Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

М. А. Заборов
Папство и крестовые походы

Предисловие

Крестовые походы... Папство... Ведь это такая далекая старина! К тому же обо всем этом немало написано научных работ. Да и в произведениях художественной литературы крестовые походы упоминались не один раз. Уже в наше время большой художник слова Лион Фейхтвангер в своей «Испанской балладе» развенчал эти рыцарские войны, как порождение бесчеловечного средневекового духа религиозной и расовой нетерпимости.

Зачем же снова возвращаться к событиям, отстоящим от нас на многие сотни лет?

Так или почти так подумают, вероятно, читатели, прочитав заголовок этой книги. Что же, сомнения и вопросы вполне закономерные. Верно, что крестовые походы, вдохновлявшиеся римскими папами, принадлежат далекому прошлому. Интересно, однако, что эти дела давно минувших веков, казалось бы, навсегда ставшие достоянием истории, в последние годы привлекали к себе самое пристальное внимание политиков и идеологов империалистического лагеря. Поддерживаемые Ватиканом, они часто использовали средневековый лозунг крестового похода в интересах реакции, в пропаганде войны против стран социализма.

Уже хотя бы по одному этому важно разобраться в том, чем же были средневековые крестовые походы и какую роль в их проведении играл папский Рим.

Это нужно сделать и еще, по крайней мере, по одной причине. В сочинениях многих современных зарубежных историков, прежде всего католических, подлинный характер и значение крестовых походов истолковываются самым превратным образом: всячески восхваляется деятельность католической церкви и папства, всемерно возвеличиваются подвиги средневековых крестоносцев. Труды католических ученых в особенности создают ложное представление о крестовых походах; тем самым эти ученые, хотят они того или нет, способствуют возрождению духа крестовых походов во всей его опасности и жестокости.

Попыткам фальсифицировать политику папства и самые крестовые походы необходимо противопоставить правильное, научное изображение истории этих кровавых войн, осуществлявшихся под религиозным флагом.

Имеется немало и других оснований для того, чтобы изучать крестовые походы и роль римских пап в их организации.

Существенную помощь автору в написании его работы оказали своими советами и критическими замечаниями А. С. Асиновская, А. Я. Гуревич, А. А. Зимин, М. М. Себенцова, В. Ф. Семенов, Н. П. Соколов, М. Я. Сюзюмов, З. В. Удальцова, М. М. Фрейденберг, О. Г. Чайковская, М. М. Шейнман. Автор выражает признательность этим товарищам.

Глава первая. О причинах крестовых походов и роли папства в их подготовке

Как освещаются эти вопросы в исторической литературе? Крестовые походы происходили с 1096 по 1270 г., т. е. почти два века. Чем же было вызвано это движение? Почему на протяжении столь длительного исторического периода массы людей из Западной Европы устремлялись по призыву римских пап на завоевание стран, которые мы называем теперь Ближним Востоком? Этот вопрос давно уже занимает историческую науку. Было предложено много различных объяснений этой проблемы.

Хронистам средневековья — большей частью это были служители церкви — крестовые походы представлялись результатом прямого вмешательства небесных сил в земные дела. «Поганое племя турок» завладело страной, где родился и умер сын божий. И вот, всемогущий бог, чтобы наказать «неверных» за учиненное ими поношение христианских святынь, поднял западные народы на священную войну против язычников — войну за отвоевание «гроба господня». Волю всевышего открыл западным христианам его наместник на земле — папа римский. Он призвал всех католиков выступить на защиту правой веры от надругательств турок.

Примерно так, по мнению наивных и богобоязненных летописцев XI—XIII вв., родилось крестоносное движение: его участники были лишь исполнителями велений бога. «Деяния бога через франков» — гласил заголовок одного раннего сочинения о первом крестовом походе, принадлежавшего французскому летописцу, аббату Гвиберту Ножанскому.

Первыми пытались отойти от узкобогословской точки зрения летописцев писатели эпохи Возрождения — гуманисты. Они были в большой степени проникнуты рационалистическим духом и старались объяснить историю, не прибегая к помощи божества. Правда, и гуманисты полагали, что причины «войн христиан против варваров за гроб Христа» лежали в сфере религиозной борьбы, но крестовые походы в их изображении уже не были «деяниями бога». Гуманисты видели в крестовых походах доблестные подвиги смелых и отважных, «достойных удивления» людей, воодушевленных религиозной идеей. Писатели Возрождения сравнительно мало останавливались на чисто религиозных моментах истории крестовых походов. Эти события привлекали гуманистов с иной точки зрения: одни подчеркивали героизм крестоносцев (итальянский историк XV в. Бенедикт Аккольт), другие, например, немецкий гуманист XV в. Якоб Вимпфелинг, выдвигали на передний план «патриотические» мотивы их деяний и т. п.

Новые оттенки в понимание причин крестовых походов внесли историки Реформации. Они были склонны приписывать крестовые походы почти целиком своекорыстной политике римских пап: папы вызвали эти войны исключительно ради увеличения своей власти — именно поэтому они и закончились неудачей. В таком духе оценивал причины крестовых походов кэмбриджский историк, англиканский богослов XVII в. Томас Фуллер. Другой видный историк Реформации — немец Готфрид Арнольд, писавший в конце XVII в., разделяя мнение, что корысть пап была главной причиной крестовых походов, видел ее также в суевериях и «заблуждениях» Запада: то и другое было результатом деятельности католических попов, стремившихся, по выражению Арнольда, «ловить рыбу в мутной воде».

Взгляды историков протестантского направления на причины крестовых походов были столь же ограничены рамками их религиозных воззрений, как и взгляды католических писателей. Конечный вывод, к которому они приходили, отличался от точки зрения католических авторов лишь тем, что крестовые походы были, по мнению протестантов, делом не бога, а дьявола, или «антихриста». Но все же эта концепция содержала в себе элементы нового подхода к объяснению крестовых походов. Под пером историков протестантского толка крестовые походы выступали как папское предприятие, организованное пс корыстным побуждениям политического характера.

Дальнейшее развитие эти воззрения получили в трудах и высказываниях знаменитых вольнодумцев-философов и историков эпохи Просвещения: Вольтера, Гиббона, Робертсона. Они высказали очень смелые и оригинальные, но все же далекие от истины суждения о предпосылках крестовых походов. Передовые философы и ученые XVIII в. были враждебно настроены ко всему, что так или иначе было связано с деятельностью католической церкви. К тому же эти вольнодумцы являлись убежденными рационалистами: об исторических событиях они судили, исходя из того, были ли эти события разумными или бессмысленными. Причины крестовых походов просветители сводили к фанатизму, невежеству, даже глупости людей средневековья, считая источником всего этого римскую церковь. «Кровавое безумие», «эпидемическая болезнь», «странный памятник человеческой глупости» — в этих и сходных с ними выражениях определяли крестовые походы Вольтер, Робертсон и другие просветители XVIII в. Они клеймили деяния крестоносцев, решительно осуждали их изуверство, но, отвергая крестовые походы, не могли правильно объяснить их происхождение.

В одном отношении просветители сделали все же шаг вперед: хотя они и считали крестовые походы «чудовищным порождением» средневекового мракобесия, однако философы и историки XVIII в. отвергли богословские представления о них, как о деле бога или дьявола. Просветители полностью порвали со сверхъестественным объяснением крестовых походов. Они обратили внимание на массовость этого движения: Вольтер, к примеру, в своем знаменитом историко-философском обзоре «Очерк всемирной истории, нравов и духа народов» (1756) охарактеризовал крестовые походы как одно из самых больших в истории переселений народов. Просветители указали на властолюбивые устремления папства, на эгоистические побуждения рыцарей — участников походов. Иначе говоря, просветители пытались разобраться в социально-экономических основах крестоносного движения, — правда, попытки эти оказались весьма поверхностными.

В начале XIX в., после того как была задушена Французская революция, консервативные ученые стали возрождать церковно-католическую традицию понимания крестовых походов. Так, Ф. Вилькен и Ж. Мишо — наиболее крупные из историков первых десятилетий прошлого века, занимавшихся движением крестоносцев, старались доказать, что крестовые походы возникли как результат искреннего желания западноевропейских народов, воодушевленных религиозными чувствами, отвоевать у мусульман Иерусалим и другие «святые места» в Палестине.

Лишь позднее, по мере того как вырабатывался критический подход к историческим памятникам средневековья, который в течение многих сотен лет оставался чуждым историкам, большинство буржуазных ученых отказалось от подобного наивного, откровенно идеалистического изображения причин крестовых походов. Исследователи второй половины XIX и начала XX в., глубже разобравшись в документальном материале, обратили внимание на различные явления общественно-экономической жизни XI—XIII столетий, послужившие причинами крестоносного движения: стали указывать на тяжелое положение народных масс в Западной Европе (Г. Прутц, Т. Вольф), подчеркивать роль торговых интересов североитальянских городов, участвовавших в крестовых походах (В. Гейд). Многие историки (Л. Брейе, У. Стивенсон, В. Норден и др.) более глубоко, чем это делалось ранее, обосновали политические мотивы, толкавшие папство на организацию крестовых походов.

Стараясь реалистично подойти к вопросу, некоторые буржуазные ученые выдвигали отдельные правильные положения относительно причин крестовых походов, строили не лишенные острой наблюдательности догадки о тех действительных экономических и социально-политических факторах, которые лежали в основе крестоносного движения. Ценными и меткими наблюдениями богаты труды многих ученых — французских (Л. Брейе, А. Люшер, Ф. Шаландон), немецких (Г. Зибель, Г. Прутц, Б. Куглер, Т. Вольф), австрийских (Р. Рэрихт) , а также русских (В. Г. Васильевский, Ф. И. Успенский, П. Митрофанов, Д. Н. Егоров).

Но все же в буржуазной исторической науке, даже в лучшую пору ее развития, сложная проблема причин крестовых походов не получила сколько-нибудь полного и всестороннего разрешения. Этому мешали идеалистические взгляды, господствовавшие среди ученых. По сути дела эти исследователи никогда полностью не отказывались от наивного представления о крестовых походах как о борьбе двух религий (христианства и ислама), борьбе «креста с полумесяцем», по определению Г. Зибеля.

Что же касается сочинений современных нам буржуазных авторов, то хотя часть из них и продолжает реалистические традиции прежних исследователей, однако многие историки в своих рассуждениях о причинах крестоносного движения открыто возвращаются к старым, отвергнутым передовыми представителями самой буржуазной науки, идеалистическим взглядам начала прошлого века. Некоторые современные историки прямо заявляют, что крестовые походы представляли собой борьбу за триумф христианской религии над мусульманской. Другие, не давая своего объяснения крестовых походов, тем не менее, отрицают элементы реалистического подхода к этой проблеме, которые имелись в прежней буржуазной историографии. Находятся и такие историки, которые, стараясь объяснить эту проблему, впадают в пустую риторику и вместо решения вопроса по существу предлагают читателям ничего не говорящие туманные фразы^[1]. Господствующей в сочинениях современных западных исследователей является мысль о том, что причины крестовых походов коренились, главным образом, в идейной атмосфере эпохи^[2]. Правда, в последние годы, под влиянием успехов марксистской исторической науки, даже среди буржуазных ученых этот тезис начинает признаваться недостаточным и все более подчеркивается необходимость исследования материальных основ крестоносного движения^[3].

Правильный путь к подлинно научному освещению проблемы возникновения крестовых походов наметили советские историки, руководствующиеся марксистско-ленинским учением исторического материализма.

Многие важные стороны этой проблемы, например, социально-экономическое развитие Запада накануне крестовых походов, экономические и церковно-политические взаимоотношения Запада и Востока в XI в. и т. п., были изучены в трудах Е. А. Косминского, Н. П. Грацианского, В. В. Стоклицкой-Терешкович, Б. Н. Заходера, Н. А. Сидоровой, Н. П. Соколова, М. Я. Сюзюмова и других советских историков. Ценный вклад в решение вопроса о происхождении крестовых походов внесли также некоторые прогрессивные зарубежные исследователи. К их числу принадлежит страсбургский профессор востоковед Клод Каэн, доказавший неосновательность ряда традиционных представлений о причинах крестоносного движения^[4].

Как же в настоящее время можно представить себе предпосылки крестовых походов? Какую роль, в частности, играло папство в их возникновении?

Об изменениях в хозяйственной жизни Западной Европы в XI в. В жизни народов Западной Европы XI столетие было ознаменовано большими экономическими сдвигами. Это было время, когда окончательно утвердился феодальный строй. Вместе с тем, в Европе стали возникать и расти города, развиваться внутренние и международные торговые связи, прежде всего с Византией и Востоком.

Как жили тогда крестьяне? В XI в. крестьянство в наиболее значительных западноевропейских странах было почти целиком закрепощено. Крепостные — сервы несли барщину (три, а иногда и более дней в неделю) и были обременены всевозможными повинностями в пользу своих сеньоров.

Когда с появлением городов стала развиваться торговля, материальное положение крестьянина сделалось еще более тяжким. Сеньоры теперь уже не довольствовались продуктами крестьянского хозяйства и изделиями своих, деревенских ремесленников. Они хотела покупать оружие и доспехи, изготовленные городскими мастерами, а также заморские товары, доставлявшиеся во все большем количестве итальянскими купцами, — ткани, вина, украшения. Сеньоры сделались требовательнее: с каждым годом они увеличивали поборы, местами вводили денежные платежи, чрезвычайно обременительные для крестьян.

Все эти поборы, при взимании которых феодалы чинили полный произвол, разоряли крестьянина. Немалую роль в его обнищании играли нескончаемые войны между большими и малыми сеньорами, которые в XI в велись на Западе повсеместно. По выражению одного историка, могла почитаться счастливой местность, где мир царил хотя бы в течение одного лета.

Во время своих войн феодалы не щадили крестьянских посевов. Скудное имущество землепашца подвергалось грабежу и разорению. Его жилище гибло в огне, собранный урожай нередко уничтожался. Целые районы становились необитаемыми на долгие годы вследствие феодальных междоусобиц.

Задавленные феодальным гнетом, крепостной крестьянин и его семья вынуждены были постоянно вести полуголодное существование. В XI в. различные страны Европы очень часто поражали неурожаи и голод. Хронисты того времени упоминают о всякого рода стихийных бедствиях — засухе, градобитии, наводнениях... Их губительное воздействие на жизнь деревни было обусловлено и низким уровнем сельскохозяйственной техники, и всем строем общественной жизни.

Голод в XI в. принимал ужасающие размеры. Нередко в неурожайные годы наблюдались даже случаи людоедства. Особенно частым гостем деревни голод сделался в конце столетия, когда Западная Европа пережила полосу голода — «семь тощих лет» (1087—1095). Хронические неурожаи влекли за собой падеж скота, опустошительные эпидемии.

А между тем феодальный гнет усиливался все больше и больше.

Крестьяне протестуют против гнета феодалов. Усиление религиозных настроений в массах и его корни. Гнет сеньоров вызывал справедливое возмущение крестьян. Оно выражалось по-разному. В некоторых местах крестьяне поднимали настоящие восстания — «мятежи», как называют их летописцы. Такие восстания проходили в конце X в. в Нормандии, в XI в. — в Бретани, во Фландрии, в Англии. Во Франции активные выступления крестьян против феодальных притеснений имели место незадолго до начала первого крестового похода. Хронисты сообщают о том, как измученные нуждой и голодом люди поджигали, грабили, опустошали имения «богачей», расправлялись с наиболее ненавистными сеньорами. «Бедные мучили богатых грабежами и поджогами», — сокрушается монах-летописец Сигберт из Жамблу.

Однако дошедшие до нас сведения о крестьянских «мятежах» скудны и отрывочны. По-видимому, активные крестьянские выступления были сравнительно редкими. Чаще стихийный протест крепостных принимал в эту эпоху иные, пассивные формы.

Иногда крестьяне целыми селами снимались с мест и уходили, куда глаза глядят. В XI в. бегство крестьян — повсеместное явление. О нем рассказывают грамоты, хроники, «жития святых» и другие литературные памятники того времени. Крестьяне искали в бегстве спасения от поборов и вымогательств, от разбойничьих нападений феодальных банд, от лютого голода и страшных болезней.

Но нередко протест крестьян против произвола сеньоров выражался и иначе. Одни, впав в полное отчаяние, лишали жизни себя и своих близких — такие групповые самоубийства происходили кое-где в 90-х годах XI в. Другие, спасаясь от ужасов повседневной действительности, стремились отгородиться от нее хотя бы внутренне: в народе создавались особые религиозные учения, согласно которым феодальные порядки признавались богопротивными. Им противопоставлялись другие, справедливые общественные отношения, основанные на всеобщем равенстве (церковь объявила эти учения «еретическими», а их последователей — «еретиками», «отступниками»). Третьи, тоже не отваживаясь на активную борьбу против ненавистного мира зла, пытались все же как-то практически порвать с ним. Многие шли в монастыри или становились отшельниками: они удалялись в какое-нибудь уединенное место и жили там, питаясь, «чем бог пошлет», предаваясь посту и молитвам, стараясь «умертвить» свою «плоть». Тяга в монастыри, к отшельничеству и т. п. проявления религиозного аскетизма особенно усилились в «семь тощих лет», когда по странам Европы прямо-таки распространился «дух подвижничества». Это — очень характерное явление эпохи; не учитывая его, трудно до конца разобраться в происхождении крестовых походов.

Усиление религиозных настроений в деревне объясняется причинами вполне материального характера — невыносимыми условиями, в которых оказались к тому времени народные массы. Крепостной крестьянин, забитый нуждой, придавленный личной зависимостью от помещика, был принижен также и своей умственной темнотой^[5]. Ее всемерно поддерживала католическая церковь, учившая крестьянина покорности, терпению, страху. Находясь во власти фантастических, религиозных взглядов, темный и невежественный крестьянин, который ничего не видел дальше своей соломенной хибарки, воспринимал бедствия, постигавшие его, в соответствии со своим религиозным мировоззрением. Неурожай, голод, «огненная чума»^[6], унесшая в могилу его детей, — все это в глазах земледельца, опутанного сетями религии, являлось прежде всего результатом и проявлением «гнева божьего», карой небесной, ниспосланной свыше за неведомые «грехи». Отсюда и возникала мысль, что избавиться от страданий повседневной жизни можно, лишь умилостивив разгневавшиеся небесные силы. Но как?

Находясь всецело под влиянием церкви, крестьянин думал, что всемогущий бог сменит гнев на милость, если он, грешный человек, докажет свою приверженность богу, совершив какой-либо особенный, из ряда вон выходящий, героический поступок — подвиг во «искупление грехов», если он примет «мученичество» за веру. Так жажда вырваться из цепких лап сеньора и выбиться из нужды получала религиозное выражение. Дух подвижничества, характерный для умонастроения довольно широких слоев народной массы в XI в., был одним из многообразных проявлений пассивного протеста крестьянства против всевластия сеньоров.

Новые заботы феодалов. Экономические сдвиги на Западе, наметившиеся к XI в., не могли не коснуться и господствующего класса. С ростом торговых связей аппетиты сеньоров выросли, но возможности удовлетворить их были ограниченными. Крестьянское хозяйство с его жалкой техникой было истощено поборами и неурожаями. Усиливать и дальше нажим на мужика было рискованно: деревня начинала волноваться, и сеньоры не могли чувствовать себя в полной безопасности от своих сервов.

Феодалы стали стремиться к захвату новых земель и крепостных. С этой целью сеньоры по всякому, даже ничтожному, поводу затевали бесконечные усобицы между собой — файды. Но файды еще более озлобляли деревню. Кроме того, для успешного ведения войн сеньор должен был содержать много вассалов — рыцарей, обязанных ему военной службой. За службу нужно было вознаграждать землей. Между тем, свободных земель на Западе уже не было: все было роздано вассалам. «Нет земли без сеньора» — это излюбленная формула средневековых юристов в XI в. вполне соответствовала реальной действительности. Расчищать леса, обращая их в пашни? На это шли главным образом монастыри, которые принимали к себе беглых крестьян и заставляли их на определенных условиях выкорчевывать леса и осушать болота, увеличивая таким образом свои владения и доходы. Феодалу — суровому и в сущности дикому воину — такое дело было не с руки. Он редко соглашался обременять себя новыми, громоздкими хозяйственными заботами. Рыцарь предпочитал действовать мечом.

Таким образом, многие воинственно настроенные сеньоры заходили в тупик. Нужны были новые земли. Но где их взять? Где получить средства, которые крепостные не могли предоставить, несмотря на все ухищрения их господ?

Положение осложнялось еще и тем, что земли мелких и средних владельцев все чаще становились добычей крупных феодалов, обычно захватывавших мелкие владения во время файд. В результате в странах Запада образовалась значительная прослойка безземельных рыцарей. Этому во многом способствовал порядок наследования феодальных поместий — майорат (от major — старший): владения сеньора не дробились между его сыновьями, а переходили целиком к старшему из них. В результате в семьях феодальных землевладельцев появилось немало обделенных сыновей, получавших прозвища «безземельных», «неимущих», «голяков». И если в XI в. многие крупные феодалы не могли удовлетворить свои потребности так, как им этого хотелось бы, то мелкое рыцарство и подавно оказывалось не в состоянии покрыть свои расходы. Приобретение поместий и крепостных становилось его заветным стремлением.

Наиболее доступным способом поправить свои дела рыцари считали разбой и грабежи. Шайками и поодиночке рыскали они по Франции, Фландрии, Лотарингии и другим землям, нападали на деревни, забирали у крестьян все, что было можно: жалкие запасы зерна, одежду, даже орудия труда — плуг и мотыгу. Не брезговали рыцари и грабежами на проезжих дорогах.

Многие замки стали настоящими разбойничьими гнездами. Нередко рыцарские банды нападали на крупные поместья; особенно соблазнительной приманкой были богатые владения церквей и монастырей. Рыцари не стеснялись, как говорится в документе середины XI в., «нападать на невооруженных клириков, монахов или монахинь». Они не останавливались перед тем, чтобы «причинять вред общинам каноников..., а также землям и владениям, коими церкви..., невооруженные клирики, монахи и монахини пользуются»... «Я видел, — писал о ватагах рыцарской голытьбы римский папа Лев IX, — этот буйный народ, невероятно яростный и нечестием превосходящий язычников, разрушающий повсеместно церкви божии, преследующий христиан, которых они иногда заставляли умирать в страшных мучениях... Они не щадили ни детей, ни стариков, ни женщин».

Разбои оскудевшего рыцарства довершали разорение крестьянства. Вместе с тем они наносили ущерб и крупному землевладению, в первую очередь, церковному, менее обеспеченному вооруженной силой.

Конечно, обедневший рыцарь и знатный сеньор принадлежали к одному классу. Главным врагом и могущественного барона, и монастыря, и рыцаря (даже если он с полным на то основанием получал прозвище «неимущего») являлся крепостной, которого грабили сеньоры всех рангов и категорий. Но борьба внутри господствующего класса побуждала правящие верхи феодального общества искать, в свою очередь, какого-то выхода из создавшихся затруднений. Неурожаи, голодовки, эпидемии, и в этих условиях — повсеместное бегство крестьян, а подчас даже «мятежи» и ко всему —разбои рыцарской мелкоты, конфликты феодалов и феодальных группировок между собой... На Западе складывалась тревожная обстановка смутного времени: общественная жизнь стала крайне неустойчивой.

Насущные интересы господствующего класса выдвигали перед ним задачу — найти средство, которое позволило бы обеспечить возросшие потребности сеньоров в земле, в подневольной рабочей силе, в деньгах и богатствах всякого рода. Средство это подсказала сама жизнь, а в окончательном виде лекарство для избавления рыцарства от бедности, крупных же феодалов — от трудностей, грозивших подорвать их положение, было прописано католической церковью.

Католическая церковь — оплот феодального строя. В те времена католическая церковь была крупнейшим феодальным землевладельцем; она жесточайшим образом эксплуатировала своих крепостных крестьян. Да и не только своих: со всех землепашцев церковники безжалостно взыскивали особую подать — десятину. Неслучайно церковных сборщиков народ представлял в образе волков, рыщущих по полям и нападающих на овчарни. В дни жатвы эти сборщики разъезжали по нивам, отбирали каждый десятый сноп, каждую десятую меру зерна, овощей, плодов, обшаривали амбары и гумна...

Но католическая церковь не только сама являлась крупным феодальным собственником. Проповедуя учение о том, что земные порядки установлены богом, а потому не подлежат изменению, она помогала всему феодальному классу держать в узде трудящихся, следовательно, служила оплотом феодальных порядков в целом. Католическая церковь являлась, по определению Ф. Энгельса, «крупным интернациональным центром феодальной системы»^[7], всячески отстаивавшим интересы западноевропейских крепостников. Этим определялась вся деятельность католической церкви — и в области идеологической, и в сфере политики.

Клюнийское движение и укрепление папской власти. Когда в X—XI вв. крепостные крестьяне стали повсеместно подниматься против сеньоров, впадая в «ереси» или «уходя в бега», и когда бесчинства рыцарской вольницы начали причинять все больший ущерб «монахам и клирикам», католическая церковь встревожилась, прежде всего, за судьбу своих собственных владений. Дальнейший рост смуты, от кого бы она ни исходила, угрожал обширным поместьям церковников. Нужно было принимать какие-то меры. Инициативу в этом деле проявили монастыри, экономически наиболее мощные церковные учреждения. Еще в X в. они начали проводить различные преобразования, чтобы укрепить моральные и материальные позиции католической церкви, усовершенствовать ее организацию, увеличить силы в борьбе с опасностями, возникшими для крупного феодального землевладения. Это церковно-реформаторское движение получило в истории название клюнийского, так. как почин его принадлежал бургундскому монастырю Клюни. Были введены суровые монастырские правила, провозглашен целибат (безбрачие духовенства), осуществлены некоторые другие преобразования, которыми клюнийцы пытались обеспечить престиж церкви в глазах народа. Они стремились к созданию сильной централизованной церковной организации и поэтому способствовали возвышению папской власти. В это время и сами римские папы проводили централизаторскую политику в католической церкви. Естественно, они вступили в союз с клюнийцами, увидев в них свою опору. Одной из важных мер по упрочению положения папства было установление нового порядка выборов пап: по постановлению Латеранского собора 1059 г., созванного папой Николаем II, римских первосвященников должна была отныне избирать коллегия кардиналов. Ни императоры Священной Римской империи, ни другие светские феодалы более не могли вмешиваться в выборы.

Особое место в деятельности клюнийцев заняли реформы, направленные на то, чтобы связать руки наиболее воинственно настроенным сеньорам, которые своими дикими разбоями угрожали навлечь ненависть трудового населения на всех феодалов.

По инициативе клюнийцев с конца X в. устанавливаются запреты военных действий либо на длительное время («божий мир»), либо — на определенные дни недели («божье перемирие») — с вечера субботы до утра понедельника, а также во время религиозных праздников. Однако «божьи перемирия» не приводили к желательным результатам, так как не устраняли причин смуты, раздиравшей страны Запада.

Поэтому католическая церковь, не ограничиваясь реформами, стала изыскивать другие пути, чтобы оградить верхние слои господствующего класса от опасности, исходившей от «безземельных» и «голяков», и вместе с тем — ублаготворить эту феодальную вольницу. Нужно было найти средства сочетать интересы мелкого рыцарства с интересами светских, а также и самих церковных магнатов. Но куда обратить взоры рыцарства, алчущего поместий и богатств? В какую сторону повернуть знать, стремящуюся к расширению своих владений? — Ответы на эти вопросы были найдены не сразу: для этого потребовав лось несколько десятилетий. Поиски решения этих задач представляли собой, конечно, стихийный процесс, в котором участвовала и светская феодальная знать, и, в особенности, — рыцарство. Но большая роль при этом принадлежала папству, которое постепенно укрепляло свои позиции в качестве руководящего центра католической церкви.

Первые шаги феодальной экспансии Запада и политика папства. Еще до крестовых походов на Западе стихийно развивались движения, подготовившие ту широкую экспансию на Восток, которая последовала с конца столетия. От них и пришлось отталкиваться в своих планах тем, чьими усилиями была организована и осуществлена эта экспансия. Некоторые историки придумали для этих движений даже особое название — «крестовые походы до крестовых походов». Хотя оно и несколько искусственно, но в нем отражены в какой-то мере исторические процессы, действительно явившиеся составной частью подготовки крестовых походов.

Образовавшаяся в переизбытке рыцарская вольница, не довольствуясь грабежами у себя дома, предпринимает в XI в. завоевательные походы в другие страны.

Французское рыцарство включается в борьбу за отвоевание территорий, ранее захваченных арабами в Испании, — в реконкисту. Рыцарей привлекала перспектива захвата земель и наживы за счет богатых арабских городов. Первыми в 1063—1064 гг. отправляются в Испанию рыцари герцогства Аквитанского и графства Тулузского. Затем организуются все новые и новые походы на Пиренейский полуостров. Во взятии Толедо в 1085 г. кастильским королем Альфонсом VI участвовали не только французские, но и немецкие рыцари.

Сильное феодальное ополчение составилось во Франции в 1087 г. Возглавляли его герцог Эд Бургундский и граф Раймунд Тулузский, будущий участник крестового похода на Иерусалим. Он был не единственным из тех, кто несколько лет спустя принял участие в иерусалимской экспедиции. Наряду с другими в Испанию отправился также видный феодал — виконт Мелюнский Гийом Шарпантье с отрядом нормандских рыцарей. Рыцари и наиболее агрессивно настроенные магнаты все шире вовлекались в войны с арабами.

Но не одна лишь Испания манила мелких и крупных феодальных хищников.

С 1016 г. потомки скандинавов — нормандцы — устремляются на завоевание плодородных земель Южной Италии, где после ожесточенной борьбы с арабами и Византией основывают ряд феодальных княжеств. В 1061—1072 гг. нормандцы завладели и Сицилией. В 1066 г опустошительному набегу их воинственных дружин подверглась Англия. А в 1073 г. нормандский авантюрист Руссель де Байэль, находившийся до того на службе Византии, обосновался со своими войсками в самом центре Малой Азии. Здесь было создано нормандское государство, явившееся прообразом того, которое соплеменники Русселя — южноитальянские нормандцы организуют на Востоке четверть века спустя, уже после первого крестового похода. Правда, государство Русселя де Байэль, располагавшего военным отрядом лишь в три тысячи нормандцев, продержалось не более года. Но эта попытка не могла пройти бесследно для других западных завоевателей.

Весь XI век заполнен разбойничьими предприятиями рыцарских банд, растекавшихся во все концы известного тогда мира. В каком бы месте ни возникла война, всегда находилось множество охотников принять в ней участие в надежде на добычу.

Все эти движения не могли не привлечь к себе внимания церкви, озабоченной положением феодальных землевладельцев и стремившейся к усилению своего могущества. Бургундские монахи-клюнийцы всячески побуждали французских феодалов к участию в испанской реконкисте, папство также одобрило походы французов в Испанию. В реконкисте папы увидели средство, при помощи которого можно было: во-первых, поднять свой престиж; во-вторых, поощряя участие в ней европейского рыцарства, отослать рыцарскую вольницу на окраины западноевропейского феодального мира и указать ей более подходящее, с точки зрения крупных феодалов, поле деятельности: ведь благодаря этому поместья светской и церковной знати в известной мере избавлялись от опасности разбойничьих налетов.

Чтобы усилить воинственный пыл во Франции, римская курия постаралась окружить участников испанских походов ореолом мученичества за веру. Клюнийцы провозгласили священными войны с арабами-мусульманами в Испании. Папа Александр II, благословивший поход 1063—1064 гг., объявил об отпущении грехов каждому, кто пойдет сражаться «за дело креста». Другой папа, Григорий VII — один из видных клюнийских реформаторов, пытаясь в 1073 г. побудить французов к походу в Испанию, объявил, что они смогут владеть землями, которые отнимут у «неверных», при условии признания верховной власти апостольского престола над отвоеванными территориями; снова было дано отпущение грехов тем, кто падет в боях с «неверными». Папство все более энергично вмешивается в дела реконкисты, призывая французов к подвигам «во славу божью».

К военным экспедициям французского рыцарства в Испанию можно в известной степени применить определение «крестовые походы до крестовых походов». Недаром К. Маркс видел в походе Альфонса VI Кастильского против арабов (на Толедо) «прелюдию первого крестового похода»^[8].

В какой-то мере это относится и к завоевательным экспедициям нормандцев в Южной Италии и Сицилии. Эти экспедиции, хотя и не сразу, также были поддержаны папством, которое использовало их в своих политических целях. Предводитель нормандских завоевателей Роберт Гвискар, став герцогом Апулии и Калабрии, в 1059 г. признал папу римского своим сюзереном, обязался платить ему ежегодную дань, оказывать военную поддержку и защищать новый порядок папских выборов. Папство санкционировало его нападение на Сицилию, оно оказало содействие и нормандским рыцарям Вильгельма Незаконнорожденного, овладевшим в 1066 г. Англией. Во всем этом явственно видна единая политическая линия папского Рима.

Разбойничьи войны рыцарства, охватившие в XI в. различные окраинные территории Запада, подготовляли крестовые походы на Восток. Папы и клюнийские монахи не только дали свое благословение рыцарям, но и постарались, там, где это было возможно, взять их завоевательные устремления под свой контроль, придать им религиозный характер и даже поставить на службу церкви. Этим папство оказывало серьезную услугу не только всему церковному землевладению, но и светской феодальной знати.

Паломничества на Восток. Подготовка решения, которое позднее вылилось в папский клич «На Восток!», происходила не только в сфере реконкисты и подобных ей рыцарских войн в Европе.

В XI в. все более интенсивными становятся паломничества из стран Западной Европы в Иерусалим. Они, безусловно, сыграли определенную роль в возникновении крестовых походов. Паломничества облегчили папству возможность найти то общее, на чем могли бы сойтись противоречивые стремления всех категорий феодалов.

По социальному составу своих участников это было довольно пестрое движение. Цели паломников были тоже неодинаковы, хотя паломничество представлялось чисто религиозным предприятием. К «святому граду» направляются в XI в. крупные феодальные сеньоры Франции, Испании, Англии и других государств. В глазах людей этого круга религиозные соображения могли играть известную, иногда даже значительную роль, но больше всего к заморскому путешествию крупных феодалов побуждала погоня за богатством, желание приобрести на Востоке различные предметы роскоши.

К сеньорам присоединялись толпы рыцарей: «безземельные» и «неимущие» искали за морем возможностей поправить свое положение, а заодно и замолить преступления, совершенные дома. Ведь церковь учила, что тот, кто совершает паломничество к «святым местам», искупает свои грехи перед богом. «Греховность» же многих рыцарей, запятнанных убийствами и другими преступлениями, не требовала подтверждений. То обстоятельство, что «безземельные» и «голяки» разоряли у себя на родине церкви и монастыри, не мешало им быть религиозными людьми. По своему духовному облику рыцари XI в. немногим отличались от крестьян: феодальный воин в большинстве случаев был таким же невежественным, как и работавшие на него сервы. Религия в жизни рыцарей имела существенное значение; правда, рыцарство по-своему воспринимало учение церковников. Рыцари приспосабливали основные положения христианской религии к привычным для них понятиям. Бог рисовался им верховным сеньором; он щедро награждает своих вассалов за верную службу, прощает грехи, дарует вечную жизнь в раю. Вопрос о спасении души интересовал рыцаря не меньше, чем темного и забитого крепостного. Рыцари, как правило, тщательно соблюдали религиозный ритуал, хотя, по замечанию одного историка, «христианская этика оказывала на них весьма слабое влияние». Все это без труда объясняет нам участие рыцарства в паломничествах к Иерусалиму.

Среди паломников было также немало выходцев, из деревенских и городских низов. В глазах крепостных паломничество являлось религиозным подвигом. А мы уже знаем, что дух подвижничества был религиозно осмысленным выражением освободительных чаяний крепостной массы. В паломничествах людей из народа, следовательно, можно с полным основанием видеть один из методов пассивного сопротивления крестьян феодальному гнету.

Но, разумеется, паломничества давали лишь очень ограниченный выход антифеодальным, освободительным настроениям бедняков. На этот путь становились сотни, редко — тысячи людей.

Клюнийцы и паломничества. Церковь не могла игнорировать эти движения, тем более, что они проходили под религиозным знаменем. Активное участие в паломничествах принимали даже высшие сановники католического клира. Но особенно неравнодушны были к паломничествам клюнийские монахи. Они всячески популяризировали эти «благочестивые» путешествия и содействовали им: клюнийцы понастроили вдоль дорог большое число гостиниц для пилигримов, сами собирали паломников в небольшие отряды и т. д. С особым рвением они помогали отправлять в паломничество людей, проживавших по соседству с клюнийскими обителями. Таким путем удалялись опасные для церковных владений элементы. Поощряя паломничества, клюнийцы усиливали религиозные чувства и тем самым повышали престиж церкви в глазах народа. А ведь это являлось одной из важных задач, поставленных церковными реформаторами в то время. Сами клюнийские папы также считали нужным использовать это движение. Известен случай, когда Григорий VII в 1075 г. присудил к паломничеству одного из своих политических противников.

Где же выход? Таким образом в течение ряда десятилетий, предшествовавших началу крестовых походов па Восток, католическая церковь словно нащупывала пути к решению главной задачи, которую выдвигало передней, как «интернациональным центром феодальной системы», развитие социальных противоречий на Западе.

Одновременно поиски этих путей вели феодалы разных рангов, то давая выход своей воинственности в реконкисте и других окраинных войнах, то направляясь в паломничества.

К концу XI в. стало очевидным, что средства, которые пробовали использовать и церковь, и светские феодалы, несостоятельны. Французов в Испании постигла явная неудача, так как местные феодалы не желали отдавать своим союзникам ни земель, ни богатств. Постоянные конфликты французских сеньоров с испанцами обрекали на провал замыслы как самой французской знати, так и папства в Испании. Но к этому времени стала вырисовываться новая цель, к которой католическая церковь вскоре направит стремления воинственных феодалов. Выбор этой цели и средств к ее достижению определила круто изменившаяся во второй половине XI в. международная обстановка.

Прежде чем переходить к событиям международной жизни, подготовившим крестовые походы, заглянем еще раз в дела папской курии, к которой все больше начинали тянуться нити европейской политики.

Папская программа создания теократической монархии. В последней трети XI в. римская курия становилась центром, который один только и мог претендовать на то, чтобы объединить распыленные силы господствующего класса: центральная государственная власть в отдельных европейских странах была очень слабой. Со времени правления Григория VII (1073—1085) папство, стремясь упрочить положение, завоеванное главным образом в результате успехов клюнийского движения, стало все настойчивее притязать на главенство не только над христианской церковью, но и над светскими государями. Григорий VII считал, что римский престол вправе распоряжаться коронами, назначать и смещать епископов, герцогов, королей, императоров; всякая власть действительна лишь постольку, поскольку она исходит от главы церкви.

У Григория VII складывался последовательный план полного подчинения римскому папе всех христианских государств. Безусловно, эта программа была весьма реакционной даже для своего времени.

Григорий VII принял и практические меры к тому, чтобы реализовать свои теократические^[9] планы. Он всерьез пытался принудить всех христианских королей к ленной присяге апостольскому престолу (а, следовательно — и к обязательным ежегодным взносам в папскую казну). Однако эта политика встретила сопротивление многих государей, в особенности, императоров «Священной Римской империи», борьба с которыми продолжалась и при преемниках Григория VII.

Стремления римских первосвященников к созданию универсальной папской теократии были ярким показателем того, какое значение приобрели в Европе в XI в. римско-католическая церковь и ее центр — папская курия. Как богатейшая феодальная организация, католическая церковь была кровно заинтересована в укреплении феодального режима. Вот почему папство возымело намерение не только защитить материальные интересы самой церкви, но и сплотить под своей верховной властью разрозненные силы феодалов, чтобы упрочить позиции феодального землевладения в обстановке тех смут, которые характеризовали жизнь Запада в XI столетии.

Существенной частью этой теократической программы было стремление папства ликвидировать самостоятельность восточной, греко-православной церкви, окончательно отделившейся от римско-католической в 1054 г.^[10]. Именно в связи с этими попытками возникли и первые наброски плана завоевательного похода против мусульманского Востока. Чтобы понять, как это произошло, необходимо ознакомиться с некоторыми событиями международной жизни второй половины XI в., событиями, в которых центральное место принадлежало Византии.

Византия и сельджуки. Византия — наследница Римской империи — давно уже растеряла многие из своих прежних восточных владений. Даже на Балканах и в Малой Азии позиции Византийского государства становились все более шаткими.

Наиболее грозным для нее оказался натиск тюркских кочевников, явившихся из Средней Азии,— сельджуков^[11]. В правление султана Алп-Арслана (1063—1072) сельджуки вторглись в Армению, большая часть которой находилась тогда под властью Византии. Они воевали с Грузией и все в большем количестве просачивались в византийские провинции Малой Азии — в Каппадокию и во Фригию.

Опасность со стороны сельджуков принимала угрожающие размеры. Император Роман IV Диоген (1068—1071) попытался остановить их продвижение. Византийские -войска предприняли против них две успешные кампании. С Алп-Арсланом было заключено перемирие. Но затем Роман IV неожиданно для сельджуков двинул против них еще одну, 300-тысячную армию — самую значительную из всех, которые снаряжались им до этого. Эта разнокалиберная армия наемников, среди которых были и греки, и норманны, и армяне, и грузины, и славяне, и даже тюркские отряды, не отличалась сплоченностью. В последний момент тюрки переметнулись на сторону своих единоплеменников. 26 августа 1071 г. в битве с сельджуками при Маназкерте (по-гречески — Манцикерт), севернее озера Ван (в Армении), византийское войско потерпело страшное поражение. Сельджуки применили испытанный маневр кочевников: начав для виду отступление, они заманили противника, а затем, повернув обратно, с огромной силой обрушились на византийцев. Армия Романа IV была уничтожена. Император, впервые в истории Византии, попал в плен и был повержен к ногам султана-победителя.

В результате катастрофического для Византии поражения при Маназкерте империя потеряла свои богатые малоазиатские провинции. Вскоре, между 1078 и 1081 гг., сельджуки стали господами и на западе полуострова.

Византия сумела удержать за собой лишь немногие города на берегу Мраморного моря. По выражению одного историка, из окон императорского дворца в Константинополе теперь можно было видеть на востоке горы, которые уже не принадлежали империи.

Если одна половина Византийской империи оказалась завоеванной сельджуками, то другая находилась в состоянии полнейшей анархии. Внутриполитическое положение Византии было крайне неустойчивым. Различные группировки феодальной знати вели друг с другом борьбу за власть. Армия, пополнявшаяся, главным образом, наемниками, становилась все менее надежной. К этому времени в Византии почти исчезло свободное крестьянство. Крепостные (парики), доведенные до нищеты крупными землевладельцами-динатами и взяточниками-чиновниками, не имели никакой охоты сражаться с врагами империи. Денег в казне было недостаточно: доходы государства резко пали. Империя все более дробилась на полусамостоятельные феодальные владения и, казалось, стояла на грани полного распада^[12].

Папство и Константинополь. Как возник первый проект «священной войны». Всеми этими обстоятельствами поспешил воспользоваться Григорий VII. Ближайшая его цель состояла в том, чтобы поставить греческую церковь под начало апостольского престола, в дальнейшем же папа рассчитывал подчинить власти Рима и самую Византийскую империю. Это значительно расширило бы материальные ресурсы римско-католической церкви и облегчило бы папству осуществление его универсалистской программы на Западе. Обессилевшая в борьбе с сельджуками, ослабленная изнутри, Византия казалась папе легкой добычей.

Вначале Григорий VII прибег к дипломатическим средствам: в 1073 г. он вступил в переговоры с императором Михаилом VII Дукой о том, чтобы «возобновить древнее, богом установленное согласие, — как писал Григорий VII византийскому василевсу летом 1073 г., — между римской и константинопольской церквами». Папа хотел навязать Византии церковную унию на условиях полного подчинения греческой церкви Риму. Однако непомерные требования Григория VII, выдвинутые им во время переговоров, натолкнулись на оппозицию в Константинополе.

Вот тогда-то у папы и возникла мысль добиться своих целей вооруженной силой. Он задумал организовать военный поход на Восток, прикрыв его истинные цели лозунгами защиты христианской веры и помощи грекам против мусульман-сельджуков.

Почему было не попытаться осуществить на византийском Востоке то, чего не удалось достигнуть в Испании? Почему не направить к Константинополю рыцарскую вольницу, которая терпела неудачи в испанской реконкисте, к тому же — с несомненной пользой для самого папского престола? — Безусловно, ввиду многочисленного западного войска византийские правители повели бы себя уступчивее, а там — кто знает, как обернулась бы эта затея в случае ее успеха?

В 1074 г., через несколько месяцев после начала дипломатических переговоров с Константинополем, Григорий VII обратился с посланиями к некоторым видным феодальным правителям на Западе и ко всем «верным святого Петра» с призывом принять участие в войне на Востоке. Папа звал выручить восточную церковь из беды и не скупился на обещания небесных наград тем, кто согласится воевать с «неверными»: «Бейтесь смело, — увещевал папа верующих, — чтобы снискать в небесах славу, которая превзойдет все ваши ожидания. Вам представляется случай малым трудом приобрести вечное блаженство».

Григорий VII придавал огромное значение затевавшемуся им предприятию. В своих письмах он несколько раз повторял, что намерен самолично встать во главе войска западных христиан и «отправиться за море». Замысел папы был очень прост: целью похода объявлялась поддержка братьев по вере, спасение греков-христиан от «неверных».

Такой проект должен был встретить благосклонное отношение западного рыцарства, тех его слоев, которые с санкции папства уже до этого выступали под религиозным флагом против арабов в Испании. «Я верю, — писал папа маркграфине Матильде Тосканской, — что в этом деле нам окажут содействие многие рыцари».

В действительности лозунги защиты христианской веры призваны были замаскировать намерения Рима, ничего общего не имевшие со спасением восточного «христианства», о чем папу никто и не просил. Религиозные интересы, о которых так красноречиво говорил Григорий VII в своих посланиях на Запад, в глазах этого церковного политика никогда не имели первенствующего значения^[13].

Вернуть греческую церковь в лоно римской, расширить сферу влияния католицизма за счет Византии, насильственным путем включить ее в орбиту папского воздействия, овладеть богатствами греко-православной церкви, — таковы были подлинные цели Григория VII.

Благочестивые призывы Григория VII к «верным святого Петра» в 1074 г. по сути дела предвосхищали лозунги будущего крестового похода. Не исключено, что эти призывы нашли отклик среди тех, к кому они были обращены. По крайней мере, сам папа в конце 1074 г. уверял германского императора Генриха IV, что ему удалось уже собрать армию свыше 50 тыс. человек (итальянцев и французов) для заморского предприятия против язычников. Имеются основания думать, что папу поддерживали некоторые феодальные магнаты Южной Франции, такие, как графы Гийом Бургундский и Раймунд Тулузский.

Однако Григорий VII не сумел осуществить свои замыслы. Трудная борьба с Германской империей надолго отвлекла его от Византии. Тем не менее в дальнейшем он не раз обращался к планам ее подчинения. Когда в 1080 г. Роберт Гвискар напал на итальянские владения империи, Григорий VII благословил его на эту войну. Папа потребовал, чтобы католическое духовенство Южной Италии призвало рыцарство к участию в походе Гвискара, обещая за это прощение грехов. После того, как в 1081 г. нормандцы вторглись на территорию Балканского полуострова, захватили морскую крепость Драч (в Эпире — Албания) и проникли в глубь страны, Григорий VII поздравил с победой вождя итальянских нормандцев, не забыв напомнить о покровительстве святого Петра.

И хотя в последующие годы внимание Григория VII было полностью поглощено борьбой с Генрихом IV, — остается несомненным, что подготовка большой рыцарской войны «в защиту Византии», проводившаяся Григорием VII в 70-х годах, явилась одним из исходных пунктов плана организации крупного завоевательного похода на Восток. Этот план складывался в папской курии и был непосредственно связан с теократической политикой «цезарей в первосвященнических рясах», как метко назвал клюнийских пап XI в. немецкий историк В. Норден.

Задуманный Григорием VII план получил свое дальнейшее развитие у его преемников. Обстановка, создавшаяся в течение последних десятилетий XI в. в странах восточного Средиземноморья, благоприятствовала реализации замыслов папства.

Создали ли сельджуки угрозу «христианству»? Одновременно с Малой Азией сельджуки завоевывали Сирию и Палестину. В 1071 г. был захвачен Иерусалим, находившийся до этого под властью египетского халифата Фатымидов (окончательно сельджуки утвердились в Иерусалиме в концу 70-х годов). В 1084 г. один из сельджукских вождей Сулейман ибн-Кутылмыш овладел Антиохией, отняв ее у Византии. Были завоеваны Дамаск и другие сирийские города. В правление Малик-шаха (1072—1092) большая часть нынешних Сирии, Ливана и Палестины вошла в состав сельджукских владений.

При всей обширности своих завоеваний сельджуки не создали централизованного государства. Сельджукская империя существовала лишь номинально. Фактически она представляла собою слабо спаянное объединение большого количества полусамостоятельных уделов. Одним из наиболее значительных сельджукских владений был Румский (Ромейский)^[14] султанат, образовавшийся в 1077 г. в Малой Азии, с центром сперва в Никее, затем — Конье (Иконии). После 1092 г. сельджукское государство распалось. Начались междоусобные войны крупных и мелких владетелей.

Позднее, уже спустя некоторое время после того, как развернулось крестоносное движение, западные летописцы, в оправдание его, измыслили различные легенды о гонениях сельджуков на христиан в восточных странах, о поругании «язычниками» христианских святынь, преследованиях паломников, направлявшихся в Иерусалим. Историки последующих столетий подхватили эти легенды, разукрасили их всевозможными подробностями. Многочисленные авторы рисовали примерно одинаковую картину, утверждая, что сельджуки создали угрозу для «христианства», а это потребовало военного вмешательства благочестивых католиков, предводительствуемых папством.

Подобные представления о ближайших причинах крестовых походов распространены и поныне. Однако они не соответствуют фактам, засвидетельствованным многими средневековыми писателями. Сельджукам вовсе не была свойственна фанатическая религиозная нетерпимость. По отношению к иноверцам они продолжали лойяльную политику, установившуюся еще во времена арабского господства. Христианам сельджуки не чинили никаких серьезных стеснений в религиозных делах. Мало того, для приверженцев христианских исповеданий, преобладавших в Малой Азии, Сирии, Палестине (православные, монофизиты, несториане, грегориане и др.), сельджукское завоевание означало избавление от религиозных и фискальных притеснений византийской церкви. Именно так рассказывают об этом времени армянский летописец Матвей Эдесский и сирийский хронист Михаил Сириец, анонимная «История патриархов Александрийских» и другие сочинения восточных авторов-христиан. Показательно, что христиане — жители восточносредиземноморских стран — никогда не искали защиты от приписываемых сельджукам религиозных преследований — ни на Западе, ни в Византии.

Да и западные паломники, как и раньше, могли посещать Иерусалим, не подвергаясь оскорблениям со стороны сельджукских правителей. Сельджуки взимали с паломников определенную мзду за посещение «святого города», но точно также и в Константинополе пилигримы должны были уплачивать налог византийским властям; следовательно, в этом невозможно усматривать признак религиозной нетерпимости сельджуков. В Иерусалиме по-прежнему существовали две гостиницы, содержавшиеся там на средства города Амальфи. И пустое место, которое христиане именовали «святым гробом», находилось в полной сохранности. Правда, паломникам пришлось переменить сухопутный маршрут на морской, поскольку обстановка в Малой Азии затрудняла путешествия в Иерусалим, но это обстоятельство ничего общего не имело с гонениями на христиан. Между тем, всегда историки именно это и ставили в вину сельджукам.

Рассказы о страданиях восточных христиан при сельджуках, препятствиях, чинившихся паломникам и т. п., — все это, в значительной мере, досужие выдумки более поздних византийских и западных писателей-церковников. Они умышленно сеяли слухи о всякого рода злодеяниях сельджуков против «христианства», делая это в чисто политических целях, — для того, чтобы баснями об угрозе христианским святыням от «неверных» содействовать притоку новых военных контингентов с Запада. Такие же слухи распространялись и из папского Рима.

Известия о самых незначительных осложнениях, которые происходили у паломников на Востоке и которые были неизбежны в условиях анархии, царившей там в период распада сельджукской империи, умышленно раздувались до огромных размеров. Папство пользовалось слабой осведомленностью Западной Европы о том, что происходило на Востоке, для дезинформации католического мира. По словам Каэна, Рим выдавал катастрофу, постигшую Византию, за бедствия, якобы переживаемые вообще восточным «христианством»^[15].

Сельджукское завоевание послужило предлогом к подготовке войны Запада против Востока якобы во имя религии лишь постольку, поскольку оно нанесло удар Византии, давно являвшейся объектом вожделений римской курии. Дальнейшее распространение сельджукских завоеваний в 70—80-е годы в Передней Азии и происходившее одновременно с ним раздробление державы Малик-шаха открыли перед папством не только возможность добиваться претворения в жизнь своих старых антивизантийских планов, но и позволили римской курии значительно расширить ее экспансионистские устремления при помощи заведомой лжи об угрозе «христианству» со стороны сельджуков.

Дипломатия папы и Византия. Планы Григория VII в полной мере воскресил его второй преемник — Урбан II (1088—1099). И не просто воскресил, но и дополнил: все Восточное Средиземноморье должно было, согласно его намерениям, стать объектом эксплуатации римско-католической церкви. Вместе с тем Урбан II детальнее, чем Григорий VII, обставил эти планы внешними аксессуарами религиозного характера. Трудности, которые переживала Византийская империя в то время, облегчили папству его задачу.

В начале 80-х годов нормандцы, предводительствуемые Робертом Гвискаром, продолжали захваты в европейских провинциях империи, наводя страх на Константинополь. Новый византийский император Алексей I Комнин (1081 —1118), пустив в ход и силу оружия, и хитроумную византийскую дипломатию, устранил нормандскую опасность.

Но в это время тучи стали сгущаться на севере и на востоке. Против Византии восстали страдавшие от налогового гнета славянские поселенцы придунайской Болгарии. Они призвали на помощь кочевников-печенегов.

В 1088 г. печенеги нанесли Алексею Комнину тяжелое поражение при Силистре. Они разорили Адрианополь и Филиппополь, дошли до стен столицы. В это же время над Константинополем нависла непосредственная опасность и со стороны сельджуков. Эмир Чаха, обосновавшийся на западе Малой Азии (в Смирне) и на некоторых островах Эгейского моря, снарядил флот против Константинополя. Чаха завязал переговоры с печенегами. Был выработан общий план наступления печенегов и сельджуков на столицу империи.

В этот критический для Византии момент папство, как и полтора десятка лет назад, снова сделало попытку оказать на нее нажим. Послы Урбана II, отправленные в Константинополь в начале 1088 г., сделали Алексею I представление по поводу того, что в Византии якобы принуждали латинян (католиков) отправлять церковную службу по греко-православному обряду. Алексей Комнин ответил папе в примирительном тоне. Он даже согласился для видимости на уступки Риму. Был определен срок созыва в Константинополе церковного собора, на котором предполагалось урегулировать спорные догматические и обрядовые расхождения католической и православной церквей. Завязались переговоры об унии.

Правящие верхи Византии на словах изъявляли готовность к примирительному решению богословских распрей Рима и Константинополя по весьма простой причине. Империи угрожала серьезная опасность. Натиск тюрок (печенегов и сельджуков) буквально захлестнул Византию Оказавшись в кольце врагов, Алексей I искал союзников.

В 1090—1091 гг. византийский император обратился с посланиями к государям и князьям Запада: Византия просила военной помощи. Были направлены послы и к папе римскому, на которого Алексей Комнин возлагал определенные надежды. Ему нужно было пополнить армию империи. Запад и до этого поставлял немало наемников в греческие войска. Это были нормандцы, скандинавы, англосаксы и другие. Теперь Константинополь особенно нуждался в такого рода наемниках. Рим мог оказать Византии существенную помощь в привлечении заемных отрядов. Этим объясняется кажущаяся уступчивость греческого правительства папству в переговорах об унии. Но целиком полагаться на папу было невозможно: притязания курии на главенство давно были известны в Константинополе. Ведя переговоры с Римом и соблазняя западных феодалов надеждами на грабеж восточных стран, византийское правительство принимало и другие, более верные меры для прорыва сельджукско-печенежского окружения. Против печенегов были брошены новые союзники Византии — половцы.

В конце апреля 1091 г. с печенегами было покончено: флот эмира Чахи не успел прийти им на выручку. Вскоре удалось избавиться и от самого Чахи. Алексей I натравил на него нового никейского султана — Килидж-Арслана, который умертвил Чаху во время пира. Так, действуя то военной силой, то интригами и подкупом, Алексей I в конце концов избавился от страшной опасности, грозившей Константинополю. Византия сумела вернуть под свою власть ряд прибрежных пунктов в Мраморном море, острова Хиос, Самос, Лесбос. Сельджуки были потеснены. Теперь не для чего было заигрывать и с Римом. Переговоры об унии оказались безрезультатными. К досаде Урбана II Византия практически не пошла на уступки курии. Намечавшийся собор не состоялся, религиозные разногласия оставались неурегулированными.

Феодалы приходят в движение. Урбан II собирается предпринять решительные меры. Обращение Византии за помощью на Запад не прошло бесследно. Оскудевшее западное рыцарство и феодальные магнаты давно искали подходящего объекта для грабежа, устремляясь то в Испанию, то в Италию и Сицилию, то на Балканы и даже в Малую Азию. Восток, более развитый в экономическом отношении, чем Запад, казался им источником великих богатств и невиданной роскоши. С жадностью смотрели сеньоры на богатейшие восточные страны, откуда шли всевозможные ценные товары. Рассказы паломников, возвращавшихся из Иерусалима и Константинополя, рисовали воображению великолепные храмы и дворцы восточных городов, роскошь, в которой купались византийские и арабские богачи. О чудесах восточных стран складывались легенды, которые бродячие певцы-сказители разносили по рыцарским замкам. И вот теперь эта лакомая добыча уплывала в руки сельджуков!

Мысль об этом особенно тревожила нормандцев, утвердившихся на юге Италии и на островах Средиземного моря. Они уже десятки лет были непосредственно связаны с Византией — и в качестве пиратов-торговцев, и в качестве наемников-воинов. Кто мог лучше их оценить богатства Константинополя? К тому же иные нормандские вожди, из числа предводителей византийских наемных отрядов, зная о слабости империи, пробовали даже осесть в ее восточных областях самостоятельными князьками.

Участь Византии беспокоила и многих других князей и рыцарей на Западе, которые лишь ждали момента, чтобы кинуться на богатства греческой империи. Следует иметь в виду, что для западных сеньоров, мало знакомых с географией, весь Восток — это были земли византийского императора. Нельзя было допустить, чтобы они достались «нехристям» — сельджукам.

Папство, преследуя свои цели, постоянно имело в виду интересы господствующего класса: оно не упускало из своего поля зрения завоевательных тенденций, все более усиливавшихся среди рыцарства и феодальных верхов. В 70-х годах Рим уже пытался дать выход этим воинственным настроениям, направив против сельджуков, якобы для спасения Византии, элементы, опасные для крупных феодальных землевладельцев. Обстановка, сложившаяся к началу 90-х годов, оказалась как нельзя более подходящей для приведения в действие тех пружин, которые курия пробовала завести 20 лет назад.

Атмосфера на Западе становилась все более накаленной. Тяготы крестьянства за время «семи тощих лет» стали совершенно нестерпимыми. Возмущение низов росло. Рыцарская вольница разбойничала все разнузданнее. Неуверенность перед будущим сильнее и сильнее охватывала феодалов, церковных и светских. Все это толкало правящие круги феодального Запада к лихорадочным поискам выхода из положения.

Обращение Византии пришлось как раз кстати. Дорога на Восток была проложена пилигримами. Анархия, царившая в раздробившемся на уделы сельджукском государстве, рождала надежды на легкое овладение Востоком. В этих условиях Константинополь не заставил рыцарей долго просить себя.

Послания Алексея I к западным князьям распалили алчность рыцарства. Однако сами феодалы были слишком разрозненны, чтобы предпринять организованные действия. Требовалось активное вмешательство в события той силы, которая, как мы видели, являлась на Западе главным общеевропейским выразителем классовых интересов феодалов, т. е. католической церкви и папства. И это вмешательство тотчас последовало. Убедившись в бесплодности попыток добиться унии средствами дипломатии, Урбан II избрал путь Григория VII. Он оживил его планы вооруженного натиска на Византию под видом оказания ей помощи против «неверных», учел воинственные настроения феодальных владетелей на Западе и постарался извлечь из всего этого максимальную выгоду для католической церкви. Стечение обстоятельств предоставляло, казалось, удобный случай осуществить с помощью рыцарства давние экспансионистские замыслы папства, сделать важный шаг на пути создания мировой теократической монархии. Папство решило использовать создавшуюся обстановку для того, чтобы удовлетворить за чужой счет назревшие нужды феодалов Западной Европы и, разумеется, достичь своих собственных корыстных целей.

Урбан II взял на себя инициативу организации массового похода на Восток, мысль о котором уже распространилась в светских феодальных кругах на Западе. В 1095 г. он выступил с широкой программой объединения рыцарства Западной Европы для завоевания восточных стран под лозунгом «освобождения гроба господня».

Так оформилась идея крестового похода.

Глава вторая. Папство и первый крестовый поход

Клермонский собор. Римский папа провозглашает крестовый поход на Восток. В ноябре 1095 г. римский папа Урбан II созвал церковный собор во французском городе Клермоне.

Многие феодалы понимали, что папа перебрался через Альпы не только для того, чтобы урегулировать церковные дела во Франции. По приезде сюда он и сам заявил, что в его намерения входит оказание помощи восточным братьям-христианам. Предпринимая это путешествие, папа уже имел какой-то, быть может, еще не вполне оформленный, но достаточно ясный по своим целям, план действия. Потребовалось несколько месяцев, чтобы план этот окончательно созрел.

Прибыв во Францию, Урбан II начал одну за другой объезжать клюнийские обители на юге страны (ведь в свое время он сам занимал пост приора Клюнийского аббатства). Здесь, в глубокой тайне, велись переговоры о будущей войне, которая должна была по своим масштабам намного превзойти недавние испанские экспедиции французских феодалов. С кем, как не с клюнийскими монахами, мог советоваться папа о своем замысле и путях его реализации? И если самому Урбану II этот замысел рисовался, вероятно, лишь в общих чертах, то в результате совещаний с руководителями клюнийских монастырей он стал более четким.

Ведь клюнийцы не только лучше, чем кто-нибудь другой, понимали необходимость принятия решительных мер к тому, чтобы ликвидировать опасную для крупных землевладельцев смуту на Западе. Они яснее кого бы то ни было представляли себе и те реальные средства, которые могут быть применены для достижения этой дели. У них уже накопился опыт пропаганды «священных войн», паломничеств. Они могли многое подсказать Урбану II, и — что еще важнее — во многом быть полезными папе в дальнейшем, при проведении в жизнь задуманного.

Но Урбан II не ограничился посещением клюнийских монастырей. «Священная война», которая готовилась апостольским престолом, нуждалась не только в проповедниках с крестом в руках, но и, прежде всего, в ратниках, владеющих мечом, а также в авторитетных церковных вождях. Это впоследствии Урбан II объявит события, развернувшиеся после Клермонского собора, «делом господа бога». Возможно, что папа и сам верил в это. Однако выученик Григория VII был достаточно проницательным политиком, чтобы понимать простую истину: было бы несовместимо с интересами папского престижа пускаться в предприятие, не имея заранее уверенности в том, что его с самого начала поддержат хотя бы немногие влиятельные светские и церковные сеньоры. И папа действительно постарался заручиться их поддержкой.

По пути в Клермон он нанес два важных визита: сначала, в августе 1095 г., Урбан II встретился в городе Пюи с видным церковным деятелем — епископом Адемаром Монтейльским. Позднее папа возложил на него официальное предводительство крестоносцами: договоренность об этом была достигнута уже во время предварительной встречи. В сентябре того же года Урбан II посетил графа Тулузского — Раймунда IV; папа остановился в его главной резиденции — замке Сен-Жилль. Урбан II хотел обеспечить согласие графа на участие в задуманном мероприятии: инициатива Раймунда IV, одного из крупнейших князей Южной Европы, послужила бы примером для других сеньоров.

Раймунд IV с готовностью пошел навстречу пожеланиям Урбана II: как мы увидим, война, которую затевал апостольский престол, вполне соответствовала интересам этого феодала.

Но если епископ Адемар и граф Тулузский были посвящены в замыслы папы, то другие сеньоры, во всяком случае, догадывались, что Урбан II прибыл во Францию с какими-то более значительными целями, чем решение только внутрицерковных вопросов.

В народных низах, вконец измученных бедствиями последних лет, приезд Урбана II также вызывал смутное предчувствие каких-то важных событий...

Неудивительно, что отовсюду в Клермон съехались тысячи рыцарей, священников, собралось несметное количество простого народа. Вся эта масса людей не могла разместиться в городе.

Собор, хотя на нем и обсуждались обычные для съездов такого рода вопросы (о «божьем мире» и пр.), носил необычайно пышный характер. Здесь присутствовали почти все архиепископы Франции, свыше двухсот епископов и четырехсот аббатов^[16].

По окончании заседаний собора, 26 ноября 1095 г., Урбан II выступил с торжественной речью прямо под открытым небом перед огромными толпами собравшихся. В этой речи, — несомненно, она была продумана заблаговременно, а не явилась экспромтом, как полагали некоторые историки, — папа призвал верующих взяться за оружие для войны против «персидского племени турок». В Клермоне был брошен клич, призывавший к крестовому походу на Восток.

Урбан II стремился изобразить предприятие, затеваемое им, как войну ради «освобождения гроба господня» в Иерусалиме. В условиях, когда религия владела умами и когда рыцарство только и думало о том, где бы найти применение своим силам, благочестивый призыв Урбана II к крестовому походу неизбежно должен был встретить сочувственную реакцию в обширной аудитории, слушавшей его. К тому же Урбан II обещал участникам похода — «борцам за веру» — отпущение грехов, а тем, кто падет в боях с «неверными», — вечную награду на небесах. Это обещание было затем закреплено особым постановлением Клермонского собора, что, разумеется, придавало словам папы еще большую силу в глазах той «бесчисленной массы могущественных сеньоров и их оруженосцев», которая, по словам Бодри Бургейльского, французского летописца, присутствовавшего в Клермоне, собралась на равнине со всех концов страны. Многие из них уже раньше предпринимали паломничества «во искупление грехов» и бились в «священных войнах». Освобождение гроба господня, предложенное папой, наверняка гарантировало прощение всех ранее совершенных ими преступлений: уже одно это было слишком заманчиво, чтобы оставить рыцарей равнодушными к благочестивой фразеологии Урбана II.

Но в его речи прозвучали и иные мотивы. Тех, кто примет обет идти в «святую землю», ожидает не только спасение на небесах, — победа над «неверными» принесет и ощутительные земные выгоды. Здесь, на Западе, — говорил Урбан, — земля, не обильная богатствами. Там, на Востоке, она течет медом и млеком, а «Иерусалим — это пуп земель, земля плодоноснейшая по сравнению со всеми остальными, она словно второй рай»... И, пожалуй, наиболее сильным доводом в устах папы был выдвинутый им тезис: «Кто здесь горестен и беден, там будет радостен и богат!». Как рассказывают некоторые летописцы, речь Урбана II была в этом месте прервана громкими возгласами: «Так хочет бог! Так хочет бог!».

Урбан II обращался прежде всего к рыцарской голытьбе: «Да не привлекает вас эта земля, которую вы населяете, — говорил он, — земля, в которой численность ваша растет, богатства же не умножаются». Папа откровенно звал рыцарство к грабежу восточных стран, — прямолинейность, хотя и кажущаяся, на первый взгляд, странной в устах верховного христианского пастыря, однако совсем не удивительная, если принять во внимание, что Урбан хорошо знал, с кем имеет дело.

В том, Что церкви не приходится ждать ничего хорошего от этих «благородных» разбойников, Урбан II мог лишний раз удостовериться во время своего пребывания во Франции. Почти накануне созыва Клермонского собора сам папа вынужден был осадить одного из таких чрезмерно беззастенчивых рыцарей, некоего Гарнье Тренэльского. Этот разбойничавший сеньор захватил в плен епископа Ламберта Аррасского. Почтенный прелат как раз направлялся в Клермон и близ города Провэна был похищен этим рыцарем, чаявшим получить солидный выкуп со своего пленника. Лишь вмешательство папы, который пригрозил святотатцу отлучением, заставило Гарнье выпустить епископа из своих рук.

Вот таких-то рыцарей, в первую очередь, и имел в виду Урбан II, когда выступал в Клермоне: а им, конечно, мало было «небесного счастья»; они жаждали и поместий, и звонкой монеты, и других земных благ. То же самое можно сказать и о владетельных сеньорах, которым становилось тесно на Западе и которые стремились расширить свои имения. В своем выступлении Урбан II обращался и к магнатам.

Некоторые новейшие буржуазные историки уверяют, что, организуя поход на Восток, папство якобы больше всего хлопотало о... мире среди христиан в Европе. Папство изображается этими учеными носителем некоей абстрактной идеи мира. Такого рода высказывания по существу являются лишь домыслом, служащим интересам папства. На самом деле, в основе папской пропаганды крестового похода лежали, как мы видим, определенные социально-политические потребности господствующего класса на Западе. Католическая церковь хотела направить на далекий Восток хищные устремления рыцарской вольницы, чтобы удовлетворить жажду земельных приобретений и грабежей рыцарства за пределами Запада. Тем самым крестовый поход упрочил бы и власть католической церкви на Западе, а заодно и расширил бы ее за счет стран Востока. В этом и заключались, с точки зрения папства, задачи похода, провозглашенного на Клермонском соборе.

Речь Урбана II нашла живой отклик среди собравшихся. Программа похода на Восток встретила сочувствие феодалов, которым эта экспедиция сулила новые земли и добычу. К тому же рыцарство не было полностью безразлично и к религиозным лозунгам похода, выдвинутым папой. Реальные грабительские цели похода большинству рыцарей представлялись окутанными религиозным покровом: в алчном воображении мелкого феодала спасение христианских святынь символизировало подвиг, в котором религиозные цели сливались с вполне земными, захватническими устремлениями.

Но зажигательной речи Урбана II внимали не только рыцари и сеньоры. Его слушал также изможденный от голода и исстрадавшийся в крепостной неволе деревенский люд. Нищие мужики больше всего хотели освободиться от гнета феодалов и именно потому мечтали об искупительном подвиге. А разве папа теперь не указал им, в чем должен заключаться этот подвиг?

Обещанием вечного спасения тем, кто примет мученичество за «святое дело», а еще более — сказками о земле, «текущей медом и млеком», папа взбудоражил и воображение крестьянской бедноты. Земля и свобода — вот что чудилось обездоленным людям в речи Урбана II. И это казалось им тем более достижимым, что папа, стремясь ускорить выступление из Европы рыцарей, чьи разбойничьи «таланты» грозили благополучию крупных феодальных собственников, лгал без всякого стеснения: путь к Иерусалиму, заявлял он, не длинен, достигнуть святого града не составит сколько-нибудь серьезных трудов. Папа умышленно преуменьшал перед неискушенными слушателями тяготы похода, прекрасно понимая, конечно, что тысячам людей, которых он толкает на кровавую «стезю господню», грозит неизбежная гибель.

Так случилось, что клермонская речь папы возымела действие, значительно превзошедшее ожидания ее автора и, может быть, даже не вполне согласное с интересами феодальных организаторов крестового похода.

Что касается рыцарей и сеньоров, то здесь клич об освобождении «святой земли» брошен был удачно. Все предшествующие события подготовили феодалов к тому, чтобы подхватить его и устремиться на завоевание заморских земель.

Церковники агитируют. Поход бедноты. Был ли он крестовым? Слухи о Клермонском соборе и его постановлениях^[17], о предстоящем походе на Иерусалим были быстро разнесены тысячеустой молвой повсюду, «вплоть до морских островов». Начались сборы в поход, и раньше всего во Франции. В атмосфере религиозного возбуждения в разных местах появились фанатически настроенные проповедники, звавшие своих слушателей в бой за христианские святыни.

Часть этих проповедников выполняла официальное задание папы. На другой день после произнесения своей речи Урбан II созвал епископов и поручил им «со всей душою и силою» начать проповедь крестового похода в своих церквах. Позже он дал специальные поручения ряду влиятельных епископов и аббатов: один должен был действовать в долине реки Луары, другой — в Нормандии и т. д.

Сам папа тоже остался во Франции. В течение восьми месяцев он разъезжал по стране, призывая к крестовому походу; Урбан II посетил Лимож, Анжер, выступал на церковных соборах в Туре и в Ниме. «Где бы он ни был, — пишет современный хронист, — везде он предписывал изготовлять кресты и отправляться к Иерусалиму, чтобы освободить его от турок и прочих племен». Кроме того, Урбан II рассылал красноречивые послания с такими же призывами во Фландрию, в Болонью, в Геную.

Помимо высокопоставленных представителей католической церкви, действовали и рядовые — монахи, юродивые. В подтверждение того, что крестовый поход — «дело не человеческое, а божеское», они сочиняли всякого рода «священные небылицы» — о вещих снах, видениях, чудесах.

Наибольшую известность среди этих фанатических проповедников «священной войны», выступавших главным образом в Северо-восточной Франции, в Лотарингии, в прирейнских городах Германии, приобрел монах Петр Пустынник.

Современные хронисты, а вслед за ними и более поздние историки рисуют его экзальтированным фанатиком. Вместе с тем известно, что это был человек, обладавший незаурядным ораторским талантом: его речи оказывали сильное воздействие не только на народ, но и на феодалов. Самый образ жизни и все поведение Петра Амьенского (его иногда называют так по месту рождения), аскетизм, «бессребреничество», щедрые раздачи бедноте денег и другого добра, которое стекалось к нему из каких-то источников, не указываемых хронистами, — все это вместе с пылкими речами снискало ему особую славу среди крестьян: они видели в нем «божьего человека» и толпами шли за ним, как за «пророком господним». Цели крестового похода, провозглашенные папством, народная масса воспринимала по-своему: программа католической церкви как бы перерабатывалась в соответствии с интересами крестьянства, по существу враждебными интересам и целям церковно-феодальных организаторов крестового похода.

Петр Пустынник призывает к крестовому походу (С гравюры по рис. Доре)

Уже зимой 1095/96 г. во Франции собрались тысячные отряды бедняков — мужчин, женщин, детей, готовых отправиться в дальние края. Еще сильнее, чем фанатичные проповеди, действовала на массы крестьян страшная нужда, царившая в то время в деревне.

Голод заставлял крестьян торопиться. Сборы бедняков протекали поэтому в какой-то лихорадочной спешке. Крестьяне бросали свои лачуги, сбывали за бесценок все, что можно было продать. «Никто из них не обращал внимания на скудость доходов, не заботился о надлежащей распродаже домов, виноградников, полей», — говорит Гвиберт Ножанский, очевидец происходившего. «Каждый, стараясь всеми средствами собрать сколько-нибудь денег, продавал все, что имел, не по стоимости, а по цене, назначенной покупателем, чтобы не позже других вступить на стезю господню». У Гвиберта Ножанского, который, конечно, не мог до конца понять настоящих побуждений крестьянства, создавалось впечатление, что бедняки словно умышленно разоряли себя: «Все дорого покупали и дешево продавали... За дорогую цену покупали все то, что нужно было в дорогу, продавали дешево, чтобы получить средства для похода». Они спешили, указывает хронист, и это выражение четко характеризует настроение крестьянской массы. О величайшей поспешности, с которой бедняки стремились сняться с места, говорят и многие другие летописцы: крестьяне, казалось, горели нетерпением отправиться в путь.

Конечно, очень многие были опьянены религиозной экзальтацией: не было недостатка в фанатиках, истово молившихся или даже выжигавших кресты на теле, — это было вполне естественно в условиях того времени. Но прежде всего крестьяне торопились потому, что они не могли и не хотели ждать сеньоров. Крепостные довольно натерпелись от них. Они спешили поскорее избавиться от своих притеснителей, и это стремление заглушало все благочестивые мотивы, звучавшие в крестьянской массе.

Урбан II и другие церковники, видя, какое широкое брожение в деревне вызвали призывы к крестовому походу, предприняли попытки задержать крепостных. Ведь папство, побуждая Запад к войне за Иерусалим, целило, главным образом, в рыцарство. Содействовать бегству крепостных от своих господ едва ли входило в планы апостольского престола и его служителей на местах. Но удержать деревенскую бедноту теперь уже было невозможно.

Ранней весной 1096 г. первые толпы крестьян из Северной и Центральной Франции, Фландрии, Лотарингии, с Нижнего Рейна, а затем и из других стран Европы поднялись на «святое паломничество». Крестьяне шли почти безоружными. Дубины, косы, топоры, грабли служили беднякам вместо копий и мечей, — да и эти крестьянские орудия имелись далеко не у всех. «Безоружные толпы» — так назовет впоследствии этих «божьих воинов» гречанка Анна Комнина. У них не было с собой почти никаких запасов. Они двигались подобно беспорядочным скопищам переселенцев, кто пешком, кто на двухколесных тележках, запряженных быками, — вместе со своими женами, детьми, жалким домашним скарбом. Мужики уходили прочь от неволи, притеснений и голода, втайне надеясь лучше устроиться на новых местах, в «земле обетованной». Длинными рядами потянулись обозы по дорогам, уже раньше проторенным паломниками, — вдоль Рейна и Дуная и дальше на юг, к Константинополю^[18].

Шли десятки тысяч людей. В отряде северофранцузских крестьян, которым предводительствовал разорившийся рыцарь Вальтер Голяк, было около 15 тыс. человек (из них лишь 5 тыс. вооруженных). Несколько меньше, около 14 тыс. крестоносцев, насчитывал отряд, шедший за Петром Пустынником. 6 тыс. крестьян двинулось под командованием французского рыцаря Фульшера Орлеанского; почти столько же шло из рейнских областей за священником Готшальком, которого немецкий хронист Эккехардт Аврейский, имея на то свои причины, называет «ложным слугой бога»; примерно из 12 тыс. человек состоял англо-лотарингский отряд крестьян и т. д.

Главную силу этих «несметных полчищ» составляло крепостное крестьянство. Но уже тогда крестьянским движением стремились воспользоваться в своих корыстных целях наиболее воинственно настроенные представители рыцарства. Они-то и постарались захватить в свои руки предводительство крестьянскими толпами. В их числе были французские рыцари Вальтер Голяк с тремя братьями и дядей (также Вальтером), Фульшер Орлеанский, бандит-авантюрист Гийом Шарпантье (виконт Мелюна и Гатинэ), попытавший уже за несколько лет до крестового похода «счастья» в Испании, и сотни подобных им — титулованных, но полунищих воителей. С крестьянами, шедшими из Германии, также отправилось немало разбойников-рыцарей (из рейнских областей, из Швабии): некий Фолькмар, затем граф Эмихо Лейнингенский, не принадлежавший, впрочем, к числу бедняков, но зато отличавшийся невероятной жадностью и разбойничьим нравом, Гуго Тюбингенский и несколько сотен других.

Таким образом, крестьянские ополчения оказались разбавленными изрядным количеством феодалов. Но это обстоятельство существенно не повлияло даже на внешний облик крестоносных отрядов. Стихийное с момента своего возникновения, это движение протекало без какой-либо правильной организации, без плана. Бедняки-крестоносцы имели очень смутное представление о том, где находится конечный пункт их похода. По рассказу Гвиберта Ножанского, крестьянские дети, ехавшие вместе со взрослыми, когда на пути «попадался какой-нибудь замок или город..., спрашивали, не Иерусалим ли это, к которому они стремятся». Впереди одного из крестьянских отрядов, входившего в войско Петра Пустынника, шли... гусь и коза. Они считались среди крестьян «наделенными божественной благодатью» и пользовались большим почетом: крестьяне рассматривали этих животных, как вожаков отряда^[19]. Крестьянские отряды фактически были лишены руководства. По выражению Вильгельма Тирского, они «ехали без головы».

Участие феодалов в походе бедняков не могло изменить освободительного по своему существу характера движения. Любопытно, что хотя рыцари и примыкали к крестьянским толпам, но сами крестьяне старались подчас отделаться от этих попутчиков. Когда отряд Петра Пустынника пришел в Кельн (12 апреля 1096 г.), то уже через три дня, по свидетельству Ордерика Виталия, масса крестьян поспешила в дальнейший путь. С Петром Амьенским в Кельне осталось до 300 французских рыцарей, которые покинули город лишь спустя неделю после прибытия (19 апреля). Крепостным было не по пути с рыцарями. В силу необходимости им приходилось иногда принимать феодальных авантюристов в качестве военных командиров, но по своей сути устремления крестьянской бедноты и феодальных элементов, участвовавших в ее походе, были, как это справедливо подчеркнуто Н. А. Сидоровой, прямо противоположны друг другу^[20].

Очень хорошо писал об этом Лион Фейхтвангер в романе «Испанская баллада»: «Вилланы брали крест, чтобы избавиться от гнета личной зависимости и податей».

Хотя бедняки бежали на Восток от феодального гнета, но по дороге они вели себя, как самые обыкновенные грабители. Проходя через территорию венгров и болгар, крестоносцы силой отнимали продовольствие у местного населения, отбирали лошадей, рогатый скот, овец, убивали и насильничали.

Для бедноты грабеж был единственным способом добыть себе пропитание. Крестоносцы продолжали грабить и тогда, когда вступили на территорию Византии; у крестьян не было средств, чтобы уплатить за провиант, предоставленный им по распоряжению Алексея Комнина, Значительная доля вины за разбойничьи нападения на венгров, болгар, греков падает на рыцарские шайки, присоединившиеся к крестьянам. Бандиты-рыцари (особенно немецкие) почти целиком ответственны и за жестокие еврейские погромы, которые в самом начале пути были учинены по подстрекательству феодалов фанатически настроенными крестоносцами в Кельне, Шпейере, Вормсе, Трире, Майнце, Магдебурге, Праге, Меце, Регенсбурге и других городах.

К тому же в походе крестьянской бедноты участвовало немало деклассированных элементов — профессиональных воров и других уголовных преступников, которые видели в крестовом походе лишь удобное средство для грабежей и разбоев. «Много всякого сброду примкнуло к крестовому воинству не для того, чтобы искупить грехи, а чтобы содеять новые», — такую характеристику этим крестоносцам дает один из летописцев.

Венгры, болгары, а в дальнейшем и византийцы дали энергичный отпор нежданным «освободителям гроба господня». Они беспощадно убивали крестоносцев, отбирали захваченную ими добычу, преследовали отставших в пути. В этих сражениях крестоносцы несли большие потери. По свидетельству Альберта Аахенского, отряд Петра Пустынника, которому близ города Ниша пришлось иметь дело с византийскими войсками, покинул город, уменьшившись на одну четверть.

Пройдя Венгрию и Болгарию, миновав Филиппополь и Адрианополь, крестоносцы направились к греческой столице.

Со второй половины июля 1096 г. значительно поредевшие в дороге — прошло три месяца после начала похода — толпы бедняков стали прибывать в Константинополь. Сперва подошел отряд Вальтера Голяка, затем, в начале августа, с ним соединились крестьяне Петра Пустынника, принявшего общее командование. Многим крестьянам, рассчитывавшим получить свободу в неведомых землях сарацин, не удалось достигнуть даже Константинополя. По подсчетам одного немецкого исследователя, крестоносцы потеряли в Европе около 30 тыс. человек.

Деморализованные грабежами крестоносцы и в столице Византии повели себя так же разнузданно, как и раньше. Они разрушали и жгли дворцы в предместьях Константинополя, растаскивали свинец, которым были покрыты крыши церквей.

Несмотря на это, византийское правительство пыталось было удержать бедняков с Запада в столице, пока подоспеют феодальные войска. Но эти попытки не увенчались успехом. Крестьяне рвались к «земле обетованной», и Алексей I счел за лучшее поскорее избавиться от непрошеных союзников: менее чем через неделю после прибытия Петра Пустынника в Константинополь император начал переправлять крестоносцев на другой берег Босфора. Оборванные толпы воинов христовых были собраны и размещены лагерем на южном берегу Никомидийского залива, примерно в 35 км к северо-западу от Никеи. Отсюда отдельные отряды стали на свой страх и риск совершать более или менее отдаленные вылазки, вступали в бои с сельджуками.

Петр Пустынник, убедившись, что всякие попытки остановить рвавшихся вперед людей безнадежны, вернулся в Константинополь. Вскоре в главном лагере разнесся слух, будто нормандцы взяли Никею. Весть об этом взвинтила остальных крестоносцев. Стремясь возможно скорее достигнуть мнимой цели похода — отомстить сельджукам за надругательства над верой, они двинулись к Никее. Не дойдя до нее, крестоносцы были встречены заблаговременно подготовившимся к схватке сельджукским войском, которое 21 октября 1096 г. перебило их 25-тысячную армию. Около 3 тыс. человек сумели избежать истребительного преследования сельджуков, спасшись бегством в Константинополь. Одни постарались отсюда добраться домой, другие стали ждать подхода главных сил крестоносцев.

Таков был трагический финал попытки крепостных бежать из-под власти сеньоров.

Крестовый поход бедноты в основе своей был не чем иным, как своеобразным, религиозно окрашенным актом социального протеста крепостных против феодальных порядков. Он явился как бы продолжением серии предшествовавших антифеодальных выступлений крепостной деревни. Особенность движения 1096 г. состояла в том, что крестьянский протест оказался направленным далеко в сторону от классовых врагов крестьянства на родине — на Восток.

Массам крепостных пришлось дорого заплатить за попытку осуществить мечты об освобождении при помощи религиозного подвига — крестового похода. Эти наивные иллюзии, вскормленные в угнетенной крепостной массе не без содействия католической церкви, — хотя ее деятели, проповедуя крестовый поход, отнюдь не думали об улучшении участи крестьян, — разбились при первом же столкновении с реальной действительностью. Не землю и не свободу нашли крестьяне на Востоке, а только гибель.

Урок обошелся недешево. Он стоил жизни десяткам тысяч людей, нашедших бесславную смерть на «стезе господней». Бедняки стали жертвою не своих «смутных» стремлений, как считают некоторые буржуазные историки, стремящиеся уберечь папство от приговора истории, — в значительной мере виновником крестьянской трагедии 1096 г. был папский престол.

Начало похода феодалов. Поход крестьянской бедноты, так плачевно закончившийся для большинства его участников, явился только прологом последовавшего за ним большого крестового похода. В этом походе решающая роль принадлежала западным рыцарям и знати. Они отправились на «священную войну» тогда, когда опередившие их крепостные либо уже сложили свои головы, либо находились на пути к этому.

В августе 1096 г. двинулось в дорогу большое феодальное ополчение из Лотарингии. Предводительствовал им герцог Нижней Лотарингии Готфрид IV, именуемый обычно Готфридом Бульонским (по названию главного герцогского замка — Бульона — в Арденнах). Герцогский титул и знатное происхождение не гарантировали прочности его владениям: полным властелином он был только в Антверпенском графстве, да в замке Бульон, остальная же часть Нижней Лотарингии была пожалована ему германским императором только на правах бенефиция. Готфрид IV быстро откликнулся на призыв папы: на Востоке он надеялся обеспечить себе более твердое положение.

К Готфриду Бульонскому присоединился его младший брат Балдуин. Бывший церковнослужитель, он не имел на родине никаких владений, и желание приобрести их было главным стимулом, побудившим его принять участие в «священной войне». К Готфриду Бульонскому примкнули многие из его лотарингских вассалов со своими вооруженными отрядами, а также немецкие рыцари с правого берега Рейна. Эта рыцарская армия направилась к сборному пункту крестоносцев — Константинополю — по той же рейнско-дунайской дороге, по которой недавно прошли отряды бедноты.

Легенды более позднего времени превратили Готфрида Бульонского в главного героя первого крестового похода. Ему приписывали особое религиозное рвение. Известно, однако, что у себя на родине этот «благочестивый» феодал занимался систематическим разорением монастырей близ Бульона; незадолго до отправления в поход Готфрид Бульонский, чтобы поднять свою репутацию, сделал даже, по совету матери, несколько дарственных вкладов в ограбленные им обители^[21]. Что до его военных дарований, то ими он также не отличался. Во всем предприятии Готфрид Бульонский играл весьма скромную роль, и как раз его полная посредственность сослужила ему впоследствии определенную службу.

Гораздо более видными фигурами в крестовом походе явились предводители феодальных ополчений, собравшихся в Южной Италии и во Франции.

Нормандских рыцарей Южной Италии возглавил князь Боэмунд Тарентский. О целях, которые он преследовал, отправляясь в поход, свидетельствует уже его прошлое.

Боэмунд давно враждовал с Византией. Еще в начале 80-х годов, участвуя в походе своего отца Роберта Гвискара, Боэмунд стремился добыть земли на Балканском полуострове. Греки нанесли ему поражение. Теперь этому князю вновь представлялся удобный случай реализовать свои давнишние намерения. Владения Боэмунда в Южной Италии были сравнительно незначительны: он унаследовал лишь маленькое княжество Тарент. Анна Комнина, описывая впоследствии его войско, отметила, что армия Боэмунда была невелика, ибо у ее предводителя не хватало денег. Поход на Восток, к которому призвал папа, открывал перед князем Тарентским широкие возможности. О богатствах восточных стран, о раздорах тамошних правителей он был хорошо осведомлен: вести об этом приносили купцы из Бари и Амальфи. Основать обширное независимое княжество на Востоке стало заветной целью Боэмунда. Он обладал недюжинными военными и — что было не менее существенно — дипломатическими способностями и с самого начала принялся обдуманно и методически проводить в жизнь свои планы.

Когда Боэмунд во время осады восставшего Амальфи объявил, что принимает крест, его примеру последовал и племянник — безудельный и потому особо воинственно настроенный рыцарь Танкред, хитрый, алчный и совсем лишенный качеств военачальника авантюрист, двоюродные братья Боэмунда и многие мелкие сеньоры Южной Италии и Сицилии.

Войско Боэмунда Тарентского, наиболее одаренного, умного и едва ли не самого жадного среди вождей крестоносцев, в октябре 1096 г. погрузилось на корабли в Бари и, переплыв через Адриатическое море, высадилось в эпирской гавани Авлоне, на западном берегу Балканского полуострова. Отсюда италийские нормандцы через Македонию и Фракию двинулись к столице Империи.

В октябре 1096 г. в крестовый поход отправилась также большая армия из Южной Франции. Ею предводительствовал знакомый уже читателю граф Раймунд IV Тулузский. Жажда завоеваний еще в 80-х годах вовлекла этого князя в испанскую реконкисту. Однако подобно тому как Боэмунд Тарентский ничего не достиг в Греции, Раймунд IV потерпел фиаско в испанской авантюре. Эта неудача еще сильнее разожгла его предприимчивость.

Раймунд IV, невзирая на свой почтенный возраст (ему было далеко за пятьдесят), первым отозвался на Клермонскую речь Урбана II.

Бодри Бургейльский описывает красочную сцену, происшедшую в Клермоне вскоре после выступления папы: здесь появились послы Раймунда Тулузского, которые во всеуслышание объявили о желании графа Сен-Жилля выступить по призыву апостольского престола в поход за дело христианства. Мы уже знаем, что Раймунд IV встал в ряды активных участников крестового похода еще до его официального провозглашения. Все действия графа Тулузского в принципе были согласованы с Урбаном II, и церемония, исполненная графскими послами в Клермоне, была лишь эффектной формальностью.

Раймунд Тулузский в течение целого года готовился к тому, чтобы вступить со своими людьми «на стезю господню». Он рассчитывал прочно обосноваться на Востоке, создав здесь собственное княжество, — недаром граф захватил с собой в поход и супругу — Эльвиру Кастильскую, и младенца-наследника.

Под знамена Раймунда IV встало большое количество средних и мелких феодалов Южной Франции, — из Бургундии, Оверни, Гаскони, Прованса и других приморских областей, в том числе несколько епископов. Среди них находился папский представитель (легат) в крестоносном войске — епископ Адемар Монтейльский из Пюи, который должен был блюсти в походе интересы римской церкви. Этот слуга божий был в то же время и опытным воином. Один хронист рассказывает, как, облачившись в рыцарские доспехи, епископ Пюи сражался против соседних сеньоров, нападавших на его церковь. Он умел недурно обращаться с оружием и, по словам современника, ловко держался в седле.

Южнофранцузское феодальное ополчение в октябре 1096 г. двинулось через Альпы, вдоль берегов Адриатики, миновало Истрию, Далмацию и далее пошло по Эгнатиевой дороге к византийской столице.

В это же время за оружие взялись сеньоры и рыцари Северной и Средней Франции. Раньше всех собрался в дорогу младший брат французского короля, знатный рыцарь, владевший лишь небольшим графством — приданым жены — и потому упорно стремившийся к власти и богатству, — Гуго Вермандуа. Он сколотил небольшой отряд из своих и королевских вассалов и еще в августе 1096 г. направился в Италию, а оттуда, из Бари, — морем к берегам Греции. Этому незадачливому авантюристу (между прочим, к нему присоединились некоторые рыцари, уцелевшие от разгрома над Никеей осенью 1096 г.) с первых же шагов не повезло: у восточных берегов Адриатики буря разбила его корабли, многие спутники Гуго погибли, а сам он был выброшен на берег близ Драча.

Несколько позже двинулись в путь большие феодальные ополчения французских рыцарей под предводительством Роберта, герцога Нормандского, Стефана, графа Блуа и графа Роберта II Фландрского. У себя дома Роберт Нормандский, старший сын Вильгельма Завоевателя, находился в стесненных обстоятельствах: в постоянных войнах с братом, английским королем Вильгельмом II Рыжим, он безуспешно оспаривал свои права на престол и едва не лишился Нормандии. Крестовый поход избавлял его от всех этих неурядиц и сулил завоевание новых земель. Различные мирские побуждения толкнули к участию в походе и достаточно богатого, но жадного графа Блуа, оказавшегося впоследствии весьма трусливым крестоносцем, и Роберта II Фландрского.

К герцогу Нормандскому примкнули не только его французские вассалы, но и бароны и рыцари из Англии и Шотландии; изрядное число крестоносцев потянулось и за двумя другими предводителями.

Все эти войска французских и отчасти английских рыцарей, перейдя через Альпы, в ноябре 1096 г. прибыли в Италию и большей частью остались на зиму. Только весной следующего года они из Бриндизи направились морем в Драч, а оттуда, по той же римской дороге (через Охрид — Водену — Солунь — Редесто — Селимврию), — в Константинополь.

Так, разными путями, но примерно из одинаковых побуждений двинулись на Восток ополчения феодалов Запада. Впрочем, они состояли не из одних «благородных». За рыцарями пошло немало бедняков из крестьян, надеявшихся, что в дальних странах им удастся добиться лучшей доли.

Конечно, сеньоры и рыцари были несравненно лучше подготовлены к походу, чем толпы первых крестоносцев.

Они постарались запастись средствами на дорогу. Одни отняли последнее у своих крестьян; другие, не довольствуясь своими, обобрали крепостных своих соседей; третьи сочли за лучшее распродать или заложить свои земли и другое имущество (полностью или частично). Готфрид Бульонский заключил сделки с льежским и верденским епископами: за 3 тыс. марок серебром он продал им некоторые из своих поместий и даже родовой замок Бульон заложил первому из них. Подобным же образом поступили с иными своими владениями Раймунд Тулузский и многие из его будущих соратников из Лангедока.

Примеру знатных сеньоров старались следовать и феодалы меньшего ранга, которые распродавали свои права (право охоты, суда) и закладывали недвижимость.

Клюнийские монахи, на словах порицавшие алчность и корыстолюбие, на деле не прочь были умножить богатства своих обителей за счет крестоносцев. Да и вообще католическая церковь не преминула воспользоваться обстоятельствами для того, чтобы увеличить свои земельные владения: епископы и аббаты Южной Франции, Лотарингии и других областей, спеша не упустить благоприятный момент (падение цен, нужда крестоносцев в деньгах), скупали имения сеньоров, собиравшихся в крестовый поход. Говоря словами американского историка Ф. Данкэлфа, церковь «сделала хороший бизнес на закупках и приобретении в залог за деньги собственности крестоносцев»^[22].

Запасаясь звонкой монетой, рыцари и сеньоры не забывали и о другом: для успешного похода прежде всего необходимо было оружие. Вооружение и снаряжение рыцарского войска было значительно совершеннее, чем у крестьян. Каждый рыцарь имел при себе меч с обоюдоострым стальным клинком. Это оружие иногда служило и для религиозных надобностей: перекладина, отделявшая эфес от клинка, придавала мечу форму креста, и рыцарь мог, воткнув его в землю, читать перед ним молитвы. У рыцаря было также деревянное копье с металлическим наконечником — обычно в форме ромба. Помимо своего прямого назначения, копье тоже выполняло одну подсобную функцию, — оно являлось древком для флажка с длинными лентами, прикреплявшегося под наконечником; ленты, развеваясь, когда рыцарь скакал на коне, не только придавали живописный вид самому копьеносцу, но и... пугали лошадей противника. Необходимой принадлежностью рыцарского вооружения был также деревянный, обшитый металлическими пластинками щит (круглой или продолговатой формы). В бою рыцарь держал его левой рукой. Голову крестоносца прикрывал шлем, а тело — кольчуга (некоторые захватили с собой даже двойные кольчуги) или латы. Защищены были не только голова и туловище, но и ноги: на них надевались кожаные наколенники и поножи, также снабженные металлическими пластинками. Словом, рыцарь в полном вооружении представлял собою как бы крепость в миниатюре, и притом подвижную, на коне. Много всякого военного имущества везли крестоносцы — нужно было иметь при себе и запас копий или дротиков, и палатки, и сбрую для коней — всего не перечислить.

Относительно более правильной по сравнению с крестьянскими была и организация феодальных ополчений, — но только относительно. Эти ополчения с самого начала крестового похода не представляли собой единого войска. То были отдельные отряды, почти не связанные друг с другом. Каждый сеньор отправлялся со своей дружиной. Не было ни высших, ни низших предводителей, ни общего командования, ни общего маршрута или плана кампании. Состав отдельных ополчений, стихийно группировавшихся вокруг наиболее именитых феодалов, часто менялся, так как рыцари-воины подчас переходили от одного предводителя к другому, в зависимости от материальных выгод, которые, как им казалось, они могли получить от этого.

Еще не достигнув Константинополя, эта разбойничья рать начала грабить и насильничать. Лотарингские рыцари с грабежом прошли всю Нижнюю Фракию. Жестокие насилия над населением Эпира, Македонии и Фракии чинили нормандские рыцари Боэмунда Тарентского. Не менее дикими разбоями ознаменовали свой переход через Далмацию крестоносцы графа Тулузского. Южнофранцузский летописец Раймунд Агильерский, являвшийся капелланом графа во время похода, в своей «Истории франков, которые взяли Иерусалим», рассказывает, как земледельцы Славонии (Далмации) отказывались продавать что-либо рыцарям и давать им проводников, как при приближении крестоносцев они бежали из своих сел, убивали скот, лишь бы он не достался разбойникам с крестами на знаменах. Жители Славонии видели в крестоносцах прежде всего грабителей и насильников. Да они и были такими на самом деле. Раймунд Тулузский, например, снискал себе печальную известность в Далмации своими зверствами: однажды он (об этом не без гордости рассказывает его капеллан) приказал выколоть глаза и отрубить руки и ноги далматинцам, захваченным в плен его рыцарями. Во фракийских городах Руссе и Редесто рыцари графа Сен-Жилля, по словам того же летописца, «взяли огромную добычу». С воинственным кличем «Тулуза, Тулуза!» они атаковали Руссу и, ворвавшись в город, учинили дикий грабеж.

Весь путь западных крестоносцев по Балканскому полуострову сопровождался разнузданными грабежами и разбоями. Но это было лишь начало. Во всей своей неприглядности поведение христовых воинов предстало позднее.

Крестоносцы и Византия. Византийское правительство было напугано известиями о бесчисленных франкских ополчениях, направлявшихся к греческой столице. Нашествие этих «спасителей», двигавшихся на Восток с завоевательными намерениями, могло быть чрезвычайно опасным для Византии, если учесть их численное превосходство: крестоносцев было не менее 100 тыс. человек. Поэтому Алексей Комнин встретил воинов христовых недружелюбно и недоверчиво. Он принял меры к тому, чтобы по возможности оградить византийские владения, через которые проходили рыцарские ополчения, от разнузданности и алчности будущих «освободителей святой земли». Отряды печенегов, находившиеся на службе у Византии, получили приказ совершать время от времени нападения на рыцарей, направлявшихся в византийскую столицу. Приказ этот неукоснительно выполнялся, о чем с раздражением упоминают многие западные хронисты.

Страшась крестоносного воинства и ставя различные преграды на его пути, Алексей Комнин вместе с тем не прочь был использовать силы непрошеных пришельцев с Запада с выгодой для Византии. Он решил склонить крестоносцев к тому, чтобы они принесли ему ленную присягу на все те земли, которые будут ими завоеваны. Расчет был прост: с помощью рыцарей Византия хотела добиться того, чего собственными силами она не в состоянии была сделать: вернуть под свою власть территории, утраченные в разное время в результате завоеваний восточных народов, — и Малую Азию, и Сирию, и другие земли на Востоке. А чтобы сделать предводителей крестоносцев, которых Алексей I задумал превратить в своих вассалов, сговорчивее, он начал — еще в то время, когда рыцари бесчинствовали на Балканах, — наносить им (при содействии печенегов) более или менее ощутительные удары. Несколько отрядов Раймунда Тулузского было разбито византийцами близ Редесто, и крестоносцы бежали, бросив оружие и оставив поклажу на поле боя.

Навязать главарям крестоносцев вассальные узы оказалось делом нелегким. Когда французско-немецкое ополчение Готфрида Бульонского зимой 1096/97 г. подошло к Константинополю, возник серьезный конфликт с Византией. Готфрид Бульонский уклонился от ленной присяги императору. Алексей Комнин, отбросив на время дипломатию, применил военную силу: он оцепил печенежской конницей лагерь герцога. В первых числах апреля произошла открытая стычка императорских отрядов с лотарингцами: лучники Алексея I засыпали их тучей стрел. Отряд крестоносцев оказался изрядно потрепанным. Готфрид Бульонский был вынужден уступить и стать ленником византийского императора. После этого Алексей Комнин поспешил переправить лотарингское рыцарство через Босфор. Он старался не допустить, чтобы все крестоносные ополчения в одно и то же время явились в Константинополь: скопление варварской рати в столице могло помешать его замыслам.

Греческий император особенно опасался приближавшегося к столице войска исконного врага Византии — предводителя итало-сицилийских нормандцев Боэмунда Тарентского. Однако именно Боэмунд, на первых порах, по крайней мере, причинил императору меньше всего хлопот. Он прибыл в Константинополь в начале апреля 1097 г. и, слегка поразмыслив, согласился стать вассалом Алексея Комнина. Разумеется, никакого значения своей присяге этот искатель добычи не придавал. Да и сам император с подозрительностью отнесся к дружеским уверениям, в которых рассыпался хитрый нормандец. Алексей I, со своей стороны, не намерен был всерьез принимать во внимание обязательства, вытекавшие для него из положения сюзерена. В конце апреля 1097 г. и войско князя Тарентского было переправлено в Малую Азию.

Как раз в это время в Константинополь явилось внушительное ополчение Раймунда Тулузского; затем спали прибывать и другие рыцарские отряды. У Константинополя сосредоточились значительные силы вооруженных паломников. Греческая столица переживала тревожные дни. Нередко происходили столкновения между греками и крестоносцами. Византийской аристократии западные рыцари казались дикарями. Своим поведением они как бы старались оправдать эту репутацию: держали себя грубо, вызывающе, заносчиво. Анна Комнина дает весьма нелестную характеристику титулованным мужланам, прибывшим с Запада. Пригороды Константинополя подвергались разграблению. У местного населения отбиралось продовольствие для прокормления всей этой необыкновенно прожорливой и, по большей части, далекой от аскетического настроения массы людей.

А тем временем Алексей Комнин, льстя одним, всячески задабривая и одаривая других, скрывая свои страхи и опасения, требовал от главарей клятвы в том, что все города и земли, которые крестоносцам удастся отвоевать у сельджуков, будут возвращены Византии. Многие не сразу соглашались удовлетворить это требование. Чувства христианского бескорыстия были достаточно чужды этим «борцам за веру христову».

В конце концов дипломатическое искусство византийцев взяло верх. Почти все предводители крестоносцев стали вассалами греческого императора по тем владениям, которые им должны были достаться в результате победы над «погаными»; почти все они принесли по западно-феодальному обычаю соответствующую присягу Алексею Комнину. Впрочем, иные не пожелали даже этой, ни к чему не обязывающей формальностью прикрыть свои корыстные захватнические намерения на Востоке. К их числу принадлежал Раймунд Тулузский. Он отказался подчиниться константинопольскому императору. Граф Сен-Жилля заявил, что он взял крест не для того, чтобы самому стать господином, и не для того, чтобы сражаться за кого-либо другого, кроме того, ради которого он оставил свои земли и богатства, то есть бога. На самом деле этот провансальский сеньор просто не был столь изворотливым, как его будущий соперник — Боэмунд Тарентский. Последний, между прочим, пытался даже сам уговорить Раймунда IV принести вассальную присягу императору. Нормандец, видимо, рассчитывал таким путем завоевать доверие Алексея Комнина. Но его вмешательство не помогло. И даже попытка императора проучить провансальцев, как это было сделано раньше с лотарингцами, т. е. организовать нападение византийских войск на рыцарей Раймунда, не увенчалась успехом. Граф Тулузский, который, по выражению одного немецкого историка, был благочестив, как монах, и жаден, как нормандец, опасался, что присяга императору лишит его земель, ради приобретения которых он и отправился на Восток. В конце концов Раймунд IV согласился принять лишь довольно неопределенное обязательство, заявив, что ни он сам, ни его люди «не нанесут ущерба императору». Это, конечно, не была присяга вассала сеньору.

Весной 1097 г. одно за другим рыцарские войска были переброшены в Малую Азию. Начался длительный, продолжавшийся свыше двух лет поход к Иерусалиму.

Впоследствии его описали многочисленные западноевропейские (или, как их обычно называют, латинские) хронисты^[23]. Среди них были и рыцари, сами участвовавшие в войне с «неверными» (вроде анонимного автора «Деяний франков»), но большей частью летописцами похода выступали церковники. Некоторые из них тоже являлись его участниками (Раймунд Агильерский, Фульшер из г. Шартра), другие — только современниками, передававшими ход событий на основании рассказов тех, кто вернулся домой, или знавших об этих событиях из других источников (Эккехардт Аврейский и др.). Многие сочинения, написанные «по горячим следам», перерабатывались в более поздние времена церковными писателями, по тем или иным причинам интересовавшимися первым крестовым походом (Вильгельм Тирский, например, описал первый крестовый поход в конце XII в.).

Так на Западе возникла обширная литература о походе феодалов на Иерусалим. К сочинениям хронистов примыкает и рыцарский эпос — «Песнь об Антиохии» и другие произведения, воспевающие различные «подвиги» крестоносцев. Хотя этот эпос окончательно сложился много позднее крестового похода, и эпические произведения — это скорее поэмы, чем исторические сочинения в строгом смысле слова (слишком уж много в них поэтического вымысла, а подчас и сказочной фантазии), все же и эти памятники сохранили немало ценных сведений о крестовом походе.

Вся эта литература, однако, рисовала его в общем довольно однобоко: в хрониках и других произведениях, созданных на Западе, отчетливо чувствуется и западная точка зрения.

Иначе изображались события рыцарского похода писателями восточных стран. Здесь, на византийско-арабском Востоке, вокруг первого крестового похода сложилась своя литературная традиция. То, что ускользало из поля зрения латинских авторов или о чем они не желали распространяться, дабы не бросить тень на «дело божье», совсем по-иному представлялось образованным людям Востока. И надо отдать должное этим писателям: они судили о западных завоевателях более объективно, чем их собственные летописцы. Историку необходимо поэтому принимать в расчет и то, что сообщают гречанка Анна Комнина, армянские и сирийские историки XII в. (Матвей Эдесский, Михаил Сириец), а также арабские писатели этого и следующего столетий (в XII в. — Усама ибн Мункыз и Ибн аль-Каланизи из Дамаска, в XIII в. — Камаль ад-Дин, автор «Хроники Алеппо», Ибн аль-Асир и многие другие хронисты).

Вот как рисуется история большого крестового похода на основании многочисленных латинских и восточных источников.

Крестоносцы в Малой Азии. Первая битва с сельджуками была за Никею, столицу султана Килидж-Арслана. Рыцарские отряды, один за другим подошедшие к Никее, уже в мае 1097 г. приступили к ее осаде. Сам Килидж-Арслан, как об этом рассказывает Матвей Эдесский, воевал в то время с одним из сельджукских эмиров далеко в Каппадокии. Он был застигнут врасплох известием о нападении крестоносцев на Никею и не успел перебросить армию для защиты города. В июне крестоносцы предприняли общий штурм Никеи. В нем участвовали и византийские войска (ими командовал Михаил Вутумит): флот^[24] и сухопутные силы. Они были посланы Алексеем I якобы в помощь крестоносцам, а на самом деле — для ограждения византийских интересов.

Закончилась эта битва неожиданно.

Осада шла успешно для крестоносцев. В разгар ее, в тот момент, когда рыцари уже собирались вскарабкаться на стены города, греческие части, к удивлению осаждавших, были кем-то впущены город, и тотчас ворота его заперты перед крестоносцами. На башнях Никеи сразу же были подняты византийские флаги.

Дело в том, что Алексей Комнин, хорошо понимавший цену вассальным обязательствам вождей крестоносцев и боявшийся, что, взяв Никею, воины христовы не выполнят условий договора с Византией, сумел за их спиной сговориться с командованием никейского гарнизона: сельджуки обязались сдать Никею в руки Михаила Вутумита, что и было сделано. Греки, таким образом, вероломно, с точки зрения западных рыцарей, овладели городом. Крестоносцы, возлагавшие большие надежды на богатую добычу, были обмануты в своих ожиданиях. Впрочем, они удовлетворились некоторой толикой золота и серебра, отданной им в награду за ущерб. Греки ведь захватили в Никее казну Килидж-Арслана, а обладание Никеей стоило того, чтобы поделиться кое-чем с западными варварами.

От Никеи крестоносцы, двинувшись двумя армиями (одна шла вслед за другой на небольшом расстоянии), направились на юго-восток. К этому времени общая опасность заставила Килидж-Арслана помириться и даже объединиться со своими вчерашними врагами — каппадокийскими эмирами. Второе крупное столкновение крестоносцев с сельджуками произошло 1 июля 1097 г. неподалеку от г. Дорилея. Битва эта развернулась в долине, окруженной холмами. Сельджуки, расположившиеся здесь накануне, атаковали в лоб передовые части крестоносцев во главе с Боэмундом и осыпали их градом стрел. В этот момент подоспели остальные рыцарские войска под предводительством Раймунда Тулузского, которые потеснили сельджуков. На исход сражения, между прочим, повлияло выступление рыцарского отряда, которым командовал не кто иной, как папский легат Адемар. Действуя по собственной инициативе, почтенный прелат, вооруженный палицей, неожиданно для сельджуков обрушился на них с холмов во главе своего отряда. Противник был обращен в бегство; сельджуки бросили на поле боя все снаряжение, даже палатки султана и эмиров, полные драгоценностей. Силы Килидж-Арслана потерпели при Дорилее серьезное поражение, и это предрешало исход войны в Малой Азии.

Тем не менее, дальнейший переход крестоносцев (к Иконию, затем — Ираклии) через горные, подчас безводные местности, при палящей июльской жаре оказался нелегким.

Не только зной изнурял крестоносцев. Сельджуки постарались затруднить продвижение противника. Мосты через реки разрушались; колодцы приводились в негодность. Многие области были опустошены, и подчас рыцарям приходилось испытывать острый недостаток в продовольствии и воде. От нехватки воды гибли кони. Одним рыцарям пришлось спешиться, другие пересели на волов, погрузив снаряжение в повозки, запряженные козлами, овцами и даже собаками.

Однако жажда завоеваний оказалась сильнее всех препятствий. Рыцари устремились за добычей, стараясь наверстать упущенное в Никее. Золото и серебро — вот что прежде всего слепило глаза «спасителям гроба господня». Что значил по сравнению с этим блеском жар солнца, изнурявший и людей, и лошадей? Накануне битвы при Дорилее Боэмунд Тарентский для поднятия боевого духа своих воинов произнес перед ними речь. Он призвал их «быть единодушными в вере Христа»: «Все вы станете богатыми, если бог дарует нам сегодня победу над погаными», — заявил князь Тарентский. Нормандский авантюрист знал, чем возбудить храбрость воинов божьих. И не случайно латинские хронисты, рассказывая о переходе крестоносцев через Малую Азию, о происходивших там битвах с сельджуками, всегда самым тщательным образом перечисляют все, что доблестные рыцари креста приобретали в результате успехов своего оружия. Золото и серебро в этих описаниях — на первом месте. Крестоносцы «взяли большую добычу — золото и серебро, коней и ослов, верблюдов, овец, быков и многое другое», — пишет, например, Тудебод, южнофранцузский священник, очевидец событий, об итогах дорилейского сражения. Такими сообщениями пестрят хроники западных летописцев крестового похода. «Гроб господень» и освобождение «братьев-христиан» были оставлены.

Попав в Малую Азию, сеньоры с жадностью кинулись на завоевание земель.

В сентябре 1097 г. главные силы крестоносцев направились от Ираклии на северо-восток, в обход горной цепи Тавра, через Кесарию, Коману, Коксон — к армянскому городу Марашу. Избрать этот путь рекомендовал крестоносцам предводитель византийского отряда, участвовавшего в походе, — Татикий. Византийские политики преследовали свои цели: в данном случае речь шла о том, чтобы попытаться вернуть под власть империи армянских князей, которые только формально считались подчиненными Константинополю. Главари крестоносцев согласились последовать совету Татикия, так как дорога, которую он указывал, была все же менее опасной по сравнению с другой, проходившей горами Тавра и ведшей затем через сирийские горные проходы в долину реки Оронта. Это была очень узкая и в дождливое время года труднодоступная дорога.

Однако некоторым предводителям крестоносцев совет Татикия пришелся не по душе: они не могли забыть коварства Алексея Комнина при взятии Никеи и, подозревая греков в новых «изменах», решили действовать по-своему. Отряды, которыми командовали Балдуин, брат Готфрида Бульонского, и Танкред, вскоре по выходе из Ираклии отделились от остальных и круто повернули на юг, в армянскую Киликию. Каждый из этих предводителей (у одного было около 2500, у другого — 300 воинов) стремился как можно скорее стать владетельным князем, подчинить себе земли и города в этой стране.

Обуреваемые жаждой богатства, оба феодальных хищника в сентябре 1097 г. вступили здесь в ожесточенную распрю друг с другом из-за города Тарса. Первоначально Балдуин предложил Танкреду совместно ограбить... христианское население Тарса. «Ворвемся туда вместе и ограбим город, и кто сможет получить больше — получит, кто сможет больше взять — возьмет», — так пишет хронист об их замыслах. Но эти планы были быстро оставлены. Город достался сперва племяннику Боэмунда Тарентского, однако затем перешел в руки Балдуина, отряд которого, при поддержке морского пирата Гвинимера Булонского^[25], выбил Таниреда из города. Танкред не растерялся: он набросился на другие города Киликии — Адану, Мамистру... Затем, чтобы отомстить за Тарс, нормандец напал на рыцарей Балдуина, но баталия оказалась неудачной для мстителя — кое-кто из его командиров даже попал в плен к Балдуину.

Некоторые современные зарубежные ученые пишут о замечательном единодушии, якобы царившем среди крестоносцев. Они рисуют первый крестовый поход как результат единого порыва, слившего будто бы в одном благочестивом стремлении западных сеньоров и рыцарей из разных стран^[26]. Уже начальные события этого грабительского предприятия ясно показывают, что нет никаких оснований видеть в крестовом походе выражение единства христианского Запада в борьбе с мусульманским Востоком. Если что-либо и соединяло феодалов, то, в первую очередь, это были отнюдь не помыслы о религиозных святынях, а общность захватнических намерений крестоносцев. Такое единство не могло быть ни длительным, ни прочным. Свидетельством тому являются не только распри Балдуина и Танкреда в Киликии, но и конфликты, наметившиеся в это же время и в главной армии крестоносцев. В то время, как войско Боэмунда, выйдя из Команы, пустилось преследовать остатки разбитой армии эмира Данишмендидского^[27], граф Раймунд Тулузский, прослышав, будто турки оставили Антиохию, срочно выслал вперед отряд в 500 рыцарей, чтобы овладеть ею, пока не поздно. Слух об уходе сельджуков из Антиохии оказался ложным. Но, когда Боэмунд узнал о поведении Раймунда, он, по рассказу хрониста, впал в неописуемую ярость. С этого времени между князем Тарентским и графом Сен-Жилля, двумя самыми видными вождями крестоносного воинства, началась не затухавшая более вражда.

Между тем главные силы крестоносцев миновали Коксон. По не совсем ясным причинам они сошли с первоначально намеченного маршрута и двинулись к Марашу по высоким («дьявольским», как выражаются хронисты) горам Анти-Тавра, где даже в лучшее время года условия для перехода были мало благоприятными. А теперь уже стоял октябрь. Хлынули дожди: узенькие горные тропки размыло водой. Пришлось карабкаться по ним, то поднимаясь круто вверх, то скользя вниз по обрывам. Нередко и люди, и лошади срывались в глубокие пропасти. Та же участь постигала и вьючных животных. Их пробовали связывать вместе, но это не помогало: увлекая друг друга, они то и дело падали в бездну. Подчас рыцари, утопавшие в грязи, бросали свое тяжелое снаряжение, если не удавалось сбыть его пехотинцам. «Рыцари стояли повсюду печальные, били себя от чрезмерной печали и горя, не зная, что будет с ними самими и их оружием, продавали свои щиты и наилучшие кольчуги со шлемами за три или пять денариев, или сколько кто мог получить. Не сумевшие продать, даром бросали их прочь и шли», — вспоминал впоследствии об этом времени летописец Боэмунда.

Поздней осенью 1097 г. войско крестоносцев прибыло в Мараш. Сюда же явился и Балдуин с оставшимися у него рыцарями. Раздоры с Танкредом подорвали престиж Балдуина среди крестоносцев, и он поспешил уйти из Киликии. Однако неуемный захватчик пробыл в Мараше лишь два дня, после чего направился дальше на восток — к Евфрату. Он захватил здесь крепости Телль-Башир и Равендан, а в начале 1098 г. хитростью и силой завладел богатым армянским городом Эдессой, крупным центром ремесла и караванной торговли, лежавшим на пути из Месопотамии в Сирию^[28].

Утвердившись в Эдессе и сблизившись с частью армянской знати, Балдуин стал всячески притеснять жителей города и окрестных земледельцев, обогащаясь за их счет. По призыву Балдуина в Эдессу помчались и некоторые другие сеньоры, оставившие всякую мысль о Иерусалиме; больше всего их манили богатства Эдессы. По словам одного хрониста, Балдуин «каждый день расточал много подарков золотыми безантами, талантами, серебряными сосудами», — т. е. самым откровенным образом грабил город. Его приспешники расхищали земли, должности, деньги. Армяне, притесняемые и унижаемые крестоносцами, уже в декабре 1098 г. подняли восстание, во время которого искали помощи у сельджуков. Руководители восстания были схвачены и по приказу Балдуина казнены, а имущество их отдано франкским рыцарям. Многие участники волнений были заключены в темницы; некоторым из состоятельных людей удалось освободиться за огромный выкуп (от 20 до 60 тысяч безантов за человека). Власть Балдуина в Эдессе отныне держалась исключительно на терроре против единоверцев-армян, на пытках и истязаниях.

Так, разбойничьим путем было положено начало первому государству крестоносцев на Востоке — графству Эдесскому.

Выразительно пишет об утверждении здесь западных феодалов армянский хронист Матвей Эдесский: «И подобные неисчислимые и неслыханные дела они совершали ради грабежа сокровищ, предав страну разграблению, а людей — жестоким мучениям. Они помышляли лишь о зле и полюбили стезю злодеяний».

Борьба за Антиохию. Осенью 1097 г. главные силы крестоносцев вошли в Сирию. 21 октября 1097 г. крестоносная рать подступила к Антиохии.

Антиохия, лежавшая неподалеку от моря, на берегу реки Оронт, являлась одним из самых значительных городов Восточного Средиземноморья. Когда-то она принадлежала Византии, затем была отнята у нее арабами; в последней трети X в. византийцы вновь отвоевали было город, но в 1084—1085 гг. им овладели сельджуки: с 1087 г. здесь правил сельджукский эмир аль-Ягысьяни. Антиохия была городом-крепостью: ее окружали стены такой толщины, что по ним, как рассказывают современники, могла проехать четверка лошадей; к тому же вдоль стен имелось 450 башен, а юго-западная часть города была расположена на крутых горах. Овладеть Антиохией, игравшей очень большую роль в восточной торговле, было задачей весьма заманчивой для западных рыцарей, и, несмотря на мощь городских укреплений, дело это по существу не представляло особых трудностей: сельджукский гарнизон был сравнительно невелик. Однако крестоносцы, устрашенные одним видом этой крепости, решили ждать прибытия подкреплений, слухи о которых уже распространились в войске. Только Раймунд Тулузский предложил тотчас штурмовать Антиохию. Его предложение не нашло поддержки среди других предводителей, и воинство креста приступило к осаде города. Но рыцари действовали крайне неумело: им было почти незнакомо искусство осадной войны, они допустили массу промахов. В течение нескольких месяцев крестоносцы терпели одну неудачу за другой. Очень многие рыцари предпочитали (в ожидании будущих небесных и земных благ) систематически грабить и разорять богатые окрестности Антиохии, не заботясь о последствиях. Осажденные имели возможность то и дело совершать вылазки из города, который с юга вообще не был блокирован, тревожить набегами крестоносцев, мешать пополнению съестных припасов. Подошла зима, полили бесконечные дожди... На третьем месяце осады все ресурсы крестоносцев оказались на исходе. Начав после невоздержанных пиров испытывать голод (по словам одного хрониста, каждый седьмой крестоносец умирал голодной смертью), рыцари приуныли. Голодным воинам не могли помочь фрукты и вино, которые им прислал с Кипра находившийся там иерусалимский патриарх Симеон. Патриаршей милостыни хватило ненадолго. А окрестные жители — крестьяне, ради «освобождения» которых крестоносцы явились на Восток, соглашались продавать им продукты питания только по очень высоким ценам. Наиболее малодушные стали покидать войско. Как-то утром исчез Петр Пустынник (он еще в Константинополе примкнул к рыцарскому ополчению), а с ним — виконт Гийом Шарпантье и другие. В погоню за беглецами снарядили Танкреда: дезертиров вернули, но бегство из-под Антиохии не прекратилось^[29].

Правда, с Запада стали прибывать подкрепления. Словно чуя предстоящую поживу, к Антиохии с берегов Атлантического океана и Средиземного моря двинулись десятки кораблей — тут были и генуэзцы, и фламандцы, и англичане. В ноябре 1097 г. в антиохийской гавани святого Симеона бросили якорь несколько генуэзских кораблей. В марте 1098 г. прибыл английский флот под командованием англосакса Эдгара Ателинга; зайдя по дороге в Константинополь, он погрузил на борт кораблей осадные орудия и материалы для постройки других таких же машин. На выручку рыцарей спешили не столько западные купцы, сколько пираты... Но и аль-Ягысьяни обратился за помощью к другим сельджукским владетелям: дамасский эмир Дукак выслал к Антиохии крупные силы. Они были с трудом разбиты соединенным 20-тысячным отрядом Боэмунда и Роберта Фландрского, которые в поисках продовольствия предприняли в декабре 1097 г. очередную попытку ограбления местности к югу от осажденного города. При этом победители сами понесли серьезные потери в людях. Несколько позднее было отражено и нападение войска эмира Алеппо Рудвана. Однако положение крестоносцев, несмотря на это, становилось все более затруднительным.

Крестоносные бароны пытались было завязать переговоры о союзе против сельджуков с фатымидским Египтом — факт, показывающий, что в критические моменты крестового похода реальные политические интересы отодвигали в сторону всякого рода религиозные соображения.

Но египетский визир аль-Афдаль предложил не приемлемые для главарей крестоносного войска условия: раздел Сирии и Палестины, при котором Иерусалим остался бы за Египтом.

Затруднительным положением рыцарских отрядов воспользовался Боэмунд Тарентский, который давно уже намеревался завладеть Антиохией и притом отнюдь не для «блага христианства», а исключительно ради своей собственной выгоды. Нормандский вассал Алексея Комнина прежде всего постарался хитростью отделаться от опеки верховного сюзерена главарей крестоносцев. Греческий отряд под командованием византийского военачальника Татикия находился в лагере крестоносцев и мог помешать его замыслам. Боэмунд сумел запугать Татикия, объявив греческому полководцу, что бароны готовят покушение на его жизнь, что с этой целью ими уже составлен заговор против него и пр. В феврале 1098 г. Татикий под первым попавшимся предлогом покинул лагерь и отбыл на Кипр. Тотчас среди крестоносцев распространился слух о предательстве Византии. Удалением Татикия и слухами об его измене Боэмунд стремился подготовить почву для того, чтобы другие вожди крестоносцев не вздумали позднее поднять вопрос о передаче Антиохии византийскому императору, ленниками которого они как-никак являлись.

Вслед затем хитроумный князь Тарентский завязал тайные переговоры с одним из сельджукских военачальников, отряд которого охранял башню «Двух сестер» на западной стороне Антиохии. В конце концов, ему удалось подкупить командира башни, который согласился впустить в город рыцарей Боэмунда.

В момент, когда крестоносцы, терзаемые голодом и страхами перед будущим, совсем было повесили головы, Боэмунд заявил предводителям, что сможет быстро покончить с Антиохией, если ему обещают, что город будет предоставлен в его, Боэмунда, распоряжение. Столь дерзкое и откровенное предложение нормандского авантюриста натолкнулось вначале на отказ многих главарей крестоносцев. Не желая отдавать Боэмунду такую заманчивую добычу, крестоносные хищники, иные из которых, например, граф Раймунд Тулузский, сами не прочь были сесть князьями в Антиохии, напомнили ему о вассальной присяге Алексею Комнину. Князь Тарентский не думал, однако, отказываться от своих намерений. Встретив оппозицию со стороны других предводителей крестоносцев, он сделал вид, что оставляет задуманное, и даже объявил во всеуслышание, что домашние дела требуют его немедленного возвращения на родину. На языке нашего времени поведение Боэмунда нельзя назвать иначе как шантажистским. Но для этого крестоносца все средства были хороши. Намеки Боэмунда возымели свое действие — и на то была своя причина. Именно в этот момент, как гром, поразила рыцарей, мучимых голодом, весть о том, что с востока приближается к Антиохии многотысячная армия мосульского атабека Кербоги. Действительно, в мае 1098 г. огромное войско правителя Мосула выступило против крестоносцев. Продвижение западных завоевателей стало тревожить сельджукскую знать: к Кербоге направили свои отряды другие властители сельджуков — эмиры центральной и северной Месопотамии, Дукак из Дамаска, сельджукские князья персидских областей. Сначала эта армия двинулась к Эдессе: Кербога хотел прежде всего покончить с этим государством крестоносцев. Армия атабека мосульского задержалась под Эдессой три недели. В конце мая она повернула к Антиохии.

Часть крепостной стены Антиохии

Слухи о том, что Кербога оставил Эдессу, усилили панику среди крестоносцев. Из лагеря воинства христова бежал граф Стефан Блуаский. Поход отнюдь не разорил этого крупнейшего французского сеньора, о богатствах которого во Франции говорили, что у него столько же замков, сколько дней в году. Стефан Блуаский писал своей супруге из-под Антиохии: «Верь мне, моя дорогая, что у меня теперь в два раза больше золота и серебра, чем было тогда, когда я ушел от тебя». Этот крестоносец не счел возможным подвергать опасности добро, награбленное на Востоке, ради сомнительного освобождения «гроба господня»: сев на корабль вместе с другими бежавшими с ним рыцарями, он отплыл в Александретту, а оттуда направился через Малую Азию восвояси.

При таком положении дел бесталанным главарям разбойничьего войска, встревоженным приближением Кербоги, в конце концов не оставалось ничего, кроме как пойти на уступки Боэмунду.

Получив от вождей требуемые обещания (передать ему Антиохию, если он избавит их от безвыходного, как им казалось, положения), Боэмунд немедленно взялся за дело. В ночь на 3 июня 1098 г. он ввел свой отряд через башню «Двух сестер», преданную ее начальником, в Антиохию. Одновременно был произведен штурм города в других местах. Сельджуки были застигнуты врасплох, и город таким образом перешел к крестоносцам (не сдалась только находившаяся внутри городских стен цитадель, которую стойко оборонял сельджукский гарнизон)^[30]. Победители с избытком вознаградили себя за лишения предшествующих месяцев осады. Они уничтожили сотни жителей Антиохии: опьяненные кровавым зрелищем, крестоносцы не отделяли мусульман от христиан. Воины христовы дочиста разграбили город. Во время диких пиршеств они уничтожили все скудные запасы, которые еще оставались в нем после семимесячной осады.

Вымысел и правда о чуде «святого копья». Победа над Кербогой. Через четыре дня после захвата Антиохии крестоносцами к ней подошла огромная армия Кербоги Мосульского. Она со всех сторон обложила город, и крестоносцы, вчера еще осаждавшие его, сами попали в положение осажденных. Они очутились в страшной нужде. Дело дошло до того, что пришлось употреблять в пищу траву, древесную кору и т. п.; не брезговали даже падалью.

Многие рыцари впали в отчаяние: десятками и сотнями, поодиночке и целыми отрядами побежали они из Антиохии. Обычно беглецы ночью спускались на веревках по стенам и под покровом темноты старались добраться до кораблей, стоявших в гавани святого Симеона: их называли поэтому веревочными бегунами. Первым из Антиохии бежал родственник Боэмунда — Гийом де Гран-Мениль, присоединившийся затем к Стефану Блуаскому. Их примеру последовали некоторые другие феодальные грабители, напуганные перспективой попасть в руки к сельджукам и лишиться добычи.

Панические настроения все глубже проникали в среду крестоносцев, запертых во взятом ими же городе: все казалось потерянным. Одни, отчаявшись в благополучном исходе дела, впадали в религиозное исступление и усиленно молились. На других бедствия осады в Антиохии подействовали прямо противоположно: в войске осажденных стал быстро исчезать религиозный энтузиазм, которым в той или иной мере были охвачены рыцари.

Разумеется, у многих религиозные мотивы с самого начала были чем-то вроде чисто внешнего привеска к главному — мечтам о добыче и захватах земель; но другими — и таких было изрядное количество в рыцарском войске — действительное положение вещей воспринималось не иначе, как окрашенным в большей или меньшей степени в религиозные тона. К тому же наряду с крестоносцами-рыцарями немало было в войске и крестьянской бедноты. А какое значение имели религиозные представления для сознания темного земледельца-крестьянина — читатель уже знает.

Бедствия крестоносного войска в Антиохии, породив упадочнические настроения и среди этой, крестьянской части западного воинства, вызвали, с одной стороны, обострение религиозной фантазии, а с другой — рост неверия в божественность крестового похода: бог явно обрекал на слишком тяжкие мучения тех, кто намерен был положить за него свою жизнь.

Нет ничего удивительного в том, что в этой атмосфере повышенной религиозной экзальтации, в расстроенном воображении многих участников похода, испытывавших к тому же муки голода в осажденной Антиохии, стали происходить всевозможные «таинственные» явления: галлюцинации, необычные сновидения. Конечно, в них отражалось лишь стремление найти выход из реальных трудностей, возникших перед массой крестоносцев, но в их среде все эти факты истолковывались как нечто вещее и пророческое.

Еще более сгущая накаленную атмосферу религиозного возбуждения, некоторые церковники, в свою очередь, стали инспирировать пророческие видения, будто бы являвшиеся тем или иным крестоносцам, и подстраивать чудеса, истолковывая их затем, разумеется, как божье знамение.

Цель этих религиозных инсценировок состояла в том, чтобы в трудных условиях осады, когда многие постепенно разочаровывались в «святости» крестоносного предприятия и утрачивали веру в его победоносный исход, разжечь пламя религиозно-воинственного фанатизма, теснее сплотить массу крестоносцев — и мелких рыцарей, и бедняков-крестьян — вокруг предводителей, скрасить перспективами райской жизни за гробом гнетущие будни и изнурительные тяготы похода и, в конечном счете, побудить крестоносцев к продолжению того грязного дела, которое было начато ими по внушению папства.

Хронисты первого крестового похода повествуют, например, о чуде «святого копья», совершившемся в осажденной Антиохии. Особенно подробно рассказывает эту историю, позволяющую составить представление о тех методах религиозного обмана, к которым обращались иные духовные пастыри крестоносцев, Раймунд Агильерский, капеллан графа Тулузского, в «Истории франков, которые взяли Иерусалим»^[31].

Провансальский крестьянин Петр Варфоломей, сообщил как-то графу Раймунду Тулузскому, что получил от апостола Андрея, явившегося ему во сне, указание о местонахождении «святого копья», которым, по евангельскому мифу, римский воин ударил в бок распятого Христа: копье зарыто в антиохийской церкви святого Петра, и, если крестоносцы сумеют овладеть им, то они — такова небесная воля, высказанная апостолом, — избавятся от всех напастей. Граф Тулузский, рассказывает хронист, приказал произвести в соответствующем месте розыски, и в результате реликвия действительно была обнаружена: слова апостола сбылись!

По рассказу летописцев, это событие сыграло чуть ли не решающую роль в последовавшей затем победе крестоносцев над Кербогой.

Как показал еще в конце прошлого века немецкий исследователь К. Клайн, тщательно проанализировавший текст хроники Раймунда Агильерского, чудо «святого копья» было заранее подготовлено графом Тулузским и его приближенными, в том числе самим автором хроники. Им пришлось приложить немало усилий к тому, чтобы убедить в чудесном и сверхъестественном характере всего происшедшего тех, кто отказывался поверить фантастическому рассказу провансальского крестьянина, отказывался видеть реальную связь между находкой «святого копья» и апостольским «пророчеством». А сомневавшихся в правдоподобности этой истории оказалось довольно много: слишком явным был искусственный характер всего происшествия. К тому же вскоре выяснилось, что Петр Варфоломей солгал, сказавшись неграмотным, тогда как на самом деле он, хотя и плохо, но знал латынь. Даже папский легат Адемар де Пюи и еще кое-кто из духовенства высказали недоверие к «святому пророчеству», не говоря уже о таких вождях, как Боэмунд Тарентский, который попросту высмеял проделку своего соперника, — Раймунда Тулузского^[32].

Такими и подобными методами предводители крестоносцев, церковные и светские, старались укрепить в своей армии волю к продолжению похода, поднять настроение голодного и деморализованного воинства.

В конце концов крестоносцам удалось выйти из затруднений и одержать верх над значительно превосходившей их по численности армией Кербоги. Организатором этой победы вновь выступил Боэмунд, которому князья вынуждены были, несмотря на все свое нежелание, вручить на две недели верховное командование. Но едва ли не решающую роль в успехе крестоносцев сыграли раздоры сельджукских командиров друг с другом, отражавшие вражду Мосула с другими мусульманскими княжествами. Крестоносцы ничего не знали об этих раздорах: еще 27 июня они завязали с Кербогой переговоры о снятии осады с Антиохии (между прочим, одним из уполномоченных, посланных к сельджукам, был Петр Пустынник). Переговоры оказались безрезультатными, и на следующий день Боэмунд, разделив предварительно армию крестоносцев на шесть отрядов, повел их в атаку. Ободренные религиозными пророчествами и находкой «святого копья» (во время атаки его нес, как знамя, Раймунд Агильерский, упоминающий об этом в своей хронике), крестоносцы обрушились на противника как раз в тот момент, когда некоторые сельджукские полководцы покинули Кербогу: в их числе был и дамасский эмир Дукак, как раз в это время уведомленный о том, что в Палестину готовятся вторгнуться египетские войска. Среди сельджуков вспыхнула паника. Вскоре они были обращены в беспорядочное бегство. В этот момент пала и городская цитадель: ее осаждал отряд графа Тулузского, но командир цитадели сдался прибывшему вскоре Боэмунду, с которым, видимо, предварительно была достигнута договоренность о сдаче.

Разбив врагов, крестоносцы основательно разграбили лагерь Кербоги. Как рассказывает летописец, женщинам, оказавшимся в лагере, благочестивые христиане «не причинили никакого вреда, кроме того, что пронзили их животы мечами».

Увенчав таким достойным образом свои подвиги, крестоносцы всецело посвятили себя грабежам и диким оргиям, которые устраивались после всякого удачного набега на окрестные селения.

Основание Антиохийского княжества. Поход продолжается. Крестоносцы на полгода застряли под Антиохией. Одним из предлогов этой задержки было желание избежать невыносимой жары. К тому же в городе разразилась эпидемия, и было опасно оставаться в его стенах. Воспользовавшись этим, главари войска удалились временно в соседние области, чтобы попытаться закрепить там свои завоевания. Они вернулись в Антиохию уже к осени 1098 г. Но и после этого крестоносные отряды еще долго стояли на месте. В оправдание задержки предводители сочинили специальное послание папе — в этом послании они приглашали самого римского первосвященника возглавить воинов божьих. Теперь нужно было подождать ответа, и князья под этим предлогом мешкали с отправлением в дальнейший путь. Действительной же причиной задержки было то, что после завоевания Антиохии между предводителями крестоносцев начались раздоры. Кому владеть городом? Главными претендентами на Антиохию были, конечно, Боэмунд Тарентский и Раймунд Тулузский. Соперники готовы были уже поднять оружие друг против друга, однако до вооруженного конфликта дело не дошло.

Большинство сеньоров не склонно было принять точку зрения графа Тулузского, со странным упорством требовавшего передачи Антиохии византийскому императору.

Алексей Комнин, вассалом которого Раймунд IV в свое время отказался стать, и сам не терял времени. Пока крестоносцы совершали свой марш в Сирию, он использовал затруднительное положение сельджуков, скованных войной с западным рыцарством. Алексей I отнял у них и вернул империи многие города на малоазиатском берегу (Смирну, Эфес) и некоторые внутренние области малоазиатского полуострова (Фригию). Считая дело крестоносцев безнадежно проигранным (беглецы из-под Антиохии, которых греки встретили у Филомелия, приносили дурные вести), византийское правительство отказалось помогать крестоносцам. Эта политика Византии повысила шансы Боэмунда в распре с Раймундом Тулузским. Большинство крупных сеньоров встало на его сторону. В конечном счете Антиохия досталась князю Тарентскому.

Так в 1098 г. было основано второе крупное владение крестоносцев — княжество Антиохийское. Новоиспеченный князь Боэмунд Антиохийский, добившись своего, перестал помышлять о продолжении похода. «Святая земля» не интересовала этого крестоносца: он нашел свою «святыню», где можно было поживиться вдосталь.

Раймунд, впрочем, тоже не торопился покинуть Антиохию, в которой он занял дворец аль-Ягысьяни, дабы не терять из виду своего соперника. Другие вожди крестоносцев, со своей стороны, с увлечением предавались грабежам и захватам в близлежащих к Антиохии районах и не спешили к официально намеченной цели, к Иерусалиму.

Захватнический характер феодального крестового похода выявлялся все более отчетливо. После взятия всякого мало-мальски значительного селения между главарями грабительского войска разгорались ожесточенные распри по поводу обладания завоеванным. «Всякое место, которое отдавал нам бог, — пишет хронист, — вызывало спор». Каждый стремился опередить других крестоносцев при захвате сирийских деревень, крепостей, городов. Львиная доля добычи доставалась сильнейшим из феодалов.

Жестокая грызня произошла из-за сирийской крепости аль-Маарры (к югу от Алеппо), к которой двинулись поздней осенью 1098 г. отряды Раймунда Тулузского. Боэмунд не хотел уступать сопернику эту важную крепость и поспешил вслед за ним, так что взята она была одновременно нормандцами и провансальцами в начале декабря. Город был беспощадно разграблен. «Всякий, кто находил в домах какое-нибудь добро, присваивал его», — повествует хронист с невозмутимым спокойствием, словно не замечая, как не вязалось поведение рыцарей креста с христианской заповедью «не укради». Особенно отличился в аль-Маарре Боэмунд: он приказал жителям собраться в одном месте с женами и детьми, после чего «отобрал у них все, что имели, — золото, серебро и различные драгоценности, которые были при них». Не менее разнузданным было и поведение его соперника, который пытался захватить в свои руки командование всей армией. С этой целью властолюбивый граф Тулузский предложил крупные суммы денег другим князьям: Готфрида Бульонского и Роберта Нормандского он рассчитывал купить за 10 тыс. солидов, Роберта Фландрского — за 6 тыс., Танкреда — за 5 тыс. и т. д. Разумеется, Боэмунду такого рода предложения не были сделаны. Но и другие князья отклонили взятку.

Все эти факты еще раз говорят о том, что никакого более или менее прочного единства в феодальном войске Запада не было, тем более — единства, продиктованного будто бы какими-то высокими целями крестового похода.

Было единство грабителей, но оно, естественно, носило крайне поверхностный характер и легко распадалось, когда низменные, корыстные, захватнические интересы крупнейших сеньоров, предводителей крестоносных банд, сталкивались друг с другом.

Социальные противоречия в армии креста. В войске первого крестового похода, чем дальше, тем сильнее проявлялись и гораздо более глубокие противоречия — классовые.

Стремления крестьян, которых было немало в феодальном войске, и стремления сеньоров решительно расходились между собой. С одной стороны, было освободительное в своей основе движение крепостных, с другой — движение чисто захватническое, феодальное. Хотя внешне знать, рыцари и беднота выступали под единым, религиозным флагом, но по своей сути никакой общности целей западные крестоносцы не имели. Феодальные верхи преследовали свои классовые интересы. Они были мало озабочены участью бедняцкой массы. И народ это чувствовал.

Бедняки, как из крестьян, так, частично, и из безземельных рыцарей, оказавшихся во время похода довольно близкими по положению к крестьянам, не испытывали с самого начала особого доверия к главарям похода.

Трудности войны углубили пропасть между бедняками и феодальными сеньорами. Знатные крестоносцы во время похода умножили свои богатства. Знать не стеснялась использовать в целях личной наживы и затруднения, с которыми столкнулись рядовые крестоносцы. Лица, близкие к Раймунду Тулузскому, тайком убивали лошадей и продавали конину голодавшим воинам по спекулятивным ценам. Гвиберт Ножанский пишет об огромных богатствах одного предводителя крестоносцев, накопленных в походе.

Между тем, многие мелкие рыцари еще более обнищали в пути, особенно во время бедствий в Антиохии, осажденной Кербогой. Но в наиболее стесненном положении оказалась крестьянская масса, тысячи нищих земледельцев, которые со своими семьями примкнули к рыцарским отрядам; среди этой массы бедняков было, к слову сказать, много стариков, калек, женщин. Все эти люди в походе потеряли даже то немногое, что у них было раньше. По словам Гвиберта Ножанского, они «шли босиком, без оружия, без денег, совсем оборванные и кормились чем попало».

Контраст между положением нищей массы бедняков и рыцарской знати во время похода увеличился. А это способствовало лишь тому, что отношения различных по своей массовой природе общественных элементов внутри крестоносного войска становились все более напряженными.

Это сказалось уже на самой организации крестоносных ополчений. Некоторые группы бедняков, видимо, проникнутые особой враждой к феодалам, стремились отделиться от остальных крестоносцев. «Босой народ», по выражению Гвиберта Ножанского, шел «впереди всех», образуя особые отряды. Некоторые исторические памятники называют воинов, шедших в этих отрядах, «тафурами». Много любопытных вещей об этих «тафурах» содержится в «Песни об Антиохии», сложенной в XII в. «Тафуры» — это были беднейшие крестоносцы. Их вооружение составляли дубины, ножи, каменные молоты и тому подобное оружие.

«Тафуры» с нескрываемой враждой относились к рыцарям и знати. Гвиберт Ножанский рассказывает, как «король тафуров» (они сами избирали себе предводителя) производил смотр своего войска: если у кого-нибудь из «тафуров» оказывались найденными деньги или какие-нибудь ценности стоимостью в два солида, то предводитель немедленно удалял его своей властью, приказывал купить оружие и перейти к вооруженным. Тех же, которые «возлюбили свою бедность и совсем ничего не имели», он присоединял к своим.

Эти детали очень характерны: бедняки-крестоносцы не терпели в своем кругу никого, кто по материальному положению в какой-то мере был близок хотя бы к низшим слоям феодалов; его изгоняли прочь и отсылали к рыцарям. В нем словно чувствовали потенциального классового противника. И недаром крестоносные феодалы боялись «тафуров», несмотря на их примитивное вооружение. Судя по некоторым строкам «Песни об Антиохии», вожди рыцарских отрядов осмеливались приближаться к «тафурам», лишь приняв все меры предосторожности.

«Босой и оборванный народ» не склонен был проявлять христианскую любовь к своим ближним — сеньорам. И в критические моменты похода, когда социальные контрасты усиливались больше обычного, а различие целей особенно глубоко разъединяло войска крестоносцев, классовая вражда бедняков и феодалов проявлялась совершенно открыто.

Именно так случилось в Антиохии и затем в аль-Маарре в конце 1098 г. Здесь чисто приобретательские намерения сеньоров сказались настолько отчетливо, что их распри за каждую пядь захваченной земли совсем заслонили мнимо благочестивые цели всего предприятия. А между тем, как читатель знает, освободительные стремления бедняков, составлявшие главнейшую причину их участия в походе, зачастую получали среди рядовых крестоносцев религиозное выражение: освобождение Иерусалима из рук «неверных», — лозунг, брошенный папством, — в глазах многих и многих крестоносцев оставалось заветной целью, с достижением которой связывались смутные надежды на лучшую жизнь в «земле обетованной».

Конфликт Боэмунда Тарентского и Раймунда Тулузского из-за обладания Антиохией, задержавший на несколько месяцев крестовый поход, породил сильное недовольство среди бедняков-крестоносцев. Они стали требовать продолжения похода. По словам одного хрониста, бедняки имели только одно желание: как можно скорее достичь святого гроба. Конечно, дело было не столько в религиозном рвении «босого народа», сколько в том, что захватнические планы вождей оказались в явном несоответствии с антифеодальными настроениями масс, проявлявшимися в религиозной форме.

Ропот против вождей, поднявшийся во время пребывания войска под Антиохией, вылился в прямое возмущение. «Вожди удерживают нас от похода на Иерусалим, — говорили недовольные. — Давайте выберем сами себе храбреца, который с божьей помощью приведет нас к святому гробу». Голос недовольных становился все более угрожающим. Когда в начале ноября 1098 г. в совете крупнейших сеньоров, заседавшем в одном из соборов Антиохии, разгорелась распря между Боэмундом Тарентским и Раймундом Тулузским, на заседание ворвались рядовые воины, которые, выражая настроение массы крестоносцев, заявили, по словам хрониста, следующее: «Пусть, кто хочет, владеет золотом императора и богатствами Антиохии, мы хотим идти дальше под водительством господа... Да погибнет тот, кто желает остаться в Антиохии. Если спор (за Антиохию) будет продолжаться, мы разрушим город... Тогда установится согласие среди вождей»...

Несомненно, когда крестоносцы-бедняки заявляли, что они пойдут вперед «под водительством бога», в этом выражался, хотя и в религиозной оболочке, протест против феодального предводительства, а следовательно, и вообще против феодальных целей крестового похода, чуждых бедноте.

Крестоносцы на подступах к Иерусалиму (С гравюры по рис. Доре)

Сила этого протеста устрашила Раймунда Тулузского, который, боясь народного возмущения, отдал приказ уходить из Антиохии в направлении на аль-Маарру. Новые раздоры вождей из-за аль-Маарры зимой 1098/99 г. вызвали бурное выступление южнофранцузских крестоносцев. Хроника Раймунда Агильерского в следующих выражениях передает их возмущение распрями сеньоров: «Спор из-за Антиохии и из-за Маарры спор; спор из-за всех городов, которые бог передает в наши руки, распри вождей... Это место не должно нам больше мешать...» Здоровые и больные, рассказывает хронист, молодые и старые, и даже слабые и хромые, опираясь на костыли, спешили дать выход своему гневу: они разрушили до основания все стены, башни и укрепления аль-Маарры, чтобы не из-за чего было сеньорам спорить друг с другом.

Бедняки бросили свои очаги, отказались от всего не для того, чтобы Боэмунд стал сеньором Антиохии, а Раймунд — аль-Маарры. В этих стихийных действиях низов крестоносцев их протест против корыстной политики крупных феодалов достиг своей высшей точки. Раймунд Тулузский вынужден был отказаться от мысли наказать мятежников. Он заявил, что столь ревностное желание идти на Иерусалим внушено народу не иначе, как небесами, и 13 января отряды графа Сен-Жилля, Роберта Нормандского, Танкреда и некоторых других вождей крестоносцев оставили аль-Маарру. Отныне Боэмунд мог не опасаться соперника: Антиохия была в его руках.

Таким образом, сопротивление массы рядовых воинов заставило предводителей двинуть ополчения к Иерусалиму. Бедняки настойчиво стремились вперед, в надежде достигнуть «земного рая», обещанного папой в Клермоне.

Крестоносцы у цели. Взятие Иерусалима. Стремясь опередить друг друга, крестоносцы буквально бежали толпами к Иерусалиму. Крестовый поход близился к концу.

В Сирии и Палестине не было внутреннего единства: здесь кипела бесконечная межфеодальная борьба. Поражение Кербоги под Антиохией дезорганизовало силы сельджуков, но распри сельджукских феодалов между собою не прекратились даже при виде врага, наступавшего с Запада. Два крупнейших сельджукских правителя враждовали друг с другом: Рудван Алеппский и Дукак Дамасский. Арабские эмиры портовых городов, в свою очередь, не питали симпатии к своим сельджукским единоверцам: в крестоносцах они видели не столько врагов, сколько возможных союзников в борьбе с этими соперниками у себя дома. Правители Триполи, Бейрута, Сайды (Сидона), Тира посылали крестоносцам подарки, продовольствие, направляли к ним своих послов, чтобы договориться о свободном переходе крестоносной армии через их владения. Зачем было подвергать опасности разорения заморскими завоевателями столько богатых городов? Крестоносцы продвигались вперед почти беспрепятственно. В конце мая они вступили на ливанскую, затем — палестинскую земли, подвластные в тот момент фатымидскому Египту. От Яффы крестоносцы повернули во внутренние области Палестины, взяв направление на Иерусалим.

Осадная башня с тараном (Реконструкция)

7 июня 1099 г., на рассвете крестоносцы подошли к Иерусалиму, который незадолго до того, в августе 1098 г. был отвоеван у сельджуков Египтом. В жаркое летнее время крестоносцы осадили этот город, считавшийся священным не только у христиан, но и у мусульман и иудеев. Иерусалим был отлично укреплен египетским комендантом Ифтикаром. С трех сторон город окружал глубокий ров. Бойницы башен были загорожены тюками с хлопком и сеном. В городских цистернах было достаточно воды, тогда как окрестные колодцы вокруг города были заблаговременно отравлены.

Гарнизон города, правда, был невелик — он насчитывал не более тысячи бойцов, но из Египта уже вышла на подмогу большая армия.

Напрасно охваченные религиозным экстазом крестоносцы надеялись на то, что едва только они приблизятся к Иеусалиму, его укрепления падут сами собой. Осада города затянулась. Начиная с 13 июня, крестоносцы несколько раз предпринимали попытку взять его штурмом, но безуспешно. Для быстрого овладения этой мусульманской твердыней у них самих было слишком мало сил. На первых порах остро сказывалась также нехватка лестниц и осадных машин. На помощь рыцарям явились генуэзцы и англичане, которые привезли на галерах в гавань Яффу хлеб и вино, а также веревки, гвозди и другие материалы для постройки осадных башен, стенобитных орудий и лестниц. Наконец, 15 июля 1099 г. после очередного ожесточенного приступа Иерусалим пал. Потери крестоносцев были огромны. Многие погибли еще во время пятинедельной осады^[33], другие — под градом камней и от пламени снарядов с греческим огнем, которые обрушивали на головы осажденных египетские воины.

Тем с большим ожесточением ринулись «спасители веры» на жителей и богатства захваченного ими города.

В Иерусалиме начались повальные грабежи, перед которыми бледнеет разгром Антиохии. Зверства и жадность крестоносцев не знали предела. Рыцари бросились в мечеть халифа Омара, ища ценности, о которых они наслышались раньше. Была учинена резня мусульман («было зарезано почти десять тысяч человек», — пишет очевидец), а заодно сожгли в синагоге и укрывшихся там евреев. По словам летописца, несколько сгущавшего краски, чтобы произвести большее впечатление на читателей, в мечети Омара «кровь доходила до колен рыцаря, сидящего на коне, и до челюстей самого коня». Первыми проникли туда Танкред и Готфрид Бульонский, овладевшие ценными сокровищами и поспешившие их припрятать. Рыцарский грабеж перемежался с молитвами перед мифическим гробом господним, от молитвы рыцари снова переходили к резне и грабежу. Они убивали всех — и мужчин, и женщин: «Не было места, где сарацины могли избежать убийц». Не щадили даже детей, головы которых разбивали о камни. «После великого кровопролития, — рассказывает хронист Фульшер Шартрский, — крестоносцы разбрелись по домам горожан, захватывая все, что в них находили. При этом устанавливалось обыкновение, что всякий, кто входил в дом первым, был ли он богат или беден, присваивал, получал и владел домом или дворцом и всем, что в нем находилось, как собственным».

Алчность обуяла воинов креста настолько, что они «вспарывали животы умершим, чтобы извлечь из них золотые монеты, которые те проглотили при жизни... Ради этого они (рыцари) через несколько дней сложили трупы в большую кучу и сожгли в пепел, чтобы легче было находить золото», — пишет тот же автор.

Истинный облик крестоносных феодалов — разбойников, поджигателей и убийц, как заклеймил их еще в XVIII в. английский историк Э. Гиббон, проявился как нельзя более ярко при захвате Иерусалима.

Взятие «святого града» крестоносцами отмечено во всех хрониках того времени — латинских, византийских, восточных. Западные летописцы крестового похода описывают это событие пространно, с большими подробностями повествуя о «доблестных» деяниях войска божьего. Восточные хронисты — Ибн аль-Каланизи, Ибн аль-Асир и другие — упоминают о падении Иерусалима кратко и сдержанно, подчеркивая лишь разгул и зверства завоевателей.

Мусульманский мир не забыл ужасов, которые творили в Иерусалиме жестокие западноевропейские захватчики-феодалы.

Поведение крестоносцев в Иерусалиме, как писал К. Маркс, «привело в ярость все магометанское население востока»^[34].

После захвата Иерусалима. Результаты первого крестового похода. Захват Иерусалима означал, что выполнена лишь официальная часть программы крестового похода, составленной папством. Но тотчас после этого всплыли на поверхность реальные интересы участников похода, а в связи с этим возникли серьезные трения между светскими и церковными предводителями крестоносцев.

Высшее духовенство настаивало на том, чтобы Иерусалим стал церковным государством во главе с патриархом. Папа римский направил в Иерусалим своего легата — властолюбивого пизанского архиепископа Даимберта, четыре года назад сопровождавшего Урбана II во время его пребывания в Южной Франции. Ревностный приверженец Урбана II (последний умер, так и не дождавшись вести о падении Иерусалима), он стал рьяно добиваться того, чтобы не светский князь, а патриарх взял в свои руки бразды правления в «святом городе». Новый папа Пасхалий II напомнил крестоносным сеньорам, что собственно католическая церковь явилась инициатором похода, — ее, следовательно, нужно и вознаградить соответствующим образом.

Однако князья, со своей стороны, настаивали на том, чтобы власть над Иерусалимом была вручена одному из них. Страсти разгорелись, и распря достигла такой остроты, что крестоносцы едва не оказались на пороге настоящей междоусобной войны. В конце концов их главари пришли к компромиссному решению. Формально город Иерусалим был передан в управление представителю римского папы — патриарху, а из числа князей был избран фактический государь Иерусалима — Готфрид Бульонский, который присвоил себе пышный титул «защитника гроба господня». Готфрид согласился уступить патриарху четвертую часть Иерусалима и Яффы и даже признать себя вассалом патриарха: не стоило из-за этой формальности ссориться с церковью. Ведь реальная сила все равно была не на стороне духовенства, хотя оно и претендовало на всю полноту власти в Иерусалиме. Претензии апостольского престола на светскую власть здесь, за тысячи километров от Рима, звучали неубедительно для рыцарей и их вождей, тем более, что пришлось снова срочно браться за оружие: с юга прибыли египетские войска, которыми командовал визир аль-Афдаль. Только разбив египтян — сражение с ними произошло 12 августа на равнине к северу от Аскалона, — крестоносцы упрочили свое положение в Палестине. Тем меньше было у них оснований делиться с папой приобретенными землями.

Балдуин Эдесский, унаследовавший Иерусалим после смерти «защитника гроба господня» уже на правах иерусалимского короля Балдуина I (1100—1118), действовал в этом отношении весьма решительно: он ничего и знать не хотел о претензиях католического духовенства на Иерусалим и в своих официальных документах титуловался: «Я, Балдуин, получивший Иерусалимское королевство по воле божьей».

Силы крестоносцев к этому времени значительно убавились. Иерусалима достигло не более 40 тыс. человек. Половина из них сочла свою миссию законченной и вернулась в Европу. Оставшиеся крестоносцы, обосновавшись в Иерусалиме и рассчитывая прочно осесть в «святой земле» (их было около 20 тыс., из них лишь несколько сотен «благородных» сеньоров), продолжили свои завоевания в Палестине и Сирии.

Взоры крестоносцев привлекали богатые прибрежные города-гавани. Здесь было чем поживиться. Ведь эти города являлись средоточием товарообмена Запада и Востока. Тут развертывали свои торговые и ростовщические операции денежные люди из разных стран, близких и далеких. Но овладеть приморскими городами оказалось не так просто: им помогали и Египет, и их собственные богатства. Деньги, которые правители городов предлагали вождям крестоносцев в качестве отступного, охотно принимались последними.

Правда, алчные рыцари довольствовались золотом, полученным таким образом, недолго. Они предпочитали все же захват.

При поддержке венецианского и генуэзского флотов, лишивших прибрежные города помощи египетских кораблей, крестоносцы в ближайшие за взятием Иерусалима годы овладели всем восточносредиземноморским побережьем.

Один за другим они захватывали важные портовые города — Хайфу, Арсуф, Кесарию (1101), Акру (1104), Триполи (1109), осаждавшийся почти семь лет, Сайду, Бейрут (1110), наконец, только в 1124 — Тир.

На захваченной территории были основаны еще два государства крестоносцев: на юге — королевство Иерусалимское, к северу от него — графство Триполийское. Таким образом, к началу XII в. на Востоке образовались четыре государства завоевателей: ведь, кроме только что названных, с 1098 г. существовали графство Эдесское и княжество Антиохийское. Территория этих государств (часто все они объединяются в литературе под одним названием — Латино-Иерусалимское королевство) включала в себя области по верхнему течению реки Евфрата, затем узкую полосу земель западной Сирии и далее — всю Палестину, а также часть Заиорданья и Синайского полуострова. В каждом из государств крестоносцев утвердились государями крупнейшие из их предводителей: в Эдессе — Балдуин, а после того, как он стал иерусалимским королем, — его наследники; Антиохию прибрал к рукам Боэмунд, всячески старавшийся затем расширить свои владения в войнах с соседями; Триполи досталось потомкам его завистливого соперника Раймунда Тулузского (сам он умер при осаде этого города в 1105 г.); корона иерусалимских королей была закреплена за потомками Готфрида Бульонского — Арденнско-Анжуйской династией^[35].

Так, в начале XII в. западные феодалы сделали попытку утвердить свое господство в богатых землях Сирии и Палестины.

Своими победами на Востоке крестоносцы были обязаны на столько самим себе, сколько разрозненности мусульманского мира, вследствие чего завоеватели не получили достаточного отпора.

Важнейший практический результат первого крестового похода — овладение западными завоевателями Восточным Средиземноморьем — удовлетворил, в первую очередь, корыстные интересы кучки алчных феодалов, светских и церковных. Результат этот был достигнут дорогой для народов Запада ценой. Огромные жертвы по вине папства были, прежде всего, принесены народными массами Франции, Германии, Италии и других стран Западной Европы. Немалые потери понесло и рыцарство.

Десятки тысяч человек погибли еще во время бедняцкого крестового похода. Новые десятки тысяч людей пали в сраженьях «за веру», а по сути — за интересы феодальных верхов Запада во время большого крестового похода 1096—1099 гг. В этом походе участвовало до 100 тыс. человек, из которых значительная часть — половина или даже больше — не принадлежала к классу феодальных сеньоров. Это были бедняки, главным образом, из крестьян, отправившиеся в неведомые края в поисках лучшей доли; ничтожная часть их добралась до Иерусалима, большинство же пало в боях, умерло от голода и эпидемий.

Но и этим не ограничились человеческие потери первого крестового похода. Непосредственным отзвуком его и продолжением явилась новая волна крестоносного движения, поднявшаяся в 1100 г.

Весть о взятии Иерусалима произвела сильное впечатление на Западе. Рассказы крестоносцев, вернувшихся из Сирии и Палестины, о сказочно богатой добыче, захваченной на Востоке, распалили алчность и возбудили надежды у многих, кто до этого оставался в стороне от движения. К тому же и духовенство, по указанию нового папы — Пасхалия II, развернуло бурную проповедническую деятельность: особенно большое значение имел церковный собор в Пуатье, созванный в пятую годовщину Клермонского собора. Вое это привело к тому, что на Восток отправились новые, огромные массы людей из Ломбардии, Бургундии, Аквитании, Шампани, Германии, т. е. тех областей, которые были сравнительно слабо затронуты крестоносной лихорадкой в 1096 г. Фульшер Шартрский называет даже этот новый поток крестоносцев «вторым крестовым походом». В нем участвовало около 200 тыс. человек. Поход этот был еще менее организованным, чем поход 1096 г., и почти все его участники погибли в Малой Азии летом 1101 г. Лишь несколько сот человек достигло Иерусалима^[36].

Таковы были людские потери первого крестового похода. Таково было гигантское «жертвоприношение» народов Запада, совершенное папством, католической церковью и верхами феодалов в собственных корыстных целях.

Глава третья. Государства крестоносцев и папский престол

Поделив между собой новые владения, западные сеньоры во многом, хотя и не во всем, скопировали общественно-политическую организацию, существовавшую на родине большинства из них — во Франции. Вместе с тем, им пришлось по необходимости принять во внимание некоторые особенности экономики и социальных отношений завоеванных областей. Ведь в странах Ближнего Востока, к моменту завоевания их крестоносцами, также господствовал феодальный строй. Правда, он отличался здесь немалым своеобразием: достаточно уже одного того, что на Востоке давно получила значительное развитие городская жизнь, тогда как на Западе она еще только зарождалась. Иными были и формы поземельных отношений, и организация самих феодалов. Тем не менее, в существе своем эти восточные феодальные порядки были такими же, как и западные. Поэтому общественные отношения, сложившиеся в государствах крестоносцев, или франков, как их называли на Востоке, представляли собой сочетание западноевропейского, в основном французского, феодального устройства с тем, которое укоренилось в Сирии и Палестине еще до появления крестоносцев. При этом преобладали здесь все же установления западного феодализма, а восточные элементы если и сохранялись, то в более или менее измененном виде. Впрочем, и сами феодальные порядки в разных государствах крестоносцев были не совсем одинаковыми. В особенности это относится к политическому устройству, которое в итало-нормандской Антиохии, где к тому же заметны были следы византийского влияния, являлось иным, чем в лотарингском Иерусалимском королевстве, в свою очередь отличавшемся от провансальского графства Триполи и т. п.^[37] Все же мы можем выделить характерные черты общественно-политической организации франкских государств.

Крестьянство в государствах крестоносцев. Основную массу трудящихся в этих государствах составляло крестьянство. Частью его, совершенно, впрочем, ничтожной, были те европейские хлеборобы, которым удалось добраться до «святой земли». На первых порах кое-кто из них добился некоторого улучшения своего положения. Вскоре, однако, сеньоры стали отнимать у них льготы, которыми те пользовались первоначально, вводить все новые и новые повинности. Только недолговечность существования самих крестоносных государств спасла франкских крестьян от полного закрепощения.

Крестьяне-франки составляли незначительное меньшинство среди пестрого по своему национальному составу туземного населения. Здесь жили греки, армяне, сирийцы, арабы, евреи и другие народности. Все они говорили на разных языках, имели различные религиозные верования. Арабы исповедовали ислам, сирийцы, греки, армяне были христианами: одни — последователями греко-православного направления, другие — грегорианами, третьи — несторианами, четвертые — маронитами и т. д. Как мы видели, крестоносцы отправились в поход под тем предлогом, что нужно освободить единоверцев от ига «неверных». Все эти громкие слова были отброшены в сторону, как только новые господа укрепились на завоеванных землях. И мусульмане и христиане, — среди тех и других до нашествия крестоносцев еще оставались свободные, независимые землепашцы, — были превращены в крепостных сеньоров-пришельцев, которые уничтожили последние остатки личной свободы земледельческого населения покоренных областей. При этом материальное и правовое положение трудолюбивых земледельцев и скотоводов, виноградарей и садоводов Сирии и Палестины, независимо от того, были бы они мусульманами или христианами, оказалось совершенно одинаковым: они должны были работать на новых господ-франков не меньше, а больше, чем на прежних — византийцев, арабов, сельджуков. К тому же сельские и городские труженики-христиане, которые раньше свободно исповедовали свою веру, теперь встретились с нетерпимостью церковников, пытавшихся обратить «еретиков» в католичество.

Масса арабского населения деревень и городов была истреблена крестоносцами в процессе самого завоевания. Часть мусульман — земледельцев и ремесленников — бежала, покинув насиженные места. Многие же из оставшихся в живых и попавших в плен к крестоносцам были проданы завоевателями в рабство. Фульшер Шартрский рассказывает, например, что крестоносцы, захватив Кесарию, пощадили мало мужчин: те из них, кому была сохранена жизнь, а также женщины, красивые и уродливые, были проданы и должны были «вертеть мельничные жернова». В больших городах существовали даже рынки рабов: в Акре венецианские купцы покупали раба за один безант (конь стоил в три раза дороже!). Приобретали рабов и церковные учреждения. Таким образом франкское завоевание сопровождалось обращением в рабство большого числа сарацин.

Уже в первые годы после основания крестоносных государств избиения рабов и насилия над ними стали настолько распространенным явлением, что церковному собору в Набулусе в 1120 г. пришлось вынести специальное постановление о наказании виновных в издевательствах. Это постановление было принято, конечно, не из сострадания католических прелатов к рабам, а из страха перед возможным возмущением с их стороны. Опасения эти не были безосновательными: недаром завоеватели установили такой порядок, что раб, убивший христианина, подлежал повешению, а рабыня, как о том повествует тот же Фульшер Шартрский, — сожжению. Иногда отдельным рабам удавалось освободиться от цепей рабства, перейдя в христианскую веру. Они становились вольноотпущенниками-либертинами. Но либертин вовсе не являлся вполне свободным человеком. Достаточно ему было оскорбить своего вчерашнего хозяина — и он, как это предусматривали законы Иерусалимского королевства, вновь превращался в раба.

Ненамного лучшими по сравнению с рабскими были условия жизни вилланов (этим словом в государствах крестоносцев обозначались крепостные, термин «серв» на Востоке не употреблялся).

Вилланы подвергались жестокой эксплуатации и притеснениям. Их земля рассматривалась как собственность завоевателей, самих вилланов прикрепляли к земельным участкам, вместе с которыми (а иногда и отдельно) их и продавали, и покупали.

Крепостные были обременены многообразными повинностями — в пользу своих сеньоров и налогами — в пользу государства. Правда, барщина в крестоносных государствах, за редкими исключениями, не получила распространения. Франкские сеньоры предпочитали взимать оброк с крестьян, прикрепленных к своим наделам, чем требовать от них работы на господской земле. Барщинная повинность практиковалась довольно широко только там, где феодалы владели плантациями сахарного тростника: например, во владениях иерусалимских королей крестьяне должны были отрабатывать на господской земле от четырех до шести дней в месяц. В остальных случаях барщинные работы ограничивались несколькими днями в году.

Зато всей тяжестью ложились на плечи вилланов натуральные оброки и прочие платежи. В большинстве своем подобные взносы, хотя и под другими названиями, деревня платила и прежним господам. Однако тяжесть повинностей, взимавшихся пришлыми сеньорами, усугублялась тем, что размер этих повинностей не был постоянным и зависел от произвола господина. Лаконичные, но достаточно выразительные сведения о величине вилланских повинностей сохранил в своем описании порядков Иерусалимского королевства мусульманский путешественник Ибн Джубайр, посетивший государство франков в 1184 г. По его данным, сеньоры взимали со своих крепостных от одной трети до половины урожая. Господину шла также определенная часть сбора с фруктовых деревьев, олив, нередко — половина сбора винограда.

Существовали и различные государственные налоги: налог с фруктовых деревьев, всевозможные пошлины — за провоз продуктов на городские рынки и другие. В частности, весьма обременительным для трудового населения явилось западное нововведение — талья, или поголовный налог.

К тому же все это крепостное население было совершенно бесправным, причем западные сеньоры в своем отношении к населению подвластных областей не делали различия по религиозным признакам. С христианами обращались не лучше, чем с мусульманами. Недаром один арабский писатель XII в., рассказывая о правлении в Антиохии князя Боэмунда II (1126—1131), пишет, что «народ перенес от этого дьявола Ибн Маймуна (т. е. Боэмунда) великие бедствия».

Все это лишний раз показывает, какова была действительная цена лозунга освобождения «братьев по вере», выдвигавшегося ранее организаторами крестового похода: крестоносцы лишь надели на местных крестьян новое ярмо.

Крепостные в борьбе с крестоносными феодалами. Вилланы, будь то сирийцы, греки или арабы, ненавидели иноземных захватчиков и не раз оказывали им решительное сопротивление. Вся история франкских государств в Сирии и Палестине заполнена постоянной и непрерывной борьбой местного крестьянства против западных господ. О возмущении трудящихся рассказывают, хотя и очень скупо, отрывочно, многие хронисты и писатели XII—XIII вв. — и западные (латинские), и восточные (арабы, сирийцы, армяне).

Из повествования Фульшера Шартрского мы узнаем, что сельское население Иерусалимского королевства поддерживало мусульманские государства Египта и Сирии в их войнах против франков. Нередко поражения крестоносных феодалов в войнах с Египтом или сельджуками служили поводом для крестьянских выступлений.

В 1113 г. после неудачи рыцарей в битве с египтянами у Син аль-Набра крестьяне из области Самарии напали на один из крупных городов Иерусалимского королевства — Набулус и подвергли его опустошению.

В 1125 г. вспыхнуло большое крестьянское восстание в районе Бейрута и Сайды. «Сарацинские земледельцы, — лаконично сообщает Фульшер Шартрский, — не захотели платить податей». Правитель Бейрута Готье I прибегнул к силе, чтобы принудить их к повиновению. На помощь ему пришел иерусалимский король: чтобы обеспечить сеньору Бейрута подчинение непокорных сарацин, была воздвигнута крепость Монт-Главиен, которая должна была послужить опорой и защитой Готье I против восставших крестьян.

В 1131 г. разразилось восстание в графстве Триполи: во время этого восстания был убит сеньор Понтий Триполийский. Об этом упоминает Вильгельм Тирский, а другой историк, продолжавший в XIII в. его хронику, пишет о новом восстании в Триполи — в 1266 г., когда «сельские вилланы ночью перебили франкских рыцарей».

Имеется много данных косвенного порядка, показывающих, какое упорное сопротивление оказывали закрепощенные поселяне своим сеньорам, отказываясь убирать урожай, нападая на феодалов, убивая их. Не случайно в сборнике законов иерусалимского короля Балдуина II предусматриваются специальные меры на случай восстания вилланов против сеньора. Если кто-нибудь из вассалов этого сеньора поддерживает его восставших вилланов^[38], то сеньор, говорится в «Установлениях» Балдуина II, имеет право лишить вассала его имущества. В более поздних законодательных памятниках Иерусалимского королевства сеньору предоставлялось право преследовать и силой возвращать беглых вилланов. А побеги вилланов были нередкостью. Подчас беглые вилланы образовывали разбойничьи отряды, которые рыскали по стране, расправляясь с ненавистными франками.

В глазах туземного населения все паломники с Запада были завоевателями: поэтому им чинилось немало препон, особенно со стороны мусульманских крестьян. В 1113 г. Палестину посетил русский игумен Даниил. Многие «святые места», рассказывает он в своих записках, не доступны для тех, «кто в мале хощет пройти», «поганых ради»: «туда бо ходят мнози срацины и разбивают в горах тех и в дебрях страшных». Сам Даниил смог благополучно совершить свое путешествие только потому, что присоединился к дружине короля Балдуина I, отправлявшегося на войну с Дамаском. Князь, пишет он, «приряди мя к отроком своим» и «тако проидохом места та страшная с вои царьскими без страха и без пакости». И добавляет: «А без вои путем тем никто не может пройти».

Характерно, что когда латинские хронисты пишут о сирийцах, они, как правило, изображают их в неблагоприятном свете. Вильгельм Тирский подчеркивает вероломство сирийцев, называя их «хитрыми лисами, лишенными воинственности и храбрости». Такая характеристика (она встречается и у других западных хронистов) вполне понятна: угнетенные крестоносцами вилланы не желали склонять головы перед ними. И мусульмане, и христиане были озлоблены против порядков, установленных завоевателями. Они шли на все, чтобы сделать положение крестоносных баронов и их вассалов невыносимым и рано или поздно принудить тех и других убраться из страны.

Выразительно пишет о настроениях сирийского населения немецкий монах-доминиканец Бурхардт Сионский: «Хотя они и являются христианами, но не дают никакой веры латинянам» (т. е. франкским господам). По рассказу церковного писателя начала XIII в. Якова Витрийского, который жил в Палестине и написал там свою «Иерусалимскую историю», сирийцы передавали сарацинам военные секреты франков. «Они часто, — с плохо скрываемой злобой заявляет он, — просят помощи против христиан у врагов нашей веры и не стыдятся растрачивать во вред христианству силы и средства, которые следовало бы обратить во славу божию против язычников».

Немало ярких свидетельств вражды туземного населения к крестоносным захватчикам можно найти в замечательном памятнике арабской литературы XII в. — «Книге назидания» арабского писателя Усамы ибн Мункыза (1095—1188). В одной из глав он рассказывает, например, что когда к деревенским жителям близ Акки (в латинской транскрипции — Акра) добирался мусульманин, вырвавшийся из франкского плена, — «они прятали его» и «доставляли в области ислама», т. е. помогали уйти к своим.

В другом месте Усама сообщает об одном юноше-мусульманине, которого он встретил в Набулусе: «Его мать была выдана замуж за франка и убила своего мужа. Ее сын заманивал хитростью франкских паломников и убивал их». Из рассказов этого арабского писателя видно, насколько велика была ненависть крестьян к франкским сеньорам: крестьяне не останавливались даже перед тем, чтобы при случае вступать в схватку с рыцарями, будучи почти безоружными. Однажды к родственнику писателя явился какой-то крестьянин из местности аль-Джиср. Он держал руку под платьем, и на вопрос: «Что с твоей рукой?» — ответил так: «Я схватился с одним франком, но у меня не было ни доспехов, ни меча. Я опрокинул франка и так ударил его в лицо, покрытое стальным забралом, что ошеломил его. Тогда я взял его же меч и убил его им». Тот же писатель сообщает о случае жестокой расправы, которую учинили франки над крестьянином, заподозренном в том, что он привел мусульманских разбойников в Деревню около Набулуса. Этот старик-крестьянин пытался бежать, но тогда, по повелению короля Фулька V, схватили его детей. Чтобы спасти семью, крестьянин пошел на крайнее средство. Он вернулся и сказал королю: «Будь ко мне справедлив и позволь мне сразиться с тем, кто сказал про меня, что я привел разбойников в деревню». И король приказал владельцу разграбленной деревни: «Приведи кого-нибудь, кто сразится с ним». Затем Усама описывает издевательский поединок, устроенный в наказание заподозренного, которого заставили биться с неким кузнецом из этой деревни. «Виконт, правитель города, пришел на место битвы и дал каждому из сражавшихся палку и щит, а народ встал вокруг них, и они бросились друг на друга... Они бились до того яростно, что стали похожи на окровавленные столбы». Судебный поединок, инсценированный иерусалимским королем явно для устрашения крестьян, завершился убийством крестьянина, которого подозревали в сношениях с разбойниками, после чего «на шею старика сейчас же набросили веревку, потащили его и повесили». Свой рассказ Усама заключает негодующим восклицанием: «Вот пример законов и суда франков, да проклянет их Аллах!».

Вражда крепостной массы к крестоносным феодалам была настолько велика, что Вильгельм Тирский считал сирийцев — этого «близкого врага» — опаснее чумы.

Чтобы обеспечить себе безопасность, крестоносцам пришлось возвдвигнуть в завоеванных областях большое число крепостей и замков. Эти сооружения являлись не только военными форпостами против соседних мусульманских государств: они должны были охранять сеньоров от гнева угнетенных «возделывателей полей».

Политический строй франкских государств. В основе политического устройства государств крестоносцев лежала феодальная иерархия сеньоров различных положений и рангов, примерно такая же, которая существовала в то время на Западе.

Иерусалимское королевство считалось первым среди остальных франкских государств, однако, по сути дела, короли иерусалимские не имели каких-либо преимуществ перед тремя другими государями. Правители Триполи, Антиохии и Эдессы фактически были независимы от Иерусалимского королевства. Они не были связаны с государями Иерусалима даже вассальными узами, хотя формально и приносили вассальную присягу (оммаж) королю. В действительности он занимал положение номинального главы равноправных членов своего рода конфедерации крестоносных государств. В своих владениях князья Антиохии, графы Триполи и Эдессы пользовались такой же властью, какой в Иерусалимском королевстве располагал их сюзерен.

Все эти феодальные государства подразделялись на более мелкие единицы феодального владения — баронии; эти последние, в свою очередь, дробились на еще более мелкие — рыцарские феоды или лены и т. д. Так, в Иерусалимском королевстве было четыре крупных владения: на севере Палестины — княжество Галилея (Тивериада), на западе — сеньория Сайды, Кесарии и Бейсана, а также графство Яффы и Аскалона^[39], на юге — сеньория Крака Монреаля и Сен-Абрахама. Сеньоры этих княжеств были непосредственными вассалами короля. Каждый из них имел своих вассалов в лице более мелких владетелей, получивших от них в наследственное держание свои поместья (феоды): вассалом графа Яффы и Аскалона являлся сеньор Рамлы и т. д. Кроме четырех крупнейших феодалов, королям было подвластно свыше десятка менее значительных ленников — тут были владетели Арсуфа, Ибелина и иных местностей и укрепленных пунктов.

Таким образом, в государствах крестоносцев каждое владение было феодом, каждый рыцарь — вассалом. Эта организация господствующего класса складывалась по мере водворения франкских феодалов на Востоке. Лотарингский хронист Альберт Аахенский сообщает, например, что король Балдуин I, спустя четыре дня после вступления на престол, потребовал, чтобы каждый из рыцарей Иерусалимского королевства принес вассальную присягу и представил сведения о своих феодах и поступающих с них доходах.

Со временем, когда мусульмане начали вытеснять крестоносцев с захваченных ими территорий, организация рыцарей претерпела некоторые изменения: вместо поместий (или наряду с ними) короли стали жаловать в феод рыцарям различные доходные статьи: одним — сбор торговых, другим — таможенных пошлин и т. д.^[40]

Иерусалимский король был самым крупным феодалом. Он владел множеством поместий. Королевский домэн простирался на востоке до реки Иордан и Мертвого моря. Кроме того, непосредственно королю было подвластно несколько больших городов — Иерусалим, Набулус, где велась широкая торговля, особенно льном и винами, производившимися в Самарии, а также важные портовые города — Тир и Акра с их окрестностями: там возделывался хлопок, было много оливковых деревьев и виноградников, вблизи Акры имелись плантации сахарного тростника.

Поместья и города, находившиеся под властью королей, приносили им значительные доходы. В пользу короля взимались различные сборы на городских рынках, в портах: таможенные сборы, якорный налог (по одной марке серебра с каждого прибывавшего корабля), налог с паломников — «терциарий» (третья часть стоимости проезда пилигримов) и др.

Помимо этого короли требовали уплаты пошлин с торговых караванов восточных купцов, направлявшихся из Египта в Багдад, из Дамаска — в Египет, в Мекку, в Медину^[41]. Немалую дань взимали короли с кочевников-бедуинов Заиорданья за право пользования старинными пастбищами, отнятыми у них крестоносцами. Не брезговали иерусалимские государи и прямым разбоем. Усама ибн Мункыз передает случай, когда иерусалимский король Балдуин III (1143—1162) приказал потопить близ Акры корабль, на котором семья самого Усамы — его жена и дети — направлялась из Египта в Сирию. Это было сделано лишь для того, чтобы присвоить ценный груз, находившийся на борту судна. «Когда они приблизились к Акке, — рассказывает арабский писатель, — франкский король, да не помилует его Аллах, послал в маленькой лодке отряд своих людей, которые подрубили корабль своими топорами на глазах наших людей. Король, приехавший верхом, остановился на берегу и приказал разграбить все, что было на корабле». Затем, продолжает Усама, все плывшие на корабле были согнаны на берег и подвергнуты обыску. У женщин «отобрали все, что с ними было». На судне королевские слуги «захватили украшения, сложенные там женщинами, платья, драгоценные камни, мечи и оружие, золото и серебро, приблизительно на тридцать тысяч динаров^[42]. Король забрал все это и выдал им пятьсот динаров со словами: „С этим вы доберетесь до вашей страны“. А их было, — заключает Усама, — мужчин и женщин, около пятидесяти душ». Такого рода «христианские подвиги» были вполне в духе феодальных нравов!

Величина домэна и относительно большие доходы давали иерусалимским королям определенный перевес над другими сеньорами королевства — вассалами и подвассалами короны.

Главной обязанностью вассалов была военная служба своему сюзерену. Король имел право требовать ее выполнения в течение всего года: ведь государства крестоносцев находились в состоянии непрерывной войны с соседями, не говоря уже о том, что внутренняя обстановка во франкских государствах была весьма неспокойной. Вассал не имел права надолго покидать свои владения. Еще в первые годы существования Иерусалимского королевства было принято постановление, по которому тот, кто, оставив свой фьеф без разрешения короля, не вернулся обратно в течение одного года и одного дня, терял свои права на эти владения (так называемая «Ассиза одного года и дня»). Вассал должен был являться по призыву сюзерена на коне, в полном боевом снаряжении. Он обязан был приводить с собой своих вооруженных людей и служить сюзерену там и столько времени, где и сколько потребуется^[43].

Обязанностью баронов и других королевских вассалов было также участие в феодальном совете, который собирался время от времени. Такое собрание называлось ассизой или курией. Здесь феодалы решали все свои дела. Королевская курия носила специальное название — высокая палата. Это было феодальное судилище, которое рассматривало тяжбы рыцарей, и военно-политический совет, где обсуждались вопросы войны, мира, дипломатии и пр. Высокая палата ограничивала права королевской власти и контролировала действия короля-сюзерена в отношении вассалов. Курия выступала и хранительницей феодальных обычаев (кутюмов). Выразительно писал об этих порядках арабский эмир Усама ибн Мункыз: «Одни только рыцари пользуются у них (т. е. франков — М. З.) преимуществом и высоким положением. У них как бы нет людей, кроме рыцарей. Они дают советы и выносят приговоры и решения». Постановление, принятое курией, «не может быть изменено или отменено ни королем, ни кем-нибудь из предводителей франков, и рыцарь у них — великое дело».

«Иерусалимские ассизы». Централизация или раздробленность? Основным источником, рисующим политический строй Латино-Иерусалимского королевства, являются «Иерусалимские ассизы». Так называется большое собрание законодательных установлений Иерусалимского королевства. Сохранилась очень поздняя редакция этого документа (на французском языке).

«Ассизы» складывались постепенно, в течение длительного срока. Первоначально нормы феодального права передавались устно от одного поколения франкских рыцарей к другому. Со временем их стали записывать. Некоторые из этих феодальных законов в 1120 г. были сведены в один сборник: в его 24 статьях были зафиксированы установления, определявшие полномочия королевской курии, ее юрисдикцию. Они были утверждены баронами, прелатами и королем Балдуином II в Набулусе. Позже, в конце XII или в начале XIII в., таким же образом были кодифицированы и другие феодальные кутюмы. Так, с течением времени составился главный свод законов Иерусалимского королевства — «Иерусалимские ассизы», которые, следовательно, представляют собой сборник юридических памятников, восходящих к различным временам. Это законодательство не было единственным, применявшимся на франкском Востоке. В государствах крестоносцев имелись и другие «Судебники», о которых, однако, почти ничего не известно.

Каково содержание «Иерусалимских ассиз»? — Они детальным образом определяют порядок феодальной службы, права сеньоров, обязанности вассалов, взаимоотношения между ними. Здесь подробно перечисляются условия, на которых вассалы несут службу сюзерену, устанавливается, в каких случаях король или другой сюзерен могут лишить вассала его феода, и пр.

Из «Ассиз» мы видим, например, что если сеньор незаконно отнял лен у вассала, все остальные вассалы обязаны помочь последнему вернуть свои владения. Они могут уклониться от службы сюзерену, будь то даже сам король, если он нарушит права кого-либо из вассалов. Король может отобрать лен у своего вассала не иначе, как только по приговору курии. При некоторых обстоятельствах вассалы имели даже право не пропускать короля через свои владения. Судя по «Ассизам», мы вправе заключить, что крестоносные феодалы ревниво заботились о том, чтобы сюзерен не предъявлял к ним чрезмерных требований. Иерусалимский король должен был все свои действия согласовывать со своими ленниками: он не мог принять ни одного решения без санкции баронов, так же, как и они не могли этого сделать без разрешения своих вассалов.

Таким образом, в порядках Иерусалимского королевства, как они выступают в «Ассизах», получило свое наиболее полное выражение политическое устройство, именуемое обычно феодальной раздробленностью. Королевская власть представляется по «Ассизам» совершенно бессильной. Следует, однако, учитывать, что организация феодалов в том виде, как она описывается в «Иерусалимских ассизах», полностью созрела лишь в XIII в. Памятник этот, собственно, и отражает тогдашние порядки.

В первые десятилетия существования крестоносных государств положение было несколько иным. В это время в Иерусалимском королевстве, да и в других государствах крестоносцев, намечалось известное усиление княжеской власти. Тенденция к ее укреплению вырастала по мере того, как отношения западных феодалов с порабощенным населением и соседними государствами становились все более напряженными, т. е. по мере того, как обострялась классовая борьба в государствах крестоносцев, принимавшая подчас форму национальной и религиозной вражды, а войны с мусульманскими государствами приобретали длительный и затяжной характер. С одной стороны, мелкие и средние владельцы стремились теснее сплотиться вокруг королевского трона, с другой — сама королевская власть пыталась прочнее привязать к себе рыцарей всех рангов. Такая попытка была, в частности, предпринята в правление Амори I (1162-1173). Когда в 1162 г. владетельный барон Жерар из города Сайды, прославившийся своими разбойничьими подвигами^[44], лишил феода одного из своих ленников, они решительно выступили против этого акта произвола. Король Амори I взял их сторону. Было издано постановление («ассиза»), в силу которого все держатели ленов, чьими бы вассалами они ни являлись, должны стать прямыми вассалами короля и повиноваться ему, как верховному сеньору. Эта «ассиза» ущемляла права крупных баронов и расширяла прерогативы королевской власти. По справедливому замечанию К. Каэна, в подобном положении королевская власть находилась лишь в Англии^[45], где, как известно, еще Вильгельм Завоеватель поставил всех рыцарей в непосредственную зависимость от короны.

Имеются и некоторые другие свидетельства того, что центральная власть в государствах франков в ранние времена их истории не обнаруживала такого полного бессилия, как это было позднее и как это представляется на основании «Иерусалимских ассиз».

Таким образом, в политическом строе государств крестоносцев в середине XII в. появились элементы некоторой централизации.

Процесс этот, однако, не завершился созданием феодальной монархии по образцу тех, которые стали тогда формироваться на Западе. На франкском Востоке централизация оказалась скоротечной: в конце концов здесь возобладали центростремительные тенденции, недостатка в которых, конечно, не было и в момент основания крестоносных государств. Ведь еще Балдуину I пришлось однажды отменить распоряжение об очистке иерусалимских улиц лишь потому, что оно было дано без согласования с баронами. В пределах своих владений сеньоры с самого начала располагали полной самостоятельностью: им принадлежала высшая судебная власть, они имели право объявлять войну, заключать мир, а многие даже чеканить свою монету. Централизаторским тенденциям приходилось пробивать себе дорогу в обстановке, в целом не благоприятной для их развития. В дальнейшем, когда владения западных завоевателей на Востоке начнут все более сокращаться, эти централизаторские тенденции окончательно заглохнут.

Постоянные распри между соперничавшими друг с другом франкскими феодалами, несогласия вассалов с сюзеренами, феодальные мятежи против королей были характерными чертами политической жизни франкских государств.

Купцы и торговля в Латино-Иерусалимском королевстве. Развитию политической централизации мешало и отсутствие прочных хозяйственных связей между государствами крестоносцев и внутри каждого из них. Торговля в экономической жизни Латино-Иерусалимского королевства играла большую роль, но это была, главным образом, торговля с Западной Европой. Вели ее преимущественно североитальянские купцы — венецианцы, пизанцы, генуэзцы. Когда начался первый крестовый поход, они заняли осторожную, выжидательную позицию. Но затем, после того, как крестоносцы одержали ряд побед, купечество Северной Италии сочло нужным оказать им поддержку. Весной 1099 г. Пиза снарядила флот в 120 кораблей; в том же году Венеция послала 200 кораблей; генуэзцы пришли на помощь крестоносцам еще при осаде Антиохии.

В дальнейшем итальянские торговые города приняли определенное участие в крестоносном движении: они подвозили рыцарям оружие, провиант, осадные машины, подкрепления. Все эти услуги были им хорошо оплачены. Венецианские, генуэзские, пизанские и другие купцы получили в портовых городах Сирии и Палестины крупные привилегии. Им были предоставлены отдельные кварталы с жилыми домами, обязательной баней, пекарней, церковью и — что особенно важно — рынком. В этих кварталах итальянцы установили свои порядки: жители их не были даже подсудны местным сеньорам.

Привилегированные поселения итальянских купцов, занимавшие подчас до одной третьей части городов, стали опорными пунктами торговли Западной Европы с Востоком, или, как ее обычно называют, левантийской торговли^[46]. Из Венеции, Генуи, Пизы, а также из французских городов — Марселя, Монпелье и других, с берегов Англии, из испанской Барселоны в XII—XIII вв. более или менее регулярно снаряжались на Восток флотилии купеческих кораблей, груженных всевозможными товарами. Они везли муку (в государствах крестоносцев недоставало хлеба), строительный лес, металлы (из Англии, например, медь и олово), кожи, сукно (выделкой его славились города Южной Франции), лошадей, «живой товар» — рабов (их поставляли в страны Востока, главным образом, венецианцы). В Тире, Акре, Антиохии, Яффе, распродав привезенное, западные торговые люди наполняли свои весельно-парусные галеры и барки новым грузом — восточными товарами, закупленными в портовых городах Леванта.

Караваны судов венецианцев, генуэзцев, марсельцев увозили в Европу шелковые и хлопчатобумажные ткани, изготовлявшиеся искусными сирийскими ремесленниками, корзины с фруктами, мускатным орехом, мешки с тростниковым сахаром, бурдюки и бочки с винами. Они доставляли на Запад шелк-сырец и кипы хлопка, привозившегося в сирийские порты из внутренней Азии, мускус, добывавшийся в Тибете, египетское стекло и красящие вещества, пряности Индии (перец, гвоздику, корицу), древесную смолу, аравийский ладан и амбру, жемчуг и драгоценные камни из далеких азиатских стран, слоновую кость из Африки. Все это и многое другое с выгодой продавалось на рынках Европы.

Однако эта оживленная торговля не создавала экономических связей внутри государств крестоносцев: она была направлена на внешние рынки, а сами итальянские и другие европейские купцы выступали в этой торговле жестокими соперниками. Подчас они вели между собой настоящие войны, вовлекая в них и феодалов. Во время одной такой войны, начатой генуэзцами в середине XIII в., город Акра был наполовину разрушен и в нем погибло около 20 тыс. человек.

Сколько-нибудь устойчивая политическая централизация при таких условиях не могла получить развития.

Католическая церковь в государствах крестоносцев. Для укрепления своего господства франкские феодалы наряду с оружием широко использовали религию. Только в Иерусалимском королевстве было создано пять архиепископств и девять епископств; было основано также большое число монастырей. Некоторые ученые отмечают, что число высших церковных сановников по отношению ко всему населению, проживавшему в государствах крестоносцев, было очень велико. Это несоответствие объясняется просто: ведь католическая церковь, как мы знаем, приняла активнейшее участие в организации и проведении крестового похода отнюдь не бескорыстно. Завоевателям пришлось, хотя они и не горели желанием делать это, поделиться с нею захваченным и награбленным. Церковники овладели в латинских государствах на Востоке изрядным количеством земель. К католическим прелатам перешли владения, раньше принадлежавшие мусульманскому духовенству, а отчасти и христианским церквам, в том числе греческой. Некоторые из новых церковных владений не уступали по своим размерам светским. Так, в XIII в. архиепископство Назаретское насчитывало около двух десятков поместий. Обширны были палестинские владения иерусалимского патриарха, а также клира церкви святого гроба.

Католические иерархи стали влиятельной частью феодального класса на Востоке.

В своих владениях епископы выступали такими же полновластными сеньорами, как и прочие феодалы. Некоторые из светских баронов и рыцарей являлись вассалами епископов. Епископу Лидды, к примеру, были подвассальны десять рыцарей.

Князья и сеньоры, заинтересованные в известной мере в том, чтобы святые отцы помогали им укреплять свое господство, передавали в дар церковным учреждениям земли и различные ценности, захваченные на Востоке. Да и сами католические прелаты не стеснялись в своей приобретательской деятельности. Их жадность в «святой земле» не знала удержу. Они не прочь были присвоить феоды тех рыцарей, которые торопились промотать свое добро. Иерусалимским королям пришлось принять меры, чтобы охладить стяжательский пыл благочестивых пастырей: церковным учреждениям было запрещено покупать феоды, а рыцарям — дарить им замки (дело в том, что под видом дарения зачастую совершалась самая обыкновенная продажа).

Большие средства собирали церковники в виде десятины с урожая, со скота и других доходов: этот налог, ранее не известный на Востоке, был введен завоевателями специально в интересах католической церкви. Средства, которые десятина давала церковным феодалам, были настолько значительны, что франкские короли и бароны с завистью поглядывали на пополнявшиеся всяким добром амбары своих духовных союзников, а иногда и узурпировали права церкви на десятинный сбор. На этой почве неоднократно происходили бурные конфликты между светскими и церковными землевладельцами^[47]. Впрочем последние и сами постоянно ссорились друг с другом из-за дележа поместий и различных доходов. О том, насколько были велики эти доходы, свидетельствуют и латинские, и арабские хронисты. В конце XII в. арабский историк Ибн аль-Асир писал, что один только бог может оценить сокровища иерусалимского патриарха. Крупными ценностями распоряжались и монастыри (Сионский, Иосафат и др.).

Папство и государства крестоносцев. Могут спросить: а что же папство осталось совсем в стороне от всего того, что происходило в государствах франков? — Отнюдь нет. Правда, большие надежды, которые римские папы возлагали на крестовый поход, рассчитывая с помощью крестоносцев умножить богатства апостольского престола, оправдались только частично. Папство получило от первого крестового похода меньше прямых материальных выгод, чем, казалось, могли ожидать римские первосвященники. Византийская церковь не была подчинена Риму. В этом отношении крестовый поход не принес папству того, на что оно надеялось: схизма (раскол) осталась в силе, и Византия благодаря крестовому походу даже расширила и упрочила свои позиции в Малой Азии.

Тем не менее, с образованием франкских государств границы влияния римско-католической церкви раздвинулись. Опорой папства в этих государствах выступило католическое духовенство, прежде всего — иерусалимские патриархи: они приносили папам присягу верности, вроде той, которую обычно вассал давал сеньору. А иерусалимский патриарх располагал значительной властью: по словам Ибн аль-Асира, она была даже большей, чем у короля. Неудивительно, что папство настойчиво стремилось держать под своим неусыпным контролем новые католические владения: папские легаты, наделенные широкими полномочиями, почти ежегодно навещали «святые места». Легаты апостольского престола участвовали в самом создании церковной организации Иерусалимского королевства; через своих легатов папы активно вмешивались даже в выборы патриархов, хотя формально это право принадлежало духовенству и баронам Иерусалимского королевства. Случалось и так, что за обладание патриаршим престолом боролось несколько претендентов из числа франкских церковников: легаты в этих случаях старались провести на пост патриарха кандидата, угодного Риму^[48]. Короче говоря, стремясь закрепить свои позиции в новых владениях римско-католической церкви, папы тщательно заботились о том, чтобы в государствах крестоносцев неукоснительно соблюдались земные интересы наместника св. Петра.

Источники слабости Латино-Иерусалимского королевства. Но и союза католических пастырей со светскими феодалами оказалось недостаточно для того, чтобы крестоносцы смогли чувствовать себя в полной безопасности в своих восточных сеньориях. Было много причин, помимо того, о чем мы уже сказали, ослаблявших франкские государства. В конце концов это были маленькие, поверхностно спаянные между собой княжества. Они тянулись сравнительно узкой полосой вдоль восточно-средиземноморского побережья и были разбросаны на большой территории: их восточная граница^[49] растянулась более чем на тысячу километров. А между тем, крестоносцы жили, главным образом, в городах да в больших укрепленных замках, и хрупкие вассальные узы являлись единственной основой, соединявшей феодалов с центральной властью.

С юга Иерусалимскому королевству постоянно угрожал Египет. Нападения египтян приходилось отражать чуть ли не ежегодно — и не только с суши, но и с моря: не было такого прибрежного города, который бы не атаковали (и иногда не без успеха) египетские корабли. Все намерения крестоносцев захватить Египет оставались в области проектов, хотя недостатка в этих намерениях не было: в 1104 г. Балдуин I уже уступил генуэзцам третью часть «Вавилона», т. е. Каира — настолько иерусалимский король был уверен в своей победе над Египтом, которой так и не суждено было состояться.

В то же время со стороны сирийской пустыни государства крестоносцев то и дело подвергались набегам войск сельджукских князьков. Правда, на границе были сооружены мощные крепости (одну из них хронисты красочно называют «скалой пустыни»), но они не могли целиком уберечь франкских сеньоров от этих, порой неожиданных налетов с востока. А неоднократные попытки овладеть большими городами Сирии терпели неудачу.

Как мы отмечали, западные захватчики-феодалы вечно враждовали друг с другом. Дележ добычи, распределение ленов и многое другое давало поводы к бесконечным раздорам среди крестоносцев всех поколений. Показное единство их религиозных целей, еще сохранявшееся в какой-то мере в эпоху основания франкского владычества на Востоке, в дальнейшем уступило место реальным противоречиям между самими крестоносцами. Соображения о действительных политических и военных выгодах взяли верх над всеми прочими, и то одни, то другие «борцы за дело Христа» вступали в союзы с мусульманскими правителями против своих же единоверцев с Запада. История государств крестоносцев буквально изобилует примерами того, как, по словам американского историка Г. С. Финка, «франкские и мусульманские князья легко забывали взаимную вражду и становились союзниками, если этого требовали их дипломатические и военные интересы». И в этом нет ничего удивительного: в конце концов каждый франкский сеньор более всего стремился к увеличению собственных богатств и власти. Впрочем, дружественные отношения франков с мусульманами тоже продолжались недолго; затишье, когда производился взаимный выкуп пленных, устанавливались дипломатические связи, бароны и эмиры наносили любезные визиты друг другу (много фактов этого рода сообщает Усама ибн Мункыз), очень скоро прекращалось, и война вновь разделяла недавних союзников или друзей.

К слову сказать, восточные феодалы, с которыми западным сеньорам, потомкам первых крестоносцев, случалось время от времени сближаться, в душе всегда относились с презрением к кичливым и заносчивым франкам, выглядевшим в их глазах совершенными дикарями: недаром Усама, сын образованного человека и сам большой книголюб (его библиотека насчитывала несколько тысяч книг), считал франков «только животными, обладающими достоинством доблести в сражениях и ничем больше, так же, как и животные обладают доблестью и храбростью при нападении».

Наконец, господствующий класс — феодальные завоеватели Сирии и Палестины и их потомки — был очень немногочислен. Под началом иерусалимских королей никогда не находилось более 600 конных рыцарей (прямых вассалов и подвассалов различных степеней). Обычно же на службу к королям являлось гораздо меньше воинов-феодалов. Численность войск Балдуина I, к примеру, не превышала современного батальона.

Привилегированная господствующая верхушка во франкских государствах жила среди озлобленного, враждебно настроенного туземного населения. Сил одних только вассалов было недостаточно для того, чтобы держать в покорности туземное население и успешно отражать нападения соседей-мусульман.

Иерусалимские короли и другие крестоносные князья старались восполнять эту недостачу тем, что дополнительно к рыцарям-вассалам вербовали себе наемников. Они набирались из числа тех пилигримов, которые после первого крестового похода направлялись в «святую землю», не имея большей частью намерений обосноваться там, а просто в расчете пограбить, кого удастся. Король платил каждому рыцарю-пилигриму довольно солидную сумму (по более поздним данным, 500 безантов в год — это было больше того, что давал обычный рыцарский лен своему держателю). Но и рыцари-пилигримы ненамного увеличивали обороноспособность франкских государств. Эти рыцари ненадолго оставались в Палестине.

Старожилы и новые паломники. Характерной чертой жизни франкских государств было непостоянство, текучесть крестоносного населения. В первые десятилетия XII в. бедняки и рыцари с Запада продолжали отправляться на Восток в поисках земель и добычи. Плачевная участь крестоносцев 1101 г. не обескуражила феодальных авантюристов, а тяжкое положение крестьян в Европе по-прежнему гнало их «на стезю господню». Каждый год, весной (перед пасхой) и в конце лета, корабли венецианских, пизанских, амальфитанских, марсельских купцов доставляли в портовые города франкских государств паломников-крестоносцев из Южной Франции, Италии, Германии, Фландрии. На плече у них был нашит крест, но в подавляющем большинстве своем пилигримы отправлялись в Палестину не для того, чтобы помолиться в церкви святого гроба, искупаться в Иордане и унести домой пальмовую ветвь с его берегов. Некоторые, наиболее оборотистые из них прихватывали с собой разные товары в расчете выгодно сбыть их в «святых местах» с тем, чтобы и оправдать дорожные расходы, и, по возможности, разжиться (с Востока они также увозили закупленное там для перепродажи на родине). Другие хотя и погружались на вместительные суда итальянцев и марсельцев почти с пустыми руками, но с непременной мыслью любым путем обогатиться в восточных землях. Немало было среди паломников просто нищих и всякого рода выбитых из жизненной колеи людей, в том числе и преступных элементов. Католическая церковь, проявляя христианское «милосердие», подчас заменяла смертную казнь людям, совершившим уголовные преступления, паломничеством в Иерусалим: пусть грабят и убивают, но там, в «земле обетованной», на пользу католицизму — такова была истинная суть «милосердия» католических прелатов. И вот, как говорит немецкий летописец, монах Бурхардт, посетивший Палестину в 1282 г., «кто сделал что-нибудь плохое, — убийца, грабитель, вор, клятвопреступник — тот отправляется за море, на Восток, якобы ради того, чтобы смыть преступление, а на деле потому, что из страха перед возмездием не рискует остаться дома. Они устремляются сюда со всех сторон, — пишет он, — меняя только небо, под которым живут, но не нравы. Истощив свои средства, они начинают творить еще худшее, чем то, что делали раньше». Примерно в таком же духе характеризует этих паломников и Яков Витрийский, также упоминая среди них воров, убийц, пиратов, пьяниц, игроков, беглых иноков и монахинь, клятвопреступников, «блудниц» и т. п. Из таких «святых» людей, в значительной мере, набирались подкрепления, которые римско-католическая церковь направляла в государства франков.

Большинство всех этих пилигримов, прибывавших с Запада, не имело возможности обосноваться в Иерусалимском королевстве и уезжало обратно в Европу.

Надо иметь в виду, что европейские рыцари, уже раньше успевшие утвердиться на Востоке, относились к новым пришельцам с большой неприязнью. Князья и короли использовали временами помощь рыцарей-пилигримов против сельджуков, но допускать их надолго к источнику своего обогащения — грабежу подвластного населения — не входило в планы крестоносных феодалов, уже акклиматизировавшихся на Востоке. Новые захватчики, потянувшиеся в «землю обетованную» после первого крестового похода, в глазах старожилов являлись нежелательными конкурентами. Ревнители католицизма делали все возможное, чтобы вредить своим ближним. Пуще всего они боялись потерять приобретенное «праведными трудами», утратить исключительное обладание сиро-палестинскими землями. Очень выразительно писал об этом безвестный хронист, «Продолжатель Санблазиенских анналов»: франки, по его словам, сильнее страшились доблести латинян, прибывавших с Запада, чем коварства язычников, и потому старались воздвигнуть первым возможно больше препятствий.

Часто случалось, что войны с сельджуками, которые крестоносные рыцари-старожилы начинали совместно с вновь явившимися к ним на помощь искателями наживы, заканчивались безрезультатно только потому, что, пока паломники дрались с «погаными», их союзники, не дожидаясь исхода битвы, после полупобеды спешили заключить мир с врагом.

Создание военно-монашеских орденов и папство. Для того чтобы упрочить внутреннее и внешнеполитическое положение государств крестоносцев, вскоре после первого крестового похода были созданы особые военномонашеские организации — ордена тамплиеров и госпитальеров. По внешнему облику это были религиозные братства. Вступая в орден, рыцари обязывались, подобно монахам, не обзаводиться семьей, не стремиться к богатству, беспрекословно повиноваться своим начальникам.

Однако религиозными братствами ордена явились только по внешности. Белый плащ (подобие монашеского одеяния) с красным крестом, который носили тамплиеры, черный, или позднее, красный с белым крестом, составлявший отличительную одежду госпитальеров, были не более как символом. Под полумонашеской накидкой у тех и других скрывались рыцарские латы. Оружием братьев-рыцарей служили не проповеди и не монашеское смирение, а меч и копье.

Правда, госпитальеры занимались и благотворительными делами. Еще около 1070 г. амальфитанские купцы построили в Иерусалиме госпиталь св. Иоанна: около этого госпиталя (он находился между базаром и церковью святого гроба) первоначально и группировались монахи — члены будущего ордена (отсюда их название — госпитальеры или иоанниты). В их задачу входило оказывать покровительство паломникам, прибывавшим в Палестину, обеспечивать их жильем и питанием, лечить заболевших в пути (такие же госпитали были устроены и в других городах Иерусалимского королевства). Однако вскоре после первого крестового похода эти благотворительные обязанности отошли на задний план, и орден иоаннитов превратился преимущественно в военное, рыцарское объединение.

Что же касается тамплиеров, или храмовников, то этот орден, основанный группой французских рыцарей около 1118 г., с самого начала своего возникновения носил почти исключительно военный характер. Название его — храмовники — объясняется тем, что первоначальной резиденцией рыцарей, основателей ордена, являлась та часть дворца иерусалимского короля, которая примыкала к храму Спасителя: это была, собственно, арабская мечеть аль-Акса, превращенная крестоносцами в церковь (по преданию, мечеть эта была построена на месте храма царя Соломона)^[50].

Главными задачами обоих рыцарских сообществ являлись, во-первых, борьба против соседних мусульманских государств, т. е. оборона и расширение владений крестоносцев, и, во-вторых, подавление возмущений покоренного франками, но не покорившегося им туземного населения. Этим определялось строго централизованное устройство военно-монашеских орденов, зафиксированное в их уставах. Во главе каждого ордена стоял великий магистр. Ему были подчинены начальники подразделений (провинций) ордена на местах — магистры, или великие приоры, а также другие должностные лица — маршал, командор, коннетабль и прочие, из которых составлялся совет при великом магистре — генеральный капитул.

Горячее участие в создании орденов приняло папство: по замыслу пап, ордена должны были всецело посвятить себя делу «защиты христианства». Чтобы никакие мирские интересы не отвлекали их от выполнения столь высокой миссии, члены орденов и связывали себя монашескими обетами (целомудрия, бедности и послушания). С этой же целью членам орденов запрещены были всякие светские развлечения: они не могли заниматься соколиной охотой, играть в шахматы, смотреть зрелища, даже петь что-либо комическое или громко смеяться. Чтобы полностью поставить ордена на службу своим целям, папство предоставило храмовникам и госпитальерам различные привилегии: в первую очередь, они были освобождены от подчинения светским и церковным властям франкских государств. Верховная власть над орденами госпитальеров и тамплиеров принадлежала непосредственно римскому папе. Папа Иннокентий II издал в 1139 г. специальную буллу в пользу тамплиеров, устанавливавшую, что никто не вправе требовать от великого магистра и братьев-рыцарей вассальной присяги; никто, кроме папы, не может судить члена ордена, объявлять интердикт над церквями храмовников; владения ордена должны быть свободны от уплаты каких бы то ни было церковных налогов и т. д. Эту буллу подтверждали многие другие римские первосвященники XII—XIII вв. Они даже расширили первоначальные привилегии храмовников. Сходные пожалования получали от пап, начиная с 1154 г., и госпитальеры. В своих посланиях феодальным сеньорам римские папы неуклонно требовали соблюдения и уважения прав и привилегий, данных обоим орденам Римом.

Предоставляя рыцарям-монахам исключительное положение, папы римские прежде всего пеклись о своих политических интересах: они рассчитывали использовать братьев-рыцарей, в первую очередь тамплиеров, в качестве боевой силы апостольского престола на Востоке. Стремясь повысить авторитет орденов, римские папы не скупились на похвалы своему «небесному воинству», которое, по словам Климента III, якобы «целиком посвятило себя служению всемогущему богу».

Удалось ли папству достигнуть поставленных им целей? Содействовали ли ордена укреплению Латино-Иерусалимского королевства?

Деятельность орденов и ослабление франкских государств на Востоке. Современники свидетельствуют о том, что образ жизни орденских братьев был крайне далек от монашеских идеалов, а практическая деятельность — от целей, которые преследовали их покровители в Риме.

Католические государи и князья Европы стремились упрочить благосостояние орденов: расчет был на то, что братья-рыцари помогут франкским феодалам надолго удержать под своей властью Восточное Средиземноморье. Со всех сторон к ним приходили щедрые пожертвования. Они получали в дар от церковной и светской знати богатые поместья — и не только на Востоке, но и на Западе. Знатные паломники из Европы поручали орденам закупать для них в Сирии и Палестине имения, дворцы, дома в городах, в которых они могли бы останавливаться во время своего пребывания в «святой земле», с тем, чтобы все это затем переходило в собственность орденов. Орденам передавались подчас и крупные денежные суммы. По словам хрониста Матвея Парижского, английский король Генрих II завещал тамплиерам 42 тыс. марок серебром и 500 марок золотом. В 1217 г. венгерский король Андраш II передал в дар тамплиерам большие ценности. Но, несмотря на то, что братья-рыцари не имели оснований сетовать на свою бедность, они не довольствовались приношениями титулованных лиц. Почти вся энергия и госпитальеров, и тамплиеров вскоре после создания этих орденов оказалась сосредоточенной на самом бесстыдном стяжательстве. В этом отношении ордена едва ли не превзошли остальных франкских сеньоров. Все средства для них были хороши — война и грабеж, торговля и спекуляция.

Со временем «бедные рыцари Христа» построили свой транспортный и торговый, а затем и военный флоты. За солидную мзду они перевозили паломников из Европы на Восток и обратно. Храмовники выступали в роли образцовых спекулянтов своего времени. Безымянный биограф римского папы Иннокентия III рассказывает, как в 1208 г. они продали в Сицилии зерно, которое должны были доставить в святую землю: цена на хлеб в Сицилии была выше, чем в Палестине, а нужды палестинских франков мало интересовали воинство папы. Накопив большие богатства, братья-рыцари занялись и такими промыслами, как ростовщичество и банковское дело. Уже в XII в. тамплиеры ссужали деньгами знатных пилигримов. Во время войн многие светские и церковные феодалы передавали на сохранение храмовникам свои ценности. Тамплиеры не стеснялись присваивать крупные суммы из этих доверенных им средств. В 1199 г. они не вернули епископу Тивериадскому 1300 безантов, полученных на сохранение, и епископу пришлось жаловаться на бесчестных банкиров в Рим. В XII в. храмовники стали практиковать ссуды под залог земли.

Их дом в Париже превратился в своеобразный центр финансовых операций, которым храмовники учились у ломбардских денежных людей: один из великих магистров ордена был даже родственником знаменитой семьи ломбардских банкиров. Сами римские папы охотно пользовались финансовыми услугами «бедных рыцарей»: им, как банкирам, поручали хранить и выплачивать деньги, собранные папскими агентами на нужды крестовых походов, давать взаймы сеньорам, отправлявшимся на Восток, и пр.

Орден тамплиеров особенно преуспел на поприще стяжательства. Но и госпитальеры старались не отставать от них, особенно усердно занимаясь умножением земельных владений. Богатства орденов непрерывно росли. Через несколько десятков лет после создания ордена храмовников ему принадлежали тысячи деревень, множество лугов, виноградников, соляных промыслов, земельных участков в городах, в том числе рынки, с соответствующими доходами. Провинции ордена имелись во Франции, Сицилии, Испании и Португалии, в Венгрии и Чехии, в Италии и в других странах. Братья-рыцари сделались жесточайшими эксплуататорами крепостного населения в своих поместьях. Не раз здесь поднимались восстания против этих слуг апостольского престола: наиболее значительное восстание вспыхнуло в конце XII в. на Кипре^[51].

Упрочив при помощи пожалований и грабежей, торговли и ростовщичества свою материальную базу, ордена заняли в XII в. первенствующее положение в государствах крестоносцев. Им были переданы многие крепости и замки; гарнизоны братьев-рыцарей были размещены почти во всех городах Иерусалимского королевства, княжеств Триполи и Антиохии — повсюду они имели свои дома (казармы). Орденские рыцари всячески подчеркивали свою независимость от баронов и епископов, не стесняясь прибегать к весьма дерзким выходкам. Во время епископских проповедей, например, они трезвонили во всю мочь в колокола в своих церквах, и один иерусалимский патриарх вынужден был пожаловаться на столь вызывающее поведение братьев-рыцарей римскому папе. Подчас братья-рыцари вступали в открытые конфликты с местными церковными и светскими властями. В 1155 г. госпитальеры совершили даже вооруженное нападение на церковь святого гроба в Иерусалиме. Однако папство на все это смотрело сквозь пальцы.

Случалось и так, что орденские рыцари своими разбоями причиняли прямой ущерб самой иерусалимской короне, и королям «священного града» ничего не оставалось, кроме как унимать силой воинов папского престола^[52].

Но и друг с другом оба ордена были не в ладах. Жадность братьев-рыцарей порождала постоянные распри между госпитальерами и храмовниками. Они готовы были уничтожить друг друга из-за обладания какой-нибудь мельницей. В 1179 г. папа Александр II заставил оба ордена подписать формальный мир, словно речь шла о двух враждебных государствах.

К концу XII в. военно-монашеские ордена превратились в могущественную военно-политическую и экономическую силу на Востоке и на Западе, в крупнейших феодальных владетелей. В руках орденов сосредоточились огромные богатства — не только земельные, но и денежные. Многие рыцари из западных стран потянулись в ордена, привлеченные возможностью безбедной жизни под прикрытием креста. В короткое время количество членов орденов выросло до внушительных размеров. К концу XII в. в ордене тамплиеров насчитывалось около 15 тыс. членов.

Ордена выступили как наиболее организованная сила государств крестоносцев. Однако их независимое положение, грабежи, конфликты как со светскими и церковными феодалами, так и друг с другом, в конечном счете привели к еще большей дезорганизации политической жизни в государствах крестоносцев. По словам хрониста, орденские братья искали только своей выгоды, но не жили заботой о «делах Христа». Всецело поглощенные стяжательством, ордена были не в состоянии всерьез содействовать упрочению франкских завоеваний. В конце концов они вышли и из папского подчинения: но это произошло уже во второй половине XIII в.

Глава четвертая. Папство и четвертый крестовый поход

От первого к четвертому крестовому походу. Первый крестовый поход не явился единственным в истории. Причины, породившие его, продолжали отчасти действовать в XII в. и в гораздо меньшей степени — в XIII в. Не раз представлялись и удобные поводы к организации новых крестоносных войн. Первые крестоносцы стремились завоевать земли на Востоке. Этой цели они достигли. В XII—XIII столетиях западное рыцарство, отнюдь не отказываясь от попыток дальнейших захватов в Восточном Средиземноморье, оказалось, однако, вынужденным прежде всего позаботиться о том, чтобы удержать за собой ранее завоеванные территории.

Мусульманский мир постепенно сплачивался. Не прошло и полвека после захвата Иерусалима воинством Урбана II, как франки испытали первый сильный удар от сельджуков. В 1144 г. мосульский правитель Имад ад-Дин Зенги отнял у них Эдессу.

Папство тотчас забило тревогу. В 1146 г. папа Евгений III провозгласил второй крестовый поход.

Если светские феодалы, сеньоры и рыцари не хотели терять своих новых владений, то еще меньше желала этого верхушка католической церкви.

Ведь церковники завладели в государствах крестоносцев немалым количеством поместий и немалыми доходами. Римские папы тоже не остались в накладе в результате первого крестового похода. Неудивительно, что они проявляли инициативу всякий раз, когда приобретениям западных захватчиков грозили какие-либо опасности, как это случилось в середине XII в.

Однако, второй крестовый поход (1147—1149) потерпел полнейшую неудачу^[53]. Он был плохо организован, еще хуже проведен и принес с собой лишь новые, весьма значительные людские и материальные потери для Запада. Одна Германия, по мнению австрийского ученого Р. Рэрихта, потеряла в этом предприятии до миллиона человек.

Тем не менее, папы римские и не думали отрекаться от организации новых крестовых походов.

В 1187 г. египетский султан Салах ад-Дин, или Саладин, видный полководец, объединивший значительную часть Передней Азии, разбил в Палестине двадцатитысячную армию крестоносцев, захватив при этом в плен многих знатных сеньоров, в том числе самого иерусалимского короля Гвидо Лузьиньяна. Вслед затем он овладел многими приморскими городами, и в довершение всего войска Саладина заняли Иерусалим.

Престарелый папа Урбан VIII скончался от потрясения, получив известие о падении Иерусалима. Его преемники со всей силой вновь ударили в набат. «Вернуть Иерусалим!» — потребовали сперва Григорий VIII, а спустя два месяца после его смерти — Климент III. В 1188 г. объявляется третий крестовый поход.

Это предприятие возглавили три государя: германский император Фридрих I Барбаросса, французский король Филипп II Август и английский король Ричард Львиное Сердце. Все они преследовали в крестовом походе исключительно завоевательные цели и откликнулись на зов апостольского престола вовсе не по религиозным мотивам.

К концу XII в. Средиземное море приобрело важное значение в экономической жизни многих стран Западной Европы. Оно сделалось великой торговой дорогой, связывавшей Запад с Востоком. Молодые феодальные государства, сложившиеся или складывавшиеся в это время, в первую очередь, Германская империя Гогенштауфенов, англо-французская держава Плантагенетов, французское королевство Капетингов, да и другие наперебой старались взять под свой контроль восточную (левантийскую) торговлю, утвердив свое влияние и даже гегемонию на Средиземном море. Стремление феодальных государств Запада к господству в Средиземноморском бассейне стало с конца XII в. одним из главнейших побудительных стимулов к крестовым походам. А взаимное столкновение реальных политических интересов западных государств, происходившее на почве этой средиземноморской экспансии^[54], все чаще приобретало столь острый характер, что обрекало на провал старания римских пап сохранить за крестовыми походами хотя бы видимость общеевропейского религиозного дела.

Третий крестовых поход (он продолжался три года — с 1189 по 1192 г.), как и второй, провалился самым позорным образом. Немецкие крестоносцы, с грабежами прошедшие болгарские и византийские земли^[55], большей частью вообще не достигли Палестины: они повернули назад после того, как император Фридрих I утонул, переправляясь через горную речку в Сирии. Французы и англичане на протяжении всего похода враждовали между собой: Филипп II в разгар военных действий уехал из Палестины и, вернувшись в Европу, вступил в союз с противниками английского короля. Ричард Львиное Сердце, отважный боец, но скверный военачальник, терпел почти одни неудачи. В результате провала третьего крестового похода Иерусалим остался под властью Египта. Английский король сумел выторговать у Саладина только небольшие уступки: паломники и купцы в течение трех лет могли посещать «священный город»; за крестоносцами сохранялась узкая прибрежная полоса от Тира до Яффы.

С точки зрения апостольского престола такой- результат был совершенно недостаточным. Папство не желало мириться с утратой Иерусалима. Теперь, помимо всего прочего, это был уже и вопрос престижа. Миновало еще несколько лет, и на Западе в четвертый раз раздался папский призыв к крестовому походу.

Основная проблема истории четвертого крестового похода и ее значение. Четвертый крестовый поход занимает особое место в истории крестоносного движения. Некоторые ученые считают этот поход, завершившийся разгромом Византии и образованием Латинской империи, каким-то недоразумением. В действительности, именно в четвертом крестовом походе с исключительной рельефностью выявились как раз те устремления феодалов и католической церкви, которые составляли главную пружину крестоносных предприятий вообще.

Хрупкая религиозная скорлупа, в которую церковники все время облекали захватнические предприятия рыцарей на Востоке, оказалась полностью разбитой в четвертом крестовом походе. Вместо того, чтобы добиваться освобождения. Иерусалима, крестоносцы, первоначально отправившиеся в поход на мусульманский Египет, захватили столицу Византийской империи — Константинополь.

Каким же образом случилось, что, двинувшись за море под религиозными знаменами, в качестве «спасителей христианской веры» от поруганий мусульман, французские, немецкие, итальянские и другие феодалы завоевали и разграбили христианское государство? Явился ли такой поворот событий чистой случайностью, как это старался представить в своих записках один из руководящих деятелей крестоносного предприятия, французский феодал, историк Жоффруа Виллардуэн? Или же превращение антиегипетского крестового похода в завоевательную экспедицию против Византии произошло в результате чьих-то преднамеренных действий? И если последнее верно, кто же виновники того, что крестоносцы, по словам папы Иннокентия III, «уклонились с пути»? Быть может, это — хитрые венецианские торгаши, питавшие давнюю ненависть к Византии? Так изображают положение вещей византийский историк Никита Хониат, сирийский хронист Эрнуль, анонимный папский историограф (составитель «Деяний Иннокентия III») и некоторые другие. Или же главная вина лежит на непосредственных предводителях похода, таких, как итальянский маркиз Бонифаций Монферратский (на него возлагает ответственность другой французский бытописатель и участник похода, рядовой воин-рыцарь — Робер де Клари, автор мемуаров «О завоевании Константинополя»)? А может статься, что странная судьба крестоносной экспедиции была обусловлена вмешательством каких-либо посторонних политических сил, действовавших из-за кулис и незаметно для самих участников похода толкнувших их на константинопольскую авантюру? — Современники высказывали и такие суждения. Некоторые летописцы, в том числе и безвестный русский автор, рассказ которого о событиях похода, содержащийся в Новгородской летописи, является ценным историческим источником, отводят, например, большое место в «уклонении крестоносцев с пути» проискам германского короля Филиппа Швабского, с которым был связан Бонифаций Монферратский.

Вопрос о причинах, по которым четвертый крестовый поход принял несколько неожиданное направление и закончился тоже неожиданным результатом, является довольно сложным и запутанным не только в силу разноречивых сообщений источников. И современникам захвата Константинополя крестоносцами —писателям средневековья, и тем более позднейшим историкам, искавшим разрешения этой загадки, была чужда беспристрастность. Влияние политических и религиозных взглядов ученых сказывалось и на результатах исследований проблемы четвертого крестового похода в XIX—XX вв., затрудняя ее подлинно научное решение.

Захвату Византии крестоносцами посвящено огромное количество исследований. В книгах, статьях, комментариях к документам выдвинуты самые разнообразные версии относительно причин изменения направления четвертого крестового похода. История этой крестоносной экспедиции в целом и ее отдельные эпизоды не раз служили предметом жаркой полемики историков. Трудно даже представить себе, сколько труда вложено исследователями, начиная с 60-х годов прошлого века, в разрешение запутанного вопроса об обстоятельствах перемены курса крестоносцами, сколько усилий затрачено на то, чтобы разъяснить перипетии четвертого крестового похода. Ученые собрали и изучили огромный фактический материал источников на латинском, греческом, старофранцузском, армянском, русском и других языках. Им удалось заполнить много белых пятен в истории четвертого похода. Крупная заслуга в этом отношении, наряду с западноевропейскими историками (П. Риан, Н. де Вайи, Г. Ганото, К. Климке, Л. Штрейт, Ж. Тессье, В. Норден, Э. Герланд и др.), принадлежит русским историкам, особенно византинистам В. Г. Васильевскому и Ф. И. Успенскому, которые наметили правильный путь для уяснения многих важных моментов в развитии событий 1202—1204 гг.

Следует, однако, иметь в виду, что на всех без исключения работах буржуазных историков лежит отпечаток большей или меньшей тенденциозности в освещении событий. За чисто научными, казалось бы, спорами ученых скрывались определенные идеологические и политические (осознанные либо неосознанные) интересы тех или иных общественных групп. Не вдаваясь в длинную историю полемики о четвертом крестовом походе, в которой порой высказывались и крайне скептические взгляды^[56], ограничимся в качестве иллюстрации несколькими примерами они довольно показательны.

В середине 70-х годов прошлого века французский ученый П. Риан в книге «Иннокентий III, Филипп Швабский и Бонифаций Монферратский»^[57] в объяснение истории захвата Византии крестоносцами выдвинул теорию «германской интриги». Сущность ее заключалась в том, что все решающие события четвертого крестового похода, отклонявшие его участников от первоначальной цели, были объявлены плодом германского вмешательства. Опираясь на свидетельства некоторых летописцев и на другие документы, основным виновником поворота крестоносцев на Константинополь Риан признавал германского короля Филиппа Швабского (сына Барбароссы); по мысли ученого, этот представитель Гогенштауфенов намеревался добиться отклонения крестового похода от его прямой цели для того, чтобы нанести удар престижу папства — врага Германской империи — и тем самым укрепить положение последней.

Это была довольно односторонняя теория, отражавшая рост националистических настроений, которые захлестнули после франко-прусской войны 1870—1871 гг. французскую (равно, как и немецкую) историческую литературу: отсюда вытекало стремление Риана «обвинить» Германию в перемене направления четвертого крестового похода и в захвате Константинополя. Ярко националистическая окраска теории «германской интриги» сочеталась у Риана еще с одной тенденцией. Он всячески старался обелить папу Иннокентия III, подчеркнуть якобы отрицательное отношение главы католической церкви к походу крестоносцев на Константинополь. Эту сторону взглядов Риана также нетрудно понять, если учесть, что он был усердным католиком, к тому же аристократом, а, как известно, в дворянско-аристократических кругах Франции после разгрома версальцами Парижской коммуны усилилась тяга к сближению с Ватиканом.

В конце XIX — начале XX в. вышли в свет исследования немецкого историка В. Нордена, посвященные четвертому крестовому походу и отношениям папства с Византией^[58]. Идеолог германского империализма Норден решительно отверг обвинения, предъявленные штауфенской Германии Рианом и примкнувшими к нему учеными (Э. Пирс и Э. Бушэ). В отличие от этих исследователей, Норден утверждал, что если штауфенская Германия и участвовала в событиях 1202—1204 гг., то лишь наряду с другими силами Запада — Венецией и пр. Четвертый крестовый поход, доказывал он, был исторической попыткой разрешить вековой спор Запада с Византией. Германия при этом отстаивала только свои интересы, и потому в отклонении пути крестоносцев к Константинополю нельзя видеть реализацию одних лишь германских планов. По мнению Нордена, этот поворот произошел в результате совпадения издавна укоренившейся вражды Запада к Византии с отдельными случайными обстоятельствами, например с тем, что во время похода к крестоносцам обратился за помощью византийский царевич Алексей. Таким образом, в захвате Константинополя Германия повинна ничуть не больше, чем любой другой участник похода, — таков, в сущности, вывод Нордена.

Политическая подоплека построения немецкого историка (при несомненной правильности некоторых его соображений) довольно прозрачна: ее суть — в своеобразном историческом оправдании колонизаторской политики кайзеровской, империалистической Германии в Малой Азии. Концепция Нордена в целом была продиктована желанием ослабить впечатление, созданное в свое время Рианом, об исключительной и чуть ли не определяющей роли средневековой Германии в захвате Константинополя в 1204 г. Германия, как бы говорил Норден, была только одним из партнеров по захвату Византии, она выступала лишь в числе других западноевропейских государств.

Возьмем еще один пример. В 60—70-х годах в исторической литературе получила хождение «теория венецианской измены». Ее сторонники полагали, что отказ от крестового похода на Египет был целиком делом рук коварных венецианцев. В 1202 г. Венеция якобы вступила в соглашение с мусульманами: за деньги и торговые льготы, полученные от египетского султана, она продала ему «святое дело» — взялась задержать крестоносцев и направить их в сторону от Египта. Эта теория, — надо заметить, что ее приверженцы, наряду с ошибочными, высказали немало и справедливых положений, — вызвала решительный отпор у некоторых, главным образом французских, ученых. Резкую отповедь первому защитнику «теории венецианской измены» — Л. Мас-Латри дал еще в 1873 г. Н. де Вайи, издатель и комментатор записок Жоффруа Виллардуэна. Он категорически отклонил мнение Мас-Латри о «венецианской измене» и даже обвинил своего ученого коллегу в научном легкомыслии (в результате позднейших исследований, особенно француза Г. Ганото, действительно было установлено, что никакого договора с Египтом в 1202 г. Венеция не заключала, и в этом смысле теория «венецианской измены» не имела под собой фактических оснований). Н. де Вайи встал на защиту той схемы событий, которую за 600 лет до этого нарисовал Виллардуэн, — «теории случайностей», как назвал ее Риан. И опять-таки в данном случае позиция исследователя (Н. до Вайи) определялась отнюдь не одними чисто научными соображениями, не только материалом документов. Дело в том, что, как ни расценивать степень достоверности сочинения маршала Шампанского «Завоевание Константинополя»^[59], но объективно картина, нарисованная в его записках, является завуалированным оправданием захвата Константинополя крестоносцами, главную массу которых составляли французские сеньоры и рыцари. Вот почему Н. де Вайи, а позднее Ж. Тессье и другие ученые — защитники колониальной экспансии Франции — так отстаивали схему Виллардуэна. Один из них — Ж. Бедье — открыто заявил, что упреки Виллардуэну в недостоверности и преднамеренном извращении событий он рассматривает как обвинение в империализме, направленное против внешней политики Франции XX в.^[60] Недаром в новейшее время Э. Фараль, Ш. Диль, Л. Брейе вновь возродили взгляды Виллардуэна и вслед за ним стали объяснять зигзаги в истории крестоносного предприятия начала XIII в. серией случайностей.

В этой связи мы хотели бы обратить внимание читателя на ложную тенденцию, характерную для сочинений большинства западных исследователей истории крестовых походов и папства — от сравнительно старых до новейших (Дж. Л. Ла Монт, Дж. Клэйтон, Э. Смит, Е. Тилльман и др.): почти все они, подобно Риану, стараются доказать невиновность Иннокентия III в захвате крестоносцами Константинополя и других христианских городов^[61].

Некоторые зарубежные историки наших дней, изучающие крестовые походы, часто становятся на путь безудержного восхваления западного воинства, участвовавшего в захвате Константинополя. И, к сожалению, даже те из них, которые находят в себе достаточно добросовестности, чтобы квалифицировать взятие византийской столицы в 1204 г. как «акт международного разбоя», — даже и они, подобно французскому исследователю Р. Груссэ^[62], считают возможным изображать захват Византии в эпических тонах и чуть ли не в виде некоего героического подвига западных народов. Конечно, такой необъективный подход к вопросу только препятствует его всестороннему разрешению. А между тем, историки, собственно, и до настоящего времени не пришли к полному и окончательному согласию в отношении четвертого крестового похода: они снова и снова подвергают обсуждению показания современников, привлекают ранее не использовавшиеся (или использовавшиеся недостаточно) источники, самым пристальным образом пересматривают свидетельства старинных документов. Только за последние 20 лет вышло в свет более десятка специальных исследований и общих трудов ряда зарубежных ученых, в которых затрагиваются спорные вопросы истории четвертого крестового похода. На эту тему писали буржуазные историки Запада (А. Грегуар^[63], Ш. Диль^[64], Ж. Лоньон^[65], П. Топпинг^[66], А. Фролов^[67], А. Ваас^[68]). Загадка четвертого крестового похода привлекла внимание и ученых народно-демократических стран — Болгарии (Б. Примов^[69], П. Петров^[70]) и Румынии (Э. Франчес^[71]).

Проблема четвертого крестового похода изучается и советскими историками. Основные события его теперь установлены с достаточной полнотой.

Теократическая политика Иннокентия III и начало подготовки четвертого крестового похода. Инициатором четвертого крестового похода выступил римский папа Иннокентий III (1198—1216). Его понтификат (правление) знаменует собой важный этап в истории папства. В это время оно достигло большого могущества. Выходец из влиятельной графской фамилии Сеньи, Иннокентий III занял папский престол в возрасте 37 лет; он был самым молодым в избравшей его кардинальской коллегии. Но выбор седовласых кардиналов имел под собой серьезные основания. Иннокентий III являлся, несомненно, выдающимся церковным и крупным политическим деятелем своего времени. Часто его ставят в один ряд с Григорием VII. Это — не совсем верно: хотя различия в характере деятельности того и другого и не были слишком велики, все же ставить между ними знак равенства нельзя. В отличие от убежденного цезарепаписта Григория VII, Иннокентий III не обладал строго последовательными теократическими взглядами. Он не раз высказывался в том смысле, что задачи «наместника божьего» на земле лежат исключительно в религиозной сфере. На словах, по крайней мере, Иннокентий III не выражал особой приверженности идее универсалистской папской монархии, считая, что римский первосвященник должен обладать всей полнотой власти в церковных делах и не вторгаться в прерогативы светских правителей — дабы не смешивать светской власти с духовной. Однако это было только на словах.

В своей политике и дипломатии Иннокентий III рьяно проводил в жизнь доктрину Григория VII о превосходстве духовной власти над светской, о том, что папы имеют право распоряжаться судьбами государств и коронами их государей и пр. На практике деятельность этого феодального политика в папской тиаре была целиком направлена на то, чтобы реализовать планы, выдвигавшиеся еще Григорием VII, планы подчинения римскому первосвященику всех христианских государств.

Стремления к образованию универсалистской империи получили широкое распространение в политике западноевропейских государств конца XII — начала XIII в. Эти стремления выросли на почве территориальной экспансии молодых феодальных монархий того времени. Такие универсалистские тенденции были свойственны прежде всего политике правителей Германской империи Гогенштауфенов, но они были далеко не чужды и государям англо-французской державы — Плантагенетам и даже — Франции, где королевская власть лишь начала подниматься. «Одного человека довольно, чтобы управлять всем миром», — говаривал будто бы Филипп II Август.

Наиболее всеобъемлющий характер универсалистские тенденции получили в политике римской курии: ведь католическая церковь представляла собой интернациональный центр феодальной системы. Ее экспансионистские проекты отличались наибольшим размахом. В лице Иннокентия III они нашли необычайно рьяного исполнителя.

Что бы ни писал и ни говорил сам Иннокентий III по поводу своей убежденности в исключительно духовной природе папской власти, история судит о нем не столько по его словам, сколько по делам. А они явно не соответствовали елейным богословско-политическим рассуждениям Иннокентия III. Впрочем, жажда всевластия иногда прорывалась у этого папы и открыто. В одной из своих ранних проповедей Иннокентий III, именуя себя помазанником божьим, утверждал, что он стоит лишь чуть ниже бога — между богом и людьми: папа, конечно, еще не бог, но он поставлен богом выше всех людей.

Главной целью Иннокентия III по сути дела являлось установление полного верховенства римской курии над всем феодальным миром Запада и Востока. Это определяло практические усилия неутомимого римского понтифика. И недаром даже некоторые убежденные приверженцы католицизма ставили и ставят в упрек Иннокентию III, что он подчинял религиозные интересы политическим, действуя вразрез с принципами, которые сам же отстаивал. Современники выражали такого рода упреки в довольно безапелляционной форме: «Ваши слова — слова бога, но Ваши дела — дела дьявола», — писал папе один римский политический деятель начала XIII в. Католические писатели наших дней высказывают свое мнение по этому поводу в более смягченных формулировках, заявляя, что папа не всегда руководствовался религиозными соображениями, что он «не мог преодолеть в себе противоречия наместника Христа и государственного человека» и т. п. Как бы то ни было — факт остается очевидным: Иннокентий III прежде всего был государственным деятелем, во главу угла ставившим политические интересы папского Рима.

Важнейшей составной частью универсалистской программы римского владыки должен был явиться крестовый поход. По выражению одного историка, крестовый поход был первой и последней мыслью Иннокентия III. Едва заняв папский престол, он бросил энергичный призыв к Западу подняться на новую «священную войну» против язычников-мусульман с тем, чтобы освободить Иерусалим. На словах и здесь речь шла о чисто религиозном деле — о спасении «наследства господа бога», о возвращении католической церкви тех мест, которые-де сам Христос освятил своей земной жизнью. Все обращения папы к «верным св. Петра» были пропитаны этим «божественным» елеем. События показали, однако, что на первом плане для Иннокентия III всегда стояли политические цели — расширение владений римской церкви на Востоке и усиление могущества ее первосвященника.

Папа не пожалел красноречия для организации крестового похода. Во Францию, Германию, Англию, Италию, Венгрию и в другие страны в августе — сентябре 1198 г. были направлены цветистые послания, в которых он призывал «всех верных» выступить на защиту «святой земли». К марту 1199 г. графы, бароны и города должны были снарядить военные отряды для похода.

Вскоре были приняты и практические меры по его организации. Меры эти были двоякого рода — финансовые и дипломатические.

Иннокентия III серьезно беспокоила финансовая сторона дела. Чтобы обеспечить поступление нужных денежных сумм, папа предпринял необычайный шаг: в конце 1199 г. было объявлено о введении особой крестоносной подати на духовенство. Монастырям и церквам вменялось в обязанность доставить денежные средства на проведение крестового похода: они должны были уплатить сумму, равную 1/40 их годового дохода. Такой же платеж предписывалось произвести и ряду непривилегированных монашеских орденов. Опасаясь вызвать недовольство каноников и монахов, папа предусмотрительно уведомил их, что эта подать — экстраординарная, и что он не намерен практиковать ее в будущем в качестве постоянного налога на церковные учреждения.

Опасения папы оказались не напрасными. Французские епископы, например, так и не уплатили крестоносной подати, хотя некоторые из них обещали даже предоставить больше того, чем требовал апостольский престол. Сопротивлялись уплате крестоносных денег и некоторые монашеские ордена: жадные цистерцианцы особенно упорно отстаивали свою свободу от обложения. В конце концов Иннокентий пошел им на уступки: сохранился документ, из которого видно, что папа в 1201 г. выразил даже благодарность аббату одного цистерцианского капитула, согласившегося добровольно пожертвовать на дело спасения «святой земли» 2 тыс. марок серебра.

Чтобы подать пример благочестивой щедрости скаредным клирикам, Иннокентий III сам обязался отдать 1/10 своих доходов.

Бурную деятельность Иннокентий III развернул и на дипломатическом поприще. В то время во Франции шла война между Филиппом II Августом и Ричардом Львиное Сердце. Это мешало французам и англичанам принять участие в затевавшемся папой предприятии. Для того, чтобы примирить враждующие стороны, сюда был направлен легат-кардинал Петр Капуанский. Ему удалось добиться заключения перемирия между Францией и Англией в январе 1199 г. (через четыре месяца после этого Ричард Львиное Сердце погиб при осаде замка одного из своих французских вассалов). Одновременно с Петром Капуанским другой папский посланец, кардинал Стефан был снаряжен в Венецию: только она была в состоянии обеспечить морскую переправу будущим крестоносцам, так как Генуя и Пиза в тот момент находились в состоянии торговой войны, — и папа без особого успеха старался помирить запальчивых соперников.

В своей дипломатической деятельности Иннокентий III не обошел стороной и Германию. С 1198 г. здесь кипела ожесточенная борьба двух феодальных партий — Штауфенов и Вельфов. Каждая партия выдвинула своего претендента на королевский трон, так что королями Германии были избраны: сын Фридриха Барбароссы — Филипп Швабский (Гогенштауфен) и почти одновременно с ним — Оттон Брауншвейгский (Вельф), по линии матери приходившийся племянником Ричарду Львиное Сердце. Иннокентий III тотчас вмешался в эту феодальную распрю: через своих уполномоченных и в различных посланиях к немецким князьям и королям папа увещевал враждующие стороны положить конец взаимным раздорам. Вмешательство Иннокентия III в германские дела было продиктовано главным образом соображениями, связанными с непрекращавшейся много лет борьбой папства и империи: апостольский престол стремился прежде всего использовать феодальную распрю в Германии к политической выгоде Рима, в частности, для расширения территории Папского государства в Италии (за счет штауфенских владений), укрепления морально-политического престижа папства в Германии и т. п. Но имелись также в виду и нужды предстоявшего крестового похода. Впрочем, с этой точки зрения, миссия властного Иннокентия III оказалась бесплодной: борьба феодальных группировок в Германии продолжалась с неослабевающей силой, и своим вмешательством папа только подлил масла в огонь. В конце концов, по выражению одного историка, политика Иннокентия III в Германии, поддерживавшего то одну, то другую из феодальных партий, явилась лишь несчастьем для страны. Германии пришлось оплачивать эту политику долгими годами внутренних войн, значительно ослабивших королевскую власть. Что касается крестового похода, то феодальные междоусобицы помешали прямому участию в нем сколько-нибудь значительного числа немецких феодалов.

Помимо этой кипучей дипломатической деятельности во Франции, Англии, Италии, Германии, глава римской церкви, подготовляя организацию крестового похода, обратился с посланием к византийскому императору Алексею III. Константинополь также должен был, по мнению лапы, двинуть войско для освобождения «святой земли»; такое требование было предъявлено византийскому василевсу в папском послании. Этот документ заслуживает особого внимания. Дело в том, что Иннокентий III лелеял планы распространения владычества римской церкви на Византию. Для него важно было не только и не столько участие Византии в крестовом походе (хотя папа безусловно стремился использовать ее материальные и военные ресурсы в целях установления верховенства курии на Востоке), сколько другое — подчинение греческой церкви римской. В своем послании папа прежде всего поднял перед византийским императором вопрос о церковной унии. Воссоединение церквей — это была старая формула римских первосвященников, за которой скрывались совершенно определенные намерения наместников св. Петра: ликвидация самостоятельности греческой церкви, присвоение ее богатств и доходов, приведение к послушанию константинопольского патриарха — главы православной церкви, а вслед за ним — и самого императора.

Крестовый поход за отвоевание Иерусалима и церковная уния сразу же оказались тесно связанными друг с другом в политике Иннокентия III потому, что папа увидел в крестовом походе удобное средство добиться одновременно двойного успеха: подчинить Риму и Иерусалим, и Константинополь. Едва ли можно утверждать, что уже в 1198 г. Иннокентий III ясно представлял себе конкретный путь решения этой задачи. Но, несомненно, какие-то смутные планы насчет того, чтобы использовать силы крестоносцев для утверждения католицизма в Византии, уже тогда бродили в голове папы. Скорее всего, он мог в тот момент рассчитывать на крестовый поход лишь как на способ устрашить правящие круги Византийской империи различными осложнениями, неизбежными для нее в связи с этим предприятием западных рыцарей, и, таким образом, заставить василевса пойти на уступки в вопросе об унии.

В самом деле, в своем послании к Алексею III папа не ограничился «отеческими» увещаниями и ссылками на евангелие, — он довольно прозрачно намекнул, что в случае отклонения Константинополем требований апостольского престола, против Византии, возможно, выступят некоторые силы Запада. Это была угроза, хотя и скрытая; она была сделана в тот самый момент, когда Иннокентий III приступил к проведению в жизнь своих крестоносных замыслов. Не указывает ли такая угроза на прямую связь этих последних с антивизантийской политикой папства? Не говорит ли она о том, что Иннокентий III уже в начале организации крестового похода тайно вынашивал мысль натравить на Византию военные контингенты феодального Запада и попытаться, таким образом, реализовать планы обращения греков в католическую веру (со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями)? Во всяком случае, папа воспользовался благоприятной ситуацией для того, чтобы активизировать антивизантийскую политику.

Дипломатическая игра Иннокентия III — его увещания и угрозы — не возымела действия: Константинополь как в 1198 г., так и в 1199 г. отклонял требования и домогательства апостольского престола. Такая позиция Византии еще более разжигала аппетиты курии. По мере дальнейшего развития событий Иннокентий III постарается привести в исполнение свои, в 1198—1199 гг. еще, может быть, неясные по способам их практического осуществления, но вполне отчетливые по своей сути угрозы в адрес Византии.

Так, уже в 1198 г. начал завязываться тот узел, который к весне 1204 г. стянулся тугой петлей вокруг Константинополя. Антагонизм папства и Византии, основой которого служила экспансионистская политика римских понтификов, явился первой (по времени своего возникновения), хотя и не самой главной причиной так называемой перемены направления четвертого крестового похода. Вскоре к ней присоединились и другие, более значительные.

Сборы в крестовый поход на Западе. Призыв Иннокентия III к крестовому походу был поддержан церковниками, — если не денежными средствами, то проповедями. Католические прелаты начали повсюду произносить зажигательные речи в пользу «священной войны», всячески стараясь привлечь к делу папы одних — обещаниями небесных, других — земных благ.

В роли нового Петра Пустынника теперь выступал некий французский священник Фульк из Нейи (селение на реке Марна), который ловко использовал темноту народных масс для того, чтобы завоевать себе репутацию «божьего человека», наделенного даром творить чудеса и исцелять больных. «Он хорошо знал, — пишет о нем современный хронист, не лишенный, видимо, проницательности, — кого и в какое время он мог и должен был исцелять». Однако, хотя проповеди Фулька и подобных ему фанатиков пользовались известным успехом среди крестьян, но успех этот был мимолетным: на какой-то миг люди из народа могли еще поддаться пылким увещаниям папских проповедников, но потом приступ крестоносного благочестия очень скоро проходил.

Призыв католической церкви нашел отклик, да и то довольно ограниченный, преимущественно в феодальной среде — прежде всего во Франции. Папскому обращению вняла сравнительно небольшая часть сеньоров и рыцарей. Крупнейшие государи на этот раз отказались повиноваться курии. Французский король Филипп II Август после неудачного опыта, проделанного десять лет назад, держался того мнения, что на человеческую жизнь достаточно и одного крестового похода. А рыцарственный Ричард Львиное Сердце — он был еще жив, когда Фульк отправился проповедовать «священную войну», — откровенно издевался над его пылкими речами. Герой третьего похода заявил, по словам английского хрониста Джеральда Камбрезийского, следующее: «Ты советуешь мне отречься от моих трех дочерей — гордыни, жадности и распутства. Ну, что ж, я их отдаю более достойным: мою гордыню — тамплиерам, мою жадность — цистерцианским монахам и мое распутство — попам».

Непосредственные приготовления к крестовому походу развернулись с 1199 г. В конце ноября в замке Экри в Шампани происходил рыцарский турнир. Здесь перед собравшимися выступил Фульк. После этого многие из присутствовавших приняли обет встать на «стезю господню». Среди, них были некоторые видные феодальные магнаты Франции — графы Тибо Шампанский, его зять Балдуин Фландрский, Луи Блуаский, Гуго де Сен-Поль и Симон де Монфор. будущий предводитель крестового похода против альбигойцев. Всех этих сеньоров влекли на Восток отнюдь не какие-либо особенно глубокие религиозные убеждения. Их интересовали не «святые места» сами по себе. Причины крестоносного порыва этих феодалов заключались в другом. Почти все они во время недавней войны французского королевства с английским держали сторону последнего, т. е. воевали в одном лагере с врагами Филиппа II Августа. Теперь эти бароны опасались репрессий французского короля и прежде всего, конечно, испытывали страх за свои земли во Франции. Чтобы лишить Филиппа II Августа возможности захватить их, графы Фландрский, Блуаский и прочие союзники Ричарда решили стать крестоносцами: ведь имущество крестоносцев находилось под охраной церкви. Об этих отнюдь не благочестивых мотивах, приведших к участию в походе видных французских сеньоров, ясно пишут некоторые хронисты: «Балдуин, граф Франдрии и Геннегау, печалясь о смерти короля Ричарда и опасаясь козней французского короля, принял крест со многими баронами для того, чтобы уйти из-под его власти и избежать войны с ним», — сообщает, к примеру, один геннегауский летописец. Из этого видно, что весьма земные заботы и помыслы побуждали феодальных магнатов к заморским авантюрам. Сеньоры стремились оградить свои владения от покушений короны и, разумеется, умножить их за счет захватов на Востоке.

Захватнические мотивы руководили в основном и массой рыцарства — вассалами и субвассалами, которые постепенно присоединялись к знати. Впоследствии рыцарь Робер де Клари откровенно заявил, что крестоносцы явились в Византию, «чтобы завладеть землей».

Крестоносцы завязывают переговоры с Венецией. Первые практические шаги предводителей французских крестоносцев подробно освещены Жоффруа Виллардуэном, оставившим описание истории четвертого крестового похода. Автор этого сочинения пытался всячески обелить участников и руководителей предприятия.

В 1200 г. баронская верхушка избрала главой ополчения молодого графа Тибо Шампанского, племянника Филиппа II Августа. Затем, из Компьеня были направлены послы в Венецию: им предстояло договориться с венецианским правительством о переправе крестоносного воинства. В числе шести послов находился и сам Виллардуэн. Сколько времени они вели переговоры в Венеции, точно неизвестно: то ли восемь дней, то ли около двух месяцев. Во всяком случае, в начале апреля 1201 г. в результате переговоров с венецианским дожем Энрико Дандоло был подписан договор, по условиям которого Венеция соглашалась предоставить крестоносцам корабли.

Вот здесь-то, в Венеции, и была, собственно, изготовлена еще одна, и притом главная, пружина, которая затем, распрямившись, толкнула крестоносцев далеко в сторону от «святой земли» (впрочем, они и сами не слишком сопротивлялись этому толчку). Для того чтобы понять роль «невесты Адриатики», как называли иногда Венецию, в развернувшихся вскоре событиях, необходимо правильно представлять себе ее место в торговле с Востоком и в особенности — отношения между Венецией и Византией.

Венеция и Византия. С конца XI в. Венеция играла первостепенную роль в левантийской торговле. Однако у нее имелись соперники как в Италии, так и за ее пределами: это были, с одной стороны, Генуя и Пиза, с другой — Византия, номинальным вассалом которой Венеция была в течение нескольких столетий. Правда, венецианская феодально-купеческая олигархия, опиравшаяся на экономическое и военно-морское могущество республики св. Марка, давно уже пользовалась широкими привилегиями в Византийской империи. Все более слабевшему византийскому государству поневоле приходилось идти на уступки Венеции: ее морской флот был серьезной силой, которая не раз выручала Константинополь из беды. Но так как эта же сила могла обернуться и против него, то с этим нельзя было не считаться. Давно уже венецианцы завели в портах Византии свои фактории, конторы, беспошлинно перевозили товары и торговали ими; они добились полного освобождения от таможенного надзора и права постоянно проживать в Константинополе. Вассальная зависимость от Византии со временем превратилась для Венеции в пустую формальность. Однако это привилегированное положение не было достаточно прочным. Хозяйничанье венецианских купцов, судовладельцев, ростовщиков на территории империи и особенно в столице часто наталкивалось на решительное противодействие константинопольского правительства, которое принимало порой против «морских разбойников с Адриатики» (так называет венецианцев византийский писатель Евстафий Солунский) суровые меры, серьезно ущемлявшие интересы венецианской торговли.

При этом правящие круги Византии в разных случаях руководствовались различными соображениями. Большую роль играло, в частности, то, что само византийское купечество требовало противодействия венецианскому засилью, так как венецианцы были прямыми и очень опасными конкурентами для византийской торгово-ремесленной верхушки. Так, в марте 1171 т. по распоряжению императора Мануила Комнина, были внезапно арестованы венецианские купцы и прочие граждане республики, находившиеся в тот момент на территории империи: их имущество, включая деньги, товары, недвижимость, подверглось конфискации. После этого торговля Венеции с Византией по существу была прервана почти на полтора десятка лет. Только в начале 80-х годов венецианцы вернулись в греческие города, и деловые отношения были восстановлены; в 1185 г. Венеции удалось даже достигнуть с правительством Андроника Комнина соглашения, по которому Византия обязалась возместить убытки, понесенные венецианцами. Последующие императоры подтверждали снова и снова (в 1187 г. и в 1198 г.) обязательства о покрытии убытков, но выплата этого долга подвигалась довольно медленно: ко времени, когда начался крестовый поход, задолженность Византии венецианцам была еще весьма порядочной.

Между тем, византийские правительства, противодействуя время от времени засилью венецианцев, не ограничивались прямыми репрессиями и отменой привилегий. Не раз были сделаны попытки столкнуть Венецию с ее итальянскими торговыми соперниками — Пизой и Генуей, открыв им византийские рынки. Подчас соперники вступали в самую настоящую рукопашную: «Нередко можно было видеть, — писал Никита Хониат, — как среди самого Константинополя или в открытом море граждане обеих республик (т. е. Венеции и Пизы — М. З.) схватывались между собой в отчаянной битве, попеременно побеждали или были побеждаемы и вследствие того грабили своих соперников или подвергались их грабежу».

Однако проникновение пизанцев и генуэзцев в экономику Византии влекло за собой не менее тяжкие последствия для греческого купечества, мелких торговцев и ремесленников, чем хозяйничанье венецианских купцов и ростовщиков. Об этом свидетельствует «константинопольская баня» 1182 г. В мае этого года царьградская знать и купечество задумали одновременно избавиться от западных конкурентов и отвести от себя назревшее к этому времени возмущение константинопольской «черни», направив его против латинян. Для этого в столице была спровоцирована резня иностранцев, и именно генуэзцы и пизанцы подверглись жестокому погрому во время этого возмущения столичного плебса^[72].

Но, естественно, византийское покровительство — пусть временное — конкурентам Венеции вызывало озлобление в правящих кругах республики на лагунах. Они стремились прибрать целиком к своим рукам контроль над восточными берегами Средиземноморья: нужно было найти средства для того, чтобы обеспечить Венеции монопольное положение в левантийской торговле, проходившей через порты Византии в Средиземном и Черном морях, полностью вытеснив отсюда Пизу, Геную и других соперников. Столкновения и раздоры с Византией, учащаясь, становились все более ожесточенными.

Как раз в то время, когда началась подготовка к крестовому походу, отношения Венеции с Византией вновь резко ухудшились в связи с тем, что Алексей III нарушил им же заключенный договор с Венецией (1198): он стал взимать пошлины с венецианских купцов, приостановил выплату возмещения за убытки 1171 г., оказывал покровительство пизанцам, а затем (с 1201 г.) — генуэзцам. Обращение крестоносцев к Венеции при таких обстоятельствах явилось для нее кладом, который к тому же сам плыл в руки венецианской плутократии.

В более ранние времена, в период первых крестовых походов, венецианцы вообще не проявляли особого желания участвовать в предприятиях западного рыцарства по отвоеванию «гроба господня». Но они не могли и оставаться в стороне от них. Чем дальше, тем больше им приходилось быть настороже: к началу XIII в. венецианским рыцарям наживы стало очевидно, что более так продолжаться не должно, — в противном случае Генуя и Пиза смогут серьезно подорвать экономические и политические позиции Венеции на Ближнем Востоке, особенно — в Византии. Именно теперь, казалось, настал самый благоприятный момент для того, чтобы более активно, чем прежде, включиться в крестоносное движение. Это нужно было сделать, прежде всего, для того, чтобы покончить со своим неустойчивым положением в Византии и, нанеся ей сокрушительный удар при помощи крестоносцев, раз и навсегда оградить свои барыши и привилегии как от покушений со стороны самой Византии, так и от конкуренции итальянских соперников.

Планы такого рода созревали у венецианских политиков постепенно, по мере развертывания событий. Полностью они сложились только к весне 1204 г. Но зарождение их, возможно, относится уже к 1201 г. С полной определенностью трудно сказать, замышлял ли уже тогда умудренный опытом дож Энрико Дандоло (ему было в то время 89 лет) сделать наковальню для крестоносного молота именно из Византии. Это можно только предполагать. Однако решение использовать так или иначе захватнические аппетиты крестоносного воинства к выгоде Венеции было принято именно в этот момент. Предваряя последующее, мы можем сказать, что вторая, и притом наиболее существенная, причина, обусловившая поворот событий четвертого крестового похода, коренилась в глубоких экономических противоречиях Венеции с другими североитальянскими городами — Пизой и Генуей, а также — с Византией. Эти противоречия порождались и определялись главным образом столкновением их торговых интересов в Восточном Средиземноморье.

Договор Венеции с крестоносцами. Венецианцы приступают к осуществлению своих планов. Позиция папства. Первоначальный план вождей крестоносцев заключался в том, чтобы двинуть крестоносное ополчение в Египет, а уже сокрушив эту главную цитадель мусульманского мира, повести войну за Иерусалим. Между тем, Венеция вела с Египтом оживленную торговлю. Сребролюбивые венецианские купцы, изрядно наживавшиеся на перевозке паломников в Сирию, на доставке восточным франкам подкреплений и хлеба с Запада, в то же время с выгодой сбывали оружие египетскому султану. Они ежегодно зарабатывали миллионы, продавая в Египет, кроме того, лес и железо и покупая там рабов. Денежные люди республики на лагунах не прочь были срывать куш и с христиан, и с мусульман: их интересовал только барыш. Иннокентий III вынужден был даже осудить венецианцев за их беспринципность: еще в 1198 г. он запретил им продавать оружие сарацинам.

Завоевание Египта, таким образом, шло вразрез с интересами Венеции, и правители ее не желали содействовать этому делу. Вот почему, взявшись перевезти крестоносцев на своих кораблях, республика св. Марка позаботилась о том, чтобы оставить своим политикам свободу действий при определении направления похода.

По договору Венеция обязалась предоставить суда для переправы 4 1/2 тыс. рыцарей и стольких же коней, 9 тыс. оруженосцев и 20 тыс. пехотинцев. Сверх того, венецианцы согласились от себя снарядить еще 50 галер — «из любви к богу». Крестоносцы, со своей стороны, брались уплатить Венеции за услуги 85 тыс. марок серебра. Уплата должна была быть произведена в рассрочку, четырьмя взносами; последний платеж приходился на конец апреля 1202 г. Венеция выговорила для себя также половинную долю всего, что будет завоевано крестоносцами.

Разумеется, это были весьма выгодные для Венеции условия. Сумма в 85 тыс. марок, которую венецианский дож потребовал с крестоносцев, была сама по себе довольно значительной, хотя и не настолько, чтобы только на этом основании можно было предположить, что Дандоло заранее рассчитывал на неизбежную несостоятельность крестоносцев. Этот старец, «весьма мудрый и весьма доблестный», по характеристике Виллардуэна, был достаточно осторожным и проницательным купцом, чтобы не строить ложных иллюзий. Ловушка, подстроенная хитроумным дожем крестоносцам, заключалась прежде всего в другом.

Согласно договору 1201 г., они обязывались выплатить сумму в 85 тыс. марок независимо от того, сколько рыцарей явится в Венецию. Иначе говоря, в тексте договора предусмотрительно отсутствовало условие, которое бы как-то регулировало размер платы за провоз, ставило бы его в зависимость от фактического числа крестоносцев, которые изъявят желание отправиться в поход из Венеции. Вот здесь-то и заключался подвох, здесь-то Венеция и раскинула сети для «крестоносных болванов» (так К. Маркс называл крестоносцев). Заключая договор, Дандоло, этот типичный венецианский торгаш-дипломат, скорее всего имел в виду, что в Венецию соберется меньше крестоносцев, чем это предполагалось договором: в таком случае они окажутся перед неизбежными финансовыми затруднениями и уж тогда-то от венецианского правительства и от него, дожа, будет зависеть, удастся ли повернуть рыцарское воинство в направлении, которое было бы выгодно Венеции.

Французские послы едва ли подозревали об этих коварных замыслах, подписывая договор. Они явно недооценивали тех трудностей, с которыми крестоносцам придется столкнуться впоследствии, — при расплате с Венецией: они не учли, что рвение и пыл их соотечественников-рыцарей могут поостыть со временем.

Кто, безусловно, догадывался о тайных намерениях венецианцев, так это Иннокентий III: папа «видел план Дандоло насквозь», он понимал, что дож хотел использовать крестоносцев «в интересах Венеции для завоеваний»^[73]. Тем не менее, римский первосвященник 8 мая 1201 г. утвердил — и даже «весьма охотно», как говорит Виллардуэн, — договор крестоносцев с Венецией. Правда, папа сделал это под условием, что они не будут «поднимать оружия против христиан». Но какое реальное значение могла иметь эта оговорка для папы, чьи слова были «словами бога, а дела — делами дьявола»? Фактически Иннокентий III дал санкцию и венецианцам, и самим крестоносцам на проведение завоевательного предприятия, объект которого должны были определить, в первую очередь, экономические и политические выгоды Венеции. Таким наиболее вероятным объектом, конечно, являлась Византия, к подчинению которой стремился и Иннокентий III.

Так, весной 1201 г. политическая линия папства в крестовом походе и завоевательные намерения венецианцев совпали. Тем самым уже была в какой-то мере подготовлена почва для превращения крестового похода против мусульманского Египта в грабительский поход против христианской Византии.

Политика Германии и Франции в четвертом крестовом походе. А в это время вступила в действие еще одна, третья причина, или даже группа причин — в ряду тех, которые отклонили крестоносцев от первоначальной цели и обусловили в конечном счете новое направление похода — на Константинополь: политические противоречия между Византией, с одной стороны, и Германской империей Гогенштауфенов — с другой. Основой этих противоречий, получивших развитие уже в XII в., послужили, главным образом экспансионистские устремления в Средиземноморье тех феодальных элементов Германии (преимущественно ее южных областей), которые объединились вокруг Гогенштауфенов.

Германская угроза Византии особенно возросла в 90-х годах XII в., когда наследник Фридриха Барбароссы, император Генрих VI (1190—1197), став сицилийским королем, возобновил притязания своих предшественников — нормандско-сицилийских правителей — на балканские земли Византии. Он уже подготовил войну против нее под видом крестового похода, но не успел реализовать свои намерения. Преемник Генриха VI — Филипп Швабский выступил продолжателем антивизантийской политики своего старшего брата. Неустойчивость политической жизни Византии, отражавшая ее внутреннюю слабость, благоприятствовала практическому осуществлению этой политики. В 1195 г. в Константинополе произошел дворцовый переворот: в результате него был лишен власти император Исаак II Ангел, и на престоле утвердился его брат Алексей III. Между тем, Филипп Швабский еще стараниями Генриха VI был женат на дочери Исаака II: Генрих VI хотел таким путем получить предлог для гогенштауфенских притязаний на византийскую корону. И вот теперь германский король, помышляя о том, как бы довести до успешного конца дело, прерванное неожиданной смертью Генриха VI, — овладеть самим Константинополем, — установил секретную связь со своим тестем, томившимся в заключении. Никита Хониат рассказывает о тайных совещаниях Исаака Ангела с латинянами, где обсуждался вопрос, «как бы отплатить за обиды и низвергнуть Алексея» (III). Бывший император «посылал письма к дочери своей Ирине» (т .е. в Германию) и, в свою очередь, «получал оттуда ответы с наставлениями, как ему поступать». Таким образом, штауфенский двор в последние годы XII в. становится центром антивизантийских политических интриг. Правда, их формальной целью было восстановление Исаака II Ангела, но в действительности отпрыск Фридриха Барбароссы сам стремился захватить власть в Византии.

Конечно, такого рода намерения были с его стороны чистой авантюрой, хотя бы потому, что Филиппу Швабскому приходилось тогда в самой Германии в борьбе с Вельфами отстаивать свои права на корону. Именно в силу этих обстоятельств приготовления к крестовому походу, начавшиеся на Западе, ему пришлись как раз кстати. Филипп Швабский тоже был не прочь использовать крестоносцев в своих интересах. На помощь королю пришел случай.

24 мая 1201 г., в то время, когда подготовка крестового похода находилась в самом разгаре, неожиданно скончался граф Тибо Шампанский, вождь французских крестоносцев. Чтобы привести в исполнение свои намерения, связанные с крестовым походом, Филиппу Швабскому нужно было прежде всего иметь прямую опору среди вождей крестоносцев. И когда в руководящих кругах воинства креста встал вопрос об избрании преемника графа Тибо, штауфенская Германия, до сих пор стоявшая в стороне от дел крестового похода, приняла в них живейшее участие. Внимание германского короля привлек владетельный североитальянский феодал — маркиз Бонифаций Монферратский, род которого находился в старинной дружбе со Штауфенами. Сам Бонифаций Монферратский был талантливым военачальником и дипломатом. Германский король несомненно принимал в соображение это обстоятельство: ведь он строил определенные политические расчеты на крестоносном предприятии. Но главная причина, благодаря которой его выбор пал именно на маркиза Монферратского, была иной. Дело в том, что в силу давних традиций дома маркизов Монферратских Бонифаций был лично связан с интересами тех западных феодалов, которые еще в XII в. оказались вовлеченными в завоевательную политику крестоносцев на Востоке: старший брат Бонифация — Вильгельм Длинный Меч был женат на сестре иерусалимского короля Балдуина IV и являлся графом Яффы и Аскалона; другой брат — Конрад Монферратский активно участвовал в третьем крестовом походе, владел Тиром и был близок к получению в 1192 г. короны Иерусалимского королевства. Братья Бонифация энергично и не без успеха пробивали себе дорогу к высоким постам и земельным владениям и в Византии. Конрад Монферратский одно время занимал видное положение при дворе Исаака II Ангела, на сестре которого, Феодоре, он был женат. Наконец, сам Бонифаций давно обнаруживал готовность следовать примеру сородичей. Корыстолюбивый маркиз питал агрессивные намерения в отношении некоторых византийских земель на Балканском полуострове: он стремился, в частности, к захвату Солуни — одного из крупных торговых центров Византийской империи, второго города после Константинополя. Таким образом, этот феодальный магнат, за которым стояли другие ломбардские сеньоры, поменьше рангом, был непосредственно заинтересован в осуществлении антивизантийских замыслов, которые вынашивались при дворе Гогенштауфенов: захват Византии сулил и ему немалую добычу.

Разве не стоило добиваться его избрания вождем крестоносного ополчения? В этом случае он мог бы оказать значительное содействие реализации планов Филиппа Швабского.

Для того чтобы поставить Бонифация Монферратского во главе крестоносцев и таким путем иметь в качестве предводителя ополчения своего приверженца, Филипп Швабский обратился к тогдашнему союзнику Гогенштауфенов — французскому королю Филиппу II Августу^[74].

Филипп II Август пошел навстречу своему германскому союзнику. Когда на совете крупнейших французских сеньоров-крестоносцев, собравшемся в Суассоне, обсуждались кандидатуры на пост вождя христова войска, французский король активно вмешался в это дело. По известиям летописцев, правда, несколько неопределенным, он посоветовал главарям ополчения избрать верховным предводителем крестоносцев Бонифация Монферратского. В своих мемуарах Виллардуэн рассказывает, что он сам, как один из участников суассонских совещаний, назвал здесь имя североитальянского князя. Маршал Шампанский в данном случае выражал лишь желание короля Франции.

Его совет был принят во внимание, несмотря на то, что довольно неожиданная кандидатура итальянца, маркиза Монферратского, вряд ли была по вкусу французским сеньорам. Ведь большей частью это были политические противники французской короны, Бонифаций же являлся родственником и креатурой Филиппа II Августа. Кроме того, эти князья (Балдуин Фландрский и др.), выступая недавно против Филиппа II Августа во Франции в союзе с Ричардом Львиное Сердце, в Германии поддерживали союзников Англии — Вельфов, противившихся утверждению власти династии Гогенштауфенов. Кандидатура Бонифация Монферратского, известного своей проштауфенской ориентацией, и с этой стороны не устраивала приверженцев англо-вельфской партии.

Но, тем не менее, совет Филиппа II Августа, иначе говоря, давление, оказанное им на феодалов, возымело свое действие, и в сентябре 1201 г. маркиз Монферратский прибыл во Францию для того, чтобы возглавить крестоносцев. Начальником крестоносного ополчения сделался сторонник германского короля, человек, наверняка готовый разделить антивизантийские помыслы Филиппа Швабского: ведь в случае их осуществления он мог рассчитывать на то, что и сам не проиграет от этого.

Таким образом, в 1201 г. Филипп II Август помог своему германскому союзнику провести в предводители крестоносцев маркиза Монферратского. Он должен был явиться прежде всего исполнителем германских планов подчинения Византии. Но вместе с тем Бонифаций Монферратский был связан родственными узами и политическими интересами с капетингской Францией. Есть основания полагать, что и самому Филиппу II Августу были не чужды захватнические намерения в отношении Византии. Еще его отец, Людовик VII, задумал обеспечить Капетингам права на константинопольский престол: с этой целью сестра Филиппа II была выдана в 1180 г. замуж за сына Мануила Комнина (Алексея II). Возможно, что Филипп II втайне намеревался возродить эти планы своего отца. Английский хронист Роджер де Гоуден рассказывает об одном небезынтересном случае, проливающем свет на этот вопрос. Как-то после смерти Ричарда I в Париж к Филиппу II явился предводитель сицилийско-нормандских пиратов «адмирал» Маргаритон: он предложил королю сделать его «константинопольским императором». Филипп II, по сообщению хрониста, согласился воспользоваться услугами Маргаритона и уже обещал принять меры к тому, чтобы снабдить пиратов необходимыми припасами, оружием, конями для похода против Константинополя, — поход должен был начаться из Бриндизи. Но неожиданная смерть Маргаритона помешала осуществиться намерениям короля Франции.

Если даже отказать этому рассказу хрониста в достоверности, все же он является неплохим свидетельством того, как современники расценивали позицию Французского королевства относительно Византии. Этот рассказ подтверждает предположение, согласно которому Филипп II был не прочь протянуть и свою руку к ослабевшей Византии. Его содействие избранию Бонифация Монферратского было политическим ходом, в какой-то мере, видимо, рассчитанным на получение непосредственных выгод от крестового похода для королевской власти во Франции.

Таким образом, к осени 1201 г. в цепи событий, ведших к уклонению крестоносцев с пути, образовалось еще одно немаловажное звено: капетингская Франция и штауфенская Германия приняли участие в подготовке захватнического похода против Византии.

Тайная дипломатия Иннокентия III. В начале 1202 г. Иннокентий III, не добившийся к этому времени никаких уступок от Алексея III в вопросе об унии, вошел в секретную сделку с прибывшим в Рим Бонифацием Монферратским, который до этого успел побывать в Германии и договориться о дальнейших действиях с Филиппом Швабским. Предметом этой сделки было использование крестоносцев против Константинопольской империи. Вслед за тем в Риме же было заключено второе соглашение — с сыном Исаака II Ангела, византийским царевичем Алексеем. Шурин Филиппа Швабского, дождавшись удобного времени, бежал из константинопольской тюрьмы: ему помог в этом один пизанский судовладелец, который предоставил царевичу место на своем корабле и дал ему возможность, говоря словами Никиты Хониата, «закрыть свой след водой». Правда, бегство царевича, как рассказывает этот историк, «было скоро замечено, и император приказал немедленно обыскать корабль. Но посланные не могли узнать Алексея: он остриг себе в кружок волосы, нарядился в латинскую одежду, смешался с толпой и, таким образом, укрылся от сыщиков». Весной 1202 г. Алексей явился в Рим.

Действуя в соответствии с наставлениями, полученными от германского короля, он принял перед папой смиренную позу: царевич просил о помощи против узурпатора Алексея III. В вознаграждение за эту помощь — оказать ее должны были, разумеется, «освободители святой земли» — сын Исаака Ангела обещал папе подчинить греческую церковь римской и обеспечить участие Византии в крестовом походе.

Иннокентий III получил теперь полную возможность — а он давно искал ее — прикрыть свои истинные намерения относительно Византии благовидным предлогом защиты справедливости, т. е. ссылкой на необходимость восстановления в Константинополе власти законного правительства. Конечно, Иннокентий III не мог упустить этой возможности.

Новгородская летопись, византийские писатели, а также некоторые западные хронисты свидетельствуют, что по вопросу о восстановлении на престоле «отрока» Алексея с помощью крестоносцев в Риме была достигнута полная договоренность между Иннокентием III и обоими уполномоченными Филиппа Швабского. Несколько позднее, сперва в апреле, а затем в июне — июле 1203 г., последний и сам подтвердил обещание царевича подчинить православную церковь католической в случае, если, как писал папе немецкий король, «всемогущий бог отдаст мне или моему шурину греческую империю».

Весной 1202 г. отряды крестоносцев из Франции, Германии, Италии, стали собираться в Венеции. К этому времени цепь, которую ковали вершители судеб четвертого крестового похода, почти сомкнулась. Иннокентий III на деле одобрил замыслы венецианцев; на словах, разумеется, он им противился. Затем, взамен обещанной ему унии, папа дал свое благословение Бонифацию Монферратскому и царевичу Алексею.

Феодальные круги на Западе, ухватившиеся за возможность пограбить, а, может быть, и прибрать к своим рукам Восточную империю (под предлогом восстановления Исаака Ангела), плели сеть интриг вокруг затеянного Римом крестового похода. Они преследовали свои корыстные цели. Вся эта работа происходила, разумеется, в глубокой тайне. Лишь много столетий спустя, ученые, собирая по крохам показания документов, постепенно нащупывали и развязывали узелки секретной дипломатии начала XIII столетия.

Крестоносцы в Венеции. С осени 1202 г. тайные намерения организаторов и вождей похода начали приводиться в исполнение.

Решающую роль в дальнейших событиях сыграла Венеция. К лету 1202 г. в Венеции собрались отряды немецких, французских и итальянских крестоносцев. Они были размещены близ Венеции, на малозаселенном острове Лидо. У венецианцев были свои планы, за осуществление которых они взялись деловито и расчетливо: нельзя было упустить ни малейшего обстоятельства, которое бы могло быть использовано к их собственной выгоде. Отцы города постарались поставить крестоносцев в стесненное положение, дабы дать им почувствовать свою зависимость от «венецианского народа» и тем самым сделать их сговорчивее в будущем. Съестные припасы подвозились на Лидо нерегулярно, и рыцарям креста пришлось крепко поголодать. Начались заболевания — смерть стала косить крестоносцев, что были победнее. Живых не хватало, чтобы хоронить мертвых, — пишет безымянный автор хроники «Константинопольское опустошение». Конечно, он несколько сгущает краски, чтобы очернить венецианцев, но положение крестоносной рати и в самом деле оказалось незавидным. Крестоносцы стали, по словам того же хрониста, «узниками Венеции».

Правда, сеньоры и рыцари, располагавшие средствами, были далеки от того, чтобы впадать в отчаяние. В ожидании предстоявших им святых дел, которые все равно должны были искупить все прошлые грехи, они превратили свой лагерь на Лидо в притон картежников, проституток и авантюристов. Однако часть крестоносцев, не желая мириться с зависимостью от Венеции и во избежание худших неприятностей впереди, поспешила заблаговременно сбежать с острова и вернуться домой.

Между тем, миновал срок окончательной расплаты с республикой св. Марка, обозначенный в договоре 1201 г. К этому времени выяснилось, что рыцари не могут произвести ее наличными. Почему? Случилось то, что, вероятно, и предвидел за год до этого Энрико Дандоло. В город на лагунах прибыла лишь часть того числа крестоносцев, которое должно было сюда явиться и которое имели в виду знатные французские послы, поспешившие заключить в апреле 1201 г. договор с Венецией. Очень многие бароны и рыцари предпочли обойтись без ее услуг: эти услуги показались им чересчур дорогими. Поэтому одни погрузились на фламандские корабли в Брюгге, другие (в частности, бургундцы и провансальцы) собрались в Марселе, третьи (например, рыцари из Блуа и Шампани) направились через Ломбардию, а из Пьяченцы повернули на юг Италии. Если верить цифрам Робера де Клари, то в Венеции собралась всего одна тысяча рыцарей — вместо четырех с половиной^[75]. Естественно, что они оказались не в состоянии набрать нужной суммы. К лету 1202 г. Венеции была выплачена лишь 51 тыс. марок; крестоносцы оставались должны «венецианскому народу» еще 34 тыс. марок. Это была внушительная сумма. Недополучив ее, венецианцы совсем перестали доставлять продовольствие на Лидо, где фактически были заперты крестоносцы, и даже пригрозили не дать судов для рыцарей, если они не рассчитаются сполна — согласно уговору. Как рассказывает Робер де Клари, сам дож Энрико Дандоло явился на Лидо и заявил, что «если они не заплатят долга, то не уйдут с острова и не получат ни еды, ни питья». Рыцарям креста пришлось призадуматься. Положение было тем более мучительным, что обдумывать его приходилось под жаркими лучами летнего солнца.

Пока сеньоры судили и рядили, в августе 1202 г. в Венецию прибыл главный предводитель крестоносцев, которого иногда называют Боэмундом четвертого крестового похода, — Бонифаций Монферратский. В одном отношении, по крайней мере, высокородный маркиз был подстать правителям купеческой республики: все, что сулило выгоду, было близко Бонифацию Монферратскому не меньше, чем Дандоло. Сговориться между собой этим двум крестоносцам было делом несложным. Надо думать, что Бонифаций поведал дожу о планах похода на Византию. Такого рода предприятие вполне устраивало Дандоло, но оно требовало дополнительного времени и подготовки. Пока же дож намеревался с помощью должников-рыцарей удовлетворить ближайшие интересы Венецианской республики.

Замыслы дожа были очень просты. Он убедился, что вытянуть из крестоносцев больше ничего нельзя. В то же время Дандоло понимал, что если войско разойдется (а дезертирство с острова Лидо приняло угрожающие размеры), то это приведет к крупному скандалу для республики св. Марка: Иннокентий III неминуемо обвинит венецианцев в том, что они сорвали крестовый поход.

Взвесив все эти обстоятельства и, конечно, в первую очередь, приняв во внимание коммерческие выгоды Венеции, изобретательный «муж совета» предложил рыцарям креста достойный выход из положения. Пусть они отработают свой денежный долг мечом. Если крестоносцы хотят погасить задолженность, они должны помочь Венеции завоевать город Задар.

Этот город, расположенный на восточном побережье Адриатического моря, в Далмации, являлся крупным торговым центром. Он принадлежал в то время Венгрии, с которой Венеция десятки лет боролась за контроль над далматинским побережьем. Торговые операции Задара были настолько интенсивными, что не только в Адриатике, но и за ее пределами город сложил опасным конкурентом для Венеции. Венецианская плутократия со злобой взирала на усиление торгового могущества Задара. Неоднократно предпринимались попытки завоевать его, чтобы таким образом задушить ненавистного соперника. Сперва, в XI столетии Венеция воевала из-за него с хорватскими королями, а в XII в. противниками венецианцев выступили венгры. Борьба шла с переменным успехом: венецианцы завоевывали Задар, но он снова и снова восставал против тягостной власти «невесты Адриатики». В последний раз Венеция пыталась захватить Задар вскоре после того, как дожем был избран Энрико Дандоло, — в 1192 г., но опять потерпела неудачу.

Теперь, через десять лет, появилась новая возможность разделаться с конкурентом, — и разве мудрый дож мог упустить такой случай?

Разгромить Задар было для патрицианской олигархии делом тем более заманчивым, что по договору с крестоносцами, республика св. Марка получила бы в свою пользу половину добычи. Какое значение могло иметь при этом то, что Задар являлся владением венгерского короля Имрэ, который и сам принял крест по призыву Иннокентия III?

Свои бесцеремонные предложения, предварительно одобренные в высших органах республики, Дандоло согласовал с Бонифацием Монферратским. Маркиз не был особенно совестливым христианином. Он нашел вполне приемлемым и совместимым с делом «освобождения святой земли» (о которой думал меньше всего) заключить еще одну сделку, временно превращавшую его воинов в наемников Венеции. Во всяком случае, фактически Бонифаций на время уступил предводительство дожу Венеции, который принял крест и взялся самолично командовать флотом во время экспедиции против Задара. Энрико Дандоло, почти совсем слепой, держался, несмотря на свои 90 лет, еще очень бодро: богатырь умом и телом, как рассказывают источники, он сохранял удивительную энергию и не менее удивительное бесстыдство.

Предложение венецианцев, сделанное рыцарям через Бонифация Монферратского, — захватить Задар — вызвало поначалу замешательство в крестоносном ополчении. Некоторые, особенно, как сообщают хроники, из числа бедняков, «оставив войско, повернули свои стопы назад» и через Венгрию «возвратились восвояси». Иногда считают, что эта оппозиция была инспирирована папством, что бедняцкая часть крестоносцев была якобы исполнена религиозного энтузиазма и не захотела участвовать в завоевательном предприятии против единоверцев-христиан. Такая точка зрения неправильна. Покидая Венецию, бедняки-крестоносцы выражали таким образом свой протест как против лишений, которым венецианское правительство умышленно подвергало их на острове Лидо, так и — особенно — против превращения крестового похода исключительно в орудие венецианской политики. Почему выгоды предприятия должны были доставаться венецианским торгашам? Далеко не вое крестоносцы испытывали желание служить интересам Венеции. Домой отправились даже некоторые видные феодалы, среди них — Симон де Монфор, перед которым вскоре открылось новое поприще для крестоносной деятельности — в самой Франции.

Замыслы венецианцев и политика Иннокентия III. Какую же позицию занял в это время святой престол? Сделал ли Иннокентий III что-нибудь для того, чтобы разрушить замыслы венецианцев? Как только они стали ему известны, папа еще раз запретил крестоносцам под угрозой отлучения «нападать на христианские земли». Много ли на деле значило это запрещение в устах папы, показывают следующие факты.

В Рим пришли беспокойные запросы из крестоносного войска: как быть? Не разойтись ли для того, чтобы таким путем пресечь «злое намерение» Дандоло? В ответ на эти запросы апостольский престол выразил свою волю в таких словах: «Простительнее,— заявил крестоносцам папский легат, кардинал Петр Капуанский, говоривший от имени Иннокентия III, — искупить малое зло великим добрым делом, нежели, оставив крестоносный обет невыполненным, бесславными грешниками вернуться на родину». Смысл этого заявления был совершенно ясен: с точки зрения папы, крестовый поход должен быть осуществлен любой ценой. Ни при каких обстоятельствах войско не должно расходиться, даже если его поведут против Задара, — такова суть позиции папы, как ее передает один из современных немецких хронистов, Гальберштадтский Аноним: «Не будет соответствовать намерениям папы, — сказал легат, — если войско рассеется, не дойдя до цели паломничества». Могли ли означать такие рассуждения что-либо иное, нежели косвенное одобрение похода крестоносцев на Задар? — Принять предложение дожа было для них тем легче, что в большинстве своем пилигримы 1202 г. были отпетыми головорезами, совершенно равнодушными к тому, где и кого грабить. Крестоносное воинство в основном состояло именно из такой, внутренне полностью безразличной к официальным лозунгам предприятия, массы рыцарства. Она была исполнена исключительно захватническими вожделениями. Рыцари креста с готовностью могли обнажить мечи ради любого дела, обещавшего наживу. Полнейшая беспринципность в сочетании с безграничной жадностью выступает у участников четвертого крестового похода с особой выпуклостью. Именно это обстоятельство позволило феодальным силам, непосредственно или из-за кулис руководившим событиями, направить крестоносцев против христианских городов.

Первым из них явился Задар.

Как это ни странно, но Иннокентий III фактически потворствовал тому, чтобы планы Венеции были приняты к исполнению. Формально он подтвердил свое запрещение нападать на христианские земли и выполнил свой долг католического первосвященника. Это и понятно: нападение воинства христова на владения венгерского короля, числившегося крестоносцем, могло бы только набросить тень на крестоносную затею апостольского престола и тем самым подорвать один из существенных устоев политики папства — ее универсалистские тенденции.

Иннокентий III ввиду этого не мог открыто согласиться с замыслами Дандоло и не высказать свое осуждение и запрещение: это значило бы пренебречь престижем наместника св. Петра. Но папа не желал вместе с тем и прекращения крестового похода: ведь успех сулил не только обладание Иерусалимом, но, возможно, и Константинополем. Запрещение нападать на христианские земли не должно было идти в ущерб делу «освобождения святой земли» и подчинения Византии. Престиж — престижем, а непосредственные интересы тоже никак нельзя было отбрасывать в сторону.

Следовательно, для папы не могло быть и речи о том, чтобы крестоносное воинство было распущено (полностью или даже частично). Практически оставался только один выход: во имя продолжения крестового похода («великого благого дела») допустить «малое злю», т. е. захват крестоносцами христианского Задара, на который их подбивала Венеция. В этом духе и действовал изворотливый римский понтифик, пытаясь совместить несовместимое, прикрыть «божественным» — «дьявольское», запрещая — на словах, разрешая — на деле.

Даже новейшие католические историки — апологеты папства, вроде упоминавшейся выше Е. Тилльман, признают, что Иннокентий III капитулировал перед венецианцами. В оправдание папы они ссылаются на то, что-де он был не в силах заставить венецианцев отказаться от их намерений и выполнить волю апостольского престола: Дандоло, мол, не поддавался моральному воздействию церкви и пр.^[76] Однако подобные аргументы не могут обелить главного организатора четвертого крестового похода. Своим поведением Иннокентий III явно попустительствовал венецианцам, руководствуясь корыстными интересами папского престола.

В конце концов, если бы его всерьез заботило спасение христианского Задара, разве не следовало хотя бы временно отказаться от крестового похода? В этом случае престиж папы остался бы незапятнанным. Разве не целесообразнее было бы согласиться на роспуск крестоносного ополчения, чем отдать в его жадные руки венгерские владения? И кроме того, ведь папа располагал более действенными средствами помешать завоеванию Задара, чем словесные запреты. Если бы Иннокентий III искренне стремился избавить христианские земли, в том числе Задар, от того, что вскоре с ними произошло, — ему не стоило бы большого труда из средств курии расквитаться с Венецией за долги обанкротившегося воинства. 34 тыс. марок — это было немало, но и ее так уж много для папы. Иннокентий III, однако, и не подумал об этом.

Так еще раз проявилась тайная связь папской политики во время четвертого похода с замыслами венецианской плутократии.

Завоевание Задара. В октябре 1202 г. флот крестоносцев отплыл из Венеции. Всего в его составе было свыше 70 галер и около 150 грузовых судов — с провиантом, стенобитными и другими осадными орудиями: это были катапульты и баллисты — старинные механизмы для метания тяжелых стрел, камней, даже бревен, окованных железом, и бочек с горючей жидкостью. Сами же галеры того времени представляли собой узкие корабли, обладавшие быстрым ходом и маневренностью в сражениях. По обоим бортам галер располагались ряды длинных весел, а при попутном ветре пользовались и парусами. Кроме экипажа — матросов и гребцов, которые обычно нанимались венецианцами за плату на сезон плавания (с марта по ноябрь), на галерах находились специальные вооруженные команды — тоже наемные — из арбалетчиков и пращников.

И вот, вся эта венецианско-крестоносная армада — около 200 кораблей — 11 ноября с боем вошла в запертую Задарскую гавань, а 24 ноября крестоносцы, после пятидневного штурма, приступом взяли Задар, сломив упорное сопротивление венгерского гарнизона. Население также стойко защищалось от рыцарей креста. «Почти не было улицы, — писал позднее Виллардуэн, — где бы ни происходило большой сечи».

Город был разграблен. В числе прочего рыцари вместе с венецианцами ограбили и церкви. Они учинили в городе свирепый погром, разрушили многие здания, разжились богатой добычей. Задар попал под власть Венеции, — впрочем, только после того, как едва не произошло стычки между крестоносными рыцарями и венецианцами.

Таков был первый успех, достигнутый в четвертом крестовом походе, — завоевание и разгром христианского города в Далмации.

Апостольский престол, как и следовало ожидать, проявил по этому случаю показное негодование. Иннокентий III выразил «безмерную скорбь» по поводу того, что крестоносцы пролили «братскую кровь» и нарушили его запрет «нападать на христианские земли». Этими «жалкими словами» и ограничились бы практические результаты папского гнева, если бы опрометчивые воины креста сами не напросились на более крутые меры. Дело в том, что Иннокентий III первоначально не собирался применять сколько-нибудь серьезных церковных кар против нарушителей его запретов. Папа вынес весьма снисходительный приговор крестоносцам. В послании, составленном для солдат Христа, папа заявлял, что готов простить их прегрешения. Ведь, захватывая Задар, они поступали, мол не по своей воле, а лишь «подчиняясь необходимости». Пусть только они, увещевал Иннокентий III крестоносных грабителей, «не прибавляют греха к греху», пусть воздержатся от дальнейших разрушений в Задаре и возместят ущерб, нанесенный венгерскому королю. Лишь в случае, если они ослушаются этих рекомендаций, им не избежать отлучения.

Глава католической церкви определенно уклонялся от применения высшей церковной кары к своему воинству: о возможности отлучения он упоминал в конце письма в очень сдержанных выражениях.

Сами «крестоносные болваны», однако, поставили папу перед необходимостью не оставлять безнаказанным совершенное ими преступление. Страх перед отлучением вселил в крестоносцев убеждение, что за свои дела они в глазах папы заслуживают отлучения от церкви. Тогда рыцари креста отрядили в Рим депутацию во главе с французским епископом Нивелоном Суассонским, которая явилась к папе с повинной головой. Уполномоченные крестоносцев изложили ему обстоятельства дела, представили различные оправдательные соображения, а под конец уверили Иннокентия III в том, что отныне они готовы полностью повиноваться апостольскому престолу и следовать в «святую землю». Они, конечно, не подозревали о подлинной роли в событиях 1202 г. самого римского первосвященника, фактически способствовавшего захвату Задара.

Иннокентий III был поставлен в неловкое положение. Нужно было открыто высказать отношение римского престола к происшедшему. И уж коль скоро сами крестоносцы признавали себя достойными отлучения, Иннокентий III не мог ничего «не замечать». Заготовленное ранее письмо не было отправлено. Послы крестоносцев были приняты со всей суровостью. Воины креста, сами признавшие, что подлежат наказанию, подверглись церковному отлучению. Но папа тут же, сменив гнев на милость, поручил кардиналу Петру Капуанскому снять отлучение, взяв с крестоносцев клятву, что отныне они будут строго повиноваться апостольскому престолу.

Приличия ради Иннокентий III лишил своей милости только венецианцев: отлучение над ними сохранялось в силе. Нельзя же было оставить совсем без последствий эту неприятную историю. Впрочем папа сразу же, во избежание недоразумений, оговорился: да, венецианцы преданы анафеме, но это не должно помешать крестоносцам пользоваться флотом отлученных и поддерживать общение с ними. Ведь если церковь наказывает главу семьи и хозяина дома (т. е. Дандоло), это не значит, что членам семьи возбраняется разделять с ним кров (венецианские корабли) и поддерживать общение (т. е. принимать услуги венецианцев). Ради достижения высших целей приходится, писал папа крестоносцам, «переносить многое». Бог да простит их! Такова была казуистическая аргументация папы, направлявшего крестоносцев к «высшим целям». Правда, убедительность этой образной аргументации показалась сомнительной вождю крестоносцев: Бонифаций Монферратский почел за лучшее до поры до времени не разглашать содержания апостольского послания, излагавшего папскую волю: как бы оно все же не задержало всей экспедиции. Крестоносцы так и не узнали об отлучении папой Венеции.

Новый поворот дел. Договор с царевичем Алексеем. Через некоторое время после взятия Задара был сделан последний шаг в подготовке к осуществлению антивизантийских замыслов руководителей похода.

Разгромив Задар, ревнители христовой веры зазимовали в Далмации. В начале 1203 г. в их лагерь прибыли посланные от Филиппа Швабского и царевича Алексея. Им было поручено поддержать перед вождями просьбы молодого Ангела. Дож Дандоло, Бонифаций и другие вожди крестоносцев высказались, разумеется, в пользу проекта германского короля. Поход на Константинополь соответствовал интересам венецианских купцов, судовладельцев и прочих денежных людей: нетрудно было сообразить, что, получив византийского императора в качестве союзника, они смогут усилить свои позиции на Леванте и, может быть, окончательно свести счеты с Византией. Послам из Германии не стоило большого труда уговорить и вождей ополчения согласиться на экспедицию в Босфор: она ведь предпринималась «ради восстановления справедливости», т. е. якобы для того, чтобы заменить на константинопольском престоле узурпатора Алексея III его «законной» родней из дома Ангелов. Предлог был достаточно благовидным, а просьбы царевича Алексея к тому же подкреплены заманчивыми денежными обещаниями. Устоять перед подобным искушением было просто немыслимо. Решено было помочь царевичу.

В феврале 1203 г. были изготовлены соответствующие договорные грамоты, и предводители скрепили их своими подписями. Царевич Алексей обязался за помощь, которую окажут ему и его отцу крестоносцы, выплатить им 200 тыс. марок серебра: эта обнадеживающая цифра весьма устраивала бескорыстных рыцарей креста. Бонифаций Монферратский, активный участник всех предшествующих политических интриг, в которых крестоносцам отводилась роль непосредственных исполнителей, первый поставил свою подпись под соглашением о походе на византийскую столицу. Щедрая плата, обещанная крестоносцам византийским наследником, привлекла на сторону антивизантийского плана и других вождей, светских и духовных: их согласием Бонифаций заручился еще до этого. Стоит отметить что и епископы (Труа, Суассона, Гальберштадта и др.) поставили свои подписи под договором о походе на христианский Константинополь. Равнодушное ко всему, кроме удовлетворения своей алчности, рыцарство последовало за предводителями. Жажда обогащения была единственным стимулом, заставившим крестоносцев изменить свой маршрут.

Папство и поворот крестоносной экспедиции к Константинополю. Византия уже более 100 лет привлекала к себе взоры крестоносцев. Ее грабили и во времена Готфрида Бульонского, и в годы второго и третьего крестовых походов. Не раз Константинополь оказывался под угрозой завоевания благочестивыми разбойниками. Конфликты с Византией, которые сопутствовали первым трем крестовым походам (да и в промежутках между «священными войнами» отношения западных государств и Византии складывались в основном враждебно), имели свои причины: они заключались прежде всего во взаимном столкновении западных и византийских интересов в Средиземноморье. Кроме того, на Западе вызывало раздражение, что Византия, мало помогая крестоносцам, извлекала большой барыш из их предприятий: она проводила свою политику, рассчитанную на ослабление и католического Запада, и мусульманского Востока, боровшихся между собой за Средиземноморье. Все это привело к тому, что в Европе распространялось предвзятое мнение, будто во всех неудачах крестоносных ратей виноваты вероломные византийцы. Они-де соединяются с «неверными» и сообща строят козни крестоносцам и франкским государствам в Сирии и Палестине. В немалой степени укреплению этого предрассудка, или, как говорит один современный автор, «традиции недоверия», содействовала католическая церковь. Римская курия в течение всего XII в. раздувала на Западе религиозное ожесточение против схизматиков-греков, стремясь таким путем подкрепить притязания папства на владычество над Византией. В высших католических кругах была даже разработана специальная теория, по которой война со схизматиками-греками объявлялась столь же необходимой, как и с еретиками. Иннокентий III целиком разделял эту точку зрения: по словам английского хрониста Роджера Уэндоуэрского, христиане, которые отказывались повиноваться власти св. Петра и препятствовали освобождению святой земли, были для папы хуже сарацин.

К началу XIII в., когда с усилением средиземноморской экспансии западных государств вопрос об отношениях Запада и Византии встал с особой остротой, когда Константинопольская империя попала в число завоевательных объектов западных феодальных агрессоров, эта церковно-католическая пропаганда принесла свои плоды. Она идейно подготовила, заранее оправдав его, удар, который рыцарство нанесло Константинополю. Этот удар был нанесен им по сути с одобрения папства.

Мы говорим — по сути дела, потому, что, разумеется, со стороны Иннокентия III и теперь, после того, как в лагере под Задаром были подписаны соглашения о походе на Константинополь, не было недостатка в предостережениях крестоносцам. Папа шлет рыцарскому ополчению многочисленные послания, направляет своих нунциев к крестоносцам, угрожает им анафемой, если они причинят вред Византийской империи. Папе иначе и нельзя было поступать, не ставя под угрозу престиж апостольского престола. Поэтому он внушает крестоносцам, чтобы они не захватывали и не грабили владения греков: не ваше дело, заявляет он, «судить о грехах» Алексея III и его приближенных, вы не должны позволить увлечь себя «произволу случая и мнимой необходимости». Это — на словах. А на деле папа остается верен себе: между строк всех своих грозных посланий о ненападении на христианские земли двуличный Иннокентий III всегда оставлял лазейку предводителям, достаточную для того, чтобы они поняли, что смогут рассчитывать на фактическую поддержку апостольского престола в случае нарушения его суровых предписаний. Мало того, папа по существу подстрекал крестоносцев к нападению на Константинополь. Как иначе можно понимать его двусмысленное и в который раз уже повторенное запрещение наносить вред христианам, запрещение, сопровождавшееся такой оговоркой: «разве только сами они (т. е. христиане. — М. З.) станут необдуманно чинить препятствия вашему походу или же представится какая-либо другая справедливая или необходимая причина, по которой вы сочтете нужным действовать по-другому»?

Позиция Иннокентия III легко объяснима. Сын Исаака II Ангела, договариваясь с вождями воинства христова зимой 1203 г., брал на себя ряд обязательств, вполне соответствовавших интересам папства. Он обещал снарядить десятитысячный отряд для отвоевания «святой земли» у наследников Саладина и, главное, — поставить греческую церковь под начало римской. Это было именно то, чего папа давно и безуспешно добивался от Византии. Возможно, что Иннокентий III и не ожидал от царевича исполнения этих обещаний: папа, вероятно, понимал, что юный претендент соглашается сейчас на все, поскольку не отдает себе отчета в том, сумеет ли он сдержать свои обязательства. Но тем хуже для него! Апостольский престол, во всяком случае, не проиграет, когда воины креста окажутся близ столицы неуступчивого Алексея III: если не от легкомысленного племянника, то, может быть, от его дяди, который, конечно, не пожелает лишаться трона, удастся ввиду этого добиться сходных уступок.

Вся эта затея так или иначе открывала новые перспективы для дипломатических комбинаций в Константинополе — в пользу Рима. Лицемерные запреты Иннокентия III крестоносцам — не чинить обид грекам — не стоили ни гроша. Это хорошо понимали наиболее дальновидные из современников событий: характерно, что южнофранцузский поэт Гийо Провэнский заявлял в своем сатире под названием «Библия», что жадный Иннокентий III разрешил крестовый поход против христиан-греков.

В апреле 1203 г. крестоносцы отбыли на остров Корфу. Вскоре сюда явился и сам царевич. Он собственноручно подписал договор, заключенный ранее от его имени немецкими послами, а после этого занялся подкупом. Наличных денег у беглого наследника не было. Поэтому он одаривал предводителей воинства христова и рядовых рыцарей в кредит. Щедрость царевича не могла не тронуть «сострадательных» баронов: графу Фландрскому он обещал, согласно известиям Эрнуля, 900 марок, граф Сен-Поль должен был подучить 600 марок и т. д. Таких векселей Алексей понадавал на изрядную сумму. Правда, некоторые из крестоносцев пытались оказать сопротивление новому обороту дел: сохранились известия о брожении в их рядах, которое вспыхнуло было после оформления договора с Алексеем. Рядовые рыцари не хотели мириться с тем, что всеми плодами похода воспользуются лишь крупные сеньоры^[77]. Но в это время аббат де Лочедио, одно из доверенных лиц папы, выступил за то, чтобы признать договор с византийским царевичем. Аббат заставил недовольных клятвенно подтвердить свое согласие с условиями этого соглашения: мол, помощь царевичу — лучшее средство оказать затем содействие «святой земле».

Крестоносцы направляются к византийской столице. «Восстановление справедливости». В конце мая 1203 г. крестоносный флот покинул Корфу и, обогнув Пелопоннес, от острова Андрос взял направление на Константинополь.

В этот момент крестоносцы имели перед собой сравнительно слабого противника. Трудовое население Византии было разорено возраставшими податями, лихоимством сборщиков, бесконечными войнами. Доходы государства неуклонно падали. Засилье итальянских купцов с их привилегиями вело к сокращению собственно греческой торговли (это было особенно заметно в Константинополе), являвшейся важным источником пополнения казны. Высшие сановники без стеснения запускали руки в государственный карман, опустошая и без того скудевшую сокровищницу царей. Все это неизбежно влекло за собой ослабление византийской армии. Византийцы привыкли прибегать к услугам венецианского флота и своего к началу XIII в. почти не имели. Никита Хониат рассказывает, что бывший в то время начальником флота Михаил Стрифна, родственник Алексея III, «имел обычай превращать в золото не только рули и якоря, но даже паруса и весла, и лишил греческий флот больших кораблей». Сухопутные силы Византии также были малочисленны. Когда до бездеятельного Алексея III дошли известия о том, что латиняне взяли Задар, он ограничился лишь приказанием «поправить 20 сгнивших судов, проточенных червями».

Государственная машина империи с конца XII в. находилась в полнейшем расстройстве — и это в обстановке напряженной социальной борьбы внутри страны, в центре и на периферии, не прекращавшихся раздоров между различными группами чиновной и землевладельческой знати, новых и новых территориальных потерь в Европе и на Востоке. Империя фактически распалась на полунезависимые феодальные владения.

Понятно, что овладение этими развалинами некогда могущественного государства не представляло особенно больших трудностей для крестоносцев. Правда, их было немного — каких-нибудь 30 тыс. воинов или даже того менее, но по сути дела Константинополь мог рассчитывать лишь на свои укрепления.

В конце июня 1203 г. венецианский флот показался перед Константинополем. Галеры крестоносцев прорвали железную цепь, которой Алексей III приказал преградить вход в Золотой Рог^[78] и, уничтожив трухлявые византийские корабли, в начале июля вошли в залив — главный стратегический центр обороны города. Отряды крестоносцев высадились в предместье Галате и вскоре атаковали укрепления византийской столицы, оборонявшиеся наспех собранным войском. Осада длилась две недели. Наряду с греческими войсками и наемниками из англичан, датчан и др. в защите Константинополя приняли участие пизанские колонисты — соперники венецианцев.

Отразить натиск крестоносцев не удалось. Красочные страницы старинных хроник рисуют яркую картину того, как после недолгой борьбы византийская столица с огромным населением (более 100 тыс. жителей) была взята западными мародерами, совершавшими свое разбойничье нападение под благочестивым предлогом свержения узурпатора.

Алексей III, прихватив, на всякий случай, государственные ценности, скрылся из столицы. На следующий день, 18 июля 1203 г. слепой Исаак II Ангел был освобожден из заточения и провозглашен императором. В Константинополе рассчитывали этим ходом избежать ужасов нашествия варваров-франков. Действительно, что было теперь делать крестоносцам в городе? Ведь они же как будто только и добивались возведения на престол законного правителя. Но дело осложнилось тем, что этот законный правитель должен был заплатить рыцарям за оказанные ему услуги; казна же Исаака II Ангела была пуста, и поэтому сам он не сразу пошел навстречу своим защитникам в денежных вопросах.

Через несколько дней после провозглашения Исаака царевич Алексей в сопровождении крестоносных князей въехал в город. 1 августа он был избран соправителем отца под именем Алексея IV и только тогда уговорил Исаака подтвердить обязательства, принятые в феврале 1203 г. под Задаром.

Но... Ангелам нечем было расплачиваться с «восстановителями справедливости», которые тем временем разбили свой лагерь в одном из константинопольских предместий. Половину обещанного вознаграждения — 100 тыс. марок цари сумели собрать путем конфискаций, вымогательств, введения новых налогов и других экстраординарных мер. Однако эти меры вызывали все большее возмущение в столице, подогревавшееся духовенством.

Рыцарям, между тем, равно как и венецианцам, не терпелось получить и остальные деньги. Не видя проку от обоих Ангелов, латиняне стали сами изыскивать способы к удовлетворению своих аппетитов.

Константинополь был пышным и богатым городом. «Там было, — писал Робер де Клари, — такое изобилие богатств, так много золотой и серебряной утвари, так много драгоценных камней, что казалось поистине чудом, как свезено сюда такое великолепное богатство. Со дня сотворения мира, — с наивным изумлением восклицает этот рыцарь, — не видано и не собрано было подобных сокровищ, столь великолепных и драгоценных... И в сорока богатейших городах земли, я полагаю, не было столько богатств, сколько их было в Константинополе!» И вот христолюбивые воины, менее всего способные предаваться любованию этими богатствами, начали (при молчаливом одобрении бессильных византийских государей) обирать церкви Константинополя. В конце августа банда крестоносцев подожгла одну мусульманскую мечеть: огонь распространился, и пожар уничтожил чуть ли не половину города. Греки, уже раньше раздраженные политикой отца и сына Ангелов, продавшихся латинянам, заволновались, по выражению Никиты Хониата, «как безграничное и вольное море при сильном ветре, угрожая бунтом». В городе участились столкновения между местным населением и иностранцами. Трон восстановленных рыцарями самодержцев зашатался. В конце концов Алексей IV, который большую часть времени посвящал всякого рода удовольствиям, в то время как его отец занимался с астрологами, вынужден был открыто заявить вождям крестоносцев, что отказывается выполнить условия Задарского соглашения. Более того, было прекращено снабжение крестоносцев продовольствием. Разгневанный Дандоло, по рассказу Робера де Клари, заявил Алексею IV, что подобно тому, как крестоносцы «вытащили его из грязи», они «снова втолкнут его в грязь». Таким образом, князья фактически объявили войну своим вчерашним царственным союзникам, которые не оправдали надежд, возлагавшихся на них. Было заявлено, что воинам христовым не остается ничего другого, кроме как самим добиваться своих прав. Вожди крестоносцев торопились с развязкой.

Восстание в Константинополе. Развязка приближается. В этот момент в византийской столице произошли бурные события.

В последних числах января 1204 г. здесь вспыхнуло народное восстание против Алексея IV «про зажжение градное и пограбление монастырское», как говорит о причинах восстания русский очевидец событий в своей повести «О взятии Царьграда от фряг» (фрягами на Руси называли венецианцев). Василевсы, отсиживавшиеся за стенами Влахернского дворца, попробовали в последний момент спасти свой престол с помощью крестоносцев. Они обратились было к их предводителям с просьбой ввести отряды в город для наведения порядка. Но было уже поздно. Восстание в столице разрасталось. Знать, еще недавно поддерживавшая Ангелов, убоялась «введения фряг». Исаак и Алексей IV были свергнуты. Народ выдвинул своего ставленника на престол — простого воина Николу Канаву, который по воле народа был коронован в Софийском храме.

Это событие, само по себе не оставившее серьезного следа в истории Византии, примечательно, однако, в другом отношении: оно говорит о том, насколько обостренными были в начале XIII в. внутренние, социальные противоречия в греческой столице. Действительно, Никита Хониат, рассказывающий о январском восстании 1204 г., рисует положение дел таким образом, что Константинополь прямо-таки разделился на два враждующих лагеря: с одной стороны — знать, с другой — народ. А между тем, в этот момент крестоносцы стояли под стенами Константинополя!

Все это многое объясняет в последовавшем затем падении Византии. События развивались с катастрофической быстротой. Вскоре после свержения Ангелов бразды правления в Константинополе захватил честолюбивый сановник Алексей Дука по прозвищу Мурзуфл («насупленный» — у него всегда были нахмурены брови, — объясняет Никита Хониат). Аристократия посадила его на престол, надеясь, что этот энергичный царедворец сумеет организовать вооруженное сопротивление латинянам.

Мурзуфл на первых порах пробует войти в доверие к константинопольской бедноте. Он объявляет себя ее приверженцем и предлагает Николе Канаве разделить с ним власть. Но демагогия Мурзуфла не подействовала на народ. В этот момент зажиточные горожане, которым, по-видимому, принадлежала руководящая роль в константинопольском восстании, пошли на измену. Воспользовавшись растерянностью среди восставшей бедноты, Мурзуфл арестовал Николу Канаву. Еще раньше был схвачен Алексей IV. Оба по приказу новоиспеченного императора Алексея V (так стал именоваться Мурзуфл) были задушены в тюрьме. Алексей V принял меры к реставрации укреплений Константинополя, а латинянам было предписано в недельный срок очистить греческую землю.

Но показная решительность Мурзуфла не могла скрыть действительного бессилия государственной власти. В верхах не прекращались раздоры. Денег не было. Наемники, давно не получавшие платы, не выказывали большой охоты к сражениям. И — что наиболее существенно — трудовое население Константинополя отнюдь не собиралось оказывать поддержки преемнику Ангелов. Греческие ремесленники, торговцы, подмастерья, столичная беднота довольно натерпелись от византийских самодержцев и их продажных сановников, довольно настрадались от произвола властей, от злоупотреблений взяточников-чиновников. Доведенные до отчаяния гнетом правящей феодально-бюрократической верхушки, население Константинополя прониклось полным безразличием к судьбам империи. Крестоносцы, еще в 1203 г. имевшие случай убедиться в малой боеспособности константинопольского гарнизона, безусловно были осведомлены и о внутреннем положении столицы империи. Они повели приготовления к новой осаде греческой столицы, спеша взять свое.

«Раздел империи». Вид огромного и богатого города, раскинувшегося перед ними, распалил хищные инстинкты западных рыцарей. За несколько недель до последнего штурма Константинополя, в марте 1204 г., Энрико Дандоло, Бонифаций Монферратский и другие предводители крестоносцев подписали договор о разделе византийского наследства, которое они уже видели в своих руках. В этом документе были чрезвычайно детально разработаны условия дележа будущей добычи — движимого имущества, земель и власти в том новом государстве, которое западные сеньоры решили основать на месте Византии. Венецианцы позаботились, прежде всего, о том, чтобы приумножить свои старые торговые привилегии и обеспечить себе львиную долю — три четверти всей добычи; остальные крестоносцы должны были, по договору, довольствоваться одной четвертью. Мартовский договор 1204 г. предусматривал также основы нового государственного устройства: каким образом, кто и в какой степени будет участвовать в организации управления, кто какую долю получит во власти, как будет поделена сама территория Византии. Было постановлено, что после завоевания Константинополя новое государство получит выборного императора. Право выборов передавалось комиссии из 12 человек — по шести от венецианцев и крестоносцев. Венецианцы не хотели принимать на себя обременительную честь занятия императорского трона. Их вполне устраивало руководство достаточно прибыльным церковным управлением; поэтому, по требованию Дандоло, в договор было внесено условие, что та сторона, из среды которой не будет избран император, получит пост римско-католического константинопольского патриарха. Все сеньоры, за исключением дожа, должны были принести новому императору вассальную присягу.

Что касается раздела территориальных прав, то, согласно договору, император получал одну четверть территории империи, остальные три четверти делились пополам между венецианцами и крестоносцами (по три восьмых тем и другим). Таким образом, венецианцы, по словам Маркса, предоставили крестоносным остолопам пустой императорский титул и бремя власти, которую невозможно было реализовать, для себя же удержали «действительные выгоды предприятия»^[79].

Мартовский договор был ярким выражением завоевательных планов западных феодальных захватчиков, планов, которые полностью оформились лишь в процессе развертывания событий. Заключая этот договор, вожди крестоносцев продемонстрировали циничное пренебрежение к официальной программе крестового похода. Они открыто растоптали его религиозные знамена и не скрывали более своих намерений силой завладеть Константинополем.

Вскоре после завершения дипломатической подготовки были закончены и военные приготовления к решительной схватке с греками, приведены в готовность осадные машины и штурмовые лестницы.

Падение Византии. Почему крестоносцы без труда захватили Константинополь? Первая попытка штурмовать Константинополь была предпринята 9 апреля 1204 т. Она была отбита византийцами. Град стрел и камней обрушился на крестоносцев со стен города. Виллардуэн хвастливо заявляет, что крестоносные рыцари за все время осады потеряли будто бы лишь одного воина. На самом деле они несли более серьезные потери. Только 9 апреля, при попытке захватить одну из башен, было убито, как свидетельствует русский очевидец, около 100 мужей. Второй приступ, произведенный через три дня, принес победу рыцарям. 12 апреля с помощью перекидного моста один отряд взобрался на укрепление, другие воины взломали городские ворота. Крестоносцы ворвались в город, заставив отступить войска Мурзуфла (сам он бежал). «Восстановители справедливости» снова подожгли город. На следующий день, 13 апреля 1204 г., Константинополь пал жертвой западных захватчиков. Любопытно, что внутри города крестоносцы не встретили никакого сопротивления. Робер де Клари рассказывает, что, ворвавшись в Константинополь и думая, что теперь борьба разгорится с большей силой, рыцари окопались лагерем возле стен. Каково же было удивление крестоносцев, когда назавтра они увидели, что городская беднота и не собиралась подниматься на защиту города! Примерно, в тех же самых чертах описывает ситуацию, возникшую на другой день после взятия крестоносцами Константинополя, и Виллардуэн. Все в войске, говорит он, готовили оружие — и рыцари, и оруженосцы; каждый думал о предстоящей битве, полагая, что развернется такое сражение, равного которому у них еще никогда не происходило. И что же? — Воины креста не встретили в городе никого, кто бы дал им отпор.

Крестоносцам действительно не с кем было сражаться в византийской столице. Константинопольские ремесленники и плебс не желали отстаивать государство, являвшееся для них воплощением социальной несправедливости. Когда знатный феодал Константин Ласкарь, которого духовенство спешно провозгласило императором, пытался все-таки призвать население города к обороне, — эти призывы натолкнулись на стену равнодушия.

Таким-то образом трем десяткам тысяч крестоносцев в какие-нибудь четыре дня удалось захватить один из величайших городов тогдашнего мира. Даже сами завоеватели, хотя они и знали, с каким слабым противником имеют дело, были поражены своим столь быстрым и сравнительно легким успехом. «И знайте, что не было такого храбреца, чье сердце не дрогнуло бы, и казалось чудом, что столь великое дело совершено таким числом людей, меньше которого трудно и вообразить», — пишет Виллардуэн. Соотношение сил осаждавших византийскую столицу и осажденных в ней он расценивает в пропорции 1 : 200, замечая, что еще «никогда такая горсточка воинов не осаждала стольких людей в каком-либо городе». Робер де Клари также считает столь легкий захват Константинополя необыкновенным делом: дважды он называет его «чудом». Секрет этого «чуда», изумлявшего и многих позднейших историков, был, однако, прост. Обострение классовой борьбы в Византийской империи, достигшее в это время своей наивысшей точки, справедливо отмечает румынский историк Э. Франчес, может служить решающим объяснением неожиданного падения Константинополя и разгрома Империи в целом^[80]. Конечно, были и другие причины, обеспечившие победу крестоносцам: им помогали и некоторые греческие аристократы и кое-кто из константинопольских торговцев. Часть греческих феодалов продавала продукты своих поместий латинским купцам, а иные византийские торговцы играли роль посредников в этих сделках. Для этих людей важнее всего было сохранить на будущее торговые операции с латинянами. Есть основания думать, что именно на поддержку тех византийцев, экономические интересы которых были тесно связаны с латинским миром, рассчитывали крестоносцы и особенно, конечно, венецианцы, когда с такой уверенностью заранее делили между собой богатства Константинополя в марте 1204 г. И эти расчеты оправдались^[81].

Вторжение крестоносцев в пылающий огнем Константинополь (С гравюры по рис. Доре)

Захват Константинополя и католическая церковь. Захват византийской столицы получил санкцию католической церкви. Накануне решительного штурма Константинополя крестоносные епископы и священники усердно отпускали грехи участникам предстоящего сражения, укрепляя веру в то, что овладение православной столицей — это правое и богоугодное дело. Об этом говорят и Робер де Клари, и Виллардуэн. Последний подробно рассказывает, какие речи держали представители духовенства на совете вождей, созванном незадолго до решительного приступа. «Епископы и все духовенство, — пишет французский историк, обычно очень сдержанный во всем, что касается позиции римской курии, — все, кто подчинялся распоряжениям папы, были согласны в том, — и сказали это баронам и пилигримам, — что совершившие подобное убийство (Алексея IV. — М. З.) не имеют права владеть землей». «Поэтому мы говорим вам, — заявило духовенство, — что битва является справедливой и оправданной. И если у вас есть доброе намерение овладеть землей и подчинить ее Риму, вы получите прощение, обещанное папой...» «И знайте, — добавляет Виллардуэн, обращаясь к читателям, — что эти увещания явились большой поддержкой как баронам, так и рыцарям».

«Константинопольское опустошение». Так называется одна из латинских хроник, описывающая разбойничьи подвиги западных рыцарей в византийской столице. Название это вполне соответствует тому, о чем говорится в хронике. Озлобленные долгим ожиданием добычи и ободренные своими духовными пастырями, рыцари, захватив Константинополь, набросились на дворцы, храмы, купеческие склады. Они грабили дома, разоряли гробницы, разрушали бесценные памятники искусства, предавали огню все, что только попадалось на пути. Между прочим, захватчики поджигали дома, чтобы выгнать из них жителей и тем самым предотвратить уличные бои.

Буйное неистовство воинов христовых, грабежи, убийства, насилия над женщинами, пьяные вакханалии победителей продолжались три дня. Было убито несколько тысяч константинопольских жителей. Во время пожара сгорело две трети города: крестоносцы, по словам одного французского летописца, спалили в византийской столице больше зданий, чем было в трех самых крупных городах Франции. «Не знаю, с чего начать и чем кончить описание всего того, что совершили эти нечестивые люди», — как бы в оцепенении вспоминая дикие сцены, разыгравшиеся тогда в Константинополе, писал впоследствии Никита Хониат, рассказавший о грабительских подвигах рыцарей креста. Алчность их поистине не знала границ. Знатные бароны и венецианские купцы, рыцари и оруженосцы словно состязались друг с другом в разгроме византийской столицы и грабеже ее богатств. Они не давали пощады никому, говорит Никита Хониат, и ничего не оставляли тем, у кого что-нибудь было. Потревожены были даже могилы византийских василевсов, в том числе саркофаг императора Константина I, откуда были унесены различные драгоценности. Жадных рук «освободителей гроба господня» не избежали ни церкви, ни предметы религиозного почитания. Крестоносцы, по словам одного западного хрониста, разбивали раки, где покоились мощи святых, хватали оттуда золото, серебро, драгоценные камни, «а сами мощи ставили ни во что»: их попросту забрасывали, как писал Никита Хониат, «в места всякой мерзости». Не было сделано, разумеется, исключения и для самого собора Софии: рыцари растащили его бесценные сокровищницы. Отсюда были вывезены «священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которыми были обложены кафедры, притворы и врата». Войдя в азарт, пьяные крестоносные взломщики заставили танцевать на главном престоле обнаженных уличных женщин; они не постеснялись ввести в церкви мулов и лошадей, чтобы увезти награбленное добро. Ревнители веры, таким образом, «не пощадили не только частного имущества, но, обнажив мечи, ограбили святыни господни».

От погромщиков, закованных в рыцарские латы, не отставали грабители в сутанах. Католические попы, подоткнув рясы, рыскали по городу — они были заняты поисками константинопольских реликвий. Сохранились имена некоторых из этих наиболее усердных слуг господних, без зазрения совести и словно в лихорадке предававшихся благочестивому воровству: назовем хотя бы аббата Мартина Линцского, который, присоединившись к банде рыцарей, совместно с ними разграбил знаменитый константинопольский монастырь Пандократора. По словам эльзасского хрониста Гунтера Перисского, который подробно повествует о достославных деяниях этого аббата в своей «Константинопольской истории», последний действовал с величайшей жадностью — он хватал «обеими руками». Аббат Мартин был далеко не единственной духовной особой из тех, которые целиком отдавали себя приобретательству. Хронисты передают, что когда немецкий епископ Конрад Гальберштадтский вернулся в 1205 г. в свою Тюрингию, перед ним везли телегу, доверху нагруженную константинопольскими реликвиями. Позже католические прелаты сами подробнейшим образом описали, что именно из «священных предметов» они взяли в Константинополе. Описания эти в 70-х годах прошлого столетия были собраны французским ученым П. Рианом и составили целую книгу, названную им «Священная константинопольская добыча». В Западной Европе, указывают современники, не осталось, вероятно, ни одного монастыря или церкви, которые бы не обогатились реликвиями, украденными в Константинополе.

Страшные грабежи, учиненные в охваченном огнем Константинополе, засвидетельствованы не только Никитой Хониатом, который сам пострадал от латинского разгрома. Если даже согласиться с мнением тех историков, которые полагают, что византийский писатель неизбежно сгущал краски, рассказывая о буйстве и «непотребстве» западных рыцарей, то сохранилось множество известий других, негреческих авторов, рисующих в самом неприглядном виде дела, которые творили воины христовы в восточной столице.

Выше уже упоминался русский очевидец константинопольского погрома, автор летописной повести «О взятии Царьграда от фряг». В отличие от Никиты Хониата, горько и гневно изобличавшего насилия латинян, русский летописец относительно беспристрастно излагал виденное им самим и слышанное от очевидцев и участников событий. Между прочим, он также не мог обойти молчанием факты открытого надругательства христовых воинов над религиозными святынями и их разграбления: «Церкви в граде и вне града пограбиша все, им же не можем числа, ни красоты их сказати», — писал он.

О грабежах «доблестных» воинов креста пишет и Виллардуэн. Явно замалчивая или смягчая бесчинства своих соратников, он выражает при этом восхищение огромной добычей, взятой в Константинополе: она была настолько велика, что ее «не могли сосчитать»; добыча эта заключала в себе «золото, серебро, драгоценные камни, золотые и серебряные сосуды, шелковые одежды, меха и все, что есть прекрасного в этом мире». Маршал Шампанский не без гордости заявляет, что грабеж этот не знал ничего равного с сотворения мира. В сходных выражениях говорит об этом и Робер де Клари, в восторге заявляющий, что здесь были собраны «две трети земных богатств». Наконец, сохранилось и такое авторитетное свидетельство бесчинств воинов христовых, как письмо самого папы. Иннокентий III не без основания опасался, что насилия крестоносцев в Константинополе создадут препятствия для унии, что греки будут «вправе относиться в ним, с отвращением, как к собакам». Поэтому он разразился негодующим посланием: папа выразил свое возмущение разбоями воинов креста, которые, по его признанию, «предпочли земные блага небесным» и потому устремились «не на завоевание Иерусалима, а на завоевание Константинополя». Здесь они не только обобрали «малых и великих», но и «протянули руки к имуществу церквей, и, что еще хуже, к святыне их, снося с алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивая себе иконы, кресты и реликвии».

Добыча рыцарей, которых вожди заставили снести захваченное добро в специально отведенные для этого помещения, была поистине колоссальна. Виллардуэн передает, что венецианские люди денежного мешка якобы предложили крестоносцам только за их долю в добыче 400 тыс. марок, но предложение это было сочтено невыгодным и отвергнуто.

Легко понять, какие огромные потери одних лишь материальных ценностей понес Константинополь от крестоносных разбойников. Для полноты картины нужно добавить еще, что в огне пожаров и в разрушительных оргиях погибли замечательные произведения античных художников и скульпторов, многие сотни лет сохранявшиеся в Константинополе. Ведь варвары-крестоносцы, конечно, ничего не смыслили в искусстве. Если они и умели ценить что-либо, то только металл. Мрамор, дерево, кость, из которых некогда были сооружены скульптурные и архитектурные памятники, подвергались полному уничтожению. Впрочем, и металл у них получал тоже своеобразную оценку. Для того чтобы удобнее было определить стоимость добычи, крестоносцы при дележе ее превратили в слитки большое количество расхищенных художественных изделий из металла. Сравнительно немногое уцелело и было вывезено (главным образом, венецианцами) в Европу для украшения дворцов, храмов и т. д. Так, Дандоло приказал сохранить и отослал в Венецию знаменитую скульптурную группу греческого художника времен Александра Македонского — Лисиппа — бронзовую с позолотой четверку лошадей, стоявшую на Константинопольском ипподроме. Эта квадрига и до сих пор украшает венецианский собор св. Марка.

Не только памятники искусства были истреблены латинской солдатчиной. В пепел были превращены богатейшие константинопольские библиотеки. В бивачные костры бросали множество манускриптов. В огне исчезали книги, которым не было цены. Что значили для «защитников цивилизации» сокровищницы рукописей? — Они жгли их запросто, как и все остальное. «Следя за рассказом об этих злодеяниях, — говорит еврейский писатель того времени — Романин, нарисовавший историю битвы за Константинополь, — содрогается разум и человечество краснеет от стыда». Да и некоторым из современников на Западе константинопольский погром, произведенный под знаком креста, казался безбожным делом: так расценивал, например, события 1204 г. генуэзский хронист Ожерио Пане в своих «Анналах». Пусть им руководила вражда к венецианцам, когда он давал такую оценку событиям, но разве по существу она расходилась с тем, что должны были думать об ужасах константинопольского разгрома честные люди? Дикости, совершенные крестоносцами в православной столице, резко контрастировали со сравнительно сдержанным поведением мусульманских завоевателей в отношении христианских святынь на Востоке. Даже сарацины, по словам Никиты Хониата, бывали более милосердны. «И это действительно так» — комментирует его слова английский ученый С. Рэнсимен^[82], а другой английский историк Д. Николь замечает, что мусульмане, например, в Иерусалиме не позволяли себе ни оскорбления верующих христиан в церкви святого гроба, ни — тем более — покушений на их собственность^[83].

Бесчинства рыцарей креста в Константинополе оказались «рекордными»: католические завоеватели так опустошили древнюю столицу, как ее никто не опустошал на протяжении столетий.

Массовое уничтожение веками накопленных культурных ценностей, совершенное в Константинополе рыцарями и церковниками, без сомнения, нанесло серьезный ущерб европейской цивилизации.

Иннокентий III и разгром Константинополя. Как папство реагировало на разгром Константинополя, происшедший фактически с его ведома, если не с прямого благословения? Безусловно, «подвиги» рыцарей креста в единоверном городе были не такого сорта, чтобы привести в восхищение римского понтифика. Да и едва ли Иннокентий III мог предугадать, чем закончится эта авантюра. Естественно, что первые известия о бесчинствах западного воинства в столице христианской Византии заставили его разразиться протестами против злодеяний крестоносцев. Они поставили под серьезнейший моральный удар авторитет римской церкви. К тому же Константинополь — Константинополем, но крестоносная экспедиция не выполнила своей единственной, с официальной точки зрения, задачи: Иерусалим остается в руках «неверных». Как он, папа, ни желает возвращения греческой церкви к послушанию, но еще больше римский престол жаждет оказания помощи «святой земле».

Однако осуждающие нотки звучали в гневных посланиях папы крестоносцам недолго, да и они были сдобрены изрядной дозой ханжества. Как ни велик был урон, нанесенный авторитету церкви крестоносцами, но не за горами, — так казалось папе, — был уже и реальный политический выигрыш для Рима — уния, а затем и продолжение войны — теперь уже за Иерусалим. Поэтому, пожурив сперва захватчиков за совершенное ими «уклонение с пути», Иннокентий III в скором времени отбросил в сторону свой гнев и протесты. Он объявил падение Константинополя чудом божьим и торжественно умилился по поводу того, что империя греков «справедливым божеским судом перешла к латинянам». Папа даже подыскал оправдание для рыцарей: грабеж Константинополя — это небесное возмездие за отступничество византийцев от истинной веры. Примерно также расценивало захват Константинополя и большинство католических церковников. Хронист Оттон Сен-Блазиенский откровенно писал, что, справедливо отомстив византийцам, бог даже проявил к ним милость: он ведь отдал Константинополь не «неверным», а как-никак — христианам.

Правда, папа был огорчен тем, что поход в Сирию снова отложен, но в сравнении с предстоящей унией, как он писал вскоре, это обстоятельство весило не столь много. И папа потребовал своей доли в разделе империи: «Мы желаем, чтобы константинопольская церковь вашими стараниями возвратилась к преданному почитанию апостольского престола», — писал он вождям крестоносцев, торопя их с подчинением греческой церкви Риму. Папа потребовал заслуженной платы: ведь он был одним из главных вершителей своеобразных судеб четвертого крестового похода. Именно поэтому он, по меткому выражению К. Маркса, «выразив для приличия свое негодование, дает в конце концов отпущение ...скотству и гнусностям пилигримов»^[84].

Таковы основные события четвертого крестового похода. Захват и грабеж Константинополя крестоносцами в 1204 г. полностью дискредитируют крестовые походы, как якобы религиозные предприятия. Вся история четвертого крестового похода явилась историей откровенного попрания его вдохновителями, вождями и участниками провозглашенных ими религиозных целей. Крестоносцы открыто растоптали свои религиозные знамена: они показали себя не благочестивыми «ревнителями веры», а алчными авантюристами и беспринципными захватчиками. Единственным и самым глубоким побудительным мотивом этой крестоносной экспедиции западных феодалов являлся захват земель и богатств.

Таким образом, события 1202—1204 гг. полностью рассеивают тот ореол святости и благочестия, которым католическая церковь вплоть до наших дней старается окружить крестовые походы.

Глава пятая. Латинская империя и крах папской политики

Образование Латинской империи. Ближайшим результатом четвертого крестового похода было создание нового франкского государства — Латинской империи. Столковавшись между собой еще до взятия Константинополя, крестоносцы и венецианцы, овладев городом, принялись проводить в жизнь свои намерения. Прежде всего они избрали императора Романии (так называли крестоносцы свое новое государство): императорский трон достался графу Балдуину Фландрскому.

Выборы происходили 9 мая 1204 г. — с этой даты формально начала свое существование Латинская империя. Затем, в соответствии с условиями мартовского договора 1204 г., венецианцы провели на должность константинопольского патриарха своего соотечественника, иподиакона Томмазо Морозини. В это время он находился еще в Венеции; его избрали заочно. Морозини был первым католическим патриархом Константинополя.

Казалось, можно было надеяться, что теперь папство — на пороге исполнения своих чаяний, что переход греческой церкви под власть апостольского престола — лишь дело времени.

«Новый Константин», как напыщенно стал величать себя Балдуин Фландрский, поспешил доложить папе о геройских подвигах, которые крестоносцы совершили в честь римской церкви и для освобождения «святой земли», и даже пригласил Иннокентия III приехать в «Новый Рим»: пусть папа созовет там вселенский собор, заложит первый камень «окончательно объединенной христианской церкви», пусть он лично благословит христово воинство на дальнейшие ратные дела.

Иннокентий III снял отлучение с венецианцев. Новая империя была принята под его высокую руку: папа предписал всем христианам защищать ее, оказывать всяческое содействие Балдуину. Но в Константинополь Иннокентий не поехал. Он понимал, что хотя там и сидят «верные сыны» римской церкви, но добыть силою ключ от византийского Востока — Константинополь — еще не значит положить весь этот Восток к своим стопам. Действительно, Латинская империя родилась в крови и огне, однако, ее пределы пока что ограничивались одной столицей. Победа над греками в Константинополе была лишь началом длительной и нелегкой войны за византийские земли Именно поэтому «новый Константин» и стремился заслужить благоволение римского первосвященника: для дальнейших завоеваний в Византии нужны были силы, а поэтому имело смысл заручиться поддержкой апостольского престола.

Как были поделены византийские земли. Уже первые шаги завоевателей по овладению Грецией ознаменовались открытыми столкновениями между ними. Повторилась старая история: дело шло более или менее гладко, пока крестоносцев объединяли общие захватнические цели, но когда они вплотную подошли к разделу добычи, это единство тотчас заколебалось.

Летом 1204 г. Балдуин предпринял поход в Македонию и захватил Солунь, которую до этого стремился выговорить в свою пользу Бонифаций Монферратский.

Честолюбивый князь имел намерение стать властелином и в Константинополе. После водворения на престоле графа Фландрского Бонифаций женился на вдове Исаака Ангела — Маргарите Венгерской. Этот шаг также не мог не показаться подозрительным латинскому императору: не исключена была возможность, что Константинополь в один прекрасный день будет поставлен под удар Бонифация и венгров. Теперь, в ответ на захват Солуни Балдуином, Бонифаций, в свою очередь, выступил походом на Адрианополь, близ которого уже расположились отряды императора. Оба готовы были схватиться друг с другом. С большим трудом Дандоло, Виллардуэну и Луи Блуаскому удалось приостановить назревавший разрыв. В августе 1204 г. состоялась сделка Бонифация с Дандоло, по которой, между прочим, дож согласился на переход к маркизу Солуни.

Во избежание новых конфликтов вожди крестоносцев решили сделать то, что не было доведено до конца в марте 1204 г.: конкретно определить, какие земли кому достанутся после того, как они на деле перейдут под власть завоевателей. Такой дележ шкуры еще не убитого медведя был произведен в конце сентября 1204 г., причем венецианцы, по словам Маркса, «немилосердно надули» крестоносцев, «которые вместе со своими неотесанными князьями были всего лишь орудием в руках этих торгашей»^[85].

После этого крестоносные феодалы вкупе с венецианцами начали систематически реализовывать свои, приобретенные таким оригинальным способом, территориальные права на земли Балканского полуострова, островной мир Греции, провинции Малой Азии. Ни о каком крестовом походе никто более не помышлял. Сеньоры и рыцари приступили к новым земельным захватам. Им уже наскучило довольствоваться пустыми, хотя и пышными титулами графов и герцогов Афинских, Адрианопольских, Никейских, Филиппопольских и прочих, — титулами, на раздачу которых не скупился Балдуин. Пока за этими титулами реально не стояло ничего, кроме надежд действительно получить поместья и города, соответствующие новым рангам. Впрочем, рыцари времени даром не теряли: они проигрывали и отыгрывали свои будущие имения и крепостных в кости, не сомневаясь, что теперь-то новые ленные владения будут ими получены.

Итак, с осени 1204 г. развернулись военные действия в Греции; несколько позже они перекинулись в Малую Азию. «Новый Константин» завоевал большую часть фракийских земель. Бонифиций подчинил своей власти Фессалию в Северной Греции, Аттику и Беотию — в Средней и часть Пелопоннеса — на юге полуострова. Ему же досталась и Солунь с прилегающей областью — предмет давних вожделений маркизов Монферратских. Так было образовано сравнительно обширное Солунское королевство, где стали хозяйничать ломбардские феодалы во главе с королем Бонифацием.

Другие сеньоры, покрупнее и помельче, также добыли свою долю в захваченных греческих землях. В Пелопоннесе было образовано княжество Ахейское (Ахейский или Морейский принципат), подвассальное Бонифацию: здесь утвердилась фамилия Виллардуэнов, и ахейские князья сделались наиболее сильными из феодалов Латинской империи. Остров Эвбею захватил также вассал Бонифация — Жак д’Авень (впрочем, этот остров вскоре перешел к венецианцам). Правда, далеко не все носители новых громких титулов устроились в отведенных им местах: многие рыцари так и остались только при своих званиях: земли, на которые они «имели право», никогда не были ими завоеваны (это относится к большей части владений в Малой Азии и на островах Эгейского моря).

Больше всех других получили в результате завоеваний и различных сделок предприимчивые венецианцы^[86]. Представители Венеции уже при составлении проекта раздела византийских владений осенью 1204 г. воспользовались невежеством крестоносцев в географии и постарались обеспечить республике св. Марка максимальные выгоды. Венецианцы хорошо знали, какие земли, города и гавани Византии представляют наибольшую ценность. И хотя на практике венецианцам также удалось прибрать к своим рукам далеко не все из того, на что они метили, однако и те территории и права, которые им достались, по своему значению не имели себе равных. В самом Константинополе в распоряжении Венеции оказались главнейшие причалы на побережье Босфора и Золотого Рога; три из восьми кварталов города принадлежали венецианцам: территория их была обнесена стенами, и всем управлением здесь ведали специальные венецианские чиновники. Во Фракии Венеция полностью овладела Адрианополем; на берегу Мраморного моря (Пропонтиды) — большим количеством приморских пунктов (Редесто, Ираклия, Галлиполи и др.), которые не только гарантировали венецианцам безраздельное владычество в Пропонтиде, но и давали контроль над доступом в Черное море. Венеция протянула свои щупальцы и в Пелопоннес, захватив в его юго-западной части два портовых города — Корон и Модон^[87]. Здесь были построены сильные приморские крепости; сенат республики назвал их «главными очами коммуны Венеции», так как из них можно было отлично следить за морским торгом Востока и Запада, сосредоточивавшимся в этой части Средиземноморья, и регулировать его в интересах венецианцев. Венецианская знать (нобили) и купцы завладели островами в Эгейском море (Андрос, Лемнос, Наксос, Парос, Кос и др.). Особенно важным приобретением Венеции был остров Крит, права на который Венеция еще в августе 1204 г. купила за тысячу марок серебром у Бонифация Монферратского. Крит славился своим плодородием; он имел очень удобные стоянки для судов, а главное — через него проходила морская дорога с Запада в Сирию и Палестину, в Египет и Константинополь. За Крит венецианцам, однако, пришлось воевать со своими торговыми соперниками — генуэзцами.

Кроме земель и гаваней, которые перешли к Венеции, венецианцы получили и энергично использовали возможность основывать свои фактории повсюду в городах Латинской империи. Некоторые ученые полагают, что фактически Латинская империя стала венецианской колонией, а другие признают даже, что в результате четвертого крестового похода образовались две империи — Латинская и Венецианская. Венецианские дожи, начиная с Энрико Дандоло, присвоили себе титул повелителей «четверти и полчетверти Византийской империи»; этот титул, впрочем, не соответствовал действительной величине венецианских владений, которая была меньше этой цифры.

Папство терпит неудачу. Каковы же были последствия всех этих приобретений латинских сеньоров и купцов с точки зрения политических интересов папства? Удалось ли осуществить главенство римской курии над восточной церковью? Иннокентий III, правда, делал вид, что его больше всего волнует участь Иерусалима: папа не переставал напоминать главарям латинских завоевателей о «гробе господнем», о том, что их основная задача — спасти его из рук «неверных», что крестовый поход должен быть продолжен. На самом деле отныне помыслы апостольского престола были прежде всего устремлены на то, чтобы подчинить восточную церковь римским первосвященникам Папа по существу так же мало был озабочен продолжением крестового похода, как и сами его участники-рыцари. На Западе отлично понимали, чего добивается апостольский престол, и кое-кто ставил в упрек Иннокентию III его охлаждение к делу спасения «святой земли» «Не перестают роптать, — писал в конце 1210 г. сам папа, чувствовавший, что его подлинные намерения не являются секретом для современников, — будто, по замыслу апостольского престола, войска латинян свернули в Константинополь, дабы покорить его». Мы знаем, что это действительно так и было. Знаем и другое, — то, что с середины 1204 г. одной из главных целей Иннокентия III стало распространение господства римско-католической церкви в бывших византийских областях, вошедших теперь в состав Латинской империи.

Иннокентий III не рискнул тотчас же прямо и открыто раскрыть свои карты, да он и не мог этого сделать. Папа утвердил Томмазо Морозини константинопольским патриархом, но опереться на него в деле обращения греков в католическую веру было довольно трудно; этот венецианский священник принял сан латинского патриарха не для того, чтобы служить Риму: венецианцы рассчитывали иметь в его лице удобное орудие для проведения собственных политических планов.

Вот почему Иннокентий III начал с того, что в 1205 г. направил в Латинскую империю своего легата — кардинала Бенедикта, поручив ему убедить греков в превосходстве католической веры и в необходимости ее принятия. Явившись в Грецию, Бенедикт рьяно взялся за дело. Он организовал множество религиозных диспутов с греческим духовенством. Диспуты эти носили отвлеченный, богословский характер, но, тем не менее, они собирали немало слушателей. Как правило, верх на этих диспутах с папским легатом одерживали греческие церковнослужители. Отчасти это объяснялось тем, что они были богословски образованнее; такие люди, как, например, афинский архиепископ Михаил Хониат, брат знаменитого историка (Никиты Хониата), основательнее знали церковную литературу, чем римско-католический прелат и его помощники: они, «варвары-латиняне, — писал Михаил Хониат, — не в состоянии понять древних авторов даже в переводе». Естественно, что греки могли выдвигать более убедительные доводы в тех вопросах, по которым велись споры. Но главной причиной их побед на диспутах была не столько сила аргументов, сколько то, что на стороне православных священников находились симпатии слушателей-греков: вследствие этого чисто богословская полемика невольно приобретала злободневный политический оттенок. Ведь греки, начиная с апреля 1204 г., на собственном опыте убедились в «преимуществах» католицизма, представители которого ознаменовали свои первые шаги в Византии такими богоугодными актами, как разорение городов (жестокому разграблению наряду с Константинополем подверглись, в частности, Афины), сел, кровавые насилия над местным населением. Все это в глазах греков более красноречиво характеризовало «достоинства» западной веры, чем схоластические рассуждения легата Бенедикта. Миссия папского посланца в целом провалилась. Лишь в некоторых местах католическим прелатам удавалось иногда добиться перехода к латинским богослужебным обрядам, но это случалось там, где на подмогу пастырским увещаниям приходил меч латинских рыцарей, т. е. подчинение греческой церкви и обращение греков осуществлялось не столько увещевательными, сколько принудительными мерами. К таким мерам в более широком масштабе Иннокентий III решил прибегнуть несколько позднее, в 1213 г., когда из Рима был направлен в Грецию новый уполномоченный апостольского престола, испанец, кардинал-епископ Пелагий. Так как с 1211 г. патриарший престол в Константинополе оставался свободным, то Пелагий получил обширные полномочия папского наместника в Латинской империи. Он-то и постарался в меру своих сил наглядными примерами убедить греков в превосходстве римско-католической религии. Аргументами в руках кардинала были, главным образом, цепи, в которые заковывали непокорных, и смертная казнь — для наиболее строптивых. По отношению к духовенству папский наместник практиковал также весьма крутые меры: монахи изгонялись из монастырей, а церкви закрывались (вход в них опечатывался). Со своей стороны, и латинские сеньоры доказывали своим греческим подданным блага католической религии: графы и герцоги, а также тамплиеры и госпитальеры (и притом с особым старанием) немилосердно грабили соседние с их поместьями греческие монастыри, захватывали принадлежавшие последним земли.

Такими средствами папа и его воинство пытались обратить схизматиков в «правую веру». Эти средства имели не больший успех, чем увещевательные диспуты. Греческое духовенство не хотело вступать в иерархическую систему римско-католической церкви, отвергало унию. Рядовые священники часто предпочитали сложить с себя сан или уйти в изгнание, чем отдаться под власть римской курии. В результате этого Иннокентию III приходилось (как в Константинополе, так и в других местах — в Солуни, Афинах, на Крите) ставить на церковные должности католических пастырей из латинян, к которым, однако, греческие миряне не питали ничего, кроме ненависти.

Греческие же священники, как отмечалось в одном богословском трактате того времени (его приписывают обычно некоему Панталеону, священнику Софийского храма в Константинополе), «всякими способами и скорее действиями, чем словами», старались причинить ущерб римской церкви^[88].

Главная цель Иннокентия III — подчинение греческой церкви Риму — так и не была достигнута. Папа в конце концов согласился даже пойти на уступки схизматикам в вопросах обрядности: в 1215 г. Латеранский собор, по настоянию Иннокентия III, принял специальный канон, который проводил принцип довольно широкой терпимости в отношении культовых обычаев греко-православной церкви. Но и это не помогло. Греческое население Латинской империи, включая и духовенство, отказывалось признавать папу своим духовным главой; репрессии, как и поблажки курии, были бессильны изменить позицию греков в вопросе об унии.

Причина этого заключалась совсем не в том, что греки, как полагают некоторые историки, были чрезмерно привязаны к своей вере. Конечно, религия в Византийской империи, как и в других средневековых странах, была огромной силой, и трудно было бы отрицать, что вековые религиозные традиции играли свою роль. Однако существовал другой, гораздо более мощный, чем одни только традиции, источник, питавший то сопротивление, которое оказывали греки притязаниям Рима. Этим источником было колоссальное возмущение народных масс латинскими порядками в целом. Оснований для этого возмущения, охватившего и горожан, и крестьян, было более чем достаточно.

Греки и латиняне. Разграбив города и захватив поместья в Греции, каждый из сеньоров, пишет Виллардуэн, «стал творить зло на своей земле, одни — больше, другие — меньше». Латинские рыцари беззастенчиво грабили и бедняков-крестьян, и ремесленников, и зажиточных людей: в наживе ведь и заключалась главная цель завоевателей. Так вели себя и основатели Латинской империи, и их ближайшие потомки. Венецианский хронист Марино Санудо рассказывает, что при дворе ахейского князя Жоффруа II Виллардуэна «постоянно жили 80 рыцарей в золотых шпорах, которым князь давал все, что они требовали, помимо их регулярного жалованья. Поэтому к нему стекались рыцари из Франции, из Бургундии, и, кроме того, из Шампани. Некоторые прибывали сюда поразвлечься (?!), другие — оплатить свой долги, чтобы избежать кары за те преступления, которые они совершили на родине».

Для греческого населения тех областей Византийской империи, которые подпали под власть западных сеньоров, утверждение чужеземного владычества имело самые губительные последствия. Византийские крестьяне и раньше в основном были зависимыми людьми — париками, от притеснений же новых господ они стали страдать еще сильнее. Греческие землепашцы фактически были низведены франкскими сеньорами до рабского состояния. Об их положении можно судить на основании «Романских ассиз»: так называется сборник феодальных установлений, действовавших в одном из латинских княжеств — в Ахейском принципате. Из этой феодальной конституции французских сеньоров, завладевших ленами в Пелопоннесе, видно, например, что крепостных крестьян латинские рыцари рассматривали как обычное имущество, своего рода принадлежность поместья, наравне со скотом и различным инвентарем. Любой рыцарь мог убить крепостного, кому бы он ни принадлежал; в наказание за это он только должен был выдать сеньору убитого крестьянина другого серва в качестве замены. Полнейшее бесправие крепостного населения засвидетельствовано многими статьями «Романских ассиз»: одни из них устанавливают, что судить крестьянина может только его сеньор; в других говорится о том, что крепостной не имеет права жениться или выдать замуж свою дочь без соизволения сеньора (злоупотребления этим правом, столь распространенные в средние века, легко себе представить!); в третьих указывается, что только сеньор наследует имущество своих крепостных: он может просто отобрать у крестьянина все его достояние.

Неудивительно, что греки с первых же шагов завоевателей-крестоносцев в своей стране воспылали к ним лютой ненавистью: «греки начали испытывать к ним (латинским сеньорам. — М. З.) ненависть и затаили в сердцах своих злобу», — признает Виллардуэн.

С созданием Латинской империи, греческое население вступило на путь упорного и мужественного сопротивления крестоносным насильникам.

Правда, некоторые представители византийской знати со временем нашли общий язык с пришлыми феодалами. Эти «рабские души», по выражению Никиты Хониата, «из корыстолюбия стали врагами своей родины», изменниками, «которые ради обеспечения своей собственности поддались завоевателям вместо того, чтобы оставаться в вечной войне с латинянами». Это они еще в 1204 г. обратились с подобострастным письмом к Иннокентию III, где заявили, что без содействия латинян не смогут быть наполнены гумно и виноградные чаны, не сможет ни выпекаться хлеб, ни добываться рыба, ни выращиваться овощи...

Но греческое крестьянство и массы горожан сразу же поднялись на борьбу против захватчиков. Вызывающее поведение иноземных и иноверных сеньоров, грабежи и насилия, которые чинили латиняне, предавая поруганию и высокомерно осмеивая традиции и обычаи греков, — все это восстановило против них самые широкие слои местного населения.

В то время, когда основные силы крестоносцев во главе с императором Балдуином и королем Бонифацием отправились в Малую Азию для водворения там новых герцогов и графов и в балканских землях по городам были оставлены лишь небольшие гарнизоны, по всей Греции стихийно развернулась партизанская война против ненавистных пришельцев. В марте 1205 г. латинян изгнали из Адрианополя и других городов Фракии. Франкские гарнизоны повсюду подвергались беспощадному истреблению.

Греки и Болгария в борьбе против латинского владычества. Эта стихийная волна народного негодования получила поддержку извне. С одной стороны, после падения Константинополя в окраинных областях Византийской империи, уцелевших от франкского завоевания, образовались новые греческие государства. Это были: на западе Балканского полуострова — Эпирский деспотат (княжество), в Малой Азии — Никейская и Трапезунтская империи. Они стали очагами сопротивления и центрами новой государственной организации греков, наследниками Византии. С другой стороны, прямую помощь фракийским грекам оказало Второе Болгарское царство^[89]. Правители молодого болгарского государства питали серьезные опасения насчет намерений латинских завоевателей на Балканах. Еще до захвата ими Константинополя болгарский царь Калоян (1197—1207) предлагал главарям крестоносцев союз против Византии, однако надменные латиняне, опьяненные победами, отвергали самую мысль о такого рода союзе. Они ответили заносчивым отказом и на вторичное предложение Калояна о союзе, сделанное уже после захвата Константинополя. Мало того: болгарским послам было заявлено, что они вообще не вправе разговаривать с латинянами как равные с равными, а должны держать себя с ними, как слуги с господами. Раздавались прямые угрозы — опустошить и обратить в развалины всю Мизию (Болгарию). Латинские сеньоры стремились подчинить своей власти все территории, когда-либо принадлежавшие Византии, включая и Болгарию. В их глазах болгарский царь являлся всего лишь одним из «мятежных» местных магнатов уничтоженной теперь Византии^[90], и если византийские императоры не сумели с ним справиться, то теперь эту задачу надлежит выполнить им, воспреемникам Византии.

При таких обстоятельствах болгарское правительство стало охотно предоставлять убежище знатным беглецам из Византии, принимало их к себе на службу, а, когда во фракийских областях весной 1205 г. разразилось всеобщее восстание против латинского гнета, войска болгарского царя вторглись во Фракию. Крестоносцам пришлось срочно вернуться из Малой Азии, где они безуспешно старались овладеть назначенными им провинциями, и поспешить в свои балканские владения, уплывавшие из рук. 15 апреля 1205 г. болгары и крестоносцы скрестили оружие в сражении под Адрианополем: в этой битве закованные в броню крестоносцы потерпели жесточайшее поражение от легкой болгарской конницы, потеряв лучшие силы своего войска: пало несколько сот одних только рыцарей, и сам латинский император Балдуин попал в плен. Крестоносцы были ослаблены и совершенно деморализованы этим неожиданным для них разгромом.

Болгария не сумела полностью воспользоваться плодами победы: этому помешали междоусобицы среди правящей верхушки Второго Болгарского царства и последовавший вскоре распад союза с греками. Но Латинской империи был нанесен чувствительный удар: в 1205 г. восставшие греки в союзе с болгарским царем едва не положили конец латинскому владычеству на севере Балканского полуострова^[91].

Провал планов унии. Иннокентий III и Русь. Греческое население так решительно отвергало унию с Римом потому, что новая, католическая церковь в глазах греков была церковью ненавистных поработителей. В лице католических прелатов греки возненавидели не столько притеснителей православной церкви, сколько помощников латинских господ; католицизм и уния были отвергнуты в конце концов как орудие латинских насильников. Много времени спустя, уже после восстановления Византийской империи, когда вновь возник вопрос об унии, греческий посланник, явившийся ко двору авиньонского папы Бенедикта XII, в следующих словах описал ему причины издавна враждебного отношения подданных константинопольского императора к унии: «Не столько различия в догматах отделяют от вас сердца греков, сколько ненависть к латинянам, вошедшая в их души из-за многих больших бедствий, которым греки в различные времена подвергались от латинян». Несомненно, византийский посол прежде всего имел в виду времена латинского владычества в Византии, недобрая память о которых сохранялась у греков в течение многих десятилетий.

Таким образом, теократические планы Иннокентия III в Византии потерпели крах: этот ловкий дипломат и хитроумный политик не принял во внимание главного — воли народных масс Латинской империи.

Однако первые успехи крестоносцев разожгли аппетиты Иннокентия III. Он попытался использовать обстановку, которая сложилась в результате захвата Константинополя для того, чтобы утвердить владычество католической церкви в странах, соседних с уничтоженной Византией или исторически связанных с ней. Некоторые результаты были достигнуты лишь в Болгарии. В ноябре 1204 г. Иннокентий III через своего легата пожаловал Калояну королевский титул, а болгарского архиепископа Василия Тырновского посвятил в примасы Болгарии. Папа рассчитывал превратить Болгарию в своего вассала, оторвав болгарскую церковь от греческой, но болгарское правительство, согласившись на унию, преследовало свои цели, и заключались они как раз в том, чтобы упрочить самостоятельность Болгарии (ведь Византия в свое время отказывалась признать Калояна царем). Эти цели и были достигнуты болгарским правительством, а уния с Римом продержалась всего около тридцати лет (до 1235 г.)^[92].

Властолюбивый Иннокентий III возымел также намерение обратить в католицизм далекую Русь. В октябре 1207 г. Иннокентий III составил послание «ко всем духовным и мирянам русским», в котором выдвигалась требование подчинения русской церкви Риму. Папа ссылался на то, что греческая церковь якобы уже подчинилась апостольскому престолу: «Не бессмысленным ли кажется, чтобы часть не совпадала с целым и отдельно противостояла целому?» В письме Иннокентия III содержались и угрозы: папа напоминал об участи греков, которой Русь может своевременно избежать, перейдя в католицизм. Конечно, притязания папства были беспочвенны. Они не имели, да и не могли иметь сколько-нибудь серьезных последствий: практически папство не располагало реальными силами для осуществления своих столь далеко зашедших намерений. Да и само послание папы на Русь, скорее всего, не было отправлено: оно осталось лишь архивным документом^[93].

Конец Латинской империи. Латинская империя, созданная в результате завоевания, была таким же хилым государством, как и Иерусалимское королевство. Во владениях латинян все время кипела острая борьба угнетенного местного населения против западных господ. Им пришлось возвести большое число крепостей, которые должны были служить франкским сеньорам надежным оплотом против греков. Одни из этих крепостей были воздвигнуты на месте старых греческих укреплений (Акрокоринф, Аргос, Каламата, Навплия, Петра), другие — построены самими завоевателями наново (в Мистре, Хлемуци, Каритайне и других местах)^[94].

Крестоносцы беспрестанно воевали с соседями — Болгарией, Никейской и Трапезунтской империями, Эпирским деспотатом. Императорская казна поэтому постоянно опустошалась. Балдуин II, к примеру, почти все время пребывал в Европе, выклянчивая субсидии то у королей, то у папы. Этот император в погоне за средствами не брезговал ничем: он ободрал все металлические предметы и украшения со стен константинопольских храмов, дворцов, тюрем и пустился в торговлю реликвиями: французскому королю Людовику IX, падкому до всяких мощей, Балдуин II продал терновый венец Иисуса Христа из императорской часовни; затем он спустил по сходной цене пеленки сына божьего, копье, губку и цепь страстей господних, моисееву свирель и обломок черепа Иоанна Крестителя.

Но все эти ухищрения не помогали — денег не хватало.

Еще в 1222 г. князь Эпира овладел Солунским королевством. В дальнейшем среди греческих государств, враждебных Латинской империи, особенно большое значение приобрела Никейская империя. Она стала, по словам Маркса, «центром греческого патриотизма». Правители Никеи умело использовали озлобление своих подданных против латинян, которые, как писал никейский патриарх жителям Кипра в 1235 г., призывая их бежать от латинской тирании, «раздирают когтями, попирают ногами и разрушают все кругом».

В конце концов именно борьба народных масс против захватчиков привела к крушению и гибели Латинской империи. В 1261 г., в момент, когда франкские войска были выведены из Константинополя для оказания помощи Венеции на Черном море, население Константинополя впустило в город Никейского императора Михаила VIII Палеолога. Он еще раньше вступил в союз с Генуей против венецианцев. Генуэзцы поддержали своего союзника деньгами и кораблями: Михаил Палеолог овладел Константинополем. Франкам не удалось пробиться обратно в столицу Латинской империи. Остатки рыцарства были изгнаны из Константинополя, а затем вытеснены из многих византийских областей. Правда, некоторые районы в Центральной и Южной Греции остались за латинянами, но с Латинской империей было покончено. Она продержалась лишь 57 лет. В 1261 г. Византия снова вернулась к жизни как самостоятельное государство. Однако годы хозяйничания латинян не прошли для нее бесследно. Больше всего пострадал от владычества западных рыцарей Константинополь. Еще в 1253 г., когда здесь побывали братья знаменитого путешественника Марко Поло, Никколо и Маффео, они видели повсюду обрушенные стены, развалившиеся церкви, множество зданий, не отстроенных со времен латинского погрома 1204 г. Дома, вспоминали они, из тех, что уцелели, стояли изуродованные: медные крыши — сорваны, бронзовые и свинцовые украшения и изразцы — отбиты; в городе были настоящие пустыри. Эта безрадостная картина сохранялась и в XIV в. Арабский географ Абу-ль-Фида (1273—1331) рассказывал, что и в его время «внутри города были засеянные поля, огороды и множество разрушенных домов».

Византия уже никогда не смогла восстановить свои прежние силы. Удар, нанесенный ей четвертым крестовым походом и полувековым хозяйничанием крестоносных феодалов, превратил Византию лишь в тень некогда могущественного государства.

Глава шестая. Папство и дальнейшие крестовые походы

Крестовые походы детей. Четвертый крестовый поход был последним из предприятий этого рода, принесшим хотя и неожиданные, но для своего времени все же значительные результаты.

Дальнейшие крестовые походы по своим практическим последствиям оказались совершенно бесплодными.

После падения Константинополя в 1204 г. папство продолжало призывать католиков к отвоеванию Иерусалима. Однако только изредка эти призывы находили сочувственный отклик в народе, в те годы, когда страшные бедствия, которые несли массам феодальные порядки, становились особенно нестерпимыми. Тогда ужасы повседневной жизни до крайности обостряли в народе религиозные чувства, и создавалась благоприятная почва для восприятия массой лозунгов священной войны. Характер поистине патологического поветрия имели детские крестовые походы 1212 г. Они были словно запоздалым, и притом особенно уродливым по форме, отголоском того же искупительно-освободительного настроения, которое в конце XI в. вызывало поход Петра Пустынника.

В начале XIII в., сперва во Франции, а затем в Германии, крестьянство попало в неслыханно бедственное положение главным образом из-за феодальных усобиц и войн. Тогда-то по деревням и местечкам распространилась вздорная мысль, что невинные дети сумеют скорее добиться от всевышнего той милости, которая никак не давалась в жадные руки взрослых грешников. Эта идея несомненно возникла в массах под влиянием церкви. В сочинениях церковных писателей XI—XII вв. часто встречаются положения вроде того, что «господь избрал бедняков, богатых верою», или евангельское — «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу попасть в царствие небесное». Церковники прибегали к подобной аргументации, чтобы удерживать бедноту в покорности и смирении. Они-то и стали распространять мысль, что бог дарует победу безоружному крестьянскому воинству. В крестьянской массе эта проповедь получила довольно своеобразный отклик: ее непосредственным результатом и явились детские крестовые походы. В мае 1212 г. двенадцатилетний французский мальчик, пастух Этьен, придя в аббатство Сен-Дени в Париже, объявил себя божьим посланцем, призванным предводительствовать в войне детей за «святую землю». По-видимому, этот пастушок был просто психически ненормальным ребенком, которого католическая церковь использовала в своих целях — для того, чтобы отвести в религиозное русло возмущение против сеньоров, вполне возможное в тогдашних условиях.

Юродивый мальчик Этьен переходил из одной деревни в другую, совершал «чудеса», заранее подстроенные его духовными наставниками, и везде собирал вокруг себя толпы легковерных бедняков своим рассказом о божественном видении, которое явилось ему во сне: сам Иисус Христос указал ему истинный путь к спасению «гроба господня», сообщив, что Иерусалим будет освобожден от власти мусульман чудом, при помощи детей. Повсюду демонстрируя письмо, якобы врученное ему Христом, мальчик призывал своих сверстников к крестоносному подвигу. Вскоре у него появились многочисленные подражатели, мальчики его возраста, выступившие с аналогичной проповедью. Крестоносный экстаз, за которым, как и во времена Петра Пустынника, скрывались вновь ожившие надежды обездоленных землепашцев, подобно эпидемии, охватил огромные массы крестьянской детворы. Толпы малышей, большей частью не старше 12 лет, со знаменами и крестами, распевая церковные гимны, направлялись к «пророку» Этьену. Окруженный конными телохранителями, в роли вождя «непорочного воинства», он теперь уже разъезжал в повозке, украшенной коврами, внушая своим слушателям, что, по велению бога, море расступится перед ними, и они, перейдя по нему, как по суху (подобно библейскому Моисею), отвоюют «святую землю».

К детям примкнуло немало и взрослых из числа крестьян и городской бедноты, примкнули фанатики-монахи, а заодно — воры и прочий преступный сброд. Все они двинулись к сборному пункту — в город Вандом. К июню, т. е. за какой-нибудь месяц, здесь собралось до 30 тыс. детей. Толпы «безгрешных» воинов, ставших жертвой раздутого церковью крестоносного фанатизма, прошли через Тур и Лион и в скором времени достигли Марселя. Дети, тотчас бросившиеся к пристани, тщетно, разумеется, ожидали чуда: море не расступилось. Зато нашлись некие темные дельцы, изъявившие бескорыстную готовность за одно только «воздаяние божье» переправить юных крестоносцев за море. Злосчастные воины креста были посажены на корабли. Два корабля пошли ко дну близ Сардинии во время бури, остальные пять были приведены в Египет, где судовладельцы продали участников похода в рабство. Преступные торговцы детьми позднее были повешены, но совершенная ими прибыльная операция вызвала зависть у немецких работорговцев. В Германии также объявился некий рыцарь наживы, который принялся с успехом играть на религиозном возбуждении низов, пустив в дело своего десятилетнего сына Никласа. Отец обходил с ним главным образом нижнерейнские области; по наущению отца ребенок, подобно Этьену, уверял всех, что, согласно видению, он перейдет через море сухими ногами и утвердит в Иерусалиме царство божье, причем эта цель будет достигнута даже не путем завоевания «святой земли», — детям удастся обратить мусульман в христианскую веру.

Как и проповеди Этьена во Франции, выступления Никласа в Германии имели необычайный успех: к нему присоединилось, побуждаемые своими родственниками и близкими, до 20 тыс. мальчиков и девочек. Преодолевая все трудности, эта армия, выйдя из Кельна, направилась вдоль Рейна, перешла через Альпы (в горах две трети участников этого похода погибли от голода), и, миновав Женеву, в августе 1212 г. добралась до Генуи: затем дети двинулись дальше на юг. Дойдя до Рима, часть повернула обратно, другая — к Бриндизи: только вмешательство местных властей помешало работорговцам погрузить на корабли живой товар, сам, казалось, шедший к ним в руки.

Иннокентий III ни словом не осудил всей этой затеи: он ограничился тем, что согласился дать юным крестоносцам отсрочку для выполнения их обета (до совершеннолетия). Почти все, еще оставшиеся в живых дети, погибли на обратном пути от истощения и болезней.

Детские крестовые походы были одним из последних проявлений массового крестоносного исступления, а плоды его — гибель десятков тысяч детей — едва ли не самой страшной трагедией во всей истории крестовых походов.

Папство и организация новых крестовых походов. Папа воспользовался гибелью массы малолетних крестоносцев, чтобы с еще большей силой распалить крестоносный энтузиазм среди взрослых. В 1213 г. во все католические страны, вплоть до Ирландии и Норвегии, были направлены папские легаты, монахи — целый легион фанатических проповедников «священной войны». Папа распорядился вербовать воинство христово даже среди уголовников.

В 1215 г. в Риме был созван церковный собор (Латеранский), который вынес большое число постановлений о том, как нужно отныне вести дело организации крестовых походов и на какой основе впредь должно строиться их проведение. Сеньоры, равно как и города, каждый в соответствии со своим богатством, должны выставлять в поход определенное число воинов, обеспечивая их средствами в течение трех лет. На епископов возлагался контроль за теми, кто принес крестоносный обет: к невыполнявшим его следовало применять суровые церковные наказания.

Большое место в решениях Латеранского собора 1215 г. занимал вопрос о создании устойчивой финансовой базы для крестоносных предприятий. Становилось все более очевидным, что самообеспечение воинов, которые до сих пор, как правило, снаряжали и содержали себя на собственные деньги, недостаточно; чем дальше, тем больше давала себя знать слабость финансовой подготовки крестовых походов. Поэтому собор по инициативе Иннокентия III установил обязательный экстраординарный налог на нужды крестового похода — крестовую деньгу. Все церковнослужители, исключая тех, кто непосредственно участвует в походе, должны были уплачивать на его нужды 1/20 часть своего годового дохода на протяжении трех лет. От крестовой деньги не освобождалось и высшее духовенство: папа и кардиналы вносили даже двойную долю (по сравнению с остальными церковнослужителями), т. е. 1/10 своих доходов в качестве крестовой деньги.

Решения собора, далее, устанавливали определенный порядок организации проповеди крестовых походов. Ее должны были регулярно вести епископы и остальное духовенство. Кроме того, в каждую страну назначался главный проповедник, а под его начало ставились меньшие, но тоже специальные проповедники, из числа наиболее красноречивых клириков. На них возлагался первоначально сбор и распределение крестовой деньги между крестоносцами (несколько позже, с середины XIII в., сбор средств на крестовые походы стал поручаться особым, генеральным сборщикам, в роли которых обычно выступали папские уполномоченные — легаты — в данной стране).

Помимо всего этого, в постановлениях Латеранского собора предусматривалась серия вспомогательных мероприятий, которые должны были создавать — так, по крайней мере, полагали зачинщики этого дела — наиболее благоприятные условия для проведения крестового похода. С момента его объявления провозглашался четырехлетний «божий мир», на это время запрещались, в частности, рыцарские турниры; в период крестового похода воспрещалась всякая торговля с мусульманами, дабы корабли использовались только для транспортировки крестоносцев и нужных им материалов.

Примерно, с этого же времени и опять-таки по почину Иннокентия III начинают составляться специальные пособия для проповедников крестовых походов в виде сборников крестоносных посланий и булл римских пап, епископских проповедей и т. п. документов, из которых церковники могли бы черпать необходимые аргументы для своих призывов.

В церковных округах — диоцезах создаются даже своеобразные «бюро крестоносной пропаганды», как их называет один немецкий ученый: отсюда производилась рассылка на места всей этой агитационной литературы^[95].

Так папство в лице Иннокентия III и его преемников сделало новую попытку оживить крестоносное движение с помощью системы искусственных организационно-пропагандистских и финансовых мероприятий. Особенно важное значение при этом папы придавали финансовой стороне дела — и не случайно: вскоре крестоносные подати станут одним из существенных источников пополнения папской казны.

Однако во всем остальном вся эта кипучая деятельность апостольского престола, направленная на то, чтобы поддержать и распространить вглубь и вширь дух крестовых походов, заложить более или менее прочные основы организации крестовых походов и обеспечить руководящую роль в них папства, не дала тех результатов, на которые рассчитывали римские первосвященники.

Папство и «Дранг нах Остен». Ближайший крестовый поход был назначен на 1217 г. Иннокентий III сам пожертвовал 30 тыс. марок серебром на содержание крестоносцев.

Крестоносный обет приняли три государя — Андраш II Венгерский, король Англии Иоанн Безземельный (папский вассал) и сицилийский король, будущий германский император Фридрих II, находившийся в тот момент под опекой Иннокентия III. Но на этот раз поистине гора родила мышь. После смерти Иннокентия III в 1216 г. (через несколько месяцев умер и Иоанн Безземельный) Фридрих II, поглощенный внутриполитическими заботами в своих европейских владениях, под разными предлогами стал уклоняться от крестоносного предприятия.

Что касается основной массы германского рыцарства и князей, то и те и другие к этому времени избрали себе новый объект для грабежа: богатые славянские земли по Лабе и Одре и в Восточной Прибалтике. И не кто иной, как Иннокентий III, еще в первые годы XIII в. взял на себя инициативу кровавого немецко-рыцарского «Дранг нах Остен». Апостольский престол легко нашел предлог для этого дела: славяне и прибалтийские племена коснеют в язычестве, а посему католической церкви надлежит руками своих верных сынов просветить их истинной верой. Под лозунгом христианизации славян, ливов, эстов, пруссов римско-католическая церковь с начала XIII в. направила хищных германских рыцарей в многочисленные крестовые походы против разрозненных тогда славянских и прибалтийских племен, для завоевания Ливонии. В 1202 г. Иннокентий III учредил даже особый немецкий военно-монашеский орден «Братьев христова воинства», или меченосцев^[96] — по образцу тех, которые были созданы в Палестине. Разгромленный литовцами в 1236 г., этот орден слился затем с другой разбойничьей организацией немецких рыцарей — тевтонским орденом. Он возник в Палестине еще во время третьего крестового похода и, перебравшись в середине 20-х годов XIII в. в Европу, выступил главным носителем кровавой агрессии германских феодалов в Южной Прибалтике. Орденские рыцари пытались подчинить своему господству и Северо-Восточную Русь. В Ледовом побоище 5 апреля 1242 г. доблестные силы русских воинов под командованием Александра Невского положили предел этим завоевательным устремлениям немецких феодалов и апостольского престола^[97].

Итак, в начале XIII в. германские рыцари отыскали новое поле для своих захватнических действий — территории Восточной Европы: прибалтийские земли «язычников» и Русь являлись в их глазах более соблазнительными, чем далекие Сирия и Палестина. Немецкие рыцари в основном оставили без ответа призывы папских проповедников спасать «гроб господень».

Иннокентий III и крестовый поход против альбигойцев. Во Франции также не проявлялось особого желания к дальнейшим заморским экспедициям. Многие французские рыцари в период подготовки нового крестового похода помогали Филиппу II Августу закреплять за короной недавно отобранные у Плантагенетов их владения во Франции; эти рыцари незадолго до того сражались против англичан и их союзников из Фландрии и Германии — при Ларош-о-Муане и Бувине (1214). Другие почти в то же время грабили Южную Францию: еще в 1209 г. неутомимый Иннокентий III организовал, опять-таки под знаменем крестового похода, дикое истребление южнофранцузских еретиков — альбигойцев. Пятидесятитысячный разбойничий сброд негодяев-рыцарей из Северной Франции под начальством Симона де Монфор, храброго и жестокого фанатика, участвовавшего в четвертом крестовом походе, по зову папы бросился на завоевание цветущих городов и плодородных земель Лангедока. Руками рыцарства апостольский престол стремился подавить здесь антицерковное и антифеодальное движение, развернувшееся, как это нередко случалось в средние века, в форме ереси. Кстати, папский престол получал и прямую выгоду от этого крестового похода, длившегося несколько лет: Симон де Монфор ежегодно отсылал Иннокентию III большую сумму денег, награбленных в Лангедоке. Стоит заметить также, что в этом крестовом походе рыцари и церковники, действовавшие по наставлениям апостольского престола, обнаружили исключительную жестокость. Монахи, следовавшие за крестоносцами, после каждой одержанной ими победы устраивали сожжение еретиков; когда в руки крестоносцев попал город Безье, рыцарской армии был отдан приказ папского легата Арнольда из монастыря Сито — перебить всех жителей города: «Бейте всех, — приказывал этот уполномоченный Иннокентия III, духовный вождь французских крестоносцев, — господь узнает своих верных», т. е. отличит убитых католиков от еретиков-альбигойцев. И крестоносцы выполнили этот циничный приказ аббата Арнольда: в Безье было убито более 20 тыс. ни в чем не повинных горожан, в том числе много женщин и детей. Примерно, то же самое повторилось и в других захваченных рыцарями городах и крепостях. В крепости Бром Симон де Монфор выколол глаза и отрубил носы всем ее защитникам. В городе Лаворе, неподалеку от Тулузы, горожан, как пишет современный поэт, очевидец событий, «собрали на лугу: до четырехсот человек было сожжено и поджарено, не считая Гиральды, которую крестоносцы бросили в колодец и засыпали камнями».

Католические церковники и папство в крестовом походе против альбигойцев выступили в зверском, палаческом обличье. Положение не меняется от того, что позднее Иннокентий III сам обвинил Симона де Монфор в «пролитии неповинной крови» и в «насилии против непричастных к ереси», а своих легатов упрекнул в том, что они «алчным образом захватили те места, население которых никак нельзя было заподозрить в еретичестве». Эти признания только усугубляют преступления апостольского престола — тем более, что ничто не помешало Иннокентию III в 1215 г. утвердить Симона де Монфор в звании государя южнофранцузских владений крестоносцев^[98].

Грабительское предприятие рыцарей в Лангедоке поглотило все их внимание: недостаточно было награбить всяческое добро в Южной Франции и захватить там земли — нужно было и удержать завоеванное. Крестоносной рати Симона де Монфор пришлось вести долгую борьбу с южанами, оказывавшими упорное сопротивление кровожадному воинству римского папы.

Пятый крестовый поход. Таким образом, французским рыцарям, как и немецким, тоже было не до Иерусалима. Внутриполитические события поглотили внимание англичан, только что добившихся Великой хартии вольностей, и испанцев: не далее как в 1212 г. объединенные войска различных христианских государств Испании при участии крестоносцев некоторых других европейских стран нанесли сокрушительное поражение маврам в битве при Лас Навас де Толоса, явившейся поворотным пунктом в истории реконкисты.

В конце концов в поход на Восток выступил только венгерский король Андраш II, которому удалось сколотить довольно значительное войско: летом 1217 г. оно погрузилось на корабли в далматинском портовом городе Сплите. В этом, пятом, крестовом походе (1217—1221) приняли участие некоторые южногерманские князья со своими вассалами, австрийский герцог Леопольд VI, а также голландцы с графом Вильгельмом во главе.

В Сирии крестоносцев встретили довольно холодно, если не враждебно. Сирийским франкам не нужен был крестовый поход: они уже почти двадцать лет мирно торговали с Египтом, и война могла лишь повредить их торговым интересам. Венгерские и немецкие крестоносцы целый год без толку провели в Акре, откуда пытались совершать набеги в глубь страны (на Дамаск и другие места), однако из этого ничего не вышло А большая часть голландцев, отплывшая на 300 судах, задержалась в пути: они остановились в португальском городе Лиссабоне и вступили в войну с южноиспанскими эмирами. Только в апреле 1218 г. эти крестоносцы прибыли в Акру. К тому времени Андраш II убедился в безнадежности предприятия; невзирая на отлучение иерусалимского патриарха, он вернулся со своим войском домой. Остальные крестоносцы после длительных споров решили направить свои силы в Египет — главную цитадель мусульманского мира, нападение на которую планировалось еще при начале четвертого крестового похода. В 1219 г. им удалось штурмом взять Дамиетту, крепость, являвшуюся ключом к Египту. Однако этот успех оказался кратковременным. Между победителями, начались распри, и в 1221 г. Дамиетта была утрачена; крестоносное ополчение, потерпев полную неудачу, очистило Египет. Так закончился пятый крестовый поход. Он стоил немалых средств, а его плачевный исход нанес еще один удар влиянию папства. Характерно, что вскоре после этого (похода на Западе получили распространение сатирические песенки (сирвенты) трубадура Гийома Фигейры, полные гнева к папскому Риму: «Лукавый Рим, корень и вершина всякого зла», «твоя жадность всех нас вводит в заблуждение», «твой злой обман и глупость довели нас до Дамиетты», — говорилось в этих сирвентах. Курия настолько устрашилась ядовитых стрел антипапской поэзии Фигейры, что официально запретила его произведения.

Чем дальше, тем больше ослабевал на Западе былой крестоносный энтузиазм. Религиозные лозунги переставали играть сколько-нибудь существенную роль для участников крестовых походов. Они превращались в открыто мирские, захватнические феодальные экспедиции, диктовавшиеся политическими соображениями папства и других организаторов этих совсем не священных войн.

В XIII в. было совершено еще несколько крестоносных экспедиций: число их ученые определяют по-разному, иногда сливая некоторые из этих походов вместе, иногда же рассматривая их как отдельные предприятия. Чаще всего выделяют еще три крестовых похода: шестой, седьмой и восьмой.

Шестой крестовый поход и борьба папства с Империей. Шестой крестовый поход возглавил германский император Фридрих II Гогенштауфен, заявивший в середине 20-х годов притязания на иерусалимский трон. Фридрих II задумал реализовать свои планы, не вынимая меча из ножен: воспользовавшись междоусобной войной египетского султана с Дамаском, он вступил в переговоры с Египтом. Это вызвало неудовольствие папства: как раз в это время с новой силой разгорелась его борьба с Империей за главенство в феодальном мире.

80-летний Григорий IX, родственник Иннокентия III и убежденный приверженец теократии, отлучил Фридриха II от церкви, как злокозненного врага христовой веры. В пику Григорию IX отлученный император летом 1228 г. с порядочным отрядом отплыл из Бриндизи в Сирию; в его войске были главным образом немецкие и частично — французские, английские, а также итальянские рыцари.

Папа тогда вообще запретил этот крестовый поход. Он заявил, что Фридрих II — не крестоносец, а пират, «служитель Магомета», что он отправляется на Восток не для войны с исламом, а «для похищения королевства в святой земле». Конечно, такая позиция папства могла только уменьшить шансы крестоносной экспедиции и еще больше скомпрометировать идею крестового похода, и без того утратившую популярность на Западе. Крестовый поход в руках Григория IX сделался лишь козырем в политической борьбе папства с Империей. Фридрих II, метивший в иерусалимские короли, также преследовал чисто политические цели. Он видел в крестовом походе средство к созданию универсалистской империи Штауфенов. К религиозным вопросам этот правитель всегда проявлял полное равнодушие. Прибыв в Акру, Фридрих II снова вступил в переговоры с египетским султаном. После длительных дебатов, в феврале 1229 г. он заключил с султаном договор в Яффе сроком на 10 лет: по договору, Иерусалим (за исключением квартала, где находилась мечеть Омара) и ряд других городов в Палестине были уступлены императору; со своей стороны, Фридрих II гарантировал султану поддержку против всех его врагов. Помимо того, с Египтом были подписаны выгодные торговые соглашения.

Спустя месяц, Фридрих II вступил в Иерусалим и сам возложил на себя корону королей иерусалимских (духовенство отказалось короновать государя, отлученного от церкви).

Вконец разъяренный восточной политикой соперника (что толку от того, что «гроб господень» вырван из рук «неверных»?!), папа обвинил Фридриха II в измене христианству. По указанию патриарха иерусалимского, на «святой град» был наложен интердикт: во всех церквах освобожденного Иерусалима римский престол запретил богослужение — там ведь пребывал отлученный император!

Впрочем, потерпев затем поражение от Фридриха II в Италии, папа в 1230 г. снял отлучение с недавнего «служителя Магомета», а в следующем году утвердил договоры Фридриха II с мусульманами. Однако практический результат шестого крестового похода (1228—1229) — «мирное отвоевание» Иерусалима — оказался недолговечным. После отъезда Фридриха II в Европу, в его восточных владениях начались раздоры между феодалами. Многие местные сеньоры были недовольны утверждением в Иерусалиме Гогенштауфена и не желали подчиняться поставленным им властям. Вскоре Фридрих II опять вступил в затяжной конфликт с римской курией: последовало новое отлучение «освободителя Иерусалима». Григорий IX возобновил проповедь «священной войны». Крестовый поход должен был и на этот раз послужить орудием в борьбе папства против Фридриха II, а также средством пополнить папскую казну: папа требовал от «верных св. Петра» денежных пожертвований «на благо христианства», и папские проповедники, сильнее всего озабоченные финансовой стороной своей миссии, охотно отпускали грехи жертвователям золота и серебра, откупавшимся таким путем от личного участия в очередной экспедиции на Восток. Со своей стороны, Фридрих II стал противодействовать папе в организации крестового похода. Когда в 1239 г., по истечении десятилетнего мира с Египтом, незначительные отряды крестоносцев все же собрались в Лионе под началом короля Тибо Наваррского и герцога Гуго Бургундского, Григорий IX объявил, что Иерусалим не является более целью священной войны, что они должны прийти на помощь Латинской империи: политические соображения совсем вытеснили религиозную демагогию папства. Большая часть крестоносцев, вопреки намерениям папы, осенью 1239 г. отплыла в Сирию.

Побуждаемые исключительно жадностью к приобретениям и понеся ряд неудач, предводители крестоносцев, по настоянию храмовников, вступили в союз с Дамаском против Египта, но вместе с войсками своего союзника, обещавшего им ряд территориальных уступок в Палестине, были разгромлены при Аскалоне египтянами. После этого распри в лагере крестоносцев, особенно между тамплиерами и госпитальерами, вспыхнули с удвоенным ожесточением. Король Наваррский и прочие главари крестоносцев, ничего не добившись, вернулись восвояси.

Всем этим правительство Египта воспользовалось как нельзя лучше: в сентябре 1244 г. султан с 10-тысячной конницей подступил к Иерусалиму и захватил его, учинив поголовную резню христианского населения. На этот раз «гроб господень» прочно перешел в руки мусульман.

Папство а последние крестовые походы. Папство снова всполошилось. Лионский собор 1245 г., по требованию Иннокентия IV, вынес постановление о крестовом походе. Но и этого папу больше всего беспокоили светские дела курии — забота о распространении владычества апостольского престола. Иннокентий IV продолжал схватку с Фридрихом II. На Лионском соборе папа предал его анафеме и после этого провозгласил крестовый поход против Фридриха II и всего «змеиного отродья» Гогенштауфенов: тем, кто принес обет воевать за «гроб господень», папские уполномоченные заменяли этот обет обязательством идти в поход против нечестивого императора. Откровенная спекуляция римской курии лозунгом крестового похода, проводившаяся в корыстных целях папы, сопровождалась, как и раньше, бесконечными денежными поборами; при этом папские проповедники и всякого рода ловкие шарлатаны, разыгрывавшие роль поборников «священной войны», без зазрения совести клали в собственный карман суммы, собранные для освобождения Иерусалима. Сам папа использовал крестоносные пожертвования для борьбы с Империей. Если учесть, что и независимо от всего этого крестоносное движение шло на убыль, то станет ясно, почему пропаганда крестового похода Иннокентием IV не имела большого успеха.

Крестьянство давно поняло, что в «обетованной земле» его ждет лишь новая кабала или прямая гибель. Да и прежние внутренние стимулы к бегству за море у крепостных исчезли. Правда, феодальный гнет в XIII в. не стал легче. Но с улучшением сельскохозяйственной техники, с распространением трехполья, более широким применением удобрений губительное воздействие стихийных бедствий все же несколько уменьшилось. В Европе выросло много городов; в крайней нужде можно было укрыться за городскими стенами. Укреплявшаяся в интересах феодалов королевская власть сумела в той или иной мере усмирить феодальную вольницу, от которой когда-то так страдала деревня. В этих условиях крепостные не видели больше необходимости искать спасения за морем.

Крестьянская беднота, являвшаяся большой силой в первых крестовых походах, теперь все более отходит от крестоносного движения. Неудачи, постигшие крепостных крестьян в их попытках обрести на Востоке землю и свободу от феодального гнета, сильно подорвали иллюзии, которые деревня питала на этот счет. В XIII в. крепостные на Западе стали явно предпочитать другие, более верные пути для облегчения своего положения, прежде всего — бегство в быстро расширявшиеся города: оно давало реальную надежду на освобождение и не в призрачной «святой земле», а почти у себя дома. Все чаще крестьянство становилось на путь борьбы за свободу и землю у себя на родине.

С другой стороны, рыцарство не видело теперь прока в изнурительных походах на Восток. С укреплением королевской власти у благородных потомков «голяков» и «неимущих» нашлась работа дома: они часто шли служить в королевские войска: это было и почетно, и выгодно. Какой был смысл проливать кровь в рискованных заморских экспедициях, — тем более ради политических выгод папства? Английские бароны, присутствовавшие на Лионском соборе, отказались дать согласие на участие в крестовом походе, сославшись на то, что римская курия получает слишком много средств из Англии под видом крестовой деньги: ежегодно в папскую казну поступает от этого налога 60 тыс. марок, т. е. больше, чем весь доход английской короны. Это был прямой протест против организации папством новых крестовых походов. Английский король Генрих III тоже весьма недвусмысленно заявил папским посланцам, что крестоносные проповедники, слишком много раз обманывали его подданных, которые теперь уж не позволят себя провести. И такое отношение к папским проповедям наблюдалось не только в Англии. Повсюду вербовка новых крестоносцев и особенно денежные поборы в пользу крестового похода вызывали ропот и возмущение. Если в былые времена трубадуры воспевали крестовые походы и порицали колеблющихся отправляться на «священную войну», то теперь, напротив, эти поэты рыцарства осуждают и даже высмеивают тех, кто участвует в крестоносных кампаниях папства. Весьма красноречиво выразил отрицательное отношение к крестовым походам, нараставшее в XIII в. среди рыцарства, французский трубадур Раймон Жордан: в одном из своих стихотворений он заявил, что предпочитает одну ночь с возлюбленной всем прелестям рая, которые обещает участие в крестовом походе!

Большую роль в ослаблении крестоносного воодушевления и среди рыцарства сыграли неудачи крестовых походов. Многие из тех, кто раньше искренне верил в то, что походы на Восток осуществляются по «зову божьему», были охвачены сомнениями на этот счет. «Собирайте для Магомета, он, видимо, сильнее», — так отвечали часто сборщикам крестоносных налогов. Падение веры в «божественный» характер папских экспедиций переходило иногда в более серьезные формы: появились сомнения в истинности самой христианской религии. Один трубадур XIII в., сам, кстати, являвшийся тамплиером, в сочиненной им сатирической песенке-сирвенте заявлял, что ему кажется, «будто господь бог — если человек вообще способен проникнуть в его дела — помогает неверным во вред нам». Мало того, по мнению этого поэта-храмовника, «Иисус Христос не является врагом турок»: они, утверждает автор сирвенты, побеждают нас, ибо «бог, который раньше бодрствовал, теперь спит». Религиозные сомнения получили в XIII в. довольно широкое распространение. Основные идеи, на пропаганде которых папство вот уже более ста лет основывало свои крестоносные призывы и дела, подвергались резкой критике. В частности, в среде рыцарства начала высказываться мысль, что вряд ли является справедливым убивать «поганых» только за то, что они пребывают в язычестве: сомнения этого рода прямо выражал в одном из своих стихотворений немецкий трубадур Вольфрам фон Эшенбах. Небезынтересно, что папству пришлось встать на защиту «теоретических основ» своей крестоносной деятельности: в середине XIII в. кардинал Гумберт по поручению апостольского престола написал объемистое сочинение в трех частях («Opus tripartitum») с целью опровергнуть все доводы, выдвигавшиеся против крестовых походов. Папству в такой обстановке стало очень трудно возбуждать новые «священные войны». Когда Иннокентий IV все же добился своего — в 1248 г. был организован седьмой крестовый поход, — в нем приняло участие сравнительно немного рыцарей и баронов, в основном из Франции и частично из Англии; да и то французы выступили в значительной мере под давлением короля Людовика IX (1226—1270), который и возглавил поход.

Католическая церковь позднее назвала Людовика IX «святым», — ему приписывалось особое благочестие и приверженность к религиозным идеям. На самом деле это был весьма реалистически настроенный политический руководитель крепнущего французского королевства, Усердно вознося молитвы, Людовик IX отнюдь не упускал из виду «мирского»: он побуждал баронов и рыцарей облечься в одежду пилигримов и сам возглавил крестоносцев, чтобы посредством новых завоеваний на Востоке обеспечить Франции более твердые позиции на Средиземном море, с которым были связаны недавно, в 1229 г., присоединенные к королевскому домэну города Лангедока. Однако, как показали ближайшие события, расчеты «святого короля» в данном случае оказались построенными на песке: историческая обстановка к середине XIII в. не благоприятствовала успешному развертыванию крестоносного движения. Реалистическое чутье изменило Людовику IX, и фактически этот король, известный значительными централизаторскими преобразованиями во Франции, со своим крестовым походом выступил лишь орудием в руках папства, продолжавшего носиться с реакционными универсалистско-теократическими прожектами.

Седьмой крестовый поход (1248—1254) повторял направление пятого: его непосредственной целью также был Египет. Эта цель была определена Людовиком и его окружением во время долгого пребывания на Кипре, куда в сентябре 1248 г. генуэзцы первоначально доставили христово воинство^[99]. Здесь же, на Кипре, король завязал дипломатические переговоры с татаро-монголами, которые в это время расширяли свои завоевания в Передней Азии. Людовик IX в декабре 1248 г. принимал послов хана Елдегая, а в январе 1249 г. направил в Монголию доминиканского монаха Андрэ Лонжюмо. Прикрываясь разговорами об обращении монголов в христианскую веру, король старался направить силы татаро-монголов против сарацин, а заодно и против христианской Никейской империи, угрожавшей латинянам^[100].

В начале июня 1249 г. несколько тысяч рыцарей высадились в устье Нила и, распространив панику среди жителей Дамиетты, без боя заняли город, где взяли богатую добычу. Затем они осадили Мансуру и в начале 1250 г. взяли ее с помощью измены. Но мусульмане быстро заперли захватчиков в городе, а часть рыцарей, не успевших проникнуть в крепость, уничтожили; несколько сот воинов пало в сражении, среди них брат Людовика IX — граф Роберт Артуа.

Победа крестоносцев оказалась «пирровой»: они были крайне ослаблены. Вскоре египтяне потопили их флот, стоявший у Мансуры, и отрезали крестоносцев от Дамиетты, служившей им базой снабжения. Под угрозой голодной смерти рыцари отступили из Мансуры: они бежали по суше и по воде, преследуемые и истребляемые врагами. Большое число рыцарей и их слуг попали в плен, в том числе и сам Людовик IX с двумя братьями. Он был отпущен за огромный выкуп и на условии, что крестоносцы уйдут из Дамиетты. Остатки крестоносного воинства кое-как добрались до Акры.

Вопреки советам баронов вернуться домой (сами они большей частью так и поступили), Людовик IX решил продолжать крестовый поход. Во Францию были направлены послания с призывом весной следующего года отправиться на помощь королю против «неверных». Но графы, герцоги, бароны и рыцари оставили требования Людовика IX без внимания: с них было достаточно.

Призыв короля нашел отклик среди крепостных, — только отклик этот был совсем не тот, на который рассчитывал Людовик IX: проповедь крестового похода послужила поводом к мощному антифеодальному восстанию крестьян и городской бедноты во Франции. На простой народ особенно влияли фанатичные речи некоего старого проповедника, «учителя из Венгрии», как называют его хронисты. Этот «учитель из Венгрии», призывая к войне против «неверных», выдвинул, между прочим, такой тезис: бог, заявлял он, проявил немилость к тщеславным рыцарям, — значит, спасти Иерусалим надлежит беднякам. Масса восприняла этот тезис, не отличавшийся новизной, по-своему. Речи «учителя из Венгрии» и других народных проповедников, подчеркивавших немилость всевышнего к знати, обличавших жадность монахов и пр., возбудили крестьян не против дальних врагов веры, а против своих же сеньоров и их католических защитников. Из северофранцузских областей, где когда-то проповедовал Петр Амьенский, к Парижу, а оттуда — к Орлеану двинулись десятки тысяч крестоносцев. Но они теперь шли не на спасение «гроба господня», и их выступление было не пассивным бегством за море: многие области Франции были охвачены народным восстанием. Оно было направлено против феодального гнета и католической церкви, которая пожинала горькие плоды своей антинародной деятельности.

Восставшие крестоносцы называли себя «пастушками». Они шли на юг большими толпами, по пути убивая богачей, попов, монахов. Это восстание, — в нем участвовало до 100 тыс. человек, — было предвестником будущих жакерий^[101]. Оно свидетельствовало, что пропаганда крестовых походов становится не только бесполезной с точки зрения классовых интересов феодальных верхов, но и опасной для светских сеньоров и для церкви.

Не получив подкреплений, Людовик IX весной 1254 г. покинул Акру и возвратился во Францию.

Начиная с 50-х годов XIII в., сирийско-палестинские колонии крестоносцев, раздираемые напряженной внутренней социально-политической борьбой, становились все более беспомощными перед лицом своих противников на Востоке. К числу последних с 40-х годов XIII в. присоединились монголы, еще накануне седьмого крестового похода опустошившие Антиохийское княжество, а в конце 50-х годов ненадолго овладевшие внутренними областями Сирии. Но главная опасность исходила из Египта, правители которого в 1260 г. сумели ослабить монгольскую угрозу в Сирии. Египет особенно окреп в правление мамлюкского султана Бибарса^[102]. Могущественный султан, объединивший под своей властью Египет и Сирию, пошел по стопам Саладина: он решил покончить с франкскими колониями в Сирии и Палестине. В 1265 г. Бибарс захватил Кесарию и Арсуф, в 1268 г. — Яффу, а спустя два месяца, в мае того же года, овладел Антиохией, богатейшим из городов крестоносцев.

После этого в 1270 г. был предпринят последний — восьмой крестовый поход. Его снова возглавил союзник папства — Людовик IX.

Охотников плыть за море со «святым» королем оказалось совсем немного. Как писал Ф. И. Успенский, «европейцы изверились в дело крестовых походов и не хотели более делать бесполезных попыток». Поход был начат летом 1270 г. без какого-либо заранее обдуманного плана. Цель похода была определена лишь после того, как генуэзские корабли доставили воинов христовых из южнофранцузской гавани Эгморт в Кальяри (Сардиния). Здесь, в военном совете, решено было двинуться в Тунис. Этот поход был одним из проявлений все той же экспансионистской средиземноморской политики Французского королевства.

17 июля 1270 г. крестоносцы высадились на тунисском берегу. Они захватили карфагенскую крепость и стали ждать прибытия подкреплений: в Тунис направлялись войска Карла Анжуйского, короля Сицилии, брата Людовика IX. Правда, с Тунисом и другими мусульманскими странами северной Африки и Востока Карл Анжуйский поддерживал мирные, добрососедские отношения: левантийская торговля приносила его казне солидные доходы (ведь он был графом Прованса и господином южноитальянских и сицилийских городов). Но Карл Анжуйский все же принял участие в крестовом походе на Тунис, во-первых, для того, чтобы не дать буйным крестоносцам, собравшимся под знаменами «святого короля», причинить ущерб интересам Сицилийского королевства разграблением Туниса, а, во-вторых, он решил использовать «священную войну» для оказания нажима на Тунисского эмира, который отказывался давать ему традиционные платежи, ранее вносившиеся Штауфенам^[103].

Тем временем на крестоносцев обрушились палящая африканская жара и болезни. В конце августа умер сам Людовик IX. Крестоносное предприятие полностью расстроилось.

Когда в Тунис прибыли отряды Карла Анжуйского, а также преемника Людовика IX — короля Филиппа Смелого и Тибо Наваррского, они дали несколько успешных сражений силам эмира, но этим дело и ограничилось: продолжение войны в Тунисе Карл Анжуйский считал бессмысленным. В конце октября был подписан мирный договор. По словам хрониста Гийома де Нанжи, этим договором Карл Анжуйский «сделал свое дело»: эмир должен был возобновить, притом в двойном размере, уплату дани сицилийскому королю и возместить христианским королям военные издержки, причем треть всей суммы — 70 тыс. унций золота — предназначалась Карлу Анжуйскому. Самым существенным условием договора было то, что он обеспечивал неприкосновенность в Тунисе купцов — подданных Сицилийского королевства; как говорилось в соответствующих параграфах соглашения, купцы, которые явятся во владения эмира, «будут находиться под охраной бога, и сами они, и их имущество, как при въезде в страну, так и в то время, когда они ведут свои дела». Аналогичные обязательства принимала и другая сторона. Этим договором, следовательно, создавались определенные гарантии для нормального развития сицилийско-тунисской торговли. К этому и свелись все результаты восьмого, последнего, крестового похода.

Папство и после этого взывало к «верным св. Петра» о «священной войне»: особенно бурную деятельность развернул Григорий X, поставивший вопрос о новом крестовом походе на Лионском соборе 1274 г. Однако его призывы повисли в воздухе: желающих воевать за «гроб господень» не оказалось. Неприязнь к крестовым походам стала так велика, что благочестивый итальянский хронист Салимбене даже смерть Григория X объяснял его ошибочной, «неугодной богу» крестоносной политикой: «Господь не захотел нового завоевания святого гроба, потому он и призвал к себе папу». Впрочем, и это, и последующие крестоносные выступления пап диктовались, прежде всего, финансовыми интересами курии: даже в XIV в., когда крестовые походы на Иерусалим отошли в прошлое, во всех католических странах папство взимало своего рода дань под видом десятины на крестовые походы.

Отдельные походы неорганизованных крестоносных шаек на Восток продолжались до конца XIII в. и в XIV в. Они носили характер бандитских налетов и не имели никаких сколько-нибудь серьезных последствий. Крестоносное движение прекратилось. Вместе с тем и последние франкские владения на Востоке одно за другим были разгромлены и уничтожены Египтом. В апреле 1289 г. войска султана Келауна взяли Триполи, а еще через два года пала Акра (май 1291 г.), которую египтяне превратили в развалины. Иерусалимское королевство перестало существовать. Так история покончила с феодальными крестовыми походами.

Глава седьмая. Значение крестовых походов

Вопрос о значении крестовых походов в оценке буржуазных историков. Каковы были последствия крестовых походов? Сказались ли эти, организовывавшиеся папством, военно-рыцарские предприятия в какой-нибудь степени благотворно на жизни народов Запада и Востока? Принесли ли они им что-нибудь ценное и полезное? В исторической литературе высказывались и высказываются различные мнения по этому поводу.

Многие историки склонны придавать крестовым походам исключительно важное значение в истории. Их влиянию приписывают иной раз чуть ли не все те перемены в экономике, общественно-политической и особенно в культурной жизни Западной Европы, которыми ознаменовались XII—XIII вв. и последующие столетия. Ученые, разделяющие подобную точку зрения, выводят из крестовых походов подъем городов и раскрепощение крестьянства на Западе, формирование централизованных монархий и их освобождение из-под контроля римских пап, складывание наций (конечно, в одностороннем, метафизическом толковании этого понятия буржуазными историками) и ряд других общественно-экономических процессов, действительно происходивших в то время. На счет крестовых походов особенно часто относят разнообразные явления материальной и духовной культуры западноевропейских народов, получившие распространение в XII—XIII вв. и в более позднюю эпоху: усовершенствования в технике ремесла и в военном деле, появление не известных ранее сельскохозяйственных культур и новых отраслей промышленности, развитие реформационных религиозных учений, рост свободомыслия, возникновение рыцарской литературы — все это и многое другое объявляется плодом влияния крестовых походов. Такого рода представления сложились очень давно: впервые они были выдвинуты 150 лет тому назад французским историком М. Шуазелем Дайкуром и немецким ученым А. Геереном. Оба они приписывали крестовым походам всевозможные благодетельные последствия для Запада, прямые и косвенные. Недаром трактаты и Шуазеля Дайкура, и А. Геерена были в 1808 г. удостоены премии Французской Академией наук, объявившей за два года до этого (союз наполеоновского правительства с Ватиканом находился еще тогда в полной силе) конкурс на лучшее исследование вопроса «о влиянии крестовых походов на развитие европейской цивилизации, гражданских свобод, прогресс просвещения, промышленности и торговли».

С легкой руки этих двух ученых представления о цивилизующей роли крестовых походов утвердились в исторической науке XIX в. Охотнее всего такие представления развивали и в наиболее категорической форме отстаивали историки, так или иначе связанные с католическими и колонизаторскими кругами западных держав (преимущественно французы). Примером этого могут служить рассуждения французского консула в Сирии времен Второй Империи Ш. Гюи. Этот ученый посланник французских банкиров видел значение крестовых походов в том, что они заключали в себе «плодотворный зародыш европейского просвещения»: «возрождение наук было, — по его мнению, — одним из их важнейших последствий». Гюи утверждал, что даже производство полотна, сукон, спирта, золотых изделий, духов принесли во Францию крестовые походы. Вывод, который он делал из этого, был очень прозрачным: «не напрасно боговдохновенные христианские воинства перенесли столько страшных испытаний...», «не напрасно были совершены доблестные подвиги, прославившие крестоносцев» Оправдание крестовых походов ради обоснования завоевательной политики правительства Наполеона III на Ближнем Востоке — вот что лежало в основе этой концепции.

Сходные взгляды имеют своих приверженцев на Западе и в наше время. Некоторые из них, склонные вообще рассматривать войну и религию в качестве важнейших двигателей исторического прогресса, даже превзошли ученых XIX в. в преувеличенной оценке действительного места крестовых походов в истории человечества. Так, американский профессор А. С. Атийя в лекциях о крестовых походах, прочитанных несколько лет тому назад в Чикагском университете, заявлял, что не только Запад, но и Восток «пожал неизмеримо благодатные плоды от крестовых походов», что человечество обязано крестовым походам самим открытием Америки! Другой американский историк — У. Дюран, автор трехтомного труда по истории средних веков («Век веры»), некритически воспроизводя в последнем томе этого труда (1953) многое из того, что было в сущности высказано Шуазелем Дайкуром и Геереном, считает даже, что крестовые походы «вызвали экономическую революцию, возвестившую Ренессанс». В общем положительно, хотя и с оговорками, характеризует последствия крестовых походов автор капитального труда об этих войнах, западногерманский католический историк А. Ваас: он превозносит крестовые походы главным образом за то, что они будто бы обеспечили единство Запада и привели к его высокому культурному подъему.

Однако в науке высказывались и иные суждения о значении крестовых походов. Часть ученых, рассуждая более здраво, не считала возможным усматривать в этом движении сколько-нибудь существенный фактор прогресса, пережитого Западом в XII—XIII вв.

Крайне нигилистической точки зрения в этом вопросе придерживались просветители XVIII в. — Вольтер и другие. Крестовые походы, по их мнению, имели исключительно пагубные последствия для населения Европы: они привели, прежде всего, к обеднению Запада, к развитию религиозной нетерпимости и пр. Другие историки предостерегали против преувеличенного представления о положительном воздействии крестоносного движения на судьбы Европы: таковы были, например, взгляды русского византиниста Ф. И. Успенского.

Некоторые ученые, не склонные восхвалять крестовые походы, занимали и занимают в этом вопросе более умеренные позиции. К этой группе историков следует причислить, в частности, современного английского исследователя С. Ренсимена, который считает, что крестовым походам нельзя приписывать прямое влияние на развитие цивилизации Запада и думать, будто они явились созидательным фактором в ее формировании. Правда, Ренсимен непоследователен. Мы можем найти в его «Истории крестовых походов» (1951—1954) утверждения, вроде того, что «современная история родилась со времени крестовых походов», утверждения, показывающие, что английский историк не до конца порвал с традиционными воззрениями, господствующими по этому вопросу в буржуазной историографии, хотя он все же значительно отошел от них.

Крестовые походы и восточные влияния на Западе. Как же на самом деле следует решать проблему влияния крестовых походов? К чему они привели в действительности? Можно ли рассматривать их, как некий водораздел в развитии европейского средневековья?

Нет никаких оснований для того, чтобы отрицать огромное влияние, которое арабский Восток и его культура вообще оказали на самые различные стороны жизни западноевропейского феодального общества. Запад много заимствовал у восточных народов в области техники, торговли, духовной культуры, бытовых установлений. Жители Западной Европы переняли на Востоке в XII—XIII вв. ряд технических достижений, в частности, ветряную мельницу (такие мельницы стали строиться на Западе с XII в., после того как крестоносцы познакомились с ними в Сирии) и усовершенствованное водяное колесо (известное на Востоке с римских времен, оно было улучшено арабскими механиками и в XII—XIII вв. широко применялось в Сирии: мастерским изготовлением этого двигателя славились ремесленники Антиохии). Были переняты, далее, некоторые ранее не известные европейцам полевые, бахчевые и садовые культуры (рис, гречиха, арбузы, лимоны, абрикосы), некоторые виды цветов, как-то дамасская роза и др. Долгое время единственным сладким пищевым продуктом на Западе был лишь мед, а с XII в. стал входить в употребление тростниковый сахар, вкус которого франкские воины отведали во время голода в Антиохии в 1098 г. (самое слово «сахар» — арабского происхождения).

Тогда же началось изготовление по восточному образцу таких тканей, как муслин, дамаст (называются так по имени сирийских городов — Мосул, Дамаск), атлас (по-арабски «красивый»).

Нетрудно привести и другие примеры влияния Востока. Оно проявилось отчасти в культурно-технической сфере: так, с конца XII в. на Западе стали разводить и применять (первоначально для военных целей) почтовых голубей, давно использовавшихся в странах Востока (в IX в., например, голуби обслуживали «почтовую линию» между Мосулом, Багдадом и другими городами). Это влияние сказалось и во многих бытовых нововведениях, перенятых в восточных странах, вроде ношения бороды, устройства горячих бань, частой смены верхнего платья и белья (в период раннего средневековья европейцы умывались только холодной водой, и то лишь изредка, а платье носили до тех пор, пока оно не приходило в ветхость).

Все это так, но спрашивается, причем собственно здесь крестовые походы? Можно ли считать их, как это делали иные историки, «учебными странствиями юной Европы на Восток»? Можно ли представить себе, что рыцари креста, которым, по выражению В. Г. Белинского, были свойственны «невежество, своекорыстие, разврат, неверие, смешанное с диким фанатизмом, кровожадностью», что эти самые рыцари, воевавшие по зову римских пап, явились передатчиками достижений восточных народов на почву Запада, что стяжательская деятельность этих грубых воинов христовых на Востоке привела к созданию новой культуры на Западе? Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным. Разумеется, отдельные стороны культуры и быта Западной Европы испытали на себе и непосредственное влияние крестовых походов. Так, своими гербами, изображавшимися на щитах, различными геральдическими эмблемами рыцари были скорее всего обязаны тем самым арабам и сельджукам, с которыми они скрещивали оружие во время завоевательных экспедиций (впрочем, возможно, что, например, такой геральдический символ, как двуглавый орел, хорошо известный арабам и сельджукам, перекочевал на Запад через Византию). Точно так же западные завоеватели перенесли в Европу некоторые особенности архитектурного стиля восточных стран. Первоначальной моделью и образцом храмов с купольным сводом, получивших распространение на Западе в XII—XIII вв., послужила иерусалимская мечеть халифа Омара, — купольный свод был скопирован с нее в церковных постройках тамплиеров Вообще многие храмы, прежде всего, во Франции, строились в XII в. по образцу иерусалимской церкви святого гроба. Известно, далее, что крестоносцы привезли в Европу некоторые музыкальные инструменты. Со времени крестовых походов установилось обыкновение исполнять во время битвы военную музыку в том месте, где находился военачальник: звуки музыки служили ориентиром для участников сражения.

Но фактов такого рода набирается не слишком много, и значение их, с точки зрения общего прогресса европейского общества, не столь уж велико: оно ограничивается узкими и притом специфическими средневековыми рамками.

Кроме того, говоря о влиянии Востока, не следует упускать из виду, что обмен материальными и духовными ценностями между Западом и Востоком в средние века начался задолго до крестовых походов: первостепенную роль в перенесении хозяйственных, технических, культурных достижений Востока на Запад играли арабская Испания, Сицилия и особенно Византия. По справедливому замечанию французского историка Ж. Эберсольта, «Восток преподал Западу длительный курс обучения за много времени до крестовых походов». Да и во время самих крестовых походов Испания, Сицилия и Византия также в большой степени сохраняли свое значение «посредников» в общении между Западом и Востоком.

Конечно, историку трудно установить, где находились преобладающие очаги восточного влияния, через какие ворота преимущественно оно шло — из франкских государств Сирии и Палестины, или из Испании, Сицилии и Византии. Но все же в отношении многих явлений европейской жизни, имевших восточные корни, это можно сделать.

Известно, например, что с XII в. на Западе стало получать все более широкое распространение шелкоткачество: искусство изготовления дорогих шелковых тканей было передано сюда арабами и греками, причем связующим звеном в перенесении шелкоткацкого дела в европейские страны послужила Сицилия. Хронист Оттон Фрейзингенский, между прочим, рассказывает, что король Рожер II Сицилийский, овладев (в конце 40-х годов XII в.)

Коринфом, Фивами и другими греческими городами, являвшимися с XI в. центрами шелкоткацкой промышленности, переселил в Палермо тамошних ремесленников, начал поощрять устройство шелкоткацких мастерских и т. д. Равным образом, можно считать установленным, что когда с XII в. в западных странах стали употреблять бумагу (ее изготовлению арабы научились от китайцев в VIII в.; в X в. она уже широко применялась в Египте, а также в городах Сирии и Палестины), государства крестоносцев никакой роли в качестве передатчиков этого новшества в Европу не сыграли. Европейской родиной бумаги были арабские Сицилия и Испания: из Сицилии, уже в конце XIII в. (не ранее 1270 г.) изготовление бумаги было перенесено в Италию, а из Испании — во Францию и отсюда (в XIV в.) — в Германию.

Если обратиться к торговле, то и здесь мы обнаруживаем, что хотя довольно много понятий, связанных с торговым делом, — арабского происхождения (магазин, тара, авария, цехины и др.), но ряд важных терминов, а также правовых установлений и в этой области заимствован не с берегов Восточного Средиземноморья, а из тех же Испании и Сицилии. Так, еще в X в. оттуда перекочевал в христианскую Европу вексель: позднее вексельные сделки превратились в неотъемлемый элемент западноевропейской торговли.

Наконец, и в сфере бытовой жизни на Западе наблюдается сходная картина: например, мытье горячей водой и устройство бань, о чем было упомянуто ранее, укоренилось не только под воздействием обычаев, усвоенных крестоносными франками в Сирии, Палестине, Византии, но и — в равной мере — благодаря влиянию, пришедшему из арабской Испании^[104]. Прав К. Каэн, который в одной из своих новых работ прямо обвиняет в незнании истории Европы тех ученых, которые «в сентиментальных рассуждениях доказывали, будто восточные влияния обогатили Запад в результате крестовых походов»^[105].

Но дело даже не в том, в какое время и откуда шли эти восточные влияния. Важно скорее другое — пути и каналы многообразного воздействия на Запад со стороны более развитого Востока определяли, в первую голову, международные хозяйственные связи, укреплявшиеся в XI—XIII вв., тот интенсивный товарообмен с Левантом, в котором все более активную роль приобретали города, поднимавшиеся на основе отделения ремесла от земледелия. Торговля, а не кровавые войны, обмен товарами и знаниями, продуктами ремесла и духовными ценностями, а не взаимное истребление во имя мнимо религиозных целей, — вот что вело к плодотворному для Запада соприкосновению с Востоком.

Разумеется, торговля занимала важное место и в экономической жизни государств, созданных крестоносцами. Мусульмане не без иронии говорили по поводу сребролюбивого западного купца: если бы он лишился одного глаза, то и тогда бы продолжал бывать на Востоке, чтобы вести свои дела.

Но эта интенсивная торговая деятельность на Леванте генуэзских, венецианских, марсельских, каталонских и других денежных людей обязана была своим значительным размахом главным образом внутреннему экономическому развитию Европы в XI—XIII вв. и в гораздо меньшей степени — привилегированному статусу торговых колоний во франкских государствах^[106]. Характерно, что с течением времени, особенно с XIII в., западные купцы стали все чаще заключать взаимовыгодные торговые соглашения с Египтом и другими мусульманскими государствами, увидев в этом более прочную, по сравнению с колониальными привилегиями, основу для своего делового преуспеяния. В связи с этим и со стороны купечества также наблюдалось ослабление интереса к крестоносным экспедициям, которые только препятствовали нормальному извлечению барышей.

В чем на самом деле состояла роль крестовых походов в истории? Впрочем, было бы неверно полностью отрицать какую бы то ни было роль крестовых походов и крестоносных государств для развития средневекового общества на Западе. Они оказали известное влияние на судьбы западноевропейского феодального мира, но оно не было ни прямым, ни — тем более — определяющим.

Знакомство с Востоком несомненно содействовало переменам в образе жизни сеньоров. Рыцарь-крестоносец, вернувшись домой, не хотел жить по-прежнему. Награбленного хватало ненадолго, а он не прочь был теперь совсем сменить грубое домотканое платье на мягкие и красивые восточные одежды; украсить стены своего жилища коврами, заменить зеркала из отполированной бронзы или стали — стеклянными; пополнить свой простой стол изысканными блюдами, приправленными пряностями; самому пить и при случае дать своим гостям отведать ароматное восточное вино; блеснуть на турнире мечом с изящно отделанной бронзовыми инкрустациями рукоятью и ножнами из золота и слоновой кости; доставить соседу, с которым приятно провел время на охоте, корзину со свежими фруктами.

Потребности феодалов расширились, а вместе с тем появилось верное средство удовлетворить их — деньги. Все это не могло остаться без последствий и для тех, за чей счет сеньоры вели безбедную жизнь, т. е. зависимых крестьян. Формы эксплуатации теперь стали изменяться. Уже сам по себе уход землепашцев на Восток вызывал недостаток в рабочих руках: поневоле сеньорам приходилось смягчать участь оставшихся крестьян. Рост же нужды феодалов в деньгах приводит к тому, что крепостное право постепенно отмирает, оброки заменяются денежными взносами, часть крестьян получает свободу. Но эти явления происходили, конечно, прежде всего и независимо от крестовых походов, по мере развития ремесла, торговли, денежных отношений на Западе. То же самое относится, например, и к переменам в положении городов. Верно, что крестоносные сеньоры, стремясь перед отправлением на Восток запастись средствами, шли на отказ от своих сеньориальных прав в городах: за наличные деньги иные города покупали себе вольности. Но опять-таки освобождение городов из-под власти феодалов происходило, в первую очередь, независимо от крестовых походов: оно и началось еще до них. В конечном счете, крестовые походы способствовали течению этого и связанных с ним других процессов в жизни феодального общества, но не являлись их решающими предпосылками. Основа изменений, происшедших на феодальном Западе, коренилась во внутреннем развитии европейской экономики и социальных отношений. Ничего принципиально нового в общий ход эволюции феодального общества в Европе крестовые походы не внесли.

Крайнее преувеличение их исторической роли, свойственное буржуазным ученым, не оправдано. Можно в какой-то мере согласиться с мнением Ф. И. Успенского о том, что для Запада «выгоды» от крестовых походов были «неизмеримо ниже потерь и убытков», а «влияние крестовых походов на прогресс средневекового общества подвергается значительному колебанию, если принять во внимание естественный процесс эволюции, который и без крестовых походов мог привести средневековые народы к успехам на пути политического развития»^[107]. Действительно, крестоносное движение стоило народам Европы громадных сил: во время этих изнурительных войн погибли миллионы людей, не говоря уже о колоссальных средствах, затраченных на проведение крестовых походов или перекочевавших в жадные руки римских первосвященников. В народных массах на Западе крестовые походы оставили по себе зловещую и печальную память. Не случайно в старинных французских народных песнях, сложенных во времена крестовых походов, звучит скорбь о бессмысленно павших, слышится протест против повторения в будущем подобного рода «священных войн».

В крестовых походах погибли не только многие из тех западных паломников, которые сами стали жертвой католического фанатизма или собственной корысти: мечом крестоносных рыцарей первых четырех походов были истреблены сотни тысяч людей в юго-восточной Европе. С точки зрения общеевропейского прогресса эти религиозные войны означали растрату впустую и прямое уничтожение весьма значительных ценностей и людских ресурсов. В этом отношении, как, впрочем, и во многих других, были чрезвычайно губительны и крестовые походы немецких рыцарей против славян и прибалтийских народов.

Что касается мусульманского Востока, то для него крестовые походы явились страшным бедствием: хищные крестоносцы в течение многих десятилетий несли разорение восточным странам, сеяли смерть и уничтожение среди восточных народов. Жестокие и необузданные искатели наживы — франки — справедливо заслужили на Востоке величайшую ненависть и презрение к себе. То же самое относится и к рыцарям, разгромившим и разорившим полувековым владычеством Византийскую империю. Постройки готического стиля, которые находят на некоторых островах Эгейского моря, — единственное «благодеяние», принесенное в византийские области с Запада: но значение этого элемента западной средневековой культуры ничтожно в сравнении с теми разрушениями, которые были произведены в одном Константинополе.

Папство, крестовые походы и современная действительность. Когда-то писатели и историки века Просвещения, ненавидевшие религиозное изуверство, называли крестовые походы «кровавым безумием» и «странным памятником человеческой глупости». Мы теперь знаем, что это было не так, что крестовые походы имели свои глубокие причины, а не являлись просто «безумием» или «глупостью». Имело свои причины и то, что их организатором выступила католическая церковь во главе с римскими папами, которая и постаралась придать этому, в основе своей захватническому, феодальному движению вид «священных войн» во имя религиозных идеалов — защиты или насаждения католической веры.

Организуя крестовые походы на Восток, папство всегда преследовало цели, чуждые интересам трудящихся масс. История крестовых походов XI—XIII вв. дает один из поучительных примеров того, как господствующие классы на Западе с помощью католической церкви и ее руководителей использовали религию в своих корыстных интересах.

Крестовые походы закончились полным крахом для большинства их участников и организаторов, а также и для их вдохновителей. Само папство лишь временно выиграло от «священных войн». В конечном счете они не привели ни к более или менее прочному укреплению позиций феодальных землевладельцев, светских и церковных, ни к подчинению папам тогдашнего мира. Единственно, в чем преуспел апостольский престол — благодаря не столько крестовым походам, сколько крестоносным поборам и налогам, — это в собственном обогащении. В целом же крестовые походы не подняли авторитета «наместников св. Петра», — наоборот, они подорвали его и содействовали дальнейшему падению престижа папства.

Тем не менее, в последующие времена знамя крестовых походов широко использовалось папством. Его использовали и при попытках организовать в XV—XVI вв отпор Европы туркам-османам^[108], и в борьбе с непосредственными политическими противниками папского государства в Италии^[109], и — особенно — для удушения революционных выступлений народных масс против феодальных порядков. Так, в 1229 году папа Григорий IX благословил крестовый поход северогерманских феодалов против фрисландских крестьян-штедингов, восставших против крепостных пут и отказавшихся платить десятину церковникам; так, в 1305 г. папа Климент V провозгласил крестовый поход против крестьян Северной Италии, выступивших под руководством Дольчино против феодалов; позднее, в 1420—1431 гг., папой Мартином V и германским императором Сигизмундом были организованы под флагом крестовых походов пять карательных экспедиций немецкого рыцарства против чешских революционных повстанцев — гуситов, главным образом крестьян и ремесленников, поднявшихся на справедливую войну за освобождение от немецкого феодального гнета и за независимость своей страны. Много было и других крестовых походов, таких же далеких по своему характеру и по своим настоящим целям от войн ради религиозных интересов (каковыми их пыталось представить папство).

Из средневековья лозунг крестового похода перешел в новое время; к этому лозунгу обращались реакционные силы, чтобы видимостью борьбы во имя религии маскировать свои действительные антинародные и завоевательные цели.

С самого начала существования Советского государства правящие круги капиталистических стран Европы и США, стремясь уничтожить или ослабить его, старались противопоставить молодой социалистической республике враждебный блок стран Европы, якобы объединенной христианской цивилизацией. Всемерную поддержку этим кругам оказывал Ватикан. В 1918—1920 гг. римский папа Бенедикт XIV, прикрываясь лозунгом защиты религии, активно поддерживал иностранную интервенцию в России, сколачивал антисоветский фронт. Через десять лет, в начале 1930 г., другой римский первосвященник — Пий XI — провозгласил крестовый поход против СССР, что послужило сигналом для развязывания антисоветской кампании в международном масштабе.

В 30-х годах лозунг крестового похода был подхвачен немецкими и итальянскими фашистами. Готовясь к осуществлению похода на Восток («Дранг нах Остен»), гитлеровцы усиленно разглагольствовали о необходимости крестового похода против большевизма. Истеричными призывами к тому, чтобы покончить с «богопротивным большевизмом», Геббельсы и розенберги стремились ввести в заблуждение немецкую и мировую общественность, изобразив фашистских головорезов как борцов за христианские принципы, стремились мобилизовать немцев на подготовку к захватнической войне против СССР. Характерно, что свой злодейский план нападения на Советский Союз гитлеровцы назвали именем немецкого предводителя третьего крестового похода, императора Фридриха I Барбароссы.

От нацистов не отставали и поклонники Муссолини, которые по-своему даже «усовершенствовали» практику крестоносной пропаганды, расширив сферу ее применения. Истребляя мирное население Эфиопии в 1935 г., итальянские фашисты твердили, что поступают так во имя приобщения к истинной вере эфиопов — еретиков, схизматиков и язычников: был провозглашен крестовый поход против Эфиопии — таким образом фашисты надеялись освятить агрессивную войну в глазах верующих итальянцев.

Такой же трюк был применен испанскими фашистскими мятежниками; которые вкупе с своими немецкими и итальянскими союзниками душили республику в Испании под знаменем крестового похода против «красных».

Так, еще до начала второй мировой войны средневековый лозунг крестового похода получил широкое применение в реакционной империалистической пропаганде. Папство и фашизм, в своей ненависти к СССР и ко всем прогрессивным силам действовавшие рука об руку, вложили в понятие «крестовый поход» содержание, отличное от средневекового; они приспособили его к своим целям, увидев в нем важное средство идеологической подготовки и обоснования кровавых авантюр империалистов.

Эта практика лжи и обмана получила дальнейшее развитие в период второй мировой войны, когда те, кто направлял гитлеровскую агрессию, всячески старались внушить фашистской солдатне мысль о том, что убивая и грабя, сжигая и разрушая, воинство фашистского райха действует во имя высших идеалов, одобряемых самим небом. «С нами бог» — такой девиз был начертан на поясных пряжках гитлеровских вояк. Лозунг крестового похода против большевизма, провозглашенный немецкими фашистами, служил знаменем для наиболее темной части солдат немецко-фашистской армии, католиков и протестантов, одурманенных нацистской пропагандой.

Крестоносная демагогия заправил гитлеровской Германии нашла подражателей у ее сателлитов. Так, румынское фашистское правительство (клика Антонеску) учредило медаль «Крестовый поход против большевизма»; этой медалью оно награждало гитлеровцев, наиболее отличившихся на фронтах.

В годы, когда все прогрессивное человечество возлагало свои главные надежды на Советский Союз и его героическую армию, Ватикан не оставил своих прежних, антисоветских позиций; после поражения гитлеровцев под Сталинградом папа Пий XII в рождественском послании 1942 г. призывал к крестовому походу против социализма.

После победы антигитлеровской коалиции и разгрома фашизма крестоносная фразеология Пия XI и бесславно окончившего свои дни «фюрера» была взята на вооружение вдохновителями холодной войны. В 1946 г. папа Пий XII обратился по радио к паломникам, собравшимся на церемонию возложения королевского венца на икону «девы Марии из Фатимы»^[110]: говоря о необходимости выполнить повеление этой «пресвятой девы» об «обращении России в католицизм», папа заявил, что нужно действовать так, как действовали крестоносцы. По сути, это был призыв к крестовому походу против СССР.

В 1947 г. Пий XII на совещании кардиналов возобновил призыв к крестовому походу, брошенный за семнадцать лет до этого его предшественником. Кардинал Спеллман, тогдашний главный представитель Ватикана в США, повторяя требования папы, заявил, что все, кто верует «в Америку и в бога», должны включиться в крестовый поход против коммунизма. Чем больше развивалась холодная война, чем настойчивее реакция стремилась привести мир на грань горячей войны, тем усерднее ее идейные оруженосцы бряцали заржавленными мечами и кольчугами средневековых рыцарей, тем выше воздымали они — при содействии апостольского престола — крест как символ своих якобы благих намерений.

В 1951 г., после выступления папского легата кардинала Тедешини, сообщившего о том, что папе «являлась» дева Мария из Фатимы, требование поспешить с обращением России в католицизм было использовано антисоветской пропагандой для подогревания воинственного духа современных крестоносцев^[111].

В кругах империалистических пропагандистов войны стали предприниматься многочисленные попытки воскресить идею крестовых походов на Восток как идею войны против «атеистического коммунизма». К крестовому походу против коммунистов, Советского Союза, народно-демократических государств призывал в 1952 г. американский проповедник, бывший бейсбольный чемпион Билл Грэхем. Лозунг крестового похода служил сенатору Маккарти и его приспешникам в период их наступления на демократические свободы в своей собственной стране.

Мысль о крестовом походе завладела умами многих реакционных политических, военных и церковных деятелей на Западе. Она стала повторяться на все лады в их речах, статьях, в различных выступлениях.

Крестовый поход, т. е. агрессивная кровопролитная война, которой рассчитывали придать обличье войны, ведомой ради высоких идеалов — во имя защиты устоев «свободного мира», — превратился в навязчивую идею политиков, намеревавшихся до поры до времени держать народы на грани войны, чтобы затем попытаться силой изменить по-своему порядки в социалистических странах.

Противники мирного сосуществования различных общественных систем одержимы фанатичной ненавистью к коммунизму.

Можно привести немало примеров того, как лозунг крестового похода использовался и используется ими в этих целях. Характерно, что призывы к антикоммунистическому крестовому походу, исходившие от сторонников «превентивной» ядерной войны против СССР, особенно участились осенью 1956 г.

Как мыслили себе вдохновители агрессивного курса такого рода «освободительное» предприятие, отчетливо продемонстрировали события контрреволюционного мятежа в Венгрии осенью того же года. Самую активную роль в его подготовке и проведении сыграла шпионско-диверсантская организация, прикрывавшаяся фальшивой вывеской «Крестовый поход за свободу». Это преступное сообщество финансировали поборники войны.

Приверженцами новых крестовых походов во имя защиты демократии и свободы объявляли и объявляют себя и линчеватели негров, вроде американских куклуксклановцев, и палачи населения Кении и Малайи, и фашиствующие молодчики во Франции, и западногерманские милитаристы, равно как и их сторонники в других капиталистических странах. Еще в июне 1959 г. к крестовому походу против коммунизма рьяно призывал в одном из своих выступлений небезызвестный Таннер.

Усердную поддержку империалистам в использовании и обновлении средневековой идеи крестового похода оказывали и оказывают высшие круги католической иерархии во главе с Ватиканом. В наши дни ярко подтверждается знаменитое положение В. И. Ленина, что идейно-политические защитники капитализма вступают в союз «со всеми отжившими и отживающими силами, чтобы сохранить колеблющееся наемное рабство»^[112].

Папа Пий XII, вынужденный под давлением общественного мнения осудить атомное и водородное оружие и даже отказаться (на словах, по крайней мере) от проповедей крестовых походов (как это было им декларировано в рождественском послании в 1956 г.), еще в начале 50-х годов называл организаторов и участников империалистической интервенции в Корее крестоносцами западной цивилизации. Святой престол при этом папе всячески покровительствовал разного рода лжемиссионерским учреждениям, деятельность которых направлена против народов стран социалистического лагеря. Так, Пий XII оказывал содействие духовному учебному заведению на Альбанских холмах, отец-ректор которого Риккардо Ломбарди в порыве откровенности заявил однажды, что задача воспитанников его школы (католических священников различных рангов) состоит в организации «восстания христиан для подавления восстания коммунистов», т. е. нового антикоммунистического крестового похода. Пий XII, имея в виду столь «высокие» цели новоявленных крестоносцев, счел даже необходимым нанести зимой 1956 г. визит в эту школу, где проходили курс повышения «антикоммунистической квалификации» епископы и прочие католические прелаты: ради этого папа изменил традиции своих предшественников, которые в качестве «ватиканских узников» с 1870 г. не покидали Рима.

В конце 1957 г. Пий XII еще раз напомнил миру, что средневековый лозунг «на Восток», которым слуги апостольского престола напутствовали рыцарей креста, вовсе не забыт современным Ватиканом. Во время посещения Ватикана президентом ФРГ папа обратился к нему с подстрекательной речью, смысл которой в том, что необходимо «освободить» социалистические страны (т. е. реставрировать в них капитализм); сделать это надлежит, полагал Пий XII, боннским реваншистам. Именно Западной Германии, говорил папа, предстоит сыграть роль защитника «подлинной свободы». Пий XII при этом прямо указывал на необходимость освобождения той части Европы, которая «утратила свободу». В этом деле, заявлял папа, «можно рассчитывать только на тех, кто говорит... чуждой идеологии решительное „нет“, делая из этого логические выводы для своих взглядов и своей деятельности».

Орган итальянской компартии «Унита» справедливо расценил речь Пия XII как «призыв к действию», сопровождающийся конкретными директивами.

Именно так и восприняли папское обращение западно-германские милитаристы. С помощью ученых богословов они предприняли попытки (конечно, безуспешные) примирить верующих христиан в ФРГ с преступной политикой атомного вооружения бундесвера. Атомная война, оказывается, не противоречит принципам католицизма, заявил профессор-иезуит Грундлах на сессии баварской католической академии в Вюрцбурге в феврале 1959 г. Его поддержал другой богослов, профессор Монцель из Мюнхена, по словам которого, атомное вооружение ФРГ и война против социалистических стран «полностью согласуются с христианским вероучением».

Таковы некоторые факты, говорящие о том, как духовные и политические оруженосцы империализма, обращаясь к средневековью, старались создавать в мире атмосферу холодной войны, антикоммунистического крестового похода. Средневековый лозунг папства играл важную роль в пропаганде безумной политики «с позиции силы». Лейтмотив крестоносной идеологии, усиленно использовавшейся идеологическими приспешниками империализма, откровенно определил один американский журнал, потребовавший, чтобы «все христиане объединились для ведения войны против коммунизма». Яснее не скажешь! И безусловно прав американский журналист Кеннет Рексрот, высказавшийся в том смысле, что лозунги крестового похода, базирующиеся на искажении истории крестовых походов некоторыми современными учеными, являются опасными лозунгами; по словам Рексрота, они «сбивают с толку государственных и военных деятелей»^[113]. Как бы перекликаясь с ним, видный австрийский историк Фридрих Гээр относил лозунг крестового похода к «идеологиям страха и запугивания», отмечая, что подобные лозунги «играют гораздо более значительную роль, чем это принято думать»^[114].

Итак, модернизированный лозунг крестового похода совсем недавно использовался империалистической пропагандой для того, чтобы поддерживать атмосферу антисоциалистического крестового похода, подогревать фанатизм среди народов Запада, морально готовить их к войне против лагеря социализма и демократии.

В наши дни прогрессивное человечество борется против разжигания ненависти между народами. Политике крестового похода люди доброй воли противопоставляют принцип мирного сосуществования различных общественных систем.

Человечество подошло ныне к такому периоду своей истории, когда возникла реальная возможность окончательно и навсегда исключить войну из жизни общества. Повсюду неизмеримо выросли силы, активно выступающие за мир и дружественные отношения между народами. Фатальной неизбежности новой мировой войны больше нет: напротив, расстановка международных сил, сложившаяся в современных условиях, позволяет с полным основанием утверждать, что можно предотвратить новую мировую войну.

Однако, как отмечал Н. С. Хрущев в своем выступлении на заседании Генеральной ассамблеи Организации Объединенных Наций 18 сентября 1959 г., было бы неоправданным оптимизмом полагать, что мир на земле уже обеспечен и не требуется новых настойчивых усилий всех государств. «К сожалению, это еще далеко не так. Во многих государствах еще действуют и пользуются влиянием круги, препятствующие ослаблению международной напряженности и сеющие семена новых конфликтов. Эти люди, — подчеркивал глава Советского правительства Н. С. Хрущев, — отстаивают старое и отживающее, цепляются за наследие „холодной войны“»^[115].

Одно из важных мест в этом недобром наследии занимает идея крестового похода.

Те воинствующие круги на Западе, которые еще не отреклись от своих черных замыслов, те, кто еще ставят препятствия на пути к миру, не отказались и от использования этой идеи: выдавая себя за защитников «западно-христианской цивилизации», они держат в одной руке крест, а другой тянутся к атомной бомбе. Они все еще не желают понять, что в «двадцатом веке нельзя, подобно фанатикам средневековья, предпринимать походы для искоренения огнем и мечом иноверцев, не рискуя поставить человечество перед величайшей в его истории катастрофой»^[116].

Опыт истории говорит, что использование религии в агрессивных целях всегда рано или поздно кончалось крахом для инициаторов мнимо священных войн — именно этому учит история папских крестовых походов. Ныне же, когда соотношение сил в мире не в пользу империализма, всякие старания прикрыть агрессию крестом и подавно обречены на провал.

Хронологическая таблица

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
1016—1072. Завоевание нормандцами Южной Италии и Сицилии.
1032—1035. «Великий голод» во Франции.
1054. Разделение церквей на римско-католическую и православную.
1057—1085. Роберт Гвискар, герцог Апулии и Калабрии.
1059. Латеранский собор: церковные реформы, усиление папской власти.
1063—1064. Поход французских рыцарей против мавров в Испанию.		1063—1072. Алп-Арслан. Вторжение сельджуков в Армению, Грузию, Малую Азию, Сирию, Палестину.	1063. Александр II санкционирует поход французов против испанских мавров
							1065. Большое паломничество 13 тысяч немецких рыцарей и бедняков на Восток.
1066. Нормандское завоевание Англии.	1068—1071. Роман IV Диоген.	1071. Захват Иерусалима сельджуками.
1069—1071. Крестьянские восстания в Англии.	26 августа 1071. Поражение Византийской армии от сельджуков в битве при Маназкерте.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
1073—1085. Папа Григорий VII. Попытки установления папской теократии.	1071—1078. Михаил VII Дука.	1072—1092. Малик-шах. Расширение сельджукских завоеваний.	1073. Григорий VII благословляет поддержку южнофранцузским рыцарством реконкисты.
	1073. Создание в М. Азии нормандского княжества Русселя де Байэль.
1074. Крестьянское восстание в Саксонии.			1074—1075. Проект Григория VII поднять Запад на «священную войну» против сельджуков, на «спасение» Византии. Зарождение идеи крестового похода.
1076. Начало борьбы германских императоров с папством.
		1077. Образование Румского султаната в Малой Азии.
		1078. Вторичное завоевание сельджуками Иерусалима.
	1081—1118. Алексей I Комнин. Укрепление Византийской империи.
1085. Успехи реконкисты; взятие Толедо Альфонсом VI Кастильским.	1081—1085. Войны с южно-итальянскими нормандцами.	1084. Завоевание сельджуками Антиохии.	1085. Участие французского рыцарства в отвоевании Толедо у мавров — «прелюдия первого крестового похода» (Маркс).

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
1087—1095. Неурожаи и эпидемии, бегство крестьян.		1087. Завоевание сельджуками Эдессы.	1087. Поход французских феодалов в Испанию (Эд Бургундский и Раймунд IV Тулузский).
1088—1099. Папа Урбан II.	1088—1089. Переговоры с Урбаном II о церковной унии.		1088—1089. Переговоры Урбана II с Византией о церковной унии.
	1088. Поражение при Силистре от печенегов.
	1090—1091. Обращение Алексея Комнина к западным князьям и Урбану II за помощью.
	1091. Разгром эмира Чахи.
		1092. Смерть Малик-шаха. Распад государства сельджуков.
		1092—1107. Килидж-Арслан, султан Румский.
1095. Волнения крестьян во Франции.			26 ноября 1095. Провозглашение Урбаном II крестового похода в Клермоне.
Ноябрь 1095. Клермонский собор.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
Ноябрь 1095. Клермонский собор.			1096. Крестовый поход бедноты.
			21 октября 1096. Поражение крестьян-крестоносцев в М. Азии.
	1097. Бесчинства крестоносцев в Константинополе. Переговоры с предводителями крестоносцев о вассальной присяге.		Август—октябрь 1096.Начало крестового похода феодалов.
			1096—1097. Крестоносцы в Константинополе.
	Май—июнь 1097. Осада Никеи крестоносцами. Ее переход к Византии.
		1 июля 1097. Победа над сельджуками при Дорилее.
		21 октября 1097. Начало осады Антиохии.
			Январь—февраль 1098. Захват Эдессы Балдуином. Основание графства Эдесского.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
1099—1118. Папа Пасхалий II.		3 июня 1098. Взятие Антиохии крестоносцами.
		Август 1098. Отвоевание Иерусалима у сельджуков Египтом.
		Осень 1098. Основание нормандского княжества в Антиохии.
		Декабрь 1098. Восстание крестоносцев-бедняков в аль-Маарре.
		15 июля 1099. Захват Иерусалима крестоносцами.
		12 августа 1099. Битва крестоносцев с египтянами при Аскалоне.
		1099—1100. Создание Латино-Иерусалимского королевства в Палестине.
		1100—1118. Балдуин I, король Иерусалимский.	1100—1101. Арьергардный крестовый поход. Гибель крестоносцев в М. Азии.
	1104. Возвращение Византией городов Киликии (Таре, Адана, Мамистра).	1104. Битва при Харране: поражение крестоносцев.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
		1104. Завоевание Акры крестоносцами.
	1107—1108. Война с Боэмундом. Разгром нормандцев.
		1109. Завоевание крестоносцами Триполи.
		1110. Завоевание крестоносцами Сайды и Бейрута.
		1113. Восстание мусульманских крестьян близ Набулуса.
	1118—1143. Иоанн Комнин.	1118—1131. Балдуин II, король Иерусалимский.
		1118. Возникновение ордена тамплиеров.
1122. Вормсский конкордат.		1120. Законодательство Балдуина II.
		1124. Завоевание Тира крестоносцами.
		1125. Восстание крестьян близ Бейрута.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
		1127—1146. Имад ад-Дин Зенги Мосульский. Начало сплочения сельджукских княжеств.
1130. Объединение южноитальянских нормандских гос-в в Сицилийское королевство.		1131. Восстание крепостных в графстве Триполи.
1130—1143. Папа Иннокентий II.		1131—1143. Фульк V Анжуйский, король Иерусалимский. Максимальное расширение государств- крестоносцев.
1130—1154. Рожер II, король Сицилийский.
1137—1180. Людовик VII, французский король.	1143—1180. Мануил Комнин.	1143—1162. Балдуин III, король Иерусалимский.	1139. Пожалование Иннокентием II привилегий тамплиерам.
1138—1152. Конрад III, германский король.
1145—1153. Папа Евгений III.	1144. Война с Антиохийским княжеством. Возобновление князем Антиохии ленной присяги императору.	1144. Захват и разрушение Эдессы сельджуками.	1145—1146. Провозглашение Евгением III крестового похода.
1146. Союз Германской империи с Византией.		1146—1174. Нур ад-Дин Мосульский. Успехи в борьбе с крестоносцами, дальнейшее объединение сельджукских государств.	1146. Проповедь крестового похода Бернаром Клервосским во Франции и Германии.
1147. Война Рожера II против Византии. Захват Корфу, опустошение Фив, Коринфа и др. Союз Византии с Венецией против Нормандско-Сицилийского королевства.			1147—1149. Второй крестовый поход на Восток.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
	1147. Грабежи крестоносцев в Константинополе. Планы завоевания Византии.		1147. Крестовый поход немецких рыцарей против полабских славян.
1152—1190. Фридрих I Барбаросса, германский император. Рост завоевательных тенденций в политике Гогенштауфенов.
1153—1154. Папа Анастасий IV.		1153. Завоевание франками Аскалона.	1154. Пожалование Анастасией IV привилегий госпитальерам.
1154—1189. Генрих II Плантагенет, король Англии. Активизация английской средиземноморской политики.		1162. Попытки политической централизации в Иерусалимском королевстве: Ассиза Амори I о подчинении всех ленников королевской власти.
	1171. Репрессии против венецианцев.
1180—1223. Филипп II Август, король Франции.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
	1182—1185. Андроник Комнин.	1171—1193. Саладин. Объединение Египта, части Сирии и Месопотамии под властью Саладина. Наступление мусульман на государства крестоносцев.
	1182. Избиение итальянцев в Константинополе.
	1185. Соглашение с Венецией о возмещении убытков за ущерб, причиненный в 1171 г.
1187. Переговоры Филиппа II Августа и Фридриха Барбароссы о союзе и крестовом походе.	1185—1195. Исаак II Ангел.	5 июля 1187. Разгром Саладином войска иерусалимского короля Гвидо Лузиньяна при Гаттине.	1187. Григорий VIII призывает католиков к крестовому походу.
1187. Папа Григорий VIII.		2 октября 1187. Завоевание Иерусалима армией Саладина.
1187—1191. Папа Климент III.
1188. Нюрнбергский рейхстаг. Договор с Византией о проходе немецких крестоносцев через ее территорию.			1188. Климент III бросает клич о крестовом походе, предлагая установить денежный налог на его нужды.
1188. Введение в Англии и Франции крестоносного сбора (Саладинова десятина).			1189—1192. Третий крестовый поход.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
1189—1199. Ричард I Львиное Сердце, король Англии. Усиление средиземноморской экспансии Плантагенетов.	1189. Разбои немецких крестоносцев в болгарских и греческих землях.		1189. Переход войска Фридриха Барбароссы через балканские владения Византии.
	1189. Союз Исаака II с Саладином.
1190—1197. Генрих VI, германский император.			10 июня 1190. Гибель Фридриха Барбароссы. Развал войска немецких крестоносцев.
1191. Союз Филиппа II Августа с Генрихом VI против Плантагенетов.			1190—1191. Английские и французские крестоносцы в Сицилии.
1192—1194. Пребывание Ричарда I в плену у Генриха VI (в Германии).			1190—1198. Создание тевтонского ордена (в Палестине).
			1191. Захват Ричардом I Львиное Сердце Кипра.
			12 июля 1191. Взятие Акры крестоносцами. Отъезд Филиппа II Августа в Европу.
1192—1205. Энрико Дандоло, дож Венеции.			2 сентября 1192. Мирный договор Ричарда I с Саладином.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
	1195. Государственный переворот: низвержение Исаака II Ангела.		1195—1197. Крестовый поход Генриха VI.
1198—1216. Папа Иннокентий III. Наивысший подъем папской власти.	1195—1203. Алексей III.		1198. Послания Иннокентия III с призывом к новому крестовому походу. Обращение папы в Константинополь с требованием унии и участия Византии в крестовом походе. Запрещение Иннокентием III венецианцам продавать оружие сарацинам. Предложение папы о прекращении войны Франции с Англией.
1198. Союз Филиппа II с Филиппом Швабским.
1199. Перемирие Филиппа II Августа с Ричардом Львиное Сердце.
Ноябрь 1199. Турнир в Экри. Выступление Фулька из Нейи.			1199. Проповедь Фулька из Нейи. Начало сборов в крестовый поход Обложение духовенства на нужды крестового похода.
1200. Совет французской знати в Компьене. Тибо Шампанский — глава крестоносцев.
Апрель 1201. Договор с Венецией об условиях переправы крестоносцев морем			1201. Утверждение Иннокентием III договора крестоносцев с Венецией.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
24 мая 1201. Кончина Тибо Шампанского.
1201. Совет французских сеньоров в Суассоне. Заочное избрание маркиза Бонифация Монферратского предводителем крестоносцев. Его прибытие во Францию.
Декабрь 1201. Пребывание Бонифация в Германии.
1202. Крестоносцы в Венеции.			1202. Секретное соглашение Иннокентия III с Бонифацием об использовании крестоносцев в антивизантийских целях. Угрожающее послание папы в Константинополь с требованием унии и поддержки крестового похода.
			1202. Создание при содействии Иннокентия III ордена меченосцев.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
			1202—1204. Четвертый крестовый поход.
			24 ноября 1202. Завоевание крестоносцами Задара
			Февраль 1203. Договор Филиппа Швабского и царевича Алексея с вождями крестоносцев о походе на Константинополь.
			Май 1203. Отбытие войска крестоносцев с Корфу.
	Июнь—июль 1203. Овладение крестоносцами Константинополем. Восстановление на престоле Исаака II.		Июнь—июль 1203. Первый захват крестоносцами Константинополя
	25—28 января 1204. Восстание в Константинополе. Избрание императором Николы Канавы.		Март 1204. Договор крестоносцев с Энрико Дандоло о разделе Византии.
	28 января—13 апреля 1204. Алексей V Мурзуфл		12—13 апреля 1204. Штурм и вторичный захват Константинополя крестоносцами.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
	13—16 апреля 1204. Разгром Константинополя крестоносцами.
	1204—1261. Латинская империя.
	1204. Образование Никейской и Трапезунтской империй.
	1204—1205. Балдуин I, латинский император. Захваты крестоносцами греческих земель на Балканах и в М. Азии.
	1205. Восстание во Фракии против завоевателей-крестоносцев.		1205. Попытки Иннокентия III добиться унии с греческой церковью.
	15 апреля 1205. Разгром крестоносцев болгарами при Адрианополе.
1209—1218. Альбигойские войны во Франции.			1209. Иннокентий III организует крестовый поход против альбигойцев.
1212. Детские крестовые походы.			1212. Детские крестовые походы.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
1212—1250. Фридрих II, германский император. Обострение борьбы Империи с папством.
1212. Крупный успех реконкисты: победа над маврами в битве при Лас Навас де Толоса.	1213. Попытки папства добиться унии путем террора против греческого духовенства (Пелагий).		1213. Провал миссии кардинала Пелагия в Греции,
1214. Победа французов над англичанами в битве при Бувине.
1215. Великая хартия вольностей в Англии.
1215. Латеранский собор (IV).			1215. Провозглашение Латеранским собором крестового похода. Постановления о принципах организации крестовых походов апостольским престолом.
1216—1227. Папа Гонорий III.
1216—1272. Генрих III, король Англии.
	1222—1254. Никейский император Иоанн Ватац. Успехи греков в борьбе против латинского владычества.	1218—1238. Малек аль-Камиль, султан Египта.	1217—1221. Пятый крестовый поход.

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
		1225—1243. Фридрих II, король Иерусалимский.
1226—1270. Людовик IX, король Франции.			1228—1229. Шестой крестовый поход.
1227—1241. Папа Григорий IX.
1229. Присоединение графства Тулузского к домэну французской короны.		1229. Договор Фридриха II с султаном. Переход Иерусалима к крестоносцам.	1229—1234. Григорий IX организует крестовый поход против штедингов.
			1236. Разгром ордена меченосцев литовцами в битве при Шауляе.
			1236—1237. Объединение ордена меченосцев с тевтонским орденом.
			1239. Крестовый поход в Палестину под начальством короля Тибо На-

Продолжение

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
1243—1254. Папа Иннокентий IV.			5 апреля 1242. Победа русского войска во главе с Александром Невским над немецкими рыцарями на льду Чудского озера.
1245. Лионский собор.		1244. Взятие Иерусалима войсками Египта.	1245. Провозглашение крестового похода папой на Лионском соборе.
1251. Восстание пастушков во Франции			1248—1254. Седьмой крестовый поход (Людовик IX). в Египет.
	1259—1282. Никейский император Михаил VIII Палеолог.
	25 июля 1261. Завоевание Константинополя никейцами (в союзе с Генуей). Восстановление Византийской империи.	1260—1277. Бибарс, мамлюкский султан Египта и Сирии.
1265. Возникновение парламента в Англии		1265. Завоевание мамлюками Кесарии и Арсуфа.
1271—1276. Папа Григорий X.		1268. Завоевание мамлюками Яффы и Антиохии.

Окончание

Западная Европа	Византия	Ближний Восток	Папство и крестовые походы
			1270. Восьмой крестовый поход (Людовик IX) в Тунис.
1274. Лионский собор.			1274. Безуспешные призывы Григория X к новому крестовому походу.
		1279—1290. Султан Мансур Келаун.
		1289. Завоевание мамлюками Триполи.
		1291. Завоевание войсками египетского султана последнего владения крестоносцев — Акры. Конец крестовых походов на Восток.

Примечания

1

Характерным примером подобного рода риторики может служить следующее рассуждение американского историка С. Пейнтнера. По его словам, в XI в. европейцы «верили в бога и в собственное оружие. Им была свойственна склонность к приключениям и новшествам, восприимчивость к организации. Церковь и феодальная система, достигшие зрелости и сохранившие способность к дальнейшему развитию и экспансии, сделали возможными крестовые походы». Это маловразумительное разъяснение вопроса о предпосылках крестовых походов читатель найдет в одной из последних работ, посвященных их истории, — в коллективном труде американских и западноевропейских ученых, первый том которого вышел в свет несколько лет назад (A History of the Crusades, vol. I: The First Hundred Years. Ed. by Marshall W. Baldwin. Philadelphia, 1955, p. 29).

(обратно)

2

Так, немецкий историк A. Baac (ФРГ) утверждает, что религия была «решающей и могущественнейшей силой» в крестовых походах. Они и были, прежде всего, вызваны, пишет он, благочестием рыцарства; только могуществом веры можно объяснить небывалые жертвы, на которые Запад шел на протяжении двух столетий, и т. д. (A. Waas. Religion, Politik und Kultur in der Geschichte der Kreuzzuge «Die Welt als Geschichte», 1951, H. 4, S 231—233 Ср. его же. Geschichte der Kreuzzuge, Bd. I. Freiburg, 1956 S. 1, 4, 51 и др ).

Сходные взгляды высказывали многие другие ученые, в частности, швейцарский католический историк П. Руссэ, американцы Дж. Л. Ла Монт и А С. Атийа и др.

(обратно)

3

Французский историк П. Лемерль, например, заявил на X Международном конгрессе историков (Рим, 1955), что религиозный фактор сам по себе «не объясняет во всей полноте» крестовые походы — явление, которое, «не имея аналогий в истории христианства, по своему существу и на практике часто находится в противоречии с христианством» (P. Lemerle. Byzance et la croisade. X Congresso Internazionale di scienze storiche. «Relazioni», vol. III, Firenze, 1955, p. 615. Далее сокращенно «Relazioni»)

Существовали, по его мнению, определенные «позитивные основания», приведшие к «концентрации», а затем и «взрыву» религиозного чувства. Эти «основания» (иначе говоря — реальные причины крестовых походов) были социального и экономического порядка (см. там же, стр 616). Более того: Лемерль прямо указал, что решение «проблемы крестовых походов» должно начинаться с изучения «сферы аграрных отношений во Франции» (там же).

(обратно)

4

В своем докладе на X Международном конгрессе историков Каэн, между прочим, указывал: «Было бы наивностью полагать, будто крестовые походы — в средние века более, чем в наше время, — всегда и для всех имели только те цели, которые в них провозглашались» (C. Cahen. L’islam et la croisade. «Relazioni», vol. III, p. 629).

(обратно)

5

См В. И. Ленин Сочинения, т. 3, стр 159.

(обратно)

6

«Огненной чумой» называли тогда спорынную болезнь, получавшую широкое распространение в неурожайные годы.

(обратно)

7

К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные произведения, т. II. М., 1949, стр. 93.

(обратно)

8

К. Маркс. Хронологические выписки. «Архив К. Маркса и Ф. Энгельса», т. VI, стр. 93.

(обратно)

9

Теократия (греч. «боговластие») — государственный строй, при котором высшую власть осуществляет глава духовенства.

(обратно)

10

Подробнее см.: М. Я. Сюзюмов. Разделение церквей в 1054 г. «Вопросы истории», 1956, № 8, стр 44—57.

(обратно)

11

Сельджуки — огузские племена, объединенные во второй половине X в. династией Сельджукидов. Название «сельджуки» происходит от имени полулегендарного вождя — основателя этой династии — Сельджука. В средневековых памятниках сельджуки часто именуются туркменами.

(обратно)

12

Подробнее см. в книге: А. П. Каждан и Г. Г. Литаврин. Очерки истории Византии и южных славян. М., 1958.

(обратно)

13

В 1076 г. в письме к мусульманскому князьку аль-Насиру (в Алжире) папа даже заявил, что «мы и вы веруем в одного бога, хотя и разными способами», что «мы все равно почитаем его и воздаем ему ежедневные хвалы, как творцу небесному и управителю этого мира».

(обратно)

14

Ромен — греческое название римлян: так именовали себя византийцы. Ромейским, или Румским султанатом это государство сельджуков называлось потому, что султаны претендовали на «наследство» Ромейской (Византийской) империи.

(обратно)

15

Это и другие положения, по-новому представляющие значение сельджукского завоевания в истории возникновения крестовых походов, получили обстоятельное развитие в работах К. Каэна.

(обратно)

16

Точный состав Клермонского собора неизвестен. Цифры, приводимые Фульшером Шартрским, Гвибертом Ножанским и другими хронистами, расходятся между собой. Официальных же документов, которые помогли бы уточнить разноречивые сведения летописей, почти не сохранилось, да и сохранившиеся не дают полного представления о числе участников собора. Один из таких документов, утвержденных собором, содержит подписи 12 архиепископов, 80 епископов и 90 аббатов. Имеются, однако, и другие данные.

(обратно)

17

Постановления Клермонского собора не сохранились — мы знаем о них лишь из более поздних источников. Судя по распоряжениям преемников Урбана II — Пасхалия II (1099) и Калликста II (1122) — относительно тех лиц, которые вернулись из похода, можно думать, что Клермонский собор распространил на крестоносцев условия «божьего перемирия» сроком на три года (или на все время их отсутствия на родине). Это означало, что церковь берет под свое покровительство их семьи и имущество.

(обратно)

18

К византийской столице вели две большие дороги, проходившие по Балканскому полуострову. Одна начиналась в Драче и шла через Охриду, Водену, Солунь, Редесто и Селимврию. Это была старинная дорога, проложенная еще в древнеримские времена: она и называлась по-прежнему Эгнатиевой. Другая дорога пересекала сперва территорию Венгрии, а затем от Белграда тоже шла через византийские владения в болгарских областях, расположенных несколько севернее: на этой дороге лежали города Ниш, Средец (София), Филиппополь и Адрианополь. В этих областях в описываемое время было неспокойно (см. выше, стр. 33), и обычно паломники следовали вдоль первой трассы. Однако отряды бедноты двинулись как раз через Белград — Ниш.

(обратно)

19

Об этом факте рассказывает «Иерусалимская хроника» Альберта Аахенского, летописца, который, как это твердо установлено учеными, сообщая о тех или иных событиях похода, обычно опирался на свидетельства очевидцев Альберт Аахенский пишет о гусе и козе с большим возмущением. Для него, служителя церкви, это — «омерзительное преступление», «языческое заблуждение» «глупого и сумасбодного сборища пешего люда». На самом деле, этот, на первый взгляд, странный эпизод объясняется очень просто. В те времена, как и позднее, в религиозных представлениях крестьянской массы причудливо переплетались христианские и языческие верования. В данном случае, видимо, мы как раз и имеем дело с одним из них, — почитанием домашних животных, которое вполне уживалось с официальной церковной идеологией, воспринятой крестьянством, хотя и переработанной им на свой лад.

(обратно)

20

См.: Н. А. Сидорова. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М., 1953, стр. 29—30.

(обратно)

21

В дальнейшем, чтобы покрыть свои расходы на крестовый поход, этот представитель феодальной знати, являвшийся, помимо всего прочего, еще и заядлым антисемитом (он во всеуслышание объявлял, что намерен отомстить за кровь Христа, пролитую иудеями), вынудил евреев Кельна и Майнца уплатить ему 1000 марок серебром.

(обратно)

22

A History of the Crusades, vol. I, p. 256.

(обратно)

23

Их сочинения были написаны, как правило, на латинском языке.

(обратно)

24

Греческие суда были волоком перетянуты из Никомидии в озеро, примыкавшее к Никее с юго-западной стороны.

(обратно)

25

Экипаж его кораблей состоял из датчан, фламандцев и фризов.

(обратно)

26

Так, в своем «Введении» к докладам о крестовых походах, опубликованным в «Трудах» X Международного конгресса историков, П. Руссэ утверждает, что первый крестовый поход, явился демонстрацией «веры и единства Запада» («Relazioni», vol. III, p. 545—526)

Распространяя это представление на крестовые походы в целом, А. Ваас заявляет, что они якобы принесли Западу сознание общности интересов, независимо от границ владений того или иного сеньора и его национальной принадлежности (A. Waas. Religion, Politik und Kultur in der Geschichte der Kreuzzuge. Ук изд, стр 236). Стремление затушевать распри в армии крестоносцев первого похода заметно и в американской «Истории крестовых походов» (A History of the Crusades, vol. I, p. 298—299).

(обратно)

27

Данишмендиды — сельджукская феодальная династия, владевшая рядом крупных городов в Каппадокии (Сивас, Кесария и др.).

(обратно)

28

Сельджуки завоевали Эдессу в 1087 г.

(обратно)

29

Любопытно, что и при таких плачевных обстоятельствах алчность крестоносцев не уменьшилась. Летописец, участник крестового похода, наблюдал однажды, как ранним утром рыцари выкапывали трупы сельджуков, убитых и похороненных накануне на загородном кладбище, и снимали находившиеся на них драгоценности.

(обратно)

30

По рассказу Ибн аль-Асира, при взятии Антиохии погиб и эмир аль-Ягысьяни: он пытался бежать, но, покинутый своей охраной, был убит местными крестьянами.

(обратно)

31

Сами предводители крестоносцев в письме к Урбану II тоже сочли нужным поведать о чуде «святого копья»

(обратно)

32

Позднее Петр Варфоломей не раз объявлял крестоносцам о новых и новых видениях апостолов Любопытно при этом, что в одном из них святой Андрей якобы советовал крестоносцам отдать Антиохию Боэмунду. видимо, последний сумел воспользоваться «даром ясновидения» этого крестьянина в своих интересах. В апреле 1098 г., когда Петр Варфоломей сообщил об очередном апостольском пророчестве, ему было выказано такое недоверие, что пришлось устроить ясновидцу «испытание огнем», в результате чего виновник находки «святого копья» спустя 12 дней скончался от ожогов.

(обратно)

33

Фульшер Шартрский следующим образом передает один из драматических моментов борьбы за Иерусалим, когда крестоносцы, приготовившись к штурму, приставили к городской стене осадную башню, собранную предшествующей ночью из коротких бревен: «Собрав и защитив ее сырыми кожами, медленно подвигая, ее придвинули к стене. Тут немногие, но храбрые рыцари, воодушевившись, прыгнули на нее. Несмотря на это, сарацины, защищаясь, стали действовать против них и поливали кипящим маслом и жиром и пылающими факелами упомянутую башню и рыцарей, которые в ней находились. И таким образом, для многих, сражавшихся с той и другой стороны, наступала смерть быстрая и преждевременная».

(обратно)

34

К. Маркс. Хронологические выписки. «Архив К. Маркса и Ф. Энгельса», т. V, стр. 125.

(обратно)

35

Вторая составная часть этого условного наименования объясняется тем, что в 1131 г. иерусалимский трон занял зять Балдуина II (1118—1131), видный французский феодал — граф Фульк Анжуйский, наследники которого с этого времени правили в Иерусалиме.

(обратно)

36

История крестового похода 1100—1101 гг. еще не изучена в научной литературе. Едва ли не единственной работой о событиях этого крестоносного предприятия является статья американской исследовательницы Дж. Л. Кэйт, опубликованная как XI глава упоминавшегося ранее первого тома американской «Истории крестовых походов».

(обратно)

37

Вопрос о характере и результатах взаимодействия западноевропейских и восточновизантийских форм феодальных отношений на франкском Востоке получил детальную разработку в исследованиях К. Каэна. См.: C. Cahen. La feodalite et les institutions politiques de l’Orient latin. XII convegno «Volta». Promosso dalla classe di scienze morali, storiche e filologiche. Roma, Academia nazionale dei Lincei, 1957.

(обратно)

38

Видимо, такие случаи бывали, что объясняется зачастую враждебными отношениями феодалов друг с другом.

(обратно)

39

Аскалон был завоеван у Египта только в 1153 г.

(обратно)

40

К. Каэн, справедливо отмечая, что изменение характера феодов в большой мере было обусловлено своеобразием экономики Востока — его развитой торговлей, городской жизнью и т. д., — называет этот процесс «фискализацией фьефов». См.: C. Cahen. La feodalite et les institutions politiques..., p. 181—182.

(обратно)

41

Обирая эти торговые караваны, крестоносные государи, между прочим, опирались на крепость Крак Монреаль, выстроенную еще в 1115 г.

(обратно)

42

Динар — золотая монета стоимостью около пяти рублей (золотом).

(обратно)

43

В этом — одно из отличий вассальных отношений в государствах крестоносцев от аналогичных порядков в Западной Европе, где служба вассала сюзерену была ограничена 40 днями в году.

(обратно)

44

По словам Михаила Сирийца, этот сеньор, превративший Сайду в пиратское гнездо, «причинил много зла и христианам и туркам».

(обратно)

45

С. Cahen. La feodalite et les institutions politiques..., p. 173.

(обратно)

46

Левант — Восток (от франц. levant — восход).

(обратно)

47

Столкновения вызывались также стремлением королей и князей урезать и другие доходы церковников. В 1101 г. Балдуин I потребовал, например, от патриарха уступить казне долю поступлений, которые шли патриаршеству с паломников.

(обратно)

48

Интересно, что первый иерусалимский патриарх, вступивший в конфликт с королем Балдуином I, смещался и восстанавливался четырежды: последний раз его восстановил папа Пасхалий II, к которому он отправился с жалобой на короля.

(обратно)

49

Она не может быть определена точно пограничная линия франкских государств постоянно изменялась. В Сирии, например, она находилась несколько западнее реки Оронт (такие крупные центры, как Алеппо, Дамаск, Хомс, не входили в состав государств крестоносцев).

(обратно)

50

По-французски, храм — «тампль» (temple), и первоначально тамплиеры именовались «бедными рыцарями Христа и Соломонова храма».

(обратно)

51

Остров Кипр тамплиеры купили в 1191 г. у английского короля Ричарда Львиное Сердце за огромную сумму денег — 100 тыс. золотых безантов.

(обратно)

52

В 1173 г. Готье де Мениль — тамплиер из Сайды — убил посланца, направлявшегося от одной мусульманской секты к королю Амори I для дипломатических переговоров. Король потребовал от великого магистра немедленной выдачи убийцы. Глава ордена отказался подчиниться этому требованию: судить и наказывать храмовника вправе только он сам да римский первосвященник. Амори I направил свой вооруженный отряд в Сайду для поимки Готье де Мениля. Королевские воины напали на казарму тамплиеров в городе и захватили убийцу.

(обратно)

53

Подробнее см об этом в книге М. А. Заборова «Крестовые походы». М., 1956, стр 133 и сл.

(обратно)

54

См.: В. В. Стоклицкая-Терешкович. Борьба западноевропейских государств за преобладание на Средиземном море в эпоху крестовых походов. «Изв. АН СССР», серия истории и философии, 1944, № 5.

(обратно)

55

О преступлениях воинства Фридриха Барбароссы в Болгарии и борьбе болгарского народа против крестоносных насильников подробно рассказывается в исследовании болгарского историка С. Лишева «Третият кръстоносен поход и българите». «Известия на Института за българска история», 7, София, 1957, стр. 205—238.

(обратно)

56

Так, французский ученый А. Люшер утверждал, что проблема четвертого крестового похода никогда не сможет быть разрешена См: A. Luchaire. Innocent III. La question d’Orient. Paris, 1911, p. 97.

(обратно)

57

P. Riant. Innocent III, Philippe de Suabe et Boniface de Montferrat. Paris, 1875.

(обратно)

58

W. Norden. Der Vierte Kreuzzug im Rahmen der Beziehungen des Abendlandes zum Byzanz, Berlin, 1898; его же. Papstum und Byzanz. Berlin, 1903

(обратно)

59

Этот вопрос до сих пор остается спорным. Некоторые ученые настроены весьма скептически в отношении Виллардуэна и считают его едва ли не сознательным фальсификатором событий; другие, наоборот, не сомневаются в правдивости каждого слова его мемуаров.

В конце 30-х годов в защиту Виллардуэна решительно выступил Э. Фараль в специальном исследовании, подзаголовок которого гласит «Вопрос о его (Виллардуэна) искренности». Компромиссную точку зрения высказал болгарский историк Б. Примов в исследовании «Жофроа дьо Вилардуен, четвъртият кръстоносен поход и България» («Годишник на Софийския университет», историко-филологически факультет, т XLV, кн. 2 София, 1949) Правильно считая, что вопрос об искренности Виллардуэна не имеет особого значения для оценки его труда (указ соч., стр. 16), и указывая, что Виллардуэн замалчивает некоторые события похода, смягчает в своем изложении то, что могло бы бросить тень на руководителей крестоносцев (стр 34), Примов вслед за Фаралем отвергает предъявлявшиеся Виллардуэну обвинения в умышленном искажении событий.

(обратно)

60

J. Bedier. En rehsant Villehardouin. «La Revue de France», t II, 1923, p. 711—723. Ср.: Б. Примов. Указ. соч., стр. 15.

(обратно)

61

Особенно изощряется в доказательствах невиновности папы западногерманская католическая исследовательница — Елена Тилльман. Вопреки фактам, она рисует Иннокентия III церковным деятелем, не ставившим в связи с крестовым походом каких-либо политических целей; папа добивался одного только «освобождения святых мест христианства» (См.: Н. Tillman, Innocenz III. Bonn, 1954, S. 220).

Политику Иннокентия III, говорит она, ни в коем случае нельзя истолковывать в том смысле, будто он втайне согласился на отклонение крестоносцев от первоначальной цели: просто папа не хотел наносить ущерба делу крестового похода; да он был и не в состоянии сопротивляться тем, кто направлял крестоносцев на христианские города, т. е. венецианцам (там же, стр. 226). Стараясь изобразить положение таким образом, будто Иннокентий III оказался бессильным противостоять венецианскому дожу и потому проявлял вынужденную уступчивость в интересах «освобождения святой земли», Тилльман явно впадает в противоречие с ею же самой приводимыми фактами, рисующими политику Иннокентия III в гораздо менее благоприятном для него свете.

Аналогичную позицию в оценке роли Иннокентия III в событиях четвертого крестового похода занимает и другой западногерманский католический ученый — Адольф Ваас. Правда, он признает уклончивость политики Иннокентия III по отношению к крестоносцам, но считает, что она была обусловлена якобы стремлением папы обеспечить «в дальнейшем возможность проведения крестовых походов» (A. Waas. Geschichte der Kreuzzuge, Bd. I, S. 245). Кроме того, по мнению Вааса, для судеб крестового похода большое значение имело то, что руководство им в наиболее ответственные моменты будто бы просто ускользало от Иннокентия III, а затем каждый раз он старался вернуть его с помощью своей «всепрощающей уступчивости» (там же). Стремясь во что бы то ни стало смягчить обвинительный приговор, который заставляют вынести Иннокентию III свидетельства современников, Ваас утверждает даже, что политика папы, простившего крестоносцам разгром христианских городов — Задара и Константинополя, была, дескать, «самым умным», что можно было сделать при «сложившихся обстоятельствах» (A. Waas. Указ. соч., стр. 249).

(обратно)

62

R. Grousset. L’empire du Levant. Paris, 1946, p. 486.

(обратно)

63

Н. Gregoire. The question of the diversion of the fourth crusade. «Byzantion», vol. XVI, 1940—1941.

(обратно)

64

Ch. Dieh1. Laquatrieme croisade. «Histoire du moyen age», serie «Histoire generale» par At. Glotz, t. IX, 1-e partie, Paris, 1945.

(обратно)

65

J. Lognon. L’empire latin de Constantinople et la principaute de Moree. Paris, 1949.

(обратно)

66

P. W. Topping. Feudal institutions as revealed in the Assizes of Romania the law code of Frankish Greece. Philadelphia, 1949.

(обратно)

67

A. Frolov. Recherches sur la deviation de la IV-e croisade vers Constantinople. Paris, 1955.

В этом исследовании также заметна оправдательная тенденция в отношении крестоносцев четвертого похода, характерная для некоторых сочинений новейшего времени. Вместе с тем, автор старается если и не снять полностью, то уменьшить ответственность, папства за исход событий 1202—1204 гг. А. Фролов дает несколько своеобразное объяснение изменению направления крестового похода на Константинополь, а именно — связывает его с почитанием реликвий (священных религиозных памятников) западными крестоносцами. А. Фролов утверждает, что четвертый крестовый поход, подобно остальным, был подчинен руководящей религиозной идее «священной войны»: хотя участники его и испытывали влияние внешних обстоятельств, «политической конъюнктуры» и «честолюбия вождей», тем не менее, захват Константинополя не выходил из рамок «перманентной программы» крестовых походов. Штурмуя византийскую столицу, рыцари якобы проливали кровь за «священные реликвии», хранившиеся в ней, т. е. совершали религиозный подвиг, «благочестивое завоевание». На ошибочность такого объяснения справедливо указал в своей краткой, но содержательной рецензии румынский ученый Е. Frances (см.: «Byzantinoslavica», t. XVIII, № 1, 1957, стр. 90—92). По его словам, «нет оснований считать, будто Константинополь был завоеван вопреки воле папы»; причины же отклонения четвертого крестового похода следует искать в завоевательном характере этих военных экспедиций.

(обратно)

68

A. Waas. Geschichte der Kreuzzuge, Bd. I , Freiburg. 1956.

(обратно)

69

Б. Примов. Жофроа дьо Вилардуен, четвъртият кръстоносен поход и България. Ук. изд.

(обратно)

70

П. Петров. Унията между България и Римската църква през 1204 г. и Четвъртият кръстоносен поход. «Исторически преглед». София, 1955, № 2, стр. 35—57.

(обратно)

71

Е. Frances. Sur la conquete de Constantinople par les latins. «Byzantinoslavica», t. XV, N 1, 1954.

(обратно)

72

В литературе высказывалось мнение, будто бы дож Дандоло в 1202 г направил крестоносцев на Константинополь в отместку за «константинопольскую баню» 1182 г. Это мнение является неправильным Дело в том, что венецианцы не были сколько-нибудь пострадавшей стороной во время погрома латинян в мае 1182 г, так как их просто не было в тот момент в Константинополе. См. Н. П Соколов. К вопросу о взаимоотношениях Византии и Венеции. «Византийский временник», т. V, 1952, стр. 145 и сл.

(обратно)

73

К. Маркс. Хронологические выписки. «Архив К. Маркса и Ф. Энгельса», т. V, стр, 194.

(обратно)

74

Союз штауфенской Германии и Французского королевства (Союз двух Филиппов) сложился в 1198 г, когда Филипп II воевал с Ричардом Львиное Сердце во Франции. В это же время в Германии племянник Ричарда, Оттон Брауншвейгский, избранный частью немецких феодалов королем, оспаривал свои права в борьбе с Филиппом Швабским. Оба Филиппа (французский и немецкий короли) и объединились против общих врагов.

(обратно)

75

Говоря о числе пехотинцев, Робер де Клари называет явно фантастическую цифру в 50 тыс. вместо якобы намечавшихся 100 тыс. человек.

(обратно)

76

H. Tillmann, Указ, соч., стр, 226.

(обратно)

77

Б. Примов с полным основанием отмечает, что вспыхивавшая временами оппозиция рядовых участников похода по отношению к вождям объясняется не религиозными причинами, как полагали некоторые ученые, а опасением, что материальные блага будут захвачены главным образом предводителями, что и произошло в действительности. См: Б. Примов Върху някои въпроси от общата и българска средновековна история във връзка с четвъртия кръстоносен поход «Известия на Института за българска история», 2, София, 1951, стр 436.

(обратно)

78

Золотой Рог — глубоко вдающийся в сушу залив, как бы разделяющий Константинополь надвое.

(обратно)

79

К. Маркс Хронологические выписки «Архив К. Маркса и Ф. Энгельса», т V, стр 199.

(обратно)

80

Е. Frances. Sur la conquete de Constantinople par les latins, p. 25. К аналогичному выводу пришел К. Н. Юзбашян в своей работе «Классовая борьба в Византии в 1180—1204 гг. и четвертый крестовый поход» (Ереван, 1957).

(обратно)

81

Е. Frances. Указ. соч, стр. 25—26.

(обратно)

82

S. Runciman. A History of the Crusades, vol. III, Cambridge, 1954, p. 123.

(обратно)

83

D. Nicol. The Fourth Crusade and the Latin Empire of Constantinople. «History to day», july, 1956, p. 490.

(обратно)

84

К. Маркс. Хронологические выписки. «Архив К. Маркса и Ф. Энгельса», т. V, стр. 198.

(обратно)

85

К. Маркс. Хронологические выписки, «Архив К. Маркса и Ф. Энгельса», т. V, стр. 197.

(обратно)

86

Подробно см.: Н. П. Соколов. Венецианская доля в византийском «наследстве». «Византийский временник», т. VI, М., 1953, стр. 174 и сл.

(обратно)

87

Эти города были отняты венецианцами у французских рыцарей, утвердившихся было здесь в 1205 г Позднее, в 1209 г., ахейский князь Жоффруа Виллардуэн, помирившийся с венецианцами, официально подтвердил их права на Корон и Модон особым договором.

(обратно)

88

См.: Б. Т. Горянов. Религиозно-политическая литература по вопросу об отношении к латинянам в Византии XIII—XIV вв. «Византийский временник», т. VIII, 1956, стр. 136.

(обратно)

89

Подробно см.: А. П. Каждан и Г. Г. Литаврин. Очерки истории Византии и южных славян, стр. 220 и сл.

(обратно)

90

См.: Б. Примов. Жофроа дьо Вилардуен, стр 66 и сл.

(обратно)

91

Значение событий 1205 г. заключалось еще в том, что в результате разгрома латинян при Адрианополе упрочила свои позиции только что возникшая Никейская империя Правда, в правление преемника Балдуина, его брата Генриха (1206—1216), крестоносцам удалось возвратить земли, потерянные в Греции, в том числе Адрианополь. С Болгарией Латинская империя в дальнейшем вынуждена была не раз вступать в борьбу Между прочим, в 1207 г в одном из сражений с болгарами погиб Бонифаций Монферратский.

(обратно)

92

В современной болгарской литературе подписание этой унии в 1204 г. не без основания расценивается как дипломатическая победа Калояна над Иннокентием III, имевшая положительное значение в политической истории Болгарии. Болгарские историки отмечают, что самое подчинение болгарской церкви Риму являлось чисто формальным: по существу она не отказалась от самостоятельности. См.: П. Петров. Унията между България и Римската църква през 1204 г. и четвъертият кръстоносен поход. «Исторически преглед». София, 1955, № 2, стр. 35—57.

(обратно)

93

Подробно см.: Б. Я. Рамм. Папство и Русь в X—XV веках, М.—Л., 1959, стр. 136—138.

(обратно)

94

Подробно см.: в книге: К. Andrews. Castles of the Morea Princeton, 1953.

(обратно)

95

См.: A. Waas. Указ. соч., т. I, стр. 234—235:

(обратно)

96

Они получили такое название в связи с тем, что белый плащ этих рыцарей был украшен изображением креста и меча.

(обратно)

97

Подробно см : Б. Я. Рамм. Папство и Русь в X—XV веках, стр. 95 и сл.

(обратно)

98

Государство северофранцузских крестоносцев в Лангедоке продержалось недолго, в 1218 г там вспыхнуло восстание, во время которого Симон де Монфор был убит (при осаде Тулузы). Позднее, уже при Людовике IX, юг Франции был подчинен королевской власти.

(обратно)

99

Еще при переходе через Лангедок многие рыцари повернули назад и, внеся Иннокентию IV в Лионе соответствующую мзду, освободились от своих крестоносных обязательств.

(обратно)

100

Примечательно, что действия «святого короля» были согласованы с Иннокентием IV, который еще раньше домогался союза с татаро-монголами, в 1245 г он направил к великому хану Золотой Орды миссию францисканского монаха Джованни дель Плано Карпини, а в начале 1247 г — еще одну миссию, во главе с доминиканцем Ансельмом Асцелином, к татарскому воеводе Байду. Целью этих миссий было отнюдь не «просвещение» язычников христианской религией папа рассчитывал использовать сближение с татарскими правителями для спасения Латинской империи, которая находилась тогда в опасности; он искал в них союзника против германского императора Фридриха II и сарацин, а также надеялся утвердить владычество римской курии над русскими землями, подвластными в то время татарам. См.: Б. Я. Рамм, Папство и Русь в X—XV веках, стр. 150 и сл.

(обратно)

101

См.: В. Л. Керов. Восстание «пастушков» в Южных Нидерландах и во Франции в 1251 году. «Вопросы истории», 1956, № 6.

(обратно)

102

С 1250 г., когда в Египте была свергнута династия Эйюбидов, власть перешла в руки правителей, выдвинувшихся из числа командиров султанской гвардии. Воины этой гвардии назывались мамлюками — они набирались из рабов-тюрок (по арабски «мамлюки» — невольники), отсюда и название «мамлюкская династия».

(обратно)

103

Тунис давно торговал с Сицилией; за разрешение вывозить оттуда зерно эмиры Туниса платили раньше определенную сумму денег Штауфенам; Карл Анжуйский добивался возобновления уплаты этой своеобразной дани.

(обратно)

104

Полезной сводкой фактического материала, касающегося культурного влияния средневекового Востока на Запад, является небольшая, но богатая фактами книжка немецкого историка О. Spies. Orientahsche Kultureinflusse im Abenbland. Braunschweig, 1949.

(обратно)

105

C. Cahen. La feodaite et les institutions politiques de l’Orient latin, p. 191.

(обратно)

106

По подсчетам К. Каэна, количество торговых сделок, заключенных в 1100—1170 гг. между венецианскими и восточными купцами, в Александрии было большим, чем в Акре, а в Константинополе, примерно, таким же. Иначе говоря, Александрия и Константинополь, не находившиеся под властью крестоносцев, являлись в XII в. более значительными центрами левантийской торговли, чем портовые города франкских государств (См.: C. Cahen. Notes sur l’histoire des croisades et de l’Orient latin. «Bulletin de la faculte des lettres de l’Universite de Strasbourg», 1951, № 8, p. 332—333).

(обратно)

107

Ф. И. Успенский. История крестовых походов. СПб, 1900, стр. 169—170.

(обратно)

108

В 1440 г. папа Евгений IV, в 1463—1464 гг. — Пий II объявляли крестовые походы против османов, угрожавших юго-восточной Европе; в 1514 г. папа Лев X снова призвал к крестовому походу против того же врага; однако этот поход привел к восстанию крестьян-крестоносцев против феодальной знати в Венгрии (восстание «куруцев»).

(обратно)

109

Например, крестовый поход 1412 г. против неаполитанского короля Ладислава и др.

(обратно)

110

Подробно о «чуде явления святой девы из Фатимы», устроенном иезуитами в антисоветских целях, см. в кн.: М. Шейнман. Современный Ватикан. М., Изд-во АН СССР. 1955, стр. 66—68.

(обратно)

111

Там же, стр. 68.

(обратно)

112

В. И. Ленин. Сочинения, т. 19, стр. 77.

(обратно)

113

Kenneth Rexroth. The Unchristian crusades. «The Nation», 10 September 1955, p. 226.

(обратно)

114

F. Heer. Kreuzzuge und Kreuzzugsideologien. «Neue deut sche Hefte», Heft 35, Juni 1957, S. 206.

(обратно)

115

Н. С. Хрущев. Речь на заседании Генеральной ассамблеи Организации Объединенных Наций. В кн. «Жить в мире и дружбе. Пребывание Председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущева в США, 15—27 сентября 1959 г.» М., Госполитиздат, 1959, стр. 161—162.

(обратно)

116

Там же, стр. 155.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава первая. О причинах крестовых походов и роли папства в их подготовке

Глава вторая. Папство и первый крестовый поход

Глава третья. Государства крестоносцев и папский престол

Глава четвертая. Папство и четвертый крестовый поход

Глава пятая. Латинская империя и крах папской политики

Глава шестая. Папство и дальнейшие крестовые походы

Глава седьмая. Значение крестовых походов

Хронологическая таблица

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно