на каком-либо инструменте, а Георгий Кертлинг освоил игру почти на всех духовых инструментах. Он даже сам обучал любителей-оркестрантов, насколько позволяло его умение.

Оркестр играл на всех вечерах дружины, на спектаклях частных устроителей и на различных торжествах. В 1908 году оркестр целое лето выступал на сцене у Серебряного пруда. Однако Георгию Кертлингу оркестр доставлял не только радости, но и много хлопот. «Оркестр должен был играть 2–3 раза в неделю, каждый раз в количестве 12 человек, – говорилось в юбилейном альбоме Георгия Кертлинга. – Дружинники, которые входили в состав оркестра, по самым разным причинам временами не могли все играть, поэтому оркестр приходилось дополнять наемными силами. Наемным музыкантам надо было одеть форму дружины, надо было, следовательно, уследить, чтобы они вели себя вполне прилично. Среди них были большие любители выпить, и Г.М. постоянно приходилось бороться с этим неуместным злом».

В 1902 году Лесной пожарной дружине удалось получить в пользование двух лошадей, а затем еще увеличить иконный парке. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

Нередко наемных музыкантов найти не удавалось, а своих не хватало, в то же время администрация театра требовала, чтобы оркестр состоял непременно из 12 человек. Тогда Георгию Кертлингу приходилось уговаривать неиграющих садиться в оркестр и имитировать исполнение – «дуть в трубу» – таких оркестрантов называли «гробами». Тем не менее и в таких анекдотических ситуациях оркестр, как ни странно, звучал вполне достойно, к общему удовольствию администрации театра, публики и даже правления дружины.

Со дня своего основания Лесная пожарная дружина, а после Лесное добровольное пожарное общество не раз меняли свое помещение, ютясь в сараях, предоставляемых местными домовладельцами. Все это время дружинники собирали средства на покупку земли и строительство пожарного депо. Наконец, накопив денег, приобрели участок земли, где сами дружинники пилили деревья и корчевали пни. Торжественная закладка здания пожарного депо состоялась 6 августа 1911 года.

Учения пожарных Лесной дружины. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

В празднике участвовали жители Лесного, правление и команда Лесного добровольного пожарного общества, члены этого общества и представители других пожарных организаций. С тех пор день 6 августа отмечался как годовой праздник Лесной пожарной дружины, с молебном, парадным учением команды и торжественным застольем с бесконечными тостами.

Как с иронией отмечалось в юбилейном альбоме Г.М. Кертлинга, на таких мероприятиях выпивки бывало сверх меры. «Большинство пожарников плохо руководило своими действиями. В день закладки к концу торжества двое из дружинников совсем плохо себя чувствовали, а уходить домой не хотелось, хотя за ними прибыли их жены. Сняли с них пожарную форму и принялись уговаривать отправиться домой – ничего не выходило. На помощь пришел Георгий Максимилианович. Поставив этих неудачных праздничных дружинников по команде „смирно“, он скомандовал им: „По домам шагом марш!“. Команда подействовала. Привыкшие к послушанию, сильно пошатываясь, злополучные члены-охотники отправились домой. Однако вскоре сбились с ноги и вернулись обратно. Приходилось несколько раз устанавливать их „смирно“ и командовать „шагом марш“, пока они смогли благополучно утащиться домой».

Депо Лесной пожарной дружины на Малой Кушелевке. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

…К тому времени, чтобы жить поближе к пожарной дружине, Кертлинги переехали с Широкого переулка на Большую Спасскую, в дом № 44, совсем рядом с Гражданкой. Это был двухэтажный деревянный дом между Прибытковской и Беклешовской улицами. Здесь, в квартире Кертлингов, существовала своего рода «пожарная традиция»: по вечерам дружинники нередко собирались у Кертлингов и обсуждали за чаем пожарные дела. Здесь же проходили репетиции спектаклей, устраиваемых добровольными пожарниками для сбора средств на содержание Лесной дружины.

Еще 27 мая 1907 году на общем собрании членов дружины Георгия Кертлинга избрали помощником начальника Лесной пожарной дружины. Как говорилось впоследствии в юбилейном альбоме, с этого времени он «стал руководителем дружинников как на пожарах, так и на ученьях, являясь всегда своим примером образцом служения ближнему на пожарном поприще».

Среди документов семейного архива потомков Кертлинга хранится удостоверение об участии Георгия Кертлинга в тушении 62 пожаров. «Если случайно какой-нибудь пожар был пропущен, потому что Г.М. был на службе в банке или по другой причине, – говорилось в юбилейном альбоме, – то, как только узнавал о бывшем пожаре, он сразу отправлялся в дружину, дабы помочь привести в порядок пожарный инвентарь, высушить рукава и т. д. О пропущенном пожаре сожалел ось как о большом упущенном счастье».

Дружинники Лесной пожарной дружины. Фото начала 1900-х годов. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

За время с основания Лесной пожарной дружины до избрания Георгия Кертлинга помощником начальника команды, то есть с 1902 по 1907 год, дружина выезжала на пожары и тревоги 229 раз. Дружинники тушили пожары главным образом в Лесном, но выезжали также на Гражданку, в Ручьи, Удельную и Сосновку.

Среди крупных происшествий, в которых принимала участие Лесная пожарная дружина за это время, были пожары хлебных амбаров в лесу по дороге на мызу Ильинскую 7 мая 1906 года, возгорания Ланской гостиницы 9 июня 1906 года, дома по Дороге в Гражданку и Троицкой церкви на Большой Спасской улице. В 1912 году Георгий Кертлинг лично принимал участие в тушении пожара дома на углу Дороги в Гражданку и Ивановской улицы, где пришлось проработать около 30 часов.

Дружинники Лесной пожарной дружины. Фото начала 1900-х годов. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

За самоотверженную службу Георгий Кертлинг получил немало наград и поощрений. В 1908 году ему дозволили носить серебряный нагрудный знак Российского пожарного общества и пожаловали серебряную медаль «За усердие» на Станиславской ленте. Обыватели Лесного и правление Лесной пожарной добровольной дружины вручили Кертлингу именную почетную каску, а в день 15-летия основания дружины 6 августа 1917 года – почетный топорик.

Первая мировая война тяжело сказалась на делах пожарной дружины. Многих дружинников мобилизовали в армию, а средств на пожаротушение выделялось меньше. В 1916 году Александра Кертлинга, как германского подданного, выслали из России. (В дальнейшем он жил в Германии и умер 7 сентября 1941 года в Берлине.) Георгия Кертлинга это не коснулось – он еще в 1904 году принял русское подданство.

Тяготы войны совпали с семейными проблемами Георгия Кертлинга. В 1914 году Георгий Кертлинг, по настойчивому настоянию семьи, переехал жить в Петроград, сдав должность помощника начальника команды Лесного добровольного пожарного общества, оставаясь в ней только членом правления. Без него команда сразу же захирела, да и самого Георгия Кертлинга угнетал этот поворот стези. Долго так не могло продолжаться, и супруга Георгия Кертлинга уступила, вновь отпустила мужа в Лесной, где он вернулся на прежнюю должность. Вновь закипела работа.

Тем не менее возвращение оказалось недолгим: в 1917 году, уже после Октябрьской революции, в середине ноября, судьба Георгия Кертлинга круто изменилась: его пригласили на должность брандмейстера Коломенской городской пожарной части, где Георгий Кертлинг превратился, наконец, из добровольного дружинника в профессионального пожарного.

Лесновские дружинники очень горевали, потеряв блестящего руководителя. На прощание они преподнесли ему модель ручной пожарной машины и избрали «почетным стариком» команды Лесного добровольного пожарного общества.

Лесная пожарная дружина на учениях. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

Учения пожарников Лесной дружины. Фото начала 1900-х годов. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

С уходом Георгия Кертлинга дружина быстро распалась. Из-за плохого корма и недосмотра пали лошади, а дружинники стали уходить из команды. Без Георгия Кертлинга работа не налаживалась, и к осени 1918 года он, будучи еще в составе правления, лично передал инвентарь Лесной добровольной пожарной дружины в образовавшуюся в Ново-Саратовской немецкой колонии на Неве пожарную дружину. Отдал во временное пользование, надеясь на то, что, может быть, Лесная дружина еще сможет возродиться…

В 1920 году Георгия Кертлинга перевели в Казанскую часть, где он проработал в должности начальника 5 лет. В 1925 году его назначили на должность начальника Васильевской пожарной части, где он продолжал самоотверженно трудиться в течение 12 лет – до самой смерти. Новые власти по достоинству оценили заслуги Кертлинга на пожарном поприще: в 1921 году его наградили серебряными часами, в 1922-м – металлическими часами, в 1928-м – «почетным топориком», а в 1931-м – нагрудным золотым знаком Наркомхоза.

Когда в 1923 году сослуживцы поздравляли своего начальника с 25-летием службы в пожарной охране города, они подарили ему серебряный портсигар и юбилейный альбом фотографий с жизнеописанием. В 1980-х годах потомки Георгия Максимилиановича передали этот альбом в Музей пожарного дела, размещенный в пожарной каланче на Большом проспекте Васильевского острова. Умер Кертлинг в 1936 году в возрасте 53 лет от увечий, полученных на службе. Его похоронили на Красненьком кладбище, на том месте, где позднее провели аллею. Вдова хлопотала о получении персональной пенсии, но ей отказали «за отсутствием у покойного особо выдающихся революционных заслуг»…

* * *

Еще одна пожарная команда Лесного базировалась в Политехническом институте. Она возникла с самого момента образования Политехнического института и состояла из трех человек. Кадры пожарной команды политехников формировались чаще всего из Гражданской добровольной пожарной дружины.

Размещалась пожарная команда политехников в первом этаже дома рабочих и служащих («красный дом») и занимала две комнаты, в одной из них находился дежурный, а в другой – различное имущество. Движимым имуществом команды была ручная телега с бочкой, насосом и рукавами. Все это хранилось во дворе «красного дома». Все пожарные проживали в этом же доме и за жилье не платили.

Лесная пожарная дружина после тушения очередного пожара

Лесная пожарная дружина на учениях. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

В таком виде пожарная команда просуществовала до 1928 года, когда ее штат увеличили до девяти человек. В 1936 году пожарную команду перевели в подвал химического корпуса, а через три года вместо телеги с бочкой купили пожарную машину, которая стояла в гараже, расположенном между «красным домом» и первым учебным корпусом.

Коммерческое училище

С середины 1890-х годов местная «лесновская» общественность постоянно обсуждала проблему устройства здесь среднего учебного заведения. В августе 1896 года, по инициативе дачевладельца И.В. Гаврилова, группа постоянных жителей обратилась в «Общество содействия благоустройству местности Лесного» с заявлением о необходимости «открыть в Лесном гимназию или прогимназию». Предложение долго обсуждали, но решение так и не приняли. В конце 1899 года крупные дачевладельцы вновь пришли к заключению, что отсутствие среднего учебного заведения является тормозом к дальнейшему развитию этого пригорода. Ближайшая к Лесному 11-я классическая гимназия располагалась на расстоянии шести верст.

2 февраля 1902 года избрали «Временный комитет по открытию в Лесном мужского среднего учебного заведения» под председательством директора Политехнического института князя Андрея Григорьевича Гагарина. Одной из основных задач комитета являлся сбор средств для первоначального обустройства училища и ходатайство перед Министерством земледелия и государственных имуществ об отводе для него участка земли. Спустя почти полтора года для постройки учебного заведения отвели участок на углу Малой Объездной улицы и Институтского проспекта. Вскоре Комитет приобрел у Дома призрения душевнобольных в Удельной две предполагавшиеся под снос деревянные постройки. Их разобрали и перевезли в Лесной.

Для составления программ и выработки учебных планов училища, поступившего в ведомство Министерства финансов, Комитет создал специальную Педагогическую комиссию. Председателем ее избрали профессора Политехнического института геолога Ф.Ю. Левинсона-Лессинга, в состав вошли профессор Политехнического института В.И. Станевич, геолог Главного управления уделов П.А. Ососков и др. Комиссия взяла за основу программу Тенишевского училища. В разработке учебного плана принимали участие многие петербургские педагоги, в том числе профессор Петербургского университета историк И.М. Гревс и председатель педагогического совета гимназии Стоюниной В.А. Герд.

Коммерческое училище в Лесном имело целью «дать ученикам законченное общее образование, подготовить их к сознательному прохождению курса в высших учебных заведениях; развить в них самодеятельность, трудолюбие и истинный интерес к знанию». Предполагалось, что «в целях развития в учениках чувства долга и сознания своих обязанностей, в школе не должны применяться ни награды, ни наказания, ни вообще всякого рода меры внешнего воздействия на ученика, чтобы заставить его заниматься».

В процентном соотношении количество часов, отведенных на преподавание общеобразовательных дисциплин в училище, выглядело так: словесные (44 %), математические и естественно-исторические (39 %), искусство (17 %). К последнему относились рисование, черчение, чистописание, пение, ручной труд и лепка. «Специальными» предметами, преподававшимися в последнем классе, являлись коммерческие география и арифметика, бухгалтерия, товароведение, политическая экономия и законоведение.

Училище открылось 14 сентября 1904 года. В его Попечительный совет вошли члены правления «Общества распространения коммерческого образования в районе Лесного» (оно возникло взамен временного Комитета), а также научные работники и педагоги, связанные с Политехническим и Лесным институтами.

В училище действовало самоуправление, даже директор переизбирался каждые четыре года. В отличие от традиционных гимназий, с 1906/07 учебного года ввели совместное обучение мальчиков и девочек, что считалось в ту пору рискованным новшеством.

Ученики Коммерческого училища в Лесном. Фото 1912 г. (из архива потомков В.В. Брусянина)

Все учащиеся носили форменную одежду – тужурку «австрийского образца», брюки и однобортный мундир черного сукна со стоячим воротником, застегивавшимся на девять гладких золоченых пуговиц. Форма включала черную фуражку с козырьком «по образцу, установленному для гражданских чинов военного ведомства». На ее околыше помещалась золоченая эмблема торговли – жезл Меркурия. Для девочек приняли форму воспитанниц женских гимназий Министерства народного просвещения – коричневое платье и черный передник.

Училище отличалось широкой школьной самодеятельностью. Дети печатали на гектографе школьные журналы, объединялись в кружки – художественный, шахматный, гимнастический. Примером «сближения классов» являлся ученический оркестр, в нем участвовали ребята из младших и старших классов. Училище во многом было уникальным учебным заведением, сумевшим аккумулировать в себе передовые педагогические идеи и привлечь многих талантливых ученых и преподавателей.

Активное участие в делах училища принимали Ф.Ю. Левинсон-Лессинг, историк М.А. Дьяконов, инженер-кораблестроитель К.П. Боклевский, физик В.В. Скобельцин, профессор Лесного института Г.Ф. Морозов. Последний отдал в училище своих детей – сына и двух дочерей, а его жена преподавала в нем рисование.

Некоторые преподаватели Лесного и Политехнического институтов по совместительству стали педагогами Коммерческого училища. Так, знаменитый впоследствии ученый А.Ф. Иоффе в то время работал лаборантом на кафедре физики в Политехническом институте. В середине 1910-х годов в училище преподавал инженер-электрик Виктор Петрович Вологдин – брат знаменитого ученого.

Первым директором училища стал ботаник Леонид Николаевич Никонов, преподававший в нем природоведение. Параллельно с деятельностью в Коммерческом училище он работал и в других известных школах Петербурга – в женской гимназии Стоюниной, гимназии княгини Оболенской, гимназии Таганцевой, написал много научно-популярных книг и учебных пособий по ботанике.

Затем долгие годы директором был почвовед и ботаник Геннадий Николаевич Боч, автор ряда учебных пособий по естествознанию. Свою научную деятельность он начинал ассистентом в Лесном институте, а с 1917 года стал его профессором. В начале 1910-х годов он преподавал также на Стебутовских высших женских сельскохозяйственных курсах и на курсах пчеловодства при Музее Русского общества пчеловодства, находившемся неподалеку, на Новосильцевской улице, а также занимал должность заместителя («товарища») председателя Общества школьного просвещения при Лиге образования.

Должность инспектора Коммерческого училища в Лесном перед революцией занимал Арт Яковлевич Закс – краевед, теоретик и практик экскурсионной работы.

По данным справочника «Весь Петербург на 1911 год», в педагогический комитет Коммерческого училища в Лесном входили, кроме Геннадия Николаевича Боча, преподаватели, одновременно трудившиеся сразу в нескольких учебных заведениях Петербурга, причем весьма уважаемых. Вячеслав Яковлевич Аврамов (потомственный дворянин), кроме Коммерческого училища в Лесном, преподавал также в гимназии Стоюниной и в Лиговских классах черчения, инженер-технолог Андрей Васильевич Кобызев – в С.-Петербургском химико-техническом училище, Георгий Григорьевич Тумим – в Первом кадетском корпусе, Борис Евгеньевич Райков – в женской гимназии Гедда, а Владимир Степанович Иванов – в Земской учительской школе и гимназии и реальном училище К. Мая. Кроме них, в состав педагогического комитета, по данным на 1911 год, входили преподавательница Надежда Васильевна Холодовская и священник Александр Николаевич Филомафитский – настоятель церкви Преображения Господня при отделении Дома милосердия на Большой Объездной улице (ныне улица Орбели).

Остальные учителя Коммерческого училища в Лесном также совмещали свою работу здесь с преподаванием в других престижных учебных заведениях столицы. Юлия Ивановна Менжинская преподавала в женской гимназии Таганцевой, Александр Александрович Эккерман – в гимназии Ольденбургской и в Константиновском артиллерийском училище, Николай Михайлович Соколов – в гимназии и реальном училище К. Мая, Николай Михайлович Васильев – в Демидовской женской гимназии. Николай Петрович Каменьщиков имел звание доктора астрономии Берлинского университета и, кроме Коммерческого училища в Лесном, преподавал в гимназии княгини Оболенской, Морском корпусе, Санкт-Петербургских общеобразовательных курсах и реальном училище Черняева.

Секретарь Коммерческого училища Александра Ивановна Гаврилова трудилась также в Женской профессиональной школе Императорского человеколюбивого общества имени Великой Княгини Татьяны Николаевны. Кроме того, по данным 1911 года, в состав персонала Коммерческого училища в Лесном входило два врача: Евгений Петрович Радин, служивший ординатором городской больницы св. Пантелеймона в Удельной, и Мария Любимовна Кон-Дельбари, трудившаяся также в «Городском Рождественском барачном лазарете в память Государыни Императрицы Марии Александровны».

Как удалось установить, лишь несколько преподавателей Коммерческого училища жили в Лесном. Причем трое из них – А.Я. Закс, Ю.И. Менжинская и М.П. Лекарева – на 1911 год записаны по одному адресу: Старо-Парголовский, дом № 32. Почти половина преподавателей жила на значительном удалении от Лесного – в центре города, а также на Васильевском острове и Петербургской стороне.

Среди преподавательского состава Коммерческого училища не было случайных людей. Практически все учителя – неузарядные личности, оставившие о себе добрую память в сердцах своих учеников. Не стала исключением и учительница географии Анна Николаевна Максимова-Русанова. Она имела блестящее образование, владела несколькими языками. Говорили, что она объездила весь свет, и, по воспоминаниям учеников, ее уроки географии были необыкновенно интересны, поскольку многое, о чем рассказывала, она видела своими глазами.

Анна Николаевна Максимова-Русанова. Фото начала XX века (из семейного архива Г.Ф. Гагариной)

Как иногда бывает в учительском мире, семейная жизнь у Анны Николаевны не сложилась, и она полностью отдавала себя любимой школе и ученикам. Она продолжала работать в училище и после революции, когда его преобразовали в школу № 168. Анна Николаевна была человеком одиноким и после выхода на пенсию осталась одна. Ее племянник – известный историк, профессор Московского университета Сергей Данилович Сказкин – вскоре после войны забрал ее к себе в Москву, и до самой кончины в 1960 году Анна Николаевна жила в его семье.

Правда, Москву она не приняла – родной Петербург-Ленинград постоянно манил воспоминаниями и прежними друзьями. «Суетный Москва город, шумный, – говорила Анна Николаевна, – все для меня там неродное, чужое…» Неслучайно каждое лето, на несколько месяцев, она обязательно приезжала отдыхать домой, в родные «пенаты» – в любимое, милое сердцу Лесное, с которым связаны многие годы ее жизни. Останавливалась Анна Николаевна на это время у своей ученицы Марии Александровны Гагариной в доме на улице Пропаганды.

Могила Максимовой-Русановой на Востряковском кладбище в Москве. Фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной

«Анна Николаевна – небольшого роста, седая, но очень энергичная и жизнерадостная, глаза у нее были как у молодой, – вспоминает дочь Марии Гагариной – Галина Федоровна. – В гости к Максимовой часто приходили „профессорские жены“ из Политехнического института, они любили сидеть на веранде и гонять чаи. Вели разговоры о „высших материях“ – о культуре, искусстве, театральных постановках…»

Похоронена Максимова-Русанова на Востряковском кладбище в Москве. Надпись на надгробии ее могилы, пожалуй, мало что скажет москвичам. А вот знатоки петербургской истории сразу же поймут, о чем идет речь: «Наш Учитель Анна Николаевна Максимова-Русанова 1874–1960. Воспитанники и учителя Восьмиклассного Коммерческого училища в Лесном (Ленинград)»…

Театры и увеселения

Как только Лесной стал приобретать репутацию популярного дачного места, естественно, возникла необходимость устройства здесь развлечений для столичной публики. Уникальное свидетельство о лесновских увеселениях еще середины XIX века можно встретить в «Санкт-Петербургских ведомостях» за июль 1855 года: «В саду графа Кушелева-Безбородко по-прежнему собирается очень много публики, в парке Лесного института также. Говорят, что бывает музыка на даче Беклешова, за Лесным институтом, и сельские балы на даче Лихачева на Поклонной горе».

Основными местами дачного времяпрепровождения в Лесном во второй половине XIX – начале XX веков служили Беклешовский и Институтский парки, а также Сосновка. Причем парку Лесного института дачники предпочитали Беклешовский сад с лодками для катания и разными увеселениями.

Как отмечал «Спутник дачника» на 1886 год, «местом для приятной прогулки может служить Беклешовский сад, где встретите немало купеческих франтов. В общем, публика Лесного держится обособленно и чрезвычайно туго знакомится». Спустя четверть века Беклешовка была так же популярна. По праздничным дням сюда съезжалась едва ли не вся Выборгская сторона. Под звуки шарманки крутилась карусель, грохотали силомеры, молодежь летала на «гигантских шагах», а Петрушка истошными криками зазывал публику в балаган.

«Около прудов в Беклешовке расположено несколько насыпных горок, и с одной из них в ясный солнечный день открывается прекрасный вид на Петербург, – писал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев, – видны шпицы крепости и Адмиралтейства, куполы Исаакия и многих других церквей. В Беклешовке выстроен театр, в котором два раза в неделю даются платные спектакли труппой любителей, тир для стрельбы в цель и карусели».

В конце XIX века увеселительная часть Лесного сосредотачивалась в «Лесном клубе» на 2-м Муринском проспекте, основанном 3 июня 1879 года. Здесь устраивались семейно-танцевальные вечера, давались драматические, опереточные и оперные спектакли, причем появлялись выдающиеся представители драматической сцены – М.М. Глебова, М.Н. Ермолова и др. По окончании спектаклей устраивались танцевальные вечера.

Зимой местом увеселений становился парк Лесного института, где Общество содействия благоустройству местности Лесного стало устраивать каток и ледяные горы. «Хотя и то и другое предназначается для студентов и служащих института, но ими пользуются решительно все обыватели Лесного, – сообщал „Петербургский листок“ в декабре 1899 года. – Можно даже сказать, что институтский каток служит единственным местом общественных собраний. Так как вход на каток бесплатный, конькобежцев набирается (особенно по праздникам) весьма много. Особенно же шумно бывает на горах: лесные студенты ярые любители покататься с гор. Они катаются смело и лихо…»

Затем Общество благоустройства решило превратить в место развлечений территорию у Серебряного пруда, который, как писали современники, являлся «гордостью аборигенов Лесного». «Серебряный пруд, как величайшая в Лесном водная площадь, красиво окаймленная высокими деревьями, представляет из себя едва ли не самый живописный уголок всей местности, – писал один из современников. – Это излюбленное место прогулок лесновских дачников – как взрослых, так и детей, причем последние особенно ценят его за обилие золотых рыбок, которых так весело кормить в ясный день булкой».

Лесновцы в ту пору очень бережно относились к Серебряному пруду. Поэтому известие, что Общество содействия благоустройству местности Лесного, созданное в 1896 году группой местных дачевладельцев во главе с Александром Ивановичем Янковым, хочет застроить местность у пруда, вызвало у многих жителей, привыкших наслаждаться прогулками у Серебряного пруда, серьезную тревогу. «В настоящее время это хорошенькое местечко погибло, – сетовал газетный репортер в 1899 году. – Весь пруд для чего-то огородили высоким забором, который мало того, что безобразит место, но и причиняет обывателям неудобство».

Впрочем, опасения жителей Лесного оказались напрасными. Общество содействия благоустройству местности Лесного, действительно, в 1899 году получило от Министерства земледелия и государственных имуществ участок земли в 10 десятин у Серебряного пруда в аренду на 48 лет, причем на первые три года – бесплатно. Часть этой земли оно уступило пригородному пожарному обществу для постройки своего депо (то есть склада), а остальную огородило забором, провело дорожки и превратило в благоустроенный парк. На его территории построили музыкальный павильон и площадку для детских игр.

Торжественное открытие общественного сада у Серебряного пруда состоялось 28 мая 1900 года. «Громадная площадь сада, до сего времени страшно запущенная, приняла красивый живописный вид, – сообщала одна из газет. – Сам пруд вычищен, окружен дорожками, устроена открытая сцена, перед которой прекрасно утрамбованная площадка, окаймленная сотнею скамеек, предназначенных для детских игр». Церемонию открытия назвали «праздником весны». В программу вошли выступление народного хора петербургского уездного земства, балалаечников и музыкального оркестра. А в заключение программы состоялось детское «шествие весны».

С тех пор парк у Серебряного пруда стал местом «цивилизованного отдыха» детей и взрослых. Для устройства детских игр фребелевское общество (распространявшее учение Фредериха Фребеля – основателя детских садов в Европе) согласилось «командировать» сюда нескольких своих наставниц. Под их руководством дети играли в «кошки-мышки», в «ястреба», «паровоз» и в другие подвижные игры. Как известно, учение Фребеля основывалось на полном признании потребностей детской природы, а потому предписывало не подавлять детских желаний и не налагать «вериг» на их тело.

Кроме того, на площадке у «Серебки» устраивались занятия гимнастикой и хоровым пением. Также здесь устраивались популярные тогда детские «праздники древонасаждений». Для первого из них, состоявшегося 29 мая 1900 года, Лесной институт бесплатно предоставил более пятисот саженцев ясеня, яблони, липы и клена.

Традиция этого позабытого ныне праздника началась в мае 1898 года с лесных посадок в Сестрорецке и Харькове. С того времени они стали проводиться и в других городах России, причем в них участвовали губернаторы, высшее духовенство, земские начальники. Активное участие в устройстве «дней древонасаждения» приняло Императорское российское общество садоводства, выработавшее программу всех праздников, которые будут устраиваться отделами Общества в России. Сам государь Николай II одобрил начинание, начертав резолюцию: «Желательно, чтобы этот добрый почин прочно у нас привился».

Помещалась на Серебряном пруду и общественная купальня. Правда, обозреватель «Петербургского листка» сетовал в июне 1903 года, что в летнюю жару она совершенно не спасала, «благодаря своему плохому устройству и отдаленности от центра этой дачной местности».

Вскоре после открытия общественного сада у Серебряного пруда появился летний театр. В 1902 году театр перестроили – зрительный зал расширили, после чего он стал вмещать около четырехсот человек, и обнесли стеклянной крытой галереей. Вскоре этот театр стал популярен не только в Лесном, но и среди всех северных пригородов Петербурга.

На подмостках театра у Серебряного пруда выступали многие известные актеры Александринского театра, в том числе В.Н. Давыдов, В.В. Стрельская и многие другие. К сожалению, память о театральном искусстве недолговечна: имена этих знаменитых когда-то артистов знают теперь только историки… А вот актриса «Александринки» Лидия Алексеевна Нарекая, которой тоже доводилось выступать в театре у Серебряного пруда, известна сегодня многим, но только как писательница. Ее книги недавно вернулись к российскому читателю, а в начале XX века она была самой популярной детской писательницей, настоящей властительницей дум молодых барышень, грезивших о любви. Бенефис Л.А. Чарской в театре у Серебряного пруда состоялся 10 июля 1905 года.

Спектакли и детские праздники устраивались в этом театре каждую неделю. По воспоминаниям Бориса Михайловича Филиппова, нередко посещавшего летний театр у пруда, здесь, «в летнем дощатом театре, похожем на большой сарай, сезонная труппа актеров показывала обычно свои спектакли. Иногда для привлечения публики сюда приглашались и известные гастролеры».

Ставились в театре модные пьесы, нашумевшие в столице, такие, как «Мораль пани Дульской» или «Осенние скрипки», но преобладающее место в репертуаре, естественно, отводилось пьескам попроще. «Скромная дань отдавалась Чехову – его одноактным водевилям, – вспоминал Филиппов. – Но преобладающее место в репертуаре занимали мелодрамы типа „За монастырской стеной“ и пошленькие фарсы – „Пиобея“, „Брачная ночь“ и т. п.»

Однако в один прекрасный день случилось несчастье – пожар уничтожил здание летнего театра. Его отстроили заново и сдали в аренду Лесной пожарной дружине…

В 1904 году в Лесном появилось еще одно общество, ставившее своими целями просвещение и «увеселение» местных жителей. Оно называлось «Лесное общество народных развлечений» и было создано группой профессоров Политехнического и Лесного институтов. В члены правления Общества входили выдающие ученые – физик В.В. Скобельцын, геолог и петрограф Ф.Ю. Левинсон-Лессинг (впоследствии академик АН СССР, первый директор Почвенного и Петрографического институтов АН СССР, директор созданной им вулканологической станции на Камчатке), «корифей науки о лесе» Г.Ф. Морозов, а также многие местные общественные деятели.

Страна переживала тогда кризисное время, а потому планы Общества пришлось скорректировать. Как говорилось в отчете, «ввиду переживаемых событий и общего тревожного времени деятельность Общества не могла получить развития в тех размерах, которые были бы желательны, и сосредоточилась всецело в работе библиотечной, детской и лекционной комиссий».

Лекционную комиссию возглавил профессор Ф.Ю. Левинсон-Лессинг. Правление Политехнического института предоставило для лекций одну из аудиторий, а когда в результате событий октября 1905 года его временно закрыли, лекции перенесли в зал Коммерческого училища на Институтском проспекте. Лекции затрагивали различные вопросы естествознания и общественных наук, а также актуальные темы современной жизни и политики. Как говорилось в отчетах Общества, в местном населении был возбужден интерес, и посетителями лекций стали простые жители Лесного – рабочие, крестьяне, приказчики, торговцы, местная интеллигенция.

За 1905–1906 годы состоялось восемь лекций. Среди них – доклады крупнейшего специалиста в области гражданского и уголовного права, одного из видных деятелей кадетской партии В.М. Гессена «Что такое конституция», профессора Политехнического института и первого заведующего ее кафедры экономической географии (кстати, первой подобной кафедры в России) В.Э. Дена «Освобождение крестьян» и «Рабочий вопрос», специалиста в области юриспруденции А.Э. Вормса «Что такое законы и как они издаются», этнографа Н.М. Могилянского «Париж – столица Франции» и др.

Библиотечная комиссия «Лесного общества народных развлечений» начала свою деятельность с организации Общественной библиотеки. Для нее в начале сентября 1905 года арендовали квартиру на Малой Спасской ул., в доме № 14. Библиотека открылась 14 ноября 1905 года и насчитывала 2303 названий книг и 74 названия журналов. Объявления об открытии библиотеки развесили по всему Лесному, а также опубликовали в газетах «Русь» и «Биржевые ведомости». Согласно отчету Общества, за 1905–1906 годы в библиотеке насчитывалось 235 читателей, причем женщин в два раза больше, чем мужчин.

Поначалу библиотека получала бесплатно журналы «Вестник Европы», «Природа и люди», «Право», «Нива» и «Без заглавия», а платно – журналы «Русское богатство», «Мир Божий», «Образование», «Былое» и «Журнал для всех». Затем ассортимент журналов увеличился. А с января 1906 года при библиотеке открылась бесплатная читальня, для нее выписали газеты «Русь» и «Биржевые ведомости», а от соответствующих редакций бесплатно поступали либеральные газеты «Речь», «Страна» и «Товарищ».

Детскую комиссию возглавил директор Коммерческого училища в Лесном ботаник Л.Н. Никонов. С его разрешения комиссия устраивала в помещении Коммерческого училища «детские чтения с туманными картинами», сопровождавшиеся показом опытов и демонстрацией моделей, чучел и микроскопических препаратов.

«С большим интересом дети относились к опытам и очень внимательно следили за ними, во время интересных опытов в аудитории наступала полная тишина, – говорилось в одном из отчетов „Лесного общества народных развлечений“. – Даже такие серьезные чтения, как по анатомии и физиологии, привлекали к себе большое внимание детей. Во время перерыва дети получали по кружке чаю и по куску сладкого пирога». Затем «детские чтения» перенесли в механический павильон Политехнического института. Темы, в основном, имели отношение к истории и естествознанию. Например, «Язычество. Былины», «Как жили наши деды тысячу лет назад», «О каменной соли» и т. п.

2 октября 1905 года Детская комиссия открыла бесплатную библиотеку-читальню для детей. До 15 марта 1906 года она находилась в здании Коммерческого училища, а затем переехала на Малую Спасскую улицу, в помещение читальни и библиотеки для взрослых.

Кроме того, Детская комиссия устраивала большие праздничные мероприятия. Например, 25 декабря 1908 года в актовом зале Политехнического института организовала «елку для бедных детей Лесного и Сосновки», в ней участвовали более тысячи ребятишек. «Весь клюквенный морс, часть молока и ситцевые мешки для конфет были пожертвованы членами Общества, – говорилось в отчете. – Кроме того, три пуда карамели пожертвовано конфетной фабрикой Жоржа Бормана».

В дополнение к лекционной, библиотечной и детской комиссиям в «Лесном обществе народных развлечений» в феврале 1909 года возникла еще одна комиссия – литературно-музыкальная. Ее председателем стала литератор, архитектор и художник Мария Александровна Шателен – супруга действительного статского советника Михаила Андреевича Шателена, также ставшего членом этой комиссии.

Нам он больше известен как выдающийся ученый-электротехник, один из основателей Политехнического института, занимавший пост профессора и декана электромеханического факультета, а после революции – первый советский ректор «Политеха» (в 1918–1919 годах). Шателен являлся одним из авторов плана электрификации России (ГОЭЛРО), с 1929 года – президентом Главной палаты мер и весов. Его именем в 1964 году назвали одну из улиц в Лесном – бывший Пустой переулок. А на здании профессорского корпуса на Политехнической улице, где М.А. Шателен жил больше чем полвека, с 1902 по 1957 год, установлена мемориальная доска.

Деятельность литературно-музыкальной комиссии началась с устройства в апреле 1909 года вечера в память 100-летия со дня рождения Н.В. Гоголя. Вечер этот состоялся в зале 1-го общежития Политехнического института при участии нескольких членов комиссии, а также членов театральной секции Общества народных университетов и «посторонних артистов, сочувствующих целям Общества». Большой зал был переполнен, все билеты распроданы. Кроме того, на вечер бесплатно допустили служащих студенческой столовой – поваров, сторожей, официантов.

…Молодежь Лесного очень увлекалась в ту пору театром, а знаменитые актеры являлись ее кумирами. Подражая взрослым, летом 1912 года, как вспоминает Б.М. Филиппов, «группа предприимчивых мальчишек оборудовала в Лесном, на дороге в Сосновку, какой-то пустующий сарай и даже смастерила в нем импровизированную сцену и скамейки для зрителей». Руководил «театральным проектом» гимназист Борис Маланчиков. Ребята ставили «Красную шапочку», водевиль Тэффи «Выслужился» и пьесу Метерлинка «Чудо святого Антония».

«Если говорить о качестве нашего спектакля, то не вызывает никакого сомнения, что это было кошмарное зрелище, хотя мы и считали его вершиной сценического искусства, – вспоминал Б.М. Филиппов. – Мы даже брали за вход на наши спектакли деньги – по три копейки за билет. Выручка шла на коллективные посещения всей труппой местного синематографа. По стоимости билетов наш „театр“ мог с успехом конкурировать с Общедоступным театром П.П. Гайдебурова, работавшим в доме графини Паниной на Лиговке, в Петербурге».

Однако театральный сезон в «детском театре» оказался непродолжительным. Однажды на спектакль доморощенного «театра» явился околоточный надзиратель и потребовал разрешения полиции. А поскольку такового не было и быть не могло, «театр» прекратил существование.

К началу 1915 года в Лесном появился зимний театр на 2-м Муринском проспекте. Его построили на деньги купца Д.А. Котлова – владельца особняка-замка на Старо-Парголовском проспекте. Автором проекта здания театра стал архитектор Н.И. Товстолес, он же строил и вышеупомянутый особняк Котлова. По сообщению журнала «Театр и искусство», театр был «каменный в два яруса на 700 человек с электрическим освещением». Здание театра стояло на месте учебного корпуса на 2-м Муринском проспекте, дом № 43, и до наших дней не сохранилось.

В этом театре шли более серьезные постановки, чем в летнем театре у Серебряного пруда. Сперва драматические и музыкальные спектакли ставились тут различными труппами. Иногда в них участвовали известные в Петербурге исполнители, в том числе дирижер и композитор В.О. Шпачек, а также актриса Е.П. Корчагина-Александровская.

По всей видимости, именно здесь начинал свою театральную карьеру позже широко известный актер Григорий Маркович Ярон. «Публика собиралась молодая, экспансивная, – вспоминал Григорий Ярон, – это был действительно „молодой театр“ во всех отношениях. Я и теперь встречаю пожилых инженеров, которые мне говорят: „А знаете, когда я был студентом, я каждый день ходил в ваш театр в Лесном“…»

Появились в начале XX века в Лесном и кинематографы – «Интеграл» в Яшумовом переулке, «Лесная сказка» на Выборгском шоссе, «Новый театр», «Лесная иллюзия» и «Электро-театр» на 2-м Муринском, «Прогресс» на Большой Спасской. Вот, к примеру, какие картины показывала «Лесная иллюзия» в ноябре 1912 года: драма в четырех частях «Безумие или любовь», «сенсационная драма из студенческой жизни» в трех частях «Жертвенник любви», «драма из современной жизни» в двух частях «Жизнь-убийца», комические картины «Галоши профессора», «Победила всех мужчин» и т. п.

В январе 1913 года газета «Политехник» сообщала, что кинематографы «Прогресс», «Электро-театр» и «Лесная сказка», «старающиеся заманить неприхотливую публику „мировыми сенсациями“ в виде убогой пусто-пошленькой декламации под картину („говорящая картина“!!!) или в виде не менее жалких несчастных лилипутов, предполагают объединиться в синдикат». Как говорилось в газете, объединение даст возможность синдикатчикам «еще больше ухудшить постановку картин и, вероятно, повысить цены», – студенческие карманы все стерпят. К соглашению не примкнул только кинематограф «Лесная иллюзия», принадлежавший бывшим студентам.

К услугам жителей Лесного были местные рестораны – «Лесной огонек», напротив Политехнического института, с отдельными кабинетами; «Лесной край» на Дороге в Гражданку, предлагавший «обеды и бильярды».

Спортивные страницы

Лесной славился как один из спортивных центров в окрестностях Петербурга, особенно зимой, когда тут процветал лыжный спорт. В начале XX века его называли «самым здоровым спортом», а знаменитый полярный исследователь Ф. Нансен после своего путешествия на лыжах в Гренландию прямо заявил, что лыжный спорт заслуживает названия «спорт спортов».

«Зимой, по праздничным дням, улицы заполнялись лыжниками, – вспоминал о Лесном Б.М. Филиппов. – В ларьках выдавались напрокат не только финские лыжи, но и пьексы – кривоносая обувь для любителей лыжного спорта». В Лесном проходили лыжные соревнования и устраивались регулярные лыжные походы.

В ноябре 1912 года «Совет Морского союза молодежи» открыл «Лыжную станцию в Лесном». Добирались до нее на паровичке от клиники Виллие. Пользование услугами станции стоило пять рублей в сезон и включало в себя право пользования лыжами напрокат.

«Экскурсии отправляются со станции „Уголок“ в 10 ¹/₂ утра и возвращаются обратно в тот же день к вечеру, – сообщал в феврале 1913 года журнал „Сила и здоровье“. – Лыжи можно получить по предварительной записи в Лесном, не записавшиеся принимают участие только на своих лыжах. На пути желающие могут пробовать идти под парусом, который берется с собой со станции, на конечных пунктах устраиваются привалы, где все лыжисты и лыжистки могут получить молоко, чай и булки. Необходимые атрибуты всякого участника лыжной экскурсии – теплая, не тяжелая одежда, легкая обувь, шапка Нансена или башлык».

Лыжные походы из Лесного устраивались в близлежащие северные окрестности – в село Мурино, в Шувалово, на гору Парнас, в Коломяги и на озеро Долгое. Поклонником лыжного спорта стал живший в ту пору в Лесном поэт Сергей Городецкий. Одной из «лыжно-парусных» прогулок он даже посвятил рассказ, опубликованный на страницах журнала «Сила и здоровье». В нем он описывал подробности своего путешествия от Лесного до Бугров.

«Вышли в двенадцатом часу дня и, как дошли до поля, раскинули паруса, – писал Городецкий. – Я никогда не бегал под парусом. Сразу же меня накрыло. Стали вдвоем. Приладились держаться, и началось такое чудесное, лучше которого, вероятно, только летанье по воздуху. Невероятная сила несет парус! Тепло, уютно, неудержимое стремление! Все это очень просто – надо войти в дружбу со стихией, быть внимательным ко всякому капризу ветра, почувствовать свое тело легким и свободным. Много было, о чем не стоит вспоминать: отвязывался парус, ветер не давал подняться, за кусты цеплялись, валились из-за одного неверного движения. Но временами мчались дивно».

Лыжную компанию поэту составили устроитель и руководитель путешествия Василий Иванович, «золотокудрая незнакомка и незнакомец в белой куртке». Целью прогулки являлись Бугры, где «гостеприимные хозяева, по профессии балалаечники, поят чаем». Чай был горячим, с молоком и «сотовскими» булками. Их так звали по имени купца Сотова – хлебного монополиста Лесного.

Разыгралась вьюга, и идти обратно семь верст в темноте компания не решилась. «Золотокудрая и я поехали на лошаденке до Шувалово с оказией, – рассказывал Городецкий. – Укутали нас во что пришлось, а остальные ушли на лыжах. Через десять минут мы на Удельной. А мне еще на концерт надо ехать, и никак нельзя обмануть. Домой попал я в девятом часу и, переодевшись в сухое и наевшись, прилег на одну минуту на диван. Открыл глаза – светает…»

Одним из очагов спорта в Лесном служил Политехнический институт. «Дабы отвлечь нас от соблазнов близкой столицы, было сделано все возможное, чтобы развлечь нас в свободные часы, – говорилось в воспоминаниях одного из выпускников института, опубликованных в 1952 году в Париже в юбилейном сборнике к 50-летию основания института. – Уже был построен кегельбан, быстро был оборудован гимнастический зал со всеми аппаратами и приборами, с гирями, эспадронами и рапирами. Вскоре оборудовали пинг-понг, 2 теннисные площадки; были куплены шахматы. А больше всего многие из нас увлекались лыжами: как ширилась душа и чувствовалась радость жизни в ясные морозные дни, когда мы тут же у Института на лыжах углублялись в чудесный сосновый лес с его девственным снегом, блестевшим под лучами низкого зимнего солнца. Это был отдых от занятий, незнакомый горожанам».

В Политехническом институте существовала самая многочисленная спортивная студенческая организация в Петербурге, основанная в январе 1908 года. Спустя три года число членов этого кружка достигло трехсот человек. В своем распоряжении кружок имел большой, хорошо оборудованный гимнастический зал, кегельбан и площадки для легкой атлетики и тенниса. Кружок предоставлял участникам возможность заниматься самыми различными видами спорта – гимнастикой, футболом, лаун-теннисом, легкой атлетикой, лыжами, фигурным катанием и хоккеем. Для поощрения своих спортсменов кружок ежегодно устраивал состязания по отдельным видам спорта.

Вскоре в Политехническом институте возник также «кружок водного спорта», в дальнейшем ставший первым и единственным крупным в России студенческим Водно-спортивным обществом. Его задачей организаторы определили «развитие среди молодежи любви к водяному спорту». К лету 1910 года кружок насчитывал больше ста человек и вступил коллективным членом в столичный Парусный клуб. Кружок получил от морского министра паровые катера, парусные и гребные шлюпки, а также приобрел в собственность, при помощи председателя Всероссийского гребного союза А.Д. Макферсона, два аутригера – четверку и одиночку.

22 февраля 1913 года кружок спортсменов Политехнического института по поручению «Лыжебежной спортивной лиги» провел в Лесном первые в России международные лыжные соревнования. На соревнования прибыли лучшие лыжники из Финляндии из местности Виролахти (из общества «Сампо») – участники Северных игр братья Юсси и Этту Ниска и Сантери Таса, взявшие там призы, а также московские «лыжебежцы».

Погодные условия не очень благоприятствовали состязаниям: в Петербурге случилась оттепель, и на поле, где проходили гонки, кое-где виднелась земля. «Мокрый снег и лужи воды страшно затрудняют состязание, но лыжники не унывают и бегут. Местами приходилось не бежать на лыжах, а нести их», – отмечал репортер «Петербургской газеты». Соревнования состояли из двух забегов – на 10 и на 30 км, и в обоих победили финские лыжники. И это неслучайно: в ту пору финны были наиболее серьезными соперниками российских «лыжебежцев», ведь именно из Скандинавии и Финляндии лыжный спорт стал распространяться на соседние страны.

В беге на 10 км первое и второе место завоевали финны братья Мессели из общества «Самар», третье место занял Шкваркин из спортивного кружка Политехнического института. В соревновании на 30 км победу одержали также финны. Москвич Н. Васильев, чемпион России 1913 года, пришел к финишу последним. После такого неудачного выступления российских лыжников последовало хотя бы маленькое, но утешение: спустя четыре дня после этих международных соревнований там же, в Лесном, прошли лыжные состязания членов кружка спортсменов-политехников на дистанции в 10 км. И тот же самый Шкваркин, совсем недавно «посрамивший» честь страны перед финнами, улучшил свой результат на 4 минуты и оставил позади результаты братьев Мессели.

Поражения многому научили русских лыжников: после встреч с финнами они стали применять так называемый «финский ход» с одновременным толчком палками вместо традиционно используемого накатистого попеременного хода и готовиться к соревнованиям совместно под руководством своих наиболее опытных товарищей.

Футбольный спорт также имел свое место в Лесном. Здесь, по дороге из Лесного в Полюстрово, находилось поле спортивного общества «Унион», основанного в 1897 году. Среди игроков особенно выделялись капитан команды и полузащитник Эдуард Карлович Стенинг – настоящая душа коллектива, а также его брат – Петр Карлович Стенинг, игравший на правом краю нападения, и защитник Петр Иванович Ежов (с 1936 года – заслуженный мастер спорта СССР). В 1915–1919 годах кружок выступал под названием «Любители», а в 1922–1925 годах – как «команда Выборгского района-Б», после чего прекратил свое существование.

…Сохранились свидетельства, что в Лесном активно действовали ревнители такого редкого вида спорта, как голубиного. Весной 1890 года несколько столичных энтузиастов начали заниматься здесь любопытными опытами: кружок любителей голубиного спорта предпринял попытку пересылки писем с дрессированными голубями из Лесного в Петергоф. На протяжении многих лет увлеченные почтальоны-«птицеводы» не оставляли своих занятий и добивались явных успехов.

В 1902 году столичные газеты сообщали о голубиных гонках между станцией «Ланская» и деревней Сосновкой «с целью определения скорости голубиного полета почтовых голубей над жилыми помещениями». Как отмечалось, до этого времени подобные испытания проводились по направлениям шоссейных и других дорог, на море и, вообще, не в жилых районах. Новые опыты дали «ценные результаты по вопросу о скорости полета голубей с препятствиями». Голуби, обнаружившие наибольшую скорость и знание местности, получили аттестаты и призы от Императорского русского общества и различных провинциальных обществ птицеводства.

А в 1909 году появились сообщения о любителе почтово-голубиного спорта Эрастове, выпустившем со своей станции в Лесном пять птиц для перелета в Нарву. И они добрались. К вечеру того же дня пришло известие, что на нарвскую станцию благополучно прилетели все голуби, причем первым прибыл голубь «Фараон», преодолев 150 верст чуть более чем за шесть часов.

Лесновские жители

Население Лесного складывалось из двух категорий жителей – дачников-петербуржцев, живших на дачах Лесного летом, и постоянного населения, связанного с Лесным институтом, в первую очередь – студентов-непетербуржцев. К началу века дачное население пригородов постепенно эволюционировало к характерному образу жизни, названному «зимогорство» («зимогоры» – горожане, живущие на дачах круглый год). Связывалось это с резким вздорожанием жизни в столице, в сравнении с которым пригороды были гораздо дешевле – и по найму жилья, и по услугам, и по расходам на питание.

В полной мере процесс переселения в пригороды затронул и Лесной. Еще в 1886 году «Путеводитель по России» под редакцией P.C. Попова отмечал, что многие дачи Лесного заняты и в зимнее время. Как указывал М.И. Пыляев в серии очерков «Дачные местности близ Петербурга» (1898 г.), Лесной «является любимейшей и многочисленнейшей дачной колонией с населением, достигающим в летнее время до 30 с лишком тысяч, из коего с каждым годом все более и более остается в Лесном и на зиму».

«Обилие зелени и сухой здоровый воздух привлекают в эту местность весьма много из зажиточного класса петербургского населения, преимущественно петербургского купечества. Обычная замкнутая жизнь последних послужила тому, что при слове „Лесной“ неминуемо прибавляется эпитет „сонный“», – отмечалось в «Спутнике дачника по С.-Петербургу и его окрестностям» 1886 года. Как указывал Г. Знакомый в своем описании «Дачи и окрестности Петербурга» 1891 года, в Лесном «селятся от статского советника и выше, а купцы после приобретения брюшка».

По словам одного из обозревателей, среди дачников Лесного «видное место принадлежит русскому купечеству и еврейству (особенно в последние годы) с его привычками и обычаями». Близость к столице тоже служила одним из преимуществ Лесного – оно «окупает те неудобства, которые приходится претерпевать дачникам из-за отсутствия чистой, здоровой воды для купания и скученности построек» («Путеводитель по дачным окрестностям г. Петербурга на 1903 год»).

Самые престижные дачи можно было снять на Английском (ныне проспект Пархоменко), 2-м Муринском проспектах и Малой Спасской (ныне Карбышева) улице, а аристократической улицей Лесного считалась Новосильцевская (ныне Новороссийская). На последней находились дачи директора-распорядителя товарищества «Г. Ландрин» К. Гейда, директора правления Русского страхового общества Н. Флиге и др. В начале века по Английскому проспекту сдавались помещения из 10–13 комнат с мебелью, сараем и садом по 350 руб. за лето, по 2-му Муринскому – 7–8 комнат до 400 руб., по Малой Спасской – 6–8 комнат по 200 руб.

Среди лесновских дачников в разные времена было немало знаменитых петербуржцев. Еще в 1844 году в Сосновском лесу гуляли и вели философские и литературные беседы В.Г. Белинский и И.С. Тургенев. Первый жил в то лето на даче на Старо-Парголовской дороге, второй – у Поклонной горы. В своих воспоминаниях об этих встречах Тургенев писал: «Лето стояло чудесное – и мы с Белинским гуляли по сосновым рядам, окружавшим наши дачи; запах их был полезен его уже тогда расстроенной груди… Мы садились на сухой и мягкий, устланный тонкими иголками, мох – и тут-то происходили между нами шестичасовые беседы по философским и литературным вопросам».

В конце 1890-х годов в Лесном снимал дачу известный журналист и литератор князь Владимир Петрович Мещерский. Его знали как автора сатирических романов о великосветской жизни и яркого публициста, а также как редактора газеты «Гражданин», издававшейся им с 1872 года. Большие связи Мещерского в придворных кругах и правящих сферах давали ему возможность узнавать и предавать огласке факты, не проникавшие в другие органы печати. Это поддерживало в обществе интерес к газете «Гражданин», политическим девизом которой было стремление «поставить точку» либеральным реформам Александра II и, более того, восстановить дореформенные порядки.

Жизнь в Лесном князю Мещерскому не очень понравилась, о чем он не преминул сообщить на страницах «Гражданина»: «Через неделю после переезда, в мае начал чувствовать разные проявления недугов – не то простуды, не то общего недомогания, запас энергии почти истощается, становлюсь, замечаю это с ужасом, почти либералом. И чем дальше, тем все хуже…»

«Весьма ценное открытие, – иронизировал по этому поводу репортер „Петербургской газеты“. – Либералы разводятся преимущественно на болоте наподобие лягушек…»

* * *

Среди постоянных жителей Лесного встречалось немало представителей научной и творческой элиты Петербурга. Сначала это были преподаватели Лесного института, а затем, в начале XX века, – и Политехнического института. Они являлись «сливками» научной элиты Лесного. «В настоящее время Лесной с двумя высшими учебными заведениями является в известной мере культурным центром, своего рода университетским городом, по числу постоянных жителей не уступающим многим губернским городам», – говорилось в 1912 году в местной газете «Политехник».

С этим оказались связаны и многие характерные бытовые вещи. В начале века Лесной превратился в настоящий студенческий городок. Перед началом учебного года почти у каждых ворот висело объявление о сдаче внаем меблированной комнаты для «одинокого студента». Средоточием студентов стали общежития Политехнического института.

«…Чтобы добраться до центра Петербурга при помощи нещадно трясущего и медленного паровика, требовалось около 1–¹/₂ часа, – говорилось в воспоминаниях одного из воспитанников Политехнического института. – Это создавало большое препятствие, и город с его соблазнами таким образом фактически был отделен от Института. Ездили в город только на воскресенья и праздники. Зарытые в глуши Сосновки, студенты поневоле занимались науками значительно усерднее, чем в других учебных заведениях. Попав в отведенное нам Первое Общежитие, мы скоро почувствовали себя как дома. Комнаты наши были небольшие, в особенности одиночные, с побеленными стенами; мебель новенькая и очень удобная: кровать, шкаф, письменный стол с деревянным креслом перед ним и двумя стульями. Мы быстро обжились в них, приспособились, – и так начался новый для всех нас уклад жизни, оставивший по себе громадный след в нас, повлиявший на все наше формирование для будущего».

Особенно сильно ощущалось влияние на умонастроения Политехнического института, поскольку он стал «колонией либеральной фрондирующей профессуры», которая в городе бывала только наездами и постоянно жила в Лесном. К примеру, в доме на Старо-Парголовском проспекте, где прошло детство будущего актера и писателя Б.М. Филиппова, жил известный профессор П.Б. Струве – идеолог «либерального марксизма», один из основателей кадетской партии и лидер ее правого крыла, впоследствии – один из лидеров белого движения во время Гражданской войны и начальник управления иностранных сношений «Правительства юга России» при П.Н. Врангеле. После разгрома армии Врангеля П.Б. Струве стал эмигрантом.

П.Б. Струве занимал двухэтажный флигель во дворе. В первом этаже флигеля жила семья профессора, в том числе и два его сына – Глеб и Алексей. По воспоминаниям Б.М. Филиппова, любимым занятием Глеба Струве служила игра в «чтение лекций» на археологические темы. «Он демонстрировал нам миниатюрный шлем, сделанный из оловянной оболочки, снятой с горлышка винной бутылки, и долго и нудно врал, что обнаружил сей „экспонат“ при каких-то археологических раскопках и что это доказывает существование в далеком прошлом лилипутов». Впоследствии Глеб Струве стал видным литературоведом русского зарубежья.

Сам П.Б. Струве занимал второй этаж во флигеле. Там находились его кабинет, спальня и библиотека. «Два обстоятельства вызывали у нас, детей, особое отношение к профессору, – вспоминал Б.М. Филиппов, – он провел в свой флигель электричество и у него был собственный телефон. В Лесном редко кто обладал такими удобствами».

В ноябре 1912 года местная газета «Политехник» напечатала на своих страницах фельетон «Лирические портреты», где П.Б. Струве досталось такое ироничное описание:

«Анекдотически рассеян,

От мира зримого далек,

Карикатурами осмеян

И вкривь, и вкось, и поперек.

Идет, вперивши очи в землю,

Теребит злато бороды…

Прохожие сие приемлют,

Раскрыв испуганные рты…»

В доме № 10 по Болотной улице жил будущий знаменитый ученый Абрам Федорович Иоффе. В 1906 году он поступил на работу в Политехнический институт «лаборантом по вольному найму», только что вернувшись из Германии, где работал в Физическом институте Мюнхенского университета. С 1 апреля 1908 года Иоффе зачислили в штат Политехнического института на должность «сверхштатного старшего лаборанта по кафедре физики».

В то время лица иудейского вероисповедания, по существовавшим законам, не могли состоять на государственной службе, например занимать место штатного лаборанта или профессора в вузе. Поэтому Иоффе пришлось преодолевать это препятствие весьма необычным образом. Его возлюбленная Вера Андреевна Кравцова была православной, поэтому ее выход замуж за «иноверца» (иудея или мусульманина) означал поражение в правах. Выход замуж за «инославного» (католика или лютеранина) не влек никаких ограничений, кроме того условия, что дети должны принадлежать к православной вере. Поэтому Иоффе съездил в Финляндию, где законодательство было либеральнее, там принял лютеранство и обвенчался с Верой Андреевной. После этого ему открылась дорога и на государственную службу.

В это время Иоффе совмещал научную и педагогическую деятельность, преподавая термодинамику на электромеханическом и металлургическом факультетах. Параллельно с преподаванием в Политехническом институте Иоффе читал лекции в Горном институте и на Высших женских курсах. С 1913 года его зачислили также в штат Петербургского университета на должность приват-доцента.

Кроме того, Иоффе преподавал в Коммерческом училище в Лесном. По воспоминаниям одного из воспитанников училища, И.В. Обреимова, уроки Иоффе оказывались не слишком увлекательными, но в них была значительность – «свойство, которое было и в его лекциях для студентов… Следует сказать, что к А.Ф. Иоффе все относились с уважением. Мертвой тишины в классе, конечно, не было, но не было и болтовни, не относящейся к уроку». Это происходило осенью 1907 года, когда ученому исполнилось всего 27 лет. Впоследствии, рассказывая о своем преподавании в Коммерческом училище в Лесном, Иоффе вспоминал и о тех шалостях, что случались у него на уроках, например, как ученики жгли магний.

«Абрам Федорович был застенчив, даже с учениками, – вспоминал И.В. Обреимов. – В нашем классе учился его брат Петя. Мы интересовались, как учитель будет обращаться к нему: „Петя“ или „Иоффе“? И вот однажды Абрам Федорович ужасно застеснялся и сказал: „А ну, Петя, иди к доске“. Эта фраза нам запомнилась на многие годы». Застенчивость Абрама Федоровича вводила нас в заблуждение и однажды, под конец года, вызвала в классе взрыв негодования против него».

С 23 октября 1913 года Иоффе стал экстраординарным профессором Политехнического института, а 30 апреля 1915 года защитил здесь докторскую диссертацию. После чего 28 октября 1915 года его перевели из «экстраординарных» в «ординарные» профессора.

Ученый Д.Н. Кайгородов

…Одним из самых примечательных ученых-лесновцев являлся профессор Лесного института Дмитрий Никифорович Кайгородов, основавший новую для России науку – фенологию. Его красивый особняк сохранился до наших дней на Институтском проспекте (почти напротив Серебряного пруда). В 1868 году Д.И. Кайгородов поступил в Земледельческий (позднее – Лесной) институт, а спустя четыре года защитил диссертацию на звание кандидата сельского хозяйства и лесоводства. В 1875 году состоялась его первая лекция в Лесном институте. А с 1879 года Д.И. Кайгородов стал постоянным жителем Лесного. Здесь он жил до своей кончины в 1924 году.

Первые десятилетия Дмитрий Никифорович занимал квартиру при Лесном институте, а в марте 1903 года ему предоставили в аренду с правом последующего выкупа участок земли под постройку жилого дома возле Серебряного пруда на Институтском проспекте. Здесь в 1904–1905 годах построили красивый особняк в стиле модерн. Вокруг своего дома Д.И. Кайгородов устроил великолепный сад.

Историк A.B. Кобак, отмечая, что особняк Кайгородова – интересный пример архитектуры петербургского модерна, называет этот дом «душой Лесного». «Именно здесь обитает „genius loci“ – дух этой местности», – отмечает он. В литературе особняк Кайгородова известен как «дом у Золотого пруда». Вода в пруду была чистая, прозрачная, родниковая, а в начале лета со стоящих рядом сосен на поверхность пруда падала желтая сосновая пыльца, которая золотилась в лучах солнца. Отсюда и пошло название пруда – Золотой. До нашего времени пруд не сохранился – его засыпали…

Автором проекта фасадов особняка стал военный инженер Петр Петрович Маресев – зять Кайгородова, муж его дочери Тамары. Маресев служил в Николаевской инженерной академии на кафедре инженерного искусства по классу фортификации, однако имел серьезную склонность к гражданскому строительству. Тамара Дмитриевна унаследовала отцовское увлечение природой и занималась иллюстрированием книг отца о цветах и бабочках.

Особняк Д.Н. Кайгородова на Институтском проспекте. Фото автора, март 2006 года

Надзором за строительством занимался сын старого товарища Дмитрия Никифоровича, художника Кареухина – Федор Кареухин, строивший рядом здание Коммерческого училища. Подрядчиком при сооружении особняка, по совету брата Дмитрия Никифоровича, Нестера Никифоровича, служившего комендантом Выборга, пригласили строителя Голла, хорошо зарекомендовавшего себя построенными виллами в Финляндии. Внутренней отделкой дома занимался сын Дмитрия Никифоровича – Анатолий, художник-пейзажист, к тому времени он закончил Центральное училище рисования барона Штиглица в Петербурге, стажировался в Мюнхене и в академии Р. Жульена в Париже. С 1900 года Анатолий участвовал в Весенних выставках в Академии художеств, позже – в выставках Общества русских акварелистов, «Товарищества независимых», «Товарищества художников» и т. д. Архип Иванович Куинджи не без гордости считал Анатолия Кайгородова своим учеником.

Почти полвека Д.И. Кайгородов ежедневно записывал состояние природы и публиковал свои заметки об этом в печати. Первый бюллетень Кайгородова опубликовали 17 марта 1871 года. «Этим днем было положено начало Ваших знаменитых фенологических наблюдений, – говорилось в обращении к Кайгородову по случаю его 75-летия в сентябре 1921 года. – Ими Вы увлекли потом сотни отзывчивых сердец и любознательных умов, создав целую армию наблюдателей, посылавших и посылающих Вам как главнокомандующему, как объединяющему центру со всех концов России донесения о местных явлениях в природе».

Имелась в виду созданная Кайгородовым огромная сеть корреспондентов, постоянно присылавших профессору свои заметки о состоянии природы. Так возникла первая сеть постоянных фенологических наблюдений в стране.

Среди корреспондентов Д.И. Кайгородова было много известных и неизвестных поэтов. Они часто присылали ему свои стихи, в которых звучала любовь к природе, а иногда и добрая сатира. К примеру, встречались там такие строчки:

«Птичка Божия не знает

Ни заботы, ни труда, —

Кайгородов отвечает

За нее везде, всегда».

А вот еще образец подобного шутливого стихосложения:

«Снег стаял с огородов,

Хорош и светел день,

И пишет Кайгородов

Весенний бюллетень.

Он исписать тетрадки

Не ленится весной,

И телеграмм десятки

Летят к нему в Лесной».

Такие творения Дмитрий Никифорович с особой любовью вклеивал в свой «гроссбух» – так он называл толстую книгу с чистыми листами, на первом листе ее он написал: «„Всякая всячина“ печатная и писаная, которую жалко было бросить». «Содержание этой книги собиралось в течение доброй половины моей продолжительной жизни (приблизительно с начала 80-х годов XIX века), – писал Д.Н. Кайгородов, – а вклеивание в эту книгу началось с января 1891 года – завещаю моим потомкам хранить ее „как зеницу ока“… Сколько раз я отдыхал душой, поучался и от души смеялся, перечитывая сию книжицу».

Основным местом наблюдений за природой стал для Кайгородова парк Лесного института. Исполняя последнюю волю Кайгородова, его похоронили именно в этом парке, а одну из аллей назвали «Кайгородовской».

В одном из докладов, посвященных в начале 1920-х годов памяти Д.Н. Кайгородова, говорилось: «Кто не помнит этой характерной фигуры Кайгородова? Если человек, впервые прибывший в Лесной и встретивший профессора, спросит кого-нибудь из лесновцев: „Кто это?“, то на него посмотрят, как на свалившегося с Луны и с изумлением спросят: „Как кто? Да ведь это же профессор Кайгородов!“ И это изумление будет искреннее у всякого жителя Лесного. Действительно, более популярного лица, как Дмитрий Никифорович, здесь никогда не было и, вероятно, не будет… Счастлив человек, столько проживший и не имевший врагов. Да никакая злоба и не могла коснуться его. У него был талисман против нее. Дмитрий Никифорович носил в себе такой огромный запас любви к природе и к одному из ее творений – человеку, что всякое нерасположение таяло из соприкосновения с ним…»

Как считает исследователь жизни и деятельности Кайгородова, автор прекрасной книги «Дом у Золотого пруда», известный ученый Рэм Васильевич Бобров, десятилетие между постройкой «дома у Золотого пруда» (1904 год) идо начала Первой мировой войны являлось самым счастливым в жизни Д.Н. Кайгородова. Семья была большая и дружная, в кайгородовском доме бывало много гостей. В воскресенье всей семьей ходили в церковь на Малой Объездной улице. По воспоминаниям родных, Дмитрий Никифорович был глубоко верующим человеком и старался не пропускать ни одной службы в церкви, появляясь на богослужениях заранее. А на Пасху вся семья Кайгородовых собиралась к заутрене в домовую церковь Лесного института.

Сын Дмитрия Никифоровича, Анатолий, вскоре покинул родительское гнездо. Он продолжал заниматься живописью и параллельно в 1908 году поступил на государственную службу в канцелярию Совета министров – в отдел по делам законодательств. Он снял отдельную квартиру на Большой Объездной улице, хотя в отцовском доме продолжал бывать очень часто.

В 1910 году по соседству с «домом у Золотого пруда», на Старо-Парголовском проспекте, в доме № 37, поселился брат Дмитрия Никифоровича Кайгородова Нестер, прослуживший сорок пять лет на военной службе и вышедший в отставку. Он начинал службу подпоручиком в обычном артиллерийском полку, потом трудился на Охтинском пороховом заводе. Впоследствии служил полковником в Севастопольской береговой артиллерии, в 1893 году назначается начальником крепостной артиллерии в Свеаборг, в 1900 году произведен в генерал-майоры и направлен в Выборг на должность коменданта. Спустя четыре года вернулся в Свеаборг, где занял пост коменданта крепости. В 1910 году Нестер Никифорович вышел в отставку.

Будучи очень энергичным человеком, он не выносил бездеятельности. Поселившись в Лесном, он нашел для себя новое занятие – стал председателем Общества пособления ученикам Лесновских женских гимназий принца Ольденбургского. В 1913 году Нестер Никифорович получил полный генеральский чин, а спустя некоторое время принял на себя еще одну должность – председателя Лесновского земского попечительства по призрению семей, призванных на действительную военную службу.

Дочь Д.Н. Кайгородова, Тамара, с мужем, Петром Петровичем Маресевым, и тремя детьми жили в «доме у Золотого пруда», но в 1912 году Маресева перевели по службе в Ревель. Он уехал туда вместе с семьей. Однако после переезда Тамара Дмитриевна с семьей часто гостила в Лесном у отца.

Перед Первой мировой войной по соседству с Дмитрием Никифоровичем, на Старо-Парголовском, поселился его самый младший брат – Михаил Никифорович. Его хорошо знали в военном мире как автора-составителя сборника тактических задач для офицеров. Военная карьера Михаила Никифоровича началась с учебы в Михайловском артиллерийском училище, затем продолжилась службой в академии и различных гарнизонах России, потом его перевели в Петербург на должность начальника штаба 37-й пехотной дивизии, в 1912 году на должность командира 26-й пехотной дивизии 2-го армейского корпуса в Финляндию. В канун войны он вышел в отставку в чине генерал-лейтенанта и поселился в Лесном.

Таким образом, в Лесном, в окрестностях Золотого пруда, перед самой революцией возник целый семейный «очаг» Кайгородовых. В январе 1917 года, незадолго до падения монархии, Дмитрий Никифорович получил свою последнюю награду в Российской империи – орден Св. Анны 1-й степени. До этого ученый удостоился орденов Св. Владимира трех степеней, Анны двух степеней, ордена Св. Станислава, медали в память Александра III, знаков в честь 100-летия Лесного департамента и Лесного института…

«Дмитрий Никифорович Кайгородов был не только видным ученым в нескольких важнейших направлениях науки, но также писателем, музыкантом, педагогом, – отмечает Рэм Бобров. – Он был замечательным представителем русской интеллигенции: талантливый публицист, писатель, основоположник научно-популярной литературы о лесе, искусный организатор науки и, в то же время, прекрасный музыкант и композитор, автор десятков романсов, сонат, скерцо, признанный художник-пейзажист и экспериментатор-изобретатель… Во время и после революции Дмитрию Никифоровичу пришлось сполна испить горькую чашу простого русского интеллигента с ее моральными унижениями, материальными лишениями, крушением жизненных идеалов, потерей любимых учеников и близких».

Правда, хоронили Д.Н. Кайгородова в 1924 году с большим почетом. Но потом оказалась, что память о великом ученом нужна только его сподвижникам, почитателям и близким. В труднейшем материальном положении оказалась его жена Валентина Романовна, полвека являвшаяся его верной помощницей во всех делах. Возникли проблемы и с жильем: на содержимое кайгородовского дома существовала охранная грамота наркома просвещения A.B. Луначарского, но сам дом власти национализировали, и Кайгородовы жили в нем лишь на правах пожизненных арендаторов. После смерти Дмитрия Никифоровича эти договорные обязательства закончились.

Валентина Романовна стала хлопотать о денационализации дома, обратилась, при поддержке руководства Лесного института и Академии наук, в Петросовет. Ей удалось добиться возвращения дома. В 1929 году наследники Кайгородова, оказавшись не в силах содержать большой дом, продали его за небольшую по тем временам сумму – 25 тысяч рублей. Спустя некоторое время бывший кайгородовский дом заняли службы Центрального научно-исследовательского института лесного хозяйства (ЦНИИЛХ), организованного в 1932 году на базе лесохозяйственного отдела Института древесины…

Сын Дмитрия Никифоровича Кайгородова, Анатолий, ставший известным художником-пейзажистом, вскоре после революции эмигрировал. С 1920 по 1939 год он жил в Таллине, входил в среду активных деятелей русской эмиграции в Эстонии. Дочь Дмитрия Никифоровича, Тамару Дмитриевну, в 1930 году репрессировали: несколько лет она провела в лагерях, а затем в ссылке в Архангельске. Ее дочь Татьяну долго держали под следствием, но отпустили, она вышла замуж и уехала из Ленинграда, училась в Москве живописи. Тамаре Дмитриевне после окончания срока ссылки запретили возвращаться в Ленинград, разрешив жить в Калуге.

Именно Тамара Дмитриевна сделала очень многое для сохранения памяти об отце. Продолжила его дело по изучению природы, хлопотала о переиздании книг, сохраняла архив Д.Н. Кайгородова, который в 1940 году передала Всероссийскому географическому обществу.

Продолжателями памяти о Д.Н. Кайгородове стали потомки по линии его сына – Анатолия Дмитриевича. В 1939 году он уехал из Эстонии в Германию, а его дочь Ирина оказалась в Оксфорде, где вышла замуж за английского проповедника Джона Финлдлоу. Две их дочери, Мария и Анна, стали женами греческих бизнесменов, теперь у них уже взрослые сыновья и внуки.

«Удивительной оказалась генетическая память потомков Д.Н. Кайгородова, – отмечает Рэм Бобров. – Правнучки его – Мария и Анна – частые гости России и особенно Петербурга. Всякий раз увозят они от дома прадеда щепотку русской земли. Сохранили и русский язык…Можно не сомневаться, что несмотря на тяжкие испытания, выпавшие на долю их предков, они по-прежнему гордятся теми каплями русской крови, которая в них течет…»

* * *

На Большой Объездной улице, в доме № 16-б, жил крупный ученый-геодезист генерал-лейтенант Василий Васильевич Витковский (1856–1924). Он был профессором астрономии в Академии Генерального штаба, с 1897 по 1905 год являлся председателем отделения математической географии Императорского Русского географического общества, выступал автором многих учебных руководств по топографии, геодезии и картографии. На доме, где жил В.В. Витковский, установили впоследствии мемориальную доску, в которой говорилось об этом ученом. Об этом, в частности, сообщалось в путеводителе по Ленинграду 1957 года. Правда, это не спасло дом от сноса при реконструкции района…

Имена некоторых известных прежде в науке жителей Лесного сегодня совершенно забыты. Например, кому известен сегодня «отец судебной фотографии» Е.А. Буринский, долгое время живший в Лесном и умерший здесь 18 марта 1912 года? Он прославился как изобретатель «светоделительной фотографии» и первый судебный эксперт, применивший для чтения документов фотографию.

В 1899 году Академия наук попросила Буринского прочитать текст на пергаменте, найденном в 1845 году в Московском Кремле. Документ представлял собой почерневший кусок кожи и прочитать текст не могли ни химики, ни археологи. Буринский сделал ряд снимков, по которым удалось расшифровать документ, отнесенный историками к эпохе Дмитрия Донского. По признанию Академии наук, присудившей Буринскому «Ломоносовскую премию», он дал науке новое орудие исследования, столь же могущественное, как микроскоп.

В доме на Большой Спасской улице (ныне проспект Непокоренных), до смерти в 1915 году, жил родной племянник A. C. Пушкина Лев Николаевич Павлищев. Он являлся сыном переводчика Николая Ивановича Павлищева, известного в литературном мире столицы пушкинской эпохи, и единственной и любимой сестры Пушкина Ольги Сергеевны. Родители выступали против их брака. Александр Сергеевич Пушкин убеждал родителей не препятствовать любви молодых людей, но безуспешно. Тогда Ольга Сергеевна тайно обвенчалась с Павлищевым: это произошло в первом часу ночи 25 января 1828 года в Троицкой церкви Измайловского полка. Утром следующего дня Александру Сергеевичу удалось уговорить отца и мать простить новобрачных, нарушивших родительский запрет.

В 1834 году, когда молодая семья уже жила в Варшаве, на свет появился сын Ольги Пушкиной и Николая Павлищева – Лев. На следующий год Ольга Сергеевна с годовалым ребенком приезжала в Павловск, где на даче жили старики Пушкины. Именно здесь, как отмечает историк Альберт Аспидов, произошла встреча малолетнего племянника со знаменитым дядей.

Когда закончился дачный сезон, Пушкин принимал сестру и племянника у себя. Особо отмечались именины Льва Павлищева. «Сегодня маленький Леон – мужчина самый счастливый на свете, – писала Ольга Сергеевна. – Александр, его жена и обе свояченицы навезли ему с три короба игрушек». Когда после кончины матери Ольга Сергеевна с сыном отправились в обратный путь в Варшаву, Александр Сергеевич проводил их до Пулково. Он всю дорогу ласкал племянника, перекрестил его несколько раз, а благославляя, положил ему на голову руки и повторил: «Живи и будь счастлив, будь счастлив».

Жизнь Лев Николаевич Павлищев посвятил памяти великого дяди. Он тщательно собирал все семейные материалы, относившиеся к памяти поэта, – рассказы матери – родной сестры Пушкина, реликвии семьи и т. п. Все им собранное составило так называемый «Павлищевский архив». В этой деятельности ему помогала жена – Ольга Петровна Павлищева. Она пережила мужа на девять лет – скончалась в 1924 году. О ее смерти написала «Красная газета», отметив, что Ольга Павлищева пожертвовала весь архив Пушкинскому дому РАН и «таким образом помогла сохранить весьма ценные материалы, исполнив свой гражданский долг». Похоронили ее 10 августа 1924 года на Богословском кладбище…

С Лесным оказалась связана судьба внука известного когда-то литератора, автора «Юрия Милославского» М.Н. Загоскина, считавшегося основателем русского исторического романа. Внук писателя не обладал таким же выдающимся литературным талантом, как его дед, он служил простым чиновником и занимал мелкую должность в одном из министерств. Потом, как отмечал современник, «в его жизни образовалась трещина», и Загоскин-внук потерял все, заболел, долго лечился в Мариинской и Петропавловской больницах.

«Теперь это – несчастный человек, голодающий, полубольной, на руках которого двое детей – мальчик одиннадцати лет и девочка четырех лет, – писал репортер одной из петербургских газет. – Он голодает, живет случайными заработками. Если ему доведется заработать четвертак за составление прошения, то он норовит распределить его на два-три дня. Дети истощены до крайности, зябнут от холода и отсутствия теплой одежды». После долгого поиска работы осенью 1913 года Загоскин-внук все-таки получил место: его взяли ночным сторожем в ближайшем столичном пригороде – Лесном. Охранять ему приходилось девять частных домов на Ланской улице – нынешнем Ланском шоссе. Каждый из домовладельцев платил ему по два рубля двадцать копеек в месяц, что составляло около двадцати рублей месячного жалованья.

«Можно ли жить на эти деньги с двумя детьми? – сокрушался обозреватель. – Наступают холода, и этому несчастному приходится в легком пальто дежурить с шести часов вечера до шести часов утра. Может быть, литературный фонд найдет возможным оказать ему какую-нибудь материальную помощь?» Редакция петербургской газеты «Вечернее время» объявила акцию приема пожертвований на нужды Загоскина-внука. В те годы в столице нередко устраивались различные благотворительные сборы в пользу бедных, поэтому, по всей видимости, бедственное положение внука знаменитого когда-то писателя не осталось незамеченным…

* * *

Есть еще одна ипостась. Лесной служил одним из любимых мест поэтов «Серебряного века». Сюда часто приезжали из Петербурга знаменитые поэты «серебряного века» – А. Блок, С. Городецкий, Д. Цензор, Саша Черный и многие другие. В стихотворении Тэффи «Весенняя затаенность» можно найти такие строки:

«По направлению к Удельной

(О, как весной хорош Лесной!)

Бродил с тобой я вечер цельный

И полон был тобой одной…»

На Новосильцевской улице жил С. Городецкий, и летом его квартира становилась едва ли не аналогом знаменитой «башни» Вячеслава Иванова на Таврической улице. Поэт и литературовед Модест Людвигович Гофман вспоминал: «Летом 1906 года я жил на даче в Лесном на Парголовской улице. В то время я еще не напечатал ни одной строчки, но был уже причастен к литературе и мог считать, что у меня есть солидный литературный багаж, о котором благовестил всему поэтическому миру мой товарищ Сергей Городецкий… Едва ли не каждый день я бегал на Новосильцевскую улицу к Городецким – к Сергею и его сестре Татьяне. У него я познакомился уже со многими настоящими поэтами: с умным поэтом Владимиром Пястом, но, конечно, гораздо важнее было для меня знакомство с Александром Блоком, который стал моим кумиром».

Блок был великим любителем городских и загородных прогулок, исходившим не только центральные кварталы, но и самые его глухие уголки и все ближайшие окрестности. Дневники, записные книжки Блока и его письма к родным пестрят упоминаниями о частых и длительных скитаниях по городу и за городом. Одним из маршрутов этих скитаний нередко становился Лесной.

«Гулял постоянно пешком по всем частям города и за городом, – вспоминал о Блоке поэт В. Пяст, часто сопутствовавший ему в этих прогулках. – Излюбленными его местами были: Петровский остров, Острова и вся Петербургская сторона; Удельный парк; впоследствии – Озерки, Шуваловский парк, Лесной…»

«Был в Сосновке, видел Политехникум, – записал Александр Блок в дневнике в сентябре 1902 года. – Идет достойно Менделеев к Витте. Громаден и красив. Дальше – поле и далеко на горизонтах – холмы деревни, церковь – синева». «Усталый – весь день я гулял, – отметил Блок 3 ноября 1912 года. – Лесной, Новая Деревня, где резкий и чистый морозный воздух и в нем как-то особенно громко раздается пропеллер какого-то „фармана“».

В дневнике от 16 августа 1914 года есть такая запись: «Вечером встретил Любовь Александровну [Андрееву-Дельмас] и ходил с ней… Возвращаюсь ночью из Сосновки – ее цветы, ее письма, ее слезы, и жизнь опять цветуще запущена моя и не знаю как мне быть». А вот запись из дневника Блока, датированная 23 мая 1917 года: «После обеда – очарование Лесного парка, той дороги, где когда-то под зимним лиловым небом, пророчащим мятежи и кровь, мы шли с милой – уже невеста и жених».

Еще одним представителем литературного мира, жившим в Лесном, стал известный когда-то писатель Василий Васильевич Брусянин (1867–1919). С конца 1890-х годов он публиковал рассказы и очерки, посвященные, в основном, современной деревне, в петербургских журналах легальных марксистов «Новое слово» и «Жизнь». В начале 1900-х годов печатался в журнале «Звезда», выступал в «Русской газете» со статьями по рабочему и крестьянскому вопросам, о народном образовании. В 1906 году стал официальным редактором-издателем легальной большевистской газеты «Русский набат», выходившей вместо временно приостановленной «Русской газеты».

В. В. Брусянин

Спустя два года, приговоренный по делу «Московской газеты» к двум годам заключения в крепости, Брусянин скрывался под чужой фамилией в Финляндии вплоть до амнистии 1913 года. Несмотря на его антиправительственную деятельность, в 1910-х годах издавалось много книг, написанных Брусяниным. Среди них были «Час смертный. Рассказы о голодных людях», «Дом на костях», романы «Белые ночи» и «Молодежь», а итоговым его произведением стал роман о деревне после столыпинских реформ – «Темный лик». Проживая в Финляндии, в пансионе мадам Ланг в деревне Нейвола, Брусянин особенно сдружился с Леонидом Николаевичем Андреевым, жившим неподалеку – на даче в Ваммельсуу.

Когда в 1913 году, в связи с 300-летием царствования Дома Романовых, в России объявили амнистию, в том числе и за «литературные преступления», Брусянин наконец-то смог поселиться в Петербурге. Поселился он с семьей в Лесном, на Английском проспекте, в доме № 20 (ныне проспект Пархоменко). В 1915 году в своей квартире Брусянин устроил «Библиотеку новых книг и журналов». «За дело мы с мужем принялись с жаром, – вспоминала жена Брусянина. – Заказали полки, составили карточный каталог, а впоследствии отпечатали на машинке настоящий каталог. Достали разрешение на открытие библиотеки, но на мое имя, так как на имя мужа не разрешили. Отпечатали в типографии объявления. Одни, отпечатанные крупным шрифтом, подобно афишам, расклеили по улицам Лесного, другие, более подробные, извещения, напечатанные обыкновенным шрифтом, разослали по адресам, взятым из адресной книги.

Я села в библиотеке и с трепетом ждала, не откликнется ли кто-либо на объявление. Первыми абонентами были наши знакомые Классен. По разосланным же объявлениям явилась одна интеллигентная дама, которая захотела просмотреть каталог и спросила, есть ли журналы. Журналы, разумеется, были выписаны…»

Со временем в библиотеке становилось все больше и больше читателей, которые частично переходили сюда из находившейся в Лесном общественной библиотеки. А поскольку помещение было довольно тесное, пришлось снять квартиру на втором этаже дома А.И. Данилевского на Малой Объездной улице. Первый этаж занимал пансион Лидии Карловны Лабза.

«Жизнь в этой квартире вначале была одним из счастливейших периодов в моей жизни, – вспоминала потом супруга В.В. Брусянина. – В Лесном возникло в это время „Общество молодежи и интеллигенции Лесного“. Задачи его были просветительного характера. Оно устраивало лекции, доклады, концерты. Я принимала близкое участие в деятельности Общества и выступала сама со своими стихотворениями… Муж работал в двух газетах и зарабатывал очень хорошо, так что и материальное положение было удовлетворительное. Дети учились в Коммерческом училище в Лесном. Я принимала близкое участие в родительских комитетах».

Объявление об открытии библиотеки М.И. Брусяниной. Из архива потомков В.В. Брусянина

Однако идиллия закончилась, когда грянули революция и Гражданская война. Голод 1918 года заставил Брусяниных искать спасения в деревне – сначала в Псковской губернии, а потом в Орловской. Здесь Брусянин заболел сыпным тифом и скончался летом 1919 года. Как рассказывал внук В.В. Брусянина, после смерти писателя его семья «долго и трудно, с невероятными мытарствами, добиралась до Петрограда. Квартира оказалась разграбленной, почти все книги из огромной и богатой библиотеки растащены». Помог семье А.М. Горький, когда-то хорошо знавший В.В. Брусянина: он выхлопотал паек и добился, чтобы вдову и детей Брусянина поселили в Доме искусств на углу Невского и набережной Мойки…

В.В. Брусянин с семьей

До начала 1920-х годов в доме № 6-а по Большой Объездной улице жил этнограф, лингвист и писатель Владимир Германович Богораз-Тан. Он был видным народовольцем, много раз арестовывался и высылался. В его революционной биографии имелся и такой факт: опасаясь очередного ареста, он согласился участвовать в русско-американской Северо-Тихоокеанской полярной экспедиции, а затем в Нью-Йорке больше года занимался обработкой на английском языке материалов экспедиции, став одним из крупнейших российских специалистов по малым народам Севера.

«В Лесном имел свой домик писатель Тан (Богораз), – вспоминала жена писателя В.В. Брусянина, – но дом его был небольшой, и жил он там только со своей семьей – женой и сыном. Жена его была болезненная, приветливая женщина, очень гостеприимная, тип ее лица напоминал инородцев. Сам Владимир Германович приветливостью не отличался: придешь, бывало, к ним – он сухо поздоровается и, не меняя положения, уткнется снова в книгу».

После революции В.Г. Богораз-Тан стал хранителем Музея антропологии и этнографии, инициатором создания Комитета Севера при Президиуме ВЦИК и Ленинградского института народов Севера. В конце 1920-х годов В.Г. Богораз-Тан стоял у истоков создания Музея истории религии, который возник сперва как выставка в Зимнем дворце, а затем – как постоянно действующий музей в помещении Казанского собора. Богораз-Тан стал его первым директором.

Письмо, отправленное в Лесной жене писателя В.В. Брусянина – М.И. Брусяниной (из архива потомков В.В. Брусянина)

Поздней осенью 1918 года лесновским жителем стал опальный художник Николай Александрович Бруни. Это время было для него очень тяжелым и трагичным. В ноябре 1918 года художника уволили из Академии художеств, вскоре его оставшихся в живых трех сыновей большевистские власти посадили в «Кресты» (еще два сына погибли к тому времени: Николая расстреляли в марте 1917 года в Свеаборге взбунтовавшиеся матросы, а Дмитрий погиб, участвуя в антибольшевистском мятеже в июле 1918 года в Москве). Дачу в Левашово, где жил Бруни, заняли красноармейцы, и художник был вынужден покинуть родной дом и искать жилье. Ему удалось снять комнату в Лесном и начать преподавать в школе черчение и математику. Через год сыновей выпустили из тюрьмы, а Николая Александровича пригласили в Политехнический институт на должность доцента строительного факультета.

Забегая вперед, скажем, что дачу в Левашово ему вернули в 1926 году благодаря личной протекции М.И. Калинина, очень довольного своим огромным парадным портретом, который Бруни писал полтора года. Полотно, где Калинин представал запускающим турбину Волховской ГЭС, долгое время висело в зале заседаний совета Политехнического института – до тех пор, пока имя бывшего «всесоюзного старосты» не исчезло в начале 1990-х годов из названия этого вуза…

* * *

Отдельную категорию жителей Лесного составляли в начале 1910-х годов состоятельные купцы, коммерсанты и чиновники «средней руки», имевшие достаточно средств, чтобы приобрести участок земли в пригороде Петербурга и построить для себя особняк. Для жизни вне Петербурга и постоянной связи со столицей им требовалось два немаловажных условия – телефон и автомобиль. По данным телефонной книги на 1915 год, телефоном в Лесном на тот момент обладали около 160 частных лиц. Среди них представители научного и делового мира столицы.

На Новосильцевской улице жил Карл-Вильям Гейд, директор-распорядитель товарищества «Георг Ландрин». Его фабрика находилась неподалеку, на Большом Сампсониевском проспекте. Когда-то шоколад, печенье и конфеты этой фирмы славились на всю Россию и подавались на царский стол во время торжественных церемоний. Вплоть до революции «Георг Ландрин» выпускал более 2500 тонн продукции в год и имел почетное звание «Поставщика Двора Его Императорского Величества». Дешевые конфеты и леденцы от Ландрина были очень популярны в Петербурге, особенно среди гимназистов и малоимущего люда.

В том же доме на Новосильцевской улице жил Карл-Людвиг Гейд – член правления товарищества «Георг Ландрин». А в одном из соседних домов по той же улице квартировал чиновник Главного управления уделов Михаил Васильевич Галунов – казначей «Дома трудолюбия для мальчиков-подростков Галерной Гавани».

Среди других коммерсантов Лесного, обладавших к 1915 году персональным телефоном, можно назвать потомственного почетного гражданина, купца первой гильдии Алексея Андреевича Алферова (он жил на Малой Объездной улице), служащего Петроградской конторы Государственного банка Владимира Георгиевича Орловского (его адрес – Английский проспект, дом № 53), почетного гражданина, купца Отто Марковича Шмидта – члена совета Лесновского общества взаимного кредита (он жил на Старо-Парголовском проспекте, в доме № 32).

На углу 1-го Муринского проспекта и Межевой улицы земельным участком с домом владел купец первой гильдии, потомственный почетный гражданин Адольф Захарович Вербловский. Он владел агентурной конторой по торговле шелковыми, суконными и мануфактурными товарами в Гостином дворе, а также имел в собственности минерало-мольный завод на Строгановской набережной.

Дача в Лесном под красивым названием «Снежинка» принадлежала купцу второй гильдии Ивану Александровичу Жохову, продолжавшему семейное торговое дело. Род Жоховых состоял в купечестве с 1852 года. Его отец, Александр Дементьевич, занимался коммерцией и общественной деятельностью – состоял гласным Петербургской городской думы, окружным санитарным попечителем Рождественской части и т. д.

Каменный дом по адресу: Большая Объездная улица, дом № 1, принадлежал купцу первой гильдии Михаилу Саввичу Чебарову. Его банкирская контора находилась на Невском проспекте, напротив Аничкова дворца. Он имел в собственности дом на углу Невского проспекта и Большой Морской улицы, а также имения в Петербургской и Новгородской губерниях.

Целым кварталом из семи дач – на углу Английского проспекта (ныне улица Пархоменко) и несуществующего теперь Косого переулка – владел купец первой гильдии Сергей Варламович Резцов, занимавшийся торговлей шелками и имевший звание поставщика Императорского Двора. Его магазин помещался в самом центре Петербурга – на углу Садовой улицы и Чернышева переулка (ныне улица Ломоносова). По словам его внука, лесновского старожила Петра Николаевича Заботкина, на одной из дач купец Резцов жил сам до 1918 года. Во время национализации все имущество у него отобрали, а вскоре он умер…

Один из домов (№ 10) на Новой улице (с 1940 года – улица Пропаганды, соответственно изменен и номер дома, он стал № 12) принадлежал банкиру Михаилу Аггеевичу Викторову. Он занимался коммерческой деятельностью в Петербурге с 1880-х годов, владел мебельным магазином в Апраксином дворе. В 1892 году Викторов стал купцом первой гильдии и получил статус потомственного почетного гражданина. В начале 1890-х годов он открыл собственную меняльную лавку в доме на углу Невского и Литейного, из нее затем выросла серьезная банкирская контора, просуществовавшая до самой революции.

После революции дом Викторова в Лесном – двухэтажный, с нижним каменным полуэтажом и верхним деревянным, увенчанный симпатичным мезонином, – превратился в большую коммунальную квартиру. Одним из его жильцов в начале 1930-х годов стала Сусанна Павловна Николаева, ей довелось застать и самого Викторова. Нижний этаж занимала семья профессора математики Николая Николаевича Семенова – тезки известного химика. На втором жило несколько семей. Там находились комнаты, прежде служившие семье банкира Викторова гостиной, кабинетом, спальней, столовой, была еще и маленькая комната для прислуги. Одна лестница вела прямо в сад, другая – на веранду и красивую открытую террасу.

Жильцы дома на улице Пропаганды, принадлежавшего когда-то банкиру М.А. Викторову. Фото 1950-х годов (из семейного архива С.П. Николаевой)

«Мы занимали бывший кабинет Викторова, – рассказывает Сусанна Николаева. – От прежних времен в нашей комнате сохранялся прекрасный камин, украшенный зелеными изразцами, и очень красивая люстра». Сам прежний владелец, Михаил Аггеевич Викторов, со своей семьей жил в ту пору во втором здании, находившемся на участке. Бывшему банкиру было тогда уже за семьдесят лет. По-видимому, в «старые времена» он действительно являлся весьма состоятельным человеком. По словам Сусанны Николаевой, в 1930-х годах тогдашние лесновские старожилы рассказывали о состоявшейся еще до революции свадьбе его дочери Ольги Михайловны, вышедшей замуж на Николая Николаевича Слепушкина. Говорили, что свадьба была очень пышной и торжественной – к дому Викторовых на Новой улице подъезжали роскошные кареты.

B.C. Добросердов владелец «дома с павлином» на 2-м Муринском проспекте. Фото из семейного архива его внучки Е.И. Агеевой

«Михаил Аггеевич был просто чудо – белобородый, маленького роста и какой-то очень уютный, – вспоминает Сусанна Павловна. – Он чем-то напоминал мне милого сказочного гнома. Был он приветливым и очень милым. Правда, жили они как-то немного отстраненно от всех остальных жильцов – в общих беседах никогда не участвовали».

…Немало домов в Лесном принадлежало перед революцией высококвалифицированным, а потому и высокооплачиваемым служащим, трудившимся на предприятиях Выборгской стороны.

К примеру, «дом с павлином» на 2-м Муринском проспекте, № 43, принадлежал служащему фабрики Нобеля Владимиру Сергеевичу Добросердову (1884–1933). Достопримечательностью дома служило деревянное резное изображение павлина с распущенным хвостом, украшавшее полукруг над вторым этажом. Вокруг павлина шла надпись, выполненная церковно-славянской вязью: «О добре трудиться есть чем похвалиться». Первый этаж дома Владимир Добросердов приспособил под свою мастерскую, на верхнем этаже жила его семья. До самого закрытия церкви у Круглого пруда Добросердов был ее певчим.

«Дом с павлином» на 2-м Муринском проспекте, № 43. Фото 1950-х годов (из семейного архива Е.И. Агеевой)

«Дом с павлином» на 2-м Муринском проспекте, № 43, уже в окружении новостроек – незадолго перед сносом. Фото 1960-х годов (из семейного архива Е.И. Агеевой)

После революции мастерскую закрыли, и в ее помещении располагались поочередно то библиотека, то небольшой кинотеатр, то обувная мастерская, а под конец – общежитие обувной мастерской. Верхний этаж (четыре комнаты и кухню) оставили семье Добросердова, и здесь образовалась большая семейная «коммуналка». Внучка Владимира Добросердова, Елена Ивановна Агеева, жила в «доме с павлином» с момента рождения в 1938 году до расселения дома в 1967 году. Дом был кирпичным, прочным, с деревянной пристройкой. Вокруг дома располагался чудесный сад, с яблонями прекрасных сортов, кустами малины и смородины, площадкой для игры в крокет. По словам Елены Ивановны, легендарного резного павлина перед сносом дома демонтировал какой-то художник и перевез его к себе в мастерскую…

Один из домов на Железнодорожной улице в Лесном принадлежал бухгалтеру завода «Светлана» Василию Матвеевичу Рослякову. Деньги на дом он скопил, работая прежде приказчиком в метизной лавке в Гостином дворе. По словам его внука, Виктора Викторовича Молодцова, будучи бухгалтером, дед способствовал работе заводской кассы взаимопомощи. Пай от этой кассы дал ему возможность приобрести уже после революции другое строение на той же Железнодорожной улице – пустовавший дом немца-ксендза, покинувшего Россию после 1914 года. В 1929 году власти стали производить «уплотнение», и Василию Рослякову оставили только верх дома…

* * *

Несколько старинных лесновских особняков, принадлежавших коммерсантам и чиновникам «средней руки», можно увидеть и сейчас. Среди них – сохранившаяся на Болотной улице дача купца Генриха Генриховича Бертлинга. Он занимал должность директора правления акционерного общества «Компания Зингер», являвшегося дочерней фирмой знаменитой американской компании, имевшей в России до трех тысяч магазинов по продаже швейных машин и завод в Подольске под Москвой.

Дачу построили в середине первого десятилетия XX века, когда земельный участок принадлежал жене петербургского купца Екатерине Ефимовне Михайловой. Г.Г. Бертлинг купил особняк в 1908 году и владел им до сентября 1915 года (в октябре передал его своей жене), затем новым владельцем стал старший лейтенант механик Валентин Александрович Винстедт. Ныне этот дом на Болотной улице занимает Детский центр исторического воспитания, а прежде здесь долгое время находился Мемориальный дом-музей Выборгской стороны.

Другой особняк сохранился возле Серебряного пруда на бывшей Малой Объездной улице (его современный адрес – Институтский проспект, № 22). Он построен в 1911 году и принадлежал инспектору отдела промышленных училищ Министерства народного просвещения Александру Ивановичу Данилевскому, до этого занимавшему должность старшего лаборанта одной из кафедр Политехнического института.

Бывший особняк Бертлинга Винстедта на Болотной улице. Фото автора, март 2006 года

Примерно на расстоянии сорока метров стояло еще одно здание (его снесли в 1970-х годах), очень схожее по архитектурному облику с домом Данилевского.

Историю соседства этих двух построек проясняет хроника семейной жизни Александра Данилевского: осенью 1911 года он женился на Наталье Петровне Лузановой – дочери сенатора и генерала от инфантерии Петра Фомича Лузанова. Последний являлся военным юристом, профессором Военно-медицинской академии, а после выхода в отставку занимался благотворительной деятельностью, возглавляя Комиссию по благотворительности, 2-е городское попечительство о бедных и несколько приютов. Кстати, именно после женитьбы на Лузановой Александр Данилевский уволился из Политехнического института.

Соседний с дачей Данилевского участок с домом как раз и принадлежал Петру Фомичу Лузанову. На летнее время генерал бесплатно сдавал свою дачу одному из многочисленных петербургских приютов. Петербуржец Евгений Шапилов хорошо помнит оба этих дома, поскольку в 1930-х и 1940-х годах часто приезжал в бывший дом Лузанова к своей тетушке, Александре Ивановне Шапиловой, а в 1956–1961 годах сам жил здесь.

Дом Л.И. Данилевского возле Серебряного пруда на бывшей Малой Объездной улице. Фото автора, март 2006 года

«После революции дом разделили на несколько квартир, но оставались следы его былой жизни, – вспоминает Евгений Шапилов. – Так, между кухней и столовой существовало окно для подачи блюд, а в чулане, где мы, дети, играли, оставался пролет металлической винтовой лестницы. В доме имелся водопровод, ванная комната, телефон…

Дом моей тетушки был двухэтажный, желтый, на высоком фундаменте, немного напоминал старинный замок. Шпиль, венчающий щипец крыши, придавал дому необычный вид. Балкон опоясывал почти половину дома, а под балконом была терраса, на которой летом устраивались чаепития. Помню окна с цельными зеркальными стеклами в дубовых рамах, толстые стены, прекрасный линолеум на полу. В доме было печное отопление, и всегда было тепло».

Соседний дом, прежде принадлежавший Данилевскому, занимал «детский очаг» завода «Светлана». «Два дома, не являясь абсолютными близнецами, но похожие друг на друга как братья, скрывались под сенью берез, дубов и кленов и представали перед взором каждого проходившего по удивительно тихой Малой Объездной улице, – вспоминает Евгений Шапилов. – Да-да, в те далекие годы, по вечерам, когда сумерки опускались на землю и зажигались фонари, воздух здесь словно звенел от тишины, и издалека были слышны обрывки разговоров и шаги обитателей Лесного…»

* * *

Еще одну категорию жителей Лесного составляли известные всему Петербургу странные и загадочные личности, почему-то очень возлюбившие этот район. Еще в 1880-х годах в Лесном клубе, как отмечал местный обозреватель, «устроили свою резиденцию гг. спириты с издателем „Ребуса“ г. Прибытковым во главе». Речь шла о журнале «Ребус» – первом в России периодическом издании по медиумизму и прочим запредельным явлениям, выходившем почти тридцать лет – с 11 сентября 1881 года.

Сохранились свидетельства, что сам В.И. Прибытков не был «медиумом» – сверхъестественными спиритическими качествами обладала его супруга, Елизавета Дмитриевна Прибыткова. Она проводила переговоры с духами, могла передвигать предметы усилием воли. Среди вызываемых ею духов встречались и знаменитости, в том числе, как она утверждала, – Пушкин, Лермонтов и Наполеон. Правда, Прибытков признавался, что «ни один из них не дал доказательства своей самоличности: первые два писали плохие стихи, а последний рассказывал о своих военных подвигах…».

В начале 1910-х годов одна из лесновских дач некоторое время служила пристанищем знаменитой в ту пору в Петербурге «охтинской лже-Богородицы» Дарьи Смирновой, пользовавшейся большой славой среди части столичных бедняков. Она основала целую «общину», чьи собрания устраивались раз в неделю сначала в Новой Деревне, а потом на Охте. На эти собрания старались завлечь людей со средствами. Вера в «охтинскую Богородицу» была у них настолько сильна, что они несли ей свои состояния буквально до последнего гроша.

В 1910 году муж Дарьи Смирновой, которого она изгнала из секты, предъявил к ней два иска, утверждая, что супруга присвоила силой все его состояние. Оба иска суд не удовлетворил, и тогда муж «Богородицы» обратился к судебной палате с просьбой пересмотреть один из исков. На сей раз ему удалось добиться судебного преследования: палата удовлетворила просьбу «пострадавшего» и вернула одно из дел «о растрате имущества Смирнова его женой» для нового рассмотрения.

«Разоблачения кощунственных и корыстных проделок знаменитой „Охтинской лже-Богородицы“ Дарьи Смирновой, сделанные ее раскаявшимися приверженцами, послужили основанием для возбуждения против Смирновой уголовного преследования», – сообщал в октябре 1911 года обозреватель «Петербургской газеты». Одним из обвинений против Дарьи Смирновой стали свидетельства раскаявшегося «лже-апостола» этого «братства» – Авксентия Авдеева, служившего сторожем в казенном учреждении.

«У одного книгоноши часто покупал я книги духовного содержания, – рассказывал он. – Как-то он мне сказал по секрету: „Побывал бы ты на наших собраниях. Мы тайно собираемся, читаем и обсуждаем слово Божие“. Он дал мне адрес, и я отправился. Там застал я много народа – мужчин и женщин. Всем верховодил Петр Обухов, а у него было две „спутницы“ – Марфа и Дарья. Обухов у них считался царем Давидом, а Марфа и Дарья – его жена и наложница, по очереди. Потом я узнал, что Марфа – девица, а Дарья замужем за дворником Смирновым с Колокольной улицы. Через год из-за постоянных споров общество распалось. Дарья Смирнова взяла верх, к ней перешли простодушные и доверчивые поклонники».

На собраниях, куда приглашали людей со средствами, Дарья Смирнова проповедовала, что она Богородица и ее надо слушаться. По-видимому, она обладала сильным даром внушения.

«Ей охотно давали деньги, – рассказал Авксентий Авдеев про Дарью Смирнову. – Первым делом обобрали домовладелицу Чистякову на Охте. Так ее опутали, что она перевела на Дарью дом и отдала ей все деньги, а сама с детьми осталась нищая. Я знаю многих, кто продал последнее, и Дарье к ногам приносил деньги. Дарья хитро придумала: стала своих принимать в одиночку у себя в спальне – и мужчин, и женщин. Жен вооружала против мужей, а мужей учила бросать жен. И брала деньги и от мужей, и от жен. Установила штрафную книгу, стала накладывать взыскания за непослушание. Виновный должен был платить штраф и поститься».

Дарья Смирнова проповедовала безбрачие: она внушала своим последователям, что жениться грех. Многие следовали ее заветам, а те, кто не мог выдержать, скрывали свою семейную жизнь. Женщинам приходилось подкидывать своих новорожденных в приюты.

Между тем, по словам Авксентия Авдеева, «охтинская Богородица» всегда жила с мужчиной. «Как-то раз я не выдержал и спросил Дарью: „Ты проведуешь духовную любовь, а сама почему прелюбодействуешь?“ – рассказывал Авдеев. – Дарья, не смутясь, позвала меня в комнату и заперла дверь на ключ. Она знала, как действует красивое тело не только на мужчин, но и на женщин. Она сказала: „Довольно, что прикоснулся ко мне, а большего не требуй. Это и есть духовная любовь, а плотская не всякому удается“. Присмотревшись ближе, я понял, что не одного меня Дарья так обольщает. Как видит, что кто-нибудь против нее идет, начинает с ним запираться».

Однажды, в январе 1912 года, Дарью Смирнову посетил в ее даче в Лесном репортер газеты «Вечернего времени» Л. Баумгартен. «Приютилась она на пустынной дачке в Лесном, далеко от городской черты, и вьет здесь любострастную и шантажную паутину, – писал Л. Баумгартен. – С одной стороны пустырь, лес. С другой заборы».

Репортер «Вечернего времени» шел с редакционным заданием – внедриться в общину и выведать изнутри ее жизнь. Перед «охтинской Богородицей» он попытался разыграть из себя жертву «любострастия и распущенности», а потому просил спасти его и дать добрый совет. Но Дарья Смирнова, по всей видимости, была очень тонким психологом. Ей удалось уловить фальшь и неискренность. «Почуяла ли, что обман возле нее, что кто-то над нею, обманщицей, зло посмеялся и для того наклепал на себя», – писал в своей заметке в «Вечернем времени» Л. Баумгартен.

После того как муж Дарьи Смирновой подал на нее в суд, она стала на собраниях, после проповеди, собирать деньги – «на адвоката». А после того как осенью 1912 года она оказалась в тюрьме, заявляла, что ее арестовали «по навету врагов», говорила, что она больная женщина и пребывание в тюрьме грозит ей смертью. Подобные же жалобы на имя судебного следователя подали также и другие оказавшиеся в тюрьме «охтинские святые» – «апостол» Денис Шеметов и сын Дарьи Смирновой – сектантский «царь Соломон». Однако петербургская судебная палата отклонила эти жалобы, а также просьбу арестованных об освобождении под залог или на поруки.

Возле окружного суда на Литейном проспекте, куда «охтинскую богородицу» доставляли из женской тюрьмы для общения с судебными следователями и для свидания с родными, поклонники Дарьи Смирновой устраивали настоящие демонстрации. В эти дни толпы сектантов дежурили у ворот окружного суда. Каждое ее появление они сопровождали возгласами: «Дорогая матушка, умрем за тебя!», «Наша родная, не выдадим тебя… благослови… спаси нас». При любом удобном случае они обступали пролетку с арестованной, некоторые фанатики забегали вперед, сбрасывали с себя верхнюю одежду и устилали путь «охтинской богородицы».

Доходило до того, что толпа поклонников Дарьи Смирновой выстраивалась в следственном коридоре окружного суда. Они громко кричали, выражая свое возмущение арестом «святых». Когда стражники выводили «матушку», сектанты обступали ее, клялись в верности и просили благословения и советов. С большим трудом сторожам и конвойным солдатам удавалось отогнать сектантов от «богородицы».

Между тем в деле «Охтинской Богородицы» фигурировало до сорока человек, пострадавших от Смирновой, обобравшей их до нитки. Свидетели обвинения заявляли, что «матушка» взяла с них письменную клятву, что они никогда не выступят против нее. Под угрозой проклятия она запретила им рассказывать на суде любые подробности из жизни их сектантской общины.

Оставшиеся на свободе сообщники Дарьи Смирновой заявляли наивным поклонникам «охтинской Богородицы», что только страдание за арестованную может служить для спасения от грехов. Наиболее предприимчивые сектанты бойко торговали «святыми вещами», оставшимися после ареста Дарьи Смирновой, в том числе ее старыми платьями, шпильками и портретами.

По провинции, где также было немало поклонников «охтинской Богородицы», они разослали воззвания с призывом жертвовать для адвоката «Богородицы», ссылаясь на ее «ужасные мучения» в тюрьме. Дошло до того, что сектанты запугивали друг друга пророчествами о скором конце мира в наказание за арест Дарьи Смирновой.

Судебное разбирательство по делу «охтинской Богородицы» длилось очень долго, и только в середине апреля 1914 года объявили окончательный приговор. На основании вердикта, вынесенного присяжными заседателями, суд признал Дарью Смирнову виновной по трем пунктам обвинения. Вместе с ней приговор огласили и в отношении ее сподвижников по секте – ее сына Петра Смирнова, а также сектанта Дениса Шеметова.

Суд признал виновность Дарьи Смирновой и Дениса Шеметова «в совращении в изуверскую секту» и приговорил обоих к лишению всех прав и ссылке на поселение. Кроме того, суд признал виновность «охтинской Богородицы» в богохульстве и признал справедливым назначить ей предусмотренную законом по этому пункту обвинения «высшую меру наказания» – лишение всех «особенных прав» и заключение в тюрьме на три года. Ее сына – Петра суд приговорил к лишению всех «особенных прав» и отдаче в исправительные арестантские отделения на восемь месяцев. В заключительной части решения суда говорилось, что в отношении Дарьи Смирновой все вынесенные ей приговоры поглощаются самым строгим – ссылкой на поселение…

Традиции милосердия

Природно-географические особенности Лесного обусловили сосредоточение в нем в начале XX века значительного количества различных благотворительных заведений – приютов для взрослых и детей, богаделен и т. п. И хотя, как уже отмечалось, Лесной являлся прежде всего своего рода академическим пригородом Петербурга, благотворительные заведения также служили существенной частью Лесного. Большинство благотворительных заведений Лесного в первые десятилетия XX века располагались на Большой Объездной (ныне улица Орбели) и Новосильцевской (ныне Новороссийская улица), 2-м Муринском и Мориса Тореза проспектах.

Старейшим благотворительным заведением Лесного являлась Орлово-Новосильцевская богадельня. Ее создание связано с трагической историей дуэли между флигель-адъютантом Александра I Владимиром Новосильцевым и поручиком лейб-гвардии Семеновского полка Константином Черновым. Она произошла в сентябре 1825 года и вызвала много толков в обществе^[2]. Чернов входил в круг тех, кого позже назовут «декабристами».

Мать Новосильцева, Екатерина Владимировна, урожденная Орлова, была дочерью Владимира Григорьевича Орлова – одного из пятерых братьев Орловых, участвовавших в возведении на престол Екатерины II 29 июня 1762 года, за что его пожаловали в Графское Всероссийской Империи достоинство 22 сентября 1762 года в день ее коронации. Владимир Орлов пользовался благосклонностью при дворе Екатерины, но придворная жизнь не пришлась ему по вкусу.

Его внук В.П. Орлов-Давыдов писал, что предметом желаний его деда служила жизнь семейная, с досугом для умственных занятий. В 1768 году, получив согласие старших братьев (заменивших ему умершего отца), он женился на фрейлине при дворе Екатерины II Елизавете Ивановне Штакельберг. Они прожили 49 лет счастливой семейной жизни и имели двух сыновей (Александра и Григория) и трех дочерей (Екатерину, Софию и Наталью).

Старшая дочь Екатерина родилась в ноябре 1770 года, ее крестила Екатерина II. И так получилось, что именно фрейлина Екатерина Орлова дежурила у тела Екатерины II в первую ночь после смерти императрицы. В 1799 году Екатерина вышла замуж за бригадира (чин между полковником и генерал-майором) Дмитрия Александровича Новосильцева. Но в отличие от брака родителей, ее брак не стал счастливым – через год супруги разошлись.

В 1799 году у Екатерины Владимировны родился сын, названный в честь деда Владимиром. Свою жизнь она целиком посвятила заботам о нем. Когда сын подрос, Новосильцева переехала из Москвы в Петербург, чтобы отдать сына в лучшее учебное заведение того времени – иезуитскую школу. Новосильцев окончил курс одним из первых и вообще подавал самые лучшие надежды. Окончив школу, Владимир Новосильцев поступил на службу в лейб-гусарский полк, вскоре получил назначение адъютантом к главнокомандующему первой армии фельдмаршалу графу Сакену, а затем в 1822 году сделан флигель-адъютантом. Но такую быструю карьеру он сделал не только благодаря личным качествам, но и из-за того, что графа Сакена в свое время облагодетельствовала Е.В. Новосильцева.

Став флигель-адъютантом, Новосильцев переехал в Петербург, но, с прохладой относясь к высшему свету, ограничил свое знакомство кругом приятелей, занимался музыкой, рисованием и на этой почве познакомился с Галяминым – превосходным музыкантом и рисовальщиком. Среди знакомых Галямина был поручик Главного штаба H.A. Скалой. Летом 1824 года, проводя съемки окрестностей Петербурга, он познакомился с семейством генерал-майора П.К. Чернова в его имении Большое Заречье. Семейство Черновых состояло из пяти сыновей и четырех дочерей. Одна из них, Екатерина, выделялась незаурядной внешностью. Приехав в Петербург, H.A. Скалой расхваливал Екатерину Чернову, как единственную в мире красавицу. Галямин побывал в Большом Заречье, затем пригласил туда В. Новосильцева. Тот влюбился в Екатерину и сделал предложение, не спросясь отца и матери.

По другим сведениям, знакомство произошло в Старом Быхове Могилевской губернии, где в штабе 1-й армии служил В. Новосильцев, а генерал-майор П.К. Чернов жил с женой и дочерью. Именно здесь Новосильцев познакомился с Черновой, влюбился в нее, она ответила ему взаимностью. Когда Новосильцев стал флигель-адъютантом и уехал в Петербург, Чернова с дочерью вскоре тоже перебралась в столицу. Здесь молодые люди сблизились, и Новосильцев сделал предложение.

Сговор и обручение Владимира Новосильцева и Екатерины Черновой состоялись в августе 1824 года. Новосильцев написал обо всем матери в Москву, но она ответила категорическим отказом и приказала немедленно прекратить всякие сношения с семейством Черновых. Возможно, здесь повлиял личный жизненный опыт Е.В. Новосильцевой – несчастные месяцы ее семейной жизни, последовавшие после краткого знакомства с бригадиром Д.А. Новосильцевым.

Владимир Новосильцев решил съездить в Москву и уговорить мать дать согласие на женитьбу. Пообещав Черновым вернуться через три недели, он, подчиняясь требованиям матери, прекратил переписку и не только не вернулся к назначенному сроку, но оставил семью Черновых в течение трех месяцев без всякой вести о себе. Когда Черновы узнали, что Новосильцев приезжал в Петербург, но не сообщил им об этом, они поняли, что он хочет порвать с их семейством без всяких объяснений. Подобная ситуация была бесчестьем для девушки. Братья Екатерины Черновой – Константин и Сергей – решили потребовать удовлетворения от оскорбителя.

В декабре 1824 года Константин отправился в Москву, послав вызов Новосильцеву, туда же из Старого Быхова приезжает и Сергей. Дуэль назначили на январь 1825 года. Е.В. Новосильцева приложила все усилия, чтобы предотвратить ее. Она обратилась к посредничеству московского генерал-губернатора князя В.Д. Голицына, и в присутствии князя Новосильцев объявил, что никогда не оставлял намерения жениться на Черновой. В ответ К. Чернов извинился за свои сомнения в его честности. Тогда же Е.В. Новосильцева написала родителям Е. Черновой о своем согласии на брак сына с их дочерью. Свадьба должна была состояться в течение шести месяцев, чтобы не думали, как объяснил Новосильцев, что его вынудили угрозами к согласию на брак.

Однако отношения между Новосильцевым и Черновым продолжали обостряться. Новосильцев обвинял Константина Чернова в распространении слухов о том, что тот будто бы вынудил Новосильцева жениться. Срок, назначенный для женитьбы, истек, а Новосильцев опять не спешил, вероятно, подчиняясь матери – та, несмотря на свое разрешение, пытается предотвратить неравный брак. К. Чернов получил письмо отца, где говорилось, что фельдмаршал граф Сакен, очевидно, по просьбе матери Новосильцева, под угрозой больших неприятностей, заставил его послать Новосильцеву письменный отказ. После этого К. Чернов снова решает вызвать Новосильцева на дуэль. Его секундантом вызвался быть Кондратий Федорович Рылеев.

Кроме Рылеева, в деле Чернова с Новосильцевым принял участие и другой член тайного общества – А. Бестужев. Оба они сумели придать поединку общественную окраску в преддверии готовившегося выступления заговорщиков. Поединок бедного и незнатного дворянина с баловнем двора использовали для возбуждения общества против придворной знати. Рылеев написал последнее письмо Чернова к Новосильцеву, а Бестужев – предсмертную записку Чернова. В этой записке, в частности, говорилось: «…Стреляюсь на три шага, как за дело семейственное, ибо, зная братьев моих, хочу кончить собою на нем, на этом оскорбителе моего семейства, который для пустых толков еще пустейших людей преступил все законы чести, общества и человечества. Пусть я паду, но пусть падет и он в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души».

Дуэль состоялась 10 сентября 1825 года в 6 часов утра на окраине парка Лесного института. Условия дуэли установили самые тяжелые: стреляться с 8 шагов. Кроме участников дуэли и секундантов присутствовало еще несколько десятков человек – офицеров-семеновцев и членов Северного тайного общества, желавших своим присутствием выразить поддержку Чернову.

Развязка оказалась жестокой: противники смертельно ранили друг друга. Рылеев увез Чернова к себе на квартиру в Семеновских казармах, где, несмотря на проведенную операцию, тот скончался через двенадцать дней, 22 сентября 1825 года.

Новосильцева перенесли в ближайшую от места дуэли харчевню (постоялый двор).

Похороны Чернова состоялись 27 сентября. Тайное общество превратило их едва ли не в первую в России политическую демонстрацию, прозвучавшую на весь Петербург. Похоронная процессия, состоявшая из более чем двухсот карет и нескольких тысяч людей прошла через весь город от казарм Семеновского полка до Смоленского кладбища на Васильевском острове. На кладбище Вильгельм Кюхельбекер прочитал стихотворение, заканчивавшееся словами:

«…Я ненавижу их, клянусь

Клянусь и честью, и Черновым!»

«Все, что мыслило, чувствовало, соединилось тут, безмолвно сочувствуя тому, кто собой выразил общую идею, сознаваемую каждым – идею о защите слабого против сильного, скромного против гордого», – писал в воспоминаниях Оболенский. Таким образом, дуэль получила политический оттенок, при этом был забыт повод дуэли и сама Екатерина Чернова. Уже мало кого интересовало, что вскоре она вышла замуж за полковника Н.М. Лемана.

У всей этой истории была и другая сторона: мать Новосильцева потеряла единственного сына. К раненому Новосильцеву пригласили известного медика Николая Федоровича Арендта – того самого, который спустя двенадцать лет попытается спасти смертельно раненного на дуэли Александра Сергеевича Пушкина. Арендт объявил, что рана Новосильцева смертельна. Перед смертью Новосильцев сказал: «Сокрушаюсь только о том, что кончиною моей наношу жесточайший удар моим родителям, но вы знаете… честь требовала, чтобы я дрался, я уверен, что для них легче будет видеть меня в гробу, нежели посрамленного, и что они простят мой поступок, судьбами мне предназначенный».

Новосильцев умер 14 сентября, последними словами его стало несколько раз повторенное: «Моя бедная мать». В начале октября катафалк с покойным был отправлен в Москву: тело забальзамировали, а сердце, закупоренное в серебряном ковчеге, мать везла с собой в карете. В.П. Шереметева, следовавшая из Москвы в Петербург и встретившая в дороге эту похоронную процессию, писала: «На всех станциях только и разговору, что о покойном Новосильцеве, так как везде тут они проезжали, и я не могу Вам сказать, как кончина этого молодого человека и грустное положение его матери всех занимали. На последней станции мы встретили одного офицера, который вчера выехал из Петербурга. Он нам сказал, что весь Петербург против мадам Новосильцевой».

Е.В. Новосильцева похоронила единственного сына в фамильном склепе Новоспасского монастыря. Рядом она заготовила место для себя. Над могилой сына она поставила памятник – бронзовую плачущую фигуру, а на стене склепа повесила его портрет. Оплакивая утрату сына, мать вся отдалась молитвам и делам благотворения и до самой своей кончины в 1849 году не снимала траура.

Почти через девять лет после дуэли, 1 мая 1834 года, на месте постоялого двора близ места дуэли, куда перенесли смертельно раненного сына, Е.В. Новосильцева заложила церковь во имя св. Равноапостольного князя Владимира. Именно в это время по проекту министра финансов К.Ф. Канкрина Лесной институт получил возможность отдавать участки в нижней части территории Института в аренду. Участки, примыкавшие к Граничной улице и Выборгскому шоссе, приобрела Е.В. Новосильцева.

Строительство церкви закончилось в 1838 году. 1 мая 1838 года московский митрополит Филарет рукоположил сюда первого священника Т.С. Валдайского (из дьяконов павловского кадетского корпуса), а 15 мая храм освятили. В богослужении участвовал священник церкви Сампсония Странноприимца на Выборгской стороне Ф. Барсов, исповедывавший В.Д. Новосильцева перед смертью 14 сентября 1825 года. Со временем у петербургских офицеров сложился обычай: в случае грозящей им опасности (например перед дуэлью) приходить молиться в эту церковь.

Достопримечательностями храма служили подаренные Е.В. Новосильцевой золотая утварь, бархатная ризница, украшенное серебром, эмалью и полудрагоценными камнями Евангелие. Кроме того, в церкви находились серебряный ковчег с частицами святых мощей, икона «Воздвижение» с деревянным крестом, содержавшим частицу Древа Господня, и два образа – греческий, с изображением Георгия Победоносца, и Скорбящей Богоматери. На стенах храма установили бронзовые доски: на одной из них рассказывалась история постройки, а другая увековечивала память действительного статского советника Е.П. Пражевского, наблюдавшего за возведением храма и похороненного в склепе под ним. К храму приписали деревянную Преображенскую часовню, находившуюся на углу Большой и Малой Спасской улиц (ныне в районе площади Мужества). В праздник Преображения Господня к ней устраивался крестный ход.

…По желанию Новосильцевой, непосредственное место дуэли было отмечено круглыми гранитными плитами без надписей. Спустя более полутора веков на месте дуэли установили гранитную стелу с надписью: «10 сентября 1825 года на этом месте состоялась дуэль члена Северного тайного общества К.П. Чернова с В.Д. Новосильцевым. Секундантом К.П. Чернова был К.Ф. Рылеев. Похороны К.П. Чернова вылились в первую массовую демонстрацию, организованную членами Северного тайного общества – декабристами».

В зданиях, стоявших рядом с храмом, Новосильцева устроила богадельню, открывшуюся 8 февраля 1842 года. По просьбе Новосильцевой заведение поступило в ведение Совета Императорского Человеколюбивого общества. В соответствии с проектом, оно предназначалось для содержания десяти отставных воинов, «имеющих нужду в призрении по преклонности лет, или по причине полученных ран и увечия», десяти человек «из других званий, также имеющих нужду в призрении по беспомощной старости, или по болезням и увечьям не могущих снискать себе пропитание» и больницу для десяти человек бедных. К началу XX века здесь призревалось около шестидесяти мужчин православного исповедания.

«Дабы обеспечить навсегда существование этого заведения, – говорилось в проекте учреждения Орлово-Новосильцевского благотворительного заведения, – учредительница полагает предоставить навсегда в ведомство Императорского Человеколюбивого общества собственное недвижимое имение: 500 душ мужского пола, с принадлежащей им пахотной, сенокосной и лесной землею, Ярославской губернии, в разных уездах и имениях, дошедших к учредительнице от родителя ее, графа Владимира Григорьевича Орлова, в приданое, приносящее к оброку 4000 рублей серебром в год, арендного дохода за землю и дома отпущенных на волю 500 рублей серебром». После кончины Екатерины Владимировны Новосильцевой в 1849 году прекратились ее дополнительные пожертвования в пользу заведения. В связи с этим первое время Императорское Человеколюбивое общество занималось финансированием заведения, а затем Совет общества обратился к наследникам Новосильцевой с предложением «обеспечить существование заведения согласно с изъявлением на то самою учредительницей желанием, которого она при жизни исполнить не успела».

В 1851 году наследники – действительный тайный советник граф Виктор Никитич Панин, вдова и дети графа Александра Никитича Панина и действительный статский советник граф Владимир Петрович Орлов-Давыдов – стали вносить ежегодно по полторы тысячи рублей в кассу Совета Императорского Человеколюбивого общества независимо от доходов с имения. В 1862 году, вскоре после отмены крепостного права, доход с имения прекратился, и благотворительное заведение перевели на содержание из средств Императорского Человеколюбивого общества и взносов наследников.

В 1861 году при заведении открылась бесплатная начальная школа для приходящих детей – в выстроенном на средства частных пожертвователей деревянном доме. Она снабжалась учебными пособиями и другими принадлежностями от тех же пожертвователей, а преподавание в школе принял на себя причт церкви. В 1896 году в школе обучалось восемьдесят мальчиков и девочек.

В 1869 году определили новый устав и штат Орлово-Новосильцевского заведения. Согласно новому уставу, цель заведения состояла в призрении престарелых мужчин, без различия званий, лишенных возможности искать пропитание собственным трудом, преимущественно же отставных раненых и увечных воинов. «Комплект» призреваемых был определен в шестьдесят человек. Кроме того, заведению разрешалось иметь «пансионеров» за плату 100 руб. в год и 25 руб. единовременно на «первоначальное обзаведение».

В 1881 году произошла выкупная операция имения, которое было когда-то пожертвовано Новосильцевой. Выкупная сумма составила 44 600 руб., и она послужила основанием для собственного капитала Орлово-Новосильцевской богадельни. В 1884 году капитал увеличился еще на 22 500 руб., внесенных графами Паниным и Орловым-Давыдовым вместо производившихся ими ранее ежегодных взносов. К 1896 году капитал заведения возрос почти до 82 000 руб. Перед революцией одним из последних попечителей заведения являлся действительный статский советник Альберг Рафаилович Хари.

Постройки Орлово-Новосильцевского заведения сохранились до наших дней в начале проспекта Энгельса, а храм во имя св. Равноапостольного князя Владимира, стоявший между ними, был уничтожен в 1932 году…

* * *

В начале XX века в Лесном находилось не меньше десятка всевозможных приютов. При многих из них существовали собственные церкви.

На Большой Объездной улице (ныне улица Орбели), невдалеке от Серебряного пруда, находилось отделение несовершеннолетних Санкт-Петербургского Дома милосердия, состоявшего под покровительством принцессы Е.М. Ольденбургской. Свою историю Дом милосердия вел с открывшегося в 1833 году в Петербурге частного Магдалинского убежища для «раскаявшихся публичных женщин», преобразованного в 1864 году в Дом Милосердия под покровительством великой княгини Марии Николаевны. Его разделили на взрослое отделение, расположившееся на Петербургской стороне, и на отделение для несовершеннолетних, для которого в 1865–1867 годах выстроили деревянное здание в Лесном на 50 девочек. В 1914 году в Лесной переехало и взрослое отделение.

В отделение для несовершеннолетних принимались дети до 16 лет, а в «предупредительное» – от 5–6 лет. Как отмечалось в документе, «в оба эти отделения жертвы распутства доставляются врачебно-полицейским комитетом, членами состоящего при Доме милосердия комитета, членами-благотворителями и родными и остаются в отделениях до 18-летнего возраста». Целью Дома милосердия являлось «приучение к труду несовершеннолетних девушек, впавших в порок, и взрослых, изъявивших желание исправиться». «Средствами исправления» во всех отделениях Дома милосердия служили религиозно-нравственные беседы, занятия «домохозяйством» и рукоделиями, обучение грамоте и общеобразовательным предметам элементарного курса.

Почетные члены общества обязывались вносить не менее 300 руб. в год или единовременно 5000 руб. При отделении несовершеннолетних работала школа. В том же доме помещалось частное убежище г-жи Урлауб, принимавшее «нервных, недоразвитых и ненормальных детей».

Домовую церковь при Доме милосердия в Лесном освятили в 1868 году в деревянном здании отделения для несовершеннолетних. «Крохотная зала, отведенная под церковь, не вмещала в себя молящихся, в особенности в летнее время, когда вся местность Лесного корпуса наполняется дачниками, – рассказывалось в журнале „Всемирная иллюстрация“. – Долго бы еще пришлось ограничиваться этим скромным храмом, если бы не проявилось особой заботливости высокой покровительницы Дома милосердия о религиозных нуждах учреждения и энергии местного настоятеля, протоиерея В.А. Славницкого. Их усердием, при щедрой благотворительности частных жертвователей, создан ныне весьма красивый храм».

Двухэтажный каменный храм во имя Преображения Господня построили в 1880-х годах. Его заложили 25 мая 1887 года и строили по проекту недавнего выпускника Академии Художеств Василия Агатоновича Пруссакова, ставшего с 1883 года архитектором Дома милосердия. «Это – первый труд молодого зодчего, который может гордиться первым своим произведением», – говорилось в статье во «Всемирной иллюстрации», посвященной истории храма.

Однако строительство подстерегали неожиданные трудности: на месте, выбранном для постройки, оказался засыпанный пруд, и поэтому храм пришлось перенести восточнее. Стройка затянулась, и храм освятили только в мае 1889 года. Церемонию проводил епископ Выборгский Антоний, присутствовала на освящении покровительница Дома милосердия принцесса Е.М. Ольденбургская.

Кроме главного придела в храме находился еще один, освященный во имя Сергия Радонежского, – в память о герцоге Сергее Максимилиановиче Лейхтенбергском, погибшем во время русско-турецкой войны. В этот придел перенесли иконостас из прежней церкви, куда он, в свою очередь, попал из церкви Николая Чудотворца в Мариинском дворце.

Иконы для одноярусного главного иконостаса, вырезанного мастерами Лебедевым и Медведевым по рисунку архитектора В.А. Пруссакова, исполнил H.A. Ликунин, он же являлся автором росписи. Запрестольным образом служил витраж «Воскресение Христово», а икона в память спасения Александра III и императорской семьи при железнодорожной катастрофе в Борках была последней работой академика Д.Н. Мартынова.

Перед революцией во главе причта находился отец Александр Николаевич Филомафитский. (Любопытная деталь: несколько лет назад автору этих строк довелось приобрести в «букинистическом подвальчике» на Литейном проспекте несколько почтовых открыток, отправленных отцу Александру Филомафитскому в Дом милосердия на Большую Объездную улицу в Лесном…)

Среди частных благотворителей, жертвовавших на Дом милосердия и на храм во имя Преображения Господня, в разные годы было немало известных в Петербурге личностей – статский советник Е.Н. Сивохин, генерал-майор В.Н. Зубов, П.П. Вейнер, И.И. Глазунов и др. Жертвовали они не только деньгами, но и материалами. И.И. Глазунов, в бытность директором Дома милосердия, подарил в ризницу золоченые сосуды.

Одно время пост директора Дома милосердия в Лесном занимал Николай Васильевич Латкин – известный в России золотопромышленник, видный ученый-географ, автор многочисленных статей, брошюр и книг по географии и статистике различных регионов России, а также Балканских стран, Северной и Южной Америки. Он являлся членом Русского географического общества, которое удостоило его Малой золотой медали, а также состоял членом Бременского, Лейпцигского и Венского географических обществ.

Храм Дома милосердия на Большой Объездной улице. Рис. А. Шильдера, «Всемирная иллюстрация», 1889 год

Письмо священнику Александру Филомафитскому. Из коллекции автора

С 1877 по 1881 год Н.В. Латкин занимал должность гласного Петербургского земского собрания, затем был директором Дома милосердия в Лесном, а в 1893–1897 годах являлся гласным Петербургской городской думы. По всей видимости, Латкин являлся одним из лесновских землевладельцев, поскольку его имя долгое время сохранялось в топонимике Лесного: бытовало понятие «Латкинские места», на Большой Объездной улице существовал парк Латкина.

…На той же Большой Объездной находилось еще несколько детских благотворительных заведений. В доме № 18 помещался приют попечительства о бедных Рождественской части в память св. Антонины (покровительницей попечительства являлась принцесса Е.М. Ольденбургская). Этот приют в Лесном служил одним из трех постоянных учреждений, содержавшихся попечительством. Он был рассчитан на 50 девочек от 5 до 16 лет с отделением для детей сирот нижних чинов, пострадавших во время войны с Японией.

Попечительство имело целью «оказывать помощь нуждающемуся населению Рождественской части как единовременными и постоянными денежными пособиями, обувью, платьем, дровами и пр., так и работой» – при рукодельной мастерской попечительства на 5-й Рождественской улице, дом № 12, и «помещением бедных детей сирот в приюты, школы и т. д.». Председателем попечительства была A.B. Пантелеева, жена генерал-адъютанта, выполнявшая также обязанности попечительницы Александровского детского приюта общества для пособия бедным женщинам в Петрограде, и «товарища» (заместителя) председателя благотворительного общества великой княгини Ольги Александровны.

Еще один детский приют, рассчитанный на 20 девочек от 8 до 15 лет, помещался в доме № 6 по Большой Объездной улице.

Невдалеке, на Малой Объездной улице, на углу Старо-Парголовского проспекта (ныне участок по проспекту М. Тореза, дом № 38, корп. 1) находилось Общество попечения о бедных детях, их матерях, больных и пожилых женщинах в Лесном «Лепта» (здание снесли во время реконструкции в 1960-х годах). Оно имело целью «дать приют детям, лишенным домашнего призора». Общество располагало дневным убежищем для детей обоего пола в возрасте от 2 до 14 лет. При нем – ясли, детский сад и школа с классом ручного труда по столярному и башмачному ремеслу и рукоделию, а также небольшая богадельня. Председателем правления «Лепты» была М.Д. Алферова – жена потомственного почетного гражданина, купца первой гильдии A.A. Алферова. Оба они – известные в Петербурге благотворители.

При обществе «Лепта» на средства Алферовых устроили домовую церковь. Ее открыли по инициативе братства святого Питирима Тамбовского, существовавшего при церкви приюта М.Н. Евреинова на 2-м Муринском проспекте. Устройством церкви занимался священник приюта М.Н. Евреинова – отец Николай (Русаков). Храм освятили как временный в марте 1916 года, а в мае следующего года в связи с перестройкой дома храм освятили как постоянный. Достопримечательностью храма служила икона святителя Питирима, освященная на его мощах в Тамбове.

На Большой Спасской улице находилось летнее отделение приюта принца П.Г. Ольденбургского, устроенное в начале 1880-х гг. председателем попечительного совета приюта миллионером и благотворителем Ф.И. Базилевским. В 1880 году он приобрел здесь участок для летнего отдыха приютских детей, где на свои средства построил деревянные двухэтажные дома.

Сам же приют Ольденбургского существовал еще с 1846 года, когда принц «переустроил» по своим идеям малоизвестный Сиротский ночлежный приют на Песках. В 1848 году вступил в силу Высочайше утвержденный устав о «Детском приюте принца Петра Георгиевича Ольденбургского». Часть детей призревалась в приюте бесплатно, другие каждый год платили по 60 рублей. Затем, по новому уставу 1857 года, увеличилась плата за «пансионеров» и изменена учебная программа: в мужском отделении ввели преподавание в объеме четырех классов реальной прогимназии, а в женском – курс женских институтов и гимназий. Затем еще больше усилилось преподавание математики и естествоведения.

Большое внимание в приюте Ольденбургского уделялось изучению ремесел. В частности, в женских отделениях занимались различными видами рукоделия. С 1880 года выпускницы приюта получали права домашних учительниц.

Приют принца П.Г. Ольденбургского на Большой Спасской улице. 1911 год, фотограф К. Булла. Фото из фондов ЦГАКФД СПб

Воспитанники приюта принца П.Г. Ольденбургского во время работы в саду. 1913 год, фотограф К. Булла. Фото из фондов ЦГАКФД СПб

Воспитанницы приюта принца П.Г. Ольденбургского во время выступления на празднике. 1913 год, фотограф К. Булла. Фото из фондов ЦГАКФД СПб

С 1884 года программу мужского отделения расширили до «курса реальных училищ», а девушек стали готовить «к предстоящим им в жизни обязанностям, воспитывая их в строго религиозном духе», дабы «научить их кулинарному искусству, домоведению и гигиене». А с 1890 года выпускники мужского отделения приюта получали «права оканчивающих низшие механико-технические и реальные училища Министерства народного просвещения… Персонал был уравнен в правах… службы с чиновниками прочих ведомств, а в женском отделении был прибавлен педагогический класс».

Отделение приюта Ольденбургского на Большой Спасской улице состояло из целого комплекса построек. В 1892 году перед корпусом для служащих появилась деревянная часовня. В январе 1893 года ее обратили в церковь на триста человек (предположительно, работы вел архитектор Евгений Львович Лебурде, известный как автор дома П.А. Бадмаева на Поклонной горе и церкви и здания санатория «Халила» на Карельском перешейке).

Церковь, выдержанную в «русском стиле», украшали красивая высокая главка и одноярусная звонница. 20 июля 1893 года церковь освятил епископ Гдовский Вениамин в честь святого покровителя Ф.И. Базилевского – великомученика Федора Стратилата. Первое время в церкви служили только летом, но когда при отделении приюта открылась школа, она стала действовать круглогодично.

Церковь во имя св. Федора Стратилата отделения приюта принца П.Г. Ольденбургского на Большой Спасской улице. 1911 год, фотограф К. Булла. Фото из фондов ЦГАКФД СПб

В 1900 году летнее отделение приюта принца П.Г. Ольденбургского хотели перевести в Лугу, однако это намерение не осуществили, поскольку под Лугой попечитель приюта Александр Петрович Ольденбургский выстроил большое здание приюта и рядом с ним церковь во имя св. блаженной княгини Ольги. А спустя несколько лет, как уже говорилось, при приюте принца П.Г. Ольденбургского на Большой Спасской открылась женская гимназия.

По воспоминаниям старожила Гражданки Галины Владимировны Михайловской (внучки купца Георгия Акимовича Шиканова, от фамилии которого шло название Шикановской улицы на Гражданке), именно эту школу закончила ее мать, о чем свидетельствует сохранившийся в семейном архиве уникальный документ – аттестат, выданный 24 мая 1913 года.

«Ученица Рукодельни Императрицы Марии Александровны Императорского женского патриотического общества по „Отделу для подготовки учительниц рукоделий“, – говорится в нем, – девица Ольга Шиканова, дочь личного почетного гражданина, 20 лет, вероисповедания православного, обучалась в Рукодельне с 1-го сентября 1910 г. на счет отца, где и кончила полный курс учения, равный по объему курсу 4-х основных классов школ Общества».

Перед революцией в помещении приюта принца П.Г. Ольденбургского размещалась женская гимназия

Далее следовали оценки за успехи в «научных и рукодельных предметах и искусствах». К «научным» относились русский и церковно-славянский языки, арифметика, геометрия, русская история, география, основные сведения о природе, педагогика, рисование и черчение, чистописание и пение. В числе «рукодельных предметов» значились вязание, вышивание, штопка, шитье и кройка белья, шитье и кройка платьев. На первом месте среди всех предметов значился, разумеется, Закон Божий.

В соответствии с Уставом Императорского женского патриотического общества, этот аттестат давал право на получение от попечителя учебного округа свидетельства на звание учительницы народных училищ и право переходить, выдержав повторный экзамен по иностранным языкам, в соответствующий класс женских гимназий ведомства учреждений императрицы Марии.

Аттестат О.Г. Шикановой об окончании «Рукодельни Женского Патриотического общества», 1913 год (из семейного архива Г.В. Михайловской)

Ныне от комплекса построек приюта принца П.Г. Ольденбургского уцелело лишь кирпичное здание бывшей школы. Теперь оно находится за высоким забором на территории завода «Красный Октябрь» – напротив дома № 6 по проспекту Непокоренных…

Близ Политехнического института проходила Приютская улица, чье название связано с несколькими детскими приютами, находившимися на ней. Здесь помещались в одном и том же доме, построенном в 1902–1903 годах по проекту архитектора A.A. Шевелева, приют Белосельских-Белозерских, основанный в 1839 году на Песках, и Александро-Невский приют, учрежденный в 1838 году и помещавшийся сначала на Гончарной улице, а потом на Невском проспекте.

В Лесном продолжилось существование обоих приютов, а в 1915 году их объединили в один детский приют «в память великого князя Олега Константиновича», погибшего в 1915 году в бою в Польше. Олег Константинович – сын Константина Константиновича Романова, известного русского поэта, писавшего под псевдонимом «K.P.», флотского офицера, командира лейб-гвардии Преображенского полка. Еще в 1903 году в верхнем этаже здания приюта освятили церковь во имя св. Благоверного князя Александра Невского. Ее устроили на средства почетного старосты купца П.А. Ульриксона. Одно время приютская церковь являлась приходской. Ныне на месте этого приюта находится корпус Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе.

И еще несколько детских приютов находилось в Лесном и его окрестностях. Среди них – Ольгинский приют трудолюбия в память барона О.О. Буксгевдена на Дороге в Гражданку, предназначенный на 35 мальчиков и на столько же девочек в возрасте от 7 лет; убежище для бесприютных на Яшумовом переулке (ныне улица Курчатова) на 15 мальчиков от 3 до 8 лет и 30 девочек от 3 до 12 лет; приют Петроградского общества призрения неимущих детей на Английском проспекте (ныне проспект Пархоменко). Целью последнего служило «призрение девочек, преимущественно круглых сирот, для подготовления из них образцовой домашней прислуги». Принимались девочки не моложе 6 лет.

Близ Орлово-Новосильцевской богадельни, в начале Новосильцевской улицы (ныне Новороссийская улица, дом № 1/107), в 1899 году был выстроен приют для хронически больных детей, принадлежавший Е. Евреиновой – дочери действительного статского советника, владелицы нескольких домов в центре Петербурга. Приют представлял собой комплекс из пяти построек с погребами и другими хозяйственными постройками, сооруженный архитектором Э.И. Жибером. От парка Лесного института приют Е. Евреиновой отделялся протокой, часть ее ныне засыпана. В 1923 году комплекс зданий бывшего приюта передали Лесному институту.

Немало разместилось в Лесном и приютов для взрослых жителей столицы. На 2-м Муринском проспекте, около Светлановской площади, до сих пор сохранилось (правда, в перестроенном виде) здание приюта для вдов и сирот офицеров гвардейского корпуса имени генерал-майора М.Н. Евреинова, завещавшего деньги на приют. Здание освятил 8 марта 1914 года военный протопресвитер Г.И. Шавельский в присутствии главнокомандующего войсками гвардии великого князя Николая Николаевича и командиров гвардейских полков.

Одновременно освятили храм во имя Николая Чудотворца, расположенный в центре второго этажа и увенчанный высоким шатром с крестом и звонницей с пятью колоколами. При храме существовало братство св. Питирима Тамбовского, содержавшее женскую гимназию, профессиональное училище, курсы прогимназии. Заведование приютом находилось в руках комиссии из числа представителей войск гвардии. Во время Первой мировой войны здание приюта заняли «увечные воины».

Перестроенное и надстроенное здание бывшего приюта М.Н. Евреинова на 2-м Муринском проспекте. Фото автора, март 2006 года

На Старо-Парголовском проспекте помещалось Общество попечения о выздоравливающих и слабосильных. Его создали для «оказания помощи женщинам без различия национальности и вероисповедания, выбывшим из лечебных заведений, находящимся в периоде выздоровления и нуждающимся в продолжительном отдыхе». Председателем Общества попечения являлась баронесса Вера Илларионовна Мейендорф. Одновременно с этим она занимала пост попечительницы Голицынской школы Императорского женского патриотического общества и председателя главного правления российского общества покровительства животным. «Товарищем» председателя Общества была графиня Вера Васильевна Толстая, жена гофмейстера Высочайшего Двора.

В соседнем доме по Старо-Парголовскому проспекту (дом № 53-6) Общество открыло «санаторию». Здание построили в 1899–1900 годах и торжественно освятили и открыли 5 марта 1900 года. «Обилие воздуха и света, хорошая вентиляция помещений и многие другие требования гигиены, по-видимому, предусмотрены при постройке санатории, сооруженной по плану и под руководством архитектора Гильденбандта», – сообщал вскоре после открытия «санатории» обозреватель журнала «Огонек».

«Представляя из себя большой деревянный в два этажа дом скромной архитектуры в русском стиле, новое здание по внутреннему устройству вполне соответствует своему назначению, – продолжал он. – Весь дом делится как бы на два отдельных здания каменной частью, в которой находится столовая и лестница, ведущая в верхнее помещение. Нижний этаж состоит из десяти комнат, размещенных по обе стороны широкого светлого коридора, прорезывающего все здание, в нем же находится общий приемный зал, гостиная и библиотека. В верхнем этаже также целый ряд отдельных комнат, выходящих в коридор, и кроме того, общая палата на десять кроватей для бедных, ванная комната, помещение для начальницы санатория и общая рабочая комната». Особенное впечатление производила гостиная – «большая, светлая комната, очень комфортабельно обставленная», напоминающая богатый салон, и столовая – «скромная, но уютная, чистая и светлая».

В эту «санаторию» принимались «женщины как образованного класса, так и из простонародья, всех национальностей и всех вероисповеданий», не принимались «чахоточные, эпилептики, поправляющиеся после заразных болезней или требующие особого ухода и лечения».

Однако со временем это здание, рассчитанное на 45 человек, не могло уже вмещать всех желавших провести время в «санатории». Поэтому возникла необходимость в постройке еще одного здания «санатории». В 1913 году Общество попечения о выздоравливающих и слабосильных, под председательством баронессы В.И. Мейендорф, устроило уличный сбор – день цветка «Звездочка», сбор составил 15 000 руб. Кроме того, в пользу Общества ряд пожертвований поступил от меценатов. На собранные деньги удалось выстроить новое здание «санатории», оно обошлось в сумму около 25 000 руб. Торжественное освящение новой постройки, рассчитанной на 27 человек, состоялось 11 мая 1914 года.

Как сообщалось в «Петербургской газете», «новое здание построено со всеми техническими усовершенствованиями». В торжествах участвовали члены различных благотворительных обществ, в том числе доктор H.H. фон Кубе, доктор А.П. фон Зельгейм и др.

…На Политехнической улице, напротив Политехнического института, находилась Еленинская бесплатная больница «для бедных женщин христианского вероисповедания, страдающих злокачественными опухолями». Она была рассчитана на 90 коек. Средства на постройку больницы пожертвовали петербургский миллионер Александр Григорьевич Елисеев и его жена Елена Ивановна. Строительство шло в 1909–1911 годах по проекту архитектора А.К. Гаккеншмидта, а 12 декабря 1911 года больницу освятил епископ Нарвский Никандр.

Благодаря серьезной финансовой поддержке больницу удалось оснастить новейшей для того времени медицинской аппаратурой и экспериментальной лабораторией. Всего постройка больницы обошлась в полмиллиона рублей. На содержание больницы шли проценты с положенных Елисеевым в банк трехсот тысяч рублей.

Вместе со зданием больницы освятили и домовую церковь в ней во имя небесной покровительницы Елены Ивановны Елисеевой. В дни рождения, ангела и кончины Елисеева и его жены в церкви служились заупокойные литургии. Бывшее здание больницы сохранилось до сих пор – ныне в нем находится филиал Научно-исследовательского института фтизиопульмонологии по адресу – Политехническая улица, дом № 32.

Перед самой революцией возле Политехнического института появилось «убежище для престарелых неимущих потомственных дворян». На его постройку в 1912 году губернское Дворянское собрание ассигновало 200 000 руб., а по Высочайшему соизволению от 25 сентября 1912 года убежищу присвоили имя «в память 300-летия дома Романовых». Здание строилось «в строго историческом стиле» по проекту архитектора Г.Д. Гримма. Дом на сорок призреваемых был готов в 1916 году, на верхнем этаже устроили церковь. Однако грянула революция. В 1920 году здание передали Физико-техническому институту, и в перестроенном виде оно сохранилось и по сей день на Политехнической улице, дом № 26.

«Ольгин приют» на бывшей Ново-Спасской улице, основанный графиней В.Б. Перовской. Фото автора, март 2006 года

Сохранилось и здание бывшего «Ольгина приюта для больных», построенное в начале 1910-х годов на средства известной петербургской благотворительницы, графини Веры Борисовны Перовской – двоюродной племянницы террористки Софьи Перовской, участницы убийства Александра II. Этот двухэтажный особняк в стиле модерн, чем-то отдаленно напоминающий голландско-северогерманскую архитектуру, находится за бывшей богадельней имени генерал-майора М.Н. Евреинова. Современный адрес бывшего «Ольгина приюта» – 2-й Муринский проспект, дом № 12, корпус 3. Прежде приют числился по Ново-Спасской улице, дом № 5. Эта улица начиналась от 2-го Муринского проспекта и с 10 сентября 1935 года носила название Светлановская (по заводу «Светлана», в направлении которого проходила). В мае 1965 года улицу упразднили, но как проезд без названия она существует и сегодня.

Основательница приюта Вера Борисовна Перовская – фрейлина императорского двора, дочь генерал-адъютанта Бориса Алексеевича Перовского – блестящего боевого генерала, в юности награжденного золотым оружием за храбрость, личного друга Александра II, воспитателя Александра III, члена Государственного Совета. Еще в молодости Вера Перовская основала «Общество доставления дешевых квартир» и «Общество попечительства о бедных и больных детях». Старшая ее сестра, графиня Ольга Борисовна, основала в Царском Селе детскую больницу. При одном из ее посещений она заразилась дифтерией и умерла. После кончины сестры Вера Борисовна переехала с Моховой улицы в Лесной, где в доме № 14 по Спасской улице основала приют для больных, назвав его «Ольгиным» – по имени своей покойной сестры. Уникальную историю этого благотворительного заведения проследил петербургский исследователь, член петербургского Союза ученых и Союза писателей Санкт-Петербурга Евгений Шведов.

В «Ольгином приюте» лечили все болезни, кроме заразных, а содержание и лечение больных являлось бесплатным. Лечебница была маленькой, рассчитанной всего на 26 человек. Пациентами стали дети и женщины. Персонал приюта состоял из нескольких человек. Сама Перовская являлась заведующей. Должность врача занимал действительный статский советник Генрих Иванович Арронет – доктор медицины, автор нескольких книг о санаторно-курортном лечении и «карманной книжки» для сестер и братьев милосердия. «Надзирательницей» являлась Александра Ивановна Пейнер, а сестрой милосердия – Эмма Августовна Грабовская.

Старый деревянный дом на Спасской улице, где помещался «Ольгин приют», не устраивал Перовскую, однако денег на «развитие проекта» не было. По трагическому стечению обстоятельств, как раз в это время покончил с собой племянник В.Б. Перовской – молодой офицер Григорий. Все свое состояние он завещал своей тетушке – графине Вере Борисовне, и она использовала его наследство на благотворительные цели.

Для строительства нового здания приюта она купила в Лесном большой участок земли на Ново-Спасской улице (дом № 5). Проект здания Перовская заказала известному петербургскому архитектору Вильгельму Ивановичу Ван-дер-Гюхту, а тот привлек к проектированию своего «однокашника» по Академии художеств архитектора Григория Евграфовича Гинца. Кроме здания приюта, они спроектировали рядом с ним парк с естественным прудом, летними павильонами для больных и деревянным двухэтажным домом для медицинского и обслуживающего персонала. В 1913 году в построенном здании открылся «Ольгин приют для больных в память Григория», предназначенный для лечения детей и женщин с болезнями опорно-двигательного аппарата.

«…Мраморные камины, изысканная мебель, палаты, больше похожие на детские, украшенные шторами с кистями, картинами, пуфами и коврами, на которых сидели красивые куклы и лежали игрушки – все это было оригинально и создавало особую атмосферу домашнего уюта, благодаря которому пациенты ощущали себя одной семьей, главой которой, доброй феей и матерью была графиня В.Б. Перовская, – отмечает исследователь Евгений Шведов. – Она искренне этому радовалась. Бархатную амазонку и шляпу со страусовыми перьями, столь любимые ею в молодости, Вера Борисовна сменила на скромное платье, фартук и кокошник сестры милосердия. И с этого времени более никто не видел ее в другом наряде». Сама Вера Борисовна Перовская лето проводила в Китайской деревне в Царском Селе, являясь фрейлиной Высочайшего Двора, а все остальное время жила в «Ольгином приюте».

Когда началась Первая мировая война, в здании «Ольгина приюта» открылся рассчитанный на 75 коек лазарет Красного Креста под № 64 для раненых нижних чинов. Содержался этот лазарет также на средства Перовской, она работала в нем палатной сестрой милосердия, поскольку имела сестринский стаж еще с 1905 года.

Особое отделение в лазарете № 64, рассчитанное на 25 коек, финансировалось преподавателями и учениками училища св. Анны, среди которых были сын и дочь врача «Ольгина приюта» – Г.И. Арронета, работавшего врачом и в училище, а также граф и графиня Бобринские, баронесса Крюденер, князь Макаев, барон Шиллинг. Единовременные и ежемесячные взносы вносили также бывшие ученики – князь Н. Оболенский и П.А. Бартмер, а пожертвования – прапорщик 34-й пешей Смоленской дружины В.В. Залеман и Фальц-Фейн.

По данным исследователя Евгения Шведова, всего ученики, преподаватели и жертвователи истратили на содержание раненых в лазарете, а также на различные расходы, связанные с ним, 11 697 руб. 40 коп. В лазарете организовали библиотеку, устраивались развлечения в виде благотворительных концертов и вечеров в пользу раненых воинов, новогодние елки, на которых раненым раздавались подарки – кисеты, рукавицы, фуфайки. Кроме того, раненых пытались занять посильной работой, за что те получали денежное вознаграждение.

Лазарет Красного Креста в здании «Ольгина приюта» просуществовал до весны 1918 года, когда его пришлось закрыть из-за недостатка средств. Перовская обратилась в Женский Медицинский институт с предложением передать принадлежащее ей здание со всем оборудованием и земельным участком институту для устройства здесь хирургической ортопедической клиники. В итоге на совещании представителей Губздравотдела и Наркомпроса приняли решение передать здание со всем имуществом Выборгскому райздравотделу. В марте 1919 года «Ольгин приют» передали в ведение Губздравотдела для устройства в нем медицинского учреждения для больных костно-суставным туберкулезом – под наименованием «Санитарно-хирургической клинической больницы».

Главным врачом туда в 1919 году назначили Петра Георгиевича Корнева – впоследствии заслуженного деятеля науки, действительного члена Академии медицинских наук СССР, лауреата Государственной и Ленинской премий. Что же касается основательницы приюта Веры Борисовны Перовской, то, по особому постановлению Губздравотдела, ее оставили в больнице, где она выполняла обязанности сестры-воспитательницы до 1923 года, когда ей пришлось из-за болезни оставить службу. Последние годы бывшая графиня провела в деревянном доме для персонала, располагавшемся рядом с теперь уже бывшим «Ольгиным приютом». Ее квартиру в самом здании приюта занял Корнев, переселившийся туда с Петроградской стороны. (Он прожил здесь до своей кончины в 1974 году.) По сведениям Евгения Шведова, В.Б. Перовская доживала свои дни в нищете, распродавая картины и другие фамильные ценности и реликвии. Она скончалась 16 марта 1931 года, похоронили ее на семейной площадке Казанского православного кладбища Царского (тогда Детского) Села.

В 1924 году в бывшем «Ольгином приюте» разместилось детское отделение научно-исследовательского института хирургического туберкулеза. Ныне здесь располагается Детская хирургическая клиника костно-суставного туберкулеза.

* * *

Среди благотворительных приютов Лесного перед революцией выделялась и особая группа – для иноверцев. На Новосильцевской улице находилась богадельня для женщин имени императора Вильгельма I, рассчитанная на 30 человек. На Большом Сампсониевском, в доме № 99, помещалась богадельня для мужчин имени императора Вильгельма I и Евангелическое убежище для неизлечимо больных мужчин на 3 мальчиков и 30 мужчин. Рядом, на Большом Сампсониевском, дом № 97, действовал Евангелический Дом Трудолюбия в Санкт-Петербурге на 100 мужчин.

Около Лесного института, на Институтском переулке, находилась мужская Евангелическая богадельня, где содержались 60 мужчин в возрасте от 50 лет, не способные к труду. За нынешней площадью Мужества, на Старцевой улице (на Гражданке), существовали еще две богадельни – при Евангелическо-Лютеранской церкви св. Анны (одна – на 48 женщин, другая, Фридриха Гартоха, – на 12 хронически больных женщин).

…Специальные приюты для раненых воинов появились в Лесном во время Русско-японской войны. С июня по август 1906 года на даче в Сосновке находился частный лазарет, устроенный полковником гвардейской пешей артиллерии Д.А. Скрябиным и его женой О.Н. Скрябиной. При выписке каждого воина из лазарета ему выдавалось, кроме запаса провианта, необходимого для питания в дороге при поездке на родину, белье, а также небольшое денежное пособие. Впрочем, происходили и исключительные случаи. Лечившемуся в лазарете солдату Ариничеву, благодаря щедрости графини Карловой, удалось получить при помощи Белевского уездного предводителя дворянства пособие в размере 125 рублей на покупку земли. Кроме того, редакция газеты «Новое время» выдавала находившимся в лазарете раненым денежные пособия в различных размерах.

Во время Первой мировой войны в Лесном снова появились лазареты. Один из них разместился в зданиях первого и третьего общежитий Политехнического института. Этот госпиталь был рассчитан на 900 мест. 1 октября 1914 года в него поступила первая партия раненых. Вскоре на территории института появился еще один госпиталь – Петроградский госпиталь № 1 Красного Креста имени ее императорского величества государыни императрицы Марии Федоровны. Его открыли 5 октября 1914 года. На тот момент он являлся самым крупным среди петроградских лечебных заведений. За все время своего существования госпиталь принял свыше 4 тысяч раненых.

Появились в Лесном и другие лазареты – госпиталь при Лесном институте, лазарет правления постройки железной дороги Петроград – Токсово, лазарет Всероссийского Земского союза, лазарет французского общества Красного Креста «Союза женщин Франции» и др. В «Сосновских бараках» разместился лазарет имени короля Италии Виктора Эммануила III.

В годы Первой мировой активную благотворительную деятельность развернули земские уездные попечительства по призрению семейств лиц, взятых на военную службу. В их числе было и Лесновское пригородное попечительство. Оно организовало ясли на 100 детей, столовую, которая ежедневно выдавала 350 обедов, имело два общежития. «В Лесном попечительстве отмечается чрезмерный прирост населения, – отмечалось в 1916 году в журнале „Призрение и благотворительность в России“. – Между прочим, это происходит и оттого, что деревенского жителя привлекает столичный паек… Но и паек столичный недостаточен, если принять минимальный бюджет взрослого 15 рублей, а ребенка 10 рублей в месяц… При таком положении, когда паек не обеспечивает, трудовые организации незначительны и женщины обременены детьми, ничего не остается, как организовать помощь».

Кроме того, Лесновское пригородное попечительство оказывало бесплатную медицинскую помощь, помощь лекарствами, а также материальную помощь – на квартиру и дрова. Оно организовало также четыре детских площадки, призванные «хоть отчасти заменить городскому ребенку прелесть деревни, продлить его детство, наполнить его игрой и забавой».

* * *

Как уже говорилось, подавляющее большинство храмов Лесного существовало при различных благотворительных заведениях. Приходской храм находился у Круглого пруда на углу Институтского и 2-го Муринского проспектов.

История его весьма любопытна. Поскольку Лесной долгое время не имел приходского храма, группа местных домовладельцев во главе с тайным советником В. Евреиновым в 1900 году выступили с ходатайством о разрешении построить у Круглого пруда временный деревянный храм. Власти пошли навстречу. Лесной департамент предоставил участок. Строительный комитет возглавил известный церковный деятель, подвижник и проповедник отец Философ Орнатский^[3].

В 1901 году на берегу Круглого пруда освятили деревянную часовню. Ее авторами стали архитектор городской управы, много работавший для артиллерийского ведомства, В.В. Сарандинаки и архитектор И.Т. Соколов. Последний выступал автором проекта построенной рядом в древнерусском стиле деревянной приходской церкви, ее 17 июня 1901 года во имя апостолов Петра и Павла освятил епископ Нарвский Никон.

На углу Большой Спасской улицы (ныне проспект Непокоренных) и Дороги в Гражданку (ныне Гражданский проспект) находилось подворье Лютикова Свято-Троицкого монастыря Калужской епархии. Сам монастырь основали в первой половине XVI века на правом берегу реки Оки, в шести с половиной верстах от уездного города Перемышля. Особо почиталась в этом монастыре икона «Скоропослушница», привезенная в 1872 году из Афона.

Церковь св. Петра и Павла у Круглого пруда. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

Монастырь не отличался богатством, и в 1890-х годах в Петербург за сбором пожертвований прибыл иеромонах Амвросий. Вскоре он получил от купеческой вдовы Н.Ф. Петровой и некой Т.Г. Чертковой в дар два участка земли в Лесном участке. 4 августа 1897 года на них по благословлению отца Иоанна Кронштадтского заложили подворье с деревянным храмом во имя Пресвятой Троицы. 12 февраля 1898 года его освятил игумен Герасим. В том же 1898-м году, 4 августа, в стенах этого храма произошло весьма знаменательное событие: возвращаясь с военных маневров, государь император Николай II «осчастливил» церковь своим посещением. В память события в храме установили бронзовую доску.

24 октября 1899 года, после окончательной отделки небольшой двуглавой церкви со звонницей, ее освятили еще раз малым освящением. 20 августа 1900 года в церкви появился придел Греческой Божией Матери, преподобного Исидора Пелусиота и праведницы Анны Пророчицы, освященный епископом Нарвским Никоном. В октябре 1907 года церковь пострадала от пожара, однако вскоре ее восстановили.

Рядом с деревянной церковью Пресвятой Троицы 2 октября 1905 года епископ Калужский и Боровский Вениамин заложил каменный пятиглавый храм во имя Тихвинской иконы Божией Матери, посвященный коронованию государя императора. Проект церкви с высокой шатровой колокольней над входом выдержан в стиле московских храмов XVII века. Разработал его известный петербургский архитектор H.H. Никонов, а работами руководил его сын – гражданский инженер H.H. Никонов (он несколько упростил проект).

Большую часть средств на строительство храма пожертвовали князь Оболенский и Колокутикова. Однако денег оказалось мало, и сооружение церкви продвигалось очень медленно. В 1910 году трехпридельный храм был готов вчерне, кроме колокольни, а в 1911 году в его подвале устроили усыпальницу и возвели главки. Главный придел с трехъярусным иконостасом освятили в 1913 году, затем освятили придел св. Ольги, а левый освятить не успели. Перед революцией на Лютиковом подворье жили пять монахов и три послушника, управлял иеромонах Валериан…

На углу Большой и Малой Спасских улиц, в районе нынешней площади Мужества, с начала XIX века стояла деревянная Преображенская часовня. В 1864 году ее обновили и расширили. Она была приписана к церкви во имя Равноапостольного князя Владимира при Орлово-Новосильцевском благотворительном заведении на Большом Сампсониевском проспекте. В праздник Преображения Господня к этой часовне устраивался крестный ход.

Тихвинская церковь Лютикова подворья. Фото 1920-х годов

Свои церкви имели и находившиеся в Лесном высшие учебные заведения. В здании Лесного института в 1834 году освятили церковь, а после перестройки главного корпуса института по проекту архитектора К.А. Тона, в нем в 1840 году освятили церковь во имя Всемилостивейшего Спаса и Происхождения Честных Древ Животворящего Креста Господня. В престольный крестовоздвиженский праздник из церкви шел крестный ход по парку для водосвятия, совершавшегося в нижнем пруду, – в деревянной часовне, простоявшей до 1924 года.

Еще одна «вузовская» церковь существовала при Политехническом институте. В конкурсе на проект церкви победил преподаватель института гражданский инженер И.В. Падлевский. Она была заложена в 1912 году в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Этот церковный праздник имел для Политехнического института особое значение: именно в праздник Покрова, 1 октября, в 1902 году открылся институт. В 1913 году храм освятил епископ Гдовский Вениамин. Построенная в древнерусском стиле, церковь резко контрастировала с неоклассикой главного корпуса Политехнического института, рядом с которым она стояла.

На нынешней Светлановской площади находилась часовня Божией Матери Утоли Моя Печали, приписанная к основанному в 1634 году Арзамасскому Новодевичьему Алексея Человека Божьего женского монастыря Нижегородской епархии. Часовню освятили осенью 1906 года. Впоследствии решили обратить часовню в храм. В декабре 1915 года утвердили проект, разработанный Альфредом Августовичем Бибером, а осенью следующего, 1916-го, года была готова деревянная шатровая церковь. Освящение ее провел 7 октября 1918 года иеромонах Иерофей, несмотря на то что тогда уже начались гонения на религию. В апреле 1920 года в церкви, при которой в то время жили одна монахиня и четыре послушницы, разрешили служить литургии. Сюда перевезли чтимую икону из закрытого новыми властями Арзамасского монастыря.

…После революции храмы Лесного разделили участь многих российских церквей. Постепенно в Лесном не стало ни одной действующей церкви – сначала их закрыли, а затем либо уничтожили, либо приспособили под хозяйственные нужды.

В 1919 году закрыли церкви в Лесном институте и при обществе «Лепта». Тем не менее, по воспоминаниям старожилов, само название «Лепта» еще долго было на слуху лесновцев, примерно до начала 1930-х годов, хотя сама благотворительная организация «Лепта» уже давно не существовала.

В марте 1923 года закрыли Покровскую церковь при Политехническом институте. Ее передали под клуб института, а впоследствии под военную кафедру. Купол и внутреннее убранство храма подверглись уничтожению. В 1922 году ликвидировали церковь при Еленинской больнице. Эту церковь закрыли еще 1 мая 1917 года для ремонта, и с тех пор она не открывалась из-за смерти служившего в ней протоиерея Павла Васюковича и последовавшего вскоре декрета советской власти о закрытии домовых церквей. 21 апреля 1923 года закрыли церковь Федора Стратилата при бывшем летнем отделении приюта принца П.Г. Ольденбургского. Впоследствии ее снесли так, что от нее не осталось и следа.

Авторский проект часовни Божией Матери Утоли Моя Печали

Роковым для лесновских церквей, как и для церквей всего Ленинграда, стали 1929-й и 1932-й годы. В 1929 году закрыли церковь при бывшем приюте для вдов и сирот офицеров гвардейского корпуса имени генерала М.Н. Евреинова на 2-м Муринском проспекте. В июне 1932 года взорвали храм во имя св. Равноапостольного князя Владимира при бывшей Орлово-Новосильцевской богадельне.

В том же году закрыли храм Преображения Господня на Большой Объездной улице (с 1919 года он являлся приходским). В его помещении сначала разместился «детский очаг», а затем – различные организации. В Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга среди других документов по истории этого храма сохранилась копия выписки из протокола № 60 заседания Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного комитета Советов от 20 октября 1932 года. Документ предельно лаконичен и состоит из двух пунктов. Первый: «Слушали: Постановление президиума Ленинградского облисполкома от 9 июля 1932 г. о ликвидации Преображенской церкви по Объездной ул. в Ленинграде». И второй: «Постановили: Постановление президиума Ленинградского облисполкома утвердить, указанную церковь ликвидировать».

В фондах того же архива сохранился еще один любопытный документ – выписки из наказов к 13-му созыву Ленинградского совета депутатов, касающиеся Преображенской церкви на Большой Объездной. Из него видно, кто же просил о закрытии этого храма. Среди «активистов-безбожников» оказались завод имени Энгельса, завод «Светлана», Гидровтуз, Металлургический и Машиностроительный институты, а также «просвещенцы всего района». По описи изъятия церковных ценностей при закрытии церкви демонтированы 154 иконы и 7 колоколов, из них самый большой весил 10 пудов 34 фунтов, два других – 4 и 2 пуда, а маленькие – по 1 пуду.

Весной 1934 года закрыли Тихвинский храм возле пересечения нынешних Гражданского проспекта и проспекта Непокоренных. Его имущество передали в Музей истории религии, а здание заняло промышленное предприятие. По воспоминаниям старожила Гражданки Галины Владимировны Михайловской, двумя годами ранее, в 1932 году, с колокольни Тихвинского храма сбрасывали колокола и кресты. Смотреть на это собралось много местных жителей. Крест, по воспоминаниям, был настолько тяжелый, что при ударе ушел довольно глубоко в землю.

9 августа 1935 года, по решению Президиума ВЦИК, закрыли приходскую церковь Петра и Павла у Круглого пруда. К тому времени пруд уже засыпали, но трамвайные пути все равно делали две символические полуокружности, проходя по бывшим берегам водоема. По воспоминаниям петербуржца Евгения Шапилова, заставшего последние годы существования этого храма, «внутри церковь была светлой, нарядной с большими венецианскими окнами». Ликвидацию церкви власти провели в кратчайшие сроки: спустя три дня после постановления Президиума ВЦИК сожгли иконы, а вскоре разобрали и само здание.

3 апреля 1930 года власти закрыли церковь Божией Матери Утоли Моя Печали, что находилась на месте нынешней Светлановской площади, и передали под «Ленинский уголок». По воспоминаниям старожилов, долгое время перед этим в ней жили монахини и изготавливали тут стеганые одеяла. Затем бывшую церковь приспособили для колхозников, привозивших свой товар на располагавшийся рядом рынок (он носил название «Колхозного», а затем – «Светлановского»), и она стала называться то чайной, то гостиницей для колхозников. Во время блокады здесь находился эвакопункт. Из близлежащих домов сандружинницы приводили сюда полуживых детей. Их кормили соевым молоком, регистрировали и отправляли на Большую землю. Здесь от голодной смерти спасли десятки, если не сотни, жизней…

* * *

Таким образом, в концу 1930-х годов в Лесном почти не осталось действующих храмов. Церковные службы продолжались лишь в деревянной Троицкой церкви на Большой Спасской улице. Несмотря на времена «безбожия» она пользовалась популярностью у местных жителей. С 1927 по 1943 год она принадлежала иосифлянам и являлась единственной в Ленинграде иосифлянской церковью. Это церковное движение возникло в Ленинграде осенью 1926 года, после ареста только что назначенного на ленинградскую кафедру митрополита Иосифа. Последователи этого течения протестовали против подчинения церкви государству, за что подвергались преследованиям. К середине 1930-х годов иосифлянство разгромили, и церковь на Большой Спасской являлась единственным официально действовавшим в нашей стране иосифлянским храмом. После 1937 года в храме остался только один священнослужитель – настоятель иеромонах Павел (Лигор)…

Заключительный удар по лесновским церквям нанесла реконструкция района в 1960-х годах. В начале 1960-х годов разобрали бывшую часовню на Светлановской площади. По воспоминаниям старожила Лесного Маргариты Павловны Васильевой, часовня была очень живописна: представляла собой красивый бревенчатый домик, причем все бревна – разного цвета, от желтого до темно-коричневого, а верх его украшала шатровая крыша, поэтому сам домик напоминал сказочный теремок.

В 1966 году в связи с расширением проспекта Непокоренных снесли деревянную Троицкую церковь бывшего подворья Лютикова монастыря. Все убранство этой церкви перенесли в деревянную церковь св. Александра Невского, находившуюся рядом со Спасо-Парголовской церковью в Первом Парголово. Церковь св. Александра Невского была закрыта с 1930 по 1966 год, ее заново освятили только 3 декабря 1966 года. А последняя церковная утрата в Лесном произошла в 1982 году, когда снесли остатки каменного Тихвинского храма того же подворья на бывшей Большой Спасской улице…

Возрождение церковной жизни в Лесном началось в начале 1990-х годов. Первой из бывших лесновских храмов весной 1992 года вернули верующим церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы при Политехническом институте. Между образовавшимся приходом церкви Покрова Санкт-Петербургской епархии и Техническим университетом был заключен договор о совместном использовании храма. Соглашение позволило в ноябре 1992 года приступить к ремонту и реставрации церкви. Первый этап реставрации завершился к Пасхе 1993 года, и 10 апреля того же года храм освятили. Чин освящения проводил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн. Осенью 1993 года на фасадах церкви появились две мозаики – «Покров» и «Спас» работы художника Андрея Демидова. Зимой 1993 года он завершил работу по созданию иконостаса, а с мая 1994 года начал роспись стен. С августа 1996 года до сентября 1997 года продолжалось восстановление звонницы и купола церкви, а в 1998 году купол позолотили.

Вторым возрожденным в Лесном храмом стала церковь Преображения Господня при бывшем Доме милосердия. Последние два десятилетия здание церкви занимал Выборгский районный узел связи. В середине 1980-х годов местные жители пытались поднять вопрос о возвращении церкви верующим. Собирали подписи, писали письма в епархию, но дело тогда не тронулось с места. Прошли еще годы, и в начале 1999 года инициативная группа, созданная по благословению настоятеля церкви Ильи Пророка на Пороховых отца Александра (Будникова) – главы Большеохтинского округа благочиния, к которому относится и район Лесного, вновь подняла вопрос о возвращении храма.

Нашлись настоящие подвижники, взявшие на себя кропотливую исследовательскую и организационную работу в архивах и библиотеках. По крупицам они собирали сведения об истории храма. Однако, несмотря на поддержку представителей районных и городских властей, дело долго не трогалось с места: до 2003 года узел связи имел все права на аренду здания. Поэтому первое богослужение, состоявшееся в августе 1999 года, в день Преображения Господня, происходило на лужайке у входа – в храм верующих не пустили. Только 17 ноября 2002 года в актовом зале узла связи прошел первый молебен – спустя ровно 70 лет и 3 дня после закрытия церкви.

Больше трех лет тянулась тяжба о возвращении здания церкви. Особенно помогли в разрешении затянувшегося спора глава муниципального округа «Светлановский» Валерий Мцеканов и муниципальный депутат Борис Михеев – учитель истории из ближайшей школы № 105, а также председатель регионального отделения Всероссийского общества слепых Н.К. Балан. (Рядом находится комбинат слепых, и немало его работников здесь живут по соседству. Они были очень заинтересованы в открытии этой церкви.) Активно помогал возращению храма живущий неподалеку проректор Северо-Западной академии государственной службы при Президенте РФ Данилов, «пробивавший вопрос» через аппарат полномочного представителя Президента РФ в Петербурге.

Удачно совпало, что в июне 2003 года истекал срок аренды, а Выборгский районный узел связи объединился с Петроградским. Так что летом 2003 года связисты освободили здание, а затем решением Комитета по управлению государственного имущества правительства Санкт-Петербурга его передали епархии в бессрочную аренду. Указом митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского в храм назначили настоятеля – отца Михаила (Груздева), являвшегося также настоятелем домового храма Иоанна Кронштадтского при православном центре духовного возрождения на Лесном проспекте.

Храм Преображения Господня на улице Орбели, возвращенный церкви, но пока еще не вернувший себе прежнего архитектурного облика. Фото автора, март 2006 года

С сентября 2003 года в храме Преображения Господня начались регулярные молебны по воскресеньям и праздникам. Местные жители очень тепло отнеслись к возрождению храма и помогали обустраивать его, как родной дом. Многие прихожане жертвовали в храм иконы и церковную утварь. Принесли даже пианино, чтобы проводить занятия по хоровому пению. Школа № 105 помогла с мебелью: предоставила столы, стулья и школьную доску для воскресных занятий с детьми. Возрожденная церковь стала очагом культуры и благотворительности. При храме открылась православная библиотека, а также воскресная школа с «историческим уклоном».

Образцовая «лесная ферма»

По окраине Лесного, возле Политехнического института, располагалась достопримечательность здешних мест – «Лесная ферма Бенуа». Руины «дачи Бенуа», а также несколько каменных хозяйственных построек, можно и сегодня увидеть на пересечении Светлановского, Тихорецкого проспектов и проспекта Науки.

Ферму построил в конце 1890-х годов известный петербургский архитектор Юлий Юльевич Бенуа – академик архитектуры, архитектор Первого российского страхового общества, Женского патриотического общества и Аничкова дворца, автор многочисленных построек в Петербурге, представитель знаменитого художественного рода Бенуа. Он арендовал у владельцев Мурина обширный участок неплодородной земли от Муринского ручья до окраины Петербурга, заключив договор аренды на пятьдесят лет. Строительство велось по собственным чертежам Ю.Ю. Бенуа и под его непосредственным наблюдением. К 1904 году строительство усадьбы было завершено.

Ядром фермы стал красивый двухэтажный деревянный дом с каменным подвалом, мансардами и башней, которая служила одновременно и украшением, и наблюдательной вышкой на случай пожара. Молочное предприятие включало в себя самые разные постройки, в том числе коровники, сараи и ветряную водокачку. От имени владельца фермы пошло и название проспекта, который здесь заканчивался. В 1952 году, во время массовой кампании переименований, имя Бенуа сняли, и проспект Бенуа стал Тихорецким – «в память об освобождении советскими войсками города Тихорецка в январе 1943 года».

Ферма Бенуа являлась успешным коммерческим предприятием – она славилась на весь Петербург, снабжая петербуржцев высококачественными молочными продуктами. Молоко предварительно обрабатывали на ферме – здесь существовала собственная лаборатория, затем отправляли на молочный завод в центр города – на Моховую улицу. Бенуа дорожил репутацией и от состоятельных заказчиков, а таких было немало, нареканий не поступало.

«Молоко, сливки, масло, – сообщала реклама в столичных газетах. – Доставка на дом гигиенического детского молока в посуде с герметическим затвором. Бутылки моются кипяченой водой. Скот находится под самым тщательным ветеринарным надзором». Лесную ферму удостоили золотой медали на проходившей в 1913 году в Петербурге Всероссийской гигиенической выставке и высшей награды – на Международной выставке.

Ю.Ю. Бенуа поставил дело на широкую ногу. На ферме содержалось более двухсот породистых коров. Постоянных работников (скотников, дойщиц и т. д.) насчитывалось всего до тридцати человек, поскольку на сезонные работы нанимали поденщиков. На ферме поддерживалась идеальная чистота – порядки царили строгие, что давало впоследствии повод советским авторам обвинять администрацию фермы в жестоком «эксплуатировании трудящихся».

В качестве доказательства приводили пример того, как управляющий фермой ветеринарный врач Н.С. Захаров проверял чистоту. Он доставал из кармана батистовый платок, проводил им по коровьей спине. Если платок чуть загрязнялся, работнику приходилось заново чистить корову да еще и платить штраф. Порядок строгий, но ферма являлась подлинно образцовой и стремилась следовать европейским меркам ведения молочного хозяйства.

В светлом и просторном коровнике устроили электрическое освещение, уложили рельсы для вагонеток для уборки навоза, провели водопровод: в вычищенные после кормления коров бетонные лотки напускали воду. Корма разносили корзинами, процеживали молоко из подойников через несколько слоев марли и сливали в бидоны, которые охлаждали в молочной. Подобная технология просуществовала до конца 1940-х годов. Затем сначала появились автопоилки, потом скребковые транспортеры для уборки навоза, а в 1950-х годах – механическое доение…

Как ни странно, но Первая мировая война, тяжело отразившаяся на жизни Петрограда, привела к дальнейшему процветанию Лесной фермы. Хотя не хватало работников, труднее стало с фуражом, все окупала дороговизна на молоко и масло.

После февральской революции 1917 года Ю.Ю. Бенуа решил продать ферму Министерству государственного призрения. Управляющий Захаров одновременно состоял на службе в этом Министерстве. Однако купля-продажа фермы не состоялась, поскольку сделке воспротивились Петроградский уездный и Муринский волостной земельный комитеты. Муринцы выдвигали довод, что в волости и без того не хватает земель для распределения ее между крестьянами. Кончился спор тем, что имение передали под особый контроль Муринскому волисполкому, а тот сдал ферму Министерству государственного призрения в аренду на один год, оставив за собой право распоряжаться землей по собственному усмотрению.

Вскоре после Октябрьской революции ферму Бенуа национализировали. На начало 1918 года на ферме содержалось 257 коров, 43 лошади, 5 нетелей, 40 телят и 6 быков-производителей. Работники фермы жили гораздо лучше, чем прочие труженики в голодающем Петрограде: имели земельные участки, получали по две бутылки молока в день на одного работающего и по одной бутылке – на каждого другого члена семьи, причем по ценам 1910 года, то есть по 10 коп. за бутылку. Естественно, работники фермы с трудом поддавались большевистской агитации и не собирались сбрасывать с себя «иго эксплуататоров», заявляя, что при прежней власти им жилось лучше.

Такое положение вещей не понравилось новым властям. Председатель уездного земельного комитета П.Ф. Муравьев обвинил администрацию фермы в «саботаже против революционной власти», заявив в том духе, что, мол, «преступно пить молоко досыта, когда в Питере ребятишки от голода пухнут». Вместо Захарова на ферме поставили нового управляющего. Что ж, власти добились своего: вскоре и на «ферме Бенуа» началась разруха. А что это такое, лучше всего выразил профессор Преображенский в булгаковском «Собачьем сердце»…

Запасные детали для сельскохозяйственного инвентаря кончились, поэтому на запчасти стали разбирать пригодные плуги и сеялки. Часть пашни забросили, летом на ней стали пасти скот. Половину лошадей передали Красной Армии. Зато антибольшевистских настроений на ферме больше не наблюдалось…

2 июля 1918 года Муринский волостной земельный комитет постановил оставить ферму в ведении земельного отдела уездного Совдепа, чтобы уберечь от раздела, «как представляющую культурную ценность в виде племенного скота». В ноябре 1918 года в состав Петроградской трудовой коммуны вошли шесть бывших помещичьих имений, получивших название «городские молочные фермы». Бывшая ферма Бенуа значилась под номером один, став «1-й городской молочной фермой» Петрогубкоммуны. Однако чаще всего ее называли «Лесной фермой», или совхозом «Лесная ферма». Затем ферма стала именоваться просто совхозом «Лесное».

Петрогубкоммуна была заинтересована в восстановлении фермы, и в 1920 году там начали строительство конюшни на 60 лошадей, молотильного сарая, построили склады для сена и торфа, отремонтировали коровник и систему водопровода. С 1 декабря 1920 года все городские молочные фермы и совхозы передали из ведения Петрогубкоммуны в Петроградское губернское управление советскими хозяйствами (губсовхоз).

К весне 1921 года на ферме насчитывалось уже около пятисот голов крупного рогатого скота, в том числе свыше трехсот коров. Все надоенное молоко отправлялось по двадцати объектам – в детские консультации и ясли, больницы и дома ребенка. С помощью одного из заводов Выборгской стороны на ферме отремонтировали инвентарь, а от Красной Армии поступило несколько десятков выбракованных лошадей.

С началом НЭПа хозяйство стало набирать силу. Кроме молочного животноводства, совхоз выращивал картофель, содержал свиней, кроликов и кур. К середине 1920-х годов на ферме насчитывалось около тысячи голов скота при трехстах обслуживающих работниках. Увеличение стада коров произошло за счет коров с хутора Реймера, располагавшегося по другую сторону Муринского ручья. Владелец этого хутора, кроме скаковых лошадей, содержал небольшую ферму. К совхозу отошли также и угодия бывшего хутора Реймера.

Отправка молока с «1-й городской молочной фермы» (с бывшей «Лесной фермы» Бенуа). Фото 1923 года

Прежний владелец лесной фермы, Ю.Ю. Бенуа, смог приспособиться к новой власти и работал в Наркомате продовольствия, составляя там проекты сельскохозяйственных заведений и молочных заводов, санаториев и домов для рабочих. В конце 1921 года совхоз «Лесное» вошел в Петроградское единое потребительское общество (ПЕПО), впоследствии – Ленинградский союз потребительских обществ. Совхоз находился на особом положении: вопреки строгому запрету вырубать пригородные рощи и парки, когда ферме для нужд хозяйства потребовался участок из «лесной дачи „Сосновка“ не менее 200 куб. сажен», разрешение тут же было получено.

С конца 1920-х годов в совхозе «Лесное» начали развивать овощеводство. Потребовался специалист, им стал Павел Александрович Смирнов, в 1930 году назначенный сюда старшим агрономом. В свои 28 лет он успел уже поработать агрономом земотдела в Чудовском районе Новгородской области. После совхоза «Лесное» он стал главным агрономом овощеводческого совхоза «Пискаревка», участвовал в войне, а после демобилизации по болезни в январе 1945 года вернулся в «Лесное», где и пробыл главным агрономом до ухода на пенсию в 1963 году…

С легкой руки Павла Смирнова дела в «Лесном» пошли в гору. В 1932 году к совхозу присоединили совхоз «Грузино» в Чудовском районе Новгородской области. С этого времени почти на десять лет отделение «Грузино» стало основным поставщиком сена, фуражного зерна, кормовых корнеплодов. Все это выращивали и заготавливали, а затем по железной дороге или на лошадях переправляли в «Лесное». Как говорилось в путеводителе по Ленинграду 1940 года, бывшая ферма Бенуа «имеет образцово поставленное молочное хозяйство и обслуживает преимущественно лечебные заведения Ленинграда».

Тяжелые времена настали в совхозе, когда началась Великая Отечественная война. Из отделения «Грузино» весь скот, лошадей, тракторы и инвентарь успели эвакуировать в глубь страны – в Вологодскую область, туда же вывезли и рабочих с семьями. На центральной усадьбе совхоза «Лесное» молодняк и свиней сдали на мясокомбинат, тракторы и автомашины передали воинским частям. Эвакуировали скот, оставив в совхозе 80 коров и 30 лошадей. Совхозные поля перерезали противотанковый ров и окопы.

Многие работники совхоза ушли в армию и в народное ополчение. Добровольцем на фронт ушел и директор совхоза Николай Гаврилович Корытков. (В армии он дослужился до звания майора, а после войны стал директором Ленмолокотреста, потом начальником областного управления сельского хозяйства, долгое время занимал высокие посты в партийных структурах.) Убывших в армию работников совхоза заменили люди, приехавшие с семьями из прифронтовых и оккупированных районов. Многих потом отправили на «Большую землю», другие так и остались в «Лесном». Из рабочих и служащих сформировали команды местной противовоздушной обороны, санитарной и пожарно-сторожевой охраны. Дежурили на башне «дачи Бенуа». От подбитого в бою и упавшего неподалеку советского истребителя сгорел дом на центральной усадьбе.

Однако совхоз не переставал работать. Он обеспечивал жителей блокадного Ленинграда овощами и картофелем. В конце 1943 года, еще до полного освобождения Ленинграда от блокады, началась подготовка к возвращению на ферму эвакуированного скота. После разрыва блокадного кольца в «Лесное» прибыл скот из Рязанской и других областей. Возвращались из эвакуации и работники.

Летом 1945 года совхозу выделили около 300 гектаров сенокоса в Кексгольмском (Приозерском) районе, в начале 1948 году – 600 гектаров на севере Всеволожского района. А в 1952 году к «Лесному» присоединили совхоз «Нарвский» Кингисеппского района. Постепенно совхоз «Лесное» превратился в крупного поставщика племенного молодняка, поэтому с 1959 года совхоз получил статус государственного племенного завода. Он считался одним из лучших во Всеволожском районе и во всей Ленинградской области, был награжден орденом Трудового Красного Знамени, имел десятки наград ВДНХ, республиканских и всесоюзных конкурсов. Крепкая дружба завязалась у лесновцев с тружениками государственного сельскохозяйственного кооператива «Апольд» Дрезденского округа ГДР.

Ферма совхоза «Лесное» находилась тут, пока городские новостройки не подошли практически вплотную. Еще в 1950-х годах жители Лесного и Гражданки ходили сюда за молоком, отличавшимся высоким качеством. По воспоминаниям студентов-политехников 1960-х годов, на «даче Бенуа» находился клуб совхоза «Лесное», куда они ходили на танцы.

Наконец, в 1967 году принято решение о неотложном перебазировании госплемзавода и совхоза «Лесное» на новое место. Совхозу передали большой участок земли на стыке Гатчинского и Пушкинского районов Ленинградской области. Это была заболоченная территория, кое-где заросшая мелколесьем. Лишь на одном из пригорков, где до войны находилась деревня Пендолово, располагалось 700 гектаров пахотных угодий. В 1968 году сюда пришли мелиораторы, а затем и строители. На этом месте совхоз «Лесное» и сегодня продолжает свое существование. В настоящее время он занимает одно из первых мест в Гатчинском районе по производству молока, являясь одним из старейших совхозов на территории Ленинградской области.

Руины бывшей дачи Ю.Ю. Бенуа. Фото автора, март 2006 года

Постройки бывшей «Лесной фермы» Бенуа. Фото автора, март 2006 года

Что же касается «дачи Бенуа», то и после отъезда совхоза она продолжала использоваться под различные общественные нужды. К концу 1980-х годов, уже пришедшую в ветхость, «дачу Бенуа» передали школе художественного образования. Однажды на разваливающуюся дачу «положил глаз» художник Илья Глазунов, задумавший создать тут творческий центр Всероссийской академии художеств. Но этого не произошло. Опустевший старый дом стал пристанищем бомжей, а в марте 2001 года сгорел. Сегодня от него остались только руины…

Не исключено, что в недалеком будущем пространство вокруг бывшей «дачи Бенуа», между Светлановским, Тихорецким проспектами, улицей Веденеева и проспектом Науки (на площади 12 гектаров), станет первым в России «Парком космоса» – музейным парком космических развлечений. Сообщения об этом промелькнули в петербургской печати в начале 2004 года.

Согласно проекту музейно-развлекательного комплекса, здание дачи подлежит восстановлению в соответствии с архитектурным заданием КГИОП и сохранившимися архивными материалами. Предполагается, что исторические постройки бывшей фермы также восстановят и включат в территорию парка. В находящейся рядом башне-«тюльпане» Института робототехники, построенной еще в 1970-х годах для испытания систем мягкой посадки спускаемых космических аппаратов, разместится гостиница, а сверху над башней надстроят прозрачный стеклянный цилиндр.

Башня-«тюльпан» Института робототехники на Светлановском проспекте. Фото автора, март 2006 года

«Парк космоса» будет состоять из комплекса трех зданий, композиционно объединенных в один объем. Две улицы, прорезающие этот объем, должны пересечься и образовать круглую площадь. Существующий ныне пруд будет включен в композицию зданий: по юго-западному фасаду проектируется полуовальный двор, повторяющий форму пруда.

По периметру здания «Парка космоса», который обликом напомнит нечто среднее между летающей тарелкой и торговым комплексом, установят настоящие ракеты – «Вертикаль», «Прогресс», «Восток», «Протон», «Союз ТМ». Внутри «Парка космоса» разместятся Музей авиакосмической техники с экспонатами, побывавшими в космосе, парк развлечений с «космическими аттракционами», пятизальный кинотеатр и торговый комплекс. Если подобный проект действительно будет реализован, в северных новостройках появится еще одна достопримечательность не только районного и городского, но и всероссийского масштаба.

Правда, с того времени, как столь грандиозные планы огласили петербургской публике, они остаются лишь на бумаге. Все так же пугает своими обгорелыми руинами бывшая дача Бенуа, огороженная высоким железобетонным забором. Разорена и, возможно, доживает свой век стоящая неподалеку одна из хозяйственных построек бывшей фермы. Единственное, что произошло за это время, – появление на карте города названия «Сад Бенуа». Решение о наименовании участка на пересечении Тихорецкого и Светлановского проспектов, где прежде находилась «Лесная ферма», в «Сад Бенуа» приняла в начале 2006 года Санкт-Петербургская межведомственная комиссия по наименованиям (Топонимическая комиссия).

Легенды и мифы старого Лесного

Достопримечательностями Лесного были его уникальные особняки. Со многими из них у местных жителей связывались легенды и предания. Одним из самых легендарных особняков Лесного являлась «дача Шаляпина», и по сей день сохранившаяся на проспекте Мориса Тореза (бывшем Старо-Парголовском) у площади Мужества. На самом деле великий русский певец не имел к ней никакого отношения. Особняк, напоминавший небольшой замок, построили в начале 1910-х годов по проекту архитектора Н.И. Товстолеса для купца Дмитрия Алексеевича Котлова – подрядчика, специализировавшегося на строительных кредитах. Хотя не исключено, что Шаляпин мог бывать у Котлова, поскольку тот был вхож в театральный мир Петербурга.

К сожалению, немногие из уникальных строений сохранились до сегодняшних дней – они погибли во время реконструкции 1960-х годов. На Старо-Парголовском проспекте старожилы вспоминают еще о нескольких красивых дачах. Одна носила название «домик с коньком», поскольку ее украшали изображения лошадиных голов. Другая, напоминавшая пагоду, звалась «китайской дачей».

Дом купца Д.А. Котлова, больше известный среди местных жителей как «дача Шаляпина». Фото автора, март 2006 года

Так выглядел бывший дом Котлова в конце 1950 – начале 1960-х годов, (из семейного архива Е.И. Агеевой)

Любопытную легенду связывали с одной из дач на Новосильцевской улице, также снесенной в 1960-х годах. Еще в послевоенные годы старожилы говорили, что это дача известного российского государственного деятеля С.Ю. Витте, точнее не его самого, а его пассии. Дом – деревянный, выкрашенный в розовый цвет, за что его называли «розовой дачей», бытовало и еще одно название – «вилла Мария». Особняк, окруженный ажурной оградой, считался одним из самых красивых в районе.

«Дачей Ланских» называли обычно старинный особняк, долго сохранявшийся в самом начале проспекта Энгельса, на территории небольшого парка. Легенды связывали его с женой A.C. Пушкина Натальей Николаевной Гончаровой, во втором замужестве – Ланской. На самом же деле второй муж Гончаровой, Петр Петрович Ланской, не имел к этому дому никакого отношения.

Сергей Степанович Ланской, министр внутренних дел при Александре II, построил здесь небольшой загородный особняк. После смерти министра домом владели поочередно его дочь, фрейлина императорского двора, а потом сын. В начале XX века владелицей здания стала жена богатого купца Яковлева, которой принадлежали модные мастерские на Невском проспекте.

После революции особняк использовался под жилье, затем в нем устроили детский дом. Во второй половине 1950-х годов здесь жили дети из семей, пострадавших от землетрясения в Ташкенте. С 1968 года дом принадлежал школе-интернату № 1 для глухих детей. Спустя десятилетие старинный особняк пришел в настолько ветхое состояние, что его приговорили к сносу. Однако специалисты ГИОПа смогли предотвратить исполнение приговора. Начал даже разрабатываться проект реставрации особняка, но средств на осуществление задуманного не нашли. Особняк «законсервировали». Однако в середине 1990-х годов в нем случился пожар, оставивший от старинного здания одни обугленные руины…

Еще одна лесновская легенда связана с богадельней Е. Евреиновой на Новосильцевской улице. Будто бы цыганка предсказала хозяйке богадельни, что ее смерть наступит в момент открытия богадельни – поэтому, испугавшись такой судьбы, Е. Евреинова на долгие годы оставила новое здание пустующим.

А в советское время примечательную историю связывали местные жители с обычным домом, долгое время стоявшим нетронутым возле Серебряного пруда. Все дома снесли, а этот не тронули – он так и простоял в гордом одиночестве еще полвека, пока на его месте не построили уютный особняк – в нем теперь находится генеральное консульство Словакии. А не тронули его потому, что будто бы его хозяин обладал некой «охранной грамотой». По легенде, якобы подписал ее Ленин за то, что ему позволили как-то раз скрыться здесь от полиции. Хотя, может быть, грамоту даровали и за какие-нибудь другие заслуги.

По слухам, владельцы старинного дома на 2-м Муринском проспекте обладали «охранной грамотой» от М.И. Калинина. Март 2006 года

Другой старый лесновский дом невдалеке от Серебряного пруда, возле пересечения 2-го Муринского проспекта и нынешней улицы Орбели, не тронули ни при реконструкции 1960-х годов, ни при нынешней «уплотнительной застройке». Молва говорит, что прежде дом не тронули, поскольку его хозяин обладал «охранной грамотой», данной ему когда-то за «революционные заслуги» самим «всесоюзным старостой» Михаилом Ивановичем Калининым…

Еще одно поистине легендарное здание в Лесном, связанное с современной историей, знают многие жители района. Это – здание загса на Институтском проспекте. Его построили в 1982 году (по некоторым сведениям, по проекту французской синагоги, адаптированному в конце 1970-х годов советскими архитекторами под нужды загса). Здесь кинорежиссер Игорь Масленников снимал эпизоды из своей легендарной кинокартины «Зимняя вишня», а Юрий Мамин – популярные комедии «Горько!» и «Окно в Париж». В этом загсе выходили замуж певица Эдита Станиславовна Пьеха, а также политик и общественный деятель Галина Васильевна Старовойтова – почти за полгода до своей трагической гибели в ноябре 1998 года от рук наемных убийц в доме на канале Грибоедова…

Совсем недавно Лесной снова оказался объектом внимания со стороны киноиндустрии. И хотя Лесной никогда прежде не принадлежал к числу таинственных и загадочных мест северной столицы, именно здесь снимали эпизоды из нашумевшей экранизации романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», впервые вышедшей на телевизионные экраны в декабре 2005 года (режиссер – Владимир Бортко). Объектом съемок стал парк Лесотехнической академии, где изображался знаменитый «шабаш ведьм».

«Это очень красивое место, особенно ночью, когда все освещено, – рассказывала актриса Анна Ковальчук (исполнившая в киноэкранизации роль Маргариты) в интервью газете „Комсомольская правда“. – Место сумасшедшее, я даже не ожидала, что в центре города такое есть. И там весь шабаш был снят. В середине пруда есть остров, на котором живет семейство крыс. И они отплывали за едой на большую землю и возвращались. А мне надо было пройти по кромке воды… В сцене шабаша включали музыку, чтобы ведьмы танцевали. Представьте: лес, ночь, ведьмы танцуют голые».

По словам Анны Ковальчук, режиссер Владимир Бортко и художник картины Владимир Светозаров придумали для Маргариты костюм из листьев. «Вроде бы как Маргарита нырнула в пруд и вынырнула в тине, – рассказывала Анна Ковальчук. – Некоторые листья как бы прилипли к телу в виде юбочки – чтобы не быть уж совсем голой: от этого ведь никуда не деться, потому что такой образ… Листья и искусственные, и настоящие – была полная импровизация. Еще в фильме есть такой момент, когда Маргарита срывает ветку и примеряет к себе, и раз – она уже в листьях! Это же сказка такая, для взрослых!»…

* * *

Есть в Лесном легенда, которую можно признать одной из самых красивых легенд северной столицы. Это уникальная истории о трагической истории двух возлюбленных Карла и Эмилии. До войны еще сохранялась их могила, находившаяся недалеко от Политехнического института. Нет, наверное, в Петербурге более трогательной и романтической легенды, чем эта история о трагической любви Ромео и Джульетты по-петербургски.

В законченной литературной форме легенда эта впервые прозвучала, пожалуй, в воспоминаниях Л.В. Успенского «Записки старого петербуржца», вышедшей тридцать лет назад. Согласно версии Льва Успенского, в одной из немецких колоний близ Лесного жили некогда две семьи. К одной принадлежал юный Карл, к другой – прекрасная Эмилия. Молодые люди без памяти любили друг друга, но родители, узнав об их любви, отказали им в женитьбе: Карл, по их мнению, еще недостаточно зарабатывал. Прошло десять лет, Карл и Эмилия снова попросили родительского согласия, но снова получили отказ. Прошло еще двадцать лет, и влюбленные вновь попросили согласия пожениться, но опять услышали твердое родительское «нет». И пятидесятилетние Карл и Эмилия, отчаявшись добиться согласия родителей, взявшись за руки, бросились в пруд. Когда наутро их тела вытащили баграми, то все увидели, что и мертвые Карл и Эмилия продолжают держаться за руки. Даже смерть не смогла разлучить их. И тогда по совету местного пастора прихожане назвали их именами слободскую улицу, чтобы отметить столь удивительную любовь и не менее удивительное послушание родителям…

За долгие годы легенда обросла домыслами и выдумками, поэтому узнать, как все произошло на самом деле, мы уже никогда не сможем. Одно можно сказать – Карлу и Эмилии никак не могло быть пятьдесят лет, когда они покончили с собой. Согласитесь, их поступок совсем не свойствен умудренным опытом людям. Так поступают только в юности. Более чем вероятно, что они были молоды, как Ромео и Джульетта. По одной версии, они утопились в пруду, по другой – вместе приняли яд, по третьей – застрелились. Есть и совсем неправдоподобная версия – как будто бы они пронзили друг друга шпагами.

Многое в этой легенде проясняет то, что дело происходило в немецкой колонии. Ведь колонисты жили особым, замкнутым миром, свято соблюдали незыблемые традиции, не допуская ни малейшего отступления от устоев.

Как выглядели Карл и Эмилия, доподлинно неизвестно. Однако мы приводим на страницах нашей книги выполненный в начале XX века рисунок неизвестного автора из семейного архива петербургского немца Александра Эдуардовича Дандора. По семейной легенде, изображенные на этом рисунке молодые люди есть не кто иные, как легендарные Карл и Эмилия. Что ж, назовем этот рисунок – «По мотивам знаменитой легенды…».

По мотивам легенды о Карле и Эмилии. Рисунок неизвестного автора, начало XX века (из семейного архива А.Э. Дандора)

Впрочем, легенда легендой, а архивные материалы подтверждают, что эта история произошла на самом деле. Впервые ей заинтересовались в 1916 году члены Кружка изучения Лесного при Коммерческом училище. Одному из них, Сергею Безбаху, удалось разыскать местного колониста-старожила, еще помнившего о том трагическом случае. Его уникальные воспоминания, сделанные на немецком языке и потом переведенные на русский, сохранились в архиве Кружка.

Выяснилось, что молодого человека звали вовсе не Карл, а Луи Брудерер, а девушку – Эмилия Каретан (именно так значилось в переводе с воспоминаний, написанных по-немецки, хотя в оригинале фамилия звучала как Keritin). Их тела нашли рано утром в четверг 4 августа 1855 г. в Беклешовом лесу, вблизи торфяных болот по направлению к Парголово и Мурино.

По воспоминаниям, «они лежали с воскресенья вечера несколько дней на этом месте и имели все признаки разложения. Она была менее обезображена, хотя целый мир насекомых глотал обоих мертвецов, его лицо окрашено было в зеленовато-синий цвет, что делало лицо неузнаваемым. В обоих телах пули прошли сквозь сердце. Она умерла моментально, он, по-видимому, сильно страдал». При досмотре места происшествия при молодом человеке нашли 18 пуль в коробке, портмоне с 2 руб. 85 коп. серебром, письмо на имя возлюбленной, в кармане пальто – кинжал, а под пальто – бутылочку, наполненную до половины порохом.

По словам старожила, причиной к столь «печальному поступку», когда, очевидно, Карл сначала застрелил Эмилию, а затем покончил с собой, послужило несогласие на брак матери девушки, а также тот факт, что судьба предназначала Карлу стать солдатом. Вспомним, что в это время шла Крымская война. После судебного вскрытия, согласно тем же воспоминаниям, тела покойников положили в два гроба и опустили на опушке леса в могилу. «Могила ежедневно украшалась зеленью и цветами, причем рисунок представлял собой крест. Впоследствии был водружен там простой крест».

Существование могилы Карла и Эмилии – факт достоверный и неопровержимый. На картах Петербурга начала XX века обозначено точное место могилы (она почему-то именовалась «памятником») – на пересечении нынешних Тихорецкого проспекта и улицы Гидротехников. Сохранились и старинные фотографии – существовала серия дореволюционных открыток с изображением могилы. По воспоминаниям старожилов, это захоронение являлось одной из достопримечательностей Лесного и местом поклонения молодежи. На могиле всегда лежали свежие цветы.

Заметим, что в представлении местных лютеран-колонистов Карл и Эмилия считались, прежде всего, самоубийцами, – именно поэтому их похоронили отдельно: на общем кладбище погребение самоубийц не допускалось. Лес находился тогда, в середине XIX века, на всем пространстве к северу от нынешней площади Мужества. Места эти были тогда глухими и малопосещаемыми.

Однако к концу XIX века постепенно полузабытая могила возлюбленных оказалась среди оживленных дачных мест по соседству с Политехническим институтом. Территория эта получила условное название «места Сегаля». На рубеже XIX–XX веков во многих ближайших петербургских пригородах появились проспекты и «места Сегаля». Это связано с тем, что столичный коммерсант, потомственный почетный гражданин Матвей Эдуардович Сегаль скупал дешево вокруг столицы земельные участки, дробил их на мелкие и продавал в кредит.

Контора Сегаля находилась в самом центре Петербурга – на Невском проспекте, на углу Троицкой (ныне Рубинштейна) улицы. Что же касается проспекта Сегаля, проходившего в этих местах, то он сохранился до сих пор, только под другим названием – с 1925 года он назывался Раевской улицей, а с начала 1930-х годов – проездом Раевского.

Могила Карла и Эмилии. Открытка начала XX века

…Вот как описывал могилу Карла и Эмилии в 1898 году историк М.И. Пыляев: «Над могилой бревенчатый сруб в три венца, окрашенный в зеленую краску, на который поставлена довольно высокая проволочная решетка зеленого цвета на замке, и под этой сеткой на могиле посажены цветы». Сам же памятник представлял собой простой металлический крест, на котором была табличка с надписью по-русски и по-немецки: «Карл и Эмилия. Тихо встань на этом месте и вознеси молитву со слезой. Ты во тьме, они во свете. Не тревожь чистой любви покой. Летом 1855 г.».

Спустя некоторое время, в 1910-х годах, среди дачного пригорода возникла улица Карла и Эмилии. Писатель Л.В. Успенский не прав: это была не слободская колонистская улица, и свое название она получила только спустя почти полвека после их гибели. Топонимисты считают, что она появилась из лесной дорожки, шедшей от могилы возлюбленных.

Одно из первых упоминаний этой улицы можно встретить в студенческой газете «Политехник» за январь 1912 года: «Студент дает уроки. Лесной, Сосновка, пр. Карла и Эмилии…» А до того как возникла улица, какая-то часть местности, по-видимому, так и именовалась – «Карл и Эмилия». Так, «Петербургский листок» в 1907 году сообщал о «небывалом случае» продажи 80 участков земли «в Лесном, Сосновка (Карл и Эмилия), центр Лесного, рядом с Политехническим институтом, у самой остановки паровой конки. Здоровое, сухое место. Сосновый бор».

Название улицы сохранялось довольно долго, до 1952 году, когда в ходе очередной кампании переименований ее назвали Тосненской. Потом началось массовое жилищное строительство, дачные домики снесли и построили «хрущевки», а улица превратилась в обычный внутриквартальный проезд. Не сохранилась и могила Карла и Эмилии. Последние упоминания о ней относятся к концу 1920-х годов.

…Достойные пера Шекспира трагические истории еще не раз происходили в нашем городе. На рубеже XIX–XX веков городская хроника рубежа пестрела сообщениями о самоубийствах. Горожан всерьез беспокоила «эпидемия убийств среди молодежи». К примеру, только за 1889 год зафиксировано 263 покушения на самоубийство, правда, из них только сто человек смогли осуществить задуманное. А по данным статистического отделения городской управы, в каждый летний месяц 1908–1910 годов происходило по 125–130 самоубийств и попыток к ним, а в остальные месяцы их число достигало 80–120 случаев.

«Странное, несомненно психически ненормальное время переживаем мы, – сетовала одна из петербургских газет. – Не только ежедневно газетная хроника пестрит самоубийствами и покушениями на них, но появился новый „дневник самоубийств“, романических, и, так сказать, на товарищеских началах…»

Вот лишь несколько примеров: в 1901 году влюбленный гимназист Фефилов и молодая девушка Федорова вместе утопились в Неве, привязав себя друг к другу веревкой. Спустя пять лет петербуржцев потрясла другая история: дворник Нилов и девушка Воронова бросились в пролет лестницы. В 1911 году снова произошло «двойное самоубийство»: несчастных возлюбленных, отравившихся цианистым калием, обнаружили на тротуаре 2-й Рождественской улицы. В руке молодого человека была зажата записка с такими строками: «В смерти нашей просим никого не винить. Мы безумно любим друг друга, жизнь полна неприятностей и злобы, умираем, чтобы не разъединиться и за гробом».

…Трогательная легенда о петербургских Ромео и Джульетте жива и сегодня. Уже несколько лет витает идея создать в Петербурге памятник Карлу и Эмилии. С этой инициативой с середины 1990-х годов выступает петербургский исследователь, действительный член Академии наук российских немцев Венедикт Григорьевич Бём, долгое время занимающийся изучением различных сторон жизни и деятельности петербургских немцев.

Установить памятник он предлагает в тех же местах, где и раньше была могила возлюбленных. Выяснилось, что место бывшей могилы находится почти в центре трамвайного кольца на Тихорецком проспекте, возле Политехнического института. Установить памятный знак здесь невозможно, и тогда возникла другая идея – поставить его на берегу или даже посреди находящегося неподалеку Ольгинского пруда у Сосновки. Это очень символично, ведь, по одной из легенд, возлюбленные утопились в пруду.

Проект памятника создал архитектор Степан Одновалов, член Союза архитекторов России, – в виде взлетающих в небо лебедей и символического креста в центре. Как будто из самого центра пруда взметнутся ввысь лебеди – словно бы ожившие души Карла и Эмилии.

«В наше время памятник любви очень уместен, – говорит Степан Одновалов. – Ведь эта легенда о любви, которая потрясает своим трагизмом. Такой памятник мог бы стать местом паломничества влюбленных, уникальной достопримечательностью Петербурга. Молодые люди могли оставлять бы здесь свои записки».

Место для установки знака окончательно до сих пор так и не выбрано, но концепция его принципиально одобрена главным художником города. Дело, как всегда, упирается в финансирование. К сожалению, попытки собрать деньги на этот памятник за все прошедшие годы так и не увенчались успехом.

Накануне 8 марта 2003 года состоялось собрание жителей микрорайона, где предполагается возвести памятник. Все собравшиеся высказались за его создание, правда, у многих довольно прохладное отношение вызывало то, что Карл и Эмилия – во-первых, немцы-лютеране, а, во-вторых, самоубийцы. Чтобы памятник не стал «гимном» идее романтического самоубийства, решили, что он должен быть все-таки не в честь только Карла и Эмилии, а вообще во имя всех петербургских влюбленных.

По инициативе Венедикта Бёма возникла общественная комиссия по созданию памятника, среди ее членов – заместитель директора Музея городской скульптуры Юрий Пирютко, доцент СПб. Технического университета и руководитель Центра российско-германских встреч при Петрикирхе Арина Немкова. Муниципальный совет и администрация Выборгского района поддержали идею, но, однако, сослались на отсутствие средств.

Эскизный проект памятника влюбленным, разработанный членом Союза архитекторов РФ Степаном Одноваловым

Между тем памятники влюбленным существуют во многих городах. Есть такой памятник в очаровательном бельгийском городке Брюдже. Несколько лет назад памятник влюбленным открылся на Украине – в Харькове, на площади Свободы. Губернатор области, приглашая на его открытие студентов, молодежь и всех влюбленных, сказал, что памятник – только первый этап создания площади Любви в сквере на площади Свободы. Студенты харьковских вузов приняли в создании памятника самое живое участие и предложили 75 вариантов.

В Челябинске тоже появился памятник влюбленным, он называется «сфера любви». По отзывам ироничных критиков, «сфера» могла бы с успехом конкурировать со знаменитым Петром I работы Зураба Церетели. Установили памятник любви и в Саратове – на берегу Волги. Рядом на воде по вечерам работает уникальный плавающий фонтан с подсветкой, так что на набережной у влюбленных пар появился свой уголок.

А в Краснодаре предложили оригинальную версию памятника влюбленным, установив на пьедестале в одном из городских парков скульптурную достопримечательность – «мартовского кота». В Петербурге свой кот тоже не так давно появился – на Малой Садовой улице, но вот памятника влюбленным до сих пор нет. Негоже «культурной столице» отставать от всей России. Пусть будет и в Петербурге памятник влюбленным!..

От тайных обществ до времен Гражданской войны

Благодаря знаменитой дуэли Чернова и Новосильцева, которой современники пытались придать политический характер, Лесной стал в какой-то степени причастным к деятельности политических тайных обществ. Прошло еще полвека, и с Лесным оказались связанными страницы истории русского терроризма.

Именно здесь, в значительной степени, протекал «утробный период» «Народной воли»: в 1879 году в Лесном находилась конспиративная квартира «землевольцев» – сторонников новой, террористической, тактики. Под видом дачников революционеры A.A. Квятковский и С.А. Иванова сняли верхний этаж деревянного дома с большим балконом, выходившим в сад. Здесь, на даче в Лесном, происходили оживленные дискуссии и яростные дебаты «землевольцев», делившихся на «политиков» – сторонников борьбы за политическую свободу (к ним относились А.И. Желябов, H.A. Морозов, О.С. Любатович и др.), и их противников – «деревенщиков», сторонников продолжения «хождения в народ».

В конце концов каждая фракция стала заседать отдельно, а дача в Лесном стала штаб-квартирой «политиков». Обычно они устраивали свои собрания вне дома: уходили в находившийся рядом сосновый лес. Два месяца продолжались споры и взаимное непонимание, пока 15 августа 1879 года здесь же, в Лесном, не состоялся петербургский съезд «Земли и воли», принявший решение о разделе организации. «Земля и воля» прекратила свое существование, окончательно разделившись на «деревенщиков» и «политиков» – будущих «народовольцев».

26 августа 1879 года именно в Лесном Исполнительный комитет «Народной воли» вынес свой смертный приговор императору Александру II. Возможно, именно это роковое решение немало повлияло потом на нелегкую судьбу России в XX веке. Как бы то ни было, именно с того времени началась настоящая «охота на царя», закончившаяся его трагической гибелью от рук «народовольцев» 1 марта 1881 года, после взрыва на Екатерининском канале…

Революционные события начала XX века не обошли Лесной стороной. С одной стороны, он находился в непосредственной близости от Выборгской стороны, где нередко наблюдалось революционное брожение. С другой стороны, Лесной являлся крупнейшим либеральным центром, поскольку в Лесном жило много представителей профессуры, увлекавшихся либеральными идеями. Кроме того, Лесной служил средоточием студентов, доставлявших беспокойство властям своими антиправительственными взглядами.

«В нашей квартире часто собирались студенческие сходки, – вспоминал Б.М. Филиппов. – Молодежь собиралась особенно часто после Ленских событий… Студенты ожесточенно спорили о чем-то, для нас непонятном, но слушать все-таки было интересно, особенно когда ругали царя. Потом сестра садилась за пианино, и все пели революционные песни».

А почти напротив дома, где прошло детство Б.М. Филиппова, на противоположной стороне Старо-Парголовского проспекта, в годы после поражения революции 1905–1907 годов разместился штаб черносотенного «Союза русского народа». Он занял двухэтажный особняк с колоннадой, прежде долго пустовавший. «С тех пор по вечерам в нем часто гремела музыка, мелькали танцующие пары, раздавались пьяные голоса, – вспоминал Б.М. Филиппов. – Но клубу этому не удалось прожить долго. В одну из январских ночей нас переполошил испуганный крик матери: „Пожар!“ В окнах полыхало зарево… Вихри искр и гигантские огненные языки поднимались над барским особняком. На следующее утро дом представлял собой бесформенную груду черных дымящихся развалин». Ходили слухи, что клуб подожгли студенты в знак протеста против многочисленных арестов своих товарищей.

Одним из центров антиправительственных настроений в Лесном служил Политехнический институт. В немалой степени это связывалось с тем, что одной из жертв расстрела правительственными войсками мирной демонстрации 9 января 1905 года стал студент-политехник Н.В. Савинкин. Экстренно собравшийся студенческий совет выразил «глубокое негодование по поводу массового расстрела» и решил в полном составе участвовать в похоронах студента.

Во избежание студенческих беспорядков и новых жертв Совет продлил каникулы на месяц – до 15 февраля, а затем, с учетом обстановки в других вузах, перенес начало занятий на осень. 12 сентября 1905 года занятия в институте возобновились, но спустя месяц, в самый разгар Всероссийской забастовки, снова прекратились – теперь уже по распоряжению генерал-губернатора Д.Ф. Трепова. Затем Особое совещание министров постановило приостановить занятия во всех высших школах страны. В итоге учебный процесс в связи с революцией оказался прерванным до сентября 1906 года. Некоторые профессора-политехники с головой ушли в политику: известного общественного деятеля профессора М.М. Ковалевского в апреле 1906 года избрали в I Государственную думу. Членами этой же Думы стали политехники H.A. Гредескул, H.H. Кареев, A.C. Ломшаков, Л.Н. Яснопольский.

Во время революционных событий в столице жизнь в тихом и сонном Лесном становилась уже не такой спокойной, как обычно. Так было и в 1905 году, и в 1917 году. Чтобы оградить спокойствие, местные обыватели занимались самоорганизацией, поскольку в такие времена на полицию надежды было мало. «Во время революции 1905–1906 годов в Лесном участились случаи грабежей, а также различного рода бесчинств, творимых стоявшими в Лесном пьяными казаками, – говорилось в уже упоминавшемся юбилейном альбоме пожарника Г.М. Кертлинга. – Для борьбы с этого рода преступностью при Лесной пожарной дружине организовался отряд. Один из участников его был Г.М. Кертлинг. Ночью дружинники, вооружившись чем было возможно, обходили Лесной, препятствуя местным хулиганам и необузданным казакам развивать под шумок свою преступную деятельность».

Другим рассадником революционного брожения в Лесном, особенно во время Первой мировой войны, стал завод «Новый Айваз». Впрочем, еще за год до войны, в июле 1913 года, здесь произошла первая большая забастовка. Был избран стачком, целиком состоявший из большевиков. Вообще, влияние большевиков оказалось довольно сильным на этом заводе. Неслучайно именно здесь работал будущий «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин. С января по октябрь 1916 года на «Новом Айвазе» прошло 12 стачек, в которых приняли участие в общей сложности 18 тысяч человек. Местами сходок рабочих служили Удельнинский парк, лес за Коломяжским ипподромом, а также Сосновка, или лес Ратькова-Рожнова в местности около Старо-Парголовского проспекта, в обиходе называвшейся «Второе болото».

А когда началась февральская революция, рабочие «Нового Айваза» приняли участие во всех выступлениях пролетариата Выборгской стороны. На заводе установили «рабочий контроль». А чуть позже за подписью именно рабочего с «Нового Айваза», И. Чугурина, был выписан по поручению Выборгского ЦК большевиков партийный билет В.И. Ленину – за номером 600. Его вручение состоялось на перроне Финляндского вокзала 3 апреля 1917 года, когда Ленин вернулся в Россию из эмиграции…

Одно из памятных революционных мест, отмеченное в ленинградских путеводителях 1950-х годов, также располагалось неподалеку от Политехнического института. На Большой Спасской улице, в доме № 32-а, в 1916–1917 годах помещалась явочная квартира рабочего-большевика Н.В. Барышева, где неоднократно собирались активные деятели большевистской партии. Возле дома находился сарай, в котором печатались революционные листовки, и колодец, куда прятали печатный станок.

* * *

Во время февральской революции в этих местах произошло важное событие, положившее потом начало многочисленным легендам. Именно здесь оказалась поставленной заключительная точка в распутинской эпопее.

Долгое время считалось, что тело «старца», извлеченное в дни февральской революции из его временной могилы в Царском Селе, затем сожгли где-то в районе Поклонной горы, и с тех пор то место будто бы считается нечистым. Сожжение якобы продолжалось шесть часов, а когда пламя сделало свое дело, пепел погребли под снегом. Подобные свидетельства можно встретить в воспоминаниях В.М. Пуришкевича и французского посла М. Палеолога.

Однако это не так. В марте 1917 года тело Распутина действительно извлекли из могилы, чтобы в наглухо заколоченном вагоне отправить в Петроград, предать земле и навсегда покончить с «наследием царского самодержавия». Но, по словам В.М. Пуришкевича, вскоре планы изменились: гроб с Распутиным погрузили на грузовик «Бенц» и отправили на Выборгское шоссе. «Повелено было в стороне от дороги, прямо в глубоком снегу, вырыть могилу, закопать гроб, сровнять землю и засыпать ее снегом так, чтобы не осталось никакого следа», – рассказывал В.М. Пуришкевич.

Несмотря на то что акция по уничтожению останков «старца» должна была проводиться в условиях строгой секретности, причастными к ней в той или иной степени оказались очень много людей. Воспоминания их о происходившем порой не стыкуются и даже противоречат друг другу, так что сегодня представить точную картину тех событий почти невозможно. История обросла догадками, домыслами и выдумками, так что порой уже очень трудно отделить правду от вымысла.

Пожалуй, главную роль в акции сыграл Филипп Петрович Купчинский. Личность его весьма интересна. Он был опытным журналистом либерального направления с настоящей «боевой биографией». Во время русско-японской войны он являлся военным корреспондентом газеты «Русь» на Дальнем Востоке. Его разоблачительные статьи о бездарном командовании, коррупции и воровстве в армейской среде пользовались огромным успехом. Особенно доставалось в этих публикациях коменданту Порт-Артура генерал-лейтенанту А.М. Стесселю.

В момент капитуляции крепости Купчинский находился в Порт-Артуре. Он не захотел сдаваться в плен японцам и предпринял попытку бежать из осажденного города. С группой солдат Купчинский вышел на китайской шаланде из Артура в Инкоу, однако в открытом море их перехватил японский миноносец. Почти год репортер находился в плену и вернулся в Россию только после окончания военных действий. В лагере пленных у него неоднократно случались стычки с русскими офицерами, те не могли простить Купчинскому антиармейских публикаций.

В 1909 году Купчинского арестовало охранное отделение по надуманному обвинению в разглашении государственной тайны, несколько месяцев он провел в тюрьме. Известен еще один эпизод того же года, связанный с именем Купчинского, в то время работавшего в газете «Новая Русь». Он обратился в Льву Толстому с просьбой написать о его отношении к смертной казни. Автограф Толстого факсимильно воспроизвели на одной странице со статьей Ф. Купчинского в газете «Жизнь», после чего редактора газеты Николая Лопатина за эту публикацию посадили на три месяца в тюрьму.

На момент февральской революции Купчинский трудился, по всей видимости, в «Петроградском листке». Он попал в состав «тройки» журналистов, которым Временное правительство поручило «разобраться» с захоронением Распутина и его останками. Купчинский выступал как «уполномоченный Государственной думы». В «тройку» входили также репортер «Биржевых ведомостей» В.И. Лаганский и редактор газеты «Новое время» A.A. Суворин (сын известного издателя A.C. Суворина).

Уничтожение останков они начали со вскрытия могилы в Царском Селе. Сохранился акт от 9 марта 1917 года, подписанный в Царском Селе. «Мы, нижеподписавшиеся, сего 9-го марта были свидетелями того, как уполномоченный Государственной думы Ф.П. Купчинский в нашем присутствии перегрузил заключенное в гроб тело Григория Распутина (Новых) с товарного вагона на автомобильную платформу для перевозки в Петроград. Обязуемся настоящий акт держать от широких масс в тайне. Подписали: Уполномоченный Госуд. думы Ф. Купчинский. Комендант ст. Царское Село прап. Скрябин. Свидетели: А. Суворин. Начальник гарнизона полковник Кобыл инский».

По всей вероятности, в Петрограде гроб с телом Распутина погрузили на машину и повезли – куда именно, сложно сказать. Но на пути из Лесного в сторону Пискаревки машина застряла и дальше проехать не смогла. Продолжают эту историю воспоминания крупнейшего советского химика, одного из добытчиков первого советского радия, узника ГУЛАГа, а затем лауреата Сталинской премии Ивана Яковлевича Башилова. В ту пору он был молодым студентом Политехнического института, избранным во время февральской революции секретарем «совета старост революционного студенчества Петроградского Политехнического института».

Поскольку в те дни прежняя власть рассыпалась в прах, то совету старост приходилось заниматься и бытовыми вопросами, в том числе и безопасностью на улицах. Однажды ночью студенческий пост по телефону сообщил Башилову, что из города на полном ходу проскочила машина, не остановившаяся по требованию поста. Поскольку по городу ходили слухи о загадочных «черных автомобилях», носившихся по городу, из которых кто-то стрелял по людям, студенты организовали погоню. Вскоре они настигли машину: та заехала в лес и завязла в снегу, а возле нее встретили группу людей во главе с известным тогда сотрудником «Биржевых ведомостей».

Оказалось, что задержанные вскрыли в Царском Селе могилу Распутина и привезли гроб с его телом в Петроград. Застряв в снегу, они уже развели костер и начали сжигать труп, поскольку боялись, как бы «темные силы» не создали из этих «мощей» контрреволюционного культа. Звонивший студент сказал, что труп в лесу горит плохо, а днем соберется толпа и могут произойти «эксцессы». Поэтому он спросил у Башилова разрешения забрать труп в Политехнический институт и там сжечь в топке котельной. Башилов дал согласие и предложил составить подробный протокол всех действий. В ответ студент сказал, что он уже осмотрел тело и убедился, что это действительно Распутин и что ничего примечательного в смысле признаков сверхъестественной половой силы, которой будто бы обладал Григорий, не обнаружил. В ту же ночь труп Распутина привезли в Политехнический институт и сожгли в топке котельной.

Впрочем, сожжение в котельной – отдельный вопрос, к нему вернемся позже. Сейчас же важно другое: как к истории уничтожения останков «старца» стал причастным Политехнический институт?

По всей видимости, гроб Григория Распутина, действительно, привезли в лес, простиравшийся за Лесным и Гражданкой, и Филипп Купчинский отправился за помощью в Политехнический институт. Обращение за помощью именно туда, по всей видимости, не было случайным. Институт являлся очагом оппозиционных настроений по отношению к прежней власти и, соответственно, поддержки новой власти. Именно в институте участники акции по уничтожению тела Распутина могли рассчитывать на понимание и поддержку.

Есть свидетельства одного из студентов-милиционеров, чья подпись стояла под актом. Фамилия его правильно расшифрована лишь в публикации В.В. Чепарухина, основанной на личных делах политехников. Речь идет о Михаиле Николаевиче Шабалине. Выходец из семьи техника-строителя, он окончил с серебряной медалью Енисейскую мужскую гимназию и поступил в 1912 году в Петербургский Политехнический институт. После окончания института вернулся домой, в Енисейск, а с начала 1920-х годов связал свою жизнь со строительством сибирских автомобильных дорог. В последние годы жизни Шабалин жил в Бийске.

События февральской революции застали Михаила Шабалина в Политехническом институте. Наиболее ярко в его памяти осталась та странная и жуткая история с сожжением трупа «старца». В тот вечер Шабалин оказался в составе наряда дежурных студентов из шести человек. В обязанности входило никого на территорию не пропускать, на вызов извне выходить сразу группой, вызывать начальника караула в любом случае, вести запись происшествий.

Ночью появилось двое человек. Один представился уполномоченным Временного комитета Государственной думы Филиппом Петровичем Купчинским, другой – представителем Петроградского общественного градоначальника, ротмистром 16-го Уланского Новоархангельского полка Владимиром Павловичем Когадеевым.

«Ни тот, ни другой, из прибывших, не были похожи на крикливых революционеров, – вспоминал Михаил Шабалин. – Напротив, они производили впечатление людей, знающих себе цену, не лезущих в глаза другому. И сильных до беспощадности».

Купчинский попросил начальника охраны и предложил ему переговорить наедине. Разговор за закрытыми дверями в кабинете занял несколько минут, но когда прапорщик, начальник охраны, вышел оттуда, лицо его заметно вытянулось и отдавало белизной. Он заглянул в список наряда, где столбиком были записаны пятнадцать фамилий, и попросил пять или шесть добровольцев для «дела государственной важности», предупредив, что «болтать непозволительно». «Надо будет поработать физически, – пояснил Купчинский. – Подолбить мерзлую землю».

В группе добровольцев оказался и Шабалин. Студенты сели в кузов грузовика, стоявшего у ворот института, и машина тронулась в сторону Пискаревки. Проехав Лесной, машина свернула в лес и остановилась. Студентам раздали лежавшие в машине лопаты, кирки, топор и показали место, где предстояло копать яму. Однако земля оказалась как гранит. Кирки со звоном отскакивали от нее.

На вопрос студентов, зачем все это нужно, Купчинский согласился открыть тайну «государственной важности»: хороним Григория Распутина, выполняем поручение министра юстиции Александра Федоровича Керенского. «Тело не должно вернуться в город, – подчеркнул Купчинский. – Керенский боится паломничества к его останкам. Высшее духовенство – тоже. Потому нам нужно зарыть его поглубже. Тайно. И забыть место».

Поскольку промерзшая земля не поддавалась, решили отогреть ее. Разожгли костер, поддерживали его час или больше. Разбросали угольки, золу, после чего смогли пробиться в глубину на десять сантиметров. Снова набросали хворосту, снова жгли костер – и опять глубинная стужа не отпускала землю больше, чем на ладонь. Тогда кто-то предложил: не легче ли сжечь само тело?

«Разбрелись студенты по лесу сушины искать, – вспоминал Шабалин. – Топор, кирки, лопаты пустили в дело, а у самих – под сердцем холодок: хоть и инженер ты без пяти минут, хоть и не осталось в тебе места предрассудкам черным – не по себе каждому. Одному – больше, другому – меньше, но все равно на душе гаденько. На сердце – беспокойно: он хоть и мужик, Распутин, но все ж православный, христианин».

Натаскали целый воз дров, сложили высоким штабелем, полили бензином. Однако тело «старца» горело плохо, а уже начинало светать. Студенты измучились, а дело надо было срочно завершать, чтобы избежать огласки.

«Ротмистр решительно приблизился к костру, с силой ударил штыковой лопатой в ком, оставшийся от груди, – вспоминал Шабалин. – Еще, еще: ком стал разваливаться. Смрад паленого шибанул по ноздрям: Кто-то из студентов взял вторую лопату:

– Прости, Григорий Ефимович!..

Около восьми утра они разрубили останки того, кто недавно был всемогущим Распутиным. Потом таскали снег, засыпали им костер, откидывали чадящие головни. Около девяти перекопали оттаявшую на штык землю, в девять пятнадцать уже ехали в город. А в десять родился документ – акт о сожжении».

«Мы были утомлены, – вспоминал Филипп Купчинский, – и продрогли от мороза и ветра. Костер вблизи горел слишком сильно, а отойти недалеко – охватывал морозный холод. Светало. Прохожие задерживались у дороги, привлекаемые дымом и огнем в лесу, но милиционеры упорно не допускали никого в лес и только назначенные присутствовали при горении тела. Оно точно горело и не сгорало, так долго и мучительно было это незабываемое, единственное в своем роде пожарище в ветреную морозную ночь в глухом занесенном снегом лесу.

Студенты шутили, но в этих шутках они точно старались скрыть действительную жуть и необъяснимое волнение. Уже было совсем светло. Утро наступило. День занимался и занялся. Люди проходили по дороге, а костер все еще пылал. Мы срубили вокруг березки, натыкали хвороста, и все это пылало, поливаемое бензином.

Вскоре масса полусожженного тела обратилась в гигантский огненный ком, от которого во все стороны лучились зеленые огненные струи. Снег растаял далеко вокруг. Костер горел до десятого часа, а тлел еще долго после. Угли и зола были забросаны растаявшей землей и снегом. Цинковый гроб был отнесен на грузовик».

«Когда дело было уже сделано, – описывал завершение акции Филипп Купчинский, – костер дотла догорал и акт составлен, в Политехникуме нас угостили чаем и в скором времени, поблагодарив студентов, я простился с ними и отправился в город. Люди иззябли и утомились. Сзади моего автомобиля шел теперь грузовик с пустым цинковым гробом. Мы вернулись прямо в помещение бывшей придворной конюшенной части, заведывание которой мне было поручено министром-председателем, и там временно я оставил гроб в сарае. Не прошло и получаса, как ко мне пришла депутация от офицерских чинов, служащих при конюшенной части, в составе генерала и полковника. Довольно вероломно они просили меня, нельзя ли как-либо спасти служащих от нареканий и слухов по поводу таинственного трупа, еще пребывающего в сарае.

– Мы боимся расправы толпы, – говорили они с притворным ужасом.

– Успокойтесь, – сказал я им, – в сарае минувшую ночь трупа Распутина уже не было. Этой ночью он сожжен дотла и пепел его смешан с землею, а в сарае только гроб, который сейчас передастся в общественное градоначальство.

Так и было сделано, и вскоре только одни легенды остались от этой страшной жизни, а к конюхам до сих пор являются разные лица, жадно распрашивая о том, как сгорел распутинский труп под Петроградом. После я видел в кинематографе фантастическую и убогую постановку „Сожжение Распутина“ – там было мало правды и много глупости».

Через несколько дней после сожжения тела Распутина в газете «Петроградский листок» Купчинский красочно описал произошедшие события, правда, не указав точного места захоронения. «В лучах огня занимавшегося костра я увидел совершенно открытым и ясным сохранившееся лицо Григория Распутина, – писал репортер. – Выхоленная жиденькая борода, выбитый глаз, проломленная у затылка голова. Все остальное сохранилось. Руки, как у живого. Шелковая рубашка в тканных цветах казалась совсем свежей. Запылал костер. Множество стружек и тряпок из гроба было брошено в огонь. Очень скоро тело Распутина очутилось все в огне. Подливаемый бензин высоко вздымал огненные языки. Затлелись носки на его ногах без обуви. Запылала шелковая рубашка, а борода моментально обгорела. Сине-зеленоватые огоньки заструились от трупа. Удушливый дым и неповторимый смрад, кошмарный и необычайный. Мы стояли тесной толпой вокруг костра и не спускали глаз с мертвого лица. Бороды Распутина давно уже не было, набальзамированные щеки лица его долго, упорно не поддавались огню. С шипением и свистом струи смрадного желтоватого дыма вырывались из трупа. Быстро он стал черным и исчез в сильном огне. Неизвестный состав бальзама, которым было пропитано тело, делал его еще более горючим».

В воспоминаниях Ф.П. Купчинского говорится: «Мы двинулись обратно, в Политехнический институт, где был составлен акт, в присутствии студентов-милиционеров и помогавших в этом деле». Подлинник акта с печатью начальника охраны института Купчинский передал министру-председателю Временного правительства князю Львову; другой подлинник с подписями передан представителю градоначальника для вручения последнему.

В «Акте о сожжении трупа Григория Распутина» значится: «Лесное 10–11 марта 1917 года». «Мы, нижеподписавшиеся, между 3-мя и 7-ю часами в ночь 10–11 сего марта совместными силами сожгли тело Григория Распутина, привезенного на автомобиле уполномоченным Временного комитета Государственной думы Филиппом Петровичем Купчинским в присутствии представителя от градоначальника г. Петрограда. Самое сожжение имело место около большой дороги из Лесного в деревню Пискаревку при абсолютном отсутствии других свидетелей кроме нас, ниже руки свои приложивших». Далее следовали подписи: Ф. Купчинский, Представитель от градоначальника ротмистр 16-го Уланского Новоархангельского полка Когадеев. Студенты Политехнического института милицонеры: С. Богачев, И. Моклович, Р. Фишер, М. Шабашов, В. Владыков, Лихвицкий.

По словам В.В. Чепарухина, исследователя истории Петроградского политехнического института, если акт в чем-то и неточен, то только в сознательной неполноте указания места сожжения. На основе упоминаемых в акте деталей и лиц после слов «около большой дороги Лесного в Пискаревку, в лесу» следовало бы написать «в котельной Петроградского Политехнического Института». Все прочие детали официального акта достаточно точны.

В январе 1927 года в журнале «Огонек» воспроизвели фотографию самого документа. Это был второй экземпляр акта. В 1932 году он опубликован в издававшемся в Париже под редакцией писателя А.И. Куприна журнале «Иллюстрированная Россия» с его расшифровкой.

Впрочем, во всем этом деле немало и других странностей и самых невероятных совпадений. История с подлинником акта о сожжении Распутина, утраченном в свое время Музеем революции и найденном в мае 1995 года среди мусора на помойке в поселке Песочный под Петербургом, – отдельная детективная история. Когда-то «распутинский» акт хранился в Музее Октябрьской революции (ныне Музей политической истории России). Однако по идеологическим соображениям бесценные бумаги, касающиеся, например, Романовых, в 1930-е годы передавались в другие музеи и архивы – порой далеко от Ленинграда. Примерно в это же время потерялся след документа, составленного в ночь с 10 на 11 марта 1917 года…

Сегодня историки выдвигают и другую версию: в лесу труп Распутина сгорел не полностью, не хватило дров. Остатки собрали и сожгли в котельной Политехнического института. В пользу этой версии также говорят свидетельства очевидцев. В семьях академиков М.А. Шателена, В.Ф. Миткевича и других, живших тогда на территории института, передавались рассказы о кремации тела Распутина в котельной института. По всей видимости, в топке котельной института лишь дожигали «уцелевшие кости», хотя, возможно, именно там первоначально полагали сжечь и все тело.

В пользу версии о сожжении останков «старца» в котельной Политехнического института говорят и приводившиеся нами выше воспоминания Ивана Яковлевича Башилова. Еще одно свидетельство о тайне сожжения тела Распутина принадлежит артиллерийскому офицеру Кириллу Гавриловичу Грушевому, тот в марте 1917 года был старшим патруля, делавшего обход в Лесном и остановившего в районе 2-го Муринского проспекта автомашину с забальзамированным трупом «старца». По словам Грушевого, для получения указаний он прошел в Лесную управу, находившуюся в здании Лесновско-Удельнинской думы на Болотной улице. Созвонившись с начальством, он получил указание отвезти тело Распутина в котельную Политехнического института. Оставив тело в котельной, Грушевой снова связался по телефону, уже из Политехнического института, с начальством и получил окончательное указание сжечь тело в топке котельной.

Однако дальше начинается мистика. По словам Грушевого, пока он ходил звонить, тело «старца» лежало в котельной без присмотра. Вернувшись, он обнаружил, что исчезла… голова Распутина. После чего под наблюдением Грушевого тело Распутина сожгли в топке котельной. Впоследствии эта история передавалась как семейная легенда в семье Грушевого. В апреле 2005 года ее воспроизвел на страницах газеты «Комсомольская правда в Петербурге» внук Кирилла Гавриловича Грушевого – Михаил Федорович Жербин…

В начале мая 1917 года Купчинскому довелось побывать на том месте, где происходило жуткое и страшное действо по уничтожению останков Распутина. Вот что он писал: «Недавно, посетив это место сожжения, я увидел надпись на одной из берез вблизи бывшего костра, по-немецки: „Hier ist der Hund begraben“. („Здесь зарыта собака“). И далее такая надпись: „Тут сожжен труп Распутина Григория, в ночь с 10 на 11-е марта 1917 года“. Еще головешки и чернота от огня доныне на земле сырой и зеленеющей. Никогда не позабудется эта ночь ни мною, ни теми, которые были со мною».

Откуда же тогда взялась легенда о сожжении на Поклонной горе? Не исключено, что там произошло ритуальное сожжение, организованное деятелями церкви, ненавидевшими «старца», считавшими его врагом России и православия. Это ритуальное убийство переплелось с настоящим – вот и родилась легенда, прожившая много десятилетий.

Вообще, в истории с уничтожением останков Распутина много мистики. Оно стало как будто предвестником варварского убийства царской семьи, произошедшего в июле 1918 года. Некоторые обстоятельства уничтожения останков царской семьи точь-в-точь повторили картину уничтожения тела «старца». Того самого, который предостерегал Николая II от вступления в мировую войну, предупреждая, что это решение может стать роковым и гибельным для России. Царь не послушался, и результатом стали революция, падение монархии, страшная братоубийственная Гражданская война и его собственная мученическая кончина – вместе со всей семьей…

По иронии истории, неподалеку от места сожжения Распутина находились два места, связанные с последним царем: Тихвинская церковь посвящалась коронованию Николая II, а в Троицкой церкви государю довелось побывать самому. И еще одно мистическое совпадение: недалеко от места сожжения «старца», будто бы обладавшего силой провидения, во время ленинградской блокады были захоронены сотни тысяч жителей города. Речь идет о Пискаревском кладбище, ставшем символом трагедии.

* * *

Вскоре после февральской революции, когда прежняя царская полиция перестала существовать, а новая система охраны правопорядка еще не была налажена, в Лесном местная общественность сделала попытку наладить «гражданскую охрану». Ее «центральное бюро» разместилось в здании Коммерческого училища на Институтском проспекте, председателем стал директор училища Г.Н. Боч, членами президиума – Ф.А. Мундель и В.П. Половников, секретарями – М.В. Галунов и В.А. Трофимов (преподаватель Коммерческого училища). За каждым членом «гражданской охраны» закреплялся отдельный участок района.

«Граждане Лесного! – говорилось в листовке, выпущенной „Лесным комитетом Союза городов“. – Наше время чрезвычайно ответственно. Старая власть устранена, и мы сами должны поддержать порядок. В целях этого жителями Лесного организована гражданская охрана. Дежурные по охране будут носить белую повязку на левой руке – с тремя печатями Лесного комитета Союза городов и номером.

В тех случаях, когда гражданской охране не удастся достигнуть успокоения мирными средствами, то по состоявшемуся соглашению с рабочей милицией Лесного района и студенческой милицией, призываются вооруженные патрули указанных милиций. Все желающие принять участие в мирной охране приглашаются взяться за дело».

…В середине июля 1917 года некоторые пригороды Петрограда, в том числе Новая Деревня, Лесной, Петергофский район и др., прежде относившиеся к Петроградскому уезду, включили в черту Петрограда. Поэтому городская дума постановила провести выборы в подрайонные думы этих недавних пригородов. В конце августа 1917 года прошли выборы в Лесновско-Удельнинскую подрайонную думу. Первое ее заседание состоялось 7 сентября.

Дума и управа разместились в пустовавшем здании дачи на Болотной улице, принадлежавшей прежде Бертлингу, а затем Винстедту, хотя юридически дом продолжал оставаться частной собственностью (только 26 апреля 1918 года его передали в собственность петроградского городского управления).

Председателем думы избрали близкого к большевикам преподавателя Коммерческого училища В.А. Трофимова. Как вспоминал он впоследствии, Лесновско-Удельнинскую подрайонную думу избрали «на основе всеобщего избирательного права и тайным голосованием, впервые в мире проведенном в революционной России. Избранию этой думы, известной под названием Лесновской, предшествовала широкая и деятельная подготовительная работа. По Лесному пронеслись многочисленные и разнохарактерные собрания. Сразу возникло несколько центров – в помещениях Политехнического института, Лесного института и Коммерческого училища. Ряд собраний в Коммерческом училище провело Общество дачевладельцев Лесного, члены которого ранее входили в Общество благоустройства Лесного и немало сделали в этом отношении еще в дореволюционной обстановке».

Председателем управы, то есть ее исполнительного органа, стал М.И. Калинин. «Местные партийные органы РСДРП(б) включили меня в группу товарищей, выдвинутых кандидатами в Лесновскую думу, – вспоминал В.А. Трофимов. – Она образовалась в составе 40 членов (в книге „Большевики Петрограда в 1917 году“ 1957 года издания указано 42. – С.Г.). От партии в думу вошло 19. Кроме того, к нам присоединились два товарища из числа меньшевиков. Это сразу определило наше решающее большинство в составе думы».

Тем не менее Лесновско-Удельнинская подрайонная дума не была полностью большевистской по своему составу: из 42 человек, избранных в нее, большевиками, как указано выше, являлось только 19 человек. В думу входили также представители и других ведущих российских партий, в том числе кадеты (10), эсеры (9), трудовики (1). А в члены управы избрали трех большевиков, одного меньшевика и двух эсеров.

По воспоминаниям В.А. Трофимова, заседания Лесновско-Удельнинской думы были публичны, присутствовали все желающие, насколько их вмещал небольшой зал на первом этаже особняка. Особенно энергично вел себя член кадетской партии профессор Политехнического института Ф.Ю. Левинсон-Лессинг, нередко вступавший в полемику с большевиками.

«С иронической улыбкой он снисходительно говорил: „Вы называете себя марксистами, но вы не имеете о марксизме никакого представления. Поверьте, я знаю марксизм лучше вас“, – вспоминал В.А. Трофимов. – Мне и Калинину туговато приходилось в схватках с ним, но он всегда получал отпор».

Другим серьезным оппонентом являлся весьма популярный среди местных жителей доктор Захар Григорьевич Френкель, меньшевик, прошедший через ссылку. Он жил в собственном доме на Васильевской улице и часто являлся на заседания думы в сопровождении своей жены. В думе нередко происходили жаркие словесные схватки и баталии.

«С первых же шагов своей деятельности дума повела активную борьбу со спекуляцией фуражом и хлебом, – вспоминал В.А. Трофимов. – Владельцы лавок во главе с богачом булочником Сотовым придерживали хлеб для сохранения более высоких цен. Лесновская дума постановила: запретить свободную торговлю хлебом – и провела это в жизнь». Другим шагом думы была конфискация сена у помещика Исакова. «Я сам накладывал сургучную печать на замок сарая, – писал В.А. Трофимов. – Исаков только отдувался, стараясь не смотреть нам в лицо. Потом это сено распределялось по талонам управы Лесновской думы».

Однако с таким социализмом в отдельно взятом районе не все согласились. Студент Сергиевский, один из членов думы, принадлежавший к партии эсеров, упрекал Трофимова за запрет свободной торговли хлебом, говоря: «Вы уничтожили личную инициативу, я теперь не вижу перспективы». А булочник Сотов умолял отменить это решение, уверяя: «Верните свободу – и завтра же весь Лесной будет завален хлебом и булками». «Мы не шли на это, – вспоминал Трофимов. – И каждый житель Лесного и Удельной мог покупать хлеб по установленным нами твердым ценам».

Однако самое главное событие, которое произошло в стенах Лесновско-Удельнинской думы, случилось 16 октября 1917 года: в комнате культурно-просветительного отдела управы года прошло впоследствии хрестоматийно известное расширенное заседание членов ЦК РСДРП(б) с участием В.И. Ленина. Оно началось вечером в начале девятого, в условиях строгой конспирации, и закончилось в семь часов утра. Присутствовало двадцать пять человек, председательствовал Я.М. Свердлов, протокольную запись вела Е.Д. Стасова.

В обсуждении доклада В.И. Ленина приняли участие двадцать один человек. Из них тринадцать безоговорочно выступили за решительную поддержку вооруженного восстания. Однако к концу заседания количество сторонников Ленина увеличилось: за предложенную им резолюцию, призывавшую рабочих и солдат «к всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания», проголосовало девятнадцать человек, четверо воздержались, и только двое выступили против. Этими двоими стали решительные противники немедленного вооруженного выступления – Г.Е. Зиновьев и Л.Б. Каменев. После окончания расширенного заседания ЦК провел свое заседание, на котором избрали партийный центр для руководства восстанием. В него вошли A.C. Бубнов, Ф.Э. Дзержинский, Я.М. Свердлов, И.В. Сталин и М.С. Урицкий.

Лесновско-Удельнинская подрайонная дума просуществовала до декабря 1917 года, когда ее упразднили постановлением Выборгского районного Совета. После октябрьской смены власти, когда власть на местах перешла к Советам, надобность в параллельно существующих органах управления отпала…

Почти напротив парка Лесного института, на Сердобольской улице, находилась последняя конспиративная квартира Ленина. Здесь, в квартире большевички Маргариты Васильевны Фофановой – депутата Петроградского Совета, хорошо знакомой с Н.К. Крупской и Е.Н. Егоровой, Ленин поселился, возвратившись нелегально из Финляндии в Петроград в начале октября 1917 года. Основными достоинствами этого конспиративного убежища служили близость железной дороги (рядом – станция Ланская) и окраинный характер местности. Именно отсюда 24 октября Ленин ушел в Смольный.

По решению бюро Ленинградского горкома ВКП(б) от 5 мая 1937 года, в бывшей квартире М.В. Фофановой был создан мемориальный музей Ленина, открытый 30 апреля 1938 года. Он просуществовал более полувека. После 1991 года, когда после радикальных политических изменений в стране часть ленинских музеев в нашем городе закрыли, а другие изменили свой статус и направленность, музей на Сердобольской передали на баланс администрации Выборгского района, и здесь разместилось общество «Знание». Оно сохранило экспозиционную часть и проводило тут лекции и экскурсии для школьников.

Так длилось до 1997 года, когда «Знание» оказалось не в состоянии платить за аренду, чья стоимость непомерно росла. С некоторых пор помещения оказались бесхозными, пока не выяснилось: в советское время ни в каких документах не прописывалось, что две квартиры, занимаемые музеем, переданы в нежилой фонд. В то время об этом просто никто не задумывался: ни у кого и в мыслях не было, что может прийти такое время, когда кто-то будет покушаться на «священную» ленинскую память. Однако потом, в середине 1990-х годов, отсутствие документов сыграло роковую роль. Несмотря на обращения «левых» организаций (комсомольских и коммунистических) с просьбой о сохранении на Сердобольской музейного объекта, квартиры, числившиеся в жилом фонде, оказались проданными в частное владение. Согласно предписанию, «Санкт-Петербургский историко-мемориальный музей „Смольный“» вывез оттуда все музейное имущество…

Вернемся, однако, в голодные и тревожные времена «военного коммунизма» и Гражданской войны. Жизнь в Лесном затихла, однако нельзя сказать, что Лесной вымер. Свидетельство тому – продолжавшаяся в 1918 году работа «Лесного зимнего театра» на 2-м Муринском проспекте. Сохранились афиши его представлений за сентябрь 1918 года. Что же могли увидеть в нем театральные зрители? 15 сентября 1918 года – комедия «Омут», 21 сентября – драма М. Горького «Мещане», исполнявшаяся «коллективом драматических артистов» с участием К.В. Истоминой. 22 сентября шла трагедия Г. Зудермана «Огни Ивановой ночи» с участием К.А. Роменской.

Серьезные изменения коснулись лесновских вузов. В конце ноября 1918 года новое советское правительство – Совет народных комиссаров – принял Декрет об упразднении чинов, званий и степеней. Из всех категорий педагогического состава оставлялись только две – профессор и преподаватель, причем для занятия профессорской должности достаточным стал трехлетний стаж инженерной работы. Согласно принятому вскоре постановлению Наркомпроса, упразднялись все дипломы и свидетельства, отменялись экзамены и прочие формы испытаний во всех учебных заведениях. Старый профессорский Совет института подлежал роспуску, отделения в институтах переименовывались в факультеты, директор становился ректором.

На последнем своем заседании 27 ноября 1918 года Совет института, который с 5 июня 1918 года стал называться Первым Политехническим институтом (Вторым Политехническим стал бывший Женский Политехнический институт) одобрил предложение профессоров А.Ф. Иоффе, Ф.Ю. Левинсон-Лессинга, И.В. Мещерского, В.Ф. Миткевича, Е.Л. Николаи, В.В. Скобельцына, A.A. Радцига и М.А. Шателена об учреждении физико-механического факультета. В сформированную позже организационную комиссию включили студента-электромеханика П.Л. Капицу – будущую знаменитость и гордость Политехнического института. В новом Совете института оказались 12 профессоров и 15 представителей от преподавателей и студентов. 1 декабря более ста представителей всех факультетов избрали ректором профессора М.А. Шателена.

К началу 1919 года в институте оставалось менее пятисот студентов. Из-за отсутствия топлива не работала котельная, возросла смертность преподавателей и служащих от голода и переохлаждения. Для обогрева в помещениях института устанавливались «буржуйки» – их трубы, торчащие из окон, несколько лет служили неотъемлемой частью внешнего облика зданий. Однако жизнь в институте не замирала. В марте 1919 года создали физико-механический факультет, не имевший аналогов в мире. Вскоре приняли решение об учреждении также химического факультета.

…События Гражданской войны, когда Северо-Западная армия генерала H.H. Юденича два раза стояла почти под самыми стенами Петрограда, не обошли стороной и северные пригороды. Еще во время первого наступления войск Юденича на Петроград в мае 1919 года, после того как 2 мая Советом рабоче-крестьянской обороны республики Петроград, Петроградскую, Олонецкую и Череповецкую губернии объявили на осадном положении, в Петрограде организовали внутреннюю оборону.

Город разбили на четыре боевых участка, а район севернее Петрограда назвали тылом Карельского боевого участка. Его граница проходила через Лесной, Сосновку, Гражданку, мызу Ильинская, Полюстрово, Большую и Малую Охту и Ново-Саратовку. Здесь выставили заградительные отряды и отдельные заставы для усиленного наблюдения за дорогами, ведущими в Петроград. В районе Лесного, по северной границе с Удельной и далее к юго-востоку – Сосновка, Гражданка, располагался также в качестве заградительного отряда 2-й отдельный батальон коммунистов под командованием Сиренко.

В октябре 1919 года северные пригороды Петрограда вошли в третий, тыловой рубеж, оборонительной позиции, разработанной в соответствии с оперативным планом внутренней обороны Петрограда центральным руководством внутренней обороны (начальник внутренней обороны – Д.Н. Авров). Еще в летние дни 1919 года в Петрограде создали районные революционные «тройки», обусловленные введением в городе осадного положения. Эти «тройки» являлись исполнительными органами Комитета обороны Петрограда и находились в непосредственном подчинении коменданта Петроградского укрепленного района.

В октябре 1919 года «тройки» организовывали в каждом районе штаб внутренней обороны. В Выборгском районе, как и в других районах, возник свой штаб внутренней обороны и отряды на фабрично-заводских предприятиях. Начальником внутренней обороны (комендантом) района назначили И.И. Моисеева, начальником штаба – Н.К. Большакова.

Битва под Петроградом прервала осенний семестр Политехнического института, начавшийся в 1919 году 1 августа. Уже 24 августа из-за близости к Петрограду войск Юденича всех студентов мобилизовали. Институт окружили окопами и проволочными заграждениями…

В советское время среди революционных реликвий Лесного назывались Политехнический институт, где учились М.В. Фрунзе, Н.Г. Толмачев и другие видные большевики; Лесной институт, «передовые студенты» которого сражались на баррикадах в 1905 году, а в 1917 году шли на штурм Зимнего дворца. «Святым» ленинским местом считался дом на Болотной улице. Память о Ленине хранилась и в Политехническом институте, где 17 мая 1917 года он выступал на митинге рабочих «Айваза» и студентов. На митинге председательствовал М.И. Калинин. Ему неоднократно приходилось выступать на митингах в Политехническом институте до революции и в годы советской власти.

На территории парка Лесотехнической академии, в его юго-восточной части, до сих пор существует братская могила красногвардейцев завода «Новый Лесснер», павших в октябре 1917 года под Пулково и Красным Селом в боях против войск Керенского – Краснова. Место для погребения выбрали по предложению A.B. Луначарского, торжественные похороны состоялись 19 ноября. Позднее здесь хоронили рабочих и красноармейцев, сражавшихся и на других фронтах Гражданской войны. Среди погребенных тут – участник штурма Зимнего дворца П.Ф. Виноградов, являвшийся впоследствии заместителем председателя Архангельского губернского исполнительного комитета и павший в бою у реки Вага; рабочий И.А. Воинов, убитый юнкерами 6 июля 1917 года на Шпалерной улице (в честь его потом переименовали эту улицу). Рядом с братской могилой похоронены член Лесновского подрайонного комитета партии большевиков И.И. Орлов, убитый под Петроградом в 1919 году, и рабочий завода «Айваз» Н.И. Кокко – один из организаторов Лесновского подрайонного комитета партии большевиков.

На братской могиле появился один из первых временных памятников, установленных в Петрограде после революции по-ленинскому плану монументальной пропаганды. Проект памятника принадлежал архитектору И.А. Фомину и представлял собой огромный блок в форме мощного куба, покоящегося на невысоком основании в виде тесно прижатых друг к другу цилиндров. На грани куба значилась надпись: «Первым жертвам революции». Памятник соорудили из дерева и оштукатурили цементом под камень, поэтому просуществовал он недолго.

В 1923 году объявили конкурс на проект постоянного памятника. И.А. Фомин принял участие в конкурсе и создал новый вариант мемориальной композиции в виде высокой ступенчатой пирамиды. По словам историка В.Г. Лисовского, замысел архитектора остался нереализованным.

Проект памятника революционерам в парке Лесного института, выполненный архитектором И.А. Фоминым в 1923 году

8 ноября 1927 года на братской могиле открыли памятник в виде деревянного куба на девяти колоннах по проекту того же И.А. Фомина, а в 1953 году установили ныне существующий обелиск из серого гранита, созданный по проекту архитектора Ю.А. Визенталя. На лицевой стороне обелиска укреплен бронзовый медальон с изображением серпа и молота, на постаменте выбита надпись: «Вечная память героям Октябрьской революции». В 1967 году, в год 50-летия Октябрьской революции, рядом с обелиском установили мемориальную гранитную плиту с именами погибших…

До начала реконструкции района Лесного здесь сохранялись дома, связанные с революционной деятельностью. На Большой Спасской улице (ныне проспект Непокоренных) в доме № 32-а в 1916–1917 годах помещалась явочная квартира рабочего-большевика Н.В. Барышева, где не раз собирались деятели большевистской партии. Около дома находились сарай, где печатались революционные листовки, и колодец, куда прятали печатный станок. В доме № 6 по Яшумову переулку (ныне улица Курчатова) в 1914 году жил Н.Г. Толмачев – в 1919 году он погиб во время первого наступления белогвардейцев на Петроград.

В районе современной Светлановской площади, не доходя нынешнего железнодорожного моста, стояло здание, известное местным жителям как «дом Сталина». По воспоминаниям Виктора Викторовича Молодцова, на доме висела мемориальная доска, сообщавшая, что здесь (указывались конкретные годы) останавливался И.В. Сталин. Внешне – ничем не примечательный, деревянный (бревенчатый) двухэтажный жилой дом.

Любопытная революционная легенда связывалась с улицей Пропаганды, проходившей до реконструкции параллельно Старо-Парголовскому проспекту, от 2-го Муринского до Институтского проспекта. Ныне ее трасса частично сохранилась, став внутриквартальным проездом. С конца XIX века улица называлась Новой, а в 1940 году она получила название Пропаганды. По некоторым сведениям, свое «идеологическое» название улица получила потому, что до революции в подвале одного из домов, выход из которого был именно на эту улицу, находилась подпольная типография. Организовал ее большевик В.М. Молотов, учившийся тогда в Политехническом институте. В этой типографии будто бы печатались революционные прокламации, а потом остатки печатни долгое время еще оставались в подвале.

Революционная страница из истории этого дома сослужила ему хорошую службу в годы блокады: когда летом 1942 года дом хотели сломать под дрова, жители, не желавшие выезжать из него, напомнили в райсовете, что их дом – «памятник революции», связанный с именем соратника товарища Сталина – Вячеслава Михайловича Молотова. После этого дом не тронули, и он благополучно простоял еще двадцать лет и был снесен только во время реконструкции Лесного…

Между двух войн

В 1920–1930-х годах Лесной сохранял свой уникальный полусельский-полугородской характер. «Лесной являлся в прошлом излюбленным дачным местом мелкой буржуазии и чиновничества, поэтому здесь нет красивых богатых дач, а преобладают скромные домики, – отмечалось в „Путеводителе по северным окрестностям Ленинграда“, изданном в 1935 году. – В настоящее время он полностью слился с городом».

Последнее утверждение едва ли соответствовало истине: до самой войны Лесной являлся полугородом-полудеревней.

На Серебряном пруду. Фото 1928 года (из семейного архива С.П. Николаевой)

Многие лесновские жители держали кур, коз, иногда встречались пчелиные ульи. Многие местные жители ходили купаться на Серебряный пруд, а осенью в березовой роще возле пруда собирали подберезовики.

В Лесном царили тишина и какое-то очень милое провинциальное спокойствие. «До войны в Лесном всегда было очень тихо, – вспоминает старожил Лесного Галина Николаевна Есиновская, автор уникальных воспоминаний о довоенном прошлом этих мест. – Только слышны гудки паровозов на Кушелевке, где-то залает собака, да донесутся звуки траурной музыки, когда пройдет похоронная процессия».

Что касается похоронных процессий, со скорбной торжественностью и величием двигавшихся по Большой Спасской улице на Богословское кладбище, то они действительно являлись событием. Это подтверждает и Галина Николаевна Есиновская. «До войны при похоронах гроб устанавливали на дрогах, запряженных лошадью в траурной попоне, и провожающие шли за гробом весь путь пешком, – вспоминает она. – Более богатые похороны сопровождались музыкантами, которые тоже шли пешком, иногда через весь город, и время от времени исполняли траурные мелодии».

Когда похоронная процессия проходила мимо Преображенской часовни, стоявшей в районе нынешней площади Мужества – на повороте теперешней Политехнической улицы к проспекту Непокоренных, – и выходила на прямую дорогу к Богословскому кладбищу, музыканты исполняли похоронный марш. «Щемящая душу музыка далеко разносилась по предместью…»

И еще строки из воспоминаний Г.Н. Есиновской: «…Очень громко пели соловьи в Лесном, просто заливались, и не только в парках, но и на улицах, даже в нашем дворе. Было много птиц как летом, так и зимой. Но голубей почему-то не было. По улицам лишь время от времени проезжали телеги с грузом, и очень редко появлялся грузовик – трехтонка или пятитонка… Настолько мало было езды по улицам, что зимой я совершенно беспрепятственно каталась в финских санях по самой середине Старо-Парголовского проспекта и часто доезжала до Сосновки, не встречая ни лошади, ни машины».

Многие старожилы Лесного подтверждают: характерной приметой довоенного Лесного служило необычайное обилие птиц. Громко пели соловьи, просто заливались, причем не только в парках, но и во дворах.

Здешние мальчишки покупали птиц на рынке, но многие сами ловили щеглов и чижей на безлюдной окраине парка Лесотехнической академии, на углу нынешних улиц Карбышева и Новороссийской. Тут стоял глухой высокий забор. Ребята мастерили клетки, свистом подражали пению своих любимцев, кормили и поили их. Весной, в праздник Благовещения, по давней традиции, птиц выпускали на волю…

Воздух в Лесном, по воспоминаниям Г.Н. Есиновской, был очень чистым, и нем улавливались малейшие запахи. Если появлялся запах хлеба – значит, ветер дул с юго-востока, от хлебозавода, и можно было предположить, что завтра дождя не будет и погода изменится к лучшему. Если же ощущался приторный запах леденцов или карамели – значит, дул южный ветер, приносивший запах от конфетной фабрики имени Микояна (бывшей Ландрина). А значит – ждать хорошей погоды…

Наказ студентов Ленинградского Политехнического института будущим депутатам Ленсовета. Из газеты Политехнического института «Товарищ», конец 1920-х годов

На катке Политехнического института, апрель 1931 года. Фото H.H. Вильдтгрубе

Чрезвычайные события в Лесном случались достаточно редко, поэтому если уж они происходили, то становились настоящими сенсациями. Одна из подобных историй произошла 7 января 1925 года, когда в Лесном случилась авиакатастрофа. Беда произошла с самолетом, поднявшимся с Комендантского аэродрома и отправившегося в тренировочный полет. Подробности этой трагической истории выяснил петербургский журналист Дмитрий Шерих, который назвал ее «одной из самых громких авиакатастроф в истории нашего города».

Самолет парил над северными окрестностями. Полет проходил нормально, но в три часа дня летательный аппарат неожиданно сорвался в штопор и уже не смог выправиться. Аэроплан упал возле Дороги в Сосновку (теперь Политехническая улица). Жертвами катастрофы стали два летчика – пилот Андрей Петров и комиссар отряда Павел Конев-Жуков.

По странному стечению обстоятельств, эта трагедия повлекла за собой еще одну, совершенно нелепую катастрофу. После того как весть о падении самолета дошла до авиаторов, на место трагедии с Корпусного аэродрома, располагавшегося в районе нынешнего парка Авиаторов в Московском районе, отправилась специальная комиссия. Однако добраться до Лесного ей не удалось: на одном из переездов автомобиль с комиссией столкнулся с поездом. Пассажиры получили серьезные ушибы, а шофер красноармеец Кондратьев погиб. Как сообщали газеты, он был «убит на месте, причем у него поездом оторвана голова».

По воспоминаниям дочери разбившегося тогда Павла Конева-Жукова, Веры Павловны, роковых предчувствий у отца не было, хотя нечто странное случилось: «Когда в ночь на седьмое января Павел Федорович уехал на аэродром, в окно их квартиры кто-то постучал. Стук слышали все, кто был дома. Но ведь жили они на четвертом этаже! Птицы? Ночью они обычно не летают. В общем, все испугались – не знали, что и подумать. А потом пришла страшная весть…».

Жертв авиакатастрофы в Лесном хоронили торжественно. В аэроклубе прошел митинг, где в числе прочих выступал командующий округом В.М. Гиттис. Траурные сообщения обошли все ленинградские газеты. Местом погребения летчиков стала Коммунистическая площадка в Александро-Невской лавре.

По воспоминаниям дочери Конева-Жукова, «жена Павла Федоровича очень горевала, несколько месяцев изо дня в день ходила в Лавру – на могилу мужа. Тяжело болела. Потом, правда, пришла в себя и даже вышла замуж вторично – и в том браке родилась у нее знаменитая дочь, балерина Нинель Кургапкина…».

* * *

Впрочем, вернемся к лесновскому быту. В 1930-х годах в Лесном стала кое-где появляться городская застройка, возникали «стандартные дома» – двухэтажные щитовые бараки. Однако типичными для Лесного оставались двухэтажные деревянные дома с резными наличниками, балконами и верандами, часто с выходом в сад.

«Несколько ступеней из садика, до половины стеклянная дверь и посетитель оказывался на веранде, – описывает старые лесновские дома Г.Н. Есиновская. – Оттуда еще одна стеклянная дверь – и он уже в комнатах. Эту дверь закрывали на задвижку обычно только ночью. Встречались и открытые балконы на первом этаже… Теперь это даже трудно себе представить. Воровства в наших краях не было, никто квартир не грабил. Да и условий таких не было – все друг друга знали, и если бы кто-нибудь чужой начал что-либо выносить из квартиры, все бы соседи сбежались и поймали вора».

Очень много цветов, особенно в палисадниках. Повсюду росла сирень, в садах – плодовые деревья, жасмин и шиповник.

Что же касается лесновских довоенных жителей, то в основном они являлись людьми с небольшим достатком, одевались скромно, но аккуратно…

Уже упоминавшийся выше, петербуржец Евгений Шапилов сохранил воспоминания о довоенном быте жильцов бывшего дома генерала Лузанова на Малой Объездной улице. Здесь, напомним, жила его тетушка – Александра Ивановна Шапилова. «У тетушки жили животные – коты, собаки, козы, поросята, гуси и индюшки, – вспоминает Евгений Шапилов. – В ту пору домашним животным в Лесном жилось привольно и сытно. Одно время у Александры Ивановны жил своенравный козел Мишка. Сосед же тети по имени Михаил назвал свою козу, как полагали мои родственники, в отместку – Шуркой. И когда Александра Ивановна звала своего питомца: „Мишка, Мишка, Мишка“, – сосед так же звонко кликал „Шурку“».

В саду росли всевозможные цветы – гладиолусы, георгины, астры, и многочисленные гости Александры Ивановны уезжали из ее гостеприимного дома с огромными букетами цветов. За домом располагался большой хозяйственный двор, где до конца 1930-х годов находились прачечная, каретная, конюшня и дровяной сарай.

…Уникальные и уже давно позабытые штрихи из жизни Лесного 1920–1930-х годов поведал старожил этих мест Петр Николаевич Заботкин. По его словам, на пространстве, занимаемом ныне заводом «Красный Октябрь», каждую весну и лето было царство цыган. Костры, лошади, телеги… В конце Английского проспекта стояло несколько деревянных домов с еврейским населением.

«На самом углу Английского проспекта и 2-го Муринского летом устраивали карусель с брезентовым шатром, – вспоминает Петр Николаевич. – Приводилась она в действие живой силой. На месте нынешнего ЗАГСа на Институтском проспекте стоял двухэтажный дом, в первом этаже которого помещался магазин детских игрушек. В обиходе его звали „Петрушкой“ – по фамилии его владельца Петрова. Мальчишек особенно привлекало, что здесь продавались настоящие литые из свинца пугачи. На углу Болотной улицы и 2-го Муринского находился театр. Он уже не работал и был огорожен забором. Мы с мальчишками забирались вовнутрь – там был зал с прекрасными креслами, обитыми красным бархатом. В конце 1920-х годов театр сломали».

На 2-м Муринском проспекте, неподалеку от «дачи Шаляпина», находился небольшой рынок. В Масленицу здесь стояли извозчики и катали на санях. Еще один рынок находился на нынешней Светлановской площади, причем первоначально рынок находился на месте нынешнего полукруглого здания на углу проспекта Энгельса и 2-го Муринского проспекта (где впоследствии разместится универмаг). По воспоминаниям старожилов, рынок представлял собой железные конструкции с большим стеклянным куполом, наподобие «Пассажа». Затем, и вплоть до реконструкции 1960-х годов, рынок находился напротив – по другую сторону проспекта Энгельса, как раз там, где ныне начинается Богатырский проспект. Звали этот рынок «Колхозным», или «Светлановским».

Воспоминаниями о своем довоенном детстве на Новой улице в Лесном, ставшей с 1940 года улицей Пропаганды, поделилась петербурженка Галина Федоровна Гагарина. Эта тихая, милая улица, с чудесными садами, кустами сирени и старыми деревянными домами, проходила параллельно Старо-Парголовскому проспекту – нынешнему проспекту Мориса Тореза, от 2-го Муринского до Институтского проспекта. Как ни странно, но трасса этой улицы сохранилась до сих пор, превратившись в обычный внутриквартальный проезд, и только уцелевшие кое-где остатки садов помогают прежним жителям этих мест хотя бы условно определить, где стояли их дома.

Дом на улице Пропаганды, в нем прошло предвоенное детство Галины Федоровны Гагариной (фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной)

До революции бабушка Галины Федоровны владела двухэтажным деревянным домом на Новой улице в Лесном. Несколько комнат она сдавала студентам Политехнического института. В доме всегда была молодежь, народ очень интересный и веселый. Неподалеку, на той же улице, бабушка построила дом для своих четырех детей, с четырьмя отдельными квартирами для каждого. Однако случилась революция, началось «уплотнение», и бабушкиной семье оставили лишь часть одной из четырех квартир – две комнаты и веранду.

Улица Пропаганды. Фото 1950-х годов (из семейного архива Г.Ф. Гагариной)

«Жизнь в Лесном в 1930-х годах казалась нам раем, – вспоминает свои детские впечатления Галина Гагарина. – Мы считали, что живем за городом, бытовало выражение „поехать в город“. На лесновских улицах практически не было транспорта, и каждый проезжавший грузовик казался событием. Было очень чисто, после грозы мы очень любили бегать по теплой воде, собиравшейся в канавках вдоль заборов, и никогда у нас не было резаных ног».

Сад в даме, где жила Г.Ф. Гагарина, на улице Пропаганды. Фото начала 1950-х годов (фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной)

Вообще, Лесной был, как говорится, «большой деревней»: все друг друга знали, по крайней мере, жители соседних домов. Дети росли вместе. С особой теплотой рассказывает Галина Федоровна о том, как они встречали Новый год. Существовала традиция – несколько семей вместе устраивали детский праздник.

«Снежный дом», в котором детей ждал Дед Мороз. Фото 1940 года (из семейного архива Г.Ф. Гагариной)

«Готовится к Новому году начинали загодя, – вспоминает Галина Гагарина. – В саду возводился снежный дом, его обливали водой, так, что его стены становились ледяными. Папа готовил кульки из ватмана, а мама сшивала крест-накрест цветной ниткой. На каждом кульке был свой рисунок – зеленое яблоко, красная вишня или еще что-то. И в этот кулек клались подарки – сладости: мандарины, яблоки, печенье, конфеты, пастила и обязательно грецкие орехи.

Бабушка на Новый год всегда готовила с нами какую-нибудь театральную постановку: ставили мы и „Мужичок с ноготок“, и „Красную шапочку“, и басни Крылова. Папа рисовал прекрасные декорации. В большой комнате ставили елку и играли спектакль. Но самое главное происходило дальше: в самый разгар веселья раздавался стук в окошко. Мы, дети, конечно, не знали, что это папа, все тогда верили в Деда Мороза. Сколько было крику и визгу – не передать! Взрослые одевали детей и вели их на улицу, в снежный домик, где их ждал Дед Мороз с мешком подарков. Прежде чем вручить подарок, Дед Мороз расспрашивал каждого о его поведении. Было очень интересно и немножко страшновато».

Последний раз такой чудесный новогодний праздник состоялся на Новый, 1941-й, год. А потом началась война и наступила первая, самая страшная, блокадная зима. «Папа, будучи инженером-строителем, руководил сооружением оборонительных рубежей на Средней Рогатке, – вспоминает Галина Гагарина. – Из Лесного на Среднюю Рогатку ему приходилось ходить пешком, через заледенелый, вымерший город. В декабре 1941-го он слег от голода, а в конце декабря – начале января была неделя, когда в Лесном вообще не давали хлеба. 7 января 1942 года папы не стало, а в августе умерла бабушка…»

* * *

Центром Лесного и притяжением жителей ближайших окрестностей служил знаменитый «пятачок», где сходились под углом несколько улиц, – Малая и Большая Спасская, Старо-Парголовский, 2-й Муринский и Алексеевский проспекты. По воспоминаниям старожилов, это место носило несколько «народных названий» – «пятачок», «у трамвая», «на Спасской». Это был центр не только Лесного, но и всей округи.

«На „пятачке“ размещались: булочная, два продуктовых магазина, промтоварный магазин под названием „Вузовец“, книжный магазин, где продавались и канцелярские товары, почта, парикмахерская, фотография, пошивочное ателье, большая аптека и кинотеатр „Миниатюр“, – вспоминает Галина Николаевна Есиновская. – Кинотеатр, действительно, был маленьким. В нем было всего 20 рядов по 12 мест в каждом. К зрительному залу вел узкий коридор, расширявшийся и образовывавший подобие фойе, обставленного по краям стульями, посередине которого, на столе, возвышался Дон-Кихот – чугунная отливка Касслинского завода, но почему-то посеребренная. На „пятачке“ был еще один магазин, который назывался „Молокосоюзом“. Тут продавали молочные продукты, много разных сортов колбасы и копченостей».

По воспоминаниям Петра Николаевича Заботкина, до конца 1920-х годов у кинотеатра «Миниатюр» постоянно собирались беспризорные дети, одетые в рваную грязную одежду. Это были остатки семей, чьи отцы погибли в Гражданскую войну.

А рядом с кинотеатром «Миниатюр» находился табачный киоск, работавший круглый год. «До сих пор помню цены на папиросы, – рассказывает Галина Николаевна Есиновская. – Самые дешевые, но уж очень плохие, – это „Ракета“ – 35 коп. На пачке была изображена теннисная ракетка коричневого цвета. Более дорогими были „Вперед“ – 65 коп. На пачке был нарисован паровоз. Еще дороже – 1 рубль – была „Красная звезда“. В середине 1930-х годов появился „Беломор“ с таким же изображением, как и теперь. Существовал еще и „Казбек“, но курить его было почти недосягаемой роскошью».

Здесь же, на «пятачке», в 1927–1929 годах по проекту архитектора A.C. Никольского построили здание бани, которая работает и поныне. За свою совершенно необычную круглую форму жители прозвали баню «круглой». Впрочем, есть сведения, что баня в районе «пятачка» существовала с конца XIX века и, возможно, A.C. Никольский использовал ее при строительстве. Речь идет о бане, построенной в 1882 году по проекту известного петербургского архитектора П.Ю. Сюзора.

То, что баня в районе нынешней площади Мужества существовала и ранее, подтверждают некоторые старожилы Гражданки. «Я родилась в деревне Русская Гражданка и с тех пор никуда не выезжала, – рассказывала Клавдия Андреевна Кирильцева. – Многое помню, а баню очень хорошо. Ведь сколько лет живу, в эту баню мыться ходила. Что еще до революции меня в нее водили мыть – это верно. Мы как время исчисляем: до революции, после революции, до войны такой-то, после войны. Революция была в 17-м, мне в ту пору лет десять было, так что так оно и есть, баня уже была. Правда, неказистая, но каменная, в один этаж. Потом баня долго была закрыта. Вновь ее открыли после ремонта, который был произведен задолго до начала войны. Второй этаж сделали, бассейн работал».

Как бы то ни было, но возведенная в конце 1920-х годов «круглая баня» всем жителям Лесного была очень хорошо знакома. Строилась баня на основе экспериментального проекта. Вместо заурядной утилитарной постройки архитектор хотел создать нечто необычное в духе господствовавшего в то время стиля конструктивизма. Больше того, вместо привычного банного заведения Никольский решил создать сложный комплекс, сочетавший в себе не только баню, но и бассейн, и солярий.

По замыслу A.C. Никольского, во дворе должен был разместиться бассейн, на плоской крыше банного корпуса – солярий, а внутренний двор предполагалось перекрыть стеклянным куполом. Окаймлять баню должна была кольцевая шахта, где «прятались» инженерные коммуникации – паропровод, водопровод и канализация. А чтобы максимально избежать потери тепла, архитектор немного углубил здание бани в землю.

Однако полностью реализовать свой проект Никольскому не удалось. И хотя здание построили, как и задумывали, круглой формы, но по техническим возможностям того времени стеклянный купол построить было невозможно. А углублять здание Никольскому запретили, поэтому сооруженная баня стала выглядеть несколько непропорциональной по своим объемам.

«В бане одновременно было открыто два мужских и два женских класса, – вспоминает Галина Николаевна Есиновская. – Всю одежду, включая пальто и белье, закрывали на замки в узенькие шкафчики, которые находились позади большой общей скамейки, на которой раздевались и одевались посетители. В моечной было достаточно большое количество жестяных шаек с ручками, из расчета по две на каждого: в одной стоять, в другой – мыться. Но некоторые посетители захватывали по три шайки и мылись не в одной, а сразу в двух. Из-за этого иногда возникали ссоры».

А Валентин Тихонович Муравский вспоминает, что будучи ребенком очень расстраивался из-за отсутствия в банном кафе чая – там всегда почему-то были в изобилии пиво и раки. «Тогда все можно было взять в бане напрокат, – рассказывает он, – и мыло, и мочалку, и полотенце, все было дешево; в парикмахерской стоял сильный запах одеколона, стричься туда ходили очень многие посетители – в округе парикмахерских не было».

Еще одним средоточием торговых и бытовых заведений, привлекавших жителей Гражданки, было «кольцо». Так звали место у Политехнического института, где находилось кольцо трамвая – теперь на этом месте находится станция метро «Политехническая». Напротив стоял каменный дом, где в середине 1930-х годов помещался магазин со всеми видами продовольственных товаров, а также кинотеатр «Унион».

* * *

…Где учились дети из Лесного и из ближайших окрестностей? По воспоминаниям Галины Владимировны Михайловской, с Гражданки ходили в школу № 171, помещавшуюся в бывшем здании приюта принца Ольденбургского на Большой Спасской улице (ныне проспект Непокоренных). В находившейся рядом деревянной церкви Федора Стратилата устроили слесарную мастерскую для школьников.

Другая школа находилась в бывшем Коммерческом училище на Институтском проспекте. Часть учебных помещений разместилась по соседству – в бывшем здании благотворительного общества «Лепта».

Однако настоящий очаг просвещения появился в Лесном в 1930 году на Дороге в Сосновку (ныне Политехническая улица). Речь идет о «Первой средней образцовой показательной школе». В конце 1930-х годов, когда проводилась сквозная перенумерация всех городских школ, школа получила № 102.

До постройки этого здания начальная школа находилась в доме Котлова на Старо-Парголовском проспекте (в «даче Шаляпина»): тут располагалось два первых класса и два вторых – всего четыре помещения. Учебные помещения старших классов находились рядом, в двух соседних деревянных домах по Старо-Парголовскому проспекту, располагавшихся по другую сторону трамвайной линии, которая, по воспоминаниям старожилов, дугой заворачивала за «дачей Шаляпина» со Старо-Парголовского проспекта и шла к 2-му Муринскому проспекту.

О школе на Дороге в Сосновку до сих пор у многих жителей бывших северных пригородов города остались самые теплые и добрые воспоминания. Удивительно, что сегодня, по прошествии уже более чем шестидесяти лет, выпускники той школы с особым трепетом и трогательностью вспоминают об учебе в тех школьных стенах. Действительно, та школа обладала некой особой аурой, навсегда запечатлевшейся в сердцах учеников.

Школу построили в 1929–1930 годах по проекту архитектора A.C. Никольского – автора знаменитой «круглой бани» на площади Мужества. «Школа была белым и красивым зданием с большим глобусом на крыше и двумя выдающимися вестибюлями для начальной и средней ступени, – вспоминает Галина Николаевна Есиновская, учившаяся в этой школе с 4-го класса в середине 1930-х годов. – Планировка школы была отличная – широкие коридоры с большими проемами на каждом этаже позволяли вдоволь набегаться за переменку, много специальных классов – по биологии, химии, физике, амфитеатр для рисования, живой уголок, актовый и физкультурный залы, огромная столовая и даже киоск, где можно было купить перышко, карандаш, тетрадку».

Первая средняя образцовая показательная школа на Дороге в Сосновку, конец 1930-х годов (фото из личного архива С.П. Николаевой)

Школа тогда стояла среди сосен, ведь в конце 1920-х годов практически отсюда начиналась Сосновка. Потом лес постепенно вырубали, и местность застраивалась. «Улица, носящая имя Шателена, раньше называлась Пустым переулком, – вспоминает Галина Николаевна Есиновская. – На нем посередине, с южной стороны, был всего один дом, а вокруг – огороды и пустыри. Северная сторона представляла собой опушку леса – сухого, с высокими соснами, – где мы собирали шишки для самовара».

Для своего времени это здание являлось ультрасовременным архитектурным сооружением. Школа была совершенно необычной, она служила новаторским шагом вперед в самых разных отношениях. Здание имело два крыла с отдельными входами – для учащихся «первой ступени» (начальные классы) и «второй ступени» (старшие классы – с 5-го по 10-й). Всего в школе насчитывалось около тысячи учащихся. На первом этаже размещались кабинеты директора, медчасть, столярные и слесарные мастерские, где мальчики и девочки ремонтировали мебель, делали табуретки, полки, кровати для детсада, молотки, угольники, циркули.

С задней стороны школы помещались квартиры для нескольких преподавателей и обслуживающего персонала.

В подвале размещалась собственная кузница. Старшие классы ходили на практические занятия и в мастерские Политехнического института. На втором, третьем и четвертом этажах располагались кабинеты черчения и рисования, кабинет биологии, где на середине стоял большой аквариум. В куполе крыши была устроена астрономическая обсерватория с раздвижным куполом, стоял телескоп.

В подвале школы находилась огромная столовая, где одновременно за небольшую плату кормили всех учеников. В столовой стояли длинные столы, каждый – для одного класса. За пять минут до окончания урока учитель отправлял двух дежурных, те получали чугунки с супом и кастрюлю со вторым, разливали все по тарелкам, на третье кисель – по чашкам.

«При входе в начальную школу по обе стороны находился гардероб, дежурные принимали одежду и выдавали номерки, – вспоминала бывшая ученица школы Вера Арсеньевна Веденисова. – Над гардеробом – большой спортивный зал с двумя раздевалками и душевыми кабинами. При входе в гардероб старших классов также на обе стороны находились раздевалки. В холле висел стенд соревнования классов по учебе с рисунками самолета, поезда, машины, лошади, черепахи. Были черная и красная доски с фамилиями отстающих и лучших учеников. Из холла две большие двери вели в огромный актовый зал. Рядом со сценой были две костюмерные с душами и туалетом, кабинет музыки».

В актовом зале ставились спектакли, в них участвовали старшие ученики и учителя. Для спектаклей брали напрокат костюмы из театров. Каждый день в актовом зале показывали кинофильмы – по два дня на одну картину. Билет на сеанс стоил пять копеек. На праздники в школу приглашали известных артистов. К примеру, на новогоднем балу 31 декабря 1937 года в школе и на выпускном вечере в актовом зале Политехнического института исполняла «танец на пушке» из кинофильма «Цирк» знаменитая Любовь Орлова.

Большое внимание в школе уделялось спорту. «Ежедневно до начала занятий в коридоре школы шла под музыку зарядка, – вспоминала Вера Арсеньевна Веденисова. – Внизу была лыжная кладовая. На урок давали всем учащимся лыжи с ботинками. Они шли вдоль школьного забора 3 круга – 3 км. После уроков посещали каток Политехнического института. Он тянулся от ограды профессорского дома до нынешней улицы Хлопина. Вход на каток был платный, на прокат давали коньки, играл духовой оркестр, в буфете продавали чай и дешевые пирожки».

В.А. Веденисова (Сурова) (слева) с подругой ученицы Первой средней образцовой показательной школы. Фото 1932 года (из семейного архива Н.В. Суровой)

Вся школа участвовала в знаменитых общегородских спортивных праздниках на Дворцовой площади. За небольшую плату ученикам выдавали форму (футболку, трусы, тапочки, носки), старшим девочкам – белые юбки.

«Уроки физкультуры в младших классах проходили в коридоре, – вспоминает Вера Арсеньевна Сурова. – Их вела толстая учительница Марья Ивановна, которую за глаза дразнили песенкой: „Марь Ивана, щи кипят, каша подгорела, дети ужинать хотят. – А мне какое дело!“»

Первым директором школы назначили Леонида Николаевича Шадрина, его сменил Гаврила Лаврентьевич Лаврентьев. Это легендарная личность, его называли героем Гражданской войны. Был он без одной ноги, говорили, что его расстреливали белогвардейцы, но он, тяжело раненный, выжил. Ребята его очень уважали и побаивались за крутой нрав. «На уроках Лаврентьева был строгий порядок, – вспоминает Виктор Викторович Молодцов. – Если только где-то начались разговоры, Лаврентьев клал костыль на стол, и воцарялась мертвая тишина».

В целом преподавательский состав школы был очень сильным – многие учителя одновременно работали в Политехническом институте. А одним из преподавателей музыки служил пианист-тапер из находившегося неподалеку кинотеатра «Миниатюр». По воспоминаниям Веры Арсеньевны Суровой, уроки математики вели Варвара Александровна Вульф и Анна Александровна Ковчегова, рисования – Лидия Александровна Смирнова. Учительницей младших классов была польская гражданка Надежда Ивановна Ленгер.

…Петербуржец Владлен Сергеевич Красновидов закончил школу в июне 1941 года. Как говорится, «завтра была война». И это действительно так. Выпускной вечер в школе в Лесном состоялся за несколько дней до начала войны. С тех пор прошло уже больше шестидесяти лет, но Владлен Сергеевич и сегодня помнит своих любимых преподавателей. «Учителя у нас были все блестящие, – говорит он. – Очень хорошо преподавали предметы, многих знаний нам хватило потом на всю жизнь».

Особенно запомнился бывшим школьникам учитель биологии Григорий Павлович Гроденский – очень яркая личность, дети уважали и любили его. Кроме биологии, он занимался журналистикой – печатался в ленинградских газетах. Многим запомнилась его заметка в «Ленинградской правде», появившаяся буквально через неделю после начала войны. Называлась она «Самая крепкая стена».

Учитель биологии Г.П. Гроденский. Фото 1939 года (из личного архива С.П. Николаевой)

Во время войны Гроденский работал в одной из дивизионных газет на Ленинградском фронте, а после войны трудился редактором в «Детгизе». Среди книг, отредактированных Гроденским, было немало произведений Виталия Бианки. По словам дочери писателя, Елены Витальевны Бианки, ее отца связывали с Григорием Гроденским дружеские отношения. Кроме того, из-под пера Гроденского вышло не меньше десятка собственных книг, в том числе посвященных Волго-Балту, Волго-Дону, Ильменскому заповеднику, а также критико-биографические очерки о Виталии Бианки и Евгении Чарушине.

Учитель математики Александр Иосифович Чубанов преподавал в Политехническом институте, а учительница литературы Вера Владимировна Утробина – выпускница Смольного института благородных девиц. «В школе работало много кружков, – вспоминает Владлен Красновидов. – Помню, приходил в школу Михаил Ботвинник, играл с ребятами в шахматы. Побывал у нас и один из „папанинцев“ – рассказывал о знаменитой эпопее».

По словам Галины Николаевны Есиновской, в школе ощущалось лидерство мальчиков, чьи родители работали в Политехническом институте. «Они составляли ядро школы, – вспоминает она. – Девочки разных классов тоже объединялись, но меньше. Многие были знакомы домами, ходили в кружки в Клуб ученых».

Удивительно, что сегодня, по прошествии уже более чем шестидесяти лет, выпускники той школы с особым трепетом и трогательностью вспоминают об учебе в тех школьных стенах.

В годы войны в здании школы разместился госпиталь, а в 1946 году здание занял только что созданный ВНИИ телевидения. «Институт Телевидения все разрастался и разрастался, – сетовала впоследствии Галина Есиновская, – строились все новые и новые корпуса, и здание школы оказалось как бы замурованным и невидимым снаружи. Воздвигли огромную ограду, окончательно вырубили все сосны, и от великого их множества осталось всего только три…»

В 1937 году открылась своя школа-семилетка (под № 111) в Гражданке, а в 1938 году неподалеку появилась еще одна школа – на Большой Спасской улице, под № 121 (впоследствии – № 514). Автором проекта стал уже известный нам архитектор A.C. Никольский. Современный адрес – пр. Непокоренных, дом № 12. Торжественное открытие школы состоялось 3 ноября 1938 года, за несколько дней до 21-й годовщины Октябрьской революции.

* * *

Не обошли Лесной, к сожалению, сталинское беззаконие и произвол. Вскоре после убийства С.М. Кирова, весной 1935 года, многие лесновские жители из «бывших» стали жертвами акции «бывшие люди», когда из Ленинграда выселялись представители «непролетарских классов» и члены их семей. Они попали в «черный список» как «социально неблагонадежные».

Эти события навсегда запечатлелись в памяти многих лесновских старожилов. В марте 1935 года отправили в ссылку в Астрахань семью купца Сергея Варламовича Резцова. По воспоминаниям внука купца Резцова – Петра Николаевича Заботкина, этому предшествовал ночной обыск и предписание – выехать в пятидневный срок. Формулировка – «социально неблагонадежный». В ссылке каждую неделю требовалось отмечаться в НКВД. Однако Резцовым после подачи кассационной жалобы удалось вернуться обратно. Но их жилье уже заняли – пришлось разместиться вчетвером в крошечной девятиметровой комнате.

С Новой улицы выслали семью бывшего банкира Михаила Аггеевича Викторова, включая дочь Ольгу Михайлову и двух детей – Лену и Николая. Потом дошли известия, что они оказались где-то на Волге, где старшие Викторовы вскоре умерли от голода. Впрочем, говорили об этом шепотом, да и высказывать вслух сочувствие семье Викторовых никто не отваживался…

Характерный эпизод – в воспоминаниях Евгения Шапилова, его тетушка жила в квартире № 3 дома № 10-а по Малой Объездной улице. Соседнюю квартиру, под № 2, занимал в 1930-х годах родственник Г.Е. Зиновьева – когда-то соратника Ленина, впоследствии видного партийного функционера и лидера ленинградской партийной организации, деятеля внутрипартийной оппозиции. Звали квартиранта Абрам Григорьевич, вместе с ним жили его жена и дочь Лидочка.

«Статный мужчина с пышными усами в полувоенном френче, в галифе и офицерских хромовых сапогах часто прогуливался с важным видом по двору, – вспоминает Евгений Шапилов. – Мальчишки, проходившие мимо нашего дома, замирая от восторга, восклицали: „Буденный! Смотрите, Буденный“. Лидочка любила верховодить соседскими мальчишками и устраивать концерты самодеятельности. В одну из ночей вся семья Абрама Григорьевича исчезла, и тогда не надо было никому объяснять куда…»

В годы блокады

Дыханием войны в Лесном, как, впрочем, и во всем Ленинграде, повеяло в конце 1939 года, когда по Старо-Парголовскому проспекту проходили войска в направлении Карельского перешейка – на советско-финскую войну, короткую и необычайно жестокую, справедливо названную Александром Твардовским «незнаменитой». На 105 дней войны Ленинград стал военным, прифронтовым городом. Привычная мирная жизнь нарушилась. Горожанам пришлось столкнуться со многими трудностями. Главное, что сразу же ощутили жители города, – начались перебои с продовольствием. Резко подскочили цены, появились очереди за продуктами, стал ощущаться недостаток то в одном, то в другом.

Одним из знаков военного времени стал введенный в Ленинграде режим светомаскировки – полного затемнения в темное время суток. Многие жители обзавелись маленькими фонариками. Темнотой в городе сразу же воспользовался криминальный мир и хулиганы, вечером выходить на улицы стало страшно и опасно.

В Лесном часто слышалась стрельба из дальнобойных орудий. Жители жадно ловили любые сообщения с фронта, на улицах возле репродукторов, во время последних известий, выстраивались толпы народа. По утрам моментально раскупались газеты. Когда война закончилась, в Ленинграде вздохнули с облегчением. Как оказалось, ненадолго…

Тяжелым испытанием стала для лесновцев ленинградская блокада. Жители Лесного в полной мере разделили судьбу блокадного города. Район подвергался жестоким обстрелам и бомбежкам, особенно парк Лесотехнической академии. По некоторым данным, под зданием академии будто бы находился военный бункер, в котором размещался запасной штаб Ленинградского военного округа.

Уникальные и нигде еще не опубликованные дневниковые воспоминания о блокадных днях в Лесном оставила Галина Карловна Зимницкая, прожившая всю блокаду в доме напротив железнодорожной станции «Ланская».

«Сегодня была ужасная бомбежка! – записала она 19 сентября 1941 года. – Был ясный солнечный день, прозрачный и теплый. Я видела, как из трамваев, остановившихся по тревоге, выходили люди и скрывались в Лесотехническом парке. Вскоре улица опустела. И тут началось… Вскоре стало известно, что много бомб попало в парк, где укрывались люди. В окно было видно, как подъезжали одна за другой „Скорые помощи“ и увозили раненых. Еще подъезжали грузовики, в них складывали убитых… Удивительно, что почти все бомбы были сброшены в парк».

О бомбежках в Лесном вспоминает Татьяна Александровна Попкова, жившая на Английском проспекте (ныне проспект Пархоменко). В феврале 1941 года ей исполнилось семь лет. «Жили мы на верхнем этаже бывшей конюшни, превращенной в коммуналки с печным отоплением, – вспоминает она. – Мама отдала нас в детсад, который находился в красивом одноэтажном доме на Английском проспекте. Здесь во дворе оборудовали землянку. При объявлении тревоги нас быстро одевали и группами заводили в окоп…»

Правда, по воспоминаниям лесновских старожилов, хотя тревоги объявлялись и часто, непосредственно в Лесной бомб попало не очень много. Одна из них угодила в правое деревянное крыло здания бывшего Коммерческого училища на Институтском проспекте. Возник пожар, правая часть здания сгорела, и после войны его не стали восстанавливать. Так и простояло здание бывшего Коммерческого училища до самого сноса в 1960-х годах – центральная каменная часть и левое деревянное крыло (после войны там находился детский дом). Еще одна бомба попала в деревянный дом за «Молокосоюзом» – там долго потом оставалась огромная воронка…

Однако самым страшным, как и во всем городе, являлся голод. По воспоминаниям Г.Н. Есиновской, у магазина «Молокосоюза», что находился на «пятачке» на месте нынешней площади Мужества, в первую блокадную зиму днем и ночью выстраивались огромные очереди в надежде отоварить карточки. «Никогда не было известно заранее, привезут ли что-нибудь в магазин и когда привезут, а очереди стояли и стояли. Когда начинались тревога и обстрелы, очередь разгоняли, но потом она собиралась снова. Было безумно холодно, в декабре и январе морозы доходили до 30–35 градусов, мы стояли в валенках, закутанные в шали и одеяла… Часто уходили ни с чем и снова шли в очередь».

Людмила Георгиевна Бородулина ребенком всю блокаду прожила в Лесном, она вспоминает, как выстаивала очередь за хлебом в «зеленой булочной» – так жители называли ларек зеленого цвета, стоявший с довоенных времен на Болотной улице, на участке № 1 (на этом месте теперь автошкола). «За крошечной нормой блокадного хлеба приходилось вставать в очередь почти с ночи, чтобы досталось хлеба, – вспоминает она. – В эту очередь бабушка отправляла меня».

А вот еще одна страшная картинка первой блокадной зимы – из дневника Галины Карловны Зимницкой: «26 декабря 1941 года…По дороге домой мы видели на снегу мертвую молодую женщину. Она лежала на проезжей части Лесного проспекта, видимо, упала с воза, когда сани с покойниками накренились на ухабе. Сначала нам показалось, что это лежит манекен из разбитой витрины магазина – так красива была эта женщина. На ней было темное легкое платье с глубоким вырезом. Красивые смуглые руки были сложены на груди, как у певицы. Великолепные темные волосы разметались по грязному снегу. Удивляло ее прелестное, не исхудавшее, чуть скуластое лицо с густыми ресницами. Мы с мамой стояли и смотрели с большой жалостью на эту погибшую красоту, а мимо шли люди, и никто не останавливался…».

«Рядом с нашими дачами было много дощатых бараков – общежитий, где жили студенты Лесотехнической академии, – на месте дома № 31 по проспекту Пархоменко и дальше, до самого пруда, – вспоминает Людмила Георгиевна Бородулина. – Начавшийся голод студенты почувствовали раньше всех, им было особенно трудно. Умирали они от голода уже в самом начале блокады. Умерших складывали штабелями у забора. Не раз наблюдала я такую картину: подъезжает грузовик, его загружают трупами, при движении машины руки, ноги раскачиваются… Бабушка сердилась, бранила меня за то, что смотрю на это».

И еще строки – из блокадных воспоминаний Татьяны Александровны Попковой, жившей на Английском проспекте: «Зима 1942-го. Силы уходили. Стали умирать соседи по коммуналке. Их трупы зашивали в простыни и спускали по лестнице. До весны они лежали в сарае, потом их увезли».

…С отоплением в Лесном было чуточку легче, чем в городе: почти у всех оставались запасы дров в сараях, и жители могли натопить хотя бы одну комнату в квартире. Но и этих дров не хватило, и в первую блокадную зиму пришлось разобрать на дрова многие деревянные дома в Лесном. После них оставались разоренные пустыри.

«Очень трудно было весной 1942 года, когда у людей совсем не было сил, – вспоминает Людмила Георгиевна Бородулина. – На своих огородах у дома жители не копали, а ковыряли землю лопатой, сидя на скамеечках. Из центральных районов в Лесной тащились обессиленные люди за травой, за почками деревьев – все шло в пищу. Порой собирали не то, что нужно, были отравления. Да и сил многим не хватало на обратный путь. Местным жителям было, конечно, полегче: свои садики, огороды, знают каждую травинку, какую можно использовать. Да и страшных обстрелов в нашей стороне было меньше».

И все-таки весной 1942 года жителям Лесного было чуточку лучше, чем ленинградцам: все зеленые пространства Лесного сразу же стали огородами. Даже после войны еще долгое время жители «по инерции» продолжали использовать большое количество огородов. Старожилы рассказывают, что еще в 1950-х годах весь парк вокруг Серебряного пруда заполоняли частные грядки.

«Весной 1942-го по канавкам стали собирать крапиву, зазеленело кругом, – вспоминает жившая на Английском проспекте Татьяна Александровна Попкова. – Вдоль ограды нашего двора росли липы, я забиралась на решетку с корзинкой на шее и собирала листочки. Вечером приходила мама, протапливали печку, липовые листья мололи и, как оладьи, пекли на углях на сковородке. Мама где-то добыла олифу, она могла вспыхнуть – пекли лепешки с большой осторожностью. Какие они были вкусные!..»

Галина Николаевна Есиновская рассказывает историю, произошедшую летом 1942 года, когда голод уже немного отступил. «Наблюдалось какое-то необычное движение по Большой Спасской улице, – вспоминает она. – Пассажиры выходили на остановке из трамвая и шли по направлению к кладбищу, а навстречу им двигались нагруженные мешками, очень довольные люди. Они останавливались, что-то объясняли, показывали пальцами, куда надо идти. Нагруженные люди постоянно жевали, и лица у них были невероятно грязными. В вагоне трамвая они доставали из мешков какие-то темные глыбы, угощали кондукторшу и пассажиров».

Люди говорили, что на овощебазе, которая находится около кладбища, под землей, обнаружили… большой слой творога. Правда, почему-то очень темного, – наверное, потому что очень долго лежал, и давали советы, как лучше всего печь из этого «творога» лепешки.

«Паломничество на овощебазу кончилось только тогда, – продолжает Галина Николаевна Есиновская, – когда полностью был выбран из-под земли весь слой так называемого „творога“. Людям не приходило в голову, что не может просто так, под землей, лежать творог. В действительности это был слой торфа…»

В годы блокады в Лесном находилось много госпиталей. Один из них находился в Лесотехнической академии и нередко страдал от обстрелов и бомбежек.

Во время войны продолжали работать многие заводы и фабрики в Лесном, выпуская продукцию для фронта. На заводе «Светлана» выпускались снаряды, гильзы и оборонная продукция. В Лесотехнической академии ряд лабораторий в кратчайший срок переоборудовали под производственные мастерские по выпуску продукции для фронта.

Здесь выпускались противопехотные мины, ложи к ручным пулеметам Дегтярева и т. д. В электромеханических мастерских производили точные аэронавигационные приборы-индикаторы курса, а также дивизионные и полковые радиостанции. Химическая лаборатория готовила горючую смесь для противотанковых бутылок, наладила выпуск витаминов из хвои. На фронт отправили 15 тысяч ампул произведенного в Лесотехнической академии хлорэтила для местной анестезии.

Размещение подразделений МПВО Выборгского района и расположение очагов поражения (из фондов ДЦИВ)

Оставшиеся в блокадном Ленинграде сотрудники Физико-технического института проводили прочностные испытания льда для сооружения будущей «Дороги жизни». В Политехническом институте создали лабораторию, в ней под руководством профессоров В.П. Ильинского и С.П. Гвоздева разрабатывалась технология производства осушителей воздуха в газоубежищах, производились и испытывались новые образцы химических фильтров для противогазов.

Из Политехнического института около трех с половиной тысяч человек ушли на войну – в действующую армию, народное ополчение и в партизанские отряды. Сотни студентов и сотрудников строили оборонительные сооружения в области. Сам институт окружили колючей проволокой и огневыми точками. В гидрокорпусе института разместилась школа стрелков-радистов тяжелых танков. Главное здание переоборудовали под госпиталь, а 2-й учебный корпус – под жилье для медперсонала. В двух корпусах студгородка расположился эвакогоспиталь. Институтские мастерские перестроились на выполнение военных заказов, десятки ученых перешли на оборонные предприятия города.

Кроме того, в Политехническом институте разрабатывалась технология изготовления зажигательных патронов, сигнально-осветительных и дымовых шашек из местного сырья. А в мастерских института, где главным образом трудились во время блокады женщины и подростки, за 900 дней осады сделали около 800 тысяч деталей для автоматов, десятки тысяч корпусов для гранат и множество другой военной продукции.

В сокращенном режиме продолжались в институте и учебные занятия, окончательно свернули их в январе 1942 года. В самые тяжелые месяцы блокады погибло много студентов и преподавателей Политехнического института. Большинство из них захоронено в братской могиле № 176 Пискаревского мемориального кладбища. За время блокады умерло 545 политехников, из них 15 профессоров, 27 доцентов, 27 преподавателей и ассистентов, 15 аспирантов, 130 студентов, 336 рабочих и служащих.

Выступление гимнасток в парке Лесотехнической академии в День физкультурника в блокадном Ленинграде. Фото 1942 года (из фондов ДЦИВ)

В феврале – апреле 1942 года проходила эвакуация института в Пятигорск. Однако через несколько месяцев Пятигорск заняли немецкие войска. Не все политехники успели к тому времени покинуть Пятигорск, часть из них, около 80 представителей профессорско-преподавательского состава и служащих, включая деканов всех факультетов и исполняющего обязанности директора института, на полгода попали в оккупацию. Те, кто успел эвакуироваться из Пятигорска, находились затем в Ташкенте. Здесь институт вновь развернул учебную работу. После снятия блокады, в мае 1944 года, Совнарком СССР и ГКО^[4] приняли решение о возвращении института в Ленинград.

Хорошим подспорьем Политехническому институту во время блокады стало его садоводство, существовавшее еще с довоенных времен между химическим корпусом и гидрокорпусом института. Когда началась война, садоводство преобразовали в подсобное хозяйство, а его штат увеличился. В апреле 1942 года райземотдел Выборгского района Ленинграда выделил институту земельный участок в районе Гражданки размеров в 9 га (из них 5,3 га для индивидуальных огородов и 3,7 га для подсобного хозяйства). К подсобному хозяйству относились и 0,7 га, находившиеся около химкорпуса, где раньше находились парники и теплица. Урожай сдавался на овощной склад института. Рекордный урожай удалось собрать в 1944 году: по плану райземотдела предусматривалось вырастить 50 тонн овощей и картофеля, а сняли 80 тонн.

Всю войну просуществовало и индивидуальное огородничество. Около 200 семей политехников обеспечили земельными участками. В первую очередь участки выделялись семьям военнослужащих. Просуществовали эти индивидуальные огороды до 1946 года, а садоводство – до 1947 года.

Военным объектом стал парк Сосновка, где еще в 1930-х годах расположился общегородской лагерь Осовиахима. До войны в нем проводились областные стрелковые и физкультурные соревнования. А когда началась война, в парке разместились воинские части и устроили аэродром. Были вырыты многочисленные траншеи, окопы и котлованы, их следы сохранились по сию пору. И в наши дни на территории Сосновского парка иногда находят боеприпасы военного времени.

На территории нынешнего мототрека находился специальный питомник, куда в начале войны, когда объявили «всеобщую собачью мобилизацию», ленинградцы отдавали своих четвероногих друзей. Здесь собак учили премудростям связного дела.

В самом Сосновском лесопарке осенью 1941 года появился фронтовой аэродром. Его строительство здесь связано с тем, что, после того как Ленинград попал в осаду, все крупные военные аэродромы оказались у противника и Ленинграду срочно требовались новые аэродромы для базирования военной авиации. Поэтому за короткое время служба аэродромного строительства ВВС Ленинградского фронта за сентябрь – ноябрь построила 16 новых аэродромов, из них 12 в пригородной зоне Ленинграда и 4 на Волховском фронте.

Фронтовой аэродром в Сосновке строили инженерно-строительный батальон и отряд «стройармейцев», состоявший из мобилизованных девушек. Посреди соснового леса расчистили площадку, разровняли и утрамбовали землю для взлетно-посадочной полосы. По окраинам полосы в лесу построили укрытия для самолетов, землянки для летного состава, склады горючего и боеприпасов. Строился аэродром с сентября по декабрь 1941 года, уже в первые дни 1942 года на него садились большие грузовые самолеты с продовольствием для населения и фронта.

«Ухоженного красивого соснового лесопарка тогда еще не было, – вспоминает Лидия Павловна Анисимова. – Напротив Юголевского водоема было широкое летное поле, там стояли самолеты. По одну сторону, в лесопарке, стояли танки, по другую сторону находились всевозможные службы, обеспечивающие обслуживание самолетов и аэродрома, а в нашем и близлежащих домах располагались летчики. Мы, дети, очень радовались вот такому окружению, боготворили их, но и летчики нас тоже баловали, зная, как нам тяжело живется. Они поддерживали нас какими-то обыкновенными лакомствами. Только спустя некоторое время мы узнали, что это были пайки тех летчиков, которые не вернулись с задания. Но мы не понимали всей трагической сути подарков: мы были просто дети».

В разное время, в 1942–1944 годах, на аэродроме в Сосновке базировался один из полков 275-й истребительной дивизии – 150-й истребительный полк. В задачу дивизии входили сопровождение наших бомбардировщиков и штурмовиков, охрана ленинградского неба от налетов вражеских самолетов и защита неба над «Дорогой жизни». В 1943 году на аэродроме базировался 34-й гвардейский бомбардировочный авиационный полк. С этого аэродрома вылетали на «Большую землю» руководители обороны города – A.A. Жданов, A.A. Кузнецов и др.

Аэродром в Сосновке действовал в сложнейших условиях фронтового аэродрома и не раз подвергался налетам самолетов противника и артиллерийским обстрелам. Хотя полоса соснового леса хорошо прикрывала аэродром, другой природный фактор способствовал демаскировке объекта: в сухую погоду при взлете и посадке самолетов поднимались огромные облака пыли и песка.

Недалеко от взлетно-посадочной полосы аэродрома в Сосновке в годы войны возникло военное кладбище, где хоронили летчиков и зенитчиков располагавшихся тут частей и соединений. Среди погребенных здесь – Герои Советского Союза гвардии майор Александр Петрович Савушкин, участвовавший в 49 воздушных боях и сбивший 13 вражеских самолетов, и гвардии капитан Петр Яковлевич Лихолетов, участвовавший в 71 воздушном бою и сбивший 25 самолетов лично и 5 самолетов в группе. После войны кладбище стало мемориальным.

У северной границы бывшего фронтового аэродрома, в середине взлетно-посадочной полосы, 23 февраля 1978 года открыли памятник летчикам аэродрома «Сосновка» (авторы проекта: архитекторы В.В. Виноградова, Л.В. Матвеева, инженер Б.З. Вильнер). С тех пор, в памятные даты ленинградской блокады и в День Победы, памятник в Сосновке служит местом встреч летчиков, защищавших Ленинград и сражавшихся на Ленинградском фронте…

* * *

Все 900 дней ленинградской осады в Лесном работала Центральная районная библиотека имени A.C. Серафимовича. Она находилась в это время в особняке на Старо-Парголовском проспекте – знаменитой «даче Шаляпина». Сюда приходили бойцы, медсестры, рабочие, брали книги, бережно заворачивали их в обрывок бумаги или просто прятали за пазуху. Для местных жителей библиотека служила не только настоящим культурным очагом, но и просто очагом жизни, где можно было отогреться. Недаром ее называли «огонек в Лесном». По воспоминаниям жителей, каждый день сюда приходила библиотекарша, топила печь в одной из комнат и очень доброжелательно выдавала книги посетителям.

Недалеко от библиотеки, на том же «пятачке», почти всю блокаду работала знаменитая у местных жителей «круглая баня». Осенью 1941 года баня закрылась из-за отсутствия воды, топлива и электричества. А в апреле 1942 года баня стала работать, и для жителей Лесного, Гражданки и других мест это явилось огромным событием, своего рода знаком надежды на лучшее.

По воспоминаниям Галины Николаевны Есиновской, в развешенных везде объявлениях говорилось, что в баню будет подаваться только горячая вода, а холодную необходимо приносить с собой. «Мы с мамой взяли в баню полное ведро воды, – вспоминает она. – Действительно, из кранов лился только крутой кипяток. У многих не было холодной воды, и нам пришлось делиться. Раздетые люди имели ужасный вид. Особенно страшными были ноги – мышц на бедрах почти не оставалось. Бедренные кости, обтянутые кожей, резко отстояли друг от друга, образуя широкий проем, и человек приобретал подобие открытых ворот, был как бы на ходулях».

Работало в «круглой бане» только одно отделение: мужчины и женщины мылись вместе. Но тогда, в страшное время блокады, на это уже не обращали внимания…

Одно время, уже в самом конце войны, жители называли ее «баней с музыкой», поскольку только что назначенный директор бани, демобилизовавшийся моряк-радист, установил везде динамики. Еще с советско-финской войны он служил на малом военном судне и все время находился в Ленинграде. За годы войны у него скопилось немалое число списанных радиодеталей из его радиорубки.

По воспоминаниям Вольта Суслова, которому некоторое время довелось работать в этой бане, «баню моряк наладил хорошо, но по своей прежней работе, конечно, скучал. И придумал: провел во все мыльни-парильни динамики, поставил у себя в кабинете микрофон – и давай крутить перед ним граммофонные пластинки. Очень весело получалось! Намыливаешься – вальсок звучит, паришься под танго, окатываешься под фокстрот! И еще Утесов поет: „Так будьте здоровы, живите богато!“ Слух о бане с музыкой сразу же распространился в окрестном районе. Народ туда валом повалил. Жаль только, играла эта музыка недолго, около полугода. Динамики отсырели, а заменить их было нечем…»

Всю блокаду действовала Троицкая церковь на Большой Спасской улице, игравшая важнейшую роль для жителей Лесного и ближайших окрестностей. Эта церковь даже стала инициатором сбора средств на танковую колонну. Забота о танкистах для церкви не была случайной – ведь почти напротив, в школе № 111 (на Дороге в Гражданку, № 7) находился учебный танковый батальон. Некоторые танкисты, несмотря на строгие запреты, посещали Троицкую церковь, особенно перед отправкой на передовую, делились со священнослужителями пайком, напитком от цинги, дровами.

По воспоминаниям старожилов, дьяконом церкви служил бывший военный летчик. Про него говорили, что он пошел на таран, горел в самолете и дал в те минуты обещание: если останется жив – станет служить Богу. Свой обет он сдержал: так в Троицкой церкви появился бывший летчик – отец Борис (Романов)…

Как вспоминает Галина Владимировна Михайловская, в январе 1944 года, когда объявили, что блокада прорвана, жители Гражданки собрались в церкви, ведь некуда было пойти. Батюшка отслужил молебен. Все «выплакали» свое горе…

* * *

Мало кому ныне известно, что в Лесном в годы блокады, зимой 1942–1943 годов, произошло совершенно уникальное и невероятное для осажденного города событие: появился памятник. Речь идет о памятнике В.И. Чапаеву перед зданием Академии связи имени С.М. Буденного, построенной в 1930-х годах (архитектор Н.Ф. Бровкин) на Тихорецком проспекте. Памятник являлся авторским повторением работы скульптора Матвея Генриховича Манизера, установленной в 1932 году в городе Куйбышеве (ныне Самара).

Скульптура для города Куйбышева отливалась в бронзе в Ленинграде. Когда отливку завершили (на нынешнем заводе художественного литья «Монументскульптура»), со скульптурой ознакомился Сергей Миронович Киров, высказавший пожелание, чтобы такой же монумент установили и в городе на Неве. Уже в октябре 1933 года композицию ленинградского варианта памятника Чапаеву отлили с гипсового оригинала. Однако по каким-то причинам за последующие годы ее не установили, и скульптура до самой войны хранилась на заводском дворе.

По всей видимости, установка памятника Чапаеву во вторую блокадную зиму являлась символом того, что осажденный Ленинград живет и готов к дальнейшей борьбе за свое освобождение от блокады. Непосредственным же поводом стало обращение курсантов стрелково-пулеметных курсов Ленинградского фронта, по просьбе которых командование получило разрешение перевезти скульптуру с завода и установить ее на площади перед Академией связи. И хотя в блокадных условиях перевезти скульптурную композицию с Петроградской стороны в Лесной было нелегко, это выполнили.

По воспоминаниям непосредственных участников той «операции», открытие памятника не сопровождалось помпезными торжествами. Не гремели оркестры, только прозвучало троекратное «ура» молодых офицеров-пулеметчиков, выстроившихся перед памятником.

Памятник Чапаеву установили на временный постамент, и он находился на нем довольно долгое время. После войны разработали проект его реставрации. В нем непосредственно участвовал автор скульптурной композиции М.Г. Манизер. Правда, торжественное открытие памятника после реставрации состоялось только спустя два года после смерти скульптора – в 1968 году.

Места скорби и памяти…

Сегодня в Лесном и в ближайших окрестностях существует несколько реликвий, напоминающих о трагических днях ленинградской блокады. Два мемориальных знака носят условные названия «блокадные колодцы». Один из них, в виде барельефа на стене здания, находится на бывшей Большой Спасской улице – недалеко от пересечения нынешних Гражданского проспекта и проспекта Непокоренных (точный адрес – проспект Непокоренных, дом № 6). Он создан в 1979 году по проекту архитектора М.Л. Круппа.

Понять, что представлял собой блокадный колодец и что он значил для жителей предместий осажденного Ленинграда, помогут воспоминания Галины Николаевны Есиновской. «Колодцы были в каждом дворе, но перед войной их давно не чистили, потому что на улицах установили водопроводные колонки, – рассказывает она. – Кроме того, первая блокадная зима была такая холодная, что большая часть колодцев вымерзла. Вода, и то в очень небольшом количестве, накапливалась лишь в некоторых из них… Воды там хватало всего на несколько утренних часов, поэтому за водой надо было ходить рано, часов в семь утра, но уже и тогда к колодцу стояла очередь. Люди были очень слабыми, и когда доставали воду, она расплескивалась из ведра и тут же замерзала. В результате этого вокруг отверстия в колодце образовывался большой ледяной холм, а само отверстие так суживалось, что не пропускало ведра. Чтобы достать воду, надо было вскарабкаться на холм, лечь на живот и воду доставать маленькой консервной банкой, привязанной к веревке. Банка эта тоже с трудом проходила в отверстие, вода постоянно расплескивалась, и ведро наполнялось очень медленно. А очередь в потемках понуро и молчаливо ждала…»

Еще один памятник «блокадному колодцу» расположен внутри комплекса зданий Политехнического института. Он выполнен из куска стекла. Надпись на памятнике сообщает: «На этом месте, в блокадную зиму 1941–1942 гг. находился артезианский колодец, снабжавший водой семьи сотрудников Политехнического института и два расположенных поблизости военных госпиталя».

Кроме того, на территории комплекса Политехнического института существует установленный в 1967 году памятный знак со следующей надписью: «Политехникам за родину, за коммунизм жизнь свою отдавшим в Великую Отечественную войну 1941–1945. Дела и ратные подвиги ваши бессмертны в памяти поколений»…

И, конечно, говоря о блокаде, нельзя не обойти тему блокадных захоронений. Жителей Гражданки и ближайших окрестных мест, умерших и погибших во время блокады, хоронили на Пискаревском и Богословском кладбищах. Небольшое сельское кладбище существовало в Пискаревке, совсем недалеко от Лесного, с давних пор, а в 1930-х годах, по Генеральному плану развития Ленинграда, территорию в районе Пискаревской и Большеохтинской дорог отвели под большое городское кладбище. Прежде там уже располагалось небольшое сельское кладбище.

Еще во время советско-финской «зимней» войны здесь появились могилы погибших бойцов и командиров, а с начала обороны Ленинграда летом 1941 года здесь стали хоронить погибших при артобстрелах и бомбежках, умерших от ран в больницах и госпиталях. А потом, когда началась страшная блокадная зима, – умерших от голода ленинградцев.

«Чем ближе мы подъезжали к Пискаревке, тем больше валялось трупов по обеим сторонам дороги, – вспоминал очевидец, побывавший на Пискаревском кладбище весной 1942 года, – вдали я увидел какие-то необычайно высокие бесформенные кучи. Подъехал ближе и убедился, что по обеим сторонам дороги навалены огромные кучи покойников, причем навалены они так, что две машины разойтись по дороге не могут».

«Хотя это место расположено несколько дальше от центра города, чем Богословское кладбище, возить сюда было удобнее – не надо было сворачивать, переезжать железнодорожные пути и ехать по самому кладбищу, – отмечает Галина Николаевна Есиновская. – Машины разгружали тут же, у самой дороги. Помню, как весной 1942 года шли машины, доверху нагруженные трупами, по Малой Спасской улице и сворачивали на Большую Спасскую».

Впрочем, вспоминает Галина Николаевна и другие свои детские впечатления, связанные с самой страшной первой блокадной зимой. Стоя в бесконечных многочасовых очередях в магазин «Молокосоюз» на «пятачке», ей приходилось видеть, что на тележках, а потом на санках люди везли большие деревянные ящики, напоминавшие почему-то платяные шкафы.

«Я не могла тогда сообразить, что это самодельные гробы и везут их на кладбище, – вспоминает она. – Потом этих деревянных „шкафов“ уже не стало, покойных завертывали в простыни, а в самую лютую зиму уже никого никуда не везли – не было сил. Но когда в марте засветило солнце и стало теплее, принялись за очистку города. Извлекали огромное количество трупов из квартир, подворотен и даже трансформаторных будок, грузили на машины и везли на разные кладбища, но больше всего на Пискаревку. Было жутко видеть такие горы трупов, причем некоторые умершие были полностью раздеты. Но к весне мы все уже привыкли к смерти».

Сразу же после окончания войны на Пискаревке решили создать грандиозный мемориал. Архитекторы A.B. Васильев и Е.А. Левинсон (им поручили создание проекта художественно-архитектурного ансамбля на Пискаревке) вспоминали: «Получив задание от Архитектурного управления, мы выехали для ознакомления на место. Перед нами встала печальная картина. Братские могилы были неравномерно разбросаны по территории кладбища… Зеленые насаждения не имели никакого плана, на месте бывшего песчаного карьера образовался большой пруд». Начались подготовительные работы, однако помешало «ленинградское дело». О подвиге и трагедии ленинградской блокады приказано молчать. Только в 1955 году началось создание мемориала.

…Официально открытое 9 мая 1960 года Пискаревское мемориальное кладбище стало символом трагедии ленинградской блокады и самым большим в мире кладбищем жертв Второй мировой войны. Однако преданный не так давно гласности факт позволяет посмотреть на Пискаревское кладбище еще с одной стороны: как бы неправдоподобно и фантастично это ни звучало, но в братских могилах Пискаревского мемориала вместе с мирными жителями и воинами-защитниками Ленинграда покоятся, вероятнее всего, и военнопленные германского вермахта.

Неизвестные ранее архивные материалы предоставил автору этой книги исследователь Виктор Кунтарев – председатель Ленинградской комиссии поиска и увековечения памяти защитников Отечества, при Комитете межрегиональной общественной организации ленинградских ветеранов войны и военной службы-однополчан. В ее материалах сохранились выписки из архивных документов, сделанных членами комиссии в 1970–1980-х годах.

По этим данным, именно на Пискаревском кладбище захоронили военнопленных германского вермахта, умерших от ран в госпитале № 2222, находившемся во время войны, с 1941 года по январь 1945 года, в больнице имени Мечникова. «Спецгоспитали» для пленных в системе НКВД появились только в конце 1944 года, а до этого раненых пленных помещали в «спецпалатах» обычных госпиталей и медсанбатов. Госпиталь в больнице имени Мечникова не был исключением.

По воспоминаниям военного хирурга Марии Михайловны Усовой, госпиталь № 2222 занимал павильоны (с 14-го по 21-й) больницы имени Мечникова. «Моей основной работой был прием вновь поступающих с „летучки“ раненых и их обработка, – вспоминала она. – Кроме того, меня назначили главным хирургом отделения в 14-м павильоне на 3-м этаже. В этом павильоне лечили раненых немцев. Немецкого языка я не знала. Среди раненых немцев был филолог, хорошо говорящий по-русски. Я составила фразы, необходимые для общения с немцами, он мне их перевел, я записала их немецкое произношение по-русски… Конечно, произношение мое было неважное, но раненые меня понимали и удивлялись, как русский доктор хорошо говорит на их языке».

Попытка найти документы о точном месте захоронения всех умерших в этом госпитале не увенчалась успехом. По спискам умершие числятся на Пискаревском кладбище, начиная с 1 сентября 1941 года. По предположению бывшего начальника архива Военно-медицинского музея Министерства обороны Ю.В. Волкова, там же захоронены и военнопленные.

Умершие в госпитале № 2222 военнопленные числятся в тех же списках со сквозной нумерацией по журналам учета раненых и больных в госпитальной книге погребений, что и наши воины, похороненные на Пискаревке. Против имен пленных нет пометок, что их захоронили где-то отдельно. И этому есть простое объяснение: в Мечниковской больнице имелся только один, общий, морг – отдельного для пленных не было. В него складывали всех умерших в госпитале, причем без одежды – в простынях. А мертвые, обернутые в простыню, без знаков отличия – одинаковы. На них не написано, кто они – наши или враги. Поэтому, когда трупы грузили на машины и везли на Пискаревку, уже невозможно разобрать – кто тут свой, а кто чужой. Это в большей степени относится к зиме 1941–1942 годов, когда существовало ограничение на все: на бензин, на производство работ по захоронению и т. д.

Война возвращается бумерангом к тем, кто ее начал, и пленные немцы в лагерях и в «спецпалатах» госпиталей в полной мере разделили судьбу жителей блокадного Ленинграда, умирая от ран, голода и истощения.

По обнаруженным архивным данным, с октября 1941 года по январь 1945 года в госпитале № 2222 умерло 47 военнопленных, среди них: четыре финна, один чех, два поляка, один голландец, один испанец и один фламандец. Остальные 37 человек – немцы. Эти сведения с полными выписками умерших в госпитале на все несколько тысяч человек Виктор Кунтарев передал в архив Пискаревского мемориала для занесения в электронный банк данных.

Похороненные на Пискаревке пленные воевали в составе дивизий, осаждали Ленинград. Голландец, испанец и фламандец, представители национальных легионов, также участвовавших в боях под Ленинградом. Все – молодые люди в возрасте от 19 до 35 лет.

Один из тех, кто умер в «спецпалате» госпиталя № 2222 и похоронен на Пискаревке, – 24-летний немецкий летчик, командир экипажа бомбардировщика, Курт Обермейер. Во фронтовом дневнике журналиста Павла Лукницкого есть эпизод о встрече с этим раненым летчиком, сбитым 16 октября 1941 года над Ладогой, когда он бомбил водную «Дорогу жизни». Разговор состоялся в ночь на 18 октября 1941 года в полевом передвижном госпитале в Осиновой Роще. Несмотря на переливание крови, Курт Обермейер не пережил русского плена и первой, самой страшной, блокадной зимы. Виктору Кунтареву по архивным документам Военно-Медицинского музея удалось выяснить, что пленный летчик умер 31 декабря 1941 года в «спецпалате» госпиталя № 2222.

Конечно, полсотни пленных германского вермахта – лишь песчинка среди десятков тысяч жителей и защитников Ленинграда, похороненных на Пискаревке…

На смене цивилизаций

Вскоре после окончания блокады вместе со всем городом началось и возрождение мирной жизни в Лесном. Кстати, несколько домов на южной стороне Большой Спасской улицы, за заводом «Красный Октябрь», после войны строили немецкие военнопленные. Эти строения – комплекс зданий-общежитий – сохранились до наших дней, на одном из них отмечен год постройки – «1948».

Один из домов, построенных после войны немецкими военнопленными на проспекте Непокоренных. Фото автора, март 2006 года

В 1945–1949 годах пленные осуществляли все работы по наружной и внутренней переделке бывшего здания церкви Преображения Господня на Большой Объездной улице (ныне улица Орбели). (По воспоминаниям старожилов, в свободное время немцы изготовляли скамейки и табуретки и меняли их на еду у местных жителей.)

* * *

В сентябре 1945 года возобновились занятия в школе № 121 на Большой Спасской улице (ныне пр. Непокоренных, дом № 12, с 1963 года школа имеет № 514). До 1954 года она была мужской. «Я пришла в школу 3 сентября 1945 года, – вспоминала Вера Арсеньевна Веденисова, отдавшая работе здесь тридцать лет жизни. – Мне дали 2-й класс „Г“, где училось 45 мальчиков от 8 до 16 лет – детдомовцы, дети из общежитий, из совхоза „Лесное“, Гражданки, дети сотрудников Политехнического института. Было шумно, бумажные птички летали по классу, навести порядок оказалось непросто».

По свидетельству Полины Павловны Разговоровой, проработавшей в этой школе 23 года (с 1948 года), после войны было очень трудно устроиться на работу учителем – существовала очередь. Учителям, побывавшим на фронте, давали талоны на бесплатное питание в столовой и на одежду.

Школа являлась физико-математической, работала в три смены. (Третья смена – вечерняя школа № 43 завода «Красный Октябрь», со своими учителями и собственным директором).

Педагогический состав школы № 121 был очень сильным. Душа коллектива – блестящий педагог Николай Павлович Галицкий, он десять лет работал директором этой школы – с 1945 по 1955 год. Учителя буквально боготворили его, считали чуть ли не «вторым Макаренко». Учительскому делу он отдал всю жизнь. Больше четверти века он проработал в школах Выборгского района, оставив о себе добрую память.

На личности этого замечательного и, к сожалению, сегодня почти забытого человека (в декабре 2004 года исполнилось 100 лет со дня его рождения!) необходимо остановиться более подробно. Он – выпускник Педагогического техникума имени Ушинского (бывшей учительской семинарии). Здесь работали прекрасные педагоги, один из них – дед нынешнего директора Эрмитажа – Борис Брониславович Пиотровский. Несомненно, бывшая учительская семинария, переименованная в «техникум», добротно научила Николая Галицкого основам педагогической системы, которой позже он следовал всю жизнь. После окончания техникума Галицкий учительствовал в сельской школе Кингисеппского района и в самом городе Кингисеппе, а с 1938 года работал в Ленинграде.

Во время войны судьба не раз испытывала Николая Галицкого: ему пришлось побывать курсантом, командиром строительного батальона, лектором дивизионной партшколы. В июне 1945 года он демобилизовался, в августе того же года вернулся в Ленинград и стал работать директором школы № 121.

«Первые послевоенные годы были очень трудными, – рассказывает дочь Николая Павловича Галицкого Наталья Николаевна. – В школе холодно, в половине окон – фанера. Среди школьников много переростков. Школа мужская, у большинства ребят нет отцов. К счастью, коллектив подобрался хороший, дружный, работали с увлечением, половина учителей – мужчины. Хорошо была поставлена внеклассная работа. Ребята приходили в школу и по воскресеньям – работу проводили дежурные учителя».

Н.П. Галицкий (в центре) и завуч школы, учитель географии М.К. Котов. Фото конца 1940-х годов (из архива дочери Н.П. Галицкого – H.H. Галицкой)

В 1954 году за выдающуюся педагогическую деятельность Николая Галицкого наградили орденом «Знак Почета». Действительно, Николай Павлович отличался внимательным и уважительным отношением к учащимся. По воспоминаниям выпускников, он каждое утро непременно встречал учеников у входа в школу.

Школа славилась туристскими походами, в них наравне со старшеклассниками участвовали учителя, об этом не раз писали ленинградские газеты. Походы устраивались на Карельский перешеек – в Выборг, на Вуоксу, в 1947 году по железной дороге добрались до города Апатиты на Кольском полуострове.

Непременным организатором и участником этих походов был Николай Галицкий с супругой. В поездках Николай Павлович фиксировал все происходившее на фотоаппарат и кинокамеру. Правой рукой Галицкого в педагогическом процессе и в туристических походах являлся завуч школы географ Михаил Константинович Котов, после Галицкого он станет директором школы.

«В нашей школе установилась традиция – ежегодно устраивать двухнедельный туристский поход, – рассказывал один из учеников о школе № 121 в ленинградской газете „Смена“ в июле 1951 года. – В этом году мы решили отправиться в шлюпочный поход по рекам и озерам области. К походу мы начали готовиться давно. В начале учебного года под руководством преподавателя географии М.К. Котова создали туристский кружок. Члены кружка были разделены на группы: историков, геологов, гидрологов, топографов, зооботаников. Все работали по своим „специальностям“. Во время похода действовала походная редколлегия, которая выпускала газету „T-121“, что обозначало „Турист 121-й школы“».

Традицией школы была также поездка в День Победы 9 мая пионерской дружины, носившей имя Героя Советского Союза Феодосия Смолячкова, на Чесменское кладбище, где находилась могила знаменитого снайпера.

«Теперь я понимаю, что Николай Павлович был счастливым человеком, – признается его дочь Наталья Николаевна. – Он занимался любимым делом, был очень разносторонним и увлекающимся человеком. Выйдя в 1970 году на пенсию, он продолжил заниматься активной деятельностью. Занимался краеведением Выборгской стороны, водил экскурсии по северным районам, участвовал в обществе охраны памятников…»

Школа № 514 на проспекте Непокоренных. Фото автора, март 2006 года

Забегая далеко вперед, отметим, что школа и поныне, под № 514, действует в своем историческом здании, а через несколько лет, в 2008 году, готовится отметить свое 70-летие. Среди ее выпускников – немало людей, известных и в Петербурге, и в России. Достаточно назвать имена директора Новосибирской Академии наук и вице-президента РАН Николая Добрецова; известного петербургского журналиста Борислава Михайличенко (выпускник 1980 года); политика и общественного деятеля, депутата Законодательного собрания Петербурга Михаила Амосова…

* * *

Несмотря на упорную борьбу советской власти с религией, церковь продолжала многое значить в жизни людей. Было так и в Лесном, и в его ближайших окрестностях. В дни церковных праздников жители Лесного и Гражданки непрерывным потоком тянулись по улице Танкистов к Богословскому кладбищу, где у многих похоронены родные. «По краям улицы стояли столы, накрытые белой скатертью, – вспоминает Наталья Васильевна Сурова. – Здесь продают лимонад, булочки, печенье. Торгуют венками и цветами. Люди большими группами идут к могилам родных».

«Толкучка» на улице Танкистов, на дороге к Богословскому кладбищу. Фото конца 1940-х годов (из семейного архива Н.В. Суровой)

Судьба у Богословского кладбища была трудной. В начале 1930-х годов оно словно переместилось севернее: южную часть кладбища закрыли, часть могил родственникам пришлось переносить на другой, северный, конец кладбища, а на закрытом месте разместили воинскую часть с артиллерийской лабораторией. «Помню, как волновались лесновские жители – переносить покойных было морально тяжело и очень дорого», – вспоминает Галина Николаевна Есиновская.

Одним из центров притяжения местных жителей служила деревянная Троицкая церковь на углу нынешних Гражданского проспекта и проспекта Непокоренных. С ней связаны очень добрые и трогательные воспоминания многих местных жителей, хотя церковь и в те времена уже стала ветхой и тесной.

«Однажды бабушка взяла меня в маленькую Троицкую церковь, – вспоминает Наталья Васильевна Сурова. – Там темно и тесно от множества людей. Пение церковного хора, мерцание свечей и лики святых на иконах, непрерывный запах курящегося ладана и вкус просвирки произвели на меня глубокое впечатление».

По воспоминаниям Галины Николаевны Капрановой, живущей с 1958 года на Гражданке, Троицкая церковь была очень красивой, небесно-голубого цвета и чем-то очень напоминала Коломяжский храм св. Дмитрия Солунского. Троицкая церковь пользовалась огромной популярностью среди местных жителей – сюда всегда приходило много народа, была она «чистой, маленькой, уютной по-домашнему».

Троицкая церковь Лютикова подворья. Фото 1950-х годов

Простояла церковь до 1967 года. В связи с расширением проспекта Непокоренных ее снесли. С этого времени жители Лесного и ближайших окрестностей на долгие годы лишились собственного храма.

По словам Галины Николаевны Капрановой, когда прихожане храма узнали о готовящемся сносе, они попытались выступить в защиту дорогой им церкви и даже начали собирать подписи, но настоятель храма отец Борис Романов (тот самый, бывший летчик!) сказал жителям, что в этом нет смысла, поскольку церковь сооружена без фундамента, она ветхая и долго не простоит. «Действительно, – вспоминает Галина Николаевна, – церковь выглядела старенькой и покосившейся».

Иконы и утварь из снесенной Троицкой церкви передали в открытую взамен церковь св. Александра Невского на Шуваловском кладбище. Попала туда и мемориальная доска, на которой упоминалось о посещении храма Николаем II. Настоятель церкви отец Борис перешел служить сначала в церковь в Красное Село, а потом – на Шуваловское кладбище в Первое Парголово. По роковому стечению обстоятельств, он трагически погиб 7 января 1990 года, в день Рождества Христова, возле Шуваловского кладбища – его сбил междугородний автобус, когда он переходил Выборгское шоссе…

Руины соседнего каменного Тихвинского храма, закрытого еще весной 1934 года и занятого впоследствии поочередно под овощехранилище, склад и промышленное предприятие, надолго пережили снесенную Троицкую церковь. Как рассказывают старожилы, здание, его обычно называли «монастырем», внешне было довольно некрасивое, мрачное, темно-красное, как тюрьма «Кресты», и производило довольно зловещее впечатление. Ребятишки даже побаивались ходить рядом с этим домом.

По воспоминаниям, во второй половине 1950-х годов здесь находился ремонтный завод объединения «Сельхозтехника», а в 1960-х годах – различные лавки и мастерские: керосиновая лавка, мастерские лудильщика и по пошиву солдатской одежды. По неподтвержденным данным, на втором этаже в кельях будто бы продолжали жить несколько послушников монастыря. Есть сведения, что на новоселье школы № 111, открывшейся 1 сентября 1968 года в новом здании на улице Фаворского, послушники подарили школе хранившуюся у них красивую напольную вазу. Впоследствии, в 1976 году, директор школы Нина Сергеевна Тараканова передала эту вазу Русскому музею.

Руины Тихвинского храма Лютикова подворья незадолго до сноса. Фото 1981 года (из книги A.B. Кобака и В.В. Антонова «Святыни Санкт-Петербурга»)

К началу 1980-х годов здание Тихвинского храма стояло пустым, бесхозным и постепенно разрушалось. В июле 1982 года руины окончательно снесли (точнее взорвали), чтобы возводить на этом месте жилые дома. Неведомым образом фрагмент входного портала храма – массивная глыба серого полированного гранита с нанесенной на ней надписью – оказалась на пустыре возле парка Политехнического института, рядом с теперешним «Алферовским центром». Ее можно увидеть и сегодня, как напоминание об уничтоженном Тихвинском храме…

* * *

Полугородская-полусельская цивилизация Лесного сохранялась вплоть до середины прошлого века, когда здесь началась городская застройка. «Лесное по своему облику до сих пор напоминает благоустроенную дачную местность, – свидетельствовал в ноябре 1955 года обозреватель газеты „Вечерний Ленинград“. – Если бы не проходила по 2-му Муринскому проспекту трамвайная линия, то его можно было бы принять за широкую аллею большого парка. Это впечатление усиливается и от соседства нескольких парков – с севера Сосновского, с запада – парка Челюскинцев, с юга – парка Лесотехнической академии».

Старая застройка к востоку от Сердобольской улицы. Фото 1961 года (из фондов ДЦИВ)

Старая застройка на проспекте Пархоменко. Фото середины 1960-х годов (из фондов ДЦИВ)

По воспоминаниям старожилов, хорошо помнящих Лесной послевоенных времен, среди местных жителей в то время бытовало немало «народных названий», очень четко определявших географию Лесного. «У Круглого» – так называлась местность у бывшего Круглого пруда на пересечении Институтского и 2-го Муринского проспектов. Хотя сам пруд засыпали еще до войны, очертания его продолжали существовать еще долгое время: после войны трамвайные линии проложили прямо, по засыпанной территории бывшего пруда, а дорога для автомобилей шла в обход, по прежнему «руслу» проспекта. Трамвайная остановка на углу Институтского и 2-го Муринского проспектов долгое время называлась «Круглый пруд».

«На Спасской», или «пятачок», – так называли местные жители пересечение улиц в районе нынешней площади Мужества. «Кольцо» – место у Политехнического института, поскольку здесь, в районе нынешней станции метро «Политехническая», находилось трамвайное кольцо. Вблизи, на Яшумовом переулке (ныне улица Курчатова), помещался кинотеатр «Унион». В послевоенные годы, при борьбе с «иностранщиной» и «космополитизмом», его переименовали в «Союз».

Трамвайная линия, соединявшая раньше Старо-Парголовский и 2-й Муринский проспекты, огибала бывший дом Котлова. Фото начала 1960-х годов (из семейного архива Е.И. Агеевой)

Кстати, еще до войны, в 1930-х годах, от трамвайного кольца у Политехнического института по Яшумову переулку проложили одноколейные пути для грузового трамвая. Они вели к карьеру в глубине Сосновки, где добывали песок. По воспоминаниям Г.Н. Есиновской, «отрывали песок неравномерно, образовывались ямы, в которых били ключи, и в котловане накапливалась вода. Образовавшееся озеро представляло большую опасность даже для опытных пловцов. В предвоенные годы в этом озере, а его стали называть „Бассейка“, тонуло много людей… После войны дно водоема выровняли, водовороты устранили, привели в порядок берега, и теперь по соседству с Сосновкой находится неплохой пляж для купания».

Не доходя до «Бассейки», находился большой овраг, с крутым обрывистым склоном, с которого катались на санках. Лесновцы называли этот овраг «колдобихой». Пруд недалеко от перекрестка нынешних Новороссийской улицы и Институтского проспекта звали «Парфеновкой».

* * *

С начала 1950-х годов на месте старых дачных домиков и особняков Лесного стали возводиться типовые новостройки. Сначала – помпезные сталинские дома с большими квартирами и высокими потолками, а с конца 1950-х годов пошла застройка заурядными «хрущевками».

«Большинство жителей хотели как можно скорее переехать в каменные дома, потому что старые деревянные приходили в ветхость, их не ремонтировали, жить в них было неудобно и холодно, – вспоминает Г.Н. Есиновская. – Были даже случаи, когда поджигали сараи вблизи дома в расчете, что сгорит и сам дом, а жильцы тут же получат ордера на новые квартиры. Другие же с большой печалью покидали насиженные места, клочки земли с огородами: переселяли, большей частью, не в рядом строящиеся дома, а в другие, еще не благоустроенные районы новостроек».

Новостройки все ближе подступают к Серебряному пруду. Фото начала 1960-х годов (из семейного архива Е.И. Агеевой)

Дом на бывшей Песочной улице – уникальный сохранившийся образец застройки Лесного начала XX веков. Фото автора, март 2006 года

Стали исчезать старые улицы, старые названия, забываться даже стало само название местности – Лесной, или Лесное. Хотя вплоть до начала 1950-х годов официальный почтовый адрес жителей Лесного включал обозначение «Лесной». Многие бывшие лесновские улицы исчезли с карты города, став внутриквартальными проездами. Другие утратили свои исторические названия.

15 декабря 1952 года Новосильцевскую улицу переименовали в Новороссийскую, без всякого на то исторического обоснования. Официальная мотивировка гласила: «В память об освобождении советскими войсками от фашистских захватчиков города Новороссийска в сентябре 1943 года». Тогда же, в декабре 1952 года, Английский проспект получил имя героя Гражданской войны командира 14-й кавалерийской дивизии Александра Яковлевича Пархоменко.

Старая застройка в районе проспекта Пархоменко (бывшего Английского). Фото 1964 года (из фондов ДЦИВ)

Старая застройка на Новороссийской улице. Фото 1960-х годов (из фондов ДЦИВ)

На том месте, где пересекались улицы Лесного – 2-й Муринский, Старо-Парголовский проспекты, Большая и Малая Спасские и Политехническая улицы, – распланировали площадь. В проектной документации она некоторое время фигурировала как Спасская, а также как Муринская площадь, пока 15 мая 1965 года, после торжественного празднования 20-летия победы в Великой Отечественной войне, ее не переименовали в площадь Мужества – в память о мужестве защитников Ленинграда и его жителей в трагические годы блокады.

Предполагалось, что создаваемая на месте «пятачка» площадь Мужества с соответствующим архитектурным оформлением примыкающих территорий станет своеобразными «воротами» к Пискаревскому мемориальному кладбищу. Вместе с площадью Мужества 15 мая 1965 года новое название получила Малая Спасская улица – в честь генерал-лейтенанта Дмитрия Михайловича Карбышева, инженера, доктора военных наук, замученного в фашистском плену. Годом раньше Большую Спасскую улицу, объединенную с Пискаревской дорогой, переименовали в проспект Непокоренных. Это название появилось 16 января 1964 года, в дни подготовки к празднованию 20-летия освобождения Ленинграда от вражеской блокады.

Весьма любопытен факт, который можно считать символичным: с 1966 года в одном из домов на улице Карбышева живет одна из героинь «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина – Валентина Николаевна Мороз. Во время блокады она потеряла родителей и сестру. Ей помогли устроиться на завод учеником токаря, и она работала всю блокаду – изготовляла детали для снарядных стабилизаторов. После войны Валентина Мороз окончила Ленинградский университет, работала в школе, в издательстве «Детская литература»…

Проект застройки площади Мужества разрабатывал в 1959–1960 годах известный ленинградский архитектор Логин Людвигович Шретер в соавторстве с Л.И. Шимаковским, при участии С.Д. Тартаковского и H.A. Зазерского. Одновременно с работой на площади Мужества под руководством Шретера велась застройка районов, примыкавших ко 2-му Муринскому проспекту, проспектам Мориса Тореза, Энгельса и Гражданскому.

Л.Л. Шретер, являвшийся продолжателем архитектурной линии семьи Бенуа, много строил в Ленинграде еще в 1930-х годах. Он представлял старую петербургскую архитектурную школу – учился в Академии художеств на архитектурном факультете и впоследствии до конца жизни там преподавал. Своими корнями он даже потомственно связан с лучшими петербургскими традициями: его отец – архитектор-художник Людвиг Людвигович Шретер, ученик Л.Н. Бенуа.

Во время войны Л.Л. Шретер прошел путь от командира корректировочного и наблюдательного поста, размещавшегося под самым куполом Морского собора в Кронштадте, до командира разведывательного подразделения. После войны Л.Л. Шретер работал в Леноблпроекте, а в 1950 году вернулся во 2-ю мастерскую ЛенНИИпроекта, став с 1967 года ее руководителем. Эта мастерская занималась, в основном, новостройками северных районов города.

Площадь Мужества задумывалась как смысловой архитетурный центр всего района. «На месте скрещения 2-го Муринского проспекта и проспекта Непокоренных, являющихся отрезками северной части Центральной дуговой магистрали, с Политехнической улицей – одной из главнейших транспортных артерий северной части города – создается обширная площадь Мужества, – говорилось в изданной в 1972 году книге архитектора В.А. Каменского „Ленинград. Генеральный план развития города“. – Эта площадь, там, где начинается проспект Непокоренных, должна послужить въездом к мемориальному Пискаревскому кладбищу со стороны центра. Вместе с тем она будет нести важную функцию обеспечения крупных транспортных потоков различного направления. Площадь намечается застроить многоэтажными зданиями, которые составят единый ансамбль».

Основой архитектурного решения обрамления площади Мужества должны были стать 16-этажные дома «трилистники». К сожалению, «разношерстная» застройка не позволила сложиться целостному архитектурному ансамблю площади. Генеральный план в отношении площади Мужества реализован лишь частично. Из-за нестабильности грунтов в районе площади при строительстве линии метро в середине 1970-х годов произошел размыв грунтов. По этой причине не удалось реализовать проект запуска трамвайных составов под землей, а в центре площади не установили запланированную Генеральным планом скульптурную композицию, посвященную Победе в Великой Отечественной войне.

Любопытно, что когда в конце 1980-х – начале 1990-х годов городская общественность активно искала место для установки хранившегося долгие годы в запасниках Русского музея памятника Александру III работы талантливого скульптора Павла Петровича Трубецкого, на страницах печати появились предложения вернуть его на прежнее место – на площадь Восстания (бывшую Знаменскую), а воздвигнутую там в 1985 году стелу в память подвига Ленинграда в Великой Отечественной войне переместить на площадь Мужества.

Это предложение было не лишено здравого смысла, поскольку стела на площади Восстания не вполне соответствует своему архитектурному окружению, а на площади Мужества она, вероятно, смогла бы стать композиционным центром площади. Кроме того, она полностью бы отвечала идейному наполнению названия площади. Тем не менее осуществили иное решение – памятник Александру III установили на месте броневика «Враг капитала» у Мраморного дворца, а на площади Мужества все осталось, как прежде…

С новой силой борьба за сохранение достойного облика площади Мужества разгорелась с конца 2004 года, когда возникли планы построить в «блокадном сквере», ограниченном проспектом Мориса Тореза и Политехнической улицей, ресторан быстрого питания. Сквер этот неслучайно называют «блокадным» – его заложили в честь 30-летия Победы, в 1975 году, ветераны войны и жители блокадного Ленинграда.

В декабре 2004 года на общественных слушаниях жители микрорайона сказали решительное «нет» планам сооружения на площади Мужества ресторана быстрого питания. Главным аргументом жителей было то, что площадь Мужества изначально задумывалась как мемориальная площадь, как символические ворота к Пискаревскому кладбищу, поэтому ресторан тут неуместен. Это площадь памяти мужеству людей, перенесших блокаду, здесь живет много блокадников и их потомков, которым глубоко небезразлична судьба своей «малой родины».

Кроме возражений историко-экологического характера, выдвигалось и еще одно немаловажное обстоятельство: устройство в маленьком, тесном сквере ресторана фаст-фуд привело бы к ухудшению транспортной ситуации и без того загруженной до предела площади Мужества. Жители собирали подписи против строительства здесь «Блин-Дональдса», за установку на этом месте памятника жителям блокадного Ленинграда.

У закладного камня «памятника славы, мужеству, героизму ленинградцев». Фото мая 2005 года

Развернувшаяся тогда борьба завершилась победой жителей. Руководство Выборгского района поддержало общественную инициативу и направило обращения в отраслевые Комитеты с просьбой рассмотреть возможность размещения на площади Мужества памятника жителям блокадного Ленинграда и восстановления Преображенской часовни. 9 мая 2005 года, в день 60-летия Великой Победы, на площади установили два закладных камня. Первый – в «блокадном сквере». Надпись на нем гласит: «Камень заложен в честь 60-летия Великой Победы над фашизмом. Здесь будет памятник славы, мужеству, героизму и стойкости ленинградцев, отстоявших Великий город». Второй закладной знак поставили у пересечения улицы Карбышева и 2-го Муринского проспекта на месте будущей часовни, в память существовавшей здесь прежде Преображенской часовни.

Жители района не только проявили резко отрицательное отношение к размещению ресторана в «блокадном» сквере, но и предложили конкретную программу целесообразных действий. В нее вошли проведение конкурсов: на лучшее архитектурное оформление площади и ее комплексное благоустройство; на лучшие проекты памятника в сквере, мемориальной часовни и других возможных мемориальных объектов.

По мнению многих горожан, сегодня прошло время претенциозных помпезных монументов советской эпохи. Наибольший отлик и интерес у жителей получила идея памятника-фонтана, как жизнеутверждающего символа. Сквер вокруг него мог бы стать очень красивым местом встреч и отдыха – своего рода средой обитания, пропитанной памятью…

Впрочем, вернемся в 1960-е годы… Вместе с реконструкцией района почти все улицы Лесного утратили свои исторические имена. Причем, как это нередко происходило, многие новые названия, выдержанные в советском духе, совершенно не привязывались к исторической местности.

Старо-Парголовский проспект, согласно решению исполкома Ленгорсовета от 17 августа 1964 года, стал проспектом Мориса Тореза – в честь руководителя Французской коммунистической партии. Месяцем раньше, 11 июля, Морис Торез скоропостижно скончался на борту теплохода «Литва», шедшего из Франции в Советский Союз. Переименование же Старо-Парголовского проспекта городские власти объяснили, как тогда было принято, «пожеланием трудящихся», поскольку на траурном митинге, посвященном памяти Тореза, рабочие и служащие «Металлического завода» обратились с просьбой в исполком Ленгорсовета о присвоении одной из улиц имени лидера французских коммунистов.

Большую Объездную улицу в июле 1965 года назвали улицей Орбели – в честь выдающихся советских ученых Леона Абгаровича Орбели и Иосифа Абгаровича Орбели. Первый был знаменит в медицинской области – возглавлял Военно-медицинскую академию, являлся директором Физиологического института имени И.П. Павлова, второй являлся крупнейшим востоковедом, двадцать лет, с 1931 по 1951 год, занимавшим должность директора Государственного Эрмитажа. Что же касается Малой Объездной улицы, то одна ее часть вошла в состав Институтского проспекта, другую упразднили и сделали внутриквартальным проездом.

Фонарные столбы, сохранившиеся на Институтском проспекте, на Песочной улице и в других местах, – тоже реликвии старого Лесного. Именно такие фонарные столбы можно увидеть на лесновских фотографиях начала XX века. Фото автора 2006 года

2-й Муринский проспект 8 февраля 1971 года переименовали в проспект Шверника – в честь «видного деятеля Коммунистической партии и Советского государства» Николая Михайловича Шверника, занимавшего в 1946–1953 годах пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, а в 1953–1956 годах – председателя ВЦСПС. 7 июля 1993 года проспекту вернули его историческое название.

…Вместе с тем, несмотря на реконструкцию, надо отдать должное архитекторам: многие новостройки органично вписались в природную среду Лесного. Несмотря на то, что архитекторы 1960-х годов стояли в жестких рамках стандартов и норм, новостройки Лесного согласуются с существовавшим городским и природным ландшафтом. По отзывам специалистов, знание авторами застройки Лесного законов классической архитектуры и бережное отношение к природе помогли придать новым районам уютность и человечность. Огромная заслуга в этом принадлежала лично архитектору Логину Людвиговичу Шретеру, возглавлявшему 2-ю мастерскую ЛенНИИпроекта…

В борьбе со стихией

В середине 1970-х годов район Лесного стал еще ближе к центру города – здесь появилось метро. Строительство метро имело для Лесного значение едва не «стройки века». Недаром еще в XIX веке современники сетовали на лесновский климат: спустя почти столетие строители метро столкнулись со сложнейшими природными препятствиями. Они сперва затормозили сооружение метро, а через двадцать лет привели к тому, что участок линии подземки, проходящий через Лесной, оказался аварийным. Операция «размыв», связанная со строительством нового туннеля, продолжалась почти девять лет – с декабря 1995 года по июнь 2004 года.

В апреле 1974 года, когда шла прокладка линии метро, при проходке тоннеля между станциями «Лесная» и «Площадь Мужества» натолкнулись на огромный плывун: поток воды, смешанной с песком, устремился в готовый тоннель, поступало до 200 кубометров смеси в минуту. Чтобы остановить плывун и предотвратить проседание грунта, в тоннели закачали десятки тысяч кубометров воды, однако и других неприятных последствий избежать не удалось.

Авария привела к осадке почвы и частичному обвалу зданий предприятия «Аврора» в районе площади Мужества. Борьба с разбушевавшейся природной стихией существенно отодвинула сроки пуска северного участка метро и очередность ввода станций. Впервые в мировой практике метростроения для проходки участка, насыщенного плывунами, применили замораживание грунта жидким азотом с температурой минус 196 градусов. Чтобы исключить какие-либо неожиданности при эксплуатации опасного участка, строители усилили прочность тоннеля, соорудив здесь «железобетонную рубашку» (дополнительную металлическую обечайку, монолитно соединили с основными несущими конструкциями нагнетанием полимерцементного раствора в зазор между стенкой тоннеля и обечайкой). Были установлены приборы акустического зондирования, сигнализирующие о наличии непромороженных зон, и датчики для контроля напряжений в металлической арматуре. Только 31 декабря 1975 года, значительно позже намеченного срока, открылось движение по этой линии метро.

Станции «Площадь Мужества» и «Политехническая» стали первыми в Советском Союзе односводчатыми станциями глубокого заложения. Прежде такой тип станций метро никогда не применялся в нашей стране. Он пришел на смену станциям закрытого типа.

Этот участок подземки метростроевцы взяли под особый контроль. Ежедневно проводился его визуальный осмотр мастером и обходчиком с контролем за возможными смещениями тоннеля, особенно в период оттаивания грунта. Для опасного участка разработали особые нормативные инструкции по его эксплуатации, с введением здесь ограничения скорости движения поездов.

Вскоре выяснилось, что все эти меры предпринимались не напрасно. Оттаивание замороженного грунта началось раньше, чем предполагалось, и происходило достаточно активно. Появились интенсивные течи в сварных швах металлической обечайки, под напором воды происходили ее локальные вспучивания, что грозило серьезными последствиями. Была создана бригада по борьбе с возникающими неполадками. Потребовался почти год на доведение тоннелей в приемлемое рабочее состояние.

К контролю за состоянием тоннелей в зоне размыва привлекались ученые, работали межведомственные комиссии. При дальнейшей эксплуатации этого участка каких-либо отклонений от установленных норм в техническом состоянии не происходило. Поэтому в 1984 году начальник метрополитена В.М. Капустин собрал консилиум ученых, специалистов, эксплуатационников, на котором после обмена мнениями приняли решение отменить особые условия эксплуатации тоннелей в опасной зоне, в том числе и ограничение скорости.

Однако прошло еще чуть больше десяти лет, и в марте 1995 года плывун снова напомнил о себе. По словам генерального директора ОАО «Метрострой СПб» Вадима Николаевича Александрова, в интервью, данном одному из петербургских журналов в 2003 году, «плывун – это трещина в земной коре, заполненная песком с водой и валунами. В районе площади Мужества сходятся сразу несколько таких разломов. Кроме того, грунт там потихоньку движется, со скоростью несколько сантиметров в сутки. В начале 1970-х годов, когда строили этот перегон, еще не существовало хорошей технологии, позволявшей преодолевать подобные участки».

Трудности начались в марте 1995 года, когда опасный участок линии метро пришлось периодически закрывать на ремонтные работы. Вначале работы велись в «ночные окна», а в апреле участок стали закрывать на выходные дни. Однако началось проседание тоннелей, и с 4 декабря 1995 года движение здесь полностью прекратили. Как заявил тогдашний мэр Санкт-Петербурга Анатолий Александрович Собчак, «сложившаяся в метро ситуация – это расплата за технические ошибки, допущенные при строительстве этого участка Кировско-Выборгской линии».

Тоннели пришлось перекрыть затворами и, укрепив толстыми бетонными пробками, затопить (нижний тоннель стали затапливать, когда уже начал слышаться треск металла). Водяные «подушки» должны были способствовать прекращению подвижек грунтов.

Вновь, как и в 1974 году, авария в метро привела к осадке почвы. Появились трещины на проезжей части Новороссийской и Политехнической улиц. Эпицентр просадки пришелся на территорию завода «Красный Октябрь», где пошли трещины на фасаде зданий склада и цеха сверхточного оборудования. Из этих помещений срочно эвакуировали все оборудование и хранившиеся там ядохимикаты. Работу людей в административном здании также пришлось временно прекратить.

«Жители домов, расположенных вблизи площади Мужества, в панике, – сообщала 19 декабря 1995 года газета „Вечерний Петербург“. – Они не знают, что ждет их завтра. Сообщения из-под земли тревожные, более того, никто не берется предсказать, как будут развиваться события дальше».

Для полумиллиона жителей Петербурга разорванная ветка метро означала прекращение прямой связи с центром. Над участком «размыва», между станциями «Лесная» и «Площадь Мужества», ввели бесплатный автобусный маршрут № 80. Он с трудом спасал ситуацию, но тем не менее на время устранения аварии стал спасением для сотен тысяч жителей северных районов. В «часы пик» пассажиры брали эти автобусы буквально штурмом.

Высказывалось много различных предложений о том, как восстановить разорванную ветку метро. В комиссию по рассмотрению предложений о восстановлении линии метро, созданную первым заместителем мэра A.A. Собчака – Владимиром Анатольевичем Яковлевым (в июне 1996 года, в результате очередных выборов, он занял должность губернатора Санкт-Петербурга), поступило более ста разработок. Существовали предложения восстановить затопленные тоннели. Многие считали, что необходимо обойти плывун, обогнув опасный участок, возможно даже с выходом на поверхность. Однако, по словам Вадима Александрова, «обходной тоннель было бы не вывести на общую глубину линии ближе, чем около „Политехнической“. А вертикальный подъем „серпантином“ к „Площади Мужества“ занимал бы двадцать минут. Многовато для скоростного вида транспорта. Пришлось снова идти через плывун».

В качестве решения проблемы аварийного участка выбрали вариант восстановления сквозного движения на перегоне «Лесная» – «Площадь Мужества» со строительством двух новых тоннелей с удалением от места предыдущей аварии и проходящих в грунтах четвертичных отложений. Поскольку у отечественных производителей отсутствовало соответствующее проходческое оборудование и опыт работы с ним, объявили конкурс среди иностранных фирм на строительство двух перегонных тоннелей длиной 825 метров каждый.

В конкурсе на проект прокладки новых тоннелей через плывун участвовало несколько иностранных фирм. Выиграл итало-шведский концерн «NCC Impregilo AB». Его технология привлекла тем, что дает минимальные осадки земной поверхности. Для работ использовался горно-проходческий щит «Виктория», оснащенный закрытой кессонной камерой, благодаря ей удалось исключить осадки и отслоения грунтов во время проведения работ. Прокладка нового тоннеля шла очень тяжело, щит несколько раз останавливался на ремонт, поскольку его резцы ломались, натолкнувшись на препятствия из гранитных валунов.

Из-за недостаточного финансирования работы периодически прерывались, случались также и технологические ошибки: в какой-то момент проходческий комплекс отклонился от заданной траектории и просел. Работы затянулись, восстановление движения через «размыв» каждый год откладывалось. Прокладка первого тоннеля началась в декабре 2001 года, а завершилась 5 мая 2003 года. После этого щит развернули, и он начал проходку второго тоннеля. Его проходку завершили 27 ноября 2003 года. После этого начались работы по обустройству тоннелей.

На участке «размыва» смонтировали специальный «бархатный путь», призванный до минимума снизить вибрацию. Для чего в депо «Московское» оборудовали специальный комплекс, где обычные рельсы длиной в 12,5 метров сваривали по бесшовной технологии в стометровые плети и на вагонетках транспортировали к месту монтажа. Здесь из них тщательно состыковали ветки на весь проходящий в «размыве» участок. Основание под шпальные решетки выполнили из мелкозернистого щебня, размещенного в лотках, накрытых 20-миллиметровым слоем виброгасящейся резины, изготовленной в Германии. Все это сделали для того, чтобы вагоны по такой «подушке» катились мягко и практически бесшумно.

К сожалению, открыть движение к 300-летнему юбилею Петербурга, как обещали городские власти, не удалось. Только 27 мая 2004 года, в 301-ю годовщину основания Петербурга, по новому пути прошел пробный состав. Открытие движения 26 июня 2004 года явилось подлинным праздником для жителей северных районов Петербурга. Пассажирами первого поезда, открывшего движение по восстановленному участку, стали почетные гости. Среди них – президент России В.В. Путин, губернатор Санкт-Петербурга В.И. Матвиенко, генеральный директор ОАО «Метрострой СПб» В.Н. Александров и начальник петербургского метрополитена В.А. Гарюгин. Вечером того же дня во Дворце конгрессов (Стрельнинский дворец) президент России вручил награды особо отличившимся при «покорении размыва». В.Н. Александров получил из рук президента орден «За заслуги перед Отечеством» III степени. Многие метростроители получили ордена Почета и Дружбы, а также медали Российской Федерации.

А спустя несколько дней закрыли, ставший почти легендарным, автобусный маршрут № 80. Учитывая важность момента, провели торжественную церемонию. Празднично украшенная машина совершила последний символический рейс. Лучших водителей и руководителей автотранспортных предприятий наградили почетными грамотами. Руководство Комитета по транспорту и «Пассажиравтотранса» решили впредь не присваивать № 80 ни одному из городских маршрутов, дабы он навсегда остался в истории как память о крупнейшем катаклизме на городском транспорте. Было подсчитано, что от первого «экстренного» рейса, запущенного 21 декабря 1995 года, до последнего «символического», состоявшегося 30 июня 2004 года, «восьмидесятые» проехали более 13 миллионов километров, то есть 355 раз обогнули земной шар по экватору…

Научный городок

В современном Петербурге Лесной по праву сохраняет за собой статус научного городка. Кроме высших учебных заведений (Лесотехнической академии, Политехнического института, Торгово-экономического института), тут находится большое число научных учреждений – Физико-технический институт имени А.Ф. Иоффе, Главная геофизическая обсерватория имени А.И. Воейкова, Радиевый институт имени В.Г. Хлопина, Институт лесного хозяйства, Институт эволюционной физиологии имени И.М. Сеченова, ВНИИ телевидения, Центральный научно-исследовательский институт робототехники и технической кибернетики и др.

Имена ученых носят проспекты и улицы Лесного, им посвящены мемориальные доски и памятники. К сожалению, объем нашей книги не позволяет рассказать обо всех научных организациях в Лесном и упомянуть всех выдающихся ученых и деятелей науки, работавших в них. Но рассказ о Лесном будет неполным, если не коснуться хотя бы вкратце этой темы.

С 1946 года здание Первой средней образцовой показательной школы, существовавшей до войны на Политехнической улице, занял ВНИИ телевидения. Его организовали в соответствии с постановлением Совнаркома СССР от 15 марта 1946 года. Специально созданная комиссия в акте по приемке здания отметила его частичное повреждение от обстрелов вражеской артиллерии.

При организации института не было не только станочного, технологического и измерительного оборудования, но даже самой примитивной мебели. На первых порах приходилось использовать в качестве стульев деревянные упаковочные ящики, а столами служили упаковочные ящики размером побольше. Мебельную проблему удалось в какой-то мере решить только после получения в счет репараций трофейного лабораторного оборудования из Германии.

Временно исполняющим обязанности директора института назначили Александра Григорьевича Громова, тот занимал директорскую должность в Институте телевидения, существовавшем в Ленинграде еще до войны. В конце 1946 года директором ВИИИТа назначили профессора П.В. Шмакова. К тому времени в институт из армии и эвакуации потянулись довоенные сотрудники, составившие его основной костяк.

Важнейшая роль в работе института принадлежала его главному инженеру Алексею Витальевичу Дубинину, он являлся одним из крупнейших специалистов страны в области телевизионной техники, организатором и научным руководителем телевизионной промышленности в начале 1950-х годов. К несчастью, A.B. Дубинин погиб в автомобильной катастрофе в декабре 1953 года в возрасте 50 лет, в расцвете творческих сил и неиспользованных возможностей…

* * *

Физико-технический институт, основанный в 1918 году, с первых лет своего существования занимался решением крупнейших научных проблем, имевших большое значение для развития науки. А.Ф. Иоффе (директор «Физтеха» с момента основания до 1951 года) долгое время возглавлял все начинания в области экспериментальной физики, он – один из главных организаторов работ советских физиков в области ядерных исследований, воспитал блестящую плеяду ученых, возглавивших впоследствии крупнейшие научные школы.

В 1960–1980-х годах «Физтех» являлся одним из мировых центров по разработке большинства разделов современной физики. В октябре 1998 года, когда Физико-технический институт торжественно отмечал свое 80-летие, подвели итоги: институт дал мировой науке несколько лауреатов Нобелевской премии – П.Л. Капицу, H.H. Семенова, Л.Д. Ландау, И.Е. Тамма, а также всемирно известных ученых, среди них Л.Б. Зельдович, Я.И. Френкель и И.В. Курчатов. «Физтех» дал жизнь 15 институтам, в том числе – Институту атомной энергии и Институту химической физики в Москве; Уральскому, Сибирскому и Харьковскому физико-техническим институтам; Ленинградскому институту ядерной физики.

«Для меня „Физтех“ – словно Мекка для мусульманина, – заявил по поводу юбилея института академик Сергей Капица. – Не только потому, что из этого института вышел мой отец… Это уникальное место. Я очень рад, что институтом руководит такой человек, как академик Алферов. В это труднейшее время он смог найти моральные и материальные силы, чтобы продолжать дело, значение которого выходит далеко за пределы Санкт-Петербурга и даже России, – дело развития современной физики».

Научные заслуги Ж.И. Алферова, возглавляющего «Физтех» с 1987 года, высоко оценены не только в России, но и за рубежом: в 2000 году он стал еще одним «физтеховцем» – лауреатом Нобелевской премии (премия по физике «за достижения в электронике» совместно с американцами Дж. Килби и Г. Крёмером). Ж.И. Алферов – четырнадцатый российский ученый (первый – физиолог И.П. Павлов), удостоенный этой престижной мировой награды…

Государственный радиевый институт возник в 1922 году в Петрограде по инициативе академиков В.Г. Хлопина и В.И. Вернадского. Он явился центром, где зародилась и проходила становление отечественная атомная наука и техника. В частности, институт объединял все работы в области исследования явления радиоактивности, изучения месторождений радиоактивных элементов и разработки методов извлечения радия и других радиоактивных продуктов из природного сырья. В стенах именно этого института возникла, как наука, отечественная радиохимия. В 1950–1960-е годы основными направлениями научных исследований института служили: радиохимическое обеспечение советской атомной промышленности; фундаментальные и прикладные исследования в области физики атомного ядра; участие в работах по программам испытания ядерного оружия. После трагедии на Чернобыльской АЭС в 1986 году специалисты института сыграли значительную, а порой и определяющую роль в работах по преодолению последствий этой катастрофы.

Главная геофизическая обсерватория имени Воейкова, основанная еще в 1849 году, известна своими исследованиями в области Земного магнетизма, метеорологии, аэрологии и Солнечной радиации. Она является одним из старейших научно-исследовательских учреждений России и первой в мире специализированной научной организацией в области метеорологии. В обсерватории разработали методику долгосрочных прогнозов погоды, получившую широкое признание за рубежом. Выпускаемые Бюро погоды ежедневные бюллетени дают наиболее полные данные о погоде во всем мире. В обсерватории существует старейшая и наиболее полная метеорологическая библиотека в России, здесь же располагается собрание экспонатов единственного в мире Метеорологического музея.

На проспекте Мориса Тореза находится Институт эволюционной физиологии и биохимии имени И.М. Сеченова Академии наук, в нем трудятся ученики и последователи выдающегося физиолога академика И.А. Орбели. Памятник ему открыли перед зданием института в 1969 году.

* * *

Несмотря на превращение Лесного из полупригорода в район городских новостроек, можно все-таки говорить, что он сохранил уникальные черты своей культуры, оставшись, как и прежде, большим «студенческим городком». Доценту Политехнического института Виктору Борисовичу Ступаку в свои студенческие годы, во второй половине 1950-х годов, довелось застать последние годы старого Лесного.

«Наш седьмой корпус (общежитие „Электромеха“) находился на Прибытковской улице, дом № 14, – вспоминает Виктор Ступак. – Вела к нему от остановки трамвая обычная проселочная дорога. Слева и справа – кустики и невысокие деревья. Огромное пустынное поле отделяло наш седьмой корпус от главного здания и других корпусов Политехнического института. Утром через это поле тянулась цепочка студентов, идущих на занятия. Каждое лето на поле располагались палатки, а рядом с ними пушки. Артиллеристы выезжали сюда в летние лагеря. Ходить через это поле вечерами не рекомендовалось.

Путь от седьмого корпуса до главного здания занимал всего 10 минут. Слева по Дороге в Сосновку двигались трамваи, которые везли на занятия наших студентов из города. Студенты, живущие в студгородке на Флюговом переулке, ездили на занятия трамваем. Ленивые шли на площадь и цеплялись за трамвайные поручни, чтобы бесплатно проехать на подножках (одну остановку!). Открытые вагоны 32-го маршрута были увешены гроздьями студентов. Высшим шиком считалось садиться в трамвай и выходить из трамвая на „интеграле“ – изгиб рельсовых путей под Кушелевским мостом действительно напоминает интеграл. Конечно, садились и выпрыгивали на ходу.

Трамвай у студгородка Политехнического института. Фото конца 1950-х годов (из личного архива В.В. Чепарухина)

На Муринской площади – изобилие пивных ларьков. Зимой пиво продавали с подогревом. Осенью и весной проселочная дорога к общежитию превращалась в огромную лужу, обрамленную грязевыми валами.

Большая Спасская улица была асфальтирована. Именно она и вела в те неведомые края, которые именовались Гражданкой. На Большой Спасской стояли одноэтажные деревянные домишки. Рядом с ними – сараи, в которых хранились дрова для печей. В деревянных домишках жили симпатичные девушки, которые приходили в общежитие на танцы. Их было удобно провожать.

Так как мест в общежитии не хватало, многие наши студенты снимали комнаты или углы в деревне Гражданка. Особенно приятно там было зимой. Белый слепящий в солнечные дни снег. Деревянные домики, из труб которых идет дымок. Можно покататься на лыжах. До сих пор помню, как некоторые студенты ходили на занятия в валенках. Летом, когда зацветала сирень, появлялась возможность погулять по тихим улочкам, отрешившись от цивилизации.

В корпусах завода „Красный Октябрь“ ночами испытывали авиационные двигатели, и неумолчный гул не могли экранировать ни деревья, ни одинокие многоэтажные здания. Студенты, жившие в седьмом корпусе, как-то к этому гулу привыкли и засыпали, не обращая на него внимания.

Любопытно, что еще в то время в этих краях сохранялись следы военного времени. На Гражданке существовало поле грунтового аэродрома, а на башне НИИ телевидения еще в середине 1950-х годов гордо красовался зенитный пулемет…»

* * *

Сменялись эпохи, но Лесной все равно продолжал оставаться средоточением научной элиты и петербургской интеллигенции. В доме на 2-м Муринском проспекте, недалеко от площади Мужества, долгие годы жил выдающийся ученый и общественный деятель, тот, кого называли «совестью нации», душой и гордостью нашего города – Дмитрий Сергеевич Лихачев. Именно здесь, в Лесном, он жил с 1964 года, тут прошли и его последние годы. Он умер 30 сентября 1999 года на 93-м году жизни.

Мемориальная доска на доме, где жил Д.С. Лихачев, установленная через год после его смерти, в сентябре 2000 года. Фото автора, март 2006 года

«Не только для петербуржцев, которые могут с гордостью называть себя его земляками, но для всех россиян это имя было и останется символом подлинной интеллигентности, порядочности, высокой культуры и человечности, – говорилось в некрологе, подписанном губернатором Санкт-Петербурга В.А. Яковлевым и другими официальными лицами. – Дмитрий Сергеевич стал первым из наших знаменитых земляков, кто был удостоен высокого звания Почетного гражданина Санкт-Петербурга».

Спустя год после его смерти, 30 сентября 2000 года, на доме № 34, корп. 1 на 2-м Муринском проспекте, установили мемориальную доску. К сожалению, создать музей-квартиру Дмитрия Сергеевича Лихачева, как это предлагали некоторые деятели культуры, не удалось. Во имя увековечения памяти Дмитрия Сергеевича в 2005 году Топонимическая комиссия Санкт-Петербурга приняла решение назвать проходящий неподалеку безымянный проезд (бывшую Лесную улицу, упраздненную в 1965 году при реконструкции района, но сохранившуюся фактически) аллеей Лихачева…

Любопытно отметить, что, несмотря на смену эпох и «цивилизаций», в Лесном существуют целые династии, живущие здесь больше века, продолжая, таким образом, незримую связь времен. Историк Петербурга Александр Валерьевич Кобак с гордостью отмечает, что его род связан с Лесным еще с начала XX века. Его прадед, Эрнст Кобак, приехал в Петербург из Эстонии в конце 1890-х годов. С 1908 года он с семьей занимал квартиру в одном из деревянных флигелей при сохранившемся и поныне доме на Институтском проспекте, № 18, принадлежавшем в ту пору генерал-лейтенанту Михаилу Константиновичу Тахтареву. Эрнст Кобак был сапожником – мастером по женской модельной обуви.

Дом на Институтском проспекте, № 18, принадлежавший до революции генерал-лейтенанту М.К. Тахтареву. Фото автора, 2006 год

По свидетельству отца Александра Валерьевича Кобака, из записок, хранящихся ныне в его семейном архиве (фрагменты их публиковались в одном из сборников «Невский архив»), «особняк Тахтарева, весь его облик, каким он был задуман, очень мне понятен и трогателен. Мне даже кажется, что если бы я имел возможность и средства, то, наверное, построил бы именно такой или очень похожий дом для себя, своих детей и внуков. И место выбрал бы такое же тихое, за городом. Особняк Тахтарева представляется мне воплощением уюта и стабильности, прибежищем старых друзей, тихой кабинетной работы, рукоделия. Словом, чем-то вроде гималайского рода Рериха, но только в своем отечестве».

В блокадную зиму 1942–1943 годов деревянный флигель, где жила семья Кобаков, разобрали на дрова, и пришлось перебраться на другую квартиру, но тоже в Лесном. По словам A. B. Кобака, с начала XX века, когда «по каким-то причинам Эрнст Кобак поселился в Лесном, его дети, внуки, правнуки и праправнуки не покидали этих мест. Не все, конечно, – многие переезжали в другие части города, но кто-то оставался в Лесном всегда. Я и сейчас живу в трех сотнях метров от бывшего особняка Тахтарева, где жил мой прадед. Получается, что наша семья живет в Лесном уже сто лет. По петербургским меркам срок немалый».

До сих пор многие лесновские старожилы с гордостью называют себя «лесновцами», воспринимая места своего обитания как нечто особое, обособленное от Петербурга. И хотя они считают себя петербуржцами, но привыкли «ездить в город». Есть в этом проявление какой-то милой сердцу патриархальности…

Историки Лесного

Рассказ об истории Лесного стал бы неполным, если не затронуть тему, которой Лесной может гордиться: именно здесь в начале XX века зарождалось краеведческое движение. Очень важно, что все началось со школьного кружка, причем в тяжелые для страны годы, когда шла Первая мировая война. Организация деятельности этого кружка могла бы послужить хорошим примером и для нынешних школьников, занимающихся краеведением. Неслучайно данная глава, построенная почти исключительно на архивных материалах, не введенных до настоящего времени в научный оборот, стала едва ли не самой большой в книге.

Уникальная атмосфера Лесного как дачного предместья и «научного городка» немало способствовала тому, что именно тут появилась перед революцией одна из первых школьных краеведческих организаций города – Кружок изучения Лесного. Произошло это 25 февраля 1916 года в Коммерческом училище на Институтском проспекте. Как уже отмечалось, училище являлось во многом уникальным учебным заведением, поэтому возникновение в его стенах краеведческого кружка было подготовлено всей предыдущей деятельностью педагогов училища.

Основателем, идейным организатором и вдохновителем кружка являлся преподаватель училища Михаил Яковлевич Рудинский. Выпускник историко-филологического факультета Харьковского университета, он увлекался археологией, совмещая свой интерес с научной и педагогической работой. К участию в исследованиях он всемерно привлекал учащихся гимназий, где преподавал гуманитарные науки. Вначале в Петрограде, затем и в Путивле, Переяславле, Киеве Рудинский создавал школьные кружки, проводил археологические разведки и экскурсии со своими учениками.

Другими педагогами, сыгравшими важную роль в деятельности кружка, стали учителя русской словесности Марк Константинович Азадовский и Владимир Александрович Трофимов. Первый из них известен как выдающийся фольклорист, этнограф, искусствовед, библиограф и историк литературы. В 1913 году Азадовский окончил Петербургский университет и остался в нем для получения профессорского звания, в 1914–1915 годах совершил ряд научных командировок для сбора фольклорного материала в Амурский и Верхнеленский край, кроме того, с 1914 года стал членом редакционной комиссии Отделения этнографии Русского географического общества.

Владимир Александрович Трофимов был выпускником историко-филологического факультета Петербургского университета и преподавал в Коммерческом училище русский язык. О начале своей профессиональной деятельности он писал так: «С 1905 года началась моя педагогическая работа – преподавателя русского языка в различных среднеучебных заведениях. Интерес к вопросам совместного обучения побудил меня взять преподавание в школе Левицкой (1908–1911) в Царском Селе, а затем в восьмиклассном Коммерческом училище в Лесном (1911–1922)».

В.А. Трофимов, фото 1909 года. Подпись на фото: «13.01.1909. Милому другу и соратнику жизни Зине и Всеве. Владимир» (Зина супруга, Всева сын). Из семейного архива внучки В.А. Трофимова Г.В. Кравченко

Несомненно, значительное влияние на деятельность Кружка оказал, живший по соседству, знаменитый ученый Дмитрий Никифорович Кайгородов. Костяк Кружка составили несколько десятков учеников разных классов (в основном, с 5-го по 8-й). Наиболее часто встречаются имена Коли Борщевского, Шуры Будницкой, Таисии (Тэзи, как звали ее кружковцы) Степановой, Кости Иноземцева, Жени Зарезина, Сережи Безбаха.

На организационном собрании кружка, состоявшемся 25 февраля 1916 года, выступил М.Я. Рудинский. «Нельзя не знать прошлое родного края», – отметил он. Говоря об изучении истории Лесного и охране памятников старины, которые уцелели до наших дней, он сказал, что не только далекая старина (памятники в Беклешовском саду, Новосильцевская церковь, старинные дачи по Выборгскому шоссе и др.) должна служить материалом для работ Кружка. «Необходимо сберегать для будущего то, что, не представляя особого интереса для современников, станет важным и интересным со временем», – сказал Рудинский. Это сведения о нынешнем Лесном, планы, фотографии улиц и отдельных домов, портреты известных жителей.

На втором заседании Кружка, состоявшемся в мае, с докладами выступил Сергей Безбах. Это первое упоминание имени Сергея Безбаха в материалах кружка. Первый доклад он посвятил истории Лесного института, второй – памятникам Лесного. Среди них были выделены памятники в Беклешовском саду, могила Карла и Эмилии, «остатки старины на Муринском проспекте», место дуэли Новосильцева. Сообщение вызвало живой интерес участников, прозвучали предложения сохранить оставшиеся памятники старины, перенести монументы из Беклешовского сада в усадьбу училища, а также немедленно сфотографировать, зарисовать и описать «уцелевшую старину, которая быстро рушится под натиском растущего города».

Все лето 1916 года кружковцы занимались краеведческими поисками в Лесном. К примеру, Таисия Степанова занималась архитектурным обследованием Новосильцевской церкви, в чем ей содействовал настоятель храма отец Д.Н. Осьминский, а Н. Борщевский работал над сводной библиографией по истории Лесного.

Постепенно дети начинали понимать, что в рамках только одного изучения Лесного им становится тесно. На первом в новом учебном году заседании Кружка, состоявшемся 27 октября 1916 года, бурную дискуссию вызвал вопрос – следует ли ограничивать деятельность Кружка историей Лесного? Многие считали желательным расширить работу Кружка до масштабов «изучения Родины», но при этом поставить Лесной на первый план, сохранив прежнее название «Кружок изучения Лесного». Собрание закончилось дискуссией о дальнейшей работе кружка. Высказывались пожелания не ограничиваться историей архитектурной старины Лесного, а разнообразить работу естественнонаучными исследованиями, например, флоры и фауны Лесного.

Бурные споры вызвал и вопрос об изданиях Кружка. В итоге приняли решение поставить «идеальной целью» издание исчерпывающего описания Лесного в виде путеводителя, и считать текущую работу Кружка сбором подготовительных материалов для этого. Решили, что необходимо немедленно приступить к изданию сборников Кружка, журналов собраний Кружка, отдельных докладов и работ, а также к публикации наиболее серьезных работ в периодических изданиях по родиноведению.

Участников Кружка беспокоила судьба «островков старины» в Лесном, и под конец собрания они вновь вернулись к судьбе памятников в Беклешовском парке. В итоге решили обратиться в Главную контору по продаже участков на территории парка с просьбой передать Кружку эти монументы для переноса их к училищу.

В обращении в правление акционерного общества по продаже участков земли бывшего Беклешовского парка, направленном в декабре 1916 года, говорилось, что «в случае благоприятного решения означенные памятники будут, в соответствующем виде, приличествующем их историческому значению, помещены на территорию Коммерческого училища, на площадке перед фасадом здания». К сожалению, это так и не удалось осуществить.

Другим направлением деятельности Кружка стала «военная история». Дети внимательно следили за ходом боевых действий Первой мировой войны и высказали предложение организовать «Музей войны». В кружке выделили секцию «Война и Лесной». Участников кружка заинтересовали военные темы для будущих докладов: «Деятельность Союза городов в Лесном», «Лазареты в Лесном», «Работа Лесного на оборону», «Война и наша школа», «Школа прапорщиков флота при Политехническом институте», «Война и институты в Лесном», «Изменение численности населения в Лесном», «Беженские школы в Лесном» и т. д.

По словам одного из кружковцев А. Тихомирова, «великие события современности обязывают нас работать по собиранию документов нынешней войны. Хотя многие учреждения взялись за эту работу, хотя создаются музеи войны, но множество интереснейших документов гибнет бесследно. Нас не должно останавливать то обстоятельство, что многое собранное нами в более полном виде будет представлено в любом из названных музеев. Среди наших материалов, это можно сказать с полной уверенностью, найдется немало таких, которые будут иметь не только местный интерес».

С начала 1917 года проходили как общие заседания Кружка изучения Лесного, так и отдельные заседания секции «Война и Лесной». На первом заседании секции 17 января составили список лазаретов, размещенных в Лесном (в Политехническом и Лесном институтах, на Большой Объездной улице, 2-м Муринском, Сампсониевском проспектах и др.), а также наметили материалы для собирания – плакаты военных займов, экстренные выпуски газет, квитанции и пригласительные билеты по «кружечному сбору», копии солдатских писем, стихов и воспоминаний раненых и т. д. Поступило предложение провести опрос жителей Лесного о количестве призванных, раненых, попавших в плен и обо всех имеющихся у местных жителей материалах.

Через неделю состоялось следующее заседание секции, заслушавшее сообщения «Лесное попечительство», «Война и наша школа», «Борьба с дороговизной. Сведения о кооперативе для служащих Политехнического института». В фонде кружка в ЦГИА СПб сохранился собранный секцией архив под названием «Летопись войны. Вырезки из журналов и газет 1915–1916», где содержатся иллюстрации, карикатуры, лубочные картинки по военной тематике, а также «солдатские песни».

Продолжал активную работу и сам Кружок. На заседании бюро 18 января 1917 года наметили провести опрос жителей Лесного (домовладельцев и старожилов). В качестве респондентов решили привлечь родителей учащихся и раздать анкету по классам. Среди вопросов – «Не знаете ли вы, как давно ваши родители живут в Лесном?», «Вы живете на квартире или в собственном доме?» и «Как давно живете вы в этой квартире?».

На 25 февраля 1917 года, дату первой годовщины создания Кружка, намечалась организация выставки по истории Лесного. Однако февральская революция спутала все планы. Выставку провести не удалось, а потом и деятельность кружка стала разваливаться. Не до краеведения стало, когда в стране не утихала революция и разгоралась Гражданская война. Хотя именно к 1917 году относилась наиболее активная издательская деятельность Кружка.

Удалось подготовить четыре выпуска бюллетеня, отпечатанного на пишущей машинке и размноженного с помощью гектографа. Первый выпуск под названием «Новосильцевская церковь» представлял собой небольшую тетрадку в 12 страниц. Выходные данные и автор не указаны. В экземпляре из фондов Российской национальной библиотеки на последней странице сделана пометка от руки: «Авторы этой статьи: Евгений Зарезин и Таисия Эрнестовна Степанова (сообщено М.К. Азадовским)». Как отмечалось в предисловии, «предлагаемый читателям очерк является первым в серии описаний отдельных памятников старины Лесного».

Второго выпуска не сохранилось – возможно, он не вышел в свет. Третий выпуск посвящен археологическим исследованиям Кружка на побережье Финского залива, его авторами были П. Сосновский и Б.Ф. Земляков. Четвертый выпуск имел подзаголовок «Журнал общих заседаний». В предисловии говорилось, что «четвертый и последний выпуск „Изданий кружка изучения Лесного“ в этом году бюро Кружка решило отвести отчетам общих собраний в надежде на то, что, может быть, местное общество заинтересуется начатым делом и поможет нам в собирании материалов по изучению родного уголка». В брошюре приведены полные тексты протоколов общих собраний Кружка от 25 февраля, 14 мая, 27 октября и 3 декабря 1917 года.

Летом 1917 года в Кружке произошли перемены: его руководитель М.Я. Рудинский уехал на Украину, и учеников возглавил М.К. Азадовский. Третий руководитель кружка из числа преподавателей училища, В.А. Трофимов, еще со студенческих лет увлекался революционными идеями, хотя в партию большевиков не вступал, являясь типичным «беспартийным большевиком». По свидетельству хорошо знавшей его Е.Д. Стасовой, именно через Трофимова была налажена явка Петербургского комитета партии большевиков в Технологическом институте. Теперь он с головой ушел в революцию. В августе 1917 года его избрали в Лесновско-Удельнинскую подрайонную думу (о ее деятельности уже говорилось выше), а на первом же заседании он оказался избранным председателем думы.

Однако Октябрьская революция не прервала деятельность Кружка изучения Лесного. Следующее зафиксированное архивными документами его собрание состоялось 18 ноября 1917 года. Ввиду малочисленности собрания решили посвятить его текущим делам, а доклады перенести на следующее заседание. «Текущие дела» были, конечно, связаны с происходившими революционными событиями.

Главным стал вопрос об отношениях кружка с недавно возникшим «Союзом молодежи и интеллигенции Лесного». В его ряды вступили несколько участников Кружка, в том числе Шура Будницкая, ставшая членом его «исторической секции». По ее словам, программа секции находилась близко к деятельности Кружка, но состояла главным образом в изучении революционной истории Лесного. Секция собирает плакаты, воззвания и другие материалы, а также наблюдает изменения в быту.

Сразу возник вопрос – нужно ли историкам вмешиваться в политику? М.К. Азадовский предостерегал своих учеников от вмешательства в политическую деятельность, аргументировав это тем, что у кружковцев нет достаточного политического образования. Участники Кружка согласились с тем, что не стоит посылать своих представителей на заседания районной думы, как предлагали некоторые.

Кроме того, М.К. Азадовский обратил внимание на разницу задач «исторической секции» Союза и Кружка, имевшего главной целью «изучить прошлое Лесного и создать музей». По вопросу об отношениях Кружка и Союза также не получалось единства. Некоторые стояли за их объединение, но большинство высказывалось против. Азадовский предложил действовать самостоятельно, но время от времени устраивать общие собрания, обмениваться докладами и т. п.

Кружок не прекращал работу и дальше. Сохранились сведения о заседании 10 марта 1918 года, а также 13 апреля 1918 года. На одном из заседаний в 1918 году М.К. Азадовский прочитал доклад о родиноведении (термины тогда еще не устоялись, и понятия «краеведение» и «родиноведение» использовались одновременно, но постепенно победило «краеведение»). Отмечая, что «наш Кружок посвятил себя изучению родиноведения», Азадовский поставил перед слушателями вопрос: что такое родиноведение? «Задачу эту мы понимаем просто. Нужно познавать свою родину, потому что в сущности мы все ее любим, но смутно себе представляем. В настоящее время, особенно сейчас, ярко вырисовывается эта необходимость. <…> Наш Кружок задался целью познать то место, где мы живем: каково было его прошлое, настоящее, каковы его обитатели – и целый ряд вопросов, в высшей степени интересных и важных».

Азадовский указывал, что «основной целью родиноведения является познание жизни народа, а для этого одним из лучших средств является изучение народной словесности». Закончил он свой доклад такими словами: «Буря наша показала нам, что нужно не учить народ, а учиться вместе с ним. Задача родиноведа не только нести в народ знания, но идти самому к изучению родины вместе с народом».

В годы Гражданской войны работа Кружка прекратилась. Его руководители оказались разбросанными по разным концам страны. Судьба их сложилась по-разному.

М.Я. Рудинский, уехавший на Украину, сразу же активно включился в культурную жизнь Полтавы, заняв по конкурсу руководящую должность в местном земском издательстве. В 1918–1924 годах он принимал активное участие в создании и руководстве музеев, охране памятников истории и культуры на Украине, в частности на Полтавщине. Участвовал в создании Музея изящных искусств в Полтаве, был директором Центрального музея Полтавщины, а после переезда в Киев заведовал отделами в Историческом и Лаврском музеях. С середины 1920-х годов Рудинский занимался научной деятельностью сначала на посту ученого секретаря Всеукраинского археологического комитета в Киеве, потом, до 1933 года, в Кабинете антропологии Всеукраинской академии наук.

Сталинские репрессии не обошли его стороной. С января 1938 года М.Я. Рудинский жил в Вологде, где работал в Облпотребсоюзе. Но и здесь он продолжал научную и музейную деятельность. С конца 1940 годов он работает в областном музее, участвует в археологических исследованиях, создает краеведческий кружок из вологодских школьников. После войны Рудинскому удалось вернуться в Киев и продолжить научную работу в Институте археологии АН УССР в должности ученого секретаря и заведующего отделом первобытной археологии. Он умер в 1958 году и похоронен на Байковом кладбище в Киеве.

М.К. Азадовский в 1918 году уехал из Петрограда в Сибирь. До 1921 года он являлся старшим ассистентом, преподавателем, доцентом кафедры литературы Томского университета. В 1921 году его пригласили в Читу для организации Института народного образования, а в 1923–1930 годах он руководил кафедрой литературы в Иркутском университете. В 1930 году Азадовский вернулся в Ленинград, где возглавил работу по фольклористике в Академии наук и университете.

Из трех руководителей Кружка в Петрограде остался только В.А. Трофимов, но от краеведения он отошел. Вначале В.А. Трофимов поддерживал большевиков, но в декабре 1917 года разошелся с ними, выйдя из состава Лесновской думы в знак протеста против разгона Учредительного собрания. С 1918 года он заведовал внешкольным подотделом Коммунально-просветительного отдела Губисполкома Петроградского совета, а в 1920–1921 годах являлся заведующим отделом народного образования Выборгского района и одновременно членом исполкома Выборгского районного Совета.

В 1920–1930-х годах В.А. Трофимов занимался административной и преподавательской деятельностью в просветительных учреждениях Ленинграда и Москвы, а с предвоенных времен и до конца жизни оставался доцентом Ленинградского университета на кафедре русского языка, а позже состоял почетным членом кафедры. Студенты очень любили его и между собой называли «испанцем» – за характерную бородку и внешний вид. Жил Владимир Александрович еще с тех пор, когда преподавал в Коммерческом училище, на Старо-Парголовском проспекте – в одном из домов, принадлежавшем до революции домовладельцу Шмидту (после войны он имел № 46, а в настоящий момент на этом месте стоят корпуса дома № 40 по проспекту Мориса Тореза).

«Наш дом всегда был наполнен движением, событиями, – вспоминает внучка В.А. Трофимова Галина Всеволодовна Кравченко о послевоенных годах. – В то же время интересно, что в доме за все те годы, что я его знала, ничего никогда не приобреталось из вещей, то есть мебели, обстановки. Во всех комнатах все годами оставалось на своих, когда-то давным-давно определенных местах и как будто было неподвижным, как стены. Все было как бы изначально, от века – просто, добротно и функционально: деревянные и железные, с панцирной сеткой, кровати, вместительные старинные шкафы и буфет, дубовый раздвижной обеденный стол, за которым свободно помещалось двадцать человек, кушетки и обтянутые лиловым „фруктовым“ гобеленом канапе, в передней трюмо с полочкой, бронзовые бра с матовыми лепестками плафонов, большая (бывшая – керосиновая) лампа на бронзовых цепях над обеденным столом, стулья с высокими резными спинками и соломенной плетенкой. Был и рояль, но в полный голос звучал он обычно лишь по большим праздничным сборам».

По словам Галины Всеволодовны Кравченко, «литературу, особенно русскую, дед знал прекрасно. В его библиотеке насчитывалось около шести тысяч книг. Но это была и любовь, и профессия. Вторым, уже в полном смысле любительским увлечением деда было коллекционирование граммофонных пластинок». Галина Всеволодовна с трепетом вспоминает музыкальные семейные вечера, которые устраивал дедушка. На старинном граммофоне ставились любимые пластинки.

«Традиционно вечера начинались с „Приглашения к танцу“ Вебера, – вспоминает Галина Кравченко. – Любимого было слишком много, чтобы все можно было перечислить. Особенно дед любил русские народные песни в исполнении Лидии Руслановой и хора Пятницкого. Часто слушали Изабеллу Юрьеву и Кето Джапаридзе, конечно, Утесова и Шульженко, Шаляпина, Карузо, Титта Руффо. И еще бесконечно многое – арии из опер, симфонии, монологи и отрывки из спектаклей в исполнении Качалова, Москвина, Юрьева, Корчагиной-Александровской и многих других выдающихся актеров того времени».

«Семейное гнездо» В.А. Трофимова – дом № 32 на Старо-Парголовском проспекте. Фото 1960-х годов (из семейного архива внучки В.А. Трофимова – Г.В. Кравченко)

…По словам Галины Всеволодовны, Владимир Александрович «принадлежал к плеяде романтиков, был принципиальным, и когда его личные убеждения не совпадали с поведением и мнением большинства, он поступал так, как подсказывала ему совесть, свои собственные принципы». Судьба уберегла его от сталинских репрессий, хотя сам он пытался заступиться за «врагов народа», в чьей невиновности был уверен.

Вот лишь один из характерных эпизодов. В годы сталинского террора он пытался спасти своего близкого друга по партии, секретаря ЦИК Ивана Акулова. Узнав об его аресте, В.А. Трофимов тотчас же писал Калинину: «Сегодня (23 августа 1937 г.) при посещении семьи Акуловых я узнал, что Иван арестован. Я не могу отделаться от этого кошмарного удара. Но вместе с тем не могу допустить мысли, что Иван – предатель партии и Родины. Вот уже тридцать лет я его знаю, но всегда я знал его как убежденного ленинца и как честного человека. Что же случилось? Может быть, он стал жертвой клеветы? Эта мысль не дает мне покоя…» Не получив ответа, он сам отправился в Москву на прием ко «всенародному старосте», однако поддержки от Калинина не получил.

…И Азадовский, и Рудинский, и Трофимов очень долго не прерывали связей со своими учениками по кружку. Таисия Степанова, ставшая химиком и работавшая в Политехническом институте, на протяжении нескольких десятилетий переписывалась с М.К. Азадовским. Долгие годы поддерживал общение со своими учениками из Петрограда М.Я. Рудинский.

«Величавый старик» В.А. Трофимов. Фото 1960-х годов (из семейного архива внучки В.А. Трофимова – Г.В Кравченко)

В.А. Трофимов каждый год дважды устраивал встречу со своими ученицами из первого выпуска Коммерческого училища. Собирались в его доме на Старо-Парголовском проспекте. Среди бывших учениц Коммерческого училища, приходивших в гости к Владимиру Александровичу, неизменно была Таисия Степанова. В 1969 на похоронах В.А. Трофимова на Серафимовском кладбище (он скончался на 89-м году жизни) присутствовали его ученицы из Коммерческого училища. Они прочитали стихи, в которых содержались такие строки: «Там сидел величавый старик…».

Как отмечает историк A. B. Кобак, нет сомнения, что деятельность Кружка изучения Лесного была по-своему уникальным педагогическим экспериментом, одним из наиболее удачных опытов организации краеведческой работы в дореволюционной петербургской школе. Талантливые преподаватели Коммерческого училища смогли увлечь, организовать ребят, направить их творческую энергию в определенное русло, и в то же время дать им возможность полного самовыражения и самоуправления. Очевидно, имелось в деятельности Кружка нечто, что притягивало людей друг к другу, чем они очень дорожили и пронесли через всю жизнь.

В.А. Трофимов с бывшими воспитанниками. Фото 1960-х годов (из семейного архива внучки В.А. Трофимова – Г.В Кравченко)

Кружок изучения Лесного имел огромное значение – он создал основу для широкой краеведческой деятельности, развернувшейся в Лесном. Спустя десять лет после возникновения Кружка изучения Лесного С.А. Безбах отмечал, что «крупнейшими работами Кружка» являлись исследование Новосильцевской церкви, изучение истории и памятников Беклешовского сада, открытие стоянки каменного века у Тарховки на побережье Финского залива и проведение археологических раскопок, впоследствии продолженных Лахтинской экскурсионной станцией.

В начале 1920-х среди участников Кружка, оставшихся в городе, возникла мысль вновь возобновить краеведческую работу. 9 июля 1922 года Кружок изучения Лесного преобразовали в Общество по изучению Лесного. Сохранились протоколы первых заседаний этой организации, состоявшихся в мае 1923 года. Они особенно интересны тем, что там поднимались концептуальные вопросы краеведческой работы.

Например, на собрании 5 мая 1923 года говорилось о методах изучения «всякой местности». В докладе A.B. Карлсон подчеркивалось, что для этого необходимо исследовать целый комплекс объектов – физическую среду данной местности, историко-политические, «быто-экономические» и правовые условия.

На том же собрании приняли решение войти в контакт с Обществом «Старый Петербург», чтобы просить у него «некоторые материальные средства», и с Экскурсионным институтом, от которого просить специалистов-методистов для чтения лекций и организации соответствующего семинара. Переговоры с Обществом «Старый Петербург» взял на себя С.А. Безбах.

Летом 1923 Общество изучения Лесного преобразовалось в «Отделение Общества „Старый Петербург“ в северных окрестностях», взявшее на себя «продолжение и развитие работ Кружка изучения Лесного, но уже на территории всей северной, заречной, части города».

1 июня 1923 года Общество по изучению Лесного влилось на правах Отделения в «Общество изучения, популяризации и художественной охраны Старого Петербурга» (в обиходе – общество «Старый Петербург»), объединявшее в 1920-х годах ведущих историков-краеведов нашего города, в том числе П.Н. Столпянского, В.Я. Курбатова, Н.П. Анциферова и многих других. Оно было основано 20 ноября 1921 года, а в апреле 1924 года переименовано в Общество «Старый Петербург – Новый Ленинград».

Забегая вперед, скажу, что 3 января 1927 года Отделение вышло из Общества и на правах Отделения вступило в Ленинградское окружное общество изучения местного края (ЛООИМК) на Финско-Ладожском перешейке. В таком качестве оно просуществовало до 1937 года, до его ликвидации.

Середина 1920-х годов, точнее, период между 1923 и 1927 годами, стала временем наиболее активной и плодотворной деятельности лесновских краеведов. Это неслучайно, ведь 1920-е годы называют «золотым десятилетием» отечественного краеведения. В те годы повсеместно возникали краеведческие общества, кружки, музеи, ставившие перед собой единые задачи: силами общественности всесторонне изучать родной край, распространять знания об Отечестве в народе. В 1922–1936 годах функционировал (до 1925 года при Российской Академии наук, а затем при Главнауке Наркомпроса РСФСР) руководящий орган российских краеведов – Центральное бюро краеведения (ЦБК), издававшее журналы «Краеведение» (1923–1929 гг.), «Известия Центрального бюро краеведения» (1925–1929 гг.), «Советское краеведение» (1930–1936 гг.) и другую литературу.

Даже в Лесном в начале 1920-х годов, кроме Общества изучения Лесного (затем Отделения общества «Старый Петербург»), существовало еще несколько организаций, чья деятельность находилась в русле краеведческого направления. Это Лесная Экскурсионная станция при Лесном институте, под руководством профессора Г.Н. Боча, и Экскурсионная станция для учащихся в Лесном, которой заведовал профессор Д.Н. Кайгородов. Обе они носили естественно-исторический характер, а основным методом изучения являлись экскурсии.

Эта форма познания окружающего мира стала набирать популярность еще в конце XIX века – начале XX века. Уже тогда парк Лесного института стал одним из пунктов естественно-исторических экскурсий. К примеру, в ноябре 1912 года газета «Политехник» сообщала, что географический кружок Высших женских курсов вместе с естественнонаучным кружком устраивает экскурсию в Лесное. «Профессор Лесного института Морозов прочтет для экскурсанток реферат о лесах и покажет Лесной институт».

Экскурсионную традицию решили продолжить ученые, принимавшие участие в работе Комиссариата народного просвещения, особенно его Петроградского отделения. С самого начала своей работы он уделял большое внимание развитию экскурсионного дела, создав в феврале 1919 года для его организации центральный орган – Экскурсионную секцию при отделе Единой трудовой школы (ЕТШ). Из всех мероприятий по организации экскурсионного дела секция поставила в первую очередь организацию загородных естественно-исторических экскурсионных станций. Уже в мае 1919 года организовали шесть экскурсионных станций – в Павловске, Детском (Царском) Селе, Лахте, Сестрорецке, Петергофе и при Каменноостровском сельскохозяйственном институте.

Лесную Эскурсионную станцию основали в июле 1920 года по инициативе Лесного института. Она находилась сперва в доме № 1 по Новосильцевской улице, предоставленном Лесным институтом. Затем, осенью 1921 года, когда помещение станции понадобилось институту, станцию перевели в особняк у Круглого пруда на 2-м Муринском проспекте, № 26. «Дом этот пустовал и находился в полном упадке», – говорилось в журнале «Экскурсионное дело». Собственными силами произвели ремонт и здание привели в полный порядок.

Станция выработала программу экскурсий по ботанике, зоологии и лесоводству. Возглавляли направления профессора и преподаватели Лесного института: Г.Н. Боч вел ботанические экскурсии, В.В. Матренинский – по лесоводству, Г.Г. Доппельмейер – зоологические и т. д.

Объектами изучения служили как природные богатства Лесного – уникальный парк Лесного института, Сосновка и Удельный парк, а также музеи Лесного института – Лесной музей, Музей технологии дерева, Музей биологии лесных зверей и птиц, Почвенный музей и т. д. Например, программа ботанической экскурсии включала рассказ о возникновении Лесного института и парка при нем, показ исторических фотографий, беседу о целях, которыми руководствуется Лесной институт, о значении лесоводства в жизни страны. Собственными силами и средствами работников этой станции в доме на 2-м Муринском проспекте, № 26, было положено начало музею с «отчасти краеведческим, отчасти методическим» характером.

Экскурсионная станция Д.Н. Кайгородова (сперва принимавшего участие и в деятельности станции при Лесном институте) открылась 7 июня 1921 года в его доме на Институтском проспекте. Как отмечалось в журнале «Экскурсионное дело», «главная задача этой станции – дать возможность маститому наблюдателю природы и знатоку экскурсионного дела, каким является профессор Д.Н. Кайгородов, приобщить к своему богатому опыту петроградских педагогов. Основной метод, который профессор Кайгородов кладет в основу школьных экскурсий и школьного естествоведения вообще, – экскурсии в „целокупную“ природу, изучение природы по „общежитиям“. Более специальная тема на экскурсиях профессора Кайгородова – орнитологическая: распознавание птиц по голосам и прочее».

Большинство экскурсий на этой станции проводил сам Д.Н. Кайгородов. Их маршруты пролегали по парку Лесного института, его питомникам, дендрологическому и ботаническому садам, метеорологической обсерватории, парку Турчиновича^[5], саду при доме Д.Н. Кайгородова на Институтском проспекте и полям, прилегавшим к Лесному. Кроме экскурсий в «целокупную природу», устраивались также пресноводные экскурсии под руководством С.А. Петрова и энтомологические – под руководством профессора Г.Г. Якобсона. В плохую погоду летом, а также в холодные зимние дни занятия проводились в музейной комнате станции.

В начале 1922 года станцию Д.Н. Кайгородова закрыли, а сам ученый стал руководителем Лесной экскурсионной станции для ведения экскурсий со взрослыми. В том же 1922 году эта станция положила начало кружковым занятиям, когда преподаватель 168-й школы (бывшего Коммерческого училища в Лесном) В.Н. Волошинов привлек к работе здесь участников кружка «Друзей природы» имени Д.Н. Кайгородова, основанном при школе.

Вернемся, однако, к Отделению Общества «Старый Петербург – Новый Ленинград» в северных окрестностях. Районом своей деятельности оно наметило Выборгскую сторону, Новую и Старую Деревни, Черную речку, Коломяги, Лесной, Удельную, Шувалово, Озерки, Колонию Гражданку, Ручьи, Мурино, Пискаревку, Полюстрово и Охту, а центром своего изучения избрало Лесной. В основу его работы легли коллекции и материалы, собранные Кружком изучения Лесного и, существовавшим после него, Обществом изучения Лесного.

Как говорилось в отчете за август 1924 года, целью работы Отделения являлось «изучение, популяризация и художественная охрана северных окрестностей города». «Так как район деятельности Отделения не богат ценными памятниками искусства, и, несмотря на близость к городу, более похожий на провинциальный городок, так как населяют его с давних пор главным образом рабочие и мелкие служащие, то Отделение главной своей целью поставило изучение быта населения, собирание предметов его характеризующих, а также популяризацию среди широких масс района идей, проводимых Обществом».

На 17-м заседании Совета Общества «Старый Петербург» 27 апреля 1925 г. под председательством П.Н. Столпянского, в котором участвовали С.А. Безбах, М.Д. Беляев, В.П. Зубов, С.Ф. Платонов, Д.О. Святский, А.Г. Яцевич, было заслушано Положение об Отделении Общества в северных окрестностях и принято решение: Положение об Отделении утвердить и внести все три проекта на окончательное утверждение общего собрания.

В «Положении об Отделении Общества „Старый Петербург – Новый Ленинград“ в северных окрестностях» говорилось, что Отделение является «самостоятельной частью Общества и действует в пределах Выборгского района и прилегающих к нему местностей». При этом работа Отделения должна согласовываться с деятельностью секций Общества «Старый Петербург» и проводиться с ними в полном контакте. Задачами Отделения признавались:

– изучение прошлого своего района и памятников его, имеющих историко-художественное значение;

– изучение революционного прошлого района, всегда по своему рабочему населению, бывшего застрельщиком революционного движения;

– изучение природы района, ее влияния на особенности занятий населения;

– охрана историко-культурных и художественных памятников в районе;

– расширение и пополнение коллекций принадлежащего Отделению Музея северных окрестностей Ленинграда;

– содействие новому строительству в районе; согласование с историческими и климатическими особенностями местности планов застройки района;

– популяризация идей Отделения среди широких масс населения;

– вовлечение широких масс населения в работу по изучению и охране старого города и рациональному строительству нового города.

Для осуществления указанных целей Отделение, согласно положению, имело право организовать научно-исследовательскую работу в районе; брать под свою охрану памятники, признанные ценными в историко-культурном и художественном смысле; устраивать семинары, собрания, доклады, диспуты, лекции и т. п. предприятия, связанные с его работами; организовывать из среды своих членов специальные секции; иметь районный Музей, в котором должна отражаться работа Отделения.

Средства Отделения должны были состоять из «субсидии правительственных и общественных учреждений»; членских взносов и пожертвований; доходов, предусмотренных Уставом Общества и «специальных ассигнований Общества, отпускаемых Советом на основании представляемых на утверждение планов работ и смет». Доходы, предусмотренные Уставом Общества «Старый Петербург», включали в себя «доходы от продажи изданий, сборы от входа на лекции, выставки, собрания и другие поступления».

Отношения Отделения с властями строились по принципу аполитичности краеведения, его невмешательства в политическую деятельность и лояльности к существующей власти. В ответ за это краеведы рассчитывали, очевидно, на невмешательство властей в их работу. Они наладили связь с райисполкомом Выборгского района и райкомом РКП(б).

Сохранилась справка Бюро Выборгского райкома РКП(б) от 4 мая 1925 года, подписанная зав. Агитпропотделом Выборгского РК РКП(б) А. Хаджняном и адресованная «Клубам и Домпросветам Выборгского района». В ней говорилось, что Агитпропотдел «ознакомился с задачами и с работой Общества „Старый Петербург“ и считает работу Общества полезной и нужной, почему и рекомендует Клубам и Домам просвещения района содействовать работникам Общества в их работе, предоставить им материалы по истории района и по текущей работе клубов и включить в план работы клубов доклады и лекции Общества». Президиум Выборгского райисполкома также признавал деятельность Отделения «полезной и нужной для района и заслуживающей материальной поддержки в целях успешного развития дела».

Во главе Отделения стоял президиум, председателем которого с момента основания Отделения был профессор Геннадий Николаевич Боч – бывший директор Коммерческого училища. В советское время он продолжал заведовать училищем, ставшим 168-й школой, а также выступил одним из организаторов Лесной экскурсионной станции и являлся членом Экскурсионного института.

Но настоящей душой, мозгом и двигателем всего краеведческого движения в Лесном в 1920-х годах стал Сергей Александрович Безбах, начавший свою деятельность еще в 1916 году в Кружке изучения Лесного. В Отделении он занимал должность заместителя председателя (вице-председателя), а также хранителя Музея северных окрестностей.

В начале 1925 года Совет Общества «Старый Петербург» избрал С.А. Безбаха представителем Общества в Центральном Бюро Краеведения (ЦБК) в Москве. На 2-м съезде краеведов Ленинградской области С.А. Безбаха избрали в состав Ленинградского областного бюро краеведения. В анкете С.А. Безбаха указано, что он являлся преподавателем 168-й и 170-й советских трудовых школ и сотрудником Центрального бюро краеведения при Российской Академии наук. «Партийная принадлежность – беспартийный».

Значительная часть технической и организационной работы лежала на секретаре Отделения. С 1 июня по 27 сентября 1923 года эту должность занимала З.М. Заккит. После ее отъезда из Петербурга в провинцию секретарем с 27 сентября 1923 года по 25 февраля 1924 года являлась О.Ю. Стразд, а с 25 февраля 1924 года исполнение обязанностей секретаря приняла на себя член-сотрудник Отделения Е.П. Шенк. Она – дочь лесновского старожила композитора П.П. Шенка и участвовала в деятельности Кружка изучения Лесного еще перед революцией.

Согласно отчетам Отделения, именно С.А. Безбах и Е.П. Шенк «несли на себе всю текущую административную и организационную работу как по Отделению, так и по Музею». А согласно отчету о деятельности Отделения за период с 1 октября 1925 г. по 1 октября 1926 г., «из-за постоянной перегруженности председателя Г.Н. Боч служебными и учебными делами руководство административной, организационной и научной деятельностью Отделения, в большей своей части, лежало на остальных членах Президиума».

Количество постоянных сотрудников Отделения росло год от года. На октябрь 1926 года Отделение насчитывало 22 действительных члена и 52 члена-сотрудника. В составе Отделения находились также члены-корреспонденты. Ими назывались «члены Общества, взявшие на себя обязанности наблюдения и выявления современного состояния района».

Отделение сначала помещалось в помещении Лесной экскурсионной станции на 2-м Муринском проспекте, в доме № 26. Затем Отделение помещалось на Малой Объездной улице, в доме № 14-а, во втором здании 168-й школы – бывшего Коммерческого училища. Многие мероприятия Отделения проходили в основном в здании 168-й школы на Институтском проспекте. Кроме того, для лекций и собраний Отделения использовались и другие помещения – актовый зал Лесного института, Выборгский Дом культуры и др. Вся организационная работа Отделения реально шла через домашний адрес С.А. Безбаха, жившего на Английском проспекте (ныне проспект Пархоменко), дом № 18, кв. 9.

Работа Отделения складывалась из нескольких направлений – изучения старины Лесного, популяризации идей Общества среди населения района путем проведения «Открытых собраний» и собирания экспонатов для Музея Северных окрестностей Ленинграда.

На «Открытых собраниях» делались доклады по истории местности. Таких собраний удалось провести двадцать два, причем большая часть из них сопровождалась специальными выставками, часто с весьма ценными и редкими экспонатами. Из-за отсутствия у Отделения собственного помещения 168-я школа предоставила для проведения открытых собраний Отделения свой зал.

Первое открытое собрание состоялось 17 июля 1923 года. На собрании, где присутствовало 169 человек, член совета Общества «Старый Петербург» академик С.Ф. Платонов сделал доклад на тему «Личные воспоминания о Старом Лесном (Выборгское шоссе и Латкинские места в 75–83 гг. XIX в.)». Через две недели, 31 июля, здесь же прошло второе открытое собрание. Действительный член Отделения, старожил Лесного Ф.Ф. Гесс выступил на нем с докладом «Личные воспоминания о старом Лесном (Кушелевка и Беклешов сад в 60–80-е гг. XIX в.)».

11 сентября 1923 года там же прошло третье открытое собрание. На нем С.А. Безбах сделал доклад «Спасская мыза и ее история (Барское поместье XVIII и XIX веков на месте Лесного)». На четвертом собрании 25 сентября Безбах продолжил свой доклад, рассказав об истории Большой и Малой Кушелевки и их населении в XIX веке. Правда, слушателей оказалось совсем мало – всего 29 человек.

Пятое открытое собрание устроили 16 октября совместно с Лесным институтом и посвятили «прошлому Лесного института (по случаю его 120-летия), воспоминаниям его старых профессоров и бывших студентов». Оно прошло в актовом зале Лесного института. С докладами и воспоминаниями выступили академик П.П. Бородин («Личные воспоминания о Земледельческом институте, его профессорах и преподавателях»), профессора Д.Н. Кайгородов и М.М. Орлов, а в зале заседания развернули выставку по истории Лесного института.

19 декабря 1923 года в помещении 168-й школы состоялось шестое открытое собрание, посвященное 2-й годовщине основания Общества «Старый Петербург». В собрании участвовал историк, член Совета общества П.Н. Столпянский, выступивший с докладом на тему «Легенды и предания старого Петербурга», иллюстрировавшимся «световыми картинами». На следующем собрании (седьмом), прошедшем там же 19 января 1924 года, вновь выступал П.Н. Столпянский. Его доклад «Петропавловская крепость – колыбель Петербурга и оплот русского самодержавия», как и в прошлый раз, сопровождался «световыми картинами». Собрание посетило 109 человек.

Восьмое открытое собрание носило расширенный характер и состояло из трех отделений. Его посвятили памяти выдающихся деятелей культуры – жителей Лесного – композитора П.П. Шенка и писателя В.В. Брусянина. С докладами и воспоминаниями выступили писатели, артисты и музыканты, а в зале собрания устроили выставку, посвященную П.П. Шенку и В.В. Брусянину. Главу из романа «Павел I» прочитал артист Академических театров H.H. Урванцев, слово памяти П.П. Шенка произнес дирижер М.В. Владимиров. Во втором и третьем отделениях были исполнены сонаты, романсы, арии из опер и т. д.

В отличие от всех предыдущих собраний, это являлось платным. Плату за вход установили в размере 10 коп. золотом, выручка от продажи билетов и программ составила 8 руб. 50 коп. золотом, из них 5 руб. 50 коп. потратили на подготовку к собранию – покупку печенья, колбасы, сахарного песка, булок, масла, сыра и т. д.

25 мая 1924 года Отделение провело девятое открытое собрание. Его посвятили памяти старожила Лесного известного астронома-любителя Е.А. Предтеченского. Член Совета Общества профессор Д.О. Святский сделал доклад на тему «Е.А. Предтеченский и его роль в развитии любительской астрономии в России», а в зале собрания развернулась выставка, посвященная памяти Е.А. Предтеченского. Присутствовало 26 человек.

Десятое открытое собрание прошло 15 июня 1924 года в рамках «Пушкинских дней» и посвящалось 125-летию рождения A.C. Пушкина. За несколько дней до него, 7 июня, прошла встреча на месте дуэли у отремонтированного к этому дню по инициативе Отделения памятника. С речью о Пушкине выступил хранитель Пушкинского Дома П.Е. Рейнбот. А 15 июня, на открытом собрании Отделения, выступили действительные члены Пушкинского Дома И.А. Кубасов и П.М. Устимович, а также открылась «Пушкинская выставка», устроенная Отделением совместно с 168-й школой и Педагогическим музеем Выборгского района. Собрание имело большой успех, его посетило 300 человек, а «Пушкинская выставка» продолжалась 16 и 17 июня, причем в эти дни, по данным Отделения, ее посетили 71 человек.

С 1925 года открытые собрания Отделения стали проходить все реже и реже, а к концу 1920-х годов их и вовсе свернули. Если в 1923 году прошло шесть собраний, в 1924 году – четыре, то в 1925 году – два. Одиннадцатое по счету открытое собрание состоялось 15 февраля 1925 года и было посвящено памяти профессора Д.Н. Кайгородова, годовщина смерти которого как раз приходилась на эти дни. Оно состоялось в актовом зале Лесного института и отличалось большой массовостью: его посетило около тысячи человек. С докладами выступили профессора М.Е. Ткаченко («Д.Н. Кайгородов, его жизнь и деятельность»), Д.О. Святский («Д.Н. Кайгородов как фенолог»), М.Н. Римский-Корсаков («Д.Н. Кайгородов как руководитель экскурсиями»), затем с памятными словами выступили представители различных учреждений, а потом прозвучали личные воспоминания.

Закончилось собрание музыкально-литературной концертной программой. Собрание сопровождалось выставкой, посвященной Д.Н. Кайгородову, где были представлены редкие материалы. Удалось выпустить брошюру памяти Д.Н. Кайгородова, содержавшую автобиографию Кайгородова, полную библиографию его произведений и статью профессора М.Е. Ткаченко о Кайгородове.

Отделение сделало много для того, чтобы увековечить в Лесном память его выдающегося старожила Д.Н. Кайгородова, более полувека прожившего здесь. В составе Отделения создали специальную «секцию имени Д.Н. Кайгородова», ставившую своей целью увековечивание памяти этого великого ученого и «продолжение наблюдений Д.Н. Кайгородова над явлениями природы в районе северных окрестностей».

Для осуществления этих целей секция намеревалась взять под свою охрану и наблюдение кабинет Д.Н. Кайгородова в его особняке на Институтском проспекте, чтобы в дальнейшем превратить его в часть Музея северных окрестностей, а также восстановить сад при доме Кайгородова в том виде, в каком он существовал при жизни Дмитрия Никифоровича, и поддерживать его в таком же состоянии. А временная выставка, посвященная Кайгородову, должна была вместе с его мемориальным кабинетом образовать отдел Музея северных окрестностей имени Д.Н. Кайгородова.

Еще одним предметом забот Отделения стала могила Д.Н. Кайгородова. За несколько дней до одиннадцатого открытого собрания, в первую годовщину смерти ученого, 11 февраля 1925 года, на его могиле в парке Лесного института водрузили гранитную глыбу – пьедестал для будущего памятника. (По данным Музея городской скульптуры, в качестве пьедестала использовали часть постамента памятника «Петр I, спасающий рыбаков» (скульптор Л.А. Бернштам), установленного на набережной Невы у Адмиралтейства в июне 1909 года и снесенного в январе 1919 года как «антихудожественного»). Однако, к сожалению, дальше дело не пошло. Лесной институт, взявший на себя обязательство привести могилу в порядок, ничего не делал, несмотря на ряд запросов и напоминаний со стороны Отделения. Поэтому оно само занялось могилой, привело ее в порядок, посадило цветы, а на камне высекли соответствующую надпись.

Чтобы привлечь дополнительные средства для установки на могиле скульптурного памятника, проект которого создал скульптор Л.В. Шервуд, Отделение пыталось организовать сбор денег по подписным листам. Для этого С.А. Безбах от имени комиссии по увековечению памяти Д.Н. Кайгородова обращался в Центральный исполнительный комитет СССР с просьбой разрешить проведение сбора средств по подписным листам.

В обращении, выпущенном в январе 1928 года и озаглавленном «Ко всем, уважающим память Дмитрия Никифоровича Кайгородова», говорилось: «Комиссия по увековечению памяти основателя русской фенологии Дмитрия Никифоровича Кайгородова, озабоченная сооружением на его могиле в парке Лесного института бюста по проекту скульптора Л.В. Шервуда, обращается ко всем фенологам и лицам, уважающим память покойного, с просьбой оказать посильную помощь этому делу. Все средства, собранные по настоящему листу, целиком поступят в неприкосновенный фонд памяти Д.Н. Кайгородова».

Постановлением от 29 мая 1929 года Совнарком СССР разрешил производить «сбор по подписным листам среди любителей природы и фенологов Союза ССР». Однако установить на могиле Кайгородова скульптурный портрет, где ученый изображался в момент записи только что замеченного им весеннего явления, так и не удалось. Модель выполнили в гипсе, но недостаток средств не позволил отлить ее в бронзе. Кстати, недалеко от Д.Н. Кайгородова похоронили еще двух профессоров Лесотехнической академии – заслуженного деятеля науки, создателя научной коллекции дендрологического сада Эдуарда Францевича Вольфа (1860–1931) и доктора сельскохозяйственных наук Матвея Егоровича Ткаченко (1878–1950.)

Не получилось создать и музейный кабинет Д.Н. Кайгородова. Удалось только установить мемориальную доску на его доме на Институтском проспекте – первую в районе за революционное время и вообще первую мемориальную доску в районе. Это сделали при активном участии «Общества Мироведения».

Двенадцатое открытое собрание состоялось 27 сентября 1925 года в помещении клуба имени И.И. Орлова, находившегося в одном из зданий бывшей Новосильцевской богадельни. Место собрания выбрали неслучайно, потому что оно было посвящено 100-летию знаменитой дуэли члена Севернего тайного общества К.П. Чернова и «баловня царского двора» В.Д. Новосильцева. Программа собрания включала в себя доклады С.А. Безбаха о роли дуэли в общественном движении в России в 20-х годах XIX века и художника Е.И. Катонина о Новосильцевской церкви как художественном памятнике. Закончилось собрание концертом, составленным из музыкальных, вокальных и литературных произведений начала XIX века.

В тот же день и в том же помещении открылась выставка материалов по истории дуэли. Выставка длилась несколько дней. Вход на нее сделали бесплатным. Выставку посетило более 300 человек, примерно две трети из них составили рабочие заводов «Светлана» и имени Энгельса. Кроме того, в связи со 100-летней годовщиной Отделение издало брошюру с описанием истории дуэли и сохранившихся памятников. Исключительно деятельное и полезное участие в организации собрания и выставки принял родной племянник Чернова – К.Н. Чернов, а также архитектор-художник Е.И. Катонин, А.Н. Гладковский, И.И. Мультино, С.А. Безбах и секретарь Отделения Е.П. Шенк.

1926-й год стал временем некоторого оживления практики «открытых собраний»: их было проведено четыре. 25 января состоялось тринадцатое собрание, прошедшее в клубе имени И.И. Орлова. Оно посвящалось Первой русской революции и роли района в событиях 1905 года. В программу входили доклады П.Н. Столпянского «1905 год в Петербурге», С.А. Безбаха «Гапоновская организация в Выборгском районе», а также концертное отделение. Собрание сопровождалось выставкой сатирических журналов 1905–1906 годов из коллекций Музея северных окрестностей.

Четырнадцатое и пятнадцатое открытые собрания Общества прошли в феврале 1926 года и посвящались второй годовщине со дня смерти Д.Н. Кайгородова. Первое из них устроили для учащихся трудовых школ 13 февраля в Красном зале администрации Выборгского района на Симбирской улице. В его организации, кроме Отделения, приняла участие «секция молодых краеведов Парголовской волости Ленинградского общества изучения местного края».

На следующий день, 14 февраля, в актовом зале Лесного института комиссия по чествованию памяти Д.Н. Кайгородова устроила открытое заседание под председательством академика С.Ф. Ольденбурга. Кроме того, к моменту второй годовщины смерти Кайгородова Отделение издало портрет Д.Н. Кайгородова для распространения среди его почитателей и последователей.

В феврале 1926 года Отделение наметило устройство научного собрания, посвященного памяти известного врача-общественника В.А. Манассеина, много лет жившего в Лесном. К подготовке собрания привлекли Военно-медицинскую академию, а также академика-профессора Н.Я. Чистовича. К сожалению, болезнь, а затем и смерть Н.Я. Чистовича заставили Отделение отменить собрание памяти В.А. Манассеина и принять участие в проводах в последний путь «безвременного ушедшего» Н.Я. Чистовича.

14 марта 1926 года состоялось следующее, шестнадцатое открытое собрание Отделения. Оно прошло в помещении 168-й школы под председательством академика С.Ф. Платонова необычайно торжественно и посвящалось 10-летию основания Кружка изучения Лесного и 10-летию краеведческой работы в Выборгском районе. На собрании подводились итоги краеведческого движения в Лесном. Выступили люди, десять лет назад стоявшие у истоков Кружка изучения Лесного – H.A. Борщевский с докладом «Кружок изучения Лесного – первая краеведческая организация в районе», Б.Ф. Земляков – «Тарховские раскопки Кружка изучения Лесного» и, конечно, С.А. Безбах – с итоговым докладом «Краеведческая работа в Выборгском районе за десять лет». Затем прозвучали темы, связанные с историей Лесного – «Быт старого Лесного» (А.Б. Дамаскинский) и «Пути сообщения старого Лесного» (A.A. Александрова).

В 1927 году состоялось только одно открытое собрание – семнадцатое. Оно прошло 13 февраля – по традиции, в дни памяти Д.Н. Кайгородова и устраивалось комиссией по чествованию памяти ученого. Местом проведения стало на этот раз «зеленое здание» АН СССР на Тучковой набережной.

Последние пять открытых собраний прошли в 1928 году. Первое из них состоялось 12 февраля и посвящалось, как и в предыдущем году, памяти Д.Н. Кайгородова, и устроено той же комиссией. В этот раз оно прошло в помещении Выборгского Дома культуры на Ломанском переулке. Перед началом собрания можно было осмотреть выставку «Выборгский район за 10 лет», устроенную Отделением и помещавшуюся в том же здании.

Девятнадцатое открытое собрание устроило Отделение ЛОИМК, как стало называться Отделение общества «Старый Петербург», в помещении Выборгского ДК 27 апреля 1928 года. Собрание посвящалось «Дню птиц». Подготовленное при участии Общества защиты животных, собрание состояло из ряда докладов на эту тему («Значение птиц в жизни человека и охрана их», «Птицы нашего края», «Общество защиты животных и его роль в деле охраны птиц») и концертного отделения, посвященного птицам. В зале собрания была развернута выставка материалов по птицам местного края, их значению и охране. Присутствовало сто человек.

Двадцатое собрание прошло 16 ноября в тех же помещениях и посвящалось охране памятников природы и культуры. Докладчиками стали профессора И.Е. Васильковский и И.М. Гревс. Следующее, двадцать первое собрание, называлось «собранием-экскурсией на Пожарной выставке» и устраивалось Отделением ЛОИМК.

23 декабря 1928 года состоялось двадцать второе открытое собрание. В архиве Отделения сохранилось маленькое объявление, отпечатанное в типографии, со следующим текстом: «1828–1928. Президиум Комиссии по изучению кладбищ просит Вас пожаловать на открытие мемориальной доски на наружной юго-западной стене Георгиевской церкви кладбища Б. Охты, имеющее быть 23 декабря 1928 года в ознаменование 100-летия кончины няни A.C. Пушкина Арины Родионовны». По всей видимости, это собрание стало последним. Сведений о последующих открытых собраниях в архиве Отделения обнаружить не удалось…

Работа Отделения выражалась во многих формах и велась по различным направлениям. Изменения, происходившие в стране, не могли не отразиться в его деятельности. Поэтому наметились новые области работы – изучение революционного прошлого района, изучение быта рабочих местных фабрик и заводов и содействие правительственным организациям и учреждениям в их работах по благоустройству, планировке и застройке района.

С мая 1925 года Отделение организовало комиссию по благоустройству, планировке и устройству Выборгского района. В ее состав вошли крупные специалисты по градостроительству и благоустройству городов. Комиссия поставила себе задачей, с одной стороны, отвечая нуждам момента, разрабатывать вопросы текущей жизни района (мелиорации, канализации, срочной перепланировки отдельных участков района), с другой стороны – «выработать планы максимума и минимума дальнейшего заселения и застройки Выборгского района в целом». Все свои работы и осуществление выработанных планов комиссия должна была проводить «в тесном контакте с районными и общегородскими организациями и учреждениями».

Во Временный президиум этой комиссии входили (по состоянию на 1 июня 1925 года) профессор Г.Н. Боч, С.А. Безбах, архитектор-профессор B.C. Карпович, архитектор-профессор Г.Д. Дубелир и жилищно-санитарный инспектор Выборгского района И.М. Файнштейн. В следующий отчетный год (1 октября 1925 г.–1 октября 1926 г.) деятельность Комиссии по благоустройству, планировке и застройке Выборгского района, переименованной в этот период в районную секцию Общества «Новый Ленинград», продолжалась, но не особенно интенсивно и успешно. На собраниях разбирались вопросы по планировке и благоустройству района в Полюстрово, Охте и Лесном. Заслушивались доклады представителей отдела проектирования Откомхоза, Производителя канализационных и мостовых работ в Лесном и ряда членов секции, что дало богатейший материал для обсуждения комиссией вопросов строительства в районе как в прошлом, так в настоящем и в будущем.

Еще одной формой деятельности и популяризации идей Общества являлись разработка и проведение Отделением цикла культурно-исторических краеведческих экскурсий по району с учениками и преподавателями местных школ.

Для привлечения новых сил к работе в Отделении с педагогами местных школ в период с апреля по июнь 1924 года проводился краеведческий семинарий по изучению северных окрестностей Ленинграда. План семинария включал в себя следующие темы: «Петербург с геологической стороны», «Петербург с географической стороны», «История Петербурга (его возникновение и топография)», «История Выборгской стороны и Полюстрово со включением быта Выборгской стороны», «Архитектура гражданских и казенных учреждений с указанием памятников на Выборгской стороне» и т. п.

Комитет помощи Обществу «Старый Петербург» взял на себя субсидирование Семинария в размере 60 % всех расходов, остальные взял на себя Педагогический музей Выборгского района. Все слушатели семинария на 2-м общем собрании вошли в число членов-сотрудников Общества и, по окончанию курса и начала активной деятельности, должны были бы проводиться в действительные члены Общества.

В конце 1923 года, в связи с юбилеем Лесного Института, Отделение сделало попытку привлечь студенчество Института к своей работе путем образования краеведческого кружка при клубе. К сожалению, администрация клуба Лесного института проявила мало внимания и интереса к предложению Отделения, и дело заглохло.

Готовясь к 10-летию Октябрьской революции, Отделение решило устроить выставку «Выборгский район, его роль в революционном движении, жизнь и быт за десять лет после революции». Для сбора материалов о быте рабочих Выборгского района организовали особую группу членов Отделения, обследовавшую ряд семейств старейших рабочих завода «Русский дизель». Обследование выясняло, как жили рабочие в дореволюционное время, как их жизнь изменилась в наши дни, каковы условия труда на заводе и как они влияют на быт рабочих.

Для большего успеха Отделение связалось с районной комиссией «истпарта» с фабриками и заводами района. К октябрю 1925 года удалось собрать уникальный материал – ценнейшую коллекцию газет 1917–1919 годов, различные листовки, воззвания, продовольственные карточки и другие материалы. Из собранных материалов уже к восьмой годовщине революции, в 1925 году, удалось устроить первую выставку, а к десятилетию намечалось из собранных материалов создать большой отдел Музея северных окрестностей, посвященный революционному движению в Выборгском районе.

Отделение принимало активное участие в сохранении памятников старины. Вот лишь некоторые характерные документы, сохранившиеся в архивном фонде Отделения. Например, обращение в Церковный Стол Выборгского райисполкома от 29 ноября 1924 года с просьбой немедленно сообщать в Отделение обо всех решениях относительно судьбы деревянной часовни на углу Большой и Малой Спасской улиц, «представляющей из себя художественный и исторический памятник старины», «для принятия мер по ее охране».

Другой документ – «Выписка из протокола № 1 заседания секции охраны художественно-исторических памятников Старого Петербурга и его окрестностей» от 2 октября 1925 года. В нем говорится, что заслушано заявление о предложении поставить радиоустановку на колокольне Новосильцевской церкви. «Постановили: просить С.А. Безбаха принять меры к сохранению при означенной проводке архитектурного ансамбля церкви».

По поручению Выборгского райисполкома и райкома партии, Отделение провело работы по приведению в порядок братской могилы жертв Октябрьской революции в парке Лесного института, по настоянию Отделения райисполкома восстановили памятную доску на доме, где жил профессор Военно-медицинской академии В.А. Манассеин. В связи с осмотром состояния Сампсониевского собора обратились в Главнауку с просьбой об устройстве ограды вокруг храма.

Итогом многолетней исследовательской работы Отделения и лично С.А. Безбаха, занимавшегося этой темой еще с середины 1910-х годов, стала книга С.А. Безбаха «Лесной», изданная Отделением в 1929 году, когда оно уже называлось «Отделением окружного общества краеведения на Финско-Ладожском перешейке». Книгу выпустили тиражом в 1 тысячу экземпляров в типографии «Красный Печатник». Напечатали ее по постановлению правления Отделения ЛООК от 17 мая 1929 года и посвятили 125-летнему юбилею Лесного института. Обложку оформил Б.Ф. Земляков – некогда участник Кружка изучения Лесного.

В предисловии отмечалось, что пока только один район Ленинграда – Выборгский – имеет краеведческую организацию, «в других подобные ячейки только еще зарождаются». «Если бы в каждом районе Ленинграда существовало бы по краеведческой организации, несомненно, что изучение жизни города не было бы до сих пор в таком зачаточном состоянии», – отмечал С.А. Безбах.

Книга, по признанию ее автора, не претендовала «на признание полной и исчерпывающей истории местности. Это лишь первое приближение к составлению истории Лесного, далеко еще не полное. Однако, поскольку это исследование – первое по данной местности и вообще по Выборгскому району, опубликование собранных в нем материалов является очень необходимым, в целях дальнейшего развития дела изучения жизни города».

При составлении книги использовались разнообразные материалы, на которые автор ссылался в тексте, – архивные данные из архива Лесного института, материалы многочисленных периодических изданий. Отмечалось, что большинство использованных источников, в подлинниках или выписках, хранится в Музее северных окрестностей Ленинграда.

Очерк состоял из глав «Местность Лесного», «Спасская мыза», «Английская ферма», «Земли Лесного института», «Здания Лесного института», приложения «Краткая летопись развития Лесного института за 125 лет» и альбома планов. В альбоме приводились планы Лесного института в разные периоды его существования, планы построек на территории института и планы этажей его главного здания. Историю местности автор довел до конца XIX века. События, современные Безбаху, касающиеся превращения Лесного в начале XX века в научно-академический пригород Петербурга, и подробности бытовой жизни того времени, им не рассматривались. Очевидно, автор предполагал издать продолжение этого очерка. «Быт Лесного тесно связан с бытом института. Но эта тема, богатейшая по своим материалам, должна быть развернута в самостоятельном очерке», – указывал С.А. Безбах.

Книга должна была открыть серию «Выборгский район» и являлась ее первым выпуском. В следующих выпусках Отделение предполагало опубликовать исследования о других частях района, выполненные членами Общества. «Таким образом, если будут изысканы средства на издание, можно будет постепенно составить стройную историю Выборгского района – одного из интереснейших и важнейших в Петербурге – Ленинграде», – говорилось в книге.

Обложка и титульный лист книги С.А. Безбаха «Лесной», изданной в 1929 году

Несмотря на некоторые неточности в изложении исторического материала С.А. Безбахом, необходимо отметить, что и до сего времени эта книга является едва ли не единственным основным источником по истории Лесного до начала XX века. Небольшой тираж книги предопределил ее дальнейшую судьбу – она стала библиографическим раритетом…

Главным детищем Отделения Общества «Старый Петербург» стал музей северных окрестностей. Идею его создания провозгласил еще Кружок изучения Лесного, но только в начале 1920-х годов она смогла приобрести конкретные формы.

«Положение о музее северных окрестностей Ленинграда», принятое, по всей видимости, одновременно с «Положением об Отделении Общества «Старый Петербург – Новый Ленинград» в северных окрестностях» в 1925 году, состояло из семи пунктов:

«1) Музей северных окрестностей Ленинграда принадлежит Отделению Общества „Старый Петербург – Новый Ленинград»“ в северных окрестностях; 2) Музей носит краеведческий характер, собирая все материалы научного исследования данной местности, ее природы, быта и творчества населения района; 3) В район деятельности музея входит Выборгский район Ленинграда и прилегающие к нему местности; 4) Музеем заведует Хранитель, избранный Правлением Отделением и утвержденный Советом Общества. Хранитель несет ответственность за сохранность всего имущества в музее; 5) Музей имеет право устраивать временные выставки своих коллекций по отдельным вопросам; 6) Средства музея составляются из: а) сумм, отпускаемых по сметам Советом Общества; б) субсидий правительственных и общественных учреждений; в) пожертвований и сумм, собранных на специально устроенных для этой цели вечерах, концертах, лекциях и т. п.; 7) Ликвидация Музея проводится по постановлению Правления Отделения, утвержденному Советом Общества».

В состав музея вошли собранные ранее материалы по истории Лесного. Сразу же после образования 1 июня 1923 года Отделения Общества «Старый Петербург» в северных окрестностях к нему перешел музей Лесного. Поэтому уже с первого дня существования Отделения перед ним встал весьма серьезный вопрос о сохранении, пополнении и дальнейшем расширении перешедшего к нему этого музейного собрания.

Помещение перешедшего к Отделению музея осенью 1922 года пострадало от пожара, и, находившиеся в нем, коллекции спешно вынесли и сложили в другом здании. Все оказалось спутанным, и не было сил для того, чтобы восстановить музей в его прежнем виде. Тотчас по своем образовании Отделение обратилось в местный Жилотдел с просьбой о предоставлении ему под музей свободных помещений в главном здании бывшей Новосильцевской богадельни, которую Отделение называло «Новосильцевской усадьбой». Но обращение не удовлетворили, и музей остался без собственного здания.

Тогда Президиум Отделения решил воспользоваться предложенным ему 168-й школой помещением школы. 22 сентября 1923 года С.А. Безбах, как представитель Общества «Старый Петербург», и Г.Н. Боч, как представитель 168-й школы, заключили договор о временном помещении музея в здании 168-й школы на следующих условиях: школа предоставила Обществу для временного помещения музея северных окрестностей в принадлежавшем школе каменном здании бывшего Общества «Лепта» помещения бывшего алтаря домовой церкви и ризницы при нем, на втором этаже, на Малой Объездной улице. В соответствии с соглашением, школа предоставляла для музея временно часть мебели – столы, скамьи, стулья и т. д., которые Общество обязывалось сохранять в целости и сохранности.

Итак, на Малой Объездной, в доме № 14, были сложены коллекции музея, с тем чтобы постепенно разобрать их, проинвентаризировать и приготовить некоторую часть к периодическому экспонированию на открытых собраниях Отделения. Уже 27 сентября 1923 года в предоставленных помещениях Отделение открыло временную выставку музея северных окрестностей. Одновременно некоторые предметы (картины и рисунки, изображавшие старые дачи Лесного, портреты) выделили, смонтировали и поместили в одной из комнат Лесной экскурсионной станции, где заканчивались экскурсии по Лесному.

Таким образом, все коллекции музея были приняты в разоренном после пожара состоянии, не существовало никаких описей и пришлось все заново разбирать и инвентаризировать. По состоянию на июнь 1924 года эту работу еще не довели до конца, но почти все коллекции разобрали, архитектурные детали сломанных дач постепенно монтировались для экспозиции, непрерывно продолжалась инвентаризация, и в то же время делался точный учет всему вновь поступающему в музей.

Почти на каждом открытом собрании Отделения устраивались выставки, связанные с темой собрания, причем большая часть предметов, представляемых на выставках, поступала в музей в соответствующие разделы. По некоторым выставкам составлялись каталоги, тоже поступавшие в музей.

В конце сентября 1923 года, когда 168-я школа праздновала свой «годовой акт», Отделение развернуло в предоставленном ему помещении выставку части своих коллекций, касающихся старого Лесного. После «акта» выставку оставили в прежнем помещении, экспозиция все время изменялась и постепенно стала иметь более систематизированный характер, чем в момент открытия. По ее экспонатам разработали экскурсию на тему: «Краеведческая работа школьников и ее результаты в музее», включенную в цикл экскурсий по Лесному, проводимых со школами района.

Уже с первых дней работы Отделения оно наметило расширение задач музея, то есть предполагалось, что музей должен обслуживать все северные окрестности города. Согласно этой идее составили проект положения о музее, утвержденный Советом Общества. Положение предусматривало существование музея как самостоятельной единицы при Отделении, поэтому для него выделили отдельное лицо – хранителя музея, обязанности которого стал исполнять вице-председатель Отделения С.А. Безбах.

Музей постоянно рос и пополнялся, представляя из себя ценное в краеведческом отношении собрание материалов по истории Выборгского района. Коллекции Музея постепенно разбивались на отдельные группы, связанные одной темой, например «Новосильцевская церковь», «Лесной институт», «Спасская мыза» и т. д.

Тематически монтировались и группировались все предметы, причем изготавливались дополнительные специальные планы, таблицы, диаграммы, плакаты и т. д.

Для учета экспонатов велись специальные бюллетени новых поступлений в музей. Благодаря им мы сегодня имеем представление о том, какой уникальной коллекцией располагал Музей северных окрестностей.

В качестве дарителей выступали, в основном, частные лица, как правило, старожилы Лесного, а также различные организации – Общество «Старый Петербург», канцелярия 170-й школы и др. Среди поступавших материалов были открытки, портреты выдающихся жителей Лесного и планы местности, театральные афиши лесновских театров (дарителем многих из них выступал администратор Лесного Зимнего театра И.И. Абрамов), вырезки из старых газет, воспоминания и личные дневники, визитные карточки и удостоверения, экземпляры дореволюционных газет, даже счета местных магазинов и ярлыки заводов.

В начале июня 1924 года в музее насчитывалось около 3 тысяч самых разнообразных экспонатов, причем из них в 1924 году поступило около 450 предметов, а также небольшая библиотека, главным образом связанная с деятельностью Отделения. С октября 1924 года по октябрь 1925 года в музей поступило более 400 предметов. Из них наиболее ценными были памятные доски Новосильцевской церкви, материалы по революционному прошлому Выборгского района, архив земской школы, материалы по истории гимназии Ольденбургского и т. д.

За следующий отчетный год в музей поступило 693 предмета, среди них: материалы по истории Лесного института (книги, портреты, фотографии и т. п.); материалы по работе петроградского трамвая за годы революции (листовки, плакаты, объявления и др.); материалы по истории завода «Айваз» и др. Кроме того, музею передали архив кассы взаимопомощи Военно-медицинской академии, часть семейного архива профессора Н.Я. Чистовича, крупные архитектурные детали сломанных зданий Выборгского района. Но, не имея достаточного помещения, Отделение не всегда могло перевезти эти материалы и предметы для размещения в музее.

По ходатайству Отделения в музей передавались старинные портреты, часть библиотеки, картин и старинной мебели из бывшего имения Брылкиных – (совхоза «Кюлиатка»). С участка Детского санатория на Старо-Парголовском проспекте к помещению музея на Малой Объездной, № 14, перенесли две фигуры догов, лежащих у крыльца балкона, «как представляющих из себя историко-бытовой интерес». Из бывшего Дома милосердия на Большой Объездной улице, которое занял Детский дом № 152, в музей передали портреты учредителей Дома милосердия, а от дома № 25 по 2-му Муринскому проспекту – воротный столб, «как интересный в художественном и историческом значении».

Сохранились сведения, что в 1925–1926 годах «Красная газета» высылала в библиотеку Отделения экземпляр каждого номера. Собранная таким образом коллекция поступила в отдел Революционного прошлого Выборгского района и служила для научно-исследовательской работы членов Отделения.

Главной проблемой у музея стало отсутствие собственного помещения, ибо временное помещение в 168-й школе было слишком маленьким, а для постоянно растущей коллекции уже требовалось достаточно большое помещение, где экспонаты могли бы выставляться постоянно. Как уже говорилось, еще с самого начала своей работы, в 1923 году, Отделение ходатайствовало о передаче ему помещений в главном здании бывшей Новосильцевской богадельни для размещения музея северных окрестностей и экскурсионной базы при нем.

Потерпев неудачу в получении помещений в бывшей Новосильцевской богадельне (ее передали клубу имени И.И. Орлова), Отделение ходатайствовало о передаче в свое распоряжение для музея освободившегося здания Лесной экскурсионной станции. «Указанное здание, – говорилось в обращении Отделения к Уполномоченному Отдела народного образования Выборгского района, – необходимо Отделению для устройства открытых заседаний, развертывания выставок по истории района, а также для помещения части коллекций музея северных окрестностей Ленинграда». Однако ходатайство не удовлетворили: здание передали Педагогическому музею Выборгского района.

Несмотря на неоднократные попытки Отделения получить отдельное помещение для музея, все они оказывались безрезультатными. Как отмечал С.А. Безбах в своем обращении в президиум Выборгского райисполкома от 28 июля 1925 года, предоставленное музею помещение 168-й школы настолько тесно, что позволило развернуть только небольшую часть коллекций, а большая же их часть так и лежит в свернутом виде. Безбах указывал, что в настоящий момент занимаемое музеем помещение переполнено, часть материалов для него не может быть перевезена и разбросана по району. С другой стороны, музей находится под угрозой потерять и это помещение, так как школа из-за увеличения количества классов и перехода на новую систему преподавания не может уже далее предоставлять помещение для музея.

В качестве идеального места для музея Отделение продолжало рассматривать размещение его на территории Новосильцевской богадельни. Как отмечал Безбах, оно удовлетворяло всем необходимым, по его мнению, требованиям: здание должно быть непременно каменным; иметь от шести до десяти больших комнат и зал для собраний и выставок; вокруг здания должен быть участок земли не менее одной десятины, где можно устроить сад и хранить монументальные памятники; необходима близость трамвая.

После доклада С.А. Безбаха в ноябре 1925 года на заседании Президиума Выборгского райисполкома, власти наконец-то приняли решение передать помещения бывшей «Новосильцевской усадьбы» Отделению для постепенного развертывания в них музея. Отделение предполагало устроить выставочный зал, оборудовать комнату для заседаний и для работ по обработке собираемых для музея материалов. В помещении бывшей бани богадельни предусматривалось устроить кладовые музея, чтобы хранить там материалы, инвентарь и коллекции, не нужные для текущей работы.

Наиболее «громоздкие предметы» (то есть памятники) намечалось разместить в усадебном парке, его предлагалось перепланировать и превратить в «музейный парк». Таким образом, речь могла идти о «превращении всей усадьбы в культурный очаг, с помощью которого в районе велась бы краеведческая работа, а стоящую на территории усадьбы церковь, представляющую из себя художественный и исторический памятник, тоже превратить в музей».

Сохранилось письмо С.А. Безбаха к скульптору и переводчику Николаю Александровичу Бруни, написанное 31 декабря 1925 года. В нем Безбах рассказывал, что на днях выезжает в Москву в Главнауку. «Будучи там, – пишет Безбах, – я хотел бы повидать одно лицо, тесно связанное с нашим Лесным и могущее оказать нам поддержку. Я говорю о Михаиле Ивановиче Калинине. Я хочу просить у него аудиенции и рассказать о нашем музее, его задачах, просить передать сохранившиеся у него материалы по Лесной районной думе, которой он был председателем в 1917 году. Одновременно, если увижу сочувствие с его стороны, я попрошу его посодействовать по вопросу добывания здания для музея».

В апреле 1926 года, при посредстве Ленинградского общества архитекторов, выполнили большую работу по снятию планов усадьбы, и Отделение получило предложение со стороны райкоммунотдела принять усадьбу в свое ведение еще до момента подписания договора. Но тут возникло серьезное препятствие: противодействие жильцов дома, воспротивившихся передаче усадьбы под музей. Дело неоднократно пересматривалось в райисполкоме и неизменно решалось в пользу Отделения, так как признавалась ценность музея, и учитывалось то обстоятельство, что здания усадьбы не подходят для жилья.

Но устроить музей в помещениях бывшей «Новосильцевской усадьбы» Отделению так и не удалось. В тот самый момент, когда власти уже окончательно решили передать усадьбу Отделению, в момент предъявления последних доказательств возможности сохранения и поддержания «усадьбы», из Москвы от Главнауки пришло извещение, что в обещанной музею субсидии отказано по причине того, что он имеет чисто местное значение, а Главнаука не имеет средств на его поддержание. Таким образом, колоссальная работа по добыванию усадьбы, потребовавшая громадных сил и энергии (Безбах побывал в райкоммунотделе 76 раз!), рухнула, и музей снова остался без помещения. Отделение сделало попытку исходатайствовать субсидию из местных средств через райисполком, но получило отказ.

В то же время 168-я школа, где находились все коллекции музея, нуждаясь в помещении, стала требовать его выселения. 29 декабря 1927 года заведующий школой Г.Н. Боч обратился к С.А. Безбаху с решительной просьбой: ввиду открытия новых классов для 70 новых поступивших учеников во втором здании школы, на Малой Объездной, № 14, учебное заведение оказалось крайне переполненным и требует дополнительных помещений. «Поэтому школа настойчиво просит в возможно близкий срок освободить занятое Вами помещение во втором здании школы», – указывал Боч.

С.А. Безбах предпринял энергичные шаги по срочному поиску новых помещений музея, чтобы его уникальные коллекции не оказались на улице. Его действия увенчались успехом, и помещение для музея северных окрестностей предоставил Педагогический музей Выборгского района. Средств Отделения не хватало даже на перевозку коллекций и обустройство его на новом месте, поэтому райсовет выделил две подводы для перевозки их в новое помещение – на Лесной проспект, № 62.

22 февраля 1928 года удалось достичь Соглашения между Педагогическим музеем Выборгского района и Отделением ЛООИМК на Финско-Ладожском перешейке. Его подписали заведующий Педагогическим музеем Н.С. Поляхин, Председатель ЛОИМК Г.Н. Боч и хранитель музея северных окрестностей С.А. Безбах – «в целях успешности работы, взаимной поддержки и объединения результатов, достигнутых в отношении изучения Выборгского района». Оговаривалось, что оно заключается на два года и может быть продлено на дальнейший срок.

Согласно ему, Педагогический музей предоставлял Отделению помещение для устройства выставки коллекций музея северных окрестностей и комнату для склада коллекций музея, одновременно служившую и рабочей комнатой Отделения. «В целях помощи Педагогическому музею в его работе по снабжению школ материалами по прохождению школьного курса» Отделение обязывалось принимать участие в создании при Педагогическом музее краеведческого кабинета (первым шагом к этому являлось устройство выставки коллекций музея северных окрестностей), принимать участие в организации передвижных выставок, а также «использовать силы своих членов для консультации школьным работникам в интересующих их вопросах». Главнаука все-таки смогла выделить субсидию на обустройство музея – четыреста рублей, но этих средств оказалось слишком мало.

Крайне стесненные денежные условия являлись одной из причин трудностей краеведческого движения. Как не раз указывалось в отчетах Отделения, это чрезвычайно тормозило его деятельность и дальнейшее широкое развертывание краеведческой работы. Отделение существовало на скромные суммы, выделяемые правлением Общества «Старый Петербург – Новый Ленинград». Однако эти средства поступали со значительным запозданием, и многое из намеченного выполнить не удалось.

В декабре 1925 года Отделение ходатайствовало перед Обществом «Старый Петербург»: «Ввиду постоянного недостатка в средствах на содержание и развитие Музея северных окрестностей Ленинграда, сильно затрудняющего планомерную работу, Отделение просит Общество возбудить перед Главнаукой в Москве ходатайство о субсидировании Музея, как учреждения, ведущего краеведческую, научно-исследовательскую работу». Тем не менее, с мая 1926 года средства на Отделение и Музей вообще перестали отпускаться.

Но, несмотря на трудности с размещением музея и с финансовым обеспечением деятельности, руководство Отделения отмечало: «Анализ итогов года показывает, что направление выбрано правильное, нужда в проводимой работе есть и необходимо продолжить ее в том же направлении. Нужно все-таки признать, что краеведческая мелочная, кропотливая, но очень интересная работа есть именно то, что сейчас требуется жизнью. Развитие этой работы, вовлечение в нее широких масс населения, и в особенности школьников, и фиксирование сделанного в Музее – есть задача дня, и к исполнению ее мы должны постоянно стремиться…»

Рубеж 1920–1930-х годов стал тяжелым периодом для отечественного краеведения. В эти годы краеведческое движение в стране по существу разгромлено, а многих краеведов репрессировали. Добровольные краеведческие общества заменили бюрократическими бюро краеведения, а само историко-культурное краеведение постепенно ориентировали только на «историю фабрик и заводов». Отделению ЛООИМК на Финско-Ладожском перешейке удалось, тем не менее, выжить в таких сложнейших условиях, хотя это не уберегло его от ликвидации в 1937 году…

Что же касается самого С.А. Безбаха, то его дальнейшая судьба неизвестна. По сведениям историка A.B. Кобака, во второй половине 1930-х Безбах имел отношение к Ленинградскому партархиву (по некоторым сведениям, работал там научным сотрудником), однако в картотеке сотрудников он не числится.

В 1935–1936-х годах С.А. Безбах стенографировал устные воспоминания Е.А. Алексеевой (бывшей работницы завода «Айваз», осенью 1917 года – сотрудницы финансово-жилищного отдела Лесновско-Удельнинской подрайонной думы) и большевика Э.А. Рахьи об обстоятельствах «исторического заседания» большевиков в доме на Болотной улице в октябре 1917 года. По-видимому, С.А. Безбах основательно занимался этим вопросом. Тогда же, в 1930-х годах, С.А. Безбах опубликовал несколько учебно-методических пособий и популярных книг по истории, в том числе очерк к 230-летию Полтавской битвы.

Краеведческая деятельность в Лесном, несмотря на ее ограниченные возможности, внесла огромный вклад в опыт краеведческой работы в масштабах не только района и города, но и всей страны. Она показала пример изучения исторически сложившейся местности, рассматривая ее и как самостоятельное явление, и как часть общей истории. Нет сомнения, что деятельность лесновских краеведов достойна нашей благодарной памяти и самого искреннего уважения…

После 1930-х годов на первый план в идеологической сфере в стране вышла революционная история. Соответственно об истории Лесного говорилось только в той мере, поскольку это относилось к революционной борьбе, деятельности В.И. Ленина и большевиков.

В последнее десятилетие XX века, когда государство перестало быть «советским», интерес к подлинному краеведению стал возвращаться. Одним из краеведческих центров Лесного стал Детский центр исторического воспитания на Болотной улице (филиал Музея политической истории России).

Прежде он назывался «Мемориальный дом-музей Выборгской стороны» и посвящался происходившему в этом доме в октябре 1917 года «историческому заседанию» большевиков. Об уникальном лесновском особняке я уже вел речь в предыдущих главах. Теперь пора сказать, как сложилась его судьба после революции.

С начала 1920-х годов бывший особняк Бертлинга – Винстедта занимал Детский дом, и позже долгое время этот дом использовался для размещения различных детских учреждений Выборгского района. По состоянию на 1939 год на участке, кроме ныне сохранившегося особняка, находились еще три бревенчатых здания – двухэтажный дом, в нем размещались спальни для детей и лазарет, одноэтажный хозяйственный флигель и одноэтажный детский игровой домик на опытном участке юннатов.

Еще с 1920-х годов в одной из комнат второго этажа устроили мемориальный ленинский уголок («ленинскую комнату»). В 1967 году, к 50-летию Октябрьской революции, в особняке на Болотной улице открылся «народный историко-революционный музей Выборгской стороны». Его созданию предшествовала трудная, порой драматическая, борьба за этот особняк, которую вел «Совет старых коммунистов» при Выборгском райкоме партии.

После того как из особняка выехал детский сад, здание оказалось по существу бесхозным. «Дело со зданием на Болотной ул., № 13 внушает нам, старым коммунистам, большую тревогу за его целостность и сохранность, – говорилось в письме председателя „Совета старых коммунистов“ В.Ф. Бельшева первому секретарю Выборгского райкома партии Б.И. Аристову. – Нашим осмотром здания в последних числах июня текущего года установлено, что в нижнем этаже здания учинен настоящий погром. В здание проникли неизвестные лица, устраивали там дебоши и пьянство. В помещении набросано много разной водочно-винной продукции и мусора. Разбиты рамы, исковерканы стены и т. д. Местные жители не раз в доме ночью видели огонь. Здание фактически находится под большой угрозой. Оно может быть уничтожено огнем и погибнет как историческая реликвия и ценность».

«Совет старых коммунистов» настаивал на том, что надо обязательно не только сохранить здание как реликвию истории, но и развернуть в нем историко-революционный музей «Прошлое, настоящее и будущее Выборгской стороны». Экспозицию предлагалось создать из трех тематических разделов: «Выборгская сторона до революции», «Выборгские рабочие в февральской и Великой Октябрьской социалистической революции» и «Ленин и Выборгская сторона».

Инициативу «Совета старых коммунистов» поддержали бывшие члены подпольных райкомов партии Выборгской стороны и «участники революционной борьбы пролетариев Выборгской стороны». В поддержку выступила Е.Д. Стасова (бывший секретарь В.И. Ленина), направившая обращение к первому секретарю Ленинградского обкома партии B.C. Толстикову. «Со свой стороны я, конечно, полностью поддерживаю эту замечательную инициативу, – писала Е.Д. Стасова, – так как, будучи участником этого исторического заседания ЦК, прекрасно осознаю то большое воспитательное и политическое значение, которое будет иметь образование Музея…»

Несмотря на поддержку партийных органов, долгое время продолжалась бюрократическая волокита, и вопрос оставался нерешенным. Наконец разрешение властей получили, произвели срочный ремонт и реставрацию дома (к качеству работ у «Совета старых коммунистов» возникли серьезные претензии). Тем не менее, к 50-летию революции, в 1967 году, музей все-таки создали. В 1973 году он стал филиалом Музея Октябрьской революции (ныне Музей политической истории России). Однако времена изменились, в начале 1990-х годов революционный музей закрыли, а в 1998 году он возродился в новом качестве – как Детский исторический музей (затем – Детский центр исторического воспитания), быстро завоевавший в округе большую популярность. Здесь воссоздали обстановку петербургского дома начала XX века.

По словам директора центра Ларисы Николаевны Кудиновой, «в нашем музее все необычно. Необычная экспозиция, необычные формы и методы. Общение ребенка с экспонатом мы делаем максимально комфортным – ведь именно через общение с ним ребята узнают больше об истории страны, о своих корнях. Предлагая ребенку совершить путешествие в прошлое, ему дается право стать участником происходящего, почувствовать себя хозяином в доме – поиграть в редактора-издателя и сложить газету из дореволюционных рекламных объявлений, побывать в фотоателье и заглянуть в семейный альбом. Глобальные исторические события становятся ближе, доступнее и понятнее детям, когда все можно потрогать и покрутить в руках. Ведь главная цель музея – пробуждение интереса к отечественной истории».

В той комнате, где когда-то октябрьской ночью 1917 года собирались «смутьяны», разместился типологический комплекс «кабинет издателя». Старинную мебель, находившуюся в мемориальном особняке, передали в фонды Музея политической истории России. Памятник Ленину, стоявший перед музеем, и мемориальную доску, посвященную заседанию ЦК, отправили в Музей городской скульптуры.

15 сентября 1999 года в музее на Болотной улице состоялся «круглый стол» на тему: «История Лесного (Зачем, кому, как изучать исторические местности)» с участием преподавателей истории местных школ и гимназий, сотрудников Ленинградской областной детской библиотеки, Дома культуры «Первомайский», а также других энтузиастов-исследователей Лесного. Руководил обсуждением предложенной темы историк Петербурга A.B. Кобак, многие годы занимающийся изучением истории Лесного. Речь шла о возможности развертывания широкой краеведческой деятельности в районе с участием школьников. Подчеркивалось, что ориентация на детей очень важна, потому что именно изучение «малой родины» понятней ребенку, чем абстрактная глобальная история. История своей семьи, своего дома, своей улицы, своего района приближает детей к пониманию истории страны, учит бережному отношению и уважению к своему прошлому, да и просто воспитывает определенную культуру поведения.

Детский центр исторического воспитания на Болотной улице – один из очагов современной краеведческой работы в Лесном. Фото автора, март 2006 года

В истории Лесного может быть интересно все, ибо все, что происходило в стране, находило свой яркий отзвук в Лесном. Детям могут быть интересны подробности дачной, театральной, литературной, художественной жизни. В истории Лесного немало тайн и загадок, многие аспекты его истории вообще не изучены. Есть темы, непосредственно не связанные с историей, например геология, гидрология, древонасаждения Лесного. Детские занятия историей района могут иметь и своеобразные оригинальные методы.

Как отметил A.B. Кобак, есть насущная необходимость в поддержке и развитии исторического исследования, ныне очень распространенного, особенно в случаях, когда сохранилось мало документальных фактов и вещественных доказательств или исторический феномен прослеживается слабо. Это – так называемая «устная история», через интервью. Для подобной работы мало одного человека, ее можно проводить только вместе, только сообща, а у детей она может очень хорошо получиться. Ведь воспоминания старожилов сегодня подчас служат единственным источником информации об историческом прошлом Лесного.

Постепенно на базе музея сложился постоянно действующий семинар – клуб любителей истории Лесного. В 2001 году, к третьей годовщине открытия Детского центра исторического воспитания, в нем открылась выставка об истории Лесного под названием «Лесное – Петербургский Кембридж». «Петербург – это не только Зимний дворец или Медный всадник, но и Лесное, – сказала на открытии выставки директор центра Л.Н. Кудинова. – Надо объяснить детям, что по этим улицам ходили выдающиеся люди. Чтобы они поняли, что Лесное – это не просто спальный район, но и история с глубокими корнями и традициями».

Выставка состояла из двух частей – «Петербургский Кембридж», где рассказывалось об истории Лесного, Политехнического и Физико-технического институтов, а также «Великие лесновцы», где были представлены материалы, связанные с Д.Н. Кайгородовым, В.А. Трофимовым, А.Ф. Иоффе, Д.С. Лихачевым и лауреатом Нобелевской премии Ж.И. Алферовым. Демонстрировался на выставке альбом «лесновцев», в котором записаны все знаменитые жители Лесного.

Еще одной вехой развития краеведения в Лесном стали первые краеведческие «Лесновские чтения», прошедшие в стенах Детского центра исторического воспитания 11 ноября 2005 года и приуроченные к седьмой годовщине открытия музея. Прозвучавшие доклады посвящались как истории, так и современной жизни Лесного. С уникальными воспоминаниями о жизни в Лесном в 1930-х годах, озаглавленных «Лесной моего детства», выступила старожил этих мест Галина Всеволодовна Кравченко – внучка одного из основателей Кружка изучения Лесного, преподавателя Коммерческого училища Владимира Александровича Трофимова.

С представлением посмертной книги стихов лесновца Юрия Михайловича Берсенева выступила его вдова, Алла Семеновна Берсенева. Одессит по рождению, он жил в Лесном около сорока лет. А приехал он в Ленинград из Москвы, где закончил Театральное училище имени Щукина. Живя в Лесном, он двадцать лет отдал работе в волховском народном театре, выступавшем на лучших площадках города и выезжавшем за рубеж, потом создал на Васильевском острове театр «Авансцена». Увлекался поэзией – за последние десять лет жизни, с 1994 по 2004 год, написал около тысячи стихотворений.

Многие из его стихов посвящены «малой родине» поэта и проникнуты болью за ее судьбу. «Не трогайте Сосновку!» – так озаглавлены стихи Юрия Берсенева, написанные, когда возникла опасность вырубки части парка ради строительства коттеджей.

«Сосновка – мекка для влюбленных,

И ветеранам – благодать», —

писал Юрий Берсенев…

Об истории и возрождении храма Преображения Господня в Лесном рассказал на «Лесновских чтениях» его настоятель отец Михаил (Груздев). С докладами, посвященными ухудшению экологического состояния в Лесном, в том числе в результате практикующейся в последние годы «уплотнительной застройки», выступили ученики гимназии № 74 – участники Ученического научного общества. Кстати, одной из жертв «уплотнения» едва не стала территория бывшего «Ольгина приюта», хотя, согласно Закону об охране памятников, любые работы, включая строительные и изыскательские, на территории памятника архитектуры запрещены. По словам исследователя истории «Ольгина приюта» Евгения Шведова, удалось предотвратить вырубку на территории бывшего приюта старинного сада с многолетними дубами, кленами и березами, и с помощью руководства КГИОП^[6] Санкт-Петербурга остановить строительство тут 22-этажного жилого здания…

* * *

Справедливости ради надо сказать, что Детский центр исторического воспитания на Болотной – не единственный музей в Лесном. В июне 1998 года в Лесном появился новый музей, он хоть и не имеет краеведческой направленности, но должен быть обязательно упомянут в этой книге. Речь идет о Музее автомобильной инспекции на проспекте Пархоменко, в доме № 14, где базируется спецполк Государственной инспекции по безопасности дорожного движения (ГИБДД). Здесь собраны материалы об истории дорожного движения за три века существования Петербурга, в том числе указы первого полицмейстера графа Девиера, макет застав у входа в город в петровское время. В музее представлено множество любопытных экспонатов, начиная от обмундирования и снаряжения городового «низшего оклада» до форменной одежды современного постового. В создании музея принимали участие Государственный Эрмитаж, Русский музей, а также Музей истории Санкт-Петербурга. В стороне не остались и ветераны дорожной инспекции, и простые горожане.

Продолжая тему изучения Лесного, нельзя не упомянуть об Ученическом научном обществе (УНО) при гимназии № 74, созданном в ноябре 2000 года на базе Детского центра исторического воспитания. Оно объединило учащихся гимназии 5–7-х классов, их родителей, а также преподавателей и сотрудников музея. Целью создания УНО являлось «восстановление утраченных исторических корней одного из старейших и красивейших районов Петербурга – Лесного, нашей малой родины». Темами занятий стали «Лесной, как часть большого пространства, с точки зрения не только истории, но и географии, геологии, гидрологии и т. д.», «Лесной в документах», «Проблемы Лесного», «Рождество в Лесном» и т. д. Одним из итогов деятельности УНО стала организация в начале 2004 года в гимназии № 74 краеведческой выставки об истории Лесного.

Другой современный краеведческий центр существует под названием «Лесное» при Доме детского творчества «Союз» Выборгского района Санкт-Петербурга на проспекте Раевского (дом № 5, корп. 2). С сентября 2001 года в рамках программы «Наследие Петербурга» центр проводит историко-краеведческую досуговую программу «Лесное. История и современность», главная задача которой – изучение «малой Родины» – Лесного. Авторами программы (из нее впоследствии вырастет вся программа деятельности краеведческого центра) стали директор Дома детского творчества Е.П. Широкова и методист, руководитель краеведческого центра «Лесное» Г.Н. Костикова.

«Воспитывая любовь к Родине, необходимо начать с истории и бережной памяти к тем местам, где прошло детство, – говорилось в обосновании этой программы. – Необходимо показать детям, что их „малая Родина“ тесно связана с историей города, историей Отечества. Нужно предложить им посмотреть на знакомые места новым взглядом, показать, где и как жили здесь петербуржцы разных поколений, как нужно сохранять эти уголки города для будущих поколений».

К участию в программе пригласили учащихся школ, гимназий и лицеев, их родителей, учителей, общественные организации и вообще всех, заинтересованных судьбой Лесного. Среди партнеров центра, активно участвовавших во многих его акциях, были Детский центр исторического воспитания, музей-фрегат «Штандарт», Государственный технический университет и Лесотехническая академия.

Основными направлениями работы краеведческого центра стали ведение исследовательско-краеведческой и исследовательской деятельности, а также проведение различных массовых мероприятий и выставок творческих работ на тему «Мое Лесное». За первые два года работы краеведческого центра прошли фотовыставки «Храмы Лесного» и «Особняки и дачи Лесного», школьные историко-краеведческие конференции, конкурс «Генеалогическое древо моей семьи» и т. д.

Проводились музейные олимпиады: первая, организованная совместно с Детским центром исторического воспитания на Болотной улице, прошла в 2001 году. Музейная олимпиада 2002 года посвящалась 100-летию со дня открытия Политехнического института, 2003 года – к 200-летию Лесного института. На базе школ, наиболее заинтересовавшихся работой центра «Лесное», возникли историко-краеведческие кружки: «Горожане» – в гимназии № 105, «Искатели» – в гимназии № 74, «Хранители Лесного» и «Любимый город» – школа № 97.

В рамках досуговой деятельности центра осуществляется театрализованная игровая программа «Мы живем в Лесном», включившая в себя три игры-путешествия: «Сказки Лесного» (легенды, истории, названия, а также сказочные «обитатели» парков и природы Лесного), «В гостях у Лесовичка» (через топонимику дается введение в историю Лесного) и «Архитектурная азбука Лесного». Действует также экскурсионно-краеведческая программа «Дорогами Лесного», среди ее задач – познавание истории и духовного наследия Лесного в контексте истории и культуры Петербурга и, самое главное, – осознание Лесного не как района новостроек, а как уникального старинного района северной столицы.

С историей Лесного связаны акции, проводимые краеведческим центром. В сентябре 2004 года на том месте, где стояло когда-то Коммерческое училище на Институтском проспекте, прошла акция, посвященная 100-летию со дня открытия этого учебного заведения. Акция проводилась совместно с музеем на Болотной улице и гимназиями № 74 и № 105. В ней участвовали школьники, воспитанники краеведческого центра, педагоги и старожилы Лесного – выпускники школы, существовавшей в советское время в стенах бывшего Коммерческого училища.

В сентябре 2005 года краеведческий центр провел акцию, посвященную 180-летию со дня знаменитой дуэли В.Д. Новосильцева и К.П. Чернова. В ней приняли участие школьники, студенты и преподаватели Лесотехнической академии и старожилы Лесного. Священник церкви Лесотехнической академии отец Игорь отслужил молебен по жертвам той давней дуэли, а затем на месте поединка зажгли поминальные свечи…

Издательская деятельность центра реализовалась выпуском в 2003 году, к 300-летию Санкт-Петербурга, первого сборника «Лесное глазами детей. История и современность». В него вошли лучшие исследовательско-краеведческие и творческие работы, созданные в ходе реализации программы «Лесное. История и современность». Они посвящались самым различным аспектам истории Лесного – благотворительности, церковной жизни, мемориальным доскам, Лесотехнической академии и ее парку и многому другому.

Второй сборник увидит свет к концу 2006 года. В нем будут собраны лучшие работы, представленные на втором районном конкурсе творческих и исследовательских работ «Мое Лесное», проводившемся с октября 2005 года по февраль 2006 года. Конкурс проводился по трем номинациям – «Сказки Лесного», «Лесное – твоя „малая Родина“» и «Архитектурная азбука Лесного».

…Оглядываясь на почти вековую историю лесновского краеведения, необходимо отметить, что в Лесном, как нигде в других районах нашего города, есть уникальные краеведческий опыт и традиции, своего рода «лесновская школа краеведения». Поэтому мы уверены, что столь обстоятельное и подробное изложение в нашей книге истории зарождения и развития краеведческих организаций в Лесном не является излишним. Пусть оно еще раз напомнит, что во все времена краеведением занимались искренние и бескорыстные подвижники, страстно влюбленные в свою «малую Родину». К сожалению, послереволюционная эпоха краеведения в Лесном разбилась о бюрократическое равнодушие чиновников и препоны политического характера. Будем надеяться, что нынешние лесновские краеведы не столкнутся с подобными проблемами…

ГРАЖДАНКА

«Гражданкой» сегодня называют обширный район новостроек, простирающийся от проспекта Непокоренных к северу – до Суздальского проспекта. Однако исторически Гражданка занимала гораздо меньшую территорию, причем существовало несколько поселений, они располагались рядом и плавно перетекали друг в друга: Дорога в Гражданку, Колония Гражданка (она же Немецкая Гражданка) и Русская Гражданка. Бок о бок здесь многие десятилетия жили люди самых разных национальностей, главным образом – русские и немцы.

Образец толерантности

Исторически название «Гражданка» связано с близостью к городу и первоначально звучало как «Горожанка». Достоверно установить временной рубеж трансформации «Горожанки» в «Гражданку» не представляется возможным.

Народная топонимика существует по собственным законам… Конечно, название района «Гражданка» ассоциируется с гражданственностью, или с гражданским сознанием. Неслучайно подземный вестибюль станции метро «Гражданский проспект», введенной в строй в 1978 году, на следующий год после принятия «брежневской конституции», украсил герб Советского Союза (ныне он превратился там в историческую достопримечательность ушедшей эпохи).

По некоторым данным, поселение под названием «Горожанка» возникло еще в конце XVIII века на дороге из Петербурга в Мурино. Основал деревню Горожанку на землях своего обширного муринского имения Александр Романович Воронцов, переселив сюда русских крепостных крестьян. По легенде, название села связано с первыми поселенцами этих мест в петровские времена, насильно переселенными из городков Муромского уезда. Впрочем, известно, что некое поселение существовало тут еще со шведских времен.

Гражданка на карте Петербурга и пригородов 1916 года

В 1712 году Петр I подарил деревню Мурино со старым шведским кабачком своему сподвижнику барону П.П. Шафирову. После того как в 1723 году Шафиров попал в опалу и был отправлен в ссылку, Петр I издал указ: «…Шафировские имения писать на государя». В том же году Петр I подарил Мурино генерал-майору И.Д. Дмитриеву-Мамонову, чья дочь в 1749 году продала имение Роману Илларионовичу Воронцову. С тех пор и вплоть до самой революции селом Мурино владел знаменитый род Воронцовых, давший России многих выдающихся государственных деятелей.

Роман Илларионович Воронцов, расширяя имение, создал на его территории две деревни – Новую и Ручьи, куда переселял своих крепостных крестьян из собственных владений в других местах. В завещании Р.И. Воронцов оставил московскую и петербургскую недвижимость сыновьям. Там же говорилось, что «…при делении между собой просит не дробить их на части». Таким образом, с 1774 года Мурино со всеми деревнями стало принадлежать Александру и Семену Романовичам Воронцовым.

Семен Романович Воронцов пребывал в частых отъездах, и дело отца по благоустройству имения продолжил Александр Романович. Именно он покупал новые земли, крепостных крестьян и устраивал новые поселения. Так возникли при А.Р. Воронцове деревни Горожанка (позже именовавшаяся Гражданкой), а также Рыбачья (потом Рыбацкая) и Лаврики.

В 1820-х годах рядом с Гражданкой возникла Колония Гражданка – одно из довольно многочисленных поселений немцев в предместьях Петербурга. Немецкие колонисты появились в Петербургской губернии в эпоху царствования Екатерины Великой. Императрица в начале 1760-х годов своими манифестами пригласила иностранцев различных сословий селиться в России, обещая за это всяческие льготы, в том числе свободу вероисповедания, свободу от податей и служб на срок от 10 до 30 лет и т. д. Однако из всех европейских народов откликнулись, в основном, только немцы, ибо большинство европейских монархов приняли меры против эмиграции своих подданных в Россию, а в тех странах, откуда выезд дозволялся, и так жили неплохо. Только немцы, и только из юго-западной части Германии, стали переселяться в Россию.

Прибывающие немцы стали образовывать свои поселения – колонии, а звать их стали «колонистами». Жили они замкнуто, хранили национальные устои и традиции, любым способом сопротивляясь ассимиляции. Ярче всего немецкие поселения в России проявились в Крыму, в Новороссии, в Поволжье и у нас – в Петербургской губернии. Общее число немцев, прибывших к концу XVIII века, составило около 50 тысяч человек.

Первой и одной из самых крупных колоний под Петербургом стала Ново-Саратовка, основанная в 1765 году переселенцами из Бранденбурга и Вюртемберга. Первоначально предполагалось, что они проследуют в район Саратова, и Петербург для них представлял что-то вроде «перевалочной базы». До Саратова они не доехали, однако свое поселение под Петербургом назвали «Ново-Саратовкой». Вскоре число колоний достигло уже не меньше десятка, они появились как в непосредственной близости к Петербургу, так и на отдаленной территории губернии. Девяносто два семейства колонистов поселили в окрестностях Ямбурга, они основали там три колонии – Луцкую, Порховскую и Франкфуртскую. До конца 1810-х годов на карте Петербургской губернии возникали колонии, заселявшиеся переселенцами, только что прибывшими из Германии. Затем образование колоний происходило за счет расселения выходцев из существующих колоний на новые земли, так что к началу XX века на территории губернии находилось не менее тридцати немецких поселений.

Немецкие колонии были особым миром – замкнутым и обособленным. Внешний их облик хранил некоторые черты Германии и резко отличался от русского окружения: широкие улицы, обсаженные деревьями в два ряда, сады, иногда кусты роз в цветнике. Колонисты свято хранили свои национальные и религиозные традиции, поэтому их поселения выглядели своеобразными немецкими уголками на российской земле. Между собой колонисты говорили по-немецки, женились и выходили замуж только за немцев из других колоний. Но в отношениях колонистов с жителями близлежащих мест никогда не возникали межнациональные конфликты.

Власти проводили политику по достаточно равномерному расселению колонистов по территории Петербургской губернии и за ее пределами. Однако, как отмечает историк Е.В. Бахмутская, «подавляющее большинство колоний-выселок под Петербургом было основано без участия властей самими колонистами на купленной или арендованной земле. Крупные „дочерние“ колонии возникали, как правило, не единовременно, а постепенно, по мере приобретения отдельными семьями все новых и новых земельных участков».

Немецкая Колония Гражданка стала характерным проявлением этого процесса. Во второй половине 1820-х годов жители старых немецких колоний начали расселяться на территории между деревней Мурино и Спасской мызой, причем происходило это постепенно. В 1827 году братья Вализеры из Ново-Саратовки купили по 7,5 дес. земли, относившейся к Муринскому имению графа Воронцова. Впоследствии именно этот год, 1827-й, считался годом основания Колонии Гражданка. А в августе 1927 года колонисты торжественно отмечали 100-летие своего поселения…

В 1830 году к братьям Вализерам присоединились немцы из Среднерогатской и Ижорской колоний: Аманы приобрели участки в 10 и 19 десятин, Эйдемиллеры – два участка по 7,5 десятин, Шеффер – 15 десятин, Бауэр – 15 десятин. Тогда же А. Вализер присоединил к своему участку еще 7,5 десятин. Колонист Фогельзанг из Ново-Саратовки купил 15 десятин из располагавшихся тут же владений помещицы Быковой.

Затем происходило дальнейшее расширение немецкой колонии, образовавшейся таким образом на старой Муринской дороге, которая вела к деревне Мурино. В 1836 году выходцы из Среднерогатской и Ново-Саратовской колоний приобрели 92 десятины земли у графа Воронцова, а также у владельцев соседних земель – помещиков Беклешова и Пискарева.

В 1857 году колонист Бич из Среднерогатской колонии купил земельный участок в 40 десятин у генерала Чижикова. Забегая вперед, отметим, что еще в 1930-х годах невдалеке от Гражданки, за деревней Ручьи, располагалось небольшое селение немецких колонистов, название которого шло от немецкой фамилии Бич. Стояло там в ту пору всего несколько домов, где жило несколько семей. Адрес звучал следующим образом: «Деревня Ручьи, поселок Бичи».

К северу от Колонии Гражданка выросло русское село – Русская Гражданка, а позже вблизи дороги, связывавшей Гражданку с Петербургом, возникло еще одно поселение, где жили русские, финны и немцы – называлось оно «Дорога в Гражданку». Таким образом, прежнюю «большую» Гражданку можно с полным правом назвать «территорией веротерпимости», или, как сегодня принято говорить, толерантности. Очень важно напомнить, что Петербург с самого своего основания являлся многонациональным и многоконфессиональным городом, и подобное мирное сосуществование людей различных национальностей служило обычным, рядовым явлением.

Территориально все три поселения – Дорога в Гражданку, Колония Гражданка (Немецкая Гражданка) и Русская Гражданка – располагались вдоль теперешнего Гражданского проспекта. На картах Петербурга начала XX века и последующих десятилетий эта трасса обозначалась под названием «Гражданская дорога».

12 ноября 1962 года на участке от Большой Спасской улицы (с 1964 года – проспект Непокоренных) до нынешнего Северного проспекта трасса получила современное название – Гражданский проспект, а 27 июля 1970 года, в связи с расширением района новостроек его продлили, от Северного до Суздальского проспекта. Как отмечается в «Топонимической энциклопедии Санкт-Петербурга», иногда в состав проспекта ошибочно включается Кушелевская дорога. Она действительно в 1817–1887 годах входила в состав Дороги в деревню Гражданка, но затем стала именоваться Дорогой в Кушелевку. Параллельно, с начала 1910-х годов, существовало и другое ее название – Кушелевская дорога. Сегодняшние ее границы – от проспекта Маршала Блюхера до проспекта Непокоренных.

В некоторых справочниках 1950-х – начала 1960-х годов всю Гражданскую дорогу делили на несколько участков по поселениям, находившимся вдоль дороги. От нынешнего проспекта Непокоренных примерно до улицы Фаворского трасса звалась «Дорога в Гражданку», примерно от улицы Фаворского до улицы Гидротехников – «Колония Гражданка», а от улицы Гидротехников примерно до дома № 80 по Гражданскому проспекту – «улица Русская Гражданка».

Точные границы поселений вдоль нынешнего Гражданского проспекта определить довольно сложно, поэтому можно лишь условно обозначить их, тем более что различные историки и краеведы порой противоречат друг другу.

По всей видимости, примерно от нынешнего проспекта Непокоренных до улицы Фаворского находилось поселение под названием «Дорога в Гражданку», затем простиралась Колония Гражданка. По воспоминаниям старожилов, границей Колонии Гражданка и Русской Гражданки служила Лавровая улица (где-то здесь жил землевладелец Лавров). Она существовала до мая 1965 года и проходила от Гражданского проспекта в направлении улицы Бутлерова, причем отходила от Гражданского проспекта почти напротив Костромской улицы (ныне ул. Гидротехников), упиравшейся в проспект с противоположной стороны. Необходимо отметить, что нередко возникает путаница, поскольку поблизости проходила Лавровская дорога, чье название шло от имени того же вышеупомянутого землевладельца. По данным «Топонимической энциклопедии Санкт-Петербурга», название существовало с 1912 года до 1960-х годов. Проходила магистраль от нынешнего проспекта Непокоренных до улицы Руставели.

Русская Гражданка заканчивалась чуть дальше железной дороги, проходившей от газовой котельной Политехнического института до Ручьев. То есть Русская Гражданка заканчивалась примерно за нынешним проспектом Науки. Далее она плавно перетекала в деревню Ручьи. Эта деревня располагалась по обеим сторонам нынешнего Гражданского проспекта, территориально немного не доходя до современного проспекта Просвещения.

За деревней Ручьи вдали открывался чудесный вид на село Мурино, над которым возвышалась, как и сегодня, красавица-колокольня. Справа от дороги в Мурино простирались поля, а слева, примерно в полукилометре, находился эстонский хутор Рутта, за ним начинался лес. Перед войной жители хутора переселились в Мурино.

На въезде в Мурино располагалась еще одна немецкая колония северных пригородов. Исследователи называют датами ее основания 1889 или 1895 годы. По воспоминаниям старожилов, эта немецкая колония не носила отдельного названия, а располагалась она вдоль дороги в Мурино, на протяжении около 800 метров, до современного железнодорожного переезда. Здесь стояло примерно около 60 колонистских домов. По воспоминаниям муринских старожилов, среди немецких фамилий тут были Флейшманы, Клюмберы, Трепсы, Ягны, Фогельзанги (обычно их звали просто Фогелями). Только в начале села стояли дома русских жителей – Климовых, Кюлястиных и Панкратовых. В народном обиходе эту южную окраину Мурина именовали «Климов край». Сейчас на месте немецкой колонии у въезда в Мурино – гаражи и новостройки…

«Немецкий уголок»

Немецкие колонисты под Петербургом занимались сельским хозяйством, ведя его с национальной педантичностью и тщательностью. Их поселения славились картофелем, молочными продуктами и овощами. Занимались колонисты садоводством, а также разводили клубнику. Современники уважительно отзывались о колонистах, подчеркивали их трудолюбие и выносливость, отмечали образцовую чистоту и порядок на мощеных улицах. Единственное, что не устраивало многих в быте колонистов, так это то, что те, в отличие от русских земледельцев, использовали в качестве удобрения для полей фекалии, поэтому запах оттуда шел невыносимый. Как отмечал один из обозревателей, общая черта колонистских селений – это своеобразное удобрение почвы: «Многие колонисты занимаются ассенизацией, как промыслом», и «лишь благодаря обстоятельствам, дачники могут подышать время от времени чистым воздухом…».

Кроме сельского хозяйства, колонисты Петербургской губернии, как и финны-ингерманландцы, занимались «питомническим промыслом». Начало этому промыслу положил петербургский Воспитательный дом, основанный еще в 1772 году. Причина появления и развития «питомнического промысла» связана с большим количеством «незаконнорожденных детей», появлявшихся на свет в Петербурге.

При каждом полицейском участке в столице в те времена существовал бесплатный родильный приют, куда обращались за помощью женщины из беднейших слоев. Кроме того, имелось немало частных убежищ «для секретных рожениц», где помогали дамам из более привилегированных слоев общества, попавших в непростую ситуацию. Из приютов и убежищ «незаконнорожденных детей» отвозили в Воспитательный дом. Кроме того, сюда приносили детей матери, не способные содержать ребенка, чаще других – представители прислуги – кухарки, горничные. Они отдавали свое дитя в Воспитательный дом из-за бедности, к тому же общественное мнение осуждало их за «незаконную связь».

В Петербурге в год Ведомством императрицы Марии собиралось до десяти тысяч подкидышей. Из Воспитательного дома большинство «питомцев» отправлялись на «вскормление» в деревни и села Петербургской губернии. Больше всего сирот попадало в финские семьи, а также в семьи немецких колонистов. Объяснялось это очень просто: финны и немцы, как правило, были более зажиточными, поэтому могли обеспечить лучший уход за детьми. Питомцы служили и дополнительной рабочей силой, и неплохим источником дохода, поскольку за каждого взятого на «прокорм» полагалась ежемесячная выплата, до достижения им 16 лет, – около 5–6 руб. в месяц, а при взрослении они становились хорошими работниками.

«Нуждаясь в рабочих, колонисты всегда рады принять в свой дом рабочую силу, а потому и откликаются с радостью на высказавшуюся в столице потребность куда-нибудь девать тех незаконнорожденных детей, которые являются здесь тысячами на свет Божий, – говорилось в изданной в 1881 году книге „Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении“. – И воспитательный дом, и частные люди по сговору, и притом последние в особенности часто, отдают несчастных детей на выкормку колонистам; те воспитывают их и затем пользуются их даровым трудом, не обращая внимания на их усталь и на их недосилие. Тысячи этих детей рассыпаны по всем колониям подстоличным и несут тяжкую работу на своих приемных отцов и матерей…»

…Быт немцев-колонистов отличался строгостью и педантичностью. Попадая в Гражданку, петербуржец оказывался как будто совсем в другом мире. «Колонист тщательно выбрит, одежда у него немецкого покроя, а колонистки являются в город, на рынок, в неизбежных чепчиках… – писал в 1903 году знаток столичного быта журналист Анатолий Бахтиаров. – Фасон чепчика, вывезенного некогда из своего отечества, колонистка строго сохраняет и передает из поколения в поколение…»

Действительно, одежда колонистов вплоть до начала XX века отличалась от одежды русских крестьян. Как указывает историк-этнограф Н.В. Юхнева, колонисты-мужчины носили длинный сюртук, брюки, заправленные в сапоги, шейный платок, фуражку. Женщины одевали длинные платья с несколькими накрахмаленными нижними юбками, передник, чепец (причем его носили как девушки, так и замужние женщины). На плечи нередко накидывали платки – либо тюлевые, либо пестрые русские.

«Во время работы мужчины пользовались передниками, если работа была грязная – черным, если чистая – белым, – отмечает Н.В. Юхнева. – По субботам колонисты надевали белые передники и шли подметать улицу перед своим домом; уборка улиц была обязанностью, за выполнением которой следил староста. Семейная и праздничная обрядность определялась принадлежностью к евангелическо-лютеранской церкви, дети учились в приходских церковных школах».

А вот как описывал «немецкую деревушку» Гражданку Анатолий Бахтиаров: «Дома довольно большие, в два этажа; обшиты тесом; впереди небольшой садик, в котором разбиты клумбы с цветами. Все дома построены по одному типу с неизбежными двумя балконами по фасаду. Заборы и палисадники, выкрашенные белой краской, стоят прямо, ровно, точно вытянулись в струнку. Внутри стены оклеены обоями».

«В старину у колонистов существовали патриархальные нравы, – указывал историк Михаил Пыляев, – нищих здесь никогда не было, если случалось кому впасть в нищету, то его родственники и соседи ему помогали, засевали своими семенами его поле, давали скотину и т. п. С такой помощью бедняк скоро поправлялся…»

Летом немецкие колонисты предлагали жилье для горожан, желавших выехать за пределы «душного и пыльного города», и Гражданка превращалась в недорогое дачное место. Как отмечалось в изданном в 1887 году «Описании и общем плане дачных местностей по Финляндской железной дороге», «в Гражданке дачи расположены по обе стороны Муринской дороги; позади их находятся крестьянские запашки, луга, а за ними – сосновый лес, служащий хорошим местом для ежедневных прогулок».

Правда, затем перечислялись многочисленные недостатки Гражданки как дачной местности: «отсутствие воды для купания, не совсем удобное сообщение с Петербургом, беспрестанная езда по дороге окрестных крестьян, доставляющих свои сельские продукты в Петербург, с непременными остановками в находящемся здесь грязном трактире для совершения выпивки, все это делает Гражданку не совсем удобной местностью для дачного житья, хотя дачи здесь, сравнительно, весьма недорогие».

Устойчивый «ассенизационный» запах с колонистских полей – едва ли не самое главное, что не нравилось дачникам. Ну и еще – отсутствие увеселительных заведений. В остальном – просто благодать: обилие свежих молочных продуктов и – никаких пьяных драк.

* * *

В религиозном отношении немецкие колонии под Петербургом представляли шесть общин (приходов) Евангелическо-лютеранской церкви России. Хотя колонисты – не единственные прихожане этих общин (кроме немцев, ими были эстонцы, латыши и шведы), в начале XX века в четырех из них они составляли большинство – в Ново-Саратовской, Стрельнинской, Петергофской и Ямбургской.

Колония Гражданка относилась к Ново-Саратовскому приходу, в нем немецкие колонисты составляли 97 % прихожан. Кроме Гражданки и Ново-Саратовки, к приходу относились Среднерогатская, Фарфоровская, Ижорская, Ново-Парголовская колонии, Веселый Поселок, Овцыно и многие другие. Это был самый большой приход, в нем насчитывалось на то время 56 % прихожан всех приходов. В приходе находились 5 из 10 лютеранских кирх, 7 из 9 молитвенных помещений, 10 из 18 церковных школ, где обучалось 66 % учащихся.

В немецкой колонии Гражданка находилась лютеранская кирха св. Николая. Ее построили в 1900 году на пожертвования прихожан-колонистов – в честь тезоименитства Государя Императора Николая II. В день святого Николая чудотворца, 6 декабря 1900 года, кирху освятил пастор Ново-Саратовского прихода Германн Бартельс (или Бартельт), занимавший этот пост с 1875 года до начала XX века. В тот день в кирхе прошла первая конфирмация – восьми девочек и восьми мальчиков.

Репортер «Ведомостей петербургского градоначальства», рассказывая об открытии кирхи, сообщал, что здание – скромное, отметив из ее достоинств «ступени серого мрамора». Здание кирхи – деревянное, увенчанное над входом колокольней, вмещало до трехсот человек, сидячие места предназначались на двести человек.

Находилась кирха на углу нынешних Гражданского проспекта и улицы Гидротехников, примерно на том месте, где сейчас расположено здание телефонной станции. К кирхе был приписан молитвенный дом в немецкой колонии Веселый Поселок. Пастор Ново-Саратовского прихода имел «местопребывание» в Ново-Саратовке, и в течение каждого года он выступал с проповедями на немецком языке в других колониях, в том числе и в Гражданке. Кроме того, в колонии Гражданка существовала приходская школа, рассчитанная на 42 учащихся. Располагалась она за зданием лютеранской кирхи.

Улицы старой Гражданки

Названия большинства улиц Гражданки, ныне уже не существующих, происходили от имен местных землевладельцев – нередко первых застройщиков улицы. Так, упоминавшаяся выше Лавровая улица происходила от фамилии Лаврова – одного из местных землевладельцев. По данным «Памятной книжки С.-Петербургской губернии на 1905 год», Николай Александрович Лавров владел 17 десятинами земли в Колонии Гражданка.

С 1894 года известно название Федосеевой улицы, происходившее от фамилии домовладелицы А.И. Федосеевой. С 1896 года улица звалась Федосьевской, ас 1911 года – Федосеевской. От фамилии домовладельца пошло и название Зубчанинова переулка, известное с 1894 года. С 1897 года известно название Платоновской улицы, происходившее от фамилии домовладельца Платоновича. С 1907 по 1964 год существовала Петровская улица, с 1914 по 1964 год – ГЦигринская.

Большинство улиц старой Гражданки упразднили при реконструкции района в середине 1960-х годов. Единственные улицы, сохранившие свое старинное имя, это – Старцева улица, чье название известно с 1898 года, и Старо-Муринская улица, известная с 1912 года.

Не стало и Шикановской улицы, названной по имени купца Георгия Акимовича Шиканова. Сегодня в новостройках Гражданки, совсем рядом с прежней Шикановской улицей, живет внучка купца Г.А. Шиканова – Галина Владимировна Михайловская.

Г.А. Шиканов, его супруга Пелагея Никитична и две младшие дочери Зоя и Шура. Фото 1904 года (из семейного архива Г.В. Михайловской)

Георгий Акимович родился в Подмосковье, но в середине XIX века приехал «покорять» Петербург. Дела его пошли успешно. Работу он нашел на Путиловском заводе: сперва служил там бухгалтером, а затем, при содействии Путилова, организовал артель по строительству домов на окраинах и в предместьях столицы. Руками его артельщиков выстроена одна из улиц на Гражданке, потом она заслуженно станет именоваться Шикановской. Улицу застроили добротные деревянные двухэтажные дома, их владельцы разработали участки, посадили сады. Георгию Акимовичу отдали здесь первый построенный дом – на углу Дороги в Гражданку. Адрес звучал так: Дорога в Гражданку, дом № 5.

Когда у Георгия Акимовича и его супруги родились дети, семье стало тесновато жить, и Шиканов выстроил рядом двухэтажный дом. К нему примыкал красивый сад с беседкой. Впоследствии на территории участка разместятся еще четыре постройки, а самый первый дом Шикановы будут сдавать студентам Политехнического института.

За труды Г.А. Шиканова удостоили звания «почетного гражданина С.-Петербурга» и возвели в купеческое сословие. В архиве Галины Михайловской сохранился уникальный документ – поздравление Георгию Шиканову в связи с 25-летием со дня поступления его на службу в Общество Путиловских заводов, датированное 28 декабря 1893 года.

Поздравление Г.А. Шиканову в связи с 25-летием со дня поступления его на службу в Общество Путиловских заводов, датированное 28 декабря 1893 года (из семейного архива Г.В. Михайловской)

Вот что говорилось в этом «адресе»: «Прослужа в этом месте целых 25 лет, добросовестно выполняли свои ответственные обязанности, причем ни разу не поступало в артель на Вас никакой жалобы, а равным образом, и сама артель за это время была вполне довольна Вашей деятельностью, так как, благодаря честности Вашей и стараниям, артель приобрела через Вас немало новых доверителей и умножила число своих членов. В благодарность за Ваши усердные труды в пользу нашей артели мы преподносим Вам в знак нашей искренней признательности настоящий адрес и Образ Спасителя, десница которого, сохранив Вас до настоящего дня, да Благословит Вас еще на многие лета для пользы нашего общего дела».

Икона эта, как драгоценная реликвия, сохранилась в семье Галины Владимировны до сих пор. Только серебряная риза не уцелела: ее сдали в 1920-х годах в «Торгсин».

Старинный чугунный крест на могиле Г.А Шиканова на «семейном месте» Шикановых. Богословское кладбище, Донская дорожка. Фото Н.В. Суровой, 2005 год

«У деда было восемь дочерей, – рассказала Галина Михайловская. – Он умер в 1905 году, похоронен на Богословском кладбище – могила эта сохранилась до наших дней. Крест на могилу Шиканова отливали на Путиловском заводе. Говорят, на похоронах был сам Путилов. После смерти Георгия Шиканова вся забота о семье легла на плечи бабушки, Пелагеи Никитичны. Она сдавала комнаты в доме студентам Политехника, что помогло ей „поднять“ дочерей и дать им образование. Они учились в гимназии на Большой Спасской улице. Все выросли достойными людьми. Клавдия, Вера, Ольга, Дарья и Зоя пережили Великую Отечественную войну, работали преподавателями и врачами. Наверное, учащиеся Политехникума при заводе „Светлана“ помнят еще Зою Георгиевну – самую младшую из сестер. Остальных судьба разбросала по свету».

Пожарная дружина

Летом 1898 года на Гражданке появилась собственная добровольная пожарная дружина. Впрочем, она стала не только собранием «огнеборцев», но и одним из центров общественной жизни на Гражданке. Устав дружины приняли 10 декабря 1897 года, а в июне она ежегодно праздновала свое основание. 22 июня 1903 года торжественно отмечалась пятая годовщина ее существования. Учредителем и начальником дружины являлся П.А. Шефер.

«Открыв пять лет назад свое дело с 332 рублей в кассе, Гражданская дружина в настоящее время имеет депо, обоз и инструменты при многочисленном составе дружинников и вполне справедливо считается одной из лучших пригородных пожарных дружин, – сообщал в июне 1898 года „Петербургский листок“. – Стоимость пожарного инвентаря дружины достигает 5 тысяч рублей».

На торжества прибыли член совета Императорского Российского пожарного общества Гопфенгаузен, депутация от столичной пожарной команды, представители от пожарных и страховых обществ и от земства. Духовенство совершило молебствие и окропление присутствующих святой водой. После окончания торжественной церемонии дружинники поднесли своему начальнику г-ну П.А. Шеферу роскошную серебряную каску, а его помощнику H.A. Лаврову – наградной серебряный знак Императорского Российского пожарного общества.

Репортер «Петербургского листка» добросовестно перечислил всех участников Гражданской пожарной дружины, награжденных знаком «За энергичную и плодотворную пятилетнюю пожарную деятельность». Имена этих людей нам интересны в первую очередь потому, что все они немцы-колонисты. Итак, перечисляем: Ф. Шефер, А. Шефер, А. Эйдемиллер, Е. Эйдемиллер, Ф. Валлизер, А. Валлизер, П. Фогельгезанг, Ф. Фогельгезанг, А. Бауэр, X. Бауэр, Я. Бауэр, А. Бич, Ф. Бич, А. Эргардт.

Гражданская пожарная дружина, первое десятилетие XX века. Фото из личного архива В.В. Чепарухина

Гражданская пожарная дружина, первое десятилетие XX века. Фото из личного архива В.В. Чепарухина (фотографии передала ему А.П. Франделиус, чей отец начинал службу в Гражданской пожарной дружине, а затем был пожарным в команде при Политехническом институте)

«Тревога, поездка и демонстрирование пожарных машин и инструментов дали прекрасные результаты, – сообщал далее „Петербургский листок“. – Торжество закончилось товарищеским обедом, во время которого была произнесена масса тостов и прочитаны многочисленные поздравительные телеграммы».

По данным «Памятной книжки С.-Петербургской губернии на 1905 год», Гражданская пожарная дружина насчитывала 11 почетных и 34 действительных членов.

Уже в советское время, в 1938 году, на базе Гражданской пожарной дружины организовали 34-ю команду (часть) Ленинградской пожарной охраны. В 1965 году она переехала из своего старого помещения в специально построенное здание на Гжатской улице, дом № 20, где располагается и сегодня. Впоследствии 34-я часть вошла в подчинение 1-го отряда Пожарной охраны. Свою «родословную» 34-я команда ведет именно с Гражданской пожарной дружины. Как отмечается в историческом формуляре 34-й пожарной части, «дружина считалась одной из сильных в пригороде Петербурга и отличалась высокой боеготовностью».

Меж двух войн

До февраля 1923 года деревня Гражданка входила в Муринскую волость Петроградского уезда Петроградской губернии. Затем ее административная принадлежность менялась очень часто. Сначала Гражданка вошла в Ручьевский сельсовет Токсовской волости, а потом – в Муринский сельский совет. В феврале 1926 года она вновь передается в состав Ручьевского сельского совета. С февраля по август 1927 года Гражданка входила в Парголовскую волость, а с 1 августа 1927 года – в Парголовский район созданной тогда же Ленинградской области. С октября 1930 года Гражданку включили в состав Выборгского района Ленинграда.

Вплоть до Великой Отечественной войны Колония Гражданка сохраняла свой национальный колорит, хотя прежняя немецкая идиллия на Гражданке исчезла, еще с началом Первой мировой войны. Когда на питерских немцев стали коситься, как на соплеменников «злейших врагов России». Затем – первое послереволюционное раскулачивание. Тем не менее, упоминание о любопытном образе Колонии Гражданка, «до наших дней сохранившей свой язык, обычаи и несколько замкнутый образ жизни», можно найти в путеводителе по Ленинграду даже 1940 года.

Лишь несколько дорог в Гражданке в 1920–1930-е годы были замощены булыжником, однако остальные улицы вовсе не утопали в грязи, так как вдоль улиц и между домами имелись дренажные канавы. Песчаные дорожки около домов окаймляли аккуратные зеленые газоны.

Мощеные дороги поддерживались в хорошем состоянии, поскольку через Гражданку с раннего утра происходило оживленное движение караванов груженых телег. Вдоль главного тракта находилось немало чайных, различаемых по именам владельцев: в Русской Гражданке – чайные Смолина и Тарасова, в Колонии Гражданка – чайные Титова, Солнцева и Большакова. В кузнице немца Юга можно было подковать лошадей.

По воспоминаниям старожилов, немецкие жители Колонии Гражданка отличались музыкальностью. Пианино имелось почти в каждом доме. У колонистов существовали три оркестра – для юношеского, среднего и старшего возрастов. Одной из традиций немецких колонистов Гражданки являлось ежегодное празднование Дня урожая. В этот день местные жители собирались в разукрашенном иллюминацией «Молотильном доме» на Мирской дороге. (По данным «Топонимической энциклопедии», эта улица сохранялась до конца 1950-х годов, она проходила от Гражданского проспекта в направлении нынешней улицы Бутлерова, а название ее связано с тем, что здесь устраивались сходы сельской общины – «мира»).

Немецкие колонисты на празднике в честь 100-летия Колонии Гражданка, 1927 год (из семейного архива В.Я. Бауэр)

Уникальные сведения о жизни немецких жителей Гражданки в 1920–1930-х годах содержатся в воспоминаниях бывшей колонистки Валентины Яковлевны Бауэр, родившейся в Гражданке 9 августа 1920 года.

«Между собой колонисты говорили больше по-русски, – вспоминает Валентина Бауэр. – Всего в Колонии было 35 домов немцев. Когда построили наш дом, то есть дом родителей отца, я не знаю. Его адрес: «Колония Гражданка, дом № 31», он стоял наискосок от немецкой церкви. Детей у колонистов было помногу. Бабушка полдома отдала моему папе, а другую половину – его брату с семьей. Остальным сыновьям строили дома, когда они женились. Младшему брату отца Федору бабушка купила земельный участок у Петра Лаврова на Лавровой улице, дом № 15.

В нашей половине дома были две комнаты, кухня, коридор, веранда, такая же планировка и на втором этаже. Комнаты оклеены обоями, кухня покрашена масляной краской. Веранда остеклена, перед ней сад. В саду деревья и цветы. Дорожки пололи и засыпали песком. За домом конюшня из бревен, дальше навес для телег, погреб и огород. Его держали в порядке, всегда показывали гостям. На огороде сажали овощи для себя и для скота, молоко продавали, а масло и сметану покупали в магазинах».

Соседи колонистов подтверждают, что в 1930-х годах немцы на Гражданке совершенно обрусели, их дети учились в одних школах со всем остальным населением. «Общались между собой колонисты по-русски, немецкого языка на Гражданке я почти не слышала, – вспоминает Галина Владимировна Михайловская. – Жили немцы очень дружно и как-то все вместе. Всегда у них было очень чисто и в домах, и в палисадниках».

Впрочем, вернемся к воспоминаниям колонистки Валентины Яковлевны Бауэр. «Предки мои занимались сельским хозяйством, – рассказывает она. – До революции держали лошадей, коров, свиней. Отец рассказывал, что трамвайную линию проводила какая-то норвежская компания, а наши колонисты поставляли своих лошадей, подвозили грунт и другие грузы. Лошади были ломовые, телеги на резиновых колесах. В 1930-е годы все лошади и инвентарь объединили в организацию „Выборгский транспортник“, находившуюся в помещении „пожарки“ (пожарной части).

У моей мамы, которая родилась за Пискаревским лесом, где стояло несколько домов немецких колонистов, тоже было много братьев и сестер. Ее отец рано умер, командовала всеми бабушка. Мама вставала раньше всех нас, трудилась по дому. Везде – чистота и порядок. Жили без излишеств, но в праздники было все. В гости приходили родственники и хорошие знакомые, часто приходила бабушка. Папа ее очень уважал. Каждое воскресенье мама готовила особенный обед. Национальное блюдо – немецкая домашняя лапша. Ее делали на яйцах, тонко раскатывали и резали мелко, как ниточки.

В праздники подавалось праздничное угощение, выпивали, но драк и скандалов не помню. Молодежь танцевала под граммофон, мужчины играли в карты – преферанс. Немки любили украшения – кольца, браслеты…»

В августе 1927 года в Колонии Гражданка произошло редкое и очень значимое событие: отмечалось столетие немецкого поселения. Немецкая лютеранская кирха не осталась в стороне от праздника. «Через дорогу протянули плакат, – вспоминает Валентина Бауэр. – Было очень много гостей из других немецких колоний. В каждом доме жили гости. Праздник проходил в убранном и разукрашенном сарае. Играл оркестр, гости пили какао. Всех фотографировали».

…Очень трогательные воспоминания связаны у Валентины Бауэр с последней в истории Гражданки церемонией конфирмации в лютеранской кирхе, происходившей незадолго до 1935 года. «Кирха была двухэтажная, деревянная, небольшая, – рассказывает она. – В небольшом тамбуре висела блестящая кружка, в нее прихожане бросали деньги. Посредине проход с ковровой дорожкой, по краям скамейки со спинками, на полочку люди клали молитвенник-песенник. Орган находился на втором этаже. Пастор читал проповедь по-немецки, встав на возвышение рядом с алтарем.

Последний пастор был молодой и красивый. Недели две ходили мы вечерами в кирху, понимали мы плохо, одна девушка с Поволжья хорошо понимала язык, потом нам пересказывала. Накануне конфирмации мы в темных платьях ходили отвечать хором на вопросы пастора, разукрашивать кирху цветами и ветками зелени, а утром церковь была полным полна народа. Нас, в нарядных белых платьях, построили в тамбуре, впереди пастор с Библией. Открылись двери, грянул орган… Все люди встали… Вот уже прошло семьдесят лет, а я, как вспомню, плачу. Пастор провел утреню, причастил нас, а потом родичи с букетами цветов поздравляли нас. С гостями мы все пошли домой, в нашем саду фотографировались. Скоро кирха перестала действовать, в ней сделали общежитие».

* * *

5 января 1935 года лютеранскую кирху закрыли и переделали ее в общежитие. Прекрасный орган, стоявший там, безжалостно разрушили. По словам старожилов, возле бывшей кирхи дети еще долго находили трубочки от органа, но родители строго запрещали играть ими.

Здание кирхи, по одним источникам, разрушили еще до войны, по другим, – разобрали на дрова во время блокады. Многих из пасторов, служивших здесь, репрессировали. В 1934 году арестовали, а в 1938 году расстреляли в Воркуте Христиана Самуиловича Земке (1907–1938), служившего в церкви на Гражданке в 1930–1934 годах. В начале января 1935 года арестовали Николая Карловича Модерау (1896–конец 1930-х), кюстера (смотрителя) здания кирхи св. Николая в 1931–1932 годах. С 1933 по 1935 год он служил пастором в Эмильчине на Украине. В марте 1935 года Николая Модерау приговорили к 8 годам лагерей. Он отбывал срок в Мариинских лагерях Новосибирской области и погиб в заключении.

В мае 1935 года арестовали Вольдемара Густавовича Ассмуса (1912–?), кюстера кирхи св. Николая в 1932–1933 годах. В последующие два года он являлся пастором церкви в колонии Овцыно, а также в Шувалово. 1 ноября 1935 года спецколлегия Ленинградского областного суда приговорила его к 4 годам лагерей. 8 декабря того же года его отправили в лагерь на север в район Мурманска, впоследствии он жил на Волге.

27 ноября 1937 года по обвинению в шпионаже и контрреволюционной агитации арестовали Фердинанда Густавовича фон Бодунгена (1872–1938), периодически проводившего службы в кирхе на Гражданке в 1933–1935 годах. Судьба этого человека особенно интересна. В 1893–1898 он обучался богословию в Дерптском (ныне Тартуском) университете. В духовный сан его посвятили 21 мая 1901 года в Петергофе и там же назначили на место пастора в приход церкви св. Петра, где он постоянно служил с 1901 года вплоть до ареста в 1937-м.

Фердинард фон Бодунген был учителем Закона Божия в частной коммерческой школе В. Штюрмера и в частной гимназии Л. Таганцевой в Петербурге в 1899–1900 годах. С 1900 года преподавал Закон Божий в гимназии для мальчиков и в приходской 4-классной торговой школе в Петергофе, там же с 1903 года преподавал в детском приюте, находившемся под покровительством императрицы Александры Федоровны и в частной женской гимназии В.В. Павлова. 25 мая 1914 года его наградили золотым наперсным крестом, золотой цепью с изображением императорской короны. В августе 1915 года фон Бодунгена выслали в Иркутскую губернию на время военного положения по обвинению в прогерманской деятельности. В 1918 году он вернулся в Петергоф, а с 1920 года служил в церкви Ораниенбаума.

10 января 1938 года Комиссия НКВД и Прокуратуры СССР приговорила фон Бодунгена к высшей мере наказания. Приговор привели в исполнение, покоится фон Бодунген на печально известной Левашовской пустоши…

* * *

Несмотря на все исторические катаклизмы Гражданка продолжала жить особой полудеревенской-полугородской жизнью. Существовали тут и свои местные достопримечательности. К их числу относились «китайские огороды», находившиеся в Русской Гражданке, – там, где теперь расположены высоковольтный корпус Политехнического института и сами высоковольтные линии. Выращивали китайцы в основном лук и морковь. Рассказывают, что здешние китайцы отличались зажиточностью и ручьевские крестьяне ходили наниматься к ним в работники – «батрачить».

А в районе нынешней улицы Карпинского жили эстонские поселенцы. Они выращивали ягоды, и старожилы Гражданки, которых в далеком детстве родители отправляли «к эстонцам за ягодами», до сих пор вспоминают их клубнику.

Еще одной достопримечательностью служил знаменитый колодец с «серебряной» водой, славившейся необыкновенной чистотой. Он находился на месте нынешнего дома 24 по Гражданскому проспекту. По словам старожилов, даже после того, как на Гражданку проложили водопровод, жители брали воду для самоваров только из этого колодца. Как пишет исследователь Гражданки Марина Никитина, «теперь колодец засыпан и срублен, стоявший неподалеку от него, последний старый тополь Колонии Гражданка…».

Лев Леонидович Голованов, живший на Старцевой улице, в доме № 8, рассказывал: «До войны и после войны с Германией по Гражданскому проспекту ходил автобус от Светлановской площади до поселка Мурино (Медвежий Стан). До советско-финской войны 1939–1940 годов автобус довозил пассажиров только до моста через реку Охту. За мостом стояли пограничники, и начиналась пограничная запретная зона сразу за мостом. Во время купания в реке Охте запрещалось выходить на ее левый берег, и вдоль берега были пограничные патрули».

По воспоминаниям Галины Владимировны Михайловской, в 1920–1930-х годах, в пору ее детства и юности, «наша Шикановская улица была зеленой и тихой, с двухэтажными домами. На Старцевой улице в доме, где раньше находилась богадельня, открыли детский сад и красный уголок. Все население округа собиралось туда на собрания, смотреть спектакли – там занимались художественной самодеятельностью. Была у нас управдом тетя Шура Еремина, которая весь округ держала в порядке, всех знала, и мы удивлялись, как может человек справляться с таким хозяйством. Многие из стариков ее помнят, и все до сих пор говорят ей спасибо. Завод „Светлана“ каждое утро собирал народ на работу своими гудками, иногда на Кушелевке гудели паровозы, церковный колокол оповещал о праздниках – и опять тихо…

Всей оравой мы ходили купаться на реку Охту, что протекает в Мурино. Ходили по полям, через немецкое кладбище, до тех пор, пока милиция в склепах не нашла преступников. С весны до осени мы бегали босиком. Воздух на Гражданке всегда – чистый, ведь рядом не было дымных труб заводов. Все наше детство прошло около леса и пруда. Весь район Гражданки был в прудах.

Напротив теперешнего „Максидома“, с противоположной стороны Гражданского проспекта, находилась пожарная часть. Когда там били в колокол или ржали кони, все ребята из округи бежали туда. На бочке сидел пожарный Моторин в яркой „золотой“ каске и правил лошадьми. Спрашивали: „Где пожар?“ „Нет пожара, лошади застоялись“, – обычно отвечал он и водил их „на прогулку“ вокруг квартала. Мы, конечно, шли рядом.

На углу Лавровой улицы на двухэтажном доме красовалась вывеска „Чайная“, там же находился шлагбаум и стояли лошади-„тяжеловесы“ с „лохматыми“ ногами. Каждое утро обоз лошадей с рабочими ехал в город на заработки, и тишина в округе нарушалась цоканьем копыт лошадей по булыжной мостовой. Днем приезжал мороженщик с тележкой, всех оповещал. Все ребята высыпали на улицу. Во двор заходили мастеровые – „Точить ножи-ножницы“, потом старьевщик кричал: „Халат, халат!“, – и все отдавали ему ненужные вещи».

Жизнь на Гражданке была неторопливой и размеренной, не очень богатой на яркие события и исключительные происшествия. Три события, по словам Галины Владимировны Михайловской, будоражили жизнь обывателей Гражданки: пожары, случавшиеся крайне редко, приезд цыган и похоронные процессии.

Табор цыган обычно останавливался около Пискаревского леса. Оттуда слышались песни под гитару, там горели костры, и все население Гражданки, особенно молодые ребята, теряло покой. Целую неделю или больше цыгане отдыхали, поили лошадей, купались в ближайшем пруду, называвшемся «зеленка» по цвету покрывавшей его ряски.

Петербурженка Наталья Васильевна Сурова передала мне записанные ею воспоминания о предвоенной жизни на Суворовской улице Гражданки. Ее предки жили в этих местах еще с начала XX века. Дед Натальи Васильевны, Арсений Северьянович Веденисов, приехал двенадцатилетним мальчиком в Петербург из Тверской губернии. Он начал работать на обойной фабрике, однако случилось несчастье: отравившись свинцовой пылью, мальчик ослеп. Пришлось овладевать надомной профессией, посильной для незрячего, – изготовление щеток и кистей. В тридцать лет Арсений женился и купил участок с времянкой на Суворовской улице на Гражданке. В 1906–1907 годах, получив ссуду на строительство, он построил здесь капитальный деревянный дом. Арсений Веденисов стал подлинным щеточных дел мастером, работу он получал на дом. Его жена, Пелагея Львовна, отвозила готовые изделия для продажи на щеточно-кистевязную фабрику.

A.C. Веденисов, 1875–1942 (из семейного архива Н.В. Суровой)

П.Л. Веденисова (Львова), 1881–1969 (из семейного архива Н.В. Суровой)

Дом A.C. и П.Л. Веденисовых на Суворовской улице, № 7. Фото сделано 4 июля 1948 года (из семейного архива Н.В. Суровой)

В годы Гражданской войны, спасаясь от голода, семья Веденисовых оставила дом в Гражданке и уехала в родную деревню в Тверской губернии. Когда в 1926 году они вернулись в Ленинград, их дом на Гражданке был полностью заселен. В каждой комнате жили семьи по три-четыре человека. Вернувшемуся бывшему хозяину пришлось с женой и шестью детьми ютиться в одиннадцатиметровой комнате…

У детей проявились склонности к музыке. Старший Костя играл на балалайке, Женя – на скрипке, Леня – на мандолине, Саша – на гитаре. Их товарищи Гриша Каретников и Клавочка играли на скрипке, Володя Григорьев – на гитаре. Играли чаще всего по вечерам после работы, сидя на краю канавы. Около дома собирались соседи. Молодежь (русские, финны, немцы) танцевала. Играли в волейбол, в рюхи – городки, прямо на дороге. Эти довоенные вечера многим запомнились на всю жизнь.

В годы войны

Мирную жизнь на Гражданке прервала Великая Отечественная война. «Целыми днями, с июня 1941 года, через Гражданку шли войска с техникой на войну: наверное, из северных районов – Токсово и Медвежьего стана», – вспоминает Галина Владимировна Михайловская.

Второй поток, беспрерывно двигавшийся через Гражданку, – беженцы. Так продолжалось почти до самой зимы 1941 года. По словам старожилов, беженцы «шли пешком, ехали на двуколках, ночевали во дворах». Много людей уходило тогда с Карельского перешейка – это были советские переселенцы, после советско-финской войны расселенные на «новых землях». Они гнали скот и тащили свое незамысловатое имущество на чем придется, вплоть до детских колясок.

По берегам Муринского ручья и Охты начал создаваться рубеж обороны. Земляные работы выполняли ленинградские женщины, вооруженные лопатами и прочим нехитрым инструментом. В короткий срок по берегам ручья возвели противотанковые валы. Их склоны делались острыми, чтобы танки не могли пройти, а на местах необходимых пока проходов ставились надолбы. До сих пор их цепочку можно увидеть там, где Муринский ручей пересекает современную улицу Руставели, в лощине на левом берегу ручья сохранились надолбы, установленные летом 1941 года.

…В августе 1941 года в Гражданке началось принудительное выселение немецкого населения. По воспоминаниям старожила Гражданки Валентина Венидиктова, «когда началась война, мне было восемь лет. В Гражданке стоял стон: в 24 часа выселяли немцев-колонистов».

Действительно, сразу же после начала Великой Отечественной войны «советские немцы» оказались между двух огней. Власть рассматривала их как пресловутую «пятую колонну» и делала все, чтобы ликвидировать остатки национальных автономий и выселить немцев подальше от фронта – в Сибирь, Казахстан, на Урал. А на оккупированных территориях немецкие власти также с достаточным недоверием относились к своим соотечественникам, нередко обвиняя многих из них… в большевизме.

25 августа 1941 года Военный Совет Ленинградского фронта принял постановление «Об обязательной эвакуации немецкого и финского населения из пригородных районов Ленинградской области» за № 196/сс. Принудительную эвакуацию предписывалось произвести в срок с 27 августа по 7 сентября. Местами назначения эвакуируемого населения значились Коми АССР и город Котлас Архангельской области.

По данным историка В.И. Мусаева, осуществление эвакуации возлагалось на областное управление НКВД. На местах проведением эвакуационных мероприятий руководили «тройки» в составе представителей исполкома районного совета, райкома ВКП(б) и уполномоченного райотдела НКВД. Эвакуируемым разрешалось взять с собой продукты питания весом до 200 кг на семью, одежду, белье, предметы первой необходимости и мелкий сельскохозяйственный инвентарь. В случае сопротивления эвакуации или отказа от выезда предписывалось выявлять и арестовывать зачинщиков.

30 августа 1941 года вышел секретный приказ НКВД СССР за № 001175 «О мерах по проведению операции по переселению немцев и финнов из пригорода Ленинграда в Казахскую ССР» за подписью наркома внутренних дел и генерального комиссара государственной безопасности Л.П. Берия, изданный «во исполнение постановления Государственного Комитета обороны СССР о переселении из пригородов Ленинграда в Казахскую ССР немцев и финнов». Согласно приказу, операцию надлежало провести в срок с 31 августа по 7 сентября. Из Ленинградской области следовало вывезти 96 тысяч человек по железной дороге, в том числе водным путем от Ленинграда до Череповца 36 тысяч человек.

Расселить их предполагалось в четырех областях Казахской ССР – Карагандинской, Кзыл-Ординской, Южно-Казахстанской и Джамбульской. Проведение «операции» возлагалось на заместителя наркома внутренних дел В.И. Меркулова и начальника Управления НКВД по Ленинградской области П.Н. Кубаткина.

Однако осуществить приказ НКВД СССР удалось тогда только частично, так как немцы очень быстро окружили Ленинград и 8 сентября замкнули кольцо блокады. Во исполнение приказа успели вывезти только 28 тысяч этнических финнов и немцев, большую часть из них поселили в Вологодской области.

Оставшиеся в блокадном кольце «советские немцы» оказались в подвешенном состоянии: их окончательная принудительная депортация являлась лишь вопросом времени. Впрочем, как отмечает историк Вадим Мусаев, «советские немцы» едва ли заслуживали такого отношения: хотя, возможно, среди них и были люди, относившиеся к советской власти неприязненно, но известно и другое: по уголовным делам за шпионаж, диверсии, вредительство и т. п. финны и немцы привлекались гораздо реже, чем русские или украинцы.

Второй акт трагедии депортации, коснувшейся тех, кого не выселили в конце лета 1941-го, разыгрался весной 1942 года. 20 марта 1942 года было принято повторное постановление Военного Совета Ленинградского фронта за № 00714/а о высылке оставшихся внутри блокадного кольца финнов и немцев. За неделю до этого постановления, 12 марта, нарком внутренних дел Л.П. Берия утвердил план, согласно которому около 50 тысяч человек из числа эвакуированных из прифронтовых местностей по специальному плану должны были быть направлены на рыбные промыслы Сибири – в Красноярский край, Омскую и Иркутскую области. Именно туда и решили отправить ленинградских немцев и финнов.

Исполком Леноблсовета и областное управление НКВД должны были начать проведение «операции» 26–27 марта 1942 года, однако фактически выселение началось еще за несколько дней до постановления Военного Совета Ленинградского фронта. Выселяли в принудительном порядке, в 24 часа, хотя происходило это везде по-разному. Большую часть имущества приходилось оставлять на месте, скот отбирался под расписки. Всего из Ленинграда и Ленинградской области в марте – апреле 1942 по «специальному плану» вывезли 38 112 человек – немцев, финнов, а также просто «политически сомнительных граждан».

Муринец Александр Алексеевич Иванов стал свидетелем выселения немцев, живших в колонии на въезде в Мурино. Эшелон с товарными вагонами для депортируемых немцев и финнов-ингерманландцев подали на станцию «Девяткино». «Срок сбора был установлен в 24 часа, – вспоминает Александр Иванов. – Эшелон, вероятно, шел до станции «Пискаревка», а оттуда на станцию «Ладожское озеро». В память об этом печальном событии я подобрал брошенные при посадке самодельные саночки, на которых потом стал возить воду…»

«Можно утверждать, что эвакуация из блокированного города спасала людям жизнь, – отмечает историк Вадим Мусаев. – Однако о населении, эвакуированном обычным способом, в дороге и в местах прибытия заботились: снабжали продовольствием, одеждой. Спецэвакуация же фактически ничем не отличалась от высылок периода коллективизации: те же „телячьи вагоны“, те же ужасающие условия в местах поселения».

Как вспоминает колонистка Гражданки Валентина Бауэр, на сборы давалось 24 часа, взять с собой вещей разрешалось не больше чем по 16 кг. По ее словам, «нерусское население Гражданки» стали вывозить 17 марта 1942 года.

«За сутки (по мешку – за плечами) оставили дом со всем нажитым добром и вынуждены уехать в Сибирь, – вспоминает Валентина Бауэр. – Надо было добираться до Финляндского вокзала. Папа остановил грузовую машину (там везли покойников, закрытых брезентом), дал пачку папирос, и нас довезли, а там на пригородном поезде – до Ладожского озера. Через Ладогу перевозили на грузовых машинах. Немцы дорогу обстреливали. Наша машина проскочила, а следующая ушла по лед. Мне, маме и отцу дали эвакуационные удостоверения. Привезли в Жихарево. Там поместили в товарные вагоны, на остановках кормили кашей и хлебом.

Попала я в город Красноярск, вербовщики записали на работу на лесозавод в Енисейске. Тут были и финны, и поляки, и очень много калмыков. Жили мы в общежитии. Клопов полно, спать невозможно. Отобрали у нас паспорта, и до 1955 года были мы под комендатурой. Ходили туда каждый месяц на отметку. И только в 1955 году нам дали паспорта. На следующий год поехали в Ленинград хлопотать за свою квартиру. Ежедневно ходила по инстанциям, но круг был замкнут. Позже по разрешению моя семья переселилась на Украину в город Славянск Донецкой области…»

* * *

Оставшиеся на Гражданке жители в полной мере разделили все страшные тяготы ленинградской блокады – бомбежки, обстрелы, страшную первую блокадную голодную зиму. Нине Евгеньевне Медынской было семь лет, когда началась война. Семья жила в доме № 15 по Старцевой улице. «В квартире было очень холодно, – вспоминает Нина Евгеньевна о первой блокадной зиме. – Мы жили в двухэтажном деревянном доме на втором этаже в отдельной двухкомнатной квартире. Голландскую печь в большой комнате топить было нечем. Мама где-то раздобыла „буржуйку“, приносила небольшую охапку коротеньких дровишек, и мы обогревались возле нее. По карточкам давно уже ничего не давали, кроме маленького кусочка черного, как уголь, хлеба. Под Новый год (1942-й) мама слегла. Она умерла от истощения 31 декабря. А за неделю до этого нам пришла открытка с военного завода, в которой сообщалось, что мой отец умер от голода прямо в цеху завода. Так я осталась сиротой…»

Во время войны на Гражданке разместилось несколько важных для обороны Ленинграда военных объектов.

С осени 1941 года на Гражданке появился военный аэродром. После начала блокады авиация Балтийского флота оказалась лишенной большинства своих аэродромов. Поэтому срочно требовались новые площадки, пригодные для посадки боевых самолетов. Одну из таких площадок подготовили на месте опытного поля совхоза «Ручьи». Во время блокады она стала главной авиабазой Балтийской ударной авиации. Отсюда взлетали самолеты, защищавшие небо над «Дорогой жизни».

Первым в конце октября 1941 года этот аэродром осваивал 57-й штурмовой полк, ставший затем 7-м гвардейским. В различные периоды на аэродроме «Гражданка» базировались и вели боевые действия разведчики 26-й отдельной авиаэскадрильи и 15-го авиаполка, летчики 12-го гвардейского пикировочно-бомбардировочного и 21-го Краснознаменного истребительного авиаполков, 2-й эскадрильи 1-го гвардейского минноторпедного полка и других частей ВВС Балтийского флота.

«Во время взлета торпедоносцы с торпедами под брюхом пролетали прямо над нашим домом, – вспоминает Лев Леонидович Голованов, живший на Старцевой улице. – Взлетно-посадочная полоса аэродрома пролегала по нынешнему проспекту Науки. Она начиналась от теперешнего Гражданского проспекта в направлении железнодорожной станции «Ручьи». Бомбосклад аэродрома находился в лесном массиве между нынешними улицами Верности и Пискаревским мемориалом, а бензосклад – между проспектом Непокоренных и улицей Бутлерова. На посадочной полосе в месте приземления самолетов была площадка, застланная гранитными надгробиями с немецкого кладбища. Пруд, существующий сегодня на улице Бутлерова, образовался в результате бомбежки немцами аэродрома. После войны эту воронку использовали как песчаный карьер. На месте школы-интерната на Гжатской улице был карьер, в который упал подбитый наш истребитель „пешка“ и пролежал там до 1945 года».

Чтобы отвлечь авиацию противника от аэродрома «Гражданка», в полях между Мурино и Буграми построили ложный аэродром. На нем установили фанерные макеты, изображавшие самолеты.

…Немало летчиков, взлетавших с аэродрома «Гражданка», отдали свои жизни во имя победы. Мемориал павшим воинам расположен в западной части кладбища в поселке Мурино, где в обрамлении якорей и пропеллеров на гранитном постаменте установлены десять мемориальных досок с фамилиями, инициалами и званиями летчиков ВВС БФ и 13-й воздушной армии, базировавшихся на аэродроме «Гражданка» и погибших в боях за Ленинград в 1941–1944 годах. Среди них – три Героя Советского Союза.

В школе № 111 на Дороге в Гражданку (дом № 7) осенью 1941 года разместились военнослужащие 3-го отдельного учебного танкового батальона. Он входил в состав 12-го учебного танкового полка, сформированного 29 июня 1941 года. Полк выполнял задачи ускоренной подготовки танкистов для восполнения боевых потерь в танковых частях. За годы войны полк подготовил более 22 тысяч танкистов, сформировал 13 маршевых батальонов, 2 танковых полка и одну танковую бригаду.

Всего в состав полка входило четыре батальона: 1-й и 4-й, а также штаб находились на Прибытковской улице, 2-й батальон – в Коломягах, а 3-й батальон – в школе № 111 на Гражданке. За школой, практически до самого Пискаревского кладбища, устроили танковый полигон.

«Там, где сейчас спортивный зал школы, была большая и глубокая яма типа карьера, где по рельсам катали макет танка, а из его пулемета стреляли по мишеням, – рассказывал старожил Гражданки Лев Леонидович Голованов. – Вокруг домов, прилегающих к школе, располагались танки и самоходные установки, прошедшие ремонт на ленинградских предприятиях. Эти танки укомплектовывались боекомплектами и выпускниками школы и прямо от школы отправлялись на фронт».

Командир учебного танкового батальона В.А. Гнедин проводит занятия по тактике пехотного боя. 1942 год. (Фото из архива Военно-исторического школьного музея танковых войск имени В.А. Гнедина в гимназии № 111)

Танкист-поэт Сергей Орлов впоследствии писал: «Нас разместили в казармы в Лесном, улица называлась Дорога в Гражданку. Надо ли говорить, как мы невесело шутили по поводу названия этой улицы, ибо она вела из гражданской жизни на войну». Сергей Орлов, впоследствии танкист Волховского фронта, всего две недели проходил практику в 3-м батальоне как командир танка. Его тяжело ранило в боях под Карбуселью, он стал инвалидом войны. После войны обратился к поэтическому творчеству, стал профессиональным литератором. Из-под его пера вышло множество прекрасных стихотворений. Имя поэта хорошо знали любители поэзии в СССР. Горькое, но светлое стихотворение о погибшем танкисте «Его зарыли в шар земной…» стало хрестоматийным. Скончался поэт в 1977 году.

«В танковой школе работал мой отец, – вспоминает старожил Гражданки Гурий Игнатьевич Дорогценко. – Танкисты катали меня на танке по Гражданке, я так радовался этому. Совсем ребенок был еще… Когда отец погиб – его похоронили прямо у школы, поставили обелиск. При постройке спортивного комплекса имени братьев Знаменских надгробие повредили. Но мне удалось перевезти оттуда останки и захоронить рядом с могилами предков».

В танковой школе на Гражданке нашли приют пятеро осиротевших мальчишек, ставших «сыновьями полка». Их имена известны: Николай Макряков, Петр Судаков, Валентин Иванов, Николай Жихарев и Виктор Воронин. Колю Макрякова подобрал старшина танковой роты Подопригора, приехавший в блокадный Ленинград в 1942 году навестить друзей. Не найдя их, он пошел искать соседей, но дом стоял пустой, и только в одной из комнат старшина увидел истощенного полуживого мальчика. Его родители и брат умерли от голода. Завернув найденыша в одеяло, Подопригора привез его в деревню Ваганово, где в это время стояла его часть. Месяц Коля Макряков жил в землянке у капитана Петраченко, который буквально с того света вытащил мальчишку.

Когда часть перевели на Гражданку, капитан взял его с собой. Коля стал любимцем всего танкового полка, но тяготы военной жизни переносил наравне со всеми. В 1943 году он получил звание гвардии сержанта. В газете «На страже Родины» появилась фотография, изображавшая момент вручения 9-летнему Николаю Макрякову медали «За оборону Ленинграда».

На первом и втором этажах школы № 111 размещались учебные классы танковой школы, на третьем этаже жили танкисты, а на четвертом поместили госпиталь для легко раненных воинов Ленинградского фронта. После выздоровления они становились курсантами танкового батальона. Кроме того, в самые тяжелые месяцы блокады в этот госпиталь поступали люди, больные дистрофией, ослабевшие от голода.

Главным врачом госпиталя назначили Валентину Сергеевну Соловьеву. В 1940 году она закончила Первый Медицинский институт и была направлена на работу врачом в Псковскую область. Когда началась война, ее призвали в действующую армию – в танковый полк, находившийся во Пскове. С отступавшими войсками Валентина Соловьева дошла до Ленинграда.

По ее воспоминаниям, обслуживающий персонал госпиталя – няни, повара, прачки, кочегары – были вольнонаемными из числа местных жителей Гражданки, в возрасте 17–25 лет. В госпитале не ощущалось разделения на должности и ранги: все на своих местах работали и делали все возможное и невозможное для выполнения поставленных задач. По словам Валентины Сергеевны, местные жители Гражданки шли работать в госпиталь по велению сердца. Нет никакого сомнения, что это было так, но существовало и другое, не менее важное обстоятельство: работа в госпитале служила для местных жителей возможностью просто-напросто выжить в страшнейших блокадных условиях, не умереть с голоду и обеспечить в какой-то мере едой родных и близких.

«За свой круглосуточный, изнурительный труд они не получали зарплаты, довольствуясь дополнительным пайком, которым подчас делились с голодными мальчишками-солдатами», – вспоминала Валентина Соловьева. Подтверждает ее слова старожил Гражданки Клавдия Андреевна Кирильцева. «Денег нам в госпитале не платили, зато кормили, – рассказывала она. – Я тоже работала прачкой, а паек свой приносила своим детям, у меня было три сына. Благодаря этому они остались живы. Кто не работал в госпитале, того посылали на заготовку дров для города в Муринский лес, да и в Пискаревском лесу валили деревья, когда прорубали просеки для танков».

О тяжелейших условиях работы в госпитале вспоминала Клавдия Петровна Иванченко. Перед войной она закончила медицинский техникум и попала работать в госпиталь по направлению военкомата. «Зимой 1941–1942 годов госпиталь был так переполнен, что на нарах лежало по несколько человек, – рассказывала она. – Донимал всех голод, постоянно хотелось есть. Но еще больше все страдали от лютого холода. Каменное здание от печек-буржуек не прогревалось, раненые и больные укрывались одеялами, а поверх матрасами. Весь персонал ходил на заготовку дров, растаскивали на дрова старые, покинутые жителями дома в деревне Гражданка. Но что могли заготовить девчонки, еле державшиеся на ногах от голода. Спасала всех только работа: работали как одержимые, временами казалось, что черные дни блокады никогда не закончатся. Но отчаяния и паники среди персонала госпиталя не было. Наоборот, все друг друга поддерживали, относились ко всему с юмором, пели песни, читали стихи, даже умудрялись танцевать! И даже влюблялись! Молодость брала свое!

Была общая беда – цинга. Человеческому организму не хватало витаминов. В госпитале был создан цех, где Иван Фендриков колдовал над изготовлением настойки из хвои сосны. Все, кто держался на ногах, ходили в лес, благо он был рядом, на заготовку хвои. Этот напиток давали всем ежедневно на завтрак и больным, и здоровым. Вот они – малоизвестные герои, в условиях блокады сохранившие жизнь другим: Николай Васильевич Никитин, Лидия Васильевна Литавина, Валентина Ивановна Языкова, Раиса Ивановна Малюкова, Татьяна Ивановна Назарова, Мария Матвеевна Николаева и многие другие бывшие жители Гражданки. Кто-то из них не дожил до победы. Многих судьба разбросала по просторам нашей страны…»

Старожилы Гражданки, пережившие блокаду, с благодарностью вспоминают о танкистах, квартировавших в школе: в самые тяжелые месяцы они очень помогали местному населению. «Ребята наших домов постоянно бегали к танкистам, которые всегда находили, чем нас угостить: кусочком сахара, сухариком, пшенной кашей из котелка, – рассказывает Лев Леонидович Голованов, живший в доме № 8 по Старцевой улице. – Наши матери и старшие сестры стирали белье солдатам».

В школе на Политехнической улице открылся эвакогоспиталь № 1359. Еще один госпиталь до самого конца войны находился в школе № 514 на Большой Спасской улице. По воспоминаниям Льва Леонидовича Голованова, раненые высадили перед этой школой аллею тополей. «Раненный в руку нажимал на лезвие лопаты ногой, а раненный в ногу рыл лопатой ямку, – рассказывал он, – третий подносил и держал тополь, когда его засыпали. Так ранеными была посажена вся эта аллея». К сожалению, аллеи больше нет: несколько лет назад ее вырубили, и на этом месте, по адресу «проспект Непокоренных, № 14», построили многоэтажный жилой дом…

Напротив школы № 111 на Дороге в Гражданку, где размещался учебный танковый батальон, в здании бывшего приюта находился детский дом № 52, его директором работала Т.Е. Гармаш. Большое кирпичное двухэтажное здание простояло до начала 1960-х годов.

«Туда свозили детей, потерявших родителей, – вспоминает Галина Владимировна Михайловская. – Их мыли, кормили, лечили и по возможности отправляли на „Большую землю“. Но многие умирали – голод делал свое дело. В этом детском доме работала моя мама, Ольга Георгиевна Шиканова (Михайловская), и она на санках отвезла на Пискаревское кладбище шестьдесят умерших детей. Все тела покойных передавались под расписку, поскольку думали, что родители после войны будут их искать. Я помогала маме, так как была направлена в этот детский дом по „комсомольской путевке“».

Ольга Шиканова до войны работала библиотекарем, а потом завхозом в школе на Дороге в Гражданку, в доме № 7. Именно она в качестве завхоза передавала осенью 1941 года школу № 111 танкистам. Вместе с учителями, не успевшими эвакуироваться, Ольгу Шиканову перевели работать в детский дом № 52.

«Делать здесь приходилось все, – вспоминает Галина Владимировна Михайловская, – дети в основном были лежачие. Я помню огромные залы, кроватки рядами, и дети – очень тихие, и это было так страшно. Они все просто тихо лежали. До сих пор один мальчишечка не выходит у меня из головы. Было ему лет одиннадцать. Когда он умер, его подняли, а под подушкой у него – сухари…»

* * *

О «блокадных страницах» истории Гражданки рассказывают школьные музеи этого района.

В школе № 111 в 1965 году возник музей танковых войск – поначалу как комната боевой славы танкистов. Начало музею положил комсорг 3-го отдельного учебного танкового батальона, находившегося во время войны в здании школы, Владимир Михайлович Зверев. Директор школы Нина Сергеевна Тараканова поддержала его идею создать школьный музей. Сбор материалов и экспонатов начался в 1963 году, в нем принял активное участие бывший командир 3-го батальона Герой Советского Союза В.А. Гнедин, его имя впоследствии присвоили музею.

Комнату боевой славы зарегистрировали 10 сентября 1966 года, а ровно через год, 10 сентября 1967 года, в стенах школы открылся музей «Боевой славы танкистов Ленинградского фронта». В 1968 году музей вместе со школой переехал в новое учебное здание – на улицу Фаворского, в доме № 16. Время шло, экспозиция школьного музея не раз реконструировалась и дорабатывалась. В настоящее время в нем около четырех тысяч архивных документов и реликвий, связанных с ленинградской битвой и блокадой Ленинграда. Среди них – кобура от личного пистолета танкиста Героя Советского Союза В.А. Гнедина, шинель и хромовые сапоги генерала В.И. Баранова, командовавшего бронетанковыми и механизированными войсками Ленинградского фронта.

Конечно, с годами многие материалы и физически, и морально устаревали. Однако музей сумел выжить даже в последнее десятилетие. Новую жизнь в музей вдохнуло еще одно направление – краеведческое, оно добавилось к военному с 1998 года. Сегодня музей пытается взять на себя задачу по созданию экспозиции о «малой Родине» – Гражданке и ее ближайших окрестностях. Инициатором замысла стала руководитель музея Галина Николаевна Капранова. Она живет на Гражданке уже почти полвека – с 1958 года. Застала она и прежнюю Гражданку, и ее реконструкцию 1960-х годов. Галина Николаевна Капранова – автор путеводителя для проведения экскурсий по Выборгской стороне и программы «Моя родина – Калининский район»…

В школе № 473 на улице Верности (дом № 28, корп. 4), расположенной на территории бывшего военного аэродрома «Гражданка», с 1970 года существует музей «Балтийская слава». В его экспозиции представлены материалы по истории дважды Краснознаменного Балтийского флота после 1917 года и о событиях и людях, связанных с ним, в том числе и об истории аэродрома «Гражданка».

Новая жизнь на Гражданке

О том, как выглядела Гражданка в послевоенные годы, поделилась воспоминаниями петербурженка Наталья Васильевна Сурова. С этими местами связаны ее детство и юность. Тогда на Гражданке еще стояли одно-и двухэтажные деревянные дома, как правило, обильно украшенные резьбой. Они строились в отдалении от дороги: обычно впереди – сад, позади – конюшня. Однако, по словам Натальи Васильевны, родной, отцовский дом на Шикановской улице, где с 1929 года жила семья рабочего завода «Красный Октябрь» Николая Федоровича Сурова, казался тогда самым красивым домом на Гражданке.

«Двухэтажный, богато украшенный резьбой, с широкой верандой на двух этажах, – вспоминает она. – Во дворе росли яблони и сирень. Жильцы – семьи Киселевых, Уткиных, Постниковых, Дикаревых – держали коз и свиней, имели большие огороды. Шикановская улица принадлежит нам, детям, транспорта нет, можно бегать, кричать, собирать одуванчики.

Дом № 6 по Шикановской улице, вид со стороны Старцевой улицы. Фото начала 1950-х годов (из семейного архива Н.В. Суровой)

Дом № 6 на Шикановской улице. Фото начала 1950-х годов (из семейного архива Н.В. Суровой)

На соседней Старцевой улице в бывшей богадельне устроен детский сад. В первый день своего пребывания в нем, соскучившись по дому, я в одних чулках убежала оттуда…»

Недалеко от Лавровой улицы шла дорога на полуразрушенное старинное немецкое кладбище, там кое-где виднелись кресты и небольшие гранитные надгробия. В Гражданке была и своя пожарная часть, а на втором этаже ее здания размещался суд. На Костромской улице по левой стороне стояли бывшие дома колонистов, а справа шло поле…

При массовом жилищном строительстве 1960-х годов деревенская застройка Гражданки срезалась «под нож», а на ее месте росли типовые новостройки. О немецкой колонии долгое время сохранялась память в виде полузаброшенного колонистского кладбища в районе нынешней улицы Бутлерова. Его снесли бульдозерами, чтобы на этом месте построить Дворец спортивных игр «Зенит». Остатки кладбища оказались погребены под землей. В конце 1990-х годов при строительстве автозаправки на улице Бутлерова ковш экскаватора вдруг стал поднимать из-под земли каменные плиты надгробий с немецкими готическими буквами. Так еще раз напомнила о себе Колония Гражданка…

Почти все старые улицы Гражданки исчезли: иные совсем «растворились» в новостройках, другие стали просто внутриквартальными проездами. Названия новых магистралей на Гражданке связаны с академическим характером северного пригорода: здесь появился проспект Науки, а улицы, пересекающие его, получили имена выдающихся ученых – геолога Александра Петровича Карпинского, математика Софьи Ковалевской, химика Александра Михайловича Бутлерова, биолога Николая Ивановича и физика Сергея Ивановича Вавиловых, ученых-геологов Владимира Афанасьевича и Сергея Владимировича Обручевых, физика Бориса Павловича Константинова. Яшумов переулок переименовали в 1964 году в честь выдающегося физика Игоря Васильевича Курчатова. «Пустой» переулок близ Политехнического института в том же году получил имя электротехника Михаила Андреевича Шателена.

Проезд между Политехнической и Гжатской улицами получил в 1972 году имя академика Виталия Григорьевича Хлопина. В том же году имя ученого-химика Алексея Евграфовича Фаворского получила улица между улицами Бутлерова и Гжатской. В 1978 году появилась улица Веденеева – в честь энергетика и гидротехника Бориса Евгеньевича Веденеева. Самый последний научный топоним на Гражданке появился совсем недавно, в ноябре 2001 года: площадь перед главным зданием Политехнического университета и Физико-технического института назвали именем академика Абрама Федоровича Иоффе.

…Возникший новый «спальный район» новостроек Гражданки не отличался однородностью. Символической границей стал Муринский ручей. Он разделил новостройки Гражданки на две части, жители окрестили их как «ГДР» и «ФРГ», по аналогии с двумя государствами – соцалистическим и капиталистическим, существовавшими в те времена на территории Германии. По странной иронии, именно в таком виде в новостройки Гражданки вернулся отзвук немецкой колонии, несмотря на то что память о немецких колонистах совершенно утрачена.

Новостройки севернее Муринского ручья называли «ГДР», что расшифровывалось как «Гражданка Дальше Ручья», а территория от проспекта Непокоренных получила название «ФРГ» – «Фешенебельный Район Гражданки». Есть и другие толкования этих аббревиатур: «Где-то Далеко за Ручьем» и «Фешенебельный Район Города». В противопоставлении содержался известный смысл, и сегодня это тоже часть истории Гражданки.

«Фешенебельный Район Гражданки» спроектировали на рубеже 1950–1960-х годов архитекторы мастерских № 2 и № 4 института «Ленпроект» А. Наумов, О. Мильберг и В. Краснобрыж. Дома возводились, главным образом, двух типов – пятиэтажные «хрущевки» и девятиэтажные панельные здания. По словам исследователя Сергея Григорьева, «с самого начала район стал престижным», поскольку он обладал развитой инфраструктурой, что являлось редкостью при массовой застройке, неплохим транспортным сообщением с центром города и хорошим озеленением. Последнее, отметим, досталось ему в наследство от прежней деревенской Гражданки.

«Столь „фешенебельный“ район заселялся непростыми людьми, – отмечает Сергей Григорьев. – Здесь жили большей частью успешные и состоявшиеся люди: инженеры, врачи, научные сотрудники, преподаватели институтов и торговые работники. Неслучайно именно здесь появились первые в Ленинграде „советские кондоминиумы“ – ЖСК. Их можно было безошибочно опознать по кирпичным фасадам и кодовым замкам на парадных, тоже первым в городе. Однородный социальный, да и возрастной состав первых жителей проявляется и сегодня. Наблюдательный человек со стороны сразу заметит, что на здешних улицах относительно мало молодежи: дети, рожденные когда-то в новых квартирах, разъехались, родители состарились».

Район «Гражданка Дальше Ручья» спроектировала в конце 1960-х годов группа архитекторов мастерской № 1 «Ленпроекта» под руководством Г. Булдакова и А. Наумова. В основу «ГДР» легла система перпендикулярных улиц, разделивших территорию района на огромные прямоугольные кварталы. Главными магистралями стали проспекты Просвещения и Гражданский. Застройка началась в самом конце 1969 года и в основном завершилась к 1978 году. В ней преобладали крупнопанельные 9-и 12-этажные здания.

«Социальный состав населения „ГДР“ был иным, чем в старой Гражданке: более разношерстным и менее интеллигентным, – к таким любопытным выводам пришел исследователь Сергей Григорьев. – Здесь государство селило всех, кому подошла очередь, – без разбору. Тогда в народе и появились аббревиатуры, характеризующие не столько географическое, сколько социально-экономическое положение районов. Объединенные общим названием „Гражданка“, они были непохожи даже внешне. Пустые, открытые всем ветрам пространства, голые дворы и огромные дома „ГДР“ резко контрастировали с уютными и зелеными кварталами „ФРГ“. Магазины, школы, поликлиники появлялись в „ГДР“ намного позднее жилых домов. К тому же сюда было трудно добираться: станция метро „Гражданский проспект“ открылась лишь в 1978 году».

* * *

К огромному сожалению, Гражданка разделила судьбу многих старинных петербургских предместий, практически полностью исчезнувших при массовом жилищном строительстве в 1960–1970-х годах. От прежней Гражданки почти ничего не осталось, кроме нескольких зданий довоенной постройки. Теперь на Гражданке выросло уже несколько поколений, совершенно ничего не ведающих о прошлом этих мест. Более того, многие молодые жители даже и не подозревают, что у Гражданки вообще есть какая-то история!..

Тем не менее история Гражданки продолжается: в 2005 году она обрела свои герб и флаг. Конкурс на разработку герба и флага Гражданки провел Муниципальный совет Гражданки. Комиссия признала лучшим проект герба, разработанный рабочей группой из трех человек – геральдиста и историка-краеведа Константина Сергеевича Башкирова, культуролога Светланы Юрьевны Штейнбах и художника, инженера-конструктора-кораблестроителя, автора герба Парголово Владимира Петровича Саргсянца.

По словам Владимира Саргсянца, «мы старались донести идею исторической связи прошлого Гражданки и ее настоящего». Белые стропила, символизирующие не только опору для отдельно взятого дома, но и опору в целом для района Гражданки, как символ развития от старой Гражданки к современной, взяты из герба Воронцовых. Кресты обозначают три поселения, существовавшие прежде на территории нынешних новостроек Гражданки – Русскую Гражданку, Колонию Гражданку и Дорогу в Гражданку.

«В первом проекте герба Гражданки присутствовали три пылающих ядра, как напоминание о славных представителях династии Воронцовых, – рассказывает историк-краевед Константин Башкиров. – В результате обсуждения проекта мы пришли к решению углубить значение символов, и таким образом на гербе появились три клинчатых креста (кому-то они напоминают мельницы, а кто-то найдет сходство с пропеллерами военной авиации времен Второй мировой войны – ведь на нашей земле располагался военный аэродром „Гражданка“). В геральдике нет случайных деталей, все важно и все имеет смысл. Например, на гербе Гражданки присутствует красный цвет, так как это – цвет Санкт-Петербурга, тем самым мы подчеркиваем, что Гражданка неотъемлемая часть города, часть его прошлого и настоящего. В то же время красный цвет может быть прочитан на нашем гербе как символ мужества и доблести. Клинчатые кресты на гербы выполнены в золотом цвете, что должно означать силу, богатство и чистоту».

После длительной работы и обсуждений герб утверждается постановлением Муниципального совета Гражданка от 1 июня 2005 года (№ 164). В постановлении говорилось: «Герб представляет собой геральдический щит красного цвета (1), вилообразно разделенный серебряным стропилом (2), сопровождаемым по сторонам двумя золотыми клинчатыми крестами (3), обремененными в центре золотыми безантами в червлении и золотым крестом снизу на черной оконечности (4)». Отныне герб Гражданки используется на бланках и печати Муниципального образования Гражданка. А в день рождения Петербурга, 27 мая, среди прочих будет развеваться гербовый (то есть повторяющий композицию герба) флаг Гражданки.

РУЧЬИ

От деревни до совхоза

Старинная деревня Ручьи при реконструкции северных районов оказалась полностью поглощенной городом и вошла ныне в современный район новостроек «Гражданка». Ныне от деревни Ручьи не осталось и следа, она живет лишь в старых фотографиях и воспоминаниях старожилов.

Как уже говорилось выше, примерно за нынешним проспектом Науки заканчивалась деревня Русская Гражданка. Далее она плавно перетекала в деревню Ручьи. Эта деревня располагалась по обеим сторонам нынешнего Гражданского проспекта, немного не доходя до современного проспекта Просвещения.

В «Путеводителе по северным окрестностям Ленинграда», изданном в 1935 году, упоминалось, что за Гражданкой «на прямом, как стрела, шоссе, называемом Гражданским, а впоследствии Муринской дорогой, вытянулась деревня Ручьи у пересечения шоссе Муринским ручьем, притоком Большой Охты. Шоссе доходит до большого села Мурино…».

Историю прежней деревни под названием «Ручьи» ныне продолжает одноименный совхоз, расположенный уже за чертой города, хотя прежде деревня Ручьи находилась совсем в другом месте. Надо отметить, что трасса Гражданской дороги не полностью совпадала с нынешним Гражданским проспектом: после Муринского ручья дорога отклонялась к востоку от нынешней трассы Гражданского проспекта (примерно на 15 градусов) и прямая, как стрела, шла в Мурино, где выходила к нынешнему железнодорожному переезду между станциями Мурино и Девяткино. (Переезд этот появился в 1917 году, когда здесь построили железную дорогу.) Вдоль трассы бывшей дороги до сих пор уцелели стоявшие вдоль нее ивы – их можно увидеть в районе современной Киришской улицы.

…Как уже упоминалось, деревню Ручьи основал на землях своего муринского имения Роман Илларионович Воронцов, переселив сюда крепостных крестьян из других принадлежавших ему имений. Название деревни объяснялось тем, что вблизи нее протекало несколько ручьев, впадавших в Большую Охту. На военно-топографической карте Петербургской губернии 1863 года эти ручьи обозначались под именами Муринского, Лесного, Избушечного, Брагичева и Горелого.

В советские времена дореволюционная крестьянская жизнь, противопоставляемая современной, светлой и счастливой жизни советского села, изображалась лишь в мрачных красках. Неслучайно, в книге, посвященной истории совхоза «Ручьи», жизнь ручьевцев описывалась следующим образом: «Крестьяне деревень Мурино, Ручьи, Малые Лаврики и других являлись крепостными. Обездоленные, доведенные до отчания податями, недоимками и долгами, они были вынуждены мстить: жечь барские усадьбы, с вилами в руках выражать свое недовольство».

В действительности ни в Мурино, ни в Ручьях народных бунтов и крестьянских восстаний почему-то не происходило. Но трудились крестьяне действительно в поте лица. Сеяли в основном овес на корм лошадям, понемногу – рожь и ячмень. Картошку сажали только для собственных нужд.

В пору развития капитализма серьезным источником дохода селян стали отхожие промыслы. Основной же доход местные жители имели от продажи молока. Продавали его нередко перекупщикам, те брали по 7–8 коп. за бутылку, а перепродавали по 10–12 коп. В Мурино, Ручьях и Лавриках часть крестьян занималась заготовкой метел и веников, сбывавшихся в Петербург по 1–1,2 руб. за сотню.

Как сообщалось в одном из путеводителей по петербургским пригородам конца XIX века, в Ручьях в то время насчитывалось 76 домов и 426 жителей. По преимуществу Ручьи – русское поселение. Однако есть данные о том, что с 1865 года в Ручьях селились и немецкие колонисты. Как бы то ни было, по воспоминаниям старожилов Ручьев, в 1930-х годах немецких колонистов в Ручьях почти не было. Ручьевские старожилы вспоминают из местных немецких фамилий только одну – некоего Эргардта.

Бо

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно