Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Жизнь военной элиты. За фасадом благополучия. 1918—1953 гг. 
Н.С. Черушев

ПРЕДИСЛОВИЕ

Замысел написать эту книгу вызревал у автора по мере изучения документов и материалов о репрессированных военачальниках в годы Большого террора в СССР. В архивных документах, в обращениях арестованных и членов их семей в различные инстанции, в их частной переписке и рассказах встречается немало интересных фактов и событий, отражающих их взаимоотношения на различных этапах служебной деятельности и повседневной жизни. Но они, эти факты и события, по тем или иным причинам не вошли в ранее изданные автором книги. Из этих материалов видно, что военачальники РККА занимались не только вопросами стратегии и тактики, проблемами обучения и воспитания подчиненного личного состава, но в то же время любили и страдали, обижались на несправедливые решения начальства, конфликтовали с коллегами, завидовали более удачливым сослуживцам. Факты эти самого различного уровня и содержания, они происходили как в 20-е, так и в 30-е гг. прошлого столетия. Может быть, некоторые из них не представляют большой исторической ценности и значимости, но автор считает, что важно знание не только официальной стороны (фасада) истории, но и закулисной («кухни») составляющей тех или иных ее событий. Их подача построена на строго документальной основе с указанием первоисточников. Поэтому введение дополнительного пласта знаний о событиях и людях РККА непременно пополнит исторический и научный багаж темы о репрессиях и репрессированных военачальниках — темы, до сих пор вызывающей интерес историков и заинтересованных читателей.

Источниковая база книги — военные архивы, прежде всего архив Московского городского военного комиссариата (МГВК), архив Главной военной прокуратуры (АГВП), а также изданная литература. Большинство приводимых в книге фактов автор взял из пенсионных дел, хранящихся в МГВК (они заведены для выдачи пенсии членам семей погибших и умерших военачальников). В настоящее время многие из этих дел уничтожены по акту за давностью лет и минованием надобности в их хранении (ухода из жизни получателя пенсии). Так теряются, уходят в небытие интересные документы, которые могли бы послужить сюжетами книг и сценариев фильмов о замечательных людях минувшей эпохи. Автору удалось некоторые из этих документов скопировать и сохранить.

Автор благодарит всех тех, кто по мере сил помогал ему в период сбора и обработки материала, и прежде всего  -  Р.Н. Черушеву, Ю.Н. Черушева, Э.Н. Чукину, А.Г. Чукина, А.Ю. Турскую, И.А. Чукина, сотрудников пенсионного отдела МГВК.

КОМАНДИРЫ И КОМИССАРЫ

Еще со времен Гражданской войны сложилось так, что в частях и соединениях (полках, бригадах, дивизиях, корпусах) войсками руководили почти на равных два человека — командир и комиссар. И так продолжалось довольно длительное время. Такое положение дел имеет свое объяснение.

Как известно, в 1917 г. в России старая армия приказала долго жить, распалась, разложилась и потому была распущена (демобилизована). Но угроза иностранной военной интервенции оставалась налицо — Россия находилась в состоянии войны с Германией и ее союзниками. И Советскому правительству пришлось принимать срочные меры по защите территории страны, причем значительно уменьшившейся по размерам. Поначалу Красная Армия строилась на добровольном принципе ее комплектования, от которого спустя некоторое время пришлось отказаться из-за невозможности создания массовых регулярных вооруженных сил. Как выход из положения необходим был переход к всеобщей воинской повинности трудящихся масс. На этой основе началось формирование первых регулярных полков и дивизий.

Большие трудности при формировании частей и соединений Красной Армии возникли в связи с нехваткой командных кадров. Подготовленных в военном деле командиров из рабочих и крестьян было недостаточно, а вновь открывшиеся командные курсы не успевали покрывать некомплект начсостава в войсках. Офицеры же старой армии, которых можно было привлечь на службу в армию, не пользовались доверием широких революционных масс. И все же их пришлось привлекать для службы в РККА. Была объявлена мобилизация офицеров старой армии (военных специалистов), а некоторая их часть вступила в Красную Армию добровольно. Как правило, военные специалисты использовались на командных должностях, в штабах, в качестве инструкторов и преподавателей в военно-учебных заведениях.

Для контроля за деятельностью военных специалистов, а также для политического воспитания личного состава, организации административной и хозяйственной деятельности частей и соединений, решения всех вопросов боевой и оперативной деятельности был введен институт военных комиссаров. Военный комиссар являлся полномочным представителем Коммунистической партии и Советской власти в РККА. С введением института военных комиссаров ни один приказ без их подписи не подлежал исполнению. В то же время комиссары не только контролировали соответствующих командиров, но и воспитывали у красноармейцев доверие и уважение к ним, а военспецы — бывшие офицеры и генералы в этом нуждались.

Взаимоотношения между командиром и комиссаром складывались по-разному. Это зависело от многих причин как с той, так и с другой стороны. Чаще всего бывало, что стороны срабатывались, находя общие точки соприкосновения и общих интересов. Но бывало и так, что или командир, или комиссар не шел на уступки, на компромисс, отыскивая общую точку зрения, не затрагивая при этом принципиальных вопросов. Тогда таких «соратников» приходилось разводить. Нередко бывало и так, что командир попадал в сферу влияния комиссара с сильной волей и шел у него на поводу. Редко, но бывало и наоборот.

Вспомним взаимоотношения начдива В. И. Чапаева с комиссаром Клычковым (под этим именем в романе его автор Д. Фурманов вывел себя). Правда, в данном случае В.И. Чапаев не был в старой армии офицером, а был всего лишь подпрапорщиком, т.е. сверхсрочником, но он получил соответствующую армейскую подготовку и закалку и поэтому недалеко ушел от младшего армейского офицера.

Дмитрий Фурманов, т.е. Федор Клычков, готовясь к совместной работе с командиром-самородком Чапаевым, наметил целую систему взаимоотношений с ним: «...избегать вначале разговоров чисто военных, чтоб не показаться окончательнам профаном; повести с ним политические беседы, где Федор будет бесспорно сильнее; вызвать его на откровенность, заставить высказаться по всем пунктам, включительно до интимных, личных особенностей и подробностей; больше говорить о науке, образовании, общем развитии, — и тут Чапаев будет больше слушать, чем говорить. Потом... потом зарекомендовать себя храбрым воином, — это уже непременно и как можно скорее, ибо без этого все в глазах Чапаева, да и всех, пожалуй, красноармейцев прахом полетит: никакая тут политика, наука, личные качества не помогут!.. Только потом, когда Чапаев будет «духовно полонен», когда он сам будет слушать Федора, может быть, чему-нибудь у него учиться, — лишь тогда идти ему навстречу...

Все эти приготовления Клычкова отнюдь не были пустяками, они помогли ему самым простым, коротким и верным путем войти в среду, с которою начинал он работать, а во имя этой работы — срастись с нею органически. Он не знал еще, где будут границы «срастания», но отлично понимал, что Чапаев и чапаевцы, вся эта полупартизанская масса, и образ ее действий — такое сложное явление, к которому зажмурившись подходить не годится...»^[1]

Федор Клычков, т.е. Фурманов, правильно выбрал тактику своих отношений с Чапаевым, и результаты были самые положительные. Спустя непродолжительное время начдив Чапаев очень не хотел, чтобы Клычкова (т.е. Фурманова) забирали от него, даже с повышением в должности. Об этом в романе сказано так: «...Напрасно Чапаев посылал слезные телеграммы, просил командующего, чтобы не забирали от него Федора, — ничто не помогло, вопрос был предрешен заранее. Чапаев хорошо сознавал, что за друга лишался он с уходом Клычкова, который так его понимал, так любил, так защищал постоянно от чужих нападок, относился разумно и спокойно к вспышкам чапаевским и брани — часто по адресу «верхов», «проклятых штабов», «чрезвычайки», прощал ему и брань по адресу комиссаров, всякого «политического начальства», не кляузничал об этом в ревсовет, не обижался сам, а понимал, что эти вспышки — вспышками и останутся...»^[2]

Итак, мы видим, что Чапаев считал Федора Клычкова (читай Дмитрия Фурманова) своим другом. А развела этих друзей женщина — Анна Фурманова. Начдив Чапаев увлекся женой комиссара, работавшей в политотделе дивизии заведующей его культурной частью. И это, естественно, комиссару Фурманову не понравилось. Начались стычки, склоки, и высшее командование поспешило развести этих людей. А если точнее, то Дмитрий Фурманов был переведен на другую политическую должность там же, в Туркестане, уехав туда вместе с женой.

Пример служебных взаимоотношений начдива 25-й стрелковой В.И. Чапаева с военным комиссаром дивизии ДА Фурмановым относятся к годам Гражданской войны. Однако основополагающие положения этой схемы оправдавших себя отношений нашли свое отражение в руководящих документах и в последующий период.

В «Положении о комиссарах Красной Армии и Флота» (от 3 января 1922 г.) говорится:

«...6. Во всей своей деятельности, работая рука об руку с командиром, комиссар должен постоянно стремиться к повышению авторитета командира, содействуя ему во всем и памятуя, что в боевой обстановке последнему придется непосредственно руководить красноармейцами, а потому он должен пользоваться необходимым доверием их.

7. Постоянно помня, что задачей Советской власти в области военного строительства является установление единоличного командования, комиссар должен, с одной стороны, всемерно вовлекать командира, с коим связан, в сферу коммунистических идей, а с другой стороны, сам должен внимательно изучать под руководством командира военное дело, дабы с течением времени занять командную или административную должность»^[3].

Таким образом, партия определила курс на единоначалие, т.е. на сужение полномочий и сферы влияния комиссаров в армии и на флоте. Отметим, что первые попытки в этом направлении были сделаны еще во время Гражданской войны. Тогда небольшому числу начальников дивизий действующей армии из числа коммунистов были предоставлены и права комиссаров. Этот первый опыт перехода к единоначалию был проведен в войсках 5-й армии, а в качестве командиров-единоначальников выступили В.К. Блюхер, Я.П. Гайлит, К. А. Нейман, В.К. Путна (соответственно начальники 51,26, 35 и 27-й стрелковых дивизий). Однако исторические условия не позволили тогда повсеместно претворить в жизнь принцип единоначалия. Для этого требовалось создать целый комплекс предпосылок, важнейшая из которых — наличие подготовленных кадров, способных взять на себя всестороннее — военное и политическое — руководство войсками.

Как правило, на практике в большинстве случаев между командиром и комиссаром устанавливался режим мирного сосуществования, т.е. каждый отвечал за свой участок работы (по принципу «кесарю — кесарево»). Хотя бывали и случаи, когда военный комиссар вмешивался в дела, относящиеся к компетенции командира, пытаясь подменить последнего. Как это произошло в 18-й стрелковой дивизии между начдивом

А.Г. Ширмахером и военкомом И.Ф. Ткачевым. Из аттестации на А. Г. Ширмахера, подписанной командиром 9-го стрелкового корпуса М.Д. Великановым: «...Не обладая твердой волей и решительностью, часто находился под влиянием лиц, его окружающих, имеющих указанные качества... Для иллюстрации укажу, что во время командования 18-й стрелковой дивизией тов. Ширмахер находился под влиянием военкома тов. Ткачева, который, обладая сильной волей, подчинил его своему влиянию... »^[4]

В целях подъема политического уровня командного состава Реввоенсовет СССР в январе 1923 г. установил для командиров Красной Армии обязательный минимум политических знаний^[5] Таким образом участие в политической работе с личным составом становилось частью служебной деятельности командира РККА. Довольно успешно решалась и другая задача — подъем военной квалификации политического состава. Многие политработники частей и соединений окончили различные курсы повышения квалификации (ВАК при Военной академии РККА, курсы «Выстрел» и др.), что позволило им более успешно справляться с обязанностями в современных условиях, а также послужило стимулом для перехода на командную работу (см. главу «Из политработников в командиры»).

Однако часть высшего и старшего политсостава армии возражала против перехода на полное единоначалие. Они не считали единоначалие важным принципом строительства вооруженных сил, не видели политической целесообразности его полной формы. Вот они, эти политработники, и получили название «внутриармейской оппозиции» или «белорусско-толмачевской оппозиции». Это был своего рода «бунт на корабле» — т.е. несогласие полномочных представителей партии в армии с ее генеральной линией по важнейшему вопросу военного строительства. Событие случилось не рядовое, оно было из ряда вон выходящее. А в качестве инициатора «внутриармейской оппозиции» выступили слушатели и преподаватели Курсов усовершенствования высшего политсостав при Военно-политической академии имени Н.Г. Толмачева (ВПАТ). В октябре 1927 г. они открыто высказались против единоначалия. А еще через месяц эти политработники обратились в Политуправление РККА с письмом, в котором выражали свое несогласие с проводившейся военной практикой партии. Копии этого письма были разосланы в другие военные округа, в том числе Украинский, Белорусский и др.

Позицию слушателей ВАК поддержали также многие преподаватели ВПАТ и слушатели ее основных факультетов.

На общеакадемическом партийном собрании, состоявшемся 15 марта 1928 г., с докладом о состоянии и очередных задачах партийной работы в армии выступил начальник академии Я. Л. Берман. В докладе давалась оценка командного состава РККА на тот период, подчеркивалась его неспособность к политическому руководству войсками (по сути, это было противопоставление командиров политсоставу), приводились примеры неудачного проведения в жизнь единоначалия. Собрание приняло резолюцию, многие пункты которой шли вразрез с позицией руководства партии армии. В резолюции критиковалась практика проведения в жизнь единоначалия, говорилось об отрыве командного состава от красноармейцев, о невысоком уровне политико-морального состояния РККА. Через два дня после этого собрания на совещании политсостава частей и соединений Ленинградского гарнизона была принята резолюция, в своей основе схожая с решением коммунистов ВПАТ, но только с более усиленными нападками на единоначалие и командный состав.

Попытку примирить командиров и политработников сделало 2-е Всеармейское совещание секретарей партийных ячеек (март 1928 г.), которое особо отметило, что сложные задачи, стоящие перед Красной Армией, настоятельно требуют дружной и сплоченной работы всего командного и политического состава. «Командир и политработник, — отмечалось в резолюции совещания, — обязаны в полной мере сознавать высокую политическую ответственность каждого из них за совместную дружную работу по укреплению РККА»^[6].

Но погасить огонь недовольства среди высшего и старшего политсостава удалось не сразу, и прежде всего в стенах Военно-политической академии. Например, 21 апреля 1928 г. там состоялось общее партийное собрание, на котором с докладом об итогах 2-го Всеармейского совещания секретарей партийных ячеек выступил начальник Политуправления РККА А.С. Бубнов. Но даже ему, опытному организатору и трибуну, не удалось переломить обстановку в академии в лучшую сторону. Фактически всю первую половину 1928 г. в стенах ВПАТ шли жаркие дебаты между сторонниками и противниками единоначалия.

Одновременно с ВПАТ действовал и второй центр «внутриармейской оппозиции» — в Белорусском военном округе, где значительная часть высшего политсостава, состоявшая главным образом из военкомов и начальников политорганов дивизий и корпусов, с самого начала введения единоначалия отнеслась к нему отрицательно. Там 23 мая 1928 г. на совещании руководящего политсостава округа с докладом об итогах зимнего периода учебы выступил член РВС и начальник политуправления БВО М.М. Ланда, разделявший взгляды противников единоначалия. Многие участники совещания также были его противниками. Поэтому не удивительно, что такие взгляды нашли свое отражение в принятой резолюции. Данную резолюцию белорусские «оппозиционеры» разослали в другие военные округа с целью поддержки их позиции по вопросу единоначалия. Такую поддержку удалось получить у части политсостава Украинского военного округа. Не удовлетворившись устной пропагандой, М.М. Ланда и его сподвижники организовали в ряде крупных гарнизонов округа (Смоленском, Минском, Могилевском, Витебском) «провал» командиров-единоначальников на выборах в местные партийные и советские органы.

Политуправление РККА, обеспокоенное обстановкой в армии, в первую очередь в Белорусском военном округе, организовало повторное совещание руководящих политработников округа. С докладом на нем выступил А.С. Бубнов. Но, как и в Военно-политической академии, его попытки изменить настроение собравшихся, убедить их в ошибочности принятой ими «майской» резолюции успеха не имели. Тогда он пошел самым простым путем — отменил эту резолюцию, объявив ее антипартийной и недействительной.

Вопрос о «внутриармейской оппозиции» обсуждался в ЦК ВКП(б), он в течение трех дней (25—28 июня 1928 г.) был предметом дебатов на пленуме Реввоенсовета СССР, который наметил ряд мер по дальнейшему укреплению единоначалия, укреплению политико-морального состояния личного состава армии и флота. Участников «внутриармейской оппозиции» пленум РВС СССР призвал к пересмотру своих ошибочных взглядов.

А тем временем волна оппозиции единоначалию постепенно стала спадать. Объясняется это тем, что основные «смутьяны» — слушатели старшего курса ВПАТ и слушатели Курсов усовершенствования при ней, — закончив учебу, разъехались по частям и соединениям, получив соответствующие назначения. К тому же в ВПАТ сменился начальник — вместо Я.Л. Бермана пришел А.Л. Шифрес, ранее работавший заместителем начальника политуправления Ленинградского военного округа. А вместо М.М. Ланды на должность члена РВС и начальника политуправления Белорусского военного округа снова был назначен С.Н. Кожевников, уже работавший на этом посту до 1926 г. (он сдавал должность М.М. Ланде).

В отношении некоторых, наиболее активных «оппозиционеров», были сделаны оргвыводы (их уволили из РККА). Остальные остались на местах, но их заставили каяться и признавать свои ошибки. Этому во многом способствовали партийные собрания, а также проведенные во многих гарнизонах собрания партийного актива и совещания политсостава. Постепенно «внутриармейская оппозиция» сошла на нет.

Итоги борьбы с «внутриармейской оппозицией» и задачи по дальнейшему укреплению единоначалия в армии и на флоте нашли свое отражение в документах ЦК ВКП(б), в том числе в постановлении от 25 февраля 1929 г. «О командном и политическом составе РККА», в котором отмечалось: «...Центральный Комитет не может пройти мимо того, что колебания и политические ошибки части высшего политсостава, имевшие место в истекшем году и нашедшие свое наиболее яркое выражение в резолюции части высшего политсостава БВО и в резолюции ВПАТа, в настоящее время решительно осуждены не только всеми армейскими партийными организациями и только что закончившимися военными партийными конференциями, но и почти всеми политработниками, принимавшими то или иное участие во внутриармейской оппозиции 1928 г. Этим еще раз в полной мере доказывается, что Красная Армия имеет в настоящее время вполне партийно выдержанные и идеологически устойчивые кадры политсостава»^[7].

Поражение «внутриармейской оппозиции» объективно способствовало дальнейшему росту авторитета командноначальствующего состава РККА, расширению и укреплению единоначалия в ней, дальнейшему сплочению командного и политического состава, их дружной совместной деятельности по совершенствованию боевой мощи Красной Армии.

В постановлении ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны СССР» от 15 июля 1929 г. отмечалось: «...9. В настоящее время Красная Армия имеет надежный, политически устойчивый, классово выдержанный, с хорошими боевыми качествами начсостав... Считать, что в результате твердого проведения принципа единоначалия произошло общее укрепление частей Красной Армии, укрепление дисциплины в ней, повышение ответственности командного состава за общее состояние частей и повышение его авторитета среди красноармейской массы»^[8].

Отметим также, что для многих участников «белорусскотолмачевской оппозиции» этот факт их биографии до поры до времени больших последствий не имел. Но только до определенного времени — в 1937—1938 гг. им это припомнили. Участие во «внутриармейской оппозиции» являлось тогда серьезным обвинением и сильно отягощало приговор подсудимых.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОЛЕБАНИЯ

Рассматриваемый в книге советский период времени богат политическими событиями внутри страны и партии. Политические процессы против противников Советской власти всех и всяческих оттенков продолжались несколько десятилетий. Особенно активными они были в середине 30-х гг., хотя и двадцатые годы были не менее насыщенными. Отзвуки этих внутрипартийных событий ее не только активные, но и достаточно инертные участники продолжали ощущать спустя длительное время. «Эхо» внутриармейской оппозиции 1927—1928 гг. отозвалось через десять лет для многих ее сторонников. Например, для бригадного комиссара Л.A. Краузе, военного комиссара 1 -го тяжелого авиационного корпуса (ТАК) армии особого назначения (АОН).

ВЫПИСКА

из протокола заседания парткомиссии АОН

№ 24 от 3 сентября 1937 г.

Слушали: Краузе Людвиг Августович,член ВКП(б) с 1919г., партбилет № 1922142,1901 года рождения, соцположение служащий, образование среднее, в РККА с 1919 г. Занимаемая должность комиссар ТАК АОН.

Докладывает тов. Кеда. На АПК Краузе присутствует.

Установлено, что тов. Краузе в 1928 г. на совещании старшего и высшего политсостава по докладу начальника ПУОКРа БВО тов Ланда (М.М.) (в настоящее время редактор «Красной Звезды») о внутрипартийной работе в округе принимал участие в голосовании «белорусской резолюции», которая впоследствии была отменена, как политически вредная. Сам тов. Краузе от этой резолюции отказался и в жизнь ее не проводил. О своем голосовании белорусской резолюции Краузе не скрывал. Также установлено, что Краузе допустил недостаточную бдительность и настороженность в знакомстве с бывшим нач(альником) политотдела спецвойск г. Брянска Поляковым, которого посещал изредка (1935—1936 гг.) как старого знакомого по гарнизону и который впоследствии оказался врагом народа.

Постановили: 1. Считать факт голосования тов. Краузе против исключения из партии Шелудякова не подтвержденным.

2. Считать, что тов. Краузе факт голосования белорусской резолюции не скрывал, о чем было известно при чистке партии в 1929 г. пуокру (политическому управлению округа. — Н. Ч.) МВО и при обмене партийных документов.

3. Указать тов. Краузе на проявление недостаточной классовой бдительности и настороженности в знакомстве с бывш(им) начальником политотдела спецвойск г. Брянска Поляковым, оказавшимся врагом народа.

Вр. отв. секретарь парткомиссии АОН

полковник^[9] (кеда)

Прошло всего полтора месяца и партийная комиссия АОН вновь возвращается к делу Л.А. Краузе. Что изменилось, если принимается решение исключить его из партии? Что такого кардинального произошло, если прибегают к высшей мере партийного наказания? Ведь не только же за дружбу с «врагом народа» Поляковым его изгоняют из партии? Оказалось, что круг обвинений Л.А. Краузе значительно расширился и их политическая тяжесть сильно увеличилась.

ВЫПИСКА

из протокола заседания парткомиссии АОН

№ 33 от 20 ноября 1937 г.

Слушали: Краузе Людвиг Августович, член ВКП(б) с 1919 г., партбилет № 1922142 сдан начальнику политотдела 23 АБ (авиационной бригады. — Н. Ч.), 1901 года рождения, социальное положение служащий, образование среднее, в РККА с 1919 г., занимаемая должность врид комиссара 1 ТАК АОН.

Докладывает тов. Панякин. На АПК тов. Краузе присутствует.

Установлено: тов. Краузе в бытность его с 1933 г. по 1937 г. военкомом и начальником политического отдела 11 АБ (г. Воронеж) был связан с ныне разоблаченными и арестованными врагами народа.

Тов. Краузе участвовал на банкете при проводах врага народа Варейкиса, о чем скрыл от партийной организации и при обсуждении партийной характеристики заявил, что он никакого участия в проводах врага народа Варейкиса не принимал.

Также установлено, что помимо этого тов. Краузе был связан с врагом народа Поляковым, у которого он часто останавливался в Москве в 1935—1936 гг.

Кроме того, установлено, что тов. Краузе участвовал в пьянках с быв(шим) ком(андиром) эск(адрильи) Сафрановичем (ныне арестован как шпион). В результате пьянок с врагом народа тов. Краузе не мог своевременно (его) разоблачить, хотя целый ряд фактов и действий врага Сафрановича были известны тов. Краузе, но мер с его стороны никаких не принималось.

Также установлено, что тов. Краузе, зная, что нач(альник) связи Белоголовый по возвращении из Италии вел переписку с одним итальянским офицером, а также зная, что Белоголовый получил предупредительное письмо от врага народа Эйдемана, мер к разоблачению Белоголового не принял, не ставил этого вопроса перед политуправление АОН.

Тов. Краузе, зная о целом ряде комиссаров в бригаде о том, что они в прошлом имели троцкистские колебания, и проводя их аттестование, им об этом не писал. Тов. Краузе после выхода постановления правительства о запрещении выдачи воинским частям в порядке шефства денежных средств, встал на антигосударственный путь. Получив средства с обкома ВКП(б) в сумме 6 972 руб., всякими жульническими путями перечислил эту сумму на счет обкома ВЛКСМ с условием, что эти деньги выдавать только по его запискам.

Все это явно преступное деяние было проделано, и деньги по запискам тов. Краузе выдавались узкому кругу людей из руководящего состава, в том числе и самому Краузе.

В своей практической работе тов. Краузе после решений февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б), как член партии работал неудовлетворительно, практической помощи частям никакой не оказывал, пропагандистской работой не занимался, проявлял полнейшую бездеятельность по вскрытию и разоблачению врагов народа.

Постановили: За политическую беспечность в деле вскрытия врагов народа и за укрывательство своих связей с врагами народа, за антигосударственную деятельность (завел «черную кассу» на шефские деньги и за их разбазаривание), за бездеятельность в своей практической работе в деле реализации решений февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) тов. Краузе Люд вига Августовича из членов ВКП(б) — исключить. Отв(етственный) секретарь парткомиссии АОН батальонный комиссар (Панякин)^[10].

А ведь еще совсем недавно ничего не предвещало такого развития событий — Людвиг Краузе ходил в передовых рядах отечественной военной авиации. В мае 1936 г. он был награжден орденом Красной Звезды — «за выдающиеся личные успехи по овладению боевой авиационной техникой и умелое руководство боевой и политической подготовкой Военно-Воздушных сил РККА».

В представлении его к награде, подписанном командующим войсками Московского военного округа командармом 1-го ранга И.П. Беловым, начальником политуправления округа армейским комиссаром Г.И. Векличевым и помощником командующего по авиации комдивом А.И. Бергольцем отмечалось:

«Тов. Краузе один из лучших начпобригов (начальников политотделов бригад. — Н. Ч.) частей округа с большим опытом партийно-политической работы. Упорной личной работой с каждым человеком тов. Краузе добился хорошей постановки партийно-воспитательной работы среди личного состава. Часть представляет собой крепко сколоченный коллектив. Тов. Краузе правильно организует политическое обеспечение боевой подготовки. Политотдел знает и конкретно занимается вопросами обеспечения полетов, огневой, штурманской подготовки и т.д. Из пяти помполитов эскадрилий бригады три самостоятельно летают. Сам тов. Краузе также самостоятельно вылетал на У-2. Правильно организует разрешение двух задач как одной. Бригада добилась, что части, входящие в ее состав, не имеют аварий в течение двух с половиной лет. На подведении в ПУРККА итогов постановки партийно-политической работы бригада получила положительную оценку как по состоянию марксистско-ленинской подготовки, так и по общей постановке партийно-политической работы в части. Лично тов. Краузе показывает образец перестройки работы по-новому, правильно изучая людей и работая с каждым партийцем, комсомольцем, летчиком, техником»^[11].

Наступил 1937 год. В его второй половине акценты в характеристике командиров и политработников РККА стали заметно смещаться в сторону обвинительного уклона Примером тому служит партийная характеристика на Л.А. Краузе.

«Работая комиссаром бригады и начальником политотдела в течение 4-х лет, твердо проводил генеральную линию партии в жизнь. Сумел сплотить вокруг себя и политотдела партийный актив. Своевременно ставил перед политаппаратом и парторганизациями частей очередные задачи. Чуткий и внимательный товарищ. Активно помогал первичным парторганизациям. Делал доклады на собраниях первичных организаций, проводил занятия с парторгами и комсоргами в школе бригадного партактива. Как правило, сам делал доклады на гарнизонных партактивах. Обладает большим опытом партийно-политической работы. Пользовался авторитетом среди коммунистов и начсостава бригады. За период работы в бригаде своим руководством обеспечил безаварийную работу частей и бригады в целом.

С комиссарами частей по поднятию их марксистско-ленинского уровня занятий не проводил лично и не организовал в течение всего периода времени.

Отсутствовала у тов. Краузе достаточная борьба с отдельными принципиальными недостатками в боевой подготовке (вместо подготовки всей эскадрильи готовили отряд в 43-й авиаэскадрилье) (из решения партконференции).

Тов. Краузе не организовал надлежащего контроля за работой политаппарата и парторганизаций частей и суровой критики их недостатков.

Тов. Краузе не всегда прямо указывал на недостатки отдельным руководящим работникам. Зам(еститель) нач(альника) политотдела) бриг(ады) тов. Федоров в течение полутора лет не вел ни одного кружка, не проводил ни одного занятия по МЛУ (марксистско-ленинской учебе. — Н. Ч.), систематически участвовал в пьянках, и тов. Краузе дал ему положительную аттестацию.

Тов. Краузе либерально относился к участникам коллективных пьянок из работников руководящего начсостава, иногда участвовал лично в них. Не ставил вопрос на первичных парторганизациях об участниках коллективных пьянок (Логинов, Федоров, Хомяков).

Допустил мягкотелость и примиренчество в разрешении рукоприкладства командира Валькова к штурману Харитонову. Несмотря на заявления тов. Харитонова тов. Краузе с 1935 г. тянул этот вопрос до 1937 г., пытаясь разрешить его кабинетным путем, а не разрешал его в партийном порядке.

Имел знакомство с Поляковым, который ныне оказался врагом народа, за что тов. Краузе вынесено предупреждение парткомиссией АОН.

Тов. Краузе голосовал за политически вредную резолюцию высшего начсостава Белорусского военного округа, что совершенно правильно было ЦК оценено как толмачевскобелорусские настроения.

Несмотря на крупные недостатки и политические ошибки тов. Краузе преданный партии и родине коммунист. Заслуживает политического и делового доверия.

Партийная характеристика дана партийным бюро управления XIАБ и утверждена первичной парторганизацией XIАБ на общем собрании.

Ответственный секретарь партбюро (Пожималин) члены партбюро (Мациевский)

(Харитонов)

(Малинский)»^[12].

Что это за история с Поляковым, о которой упоминается во всех документах? Что в ней антипартийное, политически вредное? Дадим слово самому Л. А. Краузе. В обращении в начальнику отдела кадров Политуправления РККА бригадному комиссару М.Р. Кравченко, датированном 19 сентября 1937 г., он подробно описывает эту историю.

«По вопросу о моем знакомстве и встречах с Поляковым, который оказался врагом народа, как мне сообщил корпусный комиссар Гринберг 25 июля, могу изложить следующее.

Познакомился я с этим Поляковым в г. Брянске в 1927 г. Поляков был там до меня начальником политотдела гарнизона спецвойск. В августе 1927 г. начала формироваться 15-я авиационная бригада, куда в это время я был назначен комиссаром бригады. Бригада входила до января 1928 г. в политическое обслуживание этого политотдела. В это время я и познакомился с Поляковым. С начала 1928 г. в бригаде был сформирован политотдел и уже больше никакого отношения к Полякову я не имел, за исключением вопросов шефства и распределения квартир, которыми занимался Поляков как начальник политотдела гарнизона.

Кроме того, в течение всего лета 1928 г. бригада находилась в лагерях в Гомеле и с Поляковым вовсе никакой связи не было.

После нашего возвращения через 2 или 3 месяца в конце 1928 г. или в начале 1929 г., но не позже февраля (1929 г.) Поляков был переведен ПУРККА на Черное море начальником политотдела укрепрайона. С этого времени, т.е. с 1928 г. или февраля 1929 г. до начала 1932 г., я его не встречал и ничего о нем не знал.

В 1932 г. я снова встретил его в Москве. Он сообщил, что уволился из армии, что получил персональную пенсию, что с ним было недоразумение, что его исключали из партии за примиренчество, но восстановили.

Работал он в Москве в наркомате совхозов по строительству. Живя в Москве до 1933 г., я к нему несколько раз заходил по старому знакомству. В 1933 г. я уехал в Воронеж и до мая 1935 г. с ним не встречался совсем. В мае 1935 г. после первомайского парада я зашел к нему как к старому знакомому. После этого я был у него в конце 1935 г., его не было, была одна жена. И, наконец, последний раз я был у него в мае 1936 г., после первомайского парада. Больше случаев посещения Полякова не помню. Ни особой тесной дружбы и общего у меня, кроме старого знакомства по Брянску, не было. Ничего плохого ни в его поведении, ни в его делах ни от него, ни от других не слышал. И не знал, за исключением того, что он сам говорил, что исключался из партии и был восстановлен за необоснованностью. Кроме того, жена его жаловалась, что он стал сильно пить и поздно возвращается домой. Встречи у меня с ним были редкие, и поэтому судить о нем и его делах я не мог. Кроме того, что я знал по Брянску, где он был на хорошем счету и активно выступал за генеральную линию партии. В разговорах никакого недовольства он не выражал. Разговоры, какие были, больше всего касались быта. Он говорил, что работа его удовлетворяет, что он хорошо строит и последний раз рассказал, что построил хороший санаторий. Говорил о том, что его собираются, кажется, снова призвать в армию. Вопросами жизни в армии не интересовался и не спрашивал. Других разговоров или какого-либо недовольства с его стороны я не замечал. Я пытался разубедить его перестать пьянствовать, и, видимо, это ему не нравилось. При встречах особого удовольствия он не выражал, и поэтому особой дружбы не было, и с мая 1936 г. я к нему больше не ходил, порвав и редкие встречи. Теперь я очень жалею, что не сделал это раньше, не разглядев в нем врага»^[13].

Бригадный комиссар Л.А. Краузе, военный комиссар 1-го тяжелобомбардировочного авиакорпуса, был арестован 5 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 2 апреля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 30 мая 1956 г. реабилитирован.

Учитывая, что многие высшие командиры и политработники по своему социальному положению были «от сохи», их не могли не волновать события, происходившие в родных селах и деревнях в конце 20-х и начале 30-х гг. И не только в родных. Даже видные армейские политработники, эти верные бойцы партии, нередко выражали недоверие политике партии в вопросах коллективизации сельского хозяйства. Чаще всего выражали они это тайно, без широкой огласки, но тем не менее такое несогласие было, и оно находит свое отражение в следственных документах 1937—1938 гг. Если по многим другим пунктам обвинения арестованные в эти годы командиры и политработники РККА писали показания, как правило, под диктовку следователя, то вопросу о неприятии политики ВКП(б) по ускоренной коллективизации сельского хозяйства, можно не сомневаться, они излагали свою истинную позицию. Покажем это на примере показаний бывшего начальника политуправления Харьковского военного округа армейского комиссара 2-го ранга Сергея Николаевича Кожевникова — одного из опытных политработников Красной Армии (до Харьковского военного округа он в разные годы был членом РВС и возглавлял политуправления Белорусского — дважды, Сибирского, Северо-Кавказского военных округов).

Из заявления С.Н. Кожевникова начальнику особого отдела Харьковского военного округа от 11 сентября 1937 г.:

«...Зимой 1930 г. я был переброшен членом Реввоенсовета в Северо-Кавказский военный округ (СКВО). Прибыл я в Ростов в разгар развертывавшихся мероприятий по коллективизации сельского хозяйства и ликвидации кулачества на Северном Кавказе.

Уже тогда в Чечено-Ингушской области происходили ку-лацко-муллские восстания, на подавление которых я вскоре выехал. Жестокость мер по ликвидаций восстаний и тяжелое экономическое положение горцев произвели на меня тяжелое впечатление.

После подавления восстаний я возвратился в Ростов и принял участие в подготовке мероприятий по коллективизации сельского хозяйства и ликвидации кулачества. Перегибы в этих мероприятиях повлияли на меня отталкивающе. Я лично был не согласен с решениями партии о столь быстром проведении коллективизации и решительной ликвидацией кулачества на Северном Кавказе.

В 1931 г., особенно в осеннюю посевную кампанию, вспыхнул ряд вооруженных восстаний, сопровождавшихся убийствами партийно-советских работников. Уже после подавления восстаний сопротивление вылилось в саботаж, организованный контрреволюционным кулачеством по хлебозаготовкам и осенней посевной кампании. Вновь были применены самые крутые меры репрессий.

На Северный Кавказ в связи с этим прибыла комиссия ЦК ВКП(б) во главе с Л.М. Кагановичем. В ее составе был и Гамарник (Ян Борисович Гамарник — начальник Политуправления РККА. — Н. Ч.). К тому времени я уже занимал позиции, явно враждебные партии. Я считал, что коллективизация проводится слишком быстрыми темпами, в результате чего происходит полный разгром сельского хозяйства. Вместе с кулачеством репрессируются середняцкие и бедняцкие слои казачества. Вообще же эти мероприятия нас приводят к политической ссоре с крестьянством в СССР. К разрыву между партией и крестьянством.

По указанию Кагановича к наиболее злостным по саботажу станицам в СКК (Северо-Кавказском крае. — Н. Ч.) был применен бойкот с запрещением въезда и выезда населения из станиц. В эти станицы запрещен ввоз всех без исключения товаров, вплоть до спичек и керосина до тех пор, пока станицы не выйдут в поле и не сдадут излишков хлеба. Одновременно было объявлено, что саботажники буч дут выселяться в нечерноземные районы Союза, а вместо них будут переселены крестьяне из бедно-почвенных областей Советского Союза. Эти мероприятия были проведены в станицах Полтавской, Ново-Рождественской и частично Старо-Минской. Я вместе с Гамарником объезжал некоторые районы Кубани, где были территориальные формирования частей СКВО. Во время этих поездок из замечаний и разговоров со мной Гамарника я убедился, что он, как и я, совершенно не намерен проводить активную работу по слому саботажа и мобилизации актива переменного состава тер(риториальных) частей на эту борьбу. Я ясно видел, что он также не согласен с этими жестокими мероприятиями и просто уклоняется от этой работы.

Гамарник говорил о голоде среди населения, часто даже не верил, что имеются запасы хлеба, хныкал, не нажимал на политаппарат территориальных частей. В беседах со мной Гамарник говорил: «Не может быть, чтобы скрывали хлеб тогда, когда сами скрывающие умирают от голода». Между тем ему было известно, что это не соответствовало действительности, так как в ямах на огородах голодающих находили хлеб десятками пудов, о чем настойчиво докладывали Гамарнику работавшие курсанты Ейской летной школы.

В последующих прямых разговорах со мной Гамарник высказывал свое несогласие с решениями партии по вопросу ликвидации кулачества. С его слов мне известно, что Шеболдаев и Пивоваров (Б.П. Шеболдаев — секретарь крайкома ВКП(б), И.Н. Пивоваров — председатель крайисполкома. — Н. Ч.) также стояли на этой позиции и саботировали директивы партии о разгроме кулачества на Северном Кавказе.

В Ново-Рождественской станице под руководством Пивоварова не был проведен полностью бойкот станицы, а проведено это было только с приездом туда Микояна. В ряде станиц, как Полтавская и другие, которые целиком подлежали выселению, Шеболдаевым и Пивоваровым были оставлены под видом бедняцких и иногородних крестьян большие группы кулацких хозяйств, скрывшиеся в красноармейской коммуне имени Фрунзе под видом членов этой коммуны»^[14].

У создателя и руководителя украинской конницы («червонного казачества») в годы Гражданской войны В.М. Примакова тоже наблюдались отклонения от генеральной линии партии — определенное время после войны он был сторонником троцкистских взглядов на некоторые вопросы внутренней жизни партии и строительства армии. Но жизнь заставила его пересмотреть свои позиции и признать, что он был не прав. И признал это В.М. Примаков официально и публично, через средства массовой информации. Будучи за рубежом, в Афганистане в должности военного атташе при полномочном представительстве СССР в этой стране, он из Кабула прислал в Москву и опубликовал свое заявление о разрыве с троцкизмом.

КАДРЫ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

Мы говорим о кадрах Рабоче-Крестьянской Красной Армии РККА) — о военных кадрах из рабочих и крестьян. Именно они являлись костяком, основой этой армии — со своей подготовкой, образованием (военным и общим), отношением к Советской власти и партии большевиков, их ценностям, военному строительству. При всей своей социальной однородности (в общей массе), эти кадры имели и свою индивидуальность. Но сначала об одной общеизвестной особенности: большая часть командного состава РККА в годы Гражданской войны да еще продолжительное время после нее имела низкий уровень образования, была малограмотной.

Примечательный тому пример. Из воспоминаний генерал-лейтенанта в отставке А.В. Кирпичникова: «Осенью 1930 года приказом Народного комиссара обороны при Военной академии имени М.В. Фрунзе была создана особая группа, в которую входили командиры Красной Армии, проявившие себя в период Гражданской войны и иностранной военной интервенции как выдающиеся военачальники. Цель этой группы заключалась в том, чтобы дать возможность этим командирам усовершенствовать и углубить свои военные знания на базе боевого опыта, полученного в период первой мировой и гражданской войн и иностранной интервенции.

В группу первого набора было зачислено всего 18 человек. Но и это число в период обучения уже в первом учебном году значительно сократилось. К концу второго года обучения в группе осталось 12 человек. Остальные слушатели в процессе учебы получили назначения на особо ответственные посты в Красной Армии. Особую группу в 1932 г. окончили: С.М. Буденный, И. Р. Апанасенко, О.И. Городовиков, командующий воздушными силами Московского военного окрузі га И.У. Павлов, командир и военный комиссар 46-й стрелковой дивизии И.Ф. Ткачев, начальник Артиллерийского управления Г.И. Бондарь, командир и военный комиссар 12-й кавалерийской дивизии Д.Ф. Сердич, командир и военный комиссар 3-й кавалерийской дивизии Е.И. Горячев, начальник и военный комиссар Ленинградской пехотной школы В.Ю. Рохи, командир авиационной бригады Московского военного округа Н.Н. Васильченко, военный комиссар 10-го стрелкового корпуса И.П. Михайлин...

Учебный план и программа занятий для Особой группы были рассчитаны на два года.

Слушателей Особой группы разделили на три учебные группы по шесть человек в каждой.

Программой занятий на первый учебный год предусматривались:

— лекции и семинары по марксистско-ленинской подготовке;

— лекции по общей тактике, тактике специальных родов войск и другим дисциплинам;

— военные игры на картах в классе, а также решение тактических задач на местности;

— изучение тактико-технических данных оружия, которое состояло к тому времени на вооружении войск Красной Армии;

— изучение новой техники, поступавшей в армию после войны.

Несколько слушателей в обязательном порядке занимались общеобразовательными предметами: русским языком, арифметикой и т.д. Некоторые слушатели по собственному желанию изучали иностранные языки»^[15].

Упомянутый выше С.М. Буденный тоже оставил воспоминания о периоде своей учебы в Особой группе академии. Сказал он там и о том, как создавалась эта группа, какова была общая подготовленность, уровень образования слушателей: «...По моему предложению Наркому обороны в академии была создана особая группа, в которую входили высшие командиры, имевшие богатый боевой опыт и проявившие незаурядные военные способности, но не получившие военного образования. Наркомат обороны СССР и Советское правительство одобрили эту инициативу, однако лично мне разрешили учиться только без отрыва от исполнения служебных обязанностей... Взвесив все, я все-таки решил учиться. Однако при поступлении в академию преподаватель русского языка М.П. Протасов нанес нам «жестокое поражение». В диктанте он обнаружил у меня 13 ошибок, у Д.Ф. Сердича и И.Р. Апанасенко — свыше 30 ошибок, а у О.И. Городовикова — 52. Даже Г.И. Бондарь, получивший до революции высшее образование, и Я.П. Гайлит, окончивший межевой институт, сделали: первый — 19 ошибок, а второй — 23 ошибки. Это многих обескуражило. Начались разговоры о том, что мы не сможем одолеть науку, не имея серьезной общеоб-разовательнои подготовки...»^[16]

История Особой группы Военной академии имени М.В. Фрунзе, преобразованной затем в Особый факультет той же академии, судьбы ее (его) выпускников заслуживают отдельного повествования. Что и намеревался сделать автор этих строк в свое время, когда работал в стенах названной прославленной академии и был возрастом помоложе. И даже стал активно собирать материал о первых выпускниках Особой группы, искать их родственников, искать их личные и пенсионные дела. Дело это достаточно сложное, кропотливое, с большой затратой времени. К тому же работать над темой, не зная заранее, пойдет ли она в печать, — дело далеко не перспективное. Работать «в стол» не нравится ни одному автору, в том числе и мне. Короче говоря, не видя перспективы для этой рукописи, я снизил активность на этом направлении и переключился на подбор материала о репрессированных военачальниках РККА, часть которых в разные годы окончила ту же Особую группу (или Особый факультет) Военной академии имени М.В.Фрунзе.

Революция и Гражданская война взбаламутила народные толщи России, подняли с самого их дна на поверхность многих ее представителей, далеко не худших, своеобразных народных самородков, получивших возможность раскрыть свои таланты, в том числе и военные. История знает случаи, когда бывшие солдаты и унтер-офицеры старой армии довольно успешно командовали полками и дивизиями, громили полковников и генералов, хотя «академиев и не кончали». Возьмем хотя бы пример того же В.И.Чапаева, подпрапорщика старой армии. Известный фильм братьев Васильевых (хотя они совсем и не братья!), книга Дмитрия Фурманова (бывшего военного комиссара дивизии Чапаева) рисует нам образ бесстрашного, отважного, сообразительного командира из народа, способного быстро разбираться в сложной, запутанной обстановке противостояния одной части населения другой, когда каждая из них считала себя правой, а свою борьбу справедливой и законной.

В народе в ходу много анекдотов про Чапаева, Петьку и Ан-ку-пулеметчицу, про их взаимоотношения и поступки. Анекдотов зачастую очень метких, образных, запоминающихся своим колоритом. И в то же время далеких от правды. Это в первую очередь касается Петьки (Петра Семеновича Исаева). Он показывается в роли исполнительного ординарца, не очень образованного, не очень умного молодого человека, но обладающего сообразительностью и житейской хваткой. Часто он выступает в роли услужливого холуя при самодуре-начальнике. Тут правда так сложно перепутана с ложью, что простой народ, не знакомый с историей Гражданской войны (хотя сам и делал эту историю!), принимает все байки про Чапаева и его окружение за чистую монету. Что все это так и было! Конечно, что-то так и было, отдельные эпизоды вполне имеют право на жизнь, на существование в сказаниях народной молвы, в его байках и анекдотах. Но тут же следует и уточнить некоторые детали. Например то, кем на самом деле был в дивизии и у Чапаева Петр Исаев. Во-первых, он был не личным ординарцем или денщиком у начдива, а командиром для поручений при штабе дивизии — а это далеко не одно и то же. У командира для поручений значительно больше прав и обязанностей, его статус в армейской иерархии гораздо выше (несравненно выше!) ординарца — он предполагает знания по разведке, тактике, взаимодействию родов войск и прочих основ военного дела. Таким и был Петр Исаев, командир для поручений при штабе Чапаевской дивизии. Во-вторых, не знающие истинной биографии Петра Исаева считают его, исходя из содержания анекдотов, простым, рядовым солдатом из числа тех, кого «куда пошлют» и «чего изволите?». Между тем как Исаев в старой армии был унтер-офицером, участником Первой мировой войны, как и Чапаев, и подпрапорщику (читай — сверхсрочнику) Чапаеву был почти ровня. Когда Чапаев командовал бригадой, Исаев был там начальником связи, а во 2-й Николаевской дивизии (у Чапаева же) командовал батальоном связи (а это, считай, командир отдельной части). Но так распорядилась судьба, так повернулись события, что один из них попал в подчинение к другому, выходцу из низов народа, правда, далеко не бесталанному.

Ну, а что касается широко распространенных анекдотов про Чапаева, Петьку и Анку-пулеметчицу, то здесь сказалось народное правило вышучивать, высмеивать всех и вся, вплоть до Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента России, что, по сути, показывает состояние здоровья этого общества. Не сотвори себе кумира! — золотое правило, девиз очищения общества от идолопоклонства, от пресмыкания перед той или иной личностью. Хотя и в критике, в вышучивании и высмеивании перехлест тоже неуместен, он весьма чреват негативными своими последствиями. У каждого народа должны быть свои герои, незыблемые святыни, которые надо беречь и сохранять в чистоте. И этих героев народ должен знать, а героические традиции чтить и преумножать — в этом залог дальнейшего развития и совершенствования армии и флота любой страны, особенно нашей с ее трагическими изломами и поворотами. А что касается анекдотов про Чапаева, то за него заступился слепой поэт-фронтовик Эдуард Асадов, который с большой обидой, возмущаясь волной высмеивания всех и вся, восклицал по этому поводу: «Вот и до Чапаева добрались!» Отметим, что не только до Чапаева добрались, но и до Владимира Ульянова (Ленина) тоже, не говоря уже о Никите Хрущеве, Леониде Брежневе и других руководителях страны.

Революция и Гражданская война на своих волнах вознесли на вершину власти некоторых людей, не обладавших достаточным набором необходимых качеств для исполнения ТОЙ ИЛИ иной должности. Потому, видимо, и не СМОГЛИ они удержаться на той вершине, которую по воле обстоятельств достигли. Не говоря уже о занятии более высоких постов. Так, фронтами непродолжительное время командовали: Восточным — А.А. Самойло, В.А. Ольдерогге; Южным — П.А. Славен, В.Н. Егорьев. Армиями различных фронтов: Ж.К. Блюмберг, В.М. Крузе, И.С. Кожевников, П.К. Мармузов и некоторые другие. Они, как падающие метеориты, мелькнули, оставив на мгновение короткий след на небосклоне, и пропали. О них мало кто знает, и даже в энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» только о некоторых имеется короткая биографическая справка. Например, нет ее о Ж.К. Блюмберге, который командовал 5-й армией Восточного фронта с сентября 1918 г. по апрель 1919 г. Или нет такой справки о П.А. Славене — первом командующем той же 5-й армией (август—сентябрь 1918 г.). Постараемся хотя бы частично восполнить эти пробелы.

Жан Карлович Блюмберг родился в сентябре 1889 г. в местечке Альт-Ауц Курляндской губернии в крестьянской семье. По национальности латыш. Далее из автобиографии, написанной им в 1933 г.: «С 10 лет работал по найму — пастухом летом, а зимой учился. В 1907 г. окончил двухклассное училище министерства народного просвещения. В 1908 г., выдержав соответствующее испытание, поступил на военную службу вольноопределяющимся. В 1910 г. поступил в Виленское военное училище, которое окончил в 1914 г. и сразу попал на войну в 99-й Ивангородский пехотный полк. Всю империалистическую войну пробыл на фронте в должности командира роты, начальника команды пеших и конных разведчиков и пулеметной команды. Последние чин и должность в старой армии капитан, командир батальона. (За боевые отличия Ж.К. Блюмберг награжден орденами Св. Анны 2, 3 и 4-й степени, Св. Станислава 2-й и 3-й степени, Св. Владимира 4-й степени. — Н. Ч.)

По окончании мировой империалистической войны приехал в Москву и весной 1918 г. добровольно вступил в ряды Красной Армии и сразу был назначен комбригом в Латышскую дивизию. В половине сентября 1918 г. был назначен командующим 5-й армией Восточного фронта, пробыл в этой должности до апреля 1919 г., когда был назначен командующим Северной группой войск, защищающей г. Петроград от наступления Юденича и финнов. В 1920 г. был начальником тыла Донбасса.

По окончании Гражданской войны в 1921 г. был назначен инспектором ГУВУЗ и в 1922 г. окончил Высшие академические курсы (ВАК). После этого был полтора месяца комдивом 1-й стрелковой и в октябре 1922 г. назначен командиром 11-го стрелкового корпуса, коим командовал в Ленинградском и Белорусском военных округах более 4 лет до конца 1926 г. С 1927 г. по 1930 г. работал в центральном аппарате Нарком-военмор в должностях инспектора стрелково-тактической подготовки и помощника инспектора пехоты РККА. С 1930 г. по 1932 г. был начальником Ленинградского приграничного гарнизона и начальником 24-го военно-строительного управления. В 1932 г. назначен инспектором оборонительного строительства УНИ (Управления начальника инженеров. —Н.Ч.) РККА, а в декабре того же года назначен заместителем начальника Военно-инженерной академии (ВИА). В мае 1933 г. назначен начальником общеакадемической оперативно-тактической кафедры ВИА РККА. Имею награды: за успешное очищение Поволжья от белых армий — орден Красного Знамени...»

Соответствующие начальники, характеризующие Ж.К. Блюмберга, неоднократно отмечали его положительные и отрицательные качества. К положительным сторонам его деятельности они относили наличие твердой воли, любовь к военному делу. Однако отрицательных качеств было у него значительно больше, что усматривается из содержания его аттестаций. Если в годы войны многие недостатки в деятельности и личном поведении можно было списать за счет сложностей боевой обстановки, то в мирное время они становились нетерпимыми и недопустимыми.

В аттестации за 1923 г. на командира 11-го стрелкового корпуса Ж. К. Блюмберга командующий войсками Петроградского военного округа В.М. Гиттис отмечал: «...В работе не чувствуется планомерности и системы... Болезненно самолюбив и с большим самомнением. Обладает скорее упрямством, чем настойчивостью. В отношении со старшими — дисциплинирован и выдержан, но в отношении с подчиненными бывает раздражителен, вспыльчив, резок и даже груб в обращении, а иногда прямо деспотичен. Вследствие таких недостатков за годичный период командования корпусом — ряд крупных инцидентов с ответственными его ближайшими сотрудника-ми-подчиненными и ряд жалоб со стороны последних, а равно и материалов, невыгодно характеризующих комкора, причем, несмотря на внушение и предостережение — тов. Блюмберг в этом направлении все же повторялся. Непосредственно лично в командовании корпусом ничего ценного не вложил.

Подвижными сборами корпуса минувшим летом руководил нетвердо и не вполне удачно.

Должным авторитетом и уважением не пользуется. Как начальник — сух, официален и иногда пристрастен...

Признать тов. Блюмберга вполне соответствующим занимаемой должности в данное время не могу, но допускаю, что в результате двухмесячного отдыха и лечения на курорте у него будет больше уравновешенности и выдержки и с восстановленными силами он выявит себя в более положительном смысле»^[17]

Жана Карловича Блюмберга от должности не освободили, и он продолжал и дальше командовать 11-м стрелковым корпусом. Прошло несколько лет. И что же изменилось в его поведении, во взаимоотношениях с подчиненными? Да почти ничего не изменилось. Этому подтверждение — его аттестация за 1925 г., подписанная командующим войсками Ленинградского военного округа В.М. Гиттисом и членом РВС округа Н.М. Ворониным:

«...Обладает достаточной волей, но характер неуравновешенный и скорее упрямый, чем настойчивый. Болезненно самолюбив и с большим самомнением. В отношении к старшим — дисциплинирован и выдержан, в отношениях же с подчиненными нередко бывает вспыльчив, раздражителен, нетактичен, резок и груб в обращении, доходя иногда до поступков, не терпимых в Красной Армии.

Ряд крупных инцидентов и жалоб со стороны ответственных работников корпуса, имевшие место в 1923 г., не прекратились и после того, как тов. Блюмбергу был предоставлен отпуск по болезни с предложением, что после отдыха и лечения на курорте в Крыму, он будет более уравновешенным и тактичным, более бережно относясь к достоинству своих подчиненных. Между тем в 1924 г., после отдыха, тов. Блюмберг в этом отношении не изменился, в результате чего опять ушел нач(альник) шта(ба) кор(пуса) (четвертый по счету при тов. Блюмберге), а один комдив возбудил вопрос о переводе после резко бестактного и притом незаслуженного отношения к нему командира корпуса в присутствии подчиненных комдиву лиц...

В более положительном смысле тов. Блюмберг ни в какой области себя не выявил. Корпусом командовал и руководил посредственно, почти ничего личного не вкладывая в эту работу, вместе с тем приходится констатировать, что те же черты характера у тов. Блюмберга сохранились и выявляются в жизни и после отдыха.

Считая, что для крупного военачальника уменье владеть собой, выдержка и хладнокровие — необходимые качества, и что во время боевых действий неуравновешенность, вспыльчивость и отсутствие самообладания у тов. Блюмберга не будут также способствовать его авторитету как командира корпуса, прихожу к заключению, что тов. Блюмберг должности ком(андира) кор(пуса) не соответствует, ибо даже при наличии авторитетного и сильного комиссара, значительно умевшего предупреждать или смягчать такие инциденты, — тов. Блюмберг все же создал ряд нездоровых моментов. Полагаю, что целесообразнее использовать тов. Блюмберга не на строевой командной должности, дабы он мог работать без повседневного контроля комиссара».

Борис Михайлович Шапошников (умный и тактичный человек), сменивший В.М. Гитиса на посту командующего войсками Ленинградского военного округа, не согласился с выводом предыдущей аттестации на комкора Ж. К. Блюмберга. Познакомившись с ним ближе, Шапошников подтвердил многие предыдущие наблюдения и дополнительно записал в очередной аттестации:«.. .Всегда военачальник и как таковой считает свои действия непогрешимыми. Возражений не переносит... Любит показать свою работу. Ум тяжелый, негибкий. Работе отдается всецело, но затрачивает иногда непроизводительно время вследствие неумения им распорядиться. В военном отношении развит, но больше в вопросах тактики... В стратегии слаб...

Учтя все вышеизложенные качества и предыдущие аттестования тов. Блюмберга, я воздерживаюсь от того, чтобы признать его несоответствующим должности командира корпуса. Тов. Блюмберг тяжелый командир, к которому нужно подойти со знанием его нравственных качеств, но как войсковой командир он неплохой и по своим военным качествам должности соответствует»^[18] С этим выводом командующего согласился и член РВС округа О.А. Сааков.

Осень 1924 г., как и в предыдущий год, была для Ж.К. Блюмберга также богата конфликтами и жалобами на него. В том числе жалобами из ведущей не только в корпусе, но и в округе 56-й Московской стрелковой дивизии. Из рапорта военного комиссара и начальника политотдела дивизии Гибеля от 27 октября 1924 г. на имя своего прямого начальника — военного комиссара корпуса П.Я. Ванага:

«Во время полевой поездки в г. Пскове при разборе одной из задач комдивом тов. Цветаевым были высказаны соображения по поводу оценки наштакором (начальником штаба корпуса. — Н. Ч.) тов. Захаровым решения задач комсоставом дивизии в присутствии Вашем и комкора, на что комкор тов. Блюмберг реагировал резким окриком на комдива, назвав его выступление «выходкой», за которое будет наказывать в дисциплинарном порядке.

Как бы ни было нетактично выступление комдива тов. Цветаева, но грубый окрик комкора на комдива в присутствии комсостава дивизии, вылившийся в буквально наигрубейшее затыкание рта и в дальнейшую допущенную комкором резкость, считаю не соответствующими духу Красной Армии, оскорбляющими чувства гражданина.

Ввиду того, что это повторяется не в первый раз и оставляет глубокий осадок на комсостав дивизии, прошу Вашего содействия в призвании комкора тов. Блюмберга к порядку через РВС ПВО (Ленинградского военного округа. — Н. У.)»^[19].

Сам комдив Вячеслав Дмитриевич Цветаев (один из старейших в РККА командиров дивизий — он еще в 1920 г. командовал 54-й стрелковой дивизией. — Н. У.) посчитал себя оскорбленным реакцией со стороны командира корпуса и его словами. Вот что он пишет в рапорте на имя военного комиссара корпуса:

«Считаю себя в происшедшем инциденте правым, так как, испросив у комкора разрешения на заключительное слово по докладу наштакора, я не только не сказал ничего оскорбительного по адресу последнего, но, наоборот, высказал желание выслушать пояснения по существу доклада, ибо без таковых последний был не ясен. Мое слово было прервано окриком комкора, который, не ограничившись этим, в резкой и грубой форме, весьма повышенным тоном стал говорить о моем нетактичном отношении к руководству и якобы о намерении оскорбить наштакора. Заканчивая мораль, комкор обратился к командному составу (присутствовал весь свободный комсостав 117 стрелкового полка), заявил, что он не потерпит в будущем выходок, подобных комдивской и на будущее время будет принимать дисциплинарные меры.

Ввиду того, что инциденты, подобные настоящему, страшно нервируют, отражаются на работе и сводятся к аннулированию меня как личности и начальника и повторяются в третий раз, прошу Вашего ходатайства перед Реввоенсоветом округа о переводе меня в другой корпус»^[20].

Приведенные документы показывают суть конфликтов (инцидентов) с подчиненными у Ж. К. Блюмберга. В том числе с его ближайшими помощниками — начальниками штаба корпуса. Одним из них был П.А. Захаров. Из рапорта последнего на имя командира XI стрелкового корпуса от 18 декабря 1924 г.: «По расформировании XV стрелкового корпуса, где я служил на должности на(чальника) шта(ба) кор(пус) а, я подал мотивированный рапорт начальнику штаба Северо-Кавказского (военного) округа с просьбой считать меня кандидатом на одну из должностей, хотя бы на(чальником) шта(ба) див(изиии), в жаркие районы Закавказья или Туркестан. Основанием моей просьбы служил начавшийся процесс туберкулеза в правом легком и диагноз врачей о необходимости мне служить в районах с сухим климатом. Мое ходатайство было направлено в Штаб РККА. В июле месяце я был назначен наштакором XVII, но, не прибывая туда, переназначен на-штакором XI. При проезде г. Москвы мной было доложено в Командное управление Штаба РККА о том, что я, исполняя приказ, еду на новую должность, но прошу учесть мое ходатайство о назначении в южные азиатские округа, тем более я, уроженец Кавказа и 15 лет прослуживший в Туркестане, из них 4 года в Красной Армии, отлично знаю Кавказский и Туркестанский театры.

Создавшееся у Вас за последнее время крайне резкое и подчас оскорбительное ко мне отношение побуждает меня просить Вас ускорить мой перевод, так как я чувствую, что столь нервная обстановка крайне вредно отражается на службе»^[21].

В тот же день П.А. Захаров представил данный рапорт командиру корпуса. Что из этого получилось, узнаем из докладной Захарова на имя военного комиссара корпуса П.Я. Ванага от 19 декабря, т.е. на следующий день:

«Докладываю Вам для сведения рапорт, поданный мной 18 декабря командиру корпуса и порванный им как «оскорбительный». Согласно указания командира корпуса я обязан, если чувствую себя обиженным, подать жалобу.

Жалобами я никогда не занимался, так как за шесть с половиной лет службы в Красной Армии впитал в себя сознание, что существующий политический контроль есть достаточно высокий авторитет для установления взаимоотношений между старшими и младшими»^[22].

Сведения о конфликте между Блюмбергом и Захаровым, конечно же, стали достоянием сотрудников штаба корпуса. В этот же день к П.Я. Ванагу обратился с рапортом и военный комиссар штаба корпуса: «За последнюю неделю в штабе корпуса наблюдается подавленное настроение, вызванное обостренным отношением комкора к наштакору, что, безусловно, не может не отразиться на всей работе штакора, особенно в настоящий момент, когда выполняется одна из ответственейших задач, требующая особой тщательности.

Наштакор тов. Захаров, не чувствуя за собой какой-нибудь вины, вызвавшей грубое, лицеприязненное отношение комкора к нему, за исключением отсутствия живости, несвойственной его возрасту и тем более его здоровью, не может найти иного выхода, как просить о переводе его в другой округ.

С этой целью им вчера был подан рапорт комкору с просьбой его перевода в связи с создавшейся обстановкой, но рапорт комкором был разорван с указанием, что настоящий поступок он рассматривает как оскорбление. Весь разговор со стороны комкора был в резком, повышенном тоне, скорее в тоне «Лайдонера», чем в тоне командиров Красной Армии. Указанный случай еще более обострит их взаимоотношения, а посему полагал бы для пользы дела необходимым принять меры к разрядке настоящей атмосферы, о чем и прошу Вас настоящим рапортом.

Отношение комкора к наштакору сотрудниками штаба расценивается как «генеральская причуда», а отнюдь не как строгие законные требования. А посему, учитывая угнетенное состояние наштакора, очень трудно восстановить авторитетность командира корпуса среди состава штакора»^[23].

Обеспокоенный нездоровой обстановкой, сложившейся во взаимоотношениях командира корпуса с начальником штаба и комдивом Цветаевым, Петр Янович Ванаг, не сумев разрешить проблему своими силами, обращается 23 декабря 1924 г. к члену Военного совета Ленинградского военного округа Воронину:

«Мною неоднократно подавались Вам рапорта о «солдафонстве» командира корпуса тов. Блюмберга. Эти поступки вредно отражались на работе как штаба и управлений корпуса, так и на жизни корпуса в целом.

Рапортами за № 44сс от 17—1—23 г., за № 83сс от 17—IX— 23 г., за № 89сс от 10—XI—23 г., за №... от 31—X—24 г. мною доносилось об инцидентах с тов. Зарайским, нач(альником) арт(иллерии) кор(пуса) тов. Калининым, с несколькими работниками штакора XI во время полевой поездки. С тов. Бэм, с комдивом 56 тов. Цветаевым; кроме того, доносилось об инцидентах с комдивом XVI тов. Овчинниковым, тов. Гирундовым...

Все эти случаи рисуют комкора как резкого и болезненно нервного. Следует отметить, что большинство инцидентов выпадает на время, когда проводится какая-либо серьезная работа, и меньшинство — на время, когда работа является повседневной. Последние случаи рисуют комкора отнюдь не как командира Красной Армии.

Если в свое время я приписывал все эти случаи болезненности тов. Блюмберга, то теперь от этого мнения мне пришлось отказаться, вернее отказаться от мысли, что излечением недугов тела будет излечен и его дух. Постоянство аналогичных случаев заставляет убеждаться, что характер тов. Блюмберга неисправим, до болезненности злопамятен, очень высокого о себе мнения, во всем видит оскорбление своей персоны, диктатор, не считающийся с мнением других. В случаях, когда мне по сути того ли иного вопроса необходимо поговорить с ним, он обижается, считает себя оскорбленным, говорит, что учить его незачем, что не надо читать ему «нотаций».

После внушения, произведенного ему Вами по случаю инцидента с комдивом 56 тов. Цветаевым прошло непродолжительное время, и налицо новый инцидент, равный предыдущему по своему значению, если не больше.

Сущность инцидента и последствия его в прилагаемом к сему рапорте военкома штаба корпуса за № 32.

Касаясь последнего случая с наштакором тов. Захаровым, заявляю, что не столь важную роль играет не сам инцидент, как подавленное состояние штаба в его работе, когда везде чувствуется натянутость и все держится не на авторитете, а на страхе. Так, приказания, будучи отданными в другом тоне, в других выражениях не оскорбляли бы сотрудников и не разлагали работу штаба.

Дальше так продолжаться не может — работники и штаб корпуса не в состоянии нести своих обязанностей.

Прилагая к сему копию рапорта наштакора, прошу о принятии мер и о переводе тов. Захарова в южные округа, т.к. здоровье его не позволяет оставаться в Ленинграде (чахотка)»^[24].

Прошло около десяти лет. Жан Карлович уже не командовал крупными общевойсковыми соединениями, а работал в высшем учебном заведении — в Военно-инженерной академии РККА. Из аттестации за 1934 г., на начальника командного факультета Военно-инженерной академии Ж.К. Блюмберга, подписанной начальником штаба, врид начальника академии И.М. Цальковичем:

«Тов. Блюмберг более года возглавлял оперативно-тактический цикл академии и, хотя имеет отличную оперативно-тактическую подготовку и большой боевой стаж и опыт командования строевыми крупными соединениями в мирное время, не сумел создать себе должный авторитет в цикле, сколотить преподавательский состав, установить должные взаимоотношения с аппаратом академии и факультетом. Более полугола командует ведущим в академии командным факультетом. Выявил себя весьма дисциплинированным, волевым командиром. Упрям. Болезненно самолюбив, малейшее служебное указание воспринимает как обиду. Сух. Замкнут... Занятия с комсоставом проводит квалифицированно, но методически не интересно, скучно, не захватывает аудиторию... Единоначальником быть еще не может не только по формальным причинам (кандидат ВКП(б), но еще не имеет должных политических навыков для того. Факультетом руководит удовлетворительно. Недостаточно подготовлен в инженерных вопросах, что иногда приводит к несамостоятельным решениям в этой области...» Военный комиссар академии И.Ю. Рабинович к изложенному выше добавил: «С руководством оперативнотактическим циклом не справился, так мы не сумели вовремя помочь в этой работе тов. Блюмбергу. Характером обладает тяжелым, недостаточно гибок и это требует постоянного к нему внимания...»^[25]

Комдив Ж. К. Блюмберг был арестован 13 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 26 апреля 1938 г. по обвинению в принадлежности к антисоветской организации приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 19 июля 1957 г. реабилитирован.

Командир командиру рознь. На одной и той же должности работали совершенно разные люди. На примере Ж.К. Блюмберга можно было видеть один стиль работы и его результаты. На примере другого командира корпуса, а именно И. К. Грязнова, мы увидим совершенно другую картину. Приведем биографическую справку на И.К. Грязнова, находящуюся в его пенсионном деле.

«Иван Кенсаринович Грязнов. Родился 11 января 1897 г. в Михайловском Заводе Екатеринбургской губернии в семье известного уральского общественного и кооперативного деятеля. Закончив общее образование, обратился к кооперативной деятельности в пределах Пермской губернии, выполняя работу уездного инструктора по кооперации при Оханском земстве.

В 1916 г. по досрочному призыву призван на действительную военную службу в 194-й запасный пехотный полк. По окончании Чистопольской школы прапорщиков направлен для службы в 123-й запасный полк, из коего отправился в действующую армию, где и оставался в должности младшего офицера роты и помощника начальника учебной команды 49-го Сибирского стрелкового полка до конца февраля 1918 г. По демобилизации вновь возвратился к кооперативной деятельности в пределах Красноуфимского уезда Екатеринбургской губернии.

Принадлежа по убеждениям к партии левых эсеров, 16 мая 1918 г. восставшим кулачеством Красноуфимского и Златоу-стинского уездов схвачен и подвергнут жестоким истязаниям. Освобожден отрядом Красной гвардии. По выздоровлении вступил в ряды Красной Армии и был назначен инспектором формирования Красноуфимского, фронта. Во вспыхнувшем всеобщем восстании, командуя отрядом в осажденном белогвардейцами Красноуфимске, прорывал путь на Кунгур. Сформировал из отрядов 2-й Красноуфимский полк и командовал им. В августе вступил в командование отрядами Манчажского направления, сформировал из них 1 -й Красноуфимский полк. Командуя им, 23 сентября 1918 г. вступил в командование 1-й Красноуфимской бригадой 4-й Уральской дивизии. 12 марта 1920 г. вступил в командование 30-й стрелковой дивизией. 13 июля 1920 г. вступил во временное командование 5-й армией. 1 сентября 1920 г. возвратился к командованию 30-й дивизией и отбыл с ней на Южный фронт. В июле 1922 г. назначен командиром 7-го армейского корпуса»^[26].

Как видим, данная биографическая справка оканчивается должностью командира 7-го стрелкового корпуса. Затем были и другие должности — командира и военного комиссара 18, 8 и 6-го стрелковых корпусов, помощника командующего войсками Среднеазиатского военного округа, заместителя начальника Управления механизации и моторизации РККА, командующего Забайкальской группой войск ОКДВА, командующего войсками Забайкальского и Среднеазиатского военных округов. Перечень должностей достаточно большой, и, разумеется, И.К. Грязнову было поле деятельности для проявления своих организаторских способностей и методических качеств и навыков. И как же оценивали его вышестоящие начальники и командиры? Скажем прямо — оценивали справедливо, отдавая должное его способностям и качествам.

Будучи начальником 30-й стрелковой дивизии, И.К. Грязнов получил следующую аттестацию (характеристику) от командующего Харьковским военным округом А.И. Корка: «Обладает сильной волей и решительностью, широко проявляет инициативу, умеет разбираться в боевой обстановке, в обращении с подчиненными обладает спокойствием и выдержкой, дисциплинирован и поддерживает дисциплину среди своих подчиненных, крепкого здоровья и вынослив в походной жизни, умственно развитый, любит военное дело и отдается работе всецело, кандидат РКП(б), предан рабоче-крестьянской власти.

Общее образование — торговая школа, военное образование — школа прапорщиков; пополняет свои военные познания самообразованием; приобрел за время Гражданской войны большой боевой опыт; отличный строевой начальник.

Под руководством тов. Грязнова 30-я стрелковая дивизия весьма успешно действовала на Восточном и Южном фронтах; тов. Грязнов временно командовал 5-й армией; за боевые отличия награжден орденом Красного Знамени и ценными подарками.

Вывод: соответствует занимаемой должности; после проведения через академические курсы может быть назначен на должность Комвойск округа»^[27].

Что мы видим? Начальник (командир) дивизии по своей подготовке и деловым качествам достоин руководить войсками округа! Этим сложным войсковым организмом! Такого вывода удостаивались немногие командиры дивизий. Но Август Иванович Корк, давая такую аттестацию и делая такие выводы, моги ошибиться, подойти к личности И.К. Грязнова пристрастно. Однако трудно заподозрить в пристрастности командующего войсками Украины и Крыма М.В. Фрунзе, который в октябре 1922 г. (через полгода после назначения И.К. Грязнова на корпус) коротко, но емко характеризовал его: «Хороший администратор. Глубоко предан делу. Энергичен. Практический стаж достаточен для занимаемой должности. С окончанием ВАК будет хорошим комкором»^[28].

Конечно, корпус это не дивизия: и задачи значительно сложнее, и количество подчиненных частей во много раз больше, нежели в дивизии. И не сразу можно овладеть искусством слаженно управлять этим участком войскового организма. Не сразу все получилось и у Ивана Грязнова на корпусе. В ноябре 1923 г. М.В. Фрунзе, командующий войсками Украины и Крыма, подписывает такую аттестацию на командира 7-го стрелкового корпуса И.К. Грязнова: «Прекрасный начдив, но как комкор оказался не на высоте задач. Недостает достаточной широты кругозора для охвата всей работы. Энергию развивает большую, видна любовь к делу и желание овладеть им. При должном руководстве и поддержке сверху с задачей справится. Должности признаю при общем недостатке в людях соответствующим»^[29].

Свой кругозор И. К. Грязнов значительно расширил, окончив десятимесячные Высшие академические курсы (ВАК) при Военной академии РККА. После окончания ВАК он был назначен командиром и военным комиссаром 18-го стрелкового корпуса. В 1925 г. корпус передислоцируется в Сибирский военный округ (штаб корпуса в г. Иркутске).

Из аттестации на командира 18-го стрелкового корпуса И.К. Грязнова за 1925 г., подписанной командующим войсками Сибирского военного округа Н.Н. Петиным: «Энергичный, с твердой волей командир. Любит военное дело. Требователен к подчиненным, но не всегда умеет подобрать хороших работников. Работоспособного штаба не создал. Отчасти по этой причине имеет тенденцию руководить частями дивизий непосредственно. Инициативен. Имеет большой боевой опыт гражданской войны. Здоровье удовлетворительное — поход вынесет. Должности командира корпуса соответствует»^[30].

Надо особо отметить, что над «ошибками», т.е. над устранением недостатков в своей работе И.К. Грязнов работал постоянно и настойчиво. Свидетельством тому, что он хорошо знал положение дел в частях корпуса и разбирался в кадрах комсостава, тщательно подбирая им место, где они могли принести наибольшую пользу делу, является приводимое ниже письмо И.К. Грязнова на имя командующего войсками Сибирского военного округа от 3 июля 1925 г. Из этого письма можно сделать много выводов о политических, организаторских, умственных и других качествах автора письма, т.е. И.К. Грязнова. Особенно его волнует положение дел в кавалерийской бригаде.

«Тов. командующий!

Разрешите в личном письме изложить ряд моментов, касающихся корпуса.

1. Положение Ургинского дивизиона 73-го кавалерийского полка по ряду моментов нельзя признать удовлетворительным. Снабжение и довольствие кавалерийской части там весьма затруднительно и стоит больших денег. В частности, сейчас срочно ассигновать на переброску годового запаса продфуража дивизиону до 30.000 рублей, в противном случае будет упущен момент и переброска поздней осенью будет стоить значительно дороже.

Расквартирование там дивизиона как конной части также далеко неудовлетворительно. Взаимоотношения с полпредством (полномочным представительством СССР в Монголии. — Н. Ч.) я не могу признать нормальными, о чем я вхожу к Вам с официальным рапортом. Учеба дивизиона, конечно, стоит на весьма низком уровне; командный состав в своеобразной обстановке разбалтывается и разлагается. В результате из 9-ти сабельных эскадронов бригады целых 22%, т.е. более 5-й части фактически как боевой единицы не существует и по существу в бригаде боеспособны только два полка. Мне неизвестны особые политические соображения, кои обусловливают необходимость там таких конных сил, как дивизион,; однако я полагал бы более целесообразным держать там отдельную охранную роту, снабжение и содержание таковой стоило бы неизмеримо дешевле. Наконец, если по особым монгольским условиям нужна именно конная часть, выгоднее было бы содержать там отдельный эскадрон небольшой численности по особым штатам за счет общей нормы едоков Республики. Это в значительной степени облегчило бы положение стоящей там части и вернуло бы к боеспособности весь 73-й полк бригады. Благо, что дивизион там на полулегальном положении и однажды, с приездом какого-то китайского вельможи, его намеревались прятать.

Во всяком случае, нынче необходимо незамедлительно удовлетворить дивизион упомянутыми выше суммами на переброску и заготовку продфуража и прочих видов довольствия и дать испрашиваемую у Вас полпредством сумму в 2400 рублей на ремонт людских помещений и конюшен.

2. Как Вам известно, бригада своими договорными отношениями с «Единением» поставила себя в весьма пиковое положение в отношении поставки всех видов.довольствия, Нынче ни одна организация, по-видимому, не намерена выступать поставщиком сена для бригады. Командование бригады заверяет, хотя, правда, их заверения и утверждения очень часто бывают чрезвычайно легкомысленными и безответственными, что они хорошее сено и по достаточно сходной цене могут заготовить в Монголии хозяйственным способом на всю годовую потребность. Мною приказано изучить вопрос заготовок сена со всей серьезностью. Однако, вероятнее всего, возникнет именно указанное решение. В таком случае бригаду необходимо срочно подкрепить фуражными деньгами не менее как на 75% годовой потребности, дабы они смогли создать годовой запас и своевременно перебросить его в Верхнеудинск. Самое важное, что деньги нужны будут в наикратчайший срок, ибо в противном случае сезон сенокошения будет упущен.

3. Вопреки Вашим указаниям прод(овольственный) маг(азин) продолжал отпускать бригаде гнилого овса. Полагаю необходимым просить Вас о предании виновных суду. Подобная возмутительная безответственность, влекущая за собой и тяжелые последствия для армии и большие убытки казне, достойна высокого возмездия.

4. Вопрос о подыскании надлежащего начальника Бурятской школы желательно разрешить в кратчайший срок. Я приказал теперь же заместить весь негодный состав школы работниками наилучшей квалификации и к осени постепенно провести бурятизацию всего обслуживающего состава, ибо на этой почве возникают нездоровые тенденции к антагонизму и национальной розни.

Желательно как можно скорее продвинуть вопрос о выделении денег на покупку лошадей для школы. Это самое больное место, в значительной степени смазывающее интерес личного состава и общественного национального мнения к этому важному и совершенно новому начинанию.

Затем, тов. командующий, в интересах дальнейшего развертывания бурятских национальных формирований очень важно теперь же озаботиться подготовкой и среднего командного состава. Внутри школы несколько очень дельных товарищей, коих было бы крайне желательно послать в нормальные кавалерийские школы, бригаде предоставлено всего лишь три места. Естественно, что этого и для самой бригады мало и выделить для школы даже одно место трудно. А было бы желательно послать человека 4—6. Большая просьба добиться особого увеличения наряда на четыре места для школы.

По национальным навыкам выгоднее школу посадить на казачье седло — просьба укомплектовать школу на 100% казачьим снаряжением целиком; по сведениям таковое в окружных складах (Омск) имеется.

5. Хотя вопрос с Турчаниновым в данный момент не имеет особой остроты, однако все же следовало бы как можно скорее разрешить этот вопрос.

Теперь с начальником штаба. Если Центр не даст кандидата на эту должность высшей квалификации, я считал бы наиболее верным назначить на эту должность Писарева. Обстоятельство, что он был комбригом этой бригады при условии, что во главе бригады будет стоять высокий политический авторитет Зубавина, не будет иметь никаких дурных последствий в вопросе столкновения «авторитетов».

Вторым не менее ценным кандидатом будет Погребов. Он имеет большой строевой стаж, был наштадивом и наштабри-гом кавалерийских, хорошо развит и знает военное дело вообще и, в частности, кавалерийскую службу до тонкостей. Однако и тот и другой могут быть назначены на этот пост только при условии, что во главе бригады будет стоять не Турчанинов.

6. Теперь вопрос с 36-й дивизией.

Положение с Самсоновым Вам известно. Во всяком случае необходимо, чтобы он в дивизию не возвращался. Онуфриев выдвигает вместо него Кокина. Я, со своей стороны, вполне согласен с этой кандидатурой и на днях буду поддерживать ее перед Вами официальным рапортом. В таком случае первым кандидатом вместо Кокина встал бы Тестов или Филин.

7. Не имея ответа на телеграмму мою о Писареве, вынужден остановить еще раз Ваше внимание на этом вопросе. Вам Писарев прекрасно известен. Работник он очень и очень не первоклассный. Моральная оценка его также не особенно высока. Годится ли он в начальники оперативной части пограничного корпуса, стоящего на основном и важнейшем операционном направлении для Востока? Конечно, нет. Эта работа требует большого умственного кругозора, больших методических навыков, солидного служебного штабного стажа и ряд прочих специфических внутренних черт в характере и проч. Конечно, не всякий строевой начальник, какой угодно высокой должностной квалификации окажется способным выполнять эту специфическую работу. А тем более Писарев, который приехал сюда, по-видимому главным образом потому, что у него живет здесь семья. Для штаба корпуса начальник оперативной части квинтэссенция всего аппарата, и, безусловно, желательно замещение этой должности лицами достаточно высокой служебной квалификации. Это особенно важно сейчас, когда весь аппарат оперативной части и без того заново укомплектован строевыми работниками (Тестов и Вриони), не имеющими ни малейшего штабного опыта. А тут еще и начальник части ученик на этой работе. Теперь Ермаков едет на ВАК. Логвиненко также намечается к командированию. Стало быть, Писареву придется выполнять и обязанности наштакора. Само собой разумеется, что такое положение не выдерживает критики. Каков же выход: Писарев все же знает кавалерийское дело достаточно прилично. Опыт командования кавалерийскими соединениями у него большой. Надо полагать, что начальником штаба бригады он будет удовлетворительным.

Во всяком случае, начальником оперативной части штаба корпуса необходимо иметь работника иного склада и иной квалификации в области этой специальной службы. На крайний случай Никитин или помощник начальника оперативной части Рябцев лучше подойдут на эту работу.

8. Последний вопрос о кандидатах на ВАК.

Я особо настойчиво просил о помещении на ВАК из начальников управления корпуса Сивкова и Вандина. Логинова полагал желательным послать туда, но при отсутствии к тому возможности считал необходимым его послать на курсы усовершенствования военно-хозяйственных работников.

Вами приняты кандидатуры Вандина и Логинова. Сивков отвергнут. Между тем как он, как строевой и боевой работник по своему служебному положению более нуждается в прохождении ВАКа, чем начальник снабжения корпуса.

Почему, если бы удалось кандидатуру тов. Логинова перенести на курсы усовершенствования военно-хозяйственных работников при Военно-хозяйственной академии, Сивкова надо послать на ВАК, тем более, из него может быть не только хороший артиллерийский, но и общевойсковой начальник. Однако за счет полного снятия кандидатуры Логинова этого делать, независимо от приведенных мотивов, все же не следует.

С тов. приветом И.Грязнов»^[31].

Прочитав это письмо, снова и снова приходишь к выводу, что правы были соответствующие начальники, когда молодому начдиву И.К. Грязнову (ему было только двадцать четыре года) допускали возможность доверить командование войсками военного округа. Какой широкий оперативный кругозор, какая забота о порученном участке дела, какое умение разбираться в людях! Талантливый самородок! Но округ он получит под свое начало только в 1935 г. — Забайкальский военный округ.

По содержанию данного письма следует сделать некоторые пояснения:

Урга — так тогда называлась столица МНР (ныне г. Улан-Батор).

Верхнеудинск — современный Улан-Удэ.

Зубавин Н.П. — командир 5-й отдельной кавалерийской бригады.

Турчанинов М.А. — бывший командир той же бригады.

Онуфриев И.А. — командир 36-й стрелковой дивизии.

Ермаков Н.П. — начальник штаба 18-го стрелкового корпуса.

Тестов С.В. — старший помощник начальника оперативной части штаба 18-го стрелкового корпуса. С апреля 1931г.— командир 10-й стрелковой дивизии. В конце того же года переведен в ВВС РККА. Занимал должности командира авиационной бригады и бомбардировочного корпуса. С октября 1937 г. — начальник штаба ЁВС РККА. Репрессирован в 1938.

Логинов И.М. — начальник части военно-хозяйственного снабжения того же корпуса. В годы Великой Отечественной войны — начальник тыла ряда фронтов, генерал-лейтенант.

Бандин А.П. — корпусной инженер того же корпуса. С апреля 1936 г. — помощник начальника Инженерного управления РККА по оборонному строительству. С февраля 1937 г. — начальник инженеров морского берегового строительства Управления Морских Сил РККА. Репрессирован в 1937 г.

Сивков А. К. — начальник артиллерии того же корпуса, перед Великой Отечественной войной — военный атташе при полномочном представительстве СССР в США, начальник Артиллерийской академии РККА. В годы войны — командующий артиллерией Северо-Кавказского фронта, генерал-лейтенант артиллерии. Погиб в 1943 г.

Приведем еще несколько документов, характеризующих личность И.К. Грязнова. Они подписаны известными стране и армии военачальниками, под началом которых Ивану Кен-сариновичу приходилось работать и учиться. Бывший Главком Вооруженных сил Республики И. И. Вацетис на КУВНАС при Военной академии имени М.В. Фрунзе руководил группой, в которой учился И.К. Грязнов. Вот что он отмечал в его выпускной характеристике:

«Тов. Грязнов обладает хорошей военно-научной подготовкой и большим боевым опытом. Он прибыл на КУВНАС (повторно) с определенно усвоенной им методологией по ведению занятий по тактической и штабной подготовке. Двухмесячная работа в специальном направлении в области тактики и штабной службы развили до совершенства его блестящие педагогические способности. Активность, инициатива, быстрота действий, тактичность и корректное отношение к товарищам — как к равным, так и нижестоящим по должности, — все перечисленные качества тов. Грязнова являются отличительными чертами характера этого богато одаренного корпусного командира.

Уставы и наставления знает отлично. Методология ведения военной игры как по тактике, так и по штабной службе усвоена им в совершенстве.

Есть все основания предполагать, что тов. Грязнов, работая неустанно над своим образование, будет в состоянии руководить тактической подготовкой подчиненных на более высоком, Против ныне занимаемого, служебном посту»^[32].

Более высокие посты потом у И.К. Грязнова были. Вот как в декабре 1932 г. характеризует своего заместителя начальник Управления механизации и моторизации РККА И.А. Халеп-ский:

«Тов. Грязнов весьма способный культурный и растущий боевой командир. Тов. Грязнов систематически продолжает работать над углублением и развитием своего оперативного кругозора. В течение последнего года с исключительным упорством и энергией работал над собой по практическим и теоретическим вопросам оперативного и тактического применения механизированных и танковых соединений и частей. Результатом этого явилось непосредственное участие тов. Грязнова в разработке и написании уставов и наставлений для механизированных и танковых войск.

Личные качества: человек сильной воли, хороший организатор, прекрасный методист в деле постановки занятий с комсоставом и войсками, среди подчиненных пользуется уважением, прекрасный товарищ. Как член партии безукоризнен. Занимаемой должности вполне соответствует»^[33].

Комкор И.К. Грязнов арестован 15 августа 1937 г. на посту командующего войсками Среднеазиатского военного округа. Военной коллегией 29 июля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 5 мая 1956 г. реабилитирован.

Писатель Лев Разгон в книге «Непридуманное» в главе «Военные» дает свои оценки тем кадрам РККА, которые встречались на его жизненном пути, таком тернистом и многострадальном. С этими оценками можно соглашаться или не соглашаться, но это свидетельство современника, имеющего право на свое личное мнение. Приведем фрагмент из этого повествования.

«Говоря о драме своего поколения, я думаю о том, что в беллетристике прошлого пышно называлось «крушением идеалов». На наших глазах гибли боги, которых мы — как это и положено по нашему материалистическому мировоззрению — сами создали. Под «богами» я разумею не идеи и не застывшие великие личности прошлого, а наших современников, живых, совершенно реальных людей.

Для моего поколения (я, конечно, говорю о том слое, представителем которого я был) такими живыми «богами» были политики, поднявшиеся на иерархическую ступеньку «вождей» и «соратников», и те, кто именовались героями гражданской войны. Удивительно, что, несмотря на наш искренний демократизм, мы никогда не подозревали в героизме рядовых участников гражданской войны. Нет, в героях у нас ходили только военачальники! Конечно, наше восхищение вызывал любой человек, у которого на гимнастерке, френче, толстовке, пиджаке был приколот орден Красного Знамени — очень редкая тогда награда. Но, вспоминая сейчас прошлое, я отчетливо понимаю, что в разряд героев у нас входили люди только от комбрига и выше. Признание нами их божественной сущности было искренним. С политиками дело обстояло несколько сложнее. Уж очень быстро мы начинали понимать, что политики — боги еще более приземленные, чем мы, простые и грешные люди... они мелко плутуют, отказываются от своих слов и обещаний, занимаются интригами и подсиживанием... На наших глазах множество «богов» неохотно, но быстро слезало с божественной горы и отправлялось в низину. Парторгами заводов, управляющими курортами, директорами музеев.

С военными этого не случалось. Даже уходя в отставку, они продолжали оставаться нашими героями. Да что говорить. Ими любовались люди поумнее нас, позорче, чем мы.

Ах, как нравился Тимошенко Бабелю! С каким наслаждением он рисовал «красоту гигантского его тела..., ордена, вколоченные в грудь».

Мне не пришлось лично знать угрюмого, туповатого и неудачливого маршала Тимошенко, который с беспомощным отчаянием смотрел, как крошечные отряды финских егерей громят наши большие соединения; как немецкие танковые дивизии отрезают, уничтожают и берут в плен целые армии фронта, которым он командовал. Из наркомов, из главнокомандующих, из маршалов он ушел в ничто, в неизвестность, на страницы скучных, никем не читаемых монографий и дис -сертаций. И остался навсегда в русской литературе живым, веселым и пленительным Савицким, изображенным Бабелем не только с живым интересом, но и с нескрываемой любовью. Я не знал ни начдива шесть, ни народного комиссара обороны и не могу поверять героя моей любимой книги реальным человеком.

А вот «прославленного Книгу» я знал. И довольно хорошо. В годы моей жизни в Ставрополе бывший адъютант командира ставропольских партизан, а ныне начальник управления крайпищепрома Иван Иванович Иванько решил написать книгу о Гражданской войне и нанял меня в «литературные негры». Для этого он меня познакомил с генерал-майором в отставке Василием Ивановичем Книгой. И я много дней провел в особнячке бывшего командира ставропольских партизан, а затем прославленного Бабелем начдива.

Василий Иванович был суетливый человечек невысокого роста, даже дома ходивший хоть в подштанниках, но с генеральскими погонами. У него была молодайка жена, огромный сад, необхватный огород, коровы, гуси, куры, свинки и подсвинки. Кроме того, раз в месяц он садился в свою личную машину и личный шофер возил его по тем ставропольским колхозам, которые носили его имя. Оттуда, вслед за его трофейным «хорхом», шел колхозный грузовичок, полный подарков — щедрот обильной ставропольской земли.

В пренебрежительном забвении, в котором он пребывал, ему льстил интерес к нему человека, которого Иван Иванович ему представил как «московского писателя». Отдав хозяйственные распоряжения, он меня усаживал за стол, наливал в чашку саксонского фарфора водку, настоянную на чесноке, ошарашивал ее и, поглаживая потрясающей красоты усы, начинал рассказывать. О Гражданской войне, да и вообще о всякой другой войне, он рассказывать не то что не любил, а не умел, «мы тут как врезали им!.. А потом мы их порубили!.. Ну, мы от них драпали, пока кони не пристали. Тут пришлось драться.... Интереснее всего были его рассказы о том, как он был гостем у царя. Василий Иванович Книга был первым георгиевским кавалером на Юго-Западном фронте, а знаменитый Козьма Крючков на Западном. Обоих привезли на целую неделю к царю...

Гражданская война не оставила у Василия Ивановича таких ярких воспоминаний. А о Великой Отечественной он вспоминать и вовсе не любил. ...Да и то сказать... Во время знаменито-несчастной операции на Крымском полуострове Книге поручили командовать конницей, которую зачем-то согнали туда видимо-невидимо. Обрадованные немцы двинули на наши конные дивизии танки. Василий Иванович — как это он делал раньше — построил свою дивизию в ранжир, выехал вперед, скомандовал: «Шашки вон!» — и кинулся на танки... Его — легко раненного — удалось вывезти на кукурузнике. А конница вся полегла под гусеницами немецких танков. После этого было приказано самим Верховным — Книгу близко к фронту не подпускать. И до конца войны остался он только генерал-майором и матерно крыл более удачливых товарищей. А Верховный Книгу не расстрелял, не разжаловал, я этому уже тогда не удивлялся, знал по рассказам моих товарищей по Первому лагпункту о том, что служба в Первой Конной давала особые преимущества.

Но сколько я ни всматривался в своего занятного, суетного собеседника, я в нем не мог опознать и тени того, что делало его живой легендой в глазах Бабеля, в наших глазах, даже в глазах тех, кому он был знаком главным образом своими поборами. Ну, был не очень умный, глубоко невежественный, но лично храбрый человек, который в глазах Верховного обладал главным достоинством — он мог ему доверять. Такой — приказ выполнит, хотя бы это был приказ зарезать мать родную...»^[34]

Недалеко от В.И. Книги ушел и другой выходец из Первой Конной армии — Иван Васильевич Селиванов, командовавший в 1933—1934 гг. 6-й Чонгарской кавалерийской дивизией. Из воспоминаний генерала армии А.Т. Стученко, занимавшего тогда в штабе этой дивизии должность начальника оперативного отделения. «...Это была колоритная личность. На царской службе он был кузнецом в коннице. С первых дней революции боролся за Советскую власть, объясняя это просто: «Советская власть и коммунисты против буржуев, значит, я за Советскую власть». Воевал храбро. За подвиги в гражданскую войну был награжден двумя орденами Красного Знамени. Продвигался по служебной лестнице. А грамота, культура остались прежними. Разговаривать с Селивановым было невозможно: мы не понимали его, а он нас. Все его руководство сводилось к подписыванию бумаг. Но нести ему документ на подпись было пыткой: комдив читал по слогам.

Ф.К. Корженевич (начальник штаба дивизии. — Н. Ч.) обычно посылал с документами меня. Селиванов к этому привык и почти никогда не звал начальника штаба, а кричал:

— Стученко, бежи ко мне, подпишу тебе бумажки!

Бывало и так:

— Стученко! Напиши бумажку Ворошилову Клименту.

— Какую бумажку?

— Напиши, пусть шлет нам побольше винтовок с намуш-никами.

— Слушаю, сейчас напишу.

— Только живо, и мне давай на подпись.

Приношу обоснованно составленный документ — вдвоем с Корженевичем голову ломали.

— Позвольте, прочту. — предлагаю я, зная способности Селиван<?ва к чтению.

— Читай.

Прослушал он, что мы сочинили, и смотрит на меня, сердито двигая верхней губой с коротко подстриженными усами.

— И шо ты тут напысав?.. Шо наговорив? Пиши, як я говорю.

И начнет диктовать:

«Здорово, дорогой Климент!

Пишет тебе Селиванов Иван — комдив 6-й Чонгарской.

Пришли на дивизию винтовок с намушниками, а то мушки сильно бьются в конном строю».

Через несколько минут приношу на подпись продиктованное письмо, Селиванов подписывает. Прихожу к Корже-невичу и показываю ему творение комдива.

— Давай-ка наш вариант. Его пошлем. Я сам подпишу за комдива. А это брось в корзину.

Управлял дивизией фактически начштаба Ф.К. Коржене-вич — умница и хороший организатор...»^[35]

Иван Васильевич Селиванов после 6-й Чонгарской кавалерийской дивизии командовал 6-й Узбекской (впоследствии 19-й) горно-кавалерийской дивизией. С августа 1939 г. — командир 30-го стрелкового корпуса. В 1940 г. получил звание генерал-лейтенанта. В июле—августе 1941 г. исполнял обязанности заместителя командующего 29-й армией. Арестован 23 ноября 1941 г. Особым совещанием при НКВД СССР 13 февраля 1942 г. по обвинению в проведении агитации пораженческого характера приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 23 февраля 1942 г. Определением Военной коллегии от 4 сентября 1954 г. реабилитирован.

ПО ЧИНУ И ЗАСЛУГАМ

Уже к концу Гражданской войны сложилась достаточно стройная система аттестования, подбора и назначения командно-политических и иных кадров Красной Армии. После Гражданской войны эта система продолжала совершенствоваться, приобретая все более устойчивый и упорядоченный вид. Но повседневная жизнь всегда вносила свои коррективы, в том числе в эту область человеческих отношений. Связку «начальник-подчиненный» нельзя рассматривать как нечто застывшее, постоянное — здесь всегда есть место трениям, недовольству, взаимным претензиям. Часто подчиненные были недовольны содержанием их аттестаций и особенно выводами, сделанными их начальниками. Все это служило поводом для жалоб в высшие служебные инстанции, в политические и партийные органы, вплоть до Наркома обороны и Политуправления РККА. Приведем несколько примеров на этот счет.

Но сначала немного о другом — о служебных категориях и воинских званиях. До 1935 г., т.е. до введения в Красной Армии персональных воинских званий, там существовали служебные категории и соответствующие им знаки различия (на петлицах, рукавах) — для среднего комначсостава это были кубики, для старшего — прямоугольники («шпалы»), для высшего (элиты) — ромбы. Объектом нашего повествования является высший командно-начальствующий состав Красной Армии, и количество ромбов на его петлицах и рукавах определяло ту или иную служебную категорию. Для командного состава элиты категория обозначалась буквой «К» и соответствующей цифрой (от 10 до 13) — К-10 (один ромб на петлицах), К-11 (два ромба), К-12 (три ромба), К-13 (четыре ромба). Для высшего политсостава (командно-политического состава) это были соответственно КП-10, КП-11, КП-12, КП -13. Оклад денежного содержания этих военнослужащих зависел не только от занимаемой должности, но и от присвоенной служебной категории, которая определялась тому или иному лицу при его назначении на должность приказом Наркома обороны (часто с учетом его заслуг, известности в стране и армии, наград, близости к окружению Наркома и т.д., а также выводов последней аттестации). Вот эти самые выводы нередко и служили предметом недовольства и жалоб со стороны подчиненных — они считали себя незаслуженно обиженными, обойденными, приводя в свою защиту массу доводов. Нередко справедливых и убедительных.

Читая содержание аттестаций, служебных характеристик, различных отзывов о работе и службе, подписанных различными начальниками одному и тому же человеку, видишь, как часто они (аттестации, характеристики) резко отличаются друг от друга. Хотя временной промежуток между их написанием совсем небольшой. Все это во многом говорит о степени личных взаимоотношений между людьми, в которых нередко преобладали такие свойства характера, как зависть, нежелание считаться с мнением другого, пусть даже не симпатичного тебе человека.

Покажем это на нескольких примерах. В качестве первого примера возьмем комбрига В.И. Микулина. Имя этого незаурядного военачальника РККА в 30-е годы прошлого века хорошо знали ее командиры-кавалеристы. И вот почему. Дело в том, что Владимир Иосифович Микулин в годы Гражданской войны и после нее командовал кавалерийской бригадой и дивизией, а в 30-х гг. работал помощником инспектора кавалерии РККА (у С.М. Буденного). С 1936 г. й до своего ареста в июне 1937 г. он возглавлял в Новочеркасске знаменитые ККУКС (Кавалерийские курсы усовершенствования командного состава), через которые прошли многие командиры среднего и старшего звена советской кавалерии.

Это был всесторонне образованный человек. Люди, встречавшиеся с ним, надолго сохраняли добрую память о нем. Полковник в отставке И.В. Дубинский, ставший известным советским писателем, служивший с В.И. Микулиным некоторое время в червонном казачестве, так характеризует эту незаурядную личность: «...До Отечественной войны, не было, пожалуй, ни одного командира, который бы не слышал о большом знатоке конницы — Микулине. Он участвовал в создании боевого устава кавалерии, разработал основы войсковой разведки и по этой теме дал армии отличный художественный фильм «В тылу врага». Весь начсостав конницы носил очень удобное и практичное «снаряжение Микулина».

...Из всех первоклассных знатоков конного дела, должно быть, самый утонченный попал в наши ряды. Владимир Иосифович Микулин, пройдя в царской армии путь от корнета до подполковника, командовал бригадой под Перекопом и во время боев за Галицию летом 1920 года.

Вот тогда я очень хорошо изучил этого замечательного воина и человека. С командармом он мог свободно потолковать о тонкостях оперативного искусства; с командиром боевой сотни — о службе завесы и дальней разведки; с берейтором — об особенностях школы Филлиса; молодого сигналиста мог научить подавать все боевые сигналы, а молодого кузнеца — как подковать лошадь с хрупким копытом»^[36].

Когда работа по душе, тогда она и спорится, тогда есть весомые результаты, отдача от проделанного. С ноября 1922 г. и до сентября 1923 г. В.И. Микулин командовал отдельной Кавказской кавалерийской бригадой. Что это за время? А время было сложное, неспокойное — на Кавказе только что прошла советизация республик, еще не подавлены все очаги сопротивления, то там, то здесь вспыхивали новые восстания местного населения, недовольного политикой местных правителей и центральной власти. И Владимир Микулин твердой рукой наводил порядок, выполняя приказы командования Отдельной Кавказской армии (ОКА). Вот что написано об этом в служебной аттестации на В.И. Микулина, подписанной в мае 1923 г. командующим войсками ОКА А.И. Егоровым и членом РВС армии Ш.З. Элиава: «Огромной силы воли, энергии. Всегда решителен и обладает весьма широкой инициативой. В высшей степени находчивый, сообразительный. Во всякой самой сложной обстановке легко разбирается, чутко анализируя таковую и принимая ясное и определенное решение. Упорен и настойчив до конца. Всегда расчет, точность и аккуратность. Обращение с подчиненными нормальное. Уважение и авторитет большие. Образцово дисциплинирован, выдержан, вежлив и тактичен. Часть твердо держит в руках. Здоровье вполне выносит всякую походную и боевую обстановку. Склад ума чрезвычайно подвижный, гибкий. Критика и анализ — основные свойства его умственного мышления. К работе относится с полным вниманием, усердием и рвением. Советской власти вполне предан. Общая и техническая подготовка хорошие. Огромный боевой и служебный опыт и стаж применяет в работе с редким умением и четкостью. Военное дело весьма любит. Развит прекрасно и беспрестанно следит за ходом развития военной мысли. Кавалер ордена Красного Знамени. Известный красный командир кавалерии всей красной конницы. Спортсмен и большой знаток коня.

Считаю тов. Микулина, как уже командовавшего дивизией, в данное время вполне достойным внеочередного (последнее слово подчеркнуто А.И. Егоровым. — Н.Ч.) выдвижения на должность командира кавалерийского корпуса».

Александр Ильич Егоров дал прекрасную и объективную характеристику качеств и свойств В.И. Микулина. Самое главное, что объективную, не забыв упомянуть особенности характера и склонности его натуры. Это делает честь данному полководцу (Егорову), что он так хорошо разбирается в людях и подходит к ним не формально, по-казенному, а по-человечески.

Совсем другое мы видим в другой аттестации на В.И. Ми-кулина, написанной спустя два года, когда он исполнял обязанности начальника штаба 3-го кавалерийского корпуса в Западном (Белорусском) военном округе. За эти два прошедших года Владимир Иосифович успел поучиться на Высших академических курсах (ВАК) при Военной академии РККА, а также поработать в должности для особых поручений при инспекции кавалерии РККА. С октября 1924 г. В.И. Мику-лин — начальник штаба 3-го кавалерийского корпуса. Значит, выводы аттестации 1923 г. были не реализованы и этот знаток конницы не стал командиром корпуса, а только начальником штаба. Конечно, ему было досадно и обидно, что его способности, талант организатора не используются в полной мере. Можно допустить, что В.И. Микулин считал, что на 3-й кавалерийский корпус поставят его, а не С.К. Тимошенко, воспитанника Первой Конной армии. Возможно, этим антагонизмом, борьбой за первенство в кавалерии «буденовцев» с «примаковцами» и объясняются строки из служебной аттестации, подписанной в ноябре 1925 г. его непосредственным начальником — командиром 3-го кавалерийского корпуса С.К. Тимошенко. По своему содержанию эта аттестация в корне отличается от предыдущей: «Знаю тов. Микулина мало и дать полную характеристику не могу.

Как человек очень не глупый и хитрый. Внешне дисциплинирован, исполнительный, но в работе недостаточно аккуратен. Требовать исполнения от своих подчиненных разумно не умеет. Сам хорошо подготовлен во всех отношениях, но передавать свои знания полностью в повседневной жизни своим подчиненным не умеет. Разумной инициативой не обладает, но как хорошо владеющий пером хватается за чужие мысли, и, главным образом, с его стороны проявляется интерес, когда труд оценивается материально.

Политически недостаточно развит и к этому особого интереса не питает.

Решительность проявляет, но неуверенно, ввиду незаинтересованности повседневной жизнью армии и делом, непосредственно на него возложенным.

Как начальник штаба корпуса с хорошей стороны себя не проявил и жизнью частей корпуса совсем не интересуется. Объясняется это тем, что желание его сводится быть строевым командиром.

По своему характеру тов. Микулин больше подходит на должность преподавателя, чем начальника штаба или командира дивизии. Причем тов. Микулин очень склонен к личным счетам и личной ненависти, что по занимаемой им должности очень портит общему делу».

Ну, а что же вышестоящие начальники, утверждавшие последнюю аттестацию? Как они оценивали деятельность

В.И. Микулина на посту начальника штаба корпуса, как реагировали на перечень недостатков, указанных комкором Тимошенко? В деле есть резолюция начальника штаба Западного военного округа А. И. Кука от 26 ноября 1925 г.: «Энергичный, умственно весьма развит. Кавалерийское дело знает хорошо. Формально относится к служебной переписке и не всегда уясняет суть распоряжений; склонен к излишним, не вызываемым обстоятельствами, запросам, оттягивая этим исполнение распоряжений и заданий. В военно-научной работе участие принимает, активнейший литератор. Должности начальника штаба корпуса соответствует. Может командовать кавал(ерийской) дивизией».

Что тут скажешь? На служебном пути каждого военачальника встречается много разных командиров с их различной подготовкой, интеллектом, понятиями о чести, достоинстве и такте. И с каждым приходится общаться, работать, решая круг самых разнообразных задач по обучению и воспитанию войск, их бытовому и культурному обеспечению. И не всегда взгляды на тот или иной вопрос у начальника и подчиненного совпадали. Не говоря уже о деталях!

Отношения между Владимиром Микулиным и Семеном Тимошенко не сложились сразу. И это нашло свое отражение и в годы мирной учебы (см. приведенную выше служебную аттестацию), так и в годы суровых испытаний 30-х годов. Ми-кулин, будучи в заключении, неоднократно посылал письма в различные инстанции, в том числе С.К. Тимошенко, который в 1940 г. стал Наркомом обороны СССР и Маршалом Советского Союза, напоминая о их совместной службе и прося использовать его опыт и знания на пользу военного дела и укрепления боеготовности войск Красной Армии. А как мы знаем, опыт этот был весьма значительный. Но Семен Константинович не счел возможным откликнуться на слезные просьбы своего бывшего начальника штаба. Не в пример Г. К. Жукову, тоже кавалеристу, который в годы Великой Отечественной войны сделал все возможное, чтобы помочь своему бывшему начальнику штаба по 57-му стрелковому корпусу (в Монголии) комбригу А.М. Кущеву выбраться из лагеря и использовать его с максимальной пользой для общего дела по разгрому врага (Кущев стал начальником штаба армии, генералом и Героем Советского Союза). С В.И. Микулиным такого не случилось. Хотя после победы над Финляндией в 1940 г. С.К. Тимошенко имел большой авторитет как в стране, так и среди руководства партии и правительства. Как же! Победитель Финляндии! Герой и Маршал! Что ему стоило замолвить (там, где надо!) словечко за несчастного заключенного! Уверен, что такие удобные моменты для свершения доброго дела в жизни последнего были и не раз. Но такие деяния не свершились, и В.И. Микулин тянул до конца срока лямку заключенного, хотя неоднократно в годы войны с фашистской Германией обращался с просьбой направить его на фронт даже в качестве рядового бойца.

Однако особую обиду Владимир Микулин испытывал во время следствия не на Тимошенко, а на своего бывшего коллегу по Военной академии имени М.В. Фрунзе и инспекции кавалерии РККА И.Д. Косогова, который в 1937 г. (накануне своего ареста) в звании комкора командовал 4-м кавалерийским корпусом. Косогов дал на В.И. Микулина «развернутые показания», которые тот продолжал опровергать много лет спустя и после своего освобождения.

Так, в феврале 1955 г. оп писал в Главную военную прокуратуру: «...я хочу привлечь Ваше внимание к одному из показаний Косогова, относящемуся непосредственно к моему делу.

В этом показании Косогов утверждал, не более не менее, как-то, что я был тесно связан по контрреволюционным делам с ныне покойным, а тогда еще здравствовавшим Маршалом Советского Союза Б.М. Шапошниковым, по заданиям которого, как возглавлявшего какую-то организацию, я, будто бы, насаждал какие-то офицерские организации в частях Белорусского военного округа в период моей работы там...»

И еще: «Я до сего времени не могу без смеха вспоминать о том, как я, по заявлению не то того же Косогова, не то Баторского (комкор М.А. Баторской до назначения В.И. Микулина был начальником техже ККУКС в Новочеркасске. — Н. Ч.)... собирался формировать казачью конную рать в Азово-Черноморском крае для свержения там с ее помощью Советской власти. Формирование это, по заявлению “свидетеля”, мыслилось на базе использования материальной части и оружия кружков конного спорта Осоавиахима; лошади должны были быть захвачены у военных конных заводов, которых было много на территории Азово-Черноморья. Получалось очень гладко и правдоподобно. Но при этом были забыты некоторые существенные “мелочи”: за счет всех кружков Осоавиахима, вместе взятых, можно было бы собрать в лучшем случае каких-нибудь 100—150 старых седел, притом кавалерийского образца. На которые ни один казак никогда бы не сел, так как они не умеют ездить на таких седлах. В части оружия у кружков имелось лишь некоторое количество старых шашек для рубки лозы, винтовок не было вовсе. Что же касается лошадей, то на конных заводах содержались в основном лишь табуны совершенно диких, по существу, животных, которые людей и близко не подпускали, не говоря уже о том, чтобы дать себя оседлать и позволить на себя сесть. Можно легко представить себе, как выглядела бы казачья “конная рать”, сформированная на такой базе и какие у нее могли бьггь шансы “свергнуть советскую власть”...»^[37]

Другой пример взаимоотношений военачальников РККА. До 1937 г. в ее кадрах состоял корпусной комиссар Авиновицкий Яков Лазаревич. Его последняя должность в вооруженных силах — начальник и военный комиссар Военно-химической академии РККА (с 1932 г.). Он был признанным специалистом военно-химического дела, опытным начальником и воспитателем под чиненных, что неоднократно отмечалось его непосредственными начальниками. Служебный путь Я.Л. Авиновицкого включал следующие должности: заместителя комиссара и комиссара курсов военной газотехники (с сентября 1919 г.), комиссара инспекции военно-учебных заведений Западного фронта (с августа 1920 г.), начальника и комиссара военно-технических курсов (с июня 1921 г.), комиссара Высшей военно-химической школы (с октября 1921 г.), комиссара Химических курсов усовершенствования комсостава РККА (с июля 1926 г.), начальника 3-го отдела Управления ВУЗ Главного управления РККА (с ноября 1928 г.), декана химического факультета Московского высшего технического училища, директора Московского химико-технологического института (с 1930 г.), начальника и военного комиссара Военно-химической академии РККА (с июня 1932 г.).

Из вышеприведенного видно, что Я.Л. Авиновицкий продолжительное время занимал крупные, номенклатурные должности в Красной Армии. И, разумеется, считал себя признанным специалистом в военно-химическом деле. Можно сказать, первым лицом в этой достаточно новой дисциплине в армии и на флоте. И обижался, когда другие недооценивали это. И не просто недооценивали, а старались подмять под себя. Одним из главных «обидчиков» для Авиновицкого являлся начальник Химического управления РККА. Я.М. Фишман — между ними в течение многих лет шло соперничество, нередко выливавшееся в обыкновенные разборки на высшем уровне. Что хотел каждый из них, каковы были их позиции, видно из следующего документа.

Начальник Военно-Морских сил РККА и член РВС СССР Р.А. Муклевич в конце июля 1928 г. докладывал Наркому по военным и морским делам К.Е. Ворошилову: «Возвращая при сем переписку по делу Фишман—Авиновицкий, докладываю: поскольку мне позволяли время и обстановка (значительная часть заинтересованных лиц находятся в отпусках), я разобрался в порученном мне Вами деле. Я имел продолжительный разговор с т.т. Фишманом, Авиновицким, Индрик-соном (ответственным секретарем конфликтной комиссии Политуправления РККА. — Н. Ч.), а также с представителями ЦКК (Центральной контрольной комиссии ВКП(б). — Н. Ч.), занимавшимися этим делом, ознакомился со многими документами и пришел к следующему заключению:

1) Все «принципиальные» разногласия между тов. Фишманом и тов. Авиновицким в их взглядах на постановку военно-химического дела сводятся к тому, что тов. Авиновицкий желает и впредь сохранить за возглавляемыми им военнохимическими курсами то руководящее значение, которое они имели в химическом деле до образования Химического управления. Тов. Авиновицкий считает, что курсы являются не только учебным учреждением, но и научно-исследовательским и поэтому установка тов. Фишмана, что нужно научно-исследовательскую работу сосредоточить в химическом институте неправильна; также неправилен перевод некоторых специалистов, работавших ранее в лабораториях курсов в лаборатории института и Химического управления.

2) Попутно выявилась разница во взглядах на организацию химического дела. Фишман считает, что все химическое дело должно быть сосредоточено в руках Химического управления, а тов. Авиновицкий это оспаривает и полагает, что тов. Фишман должен только снабжать армию химическим имуществом, а вопросы учебно-боевой подготовки должны находиться в руках инспекции ГУРККА (Главного управления РККА. - Н. Ч.).

3) На почве вышесказанного и возникли чрезвычайно острые личные трения между указанными товарищами, причем тов. Фишман выявлял тут больше активности, чем тов. Авиновицкий. Все дело о знаменитом «плагиате» притянуто тов. Фишманом за волосы для того, чтобы опорочить тов. Авиновицкого. Тов. Фишман, как начальник управления, чрезвычайно активен, вкладывает очень много сил и энергии в порученное ему дело, но вместе с тем излишне мелочен и самолюбив. ‘

4) Тов. Авиновицкий очень сильно скомпрометирован поднятым против него тов. Фишманом делом, так как решение ЦКК, особенно пункт, предлагающий ему возвратить спецам неправильно полученный гонорар за чужой труд, известен в химических кругах и комментируется не в пользу тов. Авиновицкого. Кроме того, его взгляды на роль Химического управления расходятся с постановлениями Реввоенсовета.

Конкретные предложения:

1) Принципиальная сторона вопроса должна быть разрешена в пользу тов. Фишмана. Курсы — это учебное заведение, а не научно-исследовательское. Научно-исследовательская работа тов. Фишманом совершенно правильно концентрируется вокруг Химического института.

2) Создавшиеся отношения не позволяют сохранить обоих работников на занимаемых ими местах. Одного нужно убрать.

Убрать следует тов. Авиновицкого, как человека значительно менее ценного для химического дела, чем тов. Фишман.

3) Тов. Фишман иногда зарывается, поэтому нуждается в твердом руководстве. Такого руководства непосредственный его начальник тов. Дыбенко (начальник Управления снабжений РККА. —Н.Ч.) не проявляет и проявить не может, благодаря установившимся ненормальным взаимоотношениям и недооценке со стороны тов. Дыбенко значения химического дела в армии вообще. Это руководство может осуществлять один из Ваших заместителей...». Резолюция наркома К.Е.Ворошилова: «Тов. Левичеву. Подыскать соответствующего кандидата на место тов. Авиновицкого». (Упомянутый В.Н.Левичев — начальник Главного управления РККА. — Н.Ч.)^[38].

Негативный материал «в верхах» на Я.Л. Авиновицкого имелся уже давно. Еще со времен его «комиссарства» на военно-химических курсах. Тогда его обвиняли в буржуйских замашках, в склонности к склокам. Из протокола заседания Московской областной контрольной комиссии КП(б) от 1 ноября 1924 г.:

«АВИНОВИЦКИЙ Яков Лазаревич, год рожд. 1897, чл. партии с 1918 г., п/б № 122924, из интеллигентов. Отец был еврейским учителем. Профессия народный учитель. Женат на дочери торговца. Образование специальное. В Красной Армии на ответственной должности с 1919 г. В боях не участвовал.

Бывший член Юген-Денда с 1915 г. по 1918 г. Занимает должность военного комиссара курсов. За время пребывания на курсах проявил себя как бюрократ. Устроил на службу при курсах родственников жены (сестру, брата). В течение 2-х лет переменил около 6—7 прислуг, в то время когда жена нигде не работает и вполне здорова. Во взаимоотношениях с членами партии не проявил товарищеских отношений. Во время проверки не хотел допустить в комиссию одного из бывших военнослужащих курсов, который имел желание дать некоторые сведения в комиссии. Отдал распоряжение о выводе его из здания. Имеется материал о неправильном израсходовании денежных средств по назначению и получении курсового выпускного обмундирования. Наклонность к раздуванию склок и проявил себя невыдержанным на собраниях, допуская ряд ругательских выражений при разборе дел товарищей — членов партии. Как руководителю учреждения и в некотором роде воспитателю членов ячейки это было недопустимо.

Пров(ерочная) ком(иссия) постановила: ввиду необходимости проверить ряд других фактов, имеющихся в материале и требующих длительного просмотра передать данное дело на разбор в партколлегию МКК.

Мнение же комиссии: исключить Авиновицкого из членов РКП(б) как разложившегося и проявившего себя как неком-муниста...»^[39]

Указанные недостатки Я.Л. Авиновицкого тем не менее не помешали его назначению начальником тех же химических курсов в июле 1926 г. Бывший начальник курсов профессор Г. Попов, передавая ему должность, издал приказ (прямо-таки хвалебную оду!), в котором говорилось: «...В лице военкома курсов Я.Л. Авиновицкого я постоянно встречал поддержку в деле проведения мероприятий, способствовавших развитию курсов. Он шел всегда навстречу всему, что в той или иной мере благоприятно отражалось на росте школы, бывшей долгое время единственным в СССР очагом военно-химической мысли. Его неутомимая энергия, широкая инициатива и любовь к курсам слишком хорошо всем известна. Этим его ценным качеством курсы и обязаны своей репутацией одного из лучших вузов СССР, как в воспитательно-бытовом отношении, так и общей постановки дела. Мне остается искренне пожелать, чтобы, соединяя в своем лице начальника и комиссара курсов, Яков Лазаревич поднял еще больше престиж и значение курсов. В этом я не сомневаюсь, так как у Якова Лазаревича для этого имеются все данные и все возможности».

Но «война» Якова Авиновицкого с Я.М. Фишманом продолжалась, причем с успехом для последнего. Авиновицкому приходилось только апеллировать к вышестоящему начальству, что он периодически и делал. Одну из таких «депеш» он направил в конце мая 1929 г., будучи в должности начальника 3-го отдела управления военно-учебных заведении Главного управления РККА (ГУРККА) (адресовал он этот документ начальнику Командного управления ГУРККА И.И. Гарькавому):

«По поводу моей «аттестации», представленной начвохиму (начальником Военно-химического управления. — Н.Ч.) Фишманом на рассмотрение ВАКа (Высшей аттестационной комиссии. — Н. Ч.), строго говоря, не следовало бы и писать, если б она не была бы, сама по себе, деянием, предусмотренным ст. 470 «Положения о прохождении службы»... в самом деле, Фишман аттестует начальника и комиссара ХКУКСа, пробывшего в роли комиссара его шесть лет и начальника — два с лишним года (все годы в одном и том же вузе), имеющего, как видно из приложенных документов, «кой-какие» заслуги перед школой, так, как будто он имеет дело с случайно «за 2 года» попавшим на химическую почву семенем. Единственное положительное, что он установил во мне «за 2 года» — 1) «политическая подготовка достаточная», 2) «недурной (!) администратор». Ни слова о моих педагогических умениях, о том, как я руководил кафедрой химической подготовки — предмета, созданного мною и проведенного в восьми пехотных отделениях. А ведь начхимы (начальники химической службы частей. — Н.Ч.) уже в этом году из войск прислали в школу отзывы (были вывешены 25.2.29 г. на годовщине ХКУКС) о «искусном методисте» (ребята хотя и преувеличили, но это характерно). Наконец, в этом же духе выпускники 1927 года высказались на выпускном вечере в присутствии зампреда РВСР тов. Уншлихта и члена РВСР тов. Муклевича. Наконец, где оценка руководства начальника и комиссара ХКУКС методической работой ХКУКС, полевой работой ХКУКС, научно-исследовательской работой их по линии обучения армии (ведь по этому поводу я имею благодарность начальника Октябрьского лаг(ерного) сбора — приказ № 72 от 8.8.1927 г.). Жаль, что в аттестационном деле за 1928 г. нет отзыва политоргана о моем руководстве парторганизацией. Словом, обо всем, что именно характеризует начальника и комиссара, у Фишмана ни слова. Ясно почему: ему нужно «зааттестовать»!

Интересно, однако, к каким приемчикам он прибегает!

1) «Не имеет военного и химического образования». Но ведь Авиновицкий выдвинут на должность начкома (начальника и комиссара. — Н.Ч.) (а не просто начальника) из комиссаров! Причем выдвинут по настоянию самого Фишмана, писавшего 9 августа 1925 г. в Командное управление, что «тов. Авиновицкий теоретически вполне подготовлен к роли начальника ХКУКС. Он имеет 8-летний с лишним стаж практической работы в химвойсках, специальное педагогическое образование и общее (по линии экономфака и 1-го МГУ, что позволило с успехом все годы работать». Почему же начвохиму не командировал меня на ВАК (Высшие академические курсы. — Н. Ч.), «химвак» и т.п.?! Ясно, что этот вопрос притянут за уши.

2) Но где мы имеем дело с «преступной подтасовкой»? Так это в обвинениях его в отношении моей работы «Военнохимическое дело» и оплаты членов возглавлявшейся мною предметной комиссии курса химической подготовки за полтора печатных листа, использованных в указанной работе материалов.

Несмотря на то, что в мае 1928 г. я был ЦКК реабилитирован (приказ № 76 п.8 от 24.5. 1928 г.), Фишман позволяет себе осенью того же года в аттестации извращать это постановление ЦКК, меня, прежде всего, реабилитировавшее в выдвинутых им против меня обвинениях.

3) Он позволяет себе осенью в аттестации говорить о моей боязливости на полигоне. В то время как в мае это было отвергнуто ЦКК, так как отрицалось свидетелями.

4) «Киевские маневры» у Фишмана совсем шиты белыми нитками. Ведь вопрос о моем уходе он поставил много раньше маневров! Верно только, что на маневрах он делал все для провоцирования меня. Что ему, однако, ни разу (выражение «ни разу» подчеркнуто автором письма. — Н.Ч.) не удалось. «Задачу», о которой речь идет в аттестации, при сем прилагаю. Она была мне дана в общежитии (школа им. С.С. Каменева), а не в поле и была мною решена, так как я был в состоянии (все расчеты здесь спорны). В случае надобности могу дать и доп(олнительные) материалы. К этому же провоцированию отношу и вопрос о «недисциплинированности».

5) свою склонность к эффектам и крикливости, известную всем, кто его знает, он пытается перенести на меня. Верно, я всегда старался все, что делаю — делать хорошо. Следил за чистотой и порядком. Не любил расхлябанности. Это ли «внешние эффекты и крикливость»?

На этом и можно закончить. Итак:

1) Аттестация Фишмана на меня не только «лицеприятна», не только не дает полной и заслуженной мною оценки, но и подтасована с извращением основного решения ЦКК.

2) Я был снят с должности начкома (начальника и комиссара. — Н.Ч.) на основании введения Фишманом в заблуждение руководящих органов. Однако, пока Фишман в ВОХИМУ, я сам не хочу работать в химвойсках. Продолжая интересоваться этим делом (кстати, работал в нем больше Фишмана, тоже, как будто имеющего не совсем «академическое военное образование». Как редактор «Авиации и химии», я имею возможность не дисквалифицироваться.

3) Фишман должен за указанное понести наказание, предусмотренное 472 ст. «Положения о прохождении службы».

P.S. Разумеется, я оставляю в стороне формальную сторону вопроса (до сих пор имел хорошие аттестации, не получал предупреждения и т.п.)»^[40].

Весь 1929 г. Я.Л. Авиновицкий провел в тяжбах и борьбе за справедливость оценки его вклада в поддержание боевой готовности армии и флота. Вот что он пишет в августе 1929 г. заместителю Председателя реввоенсовета СССР (в копии начальнику ВУЗ РККА):

«По возвращению из отпуска мною получена выписка из протокола № 58 ВАКа от 17 июня 1929 г., приводящая вывод по моей аттестации:

«Признать соответствующим должности начальника курсов усовершенствования, начальника школы и должности пом(ощника) начальника управления центрального аппарата. «К-11».

Заключительную часть этого вывода о присвоении мне взамен «К-12» — «К-11», считаю неправильной как по существу, так и с точки зрения директивы ГУ РККА 1929 г. № К/3/96366 и № К/3/341/2210, категорически указывающих, что «лицам начсостава, занимающим должности, категории по которым по новому перечню (приказ РВС СССР 1928 г. № 225) снижены, присваивать служебно-правовую категорию по занимаемым должностям на основании перечней приказа РВС СССР 1924 г. № 1244, если названные лица аттестованы соответствующим к занятию этих должностей или на продвижение». Таким образом, в соответствии с прямым этим указанием мне должна была быть сохранена «К-12».

По существу же я находился 7 лет в должностях «К-122». Работа моя в последних была отмечена рядом благодарностей начальника военно-учебных заведений РККА и окружного командования. Достижения по боевой подготовке руководимых мною ХКУКС были отмечены специальным обращением Председателя РВС СССР тов. Ворошилова от 18 февраля 1927 г., имеющимся в деле.

Докладывая вышеизложенное, прошу об исправлении заключительной части вывода по моей аттестации о присвоении мне категории, как несоответствующей всей предыдущей моей служебной деятельности и находящейся в полном противоречии с самим выводом и указанными директивами ГУРККА»^[41]. Начальник ВУЗ РККА Н.Н. Кузьмин согласился с доводами Авиновицкого.

Разногласия с его начальником Я.М. Фишманом все-таки вынудили Я.Л. Авиновицкого покинуть кадры РККА. И он два года (1930—1932 гг.) находился вне военного ведомства, занимая должности декана химического факультета Московского высшего технического училища (МВТУ) и директора

2-го Московского химико-технологического института. Когда в 1932 г. произошло разукрупнение Военно-технической академии РККА и была создана Военно-химическая академия РККА, встал вопрос о ее начальнике. И тот же начальник Химического управления РККА Я.М. Фишман, в ведении которого находилась академия, и органы, ведающие подбором кадров, не смогли найти лучшей кандидатуры на этот пост, как Я.Л. Авиновицкий — с июня 1932 г. и до своего ареста в августе 1937 г. он в звании корпусного комиссара успешно руководил этим военно-учебным заведением. В 1936 г. удостоен ученой степени доктора педагогических наук (без защиты диссертации).

На служебном пути другого видного военачальника РККА — комкора Чайковского Касьяна Александровича, тоже были препоны и препятствия, о которых скажем ниже. Последняя должность, занимаемая К.А. Чайковским в Красной Армии, — заместитель начальника Управления боевой подготовки РККА (с апреля 1936 г.). А до этого были различные другие командные и военно-педагогические посты, позволявшие иметь высокие служебные категории. Однако были и поводы для неудовлетворенности, обиды.

Но сначала кратко скажем о биографии К.А. Чайковского. Точнее, приведем сокращенный текст автобиографии, написанной им в апреле 1936 г. «Родился в г. Тамбове в семье товарища председателя окружного суда в 1893 г. (Из потомственных дворян. — Н. Ч.) В 1910 г. окончил гимназию в г. Москве. В том же году поступил в Московский университет на юридический факультет. В 1912 г. был участником (добровольцем) сербско-турецкой войны на Балканах и в бою под Монастырем был дважды ранен. Вернулся из Сербии в январе

1913 г. в Москву и продолжил учиться в университете. В июле 1914 г. в качестве вольноопределяющегося пошел на империалистическую войну. За период пребывания на фронтах войны пять раз ранен и один раз контужен. (Служил рядовым, унтер-офицером. За боевые отличия в январе 1915 г. произведен в офицеры. В чине прапорщика командовал ротой. — Н. Ч.). В 1915 г. тяжело раненым попал в плен к немцам, где и пробыл до октября 1918 г. Во время пребывания в плену шесть раз пытался бежать, за что в общей сложности один год и восемь месяцев пробыл в германских тюрьмах — Мюнстерская тюрьма, крепость Іляц, крепость Цорндорф.

По возвращении из плена, будучи беспартийным, был назначен комиссаром врачебно-санитарных учреждений 401-й версты Александровской железной дороги. В декабре 1918 г. был назначен комиссаром 28-го отдельного стрелкового батальона. В январе 1919 г. подал заявление о вступлении в партию... Был назначен комиссаром 41-й отдельной стрелковой бригады. В мае 1919 г. был назначен ком(андующим) войсками внутренней охраны Западного фронта. В этот период неоднократно руководил подавлением бандитских выступлений в бывшей Смоленской, Гомельской, Черниговской и Витебской губерниях.

В июне 1920 г. выехал на Западный фронт в качестве помощника командира отдельной дивизии войск внутренней охраны. По окончании войны с белополяками дивизия была предназначена на Южный фронт, но в Бахмаче была повернута к Овручу-Коростень, где принимала участие в борьбе с Булах-Балаховичем. В декабре 1920 г. был назначен помощником командующего войсками Тамбовской армии. В январе 1921 г. был назначен начальником первого боевого участка по борьбе с бандами Антонова, а в марте — начальником второго боевого участка. В июле 1921 г. был назначен помощником командующего армией Минского района, где неоднократно руководил операциями против банд Савинкова.

В августе 1921 г. был назначен командиром 35-й Сибирской стрелковой дивизии. В 1922 г. в августе месяце был назначен временно исполняющим должность командующего 5-й армией и Восточно-Сибирского военного округа. Руководил операциями против Бакича и Пепеляева. В декабре 1922 г., после расформирования Восточно-Сибирского военного округа, был назначен командиром 12-го стрелкового корпуса. В сентябре 1923 г. был включен в число слушателей ВАК (Высших академических курсов. — Н. Ч.), каковые и окончил осенью 1924 г. При окончании ВАК подал рапорт с просьбой о назначении меня командиром отдельной кавалерийской бригады. Просьба была удовлетворена и в августе 1924 г. был назначен командиром 2-й отдельной Кавказской кавалерийской бригады. В 1928 г. был послан в Америку (для закупки лошадей. — Н. Ч.) — в Северо-Американские Соединенные Штаты, где и пробыл до декабря 1928 г. В январе 1929 г. был назначен адъюнктом Военной академии имени М.В. Фрунзе. В 1930 г. был назначен заместителем начальника вечерней и заочной военной академии (начальником учебного отдела. — Н.Ч.) и заместителем начальника кафедры механизации и моторизации Военной академии имени М.В. Фрунзе...»^[42]

К этому периоду относится и приводимое ниже обращение К.А. Чайковского к Наркому по военным и морским делам и председателю Реввоенсовета СССР.

«Уважаемый Климент Ефремович!

Заранее извиняюсь, что решаюсь Вас беспокоить, но в то же время я знаю, что только Ваше решение даст мне дальнейшую зарядку, дальнейший стимул в работе. В настоящее время я — адъюнкт Военной академии имени тов. Фрунзе и начальник учебного отдела Вечерней и Заочной академий.

В Красной Армии с 1918 г. (момент возврата из германского плена), партиец с февраля 1919 г. Последовательно занимал следующие должности: комиссар 28-го отдельного батальона, комиссар 41-й отдельной бригады (1919 г.), помощник начальника, а потом начальник Западного сектора (1919—1920), пом(ощник) командира дивизии, комбриг отдельной. Начальник боевого участка (Тамбовский фронт, 1921), пом(ощник) командарма Минского района, командир 35-й Сибирской стрелковой дивизии (1921—1922), временно командующий Восточно-Сибирским военным округом и 5-й армией (с августа 1922 г. по январь 1923 г.), командир 12-го стрелкового корпуса.

В должности комкора-12 в 1923 г., по собственной просьбе, был назначен на ВАК и при окончании последних подал рапорт о переводе меня в конницу. На основании этого рапорта получил выписку из аттестации: «Допустить стажировку (выделено автором письма. — Н.Ч.) на отдельной кав(алерийской) бригаде» и был назначен на 2-ю отдельную Кавказскую кав(алерийскую) бригаду, которой и прокомандовал три года. Все эти три года ежегодно получал аттестации «Достоин продвижения на кавалерийскую дивизию вне очереди». В 1928 г. был командирован тов. Буденным в Америку для закупки лошадей и по возвращению из командировки был назначен в январе 1929 г. адъюнктом Военной академии. 5 декабря 1929 г. устным приказанием начальника Военной академии тов. Эйдемана был назначен начальником учебного отдела Вечерней и Заочной академий.

Мне известно, что командование Военной академии дало мне за 1929 г. отличную аттестацию, но до сего времени окончательной аттестации я не знаю, не знаю даже, какая мне присвоена официально категория. Конкретно моя просьба к Вам: ознакомиться с моим личным делом и сделать из него соответствующие выводы, так как для меня остается непонятным — за что и чьим приказом я лишен присвоенных мне приказом РВС Республики 1924 г. прав командира корпуса, ибо согласно упомянутой выписки из моей аттестации при окончании ВАКа я допускался лишь к стажировке на отдельной кавбригаде. Считаю, что изучение мною, кроме пехоты, еще и конницы также не могло послужить основанием для моего снижения по службе»^[43].

Об отличной аттестации за 1929 г., о которой упоминает К.А. Чайковский. Действительно, такую аттестацию написал, характеризуя Чайковского, помощник начальника Военной академии имени М.В. Фрунзе Н.Я. Котов. В ней отмечались такие качества аттестуемого, как: большое трудолюбие, наличие пытливого ума. Достаточно большие познания в вопросах военной теории, настойчивость и упорство в работе, наличие правильных взглядов по вопросам методики подготовки войск и командного состава, активность и инициатива в работе, наличие твердой воли и требовательности к себе и подчиненным, активность в общественной и политической работе, ровные отношения с товарищами по службе. В качестве вывода Н.Я Котов отметил: «На основе всего вышеизложенного, а также прохождения службы до Военной академии, считаю, что тов. Чайковский вполне соответствует должности командира корпуса стрелкового и кавалерийского с присвоением «К-12». С такой аттестацией и выводом из нее согласился и начальник академии Р.П. Эйдеман, написав в декабре 1929 г. в разделе «Заключение прямых начальников»: «Согласен с аттестацией, которую дает тов. Котов. Тов. Чайковский провел в последнее время значительную работу по вечерней академии. Энергичный, настойчивый, работающий над собой командир».

А весь сыр-бор разгорелся из решения Высшей аттестационной комиссии, которая признала соответствие К.А Чайковского только должности командира дивизии (а это «К-11»), не согласившись с мнением командования Военной академии имени М.В. Фрунзе. Отсюда и проистекает обида Чайковского и его письмо К.Е. Ворошилову с просьбой разобраться в справедливости решения Высшей аттестационной комиссии под началом С.М. Буденного. Нарком ознакомился как с письмом Чайковского, так и с его личным делом (прохождением службы). Далее этим делом занимались начальник Главного управления РККА (ГУРККА) Н.В. Куйбышев и начальники Командного управления ГУРККА И.И. Гарькавый и М.В. Калмыков. В деле имеется записка-поручение Н.В. Куйбышева Илье Ивановичу Гарькавому от 4 марта 1930 г.: «Неправильно тов. Чайковский понижен в категории. Нужно это дело выправить, включив вопрос в доклад Наркому». И еще поручение сотруднику аппарата: «1) Вызовите ко мне тов, Чайковского. 2) К делу приложите выписку из постановления ВАКа о Чайковском... 3) Когда придет тов. Чайковский, дайте мне все это дело».

Справедливость на сей раз восторжествовала — служебная категория К.А.Чайковскому была изменена в сторону повышения. Из протокола № 20 Высшей аттестационной комиссии от 23 июля 1930 г.:

«Слушали: О пересмотре постановления в отношении присвоения категории адъюнкту Военной академии РККА Чайковскому Касьяну Александровичу.

Постановили: Заслуживает выдвижения на должность кав(алерийского) корпуса. К-12»^[44].

Якова Авиновицкого на посту начальника ХКУКС РККА в 1928 г. сменил Владислав Флорианович Грушецкий. Краткая его биография такова. Родился в июне 1988 г. в г. Николаеве Херсонской губернии в семье мещан. Окончил Николаевское реальное училище в 1906 г. и поступил в Одесское военное училище, которое окончил в 1908 г. В 1913 г. окончил гимнастическо-фехтовальную школу. Участник Первой мировой войны. Последние чин и должность в старой армии — полковник, командир 55-го Сибирского стрелкового полка.

В Красной Армии с апреля 1918 г. Участник Гражданской войны. Член ВКП(б) с 1928 г. Из рассказа самого В.Ф. Гру-шецкого:

«В октябре 1917 г. я находился на Рижском фронте в должности командира 55-го Сибирского стрелкового полка. После Октябрьской революции я был выбран на эту же должность, а затем на должность начальника штаба 14-й дивизии, которая входила в состав 6-го Сибирского корпуса. В этот период 14-я дивизия сформировала отряд Красной гвардии для противодействия наступавшим немцам; в формировании этого отряда принимал участие и я.

Для окончательного расформирования 6-й Сибирский корпус был переброшен с фронта в г. Камышлов, куда и прибыл 25 марта 1918 г. По сдаче дел штаба дивизии я обратился к председателю Камышловского ревкома тов. Васильеву с просьбой принять меня в Красную гвардию. 4-го апреля 1918 г. был назначен командиром Камышловского батальона Красной гвардии, с которым и выступил против чехословаков.

Ввиду мобилизации Камышлова и подхода чехословаков к нему, был назначен военруком города; руководил работами по укреплению и обороне города. Части Красной гвардии, отступая из района Камышлова и Шадринска, слились в восточную дивизию в районе ст. Егоршино. Я был назначен помощником начальника штаба этой дивизии. Должность штабного работника меня не удовлетворяла и мною было возбуждено ходатайство перед штабом 3-й армии о назначении на командную должность. В октябре 1918 г. я и был назначен начальником особых отрядов, приняв их от тов. Аплок (Ю.Ю.). Отряды вели бои с белыми в районе г. Осы на стыке

3-й и 2-й армий Восточного фронта. В дальнейшем они были переименованы в 4-ю Уральскую дивизию и переброшены в район Левшино, севернее Перми. После сдачи Перми 4-я Уральская дивизия влилась в 29-ю дивизию, начальником которой я был назначен 1 января 1919 г.; в этой должности я пробыл весь 1919 г. и часть 1920 г. Дивизия откатывалась до Глазова и вновь наступала, пройдя с боями почти до Ново-николаевска. Пермь, Екатеринбург, Камышлов были вновь взяты. За взятие Перми я был награжден орденом Красного Знамени; лично председателем Революционного военного совета Троцким награжден золотыми часами.

В начале 1920 г. 29-я дивизия выводится в резерв и перебрасывается по-бригадно на различные фронты. Штаб дивизии и одна бригада попадают на Западный фронт, где из двух дивизий и бригады сформировалась Южная группа 15-й армии, начальником которой я был назначен. Часть апреля и май (1920 г.) проходят в боях с белополяками (майское наступление Западного фронта); Южная группа принимает в них активное участие. За умелое руководство операциями Южной группы мне была объявлена благодарность в приказе по Западному фронту.

Перед началом Варшавского наступления Южная группа развертывается в 3-ю армию Западного фронта. Я назначаюсь помощником командарма-3. В этой должности я пробыл до августа 1920 г. В августе распоряжением Польского ревкома я был назначен помощником командарма вновь формирующейся красной Польской армии. По заключении перемирия с белополяками по моей просьбе был переведен на врангелевский фронт, где вступил в командование 46-й дивизией.

В дальнейшем занимал недолго следующие должности: комдив 51-й Московской; формировал повторные курсы Харьковского военного округа в Одессе; в сентябре 1921 г. переведен в МВО и назначен начальником 17-й дивизии, затем командиром 3-го стрелкового корпуса, в каковой и оставался до зачисления на Военно-академические курсы в 1923 г.

За период пребывания в МВО несколько раз командовал парадами на Красной площади. За хороший порядок и организацию парада в день октябрьских торжеств в 1922 г. приказом РВС СССР объявлена благодарность.

По окончании ВАКа в 1924 г. занимал должности начальника управления ККА, помощника командира корпуса IX и врид комкора IX. В 1926 г. распоряжением вомвойсками СКВО тов. Уборевича прикомандирован к штабу СКВО и затем назначен начальником 4-го отдела штаба.

За время работы в СКВО неоднократно получал задания по инспектированию и поднятию стрелкового дела в войсках округа. Сам я отличный стрелок; имею ряд призов как в старой армии, так и на всесоюзных состязаниях. Стрелковое дело люблю и знаю. Окончил школу снайпинга при ЦС Осоавиахима.

За время моей работы по стрелковому делу в СКВО округ вышел на первое место, что и было отмечено в приказе по округу с объявлением мне благодарности.

В 1927 г. из СКВО был переведен в «Выстрел» на должность заместителя начальника курсов. В этой должности я пробыл до августа 1928 г., после чего был назначен начальником Химических курсов усовершенствования комсостава РККА...»^[45]

Вышеприведенные оценки дает сам В.Ф. Грушецкий. А как оценивали его прямые и непосредственные начальники? Из аттестации за 1924 г. на помощника командира 9-го стрелкового корпуса В.Ф. Грушецкого, подписанной командующим войсками СКВО Н.И. Мурадовым и членами РВС округа

О.А. Сааковым и А.И. Микояном в феврале 1925 года:

«Твердой воли. Энергичный. Решительный в действиях; в боевой обстановке не теряется. Инициативен. С подчиненными корректен, ровен, в меру строг. Дисциплинирован сам и умеет внедрить таковую в своих подчиненных.

Здоров, к походной жизни вполне годен. Пользуется должным авторитетом среди подчиненных. В личной жизни трезв, скромен. Беспартийный. Советской власти предан. Общее и военное развитие хорошее. Боевой стаж, полученный в империалистической и гражданской войнах, обширный. Знаток стрелкового дела как в теоретическом, так и в практическом отношениях. Сам отличный стрелок. Активный участник в военно-научной работе. Много работает над самообразованием. Имеет боевые заслуги в Гражданскую войну. Обладает организаторскими способностями и опытом, вынесенным из практики Гражданской войны. Политически развит. К единоначалию подготовлен. Достоин выдвижения на должность командира корпуса во внеочередном порядке»^[46].

Владислав Флорианович Грушецкий имел все основания претендовать на 12-ю служебную категорию (три ромба в петлицах). Но периодически ему эту категорию понижали, и тогда приходилось бороться за восстановление справедливости. Из обращения начальника Командного управления ГУРККА И.И. Гарькавого к заместителю Наркома по военным и морским делам от 14 июня 1928 г:

«Помощник начальника стрелково-тактических курсов усовершенствования комсостава РККА имени Коминтерна Грушецкий Владислав Флорианович два года (1922— 1924 гг.) состоял командиром корпуса.

По окончании ВАК в 1924 г. он был назначен на равнозначную должность начальника управления ККА, но ввиду выставления РВС ККА другого кандидата и за отсутствием других вакансий назначение было изменено и он был назначен помощником командира корпуса, с включением в кандидатский список на командира корпуса, в каковом он состоит до сих пор.

С ноября 1926 г. по ноябрь 1927 г. тов. Грушецкий состоял в должности начальника 4-го отдела штаба Северо-Кавказского военного округа.

В настоящее время тов. Грушецкий просит о сохранении за ним категории К-12 по должности командира корпуса.

Начальник курсов ходатайствует о восстановлении за тов. Грушецким категории К-12.

Полагаю целесообразным оставить вопрос открытым до результата очередного аттестования.

Прошу Ваших указаний».

Указания через два дня. На документе имеется резолюция «Сохранить 12 кат(егорию)»^[47].

А как показал себя В.Ф. Грушецкий в должности начальника ХКУКС РККА под началом Я.М. Фишмана? Как мы видели на примере Я.Л. Авиновицкого, у Якова Моисеевича Фишмана всегда находились претензии к подчиненным. Из аттестации за 1932 г. на начальника ХКУКС РККА В.Ф. Грушецкого, подписанной заместителем начальника Военнохимического управления РККА Я.М. Жигуром:

«Имеет солидную общевойсковую подготовку и богатый боевой опыт империалистической и гражданской войны, а также опыт в подготовке обучения войск в мирное время. Военно-химическая подготовка удовлетворительная для работы по военно-химической службе. Дисциплинирован.

Однако, несмотря на все это, тов. Грушецкий в 1931/32 учебном году не сумел поднять боевую подготовку ХКУКС на достаточную высоту. ХКУКС освоил новую материальную часть химического оружия в техническом отношении. Общая и специально-тактическая подготовка постоянного и переменного состава осталась на низком уровне. Приказ РВС СССР № 90 в этой части ХКУКС не выполнен. ХКУКС не стал авторитетом для РККА учебным центром по химическому оружию.

Для пользы службы целесообразно тов. Грушецкого перевести на другую работу (зам. Начальника Военно-химической академии по строевой части, начхимвойск одного из важнейших округов или на соответствующую должность по общевойсковой линии со стрелковым уклоном)».

Начальник Военно-химического управления РККА Я.М. Фишман согласился со своим заместителем: «С аттестацией согласен. В интересах службы подлежит переводу на указанные в аттестации должности»^[48].

В.Ф. Грушецкого никуда не перевели, и он продолжал работать в должности начальника ХКУКС РККА. В 1935 г. удостоен воинского звания «комдив».

Комдив В.Ф. Грушецкий арестован 5 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 25 августа 1938 г. по обвинению в принадлежности к антисоветской организации приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 21 июля 1956 г. реабилитирован.

ИЗ ПОЛИТРАБОТНИКОВ — В КОМАНДИРЫ

В годы Гражданской войны нередко боевая обстановка складывалась так, что политработнику (политруку, комиссару) приходилось заменять командира подразделения, части, соединения на его посту и вести войска на выполнение поставленной задачи. Не у всех этих людей получалось стать равноценной заменой командиру, но у некоторых политработников, смелых и инициативных, обладающих твердой волей и другими необходимыми качествами руководителя, это удавалось. Правда, не сразу, не сию минуту и не во всех областях военного дела. Известны примеры, когда таких политработников переводили на командную работу, и они успешно исполняли ее, занимая различные должности в частях и соединениях.

Известно также, что единоначалие в армии и на флоте является основой боевой готовности войск (сил флота), залогом крепкой воинской дисциплины. Институт военных комиссаров, периодически вводимый в Красной Армии, когда власть и права командира урезались и ограничивались (командир и комиссар почти на равных руководили подчиненными), был мерой временной, и по миновании надобности этого института и условий, его вызвавших, он упразднялся. И бывшие комиссары, имевшие много прав и обязанностей, становились всего лишь помощниками по политической части тех же командиров, отвечая только лишь за состояние партийно-политической работы. Многих политработников такое положение, а вернее, такое соотношение прав и обязанностей не устраивало, и они, имея задатки и некоторые навыки командной работы, стремились на нее перейти окончательно. Особенно после того, как в РККА окончательно укрепилась система полного единоначалия — когда командир отвечал за все стороны жизни и деятельности войск.

Но переход политработников на командную работу происходил не автоматически и не только по пожеланию того или иного комиссара (замполита). Этому переходу предшествовал период аттестования последнего, выводов аттестационной комиссии, учебы на соответствующих курсах, т.е. к каждому подходили индивидуально, с учетом его деловых и морально-политических качеств. И не всегда этот переход для данного командира был усыпан розами на первых порах. Вернее будет сказать, что в первый период своей командирской стези приходилось чаще встречаться с шипами, нежели с цветами.

На примере комкора В.М. Мулина можно показать, как трудно шел процесс переквалификации значительной части политработников РККА после Гражданской войны на командные посты. Валентин Михайлович Мулин — до революции профессиональный революционер, член партии

большевиков с 1906 г., все годы войны был на военно-политической работе (начальник политотдела и военный комиссар ряда дивизий, начальник политотдела и член РВС ряда армий, начальник политуправления войск Сибири). После войны (в 1921—1924 гг.) — член РВС 5-й армии и ВосточноСибирского военного округа, член РВС группы войск Восточной Бухары. Был у него и небольшой опыт командной работы (некоторое время он командовал этой группой войск Восточной Бухары).

Как происходил его переход на командную работу, В.М. Му-лин сообщаете своей автобиографии: «В начале лета 1924 года в связи с моей болезнью (острая форма тропической малярии) и переменой дислокации 13-го стрелкового корпуса... я получил разрешение уехать (из Средней Азии. — Н. Ч.) и по моей настойчивой просьбе в ЦК, и перед тов. Фрунзе, я наконец переведен был с реввоенсоветской работы на командную и летом 1924 года был назначен командиром и комиссаром 7-го стрелкового корпуса».

Каким получился этот переход, какова была его отдача, польза для В.М. Мулина и для подчиненных ему войск — все это достаточно наглядно видно из приводимых ниже документов. Из них усматривается, что не все и не всегда у него получалось гладко и результативно — были недостатки в работе, неудовлетворенность начальников и самим собой, были дополнительные усилия по освоению военного искусства, тактики и стратегии, методики обучения войск. Мы увидим далее — кто хотел всем этим овладеть, у тех получалось. Конечно, при наличии своей личной воли, при поддержке и понимании вышестоящего руководства (направление на ВАК, КУВНАС).

Из аттестации за 1925 г. на командира и военного комиссара 7-го стрелкового корпуса В.М. Мулина, написанной и подписанной 29 октября 1925 г. командующим войсками Украины и Крыма А.И. Егоровым: «Необходимые для командира волевые качества отсутствуют. Основ военного дела не знает. Несмотря на прохождение курса ВАК ни системы, ни принципов общевойскового управления не усвоил, что с особой яркостью обнаружилось на прошедших окружных маневрах. На которых тов. Мулину была дана специальная задача командующего одной из сторон маневрировавших войск. В общем, считаю, что управлять корпусом в бою не сможет и перспектив на достижение успехов в таковой подготовке не вижу». Высшая аттестационная комиссия признала В.М. Мулина соответствующим должности командира корпуса в мирное время, при этом отметив, что «для командования крупными соединениями во время войны необходимо совершенствование военных знаний».

Как видно из сказанного, А.И. Егоров (будущий Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба РККА. — Н.Ч.) поставил крест на командирском будущем В.М. Мулина. Конечно, последний был ознакомлен сданной аттестацией. Но не таков был этот человек, чтобы пасовать перед трудностями. А он и не пасовал, а работал над устранением выявленных недостатков. Как работал — видно уже из содержания следующей аттестации за 1926—1927 гг., подписанной врид командующего Украинским военным округом Н.Д. Кашириным (замещавшим И.Э. Якира. — Н. Ч.) и членом РВС округа И.Ф. Кучминым: «В течение настоящего года, после получения вывода высшей аттестационной комиссии. Тов. Мулин, не предаваясь упадочным настроениям, серьезно работал над повышением и укреплением своей военной подготовки. С особой пользой для себя тов. Мулин использовал прошлый летний период обучения подчиненных ему частей. Когда он, безотлучно находясь при них, имел возможность лично и наиболее глубоко вникнуть во все детали боевой подготовки и жизни войсковых соединений. Такую же работу он продолжает и в настоящее время. За последний год каких-либо значительных ошибок и упущений при осуществлении руководства работой корпуса со стороны тов. Мулина не замечалось, и боевую подготовку частей корпуса можно считать вполне удовлетворительной. Служебный и личный авторитет тов. Мулина среди всех подчиненных вполне достаточный. Учитывая также, что тов. Мулин обладает широким общим развитием, имеет испытанную закалку как старый революционер и член В КП (б) и имеет опыт Гражданской войны, нахожу, что он сможет справиться с командованием корпуса не только в мирное время, но и вести его с успехом в бой.

На основании изложенного считаю тов. Мулина соответствующим занимаемой должности комкора — полного единоначальника» ^[49].

В.М. Мулин продолжал учиться военному делу. В 1928 г. он окончил КУВНАС при Военной академии имени М.В. Фрунзе. Из учебной характеристики, подписанной групповым руководителем В.С. Лазаревичем: «Тактически подготовлен и свою подготовку углубляет. С работой штаба ознакомлен достаточно. Спокоен в работе. Выдержан и тактичен; Болезнь несколько мешала интенсивности работы. С методикой ведения занятий ознакомлен весьма удовлетворительно. Более склонен к командной деятельности. Руководить занятиями в корпусе и дивизии может с успехом»^[50].

В.М. Мулин продолжает служить в Украинском военном округе в той же должности командира 7-го стрелкового корпуса. В декабре 1928 г. командующий войсками округа И.Э. Якир и врид члена РВС округа Г. Г. Ястребов в очередной аттестации отмечают: «Аттестация на тов. Мулина в основном остается старая (данная в 1927 году). Тов. Мулин много над собой работает. Целое лето проводит в войсках, непосредственно руководя учебой своих дивизий. Во всех окружных работах (игры, поездки, маневры) тов. Мулин всегда настаивает на максимальном его к этим работам привлечении. У тов. Мулина и сейчас еще есть недоделы в подготовке как командира корпуса, но он все делает для их ликвидации. Корпусом руководит во всех отношениях. Должности комкора и военкома соответствует»^[51].

Приведенные выше слова лично написал Иона Якир, известный своей требовательностью к подчиненным командирам. Такие оценки из его уст, как «много над собой работает», «корпусом руководит во всех отношениях», достались Валентину Михайловичу в результате больших усилий и труда. В аттестациях не хватало только еще одного вывода — о необходимости выдвижения на вышестоящую должность. И этот вывод прозвучал в аттестации за 1930 г., сделанный И.Э. Якиром: «Может быть выдвинут на должность помощника командующего войсками округа»^[52].

С апреля 1931 г. В.М. Мулин — помощник командующего войсками Приволжского военного округа (командующие И.Ф. Федько, П.Е. Дыбенко). С декабря 1935 г. — помощник командующего войсками Белорусского военного округа (командующий И.П. Уборевич. Заметим, что слабого в военном отношении командира Иероним Петрович Уборевич к себе заместителем не взял бы). С мая 1937 г. — помощник командующего войсками Закавказского военного округа (командующие Левандовский М.К., Куйбышев Н.В.).

Аттестуя своего помощника (заместителя), Иван Федорович Федько в декабре 1933 г. писал: «Тов. Мулин за истекший 1933 учебный год работал с большой энергией и в значительной мере помог РВС округа вывести округ в число передовых округов в РККА. Тов. Мулин в работе показал организаторские способности, умение сплотить начсостав частей округа вокруг задач боевой и политической учебы. По своей личной подготовке, опыту и умению руководить боевой подготовкой начсостава и войск в крупном масштабе, тов. Мулин заслуживает быть выдвинутым вне очереди на должность командующего войсками (округа). По характеру тов. Мулин твердый, волевой командир, пользуется заслуженным авторитетом среди начсостава и войск»^[53].

А вот со сменившим Федько на посту командующего войсками Приволжского военного округа П.Е. Дыбенко Валентин Михайлович Мулин «не сошелся характером». И в результате в аттестации за 1935 г. снова появились такие недостатки, как «отсутствие систематической специальной подготовки», «с трудом осваивает вопросы современной тактики», «слабо знает штабную службу»^[54].

После Гражданской войны многие политработники РККА, особенно после введения в ней единоначалия, пожелали сами стать единоначальниками и перейти с партийно-политической работы на строевые должности в частях и соединениях, предварительно окончив ВАК или КУВНАС при Военной академии имени М.В. Фрунзе. Назовем тех из них, которые занимали должности военкомов и начальников политотдела дивизий и корпусов, их заместителей, работников политуправлений округов. Точнее, дадим небольшие справки на них, при этом укажем — с какой последней политической должности данный командир перешел на строевую работу, какую должность при этом получил и какие посты занимал после этого.

Конев Иван Степанович — с должности военного комиссара 17-й стрелковой дивизии в 1926 г. назначен командиром и военным комиссаром 50-го стрелкового полка. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 37-й и 2-й Белорусской стрелковых дивизий, командира 57-го Особого корпуса (в Монголии), советника военного министра МНР, командующего 2-й отдельной Краснознаменной армией, командующего войсками Забайкальского и Северо-Кавказского военных округов. В 1934 г. окончил Особый факультет Военной академии имени М.В. Фрунзе. Комдив, комкор, командарм 2-го ранга, генерал-лейтенант.

В начале Великой Отечественной войны командовал 19-й армией Западногр фронта. В годы войны занимал должности: командующего и заместителя командующего Западным фронтом, командующего Калининским, Северо-Западным, Степным, 2-м Украинским фронтами. Маршал Советского Союза. Дважды Герой Советского Союза.

После войны — главком Центральной группы войск, главком Сухопутных войск и заместитель министра обороны, командующий войсками Прикарпатского военного округа, главком объединенных вооруженных сил государств — участников Варшавского договора, главком Группы советских войск в Германии, генеральный инспектор Группы генеральных инспекторов министерства обороны. Умер в Москве 21 мая 1973 г.

Штерн Григорий Михайлович с должности военного комиссара и начальника политотдела 7-й Самарской кавалерийской дивизии назначен командиром и военкомом 9-го Пути-ловского кавалерийского полка. После окончания в 1929 г. восточного факультета Военной академии имени М.В. Фрунзе назначен для особо важных поручений при Народном комиссаре по военным и морским делам и председателе Реввоенсовета СССР. В секретариате Наркома возглавлял сектор военных и военно-морских атташе. В 1936 г. командовал 7-й Самарской кавалерийской дивизией. В 1937—1938 гг. был главным военным советником при правительстве республиканской Испании. Комдив. В последующем занимал должности: начальника штаба ОКДВА и Дальневосточного фронта, командующего 1-й отдельной Краснознаменной армией. В ходе войны с Финляндией командовал 8-й армией. С июня 1940 г. по январь 1941г. командовал Дальневосточным фронтом. С января 1941 г. — начальник Главного управления ПВО РККА. Генерал-полковник. Арестован 7 июня 1941 г. Обвинялся в шпионаже и участии в военном заговоре. Расстрелян без суда по распоряжению Л.П. Берии 28 октября 1941 г. Постановлением Главной военной прокуратуры реабилитирован в 1954 г.

Репин Василий Иванович с должности военного комиссара 2-го кавалерийского корпуса в 1926 г. назначен командній) ром 70-й стрелковой дивизии. В последующем (до Великой Отечественной войны) занимал должности: командира и военного комиссара 75-й стрелковой дивизии, коменданта Рыбницкого укрепленного района, командира 6-го и 15-го стрелковых корпусов, заместителя и помощника командующего войсками Одесского военного округа. Комкор. В 1935 г. окончил Особый факультет Военной академии имени М. В. Фрунзе.

В годы Великой Отечественной войны: заместитель командующего 9-й армией Южного фронта, начальник инспекторской группы по подготовке резервов для фронта, заместитель командующего 3-й резервной и 60-й армий, помощник командующего войсками Архангельского военного округа по вузам. После войны — помощник командующего войсками Беломорского, Таврического и Прибалтийского военных округов. С мая 1949 г. генерал-лейтенант В.И. Репин в запасе. Умер в 1971 г.

Смушкевич Яков Владимирович в 1931 г. с должности начальника политотдела 6-й (Смоленской) авиабригады назначен командиром и военным комиссаром 2-й авиабригады имени СНК Белорусской ССР. В последующем занимал должности: старшего советника при командующем ВВС республиканской Испании, заместителя начальника ВВС РККА, начальника Главного управления ВВС РККА, генерал-инспектора ВВС РККА, помощника начальника Генерального штаба РККА по авиации. Дважды Герой Советского Союза (1937, 1939), генерал-лейтенант авиации. Арестован 8 июня 1941 г. Расстрелян без суда 28 октября 1941 г. Определением Военной коллегии от 11 мая 1954 г. реабилитирован.

Магер Максим Петрович в 1926 г. с должности военного комиссара 3-го кавалерийского корпуса назначен командиром и военным комиссаром 75-го кавалерийского полка. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 9-й отдельной Дальневосточной кавалерийской бригады, командира и военкома 11-й Северо-Кавказской кавалерийской дивизии, начальника отдела военно-учебных заведений Управления механизации и моторизации РККА, командира и военного комиссара 9-й механизированной бригады, начальника автобронетанковых войск Ленинградского военного округа, члена Военного совета того же округа. Комкор. Депутат Верховного Совета первого созыва. Арестован 10 ноября 1938 г. Находился под следствием полтора года. Обвинялся в принадлежности к антисоветской организации и вредительстве. 29 февраля 1940 г. Главная военная прокуратура дело по его обвинению прекратила за отсутствием состава преступления и освободила из-под стражи. Повторно арестован 8 апреля 1941 г. и по старым обвинениям Военной коллегией Верховного суда СССР 20 июля 1941 г. приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 16 октября 1941 г. определением Военной коллегии от 15 октября 1955 г. реабилитирован.

Ткачев Иван Федорович в 1924 г. с должности военного комиссара 100-й стрелковой дивизии назначен командиром и военным комиссаром 46-й стрелковой дивизии. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 12-го стрелкового корпуса, заместителя начальника ВВС РККА, начальника Главного управления Гражданского Воздушного Флота (ГВФ) при СНК СССР. Комкор. Арестован 29 января 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 29 июля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 8 февраля 1956 г. реабилитирован.

Рыбалко Павел Семенович с должности военного комиссара бригады назначен в 1926 г. командиром кавалерийского эскадрона при посольстве СССР в Монголии. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара полка и бригады. В 1934 г. окончил Военную академию имени М.В. Фрунзе. Был командирован в Китай в качестве советника командующего фронтом в Синьцзяне, затем в Кашгаре. После возвращения из Китая — помощник командира горно-кавалерийской дивизии. Полковник. До Великой Отечественной войны — военный атташе при посольстве СССР в Польше и Китае, сотрудник Разведуправления РККА, начальник кафедры вуза.

В годы Великой Отечественной войны занимал должности: заместителя командующего и командующего 5-й танковой армией, командующего 3-й и 3-й гвардейской танковыми армиями. Дважды Герой Советского Союза. Маршал бронетанковых войск. После войны — заместитель командующего, командующий бронетанковыми войсками Красной Армии. Умер 28 августа 1948 г.

Бажанов Николай Николаевич с должности помощника начальника 2-й военной школы летчиков по политической части в 1930 г. назначен начальником штаба 4-й авиабригады. В последующем занимал должности: начальника и военного комиссара Военной школы морских летчиков и летчиков-наблюдателей, начальника и военного комиссара научно-исследовательского института ВВС РККА. Комдив. Арестован 22 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 15 сентября 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 30 мая 1956 г. реабилитирован.

Васенцович Владислав Константинович с должности военного комиссара и начальника политотдела 56-й Московской стрелковой дивизии в 1926 г. поступил учиться в Военную академию имени М.В. Фрунзе. После окончания академии занимал командные и штабные должности: командира и военного комиссара 118-го Ачинского стрелкового полка, начальника штаба и командира 40-й стрелковой дивизии, командира 18-го стрелкового корпуса, начальника штаба ОКДВА. Комдив. Арестован (первый раз) 28 февраля 1938 г. Под следствием находился до 18 февраля 1940 г. Обвинялся в участии в военном заговоре, шпионаже, вредительстве. За недоказанностью обвинений был освобожден и назначен старшим преподавателем Военной академии имени М.В. Фрунзе. 15 февраля 1941 г. по прежним обвинениям был повторно арестован. Военной коллегией Верховного суда СССР 16 июля 1941г. приговорен к пятнадцати годам ИТЛ. В мае 1954 г. освобожден из лагеря и направлен в ссылку, которую отбывал до апреля 1956 г. в Зубово-Полянском доме инвалидов. Определением Военной коллегии от 11 апреля 1956 г. реабилитирован. Умер в Москве 8 ноября 1961 г.

Василевич Иван Иванович с должности военного комиссара 36-й Забайкальской дивизии в 1925 г. назначен командиром и военным комиссаром 78-го стрелкового полка. В последующем занимал должности: начальника и военного комиссара Закавказской военно-подготовительной школы, помощника командира 12-й стрелковой дивизии по политической части, начальника и военного комиссара Объединенной Белорусской военной школы, коменданта Гродековского укрепленного района, командира 26-го стрелкового корпуса. Комдив. Арестован 25 июня 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 25 августа 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 4 апреля 1957 г. реабилитирован.

Головкин Василий Григорьевич с должности военного комиссара 44-й Киевской стрелковой дивизии в 1926 г. назначен командиром 130-го Богунского стрелкового полка той же дивизии. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 136-го Приднепровского стрелкового полка, командира и военного комиссара 46-й стрелковой дивизии. Комдив. Арестован 2 марта 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 28 сентября 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 20 октября 1956 г. реабилитирован.

Карпов Михаил Петрович с должности военного комиссара штаба Кронштадтской крепости в 1925 г. назначен начальником управления территориального округа Карельской АССР. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 167-го и 67-го Уфимского стрелковых полков, командира и военного комиссара 85-й, 56-й Московской и 17-й стрелковых дивизий. Комдив. Арестован 14 февраля 1938 г. Особым совещанием при НКВД СССР 14 мая 1939 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к восьми годам ИТЛ. Наказание отбывал в лагерях Северного железнодорожного строительства. Досрочно освобожден в 1944 г. на основании постановления Особого совещания при НКВД СССР от 30 сентября 1942 г. После освобождения работал начальником колонны в Ижемском строительном отделении Северного железнодорожного строительства. С 1946 г. работал в г. Выборге начальником отдела капитального строительства мелькомбината. Определением Военной коллегии от 6 сентября 1954 г. реабилитирован.

Медников Михаил Лазаревич с должности военного комиссара 3-й отдельной кавалерийской бригады в 1925 г. назначен помощником командира 81-й стрелковой дивизии. В последующем занимал должности: командира той же дивизии, командира и военкома 1-й Туркестанской горнострелковой дивизии, начальника военно-хозяйственного снабжения Приволжского военного округа, командира и военкома 82-й стрелковой дивизии, начальника Управления тылового ополчения, начальника Управления военно-строительных частей РККА. Комдив. Арестован 4 июля 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 22 августа 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 13 июня 1956 г. реабилитирован.

Микуцкий Владислав Антонович с должности военного комиссара 5-го стрелкового корпуса в 1924 г. назначен начальником управления Западного военного округа. В последующем занимал должности: заместителя начальника штаба Белорусского военного округа, командира и военного комиссара 29-й стрелковой дивизии, заместителя управляющего делами Наркомата обороны, помощника командующего войсками Приволжского военного округа по материальному обеспечению, помощника начальника Военной академии химической защиты по материальному обеспечению, помощника начальника Военной академии тыла по снабжению. В годы Великой Отечественной войны — начальник тыла 41-й армии, заместитель начальника тыла Степного фронта, начальник тыла 8-й армии, 1-й армии Войска Польского и 3-й гвардейской танковой армии. Генерал-майор интендантской службы. С июля 1946 г. в отставке. Умер в январе 1963 г.

Михайлин Иван Прокофьевич с должности военного комиссара 10-го стрелкового корпуса назначен (после окончания в 1932 г. Особой группы Военной академии имени М.В. Фрунзе) командиром и военным комиссаром 49-й стрелковой дивизии. Комдив. В последующем занимал должности: начальника Инженерного управления РККА, командира 34-го и 66-го стрелковых корпусов, старшего преподавателя Академии Генерального штаба РККА, помощника командующего войсками Западного Особого военного округа по укрепленным районам. Генерал-майор. Погиб в начале Великой Отечественной войны (23 июня 1941 г.).

Рогалев Федор Федорович с должности военного комиссара 8-го стрелкового корпуса в 1924 г. назначен командиром 71-го стрелкового полка. В последующем занимал должности: коменданта Кронштадтской крепости, начальника и военкома береговой охраны Балтийского моря, командира и военкома 80-й стрелковой дивизии, командира и военкома 7-го стрелкового корпуса. Комдив. Арестован в июне 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 14 сентября 1937 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день.

Определением Военной коллегии от 6 октября 1956 г. реабилитирован.

Рохи Вильям Юрьевич с должности помощника командира 1-го стрелкового корпуса по политической части в 1929 г. назначен начальником и военным комиссаром Ленинградской пехотной школы имени Э.М. Склянского. В последующем занимал должность командира и военного комиссара 34-й стрелковой дивизии. В 1932 г. окончил Особую группу Военной академии имени М.В. Фрунзе. Комдив. Арестован 2 июля 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 9 апреля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 31 октября 1956 г. реабилитирован.

Ткалун Петр Пахомович с должности военного комиссара штаба и заместителя начальника политуправления Киевского военного округа в 1921 г. назначен начальником и военным комиссаром Киевской школы червонных старшин. В последующем занимал должности: начальника и военного комиссара Харьковской школы червонных старшин, 2-й объединенной военной школы красных коммунаров, коменданта г. Москвы, председателя правления орудийно-арсенального треста ВСНХ СССР, коменданта Московского Кремля. В 1933 г. окончил Особый факультет Военной академии имени М.В. Фрунзе, Комдив. Арестован 18 января 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 29 июля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 12 мая 1956 г. реабилитирован.

Фирсов Дмитрий Сергеевич с должности помощника военного комиссара 15-й Сивашской стрелковой дивизии в 1927 г назначен командиром и военным комиссаром 3-го Верхнеудинского стрелкового полка. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 45-го и 80-го стрелковых полков, помощника командира 30-й Иркутской стрелковой дивизии, командира и военного комиссара 1-й Тихоокеанской (впоследствии 39-й) стрелковой дивизии. Комдив. Арестован 31 мая (по другим данным — 2 июля). Военной коллегией Верховного суда СССР 25 марта 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 23 июля 1957 г. реабилитирован.

Хорошилов Иван Яковлевич с должности военного комиссара Ташкентской объединенной военной школы в 1926 г. назначен командиром и военным комиссаром 61-го стрелкового полка. В последующем занимал должности: начальника 6-го отдела штаба Сибирского военного округа, начальника 1-го отдела Командного управления Главного управления РККА, помощника начальника того же Командного управления, командира и военного комиссара 32-й Саратовской стрелковой дивизии, заместителя начальника Управления по командно-начальствующему составу РККА, для особо важных поручений при Наркоме обороны СССР. Комдив. Арестован 12 февраля 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 26 августа 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 18 августа 1956 г. реабилитирован.

Чанышев Якуб Джангирович с должности военного Комиссара 1-й Казанской стрелковой дивизии в 1924 г. назначен командиром той же дивизии. В последующем занимал должность командира и военного комиссара 68-й горнострелковой дивизии (г. Термез). Комдив. С мая 1937 г. по декабрь 1939 г. находился под следствием органов НКВД. Освобожден в связи с прекращением дела. Накануне Великой Отечественной войны — старший преподаватель кафедры общей тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе. В годы войны — командир 463-й и 333-й стрелковых дивизий, заместитель командующего 57-й и 68-й армий, и.д. командующего 34-й армией, командир 96-го стрелкового корпуса. Генерал-лейтенант. После войны — старший преподаватель и начальник курса Высшей военной академии имени К.Е. Ворошилова. С января 1957 г. в отставке.

Бюлер Вольдемар Александрович с должности военного комиссара 3-й военной школы летчиков в 1926 г. назначен начальником Центрального аэродрома. В последующем занимал должности: помощника начальника управления ВВС Московского военного округа, командира и военного комиссара 10-й артиллерийской бригады, начальника ПВО Московского и Белорусского военных округов, начальника пункта ПВО г. Москвы. В 1935 г. окончил Особый факультет Военной академии имени М.В. Фрунзе. Комбриг. Арестован 30 января 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 2 апреля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 21 марта 1956 г. реабилитирован.

Живин Николай Иванович с должности военного комиссара и начальника политотдела 9-й Донской стрелковой дивизии в 1927 г. назначен командиром и военным комиссаром 222-го стрелкового полка. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 82-го стрелкового полка, начальника и военного комиссара Нижегородской пехотной школы и Нижегородской бронетанковой школы, командира и военного комиссара 22-й механизированной бригады. Комбриг. Арестован 4 февраля 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 25 сентября 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день Определением Военной коллегии от 18 апреля 1956 г. реабилитирован.

Закс Ян Эдуардович с должности помощника командира по политической части и начальника политотдела 20-й авиабригады в 1931 г. назначен командиром и военным комиссаром 36-й авиабригады. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 451-й смешанной авиабригады, начальника и военкома 9-й военной школы летчиков и летчиков-наблюдателей. В 1934 г. окончил оперативный факультет Военно-воздушной академии имени проф. Н.Е. Жуковского. Комбриг. Арестован 30 ноября 1937 г. Высшей двойкой 20 января 1938 г. по обвинению в участии в контрреволюционной организации приговорен к расстрелу. Определением Военной коллегии от 16 апреля 1957 г. реабилитирован.

Зубавин Николай Петрович с должности военного комиссара 5-й отдельной кавалерийской бригады в 1925 г. назначен командиром той же бригады. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 44-го кавалерийского полка, командира 2-й бригады 12-й кавалерийской дивизии, помощника командира 3-й Крымской и 70-й стрелковых дивизий, помощника команд ующего войсками Ленинградского военного округа по материальному обеспечению, преподавателя кафедры общей тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе. В годы Великой Отечественной войны — и.д. начальника тыла оперативной группы войск, преподавателя кафедры общей тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе, начальника тыла армии и механизированного корпуса, помощника военного коменданта г. Берлин по коммунальному хозяйству. С августа 1946 г. в отставке.

Ковалев Давид Михайлович с должности военного комиссара 3-й Туркестанской стрелковой дивизии в 1926 г. назначен командиром и военным комиссаром 2-го Нерчинского стрелкового полка. В последующем занимал должности: помощника командира 45-й Волынской стрелковой дивизии, командира и военного комиссара 48-й стрелковой дивизии. В 1933 г. окончил Военную академию имени М.В. Фрунзе. В 1936—1937 гг. находился в республиканской Испании в качестве военного советника. Комбриг. Арестован 25 января 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 20 июня 1938 г. по обвинению в шпионаже и участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 4 апреля 1956 г. реабилитирован.

Куницкий Иван Фад деевич с должности помощника начальника Западной военной школы по политической части в 1927 г. назначен командиром и военным комиссаром 1-го Читинского стрелкового полка. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 9-го стрелкового полка, начальника штаба 7-й Черниговской стрелковой дивизии, командира и военного комиссара 75-й и 23-й Харьковской стрелковых дивизий. Комбриг. Арестован 10 июня 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 4 октября 1937 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 5 октября 1937 г. Определением Военной коллегии от 22 сентября 1956 г. реабилитирован.

Уласевич Семен Афанасьевич с должности помощника начальника объединенной Белорусской военной школы по политической части в 1926 г. назначен командиром и военным комиссаром 11 -го Сычевского стрелкового полка. В последующем занимал должности: начальника и военного комиссара Татаро-Башкирской военной школы, командира и военного комиссара 71-й стрелковой дивизии. Комбриг. Арестован 5 июля 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 10 мая 1939 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 2 июня 1939 г. Определением Военной коллегии от 25 февраля 1956 г. реабилитирован.

Федин Андрей Трофимович с должности военного комиссара 7-й отдельной кавалерийской бригады (после окончания в 1933 г. Особой группы Военной академии имени М.В. Фрунзе) командиром и военным комиссаром 7-й горно-кавалерийской дивизии. Комбриг. Арестован 20 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 21 октября 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Определением Военной коллегии от 23 июня 1956 г. реабилитирован.

Шошкин Михаил Андреевич с должности военного комиссара и начальника политотдела 32-й стрелковой дивизии в 1930 г. назначен командиром и военным комиссаром Туркестанского стрелкового полка. В последующем занимал должности: командира и военного комиссара 50-й стрелковой дивизии, 50-й стрелково-пулеметной бригады. В 1933 г. окончил Особую группу Военной академии имени М.В. Фрунзе. Комбриг. Арестован 6 апреля 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 4 октября 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 19 мая 1956 г. реабилитирован.

БДИ В ОБА!

Бдительность — качество, крайне необходимое в жизнедеятельности армии и флота, основное условие поддержания их боевой готовности. Своевременно обнаружить, раскрыть замыслы противника — одна из первейших задач любой разведки. В 30-е гг. прошлого столетия широкое распространение получили и понятия «политическая бдительность», «партийная бдительность». Они означали умение различить, распознать недруга в рядах партии, уличить его в антипартийной деятельности, обезвредить его, т.е. изгнать из партийных рядов. Упреки в политической, партийной близорукости, неумении и нежелании разоблачить «врагов народа» получали многие руководители — командиры и политработники. Приведем на эту тему несколько примеров.

ПРОТОКОЛ № 15

заседания тройки парткомиссии Тихоокеанского флота

от 4 сентября 1935 г.

Присутствуют: т.т. Кежуц, Гребенщиков, Жила.

Слушали: конфликтное дело Сергеева Дмитрия Александровича, русский, соц. положение рабочий, год рождения 1898, в 1927 г. окончил Военно-политическую академию имени Н.Г. Толмачева, женат. В партии с 1918 г., партбилет № 3069922. Ранее к партответственности не привлекался, в других партиях не состоял, в уклонах и оппозициях не был. В РККАс 1919 г., занимаемая должность — военком и начальник политотдела Шкотовского укрепленного района (ШУР). На заседании парткомиссии присутствует.

Привлекается: за нарушение директивы ЦК ВКП(б) от 13 мая 1935 г. о проверке партдокументов.

Докладывает т. Кежуц — т. Сергеев грубо нарушил директиву ЦК ВКП(б) от 13 мая 1935 г. «О проверке партдокументов», передоверив проверку партдокументов отсекру ШУР т. Красноженову и инструктору политотдела т. Гудкину.

Тов. Сергеев. Проверка партдокументов т.т. Красножено-вым и Гудкиным проводилась в той же комнате, где я работал, и все возникавшие вопросы тут же на месте им разъяснялись. Но это ни в коем случае не снимает с меня вины и не может служить оправданием моей ошибки. Но как только я получил доклад т. Жданова и постановление ЦК ВКП(б) о ходе проверки партдокументов, я сразу же отменил проверку, проведенную т.т. Красноженовым и Гудкиным, и лично сам приступил в этих организациях к повторной проверке.

Я признаюсь, что допустил очень грубую политическую ошибку, за которую заслуживаю самого сурового партийного взыскания, но прошу парткомиссию учесть, что за 17 лет пребывания в партии я не имел ни одного партийного взыскания.

Тов. Гребенщиков. Дело, которое разбирается сегодня на ПК, очень серьезное. Поэтому прежде, чем поставить вопрос на ПК, мы его тщательно изучили и только после этого поставили на парткомиссию. Тов. Сергеевым была нарушена директива ЦК о личной проверке начальником политотдела партдокументов у каждого коммуниста. Он передоверил эту ответственнейшую работу другим работникам политотдела, за это тов. Сергеев заслуживает самого сурового партийного взыскания. Но учитывая, что тов. Сергеев, как только получил постановление ЦК «О ходе проверки партдокументов» и доклад тов. Жданова, сразу же отменил произведенную проверку партдокументов т.т. Красноженовым и Гудкиным, лично приступил к повторной проверке, тем самым на деле стал исправлять допущенную ошибку.

За нарушение директивы ЦК он заслуживает строгого партийного взыскания, но учитывая вышеуказанное, считаю, что можно ограничиться выговором.

Постановили: за нарушение директивы ЦК ВКП(б) от 13 мая 1935 г., выразившееся в том, что передоверил проверку партдокументов другим лицам, тов. Сергеев заслуживает самого сурового партийного взыскания, но учитывая, что он сразу же после получения постановления ЦК ВКП(б) «О ходе проверки партдокументов» отменил проведенную проверку партдокументов т.т. Красноженовым и Гудкиным, тем самым на деле начал исправлять допущенную ошибку. Учитывая, что за 17 лет пребывания в рядах ВКП(б) тов. Сергеев не имел ни одного партвзыскания, парткомиссия ограничивается объявлением тов. Сергееву выговора.

Ответ(ственный) секретарь парткомиссии

Тихоокеанского флота (М. Кежуц)»^[55].

Это взыскание по партийной линии у бригадного комиссара Д.А. Сергеева оказалось первым, но не последним.

И опять за притупление партийной бдительности, чему свидетельством следующий документ.

ВЫПИСКА

из протокола № 82 заседания парткомиссии

Тихоокеанского флота от 3/IX—1936 г.

Слушали: дело Сергеева Дмитрия Александровича, член ВКП(б) с 1918 г., партбилет № 0463147, рабочий. Рождения 1898 года, образование — высшее, женат. В РККА СІ919 г., начальник политотдела Шкотовского укрепленного района ТОФ. К партответственности привлекался ПК ТОФ в 1935 г. за нарушение директивы ЦК ВКП(б) о проведении проверки партдокументов — объявлен выговор.

На заседании ПК ТОФ (тов. Сергеев) присутствует.

Привлекается: за притупление партийной бдительности.

Докладывает тов. Гребенщиков.

Политуправлением Тихоокеанского флота олучены материалы из Толмачевской академии о том, что командированный в Толмачевскую академию быв(ший) инструктор политотдела ШУР (Шкотовского укрепленного района. — Н. Ч.) Топман в 1927 г. поддерживал троцкистско-зиновьевскую оппозицию и защищал контртезисы Троцкого.

Произведенным мною расследованием установлено:

Топман, будучи инструктором политотдела ШУР, считался в политотделе района одним из активных людей, пользовался большим доверием, ему поручались наиболее ответственные доклады и лекции.

Топман — это активный троцкист трам(вайного) парка в г. Киев, не разоружившийся троцкист до момента его исключения из партии, скрывший свою принадлежность к троцкистам как на чистке партии в 1933 г., так на проверке и обмене партдокументов.

При обмене партдокументов на вопрос инструктора политотдела тов. Волкова, заполнявшего регистрационные бланки, — состоял ли Топман в оппозиции, Топман ответил, что в 1927 г. на комсомольском собрании трампарка в г. Киеве выступал в защиту троцкистской платформы, но что его это выступление было чисто случайным.

Это сообщение Топмана тов. Волков не записал в регистрационный бланк Топмана — что он был в оппозиции, тем самым Волков допустил притупление классовой бдительности. Волков не поставил решительно этот вопрос перед начальником политотдела ШУР тов. Сергеевым, ограничившись сообщением тов. Сергееву как о маловажном факте.

Начальник политотдела тов. Сергеев, зная от тов. Волкова о том, что Топман в 1927 г. поддерживал троцкистско-зи-новьевскую оппозицию, но, как тов. Сергеев объясняет, он закрутился в работе и упустил из вида, не записав в учетную карточку Топмана, что он в 1927 г. был троцкистом.

Знал об этом также и отсекр ПК ШУР тов. Красноженов, но должных мер не принял.

Тов. Сергееву и тов. Красноженову было известно, что Топ-ман имел знакомство в Киеве с троцкисткой Кащенко (дочерью троцкиста), но до конца этот вопрос также не довели.

Больше того, когда инструктор политотдела тов. Волков сообщил об этом отсекру тов. Красноженову, то тот ему заявил, что «мы де, мол, знаем об этом». Тов. Волков на этом успокоился.

Установлено также, что Топману производился обмен партбилета с нарушением инструкции ЦК — билет выдавался без секретаря парторганизации и военкома.

Топман получил новый партбилет, хорошую характеристику от тов. Сергеева и начальником политотдела был командирован в Толмачевскую академию.

На итоговом собрании по обмену партдокументов тов. Сергеев делал доклад, на котором присутствовали тов. Волков и Красноженов, но никто не выступил и не разоблачил Топмана.

Дальше: 16/VIII—1936 г. на партсобрании штабной организации укрепрайона, когда выбрали секретарем партбюро тов. Волкова, тов. Сергеев ничего не сказал о допущенной политической ошибке тов. Волкова во время замены партдокументов. Лишь вмешательством политуправления тов. Волков был переизбран, и избрали тов. Старостина.

17/VIII—1936 г. на партсобрании дивизиона Т/К и стройбата по итогам обмена партдокументов тов. Сергеев говорил о троцкисте Енукидзе, а о Топмане и Бейнаре умолчал.

О Смирнове. В 1927 г. в Ленинградском институте народного хозяйства Смирнов тесно был связан с троцкистом Слепухиным, поддерживал с ним связь до 1934 г.

Смирнов скрыл это на проверке и обмене партдокументов. Смирнов избран парторгом. Расследованием установлено, что Смирновым обмен партдокументов производился с нарушением инструкции ЦК, без присутствия секретаря партбюро и военкома.

Тов. Сергеев о связи Смирнова с троцкистом Слепухиным знал 21 /VIII—36 г., а заявление Смирнов подал тов. Сергееву только 28/VIII—36 г. Это свидетельствует о слабой настойчивости тов. Сергеева.

В Шкотовском укрепрайоне с большим опозданием был изъят троцкист Енукидзе, который пьянствовал в УНР вместе с коммунистом Егоровым и др. Козловский также допустил политическую ошибку — сообщил Енукидзе, что он скоро будет демобилизован.

За притупление партийной бдительности Сергеев, Крас-ноженов и Волков должны понести строжайшее партийное наказание. Дело Смирнова разобрать отдельно.

Постановили: за притупление партийной бдительности, выразившейся в неразоблачении при обмене партдокументов троцкиста Топмана, за несвоевременное изъятие из РККА бывшего троцкиста Енукдзе — тов. Сергееву Д. А. объявить выговор.

Отсекр парткомиссии ТОФ

бригадный комиссар (Кежуц)»^[56].

Несмотря на наложенное взыскание, бригадный комиссар Д.А. Сергеев у командования Тихоокеанского флота пользовался доверием. На него было подготовлено представление для назначения на должность начальника политотдела Владивостокского главного военного порта. Из партийной характеристики на бригадного комиссара Д.А. Сергеева, подписанной 21 марта 1937 г. начальником политуправления Тихоокеанского флота армейским комиссаром 2-го ранга Г.С. Окуневым:

«Тов. Сергеев, член ВКП(б) с 1918 г. августа месяца. В РККА с 1919 г. Участвовал в 1920 г. в подавлении кулацко-эсеровского восстания в Самарской и Уральской губерниях в составе 66 военно-стрелкового отряда в должности политрука.

В оппозициях и антипартийных группировках не состоял. В 1923—27 гг., во время атаки на партию троцкистов, тов. Сергеев активно боролся за генеральную линию нашей партии, будучи слушателем Военно-политической академии имени Н.Г. Толмачева

Тов. Сергеев энергичный, крепкий политработник. Хороший массовик, проделал большую работу по формированию и строительству Шкотовского укрепленного района. За успехи в боевой и политической подготовке награжден Наркомом обороны СССР именными золотыми часами.

В 1936 г. тов. Сергеев привлекался к партответственности за то, что не разоблачил во время обмена партдокументов троцкиста Топмана и рекомендовал его во ВПАТ. Партвзыскание (строгий выговор) в 1937 г. с тов. Сергеева снято. По характеру тов. Сергеев вспыльчив, горяч, но скоро отходит. Намечается к переводу на должность начальника политотдела Владивостокского главного военного порта»^[57].

Бригадный комиссар Д.А. Сергеев арестован 5 ноября

1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 17 августа

1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре пригово рен к расстрелу. Определением Военной коллегии от 27 июля 1957 г. реабилитирован.

Бригадный комиссар М.М. Кежуц арестован 17 мая 1938 г. Военным трибуналом Тихоокеанского флота 9 августа 1939 г. по обвинению в контрреволюционной деятельности приговорен к 15 годам заключения в ИТЛ. Военная коллегия Верховного суда СССР снизила срок наказания до пяти лет ИТЛ. Из лагеря освобожден 22 июня 1942 г. Постановлением пленума Верховного суда СССР от 12 марта 1958 г. реабилитирован.

Более тяжелые политические обвинения были предъявлены помощнику командира 6-го стрелкового корпуса по политической части бригадному комиссару Н.И. Бородину. Все они касались его связей с арестованными «врагами народа». Но сначала дадим краткую биографическую справку на этого политработника.

Бородин Николай Иванович родился в 1899 г. в деревне Харманово Себежского уезда Витебской губернии в крестьянской семье. Окончил начальное училище. До военной службы работал на лесопильном заводе и канатной фабрике в Петрограде. Состоял в отряде Красной гвардии, был членом заводского комитета и с продотрядом ездил для заготовки продовольствия для рабочих Петрограда. Член ВКП(б) с 1919 г. В Красной Армии с 1919 г. Участник Гражданской войны.

За годы службы в РККА занимал должности: красноармейца (май—август 1919 г.) политрука роты (август 1919 г. — декабрь 1920 г.), казначея, делопроизводителя, секретаря военкома дивизии (декабрь 1920 г. — июнь 1923 г.), политрука роты, военкома отдельного кавалерийского эскадрона 45-й стрелковой дивизии (июнь 1923 г. — ноябрь 1926 г.), ответственного секретаря бюро организации ВКП(б) 133-го стрелкового полка (ноябрь 1926 г. — июнь 1928 г.), инструктора политотдела 45-й стрелковой дивизии (июнь—декабрь 1928 г.), начальника организационной части политотдела той же дивизии (декабрь 1928 г. — май 1930 г.), военкома, затем помощника командира 238-го стрелкового полка по политической части (май 1930 г. — июнь 1931 г.), старшего инструктора политуправления Украинского военного округа (июнь 1931 г. — июль 1933 г.), начальника сектора по работе в мотомеханизированных частях того же политуправления (июль 1933 г. — январь 1934 г.), начальника организационного сектора того же политуправления (январь—декабрь 1934 г.), старшего инспектора политуправления Украинского, затем Киевского военных округов (декабрь 1934 г. — ноябрь 1935 г.), помощника командира 6-го стрелкового корпуса по политической части (с ноября 1935 г.).

Преследования бригадного комиссара Н.И. Бородина начались сразу же после ареста в 1937 г. руководства Киевского военного округа (И.Э. Якира, М.П. Амелина и других). Прошло всего десять дней со дня осуждения И.Э. Якира, и на свет появился следующий документ.

ПРОТОКОЛ № 7

заседания партийной комиссии Киевского военного округа.

г. Киев 22 июня 1937 г.

Присутствовали: члены ОПК т.т. Михеев, Федоренко, Голиков, Подзюнский, Жуков, Галенков, Гурьянов, Гриценко.

СЛУШАЛИ:

Бородин Николай Иванович, член ВКП(б) с 1919 г., п/б № 0261760, 1899 г. рождения, русский, рабочий, образование — низшее, в РККА с 1917 г., и. д-. военного комиссара 6-го (стрелкового) корпуса, бригадный комиссар.

Общее партийное собрание штаба КВО от 13.6.37 г. постановило:

«Старый состав партийного бюро во главе с Бородиным и Портновым Н. оказался политически слепым, на протяжении ряда лет они находились целиком в плену у врагов народа и беспрекословно выполняли волю презренных фашистов Якира, Амелина, Орлова, что переросло по сути дела в прямое пособничество в их вредительской работе.

За пособничество врагам народа привлечь к суровой партийной ответственности бывш(его) секретаря партбюро Бородина Н.И.

Партбюро нового состава немедленно разобрать вопрос о роли и работе каждого из тех членов партбюро старого состава, которые долгое время являлись объективными пособниками врагов народа».

При расследовании и разборе дела на ОПК установлено:

1. Тов. Бородин, являясь очень близким человеком к врагам народа — Якиру, Амелину, разоблаченных как шпионы-вредители и изменники соц(иалистической) родины — был их ближайшим советником и исполнителем во всех делах руководства округом.

Тов. Бородин имел с этими врагами тесное личное и служебное общение, по существу являясь их правой рукой во время работы в пуокре. Враги народа Якир и Амелин непрерывно хвалили его и выдвигали как своего приближенного, надежного работника, ранее, в 1923 г., имевшего связь с врагом народа Голубенко, представляя его к высшей награде — ордену Красной Звезды.

В связи с назначением Бородина помполитом 6-го стрелкового корпуса, враг народа Якир, с целью восхваления Бородина, издал приказ войскам Киевского военного округа, в котором было написано:

«Всей своей работой тов. Бородин активно и умело помогал мне, начальнику политуправления и моим ближайшим помощникам в разрешении вопросов боевой и политической подготовки округа, всегда проявляя знание дела, разумную инициативу, энергию и настойчивость. '

Отмечая образцовую большевистскую работу тов. Бородина объявляю (ему) благодарность и награждаю ценным подарком».

2. Тов. Бородин, будучи приближенным к врагам народа Якиру, Амелину, пользовался исключительным и особым их доверием. С1931 по 1935 г. Бородин прошел путь от инструктора пуокра до помполита корпуса, минуя дивизионную ступень. В 1937 г. выдвигался презренными врагами Якиром и Амелиным на должность зам(естителя) начальника) пуокра по авиации.

3. Бородин целиком находился «в плену» у врагов народа и, несомненно, беспрекословно выполнял волю презренных фашистов Якира, Амелина, на деле являлся их пособником.

Бородин был один из организаторов подхалимства по восхвалению и созданию «авторитета» Якиру, собирания подписей в связи с 10-летием командования округом Якира и преподнесения адреса с этими подписями, восхваления в печати роли Якира «как талантливого болыпевика-руководителя».

4. Бородин в 1935 г. в разговоре с гр. Никитиной (женой умершего начальника 3-го отдела штаба КВО) допустил ряд антисоветских к/p выпадов.

Гр-ка Никитина просила Бородина, как секретаря партбюро, в связи с создавшимся трудным положением, помочь ей в возврате кооперативных членских взносов, а также выдать справку, что ее умерший муж состоял членом ВКП(б). Бородин заявил, что:

«На возвращение кооперативного пая не надейтесь, вот выпускают заем на 10 лет, а Вы думаете, что Вы их получите когда-либо? Конечно, нет, а паевые членские взносы тем более не получите».

По вопросу о выдаче справки Бородин заявил, что:

«Через три года будет полный социализм, никаких справок Вам не надо, а в случае перемены власти, так для Вас хуже будет».

В разговоре в связи с празднованием 1 Мая Бородин заявлял: «Раньше рабочие хорошо ходили в цилиндрах и что он, будучи рабочим, жил тоже хорошо, сейчас же рабочие живут хуже».

(На очной ставке в ОПК Никитина подтвердила правильность своего заявления, также об этом подтвердил тов. Ура-нов, член ВКП(б) и тов. Попов, член ВКП(б), что их действительно на другой день об этом разговоре информировала тов. Никитина).

5. Бородин в интересах врагов народа Якира, Амелина прикрывал бывших троцкистов, теперь разоблаченных как вредителей, изменников соц(иалистической) родины (Кобяк, Лапин, Гусарев и др.). Врагу Кобяку Бородин по указанию Якира давал исключительно хорошую характеристику, как способнейшему инженеру, который своими изобретениями и рационализаторскими предложениями «сэкономил нашей стране» не один миллион рублей.

Несмотря на большое сосредоточение на ответственных участках в штабе и управлениях КВО людей (членов партии) — бывших троцкистов, выходцев из других партий, ранее исключавшихся из партии, Бородин, как секретарь партбюро штаба, не ставил решительного вопроса перед парторганизацией и вышестоящими партийными органами о замене их проверенными кадрами.

6. Бородин знал о том, что Амелин в 1933 г., будучи на «лечении» в Германии, арестовывался фашистской полицией. Бородин знал, что Амелин, собираясь ехать за границу в 1935 г., тратил колоссальные суммы на подготовку к поездке за границу и об этом не поставил (вопрос) перед высшими партийными органами.

7. Бородин по директиве Амелина прикрыл разоблачение бывшего начальника штаба 6-го стрелкового корпуса Смирнова, сейчас арестованного как врага народа. Несмотря на очевидность предъявленного обвинения Смирнову, как бывшему троцкисту, который игнорировал проведение партийного собрания, посвященного годовщине злодейского убийства троцкистами тов. Кирова, не захотел войти в президиум и не голосовал при принятии резолюции, а такое и ряд других его троцкистских выступлений. Смирнов при активной поддержке Бородина был оставлен в партии.

При разборе дела (тов. Бородин) присутствует.

Докладывает тов. Михеев.

Высказались: т.т. Михеев, Галенков, Соловьев, Жуков, Под-зюнский, Голиков, Гурьянов, Гриценко, Сошников.

ПОСТАНОВИЛИ:

Бородина Николая Ивановича за подхалимство и пособничество врагам народа Якиру, Амелину, как ближайшего их советника во всех делах руководства округом и выполняющего злую волю презренных фашистов Якира, Амелина, за то, что прикрывал врагов народа Кобяка, Лапина, Гусарева, Смирнова, сейчас разоблаченных как вредителей и изменников соц(иалистической) родине, за антисоветские контрреволюционные разговоры, высказанные в беседе с гр. Никитиной — из рядов ВКП(б) исключить.

ОСОБО: 1. Решение ОПК по делу Бородина отправить в НКВД.

2. Предложить партбюро разобрать в партийном порядке о члене партии тов. Уранове, который знал в 1935 г. о том, что Бородин высказывал антисоветские настроения и не сообщил в парторганизацию.

Отсекр парткомиссии КВО бригадный комиссар (Михеев)»^[58].

Бригадный комиссар Бородин Николай Иванович арестован 12 июля 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 25 сентября 1937 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Определением Военной коллегии от 21 апреля 1956 г. реабилитирован.

Бригинтендант Гусарев Иван Осипович, начальник квартирно-эксплуатационного отдела КВО, арестован 13 июня 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 9 сентября 1937 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Определением Военной коллегии от 15 сентября 1956 г. реабилитирован.

КАТАСТРОФЫ, ПРОИСШЕСТВИЯ

Аварии и катастрофы в технических (ВВС, танковых и механизированных) войсках Красной Армии были не редкостью. Выступая на заседании Военного совета при Наркоме обороны СССР начальник ВВС РККА, он же заместитель Наркома обороны командарм 2-го ранга Я.И. Алкснис говорил 23 ноября 1937 года:

«Аварийность в Воздушных силах... не сократилась, а увеличилась процентов на 30 относительно: если взять по налету, то осталась на уровне прошлого года, но в абсолютных цифрах возросла. Причем 52% аварий из-за ошибок техники в полете и небрежности, 13% — из-за плохой организации и предварительной подготовки к полету, из-за того, что человек может знать правила, но не соблюдать их, проявлять недисциплинированность, нет подготовки...»^[59]

На том же заседании назвал Яков Иванович и одну из причин аварий и катастроф в авиации: «Потеря ориентировки. Летали мы в этом году больше и лучше, но ориентировку теряли в 2 раза больше, чем раньше. В этом году зарегистрировано по всем воздушным тактическим учениям 122 случая потери ориентировки, из них 88 случаев, повлекших за собой вынужденную посадку. Это только зарегистрированные случаи. Но я беру на себя смелость заявить, что было не меньше 122 случаев незарегистрированных, о которых не любят доносить...»^[60]

На одном из заседаний того же совета выступил и командующий армией особого назначения (АОН) комкор В.В. Хри-пин: «Тяжелая наша беда — высокая аварийность. Аварийность в этом году сильно выросла количественно и не снизилась даже относительно (по налету). Мы имеем пять катастроф и 14 аварий...» Обращаясь к К.Е. Ворошилову, В.В. Хрипин сказал: «В прошлом году Вами, товарищ Народный комиссар, была поставлена перед нами задача — не иметь ни одной катастрофы, ни одной аварии на тяжелых самолетах. Катастроф мы не имели, но в этом году были две аварии. Произошли они целиком по вине старших начальников, которые выпустили экипажи в воздух непроверенными, не организовали их подготовку перед выпуском в сложный полет. В результате мы потеряли два тяжелых корабля. Вся наша аварийность упирается исключительно в недостатки руководства обучением, в слабый контроль со стороны старших начальников»^[61].

Старших начальников за аварии и катастрофы в подчиненных им частях строго наказывали. Даже очень больших начальников. Например, в 1936 г. наказали помощника командующего войсками Забайкальского военного округа по авиации комдива М.Н. Шалимо.

«ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА

Народного комиссара обороны Союза ССР № 0129

от 23 августа 1936 г.

За отсутствие конкретного руководства и непринятие своевременных мер по устранению недочетов в боевой подготовке частей ВВС округа по борьбе с аварийностью начальнику ВВС ЗабВО комдиву тов. ШАЛИМО объявляю выговор»^[62].

Но этот выговор для М.Н. Шалимо был цветочки, а вот ягодки появились через несколько месяцев. И поводом для более строгого наказания послужил неудачный перелет группы самолетов с запада на восток. Вот что об этом говорится в выписке из приказа Наркома обороны СССР № 0044 от 9 ноября 1936 г.:

«Приказываю:

Отстранить от занимаемых должностей и отдать под суд:

1....

2. Пом(ощника) командующего войсками ЗабВО по авиации комдива тов. ШАЛИМО М.Н. и командира 101-й авиабригады комбрига тов. БОНДАРЮКА Г.М. — за преступно-халатное отношение к перелету, выразившееся в самоустранении от непосредственного руководства действиями командира эскадрильи тов. Виноградова, в передоверии всех своих обязанностей по перелету подчиненным без контроля их действий, в необеспечении надежной связи и метеообслуживания по весьма ответственному маршруту, за выпуск эскадрильи в перелет при явных признаках ухудшения погоды»^[63].

Суд состоялся в декабре 1936 г. Кроме указанных выше лиц из ЗабВО к ответственности было привлечено и руководство ВВС ОКДВА — помощник командующего ОКДВА комкор А.Я. Лапин, начальник штаба ВВС ОКДВА полковник З.Д. Корсаков и др. Все они получили наказание — по одному году лишения свободы с заменой его на два месяца содержания на гауптвахте. Наступил 1937 г., и Военная коллегия вновь вернулась к рассмотрению данного дела.

«ОПРЕДЕЛЕНИЕ

Военной коллегии Верховного суда Союза ССР

В составе: председателя — армвоенюриста Ульриха В.В.,

Членов: диввоенюристов т.т. Никитченко И.Т. и Рычкова Н.М. при секретаре — военном юристе 3-го ранга тов. Ворожцове, с участием Главного военного прокурора РККА корво-енюриста тов. Розовского Н.С. в г. Москве 16 февраля 1936 г.

В судебном заседании, в порядке т. 461 УПК РСФСР, рассмотрела вопрос о досрочном освобождении из-под стражи комкора Лапина Альберта Яновича, полковника Корсакова Захария Дмитриевича, комдива Шалимо Михаила Николаевича, комбрига Бондарюка Георгия Макаровича и военинженера 3-го ранга Иванова Евгения Николаевича, осужденных Военной коллегией Верх(овного) суда СССР 22—23 декабря 1936 года, по ст. 193—17 п. «а» УК РСФСР — к лишению свободы сроком на один год каждого, с заменой арестом на гауптвахте на два месяца.

ОПРЕДЕЛИЛА:

Осужденных комкора Лапина Альберта Яновича, комдива Шалимо Михаила Николаевича, комбрига Бондарюка Георгия Макаровича, полковника Корсакова Зазария Дмитриевича и военинженера 3-го ранга Иванова Евгения Николаевича от дальнейшего отбытия наказания досрочно освободить 22 февраля 1937 года»^[64].

А как складывалась служба М.Н. Шалимо до Забайкалья? Все ли было гладко на этом пути? А если были прегрешения, то какие? Как это отражается в его аттестациях?

Из аттестации за 1925 г. на врид командира 2-го неотдельного отряда 2-й отдельной истребительной авиационной эскадрильи имени Ф.Э. Дзержинского М.Н. Шалимо, подписанной командиром эскадрильи Н.И. Логиновым:

«Энергичный, с большой волей и настойчивостью. Летчик, в совершенстве владеющий самолетом. Хорошо разбирается как в техническо-авиационных вопросах, так и в общевойсковых. Умственно развит хорошо. Дисциплинирован удовлетворительно. Немного горяч и нервен, с подчиненными строг. С товарищами-летчиками высокомерен. Может свои знания применять на деле и передавать их другим. Участвует в военно-научной работе. Политически развит хорошо. Морально устойчив. Склонности к спиртным напиткам не заметно. В работе вынослив. Подлежит продвижению на должность командира отряда в порядке очереди».

Военком эскадрильи Н. Родионов ко всему сказанному добавил: «Участвует по заданиям в общественно-политической работе. Кандидат ВКП(б). С подчиненными бывает груб. Подлежит продвижению на должность командира неотдельного отряда...»^[65]

В 1927 г. М.Н. Шалимо окончил курсы усовершенствования при Военной школы летчиков-наблюдателей имени К.Е. Ворошилова и вскоре был назначен командиром эскадрильи. А в 1929 г. он окончил еще и КУВНАС при Военной академии имени М.В. Фрунзе. Из учебной характеристики на слушателя КУВНАС М.Н. Шалимо, подписанной групповым руководителем Бесядовским: «Глубокий специалист военно-воздушного дела, своими знаниями теории и практики принес громадную пользу группе. Как специалист обладает отличительной чертой: интересуется боевой деятельностью всех родов войск и знаниями в этой области владеет солидными. Основное содержание работы штаба усвоил вполне. Овладел также хорошо принципами и методами подготовки командиров и штабного начальствующего состава. На командных должностях всегда был активен, инициативен. В общем, отличный специалист с хорошей общевойсковой подготовкой. Владея принципами и методами подготовки командиров, будет с успехом руководить их подготовкой»^[66].

Из аттестации на командира 30-й эскадрильи 10-й авиабригады Московского военного округа М.Н. Шалимо, подписанной в октябре 1929 г. командиром бригады Шишковским и военкомом бригады Федоровым:

«Тов. Шалимо обладает большой силой воли и энергией. Смел и решителен. Сообразителен. В обращении с подчиненными требователен, по грубости создает ненормальные отношения. Дисциплинирован хорошо. В работе аккуратен. В выполнении заданий точен. Здоров. В боевой походной обстановке вынослив. Общая и специальная подготовка хорошая. В боевой обстановке разбирается отлично. Участник Гражданской войны. Отличный летчик и летает с желанием как днем, так и ночью. Как командир умеет передавать свои знания подчиненным. Имеет среднее общее образование, военное — окончил КУНС. Политически развит хорошо. Морально устойчив. В партийно-политической работе мало активен. Выпивает изредка, но на работе это не отражается. Часть держит в отличном состоянии. Должности командира эскадрильи вполне соответствует. По своим летным качествам более подходит для командира истребительной эскадрильи»^[67].

Вскоре М.Н. Шалимо назначили командиром 11-й авиационной эскадрильи в Ленинградский военный округ. Из атгестации за 1929 г. на командира эскадрильи М.Н. Шалимо, подписанной командиром и комиссаром бригады П.С. Шелухиным: «Обладает большой силой воли, энергичен, сообразительный, инициативный и решительный. С подчиненными вежлив и тактичен. Но недостаточно строг и требователен, что прямо противоположно предыдущим аттестациям. По-видимому, после полученных замечаний в предыдущих аттестациях на чрезмерную строгость и грубость к подчиненным теперь перегнул палку в обратную сторону. Кроме того. Имеет нездоровую тенденцию защищать своих подчиненных ссылкой на объективные условия, подыскивая предлоги, смягчающие вину обстоятельства, что и повлияло (среди летного состава эскадрильи) на увеличение летной недисциплинированности и большого количества аварий.

Дисциплинирован, но иногда проявляет вспыльчивость и невыдержанность (случай на совещании летного состава по докладу начальника ВВС ЛВО в Красногвардейске, 2 случая подобных на совещаниях командиров частей в бригаде и один случай при личном докладе 31.Х — 29 г.), обладает нездоровой тенденцией неправильной информации при всякого рода запросов в даваемых справках и даже изредка в докладах. Отношение к службе аккуратное и проявляется с большим интересом. В боевой обстановке вынослив.

Военная и авиационная подготовка соответствует должности командира бригады. Легко и быстро разбирается в боевой обстановке. Обладает большим практическим летным стажем. Отличный летчик-истребитель и хороший стрелок. Свои знания умело передает другим.

Имеет склонность к оперативно-строевой работе. Политически развит хорошо, активно участвует в общественной жизни. Член партии с 1927 г. За время своего командования в эскадрилье повысил боеспособность, но в то же самое время увеличил аварийность, чем очень обеспокоен, временами даже падал духом, ссылкой на то, что его могут снять с должности и стал болезненно реагировать на условия и обстановку с нытьем.

а) занимаемой должности соответствует вполне;

б) подлежит выдвижению в единоначальники в очередном порядке;

в) подлежат изжитию: недостаточная требовательность к подчиненным, дача неправильных информаций, некоторая невыдержанность и нытье»^[68].

В 1929 г. М.Н. Шалимо окончил КУВНАС при Военной академии имени М.В. Фрунзе. С июля 1930 г. он — и.д. начальника ВВС Кавказской Краснознаменной армии (ККА). В ноябре 1931 г. был утвержден в этой должности. Этот случай является своего рода уникальным — редко кому в мирное время удавалось из командира эскадрильи стать начальником ВВС военного округа (ККА функционировала на правах военного округа). А Михаилу Шалимо это удалось. Хотя при этом были серьезные препоны и препятствия. Одно из них со стороны столь могущественной организации, как Особый отдел ОГПУ. Вот документ, датированный 10 июля 1930 г.

«Нач. ВВС РККАтов. Баранову

Предположенный к назначению на должность начальника ВВС ККА командир 2 авиаэскадрильи Шалимо Михаил Николаевич связан с лицами, подозреваемыми в шпионаже в пользу Польши и в связи с бежавшим летчиком Войтек. Брат Шалимо во время советско-польской войны за шпионаж расстрелян.

В прошлом Шалимо при испытании самолетов И-2 («Григоровича») дал этому самолету блестящий отзыв, не соответствующий действительности, будучи в этом материально заинтересован.

В личной жизни Шалимо имеет ряд поступков (пьянство, широкий образ жизни, связь с проститутками).

О(собый) о(тдел) возражает против назначения Шалимо на должность нач(альника) ВВС ККА.

Пом. нач. ОО ОГПУ Лепин

Нач. IV отделения Пинталь».

Кчести П.И. Баранова, он и его заместитель Я.И. Алкснис не стали огульно верить докладам чекистов-особистов. На документе есть резолюция Я.И. Алксниса начальнику отдела по командному составу Управления ВВС РККА В. В. Ягушев-скому: «Приобщить к личному делу Шалимо.

Все это надо еще и еще проверить»^[69].

Из аттестации за 1931 г. на начальника ВВС ККА М.Н. Шалимо, подписанной командующим ККА И.Ф.Федько:

«Твердой воли командир. Владеет самолетом отлично, подчиненных учит показом. Среди летного состава пользуется авторитетом как отличный летчик. Разведотряды подготовлены удовлетворительно. 2-я истр. эскадрилья достигла ряда успехов в летной службе, но благодаря отсутствия должной воинской дисциплины в эскадрилье имело место значительное количество аварий. Тов. Шалимо необходимо впредь предъявлять большие требования к подчиненным в вопросах воинской и летной дисциплины. Занимаемой должности соответствует, но нуждается в повышении военно-теоретических знаний, особенно в вопросах общевойсковой тактики и оперативного искусства».

Начальник ВВС РККА Я.И. Алкснис согласился с содержанием и выводами аттестации: «Соответствует занимаемой должности. Необходимо повысить требовательность к подчиненным и больше работать над собой по тактике ВВС и особенно общевойсковой»^[70].

Более года М.Н. Шалимо исполнял обязанности начальника ВВС Кавказской Краснознаменной армии. Однако жизнь показала, что для дальнейшей пользы дела для него необходимо все-таки пройти должность командира авиационной бригады. Это понимал он сам, так считало и его начальство из ВВС РККА. С августа 1932 г. он — командир 16-й авиабригады. Затем (до конца 1933 г.) — командир и военный комиссар 454-й авиабригады в Среднеазиатском военном округе (САВО). Если раньше карьерный рост у Михаила Шалимо шел стремительно, без особых задержек, то на бригаде в САВО у него начались проблемы, притом весьма серьезные. Дело дошло до того, что его исключили из рядов ВКП(б). А исключению предшествовали другие события, которые стали предметом разбирательства, в том числе об аварии моторов. Считая, что к бригаде и к нему лично командование округа (командующий П.Е. Дыбенко, член РВС Г. Г. Ястребов) излишне придирается и даже преследует летчиков, М.Н. Шалимо обратился за помощью к начальнику ВВС РККАЯ.И. Алкснису.

Из постановления РВС САВО от 11 апреля 1933 г. «Слушали: Об информации командиром авиабригады начальника Воздушных Сил РККА о предании большого числа летчиков суду. Постановили: Сообщить начальнику Воздушных Сил РККА на его телеграмму об отдаче под суд большого числа летчиков, что постановлением окружной партийной комиссии решение парткомиссии авиабригады об исключении из партии пилота Басон изменено и постановлено объявить строгий выговор всем членам партии, виновным в аварии моторов, предупредить командира бригады, эскадрильи и комиссара эскадрильи о недопустимости подобных аварий и дело о двух моторных авариях передать прокурору для производства следствия и дальнейшего доклада РВС САВО.

Ни Реввоенсовет САВО, ни окружная партийная комиссия, ни прокурор не выносили решения о предании кого-либо суду.

Информация начальнику Воздушных Сил РККА, данная командиром бригады, неверная и опрометчивая»^[71].

И хотя командование округа в данном случае несколько сглаживает положение дел в бригаде, состояние в «хозяйстве» М.Н. Шалимо далеко не благоприятное. К концу 1933 г. дело дошло до того, что П.Е. Дыбенко поставил вопрос об отстранении М.Н. Шалимо от должности командира бригады. Тот в очередной раз обратился за помощью к Я.И. Алкснису.

Яков Иванович Алкснис, в свою очередь, обращается по этому поводу с докладом к Председателю РВС СССР К.Е. Ворошилову. Доклад именуется «О командире бригады и военкоме 454 авиационной бригады тов. Шалимо» и датируется он 27 сентября 1933 г.

«Представляя письмо командира-военкома 454 авиационной бригады на Ваше имя, докладываю, что командующий войсками САВО тов. Дыбенко до самого последнего времени передо мною вопроса не ставил о том, что тов. Шалимо работает плохо и что с руководством авиабригадой он не справляется.

Тов. Шалимо старый воздушный командир-летчик. За время его работы в САВО действительно имел место ряд недостатков (матерился, иногда выпивал). Кроме того, тов. Шалимо недостаточно подготовлен по тактике и оперативному искусству, что частично объясняется тем, что тов. Шалимо за последние годы работал на окраинах (ККА, САВО) и не проходил никакой учебы (вне командирской учебы).

Считаю, что за допущенные прорывы в работе тов. Шалимо должен получить взыскание, но отстранение от должности и полетов, произведенное комвойсками САВО, считаю не соответствующим его поступкам. При всех своих недостатках, он все же за короткое время пребывания в САВО, авиацию округа значительно подтянул, хотя и далеко не вытянул на высоту, требуемую постановлениями ЦК и СНК и Вами.

Ввиду того, что при создавшейся обстановке вернуть тов. Шалимо назад нецелеобразно для дела, прошу разрешить направить тов. Шалимо наопер(ативный) фак(ультет) Военной академии имени Фрунзе для учебы на год с последующим использованием в ВВС по должности комбрига»^[72].

Делом М.Н. Шалимо занимались и в Политуправлении РККА, точнее, в партийной комиссии при Политическом управлении РККА.

ВЫПИСКА

из протокола заседания парткомиссии № 48 п.13

от 5 ноября 1933 г.

в составе т.т. Сидорова, Матулевич, Гайдукевич, Каменского, ответственного секретаря ОПК ЛВО тов. Константинова, ответственного секретаря ОПК САВО тов. Гамаюнова и отв(етственного) секр(етаря) парткомиссии 454 авиабригады тов. Ефимова.

СЛУШАЛИ:

ШАЛИМО Михаил Николаевич, командир 454 авиабригады, член ВКП(б) с 1927., п.б. № 610411. Служащий. Происходит из рабочих. Образование среднее. Рождения 1898 г. В РККА с 1918 г.

ОПК САВО 31.8.33 г. за недостаточную работу в выполнении постановления ЦК ВКП(б) по борьбе с аварийностью, пьянство и воинскую недисциплинированность из рядов ВКП(б) исключен.

Апеллирует. Присутствует. Докладывает тов. Поляев.

На ПК ПУРККА факт о недостаточной работе тов. Шалимо по борьбе с аварийностью не подтвердился. Факты пьянства и воинская недисциплинированность подтвердились.

Тов. Шалимо свои ошибки осознал и дал слово в дальнейшем их не повторять.

ПОСТАНОВИЛИ:

Заслушав личное объяснение тов. Шалимо, учитывая осознание им своих ошибок и активное участие в работе ВВС РККА с гражданской войны, решение ОПК САВО отменить. Тов. Шалимо в рядах ВКП(б) восстановить. За пьянство и недисциплинированность объявить выговор»^[73]. (Этот выговор будет снят в 1936 г.)

Шалимо отправили учиться на оперативный факультет Военной академии имени М.В. Фрунзе. Как он там учился и как окончил его, свидетельствует следующий документ.

УЧЕБНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

слушателя 4-й группы оперативного факультета

Военной академии имени М.В. Фрунзе ШАЛИМО

Михаила Николаевича за 1933—1934 учеб. год.

1. Общеобразовательная подготовка хорошая. Законченное среднее образование.

2. Обладает широким оперативным кругозором. Легко и быстро ориентируется в оперативной обстановке и быстро принимает правильное решение. Слабее тактическое развитие: здесь действует менее уверенно и не всегда верно.

3. Основы общевойскового боя изучил вполне удовлетворительно. Работу тыла изучил хорошо и может управлять им.

4. Технические средства знает хорошо, особо авиацию. Этому способствует хорошее знание математики.

5. Технику штабной службы знает хорошо. Обладает в этом отношении организаторскими способностями. Штабные документы давал четкие, ясные и краткие. Графика и ведение карты не всегда удачны, даются с трудом.

6. Политическое развитие хорошее. В вопросах разбирается верно.

7. Дисциплинирован, но любит свысока иногда покрити-канствовать. Не всегда тактичен. Упрям. К учебе относится серьезно. Работал ударно. Опоздав к занятиям на месяц, упорным трудом догнал товарищей по группе.

8. Стреляет вполне удовлетворительно, несмотря на ряд причин, вызванных ранениями и мешающих стрельбе.

9. Более подходит к командной должности, но и как штабной командир справится со всякой работой. Достоин выдвижения на должность наштакора авиационного.

Начальник 4-й группы И. Трутко».

Начальник факультета А.В. Федотов со сказанным выше согласился и добавил: «Способный командир, но несколько неуравновешен и горяч. Считать окончившим факультет с оценкой «хорошо». Достоин должности наштакора авиационного или комбрига»^[74].

Однако ни начальником штаба авиационного корпуса, ни командиром авиабригады М.Н. Шалимо не стал — его направили на Дальний Восток в распоряжение командования ОКДВА, а там его назначили инспектором летно-такгической службы ВВС армии (она функционировала на правах военного округа). Почти год Михаил Николаевич инспектировал летные части округа, проверяя уровень подготовки летчиков Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Работал много, энергично, напряженно.

Из его служебной аттестации за 1934 г., подписанной начальником ВВС ОКДВА А.Я. Лапиным: «Шалимо работает под моим руководством около года. Он показал себя как весьма дельный. ЗНАЮЩИЙ СВОЕ ДЕЛО РАБОТНИК. Весьма трудолюбив и энергичен. Много и хорошо лично летает. Имеет хорошее развитие и быстро усваивает новые вопросы. Неплохо разбирается в вопросах оперативно-тактического использования авиации. Знает и умеет организовать штабную службу. Требователен. Однако, не имеет достаточного такта, что нередко приводит Шалимо к неприязненным отношениям с отдельными командирами. По представлению армии Шалимо в мае 1935 г. НКО назначен начальником воздушных сил Заб(айкальской) группы».

Видимо, сначала А.Я. Лапин не хотел писать в аттестации еще об одном недостатке М.Н. Шалимо, но затем все-таки это сделал и в виде «особого замечания» добавил: «Шалимо старательно воздерживается и избегает спиртных напитков. Но, по-видимому, имеет к ним слабость. Поэтому необходимо всячески оберегать его от вовлечения в выпивающую компанию, т.к. выпив хотя бы немного, Шалимо не владеет собой»^[75].

С преобразованием в 1935 г. Забайкальской группы войск ОКДВА в Забайкальский военный округ М.Н. Шалимо назначается начальником ВВС этого округа. В мае 1936 г. постановлением ЦИК СССР он «за выдающиеся личные успехи по овладению боевой авиационной техникой и умелое руководство боевой и политической подготовкой военно-воздушных сил РККА» был награжден орденом «Знак Почета».

В связи с этим награждением М.Н. Шалимо следует рассказать и другую историю почти десятилетней давности — о несостоявшемся его награждении орденом Красного Знамени. Для начала приведем один документ (от 25 марта 1932 г.).

«Заместителю Председателя

Революционного Совета Союза

Начальник Военно-воздушных сил ККА Шалимо Михаил Николаевич за боевые подвиги по разгрому банд Джунаид-ха-на командованием МВО1928 г. представлялся к награждению орденом «Красное Знамя».

Учитывая боевые подвиги в период гражданской войны, умелое руководство и личный пример по боевой подготовке ВВС ККА Революционный Военный Совет Кавказской Краснознаменной армии ходатайствует о награждении тов. Шалимо орденом «Красное Знамя».

Командующий армией (Федько) Член РВС (Иппо)»^[76].

В чем же заключались боевые подвиги М.Н. Шалимо в боях с басмачами? В его личном деле имеется их достаточно подробное описание.

«Согласно личных указаний Наркоматов. Ворошилова тов. Шалимо в составе вверенной ему 30 отдельной авиационной эскадрильи «Красная Москва» в 1928 году проводил операцию по ликвидации банд Джунаид-хана в Каракумской пустыне Таджикистана.

В первый налет группа в 20 самолетов, найдя расположение банды, произвела бомбардировку и обстрел. Бомбы ведущего самолета тов. Шалимо падают около палатки вождя басмачей Джунаид-хана и, по сведениям агентуры, ранят самого Джунаид-хана.

Разгромленная банда, оставив свои шалаши, рассеивается и уходит дальше в пески, сопровождаемая пулеметным огнем с самолетов.

При повторном налете в этот день эскадрилья сбивается с маршрута, никто из экипажей не знает, куда идти, где найти банды. Тов. Шалимо, со свойственным ему хладнокровием и выдержкой при создавшемся угрожающем положении для всей части, восстанавливает лично сам ориентировку, находит банду, выполняет задачу и приводит часть на свой аэродром.

В один из вылетов, через полтора часа после вылета, на моторе тов. Шалимо отказывает динамо, нужно вернуться на аэродром, так как до банды лететь еще около часа и обратно часа два. Зная, что без него эскадрилья не выполнит задачу, так как на его самолете находится лет(чик)-наб(людатель), производивший лично разведку перед вылетом на бомбометание, тов. Шалимо решает лететь выполнять задачу без динамо на аккумуляторе, приводит самолеты на цель, бомбардирует, обстреливает живые цели из пулеметов, снижаясь до 50 метров, увлекая за собой все экипажи, и по окончании операции возвращается на аэродром с едва работающим мотором.

Личный состав эскадрильи, следуя примеру командира тов. Шалимо, проявлял примеры героизма и отваги, атакуя банды под обстрелом с земли, рискуя быть сбитым, несмотря на пробоины в самолете.

Почти без отдыха, при жаре в 70 градусов, летая по 8—9 часов в день над морем песка, тов. Шалимо лично сам всегда вел свою часть в бой, лично подавал примеры беззаветной храбрости, отваги, героизма и преданности партии и рабочему классу.

В настоящей работе в мирное время тов. Шалимо лично много летает в любую погоду, днем и ночью, отличный воздушный стрелок, является образцом для своих подчиненных как отличный летчик и стрелок.

Операцией против банд Джунаид-хана лично руководил быв(ший) член РВС Союза и нач(альник) ВВС РККА тов. Баранов, ныне зам(еститель) пред(седателя) ВСНХ СССР, который может дать оценку работы тов. Шалимо»^[77].

И Петр Ионович Баранов, в то время начальник Всесоюзного объединения авиационной промышленности — заместитель Народного комиссара тяжелой промышленности СССР, поддержал идею о награждении М.Н. Шалимо. 17 мая 1932 г. он обращается к помощнику начальника Командного управления Ілавного управления РККА Евсееву:

«Ходатайство Ревсовета Кавказской Краснознаменной (армии) о награждении орденом Красного Знамени тов. Шалимо Михаила Николаевича, бывшего командира 30-й авиационной эскадрильи — поддерживаю.

В 1928 г. тов. Шалимо командовал 30-й эскадрильей при ликвидации банды Джунаид-хана. Лично я присутствовал при этой операции и могу отметить, что тов. Шалимо проявил большую настойчивость, упорство и героическую отвагу в выполнении задания в чрезвычайно трудных условиях.

Банда была расположена в Кара-Кумских песках, совершенно пустынных и безлюдных, и действия авиации были чрезвычайно тяжелыми и ответственными.

Банда Джунаид-хана неоднократно уже имела дело с самолетами, довольно умело сопротивлялась и обстреливала наши самолеты и, в частности, если мне память не изменяет, был обстрелян и получил несколько пулевых пробоин и самолет тов. Шалимо.

В результате работы авиации и кавалерийских отрядов Джунаид-хан был разгромлен, его становище было разбито бомбовым налетом авиации, что, правда, не помешало ему с небольшой кучкой людей уйти в пределы Афганистана.

Ходатайство Ревсовета Кавказской Краснознаменной (армии) поддерживаю и считаю тов. Шалимо вполне достойным ордена Красного Знамени»^[78].

В конце ноября 1932 г. П.И. Баранов вновь возвращается к вопросу о награждении М.Н. Шалимо. Он обращается к управляющему делами наградной комиссии РВС СССР

С.М. Савицкому: «Тов. Шалимо мною представлен к награде в 1928 г. за организацию и участие в разгроме банд Джунаид-хана. Я это ходатайство настойчиво поддерживаю и сейчас, считая и личное поведение тов. Шалимо в этом деле и проявленные им способности организатора и командира заслуживающими награды»^[79].

Но награждение тогда Михаила Николаевича Шалимо так и не состоялось.

Арестован М.Н. Шалимо 24 августа 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 2 октября 1938 г. по обвинению в

участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 9 апреля 1957 г. реабилитирован.

СЛАБ ЧЕЛОВЕК!

Много пороков есть у человека смертного! Один из них — желание выглядеть лучше, чем он является на самом деле, желание иметь то, что не заработал, не заслужил. Так хочется в глазах окружающих выглядеть умнее, успешнее, образованней, талантливей других! И тогда люди идут на подлог, на подтасовку фактов, событий, на обман. Все сказанное относится и к армейской действительности 20-х и 30-х гг. XX века, в том числе к жизни элиты РККА. Покажем это на примере комкора Угрюмова Леонтия Яковлевича — заместителя начальника Управления боевой подготовки РККА (на эту должность назначен в 1936 г. после должности начальника и военного комиссара Высшей стрелково-тактической школы «Выстрел»).

В 1935 г. Л.Я. Угрюмову наряду с другими высшими чинами РККА было присвоено персональное воинское звание «комкор». Но объявление об этом событии в соответствующем приказе Наркома обороны в отношении него было приостановлено. Почему? Ответ на этот вопрос содержится в приводимых ниже документах.

Начальник управления по начальствующему составу РККА комкор Б.М. Фельдман 27 января 1936 г. обращается к Наркому обороны К.Е. Ворошилову: «Постановлением ЦИК и СНК Союза ССР начальнику курсов “Выстрел” т. Угрюмову Л.Я. присвоено военное звание комкора. Объявление о присвоении т. Угрюмову военного звания было задержано до разрешения дела по парт(ийной) линии. Сейчас этот вопрос решен. Тов. Угрюмову за присвоение партстажа с 1. XI. 1905 г. объявлен строгий выговор. Прошу указаний»^[80].

Нарком Ворошилов спустя неделю (8 февраля) дал согласие на включение Л.Я. Угрюмова в соответствующий приказ.

А предыстория такова. Л .Я. Угрюмое вплоть до 1933 г. писал во всех анкетах, что партийный стаж у него с 1905 г.

ВЫПИСКА

из протокола № 2 общего собрания ячейки штаба 1 -го стрелкового корпуса по чистке

12 ноября 1933 г.

Чистку проходит тов. Угрюмое Леонтий Яковлевич, член ВКП(б) с 1905 г., п/б № 0040229, рабочий, 1887 г. рождения, командир-комиссар корпуса.

СЛУШАЛИ:

Тов. Угрюмое. Родился я на Урале в рабочей семье. Отец рабочий, до 16 лет я учился, окончил ремесленную школу. После этого работал на разных заводах до 1911 г. На службу ^ старую армию не шел, скрывался два года. В 1911 г. взят во флот. Служил на линкоре «Полтава». После революции участвовал в разгоне Учредительного собрания. Потом выехал в Могилев, где пробыл до 1918 г. В 1918 г. зачислен в Академию Генерального штаба, но учиться не пришлось. Командовал отрядом на Красноуфимском направлении. В 1919 г. отправлен в 5-ю армию. После этого командовал 4-й армией. После этого перебросили на Петроградский фронт комдивом 19. Переброшен на Западный фронт комдивом 57. Позднее сформировал 18 дивизию. В 1921 г. вызван на ВАК — окончил. Командовал 1, а потом 21 дивизиями. Был пом(ощником) ком(андующего) войсками конвойных войск Союза, после этого поступил в академию. Окончил ее. По окончании командовал 48 сд (стрелковой дивизией. — Н. Ч.) и после этого командир 1 ск (стрелкового корпуса. — Н.Ч.).

Перед собой я поставил задачи: сколотить вокруг себя актив, поднять стрелковую подготовку, подготовка штабов в боевом отношении, физическая подготовка. Личная стрелковая подготовка, я думаю, что отличная. В тактическом и оперативном отношении подготовлен хорошо. Недостатки: не люблю людей-лодырей.

Членом партии состою с 1905 г. Работал в различных организациях. На Уралец тогда работали Свердлов, Преображенский и т.д. Большинство из них умерли. Самый тяжелый 1906—1907 гг., все кружки разогнаны, и я был выслан с Урала. Проездил я до 1911г., имея отдельные поручения. Получил задание связаться с солдатами. Поступил во флот, получал литературу, вел работу среди моряков. Когда перешел на «Полтаву», там уже была организация около одной трети корабля. Я свою работу успешно проводил потому, что был библиотекарем. Это позволяло мне держать связь с берегом, с городом. Наступил переворот, но мы этого еще не знали. 4 марта мы решили начать восстание во флоте. Сосредоточившись в Свеаборгской бухте, мы подняли красный флаг. К нам присоединилась крепость. Нам прежде всего нужно было организовать солдатские массы, у нас для этого силы имелись, и мы это провели. В октябрьские дни я был в Гельсингфорсе. Особенного там ничего не было. Мы выделили в Ленинград 1000 матросов, с ними уехал и я, участвовал в разгоне Учредительного собрания.

ВОПРОСЫ:

1. За что получил орден? (Задержал наступление крупных сил поляков, дал возможность отвести наши войска.)

2. Чем объяснить отказ 2 полков 57 сд наступать под Ямбургом? (В это время я там не был.)

...5. Состоите ли в обществе старых большевиков? (Нет, это мой пробел.)

...7. Имеете ли парт, взыскания? (Нет.)

...9. Были ли случаи очковтирательства при проверке выполнения приказов Наркома? (Нет, были попытки, но они разоблачены на месте.)

...11. Как помогали и воспитывали своих подчиненных командиров дивизий и полков? (Помощь была, но надо будет еще усилить в будущем.)

12. Как считаете проработку письма тов. Гамарника в частях и перестройку парторганизации? (Проработка прошла в свое время, и парторганизации перестроились.)

...14. Чем объяснить, что процент выполнения боевых стрельб пересчитывался несколько раз, не было ли это очковтирательство? (Очковтирательство — нет, объясняется изменением порядка исчисления процентов.)

...17. При смотре 56 сд не было ли наброски лишних процентов? (Нет.)

Аплодисменты.

ПРЕНИЯ

1. Тов. Исаенко. Положительных сторон много, но я останавливаюсь на отрицательных. Тов. Угрюмое, имея большой революционный стаж, мало помогал в работе ячейки.

2. Тов. Бриллиант. Тов. Угрюмое, как партиец, должен подняться по линии, о которой здесь говорил тов. Исаенко. Как работник, иногда не подходил к вопросу решительно. Общий вывод: надо сказать, что в будущем Угрюмов в партии пригодится.

3. Тов. Мульков. С тов. Угрюмовым работать легко, я не встречал более отзывчивых товарищей.

4. Тов. Кропачев. Тов. Угрюмов руководит большой организацией, и поэтому найти недочеты здесь есть где, и они возможны. Некоторые недочеты я хочу все же указать. Я считаю, что тов. Угрюмое не умеет опереться на политические органы — это первое. И второе: у него проявляется грубость. Третий недочет — временами отрывается от массы, не чувствует массы. Путь работы его, как члена партии, многим из нас может послужить хорошим примером.

5. Тов. Александров. О положительном я говорить не буду, здесь уже говорили. У меня есть пожелание: при выезде в части чтобы проводили показные занятия, план боевой подготовки спускали выше без опозданий.

6. Тов. Сабо. В армии обращают сейчас большое внимание на подготовку штабов. Многие командиры от этого отмахиваются, но тов. Угрюмов на это очень напирает.

7. Тов. Решетников. Тов. Угрюмов о нашей работе сейчас ничего не сказал. К нашей военкоматской работе имеется некоторое пренебрежение. В отношении грубости я лично ничего против сказать не могу, я сам этим болею. Но на некоторых командирах это отражается болезненно...

ПОСТАНОВИЛИ:

Считать проверенным.

Председатель комиссии ДОЙДО

Члены: ПОЛЯКОВ

Секретарь ЖМУЛЕВ^[81].

Неизвестно почему, но в начале декабря 1933 г. в ходе партийной чистки партийная ячейка штаба 48-й стрелковой дивизии, которой он совсем недавно командовал, взяла под сомнение партийный стаж Л.Я. Угрюмова (с 1905 г.), а также его дореволюционные заслуги. Была произведена соответствующая проверка, делом занималось Политуправление РККА (все-таки подозревался в обмане партии не рядовой ее член, а командир корпуса, награжденный орденом Красного Знамени).

В черновом протоколе по проверке партийных документов Л.Я. Угрюмова, заверенного 17 ноября 1935 г. И.П. Петуховым, обозначены многие нестыковки и несоответствия в них:

В партийном билете год выдачи написан «197» (так в документе, видимо дата выдачи 1917 г. — Н.И.). Партийные взносы за 1934 г. не отмечены печатями или штампами. Учетная карточка помечена 1931 г. и выдана в 48 сд ячейкой штаба, в которой сказано, что в партию принят Уральской организацией. В краткой записке о службе записано: «Окончил среднее тех. училище в г.Томске в 1898 г., за политическую работу в 1906 г. осужден на один год крепости, в старую армию вступил по мобилизации во флот в 1909 г.».

В автобиографии, лично подписанной тов. Угрюмовым, написано: «Преследовался царской охранкой и полицией, за забастовку в 1905 г. был административно выслан с Урала в Западную Сибирь; бежал и снова вернулся на Урал. В 1911 г. был задержан и как скрывающийся от военной службы направлен на службу в ряды царского флота».

В бланке аттестования за 1923 г., подписанном тов. Апетер и Лацис, написано: «Полученное образование: военное — Морской кадетский корпус; служба в старой армии — лейтенант Балтийского флота».

На самом деле опросом тов. Угрюмова устанавливается:

1. Подтвердить как-либо свое вступление и пребывание в партии с 1905 г. по 1918 г. не может. Первый партбилет и первый документ, подтверждающие его принадлежность к партии, он получил в Борисоглебске в конце 1918 г. при следующих обстоятельствах: он спросил комиссара 36 сд. Как же ему оформить свою принадлежность к партии? Тот якобы сказал: «Напиши заявление в уком (уездный комитет. —Н.Ч.) партии и получишь партбилет». Так и было сделано. На второй или третий день уком заслушал подробную автобиографию Угрюмова, и, якобы, вынес постановление о выдаче партбилета со стажем 1905 года».

2. Никогда за политическую работу не судился, административно ниоткуда не высылался и никем нигде не задерживался. Сам тов. Угрюмов об этом заявил при проверке партдокументов.

3. По заявлению тов. Угрюмова, он Морской кадетский корпус не кончал и в нем не обучался, а также лейтенантом морского флота никогда не был. Объяснить, почему это написано в аттестации, не может.

4. Со слов тов. Угрюмова записана следующая его работа с 1905 по 1918 г. В 1905 г. окончил в Усолье ремесленное училище и в сентябре этого года приехал в Пермь. В Перми поступил в техническое училище. В ноябре обратно вернулся в Усолье, где в этот месяц и поступил в партию. По март месяц 1906 г. работал на железнодорожной станции Усольская простым рабочим. После этого весь 1906, 1907 гг. учился в Пермском техническом училище. В 1907 г., в августе месяце, перевелся в Томск на 3-й курс технического училища и проучился до мая 1908 г. В мае 1908 г., по окончании училища, поступил простым рабочим в землеустроительную земскую комиссию.

В октябре снова явился в Усолье для призыва, но узнав, что его разыскивает полиция, уехал в Пермь, пробыв в Усолье два дня. В 1909 г., в октябре поступил на электростанцию в Перми, где работал до августа 1910 г. слесарем и монтером. Из Перми пришлось уехать и поступить рабочим и нивелировщиком на станцию Богоявленское пермской железной дороги, где проработал до января 1911 г. До осени 1911 г. работал на Чусовском заводе слесарем, после чего решил явиться добровольно к воинскому начальнику в г. Петербурге. Петербургский воинский начальник направил в 1-й Балтийский флотский экипаж, где и прослужил до революции 1917 г. Весь 1917 г. находился в Гельсингфорсе на линкоре «Полтава»^[82].

Эти и другие материалы проверки члена ВКП(б) Л.Я. Угрю-мова рассматривались в Политуправлении РККА (ПУРККА).

ВЫПИСКА

из протокола заседания Партийной комиссии ПУРККА

№ 60 пункт 2 от 15 декабря 1935 г.

СЛУШАЛИ:

УГРЮМОВ Леонтий Яковлевич, 1887 г.р., член ВКП(б) с 1 ноября 1905 г., п/б № 0040229, рабочий, образование среднее, служил в старой армии с 1911 г. матросом. В РККАс 1917 г. с Красной гвардии, на высших командных должностях. Участник Гражданской войны на Южном, Восточном, Западном и Петроградском фронтах. За боевые отличия награжден орденом Красного Знамени и золотыми часами от ВЦИКа.

В момент разбора дела начальник Высших курсов усовершенствования начсостава пехоты РККА.

2.12.1933 г. при прохождении персональной чистки партии тов. Угрюмовым дивизионная комиссия по чистке взяла под сомнение его партийную работу, ссылки, аресты, побеги и службу в царской армии в чине лейтенанта.

Произведенным расследованием Партийной комиссией ПУРККА партийный стаж с 1.XI. 1905 г. и преследование за революционную и нелегальную партийную работу архивными справками и товарищами, на которых ссылался тов. Угрюмое, не подтверждается. Кроме того, установлено, что в сентябре месяце 1919 г., после получения партийного билета в политотделе 36-й стрелковой дивизии, где Угрюмов состоял на партийном учете, велось расследование о причинах выдачи партбилета с партийным стажем с 1905 г., что дает основание предполагать, что тов. Угрюмов был принят в партию и получил партбилет со стажем с 1905 г. неправильно. Кроме того, установлено, что Угрюмов в старом военном флоте служил с 1911 г. по сентябрь 1917 г. не в чине лейтенанта, а в чине матроса 1-й и 2-й статьи.

Доклад, тов. Анисимов.

Угрюмов присутствует.

Тов. Урюмов при расследовании дела в течение 2-х лет проявлял пассивность и не пытался представить документов или указать товарищей, которые могли бы подтвердить его прошлую революционную работу и партийный стаж с 1 .XI. 1905 г.

ПОСТАНОВИЛИ:

Установлено, что партийный стаж тов. Угрюмова с 1.XI. 1905 г. и его подпольная партийная работа до 1919 г. документами не подтверждается. Считать партийный стаж тов. Угрюмова с сентября 1919 г.

За присвоение партийного стажа с 1.XI. 1905 г. — объявить строгий выговор.

Ответственный секретарь ПК ПУРККА

К. СИДОРОВ^[83].

Скажем о дальнейшей судьбе комкора Л.Я. Угрюмова. Он в должности заместителя начальника Управления боевой подготовки РККА работал до мая 1937 г. Арестован 21 мая 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 14 августа 1937 г. по обвинению в участии в военном заговоре, приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 23 мая 1956 г. реабилитирован.

ДОНЕСЕНИЯ И ДОНОСЫ

Конечно, донесения и доносы — вещи совсем разные. Если не по форме, то по содержанию они должны отличаться коренным образом. Однако в 1937—1938 гг. эти вещи часто смешивали, выдавая одно за другое. В первую очередь это положение относится к деятельности политорганов (политических отделов, партийных комиссий) — полномочных органов ВКП(б) в армии и на флоте. Покажем это на конкретных примерах

Военный комиссар 3-й Крымской стрелковой дивизии бригадный комиссар Е.Я. Володарский доносил 3 июля 1937 г. в Политуправление РККА (в копии начальнику политуправления Харьковского военного округа дивизионному комиссару Н.К. Блуашвили). Здесь уместно сказать, что данное донесение по времени относится к периоду осуждения к высшей мере «группы Тухачевского» (не прошло и месяца после окончания суда над ними), и все командиры и политработники РККА, члены их семей находились под впечатлением этого процесса и его итогов (приговора). Добавим, что Ялтинский военный санаторий находился на политическом обеспечении политотдела 3-й Крымской стрелковой дивизии.

«Жена б(ывшего) помощника командующего войсками Белорусского военного округа тов. Мулина — Мулина находится в Ялтинском санатории БВО с 16 апреля. Приехала с ребенком 6-ти лет и с медсестрой поликлиники штаба БВО тов. Себовой. Последняя используется как няня.

Все трое прибыли в санаторий с путевками на отдельную комнату № 11 сроком по 14 апреля, но телеграммой зам(естителя) нач(альника) санслужбы БВО тов. Кобзева срок продлен до 1 июля.

На собрании отдыхающих коммунистов было заявлено, что Мулина является сестрой расстрелянного троцкиста.

При проведении митинга по поводу приговора Верховного суда над врагами народа шпионами Тухачевским, Уборевичем и др., во время аплодисментов, приветствовавших приговор, Мулина проговорила вслух: «Уж слишком много аплодисментов».

В беседе с помощником начальника санатория тов. Абрамовичем Мулина по приговору суда высказала следующее замечание: «Все это объясняется тем, что многие недовольны Сталиным».

Мулина долгое время не получала от мужа никаких известий, волновалась, хотя от посторонних это тщательно скрывала (ее муж, комкор В.М. Мулин, будет арестован только 5 февраля 1938 г., будучи заместителем командующего войсками Закавказского военного округа. — Н.Ч.). 21 июня, получив от мужа извещение о переводе денег и телеграмму о высылке перевозочных документов для обратного выезда, она, в присутствии медсестры 6-го отделения санатория тов. Tax, обращаясь к своей няне медсестре Себовой, сказала: «Вы себе представить не можете, что я передумала, пережила за это время. Теперь, после всех этих треволнений, мне следовало бы и отдохнуть».

Продолжительное пребывание в санатории Мулиной с ребенком и няней (все трое за счет государства) и ее барское поведение вызывало ряд настроений среди отдыхающих командиров. Присутствие «няни» с квалификацией медсестры никакой необходимостью не вызывалось»^[84].

Здесь необходимы некоторые пояснения. Что это за родственник-троцкист (брат жены) у комкора Мулина? И почему это родство вменяется ему в вину?

У жены В.М. Мулина — Анны Исаевны Мулиной (Рейнгольд) имелся родной брат (Рейнгольд И. И., активный участник оппозиции, осужденный к высшей мере наказания по «процессу 16-ти»). Анна Исаевна не без оснований переживала за мужа — ведь он уже из-за ее родственников пострадал к тому времени.

Выписка из протокола заседания окружной партийной комиссии Белорусского военного округа № 5 от 4 февраля 1937 г. под председательством ее ответственного секретаря бригадного комиссара И.И. Жукова:

«Мулин Валентин Михайлович. Член ВКП(б) с 1906 г., парх билет № 0475650 образца 1936 г., рождения 1885 г., по должности — зам(еститель) командующего войсками БВО — комкор.

Парт(ийным) взысканиям не подвергался.

На почве семейно-родственных отношений в январе 1936 г. тов. Мулин ходатайствовал об оставлении в партии исключенного и ныне арестованного. Не разоружившегося троцкиста Рейнгольда С. (еще одного брата своей жены. — Н. Ч.) и не порывал своего знакомства до апреля 1936 г. с ныне расстрелянным троцкистом-бандитом Рейнгольдом И.

Тов. Мулин В.М. допущенную им грубую политическую ошибку осознал, дав ей правильную политическую оценку, и сам об этой ошибке сообщил парт(ийной) организации.

Парт(ийная) организация штаба и управлений БВО (протокол от 29/IX—36 г.) объявила тов. Мулину В.М. за притупление большевистской бдительности — выговор с занесением в учетную карточку.

Тов. Мулин на заседании присутствует.

(Докл(адчик) тов. Жуков И.И.).

Постановили:

Решение парт(ийной) организации штаба и управлений БВО об объявлении тов. Мулину В.М. выговора с занесением в учетную карточку за притупление большевистской бдительности — утвердить»^[85].

Через полгода после описываемых событий (5 февраля 1938 г.) комкор В.М. Мулин был арестован, будучи к тому времени переведен из БВО и назначен заместителем командующего войсками Закавказского военного округа. Тройкой Грузинской ССР 21 июня 1938 г. по обвинению в антисоветской деятельности и участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение. Определением военного трибунала Закавказского военного округа от 12 октября 1956 г. реабилитирован.

К зловещему 1937 г. относится и другой документ — донесение (донос) работника Политуправления РККА, члена

ВКП(б) с 1919 г. Ремизова. Адресован он секретарю партбюро Политуправления РККА дивизионному комиссару С.Ф. Котову. И говорится в нем о пресловутой «белорусско-толмачевской оппозиции» и ее участниках.

«Будучи секретарем парткомиссии (по совместительству) 2-й авиабригады (г. Витебск), в мае 1928 г. я присутствовал на совещании высшего политсостава. Совещание было созвано по вопросу о задачах партийно-политической работы на летний период и проводилось под руководством (М.М.) Ланда (он был тогда начпуокра).

На этом совещании была принята антипартийная, так называемая белорусско-толмачевская резолюция.

Не разделяя идейно взглядов армейской оппозиции (ибо мне не было известно о ее существовании), наряду с остальными присутствующими на этом совещании (не разобравших), я также голосовал за эту резолюцию, чем совершил грубейшую политическую ошибку.

Об этой политической ошибке мною заявлялось:

1. На партконференции 2 авиабригады 1928 г.

2. На партконференции БВО 1928/1929 г.

3. На чистках партии. ,

4. При обмене партдокументов 1936 г.

В свете сегодняшней обстановки и поскольку ряд лиц, голосовавших за эту резолюцию, оказались врагами народа, считаю своим долгом еще раз заявить об этом в парторганизацию и о тех лицах, которые присутствовали на этом совещании (кого запомнил).

Присутствовали на этом совещании следующие лица:

1. Ланда (начпуокра).

2. Сонкин (зам. начпуокра).

3. Харитонов (нач. орготдела — враг народа).

4. Неронов (помполит 4 ск).

5. Крохмаль (комиссар 3 кк).

6. Литгебрант (помполит 11 ск).

7. Супрун (начподив 33).

8. Балыченко (секретарь ОПК).

9. Конопелькин (секретарь ПК).

10. Александров (2 ав. бригада).

11. Краузе (ВК 15 ав. бриг.).

12. Гельфер (комбриг 6).

13. Сангурский (комкор 11 — враг народа).

Нетвердо помню, но кажется, также присутствовали: Зайцев — начподив 27, Левушкин — секретарь ДПК 27, Шавку-нов — секретарь ПК и др. Всего присутствовало до 48 чел.

Если бы удалось посмотреть групповой фотоснимок, тогда смог назвать большее число фамилий.

Должности названных фамилий указаны прежние.

Член ВКП(б) с 1919 г., п/б № 1018607 Ремизов.

29.7.37 г.»^[86]

Партия требовала от своих членов, чтобы они о каждом случае «антипартийных» действий (своих и других партийцев) информировали соответствующий партийный орган. Они должны были каяться в содеянном, просить снисхождения, бичевать свои недостатки. Что и делали правоверные коммунисты, в первую очередь политработники разных должностных уровней. Особенно если это касалось связей с разоблаченными и арестованными «врагами народа».

«Начальнику политуправления

дивизионному комиссару тов. Исаенко

Вчера, 26.6.37 г., в личной беседе с Вами, когда упоминался вопрос об аресте б(ывшего) начпуокра Векличева, как участника к/p шпионской организации, я Вам заявил, что причастность Векличева к к/p шпионской организации может в известной мере компрометировать меня, поскольку я около года работал под непосредственным руководством Векличева в качестве начальника 1 сектора пуокра, а затем, по инициативе Векличева, был выдвинут первоначально начподивом 18 сд и впоследствии начподивом МПСД, причем на протяжении всего периода Векличев на ряде окружных совещаний отзывался обо мне как о хорошем работнике. По существу этого разговора могу заявить следующее.

1. Считаю себя чистым и преданным партии коммунистом и армейским работником. Никакой связи с лицами, причастными к к/p шпионской организации, не имел и не имею.

2. Отношения мои с Векличевым ограничивались только служебной работой. Личных отношений, не связанных со службой, у меня с Векличевым не было, и никаких разговоров, помимо партийно-деловых у меня с ним также не было и не могло быть. Ничего общего у меня с Векличевым, как шпионом, изменником Родины, врагом народа, нет и быть не может.

3. Свою, во вчерашнем разговоре, постановку вопроса о том, что причастность Векличева к к/p шпионской организации может компрометировать меня, считаю политически совершенно неуместной, т.к. у Векличева, как б(ывшего) нач(альника) пуокра МВО, работало сотни честных работников и у меня нет и не может быть никаких оснований к тому, чтобы себя выставлять из этого коллектива работников МВО.

Начподив 1 МПСД

бригадный комиссар (Сергеев)»^[87].

Биографическая справка на бригадного комиссара М.М. Сергеева.

Сергеев Михаил Матвеевич родился в 1898 г. в семье рабочего. Окончил двухклассное училище министерства народного просвещения. До призыва на военную службу в 1917 г. работал юнгой парусного судна, помощником пильщика деревообделочной фабрики, помощником слесаря и слесарем автомастерских в Петрограде. В 1917 г. призван в армию. Службу проходил в должности рядового в 3-й тыловой автомастерской. В Красной Армии с 1918 г. Участник Гражданской войны. В годы войны занимал должности: красноармейца Харьковской автомастерской, автобронемастерской Восточного фронта, красноармейца 17-го и 4-го авто-бронеотрядов, политрука 4-го автобронеотряда, врид военкома того же отряда, инструктора политотдела 2-й Туркестанской стрелковой дивизии.

После Гражданской войны занимал ответственные должности в частях и соединениях РККА. Участник борьбы с басмачеством в Средней Азии. В 1921—1937 гг. занимал должности: военного комиссара 2-го авто-броневого отряда, 14-го бронепоезда, 5-го авто-бронеотряда, 48-го артиллерийского полка, инструктора политуправления Московского военного округа, начальника 1-го сектора того же политуправления, начальника политотдела 18-й стрелковой дивизии, помощника командира по политической части и начальника политотдела Московской Пролетарской стрелковой дивизии (МПСД). В 1928 г. окончил Военно-политическую академию имени Н.Г. Толмачева. В 1936 г. награжден орденом Красной Звезды. Член ВКП(б) с сентября 1918 г.

Как видно из послужного списка М.М. Сергеева, служба у него складывалась довольно успешно. Его ценили начальники, уважали подчиненные. Приведем одну из его служебных аттестаций — за 1932/33 гг. в должности начальника политотдела 18-й стрелковой дивизии и подписанной командующим войсками МВО А.И. Корком и начальником политуправления округа И.И. Векличевым.

«Тов. Сергеев, работая начподивом 18 стрелковой дивизии, проявил себя очень энергичным работником, хорошим организатором и умелым руководителем. Очень много и с большой пользой работает в подразделениях дивизии, обучая в работе низовой партполитаппарат. Тов. Сергеев очень быстро схватывает все новые указания, даваемые ПУРККА и пуокром, и опыт других дивизий и быстро переносит к себе в дивизию. В частности, им своевременно и неплохо были проведены мероприятия по вопросам политобеспечения штабной службы. Наличие в дивизии наштадива тов. Дельвига, неплохо поставившего службу штабов и опыт подива по ее политобеспечению, дали довольно эффективные результаты, которые перенесены были пуокром и в другие дивизии.

Тов. Сергеев один из первых начподивов, быстро воспринявших тов. Булина о междусборовой работе, что было отмечено во время инспектирования дивизии в декабре месяце 1932 г. работникам^ пуокра и помполитом 3 корпуса тов. Говорухиным.

К недостаткам тов. Сергеева надо отнести его некоторое болезненное состояние. В результате большой и напряженной работы у тов. Сергеева появилась излишняя нервозность.

С занимемой им должностью тов. Сергеев справляется вполне»^[88].

А теперь вернемся к содержанию и последствиям приведенного выше документа, т.е. к докладной М.М. Сергеева. Он не остался без внимания и реакции руководства округа.

Свидетельством тому следующий документ, датированный 14 августа 1937 г. — докладная записка начальника политуправления Московского военного округа дивизионного комиссара М.Г. Исаенко.

«Начальнику Политического управления РККА армейскому комиссару 2-го ранга тов. Смирнову.

В конце июня с/г ко мне явился начподив МПСД — бригадный комиссар тов. Сергеев и сообщил следующее:

«Тов. начпуокр, я только что сдал в информацию отклики красноармейцев и командиров на приказ № 82 и считаю необходимым заявить Вам, что я был связан с Векличевым. Им я был выдвинут на работу начальником оргсектора пу-окра, а затем начподивом 18 сд и впоследствии начподивом МПСД. Векличев меня всегда хвалил и выделял из среды всех начподивов».

На другой день в продолжительной беседе о связях его с Векличевым, об отношении к Петровскому (комдив Л .Г. Петровский — командир МПСД. — Н. Ч.) Сергеев от ответов на вопросы уклонился, вел себя неискренне, плакал. Уходя, он оставил заявление (копия прилагается), которое никакой явности в дело не вносит.

До этого Сергеев вел разговор о связях с Векличевым с отдельными работниками дивизии. От(ветственный) секр(етарь) ДПК тов. Некундэ в своем заявлении пишет, что в беседе с ним в начале июня Сергеев заявил:

«Ты, Некундэ, мне тоже не особенно доверяй, я ведь тоже старый окружной работник, долго работал и близко соприкасался с Векличевым. Ко мне надо подходить критически и ты имеешь много оснований не доверять мне».

Из заявления инструктора подива Феденцова:

«Я не должен бы быть здесь комиссаром дивизии. Меня надо бы прорабатывать и настороженно ко мне относиться. Враги завербовали руководство частей и школ в Московском гарнизоне, и не может быть того, чтобы они не пытались завербовать руководство Пролетарской дивизии. Я с Векличе-вым был в близких отношениях».

Анализ деятельности Сергеева, как партийно-политического руководителя дивизии, за последние два года показывает, что он за весь период своего пребывания в МПСД партийной работой не занимался и партработу не любил. В частях дивизии совершенно не бывал. Политотделом, военкомами и отсекрами партбюро не руководил. Дивизионного актива не создал. Руководил из кабинета окриком, запугиванием, чем противопоставил себя всему командному и политическому составу.

В разрешении важнейших задач Красной Армии Сергеев проводил принципиально неправильную политическую линию. Приказ НКО на 1937 г. он воспринял как тенденцию на свертывание, на суживание политических задач, политической работы в РККА, в этом направлении ориентировал весь политсостав и особенно настойчиво внедрял эту ориентировку в сознание работников подива.

Инструктору подива тов. Феденцову в присутствии других инструкторов он задал такой вопрос: «Как ты думаешь, почему Нарком в своем приказе делает главный упор на боевую подготовку и суживает задачи политработы?» и после замечания инструкторов, что так понимать приказ Наркома нельзя, Сергеев ответил:

«Узенькие, недальновидные вы люди. Надо понимать, что, очевидно, весной предполагается война, а поэтому надо крепко готовиться. Будет решать то, как будем уметь стрелять, а не технические кружки, общеобразовательная подготовка и другая работа».

Эта ставка на свертывание политической работы нашла свое проявление в открытом, демонстративном игнорировании Сергеевым решений февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б). Делясь с инструкторами подива о первых своих впечатлениях о решениях пленума, Сергеев заявил, что «теперь опять месяц-два придется заниматься самокритикой» (заявление тов. Груздева).

Присутствуя на окружном активе, Сергеев не выступал; несмотря на то, что по его адресу многие из выступавших в прениях замечали о неблагополучии руководства в МПСД.

После окружного актива Сергеев в беседе с инструктором подива Груздевым, на замечание последнего об огромном значении решений пленума в развертывании самокритики, в повышении бдительности и боеспособности всех парторганизаций, ответил:

«Эта погода создалась ненадолго: через месяц-другой опять все будет по-старому».

На совещании военкомов и отсекров партбюро частей дивизии, созванном после окружного актива, Сергеев, вместо того чтобы ориентировать на развертывание действенной конкретной критики недочетов, ориентировал собравшихся на критику вообще. На этом же совещании работники дивизии обвинили его в дезорганизации актива, в нежелании и неспособности возглавить подлинную самокритику, выразили Сергееву недоверие и потребовали, чтобы он информировал об этом окружное руководство, чего Сергеев не сделал.

На дивизионном активе я лично был свидетелем исключительно беззубого, непартийного доклада Сергеева. Беспринципность, поверхностность постановки вопросов, отсутствие всякой самокритики вынуждало меня и многих присутствующих делать реплики по содержанию доклада. Все выступавшие затем в прениях с возмущением отмечали непартийное поведение Сергеева и заявляли о неспособности его работать политическим руководителем. Присутствовавший на активе Аронштам (член Военного совета МВО армейский комиссар 2-го ранга. — Н. Ч.) в своем выступлении обрушился на острую, бесспорно верную критику ряда участников совещания, отметил «неправильную» критику со стороны отсекра ДПК тов. Некундэ и ни слова не сказал о беззубом докладе Сергеева.

После актива и состоявшейся затем дивпартконференции Сергеев выдвинул теорию о «кризисе руководства», о том, что в результате развернувшейся самокритики руководство дивизии и полков скомпрометировано и поддержал «теорию» командира дивизии Петровского о том, что после обсуждения решений пленума в частях дивизии «ухудшилось состояние дисциплины».

Анализ поведения и деятельности Сергеева показывает, что он разделял и был солидарен не только с этой антипартийной установкой бывшего командира дивизии Петровского. Стараясь внешне создать впечатление натянутости его взаимоотношений с Петровским, Сергеев в то же время полностью разделял его взгляды и поддерживал во всех основных вопросах. Зная об антигосударственной тенденции Петровского к очковтирательству, Сергеев в декабре 1936 г. беспрекословно подписал рапорт на имя командования округа, составленный Петровским, в котором огневая подготовка дивизии оценивалась в 4,7 балла, тогда как инспекцией округа она оценивалась в действительности в 2,1 балла. При составлении годового отчета Сергеев также беспрекословно переправил по указанию Петровского количество дезертиров с 6 на 4.

Несмотря на неблагополучие в дивизии с огневой подготовкой и явно неправильную, вредную установку Петровского о нажиме на тактику в ущерб Огневой подготовке, Сергеев и в этом поддержал Петровского. На совещании военкомов и отсекров партбюро частей в начале 1937 г. он заявил:

«Петровский прав, что ориентирует части на тактическую подготовку, а не на огневую, так как в этом году, не в пример прошлым, не по огню будут оценивать общие успехи дивизии, а по тактике» (заявление тов. Груздева).

Сергеев регулярно информировался Петровским о всех сведениях, получаемых им от отца и других лиц. (Отец Л.Г. Петровского — Г.И. Петровский был председателем ВУЦИК, сопредседателем ЦИК СССР. — Н. Ч.). Как видно из заявления самого Сергеева, он очень усердно оберегал Петровского от критики, проводя в этом отношении установку врагов народа Гамарника и Векличева. (Заявление Сергеева направлено Вам при политдонесении № 002007 от 9.8.37 г.) Работников дивизии, возмущавшихся антипартийными высказываниями и действиями Петровского, Сергеев обычно успокаивал:

«Не в интересах государства критиковать Петровского. Его берегут. Берегут из-за старика отца, потому что комдив Петровский остался у него единственным сыном. Для того, чтобы не расстраивать отца, критиковать Петровского нельзя» (заявление тов. Груздева).

О тесной связи и осведомленности Сергеева о действиях Петровского свидетельствует и факт такого заявления Сергеева, сделанного отсекру ДПК вскоре после дивизионного актива:

«Знаешь, Некундэ, Петровский, напугавшись за свои (и Сергеева) натворенные дела, звонил Гамарнику, и Гамарник якобы ему ответил, что это плохо, что он, Петровский, кое в чем в дивизии перегнул, а может это и не плохо и Гамарник велел ему об этом передать мне» (заявление тов. Некундэ).

Целый ряд фактов показывает, что Сергеев не вел необходимой борьбы за чистоту рядов партии, за очищение дивизии от враждебных и сомнительных людей. В течение 1936 г. был ряд сигналов о контрреволюционной деятельности во 2 с.п., которым Сергеев не придавал никакого внимания, а когда отсекр ДПК тов. Некундэ указал на это, Сергеев обвинил его в неправильном обобщении фактов. Только в 1937 г. помимо воли Сергеева гнездо контрреволюционной работы в полку было вскрыто и участники арестованы (Агриколянский, Позорик, Шорыгин и другие). Сергеев своевременно имел компрометирующие их материалы, знал их троцкистское прошлое, но мер к разоблачению их не принял.

Как показывают факты, с врагом народа Векличевым Сергеев был в более близких отношениях, чем он признает в своем заявлении. Векличев относился к Сергееву всегда с покровительством, возвеличивал его как самого лучшего начподива в округе, оставлял без последствий факты неисполнения и прямого игнорирования со стороны Сергеева указаний пу-окра. Сергеев пользовался правом заходить к Векличеву без предупреждения, называл его на «ты» и т.д. О всех особых событиях и явлениях в дивизии докладывал лично Векличеву, затягивая потом официальное донесение о них в пуокр. Аппарат пуокра Сергеевым игнорировался, и все вопросы, независимо от их важности, он, как правило, всегда разрешал у Векличева.

Во второй половине 1935 г., имея сведения о неблагополучии с руководством в МПСД, я лично ставил вопрос перед Векличевым о проверке дивизии, в 1936 г. вновь поднимал этот вопрос, но в обоих случаях со стороны Векличева было проявлено упорное нежелание такой проверки, и последняя не состоялась.

С приходом в январе 1937 г. в округ Аронштама, Сергеев также очень быстро с ним сблизился, был в хороших отношениях и когда узнал о его переводе из округа, открыто сожалел об этом.

Все поступившие на Сергеева материалы мною переданы в окружную партийную комиссию для разбора его дела в партийном порядке. Докладывая об этом, считаю, что оставлять Сергеева на руководящей партийно-политической работе в РККА больше нельзя, следует уволить из РККА.

Приложение: копия заявления Сергеева от 7.6.37 года.

Начальник ПУ МВО

дивизионный комиссар (Исаенко)»^[89].

Справка. Обеспокоенность М.Г. Исаенко делами в МПСД вполне объяснима еще и потому, что он сам несколько лет (в 1929—1931 гг.) занимал должность начальника политотдела этой дивизии.

Бригадный комиссар М.М. Сергеев в декабре 1937 г. по политйческому недоверию был уволен в запас. Арестован 10 января 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 2 апреля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 17 ноября 1957 г. реабилитирован.

Дивизионный комиссар М.Г. Исаенко арестован 4 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 2 апреля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 24 октября 1956 Г. реабилитирован.

Имя Маршала Советского Союза Александра Ильича Егорова в 30-х гг. было известно каждому военнослужащему Красной Армии — он с 1931 г. начальник Штаба (с 1935 г. — Генерального штаба) РККА.

С мая 1937 г. А.И. Егоров — первый заместителя Наркома обороны СССР. Его хорошо знал И.В. Сталин — он ведь был членом Военного совета Юго-Западного фронта в войне с Польшей, которым командовал Егоров. Полковник старой армии, А.И. Егоров тем не менее неплохо вписался в советскую систему, достигнув там немалых высот. Но все изменилось к худшему во второй половине 1937 г. На него, как на заговорщика, показывали многие арестованные командиры РККА высшего звена как из войск, так и из центрального аппарата Наркомата обороны. На него в соответствующие органы поступали доносы аналогичного содержания. Вот один из них. Уволенный в запас в октябре 1937 г. по политическому недоверию комбриг Я.М. Жигур (последняя должность в РККА — помощник начальника кафедры высших соединений Академии Генерального штаба РККА), стремясь набрать политических очков и показать себя ярым борцом с «врагами народа», в начале ноября 1937 г. обращается с письмом к И.В. Сталину.

«В ЦК ВКП(б) тов. Сталину

Целый ряд важнейших вопросов в организации РККА и оперативно-стратегического использования наших вооруженных сил, по моему убеждению, решен ошибочно, а возможно, и вредительски. Это в первый период войны может повлечь за собой крупные неудачи и многочисленные лишние жертвы.

Я прошу, тов. Сталин:

Проверить деятельность маршала Егорова в бытность его начальником Генерального штаба РККА, т.к. он фактически несет ответственность за ошибки, допущенные в области подготовки оперативно-стратегического использования наших вооруженных сил и их организационной структуры.

Я политического прошлого и настоящего тов. Егорова не знаю, но его практическая деятельность как начальника Генерального штаба вызывает сомнения.

9 ноября 1937 года.

Член ВКП(б) с 1912 года Я. Жигур»^[90].

Комбриг Жигур Ян Матисович арестован 14 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 22 августа 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 7 июля 1956 г. реабилитирован.

Если комбриг Я.М. Жигур писал о днях сегодняшних, то другой комбриг — Г.В. Жуков — сообщал во второй половине 1937 г. о делах двадцатилетней давности, когда еще А.И. Егоров состоял в партии левых эсеров (Г.В. Жуков ошибочно называет его членом партии правых эсеров).

«Народному комиссару обороны Союза ССР

тов. Ворошилову

Вскрытие гнусной, предательской, подлой работы в рядах РККА обязывает все нас проверить и вспомнить всю ту борьбу, которую мы, под руководством партии Ленина-Сталина провели в течение 20-ти лет. Проверить с тем, что все ли мы шли искренно честно в борьбе за дело партии Ленина-Сталина, как подобает партийному и непартийному большевику и нет ли среди нас примазавшихся попутчиков, которые шли и идут ради карьеристской, а может быть и другой, вредительскошпионской цели.

Руководствуясь этими соображениями, я решил рассказать тов. Тюленеву следующий факт, который на сегодняшний день, считаю, имеет политическое значение.

В 1917 г. в ноябре м-це, на съезде 1-й армии в Штокмаз-гофе, где я был делегатом, я слышал выступление бывшего тогда правого эсера подполковника А.И. Егорова, который в своем выступлении называл товарища Ленина авантюристом, посланцем немцев. В конечном счете речь его сводилась к тому, чтобы солдаты не верили Ленину, как борцу-ре-волюционеру, борющемуся за освобождение рабочего класса и крестьянства.

После его выступления выступал меньшевик, который, несмотря на вражду к большевикам, и он даже отмежевался от его выступления.

Дорогой товарищ народный комиссар, может быть поздно, но я, поговорив сегодня с товарищем Тюленевым, решил сообщить это Вам.

Член ВКП(б) (Г. Жуков)»^[91].

Еще один комбриг — Яков Моисеевич Кривошеин — только что вернувшийся из Испании и получивший это воинское звание (до Испании командовал 6-м механизированным полком), из Гомеля писал (фактически доносил) Наркому обороны в середине июня 1937 г. о «прегрешениях» командира 6-го казачьего корпуса комдива Е.И. Горячева. При этом «свежеиспеченный» комбриг прекрасно знал, что Е.И. Горячев был в составе Специального судебного присутствия, судившего маршала М.Н. Тухачевского, командармов И.Э. Якира, И.П. Уборевича и их подельников неделю тому назад.

«Поведение командира казачьего корпуса тов. Горячева считаю нечестным. До ареста и расстрела врага народа Уборевича Горячев был одним из его ревностных поклонников или просто подхалимом. Так, на занятиях с начсоставом всегда особо подчеркивались указания Уборевича по боевой подготовке войск, как исключительно ценные. Очень часто Горячев в своих письмах к Уборевичу их начинал со слов: «дорогой и любимый Иероним Петровій!», над чем окружные работники часто смеялись. Сам Уборевич на одном из совещаний высшего начсостава округа прямо заявил, что из всех командиров корпусов Горячев один его всегда хорошо информирует. Сейчас Горячев страшно ругает всех врагов народа, но ни слова не говорит о своем подхалимском отношении к Уборевичу. Так он выступил на окружной партийной конференции и на 16-м съезде большевиков Белоруссии. Я хотел на партийном съезде выступить с критикой поведения Горячева, но, взвесив политическую обстановку, решил написать Вам. Я считаю, что такой резкий поворот Горячева от подхалимства к проклятиям без признания своих личных ошибок подозрительным и требующим проверки.

Комбриг Кривошеин»^[92].

Комкор Горячев Елисей Иванович, будучи заместителем командующего войсками Киевского военного округа по кавалерии, командующим армейской кавалерийской группой того же округа, покончил жизнь самоубийством 12 декабря 1938 г.

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ!

В период Октябрьской революции 1917 г. и после нее на Балтике и в столице России стал широко известен матрос Павел Дыбенко — председатель Центробалта, один из первых наркомов Военно-морского флота Республики Советов. Вокруг этой личности возникло много легенд, зачастую имеющих реальную основу. Чего только стоят рассказы о суде над ним за неудачу матросов-балтийцев под Нарвой, о его работе в подполье в белогвардейском тылу в Крыму, аресте и обмене на группу немецких генералов и полковников, истории любви к женщине-наркому А.М. Коллонтай, попытке самоубийства из-за любви к другой женщине. Вот этой «другой» женщиной, из-за которой Павел Ефимович расстался с А.М. Коллонтай, и была молодая Валентина.

История ее знакомства с Павлом Дыбенко (или его с ней) в разных источниках трактуется по-разному. Согласно одной из версий, он спас ее от преследований ЧК, как выходца из буржуазного сословия. По другой — что он спас ее от депрессии, в которой она находилась после того, как при бегстве остатков врангелевских войск из Крыма ее столкнули с парохода, на котором находились ее родители. Спасенная рыбаками, Валя оказалась в Одессе. Короче, элементы романтизма и в том и в другом случае присутствовали. Несколько лет Павел и Валентина прожили вместе, а потом она ушла к другому, а именно к Александру Игнатьевичу Седякину, который в 1928—1937 гг. занимал должности инспектора пехоты и бронесил РККА, заместителя начальника Главного управления РККА, начальника Военно-технической академии РККА, начальника Управления боевой подготовки сухопутных войск РККА — заместителя начальника Штаба РККА, начальника Управления противовоздушной обороны РККА.

Уход Валентины от Павла Дыбенко к Александру Седякину вызвал между этими мужчинами волну враждебности, ссор и склок. И когда в 1933 г. подбирался кандидат на должность военного атташе при полномочном представительстве СССР во Франции, одним из первых претендентов на нее был А.И. Седякин (наркомом К.Е. Ворошиловым был подписан даже приказ о его назначении). Но свара между Седякиным и Дыбенко из-за женщины, которую надо было выпускать за рубеж, тем более в качестве супруги военного дипломата, не позволила Александру Игнатьевичу поехать в Париж — из-за «морального облика» жены. Сам Седякин соглашался ехать во Францию даже один, без жены. Но нарком отменил свое первоначальное решение и в Париж поехал приближенный к нему человек — управляющий делами Реввоенсовета СССР и Наркомата по военным и морским делам С.И. Венцов. Не сбылась мечта Валентины побывать в столице Франции, побродить по Елисейским Полям, покрасоваться на дипломатических раутах, повидаться, при возможности, со знакомыми с детства людьми (русскими эмигрантами во Франции). Обратимся к документам этого дела. Из письма А.И. Седякина наркому К.Е. Ворошилову.

«Климент Ефремович!

Испытание на мою долю выпало тяжелое. Я готов выполнить свой долг, ибо интересы партии, интересы СССР для меня дороже личного счастья.

Я найду в себе силы жить долгое время без жены, которую я горячо люблю.

Плохо то, что все произошло так неожиданно. Я не смогу ее подготовить к вынужденной разлуке, не смогу дать веского объяснения.

Вы ошибаетесь, когда говорите, что она не постоянна и легко поддается соблазну.

Я по многим признакам убедился, что меня она глубоко, по-хорошему любит; ибо любовь эта выросла из дружбы и прошла через тяжелые испытания. Уйти от П.Е. (Павла Ефимовича Дыбенко. — Н. Ч.) стоило для нее большой борьбы с собою и с ним, и все-таки она решилась на этот шаг.

Конечно, любит она меня не за «красоту». Как она часто говорит — со мной она обрела покой и уверенность в счастливую, дружную совместную жизнь, и она дорожит своим чувством ко мне.

Я, как командир и коммунист, не ставлю свою личную жизнь выше интересов партии и государства; но в данном случае я вижу, что личная месть П.Е (Павла Ефимовича. — Н. Ч.) обрушивает на меня и мою жену несправедливо тяжелое испытание.

Человек жил 11—12 лет у всех на виду вне всяких подозрений, и вот когда она нашла себе покой, этот покой разрушается грубым наветом, грубой местью.

Прошу простить меня, Климент Ефремович, что я несколько распустил свои нервы.

Мне тяжело потому, что я слишком уверен, убежден в скромности своей жены и ее привязанности ко мне; я убежден также, что как женщина, она стала иным человеком, чем Вы знали ее до сих пор.

Я готов в точности выполнить Ваше приказание.

Я прошу только позаботиться о моей жене, ибо положение ее будет невеселое — квартиры нет, бытовые условия трудные, в перспективе возможные преследования со стороны П.Е. (Павла Ефимовича. — Н.Ч.).

Одним словом, сами того не желая, я и моя жена доставляем Вам немало неприятностей.

Хочется еще раз сказать, сказать от всего сердца, что в своем друге и жене, в ее разуме, скромности и привязанности ко мне я по-прежнему уверен непоколебимо. И мне, поэтому, бесконечно жаль ее и больно думать, что защитить ее от навета я сейчас не в состоянии. Моя защита документально также бездоказательна, как и навет П.Е. (Павла Ефимовича. — Н. Ч.).

Товарищ народный комиссар, ожидаю Ваших распоряжений.

Военный атташе при П.П. СССР

во Франции А. Седякин

8 апреля 1933 года»^[93].

На данном письме имеется резолюция Ворошилова: «Нужно послать другого в(оенного) а(тгаше), т. Седякину следует заболеть, а потом уйти в отпуск, этим и ликвидировать скверное положение. В.». Эта резолюция появилась, видимо, после того, как Седякин побывал у Ворошилова наличном приеме.

Спустя два дня А. И. Седякин обратился еще с одним письмом, в котором выразил просьбу оставить в силе приказ о его назначении в Париж.

«Товарищ Народный Комиссар!

Под влиянием личного горя, так неожиданно на меня свалившегося, я был у Вас на приеме в невменяемом состоянии.

Мне стоило огромной силы воли, чтобы внешне быть хладнокровным.

Это мне, кажется, удалось.

Но не удалось ясно оценить положение вещей и свою главную обязанность по долгу службы.

Сейчас я отлежался в госпитале (это было мне полезно) и по-дружески поговорил со свой женой.

Положение для меня совершенно ясное и путь один.

Если Вы не пошлете меня сейчас в Париж, это ляжет на меня незаслуженным позорным пятном, несмываемым на всю жизнь.

Я убедительно ходатайствую — оставить в силе мое назначение и разрешить мне выезд в Париж 16 апреля.

Жена моя останется прочно в Москве и будет учиться в своем вузе.

Обещаюсь честью коммуниста и командира всю свою энергию отдать работе.

Личной жизни буду отдавать лишь строго необходимое свободное время.

В отношении жены прошу только об одном: верить, что она честная советская гражданка, и оказать ей защиту от клеветы.

Она будет учиться и работать, чтобы стать полезным и активным членом социалистического общества.

В заключение очень прошу понять мою настойчивую защиту своей жены.

Хорош бы я был, если бы не защищал человека, который связан со мной на всю жизнь.

И можно было бы вообще мне что-либо доверять, если бы я легко привязывался и легко отворачивался от близких людей.

Военный атташе при П.П. СССР

во Франции А.Седякин

10.IV.33 г.»^[94]

Нарком Ворошилов в отношении А.И. Седякина уже принял решение и на этом письме только расписался, подтвердив, что прочитал его.

Остается сказать о дальнейшей судьбе супругов Седякиных.

Командарм 2-го ранга А.И. Седякин, начальник Управления противовоздушной обороны (ПВО РККА, арестован 2 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 29 июля 1938 г. по обвинению в шпионаже и участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 4 августа 1956 г. реабилитирован.

Дыбенко-Седякина Валентина Александровна, 1898 года рождения, русская, образование среднее, домохозяйка. Арестована 2 декабря 1937 г. (одновременно с мужем). Военной коллегией Верховного суда СССР 26 августа 1938 г. по обвинению в шпионаже приговорена к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 6 июня 1957 г. реабилитирована.

Женщины всегда играли не последнюю роль в жизни элиты РККА. На примере А.И. Седякина мы убедились в этом. Не менее показателен и пример другого военачальника Красной Арии — комкора Н.В. Куйбышева, последняя должность которого — командующий войсками Закавказского военного округа. Из письма Е.Н. Гостемиловой председателю Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилову:

«Уважаемый Клемент Ефремович!

Пишет Вам это письмо первая жена Куйбышева Николая Владимировича — Евгения Николаевна Гостемилова.

Днями я узнала, что Куйбышев Николай Владимирович реабилитирован, но жив ли он?

Пишу «первая жена» потому, что мы разошлись, но не разведены. В 1926 г., по возвращении Куйбышева Н.В. из Китая, где он был 1925 год военным советником и откуда он привез себе новую, молодую, конечно, жену. Ну что ж, тот период был очень печальный и не совсем благополучный по части семейной жизни: меняй жен хоть каждый день, не нужно было никаких формальностей и мораль никого не удерживала и, увы, особенно смена жен была распространена среди больших, обеспеченных людей: Куйбышев Николай, Куйбышев Валериан, Тухачевский М., Кулик Г. и др. Несть им числа!

А в нашем развале жизни с Куйбышевым Н.В. немало повинны и Вы, Клемент Ефремович, т.к. не один раз я приходила к Вам в 1-й дом (Реввоенсовета) и мы оба просили отпустить меня с мужем в Китай, потому что мы никогда одиннадцать лет не расставались (даже в германскую войну — с первого года нашей совместной жизни я была с ним в окопах). Да и квартиры в Москве мы не имели, на что Вы ответили, что условия в Китае тяжелые, что у меня маленький сын, а квартиру мне дадут в Москве. Мне действительно, по Вашему распоряжению, предоставили две комнаты на Б. Афанасьевском, д. 43, где я и жила до 1933 г. — ведь я с мужем перенесла все муки гражданского фронта, где я работала машинисткой.

В начале 1925 г. мы вернулись из Ташкента, где Куйбышев Н.В. был помощником командующего Туркестанским фронтом...

В 1938 г. в январе исчез Куйбышев Н.В. (в тот период времени, как Вам известно, люди исчезали), а 20 мая 1938 г. арестовали и нашего сына Александра, который в то время был на 2-м курсе Военно-транспортной академии в Ленинграде.

Конечно, и я ждала своего ареста в продолжение ряда месяцев, не спав еженощно. Но чаша сия меня миновала. Возможно, меня спасла моя девичья фамилия в паспорте.

Я подала жалобу в Верховный суд для пересмотра дела сына. Сын был освобожден и даже реабилитирован. Жизнь сына была сломана, а о моральной вряд ли стоит и писать. Ну и, конечно, куда бы он не приходил, прося работу, нигде для него таковая не находилась: фамилия мешала.

А теперь я хочу знать, имею ли я право, как первая жена, имеющая сына, носящего фамилию Куйбышева, в свои 61 год получить пенсию? Прошу ответить, какие формальности для этого нужны? Свидетели? Их у меня достаточное количество...»^[95]

Относительно последней жены комкора Н.В. Куйбышева — Замшевой-Куйбышевой Антонины Ильиничны. Она была моложе мужа на 19 лет. Арестовали ее летом 1937 г. (на полгода раньше мужа). Под следствием находилась почти год. Системой пыток и истязаний Антонину Ильиничну принудили показать, что она с 1930 г. являлась участницей антисоветской диверсионно-террористической организации, созданной японской разведкой, а также занималась шпионажем в пользу Японии, передав японцам ряд шпионских материалов по обороне Дальнего Востока и план выпуска подводных лодок.

А.И. Замшеву также заставили показать, что в число японских шпионов она завербовала и своего мужа — Куйбышева Николая Владимировича. Этот факт (вербовки женой своего мужа в антисоветскую контрреволюционную организацию) является своего рода уникальным — в сотнях просмотренных автором надзорных дел такое встретилось впервые. Также впервые (такого больше не встречалось) следователи провели очную ставку между мужем и женой, на которой сломленный Николай Владимирович подтвердил, что работал на японскую разведку. А вот Антонина Ильинична смогла превозмочь себя и на этой очной ставке категорически отрицала показания своего мужа. В судебном заседании 20 июня 1938 г. она также отрицала предъявленные обвинения. И тем не менее Военная коллегия Верховного суда СССР 20 июня 1938 г. приговорила ее к расстрелу. Определением Военной коллегии от 15 сентября 1956 г. А.И. Замшева-Куйбышева реабилитирована^[96].

«ПРИВАТИЗАЦИЯ» БЫЛА ВСЕГДА

Вспомним слова Льва Разгона об элите РККА, о том, как она воспринималась в обыденном сознании граждан страны. Небожители!.. Избранная каста!.. Непогрешимые всегда и во всем!.. Однако, познакомившись с людьми и делами того времени, убеждаешься, что и высокие начальники в повседневной жизни, наряду с благородными поступками, совершали и некрасивые дела, за которые затем им приходилось оправдываться, нести дисциплинарные и партийные взыскания, а то и уголовное наказание. Так было в годы Гражданской войны, так было в межвоенный период, такое случалось во время Великой Отечественной войны и после нее. Приведем несколько примеров из жизни военачальников самого высокого ранга — Маршалов Советского Союза Г.И. Кулика и Г.К. Жукова. Это примеры личного обогащения, стяжательства, использования служебного положения в личных целях.

Григорий Иванович Кулик после Гражданской войны многие годы пользовался благосклонностью власть имущих и прежде всего И.В. Сталина и К.Е. Ворошилова. Истоки этой благосклонности идут от Царицына и Первой Конной армии, в которой Г.И. Кулик занимал должность начальника артиллерии. Его имя называлось наряду с другими прославленными военачальниками — героями Гражданской войны. После войны Г.И. Кулик занимал различные должности в войсках и аппарате Наркомата по военным и морским делам (Наркомате обороны): начальника артиллерии Северо-Кавказского военного округа, начальника Артиллерийского управления РККА, командира Московской Пролетарской стрелковой дивизии и 3-го стрелкового корпуса, начальника Главного Артиллерийского управления РККА, заместителя Наркома обороны СССР. В этой последней должности он и встретил Великую Отечественную войну. Добавим еще, что в 1932 г. Г.И. Кулик окончил Особую группу Военной академии имени М.В. Фрунзе, а в 1937 г. он некоторое время находился в республиканской Испании в качестве военного советника. В 1940 г., после окончания войны с Финляндией, ему было присвоено звание Маршала Советского Союза. Тогда же он получил и звание Героя Советского Союза.

В 1941 г. он был послан в качестве представителя Ставки на Северный Кавказ в район Керчи для принятия мер по недопущению оставления советскими войсками этого города и прилегающих районов. Но Керчь пришлось оставить, и это послужило предметом разбирательства на самом высоком уровне: Кулику поставили данный факт в вину и его серьезно наказали.

Сначала его дело заслушали на Политбюро ЦК, а затем на пленуме ЦК ВКП(б). В постановлении пленума от 24 февраля 1942 г. отмечалось: «Член ЦК ВКП(б) Маршал Советского Союза и зам. наркома обороны Кулик Г.И., являясь уполномоченным ставки Верховного Главного командования по Керченскому направлению, вместо честного и безусловного выполнения приказа Ставки от 7 ноября 1941 г. «Об активной обороне Севастополя и Керченского полуострова всеми силами» и приказа Ставки от 14 ноября 1941 г. «Уцержать Керчь во что бы то ни стало и не дать противнику занять этот район», самовольно, в нарушение приказов ставки и своего воинского долга, отдал 12 ноября 1941 г. преступное распоряжение об эвакуации из Керчи в течение 2 суток всех войск и оставлении Керченского района противнику, в результате чего и была сдана Керчь 15 ноября 1941 г.

Кроме того, ЦК ВКП(б) стали известны также факты, что Кулик во время пребывания на фронте систематически пьянствовал, вел развратный образ жизни и, злоупотребляя званием Маршала Советского Союза и зам. наркома обороны, занимался самоснабжением и расхищением государственной собственности, растрачивая сотни тысяч рублей из средств государства.

В силу всего этого Политбюро ЦК ВКП(б) постановляет:

1. Исключить Кулика Г.И. из состава членов ЦК ВКП(б).

2. Снять Кулика Г.И. с поста заместителя наркома обороны Союза ССР»^[97].

Предали Г.И. Кулика и суду, в результате чего он был снижен в воинском звании до генерал-майора и лишен государственных наград. Все это было сделано по приговору суда — Специальное присутствие Верховного суда СССР состоялось 16 февраля 1942 г. под председательством армвоенюриста В.В. Ульриха. Кулику вменили в вину плохую организацию обороны Крыма в районе Керчи, отвод войск с Керченского полуострова и оставление Керчи.

На Северный Кавказ Г.И. Кулик прилетел на специально выделенном ему самолете типа «Дуглас» из состава ГВФ. В ходе судебного заседания вопрос об этом самолете и его использовании прозвучал так:

«Ульрих: Когда вы вылетели из Ростова?

Кулик: 10 ноября, около часу дня.

Ульрих: Когда прибыли в Краснодар?

Кулик: В тот же день.

Ульрих: Сколько пробыли в Краснодаре?

Кулик: В тот же день выехал на авто, так как погода была нелетная.

Ульрих: На каком самолете прилетели?

Кулик: На «Дугласе».

Ульрих: Погода могла измениться. Самолетом скорее можно было добраться. Почему поехали машиной?

Кулик: Погода тогда была нелетная. Самолет я в тот же день послал со своим адъютантом подполковником Валюшкиным в Свердловск за своей женой.

Ульрих: Вам самим разве не мог понадобиться?

Кулик: Он был неисправен.

Ульрих: Посылали какой-либо груз с самолетом?

Кулик: Продовольствие.

Член суда Е.А. Щаденко: До Краснодара могли долететь, а почему не могли лететь дальше сами и не посылать самолет с продуктами за женой?

Кулик: Я прошу этот вопрос не увязывать с общим вопросом.

Щаденко: Почему вы считали, что самолет был годен для полета до Свердловска, когда сами здесь же сказали, что он был неисправен?

Кулик: Погода была нелетная...»^[98]

В последнем слове подсудимый сказал: «Принял решение на отход сознательно. Я взвесил всю обстановку. Я считал, что противник легко может переправиться на Кавказ. Знал, что там, на Таманском полуострове, фактически наших войск нет. Остатки же 51 -й армии измотаны, часть без оружия, поражены паникой. Такие войска можно было приводить в христианский вид только после отхода на Тамань. Исходя из всего этого, я и решил оставить Керчь и оборонять Таманский полуостров. Если бы у меня была связь с Москвой, то я бы получил на это разрешение Ставки. Доказал бы, что это единственно правильный выход — иначе противник будет на Северном Кавказе.

Первую задачу — оборонять Керчь — не выполнил я. За это меня и судят. Но вторую, не менее важную задачу — остановить армию и оборонять Кавказ с Таманского полуострова — выполнил. Так я по возвращении и доложил товарищу Сталину. Он меня поругал...»^[99]

Остановимся на ответах Г.И. Кулика членам суда. Здесь много путаницы и нестыковок, которые не получили развития в ходе судебного заседания. Оно и понятно: главным обвинением подсудимого было оставление советскими войсками г. Керчи и всего полуострова. А остальные вопросы судьям казались незначительными на этом негативном фоне. А между тем сами собой напрашиваются вопросы: как это на одном и том же аэродроме погода может быть нелетной и в то же время летной (самолет отправился же в Свердловск?). Почему это Кулик государственный самолет использует в личных целях, как собственную вещь? Как можно неисправный самолет отправлять в далекий рейс? Что это за груз (продовольствие) был отправлен в Свердловск и на каком основании это было сделано? Из анализа приведенного диалога В.В. Ульриха и Г.И. Кулика однозначно вытекает вывод: последний явно многое недоговаривает, сознательно умалчивает. Попытаемся восполнить этот пробел. Но сначала о жене Г.И. Кулика — Ольге Яковлевне Михайловской, о последней его супруге.

Григорий Иванович Кулик был женат несколько раз. С первой женой своей он порвал сам. Со следующей женой Л.Я. Пауль он развелся в начале 30-х гг. Третьей его женой была К.И. Симонич, женщина праздная и капризная, не обременявшая себя семейными заботами и любившая жить на широкую ногу. Но в 1939 г. она попала в ведомство Л.П. Берии и оттуда уже не вернулась. Горевал Кулик недолго и женился в четвертый раз. На этот раз на школьной подруге своей дочери — на молодой девушке Ольге Михайловской. В октябре 1940 г. сыграли свадьбу. Григорию Ивановичу («молодожену» в то время было пятьдесят лет) и его юной супруге, а также всем гостям эта свадьба запомнилась тем, что ее пожелал посетить сам вождь И.В. Сталин. Иосиф Виссарионович пожелал новобрачным долгой и счастливой семейной жизни и даже провозгласил знаменитое «горько». Это небывалое событие всколыхнуло весь околокремлевский круг и еще долго на все лады обсуждалось в кабинетах и квартирах. Этот визит И.В. Сталина еще раз показал близость жениха к Кремлю и значительно поднял авторитет Г.И. Кулика в высших партийных, светских и военных эшелонах. Вскоре молодая жена маршала родила ему дочь. Все это происходило накануне и в начале Великой Отечественной войны. Осенью 1941 г. жена и дочь Г.И. Кулика были эвакуированы в Свердловск. И неудивительно, что маршал волновался за свою семью (молодую жену и дочь-малютку) и стремился всячески оказать ей помощь. Но какую помощь он ей оказывал и какими способами и средствами это делал? О том и пойдет дальнейший разговор.

Под видом заботы о войсках фронта Г.И. Кулик не забывал и себя. За государственный счет он приобретал для себя и своей семьи дорогостоящие продукты, отправлял их самолетом и железнодорожным транспортом в Свердловск и Москву, причем с сопровождающими лицами из числа его порученцев и адъютантов.

Будучи в Краснодаре (до и после сдачи Керчи), Г.И. Кулик несколько раз встречался с партийным и советским руководством Краснодарского края, в том числе с председателем крайисполкома Тюляевым. Обсуждался ряд насущных вопросов, в том числе и чисто «шкурных». Недаром же с запиской за подписью того же Тюляева в адрес председателя правительства Грузинской ССР направляется начальник Краснодарского отделения Военторга интендант 2-го ранга Н.Н. Санадзе. Записка следующего содержания: «По поручению Маршала Союза Г.И.Кулика посылаю к Вам начальника Краснодарского отделения Военторга СКВО т. Санадзе на самолете ТБ-3.

Прошу оказать содействие в приобретении необходимого для специального назначения Юго-Западного фронта.

О подробности доложит Вам лично т. Санадзе.

С приветом. Председатель Краснодарского крайисполкома, депутат Верховного Совета СССР Тюляев. 26.Х. 1941 года»^[100].

Как видно из содержания записки, продукты и продовольствие здесь не именуются своими именами, а проходят под имуществом специального назначения для фронта. Армейская маскировка!.. А «неисправный» самолет курсирует туда-сюда — то в Ростов-на-Дону, то в Москву и обратно...

До Краснодара и Керчи Г.И. Кулик целый месяц (с 11 октября до 10 ноября 1941 г.) находился в Ростове-на-Дону и в войсках Южного фронта. Там он тоже не терял время даром и затоваривался по полной. Это видно из содержания докладной записки упомянутого интенданта 2-го ранга Н.Н. Санадзе тому же Тюляеву: «На основании Вашего личного распоряжения, Маршала Союза Героя Советского Союзатов. Кулик Г.И., мною отпущено продовольственных товаров с отправкой на Южный фронт, в Московский и в район Темрюка отправлены следующие продукты:

1. Ростов-Дон через т. Некрасова 56-й и 9-й армиям на сумму согласно накладной......руб. 13 600—00

2. 26/X — самолетом маршала......руб. 2300—00

3. Самолетом 14/X — через майора Валенщикова в направлении Москвы.....руб. 5976—00

4. Питание Маршала Советского Союза с 9/X по 25/XI, а также его адъютанта........руб. 4500

5. Отправление вагоном Маршала Советского Союза в направлении Москвы груза из Сочи 10/XII.41......руб. 30 775—00.

6. Тоже из Краснодара (накладная № 2341)...руб.23 000—00

Всего.........руб. 80 231—00

Указанная сумма числится по дебиторской задолженности. Прошу Вашего указания и распоряжения, за счет каких средств и статей списать указанную сумму...»^[101]

Этот документ (докладная записка) о многом говорит и немало уточняет. Например, что в Ростов Г.И. Кулик прибыл не 10 октября, а днем раньше. Или о том, что у Григория Ивановича пропорции между личными интересами и общественными, государственными явно смещены в сторону первых. Судите сами: из докладной Н.Н. Санадзе видно, что первых два пункта вполне относятся к нуждам войск (в сумме это составляло 15 900 руб.). Остальные же позиции докладной напрямую относятся к личным нуждам Г.И. Кулика и его семьи, а в сумме это составило 64 331 руб., т.е. личное у него в четыре раза превышало государственные интересы!.. Вот это и есть в чистом виде злоупотребление своим служебным положением — положением заместителя Наркома обороны, маршала и Героя Советского Союза. Невооруженным взглядом видно, как человек упивается своей властью, нарушает все законы и нормы — правовые, человеческие, морально-этические. Но Григорий Иванович, видимо, считал, что война все спишет, что в условиях военного времени такое допустимо, тем более маршалу и Герою: Пример: прошло несколько дней после прибытия Г.И. Кулика в Ростов, как оттуда курсом на Москву взлетел самолет, загруженный продуктами для его семьи. Война войной, а кушать хочется всегда!..

И еще о самолете и жене маршала. Из показаний старшего адъютанта маршала подполковника Г.А. Валюшкина: «Маршал Кулик вылетел в Ростов из Москвы 11 октября 1941 г. и находился там до 9 ноября, после чего мы полетели в Краснодар... (Здесь видим разночтения: если маршал вылетел из Москвы 11 октября и в тот же день прилетел в Ростов, то почему Н.Н.Санадзе упоминает об организации его питания с 9 октября, т.е. двумя днями раньше? — Н. Ч.). Вместе с председателем облисполкома (так в тексте. — Н. Ч.) Тюляевым и своими адъютантами майором Конашевичем и ст(аршим) лейтенантом Новиковым маршал поехал в Тамань и далее в Керчь, а я 10 ноября по распоряжению Кулика Г.И. на его самолете (который был за ним закреплен из ГВФ еще в Москве и на котором мы летели из Москвы) полетел в Свердловск.

В Свердловске находилась в то время эвакуированной жена маршала и моя семья. Посылая меня в Свердловск, маршал разрешил мне побыть у своей семьи дня три, а потом возвратиться самолетом же в Краснодар и привезти туда жену маршала...

Когда я летел из Краснодара в Свердловск, то маршал просил предоблисполкома Тюляева послать что-нибудь туда своей семье, что Тюляев и сделал. В самолет ко мне было загружено 7 ящиков яблок, ящик колбасы, 2 ящика кефали, мука, крупа, масло, сахар и еще ряд продуктов. Какова была стоимость этих продуктов, я не знаю, не знаю также, платились ли за них деньги. Отправку по указанию Тюляева производил некто Санадзе, какой-то работник военторга...»^[102]

С подполковником Валюшкиным все ясно. А чем же занимались В Ростов и Краснодаре другие адъютанты Г.И. Кулика, в частности майор М.Е. Конашевич? Да тем же самым, что и Валюшкин, — добывали, грузили и везли семье маршала продукты — отборные, качественные и в большом количестве.

Кроме самолета, в «хозяйстве» Г.И. Кулика находился и вагон, который использовался по его распоряжению. Из показаний майора М.Е. Конашевича: «Никакихзакупок (выделено мною. —Н.Ч.) продуктов для маршала в Краснодаре я не производил, но знаю, что в бытность там маршал вел разговор с председателем крайисполкома Тюляевым, чтобы он отпустил продуктов для него. Разговора при этом об оплате не шло, на просьбу Кулика Тюляев лишь ответил «организуем», поэтому когда маршал, окончив дела в Краснодаре, улетел в Москву, а я сюда возвратился с вагоном. По распоряжению Тюляева он был для Кулика загружен продуктами: муки белой 3 мешка стандартных, по мешку риса, гречневой крупы, ящиков 40—50 мандарин, свыше 1000 шт. лимонов, орехов 5 мешков, коньяку 200 бутылок, портвейна 100 бут., шампанского 10 бут., колбасы украинской килограммов 40—50, копченой колбасы столько же примерно, сахару мешок. Баранины и свинины точно не знаю, но не меньше 200—250 кг, икры зернистой 18 банок, паюсной — кило 20—25, рыбы кефали 2 ящика, консервов свыше 100 банок, сала более 50 кг. Кроме того, были конфеты, чай. Компоты разных сортов, варенье — килограммов 40 и прочие продукты, в общем вагон был загружен почти полностью...

Я привез их все полностью в Москву, доложил об этом подробно маршалу, и по его указанию продукты перевезены на квартиру к нему и пошли в личное пользование»^[103].

Комментарии, как говорится, излишни! Моральная нечистоплотность этого «большого» начальника (член ЦК ВКП(б), депутат Верховного Совета, Маршал Советского Союза, Герой Советского Союза, заместитель Наркома обороны) налицо. А вот что касается степени личной вины Г.И. Кулика в сдаче Керчи, то так ли она велика? Могли он в сложившейся в то время обстановке что-то изменить в лучшую сторону и удержать Керчь и прилегающие районы? Соответствуют ли предъявленные ему обвинения степени тяжести его вины и наказания?

В период реабилитации Г.И. Кулика в середине 50-х годов прошлого века по просьбе Главной военной прокуратуры сотрудники Генерального штаба Вооруженных сил СССР провели анализ Керченской операции и вынесли свое заключение (от 5 ноября 1956 г.), которое в сокращенном виде приводится ниже:

«1. Обстановка и ход событий на Керченском полуострове.

6 ноября 1941 г., т.е. после того, Как противник начал наступление на Севастопольском и Керченском направлениях, командующий войсками Крыма вице-адмирал Левченко и секретарь Крымского обкома партии Булатов доносили о том, что положение в Крыму исключительно тяжелое и даже катастрофическое, особенно на керченском направлении. Они докладывали, что их резервы исчерпаны, винтовок и пулеметов нет, маршевые роты прибыли без вооружения, дивизии, отходившие на керченском направлении, имели по 200—300 человек, в связи с чем решением командования Керченской армейской группы остатки 271, 276 и 156 с(трелковых) д(ивизий) были сведены в одну 156 стрелковую дивизию.

В такой обстановке Военный совет войск Крыма считал, что имеющимися в его распоряжении силами удержать Керчь невозможно, и просил Ставку усилить это направление дополнительно двумя дивизиями или же решить вопрос об эвакуации войск из района Керчи. Однако, независимо от этих донесений командование войсками Крыма в своей директиве № 1/0028 от 8.XI.41 г. требовало от войск прочного удержания керченского и севастопольского плацдармов.

9 ноября 1941 г. под воздействием превосходящих сил противника войска Керченского направления оставили позиции Турецкого вала и продолжали отходить в восточном направлении на Керчь. В этот день командующий Керченской армейской группой генерал-лейтенант Батов по прямому проводу сообщил представителю Генерального штаба генерал-майору Вечному, что из-за недостатка сил войска сплошного фронта не занимали, а удерживали лишь отдельные опорные пункты и узлы дорог. 302-я горнострелковая дивизия, предназначенная для усиления, еще не прибыла, с боеприпасами в войсках плохо, транспорты из Новороссийска подходят медленно, снаряды в район Керчи подвозят на самолетах.

9 ноября 1941г. из Севастополя в Керчь прибыл штаб войск Крыма во главе с вице-адмиралом Левченко для руководства боевыми действиями на Керченском полуострове.

10.XI.41 г. начальник штаба войск Крыма генерал-майор Шишенин доносил в Генеральный штаб по прямому проводу о том, что дивизии керченского направления малочисленны, небоеспособны, деморализованы, измотаны непрерывными боями и что одним полком, прибывающим из Тамани, в данной обстановке восстановить положение и вернуть Турецкий вал — задача явно непосильная.

В течение 11 и 12 ноября противник силами трех пехотных дивизий и одной кавалерийской бригады, в составе которых с учетом возможных потерь могло быть не менее 30—35 тысяч солдат и офицеров и более 1000 орудий и минометов, продолжал теснить наши части и подошел непосредственно к окраине города Керчи. Войска Керченской армейской группы (51-я армия в составе 106,156, 320 сд и 9-й бригады морской пехоты) продолжали отходить на восток к г. Керчь.

По донесениям и докладам командования и штабов войск Крыма и Керченской армейской группы, в перечисленных соединениях, действовавших на керченском направлении, было не более 2000 человек боевого состава. Два стрелковых полка 303-й горнострелковой дивизии, последовательно прибывшие на полуостров и 12 ноября введенные в бой, изменить обстановку не смогли. Резерды вновь были исчерпаны полностью.

Господствующая в воздухе вражеская авиация непрерывно наносила удары по войскам и переправам, осложняя оборону Керчи.

К исходу 12 ноября, т.е. к моменту прибытия Кулика на Тамань, фронт наших войск на Керченском полуострове проходил в непосредственной близости от Керчи... Основные командные высоты, железнодорожные и шоссейные дороги Керченского полуострова находились в руках противника...

13 ноября 1941 г. командующий войсками Крыма вице-адмирал Левченко докладывал в Ставку, что войска Керченского направления понесли большие потери и, не имея достаточного количества автоматического оружия и минометов, потеряли всякое сопротивление и что им принято решение на переправу с Керченского на Таманский полуостров ценной техники, тяжелой артиллерии, спецмашин и излишнего автотранспорта.

2. Прибытие маршала Кулика в район боевых действий на Керченском полуострове.

12 ноября Маршал Советского Союза Кулик, прибыв в г. Керчь и ознакомившись с обстановкой на фронте, санкционировал уже проводившуюся эвакуацию техники на Таманский полуостров.

В донесении от 13 ноября на имя начальника Генерального штаба Кулик сообщал, что на Таманский полуостров усиленными темпами переправляются обозы, артиллерия, техника. В соответствии с наличием переправочных средств, докладывал Кулик, составлен план перевозок армии на два дня и что им принимаются меры сдержать противника на занимаемом рубеже.

Однако в своей ответной телеграмме за № 00482 начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников вновь потребовал удержать город Керчь и его район во что бы то ни стало.

В 2 часа 30 минут 15 ноября Кулик по прямому проводу сообщил генерал-майору Вечному о тяжелом положении войск 51-й армии, о ее низкой боеспособности и малочисленности соединений. Оборонять г. Керчь дальше в данных условиях, когда бои идут на окраинах города, а с юга фактически в городе, Кулик считал нецелесообразным. Противник, продолжал он, разбив 302-ю горнострелковую дивизию, может переправиться на Таманский полуостров, так как необходимых войск для его обороны там нет. Сейчас такое положение, говорил Кулик, что если нам удастся отвести всю технику и вооружение, что мы ставим себе задачей, то это максимум того, что можно потребовать в данный момент от войск и крепко сесть на Таманский полуостров.

К исходу 15 ноября 1941 г. командование войсками Крыма, с санкции Маршала Советского Союза Кулика, приняло решение на отвод войск с Керченского на Таманский полуостров. Начало отхода намечалось на 7.00 11.XI.41 г., о чем было доложено Генеральному штабу генерал-майором Ши-шениным.

Было ли получено разрешение Ставки ВТК на оставление Керченского полуострова, прямых указаний по этому вопросу в архивных документах обнаружить не удалось. Однако известно, что в 16 часов 30 минут 15 ноября в адрес Левченко и Кулика была получена телеграмма начальника Генерального штаба Б.М.Шапошникова, в которой давались указания о порядке вывода войск с Керченского на Таманский полуостров. Содержание этого документа дает косвенные основания предполагать, что Ставка В ГК была вынуждена считаться с создавшимся положением в районе Керчи.

Общий вывод.

Таким образом, изучение имеющихся документов показывает, что в сложившихся условиях командование войсками Керченского направления, а также Маршал Советского Союза Кулик с наличными и притом ослабленными силами и средствами удержать город Керчь и изменить ход боевых действий в нашу пользу не могли»^[104].

И.В. Сталин не дал своего согласия на арест Г.И. Кулика. Почему он поступил так, а не иначе — этого уже никто и никогда не узнает. Ведь не пожалел же он маршалов М.Н. Тухачевского, А.И. Егорова и В.К. Блюхера, к которым тоже некоторое время благоволил. А вот Григория Кулика пожалел, хотя в военном отношении он был значительно менее ценен, чем упомянутые маршалы. Неисповедимы пути господни и вождей народа!..

Спущенный с армейского Олимпа Г.И. Кулик некоторое время выполнял отдельные поручения ставки и Наркома обороны. В 1943 г. его назначили командующим 24-й армией и присвоили звание генерал-лейтенанта. Но полководца из Григория Ивановича не получилось, и его опять снизили в звании до генерал-майора. Почти до конца войны (до апреля 1945 г.) он работал в должности заместителя начальника Главного управления формирований Красной Армии. Конечно, был не удовлетворен своим служебным положением, о чем неоднократно высказывался в различных аудиториях слушателей. За антипартийные разговоры и суждения, за бытовое разложение был исключен из рядов ВКП(б). В июне 1945 г. назначен за пределы Москвы — заместителем командующего войсками Приволжского военного округа.

Аресту Г. И. Кулик подвергся 11 января 1947 г. Под следствием находился более трех лет. Военной коллегией Верховного суда СССР 24 августа 1945 г. по обвинению в организации заговорщической группы для борьбы с Советской властью приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 11 апреля 1956 г. реабилитирован. Его посмертно восстановили в звании Маршала Советского Союза, в правах на все государственные награды.

О другом Маршале Советского Союза, о котором пойдет дальше речь, писать негативное как-то трудно поднимается рука. Ведь это же Георгий Жуков, маршал Победы!.. А раз так, то и руку поднимать на него вроде бы неэтично и пятнать его биографию какими-то там хозяйственными мелочами совершенно не стоит. Подумаешь, прибрал крукам какие-то вещи в Германии, так ведь это же на правах победителя! А победителей не судят! Так можно рассуждать, и так некоторые военачальники Красной Армии рассуждали, оправдывая свои действия и поступки на земле поверженного врага. Но перед законом все — от малого до великого начальника — должны быть равны и подсудны. К тому же есть законы совести, морали, чести и достоинства человека, гражданина. Поэтому пусть свидетельствуют документы — эти бесстрастные свидетели эпохи.

«Товарищу Сталину

В Ягодинской таможне (вблизи г. Ковеля) задержано 7 вагонов, в которых находилось 85 ящиков с мебелью.

При проверке документации выяснилось, что мебель принадлежит маршалу Жукову.

Установлено, что и.о. начальника тыла Группы советских оккупационных войск в Германии для провоза мебели была выдана такая справка: «Выдана Маршалу Советского Союза тов. Жукову Г.К. в том, что нижепоименованная мебель, им лично заказанная на мебельной фабрике в Германии «Альбин Май», приобретена за наличный расчет и Военным советом Группы СОВ в Германии разрешен вывоз в Советский Союз. Указанная мебель направлена в Одесский военный округ с сопровождающим капитаном тов. Ягельским. Транспорт № 152/8431».

Вагоны с мебелью 19 августа из Ягодино отправлены в Одессу.

Одесской таможне дано указание этой мебели не выдавать до получения специального указания.

Опись мебели, находящейся в осмотренных вагонах, прилагается.

Булганин

23 августа 1946 года»^[105].

Что же это за мебель, на перевозку которой потребовалось целых семь железнодорожных вагонов? А там действительно было чем восхититься — размах здесь был истинно маршальский: «25 предметов—для гостиной городской квартиры (девять ящиков); 39 предметов — для столовой городской квартиры; 25 предметов — для гостиной дачи (девять ящиков); 35 предметов—для столовой дачи (двенадцать ящиков); 23 предмета — для кабинета (одиннадцать ящиков); 18 предметов — для спальни дачи (одиннадцать ящиков); 14 предметов —для девичьей комнаты (десять ящиков); 18 предметов — для детской комнаты (семь ящиков). Всего предметов 194»^[106].

Допустим, что Г.К. Жуков действительно купил все это богатство за свои деньги и оформил покупку надлежащим образом. Но возникает резонный вопрос: откуда у него такое барство и потребительство в разоренной дотла стране? Почему напоказ выпирается желание выделиться среди остальных, жить с размахом, шикарно? Зачем, спрашивается, для казенной государственной дачи, как правило небольшой по размерам, такое обилие предметов мебели? Понятно, что такой выбор был сделан Г.К. Жуковым по настоянию жены, но к чему такая роскошь?

Зачем выпячивать эту роскошь напоказ? И все эти вопросы относятся к выходцу из самых низов народа, к типичному представителю рабочих и крестьян. Вопросы, вопросы...

Откуда появилось такое стяжательство, желание самообогащения, стремление жить богато, в довольстве? Читатель может возразить. Что это обусловлено естественным желанием сегодня жить лучше, чем вчера, и это не противоречит нормам морали и нравственности. Но человек, тем более большой руководитель, каким являлся Г.К. Жуков, жил в советском обществе, и бросать вызов этому обществу было не в его же собственных интересах. Здесь напрашивается не очень хороший вывод — как быстро часть командиров Красной Армии восприняла черты, обычаи и привычки той самой буржуазии, с которой они так отчаянно боролись на заре Советской власти. И маршал Г.К. Жуков здесь не был одиночкой. А что касается денежных средств, потраченных Г.К. Жуковым на предметы роскоши, то не лучше было бы ему направить их на восстановление колхоза в родном селе, на оказание помощи вдовам и детям погибших на фронте односельчан. Но Жуков поступил так, как поступил. Вопросы, вопросы... Частично на них Г.К. Жуков ответил в своей объяснительной записке на имя секретаря ЦК ВКП(б) А.А. Жданова от 12 января 1948 г. Но другая часть вопросов так и осталась без ответа...

Но приведем еще документы, касающиеся стяжательства и обогащения в семье Г. К. Жукова.

«Совет Министров СССР

товарищу Сталину И.В.

В соответствии с Вашим указанием, 5 января с.г. на квартире Жукова в Москве был произведен негласный обыск.

Задача заключалась в том, чтобы разыскать и изъять на квартире Жукова чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими драгоценностями.

В процессе обыска чемодан обнаружен не был, а шкатулка находилась в сейфе, стоящем в спальной комнате.

В шкатулке оказалось:

— часов — 24 шт., в том числе: золотых — 17 и с драгоценными камнями — 3;

— золотых кулонов и колец — 15 шт., из них 8 с драгоценными камнями;

— золотой брелок с большим количеством драгоценных камней;

—другие золотые изделия (портсигар, цепочки и браслеты, серьги с драгоценными камнями и пр.).

В связи с тем, что чемодана в квартире не оказалось, было решено все ценности, находящиеся в сейфе, сфотографировать, уложить обратно так, как было раньше, и произведенному обыску на квартире не придавать гласности...

В ночь с 8 на 9 января был произведен негласный обыск на даче Жукова, находящейся в поселке Рублево, под Москвой.

В результате обыска обнаружено, что две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей.

Например:

— шерстяных тканей, шелка, парчи, пан-бархата и других материалов — всего свыше 4000 метров;

— мехов — собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракулевых — всего 323 шкуры;

— шевро высшего качества — 35 кож;

— дорогостоящих ковров и гобеленов больших размеров, вывезенных из Потсдамского и др(угих) дворцов и домов Германии — всего 44 штуки, часть которых разложена и развешана по комнатам, а остальные лежат на складе...

— ценных картин классической живописи в художественных рамках — всего 55 штук, развешанных по комнатам дачи и частично хранящихся на складе;

— дорогостоящих сервизов столовой и чайной посуды (фарфор с художественной отделкой, хрусталь) — 7 больших ящиков;

— серебряных гарнитуров столовых и чайных приборов — 2 ящика;

— аккордеонов с богатой художественной отделкой — 8 штук;

— уникальных охотничьих ружей фирмы Голанд-Голанд и других — всего 20 штук.

Это имущество хранится в 51 сундуке и чемодане, а также лежит навалом.

Кроме того, во всех комнатах дачи, на окнах, этажерках, столиках и тумбочках расставлены в большом количестве бронзовые и фарфоровые вазы и статуэтки художественной работы, а также всякого рода безделушки иностранного происхождения.

Заслуживает внимание заявление работников, проводивших обыск, о том, что дача Жукова представляет собой, по существу, антикварный магазин или музей, обвешанный внутри различными дорогостоящими художественными картонами, причем их так много, что 4 картины висят даже на кухне. Дело дошло до того, что в спальне Жукова над кроватью висит огромная картина с изображением двух обнаженных женщин.

Есть настолько ценные картины, которые никак не подходят к квартире, а должны быть переданы в государственный фонд и находиться в музее.

Свыше двух десятков больших ковров покрывают полы почти всех комнат.

Вся обстановка, начиная от мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах — заграничная, главным образом немецкая. На даче буквально нет ни одной вещи советского происхождения, за исключением дорожек, лежащих при входе в дачу.

На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке.

Зайдя в дом, трудно себе представить, что находишься под Москвой, а не в Германии...

В Одессу направлена группа оперативных работников МГБ СССР для производства негласного обыска в квартире Жукова (в это время Г. К. Жуков командовал войсками Одесского военного округа и жил в Одессе. — Н. Ч.). О результатах этой операции доложу Вам дополнительно.

Что касается не обнаруженного на московской квартире Жукова чемодана с драгоценностями..., то проверкой выяснилось, что этот чемодан все время держит при себе жена Жукова и при поездках берет его с собой.

Сегодня, когда Жуков вместе с женой прибыл из Одессы в Москву, указанный чемодан вновь появился у него в квартире, где и находится в настоящее время.

Видимо, следует напрямик потребовать у Жукова сдачи этого чемодана с драгоценностями...

Абакумов.

10 января 1948 года»^[107].

Сталин прочитал докладную записку Абакумова и распорядился изъять у Г.К. Жукова ценности, как незаконно им приобретенные. Все ценности изъяли и вначале передали на хранение на базу государственных фондов. Произошло это в том же январе 1948 г. Но затем Сталин распорядился передать все имущество Управлению делами Совета Министров СССР, и в начале февраля 1948 г. это было сделано.

АКТ

О передаче Управлению делами Совета Министров Союза ССР изъятого Министерством государственной безопасности СССР у Маршала Советского Союза Г. К. Жукова незаконно приобретенного и присвоенного им трофейного имущества, ценностей и других предметов.

1

Кулоны и броши золотые (в том числе один платиновый) с драгоценными камнями — 13 штук Часы золотые — 9 штук

Кольца золотые с драгоценными камнями — 16 штук Серьги золотые с бриллиантами — 2 пары Другие золотые изделия (браслеты, цепочки и др.) — 9 штук

Украшения из серебра, в том числе под золото — 5 штук

Металлические украшения (имитация под золото и серебро) с драгоценными камнями (кулоны, цепочки, кольца) — 14 штук

Столовое серебро (ножи, вилки, ложки и другие предметы) — 713 штук

Серебряная посуда (вазы, кувшины, сахарницы, подносы и др.) — 14 штук

Металлические столовые изделия под серебро (ножи, вилки, ложки и др.) — 71 штука

Шерстяные ткани, шелка, парча, бархат, фланель и другие ткани — 3420 метров

Меха — скунса, норка, выдра, нутрии, черно-бурые лисы, каракульча и другие — 323 штуки

Шевро и хром — 32 кожи

Дорогостоящие ковры и дорожки больших размеров — 31 штука

Гобелены больших размеров художественной выделки — 5 штук

Художественные картины в золоченых рамах, часть из них представляет музейную ценность — 60 штук

Дворцовый золоченый художественно выполненный гарнитур гостиной мебели — 10 предметов

Художественно выполненные антикварные вазы с инкрустациями — 22 штуки

Бронзовые статуи и статуэтки художественной работы — 29 штук

Часы каминные антикварные и напольные — 9 штук

Дорогостоящие сервизы столовой и чайной посуды (частью некомплектные) — 820 предм.

Хрусталь в изделиях (вазы, подносы, бокалы, кувшины и другие) — 45 предм.

Охотничьи ружья заграничных фирм — 15 штук Баяны и аккордеоны художественной выделки — 7 штук

Пианино, рояль, радиоприемники, фарфоровая и глиняная посуда и другие предметы, согласно прилагаемых поштучных описей.

Всего прилагается 14 описей.

Сдали; Заместитель Министра госбезопасности СССР генерал-лейтенант Блинов А.С.

Начальник отдела «А» МГБ СССР генерал-майор Герцовский А.Я.

Приняли: Управляющий делами Совета Министров СССР Чадаев Я.Е.

Зам. Управделами Совета Министров Союза ССР Опарин И.Е.»^[108]

А теперь о сведениях, сообщенных ЕК. Жуковым в объяснительной записке на имя А. А. Жданова, написанной 12 января 1948 г. Даем этот документ с сокращениями

«Объявленное мне в ЦК ВКП(б) письменное заявление бывшего моего адъютанта Семочкина по своему замыслу и главным вопросам является явно клеветническим.

...Третье. О моей алчности и стремлении к присвоению трофейных ценностей.

Я признаю серьезной ошибкой то, что много накупил для семьи и своих родственников материала, за который платил деньги, полученные мною как зарплату. Я купил в Лейпциге за наличный расчет:

1) на пальто норки 160 шт.,

2) на пальто обезьяны 40—50 шт.,

3) на пальто котика (искусств.) 50—60 шт., и еще что-то, не помню, для детей. За все это я заплатил 30 тысяч марок.

Метров 500—600 было куплено фланели и обойного шелку для обивки мебели и различных штор, т.к. дача, которую я получил во временное пользование от госбезопасности, не имела оборудования.

Кроме того, т. Власик просил меня купить для какого-то особого объекта метров 500. Но так как Власик был снят с работы, этот материал остался лежать на даче.

Мне сказали, что на даче и в других местах обнаружено более 4-х тысяч метров различной мануфактуры, я такой цифры не знаю. Прошу разрешить составить акт фактическому состоянию. Я считаю это неверным.

Картины и ковры, а также люстры действительно были взяты в брошенных особняках и замках и отправлены для оборудования дачи МГБ, которой я пользовался. 4 люстры были переданы в МГБ комендантом, 3 люстры даны на оборудование кабинета Главкома. Тоже самое и с коврами. Ковры частично были использованы для служебных кабинетов, для дачи, часть для квартиры.

Я считал, что все это поступает в фонд МГБ, т.к. дача и квартира являются в ведении МГБ. Все это перевозилось и использовалось командой МГБ, которая меня обслуживает 6 лет. Я не знаю, бралось ли все это в расчет, т.к. я полтора года отсутствую и моя вина, что я не поинтересовался, где, что состоит на учете.

Относительно золотых вещей и часов заявляю, что главное — это подарки от различных организаций, а различные кольца и другие дамские безделушки приобретены семьей за длительный период и являются подарками подруг в день рождения и другие праздники, в том числе несколько ценностей, подаренных моей дочери дочерью Молотова — Светланой. Остальные вещи в большинстве из искусственного золота и не имеют никакой ценности.

О сервизах. Эти сервизы я купил за 9200 марок, каждой дочери по сервизу. На покупку я могу предъявить документы, и может подтвердить т. Серов, через кого и покупались сервизы, т.к. он ведал всеми экономическими вопросами.

...Серебряные ложки, ножи и вилки присланы поляками в честь освобождения Варшавы и на ящиках имеется надпись, свидетельствующая о подарке. Часть тарелок и еще что-то было прислано как подарок от солдат армии Горбатова.

Все это валялось в кладовой, и я не думал на этом строить свое какое-то накопление.

Я признаю себя очень виноватым в том, что не сдал все это ненужное мне барахло куда-либо на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно.

О гобеленах я давал указание т. Агееву из МГБ сдать их куда-либо в музей, но он ушел из команды, не сдав их.

Четвертое. Обвинение меня в том, что соревновался в барахольстве с Телегиным (генерал-лейтенант К.Ф. Телегин — член Военного совета фронта, которым командовал Г.К. Жуков, а затем Группы советских оккупационных войск в Германии. — Н.Ч.),— является клеветой. Я ничего сказать о Телегине не могу. Я считаю, что он неправильно приобрел обстановку в Лейпциге. Об этом я ему лично говорил. Куда он ее дел, я не знаю.

Пятое. Охотничьи ружья. 6—7 штук у меня было до войны, 5—6 штук я купил в Германии, остальные были присланы как подарки. Из всех ружей охотилась команда, часть штуцеров, присланных в подарок, я собирался передать куда-либо. Признаю вину в том, что зря я держал такое количество ружей. Допустил я ошибку потому, что, как охотнику, было жаль передавать хорошие ружья...

В заключение я заявляю со всей ответственностью:

1. Семочкин явно клевещет на меня...

2....

3. Прошу Центральный Комитет партии учесть то, что некоторые ошибки во время войны я наделал без злого умысла и на деле никогда не был плохим слугою партии, Родине и великому Сталину.

Я всегда честно и добросовестно выполнял все поручения т. Сталина.

Я даю крепкую клятву большевика — не допускать подобных ошибок и глупостей.

Я уверен, что я еще нужен буду Родине, великому вождю т. Сталину и партии.

Прошу оставить меня в партии. Я исправлю допущенные ошибки и не позволю замарать высокое звание члена Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).

Член ВКП(б) Жуков»^[109]

Безусловно, любое заявление должностного лица должно быть подкреплено убедительными доказательствами. Весомыми и убедительными! А вот в случае с Г.К. Жуковым такой убедительности не наблюдается.

Из показаний арестованного А.М. Сиднева, бывшего начальника оперативного сектора МВД в Берлине, генерал-майора (показания от 6 февраля 1948 г.): «Как известно, частями Советской Армии, овладевшими Берлином, были захвачены большие трофеи. В разных частях города то и дело обнаруживались хранилища золотых вещей, серебра, бриллиантов и других ценностей. Одновременно было найдено несколько огромных хранилищ, в которых находились дорогостоящие меха, шубы, разные сорта материи, лучшее белье и много другого имущества. О таких вещах, как столовые приборы и сервизы, я уже не говорю, их было бесчисленное множество. Эти ценности и товары различными лицами разворовывались...

...Серов (генерал-полковник И.А. Серов, в Германии — заместитель Г. К. Жукова по делам гражданской администрации) и Жуков часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги. В частности, мне пришлось по поручению Серова передавать на подчиненные мне авторемонтные мастерские присланные Жуковым для переделки три кинжала, принадлежавшие в прошлом каким-то немецким баронам.

Несколько позже ко мне была прислана от Жукова корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стэка, который Жуков хотел преподнести своей дочери в день ее рождения»^[110].

«Грешили» с трофейным имуществом и другие генералы Красной Армии. Из показаний генерал-лейтенанта В.В. Крюкова, бывшего командира 2-го гвардейского кавалерийского корпуса (показания от 25 апреля 1953 г.): «...Виновен ли я в присвоении трофейного имущества? Да, виновен, но не такого количества, как это фигурирует в деле...

И уж, конечно, я категорически отвергаю присвоение различных ценностей (золото, бриллианты и проч.), которое приписывают мне и моей жене. Я подхожу строго к себе. Дело не в том, в каком количестве я присвоил трофейное имущество, дело в самом факте присвоения. Не к лицу коммунисту и советскому генералу заниматься подобными делами и этим самым позорить и то и другое. Я заслужил наказание, но за эти «тряпки», какие, как говорят, и выеденного яйца не стоят», меня лишили доверия партии и правительства, лишили свободы на 25 лет (а это значит пожизненно, ибо мне уже 56 лет). Меня лишили семьи, звания и наград, кровью заработанных на поле брани...»^[111]

О том, что наши генералы и маршалы имели слабость ко всему заграничному, свидетельствуют архивные документы, рассказы участников войны. Так, один из маршалов посчитал, что победителям все дозволено, приказал демонтировать и переправить в Подмосковье роскошную виллу Германа Геринга^[112].

Обвинения в стяжательстве, барахольстве и самообогащении не раз звучали в адрес командиров Красной Армии еще в годы Гражданской войны. И не всегда эти обвинения были беспочвенны. Хорошо, если тому или другому командиру удавалось доказать свою невиновность и непричастность к грабежу и хищениям. Как это было в «Бухарском деле» с Иваном Панфиловичем Беловым в 1920 г.

Белов И.П. — унтер-офицер старой армии. В 1916 г. за оскорбление офицера приговорен к четырем с половиной годам дисциплинарного батальона. Освобожденный после Февральской революции 1917 г., был членом Ташкентского совета рабочих и солдатских депутатов, председателем полкового комитета и выборным командиром 1-го Сибирского запасного полка. В 1918 г. — комендант крепости Ташкент и начальник гарнизона города. В 1919 г. — главком Туркестанской республики. В 1920 г. — начальник 3-й Туркестанской стрелковой дивизии, командующий Бухарской группой войск. Блестяще провел операцию против бухарского эмира. За бои при взятии Старой Бухары награжден орденом Красного Знамени.

Обратимся к архивно-следственному делу под названием «Бухарские события 1920 г.», по которому проходило более ста человек, в том числе и командующий Бухарской группой войск И.П. Белов. Из материалов дела видно, что после взятия Бухары, бойцы и красноармейцы группы занялись разграблением богатств и ценностей эмира, в том числе золота, шелка, сукна и др. В таких грабежах приняли участие адъютант Белова Ерискин и один из приближенных к нему командиров — Авербух. Сам же Белов обвинялся в том, что он, как командующий группой, не предотвратил грабежи и мародерство, а также в том, что пытался отвести от наказания упомянутых Ерискина и Авербуха.

Дело получило широкую огласку. После окончания расследования оно рассматривалось в декабре 1920 г. на коллегии особого отдела Туркестанского фронта, которая, учитывая общественную значимость дела, направила его на рассмотрение в Особый отдел ВЧК. Самого же арестованного И.П. Белова коллегия особого отдела фронта, как имеющего большие революционные заслуги, постановила из-под стражи освободить с правом занятия ответственных должностей, но с обязательством явки по первому требованию органов правосудия.

О том, что пережил Иван Панфилович Белов за это время, частично можно узнать из его докладной записки начальнику Штаба РККА. В ней, в частности, говорится: «...По приезду в Москву я поступил в Академию Генерального штаба... Однако систематически заниматься я не мог, ибо мое дело только недавно закончилось, кроме того, я принимал участие в Кронштадтской операции (март 1921 г. — Н.Ч.). Мое моральное состояние было до моего оправдания угнетено — вследствие чего текущий учебный год для меня пропал, приступить к нормальным занятиям я могу лишь с будущего года...»

Доверие тогда к И.П. Белову было восстановлено и он последовательно занимал ответственные должности: командира 2-й Донской и 22-й Краснодарской стрелковых дивизий, командира 9-го и 2-го стрелковых корпусов, помощника командующего войсками Московского и СевероКавказского военных округов, командующего войсками Северо-Кавказского, Ленинградского, Московского и Белорусского военных округов. Командарм 1-го ранга. Член Специального судебного присутствия, судившего группу военачальников Красной Армии во главе с М.Н. Тухачевским в июне 1937 г.

Арестован 7 января 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 29 июля 1938 г. по обвинению в участии в контрреволюционной организации и шпионаже приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 26 ноября 1955 г. реабилитирован.

О ЧЕМ ПИСАЛИ ЗЭКИ

Со всех концов страны в Москву, где размещались высшие партийные, государственные, судебные и военные органы, шли письма от заключенных многочисленных лагерей страны. Не отставали от них и ссыльные, уже отсидевшие свой срок и прозябавшие на далеких окраинах СССР. Писали те, кто по счастливой случайности остались живы в мясорубке тех годов, попав в списки осужденных по второй категории шкалы наказаний, утвердившейся в 30-х годах прошлого столетия. Были среди них и немногочисленные представители высшего командно-начальствующего состава РККА. О них и пойдет наша речь.

Читая письма, обращения и жалобы заключенных и ссыльных сейчас, по прошествии более семидесяти лет, и сегодня испытываешь чувство глубокой несправедливости, свершившейся над этими людьми. А что чувствовали тогда сами заключенные и ссыльные? В приводимых документах отражена только малая частичка их мучений, скитаний и горя.

Если анализировать состав этих людей по тем воинским званиям, которые они имели до своего ареста, то самым высшим оказывается звание «комкор» (арестованные командармы 1-го и 2-го ранга и им равные все были уничтожены в 1937—1938 гг.). Да и из комкоров, репрессированных в эти годы, выжили в лагерях и обрели свободу только трое — С.Н. Богомягков, Н.В. Лисовский и А.И. Тодорский. Вот о последнем военачальнике и пойдет наша речь. Генеральному секретарю ЦКВКП(б)

Иосифу Виссарионовичу Сталину

от бывш. члена ВКП(б) с 1918 г., награжденного 5-ю орденами, ныне заключенного в Ухто-Ижемском исправительнотрудовом лагере НКВД, в Коми АССР Тодорского Александра Ивановича.

Просьба о защите.

Я не совершил никакого преступления ни перед Советской властью, ни перед социалистической Родиной, ни перед Коммунистической партией.

Я два десятилетия честно и беззаветно боролся за дело Ленина-Сталина и на фронтах гражданской войны и в годы мирного строительства Красной Армии.

Я не был в белой армии, не был в других партиях, не был ни в какой оппозиции и без малейших уклонов везде и всегда правильно проводил генеральную линию ВКП(б).

Вы сами лично знаете меня, как боевого командира гражданской войны, а также и положительному отзыву В.И. Ленина в политотчете его XI партсъезду. От Вас лично я получил указания в 1920 году в Дагестане, как надо проводить ленинско-сталинскую национальную политику, и проводил ее там и в последующем в Закавказье и в Туркестане неизменно партийно-правильно, что могут подтвердить знавшие меня тогда Л.П. Берия, М.Д. Багиров и Ахун Бабаев. Меня неоднократно представляли лично Вам, как командира — верного сына партии, покойные Серго Орджоникидзе и С.М. Киров. С этой стороны, как преданного Вам коммуниста-командира, меня хорошо знал К.Е. Ворошилов и знали С.К. Тимошенко, Г. И. Кулик, Г.К. Савченко. Об этом знали и враги партии и народа. В моем судебном деле имеется письмо троцкиста Ладо Енукидзе от 1928 года, в котором он со злобой и, по-моему совершенно заслуженно, называет меня «сталинцем». Я был таковым и всегда гордился моей личной беззаветной преданностью Вам, Великому Вождю партии и трудящегося человечества.

Я не знаю, в силу какого досадного недоразумения или искусного вражеского хода я оказался арестованным (18. IX. 3 8), обвиненным в участии в контрреволюционной организации и во вредительстве, судимым (4.V.39) и приговоренным к 15 годам заключения в исправительно-трудовых лагерях. Отрицательный ответ на обвинение меня я дал с полной категоричностью как следствию НКВД, так и Военной коллегии Верховного суда СССР.

Исчерпав в последующем и остальные возможности для своего оправдания, я осмеливаюсь беспокоить Вас и просить Вашей защиты.

Я твердо знаю, что если эта моя просьба дойдет лично до Вас, я буду освобожден.

Тогда, на любой работе, какую Вы мне доверите, каждой минутой своей жизни я докажу партии мою беззаветную преданность и глубочайшую признательность Вам.

Александр Тодорский

22 июля 1940 года

Отдельный лагерный пункт № 7 «Ветлосян»^[113].

Надежда А.И.Тодорского на то, что его обращение дойдет до Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И.В. Сталина, не оправдалась. На данном обращении нет никаких резолюций должностных лиц, каких-либо поручений по дальнейшей работе с ним. Имеется только штамп «Поступило 3 августа 1940 г. в О.С. (Особый сектор. — Н. Ч.) ЦК ВКП(б)».

А еще в этом надзорном деле, на следующем листе, имеется такая пометка: «Тов. Клебанов направляет на прием к тов. Афанасьеву (заместителю Главного военного прокурора. — Н.Ч.) гр-ку Тодорскую по делу ее отца комкора — начальника У В ВУЗ Тодорского А. И., осужденного ВК 4. V. 39 г. на 15 лет без права переписки. № с.п. 40137—8 и ее матери Тодорской Р.И., осужденной ВК 9.Х.37 г. на 10 лет в режимные лагеря (КН 176—253). Тодорская была на приеме у тов. Панфиленко (по делу отца и матери) и тов. Клебанова по вопросу о выселении ее из дома военведа. На 27.3.40 г.».

Примечание: 1. Клебанов, Панфиленко — сотрудники Главной военной прокуратуры.

2. Тодорская Рузя Иосифовна 9 октября 1937 г. осуждена Военной коллегией к расстрелу (а не на 10 лет лагерей)

3. А.И. Тодорский был осужден с правом переписки, чему свидетельство приводимое ниже его обращение к Народному комиссару обороны СССР К.Е. Ворошилову от 29.10.1939 г.

4. Военвед — военное ведомство.

«Народному комиссару обороны СССР Маршалу Советского Союза К.Е. Ворошилову

заключенного Тодорского Александра Ивановича, бывшего комкора РККА.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу Вашего ходатайства перед правительством СССР о реабилитации меня и освобождении из заключения, которое я отбываю в лагерях. После Серго и Сергея Мироновича (Кирова. — Н. Ч.) Вам больше, чем кому-либо из руководителей партии и правительства, известна моя честная и бескорыстная работа в рядах РККА на протяжении 20 лет. Я абсолютно невиновен в приписанных мне следствием и судом преступлениях и никогда ни словом, ни делом, ни помыслом не погрешил против партии и Советской власти. В моем судебном деле (№ 21042) характерно отсутствие порочащих показаний на меня как со стороны многочисленных моих подчиненных из числа арестованных по ВВА, остальным академиям и УВВУЗу, так и со стороны двух последних моих прямых начальников (Фельдмана и Алксниса). В то же время на меня дали бездоказательные и противоречивые показания случайные по отношению ко мне люди, клеветнически задевшие рядом со мной и тех товарищей, которые сейчас благополучно работают под Вашим близким руководством.

Прошу Вас возвратить меня в ряды РККА, где я мог бы быть образцовейшим преподавателем любой отрасли военного дела в любом военно-учебном заведении. Если же возврат в армию невозможен, мне найдется место в рядах честных граждан СССР на мирной хозяйственной или культурной работе.

Отбывая наказание на общих земляных работах на новостроящемся тракте Чибью-Крутая, я расстроил сердце и сейчас нахожусь на излечении в лагерном госпитале.

Впредь до окончательного решения по моему делу прошу вас позвонить нач(альнику) ГУЛАГ комдиву Чернышеву об использовании меня в лагере не на тяжелой физической, а по возможности — на канцелярской работе, что позволит мне сохранить уже подорванное здоровье.

з/к АИ.Тодорский

УхтИжмлаг

29 октября 1939 г.»^[114]

Как видим, никакого лишения права переписки А.И. То-дорский не имеет — письмо К.Е. Ворошилову написано вскоре прибытия его в лагерь, т.е. спустя пять месяцев после вынесения приговора Военной коллегией Верховного суда СССР. Как и на других его обращениях в высшие инстанции, на данном письме нет никаких резолюций и пометок. И заслуженный военачальник РККА А.И. Тодорский продолжал отбывать свой срок.

Но было бы неправильно утверждать, что обращения А.И. Тодорского совсем игнорировались и никем не рассматривались. Нет, они передавались в Главную военную прокуратуру, где по некоторым из них проводилась проверка. Правда, результаты таких проверок были всегда неутешительны для автора обращений — приговор признавался обоснованным и не подлежащим отмене. Одна из таких проверок состоялась в 1940 г.

«Утверждаю»

Начальник 00 ГУГБ НКВД СССР ст. майор гос. безопасности (Бочков)

« » марта 1940 года ЗАКЛЮЧЕНИЕ

г. Москва, 1940 года, марта « » дня.

Я, младший следователь Особого отдела ГУГБ НКВД СССР мл(адший) лейтенант гос. безопасности Колчанов, рассмотрев архивно-следственное дело № 21042 по обвинению Тодорского Александра Ивановича, 1894 года рождения, уроженец Калининской области, русский, гр-н СССР, сын священника, бывший член ВКП(б) с 1918 г., в 1924 г. ЦКК ВКП(б) объявлен строгий выговор за антиморальное поведение и бытовое разложение, в 1937 г. парторганизацией НКО объявлен строгий выговор с предупреждением. В старой армии в чине капитана. В РККА с 1919 г. Жена Тодорского — Черняк Р.И. и брат Тодорский И.И. осуждены ВК Верхсуда СССР. До ареста — нач. УВВУЗ РККА. Осужден Военной коллегией Верхсуда СССР 4 мая 1939 г. к 15 годам ИТЛ с конфискацией всего лично принадлежащего ему имущества с поражением в политических правах на 5 лет и лишения военного звания «комкор».

НАШЕЛ:

Тодорский А.И. арестован 19 сентября 1938 года Особым отделом ГУГБ НКВД СССР как участник антисоветского заговора.

Проведенным по делу следствием установлено, что Тодорский А.И. в 1918 г., командуя 5-м Сибирским полком (правильно корпусом. — Н.Ч.) при оккупации германскими войсками г. Кременца был интернирован.

Являясь при немцах начальником гарнизона г. Кременец, Тодорский издал приказ, в котором подчеркивалось, что если будет убит хоть один немецкий солдат, то за это будет расстреляно десять русских.

В бытность в 1924—1926 гг. слушателем Военной академии имени Фрунзе, являлся участником троцкистской организации. Был близко связан с кадровым троцкистом Ладо Енукидзе, а в период нахождения последнего в ссылке, Тодорский оказывал ему материальную помощь.

Тодорский с 1932 г. являлся участником антисоветского военного заговора, в который был завербован Фельдманом (осужден).

Как участник заговора Тодорский проводил вербовочную работу новых участников заговора.

Являясь начальником Военно-воздушной академии РККА, Тодорский, как участник заговора, проводил вредительскую работу, направленную к подрыву оборонной мощи РККА в области ее военно-воздушных сил.

Кроме того, актом комиссии установлено, что Тодорский также проводил вредительскую работу и в области высших военно-учебных заведений РККА, являясь начальником УВВУЗ РККА.

[...]

В предъявленном обвинении Тодорский А. И виновным себя признал, отрицая свою причастность к троцкизму; впоследствии же от своих показаний отказался, но уличается показаниями арестованных Сатина, Казанского, Ефимова, Булина, Седякина, Ткачева, Карпель, Орлова, Пантелеева, Ланда, Хорошилова, Егорова, Либермана, показаниями свидетелей Попкова Н.И., Украинцева В.М. и актами комиссии.

На основании изложенного считаю, что виновность То-дорского материалами следствия подтверждена. ПОСТАНОВИЛ:

В ходатайстве Тодорскому А.И. отказать.

Мл(адший) следователь 00 ГУГБ НКВД СССР мл(адший) лейтенант гос. безопасности (Колчанов)

«Согласен» Зам. нач. 00 НКВД СССР майор гос. безопасности (Осетров)»^[115].

На этом документе (в конце его) имеется запись, сделанная, по всей видимости, рукой Н.П. Афанасьева — заместителя Главного военного прокурора РККА: «Ознакомился в порядке надзора с делом Тодорского 10/XI. Это заключение полностью соответствует материалам дела. Основания для пересмотра дела нет. Дело возвратить в архив».

Александр Иванович продолжал отбывать свой срок. Некоторая надежда на смягчение его участи возникла после победы над фашистской Германией. На это надеялся он сам, на это надеялись члены его семьи — дочь А.И. Тодорского Услада по этому поводу обращалась и И.В. Сталину, и к М.И. Калинину.

«Народному комиссару обороны Генералиссимусу тов. Сталину

(от) дочери бывшего начальника Управления высших военно-учебных заведений Красной Армии комкора Тодорского Александра Ивановича —

Тодорской Услады Александровны.

ЗАЯВЛЕНИЕ

19 сентября 1938 года был арестован, а затем Военной коллегией Верховного суда СССР осужден сроком на 15 лет лишения свободы за участие в военном заговоре мой отец Тодорский Александр Иванович. Я не знаю, насколько виноват мой отец в том преступлении, за которое он осужден, но со времени его ареста прошло уже 7 лет. Отец мой в настоящее время болен, и тяжелые годы переживаний его преждевременно состарили, так что дальнейшее содержание его под стражей бесспорно окончательно подорвет его здоровье.

В связи с победоносным окончанием Великой Отечественной войны ходатайствую перед Вами или о пересмотре дела моего отца в сторону снижения назначенного судом наказания, или помиловать его, применив амнистию в связи с победой над гитлеровской Германией.

Тодорская.

Москва, ул. Жуковского, дом 12, кв. 15.

Тел. К-7-52-35.

5/Х-45 г.»^[116]

Но тщетны были попытки облегчить судьбу А.И. Тодорского — осужденные по политической статье не подлежали никакому снисхождению, они продолжали тянуть свою арестантскую лямку. Отсидев свой срок, А.И. Тодорский был направлен в ссылку в Красноярский край. Оттуда он направил Главному военному прокурору пространное заявление с просьбой о пересмотре его дела и снять с него позорное клеймо врага народа.

Главному военному прокурору тов. Вавилову от бывшего комкора РККА Тодорского Александра Ивановича

ЗАЯВЛЕНИЕ

В Главной военной прокуратуре имеется просьба к Министру обороны СССР о моей реабилитации. Настоящим представляю доводы для пересмотра моего дела.

1. Главари военно-фашистского заговора Тухачевский, Фельдман и др., в числе 8 чел., были разоблачены и ликвидированы к 11 июня 1937 г. В течение одного года и трех месяцев после этого я по-прежнему работал в должности нач-ка Управления высших военно-учебных заведений в прямом подчинении народного комиссара Ворошилова.

Моя непричастность к заговору была настолько очевидна, что в разговоре со мной уже в 1938 г. Климент Ефремович заметил: «Я знаю, что Вы не виноваты». Вся наша страна знает, что Ворошилов на ветер слов не бросает. В свете исключительных событий 1937 г. Климент Ефремович имел возможность нелицеприятно взвесить политическое поведение мое не только вообще, но буквально по тысячам деталей, так как знал меня в течение по крайней мере последних 15 лет.

До этих же 15-ти лет мою безупречную военно-политическую работу рекомендовали ему Орджоникидзе Г. К. и Киров С.М., с которыми я работал на Кавказе и в Закавказье.

Мою гражданскую партийно-политическую работу тов. Ворошилов знал по положительной оценке В.И. Ленина в политическом отчете ЦК XI партсъезду и по специальной статье периода 1919 года (см. т.т. 23 и 25, 3-го изд. соч.).

2. Несмотря на высокое партийное доверие ко мне и на то, что я никогда не отклонялся от генеральной линии партии, 19 сентября 1938 г. я был арестован.

К этому времени в НКВД фактически уже безраздельно распоряжался агент империализма Берия.

Берия самолично подписал ордер на мой арест. Он лично знал меня, как преданного партии военного работника еще со времен 1920—1923 гг. в Азербайджане, когда я в Баку под руководством Орджоникидзе и Кирова командовал 1-м Кавказским стрелковым корпусом, а Берия был помощником Багирова в Азербайджанской ЧК. Бакинский период моей работы и отношение ко мне тт. Орджоникидзе и Кирова могут подтвердить с положительной стороны помощник Сергея Мироновича Чагин П.И. и писатель Бляхин (оба — старые большевики, сейчас в Союзе советских писателей).

3. Семь с половиной месяцев пробыл я в Лефортовской московской тюрьме. Шестнадцать сподручных (Иванов, Казакевич, Кузовлев, Мальцев, Комаров, Буланов, Мозалевский и девять других, коих уже не помню) самым постыдным образом старались выжать из меня нужные им для обвинения показания. В этом поистине смертном бою я превозмог человеческую слабость и сохранил политическое достоинство, добившись отрицательного протокола.

4. Вероятно, такими же методами допроса следствие добыло на меня ряд порочащих, голословных свидетельских показаний. Никаких очных ставок с оговорившими меня лицами мне дано не было.

Заключение следствия содержало обвинение меня во всех тягчайших государственных преступлениях, упоминаемых в Уголовном кодексе. В фабрикации обвинительного заключения главную роль играл враг партии и народа Кобулов, который подписал его с предложением судить меня по закону от 1.XII. 1934 г., подставляя под безусловный расстрел.

5. Судила меня в следственном кабинете Лефортовской же тюрьмы 4.V. 1939 г. Военная коллегия Верх(овного) суда СССР в составе председателя Алексеева и членов Детистова и Сус-лина. Последние двое работают, кажется, в Верх(овном) суде и сейчас и могут подтвердить, в каком виде предстал я перед ними, поскольку им долго пришлось находить что-нибудь общее между моей фотокарточкой при аресте и полуживым оригиналом на суде. Военной коллегии я заявил о своей невиновности.

Надо отдать справедливость суду, что хотя мое дело было рассмотрено им впопыхах, в течение 15 минут, без свидетелей и прочих элементарных формальностей, однако он успел отвергнуть наиболее кричащие вымыслы Кобулова, но, к сожалению, правильную линию не довел до конца, ошибочно признав меня виновным пост.ст. 58—7.58—11 и 17—58—8 (в участии в заговоре, вербовке для него членов и вредительстве в Воздушной академии и УВВУЗе) и приговорив к 15 годам заключения в ИТЛ с поражением в правах на пять лет.

6. Будучи совершенно невиновным, я безропотно отбыл этот длительный тяжелый срок заключения (в ИТЛ Коми АССР и в спецлагере в Иркутской обл.) без единого замечания и взыскания, не гнушаясь никакой физической работой. За примерный труд и хорошее поведение освобожден из лагеря на 3 месяца до срока, после чего направлен в ссылку на поселение в Красноярский край, где и нахожусь, работая в стройуправлении № 2 треста “Красноярскстрой” в городе Енисейске, без права голоса и без паспорта.

7. Перехожу к краткому разбору и опровержению возведенных на меня обвинений.

а) Какими фактами подтверждено мое участие в к/р заговоре?

Не фактами с указанием места, времени и обстоятельств дела, а несколькими голословными заверениями, буквально в 3-х словах: “заговорщиком был и Тодорский” (свидетели: Ланда, Седякин, Ткачев) или туманным предположением об этом (Ефимов, Егоров, Орлов, Казанский, Либерман). Булин, несколько лет проработавший со мною под одной крышей, “раскрывает мою принадлежность к заговору” не более не менее как в июле 1937 г. (?); Хорошилов клевещет слухом обо мне и теперешнем маршале Мерецкове К.А., а неизвестный мне Пантелеев возводит на меня обвинение в распоряжении кассой ЦС Осоавиахима, к каковому я не имел никакого отношения и в помещении которого ни разу не был. Вот на каких показаниях основано все мое дело. В нормальной судебной практике даже собственное признание только тогда может быть принято, когда оно согласуется с фактами, когда оно проверено и подтвердилось.

б) Какими фактами подтверждена вербовка мною членов в заговор?

Ровно никакими. Во всем деле нет и не помина об этом.

в) Какими фактами подтверждено вредительство мое в Возд. академии?

Ровно никакими. Вообще во всем объемистом деле нет об этом не только показаний, но и единого слова. Между тем я работал начальником ВВА с 1934 по 1936 г. — два с половиной года. В 1937 и 1938 гг. из преподавателей и слушателей академии было арестовано несколько десятков человек, и ни один из них не сказал обо мне ни слова, потому что вся академия, от мала до велика, уважала меня как достойного руководителя. Я был назначен начальником ВВА поличному отбору К.Е. Ворошилова после ревизии ее членом ЦКК Ора-хелашвили, обнаружившим вопиющие ненормальности в ее руководстве. За два с половиной года я при содействии партийной организации и передовых людей академии вывел ее на одно из первых мест, получив в 1936 году орден Красной Звезды из рук М.И. Калинина и золотые часы с персональной надписью из рук Климента Ефремовича.

По работе моей в ВВА могут высказать свое мнение здравствующие ныне академики Юрьев, Кулебякин, Стечкин, профессора Голубев и Ветчинкин, бывшие воспитанники Герой Советского Союза Каманин и лауреат Сталинской премии Микоян А.И., Герой Советского Союза А.В. Беляков и все остальные лица профессорско-преподавательского состава времен 1934—1937 гг.

г) Какими фактами подтверждено вредительство мое в УВВУЗе?

Ровно никакими. Опять-таки в деле нет ни одного показания на это, несмотря на то, что из всех подчиненных мне академий РККА к тому времени были арестованы сотни человек. Да иначе и быть не могло, т.к. мое руководство этим управлением с 1936 по 1938 г., т.е. в течение двух лет, наоборот, характеризуется несомненным подъемом организационной и учебной работы в высших военно-учебных заведениях, что может подтвердить теперешний зам(еститель) министра культуры Кафтанов С.В. В этот период были составлены единые программы по общетехническим дисциплинам и тщательно просмотрены все учебные планы под непосредственным руководством моего заместителя Бруевича Н.Г., которого я для этой цели перевел из ВВА с кафедры механики в УВВУЗ и который позднее получил звание академика и пост ученого секретаря Академии наук. Только один этот пример с Бруевичем и то может характеризовать заботу мою о повышении учебной работы в вузах. В Советской Армии и по сей день служит бывший начальник учебного отдела УВВУЗа моих времен, ныне генерал Орловский В.В. В свое время, уже после моего ареста, аппарат УВВУЗа по требованию следственных органов дал справку в подтверждение моего “вредительства”. Это был голый перечень повседневных, будничных неполадок, присущих любому учебному заведению, а не строго научная, серьезно-политическая экспертиза моего руководства. Я уверен, что если бы Главная военная прокуратура сейчас спросила академика Бруевича Н.Г. и генерала Орловского В.В., они бы нелицеприятно заявили о честном моем отношении к порученному мне делу, в котором они мне, в свою очередь, добросовестно помогали.

д) Мою активную борьбу за генеральную линию партии в роли секретаря партийной организации Военной академии РККА имени М.В. Фрунзе, в особенности же борьбу с троцкизмом в 1924—1927 гг., могут подтвердить генералы Советской Армии Галицкий К.Н., Сухомлин А.В., Тален-ский Н.А., с которыми три года я просидел за одной академической партой.

е) Мою добросовестную военно-политическую работу в условиях гражданской войны и в мирное время может подтвердить начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза Соколовский В.Д., который при командовании мною Ферганской группой войск был начальником штаба последней, а при командовании мною 5-м стрелковым корпусом (в БВО в 1928—1929 гг.) был начальником штаба последнего.

ж) Мою военно-политическую работу в БВО, безусловно с положительной стороны, может охарактеризовать Маршал Советского Союза Тимошенко С.К., в то время командир конного корпуса и начальник гарнизона гор. Минска.

з) Мою работу в центральном аппарате Наркомата обороны в течение нескольких лет имел возможность наблюдать и оценить с политической и деловой стороны Маршал Советского Союза Буденный Семен Михайлович.

Товарищ Главный военный прокурор!

Во имя человечности и справедливости прошу Вас пересмотреть мое дело и снять с меня позорное клеймо государственного преступника, которое не только тяготит меня, но и черной тенью ложится на мое доброе партийное имя, положительно отмеченное в истории нашей партии.

А. Тодорский 10 июня 1954 г.

Адрес: гор. Енисейск Красноярского края Рабоче-Крестьянская, 62 стройуправление № 2 Александру Ивановичу Тодорскому»^[117].

А.И. Тодорский, как видим, надеется получить от своих бывших сослуживцев и подчиненных, ставших людьми знаменитыми и заслуженными, положительный отзыв о своей работе. И он не ошибся в своих предположениях — все названные им лица характеризовали его только с положительной стороны (Маршал Советского Союза С.М. Буденный, генерал армии А.В. Хрулев, генерал-лейтенанты А.В. Сухомлин, А.К. Кондратьев, генерал-майоры Н.А. Таленский, П.Н. Калиновский, Д.Н. Никишев, З.Т. Трофимов, С.Н. Шерстнев, старые большевики П.И. Чагин и Бляхин, — всего было собрано 17 отзывов).

П.И. Чагин, член КПСС с 1917 г., заместитель главного редактора издательства «Советский писатель», в феврале 1955 г. сообщал Главному военному прокурору: «Тодорского Александра Ивановича я (в то время второй секретарь ЦК КП(б) Азербайджана и редактор газеты «Бакинский рабочий») встретил впервые в 1921 г. Он был тогда командиром Степинской дивизии XI армии, дивизии, которая перед ее приходом в Баку, победно сражалась в горах Дагестана под командованием А.И. Тодорского против белогвардейщины.

Помню, шефом дивизии была Красная Пресня. И мы в те годы (1921—1923) отмечали военный праздник Степинской дивизии 19 декабря, в день начала героического восстания краснопресненских рабочих. Сергей Миронович Киров, первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана, очень ценил А.И. Тодорского по его боевым действиям в составе XI армии и, посещая дивизионные праздники Степинской дивизии, ставил в пример молодым военным работникам А.И. Тодорского.

А.И.Тодорский потом стал у нас в Баку командиром корпуса, то есть фактически командующим военным округом, по теперешней терминологии.

Под руководством С.М. Кирова он вместе со всеми нами, Бакинскими большевиками, громил в те годы троцкистов, активно защищал и отстаивал генеральную линию партии. В том, что гарнизон города Баку в те годы не поддался троцкистской пропаганде, была немалая заслуга А.И. Тодорского.

С А.И. Тодорским я встречался и в последующие годы, когда он учился в Военной академии имени М.В. Фрунзе. Я в то время (1926—1929 гг.) был редактором “Красной газеты” в Ленинграде. Тодорский наезжал тогда в Ленинград (там у него были родственники). В один из его приездов он был очень ласково принят С.М. Кировым, который (это было при мне) вспоминал и общие боевые дела в XI армии, и хорошую партийную работу А.И. Тодорского в Баку.

Свидетельствую, что за все эти годы (1926—1929), когда я встречался с А.И. Тодорским, ничего, порочащего его, как советского патриота, как честного партийца, в нем не было.

Могу только добавить, что он был всегда необычайно скромен, даже застенчив (при всем его огромном физическом габарите) и никогда не кичился тем, что о нем, об его замечательной книге “Год с винтовкой и плугом” писал в 1918 г. В.И. Ленин»^[118].

Тогда же, в феврале 1955 г., свой отзыв о Тодорском дал и Семен Михайлович Буденный — отзыв короткий, но емкий. «С политической и деловой стороны я могу характеризовать Тодорского А.И, только положительно. Чего-либо порочащего его, как патриота и коммуниста, мне о нем не известно.

Тодорский А. И. пользовался среди работников центрального аппарата НКО авторитетом и уважением. У меня сохранились о нем, как о работнике и человеке, только хорошие воспоминания»^[119].

Насколько краток был С.М. Буденный, настолько пространен был другой бывший работник центрального аппарата НКО — генерал армии А.В. Хрулев, занимавший в 1955 г. должность заместителя министра автомобильного транспорта и шоссейных дорог СССР.

«Согласно просьбы Главной военной прокуратуры (личное посещение тов. Шаповалова), сообщаю данные о бывшем начальнике высших военно-учебных заведений — Тодорском Александре Ивановиче.

Встретился я с ним в 1924 г. в Военной академии имени Фрунзе. Он был слушателем основного курса Военной академии, а я был слушателем ВАКа при Военной академии.

1924 год был годом жесточайшей борьбы в Военной академии с троцкистами, Дело доходило до того, что организовывалось поименное голосование резолюций ЦК нашей партии и троцкистов.

Александр Иванович Тодорский в то время энергично отстаивал линию Центрального комитета и являлся фигурой, вокруг которой объединялись слушатели академии, стоящие на позициях генеральной линии ЦК партии.

В последнее время я более близко познал Тодорского по работе в центральном аппарате Наркомата обороны. Я был начальником финансового управления РККА, а Тодорский был заместителем начальника ГУРККА.

Тодорский выделялся своей скромностью, умением по-партийному ставить вопросы подготовки кадров, организации частей и соединений. Бывало, когда Тухачевский, Уборевич, Якир, Триандафилов, Егоров и работники Генерального штаба преклонялись перед техникой, забывали, что эта техника находится в руках людей, в этих случаях Тодорский выступал в качестве большевика, указывая вышеупомянутым военным работникам, что техника, безусловно, имеет большое значение, но решающее значение имеет человек, подготовка этого человека, воспитание его в духе преданности Родине, советскому народу и партии. И когда в споре, забывая о первостепенности моральных факторов, которые нужно воспитывать в красноармейце и командире, Тухачевский и Уборевич, увлекаясь военной доктриной и техникой, доказывали преимущество именно этой стороны дела, встречали возражения со стороны Тодорского, который доказывал, что этого недостаточно для того, чтобы одержать победу. Победу можно одержать техникой и военной подготовкой в сочетании с воспитанием высоких моральных качеств в командире и красноармейце.

Будучи начальником Воздушной академии, Тодорский, обладая неплохими педагогическими и методическими навыками, много сделал в поднятии педагогики Воздушной академии имени Жуковского.

Тодорский был не сухим военным специалистом, а партийным человеком, принимавшим активное участие в партийной жизни, активно защищавшим генеральную линию партии, активно принимавшим участие в борьбе с троцкистами и правыми уклонистами.

Тодорский в личной жизни был очень скромным человеком, это мне известно по пребыванию его в санатории «Архангельском», в 6-м корпусе. Тогда, в течение круглого года, он занимал в 6-м корпусе одну комнату.

Тодорский не любил водить компаний, хотя и любил выпить, но пил больше всего в одиночку, но пьяницей не был.

На должность начальника Управления высших военно-учебных заведений Тодорский был назначен товарищем Ворошиловым, как один из наиболее способных руководителей в этом деле, получивший в свое время хорошую оценку со стороны преподавательского состава академии имени Жуковского.

За все то время, которое я знал Тодорского, могу только подтвердить одно, что Тодорский ни в каких группировках, ни в каких оппозициях никогда не участвовал.

Он был очень обаятельным человеком, и к нему, как к обаятельному человеку, относились все с большим уважением.

Он не был задирой, он не был солдафоном, он был очень вежливым и приятным человеком. Марксистски он был достаточно образован, задачи партии он понимал хорошо и один из немногих выставлялся в качестве образца командира, который умеет сочетать боевую подготовку с политической подготовкой, и если мне память не изменяет, то он был в числе первых единоначальников в Красной Армии»^[120].

Генерал-лейтенант А.В. Сухомлин, однокашник А.И. Тодорского по учебе в Военной академии имени М.В. Фрунзе, сообщал 9 февраля 1955 г.: «В 1924 г. я с Тодорским Александром Ивановичем поступил в Военную академию имени М.В. Фрунзе. Учились мы три года и в 1927 г. окончили академию и были назначены на работу в армию.

В период учебы в лице Тодорского А.И. я видел хорошего товарища, простота, скромность и трудолюбие которого всегда к нему привлекали. Взаимоотношения со мной и всеми товарищами по курсу у Тодорского всегда были хорошие, а его помощь жизненным, партийным и военным опытом принималась с благодарностью.

Программу академии Тодорский А.И. осваивал хорошо и проявлял большой интерес к военно-научной работе.

Тов. Тодорский принимал активное участие в работе парторганизации курса и академии, избирался членом курсового и академического партбюро.

После 1927 г. Тодорский А.И. работал начальником Военной академии имени Жуковского и длительное время возглавлял Главное управление в центральном аппарате, и его деятельность никогда не вызывала сомнений.

Я знал Тодорского А. И., как командира Советской Армии, преданного делу партии и народа».

На следующий день, 10 февраля, А.В. Сухомлин сделал дополнение к своему отзыву:

1. За время учебы в Военной академии имени М.В. Фрунзе Тодорский Александр Иванович был неуклонным борцом за генеральную линию нашей партии и вел решительную борьбу с троцкизмом и оппозиционными течениями. Партийная организация курса и доверяла Тодорскому потому, что он, как и вся наша парторганизация, стоял за генеральную линию партии.

2. Военно-научное общество (ВНО), организованное по указанию М.В. Фрунзе, имело своей целью разработку вопросов теории военного искусства на основе опыта прошлой 1-й мировой войны и особенно опыта гражданской войны. На ВНО стояли такие вопросы организационные и по боевой подготовке. Однако никогда ВНО не было пристанищем или сборищем для троцкистов. Тодорский А.И. всегда выступал по военным вопросам основательно и использовал свой опыт, добытый в период гражданской войны»^[121].

Один из первых Героев Советского Союза генерал-лейтенант авиации Н.П. Каманин очень тепло отзывался о бывшем своем начальнике и воспитателе.

«Главному военному прокурору

По вашему запросу о бывшем начальнике ВВА имени Жуковского Тодорском А.И. могу сообщить следующее. Я был слушателем ВВА с 1934 по 1938 г. Тов. Тодорский был начальником академии в первые годы моего пребывания в академии. В это время у меня было несколько личных встреч с тов. Тодорским в академии и в президиумах различных собраний и конференций. Я знал тов. Тодорского как начальника академии, а он знал меня как слушателя и одного из первых Героев Советского Союза. Большой близости между нами не было, но для меня он всегда казался авторитетным, хорошо знающим дело и людей начальником.

Мне вспоминается такой эпизод: мы сидели рядом в президиуме районной партийной конференции. Тов. Тодорский, слушая выступавших в прениях, одновременно по каждому выступающему делал у себя в блокноте заметки (кто выступает, краткое содержание речи). Так как характер прений не имел никакого отношения к деятельности Тодорского, я спросил его, почему он так тщательно записывает все выступления. Тов. Тодорский сказал: «Советую и тебе делать то же самое. Это нужно для того, чтобы больше и шире знать жизнь, это тренирует память, а кроме того, мы с тобой делегаты конференции и наша парторганизация может с нас спросить, о чем говорили и какие решения принимали на конференции». Тогда я был молодым коммунистом и совет тов. Тодорского принес мне большую пользу. Могу подтвердить, что до ареста тов. Тодорского я нигде, никогда не слышал ничего плохого о нем. Среди слушателей он пользовался авторитетом. Я ничего не могу сказать о конкретной деятельности Тодорского на посту начальника академии, между слушателями академии и начальником академии очень большая дистанция, но мне казалось тогда, что тов. Тодорский добросовестный коммунист и хороший начальник академии»^[122].

Но не все отзывы были такими положительными. Некоторые сослуживцы А.И. Тодорского, к которым в период реабилитации обратился военный прокурор подполковник юстиции Е.И. Шаповалов, дали о нем неблагожелательный отзыв. Одним из них был бывший комиссар УВВУЗа полковник в отставке Н.Т. Галкин, писавший в январе 1955 г.:

«Главному военному прокурору

В связи с запросом сообщаю свой отзыв о совместной работе с Тодорским А.И. в Управлении высших военно-учебных заведений Советской Армии, где Тодорский был начальником, а я комиссаром, за период с 1937 по 1938 г.

Тодорский, хорошо знавший военное дело офицер, имел боевой опыт гражданской войны, долгое время работал в центральном аппарате Министерства обороны СССР на руководящих должностях. В настоящее время знания его устарели.

В должности начальника Управления высших военно-учебных заведений Тодорский не проявлял никакой инициативы в управлении военными академиями и военными факультетами при гражданских вузах и только под давлением крайней необходимости или под нажимом партийной организации принимал нужные решения.

В течение всего периода совместной работы Тодорский ни одного раза не выезжал из Москвы в академии, расположенные в Ленинграде и Харькове для проверки состояния работы в них и всячески избегал живого общения. В московских академиях Тодорский также бывал редко и то по отдельным текущим вопросам. Все необходимые крупные и принципиальные вопросы научной, учебной, методической и административной жизни военных академий Тодорским были передоверены заместителю.

В целом пребывание Тодорского в должности начальника Управления высших военно-учебных заведений Советской Армии в 1937—1938 гг. не развило разработку научных, учебных и методических вопросов военных академий, а скорее тормозило их разработку благодаря крайней нерешительности и осторожности, которую проявлял Тодорский»^[123].

Командир 17-й стрелковой дивизии (до нее командовал 56-й стрелковой дивизией) комдив Карпов Михаил Петрович был арестован 14 февраля 1938 г. Особым совещанием при НКВД СССР он 14 мая 1939 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к восьми годам ИТЛ. Из лагеря М.П. Карпов неоднократно обращался в различные инстанции с заявлениями, что его оклеветали, что следователи НКВД, инквизиторскими методами добивавшиеся признательных показаний от него, вместе с тем не приложили к делу материалы, доказывающие его невиновность. Об этом же М.П. Карпов говорит и в письме на имя секретаря ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкова от 15 декабря 1940 г., отправленного из Усть-Вымлага.

«...Этих документов: а) исключение его (В.М. Примакова) из партии (1924 г.); б) запрос о доверии Примакову у комиссара 13-го стрелкового корпуса Д.Д. Плау; в) моя беседа о недоверии Примакову как троцкисту с членом РВС При-ВО П.А. Смирновым; г) мой отзыв о Примакове и И.Д. Кабакове как о феодалах (о чем знали многие члены партии Урала и 85-й стрелковой дивизии) следствие не подняло, свидетелей не вызвало, очных ставок не дало, а приступило к иезуитским методам допроса на основе клеветнических показаний бывшего комиссара 56-й стрелковой дивизии И.И. Леднева, которые сводятся к следующему: «Комдив Карпов, тоже как Курдюмов В.Н. (ныне генерал-лейтенант) и Букштынович М.Ф. (комдив, бывший командир 56-й стрелковой дивизии. — Н. Ч.), состоял в заговоре и работал вредительскими методами. Кроме того, он работал на Урале и в Ленинградском военном округе под командованием Примакова и ездил с ним на эстонскую границу. Исходя из этого, он был под влиянием Примакова». С Примаковым я работал по приказу партии и командования. Мою оценку ему знало начальство, политические и партийные органы армии».

Вместо того чтобы поднять архивы, допросить свидетелей, следствие в лице бывшего начальника управления НКВД по Горьковской области Лаврушина, его заместителя Листен-гурта, бывшего начальника 5-го отдела Спаринского, его зам(естителя) Дымковского, следователей Бренера, Кузнецова и других стало издеваться надо мною и бить смертельным боем в продолжение ряда месяцев (с промежутками), доводя меня до отчаянного состояния, больного, психически расстроенного. Угрозы репрессировать семью, отбив почку, всего синего — на это есть свидетели, даже врачи. Начали требовать дачи показаний по предложенному расшифрованному вопроснику.

Я видел, что если мне ничего не писать, я на допросах буду убит. Сначала решил покончить с собой, но, обдумав, что убитый или мертвый я не сумею доказать свою невиновность перед ВКП(б) и великим Сталиным, перерешил этот вопрос и под диктовку Бренера начал писать о том, что учитывая, что мне надо писать то, что легко опровергнуть, я взял своим «вербвщиком» своего личного врага с 1927 г. (о чем могут подтвердить целый ряд свидетелей) Ефимова Н.А. (бывшего начальника Артиллерийского управления РККА). Одновременно для того, чтобы в будущем доказать, что это была вынужденная выдумка, указал время и место «вербовки» июль 1935 г., т.е. тот момент, когда я не был в Москве, а со всем вторым курсом Особого факультета находился в Крыму на полевой поездке, что подтверждает приказ Академии имени М.В. Фрунзе, а также поместил ряд моментов, известных мне из совещаний начсостава ЛВО и МВО методов вербовки, взяв за основу рассказ Дыбенко на совещании начсостава ЛВО о вербовке Угрюмова. А на самом деле с Ефимовым Н.А. я не разговаривал ни на какие темы и видел его только на официальных собраниях и на маневрах. То, что не нравилось следователю Бренеру, он заставлял меня переписывать под свою диктовку. То же делал Дымковский. Иногда мне удавалось при переписке взять другую бумагу по качеству или цвету. Если эти показания сохранились, по ним можно подтвердить вышеуказанное, писаное моей рукой.

Под свист палок следователь Бренер заставил меня написать, что несмотря на беседу со мною в ЦК ВКП(б) в декабре 1937 г., «я оставался на своих контрреволюционных позициях». Я отказывался это писать, начался новый бой с приговоркой «бей зайца, и он научится спички зажигать». Не вынося мучительную боль в почках, легких и солнечном сплетении, я подтвердил это требование...»^[124]

М.П. Карпову в 1942 г. срок наказания сокращен на два года и он был освобожден в 1944 г. После освобождения работал начальником колонны в Ижемском строительном управлении Северного железнодорожного строительства. С1946 г. работал в г. Выборге в должности начальника отдела капитального строительства мелькомбината. Определением военной коллегии от 6 сентября 1954 г. реабилитирован. В последующем жил в г. Туле, работая инженером на строительстве мелькомбината.

Как и комкор А.И. Тодорский, 15 лет лишения свободы получил арестованный 15 февраля 1941 г. бывший начальник штаба ОКДВА, а в момент ареста — старший преподаватель кафедры службы штабов Военной академии имени М.В. Фрунзе комдив Васенцович Владислав Константинович. Правда, этот арест по счету у него был уже вторым. Первый раз В.К. Васенцовича арестовали 28 февраля 1938 г. Его обвиняли в шпионаже в пользу Японии, вредительстве и участии в военном заговоре. Под следствием он находился до 18 февраля 1940 г., т.е. два года. За недоказанностью обвинений был из-под стражи освобожден, но на свободе пробыл чуть менее года. 15 февраля 1941 г. был снова арестован и по старым обвинениям 16 июля 1941 г. Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к 15 годам ИТЛ. Наказание отбывал в Устьвымлаге.

Председателю Совета Народных Комиссаров СССР и Верховному Главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину (от) заключенного Васенцович Владислава Константиновича, содержащегося в Усть-Вымлаге НКВД, 8-м ОЛП.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Приговором Военной коллегии Верховного суда СССР в июле 1941 г. я был осужден по 58 ст. УК на 15 лет заключения в лагерях. Под следствием я был в 1938 и 1939 гг., причем решением Главной военной прокуратуры в феврале 1940 г. мое дело было прекращено, я был освобожден и с февраля 1940 г. по февраль 1941 г. работал в Красной Армии. Вторично был арестован в феврале 1941 г. и в июле 1941 г. был осужден. В Красной Армии я работал более 20 лет, где практически прошел должности, начиная от красноармейца и до начальника штаба армии (ОКДВА). Свою деятельность в Красной Армии закончил в 1941 г. старшим преподавателем Военной академии имени М.В. Фрунзе.

В 1941—42—43 гг. я возбуждал многочисленные ходатайства о пересмотре моего судебного дела и о разрешении сражаться за социалистическую Родину. В большинстве заявлений я приводил мотивы, на которых основывал свои ходатайства. Решений по моим заявлениям, которые я писал на Ваше имя, Верховный Совет СССР, Верховный суд СССР, мне не объявлялось.

Я снова обращаюсь к Вам с просьбой о пересмотре моего судебного дела и об использовании меня на боевом фронте, или в области работ, непосредственно связанных с ликвидацией разрушительных последствий войны. Я не перестаю просить об этом потому, что живу стремлениями принести наибольшую пользу Родине и работать там, где я могу эту наибольшую пользу принести. Каждое мероприятие партии и Советской власти, каждый Ваш приказ был для меня могучий зов, призыв к деятельности...

На следствии и на суде я признавал, что я признаю свою вину, выразившуюся в пособничестве врагам народа... И теперь я сознаю свою вину в этом объеме, но осужден я как участник контрреволюционной организации. Я отбыл около пяти лет тюремного и лагерного заключения, я переношу такое тяжелое для меня наказание, как лишение права участия в отечественной войне. Я прошу переквалифицировать мое обвинение и определить меру наказания в соответствии с совершенными мною преступлениями.

Я в состоянии доказать фактами, документами и свидетелями что:

1) Мои преступления не выходят за рамки неумышленного пособничества.

2) Моя деятельность на службе Советской власти была направлена на пользу Красной Армии.

3) Я являюсь преданным социалистической Родине человеком, стремящимся принести ей наибольшую пользу.

Я прошу потребовать от меня этих доказательств и проверить их правдивость и мою искренность.

В суровой обстановке следствия, суда, лагеря, в кровавых условиях Отечественной войны я стал больше любить и ценить свою Родину, стал более преданным ей человеком, стал более ненавидеть ее врагов. После всех перенесенных личных испытаний и пережитых (хотя и в изоляции) огромных событий войны, несомненно, я принес бы Родине больше пользы, чем ранее, при использовании моих знаний, опыта и стремлений.

Я знаю военное дело в различных его отраслях и практически и теоретически (начиная со стрелкового дела и кончая стратегией). Я не был в армии отсталым человеком. В 1940 г., работая преподавателем Военной академии, я стоял на правильном пути в своей исследовательской деятельности в области тактики и оперативного искусства и вплотную подошел к определению новых форм военного искусства, которые еще только нащупывались в западно-европейских операциях 1939—1940 гг. и получили свое развитие и применение в ходе Отечественной войны. По этому вопросу я хочу сослаться на мою работу, представленную в декабре 1940 г. в Военгиз... Копия этой работы была дана на заключение и в Генштаб. В своей упомянутой письменной работе и в лекциях я поднимал большую группу вопросов, связанных с эволюцией военного искусства. Я знаю военное хозяйство в различных его видах, знаю организацию и практику строительных работ, знаю историю общую и военную, географию, имею опыт литературной работы. Я в состоянии доказать, что в 1940 г. в Академии я вел работу с халтурой в военной литературе и с попытками протащить немецкое влияние.

В своей лекционной работе я особо ориентировал внимание слушателей на исторических примерах, учивших искусству бить немцев.

Я умею бить врагов и с оружием в руках, и с пером, и с трибуны. Мое применение в обстановке свободного труда на огромном фронте деятельности нашей великой Родины может быть достаточно разнообразным и широким. Я почти одинок в условиях лагеря, у меня нет здесь друзей. Это обстоятельство усугубляет тяжесть окружающей меня обстановки и побуждает меня стремиться к другой обстановке, в которой самоотверженно работают честные, свободные, преданные Родине люди.

Я родился в трудовой семье. Отец всю жизнь был низшим железнодорожным служащим (рабочий, мастер, конторщик) и ничего общего с классом эксплуататоров и с дворянским сословием не имел. Я жил своим трудом с 15 лет. С ноября 1917 г. и по 1941 г. был на службе Советской власти и только ей служил. Прошел три года боев гражданской войны и воевал на пяти фронтах. Знаю практически из личного боевого опыта фронтовые условия Карелии, Ленинградского фронта, правобережной Украины, Галиции и Дальнего Востока.

Ни отец, ни я никогда не были поляками и ничего общего с ними не имели. Поляком и дворянином был дед по отцу, умерший в 1877 г., когда моему отцу было девять лет, я родился спустя 21 год после смерти деда.

Я имею общую с миллионами честных людей родину — СССР. Люблю эту родину и хочу принести ей наибольшую пользу.

О моей прошлой деятельности и о степени полезности могут дать отзывы следующие командиры Красной Армии: генералы: Ватутин Н.Ф., Сергацков В.Ф., Цветаев В.Д., Толбухин Ф.И., Корсун Н.Г., Гурьев С.С., Дегтярев Г.Е., Марков В.И., Денисенко М.И., Подшивайлов Д.П.; бывшие в 1940 г. комбригами и полковниками: Шталь Ю.М., Ратнер И.М., Черкезов И., Подшивалов В.И., Смирнов А.М., Вейкин Я.Я.; Герой Советского Союза Мошляк И.Н.; быв. работник Коминтерна (отдел кадров) Белов; быв. работник ТАСС Петров.

Достаточно хорошо меня знали, кроме того, командиры: Смирнов А.К., Магон Э.Я., Стельмах Г.Д., Бонич А., Красо-вицкий, Лебедев П.В., Герой Советского Союза Левченко и другие, но, по моим частным сведениям, они погибли в огне Отечественной войны.

Я прошу или затребовать меня для пересмотра дела и окончательного решения в Москву, или лично допросить по существу моего заявления уполномоченному на то лицу.

Моя жена Лидия Гордеевна работает медсестрой в детконсультации (Москва); сын Владимир находится в Красной Армии на командных курсах...

з\к Васенцович В. К.

20 ноября 1943 г.

Усть-Вымлаг.»^[125]

Как видно из приведенного выше обращения В. К. Васенцовича, он всеми силами, понимая и используя обстановку войны, зная о большой нужде армии в опытных командных кадрах, стремится вырваться из лагеря, аргументированно обосновывая необходимость своего освобождения и целесообразного использования для нужд армии и Родины. Он обозначил те сферы деятельности, где он смог бы плодотворно трудиться — на командных, штабных и хозяйственных (тыловых) должностях, на преподавательской работе. Он хочет заручиться поддержкой тех людей, которые его хорошо знали в предвоенные годы по учебе в академии, по совместной службе в войсках — людей (генералов и офицеров), имена которых стране стали известны в годы Великой Отечественной войны. Но все попытки В.К. Васенцовича освободиться или хотя бы сократить срок заключения оставались безуспешными. Победоносно закончилась война, по амнистии на свободу вышли многие уголовники, а осужденные по политической статье (пресловутой 58-й) продолжали тянуть свою лямку, мужественно дожидаясь окончания срока заключения под стражу, чтобы потом отправиться в ссылку в отдаленные районы страны (Красноярский край, Казахстан и др.).

Председателю Совета Министров СССР Сталину Иосифу Виссарионовичу (от) заключенного

Васенцович Владислава Константиновича, содержащегося: Коми АССР, Кожвинский район, поселок Абезь, почтовый ящик № 388/16/Г

ХОДАТАЙСТВО О ПЕРЕСМОТРЕ ДЕЛА В декабре 1950 г. мне было объявлено, что Управлением Усть-Вымлага 21 ноября 1950 г. мое ходатайство было направлено в Совет Министров СССР. Я не получил какого-либо извещения о решении по упомянутому ходатайству, поэтому, обращаясь вторично, я прошу известить меня об окончательном решении по моему делу. В июле 1941 г. Военной коллегией Верховного суда СССР по ст. 58 п. 1 «б» и 11 УК РСФСР (в оригинале сказано — СССР. — Н.Ч.) я был приговорен к 15 годам лишения свободы с содержанием в исправительнотрудовых лагерях с поражением в правах на 5 лет. С зачетом предварительного заключения с 1938 года я отбыл более 12 лет определенного приговором срока. Последняя должность, на которой я работал в 1937—1938 гг. — начальник штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Поскольку в моем ходатайстве, посланном в Совет Министров СССР 21 ноября 1950 г., я подробно изложил свои признания и имеющие значение обстоятельства деятельности, а также биографические данные, я, рассчитывая на возможность рассмотрения обоих ходатайств в совокупности, ограничиваюсь изложения материала, дополняющего упомянутый документ.

Я признавал и признаю себя виновным в неумышленном пособничестве вражеской деятельности Блюхера, б(ывшего) командующего ОКДВА, а также в антисоветском поведении на следствии в 1938 г. Я не привожу причин, объясняющих это позорное поведение потому, что считаю неуместным подобие какого-либо оправдания. Тринадцатый год безропотно я переношу определенное приговором наказание и не считаю себя безвинно наказанным человеком.

Являются ли совершенные мною преступления логическим завершением моей предшествующей деятельности, имеют ли какие-либо корни в моей жизни? Никакой связи, никаких корней и никакого подтверждения в моей последующей жизни (прошло уже 13 лет) они не имеют. Происхождением из трудовой семьи, личным трудом с 15 лет, влиянием рабочей среды в Орехово-Зуеве, знанием отрицательных сторон капиталистического общества старой России я был подготовлен к тому, чтобы пойти с большевиками в 1917 г. С ноября 1917 г. я служил только Советской власти. В 1919 г. я добровольно отправился на фронт против Колчака, всю гражданскую войну был на фронте, только в полках 21-й, а потом 10-й дивизий, участвовал в разгроме Юденича и Колчака, в войне с белополяками, ликвидации антоновского восстания и белофинской авантюры в Карелии. Воевал честно, с ненавистью к врагам советского народа, не имея каких-либо карьеристских побуждений. Считал своим долгом до последнего выстрела быть на фронте и этот долг выполнил. Приобретя боевой опыт, я постоянно ощущал недостаток военных знаний. Для приобретения их я пошел в Военную академию имени М.В. Фрунзе. Я с благодарностью вспоминаю добрые советы учиться военному делу Толбухина Ф.И., Цветаева В.Д., с которыми вместе работал в 56-й дивизии, и Шапошникова Б.М., который направлял меня в академию от Ленинградского военного округа. В академии я занимался много и настойчиво, работал вместе с Н.Ф. Ватутиным в одной учебной группе. С 1930 г. и по 1938 г. я работал в войсках Дальневосточной армии. Семь с половиной лет я был в одной 40-й дивизии (командиром полка, начальником штаба и командиром дивизии).

Должен ли я в чем-либо признавать себя виновным? Нет. Работа была моя честная и плодотворная. Я не был формалистом и консерватором в боевой подготовке и не испытывал робости, проводя такие ответственные учения, как форсирование полком и дивизией р. Енисей (полтора километра ширины и 11 км в час течение), р. Зея (800 м), двухстороннее учение полка с боевой стрельбой пулеметов и артиллерии. Культура огневого дела и результаты стрельб были высокие. В личной стрельбе достигал рекордных результатов («Красная Звезда», осень 1931 г.). В течение трех с половиной лет нес ответственность за неприкосновенность государственной границы на протяжении около 200 км (Северная Корея—Маньчжурия). Провокации японцев частями 40-й дивизии отбивались со значительными для японцев потерями (25.3.36 г. и IX—36 г.). Весной 1937 г. 40-я стр(елковая) дивизия, как одна из передовых в ОКДВА, была удостоена высокой чести: ей было присвоено имя Орджоникидзе. В 1937 г. я, командуя 18-м корпусом, начал выправлять серьезные недочеты 69-й дивизии и Благовещенского укрепленного района. Опыт командования 40-й дивизией в обстановке постоянных угроз японских провокаций приучил меня к тому, чтобы не вообще обеспечивать требуемые приказами достижения боевой подготовки, а гарантировать подготовленное заранее вступление войск в бой. Эти требования я проводил в 18-м корпусе, эту линию я стал проводить и в штабе армии, начальником которого по настойчивому желанию Блюхера я стал с октября 1937 г. Но если до сих пор я не встречал препятствий в работе, которые не смог бы преодолеть, если до сих пор для меня не существовало неясного и непонятного, то с момента прихода в штаб армии я перестал понимать многое в окружающей меня обстановке. Этот период мною освещен в моих показаниях на следствии в 1941 г. (и ранее в 1938 г.) и в моем ходатайстве, посланном в Совет Министров 21.XI. 1950 г. Весь позор за период своей совместной деятельности с Блюхером и за свое поведение на следствии в 1938 г. я переживаю до сих пор и считаю заслуженным то наказание, которое отбываю тринадцатый год.

Я считаю необходимым уточнить некоторые биографические данные: дворянство моих предков фактически закончилось в 1877 г. со смертью деда, который был уже только личным дворянином. Отец мой и я родились не дворянами, никакими дворянскими привилегиями не пользовались и связей с дворянскими обществами не имели. Отец был железнодорожный служащий (ст. рабочий, мастер, конторщик), я до 1917 г. около трех лет работал конторщиком на железной дороге, дед по матери — рабочий, строил первую в России железную дорогу (Николаевскую, около 100 лет тому назад). С 15 лет я вынужден был начать работать ввиду материальных недостатков отца. Поляком я признать себя не могу, так как считаю, что недостаточно одного факта, что мой дед по отцу был поляк, от него осталась только одна фамилия, а имя (Владислав) отец мне дал из подхалимажа перед своим начальником (инженер Владислав Тарновский). Материнская линия — вся русская. Отец и я родились в России, ничего общего с поляками не имели. Я научился любить все народы, но меньше других я люблю поляков. У меня есть Родина — СССР, по своему рождению, жизни, культуре — я русский. Я не хочу и не могу отказываться от своей Родины. Я отбыл два с половиной года тюремного заключения и около десяти лет работы в лагерях. Семь лет я работал на общих физических работах рабочим и бригадиром лесоэксплуатационных работ, рабочим и бригадиром сельскохозяйственных работ в овощеводческом совхозе и два с половиной года экономистом, нормировщиком и секретарем производственной части. Работал и на морозе до минус 55 градусов и в условиях высокой температуры до плюс 100 градусов (дезокамера). Ходил и босой по снегу, бывал и голый на леденящем ветру. Бывал и в таких положениях, когда оставалось только закрыть глаза, чтобы превратиться в труп. Перенес я многие жизненные испытания благодаря физической закаленности организма, но во многом мне помогала и никогда меня не оставляла моральная сила. И если физическая оболочка износилась, то моральная сила выросла и окрепла настолько, что для меня является очевидным и несомненным, что ее хватит до конца жизненного пути. Я счастлив в том отношении, что знаю этот источник могучей моральной силы и не расстаюсь с ним. Чем хуже условия и тяжелее испытания, тем сильнее я ощущаю животворную силу этого источника.

Когда я пришел на службу Советской власти в 1917 г.,уменя была лишь пара белья. Когда конфисковывалось (в 1941 г.) мое имущество, то это имущество состояло из: золотых часов, которыми я был награжден за рекордную стрельбу, охотничьего ружья и военного обмундирования. Из всей прожитой мной жизни 20 лет были годами недоедания и ни одного года каких-либо излишеств. Не менее 10 лет в жизни я спал, не раздеваясь, на голых нарах и на земле. С января 1951 г. я нахожусь в новой обстановке. Если до сих пор я был в производственном трудовом лагере, то теперь в Особом лагере, где собраны изменники Родины, враги Советской власти различных мастей и периодов, собраны отбывать наказание в условиях сурового климата и особого режима. Окружение, в котором я оказался, постоянно напоминает мне о моем прошлом жизненном пути. Здесь представители всех вражеских фронтов и группировок, с которыми мне приходилось бороться. Есть возможность даже устанавливать участие в общих боях на разных фронтах. Звериная злоба, ненависть, беспочвенные надежды, вздымание рук к небесным и земным спасителям, трусливое угодничество, змеиное шипение, вздыхание о прошлом, непонимание собственной обреченности, — вот атмосфера моего существования. Я не задохнусь и в этой ядовитой атмосфере, хотя и густой концентрации, потому что нового чего-либо, неведомого, здесь нет, а самое главное — будучи один, я не чувствую себя одиноким и ощущаю в себе моральную силу, превосходящую весь этот зверинец. Мне хорошо известно, что среди этих людей нет идей, а там, где нет идеи, там не может быть и моральной силы.

Почему в 1942 г. я, работая на штабелевке древесины, выполнял нормы на 150%, хотя имел здоровыми одну руку и ногу?

Почему за все время войны залпы в честь побед Советской Армии вливали в меня могучие силы?

Почему раны моего сына для меня особенно дороги и священны?

Почему, будучи в 1945 г. бесконвойным возчиком, работая один в тайге, я пел песни в честь Ленина и Сталина?

Почему не только любимым, но и дорогим моему сердцу поэтом является Маяковский?

Почему дорогой для меня книгой, прочитанной в лагере, являлась книга «Над картой нашей Родины», в которой прекрасно изложен расцвет СССР?

Почему я сознаю себя виноватым в том, что я не участвовал в Великой Отечественной войне?

Почему я испытываю радость, наблюдая поезда, везущие уголь из Воркуты, хотя смотрю на них через колючую проволоку?

Почему я глубоко убежден в том, что американцы будут выброшены из Кореи? (И не только из Кореи.)

Почему я глубоко убежден в том, что недалеко то счастливое время, когда вся Европа освободится от цепей капиталистического рабства?

Я отвечаю на эти вопросы одним ответом. Для меня давно являлось непреложной истиной, что единственным источником идей является учение Ленина-Сталина, только оно дает правдивое понимание настоящего, прошедшего и освещает будущее.

Давно я также убедился в том, что единственным полководцем, претворяющим эти идеи в жизнь людей нашей планеты и устанавливающим торжество правды на земле — является великий Сталин. У меня не было и нет попыток искать что-либо другое. Ядовитые растения капиталистического общества меня никогда не прельщали.

Мне дорого то, что служит делу победы сталинских идей и ненавистно то, что им противостоит. Мне дорог уголь Воркуты, откуда бы я ни смотрел на поезда, везущие его в Ленинград. Мне дороги раны сына, потому что они являются доказательством защиты родины. С первого выстрела в Корее я был уверен в том, что правда восторжествует на корейской земле. Я не сомневаюсь в том, что границы победы этой правды выйдут скоро на берега Атлантического и Индийского океанов. Я знаю, какие колоссальные силы действуют на земле и какой великий полководец ведет их к победе. Может быть, это хорошие слова, которые продиктованы какими-либо соображениями личного порядка? Одно дело, когда преданность великому делу Ленина—Сталина живет в сердце человека, входит в его кровь, и другое дело, когда ему только кажется, что он предан. При суровых испытаниях такая «преданность» отскакивает и выступает наружу истинная природа человека. Откуда берутся истоки такой моральной силы, на которую я ссылаюсь в этом документе?

25 октября 1917 (г.) на наших глазах в Москве начался штурм Кремля солдатами 56-го запасного полка. Я видел и этих солдат, и юнкеров, пытавшихся пулеметами остановить на Красной площади эту атаку Октябрьской революции.

Мне было 19 лет, я был безоружен. Не занял еще своего места в борьбе, но пули юнкеров свистели над моей головой, они помогли мне понять, что в борьбе нет срединного места, а есть резко размежеванные фронты. Через несколько дней в руках у меня было оружие и я встал в строй Октябрьской революции. В 1919 г. летом был красноармейцем пешей разведки в 252 полку 21-й дивизии. Под гор. Оса нам пришлось переправиться через Каму и обеспечивать переправу полка. Паром затонул, и мы оказались на день отрезанными рекой от полка. Нас было 60 человек, вооруженных винтовками. Белые это заметили и захотели нас сбросить в реку или взять в плен. Отступать было некуда, да об этом, а тем более о сдаче, никто не помышлял. Целый день мы отбивали атаки белых. Мы знали, что за рекой находятся 1500 львов, из которых каждый считал, что он прикладом своей винтовки может разбить устои старого мира. Мы знали, что за ними многомиллионный народ, которым руководят великие полководцы Ленин и Сталин. Наша моральная сила не определялась количеством винтовок. Это стало еще более ясным, когда через несколько дней в Кунгуре нам сдался в плен в полном составе колчаковский учебный батальон, с пулеметами наступавший на нас под Осой. Мы взяли в плен 700 чел.

В октябре 1919 г. мы от Колпина наносили контрудар и отбрасывали оголтелую свору Юденича от Петрограда. Бойцы с львиными сердцами были те же самые, только их было гораздо больше. Для нас не возникало никаких сомнений в том, что Петрограда мы не отдадим. Мы чувствовали за собой важнейший опорный пункт революции, волю великих полководцев Ленина и Сталина. Мы не сделали ни одного шага назад. Около двух недель продолжались упорные бои, а через пару месяцев мы принимали тысячи людей, покидавших разбитого вдребезги Юденича.

До весны 1922 г. я был в огне Гражданской войны, когда закалялось мужество, входила в кровь преданность делу Ленина—Сталина. В 1925—1926 гг. на моих глазах происходила беспримерная борьба Сталина на 14-м съезде ВКП(б) с вражескими группировками. Сталин вошел в мое сердце, как великий вождь партии и советского народа. В 1932 г. осенью Сталин отечески беседовал с участниками пленума Реввоенсовета СССР. Навсегда вошли в мое сознание его советы и требования по работе в Красной Армии. В тюрьмах и лагерях мне много приходилось слышать «исповедей» и рассказов разных людей о своем прошлом (бывали и «прогнозы» на будущее). Один человек поведал мне о том, что он возглавлял в 1919—1920 гг. петлюровскую банду в дивизии Тютюнника. С этой бандой мне приходилось сталкиваться. Он едва унес ноги в конце 1920 г. в Польшу. Из Варшавы перекочевал в Прагу, где за пять лет окончил три факультета юридических и экономических наук. Потом рассказывал о трудностях, которые он преодолевал, наживая первый миллион, и о том, как легко пошло дело с наживой следующих миллионов. Он, основываясь на своих «факультетах», надеется, что откроется для него выход из лагеря и что миллионы или возвратятся или будут нажиты вновь. Я ненавижу его прошлое и не завидую его будущему. Я знаю обреченность его класса и его самого. Я был неизмеримо богаче его не только тогда, когда был на полном обеспечении советского государства как военнослужащий, но и тогда, когда работал в тайге, как заключенный, имея хлеб лишь на завтрак, потому что я был обладателем бесценных идей, по которым происходит устройство жизни сотен миллионов людей. Я знал мощное оружие, в результате применения которого рушится старый мир с его рабством, угнетением, людоедскими «теориями», ложью, войнами, миллиардами и т.д. Я рад видеть таких старых «знакомых» в беспомощном состоянии. Немало вокруг меня бывших военнослужащих Красной Армии, поднявших руки перед немецкими фашистами, подбиравших после них окурки и в меру своей угодливости и продажности служивших германскому фашизму. Они обижены на Родину, что она их плохо встретила. Я не искал среди них людей, осознавших свои преступления и заслужен-ность вынесенного им наказания. Они, как и многие другие, постоянно мне напоминают о том, что существует еще мир, где все продается и все покупается — до человеческого мяса и человеческой души включительно.

Я потерял многое: партию, армию, доверие, свободу, семью. Я не потерял преданности великому делу Ленина-Сталина, любви к Родине. Я не потерял того, что живет в моем сердце и погаснет лишь тогда, когда сердце перестанет биться. Это мое богатство и мое оружие, которое ничто и никто не в состоянии у меня отнять. В смрадной обстановке своего заключения, среди живых трупов, на свалке человеческих отбросов, я берегу его чистоту и живу уверенностью, что мое оружие еще принесет пользу советскому государству. Пребывание в тюрьме и лагерях не бесполезно для меня.

Я узнал настоящую цену тому, что потерял. Я распростился с избытком доверия к людям и научился распознавать врагов под разными масками. Их оказалось больше по сравнению с моими прежними представлениями, и оказались они опаснее. Я видел их (и вижу множество) в природной наготе и в «разобранном виде». Мне кажется, что ничего не осталось от того благодушия, излишнего доверия к людям, которые этого не заслуживали, и от того малодушия, которое я проявил в 1937-1938 гг.

Стремлюсь ли я к свободе? Может быть, этим стремлением диктуются мои ходатайства, может быть, ее я добиваюсь для того, чтобы воспользоваться всякими личными благами, а может быть, для осуществления других, более скверных намерений? Естественно, я стремлюсь к свободе, но для меня не трудно отказаться от всяких личных благ. Жизнь хорошо меня к этому подготовила. Но я не могу отказаться от стремления приносить пользу Советской власти. Я хочу использовать свой опыт работы в лагерях и пребывания в тюрьмах. Я прошу разрешить мне разработать и внести на рассмотрение ГУЛАГа предложения, реализация которых, по моему убеждению (и подсчетам), может дать государству немалую выгоду в использовании рабочей силы заключенных и немалое количество дополнительной продукции. Если на воле борются за экономию каждого рубля и за увеличение килограммов продукции, то почему в системе ГУЛАГа нет рассмотреть предложения, принятие которых может дать продукции на миллионы рублей. Я хочу также внести некоторые предложения особого порядка на усмотрение МГБ, основанные на опыте продолжительных наблюдений.

На месте своего пребывания я не могу этого сделать. Я мог бы это сделать в одиночной камере любой московской тюрьмы.

Что я потерял в период Великой Октябрьской революции? Я ничего не потерял. У меня и моих родителей не было ни привилегированного положения, ни нетрудовых доходов, ни каких-либо заманчивых перспектив. С 1911 г. отец был конторщиком на железной дороге, жил с семьей шесть человек на 35 рублей жалованья в Москве, ютился в одной комнате железнодорожного дома на Ольховской улице. Я работал с 15 лет (с 1913 г.) и учился на свой заработок. Что такое труд и недоедание, я знал до 1917 г. Я не «примазался» к большевикам, я с винтовкой пошел в огонь войны. Всю свою жизнь не искал теплых безопасных мест и не возбуждал личных вопросов. И сейчас, когда я пишу эти строки, я ощущаю неловкость оттого, что часто мне приходится употреблять это проклятое «я». Потерял я то, о чем не сожалею — ветхий хлам ложных взглядов на жизнь, приобретенный в гимназии. Приобрел я многое, пойдя с большевиками в 1917 г. Самое главное то, что стоит дороже всех богатств буржуазного мира. Сейчас я лишен всего, в том числе и возможности приносить пользу Советской власти. В этой пустоте, среди копошащихся червей, я с особенной отчетливостью и силой сознаю и ощущаю в своем сердце любовь к Сталину, то, что составляет мое единственное бесценное богатство. Сталин — это сотни миллионов людей, строящих коммунистическое общество в СССР и освободившихся от капиталистического рабства в демократических государствах. Сталин — это мирный корейский народ, проявляющий беспримерный героизм в борьбе с американскими стервятниками. Сталин — это сотни миллионов тружеников мира, борющихся с поджигателями войны и готовящихся вступить в борьбу с ними за свое освобождение. Сталин — это беспощадная борьба с врагами народа всех мастей. Сталин — это горячая любовь к сотням миллионов тружеников нашей земли. Сталин — великий полководец в грандиозной битве и великий зодчий, строящий новое коммунистическое общество. Враги боятся его и боятся говорить о своей ненависти к нему.

В 1941 г. Военная коллегия Верховного суда СССР выносила свой приговор на одном процессе четверым: бывшему заместителю командующего ОКДВА Покусу Я.З., бывшему начальнику инженеров ОКДВА Галвину И.А., бывшему начальнику политуправления ОКДВА Кропачеву И.И. и четвертому — мне. Первые двое (Покус и Галвин) умерли в лагере, Кропачев в 1948 г. закончил срок своего заключения в лагере и убыл (не знаю куда). Я его знал с 1925 г., последний раз видел в 1947 г. Я хотел бы увидеть его еще раз для того, чтобы напомнить ему, с какой грязной душой и чудовищными мыслями он заканчивал свой срок заключения и готовился выйти на свободу. Я не стремился к редакционной отделке своих ходатайств, заботясь лишь об одном, чтобы они были искренны и правдивы. Я сам замечаю, что в некоторых высказываниях личная горечь выражена слишком несдержанно. Я не исправляю этих мест потому, что... и такие горькие выражения характеризуют человека, прошедшего горький жизненный путь.

В. К. Васенцович

16 мая 1951 года»^[126].

Владислав Константинович Васенцович вышел из лагеря на свободу в мае 1954 г. На свободу относительную — он еще два года находился в Зубово-Полянском доме инвалидов. Последние годы жизни проживал в Москве, где и скончался в ноябре 1961 г.

Одним из деятелей советской кинематографии и военной печати в 20-е и 30-е гг. являлся бригадный комиссар Король Михаил Давыдович. Но он занимался не только кино и печатью, но и периодически ездил за границу, выполняя специальные задания Разведывательного управления РККА (в Польшу, Соединенные Штаты Америки). Кровавая жатва 1937—1938 гг. М.Д. Короля не задела, обошла стороной по чистой случайности, оставив его до поры до времени на свободе. Но все хорошее когда-нибудь кончается, и за ним пришли в 1944 г.

В ГЕНЕРАЛЬНУЮ ПРОКУРАТУРУ СССР

от Короля Михаила Давыдовича, проживающего по адресу:

Москва, 4-я Тверская-Ямская ул., дом 33/10

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я два раза был арестован подвергался пытке на допросах. До сих пор я не жаловался потому, что мешали тяжелые сердечные приступы (я перенес инфаркты), но считаю, что этот вопрос — не лично мое дело. Поэтому собрал последние силы и пишу Вам.

Первый раз я был арестован в Москве органами МГБ в августе 1944 г. Я был обвинен в том, что участвовал в контрреволюционной организации Я.Б. Гамарника.

При допросах меня пытал майор Рублев. Он избивал меня специальной резиновой палкой, морил холодом, а самое страшное средство в руках этого палача была бессонница. Проверьте записи в проходной, когда меня возили на допрос к Рублеву, когда уводили, и Вы убедитесь, что я шесть дней и ночей не спал ни минуты.

В результате я заболел и был положен в больницу Лефортовской тюрьмы. Крики пытаемых слышались в течение ночи в камерах следователей в Лефортовской тюрьме.

Рублев не был моим следователем, а только — специалистом по пыткам.

В результате этих допросов и мошенничества ОСО приговорило меня к пяти годам ИТЛ.

Я отбыл срок и в августе 1949 г. направлен в ссылку в Северо-Казахстанскую область, Ленинского района, в село Яв-ленка.

В 1950 г. я вновь был арестован. На этот раз по обвинению в групповой антисоветской агитации, и был приговорен к 10 годам заключения в спецлагере, из которого освобожден по реабилитации только в 1956 г.

Новое дело было грубо и неграмотно составлено из показаний лжесвидетелей и провокаторов МГБ. Главную роль в этой грязной истории играл не следователь, а прокурор Северо-Казахстанской области Жигалов. Его пытка была горше пытки Рублева. Она меня довела до гипертонии, грудной жабы, инфаркта и других болезней.

Он (Жигалов) отличался наглостью, цинизмом и садизмом. Приведу несколько примеров:

Свидетель, который дал показания против меня, — бывший лейтенант латвийской армии, фашист, доброволец гитлеровской армии — Пакулис.

Когда я попросил дать очную ставку с ним, Жигалов издевательски ответил, что не знает, где он проживает. На мою просьбу указать в протоколе, что он фашист, гитлеровец, Жигалов ответил мне руганью и угрозами, а в конце концов дал дополнительную бумажку, в которой было написано, что он (Пакулис) служил в «германской армии», избежав слов «доброволец» и «фашист».

Два лжесвидетеля — Покотилов и Мальцев — показали, что они случайно зашли в столовую сельпо и услыхали антисоветский разговор, который вели я, мой соквартирант Си-ницкий и портной, фамилию которого они «забыли». На мое указание, что в селе Явленка всего четыре портных и портного легко установить, если предъявить лжесвидетелям всех четырех портных, прокурор Жигалов ответил, что он не может установить личность портного потому, что мы не указываем его фамилию.

Покотилов и Мальцев показали, что их вызывали в МГБ через три дня после того, как они были в столовой. На мой вопрос, откуда знали в МГБ, что мы были в столовой, Покотилов замялся и не знал, что ответить.

Тогда выступил Жигалов и попросил суд запретить мне задавать вопросы, раскрывающие «методы работы» органов МГБ.

Я написал в Верховный суд Казахской ССР, что свидетелей никогда в глаза не видел (это Жигалов, опять же Жигалов на заседании Верховного суда поддержал это обвинение). Суд вынес решение: так как я не указал, что у меня плохие отношения со свидетелями, то приговор суда считать правильным.

Я указал, что в глаза никогда не видел свидетелей, а Верховный суд Казахской ССР с помощью Жигалова ответил, что у мня плохие отношения со свидетелями!

Но самое страшное преступление совершил Жигалов позже! Это довело меня до сердечных болезней!

17 октября 1954 г. Главная военная прокуратура сообщила моей дочери за № бв 40452—44 следующее:

«Дело по обвинению Короля Михаила Давыдовича пересмотрено, наказание ему снижено до пяти лет лишения свободы в ИТЛ. В соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР от 4/3—54 г. об амнистии Король МД. подлежит освобождению со снятием с него судимости».

Что сделал Жигалов?

Он состряпал свое постановление, в котором с меня снят п. 11—1, а срок заключения оставлен прежним.

Верховный суд Казахской ССР утвердил жигаловское постановление, игнорируя постановление Генеральной прокуратуры, и я просидел больной до 1956 года, когда был освобожден по реабилитации.

Целью Жигалова было умертвить меня. Он боялся, что, если я выйду на волю, то разоблачу его, и поэтому старался меня уничтожить.

Не хочется верить, что Жигалов, который был верным ставленником Берии и его подлой группы, до сих пор является членом партии. На его совести много подлых убийств.

Прошу вызвать меня для дачи показаний.

Справки:

Двумя постановлениями Верховного суда СССР от 15 декабря 1955 г. за № 02/6205 и от 1 февраля 1956 г. за № 02/6205-Е-55 я реабилитирован и освобожден из заключения.

По постановлению партколлегии при МК КПСС я восстановлен в партии (партбилет № 07303650).

Я восстановлен в воинском звании бригадного комиссара (письмо Главного управления кадров Министерства обороны от 16 августа 1956 г. за № ГУК/4/63133).

Я — персональный пенсионер (пенсионная книжка № 53929).

М. Король

9 сентября 1959 года»^[127].

А через три месяца (в декабре 1959 г.) М.Д. Король скончался. В некрологе («Красная Звезда» от 10 декабря 1959 г.), подписанном группой товарищей отмечалось, что с 1922 г. Михаил Давыдович работал в Политуправлении РККА. С началом издания «Красной Звезды» он стал в редакции заведующим отделом и являлся одновременно редактором журнала «Военный крокодил». Позднее партия направила Михаила Давыдовича на работу в кинематографию в качестве заместителя председателя правления Совкино. Он приложил много сил для выпуска фильмов, повествующих о Гражданской войне, о героизме, проявленном в ней нашим народом. В частности, он принял участие в создании такого шедевра советской кинематографии, как «Чапаев».

Значительный интерес представляют письма М.Д. Короля дочерям и жене, а также его дневники, написанные в дни заключения.

Из письма дочери Брониславе от 1 февраля 1955 г.: «...Из копии моего заявления, которое рассматривалось в Верховном суде Казахской ССР, я называл вещи своими именами, т.е. говорил, что все дело — неумная смесь лжи и прямой провокации. Я это доказывал весьма убедительными доводами. Ко мне хорошо относились и следователь, и начальник управления Северо-Казахстанского МГБ — полковник, и областной суд, и все же...

На суде я разоблачал свидетелей, произнес четыре речи, а пятая речь — последнее слово подсудимого, — и за каждую речь получил по два года, а в общей сложности — десять лет. Это — гонорар за мои ораторские способности. Странно, почему все так напустились на меня? Что же, все сговорились против меня? Я один — паинька, а все плохие? Нет, дело в том, что здесь не инициатива местных работников, а циркуляр Берии и Абакумова. Это они, миляги, начали проверять лояльность потенциальных врагов. Как же обойти меня? Вся тюрьма была забита такими повторниками, как я. Да, конечно, я — враг таких господ, я враг страшной системы, когда разложившиеся подонки издевались над правосудием, советской конституцией и советской родиной, но они — почтенные владельцы дворцов и гаремов — считали таких-то «врагов» врагами народа и страны. Это они себя считали народом и страной!

Партия и правительство разгромили эту шайку, но не уничтожили ее. Легковерно думать, что можно одним ударом уничтожить это. Заметьте, что Казахстанский суд тоже снизил мне наказание. Я им ясно написал в 1950 г., что все дело — ложь и провокация, а они мне ответили, что в огороде бузина, а в Киеве дядька. Я им писал тогда, что я свидетелей в глаза не видел, а они мне ответили, что приговор правильный потому, что я не сказал на суде, что у меня плохие отношения со свидетелями. Куда метнули! Я не знал и в глаза не видел свидетелей, а они — служители правосудия — ответили мне такой несусветной галиматьей.

В сентябре прошлого года я ясно написал, что все дело — ложь, подлая стряпня, а они делают вид, что не заметили этого, и на всякий случай сбрасывают мне четыре года. Какие добрые! Я бы презирал себя, если бы согласился на милость этих представителей правосудия. Ведь, если то, что я написал, правда, а это легко проверить, тогда я — жертва произвола, тогда я должен быть реабилитирован, а подлецы должны быть наказаны. А если я наврал и оклеветал честных советских людей, то чего-чего, а снижать мне срока не следовало! А они выбрали ту середину, которой можно ввести в заблуждение.

Логики тут нет, а только своеволие людей, которые пока еще имеют кнут в руках и могут им хлестать...

Когда вызвали в суд моего директора Тимофеева, он по простоте своей давал честные показания, по которым выходило, что я не мог быть в столовой для специальной антисоветской беседы с моим соквартирантом. Тогда прокурор заинтересовался моей работой в клубе и получил еще более неутешительные ответы: работал очень хорошо, а во время объезда с труппой по колхозам — еще лучше. Тимофеев привел справку, что из двадцати отзывов колхозов о нашей труппе мое имя на первом месте, как лучшее из лучших. Тут прокурор не выдержал: «Вы кто, коммунист?» — спросил он бедного Тимофеева. — «Да», — виновато ответил несчастный.

— Мы проверим, что Вы за коммунист! — сказал прокурор.

И прокурор, не стесняясь ничем, привел справку, ссылаясь на некий авторитет, что враг хорошо работает. Мой директор сразу окосел на оба глаза и потерял дар речи. Он, возможно, пошел бы навстречу прокурору и сказал бы все, что хотелось прокурору, но страх сковал язык бедного директора.

Вообще суд был веселенький!..»^[128]

Из письма жене Агнессе Ивановне (22 сентября 1955 г.): «...У нас столпотворение. Новая администрация, неожиданная и своеобразная, смутила нас и начальство.

Тех, кто воевал с оружием в руках против нас: полицейских, белых, шпионов освобождают, а не воевавших — держат. Эта амнистия, неожиданная и труднообъяснимая, все же большая радость.

Но я не подхожу под нее:

1. Я не воевал против СССР.

2. В гитлеровских формированиях не был.

3. Не был шпионом...»^[129]

Из дневника (4 октября 1955 г.): «...Были указы освобождать тех, кто отсидел две трети срока.

Освобождают по частям... Может, этого освободительного движения хватит до двадцать первого века.

А с актировкой получилось нагляднее: Москва выработала новые инструкции для актировки. Эти инструкции садистские:

— У Вас не хватает одной ноги?

— Да.

— Жаль. Если бы и вторая была ампутирована, мы бы Вас актировали.

Или:

— У Вас мало каверн, вот если бы...

Или:

— У Вас был инсульт, но Вы сейчас поправились, вот если бы Вы были парализованы!..

Это запись — дословная!

Одному западному украинцу — молодому парню, парализованному после «гуманного» допроса в 1946 г., — отказали на том основании, что он уже был, мол, парализован до ареста. Но он поднял голос:

— Ведь меня обвинили, что я партизанил, ходил по лесам. Как же я был паралитиком?..»^[130]

Проблемы реабилитации своего честного имени стояли до последних лет жизни перед каждым бывшим зэком, осужденным по 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР (или аналогичной статье УК другой союзной республики). У них возникала масса вопросов, на которые они хотели получить исчерпывающий ответ. И часто не получали его. Вопросы, вопросы!..

Такие же вопросы мучили уже известного нам комбрига В.И. Микулина, который после освобождения и реабилитации проживал в г. Таруса Калужской области. Приведем выдержки из письма В.И. Микулина от 17 марта 1955 г. военному прокурору Главной военной прокуратуры, занимавшемуся делом по его реабилитации. В письме идет речь об абсурдности предъявленных ему обвинений. В нем упоминаются показания арестованного комкора И.Д. Косогова, занимавшего до ареста 26 мая 1937 г. должности помощника инспектора кавалерии РККА, затем командира 4-го кавалерийского корпуса. Военной коллегией Верховного суда СССР И.Д.Косогов 1 августа 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 18 апреля 1956 г. реабилитирован. А также упоминаются показания комкора М.А. Баторского, до ареста 17 июля 1937 г. занимавшего должность начальника ККУКС РККА (1929—1936 гг.), а затем помощника начальника кафедры тактики высших соединений Академии Генерального штаба РККА (по вопросам конницы). Военной коллегией Верховного суда СССР 7 февраля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 8 февраля 1938 г. Определением Военной коллегии от 24 августа 1957 г. реабилитирован.

«...Попутно вспоминаются и всякие другие показания из моего дела... Так, например, до сего времени не могу без смеха вспоминать о том, как я, по заявлению не то того же Косогова, не то Баторского (за давностью не могу вспомнить точно), собирался формировать казачью конную рать в Азово-Черноморском крае для свержения там с ее помощью Советской власти. Формирование это, по заявлению «свидетеля», мыслилось на базе использования материальной части и оружия кружков конного спорта Осоавиахима; лошади должны были быть захвачены у военных конных заводов, которых было много на территории Азово-Черно-морья. Получалось очень гладко и правдоподобно. Но при этом были забыты некоторые существенные «мелочи»: за счет всех кружков Осоавиахима, вместе взятых, можно было бы собрать в лучшем случае каких-нибудь 100—150 старых седел, притом кавалерийского образца, на которые ни один казак никогда бы не сел, так как они не умеют ездить на таких седлах. В части оружия у кружков имелось лишь некоторое количество старых шашек для рубки лозы, винтовок не было вовсе. Что же касается лошадей, то на конных заводах содержались в основном лишь табуны совершенно диких, по существу, животных, которые людей и близко не подпускали, не говоря уже о том, чтобы дать себя оседлать и позволить на себя сесть.

Можно легко представить себе, как выглядела бы казачья «конная рать», сформированная на такой базе, и какие у нее могли быть шансы «свергнуть Советскую власть». Самое любопытное заключается в том, что вся эта воистину бредовая идея принадлежит «свидетелю»-кавалеристу, который, разумеется, не мог не понимать всю ее абсурдность. Однако идея эта имела у следственных органов того времени выдающийся успех, и мне и по сей день памятна поднятая вокруг нее возня.

Или чего стоят, например, показания мальчишки — брата жены маршала Егорова, некоего Федора Антоновича (фамилию его даже не помню). Я встречал его пару раз, бывая у маршала Егорова, с которым я был близко знаком. Этот юноша был слушателем мореходного училища, что, видимо, придавало специфическую направленность его фантазии: он не придумал ничего умнее, как утверждать, что я, сухопутный вояка-кавалерист, состоял в контрреволюционных связях с американским морским атташе, с которым катался по какому-то неведомому каналу в поисках подходящего места д ля производства диверсии...

Самое любопытное заключается в том, что я, находясь в лагере, получил сведения о том, что этот «свидетель» освобожден — его видели на улице в Москве. Свидетель освободился, но его «показания» остались...

Сколько таких «показаний» можно было бы еще вспомнить!..»^[131]

ДАМОКЛОВ МЕЧ

А о чем писали те командиры РККА, которые хотя и не подверглись аресту, но над которыми после увольнения их из армии по политическому недоверию постоянно висел «дамоклов меч» — угроза этого ареста и следствия? И таких было немало в армии и на флоте, ибо, как правило, после увольнения в запас или отставку по этому пункту 58-й статьи вскоре следовал арест. Конечно, в своих письмах и заявлениях они в первую очередь отвергали всяческие наветы на себя и настойчиво просили вернуть их в строй, в родную армейскую среду. О чем писали эти первые кандидаты в зэки, у которых до неволи оставался один шаг (сегодня на воле, завтра за решеткой)? Покажем это на примере уволенного из РККА в запас командира 1-го тяжелого авиационного корпуса комбрига Скробука Иосифа Васильевича. Письмо на имя Наркома обороны СССР К.Е. Ворошилова, где он описывает свои мытарства, датировано 29 декабря 1938 г.

«Хотя многие лакомы до вздора, но в моих 3-х письмах я Вам излагал не вздор, а некоторые факты из моей служебной деятельности на протяжении 20 лет, которые характеризуют мня не случайным человеком в рядах ВВС РККА и в рядах ВКП(б) с 1918 г. К сожалению, эти мои письма, (письма) живого человека Скробука, до сих пор не удостоились доклада Вашему вниманию на предмет восстановления меня в кадрах ВВВС РККА, а следовательно, клеветники моего позорного увольнения из ВВС с последующим уже 6 месячным позорным пребыванием без работы, безнаказанно торжествуют легкую свою победу. Как ни странно, но это теперь факт, что разоблаченные враги меня били в прошлом под грифом «секретно», теперь этим же методом продолжают незаслуженно бить меня перестраховщики с помощью клеветников.

Все это вынуждает меня 4-м письмом обратиться к Вам, Климент Ефремович, с просьбой положить конец этому, по меньшей мере, вопиющему моральному и материальному издевательству.

Протестуя против действующей, но до сих пор мне неизвестной клеветы, я не имею права даже думать, чтобы мне верили на слово, поэтому я излагал и буду излагать то, что соответствует действительности.

1. Так, например:

а) в 1931 г. бывший нач(альник) ВВС Белорусского военного округа (В.А.) Кушаков за мое решительное сопротивление его авантюристическим требованиям летать без соответствующих приборов в облаках и темной ночью, что вело к авариям и гибели личного состава, пытался отстранить меня от должности командира 2-й авиабригады. По устному приказу я отказался сдавать бригаду помполиту бригады, ныне арестованному врагу Краузе, письменного же приказа не последовало. Но с прибытием в БВО Уборевича, Кушаков не без согласия Алксниса в конце 1931 г. добился моего перевода в Москву командиром авиабригады НИИ ВВС;

б) дабы устроить своего любимчика Залевского командиром бригады НИИ, Алкснис через восемь месяцев моего командования авиабригадой НИИ переводит меня во 2-ю школу летчиков. Обещанную учебу в 1931 г. получил (только) в декабре 1933 г. благодаря личной настойчивости;

в) враги из отдела кадров ВВС, в частности Гайдукевич, после окончания мной академии им. Фрунзе в 1935 г., не давали мне работать в продолжение около 3-х месяцев;

г) в 1936 г., после одного или двухмесячного командования 1 -м авиакорпусом, компания врагов: Березкин, Озол, Лившиц и Тантлевский атаковали меня за то, что я своим конкретным руководством и контролем заставлял Тантлевского немедленно устранять обнаруженные в 23-й авиабригаде вопиющие безобразия. Эта компания врагов пыталась мои законные деловые командирские требования свести к личным ненормальным взаимоотношениям и к «опеке», а Березкин прямо угрожал мне снятием меня с должности командира и военкома 1-го авиакорпуса. В ответ этой компании я тогда заявил, что свои обязанности знаю и не буду терпеть безобразий в бригаде, входящей в состав корпуса, а меня назначил, и если будет необходимо, то и снимет товарищ Народный комиссар обороны;

д) в конце 1936 г., оценивая 10-месячную неудовлетворительную работу Тантлевского, недооценивавшего роли политаппарата бригады, о чем я неоднократно докладывал командованию АОН, но, несмотря на это, мне с большим трудом удалось добиться увольнения его из 23-й авиабригады с предупреждением о неполном служебном соответствии в аттестационном порядке.

Хрипин и Гринберг этот перевод пытались расценивать как поддержку лично меня, а с арестом Тантлевского, как врага, они охотно приписывали себе геройство бдительности.

2. а) Враги из АОН распространяли непартийное отношение и недоверие ко мне, ибо не случайно заявление бывшего секретаря БПК Сарепина на партактиве 23-й авиабригады: «Скробуком занимаемся давно, надо поставить о нем вопрос» (чье задание?), для чего он давал соответствующие задания партийцам писать на меня заявления. Не случайно выступление в 1937 г. Сурина, этого разоблаченного врага, за мой нажим, за дисциплину в 1932 г. в Борисоглебской школе летчиков.

Не случайно, что мне ни по одной иностранной экскурсии в подчиненную мне 23-ю авиабригаду не давалось никаких указаний, а следовательно, к моему удовольствию, я не присутствовал в обществе этих официальных шпионов. Одновременно такое игнорирование командования корпуса со стороны врагов из АОН создавало недоверие ко мне людей;

б) враги в начале 1937 г. подбирали командиром 1-го авиакорпуса врага Карелина, о чем он сам говорил полковнику Смирнову.

Турчанович, бывший начальник снабжения и вооружения 23-й авиабригады, в присутствии парторга Ищенко говорил о расстреле в начале войны вверенного мне корабля.

Гринберг в присутствии начальника связи корпуса осенью 1937 г. клеветал Алкснису о том, что «Скробук жить не дает, опять разбил самолет». Оставленный ящик с материалом на аэродроме Монино, якобы для ремонта летной полосы, случайно не окончился для меня гробом при посадке в сумерки на самолете Р-5 после возвращения из г. Орла.

3. В сентябре 1937 г. меня послали расследовать причину катастрофы ТБ-3, но, несмотря на мой запрос о необходимости вылететь комиссии на место катастрофы, куда летали мои подчиненные, бывший начальник ГУПВО НКВД Кручинкин не без согласия Хрипина, Гринберга, Алксниса дипломатично ответил отказом. В то же время Крафт на месте пытался меня провоцировать, говоря: «Лететь нужно, летите под мою личную ответственность».

На мой вопрос уже в Москве, почему не последовало разрешение на полет, мне эта компания врагов ответила: «Большим начальникам там быть опасно». Это ложь.

4. В октябре 1937 г., после прибытия из командировки, ко мне зашел уполномоченный особого отдела 23-й авиабригады

Колпашников с требованием, чтобы я написал ему все, что я знаю о сов(ершено) секретной командировке, из которой я прибыл. Зная, как хранить государственную тайну, я вынужден был ответить, что те, кому положено, об этом знают, а если Вашему начальству это надо, то пусть оно заслушает меня или затребует установленным порядком интересующие его данные. Одновременно, не разглашая секретности, я поднял вопрос и предложил на основе личного опыта изменить неудовлетворительную систему упаковки моторов для перевозки их вне железных дорог.

5. а) Характерно, что после ареста бывшего начальника вооружения и снабжения 23-й авиабригады Турчановича тот же уполномоченный особого отдела Колпашников допрашивал меня по делу Турчановича в качестве свидетеля. Мне странно было быть в роли свидетеля, ибо те недочеты, которые я обнаруживал (а видел я их больше, чем его непосредственньЙі начальник — полковник Смирнов), буквально заставляли Смирнова, Турчановича и других командировать руководителей немедленно устранять их с последующей проверкой исполнения.

б) В 1937 г. заставил полковника Смирнова изменить его хвалебную на действительную аттестацию Турчановича с предупреждением о неполном его служебном соответствии. Правда, эта аттестация по распоряжению врид начальника политотдела Зинченко или Никулина была преждевременно объявлена Турчановичу, что вооружило его для жалобы, поданной в Управление ВВС.

в) Особый отдел 23-й авиабригады на деле и по моей информации знал, как мне приходилось бороться за постоянную боеготовность и боеспособность, в частности и 23-й авиабригады, используя для этого все силы и средства бригад и корпуса, как-то: восстановление автотранспорта; ремонт самолетов и моторов; восстановление боеготовности 45-й авиаэскадрильи (Бибиков), в которой в октябре оказалось только 138 часов моторесурсов; приведения к бою оружия НЗ; ликвидация, по существу, подготовленного пожара в ангаре склада перед праздником 1 Мая 1937 г. (все авто(машины) НЗ полные горючего с открытыми пробками, между деревянными ящиками пропитанные маслом и бензином тряпки, у входа сухие стружки, смешанные с пропитанной горючим ветошью). Я вытащил туда весь руководящий начсостав 23-й авиабригады, где на месте показал, как ликвидировать свою слепоту и огнеопасное положение.

г) Всестороннее наблюдение и вмешательство имело целью помочь командованию, а там, где надо, заставить его. Так, например, мое своевременное вмешательство о доливке горючего в корабли, по существу, спасло 23-ю авиабригаду от тяжелых последствий после ночного полета Тула—Киев— Тула, ибо в Туле из-за тумана нельзя было садиться и пришлось лететь на посадку в Воронеж.

Несмотря на такой благоприятный выход бригады из тяжелого положения за счет долитого горючего, это, к моему удивлению, не помешало полковнику Смирнову, не сказав мне ни слова, за это вмешательство жаловаться на меня Хри-пину и Гринбергу.

После этой явно нелепой жалобы я спросил полковника Смирнова, почему он забыл, что мы оба члены партии и можем обходиться без жалоб. На это Смирнов ответил, что «так лучше». Если Смирнову было лучше не доливать горючего и летать с безрассудным, ничем не вызываемым и не оправданным риском для людей и машин, то, по-моему, было лучше долить горючего и этим увеличить гарантию спокойной, уверенной работы летного состава, а следовательно, увеличить гарантию успеха бригады, тем более в неустойчивой погоде осенью, особенно ночью.

д) Летом 1937 г. Алкснис на Монинском аэродроме незаслуженно унижал боеспособность 23-й авиабригады, что могло внушать неверие в наши силы у присутствующего начсостава. На это я доложил, что личный состава работает много, но в работе есть недочеты, которые устраняем и будем устранять. Однако, несмотря на это, мы всегда готовы и когда будет надо, крепко двинем фашистам. Конечно, я этим честным, открытым заявлением закрыл незаслуженно оскорбляемый, молчавший начсостав и принял унижение (ведь говорил заместитель Наркома!) на себя.

е) В конце лета 1937 г. на совещании начсостава 23-й авиабригады, когда во время разбора аварии командира 45-й авиаэскадрильи Бибикова, Хрипин и Гринберг смазывали вопрос о воспитании инициативы начсостава и незаслуженно грязнили корпусное звено, я репликой Гринбергу сказал, что «Ваши установки противоречат установкам Народного комиссара обороны». На это Хрипин разразился угрозами, заявив, что «наши пути расходятся». Я тоже репликой ответил: «Возможно».

6. Политическое недоверие было инспирировано из АОН в мое отсутствие в Монинском гарнизоне (был в секретной командировке).

Главную работу по политическому ошельмованию меня выполняли некоторые работники политотдела 23-й авиабригады: Сережин, Мательский, Выволокин, а также некоторые информаторы особого отдела 23-й авиабригады, которые клеветническими и демагогическими выступлениями ввели в заблуждение актив, которым, по существу, никто не руководил. Открыто политическим клеветникам не удалось меня ошельмовать, ибо партийная конференция 23-й авиабригады отменила политическое недоверие, вынесенное партийным активом, как не соответствующее действительности. Несмотря на полную реабилитацию, отдельные клеветники вроде Сережина продолжали твердить и врать не за двух, как говорил Пушкин, а за целый коллектив. Против этой дикой антипартийной травли, продолжавшейся уже без прежнего шума «бей начальство!» и после партконференции, видимо, не возражали новые руководители АОН, ибо это соответствовало их эгоистическим интересам и предвзятому решению меня, так называемого «авиационного старика», скорей сдать в архив, т.е. из АОН перевести в распоряжение.

7. Из этого ясно видно, как враги и их подручные старались вйеми способами опорочить меня в открытой атаке, но эти атаки, основанные на сплошной лжи и клевете, постоянно разбивались о факты моей партийной стойкости и беззаветной преданности делу нашей великой партии Ленина-Сталина, великому Сталину и о факты знания и любви к порученному служебному делу.

Из этого также для меня ясно, что, не достигнув цели в открытой атаке, эта компания подручных врагов перешла к более сильной атаке, скрытой от партийного и общественного мнения грифом «секретно», чем, естественно, было обеспечено соответствующее мнение настороженности ко мне, а следовательно, достигнута легкость перевода меня в распоряжение с последующим увольнением из ВВС РККА.

8. Подходя абстрактно к рассмотрению перевода в распоряжение и увольнение меня из ВВС, можно сказать, что в этом нет ничего ненормального или противозаконного.

Все выполнено в пределах закона, регулирующего жизнь и деятельность всякого командира, но рассуждать отвлеченно — значит ошибаться даже в тех случаях, когда исходишь из совершенно правильного принципа.

Имея в виду, что истина всегда конкретна, я настойчиво добивался сообщения мне причин перевода в распоряжение, увольнения и шестимесячной позорной безработицы от руководства АОН и руководства ВВС РККА, на что я получил нижеследующие ответы.

А) По поводу перевода меня в распоряжение:

Командующий АОН комдив Хользунов 15 февраля 1938 г. ответил, что я пойду на укрепление Гражданского воздушного флота, а когда я ему доложил, что в его же предписании указано только о переводе меня в распоряжение, он ответил: «Таково решение Наркома».

Бывший член Военного совета АОН дивизионный комиссар Гальцев сказал, что командиры корпусов плохо работали и они об этом доложили Наркому. Работая совместно не более полутора месяцев, я просил его уточнить, в чем выразилась конкретно моя лично плохая работа. Я получил ответ — таково решение Наркома с добавлением, что на меня ничего компрометирующего нет.

Бывший начальник политуправления АОН тов. Степанов сказал, что на меня ничего компрометирующего члена ВКП(б) нет, поэтому он не знает причин перевода в распоряжение.

Бывший начальник отдела кадров ВВС Поляев ответил: «Чего ты беспокоишься, тебя ведь не демобилизовали, а перевели в распоряжение. Я только оформлял этот перевод и больше ничего не знаю».

Начальник ВВС РККА тов. Локтионов ответил, что это проделали аоновцы без него непосредственным докладом Наркому обороны и добавил: «Тебе, старому опытному командиру, беспокоиться нечего, скоро получишь соответствующее назначение».

Член Военного совета ВВС тов. Овчинкин сказал: «Скробук, ты не волнуйся, получишь скоро назначение, и тогда будет пересмотрен вопрос о твоем воинском звании. Я ведь был полковым комиссаром, а теперь дивизионный (комиссар)».

9. Эти абстрактные дипломатические «ответы», по существу, не отвечали на мой вопрос о причине снятия, а посему и не могли меня удовлетворить, ибо я думал и работал конкретно, поэтому убежден, что за срок менее полтора месяца совместной работы нельзя составить объективную оценку на командира корпуса, которого изгоняли из АОН не в интересах большевистского дела, а из каких-то ложных, предвзятых побуждений.

Это, видимо, чувствовали и понимали и сами руководители АОН и ВВС, потому что не решались прямо, честно, открыто сказать мне о причинах перевода в распоряжение и о готовящемся увольнении меня из ВВС РККА.

Из этого видно, что у людей, которые хотели и добились моего увольнения из ВВС, и грана не имелось сталинского и ворошиловского отношения к живому человеку — Скробуку. В самом деле, если были реальными данные на снятие или увольнение, то почему же в служебном или партийном порядке не заслушано мое устное или письменное объяснение по имеющимся данным; после чего, учтя все реальное — за и против — решать вопрос с индивидуальным подходом, как учит великий Сталин, об увольнении — предании суду или настоящей реабилитации от клеветы. К сожалению, наделе была одна тенденция скорей выбросить меня из ВВС, как лишнего, чужого человека (член ВКП(б)) без сообщения причин, тем самым прикрывая клеветников, а меня лишая возможности конкретно бороться за большевистскую справедливость.

Б) По поводу увольнения из ВВС на мои вопросы получил нижеследующие ответы:

На мой вопрос, почему я уволен, мне ответили командарм тов. Локтионов и член Военного совета тов. Овчинкин, а также начальник отдела кадров ВВС комбриг тов. Котов: «Для накопления кадров запаса». Я это рассматриваю в условиях ВВС как ликвидацию их.

Начальник отдела кадров ВВС комбриг тов. Котов сказал «В отделе материала на увольнение Вас из ВВС нет» и, держа в руках мое личное дело с документами о прохождении службы за 20 лет, добавил: «По этому делу любой командующий с удовольствием взял бы Вас командующим ВВС, но обратно не пытайтесь восстанавливаться, из этого ничего не выйдет, устраивайтесь на работу».

Начальник ВВС командарм тов. Локтионов месяца 3—4 тому назад ответил: «В связи с врагами мы перестраховались. Если можете терпеть, через шесть месяцев приму обратно на службу». На это я доложил, что я здоров и не нуждаюсь в таком длительном карантине, я хочу работать, на это был ответ: «Можешь ждать — жди».

Член Военного совета тов. Овчинкин на мое обращение об увольнении меня, члена ВКП(б), по пункту «б», ответил: «Пункты определяет Нарком». Когда я доложил, что не Нарком, а ВВС и что «Вы никогда не сделаете из меня врага, он сказал: «Врагам пункт «б» не даем». На мое заявление, что я таким увольнением опозорен, и на просьбу помочь мне устроиться на работу ответил: «Не маленький, устраивайся сам». На мой вопрос, за что уволен 4 октября 1938 г., ответил: «Мы обновляем кадры, ты был на руководящей работе, потому уволен».

10. Из этого нетрудно понять то, что когда из-за многочисленных гробов и пустого желудка охотников летать и служить в ВВС было мало, тогда мне служить было можно, а когда страна победившего социализма предоставила своей любимой сталинской и ворошиловской авиации технику, исключающую гробы, и великолепные материальные условия для творческой работы личного состава, когда, к нашей радости, вся молодежь мечтает о полетах, то мне, выросшему в ВВС физически, политически, в военном отношении, члену ВКП(б), почему-то служить нельзя?

Выходит как будто так, что Скробука не коснулся диалектический процесс развития на протяжении всего периода строительства социализма. Выходит, что он не человек сталинской эпохи, а окаменелый в своей неподвижности предмет.

Так всерьез могут рассуждать самые невежественные люди (целого века), ничего не понявшие в большевизме. Я развиваюсь и расту в великом коллективе, в этой великой ленинскосталинской школе научного коммунизма — в ВКП(б). У меня есть не только непорочное прошлое, у меня есть непорочное настоящее, у меня есть, как у большевика и гражданина СССР, прогрессивное революционное будущее. Рано, очень рано хотят сдать меня в архив, а я хочу и крепко готовлюсь, чтобы еще сильней громить врагов партии и советского народа.

11. Проходит уже шестой месяц, однако я не вижу большевистского к себе отношения, не вижу и исправления допущенной перестраховки. Я думаю, что не исправление перестраховки на современном этапе есть антипартийное и антигосударственное дело, поэтому хочу напомнить товарищам из ВВС великие указания Ленина: «Умен не тот, кто не делает ошибок. Таких людей нет и быть не может. Умен тот, кто делает ошибки не очень существенные и кто умеет легко и быстро исправлять их».

12. Я хочу и могу работать, но в действительности шестимесячные мытарства в поисках работы, даже с помощью бумажек из ВВС РККА и Комиссии по устройству демобилизованного начсостава при Мособлисполкоме, оказались безрезультатными, перестраховщики буквально под разными пред логами не дают работать, и это почему-то проходит безнаказанно, как например:

а) 13 сентября 1938 г., после предварительного согласования с руководством ЦАГИ, начальник 11-го отдела 1-го Главного управления НКОП (народного комиссариата оборонной промышленности. — Н. Ч.) направляет меня в ЦАГИ с нижеследующей путевкой: «Согласно Вашего запроса направляем на работу начальника 8-го отдела тов. Скробук И.В.». Посде 72-дневной волокиты с оформлением (за которым по моей просьбе обещал проследить из ЦК ВКП(б) тов. Смирнов), 22 ноября с.г. начальник ЦАГИ тов. Шульженко пишет начальнику отдела кадров 1-го Главного управления НКОП тов. Орлову: «Ввиду того, что на должность начальника 8-го отдела ЦАГИ выдвинул тов. Качанова, прошутов. Скробук направить на другой завод». Орлов признал это безобразием и издевательским отношением ко мне, а на работу на другое место не направил: «У нас везде все переполнено».

б) С путевкой комиссии при Мособлисполкоме прибыл в отдел кадров в НКМП (народный комиссариат местной промышленности. — Н.Ч.) РСФСР, где после соответствующего изучения, получаю от начальника отдела кадров тов. Куликовой путевку в трест теплоизоляции к управляющему тов. Лозовскому, где, также после соответствующего изучения, меня начали оформлять на должность диспетчера, но из наркомата Лозовского поправили, указав ему, что демобилизованным надо давать работу в определенных районах, поэтому Лозовский, в свою очередь, направляет меня в комбинат. Заместитель директора комбината в присутствии парторга сообщил мне, что у них вакансия есть только на 300 руб. и что эта работа меня не устроит ни по объему, ни по содержанию. После этого и моего ей крепкого скандала, Куликова направляет меня в трест снабжения. Руководство треста «просило» тов. Куликову зачислить меня начальником планового отдела и убрать от них не соответствующего начальника планового отдела, на что также Куликова не согласилась.

Так с «благими намерениями» горе-руководители прогоняли меня месяц с лишним, а работать все-таки не дали.

в) На обращение в ГУГВФ (Главное управление Гражданского воздушного флота. — Н.Ч.) начальник отдела кадров ответил: «Командные должности все заняты, а летчиков своих не знаем, куда девать».

г) На обращение в ЦС Осоавиахима тов. Горшенин ответил: «Мы готовим кадры, гражданских на службу не берем. Нам дают военных». А при повторном обращении в ноябре с.г. комбриг Златоцветов (за председателя) через секретаря удостоил ответом: «Если у тов. Скробук нет бумажки-направления, то я не буду с ним разговаривать».

13. Таким образом, самым фактом увольнения меня из ВВС РККА я оказался опозоренным до основания и, по существу, превращен в ненужного, лишнего человека не только для ВВС РККА, но и для социалистической армии труда.

Так незаслуженно и без основания меня опозорили руководители ВВС РККА, которые хотя и признают ошибку перестраховки, но по-большевистски не исправляют ее с тем, что-бы реабилитировать меня перед партийным и общественным мнением, несмотря на то, что я честно, открыто многократно заявлял руководству ВВС, в частности, тов. Локтионову, что никто и никогда, в том числе и продолжительность времени моего позора от увольнения и безработицы, не сделают меня пасынком нашей социалистической родины. И что я буду бороться со всей страстью большевика против превращения в мой позор мою честную, активную, безгранично преданную службу члена ВКП(б) и командира-летчика ВВС РККА великой партии Ленина-Сталина, великим вождям мира Ленину и Сталину, Советскому правительству и великому советскому народу. Говорю так потому, что так служил, служу и хочу служить великому делу Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и никакие личные моральные и материальные опустошительные бури не сломят во мне воли большевика — члена ВКП(б).

Дорогой Климент Ефремович! Обращаясь за Вашей помощью, говорю Вам честно, что люблю авиационное дело и хочу продолжать службу в ВВС РККА под Вашим знаменем, но, как видите, сие ст меня не зависит. Клеветой фактически у меня отнято не только это право, но и право на труд.

Поэтому, ввиду того, что увольнение меня из ВВС РККА не вытекало из деловой и политической необходимости и революционной целесообразности, а по неизвестной мне клевете, прошу Вас, члена Политбюро ЦК ВКП(б) и Наркома обороны, о восстановлении меня в кадрах ВВС РККА с привлечением к ответственности людей, оклеветавших меня.

Комбриг запаса ВВС Скробук.

29.XII.1938 г.»^[132]

В январе 1939 г. приказ об увольнении И.В. Скробука в запас был отменен и он восстановлен в кадрах РККА, получив назначение преподавателем кафедры оперативного искусства Военной академии командно-штурманского состава ВВС РККА. В ноябре 1940 г. назначен начальником Чкаловскою (Оренбургского) военного училища летчиков, которым руководил до мая 1946 г. В 1940 г. ему было присвоено звание генерал-майора авиации. В годы Великой Отечественной войны Иосиф Васильевич неоднократно подавал рапорты об отправке его в действующую армию, но согласия не получил. По своей летной подготовке, организаторским качествам и накопленному опыту он вполне мог успешно командовать авиационным корпусом и воздушной армией, заслуженно стать генерал-полковником авиации, Героем (а то и дважды Героем) Советского Союза.

По содержанию письма И.В. Скробука необходимо сделать некоторые пояснения. В нем упоминаются некоторые фамилии из руководства ВВС РККА, командования АОН.

АОН (армия особого назначения) — авиационная армия резерва Главного командования. Первая АОН сформирована в 1936 г. Накануне Великой Отечественной войны в СССР было три АОН. В 1940 г. управления АОН были расформированы, а их соединения и части вошли в созданную дальнебомбардировочную авиацию Главного командования Красной Армии.

Алкснис Яков Иванович, командарм 2-го ранга, начальник ВВС РККА. Арестован 23 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 28 июля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 29 июля 1938 г. Определением Военной коллегии от 1 февраля 1956 г. реабилитирован.

Хрипин Василий Владимирович, комкор, с 1936 г. командующий АОН (1-й АОН). Арестован 26 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 29 июля 1938 г. по обвинению в шпионаже и участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 14 июля 1956 г. реабилитирован.

Гринберг Исаак Моисеевич, корпусной Комиссар, с апреля 1936 г. — помощник командующего по политической части и начальник политотдела АОН, с мая 1937 г. — военный комиссар 1-й АОН. Арестован 26 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 29 июля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 28 марта 1957 г. реабилитирован.

Локтионов Александр Дмитриевич, командарм 2-го ранга (с 1940 г. — генерал-полковник), с ноября 1937 г. начальник ВВС РККА. В 1940—1941 гг. — командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа. Арестован 19 июня 1941 г. Обвинялся во вредительстве и участии в военном заговоре. Расстрелян без суда по распоряжению Л.П. Берии 28 октября 1941 г. Постановлением Главной военной прокуратуры реабилитирован в октябре 1955 г.

Березкин Марк Федорович, корпусной комиссар, в 1935—1937 гг. — помощник начальника ВВС РККА по политической части. В 1937 г. назначен помощником командующего войсками Северо-Кавказского военного округа по авиации. Арестован 15 декабря 1937 г. Под следствием находился до 15 февраля 1941 г. Обвинялся в участии в военном заговоре. По суду оправдан, освобожден из-под стражи, восстановлен в партии. До декабря 1943 г. работал в Москве директором трикотажной фабрики «Красная Звезда». С декабря 1943 г. на руководящих должностях в системе ГВФ. Последняя должность — начальник Красноярского управления ГВФ. Умер полковник М.Ф. Березкин в мае 1951 г.

Тантлевский Евсей Борисович, комбриг, командир 23-й авиабригады (с января 1935 г.). С декабря 1936 г. — командир 18-й тяжелой авиабригады. Арестован в 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 28 ноября 1937 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Определением Военной коллегии от 20 июня 1957 г. реабилитирован.

Краузе Людвиг Августович, бригадный комиссар. В 1930— 1931 гг. — помощник по политической части командира и начальник политотдела 2-й авиабригады (Белорусский военный округ). С августа 1933 г. — военный комиссар и начальник политотдела 11-й тяжелобомбардировочной авиабригады. С февраля 1937 г. — помощник по политической части командира 1-го тяжелого авиационного корпуса. Арестован 5 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 2 апреля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 30 мая 1956 г. реабилитирован.

Залевский Адам Иосифович, комбриг, командир бригады НИИ ВВС РККА (с декабря 1936 г.). В июле 1938 г. уволен в запас, а в марте 1939 г. восстановлен в кадрах РККА. В 1939—1941 гг. — начальник летно-испытательной станции авиационного завода, начальник отдела и помощник начальника НИИ ВВС РККА. Арестован 18 мая 1941 г. Особым совещанием при НКВД СССР 9 мая 1942 г. по обвинению во вредительстве и принадлежности к контрреволюционной организации приговорен к пяти годам ИТЛ. Умер в заключении 28 сентября 1945 г. Определением Военной коллегии от 17 сентября 1955 г. реабилитирован.

Гайдукевич Леонтий Филиппович, бригадный комиссар, начальник отдела кадров Управления ВВС РККА (с 1934 г.). Арестован 28 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 7 мая 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 21 января 1956 г. реабилитирован.

Хользунов Виктор Степанович, комдив, командующий АОН (с ноября 1937 г.). Погиб в авиакатастрофе в июле 1939 г.

Котов Павел Александрович, комбриг, затем комдив (с 1940 г. — генерал-майор авиации). В 1938 г. занимал должность помощника начальника ВВС РККА по кадрам. В годы Великой Отечественной войны — начальник кафедры оперативно-тактической подготовки Военно-воздушной академии, заместитель начальника Ленинградской военно-инженерной академии имени А.Ф. Можайского. Умер в мае 1966 г.

Горшенин Павел Сидорович, комбриг, председатель Центрального совета Осоавиахима СССР (с мая 1937 г.). Арестован 28 октября 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 25 февраля 1939 г. по обвинению в участии в контрреволюционной организации приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 26 мая 1956 г. реабилитирован.

Златоцветов Авраам Ефимович — комбриг, помощник председателя Центрального совета Осоавиахима СССР по авиации.

ДОСЬЕ НА ГЕНЕРАЛА

Имеющиеся данные говорят о том, что оперативная разработка определенной части высшего звена командно-начальствующего состава РККА велась не только в середине 30-х гг., на пике репрессий против него, но и в 20-х гг., за десятилетие до этого периода. Для этой цели использовались и наружное наблюдение, и прослушивание телефонных переговоров, установка подслушивающих устройств, вскрытие переписки и т.п. Шли в ход и доносы (сообщения) лиц из окружения того или иного командира (военачальника). Понятно, что собиралось, в основном, все негативное, касающееся конкретного человека. Все эти сведения хранились в профильных отделах и службах НКВД, они систематизировались, обобщались, подшивались в соответствующие папки и ждали своего часа. На примерах некоторых командиров высшего звена ознакомимся с содержанием таких папок с документами. А если быть точнее — не с самими этими документами, а с выписками из них, которые делали военные прокуроры ГВП в период реабилитации данного командира РККА.

Материалы на комкора А.И. Тодорского.

— В 1925 г. Тодорским была издана книга «Красная Армия в горах» — о действиях Красной Армии на Кавказе. Бывший главком Вооруженными силами Республики С.С. Каменев дал этой книге положительный отзыв.

— В характеризующих Тодорского материалах указано, что он обладает хорошими литературными способностями, в армии оставил у большинства знавшие его командиров хорошие впечатления, пользовался в войсковых частях авторитетом у подчиненных, был знаком почти со всеми командирами (командующими. — Н. Ч.) округов, имеет большие связи среди ответственных гражданских лиц, лично его знает К.Е. Ворошилов.

— За время пребывания в академии (имени) Фрунзе То-дорский много выпивал вместе с Днепровским (Г.М. Ткалич-Днепровским. — Н. Ч.), В.Я. Поповым и К.Н. Галицким. Эта тройка в этом отношении была якобы известна всей академии, все вместе они посещали увеселительные места. Все это было в то же самое время, когда Тодорский был членом центрального бюро (ЦБ) партийной организации академии.

— В народном суде 7.IX. 1926 г. разбиралось дело — иск ЦРК о неуплате долга ЦРК помощником командующего войсками (БВО. — Н. Ч.) Тодорским (где был суд, не указано).

Егоров (командующий войсками БВО. — Н. Ч.) в 1928 г. очень благоволил к Тодорскому и еще в период его службы в БВО добился назначения его к себе в заместители.

— Комендант штаба БВО Баар говорил помощнику начальника АХЧ Булыгину, что помощник командующего войсками Тодорский приказал ему снять портреты Ворошилова и Бухарина, добавив, что «его кабинет не гарем, навесили картин...» и приказал найти и повесить один портрет тов. Сталина.

— В деле указано о посещении Тодорского летом 1935 г. в военно-воздушной академии К. Радеком по вопросу устройства в академию его дочери (в деле имеется справка особого отдела о том, что приезд Радека был именно по этому вопросу).

— В газете «Правда» за 1927 г. были помещены два подвала с отзывами на книгу Тодорского (автор якобы Сосновский).

— Указывается о наличии родственных связей Тодорского с Б.М. Фельдман (по материалам дела эта связь не проверена).

— В докладной записке на имя Наркома обороны тов. Ворошилова корпусный комиссар И.Г. Неронов указывает на возможные связи Тодорского сП.М. Ошлей — бывшим начальником ВХУ НКО, который был в свою очередь связан с Г.Г. Пятаковым (заместителем Наркома тяжелой промышленности СССР. — Н. Ч.).

— Порученцу Власову в 1938 г. Тодорский заявил, что «Сталин и Ворошилов не едут в отпуск и у него не хватает совести просить сейчас себе отпуск».

— По словам порученца Власова, Тодорский в этот период (в 1937—1938 гг. — Н. Ч.) проявлял исключительную нерешительность и боязнь. В связи с новым годом, взяв телефонную книжку НКО, обзванивал и поздравлял всех подряд, без исключения, начав с начальников управлений, потом отделов.

— В период работы в УВВУЗ Тодорский часто пил, не выходил на работу.

— Перед уходом в отпуск Тодорский не мог подписать спокойно своего рапорта Наркому, несколько раз писал, переписывал. Рука так дрожала, что изменился почерк и он на чистом листе вынужден был отрабатывать свою подпись. Дело кончилось тем, что ему дали для подписи чистый лист, а текст потом напечатали на машинке. В то же время Тодорский высказывал свои опасения, как бы Нарком его вообще в долгосрочный отпуск не отправил.

— Примерно 5 января 1938 г. Тодорский подал заявление в ЗАГС заявление о разводе с женой. (Рузя Иосифовна То-дорская, инженер-технолог, начальник технического бюро № 7 Наркомата оборонной промышленности СССР, была арестована 11 июля 1937 г. По обвинению в принадлежности к антисоветской троцкистской организации и во вредительстве в военно-химической промышленности, в шпионаже в пользу японской разведки 9 октября 1937 г. приговорена к расстрелу).

— В своем письме от 8 июля 1937 г. тов. Ворошилову и в НКВД Тодорский отрицает свою принадлежность к антисоветскому заговору и посещение квартиры Н.А. Ефимова (начальника Артиллерийского управления РККА. — Н.Ч.) при сборищах там участников заговора вместе с Тухачевским.

— В своем заявлении в Военный совет БВО член ВКП(б) с 1919 г. Зайцев И.Т. указал, что Тодорский очень дружил с Кутяковым и при обвинении Кутякова в антисоветской деятельности, будучи помощником командующего войсками, стал на защиту Кутякова.

— В заявлении в НКВД член ВКП(б) с 1920 г., заместитель начальника отдела изобретательства НКО Горшков пишет, что Тодорский, после назначения его начальником академии, в первый же день своего прихода, повесил в своем кабинете портрет Б.М. Фельдмана, о котором всегда отзывался с восторгом. Там же, в академии, была устроена портретная галерея и портрет Фельдмана тоже красовался. Инициатива рекламировать Фельдмана исходила от Тодорского.

Горшков также сообщил, что враг народа, бывший директор завода № 22 С.Л. Марголин был близок с Тодорским. Тодорский, Я.Л. Смоленский (помполит академии Жуковского) и А. Г. Прокофьев (командир воздухоплавательного дивизиона) — все эти лица, по сообщению Горшкова, были часто вместе другу друга на квартире, выпивали. Жена Прокофьева — Аронштам (сестра армейского комиссара 2-го ранга Л.Н. Аронштама. — Н. Ч.).

— Тодорский признает, что с приходом немцев в Кременец РВС эвакуировался, а он сам и штаб корпуса (5-го Сибирского. — Н.Ч.) остался и бьш он начальником гарнизона один месяц и десять дней. Тодорский подтверждает, что издал два приказа от имени немецкого командования (командира 82-й пехотной дивизии). В этих приказах он от имени немецкого командования указывал, что за убийство одного немца будет расстреляно десять русских. В 1936 г. копия этого приказа была помещена в «Правде».

— Говоря о М.Н. Тухачевском, Тодорский заявил, что к нему у него всегда было отношение отрицательное. Своим патроном он считал Ворошилова: «На заседаниях РВС я не раз выступал против Тухачевского... К Якиру и Уборевичу я также относился отрицательно, не раз выступал против них на заседаниях РВС и на Военном совете при Наркоме, заявляя, что никакой пользы от них не ощущаю».

— Тодорский заявляет, что когда он не был допущен на заседание Военного совета, то он сказал тов. Ворошилову, что ни в чем не виноват, и что в чем его вина, так это в том, что он уважал Фельдмана, на что Нарком якобы сказал ему, что в этом его, Тодорского, винить нельзя, так как он сам его уважал. Тодорский заявил, что этот разговор был при Р.П. Хмельницком (для поручений при Наркоме обороны СССР. - Н. Ч.).

— Тодорский заявляет, что о Н.А. Ефимове он написал специальное заявление тов. Ворошилову и в НКВД, где категорически отрицал его утверждения (Ефимов утверждал, что о причастности Тодорского к военному заговору он узнал в 1933 г. от М.Н. Тухачевского. — Н. Ч.).

— Тодорский заявляет, что при обсуждении книги М.Н. Тухачевского «Современные боевые операции» он выступал с критикой этой книги, заявив, что Тухачевский не замечает и не разбирает политические стороны вопроса, в связи с чем Тухачевский выступал против него, Тодорского.

— При разборе персонального дела А.И. Тодорского на партийном собрании В.В. Орловский заявил, что в период ареста жены Тодорского работа шла в УВВУЗе нормально, никаких помех не было. Тодорский держал себя в руках и руководство осуществлял твердо.

— В.В. Рязанов в своем выступлении (на партийном собрании) указал на то, что Тодорский не интересовался жизнью и работой жены. «Ваша слепота, Тодорский, привела Вашу жену в лагерь врагов. В кругу Ваших родных и свойственников арестовано четверо: жена, брат, муж сестры, муж второй сестры, а Вы ничего не замечали».

— Тодорский в своем выступлении на партийном собрании заявил: «Недоверие партийное законно. Нужно действительно удивляться, как партия заботится о кадрах. Возьмите меня. Я ждал полного конца, что я могу лишиться членства в партии, что с арестом я могу быть лишен звания «комкора», но я знал, что своей головы не лишусь... Я не виноват... Пройдет время и снова сойдусь опять с вами на одном и том же партийном пути. Я не делал перед партией, перед социалистической Родиной никаких преступлений. Субъективно я чист... Я говорю честно, обнажая свою душу перед партией. Ни один враг народа до своего разоблачения ни разу не делал мне намека и во время встреч и выпивок и не мог сделать, так как видел во мне убежденного большевика. В этом отношении вы будьте спокойны. Останусь ли я в партии или буду исключен, буду ли я арестован, я останусь честным перед партией... Мне не страшна советская тюрьма, потому что она советская».

Наряду с изложенным, Тодорский указывает, что: «Темниш пятном в моей беспартийной жизни являются два приказа, подписанные мною, когда немцы заняли город. Это я считаю безусловным пятном».

— В заявлении члена ВКП(б) Можтале указано, что Тодорский, при поездке в Италию, предлагал летчикам... тратить валюту, а то все равно отберут и предлагал им обязательно попробовать итальянок, но брать ценой подороже.

— В справке от 28/1—38 г. указывалось, что слушатель Военно-воздушной академии Бельцов Вениамин Иванович сообщил, что, со слов работницы термической лаборатории Фоминой, Карл Радек часто посещал квартиру Тодорского.

Высказывания А.И.Тодорского по отдельным вопросам (по материалам справки, подготовленной в 1-м отделе ГУГБ НКВД СССР).

— «Борьба партии и Советского правительства с врагами народа имеет своей целью терроризировать население до такой степени, чтобы третьему поколению было страшно что-либо предпринять против существующего строя. Нынешняя обстановка напоминает времена Ивана Грозного, когда исчезали один задругам бояре» (от 9.2.1938 г.).

— «Верхи сами виноваты в том, что страна переживает много трудностей, а все валят на низы» (от 7 и 9.2.1938 г.).

— «Вопреки Конституции, свободы слова и печати в СССР нет. Было бы хорошо, если бы свобода слова была хотя бы в политбюро и если кто-либо из членов Политбюро высказывал свое мнение, то это можно было бы выслушать и обсудить» (от 7.2.1938 г.).

— «Хорошо было Фейхтвангеру писать «Москва-1937 г.», ему за это 25 лет не дадут» (от 17.2.1938 г.).

— «Руководители партии считают достаточным один раз погладить по голове, т.е. написать в газете о чуткости к члену партии и все, что произошло за год — забудется. Все это не так просто» (от 23.2.1938 г.).

— Находясь в доме отдыха «Сосны», Тодорский говорил, что «все-таки партруководство проглядело... Сталин говорил раньше: «Мы вам нашего Бухарчика не выдадим». На XVII партсъезде только после того, как Сталин зааплодировал Каменеву и Зиновьеву, остальные делегаты поддержали... Отвечать приходится таким, как Тодорский, а что же смотрели сверху?» (от 6.3.1938 г.).

— Тодорский высказывал свои опасения, что Н.М. Синявский (коринженер, начальник 5-го управления Наркомата оборонной промышленности СССР. Арестован 17 декабря 1937 г. — Н.Ч.) может сказать, как будто «Тодорский с ними заодно, т.к. у этих гадов такая система — топить оставшихся чистых людей». Тодорский говорил, что если его возьмут, то это будет доказательством, что ошибки в арестах возможны.

Имелись в органах госбезопасности компрометирующие материалы и на другого крупного военачальника Красной Армии — комкора Горбачева Бориса Сергеевича, который в 30-е гг. занимал последовательно должности командующего Забайкальской группой войск ОКДВА, помощника и заместителя командующего войсками Московского военного округа, командующего войсками Уральского военного округа. А до этого, в конце 20-х гг. (в 1927—1929 гг.), он командовал 12-й кавалерийской дивизией.

СПРАВКА

В связи с проверкой обоснованности осуждения бывшего командующего Уральским военным округом Горбачева Б.С. прокуратурой был допрошен начальник учетно-архивного отдела Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР полковник Плетнев Я.Л. о том, какими оперативными и другими материалами располагают органы КГБ в отношении Горбачева Б.С., помимо материалов, имеющихся в его архивно-следственном деле за № 268446/0.

В ответ на этот запрос учетно-архивный отдел КГБ сообщил, что в КГБ на Горбачева Б.С. имеется дело-формуляр за №...

Ознакомление с этим делом-формуляром за №... на Горбачева Бориса Сергеевича, 1892 года рождения, уроженца БССР, установлено, что 17 марта 1928 г. бывшим начальником особого отдела ОГПУ 12-й кавалерийской дивизии Дубровским в адрес «г. Москва, ОГПУ» были направлены копии двух перлюстрированных писем, идущих в адрес командира 12-й кавдивизии Горбачева Б.С.

Одно письмо исходило от бывшего наркома внутренних дел РСФСР Толмачева В.Н. Из содержания письма усматривается, что Горбачев просил Толмачева выяснить о положении арестованного в Москве Новацкого. Дословно в этом письме говорилось следующее: .

«Ст. Пролетарская, комдиву 12 тов. Горбачеву — лично. 9.3-28 г.

Дорогой Горбачев. Получил твое письмо о Новацком. Он был арестован еще до моего приезда в Москву. По имеющимся у меня сведениям, его участие в работе оппозиции подтверждается. Таким образом он, по-видимому, не избегнет общей участи оппозиции. Если у тебя есть какие-нибудь сомнения, я советую тебе написать об этом в ОГПУ, они, несомненно, учтут твои данные. Я же совершенно не знаю ни Новацкого, ни его дела.

С комприветом Вл(адимир)»^[133].

Второе письмо было от жены Новацкого, и датировано оно 10 марта 1928 г. В этом письме жена Новацкого пишет Горбачеву о том, что Новацкий заключен в тюрьму, но с работы его не сняли и она получает за него его зарплату, что она была у Сольца, который якобы в ее присутствии разговаривал по телефону со следователем ОГПУ Аграновым о ее муже Но-вацком; что, как она поняла из этого разговора, материалов в отношении Новацкого в ОГПУ нет, а есть сведения, которые Сольц считает недостаточными.

В этом же письме она упрекает Горбачева в том, что он не дал ответа на ее прежнее письмо. Далее в письме говорится о посещении его выставки, посвященной 10-летию Красной Армии, о погоде и т.п.

На основании этих писем Горбачев был взят на учет и на него было заведено агентурное дело, однако, кроме указанных выше писем, в этом агентурном деле никаких материалов не имеется.

В октябре 1936 г. помощником начальника 1-го отдела СПО ГУ ГБ капитаном госбезопасности Луловым по делу-формуляру на Горбачева была составлена справка, в которой описывается существо упомянутых выше писем и указывается, что других сообщений на Горбачева Б.С. с 1928 г. не поступало.

Кроме того, в примечании к справке Лулов указывал, что Новацкий Степан Михайлович, троцкист, в 1928 г. был арестован и лишен права проживания в Москве и Ленинграде на три года, но в 1929 г. он подал заявление о разрыве с троцкизмом и от наказания был освобожден.

На справке Лулова имеются две резолюции, из которых одна, неизвестно кем учиненная, такого содержания: «Проверить, если больше ничего нет, то снять с учета». Другая резолюция, датированная 2 ноября (без указания года), содержит следующее указание: «Ср. справку, что на него имеется, кроме этих материалов».

Исполнялись ли эти резолюции и какой результат этих проверок — из дела-формуляра не видно^[134].

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Приведенные в книге события, факты, свидетельства из жизни элиты Красной Армии касаются разных сторон взаимоотношений людей: служебных, административно-хозяйственных, бытовых, морально-этических. И все это как в условиях повседневной службы мирного времени, так и в условиях боевой обстановки, когда все чувства и качества человека, воина, гражданина проходят высочайшие испытания. Наряду с положительными примерами показаны и негативные стороны в действиях лиц, занимавших крупные посты в войсках и центральном аппарате Красной Армии. Цель, поставленная автором, — максимально сказать правду о жизни элиты РККА, не скрывая недостатков, не ретушируя эту жизнь, в значительной мере, как нам кажется, достигнута. В книге показаны сложности в отношениях командиров и политработников, особенности службы подчиненных под началом командиров-самодуров, борьба за главенство личностей, широкое распространение доносительства, проявления элементов стяжательства, самообогащения.

В основном все описываемые события относятся к межвоенному периоду существования Красной Армии, что вполне объяснимо — именно тогда на долю элиты РККА выпало много испытаний. Значительная ее часть попала в жернова репрессий, где и сложила голову. Эта линия в книге проходит красной нитью.

Данная книга является логическим продолжением ранее написанных автором трудов. Читатель найдет знакомые имена из числа высшего командно-начальствующего состава Красной Армии, сможет узнать дополнительные подробности их служебной деятельности, морально-политического облика, сильные и слабые стороны их характера. Все это, вместе взятое, — дополнительные штрихи к портрету элиты Красной Армии в переломные, сложные годы ее функционирования.

Иллюстрации

Фурманов Д.А.

Фурманова А. И.

Комсостав 25-й стрелковой дивизии после занятия г. Уфы. Июнь 1919 г. В центре с перевязанной головой начдив В. И. Чапаев, рядом с ним слева комиссар Д.А. Фурманов

Совещание членов Реввоенсовета СССР. 1924 г.

А.С. Бубнов — начальник ПуРа в рабочем кабинете. 1924 г.

Краскомы перед новым зданием Военной академии имени М.В. Фрунзе на Девичьем поле

Слушатели особой группы при Военной академии имени М.В. Фрунзе. Слева направо: О.И. Городовиков, Д.Ф. Сердич, С.М. Буденный, И.Р. Апанасенко, Е.И. Горячев

На занятиях в Военной академии

Блюмберг Ж. К.  Авиновицкий Я. А.

Бородин И.И.  Бондарюк Г.М.

Здание Киевского Особого военного округа на улице Банковой, д. 11. 1930-е гг.

На учениях Киевского военного округа. 1930 г.

Первый ряд: К.Е. Ворошилов (первый справа), П.П. Лебедев (второй справа), Б.М. Шапошников (третий справа). Второй ряд: П.Е. Дыбенко (второй справа), П.И. Баранов (третий справа)

С 1935 по 1950 год Военная коллегия Верховного суда СССР размещалась в Москве на улице Никольской, тогда называвшейся улицей 25 Октября, д. 23

Дыбенко П.Е.  Грязнов И.К.

Жигур Я.М.  Карпов М.П.

Книга В. И.      Кожевников С. И.

Кулик Г. И. Лапин А.Я.

Н.Я. Котов (крайний слева в первом ряду) среди преподавателей Военной академии имени М.В. Фрунзе

Справка о реабилитации комдива Н.Я. Котова

Седякин А. И. Дыбенко-Седякина В.А.

Здание НКВД на Большой Лубянке в Москве. 1930-е гг.

Плакат «Да здравствует НКВД!». 1930-е гг.

Сергеев М.М.        Ткачев И.Ф.

Страница расстрельного списка с именем И.В. Селиванова

Тодорский А. И.  Угрюмов А.Я.

Чайковский К.А.  Фишман Я.М.

Примечания

1

Фурманов Дм. Чапаев. М., 1961. С. 67—68.

(обратно)

2

Там же. С. 319.

(обратно)

3

Партийно-политическая работа в Красной Армии. Документы. 1921—1929. М.: Воениздат, 1981. С. 57.

(обратно)

4

Московский городской военный комиссариат (МГВК). Архивно-пенсионное дело (АПД) А. Г. Ширмахера. Л. 12.

(обратно)

5

Партийно-политическая работа в Красной Армии. Документы. 1921—1929. С. 125—126.

(обратно)

6

«Красная Звезда». 1928. 3 апреля.

(обратно)

7

КПСС о Вооруженных Силах Советского Союза. Документы 1917—1968. М.: Воениздат, 1969. С. 25.

(обратно)

8

Там же. С. 260.

(обратно)

9

МГВК. АПД Л .А. Краузе. Л. 9.

(обратно)

10

Там же. Л. 19.

(обратно)

11

Там же. Л. 24.

(обратно)

12

Там же. Л. 30—31.

(обратно)

13

Там же. Л. 32—33.

(обратно)

14

Архив ФСБ. Архивно-следственное дело (АСД) С.Н. Кожевникова. Л. 26—28.

(обратно)

15

40 лет Военной академии имени М.В. Фрунзе. М.: Воениздат, 1958. С. 205, 206.

(обратно)

16

Там же. С. 213-214.

(обратно)

17

МГВК. АПД Ж.К. Блюмберга. Л. 1.

(обратно)

18

Там же. Л. 12.

(обратно)

19

Там же. Л. 18.

(обратно)

20

Там же. Л. 19.

(обратно)

21

Там же. Л. 22.

(обратно)

22

Там же. Л. 22 об.

(обратно)

23

Там же. Л. 21.

(обратно)

24

Там же. Л. 20—21.

(обратно)

25

Там же. Л. 6.

(обратно)

26

Там же. АПД И.К. Грязнова. Л. 15.

(обратно)

27

Там же. Л. 18.

(обратно)

28

Там же. Л. 22.

(обратно)

29

Там же. Л. 23.

(обратно)

30

Там же. Л. 27.

(обратно)

31

Там же. Л. 10—12.

(обратно)

32

Там же. Л. 17.

(обратно)

33

Там же. Л. 49.

(обратно)

34

Лев Разгон. Непридуманное. М., 1991. С. 32—34.

(обратно)

35

Стученко А.Т. Завидная наша судьба. М.: Воениздат, 1968. С. 57-58.

(обратно)

36

Илья Дубинский. Портреты и силуэты. Киев, «Днипро», 1982. С. 188, 191.

(обратно)

37

Архив Главной военной прокуратуры (АГВП). НП 36067-38. Л. 330-332.

(обратно)

38

МГВК. АПД Я.Л. Авиновицкого. Л. 10.

(обратно)

39

Там же. Л. 12.

(обратно)

40

Там же. Л. 2—4.

(обратно)

41

Там же. Л. 8.

(обратно)

42

Там же. АПД К.А.Чайковского. Л. 1—3.

(обратно)

43

Там же. Л. 25—26.

(обратно)

44

Там же. Л. 27.

(обратно)

45

Там же. АПД В.Ф. Грушецкого. Л. 3—4.

(обратно)

46

Там же. Л. 11.

(обратно)

47

Там же. Л. 15.

(обратно)

48

Там же. Л. 18.

(обратно)

49

МГВК. АПД В.М. Мулина. Л. 6.

(обратно)

50

Там же. Л. 7.

(обратно)

51

Там же. Л. 8.

(обратно)

52

Там же. Л. 9.

(обратно)

53

Там же. Л. 11.

(обратно)

54

Там же. Л. 12.

(обратно)

55

МГВК. АЛД Д.А. Сергеева. Л. 9-10.

(обратно)

56

Там же. Л. 11—13.

(обратно)

57

Там же. Л. 15.

(обратно)

58

Там же. АПД Н.И. Бородина. Л. 23—25.

(обратно)

59

Военный совет при Народном комиссаре обороны СССР. Ноябрь 1937 г. Документы и материалы. М.: РОССПЭН, 2006. С. 226.

(обратно)

60

Там же. С. 223.

(обратно)

61

Там же. С. 129.

(обратно)

62

МГВК. АПД М.Н. Шалимо. Л.22.

(обратно)

63

Там же. Л.20.

(обратно)

64

Там же. Л.21.

(обратно)

65

Там же. Л.53.

(обратно)

66

Там же. Л.34.

(обратно)

67

Там же. Л.58.

(обратно)

68

Там же. Л.60.

(обратно)

69

Там же. Л.48.

(обратно)

70

Там же. Л.62. .

(обратно)

71

Там же. Л.71.

(обратно)

72

Там же. Л. 15—16.

(обратно)

73

Там же. Л.72.

(обратно)

74

Там же. Л.97.

(обратно)

75

Там же. Л.64.

(обратно)

76

Там же. Л.44.

(обратно)

77

Там же. Л.46.

(обратно)

78

Там же. Л.43.

(обратно)

79

Там же. Л.42.

(обратно)

80

АПД Л.Я.Угрюмова. Л. 52.

(обратно)

81

Там же. Л. 55—56.

(обратно)

82

Там же. Л. 54.

(обратно)

83

Там же. Л. 53

(обратно)

84

МГВК. АЛД В.М. Мулина. Л. 15.

(обратно)

85

Там же. Л. 17.

(обратно)

86

Там же. АПД Л.А. Краузе. Л. 34.

(обратно)

87

Там же. АПД М.М. Сергеева. Л. 14.

(обратно)

88

Там же. Л. 34.

(обратно)

89

Там же. Л. 9—13.

(обратно)

90

Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. В 2 кн. М.: Изд-во АПН, 1989. Кн. 1. 4.2. С. 271.

(обратно)

91

Знамя. 1989. № 10. С. 50.

(обратно)

92

МГВК. АПД Е.И. Горячева. Л. 31.

(обратно)

93

РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 104. Л. 120-122.

(обратно)

94

Там же.

(обратно)

95

АГВП. НП 46647-55. Л. 5-7.

(обратно)

96

Там же. Л. 19—20.

(обратно)

97

Бобренев В., Рязанцев В. Палачи и жертвы. М.: Воениздат, 1993. С. 242.

(обратно)

98

Там же. С. 222—223.

(обратно)

99

Там же. С. 232—233.

(обратно)

100

Там же. С. 235.

(обратно)

101

Там же. С. 236.

(обратно)

102

Там же. С. 237—238.

(обратно)

103

Там же. С. 238—239.

(обратно)

104

АГВП. НП 3888-47. Л. 81-83.

(обратно)

105

Военные архивы России. 1-й выпуск. 1993. С. 184.

(обратно)

106

Там же. С. 185—188.

(обратно)

107

Там же. С. 189-191.

(обратно)

108

Там же. С. 193-194.

(обратно)

109

Там же. С. 241-244.

(обратно)

110

Там же. Л. 197, 207.

(обратно)

111

Там же. Л. 220, 221.

(обратно)

112

Там же. Л. 242.

(обратно)

113

АГВП. НП 40137-38. Т. 1.Л. 9-11.

(обратно)

114

Там же. Т. 1.Л. 18-19.

(обратно)

115

Там же. Т. 1 Л. 12.

(обратно)

116

Там же. Т. 1 Л. 20.

(обратно)

117

Там же. Т. 1. Л. 211-214.

(обратно)

118

Там же. Т. 2. Л. 52.

(обратно)

119

Там же. Т. 2. Л. 62.

(обратно)

120

Там же. Т. 2. Л. 61.

(обратно)

121

Там же. Т. 2. Л. 57.

(обратно)

122

Там же. Т. 1. Л. 68.

(обратно)

123

Там же. Т. 2. Л. 397.

(обратно)

124

Там же. НП 47808-39. Л. 35-36.

(обратно)

125

Там же. НП 9984-39. Л. 423-424.

(обратно)

126

Там же. Л. 446—463.

(обратно)

127

Король М. Одиссея разведчика. М., 1999. С. 5—7.

(обратно)

128

Там же. С. 178—180.

(обратно)

129

Там же. С. 188.

(обратно)

130

Там же. С. 189-190.

(обратно)

131

АГВП. НП 36067-38. Л. 330-331.

(обратно)

132

Архив автора.

(обратно)

133

АГВП. НП 752/СС-37. Л. 211.

(обратно)

134

Там же. Л. 21.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

КОМАНДИРЫ И КОМИССАРЫ

ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОЛЕБАНИЯ

КАДРЫ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

ПО ЧИНУ И ЗАСЛУГАМ

ИЗ ПОЛИТРАБОТНИКОВ — В КОМАНДИРЫ

БДИ В ОБА!

КАТАСТРОФЫ, ПРОИСШЕСТВИЯ

СЛАБ ЧЕЛОВЕК!

ДОНЕСЕНИЯ И ДОНОСЫ

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ!

«ПРИВАТИЗАЦИЯ» БЫЛА ВСЕГДА

О ЧЕМ ПИСАЛИ ЗЭКИ

ДАМОКЛОВ МЕЧ

ДОСЬЕ НА ГЕНЕРАЛА

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Иллюстрации

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно