Петербургские окрестности. Быт и нравы начала ХХ века

Сергей Глезеров
Петербургские окрестности. Быт и нравы начала XX века
Издание 3-е, доработанное и дополненное

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Предисловие к третьему изданию

Уважаемый читатель!

Перед Вами уже третье издание книги «Петербургские окрестности». Подготовлено оно в 2013 году, который в нашей Ленинградской области (или Санкт-Петербургской губернии – кому как удобнее называть) был официально объявлен годом духовной культуры. Казалось бы, что говорить об этом? Год пройдет, и все забудется…

Впрочем, речь не об этом, а о том, что наш край действительно богат центрами духовной культуры, причем вовсе не обязательно связанными с религией. Это ли не предмет для гордости?

Конечно, «форпостами духовности» с древних времен на территории нашего края были крепости, храмы и монастыри. Конечно, Старая Ладога – первая столица Древней Руси. Естественно, центрами духовной культуры, образовательными и просветительскими центрами, хранителями православной нравственности всегда были монастыри и храмы. В XIX веке средоточием духовной культуры стали дворянские усадьбы Санкт-Петербургской губернии, а многие их владельцы – хранителями русской духовности. Затем добавились местные краеведческие и исторические музеи, народные читальни и библиотеки, а их работники стали истинными хранителями наследия родного края.

Сегодня можно говорить о появлении новых очагов духовной культуры. Причем это не только возрожденные храмы и монастыри, но и хорошо знакомые нам культурно-просветительные учреждения – музеи и библиотеки. В них, как правило, работают энтузиасты, настоящие подвижники своего дела. Такими же подвижниками можно с полным правом назвать и местных краеведов, которые знают все о своей малой родине и готовы биться за сохранение ее реликвий. Благодаря подвижникам на местах рождаются и новые духовно-культурные традиции.

В основу нашего путешествия по центрам культурной жизни Ленинградской области положим алфавитный принцип.

Итак, Бокситогорский район. Возле деревни Сидорово каждое лето с целью пропаганды народного творчества вепсов, сохранения традиций, обычаев и обрядов проходит праздник вепсской культуры «Сырный день». Местом проведения выбрана территория Радогощинского сельского поселения, на которой проживает значительная часть вепсского населения.

В деревне Климово летом с 2007 года проходит фестиваль традиционных национальных культур «Родники земли Климовской». Он направлен на привлечение внимания к ценностям, традициям и культуре русского, карельского и вепсского народов. Климовское сельское поселение – место проживания значительной части карельского населения района.

В самом городе Бокситогорске с 1997 года действует центр истории и культуры родного края. Важнейшие направления работы – научная и исследовательская, просветительская и выставочная деятельность.

В Волховском районе в 2012 году родилась новая традиция – праздник в деревне Самушкино, проходящий в конце мая – начале июня и посвященный победе над шведами, одержанной здесь, на берегу реки Воронежки, русскими ратниками в 1164 году. Как отмечают историки, тот военный конфликт был первым столкновением двух сформировавшихся государств – шведского королевства и Новгородской земли; его можно рассматривать как финал эпохи викингов и начало крестовых походов на востоке Балтики.

Во Всеволожском районе стал традицией Международный фольклорный фестиваль «В гостях у Олениных» в усадьбе «Приютино». Он проводится с целью сохранения традиций разных народов, совершенствования и дальнейшего развития национальных культур, укрепления дружбы между народами, воспитания уважения к традициям, а также установления творческих контактов между коллективами разных регионов России и стран ближнего и дальнего зарубежья.

В поселке Ильичево Выборгского района в июне 2013 года состоялась презентация первого в России Центра духовной толерантности, который планируется создать на базе историко-этнографического музея-заповедника «Ялкала». Место, где будет находиться центр, знаковое. Рядом проходила граница между Великим Новгородом (а затем Московским государством, Россией) и Швецией, затем – между Советским Союзом и Финляндией. Неподалеку располагалась приграничная деревня Майнила, выстрелы в которой послужили поводом к началу «зимней войны». Наконец, в нескольких десятках километров на запад от музея находятся объекты «линии Маннергейма». Да и линия фронта во время Великой Отечественной войны проходила не так далеко отсюда.

Центр будет включать в себя уже возведенный на музейной территории мемориальный храм-памятник Св. Леонида Египетского, посвященный памяти всех погибших в войнах и бедствиях на Карельском перешейке. По мнению доктора исторических наук Анатолия Кирпичникова, активного участника работы по созданию Центра духовной толерантности, этот храм и будущий центр – мостик между духовными конфессиями всего мира, попытка сблизить их представителей. Особую значимость храму придает тот факт, что росписи в нем выполняет один из ведущих мастеров современной русской иконописи, известный и в России, и за рубежом, архимандрит Зинон, считающийся продолжателем византийских традиций иконописания. Рядом с храмом предполагается выстроить павильон, где будут проходить выставки, конференции и другие акции историко-просветительского характера.

Традицией Гатчинского района являются ежегодные Пушкинские праздники, они проводятся здесь с 1986 года под общим названием «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет». В поселке Суйда устраиваются спектакли и композиции, в деревне Кобрино – детские праздники, выступают фольклорные коллективы. В «Доме станционного смотрителя» в деревне Выра огранизуются представления с участием литературных героев произведений Пушкина. В Гатчине проходит фестиваль искусств. В праздничных мероприятиях принимают участие российские и зарубежные гости, в том числе потомки Пушкиных и Ганнибалов.

В июне на берегу реки Оредеж близ поселка Вырица проводится ежегодный праздник народного творчества «Певческое древо». Обычно на нем вспоминают и древний языческий праздник Ивана Купалы, отмечаемый в эти же дни. Важным событием культурной жизни служат ежегодные районные историко-краеведческие чтения «Мы живем на Гатчинской земле. Духовное наследие и возрождение святых, памятных мест родного края. История и современность». Чтения проходят в поселке Пудость.

В деревне Вистино Кингисеппского района находится Ижорский этнографический музей, действующий с 1993 года. Ему принадлежит огромная заслуга в сохранении культуры народа ижора. Музей поддерживает контакты с этнографами из Петербурга и Финляндии. В собрании музея представлены предметы быта ижор: одежда, утварь, орудия традиционной рыбной ловли. Музей ведет большую краеведческую работу направленную на сохранение памяти об ижорской культуре и поддержание этнического самосознания ижоры. Также музей принимает участие в организации празднования Дня рыбака, являющегося профессиональным для большинства ижор и остальных жителей Сойкинского полуострова. Каждое лето здесь проходит праздник ижорской культуры «Возрождая, сохраняем».

В деревне Тервеничи Лодейнопольского района действует общественный музей вепсской культуры, рассказывающий о быте и традициях вепсов. Ежегодно в июле в деревнях Вонозеро и Тервеничи проводится традиционный праздник вепсской культуры «Энарьне Ма».

Возле села Винницы Подпорожского района ежегодно летом проходит национальный праздник вепсского народа «Древо жизни». Впервые он состоялся в 1987 году. На праздник по традиции съезжаются вепсы, русские, карелы, ижора, жители окрестных районов других национальностей. Этот фестиваль – сплетение языческих праздников и современного гуляния.

Духовной традицией Сланцевского района являются Ольгинские дни, которые проводятся в местечке Скарятина гора в Загривском поселении. Это межрегиональные историко-литературные встречи, посвященные памяти княгини Ольги, основавшей погост Ольгин Крест на реке Нарове в 947 году. Ольгинские дни в Принаровье стали продолжением местной традиции ежегодного почитания памяти святой благоверной княгини и Ольгиного креста.

Гордостью Тихвина служит не только Тихвинский Богородичный Успенский мужской монастырь, связанный с чудотворной иконой Божией Матери Одигитрии, но и Тихвинский историко-мемориальный и архитектурно-художественный музей – один из старейших музеев Ленинградской области. Он был создан в 1913 году Тихвинским отделением Новгородского общества любителей древности. У истоков создания музея стоял выдающийся краевед Исаакий Петрович Мордвинов. Музей является активным участником культурной жизни города, проводит много мероприятий, инициирует многие акции, в числе которых Рождественский и Пасхальный фестивали, детские конкурсы и образовательные программы.

Имя Мордвинова носят ежегодные краеведческие уездные чтения – в 2013 году они состоялись уже в десятый раз. В них принимают участие библиотекари, учителя, студенты Тихвинского района, Подпорожья и Пикалево, а также ученые из Петербурга и Москвы.

В Тосненском районе центром культурной жизни является усадьба Марьино. Фактически это первая русская усадьба, возрожденная не государством, а частным лицом, поставившим задачу не только восстановить усадебный дом, благоустроить парк, но и воссоздать духовную атмосферу, царившую в Марьино при Строгановых и Голицыных. Ныне усудьба функционирует и как гостевой дом, и как музейно-исторический комплекс.

У деревни Шапки в Тосненском районе ежегодно проходит фольклорный праздник «Егорьевы игрища», приуроченный ко дню памяти святого Георгия. Одной из его главных задач является популяризация русского народного песенного, прикладного, обрядового творчества. Еще одной традицией Тосненского района стало проведение татарского народного праздника «Тосненский Сабантуй». Ежегодно этот праздник отмечается в конце июня, в честь окончания посевных работ…

Одним словом, история продолжается. И не надо повторять как заклинание: «Вот были люди в наше время…» История, как известно, творится на наших глазах. Какой мы ее сотворим – такой она и будет. Такой ее и прочитают через десятки лет наши потомки.

Введение

…Чем дальше удаляешься от стольного града Петра в просторы Ленинградской области (или, как встарь она именовалась, Петербургской губернии), тем больше чувствуешь вековые устои русской жизни. Ведь провинция – это не только костромские или ярославские пейзажи. Чтобы оказаться в русской провинции, достаточно отъехать от Петербурга всего лишь на несколько десятков километров. Так было и сто лет назад, так продолжает оставаться и сегодня.

Здесь особый ритм жизни и само мироощущение. Тут люди степенны и неторопливы, основательны и практичны. Недаром говорят, что провинции присуще особое чувство самосохранения, передаваемое из поколения в поколение. Тут не привыкли жить на широкую ногу и берегут каждую копейку…

Для многих петербуржцев соседняя Ленинградская область до сих пор продолжает оставаться территорией «terra incognita». Мы настолько замкнуты в Петербурге, что подчас забываем, какими удивительными местностями окружен наш город. До сих мы знаем о них очень мало.

Впрочем, это вовсе не беда нашего времени: так бывало и прежде. Еще почти полтора века назад, зимой 1850 года, фельетонист «Санкт-Петербургских ведомостей» сетовал на страницах газеты: «Скажите на милость: отчего мы так мало обращаем внимания на то, что заслуживает внимания, но что у нас почти под рукой? Неужели Русь Православная, раскинувшаяся на десятки тысяч верст, не может доставить вам предметов занимательнее, чем заграничные путешествия? Э! Боже мой, да кому любопытно знать, что делается у него под боком. Попробуйте-ка описать ваше путешествие по нашим уездным городкам – кто будет читать вас? "Это мы знаем; это не любопытно", – скажут все. – Нет, господа, не знаете!»

В качестве примера фельетонист «Санкт-Петербургских ведомостей» приводил уездный городок Новую Ладогу. «Сколько еще сохранилось старинных обычаев, предрассудков, поверьев у нас в Новой Ладоге, а кто обратил на них внимание, кто позаботился рассказать их?..»

…Впрочем, необходимо сделать небольшой экскурс в историю. Губерния получила свое начало при Петре I, в 1708 году, когда страна была разделена на восемь губерний. Сперва губерния носила название Ингерманландской, или Ижорской, и только спустя два года стала зваться Санкт-Петербургской. Она занимала тогда громадную территорию – в нее входили выделившиеся впоследствии Эстляндская, Лифляндская, Псковская, Новгородская, Тверская, Ярославская, Олонецкая и Выборгская губернии.

Границы Петербургской губернии начала XX века в значительной степени не совпадают с современными границами Ленинградской области. Она заметно выросла в своих размерах, а многие территории ближайших к столице уездов вошли ныне в городскую черту нынешнего Санкт-Петербурга. В начале XX века губерния включала восемь уездов: Гдовский, Лужский, Новоладожский, Петергофский, С.-Петербургский, Царскосельский, Шлиссельбургский и Ямбургский. Каждый из них, в свою очередь, делился на множество волостей.

Для характеристики жизни и быта «припетербургских земель» автор счел нужным включить в книгу материалы, касающиеся и тех территорий, что не входили прежде в Петербургскую губернию, но являются сегодня частью Ленинградской области. Это относится прежде всего к территориям Карельского перешейка за рекой Сестрой. До революции 1917 года они относились к Выборгской губернии, входившей в состав Великого княжества Финляндского. Кроме того, немалое место в книге уделено Тихвину и Тихвинскому уезду: сегодня это часть Ленинградской области, а до революции они входили в Новгородскую губернию.

Б.М. Кустодиев. «Осень». 1924 год

Б.М. Кустодиев. «Провинция». 1919 год

Живописные полотна Б.М. Кустодиева, посвященные русской провинции, очень точно передают ее патриархальный облик начала XX века. Глубинка Петербургской губернии от нее мало чем отличалась

…Я не ставлю перед собой целью провести всеобъемлющее и исчерпывающее научное исследование – для этого потребовалось бы подготовить немало увесистых томов. История Ленинградской области настолько огромна и необъятна, что ее не исчерпать ни объемистым справочником, ни энциклопедией. И все равно останется нечто, что ускользнет от взгляда исследователя.

О чем же пойдет речь в предлагаемой книге? Прошу читателей не удивляться, но в ней почти не будут упоминаться всемирно известные архитектурные и ландшафтные достопримечательности бывшей Петербургской губернии. Об этом и ранее, и в последние годы уже сказано немало, и мне не хотелось бы повторяться.

Не будет здесь и повествований, связанных с историей возникновения и развития какого-либо конкретного населенного пункта, уездного города, деревни или дворянской усадьбы. Этим темам также посвящено немало специальной краеведческой литературы, созданной как петербургскими исследователями, так и многочисленными местными энтузиастами-краеведами, настоящими хранителями народной памяти. Названия многих краеведческих исследований, посвященных отдельным объектам, усадьбам, городам и районам Ленинградской области, читатель найдет на страницах библиографического списка литературы в конце этой книги.

Я поставил себе несколько иную задачу: я попытаюсь представить развернутую картину повседневной жизни Петербургской губернии конца XIX – начала XX века так, чтобы у читателя сложился внятный образ губернского быта того времени; рассказать, как жили представители различных слоев населения в уездных городах и в деревнях, какие думы властвовали; чем повседневно занимались представители уездной интеллигенции и губернского дворянства; показать, что историю «блистательного Санкт-Петербурга» невозможно рассматривать в отрыве от истории земель, окружающих его.

Каждый из очерков этой книги является своего рода миниисследованием, основанным на мемуарах, исторической литературе, архивных данных, газетной хронике. В совокупности они помогут воссоздать навсегда ушедший в историю образ жизни «вокруг Петербурга», вспомнить исчезнувшее, как плохое, так и хорошее, и, может быть, послужат кому-то поводом к возрождению умных и полезных традиций.

Земли вокруг Петербурга издавна хранили типичные черты русской провинции, однако близкое расположение столицы Российской империи накладывало серьезный отпечаток. «Нет на Руси, пожалуй, таких населенных мест, к которым можно было бы более кстати применить меткий старинный термин – пригороды, как к поселениям, окружающим Петербург, – говорилось в солидном исследовании "Живописная Россия", изданном в 1881 году. – Все эти Петергофы, Павловски и прочие городки, лежащие в районе нашей столицы, живут и дышат ею, носят на себе ее отпечаток, составляют ее неотъемлемые части или как бы продолжения, и только в этом отношении мыслимы… За исключением некоторых старинных поселений Петербургской губернии (Ладога, Шлиссельбург и др.), все ее новейшие городки вызваны к жизни искусственно и живут искусственной жизнью. Все они появляются на свете разновременно, после основания Петербурга, как его отпрыски – и имеют, по отношению к нему, исключительно одно, так сказать, служебное назначение…»

Несмотря на разнородность «припетербургских» территорий, они становились своеобразным мостом между столицей и Россией, ибо совсем рядом с парадной императорской столицей люди жили давними патриархальными традициями. «Я проехал как-то вверх по Неве на пароходе и убедился, что… окраины – очень грандиозные и русские, – писал Александр Блок. – За Смольным начинаются необозримые хлебные склады, элеваторы, товарные вагоны, зеленые берега, громоздкие храмы…»

Эти предместья имели настолько непарадный, «непетербургский» вид, что, как писал еще в 1874 году известный столичный журналист В.О. Михневич, приезжему человеку въезжающему в Петербург и по железным дорогам, и с моря, никак не ощутить, что он прибывает в столицу Российской империи, а не в какой-то уездный городишко, ибо она (столица) «начинается беспорядочными, мизерными постройками и лачужками». А в одном из путеводителей по Петербургу начала XX века, составленном В.М. Суходревым и изданном к 200-летию города, откровенно говорится: «Петербург, при въезде в него с какой бы то ни было стороны, нисколько не поражает путешественника ни своей панорамой, ни красотою…» (Кстати, эти суждения совершенно правомерны и по сей день…)

Действительно, многие петербургские литераторы не раз отмечали, что стоит только выехать за границы Петербурга, и можно оказаться словно бы совсем далеко от столицы, совсем в другом мире – в старой патриархальной Руси, живущей по своим древним народным заветам. Так, А.С. Грибоедов в очерке «Загородная поездка», написанном еще в 1826 году, говоря о своей поездке в чудные парголовские окрестности, средь «мирных рощ, дубов, лип, красивых сосен», описал случайно им увиденный крестьянский праздник. С восторгом рассказывает он о «белокурых крестьяночках в лентах и бусах», хоре из мальчиков и с грустью добавляет о горожанах-слушателях «родных песен», занесенных со священных берегов Днепра и Волги: «Им казалось дико все, что слышали, что видели: их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны».

В петербургских очерках середины XIX века многие писатели стали обращать внимание именно на окраины и пригороды – словно бы деревенскую Россию, вплотную примыкающую к своей «полурусской-полуевропейской» столице…

Из жизни городов

«Окном в Европу» могла стать Нарва

Как известно, история не имеет сослагательного наклонения. Однако исторический процесс многовариантен, он представляет собой непрерывный путь через «развилки». Именно они дают возможность глубже понять события и явления, которые мы иногда недооцениваем или попросту не замечаем. Руководитель Исторического общества Ямбурга-Кингисеппа, писатель, журналист, историк и краевед Вадим Аристов доказывает, что по первоначальной задумке Петра Великого именно Нарва должна была стать морской столицей России, а вовсе не те места, где стояла шведская крепость Ниеншанц.

– Вадим Владимирович, вы пытаетесь покуситься на святая святых петербурговедения. Ведь принято считать, что заветной мечтой Петра было утвердиться именно на невских берегах. Говоря словами поэта, «ногою твердой стать при море»…

– Посмотрите, что было до начала Северной войны: шла дипломатическая борьба. О чем переговариваются союзники России? Они против того, чтобы Петр вел русские войска на Нарву. Вместо этого предлагают ему идти на Неву, отвоевывать Ингрию и Карелию. Но Петр категорически стоит на своем – ему в первую очередь нужна Нарва.

Еще за несколько лет до Северной войны в Европе ходили слухи: Петр начнет войну со Швецией и будет брать Нарву. Об этом даже писалось в европейских газетах. Еще один важный момент, который обычно упускают из виду: Петр, уже объявив войну Швеции, оговаривал, что он готов пойти на мир, если Карл XII отдаст ему Нарву. Если до этого он заявлял, что ему нужен или Ниеншанц в устье Невы, или Нарва, то в самом начале войны ему уже была нужна только Нарва.

– Вы думаете, если бы Петру отдали Нарву, он не стал бы отвоевывать Ингрию и основывать Петербург на Неве?

– Ингрию рано или поздно он, конечно, отвоевал бы, но морскую столицу в устье Невы вряд ли бы стал строить. Зачем возводить новый город в таком необустроенном и опасном по природным условиям месте? Нам сегодня легко восхищаться красотой и величием Петербурга на невских берегах. А тогда это были довольно гиблые места. Уже в первый год строительства города случилось наводнение, а за несколько лет до этого вся невская дельта оказалась затопленной водой. Петр пришел на берега Невы, как говорится, не от хорошей жизни. Он начал строить здесь город только после того, как не смог закрепиться на Нарове. Взять Нарву у него пока не было сил, а выход к морю нужен был как можно скорее.

– Но все-таки почему в 1700 году он пошел на Нарву, несмотря на уговоры союзников этого не делать? Почему не стал сразу брать Ниен?

– Чтобы это понять, нужно знать, что представляла собой Нарва в то время. В международной торговле на Балтике это был город-брэнд. Посмотрите на европейские карты XVII века, изображающие район Балтики. Вы не найдете среди них такой, где не было бы Нарвы. И в то же время мало найдете карт, на которых указан Ниеншанц. Как правило, эти карты шведские, так сказать, для внутреннего пользования. Город Ниен был портом, значимым главным образом для шведского государства. Через него в основном велась торговля русских со шведами. А Нарва, которая так же входила в состав Швеции, являлась известным международным портом. В ней русские купцы торговали с основными европейскими странами и знаменитыми торговыми городами того времени – с Англией и Голландией, Францией и Данией, с Любеком и Данцигом.

Нарва и Ниен – это разные по значимости порты и разные по величине торговых оборотов. Да, Ниен тоже получил развитие в XVII веке, но он не смог одержать верх в конкуренции с Нарвой. К концу XVII века именно Нарва стала главным международным торговым портом в Финском заливе. По своим оборотам она обогнала и Ниен, и Выборг, и даже Ревель (Таллинн). Согласно статистике, голландцы с англичанами ходили в основном в Нарву. Английские суда вообще редко бывали в Ниене.

Здесь будет город заложен. Картина Н. Добровольского, 1880 год

По развитию городской инфраструктуры и оборонительным сооружениям Нарву и Ниен просто не сравнить. Нарва была значительно более крупным городом с населением около 5 тысяч человек. К этому нужно добавить почти двухтысячный гарнизон, состоявший в основном из финнов и занимавшийся возведением укреплений вокруг города. В конце XVII века в Нарве были построены одни из самых мощных каменных бастионов в Европе. В этом плане в Прибалтике с Нарвой могла сравниться только Рига. У Ниеншанца не было таких укреплений. Давайте зададимся вопросом: если этот город был настолько значим для шведского королевства и для международной торговли, то почему же шведы укрепляли не его, а Нарву?

– Можно предположить, что армия Петра образца 1700 года смогла бы быстро взять довольно слабую крепость Ниеншанц.Но она все-таки пошла под Нарву, на штурм одной из самых мощных крепостей в Европе…

– Объяснений того, почему Петр в самом начале Северной войны пошел именно под Нарву, в нашей литературе, как правило, не дается. А если объяснение и есть, то чаще всего оно звучит так: Петру нужно было разъединить карельско-финскую и эстонско-лифляндскую группировки шведов. Но ведь ту же самую задачу Петр решил, придя в 1703 году на Неву. Он беспрепятственно мог пойти сюда и в 1700-м и точно также разъединить эти группировки. Тем более что его к этому подталкивали союзники. Но Петр пошел под Нарву…

На мой взгляд, историки Петербурга переоценивают развитие и значимость Ниеншанца и одновременно недооценивают Нарву. В определенном смысле это закономерно и логично, так как Ниен действительно можно назвать предтечей Петербурга. Безусловно, Петербург продолжил традицию морского города, каким был Ниен. Еще раньше тут было русское поселение Невское устье. Правда, на картах Европы оно почему-то не обозначено. По-всей видимости, это было небольшое селение с пристанью, но никак не город.

У петербурговедов укоренилась мнение, что петровскому «парадизу» на Неве не было альтернативы. Считаю этот тезис ошибочным и начинаю свои доказательства с географии. Она показывает, что альтернатива Невскому торговому пути была всегда, издревле. Это путь по рекам Нарова, Россонь и Луга, то есть Нарвский и Лужский торговый путь…

– А как же хрестоматийно известный путь из варяг в греки, проходивший по Неве?

– Никто и не отрицает его существования. Но если один из его маршрутов проходил по Неве, Ладоге и Волхову, то другой – по Нарове и Луге, а третий – по Нарове, Чудскому озеру и реке Великой. И Лужский водный торговый путь в отдельные периоды был намного более активным, чем Невский. Построил бы Петр свой Петербург на Нарове или развил бы в полноценную морскую столицу России город Нарву – у нас было бы сейчас полно исследований именно о тех краях. А раз морская столица тут не возникла, то в массовом сознании укоренилось отношение к этим местам как к малоинтересной периферии, к окраине, которая якобы никогда не была особо значимой для России и Европы. Вот в этом как раз заключается принципиальная ошибка.

Сражение под Нарвой 19 ноября 1700 года. Картина А.Е. Коцебу, 1846 год

Давайте опять обратимся к географии, без знания которой зачастую невозможно понять историю. Нарова – вторая река нынешней Ленинградской области по полноводности. Она похожа на Неву. Сравните: Нева имеет длину 74 км, Нарова – 78 км. Нева вытекает из озера и впадает в залив; Нарова – точно так же. Средняя ширина Невы составляет 300-400 метров. Примерно такая же ширина и у Наровы.

Говоря об удобстве использования Невского водного пути, мы забываем, что на Неве были опасные Ивановские пороги. Кроме того, путь из Невы вел через очень коварную Ладогу – не зря уже при Петре в обход этого озера стали строить Ладожский канал. Затем – река Волхов, на которой снова пороги. Да еще какие – общей длиной более 17 км! На Нарове же пороги, точнее, водопад, – только у Нарвы. Одним словом, путь через Нарову был гораздо более легким и безопасным, нежели по Неве, Ладоге и Волхову. А дальше через Нарову – путь на Псков. Через систему волоков можно дойти до Новгорода, это практиковалось. Однако у нас укоренилась установка: только Нева, и никаких альтернатив! Мы осовремениваем историю, смотрим с позиций сегодняшнего Петербурга, а нужно учитывать реальности XVII – начала XVIII веков и предыдущий исторический опыт морской торговли России.

Вспомните русских правителей до Петра. Почему никто из них ничего не стал строить на Неве? Ведь такая возможность была с древности вплоть до XVII века. Только лишь в начале 1600-х годов эти территории оказались под шведами.

Начнем с Ивана III. Что он делает, введя всю эту территорию в состав Московского государства? В 1492 году строит Ивангород. И вовсе не на Неве, а на Нарове, прямо напротив Нарвы. В нашей литературе Ивангород, как правило, преподносится только как мощная крепость и форпост России на границе. При этом игнорируется тот факт, что уже через несколько лет после своего основания он стал первым морским портом Московского государства на Балтике – альтернативой как немецкой Нарве, так и русскому Новгороду.

– И снова вы покушаетесь на святое… По распространенной ныне в петербурговедении концепции предтечи Северной столицы – Старая Ладога и Новгород. Ивангород в этом ряду даже не упоминается…

– Если судить по логике выхода России к морю, то Ивангород – никак не меньший пра-Петербург, чем Ладога и Новгород. Именно тогда, с конца XV – начала XVI веков, Нарвский и Лужский торговые пути становятся главными. Невский же путь хиреет. Доказательством тому – сравнение состояния городов по Нарове, Луге, Волхову и Ладожскому озеру. Согласно переписи 1500 года, города по Волхову и ладожскому пути стали беднее и малолюднее. А те, что стояли на лужско-наровском пути, были больше по населению и процветали. Это Ямгород (ныне Кингисепп) и Ивангород. Последний фактически стал выполнять торговые функции Новгорода, только уже на самой границе России и в непосредственном соседстве с ближайшим европейским портом Нарвой.

Ивангороду не удалось перетянуть всю торговлю с западной, немецкой, стороны на восточную, русскую. Европейские корабли предпочитали заходить в Нарву. Там было более понятное торговое законодательство и в целом безопаснее, чем на русской стороне.

Что делает в связи с этим Иван IV Грозный? Согласно летописи, в 1557 году он строит новый город в устье реки Наровы, при впадении в нее реки Россони, почти у самого моря. Это первый по-настоящему морской проект Русского государства, реализованный задолго до Петра. Существует гипотеза, что город назывался «Руганы». Просуществовал он около двадцати лет и, очевидно, был сожжен во время Ливонской войны шведами, ибо строился полностью деревянным.

Но еще важнее то, что в 1558 году Иван Грозный берет Нарву. Именно тогда она впервые фактически объединяется с Ивангородом и становится главным морским портом России. Грозный оставляет нарвитянам права городского самоуправления и дает торговые льготы. Кроме того, он переводит в Нарву из Выборга русскую торговую контору. Потоки русских экспортных товаров перенацеливаются на Нарву.

В результате сюда устремляются сотни европейских кораблей. В Нарве селятся русские и иностранные купцы и ремесленники. За 23 года население Нарвы увеличивается с 700-800 человек до 7 тысяч, то есть в 9-10 раз! Столько же людей тогда жило в Стокгольме. Таким образом, Нарва оказывается одним из крупнейших городов на Балтике и самым процветающим и успешным портом Финского залива. По своим показателям международной торговли она значительно обгоняет и Выборг, и Ревель, который в то время стал быстро беднеть.

Мы почему-то часто забываем этот сюжет. А ведь именно Нарву Иван Грозный называл своим любимым детищем. В свою очередь, царь Петр восхищался Грозным. И я уверен, что, начиная войну со Швецией, Петр хотел повторить успешный «нарвский эксперимент» Грозного. По масштабам и активности своей торговли Нарва оставалась непревзойденной вплоть до строительства Петербурга. Когда же он возник, то именно Нарва была его главным конкурентом. Чтобы привлечь в Петербург как можно больше купцов и кораблей, понадобились царские указы о запрете в Нарве торговли целым рядом товаров. Этот факт лишний раз доказывает, что к началу Северной войны именно Нарва в основном выступала предшественницей Петербурга в русской торговле на Балтике. Фактически, наряду с Ниеном, она тоже была пра-Петербургом, как прежде Ладога, Новгород и Ивангород.

– После Ливонской войны Нарва надолго оказалась под шведами. При них она продолжала так же процветать, как и при русских?

– Конец XVI века и первая половина XVII века, когда Нарва вошла в состав Шведского королевства, были временем ее упадка. Однако после Русско-шведской войны 1650-х годов начинается период возрождения города и его нового расцвета. Происходит активное развитие промышленности, мануфактур. Вокруг города, вплоть до устья Наровы, фактически возникает промышленная агломерация, с мануфактурами по производству парусины, пильными мельницы, верфями. В 1645 году шведы присоединили Ивангород к Нарве. Он стал Ивангородским форштадтом единой Нарвы, имевшей теперь две мощных крепости и городские кварталы по обеим сторонам Наровы. После пожара 1659 года, когда непосредственно в Нарве сгорел весь прежний деревянный город, она стала застраиваться новыми каменными зданиями. В 1660-х годах Нарве было дано право чеканить собственную монету. В Стокгольме даже рассматривался вопрос о придании Нарве статуса второй столицы Шведского королевства.

В конце XVII века Нарва процветала и, безусловно, была лакомым куском в случае ее завоевания. Здесь был готовый международный торговый порт, верфи для строительства кораблей, мануфактуры по производству канатов и парусины. Город окружала мощная система бастионов, близкая к укреплениям голландских городов. В Нарве жило активное, мастеровое и грамотное в основной массе население, какого так не хватало Петру в России. Для нарвитянина той поры было нормой знать два-три языка. Вообще, в Нарве конца XVII века звучала немецкая, шведская, русская, эстонская, финская, ижорская и водская речь. Город был важным центром международной торговли, известным купцам разных стран. Здесь постоянно звучали голландский, английский, польский и другие языки, включая армянский и фарси, на котором общались купцы из Персии. Поэтому Петру так хотелось взять этот город, несмотря на противодействие его союзников. И если бы ему удалось получить и удержать за собой Нарву в 1700 году, тогда не было бы никакой необходимости строить новый город на болотах в устье Невы.

В исследовании истории возникновения Петербурга над нами довлеют историографические стереотипы и сам факт развития Северной столицы России на Неве. В конечном итоге этот проект Петра Великого оказался успешным. Поэтому нам сегодня кажется, что по-другому и быть-то ничего не могло. Однако если рассматривать ситуацию, сложившуюся к 1700 году то вовсе не Нева, а Нарова могла стать местом возникновения морской столицы России.

«Кругом храмов разводят сады и аллеи»

По данным первой всероссийской переписи населения, проведенной в начале 1897 года, в городах Петербургской губернии проживало 156 833 человека, а на территории уездов – 690 280 человек. Самыми населенными являлись Царскосельский, Петергофский, Лужский и Гдовский уезды. Преобладали в составе населения уездов сельские жители. Сельских поселений числилось 3 850, причем большинство из них являлись мелкими: только полтора процента насчитывали свыше ста дворов, а 90% поселений имели менее 50 дворов. Немало зафиксировано мелких деревень по 5-7 дворов.

Большинство населения губернии составили крестьяне – 68,2%, затем шли мещане – 16,5% и дворянство – 7,2%. В составе населения значились также духовенство, купцы и почетные граждане.

Города Петербургской губернии весьма отличались друг от друга. Те, что располагались вблизи Петербурга, несли отпечаток столичности, а те, что стояли в отдалении, походили на большинство провинциальных городов России. На территории губернии существовали города, которые, хотя и не имели статуса уездных, но занимали совершенно особое положение, поскольку в них находились царские резиденции. К этим «особым» городам относились Царское Село, Петергоф, Ораниенбаум, Павловск и Гатчина.

Они резко отличались от провинциальных уездных городов по степени благоустройства и уровню жизни. Впрочем, и между собой эти города также очень отличались.

К примеру, Ораниенбаум, хотя и располагался вокруг царской резиденции, являлся «заштатным городом» Петергофского уезда. К концу XIX века в нем проживало около пяти тысяч человек.

В более привилегированном положении находилась Гатчина. В 1885-1889 годах здесь даже проводились работы по устройству канализации и водоснабжения. «…Город хорошо распланирован, имеет широкие улицы, большинство которых вымощены булыжником или шоссированы, – сообщал в 1892 году обозреватель дачных мест под Петербургом В.К. Симанский, – население в нем не велико; а благодаря сравнительно легким условиям отвода городской земли под застройку там каждый имел возможность расположиться посвободней, "пошире"; вследствие этого многие дома имеют сады или палисадники; наконец, помимо этой мелкой "внутренней растительности", к городу примыкают "общественные" сады (Большой и Приоратский парки)».

Павловск В.К. Симанский считал образцом для других провинциальных городов России по степени благоустройства и в то же время называл его «городом природы», поскольку в нем «естественныя условия местности преобладают над усилиями цивилизации человека. Из 880 десятин, составляющих владение Павловска, более 623 десятин находится под садами и парком, и только незначительное пространство (около 140 дес), пересекаемое извилистою Славянкою, застроено домами и дачами». Значительную часть жителей Павловска составляли отставные чиновники, придворные служители, солдаты, их вдовы и дети, жившие получаемым пансионом. Некоторые жители зарабатывали извозом и работой в качестве прислуги, некоторые – торговлей, а простые горожане – «черной поденной работой». Главным предметом занятий местного купечества являлась мелочная торговля съестными припасами и товарами, оптом закупаемыми в Петербурге. В городе в конце XIX века насчитывалось свыше 20 лавок, главным образом мелочных.

Ораниенбаум. Дворцовый проспект. Фото начала XX века

Одним из самых благоустроенных уездных городов Петербургской губернии являлось Царское Село. «Прямые, широкие и довольно чистые улицы, красивые и чистые постройки, отсутствие бедных кварталов и слободок с полуразвалившимися домиками – все это производит приятное впечатление на людей, привыкших видеть в уездном городе бедное, скученное и грязное захолустье, – говорилось в уже упоминавшемся путеводителе В.К. Симанского 1892 года. – В Царском Селе около 15 тысяч жителей; впрочем, большую половину составляют войска (до 7 тысяч военных), придворные чины, русские и иностранные колонисты и приезжие дачники».

Из 15 тысяч населения большинство составляли лица мужского пола – чуть меньше 9 тысяч (около 63%). «Такой перевес мужского элемента, более сильный, чем в Петербурге, объясняется присутствием здесь войск, лиц рабочего звания и придворных людей, – объяснял Симанский, – перевес женщин над мужчинами – и то очень малый – замечается только в среде мещан. Вследствие довольно ненормального соотношения между полами количество браков и рождаемость в Царском Селе относительно менее, чем в других городах».

Вокзал в Ораниенбауме. Фото 1897 года

В отношении смертности царскосельские показатели выгодно отличались от общероссийских. В Царском Селе смертность составляла один к 30, а в Петербурге – один к 25 или 26. «Это доказывает отчасти более сносные санитарные условия Царского Села, – продолжал Симанский, – отчасти сравнительную зажиточность его обывателей. Много значит и отсутствие эпидемических болезней. На уменьшение смертности много влияет относительное благоустройство города и значительный контингент людей, живущих соответственно гигиеническим условиям».

Типичным уездным городом являлась Луга. «Город везде насквозь виден: постройки просеяны точно сквозь дырявое решето, где пусто, где густо, где нет ничего, – с иронией замечал Симанский. – Здесь группа крепких домов, там рухлядь, убожество. Есть дома несуществующаго в иных местах стиля: какой-то взбалмошный винегрет, назойливо бьющий в нос оригинальностью. Трактиров, как подобает, немало… Кругом храмов разводят сады и аллеи. В уезде бросается в глаза бедность храмов, убожество деревень. Много земли стоит в забросе».

Уездный город Ямбург, согласно энциклопедическому словарю Брокгауза-Ефрона, в конце XIX века насчитывал всего 123 дома, располагавшихся вдоль двух мощеных и двух немощеных улиц. Среди занятий местных жителей преобладало винокурение, оно приносило большой доход и населению, и государственной казне.

Нарва, относящаяся ныне к Эстонии, в прежние времена входила в Петербургскую губернию. В конце XIX века в ней насчитывалось тринадцать с половиной тысяч человек населения. В Нарве существовали мужская и женская гимназии, городское училище, двухклассное мужское и женское училища, несколько начальных училищ, эстонская школа и мореходный класс Петра Великого. Возле города располагались фабрики и заводы.

…Рассказ о современной Ленинградской области будет неполным, если не упомянем города Тихвин и Выборг, хотя они не входили в состав прежней Петербургской губернии.

Входивший в состав Великого княжества Финляндского губернский город Выборг, больше напоминавший средневековые города Северной Европы, чем Россию, отличался высокой степенью благоустройства. В 1890-х годах в нем появились электричество, водопровод и телефон. Население города составляло около десяти тысяч человек в 1870 году, а за тридцать лет оно увеличилось на пятнадцать тысяч.

«Чистенькие красивые дома в большинстве деревянные, с прилегающими к некоторым из них садами; замечательная тишина и чистота во всем городе; обилие вод, окружающих Выборг; совершенное отсутствие пьяных и нищих на улицах – все это производит на зрителя довольно приятное впечатление, – так описывал Выборг В.К. Симанский в обозрении 1892 года. – То же самое замечаете вы и в форштадтах, или предместьях города, за исключением, впрочем, петербургского: здесь улицы кривые, узкие, в большинстве немощеные; домики – небольшие и не совсем опрятно содержимые. Большинство постоянных жителей Выборга составляют шведы и финны, меньшинство – русские (преимущественно торговый люд) и немцы. Шведы и финны, за небольшими исключениями, вовсе не говорят по-русски и даже совершенно не понимают этого языка. Для прогулок служат тенистый сад – бульвар (в городе) и прекрасный парк Монрепо (имение барона Николаи), находящийся в трех верстах от города, на берегу Сайменского канала, и привлекающий внимание посетителей по своей дикой и чрезвычайно живописной природе»…

Выборг начала XX века

Первая гатчинская перепись

В августе 1893 года в Гатчине проводилась первая «перепись жителей и жилищ». Эта акция, устроенная Дворцовым Управлением при помощи некоторых горожан, продолжалась в течение трех дней и явилась первым опытом сбора статистических сведений о Гатчине. На следующий год результаты исследования стали доступны всем желающим в виде книги под названием «Статистические сведения о населении города Гатчины в 1893 году», изданной в Петербурге.

Авторы исследования чрезвычайно серьезно подошли к поставленной задаче, поэтому их труд и сегодня служит важнейшим источником. Тем не менее они сами признавали, что предлагаемые ими выводы, хотя и дают «достаточную характеристику Гатчины», все же не могут претендовать на «безусловную точность», поскольку перепись производилась в конце «второго периода».

Что за периоды, о которых идет речь? Дело в том, что в ту пору Гатчина в течение года трижды весьма существенно меняла свой характер, поэтому каждый год по составу населения делился на три периода. Первый начинался с приезда в Гатчину Высочайшего Двора; второй, летний, связывался с отъездом Высочайшего Двора и прибытием дачников и рабочего класса; и, наконец, третий период, самый короткий, приходился на январь и февраль.

По мнению статистиков, переезд в Гатчину в 1881 году Императорского Двора и последовавшее за этим событием благоустройство города оказали решающее влияние на развитие Гатчины и приток сюда населения. После 1890 года приток населения резко увеличился, поскольку «к этому времени заканчивались капитальные работы по сооружению водопровода и канализации; наружное благоустройство города сделалось неузнаваемым благодаря устройству прекрасных дорог почти по всему городу и тротуаров по многим улицам, бывшим до сего времени во многих частях своих положительно непроходимыми».

Гатчина. Вокзал Варшавской железной дороги. Фото начала XX века

Итак, в конце августа 1893 года перепись зафиксировала 14 503 жителя обоего пола. Первое место по числу жителей занимал Большой проспект (1819 человек), за ним следовали Багговутовская улица (1670), Люцевская (1642), дома Дворцового ведомства (961) и Александровская слобода (901), здесь проживало 48% всего населения Гатчины.

Среди жителей Гатчины мужчин насчитывалось больше, чем женщин. Конкретные цифры таковы: 7922 мужчины и 6 581 женщина, то есть на десять представительниц прекрасной половины приходилось двенадцать мужчин. Этот незначительный перевес связывался с присутствием в городе военных – 23-й Артиллерийской бригады, лейб-гвардии Кирасирского полка и сводно-гвардейского батальона.

При этом получалось так, что мужское и женское население Гатчины «кучковалось» по половому признаку: на военных улицах преобладало, естественно, мужское население. А на семнадцати из двадцати девяти гатчинских улиц доминировало женское население, причем пальму первенства держала Елизаветинская улица, где женщин проживало в два раза больше, чем мужчин.

Гатчина. Люцевская улица. Фото начала XX века

Гатчина. Багговутовская улица. Фото начала XX века

Больше всего гатчинских мужчин было в возрасте от 21 до 25 лет. Это объяснялось тем, что эта графа наполнилась, главным образом, расквартированными в Гатчине нижними чинами. «Для большинства возрастных групп преобладание остается на стороне женщин, – отметили авторы исследования, – и в этом отношении Гатчина ближе подходит к Западной Европе, нежели к России и Петербургу».

Гатчина. Балтийский вокзал. Фото начала XX века

Интересную картину представил анализ, касавшийся семейного положения гатчинцев. Оказалось, что почти половину населения Гатчины составляли холостые и незамужние, около четверти – женатые и замужние, небольшая часть – вдовы и весьма мало разведенных.

Гатчина. Двинские ворота. Фото начала XX века

Гатчина. Казармы 23-й артиллерийской бригады. Фото начала XX века

Гатчина. Концерт в парке. Фото начала XX века

Гатчину конца XIX века с полным правом следовало бы называть «городом веротерпимости». Несмотря на преобладание православных – перепись 1893 года зафиксировала их 83,5%, – в городе оказались представлены и многие другие вероисповедания. Больше всего значилось лютеран (9,5%), затем следовали католики (5%, или 704 человека), иудеи (2%, или 302 человека) и магометане (0,1%, или 21 человек). Нашлись также старообрядцы – их оказалось 0,5%, или 83 человека, а также один представитель армяно-григорианского вероисповедания.

Гатчина. Костел. Фото начала XX века

Гатчина. Лютеранская кирха. Фото начала XX века

Подавляющее большинство гатчинцев являлись русскими подданными – иностранцев оказалось мало, чуть меньше полпроцента, точнее – 66 человек. На первом месте среди иностранцев значились подданные германской империи, затем шли австрийцы, англичане, французы и итальянцы.

Зверинская улица в Мариенбурге. Фото начала XX века

Гатчина. Полицейское управление. Фото начала XX века

Гатчина. Павловский собор. Фото начала XX века

В сословном отношении, как отмечали статистики, «Гатчина, как и вся вообще Россия, есть город крестьянско-мещанский: почти четверть его населения крестьяне, а более одной трети мещане». Крестьян по переписи значилось 3205 человек, мещан – 2 223, нижних чинов – 1960, а членов семейств нижних чинов – 1175. Затем следовали дворяне (1036), купцы (358), потомственные и личные почетные граждане (637) и «придворнослужители» (749).

Весьма скрупулезно авторы исследования подошли к вопросу о трудовой занятости гатчинских обывателей. По данным статистиков, производительная часть населения Гатчины составила 94,1%, из них чуть больше половины (51,2%) принадлежали к тем, кто непосредственно участвовал в экономической деятельности, а остальные не обладали личным заработком. Более одной пятой населения занималось промыслами и торговлей и жило на эти средства, еще одна пятая часть служила по военной части, более одной четверти существовало на средства родителей и родственников.

«Наибольшая часть самостоятельного населения Гатчины принадлежит к группе военных, – отмечали авторы исследования, – за нею следует население, занимающееся личными услугами. На третьем месте стоят занимающиеся строительным делом и вообще устройством и очисткой жилищ, на четвертом – торговлей и страхованием, на пятом – прислуга дворца и казенных учреждений, на шестом – живущие доходами и пенсией, далее идут: прислуга домовая, занимающиеся сельским хозяйством, перевозной промышленностью, обрабатывающей промышленностью, трактирным промыслом и т.д.» При этом среди «самостоятельного промыслового населения» Гатчины большинство являлись наемными работниками, и только седьмая часть – хозяевами промышленных предприятий.

Гатчина. Соборная улица – главная улица города. Фото начала XX века

Гатчина. Торговая площадь. Фото начала XX века

В попытке выявить взаимосвязь между занятиями и семейным положением авторы исследования нашли несколько любопытных закономерностей. Оказалось, что чиновники, хозяева промысловых заведений, священнослужители и прислуга в учреждениях и дворцах характеризовались многочисленностью семейств.

В то же время большинство «бессемейных» являлись рабочими, занятыми различными промыслами. Объяснялся этот факт двумя причинами: во-первых, бедностью рабочих, а во-вторых, тем обстоятельством, что многие из них пришли на летние заработки и семьи их остались на родине.

Из женского населения Гатчины больше половины (4610) не имели личного дохода, то есть были «несамостоятельными»; 1127 дам являлись «самостоятельными», а 844 представительницы «слабого пола» трудились в качестве прислуги. Чем же занимались «самостоятельные» гатчинские дамы?

Больше половины обеспечивали «личные услуги» жителям Гатчины, в том числе занимались стиркой белья, портняжным делом, торговлей, воспитанием и т.д. Четверть женского населения Гатчины получали деньги от родственников либо имели пенсию от государства, а также призревались на общественный или частные счета. Буквально по пальцам можно было пересчитать хозяек магазинов и лавок (их в Гатчине насчитали 15 человек), женщин-врачей (12 человек). Шесть гатчинских дам назвали своими основными занятиями литературу и искусство…

Гатчина. Ежегодный парад по случаю полкового праздника Синих кирасир. Фото начала XX века

И, наконец, несколько слов о самом городе. Перепись 1893 года зафиксировала в Гатчине 758 «дворовых мест». Из них чуть больше 90% составили дома частных лиц – таковых насчиталось 684. Кроме того, выявили 74 дома, принадлежащих юридическим лицам, 64 дома – казне, шесть – благотворительным обществам, три – церквям и один – сословному учреждению.

А сколько стоило жилье в тогдашней Гатчине? Как выяснилось, средняя годовая плата за аренду квартиры составляла 171 рубль, однако в различных районах Гатчины цены серьезно отличались. К примеру, у линии Варшавской железной дороги цена на квартиру возрастала больше чем вдвое и доходила до 337 рублей в год, поскольку квартиры сдавались тут исключительно под дачи. В самом центре города, на Соборной улице, где большинство квартир занимали торговые заведения, цена составляла 252 рубля в год. Самые дешевые квартиры можно было найти в Александровской слободе (за 63 рубля) и в Фабричном переулке (за 48 рублей).

Нет сомнения, что авторы исследования о Гатчине провели полезнейшую работу не только для своего времени, но и для нас. Сегодня их опыт анализа гатчинской статистики служит уникальным и очень точным свидетельством о жизни и быте Гатчины конца XIX века.

Гатчинские «огнеборцы»

От неукротимой огненной стихии Россия страдала на протяжении всей своей истории. Петр I после первых крупных петербургских пожаров привлек воинские части для охраны города от огненной стихии, а в 1712 году запретил в новой столице строить деревянные дома и возложил «пожарную повинность» на жителей города.

Только спустя почти сто лет, в 1803 году, Александр I отменил пожарную повинность жителей и организовал в Петербурге городскую пожарную команду, содержавшуюся на государственный счет. Но со временем стало ощущаться, что этого недостаточно, и наряду с профессиональными командами, подчиненными полиции, создаются вольнонаемные команды, принадлежащие городскому самоуправлению, общественные команды и добровольные пожарные дружины.

Одна из первых частновладельческих пожарных команд возникла в 1881 году в Стрельне, а организатором ее стал знаменитый стрельнинский филантроп, «первый огнеборец России» князь Александр Дмитриевич Львов. С тех пор борьбой с огненной стихией занимались по всей России не только казенные пожарные команды, но и добровольные пожарные дружины.

Сходным образом дело обстояло и в Петербургской губернии, в частности в Гатчине, которая в начале XX века занимала исключительное положение среди других городов губернии, поскольку была резиденцией государыни императрицы Марии Федоровны. Долгое время Гатчина охранялась только одной дворцовой пожарной командой. В апреле 1905 года возникло Гатчинское городское добровольное пожарное общество, а в конце августа того же года открылось его Мариенбургское отделение.

Новое пожарное общество стало преемником прекратившего свое существование Вольного пожарного общества, оставившего наследство в виде нескольких пожарных труб, багров, топоров и пятнадцати аршин пожарного рукава. С такими ничтожными средствами, не имея поначалу ни помещения, ни лошадей, добровольная пожарная команда и начинала свою деятельность.

Сперва «Гатчинское страховое от огня общество» выдало «добровольцам» безвозмездную ссуду на тысячу рублей, потом на три тысячи, а затем еще на три тысячи с рассрочкой на пять лет – на постройку каменного здания пожарного депо в Мариенбургской части Гатчины. Для этих целей, по ходатайству правления, государь император «высочайше» пожаловал участок земли в Мариенбурге, а на окончание постройки Министерство внутренних дел выдало безвозвратную ссуду в сумме две тысячи рублей.

Торжественная закладка пожарного депо состоялась в конце августа 1909 года в присутствии многих почетных гостей, среди них был известный пожарный деятель и гласный Петербургской городской думы Ландезен, а председатель Российского пожарного общества «огнеборец» князь А.Д. Львов, почти до самой революции руководивший всем пожарным делом в России, прислал телеграмму с пожеланием «дальнейших успехов и процветания».

Праздник пожарной дружины в Лигово. Учение дружинников. Фото К. Буллы, 1903 год

«В настоящее время общество прекрасно оборудовано в пожарном отношении, – отмечалось в отчете за 1914 год. – Его депо, построенное из железобетона с прекрасным трубным сараем, театральным залом, квартирами для команды и служащих, может служить образцовым зданием для добровольных пожарных обществ. Ему могут позавидовать и более крупные города».

Пожарная команда состояла из брандмейстера, вахтера и 12 человек команды.

Команда выезжала не только в Гатчину, но и в окрестные селения. В среднем ей приходилось тушить до двадцати пожаров в год и выезжать по ложным тревогам до десяти раз в год. Причины ложных тревог бывали разные: то какой-нибудь бдительный обыватель принимал за пожар бенгальские огни в окнах соседнего дома, то крестьяне жгли костры, а дым поднимался до небес, то сажа в трубе горела. К примеру, за 1910 год добровольная дружина выезжала на восемь тревог. Несколько полыхавших огнем домов, а также часть купален в Приоратском парке удалось отстоять, а вот эстрада в том же парке сгорела до основания.

Торжественный молебен перед зданием новой пожарной дружины в Лигово. Фото К. Буллы, 1903 год

Едва ли не самой главной проблемой Гатчинского пожарного общества стала финансовая: где взять деньги на содержание дружины? Годовой бюджет общества достигал тридцати тысяч рублей, и правлению приходилось еле-еле сводить концы с концами, поскольку расходы превышали доходы.

Чтобы найти источники дохода, правление решило расширить деятельность Общества различными культурными и спортивными мероприятиями. Это сразу же привлекло внимание местной публики, не сильно избалованной столичными увеселениями, однако самому Пожарному обществу не только не принесло денег, а ввергло его в еще больший убыток. К примеру, организовали превосходный оркестр, хорошо зарекомендовавший себя в Гатчине и игравший в мае 1912 года в присутствии Николая II и «августейших особ» на Международной пожарной выставке в Конногвардейском манеже в Петербурге. Но, к сожалению, в финансовом отношении оркестр приносил Пожарному обществу одни убытки.

Использование театрального зала тоже не дало желаемых результатов: местная администрация по каким-то причинам разрешала не более одного спектакля в неделю, и деньги с вырученных билетов оказались так малы, что все уходили на содержание зала и театральный реквизит. Устроенные летом прокат лодок, а зимой – ледяной каток в первый год дали доход, но затем, когда интерес публики упал, принесли убытки.

Пожарное общество, по всей вероятности, закончило бы свое существование, если бы не его основатель и душа всего дела господин Лыхин. Еще в самом начале, когда общество только начинало свою деятельность, он пожертвовал для его нужд своих лошадей, а потом из личных сбережений выдал ссуду в размере 18 тысяч рублей на постройку депо и текущие расходы. Правда, не только он один помогал деньгами гатчинским «огнеборцам».

На 1911 год в обществе состояло девяносто шесть «жертвователей», а кроме того семь пожизненных, одиннадцать действительных членов, пятнадцать охотников, а также пятнадцать почетных членов, в их число входили светлейший князь Д.Б. Голицын и первый председатель совета Российского пожарного общества граф А.Д. Шереметев, свободный художник Владимиров и петербургский пожарный деятель Ландезен.

Несмотря на все трудности, деятельность Гатчинской добровольной пожарной дружины достойно оценили на самом высоком уровне. В июне 1910 года на очередном съезде Российского пожарного общества его «августейшая» председательница пожаловала на знамя Гатчинского пожарного общества серебряный гвоздь. А спустя несколько лет на Царскосельской юбилейной выставке общество, по присуждению экспертной комиссии, удостоилось большой золотой медали: «За образцово-энергичную и успешную деятельность по организации и осуществлению пожарной охраны своего района».

Гроза не пощадила городовых

В исторических летописях можно найти немало примеров природных катаклизмов, разразившихся в Петербургской губернии. Надолго в памяти современников остался случай, произошедший в Гатчине в мае 1881 года.

«23-го мая, около четырех часов утра, над Гатчиной разразилась сильная гроза со страшными ударами и раскатами грома, – сообщалось в "Петербургском листке" спустя несколько дней после происшествия, в конце мая 1881 года. – В четыре часа десять минут утра молния ударила в обелиск "Коннетабль" вблизи дворца и разрушила его почти до самого основания».

Несколько слов о самом обелиске. С давних пор он является одной из достопримечательностей Гатчины, в свое время он даже считался самым высоким обелиском в Европе (его высота – 32,8 метра). Увенчанный золоченым шаром, он был виден издалека и господствовал над всем окружением. Идея постройки обелиска возникла у императора Павла I во время путешествия по Европе 1782-1783 годах. Будучи в гостях у принца Конде в его резиденции Шантийи под Парижем, Павел впечатлился подобным ансамблем с обелиском, воздвигнутым в честь одного из представителей этого древнего аристократического рода Анн Монморанси, который с 1538 года являлся «коннетаблем» – главнокомандующим королевской армией. Поскольку Павлу импонировали сравнения его личности с выдающимися деятелями прошлого, то ему весьма по душе пришлась идея подобного монумента в Гатчине.

Строительство комплекса началось в 1793 году. На холме недалеко от Большого Гатчинского дворца устроили площадь, обнесенную парапетом из пудожского камня, в центре которой установили обелиск, облицованный черницким камнем. Обелиск сложила за один строительный сезон артель каменщиков под руководством крестьянина Архангельской губернии Кирьяна Пластинина, используя в качестве материала камень, добывавшийся в деревне Черницкой в нескольких верстах от Гатчины. Вокруг обелиска установили четыре каменные тумбы, соединенные цепями, в амбразурах парапета установили шесть артиллерийских орудий, а на сам парапет нанесли деления импровизированных часов, стрелкой для которых являлась тень обелиска.

Руины Коннетабля после удара молнии 23 мая 1881 года

От сильнейшего удара молнии четырехгранная колонна оказалась разрушенной практически вдребезги, почти до самого пьедестала. Жертвой природной стихии оказался городовой петербургской полиции Лука Лобов (знак №458), стоявший на посту у подножия памятника. Он погиб под его обломками.

«Отрытый с помощью солдат лейб-гвардии Кирасирского Ея Величества полка, Лобов представлял из себя одну массу, – сообщалось в протоколе полицейских властей. – Раздавленная голова, почти ампутированные ноги, кости тела перебиты, платье висит клочками, шашка без ножен и согнута. Кепи, с прорванной тульей, и обрывки платья, как верхнего, так и нижнего, найдены в разных местах вблизи памятника, по направлению к железному мосту. Остатки колонны и постамент, вследствие полученных повреждений, находятся в таком состоянии, что вызывают принятие мер предосторожности».

Прибывшие на место катастрофы врачи установили, что Лука Лобов погиб от удара молнии – то есть еще до того, как был раздавлен свалившимися на него огромными каменными глыбами. Кстати, остановившаяся стрелка карманных часов, найденных у погибшего городового, показывала время удара молнии – четыре часа десять минут.

Находившийся рядом на посту другой городовой, Корней Рево, остался жив, но был сильно оглушен. Его отправили в гатчинский городской госпиталь. «Нервная система у Рево сильно потрясена, – отмечалось в полицейском протоколе. – Есть признаки, что и его коснулось электричество. Ноги его в параличном состоянии. Приняты все меры к его выздоровлению».

По словам Корнея Рево, за несколько минут до удара молнии Лука Лобов звал его к себе, к пьедесталу, предлагая укрыться от проливного дождя. Однако Рево не согласился: «Нельзя, начальство увидит, что сошел с поста своего без позволения, беды наживешь». Однако именно этот отказ, как потом оказалось, спас ему жизнь…

«Удар молнии был так силен, что тряслись здания, – говорилось в корреспонденции "Петербургского листка". – В казармах лейб-гвардии Кирасирского полка треснуло несколько стекол, а на станции Варшавской железной дороги у помощника начальника остановились стенные часы. Несколько больших камней, составлявших обелиск, отброшены на далекое пространство – в приоратский и, частью, в дворцовый сады. Изломано несколько деревьев. Вскоре после первого удара последовала сильный второй, который, однако, прошел благополучно».

Гатчинский историк-краевед Владислав Кислов, являющийся, в частности, автором серии книг «Старая Гатчина. Летопись и очерки медицинской жизни», замечает, что интересны еще некоторые подробности и последствия трагедии. «Почти через месяц после события, 19 июня, утром в Гатчине был пойман с поличным и арестован некто Яковлев, похитивший четыре пуда железных связей от разбитого молнией памятника, – сообщает Владислав Кислов и с горькой иронией добавляет: Оказывается, металл воровали и тогда!».

При обсуждении вопроса о восстановлении памятника выдвигалось несколько предложений: либо сделать обелиск из бетона, либо сложить из тесаного камня без применения металлических деталей, увенчав стеклянным, вызолоченным изнутри шаром, либо изготовить из металла полым внутри с металлическим шаром наверху и громоотводом. Однако окончательным стало решение восстанавливать памятник в его первозданном виде.

Восстановление обелиска заняло пять лет, поскольку черницкие каменоломни были заброшены, и пришлось проводить их подготовку к добыче камня. Блоки для восстановления обелиска добывались с глубины 6 метров, на реконструкцию ушло 687 штук камня общим весом около 640 тонн. Работы по восстановлению обелиска закончились только в 1886 году. Памятуя о трагическом случае 1881 года, при восстановительных работах сделали проволочный громоотвод, пропущенный через центр обелиска и проведенный в землю на 30 метров.

Забегая вперед, отметим, что в 1904 году производился ремонт обелиска, при этом заменили верхние двенадцать рядов каменных блоков, а в 1914 году отремонтировали парапет, но при этом использовали не пудожский камень, а песчаник. Памятник сильно пострадал во время Великой Отечественной войны, но впоследствии его полностью восстановили.

Новая Ладога – «сестра Петербурга»

Так сложилось, что Новая Ладога совершенно незаслуженно остается в тени своего знаменитого староладожского соседа. А ведь она – словно бы музей под открытым небом, живая память о богатых традициях российского купечества. Нигде в Петербургской губернии, пожалуй, не оставило русское купечество о себе такую память, как в Новой Ладоге! Нигде оно не пользовалось таким почетом и уважением, как здесь…

Пейзажи бывшего уездного города Новая Ладога. Фото автора, 1998 год

Поэтому недаром большевики чувствовали в Новой Ладоге столь нелюбимый ими «буржуазно-мещанский дух» и видели для себя потенциальный источник опасности. «Очагом контрреволюции» в губернии назвала Новую Ладогу в середине 1918 года Е.Д. Стасова, направив сюда ответственного работника товарища Позднякова для установления советской власти.

Последнему это давалось чрезвычайно трудно – ведь новоладожских коммунистов можно было пересчитать по пальцам. Начав с экспроприации и арестов уважаемых в народе купцов, большевики тут же получили отпор в лице множества местных жителей, поднявшихся на защиту «отцов города». «Новоладожская вандея» продолжалась всего двое суток, ее жестоко подавил вызванный из Петрограда отряд охтинских рабочих, именовавшийся «Беспощадным».

Но своенравная купеческая Новая Ладога так и не стала типично советским городом. Уникальный пример: за все годы советской власти здесь не появилось памятников Ленину, нет и непременного атрибута всех городов – центральной улицы Ленина. Новоладожане в свое время «согласились» на далекого от них Карла Маркса, в его честь переименовав главный проспект – Николаевский.

Пейзажи бывшего уездного города Новая Ладога. Фото автора, 1998 год

И сегодня Новая Ладога хранит воспоминания о купеческом быте. Торговали тут с давних пор. Еще в незапамятные времена место это стояло на пути «из варяг в греки». А начинался город с монастыря – Николо-Медведского, впервые упомянутого в 1500 году. Находясь на перекрестке торговых путей, монастырь служил не только местом отдыха торговых людей, но и легкой добычей для иноземных завоевателей.

Много натерпелись иноки от шведов, и только монашеская братия вздохнула спокойно, не тут-то было – началась Северная война. У Петра I, побывавшего в монастыре в 1702 году, появились на него свои виды. По велению царя монастырь обратили в крепость. Вскоре война ушла отсюда, обороняться стало не от кого, но крепость послужила толчком для создания нового города.

Возник он, как и Петербург, в приказном порядке. Российское государство всегда мало заботилось о желаниях его простых граждан – державные интересы стояли превыше всего. Указ Петра повелевал «жителей Старой Ладоги, Тихвина переселить в град Новую Ладогу, сюда же сволочить ссыльных и беглых крестьян».

Костяк первых жителей города составили судостроители новоладожской верфи, основанной в 1708 году. За четверть века активной работы с ее стапелей сошло 160 судов разных типов, и среди них – корабли «Рига» и «Выборг», открывавшие первый ряд линкоров Балтийского флота.

Ладожский канал. Группа инженеров и рабочих на борту землечерпалки «Сиговец». Фото 1908 года

Гордятся новоладожане и каналами, они начинаются в городе и идут вокруг всего Ладожского озера. Их тоже задумал Петр I – чтобы обезопасить суда, идущие в Петербург, от беспокойного нрава Ладоги. Каналы не только украсили город – работа на них, наряду с рыбной ловлей, стала основным занятием местных жителей. В них заключался источник благосостояния купечества, занимавшегося рыбной ловлей и торговлей рыбой, конной тягой на каналах, торговлей хлебом, заготовкой дров для столицы, добычей известковой плиты. Всем новоладожанам даже сегодня известны купеческие династии Кукиных и Спировых, Алонкиных и Каялиных, Шабаниных и Онускиных.

Ладожский канал. Бурлаки. Фото 1900-х годов

Город строился и благоустраивался на купеческие деньги. Нынешний проспект Карла Маркса (бывший Николаевский) до сих пор хранит вид образцового уездного купеческого городка: двухэтажные домики с непременным мезонином (внизу раньше были лавка, трактир или чайная).

«Николаевский проспект – это Невский Новой Ладоги, – говорилось в конце XIX века в одном из описаний этого милого уездного городка, – тут обыкновенно прогуливаются горожане, тут же зимой происходит катанье на лошадях, тут можно надеяться встретить нужного человека, тут узнаются местные новости. Из других улиц ближайшие к центру похожи на городские, а удаленные от центра напоминают деревни: дома в них деревянные, нередко покривившиеся, перекосившиеся, глубоко осевшие в землю, с ветхими крышами, подчас с разбитыми стеклами; подле домов садики, огороды и заборы; улицы в большинстве немощеные, зимой с большими сугробами снега, по которым пролегает извилистая, мало наезженная дорожка; летом же эти улицы порастают травой…»

Ладожский канал. Конная тяга. Фото 1900-х годов

К слову, новоладожские купцы вовсе не были такими самодурами и невежами, какими мы привыкли видеть их в литературе. Глубокие традиции имела в Новой Ладоге купеческая благотворительность. И по сей день у Климентовской церкви на главной улице сохранился памятник на могиле купца Назара Фомича Кулагина – создателя городского благотворительного общества, содержавшего бесплатную столовую, приют для малолетних и дом милосердия.

Заботилось купечество и об образовании: бесплатно снабжало школы учебниками, школьными принадлежностями и даже обувью, учреждало стипендии для малоимущих. Кстати, в начале века на 4-5 тысяч населения в Новой Ладоге приходилось 2 церковно-приходских и 3 начальных школы, женская гимназия и высшее училище для мальчиков. Городок поражал своей просвещенностью. В нем имелись две типографии, библиотека, созданная на деньги местной интеллигенции, одно время издавалась газета (о ней – чуть позже). А купец Пивоваров даже выпустил серию открыток с видами города, назвав ее «Привет из Новой Ладоги».

Существовали у новоладожан и свои святыни. Особо почитались Николай Чудотворец, покровитель всех путешествующих и «водоплавающих», и Иоанн Кронштадтский, по некоторым данным, тот начинал служить именно в Новой Ладоге. Другими культовыми фигурами считались полководец Суворов, командовавший расквартированным здесь в 1760-х годах Суздальским полком, и государь Александр П.

Ярмарка в Новой Ладоге. Фото конца XIX – начала XX века

Славилась Новая Ладога давними патриархальными обычаями. Один из них, описанный в 1850 году на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей», имел отношение к свадьбам новоладожских купцов и мещан. В былые времена нравственность купеческой или мещанской дочери до свадьбы охраняли так ревностно и усиленно, что она порой не смела и носа высунуть за ворота. Даже в церковь приходилось идти в сопровождении вереницы старух. В подобных условиях молодому человеку нелегко завести знакомство с девушкой, и тут помогали вечера, проводившиеся на Рождество у местных купцов. На рождественских вечерах девицы в блестящих жемчугом коронах-кокошниках играли и танцевали, водили хороводы и пели песни. Молодым людям разрешалось встраиваться в хоровод – там и происходило первое знакомство.

На другой же день сваха являлась к родителям счастливой избранницы, а уж после сватовства со свадьбой не медлили – хотя дело это дорогое. За неделю до свадьбы жених нанимал сани для подруг невесты, и те с песнями ездили по Новой Ладоге. Молодые же в это время сидели дома и «ворковали» о будущем…

Местной традицией было совершение 2 июля крестного хода вокруг всей Новой Ладоги и в пригородное село Креницы, причем по пути следования совершалось до полутора десятка молебствий. Совершался этот крестный ход в память прекращения сибирской язвы и падежа скота, свирепствовавших в этих краях в конце 60-х годов XIX века.

О жизни и быте новоладожских жителей дает представление уникальное исследование Н. Маркова, отпечатанное в городе Острове в 1891 году в частной типографии А.С. Степановой и озаглавленное «Новая Ладога, уездный город С.-Петербургской губернии, в современном его состоянии».

«Жителей в Ладоге, по официальным данным, считается 4000 человек, – сообщал Н. Марков. – Больше всего русских и затем евреев. Поляков, чухонь (так в тексте. – С.Г.) и немцев по нескольку человек. Между жителями города очень много пришлого элемента, пребывающего в городе или временно, как, например, почти все чиновники, или же приписавшихся к городскому обществу». Главными занятиями жителей Новой Ладоги назывались торговля, конная тяга судов по каналам и рыбная ловля.

Остатки еврейского кладбища в Новой Ладоге. Фото автора, 2000 год

Новоладожские евреи в конце XIX века являлись наиболее представительным из национальных меньшинств этого уездного города, они занимались портняжным, сапожным, лудильным и часовым ремеслами, а также торговлей старьем. Память о них до сих пор сохранилась в Новой Ладоге: среди нынешних достопримечательностей города – заброшенные остатки старинного еврейского кладбища. Старые надгробия с эпитафиями на идише почти наполовину вросли в землю…

Русские жители занимались портняжным, сапожным, столярным, печным, штукатурным, малярным, кузнечным делом, а также огородничеством, торговлей рыбой и съестными припасами, особенно летом на берегу Волхова. Рыба местного лова – сиги, лудога, корюшка, лещи и сырть – отправлялась главным образом в Петербург.

Зимой из-за отсутствия удобных путей сообщения с Петербургом, уездом и другими ближайшими городами в Новой Ладоге местные жители занимались ямщичеством. Возили желающих на тройках и парах в Петербург, Тихвин и в ближайшие места, перевозили товары из Петербурга в Новую Ладогу, а в самом городе промышляли в качестве легковых извозчиков.

«Жизнь в Новой Ладоге довольно монотонна, – вынужден был констатировать Н. Марков в своем кратком исследовании. – Игра в карты – наиболее употребительное развлечение в течение осени и зимы. Существует общественный клуб, но и в нем преобладают карты. Другими развлечениями Новая Ладога очень бедна: то заедет какая-нибудь плохонькая труппа актеров, то фокусник, да во время Успенской ярмарки на площади устраиваются деревянные балаганы. Летом ходят на охоту, которая в здешних краях очень хороша – много водяной птицы, катаются на лодках по реке, а также совершают интимными кружками прогулки за город».

«Любовь к музыке развита слабо, – говорилось в том же исследовании. – В среде мещанства устраиваются в зимнее время вечеринки, на которые собирается молодежь и развлекается танцами под гармонику или скрипку музыканта-самоучки…»

* * *

Едва ли справедливо, что сегодня все лавры туристического интереса достаются Старой Ладоге. Ведь и в Новой Ладоге есть на что посмотреть.

Любопытно, что по сей день многие присутственные места в Новой Ладоге располагаются по своим прежним, «историческим» адресам. Аптека – в том самом здании, где испокон веков находилась новоладожская аптека, то же самое с почтой и гостиным двором. Местная мэрия занимает бывший дом купца Старикова, в здании бывшего земства теперь гостиница «Радуга», в бывшем доме купца М.Ф. Кукина – библиотека.

Про купца Кукина ходила в Новой Ладоге слава как о добром и щедром человеке. В местном историко-краеведческом музее есть, к слову, книжка, где сделаны записи о товарах, взятых у купца Максима Федоровича Кукина в долг. Очень любопытно в ней вот какое примечание: «В случае произойдет какая-либо ошибка со стороны моей или служащих моих при отпуске или записывании товаров при счете книжки, то покорнейше прошу в лавку мою заявить, из которой выдана означенная книжка, для исправления ошибки».

Самый старый дом в Новой Ладоге датируется 1711 годом: его выстроил переселенец из Старой Ладоги Петр Иванович Барсуков. Именно в этом доме во время строительства Петровского канала жил со своей семьей Миних.

В 2004 году Новая Ладога, которую называют «сестрой Петербурга», торжественно отмечала свой трехсотлетний юбилей. «Вот и дожила Новая Ладога до своего 300-летия, – отмечалось в одной из публикаций того времени. – Дожила, как немногим удавалось, сохранив облик русского провинциального городка. Старинные двухэтажные купеческие дома, почти в каждом окне – герань. Здесь вполне могли бы жить герои Александра Николаевича Островского. Его Ларисы, Катерины, Тихоны, Марфы Игнатьевны, Поликсены, Мурзавецкие… Побывать в Новой Ладоге – все равно что крутануть назад машину времени: и не надо учебников истории – вот он, типичный уездный городок Российской империи».

«Мирный труд плодотворнее шумной борьбы!»

Сегодня уже никого не удивишь местными районными газетами, в далеких уголках российской провинции они служат едва ли не единственным «рупором» общественного мнения. А в начале XX века появление таких газет становилось незаурядным событием в жизни уездных городов Петербургской губернии.

Издавалось их совсем немного – несколько газет выходило в Луге и Гатчине, и сегодня они служат для нас уникальной летописью тогдашней провинциальной жизни. А в марте 1913 года появилась еще одна газета – «Озерной край» (Да, именно «озерной», но далее я позволю себе исправление названия на более благозвучное «озерный». – С.Г.). Выходила она в уездном городе Новая Ладога.

«Появление первый раз газеты в провинциальном углу всегда вызывает массу толков, волнений, предположений, словом, обыватель невольно приготавливается к чему-то если не скандалезному, то во всяком случае необычайному, – говорилось в редакционной статье самого первого номера. – Все лица и учреждения, имеющие значение общественное, на газету смотрят как на нечто кляузное, желающее кого-то в чем-то обязательно уличить, уязвить, словом – подложить свинью; а лица, не имеющие никакой общественной деятельности, но одержимые зудом обличения, чают в появившейся газете встретить почему-то своего друга-заговорщика».

Но ни ту, ни другую роль «Озерный край» брать на себя категорически не желал. «Наша задача не быть пугалом. Мы не берем на себя и непосильной роли пророка, так как учить, просвещать не собираемся, а тем более не намерены развертывать партийного флага какой-нибудь окраски… Для каждого живого дела необходимо и живое слово, а последним и должна быть местная газета. Вот наша главная цель». А потому девизом газеты стал лозунг, и сегодня звучащий весьма актуально: «Мирный труд плодотворнее шумной борьбы!»

Писал «Озерный край» обо всем, что интересовало жителей Новой Ладоги и окрестных мест – от событий мирового масштаба до мелких подробностей провинциальной жизни. Новые сенсации в науке, грозные события в Европе, где как раз в это время разгоралась война на Балканах, последние известия из Афин, Белграда, Лондона и Софии волновали новоладожан не меньше, чем кражи в купеческих лавках или открытие реального училища.

Местные поэты выступали со своими стихами, а доморощенные политические обозреватели судачили о том, что «Государственная Дума потеряла свою прежнюю привлекательность для населения» и своими угодничеством и болтовней похоронила все народные надежды. Поэтому гораздо большего внимания удостаивалась Новоладожская городская дума как более «близкая к народу». К примеру, вот перечень вопросов, обсуждавшихся на ее заседаниях весной 1913 года: о паровой машине для местного пожарного общества, об отчетности городского банка, а также о сдаче в аренду травы для тягловых лошадей обществу коннопромышленников.

Как и сегодня, жители жаловались на дороговизну, а свои чувства выражали порой даже в стихах. Некий поэт поместил в «Озерном крае» стихи под заглавием «Дороговизна», в одном из них он писал:

Где ты, святая старина!

Теперь не то у нас в отчизне:

На все возвысилась цена,

И нет конца дороговизне.

Впрочем, дороговизна – вещь относительная, и среди читателей «Озерного края» встречались люди обеспеченные. Поэтому им в первую очередь адресовалась реклама, обильно разбросанная на страницах газеты. Конечно, без нее никак не обойтись – газета нуждалась в деньгах, и ее главный редактор Е.Л. Скрыгловецкий хорошо это понимал. Понятное дело, что рекламу давали местные коммерсанты. «Гостиница "Рыбка" в г. Новая Ладога на набережной реки Волхова, – сообщал один из них. – Хорошие кушанья и вина лучших фирм. Цены всему общедоступные. Первоклассная кухня под наблюдением опытного повара Санкт-Петербургской первоклассной гостиницы».

Ренсковый погреб госпожи Араповой, что на берегу Волхова, предлагал русские и иностранные вина, вина удельного ведомства, минеральные воды, а также «фрукты и конфекты». «Господа мужчины! – гласила другая реклама. – Обратите внимание на торговый дом братьев Кочиных. Вы там сможете получить для себя великолепное пальто деми-сезон! Чудный костюм по последней моде».

Сам Скрыгловецкий постоянно использовал страницы газеты, чтобы разрекламировать собственные коммерческие предприятия. Его типография и переплетная мастерская, помещавшиеся в самом центре города, в доме напротив древней Климентовской церкви, предлагали: «Большой выбор визитных и свадебных билетов по самым дешевым ценам, конторских, расчетных и заборных книг. Готовые и на заказ. Специальное изготовление школьных тетрадей». А мадам Скрыгловецкая, всегда «готовая к услугам», принимала в окраску и химическую чистку мужские и дамские гардеробы, бальные платья, ковры, тюлевые занавески, а также шелк, бархат, батист. И все – «по крайне дешевым ценам». Правда, чтобы получить свои вещи обратно, надо запастись немалым терпением: принятые вещи выдавались обратно не ранее чем через четыре недели.

Конечно, местные обыватели, за долгие годы привыкшие к тихой идиллии уездного городка, были не прочь пощекотать себе нервы леденящими душу страшными историями о беглых каторжниках, маньяках и просто грабителях с большой дороги. А случалось всякое. Итак, открываем раздел «Происшествия» газеты «Озерный край».

«К приставу г. Новой Ладоги поступило заявление от мещанина Матвея Кострова с просьбой о том, чтобы убить собаку под кличкой Нерон, принадлежащую заявителю М. Кострову ввиду того, что она искусала его, но впоследствии отказался».

Другое событие, удостоившееся публикации:

«7 марта была поставлена за балаганами городской управы волостным старшиной Шульгиным лошадь с санями, на санях находился ковер и кнут. Придя в 8 часов вечера к саням, хозяин не нашел в них ковра и кнута».

Долгое время новоладожан беспокоили беглые каторжане, скрывавшиеся где-то на территории уезда. Они бежали из Шлиссельбургской каторжной тюрьмы. Одного из них вскоре арестовали в деревне Свинькине Новоладожского уезда, другой же неведомыми путями сумел скрыться от полиции и добрался до Жмеринки, но там его опознали и возвратили в тюрьму.

Ладожский канал у Волхова. Фото из семейного архива П.В. Половникова

Случались и ужасные, леденящие душу происшествия, наводившие страх на обывателей. «В селе Мотохове Новоладожского уезда собака крестьянина Ивана Талова принесла к колодцу обглоданный ею труп младенца, – читаем в "Озерном крае". – Сразу же пало подозрение на крестьянскую местную девицу, которая считалась беременной, и после праздника Рождества Христова распространился слух, что она разрешилась от бремени. Сама же девица виновность отрицает и в этом не сознается». Или другой случай – банальная пьяная ссора. «17 сего февраля в лесной будке близ деревни Колосарь Новоладожского уезда крестьяне деревни Остров Иван Егоров и Иван Пюшин во время выпивки поссорились из-за водки и последний, схватив поблизости стоявший чайник с кипятком, вылил Егорову на голову, – сообщала газета. – Пострадавший для оказания медицинской помощи отправлен в больницу».

Впрочем, не только криминальные происшествия случались в окрестностях Новой Ладоги. Однажды на правом берегу Волхова опустился воздушный шар Петербургской воздушной офицерской школы, долетевший от столицы за восемь часов. Его пассажиры, поручики Леонид Липпинг и Владимир Райвищевич, сразу же разобрали шар на части и выслали на станцию Бабино для отправки в Петербург.

Но неправильно будет считать, что только сенсации и криминал интересовали новоладожан, чувствовавших себя патриотами не только своего милого городка, но и всей России. «Накануне торжественного праздника по случаю трехсотлетия Дома Романовых настроение у местных обывателей приподнятое, – писал "Озерный край". – Все куда-то спешат, торопятся, украшают дома флагами и вешают фонарики, у здания казначейства идет спешная работа по укреплению звездочек с плошками для вечерней иллюминации, а у помещения клуба Пожарного общества на балконе был устроен балдахин, задрапированный и украшенный зеленью, разноцветными фонарями и национальными флагами».

Сегодня много говорят о том, что патриотизм начинается с любви и почитания малой родины. Об этом говорил век назад и «Озерный край», отмечая, что до сих пор мало кто знает о богатом прошлом Приладожья, с давних пор привлекавшего к себе внимание исследователей русской старины.

«Одной из задач нашей газеты, – писал "Озерный край", – естественно, является необходимость внести в свою программу как сообщение результатов исследований нашей старины, так и печатание на страницах газеты особых очерков, характеризующих древнюю жизнь предков ладожан. Ведь Приладожье – один из таких уголков нашего Отечества, который имеет и темные, и светлые страницы истории, которыми гордится или над которыми сокрушается и даже плачет потомство…»

На страже личности и собственности

«Моя милиция меня бережет», – говорили мы когда-то, свято веруя в то, что если, не дай Бог, что случится, стражи порядка всегда придут на помощь. А в прежние времена такой надеждой обывателей был городовой. Ему надлежало выступать не только охранителем спокойствия, но и образцом порядочности, честности и ревностного отношения к службе.

Из криминальной хроники Новой Ладоги:

«Раскрыто дело о хищении спирто-калильного фонаря из помещения местного общества трезвости, где устраивались спектакли. Оно случилось в сентябре 1911 года, а спустя полгода фонарь нашли в местном клубе в раздевальной комнате как собственность буфетчика. Выяснилось, что он купил его у некоего Лещицкого, а тот, в свою очередь, приобрел его в Петербурге. Буфетчик в краже не признался, но по делу был составлен протокол».

По сообщению «Озерного края», 1913 год.

…Передо мной – «Инструкция для городовых Новоладожской городской полицейской команды», изданная в Новой Ладоге в 1914 году. Начинается она такими словами: «Городовой есть блюститель порядка и благочиния и страж, оберегающий личность и собственность каждого».

Городовой должен был «приказания своего начальства исполнять с точностью и быстротой», «вести жизнь честную и трезвую, ни в чем не зазорную, соблюдать опрятность и быть всегда одетым по форме», «быть правдивым и ни под каким видом не позволять себе делать ложный доклад начальству». Стражам порядка вменялось в обязанность не только наблюдать за сохранением «приличия и благопристойности», но и самим подавать пример в этом отношении не только по службе, но и вне нее.

Городовому не разрешалось заводить знакомства с людьми, которые пользовались дурной славой, а также входить в «неоплатные долги», чтобы не быть в зависимости от кого бы то ни стало. А главное, стражу порядка надлежало «заботиться о добром имени и чести своего звания». Городовому следовало быть идеальным защитником народа и закона – быть наблюдательным, храбрым, деятельным, всегда сдержанным и хладнокровным, «распоряжаться быстро, но спокойно, не шумя и не крича без толку». Не правда ли, о таких стражах закона мы мечтаем и сегодня?..

Все требования об исполнении закона или распоряжений начальства городовому следовало предъявлять публике спокойно и вежливо, но вместе с тем твердо и настойчиво. В споры и пререкания ему вступать не разрешалось. «Суетливость, оскорбительное обращение и резкость в словах или действиях вредят делу и унижают достоинство городового», – говорилось в инструкции. Из криминальной хроники Новой Ладоги:

«Святотатственная кража. С 10 на 11 марта сего года в Новой Ладоге совершена кража в лавке купца В.И. Каялина и совершено святотатство в соборе Св. Николая Чудотворца. Украдено процентными бумагами на 10 200 рублей и расписок на хранение в Государственном банке на 5850 рублей».

«Озерный край», 1913 год.

Городовой имел огромное множество обязанностей, причем практически во всех сферах общественной жизни.

На первом месте стояла «охрана безопасности лиц и имуществ» от преступных действий, а также предупреждение (сегодняшними словами – профилактика) преступлений. К примеру, строго оговаривалась следующая типичная ситуация: если городовой видит, особенно ночью, что некто неизвестный проходит по улице либо выходит из дому с узлом или ношей и навлекает при этом на себя подозрения в краже, страж порядка должен остановить его и расспросить: кто он, что и куда несет. Если подозрительный субъект давал сбивчивые ответы, то городовому предоставлялось полное право задерживать его и доставлять полицейскому приставу.

На помощь себе городовой призывал свистком, причем два отрывистых свистка обозначали сигнал о немедленной помощи, а один продолжительный свисток означал проверку, своего рода перекличку. Другие городовые должны отвечать на этот сигнал аналогичным продолжительным свистком.

Конечно, львиная доля обязанностей городового лежала в сфере «охранения общественного порядка и благочиния». Он наблюдал, чтобы на улицах, площадях и у казенных винных лавок не происходило «сборищ толпы». Продавцы в казенных винных лавках могли рассчитывать на помощь городового в выдворении из лавок пьяных и нарушителей порядка.

На улицах и площадях городовому следовало «не дозволять играть на гармониках и других инструментах, а также петь песни; не допускать бесстыдных или соединенных с соблазном для других действий, а равно отправлять естественные надобности на тротуарах и улицах, в особенности же днем и на виду публики». Стражу порядка предписывалось отправлять в полицию мужчин-ловеласов, вина которых состояла в том, что они «назойливо приставали или оскорбляли проходящих женщин», а также «всех нищих, просящих подаяние по лени и привычке к праздности, а равно с дерзостью».

Что же касается политики, то и здесь городовому следовало оставаться начеку: о возникновении тайных обществ и собраниях таких обществ страж порядка должен был немедленно докладывать вышестоящему начальству. Городовой следил, чтобы без разрешения начальства никто не смел расклеивать объявления и афиши, а также раздавать на улице «объявления, брошюры и бумаги, к распространению не разрешенные». Если же объявления развешаны с позволения начальства, то городовой стоял на страже, наблюдая, чтобы никто из посторонних лиц не смел срывать расклеенные объявления и афиши.

Городовой в те времена являлся «по совместительству» и «гаишником» – он следил за порядком и безопасностью при движении по улицам. Езда допускалась только «умеренной рысью», причем городовой имел право требовать, чтобы все едущие обязательно держались правой стороны.

Но главное, городовому вменялось, следить за гуманным отношениям к лошадям: «Езда на хромых, искалеченных и замученных лошадях воспрещается, и виновных в этом и вообще лиц, жестоко обращающихся с животными, следует доставлять в полицию». Стражу порядка следовало наблюдать, чтобы при езде по улицам все правящие лошадьми «не ездили вскачь и вперегонку», а также уступали дорогу крестным ходам, похоронным процессиям, пожарным обозам, проходящим частям войск и арестантским партиям.

С другой стороны, городовой выступал защитником прав пешеходов и контролировал порядок не только на проезжей части, но и на тротуарах. Он наблюдал, чтобы тротуары были всегда свободны для беспрепятственного движения публики, при этом запрещалось возить по тротуарам тележки и сани, за исключением детских, носить громоздкие тяжести и другие предметы, стесняющие движение. Ну а поскольку Новая Ладога не отличалась столичным характером, а являлась, скорее, полугородом-полудеревней, городовой следил, чтобы домашний скот не бродил по улицам и тротуарам.

Имел городовой и определенные санитарные обязанности – он надзирал за торговлей и перевозкой мяса и съестных припасов по городу. То есть он выступал своего рода защитником прав потребителей и грозой нечестивых торговцев.

Стражу порядка вменялось в обязанность наблюдать, чтобы не продавались испорченные съестные припасы и напитки, а также чтобы торговля дичью не производилась в то время, когда охота воспрещалась. Против непорядочных торговцев городовой мог принимать самые строгие меры: неклейменные весы, аршины и другие явно неверные меры для продажи подлежали немедленному изъятию и передаче, «при понятых, вместе с виновными», полицейскому приставу.

Итак, много обязанностей имел городовой. А что же ему воспрещалось? На первом месте, как гласило в новоладожской инструкции, значилось запрещение «во время отправления служебных обязанностей принимать какие-либо частные поручения, не относящиеся к его прямым обязанностям». Во-вторых, городовому запрещалось ходатайствовать по делам частных лиц в полицейских учреждениях и брать подсудимых на поручительство.

Репутации стража порядка надлежало быть буквально кристально чистой: ему запрещалось без служебной надобности входить (даже не посещать, а именно входить) в питейные заведения, а также при исполнении службы курить табак. И что немаловажно, городовому запрещалось заниматься торговлей и подрядами. Рискну предположить, что немногие городовые могли похвастаться тем, что полностью, по всем параграфам отвечали требованиям своей должностной инструкции…

В случае же образцового исполнения обязанностей, а также за отличие по службе, городового могли наградить медалями с надписями «За беспорочную службу в полиции» и «За усердие», а также знаком отличия на Георгиевской ленте с надписью «За храбрость».

«Младший брат» московского памятника

Одной из главных городских достопримечательностей Новой Ладоги стал памятник царю-освободителю Александру II, открытый в 1913 году. К сожалению, судьба уготовала ему короткий век – всего пять лет простоял памятник на пьедестале, а затем его снесли во время Гражданской войны.

Так сложилось, что после октября 1917 года в России особенно не повезло монументам, увековечивавшим Александра II – царя, освободившего страну от крепостного рабства. До революции Александр II был одним из самых почитаемых русских императоров, а день отмены крепостного права (19 февраля по старому стилю, 3 марта – по новому) воспринимался как исключительное событие в истории России, стоящее в одном ряду с крещением Руси, Куликовской битвой и Полтавской победой. Ведь именно с него, как считалось, началась «новая русская жизнь».

Этот день стал официальной памятной датой. Еще в 1882 году Александр III повелел считать 19 февраля Днем всенародного празднования в память освобождения крестьян от крепостного права, а Священный Синод определил, чтобы во всех церквях в этот день ежегодно совершались заупокойные литургии и панихиды по царю-освободителю Александру П. В 1903 году Священный Синод постановил: «Установить 19 февраля для увековечения памяти Александра II во всех православных церквях империи торжественное служение божественной литургии, а после нее благодарственного молебствия с провозглашением многолетия царствующему государю и его семье, державе Российской и всем православным христианам и вечной памяти царю-освободителю».

Особо торжественно отмечался 50-летний юбилей отмены крепостного права в 1911 году. В нем принимали активное участие Государственная дума, правительственные, городские, земские и сословные учреждения, а также политические клубы столицы.

Торжественная церемония освящения памятника Александру II в Мурино, 1911 год. Из архива муринского старожила А.А. Иванова

Он вместил в себя множество официальных мероприятий – богослужения и панихиды, юбилейные банкеты и приемы.

По всей России возводилось множество памятников царю-освободителю. Как правило, это были достаточно похожие друг на друга бюсты царя. Немало подобных памятников появилось в ближайших предместьях столицы – в населенных пунктах Петербургского уезда, причем инициатива часто исходила от волостных правлений, открывших свою деятельность по воле «царя-освободителя». К примеру, Парголовская волость поставила памятник в Парголово около часовни – там, где потом установили памятник Ленину. Стародеревенское волостное правление решило увековечить юбилей установкой памятника в сквере перед домом правления, вблизи вокзала Приморской железной дороги, две ветки которого связывали Петербург с Сестрорецким курортом и с Озерками.

В результате «войны с царскими памятниками», объявленной большевиками, от многочисленных бюстов Александра-освободителя почти не осталось и следа. Впрочем, все-таки что-то кое-где уцелело. К примеру, сохранился до наших дней постамент памятника Александру II, установленного в 1911 году в Мурино. Наверное, в немалой степени потому, что его соорудили из нового для тех времен строительного материала – железобетона.

Памятник стоял возле часовни святого благоверного князя Александра Невского, построенной в 1882 году на пожертвования крестьян в память мученической кончины «царя-освободителя». Памятник сбросили, по всей видимости, вскоре после революции, а постамент оставили. Кстати, по соседству находилась больница, и впоследствии многие местные жители, не знавшие об истинном происхождении постамента, думали, что это могила какого-то доктора, служившего в больнице. В годы «безбожия» в донельзя изуродованной часовне устроили керосиновую лавку. После того как в конце 1980-х – начале 1990-х годов была возрождена муринская церковь Святой Екатерины, пришел черед и часовни: ее восстановили в 1997 году. А старый пустой постамент так и стоит сиротливо перед возрожденной часовней…

Правда, в столице империи установить памятник Александру II так и не удалось: проводившиеся конкурсы никак не могли выявить проект, достойный для осуществления. А в Москве памятник Александру II появился еще в 1898 году. Его воздвигли на пожертвования, вклады сыновей Александра II, купеческих, дворянских и других организаций, в том числе и на народную подписку.

Сохранившийся постамент бывшего памятника Александру II у часовни Александра Невского в Мурино. Фото автора, 2006 год

Автором памятника стал талантливый скульптор-монументалист и художник Александр Михайлович Опекушин, участвовавший в создании памятников «Тысячелетие России» в Новгороде и Екатерине II в Петербурге, создавший памятник А.С. Пушкину в Москве и Петербурге (тот, что стоит на Пушкинской улице). Однако самыми его грандиозными работами явились московские памятники Александру II в Кремле и Александру III близ храма Христа Спасителя.

Именно московский памятник царю-освободителю, стоявший в Кремле, и стал образцом для новоладожского памятника. Когда 19 апреля 1911 года городская дума Новой Ладоги приняла решение о воздвижении монумента в честь Александра II в связи с пятидесятилетием отмены крепостного права, то бюджет города позволил заказать изготовление памятника литейному заводу Э.Э. Новицкого по его каталогу. В качестве образца выбрали памятник, установленный в Московском Кремле.

Государь там изображался в полной генеральской форме, в императорской порфире, то есть в том одеянии, в каком он венчался на царство. В левой руке император держал скипетр, а правую простирал к народу. A.M. Опекушин настолько «погрузился в материал», что впоследствии поставил в разных городах и странах около десяти памятников Александру П. «Мне кажется, – вспоминал скульптор, – я мог бы вылепить статую покойного Императора, закрыв глаза, – до такой степени у меня жив в памяти его образ».

Памятник в Московском Кремле представлял собою не столько скульптурное, сколько архитектурное произведение. Бронзовая статуя императора высотой в шесть с половиной метров стояла под шатровой сенью, увенчанной двуглавым орлом. С трех сторон памятник окружала крытая галерея, ее потолок украшали 33 мозаичных портрета русских правителей – от Святого Владимира до Николая I. На пьедесталах колонн помещались гербы бывших удельных княжеств и присоединенных к России земель.

Памятник Александру II, торжественно открытый перед Гостиным двором в Новой Ладоге 16 июня 1913 года, был, конечно, гораздо скромнее московского, без галереи, без шатра. Памятник стоял на постаменте из серого гранита, окруженный гранитными тумбами с цепями. Заказать скульптуру из бронзы для Новой Ладоги оказалось слишком дорого, поэтому выбрали более дешевый вариант – из цинка, покрытого слоем бронзы.

В газете «Озерный край» сохранилось подробное описание церемонии открытия памятника – с крестным ходом, колокольным звоном, молебном и церемониальным маршем. Как писала газета, «всем понравилась задумчивая поза царя со вперед протянутой рукой, одетого в военный мундир, с порфирой сверху с державой в левой руке, поддерживаемой орлом…».

1918 год стал роковым для памятников царю-освободителю, деду свергнутого и расстрелянного Николая П. Снос памятников происходил в ходе кампании по избавлению коммунистической России от монументов «царям и царским слугам». Александр II стал объектом особого неприятия новой власти. По всей России памятники Александру II свергали с постаментов. Это была не просто борьба с памятниками – символами прежней эпохи, а нечто вроде публичных политических казней.

Под крики возбужденной толпы на памятники набрасывали веревки, дружным усилием скульптуры сбрасывались с пьедесталов. Потом нередко их привязывали за ноги к лошадям и тащили по улицам. Если рядом находилась река, то скульптуру топили в реке. Так поступили, к примеру, с памятником Александру II в Рыбинске, утопленным в Волге в 1918 году. Тогда еще не пришло время прагматизма времен индустриализации, когда памятники снимали ради переплавки. На освободившиеся постаменты нередко воздвигали статуи революционных вождей.

А.М. Опекушину довелось пережить гибель своих творений. Он умер в 1923 году в селе Рыбница Ярославской губернии.

Памятник Александру II в Московском Кремле – «старший брат» новоладожского – также разрушили в 1918 году. Новые власти припомнили, что памятник после своего открытия не раз вызывал критические отзывы в печати: его обвиняли в громоздкости, безвкусии, безыдейности, бездарности и несоответствии «древнему величию Кремля». Галерея и шатер (под ними красногвардейцы стали играть в футбол) сохранялись до 1928 года, а потом и эти остатки монумента снесли.

Памятник С.М. Кирову на постаменте памятника Александру II перед Гостиным двором в Новой Ладоге. Фото автора, 2000 год

Новоладожский памятник царю-освободителю разделил судьбу десятков провинциальных памятников Александру П. Осенью 1918 года памятник сбросили матросы, прибывшие в Новую Ладогу для поддержания «революционного порядка». Скульптуру обмотали веревками и обрушили на землю. По одной версии, скульптуру, поврежденную при падении, утопили в Волхове, по другой – увезли неизвестно куда…

На освободившийся постамент 7 ноября 1918 года установили бюст Карла Маркса, выполненный известным впоследствии скульптором В.В. Лишевым. По словам Лишева, бюст для Новой Ладоги явился его «первым произведением на новую тему воздвигнутую перед художником революцией». Впоследствии бюст перенесли, а на этот же постамент в 1947 году водрузили скульптуру С.М. Кирова работы скульптора Н.В. Томского. Там она и стоит поныне.

В юбилейном, 2003 году в Петербурге наконец-то появился памятник Александру П. Его установили перед входом в бывшую Академию Генерального штаба на Суворовском проспекте (ныне это Военная академия связи). Памятник работы М. Антокольского находился прежде в Киеве перед Институтом благородных девиц. В 1923 году памятник сняли и отправили в запасники Киевского музея русской скульптуры. Теперь он стал киевским подарком к трехсотлетию Петербурга.

В Москве довольно долго шли разговоры о восстановлении опекушинского памятника Александру П. Предложение, прозвучавшее в феврале 2002 года, принадлежало инициативной группе от политической партии «Союз правых сил». Московская мэрия поддержала эту идею. Первоначально предполагалось установить памятник возле Кремля, однако впоследствии для него нашли другое место – возле храма Христа Спасителя. Изменилась и сама концепция: решили не копировать опекушинское творение, а на его основе создать новый памятник. Победителем конкурса стал скульптор, народный художник России, академик Российской Академии художеств Александр Рукавишников. Памятник Александру II в Москве торжественно открыли в начале июня 2005 года.

Что ж, коль Москва восстановила памятник Александру II, то, может быть, стоит подумать о восстановлении опекушинского памятника царю-освободителю в Новой Ладоге? Нет сомнения, что здесь обязательно нашлось бы достойное место для возрожденного памятника, он, как и прежде, стал бы городской достопримечательностью. Тем более что Александр II имел к Новой Ладоге самое непосредственное отношение: в первый год его царствования, 1861-й, начались работы по строительству нового Ладожского канала. Спустя пять лет канал открыли, и, по ходатайству купечества, император дал «высочайшее соизволение» назвать новый водный путь своим именем. До сих пор Новоладожский канал (или канал имени императора Александра II) используется для местного судоходства.

«Есть в России город Луга Петербургского округа…»

Я намеренно не продолжаю знаменитые ироничные пушкинские строки, посвященные Луге, чтобы в очередной раз не уколоть самолюбие ее жителей. Хотя, впрочем, может быть, лужская милая провинциальность служит вовсе не недостатком, а даже достоинством.

Луга. Фото 1900-х годов

Вот она, петербургская провинция, всего-то 132 версты от Петербурга. «А между тем здесь так бесконечно тихо, скромно, беспритязательно, – писал в начале XX века один из столичных путеводителей. – Завидно это или удивительно? Улиц проездных в ней, собственно говоря, одно только Петербургское шоссе, все остальные, равно как и многие пустыри, зеленеют травкой. В последние годы окрестности Луги стали населяться петербургскими дачниками, но летнее время проходит скоро, и удел Луги – полная тишина и совершенное отсутствие каких-либо общих интересов…»

О том, какими заботами, радостями и тревогами жила Луга в начале только что минувшего XX века, можно прочитать на страницах местных газет – «Лужского листка», «Лужской газеты» и «Лужской жизни». А жизнь в провинциальной Луге только на первый взгляд казалась тихой, просто масштаб событий, естественно, совершенно не сравним со столичными городами. «Кража на базаре», «Задержание конокрада», «Ограбление пьяного», «Буйство нижних чинов», «Ножевая расправа», «Задержание мелких воров» – вот лишь некоторые характерные заголовки лужских газет.

О криминальной жизни как нельзя лучше свидетельствует статистика преступлений, зафиксированных в городе Луге и Лужском уезде за первую половину сентября 1912 года. Всего 16 преступлений, из них: одно святотатство и одно «покушение на растление», пять случаев нанесения ран, шесть краж, одно самоубийство и два покушения на самоубийство. За тот же период произошло семь пожаров.

…События в лужской жизни происходили разные. К примеру, ознакомимся с хроникой 1910 года. В то лето Лугу посетила китайская военная миссия – проездом на Сергиевский полигон. А великая княгиня Мария Павловна заглянула в Лугу, чтобы устроить смотр местной добровольной пожарной дружине. Она обошла фронт выстроившихся в струнку пожарных и «милостиво разговаривала со многими лицами», после чего «отбыла». Пожарные вздохнули спокойно – все-таки нечасто случаются такие высокие гости.

В июне лужане стали свидетелями грандиозного автопробега Петербург-Киев-Москва-Петербург. В Луге гонщики остановились для завтрака на вокзале, а свои машины, вызвавшие огромный интерес публики, оставили у главного собора. Полиции пришлось принять меры предосторожности, в том числе категорически запретить обывателям кидать в проезжавшие автомобили букеты цветов. Связано это было с тем, что в недавнем рижском пробеге произошел несчастный случай – одному из автомобилистов брошенным букетом цветов повредило глаз…

И снова – из хроники 1910 года. Извозчика Артамонова привлекли к ответственности за слишком быструю езду с семью пассажирами в экипаже. Купец Глебов получил взыскание за то, что при обходе возле его магазина обнаружили неубранную кучу грязного мусора и нечистот. Совершенно вопиющий случай произошел в мясной лавке Сырцова: хозяин нанес побои палкой своему приказчику. Оказавшиеся при том свидетели не дали разгуляться «карающей руке» мясоторговца, и виновного в нанесении побоев привлекли к ответственности.

Базар в Луге. Открытка начала XX века

Но настоящим бичом лужской жизни являлось сквернословие. «В торговые дни женщинам положительно невозможно ходить на рынок, – писала "Лужская газета". – Крестьяне, несмотря на присутствие полиции, отпускают такие отборные слова, что даже у нестыдливых мужчин вянут уши. Сквернословя, крестьяне, видимо, стараются щегольнуть знанием лексикона ругательных нецензурных слов и потому употребляют их при удобном и неудобном случае».

А поскольку сквернословие подпадало под одну из статей тогдашнего кодекса, то полиция принимала все меры, чтобы это зло искоренить. К городскому судье поступало много дел о матерщинниках.

В июне 1910 года в Луге случилось долгожданное событие: открылась спасательная станция Лужского отдела Императорского российского общества спасания на водах.

Необходимость в ней уже давно назрела: к сожалению, что в Петербурге, что в провинции люди очень плохо умели плавать, а потому летняя пора из года в год становилась «сезоном утопленников». Маленькая извилистая речка Луга каждый год уносила от 8 до 12 жертв.

Лодочная пристань в Луге. Открытка начала XX века

«Думается, что не одиноко стоящий у винного завода с предостерегающей надписью столб спасет резвых ребятишек и беспечных людей от несчастья, – писала одна из местных газет, – а лишь правильная постановка дела спасания, какой целью в настоящее время задался Лужский отдел Императорского российского общества спасания на водах во главе с его уполномоченным подполковником 24-й Артиллерийской бригады Александровичем».

План организации спасания утопающих, предложенный Александровичем, заключался в следующем: река Луга в черте города делится на три участка, на каждом из них надо построить обзорную каланчу для спасателей и навесы-загородки для купающихся. В других местах купание следовало запретить. На каждом посту предполагалось иметь лодку и спасательные принадлежности при постоянном дежурстве матроса.

На доброе и необходимое дело живо откликнулась Лужская городская дума и ассигновала для начала 50 рублей на покупку лодок. Правда, это лишь малая часть средств, необходимых для полного оборудования станций и постов. Всего требовалось около 500 рублей. А потому пришлось, по традиции, объявлять сбор пожертвований. Некоторые из горожан сразу же отозвались на призыв и прислали свои сбережения.

Летний театр Ограновича в Луге. Открытка начала XX века

Петербургские дачники придавали тихой провинциальной Луге некое подобие столичного колорита. Вкусы питерской публики пытались удовлетворить театр Ограновича и несколько кинематографов. Театр ставил «вечера веселого жанра», устраивал сеансы весьма популярной тогда французской борьбы с участием столичных знаменитостей. «Публика гудит от удовольствия, – писал газетный репортер. – Воскресный спектакль в театре Ограновича собрал почти полный зал нарядной "праздничной" публики, большая часть которой на этот раз остается и на танцы. Танцуют много и усердно, еще более усердно рассматривают танцующих».

Особенно охотно посещались кинематографы. Летом 1910 года публике представили новые картины: «Бой быков в Севилье», «Дочь каторжника» и «Адмирал находится в плавании». Среди зрителей были замечены исправник, предводитель дворянства, податной инспектор и земский начальник. Заезжий цирк на Базарной площади показывал «экстраординарные представления»: дамский цирковой кордебалет и «Сенсацию – пантомиму: знаменитый американский сыщик Нат Пинкертон».

Афиша лужского театра «Сатурн», начало 1910-х годов

В имениях вокруг Луги также нередко устраивали костюмированные вечера. «Вечер затянулся далеко за полночь и был очень оживлен, – сообщалось об одном из них. – К сожалению, у некоторых это оживление было вызвано слишком сильным поклонением Бахусу, на что следовало бы обратить серьезное внимание устроителям вечеров».

Курьезное событие, имевшее непосредственное отношение к лужской жизни, произошло в те дни в Петербурге. В столичном окружном суде разбиралось любопытное дело хорошо известного в Луге циркового клоуна Алекса Момино, он обвинялся в оскорблении полицейского пристава при исполнении им служебных обязанностей.

«Преступление» клоуна состояло в том, что, когда пристав давал ему сдачу в пять копеек, Момино сказал: «Возьмите себе на чай». Пристав ответил, что он не берет ни лишнего, ни на чай. На что клоун возразил: «Конечно, пятачками Вы не берете, так как привыкли брать рублями». После чего пристав схватил Момино в охапку и потащил в полицейский участок. На суде Момимо не признал себя виновным, заявив, что он уже более тридцати лет работает в цирках и знает, как нужно обращаться с начальством. Несмотря на это, суд посчитал клоуна виновным и приговорил к штрафу в десять рублей…

«Пьяная Луга» и трезвая Гатчина

Проблема борьбы с пьянством была весьма актуальна не только для жителей сельской глубинки Петербургской губернии, но и для жителей уездных городов. Лужские обыватели сетовали, что потребление вина принимает угрожающие размеры. Недаром даже бытовало такое выражение, как «пьяная Луга», и оно, к сожалению, соответствовало истине.

«В 1912 году, по 1 сентября, выпито лужскими горожанами 21246 ведер, и в уезде потребовалось вина 67 778 ведер!!! – ужасался обозреватель "Лужской газеты". – Пивных лавок в нашем маленьком городке, насчитывающем десять тысяч жителей, двадцать, трактиров с продажей крепких напитков три, казенных винных лавок три, погребов с продажей казенного вина один и… вокзал, где можно пить всю ночь. Кроме того, в городе сильно развита тайная продажа вина: в так называемых "Егоровских домах" и "Быковой деревне" в любое время можно раздобыть вина сколько угодно, и бороться с этим злом трудно до тех пор, пока не будет увеличено наказание за тайную продажу вина».

Пристанищем «разных подозрительных личностей» и «рассадником алкоголиков» называли лужане трактир под названием «Луга», находившийся в Усачевом переулке, на углу Никольской улицы. «Водка распивается здесь открыто, и в кануны праздников расходится ее, обыкновенно, пять-шесть четвертных», – негодовал современник.

Другое злачное место помещалось на углу Псковской и Покровской улиц, в доме Малева. Эта пивная торговала днем и закрывалась в «законное время», но после того часа открывалась калитка, ведущая во двор, и туда беспрепятственно пропускались все запоздалые посетители и даже солдаты. Там они имели возможность предаваться поклонению Бахусу хоть до самого утра, чем и занимались, – кто во дворе, кто в сарае. Когда же посетитель напивался, хозяин пивной Карякин лично выставлял его на улицу, а если сам не мог справиться, то звал на помощь работников. Нередко вспыхивали драки. «Не мешало бы запретить г-ну Карякину впускать в свою пивную нижних чинов и устраивать на улице кулачные бои, а такие случаи бывают почти что каждое воскресенье и каждый праздник», – возмущался современник.

«Пьяную репутацию» имел и вокзал. По праздничным дням тут царило необычайное веселье. Перрон вокзала служил едва ли не единственным местом для прогулок горожан. Публика тут дефилировала самая разношерстная – офицеры и купеческие сынки, реалисты и гимназистки, деревенские парни и приказчики, солдаты с кухарками и горничными. Молодежь флиртовала, а степенные мамаши и благородные отцы семейств, сидя на скамейках, следили за своими подопечными, втайне надеясь, что «авось клюнет». Кухарки и горничные предавались излюбленному занятию – лузганью семечек. А по соседству, в вокзальном буфете третьего класса, устраивались пьянки.

«К стыду нашему, пьянство процветает и среди интеллигенции и даже поощряется, – продолжал возмущаться обозреватель на страницах "Лужской газеты". – Выпивший наибольшее количество пива у Сенкевича или водки в "Дудках" считается чуть ли не героем: компаньоны к нему относятся с каким-то почтением, а непьющих совершенно игнорируют».

Что же являлось причиной такого, казалось бы, повального пристрастия к спиртному? На вопрос «Почему пьете?» многие лужские обыватели часто отвечали: «От скуки». «Но почему обывателям скучно? – вопрошал современник, и находил причину: Нет у нас ни музыкальных кружков, ни собраний, ни лекций, нет, наконец, общедоступного семейного собрания, где каждый мог бы за минимальную плату развлечься чтением, обмениваться мыслями, поиграть на бильярде и вообще отдохнуть от дневных трудов. Есть, правда, у нас "семейное собрание", но оно открыто только для избранных, так как, во-первых, членский взнос в пятнадцать рублей в год не по средствам среднему обывателю, а во-вторых, не каждого туда и пустят…»

Боролись с пьянством в уездных городах по-разному. В Гатчине, например, в марте 1907 года бывший священник Павловского собора А.И. Западалов основал Общество трезвости. Поначалу оно существовало при братстве под названием «Кружок трезвости», а затем, с 1910 года, получило самостоятельное управление и приняло собственный устав. Среди форм деятельности общества было участие, по примеру Петербурга и многих городов России, во «Всероссийских праздниках трезвости». Одна из таких акций проходила в Гатчине 28 и 29 апреля 1913 года.

О начале «праздника трезвости» возвестил в десять часов утра колокольный звон Павловского собора. После литургии и краткого слова о вреде пьянства состоялся крестный ход. «Картина величественная, – описывала действо газета "Гатчина". – Яркое солнце своими лучами освещало все – и кресты, и хоругви, и море голов. Впереди были поставлены большие иконы трезвенников, сооруженные ими на их медные гроши, а за духовенством выстроились старосты-трезвенники и сборщицы с кружками со щитами-значками "белый голубок" и с жетонами с надписью "Трезвость – счастье народа"».

По всей Гатчине проводился кружечный сбор. Сорок шесть сборщиков принесли к вечеру 231 рубль 99 копеек. «Для Гатчины, казалось бы, и мало, – отмечал обозреватель газеты "Гатчина". – Но всякое даяние благо. Спасибо и за это. Спасибо говорило Гатчинское общество трезвости всем, кто откликнулся на призыв его и потрудился в пользу его. Важно не то, что собрано мало, а существенно важно то, что есть еще в этом, хотя и "скучном тихом" городе, люди, у коих добрые души и отзывчивые на горе своего ближнего сердца!»

На собранные деньги, а также на членские взносы Общество трезвости предполагало построить «зало» для духовных чтений и бесед. До сих пор они проводились в тесном и неудобном помещении духовной школы.

Триумфальная победа царскосельских либералов

Предвыборная жизнь Петербургской губернии начала прошлого века была не слишком богатой на печатную продукцию. Сказывались отсутствие политического опыта и традиций выборного процесса, давление местных властей и слабость «общественных сил» на местах.

Тем любопытнее и ценнее для нас сегодня немногие предвыборные газеты, издававшиеся тогда. Например, «Царскосельский предвыборный листок», выходивший в 1906-1907 годах. Он адресовался избирателям Царскосельского уезда – одного из восьми уездов тогдашней Петербургской губернии. К ним среди прочих относились и городские жители Гатчины, Павловска, Царского Села и Колпино.

Первый номер «Царскосельского предвыборного листка» вышел 19 февраля 1906 года. Газета заявила о себе как о неофициальном органе Царскосельского комитета партии «Народной свободы», то есть партии конституционных демократов (сокращенно – кадетов). Редактором-издателем газеты стал член Царскосельского комитета кадетской партии Андрей Константинович Гольм.

Газета ориентировалась на предстоящие выборы Государственной думы и пропагандировала умеренно-либеральную идеологию, исповедуемую кадетской партией. Дату выхода первого номера выбрали не случайно: редакция подчеркивала, что газета начинает свой выпуск в 45-ю годовщину объявления манифеста об отмене крепостного рабства.

«Собраний предвыборных было очень мало, – отмечалось в редакционной статье первого номера, – других собраний, где отдельные партии могли бы объединять население, не разрешает администрация; и вот, чтобы хоть несколько посодействовать населению Царскосельского уезда в его трудной задаче разобраться в предвыборных вопросах, мы и решили выпускать настоящее издание».

«Жизнь уезда не богата событиями, – говорилось далее, – и все то сложное, великое, что совершается теперь во всей России, отражается у нас мелкими, иногда даже на первый взгляд малозначительными явлениями. Вот почему мы в своих статьях не будем ограничиваться только одними выборами, но по возможности будем затрагивать все явления нашей уездной жизни. Политической программой нашего издания является программа партии "Народной свободы"».

На страницах газеты публиковались сведения о предвыборной деятельности на территории Царскосельского и других уездов Петербургской губернии, связанных с деятельностью кадетской партии, – собраниях избирателей в Царском Селе, Гатчине, в уездных деревнях и селах, бурных дискуссиях на политические темы. К примеру, сообщалось, что 14 февраля 1906 года в селе Рождествено с разрешения губернатора хозяин местной усадьбы Владимир Дмитриевич Набоков (отец будущего знаменитого русского писателя) устроил собрание крестьян по политическим вопросам.

Царскосельская открытка. Начало XX века

«Собрание привлекло очень много интересующихся, – говорилось в отчете о состоявшемся мероприятии. – Следует пожелать, чтобы устройство таких собраний не встречало препятствий со стороны администрации и в других частях уезда, тем более что интерес к таким собраниям со стороны крестьян несомненен». А вот в селе Копорье Петергофского уезда выборы уполномоченных от волости не состоялись из-за отказа крестьян принимать в них участие. «Любопытно, что в этой волости находится имение петербургского губернатора Зиновьева».

Чем ближе приближались выборы, тем жарче разгорались политические страсти. Сознательные и политически подкованные граждане, главным образом представители городской интеллигенции, собирались на предвыборные собрания, а огромное большинство уездного населения, мало понимавшее в партийной борьбе, слабо представляло себе суть происходившего.

«Время выборов приближается, а между тем далеко не всякий избиратель может похвастаться тем, что он знает, за кого ему подавать голос, кто является наиболее желательным, по его мнению, кандидатом в выборщики, – говорилось на страницах "Царскосельского предвыборного листка" в марте 1906 года. – Что делать такому избирателю? Ответ один – избирать партийных кандидатов… Беспартийному избирателю, не имеющему на примете подходящего кандидата, следует подавать голос за кандидатов тех партий, программам которых он более или менее сочувствует».

Политическая предвыборная борьба в городах Царскосельского уезда сводилась к ожесточенной полемике между кадетами, октябристами и монархистами-националистами, представлявшими черносотенный «Союз русского народа». Кадеты относили себя к политическому центру, считая своими союзниками «Союз 17 октября», партию правового порядка и «Всероссийский торгово-промышленный союз». Однако, если октябристы и «правовики» были готовы идти в Думе на компромиссы с правительством, то партия кадетов и Всероссийский торгово-промышленный союз обещали прежде всего требовать в Государственной думе «осуществления гарантий свободы».

Кадеты заявляли о необходимости парламентаризма и конституционного строя в России и о необходимости ответственности министров перед Думой. «Партия "Народной свободы" добивается осуществления своих политических требований исключительно путем мирной борьбы, путем убеждения и слова, – заявляли агитаторы. – Она стоит за единую, нераздельную, мирную и свободную Русь. Россия должна быть свободна и весь народ свободным. Вот знамя, под которым идет партия "Народной свободы". Всякий закон в Думе партия будет проводить лишь постольку, поскольку он не будет противоречить свободе».

Оппоненты обвиняли кадетов в двух «смертных грехах» – республиканстве и федерализме. «Народ не знает, что такое республика, народ знает царя-батюшку он за него стоит, а мы, как партия народная, стоим за того же царя», – отвечали кадеты. Что же касается федерализма, то, по словам кадетов, автономия, за которую стоит партия «Народной свободы», не грозит распадом России и отпадением от нее каких-либо частей, чем пугали избирателей крайне правые и националисты.

«Если избиратель думает, что только народное представительство, обладающее законодательной властью, может вывести нашу истерзанную, окровавленную, разоренную родину на путь мирного развития и прогресса, – витиевато говорилось в программном заявлении Царскосельского комитета кадетской партии, – если он понял, что узы любви сильнее уз насилия и что только этими узами можно связать воедино разнородные нации и племена государства, то пусть он отдаст свой голос кандидатам партии "Народной свободы"».

Когда до выборов оставалось совсем немного времени, газета констатировала, что ситуация с первыми в истории России парламентскими выборами крайне неблагополучная. С разных концов страны приходили сообщения, что выборный процесс подавляется, как принято говорить сегодня, «административным ресурсом» либо бойкотируется несознательным местным населением.

Где-то выбирался сельский старшина, холопски подчиненный начальству и не способный стоять на страже народных интересов; в другом месте земский начальник требовал выбрать удобных и желаемых ему кандидатов; в третьем аресту подвергался выбранный «интеллигентный» крестьянин-представитель; в четвертом граждане сами бойкотируют выборы; в пятом администрация вознамерилась лишить население выборного права, и т.д. и т.п.

«Жгучая горечь закрадывается в душу, – резюмировал обозреватель "Царскосельского предвыборного листка". – Этого ли мучительно ждет наболевшее русское сердце? Этого ли ждет изнывшая, задохнувшаяся в бюрократических тисках, в бездне беззакония и бесправия наша дорогая, многострадальная родина?»

Как известно, тогдашние выборы в Государственную думу являлись невсеобщими и многоступенчатыми. Стать избирателем можно было только с 25 лет. Закон устанавливал около полутора десятков категорий граждан, не допускаемых к выборам. Прежде всего к ним относились лица женского пола. Исключение составляли владелицы недвижимости: им разрешалось доверить право выбирать своим мужьям и сыновьям. «Лишенцами» были также учащиеся учебных заведений, воинские чины, «бродячие инородцы», иностранные подданные и т.д. Не могли участвовать в выборах губернаторы и вице-губернаторы, градоначальники и их помощники (но только в пределах подведомственных им местностей), а также чины полиции там, где производились выборы.

Депутатов Думы избирали не прямо, а через выборщиков. Исключение составляли только пять самых крупных городов империи: Петербург, Москва, Одесса, Рига и Киев. Все население на выборы делилось на пять групп, или курий: землевладельцев, крестьян, рабочих и две категории горожан (более и менее состоятельных).

Каждая из этих курий избирала своих выборщиков отдельно на своих избирательных съездах. На съезды делегировались либо непосредственно избиратели (тогда выборы были двухступенчатыми), либо уполномоченные от избирателей (тогда выборы становились трехступенчатыми). Для каждой губернии существовала особая «разнарядка»: сколько выборщиков должна избрать каждая курия. Большинство их приходилось на землевладельцев.

Процесс избрания выборщиков (без тавтологии не обойтись. – С.Г.) проходил следующим образом. Не позже чем за неделю до выборов управа рассылала каждому избирателю через полицию особое именное объявление о времени и месте выборов и два конверта. Голосование проходило путем подачи записки, в ней избиратель писал имя своего кандидата из избирательного списка (разумеется, без своей подписи – выборы тайные). Записку можно было написать или заблаговременно дома, или в помещении выборов – в особой отведенной для этой цели комнате. Затем записка вкладывалась в присланный управой конверт, запечатывалась и вместе с именным объявлением подавалась председателю избирательной комиссии, он лично тут же опускал конверт в особый ящик.

Голоса подсчитывались на следующий день. Избранным считался тот, кто получил голосов больше всех, но не менее половины из всех поданных. Если же таковых не выявлялось, то назначались новые выборы, и теперь уже избранным становился тот, кто набрал простое большинство. (Кстати, именно для дополнительных выборов и предназначался второй конверт.)

Выборщики от каждого уезда избирались тремя избирательными съездами – городских избирателей, землевладельцев и уполномоченных от волостей.

Избранные таким образом выборщики от всех съездов в каждой губернии собирались в назначенный день в Губернское избирательное собрание, оно и избирало установленное для каждой губернии число депутатов в Думу. Губернское избирательное собрание состояло из 47 выборщиков, присланных от каждого из уездов Петербургской губернии: от Лужского уезда – семь, от Новоладожского – пять, от Петербургского – четыре, от Гдовского – восемь, от Петергофского – семь, от Царскосельского – восемь, от Шлиссельбургского – четыре и от Ямбургского – четыре. К этому числу необходимо еще прибавить несколько человек из 24 выборщиков от рабочих Петербургской губернии и Петербурга. Сначала посредством подачи записок намечались кандидаты, а затем проводилась «баллотировка шарами». Квота депутатов в Думу от Санкт-Петербурга – 6 человек, от Петербургской губернии – 3 человека.

В марте 1906 года в Царском Селе состоялось избрание выборщиков в Думу по городскому съезду Царскосельского уезда, то есть от четырех городов – Гатчины, Царского Села, Колпино и Павловска. Кадетская партия выставила четырех кандидатов – всех их хорошо знала губернская интеллигенция.

Юрий Михайлович Антоновский, выходец из старинной дворянской семьи, жил в Царском Селе двенадцать лет. Он работал мировым судьей, также был автором и переводчиком ряда философских сочинений. Жителем Царского Села являлся и домовладелец Владимир Александрович Головань – историк и преподаватель. Земский врач Николай Андреевич Колпаков происходил из крестьян. Он закончил Царскосельскую гимназию, а затем Императорскую Военно-Медицинскую академию. Четвертый кандидат от кадетов, Николай Сергеевич Холин, также происходил из крестьян. За его плечами остались Царскосельская гимназия и Петербургский университет. На момент выборов он учительствовал на бесплатных курсах Технического общества для рабочих и состоял распорядителем правления Царскосельского взаимно-страхового общества.

По словам очевидцев, к Царскосельской ратуше, где проходили выборы, избиратели-царскоселы приходили больше поодиночке, а вот гатчинцы и колпинцы шли большими группами. Служащих Гатчинской императорской охоты «мобилизовало» на выборы гатчинское отделение партии правового порядка, обеспечив их перевозку на казенных лошадях.

«Выборы тащили на свет Божий людей из самых медвежьих уголков, – писал обозреватель "Царскосельского предвыборного листка". – К ратуше подъезжали люди в санях самой необыкновенной формы, прямо "времен очаковских и покоренья Крыма". Закутанные так, как будто приехали с Северного полюса, явились жители отдаленных мест Царскосельского уезда, где не было железных дорог и откуда добраться можно было только на лошадях, а газеты приходили лишь раз в неделю».

У входа в ратушу избирателей встречали партийные агитаторы. Они работали и на улице, и в вестибюле, где за одним общим столом уселись по одному представителю от четырех партий – «Народной свободы», «Союза русского народа», «Союза 17 октября» и «Торгово-промышленного союза». Как только появлялся избиратель, всем своим видом обнаруживавший, что он еще колеблется и его бюллетень еще не заполнен, представитель каждой партии торопился вручить ему напечатанный бюллетень, громко провозглашая название своей партии. Председательствовал за этим столом царскосельский полицмейстер. Взрывы хохота, доносившиеся нередко из-за стола, свидетельствовали, что соединить, казалось бы, несоединимое – объединить за одним столом различные партии – все-таки можно.

В девять часов вечера выборы закончились. Все бюллетени и другие выборные документы запечатали в пакеты и вместе с ящиками сдали на хранение полиции. Наряд из сорока городовых охранял их в течение всей ночи. На другой день ящики вскрыли. Подсчет проводился гласно, в присутствии избирателей, пожелавших наблюдать за процессом. Правда, любопытных набралось немного – человек пятнадцать-двадцать.

Итоги выборов стали сенсацией. К удивлению одних и удовлетворению других, триумфальную победу одержали либералы – кандидаты, выставленные кадетской партией. «Свершилось! – восклицал вскоре после выборов "Царскосельский предвыборный листок". – Победу партии "Народной свободы" предсказывали многие, но размеры ее поразили даже самых смелых оптимистов. Абсолютное большинство у конституционных демократов, ничтожное число голосов у столпов всех правых партий – все это для большинства царскоселов полная неожиданность». Кандидатов от кадетской партии Холина, Антоновского, Колпакова и Голованя торжественно провозгласили выборщиками от Царскосельского городского съезда.

Либерально-антиправительственные настроения, характерные тогда для значительной части российского населения, стали большой неожиданностью и для властей. Не случайно первая Государственная дума, в которой были очень сильны оппозиционные настроения, просуществовала всего только несколько месяцев: царю не понравился подобный «глас народа», и он распустил парламент. Однако вторая Дума оказалось настроена еще более решительно…

Страсти вокруг Башмакова

Политические страсти кипели не только в столице, но и в провинции. Ныне забыты имена тех, кто представлял Петербургскую губернию в дореволюционных Государственных думах. Полагаю, что читателям будет любопытно узнать их имена.

Итак, в I Государственную думу от губернии прошли три депутата, причем все они представляли либеральную конституционно-демократическую партию (партию «Народной свободы»). Это инженер, профессор, председатель союза инженеров Алексей Степанович Ломшаков, учитель Павел Александрович Быстров и земский врач Николай Андреевич Колпаков. Быстров и Колпаков поставили впоследствии свои подписи под знаменитым антиправительственным «Выборгским воззванием» депутатов к гражданам России после разгона царем Государственной думы.

Среди выбранных во II Государственную думу от Петербургской губернии были земледелец Андрей Иванович Лепянен – в Думе он вошел в состав Трудовой крестьянской группы («трудовики»), рабочий, член Российской социал-демократической рабочей партии Иван Андрианович Петров и деятель кадетской партии профессор Владимир Матвеевич Гессен.

В III Государственную думу от Петербургской губернии прошли политические деятели консервативного направления, поскольку избирательный закон серьезно изменился после роспуска II Государственной думы. Ими являлись председатель Совета объединенного дворянства граф Алексей Александрович Бобринский и члены партии «Союз 17 октября» («октябристы») Федор Михайлович фон Крузе, Сергей Петрович Беляев и Степан Трифонович Трифонов.

В IV Государственной думе Петербургскую губернию представляли петергофский уездный предводитель дворянства и удачливый коммерсант Лев Александрович Зиновьев (о нем мы подробно поговорим в главе, посвященной родовому гнезду Зиновьевых – усадьбе Гревова близ Копорья), видный экономист А.С. Посников, земский деятель И.Т. Евсеев (во время Гражданской войны он принял активное участие в белом движении – в качестве министра юстиции вошел в состав Северо-Западного правительства при армии генерала Юденича) и социал-демократ А.Е. Бадаев.

Последний в 1912-1913 годах являлся официальным издателем газеты «Правда», в ноябре 1913 года вступил в большевистскую фракцию Госдумы, а с 1914 года вплоть до революции находился в ссылке в Сибири. В советское время А.Е. Бадаев большую часть времени занимал руководящие посты в сфере потребительской кооперации и пищевой промышленности. В отличие от очень многих «старых большевиков» он уцелел в годы сталинских «чисток», а его имя использовалось в пропаганде как символ партийной истории…

Выборы в дореволюционные Государственные думы и в Петербурге, и в провинции, как и сегодня, становились настоящим сражением идей и мнений. К примеру, настоящие баталии развернулись осенью 1912 года при избрании в IV Государственную думу в уездном городе Луге.

Всего от Петербургской губернии предстояло избрать 70 выборщиков. По первой курии города Луги надлежало избрать одного выборщика из четырех кандидатов. Нешуточные страсти закипели вокруг кандидата в выборщики А.А. Башмакова – представителя Славянского общества, он шел на выборы от «партии националистов». В то время разгоралась война на Балканах, и в российском обществе существовали сильные воинственно-патриотические настроения. Именно под их флагом и выступал Башмаков, проповедуя идеи «русского народного национализма, то есть учения, признающего русский народ за главное ядро русского государства».

Дебют Башмакова как кандидата в выборщики состоялся 29 августа 1912 года в Лужском общественном собрании – ровно за месяц до выборов. В тот день Башмаков выступил с лекцией о своем путешествии по Нубии, Египту и Судану. Сама по себе лекция ничего особенного не представляла, но Башмаков преследовал ею совсем иную цель – заявить о себе как о политике.

Трибуной Башмакова стала официозная «Лужская газета», а главным его противником – оппозиционный «Лужский листок». Первая приводила «послужной список» Башмакова: служил в гражданском управлении Болгарии на пользу «освобождению от турецкого ига силой русского оружия», состоял при министре юстиции при введении судебной реформы в Прибалтийском крае, занимал целый ряд постов в канцеляриях и комиссиях, закончив редакторством в «Правительственном вестнике».

«Публицистические труды сделали Башмакова известным даже за пределами России», – резюмировала «Лужская газета» и даже ставила ему в заслугу железное здоровье, а также то обстоятельство, что летом Башмаков вместо курортов отправлялся на Балканский полуостров, сражаясь за идеи славянофильства.

Оппозиционный «Лужский листок» в ответ на подобное возвеличивание Башмакова парировал с едкой иронией: «За последнее время Башмаков редко появлялся на арене общественной жизни, но не так давно этот господин был одним из первых застрельщиков реакции самого квасного пошиба». И далее: «По всей видимости, Башмаков решил, что лучше быть первым в Луге, чем последним в Петербурге! Живешь в Луге и не подозреваешь, что дышишь одним воздухом с такой знаменитостью. Кто смеет не знать Башмакова?! Кто может быть лучше Башмакова?!»

А далее обозреватель «Лужского листка» гневно обрушивался на Башмакова, видя в его лице представителя раболепной бюрократии, которой ненавистен «истинно-парламентский строй». «Довольно, господа бюрократы! Вам не место в парламенте!» – восклицал он. Кроме обвинений в «воинствующем национализме» «Лужский листок» ставил в упрек Башмакову тот факт, что к Луге у него весьма далекое отношение: не имея ценза в Луге, Башмаков получил доверенность от своей жены, владеющей здесь собственностью. В противовес националисту-бюрократу Башмакову «Лужский листок» выдвигал «кандидатов-прогрессистов».

«Лужская газета», продвигавшая Башмакова, со своей стороны, обвиняла «Лужский листок» в злостной клевете. Об одной из «антибашмаковских» статей, опубликованных в «Лужском листке», обозреватель «Лужской газеты» написал следующим образом: «В общем своем содержании статья эта, которую рекомендую читателям прочесть со вниманием, так как подобного перла публицистики не встретишь нигде, кроме "Лужского листка", представляет собой совершенную галиматью, переходящую местами в бред человека, одержимого бешеной и в то же время бессильной злобой. Местами автор прибегает к таким словечкам, как "бароносроды", "Гамбет" (что-то среднее между Гамлетом, Гамбеттой и гамбитом), смысл которых составляет его авторский секрет».

В результате на состоявшихся 29 сентября в зале Лужской городской думы выборах Башмаков потерпел сокрушительное поражение: он набрал меньше всего голосов. Лужские избиратели отдали предпочтение «прогрессивному кандидату» – директору городского общественного банка Петру Плетцеру. «То ничтожное количество голосов, которое получил г. Башмаков, лучше всего свидетельствует о проявившемся сознании избирателей», – резюмировал обозреватель «Лужского листка». В проигрыше оказались и еще два кандидата в выборщики – лужский купец А.С. Горшков, по своим политическим воззрениям примыкавший к «октябристам», и гласный городской думы монархист Н.Д. Миклухо-Маклай…

Чего же ждали от Государственной думы провинциальные избиратели? Не только и не столько решения глобальных политических задач. Гораздо больше, чем война на Балканах, деревню беспокоило, к примеру, конокрадство. Прежде лошадей воровали в селах поблизости от больших дорог, однако постепенно конокрады стали промышлять и вдали от трактов. Отчасти из выгоды, отчасти от страха перед ворами целые деревни стали укрывать краденых лошадей.

Оппозиционные политики винили во всем правящий режим, «правые», как водится, обвиняли «тлетворное влияние Запада», объясняя распущенность сельских нравов «порчею, идущей от города, а также проникновением в деревенскую среду фабрично-трактирной цивилизации». Распространению конокрадства способствовало также очень слабое наказание за это преступление.

Поэтому многие сельские обыватели были благодарны думцам прежде всего за то, что они усилили наказания за кражу лошадей. Число краж лошадей за короткое время после издания нового закона сократилось в Гдовском уезде в пять раз, в Лужском – в четыре раза. «Этим законом, прошедшим почти незаметно, III Дума заслужила благодарность русской деревни и доказала ей пользу своего бытия», – замечал лужский обозреватель…

Думцы разбудили сонный Выборг

Яркую страницу в историю российского парламентаризма вписал город Выборг. Именно здесь в июле 1906 года, после роспуска императором Николаем II Первой Государственной думы, собрались депутаты «в изгнании». Так Выборг на какое-то время стал центром российской парламентской оппозиции.

Депутаты распущенного парламента были полны решимости бороться против «реакционного переворота». Собраться всем вместе в Петербурге легальным образом они не имели возможности, поэтому выбор остановился на городе Выборге. Власти Великого княжества Финляндского сочувствовали либеральному и даже радикальному движению в России, весьма дальновидно надеясь, что изменения в Российской империи сыграют на руку финской самостоятельности (что, в конечном итоге, и произошло!).

«Думские квартирьеры», уехавшие в Выборг еще в первой половине дня 9 июля, подыскали помещение для заседаний – гостиницу «Бельведер» на берегу морской бухты. Местные полицмейстер и губернатор дали разрешение на проведение собрания. Владельцем гостиницы являлся немец Константин Францевич Эренбург, поэтому местные жители нередко называли ее «немецкой».

Забегая вперед, скажем, что годами позже эта гостиница станет любимым местом проживания в Выборге поэта Осипа Мандельштама. Это была одна из лучших гостиниц города, славившаяся «чистотой и прохладным, как снег, ослепительным бельем», как пишет Мандельштам в очерке «Финляндия». Кстати, гостиница «Бельведер» славилась как место, где можно было попробовать легендарные выборгские крендели, являвшиеся одним из символов города. Один из путеводителей по Финляндии конца XIX века так и наставлял путешественников: «Быть в Выборге и не попробовать ранним утром кофе с теплыми выборгскими кренделями в "Бельведере" так же грешно, как быть в Риме и не видеть папы…»

Впрочем, вернемся к 9 июля 1906 года. На поездах отдельными группами съезжались депутаты, и к семи вечера на месте были уже около сотни парламентариев. Им удалось разместиться в битком забитых гостиницах, оказавшихся совершенно не способными принять такие толпы приезжих. Кроме депутатов в Выборг прибыла масса людей, привлеченных романтикой политической борьбы и привкусом «запрещенной свободы». Среди них было немало журналистов, репортеров, литераторов, деятелей политических партий. Казалось, обычно тихий и сонный Выборг гудел, как разбуженный пчелиный улей. Многим казалось, что тут, в Выборге, творится великое историческое событие.

Заседания начались ближе к ночи в гостинице «Бельведер». На одном этаже разместились кадеты, выше этажом – представители фракции трудовиков. В одном из номеров, большем других по размерам, шли их фракционные совещания. По рукам ходил написанный карандашом черновик того текста, из которого потом родилось знаменитое «Выборгское воззвание». Недавнего председателя Государственный думы – Сергея Андреевича Муромцева – встретили овациями.

Первое заседание «Думы в изгнании» затянулось далеко за полночь. Затем объявили перерыв до девяти утра следующего дня, чтобы по пунктам обсудить проект обращения. В 11 часов утра обсуждение воззвания возобновилось. Оно сопровождалось бурными спорами по фракциям. Левые партии высказывались за более радикальный текст. Среди более умеренных кадетов оказалось немало противников радикального призыва не платить податей, не давать рекрутов. Прозвучало предложение просто дать отчет и оставить вопрос о способах защиты права на решение самого народа. Однако большинство депутатов считало, что воззвание в том виде, в каком его наметили накануне, вполне подходящее.

Под окнами «Бельведера» проходила шумная манифестация, в которой участвовали как местные финны, так и прибывшие из Петербурга русские. «В общем, настроение приподнятое, хотя и мирное», – сообщал репортер. Кстати, царские власти постарались, чтобы события в Выборге не взбудоражили столицу: для ограничения распространения информации для «широкой публики» не допускалось телефонное сообщение Петербурга с Выборгом.

Жаркие прения депутатов не утихали, и точку в них поставило поступившее внезапно сообщение от выборгского губернатора. Он передавал, что, по предписанию из Гельсингфорса, в случае, если собрание не разойдется, Выборг могут объявить на военном положении с передачей командования коменданту русской крепости. «Вы не допустите, – сказал губернатор, – такого оскорбления Финляндии». Таким образом, времени на диспуты больше не оставалось, и подавляющим большинством решили вторую часть выборгского воззвания, содержащую призыв к неплатежу налогов и к отказу дать рекрутов, принять без прений.

В итоге принятое воззвание призывало выразить протест против действий правительства, прекратив выплату налогов и податей, саботируя призыв в армию, используя другие виды пассивного сопротивления. «Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представительства, стойте за Государственную думу! – говорилось в нем. – До созыва народного представительства не давайте ни копейки в казну, ни одного солдата в армию!»

Подписи поставили 180 депутатов, чуть позже к ним присоединился ушедший в гостиницу Муромцев, а затем, уже в Петербурге, еще 52 члена Думы из числа отсутствовавших в Выборге. Таким образом, половина бывших законодателей призвали население страны к открытому неповиновению властям.

На следующий день, 11 июля, часть бунтарей-думцев (около 50 человек) возвращалась из Выборга в Петербург. На выборгском вокзале местное население устроило торжественные проводы «борцам за свободу». Тем не менее депутаты ехали в столицу с тяжелыми предчувствиями. Ожидали, что их арестуют или на границе, или на Финляндском вокзале. Поэтому сами депутаты в большинстве своем не имели при себе ни одного экземпляра Выборгского воззвания. Даже письма к родным и знакомым они передали в поезде иностранным корреспондентам с просьбой опустить их по приезде в Петербург в почтовый ящик.

Большинство депутатов кадетской фракции ехали вторым классом, трудовиков – третьим. По пути следования все происходило спокойно. Только в Куоккале (ныне – Репино), где поезд стоял довольно долго, когда депутаты вышли из вагонов прогуляться, их сразу же обступал народ и интересовался новостями. Между тем думцы вовсе не собирались устраивать митинги: большинство устремились во фруктовый ларек на станции. Кто пил лимонад, кто покупал ягоды, кто запасался папиросами.

Потом продолжительная остановка была на границе – в Белоострове, при таможенном досмотре. Депутаты воспользовались ею, чтобы плотно перекусить перед Петербургом. Многие с обреченностью ждали, что в столице их ждут тюремные нары. Сердца думцев екнули, когда поезд вдруг остановили под самым Питером – на Удельной. Однако вскоре оказалось, что начальник станции тормознул поезд по ошибке, и вскоре впереди уже показался Финляндский вокзал.

Здесь все входы и выходы оцепили жандармы и полиция, но арестовывать депутатов никто не собирался. Немногочисленную публику, встречавшую бунтарей из Выборга, не пускали за решетку платформы. К поезду пропустили только представителей прессы. Депутаты выходили из вагона в суровой гробовой тишине, под пристальными взорами жандармов. Тишину нарушил лишь возглас одного из журналистов: «Да здравствуют народные депутаты!» Однако кричавшего сразу же задержали. Этим инцидентом исчерпалась вся встреча, которую с таким страхом ждали депутаты. На вокзале они брали извозчиков и беспрепятственно разъезжались по домам.

Они не знали, что текст «Выборгского воззвания» в тот же день, когда его приняли, стал известен премьер-министру Столыпину. Он доставил его в Петергоф – в резиденцию Николая II. После обсуждения этого документа Столыпин получил право поступать с депутатами «по усмотрению». Он отдал приказ не препятствовать разъезду депутатов, внимательно следить за ними на местах, немедленно сообщать ему обо всех их действиях и без его ведома никаких репрессий против думцев не предпринимать.

Либеральная интеллигенция сочувствовала думцам, но на баррикады выходить не собиралась. Того эффекта, на который рассчитывали депутаты, принимая воззвание, не произошло. 18-20 июля произошли два крупнейших военных восстания – в Свеаборге и Кронштадте, они оказались высшей точкой борьбы летом 1906 года. Революция пошла на спад. Страна готовилась к выборам во Вторую Государственную Думу, открытие ее намечалось на февраль 1907 года.

Что же касается участников «выборгского дела», то их действительно обвинили в антигосударственной деятельности и попытке подорвать устои страны. Уже 18 июля сообщалось, что прокурорским надзором возбуждено уголовное преследование против бывших членов Думы, подписавших воззвание. Однако суд состоялся только спустя полтора года, когда страна стала уже совсем другой: после роспуска очередной, Второй Государственной думы и ужесточения избирательного закона в России воцарилась «третьеиюньская монархия». В декабре 1907 года Петербургская судебная палата приговорила подписавших «Выборгское воззвание» к 3-месячному одиночному тюремному заключению с последующим лишением прав быть избранными не только в Государственную думу, но и в органы местного самоуправления.

На этом знаменитом судебном процессе, названном современниками «Выборгским», страстную речь произнес бывший депутат Кокошкин. «Мы хотели способствовать тому, чтобы Россия сделалась страной свободной, правовым государством, где право было бы поставлено выше всего, где праву подчинены были бы все от высшего представителя власти до последнего гражданина, – заявил он. – Мы хотели сделать Россию страной счастливой и процветающей. Мы знали, что для этого путь только один – поднять благосостояние низших трудящихся классов населения. Мы хотели сделать Россию страной сильной и могущественной единством, не внешним насильственным единством, а единством внутренней организации, которое совместимо с разнообразием местных условий с разными особенностями всех народностей, ее населяющих». По его мнению, «Выборгское воззвание» представляло собой «средство защиты конституции в исключительных случаях и находится в полном соответствии с духом конституционного строя».

Спустя несколько месяцев, в мае 1908 года, петербургские «Кресты» приняли необычных арестантов – бывших думцев, авторов «Выборгского воззвания». Они приехали к воротам тюрьмы сами, без сопровождения полиции, принеся с собой по несколько чемоданов и пакетов с вещами и книгами. Без сомнения, подобное решение было показательным политическим актом. Власть, наказавшая противников за непослушание, тем не менее подчеркивала доверие к тем «оппонентам», которые, в отличие от радикалов-экстремистов, отстаивали собственные взгляды мирным путем. «Борцы за народное представительство» показывали, в свою очередь, что равенство перед законом, за которое они выступают, является правилом для всех, в том числе и для них самих.

Шлиссельбургские торжества

«…При истоке реки Невы из Ладожскаго озера и устья Ладожского канала, в 60-ти верстах от Петербурга расположен… город Шлиссельбург, или "Ключ-город", который, к сожалению, своею внешностью далеко не оправдывает ни своего исторического значения, ни географического положения, – отмечалось в путеводителе по Петербургской губернии конца XIX века, составленном В.К Симанским. – Мрачные бастионы крепости, неприветная даль Ладожского озера с его свинцовыми водами, с одной стороны, грязные, по большей части немощеные улицы, маленькие, ветхие деревянные дома, не живописно окрашенные временем в однообразный серый цвет, – с другой, производят неприятное впечатление и никак уже не могут манить на дачное пребывание петербуржца».

Вообще образ Шлиссельбурга, нарисованный Симанским, получался весьма малопривлекательным: «Собственно город занимает низменно-песчаный угол, образуемый левым берегом Невы и озером, он совершенно открыт холодным ветрам с озера, и к нему со стороны материка прилегают болотистые места; от Преображенской же горы, лежащей перед городом, выше по Неве, спускаются песчаные холмы, упирающиеся под городом в плоский берег. Все эти местные условия делают климат весьма сырым и неблагоприятным для здоровья. Против самого города на острове, в истоке Невы, лежит крепость; самый остров низмен и песчан, имеет овальную фигуру, длиною до 200 саженей и шириной до 100 саженей. Крепость, вместе с безлюдным правым берегом Невы и с необъятным для глаз Ладожским озером, придает городу печальный вид. Посредине своей город прорезывается устьями каналов Петра Великого и Александра П. В городе имеется ситценабивная фабрика почти с 500 рабочих».

Шлиссельбург. Вид на собор и шлюзы. Открытка начала XX века

Каждый год в июле спокойная и размеренная жизнь уездного Шлиссельбурга оживлялась огромным стечением богомольцев, прибывавших сюда к празднику Казанской Божией Матери для поклонения местной иконе. Вдоль Невы, от Петербурга до Шлиссельбурга, совершался крестный ход. Сохранились уникальные подробности грандиозного крестного хода, совершавшегося в июле 1911 года.

Церковная процессия во главе с епископом Гдовским Вениамином начала движение от церкви села Смоленского за Невской заставой и двигалась по Шлиссельбургскому тракту. По пути к ней присоединялись крестные ходы из пригородных церквей, в том числе села Рыбацкого, Усть-Ижоры и Славянки. Около каждой церкви служились краткий литии, а в местности Дубровка, у памятника Петру I, что у легендарной «Красной сосны», – панихида. Временную остановку крестный ход совершил в селе Ивановском.

Весь 53-верстный крестный ход по времени занял больше суток. Церковная процессия вышла в половине пятого утра, а прибыла в Шлиссельбург на следующий день к девяти часам утра. Затем в шлиссельбургском Благовещенском соборе прошла архиерейская литургия. По прибытии паломников в Благовещенский собор из крепостной часовни перенесли чудотворный образ Божией Матери Казанской, а на площади у собора совершился благодарственный молебен. Обратно в Петербург паломники возвращались на пароходах шлиссельбургского невского товарищества.

Шлиссельбург. Открытка начала XX века

Другой праздник, по традиции с огромной торжественностью отмечаемый в Шлиссельбурге еще со времен Петра Великого, приходился на 11 октября. Это был День взятия русскими войсками шведской крепости Нотебург, так при шведах называлась крепость «Орешек». Во всех петербургских церквах долгое время он отмечался как «викториальный день», а в самом Шлиссельбурге праздновали дату как день рождения «города-ключа» в истоке Невы.

На протяжении почти двух веков в Шлиссельбурге свято сохранились два обычая, соблюдаемые в памятный день 11 октября: на братской могиле похороненных в крепости солдат и офицеров Семеновского и Преображенского полков, павших при штурме Нотебурга, служили панихиду, а в полдень с колокольни Иоанновского собора в крепости раздавался колокольный звон.

Шлиссельбург. Часовня Казанской Божией Матери. Открытка начала XX века

Вспоминали не только блестящую военную победу, открывшую русским войскам выход на невские берега, но и, прежде всего, погибших в том страшном сражении. Ведь штурм крепости продолжался 13 часов и сопровождался очень большими потерями с обеих сторон.

Из Петербурга в Шлиссельбург на пароходе «Ижора» на юбилейные торжества отправились представители от лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков, а также лейб-гвардии 1-й Артиллерийской бригады как принимавших когда-то непосредственное участие в штурме крепости.

Спустя несколько часов для участия в шлиссельбургских торжествах из Петербурга вышли пароход «Онега» с высшими чинами, в числе которых был главнокомандующий войсками гвардии и столичного военного округа великий князь Владимир Александрович. Следом отправился еще один пароход – «Озерный», на нем следовал представитель Министерства путей сообщения в лице начальника петербургского округа этого министерства. Одним словом, «депутация» высшего начальства получилась весьма солидная и представительная.

Виды Шлиссельбурга. Открытки начала XX века

Ожидая визита столь высоких гостей, в Шлиссельбургской крепости, на протяжении уже почти двух веков имевшей недобрую славу страшной государственной тюрьмы, готовились к торжествам. Заботами коменданта крепости полковника Яковлева привели в порядок находящуюся на ее территории могилу павших русских воинов – священное место крепости, а одному из узников тюрьмы (П.А. Антонову) поручили вырезать на медной доске имена всех павших и похороненных здесь.

Поручение работы именно Антонову поступило не случайно: один из старейших народовольцев был по профессии кузнецом. Он согласился. Долгое время медная доска находилась в Иоанновском соборе (руины его и по сей день можно увидеть в центре крепости – как часть военного мемориала), а в настоящее время уникальная реликвия хранится в фондах Государственного музея истории Санкт-Петербурга.

…По прибытии «Онеги» в Шлиссельбург городской голова, представители городского управления и местного пожарного общества поднесли высоким гостям хлеб-соль. Великий князь Владимир Александрович осмотрел город, хотя и находящийся совсем недалеко от столицы, но вовсе не избалованный вниманием «высочайших особ», а на следующий день посетил чайную общества трезвости и вольную пожарную дружину.

Основные торжественные мероприятия развернулись 10 и 11 октября 1902 года. Сперва на Преображенском кладбище у церкви в присутствии великого князя в сопровождении хора певчих из местных любителей отслужили запоукойную литургию и панихиду по Петру I и всем воинам, «на брани за веру, царя и отечество живот свой положившим». Днем на паровом катере Министерства путей сообщения «Нептун» великий князь отправился в крепость, где состоялась панихида на братской могиле, во время которой «депутации» от полков возложили на могилу два серебряных венка и икону Христа Спасителя. А с шести часов вечера в городском соборе началась всенощная, ее отслужил приехавший нарвский епископ Иннокентий.

11 октября в половине девятого утра звон колоколов оповестил о торжественном дне празднования двухсотлетия Шлиссельбурга. В девять часов в Благовещенском соборе началась литургия и благодарственное молебствие, отслуженные епископом Иннокентием вместе с городским духовенством. В здании шлиссельбургской городской управы представители города принимали полковые «депутации», те поднесли городу серебряный кубок, украшенный гербом Шлиссельбурга и золотыми инициалами Петра I и Николая II, а также различные военные эмблемы.

Виды Шлиссельбурга. Открытки начала XX века

В полдень великий князь, как сообщали газеты, «изволил принять от города завтрак». «Великий князь приказал наполнить поднесенный кубок и изволил удостоить горожан поднятием кубка за процветание Шлиссельбурга. Восторгу присутствовавших не было конца. По окончании завтрака великий князь отбыл из города на пароходе "Онега" в сопровождении парохода "Озерный" при громком "ура" собравшегося на берегу народа».

Но с отъездом высочайшего гостя торжества не закончились. С трех часов дня развернулось народное гулянье.

Музыка гремела до восьми часов вечера, завершилось гулянье блистательным фейерверком. А заключительным аккордом праздничного дня стал начавшийся в одиннадцать часов вечера бал в помещении местной городской управы, его посетили все прибывшие из столицы «депутации». Закончился он глубоко за полночь…

* * *

Зигзаги истории поистине непредсказуемы: мало кто знает, что город с таким же названием, своего рода «однофамилец», есть в Германии. Это тоже «ключ-город», и зовется он Шлюссельбург. (Заметим, что и наш Шлиссельбург в прошлом нередко именовали через букву «ю», то есть Шлюссельбургом, – отсюда пошло его народное название «Шлюшин». Названия обоих городов-однофамильцев происходило от немецкого Schlussel – «ключ» и Burg – «город».)

Немецкий Шлюссельбург расположен в Западной Германии, на правом берегу реки Везер, в 40 километрах от Ганновера. С 1970 года, по существу, это уже не самостоятельный город, а административная часть Петерсгахена – одного из крупных городов федеральной земли Северный Рейн – Вестфалия.

У въезда в немецкий Шлюссельбург. Фото Юрия Лебедева, 2003 год

Как оказалось, в судьбе русского и немецкого «ключ-городов» – немало похожих страниц. Оба они выросли вокруг древних крепостей: русский «Орешек», ставший потом шведским Нотебургом, возник в 1323 году, а немецкий Шлюссельбург был основан двенадцатью годами позднее – в 1335 году. Правда, потом их судьбы разошлись: русская крепость стала одной из самых страшных политических тюрем – своего рода «русской Бастилией», а немецкая, перестроенная в рыцарский замок, стала княжеской резиденцией.

Что же касается самих городов, то они во все времена являлись провинцией. Любопытно, что русский Шлиссельбург, как и Петербург, можно назвать городом веротерпимости: здесь жили люди разных вероисповедований и национальностей. В конце XIX века тут насчитывалось 87 католиков и 102 протестанта, а шлиссельбургский римско-католический костел Воздвижения Святого Креста почти как две капли воды походил на сохранившуюся и поныне средневековую лютеранскую кирху в германском Шлюссельбурге.

Костел в Шлиссельбурге, являвшийся «филиальным» храмом костела Святой Екатерины в Невском проспекте в Петербурге, построили в 1909-1910 годах стараниями священника Буевича, а освятил его 14 сентября 1910 года епископ Иоанн Цепляк. Возводили костел по прошению Могилевской Римско-католической духовной консистории. Костел закрыли в 1920-х годах, затем в здании разместился «Дом обороны». Здесь крутили кино, танцевали под оркестр, давали концерты самодеятельности. В период немецкой оккупации во время войны, по рассказам старожилов, захватчики будто бы увезли из костела великолепный орган.

Во время войны здание сильно пострадало, а впоследствии его приспособили под жилой дом. В таком перестроенном виде оно сохранялось долгие годы (адрес: ул. 1-го Мая, бывшая Бишлотская, 25). Дом изменился до неузнаваемости и уже мало напоминал бывший католический костел. В 1978 году здание «помешало» новому строительству, и его снесли. Правда, как отмечает историк Наталья Седова, шлиссельбуржцы до сих пор хорошо помнят этот старинный дом из красного кирпича, словно бы хранивший какую-то тайну из прошлого…

Костел в русском Шлиссельбурге. Открытка начала XX века

Лютеранская кирха в немецком Шлюссельбурге. Фото Юрия Лебедева, 2003 год

Вторая мировая война развела города-однофамильцы по разные стороны линии вражды, однако судьбы их оказались схожи: оба они очень пострадали. Русский Шлиссельбург, захваченный немцами, был почти полностью разрушен – выстояла крепость, ставшая символом неприступности защитников Ленинграда. Немецкий Шлюссельбург сильно пострадал от налетов английской авиации…

В год 300-летия российской Северной столицы многие исторические параллели и аналогии напрашивались сами собой. Не случайно, конечно, немецкий Шлюссельбург стал одним из пунктов акции «Цветок на русскую могилу», проводившейся в том году Санкт-Петербургским центром международного сотрудничества «Примирение».

На территории Шлюссельбургского замка, где ныне находится частный музей, есть памятный знак, напоминающий о военных годах. Он посвящен всем погибшим во Второй мировой войне – людям разных национальностей. Местные жители рассказывают, что слышали что-то о русском городе-однофамильце, знают, что он где-то под Петербургом. Но говорят, что сельское хозяйство очень привязывает их к земле, и им очень трудно вырваться посмотреть мир… (Как рассказал председатель Центра историк Юрий Лебедев: «Первое, с чего начинается немецкий Шлюссельбург, – это устойчивый запах навоза. Ведь это типичный патриархальный немецкий городок, вокруг которого раскинулись большие сельскохозяйственные угодья. Здесь люди прикипели к земле и очень гордятся своей историей».)

«Провинциальная кумушка преображается»

1 августа (19 июля по старому стилю) 1914 года Россия вступила в Первую мировую войну. Этот день стал точкой отсчета последних лет и месяцев Российской империи. С первыми выстрелами Мировой войны Россия стала приближаться к роковой черте, за которой последовали революции и Гражданская война… Но пока в столице, губернии и вообще по всей стране – грандиозный патриотический подъем.

Каждый день в Петербурге проходили многотысячные патриотические манифестации. Ораторы призывали всех «лечь костьми за Россию и ее младшую сестру, Сербию». Все только и говорили об австро-сербском конфликте: у ворот домов дворники оглашали сведения собравшимся возле них кухаркам, горничным и мальчикам из мелочных лавок. В трактирах, пивных и чайных посетители читали вслух газеты, а содержатели этих заведений для привлечения публики покупали газеты в утроенном количестве.

15 (28) июля Австрия официально объявила войну Сербии, а в ночь с 17 на 18 июля Николай II подписал указ о начале всеобщей мобилизации. В ответ на решение Николая II Германия потребовала от России приостановить мобилизацию, а после решительного отказа 19 июля (1 августа) официально объявила о состоянии войны с Россией. На следующий день, 20 июля, Николай II подписал манифест о начале войны. Петербург встретил объявление войны грандиозными демонстрациями.

Патриотический подъем стремительно перерастал в «патриотический угар». Власти не препятствовали этому: погромы во имя «царя и отечества» куда безопаснее для власти, чем требования политических свобод и республики. По Петербургу – городу, всегда отличавшемуся национальной и конфессиональной терпимостью прокатилась волна антинемецких погромов. Толпа разгромила посольство Германии на Исаакиевской площади, нападению подверглись некоторые немецкие магазины и кафе, а также редакция немецкой газеты «Petersburger Zeitung» на Невском проспекте. «Бойкот всему немецкому!» – призывали демонстранты.

Плакат времен Первой мировой войны

А что же Петербургская губерния? Как здесь реагировали на начало Первой мировой войны, которую уже тогда назвали «Второй Отечественной»? В городах развевались национальные флаги, совершались шествия и манифестации с царскими портретами во главе. Общественные и сословные учреждения, торгово-промышленные организации и частные лица жертвовали средства на оказание помощи семьям призванных «запасных» и ополченцев. «Торжественное заявление Государя Императора о начале войны вызвало повсюду неописуемый взрыв патриотических чувств и выражение желания лечь костьми за Царя и Русь», – сообщало Санкт-Петербургское телеграфное агентство.

На пригородных вокзалах – многолюдные патриотические манифестации. Местные жители и дачники провожали «запасных», мобилизованных на военную службу под возгласы: «Да здравствует русская армия!», «Долой немцев и швабов!»… Из столицы в массовом порядке начали выселять немецких и австрийских подданных. По сообщению «Петербургского листка» от 5 августа 1914 г., «вчера около ста человек наших врагов были доставлены в бронированных автомобилях под охраной… и отправлены по Северной железной дороге». Никакими шпионами и врагами они не были, просто стали жертвами антинемецкого «патриотического угара».

Провинция заболела шпиономанией. Любой говорящий по-немецки вызывал подозрение. Характерный случай произошел в начале августа 1914 года в Гатчине и нашел свое отражение на страницах местной газеты. В один из магазинов на Люцевской улице вошли трое молодых людей, разговаривавшие между собой по-немецки. Владельцу лавки они показались подозрительными, и он вызвал городового.

Плакат времен Первой мировой войны

На вопросы стража порядка незнакомцы отвечали сбивчиво, и потому их отправили в полицию. Там выяснилось, что молодые люди – германские подданные, высланные в одну из северных губерний и воспользовавшиеся остановкой поезда в Гатчине для того, чтобы прогуляться по городу. Их немедленно водворили обратно на вокзал, а «на будущее время приняты меры к недопущению подобных неуместных прогулок»…

Начальник Гатчинского Дворцового управления гвардии полковник Крестьянин объявил о создании «Комитета по оказанию помощи нуждающимся семьям лиц, призванных на войну из города Гатчины». Как говорилось в его заявлении, необходимость в таком комитете вызвана тем, что сотни жителей Гатчины, оставившие по приказу государя императора свои мирные занятия и свои семьи и «поспешившие стать на защиту Отечества от врагов», должны быть твердо уверены в том, что «родина исполнит свой долг перед ними и позаботится о покинутых ими семьях». Комитет ставил задачи находить заработок для работоспособных членов семей, оставшихся без кормильцев, подыскивать дешевые или бесплатные помещения для необеспеченных семей, устраивать для них дешевые или бесплатные столовые, а также снабжать такие семьи бельем, одеждой, обувью и продуктами, выдавать единовременные и ежемесячные пособия.

Плакат времен Первой мировой войны

Вскоре пожертвования в комитет потекли буквально рекой. По сообщению газеты «Гатчина» от 9 августа, было пожертвовано ежемесячных взносов на сумму 265 рублей, а единовременных – на 3 тысячи 237 рублей. Последний фонд составили, кроме частных лиц, Общество трезвости при Павловском соборе (50 руб.) и правление Гатчинского завода А.С. Лаврова (250 руб.). Тарелочный сбор из церкви Пятогорского монастыря дал почти 17 рублей, а из Эстонской православной церкви – 10 рублей 55 копеек. Кружечный сбор, проведенный 30 июля на улицах Гатчины, дал 1777 рублей. Согласно отчету комитета, из поступивших в его ведение средств была оказана помощь 80 семействам – на сумму около 600 рублей.

Еще одной организацией в Гатчине, действовавшей в одном русле вместе с комитетом, стало созданное еще до войны местное отделение «Общества повсеместной помощи пострадавшим на войне солдатам и их семьям», состоявшее под высочайшим покровительством императора. Это общество раскинуло свою широкую сеть по всей России – более трех сотен отделов и столько же попечительств.

26 июля 1914 года состоялось чрезвычайное общее собрание гатчинского отдела. Правление доложило план действий во время войны. Отдел предполагал переоборудовать основанный им приют под лазарет на 30-32 раненых, а также провести сбор пожертвований (его провели 15 августа на улицах города, и он дал сумму 1443 рубля 43 копейки).

Кроме денег в пользу отдела пожертвовали серебряную медаль женской гимназии, три золотых обручальных кольца и браслет. «Особенно трогательно пожертвование этих предметов, составляющих для жертвователей, без сомнения, большую ценность, больше всяких денег», – говорилось в благодарственном обращении отдела.

Плакат времен Первой мировой войны

Вскоре после начала Первой мировой войны на антинемецкой волне Санкт-Петербург переименовали в Петроград, а вместе с ней и Санкт-Петербургскую губернию в Петроградскую. Посчитали, что негоже столице России именоваться «чужеземным», иностранным, а к тому же будто бы и немецким, названием.

14 августа 1914 года столичные газеты сообщали, что «сотни обывателей» ходатайствуют о «восстановлении русского исторического названия столицы»: «пора исправить ошибку предков, пора сбросить последнюю тень немецкой опеки». Спустя пять дней, 19 августа (1 сентября), пресса уведомила: «Государь император 18-го сего августа высочайше повелеть соизволили именовать впредь город Петербург – Петроградом».

Сразу же посыпались предложения о дальнейших переименованиях, чтобы «стереть с лица России все немецкое»: заменить Оренбург на Оренград, Ревель – на Колывань, Екатеринбург – на Екатериноград. Ревнителям русской чистоты также не давали покоя названия Петергофа и Ораниенбаума. Группа гласных Шлиссельбургского уездного земства подняла вопрос о переименовании Шлиссельбурга в Орешек. Заметим, что тогда эти губернские города сумели сохранить свои исторические названия. Их «русифицировали» только в 1944 году, после освобождения от немецких оккупантов, на новой волне борьбы с германскими названиями…

Начавшаяся Первая мировая война повлияла даже на внешний облик городов Петербургской губернии. «Уличная физиономия Гатчины изменилась до неузнаваемости, – писала в середине августа 1914 года газета "Гатчина". – Войсковые части, сроднившиеся с городом, ушли. Они где-то там далеко и, насколько известно, уже с честью приняли боевое крещение… Франтоватых кирасир, лихих казаков, бравых артиллеристов и сводно-гвардейцев сменили солдатики, напоминающие "глубокую армию", с ополченскими крестами на шапках. Иные из них даже не успели еще облачиться как следует в военную форму, только этот крест на шапке да ружье на плече и изобличают воина…»

Плакат времен Первой мировой войны

Гатчина в годы Первой мировой войны стала крупным лечебным центром. Сразу же после начала войны в городе появились госпитали: в реальном училище имени Александра III разместились 7-й и 8-й полевые запасные госпитали, лазарет – в здании Сиротского института имени Николая I. Средства на содержание лазарета составляли ежемесячные отчисления из жалованья служащих ведомства императрицы Марии.

К сожалению, совсем скоро в Гатчину пришла первая печальная весть. 26 августа 1914 года в Павловском соборе служили панихиду по убитым на фронте ротмистру Герберт фон Брюммеру (кстати, до войны он являлся активным участником «Гатчинского лаун-теннис клуба») и корнетам Христиане и Швабе. В соборе присутствовали начальник и чины Дворцового управления, родственники и знакомые погибших, воспитанники Сиротского института, реального училища и многочисленная публика…

Пробудилась от привычной провинциальной «спячки» уездная Луга, покрывшаяся сетью госпиталей и лазаретов. «Я никогда не думал, что маленькая Луга способна на что-нибудь большое, общее, – замечал обозреватель газеты "Лужская жизнь" Борис Ольский в апреле 1915 года. – Луга, с ее глубоким архаизмом, несмотря на близость к столице, с ее атрофией общественности и отсутствием внутренней спайки! Причем оговариваюсь: спайка была до войны – это сплетни, избороздившие город по всем направлениям… И вдруг эта милая провинциальная кумушка преображается с началом мировых событий. И лицо ее, прежде выражавшее интерес лишь к новорожденной сплетне, теперь серьезно и озарено внутренним светом… светом любви к родине и защитникам ее. Поистине, чудеса творит война».

Плакат времен Первой мировой войны

Большим событием для Луги в начале апреля 1915 года стало открытие лазарета в здании офицерского собрания 24-й Артиллерийской бригады. Лазарет, рассчитанный на пятьдесят мест, считался отделением лужского лазарета при Сырецкой общине Российского общества Красного Креста. Торжественную церемонию освящения совершал настоятель лужского Екатерининского собора отец Анатолий Остроумов. По случаю открытия лазарета уполномоченный Красного Креста камергер Александр Александрович Тиран отправил специальную телеграмму в Царское Село императрице Александре Федоровне. В ней говорилось об «искренней готовности самоотверженно работать в святом деле оказания помощи нашим раненым героям». В ответной телеграмме императрица выражала «сердечную благодарность за молитвы и добрые чувства».

На страницах «Лужской жизни» нередко помещались благодарные отзывы воинов, адресованные лужским лазаретам. «Мы, раненые и больные нижние чины, находящиеся на излечении в Лужском лазарете Петроградского Дамского комитета Российского общества Красного Креста, – говорилось в одном из обращений, – приносим свою искреннюю благодарность попечительнице лазарета, ее сиятельству графине Адлерберг за то сердечное внимание, которое оказывается нам ее заботами».

«Прошу принять благодарность всего моего взвода за вашу посылку, – говорилось в другом обращении на страницах "Лужской жизни", адресованном лужским обывателям. – Сердечное Вам спасибо, дорогой благотворитель. Дай Вам Господь Бог много лет здравствовать, сердечное спасибо всему населению города Луги, не забывших нас, заброшенных судьбою на защиту дорогой матушки Родины. Много-много прислала нам всего Луга, никогда не забудем отзывчивых лужан, еще раз сердечное спасибо Вам и всем гражданам Луги, приславшим нам свои подарки».

Первая мировая война круто изменила жизнь Луги. Уездный город превратился в крупную тыловую базу Северо-Западного фронта. Через Лугу шло снабжение армии боеприпасами, снаряжением, здесь находилось много фронтовых авторемонтных мастерских, где восстанавливали военную технику. Кроме того, в Луге шло комплектование новых воинских частей. К началу 1917 года лужский военный гарнизон по численности в два раза превышал количество гражданского населения, он насчитывал около двадцати пяти тысяч солдат и офицеров.

Архив на гранитной скале

В 1933 году на высокой скале мыса Терваниеми, напротив средневекового Выборгского замка, началось сооружение здания Губернского архива. Оно является и ныне одним из украшений города, а свое функциональное назначение не меняет и по сей день: здесь находится Ленинградский областной государственный архив в городе Выборге (ЛОГАВ).

Необычная летопись этого архива порой напоминает захватывающий детектив – точно так же, как и история самого здания. В июне 1910 года, в день празднования 200-летнего юбилея вхождения Выборга в состав Российской империи, на этом месте заложили полковую православную церковь. Проект разработал известный петербургский архитектор Василий Косяков, одна из его самых известных построек – Морской собор в Кронштадте…

Здание Архива

В судьбу здания на мысе Терваниеми всякий раз роковым образом вмешивались войны. Сначала – Первая мировая: именно из-за нее остановилось возведение храма в Выборге, сооружение которого началось весной 1914 года. Возвести успели лишь мощный гранитный фундамент и стены. Когда началась война, строительство остановилось, как потом оказалось, навсегда. Недостроенные стены церкви простояли почти два десятилетия. В ноябре 1930 года Выборгская городская дума приняла решение использовать их для сооружения здания Губернского архива.

Работы начались в 1933 году, стены недостроенного храма разобрали, а кирпич использовали для возведения нового здания. Деньги на строительство здания Архива выделили правительство Финляндии и губернские общины.

Автором проекта стал замечательный финский архитектор Уно Вернер Ульберг, построивший в Выборге немало общественных зданий, в том числе Школу искусств (ныне Центр «Эрмитаж-Выборг»). Как раз в ту пору, с 1932 по 1936 год, Ульберг занимал пост главного архитектора Выборга. Постройки Ульберга сохранились в Хельсинки, Оулу, Иматре, а также в ныне российских Приозерске (бывш. Кексгольм) и Сортавале.

В архивохранилище все остались почти так, как было при Ульберге

Торжественное открытие Выборгского архива состоялось 29 сентября 1934 года. В нем участвовали почетные гости, в том числе министр образования Финляндии Оскари Мантере, директор Государственного архива Карло Бломштедт, губернатор Арво Манер, представители городских и сельских приходов, общин.

На первом этаже здания разместился архив Выборгского магистрата, на втором – дела Губернского правления, коронных фохтов (коронный фохт – в шведской системе управления чиновник во главе уезда, в руках которого сосредотачивалась полицейская власть и функции по сбору налогов – С.Г.), административных учреждений, на третьем – документы надворного и уездного судов. Четвертый этаж выделили для архивов общин губернии. На верхнем этаже предполагалось размещать вновь поступающие документы. Директором архива в 1936-1939 годах являлся кандидат философских наук Рагнар Николаус Розен. В ЛОГАВ ныне хранится его личный фонд, в котором есть переписка Розена с исследователями, дневники, рукописи и черновые наброски научных статей.

Значительная часть фондов Выборгского губернского архива и сегодня находится здесь, в том числе документы Выборгской, Куопиоской и Миккельской губерний за три века, с 1635 года.

Казалось бы, что могло угрожать такому мирному учреждению, как Архив? Однако ему пришлось пережить тяжелые времена, и в этом снова были виноваты войны. Как известно, во время военных действий архивы рассматривались в числе важнейших стратегических объектов.

В начале 1940 года, во время «зимней войны», половину документов Выборгского архива финны эвакуировали в Миккели, часть осталась на месте. После того как Выборг отошел к СССР, в мае 1940 года временное управление города приняло решение передать здание архивному отделу НКВД. Затем, в июле, Совнарком Карело-Финской ССР постановил организовать в Выборге филиал Центрального государственного архива республики. С этого времени отсчитывает свою историю нынешний архив. К концу 1940 года в штате архива состояло 18 человек – в основном, это были работники, откомандированные из архива Карело-Финской ССР и студентки Петрозаводского университета.

Когда началась Великая Отечественная война, и Выборг оказался под угрозой захвата финскими войсками, были предприняты меры для эвакуации архивных документов. Из Выборга в Кострому отправили 11 вагонов с документами. Последние два вагона ушли 22 августа 1941 года. Спустя неделю Красная Армия оставила город…

Покидая Выборг в июне 1944 года, финны пытались вывезти в Финляндию те документы, которые советские власти не успели эвакуировать в Кострому. Однако поезд попал под бомбежку, часть документов погибла при пожаре, но бо

Сергей Глезеров Петербургские окрестности. Быт и нравы начала XX века Издание 3-е, доработанное и дополненное

Предисловие к третьему изданию

Введение

Из жизни городов

«Окном в Европу» могла стать Нарва

«Кругом храмов разводят сады и аллеи»

Первая гатчинская перепись

Гатчинские «огнеборцы»

Гроза не пощадила городовых

Новая Ладога – «сестра Петербурга»

* * *

«Мирный труд плодотворнее шумной борьбы!»

На страже личности и собственности

«Младший брат» московского памятника

«Есть в России город Луга Петербургского округа…»

«Пьяная Луга» и трезвая Гатчина

Триумфальная победа царскосельских либералов

Страсти вокруг Башмакова

Думцы разбудили сонный Выборг

Шлиссельбургские торжества

* * *

«Провинциальная кумушка преображается»

Архив на гранитной скале

Сергей Глезеров
Петербургские окрестности. Быт и нравы начала XX века
Издание 3-е, доработанное и дополненное