Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика


Гордон Корриган
Столетняя война

Gordon Corrigan

A GREAT AND GLORIOUS ADVENTURE

Печатается с разрешения издательства Atlantic Books Ltd и литературного агентства Synopsis.

© Gordon Corrigan, 2013

© Перевод. Н.К. Омельянович, 2014

© Перевод. А.В. Николаев, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015


Предисловие

В 1801 году Георг III, милостью божьей король Великобритании, Франции и Ирландии, отказался от притязаний на французский престол. В течение четырехсот шестидесяти лет, со времен короля Эдуарда III, все девятнадцать предшествовавших Георгу английских монархов кичились гербом, на котором английские львы (понимавшиеся также как леопарды[1]) соседствовали с французскими королевскими лилиями, а позже с шотландским львом и ирландской арфой.

Отказ от притязаний на французский престол исходил из прагматичных соображений. Начиная с 1793 года Англия и Франция находились в состоянии войны. Англичане боролись с Французской Республикой, выступали за реставрацию Бурбонов, и в такой политической ситуации им было, разумеется, не с руки претендовать на властвование над Францией. В 1802 году, согласно Амьенскому мирному договору (прервавшему войну лишь на непродолжительный срок), Англия признала Французскую Республику, что сделало нереальным стремление английского короля взойти на французский трон. Тем самым закончились английские, а затем британские притязания на властвование над Францией по праву наследования.

Однако на этом соперничество двух стран не закончилось. Имперские амбиции двух великих держав, географически разделенных лишь узким морем и заинтересованных в обширной торговле с другими странами и господстве на торговых путях, приводили к неизбежному противоречию интересов. Но если в двадцать первом столетии это соперничество касается в основном интерпретации предписаний, разработанных Европейским союзом, и оружием является словесная перепалка, а не сабли и порох, все же остается совершенно очевидным тот факт, что со времени нормандского завоевания Англии англичане воевали с французами год из каждых пяти. Конечно, можно изменить эту статистику по своему усмотрению и учесть, что французы и англичане были союзниками в Крымской войне, позже воевали на одной стороне в Первую мировую войну, а также и то, что англичане поддерживали французов во Вторую мировую войну до установления во Франции режима Виши, а затем оказывали помощь «Свободной Франции» генерала де Голля, а также еще и то, что Франция принимала участие в операциях НАТО. Все же, несмотря на все это, английские ветераны до сих пор не могут забыть, как французы в 1940–1943 годах воевали с англичанами на Ближнем Востоке, Мадагаскаре и в Северной Африке. Сражение при Креси[2] отстоит не так далеко по времени от общей сельскохозяйственной политики современности, но отголоски многовековых неприятельских отношений между англичанами и французами проявляются и поныне: так, президент Франции генерал Шарль де Голль брал за правило во время передвижения по стране не приближаться к Азенкуру[3] ближе тридцати километров.

Основной причиной Столетней войны стали притязания английских королей на французский престол. Но были и другие мотивы: суверенитет некоторых частей Франции, принадлежавших Англии по праву наследования, а также раздражавшие англичан периодические союзы шотландцев с французами и, наконец, коммерческие интересы английского государства во Фландрии. Столетняя война не являлась неутихающей, непрерывной, да и само это название появилось гораздо позже.

Столетняя война состояла из нескольких военных кампаний, между которыми были периоды перемирий, продолжавшихся иногда много лет. Война началась в 1337 году, когда английский король Эдуард III предъявил свои притязания на французский престол, а конец этой войны пришелся на 1453 год, когда англичане ушли из Франции, оставив за собой лишь Кале. Ни один человек из числа восторженно провожавших на пристани Оруэлла первую английскую экспедицию, под предводительством Эдуарда III отправлявшуюся во Францию, не дожил до возвращения из этой страны последнего английского воинства, а люди, жившие во время окончания Столетней войны и знавшие о битве при Азенкуре, были уже немолоды.

Столетнюю войну можно расценить как последовательность событий, преобразовавших жителей Англии – по сути, наполовину французов, в подлинных англичан. В большинстве случаев причины и цели, сопутствовавшие Столетней войне, были более или менее постоянными, и, хотя основные сражения значительно изолированы по времени, их разумно и удобно считать единой войной.

Во времена Столетней войны было выгодно быть солдатом. Даже если солдаты в связи с очередным перемирием между англичанами и французами не требовались ни Эдуарду, ни Генриху V, ни другим военачальникам, таким как Бедфорд и Талбот, можно было принять участие в войне за бретонское наследство – в опытных солдатах нуждались оба противника. Если же кто хотел оказаться в теплых краях, то можно было присоединиться к войску Джона Гонта или Черного Принца, воевавших в Испании и неизменно нуждавшихся в пополнении своей армии. А вот мирным жителям, особенно в Северной Франции, приходилось несладко. Их возмущали обременительные налоги, принудительный призыв в армию, мародерство, постоянные грабежи, жестокое обращение, насилие над их дочерьми, реквизиция продовольствия и вина. Не успевали мирные жители поправить свои дела, как на них обрушивались очередные несчастья. В средневековых армиях свирепствовали болезни, и если солдаты заболевали, к примеру, сыпным тифом или дизентерией, то и жители деревень, где они появлялись, заболевали следом.

Столетняя война сыграла большую роль в политическом и военном развитии как Англии, так и Франции. Во Франции она усилила центральную власть, и в этом случае, несмотря на все обрушившиеся на эту страну несчастья и разрушения, она вышла из Столетней войны более благополучной, чем была до начала военных действий. В Англии Столетняя война усилила рост национального самосознания, что, правда, привело к нерасположению к иностранцам, и это чувство, к сожалению, до сих пор полностью не изжито. В военном отношении война коренным образом изменила методы ведения боевых действий, прежде всего английскими армиями, а затем в известной степени и французскими. В Англии, отрешившейся от войны как формы рыцарского сражения, сделали ставку на профессионализм солдат и использование их в пешем строю при поддержке появившейся артиллерии. За время Столетней войны разработали тактику ведения боя и пришли к организации командных структур, что вывело на первое место боеспособность солдат, а не бесстрашие рыцарей, кичившихся знатным происхождением.

Большинству наших современников Столетняя война известна только по битвам: при Креси, Пуатье, Азенкуре – да еще, возможно, по пьесе «Генрих V» Шекспира. Король Генрих на самом деле, вероятно, не говорил: «Что ж, снова ринемся, друзья в пролом, иль трупами своих всю брешь завалим»[4], – но в разгар битвы, несомненно, командовал своей армией, а его кампания 1415 года может являться примером руководства войсками, который актуален и поныне.

Однако Столетняя война – это не только три битвы, да и в конце этой войны англичане ушли из Франции, оставив за собой лишь Кале. Уход англичан из Франции был обусловлен нехваткой денег на продолжение войны и политической нестабильностью в самой Англии; к тому же сыграл свою роль и военный фактор: выиграв сражения, англичане, как правило, не спешили развить успех и закрепиться на завоеванной территории, и этот урок ныне тоже по-прежнему актуален.

В этой книге я попытался придерживаться тех знаний, которыми обладаю, и взглянуть на войну с позиций военного. Но каждому пласту истории присущ не только военный фактор, но также социальный и политический; все они связаны друг с другом, и невозможно понять те или иные события без уяснения того, чем люди жили в определенное время: их амбиций, уклада жизни, верований и даже жажды обогащения. В то время как некоторые средневековые короли задумывались о будущем, о перспективах своей страны, большинство их подданных жили текущим днем: фермер боялся, что разорится, ибо ящур мог привести к падежу скота, а любой человек (будь то сеньор или нищий) во времена «Черной смерти» трясся за свою жизнь – всего лишь укус блохи оказывался смертельным.

Историк обязан рассматривать определенный исторический пласт с различных сторон, но, на мой взгляд, не должен придерживаться нейтралитета. Полагаю, что мне удалось изложить перипетии Столетней войны со всей скрупулезностью, но я не могу скрыть своего убеждения, что притязания англичан на французские земли были законными, а даже если это не так, я горжусь достижениями короля Эдуарда III, Черного Принца и Генриха V. Несмотря на жестокость, проявленную англичанами во время войны, я бы скорее примкнул к войску Генриха V, Кэлвели, Ноллиса или Дагворта, чем к армии Бертрана Дюгеклена, лучшего французского полководца, или к войску Жанны д’Арк.

Литературы о Столетней войне предостаточно, но не все эти произведения достоверны: некоторые из них носят пропагандистский характер; при этом зачастую события, в них описанные, иллюстрируются суждением post hot ergo propter hoc[5]. Теме Столетней войны также посвящены многочисленные картины и гобелены, но в них, как правило, превалирует полет фантазии автора, старавшегося приукрасить действительность. На этих произведениях изобразительного искусства не увидишь ни поля сражения, утоптанного конями, ни пота и крови атакующих друг друга солдат, ни агонии умирающих. Вместо этого – опрятно экипированные солдаты, блеск доспехов, холеные лошади, сияние солнца на голубом небе. Так быть не могло.

Говоря о произведениях, посвященных Столетней войне, авторами которых являются ее современники, стоит сказать, что, какими бы ни были эти произведения, их следует принимать во внимание, во-первых, по той причине, что авторы были свидетелями этой войны или общались с людьми, принимавшими в ней участие (поэтому хотя бы немногое из написанного похоже на правду), и, во-вторых, потому, что, если даже эти произведения не точны с исторической точки зрения, они отражают суждения некоторых людей о своем времени.

Одним из наиболее известных авторов, писавших о Столетней войне (а именно о событиях, происходивших в четырнадцатом столетии), является французский хронист Жан Фруассар. Современник Чосера, он родился в Валансьене и занимал небольшую должность при дворе английских королев – сначала жены Эдуарда III, а затем жены Ричарда II. Фруассар родился в 1337 году, поэтому его заметки о сражении при Креси 1346 г. довольно поверхностны, зато о событиях, имевших место при его сознательной, взрослой жизни, он пишет с гораздо большим знанием дела. Фруассар был в курсе того, о чем повествовал в своих хрониках, поскольку либо сам находился в гуще события, либо разговаривал с очевидцами происшедшего. Он также сравнивал различные суждения и оценки и отдавал должное тем хронистам, с сочинениями которых ознакомился. Среди других хронистов, писавших о Столетней войне, выделяются Пастон, Ле Бель, Ланеркост, Ле Бейкер, Брут, Мо, Найтон, Уолсингем, Чендос и анонимный автор «Деяний Генриха V».

Современный французский язык я знаю довольно сносно, и потому нормандский диалект, на котором одно время говорили при английском дворе, не вызывает у меня больших затруднений. В школе я изучал и латынь, но на уроках частенько тайком читал что-нибудь поинтереснее учебника «Кеннеди»[6], который использовал для прикрытия своего истинного занятия. Ясно, что мои знания дипломатического и церковного языка Средних веков оказались довольно слабыми, когда мне для работы пришлось читать латинские тексты. Помогли словари. В них я даже нашел толкование латинских аббревиатур.

Коль скоро я заговорил о своем знании языков, уместно сказать, что в Англии во времена Столетней войны произошла языковая эволюция: нормандский диалект французского, на котором говорили аристократы, и древнеанглийский (переходивший в среднеанглийский), на котором говорили простые люди, постепенно уступал место английскому языку, общему для всех англичан. Король Эдуард III специально изучал английский, чтобы пополнить образование, и в 1362 году этот язык стал официальным при английском дворе, вытеснив нормандский диалект французского. Английские короли Ричард II и Генрих IV одинаково хорошо говорили и по-французски, и по-английски, а король Генрих V явно отдавал предпочтение английскому языку. Его примеру последовала английская знать, руководствуясь, вероятно, как чувством патриотизма, так и удобством общения.

Эволюция английского языка происходит постоянно. Неподготовленному читателю трудно понять среднеанглийский язык, на котором, к примеру, в 1250 году писал святой Годрик.

Sainte Marye Virgine
Moder Jesu Christes Nazarene
Onfo, schild, help thin Godric,
Onfang, bring heyilich wth thee in Godes Riche.

Первые две строки (обращение к Святой Деве Марии, матери Иисуса Христа Назорея) еще можно понять, а вот две другие поставят неподготовленного читателя в тупик. В третьей строке «onfo» значит «receive» («прими»), «shild» – это «defend» (современное слово «shield», что означает «защита»), «thin» – это «your» (thine) – («твой»). Таким образом, третья строка на современном языке пишется так: «Receive, defend and help your Godric» (Прими, защити и помоги своему Годрику). В четвертой строке «onfang» – причастие прошедшего времени глагола «onfo» и значит «having received» (приняв), «heyilich» значит «on high» («высоко»), «Riche» – это «царство» (как в немецком языке «Reich»). Таким образом, последняя строка читается так: «Приняв, вознеси его в Царствие Небесное».

Спустя столетие Ричард Ролл писал примерно на ту же тему более понятным языком.

Jesu, Lord, welcome thou be
In form of bred as I thee see
Jesu for thine holy name
Shild me today from sinne and shame.
(Благодарю Тебя, Господи, за то, что удостоил меня
Приобщиться Святынь Твоих.
Сегодня во имя Твое
Спаси меня от греха и позора.)

Еще более понятны строки, написанные в 1450 году Джоном Лидгейтом:

Blessed Mary moder virginal
Integrate maiden, strerre of the see
Have remembraunce at the day final
On the poore servaunt now praying to thee.
(Пресвятая Дева Мария,
Пречистая Дева, восседающая на троне,
Помяни недостойного раба Твоего
В его последний день.)

К тому времени на английском языке Чосера говорили все англичане, и хотя их акцент в наши дни показался бы странным, и мы бы внимательно вслушивались в речь собеседника, но поняли бы мы почти все, включая эмфазы, интонации и другие нюансы речи. Конечно, орфография в то время была другой и варьировалась даже в одном и том же источнике, написанном, к примеру, на среднеанглийском, но я пришел к выводу, что если читать, не обращая внимания на транскрипцию, то понять все довольно легко. Оригинальные источники, повествующие о Столетней войне, до пятнадцатого столетия писались и на французском, а не нормандском диалекте французского языка, и на латыни, и на среднеанглийском. Большинство, конечно, переведено на современный язык, за что я благодарен ученым.

Если на первоначальный источник нельзя полностью положиться, в частности, когда он касается деталей того или иного сражения Столетней войны, можно воспользоваться определенной методикой – например, теорией полковника Альфреда Берна «Неотъемлемая военная вероятность». К примеру, согласно этой теории, если студент, изучающий военное дело, не может понять перипетии какого-либо сражения, он должен поставить себя на место командующего и решить, что предпринять. В сущности, учитывание различных военных факторов (видов оружия, снаряжения, тактики ведения боя, способов снабжения армии) вместе с тщательным изучением территории, на которой происходило сражение, могут привести к пониманию возможного хода этого военного столкновения. Территория, которую следует захватить атакующей стороне для достижения своей цели, а также та, которую следует удержать той стороной, что ведет оборону, преследуя свои цели, – есть жизненное пространство для любого исторического периода. Со временем болота пересыхают, реки меняют свое течение, появляются новые пути сообщения, но контуры местности значительно не меняются.

Мозг средневекового человека не уступал нашему по размеру. Человек, живший в Средневековье, мог быть наподобие нам умным или глупцом и в равной степени мог понимать военное дело. Черный Принц наверняка не оказался бы лишним в армии Веллингтона; Джон Гонт был способен (или не способен) справиться с ожесточившимися в наше время талибами с тем же успехом, к которому он пришел в борьбе с неуступчивыми испанцами; Генрих V, должно быть, мог оценить военную ситуацию так же быстро, как Уильям Слим, английский полководец времен Второй мировой войны, а Джон Хоквуд, несомненно, справился бы в наше время с ирландцами, как в свое время управился с итальянцами.

В своей работе я ссылаюсь на даты, обращаясь к новому стилю, пользование которым может привести к путанице. До 1582 года в Англии, как и в большинстве европейских стран, пользовались юлианским календарем (старым стилем). В 1582 году папа Георгий XIII передвинул счет времени на одиннадцать дней вперед. Так появился григорианский календарь (новый стиль). Если многие европейские страны в должное время учредили нововведение, то Англия стала пользоваться григорианским календарем только с 1782 года (английская королева Елизавета I не пожелала руководствоваться предписанием Ватикана). И по старому, и по новому стилю новый год начинался 25 марта (в день Богоматери), и только с 1752 года первым днем нового года стали считать 1 января – кроме Шотландии, которая ввела новый стиль, как и Англия, в 1752 году, но еще с 1600 года первым днем нового года стала считать 1 января (наверное, в пику Англии). Разница в датах в одиннадцать дней не имеет большого значения, но вот дата начала нового года существенна: например, если какое-либо событие произошло, как мы считаем в настоящее время, 20 марта 1377 года, то для современников этого происшествия или для тех, кто узнал о нем до 1572 года, оно произошло 9 марта 1376 года.

В предисловии к этой книге мне следовало бы сравнить средневековые деньги с их нынешним курсом, но почти нереально установить нужный эквивалент: многие товары, дорогие во время Столетней войны, теперь не являются предметами первой необходимости (справедливо и противоположное утверждение), да и должности, сейчас высокооплачиваемые (к примеру, командующего армией), в Средневековье приносили официальный доход, лишь покрывавший текущие нужды. Даже сравнения, наиболее близкие к оптимальным, не помогают досконально понять суть вопроса.

Средневековый английский фунт стерлингов состоял из 20 шиллингов, шиллинг – из 12 пенсов, а вся система выражалась как lbCD[7]. Так продолжалось до введения в Англии в 1971 году десятичной монетной системы, согласно которой фунт стерлингов стал равняться ста новым пенсам, старый шиллинг – пяти новым пенсам, а пенни – 0,416 нового пенса. В 1400 году унция золота стоила примерно 0,75 фунта, но если взять среднюю цену золота за временной промежуток с 2000 по 2004 год включительно, до наступления рецессии, мы увидим, что точно такое же количество золота стоило 212 фунтов; с учетом фактора инфляции – рост в 283 раза (в последующие пять лет рост унции с учетом фактора инфляции составил 722 раза). Унция серебра в 1400 году стоила 0,04 фунта, а сейчас – 3,3 фунта, превысив ту, прежнюю стоимость в 82,5 раза.

Теперь сравним прежние и нынешние заработные платы военных. Во времена Эдуарда III жалованье пешего лучника составляло 3 пенса в день, или 4,48 фунта стерлингов в год. В наше время рядовой пехотинец получает 17500 фунтов в год – в 3906 раз больше. Правда, современный солдат платит сам за жилье и питание, но все равно жалованье лучника и теперешнего солдата не поддается никакому сравнению. Другой пример: баннерет (младший офицер) во времена Эдуарда III получал 4 шиллинга (0,2 фунта) в день, или 73 фунта в год. Лейтенант в наши дни получает 30000 фунтов стерлингов в год, то есть в 410 раз больше. Однако во времена Эдуарда III баннерет зарабатывал в 16 раз больше пешего лучника, а в наши дни лейтенант – лишь в 1,7 раза больше рядового.

Возможно, легче сравнить прежние и современные деньги исходя из реестров налогов 1436 года, когда налоги взимались со всех людей, чей годовой доход превышал 20 фунтов. Из этих реестров видно, что средний доход знатных людей (герцогов, графов, баронов) составлял 865 фунтов стерлингов, рыцаря – 208, рыцаря-баронета – 60, оруженосца – 24 фунта. В наши дни в английской компании из списка FTSE 100 годовой доход топ-менеджеров, верхушки управленцев среднего звена и «белых воротничков» в 1000 раз больше годового дохода средневековых людей примерно такого же положения. Годовой доход пахаря в 1436 году равнялся 4 фунтам стерлингов (до 1348 года землепашец зарабатывал в восемь раз меньше), но этому заработку поспособствовала «Черная смерть», повысившая спрос на труд пахарей.

Я попытался свести средневековые деньги к их нынешней стоимости, используя при этом курс серебра, ибо полагаю, что он меньше подвергается колебаниям по сравнению с другими мерками. Но я допускаю, что мой расчет весьма приблизителен и, вероятно, привести прежние и современные деньги к одному знаменателю практически невозможно.

Неизменно командующий определяет достижения своей армии, хотя он бы ничего не добился без взаимодействия со своими солдатами, зачастую безвестными и не отмеченными наградами. Так происходит и при написании книги. Задача автора довольно проста, но, когда он придаст свое сочинение диску или бумаге, начинается другая работа, в которой принимают участие редакторы, корректоры, составители указателей, художники, издатели и, наконец, продавцы и «толкачи» разного рода. Я тоже не обхожусь без работы этих людей, и, тем, кто принимал участие в издании этой книги, я искренне благодарен.

Вообще-то я занимаюсь историей периода с семнадцатого столетия по настоящее время. Моя жена, тоже историк, изучает Средневековье – в частности монархические династии, социальные отношения, искусство и культуру с завоевания норманнами Англии до Босвортского сражения 1485 года. В этой книге я вторгся в сферу интересов своей жены и благодарен ей за конструктивную помощь, позволившую мне порой не плутать в потемках, а идти верной дорогой. Возможные ошибки, допущенные в этой предлагаемой читателю книге, разумеется, на моей совести.


Глава первая
Где все начиналось

Англия стала обладать землями, которые сейчас принадлежат Франции, с тех пор как на английский престол вступил Вильгельм Завоеватель, герцог Нормандский. Притязания Вильгельма на английский престол были, пожалуй, довольно несостоятельными (он был дальним родственником Эдуарда Исповедника), но все же превышали права Гарольда Годвинсона, который приходился покойному королю всего-навсего шурином и не был связан кровными узами с королевской фамилией.

Завоевать Англию оказалось гораздо проще, чем Вильгельм предполагал: для этого понадобилась всего одна битва при Гастингсе, произошедшая в 1066 году. В этом сражении Гарольд Годвинсон был убит, а с ним почила и вся англосаксонская Англия. Правда, вторгнувшись в Англию, Вильгельм встретил сопротивление, особенно в Северной и Восточной Англии, но все эти повстанческие движения носили локальный характер, не имели координации, и Вильгельм их в скором времени подавил, отобрал земли у зачинщиков выступлений и передал эти владения своим нормандским вассалам. В семидесятые годы одиннадцатого столетия английская знать была фактически уничтожена, нормандские священнослужители заменили английских, и по всей стране были воздвигнуты замки, за стенами которых уверенные в своей безопасности изъяснявшиеся по-французски норманны управляли местными саксами, говорившими на древнеанглийском языке. В появившейся в 1086 году «Книге Страшного суда» упоминаются лишь два англосакса, владевших значительной собственностью. Нормандское завоевание Англии привело к грандиозным изменениям в обществе, законодательстве и религии – изменениям, которых не было и в помине со времени ухода из страны римлян.

После норманнского завоевания Англии правящие классы страны стали владеть землей по обе стороны Английского канала, что было удобно: и в Англии, и в Нормандии у них был один сюзерен – английский король. Так продолжалось до смерти Вильгельма Завоевателя в 1087 году, после чего его старший сын Роберт стал герцогом Нормандским (второй сын Вильгельма погиб на охоте), а третий – королем Англии под именем Вильгельма II[8]. После кончины Вильгельма Завоевателя у крупных феодалов страны начались трудности, поскольку Вильгельм и Роберт находились в неприязненных отношениях и угождать одному значило быть в немилости у другого. Ситуация разрешилась, когда Роберт отправился в Крестовый поход на деньги, выделенные Вильгельмом, взамен чего тот получил в управление оставшуюся без верховной власти Нормандию.

Вильгельм II не был женат, и в хрониках не упоминается ни о его возлюбленных, ни о внебрачных детях, зато говорится о том, что за время правления он прибавил к своим владениям Мен и Вексен, район между Руаном и Парижем. Вильгельм II[9] умер в 1100 году, и ему наследовал его брат Генрих I, четвертый сын Вильгельма Завоевателя.

Генрих I хотя и не был по натуре солдатом, но все же сумел отобрать Нормандию у своего брата Роберта, вернувшегося из Крестового похода домой. Генрих I правил Англией и Нормандией тридцать пять лет, обойдясь без волнений и мятежей, чему способствовала его внутренняя политика, сочетавшая насилие, материальные поощрения и рациональное управление государственными финансами. Хотя у Генриха I было немало внебрачных детей, он не оставил после себя наследника[10], а его попытки склонить баронов на то, чтобы ему наследовала его дочь Матильда, не удались. Бароны могли бы согласиться на кандидатуру Матильды, вдовы императора Священной Римской империи, но они были против ее второго супруга Годфрида, графа Анжуйского. Вместо Матильды бароны возвели на английский трон Стефана Блуаского, герцога Нормандского, внука Вильгельма Завоевателя по материнской линии, женатого на Матильде (но на другой) – Матильде Бульонской. Это стало причиной гражданской войны, конец которой положил в 1153 году Вестминстерский договор, согласно которому наследником Стефана Блуаского объявлялся сын Матильды (дочери Генриха I) и Годфрида, графа Анжуйского.

В 1154 году английским королем стал Генрих II. Он вел споры с Томасом Бекетом (святым Фомой), являвшимся одно время английским канцлером и архиепископом Кентерберийским. Между ними велись жаркие споры о наказании священнослужителей, преступивших закон. Бекет считал, что такие преступники должны представать перед церковным судом, который не выносит смертные приговоры. Генрих полагал по-другому: священнослужителей, замешанных в преступлении, следует лишать духовного звания и судить светским судом. Генрих считал, что Бекет обязан заниматься снабжением армии и оплачивать военные акции короля, чему его оппонент противился. Бекет возражал против коронации сына Генриха при жизни монарха. Этот протест Бекету не помог. Сын Генриха, тоже Генрих, был коронован при жизни отца, что произошло единственный раз в английской истории. Бекет мог бы вести себя осторожнее и не вызывать у противников крайнего недовольства, что привело его к гибели. Бекета убили, хотя, возможно, не по подстрекательству короля, а по непониманию исполнителями истинного намерения монарха. Так или иначе, туристы и по сей день взирают на место у алтаря в Кентерберийском соборе, где Томас Бекет закончил свой жизненный путь.

Когда Генрих II вступил на английский трон, он был богатым землевладельцем. Герцог Нормандский с 1150 года, граф Анжуйский после смерти своего отца в 1151 году, он в 1152 году женился на сказочно богатой Элеоноре, герцогине Аквитанской и графине Пуатье, унаследовавшей земли и титулы от своего отца, не имевшего сыновей. Генрих был вторым мужем Элеоноры. Впервые ее выдали замуж в пятнадцать лет за Людовика VII, будущего французского короля. Но через пятнадцать лет ее брак был расторгнут на основании кровного родства с мужем, хотя основной причиной, по всей вероятности, стало то, что она не смогла подарить мужу сына, а родила только двух дочерей. Генрих II женился на ней через два месяца после развода, что не могло не вызвать неудовольствия французского короля, который тем не менее получил шанс жениться вторично и наконец завести наследника, что, вероятно, в его глазах возмещало потерю Аквитании и Пуатье, перешедших английской короне.

Вслед за Стефаном Блуаским английским королем стал Генрих II. За время правления он присоединил к своим землям Аквитанию и Бретань, а также объявил себя сюзереном Шотландии и Ирландии и, таким образом, стал управлять обширными землями, простиравшимися от Джон-о-Грота, городка на севере Шотландии, до Пиренеев. Франция в те времена занимала чуть большую территорию, чем сейчас Иль-де-Франс, к которой можно прибавить практически суверенные герцогства Артуа и Бургундию. Генрих II говорил, что правит страной «силой воли и изнурительной верховой ездой». Без удобных путей сообщения и средств массовой информации средневековому королю приходилось объезжать свои земли, чтобы поддерживать законный порядок и держать подданных в подчинении. За тридцать пять лет правления Генрих II провел двадцать один год в своих континентальных владениях, представлявших угрозу его королевской власти, рассматривая объединенную Англию как источник доходов. Однако спустя двадцать лет после кончины Генриха его «империя» прекратила существование как единое целое, и именно память о той «империи» стала одной из причин Столетней войны.

Генрих II собирался сделать наследником своего старшего сына Генриха, а второму сыну, Ричарду Львиное Сердце, отдать в управление Аквитанию и Пуатье. Однако принц Генрих в 1183 году умер, и король решил сделать своим наследником Ричарда, а Аквитанию передать третьему сыну, Иоанну. Но Ричард, по природе своей солдат, успевший подавить выступление мятежных баронов, не захотел отдавать Аквитанию Иоанну и в конце концов вторгся в Англию с войском при поддержке французского короля Филиппа II. В 1189 году Генриху II незадолго до смерти пришлось заключить унизительный мир, согласно которому полноправным наследником короля становился тридцатидвухлетний неуступчивый Ричард.

Каждый маленький мальчик с деревянным мечом в руке, штурмующий воображаемый замок, мнит себя Ричардом Львиное Сердце, великим королем-воином, прославленным рыцарем. Правда, Ричард, взяв Акру в 1191 году, приказал покончить со всеми пленными, но в глазах его современников этот поступок не умалил идеализации Ричарда как образцового рыцаря – в конце концов, умерщвленные в Акре пленные не были христианами. Ричард был храбрым рыцарем и умелым военачальником, образованным для своего времени человеком, покровительствовал искусству, особенно музыкантам, и сам любил петь, в основном песни собственного сочинения. В Европе Ричард проводил мало времени, а когда находился в Англии, то подавлял выступления мятежников, в том числе Иоанна, своего брата. Он принял участие в Третьем крестовом походе, а когда не удалось взять Иерусалим, захватил целую полосу Средиземноморского побережья – от Тира в Ливане до Яффы (в современном Израиле), а затем завоевал Кипр, прекрасный опорный пункт для дальнейших военных действий на Ближнем Востоке, что действительно и для нашего времени[11].

Возвращавшийся из Крестового похода домой Ричард попал в плен к герцогу Леопольду Австрийскому, который продал его императору Священной Римской империи, а тот продержал Ричарда год в тюрьме, пока не получил выкуп в сто тысяч марок. В то время марка равнялась восьми унциям серебра, и, таким образом, по современному курсу выкуп за Ричарда составил 2,6 миллиона фунтов стерлингов, для чего пришлось ввести двадцатипятипроцентный налог на арендную плату и на все движимое имущество как в Нормандии, так и в Англии, в то время как общее население этих стран составляло около трех миллионов жителей.

Ричард мало вникал в управление государством, зато с успехом находил управленцев, решавших государственные дела за него. В частности, среди этих людей выделялся Уолтер Хуберт, королевский юстициарий и епископ Кентерберийский, который был не только великолепным администратором, но и порядочным человеком. Он принимал участие в Третьем крестовом походе, а когда прибыл в войска под Акру, то обнаружил армейский лагерь в отвратительном состоянии: не соблюдались элементарные санитарные нормы, снабжение продовольствием пришло в полный упадок, солдаты и офицеры умирали от голода и болезней. Хуберт быстро взял управление в свои руки: наладил поставку продуктов питания и воды, организовал устройство отхожих мест, а у источников чистой воды поставил охранников, которым платил за службу из собственного кармана. Когда Ричард появился под Акрой, мораль и боеспособность солдат заметно улучшились, и Хуберт вырос в глазах короля как человек, способный справиться с трудным делом.

За то время, что Ричард принимал участие в Крестовом походе, а затем был в заключении, французам удалось потеснить англичан в их континентальных владениях, и с 1194 года Ричард большей частью находился на континенте, возвращая потерянные земли и замки и строя новые укрепления: в частности, он возвел замок Шато-Гайар, который и ныне высится на берегу Сены. 6 апреля 1199 года сорокадвухлетний Ричард Львиное Сердце умер, получив ранение при штурме замка Шалю в двадцати милях юго-западнее Лиможа (в Ричарда угодила отравленная стрела). Ричард был женат на Беренгарии Наваррской, но она не подарила мужу детей, и после кончины Ричарда на английский престол взошел его брат Иоанн.

Иоанна историки не жалуют, да и трудно себе представить обратное. Он был младшим сыном Генриха II, да еще, противопоставив себя отцу, участвовал вместе с французами во вторжении в Англию. Иоанн крайне неудачно правил Ирландией, где умудрился нажить врагов как среди местных, так и среди англо-нормандских аристократов, пытавшихся захватить ирландские земли. Иоанн стремился сместить с английского трона Ричарда, а потом большую часть своего правления конфликтовал с местной знатью. Его право престолонаследия было признано правомерным в Англии и Нормандии, а вот в Анжу, Турени и Мене аристократы считали своим законным правителем герцога Бретонского Артура, племянника Иоанна. В 1199 году Артуру было всего двенадцать лет, и он в свои годы, разумеется, не боролся с правами феодальных сеньоров управлять поместьями по своему усмотрению. Являясь единственным внуком Генриха по мужской линии, Артур был всего лишь пешкой в чужой игре. Он находился под опекой Ричарда I, проводил много времени при французском дворе и как владелец Бретани, Анжу и Мена платил феодальную подать и французскому, и английскому королям.

Затем, как казалось, Иоанн сделал тонкий матримониальный ход: развелся со свой первой женой Изабеллой Глостерской и женился на другой Изабелле – на сей раз Ангулемской, владевшей землями между Аквитанией и Нормандией, что стало хорошим придатком к континентальным владениям английского короля. Но Иоанн просчитался. Изабелла Ангулемская должна была сочетаться браком с Гуго Лузиньяном. Оставшись без невесты и заманчивого приданого, Гуго пожаловался Филиппу II. Тот, получивший шанс досадить английскому королю, настоятельно пригласил Иоанна к себе, а после того как тот отказался, в апреле 1200 года объявил конфискованными все его континентальные владения.

Единственная успешная военная операция Иоанна позволила ему возвратить спорные земли на континенте и захватить Артура. Молодого герцога сначала поместили в тюрьму в английском городе Фалесе, а затем перевезли во французский Руан, и с тех пор его больше не видели. По одной из версий, его убил сам Иоанн, после чего тело Артура бросили в Сену. А вот по поверью Артур не погиб и готов появиться в Бретани, когда придет время. И все же усилия Иоанна вернуть Англии континентальные территории оказались напрасными. В 1204 году французский король объявил Нормандское герцогство конфискованным и перешедшим во владение французской короны. Исключение составили Нормандские острова, которые считаются британскими и в настоящее время[12].

Вслед за заявлением французского короля последовали военные действия, и Иоанн потерял все свои континентальные земли за исключением Пуату, области, которую удалось удержать в 1206 году. Военные неудачи английского короля привели к тому, что его стали за глаза называть «Иоанн Мягкий Меч» – прозвищем, вошедшим в употребление наряду с прозванием Безземельный, которым наделили Иоанна по той причине, что Генрих II оставил его, своего младшего сына, без значимого наследства. Потеряв большую часть континентальных земель, Иоанн обосновался в своих английских владениях и стал проводить в стране больше времени, чем любой другой английский король со времен норманнского завоевания Англии. Чтобы возместить болезненные потери во Франции, Иоанну нужны были деньги, и он повысил налоги, что привело к недовольству баронов. Затем последовали разрыв отношений с папой, наложенный на Англию интердикт[13], гражданская война, подписание Иоанном Великой хартии вольностей[14], новое вооруженное столкновение между англичанами и французами и, наконец, новая вспышка гражданской войны.

Иоанн умер в 1216 году, и на английский престол взошел его сын Генрих III, унаследовав королевство, охваченное войной. На севере страны восстали бароны, а на юге в мае того же года высадились французы, которых возглавлял будущий французский король Людовик VIII. К счастью для Генриха, из-за несогласованности баронов их мятеж вскоре заглох, Людовика англичане сочли узурпатором, а не возможным монархом, способным заменить Генриха. В конце концов в 1217 году французы были разбиты на суше в битве при Линкольне, а затем в том же году на море при Сандвиче. Французский претендент на английский трон вернулся во Францию, получив за скорейшее возвращение изрядную сумму денег.

Как и его отец, Генрих III пытался править страной как самодержец, но ему, как и отцу, пришлось воевать с баронами. Все же он понимал, что из-за Великой хартии вольностей не сможет управлять государством самостоятельно, но все-таки, несмотря на противодействие, сместил с государственных должностей большую часть родственников супруги– француженки, приехавших в Англию поправить свои финансовые дела, ибо в Святой земле, завоеванной мусульманами, больше поживиться было нечем.

Генрих III, как и его отец, не был солдатом и, согласно Парижскому договору 1250 года, отказался от прав на Нормандию, Мен и Анжу, оставив английской короне лишь Аквитанию, признав себя вассалом французского короля, которому был обязан платить феодальную подать. Генрих III оставался на английском престоле пятьдесят шесть лет. Хотя последние годы его правления были омрачены мятежом и гражданской войной, ему удалось создать административный государственный аппарат. Также ему можно поставить в заслугу строительство Вестминстерского аббатства с усыпальницей Эдуарда Исповедника. Генрих III оставил после себя страну в более или менее централизованном виде, а еще взрослого сына, который начал создавать военный ресурс для возвращения потерянных Англией территорий.

Некоторые современные авторы уделяют английскому королю Эдуарду I большое внимание. Все они отмечают, что он был красивым, высоким, атлетически сложенным человеком и хорошим солдатом. Он души не чаял в своей жене Элеоноре Кастильской, что было необычно для короля: в то время браки особ королевской крови совершались с учетом политических и династических интересов и не зависели от чувств жениха и невесты.

Вместе с тем Эдуард был склонен порой к двуличию. Во время гражданской войны он примкнул к выступавшим против его отца мятежным баронам, при этом то и дело переходил то на одну, то на другую сторону. Кроме того, Эдуард, бывало, отступал от своих обещаний; так, он не выполнял вассальные обязательства. В битве при Ившеме в 1265 году Эдуард, сражаясь против войска, возглавляемого Симоном де Монфором, шестым графом Лестерским, руководителем баронской оппозиции против короля Генриха III, проявил известное вероломство, что привело к разгрому противника и гибели де Монфора. Во время сражения Эдуард приказал поднять захваченные у пленных знамена, чтобы создать впечатление, что часть армии де Монфора перешла на сторону Эдуарда или убедить де Монфора в том, что его войска окружили противника. Конечно, это действие Эдуарда можно посчитать дозволенной ruse de guerre[15], а вот поступок его сподвижника Роджера Мортимера, которому приписывают убийство де Монфора, должно быть, даже в Средневековье сочли омерзительным. Мортимер отсек убитому де Монфору голову и гениталии и с таким содержимым отправил посылку своей жене – видимо, для того, чтобы известить ее о своей беспримерной удали[16]. В том же сражении Мортимер убил еще одного военачальника повстанческой армии, сэра Хью Диспенсера, о чем стало известно спустя полвека. Стоит добавить, что в 1290 году Эдуард удалил из Англии всех евреев, немало поживившись на этом, а также и то, что он конфликтовал с папой римским и обложил податью его представителей в Англии.

Хронисты в основном подвергают критике действия Эдуарда в бытность наследником английского трона и более снисходительны к его деяниям во время пребывания на престоле. Это неудивительно: очернить принца или раскритиковать короля не одно и то же. Вероятно, правда состоит в том, что Эдуард был не более своекорыстным и алчным, чем другие правители его времени, и, может, даже обладал этими неприглядными качествами в меньшей степени, чем большинство его властительных современников. В начале двадцать первого века мы думаем, что личная честность и бескорыстие должны сопутствовать в повседневной жизни, и многие из нас полагают, что социальные интересы выше собственной выгоды. Но и в настоящее время это не норма стран третьего мира и не было нормой в Средневековье. Поэтому не стоит судить о прошлом по сегодняшним стандартам.

Одной из первых инициатив взошедшего на престол Эдуарда I стала комиссия по расследованию злоупотреблений, вызвавших гражданскую войну во времена правления Генриха III. Эдуард был неутомим в выявлении продажности и других преступлений официальных должностных лиц, стараясь удостоверить тем самым, что все отступления от закона совершались людьми, назначенными на должность до его восшествия на престол. Эдуард также предпринял попытку ограничить права баронов. Многие бароны боролись за свои привилегии, ссылаясь на то, что владеют ими «с незапамятных времен». Эдуард I определил, что таковыми могут считаться лишь привилегии, полученные до восшествия на престол Ричарда I в 1189 году, а привилегии и права, обретенные позже, должны быть подтверждены надлежащими документами. Но и в этих случаях администрация короля вряд ли принимала свидетельства во внимание. К слову сказать, администрация короля при правлении Эдуарда была перестроена, и ей вменялось в обязанности рассмотрение большого числа вопросов, в частности касавшихся прав на землевладение, долговых обязательств, самоуправления феодалов, отношений между феодалом и арендатором, церковной юрисдикции, семейных прав на землю.

В 1285 году Винчестерским статутом в Англии было обновлено уголовное право. В частности, этот статут установил общинную ответственность за предъявление обвинений подозреваемым в преступлениях, а также обязал местные власти улучшить дороги и вырубить по их сторонам подлесок, чтобы предотвратить засады разбойников. Кроме того, статут определил, каким оружием могут владеть представители каждого из сословий, а также положил, что каждое дело об изнасиловании должно рассматриваться не в местном, а в королевском суде.

В начале своего правления Эдуард сумел покорить Уэльс и фактически ликвидировал самостоятельную валлийскую знать. В то время в Англии насаждались неприязненные суждения о валлийцах. Их обвиняли в грабежах, бандитизме, сексуальной распущенности и других мыслимых и немыслимых прегрешениях. Валлийские правители того времени не имели ни административного аппарата, ни легальной системы руководства страной. В результате военной кампании Эдуарда 1276–1284 годов в Уэльсе появилось облеченное полномочиями правительство, приступившее к установлению в стране английских законов. Эдуард I распространял мысль о том, что валлийцы хотят, чтобы ими управлял принц. Разумеется, это был вымысел короля, но Эдуард им воспользовался, учредил новый титул принца Уэльского и возвел в это достоинство своего сына, наследника трона. Вероятно, завоевание Уэльса сомнительно в правовом отношении, а также можно предположить, что этому процессу сопутствовали жестокости. Возможно, поэтому в Уэльсе до сих пор не изжиты националистские настроения, которые подпитывает легенда о великих валлийских воинах и национальных аристократах, никогда не существовавших.

В 1294 году, в двадцатый год правления пятидесятичетырехлетнего Эдуарда, началась война с Францией, вызванная тем, что Филипп II решил конфисковать Аквитанию. В это же время начались антианглийские выступления в Уэльсе, а в 1297 году восстали шотландцы, стремившиеся вернуть себе независимость.

Подготовка к войне с французами выявила существенные изъяны в английской феодальной системе комплектования и снабжения армии. В правление Эдуарда I король имел право призывать на военную службу лишь тех людей, кого он наделил землей. Эти аристократы поступали на военную службу обычно на сорок дней (хотя срок мог быть продлен) вместе со слугами. Их поддерживало народное ополчение, собиравшееся тоже лишь на определенный период. Вести войну было дорого. Войскам требовались продукты питания, транспорт, казармы, а в отдельных случаях – покупка оружия и плата за труд. Постоянного интендантства в то время не было, и поэтому повозки, лошадей и предметы снабжения армии следовало покупать или брать внаем. Обычно король не мог финансировать военную кампанию за свой счет, и ему в этом случае приходилось увеличивать налоги и пошлины. Но если в мирное время размер сборов согласовывался с ассамблеей английской знати, то в военное время, в связи с увеличением налогов и пошлин, их размер нужно было согласовывать с парламентом.

Поначалу Эдуард считался с парламентом, но затем, когда ему стало требоваться все больше и больше денег, равно как и солдат для пополнения войск в Аквитании, он для достижения своей цели выбрал кратчайший путь и размеры налогов стал устанавливать сам. Декан собора Святого Павла умер от апоплексического удара, узнав, что с доходов священнослужителей станут взимать пятидесятипроцентный налог. Наживался король и на производителях шерсти. У них принудительно скупали продукт их труда по цене ниже рыночной, а затем продавали с большой прибылью для королевской казны. Королевские сборщики налогов колесили по всей стране для изъятия продуктов питания и зерна. Говорили, что эти сборщики занимались мздоимством и сговорчивых освобождали от сборов, а из того, что собирали, часть присваивали. Многие бароны, призванные на военную службу, отвечали отказом. Когда Эдуард пригрозил графу Норфолку его повесить, если тот не отправится в Аквитанию, граф любезно ответил, что не станет ни воевать в Аквитании, ни уходить из жизни с петлей на шее.

К тому времени, когда Эдуард во главе экспедиционных сил отплыл во Фландрию к августу 1297 года, – Англия была на пороге гражданской войны: бароны опять собирались поднять мятеж, как это было сначала при Иоанне, а затем при Генрихе II, но им помешало восстание в Шотландии.

До смерти шотландского короля Александра III в результате несчастного случая отношения между Англией и Шотландией тревоги не вызывали. Король Шотландии Вильгельм Лев платил Генриху II феодальную подать, и считалось, что английский король является сюзереном Шотландии, хотя и не имеет возможности вмешиваться в дела шотландской администрации. Александр III не оставил прямых наследников, и его ближайшей родственницей стала считаться шестилетняя внучка, отцом которой был Эрик, король Норвегии. Эдуард I решил женить своего старшего сына Эдуарда Карнарвона (будущего Эдуарда II) на «норвежской девице», но она, направляясь в 1280 году в Шотландию, умерла на одном из Оркнейских островов, после чего появилось немало претендентов на шотландский престол. Гражданской войны удалось избежать благодаря епископу Сент-Эндрюса, который попросил Эдуарда I вступить в переговоры с претендентами на верховную власть в Шотландии. В результате претендентов осталось двое: Роберт Брюс и Джон Балиол. Оба, потомки норманнов, владели землями по обе стороны границы между Англией и Шотландией (Балиол являлся более крупным землевладельцем). «Великое дело» – избрание преемника шотландской короны – закончилось решением Эдуарда отдать пальму первенства Балиолу (что кажется справедливым), который и был коронован в 1292 году.

После коронации Балиола Эдуард, воодушевленный успехами в Уэльсе, решил распространить свое влияние на Шотландию и пополнить армию местными силами, чему Балиол не очень противился. Однако в результате такой политики Эдуарда образовался Совет шотландских баронов, забравший в 1295 году, после отстранения Балиола от управления государством, властные полномочия в свои руки и заключивший дружественный союз с французским королем Филиппом IV. Обеспокоенный возможностью войны на два фронта, Эдуард в 1296 году вторгся в Шотландию, разбил шотландскую армию и настоял на безоговорочной капитуляции Балиола и шотландских баронов. Если бы после этого Эдуард восстановил Балиола на шотландском престоле и не стал настаивать на своих феодальных правах, то не произошло бы восстания, поднятого шотландцами. Но Эдуард поступил иначе. Он решил, что Шотландией станет управлять его ставленник, вице-король, и назначил на эту должность графа Уоренна, а ему в помощь определил губернаторов, которым поручил насаждение на местах английских законов. Кроме того, в то же время английские священнослужители стали занимать вакантные должности в шотландских приходах. Наконец, когда Эдуард распорядился перевезти в Англию Скунский камень, непременный атрибут коронации шотландских монархов, восстание стало неотвратимым. Оно началось в 1297 году, как только Эдуард прибыл во Фландрию, чтобы участвовать в войне с Францией.

Едва шотландцы взялись за оружие, недовольства, порожденные несправедливым способом финансирования французской кампании, в Англии прекратились, ибо первостепенным стало негодование английских баронов, возмущенных восстанием тех, кого бароны стали считать подвластными им людьми. Тем временем Роберт Брюс, не взошедший на шотландский престол по решению Эдуарда, легко справился с войском Уоренна, а затем излишне самонадеянная английская армия потерпела жестокое поражение в битве при Стерлинг-Бридж в сентябре 1237 года; при этом англичане попали в засаду, мастерски устроенную шотландцами, которых возглавлял Уильям Уоллес.

Узнав о поднятом шотландцами мятеже, Эдуард пришел к соглашению с Филиппом IV о прекращении конфронтации и спешно вернулся в Англию. В июле 1298 года англичане в сражении при Фолкирке разбили армию Уоллеса. Это сражение стало самым кровавым на британской земле (до битвы при Тоутоне в 1461 году), но не принесло англичанам решающего успеха. Правда, шотландцы долгое время не рисковали встретиться с англичанами в открытом сражении, зато досаждали им мелкими стычками, сопровождавшимися быстрым отходом после завершения дела. Так продолжалось до 1304 года, когда большинство шотландских баронов пришли к соглашению с Эдуардом. После сражения при Фолкирке Уоллесу приписали государственную измену, после чего казнили: сначала его повесили, не допустив, однако, удушья, затем выпустили кишки и отсекли гениталии, которые сожгли вместе с кишками, потом четвертовали и обезглавили. Его отрубленные конечности разослали в разные города для всеобщего обозрения, а голову на шесте выставили на Тауэрском мосту.

Спокойствие в Шотландии после 1304 года продолжалось недолго. В 1306 году Роберт Брюс, после восстания 1297 года перешедший на сторону Эдуарда, поднял новый мятеж, уничтожил других претендентов на шотландский престол и наконец стал королем Шотландии. Последовали новые сражения между англичанами и шотландцами. В 1307 году Эдуард I на пути в Шотландию умер. На смертном одре он завещал своему сыну продолжить завоевание непокорной страны. Затраты на войну к тому времени составили огромную сумму, и Эдуард, помимо напутствия, оставил сыну государственный долг в размере двухсот тысяч фунтов (около ста двадцати четырех миллионов фунтов по нынешнему курсу в пересчете на серебро).

Эдуард II, не в пример своему отцу, не пользуется большим вниманием историков. Да и в хрониках Эдуарда II описывают как неприятного и некомпетентного в государственных делах. Он унаследовал от отца высокий рост и внешнюю привлекательность, хорошо держался в седле, но был чужд рыцарских побуждений и не стал придерживаться обычной системы поощрения отличившихся на службе у короля, которая предусматривала относительно справедливое распределение должностей, титулов и земель и тем самым способствовала преданности людей, на которых король мог опереться. Эдуард II не осыпал милостями баронов, готовых ему служить, и вместо этого раздавал земли и почести двум своим преуспевающим фаворитам, которые оказывали ему услуги интимного свойства.

В то время в глазах церкви гомосексуализм считался грехом, равным ереси, да и миряне воспринимали его как ужасный порок. И все же склонностям Эдуарда могли бы не придавать особенного значения, если бы он утаивал их, к чему он, вероятно, не стремился. Некоторые современные источники полагают, что отношения Эдуарда II с его фаворитами не носили предосудительного характера, а были формой братства по оружию, чему подтверждением служит то обстоятельство, что Эдуарда обвиняли в гомосексуализме прежде всего при жизни, а после его кончины эти разговоры утихли. Эдуард и оба его фаворита были женаты и имели детей, но всем троим наследники были необходимы, да и не является необычным, когда гомосексуалист иной раз прельщается женщиной. Но в Средневековье также не было необычным, если мужчины в силу необходимости спят на одной кровати (так, в английских казармах одна кровать предоставлялась двоим, а то и троим солдатам). А вот то, что Эдуард в ночь после своей коронации делил постель не с женой, а с мужчиной, выглядело действительно необычным. То, что бароны подозревали Эдуарда II в гомосексуализме, объясняет тот факт, что они включили в его коронационную речь обязательство «выполнять законы и обычаи королевства».

Одним из двух фаворитов Эдуарда II, разделявших с ним кров с того времени, когда тот стал принцем Уэльским, был Пьер Гавестон, гасконский рыцарь, преданно служивший еще Эдуарду I, который и возвел его в рыцарское достоинство. А вот Эдуард II пожаловал Пьеру титул, который обычно носили лишь принцы крови, – граф Корнуолл. Гавестон был умным и привлекательным человеком и толковым администратором. К тому же он с успехом участвовал в рыцарских поединках и непременно сопровождал короля на охоте. Но, несмотря на то что он был любимцем Эдуарда II, ему порой приходилось сталкиваться с немалыми трудностями. Ему жилось бы намного легче, если бы он сдерживал свой язык и не поднимал на смех знатных людей – ведь политические амбиции ему, похоже, были чужды, – но Гавестон вечно давал волю своим насмешкам и многих знатных людей наделил обидными, но меткими прозвищами. Так, тучного графа Линкольна он называл «Ненасытное Брюхо», графу Пемброку дал прозвище Еврей Иосиф, графа Ланкастера, кузена Эдуарда II, богатейшего человека в стране и владельца большого войска, удостоил прозвищем Краб, а лорда Уорика, который впоследствии поспособствовал гибели Гавестона, называл «Черный пес Ардена». Гавестон не только высмеивал знатных людей, но и публично унижал их своими победами в рыцарских поединках, а также принял непосредственное участие в коронации Эдуарда II, хотя по своему социальному положению не имел на это права.

Гавестон женился на племяннице короля, хотя и в этом случае по своему социальному положению не мог даже претендовать на такие высоты в жизни. А вот Эдуард так не считал и, перед тем как уехать во Францию, чтобы забрать невесту, назначил своего фаворита временным правителем государства. Своими поступками и положением главного советника короля Гавестон нажил себе опасных врагов. Его трижды отправляли в изгнание: один раз при короле Эдуарде I и дважды – при Эдуарде II, который был вынужден идти на уступки всемогущим баронам, грозившим поднять мятеж, если фаворит короля не отправится в ссылку.

Когда Гавестон вернулся из третьей ссылки, бароны все же подняли мятеж. Гавестон попал в руки врагов, среди которых особой неприязнью к нему выделялся граф Уорик, и Гавестона решением суда (вероятно, неправомочным) осудили на смерть, после чего обезглавили вблизи Кеннилуорта на земле, принадлежавшей графу Ланкастеру. В те времена никто не обвинял непосредственно короля в несправедливости и неэффективности управления; во всех грехах винили некомпетентных советников, а в данном случае – Гавестона. Эдуард не смог помешать расправе над ним, и ему лишь оставалось скорбеть о потере «дорогого Пьеро». Эдуард возьмет реванш позже.

Несмотря на устранение Гавестона, к 1314 году баронская оппозиция, недовольная правлением Эдуарда, значительно возросла. Эдуард не выполнил наказ своего отца завоевать неуступчивую Шотландию, в результате чего шотландцы вернули себе свои южные земли. Теперь Эдуард решил поднять престиж победоносной войной с Шотландией и стал призывать баронов на военную службу. Граф Ланкастер и некоторые другие бароны решительно отказались, сославшись на то, что финансирование войны даже не рассматривалось парламентом. Но Эдуард настоял на своем, и в июне 1314 года его десятитысячная армия в битве при Бэннокберне была разбита шотландской армией, намного уступавшей в численности противнику. Сам Эдуард бежал с поля боя (хотя, заметим для справедливости, что на этом, вопреки желанию короля, настояло его окружение). Англичане потеряли в сражении около трети солдат. Хотя, несомненно, понесенное поражение стало для Эдуарда настоящей трагедией, битва при Бэннокберне явилась тем спусковым крючком, который привел к реорганизации всей военной системы страны, что способствовало в дальнейшем превосходству английской армии над французской в Столетней войне. После неудачной военной кампании положение Эдуарда на троне стало еще более шатким. Шотландцы возобновили набеги на северные территории англичан, в очередной раз осадив Берик-апон-Твид[17].

В то время у Эдуарда появились новые фавориты: отец и сын Диспенсеры. Они были более меркантильными по сравнению с Гавестоном, а Хью-младший обладал не только политическими амбициями, но и способностью настоять на своем, и бароны справедливо сочли, что новые фавориты представляют нешуточную угрозу их благоденствию. Ходили слухи, что Эдуард поддерживает с Хью-младшим гомосексуальные отношения, но доказательств тому еще меньше, чем интимным отношениям с Гавестоном, хотя не вызывает сомнения, что Хью-младший был Эдуарду гораздо больше, чем близким товарищем.

Диспенсеры, пользуясь своим привилегированным положением, старались поживиться чужими землями, не гнушаясь при этом и насильственными мерами – от вымогательства до откровенных угроз, а иногда использовали грубую силу и открытое отчуждение земель в свою пользу. Их действиями особенно возмущались землевладельцы в Уэльсе и в пограничных районах между Англией и Уэльсом, которых Диспенсеры бесцеремонно теснили, присваивая их земли. Граф Ланкастер до крайности возмутился, когда потенциально выгодные угодья, которые он присматривал для себя, достались Хью-младшему.

В 1321 году возмущение действиями Диспенсеров достигло предела, и феодалы, владельцы земель в пограничных районах между Англией и Уэльсом, при поддержке Ланкастера и некоего Роджера Мортимера, обратились в парламент с жалобой на Диспенсеров. Их обвинили в смещении компетентных должностных лиц и замене их своими людьми без административных способностей, да еще думающих лишь о собственной выгоде, в неправомерном присвоении чужой собственности, невозможности попасть на аудиенцию к королю без присутствия одного из Диспенсеров и в других прегрешениях, мешающих королю принимать правильные решения. Не в силах противостоять многочисленной оппозиции, Эдуард согласился с парламентом, и Диспенсеры отправились в ссылку.

После этого Эдуард наконец добился успеха в военной кампании. Граф Ланкастер, несмотря на свои богатства, не был ни толковым военачальником, ни ловким политиком, к тому же у него было много своих врагов, и Эдуард, вновь обойдя парламент, призвал к себе в помощь обоих Диспенсеров и вернул их из ссылки. В ходе военной кампании Эдуард захватил замок Лидс в Кенте, после чего, предав казни оставшихся в живых солдат гарнизона, пошел на север. В то же время Ланкастер, собравший войско, тоже пошел на север, возможно, надеясь найти убежище у шотландцев. Однако 16 марта 1322 года он наткнулся у Боробриджа близ реки Ур, которую собирался форсировать, на армию Эдуарда, прикрывавшую единственный мост через реку. Перейти реку вброд Ланкастеру не удалось (ему помешали королевские лучники), при этом погиб один из его сподвижников – граф Херефорд. После этого войско Ланкастера стало рассеиваться, а сам он попал в плен к Эдуарду.

Ланкастера в Понтефракте осудили за государственную измену. Он, должно быть, надеялся, что отделается штрафом или изгнанием в худшем случае – ведь в нем текла королевская кровь (он приходился внуком Генриху III), – но Эдуарду пришло время отомстить за смерть Гавестона, и единственным снисхождением для Ланкастера стало то, что ему отрубили голову, а не подвергли позорной и мучительной казни – волочению по земле на привязанной к лошади волокуше, повешению и, напоследок, четвертованию. Ланкастер не пользовался любовью у населения, но Эдуард и Диспенсеры были настолько непопулярны, что Ланкастера стали считать мучеником, святым, и, чтобы к его гробнице не стали стекаться люди, надеявшиеся на чудо от духовного соприкосновения со святым, у усыпальницы пришлось поставить гвардейцев, гнавших прочь тех, кто жаждал увидеть усопшего.

У французского короля Филиппа IV, вошедшего в историю как Красивый (за свою приятную внешность), и его жены Иоанны Шампанской было три сына и родившаяся в 1295 году дочь Изабелла. В 1299 году Эдуард I, стремившийся уладить с Филиппом споры о статусе Аквитании, женился на его сестре Маргарите (его первая жена умерла в 1290 году), а своего старшего сына, будущего короля Эдуарда II, обручил с Изабеллой. Свадьба Эдуарда II и Изабеллы состоялась в Булони в 1308 году, когда Эдуарду было двадцать четыре, а Изабелле тринадцать лет. Церковь разрешала девушке выйти замуж в двенадцать лет, но на практике полагалось, что девушке лучше пойти под венец, достигнув половой зрелости. Неизвестно, удовлетворяла ли этому условию Изабелла, когда выходила замуж, но если нет, то, должно быть, существовало необходимое объяснение ее несомненно вынужденной поспешности. Как бы там ни было, Изабелла подарила мужу первенца (будущего короля Эдуарда III) в 1312 году, когда ей было семнадцать. Эдуард II, по всей видимости, выполнял свои династические обязанности от случая к случаю, но тем не менее Изабелла в 1316 году родила Иоанна, а затем и двух дочерей – Элеонору в 1318-м и Иоанну в 1321 году.

Вероятно, Изабелла была оскорблена и унижена, заметив, что ее муж отдает предпочтение Гавестону, в частности, когда обнаружила, что фаворит короля не только носит бриллианты, подаренные Эдуарду ее отцом ко дню свадьбы, но и ее личные драгоценности, привезенные ею с собой из Франции. Несмотря на эти обиды и оскорбления, она поддерживала Эдуарда II, хотя и жаловалась порой, что у нее не хватает средств, в то время как Гавестон то и дело сорит деньгами.

Начиная с восемнадцатого столетия историки осуждали Изабеллу, называя «французской волчицей». Ей приписывали супружескую измену, выступления против мужа и даже содействие его гибели. Возможно, эти обвинения правомерны, и все же в последнее время историки стали относиться к ней по-другому, выдвигая на первый план ее трагическую судьбу. Все-таки большую часть замужества Изабелла была верной женой и поддерживала Эдуарда II. Она сопровождала его в военных кампаниях (почти всегда неудачных), а в нескольких случаях ей даже вверяли Большую государственную печать. Изабелла была образованной женщиной, хорошо разбиралась как во внутренней, так и во внешней политике. Как дочь французского короля Филиппа IV, а после его кончины в 1314 году как сестра взошедшего на престол его сына Людовика, Изабелла осознавала свое высокое положение и вела себя с демонстративным достоинством наперекор пренебрежению грубого мужа.

Возможно, не красило Изабеллу и то, что она сообщала своему отцу Филиппу IV о супружеских изменах жен двух своих братьев при попустительстве жены третьего брата, но, должно быть, она знала, что если утаит эти сведения, то может и сама вызвать гнев отца и столкнуться с тягостными последствиями. Женой брата Изабеллы Людовика была Маргарита Бургундская, а женой другого брата, Карла, – Бланка Венгерская. Обе эти особы при содействии Иоанны Бургундской, жены Филиппа (ее третьего брата), состояли в любовной связи с французскими рыцарями, братьями Филиппом и Готье д’Оне. Всех пятерых по распоряжению короля взяли под стражу. Братьев пытали, пока они не признались в преступной любовной связи, один с Матильдой, а второй – с Бланкой, после чего их публично кастрировали (бросив гениталии собакам), а потом обезглавили. Маргариту и Бланку поместили в Шато-Гайар, назначив им пожизненный срок заключения, а Иоанну посадили под домашний арест.

Значимость Изабеллы в английской истории вряд ли стоит оценивать по отдельным поступкам (которые можно как оправдать, так и найти довольно неблаговидными), главное – оценить ее роль в развязывании Столетней войны. Отношения Эдуарда II с Гавестоном хотя и коробили Изабеллу, но нисколько не угрожали ни ее правам на движимое и недвижимое имущество, ни ее безопасности, а вот отношения Эдуарда с Диспенсерами угрожали и тому и другому. До возвышения этих самонадеянных фаворитов Изабелла поддерживала мужа в борьбе с баронами и принимала его сторону в разногласиях с Филиппом IV и ее братьями. Сначала Изабелла терпела Диспенсеров, как до них Гавестона, но затем ее отношение к ним резко ухудшилось, и было из-за чего: Диспенсеры стали настраивать против нее короля, подозревая, что Изабелла в сговоре с врагами (что, возможно, соответствовало действительности), а затем склоняли Эдуарда II отобрать у Изабеллы ее земельную собственность как независимый источник денежных средств в условиях обострения англо-французских противоречий.

Изабелла поддерживала Эдуарда II в его внешней политике, когда в 1324 году возобновилась война в Аквитании, и даже одобрила волеизъявление мужа отправить Диспенсеров на переговоры со своим братом Карлом IV. Карл взошел на французский трон, сменив на престоле своего брата Филиппа V, который умер от дизентерии, не оставив прямого наследника. Карл хорошо относился к сестре, но полагал, что ею можно манипулировать, чтобы оказывать с ее помощью желательное воздействие на Эдуарда II.

Изабелла осознавала, что Диспенсеры относятся к ней враждебно, но, будучи умной женщиной, не подавала виду, что недовольна их влиянием при дворе. Более того, уезжая во Францию, она мило прощалась с Хью-младшим, а из Парижа писала ему дружеские учтивые письма. В разговорах со своим братом Карлом Изабелла искренне хотела наладить англо-французские отношения и добиться приемлемого решения для обеих сторон.

Англо-французские разногласия касались в первую очередь формы оммажа, договора между сеньором (королем Франции) и вассалом (королем Англии). Английский король как вассал французского короля был обязан платить сеньору феодальную подать за право владеть континентальными землями, которые Франция согласилась передать в управление англичанам. «Простой оммаж» этим и ограничивался, но французский король настаивал на «тесном оммаже», согласно которому английский король должен еще и служить французскому королю. Английские монархи считали такую форму оммажа совершенно недопустимой.

Когда Эдуарду II пришло время платить французскому королю феодальную подать, он решил отправиться во Францию сам, но Диспенсеры, опасаясь, что в отсутствие короля их положение при дворе может поколебаться, уговорили его самому не ездить, и Эдуард принял решение – возможно, по настоянию Изабеллы – послать вместо себя старшего сына, принца Уэльского, передав ему во владение французские земли с надлежащими титулами. Надо думать, Изабелла действительно повлияла на мужа. Возможно, она собиралась уладить англо-французские отношения, а может, хотела таким образом лишний раз утвердить наследственное право своего старшего сына на английский престол. Как бы там ни было, 12 сентября 1325 года двенадцатилетний Эдуард, принц Уэльский, отплыл из Дувра во Францию вместе со свитой, состоявшей из двух епископов и нескольких рыцарей, и 24 сентября в Венсене заплатил своему дяде Карлу IV феодальную подать.

Добившись передачи английских земель во Франции старшему сыну и уладив англо-французские разногласия, Изабелла, находившаяся в то время в Париже, могла вместе с ним возвращаться домой. Но она под разными предлогами тянула с отъездом, пока Эдуард II не принялся настаивать на ее немедленном возвращении. Тогда Изабелла дала ясно понять, что вернется в Англию лишь тогда, когда король отправит Диспенсеров в ссылку. В то время с Изабеллой стали сводить знакомство аристократы, высланные из Англии или просто недовольные английской действительностью и уехавшие из страны по собственному почину. Об этих знакомствах сообщали Эдуарду как посланные им во Францию люди, которым он поручал вернуть Изабеллу в Англию, так и кое-кто из окружения самой Изабеллы, кого она отсылала домой, ибо не могла более содержать в связи с отсутствием средств, не пополнявшихся Эдуардом. Правда, брат Карл II охотно платил по ее счетам, но затем разразился скандал, в котором оказалась замешана Изабелла при участии Роджера Мортимера.

Роджер Мортимер родился в 1287 году в весьма богатой семье, владевшей землями в Южной Англии, Мидленде, Ирландии, Уэльсе и в пограничных районах между Англией и Уэльсом. Когда в 1304 году умер отец, опека Роджера до его совершеннолетия по велению Эдуарда II была поручена Гавестону. Опека эта была исключительно выгодной, ибо весьма значительные доходы с его поместий опекун мог использовать для собственных нужд. В 1306 году, достигнув совершеннолетия, Роджер заплатил Гавестону за попечительство над ним 2500 марок (140000 фунтов по нынешним ценам в пересчете на стоимость серебра).

Когда Роджер достиг совершеннолетия и вступил во владение своими поместьями, Эдуард I произвел его в рыцари. В дальнейшем Мортимер принимал участие в коронации Эдуарда II, служил в Аквитании, участвовал в подавлении восстания в Уэльсе, два срока занимал должность верховного судьи в Ирландии, где вершил правосудие с таким же успехом, с каким миротворец может блюсти порядок в стране, где не существует законов.

В 1320 году Мортимер примкнул к баронам Уэльса, организовавшим вооруженный отпор Диспенсерам, стремившимся расширить в Уэльсе свои владения за счет угодий местных землевладельцев. Разумеется, Диспенсеров раздражало это сопротивление, к тому же Диспенсер-младший ненавидел Роджера Мортимера и считал, возможно, обязанностью (как при обычае кровной мести, бытующем у пуштунов) отомстить Роджеру за гибель деда, погибшего от руки сородича Мортимера в битве при Ившеме в 1265 году. Начавшаяся война, развязанная баронами, недовольными произволом Диспенсеров, длилась недолго: 16 марта 1322 года королевская армия разбила войско баронов в решающей битве при Боробридже. Но еще раньше, 23 января, Роджер и его дядя Роджер Мортимер Кирк попали в плен к королю в битве при Шрусбери. Их присудили к смерти, но им удалось избежать страшной участи многих других повстанцев, попавших в плен: казнь заменили пожизненным заключением в Тауэре.

В заключении Роджер пробыл недолго: подобно герою Джона Бьюкена, 1 августа 1323 года, воспользовавшись нерадивостью стражников, бежал из тюрьмы, на лодке переправился через Темзу, на купленной или украденной лошади добрался до Дувра, пересек на корабле Английский канал и появился при дворе Карла IV, который радушно его принял. Во Франции Роджер сошелся с людьми, изгнанными из Англии. Часть этих людей проводила время при дворе французского короля, а часть – при дворе графа Эно, владельца пограничной области с Фландрией. А вот дядя Роджера так и остался в Тауэре, где и умер в 1326 году, когда ему было семьдесят.

Пробыв в Париже около года, Роджер перебрался в Эно, где стал собирать войско и деньги для вторжения в Англию. Его поддерживал граф Эно, а из Англии поступали сведения от баронов, недовольных произволом Диспенсеров, уверявших, что, если Мортимер вторгнется в Англию, они поднимут мятеж и помогут ему. Изабелла, вероятно, впервые встретилась с Мортимером на похоронах престарелого графа Валуа, когда Мортимер приехал в Париж в свите графини Эно. И Мортимер, и Изабелла ненавидели своекорыстных Диспенсеров, и им было прямо-таки суждено встретиться, тем более что Мортимер постоянно поддерживал связь с английскими эмигрантами, недовольными правлением Эдуарда II, группировавшимися в Париже вокруг Изабеллы.

Отношения Изабеллы и Роджера не ограничивались общностью политических интересов, и самое позднее в начале 1326 года они стали любовниками. Если в ту пору для женатых мужчин иметь любовницу было нормой (добавим в оправдание Роджера, что к тому времени он был по меньшей мере три года разлучен с женой), то адюльтер для замужних дам считался подлинным преступлением, а уж для королевы и вовсе мог обернуться крайне нежелательными последствиями. Знала ли Изабелла о возможных опасностях, которые могли обрушиться на нее за супружескую неверность, точно неизвестно, но даже если и знала, Изабеллу можно понять: король уделял ей слишком мало супружеского внимания, предпочитая проводить время с Диспенсерами.

Когда Роджер познакомился с Изабеллой, она была привлекательной тридцатиоднолетней женщиной, блиставшей при французском дворе. Роджер был на восемь лет старше, то есть вполне подходил ей по возрасту, но самое главное – обладал теми качествами, которые отсутствовали у Эдуарда II: обаянием и любовью к искусству. Мы не вправе обвинять Изабеллу и Роджера, но в свое время они вели рискованную игру.

Эдуард II быстро узнал об их отношениях и умножил свои попытки вернуть в Англию сына, пусть даже без матери. Он писал французскому королю, папе римскому, сыну, но все его усилия были тщетными. Тем временем стали распространяться слухи о возможном вторжении в Англию войска Роджера Мортимера, и летом 1326 года Эдуард II начал собирать армию, организовал патрулирование английских прибрежных вод, привел береговую оборону в боевую готовность, прибрал к рукам какие было возможно землевладения Изабеллы и конфисковал ее деньги, помещенные в Тауэр. Он также пытался арестовать мать Мортимера, но та заблаговременно скрылась. В июле 1326 года Эдуард, не сумев привлечь на свою сторону Карла IV, объявил войну Франции.

В конце концов обращения Эдуарда к папе римскому, в то время обитавшему в Авиньоне, принесли определенные результаты. Иоанн XXII, стремясь наладить добрые отношения между англичанами и французами, поручил нунциям устроить переговоры между Изабеллой и ее мужем. Он осудил адюльтер Изабеллы и сообщил об этом Карлу IV. Карлу изменила жена, поэтому он сочувствовал Изабелле, своей сестре, но все же решил удалить ее от себя, однако сделал это, по всей видимости, деликатно, уведомив ее загодя, что было бы неплохо ей покинуть Париж. Кроме того, он разрешил Изабелле взять с собой все ее сбережения.

Возможно, в то время (если только не раньше) она поняла, что, хоть Диспенсеры и остаются ее врагами, главный противник – муж Эдуард, король Англии. Сбежав из Тауэра, Роджер неизменно стремился свергнуть Эдуарда II, и Изабелла хотела ему помочь в этом, тем более что с ней находился сын короля, принц Уэльский. Роджер и Изабелла отправились из Парижа в Понтье, графство, принадлежавшее Изабелле, а оттуда в августе 1326 года перебрались в Эно.

В Эно принц Уэльский обручился с Филиппой, дочерью графа, а в распоряжение Изабеллы поступили деньги, солдаты и корабли. Роджер тоже не сидел сложа руки: начал собирать войско – и солдаты, им завербованные, вместе с людьми, выделенными графом Эно, стали стекаться в Дордрехт, портовый город юго-восточнее Роттердама. В войске не было французских солдат: Карл IV в то время воевал в Аквитании, – но даже если бы и оказался хоть один, английские бароны не поддержали бы Мортимера. Эдуард II был прекрасно обо всем осведомлен и 2 сентября приказал графу Норфолку перевести из Восточной Англии две тысячи солдат в Оруэлл (в Саффолке), чтобы защитить этот порт от вторжения неприятеля. Доподлинно неизвестно, почему Эдуард решил, что местом высадки войска Мортимера станет именно Оруэлл: возможно, донесла разведка, а может, просто пришел к мысли, что флоту из Дордрехта удобнее всего пойти в Оруэлл, но, как бы там ни было, граф Норфолк королевский приказ не выполнил и перешел на сторону Изабеллы. Похоже, Эдуард не следил, как выполняется его воля.

22 сентября 1326 года армия Изабеллы и Роджера на девяноста пяти кораблях вышла в море. Эта армия главным образом состояла из фламандских, немецких и богемских наемников, но было в ней и некоторое число добровольцев, надеявшихся извлечь выгоду из войны, а также группа английских эмигрантов и людей Эдуарда, посланных им во Францию, но перешедших на сторону Изабеллы. Сведения о количественном составе этого войска расходятся: от 2757 (согласно данным хрониста Уолсингема) до 500 человек (согласно «Хронике Мо»), но, исходя из вместимости девяноста пяти кораблей (на которых отводились также места для тягловых лошадей и необходимого снаряжения), можно предположить, что эта армия состояла примерно из полутора тысяч человек. Даже по средневековым понятиям это была небольшая армия, но Изабелла рассчитывала, что, как только они с Роджером высадятся на английской земле, их поддержат бароны, недовольные правлением Эдуарда. Кроме того, Роджер и Изабелла, вероятно, заключили тайный договор с Робертом Брюсом (шотландским королем Робертом I), согласно которому Брюс взял на себя обязательство не вторгаться на английские земли, пока Эдуард II не будет свергнут с престола.

На деле низложить короля оказалось гораздо легче, чем полагали. Преодолев шторм на море, бушевавший два дня, 24 сентября Роджер и Изабелла высадились неподалеку от Оруэлла, не встретив сопротивления королевского флота. То ли кораблей Эдуарда не оказалось поблизости, то ли его монаршая воля опять не была исполнена. К тому времени большинству английских аристократов произвол Диспенсеров надоел; также стало понятно, что Эдуард не склонен менять сложившиеся порядки. Пришло время заменить нестоящего монарха на его сына. Многие современники Изабеллы были расположены к ней и считали, что она несправедливо обижена и что король перед ней более грешен, чем она перед ним. Общественное мнение вскоре составилось в ее пользу, и все больше и больше баронов переходили на ее сторону, ослабляя королевскую армию. Диспенсеры вместе со своими сторонниками бежали в Уэльс, где рассчитывали на помощь арендаторов. Их это не спасло: 26 октября армии Изабеллы и Роджера сдался Бристоль, и Диспенсер-старший оказался в плену. Его обвинили во множестве преступлений и на следующий день предали смерти, после чего его голову отправили в Винчестер[18] на всеобщее обозрение.

Не миновала страшная участь и Диспенсера-младшего: 16 ноября их с королем Эдуардом пленили в Ллантрисанте, неподалеку от Кайрфилли. Примечательно, что они были взяты в плен Генрихом Ланкастером, братом Томаса, казненного в 1322 году после битвы при Боробридже. Хью Диспенсера-младшего перевезли в Херефорд, где осудили на смерть за государственную измену, ересь и гомосексуализм, после чего Хью повесили на пятнадцатифутовой виселице (не доведя до удушения), а затем кастрировали и разрубили на части. Короля отправили в Кенилуорт и 20 января принудили отречься от престола в пользу старшего сына, который и был коронован 1 февраля, войдя в историю как Эдуард III.

Свергнутого с престола Эдуарда отправили в замок Беркли. Имевшие место попытки освободить его из неволи успехом не увенчались. Наконец на парламентской сессии в Линкольне объявили, что Эдуард скончался 21 сентября 1327 года. Доподлинно неизвестно, действительно ли Эдуард умер в тот день, а потому время и обстоятельства его смерти до сих пор интересуют историков. Говорили, что смерть Эдуарда вызвана «естественными причинами», но это сомнительно, ибо ему было всего сорок три года. В то же время ходили слухи, что Эдуарда похитили (по другой версии, он сбежал). Наконец, поговаривали, что Эдуарда убили, и даже называли способ убийства: несчастному засунули в задний проход раскаленную докрасна кочергу (по другой версии – такого же свойства вертел). Но это скорее свидетельствует о том, что Эдуарда считали гомосексуалистом. Да и ожоги от кочерги или вертела были бы обнаружены при бальзамировании усопшего. Скорее похоже на то, что Эдуарда попросту задушили, не оставив явных следов на теле. А в подтверждение, что Эдуард не сбежал и не был похищен, тело бывшего короля 22 октября выставили в Глостере на всеобщее обозрение. Там его и похоронили в присутствии Изабеллы и нового короля Эдуарда III[19].

30 января 1328 года Эдуард III женился на Филиппе, дочери графа Эно. Ей было шестнадцать лет, и, по словам хрониста Фруассара, она к тому времени стала «сформировавшейся женщиной», достигшей половой зрелости. Эдуард III был счастлив в браке, по крайней мере до той поры, когда начал изменять жене. Но, к слову, у него и в первые годы брака было мало времени для семейной идиллии: слишком много забот при управлении государством.


Глава вторая
Притязание на престол

Одна из главных проблем, с которой столкнулся Эдуард III после своего восшествия на престол, исходила от напряженных отношений с Шотландией. Роберт Брюс сдержал свое обещание не вторгаться в английские земли во время военной кампании Изабеллы и Мортимера, но после свержения с престола Эдуарда II перестал считать себя связанным данным ранее обещанием, и отряды неугомонных шотландцев то и дело совершали набеги на английские пограничные территории. Придя к мысли, что сумеет укрепить свой престиж короткой победоносной войной, Эдуард вместе с Изабеллой и Мортимером стал собирать армию в Йорке, но ее формированию мешали постоянные распри между английскими лучниками и фламандскими солдатами из Эно. Подогревавшиеся эндемической неприязнью англичан к иностранцам, распри вылились в открытое вооруженное столкновение, в ходе которого лучники стреляли в любого, кто был похож на иностранца. Когда порядок в Йорке был восстановлен, оказалось, что в результате несуразного столкновения полегло около трехсот человек, главным образом выходцев из Эно.

Возможно, это было предзнаменованием неудачи, но его не приняли во внимание, и начавшая военную кампанию против непокорных шотландцев английская армия медленно продвигалась по негостеприимной земле под частыми утомительными дождями, пытаясь обнаружить противника, не стремившегося сражаться в открытом бою. Кампания закончилась отступлением изнуренной английской армии. Говорят, что пришедший в ярость Эдуард III даже плакал от крушения своих планов.

А вот для Изабеллы и Мортимера стало во всех отношениях очевидно, что шотландцев бесповоротно не победить. Даже успешные войны с северными соседями, которые вел Эдуард I, к окончательной победе не приводили. Оправившись от тягостных поражений, шотландцы возобновляли борьбу, и их новые набеги на английские земли и следовавшие за ними карательные экспедиции англичан болезненно опустошали казну английского короля и другие государственные ресурсы.

Вероятно, исходя из этих соображений, Эдуард III в мае 1328 года пришел к заключению с шотландцами Нортгемптонского договора, который признавал независимость Шотландии, а Роберта Брюса – ее королем, и, соответственно, аннулировал сюзеренитет Англии над Шотландией (провозглашенный английскими королями после норманнского завоевания Англии). По этому договору, англичане также соглашались вернуть шотландцам их национальные ценности, в том числе Черный крест (щепу, которая, как считали шотландцы, являлась частью креста Распятия), Рагманский свиток (пергамент с записью о подчинении шотландцев королю Эдуарду, скрепленный печатями наиболее могущественных шотландских дворян) и Скунский камень. Кроме того, Эдуард III дал согласие на брак Иоанны, семилетней дочери Изабеллы, с Давидом, четырехлетним сыном Роберта Брюса. Взамен Роберт Брюс согласился выплатить компенсацию в размере 20000 фунтов (1650000 фунтов по нынешнему курсу в пересчете на серебро) за ущерб, который понесли англичане в результате шотландских набегов на английскую территорию. Роберт Брюс также обязался поддерживать Англию в борьбе с любыми врагами, за исключением Франции. Других врагов в те времена у Англии не было, поэтому это обещание ни к чему не обязывало.

Заключив договор с шотландцами, Эдуард III, хотя и был молод, принял стратегически правильное решение. Раз шотландцев нельзя подчинить, надо предоставить им то, что они хотят получить за установление мира с Англией, и объединить две короны путем матримониального соглашения. К тому же теперь при очередном конфликте с французами он мог не страшиться войны на два фронта. Однако договор этот вызвал недовольство баронов, терявших в Шотландии собственность. «Лишенные наследства», как они себя называли, считали позорным подписанный с шотландцами договор, а Эдуарду приписывали государственную измену. Недовольство договором с шотландцами проявили и простолюдины. Так, в Лондоне толпа воспрепятствовала аббату Вестминстера передать Скунский камень шотландцам.

Встретив такое отношение к договору, Эдуард стал утверждать, что соглашение, достигнутое с шотландцами, – дело рук его матери Изабеллы, с которой он был вынужден согласиться, и в доказательство своего осуждения договора отказался присутствовать на церемонии вступления в брак Давида и Иоанны. В то же самое время популярность Изабеллы у англичан стала идти на убыль, и вместе с этим пошатнулась и репутация Мортимера.

В 1328 году скончался Карл IV, последний французский король из династии Капетингов, правившей более трехсот лет. Все три сына Филиппа IV (Людовик, Филипп и Карл), по очереди побывавшие на престоле, не оставили после себя наследника, но у Филиппа IV была дочь Изабелла, и она после кончины отца послала своих эмиссаров в Париж, чтобы заявить о правах на престол. Это и стало первопричиной Столетней войны.

Когда Карл IV был при смерти, его супруга вот-вот должна была родить ребенка, и король объявил, что если родится мальчик, то он и будет ему наследовать, а если девочка, то сменить его на престоле должен тридцатипятилетний Филипп Валуа, граф Анжу и Мена, сын Карла Валуа, приходившегося братом Филиппу IV. Спустя два месяца, в мае 1328 года, когда ребенок еще не родился, Филипп Валуа созвал ассамблею из тщательно подобранных делегатов, чтобы решить, кому занять французский престол. Притязания Филиппа основывались на том, что он был внуком одного французского короля и кузеном трех других французских монархов. В то же время мать Эдуарда III Изабелла была дочерью короля (Филиппа IV) и сестрой тех же трех монархов, которым Филипп Валуа приходился кузеном. Таким образом, если бы преемственность на трон решалась ближайшим родством к усопшему королю, то права Изабеллы на французский престол были бы предпочтительнее. Однако еще ни разу во Франции не правила женщина. Согласно так называемому «салическому закону» (сборнику права, принятому в шестом столетии Меровингами, династией франков), женщина на французский престол взойти не могла. (Правда, на ассамблее к этому закону не обращались – на него стали ссылаться гораздо позже, в другое время.) Но представители Изабеллы, епископы Орлетон и Нортборо, заявили на ассамблее, что нет легального основания для ее исключения из числа претендентов на трон. Они напомнили, что в Венгрии и Богемии правили королевы из боковой ветви династии Капетингов. Затем представители Изабеллы добавили, что если существует правомерное основание, запрещающее войти на французский трон женщине, то эта причина не может иметь отношения к ее сыну, ближайшему родственнику-мужчине Филиппа IV.

Однако доводы Орлетона и Нортборо не увенчались успехом. Французская знать не хотела видеть на троне ни Изабеллу, ни ее пятнадцатилетнего сына. Мало того что Эдуард был англичанином, он был еще слишком молод и мог попасть под влияние матери и ее фаворита Роджера Мортимера, подозрительной личности. Филипп Валуа, с другой стороны, находился в расцвете сил и принадлежал к одной из наиболее знатных французских семей. Поэтому представители Изабеллы не нашли поддержки на ассамблее и королем Франции был провозглашен Филипп Валуа, вошедший в историю как Филипп VI. Кроме того, Филипп решением ассамблеи стал бургомистром Брюгге взамен смещенного, имевшего неосторожность призывать своих земляков поддержать Эдуарда и в назидание другим повешенного.

Изабелла никогда не отказывалась ни от собственных, ни от притязаний своего сына на французский престол, но во время проведения ассамблеи у нее не было реальной возможности повлиять на решение. Вторжение в Англию и смещение законного короля, в чем Изабелле помогал ее фаворит Роджер Мортимер, не пользовавшийся любовью у населения и обосновавшийся при дворе английского короля, и, наконец, непопулярность заключенного с шотландцами договора привели постепенно к умалению ее доброго имени. Регентский совет королевства, проводивший свои решения от имени Эдуарда, обходился без Изабеллы и Мортимера. Как королева-мать Изабелла еще, конечно, имела право высказывать свои пожелания регентскому совету, а вот Мортимер никак не мог влиять на его действия и оставался в тени, стараясь добиваться нужных ему решений от короля с помощью Изабеллы.

Когда Филипп VI потребовал от английского короля заплатить феодальную подать за землепользование в Аквитании и Понтье, пригрозив, что в противном случае он вторгнется в Аквитанию, Изабелла поначалу решила, что Эдуарду следует отказаться, но после того как Филипп стал присваивать доходы от торговли вином, Эдуард в 1329 году приехал во Францию и в Амьенском соборе заплатил феодальную подать французскому королю. Этот акт, казалось, должен был воспрепятствовать дальнейшим притязаниям английских монархов на французский престол, но позже английская сторона заявила, что Эдуард не приносил клятвы верности французскому королю и заплатил феодальную подать по принуждению, в связи с force majeure[20]. Однако в 1329 году ни Изабелла, ни Эдуард настаивать на своих притязаниях на французский престол возможности не имели.

Правление Изабеллы и Мортимера, которое англичане поначалу встретили с одобрением как пришедшее на смену деспотичному правлению Эдуарда II, постепенно стало вызывать недовольство у населения, ибо оно принимало ту же форму стяжательства и насилия, которой придерживался прежний король вместе с ненавистными всем Диспенсерами. Изабелла оказывала влияние на нового короля, а на нее оказывал влияние Мортимер. Доходы Изабеллы значительно увеличились за счет землевладений королевы Филиппы, которыми управляла ее свекровь. Расширил свои владения и Мортимер за счет пограничных земель между Англией и Уэльсом.

Изабелла была умной и прозорливой женщиной и хорошо понимала, что главное недовольство баронов при правлении ее мужа вызывал произвол фаворитов, ненасытных Диспенсеров, и ей бы следовало унять амбиции своего фаворита Роджера Мортимера, но сделать она этого не могла – видимо, сильно зависела от его благосклонности. Даже когда Мортимер спровоцировал Эдмунда, графа Кента, ввязаться в обреченный на неудачу заговор, имевший целью освободить находившегося в заключении Эдуарда II, а затем приказал казнить заговорщика, Изабелла не смогла пресечь действия своего фаворита. И когда пошел слух, что Изабелла беременна, Эдуард III решил, что пора отрешиться от влияния матери, выполнявшей указания Мортимера.

15 июня 1330 года в Вудстоке, где в то время находился двор короля, королева Филиппа родила сына, известного в истории под именем Черный Принц. Летом того же года король и его придворные переехали в Ноттингем, и Мортимер выпустил предписание о созыве государственного совета, пригрозив наказанием приглашенным на этот совет баронам, если они не явятся. Можно только догадываться о том, какую цель преследовал Мортимер, но он, безусловно, знал, что не пользуется расположением у дворян, и, конечно, учитывал, что в скором времени совершеннолетие короля (у которого к тому же появился наследник) и потому Изабелла (а вместе с нею и он сам) может лишиться власти, если только не сумеет (даже путем угроз) заставить совет продлить ее властные полномочия.

Замок Ноттингем, возведенный Вильгельмом I, был огромным вместительным зданием, но Мортимер уведомил баронов, приехавших на совет, что в замке поселятся лишь король, Изабелла, он сам и охранники, а баронам предложил поселиться в городе, чем до крайности их обидел. Должно быть, Мортимер за стенами мощного укрепления чувствовал себя безмятежно, к тому же и Изабелла побеспокоилась об их безопасности: она сменила замки на воротах и двери в главную башню замка (где разместился король) и каждую ночь, проверив бдительность караула и убедившись, что двери заперты, забирала ключи с собой. Но это не помогло. Ночью 19 октября 1330 года сторонники короля во главе с комендантом замка, заранее поставившим своих людей в караул, проникли по подземному ходу в главную башню замка, где их встретил король, который указал, где находятся комнаты Изабеллы и Мортимера. В то время Мортимер разговаривал с канцлером, епископом Линкольна. Сторонники короля ворвались в его комнату и в завязавшейся драке убили двух телохранителей Мортимера, а его самого вместе с епископом препроводили в подземный ход.

Говорят, Изабелла, обращаясь по-французски к своему сыну, кричала, чтобы тот пощадил Мортимера. Но это странно – ведь она была в другой комнате и не могла видеть, что захватом ее любовника руководил Эдуард. На следующий день арестовали сторонников Мортимера, а король собрал парламент в Вестминстере и объявил, что впредь сам будет управлять государством, советуясь с наиболее уважаемыми людьми.

В ноябре 1330 года парламент, собравшись в Лондоне, приговорил Мортимера и двух его ближайших сторонников к смертной казни. 29 ноября Мортимера доставили в Тайберн на привязанной к лошади волокуше и предали казни через повешение. В сочельник та же участь постигла двух его сподвижников. Все трое были избавлены от более мучительной смерти, и всех троих разрешили похоронить по католическому обряду. Эдуард приложил все усилия для того, чтобы Мортимера судили без упоминания имени Изабеллы. Так и вышло, и Изабеллу, отстранив от государственных дел, отправили в замок Райзинг, определив ей хорошее содержание. После расправы над Мортимером были предприняты некоторые попытки найти людей, причастных к убийствам Эдуарда II и графа Кента, но все подозреваемые бежали из Англии, за исключением хозяина замка Беркли, где Эдуарду II пришел конец. Владельца замка судили, но оправдали. Не в пример своему отцу, Эдуард III был снисходительным человеком, и в установленном порядке многие сторонники Мортимера были помилованы, им возвратили их земли и титулы.

Эдуарду III предстояло устранить беззакония, имевшие место при Эдуарде II и во время правления Изабеллы и Мортимера. Многих должностных лиц сместили с их постов, но через короткое время тех, кто был пригоден к административной работе, восстановили в должности. Земельные наделы, пожалованные некоторым дворянам от имени Эдуарда III (а на самом деле преподнесенные в дар Изабеллой и Мортимером), были изъяты. Кроме того, Эдуард ужесточил законы, запрещавшие поединки, неофициальные рыцарские турниры и ношение оружия на парламентских сессиях. Однако там, куда не доходили руки монарха или правительства, обычным делом был бандитизм, а в судебной системе процветало мздоимство. Бытовала практика выставления напоказ частей расчлененных тел казненных за выступление против верховной власти, дававшая ясно понять, чем чреват неправильный выбор партии в политическом калейдоскопе событий. Бароны содержали частные армии и распоряжались ими по своему усмотрению, порой примыкая к тому военному деятелю, чья звезда восходила на политическом небосклоне.

Не имеет значения, зачем Эдуард III стремился развязать войну с Францией: возможно, полагал, что она принесет английской короне и стране в целом значительные доходы, а может, и вправду считал, что имеет по праву наследования веские основания для того, чтобы занять еще и французский престол. В любом случае представляется очевидным, что уже в относительно скором времени после удаления Изабеллы он решил начать войну с Францией. Но для этого следовало обезопасить тыл, предотвратив набеги шотландцев на английскую территорию.

Эдуарду понадобилось четыре кампании, чтобы утихомирить шотландцев, и каждый раз ему приходилось выставлять их агрессорами, иначе, если бы агрессором сочли английскую сторону, ему бы пришлось вернуть шотландцам двадцать тысяч фунтов, полученных по Нортгемптонскому договору и потраченных Изабеллой на свои нужды. Вначале Эдуард действовал с помощью «лишенных наследства» баронов, оказавшихся без своих землевладений в Шотландии по Нортгемптонскому договору. Они под предводительством Эдуарда Балиола, сына низложенного шотландского короля Давида Балиола, собрали армию и высадились в Шотландии. Эдуард III публично осудил эти военные действия, запретил движение армии Балиола по территории Англии и даже конфисковал поместья баронов, принявших участие в экспедиции (через месяц вернув их собственность). В то же самое время Эдуард III согласился заплатить феодальную подать французскому королю за землевладения в Аквитании и Понтье, пообещал заключить с французской королевской фамилией матримониальные соглашения и согласился отправиться вместе с Филиппом VI в Крестовый поход.

В то время Шотландия находилась в раздробленном состоянии, и центральную власть в стране пыталось наладить регентство при шестилетнем короле Давиде Брюсе. В этих условиях армия Балиола легко добилась успеха, и, хотя ему не удалось завоевать всю Шотландию, в сентябре 1332 года он взошел на шотландский престол, пообещав Эдуарду III выплачивать феодальную подать за всю страну. Давид со своим двором спешно бежал во Францию, и стало ясно, что обещание англичан не нападать на Шотландию было всего лишь фарисейством. Тем временем папа римский, стараясь предотвратить войну между двумя крупнейшими державами христианского мира, пообещал французскому королю обложить налогами священнослужителей, чтобы, собрав необходимые деньги, организовать Крестовый поход. Французы и англичане находились в относительном мире между собой (французы провели лишь несколько налетов на Нормандские острова, да еще их небольшой конный отряд высадился в Шотландии).

В 1333 году активизировались шотландцы. Они захватили Берик и стали оттуда совершать рейды на английские земли. Эдуард объявил, что шотландцы нарушили Нортгемптонское соглашение, выступил против них с армией и разбил наголову в сражении при Халидон-Хилле. Для усмирения шотландцев этого не хватило, и в 1334, 1335 и 1336 годах Эдуард провел еще три кампании, завершив свой поход в гористом Хайленде (так далеко в глубь страны не продвигался даже Эдуард I), причем на этот раз английский король умудрился не допустить развязывания шотландцами партизанской войны.

Филипп VI пришел к мысли, что английский король не собирается соблюдать Нортгемптонское соглашение, да и участвовать в Крестовом походе тоже. Эти суждения французского короля были подтверждены Робером Артуа, бежавшим из Франции и нашедшим себе прибежище при дворе Эдуарда III.

Робер Артуа был одним из ближайших друзей и советников Филиппа VI, теперь же он стал его заклятым врагом. Когда герцог Артуа, отец Робера, умер в 1299 году, герцогство перешло не к четырнадцатилетнему Роберу, а к престарелой сестре почившего герцога. Робер с этим, разумеется, не смирился, но ни уговоры, ни тяжбы, ни подкуп должностных лиц, ни шантаж, ни прямые угрозы не помогли. Робер женился на сестре дофина Филиппа, а когда тот взошел на французский престол, стал одним из его советников. Робер пытался убедить Филиппа VI конфисковать герцогство Артуа до рассмотрения его, Робера, притязаний. К несчастью для Робера, в 1339 году его тетка скончалась, и герцогство перешло к герцогине Бургундской, имевшей более высокое положение в обществе по сравнению с теткой Робера благодаря своему супругу, одному из наиболее знатных и могущественных французских дворян. Робер подал в суд, чтобы отстоять свои притязания, но поданные им документы признали фальшивыми. Филипп VI пришел в ярость, решив, что его одурачили, и теперь уже самому Роберу грозил суд. Робер бежал в Нидерланды, откуда сыпал угрозами Филиппу VI: обязался поднять мятеж или погубить колдовством всю семью французского короля. В ответ Филипп конфисковал его земли и приказал найти и схватить. В 1334 году Робер прибыл в Англию и появился при королевском дворе, где его встретили с интересом, но не более. В то время Эдуард III не собирался конфликтовать с Францией, и он повелел Роберу Артуа не оскорблять Филиппа VI.

К 1336 году положение изменилось. Эдуард обеспечил безопасность своих северных территорий и заключил ряд союзов со странами, граничившими с французами, но находившимися в вассальной зависимости не от Филиппа VI, а от Людовика IV[21], императора Священной Римской империи, отчасти потерявшего святость, но не могущество, после того как его отлучили от Церкви. Надежность этих союзов зависела от географической удаленности союзников англичан от проводившей собственную политику Франции. Германские государства, граничившие с Францией по Маасу, полностью одобряли союзный договор с Англией, а вот Фландрия, географически примыкавшая к Франции, заключила союз с англичанами с меньшим энтузиазмом, да и согласилась с инициативой английского короля лишь по той причине, что опасалась, что в ином случае англичане перестанут поставлять в страну шерсть, основное сырье для местной промышленности.

С 1309 года папы римские держали свою резиденцию в Авиньоне, на юге Франции, куда они переехали, чтобы избавиться от интриг и засилья на папском престоле представителей могущественных итальянских семей. До возвращения папской резиденции в Рим в 1378 году все папы, пребывавшие в Авиньоне, были французами, как и большинство кардиналов, получивших столь высокую должность благодаря родству с папой. Хотя юг Франции по языку и культуре значительно отличался от ее северных территорий (места пребывания короля и правительства), англичане считали, что папа римский находится в зависимости от французского короля, и потому, хотя на словах относились к папству с почтением, на деле любые мирские акции папы воспринимали со скептицизмом.

Папа Иоанн XXII был суеверным и раздражительным человеком, зато твердой рукой приумножал свои сбережения, и когда скончался (декабрь 1334 года), то оставил после себя огромные ценности. Бенедикт XII был склонен к чревоугодию и избыточным возлияниям, но имел острый политический ум. Чтобы установить мир в Европе и направить воинственную энергию французов и англичан в подходящее русло, он положил предпринять Крестовый поход и стал финансировать строительство кораблей для перевозки крестоносцев в Святую землю, которую собирался освободить от ига магометан. Однако в марте 1336 года Бенедикт XII понял, что Эдуард не собирается принимать участие в Крестовом походе, а король Франции в этом случае не оставит свою страну и тоже не отправится в экспедицию. Тогда Бенедикт освободил священнослужителей от налогов и прекратил строительство кораблей. Построенные корабли достались Филиппу и стали курсировать между Марселем и портами на побережье Ла-Манша. Англичане сочли, что такая активность французского флота является прологом к вторжению в Англию, и Эдуард начал принимать ответные меры.

Английские короли с давних пор величают себя «владыками моря», но во времена вступления на престол Эдуарда III англичане не имели ни большого боеспособного флота, ни славных морских традиций. Начиная с 1066 года, до тех пор пока король Иоанн не потерял своих землевладений во Франции, англичане все же контролировали морские коммуникации в прибрежных водах Атлантики. Корабли, курсировавшие между Бордо и английскими портами, держались береговой линии, не углубляясь в Бискайский залив. Постоянного военного флота у Англии не было. Когда возникала угроза вторжения неприятеля, флот собирался и приводился в боевую готовность; когда угроза вторжения исчезала, флот распускался.

В распоряжении Эдуарда III было всего несколько кораблей (да и то с одним штурманом, без команды). В случае военной угрозы с моря обороноспособность страны теоретически зависела от Пяти портов, союза, учрежденного в середине двенадцатого столетия распоряжением короля. Этим портам были предоставлены немалые привилегии, и в частности, право взимания таможенных пошлин. Взамен союз был обязан предоставлять английскому королю 57 кораблей на пятнадцать дней для ведения боевых действий на море. Но союз Пяти портов часто уклонялся от полномерного выполнения своих обязательств, а в число поставлявшихся кораблей нередко включал некоторое количество рыболовных судов. На практике Эдуарду III приходилось рассчитывать не на союз Пяти портов, а на Грейт-Ярмут, откуда и прибывало большинство кораблей, пригодных к войне на море.

Командование английскими кораблями было возложено на двух адмиралов – адмиралов Юга и Севера. Но эти должности занимали или военачальники, имевшие опыт военных действий только на суше, или влиятельные бароны, как правило, вообще не знавшие военного дела. Английский флот состоял в основном из когов – как представляется, преемников ладей викингов. Коги были построенными из дуба широкими, с небольшой осадкой одномачтовыми купеческими судами. Они несли прямой парус и были оснащены кормовым рулем. Коги, в зависимости от тоннажа, делились на две категории: до 10 т и до 120 т, хотя были и трехсоттонные корабли[22]. Оснащенные прямым парусом, коги не могли идти против ветра и характеризовались плохой маневренностью, но могли ходить по бурному морю, благодаря малой осадке подходить близко к берегу и перевозить значительное количество грузов. Большинство кораблей, комплектовавших военно-морской флот англичан, являлись стотонными когами – шестнадцать футов длиной и двадцать шириной. Они оснащались двумя надстройками и «вороньим гнездом» на мачте. Экипаж стотонного кога состоял из двадцати пяти человек, а в боевой состав входили стрелки из лука и пращники, располагавшиеся на возведенных надстройках. Тактика ведения боя была проста: протаранить корабль противника и при случае потопить или взять на абордаж и выбросить за борт команду, как живых, так и мертвых.

24 мая 1337 года Филипп VI объявил о конфискации Аквитании, сославшись на то, что Эдуард не выполняет свои вассальные обязательства и укрывает Робера Артуа. Эти действия французского короля можно считать началом Столетней войны. В ответ Эдуард послал в Нидерланды небольшое передовое соединение, чтобы оно подготовило лагерь для приема английской армии. В ноябре 1337 года из Сандвича в Нидерланды отправилось восемьдесят пять кораблей, взявших на борт двухтысячный экипаж, полторы тысячи солдат и большую партию шерсти, чтобы от ее продажи выручить деньги, необходимые для проведения экспедиции. Командовал флотом Уолтер Мэнни, адмирал Севера, под началом которого находились все порты от Темзы до располагавшегося у шотландской границы Берика. Уолтеру Мэнни предстояло отличиться в сражениях и сделать карьеру.

Выходец из Эно, Уолтер был младшим сыном небогатого дворянина. Он приехал в Англию пажом в свите королевы Филиппы. Оставаясь в штате Филиппы, прислуживал ей за столом, а затем стал ходить за ее борзыми. В 1331 году его возвели в рыцарское достоинство, а в 1332 году он состоял в рядах армии Балиола, вторгнувшейся в Шотландию, и проявил в боях смекалку и доблесть. Затем Уолтер Мэнни участвовал во всех шотландских кампаниях Эдуарда, успешно продвигаясь по службе. В 1337 году он был уже компетентным военачальником, известным не только своим организационным талантом, но и бесстрашием. Но Мэнни были присущи и недостатки: он был корыстолюбив и жесток, как многие в его время.

Прежде чем идти прямо в Дордрехт, порт на Майне юго-восточнее Роттердама, как он вначале намеревался, Мэнни решил поправить свое материальное положение и атаковал город Слейс, но встретил вооруженный отпор. Тогда он захватил остров Кадзанд (недалеко от Зеебрюгге), где взял в плен несколько местных аристократов, чтобы получить за них выкуп. Затем он разграбил город, а сопротивлявшихся жителей запер в церкви и сжег. Хотя проведенная операция принесла ему кое-какой личный доход, с военной точки зрения она была, по существу, бесполезной. Наконец добравшись до Дордрехта и оставив там привезенное войско, Мэнни вернулся в Англию, чтобы собрать необходимое количество кораблей для транспортировки на континент основной королевской армии.

16 июля 1338 года Эдуард III отплыл из Уолтон-он-Наза (порта на эссекском побережье южнее Харвича). Высадившись в Антверпене, английский король проявил невероятную изворотливость, заручился поддержкой феодальных правителей Нидерландов, после чего проследовал в Кобленц, где в сентябре император Священной Римской империи Людовик Баварский – чьи антифранцузские и антипапские настроения были подкреплены существенной мздой со стороны английского короля, – провозгласил Эдуарда сюзереном всех императорских фьефов западнее Рейна. Даже неуклюжий отказ Эдуарда поцеловать ногу щедрого императора не испортил праздничной церемонии.

Начинать военные действия против французского короля в том году было поздно, и, пообещав своим новым союзникам (феодальным правителям Нидерландов) необходимые средства для закупки продовольствия войскам, Эдуард повелел им сосредоточить эти войска неподалеку от Брюсселя в июле 1339 года. На зиму Эдуард со своим двором остановился в Антверпене, поручив священнослужителям отвечать на упреки папы римского, обвинявшего Эдуарда в сотрудничестве с отлученным от Церкви Людовиком и в помощи Роберу Артуа. Папа также напомнил Эдуарду о том, что его предшественники на троне попадали в неприятное положение, доверяя иностранным советникам, – явный намек на пристрастие отца Эдуарда к фавориту Пьеру Гавестону.


В июле войска союзников не прибыли к месту сбора, и только в сентябре 1339 года Эдуард начал кампанию, так и не дождавшись, к своей досаде, всех обещанных войск. Кампания выдалась изнурительной и дорогостоящей. Эдуард маневрировал в Пикардии вокруг Камбре, Сен-Кантена и Бьеронфосса, но так и не встретился в сражении с неприятелем. Филипп VI был осторожен: победа не приносила ему завоевания Англии, а в случае поражения он мог потерять собственную страну. Чем дольше Эдуард оставался во Франции, не сумев навязать французам решающего сражения, тем больше нарастала опасность, что союзники ретируются. К тому же постепенно заканчивались деньги на содержание армии. Конец кампании Эдуард встретил в сумрачном состоянии духа: он не только не одолел неприятеля, но и задолжал армии. Теперь ему следовало собрать достаточно средств для новой кампании и убедить Фландрию, что соблюдаемый ею нейтралитет не принесет никакой пользы.

23 января 1340 года на базарной площади Гента Эдуард III провозгласил себя королем Англии и Франции. Он руководствовался не только своими наследственными правами по линии матери (подстрекаемый еще и Робером Артуа), но также и тем, что если он объявит себя французским монархом, то фламандцы, не опасаясь, что их обвинят в измене, смогут сражаться против Филиппа, посчитав того узурпатором. Более того, провозгласив себя королем Франции, он более не сможет находиться в феодальной зависимости от Филиппа и платить ему подать за пользование своими же землями.

В развитие этого плана Эдуард включил эмблему французского монарха – королевские лилии – в свой герб, и, таким образом, английские львы (или леопарды) оказались изображенными на одном геральдическом поле с французскими королевскими лилиями. Изменив герб, Эдуард принял девиз «Dieu et Mon Droit» («Бог и мое право»). Филипп, как ни странно, не выразил недовольства тем, что Эдуард включил в свой герб лилии (как внук французского короля он был вправе использовать этот символ), зато возмутился тем, что на геральдическом гербе английские львы – символ затерявшегося в море бедного острова – расположены выше французских лилий, символа власти великой Франции. В Англии не все одобрили акцию Эдуарда. Англичане не любили французов, и парламенту пришлось принять статут, установивший, что ни при каких обстоятельствах – ни в настоящем, ни в будущем – англичане не могут подчиняться французским законам.

Филипп VI не отваживался дать Эдуарду III решающее сражение в Северной Франции и потому ограничивался военными действиями в Гаскони и осадой английских замков в Аженуа. В 1337–1339 годах французы активизировались на море, совершив рейды на английские порты Рай, Фолкстон, Дувр, Харвич и Плимут, а также на остров Уайт. Высадившись в том или ином английском порту, французы грабили город, убивали сопротивлявшихся, сжигали то, что могло гореть, и уходили обратно в море. В 1338 году пострадали от французов и Нормандские острова. Захватив большинство из них, французы удерживали острова до 1340 года. В 1338 году французы также захватили английские корабли, коги «Кристофер» и «Эдуард». В то время как англичане грабили Ле-Трепор и Булонь, ни один их собственный город на восточном и южном побережьях страны не чувствовал себя в безопасности: французы могли ударить в любой момент, подойдя к городу на галерах – гребных судах, гораздо меньше, чем английские коги, зависевших от ветров и приливов-отливов.

Эдуард III испытывал серьезные материальные затруднения. Для оплаты наемников и содержания на континенте английской армии требовались значительные расходы. Эдуард брал кредиты у итальянских банкиров, а также у английских и фламандских купцов. Когда деньги заканчивались, Эдуард прибегал к новым кредитам, но они шли на частичное погашение старых. За шерсть, привезенную в Нидерланды, удалось выручить меньше, чем ожидалось. Дела обстояли настолько плохо, что Эдуард в Брюгге заложил собственную корону, но рассчитаться с кредиторами не сумел. Ему было необходимо быстро склонить чашу весов в свою пользу, для чего следовало достать необходимые деньги в Англии, собрать большую боеспособную армию и разбить наголову французов в генеральном победоносном сражении. 13 февраля 1340 года Эдуард возвратился в Англию, чтобы достать денег; отъезд был унизительным. Ему пришлось оставить в заложниках нескольких знатных аристократов и даже королеву Филиппу, а также пообещать, что вернется с деньгами, а если без них, то сам станет заложником, пока не найдутся деньги.

Во время отсутствия в Англии Эдуарда английский парламент тщательно обсуждал целесообразность расходов, вложенных в проводившуюся кампанию, и рассматривал насущный вопрос, при каких условиях можно ввести в стране дополнительные налоги. В марте 1340 года Эдуард появился в парламенте и использовал все королевское красноречие, чтобы склонить парламентариев на свою сторону. Он объяснил, что если не собрать денег, то его честь будет посрамлена, все свои земли во Франции он утратит, а сам сядет в тюрьму за долги. Далее он заверил парламент, что не собирается ни объединять два государства, ни предпринимать какие-либо акции в Англии в качестве французского короля. Парламент удовлетворил пожелание Эдуарда и ввел налог в размере девятой части от имущества населения. Кроме того, парламентарии обложили налогом священнослужителей. Правда, они решились пойти навстречу английскому королю на определенных условиях, но Эдуард даже не стал эти условия обсуждать, согласившись их неукоснительно выполнять. Удалось Эдуарду договориться и с лондонскими купцами, предоставившими новые займы.

Армия, собранная Эдуардом для усиления группировки, все еще пребывавшей на континенте, состояла из солдат феодалов, наемников и рассчитывавших разбогатеть на войне волонтеров. Численность армий, воевавших в Средневековье, явно преувеличивается хронистами. Все же можно хотя бы примерно определить численность армии Эдуарда, набранной после его возвращения в Англию, исходя из количества кораблей, собранных для ее перевозки на континент. Правда, хронисты приводят разные данные. По Ланеркосту, для перевозки этой армии на континент использовали 147 кораблей; Ле Бейкер приводит другие данные – 260 кораблей. Однако хронисты тех времен не расходятся в данных о количественном составе французского флота (около 200 кораблей) и сходятся на том, что французский флот был больше английского. Тогда, вероятно, флот Эдуарда состоял не более чем из 150 судов. Но часть этого флота (около 50 судов) была необходима для перевозки продовольствия, лошадей и дам – приближенных королевы Филиппы, отправлявшихся за море к своей госпоже. Для перевозки солдат, стало быть, оставалось около 100 кораблей. Стотонный ког мог вместить максимум сто человек (включая двадцать пять членов команды), но в собранном флоте были, наверное, корабли и меньшей грузоподъемности. Тогда, по примерным расчетам, эта армия Эдуарда состояла не более чем из пяти тысяч солдат в соотношении три лучника к двум тяжеловооруженным всадникам.

В июне 1340 года, когда флот Эдуарда был готов выйти в море, англичане узнали, что флот французов направляется к Слейсу, порту при впадении в море Звина и Хонде (северо-восточнее Брюгге). Англичане сочли, что французы намереваются вторгнуться в Англию или воспрепятствовать их кораблям пересечь Английский канал. Тогда Эдуард решил не отправляться в Дюнкерк или Остенде, чтобы высадить армию, а дать бой французскому флоту. Это было рискованное решение, приведшее в изумление английского канцлера, архиепископа Стратфорда, и тот, когда не смог уговорить Эдуарда отказаться от опрометчивой акции, отказался от должности и вернул Эдуарду Большую государственную печать. Эдуард вызвал к себе адмирала Роберта Морли и спросил его мнение. Морли поначалу служил Эдуарду II, затем примкнул к партии, свергнувшей этого английского короля, при Эдуарде III принимал участие в шотландских кампаниях, пока наконец не перешел на флотскую службу. Он с успехом командовал морскими налетами на французское побережье и в феврале 1339 года стал адмиралом Севера. Морли высказался против боя с французским флотом, пояснив, что это сражение связано с большим риском. Его поддержал и опытный фламандский моряк Джон Краббе. В свое время он был наемным пиратом на службе у шотландского короля, затем попал в плен к англичанам, после чего сражался на их стороне, дослужившись до капитана. Эдуард возмутился и холодно сообщил всем троим, что они могут остаться в Англии, а он не преминет сразиться с французами. Эдуард успокоился лишь после того, как Морли и Краббе пошли на попятный, заявив, что не могут возражать королю и готовы выйти с ним в море, чтобы дать бой французскому флоту.

Морское сражение при Слейсе (первая значительная баталия Столетней войны) имело для англичан такое же большое значение, как разгром испанской Непобедимой армады в 1558 году и Трафальгарское сражение 1805 года. Если бы Эдуард проиграл этот бой, то двадцатитысячная французская армия, с которой Филипп VI собирался вторгнуться в Англию, не встретила бы никакого отпора на море, да и на суше ей оказали бы лишь небольшое сопротивление. Но несомненно, что Эдуард, решив дать бой французскому флоту, рисковал так же, как спустя пятьсот с лишним лет адмирал Джеллико, командующий английским британским флотом в Ютландском морском сражении. И тот и другой могли проиграть в одночасье.

Несмотря на то что англичане время от времени совершали морские налеты на французское побережье, французы имели на море весомое преимущество, а если бы Великая морская армия, как гордо Филипп VI называл свой флот, вошла в Английский канал годом раньше, состав французского флота был бы еще более мощным. В то время французы имели большее количество кораблей, чем сейчас, в том числе гораздо больше галер, более маневренных и лучше приспособленных к сражениям на море, чем неповоротливые английские коги. К счастью для англичан, волнения в Генуэзской республике не позволили местным властям предоставить свои галеры (с ними и экипажи) французскому королю, да и сами англичане во время очередного морского рейда сожгли в Булони несколько французских галер, вытащенных на берег. Теперь же в состав французского флота, находившегося у Слейса, входило всего-навсего шесть галер: четыре своих и две генуэзских. Кроме них в состав французского флота входило двадцать две весельные баржи – не такие маневренные, как галеры, но все же более управляемые, семь военных парусных кораблей и сто пятьдесят семь реквизированных торговых судов. Французы при Слейсе располагали девятнадцатитысячной армией (включая экипажи судов), но, правда, только пять сотен лучников и сто пятьдесят тяжеловооруженных конников являлись профессиональными воинами. Остальные боевого опыта не имели.

Зная, что Эдуард собирается идти в Нидерланды, французам следовало блокировать английские порты или встретить английский флот в море и уничтожить его. Французы не сделали ни того ни другого. Французские корабли стояли в эстуарии, простиравшемся до острова Кадзанд, в трех милях от побережья. Адмиралы Бегюше и Кирье, связав корабли цепями, построили их в три защитные линии фронтом к морю. Бегюше, невысокий грузный норманн, ранее успел провести несколько успешных морских налетов на английское побережье. Кирье тоже был опытным моряком, но адмиралы между собой не ладили. Несмотря на свой опыт, они допустили роковую ошибку. Им следовало дать бой англичанам в открытом море – в то время французские моряки были искуснее англичан, и их мастерство обеспечило бы им преимущество, несмотря на нехватку галер. Вместо этого французские адмиралы решили дать бой англичанам у берега, чуть ли не на суше, а на суше англичане драться умели. Еще одним военачальником французского флота был наемник из Генуи, побывавший во многих морских сражениях Пьетро Бернаберо (Бербануар, Бербевер или Бербабере – в зависимости от источника информации). Вот он придерживался правильного суждения. Он заявил, что выбранное французами защитное построение кораблей мешает необходимой маневренности и лучше дать бой англичанам в открытом море, используя преимущество в количестве кораблей.

Английский флот отплыл из устья Оруэлла на рассвете 24 июня 1340 года. Король находился на борту кога «Томас». На следующий день, в 9 часов утра, англичане подошли к фламандскому побережью и увидели вдали флот противника. Эдуард повелел одному из священнослужителей сойти на берег и отправиться за десять миль, в Брюгге, чтобы уговорить фламандцев напасть на французский флот с берега, в то время как англичане нападут на неприятеля с моря. Кроме того, на берег высадились три рыцаря, чтобы разведать количественный состав и точную дислокацию французского флота. Утром 24 июня Эдуард получил необходимые сведения, а также донесение посланного к фламандцам священнослужителя. Жители Брюгге считали, что если англичане нападут на французский флот, значительно превосходящий английский количественным составом, то непременно проиграют сражение. Они посоветовали английскому королю подождать несколько дней, пообещав прислать в качестве подкрепления несколько своих кораблей.

Король не внял советам фламандцев, но решил подождать атаковать неприятеля, пока солнце светит в глаза. Он отвел свой флот в море, чтобы принять боевой порядок. Маневрирование заняло почти весь день. Французы, вероятно, подумали, что англичане решили ретироваться, и стали разъединять свои корабли, чтобы преследовать неприятеля. Возможно, на этом настаивал Бернаберо. Как бы там ни было, многие французские корабли все еще были скреплены цепями между собой, когда Эдуард, дождавшись прилива и попутного ветра, перешел в наступление.

Эдуард построил свои корабли в одну линию фронтом к противнику, причем каждый корабль с солдатами на борту находился между кораблями со стрелками из лука. Лучники располагались на специальных платформах, возведенных на носу и корме, откуда, сблизившись с французскими кораблями, повели залповую стрельбу, посылая во французов град стрел и сметая их с палуб. Французские лучники тоже не оставались без дела, но они уступали в мастерстве англичанам да и стреляли каждый сам по себе. Самые большие французские корабли находились в передней оборонительной линии, и англичане их взяли на абордаж, что было непросто, ибо французские корабли были выше английских; оказавшись на палубе неприятельских кораблей, англичане, пустив в ход мечи, булавы и пики, действовали умело, использовав опыт, полученный в шотландских кампаниях. Англичане захватывали корабль за кораблем, находившейся в передней оборонительной линии неприятеля, и вернули себе ког «Кристофер». Во второй оборонительной линии, которую составляли корабли меньшей грузоподъемности, с менее обученными солдатами на борту, началась паника, и к исходу дня англичане захватили большинство этих судов. Корабли, стоявшие в третьей линии, пытались уплыть. Во время боя французы, не выдержав натиска англичан, прыгали за борт, но тех, кто сумел добраться до берега, встречали фламандцы, подоспевшие к месту сражения. Те, кто не умел плавать (а такие составляли большинство), утонули, как и те, кто плавать умел, но был в тяжелых доспехах. С наступлением темноты некоторым французским судам и генуэзским галерам удалось выйти из боя и скрыться в ночи. В сражении при Слейсе англичане одержали убедительную победу: захватили или пустили ко дну сто девяносто неприятельских кораблей.

Хронисты, современники Эдуарда, приписывают эту ошеломляющую победу милости Бога, однако причины победы были в другом. Французы, несмотря на преимущество в искусстве судовождения и количественном составе флота, не использовали возможность дать бой англичанам в открытом море и поставили свои корабли в эстуарии, да еще лишив их маневренности. А в ближнем бою, напоминавшем битву на суше, англичане были явно сильнее за счет скорострельности лучников и боевой подготовки солдат, получивших богатый опыт в сухопутных сражениях. По данным некоторых источников, французы потеряли в бою при Слейсе от двадцати до тридцати тысяч убитыми, но эти данные представляются крайне завышенными. Конечно, если в сухопутном сражении при неблагоприятном положении дел, грозящем разгромом, можно бежать с поля боя и сохранить себе жизнь, то в бою на море, при той же необходимости, бежать некуда, разве что прыгнуть в море, и все же наиболее вероятно, что французы в бою при Слейсе потеряли не более половины своего войска (около десяти тысяч убитыми, ранеными и попавшими в плен).

Адмирал Кирье пал в бою, а Бегюше попал в плен. Тот, кто взял его в плен, рассчитывал получить выкуп за французского адмирала, но король рассудил иначе. Из памяти англичан еще не изгладились морские налеты французов на английское побережье, сопровождавшиеся убийствами и разбоем, и Эдуард приказал повесить несчастного Бегюше на мачте его же судна. Потери англичан оказались сравнительно небольшими: от четырехсот до шестисот человек убитыми или ранеными. Не избежал ранений и английский король, но Эдуард получил незначительные ранения – в бедро и руку. После боя при Слейсе у французов еще остались возможности совершать морские налеты на английское побережье, но о крупномасштабном вторжении в Англию речи больше быть не могло.

После победы при Слейсе у англичан появилась, казалось бы, неплохая возможность развить успех в Северной Франции: Эдуард решил захватить Турне, а Роберу Артуа, возглавившему фламандское войско, усиленное отрядом английских лучников, повелел взять Сент-Омер. Обе акции провалились: Робер не сумел взять Сент-Омер и присоединился со своим войском к английскому королю, но Эдуард даже с полученным подкреплением не смог захватить Турне – у него не было осадных машин.

Тем временем у английского короля снова стало не хватать денег на содержание армии, и он обратился в парламент за помощью. Англичане поддерживали войну, но были крайне негативно настроены против введения новых налогов. Один из хронистов пишет: «Народная любовь обратилась в ненависть, а молитвы – в проклятия, по той причине, что вызрело недовольство». Кое-какие субсидии Эдуард все-таки получил, но этих средств не хватило ни на осаду неприятельских городов, ни даже на простое пребывание армии на вражеской территории. В сентябре, когда погода ухудшилась, продовольственные деньги подходили к концу, а союзники Эдуарда начали порывать отношения, папа римский предложил английскому королю принять участие в Крестовом походе, который собирался организовать. Эдуард согласился и вернулся в Англию. Столь бесславным оказался конец кампании с многообещающим началом. Только через шесть лет Эдуард одержит не менее блистательную победу, как в сражении при Слейсе, но это случится уже на суше.


Глава третья
От обязанности служить к профессиональному войску

Столетняя война в известном смысле война профессионалов и дилетантов, в ходе которой рос профессионализм английской армии, а за ним, с отставанием, и профессионализм французов. Еще во времена Эдуарда I английская система формирования армии, сочетавшая англосаксонский порядок комплектования и норманнский порядок набора (основанный на устоях феодализма), начала давать сбои. Англосаксонская армия набиралась из полупрофессиональных солдат на службе короля, а также из народного ополчения, и представляла собой временную военную силу, которая использовалась как для участия в локальных конфликтах, так и для защиты страны, как, например, под водительством короля Гарольда в битве при Стэмфорд-Бридже, а затем в битве при Гастингсе. Норманнская система формирования армии исходила из феодального положения, гласившего, что все земли принадлежат королю, а он жалует эти земли своим сторонникам, которые за это обязаны предоставлять ему военную помощь. Эта помощь выражалась в определенном количестве рыцарей и солдат, предоставлявшихся королю землевладельцами и арендаторами на оговоренное время, обычно на сорок дней. Эти арендаторы часть земли нередко передавали в использование своим арендаторам, и те тоже брали на себя военные обязательства.

Каждый рыцарь сам себя обеспечивал необходимой экипировкой: кольчугой (впоследствии замененной цельнометаллическими доспехами), шлемом, копьем, мечом и щитом, а также по меньшей мере одним боевым конем. У каждого рыцаря имелись сопровождающие: паж для чистки снаряжения и прочих услуг, грум для ухода за лошадью и слуга. Войска нередко пополняли оруженосцы и молодые аристократы, стремившиеся получить рыцарское достоинство. Монастыри и епископства тоже имели военные обязательства, обычно, но не всегда, заменявшиеся денежной компенсацией. Количество рыцарей, направлявшихся в армию каждым землевладельцем после норманнского завоевания Англии, неуклонно снижалось, по всей вероятности, потому, что экипировка все более и более дорожала, и в 1217 году сто пятнадцать арендаторов поставили армии всего четыреста семьдесят рыцарей.

Когда Эдуард III взошел на престол, в Англии сословие пэров еще не приняло современную упорядоченную систему деления на дворянские титулы, такие как нынешние барон, виконт, граф, маркиз и герцог. Эдуард III первым ввел титул герцога – для своего старшего сына принца Уэльского. После завоевания Англии норманны переняли у англосаксов титул «эрл» (то же, что «граф», но произошедший от скандинавского jarl), а Вильгельм I учредил титул барона (низшую степень сословия по отношению к эрлу). А вот звание рыцаря в те времена имело не то значение, что сейчас, когда существуют две степени рыцарства: рыцарь-бакалавр (в это достоинство возводит король) и рыцарь-баронет. Рыцарь-бакалавр – титул пожизненный, а рыцарь-баронет – наследственный. Рыцари-бакалавры именуются сэрами, а их жены – леди. Рыцари-баронеты также именуются сэрами, но на письме после фамилии баронета ставятся буквы Bart или Bt (сокращение от английского baronet). Титул рыцаря-баронета относительно низок; его ввел Яков I в 1611 году для пополнения королевской казны.

В Средневековье система дворянских титулов была более гибкой. Чтобы просто считаться рыцарем, достаточно было иметь необходимое снаряжение. Если человек проявлял доблесть, мужество и военное искусство, то со временем, чаще перед сражением, его официально возводили в рыцарское достоинство. А вот титул рыцаря-баннерета (упраздненный в XVII веке) можно было получить только на поле боя, да и то, как правило, лишь в том случае, если в этом сражении участвовал сам король[23]. Рыцарь-баннерет имел право нести прямоугольное знамя (в отличие от рыцарей ниже рангом, которым дозволялось нести треугольное знамя), а также иметь собственные герб и девиз.

Люди, входившие в рыцарское сословие, готовили себя к военной карьере, но прежде всего – к турнирам и рыцарским поединкам, и потому в сражении с неприятелем их было довольно трудно настроить на коллективные действия и обязать неукоснительно следовать тактике ведения боя, выбранной военачальником. Рыцари – посвященные в это достоинство или нет – были, по сегодняшним понятиям, офицерами, а рядовой и сержантский состав (продолжая говорить сегодняшним языком) набирали из людей, годных к военной службе, в округах или графствах. Но эти люди служили в армии лишь определенное время, да и сам набор в армию сопровождался постоянными спорами: кто должен содержать этих людей – местные власти или правительство.

Когда король лично общался со всеми крупными землевладельцами королевства, феодальная система формирования армии работала сносно и королевское войско успешно пресекало династические конфликты и шотландскую интервенцию. Но и тогда королевская армия не могла проводить кампанию, длившуюся больше сорока дней, и комплектовать людьми постоянные гарнизоны, когда в каком-либо месте возникала такая необходимость. Солдаты не могли находиться вне дома, когда приходило время заниматься сельскохозяйственными работами, и это значительно ограничивало размах и продолжительность военной кампании. Но еще в 1171 году, когда против Генриха II выступили его сыновья, выяснилось, что войско, состоявшее из людей, отбывавших воинскую повинность, усилено «рыцарями на жалованье». Учитывая, что английским монархам придется воевать за пределами королевства (в основном во Франции и Шотландии) и вести длительные кампании с отрывом на это время солдат от дома, переход от феодальной системы формирования армии к набору людей, служащих за плату, был, несомненно, прогрессивным явлением. Раз солдаты служат за жалованье, их можно посылать в те места, куда приказывает король, и он, пока платит, может на них полагаться.

В Англии профессиональную армию стал организовывать Эдуард I; он платил всем, кроме высших военачальников. Этим он заложил основу блестящих побед своего внука Эдуарда III, одержанных над французскими армиями, превышавшими английское войско количественным составом, но сформированными согласно полуфеодальной системе набора в армию. Одним из путей набора профессиональных солдат являлась вербовка иностранных наемников, готовых служить тому, кто больше заплатит. В английскую армию нанимались выходцы из неплодородных земель, таких как Бретань, из густонаселенных районов, таких как Фландрия и Брабант, а также из мест, где было трудно найти работу (таких как, к примеру, Генуя). Набор наемников в армию сопровождался сложностями, обусловленными свойственной англичанам антипатией к иностранцам (полностью не изжитой до настоящего времени), и потому в составе английской армии, действовавшей за пределами королевства, было много наемников из Бретани и Фландрии, а в войсках, действовавших на территории Англии, сравнительно мало. Даже валлийских солдат англичане не жаловали, а те после окончания военной кампании спешили в ближайший порт, чтобы уехать домой.

Привлечение наемников в армию привело, по крайней мере у англичан, к пересмотру взглядов на использование солдат различного профессионального назначения. Ранее основной костяк армии составляли конные рыцари, сражавшиеся в доспехах, защитном вооружении. Их кони тоже несли доспехи, прикрывавшие нос, грудь и крестец. Тактика боя была простой: конные рыцари шли в атаку, стараясь рассеять противника, смять всех, кто встретится на пути. В отдельных случаях их поддерживали плохо вооруженные пехотинцы и недостаточно обученное ополчение. Рыцари облачались в кольчугу или цельнометаллические доспехи, а их оружием были копье, меч и щит.

Рыцарь немыслим без боевого коня. Некоторые историки полагают, что эти кони были схожими с современными першеронами или шайрами. Но более вероятно, что кони рыцарей были схожи с нынешними ирландскими гунтерами, низкорослыми коренастыми лошадьми с коротким, но хорошо развитым крупом. Высота таких коней в холке составляла четырнадцать-пятнадцать ладоней[24], хотя в Королевском арсенале в Лидсе можно увидеть снаряжение боевых рыцарских коней, наводящее на мысль, что эти кони были на ладонь выше[25]. Также некоторые историки полагают, что кони рыцарей были физиологически полноценными, да и на гобелене из Байе боевой конь английского рыцаря выглядит именно таковым. Но полноценные кони по сравнению с холощеными излишне норовисты, и потому на средневековых живописных полотнах изображенные на них физиологически полноценные кони могут просто олицетворять силу и мужество настоящего рыцаря.

До сих пор также ведутся споры о роли стремян в конном бою. Некоторые историки полагают, что только после того как это приспособление вошло в обиход, рыцари смогли биться на поле боя, а до этого их уделом была разведка и служба посыльными. По суждению этих историков, только привстав и опершись ногами на стремена, рыцарь мог нанести противнику сильный удар, не вылетев из седла. Вероятно, для тех, кто так рассуждает, верховая езда не является привычным занятием. Стремена, конечно, полезны, чтобы удержать равновесие, когда лошадь неожиданно заупрямится и выкинет фортель, но римские седла, какими пользовались средневековые рыцари, были весьма удобны, и из такого седла затруднительно вылететь, даже не имея стремян. Средневековые седла походили на кресло и служили безопасности всадника, и тот мог вылететь из седла лишь в том случае, если лошадь падала – допустим, убитая или раненная в бою. В этом случае всадник мог сломать себе шею или получить смертельный удар от оказавшегося рядом противника. На средневековых рисунках вооруженные конники изображаются в кожаных длинных, по щиколотку, штанах и с вытянутыми ногами без опоры на стремена. Похоже, полезность стремян проявлялась при посадке на лошадь. Без них при большом весе доспехов сесть в седло было трудно.

Кроме боевого коня рыцарю требовались дорожная лошадь для повседневной езды и вьючная лошадь для перевозки имущества. Затраты на фураж для трех лошадей и на питание для него самого, не говоря уже о стоимости лошадей и оружия, делали вооруженного рыцаря весьма дорогостоящим участником военных кампаний. Но постепенному вытеснению рыцарей с поля боя способствовали не высокие затраты на снаряжение, а развитие воинского искусства и увеличение в армии количества пехотинцев.

Во время валлийских войн англичане начали сомневаться в достоинствах армии, которую составляли главным образом рыцари. Пересеченная местность Уэльса не давала возможности взять верх над противником в открытом бою, а сами англичане несли существенные потери от поднявшихся на холмы пеших лучников, которые, осыпав врага градом стрел, исчезали. В 1302 году во Фландрии близ Камбре понесли большие потери от пехотинцев и французские конные рыцари. Фламандцы на пути движения конницы неприятеля вырыли широкие и глубокие рвы, заполнили их водой и прикрыли ветками. Когда рыцари перешли в наступление, их кони падали во рвы, и всадники тоже оказывались в воде. Пехотинцы пронзали их пиками, превратив бой в побоище.

Вероятно, после сражения с шотландским войском при Бэннокберне англичане пришли к суждению, что хорошо организованная пехота (пусть составленная из «неотесанных мужланов») может взять верх над рыцарской конницей, если даст бой в заранее намеченном месте. 23 июня 1314 года Роберт Брюс, предводитель шотландцев, державших оборону против английской армии, разместил свое войско на краю поля, окаймленного с двух боковых сторон лесом. Его люди (подобно фламандцам в 1302 году) вырыли в поле на пути английской рыцарской конницы широкие и глубокие рвы и прикрыли их вырубленным подлеском и травой. Немногим ранее английский авангард был разбит, пытаясь обойти шотландское войско с фланга и подойти к Стирлингу, чтобы осадить этот город. И вот 24 июня Эдуард II решил отправить в наступление конницу, что привело к огромным потерям. Шотландские пехотинцы при приближении неприятеля не рассеялись, а встретили сумевших переправиться через рвы конных рыцарей выставленными навстречу пиками. Восемью годами позднее сэр Эндрю Харкла силой пехотинцев и лучников остановил войско Ланкастера (предводителя баронской оппозиции королю), пытавшееся близ Боробриджа перейти реку Ур по единственному мосту, а затем лучники Харклы пресекли попытку конницы неприятеля перейти реку вброд.

Новшества в организации боя вводились не сразу и стали результатом военной практики. Многие шотландцы служили наемниками в Европе и переняли опыт фламандцев. Кроме того, правители все более и более проникались суждением, что конные рыцари слишком дорогостоящие участники военных кампаний, и стали всерьез задумываться о более дешевой альтернативе. Но почти не вызывает сомнения, что англичан привели к этой мысли неудачный исход боя при Бэннокберне и, напротив, удачные действия на территории Англии при пресечении войсками локальных конфликтов, когда в боях с неприятелем использовались различные сочетания конников, пехотинцев и лучников.

Полученный англичанами опыт в сражениях при Бэннокберне, а затем и при Боробридже пошел на пользу, и они воспользовались приобретенными знаниями в битве при Даплин-Муре и при Халидон-Хиллс. При Даплин-Муре (в шести милях юго-западнее Перта) 11 августа 1322 года полуторатысячная армия «лишенных наследства», которой командовал Эдуард Балиол, прислушиваясь к советникам, пополнявшим его войско с молчаливого согласия короля, разбила трехтысячную армию Роберта Брюса, которой командовал эрл Дональд Мар. «Лишенные наследства» потеряли в сражении всего двух рыцарей и тридцать три тяжеловооруженных всадника. Потери шотландцев доподлинно неизвестны, но они, должно быть, составили несколько сотен солдат. 19 июля 1333 года при Халидон-Хиллс (в двух милях северо-западнее Берик-апон-Твид) четырехтысячная английская армия под командованием Эдуарда III разгромила пятитысячную шотландскую армию, которую возглавлял Арчибальд Дуглас. И на этот раз потери англичан были намного ниже потерь противника и исчислялись рыцарем, оруженосцем и десятью пехотинцами. Шотландцы в этом бою, по некоторым данным, потеряли около тысячи человек, включая пять эрлов и самого Дугласа. После разгрома шотландцев при Халидон-Хиллс они больше не смогли собрать армию, чтобы воевать с англичанами, и королевство Роберта Брюса стало клониться к неминуемому закату.

Битвы при Даплин-Муре и Халидон-Хиллс имели немало общего, что позволило англичанам при численности армий меньшей, чем у противника, одержать блистательные победы. Опыт, приобретенный в этих сражениях, англичане сполна использовали в Столетней войне. В обоих сражениях основной костяк английского войска составляли стрелки из лука, при этом военачальники обеспечили прикрытие флангов и умелыми действиями сузили фронт противника. В битве при Даплин-Муре отряд «лишенных наследства» занял оборонительную позицию на самом краю долины, примыкавшей к отвесным холмам, а при Халидон-Хиллс правый фланг Эдуарда прикрывал берег моря, а левый – речка, окаймленная болотистой местностью. В обоих случаях англичане сражались с шотландцами в пешем строю, поместив стрелков из лука на флангах, и в обоих случаях английские лучники обрушивали град стрел на фланги противника, заставляя тех подаваться к центру и тем самым сужать свой фронт. К тому времени, когда в битве при Даплин-Муре шотландцы достигли первой английской пехотной линии, они потеряли боеспособность, и им пришлось повернуть назад и бежать. Тогда англичане ввели в бой свою конницу, которая стала преследовать неприятеля, чтобы добить.

Оборонительная позиция на заранее выбранной для сражения местности, использование стрелков из лука на флангах (не позволявших противнику обойти английскую армию и нарушавших строй неприятеля), а также построение пехотинцев по фронту с глубиной в несколько линий обеспечили англичанам надежную тактику, применявшуюся в Столетней войне. Лишь когда англичане растянули общий фронт, а французы извлекли уроки из своих поражений, военное преимущество англичан стало сходить на нет.

Англичане своим победам, одержанным над противником в четырнадцатом столетии, во многом обязаны оружейному новшеству – лонгбоу, длинному луку. Обычные луки и стрелы применялись еще в стародавние времена. Известны наскальные рисунки времен палеолита и неолита, изображающие людей, вооруженных этим оружием. Обычными луками вооружались солдаты вспомогательных войск римской армии, и такое оружие использовалось обеими сторонами в битве при Гастингсе. Когда обычные луки уступили свое место лонгбоу, доподлинно неизвестно, но замена эта происходила не сразу. Вполне вероятно, что первыми использовали длинные луки валлийцы во второй половине двенадцатого столетия. Но достоверных свидетельств этому нет. Англичане охотно вооружались лонгбоу, недорогим и эффективным оружием, что может служить примером нынешнему правительству, которое тратит огромные деньги на оборону. Хотя лонгбоу обладали значительной разрушительной силой, противники англичан не торопились перенимать это оружие, наносившее немалый урон. Согласно закону об оружии 1285 года, лонгбоу следовало хранить в надежном месте у себя дома, тренироваться в стрельбе из лука на стрельбище, чему непременно учили с детства (как в Шотландии игре на волынке), постепенно увеличивая длину оружия. Стрельба из лука развивала мускулатуру, особенно мышцы плеч и спины.

Лонгбоу изготовляли из тиса, как местного, так и импортного (ирландского, испанского, итальянского). Длина лонгбоу, как считают некоторые историки, составляла шесть футов, превышая средний рост человека. Но более вероятно, что длина этого оружия англичан не превышала пяти футов и двух-трех дюймов. Поначалу луки и стрелы изготовляли одни и те же ремесленники, но потом они разделились: одни стали мастерить только луки, другие – стрелы. Сила натяжения тетивы приближалась к ста фунтам, длина стрелы составляла «суконный ярд», а эффективная дальнобойность лонгбоу доходила до трехсот ярдов. Ведутся споры, чему равнялся «суконный ярд», мера длины фламандских ткачей, многие из которых переехали в Англию во времена Эдуарда III. По разным оценкам, «суконный ярд» равнялся от 27,25 дюйма до 37 дюймов, хотя, по некоторым источникам, одному английскому эллу. Элл равен 45 дюймам, и вряд ли стрела лонгбоу могла быть столь длинной. Но какой бы длины ни была стрела, для ее изготовления требовалось немало труда вместе с высокой техникой. Мастеровому следовало обзавестись подходящим материалом для древка (на это обычно шел ясень), вырезать древко необходимой длины и формы и прикрепить к нему наконечник и оперение, стабилизирующее полет. На оперение шло три гусиных пера. Но у гуся всего лишь шесть перьев, пригодных для стрел (по три на каждом крыле), и хотя эти перья, гусем утраченные, каждый год у него, естественно, обновлялись, для сотни тысяч стрел, использовавшихся во время войны, в Англии в те времена должно было быть большое число гусей.

Наконечники стрел были двух типов: с зубцами (для поражения не защищенного доспехами человека) и без зубцов, но более узкие и острые (чтобы могли пробивать доспехи). По некоторым источникам, стрела пробивала дюймовую дубовую доску с расстояния в 100 ярдов, но тогда, чтобы пробить цельнометаллические доспехи, ее следовало пустить с меньшего расстояния и придать отлогую траекторию. Обычно лучники располагались рядом друг с другом и стреляли залпом под углом 45°, чтобы стрела поражала цель сверху. Но в бою, если стрелы всего лишь ранили облаченных в доспехи всадников, их кони лишались должного управления и сеяли панику. Скорострельность бывалого лучника доходила до десяти стрел в минуту. В 1415 году в битве при Азенкуре 5000 лучников Генриха V, сражавшихся с французами, могли каждые полминуты выпускать 25000 стрел и их безостановочным градом деморализовать неприятеля.

Другим оружейным новшеством в четырнадцатом столетии стал арбалет, стальной лук, стянутый тетивой и прикрепленный перпендикулярно к деревянному ложу. Он стрелял стальными или железными болтами и обладал огромной пробивной силой и большей точностью, чем лонгбоу; в связи с постоянной сложной перезарядкой, на что уходило время, арбалет выпускал в минуту лишь две стрелы, зато научиться пользоваться этим оружием было намного легче. Англичане применяли это оружие для защиты замков и крепостей. В полевых условиях, во время сражения, арбалетчики могли установить большой щит на опорах (как у мольберта) и за ним, не опасаясь стрельбы противника, перезаряжать арбалеты. К помощи арбалетчиков прибегали французы, но в их армиях арбалетчики преимущественно пополнялись наемниками, своих было мало. А что касается стрелков из длинного лука, то во французских войсках их было не много: французы считали, что готовить таких стрелков неразумно.

В Англии луки и стрелы выпускались в большом количестве. В 1341 году, когда Эдуард III вернулся из Франции и решил набрать новую армию для продолжения военных действий на континенте, правительство закупило и сложило на хранение в Тауэр 7700 луков и 12 800 пучков стрел. Пучок состоял из 24 стрел, таким образом, общее закупленное количество равнялось 307200 единицам, для оперения которых 153600 гусей лишились шести перьев каждый. Но и этого огромного числа стрел хватало лишь для трехминутной стрельбы 10000 лучников, которых Эдуард собирался взять с собой на войну. Число закупленных стрел постоянно росло, и в 1421 году на хранение в Тауэр поместили 425000 стрел (на сей раз понесли урон 212500 гусей).

Производство лонгбоу в Англии велось планово. Шерифы получали специальную разнарядку на изготовление в своем округе определенного количества луков, тетив и стрел. Шерифы делали заказы местным ремесленникам, получали изготовленную продукцию, паковали ее и посылали на хранение в Тауэр. Луки могли быть «белыми» (без защиты поверхности) или пропитанными маслом (но не окрашенными, ибо при сгибании лука, когда ему придавали нужную кривизну, краска на сгибе могла осыпаться). Согласно счетам камергера Честера, города в графстве Чешир, стоимость лука составляла шиллинг шесть пенсов (0,075 фунта), а пучка стрел – шиллинг четыре пенса (0,064 фунта). В наши дни длинный лук современного производства стоит 300 фунтов, а пучок стрел – 130 фунтов. В 1346 году, когда Эдуард вновь отправился во Францию воевать, в его армии находились как конные, так и пешие лучники, что снижало скорость передвижения, и во все последующие времена большинство лучников передвигались на лошадях, а вот бой они вели, как всегда, в пешем строю. Стрелки из лука носили железный или стальной шлем и короткую стеганую куртку без рукавов. Лучники являлись весьма выгодными солдатами: луки и стрелы стоили дешево, их изготовление, поощрявшееся законами, обеспечивало работой многих людей, и, конечно, самое главное – армия, имевшая в своем составе стрелков из лука, могла одолеть противника, превосходившего ее численностью.

В четырнадцатом столетии в Англии тяжеловооруженные конники уступили место солдатам с более легким вооружением, но это по-прежнему в основном были люди благородных кровей: от рыцарей и тех, кто надеялся получить это звание, до оруженосцев и мелкопоместных дворян, обычно в соотношении один рыцарь к четырем прочим. Как конные лучники, они передвигались верхом, а сражались в пешем строю, что привело к частичной смене вооружения. Эти солдаты обычно облачались в кольчугу (в отличие от французов, предпочитавших цельнометаллические доспехи) и имели на вооружении щиты меньших размеров, чем прежние (впоследствии от щитов вообще отказались). Хотя они экипировались мечом (боевым топором, булавой, кинжалами), их главным оружием была алебарда.

В хрониках не рассказывается о том, как эти солдаты вели сражение, но, вероятно, они выстраивались в два-четыре ряда в зависимости от ширины фронта и располагались близко друг к другу, но не настолько, чтобы мешать соседям сражаться (по всей видимости, их разделяло примерно два с половиной фута). В английскую армию также входил отряд копьеносцев, в основном выходцев из Уэльса. На поле боя они выстраивались в большой развернутый строй, выставив вперед копья. Натыкаясь на них, вражеские солдаты получали ранения, и их добивали, как рассказывают хронисты, ножами (на самом деле в ход пускали укороченные мечи). Кроме копьеносцев в пехоту входили застрельщики и разведчики (в основном выходцы из Уэльса, Корнуолла, Ирландии и в небольшом количестве из Шотландии), вооруженные кинжалами и короткими копьями. На поле боя они добивали вражеских раненых.

В середине четырнадцатого столетия тяжеловооруженных конников в английской армии почти не осталось, но кавалерия, как и прежде, была нужна, и ее стали формировать легковооруженные конники – хобилары, называвшиеся в именных списках armatti. У них были низкорослые лошади – гунтеры. Но хобиларов теперь использовали не в боях с неприятелем, а для патрулирования, связи, разведки и нахождения мест, где можно пополнить продовольственные запасы. Б'oльшая часть английского войска передвигалась на лошадях и поэтому не обходилась без грумов и кузнецов. Армию сопровождал обоз с фуражом, привезенным из Англии или закупленным или даже конфискованным на местах. Кроме того, в английскую армию входили подрывники, необходимые при осаде неприятельских крепостей, каменщики и плотники для строительства переправ и защитных сооружений, мастера по изготовлению и ремонту луков и стрел и даже военный оркестр. На вооружении армии могло быть также несколько пушек, но в хрониках об этом прямо не говорится.

Английская армия во времена Эдуарда III состояла из трех видов солдат: входивших в свиту короля и свиты баронов; служивших по контракту наемников, набранных королем и правительством, а также людей, набранных в армию уполномоченными вербовочными комиссиями. Свиты составлялись из войск землевладельцев и людей, набранных по контрактам (как и наемники короля и правительства). Войска землевладельцев состояли из арендаторов, имевших перед своими сеньорами феодальные обязательства. Солдаты свит, служившие по контракту (иногда называемые отголоском феодализма), нанимались людьми рангом от баннерета и выше и были обязаны служить определенное время, но чаще пожизненно.

Контракт определял жалованье солдата, обязанности и место, где он будет служить (в Англии или за рубежом). В контракте также, как правило, оговаривалось, что определенная доля военной добычи, захваченная солдатами, передается его нанимателю. Служить следовало только своему господину, и никакому другому без договора сторон. Контракт скреплялся печатью, и каждая сторона получала по экземпляру. Войти в чью-либо свиту, но служить в ней по контракту могли только рыцари или оруженосцы, обязанные носить единую форму, определенную нанимателем. Численный состав свит был различным. Так, свита графа Нортгемптона, набранная в 1341 году, состояла из 7 баннеретов, 74 рыцарей, 199 конников, 200 копьеносцев и хобиларов и 100 лучников. Свита графа Дерби, набранная в 1342 году, состояла из 5 баннеретов, 50 рыцарей, 144 оруженосцев и 200 конных лучников (часть которых выполняла свои феодальные обязательства, а другая служила по контракту). Свита мелкопоместных дворян была значительно меньше. Так, свита Джона Бошама состояла из 5 оруженосцев, 6 конников и 4 конных стрелков из лука.

Рыцари имели феодальные обязательства, и правительству было важно, чтобы рыцарей в стране было много, так что оно изыскивало разные способы, чтобы убедить имущих людей получить рыцарское достоинство. Да и для рыцарей, отправлявшихся на войну в составе чьей-либо свиты или по собственному желанию, это звание было выгодно, ибо они получали большее жалованье, чем нетитулованные солдаты, а если брали в плен богатого человека, то сами получали за него выкуп. Правда, стоимость оружия, снаряжения, лошадей и содержание слуг некоторых отпугивали, но тех, кто отказывался служить, штрафовали. При сильных монархах – Эдуарде I, Эдуарде III, Генрихе V – отказывавшихся служить было мало. При слабых и непопулярных монархах – Эдуарде II, Ричарде II, Генрихе VI – рыцари часто уклонялись от службы в армии.

Наемники, набранные королем и правительством, служили в армии так же, как и наемники в чьей-либо свите, но не имели никаких обязательств перед определенным бароном. Контракты заключались не только с солдатами, но и с людьми, обязывавшимися набрать за определенное время в установленной местности оговоренное число солдат нужной специализации. Условия службы этих солдат определялись заранее. Количество набранных таким образом рекрутов тоже было различным. Так, в 1341 году капитан Эдуард Монтегю обязался набрать в Бретани 6 рыцарей, 12 вооруженных конников, 12 копьеносцев и 12 стрелков из лука за 76 фунтов[26]. А вот сэру Хью Калвли удалось в той же Бретани рекрутировать тысячу человек.

В начале Столетней войны солдаты набирались в английскую армию вербовочными комиссиями, основой деятельности которых являлась воинская повинность гражданского населения. Такой набор в армию мало отличался от саксонских времен. Поначалу число солдат, набранных вербовочными комиссиями, превышало число наемников, но постепенно количество профессиональных солдат все более и более возрастало. За исключением жителей прибрежных районов все мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет подлежали призыву в армию. Вербовочные комиссии состояли из королевских сержантов (людей примерно того же звания, что старший сержантский состав в наши дни), рыцарей на службе у короля и должностных лиц на местах. Использовать местные власти для призыва солдат в английскую армию, казалось, было проще всего, если бы не мздоимство. Вербовщики на местах за взятку освобождали от службы в армии не желающих в ней служить и часто рекрутировали людей, негодных к военной службе. Королевские сержанты и рыцари короля были не так продажны, к тому же сами имели военный опыт и потому набирали в армию подходящих людей.

Однако нередко люди, наиболее годные к армии, уже были призваны в свиты местных аристократов или становились наемниками. Кроме того, далеко не у всех было оружие, и согласно решению властей на местах те, кто не подлежал призыву на военную службу, должны были платить за оружие тех, кто шел в армию. Обеспечению набора в войска служили побудительные мотивы. Людей уверяли, что во время войны им будет выделяться определенная доля военной добычи общей стоимостью до ста фунтов, что равнялось двадцатилетнему заработку пешего лучника. Кроме того, объявлялось помилование находившимся вне закона. По существовавшим порядкам, если человек, подозревавшийся в преступлении, упорно игнорировал вызов в суд, его объявляли находящимся вне закона и могли даже убить, не опасаясь последствий. Правда, если человек, совершив преступление в одном графстве, перебирался в другое, то там в содеянном обвинить его не могли, но преступление все же с рук не сходило: его имущество конфисковывали в пользу короны. Помиловать взамен на службу в английской армии мог только король, но в силу помилование обычно вступало лишь после окончания срока военной службы и при условии положительной аттестации командиром. В 1339–1340 годах были помилованы 850 человек, треть которых совершили убийство. По всей вероятности, помилованные преступники составляли десятую часть английского войска.

Солдат, призванных на военную службу вербовочными комиссиями, объединяли в винтенарии (двадцатки)[27]. Этим подразделением командовал винтенар (младший офицер). Пять винтенарий составляли сентенарию (сотню), которой командовал сентенар (сотник). Ему полагалась лошадь, даже в том случае, если его подчиненные были пешими. Как новобранцы проходили военную подготовку, известно мало, но, должно быть, имелся специальный – возможно, недельный – курс обучения, включавший стрельбу из лука. Хотя в те времена солдат не заставляли ходить строем, да еще в ногу, от них, вероятно, требовалось не отставать друг от друга, чтобы они быстро могли принять боевой порядок, когда возникала необходимость.

Солдатам надлежало сражаться как единое целое, беспрекословно подчиняться приказам, понимать военный язык и уверенно обращаться с оружием. Физическая подготовка и навык жить в полевых условиях, должно быть, были не так важны, как для нынешних новобранцев, но несомненно, что и в те времена солдат обучали оказывать первую медицинскую помощь и требовали соблюдать личную гигиену. Солдаты носили форменную одежду, что помогало их контролировать и поддерживать дисциплину, но единой формы в ее нынешнем понимании тогда не было. Многие подразделения носили форму согласно принятому стандарту, а состоятельные бароны нередко соперничали друг с другом в части экипировки своих солдат.

Большинство солдат носили форму светлых тонов, форма других имела некоторые отличия. Так, валлийцы носили стеганые туники, с одной стороны белого цвета, а с другой – зеленого. Лондонцев отличали красно-белые шевроны на рукавах. Но хотя солдаты английской армии и носили более или менее идентичную форму, в пылу сражения, когда повсюду развевались различные штандарты и знамена военачальников, отличить своих от чужих было не так-то просто, и потому Эдуард III, последовав примеру деда, повелел всем солдатам носить нарукавную повязку с изображением красного креста святого Георгия.

В английской армии платили и людям, выполнявшим свои феодальные обязательства. Плата была поденной (как и в настоящее время) и зависела от звания и социального положения. Герцогу (поначалу единственному – принцу Уэльскому) платили в день 13 шиллингов и 4 пенса (0, 67 фунта), графу – 8 шиллингов (0,4 фунта), рыцарю-баннерету – 4 шиллинга (0,2 фунта), рыцарю-бакалавру – 2 шиллинга (0,1 фунта), вооруженному всаднику (но не рыцарю) – 1 шиллинг (0,05 фунта), английскому винтенару, хобилару и конному лучнику – 6 пенсов (0,025 фунта), валлийскому винтенару, пешему лучнику и английскому пехотинцу – 3 пенса (0, 0125 фунта), валлийскому копьеносцу – 2 пенса (0,083 фунта). Исходя из числа подчиненных, герцога можно приравнять к бригадиру, графа – к командиру батальона, баннерета – к командиру роты, а рыцаря – к командиру взвода. Соотношение их заработка 7:4:2:1, учитывая разные полномочия и ответственность, можно для тех времен считать справедливым[28].

После морской победы при Слейсе англичане больше не опасались французского вторжения в глубь страны, но возможность отдельных неприятельских налетов на побережье еще оставалась. Оборона приморских районов Англии была возложена на местные власти, что вылилось в организацию – с одобрения короля, береговой обороны, состоявшей из штаба береговых наблюдателей и службы предупреждения, – береговой линии сигнальных огней, зажигавшихся при угрозе высадки неприятеля. Каждый сигнальный огонь обслуживали от четырех до шести наблюдателей. Они ставили друг на друга три бочки из-под вина, заполненных песком, и, забравшись на них, вели наблюдение за морскими просторами. Не остались без участия в обороне и церкви. Им было предложено звонить, когда надо, лишь в один колокол, а устраивать перезвон только при высадке неприятеля.

Приморскими районами Англии считалась территория, уходившая от моря в глубь страны на три лиги (девять миль). Жители этих районов не подлежали призыву в армию для прохождения службы в других краях. А вот для крупных землевладельцев существовало ограничение другого – обременительного – характера. Им настоятельно предлагалось жить в своем графстве, чтобы в случае вторжения неприятеля собрать и возглавить народное ополчение. Также существовала договоренность, что в случае нападения неприятеля на приморское графство на помощь должно прийти народное ополчение из близлежащих удаленных от моря графств. Тем не менее было трудно препятствовать населению приморских районов менять свое местожительство, особенно это касалось жителей острова Уайт, Портсмута и Саутгемптона, которые наиболее часто страдали от неприятельских рейдов. И все же такая система защиты приморских районов от нападения неприятеля (которым оказывались французы) помогала отразить кратковременные налеты, но с крупномасштабным вторжением в Англию она, пожалуй, справиться не могла. К счастью, после боя при Слейсе вторжение неприятеля в глубь страны англичанам не угрожало.

Когда Эдуард III собирал деньги на формирование новой армии, чтобы возобновить войну с Францией (что случится в 1346 году), в Бретани начались беспорядки, которые Англия оставить без внимания не могла. Бретань являлась стратегически важным районом для англичан, ибо вдоль ее побережья постоянно курсировали купеческие суда между Англией и Бордо, перевозившие зерно в Аквитанию и возвращавшиеся с вином. К тому же в случае шторма в Бискайском заливе на пути в Аквитанию в Бретани можно было переждать непогоду. Для Англии было важно, чтобы Бретань в лучшем случае являлась союзником, а в худшем – соблюдала нейтралитет.

Хотя бретонские герцоги считались вассалами французского короля, они чеканили свои деньги, а при вступлении в должность устраивали пышную церемонию, схожую с коронацией. Они всегда старались быть независимыми от французской короны, и им это удавалось в той или иной мере – все зависело от того, какого рода контроль в силах установить сменявшие друг друга французские короли над дальней провинцией. Бывало, бретонцы, недовольные правлением герцога, подавали жалобы в находившийся в Париже parlement (парламент)[29], но решения, принятые этой инстанцией, бретонские герцоги игнорировали, и даже король был почти бессилен.

Бретонский герцог Артур II, правивший с 1305 по 1312 год, был дважды женат. От первого брака с Марией, виконтессой Лиможской, у него имелось два сына: Жак III, наследовавший ему в 1312 году, и Ги, который скончался в 1331 году. От второй жены Иоланды, графини Монфор, у него был еще один сын – Жан де Монфор. Герцог Жан III умер в 1341 году, не оставив наследника. У Ги, умершего раньше, была дочь – Жанна де Пантьевр.

Жан де Монфор еще до кончины герцога Жана III проводил немало времени во французской столице, пытаясь в суде доказать свои наследственные права на некоторые поместья, а также посещал Фландрию, где женился на дочери графа, властителя этой области. Когда в 1341 году герцог Жан III умер, Жан де Монфор посчитал себя преемником графа, но у него нашлась сильная конкурентка – Жанна де Пантьевр. Тогда Жан де Монфор обратился за содействием к Эдуарду III, посчитав, что раз Эдуард объявил себя французским монархом, то он может решить вопрос в его пользу. Тем временем ассамблея, созванная в Париже Филиппом VI, решила спор о бретонском наследстве в пользу Жанны де Пантьевр, что неудивительно: она была женой Карла Блуа, преданного сторонника короля. Поспособствовав этому решению ассамблеи, Филипп намеренно не принял во внимание то, что всего несколько лет назад он категорически утверждал: наследование престола по женской линии неприемлемо (иначе это суждение распространилось бы и на герцогство).

Тогда Жан де Монфор решил отстаивать свои права силой оружия, но большой поддержки среди населения не нашел. Однако когда Карл Блуа во главе французского войска вторгся в Бретань, положение изменилось: бретонцы разделились на два враждующих лагеря – высшая знать приняла сторону Карла, а мелкопоместное дворянство, говорившее по-бретонски, возмутилось покушением на их независимость и стало поддерживать де Монфора. К этой партии присоединились купцы и обитатели побережья, жившие на доходы от стабильной торговли с Англией.

Однако де Монфор оказать сопротивление неприятелю не сумел. В Бретань вторглась французская армия под командованием Иоанна, герцога Нормандского, сына Филиппа. Сначала Иоанн захватил Шамтосо на Луаре, затем осадил и 18 ноября взял Нант. В этом сражении Жан де Монфор попал в плен. Начались переговоры: что может де Монфор посчитать компенсацией за отказ от власти в Бретани. Но антифранцузская партия имела свои взгляды на то, кому в герцогстве должна принадлежать власть, и продолжила вооруженную борьбу с неприятелем. Усилия сторонников де Монфора не увенчались успехом. Весной 1342 года Иоанн с боем взял Рен, а затем Ван. Но когда, казалось, партия де Монфора потерпела бесповоротное поражение, его жена, Жанна Фландрская, решительная женщина «с сердцем льва и несгибаемостью мужчины» (как ее охарактеризовал хронист Фруассар), отправилась в Англию и убедила Эдуарда III (которого не требовалось особенно уговаривать) направить в Бретань английскую армию. В марте 1342 года на бретонскую землю высадился сэр Уолтер Мэнни с сорока рыцарями и двумястами лучниками. За ним в июле того же года последовал Уильям Богун, граф Нортгемптонский, имевший в составе своего войска пятьдесят рыцарей и тысячу лучников.

Высадившись в Бретани, Нортгемптон присоединил к своему войску солдат Уолтера Мэнни, возложил на себя командование объединенными силами и осадил город Морле. В сентябре на помощь осажденному городу подошла французская армия под командованием Карла Блуа. Тогда Нортгемптон ночью отошел со своим войском на четыре мили к северо-западу от Морле и занял оборонительную позицию. Тыл Нортгемптона прикрывал густой лес, а фланги – лишь перелески, и потому Нортгемптон приказал вырыть перед ними канавы. Но этим он не ограничился. Используя, к своей выгоде, печальный опыт, полученный англичанами в битве при Бэннокберне, он приказал также вырыть канавы и ямы перед фронтом, после чего прикрыть их ветками и травой. Перед боем Нортгемптон всех солдат, имевшихся в его войске, выстроил пешими, растянув по фронту. В противоположность тому, что в будущем станет стандартом английской оборонительной тактики, Нортгемптон не стал ставить лучников на фланги, а включил в общее фронтальное построение, видимо опасаясь, что в ином случае глубина фронта окажется недостаточной. Нортгемптон мог выстроить свое войско в две линии глубиной и шириной в 600 ярдов, но в связи с тем, что большинство войска составляли стрелки из лука, в отличие от рыцарей не имевшие (как можно предположить) такого оружия, как мечи, булавы и алебарды, то более вероятно, что он построил войско в три-четыре ряда шириной от 300 до 400 ярдов. Как бы там ни было, когда 30 сентября пятитысячная французская армия перешла в наступление с тяжелой конницей впереди, французские рыцари, не заметив препятствий, падали вместе с конями, и с ними легко расправлялись пешие англичане. В этом бою французы потеряли убитыми по меньшей мере пятьдесят рыцарей и еще около ста пятидесяти оказались в плену. Остальные французы с поля боя бежали. Не имея достаточных сил, Нортгемптон не стал их преследовать.

В октябре к Нортгемптону присоединился Эдуард III, высадившийся в Бресте с пятитысячной армией, и вскоре англобретонцы взяли в Бретани все приморские города. Иоанн, герцог Нормандский, тоже не остался без подкрепления, после того как Филипп VI привел в Бретань свое войско. Однако французы предпочли защитную тактику, не помышляя дать противнику решительное сражение. Они сочли, что разумнее подождать, когда у английского короля закончатся деньги на содержание армии или он допустит ошибку, которая позволит его одолеть. Французы позволили Эдуарду взять Ван, что, правда, удалось англичанам далеко не после первого штурма города. В одной из атак, которую возглавлял Робер Артуа, он получил ранение, затем, уже вроде бы поправляясь, заразился дизентерией и умер. Его тело доставили в Англию и похоронили в Лондоне. Ван стал англо-бретонским административным центром, но дальше, к сожалению сторонников де Монфора, дело не двигалось. В противостоянии сторон наступило затишье, и наконец в январе 1343 года было заключено перемирие, которое зафиксировало существовавшее в тот момент положение дел. Дальнейшие переговоры о мире могли начаться на более продуктивной основе лишь при посредничестве папы римского.

Жан де Монфор бежал из тюрьмы, нарушив слово не пытаться бежать (данное им за относительную свободу), приехал в Англию и принес оммаж Эдуарду III как французскому королю. В 1345 году Жан де Монфор вернулся в Бретань, намереваясь продолжать борьбу за наследственные права, но в сентябре внезапно скончался от заражения крови, не придав в свое время значения небольшой ране. Партии де Монфора теперь оставалось связывать свои дальнейшие планы с его пятилетним сыном. Война в Бретани все же принесла англичанам заметный успех: они получили хороший плацдарм для дальнейших военных действий во Франции.

И Эдуард начал готовиться к возобновлению войны с Францией. Одной из задач, которые следовало решить, являлось продовольственное обеспечение армии. Считалось, что после высадки войска на континенте через какое-то время продукты питания можно будет закупать у союзников, но было необходимо и до этого кормить армию: на сборных пунктах, в море и – первое время – на континенте. Полагалось, что интенданты станут закупать продовольствие в необходимом объеме и доставлять на сборные пункты и в порты погрузки.

В те времена в рацион солдат входили соленая говядина и свинина, бекон и баранина, вяленая рыба (обычно сельдь), пшеничная и ржаная мука, овес, горох и бобы да еще сыр, обычно закупавшийся весом в вей (двадцать шесть стоунов[30]). Картофеля тогда, естественно, не было, и главным продуктом питания средневекового человека являлся хлеб (за исключением богатых людей). При еде большой кусок хлеба использовался как нынешняя тарелка. Пшеница росла лишь на хорошо удобренных землях, и белый хлеб в армии предназначался только для командиров, остальные ели ржаной. В те времена вода была грязной, являлась разносчиком всевозможных болезней, и ее пили лишь в крайнем случае. Главным образом пили эль, сваренный из ячменя[31]. Ячмень вымачивали до тех пор, пока он не прорастал и не давал солод, который высушивали, молотили и смешивали с теплой водой, что вызывало брожение. В результате получался слабоалкогольный напиток, не вызывавший опьянения. Солдатам в день полагался один галлон эля. Многие англичане приготовляли эль в домашних условиях, и даже женщинам разрешали заниматься пивоварением, но лишь немногие поставляли пиво в армию. Когда в 1340 году ярмутские пивовары подрядились поставить эль для 1510 человек – экипажей 30 кораблей, намечавших в течение сорока дней ходить из Англии во Фландрию и обратно, – три производителя поставили флотским 60400 галлонов эля по цене один пенс за галлон[32].

С конца 1345 года по весну 1346 года английские солдаты согласно приказу следовали на сборные пункты, а оттуда в порты погрузки, а королевские сержанты реквизировали суда и готовили к перевозке во

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно