Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Джон Т. Эплби
Династия Плантагенетов. Генрих II. Величайший монарх эпохи Крестовых походов

Моей матери, Гертруде Бейлор Эплби

Предисловие

В июне 1189 года в Шиноне, в долине Луары, умирал один из самых могущественных европейских королей своего времени и один из величайших государей Англии. Генрих II был старшим сыном графа Анжуйского и Мэна и дочери короля Генриха I Английского. Благодаря своему происхождению, храбрости отца и упорству матери, а также женитьбе на Элеоноре Аквитанской и своему собственному таланту и уму он стал герцогом Нормандии, графом Анжу и Мэна, герцогом Аквитании, королем Англии и лордом Ирландии, имея вассалами короля Шотландии и герцога Бретани. Его империя простиралась от Шотландии до Пиренеев. Ни один английский король из тех, что правили до и после него, не обладал властью над столь обширными территориями, как Генрих II.

Тем не менее, несмотря на всю свою огромную власть и обширные владения, он умер почти в полном одиночестве, испытывая невыносимые страдания. Его жена томилась в тюрьме, в которую он сам ее заточил около шестнадцати лет назад, а лучший друг, который ставил Бога выше короля, был убит по его приказу. Из четырех сыновей, достигших совершеннолетия, двое погибли во время восстания, поднятого ими против отца, еще один вместе с французским королем разбил его армию и заставил подписать унизительный мирный договор, а самый младший и самый любимый в конце концов предал его и перешел на сторону врага. Бароны Генриха II бежали, бросив его на произвол судьбы, и, когда, находясь при смерти, он хрипло кричал: «Горе, горе побежденному королю!», слуги сняли с него одежду и оставили лежать голым на сырой земле.

Как же этот великий человек пришел к такому концу?

Желая найти ответ на этот вопрос, я взялся за изучение биографии Генриха II по рассказам людей, которые жили одновременно с ним или немного позже. Моя задача скромна: как можно точнее описать жизнь этого короля. Мне не пришлось выдумывать диалоги – все они были взяты из документов, составленных современниками этого английского короля. Не пытался я и истолковывать мотивы его поведения, как это стало модно сейчас. Изучив факты, читатель сможет сделать свои выводы безо всякой помощи с моей стороны.

Жизнь Генриха II была полна драматических событий и так интересна, что писателю ничего не надо выдумывать. Этот король уникален еще и тем, что в самом полном смысле этого слова стал отцом английского законодательства. До него законы Англии представляли собой простой набор сложившихся с течением времени племенных обычаев и традиций. Генрих провел такие обширные и дальновидные реформы и создал столько нового, что нельзя описать его жизнь, не уделив внимания его творчеству в области законодательства. Но поскольку в биографии невозможно дать подробную характеристику всех его достижений в этой области, мы отсылаем читателя к книге Поллока и Мейтленда «История английских законов».

Вашингтон

Джон Т. Эплби

Часть первая
Король и архиепископ

Глава 1
Генрих, сын императрицы, 1133–1148

Когда 1 декабря 1135 года, объевшись миногами после целого дня охоты, умер король Генрих I, Англия, которой он тридцать пять лет правил тяжелой рукой, была богатой и процветающей страной, где проживало около двух миллионов человек^[1]. В наши дни плотность населения в этой стране составляет около тридцати человек на квадратную милю, а в XII веке на такой площади проживал всего лишь один человек. К тому же люди распределялись по территории Англии совсем не так, как сейчас. Все население Лондона умещалось на одной квадратной миле, обнесенной стенами. Такие густонаселенные города, как Ливерпуль, Бирмингем и Манчестер, которые выросли в годы промышленной революции, либо еще не появились, либо были лишь деревнями; обширные территории на севере страны после разорения, учиненного Вильгельмом Завоевателем, оставались безлюдными. Благодатный климат, плодородные почвы и мир, установленный жестокой рукой Генриха I, привели к процветанию, которого не знали раздираемые междоусобицами государства по другую сторону Ла-Манша. Англия была в основном сельскохозяйственной страной; главной статьей экспорта и главным источником ее дохода оставалась овечья шерсть.

Страну в ту пору покрывали густые леса. Люди жили, как правило, в небольших деревушках, домики которых теснились вокруг церкви и дома помещика. Деревни окружали поля, на которых крестьяне работали сообща, и луга, где они пасли свой тощий скот. Большинство жителей составляли конечно же англичане, которые были так сильно запуганы своими нормандскими господами, что подчинялись им беспрекословно. Литературный английский, самый красивый и богатый язык Западной Европы, практически полностью исчез. На нем писали лишь несколько монахов из Питерборо, который стал одним из последних оплотов старой английской культуры. Нормандцы, составлявшие крошечный процент населения страны, но занимавшие все ведущие посты в церкви и государстве, разговаривали на нормандском диалекте французского языка. Духовенство в качестве письменного языка использовало искаженную латынь, пригодную, без сомнения, для передачи информации, но не обладавшую гибкостью, красочностью и поэтическим великолепием английского языка.

Общество было очень жестко стратифицировано. На самом верху располагались король, несколько графов, менее двух сотен великих баронов и высшие прелаты церкви. Эти люди входили в состав Большого совета, который собирался, чтобы вместе с королем обсудить государственные дела.

Великие бароны в большинстве своем являлись потомками тех, кто вместе с Вильгельмом I завоевал Англию или присоединился к нему позже, во время великого захвата земель, последовавшего за разгромом англичан. Когда Вильгельм I Завоеватель делил английские земли, все англосаксы, выступавшие против него с оружием в руках, лишились своих земельных владений. У всех сколько-нибудь значимых английских землевладельцев отобрали земли и передали королю. Вильгельм I разделил земли Англии таким образом, чтобы примерно две седьмых перешли в собственность его самого и членов его семьи; другие две седьмых были переданы церкви, а оставшиеся три седьмых поделили между соратниками Завоевателя^[2]. Люди, державшие земли короля, назывались баронами. Полученные ими земли стали источником обеспечения баронов и их приближенных всем необходимым для жизни. За это бароны обязаны были, когда возникала необходимость, воевать в составе королевской армии и приводить с собой своих рыцарей. Кроме того, лично или посылая определенное число рыцарей, они обязывались участвовать в охране королевских замков по всей Англии, а также являться по вызову ко двору короля Вильгельма.

В первые, неспокойные годы, сразу же после завоевания, когда нормандские пришельцы были еще врагами, проживавшими среди покоренного народа, настроенного по отношению к ним враждебно, рыцари занимались охраной баронских земель. Но прошло несколько лет, жизнь стала безопасной, и бароны начали передавать рыцарям часть своих земель, на которых те могли хозяйствовать самостоятельно. Рыцари, державшие землю своего господина, обязаны были служить в его войске.

Вся система землевладения и сложившихся на ее основе взаимоотношений носила исключительно военный характер. Бароны были военачальниками, которые приводили отряды своих рыцарей в войско короля и сражались в бою рядом с ним. Рыцари являлись отличными бойцами, с детства обученными военному делу, и прекрасными наездниками, которые умели обращаться с тяжелыми щитами и мечами с той легкостью, которая дается путем долгих тренировок. А ведь кольчуги в ту пору доходили до самых колен! Военные умения человека были самыми главными. О бароне судили по тому, сколько людей он приводил с собой и как ими командовал, о рыцаре – как он проявил себя в битве. В этом обществе не было места людям, не умевшим воевать. Если молодой человек из хорошей семьи не чувствовал в себе призвания к рыцарскому делу, то ему оставалось лишь одно – уйти в монастырь, и чем скорее, тем лучше.

Обученные воевать, жившие ради войны, рыцари и бароны не знали, чем занять себя в мирное время. Некоторые рыцари обращали бьющую в них энергию на управление своими поместьями. Другие отдавали себя в распоряжение короля и занимали должности на его службе в качестве шерифов или судей. Но когда поблизости не было никакого врага, они, в силу своих природных склонностей, по любому пустяку затевали ссоры со своими соседями. Именно так проводили свое время люди военного сословия Нормандии, и так же поступили бы нормандские бароны, переселившиеся в Англию, если бы ее король не подавлял междоусобные войны твердой рукой. Бароны неоднократно восставали, и страх, что они могут снова объединиться против королевской власти, заставлял Генриха II жестоко пресекать все их свары, которые легко могли превратиться в войну против него.

Оставленные на произвол судьбы, лишь изредка привлекаемые королем на военную службу в Нормандии, английские графы, бароны и рыцари в мирное время предавались своим любимым развлечениям. Они пировали, играли в азартные игры и пьянствовали в продуваемых всеми ветрами деревянных замках, стоявших на холмах и окруженных деревянным палисадом и рвом. Облачившись в ярко-алые, зеленые или красновато-коричневые плащи, трубя в рога вместо фанфар, окруженные роем охотников и сворами лающих гончих, они с утра до вечера предавались охоте. В лесах Англии в изобилии водились олени и дикие вепри, защищенные специальными законами. За незаконное убийство, например, оленя, следовало быстрое и ужасное наказание: смерть для простых людей и огромные штрафы для представителей знати. Каждый барон владел собственным лесом, который охраняла его стража, и сам он и его рыцари при любой возможности отправлялись туда поохотиться.

Когда не было войны, бароны вершили суд и расправу над своими подданными не только как владельцы земли, но и как феодальные владыки. Своей властью они улаживали споры, карали преступников и решали все вопросы, переданные на их суд. Государь требовал, чтобы определенные виды преступлений передавались в королевский суд, и прилагал все усилия, чтобы сохранить мир в стране, но бароны упорно сопротивлялись любым попыткам королевского правосудия проникнуть в их владения. Постоянные трения между готовыми открыто восстать баронами и королем, стоило ему только ослабить поводья, проистекали главным образом из стремления баронов стать почти самовластными повелителями своих владений и соответственного желания короля распространить свою власть и господство на все королевство.

На плечах рыцарей, помимо военных обязанностей, лежала основная часть административной работы в графствах. Они заседали в судах своих графств и сельских сотен, выступая в качестве свидетелей, расследуя преступления и выдвигая обвинения. Они оценивали стоимость земель и, что важнее всего, являлись достойными доверия людьми, которые помнили о том, как обстояли дела в прошлом, чью землю держал тот или иной человек и на каких условиях.

В этой тяжелой и неоплачиваемой работе, на которой зиждилась вся структура местного управления Англии, рыцарям помогали «свободные и законопослушные люди», приводившие в исполнение решения суда. Это были мелкие держатели земель, сдававшие свои наделы в аренду на самые разные сроки и порой пополнявшие свои доходы работой за плату. Особым классом свободных людей были бюргеры; их количество и богатство постоянно возрастали, но они почти не участвовали в управлении, поскольку в его основе лежала идея сельской сотни и графства как административной единицы.

Самой мелкой единицей землевладения, помимо встречавшегося изредка свободного держания, был манор. В него обычно входила деревня и окружавшие ее поля, хотя, по мере усложнения системы, деревня делилась на два или несколько маноров. Хозяин манора мог быть последним звеном в цепи, которая состояла из короля, графа, барона и неопределенного числа рыцарей, а мог получить свою землю и непосредственно от короля. Если он имел всего один манор, то обычно и жил в нем, принимая активное участие во всех его делах; если же он имел несколько маноров, то назначал управляющего (бейлифа) для каждого из них и переезжал из одного в другой, потребляя всю их продукцию на месте.

Самой распространенной системой земледелия была система неогороженных участков, которые после снятия урожая превращались в пастбище. Земля манора обычно делилась на три больших поля, два из которых засевали различными культурами, а третье лежало под паром. На следующий год поля менялись. Каждый арендатор или виллан (зависимый крестьянин) и сам хозяин земли (лорд) имели определенное число наделов. Их площадь равнялась примерно той, что можно было вспахать за один день. Основной доход лорда поступал от продукции, выращенной на его земле, то есть с барской запашки, которую обрабатывали для него вилланы.

Пейзаж тогдашней Англии сильно отличался от современного. Вместо сравнительно небольших полей, разделенных изгородью, которые составляют самую характерную и самую красивую часть современного ландшафта, повсюду простирались большие открытые поля маноров. Их окружали леса, у которых они медленно, но верно отвоевывали землю.

На самом дне социальной лестницы находились крестьяне, составлявшие более половины населения. Они получали землю от владельца манора и за это обязывались определенное число дней обрабатывать его поле, а также несли другие повинности, которые менялись от поместья к поместью. Крестьяне были привязаны к земле, то есть не могли покинуть ее без разрешения хозяина. Они не были рабами, но подвергались многочисленным унижающим их поборам. Например, после смерти хозяина они обязаны были отдать самую лучшую голову своего скота; если они хотели вступить в брак с человеком из другого манора, то должны были испросить согласия своего лорда.

Жизнь крестьян была так тяжела, что превращалась в самую настоящую борьбу за существование. Питались вилланы тем, что выращивали на своих наделах, которые чередовались на поле с наделами лорда и односельчан на манер лоскутного одеяла. Крестьяне выращивали пшеницу, овес, ячмень, рожь, горох и бобы. Помимо лошадей и быков, которых запрягали в плуг, они держали коров, свиней, овец и домашнюю птицу, если, конечно, могли себе это позволить. Мясо крестьяне ели очень редко; основными продуктами питания считались хлеб и сыр, каши, яйца, а для тех, кто обитал по берегам рек или морей, – рыба. Леса были полны дичи, но крестьянам она не доставалась. Свою одежду – похожие на халаты блузы и шерстяные штаны – они шили из грубой ткани, которую ткали дома из шерсти своих овец. Их жизнь не выходила за пределы деревни и окружавших ее полей и пастбищ. В свободное время (если оно у них появлялось) крестьяне развлекались борьбой и игрой в мяч, а по большим праздникам накачивались пивом. Англичане славились своим пьянством; этот обычай ввели в стране датчане^[3].

Кроме светских сословий, существовало еще и духовенство. Оно охватывало большую группу людей – от простого приходского попа, жившего немногим лучше крестьянина, до высших прелатов церкви, дававших советы королю и часто служивших у него министрами. Священнослужители были единственными образованными людьми и поэтому занимали многие важные посты в правительстве. В центрах образования – монастырях и школах при соборах – могли преподавать только люди духовного звания.

Однако духовенство не было однородным. В самом низу располагались приходские попы, которые не имели никакой надежды подняться на ступеньку выше и считали за большую удачу, если им удавалось передать свои приходы сыновьям. Наверху находились влиятельные церковные сановники, которые вышли из тех же самых нормандских семей, что и рыцари и бароны. Некоторые из них мало чем отличались от баронов, состоявших в церковных орденах. Они строили и укрепляли замки, накапливали столько богатств, сколько им удавалось урвать, и открыто нарушали принцип безбрачия, который церковь пыталась навязать всем своим служителям. Имелись среди них и «святые», отличавшиеся строгим образом жизни и высокой ученостью, а также те, что обладали административными талантами, и ставили их на службу своей епархии, монастыря или короля.

Графы, бароны и рыцари; горожане, свободные люди и крепостные крестьяне; епископы, попы и монахи – все они были связаны между собой, невзирая на различия в языке и образе жизни, одной земной церковью и преданностью одному королю, считавшему Англию своей личной собственностью.

Не важно, кто держал землю и на каких условиях, ибо вся земля в стране в результате завоевания Вильгельмом Англии стала собственностью короля. Система землевладения в этом государстве и сейчас прочно покоится на этом принципе. «Держателем всей земли в стране, прямо или косвенно, является корона»^[4]. Король распределял ее на определенных условиях, и, если последние не выполнялись, земля возвращалась к нему. Он был истинным владельцем земли, а бароны – просто арендаторами. В этом и заключалась сила монарха; король Англии всегда мог потребовать беспрекословного подчинения от своих баронов и привести их к повиновению, если в этом возникала необходимость. Он был не просто феодальным сюзереном, а королем, который имел право отбирать землю у самых знатных и самых богатых своих подданных.

Таблица I. Короли Англии 1066–1189 гг.

Генрих I никогда не колебался, если надо было воспользоваться этим правом. За тридцать пять лет его царствования бароны много раз поднимали восстания, и он подавлял их, отбирая всю землю у зачинщиков и отправляя их в ссылку. Но теперь Генрих I был мертв, и его тело, лишенное внутренностей, пропитанное солью и завернутое в прочные шкуры, лежало в Каене рядом с могилой отца, а слуги ждали только попутного ветра, чтобы отвезти его в Англию и предать земле.

Он имел не менее двадцати бастардов, но законным сыном был только один. Его звали Вильгельм, и он утонул на «Белом корабле» в 1120 году. Поэтому все надежды возлагались на другого законного ребенка Генриха I, дочь Матильду, которая в 1114 году вышла замуж за Генриха V, германского императора. Когда в 1125 году император умер, Генрих I вызвал свою овдовевшую бездетную дочь к себе. Он заставил всех членов совета, епископов и баронов, поклясться, что «если он умрет, не оставив наследника мужского пола, то они немедленно и безо всяких раздумий провозгласят Матильду, бывшую императрицу, своей королевой». Первым, кто дал такую клятву, был зять Генриха Дэвид, король Шотландии; второй – его племянник Стефан, граф Булонский^[5]. После этого король потребовал от своей дочери, чтобы она произвела на свет наследника престола, и выдал ее замуж за сына графа Анжуйского Фулька V, Жоффруа (Годфри).

Согласия Матильды на этот брак, как и согласия Жоффруа, никто не спрашивал. Она была на десять лет старше своего мужа. С восьми лет Матильда жила в Германии, став в двенадцать германской императрицей. Она выучила немецкий язык и усвоила местные обычаи. Матильда вела себя крайне высокомерно, что очень нравилось ее немецким подданным, но ужасно раздражало всех других людей. Свой брак с пятнадцатилетним подростком, захудалым графом, ставшим ее консортом, она расценила как небывалое унижение, ибо до самой своей смерти продолжала считать себя императрицей.

Несчастная пара обвенчалась в Ле-Мане в 1128 году. Вскоре после этого, сделав все, что может сделать отец для своего сына, граф Фульк, легкомысленный вдовец, передал ему свои графства Анжу и Мэн Жоффруа, предоставив ему полную свободу действий, и уехал в Святую землю, где женился на дочери иерусалимского короля Балдуина, после смерти которого сам сделался королем.

Хотя жена считала Жоффруа мальчишкой, он был графом Анжу и Мэна в своем собственном праве. Прожив с Матильдой один год и устав от ее невыносимой спеси, он сказал ей, чтобы она убиралась из Анжу, что она может вернуться в Англию, если захочет, а еще лучше – в Германию, ибо она постоянно хвалилась, что после смерти императора немцы умоляли ее остаться и править ими. В любом случае он отказывался жить с ней и терпеть ее присутствие в своем графстве.

Матильда нашла пристанище в Руане, главном городе герцогства Нормандия, принадлежавшего ее отцу. Генрих I летом 1131 года увез ее с собой в Англию, хотя проблема с наследником так и не была решена. Эту проблему решил сам Жоффруа – он объявил, что разрешает жене вернуться; наверное, он думал, что за два года раздельной жизни она изменилась.

Перед тем как отправить свою дочь мужу, король Генрих 8 сентября 1131 года заставил своих епископов и баронов принести ей клятву верности как наследнице престола. Они уже один раз приносили подобную клятву; теперь пришлось ее повторить. Епископы и бароны сделали это с большой неохотой. Женщина еще никогда не правила Англией, и перспектива такого правления вызывала у всех большие опасения. Особенно если королевой станет такая женщина, как Матильда. Она обладала женской красотой, мужским умом и непомерным самомнением, в котором способна была затмить самого Люцифера. Тем не менее, нравилось это баронам или нет, им пришлось принести Матильде клятву верности, после чего «дочь короля отослали к ее мужу, который принял ее с высокомерной гордостью, достойной такой мегеры»^[6].

Матильда ни капли не изменилась, но Жоффруа решил, что и из неудачной сделки можно извлечь выгоду. В конце концов, такой пригожий молодец, как он, которого все звали не иначе как Жоффруа Красивый, не обязан хранить верность жене-мегере. Пусть Матильда занимается детьми, а он будет развлекаться, где только сможет.

Их первый сын, Генрих, названный в честь своего деда, появился на свет 5 марта 1133 года в Ле-Мане. 1 июня 1134 года Матильда родила второго сына, Жоффруа. Роды оказались такими трудными, что императрица чуть не умерла. И только в августе 1136 года она родила своего третьего сына, Вильяма.

Тем временем 1 декабря 1135 года умер король Генрих I. «Хорошим он был человеком, и многие перед ним трепетали: в его время ни один человек не причинял другому зла, – пишет о нем автор английской хроники. – Он даровал мир людям и оленям»^[7].

В этот критический момент, когда весть о смерти короля разнеслась по всей Нормандии, а оттуда дошла до Англии, человек, которого никто никогда не считал наследником престола, быстро сел на корабль в порту Виссан и под сверкание молний и такой оглушительный гром, что всем казалось, будто мир вот-вот полетит в тартарары, высадился в Англии, предъявив свои права на корону. Стефан, граф Булонский, был третьим сыном Аделы, дочери Вильгельма Завоевателя, и Стефана, графа Блуа. К тому же он был любимым племянником Генриха I, который воспитал его при своем дворе, дал ему образование вместе со своим несчастным сыном Вильямом и собственноручно возвел в рыцари. Генрих наделил его обширными владениями в Англии и Нормандии и женил на Матильде, единственной дочери и наследнице графа Юстаса Булонского, чей титул и земли он в свое время унаследовал.

Ничто, однако, не говорило о том, что Генрих рассматривал его как возможного наследника престола; наоборот, настойчивое требование короля принести клятву верности его дочери говорило об обратном. Долгое пребывание Стефана в Англии, его жизнерадостный, дружелюбный и веселый нрав, учтивость и ровное отношение к богатым и бедным снискали ему симпатии многих людей. Когда он явился в Лондон, горожане провозгласили его своим королем, ибо «он показался всем нам достойным этого, как по причине своего благородного происхождения, так и прямоты своего характера»^[8].

22 декабря 1135 года Стефан был коронован и помазан на царство архиепископом Кентерберийским в присутствии двух епископов и нескольких дворян. Один из этих епископов, впрочем, приходился ему братом. Это был Генрих, епископ Винчестерский, один из самых богатых и влиятельных людей в Англии. Другой, Роджер Солсберийский, был министром, которому король Генрих доверял больше всех и который правил страной, когда государь находился в Нормандии^[9]. Став обладателем королевской казны, в которой находилось более 100 тысяч фунтов стерлингов и большое количество золота и серебра, и получив известие о том, что папа Иннокентий II утвердил его титул, Стефан с гордостью обнародовал традиционную хартию вольностей. Это произошло в Оксфорде, сразу же после Пасхи 1136 года. Хартия начиналась весьма помпезно:

«Я, Стефан, милостью Божьей, с согласия духовенства и народа избранный королем Англии и коронованный лордом Вильямом, архиепископом Кентерберийским и легатом Святой римской церкви, и признанный позже Иннокентием, Понтификом Святого римского престола…»^[10]

Стефан, однако, был слишком добродушным и доверчивым человеком, чтобы твердо править своей страной. Понимая, что положение его ненадежно из-за того, что он нарушил свою клятву признать Матильду преемницей умершего короля, и зная, что императрица, затаившаяся на другом берегу Ла-Манша, при первой же возможности попытается утвердить права своего сына на английский престол, он пытался купить преданность своих знатных подданных, щедро раздавая им земли и деньги, пока казна короля Генриха не истощилась. Когда бароны поняли, что их новый король мягок характером, они стали затевать междоусобные войны, решая свои старые споры стычками. По всей земле как грибы выросли новые замки, из которых вооруженные отряды растекались по округе, сжигая, грабя и убивая людей.

Узнав, что Англия охвачена междоусобицами, а власть короля становится все более призрачной, Матильда решила, что настал час утвердить права ее сына Генриха как законного наследника дедовского престола. К ней присоединился ее сводный брат, незаконнорожденный сын Генриха I граф Роберт Глостер, который предложил ей помощь. Роберт был любимым сыном короля, который отдал ему графство и руку «Мабель, прекрасной и блистательной леди, которая подчинялась своему мужу и была награждена многочисленным и прекрасным потомством»^[11]. Некоторые бароны советовали Роберту после смерти отца заявить свои права на престол, но он отказался от них в пользу сестры^[12]. Из него получился бы гораздо лучший король, чем Стефан, ибо он был опытным военачальником, которого очень уважали бароны, в особенности те, что жили в Западной Англии, и талантливым государственным мужем. Помимо этого, он покровительствовал писателям; Вильям из Малмсбери и Жоффруа из Монмута, два величайших автора той эпохи, посвящали ему свои труды.

Матильда с помощью Роберта приступила к завоеванию страны для своего сына. Мы не знаем, предлагала ли она мужу принять участие в этом предприятии, хроники об этом не сообщают, во всяком случае, Жоффруа остался в Анжу, когда Матильда с Робертом отплыли в Англию. Они высадились на берег 30 сентября 1139 года и вскоре взяли под контроль всю Западную Англию, где находились поместья Роберта, с его главными оплотами – Бристолем и Глостером. С помощью своего дяди, Дэвида, короля Шотландии, и богатейших баронов Запада к февралю 1141 года в битве при Линкольне они взяли в плен короля Стефана и, заковав его в цепи, заточили в тюрьму в Бристоле. А в апреле совет епископов и баронов официально признал Матильду повелительницей Англии.

Достигнув своей цели, она дала волю собственному высокомерию. Матильда не понимала, что сторонники поддерживают ее не потому, что решили быть верными ей и ее делу, а потому, что преследуют свои интересы. Стефан сидел в тюрьме и не был казнен только из ее милости, а бароны помогали ей потому, что верили, что от нее они получат больше, чем от свергнутого короля.

Летом Матильда приехала в Лондон и завершила дело, начатое в Винчестере. Она стала называть себя королевой Англии, хотя и не была помазана и коронована, принимала баронов с крайним высокомерием и не вставала даже тогда, когда перед ней преклонял колени преподобный епископ Винчестерский, брат короля. Матильда попыталась отменить указы Стефана, отобрать земли, которые он даровал своим людям, и наградить ими тех, к кому она благоволила, и продемонстрировала жителям Лондона самую неприглядную часть своей натуры, потребовав от них огромную сумму денег.

А жена Стефана тем временем собирала в Кенте армию, ряды которой непрерывно увеличивались из-за притока людей, которые больше не намерены были терпеть наглость Матильды. Законная королева послала к ней делегацию от имени своего заключенного в тюрьму мужа, но та, осыпав оскорблениями членов посольства, прогнала их прочь. Тогда королева подошла со своей армией к Лондону. Горожане, ненавидевшие Матильду за ее непомерные требования, возликовали при виде этого войска, восстали и с позором выгнали из города ее саму и ее сторонников прямо с роскошного пира. Она бежала в Оксфорд, а лондонцы радостно приветствовали свою королеву^[13].

10 сентября 1141 года в Оксфорде до Матильды дошли слухи, что епископ Генрих Винчестерский призывает англичан возвратить на трон своего брата. Вместе с графом Робертом Матильда подошла с армией к Винчестеру и осадила замок епископа. Но не успела ее армия окружить этот замок и начать правильную осаду, как прибыла жена Стефана во главе войска, в которое влилась тысяча солдат из Лондона, и осаждавшие были окружены.

Люди епископа сожгли часть Винчестера, а войско королевы, окружившее армию Матильды, перекрыло подвоз припасов, и осаждавшие вскоре оказались на грани голодной смерти. Наконец, они решились смелым ударом попытаться вырваться на свободу. Во время этой вылазки граф Роберт попал в плен, войско Матильды было рассеяно, а она сама, в сопровождении одного-единственного рыцаря, ни жива ни мертва, бежала в Глостер.

Теперь у королевы появился пленник, не менее ценный, чем ее муж. Матильда понимала, что брата Роберта, со всей его храбростью, военным искусством, безоглядной преданностью и дружбой с важнейшими людьми Запада, ей не заменить никем. Более месяца шли переговоры; наконец, короля Стефана на равных условиях обменяли на графа Роберта^[14].

Ища выход из тупика, в котором она оказалась, Матильда весной 1142 года отправила делегацию дворян к своему мужу, предлагая ему встать «на защиту законного наследства своей жены и своих сыновей в Англии». Однако наглый тон, в котором было составлено послание, не убедил Жоффруа прийти на помощь женщине, которую он терпеть не мог и пребывание которой в Англии было ему только на руку. Он отправил свое послание Матильде, которое было получено ею и ее советом в июне 1142 года в Девайзесе:

«Граф Анжу ни в малейшей степени не заинтересован в успехе предприятия этих господ. Более того, из них он готов признать лишь графа Глостера, в благоразумии и доброй вере, величии и трудолюбии которого он убедился еще в давние времена. Если граф пересечет пролив и явится к нему, то граф [Анжуйский] осыплет его милостями, насколько это будет возможно; другие же только понапрасну потеряют время, если будут приезжать сюда и уезжать обратно»^[15].

Граф Роберт пересек пролив и явился к зятю. Он обнаружил, что Жоффруа, пока его жена выставляла себя на посмешище в Англии, потихоньку завоевывал для своего сына Нормандию. Жоффруа обрадовался приезду такого опытного бойца, как граф Роберт, и попросил его помочь овладеть замком, который он в то время осаждал. Взяв эту крепость, Жоффруа собирался осадить следующую. Роберт пытался рассказать ему о неудачах его жены в Англии, но Жоффруа, даже не скрывал радость, которую доставил ему этот рассказ, предложил взять еще один замок. Так прошли лето и ранняя осень. С помощью графа Роберта граф Анжуйский овладел десятью нормандскими замками.

В конце осени пришло известие, что Стефан окружил Матильду в Оксфорде и положение ее совершенно отчаянное. Жоффруа отказался сопровождать Роберта в Англию, поскольку в Нормандии еще остались не завоеванные им замки; к тому же он не испытывал никакого желания помогать жене. Вместо себя он послал своего девятилетнего сына Генриха. Граф Роберт прибыл в Англию с племянником и тремя или четырьмя сотнями нормандских солдат^[16]. Он сразу же двинулся к Оксфорду, но, прибыв туда, обнаружил, что его войско слишком малочисленно, чтобы представлять серьезную угрозу для Стефана. Он повернул к Уоллингфорду, надеясь, что, осадив этот замок, заставит Стефана отправить сюда часть своей армии, но король отказался проглотить наживку.

Незадолго до Рождества, когда провизии в Оксфордском замке почти не осталось, река замерзла, а земля покрылась снегом, несчастную Матильду с тремя рыцарями спустили на веревках с башни. Очутившись на земле, они перешли реку по льду. Одетые в белые плащи, которые сделали их незаметными на фоне снега, беглецы миновали порядки осаждавшей Оксфорд армии и бросились в Уоллингфорд, где Матильда встретилась с братом и своим старшим сыном. После этого они уехали в Бристоль, который сохранил верность графу Роберту^[17].

Следующие пять лет императрица провела в Бристоле и Глостере, не теряя, однако, надежды, что ей удастся сбросить корону с головы Стефана. Время от времени между их войсками происходили стычки, перевес в которых был то на одной, то на другой стороне. Благодаря главным образом военным талантам и мудрости графа Роберта, Запад Англии сохранил верность его сестре. Стефан номинально управлял остальной частью Англии, но его власть постоянно ослабляли его же бароны, которые действовали вовсе не в интересах Матильды, а как мятежные вассалы, желавшие сбросить с трона короля, оказавшегося очень слабым.

Ситуация зашла в тупик; Генрих вернулся в Нормандию и присоединился к графу Жоффруа. Граф Роберт хотел, чтобы Генрих и его собственный сын, примерно одного с ним возраста, получили свои первые уроки «манер и грамотности» вместе^[18]. Образованием Генриха теперь занимался его собственный отец. Принца обучали не только искусству владения мечом, верховому искусству и этикету, как надлежало юноше благородного происхождения, но и таким отраслям знания, которые были необходимы человеку его положения. Он научился говорить по-латыни не хуже, чем на родном французском. Английский язык в ту пору был языком покоренного народа, который правители страны не желали знать, и у нас нет никаких сведений о том, делал ли Генрих попытки его освоить. Принца, вероятно, научили писать, хотя вряд ли это умение могло пригодиться ему в будущем – для письма существовали клерки; во всяком случае, он научился читать, что для светского человека того времени было большим достижением.

Помимо формального образования, принцу много раз рассказывали историю его рода – графов Анжу. Сильнее всего, вне всякого сомнения, потрясли его воображение рассказы о героических подвигах его прапрапрадеда, почти легендарного графа Фулька Черного. Еще не достигнув четырнадцатилетия, граф Фульк разбил большую армию бретонцев, захватил в плен их военачальника, графа Конана, отрубил ему правую руку и овладел городом Нантом^[19]. Генрих воспылал желанием повторить эти подвиги, и его отец решил предоставить ему такую возможность, ибо у графов Анжу было в обычае приступать к исполнению своих обязанностей в очень раннем возрасте.

В 1147 году Генрих, которому исполнилось всего четырнадцать лет, по своей собственной инициативе и без особой подготовки, не зная, что потребуется для такого похода, собрал небольшой отряд решительно настроенных рыцарей и отплыл в Англию, мечтая победить Стефана, как Фульк Черный в свое время победил графа Конана. Он высадился в Бристоле и повел свой отряд на Криклейд, лежавший на полпути к Оксфорду. Стефан не был великим военачальником, но в первом же бою сумел без труда обратить самонадеянного юного вояку в бегство.

Ни один из английских баронов не присоединился к Генриху, хотя тот ожидал, что при известии о его высадке они восстанут и поддержат его. Более того, подобно своему прадеду Вильгельму Завоевателю, он не платил своим рыцарям наличными, а кормил их обещаниями о богатом вознаграждении, которое они получат, разгромив короля Англии. Когда Стефан рассеял эту кучку авантюристов, Генрих оказался в очень сложном положении. У него не было денег ни на то, чтобы заплатить своим воякам, ни на то, чтобы отвезти их назад, в Нормандию. Он обратился к своей матери, но Матильда сама отчаянно нуждалась в деньгах и ничем не могла ему помочь. Тогда он воззвал к своему дяде Роберту, но граф Глостер, «лежавший на своих денежных мешках, как самый настоящий скряга», решил, что найдет им другое применение.

Наконец, в отчаянии Генрих отправил послов к королю Стефану, попросив оказать ему помощь как близкому родственнику. Интересно, что Стефан, получив эту просьбу, тут же выслал парню, пытавшемуся отобрать у него корону, деньги, которые тот просил, после чего Генрих и его упавший духом рыцарский отряд вернулись в Нормандию^[20].

Граф Роберт умер 31 октября 1147 года, а с ним – и надежда Матильды возвратить себе корону. Ему наследовал сын Вильям, «любвеобильный мужчина, больше интересовавшийся тем, что происходит в спальне, чем вопросами войны»^[21]. Матильда понимала, что от него ей помощи не дождаться. В начале 1148 года она распрощалась со своими заветными мечтами и вернулась к мужу. Девятилетняя гражданская война завершилась; Стефан остался королем Англии, который совсем недавно, во время впечатляющей церемонии, посвятил в рыцари своего сына Юстаса, многообещающего молодого человека, который был уже женат на Констанции, сестре короля Франции.

Глава 2
Генрих, герцог Нормандии, 1148–1154

Пока жена и старший сын терпели в Англии одно поражение за другим, Жоффруа завоевал всю Нормандию и теперь управлял ею от имени сына. Он не стал требовать, чтобы Нормандия, по праву завоевателя, принадлежала ему, хотя вполне мог бы это сделать.

Когда в 1147 году Генрих вернулся домой, его отец стал привлекать сына к делам управления, так что последний осваивал искусство управления своим неспокойным герцогством под руководством опытного учителя. Об этом периоде жизни Генриха до нас дошло очень мало сведений, но никто не станет спорить, что в годы своего становления он получил совершенно незаменимый опыт. Когда Генриху исполнилось двадцать один год, он был уже сформировавшимся правителем, который хорошо знал, чего хочет, в чем нуждается его страна и как лучше всего удовлетворять ее нужды. Матильда, со своей стороны, никогда не упускала случая напомнить сыну, что он был законным наследником не только Нормандии, которую героическими усилиями завоевал для него отец, но и всей Англии.

Несмотря на позорное бегство Матильды, у Генриха и его дела оставалось еще много сторонников в Англии. Некоторые из них в начале 1149 года посоветовали ему пройти обряд посвящения в рыцари, чтобы по праву встать во главе войска и «с новыми силами восстать против короля и с энергией и воодушевлением завоевать то, что принадлежит ему по праву»^[22].

Но это был плохой совет. Когда Генрих, прислушавшись к нему, высадился в Бристоле, единственным знатным человеком, который присоединился к нему, был граф Роджер Херефордский, чей отец, Майлс из Глостера, являлся верным сторонником Матильды и получил за это титул графа. Многие другие господа, которые поддерживали мать Генриха, послали в его войско своих сыновей, но больше ничем ему не помогли. Принцу было только шестнадцать лет, и аристократы, на которых он рассчитывал, полагали, что в таком юном возрасте он вряд ли сумеет совершить то, что не удалось его дяде Роберту.

Но хотя Запад Англии не восстал, Генрих мог еще надеяться на поддержку своего двоюродного деда Дэвида, короля Шотландии, который никогда не нарушал клятвы верности Матильде как наследнице короля Генриха I. Поэтому принц Генрих и его молодые сподвижники отправились в Карлайль на встречу с королем Дэвидом. Он с радостью принял их и на Троицу, 22 мая 1149 года, посвятил Генриха и его друзей в рыцари^[23].

Ни в одной хронике нет описания посвящения Генриха II, но можно предположить, что оно не сильно отличалось от того, которое прошел его отец Жоффруа Анжуйский, посвященный в рыцари дедом молодого принца, Генрихом I:

«На рассвете он принял ванну, как того требует обычай, и приготовился [к церемонии]. Омыв свое тело, Жоффруа надел на себя рубашку из тонкого полотна. Потом он облачился в камзол, связанный из толстой шерсти, поверх надел плащ пурпурного цвета, на ноги – шелковые чулки и туфли с маленькими золотыми львами сверху. Ему подвели испанского коня необыкновенной красоты и поднесли не сравнимую ни с чем кольчугу с двойными кольцами, которую не могли пронзить ни пика, ни копье. На его ноги прикрепили золотые шпоры, на плечи повесили чудесный щит с золотыми львами; на голову надели шлем, сверкавший драгоценными камнями, а в руки вложили ясеневое копье. И наконец, из королевской сокровищницы для него принесли меч. Вооруженный подобным образом, наш новый рыцарь с удивительным проворством запрыгнул на коня, даже не коснувшись шпор»^[24].

К их компании присоединился граф Раннульф Честерский, зять графа Роберта Глостера, самый знаменитый перебежчик своего времени. Раннульф был независимым совереном, который правил областью, простиравшейся от Честера почти до самого Линкольна. Он всегда чувствовал, когда надо перебежать из одного стана в другой, чтобы остаться в выигрыше.

Король Дэвид, два графа и молодой Генрих составили план штурма города Йорка, главного оплота Стефана на севере. Дэвид собрал в Шотландии большую армию, и с этой армией они двинулись к Йорку. Но, подойдя к нему, они обнаружили, что Стефан был предупрежден и что их уже ждет хорошо вооруженный отряд рыцарей.

Одиннадцать лет назад Дэвид уже бросал своих полуголых шотландцев в бой против англичан (Битва знамен), и «вся их мощь была сметена, словно паутина». На поле боя полегло 11 тысяч шотландцев, а из двух сотен рыцарей, которые вступили вместе с королем Дэвидом в битву, только девятнадцать унесли домой свои кольчуги^[25].

У Дэвида не было никакого желания повторять этот печальный опыт. Увидев, что армия Стефана была больше и к тому же все время увеличивалась, союзники благоразумно решили воздержаться от сражения и распустили свое войско. Новоиспеченный рыцарь Генрих и его английские спутники бежали лесными тропами и заброшенными дорогами, спасаясь от погони, пока, «полумертвые от страха и усталости», не достигли города Херефорда, который принадлежал Роджеру.

Стефан предупредил своего сына Юстаса, который в ту пору был в Лондоне, что Генрих, вероятно, направится на Запад. Юстас бросился за ним в погоню. Недалеко от Бристоля Генрих попал в устроенную им ловушку, но сумел ночью бежать и спрятался в Девайзесе.

Следующий поход Генриха был на юго-запад. К нему присоединились его кузен граф Вильям Глостерский и граф Херефордский. Они взяли штурмом город Бридпорт и разорили поместья приверженцев Стефана в этом районе. Грабя все на своем пути и предавая огню дома и церкви, они узнали, что в их отсутствие Юстас напал на Девайзес. Они поспешили на помощь гарнизону этого города и прибыли как раз в ту минуту, когда армия Юстаса овладела внешними укреплениями замка и поджигала расположенные вокруг него дома. Защитники крепости, воевавшие спустя рукава, увидев войско Генриха, приободрились. Вместе с солдатами принца они напали на отряд Юстаса и уничтожили его почти целиком.

Во всех этих сражениях Генрих набирался опыта, но было ясно, что с теми силами, которые находились под его командой, ему вряд ли удастся добиться заметных успехов в Англии. Он понял, что воевать с королем Стефаном без большой армии бесполезно, ибо опыт этой экспедиции и предыдущего похода 1147 года показал, что английские бароны и пальцем не пошевельнут, чтобы помочь ему, если поймут, что победа ему не светит. Баронов вполне устраивал король Стефан, который позволял им поступать так, как им заблагорассудится, и они не предпринимали ничего, чтобы сместить его. Поэтому друзья герцога Генриха посоветовали ему вернуться в Нормандию, утвердиться там и возвратиться в Англию только тогда, когда он сможет привести с собой большую армию. Генрих прислушался к их совету^[26].

Жоффруа сразу же передал Генриху Нормандию, которая по праву принадлежала ему как наследнику своей матери. Наверное, Жоффруа с удовлетворением думал о том, что он силой завоевал это герцогство для своего сына, в то время как Матильда, несмотря на весь ее гонор, потерпела полное поражение, пытаясь сделать то же самое в Англии.

Тем временем из неудачного Второго крестового похода в Святую землю возвратился Людовик VII. Как король Франции, он был сюзереном не только Жоффруа, графа Анжу и Мэна, но и Генриха, который был герцогом Нормандии, хотя Людовик его таковым не признавал. Последний в детстве готовился стать священником. Однако после смерти старшего брата Филиппа, упавшего с лошади, его забрали из монастыря, и в 1131 году папа Иннокентий провозгласил его наследником французского престола^[27]. Он обучался под руководством Сужера, аббата Сен-Дени, поэтому гораздо свободнее чувствовал себя в компании попов и монахов, чем военных.

Чтобы утешить себя после провала Крестового похода и скорее позабыть о том, какую жалкую роль он в нем сыграл, а может, чтобы отвлечься от ссор со своей женой, которая просила у него развода, Людовик VIII принялся оспаривать власть над некоторыми замками, которые захватил Жоффруа, хотя его право на них было сомнительным. Из Англии на помощь своему зятю, французскому королю, приехал Юстас, и они вместе совершили ряд набегов на земли Нормандии^[28].

Летом 1151 года, после нескольких незначительных стычек с Людовиком VII, Жоффруа и Генрих собрали на границе Нормандии большую армию опытных бойцов, чтобы отразить будущие атаки французов. Со своей стороны, король Франции собрал огромное войско. Настоящая война, а не игра в нападение и защиту рассеянных по просторам герцогства замков, казалось, была неминуема. Но в самый решающий момент Людовик заболел. «Мудрые и религиозные люди воспользовались возможностью указать ему на то, что не подобает проливать реки христианской крови, особенно тому, кто принял крест. Поэтому он провозгласил перемирие, которое должно было продолжаться до тех пор, пока к нему не вернется здоровье».

Во время болезни у Людовика VII было много времени обдумать свои отношения с Жоффруа и Генрихом. Он понял, что Жоффруа и его сын слишком крепко держат Нормандию, чтобы он смог ее отвоевать. Приняв от Генриха клятву верности, он подтвердил его права на это герцогство. Признание герцога Нормандского вассалом вовсе не говорило о том, что Людовик имел права на Нормандию или домогался их. Это было формальное признание феодальной зависимости, необходимое для того, чтобы Генрих по закону стал герцогом Нормандии. В ответ на это признание английский король отдал Людовику VII Вексен, область, лежавшую между Нормандией и Иль-де-Франсом, в междуречье Энта и Анделле на правом берегу Сены^[29]. За обладание этой областью было пролито много крови.

Жоффруа отправился в Париж на церемонию принесения феодальной клятвы своему господину вместе с герцогом Генрихом. Пока они были здесь, жена Людовика Элеонора (Алиенора) положила на герцога Нормандского глаз. Ему было тогда восемнадцать лет, на одиннадцать лет меньше, чем ей. Его лицо было свежим и красивым. Юноша понравился Элеоноре, и это не ускользнуло от Жоффруа. Он несколько раз предупреждал сына не иметь никаких дел с женой его господина, короля Франции, а еще потому, что Жоффруа сам когда-то был ее любовником, поэтому любые отношения между Генрихом и Элеонорой могли бы рассматриваться как инцест^[30]. Однако Элеоноре так понравился герцог и его манера поведения, что она сразу же стала добиваться развода, чтобы выйти за него замуж^[31].

Генрих никогда не был таким красавцем, как его отец, но его юношеская свежесть произвела на Элеонору большое впечатление: коренастый юноша, чуть выше среднего роста, с квадратными плечами, который производил впечатление очень сильного человека. У него было широкое красное лицо, усыпанное веснушками, на котором горели ясные серые глаза, рыжие волосы коротко острижены, руки – грубые, а кожа на них обветрилась и потрескалась. Одежду герцог имел богатую, как полагалось ему по положению, но носил он ее небрежно. Вместо обычного длинного камзола и плаща со складками Генрих всегда облачался в тунику до колен и короткий плащ, который не мешал ездить верхом. Из-за этого англичане прозвали его Короткой Мантией. На ноги он натягивал шерстяные чулки вместо длинных шерстяных штанов того времени; эти чулки были сотканы, а не связаны на спицах. Чтобы они не спадали, он от лодыжек до колен перетягивал их кожаными ремешками, шедшими крест-накрест. Нормандский герцог был человеком действия, закаленным войной, неутомимым в седле. Энергия била в нем ключом – он ни минуты не сидел на месте.

Жоффруа и его сын уехали из Парижа, радуясь, что их власть над Нормандией была подтверждена королем. По пути они обсудили последние планы Генриха по вторжению в Англию. Теперь, когда он был признан законным владыкой Нормандии и все герцогство полностью ему подчинилось, он мог получить необходимую сумму денег, чтобы собрать большую армию и начать борьбу за английский престол. Он объявил о созыве Совета нормандских баронов, который должен был начать свою работу 14 сентября 1151 года и обсудить вопрос о его возвращении в Англию.

В пути Жоффруа все время жаловался на здоровье. Они остановились в Шато-дю-Луар, в 25 милях юго-восточнее Ле-Мана. У графа начался сильный жар; он стал готовиться к смерти: назначил Генриха своим наследником в Анжу и Мэне, а второму сыну, Жоффруа, отдал во владение три замка в Анжу, специально оговорив, что, когда Генрих получит Англию, он должен будет передать Анжу и Мэн своему брату. Доблестный граф Жоффруа Красивый умер 7 сентября 1151 года и был похоронен в церкви Святого Джулиана в Ле-Мане^[32].

После похорон отца Генрих принял клятву верности от благородных господ Анжу и Мэна. Убедившись, что его владения находятся в безопасности, а жители ему верны, он обратил свой взор на Англию. Во время поста в Нормандию прибыл его дядя Реджинальд, еще один незаконнорожденный сын Генриха I, которого Матильда во время своего пребывания в Англии сделала графом Корнуолльским, и стал убеждать его снова пересечь Ла-Манш. Сразу же после Пасхи 1152 года герцог Нормандский собрал свой совет, но отплытие пришлось снова отложить.

21 марта французская королева получила от мужа развод. Она немедленно предложила молодому герцогу себя и свое огромное герцогство Аквитанское, занимавшее всю юго-западную часть Франции. Он с радостью принял это предложение, ибо Элеонора была самой богатой невестой в Европе^[33]. Конечно, репутация у нее была подмочена, но зато ее герцогство охватывало половину страны. В свое время отец Генриха согласился принять жену, которая была старше и знатнее его, поэтому его сын был уверен, что ради земель королевы надо сделать то же самое.

Элеонора, старшая из двух дочерей Гильома Х, герцога Аквитании и графа Пуату, родилась около 1122 года. Другие дети этого герцога умерли в детстве. Он умер в 1137 году, завещав руку своей старшей дочери Людовику, сыну своего господина, короля Людовика VI. Людовик сразу же затребовал свою невесту и ее наследство. Он женился на Элеоноре в Бордо, в июне 1137 года, а 1 августа вступил на престол Франции, получив его в наследство от отца.

Под влиянием проповедей Бернара из Клерво Людовик VII и Элеонора на Пасху 1146 года приняли в Везеле крест и в следующем году отправились в Святую землю. Стремление Людовика отправиться в Крестовый поход было чисто религиозным, а вот его жена руководствовалась совсем другими мотивами. Она была живой и веселой женщиной, обожавшей удовольствия. Ее жизнь со степенным и положительным Людовиком была невыносимо скучна. Ей хотелось веселья, перемен и приключений, а в армии крестоносцев всего этого было с избытком.

Прибыв в Малую Азию, армия французского короля несколько раз попала в засаду между Византией и Антиохией и почти полностью погибла. Короля с королевой пригласил князь Антиохии Раймонд, который приходился Элеоноре дядей и был всего на несколько лет ее старше. Отношения Элеоноры и Раймонда сразу же стали весьма интимными, что было оскорбительным для Людовика VII и сделалось предметом пересудов среди крестоносцев. Антиохия являлась цивилизованным городом, и князь Раймонд, обладавший таким же темпераментом, как и его племянница, поразил Элеонору своими изысканными манерами. Сплетни того времени обвиняют дядю и племянницу в инцесте; даже образованный и осторожный Джон из Солсбери, английский священник, который входил в состав папского суда, намекал, что их отношения были небезупречными:

«В лето Господне 1149 христианнейший король французов, после разгрома своего войска на Востоке, прибыл в Антиохию, где его с почетом принял Раймонд, брат Гильома, графа Пуату, да будет благословенна его память! Он приходился королеве дядей и по многим причинам обязан был демонстрировать королю свою верность, любовь и уважение. Но во время их пребывания здесь, когда нужно было утешить, укрепить духом и вдохнуть новую жизнь в остатки погибшего войска, фамильярное обращение князя с королевой и их долгие, легкомысленные, почти никогда не прекращавшиеся разговоры вызвали у короля подозрения. Эти подозрения усилились, когда королева заявила, что хочет остаться здесь, хотя король готовился к отъезду, а князь приложил все усилия, чтобы задержать ее, надеясь, что король даст на то свое согласие.

Когда же король решил увезти ее силой, она вспомнила об их родстве и заявила, что, живя вместе, они нарушают божеские законы, поскольку они родственники в четвертом или пятом поколении.

Король забрал ее и принудил ехать в Иерусалим вместе с ним, и сердца их распалились еще сильнее, и, хотя они пытались скрыть это, рана так и не зажила»^[34].

«Короля вышли встречать кардиналы и чиновники церкви и, обеспечив всем, что было нужно для его удовольствия, привели в Тускулум к господину папе, который принял его с такой добротой и преданностью, что можно было подумать, что папа принимает не простого смертного, а Господнего ангела. Выслушав по отдельности жалобы обеих сторон, он уладил ссору между королем и королевой, начавшуюся в Антиохии, запретив им под угрозой отлучения от церкви даже заикаться о разрыве или о том, что их брак должен быть расторгнут по какой-либо причине. Эти слова очень обрадовали короля, ибо он безумно любил свою королеву, совсем как ребенок»^[35].

После возвращения во Францию Элеонора родила королю второго ребенка – это снова была дочь. Ее неспособность подарить Франции наследника за пятнадцать лет супружеской жизни, вероятно, и стала причиной того, что Людовик VII наконец согласился отпустить ее, а вовсе не заявления королевы об их кровном родстве. Людовик и Элеонора были родственниками в четвертой или пятой степени, ибо у них был общий предок – Робер, король Франции, а церковь в ту пору запрещала браки родственников до седьмой степени родства. На этот факт обычно не обращали внимания, но он служил удобным предлогом для расторжения неудачных браков.

Архиепископ Реймсский собрал совет, который рассмотрел вопрос о законности брака между Людовиком и Элеонорой. 21 марта 1152 года прелаты пришли к заключению, что супруги действительно находятся в слишком близкой степени родства и потому их брак считается недействительным. Очевидно, никто не вспомнил о том, что папа в свое время признал его законным. Но поскольку они поженились, пребывая в истинной вере, то обе их дочери, Мария и Алиса, были признаны законными и остались у отца. Элеонора наконец освободилась от мужа, которого называла «не мужчиной, а монахом»^[36]. Впрочем, Людовик VII был настоящим мужчиной и глубоко презирал высокомерное отношение к нему Элеоноры.

Таблица 2. Элеонора и ее супруги

Степень родства вычисляется по числу поколений, идущих от общего предка. Так, Генрих II был представителем четвертого поколения в потомстве Робера II, а Элеонора – пятого.

Элеонора была теперь не только свободной женщиной, но и герцогиней Аквитании в своем собственном праве и к тому же одной из самых богатых невест в Европе. Она тут же явилась в Пуатье и отправила нормандскому герцогу письмо, предлагая ему себя и все свои земли в придачу. Генрих немедленно приехал к ней в сопровождении нескольких спутников.

Они с Элеонорой быстро и безо всякой помпы обвенчались в Пуатье. Об их венчании мало кто знал, ибо они опасались, что какой-нибудь не в меру ретивый знаток канонического права в самый неподходящий момент поднимет вопрос о степени их родства. Элеонора приходилась Генриху такой же родственницей, как и Людовику, ибо они тоже имели общего предка – на этот раз Робера II, герцога Нормандии.

У Людовика VII было мало причин любить своего предприимчивого молодого вассала. Когда отвергшая его жена поспешила упасть в руки герцога Генриха, он преисполнился ревности и презрения. Людовик считался тугодумом, но он был упрямым и настойчивым человеком. И с той поры он задумал отомстить Генриху.

Возможность предоставилась очень скоро. Юстас, сын короля Стефана, обеспокоенный быстрым ростом власти и престижа герцога Нормандии, которые создавали угрозу того, что корона отца ему не достанется, отправился во Францию и убедил своего зятя, короля Людовика VII, принять меры для обуздания своего вассала. Ведь Генрих отобрал у Людовика не только жену, но и герцогство Аквитания. Когда-то оно принадлежало королю в качестве приданого его жены, а теперь перешло во владение Генриха. Как герцог Нормандии и Аквитании и как граф Анжу и Мэна, он управлял теперь всей западной частью Франции, за исключением Бретани. Его владения превосходили своими размерами владения самого Людовика, ибо королю Франции, несмотря на его громкий титул, реально подчинялся только Иль-де-Франс.

Во второй половине лета 1152 года Людовик VII создал коалицию, в которую входили Юстас и Жоффруа, брат Генриха и сын Матильды. Жоффруа совсем не удовлетворяло наследство в размере трех замков, и он надеялся, что, победив брата, заставит его поделиться своими землями. Он мечтал отобрать у него Нормандию, Анжу и Мэн. Когда войска членов коалиции вторглись во владения Генриха, тот был в Барфлёре и готовился отплыть в Англию.

Всю оставшуюся часть года он вынужден был воевать. К концу 1152 года он наголову разгромил войско своего брата Жоффруа и так умело оборонял Нормандию от Людовика, что союзники с радостью согласились на перемирие^[37]. К тому времени Генрих так удачно организовал оборону, что спокойно оставил свои земли на мать, жену и капитанов и отправился в Англию. На этот раз он шел туда с огромным войском, которое позволяло надеяться на успех. Деньги на этот поход, не менее семи тысяч фунтов, он занял у двух менял, Вильяма Каде из Святого Омера и Вильяма Трентегерунса, виконта Руана^[38].

Вычислить, чему на наши деньги равняется эта сумма, совершенно невозможно, ибо экономика той эпохи базировалась не только на деньгах. Основная часть доходов состояла из товаров и услуг. Грубо говоря, сумма в семь тысяч фунтов равнялась примерно половине среднего годового дохода короны за первые годы правления Генриха II. О стоимости тогдашних денег говорит тот факт, что обычному пехотинцу платили в день одно пенни, а рыцарю – восемь пенсов.

Генрих собрал флот из 36 кораблей и со 140 рыцарями и тремя тысячами солдат^[39] 6 января 1153 года высадился в Бристоле. Здесь его встретили кузен, граф Вильям Глостерский, и дядя, граф Реджинальд Корнуолльский. Вскоре многие знатные лорды Запада, по традиции преданные анжуйской династии и впечатленные размером его армии, вместе со своими отрядами присоединились к нему.

Из Бристоля, на первом этапе своей кампании, герцог Генрих отправился к Малмсбери, намереваясь его осадить. Король Стефан и Юстас, который вернулся в Англию после того, как Людовик заключил с Генрихом перемирие, поспешили ему навстречу. Войска противников расположились друг напротив друга по берегам реки Эйвон. Но с запада неожиданно налетел свирепый буран; снег и ветер били в лицо Стефановых солдат с такой силой, что им пришлось отступить. Войско Генриха, которому ветер дул в спину, осталось неоспоримым хозяином поля боя. Гарнизон Малмсбери сдался, а Стефан с Юстасом отступили в Лондон^[40].

Эта бескровная победа очень помогла герцогу Нормандскому. Граф Лейстер, один из самых богатых и могущественных людей в Англии, открыто выступил на его стороне, снабдив всем необходимым и передав ему около тридцати замков. Роберт Бомон, граф Лейстерский, принадлежал к одной из самых могущественных англо-нормандских семей. Его отец сражался вместе с Вильгельмом Завоевателем при Гастингсе и первым пробил брешь в стене из щитов английских пехотинцев. Он умер в конце правления Генриха I, накопив много поместий. Его сын Роберт воспитывался при дворе короля, и Генрих женил его на богатой наследнице, дочери графа Норфолкского. Граф Роберт был верен Стефану, но почти не принимал участия в гражданской войне и поддерживал хорошие отношения с анжуйской партией. В решающие годы войны он руководил строительством большого августинского монастыря Святой Марии де Пре в Лейстере. Он не только воздвиг этот монастырь, но и обеспечил его постоянным доходом.

Переход на сторону герцога Нормандского такого важного вельможи, как граф Лейстер, стал поворотным пунктом в его борьбе за престол. До этого Генрих получал активную поддержку в основном от молодых людей Запада, склонных к авантюризму, влияние которых не распространялось за пределами их земель. Поддержка графа Лейстера перевесила чашу весов в пользу герцога. Он больше уже не был дерзким молодым авантюристом. Впервые у него появились люди, деньги и поддержка, столь необходимая для достижения цели.

Герцог Нормандский посвятил весну укреплению своих позиций на Западе. Летом он решил, что у него достаточно сил, чтобы освободить Уоллингфорд, который уже больше года осаждал Стефан. Чтобы ослабить давление на Уоллингфорд, он осадил Кроумарш, расположенный на другом берегу Темзы. Стефан привел сюда свою армию, и снова оба войска стали готовиться к битве. Когда король разъезжал по берегу реки, распоряжаясь расстановкой войск, его конь встал на дыбы и сбросил его на землю. После того как это случилось в третий раз, советники расценили это как дурной знак и воспользовались возможностью указать ему на ужасные результаты, к которым приведет предстоящая битва, где брат идет против брата, независимо от того, кто в ней победит. Они убедили его, что надо попытаться достичь соглашения с Генрихом.

Однако когда советники Стефана явились к Генриху, друзьям герцога с большим трудом удалось убедить его хотя бы отложить атаку, ибо он считал, что победа, а с ней и корона Англии, уже у него в руках, и хотел сражаться до последнего. Наконец, он согласился встретиться с королем. Стоя на разных берегах Темзы, чтобы их никто не слышал, братья вели разговор. Обсудив все вопросы, они вернулись к своим войскам и велели солдатам сложить оружие. Битва была отменена, но никто, кроме Генриха и Стефана, не знал, на каких условиях.

Юстас был так сильно возмущен трусливым поведением отца, что уехал в Саффолк, пылая от ярости. «Когда он прибыл в монастырь благословенного Эдмунда [в Бери-Сент-Эдмундс], его приняли с большим почетом и угостили на славу, но, когда ему отказали в деньгах, которые он потребовал, чтобы заплатить своим солдатам, он в ярости покинул монастырь. На восьмой день после праздника святого Лаврентия он велел собрать урожай со всей округи, особенно с полей монастыря Святого Эдмунда, и доставить всю добычу в его замок, расположенный поблизости. Потом он сел обедать, читаем в летописях, но, откусив первый кусок, впал в безумие и вследствие непочтительного отношения, проявленного им к мученикам, скончался в страшных конвульсиях»^[41].

Люди в XII веке долго не болели. Жизнерадостные и здоровые сегодня, назавтра они уже горели в жару, совершали приготовления к смерти и почти сразу же умирали. Ужасная антисанитария, примитивная медицина, которая за тысячу лет не продвинулась почти ни на шаг, несвежее, если не сказать больше, мясо, которым питались жившие в ту пору люди, – всего этого было достаточно, чтобы неожиданно и быстро умереть. Но для монастырских летописцев неожиданная болезнь и гибель грешных людей вроде Юстаса были карой, посланной им Всемогущим Господом, а смерть праведника считалась святым и счастливым уходом в лучшую жизнь.

В день смерти Юстаса, 17 августа 1153 года, Элеонора Аквитанская родила своего первого сына, названного Вильямом, как по традиции называли первенцев в семье герцогов Аквитанских. Позднее, в том же году, по-видимому, появился на свет и первый незаконнорожденный сын Генриха. Он родился от простой английской шлюхи по имени Икенай или Хикенай, «которую не оскорблял никакой разврат». Этого сына назвали Джефри, по имени деда, и Генрих вырастил его в своей семье (Джефри – английская форма французского имени Жоффруа. – Примеч. пер.)^[42].

К концу августа, стремясь всегда заканчивать начатое, Генрих Нормандский осадил Стемфорд. С возобновлением военных действий страна снова вернулась в состояние беспорядка, от которого ее на какое-то время избавило перемирие, заключенное у стен Уоллингфорда. Епископы, особенно архиепископ Арчибальд Теобальд Кентерберийский и епископ Генрих Винчестерский, а также наиболее здравомыслящие бароны пришли в ужас, когда узнали, что гражданская война возобновилась и вряд ли когда-нибудь закончится. Епископ Генрих принял на себя роль посредника между своим братом и герцогом, настаивая на мирном решении их спора, а архиепископ Теобальд тоже попытался силой своего авторитета повлиять на ход переговоров. Стефан в прошлом году похоронил свою жену; к тому же смерть Юстаса, случившаяся вскоре после ее кончины, потрясла мягкого характером короля. Он упал духом и стремился избежать новых битв. Вильям, его единственный оставшийся в живых сын, был хорошо обеспечен. Он женился на дочери графа Варенна и получил его титул и земли. Более того, Вильям не имел никакого желания наследовать своему отцу в неблагодарном деле управления Англией и борьбе с Генрихом Нормандским.

Наконец, в ноябре 1153 года король Стефан и герцог Генрих встретились в Винчестере и обговорили условия мира. После этого они вместе приехали в Лондон и в присутствии многих богатейших и знатнейших людей Англии подписали и ратифицировали мирный договор:

«Стефан, король Англии, приветствует всех архиепископов, епископов, аббатов, графов, юстициариев, шерифов, баронов и всех преданных ему людей в Англии.

Да будет вам известно, что я, король Англии Стефан, назначил Генриха, герцога Нормандского, своим преемником на троне Англии и моим наследником по праву наследства, передав ему и его наследникам и утвердив за ними Английское королевство.

Поэтому герцог, благодаря своей чести, дарственной и ее подтверждению, сделанному мною, совершил оммаж^[43] и принес клятву, что будет верен мне и что будет беречь мою жизнь и мою честь изо всех своих сил, в силу условий, которые были обговорены нами ранее и указаны в этой хартии.

Я также дал клятву герцогу, что буду беречь его жизнь и честь изо всех своих сил и что я буду относиться к нему, как к своему сыну и наследнику во всем, в чем смогу, и буду охранять его ото всех людей, насколько хватит моих сил.

Мой сын Вильям совершил оммаж и принес клятву верности герцогу Нормандии, и герцог передал ему в держание все земли, которые я держал до того, как стал королем Англии, [где бы они ни располагались] – в Англии, Нормандии или в других местах, и все то, что он получил вместе с дочерью графа Варенна.

Мать герцога и его жену, братьев этого самого герцога и всех, кого касается этот договор, я заверяю в их безопасности. Во всем, что касается дел королевства, я буду поступать так, как посоветует мне герцог. Однако во всех английских владениях, как со стороны герцога, так и моих, я оставляю за собой право осуществлять королевское правосудие»^[44].

Вся знать Англии 13 января 1154 года собралась в Оксфорде и принесла Генриху клятву верности, обязавшись почитать короля Стефана до самой его смерти^[45].

Тем не менее положение Генриха в Англии было очень сложным, ибо реальной власти у него не было. Он добился своей цели – был провозглашен наследником престола, без каких-либо соперников, но, пока Стефан был жив, ничего в Англии сделать не мог. Более того, он получал тревожные сообщения о том, что некоторые из его вновь приобретенных вассалов в Аквитании взбунтовались. Поэтому около Пасхи, 4 апреля 1154 года, он вернулся в Нормандию, совершил быстрый поход в Аквитанию и подавил там все очаги недовольства.

Но все это показалось ему пустяком, когда он получил известие о том, что 25 октября 1154 года король Стефан умер. Стефан, о котором англичане говорили, что «он был мягким человеком, податливым и добрым и никогда не совершал несправедливости», заболел в Дувре «хроническим истечением крови» и через несколько дней умер. Его похоронили рядом с женой и сыном в аббатстве Февершем, которое он и его жена основали.

Архиепископ Теобальд Кентерберийский тут же послал гонцов, которые должны были сообщить Генриху о смерти короля, побудить его немедленно приехать и потребовать, чтобы на него была возложена корона Англии.

Глава 3
Генрих, король Англии, 1154–1157

Посоветовавшись с матерью, Генрих вызвал своих братьев, Джефри и Вильяма, и главных нормандских баронов в Барфлёр, откуда он намеревался отплыть в путь. Однако когда они все собрались, в Ла-Манше поднялся такой шторм, что о выходе в море не могло быть и речи. Генрих, который совершенно не выносил бездействия, вынужден был день за днем целый месяц ждать попутного ветра. В конце концов, он не выдержал и 7 декабря, когда шторм немного утих, вместе в Элеонорой и своими слугами отправился в Англию. В Винчестере его встретили несколько английских баронов, которые принесли ему вассальную клятву верности. Затем вся компания отправилась в Лондон, жители которого радостно приветствовали Генриха.

«Среди благородных городов мира, знаменитых своей славой, – писал Вильям Фиц Стефан, лондонец, – город Лондон, столица Английского государства, известен всему миру; его товары и изделия завозят дальше всех других, а голова его поднимается выше всех». В Лондоне того времени, хвастался он, было 13 монастырских церквей и 126 малых приходских. С востока его охранял Тауэр, а с запада – замок Бернард. С трех сторон Лондон окружали стены, в которых было семь ворот, а с южной стороны протекала Темза. В двух милях вверх по течению реки располагался Вестминстер с его аббатством и королевским дворцом.

За городскими стенами раскинулись сады. Севернее тянулись «поля, долины и приятные участки ровной земли с речками, на которых, весело журча, вращались мельничные колоса. Поблизости синели густые, обширные леса, где обитали олени, лани, дикие вепри и буйволы». Вильям рассказывает нам о диспутах ученых ведущих школ, лошадиных ярмарках и скачках в Смитфилде, которые проводились каждую пятницу и куда съезжались графы, бароны, рыцари и горожане.

Он с сочувствием («ибо все мы были когда-то детьми») пишет о школьниках, которые на Масленицу приносили в школу боевых петухов и утром устраивали петушиные бои, а после обеда играли на пригородных полях в мяч, подбадриваемые криками родителей и горожан, которые приезжали сюда понаблюдать за игрой. Он рассказывает о мираклях, турнирах в воскресные дни Великого поста и о потешных морских сражениях на Темзе в Пасхальную неделю. Летом юноши состязались в стрельбе из лука, беге, прыжках, борьбе, метании камней и устраивали сражения, вооружившись рогатками и щитами, а «Цитерея до восхода Луны водила [за собой] девушек, и земля сотрясалась от веселого топота ног». Зимой молодежь каталась по льду Темзы, привязав к ботинкам нижнюю челюсть какого-нибудь домашнего животного, другие делали из льдин санки, которые толкали их друзья.

Но самым примечательным местом, если верить Вильяму, была в Лондоне общественная съестная лавка, стоявшая на берегу реки. Каждый день здесь можно было отведать самые разнообразные кушанья – жареные, печеные, вареные: крупную и мелкую рыбу, грубое мясо для бедняков, нежное – для богатых, дичь, птиц и воробьев. И, суммируя все это, он писал: «Не думаю, чтобы где-нибудь был еще такой город, в котором было бы больше похвальных обычаев в соблюдении праздников, в раздаче милостыни, в посещении церквей, в уважении к Божьим слугам, в организации помолвок, в проведении свадеб, в подписании свадебных контрактов, в проведении пиров, в развлечении гостей, а также в организации похорон и погребении умерших. Единственной бедой Лондона было неумеренное пьянство дураков и частые пожары»^[46].

Генрих и Элеонора были коронованы архиепископом Теобальдом Кентерберийским в Вестминстерском аббатстве в воскресенье, 19 декабря 1154 года. На церемонии присутствовали архиепископы Йорка и Руана, четырнадцать епископов и множество графов и баронов нормандского и английского происхождения. После коронации был устроен большой пир^[47].

Право возлагать корону на короля и королеву Англии принадлежало только архиепископу Кентерберийскому. Церемония коронации свидетельствовала о том, что церковь признает короля главой государства и возвышает его над обычными людьми. За образец был взят обряд посвящения в епископы, который считался священным. В торжественной процессии в аббатстве принимала участие целая армия пажей, рыцарей, баронов и графов, которые выстраивались по старшинству, а также монахов Вестминстерского аббатства, приходских священников, аббатов и епископов. Их одеяния, украшенные золотом и драгоценными камнями, сверкали в лучах бесчисленных свечей. Наконец, в храм вошли король, королева и архиепископ; полились веселые звуки большого органа, что есть силы запел хор монахов, а огромные колокола разразились металлическим громом, сообщая всей Англии, что король коронуется. В процессе службы архиепископ помазал короля и королеву святым маслом и возложил им на головы короны. Генрих, сын Матильды, стал королем Англии.

Сразу же после коронации он издал традиционную хартию вольностей, в которой, ссылаясь на правление Генриха I как на образец, обещал:

«Генрих, король Англии, герцог Нормандии и Аквитании и граф Анжуйский, приветствует всех преданных ему людей, англичан и французов.

Да будет вам известно, что в честь Господа Бога и Святой Церкви и ради улучшения всего моего государства я признаю, дарую и настоящей хартией подтверждаю перед Богом и Святой Церковью и всеми моими графами и баронами и всеми моими людьми все те уступки, вольности и свободные пошлины, которые признавал и даровал им мой дед, король Генрих.

Также все дурные налоги, которые он отменил и устранил, я отменяю и признаю, что они будут устранены мною и моими наследниками.

Поэтому я желаю и строго приказываю, чтобы Святая Церковь и все графы и бароны и все мои люди имели и владели всеми этими уступками, дарами, вольностями и свободными пошлинами свободно и спокойно, в добре и в мире и полностью, при мне и при моих наследниках, для себя и для своих наследников, также свободно, спокойно и полно во всех вещах, как мой дед, король Генрих, даровал и передал им и подтвердил своей хартией»^[48].

Хотя новому королю исполнилось всего двадцать один год, он не был глупым и неопытным юнцом. В качестве герцога Нормандии он научился стоять на своем и подчинять своей воле упрямых баронов, которые сопротивлялись его власти. Общаясь с королем Людовиком, он обрел уверенность в себе, научился выступать против него с оружием в руках и вести переговоры о перемириях, которыми изредка прерывались бесконечные стычки на французской границе. В ходе своей борьбы за английскую корону он хорошо изучил основную часть главных представителей знати Англии. Словом, он сел на трон, хорошо зная страну, которой ему предстояло управлять.

Генрих был умен. Наблюдая за своей матерью и кузеном, королем Стефаном, он понял, в чем заключались их ошибки, и старался не повторять их. Его мать оттолкнула от себя всех тех, кто ее поддерживал, и лишилась сторонников из-за своего непомерного высокомерия. Генрих вел себя по-другому. Он легко сходился с людьми и был доступен для любого человека, который хотел его увидеть. Король Стефан, со своей стороны, был слишком мягок с баронами и не смог подчинить их себе. Генрих был с ними крут, что он и продемонстрировал сразу же после того, как завершилась коронация.

Король провел свою Рождественскую курию в Бермондси, и на ней, без сомнения, присутствовали все, кто был на коронации. Он обсудил с ними «положение дел в государстве и способы восстановления мира»^[49]. Вероятно, именно в это время он и выбрал себе министров, которые должны были помочь ему в этом великом деле. Самым важным постом в государстве в ту пору являлся пост главного юстициария, который отвечал за всю судебную систему и участвовал в заседаниях баронов в казначействе, где дважды в год выступали со своими отчетами шерифы. Главный юстициарий вел все самые важные дела в королевском суде, наблюдал за ежедневной работой правительства и, в отсутствие короля, управлял страной.

Генрих II разделил эти обязанности между Ричардом Люси, верно и добросовестно служившим королю Стефану и хорошо знавшим, как функционирует механизм управления, и графом Лейстером, благодаря поддержке которого, более чем кого-либо другого, он получил свою корону. Назначение этих двух мужей показало стране, что новый король не таит зла против тех, кто верно служил его предшественнику, и что он желает наградить по возможности всех тех, кто помогал ему в прошлом. Король, несмотря на свой нетерпеливый и беспокойный характер, отлично разбирался в людях, и нигде он не проявил этой способности лучше, чем при назначении своих главных министров, ибо оба они всю оставшуюся жизнь верой и правдой служили ему, не жалея сил и способностей.

Первым делом Генрих II решил уничтожить все незаконно возведенные замки, существование которых по слабости своего характера терпел Стефан, и изгнать из Англии ненавистных фламандских наемников, которые использовались для укрепления прежней королевской власти. Генрих II выслал их из страны, к великой радости всех англичан, а почти все незаконные замки велел снести. Несколько мятежных баронов отказались разрушать свои крепости, но с ними король разделался уже на следующий год. С самого начала своего царствования он направил все свои усилия на то, чтобы его власть снова стала верховной властью в Англии.

С присущей ему энергией он уже в январе призвал к ответу самых злостных своих обидчиков. Тогда же начались его беспрестанные разъезды по стране, совершавшиеся обычно с головокружительной скоростью и которые сделались истинным мучением для его двора. Когда король путешествовал, а делал он это всегда, все его домашние и правительственные чиновники тоже отправлялись в путь. Король и его свита ехали верхом; позади них везли одежду, постельное белье, утварь для королевской часовни и мощи святых, деньги, серебряные блюда, кастрюли и сковородки. Все это упаковывалось в сундуки и переметные сумы, которые навешивали на вьючных лошадей или грузили на телеги.

Вместе с королем ехали чиновники его канцелярии, которые под присмотром канцлера плодили бесконечное количество указов и судебных повесток; эконом и мясник со своей свитой из поваров, хлебопеков, забойщиков скота, виночерпиев и судомоек; слуга, ведавший столовым бельем; камергер, под началом которого находился человек, постилавший королевскую постель, и другие слуги при спальне, отвечавшие за королевское платье; портной и слуга, сушивший одежду и готовивший для короля ванну, а также прачки.

В состав свиты входили походные отряды констебля и маршала, которые в годы войны возглавляли армию. Они отвечали за королевских коней; им подчинялись церемониймейстеры и сержанты, следившие за порядком в свите; часовые и истопники, которые поддерживали огонь с Михайлова дня (29 сентября) до Пасхи во всех местах, где останавливался король; хранители королевских шатров, поскольку Генрих частенько ночевал там, где ему вздумается, ломая все планы своих домашних; а также слуги, обеспечивавшие охоту. Их было целое войско, ибо среди всех развлечений Генрих больше всего любил охоту. Кавалькаду оживляли рожечники; доезжачие, ведущие на сворках своих борзых; слуги, в обязанности которых входило кормить собак; охотники на волков с двадцать четырьмя гончими и восемью борзыми; лучники; главный егерь и его рыцари; двадцать сержантов охоты и бесчисленное множество мелкой прислуги.

Эта огромная кавалькада двигалась по одной из старых римских дорог, которые по-прежнему оставались главными средствами связи в стране. Король одевался в тунику и штаны рубиново-красных и зеленых тонов, которые любил больше всего. Его туника и плащ застегивались на шее и плечах брошками с драгоценными камнями, а на ремне красовалась богато украшенная пряжка.

Несмотря на богатство одежд и великолепие свиты, Генрих II вел напряженную, довольно однообразную жизнь, наполненную ежедневной работой. Он выслушивал многочисленные жалобы, возникавшие в условиях непрекращающейся гражданской войны, улаживал споры между землевладельцами и без конца расспрашивал местных жителей, вникая во все детали управления своими новыми владениями. Генрих был человеком чисто практического склада; его главной целью стало установление в стране мира и порядка. Он стремился ограничить власть баронов, считавших себя независимыми господами в своем графстве, и увеличить доходы казны, которая сильно истощилась после щедрой раздачи земель и маноров Стефаном и Матильдой. А ведь именно эти земли и маноры были главным источником доходов английского короля.

Продвигаясь на север, Генрих II подчинил себе одного из самых неуемных бунтовщиков того времени – Хью Биго, владевшего обширными землями в районе Фрамлингхэма, в графстве Саффолк. Король Стефан сделал его графом Норфолкским, надеясь купить его поддержку, но Хью всякий раз переходил на сторону того, кто, по его мнению, должен был в тот момент одержать победу. В ответ на то, что он официально признал короля своим сюзереном, Хью получил грамоту, в которой говорилось, что Генрих сделал его графом Норфолкским, как будто грамота Стефана ничего не значила, и закрепил за собой замок Фрамлингхэм. Граф Хью был так поражен силой и решительностью Генриха II, что удалился в свои поместья в Восточной Англии и почти двадцать лет не вступал ни в какие заговоры. Генрих отправился в Йорк, где заставил Вильяма Омала, главную опору Стефана в Йоркшире, принести ему клятву верности и сдать замок Скарборо. Усмирив бунтовщиков, потенциальных и реальных, он вернулся в Лондон.

Вскоре после своего возвращения, король собрал в столице совет, который снова обсудил вопрос о незаконно сооруженных замках. Своими действиями на севере Генрих II дал баронам четко понять, как он намерен поступить с этими замками. А на совете он потребовал отчета от тех баронов, которые продолжали держать свои замки, несмотря на приказ их уничтожить. В ту пору замок был совсем не похож на массивное сооружение из камня, каким он стал позже; этим словом называли всякое укрепленное место. Автор «Деяний Стефана» (Gesta Stephani) сообщает нам о замке, построенном на церковной башне в Бэмптоне^[50]. Некоторые королевские замки были сложены из камня, но большинство из них представляли собой деревянные башни, стоявшие на холме и окруженные палисадом и рвом с водой.

Первым человеком, восставшим против нового порядка, стал граф, который во время борьбы Генриха за трон был самым преданным его сторонником. Граф Роджер Херефордский, «сбитый с толку советами негодяев, ускользнул из Лондона и поспешно бежал в Глостер, ибо решил, что лучше пережить все тяготы и неудобства мятежа, чем отдать на суд Генриха Глостерскую башню и замок Херефорд»^[51]. Он заполнил эти твердыни оружием, продовольствием и валлийскими солдатами. Родственником графа Роджера был епископ Херефордский, самый образованный и красноречивый епископ в Англии. Он отправился к графу, растолковал ему всю пагубность его поступка и убедил подчиниться королю.

Другой мятежник, Хью Мортимер, задумал свергнуть нового короля, но Генрих, безо всякого промедления, осадил его замки и заставил сдаться. Он обошелся с Мортимером на удивление мягко. На заседании Великого совета, который определил условия мира, Хью было позволено сохранить все свои земли. По-видимому, милость короля так сильно тронула его, что он с той поры посвятил себя созданию Вигморского аббатства и больше никогда не бунтовал.

Генрих II подавил бунты недовольных и разрушил их замки с такой энергией и быстротой, что все другие бароны поняли, что дни анархии ушли в прошлое, а они получили короля, который собирается управлять Англией с той же твердостью, что и его дед. За шесть месяцев с небольшим Генрих так решительно утвердил свою власть, что почти двадцать лет в Англии не было крупных мятежей. Частично это объяснялось тем, что между 1153 и 1155 годами умерли шесть графов^[52], самых мятежных и неуемных среди двадцати двух других графов, и в стране почти не осталось потенциальных лидеров для новых восстаний. С другой стороны, страна устала от беспорядков и гражданской войны и жаждала мира. И благодаря решительности, настойчивости и силе короля этот мир наступил. Ни одного из мятежных графов Генрих II не подверг жестокому или несправедливому наказанию; добившись от них подчинения, он с готовностью простил их.

Епископ Генрих Винчестерский, построивший много замков в своих владениях, понимал, что его тоже скоро призовут к ответу. Будучи братом прежнего короля и самым богатым епископом в Англии, он не допускал и мысли о том, чтобы унизиться перед новым государем, но был слишком умен, чтобы поднять против него мятеж. Поэтому он отослал с Петром Благочестивым все свои богатства в монастырь Клюни, а потом тайно, без разрешения короля, покинул Англию.

Он поселился в Клюни, где был когда-то пострижен в монахи и где считался теперь самым желанным гостем, ибо из своего огромного состояния выплатил долг, который висел на аббатстве, и целый год содержал 460 монахов за свой счет^[53]. Вне всякого сомнения, монахи были рады его присутствию, ибо, хотя он и не претендовал на звание ученого, его изысканный вкус обличал в нем настоящего джентльмена. Джон Солсберийский рассказывает нам о том, какое впечатление произвел на него епископ, когда он встречался с ним в Риме в 1148 и 1149 годах. Он выделялся своей густой бородой и своим суровым, полным достоинства видом, а привлек к себе внимание тем, что покупал древние статуи («идолов», как называет их Джон) и отправлял морем в Винчестер^[54]. Пока епископ пребывал в Клюни, король срыл все его замки.

29 сентября 1155 года, в День святого Михаила, король провел заседание совета, где выдвинул план захвата Ирландии и передачи ее своему брату Вильяму, который еще не получил никаких земель. Вероятно, главной причиной появления этого плана стала ненасытная страсть Генриха II к захвату новых земель. К тому же Жоффруа, который, по завещанию отца, должен был получить графство Анжу и Мэн, вернулся в Анжу и принялся мутить здесь воду. Так что английский король, вероятно, надеялся, что, пообещав Ирландию Вильяму, заручится его поддержкой в борьбе против Жоффруа.

В Англию приехала Матильда – это был ее единственный визит в страну после того, как ее сын стал королем. Она посетила заседание совета и высказалась против войны с Ирландией, ибо эта страна бедна и начинать надо было не с нее, а с Анжу и Турени, где хозяйничал Жоффруа. Матильда настаивала, чтобы сын сначала привел в подчинение своего брата, а потом уже думал об Ирландии.

Зная, что она долго жила в Германии, Генрих II ценил ее советы, касающиеся других стран. Поэтому он отложил план завоевания соседнего острова до лучших времен. Тем не менее он поручил Джону Солсберийскому, который входил теперь в свиту архиепископа Теобальда, рассказать о планах в отношении Ирландии папе Адриану IV, единственному англичанину в истории, занимавшему этот пост, и добиться его одобрения. Адриан тут же поручил Генриху завоевать Ирландию и подчинить ее английской короне и святому престолу. Он издал буллу Laudabiliter, в которой официально выразил свое одобрение этого предприятия, и Генрих II сохранил ее до будущих времен^[55].

Тем временем в Англию приходили тревожные известия о деятельности Жоффруа, и Генрих II решил пересечь пролив и разделаться с ним еще до того, как тот отберет у него Анжу. Жоффруа, готовясь к войне, снабдил припасами и войсками свои замки Шинон, Луден и Мирбо и лелеял надежду, что ему удастся вырвать у брата наследство, доставшееся ему по закону. Оставив графа Лейстера и Ричарда Люси управлять страной, в январе 1156 года Генрих II прибыл в Нормандию.

Первым делом он отправился к своему сюзерену, королю Людовику, и принес ему вассальную клятву верности за все свои земли во Франции, желая стать законным владельцем графства Анжу. Он повторил свою клятву, принесенную им еще в 1151 году в отношении Нормандии, а также совершил оммаж как граф Анжу и Мэна, унаследованных им после смерти отца, и как герцог Пуату и Аквитании, полученных им после женитьбы на Элеоноре. Эта последняя клятва, должно быть, сильно ранила душу Людовика.

Жоффруа приехал в Руан, чтобы повидаться с братом, и их беседа о наследстве прошла очень бурно. Требование Жоффруа отдать ему Анжу и Мэн было вполне справедливо – ведь их ему обещал отец. Но Генрих никогда не выпускал из своих рук то, что в них попало, что неоднократно подтверждали его поступки. Конечно же он не имел никакого желания отдавать брату Анжу и Мэн, лежавшие между Нормандией и Аквитанией и отделявшие эти герцогства друг от друга.

Жоффруа вернулся в Анжу и стал готовиться к войне. Генрих II собрал в Нормандии войско, бросился по следам брата и осадил его замки. В июле Жоффруа отказался от борьбы и признал себя побежденным. По условиям договора, заключенного между братьями, Генрих обязался выплачивать ему ежегодно тысячу фунтов в английской монете и две тысячи фунтов – в анжуйской (анжуйский фунт был в четыре раза дешевле английского). Сколько стоили эти деньги (а тысяча фунтов по тем временам была огромной суммой) и чему в целом равнялись обещания Генриха, видно из того, что в записях Судебного архива за 1157 год отмечается, что Жоффруа получил всего 40 фунтов 10 шиллингов 10 пенсов, а на следующий год ему выплатили ту же сумму^[56].

Вскоре после подписания этого договора Жоффруа подвернулся удачный случай, который, несомненно, спас его от искушения снова начать войну против брата. После смерти герцога Конана III в 1148 году в Бретани снова начались беспорядки, ибо на ее престол претендовали два человека. Горожане Нанта, расположенного в юго-восточном углу Бретани, в устье реки Луары, вынуждены были восстать против творившегося беззакония. Они выгнали своего графа и предложили свои земли Жоффруа. Он конечно же с радостью принял предложение, которое избавляло его от зависимости от брата и давало ему некоторое положение в мире^[57].

Тем временем королева Элеонора, в отсутствие своего мужа, принимала активное участие в управлении Англией. Она много разъезжала по стране, живя на широкую ногу, и чуть больше чем за полгода потратила более 350 фунтов. Некоторые из распоряжений, объяснявшие, для чего были нужны деньги, были подписаны самой королевой, а это говорило о том, что Генрих II либо безоговорочно доверял ей, либо находился у нее под каблуком, поскольку та была значительно старше и опытнее его. Обычно только король, а в его отсутствие главные юстициарии имели право требовать от казначейства выдать им ту или иную сумму.

28 февраля 1155 года в Лондоне Элеонора родила второго сына, которого крестил архиепископ Теобальд. Он получил имя своего отца. Первый сын Генриха, Вильям, умер в 1156 году и был похоронен рядом с могилой Генриха I в Редингском аббатстве. В июне 1156 года Элеонора родила дочь, которую в честь ее бабки назвали Матильдой.

Королева, взяв сына и дочь, в июле 1156 года приехала в Нормандию и присоединилась к королю. Чтобы порадовать жену, любившую Аквитанию больше всего на свете, и чтобы предстать законным правителем перед знатью Юга, которая не очень-то охотно признавала над собой чью-либо власть, Генрих II вместе с женой и детьми приехал в Аквитанию и провел в Бордо свою Рождественскую курию. В феврале Элеонора с детьми вернулась в Англию, а король последовал за ними после Пасхи, 7 апреля 1157 года. Во всех его владениях на континенте царил мир, и все они находились под полным его контролем.

Глава 4
Король и канцлер, 1157–1162

Вернувшись в апреле 1157 года в Англию, Генрих II начал строить планы похода в Северный Уэльс, принц которого по имени Оуэн Гвинедд, воспользовавшись неурядицами во время правления Стефана, неуклонно распространял сферу своего влияния все дальше на восток. К тому времени, когда Генрих стал королем, он уже подошел к городу Честеру. До этого король был занят, утверждая свою власть в Англии и наводя порядок в Анжу, и не мог противостоять войскам Оуэна. Но теперь, когда в Англии и во владениях на континенте воцарился мир и Генрих укрепил там свою власть, он обратил свое внимание на Уэльс.

24 июня он подписал указ о сборе армии. Но вместо того, чтобы призвать все свое феодальное войско на обычную сорокадневную службу, он повелел, чтобы на войну отправился лишь один рыцарь из трех, а остальные двое оплатили расходы^[58]. Он набрал в графстве Шропшир лучников и велел приготовить запас солонины, зерна и сыра, а также привезти шестьдесят бочек вина из Пуату^[59]. На собрании Великого совета, состоявшемся 17 июля в Нортгемптоне, он изложил окончательный план похода.

В Честере собралось вполне приличное войско. Явилось около двух тысяч рыцарей, к которым присоединились шропширские лучники. Собрался также и флот, который должен был встретить армию в Раддлене. Но, несмотря на свой богатый военный опыт, приобретенный в Нормандии и Англии, Генрих II был совсем не готов к тому, что ждало его в Уэльсе. Валлийцы не считали войну рыцарским турниром; они сражались за свою свободу и не обращали никакого внимания на рыцарские законы, которым подчинялись военные действия у французов и нормандцев.

«Норманны предпочитали сражаться на равнине, валлийцы – в горах; норманны искали полей, валлийцы – лесов. Для норманнов носить оружие и доспехи было почетным делом, для валлийцев – бременем. Норманны побеждали своим упорством, валлийцы – быстротой своих ног. Норманны брали рыцарей в плен, валлийцы отрубали им головы. Норманны брали за них выкуп, валлийцы убивали их»^[60].

Генрих II и его войско покинули Честер и двинулись по узкой полосе английской земли между эстуарием реки Ди, который был у них справа, и лесистыми горами, лежавшими слева. Оуэн Гвинедд засел в крепости Басингверк, преграждавшей им путь к Раддлену. Сыновья Оуэна, Дэвид и Кинэн, рассеяли своих быстроногих солдат по лесу и по склону горы, чтобы не дать Генриху обойти его с фланга и захватить Раддлен с тыла. Это была самая элементарная ловушка, и король угодил прямо в нее.

Король велел своему главному армейскому подразделению, которое составляли рыцари в неуклюжих доспехах, наступать вдоль побережья, а сам с отрядом легковооруженных воинов углубился в лес. Валлийцы налетели на него, словно вихрь, и уничтожили множество английских солдат, а сам Генрих попал в окружение. Констебль Генрих Эссекский в панике закричал, что король убит. Позже его обвинили в том, что он бросил королевское знамя на землю и бежал. Граф Роджер Клер поднял знамя, собрал вокруг себя английских солдат и освободил короля^[61].

Генрих II и его отряд с боями пробились к побережью и соединились с основной частью армии. Это был весьма печальный поход для молодого короля, ибо он чудом избежал гибели, и ему впервые пришла в голову мысль, что его могут убить. Потери с обеих сторон оказались весьма велики, особенно на фоне небольшого числа участвовавших в боях солдат. В Нормандии война была совсем другой.

«В том самом Коулшиллском лесу, – пишет Джеральд Уэльский, – от рук королевских воинов погиб молодой валлийский солдат. Через неделю, придя на место его гибели, увидели борзую, которая простояла все это время у тела своего хозяина без пищи и воды, преданно охраняя его тело от собак, волков и птиц. Такова собачья привязанность!»^[62]

Оуэн медленно отступал, и Генрих II наконец достиг Раддлена, куда должен был подойти его флот. Он привез плохие новости. По пути сюда моряки остановились у острова Англси и бросились грабить его, но местные жители, объединившись, разбили их. В битве погиб Генрих, незаконнорожденный сын Генриха I от печально знаменитой уэльской принцессы Несты, и был серьезно ранен его сводный брат. Моряки с трудом добрались до своих судов и спаслись бегством^[63].

Взяв Раддлен, дальше которого англичане в Северном Уэльсе никогда не заходили, Генрих II решил, что с него хватит. Оуэн тоже хотел заключить перемирие, ибо прекрасно понимал, что его сил хватит только на то, чтобы удержать свои владения. Был заключен мир, и Оуэн в качестве гарантии своих добрых намерений отдал королю заложников. Генрих II укрепил замок Раддлен и построил еще один в Басингверке. Так и не покорив Северный Уэльс, он сумел всего лишь оттеснить Оуэна Гвинедда за Раддлен и создать два плацдарма для будущих завоеваний^[64].

Весной 1158 года король отправил во Францию канцлера Томаса Бекета с крайне деликатным заданием: предложить королю Людовику брак между своим сыном Генрихом и его дочерью Маргаритой (вскоре после развода с Элеонорой Людовик женился на Констанции, дочери короля Кастилии Альфонса VII, которая родила ему еще одну дочь).

Томас Бекет родился в Лондоне 21 декабря, в День святого апостола Фомы, вероятно, 1118 года. Он происходил из уважаемой зажиточной семьи. Его отец, Гилберт, вел торговлю в Руане, но потом переехал в Лондон, где пользовался таким авторитетом у местных купцов, что был избран ими шерифом. Томас учился сначала в Лондоне, потом – в школе августинских каноников в аббатстве Мертон в графстве Сарри, а в те времена, когда торговля его отца процветала, – в Париже^[65].

Самое сильное влияние на Томаса оказала его мать Матильда, внушавшая мальчику любовь к Богородице. Она часто взвешивала своего сына и раздавала бедным столько еды, одежды и денег, сколько он весил. Вторым человеком, сильно повлиявшим на развитие мальчика, был, по-видимому, нормандский рыцарь Ришер л’Эгл, частый гость в доме Гилберта, которого Томас просто боготворил. Товарищи Томаса дома и в школе были приличными, но ужасно скучными людьми; зато Ришер, блестящий молодой рыцарь, обожал ястребов и борзых и все прелести охоты. Томас, по какой-то неизвестной нам причине, полгода не посещал школу и проводил много времени в обществе своего смелого героя. Ришер открыл пареньку глаза на мир рыцарства, и под его руководством Томас научился ездить верхом и охотиться.

Когда Томас стал юношей, его жизнь сделалась более скучной, чем была до той поры, как Ришер привил ему вкус к развлечениям, играм и занятиям, которые теперь казались недоступны для него. Когда Томасу исполнилось двадцать один год, его мать умерла, а отец стал потихоньку разоряться. Дом овдовевшего Гилберта сделался «пустым и тоскливым». Молодой человек, продемонстрировавший большие успехи в учебе, вынужден был поступить на работу к своему родственнику Осберну по прозвищу Восемь Пенсов^[66]. Три года Томас занимался скучнейшей работой счетовода и жил в купеческой среде, откуда, казалось, ему вовек не вырваться. В затхлой атмосфере счетного дома Ришер л’Эгл и его яркая жизнь казались юноше несбыточным сном. Хотя его отец и родственник были в Лондоне уважаемыми людьми, между ними и тем миром, где вращался Ришер, существовала непроходимая пропасть. Англо-нормандцы были ужасными снобами. «Если рыцарь или какой-нибудь другой свободный человек вдруг опустится с высоты своего положения до торговли и займется подсчетом монет (не дай бог!)…» – писал в порыве снобизма казначей Англии Ричард, напрочь позабыв, что сам он был рожден вне брака. От прозябания в неизвестности Томаса спас архиепископ Кентерберийский Теобальд. Отец Томаса и Теобальд были земляками, поскольку оба родились в Нормандии. Какой-то человек, хорошо знавший их обоих, привлек внимание архиепископа к талантливому молодому человеку, погруженному в финансовые отчеты. Теобальд забрал Томаса в свой дом, где обитала самая одаренная группа ученых в Англии. Архиепископ первым ввел в стране изучение римского гражданского права, и его дом представлял собой университет в миниатюре, где Томас под руководством самых лучших учителей взялся за освоение этого права. Благодаря своему острому и быстрому уму и неотразимому обаянию он сумел быстро выделиться даже в таком блестящем обществе.

Томас подвергался постоянным издевательствам со стороны Роджера Понт-л’Эвека, честолюбивого и завистливого священника, происходившего из рыцарской нормандской семьи. Если верить письму, которое, как полагают, принадлежит перу Джона Солсберийского, Роджер имел весьма сомнительные наклонности. В послании архиепископу Вильяму Санскому от 1171 года Джон в мельчайших подробностях напоминает ему о случае, произошедшем в ту пору, когда Вильям приезжал в Англию навестить своего дядю Генриха, епископа Винчестерского. Джон Солсберийский, который никогда не занимался собиранием сплетен, описывает, как Роджер соблазнил красивого юношу по имени Уолтер, а когда тот разоблачил его, подкупил судей и добился приговора, по которому Уолтера ослепили и повесили. Судя по письму, вся эта история была хорошо известна Вильяму. «Мы ничего не придумали, – пишет Джон, – мы просто хотим освежить Вашу память… Эту грустную историю, к великому позору и несчастью церкви, вспоминают даже в наши дни»^[67]. Р. Л. Пул считает, что это письмо приписывают Джону Солсберийскому по ошибке и что абзац, посвященный Роджеру, был вставлен позже.

Роджер насмехался над низким происхождением и буржуазными привычками Томаса. Дважды по его наветам Бекета прогоняли с епископской службы. Биографы Томаса приписывают это исключительно злобе и зависти Роджера, но Теобальд был слишком умным и опытным человеком, чтобы идти на поводу у одного из своих служителей. Вполне возможно, что он понимал, что Томас, несмотря на весь свой ум и обаяние, по своему темпераменту и характеру вряд ли годится в священники. Всякий раз, когда его изгоняли, он находил приют у брата Теобальда, Уолтера, архидиакона Кентерберийского, и оба раза Уолтер убеждал брата взять юношу обратно и вернуть ему свою милость. Когда Уолтера в 1148 году избрали епископом Рочестерским, Роджер Понт-л’Эвек занял его пост архидиакона.

10 октября 1154 года Роджер, в свою очередь, принял сан архиепископа Йоркского, и Теобальд назначил Томаса Бекета на освободившееся место архидиакона, сделав его, таким образом, священником. В качестве архидиакона Кентерберийского Томас занимался юридическими вопросами епархии, в чем ему очень пригодились его знания^[68]. С этого поста король и назначил его канцлером.

Генрих II и Томас Бекет очень быстро стали близкими друзьями. Король нашел в Томасе верного и умного слугу, а также обаятельного и приятного товарища. Томас обладал острым умом, неотразимым обаянием и природной живостью темперамента, что в любую эпоху привлекало людей. Он хорошо понимал, какие проблемы приходится решать королю в его стремлении восстановить в Англии порядок, подчинить своей воле баронов и обновить весь механизм управления, сильно устаревший из-за беспечности Стефана. Особенно ценным для короля было то, что Томас отлично знал законы; он легко схватывал юридические аспекты той или иной проблемы и быстро находил самый лучший и быстрый способ ее решения.

Должность канцлера очень ответственна; канцлер отвечал за большую печать и руководил работой чиновников, составлявших все официальные документы и рассылавших указы, с помощью которых Генрих II управлял своими обширными владениями. Тем не менее ответственность и власть, которой обладал канцлер, не шла ни в какое сравнение с властью главного юстициария. Однако Томас оказался таким способным и восприимчивым работником, что король все больше и больше полагался на него. Взвалив все рутинные работы на двух главных юстициариев, Генрих II и Томас Бекет занялись разработкой планов и руководством операциями, которые были направлены на усиление власти и могущества короля. «Он был не только другом короля и вторым человеком в государстве, но и наставником Генриха, а значит, его господином»^[69].

Словом, у Генриха были причины ценить Томаса как отличного работника и полагаться на его советы, но с каждым годом волевой и сильный король все больше и больше привязывался к своему хорошо образованному и элегантному слуге, который был самым веселым из его рыцарей. Генрих II испытывал к этому обаятельному и разносторонне одаренному человеку нечто большее, чем дружбу, восхищение его юридическими знаниями, уважение к обстоятельности его суждений и искренности его советов. Генрих II полюбил Томаса всеми силами своей грубой души.

Томас же, со своей стороны, любил не короля, а, скорее, ту жизнь, которую он вел при его дворе. Кусочек этой жизни показал ему Ришер л’Эгл, и она совсем недавно казалась Томасу недоступной. Он любил изящество, величие, яркие цвета и веселье; предавался соколиной и псовой охоте с такой же страстью, как Ришер л’Эгл и сам король, который бросал самые неотложные и важные дела ради того, чтобы провести день в лесу со своими соколами или борзыми. После тоскливого детства и еще более тоскливой, нищенской юности, проведенной среди скучных торговцев, которых он, вероятно, глубоко презирал в душе, в возрасте тридцати семи лет или около того Томас очутился в центре самой яркой, живой и красочной жизни, которую только можно было вообразить.

Семья Генриха II и его двор жили неорганизованной и часто совершенно хаотичной жизнью; его домашнее хозяйство велось как попало – хлеб подавали на стол непропеченным, мясо – либо полусырым, либо пережаренным, а рыба ужасно воняла. Поведение короля было таким непредсказуемым, что никто не мог сказать, где он и весь его двор окажутся через час^[70]. Все находилось в постоянном движении и шуме; приходили и уходили гонцы, являвшиеся изо всех обширных владений короля; епископы, аббаты, графы и бароны сменяли друг друга; двор бесконечно переезжал из Англии в Нормандию, Анжу и Мэн, а оттуда – в Аквитанию. Все это радовало сердце и отвечало стремлениям Томаса, служившего когда-то счетоводом у Осберна Восемь Пенсов, а позже ставшего членом степенного, поглощенного науками двора архиепископа Кентерберийского.

Разница во внешности двух друзей была разительной: Генрих был среднего роста, имел квадратные плечи и плотное тело, склонность к полноте проявилась у него уже после двадцати лет; Томас, напротив, высок, худ и грациозен. У Генриха было красное квадратное лицо, усыпанное веснушками; у Томаса – овальное и красивое, с высоким лбом. Руки у короля были грубые, красные и обветренные, у Томаса – длинные и белые. Генрих одевался небрежно, думая только о том, чтобы одежда являлась удобной и не стесняла движений, жесты его отличались необычайной выразительностью; Томас всегда носил красивое богатое платье, сшитое из самых дорогих материй, а незнакомцу могло показаться, что король – это Томас, а Генрих II – его главный егерь.

Канцлер был лет на пятнадцать старше своего господина, но, «закончив свои дела, король и канцлер резвились, как мальчишки-одногодки, при дворе, в церкви, в собраниях, во время поездок.

Однажды они ехали по лондонской улице. Зима в тот год была очень суровой. Король заметил вдали нищего старика в тонком, прохудившемся плаще. Он сказал канцлеру: «Видишь вон того человека?»

Канцлер ответил: «Вижу».

«Как он беден, жалок и гол! – воскликнул король. – Будет ли считаться милосердием, если мы дадим ему теплый, плотный плащ?» – «Конечно, – ответил канцлер, – и ты, король, должен сам понимать это».

Тем временем нищий приблизился к ним. Король спешился, а за ним и канцлер. Король милостиво заговорил со стариком и спросил его, не хочет ли он получить теплый плащ. Старик, не зная, кто перед ним, решил, что господа шутят.

Король сказал канцлеру: «Воистину ты должен совершить этот великий акт милосердия». С этими словами он схватился за капюшон канцлера и попытался снять с него плащ, но Томас Бекет не хотел отдавать его. Это был его самый лучший плащ, купленный совсем недавно. Он был сшит из алой ткани и оторочен дорогим мехом. Король и канцлер принялись бороться – король хотел стащить плащ, а канцлер не позволял. Рыцари, которые ехали позади, в изумлении бросились к ним, чтобы узнать, в чем причина этой неожиданной стычки. Король и канцлер крепко держались за свою добычу, и всем казалось, что они сейчас упадут. Наконец, канцлер неохотно уступил, стянул с себя плащ и отдал его нищему».

Томас охотился вместе с королем и принимал участие во всех его развлечениях. Дом его содержался в величайшем порядке:

«Он приказал, чтобы в холле каждый день постилали новую солому или сено зимой и свежий тростник или зеленые ветки летом, чтобы многочисленные рыцари, которым не хватило мест для сидения, могли спокойно устроиться на полу, не опасаясь запачкать свои богатые одежды и прекрасные льняные рубашки…

Король часто обедал за столом у канцлера, иногда ради развлечения, а иногда чтобы убедиться в том, что все, о чем говорили люди, обсуждая дом и стол канцлера, истинная правда. Порой король спешивался и входил в холл канцлера, когда тот еще обедал, – в руках у короля был лук, поскольку он возвращался из леса или, наоборот, спешил на охоту. Иногда он просто выпивал кубок вина и, повидавшись с канцлером, уезжал; в другое время он перепрыгивал через стол, садился и начинал есть.

Никогда еще в христианских странах не было двух таких мужчин, чья дружба и единодушие были бы крепче, чем у них»^[71].

Отправившись с посольством к королю Людовику, Бекет устроил французам великолепное представление.

«Его окружала свита из двухсот всадников – это были рыцари, слуги, экономы, сержанты, оруженосцы и сыновья дворян, которые обучались в его доме искусству владеть оружием. Все они были надлежащим образом одеты и вооружены. Все эти люди и их слуги сияли новой праздничной одеждой, каждый в соответствии со своим положением…

Он привез с собой собак, птиц всякого рода, которых используют короли и богатые люди. В его процессии было восемь повозок, в каждую было запряжено пять лошадей, подобранных по силе и красоте; рядом с каждой лошадью шел крепкий парень в новой тунике; у каждой повозки был свой кучер и охранник. Две телеги были нагружены одним пивом, изготовленным из зерна, отваренного в воде. Это пиво было разлито по скрепленным железными обручами бочкам и предназначалось в подарок французам, которые восхищались этим пивом, весьма полезным для здоровья; оно имело цвет вина, но было гораздо приятнее на вкус…

Когда они входили во французскую деревню или город, впереди шло около двухсот пятидесяти парней, группами по шесть, десять или более человек. Они пели песни на своем родном языке, в привычной для них манере. За ними, с небольшим промежутком, бежали гончие и борзые в намордниках, которых вели на сворках слуги и их помощники. Далее следовали повозки, грохотавшие железными колесами по булыжной мостовой. Эти телеги были накрыты большими шкурами, сшитыми между собой. На небольшом расстоянии от них шли вьючные лошади, конюхи которых стояли на коленях у них на спине.

Французы, услышав громкий шум, выходили из своих домов и спрашивали, кто это едет и чья это свита.

Им отвечали, что это едет канцлер английского короля, который был послан к королю французскому.

«Должно быть, этот английский король очень богат, – говорили французы, – если его канцлер явился с такой помпой».

Французский король и его знать устроили для канцлера грандиозный пир, а Томас ответил им еще более роскошным угощением. Долго еще после этого французы вспоминали, как он заплатил 100 шиллингов за одно блюдо с угрями. Потом Томас, который когда-то учился в Париже, угостил своих учителей и их учеников и оплатил долги английских студентов. Поездка Томаса увенчалась успехом – он легко получил согласие Людовика на брак его дочери с сыном Генриха^[72].

Генрих II и Элеонора провели свою Пасхальную курию в Вустере 29 апреля 1158 года. На троне они сидели в коронах, но в начале пасхальной мессы сняли их и положили на алтарь, поклявшись больше никогда не надевать. Во всяком случае, король был рад под видом дарования корон Богу избавиться от ненавистного обычая. Все эти сложные и пышные обряды, проводившиеся на Рождество, Пасху и Троицу, когда торжественная процессия шла в храм, где архиепископ Кентерберийский возлагал на голову короля корону, все эти церемонии, сопровождавшие жертвоприношение и причастие монарха, ужасно раздражали нетерпеливого и энергичного Генриха. В отличие от своего отца он не придавал никакого значения внешним атрибутам королевской власти и не любил показываться перед своими подданными в образе величественного монарха.

26 июля умер брат Генриха, Жоффруа. 11 августа король отправился в Нормандию, чтобы заключить договор с Людовиком, подготовленный канцлером, и утвердить свою власть над городом Нантом, принадлежавшим брату. Оставив в Англии королеву, которая 8 сентября 1157 года родила сына Ричарда, Генрих сначала отправился в Руан, вероятно желая повидаться с матерью, а затем встретился в Жизоре с французским королем. Они согласовали условия брака между принцем Генрихом, которому в ту пору было всего три года, и Маргаритой, не достигшей еще и года. Людовик обещал отдать в приданое своей дочери Вексен со всеми его замками. Не было в мире района, который английский король желал получить больше, чем Вексен, который располагался между его Нормандией и Иль-де-Франсом. Он очень жалел, что в свое время отдал его Людовику ради того, чтобы французский король признал его герцогом Нормандии.

В этой дружеской атмосфере Генрих II завел речь о Бретани. Самым законным претендентом на титул герцога Бретани был Конан, внук Конана III, и король Англии хотел получить гарантии того, что Нант не попадет к нему. Людовик согласился признать Генриха II государем Бретани. Герцоги Нормандии долго боролись за это звание, но добиться его им никак не удавалось. Людовик согласился, что Генрих теперь может требовать клятвы верности от герцога Бретани на своих собственных условиях.

Английский король поспешил в Авранш, расположенный неподалеку от северо-восточной границы Бретани. Там он узнал, что Конан вторгся в графство Нантское и собирается захватить Нант. 8 сентября король отправил своим нормандским баронам приказ явиться в День святого Михаила в Авранш, откуда он собирался пойти войной на Конана.

Пока армия собиралась, Генрих II отправился в Париж и встретился с Людовиком. Его въезд в город представлял собой разительный контраст с приездом канцлера, ибо английский король, с присущей ему простотой, взял с собой только нескольких слуг. Под этой нарочитой простоватостью скрывался тонкий расчет. Генрих II хотел добиться, чтобы Людовик поддержал его действия в отношении Бретани. Ему уже принадлежало гораздо больше земель, чем Людовику, и его доходы с этих владений во много раз превышали доходы французского короля. Поэтому демонстрация мощи вряд ли заставила бы Людовика согласиться на предложения короля Англии. И он решил сыграть роль вассала, явившегося засвидетельствовать почтение своему сеньору.

Людовик и Констанция оказали ему такие почести, которых он совсем не ожидал. Он принял их с неподдельной скромностью. Людовик, в душе своей оставшийся монахом, полагал, что самый лучший способ развлечь гостя и оказать ему честь – это проехать по всем церквям Парижа и окрестностей, где Генриха будут встречать торжественные процессии священников. С большим смирением и присущим ему чувством юмора английский король отклонил это предложение, но загладил неловкость, выделив большие суммы денег на нужды храмов и милостыню для бедных.

Народ встречал его радостными криками, надеясь, что дружба с Англией положит конец войне на нормандской границе. Уезжая из Парижа, Генрих II забрал с собой маленькую Маргариту, чтобы воспитывать ее, по обычаю того времени, в своей семье до тех пор, пока она и его сын не достигнут брачного возраста^[73].

Пока муж устраивал брак старшего сына, королева Элеонора 23 сентября 1158 года родила еще одного мальчика, которого назвали Джефри. За шесть лет она подарила королю пятерых детей и после рождения Джефри сделала вполне заслуженный перерыв, продолжавшийся четыре года.

Тем временем войско Генриха II собралось в Авранше. Положение Конана было весьма шатким, и он не имел никакого желания встречаться с королем на поле боя. В Михайлов день, еще до того, как последний выступил, Конан приехал в Авранш и отказался от претензий на город Нант. Генрих II в ответ признал его герцогом Бретани и получил от него клятву верности. После этого он ввел армию в Нант, чтобы закрепить за собой свои права на него. Жители города приняли его как своего господина, законного наследника Жоффруа. Управлять городом Генрих оставил своих доверенных людей.

В начале нового года Генрих II, вероятно посоветовавшись со своей королевой, которая в декабре приехала в Нормандию, составил план дальнейшего расширения своих владений. Герцоги Аквитанские время от времени заявляли о своих правах на графство Тулузское, расположенное к юго-востоку от их земель. Генрих II решил от имени своей жены снова заявить об этом. Он начал с того, что заключил союз с Раймондом, графом Барселонским, который тоже от имени своей жены управлял Арагоном. Они встретились в Блайё, в Гаскони, и скрепили союз договором о женитьбе второго сына Генриха, Ричарда, на дочери Раймонда. Ричарду король обещал передать, когда он вырастет, герцогство Аквитанское.

Лишив таким образом Тулузу возможной помощи с юга, Генрих II послал графу Раймонду Тулузскому официальное требование передать ему графство, которое Раймонд, разумеется, отверг. Он был женат на Констанции, сестре Людовика, которая после смерти своего мужа Юстаса, сына короля Стефана, снова стала свободной. Раймонд сообщил своему сюзерену и зятю Людовику о нависшей над ним опасности. Французский король приехал в Тур и обсудил возникшую проблему с Генрихом II, но не смог убедить того отказаться от графства Тулузского, поскольку сам в 1141 году заявлял права на него. Оба короля не смогли прийти к соглашению и расстались, пока еще друзьями.

22 марта Генрих II велел своим войскам из Англии, Нормандии и Аквитании идти к Пуатье; их встреча была назначена на 24 июня. Рыцари должны были служить до Дня Всех Святых, 1 ноября. Поскольку Англия была далеко, король потребовал личного участия в боях только от своих баронов. Всех рыцарей вместо военной службы он обязал заплатить две марки (1 фунт 6 шиллингов 8 пенсов), из расчета 8 пенсов в день за сорок дней службы, обычный в ту пору срок. Генрих II ввел налог на освобождение от военной службы, «не желая отвлекать от дел рыцарей, сидевших на земле». Это свидетельствует о том, что в Англии в ту пору уже появились помещики.

Король также заставил епископов, настоятелей монастырей, правителей городов и шерифов принести ему «добровольные» пожертвования, которые они потом конечно же возместили за счет местного населения. Такие же «подарки» сделали ему и еврейские ростовщики, находившиеся почему-то в большой милости у короля. Духовенство очень возмущалось этим «святотатством», как оно окрестило изъятие денег, и подало на него жалобу канцлеру. «Подарки» от священнослужителей принесли королю 3130 фунтов, а налог за освобождение от военной службы – 2440 фунтов^[74].

Перед тем как выступить, Генрих II отправился на границу Нормандии, чтобы провести еще одни переговоры с Людовиком. Эти переговоры, касающиеся предполагаемой женитьбы королевских детей и намерения Генриха захватить Тулузу, шли с 6 по 8 июня. Людовик разрывался между верностью своему зятю и стремлением не сделать ничего такого, что помешало бы браку его дочери, который должен был еще сильнее укрепить существовавшую, как он полагал, связь между ним и королем Англии. Его робкие попытки уговорить Генриха отказаться от похода ни к чему не привели. Английский король был непреклонен.

Его армия тем временем собиралась в Пуатье. Самую лучшую ее часть составлял отряд канцлера, который за свой счет выставил 700 рыцарей в полном вооружении. В назначенный день, 24 июня 1159 года, Генрих II присоединился к войску, и оно двинулось к Тулузе. Среди графов и баронов, пересекших Ла-Манш, находился молодой кузен Генриха Малькольм, король Шотландии, который в 1158 году, после смерти своего деда, короля Дэвида, вступил на трон этой страны. И как король Дэвид в свое время посвятил в рыцари Генриха, так и Генрих II во время похода на юг опоясал Малькольма рыцарским мечом^[75].

Около 6 июля Людовик провел еще одни безуспешные переговоры с английским королем. Генрих II подошел к Кагору и овладел им, после чего его войско осадило Тулузу. Осада в ту пору была очень длительным мероприятием, поскольку искусство обороны далеко опережало искусство нападения. Город или замок с толстыми стенами, при наличии больших запасов продовольствия, мог держаться сколько угодно долго. Ни камнеметные машины, ни катапульты, ни другие грубые осадные машины не могли разрушить прочные каменные стены.

Осада была ужасно скучным делом для обеих сторон. Защитники, запертые в четырех стенах, постепенно опускались. От скуки они устраивали вылазки и вступали в ожесточенные стычки с осаждавшими просто для того, чтобы выпустить пар, а затем снова укрывались за стенами города. Осаждавшим тоже было нечего делать, кроме как следить, чтобы в город не поступало продовольствие и не явилась помощь. Работали только те, кто обслуживал камнеметные орудия. Генриху, должно быть, было весьма непросто почти три месяца удерживать свое войско в состоянии полного бездействия, а снабжение солдат продовольствием требовало огромных денег.

Солдаты, конечно, изнывали от скуки, но у Генриха II, Томаса Бекета и всех членов королевского дома имелась уйма дел. Где бы король ни находился, от него требовалось управление своими обширными владениями, а это была огромная работа, где приходилось вникать во все подробности. Конечно, большинство рутинных дел он доверял своим главным юстициариям и сенешалям, а себе оставлял лишь самые важные. Все решения короля и его помощников доводились до сведения исполнителей благодаря непрерывному потоку письменных указов, которые готовились под руководством канцлера и скреплялись его большой печатью.

Стоял ли король под стенами Тулузы или находился на противоположном конце своих владений – в самой северной части Англии, обязанности и заботы следовали за ним по пятам. Перед ним проходила бесконечная череда подданных, искавших милостей или просивших выслушать их жалобы, рассмотрение которых не входило в компетенцию королевских чиновников. Если человека не устраивал приговор местного суда, то ему оставалось лишь одно – обратиться непосредственно к королю. А если тот находился в самой дальней части Аквитании, то проситель вынужден был ехать туда сам. Так, Пьеру де Блуа пришлось гоняться за королем по всей Англии; отчаявшись догнать его, он писал: «Соломон говорит, что человек не может знать четырех вещей: пути орла в небе, пути корабля в море, пути змеи по земле и пути человека в юности. Я могу добавить пятый: путь короля в Англии»^[76].

В середине сентября Людовик VII, в неожиданном и ненужном приступе решительности, приехал в Тулузу. Армию с собой он не привел, полагая, вероятно, что его моральная поддержка – это все, что нужно графу Раймонду. И как это ни странно, его приезд решил дело. Когда Генрих II узнал, что Людовик в Тулузе, он из-за глупого суеверия, не собирая военного совета и наперекор мнению канцлера, отказался от намерения взять город и снял осаду.

Объяснение, данное им солдатам, которые были чрезвычайно обрадованы тем, что нудная осада закончилась, звучало так: он так сильно уважает своего господина, короля Франции, что не может воевать против него. Это была полная чушь, ибо в прошлом Генрих, не задумываясь, ходил войной на Людовика и продолжал делать это в течение всей своей жизни. На самом деле, как показали осада Тулузы и неудачный поход в Северный Уэльс, он не являлся борцом в том смысле слова, в каком были его отец и мать. Решительный и настойчивый полководец, обладая всеми ресурсами империи, простиравшейся от Пиренеев до границ Шотландии, сумел бы овладеть одним-единственным городом, как бы сильно тот ни был укреплен.

Генрих II не обладал ни смелостью и целеустремленностью отца, ни упорством своей матери. Время от времени он собирал огромные армии, но использовал их только для того, чтобы запугать врага и внушить ему благоговейный ужас. Если же противник не боялся его, он просто прекращал борьбу. Осада Тулузы заняла его внимание почти на целый год и стоила огромных денег, а добился он лишь взятия Кагора и заключения союза с графом Барселонским.

Генрих II опустошил окрестности Тулузы и ушел в Кагор. Укрепив город, он отдал его и окружающий район Томасу и Генриху Эссексу, констеблю. Он распустил аквитанское и анжуйское войско, а с остальной частью армии двинулся на север. Пока он осаждал Тулузу, братья Людовика епископ Филипп из Бове и граф Робер де Дрё бесчинствовали на границе с Нормандией. Генрих II поспешил туда и опустошил окрестности города Бове.

Канцлер, оставленный управлять Керси, областью, окружавшей Кагор, показал себя грозным и безжалостным правителем. Проведя несколько месяцев под Тулузой, он облачился в шлем и кольчугу и повел свои войска в битву, словно родился для того, чтобы орудовать мечом, а не гусиным пером. Он захватил три замка, считавшиеся неприступными. Чтобы привести свою область к повиновению, он «ровнял с землей города и села и предавал фермы и поля огню»^[77].

Опустошив земли Керси и запугав его население, Томас отправился в Нормандию, где присоединился к королю. В добавление к 700 рыцарям, жившим в его владениях, он за свой счет снарядил войско из 1200 рыцарей и 4 тысяч пехотинцев, которое должно было сорок положенных дней служить королю. Он платил рыцарям три шиллинга в день и кормил за своим столом. Этот отряд стал самой боеспособной частью в армии короля: не выходил из боев; его рыцари и солдаты совершали подвиги; всегда выполнял самые сложные задания. Томас нанял самых лучших трубачей, и под пение их бронзовых труб собирались и шли в бой не только солдаты самого Томаса, но и вся королевская армия. И всегда впереди был канцлер Томас, который вел за собой своих солдат. Будучи священником, он сражался на поединке со знаменитым французским рыцарем Энгелрамом де Три, сбросил его с коня и забрал себе этого скакуна в качестве военного приза^[78].

Эта война, в отличие от той, что велась в Керси, была увлекательным спортивным состязанием для всех, кто в ней участвовал. Никто в ней не пострадал, за исключением несчастных крестьян, чьи поля вытоптали рыцари. Главной целью этого спортивного состязания было захватить в плен рыцаря из стана противника и ждать, пока за него заплатят выкуп. Словом, для умелого бойца война являлась не только незабываемым приключением, но и вполне доходным делом.

В дополнение к военным успехам канцлера Генрих II одержал дипломатическую победу, которая привела к окончанию войны: убедил Симона Монфора, графа Эвре, аннулировать его вассальную зависимость от Людовика VII, принести клятву верности королю Англии и передать ему три замка. Поскольку эти замки контролировали дорогу из Орлеана в Париж, Людовик, отрезанный от южной части своих владений, вынужден был запросить перемирия, не желая вести долгую и дорогую войну за возвращение этих крепостей. В декабре два короля заключили перемирие, которое должно было продолжиться до 22 мая 1160 года^[79].

Когда срок перемирия истек, Генрих II и Людовик VII встретились снова и заключили мирный договор, условия которого, как и для всех договоров английского короля, были разработаны канцлером^[80]. Была подтверждена договоренность о браке принца Генриха с Маргаритой, и Людовик повторил свое обещание отдать дочери в приданое Вексен. Чтобы эта территория оставалась нейтральной до того далекого дня, когда их дети достигнут брачного возраста, Людовик согласился отдать ее под опеку ордена тамплиеров. Было достигнуто соглашение, что граф Симон Монфор снова станет вассалом Людовика, не понеся за свое отступничество никакого наказания, и сохранит за собой все свои замки. И наконец, от имени своего зятя, Раймонда Тулузского, Людовик VII согласился заключить перемирие в его графстве сроком на один год, причем Генрих II сохранил за собой все, что ему удалось захватить, – город Кагор и его округу.

Таблица III. Короли Франции, 1108–1223 гг.

Сын короля Стефана, Вильям, граф Варенн, сопровождал Генриха в походе на Тулузу, но по пути назад умер. Из всех детей Стефана осталась одна дочь Мария, аббатиса женского монастыря в Ромси. Вильям унаследовал от своего отца графство Булонь. Генриху было необходимо, чтобы графство попало в руки его союзника, ибо оно располагалось близко от Англии. Он понимал, что надо действовать быстро и сохранить видимость законности, иначе графство снова вернется к своему бывшему господину, королю Людовику VII.

Не спрашивая желания аббатисы, Генрих II убедил папу освободить ее от обетов и сана. Он забрал ее из монастыря, поспешно выдал замуж за Мэтью, второго сына своей тетки Сибиллы (сестры графа Жоффруа) и графа Тьерри Фландрского. Этот Мэтью стал графом Булонским, хотя само графство принадлежало его жене.

Томас Бекет впервые серьезно поспорил с королем, выступив против этой идеи, и попытался убедить папу не давать разрешения на возвращение аббатисы в мирскую жизнь. Но у нового папы Александра III было много своих проблем, и, надеясь получить поддержку такого могущественного государя, как Генрих II, он, несмотря на протесты Томаса, разрешил снять с нее сан^[81].

Таблица IV. Дом Блуа

Предыдущий папа Адриан VI умер 1 сентября 1159 года, когда Генрих II осаждал Тулузу. Из двадцати двух кардиналов, присутствовавших 7 сентября на выборах его преемника, восемнадцать проголосовали за кардинала Орландо Бандинелли, чей собственный голос не учитывался. Оставшиеся три кардинала, креатуры императора Фридриха Барбароссы, отказались подчиниться решению конклава и выбрали папу из своего числа. Им стал кардинал Октавиан, принявший имя Виктор IV. Чтобы подавить протесты большинства, граф Виттельсбах привел толпу, которая разогнала собрание кардиналов. Кардинал Орландо и его сторонники бежали в Нимфу, где он 20 сентября был возведен в сан папы под именем Александр III.

Новый папа изучал каноническое право в Болонье и считался одним из величайших знатоков этого права того времени. При Евгении III он был канцлером, а потом – доверенным другом и советчиком Адриана IV, которого поддерживал в борьбе против попытки Фридриха Барбароссы сделать святой престол простым вассалом империи. Генрих и Людовик в июле 1160 года собрали своих епископов и баронов – нормандцев в Нефмарше, французов в Бове, чтобы обсудить вопрос, какому папе подчиняться. Обе ассамблеи высказались за поддержку Александра III. Вероятно, после этого собрания Генрих написал папе письмо с уверениями в своей поддержке:

«Любимому повелителю и отцу Александру, милостью Божьей верховному понтифику, Генрих, король Англии, герцог Нормандии и Аквитании, граф Анжу, шлет привет и надлежащее подчинение Христу.

Твоей милости хорошо известно, что наши предки всегда хранили верность святой римской церкви, которую они демонстрировали в похожих ситуациях, и, когда из-за грешных людей в святой церкви произошел раскол, они остались верны католическому единству.

Поэтому, одобряя преданность своих отцов и следуя ей, ибо я верю, что избрание тебя папой основано на истине, я, вместе со всеми своими людьми, как духовными, так и светскими, вверенными мне Господом, с надлежащей торжественностью принял тебя, в лице ваших легатов, в качестве верховного католического понтифика.

Поэтому я прошу тебя и со смирением умоляю считать меня, в милосердии своем, своим духовным сыном, выслушивать меня, если тебе это будет приятно, и великодушно принять подателя сего письма, в уста которого я влагаю более подробный рассказ о моих делах и даю свое согласие на то, что он расскажет тебе от моего имени. Я рад выполнить твою волю и помещаю себя и мои дела перед тобой и полностью подчиняюсь твоему решению.

Засвидетельствовано канцлером в Руане»^[82].

В сентябре, родив королю дочь, умерла Констанция, королева Франции. Людовик VII, после двух браков, имел теперь четырех дочерей. Менее чем через два месяца после смерти супруги Людовик женился на Аделе Блуаской, младшей сестре Анри, графа Шампани, который был помолвлен с Марией, старшей дочерью французского короля от Элеоноры, и графа Теобальда Блуаского, который был помолвлен с Алисой, сестрой Марии. Генриха II совсем не интересовало, какие отношения возникнут, когда мужья сестер Людовика VII превратятся в его зятьев, но его очень беспокоило то, что король Франции хочет установить родственные связи с домом Блуа, к которому принадлежал Стефан и где в один прекрасный день мог появиться новый претендент на корону Англии.

Генрих II тут же нанес точно рассчитанный ответный удар. Папа прислал к его двору двух легатов, кардиналов Генриха Пизанского и Вильгельма из Павии, которые должны были добиться, чтобы король Англии поддержал папу. Генрих II заставил их, вероятно в ответ на свою поддержку, добиться разрешения понтифика на брак шестилетнего принца Генриха с Маргаритой, которой не было еще и трех лет. И он получил это разрешение. Дети были обвенчаны в присутствии двух кардиналов. Тогда король потребовал от трех тамплиеров, которым было доверено охранять приданое принцессы, отдать ему это приданое. Удовлетворенные тем, что условия договора между Генрихом II и Людовиком VII выполнены, тамплиеры отдали ему Вексен. Наконец-то он получил земли, без которых ему как герцогу Нормандии нельзя было обойтись.

Генрих II сразу же принялся укреплять Жизор и другие крупные замки Вексена. Сбитый с толку, Людовик решил, что тот собирается начать новую войну, и стал вместе с графом Теобальдом укреплять замок последнего Шомонсюр-Луар, угрожавший Турени, находившейся во владениях Генриха. Английский король поспешил туда и заставил Теобальда и Людовика бежать. Так был восстановлен драгоценный мир.

Старший сын Генриха II, теперь уже женатый человек, достиг того возраста, когда его надо было начинать учить, о чем напомнил королю архиепископ Руанский:

«Моему дражайшему повелителю, светлейшему Генриху, etc, его слуга Ротру, божественным соизволением архиепископ Руанский, посылает королю и тем, кем он правит, свой привет.

Хотя другие короли грубы и необразованны, ты, воспитанный на книгах, благоразумен в великих делах, тонок в суждениях и осмотрителен в советах. Поэтому все твои епископы пришли к единодушному согласию в том, что Генрих, твой сын и наследник, должен заняться учебой, чтобы он, на кого смотрят, как на твоего преемника, смог стать наследником не только твоего королевства, но и твоей мудрости»^[83].

В доме канцлера Томаса уже жили сыновья нескольких дворян, из которых он должен был воспитать рыцарей. Генрих II отдал ему своего сына, и мальчик привязался к канцлеру с той же силой, что и его отец.

Томас по-прежнему занимал и пост архидьякона Кентерберийского. Его длительные отлучки, когда он подолгу жил вместе с королем за границей, не нравились архиепископу. Он много раз писал Бекету, прося его вернуться и заняться, хотя бы временно, делами своей епархии, ибо Теобальд был стар и начал сдавать. Джон Солсберийский, который занял место Томаса в качестве самого надежного советника архиепископа, убеждал его приехать в Англию, пока его старый друг и покровитель еще жив. В конце концов, архиепископ обратился к Томасу как духовный отец и приказал ему вернуться, как только он получит разрешение короля^[84].

На все эти письма канцлер отвечал, что приедет, как только король даст свое разрешение, а тот заявлял, что Томаса ему заменить некем, и в настоящее время он не может его отпустить. Отъезд все откладывался, пока не пришло известие, что 18 апреля 1161 года архиепископ умер. А его архидьякон по-прежнему был в Нормандии.

В сентябре 1161 года в Домфроне королева Элеонора родила королю вторую дочь, его шестого ребенка. Девочка была названа в честь матери Элеонорой и крещена кардиналом Генрихом Пизанским, которому папа, по-видимому, поручил следить за королем, чтобы тот, поддавшись уговорам императрицы, не перекинулся к антипапе Виктору.

Генрих II уже принуждал своих английских баронов принести клятву верности юному Генриху как наследнику престола. Теперь он снова задумался о том, кто сменит его, и в мае 1162 года решил еще раз добиться от английской знати присяги на верность его сыну. Он велел Томасу привести принца, которого канцлер называл своим приемным сыном, собрать от имени короля Большой совет и потребовать, чтобы все епископы и бароны королевства принесли вассальную клятву верности молодому Генриху.

Когда Бекет готовился к отплытию, король сообщил ему и вторую причину, которая требовала его присутствия в Англии. Кентерберийский престол был уже более года свободен, и Генрих II решил, что это место должен занять его самый лучший друг, самый ценный советчик, человек, с которым он живет душа в душу и одинаково мыслит, канцлер Томас. Если Генрих II будет королем, а Томас – архиепископом и канцлером, то государство и церковь станут едины, на зависть и удивление всему христианскому миру. И никогда больше, до самой их смерти, не будет такого раздора между королем и архиепископом, какой был при Вильгельме Рыжем и Ансельме или при Стефане и Теобальде, когда архиепископ отправлялся в ссылку и королю и стране угрожало отлучение от церкви. Уж они-то будут работать вместе, на благо церкви и королевства, как работали Вильгельм Завоеватель и Ланфранк.

Кроме того, Генриху очень хотелось похвастаться перед всем миром, что у него, как и у императора, в канцлерах ходит архиепископ^[85].

К величайшему изумлению короля, Томас Бекет категорически отказался от этого предложения. Он знал себя и обязанности архиепископа Кентерберийского, чтобы надеяться на то, что они с королем смогут сохранить такую же крепкую дружбу и единомыслие, какие связывали их, когда он был при нем канцлером. Но Генрих II не обратил на возражения Томаса никакого внимания. Канцлер продолжал отказываться от этого поста, но король заручился поддержкой папского легата кардинала Генриха Пизанского: «Король и кардинал с удвоенными силами насели на Томаса, пока, наконец, он, крайне неохотно, не дал своего согласия»^[86].

В начале мая Томас Бекет отплыл в Англию с принцем Генрихом.

Глава 5
Король и архиепископ, 1162–1163

Около 23 мая в Лондоне собрался Большой совет епископов и баронов. Они признали Генриха, которому в ту пору было всего семь лет, наследником престола и принесли ему клятву верности. То, что мальчик принял эту присягу почти как настоящий король, подтверждает запись в отчетах казначейства о выдаче 38 фунтов 6 шиллингов на покупку «золота для изготовления короны и королевских регалий для сына короля»^[87].

Король тем временем послал в Кентербери гонца и приказал монахам Церкви Христовой явиться в Лондон и избрать Томаса Бекета архиепископом Кентерберийским. Поскольку кентерберийский престол имел монастырское происхождение, и архиепископ являлся настоятелем монастыря Церкви Христовой, монахи, из которых состоял кафедральный капитул, имели право избирать архиепископа. Хотя все короли, восходя на трон, давали клятву уважать и хранить свободу церкви, что на практике означало право кафедральных капитулов избирать своих епископов, эти выборы обычно происходили в королевской палате в присутствии монарха, и избранный епископ почти всегда был его ставленником.

Инокам Церкви Христовой предстояло избрать архиепископом человека, который не был ни священником, ни монахом. До этого все преемники святого Августина, кроме четверых, были монахами. Избрание простого светского дьякона было делом неслыханным. Однако у монахов не было выбора; подчиняясь воле короля, настоятель привез с собой в Лондон нескольких старших по возрасту иноков, и в Вестминстере они единогласно избрали Томаса Бекета архиепископом Кентерберийским, а потом объявили об этом членам Большого совета.

Епископы и бароны одобрили и утвердили результаты выборов. Единодушие было нарушено лишь Гилбертом Фолиотом, епископом Херефордским, который выступил против избрания на самый высший церковный пост в стране человека с мирским характером. Позже он заявил, что король сотворил самое настоящее чудо, превратив мирянина и рыцаря в архиепископа^[88].

Томас сразу же потребовал, чтобы его освободили от всех мирских должностей и финансовых обязательств, которые могли возникнуть в ту пору, когда он был канцлером, и попросил, чтобы ему разрешили принять новый пост без какого-либо отчета о его прошлой деятельности. Поскольку дела короля и канцлера были так тесно переплетены, что никакие отчеты не смогли бы показать, кто конкретно чем занимался, принц Генрих, главные юстициарии и Большой совет объявили Томаса свободным ото всех обязательств.

Он сложил с себя обязанности канцлера и отослал свою печать королю, в Нормандию. Получив ее, Генрих II впал в ярость, ибо Томас дал ему четко понять, если он еще не понял по его протестам, что архиепископа Кентерберийского нет никакого желания превращаться в послушного слугу короля^[89].

Вновь избранный архиепископ был посвящен в священники епископом Уолтером Рочестерским, старинным другом и покровителем Томаса Бекета. А на следующий день, в воскресенье 13 июня 1162 года, на восьмой день Пятидесятницы, Генрих Винчестерский посвятил его в епископы. В память об этом событии Томас приказал, чтобы первое воскресенье после Пятидесятницы отмечалось теперь по всей Кентерберийской епархии как праздник Святой Троицы, которой был посвящен Кентерберийский собор^[90]. В XIV веке папа Иоанн XXII (1316–1334) провозгласил Троицу праздником всей христианской церкви.

Новый архиепископ приступил к своим обязанностям с тем же рвением, с каким он занимался делами канцлера. Раньше он был знаменит своей пышностью и величием, а теперь весь его дом и обиход в Кентербери стали образцом того, как должен жить епископ. И так же как раньше Томас окружал себя цветом английского рыцарства, теперь, по примеру своего предшественника, он стал привечать за своим столом мудрых и святых людей. Томас принялся изучать Священное Писание под руководством Герберта Бошама, и каждый день после ужина обсуждал вопросы религии со своими помощниками.

У нас нет свидетельств того, что Томас Бекет пережил эмоциональное перерождение, которое часто заставляет людей отказываться от мирских радостей и погружаться в мир религии. Он главным образом руководствовался своим представлением о том, каким должен быть архиепископ. Томас не искал этого поста – он сам его нашел. Бекет сильно сомневался, подходит ли он на роль архиепископа, но папский легат сумел убедить его, что подходит. Он был избран компетентными людьми и был соответствующим образом посвящен в сан архиепископа, да и вряд ли можно отыскать человека, который полностью подходил бы для этого поста. Осознавая свои недостатки и греховность прежней жизни, Томас со всем смирением стал работать над собой, чтобы соответствовать своему представлению о том, каким должен быть преемник апостолов.

При гостях, чтобы не сильно их смущать, Томас делал несколько глотков вина и съедал немного мяса, хотя обычно пил только укропную воду и ел один хлеб. Во время трапез он сажал своих рыцарей на дальнем конце стола, чтобы их веселая болтовня не мешала священникам, а хранитель архиепископского креста Александр Льюэлин читал вслух какую-нибудь святую книгу. Вторые сыновья дворян с подросткового возраста до посвящения в рыцари обычно обучались в доме архиепископа и прислуживали за столом. И первое место среди этих юношей, несомненно, принадлежало принцу Генриху.

В те дни у архиепископов еще не было особого одеяния, если не считать монашеской рясы, но Томас убрал свои роскошные наряды и облачился в простую одежду из грубой ткани. Он сохранил все благотворительные учреждения своего предшественника и удвоил милостыню, которую раздавал Теобальд. Бекет кормил бедняков и бродяг; раздавал кентерберийским нищим одежду; посещал больных монахов и выделил десятую часть своих доходов на нужды благотворительности. Ежедневно в своих покоях он омывал ноги тринадцати беднякам, обильно кормил их и отпускал, выдав каждому в подарок четыре серебряных пенни.

Нет нужды говорить, что это делалось на виду у всего дома – ни архиепископ, ни король, ни любой другой человек, занимавший какой-нибудь пост в стране, за пределами своей спальни ни на минуту не оставались в одиночестве. Вся жизнь этих людей проходила на людях, на глазах у толпы слуг, приспешников и друзей, и даже праздных наблюдателей. В дома знати мог зайти любой человек, с жадностью глядевший на все, что там происходило. Дома даже самых богатых людей состояли из общего зала и комнаты. Зал представлял собой большое помещение, похожее на сарай. В центре зала, прямо на полу, располагался очаг, в котором горел огонь, а дым выходил в отверстие в крыше.

Вся жизнь семьи протекала в зале. Ели за деревянными столами, которые после еды убирались. Лорд и его друзья сидели за отдельным столом, который в некоторых домах ставился на возвышение в одном конце зала. Кухня в больших поместьях располагалась в отдельном здании, в небольших – пищу готовили прямо на очаге в зале. Ночью гости и слуги спали на полу, который устилали тростником, а хозяева дома – в спальне, куда хозяйка удалялась днем, когда ей хотелось отдохнуть от шума и суеты в переполненном людьми зале. При таких условиях уединиться было практически невозможно, и все дела человека, добрые и плохие, происходили на людях и были известны всем.

Не все, однако, знали о том, как жестоко умерщвлял свою плоть Томас Бекет в относительном уединении своей спальни, стараясь избавиться от пороков, которые мешали его духовному росту. От грехов плоти, как их обычно понимают, Томас был свободен всю свою жизнь. Даже самые непримиримые его враги не могли отыскать в его личной жизни ни единого пятнышка. Однако его обуревали искушения духовной гордыни, с которыми он боролся теми же самыми способами, какие применяли духовные подвижники всех времен.

Только самые близкие его помощники знали, что он ежедневно бичевал себя до тех пор, пока по спине не начинала течь кровь. И только после его смерти, когда с него сняли промокшие от крови одежды, люди увидели, что Томас, носивший когда-то самое дорогое и самое красивое платье, надевал на голое тело власяницу – рубашку и подштанники, сделанные из волоса. В ней было столько паразитов, что Эдвард Грим, ставший свидетелем его убийства, заметил, что «мученическая смерть Томаса была легче тех пыток, которым подвергала его власяница, а крупные враги причиняли меньше мучений, чем мелкие»^[91].

Тем временем папа Александр III бежал из Италии, спасаясь от императора, который, разрушив Милан, двинулся на юг. Весной 1162 года папа прибыл в Монпелье, и Генрих II с Людовиком VII отправились туда, чтобы выразить ему свое почтение и заверить в своей поддержке. Встреча состоялась в сентябре, на берегах реки Луары, неподалеку от Куси. Монархи оказали папе надлежащие почести: один держал под узду его коня, а другой – стремена, а потом отвели его в приготовленный для него шатер.

Александр III заставил королей Англии и Франции, своих главных сторонников, заключить мир и прекратить, хотя бы на время, мелкие стычки, которые грозили, рано или поздно, перерасти в открытую войну. В ту пору, когда Фридрих Барбаросса опустошал Италию, а сам папа нуждался в поддержке английского и французского королей в борьбе против второго папы, Александр был заинтересован в том, чтобы Генрих II и Людовик жили в мире^[92].

Генрих II хотел провести Рождество в Англии, но когда он приехал в Барфлёр, то оказалось, что о поездке нечего и думать – в проливе разыгрался шторм. Поэтому король с королевой провели Рождественскую курию в Шербуре. В конце января задули попутные ветра, и 25 января Генрих II и Элеонора высадились в Саутгемптоне. Бекет и принц Генрих уже ждали их здесь. Герберт Бошам рассказывает, что король и архиепископ обнялись и расцеловались от радости. Король был счастлив увидеть своего бывшего канцлера архиепископом^[93]. На следующий день они отправились в Лондон. Генрих II и Томас ехали рядом, поглощенные дружеской беседой.

Однако Ральф Дицето^[94] пишет, что, несмотря на поцелуи, Генрих II к тому времени уже начал охладевать к Томасу. Он заставил его отказаться от должности архидиакона Кентерберийского, которую тот продолжал занимать и после того, как стал архиепископом. По требованию Генриха Томас назначил на этот пост Джефри Ридела, одного из королевских чиновников.

Генрих II впервые собрал всех епископов и баронов на Большой совет с тех пор, как он четыре с половиной года назад покинул Англию. Эта ассамблея начала свою работу 3 марта. Главной темой дня стала кафедра лондонского епископа, которая пустовала после смерти епископа Ричарда Бельмейса в мае предыдущего года. Генрих II предложил перевести в Лондон епископа Херефордского, Гилберта Фолиота, и собравшиеся единодушно поддержали его предложение.

Гилберт Фолиот происходил из благородной нормандской семьи, которая сама могла бы предложить его кандидатуру королю, баронам и братьям епископам. Он был известен в Англии и Франции своей ученостью, чистотой и строгостью жизни, а также красноречием. У короля имелись свои причины быть ему благодарным – ведь именно он убедил своего родственника, графа Херефордского, отказаться от намерения восставать против Генриха II.

Но для того чтобы перевести епископа с одного места на другое, требовалось согласие папы, ибо раньше этого никто не делал. Со времен нормандского завоевания ни один английский епископ не был переведен на другое место, если, конечно, его не избирали архиепископом. Король с Томасом написали письма папе Александру III с просьбой разрешить перевод Гилберта, поскольку престол Лондона, главного города в Англии, часто посещаемого королем и всеми великими людьми государства, нуждался в епископе примерного поведения, больших талантов и обширных знаний и Гилберт подходил для этого места, как никто другой. 19 марта папа отправил Гилберту милостивое письмо, в котором уверял, что он просто создан для этого поста, и приказал ему занять его^[95].

Генрих и Томас тоже написали Гилберту, восхваляя его добродетели и убеждая дать свое согласие на перевод в Лондон. В письме Бекета не было и намека на то, что тот сердится на Гилберта за то, что он был против его избрания архиепископом. Протесты Томаса в ту пору, когда король впервые затронул тему его избрания, свидетельствуют, что он и сам разделял мнение Гилберта о том, что недостоин звания архиепископа^[96].

Гилберт согласился на перевод в Лондон и 28 апреля был рукоположен в сан епископа Лондонского в соборе Святого Павла. Возглавлял эту церемонию архиепископ Томас Бекет. Однако сразу же после интронизации Гилберт продемонстрировал самые неприглядные стороны своей натуры. Люди уже шептались о том, что его яростное сопротивление избранию Томаса проистекало не из сомнений в его пригодности, а из того, что Гилберт сам хотел стать архиепископом. Теперь он проявил черную неблагодарность по отношению к человеку, который добился его возвышения. Когда от него потребовали сделать обычное заявление о подчинении архиепископу Кентерберийскому, он отказался. Гилберт заявил, что уже совершал этот обряд перед предшественником Томаса, когда его посвящали в епископы Херефордские, и нет никакой нужды повторять его теперь, после перевода в Лондон^[97].

31 марта в Виндзоре Роберт Монфор в присутствии короля обвинил констебля Генриха Эссекского в том, что в июле 1157 года в Северном Уэльсе он, из-за своей трусости, предал короля. Роберт заявил, что Генрих Эссекс закричал, что король погиб, бросил на землю королевское знамя и бежал с поля боя. Констебль принял вызов; согласно закону, дело должно было разрешиться поединком между обвиняемым и обвинителем.

Поединок решено было провести в русле Темзы на острове, расположенном неподалеку от аббатства Рединг. Генрих Эссекс был сбит с коня и оказался побежденным. В глазах зрителей это доказывало, что он виновен в тех преступлениях, в которых его обвинил Роберт Монфор, хотя король и заявил, что верит его словам о том, что знамя во время боя было выбито из его рук противником, а сам он упал с коня случайно. Констебля объявили вне закона, земли его конфисковали, а самого его оставили умирать на поле боя. Тело его для погребения отдали монахам Рединга. Но те обнаружили, что он еще жив и только сильно ранен. Оправившись от ран под присмотром монахов, Генрих Эссекс постригся в монахи в том же самом монастыре; ему нечего было делать в этом мире, где у него отобрали все его земли и саму честь^[98].

На заседании Большого совета, происходившем в Вудстоке 1 июля, король поднял вопрос о «шерифской помощи» – двух шиллингах, которые шерифы получали с каждого хайда земли в качестве платы за их труды (размеры хайда варьировали от 48 до 120 акров; самой распространенной цифрой в то время была последняя). Генрих II предложил, чтобы плата передавалась не шерифу, а непосредственно казначейству в виде постоянного налога.

«Архиепископ открыто высказался против этого, заявив, что их [два шиллинга] нельзя взимать в качестве налога. «Не как налог, – произнес он, – будем мы их платить, милорд король, хотя это и доставило бы тебе удовольствие. Не важно, хорошо ли справляется шериф со своей работой, защищая слуг и чиновников в нашей стране и наших людей, мы никогда не будем платить их в качестве налога».

Король, возмущенный ответом архиепископа, заявил: «Клянусь глазами Бога, они будут занесены в королевские книги, и вы будете платить их в виде налога; а тебе совсем не подобает противиться этому, ибо никто против твоей воли не тронет твоих владений».

Архиепископ, предвидя, что новый обычай может нанести ущерб будущим поколениям, и желая предотвратить его, ответил: «Благословлением тех самых глаз, которыми ты поклялся, милорд король, их не будут платить ни в одной из моих земель, и ни единого пенни [ты не получишь] с земель, которые по закону принадлежат церкви».

Так, требуя сохранения древних обычаев в противовес нововведениям, что было самым весомым аргументом для средневековых людей, Томас выиграл дело. Королю пришлось отказаться от своего намерения.

Этот случай, показавший, что Томас не во всем соглашался с Генрихом, свидетельствует и о том, что Большой совет мог отвергать предложения короля. В задачу этого органа входило давать советы монарху, и епископы и бароны высоко ценили свое право высказывать королю свое мнение. Они съезжались со всех концов Англии не только на церемониальные курии, проводившиеся на Рождество, Пасху и Троицу, но и на совещания, которые частенько устраивал король, желая обсудить с ними свои планы. Конечно, на заседания Большого совета съезжались не все епископы и бароны Англии, но их собиралось достаточное количество, чтобы сделать эти собрания репрезентативными. Иными словами, совет не был узким кругом королевских друзей и советников.

Отказ Томаса Бекета поддержать план короля по увеличению доходов еще больше усилил неприязнь, которую Генрих II питал к архиепископу. Эта неприязнь зародилась после того, как Томас отказался от должности канцлера и также начал сопротивляться намерению Генриха II обеспечить своего брата Вильяма, женив его на графине Варенн, вдове сына короля Стефана, которого тоже звали Вильям. Вместе с ней он получил бы ее обширные владения. Оба Вильяма были троюродными братьями, и Томас запретил этот брак, сославшись на близкое родство жениха и невесты.

Генрих II обошел это препятствие, выдав на следующий год графиню за своего незаконнорожденного сводного брата Гамелина, который стал графом Варенном. Поскольку родство передавалось по линии императрицы, а Гамелин был сыном неизвестной женщины и графа Жоффруа Красивого, он не приходился родственником своей жене.

Стефан Руанский пишет, что запрет, наложенный Томасом Бекетом на брак с графиней, разбил Вильяму сердце. Он уехал в Руан и излил свое горе перед матерью. После этого он уехал в монастырь Бек и рассказал монахам о постигшем его несчастье. В январе 1164 года он вернулся в Руан и 30 января умер там с горя. Стефан пишет, что виновником гибели своего брата король считал Томаса и это стало главной причиной его ненависти к нему^[99]. Вряд ли, однако, стоит сомневаться в том, что отношение короля к Томасу изменилось задолго до этого.

Другой причиной трений между королем и архиепископом стали энергичные усилия Томаса, направленные на возвращение всех архиепископских владений, которые по тем или иным причинам были отторгнуты у архиепископского престола. Пока он был свободен, его земли находились во владении короля до тех пор, как только вновь избранный архиепископ не принесет ему клятву верности. Поэтому король раздавал земли своим фаворитам. Каждому новому архиепископу все труднее и труднее было вернуть принадлежавшие священному престолу земельные владения. Томас решил добиться возврата всех этих земель. Он был убежден, что эти земли священны, и считал своим долгом передать своему будущему преемнику все владения, которые по праву принадлежали архиепископу. Владельцем этих земель, по мнению Томаса, был не он и не какой-нибудь другой архиепископ, а сам Господь Бог и кентерберийский престол. Томас считал себя смотрителем этих владений и не более того.

Главным обидчиком церкви, по мнению Томаса, был великий и могущественный граф Роджер Клерский, имевший очень красивую сестру, за которой ухаживал сам Генрих II^[100]. Архиепископ заявил, что замок Тонбридж, который держал граф Роджер, принадлежит кентерберийскому престолу, и потребовал, чтобы Роджер принес ему вассальную клятву верности. Граф, со своей стороны, утверждал, что получил этот замок от самого короля. Дело было передано на суд короля, и 22 июля в Вестминстере он объявил, что замок по праву принадлежит графу.

Другой спор возник по поводу передачи церкви в Айнфорде. Когда приход остался без священника, Томас отдал ее одному из своих служащих. Однако Вильям, лорд манора, заявил, что право назначать священника принадлежит ему, и выгнал Лоуренса и его слуг, применив силу. За насилие над клириком Бекет сразу же отлучил его от церкви. Тогда Вильям пожаловался королю, и Генрих II потребовал, чтобы Томас снял отлучение. Тот ответил, что не королю решать, кого отлучать от церкви, а кого прощать. Тогда Генрих II напомнил ему о старинном английском обычае, который запрещает любому священнослужителю отлучать от церкви землевладельцев, держащих земли короля, не посоветовавшись предварительно с монархом.

Причиной недовольства короля было не его стремление присвоить себе духовную власть церкви, а то, что отлученный человек, отрезанный от всех других христиан, не мог участвовать в королевском совете и служить в его армии. Поэтому король требовал, чтобы перед таким ответственным шагом священник доложил об этом монарху, чтобы тот попытался усовестить обидчика или, если отлучение было неизбежно, был поставлен в известность, что его землевладельцу вынесен приговор, запрещающий всем христианам иметь с ним дело.

Дело дошло до того, что король перестал разговаривать с Бекетом и общался с ним только через посланцев. Томас, желая успокоить короля, снял с Вильяма Айнфордского отлучение. Но король не смягчился. «Я не испытываю к нему никакой благодарности за это», – произнес он, когда ему сообщили, что Бекет отменил приговор.

Но к самым тяжелым последствиям привело дело о «преступных служителях церкви» или о людях, которые нарушили закон и подлежали церковному суду. В число этих «служителей» входили не только священники и те, кто в качестве первого шага к священству получил тонзуру, но и люди, давшие религиозные обеты. Церковь утверждала, что судить таких людей может только церковный, а не гражданский суд. Даже совершив уголовные преступления, они все равно подлежали церковному суду. Эти суды никого не приговаривали к смерти, и вердикты, которые они выносили, были мягкими по сравнению с приговорами гражданских судов. В самом худшем случае на преступника налагали суровую епитимью, запрещали ему служить в церкви, понижали в чине или на всю оставшуюся жизнь заключали в монастырь.

После возвращения короля в Англию в январе 1163 года его внимание привлек ряд преступлений, совершенных лицами духовного звания, которые, по мнению Генриха II, остались практически безнаказанными. Клирика из Вустершира обвиняли в совращении девицы и убийстве ее отца. Архиепископ Томас передал его на суд епископу Вустерскому, чтобы он не попал в руки королевского правосудия. Другой священник украл из церкви в Лондоне серебряную чашу для причастия. И снова, когда король потребовал, чтобы это дело рассматривали королевские судьи, архиепископ заявил, что судить его имеет право только церковный суд. Одного священника в Солсберийской епархии обвинили в убийстве, и, когда тот не смог доказать свою невиновность в епископском суде, Томас велел лишить его прихода и отослать в монастырь, где он всю оставшуюся жизнь должен был замаливать свой грех.

Наконец, Филипп из Бруа, каноник Бедфордский, был обвинен в убийстве рыцаря. Его судили в присутствии епископа Линкольнского, где Филипп доказал свою невиновность, торжественно поклявшись, что не совершал этого преступления. Такой метод доказательств использовали церковные суды. Светские суды, чтобы решить, виновен или невиновен подсудимый, применяли испытание поединком, водой или огнем. Предполагалось, что в ходе этого испытания в дело вмешивается сам Господь. Церковь использовала более мягкий способ доказательства. Подсудимый давал торжественную клятву, что он не совершал преступления, и его заявление подтверждали двенадцать или более «помощников», которые приносили точно такую же клятву. Это вполне удовлетворяло церковный суд, ибо дело теперь переходило в руки Бога, который, как считалось, накажет клятвопреступника гораздо строже, чем любой человеческий суд.

Филипп и его «помощники» принесли клятву перед судом, и епископ отпустил его на свободу. Тогда родственники убитого рыцаря подали жалобу королевским юстициариям. Филипп отказался признать суд правомочным решать его дело и обругал последними словами Симона Фиц Петера, одного из юстициариев. Симон пожаловался королю, но Бекет снова потребовал передать дело в церковный суд. Он подверг Филиппа своему суду и признал его виновным не в убийстве, а в оскорблении королевского юстициария.

Понимая, что король следит за этим делом, Томас приговорил Филиппа к лишению прихода и ссылке сроком на один год. Это был необычно суровый приговор для церковного суда, но Генрих все равно остался недоволен. Более того, он рассвирепел, узнав о том, что преступника приговорили к ссылке, ибо Томас, по его словам, присвоил себе власть над королевскими подданными и посягнул на прерогативы короля.

Сразу же после Михайлова дня король приказал епископам явиться на совет в Вестминстер. Когда они собрались, Генрих II заговорил о жадности, лживости и прожорливости, в которых народ обвинял многих архидьяконов и сельских деканов. Потом он рассказал о том, какой скандальный характер приняло дело о служителях церкви, которые нарушали закон. За девять лет его царствования, заявил он, клирики совершили более сотни убийств, а изнасилований, грабежей и вымогательств – и вовсе без числа. И эти преступники, не подлежавшие гражданскому суду, остались практически безнаказанными.

Вильям Ньюбургский, сам клирик, но тем не менее оставшийся беспристрастным наблюдателем, отмечает:

«Епископы были больше озабочены сохранением свобод и чести священнослужителей, чем исправлением их нравов, полагая, что окажут услугу Богу и Церкви, если защитят от публичного наказания преступников, чьи пороки они, из-за их сана, отказывались или не желали обуздывать своим осуждением».

Впрочем, Герберт Бошам, самый преданный сторонник Томаса, пишет, что действия короля были продиктованы желанием установить мир и порядок в своем королевстве^[101].

Все зло заключается в том, заявил Генрих II, что церковные суды требуют, чтобы всех служителей церкви судили только они, а приговоры этих судов такие мягкие, что никого не наказывают и не удерживают от преступления. Если священник опустился до изнасилования или убийства, то его совсем не пугает лишение сана. Вот если бы он знал, что его приговорят к смерти, как это делают гражданские суды, то он бы еще подумал, совершать преступление или нет.

Король предложил решить эту проблему, вернувшись к обычаям своего деда, как он это назвал, хотя свидетельств того, что Генрих I когда-либо проводил те процедуры, за которые ратовал его внук, у нас нет. Генрих II призвал епископов судить нарушивших закон клириков более сурово и передавать дела этих священнослужителей после того, как их признают виновными и лишат сана церковные суды, в руки гражданских судей для наказания. Кроме того, он потребовал, чтобы церковные суды не присваивали себе королевских прав, вынося приговоры о ссылке, ибо их может выносить только гражданская власть в лице своих судей.

Томас и епископы посовещались, и Бекет, от имени всех собравшихся, заявил, что уважение к духовному сану запрещает передавать клириков в руки светских судей.

«Было бы постыдным и негодным делом, – сказал он, – если бы королевская милость оказалась такой жестокой и ужасной, что руки, посвященные Богу, руки, которые незадолго до этого являли [верующим] образ Распятого Царя, Спасителя Мира, оказались бы связанными за спиной и объявлены руками вора, а голова, помазанная священным елеем, перед которой незадолго до этого склонялось королевское величие, прося о милости и прощении, качалась бы на позорной виселице с веревкой на шее»^[102].

Эта защита священной природы духовенства была весьма трогательной, но она полностью игнорировала проблему, которую хотел решить король. Тогда он без лишних слов потребовал, чтобы епископы поклялись ему в том, что будут соблюдать древние обычаи. Но король и епископы их понимали по-разному. Для Генриха II они означали мир и порядок, которые принесло Англии правление его деда, а Бекет и его епископы вспомнили о жестокой борьбе, которую Генрих I вел с Ансельмом, пытаясь полностью подчинить себе архиепископа Кентерберийского. Томас Бекет, который считал Ансельма своим покровителем и стремился во всем подражать ему, сопротивлялся давлению Генриха II с такой же стойкостью, какую проявил Ансельм в борьбе с Вильгельмом Рыжим и Генрихом I. Архиепископ Кентерберийский не мог быть простым слугой короля; архиепископы существовали задолго до того, как в Англии появился король, да и сама страна обрела единство и национальное самосознание только благодаря Кентерберийскому престолу.

Помня о славных традициях своего престола и о длинной череде архиепископов, сменявших друг друга, начиная со святого Августина, чьим преемником он стал, Томас Бекет ответил, что он и его братья епископы готовы поклясться в соблюдении древних обычаев, «если это не нанесет ущерба духовенству».

Этой оговоркой Томас хотел подчеркнуть, что ни один обычай, за который ратовал Генрих II, не должен противоречить совести и обязанностям епископов, а также их обязательствам перед церковью. Ведь не все обычаи деда Генриха были разумными. Перенеся внимание с конкретных нарушений закона на то, что он называл древними обычаями, Генрих II заставил епископов сделать особую оговорку, чтобы защитить себя от произвола. Иначе король мог сделать так, что епископы будут получать кольцо и посох, символы их власти, из его рук; он мог запретить им покидать Англию, когда папа призывает их на совет; он мог по своему желанию назначать на церковные должности нужных ему людей; он мог оставлять епископские кафедры вакантными столько времени, сколько ему захочется, и забирать себе все доходы епархии, как поступил Генрих I, при котором кентерберийский престол после смерти Ансельма пустовал целых пять лет; он мог заставить кафедральные капитулы покупать у него право на выборы епископов, как сделал Стефан, заставив Лондонский капитул пообещать ему 500 фунтов за право выбора епископа; и он мог начать продажу церковных должностей.

Все это делалось предшественниками Генриха II, и епископы опасались, что именно это он и называл «старинными обычаями», в соблюдении которых требовал от них клятвы. Короче говоря, безусловное одобрение формулировки «соблюдения древних обычаев» могло сделать духовенство полностью зависимым от короля и его капризов.

Генрих II пришел в ярость и потребовал, чтобы все епископы по очереди самолично поклялись ему в том, что будут соблюдать древние обычаи, и все епископы по очереди ответили, что дадут клятву соблюдать те обычаи, «которые не нанесут ущерба духовенству». Лишь один Хиларий Чичестерский, желая ублажить короля, поклялся, что будет соблюдать древние обычаи «с доброй верой».

Однако король не оценил подхалимского поступка епископа Хилария и с презрением отвернулся от него. Глядя на Томаса и других прелатов, он повелел, чтобы они принесли ему клятву безо всяких оговорок.

Архиепископ ответил, что он уже поклялся в верности королю «своей жизнью, всеми своими членами и земной честью» и что слова «земная честь» включают в себя все обычаи королевства. Ни одна клятва, которую он мог бы принести сейчас, не будет такой всеобъемлющей, как эта.

День прошел, и за окнами уже сгущалась тьма. Дружеское обсуждение сложной проблемы – как надо поступать с преступными клириками, не умаляя власти церкви над ее служителями, с одной стороны, и власти короля над его подданными – с другой, переросло в конфликт между церковью и государством. Все это живо напомнило епископам о тирании Рыжего короля и Генриха I, об их борьбе с Ансельмом, о Стефане и гонениях, которым тот подвергал Теобальда.

Этот конфликт продемонстрировал, как сильно разошлись пути Томаса Бекета и короля, если Генрих II увидел в попытках своего бывшего друга оградить права церкви лишь стремление защитить клириков, совершивших преступления, от правосудия и лишить его права подвергать своему суду большую часть своих подданных, а Томас в попытках Генриха укрепить мир и порядок в стране разглядел желание короля снова поставить церковь под контроль светской власти, от которого духовенство только что избавилось после жестокой борьбы архиепископа с королем.

Когда Томас отказался присягать без оговорки, король резко повернулся и, не попрощавшись ни с кем из епископов, решительным шагом вышел из зала^[103].

На следующий день, рано утром, к Бекету явился посланец короля, еще до рассвета тайно покинувшего Лондон, с приказом возвратить ему замки Беркхемстид и Онор-оф-Ай, которые принадлежали ему с тех пор, как он стал канцлером. Король забрал у него и принца Генриха.

Позже, осенью, король вызвал Томаса в Нортгемптон. Они разговаривали в поле неподалеку от города. Король упрекал Бекета в том, что за все милости, которыми он его осыпал, тот отплатил ему черной неблагодарностью. Архиепископ возразил, что он ему благодарен, но, если его обязанности по отношению к королю вступают в конфликт с обязанностями по отношению к Богу, у него не остается другого выбора, как подчиниться Господу. И он закончил речь в свою защиту цитатой: «Лучше подчиняться Богу, чем человеку».

«Я не желаю, чтобы ты читал мне проповеди! – закричал Генрих. – Не забывай, что ты сын моего крепостного!»

«Да, это правда, что среди моих предков не было королей, – ответил Томас, – но их не было и у Благословенного Петра, главного апостола, которому Господь Бог отдал ключи от неба и всю церковь в управление».

«Да, это так, – сказал король, – но он умер за своего Господина».

«И я умру за своего Господина, когда придет время».

Бекет снова отказался дать Генриху клятву без оговорки «если это не нанесет ущерба духовенству», и король в гневе закончил разговор^[104].

О разногласиях между королем Англии и его архиепископом доложили папе. Это поставило его в очень сложное положение. Поддержка Генриха II была решающим фактором в борьбе Александра III против императора и его антипапы. Александр был очень благодарен Генриху и боялся, что, потеряв его дружбу, вряд ли удержится на папском престоле. С другой стороны, он понимал, что если английскому королю удастся добиться уступок от архиепископа, то церковь в Англии перейдет в полное его подчинение. Перед папой стояла трудная задача – ублажить Генриха II, чтобы тот не отступился от него и не переметнулся к антипапе, и в то же самое время дать понять Томасу, что сочувствует его борьбе за сохранение прав церкви.

В декабре Александр III прислал Бекету трех посланников, которые передали архиепископу советы папы, а также письма от него самого и некоторых кардиналов. Главной мыслью этих советов и писем было то, что необходимо во что бы то ни стало избежать раскола. В своих намеках на древние обычаи Генрих II не высказал ничего, что бы противоречило учению церкви. Папа и кардиналы советовали Томасу уступить королю, опасаясь, что его упорство толкнет Генриха в объятия императора и антипапы. Король Англии уверял папу, что у него и в мыслях не было принудить Томаса совершить что-нибудь унижающее достоинство церкви или противное его желанию. Своим открытым сопротивлением Томас унизил короля, и если король уступит архиепископу, то это нанесет урон его чести. Папа предлагал Бекету принести Генриху II клятву безо всякой оговорки ради сохранения мира в королевстве и церкви. Английский король заверил Александра III, что, если Томас ему уступит, он больше никогда не будет упоминать о древних обычаях. Король писал, что уступка со стороны архиепископа поможет восстановить ущемленные честь и достоинство монарха.

Получив такой совет, Томас заявил, что сделает то, о чем просили папа, кардинал и их эмиссары. Вместе с посланниками понтифика архиепископ отправился к Генриху II в Вудсток, где Томас смиренно принес королю клятву. Он сказал: «Я буду соблюдать обычаи государства с доброй верой и, как полагается, буду подчиняться тебе во всех других добрых делах».

И тогда Генрих II захлопнул свою ловушку.

Раз Томас унизил его открыто и публично и об этом знает вся страна, то простой демонстрации подчинения в келейной обстановке недостаточно. Король потребовал, чтобы архиепископ повторил свою клятву в присутствии Большого совета. Томас не мог отказаться произнести на публике то, что он уже произнес перед королем. Поэтому он согласился повторить свою клятву на собрании совета, который Генрих II собирался созвать сразу же после Рождества для того, чтобы все бароны и епископы стали свидетелями унижения архиепископа^[105].

Глава 6
Король и предатель, 1164

Большой совет собрался в Кларендоне, неподалеку от Солсбери, 25 января 1164 года. Томас тем временем раздумывал о том, стоит ли ему приносить клятву, которую от него ждали. Он понял, что папу и его посланцев неправильно информировали о характере короля и о тех древних обычаях, в соблюдении которых Александр III советовал ему поклясться.

Томас знал Генриха лучше всех. Он понимал, что король упрям как осел. Задумав что-нибудь, он пускал в ход все свое умение убеждать, угрозы, посулы, обман, крючкотворство и принуждение, чтобы добиться желаемого. Он, вероятно, сумел убедить папу, что ему требуется от архиепископа лишь формальная клятва, но сам Томас хорошо знал, чего хочет от него король. Он прекрасно понимал, что в «древние обычаи» Генриха I входило много того, чего его совесть принять не может.

На совете председательствовали король и его старший сын, которому не было еще и девяти лет. Томас, как первый человек в королевстве после монарха, сидел на почетном месте, справа от Генриха. Слева восседал мрачный Роджер Понт-л’Эвек, архиепископ Йоркский, который, прикрыв веками глаза, ждал, когда же человек, которого он ненавидел больше всех на свете, подвергнется публичному унижению. Позади двух архиепископов, в порядке своей значимости, сидели епископы, главным среди которых был Гилберт Фолиот, епископ Лондонский, холодный, напыщенный и самодовольный. Он был уверен, что, если бы его выбрали архиепископом Кентерберийским, уж он-то, вне всякого сомнения, повел бы себя умнее и конечно же не допустил, чтобы епископы и бароны всего королевства стали свидетелями его унижения. Был здесь и преподобный Генрих Винчестерский, который избавился от своих политических амбиций и в старости стал мягче характером. Он сильно страдал от мысли, что его воспитанник, которого он выпестовал и которого любил всем сердцем, оказался в таком ужасном положении.

На скамьях позади епископов сидели два главных юстициария, граф Роберт Лейстерский и Ричард Люси, и семь других графов: Реджинальд Корнуолльский, дядя короля; Роджер Клер, с которым Томас Бекет скрестил мечи в битве за замок Тонбридж; Джефри Мандевиль, граф Эссекс; Хью Честерский, сын графа Раннульфа, знаменитого перебежчика стефановских времен; Вильям Эрандел, женившийся на вдове Генриха I; графы Патрик Солсберийский и Вильям Феррарский.

На остальных скамьях и позади их располагались королевские придворные и целая толпа баронов и рыцарей. Среди них был и Ришер л’Эгл, теперь уже совсем старик. Он широко открытыми глазами смотрел на архиепископа Кентерберийского, которого помнил блестящим молодым человеком, сыном простого бюргера, задыхавшегося от счастья и чести ехать рядом с рыцарем.

Генрих II открыл совет, призвав архиепископа поклясться в том, что он будет соблюдать обычаи государства безо всяких оговорок, как это было сделано в Вудстоке. Этого момента ждали все: одни с плохо скрываемым удовлетворением от того, что архиепископ Кентерберийский, который поднялся из низов и стал вторым человеком в государстве, которого король на виду у всего народа приветствовал, опустившись на одно колено, будет публично унижен и растоптан; другие с глубоким сожалением, что единственный человек, который нашел в себе смелость выступить против короля и с мужеством, достойным Ланфранка или Ансельма, бороться за права церкви, теперь вынужден будет продемонстрировать трусливую покорность и подчиниться тому, что они в душе своей считали злом.

Но Бекет отказался дать клятву.

Зал загудел как улей. Крик короля был похож на львиный рык. Ожесточенный спор не утихал, и король впадал во все большую ярость.

Несколько человек пытались убедить Томаса уступить Генриху. Епископы Солсберийский и Норичский, которые уже давно попали в немилость к королю, со слезами на глазах умоляли Бекета помириться с королем, иначе он всех их казнит. Но архиепископ был тверд и даже попытался их успокоить. Тогда два самых влиятельных графа королевства, Роберт Лейстерский и Реджинальд Корнуолльский, подошли к Томасу и заговорили с ним, как искренние друзья. Они предупредили его, что король испытывает такую ярость, что «может ответить на оскорбление ударом меча». Они умоляли его подумать о них и принести королю требуемую клятву, иначе он заставит их совершить позорное и ужасное преступление – убить своего архиепископа. Речи епископов о смертельной угрозе можно было объяснить их природной робостью, но, когда о жестокой расправе, которую задумал король, заговорили такие храбрые люди, как граф Лейстер и граф Корнуолльский, Томас призадумался. Тем не менее он решил не отступать и заявил графам, что «готов, если надо будет, принять и смерть».

Самыми последними подошли Ричард Гастингс, магистр ордена тамплиеров в Англии, и один из его друзей-рыцарей, который был в большой милости у короля. Они заверили Томаса, что король хочет от него лишь одного – совершить формальный акт подчинения для удовлетворения его оскорбленной гордости. Они поклялись спасением своей души, что, если Томас совершит этот акт, вопрос об обычаях будет навсегда оставлен и король не потребует от него ничего, что противоречит его желаниям и нанесет удар духовенству.

Услышав эту торжественную клятву, Томас созвал епископов и передал им слова тамплиеров. Он сказал, что, полагаясь на клятву рыцарей, готов подчиниться воле короля. И в присутствии Большого совета он пообещал, что будет с доброй верой соблюдать обычаи страны.

Король повернулся к баронам. «Все вы слышали, – произнес он, – что милостиво пообещал мне архиепископ. Теперь епископы, как его подчиненные, должны сделать то же самое».

«Я тоже хочу, – сказал Томас, – чтобы они удовлетворили вашу гордость, как это сделал я».

Тогда все епископы поднялись и принесли требуемую клятву.

Томас, поверивший обещанию тамплиеров, решил, что совет подошел к концу, и встал, ожидая, что король распустит его и он сможет уйти.

И тут Генрих II захлопнул свою вторую ловушку.

«Я полагаю, – заявил он, – что все хорошо слышали обещание архиепископа и его епископов твердо соблюдать и беспрекословно подчиняться законам и обычаям моего королевства. И чтобы больше между нами не возникало никаких споров и несогласий по этому поводу, пусть самые умные и самые старые из моих подданных встанут и выйдут из зала и вместе с моими чиновниками вспомнят, какие законы и обычаи существовали при моем деде, короле Генрихе I. И пусть они все это старательно запишут и как можно скорее представят мне».

Старейшины быстренько вспомнили все обычаи и записали их. Скорее всего, этот документ был составлен заранее, в промежуток между личной клятвой Томаса в Вудстоке и заседанием Большого совета, и для его составления король привлекал Ричарда Люси, самого опытного юстициария, поскольку подобный свод законов никак нельзя было подготовить в столь краткий срок.

Когда этот документ принесли королю и он зачитал его собравшимся, Томас понял, что его обманули. Записанные законы шли гораздо дальше того, что требовал Генрих, или того, чего опасался Томас. Они не только оправдывали произвол, творившийся в годы правления Генриха I, но и преследовали цель поставить церковь под прямой контроль короля. Церковь должна была подчиниться гражданской власти и нести перед ней ответственность, а гражданское право ставилось выше канонического.

После того как свод законов был прочитан, Генрих II сказал: «Эти обычаи, как было договорено, принадлежат мне. Поэтому, чтобы в будущем не возникало никаких вопросов и споров, касающихся этих обычаев, мы требуем, чтобы архиепископ заверил их своей печатью».

«Всемогущий Боже! – воскликнул Томас. – Никогда, покуда я жив, они не будут скреплены моей печатью!»

Несмотря на все усилия короля, Бекет так и не пошел на попятную. Тогда Генрих II велел изготовить три копии этого свода. Одну вручили архиепископу Йоркскому, другую – королю, а третью – Томасу.

«Я принимаю эти конституции, – сказал он, – не потому, что согласен с ними и одобряю их, а в качестве предупреждения для церкви и для ее защиты. Теперь все мы будем знать, что задумало против нас государство. Теперь, когда известны все ловушки и капканы, приготовленные для нас, мы будем, с Божьей помощью, вести себя осторожнее».

С этими словами разгневанный архиепископ покинул зал, даже не спросив разрешения у короля.

Кларендонские конституции стали поворотным пунктом в отношении Генриха к Томасу, в поведении короля и истории английского законодательства.

После того как Генрих II велел сделать запись английских обычаев и попытался заставить Бекета в присутствии членов Большого совета скрепить их своей печатью и после того как тот отказался это сделать, их разногласия достигли уже той точки, когда примирение совершенно невозможно. Конституции в целом были направлены на то, чтобы лишить английскую церковь самостоятельности, превратить ее в придаток светской власти и заставить ей подчиняться. Запретив духовенству жаловаться папе и покидать страну без разрешения монарха, Генрих II способствовал ослаблению связей между вселенской и английской церковью; а ведь от них зависела жизнеспособность последней.

Генрих II, таким образом, совершил большую ошибку и лишился преимущества, которым до этого обладал. До того, как в Вудстоке архиепископ публично признал свою зависимость от короля, Томас Бекет почти по всем пунктам был не прав или, по крайней мере, занимал очень шаткую позицию. Защищая преступных клириков от светского суда, он выступал против здравого смысла. Ни одно правительство, и Томас, как бывший канцлер, должен был хорошо это знать, не допустит, чтобы в его стране существовала привилегированная группа, не важно, светская или церковная, которая была бы официально признана стоящей над законом этой страны. Папа Александр III предал проклятию ту статью конституций, где говорилось, что преступные клирики, лишенные духовного сана церковным судом, должны предстать перед светскими судьями и нести наказание по приговору светского суда, но его преемник, папа Иннокентий III (1198–1216), одобрил этот закон, признав его логичным и вполне справедливым.

Если оставить в стороне вопросы, по которым у короля с Бекетом возникли разногласия, то все равно создается впечатление, что архиепископ не проявил должного благоразумия, раз за разом раздражая и оскорбляя короля. Человек, который прекрасно знал характер короля и был с ним в близких отношениях, вполне мог бы убедить Генриха II отказаться от намерения совместить должность канцлера и архиепископа или, по крайней мере, объяснить свой отказ от этой должности таким образом, чтобы сохранить дружбу и взаимное уважение. Несмотря на крутой нрав, прямолинейность и находящее время от времени на него упрямство, Генрих II имел большие запасы здравого смысла и обладал чувством реальности, поэтому вполне можно было апеллировать к этим качествам короля и добиться того, чтобы он понял позицию Томаса. Это дало бы ему возможность посвятить все свои таланты служению церкви и превратиться в самого лучшего архиепископа своего времени, воздав при этом должное человеку, который помог ему занять этот пост.

Распорядившись сделать запись обычаев и включить в нее описание действий, против которых церковь столь яростно протестовала в прошлом, и попытавшись заставить архиепископа публично одобрить эти действия, Генрих II потерял поддержку и симпатии многих епископов и баронов, вынудил папу одобрить позицию Бекета, а сам выставил себя в невыгодном свете. Ибо признать на словах «древние обычаи королевства» – это одно, а скрепить своей печатью свод законов, которые были направлены на закрепление произвола, вызывавшего ненависть в прошлом, и превратить этот свод в образец для подражания, одобренный церковью, – это совсем другое.

Кларендонские конституции можно считать поворотным пунктом в поведении Генриха как короля, потому что они пробудили его интерес к законотворчеству и впервые продемонстрировали его способности как законодателя и реформатора. В первые девять лет своего царствования он не проявлял каких-либо выдающихся способностей, насколько можно судить по разрозненным документам, сохранившимся от того периода. Никто и подумать не мог, что он станет таким же великим королем, как его дед и прадед.

Конституции, составленные в основном самим Генрихом, демонстрируют, что он прекрасно понимал юридические реальности. Это была попытка установить принцип, что в пограничных случаях, подпадающих под юрисдикцию светских и церковных судов, право решать, где проходит разделяющая их линия, должно принадлежать светской власти. В создании конституций Генриху, без сомнения, помогали Ричард Люси и другие «самые благородные и старейшие бароны», которые имели опыт работы в казначействе и судах. Однако вдохновил их на эту работу король, поэтому его с полным правом можно считать создателем Кларендонских конституций.

Они занимают видное место в истории английского законодательства, поскольку это был первый рациональный свод законов в Англии, в отличие от племенных обычаев или случайного набора никак не связанных между собой хартий «вольностей». И хотя эти конституции почти не выполнялись, они содержали в себе зародыши самых важных реформ и нововведений Генриха II. Например, использование присяжных обвинителей при рассмотрении таких дел, за которые никто не хотел браться, а также ассиза^[106] под названием Utrum, согласно которой держатели, получившие землю в виде милостыни, подлежали церковному суду; если же они держали ее под другим видом, то их следовало судить светским судом. Все это позже заложило основу целой системы допросов под присягой и судебных разбирательств, которые стали самым значимым вкладом Генриха II в английское законодательство.

27 февраля 1164 года папа написал Томасу два письма. В это время Александр III находился в городе Сан, юго-восточнее Парижа, где он поселился в сентябре годом раньше. В первом письме он долго распространялся о том, что «самый дорогой наш сын во Христе, Генрих, светлейший король Англии, исполнен горячего рвения к управлению королевством». Преисполненный этого рвения, он послал к папе Арнульфа, епископа Лизье, и Ричарда Илчестерского, архидьякона Пуатье, чтобы они попросили понтифика сделать архиепископа Йоркского папским легатом для всей Англии, и приказал Томасу и всем епископам подчиняться древним обычаям и титулам королевства. Папа писал, что дал им уклончивый ответ.

После этих двух посланцев, продолжал папа, к нему явились Джефри Ридел, архидьякон Кентерберийский, и Джон Оксфордский. Они повторили требования Генриха II и потребовали от папы окончательного ответа. Первое посольство, очевидно, было отправлено еще до совета в Кларендоне, а второе – после него, ибо Джефри и Джонсон привезли ему копию конституций и просьбу Генриха «утвердить их властью апостольского престола для него и его наследников».

Получив это письмо, Александр III уже не мог ограничиться уклончивыми ответами. Однако подтвердить конституции Генриха означало не только отречься от Томаса, но и подчинить церковь светской власти, лишив ее тем самым свободы, за которую столь яростно бились предшественники Александра. В то же время отказ папы мог вызвать недовольство английского короля, в результате чего он потерял бы столь необходимую ему поддержку в борьбе с антипапой. Тем не менее папа категорически отказался подтвердить конституции. Но чтобы смягчить удар и избежать гнева Генриха II и ухудшения положения Бекета и своего собственного, Александр послал королю письма, в которых назначал самого непримиримого врага Томаса, архиепископа Йоркского, своим легатом в Англии.

Папа закончил свое первое письмо словами о необходимости склониться перед волей короля во всех вопросах, «кроме чести людей духовного звания», и посоветовал Томасу приложить все усилия, чтобы вернуть себе расположение и любовь Генриха II.

Во втором письме, написанном в тот же день, очевидно, после того, как папа одумался, он посоветовал Бекету не впадать в отчаяние. Папа прекрасно понимал, что тот воспримет его действия как предательство, поскольку он отдал его на растерзание врагам, назначив легатом архиепископа Роджера. Александр III писал, что он заставил посланцев короля поклясться, что полномочия папского посла Роджер получит только с его ведома и разрешения. Сам Томас и кентерберийская церковь в духовных делах не будут подчиняться никому, кроме римского понтифика, заверил папа, и если король передаст письмо Роджеру, не уведомив его об этом, то архиепископ Кентерберийский должен будет немедленно написать ему, и он выведет Томаса, его церковь и город Кентербери из-под юрисдикции легата^[107].

Но Генрих II добивался для архиепископа Йоркского совсем другого. Он хотел, чтобы Роджер получил власть над Томасом и привел его к повиновению. Узнав, что папа собирается ограничить полномочия Роджера, он с негодованием вернул ему его письмо.

Когда Томас понял, какая пропасть разверзлась между ним и королем, не важно, по его ли вине или по вине короля, он решил поговорить с монархом в запоздалой попытке объяснить свою позицию и причины, заставившие его противоречить ему: «Архиепископ отправился в Вудсток, в личный дом короля, окруженный каменной стеной, где, как он слышал, жил в то время Генрих, но его не пустили даже в ворота, и он вернулся в Кентербери»^[108].

Между тем 23 апреля умер антипапа Виктор IV. Все надеялись, что с его смертью прекратится раскол, но император Фридрих и его канцлер Реджинальд Дассель, кельнский архиепископ, думали по-другому. Все архиепископы и епископы империи собирались признать папой Александра III, но архиепископ Реджинальд настоял на том, чтобы они выбрали своего папу. И тогда, без малейшего намека на законность, был избран новый антипапа, Ги Кремский, которого короновали под именем Пасхалий III.

Летом того же года Томас снова поехал в Вудсток и попросил у короля разрешения увидеться с папой. Но король запретил ему покидать Англию и закончил разговор угрозой: «Я низвергну тебя в то самое состояние, из которого когда-то извлек».

Тогда архиепископ удалился в свое поместье в Ромни. Отсюда он сделал две попытки пересечь Ла-Манш без разрешения короля. В первый раз ему помешали встречные ветры, а во второй – его узнали матросы и, опасаясь высочайшего гнева, отказались взять на корабль.

После второй попытки удрученный Томас вернулся в Кентербери. Вся его дворня разбежалась, и он, словно нищий, сидел в темноте у ворот пустого дома, глядя на развалины своей жизни. Как высоко он поднялся и как низко упал! Он, неизвестный человек простого происхождения, стал лучшим другом короля и делил с ним дела и досуг, не только как друг, но и как самый надежный и способный помощник. Он поражал людей и покорял их сердца своим обаянием, великодушием, всегдашним веселым настроением и своими талантами. Став вторым человеком после короля, он сменил свое занятие и сделался в Англии вторым человеком после папы и духовным отцом всего английского народа.

И как же низко он упал! Он лишился не только дружбы и доверия короля, ибо человек, с которым они когда-то думали и чувствовали одинаково, теперь люто ненавидел его и жестоко унизил, приведя к ноге, словно плохо воспитанную собаку. Епископы, которыми он когда-то руководил, растерялись и покинули его. Даже папа, единственный человек на земле, к которому он мог обратиться за помощью, защищал его очень робко, опасаясь, как бы Генрих II не отвернулся от него и не перекинулся на сторону немецких схизматиков.

Архиепископ Кентерберийский притулился в уголке ворот, прислонил голову к стене и заплакал.

Незадолго до этого один из его сторонников, посмелее других, пришел в Кентербери и остановился в доме архиепископа. Когда пришло время ложиться спать, он велел пажу: «Пойди и запри наружную дверь, чтобы ночью никто не залез в дом».

Мальчик взял свечу и, открыв дверь, выглянул на улицу, чтобы посмотреть, нет ли там кого. Архиепископ сжался в уголке, сидя на земле. Услышав голос мальчика, он поднял голову, и паж увидел его мокрое от слез лицо. Он испугался и, решив, что это привидение, побежал за своим хозяином.

Гость не поверил ему и пошел посмотреть, кто там. Он ввел архиепископа в дом и вызвал монахов из монастыря. Бекет сказал, что на то была воля Божья, чтобы он остался в Англии. Потом он немного поел и лег спать.

На следующее утро в дом ворвались слуги короля. Прошел слух, будто архиепископ бежал и король послал их конфисковать все его имущество. Увидев архиепископа, они смущенно удалились^[109].

Король вызвал Томаса в Вудсток и, когда тот явился, встретил его насмешкой: «Неужели мое королевство слишком мало для нас двоих, что ты хотел сбежать?» И тогда король запретил своим подданным покидать Англию без его разрешения и приказал организовать во всех портах отряды, которые следили бы, чтобы никто не мог ускользнуть из страны.

Позже, этим же летом, Джон Маршал, прославившийся притеснениями духовенства, заявил свои права на часть архиепископского манора Пэгем. Незадолго до этого король издал указ, что всякий, кому показалось, что он не нашел справедливости в суде своего господина, должен в этом поклясться и тогда его дело будет передано в королевский суд. После слушания своего дела в суде архиепископа Маршал решил воспользоваться этим указом, принес необходимую клятву и обратился в суд короля.

Но, чтобы не гневить Бога, Джон пронес под плащом в зал суда Псалтырь, подменил ею перед клятвой Евангелие, после чего со спокойной душой заявил, что не нашел справедливости у архиепископа.

Генрих II велел Бекету явиться 14 сентября в суд и ответить на требования Джона. Но в назначенный день архиепископ не явился. Он прислал в свой дворец четырех рыцарей и кентского шерифа, которые должны были засвидетельствовать, что Джон не может апеллировать к королевскому суду, ибо его клятва была ложной. Король пришел в ярость оттого, что Томас не только не явился в суд, но и не дал никаких объяснений, почему он это сделал. Генрих II с руганью прогнал рыцарей и шерифа и решил наказать архиепископа за пренебрежение к его суду, неповиновение и дерзость.

6 октября, во вторник, король собрал в Нортгемптоне Большой совет, на котором обсуждалось оскорбление, нанесенное ему Бекетом. Обычай требовал, чтобы самое первое приглашение было отправлено архиепископу Кентерберийскому и адресовано ему лично как первому подданному королевства, но Генрих II отказался писать Бекету, не желая официально его приветствовать. Он приказал кентскому шерифу самому вызвать архиепископа на совет, словно самого последнего из королевских слуг.

В назначенный день архиепископ и его двор явились в Нортгемптон, где уже собрались епископы и бароны. Там они узнали, что король уехал на охоту. Целый день он провел на реке Нен, преследуя дичь, и возвратился только вечером.

В среду утром архиепископ в окружении слуг выехал из монастыря Святого Андрея, где он остановился, и подъехал к замку. Нортгемптонский замок был окружен стеной, имевшей ворота. Дом, в котором должен был заседать совет, стоял во дворе и имел обычный холл и спальню на первом этаже, а на втором – еще одну комнату без особого названия. К дому была пристроена часовня.

Когда прибыл архиепископ, король находился на службе в часовне. Томас сел и стал ждать его. Когда Генрих II вошел, архиепископ встал, чтобы поцеловать короля и получить от него поцелуй, как было принято у англичан при встрече. Но король не поцеловал его.

Первым совет рассмотрел дело о просьбе Джона Маршала и о неявке архиепископа в королевский суд. Томас заявил, что Джон смошенничал, поклявшись не на Евангелии, а на Псалтыри, и спросил, почему он не приехал сюда и не говорит сам за себя. Король ответил, что Джон уехал в Лондон, в казначейство, по королевскому приказу и явится на совет завтра. После этого он велел архиепископу возвращаться в монастырь Святого Андрея, поскольку его дело тоже будет рассматриваться завтра. Томас ушел, а о том, что король и его совет делали после его ухода, сведений у нас нет.

В четверг архиепископа обвинили в «преступлении против величия королевской короны», потому что, когда его вызвал король на слушание дела Джона Маршала, он не явился сам и не предоставил никаких объяснений своего отсутствия. Король попросил совет вынести приговор, и все епископы и бароны единодушно признали Бекета виновным^[110].

Далее совет приговорил Томаса к конфискации всего движимого имущества; иными словами, у него отобрали все, за исключением земель, принадлежавших архиепископскому престолу.

После этого Генрих II потребовал, чтобы Бекет выплатил ему 300 фунтов в качестве налога с замков Онор-оф-Ай и Беркхемстид, которые король даровал ему, назначив канцлером.

Томас ответил, что его вызвали по делу Маршала, а не для денежных расчетов. В любом случае он потратил гораздо больше 300 фунтов на ремонт обоих этих замков и королевского дворца в Лондоне. Тем не менее он пообещал выплатить эти деньги, не желая быть должным королю.

Оскорбленный намеком на свою жадность, Генрих II напомнил Томасу, что его только что лишили всего имущества, и спросил, где он собирается достать деньги. Король также потребовал, чтобы он предоставил поручителей и пригрозил, что не отпустит его домой до тех пор, пока он не найдет людей, которые за него поручатся. Это была завуалированная угроза заточения в тюрьму. Услышав ее, трое придворных – граф Глостер, Джон, граф О, и лорд Гастингс, а также Вильям Айнсфорд, которого Томас отлучил от церкви после спора о бенефициях, – вышли вперед и поручились за Томаса, каждый – за 100 фунтов. Этим закончилось заседание совета в четверг.

В пятницу король потребовал от архиепископа 500 марок, которые, по его словам, тот занял у него во время похода на Тулузу, плюс 500 марок, взятые Томасом у евреев под поручительство короля. Далее он потребовал, чтобы Бекет отчитался, на что ушли доходы с вакантных епископских кафедр и настоятельских мест в нескольких монастырях, которыми он распоряжался, будучи еще канцлером. Герберт Бошам пишет, что в целом король потребовал от архиепископа 30 тысяч марок, что равнялось доходам архиепископской кафедры Кентербери за неполные семнадцать лет!^[111]

(Марка составляла две трети фунта, или 13 шиллингов и 4 пенса. Хотя все расчеты производились в шиллингах, марках и фунтах, это были просто единицы, использовавшиеся для вычислений, ибо в государстве чеканилась одна-единственная монета – серебряный пенни. Она была эквивалентна средней дневной оплате труда одного человека.)

Какие бы суммы ни потребовал король, всем было ясно, что он не остановится, пока не разорит архиепископа дочиста. Более того, его прозрачный намек на тюремное заключение, прозвучавший накануне, показал, в каком направлении движется дело.

Томас ответил, что он не может дать отчет о расходе денежных средств безо всякой подготовки, но пообещал сделать это в любое удобное для короля время и в том месте, где он укажет. Генрих II потребовал, чтобы он предоставил поручителей за названные им суммы. Архиепископ попросил разрешения посоветоваться со своими викариями и аббатами. «Он ушел, и с того дня бароны и другие рыцари больше уже не приходили в монастырь, где он жил, ибо поняли, к чему ведет дело король»^[112].

В субботнее утро епископы и аббаты собрались в монастыре Святого Андрея. Епископ Генрих Винчестерский, самый практичный и самый бесстрашный из всех, напомнил, что принц Генрих, номинальный глава государства, и главный юстициарий, Ричард Люси, в присутствии Большого совета освободили Томаса, избранного архиепископом, ото всех светских обязательств. Епископ Генрих заставил всех епископов, которые при этом присутствовали, пойти вместе с ним к королю и рассказать ему об этой процедуре.

Однако Генрих II заявил, что его сын и главный юстициарий действовали без его ведома и согласия, и отказался подчиниться их решению. Тогда епископ, один из самых богатых людей в Англии, предложил королю 2 тысячи марок за то, чтобы он освободил архиепископа ото всех финансовых обязательств, но король отказался. Он добивался вовсе не денег, и все епископы хорошо это понимали.

Они вернулись к Бекету и сообщили ему о своей неудаче. Тогда архиепископ попросил у них совета, что ему делать. Первым высказался Гилберт Фолиот, епископ Лондонский: «Если бы ты, отец, вспомнил, как вознес тебя король и что он возложил на твои плечи, если бы ты задумался о том, в какое страшное время мы живем и чем гнев короля грозит католической церкви и всем нам, ты бы, если бы это было возможно, уже десять раз отрекся от архиепископского престола. И быть может, увидев твое смирение, король вернул бы тебе все, что забрал у тебя».

Епископ Роберт Линкольнский, «простой и прямодушный человек», открыто высказал то, о чем думали все: «Сдается мне, что король ищет крови этого человека. И ему придется сделать одно из двух – отречься от архиепископского престола или распрощаться с жизнью. А к чему тогда этот престол, если он потеряет жизнь? Ни к чему».

Остальные епископы дали такие противоречивые и путаные советы, что Томас вынужден был распустить их^[113].

Воскресенье прошло в бесплодных совещаниях, приходах и уходах. Томас не покидал своего пристанища. Ночью его поразил приступ болезни, вероятно почечной колики, да такой сильный, что утром он не смог даже сесть в постели^[114].

Когда утром в понедельник королю доложили о болезни Бекета, он впал в ярость и поклялся «глазами Господа», что этот притворщик его не обманет. Он послал графов Лейстера и Корнуолльского в дом архиепископа проверить, вправду ли Томас заболел. Когда они пришли, архиепископ велел им передать королю, что явится на совет завтра, даже если его придется нести на носилках.

В тот же день к нему тайно, опасаясь гнева короля, явились два преданных друга, которые предупредили, что, если он явится на совет, его либо бросят в тюрьму, предварительно отрезав язык и ослепив, либо просто убьют.

В тот вечер архиепископ обратился за советом к своему исповеднику Роберту, канонику из Мертона, где Томас учился в школе. Роберт велел ему отслужить на следующее утро мессу Святого Стефана и отправиться на совет, уповая на милосердие Господне и на помощь всех святых. «Это дело не твое, а Бога, который будет с тобой всегда», – заверил он Томаса^[115].

Рано утром во вторник, 13 октября, к Томасу пришли смущенные епископы и стали умолять его сложить с себя сан архиепископа, ибо они узнали, что его собираются осудить как предателя. Они оказались в сложном положении. Большинство из них, за исключением Генриха Винчестерского, смертельно боялись короля, чей гнев возрастал по мере того, как Томас разрушал все его планы. Многие из них, например Хиларий Чичестерский, были креатурами короля; эти заботились главным образом о том, чтобы сохранить монаршую милость. Все они, по приказу Томаса, поклялись в Кларендоне исполнять древние обычаи, и многие, как Гилберт Фолиот, считали, что эта клятва осталась в силе, несмотря ни на что.

К этому времени никто уже не сомневался, что король не успокоится, пока не погубит архиепископа. Епископы не имели никакого желания участвовать в борьбе двух таких сильных и упрямых людей, как король и Томас Бекет: они боялись, что если Томас падет, а его падение было неизбежно, то потянет за собой и других. Бекет, в свою очередь, надеялся, что, будучи архиепископом, может рассчитывать на их преданность, ведь он сражался за права церкви. Но епископы не только не поддержали его, но даже осудили его на совете. И Томас жестоко упрекал их в этом: «Даже если я буду молчать, будущие поколения все равно узнают, как вы оставили меня один на один с королем, как в течение двух дней дважды осудили меня, своего архиепископа и отца, хотя я и большой грешник, и как вы превратились в гвозди в моих глазах и копье в моем боку, вы, которые должны были подняться вместе со мной на борьбу со злом и стоять насмерть»^[116].

Томас Бекет отказался сложить с себя обязанности архиепископа.

Как и советовал ему исповедник, он отслужил мессу Святого Стефана, где говорилось о том, как первого мученика забили камнями в алтаре монастырской церкви, посвященной этому святому. Но стоило ему начать службу, как люди побежали сообщить королю о том, что Томас, «подобно Стефану, первому мученику, служит мессу против короля и его подлых слуг, которые преследуют его»^[117].

У Бекета в свите было около сорока священников, но лишь немногие отправились с ним в замок, где заседал совет. Когда архиепископ и немногие оставшиеся верными ему слуги выехали из монастыря Святого Андрея, они увидели огромную толпу горожан, которые ждали их за стенами обители. Эти люди прослышали, что король собирается сегодня убить их архиепископа. При виде Бекета многие расплакались; все собравшиеся упали на колени, ожидая его благословения. Толпа сопровождала его до самого замка.

Когда архиепископ приблизился к нему, ворота быстро открылись и еще быстрее закрылись, впустив Бекета и его спутников во двор. Спешившись, они подошли к двери, ведущей в холл, и в эту минуту Томас отобрал у Александра Льюэлина большой крест, который тот нес впереди архиепископа. Таким образом, Бекет вошел в холл, держа в руках крест. Епископы, бароны, рыцари и чиновники удивленно ахнули, когда высокая, прямая фигура архиепископа с крестом в руках появилась на пороге. Несколько человек бросились к королю, который находился в верхней комнате.

Навстречу Томасу вышел Гилберт, епископ Лондонский, и Хью Нонант, священник из свиты архиепископа, спросил его: «Милорд епископ Лондонский, почему вы позволяете ему самому нести крест?»

«Добрый человек, – резко бросил епископ. – Он всегда был дураком, дураком и останется»^[118].

Толпа расступилась, и Томас в сопровождении своей свиты прошел во внутренние покои. Епископы отправились на заседание совета, а Бекет остался сидеть там, держа перед собой крест. Рядом с ним уселся Томас Бошам, а у ног архиепископа – Вильям Фиц Стефан.

Епископы сообщили королю, что Томас запретил им его судить и обратился за помощью к папе. Генрих II послал нескольких баронов вниз спросить у архиепископа, «неужели он действительно нарушил клятву королевского вассала, в которой обещал охранять достоинство короля в доброй вере, без дурных намерений и в соответствии с законом». Они также спросили Бекета, готов ли он поручиться, что выплатит деньги, которые задолжал королю, дать отчет о финансовых сделках во время своего канцлерства и предстать перед королевским судом в роли ответчика по всем этим делам.

Томас обстоятельно ответил на все вопросы баронов. Что касается клятвы верности, которую он принес королю, то он по-прежнему считает себя связанным этой клятвой, кроме тех случаев, когда дело идет о выполнении воли Бога, достоинстве церкви и его чести архиепископа. Он напомнил баронам, что его призвали на совет, чтобы ответить на жалобу Джона Маршала, и не более того. Он получил много милостей от короля, которому верно служил в Англии и за границей, и потратил на королевские дела больше, чем получил. Более того, как всем им хорошо известно, перед его рукоположением в архиепископы королевский сын и главный юстициарий в присутствии Большого совета освободили его ото всех светских обязательств. Почему же сейчас от него требуют отчета в этих обязательствах? И наконец, он заявил, что отдал себя и кентерберийскую церковь под защиту Бога и папы и запретил епископам себя судить.

Некоторые бароны отправились к королю, чтобы передать ответ Томаса; другие остались в комнате и стали громко разговаривать между собой, чтобы архиепископ мог их услышать. Один из них сказал: «Король Вильгельм, завоевавший Англию, умел укрощать церковников. Когда его брат Одо, епископ Байё, восстал против него, он взял его в плен. А Стиганда, архиепископа Кентерберийского, заточил в темницу и приговорил к пожизненному заключению. Жоффруа, граф Анжуйский, отец нашего повелителя короля, подчинив Нормандию, велел кастрировать Арнульфа, епископа Сееза, а с ним и многих священников, потому что Арнульф сам приказал выбрать себя епископом»^[119].

Когда королю передали ответ архиепископа, он велел епископам присоединиться к баронам Большого совета, чтобы вынести Томасу Бекету приговор. Они пытались уклониться от этого, напомнив королю о запрете, который наложил на них архиепископ. Но король ответил, что этот запрет противоречит клятве, данной Томасу в Кларендоне, и на него не надо обращать внимания.

Епископы возразили ему, что если они не подчинятся воле Томаса, то он отлучит их от церкви, а это нанесет урон доброму имени короля и всему государству. Потом они предложили Генриху сделку. Если он не будет заставлять их выносить приговор архиепископу, то они сообщат папе, что Бекет – изменник, и заставят понтифика отстранить его от должности.

Поэтому епископы сидели отдельно от баронов, когда король потребовал вынести Бекету приговор. Приговор был произнесен, и, пока король ждал в верхней комнате, члены совета, епископы и бароны, спустились к архиепископу.

Они увидели, что он сидит на том же месте, держа в руках крест, а рядом сидят Вильям и Герберт. Граф Лейстер, как главный юстициарий, должен был ознакомить Томаса с приговором. Он начал с того, что напомнил архиепископу, с какой любовью относился к нему король и сколько милостей ему оказал. Никогда еще они не встречали такого неблагодарного человека, ибо Томас ответил злом на добро, а ненавистью и позором – на милость и славу. Граф Лейстер с самых первых шагов Томаса в качестве канцлера был тесно с ним связан и всегда искренне его любил. Он запнулся от смущения, а потом заговорил о том, что Томас должен выслушать приговор.

«Приговор?» – переспросил архиепископ.

Приговора без суда быть не может, сказал он, а его никто не судил, ибо он весь день просидел в этой комнате и никто его никуда не вызывал. И он запретил графу «властью отца, которую по христианскому закону дала мне святая церковь», читать вынесенный ему приговор.

Граф Лейстер со вздохом облегчения повернулся к графу Корнуолльскому:

«Ты слышал, что архиепископ своей властью, а значит, и Божьей, повелел мне молчать. Теперь продолжай ты и сообщи о решении короля».

«Я не возьму на себя то, что мне не поручалось, – ответил граф Корнуолльский. – Если ты хочешь что-нибудь сказать, говори, ибо я участвовать в этом деле не желаю».

Лейстер в отчаянии повернулся к Томасу:

«Прошу тебя, милорд, подождать, пока я передам твой ответ».

«А я что, уже арестован?» – спросил Томас.

«Нет, милорд, клянусь святым Лазарем».

«Тогда я пойду домой, ибо время уже позднее».

Архиепископ поднял свой крест и решительным шагом вышел из комнаты. Увидев архиепископа, толпа в холле начала выкрикивать в его адрес оскорбления. Бекет шел мимо них, пока не споткнулся о связку дров, лежащую у очага, и чуть было не упал.

К нему подбежал Раннульф Брокский и прокричал в ухо: «Изменник!» Томас молча выпрямился и пошел дальше. «Изменник!» – завопил Гамелин, незаконнорожденный брат короля, ставший графом Варенном.

В серых глазах архиепископа вспыхнул прежний огонь.

«Не будь я священником, – произнес он, – я бы с оружием в руках доказал тебе, что ты лжец!»

Гамелин отпрянул.

Архиепископ и его спутники вышли во двор и сели на коней. Они выехали за ворота и услышали приветственные крики горожан, которые ждали, чем кончится дело. Томас с трудом пробирался вперед, ибо люди цеплялись за его стремена и опускались на колени, чтобы получить его благословение. Словом, его возвращение в монастырь превратилось в триумфальное шествие.

А тем временем архиепископ Йоркский и епископ Лондонский посоветовали королю подождать, пока разъедутся члены совета, а народ угомонится. Тогда он сможет тайно схватить архиепископа и безо всякой огласки посадить его в тюрьму^[120].

В тот вечер Томас велел положить в церкви, позади алтаря, соломенный тюфяк, собираясь провести всю ночь в молитвах. Несколько священнослужителей попросили разрешения разделить с ним его бдение, но он отказал им, заявив, что не хочет их беспокоить. Ночью беспрерывно лил дождь и громко завывал ветер.

Рано утром в монастырь Святого Андрея явился Генрих Винчестерский, который хотел поговорить с архиепископом. Он спросил Осборна, камердинера Томаса, как обстоят дела у архиепископа.

«Очень хорошо, – ответил Осборн, – вчера ночью он покинул нас, и никто не знает, куда он ушел».

«Да благословит его Господь!» – произнес епископ и залился слезами.

Когда король узнал, что Томас скрылся, он пришел в такую ярость, что лишился дара речи. Отдышавшись, он произнес: «Мы с ним еще не закончили!» Он хотел тут же конфисковать все доходы кентерберийского престола, но епископы, опасаясь, что папа наложит проклятие на всю страну, убедили его подождать, пока они не отошлют ему свое письмо^[121].

Генрих II не сомневался, что Бекет снова попытается бежать из страны, чтобы рассказать обо всем папе или, быть может, королю Франции. Он приказал разослать по всему побережью стражников, которые должны были его перехватить. К тому же он послал Людовику VII письмо с описанием того, что произошло в Англии:

«Моему повелителю и другу, Людовику, светлейшему королю Франции, Генрих, король Англии и герцог Нормандии и Аквитании и граф Анжуйский, посылает привет и любовь.

Да будет тебе известно, что Томас, бывший архиепископ Кентерберийский, был публично объявлен преступником и изменником моему делу и осужден моим судом, где заседали все бароны моего государства, а сам подло бежал, открыто названный изменником.

Поэтому я искренне умоляю тебя не допускать человека, известного своими преступлениями и предательством, или его людей в твое королевство или позволять ему, если захочешь, получать советы и помощь от тебя и твоих [людей], как я не стал бы давать их никому из твоих врагов и врагов твоего государства, ни я сам, ни мои подданные, и не позволял бы никому делать этого.

Более того, если захочешь, помоги мне отомстить моему врагу за позор и защити мою честь, как я защитил бы по твоей просьбе твою, если бы такая потребность возникла.

Подтверждено Робертом, графом Лейстером. В Нортгемптоне»^[122].

Члены Большого совета вздохнули с облегчением, узнав, что неприятное дело архиепископа отложено, хотя бы на время, и занялись делами Уэльса. Оуэн Гвинедд на севере, Рис ап Груффид на юге и большая часть принцев, имевших земли в центре Уэльса, так успешно вытесняли англичан из своей страны, что в руках короля остались лишь города Басингверк на севере и Кардиган на юге. Генрих II и совет постановили весной и летом будущего года организовать большой поход на Уэльс.

Генрих II во время своих предыдущих стычек с валлийцами усвоил одну вещь – рыцарям, облаченным в громоздкие доспехи и сидящим на тяжелых конях, с легковооруженными быстроногими валлийцами не справиться. Поэтому он заявил, что основную часть его войска должны составлять пехотинцы, и сообщил об этом письменно всем крупным землевладельцам. На этом совет завершил свою работу.

Томас Бекет тем временем сумел выйти в море и 2 ноября с тремя спутниками высадился на берег Фландрии. В тот же самый день из Дувра отплыла весьма солидная делегация. Генрих II отправил к королю Франции и папе архиепископа Йоркского, четырех епископов, графа Вильяма Эрандела, Ричарда Илчестерского, Джона Оксфордского и ряд менее значительных лиц, велев им сообщить свою точку зрения на конфликт с архиепископом Кентерберийским. Они вышли в плавание в такой сильный шторм, что, по злорадному замечанию Вильяма Фиц Стефана, с епископа Лондонского сорвало рясу с капюшоном и унесло в море^[123].

Томас, облаченный в поношенную монашескую рясу, и его спутники провели первую ночь на земле Фландрии в сарае. На следующее утро они отправились в цистерцианский монастырь, расположенный неподалеку от Сент-Омера. Они шли пешком, еле передвигая сбитые в кровь ноги. Мимо них проехали два молодых человека, у одного из которых на руке сидел сокол. Томас бросил быстрый восхищенный взгляд на птицу.

«Этот человек – архиепископ Кентерберийский!» – воскликнул владелец сокола.

«Не говори глупостей, – ответил его спутник. – Как это архиепископ Кентерберийский мог оказаться здесь, да еще в таком виде?»^[124]

Многие сподвижники Томаса, в том числе и Герберт Бошам, бежавший во Францию чуть раньше, присоединились к нему в Сент-Омере. Когда люди узнали, что Томас прибыл во Францию, толпы французских священников бросились засвидетельствовать ему свое почтение. Самым влиятельным из них был архиепископ Реймсский, брат короля Людовика VII.

Тем временем английская делегация получила у короля Франции, находившегося в Компьене, аудиенцию и передала ему письма Генриха II, в которых часто упоминался «Томас, бывший архиепископ Кентерберийский», словно король имел право смещать архиепископов.

«Я такой же король, как и король Англии, – заметил Людовик, – но я не рискнул бы сместить со своего места даже самого захудалого попа в моем королевстве»^[125].

Английская делегация не нашла понимания у короля Людовика VII. Он заверил послов Генриха, что возьмет Томаса под свою защиту и сделает все, что в его силах, чтобы изложить его дело папе в самом благоприятном свете.

Через несколько дней французский король принял Томаса в Суассоне. У архиепископа было к тому времени уже сорок сподвижников, и все они были прекрасно одеты и имели добрых коней. Людовик принял Томаса с большим почетом и милостью и заверил его, что будет всячески ему помогать.

Конечно, Людовик VII обласкал человека, которого Генрих II объявил предателем, из желания досадить английскому королю, но при этом он испытывал огромное восхищение и уважение к архиепископу и был рад ему помочь.

Около 25 ноября посланцы Генриха прибыли к папскому двору в Сане. В присутствии папы и его кардиналов они начали излагать дело короля. Первым заговорил епископ Лондонский, который заявил, что причиной всех раздоров между королем и церковью Англии был Томас.

«Будьте же милосердны, брат мой», – перебил его папа.

«Милорд, я милосерден к нему».

«Я сказал, брат мой, чтобы вы были милосердны не к нему, а к себе».

Сконфуженный Гилберт уселся на свое место. Тогда свой рассказ начал епископ Хиларий Чичестерский, знаменитый проповедник. Он говорил очень напыщенно и очень скоро запутался в словах oportuit… oportuebat… oportuerit и наделал кучу грамматических ошибок.

«Видать, морское плавание тебя сильно утомило!» – крикнул кто-то из слушателей, и вся аудитория громко захохотала.

Тогда встал архиепископ Йоркский и сказал, что лучше всех знает характер и темперамент архиепископа Кентерберийского. Он очень упрям, заявил он, и, составив мнение о чем-то, правильное или неправильное, уже ни за что его не изменит. Только суровое наказание, назначенное папой, способно будет сдвинуть Томаса с места.

После этого слова попросил граф Вильям Эрандел, который молча стоял среди рыцарей и смотрел, как епископы, изрыгавшие хулу на Томаса, выставляют себя на посмешище.

«Милорд, – произнес он на своем нормандско-французском диалекте, – мы, неграмотные миряне, не понимаем, о чем говорят епископы. Поэтому мы должны сообщить вам, если у нас это получится, зачем нас сюда прислали. Мы приехали сюда не для того, чтобы спорить и обвинять кого бы то ни было, особенно в присутствии человека, перед волей и властью которого по праву склоняется весь мир. Мы, безо всякого сомнения, прибыли сюда, чтобы заверить вас, в вашем присутствии и присутствии всего римского двора, что наш повелитель король всегда испытывал и испытывает к вам горячую любовь и преданность».

Граф Вильям заверил папу в преданности и добрых намерениях английского короля, а также в благоразумии архиепископа и его предусмотрительности, хотя некоторые люди, добавил он, полагают, что архиепископ не так проницателен, каким ему следовало быть.

«И если бы не нынешняя размолвка между нашим господином королем и господином архиепископом, – сказал он в заключение, – королевство и церковь пребывали бы в мире и согласии, имея доброго властителя и великолепного пастыря. Такова поэтому наша просьба: пусть ваша милость сделает все возможное, чтобы погасить эту ссору и восстановить мир и любовь».

Выслушав перевод этой речи, папа заверил графа, что он хорошо помнит все те многочисленные милости, которые он получил от короля Англии, и готов вернуть их сторицей.

«Вы просите легатов, – заявил он, – и вы их получите».

Посланники Генриха, раздавшие кардиналам много денег, поцеловали папе ногу и удалились, поздравляя себя с успехом своей миссии^[126].

Делегации был дан строгий наказ провести при дворе папы не более трехсот дней и немедленно вернуться в Англию. Готовясь к отъезду, английские послы увидели многолюдную процессию, которая двигалась по мосту через реку Ионну. Архиепископ Кентерберийский, высадившийся во Фландрии в лохмотьях и в сопровождении всего трех спутников, имел теперь в своей свите более трехсот священнослужителей и рыцарей, которых привлекли его яркая судьба и память о его подвигах во Франции. Англичане в ужасе наблюдали, как коллегия кардиналов с кошельками, полными английского золота, ехала навстречу опальному архиепископу^[127].

Папа принял Томаса со слезами и объятиями. Бекет рассказал ему и кардиналам историю своей ссоры с королем. В конце он преподнес свой решающий аргумент, зачитав перед собравшимися Кларендонские конституции. Выслушав их, даже самые горячие сторонники Генриха II принялись их проклинать, видя в них угрозу церковной свободе.

На следующий день Томас, преклонив перед папой колени, снял со своего пальца архиепископское кольцо и отдал его понтифику. Он признался, что вошел в загон для овец не через ворота и стал архиепископом не в результате выборов, а по приказу короля, который пригрозил монахам Кентербери страшными карами, если они воспротивятся его воле. Поэтому он передает свой архиепископский сан в руки папы. Кардиналы растерялись – лишь некоторые увидели в этом поступке быстрое и удобное решение проблемы. Папа отказался принять отставку Бекета и надел кольцо ему на палец.

После этого он посоветовал Томасу и нескольким его сторонникам поселиться в цистерцианском аббатстве в Понтиньи. Здесь ему, конечно, будет скучновато, заявил папа, намекая на репутацию Томаса и состояние, в котором он приехал в Сан, но зато он будет жить простой жизнью, как и полагается ссыльному воину Христову^[128].

Это решение пришлось по душе и Людовику VII. Понтиньи находилось в Бургундии, и Генрих II не сможет обвинить его в укрывательстве своего врага. С другой стороны, аббатство находилось неподалеку от владений короля Франции, и тот мог проследить, чтобы Томасу не причиняли вреда.

Томас Бекет в сопровождении нескольких духовных лиц, среди которых были Герберт Бошам и Александр Льюэлин, направился в Понтиньи и был радостно встречен монахами. Священнослужители, которые последовали за ним в ссылку, поселились в других французских монастырях.

Послы Генриха II вернулись в Англию и в сочельник доложили в своей поездке королю. Королевский двор пребывал в то время в Мальборо, где и была проведена Рождественская курия. 26 декабря король сообщил Большому совету, что послы, которых он отправил к папе, потерпели неудачу. Папа не только не сместил Томаса, но и оказал ему милость и укрыл от королевского гнева.

В ответ Генрих II конфисковал архиепископские земли и отдал их под опеку Раннульфа Брокского, к большой выгоде последнего. Король изгнал из Англии всех родственников Бекета. Одна из сестер архиепископа, монахиня Мария, нашла приют во французском монастыре; другая, Матильда, замужняя женщина, вынуждена была со всей своей семьей искать защиты у аббата монастыря Клер-Маре.

Некоторые из сторонников Томаса бежали на континент. Тех же, кто не сумел уехать из Англии, гоняли с места на место; друзья и родственники стремились поскорее избавиться от них, опасаясь гнева короля. Тем не менее Вильям Фиц Стефан сочинил молитву в стихах и преподнес ее королю. Генрих II был так поражен его талантом, что сделал его своим придворным. Поэтому Вильям уцелел и позже написал самую беспристрастную и самую интересную биографию Томаса Бекета.

Глава 7
Кларендонская ассиза, 1165–1166

Томас, поселившись в Понтиньи, посвятил свою жизнь раздумьям, молитвам и учебе. Его беспокоило то, что, будучи архиепископом Кентерберийским, он одновременно возглавлял монастырь Церкви Христовой, хотя и не был пострижен в монахи. Поэтому он попросил папу даровать ему одеяние инока. Александр III прислал ему рясу из самой грубой ткани и самого простого покроя, капюшон которой был слишком мал для головы архиепископа. Он сам благословил эту одежду.

Аббат Понтиньи в своей келье облачил Томаса в эту рясу, которую он стал носить под своей обычной одеждой. Александр Льюэлин не смог сдержать улыбки при виде своего хозяина в таком наряде и принялся отпускать шуточки по поводу его капюшона-маломерки.

«По крайней мере, – заметил архиепископ, – ты не будешь смеяться надо мной, как вчера».

«А что было вчера?» – спросил Александр.

«Ну, помнишь, вчера перед мессой я облачился в стихарь, который был мне слишком велик и который вспучился на спине, когда я завязал пояс, и ты спросил меня, с чего это мой зад так высоко вознесся. И если бы этот капюшон был слишком большим, ты бы заявил, что у меня вырос горб. Так что теперь я могу не бояться твоих насмешек»^[129].

До этого Бекет хорошо разбирался только в законах, хотя после рукоположения в архиепископы он начал изучать Писание. В тишине и покое Понтиньи он взялся за освоение теологии. Под руководством Герберта Бошама он продолжал читать Писание. Бошам пишет, что с тех пор в его руках он всегда видел Псалтырь и Послания. Несколько дней Томас питался грубой безвкусной пищей цистерцианцев, но его желудок взбунтовался, и он заболел. Герберт напомнил ему, что он с детства привык к нежной пище и не должен в преклонном возрасте заставлять свой желудок привыкать к грубой. Так что Томас умерил свой пыл^[130].

Во время Великого поста 1165 года Генрих II приехал в Нормандию и 11 апреля в Жизоре встретился с Людовиком VII. Составители хроник не сообщают нам, какие вопросы обсуждали монархи, но можно не сомневаться, что главной темой была судьба архиепископа Кентерберийского. В следующем месяце Джон Солсберийский написал Томасу, что король Франции умерил свой пыл, защищая его, поскольку боялся, что Генрих, рассердившись, пойдет на него войной.

Джон выразил также свои сомнения в том, следует ли архиепископу изучать в ссылке каноническое право. Джон Солсберийский был одним из величайших гуманистов своего времени и признанным знатоком классической науки. Он опасался, и этот страх разделяли с ним все консервативные круги, что стремление Бекета изучить закон, который отвергал классическую школу, приведет к ее забвению и что молодое поколение юристов не получит настоящих знаний и культуры.

«Разве изучение законов и даже канонов помогает человеку избавиться от грехов? – спрашивал Джон. – Я скажу больше: школьные упражнения иногда увеличивают знание и порождают смятение души, но очень редко или никогда не приводят к вере. Уж лучше бы ты раздумывал над псалмами и обратился к нравственному учению благословенного Григория, чем философствовал о разных школах»^[131].

Папа и король Франции больше всего боялись одного – как бы Генрих II не заключил союза с императором Фридрихом Барбароссой. А он сделал шаг в этом направлении, приняв в Руане посольство, которое возглавлял канцлер императора, Реджинальд Дассел, кельнский архиепископ. Они договорились о том, что Матильда, старшая дочь Генриха, которой в ту пору было восемь лет, выйдет за Генриха Льва, герцога Саксонского и Баварского, самого могущественного из вассалов Фридриха, его двоюродного брата и лучшего друга. Генрих I Лев, которому было уже тридцать шесть лет, подчинил себе восточную часть Германии, а когда император воевал в Италии, почти безраздельно хозяйничал в Германии. Послы договорились также о браке дочери Генриха Элеоноры, в ту пору трехлетней девочки, с сыном императора Генрихом, которому не исполнилось еще и года^[132]. Когда послы императора находились в Руане, Матильда, несмотря на свою любовь к немцам, отказалась принять их по причине того, что они были схизматиками. Теперь, когда мечта всей ее жизни осуществилась и ее сын стал королем Англии, Матильда спокойно жила в этом городе, посвятив себя богоугодным делам. Ее воспоминания об Англии были не особенно приятными, поэтому после коронации сына она посетила эту страну всего лишь один раз – на День святого Михаила в 1155 году.

Вскоре после встречи в Руане король послал к императору двух своих самых доверенных слуг, Джона Оксфордского и Ричарда Илчестерского, которые должны были обсудить все детали намечаемых браков дочерей короля. Его послы присутствовали на совете в Вюрцбурге 23 мая 1165 года. Фридрих с большим трудом добился, чтобы его епископы поддержали нового антипапу, Пасхалия III. На этом совете он заставил всех их поклясться, что они никогда не признают папой Александра III. Два английских клирика присоединились к немецким епископам. В письме аббату Стабло Фридрих похвалялся:

«Досточтимые послы моего друга, английского короля, которых он отправил к нам, поклялись на мощах святых в присутствии всего нашего двора в Вюрцбурге, от имени короля Англии и его баронов, что английский король и все его государство будет твердо стоять на нашей стороне и подчиняться господину папе Пасхалию, которому подчиняемся и мы, и держать нашу сторону; и что с этих пор он не будет иметь никаких дел со схизматиком Роландом [Александром III]»^[133].

Но либо послы превысили свои полномочия, либо император переоценил искренность их клятвы, но Генрих, не упускавший случая пригрозить Александру отвернуться от него, так и не признал Пасхалия настоящим папой.

Король вернулся в Англию примерно в середине мая, оставив Элеонору в Анжере. Ее поведение здесь, по-видимому, было весьма скандальным. Епископ Джон Пуатье писал летом своему другу Томасу, чтобы тот не ожидал помощи от королевы, ибо она всецело полагалась на советы своего дяди Ральфа Файе, относившегося к архиепископу враждебно. С каждым днем, писал епископ Джон, они ведут себя все смелее, так что все, что говорили об их отношениях в прошлом, соответствует истине. Впрочем, епископ не сообщал, что же на самом деле говорили о них в прошлом^[134].

Вернувшись в Англию, Генрих II сразу же занялся подготовкой к войне с Уэльсом: сделал огромные запасы зерна, солонины и сыра, а также щитов, стрел, копий, пик и топоров. Помимо регулярного феодального ополчения баронов, графов и их рыцарей, он собрал войска во всех своих континентальных владениях, присоединив к ним фламандских наемников.

К концу июля все было готово. Армия короля, за которой двигался обоз, вышла из Шрусбери и двинулась на северо-запад, к Освестри. Тем временем главные силы валлийцев собрались в Коруэне, расположенном в долине реки Ди, северо-западнее Освестри. Между англичанами и валлийцами лежала Кейриогская долина, покрытая густым лесом, и горы Бервин, высота которых составляла около 600 метров.

Не успели англичане углубиться в лес, как на них напал авангард валлийской армии, применивший ту же самую тактику, что и в 1157 году. Валлийские бойцы, засевшие в лесу, так сильно досаждали англичанам, что Генрих II остановился и приказал прорубить в лесу широкую дорогу. Когда же англичане достигли подножия гор, почва у них под ногами из-за бесконечных дождей превратилась в болото. Лошади, тянувшие тяжело груженные возы, увязали в грязи, и сдвинуть их с места было невозможно.

А в это время быстроногие валлийцы, для которых дождь не являлся помехой, обрушивали на англичан град стрел и камней. Армия Генриха остановилась и стала ждать улучшения погоды. Ветер и дождь удваивали ярость англичан. Людей и лошадей надо было кормить, и, пока армия барахталась в грязи, ее запасы стремительно таяли^[135].

Обезумевший от ярости Генрих II со своей армией возвратился в Шрусбери. В его руках оказался двадцать один валлийский заложник, среди которых были два молодых сына Оуэна Гвинедда, и весь гнев короля обрушился на них. Он приказал жестоко изувечить их. Поход короля в Уэльс завершился полным провалом. Десять месяцев планирования и подготовки, а также огромные суммы денег пошли прахом^[136].

Пока Генрих II воевал, Томас Бекет внушал папе, что короля можно остановить только самыми жесткими мерами, ибо он не постеснялся заключить союз с немецкими схизматиками. Скорее всего, Бекет советовал отлучить короля от церкви или наложить интердикт на всю Англию, а быть может, и то и другое. В любом случае Александр III в июне 1165 года отправил Томасу письмо, в котором писал, что времена сейчас тяжелые и поэтому он должен действовать с большой осторожностью и предусмотрительностью и сделать все возможное, чтобы вернуть милость и доброе отношение «прославленного короля Англии». В заключение папа запретил ему предпринимать какие-нибудь действия против Генриха II или английского королевства до следующей Пасхи^[137].

В это время города Ломбардии начали объединяться против императора и так успешно сопротивлялись ему, что у Александра III появилась надежда вернуться в Италию. Почувствовав, что его положение укрепилось, он 23 ноября приехал в Рим и поселился в Латеранском дворце.

23 августа третья жена короля Людовика VII, Адела Шампанская, родила ему долгожданного сына, которого окрестили Филиппом, а в октябре, в Анжере, королева Элеонора произвела на свет свою третью дочь, Джоану.

В январе или феврале 1166 года Генрих II провел свой Большой совет в Кларендоне. Главным предметом обсуждения стал вопрос об улучшении работы судов.

В те времена воров и грабителей, пойманных на месте преступления или с украденными вещами на руках, судил лорд манора, который имел право повесить их, и помещики очень дорожили этим правом.

Если же в городе убивали пришедшего сюда человека, а горожане не могли доставить убийцу в суд, то штраф за это убийство налагался на весь город, поскольку считалось, что преступника укрывают жители. В судебных архивах за 1166 год отмечалось шестьдесят пять таких убийств, за которые города выплатили 171 фунт 13 шиллингов 4 пенса штрафа.

Если убийца был известен, а пострадавший не являлся чужаком, один из родственников убитого обычно выступал с обвинением против убийцы в суде графства. Если обвиняемый не признавал себя виновным, суд приговаривал его к испытанию поединком, в котором он должен был биться с обвинителем. Однако во многих случаях убийца оказывался слишком богатым и влиятельным человеком, чтобы кто-нибудь осмелился обвинить его. Бывало и так, что погибший не имел родственников или же его близкие не хотели рисковать своей жизнью, чтобы отомстить за него.

Из-за громоздких судебных процедур многие убийцы оставались безнаказанными, хотя вся округа хорошо знала, что преступление совершили они. Аналогичным образом воры и грабители, имена которых все знали, смогли избежать казни только потому, что никто не мог доказать их вину, если они не были пойманы на месте преступления или за хранением украденных вещей.

Чтобы исправить это положение, Генрих II и его совет разработали судебные процедуры, изложенные в Кларендонской ассизе. Главным пунктом этого закона было следующее: для установления имен воров, грабителей и убийц и тех, кто их укрывает, создавалась группа присяжных расследователей, которая должна была выявить всех известных преступников с начала правления Генриха. От каждой сотни (административной единицы, из которых состояли графства) должны были быть выбраны двенадцать достойных доверия человек, а от каждого города – четыре. Они обязывались дать клятву, что будут говорить только правду. После этого юстициарии или шерифы должны были опросить их, не знают ли они кого-нибудь в своем городе, кого народ считает виновным в указанных преступлениях.

Названные люди подвергались древнему испытанию водой. Во время этого испытания подозреваемого со связанными руками бросали в пруд, который по благословению церкви использовался для этой цели. Если он был виновен, то вода принимала его и он тонул, если же нет, то вода отвергала его и он плавал на поверхности. Признанных виновными казнили через повешение. Однако если признанный невиновным человек имел плохую репутацию, то он должен был покинуть Англию и уехать в другую страну (многие беглецы находили приют в Шотландии), а его имущество конфисковывалось и передавалось королю.

Сразу же после окончания совета Ричард Люси, один из двух главных юстициариев, и Джефри Мандевиль, граф Эссекс, отправились внедрять этот закон по всей стране. Они выполняли свои обязанности с большим рвением. К Михайлову дню главный юстициарий в одиночку или вместе с графом Джефри ввел закон в действие в двадцати семи графствах, и во время своего полугодового отчета в казначействе шерифы рассказали о результатах своей поездки. Например, шериф Линкольншира «отчитался о конфискованном имуществе беглецов и тех, кто не выдержал испытания водой. Он передал казначейству 23 фунта 15 шиллингов и 4 пенса, которые были отмечены зарубками на двух счетных палках». За этим следовал список, содержавший сорок одно имя, и указаны выплаченные этими людьми суммы. Они варьировались от 12 пенсов, которые заплатил Херевард, до 71 шиллинга 10 пенсов от Гилберта из Харбро^[138].

В двадцати семи графствах были обнаружены 570 беглецов, которые предпочти покинуть страну, чем подвергнуться испытанию водой или не пройти его. Больше всего беглецов, 129 человек, нашли в Йоркшире, самом густонаселенном графстве, за ним шли Норфолк и Саффолк – 103 человека в каждом. Список замыкал Уилтшир, где отыскали всего трех беглецов. Общая сумма собранных денег составляла чуть меньше 400 фунтов.

Другим крупным указом этого совета стала ассиза «Новел диссейсин» («Новый владелец»), то есть указ о людях, которые приобрели имущество незаконно. Текст этого постановления не сохранился, но считается, что его приняли на этом совете, поскольку действия, которые он разрешал, были впервые отмечены в документах казначейства именно за этот год, например: «Томас Люфэм обязан [заплатить] 20 шиллингов согласно королевской ассизе о незаконном владении имуществом»^[139].

Согласно этой ассизе, если человек заявляет суду, что у него незаконно отобрали землю, он может получить у короля приказ о том, чтобы королевский юстициарий принял клятву у двенадцати законопослушных людей, проживающих в этой местности, а потом спросил их: «Правда ли, что А. незаконно и несправедливо отобрал у Б. его земли?» Если ответ будет утвердительным, то земли Б. будут немедленно ему возвращены, а А., по всей вероятности, будет подвергнут штрафу, как и случилось с Томасом Люфэном. Если же ответ будет отрицательным, то Б., вероятно, самого подвергнут штрафу за ложное обвинение.

Значение этого указа трудно переоценить, поскольку он позволял быстро и по заслугам наказать преступника. Это была первая из ассиз, посвященная защите собственности. Именно эти указы являются одним из самых весомых вкладов Генриха II в английское законодательство. Более того, тем самым был сделан один из решающих шагов, направленных на ограничение прав частных баронских судов и передачу дел из них в королевский суд.

Дела, связанные с землевладением, обычно слушались в суде того лорда, который сдавал в аренду эту землю. А поскольку ее чаще всего забирал сам господин, то арендатор, естественно, не мог добиться справедливости. Передав имущественные дела в свой суд и поставив приговор в зависимости от клятвы двенадцати добропорядочных людей, английский король добился, чтобы бароны не отбирали земли у своих арендаторов.

И наконец, на этом же судьбоносном совете Генрих II потребовал, чтобы специальная комиссия точно определила, скольким рыцарям его главные землевладельцы раздали земли. До этого источником информации об этом служила «Книга Судного дня», составленная в 1086 году. От количества арендаторов зависел размер начисляемых сборов и налогов на освобождение от военной службы. «Книга Судного дня» содержала список феодов, принадлежавших Вильгельму Завоевателю и его арендаторам. Вильгельм раздавал своим баронам поместья при условии, что они будут выставлять для его армии определенное количество рыцарей, причем их число не зависело от размеров поместья. Однако бывали случаи, когда барон выставлял больше рыцарей, чем от него требовалось, а казначейство не учитывало «лишних» рыцарей в своих от четах.

Письмо архиепископа Йоркского английскому королю объясняет, чего хотел последний и почему:

«Своему самому дорогому, любимому господину Генриху, милостью Божьей королю Англии, герцогу Нормандии и Аквитании и графу Анжу, его слуга Роджер, той же самой милостью архиепископ Йоркский и легат апостольского престола, шлет привет.

Ваше величество приказали всем своим верным подданным, духовного и светского звания, которые держат Ваши земли в Йоркшире, сообщить Вам в письме, заверенном печатью, сколько рыцарей у каждого из них сидело на земле старого феода во времена Вашего деда, короля Генриха, в день и год, когда он еще был жив и умер, скольким рыцарям [этот землевладелец] раздал феоды из новых земель после смерти Вашего, блаженной памяти, деда, и сколько рыцарей не имеют земли во владениях каждого из землевладельцев.

И Вы повелели, чтобы в письме были указаны имена рыцарей, сидящих на новых и старых землях, ибо Вы желаете, чтобы те, кто еще не совершил оммажа перед Вами и чьи имена еще не внесены в Ваши списки, совершили оммаж перед Вами до первого воскресенья Великого поста.

Во всем покорный Вашей воле, я со всем старанием изучил все свои держания, насколько мне позволил недостаток времени, и посылаю Вам, милорд, в этом письме требуемые от меня сведения».

У короля были весомые причины запрашивать имена всех рыцарей. До этого его требования по сбору податей и налогов на освобождение от военной службы основывались на количестве рыцарей, которые имели феоды во владениях барона, хотя это число часто превышало то, которым владел барон при старом разделе феодов. Если барону, например, обязаны были служить сорок рыцарей, а на земле у него сидело пятидесяти, то ему начисляли больше податей и сборов.

Письма от землевладельцев должны были прийти не позднее 13 марта. Те рыцари, которые еще не принесли королю клятву верности, обязывались принести ее в присутствии королевских юстициариев на заседании королевского суда. В документах казначейства по Линкольнширу находим запись о штрафе, наложенном на того, кто не успел сделать это: «Алан Мамби должен 40 шиллингов за то, что он не присутствовал на принесении рыцарями феода клятвы королю»^[140].

Рыцари обязаны были приносить клятву верности своим лордам, когда те передавали им во владение феод. Генрих II же потребовал, чтобы они поклялись в верности и ему, как своему верховному владыке. Это требование, превосходившее все другие клятвы рыцарей, свидетельствует о том, что король, вероятно, почувствовал недовольство своим жестким правлением, которое могло привести к бунтам и изменам. До сих пор в Англии было спокойно, но Генрих II не зря беспокоился – через несколько лет разразится открытое восстание.

Глава 8
Покорение Бретани, 1166–1168

После того как король укрепил свое господство в Англии, усилив власть королевских юстициариев и приняв указы, направленные на борьбу с преступностью, ему пришлось обратить свое внимание на континент. Королева Элеонора, которую он оставил своей наместницей в Мэне, сообщила, что некоторые феодалы, возглавляемые графом Сеезом, подняли мятеж. А в Бретани подбивал своих друзей баронов на борьбу против ненавистного герцога Конана, вассала Генриха, Ральф Фужерский, один из самых влиятельных бретонских землевладельцев. Более того, король Франции так и ждал подходящего момента, чтобы досадить Генриху.

В середине марта 1166 года Генрих II высадился в Нормандии. Он сразу же вторгся в Мэн, захватил замки мятежного графа Сееза и восстановил порядок в этой провинции^[141].

А тем временем приближалась Пасха – срок, установленный папой, к которому Томас Бекет должен был мирными средствами урезонить Генриха. Бекет дважды писал королю, в надежде убедить его изменить свое отношение к церкви и архиепископу, но тщетно.

Незадолго до Пасхи папа прислал Томасу письмо с сообщением, что дает ему власть карать церковными мерами всех тех, кто его оскорблял, обращался жестоко с ним самим и его сторонниками, а также присвоил себе владения кентерберийского престола. В отношении короля папа не дал Томасу никаких конкретных указаний, предоставив ему право сделать с ним все, что ему заблагорассудится. В Пасхальное воскресенье Александр III назначил архиепископа Бекета своим легатом во всей Англии, за исключением Йоркской епархии, чтобы он мог от имени папы исправить все, что поддавалось исправлению^[142].

Получив такие права, Томас первым делом наложил проклятие на епископа Джоселина Солсберийского за непослушание ему и папе. Генрих Бомон, декан Солсберийский, стал епископом Байё годом ранее. На освободившееся место декана Солсберийского собора король приказал епископу и капитулу избрать Джона Оксфорда, одного из своих фаворитов. Однако Джон в свое время поклялся на совете в Вюрцбурге не признавать папой Александра III. Поэтому папа и Томас запретили епископу Джоселину утверждать Джона в должности декана. Однако епископ испытывал сильное давление со стороны короля и решил, что сейчас не время навлекать на себя монарший гнев. Он утвердил избрание Джона. Томас в ответ на это наложил на него проклятие, и папа 27 мая 1166 года утвердил этот приговор. Это был первый поступок папы, который должен был показать Генриху II, что он не является абсолютным господином английской церкви.

В конце мая король провел в Шиноне совет, где обсудил со своими баронами меры, направленные на подавление мятежа в Бретани. Во время заседания совета в зале появился босоногий монах по имени Джеральд, который вручил Генриху письмо от Томаса:

«Мне очень хотелось бы увидеть твое лицо и поговорить с тобой – ради меня, но еще больше ради тебя. Я надеюсь, что, увидев мое лицо, ты, может быть, вспомнишь ту преданную и верную помощь, которую я от всей своей души оказывал тебе во время своей службы (надеясь, что Бог поможет мне во время Страшного суда, когда мы все предстанем перед Ним и получим то, что заслужили своими поступками, хорошими или плохими, совершенными нами во плоти), и, быть может, ты пожалеешь меня, ибо я живу подаянием среди чужеземцев, хотя, Божьей милостью, мы не голодаем…

Ради тебя – по трем причинам: потому что ты мой господин, потому что ты мой король и потому что ты мой духовный сын. Потому что ты мой господин, я обязан помогать тебе советом и всеми своими делами, которые входят в обязанности епископа по отношению к своему господину ради Божьей славы и славы святой церкви, и я это делаю. Потому что ты мой король, я обязан уважать и наставлять тебя. Потому что ты мой сын, мое положение обязывает меня наказывать и исправлять тебя…

[Далее Томас напоминает Генриху, что короли получают власть от церкви, и наставляет его не иметь дела со схизматиками или подвергать гонениям церковь.]

Давай же, если захочешь, вернемся свободно и мирно к нашим обязанностям и будем свободно выполнять их, как это полагается и как требует от нас разум. И мы готовы служить тебе, как своему дорогому господину и королю, преданно и верно, изо всех своих сил, чем сможем, если это не нанесет ущерба Божьей чести и чести римской церкви и духовенства.

В противном случае можешь быть уверен, что сумеешь ощутить всю силу Божьего гнева»^[143].

На словах монах Джеральд еще больше усилил угрозу, содержавшуюся в конце письма, предупредив, что Томас собирается применить самые крайние меры – наложить интердикт на Англию и отлучить короля от церкви, если он не откажется от дурных обычаев, не восстановит владения кентерберийского престола, которые были у нее отобраны, и не позволит архиепископу вернуться в Англию, не опасаясь за свою жизнь.

Генрих II зарыдал от ярости и заявил, что Томас хочет погубить не только его тело, но и душу. Он повернулся к баронам и епископам и заорал, что все они изменники, поскольку не могут избавить его от преследований этого человека. Он потребовал, чтобы они изобрели способ избежать интердикта и отлучения от церкви.

Епископ Арнульф из Лизьё сказал, что есть только одно средство – обратиться к папе через голову Томаса. Поэтому Генрих II отправил к Бекету Арнульфа и епископа Фрожера из Сееза, велев им предупредить его о том, что он будет апеллировать к папе, прося его заставить Томаса отказаться от своего намерения. Однако когда епископы прибыли в Понтиньи, Бекета там не оказалось – он отправился в паломничество в Везеле.

По пути его догнали послы короля Франции, которые сообщили, что Генрих II неожиданно серьезно заболел. Король Англии планировал встретиться с Людовиком VII и обсудить с ним дела, но болезнь оказалась такой тяжелой, что он вынужден был попросить французского короля отменить встречу.

Томас прибыл в Везеле накануне Пятидесятницы, 11 июня 1166 года. Главная церковь аббатства, прекрасный образец романского стиля, была местом всеобщего паломничества, потому что там покоились останки святой Марии Магдалены. Томас решил совершить то, что задумал, перед большим скоплением людей, а не тайно, как это случилось бы, если бы он остался в уединенном месте вроде Понтиньи.

По просьбе аббата он отслужил главную мессу Пятидесятницы и прочитал перед собравшимися проповедь. В конце своей речи он рассказал о причинах своих разногласий с королем Англии и своего изгнания.

После этого Томас велел зажечь свечи и поставить их перед ним. Загудел большой колокол, и архиепископ властью, данной ему римским понтификом, произнес приговор, который отлучал от церкви Джона Оксфордского за то, что тот связался с немецкими схизматиками, принес клятву на совете в Вюрцбурге и, несмотря на запрещение папы и архиепископа, занял пост декана Солсберийского.

Томас также отлучил от церкви Ричарда Илчестерского, архидьякона Пуатье, из-за того, что он связался со схизматиками и поклялся не признавать папой Александра III.

Он отлучил также Ричарда Люси, главного юстициария короля, и Джоселина Байёльского, потому что они были авторами Кларендонских конституций и подвигли короля на ущемление прав церкви.

От отлучил также Раннульфа Брокского, Хью Клерского и Томаса, сына Бернарда, захвативших имущество кентерберийского престола.

Произнося приговор каждому из этих людей, Томас гасил одну из свечей, что означало его духовную смерть.

Томас хотел отлучить от церкви и короля, как он позже признавался своим друзьям, но известие о болезни Генриха II заставило его всего лишь публично осудить действия короля и предупредить его, что если он не прекратит преследовать церковь, то тоже будет отлучен.

Архиепископ закончил тем, что проклял Кларендонские конституции и освободил английских епископов от данной ими клятвы соблюдать обычаи короля^[144].

Известие об этом событии достигло ушей короля, когда он еще лежал в постели, вероятно, в Шиноне. Он сразу же отправил гонца к Ричарду Люси с приказом собрать совет епископов и заставить их обратиться к папе с просьбой отменить приговор Томаса. Епископы собрались в Лондоне 24 июня и послушно составили обращение к папе. Александр III, должно быть, улыбнулся, читая начало этого письма, где епископы расписали короля как «истинного христианина в своей вере, самого честного и самого чистого в своих супружеских отношениях и столь действенного в сохранении и защите мира и справедливости, что никто не может с ним сравниться».

Таблица V. Герцоги Бретани, 1148–1203 гг.

Генрих тем временем поправился и во главе огромного войска вторгся в Бретань. Его сопровождал Вильям, король Шотландии, который в декабре прошлого года унаследовал трон от своего брата Малькольма.

Вся Бретань под руководством Ральфа Фужерского восстала против герцога Конана IV, которого бретонцы считали марионеткой в руках ненавистных нормандцев. Он оказался таким бездарным правителем, что бремя управления герцогством на время пребывания Генриха II в Англии пало на плечи королевы Элеоноры.

После смерти герцога Конана III в 1148 году в Бретани не утихали беспорядки. Конан III был женат на Матильде, внебрачной дочери Генриха I. Матильда родила ему двоих детей: сына Хёла и дочь Берту. Конан, однако, отрекся от Хёла, заявив, что это не его сын. Берта вышла замуж за Алана, графа Ричмондского, и родила ему сына Конана. Граф Алан в 1146 году скончался, и она вышла замуж вторично, на этот раз за Одеса, виконта Порхё. Два года спустя, после смерти Конана III, свои претензии на власть в Бретани заявили Хёл, виконт Одес и юный Конан.

Десять лет в Бретани шла гражданская война, пока не вмешался Генрих, заявивший, что верховная власть в герцогстве принадлежит ему, и он признал герцогом Конана. Последнего, унаследовавшего от своего отца английский титул графа Ричмондского, вся Бретань люто ненавидела, а его власть искренне презирала. В 1161 году он женился на Маргарите, сестре Малькольма и Вильяма Шотландских, и имел от нее дочь Констанцию.

Генрих II прибыл в Фужер с огромным войском и осадил замок Ральфа. Эта война шла по правилам Европейского континента, по тем самым, которых не признавали жители Уэльса. Увидев, что сопротивляться бесполезно, Ральф 14 июля 1166 года сложил оружие, и Генрих II приказал срыть его замок. В качестве гарантии своей верности Ральф отдал королю Англии нескольких заложников, среди которых была и его дочь.

После этого Генрих II заключил договор с несчастным Конаном. Он обручил своего третьего сына Джефри, которому в ту пору было восемь лет, с дочерью Конана, пятилетней Констанцией. Конан признал Джефри своим наследником и отдал Генриху всю Бретань, за исключением графства Гингамп. Король Англии должен был управлять Бретанью от имени Джефри до его свадьбы с Констанцией.

Этот договор признали почти все бароны Бретани, принеся клятву верности Генриху II. Король заставил виконта Одеса передать ему в качестве заложницы свою дочь, сводную сестру Конана. Из Ренна, главного города Бретани, Генрих II двинулся на север. Он прошел через Комбург в Дол, по пути приводя к повиновению бретонских дворян, а оттуда – в Мон-Сент-Мишель, где и рассказал аббату Роберту обо всем вышеизложенном^[145].

Томас Бекет тем временем послал письма не только епископам, упрекая их в том, что они обратились к папе с жалобой на него, но и лично Гилберту Фолиоту, автору этой жалобы и письма, в котором он сообщал о ней Томасу. В обоих посланиях он ответил на обвинения, выдвинутые против него епископами. В своем письме Гилберту Фолиоту Бекет прозрачно намекнул, что нежелание видеть его архиепископом, а также все его дальнейшие поступки Гилберта частично объясняются тем, что тот сам хотел занять кентерберийский престол и завидовал ему.

Гилберт ответил ему письмом, которое в наши дни составляет двадцать три страницы печатного текста. Сначала автор яростно отрицает свое желание сделаться архиепископом, после чего переходит к Бекету и заявляет, что тот купил должность канцлера «за многие тысячи марок» и что золото, которое он приобрел на этом посту, помогло ему получить кентерберийский престол. Гилберт вспоминает о налоге, который король наложил на церковь при подготовке похода на Тулузу, и заявляет, что, собирая его, Томас «вонзил меч в живот Святой Матери церкви». Потом он описывает всю историю противостояния короля и архиепископа и обвиняет Бекета в том, что тот нарушил мир в королевстве, позабыв о своей клятве верности королю и о своих обязанностях, предав своих товарищей-епископов и покинув кентерберийский престол^[146].

Генрих II к тому времени уже известил цистерцианцев о своем недовольстве тем, что они укрывают архиепископа. Узнав, что 14 сентября все аббаты этого ордена собираются в Сито на общий совет, он послал им письмо, в котором угрожал, что если они не перестанут укрывать в Понтиньи его врага, то он выгонит всех цистерцианцев из своих владений и конфискует их собственность. Совет не предпринял никаких действий, но известил об этой угрозе Томаса Бекета, и он, опасаясь за судьбу своих спасителей, стал подыскивать другое пристанище.

Король Людовик VII предложил ему поселиться в Иль-де-Франсе, и 11 ноября архиепископ переехал в аббатство Святой Колумбы, неподалеку от Сена. Его сопровождали три сотни человек, посланных Людовиком, который хотел показать, как сильно он рад приветствовать на своей земле опального архиепископа.

К Генриху II в Нормандии присоединился Вильям, король Шотландский, который собирался помочь ему в покорении Бретани и хотел повидать свою сестру Маргарет, жену герцога Конана. Однажды Вильям и Генрих II жестоко поругались, возможно, из-за того, что король Англии потребовал от Вильяма клятвы верности, а может, из-за того, что король Шотландии стал предъявлять свои права на графство Нортумберлендское. Как бы то ни было, Генрих II потерял самообладание и продемонстрировал всю силу своего гнева:

«Однажды, когда король находился в Кане и обсуждал дела с королем Шотландии, он разразился руганью по адресу Ричарда Юмеза [сенешаля Нормандии], который, как ему показалось, что-то сказал в поддержку короля Шотландии, и открыто обозвал его предателем. Король Англии, пылая, по своему обыкновению, гневом, сбросил с головы шапку, расстегнул ремень, отшвырнул подальше плащ и камзол, которые на нем были, своими собственными руками разорвал шелковую оболочку матраса и, усевшись на кучу вывалившейся из него соломы, принялся ее жевать»^[147].

Генрих II сердился, что не получил той помощи, которую, как он полагал, должен был оказать ему папа в борьбе с Томасом Бекетом. И он послал понтифику гневное письмо:

«Моему достопочтенному господину и духовному отцу Александру, милостью Божьей верховному понтифику, Генрих, той же милостью король Англии, герцог Нормандии и Аквитании и граф Анжу, посылает приветствие.

Я получил письмо, которое ты послал мне с братом Джефри, и, прочитав и поняв его, я очень сильно опечалился и разгневался. Сообщаю твоему святейшеству, что я сверх всякой меры удивлен тем, что Римская курия так открыто действует против меня, моей чести и моего государства, которые я вверяю одному лишь Богу. Как известно всему миру, ты одобряешь и поддерживаешь изменников моему делу, которые подло и предательски действуют против меня и которых ты должен был бы не защищать, а уничтожать. Слыханное ли дело, чтобы Римская курия защищала изменников, и в особенности изменников моему делу, чего я вовсе не заслуживаю!

И меня больше всего раздражает то, что такое положение дел сложилось только во время моего правления и касается изменников моему делу. Более того, еще больший гнев вызывает у меня тот факт, что Римская курия не только поддерживает и защищает изменников моему делу, но и не желает подвергнуть меня справедливому суду, когда его могут добиться даже самые ничтожные людишки и когда его получают многие священники самого низкого звания, как я мог убедиться своими собственными глазами»^[148].

В начале ноября Генрих II решил отправить в Рим посольство, чтобы попытаться заставить папу выступить против Томаса. Его первым послом стал Джон Оксфордский, которому он доверял больше всех и которого Томас проклял, отобрав у него чин декана Солсберийского. Джон должен был добиться снятия проклятия и восстановления в чине декана, кроме того, король велел ему попросить у Александра разрешения на брак королевского сына Джефри и Констанции Бретонской. Они состояли в четвертой степени родства и имели общих предков – Малькольма III Шотландского и Генриха I Английского. Второе посольство должно было отвезти папе протест Генриха против защиты Томаса.

К величайшему унижению Бекета и гневу и отвращению короля Людовика VII, Александр III снял с Джона Оксфордского проклятие и утвердил его в качества декана Солсбери. Более того, когда в Рим прибыло второе посольство английского короля, то сразу же после аудиенции, данной ему 20 декабря, папа отправил Генриху письмо, в котором, казалось, соглашался выполнить все его требования, за исключением высылки Томаса: «Мы с большой благосклонностью приняли послов твоего величества, преданных нам, святой церкви, и верных, как нам кажется, королевскому величию во всех его проявлениях, и письма, которые твое превосходительство нам послало, и приветствовали их с большой милостью и честью, поскольку знаем, что они были отправлены великим принцем и самым христианнейшим из королей».

Далее в самых подобострастных выражениях папа сообщает Генриху II, что посылает в Англию легатов, которым дает полную власть выслушать, уладить и вынести окончательный приговор, касающийся дела Томаса и апелляции епископов, а также многих других вопросов, которые могут возникнуть. А пока он обещал запретить архиепископу выносить приговоры королю или любому из его подданных. Если же Томас, не послушавшись его, вынесет кому-нибудь приговор, то папа заранее объявляет его недействительным. Он разрешает королю, в случае крайней необходимости, показать это письмо, отменяющее все приговоры Томаса, но требует, чтобы никто, кроме короля, его не читал. Легаты получат право снять проклятие с тех, кого Томас отлучил от церкви в Везеле; в январе они будут уже в дороге^[149].

Зато в письме, которое Александр III послал Томасу, представлена совсем другая версия его действий:

«Получив письма и послов нашего дорогого сына во Христе Генриха, прославленного короля Англии, мы решили снова предупредить его в нашем послании и через нашего посла, чтобы он примирился с тобой и возвратил тебе свою милость и любовь, и постарались смягчить его гнев нашими заботливыми уверениями.

Мы верим и надеемся, что Господь наставит его и он услышит наши увещевания и мирно и полностью возвратит тебе твою церковь. Поэтому мы просим, повелеваем и советуем твоему превосходительству, пока не станет известно, чем закончится и завершится это дело, относиться к нему с терпением и не провозглашать ничего против него самого или против кого-нибудь из его подданных, что могло бы нанести ему ущерб или вред.

Однако, если он не согласится с нами через наших послов, в случае, если мы пошлем таковых, мы ни в коем случае не оставим тебя, ибо того желает Господь, а сделаем все, чтобы сохранить права, честь и достоинство тебя самого и твоей церкви, насколько это позволит Божественная милость. Не лишишься ты и права, на тот случай, если король не изменит своего отношения к тебе, свободно исполнять свои обязанности.

Тем не менее мы желаем, чтобы все это было сохранено в тайне»^[150].

Но самое худшее было еще впереди. Александр III назначил легатами кардинала Вильгельма из Павии, который был главным врагом Бекета при папском дворе и распускал против него самые дурные слухи, и кардинала Отто. В довершение всего Томас узнал, что Джон Оксфордский вернулся в Англию и стал хвастаться, что сам папа снял с него проклятие и восстановил в должности декана Солсбери. К тому же он заявлял, что мог добиться от папы всего, чего хотел, что он убедил Александра объявить короля неподвластным любому приговору, вынесенному любым епископом, за исключением самого папы, и что у него имеются письма последнего, приказывающие всем епископам впредь ни в чем не подчиняться Томасу. Увидев эти письма, епископ Лондонский Гилберт Фолиот воскликнул: «Значит, Бекет уже больше не мой архиепископ!»

Узнав об этом, Томас в отчаянии воскликнул: «Господин папа удавил и задушил не только меня, но и самого себя и все духовенство Англии и Франции в придачу!»

Таблица VI. Дети Генриха II и Элеоноры

Осенью, когда Генрих II подчинил себе Бретань, королева Элеонора вернулась в Англию. В Оксфорде, в сочельник 1166 года, если верить Ральфу Дицето, она родила своего пятого сына, Джона. Это был ее восьмой ребенок от Генриха II. Впрочем, Роберт Ториньи, единственный из летописцев того времени, который, кроме Дицето, упомянул о рождении Джона, утверждал, что он появился на свет позже, в 1167 году^[151].

А тем временем Томас Бекет и король Людовик VII обрушились на папу с яростными и горькими упреками в том, что он поддался угрозам Генриха II. Джон Солсберийский, друживший с предшественником Александра III, сделал ему жестокий выговор, напомнив, что даже святой Петр не снимал проклятия с человека, упорствующего в своем грехе и в своем желании грешить, и предупредил его, что единственным способом вернуть милость Генриха было позволить ему идти своей дорогой^[152]. Александр III получал также письма, в которых рассказывалось, о чем хвастались во всеуслышание английские послы, вернувшиеся из Рима.

Тронутый протестами и осознав, что он вел себя глупо, трусливо поддавшись давлению короля Англии, папа 7 мая 1167 года отправил новые инструкции своим легатам, кардиналам Отто и Вильяму, которые трусили себе, не торопясь, по дорогам Прованса. Вместо того чтобы ехать прямо в Англию, имея все полномочия уладить там дела, как было обещано Генриху, папа велел им отправляться к архиепископу, рассеять все его подозрения и обиды, помирить его с королем и добиться восстановления хороших отношений между ними. Кардиналы не должны были уезжать в Англию или предпринимать какие-нибудь серьезные действия в любых владениях Генриха, пока король и архиепископ раз и навсегда не помирятся^[153].

В конце осени в Англию прибыли послы Генриха Льва, которые должны были отвезти в Германию принцессу Матильду. Снарядили ее по-королевски. В отчетах казначейства отмечается, что было закуплено «20 пар сумок и 20 пар сундуков» (их приобретали парами, чтобы было удобнее вешать на спину вьючным лошадям), «семь позолоченных седел, покрытых алой тканью, и семь пар позолоченных поводьев», 34 вьючные лошади, а также «одежда для королевской дочери, когда ее отправляли в Саксонию», стоимостью 63 фунта 13 шиллингов и 7 пенсов и «2 больших шелковых куска ткани и 2 гобелена, и 1 кусок венецианской парчи, и 12 соболиных шкур»^[154].

Король с лихвой окупил все эти затраты, объявив специальный сбор по случаю бракосочетания своей дочери. Английские лорды имели право требовать от своих подданных специального сбора в трех случаях: когда сеньора надо было выкупить из плена, когда его старшего сына посвящали в рыцари и когда его старшая дочь первый раз вступала в брак.

Размер этого сбора определили по той сумме, которую выплатили королю бароны в 1164 году. Они решили, что, отправив в войско короля столько рыцарей, сколько полагалось с учетом размеров их владений, они могут теперь самостоятельно решать, будут ли эти люди считаться рыцарями их свиты и не получат своего феода или должны будут обеспечить земельными наделами ровно столько рыцарей, сколько они обязаны отправить на службу к королю, или же выделить феоды большему числу рыцарей, если у них, конечно, хватит для этого земли. Поэтому епископы и бароны выплатили королю сумму, соответствующую числу рыцарей, которых они должны были отправить в армию по старому обычаю, то есть по числу феодов, принадлежавших этим рыцарям. Никто из них не стал платить за тех, которые получили феоды совсем недавно. Бароны просто ничего не заплатили, а епископы заявили, что за новых рыцарей, наделенных землей в последнее время, они платить не обязаны.

В дополнение к сбору, ставшему для всех уже привычным, король потребовал, чтобы налог по случаю бракосочетания его дочери выплатили ему и крупные, и мелкие города, и даже крошечные деревушки. Самую большую сумму он конечно же потребовал от Лондона; жители столицы должны были заплатить 617 фунтов 16 шиллингов и 8 пенсов^[155]. Со всей страны король по случаю свадьбы дочери получил около 4500 фунтов, выплаченных к Михайлову дню 1168 года, при общем доходе короны за этот год 21 тысяча фунтов^[156].

В сентябре 1167 года Генриху пришлось вернуться в Бретань, где против его вассала Конана вновь вспыхнул бунт, который возглавил Одес, виконт Порхё. После смерти своей жены Берты, от имени которой он требовал власти над Бретанью, он женился на дочери Эрве, виконта Леона. Теперь он выступил в поддержку своего зятя Гиомара и поднял бретонцев на мятеж против ненавистных нормандцев.

Генрих II действовал с большой решительностью, возмущенный отказом бретонских дворян соблюдать клятву верности. Когда Гиомар узнал, что его замок, снабженный им всем необходимым для обороны, занят и сожжен, а многие другие замки захвачены королем или сдались ему сами, он пришел в ужас. Поняв, что сопротивление бесполезно, он подчинился Генриху и выдал ему заложников^[157].

Находясь в Бретани, Генрих II получил весть о том, что 10 сентября в Руане умерла его мать. Она скончалась, «измученная старостью и болезнями», и была погребена в монастыре Бек^[158]. Генрих II раздал внушительное богатство, оставшееся после нее, разным церквям, монастырям, приютам для прокаженных и беднякам. Матильда завещала большую сумму денег на продолжение строительства каменного моста через реку Сену в Руане. Это богоугодное дело было начато по ее инициативе^[159].

Папские легаты, которые ползли по дорогам Франции со скоростью улитки в соответствии с теорией Римской курии, что чем дольше откладываешь какое-нибудь действие, тем проще его будет осуществить, к концу октября встретились с Генрихом в Кане и обсудили с ним состояние дел. Король повторил свои прежние обвинения в адрес Томаса и добавил новые. Бекет, заявил он, толкает короля Людовика VII на войну с ним. Более того, он отправился к кузену короля, графу Филиппу Фландрскому, с которым у короля всегда были очень хорошие отношения, чтобы поссорить их и заставить воевать друг с другом. Король также заявил, что Томас должен ему 44 тысячи марок и бежал из Англии, чтобы не платить эти деньги. Папе представили древние обычаи Англии, из-за которых разгорелся весь сыр-бор, в совершенно искаженном виде, и Генрих II предложил кардиналам самим ознакомиться с ними и одобрить их.

Когда легаты показали королю письмо папы с инструкциями, из которых следовало, что их поездка в Англию состоится только в том случае, если король с Бекетом помирятся, Генрих II пришел в такую ярость, что продолжать разговор стало невозможно.

Не сумев уговорить короля помириться с архиепископом, легаты вызвали Томаса на встречу в Нормандию. Однако архиепископ отказался ехать туда, где он может попасть в руки своего врага, несмотря на то что легаты обещали ему свою защиту. Кроме того, он не хотел совершать долгое и дорогое путешествие, поскольку жил на деньги короля Людовика VII, и добавил, что не может прибыть в Нормандию за такой короткий срок, который назначили ему легаты.

Наконец, обменявшись еще несколькими посланиями, кардиналы и архиепископ 18 ноября встретились на французской земле, между Жизором и Три. Легаты начали переговоры, напомнив Бекету о том беспокойстве, которое испытывает папа из-за их ссоры с королем, о всех трудах и тяготах девятимесячного пути из Рима в Нормандию, которые понесли легаты, чтобы примирить их, о величии короля и потребностях церкви, о том, что времена сейчас очень тяжелые, о любви, почестях и милостях, которыми король осыпал Томаса, и о том вреде и ущербе, который он нанес королю, особенно толкая короля Франции на войну с ним. Как же им, спросили они, погасить возмущение короля, если Томас не желает продемонстрировать смирение, покорность и заботу о его чести?

Бекет ответил, что он готов продемонстрировать все смирение, уважение и преклонение перед королем, которое только возможно, если это не нанесет ущерба «чести Господа нашего, свободе церкви и моей собственной чести и владениям церкви».

Легаты спросили его, желает ли он в их присутствии поклясться в том, что будет соблюдать конституции, которые никогда не нарушали его предшественники, положив тем самым конец всем ссорам и вернув себе милость короля, возвратиться на свой престол и обеспечить мир самому себе и своим последователям?

Томас ответил, что никого из его предшественников не заставляли клясться в том, что они будут соблюдать эти обычаи, ибо они противоречат Закону Божьему и были прокляты папой в Сене, поскольку ограничивают свободу церкви.

Тогда легаты спросили Бекета: если он не одобряет эти обычаи, будет ли он, по крайней мере, терпимо относиться к ним и вернется ли на свой престол безо всякого упоминания о них? Томас отказался предпринять этот маневр, который должен был снова поставить его под власть короля.

Не сумев уговорить ни Томаса, ни Генриха, легаты обратились к королю Людовику VII. Он с негодованием отверг обвинение в том, что Бекет толкал его на войну с Генрихом II – наоборот, он готов был поклясться, что архиепископ постоянно советовал ему сохранять мир^[160].

Легаты решили снова поговорить с Генрихом и в воскресенье, 26 ноября, встретились с ним в Аржантане. Для этого король проехал на две лиги от стен города, поприветствовал послов с большой радостью и проводил до отведенного им дома. Утром в понедельник они два часа совещались с ним. В конце концов, король довел легатов до дверей зала и, когда они бросились бежать, закричал им вслед: «Надеюсь, что никогда больше не увижу ни одного кардинала!»

Король Англии вернулся в зал и почти до самой темноты совещался со своими епископами и баронами. После этого епископы с озабоченными лицами отправились в дом, где остановились легаты. Во вторник совет заседал почти до вечера, после чего епископы забегали от короля к кардиналам, от кардиналов к королю и снова назад к кардиналам.

Генрих, чье терпение иссякло, в среду поднялся очень рано и уехал на охоту. Епископы встретились с кардиналами, и Гилберт Фолиот подытожил все жалобы короля и епископов на архиепископа. Во время своей речи он упомянул те 44 тысячи марок, которые Томас якобы задолжал королю. Архиепископ, очевидно, полагает, съязвил Гилберт, что точно так же, как крещение освобождает человека от грехов, и посвящение в епископы освобождает его от долгов. Епископы громко захохотали. Гилберт Фолиот закончил свою речь напоминанием о том, что епископы Англии обратились к папе с просьбой наказать архиепископа, и сказал, что срок этого прошения истекает в ноябре следующего года, предоставив, таким образом, всем собравшимся год отсрочки.

Кардиналы уехали из Аржантана во вторник, 5 декабря. Расставаясь с ними, Генрих II разрыдался и стал умолять их заступиться за него перед папой и просить, чтобы тот навсегда избавил его от негодного архиепископа. Кардинал Вильгельм из Павии тоже заплакал в ответ. Кардинал Отто, напротив, при виде этого слезливого зрелища с трудом смог скрыть свое презрение. Генрих II сразу же отправил двух гонцов к папе с сообщением о том, что возобновляет свои требования^[161].

9 декабря кардиналы сообщили Бекету о решении совета в Аржантане. Они запретили ему без разрешения папы накладывать проклятие или отлучать англичан от церкви. Они сообщили понтифику о том, что примирения достичь не удалось, передали просьбу епископов и рассказали об ограничениях, которые они наложили на архиепископа^[162]. Таким образом, своим двуличием и нерешительностью Александр III только ухудшил ситуацию. Пообещав Генриху выполнить его требования, а потом обманув его надежды, он добился того, что король уперся и не хотел больше ничего слышать. Проявив заботу об архиепископе, а потом связав ему руки, когда тот попытался употребить свою духовную власть – единственную доступную ему сейчас власть, – он расстроил все планы Томаса и вверг его в отчаяние. Бекет понял, что надеяться на помощь главы церкви, за свободу которой он вел борьбу, бесполезно. И наконец, папа заслужил презрение короля Людовика VII и других заинтересованных в этом деле наблюдателей и толкнул их на решительные действия в защиту архиепископа, которого он предал.

В это время на юге Франции вспыхнул мятеж, и Генриху II стало уже не до папы и архиепископа. 11 января 1168 года поднялись почти полностью графства Пуату и Аквитания. Герцогам Аквитанским редко удавалось держать в узде своих дворян, ибо те были связаны с ними только клятвой верности, на которую южане обращали очень мало внимания. Теперь же, когда их герцогом стал ненавистный чужеземец, проживавший большую часть времени далеко от Луары, где-то на севере, жители Аквитании решили сбросить его иго. Граф Ла Марш, граф Ангулемский, Эймерик Лузиньянский, братья Робер и Хью Силльские и многие другие подняли на землях, расположенных южнее, открытый бунт.

Генрих II собрал войско и поспешил в Пуату. Он захватил оплот мятежников, Лузиньян, и опустошил всю округу, усилил гарнизоны всех своих замков и снабдил их припасами на случай осады. Робер Силли сдался ему и принес новую клятву верности. Генрих, однако, не поцеловал его, как требовал обычай, в знак того, что не держит на него зла. Вскоре после этого он бросил Робера в темницу, приказав давать ему лишь хлеб и воду, и граф вскоре умер.

После этого английский король бросился в Нормандию, ибо срок перемирия с Людовиком, с войсками которого его солдаты, после возвращения Генриха в Англию в 1166 году, периодически вступали в стычки, истекал на Пасху и он ожидал от французского короля новых неприятностей. Генрих II понял, что южане скорее станут уважать и слушаться свою герцогиню, которая была с ними одной крови, чем английского короля. Поэтому он назначил Элеонору, приехавшую к нему перед Рождеством, регентшей Аквитании. С ней приехал и ее любимчик, десятилетний Ричард, которого король назначил своим наследником в Аквитании^[163]. В трудном деле управления Аквитанией Элеоноре должен был помогать граф Патрик Солсберийский, опытный воин, безгранично преданный герцогине и королю.

А тем временем графы Фландрский и Шампанский обсуждали с Людовиком VII условия мирного договора с английским королем. Людовика все больше и больше раздражало, что владения Генриха во Франции превышали его собственные. Однако во время переговоров о том, чтобы Бретань досталась сыну Генриха, Джефри, Людовик понял, что, когда сыновья английского короля вырастут, он, возможно, разделит между ними свои земли, оставив себе лишь титул короля Англии и, возможно, герцога Нормандии.

В этом, как понял Людовик, и был его шанс. Он предложил Генриху как герцогу Нормандии публично повторить клятву вассальной верности ему как своему сюзерену – это было первым условием заключения мира. Вторым стало требование передать графства Анжу и Мэн юному Генриху, зятю Людовика, после чего принц должен будет совершить оммаж и принести клятву верности непосредственно самому Людовику, без клятвы верности отцу. И наконец, король Франции предложил Генриху на тех же самых условиях передать Аквитанию Ричарду, обещав выдать за Ричарда свою дочь Алису от Аделы Шампанской, но безо всякого приданого. Это была, конечно, слегка завуалированная попытка расколоть империю Генриха.

Король Англии приехал в Паси-сюр-Эр в Нормандии, и граф Шампанский ознакомил его с условиями Людовика VII. В ходе предварительных переговоров Генрих II узнал, что мятежники в Пуату отобрали у Элеоноры и Патрика замок Лузиньян и подвозят туда оружие для нового наступления. Он поспешно поручил архиепископу Ротру из Руана, Ричарду Юмезу, констеблю Нормандии, и Ричарду Люси продолжать переговоры вместо него, а сам бросился в Пуату.

Его отъезд убедил Людовика, что английский король вовсе не стремится к миру. К королю Франции явилось несколько дворян, которые пожаловались ему как своему сюзерену, что Генрих II отобрал у них все свободы. Французский король и дворяне договорились, что не будут заключать с Генрихом мира, не уведомив об этом другую сторону и не получив ее согласия.

Подчинив себе Лузиньян, Генрих II вернулся в Нормандию и 7 апреля провел переговоры с графами Фландрским и Шампанским и группой французских дворян. Они сообщили ему, что Людовик VII отказывается встречаться с Генрихом до тех пор, пока тот не согласится восстановить мир в Пуату и вернуть дворянам отобранные у них замки. Людовик также напомнил ему о своих прежних условиях.

Обе стороны не доверяли друг другу, а Генрих к тому же не хотел давать мятежным пуатевинцам никаких обещаний. Вместо мира договорились лишь о перемирии, которое должно было продолжаться до июля этого года^[164]. Сразу же после заключения этого перемирия Генрих II узнал, что 27 марта в стычке с пуатевинцами погиб граф Патрик и был серьезно ранен и пленен молодой племянник графа Вильям Маршал (Гильом де Марешаль). Он был вторым сыном Джона Маршала, чьи обвинения в адрес архиепископа Кентерберийского привели к тому, что Томас был вызван на суд короля. Королева Элеонора, «которая была очень храброй и любезной», выкупила красивого молодого рыцаря из плена и снабдила его лошадьми, оружием, деньгами и богатым платьем^[165].

Но еще до того, как было заключено перемирие с Людовиком, Генрих II вызвал бретонских дворян и велел им присоединиться к его армии в борьбе с пуатевинцами. Одес отказался, и другие дворяне тоже. Одес был зол на Генриха за то, что тот соблазнил его дочь, которая была отдана Генриху в качестве заложницы и которая теперь ждала от него ребенка^[166]. Вся Бретань снова поднялась с оружием в руках против английского короля. Одес и его союзники, чтобы возбудить в бретонцах чувство патриотизма, стали распускать слухи, что они обратились к королю Артуру и великий бретонский герой пообещал им свою помощь.

Легенды о короле Артуре были необыкновенно популярны в XII веке. Легенды валлийского народа (а валлийцы, как и бретонцы, были кельтами) собрал Джефри Монмут, добавил к ним описание весьма сомнительных исторических событий и изложил все это в духе рыцарского романа, где рыцари Артура проводили время в подвигах и турнирах. «История британских королей», которую автор посвятил Роберту Глостеру, была закончена около 1135 года и очень быстро сделалась самой популярной книгой того времени. Вас, живший на другом берегу Ла-Манша, в 1155 году создал на ее основе «Роман де Брют», книгу в стихах на нормандском языке, и посвятил ее королеве Элеоноре.

Выполняя свое обещание, король Артур прислал Генриху II письмо, в котором упрекал его в том, что он напал на бретонцев без объявления войны, как требовали законы рыцарства, и предупредил, что если он не отдаст замки их владельцам и не перестанет угнетать его народ, то король Артур вернется и пойдет на него войной.

Читая это письмо, Генрих II «хохотал, нисколько не испугавшись». Однако он ответил на него, чтобы король Артур не подумал, что он его не уважает, предложив держать Бретань в качестве его вассала.

Отправив письмо Артуру, Генрих II вторгся в Бретань, чтобы раз и навсегда подчинить себе Одеса и его союзников, а Элеоноре поручил усмирить мятеж в Пуату. Графство Порхё, принадлежавшее Одесу, занимало большую часть Центральной Бретани, а его главный город Ванн находился на южном берегу полуострова. Генрих II прошел по всей Бретани, сея огонь, разрушение и ужас. Он уничтожил замки Одеса и отобрал у него весь Порхё и половину Корнуайя.

После этого он вышел из Ванна, пересек полуостров, взяв по пути Бекерель и Тинтенак, два сильно укрепленных замка между Динаном и Ренном, и подошел к Сен-Мало. Один из главных мятежников, Роланд Динанский, имел замок в Леоне, расположенном к югу от Динана. У Генриха не было времени на его осаду, ибо уже подходил к концу июнь, когда заканчивался срок перемирия с королем Франции, но он разрушил город и опустошил всю округу. Потом он форсировал реку Ранс и «предал земли Роланда огню и мечу»^[167]. Генрих II подавил восстание бретонцев с такой жестокостью, что у него не оставалось сомнений, что они теперь не скоро поднимутся против него.

В начале июля короли Англии и Франции прибыли в города, где должны были жить во время переговоров; Генрих II – в Ла-Ферте-Бернар, а Людовик – в Шартр. К свите Генриха присоединился кардинал Вильгельм из Павии, который привез письмо от папы. Он похвалялся, что папа в этом письме отстранил Томаса Бекета от должности архиепископа, пока он не помирится с королем.

Гордясь своей победой в Бретани и пребывая в убеждении, что прижал папу к ногтю, Генрих II не собирался делать никаких уступок французам. Он отказался явиться на встречу с Людовиком, хотя тот весь день прождал его в назначенном месте. Короли не смогли договориться о мире, поэтому снова возобновились бессмысленные набеги, которые не давали ни одной из сторон никаких долговременных преимуществ.

В конце лета император Фридрих Барбаросса отправил Генриха Льва, герцога Саксонского, с посольством к королю Англии, чтобы заверить его, что император готов оказать ему любую помощь против Людовика, если это потребуется, и предоставить в его распоряжение свою армию. Генрих II поблагодарил, но отклонил это предложение, заявив, что вполне может справиться с французским королем и сам. Генрих II по уши завяз в борьбе с Аквитанией и Бретанью, которые никак не хотели ему подчиниться, и думать о полномасштабной войне с Францией, какую предлагал ему император, было некогда.

Герцог Генрих Лев передал ему второе предложение Барбароссы – англичане должны отказаться от поддержки Александра III, присоединиться к немцам в их расколе и признать папой Пасхалия III. Генрих II только что получил письмо Александра III, временно отстранившего архиепископа Кентерберийского от власти, и его отношение к папе улучшилось. Но чтобы попугать его, он велел своим прелатам собраться в Лондоне и потребовал, чтобы они поклялись признать папой Пасхалия. Английские епископы ответили единодушным отказом, и их решительный отпор заставил короля отказаться от этой идеи.

Несмотря на то что король не принял ни одного из предложений императора, он оказал его послам большие почести и отправил домой с богатыми подарками. На подарки герцогу и императору он изъял 5 тысяч марок у английских евреев^[168]. Предложение Фридриха о союзе сильно повысило самооценку Генриха, которую подкрепили успехи в Бретани и Аквитании и подобострастное отношение папы.

20 сентября умер антипапа, и на его место был избран аббат Иоганн Штрумский. Эти выборы были еще более незаконными, чем выборы Пасхалия, если вообще в этом случае можно говорить о законности. Он принял имя Каликст III, и раскол продолжился.

Похвальбы Генриха о том, что Александр III в своем письме временно лишил архиепископа Кентерберийского церковной власти над королем и английской церковью, привели набожного Людовика в ужас. Он написал папе письмо, в котором жаловался, что, хотя он никогда его не предавал и часто умолял, не мешая просьб с угрозами, поддержать Томаса, Александр III сделал все, чтобы помочь, но не Томасу, а Генриху, который теперь показывает всем его письмо и хвастается, что в его государстве архиепископ не имеет никакой власти^[169].

К мужу присоединилась и королева Адела:

«Моему светлейшему повелителю и дражайшему отцу Александру, милостью Божьей великому понтифику, его скромная и преданная дочь Адела, королева Франции, шлет привет и преданную службу от всего сердца.

Я обращаюсь к тебе, как к своему отцу и повелителю, честь которого мой господин король и я, и все наше государство ставит превыше своей чести. Твоя честь – это наша честь, и твое замешательство (храни нас Бог от этого!) – это наше замешательство. Мы приняли тебя как своего отца и повелителя и ради Господа нашего, и ради тебя, презираем злобу королей, которые неистовствуют у наших границ, желая твоей погибели. Пожалуйста, выслушай свою дочь и в том, что я хочу тебе сказать, не обвиняй мой женский пол, а выслушай мой голос с любовью.

В прошлом году Джон Оксфордский, одержавший легкую победу над Римом, благодаря своему вероломству, породил большой скандал во французской церкви. Потом его примеру последовали несколько кардиналов. Может быть, они и совершили где-то добро, но мы в нашей земле об этом не слыхали, и я желаю, чтобы то зло, которое они причинили, было исправлено. Ибо скандалы все разрастались.

Теперь король Англии, с помощью последнего посольства, получил открытое письмо, в котором ты (если, конечно, тебя не вынудили это сделать) объявил, что архиепископ Кентерберийский, которого он вот уже четыре года, ради правосудия, держит в ссылке, не может наложить на него или на его землю никакого наказания или наказать какого-нибудь человека в его стране, пока король не возвратит ему своей милости.

Разве не явствует из этого письма, отец, что [король] получил разрешение грешить, не опасаясь никакого наказания, и вечно держать архиепископа в ссылке, поскольку только он может теперь решать, вернуть ли свою милость архиепископу или нет? Вся церковь здесь находится в таком смятении, что и описать невозможно, ибо всем принцам был дан плохой пример. Мой господин король, заботе которого ты вверил архиепископа, огорчен больше всех, ибо, если ты не изменишь своего отношения, бедный человек будет задушен руками [Генриха].

Все наше королевство скорбит оттого, что ты поддался нашим врагам. Мой господин король ждет, когда ты выполнишь свои обещания, и если ты не сделаешь этого в самое ближайшее время, то он и его дети узнают, чего можно ожидать от римской церкви.

Прощай, святейший и дражайший отец, и, пожалуйста, помоги архиепископу Кентерберийскому»^[170].

Александр III написал Томасу Бекету и Людовику VII в своем обычном духе, заявив, что в послании Генриху II вовсе не говорил того, что он подумал, а просто проявил по отношению к королю терпение и мягкосердечие, желая наставить его на путь истинный. Жар его любви и сочувствия к Томасу не остыл, но с каждым днем разгорается все сильнее. Он обещал, когда наступит назначенный срок, предоставить Бекету право осуществлять свою власть безо всяких ограничений^[171].

А тем временем война между Генрихом и Людовиком продолжалась – на нормандской границе постоянно происходили стычки. В начале Рождественского поста они прекратились, и оба короля, незадолго до Рождества, согласились 6 января 1169 года, в день Богоявления, начать переговоры и попытаться заключить договор о мире.

Глава 9
«король, сын короля», 1169–1170

Перед тем как короли съехались для переговоров, к Генриху II явился его кузен, граф Теобальд Блуаский, чтобы сообщить ему условия договора, предложенные Людовиком VII. В них были включены и требования о том, чтобы сыновья Генриха совершили оммаж перед французским королем. Вероятно, граф Теобальд напомнил королю Англии о том, какие сложности возникли при восшествии на престол его самого, и убедил его сделать все необходимое, чтобы его сыновьям не пришлось, как самому Генриху, воевать за свои земли. Самым надежным способом обеспечить мирное распределение наследства после его смерти было сделать так, чтобы король Франции заранее получил клятву верности от сыновей Генриха; это стало бы гарантией того, что ни один претендент не отнимет у них принадлежащих им земель. Как бы то ни было, английский король охотно согласился со всеми условиями.

Еще до начала переговоров к королю явились три монаха, посланные папой, чтобы добиться его примирения с Томасом Бекетом, и Генрих II дал им аудиенцию. Он решил теперь действовать совсем по-другому. Он заявил посланцам папы, что от всей души желает заключить с архиепископом почетный мир, ибо без этого не может принять крест и отправиться в Святую землю. Генрих II впервые заговорил о своем желании стать крестоносцем и с тех пор ссылался на него всякий раз, когда надо было выпутаться из затруднительного положения. Монахи, вдохновленные перспективой уладить все дело и дать великому королю возможность уйти в Крестовый поход, написали Томасу, чтобы он приехал на переговоры вместе с королем Людовиком.

6 января 1169 года Генрих II и Людовик встретились в Монмирай, неподалеку от Ла-Ферте-Бернар, на границе Мэна. Вспомнив, что в этот день празднуется Богоявление, король Англии приветствовал французского монарха такими словами: «В этот день, мой господин король, когда три короля принесли дары Царю царей, я отдаю тебе себя, и моих сыновей, и мою землю на сохранение».

Генрих II совершил оммаж и принес Людовику новую клятву верности, пообещав «предоставлять ему помощь и служить, как и следует герцогу Нормандии служить королю Франции». Короли пожали друг другу руки и в знак своего примирения обменялись поцелуями. Людовик передал Генриху нескольких бретонских и пуатевинских дворян, которые попросили у него убежища, опасаясь, что их постигнет та же судьба, что и Роберта Силли. Английский король пообещал вернуть все отобранные у них замки и земли, жить с ними в мире и выплатить компенсацию за сожженные поместья и убитых во время войны людей^[172].

На следующий день юный Генрих, которому не исполнилось еще и четырнадцати лет, принес клятву верности непосредственно французскому королю, своему тестю, за Анжу, Мэн и Бретань. В октябре 1160 года он уже клялся ему как герцог Нормандии. Одиннадцатилетний Ричард принес клятву как герцог Аквитании, после чего обручился с Алисой, дочерью Людовика^[173]. Алису, как и Маргариту до нее, отправили в Англию на воспитание. Раздача земель трем старшим сыновьям короля Англии во Франции завершилась после того, как Джефри несколько месяцев спустя принес клятву верности своему брату Генриху в качестве герцога Бретонского.

Людовика VII обычно считали простодушным, а Генриха II, напротив, весьма хитрым. Однако в результате этих клятв французский король обеспечил себе в будущем блестящую победу, а Генрих II – такое сокрушительное поражение, которого он сам не ожидал. Людовик не мог разгромить империю своего противника силой, но нашел более эффективный, хотя и медленный способ победить его. Заставив его сыновей принести вассальную клятву верности непосредственно себе, Людовик заложил основу окончательного разгрома Генриха, а тот, несмотря на всю свою хваленую проницательность, покорно выполнил волю Людовика, что и привело его к гибели.

Когда церемония оммажа была закончена, перед королем Англии появился архиепископ Томас Бекет, которого сопровождали епископы и дворяне обеих стран. Он встал перед ним на колени и сказал: «Будь милостив ко мне, господин мой, ибо я отдаю себя в руки Бога и в твои руки, ради чести Господа и твоей».

Все эти четыре года, прошедшие после их последней встречи, Томас впервые в своей взрослой жизни жил почти в полном одиночестве, вдали от придворной суеты и внимания великих мира сего. Он провел эти годы в молитве, учебе, раздумьях о своих обязанностях перед Богом и церковью, стараясь лишениями укротить свою плоть и подчинить ее своей воле. Время от времени он получал помощь и поддержку от папы и английских епископов, однако длительные размышления лишь укрепили его уверенность в том, что единственно правильный путь – это решительное сопротивление попыткам Генриха II заставить его поклясться в том, что он считает неверным. И хотя папа, ослепленный стремлением быть не только викарием Христа, но и правителем маленького итальянского государства, не желал этого замечать, Томас понимал, что, если он уступит Генриху и поклянется безо всяких оговорок соблюдать конституции, он отречется от своих обязанностей архиепископа Кентерберийского и отдаст английскую церковь, связанную по рукам и ногам, на милость короля. Пусть будет то, что будет, а он, Томас Бекет, не отступится от своего убеждения в том, что Бог превыше короля.

Послы римского престола папе сообщили, что случилось дальше:

«Король заявил, что хочет от архиепископа только одного – чтобы он как священник и епископ пообещал перед всеми правдивыми словами, что он, безо всяких оговорок, будет соблюдать обычаи, которые святые архиепископы Кентерберийские соблюдали перед своими королями, и что он, архиепископ, сам в другом месте ему обещал.

Архиепископ ответил, что он уже давал такое обещание королю, когда клялся отдать за него всю свою жизнь, все свои члены и земную честь, если это не принесет вреда духовенству, и готов соблюдать свою клятву во всей своей преданностью, а большего не требовалось ни от одного из его предшественников.

Когда король стал настаивать на клятве, архиепископ Кентерберийский добавил, что, хотя ни один из его предшественников не делал этого и не обещал делать, да и он сам по праву не обязан делать это, он тем не менее ради мира в церкви и ради его милости обещает соблюдать все те обычаи, которые его святые предшественники соблюдали перед королем, если это не принесет вреда духовенству, насколько это позволяет его пост, согласно [воле] Божьей, и он сделает все возможное, чтобы вернуть себе его любовь, за исключением чести Бога, добавив, что он никогда не служил [королю] с большей радостью, чем теперь, если это порадует его.

Но король сказал, что не примет этого, пока он не пообещает ему, в точности и безоговорочно, под клятвой, соблюдать обычаи, ибо ничего другого он от него не требует. Архиепископ отказался сделать это, хотя многие убеждали его [подчиниться]. Король покинул нас, так и не примирившись [с Томасом]»^[174].

Ни Генрих, ни Томас за прошедшие пять лет не уступили друг другу ни дюйма; положение осталось точно таким же, каким оно было после окончания совета в Кларендоне. Некоторые товарищи по ссылке стали обвинять Бекета в том, что он не подчинился королю, из-за чего они не могут вернуться в Англию. На обратном пути в Сан у одного из спутников Томаса, Генриха Хоутона, заупрямилась лошадь. «Хватит упираться, – громко закричал Генрих, чтобы архиепископ услышал его слова, – скачи вперед, если это не нанесет вреда чести Господа Бога, святой церкви и всему духовенству!»

А тем временем король хвастался перед посланцами папы, что нигде церковь не пользуется такой свободой, как в Англии, и нигде больше не наслаждается таким спокойствием. Ни в одной стране мира, заявил он, к духовенству не относятся с таким почтением, хотя английские священники грубы и лживы и в большинстве своем охальники, бабники, воры и грабители, растлители невинных девиц, убийцы и мятежники.

Вернувшись в Сан, Бекет написал королю письмо, желая объяснить ему свою позицию:

«Моему тишайшему господину Генриху, милостью Божьей прославленному королю Англии, герцогу Нормандии и Аквитании и графу Анжуйскому, Томас, скромный слуга святой кентерберийской церкви, шлет свое приветствие и преданную службу, со всем надлежащим уважением и любовью.

Твое королевское благородие, быть может, помнит, как я говорил тебе, в присутствии господина короля Франции и многих других людей, которые при этом присутствовали, что я готов, ради Божьей и твоей чести, отдать себя целиком на милость Господа и на твою милость, надеясь заслужить твою любовь и покой. Но эти слова, милорд, тебе не понравились, пока я не пообещаю тебе соблюдать обычаи, которые наши предшественники соблюдали перед тобой.

Поэтому я заявляю, милорд, что буду соблюдать их, насколько это возможно, если это не принесет вреда духовенству, и, если бы Бог дал мне понять, как сделать мое обещание более полным и более ясным, я был готов тогда, как готов и сейчас, сделать это ради того, чтобы вернуть твою милость. Я никогда не служил тебе с большим желанием, чем готов служить сейчас.

Но, поскольку ты не желаешь принять от меня мою службу, я умоляю твое величество вспомнить о моей прежней службе и о тех милостях, которыми ты меня осыпал, ибо я помню, что связан клятвой отдать за тебя мою жизнь, все мои члены и земную честь, и все, что я могу сделать для тебя, клянусь Богом, я сделаю, ибо ты самый дорогой мне господин. И Бог знает, что я никогда не служил тебе с таким желанием, с каким готов служить сейчас, если ты этого захочешь.

Прощайте, милорд»^[175].

Папские послы продолжали убеждать Генриха II примириться с Бекетом, но он был уклончив, как уж.

«Он сказал нам: «Я не изгонял кентерберийского владыки из своей страны, и если, из уважения к господину папе, он сделает то, что должен, и будет подчиняться мне в тех вопросах, в которых подчинялись мне его предшественники, в чем он сам дал мне обещание, он сможет вернуться в Англию и жить там в мире».

Потом, после разных ответов, он заявил, что собирается созвать английских епископов и спросить у них совета, но пока еще не выбрал день. Мы не можем сказать, что он сделал что-нибудь, что могло бы уверить нас в безопасности кентерберийского владыки и в том, что мы выполнили твои приказы.

Король так часто меняет свои решения, что мы [решились] спросить его, позволит ли он архиепископу Кентерберийскому вернуться на свой престол и жить в мире и покое. Он ответил, что архиепископ не ступит на землю его страны, пока не сделает того, что должен, и не пообещает подчиняться в том, в чем подчинялись другие и в чем он уже обещал подчиняться.

Тогда мы попросили его написать свои ответы в открытом письме и скрепить его своей печатью, чтобы мы могли послать тебе точные сведения, которых мы пока не имеем, поскольку он столь часто меняет свои ответы. Он, однако, не пожелал сделать этого.

Когда мы сообщили об этом архиепископу, он сказал, что готов сделать то, что должен, и выполнять те приказы, которые выполняли его предшественники, насколько это будет возможно и если это не нанесет вреда духовенству. Но он нарушит закон, если, без разрешения папы, примет на себя обязательства, которыми не были связаны его предшественники, и пообещает что-нибудь в этом роде, не сделав оговорки: «Если это не принесет вреда духовенству», поскольку ты запретил нам всем обещать что-нибудь без подобной оговорки: «Если это не нанесет вреда Божьей чести и духовенству»^[176].

Неугомонные бунтовщики, граф Адальберт Ла Марш и граф Вильгельм Ангулемский, снова подняли в Аквитании мятеж, с которым Элеонора не смогла справиться сама, поэтому в марте Генрих II отправился в Аквитанию. Он начал с графа Адальберта, чьи земли лежали на полпути между Пуатье и Ангулемом, и разрушил все его замки. Потом он двинулся на юг и усмирил графа Вильгельма. Он приказал уничтожить все замки бунтовщиков, и они снова поклялись ему в верности. Генриху пришлось провести всю весну и лето в Аквитании. Он ходил походом на Гасконь, расположенную на самом крайнем юге этого герцогства, и привел эту область, которую посещал очень редко, к повиновению.

В начале августа король двинулся на север. По пути в Нормандию он остановился в Анжу, где приказал начать работы по сооружению дамб на Луаре, сохранившихся до сих пор. Его предшественники строили церкви и монастыри; он же приказал соорудить по берегам Луары дамбы общей протяженностью 30 миль, чтобы воды реки не затопляли поля и долины^[177].

Папа Александр III, желая оттянуть время принятия окончательного решения, отправил к Генриху II двух новых послов: иподьякона Грациана, своего нотариуса, и мастера Вивиана, поручив им помирить короля и Томаса Бекета. Они прибыли во Францию в июле, когда король со своей армией находился еще в «отдаленных районах Гаскони». Узнав, что Генрих II вернулся в Нормандию, они 23 августа 1169 года прибыли в Домфрон, где и встретились с ним.

В день их приезда король был на охоте и вернулся только к вечеру. Он сразу же отправился в приют, где остановились послы, и «с большим уважением, почтением и смирением» приветствовал их. Во время их беседы в ворота въехал принц Генрих в сопровождении компании парней, которые трубили в свои рога, «как это делают охотники, убившие оленя». Молодой Генрих, полный радости и обаяния, которые покоряли всех, кто с ним встречался, воздал послам папы почести и отдал им на ужин своего оленя.

На следующий день начались переговоры, продолжавшиеся до 16 сентября. Генрих II возил послов с собой по всей Нормандии, меняя свои решения с такой же легкостью, с какой он менял дома. Сначала он настаивал на том, что не начнет переговоров с послами папы, пока они не простят всех, кого Томас отлучил от церкви. В это число были включены и епископы Лондонский и Солсберийский. Послы сказали, что сделают это только после того, как Генрих II помирится с архиепископом. Король в ярости заявил, что папа ни в чем не хочет уступать ему, и снова стал угрожать, что уйдет к немецким схизматикам.

«Клянусь глазами Бога, – орал он, – что уйду, куда захочу!»

«Не угрожайте нам, господин король, – ответил Грациан. – Мы не боимся ваших угроз, поскольку явились оттуда, где привыкли приказывать императорам и королям».

Увидев, что послы упорствуют в своем нежелании уступить ему и даже намекают на то, что могут отлучить его от церкви, если он не изменит своего отношения к Томасу, Генрих II закричал: «Делайте что хотите! Мне наплевать на вас и на ваше отлучение!»

Некоторые епископы стали упрекать его в том, что он относится к послам папы неподобающим образом.

«Знаю, знаю, – нетерпеливо произнес Генрих, – они хотят наложить интердикт на мою страну. Но неужели я, который в любой день может захватить самый сильный замок, не способен покарать одного священника, который отлучит от церкви всю мою землю?»

Наконец, почти через месяц после начала переговоров, Генрих согласился примириться с Бекетом на условиях, предложенных послами папы. Он должен был разрешить Томасу и всем его слугам безо всяких препятствий возвратиться в Англию. Кроме того, он обещал вернуть ему все конфискованные владения архиепископского престола, во всем подчиниться папе и делать то, что он прикажет. Но в последний момент, когда все уже радовались, что это тяжелое дело наконец закончено, Генрих II настоял, чтобы в условия примирения была включена такая оговорка: «Если это не нанесет ущерба достоинству государства». Всем стало ясно, что он намерен ввести в действие Кларендонские конституции и отговорить его от этого не сможет никто. И послы в отчаянии отступились^[178].

Генрих II написал папе, жалуясь на то, что его легаты оказались такими упрямыми. Он просил Александра III снять приговоры об отлучении от церкви, вынесенные «этим вероломным предателем» Томасом, и запретить ему изливать яд своего отлучения на других людей. Если же Александр не выполнит этой просьбы, то, «не дождавшись твоей милости, мы будем вынуждены поискать [защитника] нашей безопасности и чести в другом месте».

Томас хорошо понимал эти слова и написал папе, что королевское выражение «достоинство моего государства» означает не что иное, как конституции, которые Генрих привык называть своими «королевскими достоинствами» и которые были прокляты самим Александром в один из тех редких моментов, когда он принял решение занять твердую позицию^[179].

Генрих II больше всего боялся, что папа прикажет наложить на Англию интердикт, который запрещает все церковные службы в стране. Этого он стремился всеми силами избежать. Он стал опасаться, что терпение папы и архиепископа истощилось и кто-нибудь из них вынесет Англии этот приговор. Король не мог помешать наложить интердикт, но он мог принять меры, чтобы в стране никто об этом не узнал.

Он отправил в Англию своих юстициариев, велев им разослать по всей стране целую серию строжайших приказов, известных как Десять ордонансов. В них указывалось, что со всяким, у кого обнаружат письма от папы или архиепископа, в которых будет говориться об интердикте, следует обращаться как с изменником королю и всей стране. Передвижения лиц духовного звания через Ла-Манш и обратно должны были подчиняться строжайшим правилам.

Один из друзей Томаса сообщил ему в письме о тех наказаниях, которыми должны были подвергаться люди, нарушившие эти ордонансы: если письма с извещением об интердикте привезет в Англию монах, то ему следует отрубить ступню; если же это сделает священник, то его надо ослепить и кастрировать; если светский человек – то он будет повешен; если прокаженный – то его надо сжечь; если кто-нибудь из епископов, опасаясь интердикта, захочет покинуть Англию, то ему разрешается взять с собой лишь епископский посох; из заграничных школ отзывались все английские студенты; если кто-нибудь ослушается, то будет приговорен к вечной ссылке; священники, которые «не захотят петь», то есть подчинятся интердикту и откажутся служить мессу, будут кастрированы^[180].

16 ноября 1169 года Генрих II и Людовик VII встретились в Сен-Дени, за стенами Парижа. Они договорились о том, что за свой феод в Тулузе граф Раймон Тулузский должен будет отвечать перед молодым Ричардом, герцогом Аквитанским. Генрих II также согласился отдать Ричарда на воспитание Людовику, который должен был обучить его рыцарскому искусству. В те времена воспитание и обучение мальчиков в доме их будущего господина считалось обычным делом. Положение облегчалось тем, что Ричард был обручен с дочерью Людовика Алисой, воспитывавшейся в доме Генриха.

После того как судьба Ричарда была решена, король Людовик, архиепископ Руанский Ротру, посол папы Вивиан и граф Теобальд Блуаский принялись уговаривать Генриха заключить мир с Бекетом, который приехал в Париж по просьбе Вивиана и ждал вызова короля. На следующий день Генрих II отправился на Монмартр, чтобы продолжить переговоры по делу архиепископа. Очевидно, король и Томас не встречались; переговоры, скорее всего, велись через посредников.

Архиепископ умолял Генриха, из любви к Богу и папе, возвратить ему и его товарищам по ссылке свою милость, мир и безопасность, все их имущество и все, что было у них отнято. Он обещал подчиниться ему во всех делах, в которых архиепископ должен подчиняться королю.

Король Англии отвечал, что с радостью позабудет обо всех обидах и снимет против Бекета все обвинения и что если у Томаса есть какие-нибудь жалобы или претензии к нему, то он готов ответить на них перед судом своего господина короля Франции, или перед судом французской церкви, или парижских школ.

Томас ответил, что готов подчиниться приговору суда французского короля или французской церкви, если Генрих II того пожелает, но он с большим желанием обсудил бы эти дела в дружеской беседе с королем, чем в официальной обстановке судебного заседания. Он просил Генриха возвратить ему его церковь, имущество и все то, что было у него отнято, и даровать ему поцелуй примирения в знак того, что он возвращает ему свою милость и мир, а также гарантирует полную безопасность.

Король ответил речью, которая была построена таким образом, что неискушенным людям могло показаться, что он дает Бекету обещание выполнить все, о чем тот просил, но на самом деле содержала совершенно невыполнимые условия. Однако и простые, и проницательные слушатели поняли одно – Генрих II категорически отказывается от поцелуя в знак примирения. А ведь это был совсем не символический жест – этот поцелуй означал, что дающий его выбрасывает из своего сердца всю злость и не намерен больше причинять тому, кого он целует, никакого вреда. Его считали еще более обязывающим, чем клятва, поскольку поцелуй в знак примирения входил в одну из церемоний мессы, поэтому человек, предавший того, кого он поцеловал, ставил себя на одну доску с Иудой, выдавшим Христа своим поцелуем.

Все участники переговоров были возмущены тем, что, зайдя так далеко, Генрих II открыто продемонстрировал, что вовсе не собирается гарантировать Томасу покой и безопасность. Король Людовик сказал архиепископу, что не советует ему возвращаться в Англию, пока Генрих II не поцелует его при всем народе в знак примирения; то же самое говорил и граф Теобальд. Многие из присутствующих живо вспомнили, что произошло с Робертом Силли после того, как английский монарх отказался поцеловать его.

Переговоры закончились, и Людовик доехал с Генрихом до Паси в надежде, что тот передаст ему Ричарда, как они и договаривались. Но английский король сначала увиливал от окончательного ответа, а потом заявил, что выполнит свое обещание, когда они встретятся в Туре, но времени этой встречи не указал. Людовик понял, что его обманули, и короли расстались весьма холодно.

Ближе к концу месяца Генрих II отправил к Вивиану гонца, велев передать ему 20 марок и попросив его снова попытаться помирить их с Бекетом. Вивиан был возмущен и отослал назад деньги с письмом, в котором предупреждал Генриха, что если он не даст обещания выполнить все просьбы архиепископа, высказанные им на Монмартре, не подтвердит их специальной грамотой и не даст Томасу поцелуя примирения, то его страна подвергнется интердикту^[181].

После переговоров Генрих II и его сын Джефри отправились в Бретань, принимая оммаж и клятву верности от всех «баронов и графов и свободных людей Бретани, которые еще не клялись королю и назначенному им герцогу»^[182].

Прошел слух, что Генрих II хочет помириться с Томасом хотя бы внешне для того, чтобы архиепископ вернулся в Англию и короновал его сына Генриха. Эту идею король вынашивал в течение последних восьми лет. Согласно древнему обычаю, короновать монарха мог только архиепископ Кентерберийский, а пока Томас находился в ссылке, проводить эту церемонию было некому.

Однако король Англии в течение зимы вырвал у папы разрешение провести коронацию с помощью архиепископа Йоркского. Как только это разрешение было получено, Генрих II действовал очень быстро, поскольку хорошо знал изменчивый нрав папы и не хотел давать ему время одуматься и прислать письма, отменяющие коронацию.

Как он и ожидал, Александр III 26 февраля 1170 года написал архиепископу Йоркскому и всем епископам Англии о том, что многие люди сообщают ему, что право короновать и помазать на царство нового короля Англии принадлежит, согласно древнему обычаю, только архиепископу Кентерберийскому. Он предупредил их, чтобы они сами не предпринимали попыток короновать принца и никому не позволяли делать этого под страхом лишения своих кафедр и епархий^[183]. Однако дело было сделано – Александр уже дал разрешение на коронацию, и эти письма, в которых он, по своему обыкновению, отменял свое прежнее решение, не могли дойти до Генриха вовремя, да и доставить их в Англию было очень трудно, о чем папа должен был знать.

Получив разрешение папы на коронацию, Генрих II отплыл в Англию и 3 марта 1170 года высадился в Портсмуте после четырех лет отсутствия. Его тут же засыпали жалобами на поборы, несправедливые решения и притеснения шерифов. Хотя юстициарии время от времени посещали графства, за все вопросы их финансового и правового управления отвечали шерифы, за исключением тех случаев, когда слушание дела, согласно указам короля, передавалось в королевский суд. А поскольку юстициарии проводили в графстве всего несколько дней, а шериф жил здесь постоянно, юстициарии не могли сильно ограничить власть шерифа. Более того, почти повсеместно шерифами становились местные магнаты и крупные землевладельцы. Поэтому неудивительно, что они постоянно превышали свои полномочия, в особенности тогда, когда король долгое время находился за пределами страны.

После Пасхи, которую Генрих II провел в Виндзоре, он вместе со своим двором приехал в Лондон, где и провел Большой совет, который обсудил предстоящую коронацию молодого Генриха, ряд законов государства и рассмотрел жалобы на шерифов. Король временно отменил полномочия почти всех шерифов и назначил комиссии из доверенных людей, которые должны были объехать всю страну и провести соответствующие расследования. К 14 июня инструкции для этого расследования составили, и следствие по делу шерифов началось.

А Генрих тем временем готовился к предстоящей коронации своего сына. Он потратил 34 шиллинга 9 пенсов на «золото для золочения всех сосудов короля, сына короля и для починки мечей для королевской коронации»^[184].

Молодой Генрих, Маргарита, жена и королева Элеонора ждали в Кане вызова в Англию. Когда все приготовления были закончены, Генрих II отправил Ричарда Илчестерского за молодым принцем. Приехав в Кан, Ричард сказал Маргарите, чтобы они вместе с Элеонорой остались еще на несколько дней во Франции и были готовы выехать в Англию, как только король за ними пошлет.

Епископ Роджер Вустерский, младший сын графа Роберта Глостера (Бекет в 1164 году посвятил его в епископы), ждал в Нормандии судна, которое отвезло бы его в Англию. У него были письма от папы и Томаса к архиепископу Йоркскому, запрещавшие ему короновать принца Генриха. Епископ Роджер также получил вызов на совет, намеченный королем в Лондоне на 11 июня. Королева Элеонора и Ричард Юмез, сенешаль Нормандии, не разрешили ему ехать в Англию, а когда он пытался нанять корабль по своей собственной инициативе, то ему сказали, что всем морякам запретили перевозить его через пролив.

Юный Генрих вместе с епископом Фроже из Сееза, епископом Анри из Байё и Ричардом Илчестером 5 июня отплыли в Англию, оставив Маргариту со свекровью во Франции.

11 июня король провел в Лондоне заседание Большого совета. Члены комиссии, рассматривавшей преступления шерифов, отчитались о своей работе, поведав такую ужасную историю о коррупции, фаворитизме, произволе и разбазаривании денег, что король уволил двадцать два шерифа из тех двадцати девяти, которых он временно отстранил от должности до завершения работы комиссии. Набирая новых служащих в свои суды и казначейство, король получил двойную выгоду – не только поставил на должности шерифов людей, которые получили юридическое и финансовое образование, но и заменил местных магнатов, защищавших свои интересы в графстве и имевших там связи и преданных людей, на слуг, давших клятву верности королю и находившихся непосредственно под его контролем.

Бекет тем временем узнал, что коронация назначена на 14 июня и проводить ее будет архиепископ Роджер Йоркский. Некоторым посланникам архиепископа все-таки удалось доставить в Англию запрет папы и Томаса, но на это не обратили никакого внимания, поскольку письма, запрещавшие коронацию, доставлялись нужным лицам втайне и они могли заявить, что вовсе их не получали.

Бекет надеялся, что епископ Роджер Вустерский сумеет доставить в Англию письмо с его запретом, но, поскольку Роджер не смог покинуть Нормандию, пришлось искать нового посланца. За портами наблюдали так строго, что любого человека, прибывшего в Англию на корабле, вполне могли раздеть и обыскать. Поэтому Томас поручил отвезти свое письмо к архиепископу Йоркскому монахине по имени Идонея. Ей удалось выполнить это задание, и 13 июня она передала послание архиепископа в руки Роджера^[185].

Тем не менее в воскресенье 14 июня 1170 года в Вестминстерском аббатстве архиепископ Роджер Понт-л’Эвекский, несмотря на запрещение папы и Томаса, помазал на царство пятнадцатилетнего Генриха, провозгласив его королем Англии. Архиепископу помогали епископы: четыре английских – Хью Даремский, Гилберт Фолиот Лондонский, Джоселин Солсберийский и Уолтер Рочестерский, и два нормандских – Анти из Байё и Роже из Сееза. На церемонии присутствовали Вильям, король Шотландии, и многие английские бароны и графы.

«Король, сын короля», как с тех пор стали именовать молодого Генриха, унаследовал красоту своего деда, графа Жоффруа Красивого, которая сочеталась в нем с веселым характером. Это был «самый красивый принц в мире, не важно, в сарацинском или христианском»^[186].

Коронация наследника монархии при жизни его отца, короля, не имела прецедентов в Англии, хотя это попытался сделать Стефан, но получил запрет от папы. Зато во Франции это было обычным делом. Генрих II считал себя ровней королю Франции, и если наследника французской короны короновали заранее, то почему нельзя было сделать того же самого и с английским наследником? Генриха заботило одно – обеспечить законный раздел земель между своими сыновьями и безусловное наследование старшим сыном английской короны после его смерти. В тот год ему исполнилось всего тридцать семь лет, по представлениям того времени он вступил уже в средний возраст, а жизнь была полна многочисленных опасностей.

Чтобы быть уверенным, что наследование короны пройдет в мирной обстановке и никто не предъявит своих прав на престол, на следующий день после коронации Генрих II заставил всех графов, баронов и крупных землевладельцев, включая короля Шотландии и его брата Дэвида, «стать людьми нового короля, его сына, и он заставил их поклясться на мощах святых в верности и преданности ему против всех людей, кроме него самого» (то есть кроме короля Генриха II)^[187]. Молодой Генрих был не только признанным наследником отца, после своего помазания и коронации он стал истинным королем Англии и английского народа в лице ее ведущих людей, признавших его таковым. Так Генрих II, сам не понимая, что творит, сделал шаг к выполнению плана Людовика VII, на который французский король не смел даже надеяться.

Глава 10
Король и мученик, 1170

Весть о коронации молодого Генриха быстро достигла ушей Людовика VII, который пришел в ярость от того, что его дочь Маргарита не была коронована вместе с мужем. Людовик подумал, что Генрих II хочет заставить сына отказаться от своей жены, и приказал возобновить пограничные набеги на Нормандию, угрожая захватить Вексен, отданный им в приданое Маргарите. Король Англии поспешил в Нормандию и около 24 июня высадился в Барфлёре^[188].

Епископ Роджер Вустерский, узнав, что его кузен приближается к Фалезу, вышел из города и встретил короля в трех милях от него. Увидев епископа, Генрих II обрушился на него с упреками: «Теперь мне ясно, что ты меня предал! Я велел тебе явиться на коронацию моего сына и сообщил день, когда она должна была состояться. Но ты не приехал, показав тем самым, что тебе наплевать на меня и на моего сына. Теперь мне ясно, что ты принял сторону моего врага и ненавидишь меня самого и всю мою семью. Ты больше не будешь получать доходы со своей епархии. Я ее у тебя отберу, ибо ты ее недостоин, как недостоин и других бенефиций. Ты не похож на сына доброго графа Роберта, моего дяди, который вырастил нас в своем замке и преподал нам обоим первые уроки хороших манер и грамоты!»

Епископ Роджер учтиво ответил, что, добравшись до порта, он получил письмо, запрещавшее ему ехать в Англию, поэтому он и не явился на коронацию.

«Но ведь королева живет в замке Фалез, – возразил король, – а Ричард Юмез тоже здесь или скоро сюда приедет. Как же ты можешь утверждать, что это письмо написали они?»

«А я и не утверждаю, что письмо было написано королевой, ибо если она скрывает правду из любви к тебе, то ты еще сильнее рассердишься на меня; если же она признается, что написала это письмо, ты начнешь орать на эту благородную даму, а я ни за что на свете не допущу, чтобы она услышала от тебя хотя бы одно грубое слово. Ты сделал ошибку, приказав мне присутствовать на коронации, ибо она была незаконной и нанесла оскорбление Богу, потому что венчал его на царство не тот, кто должен бы это сделать. Если бы я был там, я бы не позволил ему короновать твоего сына.

Ты говоришь, что я не похож на сына графа Роберта. Но и ты не достоин называться племянником моего отца, того же самого графа Роберта, который воспитывал тебя как полагается, который ради тебя шестнадцать лет воевал с королем Стефаном и терпел нападения врага, пока сам не попал в плен.

Одного из моих младших братьев, достойного рыцаря, ты обрек на такую нищету, что он отказался от своего рыцарского звания и положения в обществе и подался к рыцарям-госпитальерам в Иерусалим. Облачившись в их одежды, он обрек себя на вечную каторгу в этом ордене. Вот так ты помогаешь своим преданным слугам и близким друзьям, вот так ты вознаграждаешь их за преданность тебе!»

В свите короля ехал один рыцарь из Аквитании, который услышал этот разговор. Не зная, кто был собеседником короля, он в изумлении спросил: «Кто этот человек, который так смело разговаривает с королем?»

Когда ему сказали, что это епископ, он произнес: «Королю повезло, что этот человек – священник. Если бы он был рыцарем, то не оставил бы королю и двух акров земли».

Другой человек из свиты, услышав, как Генрих II ругается с епископом, решил, что, нагрубив святому отцу, угодит королю и попадет к нему в милость. Но Генрих II в гневе обрушился на него. «Замолчи, подлый негодяй! – закричал он. – Ты думаешь, если я обсуждаю дела со своим родственником и епископом, ты или кто-нибудь другой может оскорблять его или угрожать ему? Да я тебе за него глаза выцарапаю! Если кто-нибудь из вас осмелится хотя бы тявкнуть на него, я его тут же прикончу!»

Приехав в замок, Генрих II и его кузен отобедали вместе, дружески болтая^[189].

Услыхав о возвращении короля, архиепископ Ротру Руанский и епископ Бернар Неверский сразу же приехали к нему. Они показали ему письмо от папы, в котором тот приказывал королю помириться с Томасом Бекетом и предупреждал, что, если он не согласится заключить с ним мир на его условиях, у него не останется другого выбора, кроме как наложить интердикт на Англию, которого все так боялись. Король, добившись своей цели – коронации сына, согласился с этими условиями, и к Томасу отправились два посланника с сообщением, что соглашение достигнуто.

6 июля Генрих II встретиться с Ла-Ферте-Бернар с графом Теобальдом Блуаским, представителем Людовика, чтобы обсудить условия мирного договора между Англией и Францией. Безо всяких оговорок Генрих II согласился отправить Маргариту в Англию и короновать вместе с мужем, устранив главное препятствие к миру.

Через две недели Генрих II и Людовик VII встретились во Фретевале, на берегу Луары, примерно в 35 милях к западу от Орлеана, на территории Людовика. В течение двухдневных переговоров они уладили все свои разногласия. Расставаясь с французским королем, Генрих II сказал:

«Завтра твой вор получит мир, и при этом добрый мир».

«О каком воре ты говоришь, ради всех французских святых?» – спросил Людовик.

«О твоем любимом архиепископе Кентерберийском».

«Хотел бы я, чтобы все мои архиепископы были такими, как он, – ответил Людовик. – Если ты заключишь с ним добрый мир, то сильно возвысишься в глазах Господа, а мы все будем тебе благодарны».

На следующий день, 22 августа 1170 года, в среду, в праздник святой Марии Магдалины, Генрих II и Томас Бекет встретились на лужайке Изменников, за пределами Фретеваля. Генриха сопровождал архиепископ Руанский, все епископы Нормандии, епископ Роджер Вустерский и его свита. С Томасом приехал Вильям Шампанский, архиепископ Санский, а также много французских епископов и дворян. Людовик, по просьбе Генриха, не присутствовал; его представлял граф Теобальд.

Увидев двух архиепископов, ехавших к нему, английский король снял шляпу и двинулся к ним навстречу. Обменявшись приветствиями, король с Томасом отъехали в сторону, чтобы их разговор никто не услышал. Бекет позже написал папе, что принялся упрекать Генриха в том, что он велел архиепископу Йоркскому короновать своего сына в нарушение прав кентерберийского престола. После недолгого обсуждения Генрих II признал себя неправым. Когда же Томас заговорил о своей любви к юному Генриху, лицо короля просветлело, и он сказал: «Если ты любишь моего сына, то это еще одна причина, по которой ты обязан сделать то, что должен, ибо я отдал его тебе в сыновья, и ты вспомнишь об этом, получив его из моих рук. А он так сильно любит тебя, что не выносит и вида твоих врагов. И если бы он не боялся и не боготворил меня, то разорвал бы их на части».

Тронутый этим напоминанием о счастливых днях прошлого, Томас спешился и преклонил колени у ног Генриха. К радости наблюдавших за ними людей, король спрыгнул с коня и обнял архиепископа. Но Томас поддержал его стремя и заставил снова сесть на коня.

«Милорд архиепископ, – произнес Генрих, – давай же возродим нашу прежнюю любовь друг к другу, и пусть каждый творит другому добро и позабудет о ненависти, которая нас разделяла».

После этого они вернулись к придворным, и Генрих II объявил, что они с Томасом помирились, что он согласен выполнить все условия, по которым они так долго не могли договориться. Он пообещал вернуть Томасу свою милость, обеспечить мир и безопасность ему и его сторонникам, вернуть ему кентерберийский престол и все прежние владения этого престола и выплатить компенсацию за то, что поручил коронацию своего сына архиепископу Йоркскому^[190].

После этого кто-то, вероятно архиепископ Руанский, попросил короля поцеловать Бекета в знак примирения.

«На своей собственной земле, – ответил Генрих, – я сто раз поцелую его уста, руки и ноги; я выслушаю сотню его месс, а сейчас давайте отложим это. Я не собираюсь обманывать вас. Это дело моей чести – дать ему все, что полагается. Если я поцелую его здесь, то он может решить, что я делаю это по необходимости; зато на моей земле это будет поцелуй от всего моего сердца»^[191].

Генрих попросил Бекета поехать с ним в Нормандию, чтобы показать людям, что они примирились окончательно, но архиепископ, встревоженный отказом короля подарить ему поцелуй, отказался. «Я – гость короля Франции, – сказал Бекет, – по отношению к которому у меня есть свои обязательства, и я не могу покинуть землю Франции, не отдав дань уважения ее королю». Тогда Генрих II велел Томасу прислать к нему попозже одного из своих слуг. Король передаст ему письма к своему сыну и юстициариям, и он приедет в Англию и примет все владения архиепископа и всех тех, кто отбывал с ним в ссылку.

Генрих II преклонил колени и попросил архиепископа благословить его; Томас сделал это, и переговоры завершились. Солнце уже клонилось к закату.

Присутствовавшие при этом люди решили, что король и Томас окончательно помирились и снова стали друзьями. Увидев, что король обнял Томаса, многие встали на колени и возблагодарили Господа и святую Марию Магдалину. Однако ни Генрих, ни Томас не сделали друг другу никаких уступок. Король не подписал с архиепископом «мирный договор» и не поцеловал его в знак примирения. И в самом деле, заявление Генриха о том, что он поцелует архиепископа только на земле Англии, а также его предложение покинуть Францию, где Томас находился под защитой французского короля, и отправиться с ним в Нормандию возродили в душе Бекета прежние опасения, что и заставило его отклонить приглашение короля.

Вскоре после возвращения в Нормандию, около 10 августа, король заболел малярией. Болезнь протекала так тяжело, что разнесся слух, будто он умер. Готовясь к смерти, Генрих разделил между сыновьями свои владения. Молодой Генрих II должен был получить те земли, которые достались его отцу в наследство, то есть Англию, Нормандию, Анжу и Мэн; Ричарду отходила Аквитания, которую он должен был держать как вассал короля Франции; а Джефри досталась Бретань; он тоже становился вассалом короля Людовика. Самый младший сын, Джон, не получил ничего; его должен был воспитать и наделить землей старший брат.

После этого Генрих II приказал, чтобы после смерти его тело было доставлено в монастырь Гранмон и погребено у двери, ведущей в часовню, у ног Стефана Мюре, основателя ордена. Добрые люди Гранмона составляли орден кающихся грешников, которые жили в таких суровых условиях и в такой нищете, что цистерцианцы на их фоне выглядели сибаритами. Епископы и бароны Генриха принялись протестовать, заявив, что эта нищая церковь не годится для захоронения королевской особы и если он будет погребен там, то это нанесет ущерб достоинству всей страны. Однако король настаивал на своем и показал соглашение, заключенное им с добрыми людьми^[192].

Но Генрих II не умер. В благодарность за свое спасение он в День святого Михаила отправился в паломничество в Керси к раке Святой Девы в Рокамадуре, расположенной в 40 милях к северу от Кагора^[193].

Папа Александр III 10 сентября написал Бекету письмо, пытаясь оправдать свои действия. Если Томасу показалось, что он мало сделал для того, чтобы помочь ему, то это потому, что он верил, что терпение поможет превратить зло в добро. После этого он сообщил архиепископу, что отстранил от своих постов всех епископов, которые принимали участие в коронации молодого Генриха.

16 сентября папа сообщил архиепископу Йоркскому и епископам Дарема, Лондона, Солсбери и Рочестера о приговорах, которые он им вынес за то, что они, нарушив права Кентербери и не подчинившись приказам папы и архиепископа Томаса, короновали молодого принца. В письме архиепископу Роджеру папа упрекал его в том, что он не заставил помазанного на царство монарха произнести традиционную клятву в том, что он будет охранять свободу церкви, заменив ее клятвой о соблюдении обычаев предков^[194]. Все эти письма папа отослал Бекету, поскольку доставить их в Англию было невозможно.

В тот год Элеонора, вторая дочь короля, уехала в Кастилию и вышла замуж за Альфонсо VIII. Ей было всего девять лет. Ее муж, который был на три года ее старше, стал королем Кастилии, когда ему не исполнилось еще и года.

Генрих тем временем передал слугам Томаса обещанные письма, в которых приказывал своему сыну восстановить все владения архиепископа Кентерберийского. 5 октября в Вестминстере слуги передали эти письма «королю, сыну короля», но молодой Генрих заявил, что он должен посоветоваться со своими баронами и епископами. Когда совет собрался, Джефри Ридел, архидьякон Кентерберийский, от имени молодого короля заявил, что поскольку Раннульф Брокский и другие получили имущество архиепископа Томаса по приказу короля, то им и надо сообщить о новых распоряжениях монарха в первую очередь. Поэтому слугам Томаса было велено явиться во дворец 15 октября.

Посланцам архиепископа удалось лично переговорить с молодым королем, когда тот ехал из Лондона в Виндзор. Он приветствовал их гораздо сердечнее, чем тогда, когда его окружали советники. Тем не менее послы предупредили Томаса, чтобы он не возвращался в Англию, пока король не вернет ему окончательно свою милость и хорошее отношение, ибо все в королевстве убеждены, что мира между ним и королем быть не может, и никто не хочет, чтобы их видели беседующими с посланцами Томаса^[195].

Получив это сообщение, Бекет отправил Генриху II письмо, в котором протестовал против проволочек в выполнении обещания восстановить его в правах. Почему это, спрашивал он, его сын решил спросить у Раннульфа Брокского, выполнять ли ему приказ короля или нет?

«А тем временем означенный Раннульф разбазаривает церковное добро и открыто свозит наш урожай в замок Солтвуд и хвастается перед многими людьми (как мы узнали от людей, которые готовы, если будет на то твоя воля, доказать это), что мы не успеем съесть в Англии и ломтя хлеба, как он нас прикончит. Ты знаешь, светлейший лорд, что человек, который может предотвратить грех, но не делает этого, не менее грешен, чем тот, кто его совершил. А что мог бы сделать Раннульф, если бы он не опирался на твою волю и не был бы вооружен твоей властью?»^[196]

Получив это письмо, король пригласил Томаса на новые переговоры. Они встретились в Амбуазе, в 15 милях вверх по Луаре от города Тура, 12 октября. Бекета сопровождали граф Теобальд и архиепископ Вильям Санский – они боялись, что король причинит архиепископу зло. Генрих II снова пообещал вернуть Томасу все его имущество и велеть сыну проследить, чтобы это было сделано. Он пообещал провести расследование в замке Солтвуд, который принадлежал архиепископам Кентерберийским и которым завладел Раннульф Брокский, поселив там орду своих родственников и прихлебателей. Король заверил архиепископа, что он получит то, что по праву принадлежит ему.

На следующий день рано утром обе партии встретились снова, на этот раз в Шомоне, примерно в 10 милях вверх по Луаре от Амбуаза. Король велел своему капеллану отслужить мессу по мертвым, во время которой целоваться в знак примирения было запрещено, ибо боялся, что Томас встанет рядом с ним и заставит его поцеловать его^[197].

После мессы переговоры возобновились, и Генрих II повторил свое обещание вернуть Томасу отобранные у него владения и восстановить с ним хорошие отношения. Стороны договорились, что король и архиепископ 1 ноября встретятся в Руане и вместе отправятся в Англию.

Расставаясь, Генрих II сказал: «Езжай с миром, а я поеду за тобой. Мы скоро увидимся – в Руане или в Англии».

«Милорд, – ответил Томас, – у меня такое предчувствие, что живым ты меня не увидишь».

«Ты считаешь меня предателем?»

«Упаси боже, милорд», – ответил архиепископ.

Томас и его слуги вернулись в Сан и стали готовиться к отъезду в Англию. Архиепископ знал, что в ссылке он сделал все, что мог. Он привлек к своей борьбе внимание папы и всего христианского мира. Генрих, со своей стороны, дал понять, настаивая на соблюдении «королевских обычаев», что причиной их противостояния является его стремление полностью подчинить себе английскую церковь. Томасу оставалось только одно – вернуться в Англию и принять судьбу, которую уготовил ему король.

Бекет послал вперед Джона Солсберийского. Прибыв в Англию 18 ноября, он обследовал все маноры архиепископства и обнаружил, что дома стоят совершенно пустые, амбары разрушены, на полях не осталось ни травинки, а ренты уплачены до самого Рождества. Потом он отправился к молодому королю, который принял его весьма прохладно. Наконец, он посетил королеву-мать, которую не видел около семи лет, ибо вынужден был бежать из Англии еще раньше Томаса.

В своем письме он написал об этом Бекету и сообщил также, что архиепископ Роджер Йоркский, епископ Гилберт Лондонский и их сообщники собираются идти к королю вместе с несколькими канониками от пяти свободных епископских кафедр и здесь, за пределами Англии, избрать епископов на эти кафедры, в соответствии с желанием короля. Джон считал, что это поставит архиепископа Кентерберийского в сложное положение, ибо если он рукоположит людей, избранных в нарушение всех канонических законов, то обидит Бога, а если откажется сделать это, то нанесет обиду королю^[198].

А Томас тем временем прощался со своими друзьями. Французы снабдили его и всех его слуг лошадьми, одеждой и всем необходимым для путешествия. Поблагодарив короля Людовика VII за гостеприимство и попрощавшись с ним, Бекет произнес: «Мы едем в Англию бороться за свою жизнь».

«Мне тоже так кажется, – ответил Людовик. – Послушайтесь меня, господин архиепископ, не доверяйте королю – ведь он не поцеловал вас в знак примирения. Останьтесь здесь; и пока король Людовик будет жив, вы не будете испытывать недостатка в вине и еде; все богатства Галлии будут предоставлены вам».

«На все воля Божья», – произнес Томас, и они расстались в слезах.

Поцеловав епископа Мориса Сюлли, епископа Парижского, он произнес: «Я еду в Англию умирать».

Томас отправился в Руан к Генриху. Приехав туда, он узнал, что его уже ждут – но не король, который обещал встретить его, а презираемый им Джон Оксфордский. Джон передал ему письмо от короля: «Да будет тебе известно, что я не смог приехать в Руан, чтобы встретить тебя в оговоренное нами время, ибо друзья во Франции предупредили меня, что французский король собирается пойти войной на моих людей в Оверни, собираясь нанести урон им самим и моим землям. Мои люди из Оверни сообщили мне то же самое и умоляли прийти к ним на помощь.

Поэтому я не мог приехать к тебе в Руан в то время, о котором мы с тобой договорились, но я посылаю к тебе Джона, декана Солсберийского, священника своего двора, который отвезет тебя в Англию, и с ним я посылаю слово Генриху, королю Англии, моему сыну, чтобы он помог тебе получить все, что тебе принадлежит, мирно и с честью, а также сделал все, что можно сделать, касательно твоих дел, если что-нибудь тебя не устроит.

Мне и моему сыну рассказывали много разных вещей по поводу твоей задержки, которые, возможно, не соответствуют истине, но я думаю, что тебе лучше не откладывать свое возвращение в Англию.

В Лоше»^[199].

Из этого письма хорошо видно, что Генрих II совсем не чувствовал себя виноватым, да и угроза Оверни со стороны Людовика VII была, скорее всего, надуманной. Просто король Англии, испытывавший неутомимую страсть к приобретению новых земель, которая так пугала короля Людовика, решил теперь завладеть Берри, утверждая, что это часть его герцогства Аквитанского. Он вышел с большой армией из Лоша, расположенного в 20 милях юго-восточнее Тура, чтобы кружным путем подойти к Бургу, городу, который хотел захватить. Прибыв туда, он обнаружил там Людовика, чья армия была не меньше его, готового с ним сразиться. Генрих II этого не ожидал. Он заключил перемирие и ушел назад в Нормандию^[200].

Сопровождаемые Джоном Оксфордским Томас и его свита отправились в Витсанд во Фландрии. Приехав туда, Бекет узнал, что Милес, декан Булони, привез ему послание от графа Мэтью. «Будьте осторожны, – предупреждал граф, – люди, которые хотят отнять Вашу жизнь, уже ждут Вас. Они засели во всех портах, и, когда Вы высадитесь, схватят Вас и либо убьют, либо закуют в цепи»^[201].

Пока они ждали, в Витсанд прибыл корабль из Англии. Шкипер нашел архиепископа и сообщил ему, что его хотят убить, ибо он своими глазами видел вооруженную стражу, которая ждет его в порту^[202]. Томас также узнал, что в Дувре сидят архиепископ Йоркский и епископы Лондонский и Солсберийский, которые ждут судна, которое отвезло бы их в Нормандию. Подчиняясь приказу короля, они ехали, чтобы в присутствии Генриха разыграть фарс с выбором епископов на свободные кафедры Бата, Чичестера, Или, Херефорда и Линкольна. Более того, страже в портах Англии было приказано обыскать Бекета, его свиту и весь их багаж, как только они высадятся на берег, и забрать у них все письма от папы, если таковые найдутся.

Поэтому Бекет заранее отправил в Англию юношу с письмами от папы, в которых он отстранял от должности Роджера Йоркского и отлучал от церкви Гилберта Лондонского и Джоселина Солсберийского^[203]. Этому посланнику удалось передать письма в руки прелатов в присутствии свидетелей и сбежать от стражников^[204].

Слугам архиепископа тем временем надоело ждать. «Послушайте, милорд, – говорили они, – мы уже можем увидеть Англию. В порту белеют паруса многочисленных судов. Почему мы не садимся на корабль? Неужели вы хотите уподобиться Моисею, который видел Землю обетованную, но так и не достиг ее?»

«Куда вы торопитесь? – спрашивал Бекет. – Меньше чем через сорок дней после возвращения вы захотите очутиться где угодно, лишь бы не в Англии»^[205].

Архиепископ и его свита выехали из Витсанда на следующий день после того, как в Дувр отправился юноша с письмами папы. Увидев английский берег, Томас велел поднять на носу корабля свой архиепископский крест. Они высадились в Сандвиче, принадлежащем архиепископскому престолу, во вторник, 1 декабря. Здесь их уже ждали Раннульф Брокский и Гервасий Корнхиллский, шериф графства Кент, с отрядом вооруженных людей. Они сразу же попытались арестовать архиепископа, но им помешал Джон Оксфордский. Он показал письмо короля, в котором тот обещал архиепископу мирный и безопасный проезд, и приказал им не трогать свиту Томаса, «чтобы не навлечь бесчестье на короля».

На следующий день архиепископ и его свита с триумфом въехали в Кентербери. Все население Кента выстроилось вдоль десятимильной дороги, идущей из порта в город, а когда Томас проезжал деревни, каждый приходской священник со своим крестом и хором падал перед ним на колени. В Кентербери во всех церквях оглушительно звонили колокола; кафедральный собор был увешан дорогими тканями, а большой орган, в который изо всех сил нагнетали воздух семьдесят мужчин, издавал такие мощные звуки, что стены собора вибрировали.

Архиепископ пал ниц перед алтарем, а потом сел на трон Святого Августина. После шести лет ссылки он снова вернулся в свой собор. Он поцеловал в знак примирения всех монахов Церкви Христовой и прочитал проповедь на тему: «У нас есть вечный город, но не здесь; наша цель – это город, который однажды возникнет».

В четверг к нему явились посланцы молодого короля, которые потребовали, чтобы он отменил приговор об отстранении от должности архиепископа Йоркского и снял отлучение от церкви с двух епископов. Томас ответил, что он не может отменить приговор об отстранении от должности архиепископа Йоркского, поскольку Роджер не подлежал его юрисдикции и папа строго-настрого запретил ему это делать. И хотя не следовало бы младшему по званию отменять приговор, вынесенный старшим, он рискнет снять отлучение с епископов Лондонского и Солсберийского, которые находились под его юрисдикцией, исключительно ради мира в церкви и из уважения к королю, но только в том случае, если они поклянутся, что впредь будут выполнять все распоряжения папы, которые он им пришлет.

Оба епископа хотели принять это условие, чтобы избавиться от приговора папы, но архиепископ Роджер разубедил их, заявив, что лучше поехать в Нормандию, как им было велено, и рассказать все королю. А сам тем временем послал Джефри Ридела к молодому королю, велев предупредить его, что Томас замышляет свергнуть его с престола^[206].

Пробыв неделю в Кентербери, Бекет отправил к молодому королю в Винчестер посланцев, которые сообщили ему, что архиепископ собирается посетить его, своего короля и повелителя. Томас привез с собой трех жеребцов, которых хотел подарить молодому Генриху. Это был самый лучший подарок для молодого рыцаря. Из описания Вильяма Фиц Стефана, который вернулся ко двору архиепископа, когда тот приехал в Англию, видно, что он разделял любовь своего господина к лошадям: «Он привез с собой трех дорогих скакунов необыкновенной быстроты, элегантного телосложения, прекрасной формы и высоко ступающих; кожа на их тонких боках переливалась во время ходьбы, ноздри вздрагивали, все члены трепетали; они были слишком напряжены, чтобы спокойно стоять на месте. Их чепраки были украшены цветами разных оттенков. Этих скакунов он собирался подарить своему новому господину»^[207].

Отправив гонцов в Винчестер, Бекет выехал в Лондон. В окрестностях столицы его встретила огромная толпа. За три мили до города стояли бедные школяры и все духовенство Лондона; при виде Томаса они затянули «Отче наш» и, распевая молитвы и плача от радости, провели архиепископа через толпу, стоявшую на коленях. Томас ехал, склонив голову, чтобы скрыть слезы.

Вскоре вся процессия прибыла к церкви Святой Марии в Саутуарке^[208], и, пока каноники приветствовали Томаса, толпа пела «Славу Божьему дому в Израиле». И вдруг рев толпы перекрыл крик сумасшедшей женщины по имени Матильда: «Архиепископ, опасайся меча! Опасайся меча!»

Томас провел ночь в приюте епископа Винчестерского, в Саутуарке. На следующий день прибыл гонец от молодого короля. Генрих запрещал архиепископу приезжать к нему, а также посещать города Англии и велел немедленно возвращаться в Кентербери и никуда оттуда не выезжать.

Архиепископ двинулся назад, в Кентербери. Пятеро рыцарей, опасаясь за безопасность своего господина, ехали с копьями и щитами в руках, чтобы, в случае нападения, защитить его. Королю в Нормандии тут же послали весть, что архиепископ собрал большое войско и ездит по стране в кольчуге и шлеме, собираясь овладеть его городами и свергнуть с престола его сына.

А тем временем архиепископ Йоркский и епископы Лондонский и Солсберийский прибыли в Нормандию и нашли короля в его охотничьем доме в Буре, около Байё. Они изложили ему свои жалобы, которые вместе со лживыми вестями о поведении Бекета в Англии так рассердили короля, что он чуть было не сошел с ума от ярости. Генрих II послал папе письмо, в котором обрушился на него с гневными упреками. Он писал, что «мой самый опасный враг, жить с которым для меня равносильно смерти», взбудоражил все государство и составил против него заговор. Он попросил Александра III отменить приговоры, вынесенные его подданным, и беспристрастно расследовать обвинения, выдвинутые против них^[209].

В день Рождества, выпавшего на пятницу, Томас служил в своем соборе Всенощную и главную мессу дня. Перед ней он прочитал проповедь на тему: «Да будет мир всем людям доброй воли». Он напомнил собравшимся об архиепископах Кентерберийских и сказал, что некоторые из них были канонизированы как исповедники, а один, святой Альфег, был прославлен как мученик. Вполне возможно, добавил он, что среди них скоро появится еще один мученик.

Король провел свою Рождественскую курию в Буре, большую часть времени он ругал Томаса: «Снова и снова, пылая от гнева, он ужасным голосом проклинал всех тех, кого он питал, кого милостиво отметил своей дружбой и осыпал дарами, за то, что они не могут отомстить за него одному-единственному священнику, который не дает покоя ни ему, ни всему государству и стремится лишить его титула и наследства»^[210].

В рождественскую ночь из Буре тайно выехали четыре рыцаря королевской свиты: Реджинальд Фиц Урс, Вильям Трейси, Хью Морвиль, Ричард Бретон – и отправились в Англию.

Томас отслужил мессы на праздники святого Стефана и святого Иоанна, отмечавшиеся сразу же после Рождества. 27 декабря он отправил Герберта Бошама и Александра Льюэлина к королю Франции и архиепископу Санскому, велев им рассказать о том, с какими трудностями ему пришлось столкнуться в Англии. Он также отправил посланца к папе, чтобы тот сообщил ему, что мир, обещанный Генрихом, оказался хуже войны.

Четыре рыцаря короля, ехавшие разными дорогами, чтобы не возбуждать тревоги, в понедельник встретились в замке Солтвуд, где их приветствовали Раннульф Брокский и вся его семья.

Во вторник утром, 29 декабря 1170 года, архиепископ отслужил мессу, исповедался и занялся своими обычными делами. Четыре рыцаря в сопровождении Роберта Брокского, брата Раннульфа, и дюжины рыцарей из замка Солтвуд, приехали в Кентербери. Заговорщики вместе с Робертом прошли прямо в дом архиепископа, а остальные поехали по улицам города, приказывая людям ни в коем случае не выходить из домов, что бы они ни услышали и ни увидели. Лучшего способа встревожить горожан нельзя было и придумать, и вскоре весь Кентербери уже гудел как улей.

Подъехав к дому архиепископа, рыцари и Роберт вошли в холл. Было начало первого. Архиепископ и его свита только что отобедали, теперь в холле обедали слуги. Когда рыцари вошли, слуги предложили им разделить с ними трапезу, но они отказались. Они прошли в комнату, где Томас беседовал со священниками и монахами. Рыцари сели на пол и стали ждать, когда архиепископ повернется к ним и поприветствует их.

«Король прислал нас из-за моря, – начал Реджинальд Фиц Урс, – чтобы передать тебе его приказ снять отлучение от церкви с тех епископов, которых ты отлучил по возвращении в Англию, вернуть должности тем, кто их лишился по твоему приказу и кто уехал в Винчестер к сыну нашего короля, у которого ты хочешь отобрать корону. Ты должен все это исправить и подчиниться решению королевского суда».

Томас терпеливо растолковал им, что это не он, а папа вынес приговор епископам, что архиепископ Йоркский не подлежит его юрисдикции, поэтому он не может отменить приговор папы, и что он снимет отлучение с двух епископов, если они поклянутся подчиниться суду церкви. Он также объяснил, что у него и в мыслях не было отбирать корону у молодого короля; единственное, что огорчает его, – это не то, что он был коронован, а то, что человек, короновавший его, сделал это в нарушение прав и достоинства кентерберийского престола^[211].

Рыцари принялись выкрикивать угрозы в его адрес. «Король приказал, – кричали они, – чтобы ты и все твои люди убирались из страны, которой он управляет! С этого дня ни тебе, ни твоим прихвостням не будет здесь покоя, ибо ты сам нарушил мир с королем!»

«Вы напрасно тратите время, угрожая мне, – ответил архиепископ. – И даже если все мечи Англии нависнут над моей головой, вы все равно не сможете запретить мне вершить правосудие Господне и подчиняться папе. Я буду сражаться с вами лицом к лицу в Божьей битве. Однажды я покинул Англию, потому что был смиренным священником, теперь же я вернулся, по совету папы, которому во всем повинуюсь, в мой храм. И никогда больше его не покину. Если я смогу выполнять свой долг в мире, я буду рад, если нет – пусть защитит меня Господь. Более того, вы хорошо знаете, что всех нас связывает, поэтому я искренне удивлен, что вы посмели угрожать архиепископу в его собственном доме». Томас сказал это, чтобы напомнить Реджинальду, Вильяму и Хью, что они совершили оммаж и поклялись ему в верности, когда он был еще канцлером, а посему входят в число его вассалов.

Услышав громкие голоса рыцарей, все домашние архиепископа сбежались в его комнату. Реджинальд повернулся к ним и сказал: «Мы приказываем вам охранять этого человека, чтобы он не сбежал».

«Меня не надо охранять, – произнес Томас. – Я никуда не убегу».

Рыцари выбежали во двор и принялись надевать доспехи под тутовым деревом. Тем временем слуги архиепископа закрыли двери дома и заперли их на засов, а священнослужители окружили Томаса и стали обсуждать, что надо делать. Из собора донеслись крики и плач горожан, которые, увидев, что в дом архиепископа вошли рыцари и за ними закрылись ворота, в ужасе бросились в храм, надеясь укрыться за его стенами. Четыре рыцаря попытались снова войти в дом, но обнаружили, что двери заперты. Тогда Роберт Брокский, который со своей семьей жил в доме архиепископа, пока тот был в ссылке, показал им участок стены, где шел ремонт. Плотники и каменщики оставили здесь свои инструменты, и Роберт с рыцарями, взяв их, принялись ломать стену.

Монахи убеждали Томаса укрыться в соборе, но он отказывался, так как не хотел, чтобы рыцари подумали, что он испугался и решил убежать. Он ведь заверил их, что никогда не скроется, и решил ждать в своей комнате.

Рыцари с громкими криками ломали стену, и монахи испугались. Они попытались силой утащить архиепископа в собор, но он упорно сопротивлялся. Тогда они заявили, что в храме уже началась вечерня, так что его место – в соборе, где он должен совершить богослужение. Услыхав эти слова, Томас сдался. Но он не хотел, чтобы кто-нибудь подумал, что он идет в собор, чтобы спрятаться. Бекет велел позвать носителя своего креста, намереваясь вступить в храм, как полагается архиепископу. Александр Льюэлин уехал к папе, так что его обязанности выполнял Генри Оксеррский.

Итак, впереди несли крест, потом шли перепуганные насмерть монахи и священнослужители из свиты Бекета, а за ними – сам архиепископ. Поскольку во дворе дома толпились кричавшие рыцари, процессия прошла через заднюю дверцу прямо в монастырскую галерею, которая располагалась между домом Томаса и собором.

Они вошли в храм через северный вход. Монахи хора, которые уже начали петь вечерню, замолчали и бросились навстречу архиепископу, ибо прошел слух, что его убили. Они увидели, что в галерею уже входят рыцари, и хотели запереть двери в храме.

«Упаси вас Боже! – воскликнул Томас, узнав об этом. – Негоже превращать Его дом в крепость! Пусть все, кто хочет, свободно входят в храм Божий. Да будет на все воля Божья!»^[212]

После этого он двинулся к своему месту в храме и поднялся на ступеньки клироса.

В этот момент в собор ворвался Реджинальд Фиц Урс, громко крича: «За мной, люди короля!» За ним ворвались три его товарища. Они были в кольчугах и шлемах с опущенными забралами – только глаза сверкали сквозь прорези. Их можно было распознать только по гербам на щитах. В руках у них были мечи. Позади них толпились рыцари из замка Солтвуд и продажный иподьякон Хью Хорси, известный как Хью Злодейский Поп.

Увидев их, Джон Солсберийский и большинство монахов и священнослужителей разбежались – одни спрятались в склепе, другие – в алтаре, а некоторые – на крыше. «Опасаясь, что меня тоже ударят мечом, – признается Вильям Кентерберийский, – и вспомнив, что грешен и не гожусь в мученики, я быстро вскарабкался по лестнице, сбив себе все руки»^[213].

Рядом с Томасом остались Вильям Фиц Стефан, Роберт Мертон, престарелый исповедник архиепископа, Эдвард Грим, английский поп из Кембриджа, который пришел посмотреть на архиепископа, и несколько монахов. Томас прислонился к колонне в юго-восточном углу северного трансепта, рядом с алтарем Святого Бенедикта, и стал ждать, что будет дальше.

«Где этот предатель? – закричал один из рыцарей в сгущавшейся тьме. Наступила долгая зимняя ночь, и только мерцание свечей да лампы освещали огромное здание храма.

Томас молчал.

«Где архиепископ?» – заорал другой рыцарь.

«Я здесь, – ответил Томас, – но не предатель, а слуга Божий. И я поражен, что вы осмелились явиться в храм Божий в таком виде. Чего вы хотите?»

«Твоей смерти, ибо терпеть твою наглость больше нет никакой возможности», – заявил один из рыцарей, когда они подбежали к архиепископу.

«Я принимаю смерть, – ответил Томас, – во имя Господа и отдаю свою душу и дело церкви в руки Бога и Благословенной Девы Марии и святых покровителей этого храма. Бог повелел, чтобы я умер от ваших мечей, но именем Господа я запрещаю вам касаться моих людей!»^[214]

Рыцари бросились на него и попытались вытащить из собора, но Томас не поддался. Он схватил Реджинальда, которому кольчуга мешала двигаться свободно, и отшвырнул его.

«Негодяй! – закричал архиепископ. – Не прикасайся ко мне, Реджинальд, ибо ты клялся мне в верности и послушании. Как ты посмел явиться сюда со своими прихвостнями!»

Рыцари попытались вытащить Томаса из собора, опасаясь, что горожане начнут его спасать, но Эдвард Грим с монахами твердо держали его.

«Я ничего тебе не должен, ибо клялся в верности королю», – заявил Реджинальд, освободившись из рук Томаса. Он поднял меч, и при виде орудия смерти архиепископ наклонил голову и прошептал имена Бога, Девы Марии и благословенного мученика Дениса. Эдвард Грим поднял руку, чтобы защитить архиепископа, и меч разрубил ее почти до самой кости. Лезвие сбило с Томаса архиепископскую шапочку, срезало кожу на голове и скользнуло по его левому плечу, отрубив кусок одежды до самой кожи. Увидев в темноте блеск меча, монахи, защищавшие архиепископа, бежали. С Томасом остались лишь Вильям Фиц Стефан, Роберт Мертон и Эдвард Грим с полуотрубленной рукой. Томас поднял руку и стер рукавом кровь, которая текла из раны на голове и заливала глаза.

Тогда Вильям Трейси нанес архиепископу два сильных удара мечом по голове, и Томас упал на пол на колени и руки. Эдвард Грим услыхал его шепот: «Во имя Иисуса и безопасности церкви я готов принять смерть»^[215].

В эту минуту Роберт Бретон снес ему мечом верхнюю часть головы. Меч, ударившийся о каменный пол, сломался. Убийцы специально целили по верхней части головы Бекета, поскольку во время посвящения в архиепископы именно ее мазали священным маслом.

«Прими этот удар, – крикнул Ричард, – из любви к моему господину Вильяму, брату короля!» – Ричард был вассалом младшего брата короля, Вильяма.

Четвертый рыцарь, Хью Морвиль, удерживал обнаженным мечом горожан, стоявших между пролетами колонн и в безмолвном ужасе смотревших, как убивают их архиепископа. Хью Хорси, Злодейский Поп, вскочил на тело Томаса, поставил ногу ему на шею и вонзил в его голову меч. Во все стороны брызнули кровь и мозг архиепископа.

«Пошли отсюда, рыцари! – закричал он. – Ему уже больше не подняться!»^[216]

Рыцари выбежали из собора, крича: «Дорогу людям короля! Дорогу людям короля!» Они разграбили дом архиепископа, забрав все, что представляло какую-нибудь ценность. Они вывели из конюшни лошадей и нагрузили их серебряной посудой, одеждой и книгами. Они забрали все деньги, которые смогли найти, а также все записи архиепископа и отослали их королю в Нормандию^[217].

Весть об убийстве архиепископа Генрих II, находившийся в Аржантане, получил на Новый год. Он, не откладывая, написал папе:

«Александру, милостью Божьей верховному понтифику, Генрих, король Англии, герцог Нормандии и Аквитании и граф Анжу, шлет свой привет и преданность.

Из уважения к римской церкви и любви к тебе, которую я, Бог тому свидетель, преданно искал и всегда хранил до настоящего времени, я, по твоему приказу, даровал мир и полное восстановление во всех его владениях Томасу, архиепископу Кентерберийскому, и позволил ему вернуться в Англию со всей его свитой. Однако он, вернувшись, принес туда не радость мира, а огонь и меч и выдвинул против меня обвинения, касающиеся государства и короны. Более того, он напал на моих слуг и безо всякой причины отлучил их от церкви.

Не желая терпеть подобное поругание от этого человека, те, которых он отлучил, и другие люди в Англии набросились на него и, не могу признать без сожаления, убили.

Поэтому я сильно озабочен, и Бог мне в этом свидетель, и опасаюсь, что причиной этого подлого деяния могут посчитать гнев, который я ранее испытывал к этому человеку.

И поскольку в этом деле я больше всего тревожусь за свою репутацию, чем за свою совесть, то умоляю Ваше преосвященство поддержать меня благотворным лекарством Вашего совета по этому вопросу»^[218].

Часть вторая
Король и его сыновья

Глава 11
Завоевание Ирландии, 1171–1172

Убийство архиепископа Кентерберийского глубоко потрясло весь христианский мир; многие говорили, что это было самое ужасное событие после распятия Христа. Бывали случаи, когда епископы и даже папы погибали от рук язычников, но чтобы архиепископа закололи в священных стенах собора, на глазах у большой толпы, да еще люди, которые действовали хоть и не по прямому приказу короля-христианина, но, несомненно, по его наущению, было совершенно неслыханно.

Никто не сомневался в том, что виновником гибели архиепископа Томаса Бекета был король. Архиепископ Вильям Санский, сообщая об убийстве папе, писал, что Генрих «признался нам, устами одного монаха-картезианца, которого он к нам прислал, что причиной его смерти был он сам и что это он его убил». Даже послы, которых Генрих II отправил к Александру III сразу же после убийства, вынуждены были признать, что Томаса погубил король и что «какие-то его слова стали поводом для убийц расправиться» с архиепископом.

Папа был так поражен рассказом о гибели Томаса, что решил наложить на Генриха, главного виновника этой гибели, самое суровое наказание. Сразу же после Пасхи Александр объявил, что намерен послать в Англию легатов, которые должны были подвергнуть его унизительной процедуре, прежде чем снять с него обвинение в соучастии в преступлении.

Генрих между тем снова отправился покорять Бретань. 20 февраля 1171 года умер герцог Конан, и король ввел в герцогство свою армию и потребовал ото всех бретонских дворян клятвы верности. Виконт Одес Порхё отказался сделать это, и Генрих тут же изгнал его из Бретани. Виконт Жиомар Леонский, увидев огромную армию короля и вспомнив, как он обошелся с Одесом, 16 мая, в день Пятидесятницы, явился к Генриху и сдался ему со всеми своими замками. Так, действуя от имени своего сына Джефри, король сделался правителем Бретани.

Весной граф Гумберт III Морьенский прислал королю послов с предложением выдать свою старшую дочь Алису за младшего сына короля Джона. Графство Морьен, соответствующее современной Савойе, занимало важное стратегическое положение – оно контролировало главные альпийские пути из Франции в Италию. У него не было сыновей, и он предполагал отдать графство Алисе. Генрих был очень доволен тем, что перед его младшим сыном, который не получил еще никаких земель, открывались такие блестящие перспективы, и отправил посла домой, велев ему передать графу свое согласие^[219].

С самого начала своего царствования Генрих II, в своем ненасытном стремлении приобретать все новые и новые земли, задумывался о походе в Ирландию и установлении своего господства над ней. В 1155 году он отложил до лучших времен папскую буллу, в которой папа поручал ему привести Ирландию к повиновению, а недавние события натолкнули его на мысль, что настало время осуществить задуманное.

В 1166 году из Ирландии был изгнан Диармайт Мак Мурхада, король Лейнстера. Его вынудили сделать это верховный король Ирландии Рори О’Коннор и Тьерман О’Рурке, лорд Мифа. Дермот отправился к Генриху II в Аквитанию просить его помощи в возвращении отобранного королевства. И хотя английский король в ту пору был занят подавлением мятежа в Аквитании и не смог оказать ему помощь, он принял клятву верности Дермота и разрешил ему брать в свою армию всех подданных английской короны, которые захотят принять участие в этом предприятии.

Самым могущественным из тех, кто откликнулся на приглашение Дермота, был Ричард Клер, граф Пембрукский по прозвищу Крепкий Лук. У него были обширные владения в Южном Уэльсе, и он мог собрать здесь большую армию. Дермот, в благодарность за его помощь, пообещал ему руку своей дочери Евы и титул короля Лейнстера после своей смерти. В августе 1170 года Крепкий Лук высадился в Ирландии, имея с собой более тысячи солдат. А тем временем Дермот с помощью других английских и валлийских авантюристов сумел возвратить себе свое королевство. С прибытием войска Крепкого Лука аппетит у него разыгрался, и союзники захватили Уотерфорд и Дублин. Выполняя свое обещание, Дермот отдал Крепкому Луку в жены свою дочь, а когда в мае 1171 года он умер, Пембрук унаследовал его земли и титул.

Генриха II встревожило, что один из его подданных сделался королем земли, на которую он сам имел виды, и он велел Крепкому Луку явиться ко двору и дать отчет о своих действиях и намерениях. Граф ответил, что он выступил в Ирландию с разрешения короля, что готов совершить оммаж и принести ему клятву верности в качестве ирландского вассала. Тогда Генрих II решил отправиться в Ирландию и на месте узнать, как обстоят дела в этой стране.

В июле 1171 года он собрал Совет баронов в Аржантане и объявил им о своих намерениях. Генрих II торопился в Ирландию еще и потому, что, по слухам, папские легаты уже прибыли во Францию и ехали в Нормандию, чтобы «подвергнуть его унижению». Узнав об этом, король решил без промедления отбыть в Англию.

Отдав строгий приказ не позволять ни одному священнику или паломнику пересекать Ла-Манш, не убедившись, что они не собираются наносить ущерба королю или государству, Генрих II 1 августа отплыл в Британию и 3 августа высадился в Портсмуте. Первым делом он распорядился, чтобы всякого человека, сумевшего пересечь пролив и привезти письма от папы, тут же хватали и бросали в тюрьму как врага народа. Генрих II также позаботился о том, чтобы легаты не смогли добраться до Англии.

Из Портсмута король отправился в Винчестер к епископу Генриху II, которого застал на смертном одре. Галантный епископ был стар и недавно совсем ослеп. Он горько упрекал короля в том, что тот погубил Томаса. 8 августа он скончался, «старый и обильный летами», пробыв на посту епископа Винчестерского сорок два года^[220]. Он завещал разделить свое обширное богатство между церковью и бедняками, а свои одежды, золотые и серебряные сосуды и иллюстрированные рукописные книги передал родному собору^[221]. Под его руководством монахи из обители Святого Свитана в Винчестере создали одни из самых красивых манускриптов, которые когда-либо выходили из-под рук человеческих. Его Псалтырь, хранящаяся сейчас в Британском музее, и большая Библия в трех томах из Библиотеки рукописей в Винчестере украшены богатыми миниатюрами столь тонкой работы, что их по праву считают выдающимися образцами британской книжной иллюстрации.

Весь август король готовился к походу на Ирландию. В начале сентября он собрал свою армию в Глостершире, на опушке Динского леса, откуда она должна была перейти в Милфорд-Хейвен и сесть там на корабли. Пока Генрих II был в Ньюнеме, к нему приехал Рис ап Груффид и заключил договор о мире. После смерти Оуэна Гвинедда в прошлом ноябре Рис стал неоспоримым лидером Уэльса. Достичь этого положения ему помогло и то, что граф Ричард Пембрук и многие другие авантюристы англо-нормандского происхождения покинули Южный Уэльс и отправились в Ирландию, так что у него не осталось достойных соперников. Рис обещал прислать Генриху II более двадцати четырех заложников в качестве гарантии своей верности и пригнал в стан короля три сотни лошадей и 4 тысячи голов крупного рогатого скота.

Узнав о том, что Генрих II готовится к вторжению в Ирландию, Крепкий Лук, получивший титул графа Лейнстера, поспешил к нему навстречу. Около 8 сентября он явился к королю в Ньюнем и смиренно продемонстрировал ему полную покорность. Он согласился сдать Дублин и прилегающие к нему территории, а также все города и замки на побережье и пообещал, что он сам и его потомки будут держать остальные земли Лейнстера как феод Генриха II и его наследников^[222].

Сопровождаемые Крепким Луком и Рисом ап Груффидом, Генрих II и его армия пересекли Южный Уэльс и вышли к Милфорд-Хэвену, где им почти месяц пришлось ждать попутного ветра. Наконец в субботу 16 октября 1171 года флот из четырехсот судов отплыл в Ирландию. Он вез почти 4 тысячи воинов, из которых около пяти сотен составляли рыцари. На следующий день они высадились в Кроше, в восьми милях от Уотерфорда. В понедельник король вошел в город. Чиновники, которых он выслал вперед, встретили его с большим почетом. Рагнальд, глава населения Уотерфорда, продемонстрировал покорность королю, а Крепкий Лук совершил официальный оммаж и отдал под власть Генриха II все территории, которые были оговорены в Ньюнеме.

Весть о прибытии короля разлетелась по всей Ирландии, и ирландские вожди по своей инициативе явились, чтобы изъявить ему свою покорность. Первым приехал Дермот Маккарти, король Корка, который принес королю Англии клятву верности, передал ему заложников и пообещал ежегодно выплачивать дань. Пробыв две недели в Уотерфорде, король отправился в Лисмор, а за ним – в Кашел. Там к нему явился Донелл О’Брайен, король Лимерика, который, как и менее знатные вожди Мюнстера, принес ему клятву верности. Так, за короткое время, благодаря своей славе, огромной армии и раздорам среди ирландских вождей, Генрих II захватил всю Южную Ирландию. Ему не пришлось воевать – достаточно было лишь появиться здесь^[223].

Около 11 ноября Генрих II вошел в Дублин. К нему явились все вожди ирландцев, за исключением короля Коннота; они совершили оммаж от имени своих земель и поклялись ему в верности. Родерик, король Коннота, заявил, что он законный король и повелитель Ирландии и не повиновался Генриху II. Однако король Англии не смог в ту зиму подчинить его «из-за разлива рек, крутизны склонов и непроходимости земель, лежавших между ними»^[224].

Новые ирландские подданные Генриха построили для него дворец за стенами Дублина. По обычаю своей страны они соорудили его из переплетенных прутьев. Здесь он провел свою Рождественскую курию вместе с королем и знатью Ирландии. В тот же день был устроен грандиозный пир, где были поданы жареные журавли, которых ирландцы терпеть не могли. Генрих заставил своих гостей в первый раз отведать это блюдо^[225].

Пока король праздновал в Ирландии, его старший сын находился в Нормандии.

«Генрих, молодой король, провел Рождество в Буре, неподалеку от Байё. Здесь он собрал свою первую Рождественскую курию в Нормандии и решил устроить грандиозный праздник. В Буре приехали епископы, аббаты, графы и бароны, и многие люди получили подарки. Чтобы показать, как много их собралось, Вильям из ордена Святого Иоанна, прокуратор Нормандии, и Вильям, сын Гамона, сенешаля Бретани, явившийся сюда вместе со своим господином, герцогом Бретани Джефри, пировавшие в одной комнате, велели всем рыцарям, у которых не было имени Вильям, покинуть их. Когда эти рыцари ушли, в комнате осталось еще сто десять человек по имени Вильям, в добавление к своим многочисленным тезкам, которые пировали в большом зале вместе с королем»^[226].

Ирландские епископы, собравшиеся в Кашеле сразу же после Рождества, признали Генриха II своим королем и повелителем, принесли ему клятву верности против всех других людей и прислали ему письма, подтверждавшие, что признают его самого, а также его наследников владыками Ирландии. После этого они приняли ряд постановлений, целью которых было привести обряды ирландской церкви в соответствие с обрядами всемирной церкви. Обеспечив верность и преданность королей и епископов Ирландии, Генриху оставалось только получить одобрение папы, чтобы его титул короля Ирландии стал неопровержимым. Поэтому он отослал Александру III постановления совета и письма ирландских епископов, обещавших хранить ему верность, с просьбой утвердить за ним и за его наследниками власть над Ирландией^[227].

Зима в тот год была обильна буранами; постоянно дули западные ветра, и ни один корабль из Англии не мог добраться до берегов Ирландии, поэтому король оказался отрезанным ото всех своих земель. Он пробыл в Дублине до Сретения Господня, то есть до 2 февраля 1172 года, а потом отправился в неспешное путешествие в Вексфорд, куда прибыл 1 марта. Он провел здесь целый месяц, по-прежнему отрезанный от Англии плохой погодой и не имеющий возможности, по той же самой причине, выступить против короля Коннота, единственного ирландского вождя, отказавшегося ему подчиниться.

В конце марта прибыли первые с начала этого года корабли из Англии. Они привезли весть о том, что в Нормандии Генриха ждут кардиналы Альберт и Теодвайн, которые грозятся, если он не явится к ним немедленно, наложить интердикт на все его земли. К этому времени весь христианский мир обсуждал рассказы о чудесах, которые происходили на могиле Томаса Бекета в Кентербери. Эти описания, свидетельствовавшие о том, что Томас был действительно святым, заставили кардиналов применять к королю более настойчивый тон, чем применяли папские легаты до этого. Эти рассказы изменили и отношение Генриха II. Вместо того чтобы игнорировать требования папских послов и закрыть не только свои порты, но и уши, король поспешил выполнить их приказание.

Генриху пришлось отказаться от своих планов остаться в Ирландии до покорения Коннота и создания правительства, которое управляло бы этой страной после его отъезда. Он передал все графство Миф Хью Лейси, отдал под его руководство город Дублин с гарнизоном из двадцати рыцарей и приказал построить здесь замок^[228]. В конце концов, он сделал его юстициарием Ирландии, что фактически приравнивалось к званию наместника^[229]. Графу Ричарду Клеру король разрешил пользоваться тем, что осталось от графства Лейнстер.

В городах Ирландии были оставлены англо-нормандские гарнизоны, а по всей стране ввели систему феодального землевладения по образцу английской. Но самым главным постановлением Генриха II стал акт, обеспечивавший заселение Дублина выходцами из Бристоля:

«Генрих, король Англии, герцог Нормандии и Аквитании и граф Анжу, приветствует архиепископов, епископов, аббатов, графов, баронов, юстициариев, чиновников и всех своих верных людей, французов, англичан и ирландцев, во всех своих землях.

Да будет вам известно, что я даровал, вручил и этой грамотой подтверждаю право моих людей из Бристоля селиться в городе Дублине и жить в нем.

Поэтому я строго приказываю, чтобы они селились в нем и держали его от моего имени, а также от имени моих наследников, в мире, свободе и покое, целиком и полностью и с честью, пользуясь всеми свободами и льготами, которые эти люди имели в Бристоле и по всей моей земле».

Рано утром 17 апреля 1172 года король отплыл из Вексфорда и высадился в порту Стинан, неподалеку от храма Святого Давида. Он успел как раз к мессе в соборе Святого Давида, а после ее окончания съел обед, оставленный одному из священников этого храма^[230].

Король провел около двух недель в Англии. Вероятно, именно в это время он велел собрать налог со всех своих крупных землевладельцев, которые не ходили с ним походом на Ирландию или не посылали своих рыцарей или деньги вместо них. Однако он не сделал даже попытки собрать обычные «подарки» или получить «помощь» от городов. Епископам и аббатам снова было велено заплатить столько же денег, сколько они заплатили в 1166 году, за все старые и новые феоды, но они и на этот раз отказались отдать за новые феоды хотя бы пенни. А вот светских баронов, очевидно, не заставляли платить за эти феоды. Тем не менее шерифы с большим трудом сумели взять у них деньги. У баронов нашлось множество причин отказаться от платы, а некоторых из них просто не смогли найти.

Этот налог принес 2144 фунта, а общий доход казны составил в том году 21 тысячу фунтов. Значительная часть доходов поступила от свободных епископских кафедр – более 6 тысяч фунтов. Винчестерская епархия, самая богатая в Англии, дала 1500 фунтов, а Кентерберийская – около 1300^[231].

Хотя в хрониках нет записей о дискуссиях между королем и его главным юстициарием Ричардом Люси, который после смерти графа Роберта Лейстера в 1168 году работал в одиночку, Генрих наверняка обсуждал с ним растущее недовольство его политикой, которое начало проявляться во время его долгого отсутствия. Главным свидетельством того, что король опасался бунта своих подданных, является выделение казной больших сумм на укрепление и перестройку королевских замков, в основном в Восточной Англии и Мидленде, а также вдоль шотландской границы. Старые деревянные крепости, построенные еще Вильгельмом Завоевателем, заменялись на более внушительные сооружения из камня. И эта работа велась в таких масштабах, что трудно было не догадаться, что это делалось для предотвращения бунтов и мятежей.

По всей стране ходили слухи, что молодой король недоволен той ролью, которую отвел ему отец. Семнадцатилетний король вернулся в Англию сразу же после Рождества. Хотя он имел титул короля и был помазан на царство и коронован, отец не позволял ему проявлять свою власть. Англией во время отсутствия старшего Генриха, как и прежде, правил Ричард Люси. Ральф Дицето пишет^[232], что, пока король находился в Ирландии, Ральф Фей, дядя королевы Элеоноры, и Хью из Святого Мора, барон-предатель из Анжу, по инициативе Элеоноры попытались настроить молодого Генриха против отца, указав ему на ненормальность его положения.

Нам неизвестно, знал ли об этих слухах Генрих II или нет, но он взял своего сына с собой в Нормандию. Примерно в середине мая они вышли из Портсмута и высадились в Барфлёре. Король сразу же отправил гонцов к легатам папы, прося их указать, где им будет удобнее встретиться с ним. Легаты выбрали монастырь в Савиньи, в нескольких милях восточнее Авранша, «чтобы нам помогли молитвы религиозных людей», как они объяснили. И эти молитвы им действительно понадобились, ибо 17 мая, когда начались переговоры, Генрих II был упрям и гневен, как всегда.

Легаты дали ему понять, что не собираются торговаться по поводу договоренностей, а сразу же наложат интердикт на земли короля, если он не примет их условий. Но короля эти условия не устроили; он снова взорвался и заявил, что прекращает переговоры и возвращается в Англию. Однако его нормандские епископы объяснили ему, что положение у него безвыходное, и убедили его, что у него не остается другого выбора, как принять условия легатов.

21 мая 1172 года, в воскресенье, король и его епископы встретились с послами папы, на этот раз в Авранше, и Генрих прошел обряд освобождения от обвинения в соучастии в убийстве архиепископа Кентерберийского. Легаты писали об этом так: «Сначала, дотронувшись до Святого Евангелия, не по нашему требованию, а по своей воле, он облегчил свою совесть касательно смерти священной памяти Томаса, бывшего архиепископа Кентерберийского, поклявшись, что не отдавал приказа умертвить его и не желал этого, а узнав об этом, сильно горевал»^[233].

В своем рассказе об этом событии Генрих II опустил все упоминания об убийстве, но ему не удалось скрыть тот факт, что Томас Бекет сумел его победить даже после смерти:

«Генрих II, король Англии и герцог Нормандии и Аквитании и граф Анжу, приветствует своего дорогого и верного Варфоломея, епископа Эксетера.

Да будет тебе известно, что, милостью Божьей, я высадился в Нормандии, спокойно переплыв пролив, и нашел, что все мои земли за морем пребывают, с Божьей помощью, в мире и покое, и мои люди и верные подданные, как и полагается, преисполнились при моем появлении огромной радостью.

Потом я отправился к господам легатам, и, хотя поначалу нашел их твердыми и неуступчивыми, тем не менее в исполнение надежд всех людей и в противовес мнению многих между нами был восстановлен искомый мир, во славу Господа и церкви, меня и моего государства, о чем ты можешь узнать из нижеследующего.

Вот какие условия я обещал, по их настоянию, выполнить: начиная с праздника Пятидесятницы и далее я буду в течение года давать столько денег, сколько, по мнению храмовников, нужно для обеспечения двух сотен рыцарей, защищающих землю Иерусалима в течение года, и разрешу свободно подавать прошения на имя моего господина папы с условием, что тот, кто вызовет мое подозрение, перед тем как покинуть королевство, должен будет поклясться, что во время своего путешествия не будет приносить зла ни мне, ни моему государству, и что я откажусь ото всех обычаев, которые были введены в мое время против церкви моей страны, хотя, по моему мнению, таковых очень мало или вовсе нет; и если какие-нибудь из владений кентерберийского престола были отобраны, то я должен полностью восстановить их в том виде, в каком они были за год до того, как архиепископ покинул Англию. Более того, я должен вернуть свою милость и владения всем духовным и светским людям обоего пола, которые были лишены их по причине означенного архиепископа. И они сказали, что только после этого господин мой папа отпустит мне все грехи.

Теперь, когда мир восстановлен, я вернулся бы в Англию без промедления, если бы милорды легаты не вздумали устроить собрание в Кане в первый вторник после Вознесения Господнего. Но когда я вернусь, приезжай ко мне, не откладывая»^[234].

Все это было проделано более или менее кулуарно, поэтому кардиналы настояли на том, чтобы Генрих II повторил свои обещания на публике. На 30 мая, во вторник, в Кане было назначено заседание совета всех нормандских епископов и баронов, о чем Генрих II написал епископу Варфоломею. В присутствии этих господ король снова дал требуемые обещания. Более того, он освободил английских епископов от их клятвы выполнять Кларендонские постановления и пообещал больше не требовать от них такой клятвы. Его сын присоединился к отмене постановлений^[235].

Ричарду, второму сыну Генриха II, шел уже пятнадцатый год. Поскольку старшего сына короля в этом возрасте короновали, Генрих II решил, что Ричарда необходимо официально провозгласить герцогом Аквитании. Ричард всегда был самым любимым сыном Элеоноры, и, по-видимому, на этом настояла она.

В воскресенье 11 июня 1172 года Ричарда торжественно провозгласили герцогом в монастыре Святого Илария в Пуатье. Его усадили на место аббата, и архиепископ Бертран Бордоский и епископ Жан Пуатье вручили ему копье, к которому было прикреплено знамя герцогов Аквитанских.

После этого все собравшиеся, в число которых, без сомнения, входила и королева Элеонора, отправились в Лимож и были встречены большой процессией. Прелаты надели на палец юного герцога кольцо Святого Валери, священный атрибут герцогов Аквитанских, и произнесли такое напутствие: «Прими это кольцо [герцогского] достоинства и знай, что для тебя – это печать католической веры; ибо сегодня ты провозглашен герцогом и принцем Аквитании, чтобы ты, счастливый в своих делах и стойкий в вере, мог возрадоваться вместе с повелителем духа, которому мы воздаем честь и хвалу»^[236].

После этого весь народ провозгласил Ричарда герцогом Аквитанским. Так же как и на коронации молодого Генриха II, в этом церемонии не было ничего случайного. Ричард был теперь не просто наследником герцогства, он стал полноправным его властителем.

Помирившись с церковью, Генрих II, по совету легатов, встретился с Людовиком VII, который обвинил его в нарушении своего обещания, данного два года назад, короновать Маргариту вместе с ее мужем. Король Англии заявил, что сделает это немедленно, и отправил молодую чету в Англию. Их сопровождали архиепископ Руанский Ротру и епископы Роджер Вустерский и Жиль Эвре. 27 августа архиепископ Ротру помазал на царство и короновал Маргариту, провозгласив ее королевой Англии, и Генриха II в соборе Святого Свитена в Винчестере, а епископы Роджер и Жиль ему помогали. Это было неслыханным делом – чтобы иностранный епископ короновал королеву Англии! Но Генрих II пошел на это, потому что Людовик VII из любви и уважения к памяти архиепископа Бекета настоял, чтобы архиепископу Роджеру Йоркскому и епископам Лондонскому и Солсберийскому, которые к тому же были обязаны ему клятвой верности, запрещено было даже присутствовать на церемонии^[237].

20 сентября папа Александр III написал Генриху II, епископам и «королям и принцам Ирландии» письмо, в котором утверждал за Генрихом титул короля этой страны и повелевал ирландцам, о которых ему сообщили самые ужасные вещи, подчиняться королю с надлежащим смирением. Епископам он писал:

«Из ваших писем и из достойных доверия рассказов других людей апостольский престол проведал о том, каким ужасным грехам подвержены ирландцы и какой вред, ввиду того что они не испытывают страха перед Богом и с пренебрежением относятся к христианской вере, их грехи нанесли их душам.

Из ваших писем мы поняли, что наш дражайший сын во Христе, Генрих II, прославленный король Англии, вдохновленный самим Небом, собрал свои войска и подчинил своей власти этот варварский, не тронутый цивилизацией народ, не ведающий Божественного закона, который уже начал отказываться от тех вещей, которые беззаконно творились на вашей земле.

Поэтому мы преисполнились радости и сердечно возблагодарили того, кто помог означенному королю достичь этой победы и триумфа. И мы молимся, чтобы тщанием и заботами самого короля, с вашей заботливой помощью, этот недисциплинированный и дикий народ научился служить Божественному Закону и религии христианской веры, через все и вся, и что вы и другие люди церкви будете наслаждаться надлежащими почестями и покоем».

В начале ноября король приказал молодому Генриху и его жене приехать к нему в Нормандию. Молодому королю гораздо больше нравилась независимая жизнь при своем дворе и в своей семье, поэтому он выполнил приказ отца крайне неохотно. Король Людовик VII пожелал увидеться с дочерью, и Генрих II отправил молодую чету к нему.

Людовик принял их «с огромной радостью и с большими почестями», и они пробыли у него несколько дней. Генрих жаловался своему тестю, что, хотя его и короновали в Англии и он совершил оммаж перед Людовиком VII как герцог Нормандии, его отец не позволяет ему править ни в одной из этих стран. Кроме того, его отец постоянно жаловался на экстравагантный образ жизни своего сына и выдавал ему до смешного маленькое содержание.

Людовик VII выслушал эти жалобы с большим сочувствием. Он посоветовал молодому королю, вернувшись в Нормандию, потребовать от отца, чтобы тот отдал в его полновластное правление либо Англию, либо Нормандию, чтобы тот мог осесть с молодой женой и получить опыт управления землями, которые были уже названы его владениями. Если отец не сделает этого, то Людовик с радостью примет его с женой у себя во Франции, ибо он был не только его тестем, но и сюзереном, которому Генрих II поклялся в верности. А уж король Франции позаботится, чтобы его вассал, король Англии, поступил с верным ему человеком по справедливости^[238].

Глава 12
«Англичане не знают, как надо воевать», 1173

Король Генрих II и королева Элеонора провели свою Рождественскую курию 1172 года в Шиноне, в Анжу. Хочется надеяться, что его жена насладилась праздником и роскошью, ибо она в последний раз сидела рядом с ним как королева Англии. Она запуталась в сетях, которые плел Людовик VII для английского монарха, и тем самым предрекла свою гибель. Причиной ссоры, которая чуть было не разрушила империю Генриха II и привела Элеонору за решетку, стал договор о женитьбе ее младшего сына, Джона.

Граф Гумберт III Морьенский, который двумя годами раньше предложил женить Джона на своей дочери Алисе, прислал к Генриху II послов, чтобы пригласить его на переговоры и официально обручить своих детей. Король вызвал старшего сына из Нормандии, где молодой Генрих с женой, вернувшись от короля Людовика, проводил Рождество в Бонвиле. Отец и сын вместе отправились в Монферран в Оверни. Ближе к Сретению Господню, 2 февраля 1173 года туда прибыл граф Гумберт с дочерью, и контракт был подписан.

Генрих II пообещал выплатить графу 5 тысяч марок в три приема; причем последняя порция должна была быть передана ему, когда Алиса и Джон поженятся. Гумберт, со своей стороны, пообещал сделать Джона наследником графства Морьен. Когда контракт скрепили печатью, а свидетели поставили свои подписи, граф передал дочь королю Англии, чтобы он вырастил ее в своей семье.

После этого вся компания отправилась в Лимож и прибыла туда 21 февраля. Но теперь, когда контракт был подписан, а дочь отдана Генриху II, графу Морьенскому пришла в голову мысль, что он сделал большую ошибку. Его будущий зять не имел никаких земельных владений, да и надежд получить их у него тоже не было, поскольку его отец уже разделил свои земли между тремя старшими сыновьями. И Гумберт поинтересовался у Генриха II, какие и сколько земель он планирует передать Джону в дополнение к огромному приданому, которое принесет ему жена.

Король ответил, что он отдаст Джону замки Шинон, Лоудон и Мирабо. Все они находились в Анжу, но эта территория уже была отдана молодому Генриху. Последний, и так уже обиженный отцом, наотрез отказался отдавать замки младшему брату, сейчас или в будущем. Более того, он снова стал требовать, чтобы отец перестал водить его на помочах, выделил ему земли, номинальным хозяином которых он уже был, и позволил самостоятельно управлять ими. Он сделал это «по совету французского короля и по совету графов и баронов Англии и Нормандии, которые ненавидели его отца»^[239]. Кроме того, молодой Генрих возмущен тем, что король забрал из его свиты некоторых рыцарей, включая Аскульфа Сент-Илерского, считая, что тот оказывает дурное влияние на молодого Генриха^[240]. Отец и сын так сильно поругались, что никто не мог их помирить.

28 февраля, после роспуска совета в Лиможе, Генрих II забрал недовольного сына и поскорее поехал в Нормандию. Вечером 5 марта они добрались до Шинона, и король решил остановиться здесь на ночь. Ночью его сын с несколькими друзьями и сторонниками выскользнул из замка и на следующий день уже был в Алансоне. К 7 марта молодой Генрих прибыл в Аржантан, а его отец добрался только до Алансона, поскольку потерял ночь. Молодой король скакал всю ночь, пересек французскую границу и 8 марта, с утренними петухами, уже был в Шартре, где находился французский король^[241].

Когда Генрих II выяснил, у кого укрылся его сын, он послал гонцов к Людовику VII с требованием отправить молодого короля к нему, пообещав, что если неправильно относился к сыну, то обратится к королю Франции за советом и поступит так, как тот скажет.

«Кто прислал мне такой приказ?» – спросил Людовик.

«Английский король», – ответил гонец.

«Это ложь. Английский король здесь у меня, и он не присылал мне никаких приказов. Но если ты говоришь о его отце, который когда-то был английским королем, то будет тебе известно, что этот король мертв, ибо он передал свое королевство сыну, о чем знают все»^[242].

Генрих II никогда не доверял Людовику VII, теперь же, когда тот объявил себя защитником его сына, подозрения короля Англии еще больше усилились. Поэтому он поспешил в Нормандию, чтобы проверить, в каком состоянии находятся его замки на французской границе, где скорее всего можно было ожидать нападения. Сначала он осмотрел Жизор, главную крепость Вексена, и проследил, чтобы его закрома были заполнены до отказа, а гарнизон приготовился к возможной атаке. Потом он объехал все герцогство и убедился, что все замки смогут выдержать штурм или осаду. Он также послал приказы хранителям своих крепостей в Англии, Аквитании и Бретани о том, чтобы они были готовы к войне.

Тем временем папа Александр III 21 февраля 1173 года причислил Томаса Кентерберийского к лику святых, которому он почти ничем не помог при его жизни. В письме духовенству и народу Англии папа писал:

«Англия наполнена благоуханием и силой чудес и знаков, которые подает Всемогущий Бог через достоинства святого и благословенного человека, Томаса, бывшего архиепископа Кентерберийского, и все верные христиане повсюду радуются, что Тот, Кто прославлен и чудесен в Своих святых, прославил после смерти и этого святого, чья достойная восхищения жизнь сияет великой славой и достоинствами и завершилась подвигом мученичества.

Хотя ни один человек, вспоминающий его жизнь и его достойные похвалы речи и раздумывающий о его мученической смерти, не может сомневаться в его святости, наш Спаситель и Искупитель пожелал, чтобы после его смерти появились знаки этой святости в виде замечательных чудес и чтобы все могли понять, что тот, кто с постоянством несгибаемой добродетели сумел во имя Христа претерпеть муки и страдания, получит в награду за свои труды и борения вечное счастье.

Поэтому мы… в присутствии большого числа священнослужителей и [светских] людей, в начале поста, посовещавшись с нашими братьями, торжественно канонизировали означенного архиепископа и постановили, чтобы его имя было внесено в список святых.

Поэтому мы наставляем вас и властью, дарованной нам, строго приказываем ежегодно торжественно отмечать день рождения означенного славного мученика и день его гибели и обращаться к нему в молитвах с просьбами простить наши грехи, так чтобы он, при жизни томившийся в ссылке во имя Христа и подвергшийся мученической смерти, перед которой мужественно перенес страдания, тронутый молитвами истинно верующих, заступился за нас перед Богом.

Дано в Сеньи, 12 марта»^[243].

Побег молодого Генриха, который не был простым ребяческим капризом, как поначалу был склонен думать король, стал превращаться в очень серьезную проблему. Сразу же после Рождества Элеонора, очевидно, жестоко поругалась с Генрихом и бежала в свое Аквитанское герцогство, забрав с собой Ричарда и Джефри. Архиепископ Ротру Руанский написал ей длинное письмо, возложив всю вину за ссору на нее одну. В заключение он писал:

«Пока дела не приняли дурной оборот, вернись со своими сыновьями к мужу, которому ты обязана подчиняться и с которым должна жить; вернись, пока он не преисполнился недоверия к тебе и твоим сыновьям. Мы не сомневаемся, что он будет всячески проявлять к тебе свою любовь и заверит тебя в твоей полной безопасности. Мы умоляем тебя – убеди своих сыновей быть послушными и преданными своему отцу, который ради них испытал много бед, избежал многих опасностей и претерпел столько трудов.

И чтобы то, что было приобретено этим упорным трудом, не оказалось разрушенным и рассеянным с бессмысленной легкостью, мы говорим тебе это, благороднейшая королева, во имя Божьей любви и с искренним милосердием, ибо ты наша прихожанка, как и твой муж.

Нельзя насмехаться над правосудием. Либо ты возвращаешься к мужу, либо с помощью канонического закона мы будем вынуждены подвергнуть тебя церковному суду. Мы не хотели говорить тебе об этом, но, если ты не прислушаешься к голосу разума, мы, скорбя и рыдая, сделаем это. Прощай»^[244].

Однако Элеонора не обратила на это письмо никакого внимания. Она отослала Ричарда и Джефри к старшему брату, во Францию. Но когда она сама, переодевшись в мужское платье, попыталась последовать за ними, люди Генриха II перехватили ее. Король, давно уже не испытывавший к ней никаких нежных чувств, если он вообще когда-нибудь любил ее саму, а не богатые земли, которые она принесла ему в приданое, заточил ее в тюрьму. Гервасий Кентерберийский пишет, что вся эта история с побегом ее сыновей была задумана ею самой и все было сделано по ее совету. «Элеонора, – пишет он, – была очень умной женщиной, рожденной в благородной семье, но очень ветреной». Автор же книги «Деяния Генриха» утверждает, что «авторами этого гнусного предательства были Людовик, король Франции, и, как утверждают некоторые, сама Элеонора, королева Англии, и ее дядя Ральф Фей»^[245].

Роль Людовика VII в этом деле была ясна. Поощряя детей Генриха II бунтовать против отца, он, должно быть, думал, что защищает свои права, ибо молодой Генрих и Ричард совершили оммаж и принесли клятву верности как герцоги Нормандии и Аквитании непосредственно ему. В ту пору ни слова не было сказано о претензиях, которые Генрих II мог предъявить на эти герцогства и на верность своих сыновей. Аналогичным образом Джефри держал свое герцогство Бретань как вассал своего брата, которому он поклялся в верности, а не как вассал отца.

Поэтому Людовик VII, стремясь погубить своего соперника, мог заявить, что он является сеньором всех трех принцев, кем он в действительности и был. Он мог также заявить, что, помогая им бунтовать против отца, он просто выполнял свой долг по отношению к своим вассалам и помогал им получить то, что принадлежало им по праву. Более того, его зять был законным образом помазан и коронован в качестве короля Англии, а в его коронационной клятве не содержалось никаких оговорок о том, что он вступит в свои права только после смерти отца.

Весной Людовик VII провел в Париже совет, где, без сомнения, высказал все эти аргументы. Потом он поклялся, что, сколько хватит сил, будет помогать молодому Генриху и его братьям в их войне против отца и сделает все, чтобы молодой король получил во владение Англию. Граф Филипп Фландрский, граф Мэтью Булонский и граф Теобальд Блуаский совершили оммаж и принесли молодому Генриху клятву верности, а он в ответ пообещал им земли в тех странах, которые намеревался завоевать. На этом совете или сразу же после него к бунтовщикам присоединилось большое число недовольных нормандцев, бретонцев и пуатевинцев, которые хотели сбросить с себя иго старшего Генриха^[246].

Пока сыновья и их союзники составляли свой заговор, Генрих II занимался делами церкви. Легаты Альберт и Тео двин приказали, чтобы епископские вакансии в Англии, а также пост архиепископа Кентерберийского были немедленно заняты. Вакансии имелись в шести епархиях, а Бат и Линкольн жили без епископа уже семь лет. Генрих получал от свободных престолов более 6 тысяч фунтов в год, поэтому он не очень-то стремился посадить на них новых епископов, но кардиналы решительно настояли на этом.

Генрих написал папе, что не только заполнит все вакансии, но и сделает это в результате свободных выборов, чтобы никто не подумал, что он продвигает своих людей^[247].

После этого он приказал кафедральным капитулам провести выборы епископов. Вот что он писал Винчестерскому капитулу:

«Генрих, король Англии, герцог Нормандии и Аквитании и граф Анжу, своим верным монахам Винчестерского собора шлет свое приветствие.

Приказываю вам провести свободные выборы, но запрещаю избирать кого-нибудь иного, кроме Ричарда, моего священника, архидьякона Пуатье»^[248].

В конце апреля епископы и другие священнослужители собрались в Лондоне и приступили к выборам. Самая богатая из всех епархий, Винчестерская, досталась Ричарду Илчестеру, как и велел король. На пост епископа Линкольнского, второй по значению и богатству после Винчестерского, был избран Джефри, незаконнорожденный сын короля, которому в то время было около двадцати лет. Джефри Ридела, архидьякона Кентерберийского, наградили епархией Или, а Реджинальд, архидьякон Солсберийский, сын епископа Джоселина, получил Бат. Чичестерская епархия досталась Джону, ее декану, а Херефорд – Роберту Фолиоту, близкому родственнику Гилберта Лондонского.

Ни один из вновь избранных епископов не отличался святостью или ученостью, а некоторые прославились разгульным образом жизни и невежеством. Выборы, которые на самом деле стали простым утверждением кандидатур короля, показали, что Генрих ни в чем не раскаялся. Четверо из шести были явными врагами Томаса Бекета или близкими родственниками его врагов; никто из вновь избранных епископов не поддержал его в борьбе против короля. С другой стороны, ни одна кандидатура из числа друзей Томаса даже не рассматривалась, хотя Джон Солсберийский являлся одним из самых выдающихся людей Англии.

После этого духовенство приступило к решению вопроса о преемнике святого Томаса. После долгого обсуждения собравшиеся решили передать дело на рассмотрение короля, который еще не высказал своего пожелания. В Нормандию отправили двоих монахов, одним из которых был Ричард, настоятель монастыря в Дувре, которые должны были выяснить, чего хочет король. Одновременно с этим епископ Гилберт написал Генриху II письмо, в котором уверял его, что не имеет никакого желания становиться архиепископом Кентерберийским, хотя нет никаких свидетельств того, что кто-нибудь предлагал его кандидатуру.

Чтобы успокоить кентерберийских монахов, король разрешил им выбрать архиепископа из своей среды. Они избрали своего настоятеля Ричарда, получившего образование в Кентербери и не принимавшего никакого участия в травле Томаса. С точки зрения короля, это был вполне приемлемый выбор.

9 июня, в субботу, все епископы и вновь избранные руководители епархий проводили настоятеля Ричарда в Кентербери, где его встретила огромная процессия людей. Все было приготовлено для посвящения его в архиепископы на следующий день. В тот же вечер прибыл посол, который привез письмо:

«Генрих, милостью Божьей, король Англии, герцог Нормандии и граф Анжу, сын короля Генриха, шлет привет и любовь своему дорогому и преданному Одо, настоятелю кентерберийской церкви, и всему монастырю.

Из рассказов достойных доверия людей мы узнали, что мой отец собирается ввести в твою церковь, а также в церкви всей провинции некоторых неподходящих людей.

А поскольку этого нельзя сделать без нашего согласия, ибо, будучи помазанными на царство, мы получили государство и заботу о нем, мы в присутствии многих людей передали это дело на рассмотрение римского престола, известив письмом и с помощью посланника наших благословенных отцов и друзей, Альберта и Теодвина, легатов апостольского престола, что мы обратились к папе, и они, как и подобает благоразумным людям, прислушались к нашему мнению.

Мы также отправили письма с сообщением о передаче дела в руки папы нашим верным епископам: Лондонскому, Эксетерскому и Вустерскому. И таким же самым образом мы обращаемся и к вам»^[249].

После получения этого письма отменили не только посвящение Ричарда в архиепископы, но и рукоположение шести вновь избранных епископов. То, что заявление молодого Генриха о том, что он «получил государство и заботу о нем», было воспринято как должное, а его требованию подчинились, говорит о том, что его заговор, как бы далеко он ни зашел на континенте, в Англии еще не воспринимался всерьез.

Генрих тоже, по-видимому, не особо встревожился побегом своих сыновей и доходившими до него сведениями о том, чем они занимались во Франции. Ральф Дицето пишет, что он провел это время в Руане, охотясь больше, чем обычно, радостно встречая всех приезжавших к нему и терпеливо отвечая тем, кто обращался к нему с просьбами. Он осознал всю серьезность сыновьего бунта только тогда, когда многие из тех, кого он вырастил, посвятил в рыцари и сделал своими спутниками и друзьями, начали его покидать.

От слов молодой Генрих и его сподвижники перешли к делу. В конце июня граф Филипп Фландрский вторгся с большой армией в Нормандию и осадил Омаль. Город сдался очень быстро, ибо граф Вильям Жирный, у которого Генрих II в самый первый год своего правления отобрал титул графа Йоркского, только сделал вид, что сопротивляется. Он никогда не был горячим сторонником короля, а сейчас, постаревший и погрузневший, не имел никакого желания воевать с фламандцами. Он и его рыцари сдались, и Филипп задержал их у себя, чтобы получить выкуп.

Через неделю молодой Генрих и его братья присоединились к графу Филиппу и его брату, графу Мэтью, и осадили замок Дрианкур в Нефшателе. Вполне возможно, что Генрих был посвящен в рыцари именно для такой войны. Кто-то сказал ему, что его друзья будут сражаться храбрее, если их поведет в бой рыцарь. Молодой человек с радостью согласился и сказал: «Истинно так, и меня опояшет мечом, если будет на то воля Божья, самый лучший рыцарь из тех, что были и еще будут, из тех, что сделали много и сделают еще больше».

Ему принесли меч, и Генрих, не обращая внимания на графов и баронов, подошел к своему другу Вильяму Маршалу, безземельному рыцарю, протянул ему меч и произнес: «От Бога и от тебя, благородный сэр, я приму эту честь».

Вильям опоясал мечом своего молодого господина и поцеловал его – так Генрих стал рыцарем^[250].

В том же году, возможно одновременно со старшим братом, был посвящен в рыцари и Ричард. Его как своего вассала опоясал мечом король Людовик VII.

Осада Дрианкура продолжалась две недели. В перестрелке был опасно ранен граф Мэтью, и вскоре после падения замка он скончался от ран. Его жена Мария, дочь короля Стефана, которую Генрих II забрал из монастыря и выдал за Мэтью, родила ему двух дочерей. В 1170 году она ушла в монастырь в Монтрейле, а ее муж, неизвестно каким образом получивший развод, женился на Элеоноре, вдове графа Неверского. Она являлась дочерью графа Ральфа Вермандуа и сестры королевы Элеоноры, Петрониллы, а ее собственная сестра была женой брата Мэтью, Филиппа^[251]. Поскольку Мэтью не имел сыновей, после его смерти его брат Пьер, избранный епископом Камбре, но еще не посвященный в сан, сложил его с себя, прошел обряд посвящения в рыцари и стал графом Булонским. Филипп после сдачи Дрианкура вернулся во Фландрию через О, ибо граф Жан д’О присоединился к молодому королю и передал ему свое графство^[252].

Возвращение графа Филиппа во Фландрию сразу же после того, как Людовик VII начал в Нормандии крупные операции, породило у Генриха II и его чиновников в Англии опасение, что тот собирается вторгнуться в их страну. Поэтому они выслали в пролив мощный флот, который должен был все лето «охранять море»^[253].

В то же самое время, когда молодой Генрих в Дрианкуре впервые почувствовал вкус к военным действиям, король Людовик VII создал серьезную угрозу безопасности Нормандии, осадив с большой армией Верней. В его войске были камнеметные машины и другие осадные орудия, но в Вернее находился один из самых мощных замков на границе. В добавление к нему город был разделен на три части, и каждую окружала мощная стена со рвом. Командовали обороной Хью Лейси, которого король вызвал из Ирландии, и Хью Бошам, совсем не собиравшиеся капитулировать.

Таблица VII. Графы Фландрские и Булонские

Во второй половине июня до Генриха наконец дошло, что ситуация вышла из-под контроля, и он, вероятно, ненадолго съездил в Англию, чтобы посоветоваться со своим главным юстициарием. Об этой поездке не упоминается в хрониках, и мы не знаем, где находился Генрих в те несколько месяцев после Пасхи, которую он вместе со своей курией отмечал в Алансоне, до начала августа, когда он отправился на помощь Вернею. Один лишь Ральф Дицето пишет, что он пробыл все это время в Руане. О путешествии в Англию упоминается только в отчетах казначейства:

«[Саутгемптон]: Расходы на «Эснекку» [королевский корабль], который пересек Ла-Манш, чтобы взять на борт короля, 7 фунтов 10 шиллингов.

На наем телеги для доставки королевского багажа в Винчестер, 9 шиллингов.

[Нортгемптоншир]: На проживание короля в Нортгемптоне в течение 4 дней 32 фурта 6 шиллингов 5 пенсов.

И расходы шерифа 72 фунта 11 шиллингов 9 пенсов на платье, которое он купил для короля»^[254].

Примерно в то же самое время граф Роберт Лейстер и Вильям Танкарвиль, камергер короля, забрали все свои деньги и отправились в Лондон к юстициариям, чтобы попросить у них разрешения выехать в Нормандию. Они принесли требуемую клятву в верности королю, но, прибыв в Нормандию, сразу же явились ко двору молодого Генриха. Граф Лейстер был первым из английских баронов, который переметнулся к молодому королю, и это тем более странно, потому что он был сыном главного юстициария и одного из самых преданных сторонников Генриха II. Ни один хронист не приводит объяснения этого поступка. Граф Лейстер отправился в свой замок Бретей и стал готовиться к войне с королем. Генрих II приказал конфисковать обширные английские владения изменника, распродать его имущество, а на его людей наложить огромные штрафы. Земли Вильяма Танкарвиля тоже были конфискованы^[255].

Когда об измене графа Роберта стало известно в Англии, главный юстициарий и дядя короля, граф Реджинальд Корнуолльский, собрал «армию Англии», ополчение свободных людей, в отличие от феодального ополчения баронов и их рыцарей. 3 июля он осадил город Лейстер, где в хорошо укрепленном замке засели сторонники графа. Для этой «войны с Лейстером» собрали огромное войско и тщательно подготовились. Но, несмотря на большое войско и полный набор осадных орудий, взять штурмом замок не удалось. Безуспешная осада продолжалась более трех недель, после чего 28 июля нападающие подожгли город, и его жители запросили мира. Их заставили выплатить три сотни марок и разрешили идти, куда они пожелают, со всеми своими пожитками, пока не будет восстановлен мир. Когда все жители покинули город, нападавшие разрушили ворота и снесли стены. Только тогда рыцари, засевшие в неприступном замке, согласились заключить перемирие до Михайлова дня^[256].

Чтобы компенсировать затраты на «войну с Лейстером», главный юстициарий наложил пошлину на бурги и земли короля и собрал около 2500 фунтов^[257].

Пока Ричард Люси осаждал Лейстер, а король Людовик VII – Верней, Генрих II был занят подавлением мятежа на границах Бретани. Он собрал бретонских баронов и велел им снова принесли ему клятву верности, чтобы быть уверенным, что они не переметнутся к его сыну, но Ральф Фужер отказался приехать. Вместо этого он принялся восстанавливать свой замок в Фужере, который срыли по приказу Генриха II. Когда начался мятеж, граф Хью Честерский, сын того самого человека, который постоянно менял хозяев в годы правления короля Стефана, совершал паломничество к храму Святого Иакова Компостелльского. На обратном пути он присоединился к Ральфу. К нему приехали также Аскульф Сент-Илер, которого король выгнал из свиты своего сына, и еще несколько недовольных мятежных рыцарей.

Готовясь к подавлению мятежа, Генрих II нанял большую армию брабантских наемников, о которых говорили, что они не боятся ни Бога, ни черта. Он послал один полк с приказом опустошить земли Ральфа. Это задание пришлось им по душе, поскольку в таких делах они знали толк. Однако во время грабежа крестьян они попали в засаду, устроенную людьми Ральфа, а поскольку у брабантцев не было «ни руководителя, ни защитника», то все они были перебиты. Ральф, ободренный этим успехом, сжег замки Святого Якова и Тиллёл.

Ситуация быстро выходила из-под контроля, и Генрих II отправился в армию, чтобы принять на себя командование. Узнав о его приближении, Ральф велел всем своим людям забрать лошадей, скот и оружие и спрятаться в лесу. Однако они не успели добраться до укрытия – армия Генриха II неожиданно обрушилась на них и захватила огромную добычу. Ральфу и его союзникам удалось скрыться в лесу^[258]. Рассеяв мятежников, но не уничтожив их, Генрих II вернулся в Руан, где ему сообщили, что положение Вернея ухудшилось.

Осадные орудия короля Людовика VII почти месяц безуспешно долбили стены этого города. Однако к концу июля осажденные почувствовали приближение голода. Они попросили у Людовика VII перемирия и обещали сдать город 9 августа, если к тому времени армия английского короля не придет к ним на помощь. Французский монарх позволил им послать гонцов к Генриху II за подмогой при условии, что они пришлют ему заложников, и поклялся, что, если город будет сдан в обещанный срок, он их вернет и не только не причинит никакого вреда горожанам, но и не позволит сделать этого другим.

Получив известие о переговорах жителей Вернея с Людовиком VII, Генрих II тут же бросился к ним на помощь. Помимо тех воинов, которых он смог набрать в Нормандии и Англии, у него было более 10 тысяч наемников. 6 августа он прибыл в Конше, в 25 милях к северу от Вернея, где провел весь день, ожидая подхода своей армии. 8 марта она двинулась на Бретей, замок графа Лейстера, расположенный на полпути от Вернея. Узнав о приближении короля, тот бежал к графу Филиппу, бросив крепость на произвол судьбы.

Когда Генрих II и его капитаны выстраивали свое войско в боевые порядки, готовясь к битве с французами, к нему прибыли архиепископ Вильям Санский и графы Роберт Дрё, Анри Шампанский и Теобальд Блуаский. От имени короля Франции они предложили ему заключить перемирие и начать переговоры о мире. Генрих II объявил перемирие на следующий день и согласился утром встретиться с Людовиком VII, чтобы обсудить условия мира. После этого он вернулся вместе со своей армией в Конше, вероятно, потому, что все его припасы находились здесь.

На следующий день, 9 августа, Генрих II и его армия возвратились в Бретей, чтобы встретиться с французами. Третий раз за два дня усталые пехотинцы проделали путь от Конше до Бретея под палящими лучами солнца, и многие солдаты ворчали. Армия ждала почти до вечера, но французы так и не появились. И тут на юге, там, где стоял Верней, поднялось большое облако дыма и стали видны языки пламени. Генрих II и его войско со всех ног бросились туда и увидели, что город охвачен огнем. Людовик VII, дождавшись конца перемирия, поджег город, разграбил его, а жителей увел в плен.

Король Англии и его армия бросились вдогонку, убивая или захватывая в плен тех, кто отстал, но основным силам французского войска удалось уйти. Генрих II вернулся в Верней и провел ночь в лагере, разбитом у дымящихся развалин. Он приказал немедленно приступить к восстановлению стен. На следующий день он взял замок Дамвиль, расположенный в нескольких милях к востоку от Бретея, чтобы солдаты не думали, что поход был совершенно напрасным, и ушел в Руан^[259].

Но не успел он прибыть туда, как до него дошла весть о новой вспышке мятежа в Бретани. Ральф Фужерский и его союзники подкупили смотрителей замков Комбург и Дол и использовали эти города как штаб-квартиру, пока их войска опустошали окрестности. Генрих снова послал своих брабантцев разобраться с Ральфом. Им удалось обратить бретонских рыцарей в бегство, а многих пехотинцев убить. Они захватили в плен Аскульфа Сент-Илера и нескольких других рыцарей, которых заточили в замке Понторсон.

Ральф Фужерский, граф Честер и шестьдесят рыцарей были отрезаны от путей отступления и укрылись в замке Дол. Брабантцы, королевские рыцари и население области, жестоко пострадавшее от их набегов, 20 августа осадили этот замок. Английский король, находившийся в Руане, в 145 милях от него, получил известие об этом вечером 21 августа, а утром 23-го уже прибыл в Дол и взял на себя руководство осадой. Он велел установить камнеметные машины и обстреливать замок до тех пор, пока он не падет. 26 августа, в воскресенье, гарнизон сложил оружие. Генрих отправил графа Хью в заточение в Фалез, а Ральф Фужерский отдал королю двух своих сыновей, Юэла и Вильяма, в качестве заложников. Несмотря на это, он отказался подчиниться королю и бежал в лес. Генрих приказал брабантцам срыть все замки Ральфа и опустошить его земли.

Сокрушительный разгром мятежников положил конец бунту в Бретани. Генрих II в отличном расположении духа приехал в Ле-Ман и провел здесь 8 сентября, на Рождество Богородицы, свою курию. Когда через неделю он вернулся в Нормандию, король Людовик VII, потрясенный его успехами в Бретани, послал к нему гонцов, которые передали Генриху II его просьбу встретиться, чтобы обсудить условия мира.

Два короля встретились в своем традиционном месте для переговоров, в Жизоре, 25 сентября 1173 года. Короля Франции сопровождали его вассалы: молодой Генрих, Ричард и Джефри. Генрих II сделал все, чтобы вернуть сыновей. Он обещал отдать своему старшему отпрыску половину доходов с королевских земель в Англии и четыре замка в придачу, а если молодой король захочет жить в Нормандии, то – половину доходов всего герцогства, доходы со своих имений и три замка. Ричарду была обещана половина доходов Аквитании и четыре замка. Бретань он предложил Джефри, которому только что исполнилось пятнадцать лет, на тот случай, если он сможет получить разрешение папы на свой брак с Констанцией.

Генрих II предложил передать все дело на рассмотрение архиепископа Пьера Тарантского, цистерцианца, имевшего репутацию святого, и двух папских легатов. Он обещал выделить сыновьям любые другие доходы, которые посчитают справедливыми эти арбитры. Однако во всех землях, которые он собирался отдать сыновьям, Генрих II оставлял за собой право управлять ими и вершить правосудие.

Но ведь именно нежелание отца предоставить детям реальную власть, ограничившись лишь титулами и доходами, и побудило принцев порвать с ним, и они не желали возвращаться под его опеку, в которой он, очевидно, собирался держать их до скончания века. Переговоры продолжились на следующий день, но сыновья Генриха II отказались принять его условия^[260]. И хотя летописцы обвиняют в этом Людовика VII, совершенно очевидно, что принцы подняли восстание против отца для того, чтобы заставить его поделиться с ними властью. Французский монарх конечно же поощрял их, но перекладывать всю ответственность за действия сыновей Генриха II на его плечи нельзя.

В конце лета шотландский король Вильям, который не собирался отказываться от своих претензий на Нортумберленд, собрал войско и вторгся в Англию. Трудно сказать, было ли это связано с мятежом на континенте или нет. Скорее всего, король Вильям решил воспользоваться трудностями Генриха II и нанести удар, намереваясь отхватить себе кусок, пока король Англии занят другими делами.

Вильям вел с собой «бесчисленное множество людей из Галлоуэя, проворных, голых, бритоголовых, с ножами на левом боку, вооруженных всем, что внушает страх, державших в руках копья, которые они с большой меткостью бросали с огромного расстояния, и размахивавших длинными пиками в знак того, что они идут на войну»^[261].

Епископ Хью Даремский, не любивший короля Генриха II, позволил этой дикой орде беспрепятственно пройти через его графство. Добравшись до Йоркшира, они принялись опустошать страну: «Король Шотландии принялся убивать людей, сжигать поместья, собирая обильную добычу; он уводил женщин в плен и вырезал младенцев из животов беременных женщин».

Узнав об этом нашествии, Ричард Люси и Хамфри Боэн, констебль Англии, собрали войско и двинулись на север, чтобы прогнать шотландцев. Король Вильям отступил, и они гнали его до самого Лофиана. Они сожгли Бервик и опустошили его окрестности, после чего Вильям, отравившийся своим собственным лекарством, запросил перемирия. Руководители английской армии охотно откликнулись на это предложение, поскольку получили известие о вторжении в Восточную Англию, которое представляло для страны гораздо большую опасность, чем поход шотландцев. Главный юстициарий согласился заключить перемирие до середины зимы, и английская армия поспешила навстречу новой беде.

Граф Роберт Лейстер, сбежавший из Бретея во Фландрию, с помощью графа Филиппа собрал здесь войско. Его сопровождала в этом походе жена Петронилла, наследница знатного нормандского рода, и некоторые французские и нормандские рыцари. Граф Роберт и его армия вышли из Висанта и в День святого Михаила, 29 сентября 1173 года, высадились в Уолтоне. Здесь к нему присоединился граф Хью Норфолкский, который набрал для обороны своих замков большое число фламандских наемников.

Графы Лейстерский и Норфолкский подошли к замку Хогли, который должен был оборонять Раннульф Брокский, и осадили его 13 октября. Замок был взят и сожжен, а тридцать рыцарей взяли в плен для выкупа.

После Хогли мятежники отправились в замок графа Хью в Фрамлингхэме. Здесь между ними и, вероятно, их женами произошла размолвка, ибо пребывание Роберта здесь «оказалось для Хью Биго, хозяина замка, весьма обременительным и особенно неприятным для жены Хью»^[262]. Графу Норфолкскому, уже старику, было вполне достаточно Восточной Англии, где он был полным хозяином. Он мечтал только о том, чтобы вернулись добрые старые времена короля Стефана, чтобы Восточная Англия избавилась от сующих везде свой нос чиновников анжуйского выскочки, от своры безродных клерков казначейства, от которых нет никакого спасения, и самодовольных юстициариев, нахватавшихся кое-каких знаний в юриспруденции, болтаясь среди придворных в Вестминстере.

Граф и графиня Лейстерские, понимая, что их присутствие неприятно хозяевам, решили отправиться на спасение гарнизона Лейстерского замка. Когда граф спросил у своих спутников, что они думают по этому поводу, Петронилла ответила:

Не приведи Господь, законный наш король,

Чтоб встретился в пути нам Хамфри Боэн,

Иль граф Эрандел, или его друзья!

Вы, англичане, можете лишь хвастать,

Сражаться ж не умеет ни один!

Вам лишь бы пить да брюхо набивать!

И графиня Петронилла с копьем и щитом в руках ехала вместе с мужем во главе фламандских наемников. На каждой остановке фламандцы плясали и пели на своем родном языке:

Hoppe, hoppe, Wilekin, hoppe, Wilekin,

Engelond is min ant tin^[263].

Джордан Фантосм вкладывает в их уста такие слова:

Мы здесь не затем, чтобы жить,

А чтоб короля-вояку побить

И шерстью мешки набить.

Лишь шерсть нам одна нужна.

Скажу вам по чести, милорд,

Что все они были ткачи,

Не рыцари, и копья

В руках не умели держать.

Они за добычей пришли.

Ведь было известно давно:

Святого Эдмунда земли

Богаче на свете нет^[264].

А Хамфри Боэн тем временем поспешно шел в Бери-Сент-Эдмундс, чтобы перекрыть графу Роберту путь в Лейстер. К констеблю присоединились графы Реджинальд Корнуолльский, Вильям Глостерский и Вильям Эрандел. Лейстер повернул на север, чтобы обойти их армию. Захватчики были теперь на земле Святого Эдмунда, и англичане, числом три сотни, двинулись к ним навстречу, развернув знамя короля-мученика Восточной Англии. Все воины этого района шли вместе с ними.

Обе армии встретились у Форнема Святой Женевьевы, в нескольких милях к северу от Бери-Сент-Эдмундс, 17 октября. «В один момент, не успев и глазом моргнуть, фламандские ткачи были разбиты англичанами. Солдатам не пришлось почти ничего делать; озлобленные крестьяне напали на фламандцев и прикончили их.

И не было здесь пахаря, который

Фламандца б вилами иль цепом не убил.

На землю рыцари их копьями сбивали

И наблюдали, как кончают их»^[265].

Графиня Петронилла, пытаясь бежать, упала в канаву, потеряла свои кольца и чуть было не утонула. Графа, его жену и всех их рыцарей захватили в плен, а фламандцы были перебиты крестьянами или утонули в канавах. Графа Роберта с супругой отослали в Фалез, где они присоединились в заточении к графу Честеру^[266].

Разгромив графа Лейстера, констебль обратил свое внимание на графа Норфолкского и его фламандцев. Он собрал армию и разместил ее в Бери-Сент-Эдмундс, Ипсвиче и Колчестере, «чтобы сбить спесь с графа Хью». У того было так много наемников, что англичане не решались впрямую напасть на него. Они надеялись запереть их в замках и голодом принудить к сдаче.

Но граф был слишком хитер, чтобы попасться в такую ловушку. Он подкупил английских магнатов и добился перемирия, которое должно было закончиться через неделю после Троицы. Одним из его условий было такое: пропустить его фламандских наемников через Эссекс и Кент в Дувр и предоставить им корабли для возвращения во Фландрию.

Весть о разгроме графа Лейстера стала горьким ударом для короля Людовика VII и молодого Генриха, который возлагал на графа большие надежды. Он думал, что граф проложит ему дорогу и он сможет потребовать себе во владение всю Англию. Пока они оплакивали свои надежды, старший Генрих 11 ноября, в День святого Мартина, отправился со своими брабантцами в Турень, где некоторые дворяне, пользуясь неразберихой, решили восстать против него. Он быстро подавил этот бунт, который еще не успел разрастись, и захватил замки мятежников^[267].

Усмирив своих непокорных подданных, хотя бы на время, Генрих II вернулся в Нормандию и провел в Кане Рождественскую курию. Должно быть, ему было очень тоскливо, ибо жена сидела в заточении, трое сыновей бунтовали против него, укрывшись у его соперника, короля Франции, который всячески поощрял их. А его бароны в Англии, Нормандии и Аквитании, как он хорошо знал, в этот самый момент замышляли против него измену.

Глава 13
«Святой Томас, защити мою страну!», 1174

Срок перемирия, заключенного епископом Хью Даремским с шотландским королем, истекал в середине января. Епископ встретился с королем Вильямом и убедил его продлить это перемирие до конца марта, пообещав выплатить 300 марок из доходов баронов Нортумберленда^[268]. Епископ давно уже был единовластным правителем своего палатинского графства Дарем, практически независимого княжества, и привык действовать по своей инициативе как самовластный государь, ведущий переговоры с таким же самовластным правителем. И, считая себя таковым, он укрепил свой замок в Дареме и построил еще один – в Норталлертоне^[269].

Перемирием воспользовался Роджер Моубрест – он построил замок Киннардферри на острове Эксхолм, заболоченной полоске земли вдоль реки Трент, на крайнем северо-западе Линкольншира. Севернее он укрепил свои замки Фриск и Кёркби-Мелзирд, которые преградили путь в Йоркшир не только шотландцам, шедшим с севера, но и англичанам, двигавшимся с юга на защиту Нортумберленда^[270].

И хотя ни Роджер, ни епископ Хью не заключили в открытую союза с королем Шотландии, было очевидно, что, укрепляя и сооружая замки, они думают вовсе не об интересах Генриха II, а о своих собственных. Роджер Моубрест был одним из самых могущественных баронов Англии, поскольку имел обширные владения в Уорикшире, Лейстершире и Йоркшире. Он почти не принимал участия в общих делах, поскольку большую часть своей энергии тратил на управление поместьями и основание религиозных домов, в которые делал большие вклады.

Когда срок перемирия истек, шотландский король сначала затребовал у епископа Даремского обещанные 300 марок, а потом вторгся в Нортумберленд. Он послал своего брата Дэвида, графа Хантингдонского, в Лейстер, мятежный гарнизон которого пригласил его присоединиться к нему. Пока Дэвид и его вояки шли на юг, «с кольчугами, шлемами и красиво расписанными мечами», король Вильям начал военные действия, осадив замок Уорк в верхнем течении Трента. Эту крепость оборонял Роджер Статвиль, шериф Нортумберленда, который зимой припас 48 чалдерсов (шотландская мера веса, равная 12 четвертям, или 96 бушелям) овса и 63 чалдерса солода для гарнизона из десяти рыцарей и сорока солдат, «живших в замке Уорк»^[271].

Роджер и его люди, питавшиеся овсянкой и пивом, «думали не о тяготах осады», а о том, как защитить замок^[272]. Король Вильям привез с собой камнеметное орудие, но первое же ядро, которое оно метнуло, угодило прямо в гущу шотландцев и убило одного из самых знаменитых рыцарей. Тогда Вильям приказал поджечь замок, но ветер неожиданно переменился, и вместо замка запылали шатры нападавших. Король Вильям воскликнул: «Эта осада мне дорого обойдется!»^[273] – и снял ее.

Король Вильям увел свои войска

К Карлайлю, где был сильный гарнизон.

Лорд Роджер Моубрей и рыцари его

И лорд Адам из Порта подошли

И с войском короля соединились.

Шотландцев ненавистных возглавляли

Два этих графа, что без сожаленья

Творили свое дьявольское дело.

И так они пошли…

И вот Карлайль, прекрасный и богатый,

Лежит пред ними; солнце золотит

Вали и башни; всякий, кто имеет

Красивый стяг, похвастаться спешит

Тем знаменем, подняв его на башню.

И звуки горна слышны отовсюду^[274].

Карлайль, который защищал Роберт Вос, был укреплен не хуже Уорка. Вильям оставил часть войска осаждать город, пока голод не заставит защитников сдаться, а сам ушел на юго-восток в Вестморленд.

И вскоре овладел он замком Эплби —

Здесь не было солдат, никто не защищал

Тот замок; здесь констеблем был

Сын Орма, седовласый англичанин,

Который вскоре запросил пощады^[275].

После этого шотландцы вернулись в Нортумберленд и взяли замок Уоркворт, расположенный на восточном побережье. Отсюда король Вильям снова пошел на запад, захватил Харботтл и подошел к Карлайлю. К этому времени в городе уже начался голод. Роберт Вос попросил перемирия до Михайлова дня, обещав, что, если к этому времени король Генрих II не пришлет ему помощи, он сдаст город и замок. Вильям взял заложников и даровал защитникам перемирие^[276].

Шотландский король опять вторгся в Нортумберленд, но не решился осадить Ньюкасл-на-Тайне, самую сильную крепость на севере Англии. Вместо этого он обложил город Прадхо, расположенный в 11 милях вверх по реке Тайн. Увидев, какая опасность угрожает замку, Одинел Амфрамвиль, его кастелян, сел на своего «доброго гнедого Босанта» и поехал на юг за подмогой, оставив гарнизон обороняться. Проведя в седле целые сутки, он добрался до Йорка, расположенного в 80 милях от Прадхо, и сообщил Роберту Статвилю, шерифу Йоркшира, какая опасность нависла над ними с севера. Роберт немедленно созвал фирд, ополчение всех свободных людей графства.

Узнав о приближении этого войска, Вильям снял осаду с Прадхо и бежал на север. Добравшись до Олнвика и думая, что сумел оторваться от преследователей, он осадил этот замок, который защищал небольшой отряд рыцарей, живших в нем, и отправил большую часть своего войска грабить и разорять окрестности.

Король Вильям вторгся в северные графства Англии в апреле и осадил Олнвик, по-видимому, в начале июля. Мы оставим его на время под стенами этого замка, а шотландское войско – разоряющим Нортумберленд и посмотрим, что происходило в течение этих трех месяцев далеко на юге. Поскольку в том году войной были охвачены земли, простиравшиеся от Нортумберленда до Пуату, я думаю, лучше всего будет рассказывать о событиях не в хронологическом, а в географическом порядке.

Весной прошлого года Джефри, незаконнорожденный сын ко роля Генриха, был избран епископом Линкольна. Никто не знает, получил ли он подходящее для этого образование, хотя и проучился полгода в 1170–1171 годах в школах Нортгемптона, признанного центра просвещения в Англии. Он показал, что обладает задатками, которые помогут ему стать если не хорошим епископом, то хотя бы хорошим военачальником. Когда Роберт Моубрей присоединился к шотландскому королю, он оставил собственный замок Киннардферри на своего младшего сына Роберта. 5 мая 1174 года Джефри созвал фирд Линкольншира и осадил этот замок. Роберт Моубрей, застигнутый врасплох, попытался бежать в Лейстер за помощью, но был схвачен по пути. Джефри захватил замок и велел его уничтожить.

Ободренный этим успехом, новоявленный полководец двинулся на север в Йорк и предложил архиепископу присоединиться к нему. Роджер Понт-л’Эвек собрал своих рыцарей, и соединенные войска Джефри и архиепископа осадили замок Моубрея Кёркби-Мелзирд. Через несколько дней он был захвачен вместе со своим гарнизоном. Джефри передал его архиепископу Роджеру и укрепил крепость в Топклифе, расположенную в нескольких милях от замка Моубрея в Фирске, чтобы обеспечить охрану путей, идущих с севера. Это было неплохое начало для карьеры Джефри; по крайней мере, он мог похвастаться гораздо большими успехами в войне, чем его братья, законные сыновья короля.

В начале своего рейда, как мы уже говорили, король Вильям послал своего брата Дэвида в Лейстер. Прошлым летом Ричард Люси и граф Реджинальд Корнуолльский сожгли город, но гарнизон замка не сдался и после того, как в День святого Михаила истек срок перемирия, продолжал удерживать эту цитадель под командованием констебля Аскетилла Мэллори и графа Вильяма Феррерса.

Вскоре после Троицыной недели, 19 мая 1174 года, Аскетилл Мэллори увел рыцарей Лейстера в Нортгемптон. Здешним гарнизоном командовал Роберт Савинский, шериф Нортгемптоншира. Под его руководством с прошлой осени находилось десять рыцарей^[277]. Шериф, его рыцари и горожане вышли с оружием в руках навстречу мятежникам и были наголову разбиты. Рыцари бежали назад в замок; более сотни бюргеров захватили в плен, в добавление к тем, кто получил ранения. Мятежники вернулись в Лейстер с большой добычей.

Ободренный этим успехом, граф Роберт Феррерс, примерно месяц спустя, однажды утром вывел свои войска из Лейстера и повел их на Ноттингем. На укрепление Ноттингенского замка, который был самой мощной крепостью в Мидленде и ключевым оборонным пунктом этого района, король затратил гигантские суммы. Тем не менее мятежники овладели им без особого труда. Одни защитники этого замка были убиты, а другие уведены в плен. Мятежники разграбили город и сожгли его, после чего со всеми своими пленниками и добычей преспокойно вернулись в Лейстер.

Теперь они контролировали весь центр страны, держа свою штаб-квартиру в Лейстере, и Ричард Люси ничего не мог с этим поделать. Вместо того чтобы прямо напасть на них, он собрал войско и около 24 июня двинулся на Хантингдон, где засел граф Дэвид. Когда Ричард осадил замок Хантингдона, рыцари графа Дэвида устроили вылазку, сожгли город, чтобы осаждавшим негде было укрыться, и вернулись в крепость. Тогда главный юстициарий приказал построить перед воротами деревянную башню, чтобы никто не мог войти в замок или выйти из него^[278].

Заперев гарнизон Хантингдона в крепости, Ричард отправился в Лондон. Общий дух мятежа и беззакония перекинулся и на этот город. Ночью по улицам столицы шныряли шайки молодых людей, которые убивали прохожих, врывались в дома и уносили все, что попадалось под руку. В этих шайках было много юношей из дворянских семей. Полиции в ту пору не существовало, и юстициарии не могли справиться с этой бедой. Пришлось Ричарду Люси ехать в Лондон и восстанавливать там порядок.

Пока шотландцы опустошали Нортумберленд, английские мятежники совершали походы в Мидленд, а Лондон терроризировали шайки бандитов, в Восточной Англии разразилась новая беда. Граф Филипп Фландрский, бездействовавший почти целый год, в присутствии короля Людовика VII и его дворян поклялся, что через две недели после Иванова дня вторгнется в Англию и завоюет ее для молодого Генриха. 15 мая 1174 года он послал передовой отряд из 318 отборных рыцарей, которые высадились в устье реки Оруэлл. Срок перемирия, которое заключил граф Хью Норфолкский, распустивший своих наемников, истекал 19 июня. Он приветствовал рыцарей Филиппа с радостью и безо всяких угрызений совести разместил их в своих замках Банги и Фрамлингхэм.

18 июня фламандские рыцари под командованием графа Хью отправились в Норидж. Нориджский замок, сохранившийся со времен Вильгельма Завоевателя, был мощной крепостью и мог бы держаться бесконечно. Фламандцы, однако, без труда овладели им, забрали огромное богатство и увели с собой самых богатых бюргеров, надеясь получить за них большой выкуп^[279]. Джордан Фантосм пишет, что в замке оказался предатель, поэтому нападавшие смогли тайно в него проникнуть. По-видимому, это единственное приемлемое объяснение тому факту, что замок захватили без труда.

Пока Английское королевство пылало со всех сторон, Генрих II не спеша разъезжал по своим континентальным владениям. 30 апреля он покинул Нормандию и уехал на свою родину, в Мэн, жители которого поклялись ему в верности. Добравшись до границ Анжу, он отпустил свиту из местных дворян, которые сопровождали его по дорогам Мэна, и их место заняли анжуйцы, которые приветствовали его с еще большим энтузиазмом.

Троицу он отмечал в Пуатье, где до него дошли слухи, что отряды Ричарда заняли Сент. Он поспешил на юг с войском преданных ему пуатевинцев и прибыл в Сент так неожиданно, что гарнизон, который он застал врасплох, покинул свои места на стенах и башнях и укрылся в главной церкви города. Генрих выманил их оттуда и захватил в плен шестьдесят рыцарей и четыреста лучников. Посадив в Аквитании своих людей, он вернулся на север^[280].

На Иванов день Генрих II назначил совет своих нормандских епископов и баронов, который должен был состояться в Бонвиле-сюр-Ток. Тем временем король Людовик VII в районе Пасхи провел совет, на котором граф Филипп и дал свою клятву завоевать Англию для молодого Генриха. Впервые французам и фламандцам удалось договориться о совместных действиях. Некоторые французские дворяне, и среди них граф Теобальд Блуаский, поклялись сопровождать графа Филиппа в Англию, а другие дали обещание в это же самое время атаковать Нормандию, захватить столько замков, сколько сумеют, опустошить земли и осадить Руан, если это потребуется^[281]. У Генриха II среди французских дворян были платные шпионы, которые сообщили ему об этих планах. Поэтому после своего приезда в Нормандию и до начала совета он проверял, достаточно ли припасов в замках, стоящих на границе с Францией, и в надежных ли они руках.

Тем временем юстициарии Англии слали ему гонца за гонцом, чтобы сообщить об ужасных делах, творящихся в его островном королевстве. Но, видя, что Генрих II не реагирует, они отправили к нему Ричарда Илчестерского, избранного епископом Винчестерским, которому король безоговорочно доверял. 24 июня Ричард нашел его в Бонвиле, на совете епископов и баронов.

Нормандцы, разумеется, обратили внимание на непрерывный поток гонцов из Англии. Когда приехал Ричард, они сказали: «Поскольку англичане прислали так много гонцов, а теперь еще и этого, то чем они еще могут убедить короля вернуться? Разве что пришлют сюда лондонский Тауэр?»^[282]

Узнав о том, что происходит в Англии, Генрих II воскликнул: «Святой Томас, защити мою страну! Клянусь тебе, что я один виноват в том, в чем обвиняют других!»^[283]

Тем не менее Генрих II продолжал совещаться со своими нормандскими баронами, давая им инструкции, как оборонять границу. Очевидно, новости из Англии не особо его встревожили. Наконец, около 6 июля он узнал, что его старший сын и граф Фландрский уже собрали с Гравелине армию и флот и ждут только благоприятного ветра, чтобы отплыть в Англию. Тогда он начал действовать очень быстро.

Он не решился оставить в Нормандии своих пленников, опасаясь, что их освободит король Людовик VII или они сами сбегут с помощью предателей-нормандцев. Он отослал графа Честера, графа и графиню Лейстерских и других в Барфлёр, приказав не снимать с них цепей и отправить на корабле в Англию. Он взял с собой малолетнего Джона, единственного оставшегося верным ему сына, дочь Джоан, королеву Элеонору, которую везли под строгим присмотром, королеву Маргариту, жену молодого Генриха, и трех принцесс, помолвленных с его сыновьями: Алису Французскую, Констанцию Бретонскую и Алису Морьенскую. С этими членами своей семьи и пленниками утром в понедельник, 8 июля 1174 года, он отплыл из Барфлёра, а его брабантское войско вышло в море из порта Уистрехам. В сторону Нормандии дул тот же самый сильный ветер, из-за которого молодой Генрих и граф Филипп отложили свое отплытие, но король, к ужасу матросов и еще большему ужасу своей свиты, приказал поднять паруса.

Вечером того же дня Генрих II высадился в Портсмуте. Первым делом он позаботился, чтобы все его пленники оказались под надежной охраной. Элеонору отвезли в замок Солсбери, где ее заточили в башню. Маргарита и другие девочки попали в Девайзес. Графа Лейстера и некоторых других узников в цепях отвезли в Порчестер, а менее опасных пленников оставили в Винчестере.

Генрих неоднократно заявлял, что он не виновен в убийстве святого Томаса, и много раз клялся в этом, но совесть его была нечиста. Она напоминала ему, что он обрек на смерть человека, который в самые счастливые дни его жизни был его лучшим другом и самым надежным помощником. Чудеса, случавшиеся в Кентербери, умерили его гордыню и убедили в том, что в борьбе с архиепископом правда была не на его стороне и что Бог даровал Бекету судьбу мученика, чтобы показать, кем на самом деле был «этот предатель Томас», как называл его король. И он был уверен, что несчастья, обрушившиеся на него: бунт сыновей, мятежи баронов и нападение врагов со всех сторон – были посланы ему Богом в наказание за убийство Томаса.

Утром в пятницу, 12 июля, он выехал из Саутгемптона в Кентербери, питаясь только хлебом и водой и облачившись в грубое шерстяное платье паломника. У церкви Святого Дунстана, стоявшей за городскими стенами, он спешился и пешком пошел к собору, оставляя кровавый след на острых камнях дороги. Войдя в усыпальницу, он, раскинув руки, распростерся на полу перед могилой мученика. Пока он лежал так, епископ Гилберт Лондонский, обращаясь от его лица к огромной толпе, собравшейся посмотреть на это представление, заявил, что «он не приказывал убивать архиепископа, не хотел его смерти и не искал способа убить его. Убийцы просто придрались к неосторожно брошенным им словам, и он просит, чтобы епископы, присутствующие здесь, отпустили ему этот грех»^[284].

Одна толпа священников сопровождала его в собор, а другая – встретила внутри. Епископы отпустили королю его грех. Генрих сбросил плащ пилигрима и улегся голым на пол перед могилой Томаса. Епископы, аббаты и все монахи Церкви Христовой прошли мимо него, и каждый дал ему три удара бичом, а иные и пять: «Весь день и всю ночь он лежал, молясь, перед могилой святого мученика; он не пил и не выходил даже по естественной надобности. Как он лег, так и лежал, не позволяя никому подсунуть под него ковер или что-нибудь другое»^[285]. На рассвете следующего дня, в субботу 13 июля, король прослушал мессу у гробницы святого Томаса, а потом, не переставая поститься, уехал в Лондон.

Ночью в среду, 17 июля:

Король склонился на руку и задремал,

Слуга ему легонько растирал ступни;

Молчало все, ни шепота, ни крика,

Ни звука арфы иль виолы в этот час.

Но вот гонец тихонько стукнул в дверь.

И кастелян спросил: «Кто там стучится?»

«Посланец я, открой скорее дверь»…

Услышав голоса, король проснулся.

Кричат у двери: «Открывай скорей!»

Вошел гонец, он был из благородных.

Приветствовав монарха, он сказал:

«О, сир, Господь, на небе сущий,

Спас и тебя, и всех твоих друзей!»

«Брайан, – сказал король, – поведай

Нам весть твою скорее. Что случилось?»

«О, сир, – гонец ответил, – я скажу.

Твои бароны, что на Севере живут,

Отличные бойцы! Так вот же, слушай:

Мой господин, Раннульф Гленвильский,

Приветствие и дружбу шлет тебе.

А госпожа, которую ты знаешь,

Любовь свою велела передать.

Он посылает слово утешенья:

Король Шотландский и его бароны

Захвачены в бою».

«Спасибо тебе, Господи! – Король

Воскликнул. – Всем святым спасибо!

И Томасу святому, что погиб

Как мученик, я воздаю хвалу!»

Гонец ушел в гостиницу; еды

И пива вдоволь получил он.

Король же был так весел и так счастлив,

Что разбудить всех рыцарей велел:

«Вставайте, сони! Выспались уже!

Скажу вам новость, от которой вы

Запляшете: король Шотландский схвачен!

Клянусь вам Богом – истинная правда!

Пришла та весть, когда я лег в постель»^[286].

Король Вильям, добравшись до Олнвика, решил, что спасся от погони, и отослал большую часть своего войска грабить окрестности. Сам он с небольшим отрядом рыцарей остался под стенами осажденного Олнвика. Йоркширское войско, собранное Одинелом Амфрамвилем, форсированным маршем подошло к Прадхо и обнаружило, что шотландцы ушли на север. Рыцари на конях ехали впереди пехоты, горя желанием сразиться с захватчиками, и от долгого пути сильно утомились.

Был устроен совет, который должен был решить, что делать дальше. Наиболее осторожные заявили, что у них только четыреста всадников, и было бы настоящим безумием атаковать войско, которое, по их словам, насчитывает более восьмисот бойцов. Однако храбрецы заявили, что с врагом, который принес столько горя стране, нужно разделаться во что бы то ни стало и, поскольку их дело правое, победа от них не уйдет. Если перевести эти слова с языка монаха-летописца на язык рыцарей, то это будет означать, что они сгорали от желания вступить в бой с шотландцами.

Храбрецов оказалось больше. Поспав несколько часов, рано утром 13 июля, в субботу, они двинулись в путь и к пяти часам вечера проехали 24 мили. Тут на них опустился густой туман, и они не знали, куда едут. Они остановились, чтобы посовещаться. Бернард Балиол воскликнул: «Кто хочет, тот пусть возвращается! А я пойду вперед, даже если за мной никто не последует! Я не хочу покрыть себя несмываемым позором!»

Рыцари поехали дальше, а когда туман неожиданно рассеялся, увидели перед собой замок Олнвик и короля Вильяма с шестьюдесятью рыцарями, которые устроили перед его стенами турнир, думая, что им ничто не угрожает. Увидев приближающихся всадников, Вильям сначала принял их за отряд своих рыцарей, которые возвращаются из похода за фуражом. Но когда англичане развернули знамена, шотландцы поняли свою ошибку.

Вильям схватил оружие, вскочил на коня и повел свой маленький отряд на англичан, крича: «Сейчас мы узнаем, кто из нас настоящий рыцарь!» Его конь был убит под ним и упал на него, и Раннульф Гленвиль взял короля Вильяма в плен. Через несколько минут были захвачены и остальные шотландские рыцари.

Короткая схватка произошла как раз в тот момент, когда король Генрих заканчивал свою епитимью в Кентербери. Это совпадение убедило его, что победа при Олнвике была чудом, которое святой Томас сотворил в знак того, что простил Генриха II. И последний твердо уверовал, что они с Томасом теперь еще более близкие друзья, чем в ту пору, когда мученик был еще жив. Святой Томас сделался его личным покровителем и защитником на небесах, оберегающим Англию от бед. И теперь всякий раз, когда король возвращался из поездок на континент, он ехал прямо к могиле святого Томаса, чтобы поклониться его мощам.

Роджер Моубрей бежал в Шотландию, банды шотландских мародеров, узнав о пленении своего короля, поспешили убраться за реку Твид, и мятеж на севере почти сразу же угас. Раннульф Гленвиль заточил своего царственного пленника в тюрьму в Ричмонде, где тот стал дожидаться решения своей участи.

На следующее утро после получения известия о победе под Олнвиком король Генрих II, излучая силу и уверенность, отправился в Хантингдон, осада которого грозила затянуться до бесконечности. Незаконнорожденный сын короля, Джефри, привел к нему в помощь семьсот рыцарей из Линкольна. Когда они встретились, Генрих воскликнул: «Все мои сыновья оказались самыми настоящими ублюдками, а этот – самым верным и законным сыном!» Генрих взял на себя командование осадой и так энергично принялся за дело, что 21 июля гарнизон Хантингдона сдался^[287].

После этого он отправился в Восточную Англию, где граф Хью, получив от молодого Генриха и графа Филиппа пятьсот рыцарей и множество фламандцев, создал мощные оборонительные пункты в замках Фрамлингхэм и Банги. Из Бери-Сент-Эдмундс Генрих привел свое войско в Сайлхем, стоящий на реке Вейвни, и начал подготовку к осаде этих замков. Во время этих трудов конь одного из храмовников ударил его копытом по бедру и сильно поранил^[288].

Хотя граф Хью имел большое войско и две исключительно мощных крепости, пленение короля Вильяма, прекращение бунта на севере и победа Генриха II под Хантингдоном сильно убавили у него желание сопротивляться своему государю. Он предложил провести мирные переговоры, и Генрих выдвинул такие мягкие условия, что 25 июля он сдался; «он совершил оммаж, принес королю клятву верности и снова стал его вассалом». Граф Хью отдал королю заложников и заплатил тысячу марок штрафа. Фламандским наемникам, которых прислал граф Филипп, было разрешено вернуться после того, как они поклялись, что никогда больше не появятся в Англии с враждебными намерениями. Солдатам молодого короля позволили возвратиться во Францию с оружием и со всеми своими вещами. В приступе великодушия король отдал приказ, чтобы графу Хью вернули «третью деньгу», то есть третью часть всех штрафов, которые взимались судами графства^[289].

После этого король отправился в Нортгемптон и 31 июля провел здесь курию, которая решила судьбу мятежников. Вильяма, шотландского короля, привезли из Ричмондской тюрьмы на коне, связав ему ноги под его брюхом, и Генрих оставил его в тюрьме. Епископ Хью Даремский, который был слишком осторожен, чтобы присоединиться к мятежу, но, с другой стороны, ничего не сделал, чтобы подавить его, сдал королю свои замки Дарем и Норталлертон. Роджер Моубрей приехал из Шотландии и сдал Фирск; граф Феррерс отдал свои крепости, а Аскетилл Мэллори, констебль графа Лейстера, отдал королю Лейстерский замок^[290].

Генрих II обошелся с мятежниками на удивление мягко. Поскольку они воевали со своим королем, то вполне могли быть казнены, изгнаны из страны или могли лишиться всех своих земель. Однако граф Хью Норфолкский отделался штрафом, а другие – сдачей своих замков. По-видимому, сам Генрих и его современники считали, что горячим баронам время от времени нужно давать возможность спустить пар, по мере того как король все сильнее закручивал гайки, ограничивая их власть и отбирая у них право вершить суд. В хрониках того времени не говорится, что королевская власть все время усиливалась, что область юрисдикции королевских судов непрерывно расширялась, а баронских судов, наоборот, уменьшалась, но каждая страница отчетов казначейства просто кричит об этом. У людей всех званий под любым предлогом постоянно изымались деньги, начиная с огромных сумм, которые платили бароны для того, чтобы вступить в наследство, или для того, чтобы просто обеспечить себе милость короля, и кончая разорительными штрафами, которым подвергались простые люди, нарушившие тиранические лесные законы.

По мере усиления королевской власти ее представителями становились уже не графы или великие бароны, а профессиональные чиновники и судьи. Так, возник новый класс управленцев, которые имели скромное происхождение, получили образование в казначействе или при судах и целиком зависели от короля. Бароны хорошо видели, как эти люди замещают их, получая ту власть, которой раньше обладали только они, поэтому для графов и баронов считалось вполне естественным время от времени спускать пар в виде вспышек недовольства. Король относился к этому совершенно спокойно. И только тогда, когда бунты принимали регулярный характер, как это было в Бретани, он расправлялся с ними с предельной жестокостью.

Подавив мятеж в Англии, рассеяв бунтовщиков, отобрав у них замки и посадив в тюрьму шотландского короля, Генрих 8 августа отплыл из Портсмута, взяв с собой своих брабантцев, тысячу валлийцев под командованием лорда Риса и пленников, среди которых были король Вильям и графы Честерский и Лейстерский. Пока он был занят разгромом мятежа на острове, его старший сын и граф Филипп, увидев, что планируемое ими вторжение в Англию обречено на провал, присоединились к армии Людовика VII и 22 июля осадили Руан. Осаждающие обстреливали город непрерывно, днем и ночью, сменяя друг друга и не давая передышки защитникам.

Пока король Генрих II вел свою армию из Барфлёра в Руан, Людовик VII 10 августа объявил перемирие. Это был праздник святого Лаврентия, которого французский король почитал особо. Жители Руана охотно согласились на это перемирие и устроили праздник. От радости или из желания позлить противника они во весь голос распевали песни на улицах, а рыцари гарнизона устроили за городом, на лужайке на берегу реки, прямо на глазах у изумленного врага, турнир.

Граф Филипп явился к королю Людовику VII и сказал, что, пока люди в Руане поют и танцуют, а рыцари за его стенами занимаются спортом, город можно взять голыми руками. Он предложил тихонько вооружиться и внезапно овладеть Руаном. Людовик VII поначалу отказался, заявив, что нарушать перемирие, которое он объявил во имя святого Лаврентия, подло, но Филипп и другие стали упрекать его в мягкотелости, и он согласился. И французы начали тайком готовиться к штурму.

Тем временем несколько руанских священников забрались на колокольню, чтобы полюбоваться долиной Сены. Они заметили странное оживление позади французских рядов и стали бить в Ривелло, «исключительно старый, но замечательно громкий колокол». Рыцари позабыли о турнире и понеслись галопом в город; ворота захлопнулись прямо перед носом у французов, а солдаты поднялись на стены и сбросили вниз нападающих, которые подтащили осадные лестницы и уже валом валили на стены^[291].

На следующий день к Руану подошел король Генрих со своими брабантцами и валлийцами. Рано утром 12 августа он велел валлийцам заняться тем делом, которое они знали лучше всего. Они скрылись в лесу, напали на французский обоз и захватили сорок телег с едой и вином. Одни кучера были убиты, другие – взяты в плен, лошади распряжены, телеги разбиты, и, если верить автору «Деяний Генриха», все вино вылили на землю.

Английские солдаты тем временем засыпали ров, отделявший их от французского лагеря, и разровняли поверхность, чтобы по ней смогла проехать шеренга из двухсот рыцарей. Увидев, что англичане напали с тыла, Людовик VII приказал сжечь свои камнеметные машины и другие осадные орудия, а рыцарям – надеть доспехи и вооружиться.

«Все рыцари и вооруженные солдаты выскочили из своих шатров и кинулись в бой с рыцарями короля Англии. Некоторые из них были взяты в плен, другие – ранены; много погибло коней». Среди тяжелораненых оказался брат Филиппа Пьер, который в свое время отказался от сана епископа Камбре, чтобы стать графом Булонским^[292].

На следующее утро, 13 августа, от имени Людовика VII к Генриху II явились архиепископ Вильям Санский и его брат граф Теобальд Блуаский и попросили перемирия, чтобы французский король смог вывести свою армию в Малоне. Они торжественно поклялись, что если ему будет даровано перемирие, то на следующий день он явится к Генриху II для переговоров. Генрих II согласился; французы отошли к Малоне и разбили шатры. Однако под покровом ночи они бежали и остановились только после того, как пересекли границу Франции. Два посланника явились к Генриху II и условились, что переговоры состоятся 8 сентября в Жизоре.

Однако на этих переговорах Генриху II и Людовику VII не удалось договориться о мире. Они согласились лишь продлить перемирие до Михайлова дня. А тем временем Ричард, действовавший сам по себе, атаковал замки отца в Пуату и делал все, чтобы стать полновластным правителем этого герцогства. Для Ричарда уже в пятнадцать лет было характерно воевать в одиночку и добиваться своего во что бы то ни стало, в то время как его братья и их союзники начинали одну неудачную войну за другой и ничего не доводили до конца. По условиям перемирия Людовик VII обязался не оказывать никакой поддержки Ричарду и не допускать, чтобы это сделал его союзник, молодой Генрих.

Ричард, однако, не мог тягаться с отцом и его огромной армией наемников. Когда Генрих II привел их в Пуату, Ричард не решился вступить с ними в бой. Пока отец шел на юг, он перебегал из одного места в другое. Наконец до Ричарда дошла весть, что Людовик VII и молодой Генрих заключили с королем Англии перемирие и он остался с отцом один на один. «Плача, он явился к королю, своему отцу, и упал лицом на землю у его ног, моля о прощении». Генрих II поднял и поцеловал его. «Так король закончил войну в Пуату». По его совету Ричард отправился к Людовику VII и своему старшему брату, чтобы сообщить им о своем отказе от борьбы^[293].

29 сентября король встретился со своими мятежными сыновьями на переговорах в Мон-Луи, расположенном между Туром и Амбуазом, и на следующий день они согласовали условия мирного договора. Генрих, Ричард и Джефри «возвращаются к своему отцу и будут служить ему, как своему господину, свободные ото всех клятв и договоренностей, которые они дали друг другу или иным людям, против него или его людей». Король и его сыновья простили всех своих врагов и пообещали не держать на них зла. Однако в число прощеных не попали король Шотландии, графы Честер и Лейстер, Ральф Фужерский и их заложники.

Затем Генрих обозначил владения своих сыновей и отверг все их просьбы разрешить им править на своих землях самостоятельно. Молодому Генриху король жаловал два замка в Нормандии, по своему выбору, и доход в 3750 фунтов стерлингов в год. Ричард получил два замка в Пуату, «от которых королю не могло быть никакого вреда», и половину доходов Пуату. Джефри полагалась половина доходов от приданого Констанции, дочери Конана, и все доходы целиком – после их свадьбы. Молодой Генрих формально согласился с той долей, которую отец выделил его брату Джону. Вместо трех замков, которые он прежде обещал этому сыну, Джон должен был получить гораздо больше. К нему отходила тысяча фунтов в год из доходов королевских земель в Англии и замки Ноттингем и Мальборо. В Нормандии отец отдал ему два замка по своему выбору и 250 фунтов; еще 250 фунтов ему полагалось из доходов Анжу, и он получал один замок в Анжу, один – в Турени и еще один – в Мэне.

«Далее, король Генрих, сын господина короля, и его братья дали обещание, что они никогда не будут требовать большего от своего отца, господина короля, сверх описанного и определенного им, против воли и удовольствия их отца, господина короля, и ни они сами, ни их слуги не покинут королевскую службу. Ричард и Джефри, сыновья короля, стали его людьми за то, что он им даровал и отдал. Его сын Генрих хотел совершить оммаж, но господин король не позволил ему этого, поскольку он уже был королем, но взял у него заложников»^[294].

Король Вильям сидел в Фалезской тюрьме с тех самых пор, как в июле король привез его сюда. Знатнейшим людям его королевства позволялось свободно посещать его, и по их совету в начале декабря он полностью и безоговорочно признал над собой власть английского короля:

«Это соглашение, которое Вильям, король Шотландии, подписал со своим господином Генрихом, королем Англии, сыном Матильды-императрицы. Вильям, король Шотландии, стал вассалом господина короля против всех людей, от имени Шотландии и всех других своих земель, и принес ему клятву, как своему соверену, как имеют обыкновение делать другие люди. Он совершил также оммаж перед королем Генрихом, его сыном, и поклялся ему в верности, исключая верность господину королю, его отцу…

Графы, бароны и другие люди из страны шотландского короля, от которых господин король пожелает потребовать совершения оммажа против всех людей и клятвы верности ему как своему сюзерену, как имеют обыкновение делать другие люди, должны сделать это для него, а также для его сына, короля Генриха, и его наследников, за исключением верности его отцу, господину королю. Подобным же образом наследники короля Шотландии, его баронов и его людей должны совершить оммаж и поклясться в верности наследникам короля против всех людей».

И наконец, в залог своей верности и в качестве платы за освобождение Вильям пообещал передать Генриху II замки Роксбург, Бервик, Джедбург, Эдинбург и Стирлинг, которые давали ему возможность держать под своим контролем всю Шотландию^[295].

Договор с королем Шотландии был ратифицирован в Валонье 8 декабря, а 11 декабря, после того как Вильям передал королю заложников, включая своего брата Дэвида, Генрих II отправил его домой, велев подготовить к сдаче пять обещанных замков^[296]. И наконец, из тюрьмы были выпущены графы Честер и Лейстер, и все их земли были им возвращены.

В том году король провел свою Рождественскую курию в Аржантане, и, по-видимому, все его четыре сына там тоже были. Трое старших проиграли, попав в еще большую зависимость от отца. Планы Людовика VII тоже потерпели крах, но он бросил семена в хорошо подготовленную почву, и они скоро дадут всходы.

А королева Элеонора, пока ее муж и сыновья лакомились «мясом восьмидесяти оленей, присланных королю из-за моря», встречала Рождество в своей тюрьме, в замке Солсбери, и это Рождество было очень грустным.

Глава 14
«Он возродил традиции рыцарства», 1175–1176

Сразу же после начала 1175 года Генрих II отправился в Анжу, чтобы убедиться, что его замки находятся в надежных руках. Он послал в Пуату Ричарда, который должен был проследить, чтобы бароны этой неуправляемой провинции не устраивали мятежей, а замки, построенные или укрепленные бунтовщиками, были возвращены в то состояние, в котором они пребывали до начала восстания. В знак доверия к сыну он приказал всем бейлифам провинции обеспечить его всем необходимым и передать в его распоряжение войско Пуату.

В конце марта король приехал в Кан и приказал молодому Генриху, находившемуся тогда в Руане, отправиться вместе с ним в Англию. Молодой король тем временем обменивался письмами со своим тестем, и тому удалось убедить его в том, что Генрих II, привезя сына в Англию (здесь Людовик VII ничем не сможет ему помочь), как в свое время королеву Элеонору, бросит его в тюрьму. Людовик VII напомнил ему, что Генрих II во время всеобщего примирения отказался принять его оммаж, хотя своим младшим сыновьям он разрешил это сделать, что свидетельствовало о дурных намерениях отца в отношении его. Французский король мог бы напомнить молодому Генриху и о том, что случилось с архиепископом после того, как король отказался поцеловать его в знак примирения.

Молодой Генрих заявил, что в Англию не поедет. Король посылал ему гонца за гонцом, убеждая ехать, пока, наконец, молодой человек не явился в Буре. Это было 1 апреля: «Он упал на землю у ног господина короля, своего отца, и со слезами на глазах принялся умолять его принять от него оммаж и клятву верности, как принял их от младших сыновей, добавив, что если король откажется принять его оммаж, то это будет означать, что он его не любит».

Генрих принял оммаж старшего сына, а затем, чтобы убедить его в своей любви и показать, что все его опасения напрасны, послал его к Людовику, велев рассказать ему об этом. А пока старший сын был в отъезде, король отправил в Бретань Джефри, приказав уничтожить все замки бунтовщиков, которые они понастроили во время мятежа.

12 апреля, в Святую субботу, из Нормандии вернулся молодой Генрих и присоединился к отцу в Шербуре. Они вместе отметили Пасху. 22 апреля в Кан приехал граф Филипп Фландрский, принявший в Страстную пятницу крест и поклявшийся летом отправиться в Иерусалим. Он помирился со своим кузеном, и они с молодым Генрихом освободили друг друга от обещаний, которыми обменялись во время мятежа. Филипп привез с собой грамоту, которую вручил ему два года назад молодой король, обещавший отдать ему графство Кентское с Дуврским и Рочестерским замками. Эту грамоту, напоминавшую о претензиях молодого Генриха, Филипп отдал королю, получив взамен ее другую, в которой английский король пообещал ему восстановить регулярные выплаты тысячи марок в год, прекращенные во время мятежа. Филипп и оба Генриха расстались в самых лучших отношениях.

Король с сыном и невесткой, принцессой Маргаритой, пересекли пролив, выйдя в море из гавани Барфлёра, и 9 мая, в пятницу, высадились в Портсмуте^[297]. Генрих и его сын сделались такими близкими друзьями, что «ежедневно, в назначенное для еды время, питались за одним столом»^[298].

В Англии они узнали, что архиепископ Ричард Кентерберийский, которого папа рукоположил в апреле 1174 года, собрал английских епископов на совет, состоявшийся с разрешения короля 18 мая в Вестминстере. Пока епископы находились в Лондоне, Генрих II собрал своих баронов и графов, и они присоединились к ним. В их присутствии он 20 мая поведал, как униженно сын умолял принять от него оммаж и клятву верности. Королю и в голову не пришло, что гордый Генрих II воспримет это как оскорбление. Сидя вместе с сыном перед членами совета, король зачитал им такое письмо:

«Генрих, король, отец короля, приветствует своих верных подданных.

Мой сын, король Генрих, приехал ко мне в Буре и во вторник, предшествовавший Вербному воскресенью… проливая потоки слез и всхлипывая, простерся у моих ног, смиренно умоляя о милосердии и [прося], чтобы я, с отцовской любовью, даровал ему прощение за то, что он сделал до войны, во время войны и после нее.

Он также униженно и со всей преданностью, на которую только способен, умолял меня, чтобы я, его отец и господин, принял от него оммаж и клятву верности, заявив, что никогда не поверит в то, что я забыл о своем негодовании против него, если я не сделаю для него то, что сделал для его братьев, в награду за их терпение и смирение.

Поэтому, тронутый жалостью и веря, что он говорит от всего сердца и что он смирился передо мной и во всем раскаялся, я позабыл о своем гневе и возмущении его поступками, полностью вернул ему свою отцовскую милость, принял от него оммаж и клятву [которую он произнес] на святых мощах, положенных перед ним, в том, что он будет хранить мне верность против всех людей и во всех своих делах будет слушаться моего совета и что, пока будет жив, не причинит вреда не только моим людям, но и своим, которые служили мне в этой войне, а будет уважать их и продвигать как моих и своих верных подданных и будет управлять своим двором и всем своим государством по моему совету и поступать так во всех других делах»^[299].

Унизив публично своего сына, король повез его в Кентербери. Они отправились туда в сопровождении архиепископа Ричарда, чтобы поблагодарить Бога и святого Томаса за то, что они помогли ему восстановить «славный мир»^[300]. В сентябре прошлого года пожар повредил хоры собора. Работы по восстановлению их велись под руководством Вильяма Санса, первого английского архитектора, имя которого до нас дошло.

Пока молодой Генрих пребывал в Англии с отцом, Ричард разрушал замки мятежников в Аквитании. Эти люди не были его союзниками во время бунта; они восстали против всякой власти – его отца и его собственной, и Ричарду необходимо было как будущему герцогу Аквитании привести их к подчинению.

Около 22 июня он осадил замок в Ажане, расположенном на полпути между Бордо и Тулузой. Этот замок был укреплен Арнальдом Бонвилем специально для борьбы с Ричардом. Сын короля подвез осадные орудия и после двух месяцев блокады овладел им, захватив в плен гарнизон из тридцати рыцарей. Джефри занимался тем же самым в Бретани и «причинил много зла тем людям этой страны, которые во время войны выступали против его отца»^[301].

1 июля 1775 года умер дядя короля, граф Реджинальд Корнуолльский, которого похоронили рядом с отцом, в Редингском аббатстве. Хотя у графа остались три дочери, король забрал его земли себе, намереваясь отдать их Джону, который, по-видимому, к тому времени стал его любимчиком^[302].

Архиепископ Ричард прошлой осенью рукоположил всех избранных ранее епископов, кроме Джефри, побочного сына короля, которому необходимо было получить разрешение папы, ибо он был рожден вне брака и не достиг еще тридцати лет. 9 июля, когда король проводил в Вудстоке совет, пришло письмо от папы с разрешением рукоположить его в епископы. Процедура посвящения состоялась в Линкольне 1 августа, где Джефри был встречен торжественной процессией. Но он совсем не был подготовлен к тому, чтобы занять пост епископа, поэтому отец отправил его в Тур учиться, «пока он не станет достойным столь почетного места».

На том же самом совете король приказал, заботясь о своей безопасности, чтобы никто из его недавних врагов не смел являться ко двору, не получив от него специального приказа, и чтобы никто не приходил к нему во дворец до рассвета и оставался там после заката. Он также запретил всем людям, проживавшим восточнее реки Северн, носить доспехи, лук и стрелы и заостренные ножи^[303].

Однако эти указы соблюдались лишь первое время. Генрих II всегда был открыт для общения и обходился без королевской помпы, поэтому он скоро вернулся к своему старому образу жизни и стал принимать всех, кто захотел его увидеть.

Из Вудстока Генрих II и его сын отправились в Личфилд, где король приказал повесить четырех рыцарей и их товарищей, убивших лесничего в королевском лесу. С этого года Генрих II стал брать с собой в путешествия по стране королевских юстициариев, которые выслушивали в его присутствии разные жалобы. Эти слушания отличались от судов странствующих юстициариев, которые в течение года объезжали всю страну. В документах казначейства за этот год впервые появляется особый раздел, озаглавленный: «Прошения и приговоры, вынесенные Вильямом, сыном Ральфа, Бертраном (из Вердена) и Вильямом Бассетом в королевском суде».

Впрочем, эти слушания вряд ли можно было назвать настоящими судебными процессами, поскольку виновные в основном приговаривались к штрафу «ради доброй воли короля». Однако именно с этих судов началось активное участие Генриха II в работе королевского суда, и, хотя эта работа была очень похожа на вымогание взяток, она способствовала дальнейшей концентрации власти в его руках, ибо он утвердил свое право главенствовать над шерифами и странствующими судьями и решать все дела, вынесенные на его суд.

1 августа, приехав в Ноттингем, король обвинил баронов и рыцарей этой части страны, в которой уже давно зрело недовольство его политикой, в нарушении лесных законов. Позже он обвинил в этом многих баронов, рыцарей, священников и крестьян по всей Англии и наложил на них огромные штрафы. Эту работу продолжили его лесные юстициарии, и в следующем году документы казначейства отметили сильное увеличение доходов короля.

Против этих штрафов активно выступал главный юстициарий Ричард Люси.

Он показал королю его собственные письма, в которых он приказывал на время войны открыть леса и рыбные пруды и разрешить всем, кто пожелает, охотиться в них и ловить рыбу. Ричард понимал, что дело идет о его чести и добром имени, ибо люди, которых теперь наказывал король, действовали по его приказу. Однако Генрих II не обратил на протесты Люси никакого внимания.

10 августа оба Генриха встретились в Йорке с королем Шотландии и официально ратифицировали договор, заключенный в Фалезе, когда Вильям был освобожден из тюрьмы. Короля Шотландии сопровождали брат Дэвид и все шотландские епископы, графы, бароны, рыцари и фригольдеры, «от самого большого до самого малого». Они собрались в соборе, и все шотландцы, начиная с короля, совершили оммаж и принесли клятву верности сначала королю Генриху II, а потом его сыну, «за исключением верности его отцу».

Добившись полного подчинения шотландцев, король обвинил «графов, баронов и даже священников Йоркшира, и даже священников церкви Святого Петра в Йорке» в нарушении лесных законов. Помимо этого, он велел шерифу Роберту Статвилю наложить огромные штрафы на великое множество людей за участие в мятеже, несмотря на то что йоркширцы, согласно хроникам, мужественно защищали страну от шотландцев. Эти штрафы показались всем особенно несправедливыми, потому что йоркширцы были разорены набегом короля Вильяма 1172 года. К тому же наказанным оказался простой народ, а вождям мятежников, графам Лейстеру, Честеру и Феррерсу, были возвращены их земли и милость короля, а графа Хью Норфолкского оштрафовали всего лишь на тысячу марок.

В дополнение к этим поборам странствующие юстициарии Хью Кресси и Раннульф Гленвиль наложили на людей штрафы за другие провинности. И наконец, войдя в роль защитника справедливости, король выслушал девять дел в Сити города Йорка и приговорил восемь человек к штрафам от десяти до шести сотен марок «ради доброй воли короля»^[304].

Тем временем граф Филипп Фландрский не смог выполнить свой обет отправиться в Святую землю из-за измены своей жены, Изабель Вермандуа, дочери сестры королевы Элеоноры, Петрониллы. Филипп женился на ней в 1155 году и получил в приданое графства Амьен и Вермандуа. Изабель влюбилась в Уолтера ле Фонтена, «который сиял среди других рыцарей, как Люцифер среди мелких звезд, по причине своего благородного происхождения и блистательной честности и мудрости», и стала его любовницей. Узнав об этом, граф Филипп три раза запрещал Уолтеру переступать порог своего дома.

В середине августа граф и его жена были в Сент-Омере; однажды Филипп уехал, велев распустить слухи, что его не будет несколько дней. Изабель сразу же послала за своим любовником и приняла его в спальне. Слуга, которому было поручено следить за ними, тут же известил об этом отъехавшего недалеко Филиппа, и граф нагрянул в спальню жены.

Уолтер, со всей своей хваленой честностью и умом, попытался свалить всю вину на графиню, заявив, что это она послала за ним. Филипп приказал связать его по рукам и ногам, избить до полусмерти, а потом подвесить за ноги над выгребной ямой, «где он и окончил с позором свою жизнь». Узнав об этом, родственники Уолтера снабдили оружием и продовольствием свои замки и восстали против графа, которому пришлось отложить свое паломничество и заняться подавлением мятежа^[305].

На Рори О’Коннора, короля Коннота, который отказался подчиниться Генриху II, когда тот был в Ирландии, постоянно давили Крепкий Лук и его зять, Раймонд Жирный, а также более мелкие князьки, номинально подчинявшиеся Рори. Чтобы добиться признания и поддержки короля Англии, Рори отправил к нему трех послов. Генрих созвал свой Большой совет, чтобы обсудить предложения ирландского короля и согласовать условия договора:

«Вот какое соглашение заключили в Виндзоре на восьмой день после святого Михаила от Рождества Господа нашего 1175-й король Англии Генрих, сын императрицы Матильды, и Рори, король Коннота…

Да будет известно, что Генрих, король Англии, разрешил означенному Рори, своему вассалу, королю Коннота, если тот будет верно служить ему, быть под ним королем, готовым верно служить ему в качестве его человека; а также держать его земли в мире, как он держал их до того, как его господин, король Англии, пришел в Ирландию, и платить ему дань; а также иметь под собой любые другие земли и их жителей и осуществлять правосудие, [следя], чтобы они полностью выплачивали дань королю Англии, и держать их для себя под своей рукой и своим законом».

Король Англии обещал, что, если Рори потребуется его помощь в управлении королевством, констебль Генриха II и другие его слуги в Ирландии окажут ему эту помощь. В благодарность за признание его верховным королем Ирландии Рори обещал отдавать англичанам одну шкуру с каждой десятой головы скота, «приглянувшуюся купцам». В договоре, однако, было оговорено, что города Дублин, Вексфорд и Уотерфорд, а также графства Миф и Лейнстер остаются под прямым руководством Генриха, так что Рори подчинялись только чисто ирландские земли^[306].

В конце октября в Англию прибыл кардинал Хью Пьерлеони, который отправился в Винчестер на встречу с королем. Генрих с сыном, сопровождаемые придворными, выехали ему навстречу и оказали всяческие почести. Гервасий Кентерберийский пишет, что король хотел добиться развода с Элеонорой, которая по-прежнему томилась в заточении в замке Солсбери, и легат был вызван именно для этого. Джеральд Уэльский добавляет, что он собирался жениться на Алисе Французской, которая жила при его дворе и была помолвлена с Ричардом^[307].

Генрих осыпал кардинала подарками и комплиментами; однако нет никакого сомнения в том, что и без этих взяток он получил бы развод, если бы захотел, ибо Элеонора приходилась ему такой же близкой родственницей, как и своему первому мужу, Людовику Французскому. Тем не менее, прежде чем приступить к этому делу, Генрих хорошо все обдумал и решил отказаться от этой идеи. Разведясь с Элеонорой, он лишится Аквитании и не только потеряет при этом половину своих континентальных владений, но и вынужден будет отдать их Элеоноре и Ричарду, как герцогине и герцогу Аквитанским, сюзереном которых был король Людовик. Тем самым он рискует вложить оружие в руки женщины, которая его ненавидит, и сына, уже однажды поднявшего против него мятеж.

Генрих утешился тем, что взял себе в любовницы Розамунду Клиффорд, «Прекрасную Розамунду» баллад и легенд более позднего времени. Это о ней, несомненно, писал Джеральд Уэльский: «Король, который до этого [мятежа] имел тайных любовниц, стал теперь делать это, не скрываясь, на глазах у всех людей, открыто живя, но не с Розой Мира [Розой Мунди], как ее незаслуженно и весьма легкомысленно величали, а с Розой нечистых людей [Роза иммунди]^[308].

До этого, в июле, Генрих II велел всему духовенству страны собраться в Вудстоке, чтобы избрать епископа Нориджского, но этот епископ так и не был избран. 26 ноября в Эйншеме, «с согласия монахов Нориджа, с согласия короля и с ведома архиепископа и по велению кардинала» епископом этой епархии был избран Джон Оксфордский, декан Солсбери^[309]. Ни один прелат, участвовавший в травле святого Томаса, не был так ненавидим и презираем друзьями погибшего архиепископа, как этот приспособленец, давший раскольничью клятву не признавать папой Александра III. И весьма примечательно, что Генрих не велел избирать его до приезда кардинала Хью Пьерлеони, о котором Гервасий Кентерберийский с презрением писал, что он объехал всю Англию, беря деньги справа и слева, чтобы набить свои сундуки. 14 декабря в Ламбете архиепископ Ричард рукоположил Джона в «епископы Восточной Англии»^[310].

Генрих II и его сын провели Рождество в Виндзоре, и король оплатил все долги молодого Генриха, которые он наделал, «пируя и пьянствуя» в Нормандии, Мэне и Анжу в течение трех последних лет^[311]. В этом же году друг молодого Генриха, Аскульф Сент-Илер, отправился в Иерусалим и по пути туда умер.

В 1175 году в Англии свирепствовала чума, и «в течение многих дней выносили по семь-восемь трупов, чтобы предать земле», по-видимому, из одной и той же церкви^[312]. За чумой последовал ужасный голод. Зима оказалась очень суровой – с Рождества по Сретение Господне все было покрыто снегом и льдом^[313]. Словом, этот год стал очень тяжелым для Англии – многие области были опустошены войной, чумой, голодом и суровой зимой, а люди подверглись разорительным штрафам, которые король наложил на нарушение лесных законов и за оказание помощи его врагам.

Новый год принес новые, еще более строгие законы. На Большом совете в Нортгемптоне, состоявшемся 25 января 1176 года, король ознакомил всех с новой ассизой, которая превосходила принятую в Кларендоне десятью годами ранее. Страна была разделена на шесть судебных округов; в каждом округе назначались по три юстициария. Все они в прошлом служили юстициариями, шерифами или чиновниками казначейства. Эти люди, впервые названные в документах казначейства за тот год «странствующими юстициариями», поклялись, положив руку на Евангелие, соблюдать эту ассизу и следить, чтобы все люди в королевстве выполняли ее требования. После этого король велел зачитать текст ассизы, которая представляла собой инструкции для юстициариев.

В Нортгемптонскую ассизу были добавлены три преступления – подлог, поджог и предательство, которые теперь входили в юрисдикцию юстициариев. Она совсем не упоминала о шерифах, а это означало, что новые юстициарии возьмут на себя ряд судебных функций, которые раньше принадлежали шерифам. Кроме того, преступникам, которые не выдержали испытания водой, должны были отрубать правую ступню, а после этого отправлять в ссылку.

Но главным нововведением этого совета стал документ, который позже получил название «Ассиза покойного предка». Согласно предыдущей ассизе о незаконном владении недвижимым имуществом, те люди, у которых незаконно отобрали землю, могли найти управу на обидчика в королевском суде. Однако в ней ничего не говорилось о законных наследниках, которые не могли получить того, что им полагалось по завещанию. До этого они имели право обращаться только в суд своего господина, который не хотел отдавать им наследство, и вполне понятно, что найти справедливости в этом суде они не могли.

Согласно новой ассизе, в случае если лорд феода отказывался передать землю законному наследнику, юстициарии должны были собрать двенадцать присяжных, которые обязывались принести клятву и подтвердить, что покойный на момент смерти был владельцем спорного надела. Вынеся свой приговор, юстициарии должны были проследить, чтобы наследник получил свою землю.

Этот указ стал очень важным шагом на пути ограничения власти баронов. Они лишались юридических функций даже в тех вопросах, когда речь шла об их собственной земле, а королевские суды становились важнее их судов. Несомненно, спорные участки земли принадлежали баронам, но они держали их от имени короля, а вся земля в Англии являлась его собственностью. И это была не юридическая фикция, а реальная собственность, и Генрих II постарался внушить это своим баронам, продемонстрировав, что его судебное право выше права баронов, а также конфисковав земли тех, кто вызвал его недовольство.

Странствующие юстициарии отправились в поездку по стране и к Михайлову дню успели объехать почти всю Англию. Все шерифы сообщили им, каким имуществом владеют беглецы и преступники, а также те, кто не прошел испытания водой согласно Нортгемптонской ассизе, и передали им списки этих людей, как требовала заключительная статья ассизы. Таких людей в стране оказалось 570 человек, а их имущество, конфискованное в казну, принесло государству 274 фунта 7 шиллингов 4 пенса.

По совету короля кардинал Пьерлеони собрал всех епископов и аббатов Англии на совет в Вестминстере, чтобы они выслушали «приказы и наставления верховного понтифика». Высшее духовенство собралось 14 марта, в воскресенье. Когда прелаты расселись по своим местам, архиепископ Ричард Кентерберийский занял самое почетное место – справа от папского легата. Архиепископ Роджер Йоркский не пожелал сидеть слева от кардинала, на менее почетном месте. Он стал требовать, чтобы архиепископ Кентерберийский уступил ему свое место, но, увидев, что тот не собирается этого делать, уселся ему прямо на колени.

Не стерпев такого оскорбления, слуги архиепископа, несколько епископов и монахи Кентербери спихнули Роджера на пол и принялись пинать его ногами, разрывая в клочья его одежду. Когда их разогнали, а архиепископа поставили на ноги, он, громко сопя, отправился к королю, чтобы показать ему свои раны и разодранное облачение. Когда он уходил, ему вослед неслись крики: «Иди, иди, предатель святого Томаса! На твоих руках еще не обсохла его кровь!»

Легат попытался успокоить собравшихся, но, видя, что они не желают ему подчиняться, распустил совет^[314].

Молодой Генрих уже более года провел с отцом. Король всюду возил его с собой, учил, как надо править страной, сажал рядом на всех советах – словом, делал все, чтобы завоевать его любовь и преданность, за исключением того, что молодой человек желал больше всего на свете. Отец до сих пор не выделил ему собственных владений, где Генрих был бы полноправным королем. Старший Генрих, без сомнения, думал, что учит своего сына искусству управления, а его сын считал себя пленником, которого таскают по стране, оторвав от друзей и всячески ограничивая в средствах.

Даже самые здравомыслящие авторы хроник отбрасывают всякую сдержанность, восхваляя его красоту и обаяние. «Он был прекраснее всех телом и лицом, наделен красноречием и дружелюбием, наслаждался любовью, милостью и расположением всех людей и обладал таким даром убеждать, что сумел поднять почти всех подданных своего отца на бунт против него, – пишет Уолтер Мэп. – Такой богатый, великодушный, вызывающий всеобщую любовь, красноречивый, прекрасный, энергичный, любезный со всеми, он почти ни в чем не уступал ангелам – и все превратил во зло». «Красивейший фонтан зла» и «самый прекрасный дворец греха» – такими эпитетами наградил его У. Мэп^[315].

Молодой Генрих решил избавиться от опеки отца и загорелся идеей совершить паломничество к раке святого Иакова Компостелльского. Его отец сразу же понял, что причиной того было не религиозное чувство сына, а «дурные советы льстецов, которые стремились избавить его от мягкого отеческого попечения». Король отказался отпустить Генриха. Молодой король много раз обращался к нему с просьбой позволить ему совершить паломничество, но отец был непреклонен. Тогда сын попросил отпустить его хотя бы в Нормандию, и король согласился. Молодой Генрих с женой и всем своим двором уехали в Порчестер, но встречный ветер в проливе не позволил им покинуть английский берег.

Генрих II отправился в Винчестер, где собирался провести свою Пасхальную курию, а поскольку сын все еще находился в Порчестере, пригласил его присоединиться к нему. 2 апреля, в Страстную пятницу, в Саутгемптоне высадились Ричард и Джефри, которые на следующий день приехали в Винчестер. Генрих II собрал всех своих баронов и епископов и отметил Пасху в кругу семьи. Из Ноттингема привезли его любимого медведя, а запись в отчетах казначейства свидетельствует о том, что на празднике присутствовала и королева, или, быть может, ей позволили выйти из тюрьмы и увидеться со своими сыновьями («Роберту Молду – 56 шиллингов, на оплату содержания королевы в Винчестере, по приказу короля»).

Ричард приехал в Англию, чтобы рассказать отцу о трудностях, с которыми он столкнулся в Аквитании, и попросить у него помощи. Прошлым летом он одержал победу над аквитанскими дворянами, но зимой разразился новый мятеж, да такой сильный, что Ричард испугался, что не сможет справиться с ним в одиночку.

Отец кое-чем ему помог. Он убедил старшего сына отправиться в Пуату вместе с Ричардом и помочь ему подавить мятеж. Это могло, хотя бы на время, занять молодого Генриха делом, но Ричарду от брата не было никакой помощи. 19 апреля молодой король с женой вышли на корабле из Саутгемптона, а Ричард отплыл отдельно от них. Высадившись в Барфлёре, Генрих и Маргарита поспешили во Францию, к королю Людовику. Ричард, привыкший полагаться только на самого себя, уехал в Пуату, собрал войско и двинулся в Лимож, где виконт Эймар держал знамя восстания. Первым делом Ричард захватил замок Эймара в Эксе, расположенный в нескольких милях от Лиможа, и взял в плен сорок рыцарей. Потом он осадил Лимож. Через несколько дней город со всеми своими укреплениями перешел в руки принца. В конце июня, подавив мятеж, Ричард вернулся в Пуатье.

После этого к нему присоединился старший брат, и Ричард собрал совет пуатевинских баронов. Они посоветовали ему выступить против виконта Вулгрена, сына графа Ангулемского и главного зачинщика мятежа. Генрих, Ричард и его пуатевинцы осадили замок Вулгрена в Шатонеф-сюр-Шарант и через две недели взяли его.

Не успела начаться война, как молодой Генрих покинул брата и вернулся в Пуатье. Пока Ричард воевал в Ангумуа, Генрих разъезжал по окрестностям Пуатье с многочисленными французскими и нормандскими рыцарями, которые сражались на его стороне во время его бунта против отца. Вскоре вокруг него собралась такая сомнительная компания, что его вице-канцлер, Адам Черчдаун, сильно встревожился, опасаясь, что молодой господин готовит новый мятеж. Адам написал об этом королю, предупредив его об опасности, однако его письмо было перехвачено и доставлено молодому Генриху.

«Уведите его, – велел молодой король, – разденьте догола, свяжите за спиной руки и проведите по улицам города, избивая бичом, громко крича, что он предал меня, чтобы это стало известно всем. А потом отвезите его в Нормандию, в каждом городе прогоните голым по улицам, избивая бичом, и посадите в тюрьму в Аржантане»^[316].

Этим летом, до или после поездки в Пуату, нам неизвестно, молодой Генрих пристрастился к турнирам. Автор «Деяний Генриха» пишет, что в апреле, сразу же после прибытия на континент, молодой король посетил Людовика VII, и больше не упоминает о нем до конца июня, когда он приехал к Ричарду. Биограф Вильяма Маршала, которому трудно доверять, поскольку он описывал события, случившиеся за пятьдесят лет до этого, утверждает, что Генрих со своей свитой, в которую входил и Вильям Маршал, высадился во Фландрии и встретился с графом Филиппом^[317]. Филипп тепло приветствовал своего кузена и былого союзника и пригласил его на большой турнир. Молодой Генрих, освободившийся от опеки отца, который щедро снабдил его богатым платьем и лошадьми, ответил, что, если бы у него были доспехи и боевые кони, он с радостью поучаствовал бы в турнире. Граф Филипп, славившийся своей щедростью, снабдил его всем необходимым, и Генрих отправился на ристалище.

С того дня он просто заболел турнирами. Собрав группу молодых людей, разделявших его страсть (быть может, это были те самые рыцари, которых он набрал в Пуатье), он переезжал с места на место, участвуя во всех турнирах, которые там проводились: «Молодой король, добрый, красивый и любезный… возродил традиции рыцарства, которые к тому времени уже почти вымерли… Он вернул миру радость и смех»^[318].

Турниры XII века не были похожи на те прекрасные и романтичные представления, какими они предстают в книгах. Они мало отличались от настоящих сражений, разве что тем, что проводились в том месте и в то время, которое было заранее назначено. В оговоренное время бои прекращались и их участники предавались пирам, хвастовству и хождению в гости, а те, кому не повезло, чинили доспехи и лечили раны. В конце турнира главари каждой партии собирались на совет и присуждали победу лучшему бойцу. Только это и отличало турнирные бои от настоящих сражений. Рыцари сражались боевым оружием, но серьезные ранения случались весьма редко, поскольку кольчуги надежно защищали их тело. Некоторые выводили на ристалище отряды пехотинцев, вооруженных пиками, которые наносили друг другу увечья. Рыцари не стеснялись набрасываться на одиночного противника всей сворой, если видели, что могут отрезать его от своих. Биограф Вильяма Маршала рассказывает, восхищаясь находчивостью своего хозяина, как Вильям, увидев, что какой-то рыцарь, проезжая мимо гостиницы, упал с коня и сломал себе ногу, бросился к беззащитному воину, затащил его в дом и сказал своим друзьям: «Вот кто оплатит все ваши долги»^[319].

Сначала молодой Генрих и его отряд все время проигрывали в сражениях, но Филипп научил его, что надо делать. Граф Фландрский, славившийся своим рыцарским поведением, во время боя пристраивался со своим отрядом где-нибудь сбоку и, дождавшись, когда его товарищи измотают противника, бросался в гущу сражения и брал рыцарей в плен направо и налево^[320].

Помимо возбуждения и радости боя, а также удовлетворения от участия в самом опасном спортивном состязании тех лет, самые умелые получали еще и богатые призы. Целью турнира, как и в настоящем бою, было захватить в плен как можно больше рыцарей противника и получить за них выкуп. Благодаря этому опытные бойцы вроде Вильяма Маршала не только обеспечивали себе безбедную жизнь, но и сколачивали небольшое состояние. Зато неопытные бойцы, каким был молодой Генрих, выводившие на ристалище до сотни рыцарей, нередко теряли огромные суммы.

В Англии турниры появились только в правление Ричарда Львиное Сердце. После завоевания страны нормандцами скопление больших масс вооруженных рыцарей в одном месте создавало угрозу мятежа, поэтому предшественники Генриха и он сам таких забав не устраивали. Зато в Нормандии и Франции турниры процветали. В Аквитании их место заняли серьезные и почти непрекращавшиеся стычки между различными феодалами, а также между мятежными феодалами и войсками герцога.

Ричард был полон решимости искоренить эти стычки. Он был еще молод – в ту пору ему не исполнилось и девятнадцати, – но он усмирял своих баронов с суровым упорством, которое так резко контрастировало с легкомысленной безответственностью, присущей его старшему брату. Позже у Ричарда проснулась страстная любовь к поэзии и музыке, но в юности, если верить составителям хроник, которые упоминали о нем весьма редко, он был серьезным парнем высокого роста, длинноногим, красивым, золотоволосым и голубоглазым. Ричард без устали наносил удары по мятежным баронам юга, пока они, наконец, не признали его власть и не стали его уважать.

После того как брат его бросил, Ричард поспешил на юг и осадил замок Ангулем, в котором собрались главные бунтовщики Ангумуа и Лимузина: Гильом Тейлефер, граф Ангулемский, и виконты Вантадур и Шабене. Вдохновителем их мятежа стал трубадур Бертран де Борн, владелец Отфора, который написал поэму «Un sirventes on motz non falh», чтобы поднять их против Ричарда^[321].

Но, даже имея такого талантливого вдохновителя, мятежники не могли тягаться с Ричардом и его войском и, продержавшись всего неделю, сдались. Граф Гильом отдал Ричарду свой город Ангулем и пять самых мощных замков. Молодой герцог отправил их к отцу, в Англию, чтобы тот наказал их, но Генрих велел им возвращаться в Нормандию и ждать там его приезда^[322].

В начале сентября Генрих отослал на Сицилию свою младшую дочь Джоан, которая должна была выйти замуж за короля Вильгельма II. Он снабдил ее богатым гардеробом, включавшим в себя платье (вероятно, свадебное), которое стоило целое состояние – 114 фунтов 5 шиллингов и 5 пенсов. Это было самое дорогое платье, упоминавшееся в отчетах казначейства^[323]. Женщины носили тогда платья до самого пола, с широкими рукавами до запястья. Эти платья застегивались на шее или на плечах брошками, а на талии стягивались поясами. Платья шили из шерсти, льняного полотна или шелка, в зависимости от достатка его владелицы. У богатых они были богато украшены вышивкой, которой славились английские мастерицы. Поэтому по цене платья Джоан можно было догадаться, что оно было украшено не только вышивкой, но и драгоценными камнями.

В День святого Михаила король провел в Виндзоре совет, на котором объявил о своем решении забрать все замки в стране в свои руки, чтобы устранить любую возможность мятежа. Даже самым верным его баронам пришлось отдать свои замки, в которых король посадил доверенных людей. Свой замок Онгар, расположенный в Эссексе, вынужден был отдать и главный юстициарий Ричард Люси, в верности которого никто никогда не сомневался.

Помимо огромных поборов за нарушение лесных законов, король велел своим юстициариям наложить штрафы на тех, кто принимал участие в мятеже, кто помогал его врагам или был заподозрен в измене. Коспатрик, сын Орма, «старый седовласый англичанин», должен был заплатить пятьсот марок за то, что «он сдал замок Эплби шотландскому королю». Штрафам подверглись и двадцать три его друга и советника, включая «Вильяма, священника из Эплби». Эти поборы принесли в тот год казначейству более 22 600 фунтов стерлингов, из них 4600 фунтов – за нарушение лесных законов^[324].

На совете в Виндзоре кузен короля, граф Вильям Глостер, назвал наследником своих обширных владений на западе Англии принца Джона. У Вильяма было три дочери, из которых две старшие уже вышли замуж, и ни одного сына. Король объявил, что в обмен на эти земли Джон должен жениться на младшей дочери Глостера, которую звали Хадвиса, Изабель или Ависа, если, конечно, папа даст свое разрешение, ибо жених и невеста были близкими родственниками. Незадолго до этого умерла Алиса Морьенская, с которой был помолвлен Джон; никто из составителей хроник не отметил смерти этой девочки. В качестве компенсации двум старшим дочерям Глостера, которые лишились наследства, Генрих обещал выплачивать в год сотню фунтов каждой^[325].

Король провел Рождество в Ноттингеме вместе с Джефри и Джоном. Королева Элеонора, по-видимому, находилась в заточении, в замке Солсбери. Молодой Генрих и его жена провели свою курию в Аржантане в Нормандии, а Ричард был в Бордо.

Глава 15
«Наш миролюбивый король», 1177–1179

Ричарду удалось на какое-то время подчинить себе северную часть Аквитании, но на юге, в Гаскони, снова зашевелились мятежники. Сразу же после Рождества молодой герцог двинулся с армией на юг, в Дакс, где виконт Пьер Дакский и его друг граф Сантуль Бигоррский укрепили замок и приготовились дать ему отпор. Ричард овладел замком и пошел на юго-запад, в Байонну, которой правил виконт Эрнальд Бертам. Он сдался через десять дней. После этого Ричард подошел к Кибуру и 9 января взял замок Сент-Пьер, который приказал уничтожить. Продемонстрировав свою силу, он заставил басков и наваррцев поклясться, что они откажутся от своих дурных обычаев, в особенности от привычки грабить паломников, идущих в Компостеллу или обратно. 2 февраля он с триумфом вернулся в Пуату и послал отцу гонцов с известием о своей победе^[326].

В середине января король созвал в Нортгемптоне Большой совет. Граф Филипп Фландрский прислал ему двух послов, которые сообщили, что король Людовик VII потребовал вернуть ему племянниц, обеих дочерей графа Мэтью Булонского. Их отец и дядя Пьер умерли, и они стали наследницами этого графства. Людовик собирался выдать Иду, старшую сестру, за своего сына Филиппа, чтобы закрепить Булонь за французской короной, а младшую, Матильду, – за сына графа Теобальда Блуаского.

Продемонстрировав оружие, которое граф Филипп мог использовать против Генриха II, если у него возникнет такое желание, послы сообщили королю, что Филипп будет ему благодарен, если он пришлет деньги, которые были ему обещаны для найма рыцарей для защиты Иерусалима. Генрих II обещал прислать эти деньги ради упокоения души графа Мэтью.

Генрих II понял, какая опасность скрывалась за этой просьбой. Булонь во французских руках станет постоянной угрозой для Англии. Поэтому он заверил графа, что выполнит свое обещание «полнее и совершеннее, чем было обещано», если Филипп согласится не выдавать своих племянниц без его одобрения^[327].

На этом совете король сделал первый шаг к выполнению своего обета, который он дал «во искупление своих грехов», – построить в честь святого Томаса дом для остинских каноников, поскольку Бекет обучался в Остинском доме в Мертоне. Генрих II получил разрешение папы отложить свой отъезд в паломничество^[328] в Иерусалим, которое он обещал совершить в течение трех лет после того, как папа в 1172 году в Авранше простил его.

В благодарность за прощение Генрих II дал слово создать три монастыря. Однако, не желая тратить деньги на сооружение нового храма, он выселил из церкви Волтем светских каноников. Эту церковь построил и обеспечил доходами Гарольд, последний англосаксонский король, который и был в ней похоронен. Генрих II расширил храм и передал его остинским каноникам вместе с землями, приписанными к нему королем Гарольдом.

Одновременно с этим король занялся женским монастырем в Эймсбери, в графстве Уилтшир. Монахини, жившие здесь, вели распутный образ жизни, а про аббатису, леди Беатрис, ходили слухи, что, будучи монахиней, она родила троих детей. Папа велел убрать ее. Генрих II послал в Эймсбери епископов Варфоломея Эксетерского и Роджера Вустерского, велев им выгнать из обители негодную Беатрис, которой он назначил пенсию в десять марок в год, «чтобы она не умерла от голода и нужды», и распустить монахинь, за исключением тех, которые пожелают остаться и подчиниться строгой дисциплине, введенной новой настоятельницей.

Король послал письмо аббатисе Фонтевро, большого монастыря на Луаре, расположенного в десяти милях к западу от Шинона, и попросил ее прислать сестер, которые поселились бы в Эймсбери. Монахини Фонтевро, в котором был создан созерцательный орден, широко распространившийся по Анжу и Пуату, славились своей святостью и пользовались особой милостью у графов Анжу. Аббатисой здесь была тетка Генриха II, Матильда, вдова Вильяма Этелинга. Оплатив монахиням дорогу и слегка подремонтировав здания, Генрих II решил, что выполнил свой обет.

Король провел Вербное воскресенье, 17 апреля 1177 года, в Рединге. Пока он был здесь, к нему явились послы графа Филиппа и сообщили, что тот собирается приехать в Англию на переговоры. Кроме того, он хочет совершить паломничество к раке святого Томаса. 20 апреля Филипп высадился в Дувре и поехал прямо в Кентербери. На следующей день туда явился король, и кузены вместе помолились на могиле святого Томаса. Филипп попросил у Генриха II разрешения отправиться в давно задуманное паломничество в Святую землю. Генрих II дал ему свое разрешение и добавил к нему 500 марок на расходы. Около 1 мая граф отправился в путь, сопровождаемый многочисленными французскими рыцарями и английским отрядом под руководством Вильяма Мандевиля, графа Эссекского, лучшего друга короля^[329].

На Большом совете, состоявшемся в мае в Оксфорде, король объявил о своих новых планах по управлению Ирландией и обеспечению своего сына Джона. Он получил разрешение папы короновать ирландской короной того из своих сыновей, кого он выберет. На совете король объявил, что решил даровать эту честь Джону, которому в ту пору было всего десять лет. Однако пока король не достигнет возраста, когда он сам сможет управлять страной, за него должен будет править наместник, Хью Лейси, которого Генрих II отправил назад в Ирландию. Будущее Джона было обеспечено – он был помолвлен с одной из богатейших наследниц в Англии, а через несколько лет ему предстояло стать королем Ирландии.

А тем временем король Людовик VII стал требовать, чтобы Ричард женился на его дочери Алисе. Они были помолвлены в Монмирае в январе 1169 года, и Алиса уехала жить в Англию. Теперь ей шел уже шестнадцатый год, а Ричарду – двадцатый. Помня о том, что Людовик поддерживал и поощрял его сыновей во время мятежа против отца, Генрих II, по-видимому, опасался, что, женившись на дочери французского короля, Ричард будет действовать по его указке. Однако есть и другое объяснение нежеланию Генриха II выдать Алису за сына – он испытывал к юной принцессе отнюдь не отцовские чувства. Говорили, что уже в октябре 1175 года он задумал развестись с Элеонорой, чтобы жениться на Алисе. Позже его обвиняли в том, что он сделал ее своей любовницей и имел от нее нескольких детей. Мы не знаем наверняка, имел ли Генрих II в ту пору близкие отношения с французской принцессой, но нам хорошо известно, что король всячески сопротивлялся ее браку с Ричардом. Сам же герцог не проявлял к ней ни малейшего интереса.

Из послания папы Александра III мы видим, что Людовик в прошлом году уже сообщал ему об этой ситуации:

«Епископ Александр, слуга Божьих слуг, приветствует своих возлюбленных сыновей Петра, священника святого Хризогона, и Хью [Пьерлеони], дьякона Сан-Анджело, кардиналов и легатов апостольского престола.

В связи с тем, что дочь нашего дражайшего сына во Христе Людовика, прославленного короля Франции, на которой Генрих II, прославленный король Англии, уже давно обещал женить своего сына Ричарда, герцога Аквитанского, достигла возраста, подходящего для брака; этот самый король Франции горько жалуется на нас, ибо из-за нашего небрежения, как он утверждает, эта самая дочь не была возвращена ему и не отдана в жены означенному герцогу, как следовало по договору.

Поскольку этот самый король Франции настаивает на том или на другом, мы хотим и должны помочь ему в этом деле, ибо было бы бесчестно, неприлично и абсурдно, чтобы с дочерью этого короля и далее обращались подобным образом: мы приказываем вам этим апостольским письмом приложить все усилия, совместно или поодиночке, от нашего лица и от вашего, с помощью отеческого увещевания и убеждения, заставить означенного короля Англии в течение двух месяцев выдать вышеупомянутую дочь французского короля за вышеназванного герцога в величественной манере, как и полагается королям, или вернуть ее без промедления означенному королю [ее отцу].

Если же он, несмотря на ваши уговоры, в течение предписанного времени не сделает ни того ни другого, то мы своей властью запретим проведение всех церковных служб, за исключением крещения младенцев и отпевания умерших, во всей Кентерберийской провинции и разрешим их только после того, как он сделает одно или другое. Если же и в этом случае он не одумается, то вы подвергнете такому же наказанию все графство Пуату. Более того, если один из вас не захочет или не сможет озаботиться тем, чтобы это дело было доведено до конца, пусть его доведет до конца другой.

Дано в Ананьи, 21 мая [1176 года]»^[330].

Оба кардинала по причине того, что в конце письма папа не проявил должной твердости, не сумели принять необходимых карательных мер против Генриха II. Тем не менее они предупредили его о том, что папа им недоволен, и король Англии попытался свалить всю вину на Людовика. 30 апреля 1177 года папа написал кардиналу Пьеру уже более сердитое письмо, дав ему строгие указания наложить на все владения Генриха II интердикт, если он в течение сорока дней не вернет Алису ее отцу или не женит на ней своего сына^[331].

Узнав об этой угрозе, английский монарх отправил к Людовику послов, которые обвинили французского короля в том, что он не соблюдает заключенных договоров. Сам Генрих завладел Нормандским Вексеном, то есть приданым Маргариты, силой, но это не помешало ему потребовать от Людовика VII, чтобы тот отдал ему и Французский Вексен, лежащий между Жизором и Понтуазом, ссылаясь на обещание, якобы данное ему королем Франции. Более того, по условиям брачного контракта, заключенного в Монмирае, Людовик VII согласился отдать в приданое Алисе город Бурже. Генрих II потребовал, чтобы французский король передал ему оба этих владения еще до того, как Ричард и Алиса поженятся. И наконец, он стал настаивать, чтобы Людовик VII отправил назад в Нормандию свою дочь Маргариту, которая была беременна и решила навестить отца без его разрешения. Тем временем около 19 июня королева Маргарита родила в Париже сына. Мальчика окрестили Вильямом, но он умер, прожив всего три дня^[332].

Гонец от послов принес английскому королю известие, что 12 июля кардинал Пьер, который незадолго до этого был избран епископом Мё и стремился угодить Людовику VII, решил наконец выполнить приказ папы. Кардинал не обратил никакого внимания на требования Генриха II и объявил, что если он не позволит Ричарду без промедления жениться на Алисе или вернуть ее отцу, то он наложит интердикт на все его владения по обе стороны от Ла-Манша.

Получив это известие, Генрих II решил посоветоваться с архиепископом Ричардом и «другими мудрыми людьми своего королевства, которые присутствовали» на совете. Они предложили ему обычный при таких обстоятельствах курс – обратиться к папе. После этого прелаты «отдали короля, самих себя и все Английское королевство под защиту господина папы и написали ему письмо». Это позволяло получить по крайней мере годовую отсрочку, во время которой король Англии мог придумать новые отговорки.

Пока король был занят своими делами, папа и император Фридрих Барбаросса вели переговоры о мире и ликвидации раскола. 29 мая 1176 года войска Фридриха были разгромлены в битве при Леньяно армией Ломбардской лиги, и он запросил мира. Длительные переговоры закончились 24 июля 1177 года. Послы папы освободили императора от церковного отлучения, а Фридрих и его епископы отказались от поддержки антипапы Каликста и признали Александра III истинным папой. Так был ликвидирован раскол в церкви^[333].

17 августа Генрих в сопровождении своего сына Джефри отплыл из Англии в Нормандию. Не успев ступить на землю Франции, он послал Джефри «сражаться со своими врагами в Бретани». Молодой Генрих и Ричард встретили отца «с большой радостью и почестями»^[334] и отправились с ним в Руан. 21 сентября, в присутствии кардинала Пьера и многих епископов и баронов, Генрих II встретился в Нонанкуре с Людовиком VII. Среди прелатов был и Джон Солсберийский, избранный в прошлом году шартрским епископом. Генрих II удивил всех, легко согласившись на брак Ричарда и Алисы, но назвать день свадьбы решительно отказался. Какими аргументами удалось ему убедить недоверчивого Людовика VII, мы не знаем; по крайней мере, он совершенно сбил его с толку, уговорив отправиться вместе с ним в Крестовый поход.

«Пусть все люди, те, что присутствуют здесь, и те, что придут позже, знают, что я, Людовик, милостью Божьей король Франции, и я, Генрих, той же самой милостью король Англии, хотим, чтобы стало известно всем, кто присутствует и кто придет, что мы, по Божьему велению, обещали и поклялись, что поступим вместе на службу христианству и примем крест и отправимся в Иерусалим, как гласит соглашение, касающееся принятия креста, которое мы подписали.

Мы желаем, чтобы всем людям было известно, что мы стали друзьями и желаем оставаться ими и впредь и что каждый из нас будет изо всех сил защищать жизнь, тело и земную честь другого против всех людей. И если кто-нибудь попытается причинить одному из нас вред, то я, Генрих, буду помогать Людовику, королю Франции, моему господину, против всех людей и изо всех своих сил. И я, Людовик, буду помогать Генриху, королю Англии, против всех людей изо всех своих сил, как моему человеку и верному вассалу; за исключением клятв, которые мы давали нашим людям, до тех пор, пока они будут хранить нам верность. И ни один из нас не будет укрывать врагов другого в своей стране с того времени, как его потребуют сюда»^[335].

Этот договор был шедевром двуличной политики Генриха II. Людовик VII и папский легат перестали беспокоиться о браке Алисы, хотя Генрих II так и не назвал точной даты ее свадьбы.

В этом году Петр из Блуа, архидьякон города Бат, составил описание короля Генриха II. Король, пишет он, несколько порыжел, «ибо преклонный возраст и появившаяся седина изменили» золотисто-рыжий цвет его волос (в то время королю было сорок четыре года). Он уже начал лысеть, но зачесывает волосы так, чтобы скрыть появившуюся лысину. Он среднего роста, голова у него круглая и соответствует размерам его тела. Лицо – квадратное, а глаза круглые, и, когда король приходит в ярость, они изрыгают огонь. «Ступни с хорошим подъемом, ноги опытного всадника, широкая грудь и руки боксера отмечают человека сильного, энергичного и смелого». Его руки грубы и неухоженны; он надевает перчатки только тогда, когда едет на соколиную охоту.

«Ежедневно, во время мессы, совета и других публичных дел управления, он всегда на ногах – с утра до вечера. И хотя его ноги покрыты шрамами и синяками от ударов копыт неуправляемых коней, он никогда не сидит, за исключением тех случаев, когда едет верхом или ест. Если потребуется, он совершит путешествие, на которое уходит пять или шесть дней, за одни сутки». Он носит облегающие штаны без ремешков, охватывающих ноги крест-накрест; его шляпы совсем не элегантны; он надевает на себя то, что попадает под руку. «Страстный любитель леса, когда нет войны, он охотится с птицами и гончими».

Король предается непрерывной деятельности, поясняет Петр, потому что «если он не будет смирять наглость своего живота постом и упражнениями, то его плоть станет сильно давить на него огромной массой жира… Он не лежит в своем дворце, подобно другим королям, но ездит по стране и проверяет дела всех людей и судей, и особенно тщательно тех, кого он поставил судьями над другими.

Нет человека умнее его в совете, краше в речах, бесстрашнее в опасности, скромнее в богатстве, тверже в несчастье. Полюбив человека однажды, он уже никогда не изменит ему; но, возненавидев кого-нибудь, он с большим трудом возвращает ему свою дружбу. Он не расстается с луком, мечом, рогатинами и стрелами – разве только в совете или в своей библиотеке. Если ему выпадает минутка отдыха от забот и тревог, он берет книгу и читает ее в одиночестве или пытается решить какой-нибудь запутанный вопрос со своими священниками… Господин король Англии постоянно ведет беседы с самыми просвещенными людьми, обсуждая с ними разные вопросы, – такова его ежедневная учеба. Нет на свете короля более честного в речах, более изысканного в еде, более умеренного в питье, более величественного в домашних делах, чем наш король…

Наш миролюбивый король, побеждающий в войнах и великодушный в годы мира, ценит мир больше всех других вещей на земле и дарит его своим людям. Все его помыслы и деяния направлены на достижение мира для своего народа… Нигде не найдешь человека, лучше разбирающегося в стенах, башнях, фортификациях, рвах и загонах для диких зверей и рыб и в сооружении дворцов, чем наш король».

Как и следовало ожидать от друга епископа Реджинальда Батского, которому он был обязан своим продвижением, Петр заявляет, что Генрих совсем не виновен в гибели святого Томаса. Наоборот, «прославленный мученик был главным покровителем господина короля во всех трудных вопросах… Можете быть уверенными, что ни смерть, ни меч не способны были уничтожить ту любовь, которую король и мученик испытывали друг к другу в прежние дни»^[336].

11 ноября, сразу же после Дня святого Мартина, Генрих II встретился в Грасе с Людовиком VII, чтобы обсудить вопрос о том, кому должна принадлежать Овернь. Генрих II хотел решить эту проблему с помощью присяжных, как это делалось в Англии, но Людовик VII отказался довериться этому новому для него суду. Он настоял, чтобы он прошел по тем правилам, которые были обговорены в соглашении, заключенном в прошлом сентябре, согласно которым оба короля должны были назначить комиссию из трех епископов и трех баронов. Комиссию создали, и ее приговор приняли оба короля^[337]. В хрониках, однако, не указывается, каким являлся этот приговор. То, что он был не в пользу французского монарха и что Генрих II где-то словчил, говорят слова старого и больного Людовика VII, сказанные его давнему сопернику:

«Ты нанес мне много оскорблений, король, с самого начала своего правления и даже раньше, хотя должен был бы уважать меня, ибо клялся мне в верности. Я не буду говорить о других оскорблениях, [напомню] лишь о землях, которые ты занял в нарушение всех законов и справедливости. И из всех оскорблений это, касающееся Оверни, самое большое и самое обидное, ибо ты безо всякого стыда забрал себе то, что по всем законам и правам французской короны тебе не принадлежит.

И хотя я не могу из-за моего преклонного возраста отобрать у тебя эти или другие земли силой, я не откажусь от своих претензий и жалоб на тебя. Перед Богом, баронами королевства и нашими верными подданными я публично заявлю о правах короны на Овернь, и в особенности на Берри и Шатору, а также на Жизор и Нормандский Вексен.

И хотя за мои грехи Он не дал мне возможности защитить права моей короны, я прошу Царя Царей, который даровал мне наследника, позволить сделать это ему. Поэтому я вверяю защиту моего королевства Господу Богу, моему наследнику и баронам короны».

Сказав это, Людовик разрыдался и отвернулся от человека, который забрал у него жену, совратил его дочь и украл его земли^[338].

15 июля 1178 года Генрих II вернулся в Англию и сразу же отправился на могилу святого Томаса. 6 августа в Вудстоке он посвятил в рыцари своего сына Джефри, которому шел уже двадцатый год. Генриху II впервые удалось посвятить в рыцари своего сына, ибо старший был посвящен Вильямом Маршалом, а Ричард – королем Франции. После церемонии Джефри сразу же отбыл в Нормандию и с неменьшим энтузиазмом, чем его старший брат, предался турнирным боям^[339].

А Ричард тем временем снова принялся укрощать мятежных баронов Аквитании. В начале 1177 года он усмирил бунтовщиков в юго-западной части герцогства, но сейчас они снова восстали. Ричард собрал в Пуату армию и двинулся в Гасконь. Дойдя до Дакса, он узнал, что горожане по какой-то неизвестной причине захватили графа Бигоррского и посадили в тюрьму. Поскольку Сантуль в прошлом году помогал мятежному виконту Пьеру и вдохновлял его на бунт, Ричард очень обрадовался, узнав об этом. «Однако Альфонсо, король Арагонии, огорченный тем, что его друга графа Бигоррского заковали в цепи, явился к означенному герцогу и убедил его выпустить его из тюрьмы. Альфонсо поклялся герцогу, что граф впредь будет покорен воле герцога и его отца, короля Англии». Ричард взял с графа Сантуля огромный выкуп и выпустил его^[340].

Осенью король созвал Большой совет, на котором реорганизовал систему странствующих юстициариев, созданную на совете в Нортгемптоне в 1176 году:

«Король расспросил [членов совета], хорошо ли и мудро ли обращались с жителями страны юстициарии, которых он назначил, узнав о том, что такое множество юстициариев, ибо их насчитывалось восемнадцать, сильно притесняли всю землю и всех людей. По совету мудрых людей он оставил всего пять [юстициариев] – двух священнослужителей и трех светских чиновников, которые служили в его доме. И он приказал, чтобы эти пятеро выслушивали все жалобы людей королевства и поступали правильно и чтобы они не покидали королевского двора, а оставались на месте и выслушивали жалобы людей здесь, и если возникнет какой-нибудь вопрос, который они не смогут решить сами, то должны будут передать его в королевский суд и уладить так, как посоветуют им король и самые мудрые люди страны»^[341].

Жалоб на юстициариев в хрониках нет, но, ознакомившись с признанием Раннульфа Гленвиля, которое попало в документы казначейства за предыдущий год, мы поймем, чем они на самом деле занимались. Раннульф, одержавший победу в битве при Олнвике, стал шерифом Йоркшира и одним из королевских юстициариев. Раннульф признался, что он и его слуги взяли «1644 фунта 16 шиллингов 4 пенса и 2 серебряных блюда и 4 золотых кольца и 2 боевых коней и 16 верховых лошадей и 3 борзых и 36 лошадей и 6 соколов и 7 ястребов в клетках и 75 голов крупного рогатого скота и 8 свиней и 120 овец и 49 симов [мера веса] овса и 140 телег с бревнами» в качестве добычи «в графстве и во владениях Эдварда Роса». Получив от Гленвиля двух норвежских соколов, король подписал указ, разрешающий ему оставить всю эту добычу у себя^[342]. Одних только денег Гленвиль получил больше годового дохода самого богатого из подданных короля. Но больше, чем размер награбленного, поражает тот факт, что король не только простил его, но и назначил на новую должность.

Король провел Рождество в Винчестере со своими сыновьями Джефри и Джоном. Королева Элеонора, находившаяся в заключении, получила подарки: «На 2 алых плаща и 2 алых шапочки и 2 меховых шкуры и 1 вышитое покрывало для королевы и ее прислужницы, 28 фунтов 13 шиллингов 7 пенсов, по приказу короля»^[343].

Молодой Генрих был все еще в Нормандии, а Ричард – в Сенте, куда его вызвали в связи с угрозой восстания дворян Сентонжа. Сразу же после Рождества он собрал в Пуатье армию и осадил Пон, замок, принадлежавший Жоффруа Ранконскому, одному из самых могущественных баронов Сентонжа, возглавлявшего мятеж. Герцог приготовился к длительной осаде.

Теперь, когда раскол был наконец преодолен, папа Александр III собрал в марте 1179 года Общий совет. На нем присутствовали четыре английских епископа. Один из декретов этого совета, Третий латеранский, запрещал турниры:

«Следуя по стопам наших предшественников, блаженной памяти папы Иннокентия [II, 1130–1142] и Евгения [III, 1143–1153], мы запрещаем проводить эти презренные рынки или ярмарки, именуемые на вульгарном наречии турнирами, на которых, как говорят, собираются рыцари и ожесточенно сражаются друг с другом, желая показать свою силу и смелость, отчего происходит смерть и гибель их душам. Если кто-нибудь погибнет на них, то, хотя ему и не откажут в священном покаянии, но похоронен по церковному обряду он не будет»^[344].

Однако рыцари не обратили на этот указ никакого внимания. Когда Вильям Маршал в 1219 году лежал на смертном одре, его лучший друг Генри Фиц Джеральд напомнил ему: «Священники говорят нам и дают понять, что никто не спасется, если не вернет того, что взял». «Послушай меня, Генри, – ответил Маршал. – Духовенство слишком крепко в нас вцепилось – оно пытается обрить нас наголо. Я взял в плен пятьсот рыцарей и забрал себе их доспехи, коней и все их имущество. Если из-за этого я не попаду в Царство Божие, я ничего не смогу поделать, ибо вернуть все это не в состоянии»^[345].

Молодой Генрих потратил три года и все деньги, которые он мог достать, переезжая с одного «презренного рынка или ярмарки» на другой на французской и нормандской границах. Он так погряз в долгах, что ему уже никто не хотел давать денег под честное слово, и Вильяму Маршалу приходилось становиться его поручителем:

«Поистине молодой король во всех замках, городах и где бы он ни останавливался жил на такую широкую ногу, что, когда приходило время уезжать, он не знал, как разделаться с долгами. И когда он оплачивал какой-нибудь счет, то тут же являлись люди, продавшие ему в долг коней, платье, еду и питье».

«У этого человека палка^[346] на три сотни фунтов, у другого – на сотню, а у третьего – на две сотни, в общей сложности получается шестьсот», – заявляли писцы.

«Кто возьмет в руки этот долг?» – кричал посредник.

«У моего господина сейчас нет денег, но через месяц вы все получите», – [говорил Вильям Маршал].

«Я верю, – отвечал горожанин, – уж если Маршал берет долг в свои руки, то нам не о чем беспокоиться, ибо это все равно что нам заплачено».

Истощив свои финансовые запасы и лишившись доверия кредиторов, молодой Генрих 26 февраля вернулся в Англию. 1 апреля он отпраздновал Пасху вместе с отцом в Винчестере. Сразу же после нее король с крайней неохотой согласился отпустить Ричарда Люси в монастырь, который был основан им в Вествуде. Ричард вместе с графом Лейстером с самого начала правления Генриха II выполнял обязанности главного юстициария, а после смерти графа работал в одиночку. Генрих II сильно привязался к этому верному и преданному человеку, который прекрасно знал свою работу, и только преклонный возраст убедил его отпустить Люси с королевской службы. Ричард облачился в рясу остинского каноника и прожил в монастыре до самой смерти, которая последовала в июле следующего года.

А тем временем герцог Ричард целых три месяца безуспешно осаждал Пон. Вскоре после Пасхи он отправился в поход и совершил такое, что у всех современников захватило дух от изумления и восхищения. До этого времени молодой герцог проявил замечательные упорство, настойчивость, храбрость и умение подчинять своей воле буйных баронов Аквитании, но, скорее всего, из-за своего юного возраста и неопытности не продемонстрировал еще талантов, которые говорили о том, что он выдающийся полководец.

Проведя три месяца под стенами осажденного Пона, он оставил часть своего войска под командованием констеблей, а с другой частью совершил несколько стремительных набегов на земли Жоффруа Ранконского. В течение трех дней он овладел Ришмоном. Он был уже сыт по горло обещаниями баронов, чьи замки он брал, не поднимать против него оружия, которые, стоило ему только уехать, тут же нарушались. Поэтому он приказал разрушить замок Ришмон до основания. После этого он быстро овладел еще четырьмя замками, и все они были полностью уничтожены^[347].

Срыв эти мелкие крепости, Ричард 1 мая 1179 года подошел к Тайлебургу, главной и самой мощной цитадели Жоффруа Ранконского. Попытка овладеть ею, по мнению современников, была «совершенно безнадежным делом, на которое никто никогда не решался». Этот подвиг прославил Ричарда в веках. Тайлебург считался совершенно неприступным замком. Его окружали три рва и три ряда стен, а стены сооружены были из огромных камней. В крепости имелись богатые запасы всего необходимого; она была набита готовыми к бою солдатами, которых насчитывалось не менее тысячи. Когда Ричард подошел к Тайлебургу, Жоффруа и его рыцари просто посмеялись над ним с высоты своих неприступных стен.

Ричард с мрачной решимостью превратил окружающую местность в пустыню. Забрав все, что представляло какую-нибудь ценность, его солдаты сожгли все дома, вырубили виноградники и все деревья и вытоптали поля. Потом они разбили свои палатки у самых стен замка, и Ричард приказал собрать осадные орудия и приступить к бомбардировке стен огромными камнями.

Осажденные, гордясь своей силой и сгорая от желания наказать наглого молодого человека, дерзнувшего напасть на замок, считавшийся неприступным, устроили 8 мая вылазку, рассчитывая застать Ричарда врасплох. Молодой герцог, однако, был начеку. Его солдаты сражались так яростно, что осажденные повернули назад и побежали в город. Ричард и его люди следовали за ними по пятам и ворвались в Тайлебург вместе с ними. Гарнизон замка, смешавшийся с осаждавшими, в одно мгновение лишился защиты всех своих рвов и стен. Те, кому повезло, добежали до донжона и заперлись в нем. Ричард приказал разграбить и сжечь город. После этого осаждавшие подтянули осадные орудия под стены донжона и принялись обстреливать его с близкого расстояния. И тогда Жоффруа и его приближенные поняли, что дело проиграно, и 10 мая сдались. Ричард приказал немедленно срыть все стены и уничтожить Тайлебург^[348].

Жоффруа, сдавшийся на милость победителя, приказал гарнизону Пона прекратить сопротивление. Ричард уничтожил этот замок. Вулгрен, граф Ангулемский, который совсем недавно стал преемником своего отца, был так потрясен разгромом своего друга и союзника, что вскоре после Пятидесятницы, 20 мая, явился к Ричарду и отдал ему замки Ангулем и Монтиньяк. Молодой герцог приказал превратить их в груду развалин^[349]. Он не хотел больше играть в любимую рыцарскую игру дворян Аквитании, которые поднимали мятеж, сражались с ним и сдавались, а потом снабжали свои замки всем необходимым и снова устраивали бунт. Он поставил перед собой цель – полностью подчинить себе мятежных вассалов.

«Свершив все, что он задумал, герцог Аквитании прибыл в Англию и был с величайшими почестями принят отцом»^[350].

Глава 16
«Солдат на службе у своего отца», 1179–1181

После того как Ричард Люси, главный юстициарий, ушел на покой, король почувствовал необходимость реорганизовать всю юридическую систему в Англии, которую тот возглавлял. 10 апреля 1179 года на Большом совете в Виндзоре Генрих II предложил новую структуру. Прежнее деление страны на шесть юридических округов приводило к слишком сильному распылению власти; последующее решение об использовании всего лишь пяти судей не позволяло справиться с большим объемом судебных дел.

Поэтому Генрих II разделил страну на четыре округа. В три округа он назначил по пять судей, а в четвертый – шесть. Три округа возглавляли епископы, обладавшие большим опытом службы королю. В Юго-Западный округ был определен епископ Ричард Винчестерский, в Мидленд – епископ Джефри Илийский и в Восточную Англию и Юго-Восток – епископ Джон Нориджский. Раннульф Гленвиль и пять других юстициариев должны были работать на севере, а также служить «юстициариями, назначенными в королевский суд для того, чтобы выслушивать жалобы людей»^[351].

Назначение епископов юстициариями стало прямым нарушение законов церкви. Это было запрещено XXV каноном Третьего латеранского собора (1179). Этот канон, наряду с другими последними указами, строго запрещал духовенству занимать светские должности. Тем, кто не подчинялся этим указам, грозило лишение церковных постов из-за пренебрежения своими духовными обязанностями. Впрочем, названные выше епископы стали духовными отцами совершенно случайно; они были способными и преданными гражданскими чиновниками, которых король наградил за их службу самыми дорогими подарками – епископскими кафедрами.

Ральф Дицето рассказывает о том, с какими трудностями столкнулся Генрих II, пытаясь подыскать честных и толковых судей^[352]. Король не менял своих целей, но сколько раз ему приходилось менять людей, с помощью которых он надеялся их достичь! Он назначал судьями аббатов, графов, военных, членов своего двора и самых близких друзей, но все оказывалось напрасным. Они притесняли бедных, решали дела в пользу богатых и за взятку были готовы на все.

Ральф, преданный сторонник короля, пытался сбросить ответственность за притеснения с королевских плеч на плечи его судей. Мы не станем отрицать, что многие из них были продажны и корыстны. Не вызывает сомнения и тот факт, что король смотрел на выходки своих любимцев сквозь пальцы – вспомним о том, как он отнесся к грабежу, учиненному в 1177 году Раннульфом Гленвилем в Йоркшире. Но какими бы продажными ни были юстициарии, они лишь следовали примеру своего господина. Пока суды будут использоваться как средство для выколачивания денег, судьи-взяточники не переведутся.

Конечно, юридическая система тех времен часто бывала продажной и неэффективной, однако значение крупных реформ, проведенных Генрихом в английском судопроизводстве, трудно переоценить. Их непосредственной задачей являлась передача правосудия из рук баронов в руки королевских судей, которая преследовала целью ограничение независимости баронов, но в результате этих реформ была создана единая система судов и юридических процедур на всей территории Английского королевства, и все его жители стали подчиняться общему закону. Конечно, правосудие, осуществляемое королевскими чиновниками, было далеко от совершенства, но все равно стало гораздо эффективнее правосудия местных судов. Регулярные поездки странствующих судей, которые выслушивали дела во всех уголках королевства, позволили создать в Англии единую систему судопроизводства.

Генрих попытался также уменьшить значение примитивных судебных испытаний водой и поединком и заменить их более разумными процедурами. И хотя обвиняемых по-прежнему подвергали испытанию водой, это делалось только после того, как обвинения против них выдвигали достойные доверия добропорядочные люди, а их соседи поддерживали это обвинение определенным числом голосов. Того, кто, по мнению соседей, совершил тяжкое преступление, подвергали высылке, несмотря на то что ему удавалось выдержать испытание водой. Более того, король забрал из юрисдикции баронских судов целый класс судебных дел, которые касались владения землей. Раньше такие дела решались в ходе поединка, а теперь судьи стали выносить вердикты на основе ассиз «Новый диссейсин» («Новый владелец») и «Покойный предок».

В прошлом году, выполняя свой обет и не особенно расщедрившись, Генрих основал два новых монастыря. Теперь он приступил к созданию третьего, проявив еще большую скупость. Он велел монахам Гранд-Шартрёза, что в Бургундии, прислать ему небольшую группу иноков, которых обязали создать первый картезианский монастырь в Англии, что они и сделали с некоторыми опасениями. Их орден был невелик, поскольку больше всего беспокоился не об увеличении своих рядов, а о том, чтобы каждый их монастырь стал настоящим центром святой жизни. В каждой обители проживало не более тридцати монахов, каждый проводил всю свою жизнь в молитвах и размышлениях. У всех монахов-картезианцев были свои собственные домики с садами, стоявшими вокруг монастыря, и равное им число светских братьев.

Когда небольшая группа картезианцев приехала в Англию, Генрих II отдал им манор Витем, располагавшийся на опушке Селвудского леса, на границе Сомерсета и Уилтшира, и предоставил самим себе. Изумленные иноки оказались в диком, отдаленном месте без крыши над головой, ибо манор был заселен крестьянами. Объясниться с ними монахи не могли, поскольку английского языка не знали. Они построили для себя домики и попытались начать хотя бы видимость монастырской жизни. Король снова и снова обещал помочь им, но ничего не делал. Наконец настоятель, отчаявшись дождаться помощи от короля, вернулся в Шартрёз и рассказал, в каком положении оказалась его братия.

Когда оставшиеся монахи уже собирались сбежать в Бургундию, король прослышал о Хью Авалонском, прокураторе Гранд-Шартрёза, и отправил туда епископа Реджинальда Батского, велев ему приложить все силы, чтобы Хью приехал в Англию и возглавил обитель в Витеме^[353].

Хью обладал большой святостью и здравым смыслом. К вещам этого мира он был совершенно равнодушен и гораздо больше уважал и любил самого несчастного и уродливого прокаженного, чем какого-нибудь короля. Он пребывал скорее в ином мире, чем в этом, но, когда долг потребовал от него заняться мирскими делами, он проявил такую проницательность, которая, в сочетании с его бесстрашием, позволила ему тягаться на равных даже с таким хитрым противником, как Генрих II.

Прибыв в Англию, он начал с того, что выселил из манора его прежних обитателей, заставив короля компенсировать все затраты на переезд. Монахи поговорили с Генрихом по душам, и он начал выполнять свои обещания. В результате этого Хью смог начать в Витеме строительство монастыря по картезианскому образцу. В документах казначейства за 1180 год отмечаются первые расходы на создание этой обители. Король выделил 40 фунтов «на работы картезианских монахов, живущих в Витеме» и 13 фунтов 6 шиллингов 8 пенсов на покупку одежды для них^[354].

Стоимость денег при Генрихе II постоянно снижалась из-за выпуска фальшивых монет и их обрезки, из-за чего вес пенни, проходивших через многие руки, все время уменьшался. Кроме того, чеканщики в каждые 11 унций 2 пеннивейта серебра (345,21 г) вместо дозволенных 18 пеннивейтов (27,99 г) примесей добавляли больше (соответственно, серебра в монете становилось меньше). Монетными дворами управляли чеканщики, частные предприниматели, которые покупали свои прессы у королевского златокузнеца. Играя на разнице между стоимостью слитка серебра, установленной королем, и стоимостью сплава, из которого они чеканили пенни, они приобретали огромную прибыль. Король, в свою очередь, получал слитки серебра из рудников, располагавшихся в основном в Корнуолле и принадлежавших короне.

В 1180 году Генрих II выпустил новую монету, «пенни с коротким крестом», которая чеканилась в Англии с 1180 по 1247 год безо всяких изменений, даже без перемены надписи. За это время в стране сменилось четыре короля. Это, вероятно, самая уродливая английская монета, по-детски грубая и плохой чеканки. На ее лицевой стороне внутри круга изображена голова короля с короной, а в наружном круге идет надпись «Henricus Rex» и видна рука, держащая скипетр. На обратной стороне – короткий крест во внутреннем круге (по нему монета и получила свое название), а между перекладинами креста – четыре группы шишечек, по четыре в каждой. Во внешнем круге были указаны название города, где была отчеканена монета, и сокращенное имя чеканщика^[355].

Когда эти монеты пустили в обращение, старые изъяли. День святого Мартина, 11 ноября 1180 года, объявили последним днем, когда старые монеты можно было обменять на новые^[356]. От этого обмена очень сильно пострадали бедняки, ибо монеты обменивали не по принципу – одна новая монета за одну старую, а по весу. Старые деньги так сильно уменьшились в весе, что в среднем за десять пенни давали только девять новых^[357].

Король Людовик VII, которому к тому времени исполнилось уже шестьдесят лет, начал ощущать груз своего возраста. Поэтому он решил помазать своего единственного сына Филиппа на царство и короновать его. Он велел своим баронам, епископам и графам 15 августа 1179 года, в день Успения Пресвятой Богородицы, собраться в Реймсе на коронацию принца, которому через шесть дней после нее должно было исполниться пятнадцать лет^[358].

Однако накануне назначенного дня Филипп сильно заболел. Охотясь в лесу, он отстал от своих спутников и заблудился. Всю ночь он рыскал по лесу, а утром встретил углежога, который и отвел его домой. Филипп, очевидно, имел слабое здоровье; от страха и переохлаждения он заболел, и все боялись, что он умрет^[359].

Людовик VII был вне себя от отчаяния и беспокойства; «король, отец юноши, готов был отдать свою жизнь, только бы не видеть, как страдает его сын». Однажды ночью ему приснился сон, в котором ему явился архиепископ Томас и сказал: «Наш Господь, Иисус Христос, послал меня, своего слугу Томаса Кентерберийского, мученика, сообщить тебе, что если ты веришь и с открытым сердцем придешь к Его слуге Томасу Кентерберийскому, мученику, то твой сын оправится от болезни».

Людовик рассказал своим советникам об этом сне и спросил их, стоит ли ему ехать в Англию, чтобы попросить святого мученика помолиться за него. Они сказали, что делать этого нельзя, «ибо он подвергнет себя опасности, если поплывет в другое королевство и попадет в руки сильного человека». Но на следующую ночь святой Томас снова явился к нему, а потом еще и в третий раз, после чего Людовик, не обращая внимания на опасность, все-таки решился совершить паломничество в Англию.

Сопровождаемый графом Филиппом Фландрским, который в прошлом году вернулся из Святой земли, и небольшой группой дворян, король Франции 22 августа, в среду, высадился в Дувре: «Приняв имя и одежду паломника, он с большой преданностью посетил Англию, где ни он и ни один из его предшественников никогда не были, с враждебными ли намерениями или как мирные гости». Генрих встретил его в порту с большой толпой духовенства и простых людей и принял своего старого соперника, измученного горем и тревогой, с большими почестями.

Рано утром оба короля отправились в Кентербери. Людовик спустился в склеп к раке мученика и распростерся на полу перед могилой своего друга. Он пролежал здесь, в посте и молитве, весь день и всю ночь. 26 августа Генрих проводил его в Дувр, и Людовик вернулся во Францию.

Добравшись до Парижа, измученный страданием отец узнал, что его сын уже совершенно здоров. Людовик издал указ о том, что коронация Филиппа состоится 1 ноября, а потом отправился в Сен-Дени, чтобы поблагодарить Господа за выздоровление сына. По пути в аббатство его разбил паралич, и вся правая часть его тела отнялась^[360].

1 ноября 1179 года, в День Всех Святых, Филипп был коронован в Реймсе своим дядей, кардиналом Вильямом, архиепископом Реймсским. Его крестный отец, граф Филипп Фландрский, во время процессии держал в руках золотой меч государства, а молодой Генрих, в знак дружбы, нес перед молодым королем, которого он назвал своим братом, золотую корону. Корона оказалась слишком тяжелой для хрупкого Филиппа, и Генрих всю коронацию держал ее над его головой^[361]. Король Людовик VII на церемонии не присутствовал, хотя и мечтал о ней столько времени, – он лежал парализованный в Париже.

Филипп Фландрский сразу же постарался оттеснить королеву Аделу и ее братьев от трона молодого короля. Он приложил все усилия, чтобы очаровать Филиппа и стать его главным советчиком. Граф был ярким и щедрым человеком, который любил делать подарки; он был знаменит своими победами в турнирах – словом, был тем самым человеком, который мог поразить болезненного юношу. Графу очень быстро удалось настроить Филиппа против матери и ее братьев. Молодой король изгнал своих дядьев из своего двора и так жестоко разругался с матерью, у которой хотел отобрать земли, доставшиеся ей в приданое, что она вынуждена была искать приюта у братьев. И чтобы обеспечить себе полную власть, он выкрал у отца, который лежал в параличе, его большую печать^[362].

Он так сильно запугал королеву Аделу и ее братьев, что они в отчаянии обратились к молодому Генриху, прося его употребить все свое влияние на отца и попросить, чтобы он помог им. Хотя молодой Генрих всегда был в самых лучших отношениях с Филиппом Фландрским, он испытывал горячую привязанность к своему тестю, не способному теперь управлять страной и повлиять на своего сына. Ради него молодой Генрих в конце марта 1180 года пересек Ла-Манш и рассказал своему отцу о том, что случилось во Франции. До Генриха II уже дошли тревожные слухи о поведении Филиппа, и он боялся, что молодой французский король вторгнется в Нормандию. Поэтому он отправил посольство к королю Людовику, но болезнь сделала его совершенно беспомощным, и посольство возвратилось ни с чем^[363].

Людовик VII, когда в семье Генриха II возникла подобная ситуация, поддержал сына короля и оказал ему всю возможную помощь. Генрих II же, напротив, забросил все свои дела и отправился в Нормандию, чтобы попытаться урезонить мятежного Филиппа. Но, прежде чем уехать, он назначил главным юстициарием Раннульфа Гленвиля, который должен был управлять Англией в его отсутствие^[364].

Оба Генриха высадились в Нормандии около 15 апреля 1180 года. К ним пришли королева Адела, два ее брата, графы Теобальд Блуаский и Стефан Сансерский, и множество французских дворян, которых угнетал Филипп, и обратились с просьбой о помощи. Король Генрих II пообещал сделать все, что в его силах, и собрал армию, намереваясь после Пасхи вторгнуться во Францию. Филипп, узнав об этом, стал готовить свою армию к войне.

Однако сразу же после Пасхи он понял, что французские дворяне настроены против него, и побоялся вывести их на поле боя. Он уехал во Фландрию и, не послушавшись своих советников, которым очень не нравилось растущее влияние графа Фландрского на их господина, женился на Изабель Хейно, племяннице графа Филиппа, десятилетней девочке. Граф, не имевший детей, пообещал сделать молодого Филиппа своим наследником во Фландрии и в Вермандуа, которое досталось ему в приданое за женой.

Король Филипп приказал своим баронам и епископам явиться 8 июня, в праздник Пятидесятницы, в город Сан на коронацию своей жены. Однако по мере приближения этого дня граф Филипп стал опасаться, что французская аристократия, недовольная женитьбой короля, попытается отменить коронацию. Он посоветовал королю ускорить ее. Филипп и Изабель были коронованы на восходе солнца в день Вознесения, 29 мая, в аббатстве Сен-Дени Ги Нойером, который сменил кардинала Вильяма на посту архиепископа Санского.

Во Франции сразу же разразилась буря протестов – точно такая же, как та, что захлестнула Англию после коронации молодого Генриха архиепископом Йоркским. Французские аристократы, и без того разозленные женитьбой короля, возмущались тем, что его коронация прошла почти что втайне. Однако их гнев не шел ни в какое сравнение с яростью дяди молодого короля, кардинала Вильяма, поскольку право короновать королей и королев Франции принадлежало только ему. Он тут же отправил послов к папе с жалобой на нанесенное ему оскорбление и потребовал, чтобы все участвовавшие в этом понесли суровое наказание.

28 июня Генрих II встретился с обоими Филиппами в Жизоре и попытался урезонить их. «То уговорами, то угрозами» он убеждал молодого короля помириться с матерью и дядьями. Граф Фландрский горячо протестовал против этого, но Филипп в конце концов согласился вернуть им свою милость. После этого Генрих и молодой французский король подписали договор, который включал в себя большую часть статей из соглашения, заключенного Генрихом и Людовиком VII в сентябре 1177 года. После этого Генрих II занялся своим кузеном, графом Фландрским. Не сумев убедить своего крестного сына, граф Филипп снова принес королю клятву верности за те земли, которые он держал в Англии, после чего Генрих II согласился продолжать выплачивать ему ежегодную субсидию в тысячу марок^[365].

18 сентября в Париже, раздав «все золото и серебро, драгоценные камни и кольца, дорогие одеяния и королевские украшения, которые он имел, бедным», умер король Людовик VII. «Это был человек, горячо преданный Богу и нежно любивший своих подданных, искренне почитавший свое духовенство, но чересчур простодушный для принца»^[366].

Несмотря на то что незаконнорожденный сын Генриха II Джефри был избран епископом Линкольна, он не был еще рукоположен. Будучи дьяконом, он получал доходы от престола, в то время как епархия вот уже пятнадцать лет не имела епископа. Поэтому папа приказал архиепископу Ричарду проследить, чтобы Джефри был либо возведен в сан епископа и начал выполнять свои обязанности, либо безо всякой задержки отказался от этого поста. После своих военных подвигов в кампании 1173 года, когда Джефри воевал вместе с отцом, сделавшим его канцлером, он искренне сомневался, получится ли из него епископ. Но его избрание было утверждено папой и, разумеется, королем, который сам его и обеспечил. Поэтому он не станет возражать против его рукоположения. Неудивительно, что Джефри, находившийся с отцом в Нормандии, вскоре после Пасхи 1181 года совершенно искренне написал архиепископу Ричарду:

«Благословенному отцу и лорду Ричарду, милостью Божьей архиепископу Кентерберийскому и легату апостольского престола, Джефри, сын лорда короля и канцлер, шлет привет и свое преданное почтение.

Ваше апостольское величие и святительство с радостью велели мне принять в указанное время священнический сан и достоинство епископального чина. Я, однако, полагая, что гораздо большее число епископов, умудренных разумом и годами, вряд ли подходят для этой должности или способны выполнять обязанности епископов надлежащим образом, не погубив свои души, опасаюсь принять на себя, будучи моложе их, бремя, которое оказалось непосильным для тех, кто старше меня, и причиной этому является не мое легкомыслие, но почтение к Священному Писанию.

Обсудив это дело с милордом королем, моим отцом, с милордами и братьями, королем и графами Пуату и Бретани, а также с епископами Генрихом из Байё, Фроже из Сееза, Реджинальда из Бата и другими епископами, которые присутствовали при этом, я… решил отказаться от епископских обязанностей, желая в настоящее время стать солдатом на службе у своего отца.

Поэтому я, по своему собственному желанию, целиком и полностью отдаю в ваши руки, святой отец, все права моего избрания и епископство Линкольнское и прошу вас, как моего митрополита, назначенного на этот пост апостольским престолом, освободить меня от избрания и от епископской кафедры.

Прощай»^[367].

Генрих II собирался в апреле вернуться в Англию, но получил настоятельную просьбу французского короля Филиппа прийти к нему на помощь. Граф Фландрский разорвал мирный договор и вторгся во Францию, надеясь восстановить свое влияние на молодого короля. Генрих немедленно отправился на встречу с ним в Жизор. Употребив все свое влияние на графа, он сумел отговорить его от войны. После этого он сообщил королю Филиппу о своем намерении отбыть в Англию и заверил его, что если ему потребуется его помощь, то молодой Генрих окажет ее.

Генрих II отплыл из Шербура и 26 июля 1181 года высадился в Портсмуте. Вскоре после этого он издал ассизу об оружии, в которой заявил, что каждый свободный светский человек обязан приобрести доспехи и оружие, подходящее его положению в обществе, чтобы быть готовым к службе в королевской армии. В ассизе было определено, кому какое полагается вооружение: рыцарь обязан иметь кольчугу или полный кольчужный доспех, шлем, щит и копье, а свободный простолюдин – стеганую куртку из кожи или полотна, возможно усиленную стальными пластинами, стальной головной убор и копье. Эти доспехи запрещалось продавать или вывозить из страны; они должны были передаваться от отца к сыну. Тот, кто не сумеет обеспечить себя доспехами и оружием, будет наказан, как гласила ассиза, не потерей земли или имущества, а потерей ноги или руки. Упорное сопротивление, которое оказали шотландцам жители Йоркшира, и разгром, учиненный фламандцам стойкими бойцами Восточной Англии, научили Генриха ценить фирд (ополчение свободных людей). Как резко отличалось от него феодальное войско, состоявшее из баронов и рыцарей, всегда готовое изменить своему господину и потому ненадежное. Поэтому Генрих потребовал, чтобы свободные люди были хорошо вооружены.

20 сентября 1181 года умер папа Александр III, пробыв на посту понтифика двадцать два года. 1 октября его преемником под именем Люций III был избран Убальдо Аллучиньоли, цистерцианский монах, которого Адриан IV, английский папа, сделал кардиналом-епископом Остии.

21 ноября 1181 года умер Роджер Понт-л’Эвек, архиепископ Йоркский, и был похоронен на хорах своего собора. Отпевал его епископ Хью Даремский. Роджер, «главный враг благословенного Томаса Мученика и кентерберийской церкви», был очень корыстным человеком, который больше любил «стричь господнюю паству, чем кормить ее»^[368]. Он получил от папы Александра III приказ, гласящий, что если любой священнослужитель в его епархии не сумел раздать все свои деньги при жизни, а ждал, пока не приблизится его смертный час и надо будет составлять завещание, то это завещание будет считаться недействительным и все имущество умершего перейдет к архиепископу. Этим и другими способами он составил себе огромное состояние – «11 тысяч фунтов старыми деньгами, 3000 фунтов в золоте, золотая чаша, 7 серебряных чаш, 9 серебряных кубков, 3 деревянных кубка с серебряными украшениями, 3 серебряных солонки, 40 серебряных ложек, 8 серебряных блюд, 1 большая серебряная тарелка и несколько серебряных чаш для мытья рук»^[369].

Незадолго до своей смерти Роджер оставил завещание, в котором велел раздать свое огромное состояние бедным, церквям своей епархии и своим друзьям и родственникам, названным поименно. Узнав о смерти архиепископа и его завещании, король отправил в Йорк своих чиновников, велев им забрать все имущество покойного, поскольку Роджер до своей болезни не успел раздать его сам. Юстициарии узнали, что епископ Хью получил из денег Роджера 300 марок, и велели ему отдать эти деньги королю.

«Я раздал эти деньги слепым, немым, хромым и другим беднякам, а также на ремонт церквей и мостов. Если кто-то хочет получить их назад, пусть сам и собирает, я же делать этого не буду», – заявил епископ Хью чиновникам. Король пришел в такую ярость, что велел отобрать у епископа его дом в Дареме^[370].

А тем временем во Франции молодой король никогда не приглашал своих дядьев на совет; если же они хотели убедить его в чем-то, он не желал их слушать. Филипп был самонадеянный, наглый и злопамятный интриган, столь холодный по натуре, что в течение всей своей жизни не завел себе ни одного друга. Неожиданно сменив свою политику, клан Блуа вступил в союз с графом Филиппом Фландрским, собрал в декабре войско и вторгся в окрестности Бове. Многие французские аристократы, возмущенные поведением своего нового короля, присоединились к мятежникам.

Филипп в трудный час обратился к своему зятю. Молодой Генрих, которому отец приказал прийти, в случае нужды, на помощь Филиппу, собрал в Нормандии войско и вместе с Ричардом и Джефри присоединился к армии французского короля. И благодаря Ричарду, его таланту и решительности им удалось изгнать мятежников, заставить графа Стефана Сансерского сдаться и запереть графа Филиппа в его замке Крепи-ан-Валуа, который под угрозой голода вскоре был вынужден капитулировать^[371].

Глава 17
«Король учтивых и император храбрых», 1182–1183

Генрих II провел свою Рождественскую курию 1181 года в Винчестере. В отчетах казначейства за этот год зарегистрированы 70 шиллингов, потраченные на «роспись королевских покоев в Винчестере», которая была сделана, вероятно, во время подготовки к этому событию. Среди фресок, по-видимому, была и та, что описал Джеральд Уэльский:

«В Винчестере была комната, украшенная разноцветными картинами разной формы. Король велел оставить на стене свободное место, где позже приказал изобразить орла, на котором сидели четверо орлят, по одному на каждом крыле, третий сидел у него на спине. Орлята рвали когтями и клювом плоть своего родителя. Четвертый, ничуть не меньше других по размеру, сидел у него на шее и ждал, когда можно будет выклевать отцовские очи».

Кто-то спросил у короля, что означает эта картина, и он ответил: «Эти четверо орлят – мои сыновья, которые будут терзать меня до самой смерти. А родившийся самым последним, которого я окружил любовью, нанесет мне самую страшную, смертельную рану»^[372].

3 марта Генрих II отплыл из Портсмута и высадился в Барфлёре. В начале апреля к нему присоединился старший сын, и они отправились в Санлис на переговоры с королем Франции и графом Фландрским. И снова Генриху II удалось убедить их заключить мир, который, правда, оказался недолговечным. Граф Фландрский, потерпевший поражение в войне, был согласен на все. Он обещал возместить нанесенный ущерб, совершил оммаж и принес Генриху II клятву верности за те земли, которые он держал от его имени^[373].

У Ричарда было полно проблем с Аквитанией. Местная знать ненавидела герцога и тяжелую руку, которой он ими правил. Они говорили, что он «плохо обращается со всеми людьми, со своими – еще хуже, а сам по себе – хуже всех. Он силой захватывал жен, дочерей и родственниц свободных людей и превращал их в своих наложниц; утолив свою похоть, он отдавал их на потеху солдатам»^[374].

Летом прошлого года Ричард снова оскорбил своих подданных, как будто им было мало прошлых обид. 28 июня 1181 года он потребовал от жителей Лиможа снести стены своего города, оставив его совершенно беззащитным. Через пять дней после этого умер граф Вулгрен Ангулемский, у которого была единственная дочь, Матильда. Ричард тут же потребовал отдать Матильду ему, вместе со всеми ее землями, что вызвало яростные протесты братьев Вулгрена, Гильома и Эймара, которые, по завещанию брата, должны были совместно управлять Ангулемом. Они обратились за помощью к своему сводному брату, виконту Эймару Лиможскому, который был возмущен отношением Ричарда к себе и пылал жаждой мести^[375].

Богатое воображение трубадура Бертрана де Борна помогло ему увидеть в этом зародыш великого союза знатных вельмож Ангумуа, Лимузина и Перигора, направленного против герцога. Он создал несколько стихотворений, побуждая их к действию и упрекая в отсутствии храбрости: «Я напишу сирвенту^[376] об этих трусливых баронах, и вы никогда больше не услышите от меня ни единого слова о них, ибо я обломал об их бока больше тысячи шпор, но ни один из них так и не побежал и даже не ускорил своего шага». Бертран, по обычаю всех поэтов, сильно преувеличил влияние своих стихов и поступков, ибо братья Ангулема и Лиможа не нуждались в чужом пришпоривании, поскольку и без того объединились против Ричарда.

К весне 1182 года аквитанская знать снова взбунтовалась. Ричард осадил Перигё и Эксидей, расположенный в 20 милях северо-восточнее Перигё, и разорил местность, лежащую между этими городами. Генрих, помирив двух Филиппов, около 20 мая приехал в Гранмон и вызвал к себе графов Ангулема и Перигора и виконта Лиможа, надеясь уладить все споры. Он отправил к ним с письмом своего сына, Джефри Бретонского, но тот, получив возможность переговорить с мятежниками, выразил им сочувствие в их страданиях и сказал, что его брат Генрих, коронованный монарх, который после смерти отца станет верховным сюзереном Ричарда, будет более добрым и сочувствующим правителем, чем твердокаменный Ричард.

Вскоре главари мятежников встретились со старшим Генрихом в Гранмоне, но, вероятно, из-за интриг Джефри отказались уступить его требованиям. Обозленный их упорством, он решил помочь Ричарду подчинить их. И пока его сын осаждал Эксидей, Генрих II захватил Пьер-Буфьер, расположенный в 10 милях юго-восточнее Лиможа.

По приказу отца молодой Генрих отправился на соединение с его армией. 30 июня, в День святого Марциала, первого епископа Лиможского, чье тело было погребено здесь, он остановился в Лиможе. Встречая его, горожане бурно ликовали, а это говорило о том, что слова Джефри упали на благодатную почву и люди поверили в то, что молодой король сможет избавить их от ненавистного герцога. Генрих подарил для раки святого Марциала покров с вышитыми на нем словами «Henricus Rex» («Король Генрих») и принял участие в торжествах.

На следующий день он приехал в Перигё, где встретился с отцом и братом. Граф Элиа Перигорский сложил оружие перед их соединенным войском, а вскоре его примеру последовал и виконт Лиможский. Виконт Эймар отдал королю в качестве заложников двух своих сыновей, а Элиа сдал Ричарду замок Перигё, который герцог приказал немедленно уничтожить. Оба графа Ангулемских еще продолжали держаться, но другие мятежники дали обещание не оказывать им никакой помощи. Таким образом, мятеж был на какое-то время подавлен.

Находясь в Аквитании, Генрих II получил известие о том, что в Нормандию приехала его дочь Матильда с детьми. Ее муж, Генрих Лев, герцог Саксонский, в результате ссоры с императором Фридрихом Барбароссой, причиной которой стал отказ герцога помочь императору в Италии, лишился всех своих владений и был приговорен к изгнанию. Он и его жена решили попросить убежища у отца Матильды и взяли с собой сыновей Отто и Генриха и дочь Матильду. Генрих поспешил в Нормандию, горя желанием увидеть своих внуков. Через несколько дней герцог Генрих Лев отправился в паломничество в Компостеллу, оставив жену с детьми в Аржантане с королем Генрихом.

Мы не знаем, последовал ли кто-нибудь из его сыновей в Нормандию. Ричард, по крайней мере, всю осень занимался своим привычным делом – приводил в подчинение баронов. Молодой Генрих, вдохновленный горячим приемом, оказанным ему в Лиможе, начал вынашивать планы союза с дворянами Аквитании и помощи им в борьбе с его братом. Возможно, он сам хотел стать герцогом Аквитании. В конце года «он тайно получил заверения графов и баронов Пуату, что они будут верно служить ему как своему сюзерену и не покинут его службы»^[377].

Наслушавшись льстивых речей южан, которые не уставали убеждать молодого короля продемонстрировать всем не на словах, а на деле свою королевскую власть, Генрих отправился к отцу и снова стал требовать, чтобы тот «отдал ему Нормандию или какую-нибудь другую землю, где он мог бы жить со своей женой и с доходов которой стал бы платить своим рыцарям за службу». Это свидетельствовало о том, что он по-прежнему имел большую свиту, которая переезжала за ним с одного турнира на другой. Король отказал, и, хотя его сыну было уже двадцать восемь лет, он по-прежнему не имел реальной власти. Молодой Генрих, оскорбленный до глубины души, бежал во Францию, принял там крест и объявил, что собирается отправиться в Иерусалим^[378].

В дополнение к размолвке с отцом он лишился своего лучшего друга. Несколько рыцарей из его свиты, завидовавшие тем милостям, которыми молодой Генрих осыпал Вильяма Маршала, заявили, что тот состоит в любовниках у королевы Маргариты. Это известие сильно ранило душу короля, но он не стал выдвигать никаких обвинений против Маршала, а тот был слишком горд, чтобы оправдываться. Генрих II возненавидел своего друга, и Вильям вынужден был уйти с его службы. Когда те же самые завистники сообщили о своих подозрениях старшему Генриху, тот лишь пожалел о деньгах, которые тратит на содержание свиты своего сына, и выразил желание, чтобы большая часть молодых рыцарей его покинула^[379].

Генрих II посылал гонца за гонцом, требуя, чтобы сын вернулся к нему. Хотя молодой король и просил выделить ему земли, он не испытывал никакого желания заниматься государственными делами. Ему нужно было только одно – деньги, которые помогали бы ему вести роскошный образ жизни, полагавшийся, как он думал, ему по чину. Осознав это, отец сообщил, что будет выделять ему ежедневно 25 фунтов стерлингов на расходы. Кроме того, он пообещал, и это стало решающим аргументом, целый год оплачивать расходы ста рыцарей из его свиты. Узнав об этом, Генрих тут же вернулся к отцу и поклялся, как клялся уже много раз, что «отныне будет во всем слушаться его советов, выполнять все, что он потребует, и больше ни о чем его не просить»^[380].

Как и в 1175 году, молодой Генрих настоял на том, чтобы его клятва отцу в верности была произнесена публично. Он хотел, чтобы отец, приняв сыновний оммаж, продемонстрировал всем, что полностью простил сына и вернул ему свою милость. В день нового, 1183 года, «по своей собственной воле, ибо никто его не заставлял, он, в присутствии большого числа священников и светских людей, положив руку на Евангелие, поклялся, что отныне и во веки веков будет хранить верность своему отцу и господину королю Генриху II и оказывать ему все полагающиеся почести и услуги». После этого, «не желая, – как он заявил, – держать в душе зла или ненависти, которые могли бы обидеть его отца», он рассказал о своем заговоре против Ричарда и назвал имена всех баронов и графов Аквитании, которые в нем участвовали.

Он заключил с ними союз, пояснил Генрих, потому что брат построил крепость в Клерво, неподалеку от границы Пуату и Анжу, на территории графства Анжу, которое должно было достаться ему, Генриху, после смерти отца^[381]. Бертран де Борн уже напел молодому Генриху по поводу этой крепости:

«Между Пуатье и Л’Иль-Бушаром и Мирбо, Лудоном и Шиноном, в самом центре равнины, кто-то осмелился построить прекрасный замок Клерво. Я не хотел бы, чтобы молодой король узнал об этом или увидел эту крепость, ибо она ему не понравится, но боюсь, что камни у нее такие белые, что он без труда сможет разглядеть ее из Матфлона».

Предав своих аквитанских друзей и союзников, молодой Генрих стал просить отца заставить Ричарда отдать ему этот замок. Ричард не хотел этого делать, поскольку наметанным глазом опытного воина выбрал очень выгодное со стратегической точки зрения место, откуда можно было защищать город Пуатье с севера, но, прислушавшись к доводам короля, согласился отдать замок, не желая идти против воли отца. Когда весть о предательстве Генриха дошла до баронов Аквитании, Бертран де Борн написал стихотворение, полное горьких упреков по адресу молодого короля, которого он назвал «королем трусов».

Признание сына открыло королю глаза на то, что подобные ссоры между его сыновьями после его смерти могут погубить империю, которую он с таким трудом создал. Поэтому он велел Генриху II, Ричарду и Джефри принести ему в Анжере клятву в вечной верности против всех людей. После этого он заставил их поклясться, что они будут хранить между собой вечный мир и довольствоваться теми землями, которые он им оставит^[382].

Генрих II предполагал, что его старший сын станет после его смерти не просто королем Англии, герцогом Нормандии и графом Анжу и Мэна, а хозяином всей его обширной империи, сохранив ее в целостности. Поэтому он потребовал, чтобы Джефри, ставший герцогом Бретани, после женитьбы в 1181 году на Констанции, и Ричард, герцог Аквитании, совершили оммаж и принесли клятву верности своему брату, от имени которого они будут держать свои земли после кончины отца. Джефри охотно согласился, поскольку король Франции уже давно постановил, что герцоги Бретани должны быть вассалами нормандских герцогов.

Когда же отец попросил Ричарда принести такую клятву, тот решительно отказался. Они родились от одного отца и от одной матери, и он имеет столько же прав на самостоятельное управление своими землями, как и Генрих. Если старший брат получит в наследство владения отца, то он унаследует владения матери^[383]. Он держал Аквитанию не из милости, оказанной ему отцом, а в качестве подарка от своей матери. Он был коронован герцогом Аквитанским в ее присутствии и с ее согласия и поклялся в верности королю Франции как законный наследник герцогов Аквитанских. Его брат не имел никакого права требовать от него такой клятвы, и он ее не даст.

Король не любил Ричарда. А он, со своей стороны, горячо любил свою мать и искренне ее уважал. Вот уже десять лет отец держал ее в заточении, и Ричард, должно быть, ненавидел его за это. Позже молодого герцога прозвали Ричард Да и Нет, поскольку он всегда говорил то, что думал, и его «да» действительно означало согласие, а «нет» – полный отказ. Он никогда не притворялся и презирал лжецов, а отец использовал притворство как свое главное оружие. Во время своего решительного разговора с отцом молодой герцог, прямой и высокий, сверкая глазами от гнева, защищал свои права на земли матери и прямо высказал отцу все, что он думает по поводу его жестокого отношения к ней. Ричард никогда не устраивал диких сцен с приступами ярости, которые так обожал Генрих; он просто трясся от еле сдерживаемого гнева, и это было еще страшнее.

Высказав отцу все, Ричард повернулся на каблуках и вышел, «осыпав отца угрозами и продемонстрировав ему открытое неповиновение». Он поспешил в Пуату, подготовил города и замки к обороне и начал мстить дворянам, которые вступили в союз с его братом. Генрих, разъяренный неповиновением Ричарда и открыто высказанным недовольством, принялся просить старшего сына «обуздать гордыню Ричарда»^[384].

Получив разрешение отца поступить так, как он и договорился со знатью Аквитании, молодой Генрих послал Джефри в Бретань, велев ему привести армию наемников, которую тот держал специально для таких случаев, а сам принялся собирать свое войско. Не желая, однако, чтобы отец забрал к себе в качестве заложницы его жену, он отправил ее к брату, королю Филиппу^[385]. После этого он вторгся в Аквитанию, где был с радостью принят графами Ангулемскими, виконтом Эймаром Лиможским и другими дворянами, которые тут же простили ему прежнее предательство и вступили с ним в союз против ненавистного герцога. Джефри со своими наемниками прибыл 2 февраля в Лимож, где его радостно встретил Эймар, и приступил к укреплению замка. Вскоре после этого к ним присоединился молодой Генрих, и они превратили Лимож в почти неприступную крепость.

Ричард находился на севере Пуату, когда до него дошла весть об этом. Не слезая с седла два дня и две ночи, он явился под стены Лиможа и узнал, что виконт Эймар осаждает церковь, которую сторонники Ричарда превратили в крепость. Узнав о неожиданном приезде герцога, Эймар бросил все и бежал. И отряд Ричарда захватил бы его, если бы их лошади не были так утомлены скачкой. Но даже в таких условиях они взяли в плен многих солдат Эймара, проклятых народом брабантцев. Эти «сыны тьмы» возбуждали у всех такую сильную ненависть, что, когда Ричард загнал одних в реку Вьенн и утопил, других казнил, а восемьдесят человек ослепил, это было воспринято как вполне заслуженное наказание^[386].

Узнав о том, что карательная экспедиция старшего сына превратилась в полномасштабный мятеж баронов Аквитании, Генрих II явился в Лимож, чтобы подавить его. «Уверенный в своих сыновьях, уверенный в своих людях», он приехал с небольшим отрядом. Но когда он появился у стен города, в него полетел град стрел. Горожане и солдаты открыли ворота, вылетели на мост, ранили одного из его рыцарей и пробили стрелой плащ короля. Ричард с небольшим отрядом пришел на помощь отцу, но они были вынуждены укрыться в замке Экс, стоявшем в нескольких милях к западу от Лиможа.

Молодой Генрих, облачившись в кольчугу, в тот же вечер явился к отцу и попытался объяснить ему, почему жители города на него напали. Он поклялся, что, если ему не удастся убедить аквитанских баронов подчиниться королю, он покинет их и вернется к нему. Генрих II обрадовался этому и пообещал заключить с баронами мир, если они сдадутся и признают его власть. Молодой король вернулся в Лимож, якобы для того, чтобы уговорить своих союзников подчиниться королю. Виконт Эймар собрал всех горожан в базилике Святого Петра и принес молодому Генриху клятву верности. После этого все принялись укреплять город. Жители с огромной скоростью копали рвы, строили стены и возводили башни, разобрав на камни и бревна несколько церквей^[387].

Увидев это строительство, король подъехал к стенам Лиможа, желая поговорить с Генрихом и Джефри. И снова его встретил град стрел, а сыновья молча стояли на стене и смотрели. Неожиданно конь Генриха II поднял голову и получил стрелу, которая предназначалась королю. И снова молодой Генрих явился к отцу и заверил его в своей преданности. В знак своей верности он отдал королю свои доспехи и коней, обедал с ним за одним столом и пробыл в его ставке несколько дней. Пока старший брат отвлекал отца, Джефри со своими брабантцами грабил соседние земли, сохранившие верность Ричарду, сея в них ужас и разрушение. А молодой Генрих вернулся к своим союзникам и снова поклялся им в верности.

Наконец, молодой Генрих приехал к отцу и заявил, что горожане прислушались к его словам и решили сдаться. Генрих II пообещал принять их делегацию, и молодой король ввел в комнату группу бюргеров, которые упали перед Генрихом на колени и стали умолять его простить их. Король даровал им мир, повелев передать ему заложников в знак того, что они не будут помогать мятежникам, засевшим в замке. Бюргеры вернулись в город, но, когда король прислал за заложниками своих людей, лиможцы набросились на них и чуть было не убили. Тогда молодой Генрих, желая убедиться, сколько еще можно обманывать отца, послал к нему гонца, прося прислать нескольких баронов под флагом перемирия. Король, не желавший верить в предательство сына, сделал это, но, когда молодой Генрих и посланцы мирно беседовали, его союзники напали на слуг одного из послов и убили их^[388].

Наконец до короля дошло, что сын его предал. И он впервые осознал, насколько серьезна ситуация, – это был не простой мятеж, ограничивавшийся вечно бунтующим Лиможем. Филипп Французский посылал мужу своей сестры наемников, а в это же самое время Бертран де Борн призывал французов и фламандцев напасть на Нормандию. «Это началось в Лимузине, но, прежде чем война между Францией и Нормандией, Жизором и Нёфмаршем закончится, я надеюсь еще раз услышать крики «Аррас!», «Монжуа!» и «С нами Бог!» (боевые кличи фламандцев, французов и нормандцев соответственно).

Десять лет назад Генрих II прозевал начало подобного мятежа и чуть было не лишился короны. Теперь он стремился подавить его в самом зародыше. У них с Ричардом было очень мало солдат, и Генрих II обратился за помощью к своим баронам, жившим на севере, и вскоре город Лимож был окружен «бесчисленными шатрами дворян». Король также распорядился изолировать вождей прошлого мятежа, чтобы они за его спиной не взбунтовались в Англии. Графы Норфолк и Честер к тому времени были уже мертвы. Главный юстициарий по приказу короля бросил в тюрьму графа Лейстера и графиню Петрониллу, конфисковал их земли и распродал все их имущество^[389]. 1 марта 1183 года Генрих осадил Лимож, обороняемый его сыновьями Генрихом и Джефри и виконтом Эймаром. Вскоре после начала осады Ричард оставил отца под стенами города и отправился в Сентонж, чтобы уничтожить там банды мародеров, которые, по приказу Джефри и Филиппа Французского, опустошали его. И хотя молодой король попросил Бертрана де Борна написать сирвенту Ieu chan, трубадур не мог скрыть своего восхищения поступками Ричарда:

«Когда игра закончится, мы узнаем, кто из сыновей получит эту землю. Молодой король захватил бы ее очень быстро, если бы граф [Ричард] не знал правил этой игры лучше его. Он окружил их и так сильно нажал на них, что захватил силой всю Ангумуа и освободил весь Сентонж до самых границ Бретани. Поэтому граф может поступать как ему заблагорассудится, если люди, клявшиеся ему в верности, не продадут его, и освободит ее от цепей; ибо мы ни разу не видели дикого вепря, которого преследуют охотники, в большей ярости, чем у него, и свернуть его с пути невозможно».

Молодой Генрих, «который был не столько щедр, сколько расточителен», вскоре снова остался без денег, и ему нечем было платить своим наемникам. Их требования выдать им деньги стали более настойчивыми еще и потому, что они решили изменить ему и перейти на службу к старому королю, если тот предложит им оплату побольше. Сначала молодой король «одолжил», как он это называл, деньги у жителей города, а после того, как они исчезли в бездонных карманах наемников, обратил свой взор на аббатство Святого Марциала, где в богатой раке хранились мощи Лиможского апостола. Генрих выгнал из монастыря всех монахов «и даже мальчиков и бедных школяров» и ограбил раку, содрав с нее все золото и серебро и забрав из алтаря священные сосуды и кресты^[390].

Совершив этот акт святотатства, он сумел пробиться через ряды осаждавших и 17 апреля, на Пасху, прибыл в Ангулем, оставив брата и Эймара защищать Лимож. Там он присоединился к графам Ангулемским и вместе с ними напал на замки дворян, сохранивших верность Ричарду. Когда же он вернулся в Лимож, то горожане, возмущенные оскорблением, которое он нанес их святыне, и разглядевшие наконец истинное лицо своего союзника, забросали его со стен города камнями, громко крича: «Мы не допустим, чтобы этот человек управлял нами!»

Молодой король и его войска ушли в Гранмон, обитель бедняков, которые прославились на всю Европу своим добродетельным образом жизни. Он забрал из их церкви все ее жалкие украшения, даже золотую дарохранительницу в форме голубки, дарованную монахам его отцом. После этого он прошел около 50 миль далее на юг и добрался до Узерша. Здесь 26 мая к нему присоединились герцог Бургундский и Раймон, граф Тулузский. Вступление этих молодых людей в ряды его союзников показало молодому Генриху возможность завоевания всей Аквитании и даже больше.

На следующий день, в пятницу 27 марта, вся компания отправилась дальше на юг, грабя деревни и сея на своем пути ужас и разрушения, пока не дошла до Донзенака. Здесь у молодого короля случился приступ лихорадки, но он настоял, чтобы поход продолжался. На следующий день они пришли в Мартель. Оттуда Генрих отправился в Рокамадур, лежавший в восьми милях южнее, к церкви Святой Богородицы, одной из самых знаменитых во Франции. Вечно ломавший голову, где достать деньги, чтобы заплатить наемникам, он совершил еще один акт святотатства и вынес из церкви все, что представляло хоть какую-то ценность.

Но, вернувшись с добычей в Мартель, он свалился в постель с дизентерией. Сюда к нему приехал Вильям Маршал, которого он вызвал из Франции. Генрих поселился в доме Стефана Кузнеца, где во вторник 7 июня его посетил епископ Жеральд Кагорский, который понял, что он скоро умрет. С приближением смерти к Генриху вернулась совесть, и он раскаялся в своих грехах. Он исповедался епископу и обнаженным простерся ниц на земле, желая получить святое причастие и приобщиться к святым тайнам.

Генрих отправил к отцу гонцов, которые должны были сообщить ему о болезни сына и просить приехать к нему. Король готов был ехать немедленно, но его советники, опасаясь очередного подвоха со стороны неверного сына, убедили его остаться. Тем не менее король, в знак своего прощения, отправил в Мартель графа Ротру Першского и епископа Бертрана Ажанского, велев им отдать сыну драгоценное кольцо, которое он получил от своего деда, короля Генриха I. Когда гонцы прибыли, умирающий Генрих приложил это кольцо к губам, а потом продиктовал отцу письмо.

«Вспоминай меня не за грехи моей молодости и за мои ошибки», – начал он. Далее он умолял отца относиться добрее к его матери, обеспечить безбедную жизнь его жене, молодой Маргарите, заключить мир с его союзниками, в особенности с виконтом Эймаром, и жителями Лиможа и вернуть все сокровища, которые он забрал у церквей. И наконец, Генрих велел похоронить себя в соборе Пресвятой Богородицы в Руане. Он велел запечатать письмо не только своей печатью, но и кольцом, которое прислал ему отец^[391].

11 июня, в субботу, чувствуя приближение смерти, через час после восхода солнца, молодой король попросил соборовать себя. После этого он исповедался в своих грехах и получил перед смертью причастие. Далее он закутался в плащ с крестом, который принял в порыве раздражения. Просидев в нем несколько мгновений, он отдал его своему верному другу, Вильяму Маршалу, умоляя отвезти плащ в Иерусалим и положить от его имени на Гроб Господень.

Умирающий король велел приготовить себе на полу ложе из золы. После этого он приказал слугам раздеть его, облачить во власяницу и положить на нее. Так он и лежал, водрузив на голову и ногу по большому камню, до самого вечера, пока не умер^[392].

Как только в окружении молодого Генриха поняли, что болезнь молодого короля смертельна, то все тут же разбежались. Герцог Бургундский и Раймон, граф Тулузский, «поспешили по своим делам», наемники, разделив добычу, захваченную в Рокамадуре, отправились искать нового хозяина. Остались только рыцари и слуги его дома, они-то и понесли тело на север. На следующий день, когда на небе ярко светило солнце, они добрались до Узерша, но были так измотаны и голодны, что принялись выпрашивать у монахов еду. Им пришлось продать самого дорогого коня своего хозяина, чтобы купить ее, а один из рыцарей, «сгорая от стыда», предложил обменять на продукты своих собак.

Виконт Эймар с несколькими рыцарями встретил кортеж с телом короля здесь же, в Узерше. В понедельник, рано утром, молодого Генриха отпели, и его союзники уехали. Несколько верных рыцарей перенесли тело в Гранмон, где стали готовить его к погребению. Они вытащили из него мозг, глаза и внутренности и захоронили их здесь. Тело было пропитано солью и специями, облачено в льняную робу, которую Генрих надевал во время коронации, и зашито в прочные шкуры.

К королю послали монаха из Гранмона с вестью о смерти сына. Он нашел Генриха II в деревне неподалеку от Лиможа, где тот прятался от жары в доме крестьянина.

«Какие вести ты мне принес?» – спросил король.

«Я принес тебе плохие вести», – ответил монах.

Узнав о смерти сына, Генрих закричал от горя и заперся в доме один на один со своей печалью. Вскоре после этого он послал гонца к Ричарду, которые осаждал Экс, велев доставить к нему большую осадную машину, которую он приказал подготовить накануне, чтобы с удвоенной силой обрушиться на Лимож.

На следующий день, 13 июня, во вторник, епископы Теобальд Неверский и Бертран Ажанский вместе с аббатом Клюни Теобальдом отслужили в Гранмоне заупокойную службу по молодому Генриху. Король не приехал проститься с сыном, хотя находился в 20 милях оттуда.

Когда рыцари молодого короля, которые несли его тело на своих плечах, проходили по дорогам Анжу, вдоль этих дорог выстраивались люди, оплакивавшие короля, хотя он никому не сделал добра и запомнился только как красивый, обаятельный человек с учтивыми манерами и добрыми речами.

«Если бы ты прожил подольше, то тебя прозвали бы королем учтивых и императором храбрых, ибо ты уже носил имя Молодого Короля и был вождем и отцом молодых», – писал Бертран де Борн, оплакивая Генриха^[393]. «Рыцарство превратилось в безделье, великодушие осиротело, а весь мир померк, когда удача от нас отвернулась», – писал биограф Вильяма Маршала^[394]. Даже не склонный к романтике Роберт Ториньи, который, описывая великие события своего времени, приводил лишь голые факты, говорит о Генрихе как о «нашем дражайшем господине, молодом короле, человеке, которого все будут оплакивать, ибо он обладал самой красивой внешностью, самыми благородными манерами, необыкновенной щедростью в подарках из всех тех, кого мы видели в нашей жизни… Как рыцарю ему не было равных, ибо все принцы, графы и даже короли его боялись».

Когда процессия прибыла в Ле-Ман, епископ и жители города не позволили отвезти тело молодого Генриха в Руан; они похоронили его рядом с дедом, графом Жоффруа Красивым^[395]. А рядом с королем положили одного юношу из его свиты, который после смерти своего господина отказался от еды и питья и умер от горя.

А король Англии тем временем продолжал осаду Лиможа. 24 июня виконт Эймар сдал город и обещал не оказывать никакой помощи своим братьям в Ангулеме. Генрих II велел снести замок и стены города и засыпать ров. Со смертью молодого Генриха и поражением Эймара мятеж в Аквитании прекратился. К концу июня был восстановлен мир, и Генрих уехал на север, оставив Ричарда гасить последние очаги сопротивления.

Главой восставших стал теперь Бертран де Борн. К Ричарду присоединился кастильский король Альфонсо; вместе они осадили замок Бертрана Отфор. Когда у осаждавших истощились запасы продовольствия, король Альфонсо, старый друг Бертрана, попросил прислать им мяса, хлеба и вина. Владелец Отфора великодушно откликнулся на просьбу короля, отправив Альфонсо вместе с провизией тайное послание, в котором писал, что будет очень благодарен, если осаждающие начнут обстреливать камнями какую-нибудь другую часть его замка, ибо стена, находившаяся под обстрелом, сильно разрушена и вот-вот упадет.

Подлый Альфонсо сообщил об этом Ричарду, и тот усилил бомбардировку именно этого участка стены. Бертрану не оставалось ничего другого, как сдать замок, который Ричард тут же отдал его брату Константину. Бертран стал взывать к великодушию Ричарда, но молодой герцог отослал его к своему отцу.

«Ты ведь хвастался, что у тебя столько ума, что ты можешь использовать только половину, – сказал Генрих, ссылаясь на одно из стихотворений де Борна. – Куда же подевался весь твой ум?»

«Милорд, я потерял его в тот день, когда скончался твой сын, храбрый молодой король».

Генрих залился слезами и вернул замок Бертрану.

Вернувшись в Ле-Ман, король узнал, что архиепископ и жители Руана собираются воевать с леманцами. Они поклялись уничтожить их город, если они не отдадут им тело молодого Генриха. Король постановил, что его сын должен быть похоронен там, где и завещал. Тело было извлечено из могилы, перенесено в Руан и захоронено в соборе^[396]. Люди, сочувствовавшие молодому Генриху в его бунте против отца, принялись распускать слухи, что на его могиле происходит чудесное исцеление больных. «Дураки, – ехидно замечает Вильям из Ньюбурга, – никогда не переведутся»^[397].

Генрих II вызвал в Анжер Ричарда и Джефри, собираясь сделать официальное заявление о подавлении мятежа в Аквитании. Джефри, которого некоторые летописцы называют злым гением своего брата, спровоцировавшим этот мятеж, умолял короля простить его за то, что он помогал брату воевать против него, и принес королю новую клятву верности. Генрих наказал его, отобрав все замки в Бретани и заставив его просить прощения и помириться с Ричардом, чьи земли он разорил^[398].

Узнав, что сестра потеряла мужа, Филипп Французский потребовал от Генриха II, чтобы тот отдал ему Жизор и Нормандский Вексен, которые Маргарита принесла Генриху в приданое. Однако со смертью молодого короля возникли и более серьезные проблемы. Кто будет управлять огромной империей, когда короля Генриха не станет? Незадолго до Михайлова дня Генрих II послал в Англию за своим младшим сыном Джоном. Когда тот приехал, отец вызвал из Пуату Ричарда и приказал ему отдать младшему брату герцогство Аквитанию. О том, чтобы Ричард унаследовал все те земли, которые полагались молодому Генриху, не было и речи.

Ричард был поражен требованием отца. Он тут же заподозрил, что тот хочет лишить его наследства. Неужели Джон, любимчик отца, получит не только Англию, Нормандию, Анжу и Мэн, но и Аквитанию? А ведь именно об этом и говорил приказ Генриха.

В любом случае, даже если Джон получит Англию, Нормандию, Анжу и Мэн, Ричарду это ничем не будет грозить – ведь в его руках останется Аквитания. Это герцогство принадлежало ему: подарок его матери, его дом или что-то похожее на него; он посвятил всю свою жизнь укрощению непокорных баронов, добиваясь того, чтобы его власть признали во всех уголках Аквитании. В глазах Ричарда это была самая красивая и самая богатая страна во всем христианском мире, с ее обширными плодородными долинами, богатыми виноградниками и городами, сверкавшими в лучах южного солнца. Зачем ему этот маленький северный остров, вечно покрытый туманом, или мрачные нормандские бароны, когда у него есть Аквитания?

Ричард за последние годы поумнел. Он научился скрывать свои чувства под каменным лицом, и с каменным лицом он ответил отцу: «Дай мне два или три дня, чтобы спросить совета у моих друзей, и я дам тебе ответ, который тебя порадует».

Отец согласился. Ричард покинул его двор, сел на коня и галопом поскакал в Пуату, несмотря на то что уже начало темнеть. Добравшись туда, он отправил отцу послание, в котором заявил, что никогда и никому не отдаст свою Аквитанию.

Король Филипп постоянно требовал вернуть ему приданое сестры. Наконец, 6 декабря они с Генрихом встретились в обычном месте своих переговоров, под сенью старого вяза, который рос между Жизором и Три. В начале переговоров Генрих II принес Филиппу клятву верности за те земли, которые он держал на французской стороне пролива Ла-Манш: Нормандию, Анжу, Мэн, Бретань и Аквитанию. Филипп не просил его делать этого, но Генрих II, клявшийся Людовику VII, еще не клялся его сыну. Возможно, он хотел не только задобрить Филиппа, но и подчеркнуть тот факт, что Аквитания принадлежит ему, несмотря на отказ Ричарда.

После этого Генрих II пообещал ежегодно выплачивать сестре французского короля 2700 анжуйских фунтов до самой ее смерти, а Филипп согласился оставить ему приданое Маргариты. Что касается Жизора, то Филипп заявил, что он входит в приданое другой его сестры, Алисы, и отдаст его тому сыну Генриха II, которого он пожелает на ней женить. Джефри был уже женат на Констанции Бретонской, Джон помолвлен с Хадвисой Глостерской, а Ричард почти четырнадцать лет считался женихом Алисы. Генрих II сознательно держал сына в неизвестности, желая показать ему, что его наследственное владение и нареченная невеста находятся в его руках. Алиса жила в Винчестере, где до нее не могли добраться ни брат, ни жених.

Генрих провел свою Рождественскую курию в Ле-Мане. Из всей его семьи с ним был только сын Джон. Джефри находился в Бретани, а Ричард на непрекращающиеся требования отца передать Аквитанию или хотя бы ее часть Джону ответил решительным заявлением, что никогда и никому, покуда он будет жив, не отдаст ни единой пяди аквитанской земли^[399].

Глава 18
Джон, повелитель Ирландии, 1184–1185

Одним из пунктов раздора между кузеном Генриха II, графом Филиппом Фландрским, и королем Франции Филиппом было графство Вермандуа, которое он получил в приданое за своей женой. А поскольку детей у него не было, он обещал после своей смерти отдать его своей племяннице Изабелле, на которой недавно женился французский король. Но когда в 1182 году жена графа умерла, король Филипп потребовал Вермандуа себе.

Генрих II уже несколько раз удерживал своего кузена от войны с французским королем, и, хотя его усилия были в основном направлены на защиту своего сюзерена, ему удалось сохранить уважение и доверие графа Фландрского. Генрих II не любил короля Филиппа, да и кто бы смог полюбить такого холодного, эгоистичного и беспринципного человека! Король Англии помогал ему только из чувства долга.

В начале 1184 года Генрих дал графу Фландрскому очень ценный совет. Зачем ждать, когда Вермандуа и Фландрия попадут в загребущие руки короля Филиппа, подарив ему тем самым выход к проливу Ла-Манш, от которого он сейчас отделен Нормандией и Фландрией, когда можно еще раз жениться и завести своего собственного наследника этих богатых земель?

Генрих II предложил кузену в жены Беатрису, дочь короля Португалии Альфонсо. Когда было достигнуто соглашение о браке, он велел отремонтировать свой собственный корабль «Эснекку», снарядил его всем необходимым, заплатив огромные деньги, и отправил вместе с двумя другими кораблями в Лиссабон, чтобы привезти Беатрису в Ла-Рошель^[400].

Король Филипп узнал о попытке лишить его земель, как он истолковал поступок графа Фландрского, и категорически запретил ему вступать в брак, пока тот не отдаст ему Вермандуа. Граф отказался, и противники стали готовиться к войне. Генрих снова поспешил восстановить мир между своим кузеном и его молодым повелителем. Он сумел убедить их встретиться в Шуази-о-Бак в начале июня 1184 года, но заставить их заключить мир ему не удалось. Они согласились лишь объявить перемирие до Рождества 1185 года.

А тем временем Беатриса высадилась в Ла-Рошели и обнаружила, что ее ждет великолепный эскорт, предоставленный королем Генрихом. Ее провезли через всю Нормандию с большими почестями. На фламандской границе Беатрису встретил граф Филипп, и они тут же обвенчались, пока не вмешался король Франции^[401].

Генрих II с дочерью Матильдой и внуками в середине июня приехал в Англию. Посетив, по своему обыкновению, раку святого Томаса, король отправился в Лондон, приказав выпустить королеву Элеонору из заточения, в котором она провела одиннадцать лет, и привезти ее в Винчестер, к дочери. Вскоре после этого Матильда родила сына Вильяма, которого прозвали Винчестерским. Он был предком герцогов Брунсвикских, а значит, и короля Георга I^[402].

Обрадовавшись свободе, королева в течение лета накупила себе платьев и вина: «На платья королеве и вино для нее и для герцогини Саксонской в Беркхемстеде и на оплату доставки этого вина и золота весом в 14 пенни и на плащи и покрывала из меха и капюшон из тонкого полотна – 33 фунта 11 шиллингов.

На платье, капюшоны, плащи и отделку двух шляп из парчи и на платья для королевы и Беллебелле, для нужд короля – 55 фунтов 17 шиллингов, по приказу короля»^[403].

Можно предположить, что фраза «Беллебелле (красотки), для нужд короля» относится к одной из любовниц Генриха; если бы она была придворной дамой королевы, вряд ли появилась бы приписка «для нужд короля».

Вильям, король Шотландии, которому в ту пору уже исполнилось сорок один год, попросил отдать ему в жены Матильду, дочь герцога и герцогини Саксонских. Родители девочки не имели за душой ни гроша, но король Вильям хотел одного – стать еще ближе к королю Англии. Вильям и Матильда находились в запретной степени родства, поэтому для брака необходимо было получить разрешение папы.

В июле Генрих II находился в Вустере, и в это время стало известно о новом злоупотреблении Раннульфа Гленвиля. Молодой человек из хорошей йоркширской семьи по имени Гилберт Пламптон женился на дочери Роджера Гильваста. Будучи наследницей человека, державшего землю казны, она не имела права вступать в брак без разрешения короля. Ее жених должен был купить это разрешение, но он этого не сделал, то есть совершил преступление. Обычно таких людей наказывали штрафом, который зависел от достатка наследницы. Раннульф, однако, планировал отдать девушку в жены своему слуге Рейнеру, который служил помощником шерифа в Йоркшире.

Раннульф, который был не только главным юстициарием, но и шерифом Йоркшира, заковал Пламптона в цепи, бросил в тюрьму, захватил его земли и продал движимое имущество. Из отчета казначейства за этот год видно, что имущество Пламптона принесло 19 фунтов 19 шиллингов 9 пенсов, что свидетельствует о том, что это был человек состоятельный. В том же отчете записано, что «на доставку Гилберта Пламптона и его спутников из Йорка в Вустер» затратили 14 шиллингов. Очевидно, Раннульф опасался судить Гилберта в присутствии людей, которые хорошо знали этого юношу и те обстоятельства, при которых он совершил свое «преступление».

На суде в Вустере Раннульф обвинил Гилберта в том, что он ворвался в дом Роджера, разбил шесть дверей и унес охотничий рог и недоуздок и увел с собой наследницу Роджера Гильваста. Это квалифицировалось как разбойное нападение, и Раннульф потребовал для юноши смертной казни. Молодой Гилберт все отрицал, признав только, что увел девушку, которая стала его женой, и предложил доказать свою невиновность поединком со своим обвинителем. Главный юстициарий пустил в ход все свое влияние на судей, которое уступало лишь влиянию короля. Кроме того, судьи являлись его коллегами, а быть может, и креатурами. И они приговорили молодого человека к повешению.

В воскресенье 22 июля об этом неправедном приговоре сообщили Болдуину, «мягкому и святому человеку», цистерцианскому монаху, ставшему в 1179 году, после смерти королевского кузена Роджера, епископом Вустерским. Болдуин сел на коня и приехал на место казни. Молодой Гилберт стоял со связанными за спиной руками, в надвинутом на глаза зеленом капюшоне и железной цепью на шее. Палачи уже собирались вздернуть его на виселицу, где он должен был умереть медленной смертью от удушья, повиснув на цепи.

Епископ спешился, подбежал к Гилберту и крикнул: «Запрещаю вам, от имени Господа и благословенной Марии Магдалины и под страхом анафемы, вешать нынче этого человека, ибо сегодня воскресенье и День благословенной Марии Магдалины. В такие дни казнить нельзя!»

«Кто ты такой? – спросили палачи. – И какое безумие заставило тебя мешать королевскому правосудию?»

«Не безумие привело меня сюда, а милосердие Господне, и я не мешаю королевскому правосудию, а исправляю вашу глупость, ибо, оскорбив святую Марию Магдалину, вы навлечете на себя и на короля гнев Вечного Царя!»

Епископу удалось убедить палачей вернуть Гилберта в тюрьму, а Болдуин отправился к королю и рассказал ему об этой истории. Генрих приказал отложить казнь до тех пор, пока он сам не изучит это дело^[404].

Благодаря этому случаю король обратил внимание на Болдуина; его восхитила смелость и прямота епископа, и он решил, что такие люди достойны большего. 17 февраля умер архиепископ Ричард Кентерберийский. После обычной длительной и жестокой борьбы между епископами и монахами Кентербери в декабре королю удалось заставить их избрать архиепископом Болдуина.

Хроники не отмечают, был ли король разгневан преступлением Раннульфа и перестал ли ему доверять. История с Гилбертом Пламптоном, по-видимому, закончилась освобождением юноши, хотя Роджер Ховден утверждает, что Раннульф держал его в тюрьме до самой смерти короля. Однако в отчетах казначейства земли Гилберта упоминаются только до Пасхи, и мы можем предположить, что они были ему возвращены^[405].

На Большом совете в Вудстоке, состоявшемся в августе, Генрих II обнародовал последний из своих указов, Лесную ассизу. Королю потребовалась целая армия лесников для защиты королевских лесов, которые занимали почти треть всей площади страны и включали в себя принадлежавшие частных лицам земли. Если последние были покрыты лесами и в них обитали «звери для охоты» (то есть олени и дикие вепри), то они считались «королевскими лесами».

Преступления против лесного закона делились на четыре категории: отстрел дичи в королевских лесных угодьях, переданных в частное владение как благородными господами ради охоты, так и крестьянами для пропитания; вырубка леса на строительный материал и дрова; сведение лесов для обработки земли в тех местах, где растущее население нуждалось в дополнительных участках под посевы; и выпас в лесу скота, свиней и овец без разрешения, ибо это сокращало запасы пищи для королевской дичи.

В дальнейшем, заявил король, не будет никаких штрафов за нарушение лесного закона; виновных будут ослеплять и кастрировать. Большая часть остальных законов представляла собой повторение старых. Никто не имеет права появляться в лесу с луком, стрелами и собаками. Владельцы лесных угодий в пределах королевского леса могли рубить деревья для личного пользования, но только под надзором одного из королевских лесников, которым подчинялись наемные лесники. В каждом графстве, где имелись королевские леса, для охраны «зелени и оленины», то есть растительного покрова и дичи, назначалась комиссия из двенадцати рыцарей. Все разрешенные строения и вырубки в лесу должны были заноситься в специальный журнал, а их владельцы – платить ежегодный налог в казну.

Ослепление и кастрация, очевидно, угрожали только простолюдинам, да и то не всегда, ибо король был слишком скуп, чтобы совсем отказаться от штрафов, которые составляли значительную часть его доходов. Весь следующий год в судах по всей стране слушались дела о нарушении лесного закона, и с виновных по-прежнему взимали штрафы. Ни одного случая членовредительства зафиксировано не было.

Перед отъездом из Нормандии Генрих II, разозленный постоянными отказами Ричарда передать Аквитанию Джону, «велел своему сыну Джону ввести во владения Ричарда, своего брата, войско и начать против него войну – тогда, быть может, он сумеет получить то, о чем он просит»^[406]. Однако Джон, которому в ту пору было всего семнадцать лет, был слишком юн и неопытен, чтобы тягаться с закаленным в боях Ричардом, и Генрих, конечно, не мог надеяться, что его раздраженный приказ будет воспринят всерьез.

Однако на заднем фоне маячил Джефри Бретонский, который в прошлом уже водил пуатевинских баронов на своего брата и люто завидовал Ричарду. Полуостров Бретань, доставшийся Джефри, был самой бедной из всех отцовских земель, и он никак не мог смириться с тем, что Ричард владеет богатым герцогством и прославился на всю Европу как талантливый полководец.

После того как Генрих уехал в Англию, Джефри убедил своего безмозглого братца воспользоваться разрешением отца и пойти по стопам молодого Генриха, то есть попытаться отобрать у Ричарда Аквитанию. На такую глупость могли решиться только глупый мальчишка и человек, ослепленный завистью. У Джона не было денег и войска, но Джефри распоряжался доходами Бретани и имел наемников.

Эти два олуха собрали войско и, вторгшись во владения Ричарда, принялись, в лучших традициях брабантцев, жечь города и грабить деревни. Никто из баронов Аквитании не присоединился к ним и не воспользовался возможностью устроить новый мятеж. Они уже поняли, что представляет из себя Джефри, и начали наконец уважать своего молодого герцога. Ричард с ослепляющей яростью нанес ответный удар. Он выгнал братьев из Аквитании, следуя за ними по пятам, и подверг опустошению земли Джефри.

Генрих хорошо знал, как опасен Ричард, если его разозлить, и понимал, что у младших сыновей нет никакого шанса устоять перед натиском старшего брата. Поэтому он приказал всем троим явиться к нему в Англию. На Вестминстерской курии 30 ноября 1184 года, в День святого Андрея, семья воссоединилась и состоялось всеобщее примирение. Приехала на эту курию и королева Элеонора, которая наконец-то смогла увидеться со своим любимым сыном. Королевские сыновья, его дочь Матильда с мужем и детьми – все собрались в Вестминстере, где Генрих заставил своих сыновей помириться^[407].

В декабре король отправил Джефри в Нормандию, велев от его имени взять на себя управление герцогством. Это было весьма смело, ибо Джефри не проявил никаких административных способностей. Скорее всего, Генрих II сделал это специально, чтобы показать Ричарду, что вопрос о престолонаследии еще не решен. И если он и дальше будет, несмотря на требования отца, держаться за Аквитанию, то рискует после его смерти оказаться ее герцогом и больше никем. Сразу же после Рождества король отправил старшего сына назад, в Пуату, косвенно признав тем самым, что не смог преодолеть сыновнего упорства и отказался от попыток заставить его отдать Аквитанию Джону.

А тем временем над Святой землей сгущались тучи. Иерусалимский король Балдуин IV болел проказой и знал, что жить ему осталось недолго. Осенью 1184 года он уже не вставал с постели; его руки и ноги были поражены гангреной. Наследником королевства считался его племянник Балдуин, сын сестры короля Сибиллы и Вильяма Монферратского. В ту пору он был еще совсем маленьким. А в это время великий арабский полководец Саладин приближался к пику своего могущества. Повелитель Сирии и Египта, он представлял собой смертельную угрозу для Святой земли. Король Балдуин хорошо понимал, что ни ему, ни малому ребенку не справиться с ним, поэтому он решил обратиться за помощью к своему кузену Генриху II, главе Анжуйского дома, внуку короля Фулька и самому могущественному монарху христианского мира. Он послал Гераклиуса, патриарха Иерусалимского, к Генриху II, велев ему убедить кузена принять корону иерусалимского короля и спасти Святую землю от арабов.

Таблица VIII. Иерусалимские короли

Узнав, что посол 29 января 1185 года прибыл в Кентербери, Генрих II отправился на встречу с ним в Рединг. Патриарх упал перед ним на колени и вручил ему знамя Иерусалимского королевства и ключи от города и Гроба Господня.

«Милорд, – сказал он, – наш господин Иисус Христос зовет тебя, а крики Божьих людей умоляют тебя защитить Иерусалимскую землю. Передаю тебе ключи от этого королевства, которые король и принцы этой земли прислали тебе, ибо на тебя одного, после Господа, возлагают они свои надежды и веру в спасение. Приди, милорд, не мешкая, и вырви нас из рук наших врагов и тех, кто нас притесняет. Ибо Саладин, предводитель врагов Христова Креста, и все язычники собираются безо всякого стыда наброситься на Иерусалимскую землю и завоевать ее, упаси Боже!»

Король взял патриарха за руку и поднял его с колен: «Пусть наш Господь, Иисус Христос, всемогущий царь, станет спасителем своего народа и отвратит свой гнев от него, а мы ему поможем, чем сумеем, с помощью того, в ком пребывают честь и слава!»

После этого Генрих II заявил, что такое важное дело надо обсудить на Большом совете. Этот совет собрался в Клеркенвелле 18 марта.

Те несколько дней, которые оставались до совета, король провел в Кларендоне, охотясь вместе со своим зятем, герцогом Саксонским, который пришелся ему по душе. Отчеты казначейства за этот год отмечают расход в 76 шиллингов 10 пенсов «на пшеницу, ячмень и мед для приготовления пива для герцога Саксонского»^[408].

Джеральд Уэльский, честолюбивый священник, которого Генрих взял на свою службу, главным образом для того, чтобы присматривать за ним и не позволять сбивать с толку своих коллег – сельских священников, заговорил с ним о том, какая огромная честь для самого короля и для всей страны, что такой выдающийся человек, как патриарх, приехал к нему с подобной миссией. Однако Джеральд выбрал для этого самый неподходящий момент – когда Генрих приготовился уже к погоне за дичью.

Будучи реалистом, король ответил: «Если к нам приехал патриарх или кто-нибудь другой, значит, он нуждается в нас больше, чем мы в нем».

Но Джеральда не так-то легко было сбить с намеченного пути: «Ты должен думать, король, что это большое преимущество и честь, если изо всех королей на земле тебя одного выбрали для службы Христу».

«Хорошо вам, попам, толкать нас на битвы и лишения, – ответил Генрих II, – ведь вы не получаете в бою ударов и не терпите никаких лишений».

Когда собрался Большой совет, Генрих II в присутствии патриарха задал своим баронам и епископам вопрос: «Следует ли королю самолично идти спасать Иерусалим, или он ни в коем случае не должен покидать Англию, которой правит под присмотром матери-церкви?»

Члены совета, вне всякого сомнения, проинструктированные заранее, дали именно тот ответ, которого от них и ожидали. Они напомнили королю о его клятве, данной во время коронации, «поэтому будет лучше для всех и гораздо полезней для души короля, если он будет управлять своей страной с надлежащей умеренностью и защищать ее от нападения варваров и иноземцев, чем если он самолично займется спасением людей, живущих на Востоке»^[409].

Генрих II был весьма практичным человеком, далеким от романтики и идеализма. Он считал своей главной задачей сохранить в целости и сохранности свою обширную империю. Сама мысль о том, чтобы отправиться на край земли, бросив ее на растерзание своим сыновьям, амбициозным баронам Севера и мятежным графам Юга, а также шотландцам, фламандцам и французам, которые однажды уже пытались сделать это, пока он искал ветра в поле на другом конце Европы, казалась ему абсолютно безумной. Зачем ему, королю Англии, герцогу Нормандии и Аквитании, графу Анжу и Мэна, величайшему правителю Запада, корона Иерусалима, этого крошечного княжества, раздираемого интригами и заговорами, которому угрожает огромная, дисциплинированная армия человека, славящегося во всем мире своим полководческим талантом?

Генрих не любил воевать. Все, чем он владел, было завоевано его упорством, хитростью, иногда мошенничеством, но отнюдь не сражениями. Пусть те, кому нечего терять, молодые, романтично настроенные безземельные рыцари, обожающие турниры, отправятся на поиски приключений, а он будет крепко держать то, что имеет. Однако, чтобы патриарх не подумал, что проделал столь дальний путь понапрасну, Генрих, как истинный христианин, предложил ему на защиту Святой земли 50 тысяч марок^[410].

Патриарх, испытавший крушение всех своих надежд, сказал ему: «Этим, король, ты не спасешь свою душу и не защитишь Христово наследство. Мы явились в поисках принца, а не денег. Почти все страны мира присылают нам деньги, но никто не шлет принца. Мы ищем человека, которому нужны деньги, а не денег, которым нужен человек».

После этого он попросил Генриха отдать им одного из своих сыновей, хотя бы самого младшего, который стал бы их королем, чтобы потомки Фулька Анжуйского продолжали править Иерусалимом. Джон, воспламененный горячим призывом патриарха, упал перед отцом на колени и стал умолять отправить его в Иерусалим. Однако Генрих ответил решительным отказом – у него на Джона были свои планы^[411].

А тем временем Ричард, сильнее, чем раньше, уверенный в том, что отец хочет отнять у него Аквитанию, вооружил все свои замки и вторгся во владения Джефри, желая внушить ему мысль держаться от герцогства брата подальше. Поэтому Генрих II стал готовиться к отъезду в Нормандию, чтобы заставить своих воинственных сыновей помириться. 15 апреля 1185 года в Англии случилось сильное землетрясение, совершенно неслыханная для этой страны вещь. Был разрушен почти весь Линкольнский собор; уцелел лишь западный фасад, сооруженный Ремигиусом, который с 1086 по 1092 год был епископом Линкольна. Епархия снова осталась без руководства, ибо Уолтер Кутанс, посвященный в сан Линкольнского епископа с 1183 году, был избран после смерти Ротру архиепископом Руанским и в феврале 1185 года уехал в Нормандию^[412].

На следующий день после землетрясения Генрих с патриархом отправились в Дувр, где собирались сесть на корабль и переплыть пролив. Гераклиус, понимая, что его миссия подошла к концу, в последний раз обратился к королю с просьбой уехать вместе с ним в Святую землю, но Генрих снова отказался. Патриарх напомнил ему о почестях, обширных землях, долгом царствовании, славе, успехах и победах, которые даровал ему Господь. И как же, спросил он, Генрих Его отблагодарил? Он нарушил клятву, данную своему господину, королю Людовику, развязал войну, отобрал у него земли и увел у него жену. И в заключение своей тирады патриарх обвинил короля в гибели святого Томаса, ибо убийцы действовали по его приказу, а это равносильно тому, что король сам его зарезал.

Удар попал в цель. Генрих, глаза которого стали бешеными от гнева, повернулся к нему. Гераклиус склонил голову и подставил ему свою шею.

«Сделай со мной то же самое, что ты сделал с благословенным Томасом», – сказал он.

Выругавшись, король сказал:

«Если бы все люди моей страны стали единым целым и заговорили бы едиными устами, они не осмелились бы произнести то, что произнес ты!»

«Неужели ты думаешь, что они любят тебя, если они судят о тебе по твоему богатству, а не по твоим словам? Такие люди идут за деньгами, а не за человеком; повсюду поклоняются власти, а не личности».

Генрих, чей гнев немного остыл, пытался объяснить прелату, что не может покинуть свою страну, ибо, если он уедет, его сыновья опять начнут воевать и отберут у него все земли.

«В этом нет ничего удивительного, – ответил патриарх, – ибо они пришли от дьявола; к дьяволу и уйдут».

И один из них, Джон, и вправду продемонстрировал намерение как можно скорее отправиться к дьяволу, судя по тому, что он натворил в Ирландии. 31 марта в Виндзорском замке Генрих II посвятил его в рыцари и велел ехать в Ирландию, чтобы обуздать тамошнего вице-регента Хью Лейси, которого недоверчивый Генрих II начал подозревать в намерении сделаться королем этой страны. В 1176 году, после смерти Крепкого Лука, король назначил наместником Ирландии Вильяма, сына Элдельма. Вильяму, однако, не удалось удержать свободолюбивых ирландцев в подчинении, и его сменил Хью Лейси, которому Генрих II даровал весь Миф целиком. Хью относился к ирландцам и английским колонистам строго, но справедливо. Он так хорошо поладил с жителями острова, что король Коннота, Рори О’Коннор, отдал ему в жены свою дочь. Его популярность среди ирландцев, его решительный отпор грабительской политике англичан, а также неверные, по мнению короля, сведения о своей деятельности вкупе с жалобами колонистов заставили Генриха II подумать, что Хью планирует захватить власть в Ирландии^[413].

В 1177 году король объявил Джона лордом Ирландии, так что нет ничего удивительного, что он, решая, кому передать управление этой страной, в первую очередь подумал о сыне. Джону было уже около девятнадцати лет, и король решил, что именно он должен отправиться в Ирландию, чтобы проверить, чем там занимался вице-регент, восстановить мир и подчинить своей воле мелких ирландских князьков и колонистов. 24 апреля 1185 года молодой принц вышел из Милфорд-Хейвена в море. С ним шел флот из шестидесяти кораблей, которые везли триста рыцарей и множество солдат^[414]. Самым важным членом этой экспедиции, по мнению Джона, был Джеральд Уэльский, который в 1183 году побывал в Ирландии и имел много родственников среди тех валлийцев, которые в 1169 году переселились на этот остров.

25 апреля Джон высадился в Уотерфорде. Его встретили ирландские вожди – союзники англичан. И они предложили ему обменяться поцелуями мира. Спесивые молодые нормандцы, которых Джон выбрал себе в советники, увидев длиннобородых ирландцев, облаченных в национальную одежду, а не в платье, сшитое по последней нормандской моде, разразились презрительным смехом. Они принялись дергать вождей за бороды и потешаться над ними.

Так, в самый первый день появления Джона в Ирландии его миссия потерпела провал, и с каждым днем его пребывания на острове положение только ухудшалось. «Три столпа Ирландии, – как Джеральд Уэльский называл королей Лимерика, Коннота и Корка, – собирались подчиниться Джону в надежде, что он принесет мир в их многострадальную страну. Но когда они узнали, как Джон и его свита оскорбили их соотечественников, они позабыли о своей древней вражде и поклялись отомстить ему».

Джон вместе со своим войском ушел в Дублин и сделал все, чтобы его дело потерпело крах. Настроив против себя ирландцев, он оскорбил многих английских чиновников, главным среди которых был Хью Лейси. Джон отобрал у колонистов земли и замки, чтобы передать их своим фаворитам – хвастунам и корыстолюбцам, презирающим других людей, любителям вина и женщин и мастерами давать всяческие клятвы^[415]. Пока вожди предавались безделью и разврату, простые солдаты голодали, поскольку деньги, предназначенные для оплаты их услуг, Джон положил себе в карман^[416]. Отощавшие вояки занялись грабежом; опустошив прилегающие к Дублину земли, многие из них перешли на сторону ирландцев^[417].

Ирландцы хорошо подготовились к войне, и когда они нанесли свой удар, то английские войска были выброшены из страны. Донелл О’Брайен, король Лимерика, наголову разгромил войско принца Джона. В битве полегло много английских солдат. Пришельцы укрылись в нескольких замках и городах на побережье. Хью Лейси и колонисты, которым безмозглые нормандцы и их бездарный вождь нанесли смертельное оскорбление, и пальцем не пошевелили, чтобы помочь им.

Погубив свою армию и чуть было не погибнув сам, Джон понял, что провалил задание отца. Узнав о бесславном конце экспедиции, Генрих II назначил вице-регентом Ирландии Джона де Курси, а сыну велел возвращаться в Англию. 17 декабря принц Джон высадился на английском берегу, погубив свою репутацию и оставив в Ирландии Джеральда Уэльского. Последний пробыл там до Пасхи, собирая материал для книги, которую он задумал написать, под названием «Топография Ирландии».

Пока младший сын демонстрировал свою полную неспособность к управлению, Генрих, прибывший 16 апреля в Нормандию, снова решил подчинить себе старшего сына. Он понял, что совершил большую ошибку, короновав молодого Генриха короной Англии; теперь он впал в другую крайность, лишив своего наследника, Ричарда, всех его земель. Наверное, он руководствовался излюбленным высказыванием своей матери-императрицы: «Если у необученного ястреба постоянно забирать мясо и прятать его, он станет покорным и будет всегда возвращаться к своему хозяину»^[418].

В конце апреля Генрих II приказал королеве Элеоноре в сопровождении герцога Саксонского явиться к нему в Нормандию. Когда королева впервые после 1174 года пересекла пролив, «король сразу же приказал своему сыну Ричарду безо всякого промедления отдать Пуату, со всеми его принадлежностями, королеве Элеоноре, своей матери, ибо это было ее наследство». Генрих II нашел-таки способ заставить Ричарда отдать Пуату мирным путем, без войны. Ричард и его мать всегда крепко любили друг друга. Он держал герцогство от ее имени и отдал его ей без звука.

Ричард был поражен и глубоко уязвлен поступком отца, лишившим его герцогства. Это не могло быть наказанием, ибо король, как показалось Ричарду, смирился с его отказом отдать Аквитанию Джону, поскольку в начале года отослал его в Пуату. Не думал же отец, что Ричард не справляется с управлением, ведь ему одному удавалось держать в узде эту мятежную область? Более того, в прошлом году Ричард бок о бок с отцом сражался под стенами Лиможа, когда братья предали отца и хотели его погубить! И в награду за это он был лишен Аквитании!

«И тогда укрощенный сын остался с отцом»^[419]. Генрих ликовал – он забрал у ястреба мясо, и тот вернулся и покорно уселся ему на руку.

Глава 19
Ричард, герцог Аквитании, 1186–1187

Генрих II постоянно обещал королю Франции, что будет выплачивать ежегодное пособие овдовевшей королеве Маргарите и женит Ричарда на Алисе. Он по-прежнему держал Алису при себе, а о женитьбе речь и не заходила. Более того, он, по-видимому, не выплатил Маргарите ни единого пенни. Филипп постоянно напоминал Генриху о его обещаниях. 10 марта 1186 года короли Англии и Франции, граф Фландрский и королева Маргарита встретились в Жизоре. Генрих еще раз пообещал выплачивать своей невестке 2700 английских фунтов в год и устроить свадьбу Ричарда и Алисы без промедления.

Филипп, в свою очередь, согласился отдать Жизор Генриху и его наследникам и никогда больше не предъявлять на него никаких прав^[420].

К этому времени стало ясно, что только Ричард способен поддерживать в Аквитании порядок, ибо, как только он ее покинул, граф Раймонд Тулузский воспользовался этим и захватил Керси, расположенный севернее его графства, а люди, которым Генрих II поручил управлять Аквитанией, ничего не могли с этим поделать. Не вернув сыну ни титулов, ни земель, Генрих дал ему «бесконечную сумму денег» и послал усмирять Раймонда. Ричард, отчаянно проскучавший в Нормандии целый год, обрадовался возможности навести порядок в Аквитании, собрал войско и поспешил на юг.

Успокоив Филиппа обещаниями и поручив Ричарду заняться своим любимым делом, Генрих II отплыл из Барфлёра и 27 апреля высадился в Саутгемптоне. С ним уехала и королева Элеонора; давно уже миновали те дни, когда он в свое отсутствие доверял ей управление Аквитанией. С ними вместе вернулась в Англию их внучка Матильда. Ее отцу, герцогу Саксонскому, с помощью Генриха II удалось убедить императора отменить приказ об изгнании. Впрочем, изо всех его обширных владений ему был возвращен лишь Брунсвик. Прошлой осенью герцог Саксонский вернулся на родину, оставив в Англии жену и детей.

В Англии в то время семь епархий не имели епископов. Сразу же после своего возвращения Генрих собрал представителей духовенства для выборов. В Линкольнской епархии пост епископа оставался вакантным с 1166 года, когда умер Роберт Чезни, за исключением того времени, когда его ненадолго занял Уолтер Кутанс, ставший вскоре архиепископом Руанским. Жители Линкольна уже боялись, что их епархия (самая крупная в Англии) обречена на исчезновение, поскольку основная часть Линкольнского собора лежала в развалинах, а епископа в ней не было уже почти двадцать лет.

24 мая, на совете в Айншеме, неподалеку от Оксфорда, каноники Линкольна представили королю три кандидатуры: Герберта, архидьякона Кентерберийского, незаконнорожденного сына Ричарда Илчестерского, епископа Винчестера; Ричарда, королевского казначея и сына епископа Найгеля из Или; и Годфри Люси, одного из королевских юстициариев.

К глубочайшему изумлению каноников, Генрих отверг все эти кандидатуры. Он заявил, что все эти люди «уже достаточно богаты, поэтому он никогда не отдаст епархию ни из милости, ни кому-нибудь из своих родственников, ни по чьему-нибудь совету или просьбе, ни за деньги, а только тому, кого изберет сам Господь». В данном случае, объявил он, Господь избрал Хью, настоятеля маленького картезианского монастыря, основанного королем в Витеме. И Генрих II заставил каноников избрать своим епископом Хью^[421].

Узнав об этом, тот преисполнился ужасом, но быстро сообразил, что надо делать. Хью отправил королю письмо, в котором писал, что выборы епископов должны проводиться не в королевском дворце или на совете епископов, а в палате капитула при соборе. А так как он был избран не там, где нужно, то от должности епископа он отказывается. Однако Генрих II послал каноников назад в Линкольн и приказал им избрать Хью там, где следовало. Получив известие о своем вторичном избрании, Хью ответил, что он дал обет во всем подчиняться настоятелю Шартрского аббатства и покинет Витем только по его приказу. Тогда король послал письма аббату с просьбой отпустить Хью со службы^[422].

Примерно в это же время в Англию прибыли посланцы венгерского короля Белы III, который просил отдать ему в жены внучку Генриха II Матильду. Но английский монарх уже обещал ее Вильяму, королю Шотландии, если, конечно, папа даст разрешение на их брак, к тому же он не хотел посылать девочку в такую далекую страну и отдавать ее в жены неизвестному королю. Однако он увидел в предложении Белы возможность избавиться от постоянных жалоб короля Филиппа. Он предложил венгерскому посольству отправиться в Париж и повидаться с французским королем, который имел очень красивую сестру, вдову старшего сына Генриха. Филипп с радостью согласился отдать Маргариту за венгерского короля, и 24 августа она уехала в Венгрию, в такую даль, что Генрих не сомневался, что больше никогда не услышит ее требований вернуть ее приданое или выплатить пособие, которое он ей обещал^[423].

Папа отказался дать разрешение на брак Матильды и короля Вильяма. Когда тот приехал в Лондон, Генрих II с большим сожалением сообщил ему, что их свадьба не состоится. Но он не хотел терять такого союзника и предложил ему жениться на Эрменгарде, дочери виконта Ричарда Бомона, сына Констанции, внебрачной дочери Генриха I. Вильям согласился, и Генрих отправил к виконту гонцов, которые должны были сообщить ему о том, какую блестящую партию он составил его дочери^[424].

В августе король получил известие о том, что 25 июля ирландцы убили Хью Лейси. Он очень обрадовался этому, ибо Джон, которому он безоговорочно доверял, сумел раздуть подозрения отца по отношению к Лейси и свалить на него всю вину за свой провал в Ирландии, заявив, что тот «помешал ирландским князьям прислать ему дань и заложников»^[425]. Джон так убедительно лгал, что Генрих, так и не сумевший понять, что представляет собой его младший сын, решил снова послать его в Ирландию и отдать ему обширные владения Хью в Мите^[426].

Но прежде чем Джон сумел наломать новых дров, Генрих II получил известия, которые заставили его отказаться от посылки сына в Ирландию. Джефри Бретонский, обозленный трепкой, которую задал ему Ричард, явился к королю Филиппу, совершил перед ним оммаж за Бретань и, опираясь на его поддержку, начал вынашивать планы завоевания Нормандии. Филипп сделал его сенешалем Франции – эту должность занимал когда-то молодой Генрих – и начал обхаживать его, надеясь с его помощью сокрушить короля Генриха II.

Джефри, как и его брат Генрих, обожал «эти презренные ярмарки, называемые турнирами». Во время одного из турниров в Париже несколько рыцарей опрокинули наземь коня Джефри и его самого и набросились на него. Он отказался уступить им, и «его затоптали копытами коней, и вышеупомянутые рыцари нанесли ему столько ударов, что он вскоре скончался». Джефри умер 19 августа 1186 года. Филипп велел похоронить его перед алтарем собора Парижской Богоматери и, если верить Джеральду Уэльскому, так сильно горевал, что его еле удержали от того, чтобы прыгнуть в могилу^[427].

У Генриха II осталось теперь только двое сыновей, и он считал Джона таким бесценным сокровищем, что посылать его в Ирландию не рискнул. С тех пор он всегда старался держать его при себе.

В начале сентября в Англию приехал виконт Бомон со своей дочерью. Генрих, желая успокоить короля Шотландии, который не смог жениться на Матильде, постарался отпраздновать его свадьбу как можно пышнее. Он собрал в Вудстоке своих епископов и баронов, где 5 сентября архиепископ Болдуин Кентерберийский обвенчал Вильяма и Эрменгарду. Генрих отдал за невестой в приданое Эдинбургский замок, который перешел в его руки после восстания Вильяма. Он даже выехал из своего собственного дворца, чтобы новобрачным устроили там свадебный пир, для которого английский король закупил все необходимое.

А тем временем настоятель Большого Шартрезского монастыря приказал Хью занять пост епископа Линкольнского. Как избранный епископ Хью получил вызов на Большой совет в Мальборо. Несколько каноников Линкольнского собора приехали к нему в Витем, желая сопроводить его на совет, где должно было состояться его рукоположение, а потом и утверждение в должности епископа. Почтенные каноники, как и полагалось по их положению, облачились в роскошные одежды и приехали на конях, попоны которых сверкали золотом. Но к их ужасу, новый епископ в своей картезианской рясе из грубой шерсти взобрался на убогую клячу и уселся в самое обычное седло, а весь свой багаж, состоявший из поношенного плаща из овчины, похожий на те, что носят крестьяне, привязал сзади.

Таблица IX. Брак Шотландского короля

Всю дорогу священники умоляли Хью перебросить этот сверток хотя бы на одну из вьючных лошадей, которые везли их богатые одежды, но он делал вид, что не слышит их. Наконец, на подъезде к Мальборо, где король, епископы и бароны собрались на торжественное собрание, спутники Хью изловчились и перерезали веревки, которыми его плащ был привязан к седлу, и освободили епископа от груза, позорящего их в глазах короля и прелатов^[428].

После окончания совета в Мальборо король и епископы отправились в Лондон, где 21 сентября архиепископ Болдуин рукоположил Хью в епископы Линкольнские. Увидев, что у того нет буквально ничего, кроме рясы, король приказал снабдить его богатым платьем, а также золотыми и серебряными сосудами, что обошлось ему в 23 фунта 6 шиллингов и 8 пенсов^[429]. После этого Хью принял во владение развалины своего собора. Он был возведен на престол 20-го числа Гербертом, архидьяконом Кентерберийским, который имел право возводить в должность епископов южной провинции. Когда же Герберт потребовал от нового епископа обычных даров, Хью ответил: «Я заплачу за мой собор столько же, сколько я заплатил за свое избрание, и ни пенни больше»^[430].

В отчетах казначейства за этот год мы находим единственное упоминание о последнем вкладе Генриха в судебное законодательство. Предыдущие ассизы, такие как «Новел диссейсин» и «Покойный предок», были посвящены спорам, которые касались вопросов землевладения. Их главная цель заключалась в том, чтобы заменить испытание поединком между обвинителем и обвиняемым на показания добропорядочных людей, давших присягу говорить только правду, которые хорошо знали обоих. Эта практика оказалась такой эффективной и справедливой, что Генрих в течение 1186 года решил распространить ее на все споры, касающиеся земель. Это не было еще судом присяжных в той форме, в какой мы его знаем, но король сделал огромный шаг в этом направлении. Великая ассиза, как ее впервые назвали в отчетах казначейства за этот год, требовала, чтобы группа законопослушных людей, принесших присягу, давала показания по делу, которое слушается в суде, перед королевским юстициарием. Выслушав их, он и выносил свой приговор. За эту процедуру приходилось платить, как и за все дела, слушавшиеся в королевском суде, поэтому имена тех, кто искал там справедливости, попали в отчеты казначейства^[431].

После смерти Джефри король Франции Филипп уже не мог использовать его для организации новых мятежей в Бретани и Нормандии, однако он вскоре нашел новый повод для жалоб на Генриха. Теперь он требовал уже не только выдать замуж за Ричарда свою сестру Алису, но и заявил, чтобы ему, как сюзерену Джефри, отдали под опеку маленькую дочь графа Элеонору и до ее замужества всю Бретань. Он также потребовал, чтобы Ричард, изгнавший графа Раймонда Тулузского из Керси, прекратил воевать с его вассалом. Если тот не сделает этого, заявил Филипп, то в ответ он вторгнется в Нормандию.

Ситуация сложилась настолько серьезная, что Генрих отправил посольство, возглавляемое тремя самыми важными и опытными людьми в королевстве: Раннульфом Гленвилем, главным юстициарием страны, Вильямом Мандевилем, графом Эссексом, и Уолтером Кутансом, архиепископом Руанским, которые должны были успокоить Филиппа. С огромным трудом им удалось уговорить французского короля согласиться на перемирие до 11 января 1187 года^[432].

Король и его сын Джон встретили Рождество в Гилфорде. На следующий день Генриху сообщили, что в Англию прибыли два папских легата. Он посылал Хью Нонанта, вновь избранного епископа Ковентри, к новому папе, Урбану III, который 1 декабря 1185 года взошел на апостольский престол взамен умершего Луция III. Хью Нонант отвез ему просьбу короля разрешить возвести его сына Джона на ирландский престол. Урбан не только даровал свое разрешение, но и послал с кардиналом Октавианом золотую корону, украшенную павлиньими перьями, для коронации принца. Король встречал легатов торжественной процессией в Вестминстерском аббатстве 1 января 1187 года. Он с благодарностью принял павлинью корону, но обстановка во Франции стала настолько опасной, что коронацию Джона решено было отложить до более подходящего момента^[433].

Генриху и его советникам стало ясно, что только его присутствие в Нормандии заставит Филиппа хранить мир. Генрих II послал туда Джона, а сам принялся набирать отряд рыцарей и солдат, которые должны были сопровождать его туда. 17 февраля он высадился в нормандском порту, и около 25 марта они с Филиппом начали готовиться к переговорам, которые должны были начаться 5 апреля. А тем временем 29 марта, в день Пасхи, вдова Джефри, Констанция Бретонская, родила сына. Король приказал, чтобы его назвали Генрихом в честь его, но бретонцы, обезумевшие от радости и надежды, что этот мальчик освободит их от власти ненавистных нормандцев, «торжественно поклялись» окрестить его Артуром, в честь их национального героя. Позже в этом году Генрих отдал Констанцию в жены Раннульфу Блондвилю, молодому графу Честерскому^[434].

Рождение ребенка не изменило намерений Филиппа, хуже того, он, встретившись с Генрихом близ Нонанкура, включил в свои требования отдать под его опеку и Артура. Генрих не согласился с этим; вернее, Филипп не желал больше покупаться на обещания Генриха, которые тот вовсе не собирался исполнять; обе стороны стали готовиться к войне. У Генриха было двести пятьдесят пеших сержантов, пятьдесят два – конных и три «командира этих самых сержантов», которых ему прислали из болот Уэльса^[435].

Около 17 мая Генрих разделил свое войско на четыре армии. Одну он поставил под командование Ричарда, другую – Джона, третью – Вильяма Мандевиля и четвертую – своего канцлера и внебрачного сына Джефри. Ричард и Джон поспешили в Шатору, чтобы отразить нападение Филиппа на Берри. Как и предвидел Ричард, французский король нанес свой первый удар по этой провинции и осадил город Берри. Ричард и Джон послали гонцов к отцу, и он с огромным войском пришел к ним на помощь. Филипп отказался от осады города и приготовился к открытой войне. Это был исключительный случай, ибо в Средние века война состояла в основном из осад и отдельных стычек.

Пока обе армии стояли друг напротив друга, к Ричарду приехал его кузен, граф Филипп Фландрский, и напомнил ему о том, что все земли, которые он надеется получить после смерти отца, за исключением Англии, находятся во владении его сюзерена Филиппа, с которым он готовится вступить в битву.

«Милорд граф, – сказал Филипп, – мне и многим другим кажется, что ты совершаешь большую глупость и не прислушиваешься к добрым советам, придя сюда во главе армии, чтобы сразиться с твоим господином, королем Франции, от которого ты получил много подарков и надеешься получить еще больше. Как и почему он будет считать тебя своим другом и почему он должен будет одаривать тебя милостями, которых ты станешь от него ждать? Не надо презирать его из-за того, что он слишком молод. Он молод годами, но стар своей мудростью, упорен и настойчив в своих делах, никогда не забывает зла и всегда помнит об оказанных ему услугах. Поверь же тем, кто опытнее тебя. Я когда-то воевал с ним и затратил на это уйму денег, а теперь я об этом жалею. Как было бы чудесно и выгодно для тебя, если бы ты пользовался доброй волей и милостью своего господина!»

Ричард, прекрасно все это понимая, ответил так: «Если бы мне, как и полагается, была дарована милость моего господина, я бы пешком дошел до самого Иерусалима!»

«Тебе не надо идти туда пешком, – ответил граф Филипп. – Король Франции рядом, и тебе не надо ходить к нему, пешком или как-нибудь еще. Явись к нему в своих доспехах, верхом на коне с красивой попоной, и ты без труда завоюешь милость своего господина, ибо того желает Господь!»

Ричард прошел сквозь ряды французской армии, побеседовал наедине с королем Филиппом и вернулся к своим рыцарям. Не зная, каковы были результаты этой встречи, Генрих, «подозревая не мир, а предательство», пригласил к себе нескольких представителей французской знати. Дела его шли плохо, и он это знал. Никто уже не верил его обещаниям, которые он никогда не выполнял, и он хорошо понимал, что сам поставил себя в такое положение, когда война, самая настоящая, а не простая стычка на границе или легкая осада, стала совершенно неизбежной. Он не являлся талантливым полководцем, и его главной целью было любыми средствами избегать боя. Теперь он искал способ выпутаться из сложившейся ситуации и решил прибегнуть к уловке, на которую в свое время попался отец Филиппа.

Когда к нему явились архиепископ Реймсский, граф Теобальд Блуаский, граф Фландрский, граф Роберт де Дрё и несколько других аристократов, он сказал: «Мои господа, друзья и родственники! Признаюсь вам, что я грешник и до нынешнего дня вел жизнь, дурную во многих отношениях. Но теперь я решил исправить свою жизнь и свои ошибки и, пока у меня еще есть время, хочу помириться с Богом. У меня есть деньги и люди, и я отправлюсь воевать против язычников, если это придется по душе моему господину, королю Франции. Поэтому я прошу вас убедить моего господина от моего имени даровать мне два года перемирия. Если же он мне его не даст, то, вне всякого сомнения, Бог спросит его, почему он отказался помочь мне спасти свою душу. И вам тоже придется держать перед ним ответ, если вы не передадите мою просьбу королю».

И при мысли о том, до какого унижения он дошел, король разразился слезами.

Когда графы передали слова Генриха Филиппу, тот громко рассмеялся и спросил: «И вы ему поверили?» Приняв крест, Генрих уже столько раз обещал отправиться в Иерусалим, так что Филипп воспринял его новое обещание как глупую шутку. Неужели эти люди не понимают, что он опять решил всех одурачить?

Графы признались, что в искренность Генриха не верят, но им очень хотелось предотвратить войну, от которой никому не будет добра. «Он умолял нас передать тебе свою просьбу, и мы советуем тебе сделать так, как он просит, – ответили они, и Филипп согласился.

Однако когда они возвратились к английскому королю, то обнаружили, что он уже изменил свое намерение. Генрих начал понимать, что Филиппа, в отличие от его отца, короля Людовика, нельзя будет бесконечно водить за нос пустыми обещаниями. И если Филипп дарует ему перемирие при условии, что он отправится в Крестовый поход, то можно быть уверенным, что он не успокоится до тех пор, пока не заставит Генриха выполнить свое обещание. А отправиться в Святую землю для английского монарха было все равно что отказаться от своей короны. И он сообщил послам, что не хочет больше заключать перемирие, о котором он только что просил Филиппа. С большим сожалением они сообщили об этом королю Франции, который обрадовался, что Генрих отказался, – он жаждал битвы, а это говорило о том, что он не сомневался в своей победе. И на следующий день, рано утром, он выстроил свои полки в боевом порядке.

Узнав об этом, Генрих пришел в отчаяние; его охватил ужас при мысли о том, что решающая битва, которой ему удавалось избегать более тридцати лет, стала неизбежной. И тогда он вызвал к себе Ричарда. «Что нам делать? – спросил он. – Что ты мне посоветуешь?»

«Какой же я могу дать тебе совет, если вчера ты отказался от перемирия, о котором просил и которое было тебе даровано? Теперь мы уже не можем просить о перемирии, не рискуя навлечь на себя несмываемый позор!»

Но, увидев, что отец совсем растерялся, Ричард смирил свою гордость и сказал: «Хотя это и постыдное дело, милорд отец, я пойду к нашему повелителю королю, если ты этого хочешь, и попытаюсь убедить его даровать нам перемирие, о котором ты просил вчера».

Зажав в кулак самолюбие и гордость, Ричард пересек линии французской армии, отдал Филиппу свой меч, встал перед ним на колени и смиренно попросил о перемирии. Он обещал, что если его отец каким-нибудь образом его нарушит, то он сам явится в Париж и предстанет перед судом Филиппа. Посовещавшись со своей знатью, король Франции с большой неохотой пообещал Ричарду заключить перемирие. Обе армии, радуясь, вернулись к себе домой. Филипп увез с собой в Париж герцога Аквитанского, якобы для того, чтобы продемонстрировать всем согласие, воцарившееся между ними, но, скорее всего, для того, чтобы держать его в качестве заложника^[436].

Пока Ричард гостил в Париже, Филипп «долгое время оказывал ему такие почести, что ежедневно они ели за одним столом из одной тарелки, а ночью укладывались спать в одной постели. И король Франции любил его, как свою собственную душу, и они так сильно любили друг друга, что, видя всю силу любви, связывавшей их, господин король Англии терялся в догадках, что же это такое»^[437]. Генрих даже отложил свое возвращение в Англию, желая увидеть, к чему приведет их неожиданная близость^[438].

Заполучив к себе в гости герцога Аквитанского, хитроумный Филипп решил попытаться превратить его в наследника молодого Генриха и Джефри и подтолкнуть к мятежу против отца, чтобы лишить того власти и забрать себе все его земли во Франции. Этот план отец Филиппа составил уже более двадцати лет назад. Поэтому французский король показал Ричарду письмо, которое прислал ему Генрих перед встречей в Шатору, предлагая свои условия мира. Одним из этих условий был брак Джона и Алисы, с которой герцог был обручен уже восемнадцать лет. Генрих обещал отдать молодоженам все свои земли, за исключением Англии и Нормандии^[439].

Ричард не проявлял никакого интереса к Алисе, и, возможно, ему было совершенно безразлично, за кого она выйдет замуж. Но, узнав, что отец собирается лишить его наследства, о чем он давно подозревал, он просто затрясся от ярости. Генрих посылал гонца за гонцом, призывая его к себе. Но герцог, убедившись в предательстве отца, уехал в Шинон, захватил там казну и, бежав в свое любимое Пуату, принялся вооружать свои замки.

Генрих продолжал слать к нему гонцов, уверяя в своей любви и добрых намерениях и обещая выполнить все его просьбы. Ричарду всегда было трудно поверить, что остальные люди не такие прямодушные, как он. В конце концов он решил, что его подозрения по отношению к отцу лишены всякого основания. А когда он уступал, то уступал от всего сердца. Он встретился с отцом в Анжере, «где сын стал послушен своему отцу и на глазах у многих поклялся ему в верности против всех людей, положив руку на Евангелие. Он поклялся также во всем слушаться советов отца»^[440].

Осенью до Западной Европы дошли известия о несчастьях, постигших Святую землю. Еще до того, как патриарх Гераклиус вернулся из своей неудачной поездки в Англию, в марте 1185 года смерть избавила короля Балдуина IV от мук. Ему наследовал Балдуин V, восьмилетний сын его сестры Сибиллы и Вильяма Монферратского. Но в августе 1186 года этот болезненный мальчик умер, и Сибилла передала корону своему второму мужу, Ги де Лузиньяну.

4 июля 1187 года Саладин при Хаттине разгромил христианскую армию и захватил не только короля Ги, но и самую почитаемую реликвию христианского мира – Истинный крест. Говорят, что папа Урбан III, узнав об этом, 20 октября умер с горя. Два дня спустя его канцлер, кардинал Альберт, который в Авранше снял с Генриха проклятие, был избран новым папой под именем Григорий VIII. Он пробыл понтификом менее двух месяцев и 17 декабря умер, а 19 декабря на папский престол взошел кардинал Паоло Сколари, приняв имя Климент III^[441].

Ричард получил известие обо всех этих бедах в один из вечеров в начале ноября. На следующий день рано утром он принял крест из рук епископа Турского Варфоломея^[442]. Это было не пустое обещание отправиться в Святую землю, какие его отец раздавал направо и налево; с того дня жизнь Ричарда потекла совсем по другому руслу. До этого у него была одна забота – как можно лучше управлять своим герцогством и, по мере сил, срывать все отцовские планы в отношении себя; с тех пор он дал клятву, что будет сражаться, но не с мятежными баронами, а с самим Саладином.

Узнав о том, что Ричард принял крест, Генрих пришел в ужас и четыре дня не прикасался к делам^[443]. Поспешное решение сына грозило погубить все, что он создавал в течение стольких лет. Ведь прежде чем Ричард отправится в свое опасное путешествие, нужно будет уладить множество вопросов: кто станет наследником трона; какие земли будут входить в империю Генриха на момент его смерти; что делать с Алисой и какой линии поведения придерживаться в отношениях с королем Филиппом.

Генрих провел Рождественскую курию в Кане, а потом отправился в Барфлёр, собираясь отплыть в Англию. Наверное, он надеялся, что все эти сложные вопросы решатся сами собой. Но в Англию он не попал; ему сообщили, что Филипп собрал армию и собирается напасть на Нормандию и опустошить ее, чтобы заставить Генриха сдать ему Жизор или безо всякого промедления выдать Алису замуж за Ричарда^[444].

22 января оба короля встретились в Жизоре для переговоров. Но не успели они приступить к обсуждению волновавших их вопросов, как в Жизор приехал архиепископ Тирский, который сообщил им, что 2 октября 1187 года Иерусалим был захвачен неверными. Узнав об этом, короли поняли, что не смогут спокойно сидеть и обсуждать свои ссоры, которые на фоне такого несчастья показались им мелкими и незначительными. Генрих и Филипп приняли из рук архиепископа крест. Их примеру последовали герцог Бургундский, графы Фландрии и Блуа, архиепископы Руана и Реймса и почти все присутствовавшие при этом дворяне^[445]. Генрих попал в ловушку и вынужден был принять решение, которого он так долго избегал. У него не было никакого желания идти в поход, но он не смог бы называть себя христианином, если бы стоял в стороне, когда Филипп и другие клялись освободить Святую землю.

Генрих и Филипп договорились отправиться в Крестовый поход на Пасху 1189 года и для оплаты расходов наложить на всех своих подданных налог в размере десятой части всего их имущества. Английскому и французскому королям было вполне достаточно того, что они обещали начать поход через год после Пасхи. Все, кто хорошо их знал, прекрасно понимали, что это означает какое-то неопределенное время в будущем или вообще никогда. Ричард же, дав клятву, отступать не собирался и хотел как можно скорее отправиться в путь, то есть летом того же года.

Однако прежде, чем покинуть Аквитанию, ему надо было решить две проблемы. Прежде всего, нужно было раздобыть денег. Кроме того, он был старшим сыном короля, которому шел уже пятьдесят пятый год (что считалось весьма преклонным возрастом в те времена), и как сын короля, который неоднократно, по необъяснимым причинам, упорно отказывался назвать имя своего преемника, Ричард должен был урегулировать вопрос о своем наследстве. Без этого он не мог отправиться в поход на край света, оставив дома отца с младшим сыном, которому Генрих всегда демонстрировал явное и совершенно необъяснимое предпочтение.

Ричард попросил отца ссудить ему денег под залог своего герцогства или разрешить занять нужную сумму у того, кто верен королю и ему самому, опять же под залог Аквитании. Кроме того, он попросил, «поскольку собирался отправиться в дальнее и опасное путешествие и опасался, как бы его долгое отсутствие не стало причиной злостных махинаций с его собственностью», разрешить ему принять клятву верности от вассалов отца, английских и французских, в знак признания его наследственных прав, «помимо тех клятв, которые они приносили его отцу».

«Вместе, мой дражайший сын, – ответил Генрих, – вместе, а не поодиночке, отправимся мы в путь и будем распоряжаться не только деньгами, но и всеми необходимыми для нашего путешествия вещами, как и полагается [отцу и сыну]. Ты не будешь нуждаться ни в чем, что я имею в изобилии, ибо ничто, кроме смерти, которая никого не щадит, не сможет нас разлучить».

Это была конечно же прекрасная речь, но Ричард понял, что получил полный отказ. Ни помогать ему, ни обеспечить его будущее отец не желает. «Получив в ответ на свою просьбу отказ, граф наконец осознал, что отец завидует ему и ненавидит его, и сын покинул отца, душой и телом». Ричард вернулся в Пуату и занялся подготовкой к путешествию, к которому стремился всей душой, а его отец 29 января отбыл в Англию^[446].

Глава 20
Побежденный король, 1188–1189

30 января 1188 года Генрих II высадился в Винчестере и сразу же созвал Большой совет, который состоялся 11 февраля в Геддингтоне, в Нортгемптоншире. Король велел зачитать графам и баронам указ о сборе саладиновой десятины для финансирования его похода в Святую землю. Все священнослужители и светские подданные обязаны были отдать ему десятую часть своих доходов и движимого имущества, исключая лишь необходимую экипировку священника или рыцаря. Людям, которые приняли крест, были обещаны невиданные блага – духовные и материальные. Папа пообещал им полное отпущение грехов, в которых они признаются и раскаются. Король не только освободил их от налогов, но и пообещал всем феодалам, которые отправятся в Крестовый поход, предоставить право использовать десятину, уплаченную их людьми, для своих собственных нужд.

После обнародования указа о десятине архиепископ Болдуин и епископ Гилберт Рочестерский в тот же день принялись «истово проповедовать королю и его принцам слово Божье и животворящую силу креста. Благодаря их проповедям многие священники и светские люди приняли крест»^[447]. Однако было очевидно, что новый Крестовый поход вызвал мало энтузиазма. Вильям из Ньюбурга откровенно заявил, что, хотя многие приняли крест по истинному убеждению, было немало и таких, кто сделал это по приказу короля или для того, чтобы завоевать его милость и предупредить этот приказ. По словам Джеральда Уэльского, Генрих заставил своих друзей и вассалов принять крест уговорами и обещаниями, а врагов – угрозами и силой^[448].

До англичан уже сотню лет доходили рассказы о Святой земле и Крестовых походах, но теперь уже не так просто было сорвать людей с места и отправить туда. Со слов возвратившихся крестоносцев им было хорошо известно, что происходит в Святой земле; они знали, что франки из Отремера ссорятся и дерутся друг с другом гораздо ожесточеннее, чем с сарацинами. И хотя епископы со всех кафедр призывали к спасению Святого креста, самые циничные из слушателей понимали, что их помощь потребовалась лишь для того, чтобы вернуть иерусалимскую корону кучке скандальных франков, которые по духу были ближе к мусульманам, чем к своим братьям-христианам.

Саладинову десятину считали несправедливым побором. Вильям из Ньюбурга писал, что король «никогда еще не облагал таким крупным налогом своих подданных на английской земле или на своих заморских территориях до тех пор, пока не потребовались средства на поход в Иерусалим»^[449]. До этого налоги взимались нерегулярно и зависели от количества феодов, которые держал рыцарь, или от способности городов удовлетворять потребности короля. Новые налоги назначались, по крайней мере в теории, только для того, чтобы покрыть затраты на войну. Идея обложить налогом всех, бедных и богатых, священников и светских людей, и изымать определенную долю из их доходов была совершенно новой и, по всей видимости, принадлежала папе. После того как в Англии ввели всеобщий налог, все последующие короли взимали его с большим энтузиазмом, ибо это был прекрасный способ увеличить доходы казны.

После обнародования указа о десятине король разослал по всей стране своих представителей для сбора денег с бедных слоев населения, а сам занялся более зажиточными подданными:

«Он велел собрать всех богатых людей изо всех городов Англии, а именно двести человек из Лондона и сотню из Йорка, а из других городов – в соответствии с числом их жителей и состоянием. Он велел им предстать перед ним в оговоренное время в указанных местах. Он забрал у них десятую часть их доходов и движимого имущества в соответствии с оценками верных ему людей, которые хорошо знали состояние этих горожан. Тех, кто проявлял недовольство, отправляли в тюрьму и держали в цепях до тех пор, пока они не выплачивали все до последнего фартинга. Так же он поступил и с евреями, жившими на его землях, и положил в свой карман неподдающуюся подсчету сумму»^[450].

Помимо саладиновой десятины, люди были крайне недовольны еще и притеснениями и несправедливостью, связанными с лесным законодательством. Правосудие королевских судов носило подчас двойственный характер, но эти суды хотя бы действовали открыто и в соответствии с общепринятыми нормами юриспруденции. Лесные суды выносили приговоры не по показаниям законопослушных людей, а по приказу лесного юстициария, Джефри Фитц Питера, и его людей. Лесные законы, по общему мнению, были несправедливы и направлены исключительно на охрану королевских охотничьих угодий, а на тяготы, которые упали на плечи жителей лесных районов, никто не хотел обращать внимания. А когда к этому добавились еще и безнаказанность и безответственность лесничих, то люди начали жаловаться, что тирания лесных чиновников сделалась главным злом в стране: «У них насилие считается законом, грабеж – заслугой, справедливость они ненавидят, а невиновность превращают в вину. Ни одному человеку, невзирая на его положение и чин, не избежать их злобы и жестокости, за исключением одного короля»^[451].

Отчеты казначейства заполнены сведениями о штрафах и наказаниях, наложенных Джефри Фиц Питером и его доверенными лицами. Например, в 1188 году в Оксфордшире один человек заплатил 100 фунтов за право выйти из королевской тюрьмы, куда он был брошен за нарушение лесного законодательства, только для того, чтобы предстать перед судом, когда прикажет король^[452].

Заставить человека платить такую огромную сумму не потому, что он был обвинен в том или ином преступлении, а просто для того, чтобы у него появилась возможность предстать перед судом, – это поистине верх несправедливости.

Тем не менее у одного человека хватило мужества воспротивиться главному лесничему, когда Джефри Фиц Питер начал преследовать людей, находившихся под юрисдикцией епископа Линкольнского Хью. Этот бесстрашный человек без ведома короля отлучил Джефри от церкви. И хотя Генрих отменил большинство положений Кларендонских конституций, один пункт он все-таки сохранил – тот, который запрещал священникам, не предупредив его, отлучать от церкви кого-либо из его чиновников или крупных арендаторов. Король, узнав, что сделал его любимый епископ, пришел «в неописуемую ярость».

Вскоре после этого в Линкольне осталась вакантная пребенда^[453], и Генрих послал письмо епископу Хью с просьбой передать ее одному из своих чиновников, но Хью отказался. «Церковные бенефиции, – заявил он, – должны получать не придворные, а священники, которые служат не во дворце, в казначействе или в счетной палате, а в храме, как учит нас Писание. И король должен вознаграждать тех, кто служит его делу; и он должен выдавать преходящие вещи тем, кто занят мирскими делами, и было бы хорошо, если бы он позволил тем, кто борется за царя царей, получить вознаграждение за свои труды и не пытался отобрать у них заслуженные награды».

Когда об этом доложили Генриху, он вызвал епископа Хью к себе. Епископ предстал перед королем и его придворными, когда они сидели кружком на земле на уютной лесной поляне. При его приближении никто не поднялся и, следуя указаниям короля, не ответил на его вежливое приветствие. Хью положил руку на плечо сидящего рядом с королем придворного и занял свое место рядом с Генрихом. Король сделал вид, что не замечает его, и попросил иголку с ниткой. Придворные молча смотрели, как Генрих зашивает грубую повязку на левой руке, которую он порезал. Хью мрачно наблюдал за этим процессом, а потом сказал: «Как ты похож на своих кузенов из Фалеза». И тут Генрих расхохотался; ему было так смешно, что он упал лицом на землю. Успокоившись, он объяснил придворным, что епископ намекает на мать Вильгельма Завоевателя, простую женщину из города Фалеза, который славился своими кожаных дел мастерами.

«А теперь, друг мой, – спросил король, – неужели ты не понимал, что делаешь, когда предал анафеме главного лесничего, не уведомив нас об этом, и не откликнулся на нашу скромную просьбу приехать и объяснить свой поступок или прислать нам пристойное объяснение с нашими гонцами?»

Хью так убедительно объяснил свои действия, что Генрих в конце концов согласился со всеми его доводами. Джефри и его помощники подверглись публичному бичеванию, после чего епископ снял с них проклятие. Джефри, к его чести, до конца своих дней искренне любил святого Хью и занимался его делами как самый близкий друг^[454].

А тем временем приготовления Ричарда к Крестовому походу были прерваны новым преступлением мятежных графов – Эймара Ангулемского, Жоффруа Ранконского и Жоффруа Лузиньяна. Они подняли восстание, предательски убив одного из лучших друзей Ричарда. И Ральф Дицето, и Джеральд Уэльский утверждают, что король Генрих сам тайно инспирировал восстание и послал деньги пуатевинским баронам, а Джеральд Уэльский добавляет, что деньги получил и Раймонд Тулузский. Все это было сделано, чтобы подтолкнуть их к войне с Ричардом и помешать ему отправиться в Крестовый поход^[455].

Ричард оттеснил их в Тайлебург, а затем захватил этот замок и более щестидесяти главных мятежников. Он освободил их только при условии, что они примут крест, поскольку хотел удалить их из страны на время своего отсутствия и обеспечить рыцарями свою армию.

Едва восстание было подавлено, как граф Раймонд Тулузский, возможно по наущению Генриха II, захватил нескольких пуатевинских купцов, проезжавших по его земле. Одних он бросил в тюрьму, других ослепил и кастрировал, а третьих предал смерти. Ричард немедленно собрал армию и вторгся в графство Тулузское, чтобы наказать графа за этот варварский поступок. Он захватил в плен нескольких людей Раймонда и бросил их в тюрьму.

Раймонд ответил захватом двух рыцарей из окружения Генриха, которые проезжали по земле Тулузы, возвращаясь в Англию из паломничества в Компостеллу. По неписаным законам того времени, паломники считались неприкосновенными и имели право беспрепятственно проезжать по территории любой страны. Ричард был взбешен тем, что граф Раймонд нарушил элементарные правила приличия. Он не соглашался обменивать пленников «ни за молитву, ни за деньги» и заявил, что жестоко оскорбил бы Бога и Его святого апостола Иакова Компостелльского, если бы пошел на такой обмен. Уважение к паломникам, заявил он, требует освободить их безо всяких условий.

Король Филипп, узнав о новой вспышке вражды между Ричардом и Раймондом, отправился на юг, надеясь примирить своих вассалов. Он разделял мнение Ричарда, что граф Раймонд повел себя недостойно, и приказал «отпустить паломников не из любви к королю Англии или его сыну графу Ричарду, а из уважения и любви к святому апостолу Иакову».

Раймонд упрямо отказывался сделать это, настаивая, что сначала Ричард должен освободить его людей, «тогда король Франции, увидев, что примирить вышеупомянутых графов он не может, оставил их сгорающими от гнева и смертельной вражды и возвратился во Францию». Ричард подумал, что тем самым Филипп дал ему разрешение начать войну с Раймондом, потому что «тот отказался выполнять условия перемирия и мира, которые заключили король Франции и [король Англии]»^[456].

В любом случае, сгорая от желания привести графа Раймонда к повиновению и освободить себе руки для подготовки к Крестовому походу, Ричард взял Керси, вторгся в пределы графства Тулузского, захватил семнадцать замков и угрожал самому городу Тулузе.

Раймонд обратился за помощью к королю Филиппу, а тот послал гонцов к Генриху II с упреками в адрес его сына. Английский король ответил, «что его сын Ричард действовал без его согласия и ведома, поэтому он не собирается его оправдывать». И хотя Филипп не стал помогать Раймонду, он воспользовался случаем, пока Ричард был занят на юге, и нанес удар по северо-восточной границе Пуату, где оборона герцога была слабее всего. Он взял Иссуден, 16 июня 1188 года захватил Шатору и вскоре стал хозяином всего Берри, за исключением Лоше и нескольких других замков^[457].

Генрих II немедленно послал архиепископа Болдуина и епископа Хью Линкольнского к Филиппу, надеясь приструнить его, но их слова не произвели на него никакого впечатления. Английский монарх понял, что только его присутствие в Нормандии, подкрепленное внушительной армией, произведет впечатление на Филиппа. Он отправил Раннульфа Гленвиля в Уэльс, велев собрать там армию наемников, а впереди себя послал в Нормандию Джона.

Когда он находился в Портсмуте и готовился пересечь Ла-Манш, к нему приехала его родственница, Маргарита Боэн, сестра короля Вильяма и вдова сначала Конана Бретонского, а затем Хамфри Боэна, и предупредила его о растущем недовольстве среди подданных.

«Мой господин, никогда я так не боялась за тебя, как сейчас, – сказала она. – Раньше, когда тебя преследовали несчастья, тебе в делах твоих всегда помогала поддержка твоих подданных, теперь же я с прискорбием замечаю, что они от тебя отвернулись».

Когда король спросил ее, почему это произошло, она ответила, что причиной стала саладинова десятина. Генрих впал в бешенство. «У этих злодеев нет причины проклинать меня! – закричал он. – В будущем, если я вернусь живым, они действительно станут меня проклинать, и не без причины»^[458].

Возможно, это был тот самый день, когда Генрих II узнал от архиепископа Болдуина и епископа Хью, что остановить короля Филиппа им не удалось, и дал волю своему гневу.

«Почему я должен поклоняться Христу? – спросил он ужаснувшихся прелатов. – Почему я должен снисходить до почитания Того, Кто отбирает у меня земную славу и позволяет всем принимать меня за глупого мальчишку?» И он разразился новыми богохульствами, отмел все попытки епископов урезонить его и, вонзив шпоры в бока своему коню, поскакал прочь, словно был не в себе^[459].

Оставив Элеонору в заточении и под строгим присмотром, Генрих II отплыл из Портсмута и 10 июля высадился в Барфлёре, а оттуда отправился в Алансон, чтобы собрать армию^[460]. В отчетах казначейства имеются записи о найме 1695 пехотинцев и 107 всадников из Шропшира, Херефордшира и Глостершира, «которые отправились в Лондон, чтобы присоединиться к армии короля»^[461].

Пока солдаты отца жили в палатках в Нормандии и предавались безделью, совершая время от времени грабительские набеги на французские земли, Ричард отказался от попыток взять Тулузу и поспешил в Берри, которому угрожал Филипп. Тот, однако, всегда воевал с большой осторожностью. Боясь угодить между войсками Генриха, наступавшими с севера, и Ричардом, который шел с юга, Филипп отдал Шатору под командование одного из своих капитанов и отступил на свою территорию^[462].

Когда Ричард подошел к Шатору, часть его гарнизона отсутствовала – она отправилась в грабительский набег. Он отсек ее от войск в замке и устроил ей настоящий разгром. Увидев это, гарнизон крепости совершил вылазку и разгромил отряд Ричарда. Сам герцог был выбит из седла, и только вмешательство «здорового мясника» спасло его от пленения^[463]. Поскольку Филипп ушел из Берри, Ричард решил, что ему лучше присоединиться к своему отцу в Нормандии, чем начинать затяжную осаду Шатору.

Генрих и Филипп были схожи в том, что боялись затрат и опасностей войны и прибегали к ней только тогда, когда все остальные средства достижения цели оказывались тщетны. Ни один не хотел развязывать полномасштабной войны; они предпочитали совершать постоянные набеги на территорию противника, чем устраивать генеральное сражение, и выгадывали небольшие преимущества в бесконечных и бесплодных переговорах.

Английский монарх отправил к французскому монарху архиепископа Уолтера Руанского, епископа Джона Эвре и Вильяма Маршала, которые вернулись из Святой земли еще до того, как началась череда несчастий. Им было велено потребовать от Филиппа возмещения ущерба и передать, что если он этого не сделает, то Генрих II перестанет соблюдать свою клятву верности, превратится в смертельного врага и будет вредить ему, как только сможет, причиняя его землям всяческий ущерб. Король Франции ответил, что не прекратит военных действий, пока в его власти не окажется вся провинция Берри и весь Нормандский Вексен. Ричард, понимая, что этот конфликт может продолжаться до бесконечности, вернулся в Пуату для защиты своих собственных границ, «пообещав своему отцу-королю, что будет служить ему верой и правдой»^[464].

Тем временем оба короля вынуждены были тратить огромные деньги на содержание больших наемных армий, которыми подкрепляли свои требования. Филипп считал своей конечной целью выдворение Генриха из Франции; Генрих II же был намерен удержать то, что имел. С приближением сроков сбора винограда французский монарх распустил часть своей армии и предложил королю Англии договориться о мире. Монархи встретились в Жизоре под большим вязом, под которым с незапамятных времен велись подобные переговоры. Они начались 16 августа 1188 года и продолжались три дня, но договориться им так и не удалось. Когда они расстались, король Франции в ярости приказал спилить этот вяз, чтобы никогда больше под ним не было никаких переговоров.

Вопреки советам многих своих дворян, Филипп все-таки начал войну, если это можно было так назвать. Вскоре соратники французского короля поняли, что она может затянуться до бесконечности, не принося победы ни той ни другой стороне. Граф Фландрии Филипп, граф Блуа Теобальд и многие другие его вассалы сложили оружие и отказались помогать ему в борьбе против другого короля, который был их соратником по Крестовому походу, по крайней мере номинально. Они объявили, что «никогда больше не поднимут оружия против христиан, пока не вернутся из паломничества в Иерусалим». Встревоженный их предательством, Филипп предложил Генриху провести новые переговоры. На этот раз оба монарха встретились 7 октября в Шатильон-сюр-Индре, на границе между Берри и Туренью. Огромные затраты на содержание своих армий и понимание того, что весь христианский мир осуждает длительную вражду между двумя королями, принявшими крест, заставили их быть более сговорчивыми. Они заключили соглашение, согласно которому французский король должен был уступить Берри Ричарду, а тот отдавал земли, захваченные им у Раймонда. Однако под конец Филипп все испортил, потребовав, чтобы Генрих II в доказательство своей верности отдал ему замок Пейси на нормандской границе, между Эвре и Мантом. Король Англии с негодованием отверг это требование.

На обратном пути французский монарх вывел своих наемников из Шатору, пообещав выплатить все причитающиеся им деньги, когда они прибудут в Бурж. Однако, когда они прибыли на территорию, занятую его людьми, Филипп коварно отобрал у наемников лошадей, оружие и деньги и «вышвырнул их голыми и безоружными». Генрих, который к этому времени потратил огромную сумму денег на содержание валлийцев и других наемников, распустил их, поскольку понимал, что король Франции не посмеет сейчас на него напасть.

Ричард, разозленный задержкой и что миновал уже целый год, как он принял крест, а он ни на шаг не приблизился к Иерусалиму, понял, что, пока его отец и Филипп воюют между собой, у него нет никакой надежды отправиться в Крестовый поход. Вторжение французского короля в Берри стало наглядным примером, что может произойти, если он уйдет до того, как будет установлен прочный мир. Причиной возобновления военных действий стало его нападение на Тулузу. Он не сомневался, что оно было оправданно, но все-таки по своей инициативе связался с Филиппом и предложил предстать перед его судом по поводу своей вражды с графом Раймондом. Узнав об этом, Генрих сильно рассердился на сына и отказался дать свое согласие^[465].

И хотя мир нужно было как-то заключать, Ричард не мог отправиться в Святую землю, не будучи уверенным, что не потеряет во время своего отсутствия собственных наследственных земель. Начав переговоры с Филиппом, герцог объяснил своему сюзерену, какие трудности и сомнения его мучили. Если он, в конце концов, унаследует континентальные владения своего отца, то сможет держать их только с разрешения Филиппа, о чем он без всякой утайки и сообщил королю.

Граф Ричард примирился с королем Франции, потому что узнал, что его отец, король Англии, не собирается передавать ему свою корону, которую, по всеобщему мнению, хотел возложить на голову своего младшего сына Джона. Обеспокоенный этим, что совсем неудивительно, Ричард попытался смягчить сердце короля Франции до начала переговоров, надеясь, что, если отец его подведет, он сможет рассчитывать хотя бы на помощь Филиппа^[466].

Намереваясь воплотить в жизнь свои планы и убедить отца в присутствии их сюзерена огласить свои намерения, Ричард организовал переговоры, которые состоялись в Бонмулене подле Монтаня 18 ноября. Филипп предложил, чтобы обе стороны вернули владельцам все, что они захватили с тех пор, как в январе предыдущего года приняли крест. Генрих был готов согласиться с этим, поскольку ему не удалось захватить ничего. Однако герцог Аквитании с негодованием отверг предложение французского монарха. Он согласен был ответить за свои действия перед судом, но не собирался уступать Керси и некоторые другие захваченные им земли. По его словам, несколько других замков стоили ему ежегодно тысячу марок^[467].

Тогда Филипп пообещал вернуть все, что он захватил, и оставить Ричарду все приобретенные им владения, если Генрих II отдаст Алису замуж за Ричарда и заставит своих баронов присягнуть герцогу Аквитанскому как своему наследнику. Король Англии наотрез отказался сделать это. Он заявил, что не отдаст Алису за Ричарда, хотя они помолвлены уже почти двадцать лет, и не принудит своих баронов присягнуть своему сыну^[468].

Трое участников переговоров вели свои дискуссии, как требовал обычай того времени, в окружении тесного круга придворных, которые слышали и оценивали каждое слово. И тогда Ричард попросил своего отца во всеуслышание признать его своим наследником. Генрих отказался.

«Наконец, – сказал Ричард, – я поверил тому, что ранее казалось мне невероятным». Он повернулся к королю Франции, отстегнул от пояса свой меч и, преклонив колени, сложил на груди ладони в жесте вассального подчинения^[469]. Филипп взял руки Ричарда в свои, и тот поклялся ему, что «ради Нормандии и Пуату, Анжу и Мэна, Берри и Тулузы и всех других феодов на этом берегу моря он присягает на верность ему против всех, за исключением верности своему отцу-королю». Взамен Филипп обещал отдать Ричарду Шатору, Иссуден и все другие замки и земли, которые он захватил в Берри.

Генрих II был словно громом поражен, и его хватило только на то, чтобы согласиться на перемирие до следующего января, поскольку пришла зима, «когда наступают холода и французы ненавидят воевать»^[470]. Ричард и Филипп уехали вместе, оставив английского монарха гадать о том, «куда заведет этот незамеченный им заговор».

Для любого, кто хоть немного знал характер Ричарда, было совершенно очевидно, что никто не мог поступать с ним так, как это сделал его отец, не спровоцировав какой-нибудь отчаянный поступок с его стороны. Последние пять лет отец держал его в тисках сомнений, неопределенности и напряжения. Теперь герцогу Аквитанскому исполнилось уже двадцать один год, и он превратился в мужчину, искушенного в делах войны и управления страной, и глупо было бы ожидать, что он согласится и дальше жить в неведении относительно своего будущего. Теперь, когда план лишить своего сына наследства и отдать корону Джону, в чем король наконец открыто признался, стал известен всем, любой человек мог быть уверен, что Ричард будет противиться этому изо всех сил.

Но на короткое время Генрих был защищен перемирием. Он послал канцлера, своего внебрачного сына Джефри, проверить крепости в Анжу, а сам поспешил в Аквитанию. Интересно, что никто из летописцев не написал, где был в это время Джон. После того как он высадился в Нормандии в июле 1188 года, его имя до июня следующего года нигде в летописях не упоминается.

Генрих II отметил Рождество в Сомюре в Анжу. Должно быть, это был очень невеселый праздник, ибо король знал, что многие из его графов и баронов перешли на сторону Ричарда. Бретонцы, ненавидевшие его сильнее, чем все другие подданные, тоже переметнулись к его сыну. Когда 4 января 1189 года срок перемирия истек, Ричард и Филипп «вторглись на земли короля Англии и разорили их, насколько могли»^[471].

Генрих всю зиму проболел и большую часть времени провел в Ле-Мане^[472].

У него образовалась анальная фистула; к марту процесс в ней сильно обострился^[473]. Филипп пригласил его на переговоры, но король был так слаб, что отложил встречу сначала до Сретения Господня, а затем до Пасхи. Тем временем он послал к Ричарду архиепископа Болдуина, велев ему убедить сына вернуться. К этому времени Ричард уже нисколько не сомневался, что отец настроен лишить его наследства, и так хорошо изучил все его хитрости, с помощью которых ему раньше удавалось вернуть его, что не желал больше иметь никаких дел с предателем отцом и отказался даже выслушать архиепископа.

К Пасхе, 18 апреля, Генрих II уже настолько оправился от болезни, что несколько раз встретился с Ричардом и Филиппом между Пасхой и Пятидесятницей, пришедшейся в тот год на 28 мая, проведя с ними серию бесплодных переговоров^[474]. Эти переговоры получили новый импульс с приездом папского легата, кардинала Ананьи, которого Климент III наделил всеми полномочиями и велел, если на это хватит авторитета церкви, положить конец вражде между двумя королями, которая возмущала весь христианский мир и стала главным препятствием для организации нового Крестового похода. Легату удалось убедить Генриха и Филиппа передать свое дело на суд самого кардинала и архиепископов Реймса, Бурга, Руана и Кентербери, пригрозив им отлучением, если они не помирятся и не отправятся в Иерусалим. Чтобы доказать, что это не пустая угроза, кардинал в разных местах приговаривал к отлучению всех тех, кто нарушал мир, не трогая до поры до времени только двух королей.

В конце мая или в начале июня Ричард и Филипп встретились с Генрихом в Ла-Ферте-Бернар, в 25 милях к северо-востоку от Ле-Мана. Они вели переговоры в присутствии легата, четырех архиепископов и множества епископов, графов и баронов с обеих сторон. В качестве условия примирения Филипп потребовал, чтобы Генрих немедленно отдал Алису в жены Ричарду, и дал тому гарантию, что сделает его своим наследником и что Джон примет крест и отправится в Иерусалим с армией крестоносцев. Последнее условие было добавлено для того, чтобы Джон находился под присмотром герцога и не смог, во время его отсутствия, завладеть его королевством. Ричард поддержал требования Филиппа и заявил, что без Джона в Иерусалим не уйдет^[475].

Генрих отказался удовлетворить эти требования и в ответ выдвинул заведомо неприемлемое для Ричарда и Филиппа предложение выдать Алису замуж за Джона, демонстрируя тем самым, что считает своим наследником только его, и никого другого^[476].

Когда Ричард и Филипп с негодованием отвергли это предложение, кардинал Джон обратился к французскому монарху и безо всяких оснований обвинил во всем его, пообещав, если тот не заключит мир на условиях Генриха, наложить интердикт на все его земли. Филипп ответил, что он не боится этого и не собирается подчиняться его требованию. Он заявил, что если король Франции хочет наказать своих неверных, мятежных вассалов за нанесенный ему ущерб и оскорбление, то негоже римской церкви этому мешать. А потом прибавил, что от кардинала воняет стерлингами короля^[477]. Это оскорбление положило конец переговорам.

Генрих возвратился в Ле-Ман, и, сколько бы епископы, бароны и придворные ни пытались убедить его в опасности нынешнего положения и уговорить укрыться в более безопасном месте, он не желал их слушать^[478]. Он пообещал жителям Ле-Мана, что не оставит их, ибо здесь похоронен его отец, сам он родился в этом городе и любит его больше всех других. А тем временем Филипп, почти не встречая сопротивления, шел по провинции Мэн, захватывая все главные крепости на пути к Ле-Ману^[479].

Ричард с Филиппом во главе своей армии появились под Ле-Маном 11 июня и приготовились рано утром штурмовать город. Король Англии, стараясь, как всегда, избежать сражения, поджег один из пригородов, надеясь отвлечь внимание французской армии. Но ветер внезапно переменился и, вместо того чтобы гнать огонь на лагерь французов, поджег сам город^[480]. Французы, увидев, что ворота открыты, ринулись туда.

Генрих с семью сотнями рыцарей бросился бежать. Когда они достигли холма, расположенного в нескольких милях к северу от города, он остановил коня и оглянулся на облако дыма, висевшее над Ле-Маном. «О боже, – воскликнул он, – раз уж Ты в гневе своем отобрал у меня город, который я любил больше всего на свете, желая смутить и опозорить меня, город, где я был рожден и воспитан, город, где похоронен мой отец, город, где покоится святой Юлиан, я отплачу Тебе, отобрав у Тебя то, чем Ты больше всего во мне дорожишь»^[481].

Но Генрих не мог долго предаваться ярости и отчаянию, ибо враги уже гнались за ним по пятам. Отход короля и его небольшой армии, которая отчаянно прорывалась на север, прикрывал Вильям Маршал. Преследование возглавил сам герцог Аквитанский, облаченный в стеганый дублет и стальную каску. Когда он настиг арьергард короля, Маршал повернулся к нему и, опустив копье, бросился на него.

«Во имя Господа, Маршал, – воскликнул Ричард, – не убивай меня! Не бери греха на душу, ведь я безоружен!» – «Пусть тебя убьет дьявол, – ответил Маршал, – а я не стану». Он вогнал копье в коня Ричарда, и тот упал мертвым. Ричард оказался на земле, и преследование прекратилось^[482].

В суматохе бегства из-под Ле-Мана Джон, впервые упомянутый в хронике со времени своего приезда в Нормандию прошлым летом, незаметно исчез. Генриха сопровождали его преданный друг Вильям Мандевиль, граф Эссекса, незаконнорожденный сын Джефри, Вильям Маршал и семьсот рыцарей, которым удалось бежать из Ле-Мана. Погода была настолько жаркой, а погоня так стремительна, что многие рыцари пали по дороге.

После сумасшедшей двадцатимильной гонки они достигли города Фресне-ле-Виконт. Замок был таким маленьким, что большинству из спутников Генриха пришлось разместиться в городе. Джефри собирался остаться вместе с ними, чтобы отразить внезапное нападение, если таковое последует, но отец велел ему быть при себе. После ужина король, охваченный гневом и тревогой, не стал раздеваться на ночь, а бросился в кровать одетым. Когда отец наконец забылся беспокойным сном, Джефри укрыл его своим плащом.

До Алансона, стоявшего на нормандской границе, оставалось всего десять миль. На следующее утро во вторник, 13 июня, советники короля принялись убеждать его прорваться в Нормандию, где он смог бы соединиться со своей армией и послать в Англию за помощью. Но по какой-то непонятной причине Генрих отказался, что и решило его судьбу. Он заявил, что отправится в Анжу, и никто не сумел отговорить его от этого; не помогли никакие мольбы. Эта земля был родиной его семьи, и теперь, преследуемый собственным сыном и королем Франции, под защитой всего лишь горстки преданных друзей, он решил отправиться в Анжу. Он заставил сенешаля Нормандского и графа Эссекского поклясться, что если с ним случится что-нибудь непредвиденное, то они передадут крепости Нормандии только его любимому сыну Джону.

Король велел Джефри принять на себя командование остатками войска и отправил его в Алансон^[483]. Здесь он нашел всех нормандских баронов в сборе, однако те так сильно боялись Филиппа, что не осмелились прийти на помощь своему герцогу. Тем временем Генрих, двигаясь в Анжу, обошел Ле-Ман с запада, поскольку вся территория к востоку от города находилась в руках Филиппа. Король провел ночь на 14 июня в Сент-Сюзанне, в 20 милях к юго-западу от Фресне, но почти не спал, поскольку лихорадочное возбуждение и напряженная гонка вызвали обострение его болезни^[484].

Преследуемый король пробирался лесами, упорно продвигаясь на юг. Его сын Джефри, выполнив свою миссию в Алансоне, присоединился к нему с отрядом отборных рыцарей. Войска Филиппа уже патрулировали все дороги. Генрих, Джефри и их небольшой отряд, пробираясь тайком лесными тропами, достигли Шинона, к югу от Луары. Если лететь по воздуху, то расстояние составило бы всего 120 миль, но окольные пути, которыми они шли, растянулись на все двести.

Прибыв в Шинон, Генрих послал весточку Вильяму Маршалу, велев явиться к нему, взяв с собой только тех, кто воевал под его знаменем, и никого больше^[485]. Король уже не ждал помощи от своего войска; он надеялся только на поддержку немногих преданных друзей.

Но Филипп опередил его. Взяв Ле-Ман и захватив прилегающую к нему местность, он повел свою армию на юг к Туру и овладел всеми замками между этими двумя городами. Филипп и Ричард прибыли в Тур в пятницу 30 июня^[486] и отправили послание английскому монарху с предложением встретиться в Азе-ле-Ридо, лежащем на полпути от Тура до Шинона. В тот день у Генриха случился жестокий приступ лихорадки, и хотя он, по-видимому, все-таки приехал в Азе, но вынужден был сообщить Филиппу, что очень слаб и встретиться с ним не сможет. Однако Ричард и Филипп заявили, что это всего лишь очередная уловка, и отказались поверить в его болезнь.

На следующее утро они расположили свои войска в боевом порядке, собираясь в понедельник атаковать Тур, и английский король оказался отрезанным в Азе.

В воскресенье 2 июля к Генриху прибыли его верные друзья при французском дворе: граф Филипп Фландрский, архиепископ Вильям Реймсский и граф Теобальд Блуаский, которые рассчитывали склонить его к заключению мира. У них не было полномочий вести переговоры от имени короля Франции, который заверил их перед отъездом, что, независимо от результатов переговоров, он намерен на следующий день взять Тур. Они решили попробовать убедить английского монарха в безнадежности его положения и тщетности дальнейшего сопротивления, но тот не стал их слушать^[487].

Самым удивительным в последние дни жизни Генриха было то, что при всех огромных ресурсах своей обширной империи и при том, что его заранее предупредили, он не приложил никаких усилий, чтобы добиться помощи, а его подданные и пальцем не пошевелили, чтобы ему помочь. Этот факт показался авторам английских хроник, Гервасию Кентерберийскому и Роджеру Ховдену, столь постыдным, что один «из уважения к королевскому величию» вообще ничего об этом не сказал, а другой описал сцену смерти короля совсем иначе, чем все другие летописцы.

Подданные английского короля стояли в стороне и смотрели, как король Франции и Ричард разыгрывают последний акт трагедии. Они не пожелали помочь отцу Ричарда, но и самого сына поддерживать тоже не хотели, пока не выяснится, кто станет победителем.

Впрочем, это стало известно очень скоро. В понедельник 3 июля войска Филиппа пошли на штурм Тура. Жаркое сухое лето превратило Луару в ручеек. Французские солдаты перешли ее без труда и приставили к стенам города, в самых уязвимых местах, осадные лестницы.

Утром город пал, и Филипп захватил в плен восемьдесят рыцарей и сотню солдат^[488]. Он хотел показать, если в этом еще была какая-то необходимость, что хозяином положения является он и король Англии находится в его власти. Он велел Генриху без промедления явиться на переговоры, на этот раз в город между Азе и Туром. Они состоялись на следующий день, 4 июля.

Джефри не мог вынести унижения своего отца и попросил освободить его от сопровождения^[489]. Терзаемый болью и лихорадкой, Генрих тем не менее отправился в Баллан, расположенный в 5 милях к юго-западу от Тура, и прибыл туда раньше Ричарда и Филиппа. В Баллане он остановился в доме рыцарей-тамплиеров и пожаловался Вильяму Маршалу, какие страдания причинило ему это путешествие: «Маршал, дорогой мой, я должен поведать тебе о своей боли. Сначала она охватила пальцы моих ног, затем ступни, а потом пронзила и ноги. Теперь боль овладела всем моим телом и подбирается к сердцу. И я уже не чувствую ни тела, ни сердца, ни конечностей». Увидев, что лицо короля сначала покраснело, а потом почернело, Маршал уговорил его улечься в постель.

Когда Ричард и Филипп прибыли на место переговоров, последний спросил, где находится король Англии. Кто-то из спутников Генриха ответил, что он где-то рядом, но так ослаб от болезни, что не может ни сидеть, ни стоять. Услышав это, Ричард заявил, что отец просто притворяется больным. Друзья Генриха убедили его пойти на переговоры, чего бы это ему ни стоило. Король попросил своих спутников посадить его на коня и проводить к месту встречи^[490].

Когда Генрих подъехал, вид его пепельно-серого лица, искаженного от боли, тронул даже холодное сердце французского монарха. Пожалев человека, чьи щедрые и бескорыстные действия вновь и вновь спасали его от последствий ошибок молодости и не позволили разорвать Францию на части, Филипп велел расстелить на земле сложенный в несколько раз плащ и пригласил Генриха сесть на него, чтобы ослабить свою боль. Но тот ответил, что приехал сюда не для того, чтобы рассиживаться, а чтобы выслушать его требования и спросить, почему у него отобрали его земли.

Стоял невыносимо жаркий безветренный день. В небе не было ни облачка. Пока оба короля вели переговоры, вдали раздался удар грома, а за ним – еще один. Генрих II оказался так плох, что его спутникам пришлось поддерживать его в седле, когда ему зачитывали условия договора, навязанные Филиппом^[491]. Эти условия были столь унизительны, что боль, пронзившая сердце Генриха, должно быть, ничуть не уступала той, что раздирала каждую клеточку его тела.

«Генрих, король Англии, полностью подчиняется воле и советам Филиппа, короля Франции, и все, что король Франции пожелает, король Англии исполнит, прилагая все свои силы и безо всяких оговорок» – такими словами начинался договор о мире. Генриху пришлось совершить перед Филиппом оммаж за все свои владения на континенте. Кроме того, он пообещал отдать Алису под присмотр одного из пяти человек, которых выберет Ричард, чтобы, вернувшись из Иерусалима, жениться на ней. Король Англии согласился и на то, чтобы сын принял клятву верности от всех королевских подданных, проживающих по обе стороны пролива Ла-Манш, став, таким образом, законным наследником всех владений королевства.

Чтобы Генрих не вздумал мстить баронам, которые бросили его и ушли к Ричарду, было решено, что все бароны и рыцари вернутся к королю не раньше чем за месяц до отъезда обоих королей и Ричарда в Иерусалим. Генрих, Филипп и Ричард договорились во время ближайшего поста встретиться в Везеле и оттуда уйти в Крестовый поход. Для возмещения затрат на войну английский монарх должен был выплатить французскому 20 тысяч марок.

В заключение, чтобы обеспечить выполнение Генрихом условий договора, все его бароны обязаны были принести клятву, что, в случае их нарушения, они явятся к Ричарду и Филиппу и приложат все усилия, чтобы заставить короля соблюдать договор. В качестве дополнительного доказательства своей преданности Филиппу король Англии должен был отдать ему либо Ле-Ман с Туром и два замка в Анжу, либо три самые мощные крепости на нормандской границе – Жизор, Пейси и Нонанкур^[492].

В довершение всех этих унижений Генрих должен был поцеловать Ричарда в знак примирения. Сделав это, он с негодованием прошептал: «Не дай мне, Боже, умереть раньше, чем я смогу достойно ему отомстить»^[493].

К завершению переговоров английский король был уже не в состоянии сидеть в седле. Его отнесли в Шинон на носилках. Он послал одного из своих придворных, Роджера Мелкаэла, в Тур, велев ему узнать у Филиппа имена баронов, которые его предали и которых он должен был освободить от наказания.

Когда Роджер вернулся со списком, Генрих приказал зачитать его вслух.

«Сэр, да поможет мне Господь! – воскликнул Роджер. – Ибо первым в списке стоит имя графа Джона, твоего сына»^[494].

Генрих II поднялся, превозмогая боль, и воскликнул: «Правда ли, что Джон, сердце мое, покинул меня, Джон, которого я любил больше всех моих сыновей, Джон, ради которого я навлек на себя все эти несчастья?» Откинувшись на подушки, он отвернулся к стене и пробормотал: «А теперь будь что будет; меня уже не волнует ни моя судьба, ни что-нибудь другое»^[495].

Вскоре у него начался жар, и он потерял разум. Иногда он начинал дико кричать от боли и отчаяния. Джефри прижимал голову и плечи отца к своей груди, а один из рыцарей положил распухшие ступни Генриха к себе на колени. Джефри отгонял мух, во множестве летавших вокруг, и старался охладить лицо отца и облегчить его боль. Генрих открыл глаза, взглянул в лицо сына и узнал его.

«Мой дорогой сын, – прошептал он. – Ты всегда выказывал мне всю ту преданность и благодарность, какую должен демонстрировать своему отцу сын. Если Богу будет угодно, чтобы я выздоровел, я вознагражу тебя как лучший из отцов и помещу тебя среди самых великих и могущественных людей моего государства. Но если я умру и не смогу отблагодарить тебя, то пусть тебя вознаградит Бог, поскольку во всех моих деяниях ты показал себя истинным сыном своего отца».

«Я хочу только одного – чтобы ты выздоровел и процветал, отец, – ответил Джефри. – И если Богу будет угодно даровать тебе это, я ни о чем Его больше не попрошу». Он расплакался и с залитым слезами лицом, ничего не видя, покинул комнату, не в силах более слышать душераздирающие крики отца, снова впавшего в безумие.

Весь день в среду король метался в своей постели, то впадая в забытье, то выкрикивая неразборчивые слова о своем горе и унижении, когда наступали минуты просветления и он вспоминал о своем позоре и предательстве близких. В четверг, когда к нему ненадолго вернулось сознание, он снова узнал Джефри, наклонившегося к нему, и почти неразборчиво произнес, что хочет сделать его епископом Винчестерским или, лучше всего, архиепископом Йоркским. Он отправил золотое кольцо с изображением пантеры своему зятю, королю Кастилии Альфонсо, вместе со своим благословением, а другое кольцо с дорогим сапфиром отдал Джефри^[496].

Обычно Генрих II путешествовал в сопровождении своих прелатов, но в последние часы его жизни рядом не оказалось ни одного епископа, который смог бы исповедовать и причастить его перед смертью. С ним осталось лишь несколько самых преданных рыцарей; остальные забрали у него все, что могли, и бежали.

В своей агонии Генрих вновь и вновь выкрикивал: «Позор, позор побежденному королю!» С этими криками он и умер в четверг 6 июля 1189 года^[497]. Его слуги сняли с него все украшения, забрали все деньги и даже одежду, оставив лежать на земле в одной рубашке и исподнем. Таким и нашли короля его рыцари, и один из них, Вильям Триэн, поспешно накрыл его своим легким летним плащом, который с трудом доставал ему до коленей. Так и лежал Генрих Короткая Мантия до тех пор, пока Вильям Маршал не взял дело в свои руки и не подготовил тело короля к погребению^[498].

В расстройстве и смятении друзьям короля с большим трудом удалось облачить его во что-нибудь, соответствующее королевскому сану. Они надели ему на палец кольцо, вложили в руку импровизированный скипетр, повязали на голову старую ленту с золотым шитьем, заменившую ему корону^[499]. На следующий день процессия вышла из Фонтевро. Джефри шел за гробом отца пешком^[500]. У моста через реку Вьенн собрались бедняки со всей округи, ожидавшие милостыни, которую по традиции раздавали на похоронах знати. Вильям Маршал обратился к Стефану Марзаю, сенешалю Анжу: «Сенешаль, у нас должны быть какие-то деньги. Мы несем короля Англии, чья жизнь завершилась. Было бы хорошо воздать ему почести, раздав часть денег всем этим бедным людям, ведь ему самому уже больше ничего не понадобится».

«Дорогой сэр, – ответил Стефан, – у меня нет денег короля».

«Сэр, если у вас нет денег короля, то раздайте свои, ведь у вас их в избытке, и вы скопили их на королевской службе, и только благодаря ему вы давно уже пользуетесь богатством и почетом».

Но Стефан снова ответил, что денег у него нет, и беднякам пришлось уйти ни с чем.

В Фонтевро тело короля было встречено процессией монахинь, которых при жизни он одарил многими милостями. Гроб поставили перед алтарем, и монахини, сменяя друг дружку, пели заупокойную «и молили Господа проявить к королю Генриху свое милосердие»^[501].

Так Генрих II, король Англии, герцог Нормандии, Аквитании, граф Анжу и Мэна, лежал в платье, снятом с чужого плеча, в убогом подобии королевских регалий, оплакиваемый лишь своим побочным сыном, немногими верными друзьями и монахинями в черных покровах. Его империя находилась на грани развала, а амбиции завели его в никуда. Один сын преследовал его до самой смерти, а другой в конце концов предал его.

Далеко от залитых солнцем холмов Анжу лежала его островная земля, где спустя много веков его назовут одним из величайших королей Англии. Его ошибки, его гневливый характер, его жестокость и несправедливость по отношению к жене, сыновьям и подданным будут забыты. Люди будут помнить, что он спас Англию от феодальной анархии и создал сильную и эффективную систему управления, равной которой не было ни в одной стране тогдашнего мира. Эта система держалась на служащих, которые получили соответствующее образование и так хорошо разбирались в вопросах юриспруденции, финансов и управления, что целых десять лет безо всяких проблем руководили жизнью страны, когда королем стал сын Генриха Джон, совершенно не вмешивавшийся в дела управления.

Люди будут помнить, что Генрих II укрепил в Англии королевскую власть с помощью новых законов, которые легли в основу английского законодательства. Несмотря на свое несовершенство, на царившие в ней фаворитизм и коррупцию, на то, что люди часто считали новые законы просто очередным способом выколачивания у них денег, а не средством осуществления правосудия, юридическая система, созданная королем Генрихом, внедрила в умы жителей Англии идею о том, что перед законом все равны. Усвоив эту идею, англичане могли порой поддаваться тирании и несправедливости, но делали это против своей воли и совсем недолго. Жюри, состоявшее из двенадцати законопослушных граждан, которые клялись в том, что будут говорить только правду, в конце концов доказало, что может противостоять любому тирану. Сделав это жюри непременным участником всех судебных процессов в Англии, Генрих II мог считать свою задачу выполненной.

Вильям Маршал сообщил Ричарду о смерти отца. Герцог явился в церковь, где лежало тело Генриха, и безо всяких эмоций посмотрел ему в лицо. «И по выражению его лица никто не смог бы сказать, что он чувствует: радость или печаль, горе, гнев или удовлетворение»^[502], но он вздрогнул от ужаса, увидев, как из ноздрей отца потекли струйки крови. Они текли все время, пока он стоял у гроба, и всем присутствовавшим пришла в голову мысль, что мертвец указывает на своего убийцу. Ричард опустился на колени перед гробом отца, но постоял совсем недолго – за это время нельзя было даже прочитать «Отче наш», а потом сделал Вильяму Маршалу знак следовать за ним. Когда они вышли из церкви, Ричард сказал: «Маршал, дорогой мой сэр, недавно ты пытался убить меня, и, несомненно, сделал бы то, если бы я не отвел твое копье рукой. Ты совершил бы дурной поступок».

Вильям объяснил герцогу, что вовсе не собирался его убивать: «Если бы я хотел погубить тебя, я убил бы тебя с такой же легкостью, как и твоего коня. Да, я сразил твоего коня и не считаю это дурным поступком и не жалею об этом».

Ричард тут же простил его, как простил и возвысил всех тех, кто остался верен его отцу. На следующий день Генриха II похоронили в Фонтевро; панихиду отслужил архиепископ Турский Варфоломей. После этого Ричард отправил Вильяма Маршала в Англию «охранять его владения и вести его дела».

И первое, что сделал Маршал, – это освободил из Винчестерской тюрьмы королеву Элеонору^[503].

Королева Элеонора вышла из тюрьмы, где провела долгие годы, и, собрав придворных, объехала выбранные ею города и замки. Она велела выпустить из заточения всех томившихся там узников, поскольку на своем опыте узнала, «как тягостно для людей пребывание в тюрьме и как приятно освежает душу освобождение»^[504].

Примечания

1

Пул А. Л. От Книги Судного дня до Великой хартии вольности. Оксфорд, 1951. С. 36.

(обратно)

2

Корбетт В. Дж. Развитие герцогства Нормандия и Нормандское завоевание Англии // Кембриджская история Средневековья. Кембридж, 1929. Т. V. С. 508.

(обратно)

3

Анналы Винтония // Монастырские анналы / Под ред. Х. Р Луарда // Материалы судебных архивов: В 5 т. 1864–1869. Т. 2. С. 13.

(обратно)

4

Симпсон А. У. Введение в историю земельного законодательства. Оксфорд, 1961. С. 1.

(обратно)

5

Вильям из Малмсбери. Новая история / Под ред. К. Р. Поттера // Средневековые тексты Нельсона. 1955. С. 3–4.

(обратно)

6

Хантингдон Г. История Англии / Под ред. Т. Арнольда // Материалы судебных архивов. 1879. С. 252.

(обратно)

7

Хроника, составленная в Питерборо / Под ред. С. Кларк // Оксфордские английские монографии. Оксфорд, 1958. С. 54.

(обратно)

8

Деяния Стефана / Под ред. К. Р. Поттера // Средневековые тексты Нельсона. 1955. С. 2–4.

(обратно)

9

Вильям из Малмсбери. Указ. соч. С. 15–16.

(обратно)

10

Вильям из Малмсбери. Указ соч. С. 18.

(обратно)

11

Там же. С. 4.

(обратно)

12

Деяния Стефана. С. 8.

(обратно)

13

Деяния Стефана. С. 79–83.

(обратно)

14

Там же. С. 83–91.

(обратно)

15

Вильям из Малмсбери. Указ. соч. С. 71.

(обратно)

16

Вильям из Малмсбери. Указ. соч. С. 72–74.

(обратно)

17

Деяния Стефана. С. 94–95.

(обратно)

18

Фиц С. В. Материалы по истории Томаса Бекета (далее – Материалы) / Под ред. Дж. С. Робертсона (I–VI) и Дж. Б. Шеппарда (VII) // Записи судебных приставов: В 7 т. 1875–1885. Т. III. С. 104.

(обратно)

19

Родольфус Г. История // Rerum Gallicarum Scriptores. Т. Х. Париж, 1760. С. 15.

(обратно)

20

Деяния Стефана. С. 135–137.

(обратно)

21

Там же. С. 139–140.

(обратно)

22

Деяния Стефана. С. 142.

(обратно)

23

Гервасий Кентерберийский. Хроника / Под ред. Вильяма Стаббса // Документы судебного архива: В 2 т. 1878–1880. Т. 1. С. 141.

(обратно)

24

Сокращенный пересказ из кн.: История Жоффруа, герцога Нормандского и графа Анжуйского / Под ред. Л. Халфена и Р. Пупардена // Сборник текстов для изучения истории. Т. XLXIII. Париж, 1913. С. 179–180.

(обратно)

25

Хантингдон Г. С. 264; Вустерский Дж. Хроника / Под ред. Дж. Р. Х. Вивера // Оксфордские истории; средневековая и современная серии. Ч. 13. Оксфорд, 1908. С. 52.

(обратно)

26

Деяния Стефана. С. 142–148.

(обратно)

27

Ториньи Р. Хроника // Хроники правления Стефана, Генриха II и Ричарда I / Под ред. Р. Хаулетта // Материалы судебного архива: В 4 т. 1884–1889. Т. IV. С. 120.

(обратно)

28

Хантингдонский Генрих. Указ. соч. С. 238.

(обратно)

29

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 162.

(обратно)

30

Валлийский Дж. Основные принципы / Под ред. Дж. Ф. Уорнера // Документы судебного архива: В 8 т. Т. VIII. Opera. 1861–1891. С. 300.

(обратно)

31

Вильям из Ньюбурга. История английских королей / Под ред. Р. Хаулетта. Т. 1. Хроники правления Стефана, Генриха II и Ричарда I. С. 93.

(обратно)

32

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 162–163.

(обратно)

33

Там же. С. 164–165.

(обратно)

34

Джон Солсберийский. История римских пап / Под ред. М. Чибнол // Нельсоновские средневековые тексты. 1956. С. 52–53.

(обратно)

35

Там же. С. 61.

(обратно)

36

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 93.

(обратно)

37

Ториньи Р. Указ. соч. С. 165–166, 169–171.

(обратно)

38

Дженкинсон сэр Хилари. Вильям Каде, финансист двенадцатого века // Обзор английской истории. Т. XXVIII (апрель 1913 г.). С. 209–220; Ричардсон Х. Дж. Палата при Генрихе II в ОАИ. Т. LXIX (октябрь 1954 г.). С. 596–611.

(обратно)

39

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 88.

(обратно)

40

Хантингдонский Генрих. Указ соч. С. 286–287.

(обратно)

41

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. 1. С. 153–155.

(обратно)

42

Мап У. De Nugis Curialium / Под ред. М. Р. Джеймса. Оксфорд, 1914. С. 238, 246.

(обратно)

43

Оммаж – церемония заключения вассального договора. (Примеч. пер.)

(обратно)

44

Делиль Л. В., Бергер Э. Recueil des actes de Henri II: В 2 т. Париж, 1916. Т. I. С. 61.

(обратно)

45

Хроника, составленная в Питерборо. С. 55.

(обратно)

46

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 2–8.

(обратно)

47

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. 1. С. 159–160.

(обратно)

48

Избранные хартии / Под ред. Вильяма Стаббса. Оксфорд, 1913. С. 158.

(обратно)

49

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 160.

(обратно)

50

Деяния Стефана. С. 92.

(обратно)

51

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 161.

(обратно)

52

Стентон Ф. М. Первый век английского феодализма, 1066–1166. Оксфорд, 1950. С. 256.

(обратно)

53

Петр Благочестивый. Письма // Латинские патрологические документы / Под ред. Ж.-П. Минье. Т. CLXXXIX. С. 243.

(обратно)

54

Джеральд Солсберийский. История пап. С. 79.

(обратно)

55

Джон Уэльский. Завоевание Ирландии / Под ред. Дж. Ф. Димока. Т. 5. Opera. С. 315.

(обратно)

56

Отчеты казначейства 3 и 4. Генрих II. С. 72, 132.

(обратно)

57

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 114.

(обратно)

58

Роберт из Ториньи. Указ соч. С. 193.

(обратно)

59

Отчеты казначейства, 3. Генрих II. С. 89, 105.

(обратно)

60

Уэльский Дж. Описание Уэльса / Под ред. Дж. Ф. Димона. Opera. Т. 6. С. 220.

(обратно)

61

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 107–108.

(обратно)

62

Джеральд Уэльский. Указ. соч. С. 138 [Эту историю я включил по просьбе своего пса Фрица].

(обратно)

63

Там же. С. 130–131.

(обратно)

64

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 108–109.

(обратно)

65

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 14.

(обратно)

66

Анонимный автор. Материалы. Т. IV. С. 6–8.

(обратно)

67

Материалы. Т. VII. С. 528.

(обратно)

68

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 14–17.

(обратно)

69

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 169.

(обратно)

70

Питер Блуаский. Письма // Минье. Ст. CCVII. С. 47–48.

(обратно)

71

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 20–21, 24–25.

(обратно)

72

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 29–33.

(обратно)

73

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 197.

(обратно)

74

Раунд Дж. Х. Феодальная Англия. Лондон, 1909. С. 281.

(обратно)

75

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 202–203.

(обратно)

76

Пьер де Блуа. Указ. соч. Колонка 121.

(обратно)

77

Грим Эд. Материалы. Т. II. С. 365; Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 34.

(обратно)

78

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 34–35.

(обратно)

79

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 206.

(обратно)

80

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 159.

(обратно)

81

Бошам Г. Материалы. Т. III. С. 238.

(обратно)

82

Делиль-Бергер. Указ. соч. Т. I. С. 249.

(обратно)

83

Ротру, архиепископ Руана. Epistolae (Письма). Т. CCVII. Колонка 211.

(обратно)

84

Материалы. Т. V. С. 11–12.

(обратно)

85

Ральф из Дицето. Opera Historica / Под ред. Вильяма Стаббса // Материалы судебного архива: В 2 т. 1867. Т. 1. С. 307–308.

(обратно)

86

Бошам Г. Материалы. Т. III. С. 180–182.

(обратно)

87

Отчеты казначейства, 8. Генрих II. С. 43.

(обратно)

88

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 36.

(обратно)

89

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 307–308.

(обратно)

90

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 171.

(обратно)

91

Эдвард Грим. Материалы. Т. II. С. 442.

(обратно)

92

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 215–216.

(обратно)

93

Материалы. Т. III. С. 252–253.

(обратно)

94

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 308.

(обратно)

95

Материалы. Т. V. С. 27–28.

(обратно)

96

Там же. С. 24–26.

(обратно)

97

Материалы. Т. V. С. 56–57, 60.

(обратно)

98

Джоселин Брейклонский. Хроника / Под ред. Х. Э. Батлера // Средневековые тексты Нельсона. 1949. С. 68–71.

(обратно)

99

Стефан Руанский. Draco Normannicus / Под ред. Ричарда Хаулетта // Хроники правления Стефана. Т. II. С. 676.

(обратно)

100

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 43.

(обратно)

101

Материалы. Т. III. С. 272.

(обратно)

102

Герберт Бошам, де. Материалы. Т. III. С. 269.

(обратно)

103

Герберт Бошам, де. Материалы. Т. III. С. 274.

(обратно)

104

Анонимный автор I. Материалы. Т. IV. С. 27–79.

(обратно)

105

Анонимный автор I. Материалы. Т. IV. С. 31–33.

(обратно)

106

Ассиза – постановление королевского совета. (Примеч. пер.)

(обратно)

107

Материалы. Т. V. С. 85–88.

(обратно)

108

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 49.

(обратно)

109

Алан из Тьюксбери. Материалы. Т. II. С. 325–326.

(обратно)

110

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 52.

(обратно)

111

Материалы. Т. III. С. 299.

(обратно)

112

Материалы. Т. III. С. 54.

(обратно)

113

Алан из Тьюксбери. Указ. соч. Т. II. С. 326–329.

(обратно)

114

Ноулес Д. Епископальный совет Томаса Бекета. Кембридж, 1951. С. 168.

(обратно)

115

Анонимный автор. Материалы. Т. IV. С. 44–45.

(обратно)

116

Герберт Бошам, де. Материалы. Т. III. С. 303.

(обратно)

117

Вильям Фиц Стефан. Указ. соч. С. 56.

(обратно)

118

Вильям Фиц Стефан. Указ. соч. С. 57.

(обратно)

119

Вильям Фиц Стефан. Указ. соч. С. 65.

(обратно)

120

Вильям Кентерберийский. Материалы. Т. I. С. 37.

(обратно)

121

Анонимный автор I. Указ. соч. С. 54–55.

(обратно)

122

Материалы. Т. V. С. 134.

(обратно)

123

Материалы. Т. III. С. 70.

(обратно)

124

Алан из Тьюксбери. Указ. соч. С. 335.

(обратно)

125

Герберт Бошам, де. Указ. соч. Т. III. С. 332.

(обратно)

126

Алан из Тьюксбери. Указ. соч. Т. II. С. 337–341.

(обратно)

127

Вильям Фиц Стефан. Указ. соч… Т. III. С. 74.

(обратно)

128

Алан из Тьюксбери. Указ. соч. Т. II. С. 341–344.

(обратно)

129

Алан из Тьюксбери. Указ. соч. Т. II. С. 345–346.

(обратно)

130

Герберт Бошам, де. Указ. соч. Т. III. С. 376–379.

(обратно)

131

Материалы. Т. V. С. 161–165.

(обратно)

132

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 224.

(обратно)

133

Материалы. Т. V. С. 183–188.

(обратно)

134

Материалы. Т. V. С. 196–198.

(обратно)

135

Джеральд Уэльский. Описание Уэльса / Под ред. Дж. Ф. Димока // Opera. Т. VI. С. 143.

(обратно)

136

Ллойд Дж. Э. История Уэльса. Лондон, 1948. Т. II. С. 516–518.

(обратно)

137

Материалы. Т. V. С. 179–180.

(обратно)

138

Отчеты казначейства, 12. Генрих II. С. 5–6.

(обратно)

139

Там же. С. 5–6.

(обратно)

140

Отчеты казначейства, 12. Генрих II. С. 8.

(обратно)

141

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 227.

(обратно)

142

Материалы. Т. V. С. 316–317.

(обратно)

143

Материалы. Т. V. С. 278–282.

(обратно)

144

Материалы. Т. V. С. 381, 385.

(обратно)

145

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 228.

(обратно)

146

Материалы. Т. V. С. 521–544.

(обратно)

147

Материалы. Т. VI. С. 72.

(обратно)

148

Материалы. Т. V. С. 362–363.

(обратно)

149

Материалы. Т. VI. С. 84–86.

(обратно)

150

Там же. С. 86.

(обратно)

151

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 325; Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 233.

(обратно)

152

Материалы. Т. VI. С. 176–179.

(обратно)

153

Там же. Т. VI. С. 200–202.

(обратно)

154

Отчеты казначейства, 13. Генрих II. С. 2, 3.

(обратно)

155

Отчеты казначейства, 14. Генрих II. С. 3.

(обратно)

156

Рамсей Дж. Х. История доходов королей Англии, 1166–1399 годы: В 2 т. Оксфорд. 1925. Т. I. С. 98, 100.

(обратно)

157

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 232.

(обратно)

158

Стефан Руанский. Указ. соч. С. 172.

(обратно)

159

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 233.

(обратно)

160

Материалы. Т. VI. С. 256–260.

(обратно)

161

Материалы. Т. VI. С. 269–274.

(обратно)

162

Там же. С. 280–285.

(обратно)

163

Делиль-Бергер. Указ. соч. Т. I. С. 425.

(обратно)

164

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 235–236.

(обратно)

165

История Гильома де Марешаля / Под ред. П. Мейера: В 3 т. Париж, 1891–1901. Строки 1869–1888.

(обратно)

166

Джон Солсберийский. Материалы. Т. VI. С. 456.

(обратно)

167

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 236–237.

(обратно)

168

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 205, 207.

(обратно)

169

Материалы. Т. VI. С. 460–461.

(обратно)

170

Материалы. Т. VI. С. 461–462, 485–486.

(обратно)

171

Там же. С. 468–469.

(обратно)

172

Джон Солсберийский. Материалы. Т. VI. С. 506–507.

(обратно)

173

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 208.

(обратно)

174

Материалы. Т. VI. С. 488–489.

(обратно)

175

Материалы. Т. VI. С. 513–514.

(обратно)

176

Материалы. Т. VI. С. 517.

(обратно)

177

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 242.

(обратно)

178

Материалы. Т. VII. С. 70–75, 78–82.

(обратно)

179

Там же. Т. VII. С. 118–123.

(обратно)

180

Материалы. Т. VII. С. 146.

(обратно)

181

Материалы. Т. VII. С. 161–171.

(обратно)

182

Деяния короля Генриха Второго / Под ред. Вильяма Стаббса // Материалы судебного архива: В 2 т. 1867. Т. I. С. 3 (далее – Деяния).

(обратно)

183

Материалы. Т. VII. С. 217.

(обратно)

184

Отчеты казначейства, 16. Генрих II. С. 16.

(обратно)

185

Материалы. Т. III. С. 103; Т. VII. С. 307–309.

(обратно)

186

История Гильома де Марешаля. Строки 1956–1958.

(обратно)

187

Деяния. Т. I. С. 6.

(обратно)

188

Там же. С. 6.

(обратно)

189

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 104–106.

(обратно)

190

Материалы. Т. VII. С. 327–334.

(обратно)

191

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 111.

(обратно)

192

Деяния. Т. I. С. 6–7.

(обратно)

193

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 248.

(обратно)

194

Материалы. Т. VII. С. 357–368.

(обратно)

195

Материалы. Т. VII. С. 389–393.

(обратно)

196

Материалы. Т. VII. С. 393–395.

(обратно)

197

Герберт Босхем, де. Материалы. Т. III. С. 469.

(обратно)

198

Материалы. Т. VII. С. 407–409.

(обратно)

199

Материалы. Т. VII. С. 400.

(обратно)

200

Деяния. Т. I. С. 10–11.

(обратно)

201

Вильям Кентерберийский. Материалы. Т. I. С. 86.

(обратно)

202

Герберт Босхем, де. Материалы. Т. III. С. 472.

(обратно)

203

Материалы. Т. VII. С. 403.

(обратно)

204

Вильям Кентерберийский. Материалы. Т. I. С. 89, 95.

(обратно)

205

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 117.

(обратно)

206

Материалы. Т. VII. С. 405–406.

(обратно)

207

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 122.

(обратно)

208

Саутуарк в ту пору – предместье Лондона. (Примеч. пер.)

(обратно)

209

Материалы. Т. VII. С. 418–420.

(обратно)

210

Герберт Бошам, де. Материалы. Т. III. С. 487.

(обратно)

211

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 129–134.

(обратно)

212

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 134–139.

(обратно)

213

Материалы. Т. I. С. 133–134.

(обратно)

214

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 140–141.

(обратно)

215

Грим Э. Материалы. Т. II. С. 436–437.

(обратно)

216

Там же. С. 438.

(обратно)

217

Вильям Фиц Стефан. Материалы. Т. III. С. 144.

(обратно)

218

Материалы. Т. VII. С. 440.

(обратно)

219

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 249–250.

(обратно)

220

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 347.

(обратно)

221

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 252.

(обратно)

222

Джеральд Уэльский. Завоевание Ирландии. С. 273.

(обратно)

223

Джеральд Уэльский. Завоевание Ирландии. С. 276–278.

(обратно)

224

Деяния. Т. I. С. 25–26.

(обратно)

225

Джеральд Уэльский. Указ. соч. С. 279–280.

(обратно)

226

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 253.

(обратно)

227

Деяния. Т. I. С. 28.

(обратно)

228

Деяния. Т. I. С. 30; Джеральд Уэльский. Указ. соч. С. 286.

(обратно)

229

Ховден Роджер. Хроника / Под ред. В. Стаббса // Материалы судебного архива: В 4 т. 1868–1871. Т. II. С. 34.

(обратно)

230

Джеральд Уэльский. Завоевание Ирландии. С. 288.

(обратно)

231

Рамсей. История доходов королей Англии, 1066–1399 (2V. Oxford, 1925). Т. I. С. 111–113.

(обратно)

232

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 350.

(обратно)

233

Материалы. Т. VII. С. 520–522.

(обратно)

234

Материалы. Т. VII. С. 518.

(обратно)

235

Материалы. Т. VII. С. 522–523.

(обратно)

236

Ordo ad benedicendum Ducem Aquitaniae // Renum Gallicarum Sxriptores. Париж, 1781. Т. XII. С. 451.

(обратно)

237

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 352–353.

(обратно)

238

Деяния. Т. I. С. 34.

(обратно)

239

Деяния. Т. I С. 41.

(обратно)

240

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 255–256.

(обратно)

241

Деяния. Т. I. С. 41–42.

(обратно)

242

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 170.

(обратно)

243

Материалы. Т. I. С. 547–548.

(обратно)

244

Петр Блуаский. Письма // Минье. Патрологи. С. CCVII. Колонки 448–449.

(обратно)

245

Деяния. Т. I. С. 43–49.

(обратно)

246

Деяния. Т. I. С. 43–49.

(обратно)

247

Материалы. Т. VII. С. 553–554.

(обратно)

248

Делиль-Берже. Т. I. С. 587.

(обратно)

249

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 245.

(обратно)

250

История Гильома Марешаля. Строки 2069–2092.

(обратно)

251

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 246.

(обратно)

252

Деяния. Т. I. С. 49; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 373.

(обратно)

253

Отчеты казначейства, 19. Генрих II. С. 2, 13, 43, 117.

(обратно)

254

Отчеты казначейства, 19. Генрих II. С. 33–34, 55.

(обратно)

255

Отчеты казначейства, 19. Генрих II. С. 102–104, 196.

(обратно)

256

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 376.

(обратно)

257

Рамсей. Указ. соч. Т. I. С. 114.

(обратно)

258

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 259.

(обратно)

259

Деяния. Т. I. С. 50–56.

(обратно)

260

Деяния. Т. I. С. 59–60.

(обратно)

261

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 376.

(обратно)

262

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 377.

(обратно)

263

Матвей Парижский. История Англии / Под ред. Фредерика Мэддена // Материалы судебных архивов: В 3 т. 1866–1869. Т. I. С. 381.

(обратно)

264

Хроника Джордана Фантосма / Под ред. Р. Хаулетта // Хроники правления Стефана и др. Т. III. Строки 981–985, 999–1005.

(обратно)

265

Хроника Джордана Фантосма / Под ред. Р. Хаулетта // Хроники правления Стефана и др. Т. III. Строки 1086–1089.

(обратно)

266

Деяния. Т. I. С. 62.

(обратно)

267

Деяния. Т. I. С. 62–63.

(обратно)

268

Там же. С. 64.

(обратно)

269

Роджер Ховден. Указ. соч. Т. II. С. 57.

(обратно)

270

Деяния. Т. I. С. 64.

(обратно)

271

Отчеты казначейства, 20. Генрих II. С. 105.

(обратно)

272

Джордан Фантосм. Указ. соч. Строка 1204.

(обратно)

273

Там же. С. 1257.

(обратно)

274

Там же. С. 1344–1354.

(обратно)

275

Джордан Фантосм. Указ. соч. С. 1465–1468.

(обратно)

276

Деяния. Т. I. С. 64–65.

(обратно)

277

Отчеты казначейства, 20. Генрих II. С. 51.

(обратно)

278

Деяния. Т. I. С. 68–71.

(обратно)

279

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 381.

(обратно)

280

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 379–380.

(обратно)

281

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 263.

(обратно)

282

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 381–382.

(обратно)

283

Джордан Фантосм. Указ. соч. С. 1605–1606.

(обратно)

284

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 382–383.

(обратно)

285

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 248.

(обратно)

286

Джордан Фантосм. Указ. соч. Строки 1962–2026.

(обратно)

287

Деяния. Т. I. С. 72–73.

(обратно)

288

Роджер Ховден. Указ. соч. Т. II. С. 64.

(обратно)

289

Отчеты казначейства, 20. Генрих II. С. 36.

(обратно)

290

Роджер Ховден. Указ. соч. Т. II. С. 64–65.

(обратно)

291

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 190–194.

(обратно)

292

Деяния. Т. III. С. 75.

(обратно)

293

Деяния. Т. I. С. 76–77.

(обратно)

294

Деяния. Т. I. С. 77–79.

(обратно)

295

Деяния. Т. I. С. 96–99.

(обратно)

296

Отчеты казначейства, 21. Генрих II. С. 16.

(обратно)

297

Деяния. Т. I. С. 81–84.

(обратно)

298

Ральф из Дицето. Т. I. С. 399.

(обратно)

299

Ральф из Дицето. Т. I. С. 399–401.

(обратно)

300

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 256.

(обратно)

301

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 256.

(обратно)

302

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 268.

(обратно)

303

Деяния. Т. I. С. 93.

(обратно)

304

Документы казначейства, 21. Генрих II. С. 182–183.

(обратно)

305

Деяния. Т. I. С. 99–101.

(обратно)

306

Деяния. Т. I. С. 101–103.

(обратно)

307

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 256–257; Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 232.

(обратно)

308

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 165–166.

(обратно)

309

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 403.

(обратно)

310

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 257.

(обратно)

311

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 404.

(обратно)

312

Деяния. Т. I. С. 104.

(обратно)

313

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 270.

(обратно)

314

Деяния. Т. I. С. 112–114; Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 258–259; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 405–406.

(обратно)

315

De Nugis Curialium. С. 139–140.

(обратно)

316

История Гильома Марешаля. Строки 2436–2496.

(обратно)

317

История Гильома Марешаля. Строки 2436–2496.

(обратно)

318

Там же. Строки 2637–2641, 2693–2695.

(обратно)

319

История Гильома Марешаля. Строки 7209–7232.

(обратно)

320

Там же. Строки 2713–2772.

(обратно)

321

Рейно Ф. Ж. Р. Избранные стихотворения трубадуров: В 6 т. Париж, 1819–1820. Т. IV. С. 141.

(обратно)

322

Деяния. Т. I. С. 121.

(обратно)

323

Отчеты казначейства, 22. Генрих II. С. 12–13.

(обратно)

324

Рамсей Дж. Х. Указ. соч. Т. I. С. 125–126.

(обратно)

325

Деяния. Указ. соч. Т. I. С. 124–125.

(обратно)

326

Там же. С. 132.

(обратно)

327

Деяния. Т. I. С. 133, 136.

(обратно)

328

В те времена не существовало термина «Крестовый поход». Крестоносцы, отправляясь воевать в Святую землю, говорили, что совершают паломничество. (Примеч. пер.)

(обратно)

329

Деяния. Т. I. С. 134–136.

(обратно)

330

Rerum Gallicarum Scriptores. Париж, 1808. Т. XV. С. 954–955.

(обратно)

331

Там же. Т. XV. С. 955–956.

(обратно)

332

Деяния. Т. I. С. 168–169, 177.

(обратно)

333

Деяния. Т. I. С. 189–190.

(обратно)

334

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 273.

(обратно)

335

Деяния. Т. I. С. 190–194.

(обратно)

336

Петр Блуаский. Письмо LXVI // Минье. Патрология. Т. CCVII. Кол. 195–210.

(обратно)

337

Деяния. Т. I. С. 196.

(обратно)

338

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 226–227.

(обратно)

339

Деяния. Т. I. С. 426.

(обратно)

340

Там же. С. 212–213.

(обратно)

341

Деяния. Т. I С. 207–208.

(обратно)

342

Документы казначейства, 23. Генрих II. С. 81–82.

(обратно)

343

Документы казначейства, 24. Генрих II. С. 128.

(обратно)

344

Деяния. Т. I. С. 222–238.

(обратно)

345

История Гильома Марешаля. Строки 18476–18488.

(обратно)

346

В те времена суммы, взятые в долг, отмечались зарубками на специальных счетных палках. (Примеч. пер.)

(обратно)

347

Деяния. Т. I. С. 213.

(обратно)

348

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 431–432.

(обратно)

349

Деяния. Т. I. С. 213.

(обратно)

350

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 432.

(обратно)

351

Деяния. Т. I. С. 238–239.

(обратно)

352

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 434–436.

(обратно)

353

Великая жизнь святого Хью, епископа Линкольнского / Под ред. Дж. Ф. Димока // Материалы судебных архивов, 1864. С. 52–55.

(обратно)

354

Документы казначейства, 26. Генрих II. С. 96, 131.

(обратно)

355

Брук Г. К. Английские монеты. Лондон, 1950. С. 82, 103–104.

(обратно)

356

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 295.

(обратно)

357

Документы казначейства, 29. Генрих II. С. 153–154.

(обратно)

358

Деяния. Т. I. С. 240.

(обратно)

359

Роберт из Ториньи. Указ. соч. С. 282–283.

(обратно)

360

Деяния. Т. I. С. 240–243.

(обратно)

361

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. I. С. 438–439.

(обратно)

362

Деяния. Т. I. С. 244; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 6.

(обратно)

363

Роджер Ховден. Указ. соч. Т. II. С. 196; Деяния. Т. I. С. 245; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 4.

(обратно)

364

Роджер Ховден. Указ. соч. Т. II. С. 215.

(обратно)

365

Деяния. Т. I. С. 245–249.

(обратно)

366

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 7; Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 223.

(обратно)

367

Деяния. Т. I. С. 271–272.

(обратно)

368

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 227.

(обратно)

369

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 12.

(обратно)

370

Деяния. Т. I. С. 283–289.

(обратно)

371

Там же. С. 283–284; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 8–10.

(обратно)

372

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 295–296.

(обратно)

373

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 10–11; Деяния. Т. I. С. 285–286.

(обратно)

374

Деяния. Т. I. С. 292.

(обратно)

375

Жоффруа из Вижуа. История галльских королей. Т. XII. С. 448.

(обратно)

376

С и р в е н т а – средневековая сатирическая песнь. (Примеч. пер.)

(обратно)

377

Деяния. Т. I. С. 292.

(обратно)

378

Деяния. Т. I. С. 289.

(обратно)

379

История Гильома Марешаля. Строки 5095–5481, 5653–5668.

(обратно)

380

Деяния. Т. I. С. 290–291.

(обратно)

381

Деяния. Т. I. С. 294.

(обратно)

382

Деяния. Т. I. С. 295.

(обратно)

383

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 18–19.

(обратно)

384

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 19.

(обратно)

385

Деяния. Т. I. С. 292–293.

(обратно)

386

Жоффруа из Вижуа. Указ. соч. Т. XVIII. С. 213.

(обратно)

387

Деяния. Т. I. С. 296; Жоффруа из Вижуа. Указ. соч. Т. XVIII. С. 213–214.

(обратно)

388

Деяния. Т. I. С. 297–298.

(обратно)

389

Отчеты казначейства, 29. Генрих II. С. 153.

(обратно)

390

Жоффруа из Вижуа. Указ. соч. Т. XVIII. С. 216.

(обратно)

391

Жоффруа из Вижуа. Указ. соч. Т. XVIII. С. 220.

(обратно)

392

Роджер Ховден. Указ. соч. Т. II. С. 279.

(обратно)

393

Mon chan fenisc // Рейно. Т. IV. С. 49.

(обратно)

394

История Гильома Марешаля. Строки 6873–6878.

(обратно)

395

Деяния. Т. I. С. 303.

(обратно)

396

Леон Кледа. Историческая роль Бертрана де Борна. Париж, 1879. С. 57–58.

(обратно)

397

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 234.

(обратно)

398

Деяния. Т. I. С. 304.

(обратно)

399

Деяния. Т. I. С. 306.

(обратно)

400

Отчеты казначейства, 30. Генрих II. С. 80, 86–87, 137.

(обратно)

401

Деяния. Т. I. С. 310, 312; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 28–29.

(обратно)

402

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. II. С. 30; Деяния. Т. I. С. 313, 316.

(обратно)

403

Отчеты казначейства, 30. Генрих II. С. 134–135.

(обратно)

404

Деяния. Т. I. С. 314–316.

(обратно)

405

Роджер Ховден. Указ. соч. Т. II. С. 286; Отчеты казначейства, 31. Генрих II. С. 76.

(обратно)

406

Деяния. Т. I. С. 311.

(обратно)

407

Деяния. Т. I. С. 319–320.

(обратно)

408

Отчеты казначейства, 31. Генрих II. С. 206.

(обратно)

409

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 33–34.

(обратно)

410

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 325.

(обратно)

411

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 208–209.

(обратно)

412

Деяния. Т. I. С. 334–335, 337.

(обратно)

413

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 239–240.

(обратно)

414

Джеральд Уэльский. Завоевание Ирландии. С. 380–381; Анналы четырех владык / Под ред. Джона О’Донована. Дублин, 1851. Т. III. С. 67.

(обратно)

415

Джеральд Уэльский. Завоевание Ирландии. С. 389–391, 394–395.

(обратно)

416

Роджер Ховден. Указ. соч. Т. II. С. 305.

(обратно)

417

Деяния. Т. I. С. 339.

(обратно)

418

Уолтер Мэп. De Nugis Curialium. С. 238.

(обратно)

419

Деяния. Т. I. С. 337–338.

(обратно)

420

Там же. С. 343–344.

(обратно)

421

Деяния. Т. I. С. 345–346.

(обратно)

422

Великая жизнь св. Хью. С. 102–109.

(обратно)

423

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 336–337; Деяния. Т. I. С. 346; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 41.

(обратно)

424

Деяния. Т. I. С. 322, 347–348.

(обратно)

425

Анналы четырех хозяев. Т. III. С. 67–69, 71–75.

(обратно)

426

Деяния. Т. I. С. 350.

(обратно)

427

Деяния. Т. I. С. 350; Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 176.

(обратно)

428

Великая жизнь св. Хью. С. 109, 113–114.

(обратно)

429

Отчеты казначейства, 32. Генрих II. С. 84.

(обратно)

430

Великая жизнь св. Хью. С. 114–115; Деяния. Т. I. С. 352–353.

(обратно)

431

Отчеты казначейства, 32. Генрих II. С. 18, 173, 192.

(обратно)

432

Деяния. Т. I. С. 353–355; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 33–34.

(обратно)

433

Деяния. Т. I. С. 339; Т. II. С. 3–4.

(обратно)

434

Деяния. Т. II. С. 4–5; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 48; Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 235.

(обратно)

435

Отчеты казначейства, 33. Генрих II. С. 40, 63, 131, 215.

(обратно)

436

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 370–373.

(обратно)

437

Деяния. Т. II. С. 7.

(обратно)

438

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 231–233.

(обратно)

439

Там же.

(обратно)

440

Деяния. Т. II. С. 9.

(обратно)

441

Там же. С. 14, 19–20.

(обратно)

442

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 239; Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 271.

(обратно)

443

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 389.

(обратно)

444

Деяния. Т. II. С. 28–29.

(обратно)

445

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 240.

(обратно)

446

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 244–245; Деяния. Т. II. С. 32.

(обратно)

447

Деяния. Т. II. С. 33.

(обратно)

448

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 275; Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 251.

(обратно)

449

Вильям из Ньюбурга. Указ. соч. С. 275.

(обратно)

450

Деяния. Т. II. С. 33.

(обратно)

451

Великая жизнь св. Хью. С. 125.

(обратно)

452

Отчеты казначейства, 34. Генрих II. С. 155.

(обратно)

453

Пребенда – доходы и имущество, которые полагались высшему духовенству католической церкви за выполнение ими своих обязанностей. (Примеч. пер.)

(обратно)

454

Великая жизнь св. Хью. С. 126–131.

(обратно)

455

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 54–55; Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 245.

(обратно)

456

Деяния. Т. II. С. 34–36, 40.

(обратно)

457

Деяния. Т. II. С. 39; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 55.

(обратно)

458

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 253.

(обратно)

459

Там же. С. 256–257.

(обратно)

460

Деяния. Т. II. С. 40.

(обратно)

461

Отчеты казначейства, 34. Генрих II. С. 95, 106–107, 210.

(обратно)

462

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 55; Деяния. Т. II. С. 45.

(обратно)

463

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 434.

(обратно)

464

Деяния. Т. II. С. 46.

(обратно)

465

Деяния. Т. I. С. 47–50.

(обратно)

466

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 435.

(обратно)

467

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 57–58.

(обратно)

468

Деяния. Т. II. С. 50.

(обратно)

469

Гервасий Кентерберийский. Указ. соч. Т. I. С. 436.

(обратно)

470

История Гильома ле Марешаля. Строки 7874–7875.

(обратно)

471

Деяния. Т. II. С. 60–61.

(обратно)

472

История Гильома ле Марешаля. Строки 8065–8067.

(обратно)

473

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 259.

(обратно)

474

Там же. С. 260.

(обратно)

475

Деяния. Т. II. С. 61, 66.

(обратно)

476

Роджер Ховден. Указ. соч. Т. II. С. 363.

(обратно)

477

Деяния. Т. II. С. 66–67.

(обратно)

478

Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 63.

(обратно)

479

Деяния. Т. II. С. 67.

(обратно)

480

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 283.

(обратно)

481

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 283.

(обратно)

482

История Гильома Марешаля. Строки 8837–8847.

(обратно)

483

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 369.

(обратно)

484

История Гильома Марешаля. Строки 8899–8910.

(обратно)

485

История Гильома Марешаля. Строки 8915–8920.

(обратно)

486

Деяния. Т. II. С. 68–69.

(обратно)

487

Деяния. Т. II. С. 69.

(обратно)

488

Там же. С. 69.

(обратно)

489

Джеральд Уэльский. Жизнь Джефри. С. 370.

(обратно)

490

История Гильома Марешаля. Строки 8955–8999.

(обратно)

491

Ховден Р. Указ. соч. Т. II. С. 366.

(обратно)

492

Деяния. Т. II. С. 70–71.

(обратно)

493

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 296.

(обратно)

494

История Гильома Марешаля. Строки 9047–9098.

(обратно)

495

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 295.

(обратно)

496

Джеральд Уэльский. Жизнь Джефри. С. 370–371.

(обратно)

497

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 296–297, 304.

(обратно)

498

История Гильома Марешаля. Строки 9138–9164.

(обратно)

499

Джеральд Уэльский. Основное устройство. С. 305.

(обратно)

500

Джеральд Уэльский. Жизнь Джефри. С. 372.

(обратно)

501

История Гильома Марешаля. Строки 9173–9211, 9229–9244.

(обратно)

502

История Гильома Марешаля. С. 9294–9298.

(обратно)

503

История Гильома Марешаля. Строки 9319–6154, 9503–9510; Ральф из Дицето. Указ. соч. Т. II. С. 65.

(обратно)

504

Деяния. Т. II. С. 74.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть первая Король и архиепископ

  Глава 1 Генрих, сын императрицы, 1133–1148

  Глава 2 Генрих, герцог Нормандии, 1148–1154

  Глава 3 Генрих, король Англии, 1154–1157

  Глава 4 Король и канцлер, 1157–1162

  Глава 5 Король и архиепископ, 1162–1163

  Глава 6 Король и предатель, 1164

  Глава 7 Кларендонская ассиза, 1165–1166

  Глава 8 Покорение Бретани, 1166–1168

  Глава 9 «король, сын короля», 1169–1170

  Глава 10 Король и мученик, 1170

Часть вторая Король и его сыновья

  Глава 11 Завоевание Ирландии, 1171–1172

  Глава 12 «Англичане не знают, как надо воевать», 1173

  Глава 13 «Святой Томас, защити мою страну!», 1174

  Глава 14 «Он возродил традиции рыцарства», 1175–1176

  Глава 15 «Наш миролюбивый король», 1177–1179

  Глава 16 «Солдат на службе у своего отца», 1179–1181

  Глава 17 «Король учтивых и император храбрых», 1182–1183

  Глава 18 Джон, повелитель Ирландии, 1184–1185

  Глава 19 Ричард, герцог Аквитании, 1186–1187

  Глава 20 Побежденный король, 1188–1189

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно