Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Г. В. Талина
Наместники и наместничества в конце XVI – начале XVIII века

Глава I
Трансформации государства и государственной службы как условия функционирования титульно-наместнической системы

В представлении большинства людей начала ХХI столетия, обладающих теми или иными познаниями в отечественной истории, термин «наместничество», как правило, связывается с периодами раздробленности и создания единого Московского государства. Действительно, в ХII–XVI вв. наместником называли должностное лицо, возглавлявшее местное управление и осуществлявшее власть на подведомственной ему территории от имени князя. Наместничества были отменены при Иване Грозном в результате реформ, проводимых Избранной Радой. Между тем само понятие «наместничество» не прекратило своего существования: мы встречаем наместников в исторических документах до начала ХХ в. Однако это понятие в различные исторические эпохи наполнялось принципиально разным содержанием. При Екатерине II с 1775 г. по 1796 г. наместничество представляло собой административно-территориальную единицу, состоявшую из двух-трех губерний, которой управлял наместник. В XIX столетии наместничество превратилось в систему управления национальными окраинами. В 1815–1874 гг. эта система существовала в Царстве Польском, в 1844–1883 гг. и 1905–1917 гг. – на Кавказе.

Пожалуй, менее всего известно о наместниках в конце XVI – начале XVIII века, но и на этом историческом отрезке наместничества в виде стройной системы, которой были присущи свои традиции и правила функционирования, существовали и развивались. В это время наместничество из должности превратилось в титул, связанный с дипломатической практикой. Это изменение прочно закрепили преемники Ивана Грозного.

Система наместнических титулов функционировала в условиях, заданных государством, отражала специфику развития общества, особенно его высших социальных групп. Титульно-наместническая система чутко реагировала на процессы, проистекающие в государстве и обществе, среди которых особо стоит отметить эволюцию института местничества и его отмирание в условиях развития национальной (традиционной) модели отечественного абсолютизма во второй половине XVII – начале XVIII века.

В период становления института местничества и титульно-наместнической системы в России развивался государственный строй, предшествующий абсолютизму, называемый большинством отечественных историков сословно-представительной монархией. При этой форме феодального государства наряду с относительно сильной монаршей властью существует сословно-представительное собрание, обладающее совещательными, финансовыми, а иногда и некоторыми законодательными функциями.

Само понятие «высшая власть» в России с конца XVI до начала XVIII в. претерпело значительные изменения. Если на стадии сословно-представительной монархии можно говорить о том, что в это понятие входили царь с Боярской думой и Земский собор, то на первом этапе становления абсолютной монархии (во второй половине XVII – начале XVIII в.) – царь и Боярская дума. Позднее (уже на стадии развития европейской модели абсолютизма в отечественных условиях, в I четверти XVIII в.) высшая власть была представлена царем (с 1721 г. – императором). (Как известно, Сенат власть монарха не ограничивал).

Земский собор не был постоянным учреждением. Его компетенция не определялась законом. Хотя Земский собор – законосовещательный орган, решение которого не обязательно для исполнения царем и правительством, он был необходим правительству, так как показывал, насколько органы на местах способны справиться с задачами, возлагаемыми на них центральной властью, в чем нужна помощь центра для проведения решения Собора. Земский собор позволял полностью обеспечить проведение в жизнь царского решения.

Земские соборы, возникшие в середине XVI в., в период Смуты значительно усилились. В Смуту и в начале правления первого государя из династии Романовых царя Михаила Федоровича ослабленная центральная власть нуждалась в поддержке «всей земли». Земские соборы практически превратились в орган распорядительной власти и реальное народное представительство.

При патриархе Филарете роль соборов существенно ослабла, а социальный состав стал менее дифференцированным (зачастую среди выборных с мест присутствовали только те, кто в период спешного созыва Собора находился в столице). Связь между центральным управлением и местным, напротив, все более укреплялась, что делало Земский собор не столь нужным. Некоторые представители общества, видя кризис соборов, предлагали их реформирование: выборность всех депутатов Земского собора, ограничение срока их полномочий одним годом, превращение Собора в постоянно действующий орган.

История пошла другим ходом. После Собора 1653 г. деятельность этого сословно-представительного учреждения практически прекращается. Царская власть с этого момента стала проводить совещания с сословными комиссиями, то есть с представителями тех сословий, которых непосредственно касался вопрос повестки Земского собора.

Роль Боярской думы в рассматриваемый нами период была более весомой. Дать более подробную характеристику данного учреждения вынуждает и тот факт, что именно с ним в царствование Федора Алексеевича будут связаны процессы реформирования титульно-наместнической системы.

Численность Боярской думы не была постоянной. В начале XVI в. в нее входили от 5 до 12 бояр и не более 12 окольничих. В конце XVI – начале XVIII в. Дума включала представителей четырех чинов: бояр, окольничих, думных дворян и думных дьяков. В период первых Романовых наблюдался неукоснительный рост состава Думы. При Михаиле Федоровиче Боярская дума насчитывала и в начале, и в конце царствования 28–29 человек (иногда их численность возрастала до 37); при Алексее Михайловиче – 65–74 человека; при Федоре Алексеевиче – 66–99 человек^[1]. Процесс увеличения численности был свойственен всем чинам, представленным в этом органе. Дворянство хотя и расширилось, но не вытеснило боярство. На думных дворян в Думе приходилось не более, чем 30 % всего состава, в то время как бояре и окольничие составляли от 70 до 78 %^[2]. Если при Михаиле Федоровиче в Думе заседало не более 28 бояр, при Алексее Михайловиче в среднем – немногим более 30, к концу царствования Федора Алексеевича, к 1681 г., их численность достигла 44 человек^[3]. После того, как Петр I прекратил пожалование в думные чины, количественный состав Боярской думы стал постепенно уменьшаться.

Функции и компетенция Боярской думы на протяжении всего существования данного государственного учреждения не оставались и не могли остаться неизменными. В системе сословно-представительной монархии XVI в. Боярская дума осуществляла в стране высшую власть вместе с царем. Функции Боярской думы были неотделимы от функций государя. Это отразилось в формулах решений Боярской думы «приговор царя с бояры», «по государеву указу и боярскому приговору». Даже в годы малолетства Ивана Грозного, связанных со значительным ослаблением позиций государевой власти, типичной и обязательной формулой, отраженной и в летописях, и в посольских документах, была формула «царь приговорил с бояры»^[4].

На стыке XVI и XVII столетий, в эпоху Смуты, связанную с прекращением законной династии Рюриковичей, Боярская дума пыталась ограничить самодержавную власть царя с помощью крестоцеловальной записи, взятой с царя Василия Шуйского в 1606 г. Высказываются предположения о том, что некая ограничительная запись была взята Боярской думой и с первого царя из династии Романовых – Михаила Федоровича^[5].

За время правления этого царя во многом благодаря государственной политике, проводимой патриархом Филаретом, положение царской власти было восстановлено, а баланс сил между царем и Боярской думой стал смещаться в сторону царской власти.

При царе Алексее Михайловиче Соборное уложение 1649 г. трактовало Боярскую думу как законодательный орган наряду с царем и под его эгидой. Боярский приговор имел значение проекта постановления, подлежавшего дальнейшему обсуждению и утверждению царем. Соборное уложение предписывало «боярам и окольничим и думным людем сидети в полате, и по государеву указу государевы всякие дела делати всем вместе»^[6]. Какое бы решение Дума ни приняла, она была обязана поставить в известность государя, согласно присяге, приносимой думными чинами: «самовольством < > без государева ведома < > никаких дел не делати»^[7].

Во второй половине XVII в. с усилением царской власти и началом приобретения ею абсолютистских черт появилось такое понятие, как «именной указ», то есть законодательный акт, составленный только царем без участия Боярской думы. Особенно заметной политика оформления законодательных актов через «именные указы» стала в правление царя Алексея Михайловича, при котором из 618 указов, данных со времени издания «Соборного уложения», 588 были именными^[8].

Цари Алексей Михайлович и Федор Алексеевич, рассматривая Думу как учреждение подконтрольное монаршей власти, вовсе не собирались ее упразднять. Вопрос стоял о ее реформировании. Необходимость реформ определялась значимостью для государства и разнообразием функционала Думы. Боярская дума участвовала не только в законодательной деятельности, но и в решении важнейших государственных вопросов внутренней и внешней политики, таких, как объявление войны, заключение мира, сбор чрезвычайных налогов. Дума выступала также и в роли распорядительного и контрольного учреждения. Боярская дума являлась высшей после царя судебной и апелляционной инстанцией. В качестве апелляционной инстанции суд царя и Думы выступал по отношению к приказам^[9].

Структура Думы предполагала, что председательствующим на ее заседаниях выступал монарх. Если по каким-либо причинам он не мог выполнить эту функцию, он давал поручение председательствовать одному из знатных бояр. Нередко заседания Думы открывались царским выступлением. В нем объяснялась суть проблемы, выносимой в Думу; звучало царское видение решения вопроса; содержалось приглашение к членам Думы «помысля, к тому делу дать способ»^[10]. Одним из свидетельств активизации работы царя Алексея Михайловича с Думой служит практика составления государем конспектов речей «О чем говорить боярам»^[11].

Качественной работе Думы во второй половине XVII в. мешали ее многочисленность, невозможность участия всех членов этого учреждения в его работе, зачаточный характер специализации государственных служащих (особенно высшего звена). Работу в Думе приходилось совмещать с выполнением обязанностей военных и гражданских воевод, послов, начальников (судей) приказов.

Роль начальников приказов в Думе все более усиливалась. Процесс усиления роли думных чинов в приказном управлении оценивался по-разному. В нем видели, в одном случае, ущемление роли Думы как государственного органа^[12], ослабление Боярской думы за счет ее бюрократизации и превращение из органа боярской аристократии в орган приказной бюрократии^[13]; в другом – формирование круга лиц (руководителей приказов) в качестве основной силы, вместе с царем вырабатывавшей практические решения и основы государственной политики^[14], процесс централизации управления^[15].

Если обязанности приказного судьи не мешали участию в заседаниях Думы (приказы находились в Москве), то назначение воеводой или послом означало, что думный чин, пребывая вне столицы, не может принимать участия в работе Боярской думы. Государство нуждалось в более мобильной структуре и искало способы ее создания.

К концу правления Алексея Михайловича распространилась практика перенесения заседания Думы из столицы в подмосковные резиденции по месту пребывания царя. Поскольку право на участие в «царском походе» (любом царском выезде из Москвы) имели только те, чьи фамилии перечислялись в специальном царском указе, то количество думцев, участвовавших в выездном заседании, могло сводиться к десятку бояр и окольничих и двум-трем дьякам^[16].

Тот факт, что Боярская дума численностью почти в сто человек не устраивала монархов второй половина XVII в., подтверждает и активное использование вместо Боярской Ближней думы. Ближняя дума, появившись в XVI в., получила официальный статус только при царе Алексее Михайловиче, когда в нее стали жаловать, так же, как и в Боярскую думу, на основании царского указа. Функции Боярской и Ближней дум, круг вопросов, которые могли решать два эти органа, практически совпадали. По своему желанию монарх либо вследствие секретности вопроса, либо при попытке отстранить Боярскую думу от решения определенной проблемы мог вместо Боярской думы собрать Ближнюю.

При царе Федоре Алексеевиче была создана Расправная палата. Главной функцией этого органа стала судебная деятельность. Палата по этому направлению практически становилась новой инстанцией между приказами и Боярской думой. Только после предварительного обсуждения и решения в Расправной палате проблемы, поставленные приказами и иными государственными учреждениями, выносились на рассмотрение Боярской думы.

Ближняя дума, Расправная палата, походные заседания сокращенной по численности Боярской думы в условиях развития абсолютизма в Европе и России все же оставались полумерами. Необходимо было решить вопрос о функционале центрального учреждения. Функционал Боярской думы был слишком размытым, фактически она вместе с царем отвечала за все.

Параллельно с развитием государства развивалось и общество. Хотя русское общество конца XVI – начала XVIII вв. было сословным, традиционная европейская схема сословий (первое – дворянство, второе – духовенство и т. д.) для России применима формально, но не выдерживает попыток нюансировки. Русское дворянство становится единым первым сословием только в XVIII в., для XVI–XVII столетий характерно говорить о боярско-княжеской аристократии и дворянстве как двух социальных группах, имеющих разные интересы, права, привилегии, обязанности и пр.

Деление высшего общества на аристократию и дворянство также весьма условно. Эта условность проистекает, в первую очередь, от того, что принадлежность к какой-либо социальной группе выражается в осознании своего единства со всеми ее членами («я обладаю теми же правами и обязанностями, что и равные мне по положению», «мне положено то, что они имеют, так как я – их часть» и т. д.). Однако представители русского высшего общества скорее были склонны находить отличия в своем социальном статусе и аналогичных показателях близких по положению фамилий, нежели осознавать единство с ними. Причина такой разверстки крылась в многовековом существовании местничества.

Местничество – институт, окончательно закрепившийся в XVI столетии и прекративший свое существование в царствование Федора Алексеевича в начале 80-х гг. XVII в. Это система, при которой служба конкретного лица напрямую зависела от служебного положения всего его рода и его личных служебных заслуг. При господстве местничества каждое лицо, вовлеченное в данную систему, обладало тем или иным местническим статусом, но он выражался при помощи таких категорий служебного функционирования, как должности, чины, наместнические титулы.

Документы местнической эпохи, даже не касающиеся местнических споров, при упоминании того или иного должностного лица, перечисляют все показатели его социально-служебного положения. Например, составитель Соборного уложения Н. И. Одоевский 9 марта 1678 г., будучи членом Ответной палаты, осуществлявшей переговоры с польскими послами во главе с князем М. Черторыйским, являлся ближним боярином, князем, наместником Новгородским^[17]. Одна из самых ярких политических фигур царствования Алексея Михайловича Ю. А. Долгорукий в 1673–1674 гг., входя в Ответную палату, ведшую переговоры со шведскими послами во главе с Г. Оксенстерном, являлся ближним боярином, князем, наместником Тверским^[18]. Из всего перечисленного не подчинялись диктату местничества только княжеские титулы, передававшиеся по наследству.

Местничество, став основой основ всей системы государственной службы, частично самоограничивалось правилами своего функционирования. Формально к сфере, в которой регулятором служебных отношений выступало местничество, относились совместные службы, то есть такие службы, при которых двое или более лиц вступали в отношения «начальник – подчиненный». Когда такие отношения благодаря произведенному служебному назначению возникали, то в силу вступало правило: если когда-то один служилый человек был подчинен другому служилому человеку, то их дети, племянники, внуки и прочие должны были находиться на службе в таком же соотношении.

Принять служебное назначение, не согласующееся с данным правилом, означало создать плохой прецедент для всего своего рода, нанести «поруху» чести рода. Службы, при назначении на которые действовали местнические правила, считались «службами с местами». Со времени Ивана Грозного затевать местнические счеты имели право только «родословные люди», чьи роды в середине XVI в. были внесены в официальный справочник «Государев родословец». Служба считалось службой с местами, если назначение на нее было записано в разрядные книги, которые с середины XVI столетия велись в Разрядном приказе. Службы, не занесенные в разряд, местническими не считались, были гораздо менее почетными, но и споров и местнических счетов при их исполнении не возникало.

Как только давался царский указ о назначении на службы (должности), то все назначенные принимались анализировать послужные списки своих сослуживцев и их предков. Главная цель состояла в том, чтобы подтвердить для себя, что твой начальник в местнической иерархии выше тебя, что тебя под его началом служить «мочно». Если же возникали сомнения, то лицо, недовольное служебным назначением, подавало царю челобитную «в отечестве». В этой челобитной излагались доводы в пользу того, что челобитчику служить под началом определенного в царском указе человека «невместно». Хотя служебные назначения проводила царская власть, челобитчики «в отечестве» формально выступали не против царя, а против сослуживца, заявляя, что служба в его подчинении позорит их самих и их род. Неисполнение «невместной» службы позором не считалось. Лишиться должности по местническим соображениям не составляло проблемы для того, кто эту должность терял. Вероятность подачи челобитной «в отечестве» была тем выше, чем ближе было социально-служебное положение и местнический статус сослуживцев. На человека, бывшего «много честнее» того или иного должностного лица, челом, как правило, не били. Такое дело было заведомо проигрышным.

Лицо, против которого была подана челобитная «в отечестве» отвечало челобитной «о бесчестье и оборони (от «оборонь» (оборона) – Г. Т.)». Задача этого иска состояла в том, чтобы отстоять позиции свои и своего рода, показать, что претензии со стороны другого рода не обоснованы, позорят всю фамилию, на члена которой били челом «в отечестве». Не подать челобитную «о бесчестье и оборони» означало согласиться со справедливостью челобитной «в отечестве», поданной против тебя. Впоследствии, при других служебных назначениях род, который пропустил без ответа местнический иск, могли попрекнуть этим. Основным итогом становилось понижение всего рода в местнической иерархии.

Любой местнический иск, как «в отечестве», так и «о бесчестье и оборони», стороны подкрепляли выписками из документации – разрядных книг. Тот факт, что кто-либо из ваших предков командовал кем-либо из предков вашего оппонента, нужно было не просто заявить, но и доказать. Выписки о прежних службах назывались «случаями». «Случаи» фиксировали не только совместные службы представителей двух родов, затеявших местнический спор, но и способные пригодиться служебные назначения с участием третьей стороны.

Местнические дела разбирались царем или комиссией Боярской думы, им назначенной. Все «случаи», поданные местничавшими сторонами, при этом проходили тщательную проверку. Решение по делу имело три основных вида. В первом случае власть признавала, что претензии бившего челом «в отечестве» обоснованы, что он не может служить в подчинении лица, назначенного его начальником. При этом, как правило, челобитчик «в отечестве» получал право не исполнять данную службу, на его место назначали другое лицо. Во втором случае власть признавала, что претензии челобитчика «в отечестве» не обоснованы, он бьет челом «сверх своей меры». Это, как правило, влекло наказание стороны, затеявшей местнический спор. Власть не всегда прибегала к наказаниям местничавших, понимая, что в трактовке своего положения они могут ошибаться из-за неточностей и разнородности документов, фиксировавших служебные назначения в разные периоды. В таких случаях давался указ «быть по-прежнему», что означало сохранение в силе ранее произведенных служебных назначений. В ряде случаев, но они были крайне незначительны, обнаруживалось, что истец и ответчик местнического спора равны по положению («в версту»).

Местничество стало главным фактором, определявшим социальную структуру высшего общества. Этот институт, сначала формально выделив аристократию как группу, обладающую правом затевать местнические счеты, а затем распространив это право на лиц дворянского происхождения, в тоже время разверстал всех членов данной группировки по своего рода лестнице неравенства, определив как положение родов по отношению друг к другу, так и взаимоположение отдельных их членов.

Одновременно с этим местничество определило главный критерий и главное проявление социального неравенства внутри высшего общества. Им стало положение на служебной лестнице. В местнической системе градация высшего общества носила не столько социальный, сколько социально-служебный характер. Положение на службе государству определяло остальные права и привилегии. Главными правами стали права в служебной сфере. Сам принцип «брать за основу» социальной градации службу ставил во главу угла взаимоотношения общества и отдельных его членов с государством, давал право государству быть первоопределяющим фактором структуры общества.

«Государственный фактор» на каждом историческом отрезке проявлялся в новых формах в соответствии с решающимися задачами. Если рассмотреть тот период, когда складывалось местничество (конец XV – начало XVI в.), то следует рассматривать роль государства в процессе объединения земель и изменение структуры общества в переходе от удельного периода ко времени складывания и развития целостного Московского государства. Даже самый поверхностный взгляд позволяет увидеть тот факт, что ряд понятийных категорий, когда-то характеризовавших социальные группы, стал характеризовать формы пожалования представителям общества от государства.

Так, «боярство», когда-то определявшее происхождение, в этот период превратилось в чин Боярской думы, жалуемый, как и все чины, великокняжеской (затем царской) властью. «И то бывает, что и господа ваши, имеющие родителей своих в боярской же чести, самим же и по смерть свою не приемшим той чести»^[19], – писал царь Алексей Михайлович боярину В. Б. Шереметеву, характеризуя систему, в середине XVII в. уже ставшую традицией. Понятие «князь», когда-то связанное с обладанием определенной территорией, теперь сводилось к титулу. Основы социальной градации, при которой князья стояли над боярами, поскольку бояре происходили от княжеских дружинников, то есть тех, кто служил князьям, подчинялся им, также были нарушены. Система «удельный князь и его бояре» могла сохраняться и развиваться в удельном княжестве, но при его вхождении в состав единого государства неизбежно вставали вопросы о соотношении позиций удельного боярства и московского боярства, удельных князей и московского боярства, удельных князей крупных земель и удельных князей незначительных уделов и т. п. Социальная структура высшего общества Московского государства перемешала тех, кто относился к князьям, и тех, кто происходил из боярских родов, во множестве случаев боярские роды стали над княжескими. Одновременно с этим превращение боярства в думный чин предоставило возможность и сделала ее практикой: боярство и княжество стали характеристиками одного и того же человека. Основные высшие государственные деятели России XVI в. и, особенно, XVII в. были князьями по своему родовому титулу и боярами по чину.

В целом социальную структуру русского общества конца XVI – начала XVIII в. можно назвать не сословной, а чиновно-сословной. Само понятие чина крайне вариативно. В ряде случаев «чин» означало «сценарий». Так, хорошо известны «чины поставления на царство», «чины объявления наследника». С другой стороны, под «чином» подразумевали боярство, окольничество, думное дворянство, стольничество, постельничество и прочие чины, жалуемые государем лицам, служащим ему. Понятие «чина» объединяло все требования к человеку в соответствии с его местом на социальной лестнице. В целом все общество, пронизанное идеей следования «чину» в широком смысле слова состояло как бы из замкнутых отдельных ячеек, включавших в себя представителей того или иного «чина», назначавшихся на те или иные службы. У всех у них своя жизнь, судьба, права и обязанности. Формально требования к представителям любого «чина» в идеологии оформлялись как требования к человеку – носителю «чина» перед Богом. Самым главным из этих требований было не нарушать «чина». Его нарушение с точки зрения мыслителей начала XVII в. – причина всех бед в Русском государстве. Так, Авраам Палицын, рассуждая о причинах Смуты, постигшей Россию на стыке веков, главную из них видел именно в том, что «всяк же от своего чину выше начаша сходити, раби убо господине хотяще быти и неволнии к свободе перекачюще»^[20].

Чиновно-сословная структуризация общества ставит вопрос о степени замкнутости социальных групп, расположенных по вертикали; о возможности представителей общества перебазироваться на более высокий уровень русского сословного «слоеного пирога»; о роли государственной политики в определении социальной мобильности.

Если рассматривать местническую эпоху, то в ее рамках необходимо выделять отдельные периоды. Каждый из них как раз и будет связан с включением в местничество новых социальных слоев.

Первый этап был связан с периодом преодоления остатков раздробленности. Он продлился до середины XVI в. и был характерен компромиссом, который сложился между центральной властью и верхушечными группировками феодалов. При этом местничество было не только обороной аристократии от самодержавия, но и обороной еще не окончательно утвердившейся центральной власти от самой аристократии^[21]. Центральная власть и великие князья (как важнейший ее компонент) пытались приспособить местничество для решения собственных задач. Они создали жесткие рамки функционирования местнической системы, по своему усмотрению расширяли и сужали их, пользуясь тем, что решение местнических споров – их прерогатива. На этом этапе центральная власть подчинила себе княжат, приравнивая потомственных удельных князей к нетитулованным боярам русских великих князей. Местничество стало способом борьбы центральной власти с нетитулованной аристократией, так как поставило в зависимость от службы каждого представителя рода весь род. Кроме того, местничество связало понятия о «чести» рода и о «чести» отдельного лица с близостью к великокняжеской, а впоследствии – царской особе и расположением к нему государя.

Второй этап функционирования местничества был связан с периодом исчезновения с середины XVI в. следов прежней автономии отдельных земель и княжеств, с выработкой строгого порядка как военной, так и гражданской службы. С середины XVI в. к числу разрядных служб, считавшихся «почетными» и «честными», стали относить не только службу воевод, как ранее, но и службу голов в полках, объезжих голов в Москве, лиц, участвовавших во встречах послов, лиц, назначенных «в Ответ», «сказывавших» чин, рынд. Большинство из этих служб выполнялось московскими чинами. Стала происходить определенная «демократизация» изначально сугубо аристократического института местничества.

Стык XVI и XVII вв., отмеченный Смутой в Московском государстве и воцарением династии Романовых, ознаменовал новый этап во взаимоотношениях монаршей власти и аристократии. Состав социально-служебной группы, занимавшей важнейшие должности в государстве, существенно изменился. Исследования состава Боярской думы показали, что к середине XVII в. она превратилась из собрания родовой аристократии в совет родственников и приближенных Романовых, главным фактором продвижения по службе стали личные связи с царской семьей^[22].

В первой половине XVII в. местнические нормы проникли в среду городовых чинов, прежде всего, в их высший слой – выборное дворянство. Сложился невиданный доселе по разнообразию состав лиц, имеющих право на местничество и через это право претендующих на участие в политической жизни государства. Социальная верхушка русского общества, значительно расширившись, отделилась от остального населения страны^[23].

Последний этап развития местничества, пришедшийся на 1650 – начало 1680-х гг., не расширил социального состава местничавших, но был связан с изменениями в институте местничества в связи со становлением в России абсолютистских принципов службы.

К XVII в. местничество более или менее определило границы высшего русского общества, определив его как лиц, имеющих право на местнические счеты при служебных назначениях, а фактически – как лиц, имеющих право на занятие высших должностей (то есть должностей, занесенных в разряды, служб с местами). Между тем, наличие высшей и низшей границы высшего общества не означало отсутствие границ внутри него. Понятие о боярских, окольнических, дворянских, дьяческих и т. п. должностях были неразрывно связаны с местничеством. Если обратиться к трудам авторов середины XVII столетия, то характерную картину пестроты социально-служебных группировок и множественности этих социальных групп можно найти у Г. Котошихина^[24]:

– «бояре больших родов первой статьи, которые бывают в боярах, а в окольничих не бывают не ниже 5-го и 6-го роду»;

– «бояре больших родов первой статьи, которые бывают в боярах, а в окольничих не бывают, ниже 6-го роду»;

– «стольники первой статьи родов, которые из стольников бывают в боярах»;

– «бояре родов другой статьи, которые бывают и в окольничих, и в боярах»;

– «окольничие, которые бывают в боярах»;

– «окольничие другой статьи родов (средних родов), которые в боярах не бывают»;

– «стольники средних родов»;

– «окольничие из дворян»;

– «дворяне тех родов, которые бывают в думном дворянстве и окольничестве»;

– «думные дворяне»;

– «дворяне добрых родов»;

– «дворяне средних родов».

Поясняя перечисленные современником местнической системы категории, отметим следующее. Социальная группа, претендующая на поверстание высшим думным чином – боярством, не едина по своим правам. Среди всех этих родов выделяются роды первой статьи и роды другой (второй) статьи. Первая подгруппа отличается тем, что ее представители, жалуясь царем в Боярскую думу, могли получать только первый думный чин – боярство. Пожаловать члена такого рода окольничеством означало оскорбить местнические претензии и унизить местнический статус рода. (При этом не жаловать в Боярскую думу вовсе кого-либо из такого рода – право царской власти, не нарушающее право рода). Вторая социальная подгруппа обладала правом при пожаловании в Думу миновать низшие думные чины, жаловаться сразу в окольничество. Только прослужив какое-то время в окольничих, представители этой подгруппы могли быть пожалованы боярством. Самым распространенным чином, в котором начинали служить представители социальной группы боярских родов (как первой, так и второй подгрупп), было стольничество. Именно из стольников одних жаловали в бояре, других в окольничие, третьих вовсе не жаловали в Думу.

Разделение на подгруппы в еще большей степени, нежели боярским родам, было присуще дворянству. Пестрота состава данной социальной категории отчетливо прослеживается как в работе Котошихина, так и во всех иных исторических источниках. На верхушке дворянской пирамиды оказывались те роды, чьи представители когда-либо достигали думных чинов, служили в думном дворянстве, а иногда дослуживались из думных дворян в окольничие. Дворяне «добрых родов» и «дворяне средних родов» принадлежали соответственно к более низким социальным подгруппам, их представителям так и не удалось попасть в Боярскую думу. В любом случае, основа социальной градации – служба и чины, полученные при ее исполнении. Кроме того, в существующей в местнической России системе безоговорочно действовало правило: хотя за родом сохраняется право претендовать на чины строго определенных рангов, за государством (в лице царской власти) остается незыблемое право жаловать или не жаловать их в эти чины.

Итогом местнической субординации было решение вопроса: кто кому начальник, а кто кому подчиненный. Одни и те же правила действовали для всех включенных в местничество от мала до велика. Например, в период русско-польских и русско-шведской войн принадлежащий к боярским родам первой статьи Алексей Никитич Трубецкой всегда при совместной службе командовал принадлежащим к родам второй статьи Юрием Алексеевичем Долгоруким. Этому не мешал тот факт, что Долгорукий – одна из знаковых фигур третьей четверти XVII в., чьими заслугами являлись и зарождение в России полиции, и приказное руководство, и подавление движения под предводительством С. Т. Разина, и многое другое.

Местничество по своей сути является системой, при которой переход на боле высокий социально-служебный уровень возможен только при поддержке и покровительстве высшей государственной власти. Отстаивать новые позиции своих выдвиженцев от местнических претензий их сослуживцев должен был сам царь. Недаром чрезмерно возгордившемуся и ставшему действовать в военных операциях по своему усмотрению, а не по царскому указу Ю. А. Долгорукому царь Алексей писал: «Ведаешь ты сам, что разве будет ныне у тебя много друзей стало, а преж сего мало было, кроме Бога и нас, грешных, и людей ратных для тебя ж сам понудился збирать»^[25]. «Выскочек» не только не любили из-за их чрезмерных амбиций, но и служить под их началом опасались, так как принятие такого служебного назначения могло легко понизить социально-служебное положение всех, кто принял командование лица, не обладающего достаточной для такой должности знатностью.

Не удивительно, что набирать полки для Долгорукого пришлось самому государю.

Разверстав все боярско-княжеские и дворянские роды по ранжиру, местничество определило и элиту тогдашнего общества. Между тем и внутри элитарной группировки родов первой статьи обособлялась суперэлита. Вспомним Котошихина и выделенную им узкую верхушечную группу «бояре больших родов первой статьи, которые бывают в боярах, а в окольничих не бывают не ниже 5-го и 6-го роду». У них свои права и свои претензии на определенные виды служебных поручений. Например, глава русского посольства на польско-литовском съезде должен был назначаться именно из этой группы.

Низшая граница высшего общества местнической эпохи, хотя и была несколько размыта, но все же поставила «над чертой» лиц дворянского происхождения, отодвинув за границы высшего общества тех, кто таким происхождением похвастаться не мог. В исторической литературе неоднократно указывалось на то, что в местнические счеты были втянуты дьяки. Однако же следует оговориться: речь идет о дьячестве дворянского происхождения.

Весь последний этап функционирования местничества, начавшийся с середины XVII столетия, стал периодом, логично подготовившим отмену этого института в начале 1680-х гг.

Причины реформы местничества во многом кроются в трансформации государственной системы. В середине XVII века самодержавная Россия вступала в пору развития абсолютизма – государственного строя, установившегося на тот момент в целом ряде стран Европы или устанавливавшегося в иных государствах параллельно с Россией. Общие закономерности развития государств, продиктованные установлением абсолютизма, вовсе не означали существования единого универсального шаблона государственного развития. Национальная специфика играла не менее важную роль, а вариативность национальных моделей абсолютных монархий была безгранична.

Тот факт, что Россия не первой из европейских государств вступала в эпоху абсолютистского развития, давал возможность как приспосабливать в своих условиях чужой опыт, так и, отталкиваясь от него или пренебрегая им, выстраивать свою государственную модель.

В XVII столетии и позднее значимым фактором усиления государственного начала стала европеизации России. В XVII и, тем более, в XVIII столетиях Россия, долгое время изолированная от общеевропейских процессов ордынским игом, становилась участником всего европейского. Рациональнее было заимствовать то, чего Европа достигла перовой, и то, что имело общечеловеческую ценность, нежели «изобретать велосипед». Технические новшества, достижения в военной сфере, многое другое могли быть взяты не только без ущерба, но и с пользой для страны. Военное дело в этом перечне играло особую роль. Сам период предопределял значимость во внешней политике войн. Воевать на равных означало обладать всем лучшим, что в плане тактики и стратегии боя, оснащения и вооружения воинов имеет твой противник. Развивать те сферы, где вы лидер, заимствовать новшества в тех сферах, где ведущая роль принадлежит другим. По такому пути в развитие своего войска пошла Россия в XVII в. Военные реформы стали лишь одной из составляющих европеизации, но они показательны в том плане, что армия – явление не общественное, а государственное (например, регулярная армия – один из устойчивых признаков абсолютистского государства, одно из проявлений сущности этого государства). Оказывалось, что реформирование всего государственного – дело самого государства и фактор, повышающий государственную значимость и роль.

Если учесть, что способом структурирования общества на службе государства была чиновная система Руси (затем – России), то европеизация России неизбежно оказывала влияние на чины. Чиновная система Руси XVI в. – исключительно русская; чиновная система XVII в. – русско-европейская (генералы, полковники, полуполковники, майоры, капралы и другие – чины полков нового строя, а такие полки – важная часть войска еще в Смоленскую войну, в военно-окружную реформу царя Федора Алексеевича европейские чины стали главными чинами русской армии); чиновная система XVIII – начала ХХ вв. – сугубо европейская (европейские чины в качестве чинов армейских, флотских, гражданских и придворных закреплены петровской «Табелью о рангах» и просуществовали в России вплоть до революций 1917 г.). Отличительной особенностью европейских чинов становилась их изначальная противоречивость с местничеством. Они были порождены в условиях других государств, где этого традиционно русского института не было; в определенное время сосуществовали с русскими чинами, втянутыми в систему местнических споров; иногда привлекались к местническим счетам, но полноправными их участниками не стали; заменили русские чины при отмене местничества.

В условиях абсолютизации особенности местнической системы все более стали представать в глазах царской власти как недостатки, ненужные сложности, встававшие на пути монаршей политики служебных назначений.

Проблема состояла не столько в том, чтобы назначить на высшие государственные должности царских выдвиженцев из дворянских родов. Этот вопрос можно было решить и в рамках диктата местнических правил. Местничество препятствовало не отдельным угодным царю назначениям, оно не давало перестроить политику служебных назначений в целом. Основными же новшествами периода становились принцип «всякая служба государю почетна» и принцип «годности к государевой службе». Первый подготовлял внедрение второго. Второй отражал основную тенденцию абсолютизма в области государственной службы, начал складываться во второй половине XVII в. и окончательно установился в петровской «Табели о рангах».

При внедрении в практику идеи годности к государевой службе (службе по личным способностям, а не «по роду») был особенно важен переход от принципа жалования чина в зависимости от положения и прав рода к принципу жалования чина за личные заслуги.

Не во всех службах становление нового принципа происходило одинаково. Например, в полках нового строя, менее скованных традициями в силу того, что сами эти формирования были новшеством, личные заслуги оказывались более весомыми как основание для служебно-чиновного продвижения. Во время разбора 1679 г. призыв учиться «новому строю» дополнялся правительством обещанием вывести за успехи в начальные люди^[26].

В дьяческой среде становление принципа годности к государевой службе также шло достаточно стремительными темпами и находило социальную опору в силу того, что эта среда комплектовалась как из выходцев из дворянских родов, так и из разночинцев. Для последних местничество являлось прерогативой иного социального слоя, тем институтом, который строго фиксировал социальный статус дьячества, не давая ему повыситься благодаря службе отдельного человека, его талантам и способностям. Между тем признание личных заслуг дьяка как повода для занятия им определенного положения относится только к 90-м гг. XVII в.^[27] До этого существовал принцип длительности (срока) службы и первенства пожалования в службу, лежащий в основе распределения должностей внутри одного приказа. Переход к этому принципу сыграл роль важнейшего подготовительного фактора для окончательного установления принципа личных заслуг. Оба они отделили конкретного служилого человека от его рода, поставив на первый план его службу, а не его происхождение и службы его предков.

Последовательность получения чина лежала в основе порядка составления боярских книг и боярских списков. Все вновь назначенные в чин писались внизу списка данного чина. Боярские списки, в отличие от боярских книг, составлялись ежегодно, а иногда и чаще, чем раз в год. В силу этого именно по боярскому списку определяли старшинство выслуги. С самого начала царствования Федора Алексеевича (с 30 января 1676 г.) Дворцовые Разряды стали фиксировать не прежнее местническое, а новое для них старшинство на основании боярского списка.

Начиная с царствования Алексея Михайловича значительные изменения стали происходить в процедуре рассмотрения и решения местнических дел. Для рассмотрения дела изначально создавалась комиссия бояр. Позднее, во второй половине XVII в. утвердилась практика, согласно которой в ряде случаев царь стал обходиться без назначения судей для предварительного решения местнического спора, а их место занял сыск в Разрядном приказе. Роль судьи при этом заменила роль некоего «технического секретаря», чьей обязанностью стало предоставление на основании выписок из разрядной документации необходимых сведений для того, что бы царь мог лично вникнуть в проблему местнического спора и дать квалифицированный ответ по нему. Одновременно с этим ряд дел, по-прежнему, рассматривался судьями-боярами.

В последние годы официального существования местнической системы (период правления Федора Алексеевича) при сохранении сыска в Разряде как наиболее оптимальной формы проверки данных по делу, определенную роль в разбирательстве по делу стала играть Расправная Золотая палата^[28].

Традиционно решение по местническому делу оформлялось царским указом с боярским приговором. Со второй половины XVII столетия разнообразие форм постановления по местническим делам увеличилось. Все еще сохранялись царские указы с боярским приговором, но с 50-х гг. XVII в. их доля стала уменьшаться. Особо следует выделить такую форму местнических дел, по которым окончательный приговор давался от имени государя, но при этом указывалось, что в слушанье дела принимала участие Боярская дума. Нередко боярский приговор стал выступать в качестве предварительного решения, которое впоследствии изменялось государем. При этом через утверждение или изменение царем боярского приговора проводилась мысль об усилении царской власти, демонстрировалось ее положение над органами боярской аристократии^[29].

Когда в официальную практику окончательно вошел именной царский указ, итогом местнического спора в подавляющем большинстве случаев становился именно такой приговор. Закрепление этой формы происходило через непременное занесение решения о даче именного указа в разряд. При этом именной указ мог завершить как те дела, которые царь разбирал при помощи Разряда без назначения судей, так и те дела, что рассматривали судьи, назначенные из числа представителей Боярской думы.

В итоге от системы, при которой решение по местническому делу принимала высшая власть в лице царя и Боярской думы, перешли к системе, в которой решение принимал царь, опираясь на разветвленную сеть инстанций: Разряд, Расправную палату, Боярскую думу. Таким образом, в процедуре рассмотрения и решения местнических дел Боярская дума из инстанции, равной с царем, превратилась в одну из нескольких инстанций, подчиненных царю.

Процесс абсолютизации царской власти приводил к значительному сокращению и постепенному исчезновению традиционно местнических видов наказания, олицетворявших местничество как систему взаимоотношения истца и ответчика. К таковым относилась «выдача головой», при которой власть формально передоверяла определение конкретного наказания проигравшей стороны выигравшему местническое дело. Начиная с царствования Алексея Михайловича в определении видов и сроков наказания все большую роль стала играть сама высшая власть.

Основной причиной усиления наказания в местнической сфере теперь стала выступать подача повторных челобитных «в отчестве» по одному и тому же делу, проволочки в выполнении службы. Все эти проявления местничества стали рассматриваться как попытки противоречить политике назначений, проводимых царской властью, попытки отстоять свое мнение вопреки ее решению^[30].

Фактором, подготовившим высшее общество к отмене местничества, стала политика установления «безместия». Первое направление политики безместия было связано с отрицанием совместности служб, признававшихся таковыми в предшествующей практике. В данном случае для выведения из рамок влияния правил местничества одной из местнических сфер использовались сами закономерности и правила местнической системы. Основное из них предписывало местничать только в тех службах, что считались совместными. Соответственно, официальное отрицание властью совместности тех или иных служб являлось одновременно и отрицанием возможности учинять местничества при назначении на эти службы.

Характерный пример – безместие между послами и посланниками, а также между посланниками и гонцами, направленными в одно государство в разное время. Еще в период правления Михаила Федоровича это безместие было установлено указом от 30 мая 1621 г., а при Алексее Михайловиче подтверждено указом от 21 декабря 1655 г., что по настоянию царя было записано в Разряде и в Посольском приказе^[31].

Другое направление гораздо в большей степени, чем первое, было открытым проявлением отрицательного отношения власти к местничеству и выражалось в запрещении местничать впредь в тех или иных службах, традиционно считавшихся службами с местами^[32].

Третье направление, особенно активно распространившееся во второй половине XVII столетия, было связано с установлением временного безместия в службах, местническую природу которых правительство не отрицало, но стремилось избежать вреда от местнических счетов в тех ситуациях, когда значимость исполнения определенных служб особенно повышалась. Наиболее характерным примером могут послужить безместия, установленные на определенный срок в рамках военного разряда, ведущего борьбу с неприятелем в период военной кампании^[33].

Логичным завершением проводимых мер стал царский указ 24 ноября 1681 г. об отмене местничества. Позднее «Соборное деяние об отмене местничества» 12 января 1682 г. закрепило данное решение. Процитированное в свое время С. Медведевым «Деяние», характеризуя причины отмены местничества, особо обращало внимание на то, что «в мимошедшия лета во многих их, государских, ратных, и посолских и во всяких делех, чинилися от тех случаев великия пакости и нестроения и разрушения, а неприятелем радование, а меж ими великия продолжителные вражды». В отношении ранее существовавшей практики безместия говорилось, что «хотя и было между ими безместие, толко совершенно случаи их и места были неискоренены»^[34].

Изменяя рамки местнической системы и роль этого института в обществе, власть неизбежно наполняла новым содержанием все остальные системы регулирования социально-служебного положения, к каковым относились чины и наместнические титулы. Эти системы могли сочетаться как со службой «по роду», так и с принципом «годности к государевой службе». Именно последний в послеместническую эпоху должен был определить трансформацию чиновной и титульно-наместнической систем.

Глава II
Росписи и книги наместнических титулов

Систематизацией наместнических титулов в рассматриваемый нами период занимался Посольский приказ, поскольку практика присвоения титулов была непосредственно связана с дипломатической деятельностью. Приказ составлял росписи и книги титулов, представляя необходимые сведения по этому вопросу государям и тщательно фиксируя решения последних о полнении списков наместничеств и изменениях в них.

Значительное число наместнических книг дошло до нашего времени, и в настоящее время хранится в фонде Российского государственного архива древних актов «Дела и сочинения о титулах»^[35].

Наиболее ранним из сохранившихся документов является «Роспись фамилиям, коим даваны титулы наместничеств при отправлении их в розныя посольства к чужестранным государствам»^[36]. Роспись содержит сведения, охватывающие период с 1581 до 1646 г. и характеризует состояние дел на момент начала царствования Алексея Михайловича. По сравнению с другими аналогичными документами роспись содержит наиболее полные данные, ряд из которых не вошли в книги наместнических титулов боле позднего времени. Росписи в отличие от книг наместнических титулов не присуща строгая последовательность записей по каждому из наместничеств. Одни и те же сведения в этом документе повторяются по несколько раз. Ряд из них был подготовлен для доклада государю. Большинство сведений сгруппировано по таким признакам, как факт посылки в одно и то же посольство, назначение для совместной службы в составе Ответной палаты и т. д. Между тем, именно эта особенность росписи позволяет более четко сгруппировать все сведения о лицах, выполнявших совместную службу, указания на которую при составлении наместнических книг более позднего периода порой оказались утраченными.

При Алексее Михайловиче от составления росписей окончательно перешли к составлению книг наместнических титулов. Эта практика была продолжена при Федоре Алексеевиче, в период царствования Ивана и Петра, и в правление Петра Алексеевича. Для «книг» было характерно составлять оглавление или, по меньшей мере, приводить список всех наместничеств, согласуясь с их степенью. Поскольку закрепление наместнических титулов произошло в России в период господства местнических представлений, то сама последовательность наместничеств в титульных книгах, иерархия титулов носили явные следы местнической системы. Чем выше был наместнический титул лица, тем большее место, как правило, занимало оно в местнической иерархии. Однако эта закономерность не являлась абсолютной и сочеталась с другими принципами.

Наиболее ранней из всех книг наместнических титулов является «Книга о наместничествах, коими бояре и разного чина люди при посольствах в другие государства именовались»^[37]. Официально датой составления документа считается 10 марта 1665 г. Он охватывает период от Ивана Васильевича до середины правления Алексея Михайловича, в значительной мере отражает не только принципы титулования наместников, но и официальную практику упоминания в документах середины 60-х гг. XVII в. различных чинов, как думных, так и ближних.

Следующей по времени составления является «Книга о наместнических титулах послов в разные государства 1581–1680 гг.». Записи, вошедшие в ее состав, во многом дублируют два предшествующих документа, а также содержат сведения, характеризующие вторую половину царствования Алексея Михайловича и первую половину царствования Федора Алексеевича^[38]. На первом листе книге сделана роспись всем наместничествам этого периода. Эта запись имеет особое значение в силу того, что впервые определяет конкретное место в рамках всей наместнической системы ряда высших наместничеств, появившихся позднее других (во второй половине XVII столетия). Такие наместничества, как Белгородское и Черниговское, на этот раз были поставлены в росписи в соответствии с представлениями об их наместнической чести.

Очередной этап в практике присвоения наместнических титулов отразила «Книга первая о наместничествах, коими бояре и разные чиновники писались для чести по городам Российской империи, и по степеням, начиная с давних времен по 1685 г.». Это название документу было присвоено потомками его составителей, а в оригинале (с сокращениями) он назывался «Великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича Петра Алексеевича < > царства и государства и княжения по степеням, и кому имяны бояром и околничим и думным людем и столником и дворяном по их государьской милости будучи в Ответех и на съездех окрестных государей с послы и в окрестных же государствах в послех и в посланниках в порубежных городов в воеводах для пересылки порубежных же городов розных государств с воеводы и гетманы в посолских писмах с наместничеством писать поволено»^[39].

В период царствования Петра Алексеевича была составлена «Книга (вторая) о наместничествах, коими бояре и разные чиновники писались для чести по городам Российской империи по степеням по 1701 г.»^[40]. Этот документ охватывает период с 1685 до 1701 г., но при этом содержит отрывочные сведения, включенные в предыдущие книги. Эта книга отразила принципы присвоения наместнических титулов, которые закрепились в период после отмены местничества. Сравнение данных этого документа со сведениями предшествующих ему росписей и книг позволяет показать трансформацию системы наместнических титулов в послеместнический период.

«Книга третья о наместничествах, коими бояре и разные чиновники писались для чести по городам Российской империи и по степеням» была доведена ее составителями до 1706 г., вобрав в себя некоторые сведения из предшествующих документов, в основном «Книги второй»^[41]. Этот документ позволяет составить более четкое представление об эволюции наместнической системы в петровскую эпоху.

Все наместнические книги как тип документации характеризует ряд отличительных особенностей. Они составлялись не как документ для прочтения или ознакомления, а как рабочая тетрадь, в которую вносились соответствующие записи при осуществлении новых назначений. На это отчетливо указывает ряд показателей. После записей по каждому наместничеству оставлялись свободные листы или свободное пространство; в ряде случаев именно на этих листах были вставлены приписки, сделанные более быстрым почерком; неоднократно в одном и том же документе встречаются записи типа «ныне тем наместничеством писан», но даты, стоящие после этой фразы, не совпадают. Следовательно, каждая из книг составлялась Посольским приказом для работы на несколько лет, когда она ветшала, или же когда согласно царским указам в числе наместничеств появлялось много новых и их требовалось разместить «по степеням», создавалась следующая книга.

Для большинства этих документов характерно отражение практики присвоения наместничеств, начиная со времен Ивана Грозного и до даты составления документа.

На основании росписи 1646 г. и указанных наместнических книг нами были сделаны три реестра (см. Приложения). В первом и втором реестрах наместничества были расставлены в том порядке, который за ними признавали их современники. В первый реестр вошли записи по наместническим титулам, которые были присвоены с 1580 по 1682 гг. Во второй были включены сведения о присвоении наместнических титулов с 1682 по 1706 гг.

Существует ряд причин подобного разделения всех сведений, почерпнутых нами из наместнических книг. Одна из них заключается в попытке существенного изменении порядка титулов, которая произошла в середине правления Федора Алексеевича. Другая – в реформе местничества, осуществленной в 1681–1682 гг. и повлекшей за собой трансформацию наместнической системы.

Третий реестр располагает всех наместников 1580–1706 гг. в алфавитном порядке, позволяя составить представление о повышении наместнического титула отдельными лицами, а также о наместнических титулах целых родов.

В общей сложности во всех документах, характеризующих период с 1580 по 1706 г., упоминается 283 человека, носивших тот или иной наместнический титул. Реестры позволяют некоторым образом восполнить пробел во введении в научный оборот сведений о наместнических титулах, по всей видимости связанный со сложностью публикации самих наместнических книг, отличающихся значительным объемом, а также повторяемостью одних и тех же сведений в ряде документов.

Значительным недостатком, который особо следует учитывать при работе с документацией подобного рода, является неполнота сведений. Далеко не все назначения, связанные с присвоением наместнических титулов, нашли свое отражение в наместнических книгах. В ряде случаев ограниченность сведений может служить основанием для ошибочных выводов. Так, например, участие в таких коллективных органах, как Ответная палата, посольство, было связано с установлением четкой иерархии внутри подобного рода структуры. Субординация членов коллективных органов основывалась на их чиновном и должностном статусе, местническом положении (в период функционирования местничества). Положение всех членов коллективных органов значительно разнилось между собой. Однако книги наместнических титулов не зафиксировали порядковый номер каждого из членов такого рода структур. В силу этого попытки делать выводы на основании записей по отдельным лицам чреваты заблуждениями. До тех пор, пока не будет выяснено положение каждого конкретного лица в составе коллективного органа, судить о статусе его наместнического титула преждевременно.

Исходя из этого, среди всех отрывочных сведений, содержащихся в книгах наместнических титулов, наибольший интерес для исследователя представляют те, что по ряду признаков могут быть объединены. Среди признаков, служащих базой такого объединения, назовем некоторые. Во-первых, это соответствие времени и места деятельности ряда лиц. Например, при указании наместнических титулов ближнего боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого и боярина князя Михаила Юрьевича Долгорукого упоминается, что титулы наместника Тверского (для первого) и наместника Суздальского (для второго) были присвоены им в 7182 (1673/1674) г., когда и тот, и другой входили в Ответную палату, ведущую переговоры со шведскими послами, возглавляемыми Густавом Оксенстерном^[42]. Еще более точным основанием для объединения ряда лиц в группу, составлявшую в рассматриваемый период тот или иной временный орган, является указание при характеристике обстоятельств присвоения наместнического титула одному из них факта совместной работы с другими лицами. По сложившийся в тот период традиции указания подобного рода не делались в записях, характеризующих работу первых лиц в Ответах, посольствах и пр. Такие записи можно встретить только в характеристиках тех, кто занимал низшие строчки в росписях коллективных органов. Например, при указании на то, что окольничий Василий Семенович Волынский в ноябре 7166 (1657) г. был в Ответе с кызылбашскими послами и ему был присвоен титул наместника Чебоксарского, сделана запись о том, что в Ответе он был вместе с боярином князем Алексеем Никитичем Трубецким и боярином князем Борисом Александровичем Репниным^[43]. На основании подобных свидетельств возможно говорить о деятельности не только отдельных лиц, но и всей структуры, в состав которой вошел каждый из них. Анализ соотношения лиц, их титулов и положения внутри подобного выявленного объединения позволяет с большей точностью характеризовать как сами коллективные временные структуры, участвующие в дипломатической деятельности, так и принципы назначения в них и их работы.

Книги наместнических титулов XVII в. отразили факт разделения всех титулов на боярские и окольнические. Скорее всего, подобное деление являлось слепком с представлений середины XVI столетия, когда сама Боярская Дума, в которой эти чины и были представлены, еще не имела чиновного деления, свойственного периоду первых Романовых, а думные дворяне не заняли своего прочного положения в этом аристократическом органе.

Боярские наместничества в порядке от высших к низшим помещались в первом разделе любой книги о наместнических титулах. На момент 1665 г. (середины и расцвета царствования Алексея Михайловича) к ним относились следующие наместничества: 1) Владимирское; 2) Новгородское; 3) Казанское; 4) Астраханское; 4) Псковское; 5) Смоленское; 6) Тверское; 7) Великопермское; 8) Вятское; 9) Нижегородское; 10) Рязанское; 11) Ростовское; 12) Ярославское; 13) Суздальское; 14) Вологодское; 15) Костромское; 16) Белоозерское; 17) Новоторжское; 18) Коломенское; 19) Брянское; 20) Ржевское.

Между тем, перечень боярских наместничеств, существовавших на момент 1665 г., этим не ограничивается и может быть расширен за счет «новоприбылых» наместничеств. Среди них к боярским могут быть отнесены Белгородское, Путивльское, Дорогобужское. Доказать их боярский статус можно на основании положения в местнической и служебной иерархии тех лиц, кто стал первым носителем этих наместнических титулов. Так, первым наместником Путивльским был боярин князь Ф. Ф. Куракин, а первым наместником Дорогобужским – боярин и воевода князь В. Г. Ромодановский^[44]. Первым наместником Белгородским являлся князь Г. Г. Ромодановский, получивший этот наместнический титул, будучи в чине окольничего, но писавшийся с ним и при получении боярского чина. Кроме него, никто из последующих наместников Белгородских в XVII в. не был окольничим. Этот титул носили боярин князь Б. А. Репнин, боярин князь П. И. Хованский, боярин и воевода князь Ф. С. Урусов, боярин князь К. О. Щербатов^[45].

Помимо этих трех наместничеств была предпринята попытка ввести в состав боярских и наместничество Полоцкое. В конце списка наместников Рязанских была сделана запись о том, что «174 года июля в 19 день указал Великий государь < > боярину князю Григорью Сунчелеевичу Черкасскому писать наместником Полоцким как писано о нем к калмыцкому тайше к Мунчаку из Казанского дворца». Против этой записи была в тексте сделана помета о том, что «с тем наместничеством боярин князь Григорий Сунчелеевич не писан»^[46]. Окончательно вводить наместничество Полоцкое в тот период не стали. Таким образом, в царствование Алексея Михайловича число боярских наместничеств увеличилось с 21 до 24, если учесть тот факт, что наместником Полоцким Г. С. Черкасский написан не был.

Наместнические книги ставили «новоприбылые» наместничества на различные позиции в росписях порядка наместничеств. Книга наместнических титулов 1665 г., зафиксировавшая введение в список наместничеств в 7167 (1658/1659) г. наместничества Белгородского, в 7172 (1663/1664) г. наместничества Путивльского, в 7173 (1664/1665) г. – наместничества Дорогобужского, поместила сведения о даче государем соответствующих указов в конце текста^[47]. В книге, доведенной до 1680 г., на первом листе дан список всех наместничеств в том порядке, который был принят в начальный период царствования Федора Алексеевича^[48]. При этом введенное Алексеем Михайловичем Белгородское наместничество было поставлено после Вятского и перед Нижегородским. Наместничества Путивльское и Дорогобужское занимали третью и вторую строчки снизу, следуя за наместничеством Боровским. В книге, доведенной до 1685 г., Белгородское наместничество поставлено после Боровского, а за ним следуют Путивльское и Дорогобужское^[49].

Окольническими считались наместничества, начинавшиеся с Шацкого. В середине 60-х гг. XVII в. их порядок выглядел следующим образом: 22 (25 – с учетом Белгородского, Путивльского и Дорогобужского в качестве боярских наместничеств) Шацкое. 23 (26) Муромское. 24 (27) Тульское. 25 (28) Калужское. 26 (29) Галичское. 27 (30) Чебоксарское. 28 (31) Алаторское. 29 (32) Каширское. 30 (33) Ряжское. 31 (34) Можайское. 32 (35) Юрьева Польского. 33 (36) Елатомское. 34 (37) Кадомское. 35 (38) Серпуховское. 36 (39) Угличское. 37 (40) Кашинское. 38 (41) Звенигородское. 39 (42) Козельское. 40 (43) Болховское. 41 (44) Курмышское. 42 (45) Романовское. 43 (46) Переславля Залесского. 44 (47) Медынское. 45 (48) Боровское.

Если в середине 60-х гг. XVII в. число наместничеств достигало сорока восьми, то после этого наметился значительный рост их количества. Во всех книгах наместнических титулов, начиная с 1680 г., отмечается значительное количество новоприбылых наместничеств. В книге наместнических титулов, доведенной до 1680 г., к списку наместничеств, приведенному выше, были прибавлены: Болгарское (поставлено между Вятским и Нижегородским, но его положение по отношению к Белгородскому не ясно, так как Белгородское внесено в общий список, где нет Болгарского, а в общей текстовой части с росписью наместников под каждым наместничеством есть Болгарское, но нет Белгородского); Черниговское (поставлено после Нижегородского и перед Рязанским); Стародубское (поставлено между Угличским и Звенигородским); Ростовское (поставлено последним). Путивльское и Дорогобужское, как отмечалось выше, было поставлены третьим и вторым с конца списка. Вологодское было написано дважды (в боярских и четвертым с конца списка)^[50].

В книге 1685 г. к ранее указанному списку наместничеств были добавлены новые. Между Тверским и Великопермским появилось Югорское; между Суздальским и Вологодским – Кондинское и Холмогорское; между Белоозерским и Новоторжским – Обдорское. В конце списка были поставлены наместничества Устюжское, Рословское, Каргопольское, Свияжское, Тан(м)бовское, Сим(н)бирское, Вяземское, Карачевское, Бельское^[51].

В росписи всех наместничеств, данной перед основным текстом Книги 1685 г., в качестве «новоприбылых» наместничеств зафиксированы Болгарское, Черниговское, Удорское, Обдорское, Кондинское. При этом Болгарское и Черниговское наместничества были и в предыдущей книге^[52].

Порядок наместничеств в книгах 1701 и 1706 гг. существенно отличается от того порядка, который наблюдается в книгах XVII столетия. Между тем изменение традиционного порядка произошло ранее. Новый порядок отразила роспись, поданная в марте 1680 г. царю Федору Алексеевичу думным дьяком Ларионом Ивановым. Книга титулов 1685 г. практически не использовала эти изменения, а книги 1701 и 1706 гг. полностью соответствовали росписи Иванова, добавляя новые наместничества к ней.

Роспись Лариона Иванова разделила все наместничества в противовес ранее существовавшим боярским и окольническим на «степенные великие царства, государства, земли и города великого княжения» и «города сверх степенных», то есть не являвшиеся таковыми^[53]. Помимо того, роспись впервые в практике наместнического титулования ввела в число наместничеств Московское и Киевское, поставив их соответственно на первую и вторую позиции. Эти наместничества числились в росписях книг 1701 и 1706 гг., но не присваивались конкретным лицам, оставаясь либо вакантными, либо чисто символическими, олицетворявшими наряду с остальными наместничествами основные города и земли России.

К числу «степенных» были отнесены 23 наместнических титула, расположенные в следующем порядке: 1) Наместник Московский; 2) Киевский; 3) Владимирский; 4) Новгородский; 5) Казанский; 6) Астраханский; 7) Сибирский; 8) Псковский; 9) Смоленский; 10) Тверской; 11) Югорский; 12) Пермский (Великопермский); 13) Вятский; 14) Болгарский; 15) Нижегородский («Нова города низовския земли»); 16) Черниговский; 17) Рязанский; 18) Ростовский; 19) Ярославский; 20) Белоозерский; 21) Удорский; 22) Обдорский; 23) Кондинский.

Все эти наместничества принадлежали ранее к числу боярских. Между тем ряд боярских титулов, существовавших помимо перечисленных (Суздальский, Холмогорский, Вологодский, Костромской, Новоторжский, Коломенский, Брянский, Ржевский), в число «степенных» земель и городов не вошли.

Помимо «степенных», роспись 1680 г. содержала названия ряда наместничеств. В их число входили: 24) наместник Суздальский; 25) Вологодский; 26) Коломенский; 27) Костромской; 28) Галичский; 29) Брянский; 30) Муромский; 31) Путивльский; 32) Белгородский; 33) Углечский; 34) Тульский; 35) Стародубский; 36) Свияжский; 37) Дорогобужский; 38) Устюжский; 39) Холмогорский («Колмогорский»); 40) Ржевский («Ржевы Володимировой»); 41) Новоторжский; 42) Калужский; 43) Каширский; 44) Шацкий; 45) Ряжский («Рясский»); 46) Юрьева Польского; 47) Кашинский; 48) Можайский;49) Звенигородский; 50) Боровский; 51) Переславля Залесского; 52) Алаторский; 53) Серпуховской; 54) Романовский; 55) Курмышский; 56) Чебоксарский; 57) Рословский; 58) Козельский; 59) Медынский; 60) Кадомский; 61) Елатомский; 62) Болховский.

Книга наместнических титулов 1701 г., полностью сохранив порядок этой росписи, добавила к ней «новоприбылые» наместничества, подписав их в общей росписи вслед за Болховским. Среди них числились: 63) наместничество Бельское; 64) Каргопольское; 65) Тан(м)бовское; 66) Син(м)бирское; 67) Вяземское; 68) Карачевское^[54].

Книга наместнических титулов 1706 г. к числу «новоприбылых» прибавила наместничество Волоколамское, поставив его последним (69-м) после Карачевского^[55]. Не всегда наместнические титулы, указанные в росписях, предшествующих книгам титулов, перечислялись в самих наместнических книгах. В ряде случаев, когда наместничество долгое время никому не присваивалось, составители книг переставали оставлять под него пустые страницы под соответствующим заголовком. Так в тексте книги 1701 г. не было отведено страниц под наместничество Астраханское, хотя в книге 1706 г. оно было вновь восстановлено с записями по раннему периоду.

Со времени Федора Алексеевича закрепилась традиция: вне зависимости от статуса «новоприбылого» наместничества его название записывалось в наместническую книгу в ряду всех новых наместничеств, согласуясь с хронологическим порядком их появления. (Новые наместничества указывались после традиционных.) В тех случаях, когда несколько наместничеств прибавлялись на основании одного указа в один и тот же день, то порядок их в росписи соответствовал порядку их поименования в указе. Так, если рассмотреть шесть наместничеств, занимающих последние листы в книге, доведенной до 1685 г., то явно прослеживается отмеченная нами тенденция. Так, Свияжское наместничество было внесено 16 апреля 1679 г., за ним следуют Тан(м)бовское, Син(м)бирское, Вяземское, внесенные 29 октября 1680 г.; за ними Карачевское (2 декабря 1680 г.), после него – Бельское (6 февраля 1681 г.). Взаиморасположение наместничеств, внесенных указом от 29 октября 1680 г., определено в тексте указа Федора Алексеевича, который «указал внесть в Посольском приказе в сию наместничью книгу вновь наместничества Танбовское, Синбирское, Вяземское»^[56].

Пополнение списка наместничеств каждый раз производилось строго на основании царского указа, поскольку изменение как царского, так и наместнических титулов являлось прерогативой царской власти. Указами царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича в список наместничеств были добавлены: 16 декабря 7167 (1658)г. – Белгородское; 28 февраля 7179 (1671) г. Рославское; 16 марта 7183 (1675) г. – Болгарское; 14 мая 7184 (1676) г. – Черниговское, Удорское, Обдорское, Кондинское; 25 сентября 7186 (1677) г. – Холмогорское; 24 октября 7186 (1677) г. – Устюжское; 16 апреля 7187 (1679) г. – Свияжское; 29 ноября 7189 (1680) г. – Югорское; 29 октября 7189 (1680) г. – Тан(м)бовское, Син(м)бирское, Вяземское, 2 декабря 7189 (1680) г. – Карачевское; 6 февраля 7189 (1681) г. – Бельское. По указу царей Ивана и Петра Алексеевичей и царевны Софьи Алексеевны от 6 марта 7196 (1688) г. в список наместничеств было добавлено наместничество Волоколамское^[57].

Так же, как на основании царского указа пополнялись списки наместничеств, царь мог принять и решение о том, что бы впредь этим наместничеством никто не писался. Однако это решение далеко не всегда выполнялось. Наследники того или иного государя вновь возвращались к практике использования такого наместнического титула. Так, 19 марта 7188 (1680) г. царь Федор Алексеевич приказал Василию Васильевичу Голицыну с этого момента писаться наместником Великопермским, а прежним наместническим титулом Голицына – титулом наместника Черниговского никого не писать, но уже в 7191 (1682/1683) г. по указу царей Петра и Ивана наместником Черниговским был титулован боярин князь Владимир Дмитриевич Долгорукий^[58].

Все наместнические книги типичны по характеру сообщаемой ими информации. Их записи содержат такие сведения как время присвоения наместнического титула, должность, при назначении на которую произошло его присвоение, чин, в котором находился наместник при выполнении порученных ему обязанностей. Систематизация сведений подобного рода может способствовать получению дополнительной информации не только о наместнических титулах, но и чиновно-должностной системе России конца XVI – начала XVIII в., особенностях российской дипломатии этого периода.

Глава III
Наместнические титулы и должностная система

Присвоение наместнического титула находилось в прямой зависимости от назначения на должность. Среди тех, кто занимался дипломатической деятельностью, к ним относились послы и посланники, члены Ответных палат. Известно, что должностная сфера, связанная с отправлением русских посольств за рубеж и с приемом иностранных представителей в России, была значительно шире и многообразнее, чем перечисленные должности. В нее входили дворяне, оберегавшие русское посольство; лица, участвующие во встречах иностранных послов; лица, объявляющие послов русскому государю; приставы послов и многие другие. Однако же ни одно из этих поручений не было связано с присвоением наместнического титула. Помимо послов, посланников и членов Ответных палат наместническим титулом наделялись те, кого русское правительство отправляло на встречу с иностранными представителями для определения государственной границы («посланные на размежевание»). Кроме перечисленных лиц носителями наместнических титулов традиционно выступали те воеводы, чья деятельность была сопряжена с перепиской с представителями иностранных государств. Рассмотрим подробнее должности, связанные с присвоением наместнических титулов.

Одной из важнейших служб, выполняемой представителями высшего общества, было воеводство. Всех воевод можно разделить на гражданских (управлявших определенной территорией) и военных (командовавших крупными военными соединениями). Практика присвоения наместнических титулов была связана как с теми, так и другими должностями, но в большей мере была присуща гражданским воеводам.

Окончательно система воеводского управление сложилось в период после Смуты к 20-м гг. XVII в. Изначально воеводы появились в пограничных областях, где требовалась сильная власть.

Основные права и обязанности гражданских воевод по управлению уездом к середине XVII в. были кодифицированы Соборным Уложением. Воевода являлся главным стражем государственного порядка в уезде. В функции воевод входили обязанность сбора и высылки дворянского ополчения в указанный срок и место; выдача проезжих грамот в порубежных городах тем людям, которые отправлялись за рубеж. При получении «изветных челобитных» от помещиков и вотчинников о наличии «измены» у их крестьян воеводы были обязаны произвести сыск по делу и отписать о его результатах к государю. Тех же, на кого поступил извет, предписывалось содержать в тюрьме до государева указа.

Воеводы обеспечивали не только государственную безопасность, но также и внутренний порядок. В тех городах, где не было губных старост, их обязанности, связанные с делами об убийствах и воровстве, возлагались на воевод. Наряду с губными старостами и приказными людьми воеводы на подведомственных им территориях вершили суд по гражданским делам, контролировали соблюдение законов и исполнение судебных решений, принятых как на местах, так и в центре. По грамотам из приказов они производили обыски и сыски по судным делам, относящимся к компетенции приказов. Воеводы также контролировали соблюдение крепостного режима, устанавливая вольное состояние тех людей, которые изъявили желание записаться в крестьяне или бобыли к местным помещикам или вотчинникам. Аналогичные операции воеводы проводили и в отношении кабальных холопов. Кроме того, воеводы собирали деньги с небольших откупов (перевозы, рыбные ловли) и пошлины за откупа и высылали их в Печатный приказ^[59].

За исполнение своих обязанностей воеводы получали денежное жалование. Также они имели доход со своих вотчин и поместий. Между тем воеводы традиционно широко прибегали к вымогательствам, брали посулы от населения.

Воеводы не выбирались, а назначались Разрядным приказом из числа бояр, дворян и детей боярских и утверждались царем и Боярской думой. Городовые воеводы подчинялись приказу, ведавшему городом.

В отдельных городах, таких, как Новгород, Псков, Астрахань, Казань традиционно было 2 или 3 воеводы. Воеводская служба продолжалась 2–3 года. Чем дальше от центра и ближе к окраинам находился город, управлявшийся воеводой, тем в меньшей степени действовало правило, касающееся сроков смены воевод. Так в Сибири, особенно в конце XVII в., воеводы засиживались значительно более двух-трех лет.

Центр воеводского управления помещался в съезжей или приказной избе. Сам орган местного управления, возглавляемый воеводой, носил аналогичное название. В крупных городах, таких, как Астрахань, Тобольск съезжую избу называли Приказной палатой. К концу XVII в. это название закрепилось в отношении местных органов крупных городов. Приказная изба (палата) помещалась в городской крепости.

Чины и звания городовых воевод соответствовали политическому, экономическому и военному статусу города. В крупных центрах воеводами были бояре, в средних – стольники, в небольших крепостях – дети боярские.

К середине XVII в. сложилась система правил, касающаяся чинов воевод, посылавшихся в крупнейшие города. Еще Г. К. Котошихин отмечал, что в «Великии Новгород, царствы Казанское, Астраханское, Сибирское, государство Псковское, княжествы Смоленское, Полотцкое; и тех государств в первые городы посылаютца воеводы бояре и околничие, а с ними товарыщи; з боярами – околничие и столники и дьяки, а с околничими столники и дьяки». «А которые к тем государствам и большим городам належат городы всякою ведомостью и владетельством, и податми, и в те пригороды посылаюца воеводы дворяне и дети боярские, с Москвы и тех городов от воевод»^[60]. Современным языком, в России середины XVII в. существовала тенденция введения разрядов, объединявших несколько уездов, то есть установления военно-административных округов. Соответственно, выделялись разрядные воеводы, и подчиненные им уездные.

В своей повседневной служебной деятельности уездные воеводы должны были руководствоваться указаниями из главного города, посылать туда отписки о своих городовых делах^[61]. О тех делах, которые воевода должен был решать сверх наказа, о непредвиденных ситуациях, по вопросам, находившихся в компетенции высшей власти, разрядный воевода был обязан отписать в Москву, уездный воевода – разрядному воеводе.

В период господства местничества соотношения старшинства между воеводами носило местнический характер.

На воевод крупнейших городов России, а также на воевод порубежных городов распространялось правило присвоения им при назначении на воеводство наместнического титула.

Всего в наместнических книгах до 1706 г. со времен Грозного указываются следующие гражданские воеводы, писавшиеся с наместничеством: Великого Новгорода, Пскова, Киева, Смоленска, Белгорода, Яблонева, Полоцка, Севска, Чернигова, Нежина, Великих Лук, Сибирских городов, Олонца, Азова, Переславля. При этом в период до смерти Федора Алексеевича большинство этих городов в наместнических книгах не фигурировали. Постоянная практика написания с наместничеством городовых воевод до 1682 г. существовала только в отношении Великого Новгорода, Пскова, Смоленска и Киева. Считанное число раз в связи с присвоением наместнических титулов в этот период в них упоминаются воеводы Белгорода, Полоцка, Яблонева.

С начала царствования Ивана и Петра Алексеевичей в конце 1682–1683 гг. среди записей о наместничествах появились фамилии воевод, направленных в такие города как Севск, Великие Луки, Чернигов, Нежин, Переславль, а также в сибирские города. С 1696 г. в наместнических книгах появился Олонец в качестве воеводства, связанного с присвоением наместнического титула. С 1700 г. к нему добавился Азов.

В царствование Ивана и Петра Алексеевичей, а также при Петре наиболее часто в наместнических книгах фигурировали воеводы Севска и Нежина. По числу присваиваемых им наместнических титулов они опережали даже воевод Киева, Новгорода, Смоленска и Пскова. Немного отставали от этой группы воеводы Белгорода и Чернигова.

Воеводы имели право писаться с наместническим титулом в достаточно ограниченном количестве документов, исходивших от них. Книги наместнических титулов четко фиксируют все ситуации, при которых воевода того или иного города титуловался наместником. Так, киевские воеводы писались с наместническим титулом в переписке («пересыльных листах») с коронными и литовскими гетманами, то есть в посланиях, адресованных в Польшу и Литву, а также в переписке с гетманом войска Запорожского. Как известно, в Польше в XVI–XVIII вв. гетманы являлись командующими армией. С 1539 г. одновременно было два гетмана: в Польше (великий коронный) и в Литве (польный, считавшийся заместителем коронного). В XVI – первой половине XVII в. должность гетмана существовала и на Украине. Тогда гетман являлся главой реестровых казаков. С 1648 г. гетман стал правителем Украины и главой казацкого войска. С 1657 г. существовали гетманы Правобережной и Левобережной Украины. Если эту должность занимал один и тот же человек, то его титуловали гетманом обеих сторон Днепра. При присоединении Украины к России в официальных документах гетмана называли «подданным его царского величества». Чаще всего в книгах наместнических титулов в связи с перепиской с русскими воеводами упоминаются гетманы Иван Самойлович, бывший гетманом Левобережной Украины с 1672 по 1687 гг. и ставший с 1674 г. также и гетманом Правобережной Украины, и Иван Степанович Мазепа, ставший гетманом обеих сторон Днепра с 1687 г.

Гетман обеих сторон Днепра был главной фигурой в переписке, отмеченной присвоением наместнических титулов, помимо киевских воевод также для воевод Белгорода, Севска, Нежина, Чернигова и Переславля. При этом книги наместнических титулов не зафиксировали предписаний вести переписку с представителями иностранных держав, ограничив ее только перепиской с гетманами, в отношении воевод таких городов как Чернигов и Белгород.

Воеводы Севска, Переславля и Нежина кроме гетмана Украины вели переписку с коронными и литовскими гетманами, а также комендантами, губернаторами порубежных с русскими территориями польских и литовских городов. Для воевод Смоленска главными адресатами их корреспонденции, уходящей за рубеж, напротив, были должностные лица (коменданты, воеводы, старосты и различные «урядники») территорий Литвы, пограничных с Россией.

Швеция была главной страной с точки зрения дипломатических сношений воевод Новгорода, Пскова и Олонца. Они отсылали свои «пересыльные листы» тамошним генералам, губернаторам и комендантам. Помимо дипломатических сношений со шведскими чиновниками, воеводы Пскова чаще всего направляли официальные письма в Литву, воеводы Новгорода – в Польшу.

В отношении таких городов, как Азов, Яблонев или сибирские города книги наместнических титулов не указывали круг адресатов воевод, в переписке с которыми необходимо было писаться с наместническим титулом. Этот факт можно объяснить тем, что практика присвоения наместнических титулов перечисленным воеводам носила не постоянный и систематический, а единовременный характер. В силу этого строгих правил использования наместничества не могло сложиться.

Анализ книг наместнических титулов позволяет сделать вывод о том, что название города, где служил воевода и название города, указанное в его наместническом титуле, практически никогда не совпадало. Редким исключением было написание наместником Белгородским отправленного в Белгород (18 августа 7172 (1664) г.) боярина князя Б. А. Репнина; а также написание наместником Смоленским направленного воеводой в Смоленск В. П. Шереметева (7 марта 1700 г.)^[62]. Несовпадение в большинстве случаев названия города, указанного в наместническом титуле воеводы, и названия города, в котором он служил, возможно, было не случайным явлением, а проистекало из политики правительства, стремящегося отойти от практики прежних наместничеств, при которой права наместника на подведомственной ему территории по отношению к правам государства и центра превышали права воевод XVII в. Преимущественное присвоение наместнического титула разнящегося с названием города было призвано подчеркнуть ограниченность в пользу государства прав воеводы.

Рассмотрим чиновные и местнические характеристики воевод городов, наиболее часто писавшихся с наместничеством.

В период до 1682 г. первыми воеводами в Новгороде традиционно были лица, имевшие боярский чин, занимавшие высокое местническое положение. Их наместнические титулы также имели боярское достоинство. В зависимости от положения их носителя в местнической иерархии они колебались от наместника Псковского (5-й) до наместника Костромского (19-й). По отношению к воеводам Новгорода, чьи наместничества были зафиксированы в росписях и книгах, помимо перечисленных, упоминаются титулы наместников Великопермского, Рязанского, Суздальского, Вологодского, Югорского, Дорогобужского^[63].

После отмены местничества на новгородское воеводство, как правило, продолжали назначать бояр, принадлежавшим к ранее возвысившимся фамилиям. К таковым можно отнести бояр Ф. С. Урусова, М. Я. Черкасского, П. С. Прозоровского, Б. И. Прозоровского, И. Ю. Трубецкого^[64]. Большинство присваиваемых им наместнических титулов относились к разряду «степенных» и входили в середину второго десятка. В отличие от местнического периода очень высоких наместничеств воеводам Новгорода с царствования Ивана и Петра практически не присваивали. Редким исключением стало Астраханское (фактически 4-ое) наместничество боярина И. Ю. Трубецкого в 1698/99 г.^[65] Новгородское воеводство, видимо, считалось одним из традиционных назначений. В начальный период царствования Петра представителей «новых фамилий» среди наместнического круга на эту должность практически не назначали. Единственным исключением, пожалуй, стал ближний окольничий Петр Матвеевич Апраксин, назначенный новгородским воеводой в 1698 г., но получивший титул наместника Нижегородского еще ранее, в 1697 г.^[66]

Первые воеводы Пскова, так же, как и воеводы Новгорода, назначались из бояр. В местнический период границы наместнических титулов этих воевод по сравнению с титулами воевод Новгорода были традиционно ниже, хотя и не на много: от Вятского (9-й) до Коломенского (25-й). Среди титулов, помимо указанных, встречаются: Вологодский, Кондинский, Холмогорский, Свияжский^[67].

Отмена местничества нарушила представления о соотношении чести городов. Некоторые псковские воеводы получили титулы, опережавшие в наместнической иерархии титулы новгородских воевод. Так, 8 марта 1697 г. псковскому воеводе кравчему К. А. Нарышкину был присвоен титул наместника Владимирского, доселе никогда не присваивавшийся воеводам^[68]. Местнические нормы, утратив свое значение, подчас открывали дорогу чрезмерным претензиям победивших придворных группировок, что и произошло в рассмотренном случае. Помимо того, ликвидация местничества в случае с Псковским, также как и Новгородским воеводством, привела к значительному расширению границ наместнических титулов (от высшего Владимирского до Костромского, Свияжского, Холмогорского – титулов, относившихся к третьему и началу четвертого десятка)^[69].

Первые воеводы Киева в местнический период имели боярский чин и наместнические титулы от Тверского (7-го) до Рязанского (14-го). Редким исключением было наделение воеводы Киева титулом, относящимся ко второй половине второго десятка. Кроме Тверского и Рязанского здешние первые воеводы титуловались Болгарскими, Ростовскими, Белгородскими^[70].

В послеместнический период Киевское, так же, как и Новгородское воеводство, стало «вотчиной» старых боярско-княжеских фамилий. Воеводами сюда назначались А. И. Голицын, П. И. Хованский, П. С. Прозоровский, Л. Ф. Долгорукий, Ф. П. Шереметев, А. П. Салтыков, М. Г. Ромодановский, Ф. С. Урусов^[71]. Большинство первых воевод с 1682 по 1706 гг. носили наместнические титулы, входившие в число «степенных». Между тем, нижняя граница титулов этих должностных лиц опустилась до середины третьего десятка. Так, в 1688 г. воевода боярин М. Г. Ромодановский носил титул наместника Костромского (25-й)^[72].

Во все три перечисленных города (Новгород, Псков, Киев) направляли по 2–3 воеводы. Соответственно, чины и наместнические титула воевод меньшего достоинства были гораздо более низкими. Городовые воеводы, подчиненные первому воеводе, также, как и он, имели право в переписке с зарубежными городами титуловаться наместниками. Естественно, 2-й и 3-й воевода уступали в чиновном и титульном отношении первому воеводе.

Соотношение титулов первого воеводы и его товарищей видно из назначений на совместную службу. Так, в 7162 (1653/54) г. в Киеве товарищ боярина князя Федора Семеновича Куракина (наместника Ростовского (12-го)) князь Федор Федорович Волконский был наместником Галицким (26/28-м)^[73].

В 7185 (1676/77) г. в Киеве на воеводстве числились боярин князь Иван Борисович Троекуров, окольничий Алексей Петрович Головин, думный дворянин Федор Иванович Леонтьев. При этом Головин носил титул наместника Калужского (28-й), а Леонтьев, числившийся товарищем Троекурова – наместника Кашинского (41-й)^[74].

По указу от 22 февраля 7189 (1681) г. товарищ киевского воеводы боярина и наместника Смоленского (6-го) Петра (большого) Васильевича Шереметева Федор Петрович Шереметев носил титул наместника Кондинского (18-й)^[75].

Правило, согласно которому наместнический титул товарища воеводы, также как и его чин, должен значительно уступать титулу и чину главного воеводы, сохранилось и в послеместнический период. Так, в 1688 г. товарищем боярина и наместника Костромского М. Г. Ромодановского был думный дворянин и наместник Карачевский С. И. Языков^[76].

По сравнению с новгородскими, псковскими и киевскими воеводами в период господства местничества смоленские воеводы занимали более скромное положение. На воеводстве здесь могли находиться и бояре, и окольничие. Для этого воеводства было характерно присвоение наместникам титулов вновь введенных в наместнические книги, статус которых не был строго определен, таких как наместник Путивльский, Обдорский, Устюжский и пр.^[77] В период после 1682 г. соотношение изменилось в пользу Смоленска. Среди его воевод многие имели наместнические титулы, входившие в число степенных, занимавшие высшие строчки наместнических росписей. Среди них наместники Сибирский (5-й), Псковский (6-й), Смоленский (7-й), Болгарский (12-й), Белоозерский (18-й), Обдорский (20-й)^[78].

Практика отправления воевод, наделенных наместническими титулами, в такие города, как Нежин, Севск, Чернигов сложилась в послеместнический период, не испытав на себе влияние этого института.

Самым высоким титулом, которым был наделен воевода в Севске, был титул наместника Рязанского, присвоенный в январе 1697 г. стольнику кн. Л. Ф. Долгорукому^[79]. Помимо него титул, относящийся к числу степенных, носил боярин кн. Ф. П. Шереметев, отправленный на государеву службу в Севск в октябре 1682 г. в статусе наместника Кондинского^[80]. Остальные севские воеводы имели титулы от наместников Суздальского и Белгородского до наместников Серпуховского и Карачевского.

Севское воеводство показательно в отношении нарушения закономерных связей между чином воеводы и его титулом. Для «старых» воеводств, история которых начинается в местнический период, до смерти Федора Алексеевича было характерно присваивать более высокие титулы лицам, носящим более высокий чин. Это правило во многом диктовалось местническими нормами. Если же рассмотреть соответствие чинов и титулов севских воевод, то отсутствие такого правила становиться очевидным. Так, боярин князь Ф. П. Шереметев носил титул наместника Кондинского (21-й), в то время как стольник Л. Ф. Долгорукий – наместника Рязанского (15-й). Стольник И. П. Неледенский-Мелецкий был наместником Суздальским (22-м), а окольничие И. Ю. Леонтьев и Ф. Ю. Барятинский – соответственно наместниками Стародубским (33-м) и Ряжским (43-м)^[81]. При этом Нелединские-Мелецкие были сравнительно новым родом в наместнических книгах, появившись на их страницах в чине стольников в конце XVII в., а Барятинские выполняли дипломатические поручения и титуловались наместниками с начала XVII в.^[82] Некоторые из Барятинских с 70-х гг. XVII в., находясь в боярский чинах, имели и боярские наместнические титулы, такие, как наместник Брянский, Дорогобужский^[83].

Разрушение связи между чином и наместничеством в период после смерти Федора Алексеевича можно наблюдать на примере еще одного воеводства, занявшего значительное место в книгах титулов с царствования Ивана и Петра, – нежинского. Подавляющее большинство здешних воевод находились в чине думного дворянина. Случались и исключения, при которых воеводой в Нежин отправляли окольничего. Между тем окольничий князь Ф. Л. Волконский и окольничий Н. И. Акинфов носили соответственно титулы наместников Ряжского (43-й) и Юрьева Польского (44-й), в то время как думные дворяне И. А. Власов, А. Ф. Полибин, П. С. Хитрово титуловались наместниками Углечским (31-м) и Ржевским (38-м)^[84].

Титул наместника присваивался не только гражданским, но и военным воеводам. Обе эти должности оставались монопольным правом представителей высшего общества. В рассматриваемый период в армии существовало деление как на пять, так и на три полка. Последнее встречалось наиболее часто. Главным считался Большой полк. В него назначали двух, а чаще трех воевод в очень высоких чинах. Первым воеводой мог быть боярин, вторым – окольничий. Стратегическое руководство военной кампанией осуществляли первые два воеводы. Если же был третий воевода, то он был дьяком, выполнял иные функции. В период господства местничества этот воевода с точки зрения отеческой чести значительно отставал от первых. Как до, так и после отмены местничества наместнический титул дьяка – товарища воеводы был крайне невысоким, что еще раз подчеркивает значительную разницу в его положении и положении главного воеводы Большого полка. Известно, что в Крымском походе в 1688 г. товарищем наместника Новгородского, ближнего боярина, оберегателя и дворового воеводы кн. В. В. Голицына являлся думный дьяк Е. И. Украинцев, носивший титул наместника Болховского, занимавший 60-ю строчку в титульной иерархии^[85].

Следующим по значимости выступал Передовой полк. В него также направляли не менее двух воевод, и первый был в чине боярина или окольничего. Третьим считался Сторожевой полк во главе с двумя воеводами, значительно уступавшими в чести первым воеводам Передового и тем более, Большого полка. В отношении чинов наблюдалось тоже соотношение. В то время, как Большой и Передовой полки возглавляли бояре, во главе Сторожевого мог стоять и стольник.

Практика наделения военного воеводы наместническим титулом закрепилась окончательно только в царствование Федора Алексеевича. До этого она носила единичный характер. Известно, что в 7154 (1645/46) г. в походе против Крымского хана боярин Василий Петрович Шереметев официально титуловался наместником Новоторжским; в 7181 (1672/73) г. посланный с полком на Дон под Азов думный дворянин Иван Севастьянович Хитрово был наместником Шацким, но таких случаев зафиксировано немного^[86].

Согласно книгам наместнических титулов военные воеводы чаще всего адресовали свою корреспонденцию «корунным и литовским гетманам», а также гетману войска Запорожского обеих сторон Днепра.

Поскольку воеводы, командовавшие крупными военными соединениями до 1682 г., находились в очень высоких чинах и местническом положении, их наместнические титулы также были очень высокими. Боярин князь М. А. Черкасский в 7187 (1678/79) г. носил титул наместника Казанского (3-й), боярин князь М. Ю. Долгорукий в 7187 (1678/79) г. – Тверского (7-й), боярин князь В. В. Голицын в 7188 (1679/80) г. – Великопермского (8-й), боярин князь Г. Г. Ромодановский в 7176 (1667/68) г. и боярин князь П. И. Хованский в 7188 (1679/80) г. – Белгородского (11-й), боярин П. В. (меньшой) Шереметев в 7188 (1679/80) г. – Нижегородского (12-й)^[87].

В послеместнический период эта практика сохранилась. Наряду с другими воеводами Большого полка были боярин князь В. В. Голицын (1688 г.) и А. С. Шеин (1699 г.). Оба они носили титул наместника Новгородского (2-й)^[88].

Среди военных воевод существовала такая категория, как сходные воеводы, то есть воеводы, направленные в помощь воеводе, командовавшему более крупным соединением. В период существования местничества сходный воевода всегда считался ниже в чести того воеводы, к которому он направлялся в сход, поскольку согласно местнической традиции тот, кто помогал кому-либо, всегда считался ниже того, кому он был обязан помогать. Чиновное и титульное соотношение основного и сходного воевод строилось, исходя из этих правил.

Как только части основного и сходного воеводы соединялись, сходный попадал в подчинение главного воеводы, до этого он осуществлял командование своим соединением самостоятельно. На этом этапе сходный воевода также мог вести переписку с представителями иной державы, в силу чего ему, как и главному воеводе, присваивался наместнический титул.

В отличие от городовых воевод, подчиненных главному воеводе, которые всегда сохраняли право писаться с наместничеством, военный сходный воевода с момента поступления под начало к главному воеводе утрачивал право на наместнический титул.

В наказах сходным воеводам четко фиксировалось ограниченность времени в отношении его прав наместника. Так, 19 марта 7187 (1679) г. окольничему А. С. Хитрово и думному дворянину, генералу В. А. Змееву было указано писаться (соответственно) наместниками Ржевским и Серпуховским в переписке с гетманом обеих сторон Днепра Иваном Самойловичем, пока они не придут в сход к боярину П. В. Шереметеву, после чего оба были обязан «переписки с гетманом не чинить и наместником не писаться»^[89].

Наместнические титулы сходных воевод значительно уступали наместническому титулу главного воеводы и относились к третьему – четвертому десяткам.

В книгах наместнических титулов встречаются указания и на то, что товарищи сходных воевод также писались с наместничеством. Так, указом от 6 февраля 7189 (1681) г. сходному воеводе в Киеве окольничему Ивану Федоровичу Волынскому было велено писаться наместником Бельским; а указом от 22 февраля 7189 (1681) г. товарищу Волынского думному дворянину Кириллу Осиповичу Хлопову – наместником Рословским^[90].

В целом, характеризуя практику присвоения наместнических титулов как гражданским, так и военным воеводам, можно сделать следующие выводы.

Наделение воевод наместническими титулами вовсе не было редким, ситуативным явлением. Из 406 случаев присвоения наместнических титулов при назначении на разного рода должности, отмеченные в наместнических книгах вплоть до 1706 г., 146 случаев были связаны с гражданскими и военными воеводами. Если учесть тот факт, что в ряде случаев документы не сохранили указание на вид службы, ставший основанием для присвоения наместнического титула, то эта цифра в реальности была больше. Из указанных 146 случаев 115 были связаны с наделением титулом гражданского воеводы, и лишь 31 случай – с присвоением наместничества военным воеводам. С 1682 г. наблюдается значительный рост практики наместнического титулования воевод. В то время, как в период с 1580 г. до смерти царя Федора Алексеевича наместнические книги зафиксировали только 64 случая присвоения наместничества воеводам (как военным, так и гражданским), то таких случаев с 1682 по 1706 г. отмечается 82. В это время воеводство стало самой приоритетной категорией с точки зрения присвоения наместничества, значительно обогнав такие службы как посольство, работа в Ответе, лидировавшие до смерти Федора Алексеевича на протяжении целого века.

При назначении на воеводство самым высоким наместническим титулом, зафиксированным документально по периоду до 1682 г., был титул наместника Казанского (3-й), присвоенный в 1679 г. боярину князю М. А. Черкасскому «на службе с полками»^[91]. В период после отмены местничества самым высоким титулом, присвоенным гражданскому воеводе, был титул наместника Владимирского (1-й), а самым высоким титулом, присвоенным военному воеводе являлся титул наместника Новгородского (2-й)^[92]. При этом титулование наместником Владимирским в 1697 г. К. А. Нарышкина было скорее исключением, а титулование наместниками Новгородскими первых воевод Большого полка приобретало характер правила.

Воеводство в период господства местничества относилось к одной из наиболее почетных служб. Это утверждение легко доказать, рассмотрев долю наместнических титулов боярского достоинства, присвоенных при назначении на воеводство, в ряду всех случаев присвоения боярского титула. Традиционные боярские титулы, идущие в наместнических книгах до «Шацкого» (открывавшего список окольнических наместничеств) присваивались воеводам минимум в сорока случаях. В целом случаев присвоения боярских наместнических титулов по всем рассмотренным нами официальным документам до смерти Федора Алексеевича отмечается 129. Если к этому прибавить «новоприбылые» наместничества, которые также могли присваиваться боярам, не унижая их достоинства, (Путивльское, Дорогобужское, Свияжское), но которые были зафиксированы в конце книг наместнических титулов, то все пять случаев присвоения этих наместнических титулов связаны с гражданскими и военными воеводами. Таким образом, из 134 случаев присвоения наместнического боярского титула в период господства местнической системы в 45 ими являлись воеводы, что составляло 33 % от всего числа носителей этих титулов. В период с 1682 по 1706 г. почетность и значимость такой службы как воеводство возросла. Из 48 случаев присвоения «степенных» наместнических титулов, зафиксированных в целом наместническими книгами, 30 были связаны с назначением на гражданское и военное воеводство, что составило почти 63 %.

Одной из служебных сфер – прерогатив представителей высшего общества, являлась высшая дипломатия. Службы, относящиеся к дипломатической сфере, делились на те, что были связаны с работой за рубежом, и те, которые обеспечивали прием иностранных представителей и переговоры с ними в России. Наиболее значимыми фигурами в первой сфере были послы, посланники и гонцы.

В посольство обычно назначали несколько послов. Если рассмотреть чины, в которых находились лица, назначенные в посольство в качестве первых послов, то среди них преобладали высшие думные чины (бояре или окольничие). Лица, обладавшие недумными чинами, первыми послами, как правило, не назначались. Вторым послом в зависимости от значимости посольства могли назначить как боярина, так и стольника. Так, в мае – сентябре 1658 г. первым, вторым и третьим послами в Великое княжество Литовское, в Вильно на съезд с комиссарами польского короля Яна Казимира были назначены соответственно боярин Н. И. Одоевский, боярин П. В. Шереметев, боярин Ф. Ф. Волконский, а в ноябре 1657 г. вторым послом на шведский посольский съезд был назначен стольник И. А. Прончищев^[93].

До отмены местничества важнейшим регулятором при назначении на должности послов оставались принципы и правила этого института. Местнические тяжбы между послами встречались постоянно, хотя согласно законам XVII столетия считаться в отечестве можно было только в рамках одного посольства, не предъявляя претензий тем, кто выполнял аналогичную миссию ранее или был отправлен с подобным поручением в другую страну^[94].

До тех пор, пока местнические правила оставались в силе, важно было выполнить условие, согласно которому второй посол в местнической иерархии не должен опережать первого.

Как правило, в чиновном отношении это выражалось в формуле: чин второго посла должен быть непременно не выше чина первого посла. В послеместнический период чиновное соотношение послов также сохранялось, исходя из общих правил субординации в рамках коллективных органов. Между тем связь высокого чина и родовитости его носителя была нарушена.

Несмотря на то, что думные и другие высшие чины русского государства в конце XVI – начале XVIII в. не имели строго зафиксированной на всю жизнь службы (могли назначаться и на воеводство, и в посольство, и на судейство в приказы, и в Комиссию «на Москве»), определенная специализация существовала даже в этот период. Сама специфика посольской и дипломатической деятельности в целом предопределила тот факт, что на протяжении десятилетий состав лиц, исполнявших службу в послах или же Ответной палате, не отличался разнообразием. Лица, хорошо зарекомендовавшие себя в одном посольстве, при отправлении за рубеж следующего часто попадали в его состав.

Непременным атрибутом формирования посольства являлось присвоение послам наместнического титула. Статус послов значительно разнился. Среди лиц, представлявших Россию за рубежом, можно, в первую очередь, выделить послов, посланников и гонцов. Помимо этой градации существовали существенные различия между послами. В период до конца царствования Федора Алексеевича среди них выделялись: 1) великие и полномочные послы, отправленные на съезд с представителями какого-либо государства; 2) великие (и полномочные) послы, не принимавшие участия в съездах; 3) послы, не носившие статуса великих. Статус посольства определялся в зависимости от характера и сложности задачи, решавшейся на международном уровне путем переговоров. В период с 1682 по 1706 г. согласно книгам наместнических титулов ранее отмеченная градация в целом сохранилась. Помимо перечисленных категорий, можно выделить чрезвычайных послов и чрезвычайных посланников.

Столь четко выраженная градация посольств в XVII – начале XVIII в. проистекала из двух основных причин. Первая заключалась в высоком уровне, достигнутом дипломатией, как русской, так и иностранной. Этот уровень предопределял закрепление норм соответствия между статусом обменивавшихся посольствами государств и статусом самих посольств, между статусом посольства и личностными характеристиками его членов. Каждая задача, выполнявшаяся посольствами, имела ярко выраженную оценку своей значимости. От этой оценки зависела представительность делегации. Эти нормы действовали не только в русской дипломатической практике, но были признаны мировой дипломатией, их нарушение могло быть расценено как оскорбление чести государя, к которому направлялось посольство.

Вторая причина, способствовавшая дальнейшей градации и выявлению различий между посольствами разного статуса, проистекала из высокого уровня социальной дифференциации членов российского высшего общества. Их стремление подчеркнуть различия между собой, зафиксировать свое особое положение определенным видом службы, соответствовавшим только этому положению, находило благодатную почву в разветвленной системе дипломатических поручений. Ее сложный, разноуровневый характер как нельзя кстати подходил для сложной социально-служебной иерархии представителей высшего общества. Эта иерархия была свойственна не только местническому периоду, но и времени, последовавшему за отменой местничества.

Как отмечалось ранее, наиболее важной считалась служба великих послов, входивших в делегацию, отправленную на посольский съезд. Количество стран, чьи представители совместно с российскими делегациями принимали участие в посольских съездах в конце XVI – начале XVIII в., было гораздо меньшим, нежели количество стран, поддерживавших дипломатические отношения с Россией. Согласно сведениям книг наместнических титулов, постоянно проводились съезды с представителями Польши, Литвы и Швеции. Перечень этих стран ясно указывает на то, что задачи организации съезда диктовались не столько длительными партнерскими отношениями, сколько значительными военными конфликтами, возникшими между Россией и этими государствами, урегулирование которых было возможно только таким путем. Постоянные войны, которые вела Россия с Польшей и Швецией, предопределяли необходимость и более активной дипломатической работы представителей этих стран, благодаря которой удавалось разрешить проблемы послевоенного урегулирования. В правление Ивана и Петра Алексеевичей к указанным съездам добавился съезд на китайской границе, хотя и был в этот период экзотическим исключением.

Русская делегация на посольском съезде по сравнению с любым другим посольством, отправляемым Россией, обладала максимумом полномочий и имела наиболее представительный состав. Рассмотрим соотношение наместнических титулов великих послов России на посольском съезде в период действия местнических норм и после их отмены.

Представить градацию в рамках посольства на съезд местнического периода отчасти позволяют сведения о двух съездах, состоявшихся в Вильно с польскими комиссарами.

Первый из них относится к 7164 (1655/56) г., второй – к маю 7166 (1658) г. Русскую делегацию в обоих случаях возглавлял наместник Астраханский (4-й) Никита Иванович Одоевский. На первый съезд в Вильно вместе с ним были отправлены боярин князь Федор Никитич Одоевский, писавшийся в официальных документах товарищем Н. И. Одоевского, но также находящийся в ранге великого посла. Дипломатический опыт Ф. Н. Одоевского был далеко не столь велик, как опыт его отца, кроме того, статус товарища великого посла, согласно правилам местничества, считался несколько ниже статуса лица, не пишущегося «в товарищах». Несмотря на это, серьезность выполняемой миссии предопределила тот факт, что Федор Никитич носил титул наместника Псковского, стоявшего пятым в наместнических книгах этого времени^[95]. Помимо двух указанных лиц, входящих в состав великого посольства на съезде 7164 (1655/56) г., книги наместнических титулов выделяют окольничего Василия Александровича Чоглокова. Он носил титул наместника Алаторского (28-й)^[96].

На посольском съезде в мае 7166 (1658) г., согласно книгам наместнических титулов, вместе с Н. И. Одоевским были боярин Петр Васильевич Шереметев и боярин князь Федор Федорович Волконский. Шереметев носил титул наместника Смоленского (6-й), а Волконский – наместника Муромского (23-й)^[97].

До этого великие посольства, отправлявшиеся в Литву и Польшу, по своему составу были схожи с данными. Великое посольство в Литву во главе с боярином князем Иваном Михайловичем Воротынским имело в своем составе двоих бояр и окольничего. Его глава И. М. Воротынский являлся при этом наместником Казанским (3-м), боярин князь Алексей Юрьевич Сицкий – наместником Нижегородским (10-м), а окольничий Артамон Измайлов – наместником Калужским (25-м)^[98].

Великие посольства, отправляемые на съезд с представителями Польши в период после съездов в Вильно, позволяют не только подтвердить в общих чертах ранее сделанный вывод о составе делегации и распределении наместнических титулов внутри нее, но и отметить некоторое отклонение от правил.

В 7172 (1663/64) г. делегация возглавлялась князьями и ближними боярами Н. И. Одоевским и Ю. А. Долгоруким, первый из них имел титул наместника Астраханского (4-й), второй – наместника Суздальского (15-й). Вместе с ними был отправлен окольничий, написанный в документах наместником Галицким (26–28-м), и думный дворянин, наместник Кадомский (35-й)^[99]. В октябре 7186 (1677) г. делегацию возглавляли два ближних боярина Яков Никитич Одоевский, наместник Астраханский (4-й), и Юрий Иванович Ромодановский, наместник Костромской (19-й)^[100].

Как и ранее, представительство на съезде возглавляли два лица, находившиеся в чине боярина. Согласно практике, сложившейся к середине царствования Алексея Михайловича и прослеживающейся по ряду документов, в том числе и по наместническим книгам, все официальные росписи при этом государе и его преемнике указывали при перечислении чинов не думные, а ближние чины, считавшиеся выше по статусу. Первый из великих послов, отправленных на съезд, имел наместничество, занимавшее место в середине первого десятка, третий представитель – окольничий – наместничество, шедшее по росписям в середине третьего десятка. Относительным отступлением было только наместничество второго члена делегации. Традиционно второй посол на польском или литовском съезде носил наместнический титул, максимально приближенный к титулу первого великого посла, что не соблюдалось теперь.

Понижение наместнических титулов в рассматриваемых случаях стало прямым следствием назначения на должности лиц, занимавших более низкое место в местнической иерархии, нежели те, кто традиционно назначался вторыми послами. Согласно установившимся правилам, делегация, отправляемая на съезд с польскими представителями, должна была возглавляться боярином, происходящим из родов «первой статьи», чей род в местнической иерархии занимал положение не ниже шестого. Вторым членом делегации должен был назначаться боярин или окольничий, также принадлежащий к первостепенным родам^[101]. (Напомним, что под первостепенными родами подразумевали членов шестнадцати знатных родов, имевших право, обойдя низшие чины, жаловаться прямо в бояре. К ним относились Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Урусовы.)

В нарушение этого правила вторые послы в делегациях на съездах 7172 (1663/64) г. и 7186 (1677) г. Ю. А. Долгорукий и Ю. И. Ромодановский относились к родам «второй статьи» (представители пятнадцати аристократических родов, которые при пожаловании думным чином сначала поступали в окольничие, и только после этого – в бояре: Куракины, Долгорукие, Бутурлины, Ромодановские, Пожарские, Волконские, Лобановы, Стрешневы, Барятинские, Милославские, Сукины, Пушкины, Измайловы, Плещеевы, Львовы).

Причины произошедших изменений могут крыться, во-первых, в усилении положения России, а вследствие этого снижении статуса делегаций на съезде с польскими послами. Во-вторых, закрепление более низкого уровня делегации стало следствием кадровой политики царя Алексея Михайловича и ставки, сделанной им на талантливых, но не суперзнатных государственных деятелей.

Самым ярким примером последнего утверждения является карьера А. Л. Ордина-Нащокина. Низкое местническое положение последнего не позволяло присваивать ему наместничество выше Шацкого, опыт, знания и способности Ордина-Нащокина делали ненужным и нелогичным (даже в рамках того времени) назначение его в товарищи другого, более родовитого посла. Следовательно, подбор всей остальной делегации в таких случаях производился «под Нащокина», наместнические титулы остальных членов были ниже Шацкого. В итоге во второй половине 60-х гг. XVII в. наблюдался резкий скачок вниз в составе ряда русских делегаций в отношении титульных показателей. Возглавляемые Ординым-Нащокиным делегации на съезды с польскими послами в 7175 (1666/67) г. и 7176 (1667/68) г. в качестве первых лиц имели наместников Шацкого (23-й) и Кадомского в одном случае, Шацкого и Курмышского – в другом, которые входили в 4-й и 5-й десяток^[102]. Низкое местническое положение главы делегации предопределяло подбор остальных членов, не превышавших его в местнической иерархии. Так, Богдан Иванович Нащокин, бывший вторым членом на первом из двух перечисленных съездов, являлся так же, как и А. Л. Ордин-Нащокин, выходцем из дворянских родов^[103]. Однако ситуация с Ординым-Нащокиным – скорее исключение, чем правило.

После таких назначений возвращение к практике, согласно которой во главе делегации на польский съезд ставили боярина, чей наместнический титул соответствовал середине первого десятка, а наместнический титул второго лица – середине второго десятка, можно считать практически возвращением к старым позициям.

В целом, характеризуя практику распределения наместнических титулов между великими послами на посольском съезде с представителями Польши и Литвы, отметим общие характерные черты и особенности, появившиеся в середине XVII столетия. Высокий статус делегации при этом подчеркивался тем, что два первых лица в посольстве находились в боярских чинах и носили наместнические титулы, входившие в первую десятку (до середины 60-х гг.), во вторую десятку – начиная с этого времени. Третий великий посол состоял в чине окольничего, его наместнический титул в росписях располагался в середине третьего десятка. Четвертый посол назначался из думных дворян, его наместнический титул был не выше середины четвертого десятка.

Усиление на политической арене в период правления Алексея Михайловича лиц, принадлежавший как к второстепенным боярским родам, таких, как Юрий Алексеевич Долгорукий, и выходцев из дворянства, таких, как Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, приводило к тому, что при поддержке царя, ставшей следствием признания способностей подобного рода политиков, царские выдвиженцы занимали места, ранее отведенные более родовитым, чем они сами. При этом местнические правила, хотя и претерпевавшие существенные изменения, продолжали действовать. Это сказывалось в политике присвоения членам указанной социальной категории наместнических титулов более низкого достоинства, которые входили в лучшем случае лишь во вторую десятку согласно росписям этого периода.

В период после отмены местничества съезды с представителями Польши и Литвы также проводились. Представительность российской делегации на них зависела не столько от статуса самого польского или литовского съезда, как ранее, а колебалась в зависимости от решавшихся на съезде задач. В 1683 г. русскую делегацию возглавлял боярин князь Яков Никитич Одоевский, еще с 1677 г. носивший титул наместника Астраханского, являвшегося одним из высших «степенных» титулов (4-й). В качестве товарищей Я. Н. Одоевского книги наместнических титулов упоминают под датой 1683 г. бояр И. В. Бутурлина, М. Г. Ромодановского, окольничего И. И. Чаадаева^[104]. Возможно, что все перечисленные лица входили ни в одну, а в разные делегации, возглавлявшиеся Я. Н. Одоевским. В любом случае наместнический титул товарища первого посла на польском посольском съезде в этот период не поднимался выше Суздальского (22-го) и не относился к числу «степенных» наместничеств. Наместнические книги содержат указание на то, что в 1688 г. происходил российско-литовский съезд. При этом первым послом от России на нем был вопреки предшествующей практике окольничий Ф. А. Головин, носивший с 1685/86 г. титул наместника Брянского (27-й). Его товарищем выступал стольник И. А. Власов, наместник Елатомский (59-й)^[105].

Наместнические книги свидетельствуют о том, что, помимо Польши и Литвы, Россия участвовала в посольских съездах с представителями Швеции. Однако все сведения о таких съездах, вошедшие в этот тип документов, относятся к периоду до конца царствования Федора Алексеевича. Следовательно, при формировании русских делегаций на эти русско-шведские съезды учитывались правила местнического периода. В это время Швеция играла одну из важнейших ролей во внешней политике России. В середине XVII столетия в России считали Швецию государством, по рангу сравнимым с Персией, но значительно уступавшим Польше и Литве. В силу этого статус, чины и титулы лиц, входивших в делегации, отправляемые в Швецию, будь-то послы, великие послы, или представители России на шведском съезде, были ниже, чем в аналогичных ситуациях при внешних сношениях с Польшей и Литвой.

Русское великое посольство, отправленное на шведский посольский съезд в мае 7166 (1658) г., возглавлял боярин князь Иван Семенович Прозоровский (наместник Тверской – 7-й). Вместе с ним на посольском съезде были наместник Шацкий (22-й) Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, получивший думное дворянство после назначения на эту должность, и стольник Иван Афанасьевич Прончищев, наместник Елатомский (33-й)^[106]. До этого русское великое посольство на шведском съезде 7124 (1615/16) г. (по другим источникам – 7123 (1614/15) г.) возглавлял князь Данило Иванович Мезецкий, бывший в то время в чине окольничего и носивший титул наместника Суздальского (14-й). С ним в делегации на съезде работали дворянин Алексей Иванович Зюзин, наместник Шацкий, а также думные дьяки Михаил Новокрещенов и Добрыня Семенов^[107]. (В большинстве случаев в официальных документах дьяков с наместничеством не писали, а титуловали их думными дьяками, даже если думными они не являлись.)

В середине 70-х гг. XVII в. состав делегации на шведском посольском съезде так же возглавлял окольничий в боярском наместническом титуле, а вторым лицом являлся дворянин или думный дворянин. Например, в 7184 (1675/76) г. во главе стоял Иван Васильевич Бутурлин, наместник Коломенский (22-й), его товарищем был наместник Елатомский (36-й) думный дворянин Иван Афанасьевич Прончищев^[108].

Традиции местнического периода диктовали правило, согласно которому все делегации, отправляемые на шведский посольский съезд, возглавлял человек, носящий наместнический титул, относящийся к боярским. Если при этом он действительно состоял в боярском чине, то титул был более высоким (из первого десятка). Если глава делегации находился в чине окольничего, он также получал боярский титул, но уже относившийся ко второму десятку.

Второй посол на шведском посольском съезде традиционно носил окольнический наместнический титул, но при этом мог иметь и чин думного дворянина. Так же, как и в случае с польскими и литовскими посольскими съездами, с конца 50 – начала 60-х гг. XVII в. происходило некоторое снижение уровня делегации, ее чиновных и титульных характеристик.

В дипломатической практике конца XVI – начала XVIII столетия различались великие посольства, принимавшие участие в съездах, и великие посольства, не выполнявшие такой миссии. Состав великих посольств, направленных к тому или иному иностранному государю, в допетровский период был более скромным, нежели состав великого посольства, представлявшего Россию на посольском съезде. Причина носила характер рациональный: самые сложные и спорные вопросы, важные для судьбы страны в целом решались по большей мере на съездах. Миссия великого посольства, направленного к иностранному двору носила более формальный характер, способствовала поддержанию стабильных отношений.

В 80-е гг. XVII в. в практике комплектования великих посольств наметился ряд изменений. Самое существенное из них произошло в конце XVII в., когда в 1697 г. Петром I было отправлено сразу в несколько стран Великое посольство, возглавляемое Ф. Я. Лефортом, Ф. А. Головиным и П. Б. Возницыным. В состав посольства, как известно, инкогнито входил сам царь.

Рассмотрим состав великих посольств и практику наместнического титулования их членов более подробно.

Книги наместнических титулов зафиксировали тот факт, что для России конца XVI – первой половины XVII столетия было характерно направлять посольства различного уровня в конкретную страну, не ставя перед ними задачи посетить несколько государств. Практика отправления одной делегации сразу в несколько стран стала распространяться во второй половине XVII столетия. При этом количество государств, которые предстояло объехать посольству, увеличивалось.

В местнический период, когда в России сложились устойчивые представления об иерархии иностранных государств, самые представительные великие посольства, так же, как и делегации на посольский съезд, отправлялись русским двором в Польшу и Литву.

Особый статус этих государств во внешней политике России первой половины XVII в. столь прочно закрепился в сознании лиц, связанных с дипломатической работой, что при составлении Посольским приказом документации, отразился даже в заголовках ряда документов. В них нередко встречаются формулировки, аналогичные следующей: «выписано ис посольских книг, которые дворяне посыланы наперед сего при прежних государех < > и ныне при великом государе царе и великом князе < > Алексее Михайловиче всея Руссии в Польшу и в Литву и в иные окрестные государства»^[109]. Польша и Литва всегда выделялись особо, все остальные страны проходили под названием «иные окрестные государства».

Во главе великого посольства в Польшу и Литву до середины 70-х гг. XVII в. ставился чаще всего боярин, носивший наместнический титул из первой десятки. Вторым послом был окольничий, чей наместнический титул был из второй половины второго десятка. Великое посольство в Литву 7158 (1649/50) г. возглавлял боярин Григорий Гаврилович Пушкин, наместник Нижегородский (10-й); великое посольство в Литву в 7161 (1652/53) г. возглавлял боярин князь Борис Александрович Репнин, наместник Великопермский (8-й)^[110]. Вместе с Репниным был направлен окольничий Богдан Матвеевич Хитрово, наместник Ржевский (21-й)^[111].

В конце правления Алексея Михайловича и в правление Федора Алексеевича главой великого посольства в Польшу также назначался боярин или ближний боярин: в 7185 (1676/77) г. ближний боярин Иван Семенович Волынский, наместник Обдорский; в 7187 (1678/79) г. боярин Иван Васильевич Бутурлин, наместник Суздальский^[112]. Между тем наместнический титул этих наместников стал ниже, нежели ранее, входил в середину второго десятка или начало третьего, правда и количество титулов как боярского, так и окольнического достоинства увеличилось.

В начале царствования Ивана и Петра в качестве великого и полномочного посла к польскому королю могли отправлять не только боярина, но и окольничего. В августе 1682 г. великим и полномочным послом в Польшу был назначен окольничий И. И. Чаадаев, носивший титул наместника Муромского (28-й)^[113]. При этом книги наместнических титулов не дают указаний, что Чаадаев был товарищем более высокопоставленного лица.

Таким образом, наблюдается снижение наместнических титулов великих послов в Польшу, постепенно происходившее во второй половине XVII в. Эту тенденцию можно объяснить рядом причин. Первая из них крылась в расширении круга государств, с которыми в этот период Россия вступала в более тесные отношения и которые постепенно стали играть все более заметную роль в ее внешней политике. Польша в силу этого уходила с первого места, которое до середины XVII столетия ей отводилось в дипломатической практике России.

Вторая причина заключалась в ослаблении самого Польского государства. Польша конца XVI – первой половины XVII в. и Польша второй половины XVII – начала XVIII в. с точки зрения внутренней стабильности страны и ее могущества на международной арене были несравнимы. Если в конце XVI в. на польском престоле утвердились государи из шведской династии Ваза Сигизмунд III и Владислав IV, при которых страна вела агрессивную внешнюю политику, играла важнейшую роль в польско-шведско-литовской интервенции в Россию, имела шанс посадить своего королевича на русский престол, то к середине XVII в. в Польше все более усиливалась феодальная анархия, государство ослабевало. Во многом этому способствовал тот факт, что с 1652 г. польский Сейм практически прекратил законодательную деятельность. Стало действовать правило, согласно которому каждое решение Сейма должно быть принято единогласно. Следовательно, стоило одному члену этого органа проголосовать против, и решение не вступало в силу. В 1668 г. произошло отречение последнего короля из династии Вазов Яна II Казимира, после чего на троне оказались два представителя магнатских польских родов, но эта практика не закрепилась, и с 1697 г. к власти вновь пришли иноземцы – саксонская династия.

В ситуации, когда трон занимали государи-чужестранцы, польские государственные интересы нередко становились жертвой династических интриг. Соседи Польши стали претендовать на ее территории, страна была втянута в ряд кровопролитных войн. Ужасными оказались потери от шведского нашествия 1655–1660 гг., после которого Польша потеряла 30–40 % своего населения. В итоге ослабление страны не могло не сказаться на политике по отношению к Польше других держав, нашло свое отражение в дипломатической практике России. Снижение уровня русских великих посольств в Польшу и наместнических титулов послов при учете тех изменений, которые происходили в статусе Польши на международной арене, вполне объяснимо.

Статус и титул великого посла в Польшу в 80-е гг. XVII в. могли быть повышены только в случае, если миссия посольства распространялась и на другие страны, а Польша являлась лишь частью посольского маршрута. Известно, что великое посольство 7194 (1685/86) г. к римскому цесарю и польскому королю возглавлял боярин Б. П. Шереметев, носивший титул наместника Вятского (11-й), принадлежавший к «степенным»^[114].

В тот период, когда русско-польские отношения были наиболее приоритетными для России, посольства, отправлявшиеся Россией в иные государства, были не столь представительны, как посольства в Литву и Польшу. Причины этому были различными. В ряде случаев страна, куда направлялось великое посольство, считалась Россией ниже по статусу, чем наше государство.

Другая причина крылась в длительном и трудном пути в ряд стран, что не позволяло направлять делегацию самого высокого уровня. При этом страна могла относиться к разряду государств, особо почитавшихся Россией. Доказательством тому может послужить сопоставление данных о представительности русских посольств и уровне приема, оказываемого в России официальным представителям этих государств. К наиболее почитаемым Россией государствам относилась Священная Римская империя. При приеме представителей этого государства при русском дворе им оказывался максимальный почет. Жалованье, которое они получали от русского царя, превосходило жалованье, дававшееся послам многих стран, и было сопоставимо только с жалованьем представителей Польши и Англии.

Между тем в середине и третьей четверти XVII в. в России не было принято посылать послов в Священную Римскую империю, туда отправляли только посланников^[115]. Причина крылась в проблемах чисто практического характера: путь в это государство был столь далеким и трудным, что отправление посольства приводило к большим убыткам. В силу этого отправляли посланника из окольничих или дворян среднего по знатности дворянского рода, а с ним в товарищах дьяка.

Третья причина заключалась в том, что роль той или иной страны во внешней политике России определенного периода была незначительна. В правление Алексея Михайловича и Федора Алексеевича высоко почитаемая Россией Англия, несмотря на свой престиж и международный статус в целом, для самой России не являлась основным иностранным партнером, не могла сравниться в этом плане с такими государствами, как Польша. При приеме в России английским дипломатам воздавались максимальные почести, сумма, на которую закупали подарки при отправке русских представителей в Англию, равнялась польской (3 000 рублей) и превосходила стоимость подарков, традиционно отправляемых во все иные государства. Однако русское представительство, отправляемое в Англию, как правило, состояло из стольника первостепенных родов, дворянина «добрых» родов и дьяка^[116].

Документы зафиксировали значительное количество случаев, при которых великое посольство как в местнический, так и послеместнический периоды возглавляли окольничие. Например, великое посольство 7161 (1652/53) г. к Кызылбашскому шаху возглавлял окольничий князь Иван Иванович Лобанов-Ростовский, великое посольство к персидскому шаху, отправленное в январе 7174 (1666) г. (по другим источникам – 7170 (1662) г.) – окольничий Федор Яковлевич Мстиславский, великое посольство в Швецию 7153 (1644/45) г. – окольничий Григорий Гаврилович Пушкин, великое посольство в Швецию 7191 (1682/83) г. – окольничий Иван Афанасьевич Прончищев^[117].

Несмотря на то, что все перечисленные лица находились в окольническом чине, их наместнические титулы существенно разнились. Главы великих посольств к шахам персидскому и кызылбашскому имели боярский наместнический титул (наместника Рязанского, Новоторжского); в то же время окольничие, возглавлявшие посольства в Швецию, были в окольническом наместническом титуле^[118]. Объяснение такому факту можно найти в том, что, во-первых, всем этим посольствам приходилось решать различные по значимости задачи, а, во вторых, местническое положение глав всех перечисленных посольств, несмотря на равенство их чина, было неодинаковым.

Всего по книгам наместнических титулов разных лет, начиная с 1580 по 1682 г., фиксация данных об отправлении посольств, наделенных статусом «великих», проходит по отношению к таким странам, как Литва, Польша, Швеция, Персия, Англия, Кызылбаши^[119]. Наместнические книги с 1682 по 1706 г. зафиксировали факт отправления великих посольств в такие государства как Австрия, Курляндия, Англия, Голландия, Бранденбург, Турция, Польша, Швеция, что наглядно свидетельствует об изменении приоритетов в российской внешней политике этого периода, а также расширении международных связей России^[120].

Наиболее примечательным среди всех великих посольств этого периода было посольство 1697–1698 гг. Интерес к нему, в первую очередь, привлекает участие в посольстве царя, фактического руководителя этой делегации, а также важность и широта миссии посольства, невиданное доселе количество стран, которые оно должно было посетить. Посольство побывало в Курляндии, Бранденбурге, Голландии, Англии, Австрии. Находясь в Вене, Великое посольство вело переговоры с венецианским послом. Перед отправкой посольства планировалась поездка в Венецию, но она была отменена в связи с известиями о стрелецком восстании.

Важность задач (укрепление и расширение русско-австро-венецианского союза против Османской империи), решавшихся посольством, предопределила его представительность и масштабность. Свита посольства состояла из 250 человек. Формальные главы Великого посольства генерал и адмирал Ф. Я. Лефорт и генерал и комиссар боярин Ф. А. Головин были наделены очень высокими наместническими титулами Новгородским и Сибирским^[121]. Думный дьяк П. Возницын, проходивший по ряду документов как «думный советник», носил гораздо более скромный титул наместника Болховского (60-й)^[122].

Самые представительные посольства из тех, что не носили статус великих, в период до 60–70-х гг. XVII в. отправлялись в Литву и Польшу.

В конце XVI – начале XVII столетия посольства в Литву и Польшу имели представительство, аналогичное посольству 7094 (1585/86) г. к королю Стефану Баторию. В него входили боярин князь Федор Михайлович Троекуров, наместник Коломенский (19-й); дворянин Федор Писемский, наместник Шацкий (22-й); дьяк Дружина Петелин, наместник Боровский (45-й)^[123]. При царе Федоре Борисовиче в 7109 (1600/01) г. посольство в Литву состояло из боярина Михаила Глебовича Салтыкова, наместника Суздальского (14-го); дворянина Василия Плещеева, наместника Ряжского (30-го); дьяка Афанасия Васильева, написанного в документах думным дьяком, наместника Боровского (45-го)^[124].

При царе Михаиле Федоровиче, когда с поляками в июне 1634 г. был в итоге Смоленской войны заключен Поляновский мирный договор, титулы глав русских посольств, отправляемых в Литву «на докончанье», продолжали присваиваться, исходя из прежних правил и традиций. Например, боярин князь Алексей Михайлович Львов носил титул наместника Суздальского (14-й)^[125].

Если сравнить наместнические титулы послов и великих послов, отправлявшихся в одно и то же государство, то явно виден приоритет статуса великого посольства. В то время как в конце XVI – первой половине XVII в. главы великих посольств обладали титулами, входившими в первую десятку, то главы посольств, не считавшихся великими, наделялись наместническими титулами, входившими во вторую половину второго десятка. Их наместнический титул по своему достоинству соответствовал титулу второго великого посла.

Со времени второй половины царствования Алексея Михайловича, как и в случае с великими посольствами, статус наместнических титулов послов в Литву и Польшу несколько снизился.

В петровскую эпоху, когда документы все чаще стали фиксировать практику отправления чрезвычайных послов, встала проблема определения их наместнического титула. На примере отправления чрезвычайного посла к польскому королю и панам Рады в 1701 г. это хорошо видно. Указом от 2 ноября 1701 г. было принято решение о присвоении чрезвычайному послу стольнику князю Г. Ф. Долгорукому титула наместника Черниговского (14-го); 9 ноября 1701 г. было принято решение об изменении титула на наместника Рязанского (15-го); 15 ноября титул вновь был понижен на одну позицию, поскольку было велено титуловать Долгорукого наместником Ростовским (16-м)^[126]. В целом, титул оставался в рамках середины второго десятка.

Между тем, если сравнить колебания наместнических титулов послов и великих послов в Польшу на протяжении XVII – начала XVIII в., то вряд ли можно делать вывод о том, что в отличие от великого посольства, статус обычных послов и их наместнические титулы не были снижены. Ранг чрезвычайного посла наделял его дополнительными полномочиями, а важность его миссии способствовала единовременному повышению постепенно снижавшихся посольских титулов дипломатов, направлявшихся в эту страну.

В целом наши посольства в Польшу последней трети XVII – начала XVIII в. также, как и великие посольства, постепенно переставали считаться самыми представительными. Россия в это время направляла посольства, возглавлявшиеся лицами, состоящими в гораздо более высоких чинах и наместнических титулах, нежели те, кто был послом в Польшу. Книги наместнических титулов содержат указания на то, что наше «немецкое» посольство возглавлял боярин Ф. А. Головин, являвшийся наместником Сибирским (5-м)^[127]. Наше посольство в Голландию 1699 г. по представительности примерно совпадало с посольством в Польшу. Послом в Голландские штаты был назначен окольничий А. А. Матвеев, наместник Ярославский (17-й)^[128]. Как видно из сопоставления наместнических титулов, титул обычного посла в Голландию был примерно равен титулу чрезвычайного посла в Польшу.

Книги наместнических титулов дают и некоторую информацию о представительности и составе российских посольств, отправлявшихся в Швецию. Между тем информация по периоду последней четверти XVII – начала XVIII в. очень бедна. Эти документы отметили лишь один факт присвоения наместнических титулов в связи с отправления великого посольства и ни одного факта наделения наместническими титулами в связи с отправлением обычного посольства. Посольства в Швецию в период до последней трети XVII в. по статусу наместнических титулов и чинов, назначавшихся в них лиц, уступали (так же как и великие посольства) посольствам в Польшу и Литву.

Комбинация лиц в них была следующей. При царе Борисе Федоровиче в 7109 (1600/01) г. посольство возглавлял думный дворянин Василий Борисович Сукин, наместник Елатомский (33-й); с ним был послан дьяк Постник Дмитриев, наместник Боровский (45-й)^[129]. В другое время вместе с Борисом Ивановичем Пушкиным, «посланным из дворян» и получившим позднее титул окольничего, в посольство входил Григорий Горихвостов. При этом Пушкин носил титул наместника Ряжского (30-й), а Горихвостов наместника Елатомского (33-й)^[130].

Из книг наместнических титулов следует, что посольство в Швецию, не наделенное статусом великого посольства, составляли лица, чей наместнический титул входил в 4-й и 5-й десяток. Это были титулы, традиционно присваивавшиеся дворянам, которые и составляли главные силы делегации подобного уровня. Статус посольства несколько повышался при усложнении задачи, решаемой посольством и ее важности. Известно, что в 7167 (1658/59) г., когда Россия отправила посольство в Швецию с целью подтверждения перемирия, в которое вошли Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин и Богдан Иванович Нащокин, первый из них носил титул наместника Шацкого (22-й), второй – Кадомского (34-й)^[131].

В конце XVI – начале XVIII в. постоянными были обмены посольствами между Россией и Данией. В местнический период при отправлении посольств в эту страну, так же, как и в Швецию, во главе, как правило, ставили дворянина или думного дворянина, но наместнические титулы этих лиц были существенно выше, нежели тех, кто посылался в Швецию. Посольства России в Данию хотя и возглавляли лица, находившиеся в чинах не выше думного дворянства, но их титулы относились к высшим окольническим, а иногда и к боярским. По книгам титулов в связи с этим государством проходят титулы наместников Брянского (20-й, относящийся к боярским), Муромского (23-й, 2-й из окольнических), Калужского (25-й, 4-й из окольнических)^[132]. Второй посол носил титул из середины 4-го десятка, часто – наместника Елатомского (33-й)^[133].

Такое соотношение наместнических титулов между посольствами в Швецию и Данию вполне возможно объяснить закономерностью, прослеживающейся по книгам наместнических титулов. Книги местнического периода зафиксировали отправление в Швецию посольств, считавшихся «великими», и посольств, не наделенных подобным статусом. Что же касается Дании, то книги титулов ни разу не отмечают факта отправления в это государство великого посольства. Следовательно, существо и уровень задач, которые приходилось решать «обычным» посольствам, отражал всю палитру отношений между двумя государствами. Их значимость и предопределяла факт наделения послов, отправляемых в Данию, более высокими наместническими титулами.

В петровскую эпоху Россия сохранила практику отправления в Данию обычных посольств, не наделенных статусом «великого». Чины послов в Данию по-прежнему не были высокими. Например, послом к датскому королю в 1700 г. был назначен стольник А. П. Измайлов. Его наместнический титул был достаточно высоким. Измайлов являлся наместником Суздальским, занимавшим 22-ю строчку в наместнической иерархии и считавшимся первым титулом среди тех, которые не относились к степенным^[134].

Отправление посольств в Англию или Кызылбаши в конце XVI – начале XVIII в. было гораздо более редким явлением, нежели отправление посольств в Польшу, Литву, Швецию или Данию. В силу этого можно отметить некоторые закономерности распределения наместнических титулов послов различного уровня, направляемых в эти страны. В допетровский период наши посольства в Англию, включая те, что носили статус «великих», возглавляло лицо в чине не выше окольничего. Во главе такой делегации мог стоять и стольник^[135]. Самый высокий из наместнических титулов, указанный в книгах титулов этого периода – наместника Шацкого^[136]. Титулы глав таких посольств относились к началу третьего десятка, были одними из высших окольнических титулов (Шацкий, Тульский и пр.).

При Петре I, как было отмечено ранее, Англию посетил сам царь вместе с Великим посольством 1697–1698 гг. Петр встречался с английским королем Вильгельмом III Оранским (сначала в Утрехте, затем вторично – в Англии), пробыл в этой стране около трех месяцев, знакомился с кораблестроением, посещал верфи, артиллерийские заводы. Отношение России и Англии в конце XVII в. приобретали большую значимость в связи с активизацией внешней политики России. Как известно, эту страну в России особо почитали и ранее, устраивая ее представителям при Московском дворе один из самых пышных и торжественных приемов, но серьезной ставки на поддержку Англии в международной политике России не делала. В 1697–1698 гг. перед Петром стояла совершенно иная задача: вовлечь в антитурецкий союз морские державы, помощь которых для России, тогда не имевшей мощного флота, была крайне необходима. Реализация этой задачи и предопределила тот факт, что статус и наместнические титулы русских дипломатов, посетивших Англию в конце XVII в., значительно превышали все ранее существовавшие показатели.

Посольства к Кызылбашскому шаху в зависимости от получения или неполучения статуса «великих», различались существенно. Если посольство такой статус имело, то его мог возглавлять окольничий с боярским наместническим титулом, например, наместника Рязанского^[137]. Если же посольство не наделялось статусом «великого», то наместнический титул первого посла относился лишь к 4-му десятку^[138].

В допетровскую эпоху отправление посольства в такие государства, как Голландия, Персия, Турция было единичным явлением. При этом послы чаще всего находились в чине стольника, что предопределяло и их невысокий наместнический титул: наместника Медынского, Юрьева Польского, Переславля Залесского^[139]. При Петре роль Голландии и Турции для России изменилась. Ранее было отмечено, что в 1699 г. в Голландию царь отправил одно из самых представительных посольств, помимо того, что переговоры с этой страной являлись одной из важнейших задач Великого посольства 1697–1698 гг. Возрастание роли Голландских штатов во внешней политики России, также как и изменение роли Англии, предопределял факт господства этих стран на море.

Отношения с Турцией в конце XVII в. оставались крайне напряженными. Порта не могла смириться с потерей Азова, которым теперь управляли русские воеводы, наделенные наместническими титулами для ведения дипломатических переговоров. Турция оттягивала подписание мирного договора с Россией до 1699 г. Только после того, как русский чрезвычайный посланник (по некоторым документам – посол) Е. И. Украинцев прибыл в Константинополь на военном корабле «Крепость», продемонстрировав военно-морскую мощь России, Османская империя согласилась на заключение 30-летнего перемирия. Чины и титулы русских послов в Турцию как до Петра, так и при Петре оставались невысокими. Е. И. Украинцев, будучи думным дьяком, носил титул наместника Каргопольского (62-й), а русский посол, направленный в Турцию в 1702 г., Петр Толстой – наместника Алаторского (50-й)^[140].

В целом книги наместнических титулов до 1682 г. фиксируют, что Россия отправляла послов, не носивших статус великих, в Польшу, Литву, Швецию, Данию, Англию, Голландию, Кызылбаши, Персию, Турцию. Книги наместнических титулов с 1682 по 1706 г. отмечают факт отправления посольств, не являвшихся великими, помимо перечисленных стран еще во Францию, Испанию, немецкие государства.

Характеризуя практику назначения посольств, можно отметить следующие особенности. Наместнические титулы всех послов находились в строгом соответствии с уровнем посольства: «великое, отправляемое на съезд»; «великое»; не носящее статус «великого». От статуса посольства зависели и чины лиц, входящих в русскую делегацию. В период господства местничества они согласовались с местническим положением их носителя. В случае отсутствия дипломатической практики обмена между Россией и иным государством «великими» посольствами повышался уровень задач обычных посольств, что влекло за собой повышение наместнических титулов лиц, возглавлявших такие посольства.

В дипломатической практике обмена представительствами между государствами за послами по статусу и важности выполняемой миссии шли посланники. Посланникам, так же как и послам, присваивался наместнический титул, но очень невысокий, не выше Елатомского, шедшего в наместнических книгах до 1682 г. на 33-й позиции, а в книгах до 1706 г. – на 59-й. Посланников Россия отправляла либо в такие государства, как Литва или Польша, обмен с представителями которых был постоянным и в силу решавшихся задач требовались представительства разного уровня; либо же в такие государства, которые не играли во внешней политике России на данный момент существенной роли. Цель посланников в последнем случае больше носила ознакомительный характер.

Так, в 7164 (1655/56) г. в Венецию был отправлен стольник Иван Иванович Чемоданов, носивший титул наместника Переславля-Залесского (43-й); в 7167 (1658/59) г. во Флоренцию в ранге посланника ездил дворянин Василий Богданович Лихачев – наместник Боровский^[141] (Боровское наместничество при Алексее Михайловиче стояло последним в книгах титулов). В 7175 (1666/67) г., 7187 (1678/79) г. и 7193 (1684/85) г. Россия направила посланника во Францию. Первые два раза им был стольник Петр Иванович Потемкин, сначала носивший титул наместника Боровского, затем – Углечского^[142]. В царствование Ивана и Петра Алексеевичей в титуле наместника Елатомского во Францию посланником был отправлен стольник С. Алмазов^[143]. Миссия российского дипломата, отправленного во Францию, могла распространяться и на иное государство, например, Испанию, Англию. Так П. Потемкин в 7175 (1666/67) г. являлся посланником к французскому и испанскому королям, а в 7187 (1678/79) г. – посланником во Францию, Англию и Испанию.

Нередко перед русскими делегациями, официально находившимися в ранге посольств, ставилась задача определения русской границы (размежевания) и обмена пленными (полоняничной размены) с представителями того или иного государства-соседа России. В документах конца XVI – начала XVIII столетия посылка на размежевание порой расценивалась как особый род службы. Размежевание и обмен пленными, в первую очередь, сопровождали заключение Россией перемирия или мирного договора с тем или иным государством в послевоенный период. В тех случаях, когда размежеванию предшествовал крупный международный конфликт, значимость службы в межевщиках значительно возрастала. Одновременно с этим повышался и статус лиц, выполнявших подобное поручение. Эта задача в ряде случаев могла быть возложена на великих послов. После того, как по итогам Ливонской войны с Речью Посполитой в 1582 г. в Яме-Запольском было заключено перемирие, оно сопровождалось отправлением на литовский рубеж для «полоняничной размены» великих послов боярина Ивана Васильевича Годунова и думного дворянина Андрея Федоровича Нагово^[144]. Задачи размежевания границы могли возлагаться не только на послов, но и на воевод пограничных территорий.

Лица, отправлявшиеся на размежевания, независимо от их дипломатического статуса непременно наделялись наместническими титулами, и пока существовало местничество, назначались на эту службу в соответствии с их местническим положением. Высокий статус русских представителей, нахождение их в ранге великих послов предопределили и высокие наместнические титулы этих лиц. В ранее приведенном случае 1582 г. Годунов был наместником Рязанским, а Нагово – Костромским. Оба наместничества относились к разряду боярских и входили во вторую десятку^[145].

Большинство лиц, отправленных для размежевания, не обладали столь высокими полномочиями и в ранге великих послов не находились. Поскольку их задачи требовали кропотливой работы, на «размежевание» чаще всего направлялась не одна делегация (полномочная группа), а сразу несколько, каждая на свой участок границы.

Книги наместнических титулов зафиксировали ситуацию подобного рода. Она относилась к 7103 (1594/95) г. Тогда для размежевания со шведской землею было послано сразу три пары. Документ отмечает, что «в 1-е место меж Корельского и Выборского уезду посылан был воевода и князь Василей Ондреевич Звенигородцкой да дьяк Игнатей Софонов < > писан князь Василей наместником Стародубским. Во 2-е место меж Корельского уезду с выборскою и с финскою землею посылан воевода Василей Плещеев да дьяк Василей Глебов. А писан Василей Плещеев наместником Козельским. В 3-е место меж Корельского уезда с выборскою и с финскою землею < > посылан Ермолай Коробов да дьяк Офонасий Малыгин, а писан Ермола(й) воеводою и наместником Шацким»^[146]. Дьякам, которые посылались с воеводами на межевание, как правило, наместнического титула не присваивали. В книгах наместнических титулов неоднократно встречаются записи по данному поводу, аналогичные следующим: «Да по посольскому ж договору и вечному докончанию были на межеванье князь Микита Мезецкой был в Вязьме, писан наместником Козельским, а с ним был Осип Хлопов без наместничества»; «Князь Петр Волконский был в Торопце, писан наместником Резанским, а с ним был Офонасей Желябовской без наместничества»^[147].

По книгам наместнических титулов местнического периода можно отметить, что задачи определения границы постоянно возникали между Россией, Литвой и Швецией. Лица, принимавшие участие в данной процедуре с обеих сторон, также назывались судьями. Судьи, как правило, были дворянами, иногда находившимися в чине думного дворянина. Редко среди судей встречались стольники. Наместнические титулы судей относились к третьему, четвертому, или даже пятому десятку: наместники Брянские, Шацкие, Кашинские, Каширские, Елатомские, Углечские, Романовские и пр.^[148]

Невысокие наместнические титулы межевщиков, а также их дворянское происхождение показывают, что сама рассматриваемая служба (за редким исключением) в местнический период не относилась к числу особо почетных. При выполнении этих обязанностей дворяне-наместники вступали в тесное сотрудничество с дьяками, занимавшими еще более низкую социально-служебную ступеньку. При этом выполнение обязанностей одного рода сближало первых и вторых, но окончательного смешения не происходило и произойти не могло, поскольку, во-первых, назначение лиц дворянского звания происходило с учетом их местнического положения, а большинство дьяков к местничавшей группировке не относились, во-вторых, все дворяне-межевщики непременно наделялись наместническими титулами, что было нехарактерно в отношении дьяков.

Практика назначения специальных должностных лиц для размежевания и размены сохранялась и в послеместнический период. Однако престиж этой службы в целом несколько возрос. Определение границы теперь происходило на межевых съездах, а лицо, отправленное русским государством на такой съезд, называли либо «межевым судьей и комиссаром», либо «полномочным комиссаром на межевом съезде». Значительное число межевых судей и комиссаров находились в чине стольника, но их наместнические титулы разнились. Между тем встречались случаи, когда межевщик находился в титуле наместника Коломенского, считавшегося третьим в ряду всех, не относившихся к степенным. В целом межевые судьи и комиссары в 80-е гг. XVII – начала XVIII в. носили такие титулы, как наместник Коломенский, Углечский, Елатомский, Боровский^[149].

Самой значительной службой, связанной с приемом иностранных посольств в России, была службы в Ответной палате. Как известно, Ответной палатой называлось как помещение, в котором происходили переговоры, так и сам орган, ведущий переговоры с русской стороны. Ответная палата – государственный орган временного характера, комплектующийся на основании царских указов. От искусства дипломатов и знания ими проблемы во многом зависело окончательное решение важнейших внешнеполитических вопросов, с которыми сталкивалась Россия. Все это повышало престиж и значимость службы в Ответе.

Место и время работы Ответной палаты нашли четкое отражение во всем церемониале, связанном с принятием иностранных представителей. На втором из трех приемов, устраиваемых царем иностранным дипломатам, думный дьяк сообщал им имена лиц, назначенных в Ответ. До этого состав Палаты закреплялся соответствующим царским указом. Работала Ответная палата всегда в ином помещении, нежели проводились приемы, в котором все было подготовлено и предусмотрено для ведения длительных переговоров. Если в палате для царского приемы (Грановитой или Золотой) послам приходилось стоять, центр палаты был свободен для совершения самого действа приема, то посредине Ответной палаты помещался стол. По длинной стороне стола рассаживались русские представители (в документах того времени это называлось «сидеть вдоль стола»), а по короткой стороне – иностранные послы (сидевшие «поперек» стола). Круг лиц, имевших доступ в Ответную палату, был крайне ограниченным, даже дворяне посольской свиты не могли попасть сюда. Помимо дипломатов, как с той, так и с другой стороны в Ответе присутствовали только толмачи, секретари и подьячие, записывающие речи обеих сторон.

После завершения переговоров русские дипломаты направлялись с докладом к царю. Принятие окончательного решения по внешнеполитическим вопросам являлось прерогативой монарха. Если проблема, обсуждавшаяся в Ответе, была спорной или договоренности, достигнутые при переговорах, не устраивали российскую сторону, мог быть назначен дополнительный день для обсуждения вопросов. Если русскому правительству требовалось дополнительное время для обдумывания предложений, сделанных послами, то от царя к ним направлялся думный дьяк с сообщением, что ответ будет дан позднее. Ответ на следующий день или через несколько дней присылался к послам в письменном виде.

Источники дают сведения о том, что «Ответом» называлась и работа, связанная с переговорами вне Москвы. Например, 3 сентября 7165 (1656) г. боярин и наместник Нижегородский Семен Лукьянович Стрешнев «был в ответе под Ригою в государевом обозе Бранденбургского курфюрста с послом Яносом Казимиром»^[150]. Однако же подобная ситуация являлась не правилом, а исключением.

При работе «Ответа» вне столицы функции главы Ответной палаты могли возлагаться на должностных лиц, имевших на тот момент иное по характеру поручение. Так, записи в книге наместнических титулов, доведенной до 1701 г., свидетельствуют о том, что 29 июля 1699 г. титул наместника Новгородского был присвоен боярину А. С. Шеину, назначенному воеводой Большого полка. При этом Шеину предписывалось титуловаться наместником «будучи с послами в ответах, и к гетману Ивану Степановичу Мазепе, за польский и шведский рубежи, и к гетманам, воеводам, генералам, губернаторам, комендантам, урядникам в пересыльных листах»^[151]. 13 августа 1699 г. наместником Псковским было указано титуловаться боярину Т. Н. Стрешневу «с послами в Ответах, к гетману Ивану Степановичу Мазепе, за шведский и польский рубежи к генералам, гетманам, воеводам, губернаторам, комендантам и иным урядникам в пересыльных листах»^[152]. Эта запись по всем показателям схожа с теми, что характеризовали должностные поручения воевод, и видимо была сделана в связи с назначением Стрешнева на воеводство.

В 1696 г., назначая Ф. Я. Лефорта главой Великого посольства, Петр указал титуловаться ему наместником Новгородским, «будучи на своей великого государя службе во окрестных государствах у цесаря римского, у аглинского и дацкого королей, у папы римского же, у галанских стат и у курфистра Брандебергского, и в Венецыи в своих великого государя государственных посольских делех, в ответех и во всяких пересылных писмах, в великих и полномочных послех»^[153]. Аналогичная последней запись была сделана и в связи с присвоением титула наместника Сибирского второму великому послу в посольстве 1697-98 г. боярину Ф.А. Головину^[154]. Перенесение Ответа из столицы в тот период, который характеризуют два последних случая, было не случайным, если учесть, что сам Петр входил в это великое посольство.

По данным книг наместнических титулов до 1682 г. (с учетом назначений, производимых за период правления от царя Ивана Васильевича до царя Федора Алексеевича) Ответная палата вела переговоры с английскими, литовскими, польскими, шведскими, датскими послами и посланниками, с цесарскими, кызылбашскими, голландскими послами, а так же послами Бранденбургского курфюрста и гетманом войска Запорожского.

Книги наместнических титулов с 1682 по 1706 г. к вышеприведенному перечню добавляют сведения о том, что Ответная палата вела переговоры с персидским послом.

В Ответную палату традиционно входили двое бояр, окольничий (или двое окольничих) и думный посольский дьяк. В тех случаях, когда Посольский приказ возглавлялся лицом более высокого чина, дьяк не присутствовал; при комплектовании Ответной палаты первым образом учитывался факт непременного наличия именно руководителя данного ведомства. При функционировании местничества служба в Ответе считалась службой с местами, а бояре, входившие в Ответ, по традиции относились к родам «первой статьи».

Каждому из представителей Ответной палаты присваивался наместнический титул. Поскольку в Ответную палату входили несколько человек разного чина, то степень наместнического титула каждого из них была различной. В эпоху господства местнических правил титул членов Ответной палаты был непосредственно связан с местническим статусом лица. Кроме того, сам статус государства, представители которого вели переговоры с русской Ответной палатой, также влиял на статус наместнических титулов русских дипломатов. Рассмотрим данные закономерности подробнее.

Состав Ответной палаты во многом зависел от того, с дипломатами какого уровня и статуса проводились переговоры. Если прибывало посольство, то местническое положение и степень наместнических титулов была гораздо выше, нежели при комплектовании Ответной палаты, ведущей переговоры с посланниками. При переговорах с послами Ответную палату, как правило, возглавлял боярин, имевший наместничество от 3-го (Казанского) до 7-го (Тверского). Второй человек в Ответе мог быть боярином или окольничим, но его наместнический титул соответствовал концу первого десятка, а чаще – второму десятку в росписи. Третьим мог быть окольничий или думный дворянин, чей наместнический титул был значительно ниже титула второго представителя в Ответе, его наместничество – из третьего десятка. Так, в Ответ к английским послам в 7113 (1604/05) г. первым был назначен боярин Степан Васильевич Годунов, наместник Псковский (5-й). Вместе с ним в Ответе был боярин Петр Федорович Басманов, наместник Белоозерский (17-й)^[155].

В 7153 (1644/45) г. Ответную палату, ведущую переговоры с литовскими послами и посланниками, возглавлял Н. И. Одоевский (наместник Астраханский – 4-й); с ним вторым лицом был наместник Ростовский (12-й) боярин Иван Петрович Шереметев^[156].

В ноябре 7166 (1657) г. при переговорах с послами Кызылбашского шаха Ответ возглавлял боярин князь Алексей Никитич Трубецкой, наместник Казанский (3-й). Вторым в Ответе был боярин князь Борис Александрович Репнин, наместник Великопермский (8-й), третьим – окольничий Василий Семенович Волынский, наместник Чебоксарский (27-й)^[157].

Ответную палату при переговорах с польскими великими и полномочными послами во главе с Яном Гнинским в 7180 (1671/72) г. с русской стороны возглавлял ближний боярин Юрий Алексеевич Долгорукий, наместник Тверской (7-й). Вместе с ним в Ответ был назначен боярин князь Дмитрий Алексеевич Долгорукий, наместник Суздальский (15-й)^[158].

В местнический период при комплектовании Ответной палаты для переговоров с посланниками во главу этого органа ставили человека, чей наместнический титул соответствовал второму десятку в росписи титулов. Соответственно понижался и наместнический статус всех остальных членов Ответной палаты. В 7116 (1607/08) г. в Ответ к литовским посланникам были назначены боярин князь Иван Михайлович Воротынский, наместник Вологодский (15-й). Вторым в Ответе был окольничий Иван Федорович Колычев, наместник Галичский (26-й). Третьим в Ответе был думный дворянин Василий Борисович Сукин, наместник Елатомский (33-й)^[159]. В 7166 (1657/58) г. и 7167 (1658/59) г. в Ответах с датскими посланниками во главе Ответной палаты стоял боярин князь Федор Федорович Волконский, наместник Муромский (23/24-й), а вместе с ним в Ответ был назначен окольничий Иван Афанасьевич Гавренев наместник Кашинский (37/38-й)^[160].

После отмены в России местничества правила комплектования Ответной палаты, ведущей переговоры с послами, в целом сохранялись. Глава Ответа, как и ранее, носил один из самых высоких наместнических титулов. В период с 1682 по 1689 г. среди титулов этих должностных лиц появился «наместник Новгородский», чего ранее не наблюдалось. Причина этого заключалась не столько в общей тенденции повышения наместнических титулов глав Ответной палаты, сколько в том, что большинство переговоров проходили при личном участии и руководстве В. В. Голицына, возглавлявшего наряду с другими и Посольский приказ. Фаворит Софьи Алексеевны получил в период правления царевны огромное количество различных почетных титулов и высоких должностей, хотя, справедливости ради, заметим, что возвышение Голицына началось в правление Федора Алексеевича, а занимаемые им должности во многом соответствовали его способностям. В 1683 г. Голицын был пожалован титулом «Царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегателя». Наместником Новгородским он стал ранее, в 1682 г. Книги наместнических титулов свидетельствуют о том, что В. В. Голицын руководил Ответной палатой в 7192 (1683/84) г. при переговорах с польскими послами, в 7192 (1683/84) г. при переговорах со шведским послом, в феврале 1686 г. при переговорах с польскими великими и полномочными послами во главе с Криштофом Гримальтовским, воеводой Познаньским и в ряде других случаев^[161].

Интересен тот факт, что практически сразу после отмены местничества, когда местнические предрассудки были еще живы среди русского высшего общества, а согласно им высокородному боярину и наместнику, обладавшему очень высоким наместническим титулом, было зазорно принимать должность главы Ответа на переговорах с посланниками, Голицын в 7191 (1682/83) г. возглавил Ответную палату, ведущую переговоры с польским посланником. Товарищем Голицына и вторым членом Ответа в этом случае стал наместник Черниговский боярин князь Владимир Дмитриевич Долгорукий^[162]. Третьим членом этого Ответа был окольничий С. Ф. Толочанов, наместник Можайский^[163]. Можно предположить, что отмена местничества сказалась на комплектовании Ответной палаты, определении статуса и положения лиц, в нее назначавшихся. Ранее четко существовавшая связь между статусом делегации, положением страны и статусом лиц, ведущих переговоры, их местническим положением и наместническими титулами теперь не соблюдалась, Палата, по статусу своих членов соответствующая переговорам с послами, назначалась для ведения переговоров с посланниками.

При отмене местничества перестала существовать и ранее не очень четко соблюдавшаяся практика, согласно которой все документы строго фиксировали положение первого, второго, третьего, четвертого членов Ответа. Ранее при записях о присвоении титула третьему или четвертому членам Палаты, как правило, указывалось, что он выступает товарищем первого и второго членов Ответа, перечислялись их фамилии, чины и титулы. Например, в 1657 г. при присвоении титула наместника Чебоксарского В. С. Волынскому книги наместнических титулов содержали запись о том, что он назначен в Ответ к кизылбашским послам вместе с боярами А. Н. Трубецким и Б. А. Репниным^[164].

В послеместнический период каждый член Ответной палаты, не являвшийся ее главой, считался товарищем первого в Ответе. В силу этого трудно установить порядковый номер и положение среди членов Ответной палаты, ведшей в 7192 (1683/84) г. переговоры со шведским послом, наместника Можайского окольничего С. Ф. Толочанова, который считался товарищем боярина князя В. В. Голицына, но, будучи окольничим, вряд ли мог претендовать на должность второго в Ответе^[165]. Аналогичная ситуация возникает при определении роли в Ответе с польскими великими и полномочными послами 1686 г. окольничего и наместника Шацкого П. Д. Скуратова, товарища главы Палаты В. В. Голицына^[166].

В целом система наместнических титулов в конце XVI – начале XVIII в. находилась в тесном взаимодействии и взаимовлиянии с должностной системой русского государства. Как той, так и другой системам были присущи четкая иерархия, усиливающаяся по мере развития российского государства. Система должностей носила более разветвленный, масштабный и сложный характер. Определить значимость и соотношение различных должностных поручений, существовавших в это время межу собой, судить о почетности одной должности по сравнению с другой достаточно сложно. Традиционно эта задача решалась посредством сопоставления чинов лиц, занимавших те или иные должности. Дополнительным существенным фактором определения должностной градации может послужить сопоставление соответствия должностной и наместнической иерархии. Важность данных, получаемых в результате анализа системы наместнических титулов, в этой связи повышается в силу того, что с присвоением наместничества были связаны одни из важнейших должностных поручений: военное и гражданское воеводство, служба в послах, в Ответной палате.

При этом необходимо учитывать в качестве важнейшего условия присвоения наместнического титула факт непременной связи должностного поручения с взаимодействием исполняющего его лица с представителями иностранных государств. Если службы в послах, посланниках, Ответах, межевщиках по своей сути подразумевали непосредственный контакт с иностранными должностными лицами различного статуса и уровня, то воеводство далеко не всегда предполагало наличие такой возможности. В силу этого далеко не все воеводы являлись одновременно и наместниками. В большей мере наместничество было присуще гражданским воеводам пограничных территорий России.

В период существования местнической системы закономерности связи между должностью и наместничеством прослеживаются в большей мере, нежели в послеместнический период. Сопоставление уровня наместнических титулов различных должностных категорий этого времени позволяет сделать следующие замечания.

Среди всех служб, отмеченных присвоением наместничества, самыми значительными и почетными являлись назначения главой Ответной палаты, ведущей переговоры с представителями иностранных держав, находившихся в ранге послов; назначение главным воеводой военного разряда (особенно руководящим военными формированиями на польско-литовском направлении); назначение гражданским первым воеводой в Новгород и Киев; назначение великим послом на польский или литовский съезды. Наместнические титулы этих должностных лиц относились, как правило, к первому десятку всех титулов, хотя и не поднимались выше наместника

Казанского (3-го). Даже в рамках перечисленных должностей не было абсолютного единства статусов. Так, первые гражданские воеводы Новгорода и Киева не носили наместнических титулов выше Псковского (5-го), вполне могли быть наместниками, чей статус по наместническим росписям относился ко второму десятку (наместники Рязанские (14-е), Костромские (19-е) и пр.). В то же время главы Ответных палат, ведущих переговоры с дипломатами в ранге не ниже послов, а также главы русских великих посольств, отправленных на посольские съезды, часто носили титул наместника Казанского (3-го) и практически никогда не спускались по титульным показателям ниже наместника Тверского (7-го).

Следующую с точки зрения уровня и почетности категорию служб местнического периода (согласно анализу наместнических титулов) составляли лица, занимавшие такие должности, как первый гражданский воевода в Пскове; второй великий посол на съезде с польскими или литовскими послами; первый великий посол на съезде со шведскими послами; глава великого посольства в Польшу или Литву, не участвующий в посольском съезде; второй член Ответной палаты, ведущий переговоры с дипломатами не ниже послов. Наместнические титулы, соответствующие перечисленным должностям, начинались с конца первого десятка по наместническим росписям и доходили до середины (в крайнем случае – конца) второго десятка. Тесно примыкали ко второй категории почетности служб, но занимали положение немногим ниже такие должности, как служба в качестве главы Ответной палаты, ведущей переговоры с дипломатами, не выше посланников; служба второго члена великого посольства в Польшу или Литву; служба главы посольства в Польшу или Литву, не носящего статус «великого». Наместнические титулы, соответствующие этим должностям, как правило, входили во второй десяток. При этом не отмечалось случаев их повышения до уровня титулов первого десятка.

Третью категорию почетности служб, связанных с присвоением наместничества, составляли служба третьего члена Ответной палаты, ведущей переговоры с послами; служба второго члена Ответной палаты, ведущей переговоры с посланниками; служба третьего посла, отправленного на посольский съезд с представителями Польши или Литвы; служба второго посла, отправленного на съезд с представителями Швеции; служба второго члена посольства в Литву или Польшу, не носящего статус великого; служба первого посла в Данию или Англию, не имевшего статуса великого. Наместнические титулы перечисленных лиц, как правило, относились к третьему десятку.

Более низкое положение в градации всех служб, исполнители которых являлись наместниками, занимали поручения и должности, соотносимые с наместническими титулами, относящимися к концу третьего, четвертому и пятому десяткам в наместнических росписях. К ним относились служба в товарищах гражданских воевод; служба сходных военных воевод; служба третьим членом посольства, отправленного на шведский съезд; служба второго, третьего (редко – первого) посла, не имевшего статус великого, отправленного в такие страны, как Швеция, Дания; служба посланником; служба третьего члена Ответной палаты, ведущего переговоры с посланниками; служба лица, отправленного на межевание границы (кроме редких исключений) и многие другие.

В период после отмены местничества соответствие между должностью и наместническим титулом хотя и сохранялось, но все же не носило столь выраженной зависимости, как в предшествующее время. В правление Ивана и Петра, а также при Петре мы наблюдаем случаи назначения главой Ответа, ведущего переговоры с посланниками, высокородного боярина и обладателя одного из самых высоких наместнических титулов наместника Новгородского (2-го в наместнической иерархии), в то время как при господстве местничества этой должности соответствовал наместнический титул, входивший только во вторую десятку, носителем которого не мог быть человек, относящийся к первостепенной аристократии. В то время, как до отмены местничества наместнический титул Псковского воеводы не поднимался в наместнических росписях выше конца первого десятка, но мог опускаться до середины второго десятка, после 1681–1682 гг. на эту должность мог быть назначен обладатель самого высокого наместнического титула – наместник Владимирский, бывший при этом не боярином, как было принято ранее для псковского воеводы, а кравчим.

Таким образом, практика присвоения наместнических титулов значительно зависела от факта господства или отсутствия местнических правил и традиций. Эта закономерность носила столь существенный характер, что нуждается в дальнейшем более конкретном и подробном рассмотрении.

Глава IV
Закономерности функционирования, правила и новшества титульно-наместнической системы

Наместнические титулы, используясь в дипломатической практике со второй половины XVI до начала XVIII в., постепенно сложились в четко выстроенную систему, которой были присущи свои правила и закономерности. Ряд из них функционировал исключительно в рамках наместнической системы, другие же, напротив, формировались в результате взаимодействия этой системы с системами должностей, чинов и пр. Наместнические титулы, так же, как и чины, должности выступали регуляторами социальных и служебных отношений представителей высшего российского общества. Сама же служба, правила назначения на нее в рассматриваемый нами период базировались изначально на традициях местничества, постепенно сменявшихся правилами абсолютизма, начавшего свое развитие в России со второй половины XVII в. В итоге перехода от местничества, не совместимого по своей сути с абсолютизмом, к реалиям новой государственной системы, наместнические титулы, как и другие регуляторы служебного положения, подвергались серьезной перестройке. Правила присвоения наместничеств, существовавшие до 80-х гг. XVII в. отчасти разрушались, отчасти модифицировались. Местничество было отменено в 1681–1682 гг., но влияние принципов этого института сохранялось еще некоторое время. В итоге весь период 50–80-х гг. XVII столетия стал для наместнической системы временем постепенной смены влияния законов местничества законами абсолютизма.

В силу изложенного выше, перед исследователем системы наместнических титулов конца XVI – начала XVIII в. стоит задача определить правила и закономерности, присущие самой наместнической системе, выявить принципы влияния местничества на нее, установить особенности трансформации системы наместнических титулов под влиянием абсолютизма.

Среди всех наместнических титулов, когда-либо вводившихся в наместнические росписи, далеко не все использовались в равной мере. Чем выше был ранг титула, тем меньшее количество людей могло на него претендовать. Между тем, подавляющее большинство титулов все же находило своих владельцев. Единственным исключением из этого правила, пожалуй, стала судьба титулов наместника Московского и Киевского. Как известно, попытка ввести их в перечень наместничеств была предпринята в царствование Федора Алексеевича. Однако же в последующей практике эти титулы не использовались. Наместник Владимирский по-прежнему оставался высшим рангом реально функционировавшей наместнической системы. Немногим уступал ему по уровню титул наместника Новгородского. Оба титула употреблялись сравнительно редко. Рассмотрим правила присвоения этих наместничеств.

В период функционирования местничества и сохранения его влияния на порядок росписей и книг наместнических титулов наместниками Владимирскими и Новгородскими являлся очень небольшой круг лиц. Наместниками Владимирскими в допетровскую эпоху были боярин князь Федор Иванович Мстиславский; небезызвестный «дядька» царя Алексея Михайловича и глава правительства в первый период правления этого царя – боярин Борис Иванович Морозов; при Федоре Алексеевиче – боярин князь Никита Иванович Одоевский.

Морозов проходит в росписях как Владимирский наместник в марте 7162 (1654) г. Остро стоявший в данный период Малороссийский вопрос, отношения России с Польшей требовали от него вести переписку с гетманом Богданом Хмельницким, в связи с чем он и стал проходить в документах с указанием наместничества. До этого Морозов не участвовал в дипломатической деятельности, в силу чего документы начала царствования Алексея Михайловича отмечали, что до 1646 г. «Борис Иванович Морозов наместничеством не писыван, потому что в Ответе с послы не бывал»^[167].

15 августа 7187 (1679) г. Владимирское наместничество было «велено писать» боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому, что стало венцом его служебной карьеры^[168].

Наместниками Новгородскими в период существования местничества, согласно книгам наместнических титулов, являлись боярин Иван Никитич Романов (в силу своего близкого родственного положения с царствующими особами); боярин князь Яков Куденетович Черкасский, включившийся в дипломатическую переписку в марте 1654 г., будучи главой Комиссии, которой была поручена Москва на момент отсутствия царя Алексея Михайловича в связи с Польским походом^[169].

По указу 9 марта 7186 (1678) г. на непродолжительный период наместником Новгородским стал ближний боярин Н. И. Одоевский, вскоре получивший повышение наместнического титула^[170]. За ним наместником Новгородским в дипломатических службах стал писаться боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий^[171]. В самом начале правления Ивана и Петра в июне 1682 г. наместником Новгородским титуловался Василий Васильевич Голицын^[172]. Не исключено, что этот титул ему был присвоен еще в конце царствования Федора Алексеевича.

Ранее нами был сделан анализ уровня наместнических титулов, связанных с различными должностями. Была выделена группа наиболее престижных должностей. При этом стала очевидна закономерность, согласно которой в период господства местничества даже самые престижные должности (глав Ответных палат, первых послов на съезды, воевод, командующих крупными военными соединениями и пр.) были связаны с присвоением наместнического титула не выше Казанского, третьего в наместнической иерархии. Титулы самого высокого достоинства присваивались либо видным государственным деятелям (вплоть до уровня глав правительства), либо лицам, особо приближенным к государям и, в свою очередь, были показателями высокого положения и значительной роли их обладателя во внутренней и внешней политике России.

В петровский период ранее отмеченной закономерности не наблюдалось. В марте 1697 г. титул наместника Владимирского был присвоен родственнику царя по материнской линии кравчему Кириллу Алексеевичу Нарышкину при назначении его воеводой в Псков^[173]. Ранее существовавшая связь между чином, должностью и наместническим титулом была нарушена по всем статьям. Никогда до этого первым наместническим титулом не жаловали кравчего, никогда до этого псковский воевода не поднимался в титульной иерархии выше девятой позиции наместника Вятского. Единственное правило, которое все еще сохранилось при этом назначении, было связано с традицией жаловать высшими наместничествами лиц, близко стоящих у трона, ближайшее окружение правителей.

В петровскую эпоху титул наместника Новгородского поочередно носили Франц Яковлевич Лефорт (с декабря 1696 г.), Алексей Семенович Шеин (с июля 1697 г.), Борис Алексеевич Голицын (с июля 1700 г.)^[174]. При этом при присвоении титула в случае с Шеиным, так же, как и в случае с К. А. Нарышкиным, четко указывалась должность, с назначением на которую связано наместничество. Боярин Шеин в этот период являлся воеводой Большого полка. Присвоение Новгородского наместничества в рассмотренной ситуации являлось нарушением установленных традиций, поскольку ранее лица, занимавшие аналогичную должность, в крайнем случае могли подняться до титула наместника Казанского.

Еще одно правило, относящееся к внутренним характеристикам системы наместнических титулов, касалось установления срока, в рамках которого то или иное лицо имело право писаться с наместничеством.

Согласно практике, установившейся с XVI в. и просуществовавшей до 80-х гг. XVII в., должностное лицо писалось с наместническим титулом только в тот период, когда его должностное назначение было связано с отношениями с иной державой и ее представителями. В тех же случаях, когда это поручение было выполнено, во всех официальных документах указывались только чины (боярина, ближнего боярина, окольничего и т. д.). Право писаться с наместничеством определялось соответствующим царским указом. Помета о даче этого указа делалась в столпе определенного приказа, соответствующего служебному назначению наместника, как правило, за подписью того или иного думного дьяка. Встречаются случаи, когда указ определял различные ситуации, в одних из которых следовало именоваться наместником, а в иных этого делать было не нужно. Так, в марте 1665 г. Яков Куденетович Черкасский «к графу Магнусу против его письма писался к нему из Москвы (наместником Новгородским. – Т. Г.), а с походу и с полков писался к нему ж без наместничества ближним боярином и воеводою»^[175].

Практика присвоения наместнических титулов на строго определенный период вытекала из характера службы высших чинов русского государства. Как мы неоднократно отмечали, жесткой специализации среди них не существовало, но определенные попытки в этой области предпринимались. Один и тот же боярин, окольничий, дворянин мог сначала служить воеводой, затем «сидеть» в приказе, после быть назначен в посольство. В силу этого правила книги наместнических титулов очень четко фиксировали службу того или иного служилого человека и время этой службы (год, часто месяц и даже число, с которого назначен на службу человек). Прекращение исполнения обязанностей, связанных с переговорами или перепиской с представителями иного государства, означало и окончание написания с наместничеством.

В таких случаях наместнический титул не переходил на время другому лицу, а оставался вакантным до тех пор, пока его обладатель не станет вновь заниматься дипломатической работой. В период господства местничества это правило соблюдалось практически неукоснительно. Редчайшее исключение было связано с наместничеством Белгородским, которое 16 декабря 7167 (1659) г. царским указом было присвоено окольничему князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому; 18 августа 7172 (1664) г. – боярину князю Борису Александровичу Репнину; и, наконец, в 7176 (1667/68) г. вновь вернулось к Г. Г. Ромодановскому, ставшему к тому времени боярином^[176].

В послеместнический период большинство правил системы наместнических титулов, сложившихся ранее, продолжали действовать, но столь пристального внимания к их соблюдению уже не было. Исключений из вышеуказанного правила стало больше. Так, в 7191 (1682/83) г. наместником Черниговским был боярин князь Владимир Дмитриевич Долгорукий. 8 января 1685 г. титул был присвоен боярину князю М. Я. Черкасскому. 9 ноября 1686 г. он вновь вернулся к В. Д. Долгорукому^[177]. Титул наместника Юрьева Польского 14 мая 1683 г. был присвоен Никите Ивановичу Акинфову, тогда бывшему в чине думного дворянина. 7 января 1689 г. он перешел Н. С. Хитрово, а 8 февраля 1698 г. вновь вернулся к Н. И. Акинфову, получившему к тому времени чин окольничего^[178].

Очень редко встречались ситуации, при которых одно и тоже лицо некоторое время писалось с титулом определенного статуса, затем получало другой титул и вновь через какое-то время возвращалось к первому. Так, ранее упомянутый нами боярин князь Борис Александрович Репнин в 7161 (1652/53) г. и ноябре 7166 (1657) г. титуловался наместником Велико-пермским. В 1664 г. ему на непродолжительное время был присвоен титул наместника Белгородского, но уже 18 августа 1664 г. был издан царский указ, предписывавший Репнину «в Ответах и в посольских делах писаться наместником Великопермским»^[179].

И случай с возвращением к прежнему титулу после написания с новым титулом, и случай с временной передачей титула другому лицу в период функционирования местничества были связаны только с наместничеством Белгородским. Если учесть еще и ранее приведенный нами исключительный пример совпадения названия титула с названием города, в котором служил воевода, также связанный с наместничеством Белгородским, то можно предположить, что в царствование Алексея Михайловича этому наместничеству пытались придать особое значение. Если рассмотреть подробнее описанные нами ситуации, то становится очевидным, что титул Белгородского наместника был временно отнят у Г. Г. Ромодановского в 1664 г. не случайно, а специально для того, чтобы наделить им белгородского воеводу Б. А. Репнина. В 7176 (1667/68) г. титул был отнят у Репнина с целью его передачи Ромодановскому, назначенному воеводой Белгородского полка, отправленного в Малороссийские города. В отличие от большинства названий русский городов, соответствующих наместническим титулам, имя Белгорода для всех соседей России на южном и юго-западном направлении не было «пустым звуком». Город на протяжении долгого времени входил в качестве одного из важнейших центров в Белгородскую оборонительную черту, призванную не только защищать границы России, но и демонстрировать ее силу и крепость. Еще в 90-е гг. XVI в., защищаясь от набегов крымских татар на правом берегу Северного Донца, русскими была построена крепость, выдержавшая на стыке XVI и XVII вв. осаду татарских войск. Разрушенный в начале XVII в. польско-литовскими войсками город-крепость был вновь восстановлен в 1622 г., хотя и перенесен немного в глубь страны с правого на левый берег Северного Донца. В середине XVII столетия крепость вновь вернулась на правобережную сторону. Закрепить важный статус Белгорода среди других российский городов был призван указ царя Алексея Михайловича от 16 декабря 1659 г., включавший город-крепость в число тех городов, названия которых присваивались в качестве наместнических титулов. То, что титул практически сразу стал относиться к числу боярских, также повышало значение города. В 60-е гг. XVII в., в тот момент, когда Белгороду попытались придать особый статус в ряду остальных наместничеств, внешнеполитическая ситуация на данном направлении отличалась сложностью, обусловленной противоречиями между Россией и Речью Посполитой. Еще в 1661 г. стороны начали мирные переговоры после военных действий. Переговоры затягивались и завершились подписанием перемирия только в 1667 г. На протяжении всего этого времени наместники Белгородские вступали в дипломатическую переписку с коронными и литовскими гетманами, а, следовательно, должны были иметь позиции, максимально защищенные по всем статьям, включая и дипломатический статус, и наместнические титулы.

В 80-е гг. XVII в. существовавшая практика присвоения наместнических титулов претерпела изменения. В этот период в документах все чаще встречаются формулировки, предписывающие тому или иному лицу «писаться» тем или иным наместничеством, «когда прилучится». В 7187 (1679) г. указ Федора Алексеевича от 15 августа предписывал «писать в посольских делах когда прилучитца и в пересылных листех наместником Володимерским боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому»^[180]. В период правления Софьи при возникшем фаворе Василия Васильевича Голицына указ от 28 июня 7190 (1682) г. царей Ивана, Петра и царевны Софьи предписывал «во всяких посолских и в ответных писмах и в пересылных листех и в грамотах и в отписках из городов и в указах и во всяких делех боярина князя Василья Васильевича писать посему царственные болшие печати и государственных великих посолских дел оберегатель ближней боярин и наместник Новгородцкой князь Василей Васильевич Голицын»^[181].

В 1688 г. при присвоении титула наместника Костромского М. Г. Ромодановскому при назначении его воеводой в Киев и перечислении инстанций, с которыми он может вести дипломатическую переписку, находясь на воеводском посту, добавлялась фраза о том, что Ромодановский может титуловаться Костромским наместником «впредь будучи в посольстве или посольских съездах»^[182]. В 1693 г. при присвоении титула наместника Югорского боярину Ф. П. Шереметеву ему предписывалось титуловаться наместником «буде впредь где будет в порубежных городех воеводою и в пересыльных листех за рубеж»^[183]. Аналогичная приписка была сделана ранее (в 7197 (1688/89) г.) при присвоении титула наместника Вяземского Ф. Л. Шакловитому и ряде других случаев^[184].

Еще одно правило, связанное с присвоением наместнического титула, касалось возможности наделения одного и того же лица при исполнении им определенного поручения несколькими наместничествами. В XVII в. такая практика уже не встречалась, однако в предшествующий период возможность подобного титулования не была редкостью. Так в 1587 г. боярин Степан Васильевич Годунов при участии в посольстве в Литву писался наместником Великопермским и Костромским^[185].

Один и тот же наместнический титул мог быть одновременно присвоен нескольким лицам. Однако это правило относилось, видимо, только к наместничествам очень низких степеней, тех наместничеств, которыми писались дворяне, посылавшиеся в окрестные государства из дьяков и писавшиеся думными дьяками, другими словами дьяки дворянского происхождения. Характерный пример – посылка в 7095 (1586/87) г. в качестве товарищей посла боярина Степана Васильевича Годунова Василия Щелкалова и Дружины Петелина. Оба писались наместниками Боровскими^[186].

Важным вопросом, непосредственно связанным с системой наместнических титулов, является вопрос о фамильно-родовом составе наместников.

Как было отмечено ранее, в книгах и росписях наместнических титулов с 1580 по 1706 г. упоминаются 283 человек. При этом 198 из них принадлежат к 55 родам. Из этих 55 родов 23 рода дали по 2 человека, упоминающихся в связи с присвоением наместнических титулов. Представители остальных 32 родов дали для службы, связанной с дипломатической деятельностью и присвоением наместнических титулов, каждый от 3 до 9 человек. Таким образом, из 283 человек, проходящих по книгам наместнических титулов конца XVI – начала XVIII в., 152 человека принадлежали к родовым корпорациям, достаточно прочно закрепившим за собой важнейшие виды дипломатической деятельности, а также воеводство в крупных порубежных городах, накладывавшее на исполнителя этого поручение обязанность заниматься дипломатической перепиской. Можно говорить о том, что в русском обществе этого времени складывалась определенная специализация родов в дипломатической области. Нередкими были случаи, когда сын или племянник посылался в посольство или выполнял аналогичную службу под началом своего более старшего родственника.

Среди династий, в первую очередь, следует отметить Барятинских, Голицыных, Долгоруких, Пушкиных, Салтыковых, Шереметевых, от каждой из которых в наместнических книгах с 1580 по 1706 г. упоминается от 7 до 9 представителей. Представители таких родов, как Бутурлины, Волконские, Волынские, Головины, Измайловы, Куракины, Одоевские, Прозоровские, Ромодановские, Стрешневы, Хитрово, Хованские, Черкасские фигурировали в наместнических книгах чуть реже: от 4 до 6 членов каждого рода.

К этому добавим, что ряд членов всех 19 перечисленных фамилий в течение своей карьеры изменяли наместнический титул и в силу этого проходят в росписях и наместнических книгах по несколько раз под разными наместничествами.

Такие династии, как Барятинские, Голицыны, Ромодановские, Салтыковы, Хованские появились в документах о титулах еще в конце XVI – начале XVII в. и фигурировали в них до конца XVII – начала XVIII в. Волконские, Головины, Измайловы, Стрешневы, Шереметевы появились в наместнических росписях в период до прихода к власти царя Алексея Михайловича и упоминались в них вплоть до начала XVIII в. В начале правления Алексея Михайловича к числу династий, просуществовавших в системе наместничеств до конца XVII – начала XVIII столетий, добавились Долгорукие, Прозоровские, Хитрово. При этом дальнейшим взлетом они были обязаны своим первым представителям среди наместников: Юрию Алексеевичу Долгорукому, Петру Семеновичу Прозоровскому, Богдану Матвеевичу Хитрово, выдвинувшимся и сделавшим карьеру в правление Алексея Михайловича.

Еще одну группу среди династий наместников составляют те фамилии, первые представители которых получили наместнические титулы на стыке XVI и XVII столетий, а присвоение последних наместнических титулов пришлось на период 80-х гг. XVII в. К ним относятся Волынские, Одоевские, Пушкины, Черкасские. Среди тех фамилий, чьи представители получали наместничества в период с середины до 80-х гг. XVII в. – Бутурлины и Куракины.

Рассмотрев всю группу крупных наместнических династий, можно отметить, что 13 из 19 фамилий, появившись в росписях наместнических титулов не позднее середины XVII в., продолжали заниматься разными видами дипломатической деятельности, связанными с присвоением наместнических титулов при Алексее Михайловиче, Федоре Алексеевиче, в правление Ивана и Петра и Петре Алексеевиче. Эти фамилии пережили и отмену местничества, и те бурные изменения, которые произошли в кадровой политике в петровское время. Этот вывод вовсе не отрицает роль в дипломатии (также, как и в других сферах государственной деятельности) выдвиженцев Петра из представителей «новых», незнатных фамилий. Между тем, старые роды также не утратили своих позиций, смогли приспособиться к изменившейся российской политической действительности.

Общая закономерность присвоения наместнических титулов одному и тому же лицу имела тенденцию к постепенному повышению титула с прохождением службы и повышениями по службе и в чиновной иерархии.

В росписях с 1580 по 1706 г. упоминается 57 человек, которые на протяжении своей жизни меняли наместнический титул, что составляет 20 % от общего количества лиц, проходящих по книгам наместнических титулов.

Всех тех, кто изменил свой наместнический титул и статус в рассматриваемый нами период, можно разделить на 4 группы. Первую составляют те, чей титул изменялся в период с 1580 по 1646 г. и кто не проходил по книгам и росписям более позднего времени. Эта группа была выделена нами на том основании, что наиболее ранние из систематизированных сохранившихся документов о наместнических титулах относятся к 1646 г. Следовательно, все данные предшествующего периода были восстановлены в начале царствования Алексея Михайловича на основании документов, не дошедших до нас. В силу того, что даже в период конца 40-х – начала 60-х гг. XVII в. не существовало практики составления и постоянного пополнения наместнических книг (существовали лишь отдельные росписи). Записи по данному периоду отличаются разрозненностью, неполнотой, высокой вероятностью неточностей. Часть сведений могла при этом реконструироваться по памяти служащих Посольского приказа, ответственных за учет данных о присвоении наместнических титулов. Помимо этого, сведения о титулах, присвоенных до 1646 г., характеризуют время начального периода функционирования титульно-наместнической системы, когда последняя еще не в полной мере отработала позднее закрепившиеся принципы и правила функционирования. В то же время система наместнических титулов в период с 1580 по 1646 г. развивалась в условиях господства местнической системы и трансформировалась под воздействием этого института.

Во вторую группу лиц, изменявших наместнические титулы на протяжении своей карьеры, нами были включены те, чей титул (титулы) изменились после 1646 г., но до 1681–1682 гг. Нижняя граница определяется периодом начала систематического ведения документации, касающейся титульной системы. Верхняя граница этого периода совпадает с реформой местничества, после которой стала распадаться связь между местническим статусом лица и его положением в наместнической иерархии. Помимо того, царствования Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, с которыми хронологически практически совпадает выделенный период, стали временем начала становления российского абсолютизма, что не могло не отразиться на принципах назначения на службу и на порядке присвоения наместнических титулов.

К третьей группе были причислены те наместники, чей титул (титулы) претерпели изменение в период с 1682 по 1706 г. Это время характеризовалось новым этапом в развитие системы наместнических титулов послеместнического периода. Принципы развивавшегося абсолютизма, их преломление в чиновно-должностной и титульно-наместнической системах более не наталкивались на устои местничества и не ограничивались ими.

К четвертой группе наместников, изменявших титул, были отнесены те, чьи ранние титулы были присвоены в период до отмены местничества, а присвоение последних титулов пришлось на время после 1681–1682 гг. Рассмотрение карьеры и титулов этих лиц представляет особый интерес, поскольку их служба происходила в переходный период. На их примере можно говорить как о появлении новшеств в рассматриваемой области, так и о сохранении тех традиций системы наместнических титулов, которые появились в местническую эпоху, но столь тесно связались с самой титульной системой, что стали ее неотъемлемой частью.

Сведения по второй, третьей и четвертой группам наместников отличаются значительно большей полнотой и достоверностью, нежели сведения, касающиеся первой группы. Они фиксировались в наместнических книгах и росписях в момент их присвоения, содержат указания на конкретную дату пожалования наместническими титулами.

В первую группу лиц вошли 13 человек: И. Барятинский, Ф. Барятинский, М. Безнин, Ф. Ф. Волконский, И. М. Воротынский, С. В. Годунов, В. Звенигородский, Б. М. Лыков, А. М. Львов, В. Плещеев, Д. М. Пожарский, Б. И. Пушкин, О. Пушкин. В 8 случаях источники четко не зафиксировали даты присвоения титулов. В силу этого нет основания говорить о повышении или понижении наместничества при прохождении служебной лестницы. Во всех остальных случаях прослеживается явная тенденция повышения наместнического титула со временем, связь титула с «выслугой». Из пяти человек, повысивших свой титул, четверо (дворянин М. Безнин, боярин С. В. Годунов, дворянин В. Плещеев, дворянин О. Пушкин) при этом не изменяли чина^[187]. А. М. Львов в более ранних росписях проходил в качестве наместника Калужского, будучи дворянином, а в более поздних росписях – в качестве наместника Суздальского, получив к тому времени чин боярина^[188]. Из сравнения титулов всех перечисленных лиц видно, что при повышении чина произошло и наиболее существенное повышение титула (от 25-го (28-го с учетом всех боярских наместничеств, зафиксированных в конце книг титулов) до 14-го). При анализе степени повышения титулов тех, кто не изменял чин, прослеживается закономерность, согласно которой возрастание титула с выслугой произошло на большее количество ступеней при низком изначальном чине, и на меньшее – при изначально высоком. Дворяне, начинавшие служить наместниками, имевшими титул из середины четвертого десятка, со временем дослуживались до титула, входившего в середину третьего десятка, повышая титульный статус на 10 и более позиций. Характерные примеры – служба В. Плещеева, О. Пушкина. Первый повысил свой титул с наместника Козельского (39-го (42)) до наместника Ряжского (30-го (33)); второй – с наместника Елатомского (33-го (36)) до наместника Муромского (23-го (26)). В то же время те, кто начинал службу изначально в высоких боярских наместнических титулах, входивших в первую титульную десятку, имел возможность по выслуге добиться наместнического титула, превышавшего начальный всего на 3–5 позиций. Характерный пример – служба боярина С. В. Годунова, в 1587 г. числившегося наместником Великопермским (8-м), а к 1604/05 г. ставшему наместником Псковским (4-м).

Ко второй группе, то есть к лицам, повысившим, согласно книгам наместнических титулов, свой статус в период с 1646 по 1682 г. относится 18 человек: Ф. Ф. Волконский, Д. А. Долгорукий, М. Ю. Долгорукий, Ю. А. Долгорукий, Г. С. Куракин, И. Д. Милославский, Н. И. Одоевский, Ю. М. Одоевский, Я. Н. Одоевский, П. И. Потемкин, И. А. Прончищев, Г. Г. Пушкин, Б. А. Репнин, Г. Г. Ромодановский, В. И. Стрешнев, Р. М. Стрешнев, С. А. Хованский, М. А. Черкасский. В 16 случаях при выслуге наместнический титул перечисленных лиц повысился. Спорным является заключение о повышении титула двух наместников: Г. Г. Ромодановского и С. А. Хованского. Обоим наряду с традиционными наместничествами были присвоены «новоприбылые» наместнические титулы. В случае с Ромодановским таким титулом стало наместничество Белгородское, в случае с Хованским – наместничество Свияжское. Новые наместничества, как известно, не сразу получали строго установленное место в росписях, часто подписывались в конце наместнических книг. В силу этого их порядковый номер в росписях вовсе не отражал их реального статуса и не означал понижения титула.

В целом на примерах периода с 1646 по 1682 г. можно сделать вывод об окончательном закреплении в системе наместнических титулов правила повышения наместничества с прохождением службы.

Если рассмотреть взаимосвязь между повышением титула и изменением чина, то она прослеживается столь же четко. В рассматриваемый период в 9 из 18 случаев изменения титула произошло изменение чина. Один из этих 9 случаев связан с карьерой Г. Г. Ромодановского и ранее был отнесен нами к числу тех примеров, в которых невозможно достаточно четко установить статус всех наместнических титулов и их соотношение. В остальных 8 случаях при повышении чина происходило значительное повышение наместнического титула. Более полный материал по периоду по сравнению с предшествующим временем позволяет произвести сравнительный анализ ситуаций, при которых чин повышался как на одну, так и несколько ступеней. Наиболее распространенная ситуация была связана с получением окольничим боярского чина. При этом Д. А. Долгорукий повысил наместнический титул с наместника Галицкого (26-го (29)) до наместника Суздальского (14-го); Г. Г. Пушкин повысил наместнический титул с наместника Алаторского (28-го (31)) до наместника Нижегородского (10-го); В. И. Стрешнев повысил титул с наместника Новоторжского (18-го) до наместника Вологодского (15-го)^[189].

Все перечисленные лица, находясь в окольническом чине, являлись обладателями наместнических титулов, относящихся к концу второго, третьему десятку. Получив боярский чин, они стали обладателями наместнических титулов, стоявших в конце первого, чаще – первой половине второго десятка в наместнических росписях. Статус их наместнического титула, не поднимавшийся даже при боярстве выше конца первого десятка, вовсе не был случайностью. Все три перечисленных лица относились к представителям родов «второй статьи», в силу чего при прохождении чиновной лестницы они не могли миновать окольнического чина, быть пожалованы в Боярскую думу сразу боярами. Первые наместнические титулы предназначались за редким исключением для родов «первой статьи». Это правило ограничивало рамки, в которых мог повышаться наместнический титул всех нижестоящих в местнической иерархии.

Подтверждением может служить и практика прохождения наместнических титулов И. Д. Милославского. Будучи стольником, он носил титул наместника Медынского, относящегося к середине 5-го десятка. Став боярином, породнившись с царствующим домом, выдав замуж свою дочь Марию Ильиничну за царя Алексея Михайловича, Илья Данилович смог подняться в титульной иерархии только до титула наместника Ярославского (13-го)^[190]. Милославские в середине XVII в. так же, как Долгорукие, Пушкины, Стрешневы, относились к «второстепенной» аристократии и на них распространялись те же правила, продиктованные местничеством, которые действовали в отношении всей этой социально-служебной группы.

Представители родов «первой статьи», в бояре жаловались «из стольников» или ближних стольников. Уже в чине стольника они получали право на боярские наместнические титулы. Так, Ю. М. Одоевский, будучи ближним стольником, носил титул наместника Рязанского, стоявшего в наместнических росписях двумя местами выше Ярославского наместничества, до которого И. Д. Милославский смог дослужиться только при боярстве. При поверстании боярским чином аристократы «первой статьи» получали наместничества из середины первого десятка. Упомянутый нами Ю. М. Одоевский стал наместником Югорским (8-м)^[191].

Представители тех родов, которые не относились ни к первостепенной, ни к второстепенной аристократии, проходили более долгий и сложный путь к вершинам своей карьеры, но, и достигнув их, не могли сравняться по занимаемому положению с верхушкой местнической иерархии. Их положение на социально-служебной лестнице наглядно отражают их наместнические титулы. Так, И. А. Прончищев в 1657/58–1660/61 гг. в чине стольника носил титул наместника Елатомского, относящийся к середине 4-го десятка, в 1675/76 г. он проходил в наместнических книгах в чине думного дворянина, оставаясь в прежнем наместническом титуле. Только дослужившись до окольничего, Прончищев получил более высокий титул наместника Чебоксарского^[192]. Между тем и этот титул относился лишь к концу третьего десятка, был ниже наместнических титулов тех окольничих, которые происходили из «родов второй статьи».

Среди лиц, которые начали свою службу и продвижение по лестнице наместнических титулов в период до отмены местничества и продолжили ее в период после местнической реформы, изменили свой наместнический титул 18 человек: Б. В. Бутурлин, И. В. Бутурлин, Б. А. Голицын, В. В. Голицын, Л. Т. Голосов, В. Д. Долгорукий, Я. Ф. Долгорукий, В. А. Змеев, Л. Р. Неплюев, П. С. Прозоровский, М. С. Пушкин, М. Г. Ромодановский, П. И. Хованский, И. И. Чаадаев, Б. П. Шереметев, П. В. Шереметев, Ф. П. Шереметев, К. О. Щербатов.

В 13 случаях произошло повышение наместнического титула, что вполне соответствует ранее закрепившейся практике повышения титула по выслуге. В остальных пяти случаях говорить о бесспорном повышении титула сложнее. Спорные случаи связаны со службой Л. Т. Голосова, носившего до отмены местничества титул наместника Курмышского, после реформы – наместника Болховского; В. А. Змеева, бывшего до отмены местничества наместником Серпуховским, после отмены – Чебоксарским; М. Г. Ромодановского, бывшего до отмены местничества наместником Коломенским, после реформы – Костромским; П. И. Хованского, бывшего до местнической реформы наместником Белгородским, после реформы – Кондинским; И. И. Чаадаева, носившего сначала титул наместника Рословского, затем Каргопольского, затем Муромского.

Проблема во всех перечисленных случаях связана с переходом в начале 80-х гг. XVII в. на новую иерархию наместнических титулов, в силу чего перечисленные наместничества могли в разных росписях проходить в различной последовательности друг по отношению к другу. Между тем сам факт присвоения наместнического титула без учета его положения к предыдущему титулу, спорность повышения титула говорит об ослаблении внимания к титульной иерархии. Возможно, что одна из причин такого явления крылась именно в постепенном искоренении местнических правил. Ранее даже малейшее сомнение в том, что каждый следующий наместнический титул лица был не выше предыдущего, могло повлечь за собой споры и обиды за оскорбление местнической чести. При присвоении наместнических титулов правительство тщательно сверяло ранее сделанные назначения, спорных ситуаций было меньше. При переходе на новую титульную систему к этому вопросу стали относить проще, но и спорных моментов, касающихся статуса наместнических титулов одного и того же лица в разное время стало больше.

В тех же случаях, а их большинство, в которых при выслуге произошло повышение наместнического титула, в отношении 10 лиц это совпало с повышением чина.

Рассмотрим на примерах этого времени ранее отмеченную нами закономерность о порядке присвоения наместнических титулов представителям первостепенной и второстепенной аристократии. Из 10 отмеченных случаев фиксации наместническими книгами повышения титула при повышении чина семь относятся к лицам, чей первый из отмеченных титулов был присвоен при стольничестве, а последний – при боярстве. Из этих лиц Б. В. Бутурлин, И. В. Бутурлин и М. С. Пушкин относились к родам, ранее принадлежавшим ко «второй статье». Б. А. Голицын, П. С. Прозоровский, Б. П. Шереметев и П. В. Шереметев относились к родам «первой статьи». Будучи боярами, представители второстепенной аристократии получили титулы наместников Костромского (25-й), Суздальского (22-й) и Обдорского (20-й)^[193]. Представители первостепенной аристократии, находясь в боярском чине, получили титулы наместников Новгородского (2-й), Рязанского (15-й), Вятского (11-й), Нижегородского (13-й)^[194]. При этом титулы наместников-бояр, выходцев из родов «второй статьи» (за исключением Обдорского) не относились к числу «степенных», в то время как все титулы наместников-бояр, происходивших из родов «первой статьи», относились к «степенным» наместничествам и были на несколько порядков выше.

Из этого наблюдения можно сделать различные выводы. Первый касается того, что в переходную эпоху, связанную с отменой местничества, даже после уничтожения этого института ряд старых правил, присущих этой системе, продолжал действовать, накладывая свой отпечаток на институты, которые ранее были подвержены местническим законам. Второй характеризует не столько сохранение местнических пережитков в послеместнический период, сколько сохранение роли в обществе тех родов, которые выдвинулись на первые позиции задолго до отмены местничества и смогли удержать власть и приоритеты в своих руках в тот момент, когда местничество было уничтожено. Под давлением этих фамильных кланов правительство, как и ранее, было вынуждено наделять их представителей наиболее высокими наместническими титулами.

Среди тех лиц, кто поменял свой наместнический титул на протяжении всей служебной карьеры, согласно наместническим книгам, 8 человек относятся к группе, получившей как первый, так и последний титул в период после отмены местничества. К ним относятся И. А. Власов, И. И. Головин, Ф. А. Головин, Г. Ф. Долгорукий, Е. И. Украинцев, Ф. С. Урусов, Ф. Л. Шакловитый, А. С. Шеин. При присвоением наместнического титула Г. Ф. Долгорукому мы имеем дело с единично встречающейся ситуацией, при которой титул был дважды понижен в связи с одним и тем же назначением. В 4 случаях произошло повышение титула. Два из них связаны с повышением чина. В ситуации с Ф. А. Головиным наблюдается отход от прежних правил. При повышении чина от окольнического до боярского Головин получил титул Сибирского наместника, пятый в наместнической иерархии, один из высших степенных^[195]. При этом ни к тем родам, что ранее считались первостепенными, ни даже к тем, что относились к числу второстепенных, Головины не принадлежали.

Наблюдается несколько случаев, относящихся к периоду с 1682 по 1706 г., которые можно рассматривать как понижение наместнического титула. Два из них, касающиеся Е. И. Украинцева и Ф. Л. Шакловитого, спорны, поскольку были связаны с присвоением наместничеств Каргопольского и Вяземского, считавшихся «новоприбылыми» и стоявшими в конце наместнических списков^[196]. Третий же случай более интересен. Он связан с карьерой боярина Ф. С. Урусова. В 1682 г. (в царствование Ивана и Петра) ему был присвоен титул наместника Белгородского. В 1684 г. Урусов получил титул наместника Тульского^[197]. Даже если учесть переход от одной к другой системам наместнических титулов, то наделение лица титулом Тульского наместника после Белгородского все равно можно рассматривать как понижение титула. В местнический период Тульское наместничество относилось к числу окольнических, в то время как Белгородское считалось боярским. В послеместнический период во всех наместнических книгах, ведущих свой порядок от росписи 1680 г., Тульское наместничество стояло двумя позициями ниже Белгородского. Объяснить это понижение титула различием уровней выполнявшейся Урусовым службы также нельзя, поскольку в первый раз он был направлен на воеводство в Киев, во второй раз – на воеводство в Новгород. Традиционно новгородская служба не уступала киевской по значению и статусу. На приведенных примерах нельзя сделать вывод об отходе от правила повышения титула по выслуге. Оно соблюдалось как при местничестве, так и при абсолютизме. Однако, с уходом местничества, когда понижение титула рассматривалось как оскорбление чести лица, к самой практике титульного изменения стали относиться не столь внимательно. Это отразилось на карьере ряда лиц, начинавших служить до местнической реформы и продолжавших службу после нее, а также на тех, чьи основные служебные назначения пришлись на послеместнический период.

Анализ практики изменения титула в карьере служилого человека в целом показывает сохранение с конца XVI до начала XVIII в. двух основных принципов: повышения титула по выслуге и повышения титула при повышении чина.

Связь между наместническим титулом и чином всегда имела важное значение. Рассмотрим, как она проявлялась в период до отмены местничества и после проведения местнической реформы.

В период до 1681–1682 гг. преимущественное право назначения на «боярские» наместничества имели лица, достигшие боярского чина. Книги наместнических титулов не зафиксировали ни одного случая с 1580 по 1682 г., когда бы титулы наместников с Владимирского (1-го) до Болгарского (11-го) были бы присвоены не боярам. Для титулов с Белгородского (12-го) до Черниговского (14-го) существует всего одно исключение. 16 декабря 1659 г., когда титул наместника Белгородского только был установлен, им наделили окольничего Г. Г. Ромодановского, после чего носителем титула стали бояре^[198]. Для титулов с Рязанского (15-го) до Обдорского (26-го) из 50 произведенных назначений было сделано 8 исключений присвоения этих титулов не боярам, что составляет 16 %. Титулы с Новоторжского (27-го) по Ржевский (30-й) могли присваиваться как боярам, так и окольничим. Редким исключением было наделение этими титулами стольника или думного дворянина.

Можно сказать, что в рассматриваемый период переходная титульная зона от титулов, соответствующих чину боярина, до титулов, соответствующих чину окольничего, включала в себя четыре наместничества. Кроме перечисленных титулов, которыми наделялись бояре, они могли получать одно из трех «новоприбылых» наместничеств, также считавшихся боярскими: Путивльское, Дорогобужское, Свияжское. Случаи назначение боярина на небоярское наместничество встречались крайне редко. Известно, что Ф. Ф. Волконский, будучи боярином, дважды получал небоярский наместнический титул (в 1653/54 г. наместника Галицкого, в 1658 г. – наместника Муромского), и что А. С. Матвеев до конца своей карьеры оставался наместником Серпуховским^[199]. Еще один случай, связанный с П. С. Прозоровским, показывает некоторое опоздание в действиях правительства с изменением титула. Прозоровский, став боярином, некоторое время носил титул наместника Тульского, который он получил, будучи стольником. Однако это несоответствие было исправлено: во время польского посольского съезда 7182 (1673/74) г. царским указом титул был заменен на наместника Рязанского, полностью соответствовавшего боярскому чину^[200].

В период с 1682 по 1706 г. бояре являлись одними из главных претендентов на занятие степенных наместничеств (с 1-го (Владимирского) до 21-го (Кондинского)). При этом невозможно выделить группы высших наместничеств, которые бы оставались исключительно боярскими, поскольку первый титул наместника Владимирского присваивался кравчему К. А. Нарышкину, второй титул наместника Новгородского – генералу и адмиралу Ф. Я. Лефорту, седьмой титул наместника Смоленского – двум стольникам и окольничему и т. д.^[201] В результате верхняя граница в системе наместнических титулов, за которую не могли переступить в местнический период лица небоярского чина и которая ранее отделяла практически 14 наместничеств, в период с 1682 по 1706 г. была уничтожена.

Нижняя граница, за которую бояре, за редким исключением, не спускались по наместнической лестнице, также была размыта. Если наместнические книги за более чем сто лет, с 1580 по 1682 г., дают указание только в отношении трех лиц, получивших в боярском чине окольнический титул, то документы с 1682 по 1706 г., отразившие период в три раза короче первого, отметили гораздо большее число таких исключений. Боярам присваивались такие титулы, не относившиеся к степенным, как наместник Суздальский (22-й), Вологодский (23-й), Коломенский (24-й), Костромской (25-й), Белгородский (30-й), Тульский (32-й), Свияжский (34-й), Дорогобужский (35-й)^[202].

Изменения в период отмены местничества происходили не только в верхней части наместнической таблицы, фиксировавшей назначения бояр и окольничих. Практика присвоения наместнических титулов самой неродовитой категории наместников дьякам также претерпела изменения. В местническую эпоху дьякам как думным, так и разрядным мог присваиваться только титул наместника Боровского. До середины XVII столетия титул служил исключительно для присвоения дьякам, не распространяясь на более высокие чиновные категории. С середины XVII столетия он стал присваиваться также дворянам и стольникам. Уже сам этот факт стал постепенно стирать непреодолимую границу, отделявшую в социально-служебном отношении дьячество от остальных категорий чинов. В послеместнический период дьяки получили право претендовать и на другие наместнические титулы. А. Виниус носил титул наместника Рословского, П. Возницын – Болховского, Е. И. Украинцев – наместника Болховского и Каргопольского^[203].

С уходом местничества прекращало свое существование представление о том, какой наместнический титул соответствует какому чину, а какой бесчестит лицо, находившееся в этом чине. Стольники и окольничие теперь могли претендовать на самые высокие наместнические титулы, а бояре получать титул, ниже многих окольничих, стольников и думных дворян.

Процесс, при котором лица, не достигшие чина, соответствующего титулу, стали претендовать на присвоение этого титула, начался не в период отмены местничества, а значительно ранее и был связан с изменениями в должностной системе и практике назначения на ответственные должности.

Еще при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче постепенно складывалась практика выдвижения на ответственные посты лиц худородных, но способных. В более ранний период такая практика также существовала, но носила более скромные масштабы. Ее развитие с середины XVII в. привело к тому, что лица незнатного происхождения стали претендовать на высокие должности. Правительство и русские государи, понимая прямую выгоду для государства от таких выдвиженцев, способствовали их карьере. В итоге окольничие занимали те позиции, что ранее традиционно отводились для бояр, думный дворянин получал должность, которую ранее мог занять человек, находившийся в чине не ниже окольничего.

Что же при этом происходило с наместническими титулами? Следовало ли, что более низкое местническое и зависимое от него чиновное положение лица должны были повлечь за собой присвоение ему и более низкого наместнического титула, или же для системы распределения наместнических титулов была свойственна иная закономерность? Иными словами: зависел ли наместнический титул только от положения лица в местническо-чиновной иерархии или же на него влиял и статус, присущий должности, на которую было назначено это лицо?

Рассмотрим вопрос о связи наместнического титула с местническим и должностным положением лица, адресуясь к примерам разного времени. В 7091 (1582/83) г. великий посол на литовский рубеж, отправленный вместе с боярином И. В. Годуновым, думный дворянин А. Ф. Нагово носил боярский титул наместника Костромского. В 7094 (1585/86) г. дворянин Федор Писемский, посланный вместе с боярином князем Федором Михайловичем Троекуровым к королю Стефану Баторию, будучи вторым человеком в посольстве, носил титул наместника Шацкого^[204]. В мае 7166 (1658) г. А. Л. Ордин-Нащокин, будучи думным дворянином и вторым человеком в Великом посольстве в Швецию, носил титул наместника Шацкого. Согласно установившейся традиции дворянам, выполнявшим дипломатические поручения, присваивались наместнические титулы, стоявшие в конце наместнических росписей и относившиеся к низшим окольническим. Сами книги наместнических титулов неоднократно содержат ссылки на такого рода практику. Например, в записях о наместничестве Ряжском сказано, что им титулуются «дворяне ж которые посыланы в розные государства»^[205]. В записях о Серпуховском наместничестве отмечено, что титул носят «дворяне ж которые посыланы в розные государства и в посланникех и для межевых дел»^[206]. Федор Писемский, Андрей Нагово и Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин не испытали на себе действие этого традиционного правила. Тот факт, что они занимали должности, традиционно предназначавшиеся для бояр и окольничих, предопределило их наделение наместничествами Костромским, считавшимся боярским, и Шацким, являвшимся первым в списке всех окольнических наместничеств.

Приведенный пример вовсе не является редким исключением. Другие случаи служат доказательством того, что сделанное нами наблюдение – не столько исключение, сколько отражение одного из принципов присвоения наместнических титулов. Так, в 7182 (1673/74) г. товарищем великого посла ближнего боярина князя Н. И. Одоевского на съездах с польскими и литовскими послами был ближний стольник Ю. М. Одоевский^[207]. Ю. М. Одоевский при этом сам носил звание великого посла. Фактически он занимал должность, на которую ранее назначался боярин или, по меньшей мере, окольничий. Ю. М. Одоевский не был ни тем, ни другим. Между тем он носил титул наместника Рязанского. Рязанское наместничество во всех книгах о наместнических титулах проходило как наместничество боярское, порядковый номер которого в росписях колебался от 11-го до 14-го.

Аналогичная ситуация сложилась в 7161 (1652/53) г., когда, как отмечалось ранее, к Кызылбашскому шаху во главе великого посольства был послан окольничий И. И. Лобанов-Ростовский. Он также получил титул наместника Рязанского^[208]. Воевода в Новгороде в 7183 (1674/75) г. стольник М. А. Черкасский и воевода в Пскове в 1676 г. стольник А. И. Хованский, занимая боярские должности, в соответствии с ними носили и боярские наместнические титулы (наместника Ярославского – Черскасский, наместника Кондинского – Хованский).

Так же складывалась ситуация с воеводой в Смоленске в 1672/73 г. стольником М. А. Голицыным, носившим титул наместника Белоозерского, относившегося к боярским^[209].

Все перечисленные титулы поднимались выше отмеченной нами титульной зоны, разделявшей боярские и окольнические наместничества и включавшей титулы с Новоторжского по Ржевский, присваиваемые как боярам, так и окольничим. Занимая боярскую должность, человек получал и боярский наместнический титул.

Следовательно, наместнический титул даже в период функционирования местнической системы был тесным образом связан с той должностью, на которую назначалось лицо, выполнявшее дипломатическое поручение. Если эта должность не соответствовала чину, носимому человеком, и ранее носители данного чина на подобные должности не назначались, то связка соответствия между чином и наместническим титулом прерывалась, не служа помехой или ограничителем для присвоения наместнического титула выше уровня, определенного чином. Таким образом, гибкая система наместнических титулов, их тесная связь с должностью рушила систему соответствия положения каждого человека своему чину, вводя соответствие должности, уровню выполнявшейся работы.

Между тем действие местнической системы в период до отмены этого института не позволяло связывать наместнические титулы только с должностным положением их носителя. Высшие наместнические титулы, то есть титулы первой десятки, не присваивались лицам, не принадлежавшим к родовой аристократии.

Наместнические титулы худородных выдвиженцев царя Алексея Михайловича также испытали на себе действие правил наместнической системы, основанной на закономерностях местничества. Боярин Артамон Сергеевич Матвеев, тесно связанный с царствующим домом, являясь воспитателем второй царской жены Натальи Кирилловны, играя важнейшую роль в Посольском приказе, до конца царствования Алексея Михайловича носил титул наместника Серпуховского. Книга наместнических титулов, доведенная до 1685 г., фиксирует, что наместником Серпуховским Матвееву было велено писаться с тех пор, как он в чине думного дворянина служил в Малороссийском приказе и писался с этим наместническим титулом с 7179 ((1670/71) г. в Малороссийские города. «Во 180-м, во 181-м, и во 182-м, и во 183-м, и во 184-м годех писался Серпуховским наместником, будучи в околничих и в боярах с полскими и с свейскими великими послы и с посланники розных окрестных государств он же Артемон Сергеевич Матвеев в ответных писмах и з гетманы и з генералы в пересылных листах»^[210].

Другой протеже царя Алексея, не раз упоминавшийся нами Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, на ранних стадиях своей карьеры испытав практику завышения наместнического титула в силу высокой занимаемой должности, дослужившись до боярского чина, так и остался наместником Шацким, не получив наместничества, имевшего боярский статус^[211]. Оба виднейших деятеля эпохи правления Алексея Михайловича Ордин-Нащокин и Матвеев на протяжении всей своей карьеры носили один и тот же наместнический титул. При этом на ранних этапах деятельности титул превышал их чиновное положение, в венце карьеры – отставал от него.

В связи с эти отметим еще одну характерную черту системы присвоения наместнических титулов в период до 1681–1682 гг. Относительная подвластность ее местнической системе предопределила возможность постепенного повышения наместнических титулов при прохождении удачной карьеры только для лиц со строго определенным положением в местнической иерархии (аристократов, людей родовитых), но пресекла возможность продвижения по титульной лестнице для неродовитых.

Доказательством того может послужить сравнение наместнических титулов бояр, выходцев из дворянских слоев, с титулами бояр, происходивших из аристократических родов. В отличие от Ордина-Нащокина и Матвеева бояре высокородного происхождения не только имели гораздо более высокие наместнические титулы, но и пользовались возможностью их постоянно повышать.

К концу царствования Федора Алексеевича высшие наместничества имели бояре: Н. И. Одоевский, Ю. А. Долгорукий, М. А. Черкасский, Я. Н. Одоевский, Г. С. Куракин, П. В. Шереметев, М. Ю. Долгорукий, Ю. М. Одоевский, В. В. Голицын, И. А. Хованский. За 1670-е – начало 1680-х гг. степень наместнических титулов всех перечисленных лиц заметно повысилась.

Наместник Владимирский (1-й) с 15 августа 1679 г. Н. И. Одоевский в 1645–1677 гг. являлся наместником Астраханским (4-м), с 1678 г. – наместником Новгородским (2-м)^[212].

Наместником Новгородским (2-м) в 1680 г. стал Ю. А. Долгорукий. До этого в 7164 (1655/56) г., 7172 (1663/64) г. он являлся наместником Суздальским (15-м), а в 7180 (1671/72) г. и 7182 (1673/74) г. писался наместником Тверским (7-м)^[213]. Наместником Казанским (3-м) в 7187 (1679) г. значился М. А. Черкасский, который в 7183 (1675) г. был наместником Ярославским (15-м)^[214]. Наместником Астраханским (4-м) в 7186 (1677/78) г. являлся Я. Н. Одоевский, до этого в 7172 (1663/64) г. бывший лишь наместником Костромским (17-м)^[215]. Наместником Псковским (5-м) с 7167 (1658/59) г. являлся Г. С. Куракин, писавшийся еще в 7164 (1655/56) г. наместником Ростовским (12-м)^[216]. Титул наместника Смоленского (6-й) в 7166 (1657/58) г. и 1680 г. носил боярин Петр Васильевич Шереметев^[217].

В наместнических книгах под разными датами сочетание фамилии, имени и отчества «Шереметев Петр Васильевич» встречается неоднократно. Между тем, вероятнее всего речь идет о двух разных людях. Один из них уже в 7166 (1657/58) г. в титуле наместника Смоленского участвовал в Виленском посольском съезде в товарищах Н. И. Одоевского и на данный момент носил боярский чин. Он же проходит в росписи «Список наместничеств по степеням при Федоре Алексеевиче» 1680 г.^[218] Он же в документах упоминается как боярин и воевода Петр (большой) Васильевич Шереметев^[219]. Другой Петр Васильевич Шереметев в 7184 (1675/76) г. еще был в чине стольника и носил титул наместника Галицкого (29-й); в 7188 (1679/80) г., будучи уже в чине боярина, стал наместником Нижегородским (12-м); по указу от 22 октября 7199 (1690) г. стал наместником Смоленским (6-м))^[220]. На этом примере тенденция повышения наместнического титула в итоге прохождения карьеры так же очевидна.

Титул наместника Тверского (7-й) в 7187 (1678/79) г. носил М. Ю. Долгорукий, который в 7182 (1673/74) г. и 7184 (1675/76) г. проходит в росписях как наместник Суздальский (16/17-й)^[221]. Титул наместника Югорского, введенный при Федоре Алексеевиче и занявший 8 позицию, носил боярин князь Юрий Михайлович Одоевский (7189 (1680/81) г.), до этого в 7182 (1673/54) г. он был наместником Рязанским (12-м)^[222].

Титул наместника Великопермского (9-й) 19 марта 7188 (1680) г. был присвоен боярину князю Василию Васильевичу Голицыну, который в 7184 (1675/76) г. был наместником Черниговским (13-й)^[223]. 10-й в иерархии титул наместника Вятского 5 февраля 7191 (1683) г. был присвоен боярину Борису Петровичу Шереметеву. Еще в 7189 (1680/81) г. он носил вновь введенный титул наместника Тамбовского^[224].

Одоевские, Черкасские, Шереметевы, Голицыны, Хованские относились к первостепенной аристократии. Долгорукие, Куракины – ко второстепенной аристократии. Представителей неаристократических родов среди наместнической верхушки даже в период кризиса и отмены местничества не было.

Закрепившееся разделение на первостепенную и второстепенную аристократию также нашло свое отражение в практике присвоения наместнических титулов и прохождения титульной лестницы. Принадлежность к родам «второй статьи» сказывалась в том, что высшие наместнические титулы членов этих фамилий уступали по статусу титулам, которые получали первостепенные аристократы. Наиболее показательным примером может послужить карьера Ю. А. Долгорукого. При назначении на посольский съезд с польскими послами в 7172 (1663/64) г. вместо положенного по должности титула из первого десятка, Долгорукий получил лишь титул, относившийся к середине второго десятка. Именно такой титул соответствовал его положению в местнической иерархии.

Между тем положение аристократии «второго порядка» как в местнической, так и в наместнической системе значительно отличилось от положения лиц дворянского происхождения. Второй эшелон аристократии при удачной службе и расположению царствующих особ мог вывести своих представителей на вершину социально-служебной лестницы и позволить им получить высший наместнический титул. Тот же Юрий Алексеевич Долгорукий при Федоре Алексеевиче стал наместником Новгородским^[225].

В целом характеризуя правила прохождения лестницы наместнических титулов для представителей первостепенной и второстепенной аристократии, а также тех, кто не принадлежал к аристократическим родам, можно отметить следующие. Для членов аристократических родов (вне зависимости от их степени) повышение наместнического титула не наталкивалось на рамки, воздвигнутые местничеством, проходило в соответствии с правилами этой системы. Для лиц худородных, хотя и дослужившихся до боярских и ближних боярских чинов, местнические нормы служили препятствием для повышения наместнического титула.

Это правило перестало функционировать в период после отмены местничества. Глава Посольского приказа в 1689–1699 гг. Емельян Игнатьевич Украинцев в отличие от своих предшественников Ордина-Нащокина и Матвеева, несмотря на то, что был лишь в чине думного дьяка, изменял свой наместнический титул. Будучи товарищем В. В. Голицына на службе в Большом полку в 1688 г., он являлся наместником Болховским, а в 1699 г., выполняя миссию чрезвычайного посланника к турецкому султану, получил один из новых наместнических титулов – наместника Каргопольского^[226].

Система наместнических титулов, бесспорно, функционировала в рамках правил, диктовавшихся местничеством. Поскольку присвоение наместнических титулов являлось прерогативой царя и происходило только на основании царских указов, можно говорить о том, что политика царской власти в отношении наместнических титулов была направлена на согласование правил этой системы с закономерностями местничества. Сама царская власть являлась проводником местнических идей в область наместнических титулов.

Между тем охарактеризовать эту политику как явление полностью отрицательное и регрессивное вряд ли возможно. Она имела и положительные, и отрицательные стороны. Последние заключались в том, что местнические правила составляли значительное препятствие для продвижения к вершинам титульной системы тех талантливых деятелей, которые не могли похвастаться высокородным происхождением. Это препятствие не могло быть снято царями даже по отношению к своим выдвиженцам.

Положительная сторона также имелась. Дело в том, что при существовании местничества наместнические титулы становились своего рода регуляторами, позволявшими лицам, чье происхождение и местническое положение не позволяло занимать высшие должности, все же быть назначенными на них при определенных уступках той части общества, которая жестко отстаивала местнические принципы. Человек получал должность выше своей местнической меры, но при этом имел наместнический титул ниже титула, соответствующего должности. Это позволяло достичь главного: назначить на важные должности лиц талантливых, сняв отчасти конфликт из-за их низкого местнического положения присвоением наместнического титула более низкого уровня, но вполне соотносящегося с происхождением данного лица.

Исходя из сказанного выше, можно сделать вывод о том, что в местническую эпоху при определении наместнического титула того или иного лица, связанного с дипломатической деятельностью, действовали два основных принципа. Первый связывал наместнический титул с должностным положением, занимаемым человеком. Этот принцип в большей мере ориентировался на должность, как абстрактную величину, чем на того, кто эту должность занимал в настоящий момент. Реализация этого принципа приводила к тому, что при выдвижении на ответственные посты лиц худородных, состоящих в думных дворянских или максимально окольнических чинах, при занятии ими должностей более высокого порядка (думными дворянами окольнических, окольничими – боярских) происходило наделение их наместническими титулами, которые прежде носили люди, занимавшие такую же по статусу должность, но отличавшиеся более высокими чинами и лучшим происхождением.

Второй принцип был связан с деятельностью местнической системы. Формально он противоречил принципу присвоения наместнического титула по должности, но в действительности входил в тесный контакт с ним, действуя в рамках, определенных первым принципом. Возможность такого содействия противоречивых положений вытекала из особенностей всей системы наместнических титулов. Никогда не существовало правило, при котором определенная должность должна была быть обеспечена строго определенным титулом, например, только наместником Казанским или только наместником Астраханским. Предполагалось, что всегда должен существовать выбор, но выбор в определенных рамках. Той или иной должности соответствовали наместнические титулы из первого десятка по росписям или второго десятка и т. д. Исходя из местнического положения лица, которому присваивался наместнический титул, этот титул мог быть чуть выше или чуть ниже титула лиц, занимавших аналогичную должность. При этом он, как правило, вписывался в установленные границы титулов, соответствующих должности.

Только отмена местничества позволила русским государям окончательно прийти к принципу определения наместнических титулов в зависимости от положения, которое занимало то или иное должностное лицо на службе или же при государе.

Глава V
Попытки реформирования титульно-наместнической системы в условиях отмены местничества

Тесная связь наместнических титулов, принципов их присвоения с правилами местничества; принципиальное изменение титульной иерархии в начале 80-х гг. XVII в. повышают внимание к периоду отмены местничества, заставляют более подробно рассматривать время перехода всей наместнической системы к новым реалиям. Уход в прошлое местничества снял препятствия для дальнейшего развития уже зародившихся принципов абсолютизма, не совместимых с местничеством. С этого времени именно абсолютистские традиции стали определять правила прохождения службы, назначения на должности, присвоения чинов и наместнических титулов.

В переходную эпоху начала 80-х гг. XVII в. и государство, и общество не могли не задумываться над тем, каким образом должны перестроиться все системы, регулирующие социально-служебное положение представителей высшего общества: система чинов, должностная система, система наместнических титулов. Образовавшийся вакуум, оставшийся после местничества, давал возможность расширить границы функционирования и усилить роль каждого из перечисленных факторов. Именно в это время наместничества могли приобрести новое значение. Вопрос о роли наместничеств в послеместническом устройстве возник еще тогда, когда отмена местничества не была закреплена законодательно, но вся политика высшей власти свидетельствовала о ее подготовке и скором проведении.

В это время появился и претерпел ряд редакционных изменений такой документ, как «Проект устава о служебном старшинстве бояр, окольничих и думных людей по тридцати четырем степеням», предлагавший новую служебную и чиновно-должностную систему^[227].

В то время как «Проект» вызвал немало споров среди историков, эволюция титульно-наместнической системы в последние десятилетия XVII – начале XVIII века осталась неисследованной.

Среди всех невыясненных окончательно вопросов, связанных с «Проектом», пожалуй, два вызывали наибольшее несогласие. Первый касался характера проекта: реакционности или прогрессивности этого документа, второй – его авторства. При этом вторая проблема была напрямую связана с первой, поскольку именно от того, к какой придворной группировке принадлежали те, кто составлял этот документ, от их политической и идеологической направленности зависело и содержание, и основные идеи проекта.

В XIX веке наиболее популярной была точка зрения В.О. Ключевского, который считал авторами проекта «великородных бояр»^[228]. В советской историографии середины ХХ века, в тот период, когда труды Ключевского подвергались очередному переизданию, что сопровождалось написанием вводных статей, а так же более активному распространению точки зрения этого выдающегося автора в исторической литературе, утвердилось представление о том, что документ был составлен боярской знатью^[229].

Еще в XIX веке существовала противоположная точка зрения, принадлежавшая В.К. Никольскому, полагавшему, что «Проект» «вышел из партии полонофилов – кн. Голицына, Языкова, Лихачева»^[230]. В 70-е гг. ХХ века это мнение на основании ряда источников подтвердил М.Я. Волков^[231].

Рассуждая о характере и направленности «Проекта», В.О. Ключевский расценил его как «попытку ввести в Московской Руси феодализм польского пошиба», чьей целью была аристократическая децентрализации государства». В этом, по мнению автора, и было заинтересовано консервативное боярство, в чьих интересах составлялся рассматриваемый документ. С точки зрения, утвердившейся в отечественной исторической науке в 50-60-е гг. ХХ века, «Проект» по своему характеру так же расценивался как реакционный и составленный в своих интересах боярской знатью. Боярская знать противопоставлялась дворянству (выборным людям), являвшемуся инициатором отмены местничества. «Дворяне не дали осуществить реакционный боярский проект и настояли на отмене местничества».

По мнению Никольского «Проект» был составлен в интересах боярства, но по своей сути был не попыткой децентрализации государства, а административно-церковной реформой, предполагавшей разделение страны на наместничества и воеводства (разряды) и установление иерархии степеней для думных чинов.

Расценивать «Проект» как административную реформу, несущую ряд положительных моментов, был склонен и С.Ф. Платонов, считавший, что данный документ «впервые ясно выразил необычную в Московском государстве мысль о полном разделении гражданских и военных властей»^[232]. Эта мысль в ХХ веке получила поддержку О.Е. Кошелевой, считающей, что значение «Проекта» не в создании особых боярских наместничеств, а в установлении специальных думных людей на определенных видах деятельности: думской, военной, судебной, в то время как традиционно они совмещались. Создание «Проекта» говорит о факте осознания в правительственной среде необходимости реформ государственного управления^[233].

М.Я. Волков, более чем другие авторы ХХ века, был не склонен видеть в содержании «Проекта» реакционность. Он напрямую связал документ с отменой местничества и полагал, что авторы документа, так же как царская власть и передовые люди из правящего класса, оценили вред местничества и, подготавливая документ, отразили настроения дворянства. Особенно в отмене этого института были заинтересованы те люди, которые добились высоких должностей и чинов благодаря службе, но из-за местнического обычая не могли приобрести положение, соответствующее этим должностям и чинам. Изначально против реформы местничества выступала боярская знать и их отпрыски, имевшие чины комнатных стольников и стольников^[234].

Дать ответ как на вопросы о характере «Проекта» и интересах его составителей, так и на вопрос о роли наместничеств в этом документе, можно только при подробном его рассмотрении, выяснении сути тех новшеств, которые были предложены.

«Проект», видимо, возник 24 ноября 1681 г. В это время по сообщению Сильвестра Медведева «изволися ему, государю, вчинать царского своего сигклита всякого чина разсмотрити, како бывает председение в сигклите его и в военских делах»^[235]. Далее документ редактировался на протяжении всей зимы 1681–1682 гг. «Проект» содержал как светскую, так и церковную часть, предполагал введение наместнических и церковных титулов. Для проведения новшеств в жизнь требовалось одобрение Церковного собора и непосредственно патриарха. 6 февраля была составлена докладная записка патриарху^[236].

В своем развитии «Проект» прошел две стадии. Первый этап отразила рукописная книга «Икона или изображение патриаршего престола», которая сообщает, что «в тое же 90-е лето и время советоваху государь царь Федор Алексеевич и палатские бояре, что б в его царской державе по подчиненным единой власти государствам и царствам, в Великом Новгороде, в Казани, в Астрахани, в Сибире и инде быти царским наместником, великородным боляром вечно и титлы им тех царств, кто где будет, имети и писатися во всяких писмах болярин и наместник князь, имя рек, всего царства Казанского или всего царства Сибирского и прочее. Тако ж де и митрополитом Новгородский и всего Поморья, митрополит Казанской и всего Казанского царства»^[237].

Если сравнить это предложение с ранее существовавшими правилами присвоения наместнических титулов, то есть той системой наместничеств, которая была непосредственно связана с дипломатической практикой, то налицо принципиальные новшества. Они связаны с тем, что ранее воеводы, писавшиеся с наместничествами, не получали титулы, отражавшие названия тех городов, в которых они воеводствовали, теперь же титул наместника и название города предполагалось прочно связать между собой.

Патриарх Иоаким отрицательно отнесся к реформе. Он сосредоточил свою критику на светской части «Проекта» и пугал царя настроениями удельного периода: «Иоаким патриарх, аще и многую трудность име от хотящих тому быти палатских подустителей, но никакоже попустити и возбрани всеконечно сие творити для того, чтобы учиненныя вечныя наместники великородныя люди, по неколицех летех обоготясь и возгордев, Московских царей самодержавством не отступили и единовластия многими леты в Российском государстве содержанного не разорили и себе во особность не розделили»^[238].

Документы зафиксировали критику патриархом намеченных изменений в государстве, но не отразили его реакции на ту часть предлагаемой реформы, которая касалась непосредственно церкви. Государство критически относилось к отечественной системе церковного управления. На всю страну помимо патриарха приходилось 16 архиереев: 9 митрополитов, 6 архиепископов, 1 епископ^[239]. По мнению государства, представители официальной церкви на местах в силу малочисленности и плохой структурной организации не могли противостоять разброду, царившему в пастве. По «Проекту» патриарху должны были подчиняться 12 митрополитов и 70 архиепископов и епископов (60 из последних – через митрополитов). При этом количество епархий увеличивалось до 72 (все они входили в состав патриаршего и 12 митрополичьих округов (от 2 до 20 в каждом)), а размеры каждой епархии и объем власти ее главы, соответственно, уменьшались.

В период, предшествующий «Проекту», государство взимало с церковных вотчин усиленные сборы, брало сторону государственных служащих в тех случаях, когда их интерес сталкивался с интересом церковнослужителей. Со своей стороны церковь в 1675 г. добилась подчинения всех мирских чиновников, задействованных в епархиальном управлении, духовным лицам; передачи церковной администрации, суда и финансов в руки духовенства. В 1681 г. патриарх Иоаким добился отмены указа 1676 г., запрещавшего выделение земли приходским церквям. Борясь за свою самостоятельность с государством, церковь видела основой своей независимости сохранение и возможное расширение земельных владений^[240].

Не посягни авторы «Проекта» на прерогативы церкви, неизвестно какой была бы судьба реформы. Однако они связали государственное реформирование с церковным в ситуации напряженных отношений духовных и светских лидеров, практически неизбежных при усилении абсолютизирующегося государства. Согласно «Созерцанию краткому» и члены Боярской думы не поддержали «Проект».

После того, как первый вариант документа был отклонен, его авторы составили вторую редакцию, существенно трансформировав при этом суть основных предложений. Этот второй вариант сохранился. Им, собственно, и является опубликованный еще в 70-е гг. XIX века «Проект устава о служебном старшинстве бояр, окольничих и думных людей по тридцати четырем степеням, составленный при царе Федоре Алексеевиче».

В новой редакции наместнические титулы стали способом создания иерархии старшинства в Боярской думе. Связь «Проекта» с возможностью изменения положения и статусов различных представителей Боярской думы, реформирования самой думской системы, на наш взгляд, является не менее важным фактором. Анализ «Проекта» позволяет более глубоко оценить интересы и действия тех сил, которые стояли за документом, рассмотреть положение и роль в обществе времени царствования Федора Алексеевича тех, кто мог получить реальную выгоду при проведении в жизнь намеченных изменений.

Между тем, предположение о теснейшей связи «Проекта» с реализацией такой цели, как реформирование Боярской думы, нуждается в веских доказательствах. Последние же могут вытекать только из подробного рассмотрения документа и анализа данных, заключенных в нем. Для более наглядного представления всей этой системы мы предлагаем нижеследующую таблицу.

Наместнические титулы, перечисляемые в «Проекте», далеко не полностью соответствовали тем, которые на данный момент употреблялись в дипломатической практике. По расположению тех титулов, которые соответствовали наместническим росписям этого периода, градация наместничеств «Проекта» наиболее близка тому порядку наместничеств, который был дан в росписи 1680 г., составленной Ларионом Ивановым. Количество наместнических титулов, перечисленных в «Проекте» приблизительно равно количеству наместничеств в росписи 1680 г. В «Проекте» зафиксировано 60 названий наместничеств, в росписи – 62. Если учесть тот факт, что роспись открывается наместничествами Московским и Киевским, никогда не использовавшимися в практике, то равенство количественных показателей становиться абсолютным.

Между тем, далеко не все из наместничеств росписи вошли в «Проект». В нем отсутствуют наместничества Московское, Киевское, Сибирское, Белгородское, Углечское, Стародубское, Холмогорское, Ряжское, Юрьева Польского, Боровское, Переславля Залесского, Серпуховское, Романовское, Курмышское, Козельское, Медынское, Елатомское, Болховское. Наместничества Киевское и Сибирское фигурировали в первой редакции, но были исключены из второй на том основании, что прежде эти титулы и в дипломатической практике не жаловались. Сибирское наместничество было введено самим государством в оборот только в 1696 г., когда 15 декабря оно было присвоено боярину Ф.А. Головину. Взамен Киевского включили наместничество Владимирское, что в полной мере соответствовало давно установившейся традиции, и видимо было попыткой исправления ранее заложенной ошибки.

Вместо тех наместничеств, которые не вошли из росписи 1680 г. в «Проект», в нем фигурируют наместничества Курское, Терское, Великих Лук, Торопецкое, Енисейское, Монгозейское, Томское, Олонецкое, Тотемское, Тюменское, Кеврольское, Валуйское, которые в росписях вплоть до 1706 г. никогда не упоминались. Помимо этих наместничеств в «Проекте» были использованы титулы наместников Бельского, Каргопольского, Син(м)бирского, Вяземского и Тан(м)бовского, которые были внесены в росписи книг наместнических титулов и стали присваиваться в реальной дипломатической практике в период после составления росписи Л. Иванова.

Традиционный порядок наместничеств авторами «Проекта» был существенно нарушен. Если до наместничества Вологодского он за исключением отсутствия в «Проекте» наместничества Сибирского совпадает, то после этой черты начинаются серьезные расхождения. Наместничества Коломенское и Костромское были поменяны местами; наместничества Галицкое, Муромское, Путивльское с позиций во второй половине третьего десятка опустились во вторую половину пятого десятка; наместничества Дорогобужское, Свияжское, Устюжское, Каширское и ряд других, напротив, были подняты на несколько позиций, иногда более десяти.

Столь вольная перетасовка авторами «Проекта» наместнических титулов, чья градация в местнический период имела строго местническое соотношение, еще раз доказывает связь документа с отменой местничества. Составители «Проекта» ориентировались на послеместническое устройство, когда уходили в прошлое представления о прежней почетности титулов. Теперь титулы теряли роль дополнительного показателя местнического статуса служилого человека.

«Проект» разделил все титулы на три категории: боярские, окольнические, дворянские. Среди боярских наместнических титулов числилось 20 (от Владимирского до Суздальского; среди окольнических титулов – также 20 (от Вологодского до Бельского); среди дворянских титулов – еще 20 (от Шацкого до Рословского).

Это соотношение титулов «Проекта» не соответствует соотношению титулов, которые присваивались боярам, окольничим и дворянам в дипломатической практике. Как указывалось ранее, в период до 1682 г. бояре могли наделяться 29 титулами, соответствующими их достоинству, а еще два титула они делили с окольничими. Дворяне, в том числе и думные, в дипломатической практике традиционно получали титулы не выше Ряжского и до Медынского (включительно), что составляло 16 позиций. В редких случаях, связанных с практикой повышения титула по должности, думные дворяне могли подниматься до наместников Шацкого и Муромского, но это было исключение. Таким образом, «Проект» нарушал сложившееся титульно-чиновное соответствие. Число боярских наместничеств было сокращено в полтора раза, в то время как число окольнических и дворянских наместничеств, напротив, увеличилось.

Чем было обосновано новое соотношение, на какие показатели ориентировались авторы «Проекта» при его определении? Исходя из анализа дошедшего до нас варианта «Проекта», можно сделать следующие наблюдения и выводы.

Количество бояр-наместников было ограничено «Проектом» в силу того, что имевшийся боярский «штат» к концу 70-х – началу 80-х гг. XVII века был разделен авторами документа на тех, кто был обязан непосредственно заседать в Боярской думе, что соответствовало присвоению наместнического титула, и тех, кто, будучи боярином, исполнял другие поручения. К последним можно отнести доместика, дворового воеводу, воевод Северского, Владимирского, Новгородского, Казанского, Астраханского, Сибирского, Смоленского, Рязанского, Тамбовского разрядов, Белгородского полка, боярина на пехотой и боярина над конной ратью, боярина и дворецкого, боярина и оружейничего. Эти лица составляли 16 человек. Также боярами являлась часть судей-заседателей, обладавших первой степенью и подчиненных доместику. Всего судей было 12, но поскольку они комплектовались как из бояр, так и думных людей других чинов, то бояр среди них было не более половины – 6 человек. В общей сложности все бояре (наместники, воеводы, судьи) составляли 42 человека. Эта цифра не случайна. В Боярской думе конца 70-х гг. XVII века насчитывалось 97 человек, из которых было именно 42 боярина.

Двадцать наместнических титулов, отведенных думным дворянам, также практически совпадали с количеством дворян в Боярской думе. В конце 1670-х гг. их насчитывалось 19 человек^[241]. Таким образом, можно сказать, что количественное соотношение боярских, окольнических и дворянских титулов в «Проекте» ориентировалось на реальный состав Боярской думы.

Согласно «Проекту» предполагалось изменить суть и практику присвоения наместнических титулов, из регулятора служебного положения при выполнении дипломатических поручений перевести наместнические титулы в фактор, регулирующий распределение ролей и статусов в рамках Боярской думы, связать титулы с важнейшим органом центральной власти.

Именно ориентация «Проекта» на думское устройство заставила авторов при переделке документа от первой ко второй редакции вставить фразы о месте того или иного боярина «для совету» в царских палатах. В этих палатах они должны были «сидеть» уже в соответствии с новыми степенями чести. Сами авторы документа достаточно спокойно отказывались от ряда изначальных предложений, что говорит о факте их первейшей заинтересованности в реформирования структур центральной власти.

Дополнительным доказательством того, что главное значение распределения степеней наместничеств во второй редакции выражалось в распределении старшинства в Боярской думе служат следующие факты. Во второй редакции не была определена территория наместничеств, не указан состав городов, подвластных тому или иному наместнику. В некоторых случаях даже не были названы центры наместничеств (Болгарского, в котором не оставалось «царственного» города, Югорского и Великопермского, где никогда не было таких городов).

Таким образом, дошедший до нас вариант проекта предполагал выделить 34 степени должностных лиц, составлявших новую верхушку служебной системы России. Наибольшее количество степеней было поделено между воеводами, возглавлявшими разряды по всем важнейшим направлениям, и наместниками, которым степень позволяла точно определять свое место в Боярской думе.

Работа в составе Боярской думы становилась главной обязанностью наместников. В случае осуществления «Проекта» в Боярской думе должна была сложиться четкая градация старшинства, которой ранее не было. Последнее составляло главное значение «Проекта».

Если учесть, что «Проект» предполагал серьезное реформирование структуры Боярской думы, встает вопрос о тенденциях, связанных с возможностью изменения роли этого государственного органа в системе центральной власти в целом. Рассмотрение «Проекта» позволяет также показать, каким образом представляли себе эти изменения лица, составившие ближайшее окружение царя Федора Алексеевича.

Могла ли реформированная Боярская дума приобрести большую, нежели ранее, роль в государстве и стать независимой от воли царя? Какой функционал она приобрела, если бы «Проект» был реализован?

Безусловно, позиции лиц, наделенных высшими степенями в рамках Боярской думы, должны были усилиться. Однако, вывод об усилении отдельных представителей Думы и самого этого органа в целом не тождественны друг другу. Для того чтобы соотнести их между собой, рассмотрим положение при дворе и в государственной политике тех, кто в большей степени выигрывал от реализации «Проекта».

Тот факт, что система наместничеств в Боярской думе возникала не как принципиально новое явление, а вырастала и трансформировалась из системы наместнических титулов, дает основание предположить, что при условии реализации «Проекта» на думские наместничества в первую очередь стали претендовать те, кто обладал на этот момент одноименными наместническими титулами. Ранее нами был приведен перечень высших десяти наместников конца царствования Федора Алексеевича. Ими являлись бояре Н.И. Одоевский, Ю.А. Долгорукий, М.А. Черкасский, Я. Н. Одоевский, Г.С. Куракин, П.В. Шереметев, М.Ю. Долгорукий, Ю.М. Одоевский, В.В. Голицын, И.А. Хованский.

Документы доказывают, что, по меньшей мере, пятеро из них носили помимо боярского еще и ближний боярский чин: Н.И. Одоевский (наместник Владимирский), Ю.А. Долгорукий (наместник Новгородский), Я. Н. Одоевский (наместник Астраханский), М.Ю. Долгорукий (наместник Тверской), В.В. Голицын (наместник Великопермский).

Наличие такого чина означало вхождение всех перечисленных лиц в Ближнюю думу. Как отмечалось ранее, практика официального пожалования в Ближнюю думу (Государеву комнату) сложилась в царствование Алексея Михайловича. Именно в этот период из группы наиболее приближенных к трону лиц, чей состав испытывал постоянные колебания, Ближняя дума превратилась в структуру, состав которой был четко определен в силу того, что каждое пожалование ближнего чина происходило на основании царского указа, также как и думных чинов.

Чиновный состав Ближней думы, судя по источникам, был аналогичен чиновному составу Боярской думы, но к названию чина прибавлялось определение «ближний» («ближний боярин», «ближний окольничий»). Одновременно с чинами Ближней думы существовали и иные ближние чины, например «ближние стольники», но они относились к рангу придворных, и их присвоение не означало пожалования лица одновременно с чином в Ближнюю думу.

Анализ карьеры ряда государственных деятелей показывает, что ближние чины были выше по отношению к аналогичным им думным чинам.

Так Ю.А. Долгорукий еще 28 ноября 1648 г. был пожалован боярством, и только 28 июля 1662 г. после многочисленных успехов на военном и дипломатическом поприще был произведен в Комнату, стал ближним боярином^[242].

Документы конца царствования Алексея Михайловича позволяют предположить, что царь и правительство в этот период всячески пытались навязать подданным мысль о том, что все чины Ближней думы стоят в чиновной иерархии над всеми чинами Боярской думы. Вошедший в Дворцовые разряды список пожалованных царем и царицей от 27 августа 1675 г. наглядно свидетельствует об этом^[243]. Для подобного рода документов существовали строгие правила составления: чины, указанные в них перечислялись от высших к низшим. В указанном списке в начале были названы бояре ближние (Н.И. Одоевский, Ю.А. Долгорукий, И.А. Воротынский, Я.Н. Одоевский, Б.М. Хитрово, К.П. Нарышкин, М.Ю. Долгорукий, А.С. Матвеев), затем ближние окольничие (И.Ф. Стрешнев, Р.М. Стрешнев, И.Б. Хитрово), думный дворянин А.Н. Лопухин, и только после них – «бояре не комнатные» и другие чины Боярской думы в порядке их убывания.

Состав Ближней думы как при Алексее Михайловиче, так и при Федоре Алексеевиче был достаточно разнородным. В период правления Алексея Михайловича и максимального расцвета Ближней думы в ней выделялись три группировки: родовая аристократическая, родственники и свойственники царя, худородные выдвиженцы царя.

В первую группировку наряду с другими входили Я.К. Черкасский, И.А. Воротынский, А.Н. Трубецкой, Н.И. Одоевский, П.М. Салтыков, И.П. Пронский, Ю.А. Долгорукий. Во вторую группировку – С.Л. Стрешнев, И.Д. Милославский, К.П. Нарышкин. К третьей, неродовитой группе относились А.Л. Ордин-Нащокин, А.С. Матвеев. Немного выше двоих последних положение в иерархии местнической чести занимали Б.М. Хитрово и Ф.М. Ртищев. Если проанализировать карьеру как ближних бояр из числа аристократов, так и представителей неродовитой группы, то становится очевидным, что их пожалование в ближние чины было продиктовано заинтересованностью государства в их службе, использовании их талантов через систему важнейших органов государственной власти. Так А.Н. Трубецкой и Ю.А. Долгорукий прославились на военном поприще, Н.И. Одоевский – на приказном и законотворческом, А.Л. Ордин-Нащокин и А.С. Матвеев – на дипломатическом^[244].

В начале 70-х гг. XVII века в Ближнюю думу стало вливаться молодое поколение, представители которого по возрастным характеристикам соответствовали детям тех членов Комнаты, которые работали в ней в 1650-1660-е гг. Многие из вновь пришедших на самом деле являлись детьми ранее пожалованных членов Ближней думы.

Среди молодого поколения в первую очередь следует отметить Федора Никитича и Якова Никитича Одоевских, Михаила Юрьевича Долгорукого. Руководствуясь принципом пополнения Комнаты преимущественно сыновьями или ближними родственниками ее членов, к 1675 г. царь ввел в ее состав в качестве ближних окольничих И.Б. Хитрово, И.Ф. и Р.М. Стрешневых^[245].

Кроме тех, кто являлся родственниками прежних членов Ближнй думы, она пополнялась и представителями родов, ранее не отмеченных в составе. В конце царствования Алексея Михайловича и начале царствования Федора Алексеевича в Ближнюю думу вошли Алексей Андреевич Голицын и Юрий Иванович Ромодановский, два представителя рода Волынских: ближний окольничий Василий Семенович Волынский и ближний боярин Иван Семенович Волынский^[246]. Не позднее 1682 г., возможно и ранее, ближним боярином стал Василий Васильевич Голицын^[247].

В целом в итоге новых назначений в Ближнюю думу произошел переход от правила преимущественного жалования ближнего чина за личные заслуги, к учету в качестве одного из важных факторов принадлежности к роду, чьи представители уже играли существенную роль в Ближней думе. Все родовитые сановники, вошедшие в Ближнюю думу, стали влиять на царя с целью «протащить» сюда представителей своих родов. Тем самым закреплялась новая градация среди верхушки русского служилого общества. Ранее ее составляла первостепенная и второстепенная аристократия, теперь же роды, закрепившиеся в Ближней думе и тем самым ставшие над теми родами, которые не смогли попасть в этот орган. При этом важно учесть, что принципы пожалования в Боярскую думу традиционно учитывали факт разделения аристократии на первостепенную и второстепенную, наделяя первую правом приобретения думного боярства, а вторую – думного окольничества, минуя другие думные чины. Принципы пожалования в Ближнюю думу не учитывали этих особенностей функционирования аристократической верхушки русского общества. Это в еще большей степени закрепляло трансформацию, произошедшую в высших социальных слоях, усиливая позиции ближних родов над иными аристократическими родами.

Преимущества, полученные родами Ближней думы, требовалось более прочно закрепить юридически. Предложения «Проекта» в этом смысле подходили как нельзя лучше. Являясь ближними боярами и обладателями высших наместничеств, эти лица через трансформировавшуюся наместническую систему получали высшие степени в новой градации.

Усиление фактора принадлежности к ближним родам при пожаловании в Ближнюю думу ко времени составления «Проекта», заставляет обратить особое внимание не только на тех из высших наместников, кто являлся ближним боярином, но также и на тех, чьи родственники входили в Ближнюю думу. Через этих родственников данные наместники становились первыми кандидатами на ближние чины. Так, наместником Казанским в царствование Федора был М.А. Черкасский, а при Алексее Михайловиче один из старших представителей этого рода Яков Куденетович Черкасский был одним из первых ближних бояр, ранее всего упоминавшийся в документах как боярин ближний^[248]. Наместником Югорским при Федоре был Юрий Михайлович Одоевский, а до него три представителя этого рода были ближними боярами. В целом ко времени составления «Проекта» все более отчетливо прослеживалась тенденция получения представителями ближних родов высших наместничеств.

Если рассмотреть более широкий период, охватывающий не только царствование Федора Алексеевича, но и Алексея Михайловича, и начало царствования Петра и Ивана (1682 г.), то эта тенденция становится более очевидной. Среди троих наместников Владимирских, указанных в наместнических книгах, в период второй половины царствования Алексея и начальный период царствования Федора этот наместнический титул носил только Н.И. Одоевский, являвшийся ближним боярином. Титул наместника Новгородского в период правления Алексея, Федора и до 1682 г. носили четыре человека (Я.К. Черкасский, Н.И. Одоевский, Ю.А. Долгорукий, В.В. Голицын), все четверо были ближними боярами. Титул наместника Казанского в рассматриваемый период носили А.Н. Трубецкой, И.А. Воротынский, М.А. Черкасский. Трубецкой и Воротынский^[249] были ближними боярами, а Черкасский принадлежал к роду, входившему в Ближнюю думу. Титул наместника Астраханского носили Н.И. Одоевский и его сын Я.Н. Одоевский, оба являлись ближними боярами. Титул наместника Псковского со второй половины царствования Алексея до конца 1682 г. носили М.П. Пронский, Ф.Н. и В.Ф. Одоевские, Г.С. и И.Г. Куракины, из которых Ф.Н. Одоевский был ближним боярином, а М.П. Пронский^[250] и В.Ф. Одоевский принадлежали к родам, входящим в Ближнюю думу.

Таким образом, служилая верхушка русского общества, не отличавшаяся единством и до царствования Алексея Михайловича, в период его правления, а так же в царствование Федора Алексеевича в своем составе приобрела новую замкнутую группу, отличавшуюся наиболее высоким положением на социальной лестнице. Эта верхушка состояла из представителей крайне ограниченного числа родов, члены которых являлись носителями высших наместнических титулов и ближних чинов.

Кроме того, представители данной социальной группы назначались на важнейшие приказные, дипломатические и воеводские должности. Пожалуй, единственным недостатком в закреплении их положения был факт отсутствия в Боярской думе как наиболее традиционной, крупной и полномочной структуре того времени специальных рангов или степеней для лиц, относившихся к указанной группировке. Эти степени позволили бы окончательно закрепить особое положение в обществе и государстве «новой высшей аристократии». Все это позволяет говорить о заинтересованности ближних родов и наиболее сильных их представителей, стоявших у руля государственной машины, в проведении «Проекта» в жизнь.

Представителей ближних родов могло заинтересовать в «Проекте» не только изменение роли наместничеств, их переведение из дипломатической системы в степени Боярской думы, но также предполагавшееся «Проектом» закрепление в Боярской думе высокого положения ряда придворных должностей. На них могли претендовать те из представителей этих родов, кто еще не получил ближнего чина, те, кто не был задействован в наместнической системе и не мог получить думскую степень через наместничество.

Та же мотивация при оценке последствий «Проекта» могла толкать на его проведение и «новых» фаворитов Федора Алексеевича, не отличавшихся особой знатностью. В отличие от ближних чинов, получивших в достаточной степени официальное признание, их положение, близость к трону, пока еще не имели законного оформления. Все это царское окружение стремилось закрепить свое особое положение, причем сделать это официальным путем. Многие из них, также как и ряд членов ближних родов, имели придворные чины и должности.

Подтвердим сделанное нами предположение на примерах.

Одни из важных придворных должностей оружейничего, дворецкого и постельничего занимали в рассматриваемый период И.М. Языков, В.Ф. Одоевский и А.Т. Лихачев, как раз и относившиеся к ближним родам и новым фаворитам. Оружейничий, согласно «Проекту», должен был получить семнадцатую степень, заняв место среди первых наместников и воевод крупнейших разрядов. Дворецкий, занимал еще более высокое положение и наделялся десятой степенью. Постельничий наделялся сравнительно невысокой степенью (33-ей), но занимал четко определенное место в Боярской думе.

Если исходить из факта значительного усиления в случае реализации «Проекта» ближних чинов и «новых» фаворитов Федора Алексеевича, то следует по иному взглянуть на тезис о том, что предлагаемые изменения способствовали приобретению Думой большей, чем ранее, самостоятельности по отношению к монаршей власти. Если учесть, что первые роли внутри Думы получали наместники высших степеней, большинство из которых являлись членами Ближней думы, то скорее следует говорить о стремлении авторов «Проекта» повысить роль этих чинов в работе Боярской думы.

Ранее Ближняя и Боярская думы действовали параллельно, а по воле царя первая могла подменять последнюю, поскольку их компетенция была во многом равна и не разграничена между собой. Эта подмена происходила на основании царского решения, передававшего дела от Боярской Ближней думе. Таким образом, Ближняя дума являлась реальным ограничителем функций Боярской думы, но ограничителем, существовавшим извне. При реализации «Проекта» Ближняя дума автоматически становилась верхним эшелоном Боярской думы и влияла на каждое из решений этого органа. И ранее ближние чины, одновременно оставаясь членами Боярской думы, имели огромное влияние в рамках этого органа. Между тем официального выражения их закулисная роль не имела. Введение степеней в Боярской думе позволило бы придать деятельности этих людей в рамках данного органа официальное значение, а им самим официальный максимально высокий статус в Боярской думе. В силу этого можно говорить не о расширении роли Боярской думы, а о расширении роли верхушки русского высшего общества, наделенной в свое время ближними чинами, и имевшей возможность получения высших думных степеней.

Поскольку высшая группировка ранее противостояла всей остальной Боярской думе, то при реализации «Проекта» она вряд ли бы стала отстаивать интересы этого государственного органа как единого образования и важнейшего звена механизма государственной власти. Скорее противоречие, заложенное благодаря расширению полномочий Ближней думы и существовавшее между боярскими и ближними чинами, должно было толкать ближние чины, ставшие официальной верхушкой Боярской думы, на отстаивание своих интересов, а не на консолидацию с остальной частью этого органа.

Другой вопрос – это вопрос о совпадении целей новой боярской (одновременно «ближней») верхушки с целями самой царской власти.

Роль этой верхушечной группировки (как реальная на момент попыток проведения в жизнь «Проекта», так и потенциальная) была далеко не однозначной. На тот или иной момент их цели могли соответствовать целям государства, в другой период вступить в противоречие с его интересами. Постоянное расширение прав и полномочий этих лиц, происходившее как при Алексее Михайловиче, так и при Федоре Алексеевиче, делало их все более могущественными. Такая тенденция таила определенную угрозу царской власти, поскольку со временем она могла выразиться в стремление ближней верхушки к самостоятельности, независимости от высшей власти.

Между тем, сама царская власть в существовавших условиях была вынуждена рисковать. Она стремилась к абсолютизации, но абсолютизм на разных стадиях своего становления и развития выражался в различных модификациях властной системы. На начальном этапе своего развития в России абсолютистские тенденции власти проявились через политику ограничения царем полномочий Боярской думы при сохранении этого государственного органа. Такая политика осуществлялась при помощи расширения полномочий Ближней думы и Расправной палаты, которые в этот момент гораздо более проводили политику царя, нежели отстаивали интересы аристократии. Эта же политика выразилась и в самом «Проекте», предполагавшим введение степеней в рамках Боярской думы с их присвоением ближним боярам. Царская власть была заинтересована в союзе с ближней боярской группировкой как противовесом остальной аристократии, выражавшей свои интересы через Боярскую думу.

Ближняя группировка могла диктовать свои цели царю. Доказательством тому служит факт перехода от принципа комплектования Ближней думы в 1650-1660-е гг. профессионалами – единомышленниками царя к принципу семейной преемственности в этом органе 1670-х – 1680-х гг.

То, что ближние чины и примыкавшие к ним при создании «Проекта» относительно худородные фавориты Федора Алексеевича в первую очередь при возможности влияния на царя и государственную политику постарались бы закрепить свои позиции и свое положение, не удивительно. Всякий, оказавшийся на их месте, стал бы отстаивать свои интересы. Между тем, можно ли считать эту линию исключительно вредной для государства начала 1680-х гг.? – вопрос, не имеющий однозначного ответа. Как отмечалось выше, усиление любой придворной группировки достаточно опасно для самостоятельности царской власти. Однако в тот период, когда личные интересы общественной верхушки, добравшейся до самой властной вершины, достаточно прогрессивны, энергия этой группы в отстаивании и проведении в жизнь своих позиций, может способствовать развитию в государстве ряда прогрессивных новшеств. При анализе «Проекта» нельзя не учитывать этого факта.

Ранее высказанная мысль о противоречии интересов ближних чинов и в целом придворной группировки, заинтересованной в нововведениях, предлагаемых «Проектом», с интересами Боярской думы, ориентация первых на ограничение полномочий Боярской думы подтверждается рядом положений, закрепленных в самом документе. В связи с этим особый интерес вызывают предложения, касающиеся судебных инстанций.

В «Проекте» четко указывается на наличие палаты судей из 12 человек, председательство над которым имеет доместик. На высокое значение этого органа указывает первая степень его членов. Палате авторы «Проекта» предлагали поручить не только судебный надзор, но и обязанность «испытно ведати, чтоб всякий судья исполнял царкого величества повеление и грацкой суд праведно и разсудительно». Узнав об осуждении невиновного, «той болярин с товарыщи своими должен того дела разсмотрити и беспомощнаго избавити от неправды по правде», а судью наказать, «смотря по его вине, дабы всяк неправдою обидимый избавлялся их прилежным в Полате разсмотрением и никто б обидим силою не был»^[251]. Практически такая палата при Федоре Алексеевиче действовала и, как известно, называлась Расправной или Золотой.

Столь же важную роль в новой системе должен был играть дворовый воевода – севастократор. Дворовый воевода был обязан сопровождать царя в военном походе, остерегать государево здоровье. В мирное время он должен был заботиться «о смете ратям», о состоянии оружия, хлебных и воинских запасах, о состоянии личного состава войска. Дворовый воевода должен назначать в обозные укрепления «достойных и искусных в ратях дозирателей, ведущих искусства розных государств рати». Скорее всего, должность дворового воеводы предназначалась для В.В. Голицына. Позднее В.В. Голицын действительно являлся обладателем должности дворового воеводы. В 1689 г. в Крымском походе, будучи формально воеводой Большого полка, он выступал в качестве носителя титула «ближнего боярина, оберегателя и дворового воеводы»^[252].

Окончательная редакция рассматриваемого проекта трактовала полномочия дворового воеводы более узко, чем ее первоначальный вариант. Согласно начальным предложениям при дворовом воеводе предлагалось создать коллегию из бояр и других думных чинов – Ответную палату, представлявшую собой коллегию из думных чинов, являвшихся одновременно судьями военных и финансовых приказов при дворовом воеводе. Ответная палата имела бы явно выраженные судебные полномочия. Ей было поручено рассмотрение и решение ратных дел. В связи с ратными делами Ответной палате поручалось «устроение дел» о финансах (налогообложение, регламентация служб и повинностей тяглого населения и пр.) и дел, связанных с материальным обеспечением служилых людей, т. е. решение «земских» дел^[253].

Кроме двух указанных палат, обладавших судебными функциями, могли быть введены и другие суды. О возможности такой меры говорят обязанности «болярина над пехотою», «болярина над конною ратью», дворецкого, оружейничего и постельничего. Исполнение этих обязанностей требовало специального аппарата, то есть судей и приказных служителей. Следовательно, лица, занимавшие перечисленные должности, могли стать руководителями ряда судов^[254].

Реализация предложения о судах позволила бы укрепить центральный приказной аппарат. Введение наделенных широкими полномочиями судебных палат, скорее всего, привело к ограничению судебных функций Боярской думы. Эта тенденция вполне соответствовала процессу разветвления и численного роста государственного аппарата, свойственного процессу абсолютизации власти. При этом функции каждого из звеньев этого аппарата становились более четкими, но роль сокращалась. Это давало реальную возможность усиления царской власти, поскольку каждое отдельное звено государственного механизма нового образца не обладало возможностью претендовать на роль, сопоставимую по значимости и масштабу с властью государя либо же с полномочиями, которыми обладала Боярская дума прежде. В совокупности разветвленный аппарат, отличающийся достаточной степенью координации работы своих отдельных частей, давал прекрасную возможность претворения в жизнь решений, исходивших от монаршей власти.

Утверждение, что «Проект» был направлен на ограничение полномочий Боярской думы, подтверждает и тот факт, что сама Дума выступила против его первой редакции.

Если говорить о возможных последствиях «Проекта» для наместнической системы, то следует отметить, что в случае реализации документа ее прежний характер не мог сохраниться. Между тем наместничество получило бы самостоятельный характер, соответствовало бы думскому заседателю. Ранее же наместнический титул был лишь дополнением к ряду должностей, таких как воеводство и посольство.

Если учесть тот факт, что традиционные наместнические титулы позволяли установить градацию между близкими по статусу должностями и лицами, назначенными на них, то эта положительная роль титулов не исчезала, а передавалась степеням, что еще раз свидетельствует об отходе «Проекта» от мысли прежнего использования системы наместнических титулов.

«Проект» позволял четко установить старшинство разрядных воевод. Он также позволял определить их соотношение с дворовым воеводой, боярином над пехотой, боярином над конной ратью. При этом дворовый воевода, на плечи которого ложилась охрана царя, приобретал высшую среди всех воевод вторую степень.

«Проект» разделил должности русского государства не только на степени, но и явно обозначил их направления: военное, гражданское, связанное с заседанием в Думе, придворное. Закрепление такого деления соответствовало духу времени, являясь тенденцией перспективной. В более поздний период в петровской «Табели о рангах» оно утвердится окончательно. Закрепление идеи разделения должностей на военные, граждански и придворные в «Проекте» доказывает объективный характер этих назревших преобразований в России, подчеркивает национальные корни «Табели о рангах».

Одно из важнейших значений «Проекта» состояло в том, что он устанавливал степень чести любого сановника в зависимости от занимаемой им должности, закрепляя честь за должностью, а не определенным лицом, занимавшим ее^[255]. В этом отношении «Проект» опередил все существовавшие системы регулирования социально-служебного положения представителей высшего общества. При рассмотрении системы наместнических титулов в местнический период нами была отмечена тенденция, направленная на связь чести, высоты наместнического титула с должностью, но закрепиться окончательно она пока еще не смогла. «Проект» же предлагал закрепить иерархию степеней «чести», основанную на строгом соответствии должности и чина, и использовать ее для определения «председания» сановников в царском «сигклите и в воинских делах»^[256].

Введение новой иерархии степеней, учитывавшей тесную связь степени с должностью, не возможно было осуществить при сохранении прежних взаимоотношении, основанных на местнической чести. Либо отношения думных чинов должны были строиться на их иерархии в рамках местничества, либо эти взаимоотношения базировались на делении на степени и соотношении степеней. В силу этого «Проект» можно рассматривать как стремление окончательно разрушить местнические представления о службе.

Авторы документа взамен местнического предлагали сформулировать следующий принцип чести: «чести же наипаче даемы бывают и правление по разуму и по заслугам во всяких государственных делах бывшим и людем знающим и потребным»^[257]. Этот постулат в полной мере соответствовал принципам абсолютизма. Наличие подобной формулировки в рассматриваемом документе свидетельствует о том, что в начале 80-х гг. XVII века в сознании одной из наиболее влиятельных придворных группировок абсолютистские принципы назначения на должности по личным заслугам вытеснили принцип назначения на службы по роду, свойственный местничеству.

В целом рассмотрение «Проекта», учитывавшего, в первую очередь, интересы ближней боярской и примкнувшей к ней новой придворной группировки царских фаворитов, показывает наличие множества прогрессивных и своевременных идей, отстаивавшихся этими влиятельными лицами, доказывает активное участие представителей высшего общества, «сливок» аристократии в процессе построения абсолютистского государства, поддержку этой социальной группой (хотя бы на этот момент) политики государства.

Проект остался неосуществленным. С точки зрения прежней системы наместнических титулов этот факт означал ее сохранение и дальнейшее развитие.

Заключение

Система наместнических титулов, подчинявшаяся строго выстроенным правилам функционирования, тем не менее, не оставалось неизменной. В период с конца XVI до начала XVIII века состав титулов все время пополнялся. Прерогатива изменения титульной иерархии и состава наместничеств принадлежала царю. Наместнические титулы находились в непосредственной взаимосвязи с царским титулом.

На всем протяжении функционировании системы наместнических титулов ей была присуща четкая иерархия, в ней не существовало титулов равных по своему статусу друг другу. Эта особенность титульной системы была слепком с социально-служебной системы высшего русского общества. Высшее общество, испытав тенденцию к консолидации и противопоставлению себя низшим сословиям, в период господства местничества одновременно стремилось и к четкому определению положения каждого лица и каждого рода на социальной лестнице. Для закрепления этого положения служили различные системы регулирования социально-служебного положения, такие как чины, должности, местнический статус, и непосредственно наместнические титулы. Все они находились в тесной взаимосвязи, испытывали влияние процессов и закономерностей других систем социально-служебного регулирования.

Рассмотрение градации наместнических титулов отчетливо показывает ее связь с чиновным делением. Для рассматриваемого периода стало традиционным считать высшими чинами думские чины: боярина, окольничего, думного дворянина. Наместнические титулы конца XVI – 80-х гг. XVII века также подразделялись на боярские, окольнические, дворянские. Это деление во многом было закреплено местническими традициями. В обществе, идеология которого строилась на местнических нормах, за перечисленными чинами стояли социальные группы, чье место в обществе и на службе существенно разнилось. На верхушке общественной лестницы стояли бояре родов первой и второй статей. Первостепенная аристократия являлась первым претендентом на боярские чины. Тот факт, что ее представителей было непринято при производстве в думные чины, жаловать каким-либо другим титулом, кроме боярского, еще раз доказывает это положение. Роды «второй статьи» являлись первыми претендентами на окольнические чины, после службы в которых они также могли претендовать на боярство. Бесспорно, боярский чин не мог быть связан только со строго ограниченной социальной группой, имевшей право на него. До боярства могли дослужиться не только представители аристократических, но и дворянских родов. Между тем, путь последних к высшему чину был долог и сложен, он не мог быть пройден без покровительства царских особ. Выходцы из дворянства, даже став боярами, в своем социальном положении не могли сравняться с представителями аристократии, традиционно служившей основным резервом для пополнения этой чиновной категории.

Такой показатель, как чин, не мог в полной мере отразить разницу между «высокородными» и «худородными» боярами, что было важно для людей того времени. Для реализации этой цели служили иные системы социального регулирования. Система наместнических титулов в этом отношении играла немаловажную роль. В то время как бояре аристократического происхождения являлись обладателями высших наместничеств и в итоге своей карьеры неуклонно повышали наместнические титулы, бояре «худородного» происхождения до конца своих дней оставались в титулах наместников окольнического достоинства, на протяжении всей жизни при занятии дипломатической деятельностью фигурировали в одном и том же наместническом чине. Местническая эпоха четко и жестко определила границы тех наместнических титулов, которые присваивались только боярам, тех титулов, носителями которых были окольничие, тех титулов, которые присваивались дворянам. За рамки этих категорий были выведены думные дьяки, для которых отводился единственный, крайне низкий наместнический титул.

Социально-служебное разделение, при котором каждой определенной социальной группе в рамках высшего общества были присущи строго определенные чины и наместнические титулы, а проникновение представителей низших группировок в среду высших было крайне затруднено, ушло в прошлое с отменой местничества и изживанием традиций данного социального института из общественного сознания и государственной идеологии. В то время когда местнические традиции окончательно уступили дорогу принципам службы и общественным градациям, присущим абсолютизму, система наместнических титулов также перестроилась.

Делить всех, кто занимался дипломатической деятельностью, на лиц боярского, окольнического и дворянского достоинства более не имело смысла. Положение этих категорий существенно изменилось. Дворянство стало претендовать на занятие важнейших должностей, лица дворянского происхождения стремились дослужиться до верхушки чиновной лестницы. Для системы наместнических титулов эти изменения имели ряд последствий.

Во-первых, когда традиционные показатели положения человека на социальной лестнице пошатнулись, а чиновная система еще не завершила свою перестройку, значение титулов возросло. Если ранее титулы присваивались на строго определенный период, связанный с выполнением дипломатических функций, то с царствования Федора Алексеевича они стали одной из постоянных характеристик служилого человека.

Во-вторых, система наместнических титулов, ранее в большей мере связанная с общественным разделением, теперь ориентировалась на разделение всех российских земель на степенные и не относящиеся к степенным. Последняя градация была присуща перечню земель и городов, зафиксированному в царском титуле. Формальная связь между наместником, его титулом и царем, владевшим всеми землями России, была особо подчеркнута, что послужило еще одним показателем усиления царской власти и развития процесса ее абсолютизации.

В третьих, правило привязки наместнического титула к строго определенной социальной группе, верставшейся не менее строго определенными чинами, все более нарушалось. Ранее четкая граница между титулами для бояр и окольничих, для окольничих и дворян, для дьяков все более размывалась. Число титулов, которые в равной степени могли присваиваться и боярам, и окольничим значительно увеличилось. Границы титулов, на которые могли претендовать дворяне, стало определить крайне трудно. Дьячество в отношении наместничеств перестало быть замкнутой категорией «изгоев», не смешивавшихся по титульным показателям с иными чинами. Уже с середины XVII века дьяки могли получать наместничества, которые в той же мере присваивались дворянам и стольникам. После отмены местничества они получили право повышать свой наместнический титул.

Наместническая система находилась в теснейшей взаимосвязи не только с чиновным делением, но и с системой должностей. Эта связь прослеживалась как в местнический период, так и во время после отмены местничества. В первом случае, более чем во втором действовала закономерность, согласно которой на определенные должности было принято назначать лиц определенного чина. В реальности существовала не столько двусторонняя титульно-должностная связь, а треугольник взаимовлиявших факторов: должность – чин – наместнический титул.

При местничестве за всеми перечисленными тремя взаимодействовавшими категориями стояли местнические правила. Человек этого времени не мог не задумываться над тем, соответствует ли та должность, на которую он назначается, его местническому статусу, чину, в целом социально-служебному положению. Этот вопрос заставлял общество, придерживавшееся местнической идеологии, пытаться выстроить иерархию должностей, определить степень их почетности друг по отношению к другу. Само местничество давало лишь ограниченную возможность для решения этой проблемы. В местнической системе можно было высчитывать соотношение почетности только совместных должностей, то есть таких служб, при исполнении которых ряд лиц становились в отношение «начальник – подчиненный». Считаться «честью» при назначении на несовместные службы было запрещено. Определить степень почетности должности, исходя из уровня чинов тех лиц, которые назначались на нее, также представлялось проблематичным. Чинов в русском государстве было гораздо меньше, чем должностей, лица, назначавшиеся на должности разного уровня престижности, очень часто находились в одном чине.

Возможность определить соотношение почетности должностей, относящихся к разным служебным сферам, не считавшихся совместными, во многом позволяли наместнические титулы, хотя титульная система не охватывала всех должностей, на которые могли назначаться представители высшего общества. Проведенный нами анализ титульно-должностного соответствия позволяет выделить ряд категорий почетности служб, говорить о равнозначности с точки зрения «чести» таких должностей как служба главой Ответа и главным воеводой военного разряда, второго члена Ответа и первого гражданского воеводы Пскова и т. д.

Связь между должностью, чином и наместническим титулом не исчезла в период после отмены местничества, но приобрела иные формы. Тот факт, что абсолютизм вызревал в России в период господства местничества, предопределил возможность трансформации зависимости должности, чина и титула еще в местнический период. Одним из важнейших факторов, способствовавших переходу всего служилого общества от местнических к абсолютистским традициям, был переход от принципа назначения на должности и жалования чинов «по роду» к принципу служебного и социального продвижения человека за его личные заслуги. Проблема выдвижения «худородных» на высшие государственные должности в местническую эпоху стояла не только перед самими этими людьми, но даже перед высшей властью. Царь также как и любой член общества, не способного на данный момент пойти на отмену местничества, был вынужден соблюдать правила игры, навязанные этим институтом, а также стремиться к созданию таких систем, которые могли позволить обойти сложившиеся традиции. В этом отношении система наместнических титулов сыграла значительную роль.

При выдвижении лица «худородного», обладавшего сравнительно невысоким чином, на должность, превышавшую его местнический статус, наместнический титул повышался, ориентируясь на должность. Между тем, он не достигал той планки, которой соответствовали титулы лиц более высокого происхождения, занимавших аналогичные должности. Первая закономерность позволяла постепенно вживлять в общественное сознание мысль о зависимости титулов и чинов от должности, а не от местнического положения лица. Вторая закономерность позволяла снять недовольство той части общества, которая жестко отстаивала местнические принципы, и провести при этом такое назначение, которое ориентировалось на личные качества служилого человека, наделить его должностью выше его местнической меры. Все эти правила вместе позволяли в конечном итоге перестроить титульную систему на абсолютистский лад в период, когда развитие абсолютизма уже не сдерживалось местничеством.

Во многом безболезненности такой перестройки способствовал ряд правил, функционировавших в рамках системы наместнических титулов, присущих ей как при местничестве, так и после его отмены, согласовавшихся как с местническими нормами, так и с правилами прохождения служебной лестницы, характерными для абсолютизма. Так с конца XVI до начала XVIII века было принято повышать наместнические титулы за выслугу, повышать титул в связи с повышением чина. Между тем, если в местническую эпоху это правило распространялось преимущественно на аристократию, то после местнической реформы стало присуще гораздо большему кругу лиц, потеряло связь с фактором их высокого происхождения, расширило социальную сферу своего действия.

Переход российского общества от местнической службы к абсолютистской ставит вопрос об изменении социального состава тех лиц, которые поддерживали власть, и на которых она опиралась. В рамках этой проблемы очерчивается проблема изменения роли тех родов, которые в местническую эпоху составляли правительственную верхушку, представители которых назначались на самые ответственные и важные должности.

Исследование системы наместнических титулов, позволяет сделать вывод о том, что большинство родов, чьи представители фигурировали в наместнических книгах до местнической реформы, сохранились в них, продолжая заниматься дипломатической деятельностью, назначаться на воеводства, дававшие право дипломатической переписки, повышать свои наместнические титулы и в период регентства Софьи, и при самостоятельном правлении Петра.

Этот вывод не означает, что дипломатическая сфера осталась монополией аристократических родов. В ней в ранге высших наместников появилось большое число лиц незнатных, не имевших к аристократии никакого отношения. Своеобразие послеместнического периода заключалось в том, что в наместнической сфере выдвиженцы из социальных категорий, не пользовавшихся ранее почетом, теперь на равных взаимодействовали с аристократами. Аристократические же роды не ушли с политической сцены, приспособившись к новым условиям, встав на службу государству, перед которым ранее они пытались отстоять свое особое положение и особые права.

Система наместнических титулов играла важную роль не только в качестве одного из регуляторов социально-служебного положения в рамках высшего российского общества, но и занимала важное место в системе дипломатического этикета. Пожалуй, именно эта сторона титульной системы была ее первейшим предназначением, постепенно приобретавшим равные (а не преимущественные) позиции с иными функциями наместнических титулов.

В этой связи особую важность система наместнических титулов получила в рамках комплектования русских посольств, отправлявшихся за рубеж. Сложная система их градации окончательно закреплялась титулами. На основании титулов можно говорить о соотношении дипломатов одного ранга (великий посол, посол, посланник и пр.) и одного чина, направленных в разные государства. В то время как их ранги и чины могли совпадать, их наместнические титулы всегда рознились, что дает основание говорить о степени почета и важности во внешней политике России стран, имевших дипломатические отношения с ней. Изменения титульных показателей послов, отправлявшихся в разное время в одно и то же государство, и членов Ответных палат, проводивших переговоры с представителями одной и той же державы на разных этапах, позволяют судить об эволюции отношений между Россией и этой страной на протяжении определенного периода. Этот показатель наглядно демонстрирует постепенное ослабление с 50-60-х гг. XVII века значения и особого статуса Польши и Литвы во внешней политике России, доказывает повышение значимости Голландии в начале активных петровских преобразований.

В целом система наместнических титулов, модифицируясь, смогла пережить ряд исторических эпох, согласовалась и с местничеством, и с абсолютизмом. Начало 80-х гг. XVII века стало временем наиболее существенных изменений. Между тем глобальной реформы, при которой наместничества полностью могли изменить свое значение в системе российской государственности, так и не произошло. Проект преобразования наместнических титулов в степени в рамках Боярской думы не осуществился. Наместничества так и остались формально связаны с дипломатической практикой, несмотря на то, что их роль в регулировании отношений представителей высшего общества была гораздо более существенной.

Приложение 1
Реестр наместнических титулов 1580–1682 гг.

(Реестр составлен на основании записей в книгах наместнических титулов до царствования Федора Алексеевича включительно)^[258]

Приложение 2
Реестр наместнических титулов 1682–1706 гг.

(Реестр составлен на основании записей в книгах наместнических титулов, начиная с царствования Ивана и Петра Алексеевичей)^[259]

Приложение № 3
Алфавитный реестр наместников 1580–1706 гг.

Реестр

Приложение № 4
Проект устава о служебном старшинстве бояр, окольничих и думных людей по тридцати четырем степеням^[260]

Царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца, имелась, которая пресветлая царская красота имеет християнскую непреоборимую всегда силу, и тогож Трисиятелнаго Бога нашего милостию восприяли прародителский росийских царств и государств престол и самодержавный скиптр во отмщение злодеем, в похвалу ж добродеем, мы великий государь царь и великий князь Феодор Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, со многими покаряющимися государствы дедичнаго наследства в обладателства мирно, и тая ж его божественная благодать действует и освящает заблуждьших в вере розные народы Честным и Животворящим Крестом Христовым и наставляет благоразумию, и великая Росия от года в год прославляетца, о чем мы великий государь свыше Божия его благодати ожидаем ко благому упованию для того, что от древних несколких сот лет на великих и преславных государствах Росийскаго царствия были великие государи прародители наши от рода Августа кесаря, обладавшаго всею вселенною и от сродников его от великаго князя Рюрика, от великаго князя Владимера Святославича, от великого государя и великаго князя Владимера ж Всеволодича Манамаха, от грек высокодостойнейшую украшением главы честь восприимшаго, даже и до великаго государя повсюду хвалам превысокаго, отца нашего государева, блаженные памяти великаго государя праведнаго, в милости и истине и во храбрасти славно возсиявшаго и великостолнейшаго и неизчетным хвалам достойнаго, греческою вознесенною славою и честию в наследие от рода в роды Богом венчаннаго: и того ради сию книгу сочинити мы великий государь повелели, понеже всяка вещь писанием содержитца и знаема суть, якоже свыше премудростию научен Моисей и оставил нам имети в книгах; и аще бы древняго бытия в писании не имели, то б славные и дивные вещи презрены были и долгота б времяни текущаго аки тма покрыла и в неведение привела. Сегож ради мы великий государь, не восхоте(в) славных и дивных вещей предати неведению, указали те государств наших чины писанию предати и в предъидущие роды блюсти. А что во предисловии сем воспомянулось о чинех государств наших, и то писано имянно, по степеням:

1-я степень.

Болярин, а с ним нашего ж царского величества боляр и думных людей дванадесять лиц; гречески ж имянуетца той болярин доместик феметом, сиречь предстатель и разсмотритель над всеми судиями царствующаго града Москвы, или дикеофилакс. И тии все дванадесять заседателей в нашей царского величества к тому устроенной Полате должни всегда пребывати и испытно ведати, чтоб всякий судья исполнял нашего царского величества повеление и грацкой суд праведно и разсудително; ащелиб кого неповинно осудили, и той болярин с товарыщи своими должен того дела разсмотрити и безпомощнаго избавити от неправды по правде его от руки силнаго; а судии чинить указ смотря по его вине, дабы всяк неправдою обидимый избавлялся их прилежным в Полате разсмотрением и никто б обидим силою не был.

2-я степень.

Болярин и дворовой воевода, гречески ж имянуетца севастократор или критис ту фусат. Егда мы великий государь наше царское величество изволим мстити обиды государств своих и итти на неприятеля своего сами, и тогда он должен, будучи при нашей государской милости в близости, остерегати со всяким усердием и неусыпным промышлением в начале наше государское здравие, а потом о всяких воинских околичностях, сиречь смету ратем и устроение и приуготовление оружия и всяких хлебных и воинских запасов, и обидимых избавляти от руки силнаго и даяти всякому воину здравое о всем разсуждение и о недостаточных во изобилстве попечение, чтоб всякой воин был в призрении и всякое ратное опасение при помощи Божии, соблюдалось за его непрестанным дозрением, и в обозное укрепление устрояти дозирателей достойных и искусных в ратех и ведущих искуства розных государств рати. Еще же достоять ему быти милостиву, кротку, терпеливу.

3-я степень.

Болярин и наместник Володимерской. Сие наместничество имеет для того: когда мы великий государь наше царское величество изволим быти в своих царских полатах, а боляром и думным людем для совету наших государственных дел бытии к себе, и тогда сей наместник между иными наместники имеет первоседание.

4-я степень.

Болярин и воевода Северскаго разряду. По указу нашего царского величества пребывание свое имеет в Севску и рубежи государств наших от полских степей остерегает, и имея у себя многих воевод и ратных людей всегда в готовости ко отпору неприятелскому.

5-я степень.

Болярин и наместник Новгороцкой имеет в наших царских полатах место между наместников второседание.

6-я степень.

Болярин и воевода Володимерского разряду всегда по указу нашего царского величества пребывает в Володимере и устрояет наши государские рати конные и пешие и всегда пребывает во всяком воинском приуготовлении, и когда наше государское повеление произыдет, чтоб он шол на неприятеля, и тогда он с тем своим розрядом идет не мешкав со всяким воинским приготовлением там где воинской случай того будет употреблять.

7-я степень.

Болярин и наместник Казанской имеет в наших царских полатах меж наместники третье седение.

8-я степень.

Болярин над пехотою, гречески ж о мегас стратопедархис. Должность имеет что ему строить пехотные полки со всяким ратным устроением, собирати и роздавати им наше государское жалованье, денги и хлеб, и во всем к ним имети непрестанное радение, чтоб они были во всяком изообилстве и на всяк час были готовы на нашу государскую службу.

9-я степень.

Болярин над конною ратию, гречески ж стратопедархис тон монокаваллон. Должность имеет ведати колико которого чина конных ратей и где и в какой готовности и что на денежном нашем государском жалованье, и что с поместей и вотчин служат, и которые по череде должны где в нужных случаях быть на нашей государской службе, чтоб никто ни перед кем отягчен не был.

10-я степень.

Болярин и дворецкой, гречески ж о мегас доместикос. Должность имеет всегда предстояти нашей государской трапезе и приуготовляти потребная и разсмотряти дворовыя чины, кому где и в каком поведении быти достойно и во всяких поведениях дворовых остерегателну; также всякие наши государские дворовые обиходы приуготовляти со всяким доволством; он же должен во время посолских приездов в полатах чины устрояти.

11-я степень.

Болярин и наместник Астараханской имеет в наших царских полатах меж наместники четвертое место.

12-я степень.

Болярин и воевода Новгороцкого разряду. По указу нашего царского величества пребывание свое имеет в Великом Новегороде и рубежи государств наших остерегает, чтоб с соседми порубежные ссоры не были; также того Новгороцкого розряду ратных, конных и пеших людей строит и имеет их во всякой воинской готовности к походу, где мы великий государь наше царское величество быть повелим.

13-я степень.

Болярин и наместник Псковской имеет в наших царских полатах меж наместники пятое место.

14-я степень.

Болярин и воевода Казанского разряду. По указу нашего царского величества пребывание свое имеет во граде Казани для того, что он того Казанского розряду рати конные и пешие строит и имеет их всегда в готовости воинской на нашу царского величества службу, где мы великий государь наше царское величество быть повелим.

15-я степень.

Болярин и наместник Смоленской имеет в наших царского величества полатах меж наместники шестое место.

16-я степень.

Болярин и воевода Астраханского розряду. По указу нашего царского величества пребывание свое имеет в Астарахани для того что он того Астраханского розряду конные рати строит, также многие рати калмыцкие и татарские надзирает и устрояет их на службу нашего царского величества, где мы великий государь наше царское величество бытии повелим, да и с шахом Персицким и с иными соседи имеет пересылки о любви, перестерегая того, чтоб ни малая ссора не была, понеже мы великий государь наше царское величество от предков наших государских восприяли иметь с ними неотменную любовь и приятство.

17-я степень.

Болярин и оружейничей то есть, что устрояет в нашей царского величества Оружейной полате всякие наши государские воинские брони, что употребляем мы великий государь наше царское величество в воинское время против неприятель. Ещеж то его должность, чтоб всего нашего государства рейтарские и пехотные полки устроены были всяким ратным устроением, что к воинскому делу належит, и в нашей бы царского величества казне всяких воинских припасов было в запасе излишнее.

18-я степень.

Болярнн и воевода Сибирского разряду. По указу нашего царского величества пребывание свое имеет в Сибири, для того, что он того Сибирского розряду конные рати строит, также многие рати калмыцкие и татарские и иных земель бусурманские рати надзирает и устрояет их на службу нашего царского величества, где мы великий государь наше царское величество быть повелим.

19-я степень.

Болярин и воевода Смоленского разряду. По указу нашего царского величества пребывание свое имеет в Смоленску для того, что он того Смоленского розряду конные и пешие рати строит и всегда их имеет в готовости на службу нашего царского величества, где мы великий государь наше царское величество быти повелим.

20-я степень.

Болярин и наместник Тверской имеет в наших царских полатах меж наместники седмое место.

21-я степень.

Болярин и воевода Резанского розряду. По указу нашего царского величества пребывание свое имеет великого княжения нашие государские державы во граде Переаславле Резанском для того, что он того Резанского розряду конные и пешие рати строит и всегда их имеет в воинской готовости на нашу государскую службу, где мы великий государь быть им повелим.

22-я степень.

Болярин и наместник Югорской имеет в наших царских полатах меж наместники осмое место.

23-я степень.

Болярин и воевода Белгороцкого полку. По указу нашего царского величества пребывание свое имеет в Белгороде и рубежи государств наших от полских степей остерегает имея у себя многих воевод и ратных людей всегда в готовности ко отпору неприятелскому.

24-я степень.

Болярин и наместник Великопермской имеет в наших царских полатах меж наместники девятое место.

25-я степень.

Нашего царского величества верной подданной, обоих сторон Днепра гетман, Иван Самойлович со всем Войском Запорожским пребывание свое имеет нашего царского величества малороссийских городов в городе Батурине, и по нашему царского величества (указу) всегда в готовости воинской, где мы великий государь наше царское величество быть им повелим.

26-я степень.

Болярин и наместник Вяцкой имеет в наших царских полатах меж наместники десятое место.

27-я степень.

Болярин и воевода Танбовского розряду. По указу нашего царского величества пребывание свое имеет во граде Танбове и рубежи государств наших от полских степей остерегает и всегда пребывает с конными и пешими ратми в воинской готовности ко отпору неприятелскому.

28-я степень.

Болярин и наместник Болгарской имеет в наших царских полатах меж наместники первоенадесять место.

29-я степень.

Наместники боляре:

Болярин и наместник Нижегороцкой. Болярин и наместник Резанской. Болярин и наместник Ростовской. Болярин и наместник Ярославской. Болярин и наместник Белоозерской. Болярин и наместник Удорской. Болярин и наместник Обдорской. Болярин и наместник Кондинской. Болярин и наместник Суздалской.

30-я степень.

Кравчей, гречески ж куропалат. По нашей государской милости в наших царских полатах имеет место свое междо бояр и околничих; а когда по нашему государскому чину бывают у стола бояре и околничие и думные люди и розных государств послы, и тогда в тех наших государских чинех предстоит у нашего государского стола и устрояет по нашему государскому чину и неотступно пребывает пред лицом нашего царского величества.

31-я степень.

Началник над чашники, гречески ж епикерн. По нашему государскому указу содержит в себе тот чин: когда у нашего царского величества бывают столы для послов великих или на бояр и околничих и думных людей, и тогда в тех наших государских чинех сидит на уготованном ему месте и наряжает фрясские вина по нашему государскому чину и приходит пред лице нашего царского величества, чашники ж последствуют ему и подают в кубках златых фрясские вина, кому мы великий государь пожалуем, а потом меды красные и белые в ковшах златых и сребряных, в которое время что по чину нашему государскому подать достойно, и, подав, отходит на уготованное ему место.

32-я степень.

Околничие и наместники:

Околничий и наместник Вологоцкой. Околничий и наместник Костромской. Околничий и наместник Коломенской. Околничий и наместник Дорогобужской. Околничий и наместник Свияжской. Околничий и наместник Брянской. Околничий и наместник Устьюжской. Околничий и наместник Тулской. Околничий и наместник Коширской. Околничий и наместник Курской. Околничий и наместник Терской. Околничий и наместник Великих Лук. Околничий и наместник Торопецкой. Околничий и наместник Енисейской. Околничий и наместник Монгазейской. Околничий и наместник Томской. Околничий и наместник Новоторжской. Околничий и наместник Ржевской. Околничий и наместник Чебоксарской. Околничий и наместник Белской. Всего околничих и наместников 20 степеней по нашей государской милости при нашем царском величестве в полатах садятца по степеням; а когда бывает нашего царского величества поход, где ни есть, и тогда они пред нашим царским величеством ездят и ходят, и устрояют путь, и кто в то время нам великому государю нашему царскому величеству бьет челом и подает челобитные, и они у тех челобитчиков челобитные приимают.

33-я степень.

Постелничей, гречески ж протовестиарий, сиречь первой нашего царского величества казне хранитель, понеже имеет в своем хранении нашего царского величества одежды и всякие многоценные вещи, елико нашему царскому величеству потребно, и всегда он пребывает при нашем царском величествев близости неотступно.

34-я степень.

Думные дворяне и наместники:

Думной дворянин и наместник Шацкой. Думной дворянин и наместник Алаторской. Думной дворянин и наместник Каргополской. Думной дворянин и наместник Муромской. Думной дворянин и наместник Колужской. Думной дворянин и наместник Звенигороцкой. Думной дворянин и наместник Путивльской. Думной дворянин и наместник Галицкой. Думной дворянин и наместник Олонецкой. Думной дворянин и наместник Тотемской. Думной дворянин и наместник Тюменской. Думной дворянин и наместник Кевролской. Думной дворянин и наместник Валуйской. Думной дворянин и наместник Синбирской. Думной дворянин и наместник Вяземской. Думной дворянин и наместник Танбовской. Думной дворянин и наместник Можайской. Думной дворянин и наместник Кадомской. Думной дворянин и наместник Кашинской. Думной дворянин и наместник Рославской.

Всего 20 степеней. Сей чин наместничества то, что они по нашей государской милости при нашем царском величестве в полатах садятца в Думе.

Печатник еже всегда нашего царского величества имеет на вые своей печать, и дозирая печатает наша государские грамоты, чтоб в них не было ничего противно нашим царским законом.

Думной диак наших государственных посолских дел.

Примечания

1

Богданов А. П. Царь Федор Алексеевич. 1676–1682. – М., 1994. —С. 14.

(обратно)

2

Айрапетян И. Ю. Феодальная аристократия в период становления абсолютизма в России; Кошелева О. Е. Боярство в начальный период зарождения абсолютизма в России (1645–1682 гг.): Автореф. дис… канд. ист. наук. – М., 1987.

(обратно)

3

Богданов А. П. Царь Федор Алексеевич. – С. 14.

(обратно)

4

Шмидт С. О. У истоков российского абсолютизма: Исследования социально-политической истории времени Ивана Грозного. – М., 1996. —С. 393–394.

(обратно)

5

Буганов В. И. Боярская дума. // Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года. – Т. 1. – М., 1994. – С. 282.

(обратно)

6

Соборное Уложение 1649 г. – Л., 1987. – Гл. Х. – Ст. 2.

(обратно)

7

Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ). – Т. 1. – № 114.

(обратно)

8

Ерошкин И. П. История государственных учреждений дореволюционной России. – М., 1983. – С. 59.

(обратно)

9

Соборное уложение. – Гл. Х. – Ст. 1, 2.

(обратно)

10

Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. – СПб., 1919. – С. 415.

(обратно)

11

Записки Отделения Русской и славянкой археологии императорского Русского Археологического общества (ЗОРСА). – Т. 2. – СПб., 1869. – С. 733–735.

(обратно)

12

Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. – СПб.; Киев, 1909. – С. 162–163. – Прим. 1.

(обратно)

13

Ерошкин Н. П. Очерки истории государственных учреждений дореволюционной России. – М., 1960; История государственных учреждений дореволюционной России. – М., 1983.

(обратно)

14

Пресняков А. Е. Московское царство. – Пг., 1918. – С. 112.

(обратно)

15

Базилевич К. В., Богоявленский С. К., Чаев Н. С. Царская власть и Боярская дума // Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. – М., 1955. – С. 344–360.

(обратно)

16

Дворцовые разряды ДР. Т. 3. – СПб., 1850–1855. – Ст. 1109.

(обратно)

17

Российский государственный архив древних актов (РГАДА). – Ф. 166. – № 6. – Л. 8 об.

(обратно)

18

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 12; № 6. – Л. 29 об.

(обратно)

19

ЗОРСА. – Т. II. – С. 750–755.

(обратно)

20

Сказание Авраама Палицына. – М.; Л., 1955. – С. 119.

(обратно)

21

Эскин Ю. М. Местничество в социальной структуре феодального общества // Отечественная история. 1993. – № 5. – С. 39–53.

(обратно)

22

Правящая элита Русского государства в IX – начале XVIII в.: Очерки истории / Отв. ред. А. П. Павлов. – СПб., 2006. – С. 320–321, 363.

(обратно)

23

Шмидт С. О. У истоков Российского абсолютизма. – М., 1996. —С. 365.

(обратно)

24

Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. – М., 2000.

(обратно)

25

ЗОРСА. – Т. II. – С. 757.

(обратно)

26

Андреев И. Л. Дворянство и служба в XVII веке // Отечественная история. – 1998. —№ 2. – С. 171.

(обратно)

27

Демидова Н. Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. – М., 1987. – С. 87.

(обратно)

28

РГАДА. – Ф. 210. Столбцы Приказного стола. – Ст. 819. Л. 99–105, 146.

(обратно)

29

ДР. – Т. 3. Ст. 226–228; Дополнения к тому третьему дворцовых разрядов (ДДР). – СПб., 1854. – Ст. 362; ПСЗ. – Т. 1. – СПб., 1830. – № 61–62.

(обратно)

30

ДР. – Т. 3. – Ст. 302, 1030–1031; ПСЗ. – Т. 1. – № 77; ДДР. – Ст. 99–100, 267–268, 374–375.

(обратно)

31

ПСЗ. – Т. 1. – № 169; Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в государственной коллегии иностранных дел (СГГиД). – Ч. 3. – М., 1822. – № 55.

(обратно)

32

Русская историческая библиотека (РИБ). – Т. 10. – СПб., 1886. – С. 486.

(обратно)

33

РГАДА. – Ф. 210. Книги разрядных столов. Московский стол. Кн. 8. Л. 149 об.–150; Акты Московского государства, изданные императорскою академией наук (АМГ). – Т. 2. – СПб., 1894. – С. 561; РИБ. – Т. 10. – С. 456–457; ДР. – Т. 3. – Ст. 378, 741, 748–752, 762, 778–779, 793–796, 806, 816; ДДР. – Ст. 91, 156; Эскин Ю. М. Местничество в России XVI–XVII вв. – С. 182, 185, 190, 193.

(обратно)

34

Козловский И. Сильвестр Медведев. Очерк из истории русского просвещения и общественной жизни в конце XVII века. Приложения: Созерцание краткое лет 7190–92 Сильвестра Медведева по списку Григоровичевскому. – Киев, 1895. – С. 14–27.

(обратно)

35

РГАДА. – Ф. 166.

(обратно)

36

РГАДА. – Ф. 166. – № 9.

(обратно)

37

РГАДА. – Ф. 166. – № 5.

(обратно)

38

РГАДА. – Ф. 166. – № 4.

(обратно)

39

РГАДА. – Ф. 166. – № 6.

(обратно)

40

РГАДА. – Ф. 166. – № 7.

(обратно)

41

РГАДА. – Ф. 166. – № 8.

(обратно)

42

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 12, 22 об.

(обратно)

43

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 28.

(обратно)

44

РГАДА. – Ф. 166.– № 5. – Л. 49.

(обратно)

45

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 48; № 6. – Л. 228, 228 об., 229; № 4. —Л. 13.

(обратно)

46

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 11.

(обратно)

47

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 48, 48 об., 49.

(обратно)

48

РГАДА. – Ф. 166. – № 4.

(обратно)

49

РГАДА. – Ф. 166. – № 6.

(обратно)

50

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 1, 1 об.

(обратно)

51

РГАДА. – Ф. 166. – № 6.

(обратно)

52

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 1–2 об.

(обратно)

53

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 1–4.

(обратно)

54

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 4 об.

(обратно)

55

РГАДА. – Ф. 166. – № 8. – Л. 6 об.

(обратно)

56

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 252.

(обратно)

57

Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. Калачевым. – Кн. 1. – М., 1850. – Отд. 2. – С. 39, прим.; РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 48.

(обратно)

58

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 43 об.

(обратно)

59

Соборное Уложение 1649 г. – Гл. VI. – Ст. 1, 2, 6; Гл. VII. – Ст. 2; Гл. Х. – Ст. 22, 119, 130; Гл. XI. – Cт. 20; Гл. XVIII. – Ст. 30; Гл. ХХI. – Ст. 1, 3.

(обратно)

60

Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. – М., 2000. – С. 148–149.

(обратно)

61

Маркевич А. И. История местничества. – Одесса, 1881. – С. 374.

(обратно)

62

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 48; № 4. – Л. 13; № 7. – Л. 12; № 8. —Л. 14.

(обратно)

63

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 5, 10 об., 13, 14 об., 15 об., 16, 49; № 4. – Л. 8 об., 13, 14 об., 18 об., 21, 22, 23, 24, 24 об.; № 6. – Л. 32, 236; № 7. – Л. 14. (Здесь и далее порядковый номер наместничеств дается в соответствии с порядковым номером наместничества в одной из книг наместнических титулов, использованных автором для характеристики данного института. В каждом отдельном случае ссылка делается на ту из книг, которая по времени создания ближе всего стоит от факта пожалования наместническим титулом рассматриваемого лица. Первая книга доведена до 1665 г.; вторая – до 1680 г.; третья – до 1685 г., четвертая – до 1701 г., пятая – до 1706 г. Единственное исключение делается в отношении наместничества Белгородского. В третьем списки (до 1685 г.) оно было отнесено к вновь внесенным в наместнические книги и приписано, как и все эти наместничества в конце книги, после наместничества Боровского. Нами данное наместничество оставлено на той позиции, как оно указывалось в предшествующих книгах, поскольку боярский статус его согласно чинам и положению лиц, писавшихся наместниками Белгородскими, не оспорим. При определении порядкового номера каждого из наместничеств на конкретный год делается поправка на то, какие из вышестоящих наместничеств не были внесены в роспись до этой даты. В связи с этим даже на основании отнесения к одной росписи одного и того же наместничества по разным годам, его порядковый номер может колебаться).

(обратно)

64

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 122; № 7. – Л. 13, 19, 20, 22, 36; № 8. —Л. 11, 15, 39.

(обратно)

65

РГАДА. – Ф. 166. – № 8. – Л. 11.

(обратно)

66

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 18 об.

(обратно)

67

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 11, 23, 26 об.; № 5. – Л. 8, 14 об.; № 6. – Л. 39, 63 об., 69, 92 об., 93, 132 об., 133; № 7. – Л. 16.

(обратно)

68

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 7 об.; № 8. – Л. 8.

(обратно)

69

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. —Л. 39; № 7. – Л. 16, 18, 30, 38 об., 41; № 8. —Л. 14, 20, 33, 44.

(обратно)

70

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 15, 20; № 5. – Л. 11 об.; № 6. – Л. 30, 50, 229; № 7. – Л. 13.

(обратно)

71

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 30, 50, 70 об., 229; № 7. – Л. 13, 14 об., 20, 25; № 8. – Л. 16, 28, 30.

(обратно)

72

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 29; № 8. – Л. 32.

(обратно)

73

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 27.

(обратно)

74

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 126 об., 189 об.

(обратно)

75

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 63 об.

(обратно)

76

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 71 об.; № 8. – Л. 73.

(обратно)

77

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 48 об.; № 6. – Л. 84, 239.

(обратно)

78

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 19 об. – 20, 84; № 7. – Л. 10, 12, 17, 23, 23 об., 31; № 8. – Л. 12, 14, 19, 25, 27.

(обратно)

79

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 20.

(обратно)

80

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 67; № 7. – Л. 25; № 8. – Л. 28.

(обратно)

81

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 26, 37 об., 47 об.; № 8. – Л. 29, 40.

(обратно)

82

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 24 об.; № 4. – Л. 31; № 9. – Л. 19, 36; № 6. – Л. 115; № 7. – Л. 26, 46 об., 56 об.; № 8. – Л. 29, 49.

(обратно)

83

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 28 об.; № 6. – Л. 97; № 7. – Л. 31, 39; № 8. – Л. 42.

(обратно)

84

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 35 об., 42, 47 об., 48 об.; № 8. – Л. 38, 45, 50, 51.

(обратно)

85

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 65 об.

(обратно)

86

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 18; № 4. – Л. 26, 30 об.

(обратно)

87

РГАДА. – Ф.166. – № 7. – Л. 9; 18; № 6. – Л. 11, 11 об., 29 об., 30, 35, 44 об., 45, 228 об.

(обратно)

88

РГАДА. – Ф. 166. —№ 7. – Л. 8 об., 65 об.; № 8. – Л.9.

(обратно)

89

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 103, 176 об.

(обратно)

90

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 242, 262.

(обратно)

91

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 9; № 6. – Л. 11–11 об.

(обратно)

92

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 7 об., 8 об., 65 об.; № 8. – Л. 8, 9.

(обратно)

93

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 5, 36 об.; № 4. – Л. 10; № 6. – Л. 24, 168 об.; Маркевич А. И. О местничестве. – Киев, 1897. – С. 385; ДДР. – Ст. 112; ПСЗ. – Т. 2. – СПб., 1830. – № 905.

(обратно)

94

СГГиД. – Ч. 4. – М., 1928. – № 55.

(обратно)

95

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 4, 5; № 4. – Л. 7, 8 об.

(обратно)

96

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 29 об.

(обратно)

97

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 5, 24 об.; № 4. – Л. 10, 31, 31 об.

(обратно)

98

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 3, 8 об., 26; № 4. – Л. 6, 16.

(обратно)

99

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 22 об.; № 5. – Л. 27.; № 6. – Л. 172.

(обратно)

100

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 15 об.; 76 об.–77.

(обратно)

101

Котошихин Г. К. Указ. соч. – С. 62.

(обратно)

102

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 172, 208.

(обратно)

103

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 172.

(обратно)

104

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 26, 28, 32; № 8. – Л. 35.

(обратно)

105

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 64.

(обратно)

106

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 7, 23, 36 об.; № 4. – Л. 11 об., 30 об.

(обратно)

107

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 14; № 4. – Л. 22; № 9. – Л. 7.

(обратно)

108

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 169.

(обратно)

109

РГАДА. – Ф. 166. – № 9. – Л. 35.

(обратно)

110

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 7, 8 об.; № 4. – Л. 13, 16.

(обратно)

111

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 21 об.; № 4. – Л. 29.

(обратно)

112

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 65 об., 83, 83 об.

(обратно)

113

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 116; № 7. – Л. 32.

(обратно)

114

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 16.

(обратно)

115

Котошихин Г. К. Указ. соч. – С. 62.

(обратно)

116

Котошихин Г. К. Указ. соч. – С. 62, 78.

(обратно)

117

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 10, 18, 29; № 4. – Л. 18 об., 26; № 6. – Л. 49 об., 87, 143; № 9. – Л. 20.

(обратно)

118

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 10, 18, 29; № 4. – Л. 18 об., 26; № 6. – Л. 226.

(обратно)

119

РГАДА. – Ф. 166. – № 4, 5,6, 9.

(обратно)

120

РГАДА. – Ф. 166. – № 6, 7, 8.

(обратно)

121

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 8 об., 10, 31; № 8. – Л. 9, 12.

(обратно)

122

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 65 об.; № 8. —Л. 67.

(обратно)

123

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 18 об., 22 об.; № 4. – Л. 27, 30; № 9. – Л. 3.

(обратно)

124

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 13 об., 32, 46 об.; № 4. – Л. 22.; № 9. – Л. 5.

(обратно)

125

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 14, 46 об.; № 4. – Л. 22.

(обратно)

126

РГАДА. – Ф. 166. – № 8. – Л. 21, 22, 23.

(обратно)

127

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 10, 31; № 8. – Л. 12.

(обратно)

128

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 22 об.; № 8. – Л. 24.

(обратно)

129

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 35 об., 46 об.

(обратно)

130

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 32 об., 36.

(обратно)

131

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 37 об.

(обратно)

132

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 20 об., 24, 25 об.; № 4. – Л. 28, 31.

(обратно)

133

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 36.

(обратно)

134

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 26 об.; № 8. – Л. 29.

(обратно)

135

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 25, 48 об., № 9. – Л. 6.

(обратно)

136

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 23; № 4. – Л. 30.

(обратно)

137

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 10; № 4. – Л. 18 об.

(обратно)

138

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 40 об., 43.

(обратно)

139

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 45; № 6. – Л. 164, 216.

(обратно)

140

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 67; № 8. – Л. 57, 69.

(обратно)

141

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 44 об., 45 об.

(обратно)

142

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 180, 225 об.

(обратно)

143

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 64.

(обратно)

144

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 10, 44 об.; № 4. – Л. 18; № 9. – Л. 14, 34, 46; № 6. – Л. 49, 216.

(обратно)

145

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 10, 15 об.; № 4. – Л. 18, 24.

(обратно)

146

РГАДА. – Ф. 166. – № 9. – Л. 4.

(обратно)

147

РГАДА. – Ф. 166. – № 9. – Л. 10.

(обратно)

148

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 31, 32 об., 36, 40, 40 об., 42, 44 об.; № 4. – Л. 30.

(обратно)

149

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 35, 53, 64 об.; № 8. – Л. 31, 55, 66.

(обратно)

150

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 9; № 4. – Л. 16 об.

(обратно)

151

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 8 об.

(обратно)

152

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 11.

(обратно)

153

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 8 об.

(обратно)

154

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 10.

(обратно)

155

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 4 об., 17; № 4. – Л. 8, 25.

(обратно)

156

РГАДА. – Ф. 166. – № 9. – Л. 13, 48, 52; № 6. – Л. 54.

(обратно)

157

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 28.

(обратно)

158

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 11 об., 22 об.

(обратно)

159

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 14 об., 27, 35 об.; № 4. – Л. 23.

(обратно)

160

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 24 об., 41; № 4. – Л. 31–31 об.

(обратно)

161

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. —Л. 43 об., 69 об.; № 7. – Л. 19, 46, 51; № 8. – Л. 9, 53.

(обратно)

162

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 43 об.

(обратно)

163

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 51; № 8. – Л. 53.

(обратно)

164

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 28; № 6. – Л. 138.

(обратно)

165

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 51; № 8. – Л. 53.

(обратно)

166

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 46.

(обратно)

167

РГАДА. – Ф. 166. – № 9. – Л. 48.

(обратно)

168

СГГиД. – Ч. 4. – № 116. – С. 372–373.

(обратно)

169

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 2 об.; № 4. – Л. 5; № 6. – Л. 8; № 9. – Л. 47.

(обратно)

170

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 8 об.

(обратно)

171

СГГиД. – Ч. 4. – № 116. – С. 372.

(обратно)

172

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 9, 35; № 7. – Л. 8.

(обратно)

173

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 7 об.; № 8. – Л. 8.

(обратно)

174

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 8, 8 об.

(обратно)

175

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 2 об.

(обратно)

176

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 48; № 6. – Л. 228, 228 об.; № 4. – Л. 13.

(обратно)

177

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 43 об., 69 об.; № 7. – Л. 19, 19 об.; № 8. – Л. 21.

(обратно)

178

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 48, 48 об.; № 8. – Л. 51.

(обратно)

179

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 7 об., 28, 48; № 4. – Л. 13; № 6. – Л. 34.

(обратно)

180

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 3; № 9. – Л. 48.

(обратно)

181

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 8; № 6. – Л. 9.

(обратно)

182

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 29; № 8. – Л. 32.

(обратно)

183

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 14.

(обратно)

184

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 70; № 8. – Л. 72.

(обратно)

185

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 7 об.; № 4. – Л. 13; № 9. – Л. 3, 13.

(обратно)

186

РГАДА. – № 5. – Л. 46; № 9. – Л. 3; № 6. – Л. 264.

(обратно)

187

РГАДА. – № 4. – Л. 8, 13, 31; № 5. – Л. 4 об., 7 об., 24, 32, 33 об., 34 об., 35 об., 42; № 9. – Л. 2, 3, 4, 13,19, 26, 27, 28, 33, 36 37 38, 39, 41; № 6. – Л. 19, 115, 153, 159, 164, 168, 200.

(обратно)

188

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 14, 25 об.; № 4. – Л. 22; № 9. – Л. 15, 19, 44, 49; № 6. – Л. 64 об., 126.

(обратно)

189

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 16, 22 об., 23, 26; № 5. – Л. 8 об., 14 об., 18, 27, 29; № 6. – Л. 44, 64 об., 70, 132, 132 об., 143; № 7. – Л. 55, 87; № 9. – Л. 16, 17, 20, 49, 52, 51.

(обратно)

190

РГАДА. – Ф. 166. —№ 4. – Л. 21; № 5. – Л. 12 об., 46; № 9. – Л. 46; № 6. – Л. 59, 220.

(обратно)

191

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 18 об.; № 6. – Л. 32, 49 об.; № 7. – Л. 14.

(обратно)

192

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 36 об.; № 6. – Л. 139, 168 об., 169; № 7. – Л. 59.

(обратно)

193

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 26, 27,30; № 6. – Л. 84.

(обратно)

194

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 39, 44 об., 45, 50; № 7. – Л. 8 об., 16, 18, 33; № 8. – Л. 36.

(обратно)

195

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 10, 31; № 8. – Л. 12.

(обратно)

196

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 67, 70; № 8. – Л. 69, 72.

(обратно)

197

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 122, 229; № 7. – Л. 36; № 8. – Л. 39.

(обратно)

198

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 48; № 6. – Л. 228.

(обратно)

199

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 24 об., 27; № 4. – Л. 31, 31 об.; № 6. – Л. 115 об., 132, 176.

(обратно)

200

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 25; № 6. – Л. 121 об., 128.

(обратно)

201

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 7 об., 8 об., 12; № 8. – Л. 8, 9, 14, 14 об.

(обратно)

202

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 70 об., 122, 229; № 7. – Л. 26, 28, 29, 30, 34, 36, 38, 39; № 8. – Л. 30, 32, 37, 39, 42.

(обратно)

203

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 60 об., 65 об., 67; № 8. – Л. 62, 67, 69.

(обратно)

204

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 15 об., 22 об.; № 4. – Л. 24, 30; № 9. – Л. 1, 2, 18, 38, 39, 40; № 6. – Л. 76, 109.

(обратно)

205

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 33 об.

(обратно)

206

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 39.

(обратно)

207

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 18 об.; № 6. – Л. 49 об.

(обратно)

208

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 10; № 4. – Л. 18 об.; № 6. – Л. 49 об.

(обратно)

209

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 21, 25; № 6. – Л. 59, 63 об., 82, 82 об.

(обратно)

210

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 176.

(обратно)

211

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 23; № 4. – Л. 30, 30 об.; № 6. – Л. 109 об.

(обратно)

212

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 7 об., № 6. – Л. 3, 8 об., 15 об.

(обратно)

213

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 14; № 4. – Л. 11 об., 12, 22 об.; № 6. – Л. 9, 29–29 об., 64 об., 266 об.

(обратно)

214

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 21; № 7. – Л. 9; № 6. – Л. 11–11 об., 59.

(обратно)

215

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 16 об.; № 4. – Л. 24 об.; № 6. – Л. 15 об., 76 об.

(обратно)

216

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 5, 12; № 4. – Л. 8 об., 20; № 6. – Л. 19 об., 54, 267 об.

(обратно)

217

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 5; № 4. – Л. 10; № 6. – Л. 24, 267 об.

(обратно)

218

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 267 об.

(обратно)

219

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 63 об.

(обратно)

220

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 44 об., 45, 132 об., 133; № 7. – Л. 12, 18.

(обратно)

221

РГАДА. – Ф. 166. – № 4. – Л. 22 об.; № 6. – Л. 29 об., 30, 64 об.

(обратно)

222

РГАДА. – Ф. 166. —№ 4. – Л. 18 об.; № 6. – Л. 32, 49 об.; № 7. – Л. 14.

(обратно)

223

РГАДА. – Ф. 166. —№ 4. – Л. 17; № 6. – Л. 35, 43.

(обратно)

224

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 16; № 6. – Л. 39, 252.

(обратно)

225

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 14; № 4. – Л. 11 об., 22 об.; № 6. – Л. 29, 29 об., 64 об.

(обратно)

226

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 65 об., 67; № 8. – Л. 69.

(обратно)

227

Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. Калачовым. – Кн. 1. – М., 1850. – Отд. 2.

(обратно)

228

Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси. – С. 488–492; Ключевский В.О. Курс русской истории. Соч. – Т.3. – М., 1957. – С. 83–84.

(обратно)

229

Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. – М., 1955. – С. 156–157; Сахаров А.М. Комментарии к тринадцатому и четырнадцатому томам «Истории России с древнейших времен» // Соловьев С.М. История России с древнейших времен. – Кн. VII. – М., 1962. – С. 677; История СССР с древнейших времен до наших дней. – Т.3. – М., 1967. – С. 115.

(обратно)

230

Никольский В.К. Боярская попытка 1681 г. // Исторические известия, издаваемые историческим обществом при Московском университете. – М., 1917, № 2. – С. 57–87.

(обратно)

231

Волков М.Я. Об отмене местничества в России.// История СССР, № 2, 1977.

(обратно)

232

Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. – М., 1993. – С. 445.

(обратно)

233

Кошелева О.Е. Боярство в начальный период зарождения абсолютизма в России (1645–1682 гг.). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук.

(обратно)

234

Волков М.Я. Указ. Соч. – С. 65.

(обратно)

235

Сильвестра Медведева Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92, в них же что содеяся во гражданстве. – ЧОИДР., 1894. – Кн. IV. – Отд. II. – С. 18.

(обратно)

236

Государственная публичная библиотека. Отдел рукописей, Собрание Погодина. – Д. 1115. – Л. 55 об.; Предложение бояр о разделении России на наместничества. 1681–1682 г. // Е. Замысловский. Царствование Федора Алексеевича. – Ч.I. – Спб., 1871. – Прилож. 3. – С. ХХХIV.

(обратно)

237

Предложение бояр о разделении России на наместничества. 1681–1682 г. // Е. Замысловский. Царствование Федора Алексеевича. – Ч.1. – Спб., 1871. – Прилож. 3. – С. ХХХIV – ХХХV.

(обратно)

238

Предложения бояр – С. ХХХV.

(обратно)

239

Богданов А.П. Царь Федор Алексеевич. 1676–1782. М., 1994. С. 35.

(обратно)

240

Карташев А.В. Очерки по истории Русской церкви. – Париж, 1959. – Т. II. – С. 233.

(обратно)

241

В.И. Буганов. Мир истории. Россия в XVII столетии. – М., 1989. – С.93.

(обратно)

242

ДР. – Ст. 3, 108; ДДР. – Ст. 345.

(обратно)

243

ДР. – Ст. 1623–1624.

(обратно)

244

РГАДА. – Ф. 166. – № 5. – Л. 3, 4, 23, 28; № 4. – Л. 6, 7, 30 об.; № 6. – Л. 11, 15, 109 об. № 9. – Л. 52; РГАДА. – Ф. 27 – № 128. – Л.2; ДР. – Т.3. Ст. 3, 72, 74, 108, 130, 160, 240, 260, 397, 407, 408, 434, 436,442, 448, 534, 560, 579, 876, 883, 889, 913, 941, 933, 1109, 1182; ДДР. – Ст. 9, 17, 35–36, 49, 118, 128, 131, 132, 142, 165, 171, 174, 192, 202, 212, 223, 244, 257, 282, 310, 345; Богоявленский С.К. Приказные судьи XVII в. – М., Л. 1946. – С. 281, 273; Галактионов Н. Чистякова Е. Ордин-Нащокин – русский дипломат XVII в. – М., 1961; Талина Г.В. Царь Алексей Михайлович: личность, мыслитель, государственный деятель. – М., 1996. – С. 37–43.

(обратно)

245

ДДР. – Ст. 61–62; ДР. – Ст. 418, 763, 1378, 1623-1624

(обратно)

246

РГАДА. – Ф. 166. – № 6. – Л. 76 об. – 77, 83–83 об., 159–159 об.; № 7. – Л. 29; Талина Г.В. Указ. Соч. – С. 40.

(обратно)

247

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 8; № 6. – Л. 9, 35.

(обратно)

248

РГАДА. – Ф. 27 – № 128. – Л.2

(обратно)

249

ДР. – Т.3. – Ст. 557, 625; ДДР. – Ст. 118.

(обратно)

250

ДДР. – Ст. 131, 133; Талина. Указ. Соч. – С. 40.

(обратно)

251

Архив историко-юридических сведений, относящихся до России – С.1.

(обратно)

252

РГАДА. – Ф. 166. – № 7. – Л. 65 об.

(обратно)

253

РГАДА. – Ф. 210, Московский стол. – Ст. 623. – Л. 783, ПСЗ. – Т.2. – № 899. Никольский В.К. Земский собор о вечном мире с Польшей. – С. 51.

(обратно)

254

Волков М.Я. Указ. Соч. – С. 59.

(обратно)

255

Волков М.Я. Указ. Соч. – С. 57.

(обратно)

256

Сильвестра Медведева Созерцание краткое – С. 18.

(обратно)

257

Сильвестра Медведева Созерцание краткое – С. 19.

(обратно)

258

* Выполняемая наместником служба в реестре названа также как в росписях и книгах наместнических титулов.

** Наместничества, дата присвоения которых не указана в росписях и наместнических книгах, выстроены в том порядке, в каком они перечислялись в документах. Последние придерживались правила хронологического изложения материала. Некоторые ошибки в последовательности фиксации наместников в росписях и книгах наместнических титулов встречаются, но в большинстве относятся к периоду конца XVI – начала XVII вв. В случаях, когда не датированы первые записи по наместническому титулу, а сведения о присвоении этого титула содержатся в «Росписи фамилиям, коим даваны титулы наместничеств при отправлении их в розныя посольства к чужестранным государствам» 1646 года, в реестре стоит пометка «ранее 1646 г.».

(обратно)

259

* В ряде случаев нами были внесены в реестр наместничества, но записи о присвоении этого титула конкретным лицам не были сделаны. Записи по таким наместничествам фигурируют в книгах наместнических титулов 1685–1701 и 1701–1706 гг., но относятся к периоду до 1685 г., в силу чего были учтены при составлении первого реестра.

(обратно)

260

Печатается по: Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. Калачовым. Кн. I. М., 1850. Отд. 2.

(обратно)

Оглавление

Глава I Трансформации государства и государственной службы как условия функционирования титульно-наместнической системы

Глава II Росписи и книги наместнических титулов

Глава III Наместнические титулы и должностная система

Глава IV Закономерности функционирования, правила и новшества титульно-наместнической системы

Глава V Попытки реформирования титульно-наместнической системы в условиях отмены местничества

Заключение

Приложение 1 Реестр наместнических титулов 1580–1682 гг.

Приложение 2 Реестр наместнических титулов 1682–1706 гг.

Приложение № 3 Алфавитный реестр наместников 1580–1706 гг.

Приложение № 4 Проект устава о служебном старшинстве бояр, окольничих и думных людей по тридцати четырем степеням[260]

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно