|
|
Александр Балезин
У великих африканских озер
Монархи и президенты Уганды
«Жемчужина Африки»
Вместо введенияВ 1977 году я впервые оказался в Потсдаме, в Центральном госархиве ГДР. Это была поездка наудачу в единственный доступный для советских историков архив бывшей страны-метрополии (там хранятся практически все документы колониальных ведомств Германии). Уганда никогда не была колонией Германии и особых надежд найти что-нибудь важное по теме своих исследований я не питал. Но в составленном с немецкой педантичностью указателе фонда Колониального отдела МИДа (с 1907 года — Министерства колоний Германской империи) вдруг нахожу восемь дел по Уганде за последнее десятилетие прошлого века. Лихорадочно листаю эти папки: консульские отчеты, написанные рукописным старонемецким шрифтом (прочесть его даже для самих современных немцев — целая наука, а о пишущих машинках тогда и речи не было), вырезки из немецкой и английской прессы.
И вдруг… подлинные письма одного из угандийских монархов тех лет — правившего в 1884–1897 годах Мванги. Желтая бумага, корявый почерк, полустершийся карандаш, ужасающий по неграмотности суахили — международный язык Восточной Африки. Но все же, владея современным суахили, смысл вполне можно разобрать! А он сводился к тому, что Мванга жаловался самым разным адресатам, включая «султана немцев» — германского кайзера Вильгельма II, на то, что у него хотят отобрать его страну, а он хочет ею управлять так, как его предки — «как они сами того хотели». Найденные документы показали, что Мванга вел отчаянную дипломатическую борьбу за независимость своей страны, пытаясь даже столкнуть между собой соперничавшие в то время в Восточной Африке Англию и Германию, борьбу, обреченную на провал.
Этот «почтовый роман без взаимности» заставил меня по-новому взглянуть на Мвангу, вызвал желание по-человечески понять его предшественников, современников и потомков. Предмет моих научных занятий — история Уганды — постепенно наполнялся человеческим содержанием.
Историю ведь делают люди. Именно через их поступки преломляются те объективные законы истории, которые известны каждому советскому читателю. Но как часто в трудах наших историков прошлое выступает в виде сухих социологических схем! Сейчас положение вроде бы меняется — не случаен массовый интерес к личностной истории, спрос на переиздающиеся труды Карамзина, Соловьева и Ключевского, к судьбам возвращающихся из исторического небытия жертв сталинского культа.
Теряясь под градом новых интереснейших публикаций по отечественной истории, читатель вправе спросить: а надо ли сейчас публиковать работы об исторических деятелях других стран, когда и так-то времени не хватает, чтобы прочесть все, что пишется о нашем собственном прошлом? Думаю, ответ тут однозначен. Перефразируя известное изречение Гёте о языках, можно с большой долей справедливости сказать, что тот, кто незнаком с чужой историей, ничего не знает и о своей собственной. И на определенные мысли и параллели с нашим прошлым и настоящим может навести не только более известная читателям история европейских стран, но и история Африки, все более выступающая благодаря ее исследователям в Европе, Америке, Азии и, конечно, в самой Африке как часть истории всемирной.
Надо сказать, что об африканцах у нас издается довольно мало книг. И, пожалуй, до сих пор лучшей из того, что издавалось на русском языке, остается книга Э. Риттера «Зулус Чака», выдержавшая уже три издания.
С лучшими образцами исторического портрета конкурировать трудно, — да я и не ставил перед собой такой задачи. Мне хотелось только, чтобы эта книга помогла читателю лучше понять Африку — ее прошлое и настоящее, — хотя бы сквозь призму исторических личностей только одной африканской страны — Уганды.
Уганда — жемчужина Африки, как ее называли с начала XX века с легкой руки будущего британскою премьера У. Черчилля. Жемчужина, украшавшая корону Британской империи с 1894 по 1962 год. Страна, лежащая в Восточноафриканском Межозерье, к северу от самого Полиною в Африке озера Виктория, окаймленная озерами Мобуту-Сесе-Секо (бывшее Альберт) и Эдуард (бывшее Иди Амин Дада).
Эти озера, двойные названия которых отражают давние и недавние перемены в истории местных народов, а также гигантской кляксой растекшееся в центре Уганды озеро Кьога принадлежат к числу Великих африканских. Через них протекают реки, дающие начало великому Нилу, самой длинной реке мира.
Но не только блестящая гладь рек и озер заставила европейцев назвать эту землю жемчужиной вслед за Уинстоном Черчиллем, посетившим Уганду в 1907 году. Их привлекали и другие природные качества земли, лежащей к северу от озера Виктория, — благоприятный климат: страна лежит на горном плато и здесь не так жарко, как в других частях экваториальной Африки. Несмотря на то что страну пересекает экватор, в лежащей близ него Кампале, столице государства, ртутный столбик термометра круглый год в дневное время показывает от 22 до 28 градусов Цельсия. Прекрасная природа: высокотравная саванна, лишь на горах Элгон на востоке и Рувензори на западе уступающая место альпийским лугам, богатый животный мир — слоны, носороги, бегемоты, буйволы, большое разнообразие антилоп, множество рыб в реках и озерах, живописные птицы (одна из них — журавль — украшает национальный флаг Республики Уганда).
Да, поистине это — жемчужина. Но судьба людей, населяющих эту страну (ныне их более 15 миллионов), была нелегка. Десятилетия колониального господства значительно изменили природные и людские ресурсы Уганды. Провозглашенная 9 октября 1962 года независимость не принесла спокойного и динамичного развития. Переворот следовал за переворотом, с 1971 по 1979 год страна изнемогала под властью военной диктатуры Иди Амина, за 1979–1986 годы режимы сменились еще пять раз.
Хочется верить, что у этой прекрасной страны большое будущее. Я же предлагаю читателю заглянуть в ее прошлое — далекое и не очень. Люди, о которых пойдет речь в этой книге, так или иначе олицетворяли главные черты своего времени в истории Уганды. Практически каждый из них был фигурой неоднозначной. Например, Мванга, с писем которого начался рассказ, вошел в историю как человек, подписавший первые договоры, на основании которых его страна стала британским владением. В то же время он возглавил борьбу своего народа против белых поработителей, за что и поплатился ссылкой на Сейшельские острова. Или взять Аполо Каггву, — первого премьер-министра правительства Буганды при англичанах, лидера соглашателей из местной знати, который был не только активным проводником колониальной политики в своей стране, но и первым угандийским просветителем. С его собственного печатного станка сходили написанные им брошюры о передовых методах земледелия, борьбе с болезнями скота и пр. Более того, он стал зачинателем письменной традиции на местных языках и первым угандийцем, написавшим книги — целых пять, две из которых переведены на английский язык и очень высоко оцениваются историками и этнографами. А вот президент Уганды в 1971–1979 годах Иди Амин был явным антигероем, зловещей фигурой в истории страны, но даже его нельзя рисовать лишь одной черной краской. И все же, мне кажется, именно неоднозначность большинства героев книги поможет понять олицетворяемые ими периоды истории Уганды более полно, многомерно.
Было бы заманчиво начать эту книгу с описания жизни угандийцев, живших ранее второй половины прошлого века, но, к сожалению, это сделать очень трудно за недостатком источников. Ведь письменность на местных языках появилась в Уганде только с приходом туда первых европейских миссионеров — в конце 80-х годов прошлого века, а первые письменные европейские источники — всего около двух десятков лет ранее, с посещением этих мест известными путешественниками Спиком и Грантом в 1862 году. Недостаток или отсутствие доступа к источникам вынуждает меня также ограничиться описанием исторических личностей юга современной Уганды (за исключением последних глав). Это ни в коей мере не означает, что народы севера Уганды (а этнографы относят их к нилотской — ланги, ачоли, карамоджонги и центральносуданской — лугбара, мади и другие — языковым семьям) не имели в доколониальный период собственной историй и лиц, заслуживающих описания.
Поэтому здесь придется ограничиться лишь кратким экскурсом в историю Уганды более раннего времени. На территории этой страны первое, еще очень слабо оформленное государство появилось около XII века. Это была Великая Китара, прародительница более поздних государств, доживших не только до появления европейцев, но и до 1967 года. Государства эти назывались Буньоро, Торо, Нкоре (потом в английском искажении Анколе) и Буганда. Именно Буганда дала стране нынешнее название. Дело в том, что на местном языке луганда приставка Бу- означает государство, или, вернее, местность, где живут баганда, т. е. народ ганда.
Европейцы, пришедшие в Буганду, пользовались услугами переводчиков-суахилийцев, жителей океанского побережья Восточной Африки, в языке которых приставке Бу- соответствует приставка У-: Суахилийцы, следовательно, называли страну, где живут ганда (ваганда на суахили), У-гандой.
Это название, касавшееся сначала только Буганды, с распространением британского влияния за пределы этого государства, на соседние народы и территории, закрепилось за британским протекторатом, а впоследствии — республикой у Великих африканских озер.
Устные предания сохранили не только названия сменявших друг друга династий на юге Межозерья, но и имена и деяния царивших в межозерных государствах правителей. Эти наследственные монархи назывались: в Буганде — кабака, в Буньоро и Торо — омукама, в Нкоре — омугабе. Их окружало большое число придворных, веками сохранялся сложный ритуал, связанный с жизнью правителя, — от выбора наследника (количество только официальных жен правителей составляло, как правило, несколько сотен) и церемоний его воцарения до захоронения. (В Буганде, напрцмер, пуповина и нижняя челюсть усопшего кабаки хоронились отдельно от его тела — эти захоронения считались священными, а их хранители запоминали все основные деяния каждого конкретного кабаки и передавали эти знания по наследству).
Опорой правителя была административно-территориальная система, унаследованная от Китары. Государства делились на провинции — саза, те, в свою очередь, на более мелкие. Во главе каждой такой единицы стоял назначаемый непосредственно правителем наместник, отвечавший за свои действия лично перед государем. В Буганде, где эта система работала особенно четко, все административные центры были даже связаны между собой сетью грунтовых дорог шириной до шести метров. По ним проходили процессии, несущие во дворец кабаки традиционные дары — пальмовое пиво, шкуры, гончарные и другие изделия, а также стягивались в столицу войска — ополчение, вооруженное копьями и щитами. Уровень развития Буганды к концу прошлого столетия в сравнении с соседями настолько поражал европейцев, что один из них назвал баганда «африканскими японцами».
К началу 60-х годов прошлого века, когда в Межозерье проникли первые европейцы, обстановка здесь характеризовалась острым соперничеством между крупнейшими из здешних государств — Бугандой и Буньоро. Правитель Буньоро Камураси сумел расширить границы своего государства счет соседних территорий и угрожал независимости маленького Торо, которое отделилось от Буньоро около 1830 года. Росло и могущество Буганды, где в то время начали формироваться основы регулярной армии и флот каноэ на озере Виктория (тогда, не зная о существовании английской королевы, именем которой было наречено озеро позднее, местные народы называли его Ньянза или Укереве). Правда, до прямых столкновений между Бугандой и Буньоро дело, как правило, не доходило: соседям-соперникам хватало места для расширения территории не за счет друг друга. Более того, как читатель увидит далее, перед лицом общей опасности Буганда и Буньоро нередко выступали вместе, как ни старались их разъединить и натравить друг на друга британцы. Межозерные государства жили трудом простых земледельцев и скотоводов. Здесь выращивались различные зерновые, корнеплоды, овощи и фрукты. Для жителей Буганды, Нкоре, Бусоги (территории к востоку от Буганды, где живет народ басога, создавший к середине прошлого века ряд мелких независимых друг от друга предгосударственных объединений) и некоторых других народов Уганды главной сельскохозяйственной культурой был и остается банан. Напомню читателю, что банан — это гигантская трава, высотой до 10 метров, с огромными продолговатыми листьями. Листья эти служат строительным материалом, посудой, а также используются для других целей. А вот по употреблению плодов в Буганде их делят на четыре разновидности. Мы знакомы только с одной из них — мейву, сладкими бананами, которые едят сырыми. Из плодов другой разновидности делают пиво, третьи — жарят. Четвертая разновидность — матоке — бананы для варки и тушения — служат основной пищей в Южной Уганде. Из этих зеленых и жестких плодов, очищенных и завернутых в банановые листья, после долгой варки или тушения получается мягкое золотистое пюре. Его едят с соусом. Без матоке немыслима ни одна трапеза в Буганде и на соседних землях. Выращивание бананов и приготовление из них пищи всегда считалось женской работой. Мужчины были искусными охотниками и воинами, а женщины — рукодельницами. Продуктами труда земледельцев и скотоводов пользовалась знать — правители и их придворные, а также наместники, жилища которых были в зависимости от ранга большей или меньшей копией двора правителя. О характере межозерных обществ ученые до сих пор ведут споры. Большинство из них склоняются к тому, что это были раннефеодальные государства или общества, стоящие на пути к ним. Ныне к межозерным государствам некоторые исследователи применяют термин «раннее государство». Впрочем, тех, кто заинтересуется этими вопросами более глубоко, могу отослать к исторической литературе по Уганде — она на русском языке есть[1].
Определение этих государств как феодальных идет от первых посетивших их европейцев. Например, английские путешественники Вильсон и Фелкин в 1882 году о Буганде писали так: «Управление Угандой является совершенно законченной формой феодальной системы… Представители высшего ранга знати — бакунгу — получают должности из рук короля и являются временными правителями больших областей, на которые разделено государство… Низший слой знати — батонголе — назначается королем на должности правителей территориальных округов из числа бакопи — крестьян. Крестьяне — основная масса населения, из них формируется армия Буганды»{1}.
Они поняли, конечно, не все верно, но одно подметили точно: земли у Великих африканских озер являются очагом самобытной государственности народов банту (именно к этой большой языковой семье относятся жители Буганды, Буньоро, Торо, Нкоре и Бусоги), одним из значительных в Тропической Африке. Факт сей наложил отпечаток на судьбы угандийцев — вплоть до сегодняшнего дня.
«Реформатор и благодетель»
Мутеса IМутеса I жил в сложное для Африки время. Это был период, когда начинался колониальный раздел Африки, когда в глубинные районы континента проникали первые европейцы. Те самые, от которых в Европе узнали о внутренних африканских странах и их правителях. Словом, о тех районах, за которые позже разгорелась схватка между капиталистическими державами.
В этих условиях перед правителями государств Межозерья встала задача выработки основ новой внешней политики и дипломатии. Новой потому, что она более не ограничивалась отношениями с ближайшими соседями, а касалась внешнего мира — мира белого человека. Это было трудно. Во-первых, потому, что в Межозерье ничего не знали ни о тех странах, откуда прибывали пришельцы, ни о целях этих пришельцев и, уж конечно, не могли представить себе всех последствий их появления. Во-вторых, потому, что Мутесе пришлось иметь дело с такими известными путешественниками и опытными дипломатами, как Джон Спик, Генри Стэнли, колониальными деятелями типа Эмина-паши и миссионерами типа «Белого отца» Симеона Лурделя. В многочисленных беседах с ними правитель затерянного в центре Африки государства показал себя умным дипломатом и приятным собеседником.
Каким же увидели Мутесу европейцы? Вот несколько его словесных портретов, принадлежащих их перу.
Дж. Спик и Дж. Грант, 1862 год: «симпатичный молодой человек, умный и живо интересующийся всем, что мы рассказывали»; Эмин-паша, 1876 год: «Король — человек приятной наружности, энергичный, обаятельный. Он был красиво одет: в арабском платье, тюрбане, опоясанном золотой лентой, один конец которой свободно свисал».
Но это все — уже в момент величия. А вознесся на престол Буганды этот юноша, которого тогда звали Мукаабья, в результате придворных интриг, характерных для всех межозерных королевств. О таких интригах при дворах африканских правителей русский читатель в 1912 году мог прочесть педующее: «Царь… правил, окруженный министрами, любимцами, жрецами, колдунами. Перед ним все трепетали, к подножию трона подползали, каждое слово его хором славили, каждым движением восхищались, каждое приказание кидались исполнить стремглав. Окружающие наперерыв льстили и угождали ему: одни — чтобы пользоваться милостями властелина, другие — дабы не подвергнуться гневу его… Клеветы, интриги, наговоры, нашептывания наполняли „придворную“ жизнь. Казни и немилости, награды и возвышения сыпались щедро на головы придворных»{2}.
Как Мукаабья стал кабакой Мутесой IВ Буганде в середине прошлого века карал и раздавал награды могущественный, сильный и жестокий кабака Суна. В 1856 году он умер. После его смерти самым влиятельным человеком в в Буганде оставался катикиро (первый министр) Кайира. Чтобы и впредь сохранить свое положение, Кайира сумел добиться того, что новым кабакой стал его протеже — живший в отдалении молодой сын Суны по имени Мукаабья — «тот, кто приносит страдания». Почему же катикиро Кайира смог так решительно повлиять на выбор нового кабаки? Это позволяли обычаи Буганды.
Учитывая, что кабака имел несколько сот жен, число законных претендентов на престол было велико, причем претендовать на него могли и братья кабаки. За «принцами», как правило, стояли кланы их матерей, и нередко начало каждого царствования знаменовали жестокие войны за престолонаследие, когда братья или дядья воцарившегося кабаки сами пытались захватить трон. Чтобы избежать этого, кабака Семакокиро, прадед нашего героя Мутесы I (он правил в последней трети XVIII века), ввел новый обычай, строго соблюдавшийся вплоть до правления Мутесы. После того как у нового кабаки рождались первые сыновья, все его братья, кроме троих, убивались — сжигались на костре. Почему сыновья, а не сын? Да потому, что первый, самый старший сын кабаки по законам Буганды права на наследование престола не имел. Он получал титул кивева и был как бы старостой среди своих младших братьев, отвечая за их поведение перед касуджу — специальным должностным лицом, ответственным за воспитание детей кабаки. (Все это касалось только инфантов, рожденных уже после того, как отец официально вступил на престол. Рожденные до этого времени назывались «крестьянские принцы» и права на наследование престола не имели.)
Законные принцы в возрасте четырех-пяти лет отнимались у матери, им выделялись земельный надел и охранник. На клочке земли сажалось хинное дерево — очень важное для баганда, так как луб этого дерева выделывался и использовался как материал для одежды, очень красивой, напоминавшей темную замшу. Инфанты жили в полной изоляции, им запрещалось общаться, принимать у себя или ходить в гости к бами — бугандийской знати; они поддерживали отношения только с простолюдинами.
Когда царствующий кабака заболевал и было видно, что дни его сочтены, вопрос о престолонаследии решался катикиро с помощью «хранителя принцев» — касуджу. После смерти кабаки его преемник провозглашался на собрании знати в столице: касуджу выводил его за руку из группы «принцев» и вкладывал его руку в руку катикиро. В 1856 году катикиро Кайира сумел устроить так, что со словами «Вот кабака» в его руку была торжественно вложена рука молодого Мукаабьи.
Представим себе, что мы присутствуем на церемонии восшествия Мукаабьи на престол. Кайира берет руку Мукаабьи и громко кричит: «Мукаабья — наш кабака!» При этом он вручает ему пучок стрел — один из символов его власти. Всех «принцев»-неудачников тут же уводят и помещают под стражу. А Мукаабья тем временем в сопровождении придворных идет к телу своего усопшего отца Суны и покрывает его саваном и куском лубяной материи. Это — первый сыновний долг нового кабаки. Затем провозглашается новая намасоле — королева-мать и выбирается новая лубуга — ритуальная сестра короля. Из своих многочисленных сестер на эту должность Мукаабья выбирает одну, позже крещенную под именем Дамали. Эти две женщины, согласно обычаям баганда, будут соправительницами кабаки в течение всего его царствования.
Церемония вступления на трон нового кабаки продолжается. Его сажают в носилки, и в сопровождении придворных он отправляется на священный холм Будо (неподалеку от нынешней Кампалы). У подножия холма процессию останавливают хранитель храма Будо и его помощники: «Зачем вас пришло так много, что вам надо?» Из процессии раздается ответ: «Огонь угас, и мы привели принца, который стал новым кабакой». Затем разыгрывается ритуальное сражение на копьях из сахарного тростника и щитах из банановых листьев, и «воинство» уступает дорогу процессии, которая взбирается на холм Будо. Здесь участники шествия отдыхают в хижине, именуемой Буганда и олицетворяющей всю страну. Затем они идут в храм Будо, где кабака ест ритуальную пищу — куски зажаренного целиком козла и бананы, тушеные с кожурой, — такая пища обычно дается плакальщикам на похоронах. Все это запивается водой из священного источника Нфунви, что на холме Будо. После этого новый кабака и его лубуга отправляются спать в специальную хижину, ибо лубуга не имеет права терять своего кабаку из виду на протяжении всей церемонии коронации. Вокруг этой хижины — она, как и храмы, представляет собой коническую постройку из жердей, покрытых банановыми листьями, — вырастают другие, где ночует свита, охраняющая кабаку и лубугу. С рассветом поселение на холме Будо просыпается, и церемония продолжается.
Мукаабья и лубуга входят в храм Будо, где Мукаабье вручают нижнюю челюсть и пуповину кабаки Луманси — его далекого предка, правившего в XIV веке. Хранитель храма вручает эти реликвии со словами: «Ты — кабака». Затем кабаку ведут на самую вершину холма, к двум священным акациям. От них боковая дорожка ведет в специальное святилище, где находится фетиш, выполненный в форме глиняного возвышения. Мукаабья наступает на него по сигналу хранителя храма и повторяет за ним: «Я — кабака Буганды». После этого он сажает ветвь хинного дерева и вновь встает на фетиш, произнося фразу: «Я — кабака, который будет жить дольше, чем мои предшественники, править народами и подавлять мятежи». И вот тут кабаку освобождают от траурных одежд, ему вручают церемониальное копье и одевают в коронационное одеяние. Это — два прекрасных лубяных покрывала, сшитые на плечах и изготовленные специально для церемонии. Такое же одеяние получает лубуга. Лишь немногие избранные могут видеть одевание монаршей четы. Затем Мукаабья и лубуга спускаются к подножию холма, где их ждут придворные. Тут кабака получает ветви, из которых делаются копья, со словами: «Этим ты победишь своих врагов». Затем ему вручаются лианы, из которых плетут корзины со словами: «Пусть твоя жизнь будет подобна корзине, которая, падая, не разбивается, как глиняный сосуд». Наконец, кабаке вручаются семена дикорастущих бананов со словами: «Да превзойдешь ты своих подданных в мудрости и благоразумии». Все то, что произошло на холме Будо, называется церемонией «съедения Буганды». После нее кабака считается воцарившимся. Он принимает имя Мутееса[2], что значит «Государственный человек, тот кто дает мудрые советы», не отказываясь, впрочем, от своего прежнего имени Мукаабья.
Но полновластным считается лишь кабака, овладевший королевскими барабанами. А для этого надо соблюсти полугодовой траур по умершему отцу Суне. Мутеса и придворные отправляются к месту траурных церемоний. Для кабаки строится временный дворец неподалеку от храма Будо. Там он впервые раздает государственные должности и земли в кормление вновь назначенным наместникам. Тем временем тело усопшего Суны бальзамируется. Когда оно помещается в усыпальницу, траур заканчивается. Об этом оповещает всю Буганду барабанная дробь. Тут же устраивается охота на газель, которую кабака блистательно убивает. Затем в знак окончания траура Мутеса бреет себе голову. И вечером того же дня к нему приносят королевские барабаны. Назавтра при большом стечении народа (на церемонию допускаются и простолюдины) торжественно выносится на специальные циновки из луба королевский табурет — аналог европейскому трону для многих африканских монархов. На табурет кладется специальный ковер кабаки, сделанный из сшитых вместе шкур льва и леопарда и оперения орла. Носильщики кабаки выносят его и лубугу на место церемоний, и катикиро почтительно усаживает кабаку на табурет. Их торжественно одевают в новые одеяния из луба. Затем Мутеса присягает, и присягу у него принимает мугема — церемониймейстер двора. «Ты — кабака, — говорит мугема, — хорошо управляй своим народом и всегда поступай правильно». — «Я согласен делать это», — отвечает Мутеса. «Всегда выноси справедливые решения», — продолжает мугема. «Я буду делать так», — отвечает кабака. Затем мугема вручает кабаке копье, и тот кланяется в верности своему народу. Направляя копье острием на мугему, он говорит: «Я никогда не побоюсь управлять моей Бугандой». Одновременно кабака разбрасывает в толпу плоды кофе. Подобные клятвы, также разбрасывая кофейные плоды, произносит и лубуга. Мугема обращается к народу: «Никогда не бросайте своего кабаку в трудную минуту, во время войны и несчастья».
И толпа отвечает: «Мы никогда не бросим его, всегда будем почитать и поддерживать». После этого выносятся фетиши кабаки, и самый главный из них — барабан кибо-набона, в который Мутеса ударяет один раз. После этого носильщики проносят Мутесу и его лубугу по кругу, чтобы все присутствующие могли их хорошенько рассмотреть. Затем убивается несколько военнопленных — эта жертва, как считают баганда, должна прибавить кабаке здоровья и счастья.
Первые постройки и первые реформыТеперь кабака должен был построить новую столицу. Каждый кабака, как правило, строил не одну столицу на протяжении своей жизни. Несколько их было и у Мутесы. Первую он построил в Накатеме.
Одновременно Мутеса приказал возвести еще одну постройку — на полуострове Кисинси на озере Укереве он построил тюрьму для своих братьев-соперников. И продолжил новые назначения наместников. Наместники в Буганде менялись часто, их назначения и смещения зависели исключительно от милости кабаки. Но мы помним, что своим воцарением Мукаабья Мутеса был обязан катикиро Кайире и все новые назначения по первоначалу делал по наущению катикиро, который не упустил случая разделаться со своими врагами и поставить везде своих людей.
Это не могло не вызвать брожение. Часть опальных вельмож попробовала свергнуть кабаку и всесильного Кайиру. Для этого они сумели даже освободить из тюрьмы на озере нескольких братьев кабаки. Но мятеж был подавлен.
За государственными делами молодой кабака не забывал и про развлечения. Рослый, сильный и гибкий, он был прекрасным охотником. Ввел охоту на крупных животных при помощи копий и заставлял участвовать в ней, как и в практиковавшихся при дворе сражениях на палках, всех придворных, кроме самых старых. Он придумал и соревнования по стрельбе из лука, ранее не распространенные в Буганде.
Оказалось к тому же, что молодой Мутеса — прекрасный пловец. Он настолько любил плавать, что велел выкопать при своем дворе плавательный бассейн — первый в Буганде.
Но развлечения развлечениями, а политика политикой. Мутесу многие представители бугандийской знати считали слабым правителем, ведь первое время за него фактически правил Кайира. Для того чтобы продемонстрировать свою власть, Мутесе надо было сместить Кайиру. И кабака назначает нового катикиро, а Кайиру по его приказу убивают. Это перемещение ведет за собой целую цепь новых назначений, последовавших, как и смещение Кайиры, в большой степени в результате придворных интриг. Однако Мутеса потом сожалел об этом своем шаге — первом на пути к реальной власти. Он впоследствии говорил: «Кайира был тем человеком, что дал мне трон и спас меня, когда мои братья хотели этот трон захватить. Более того, когда я стал кабакой, все бами моего отца презирали меня как слабака. Кайира — нет, не презирал». Когда страсти вокруг Кайиры немного улеглись, Мутеса разыскал всех его выживших родственников и назначил на важные государственные должности.
Показать себя сильным правителем в глазах соседей, а главное, своих подданных в то время можно было прежде всего не казнями, а войнами с соседями. Жизнь Буганды была построена таким образом, что главным источником пополнения ее богатств были войны, в которых захватывалось основное в Межозерье мерило богатства — скот. Главным образом это были коровы, но не те, которых тут же представляет себе наш читатель, а совсем другие — бело-серые, горбатые, как правило худые и дающие мало молока. Кстати сказать, молоко и мясо занимали небольшое место в рационе жителей Буганды, главной их пищей было матоке — тушеные бананы.
Войны в Межозерье часто вспыхивали в результате подстрекательства соседей, становившихся в позицию «третьего радующегося». Один из первых военных походов армии Мутесы, например, был предпринят потому, что правитель небольшого государства Карагве (к юго-западу от Буганды, на территории теперешней Танзании) Руманьика сообщил, что против Мутесы восстали несколько бами на юге. Мутеса направил туда войско, но воины увлеклись грабежом стад соседей и проиграли сражение. Поражение войска привело Мутесу в ярость, по его приказу воины, проявившие трусость, были казнены.
Видимо, неудачи первых походов заставили Мутесу пойти на важный шаг — реорганизацию войска Буганды. Прежде оно представляло собой ополчение, каждый совершеннолетний мужчина был воином под началом своего гражданского администратора. Мутеса вводит пост муджаси — главнокомандующего армией и систему битонголе — регулярных полков, во главе которых стояли полковники — батонголе. Батонголе получали земли в бугандийских провинциях.
Однако в крупные военные походы по-прежнему поднимались все боеспособные мужчины. Мутеса назначал батонголе из своих пажей и придворных, а также из воинов, отличившихся в боях.
Мутесе принадлежит и заслуга создания флота каноэ на озере Укереве. Это величайшее в Африке озеро связывало Буганду со многими соседями, и баганда издавна умели делать лодки из дерева, причем довольно большие. Самые большие из них имели более 20 метров в длину, свыше двух метров в ширину и до полутора метров в глубину и вмещали до 150 человек. Мутеса впервые использовал такие лодки в военных целях — тогда в них сажали 30–40 гребцов и 80–120 воинов. Во главе флота каноэ был поставлен «адмирал» — габунга, занимавший при дворе Мутесы такое же важное положение, как и муджаси. Флот давал возможность Буганде контролировать все передвижения по озеру Виктория и совершать внезапные нападения на соседей, чьи земли лежали по берегам озера. Благодаря флоту Буганда покорила и присоединила острова Сесе — группу мелких островов на озере, прилегавших к его северному берегу.
Сам Мутеса редко ходил в военные походы, но обязательно выслушивал отчеты о них. Это был целый ритуал. Придворные кабаки располагались на площади перед входом во дворец на коленях. Мутеса в своем царском одеянии сидел на табурете, покрытом шкурой леопарда. Подле него находились знаки его власти — два копья и щит. По правую руку от него ждали приказаний пажи, а по левую — маленькая группа женщин на корточках. В первом ряду женщин располагались прислужницы, предлагавшие собравшимся помбе — пальмовое вино. Прямо перед Мутесой в несколько рядов сидели победоносные военачальники, недавно вернувшиеся с войны. Каждый командир полка по очереди рассказывал, что делали его воины, выделяя тех, кто хорошо и успешно выполнял его приказания, и тех, кто либо убежал от врага, либо побоялся перейти в наступление. Кабака слушал очень внимательно и комментировал происходящее. Отличившихся в боях он угощал помбе из маленьких тыквенных сосудов — калебас, при этом присутствующие аплодировали. Проявившие трусость тут же приговаривались к смерти.
Вооружена была бугандийская армия длинными копьями и щитами. Однако уже в 70-е годы в армии Мутесы насчитывалось до тысячи единиц огнестрельного оружия. Ружья и мушкеты завозились в Буганду торговцами с восточноафриканского океанского побережья — колыбели древней цивилизации народа суахили. Торговать с побережьем Буганда начала еще при отце Мутесы Суне, но особенно частыми гостями караваны носильщиков из Занзибарского султаната стали в Буганде при Мутесе. Они несли в Буганду ткани, ружья, порох и пули, а уносили оттуда слоновую кость и уводили рабов.
Но суахилийцы несли с собой вместе с товарами и свою религию — ислам. Мутеса подружился с некоторыми из торговцев. Как-то он спросил одного из старых торговцев, о чем это его отец Суна так подолгу беседовал с ним. В ответ Мутеса услышал, что они говорили об Аллахе, который «воскрешает из мертвых». Мутеса живо заинтересовался новой для него религией и попросил, чтобы ему прислали человека, который бы рассказал ему про ислам. Просьба была исполнена. Суахилиец по имени Маквега прибыл в Буганду, и кабака усердно у него учился. В итоге он не только освоил основные догматы ислама, но и выучил суахили и арабский и мог читать Коран. Более того, он сделался правоверным мусульманином, заставлял придворных приветствовать его на мусульманский манер и впоследствии в припадке религиозного экстаза казнил нескольких человек, отказавшихся принять ислам.
Но вскоре ему было суждено заинтересоваться другим миром — христианством.
Мутеса, Спик и ислам19 февраля 1862 года. Буганду всколыхнуло необычайное событие — в столицу прибыл совершенно белый человек. Таких светлокожих там до тех пор никогда не видели, и толпы людей сбегались посмотреть на это чудо. Все побаивались белого человека, сначала думали, что это — просто альбинос, но черты его лица отличались от местных альбиносов, да и говорил он на непонятном языке. Тогда решили, что он — потомок династии Бачвези — людей с более светлой кожей, но пришел он не с севера, как Бачвези, а с юга.
Это был известный английский путешественник и исследователь Африки Джон Хеннинг Спик, искавший истоки Нила в 1860–1863 годах вместе с Дж. Грантом. Обойдя озеро, названное им в честь королевы Виктории, с юга и запада, он открыл вытекающую из него реку Виктория-Нил, считающуюся основным истоком Белого Нила, и в книге «Открытие истоков Нила», вышедшей в 1863 году в двух томах, описал свое путешествие.
Вот как описывал Спик свою первую встречу с Мутесой: «Мне сообщили, что великий король уже сидит на троне в своей хижине для приемов, и я направился туда со шляпой в руке в сопровождении почетного эскорта, идущего „свободным строем“, за которым, в свою очередь, шли носильщики, несущие мои подарки. Я не подошел прямо к нему, как бы для рукопожатия, а прошел за ряды сидевших на корточках с трех сторон вакунгу (бакунгу. — А.Б.), одетых в шкуры, в основном коровьи; несколько из них к тому же были опоясаны вокруг талии леопардовыми шкурами — знаком королевской крови. Здесь мне следовало остановиться и сесть под палящим солнцем, и я надел шляпу и поднял свой зонтик, что их всех удивило и рассмешило, и уселся смотреть этот романтический спектакль. Я никогда не видел более театрального зрелища! Король, молодой человек приятной наружности, высокий, с хорошей фигурой, лет двадцати пяти, сидел на красном одеяле, покрывающем квадратное возвышение из королевской травы, тщательно одетый в новое мбугу (длинное одеяние из луба. — А.Б.). Волосы на его голове были коротко подстрижены, но на макушке зачесаны в высокий валик, идущий по всему затылку как петушиный гребень. Его шею украшало большое кольцо из разноцветных бисеринок, составляющих элегантные узоры. На одну руку было надето украшение из бисера, а на другую — амулет из дерева и змеиной шкуры, на каждом пальце его рук и ног — чередующиеся латунные и медные кольца, а над лодыжками, до середины икр, — чулки из очень красивого бисера. Все было легким, симпатичным и в своем роде элегантным, его обмундирование отличалось поразительным вкусом. Вместо платка ему служили прекрасно выделанный кусок лубяной материи и кусок шелка с золотым шитьем — ими он постоянно закрывал свой большой рот, когда смеялся или вытирал его, выпив пальмового вина, глотки которого он делал все время из симпатичных маленьких калебас»{3}.
Спик провел в Буганде около пяти месяцев, он подружился с намасоле, матерью кабаки, и часто встречался с самим Мутесой. О чем же они говорили? Мутееа дал волю своей любознательности и много расспрашивал своего гостя. Кабаку интересовало все: что такое Европа, какие есть там государства, как они устроены, каковы повадки тамошних королей.
Он спрашивал, какие дома строят в Европе, как там одеваются, каковы там формы брака и о многом, многом другом. Так Мутеса получил первые сведения о том мире, с которым его народу предстояло столкнуться впоследствии. Беседы касались христианской религии, и есть сведения, что именно Спик посоветовал Мутесе пригласить в свою страну христианских миссионеров. Но в 60-е годы миссионеры еще не были готовы к подобной акции — Буганда всерьез заинтересует Британию лишь десятилетие спустя. Да и Мутеса пока не особенно нуждался в пришельцах из Европы.
Придворные кабаки относились к Спику с большей опаской, чем сам правитель Буганды. Спик не раз просил намасоле, чтобы его переселили поближе к дворцу кабаки, ведь ему отвели хижину в отдалении. Но придворные опасались как за самих себя, так и за кабаку и не разрешили Спику жить вблизи от резиденции Мутесы.
Уходя из Буганды, Спик оставил Мутесе ценный подарок — семнадцать ружей. Мутеса раздал эти ружья своим самым знатным и любимым вельможам. Эти ружья так и стали называться в Буганде — спик. Таким образом, память о Спике осталась в стране надолго.
Следующий европеец посетил страну Мутесы лишь через двенадцать лет. А пока… Мутеса пытается превратить свою страну в мусульманскую — сам исповедует ислам и требует того же от своих придворных. Его пажи подвергаются обрезанию. Он соблюдает мусульманские обычаи, в частности рамазан. Однако вдруг, в начале 70-х годов, отходит от мусульманства и возвращается к вере в традиционных богов Буганды: всемогущего Катонду — создателя всего сущего, Мукасу — бога богатства и плодородия, Кибуку — бога войны. Когда же его придворные-мусульмане отказались есть говядину со стола кабаки, поскольку убивал корову «неверный», «язычник», то кабака пришел в ярость и приказал заживо сжечь около двухсот человек.
Отношение Мутесы к религиям может быть понято в контексте мировых событий, затрагивавших судьбу Межозерья. В 1870 году на юге Судана была создана египетская провинция Экватория, в которую англичане, стоявшие на службе хедива Египта, включили и часть земель Межозерья. Первый губернатор Экватории С. Бейкер нарушил покой северного соседа Буганды Буньоро уже в 1872 году. Сначала он попытался склонить правителя Буньоро Кабарегу к мирному подчинению Экватории, а затем перешел к военным действиям. В 1874 году в Экватории власть переменилась — губернатором там стал Ч. Гордон. В том же году летом он послал к Мутесе своего эмиссара, полковника Шайе Лонга, предложив кабаке добровольно признать власть Экватории. Мутеса на это не пошел. Баганда запомнили посещение полковника потому, что впервые увидели живую лошадь.
Таким образом, перед Мутесой встала дилемма: способствовать дальнейшему распространению ислама означало укрепление отношений с султаном Занзибара, вводить в Буганду навязываемое европейцами христианство — заручиться поддержкой европейских государств. Хотя Занзибар близко, а Европа далеко, Мутеса, видимо, осознал, что Европа сможет ему больше помочь. Кроме того, человек из Европы, которого он увидел следующим, пришел опять с юга, а не с севера и не требовал признавать ничью власть над Бугандой. А вдруг он поможет в борьбе с теми, кто нарушает спокойствие страны с севера?
Новые европейцы. Интерес Мутесы к христианствуЧеловека этого звали Генри Мортон Стэнли. Англичанин по рождению, он стал корреспондентом американской газеты «Нью-Йорк геральд». В качестве корреспондента этой газеты в 1868 году побывал в Эфиопии, а спустя три года отправился в Африку на поиски другого известного путешественника, Давида Ливингстона, и нашел его у озера Танганьика. В 1874–1877 годах Стэнли пересек Африку во главе большой экспедиции, снаряженной на средства «Нью-Йорк геральд». В ходе этой экспедиции он и попал в Буганду, где встретился с кабакой Мутесой I.
Встреча Мутесы со Стэнли произошла 5 апреля 1875 года. Она была поистине исторической.
Надо сказать, что ко времени прихода в Буганду Стэнли Мутеса вновь стал мусульманином. Кабака сменил религию по политическим соображениям — под предлогом непринятия ислама несколько сановников — врагов Мутесы были казнены. Однако с именем Стэнли связано начало распространения христианства в Буганде.
Однажды кабака Мутеса спросил Стэнли: «Почему арабы называют вас, европейцев, неверными?» На это Стэнли ответил, что европейцы — христиане, верующие в религию Иисуса Христа. Тогда Мутеса сказал: «Я хочу, чтобы ты научил меня вашей религии». Стэнли попросил, чтобы Мутеса разрешил ему сначала вернуться на место последнего лагеря на территории современной Танзании, где живет народ васукума, за оставшимися там вещами, а затем он обещал возвратиться в Буганду и приобщить кабаку к христианству.
Пока Стэнли отсутствовал, к Мутесе прибыл эмиссар губернатора Экватории Гордона Э. Линант де Бельфонд, которому было поручено разведать обстановку в Буганде и возможность ее военного покорения, о чем Бельфонд Мутесе, конечно, не сказал. С Бельфондом Мутеса имел длительные беседы, записи о которых сохранились в дневнике Бельфонда. Что же интересовало кабаку? Обратимся к дневнику.
«27, 22. 23 апреля (1875 года. — А.Б.). В последние три дня у меня было много различных дискуссий с М’Тесой. Наш разговор поочередно касался различных держав мира — Америки, Британии, Франции, Германии, России, Оттоманской империи, их конституций, правительств, военной мощи, промышленности. На этих беседах присутствовала сестра короля. Дочери и сестры короля никогда не ходят пешком, их всегда носят их рабы…
27 апреля. Отвечая на вопросы Мутесы о земле, солнце, луне, звездах и небе, я попытался объяснить ему движение небесных тел. Мне пришлось сделать для него модели на доске, где небесные тела были представлены стеклянными шариками. Лекция состоялась сегодня. Общество собралось не очень большое: два визиря, четыре важнейших чиновника, два писаря и несколько фаворитов. Говорили в основном о вращении земли, ее обращении вокруг солнца, смене дня и ночи и времен года, вращении луны вокруг земли и его фазах (я показывал это с помощью зеркала), а также об общем движении нашей системы в пространстве.
M’Teca все отлично схватывал. Мы сидели на полу в кружок, атмосфера была дружеской. Я никога ранее не видел короля таким счастливым. В первый раз мы говорили друг с другом непосредственно, минуя переводчика (Бельфонда называли в Экватории Абдул Ачич. он считался мусульманином и, видимо, владел арабским, на котором они и говорили с Мутесой — А. Б.), что противоречит всем законам этикета. Затем M’Teca сам обратился к оцепеневшему от удивления собранию. Удивительно, что M’Teca обладает способностью пробудить в придворных и многих подданных работу мысли и тягу к знаниям… Я ушел от короля в два часа, договорившись вновь встретиться с ним в четыре С ним были те же люди, что и утром. Разговор касался Книги Бытия. Для М’Тесы было записано все, начиная с акта творения до Великого потопа. Мы расстались, лишь когда упала ночь. M’Teca очарован, и я смогу добиться от него всего, чего хочу»{4}.
Надо сказать, что Линант де Бельфонд несколько переоценил свои возможности. Мутеса был действительно очарован, но не Бельфондом, а тем потоком новых сведений, который на него обрушился. Ведь речь в их беседах шла о философии Сократа, о христианской морали, о рае и аде и о многом, многом другом, чем были начинены мозги Бельфонда, этого неглупого сына своей эпохи, ловкого шпиона, не лишенного, видимо, человеческого обаяния. Но ни поссорить Мутесу с его соседом Кабарегой, ни тем более склонить Буганду к признанию власти Экватории Бельфонду не удалось. И тем не менее этот человек, вряд ли настроенный к Мутесе дружелюбно, характеризовал его еще и так: «Несмотря на свои недостатки, он, несомненно, самый умный африканец из живущих между Собатом (река в Судане. — А.Б.) и озером Укереве. Он изучает обычаи, привычки и государственное устройство каждой страны не из простого любопытства, а с намерением больше знать и провести некоторые полезные реформы в собственной стране. Благодаря ему народ Уганды (Буганды. — А.Б.) настолько же превосходит другие народы, которые я посетил, насколько цивилизованная Европа выше арабов-бедуинов, этих примитивных кочевников пустыни».
Тем не менее Бельфонд не удержался, чтобы не съязвить: «M’Teca обладает крайним самомнением. Его очень занимает, что думает о нем цивилизованный мир, и его самое большое желание, что, конечно, похвально, чтобы его имя осталось в памяти поколений. Он хочет войти в историю как создатель нового человека. „Меня зовут M’Teca, — сказал он однажды, — что на языке ганда означает „реформатор“, „благодетель“. И я хочу, чтобы история сказала обо мне, что, если бы это имя не было дано мне при рождении, после моей смерти так называли бы меня мои потомки»{5}.
Но история все ставит на свои места. И если для Бельфонда Мутеса был всего лишь «выдающимся дикарем», то для потомков кабаки и вообще в истории человечества он остался властным и жестким, но мудрым правителем-реформатором, укрепившим престиж своей страны среди соседей и создавшим ей добрую славу даже в Европе.
Кстати, о жестокости Мутесы. Его жестокие меры как правителя объяснялись тем, что он был сыном своей страны и своего времени. Постоянные смещения с должностей, казни непокорных — все это было в Буганде обычным делом. Более того, эта практика, и только она давала возможность кабаке быть абсолютным правителем своей страны. Но, по свидетельству современника-миссионера, человеком Мутеса был «вежливым и великодушным». Миссионер вспоминает, что Мутеса был любящим отцом и мужем (что было нелегко, учитывая большое количество его жен и детей). Или, например, такой факт: Мутеса никогда не приступал к трапезе, не убедившись, что накормлены его многочисленные пажи, домашние слуги и прочие придворные. И это — кабака, особа которого считалась в Буганде священной!
Но вернемся к Стэнли, с которым Мутеса, как и мы с вами, простился лишь временно. Стэнли был очарован кабакой и его страной: «Считаю Мутесу могущественным императором, оказывающим влияние на своих соседей. У Мутесы я видел более трех тысяч солдат, почти что полуцивилизованных. Около сотни его вождей можно соотнести с жителями Занзибара или Омана, они одеты в такие же богатые одежды и вооружены таким же образом. К своему удивлению, я наблюдал здесь такой же порядок и законность, как и в полуцивилизованных странах». Тут же он выражает свое твердое намерение по отношению к кабаке: «Я разрушу его веру в ислам и привью любовь к учению Иисуса из Назарета»{6}.
Для этого Стэнли привел с собой переводчика, которого звали Даллингтон Бафутва Скорпион. Он был учеником миссионерской школы на Занзибаре, где выучил английский язык. Стэнли стал читать для кабаки Библию по-английски, а Даллингтон тут же переводил прочитанное на суахили. Интересно, что все это происходило во время военного похода Мутесы на восток страны и что при этом Мутеса не переставал соблюдать мусульманские обычаи.
Мутеса был крайне заинтересован в том, чтобы после отъезда Стэнли Даллингтон остался с ним. Когда же он понял, что Стэнли не хочет этого, поскольку Даллингтон был нужен ему самому как переводчик, кабака попросту выкрал Даллингтона. Мутеса тайно призвал к себе Даллингтона и пообещал ему все, что только тот захочет, если только он останется. Даллингтон согласился, и кабака сказал: «Отлично, уходи сейчас со Стэнли, а позже я пришлю за тобой людей». Когда Стэнли ушел, кабака послал ему вдогонку одного из своих придворных с заданием выкрасть Даллингтона. Кадду, так звали этого придворного, принес много подарков для Стэнли, от которых Стэнли был в восторге. Вручив подарки, Кадду успел пошептаться с Даллингтоном, договорившись с ним о его побеге. Похищение удалось.
Даллингтон остался при Мутесе в качестве его секретаря и переводчика, он же преподал ему первые уроки христианства. Мутеса сделал свой выбор: он остановился на христианстве, видя в нем защиту от угрозы с севера — присоединения Буганды к Экватории. Мутеса предполагал, что если он провозгласит себя христианином, то поддержка Британии ему будет обеспечена, и согласился на предложение Стэнли о посылке в Буганду миссионеров. Стэнли считал, что миссионерская работа будет наиболее успешной среди цивилизованных африканцев, объединенных под сильной центральной властью. Поэтому Стэнли были уверен, что Буганда является идеальной почвой для деятельности миссионеров. 15 ноября 1875 года в «Дейли телеграф» было опубликовано его знаменитое воззвание, приглашающее миссионеров в Буганду.
Корреспонденция Стэнли в «Дейли телеграф» заканчивалась словами: «Такой человек, как M’Teca, император Уганды, Усоги, Уньоро и Карагве, — империи в 360 географических миль в длину и около 50 в ширину, — приглашает отправиться к нему. Он просил меня сказать белым людям, что если они придут к нему, то получат все, что захотят. Где еще в языческом мире вы найдете более многообещающее поле деятельности для миссионеров, чем Уганда?»
Можно ли было устоять против подобного приглашения? Тем более в Британии, где к середине 70-х годов уже серьезно смотрели на Межозерье как на сферу своего влияния. Миссионеры прибыли к Мутесе, но не сразу, а почти через два года.
Мутеса сдерживает натиск ЭкваторииА пока Мутесе надо было продержаться против давления со стороны Египта, вернее, Экватории, приступившей уже в то время к военным операциям против соседнего Буньоро. И Мутеса предпринял огромные и небезуспешные дипломатические усилия.
В начале 1876 года губернатор Экватории Ч. Гордон развернул крупные военные операции против правителя Буньоро Кабареги. Мутеса написал несколько писем к Гордону, заверяя его в дружеских чувствах к англичанам, в своем христианстве, а заодно под разными предлогами просил не воевать с Буньоро, ибо прекрасно понимал, что следующей на очереди будет Буганда.
Надо сказать, что, вопреки утверждениям о «постоянной вражде» между Буньоро и Бугандой, Мутеса был настроен к Кабареге дружественно. Более того, Мутеса помог Кабареге воцариться в Буньоро, вмешавшись в 1869 году в войну за престолонаследие. В середине 1876 году Кабарега прислал к Мутесе посла с просьбой о помощи в борьбе против Экватории. Помощь была обещана и оказана дипломатическими средствами.
В письмах к Гордону Мутеса отстаивал интересы не только Буганды, но и Буньоро:
«6 февраля 1876 года. Мой дорогой друг Гордон, послушай мои слова, не сердись на Каверегу, султана Уньоро. Я слышал, что ты послал туда два военных корабля, но я умоляю тебя, не воюй с этими ваньоро, ведь они не знают, что хорошо, а что плохо… Я хочу быть другом англичан…
24 марта 1876 года. Я хочу быть другом белых людей, поэтому послушай, что я тебе скажу. Мне нужен священник, который укажет путь к Богу; хочу золота, серебра, железа и бронзы; одежды для себя и моего народа; отличных ружей и хороших пушек; хочу, чтобы в моей стране были построены хорошие дома и чтобы мой народ знал Бога…
3 апреля 1876 года. Это письмо от М’Тесы, самого великого короля в Африке, короля Уганды, Усоги и Карагве (Бусога и Карагве — соседние государственные образования, подчиненные Мутесой. — А.Б.). Послушай, что скажу тебе! О европеец! Я стал твоим братом, хотя я еще не крещен. Я верю в Бога-Отца, Всемогущего творца неба и земли, и в Господа Иисуса Христа… Боже, пусть будет мир между Британией и Угандой! Пусть Британия всегда будет благополучна!..
29 августа 1876 года. О мой дорогой друг Гордон, не забудь, что я отпустил всех твоих солдат (имеется в виду экспедиция, попытавшаяся поднять флаг Экватории над Бугандой. — А.Б.). Я не хочу, чтобы ко мне приходили твои солдаты, а я хочу, чтобы ко мне пришел ты сам. Боже, даруй мир между Британией и Угандой. Ты не советуешь мне покупать порох у занзибарцев, но что же мне делать, ведь у меня ничего нет. Я прошу тебя дать мне пороха и ружей»{7}.
Мутесе удалось выдержать натиск Экватории, заверив Гордона в своей дружбе, приверженности христианству, выразив готовность торговать с ним. Но в начале 1877 года Гордон становится губернатором всего Судана, и Англия хочет противостоять проникновению хедивского Египта через Судан в Межозерье, прибрав его к рукам с помощью миссионеров. Британский консул на Занзибаре сэр Джон Кирк получает инструкции содействовать распространению христианства в Буганде и помогает миссионерам туда добраться. Первые миссионеры из лондонского протестантского Церковного миссионерского общества во главе с лейтенантом Дж. Смитом отправились в Буганду через Занзибар летом 1876 года.
С нетерпением ждет их Мутеса. 10 апреля 1877 года он посылает им письмо на остров Укереве на озере Виктория: Моему дорогому другу. Я слышал, что вы уже на Укереве. Теперь я хочу, чтобы вы быстро добрались до меня. Я даю им в качестве проводника Магомбву, который поможет вам добраться быстрее. Это письмо Мтесы, короля Уганды, писал Даллингтон Скорпион Мафтаа 10 апреля 1877 года»{8}.
Миссионеры в Буганде. Мутеса играет в религии. 2 июля 1877 года уставшие после длительной дороги миссионеры предстали наконец перед Мутесой. Кабака сразу заговорил своих планах, связанных с ними: смогут ли они изготовить ия него порох. Они отказались и пригрозили вообще уйти, ни он будет настаивать. Тогда он осведомился, научат ли они его народ хотя бы читать и писать. Получив утвердительный ответ, Мутеса просиял и заявил: «Британия — мой друг». Затем он пытался узнать у миссионеров, кто сильнее — королева Британии или хедив Египта. Но и тут Мутесу ждало разочарование: в письме от лорда Солсбери, британского министра иностранных дел, которое миссионеры привезли с собой, говорилось, что миссионеры — не официальные представители британского правительства, а «дружеская поддержка».
И вот тут-то началась дипломатическая игра Мутесы с противоположными силами: он дружит с британскими миссионерами, в то же время заверяя Экваторию, что никаких английских миссионеров у него нет. С представителем Гордона Эмином-пашой (Эдуардом Шнитцером, выходцем из Австрии, состоявшим на египетской службе и позже сменившим Гордона на посту губернатора Экватории) он завязывает дружественные отношения. Свидетельство хороших отношений Мутесы с Эмином — письма кабаки, приведенные в дневнике Эмина. Вот некоторые из них:
«12 декабря 1877 года. Д-ру Эмину Эффенди. Я получил твое письмо и повсюду на твоем пути приготовил жилища для двухдневного отдыха. Я твой истинный друг. От Мтесы, короля Уганды…
19 декабря 1877 года. Д-ру Эмину Эффенди. Мой дорогой друг, слава Богу, ты добрался благополучно, и я пишу тебе письмо. Верный тебе M’Teca, король Уганды…
27 марта 1878 года. Д-ру Эмину Эффенди. Ты отправился к Кабареге заключать с ним мир и просил, чтобы он больше не воевал. Но когда ты ушел от Кабареги, твои солдаты пошли с ним сражаться, а если они сражаются с Кабарегой — это значит, ты сражаешься со мною, получается, что ты не дружишь ни с кем. Я не хочу воевать; я хочу только мира, а если ты хочешь продать что-нибудь, я это куплю. От Мтесы, сына Суны, короля Уганды. 27 марта 1878 года»{9}.
Таким образом, Мутеса не только дружит с Эмином, но и защищает интересы и Буганды и Буньоро.
Постоянно наблюдая за развитием событий в Экватории, Мутеса не забывает потребовать от миссионеров хотя бы то, что они ему пообещали, — грамотность, раз уж не дали пороха и ружей.
Однажды кабака сказал миссионерам: «Я хочу научиться читать ваш алфавит». «Я напишу для Вас алфавит, Вам понадобится совсем немного времени, чтобы его выучить», — уверил кабаку Смит. Он написал много экземпляров алфавита и отдал их кабаке. Мутеса начал читать, а также раздал Библию всем своим сановникам. Пажи также начали читать. Так одновременно с грамотностью в Буганде миссионеры насаждали христианство.
Миссионеры стремились обучать прежде всего сановников Мутесы, понимая, что если они обратятся в христианство, то их подданные, естественно, последуют за ними. Но главной задачей миссионеров было, конечно, обращение в христианство самого кабаки. Ряды их постоянно пополнялись. В ноябре 1878 года к Мутесе прибыл А. Маккей — известный миссионер, который привез печатный станок. На нем начали печатать учебные материалы.
Но 23 февраля 1879 года, когда миссионеры Вильсон, Маккей и Персон стали готовиться к службе, они не смогли собрать на нее паству, так как у кабаки был назначен большой прием в связи с прибытием новых европейцев — отца Лурделя и брата Аманса — представителей французского католического ордена Белых отцов. И вот тут-то началось… Миссионеры — католики и протестанты — начали борьбу за паству и прежде всего за влияние на кабаку. Еще до прибытия Белых отцов Мутеса заболел, миссионеры-протестанты тут же доставили ему лекарство, но оно не помогло. Отец Лурдель по прибытии в Буганду поспешил дать кабаке другое лекарство, и кабаке полегчало — теперь больше времени он проводил с католическими отцами и учился католицизму.
Любимым развлечением Мутесы стали устраиваемые при дворе диспуты между католиками и протестантами, где каждая сторона пыталась доказать, что ее религия лучше. При этом сам Мутеса склонялся то в одну, то в другую сторону в зависимости от политической ситуации, но старался сохранить дружбу с представителями обеих миссий.
Миссионеры — и католики и протестанты — оставили описания таких религиозных диспутов.
Католик А. Ливиньяк: «Король хотел знать больше о различиях между протестантами и католиками, обращаясь к отцу Лурделю, он сказал: „Прочти мне что-нибудь и покажи свою молитву“. Лурдель взял катехизис на суахили и прочел несколько первых глав, Мутеса внимательно слушал, поскольку владел этим языком в совершенстве. Когда святой отец закончил, он лукаво спросил м-ра Маккея, что тот думает о прочитанном. Маккей ответил: „Очень хорошо. Однако я заметил, что он назвал Святую Деву Божьей Матерью, что неверно: Бог, не имея начала, не может иметь и матери“. — „Извините, — вмешался Лурдель, — он не был с самого начала Богом, это верно, он сначала был рожден человеком, а раз так, он желал быть рожденным матерью“. Король показал, что он понял различие».
Протестант А. Маккей в своем дневнике писал, что миссионеры обеих миссий просили кабаку разрешить им свободно проповедовать свои религии, а подданным — свободно исповедовать любую религию. И далее: «Мутеса предложил и нам и французам сначала договориться между собой по религиозным вопросам, а потом уж выслушать всех сразу. Но это было лишь хитрая уловка, чтобы ввязать нас в дискуссию, которая ему страшно нравится, особенно если это вызывает трения между нами… Через некоторое время он сказал: „Бог слышит все, что говорю я. Он слышит, когда говорит Маккей, он слышит, когда говорит Мапера (так звали в Буганде Лурделя — искаженное французское „мон пер“. — А.Б.), он слышит, когда говорят арабы…“ Встреча закончилась следующим высказыванием-резолюцией Мутесы: „Если мы примем религию Музунгу (европейца на суахили. — А.Б.), у нас будет только по одной жене, если же мы примем религию арабов, то не сможем есть всех сортов мяса»{10}.
Играя на противоречиях между католиками и протестантами, Мутеса преследовал свои интересы. Он понимал, что, сколько бы миссионеры ни отрицали свою связь с официальными кругами своих стран, они все же являются представителями Британии и Франции. Не случайно за баганда. которые стали протестантами, закрепилось название «бангелеза» («англичане»), а за баганда-католиками — «бафаланса» («французы»). Впоследствии, летом 1879 года, он пошлет за Лурделем и спросит, может ли ему помочь Франция в случае агрессии хедиве кого Египта. На что получит ответ, что французские миссионеры представители не французского государства, а римско-католической церкви, А пока же, проявив милость к французам, тут же пошлет в Англию свою дипломатическую миссию.
Подданные Мутесы в гостях у королевы ВикторииЭта история сама по себе любопытна. В мае 1879 года один из миссионеров-протестантов собрался в Британию и пригласил с собой Мутесу. Мутеса очень заинтересовался такой поездкой и готов был на нее согласиться. Он даже спросил Маккея, сможет ли он в Британии заполучить в жены белую принцессу, на что тот дипломатично ответил, что не может сказать точно, поскольку сам не является белой принцессой[3]. Но его отговорили его придворные, приведя следующий решающий довод: «Великий Мутеса, надо еще посмотреть, так ли велика эта белая королева Виктория, чтобы ты наносил ей визит первым!» Мутеса с этим согласился и послал в Британию трех сановников. Они вернулись домой в 1881 году, сохранилась запись их рассказа о поездке.
Послы двигались на север около 5 месяцев до Красного моря, где их посадили на корабль, «огромный, как холм». Путь лежал через Каир, Мальту, Алжир, Лиссабон. Когда они прибыли в Англию, «королева послала вождя с тележкой и двумя лошадьми. Лошадей в Лондоне так много, что их невозможно сосчитать. А дома у них каменные. О мой господин, великолепно, великолепно! Они строят два длинных каменных забора, очень длинных, насколько хватает взгляда, а дома — внутри забора. Это все — один дом, но поделенный, и в нем живет много людей. Невозможно подсчитать, сколько же людей живет в одном доме (послы подумали, что каждая сторона улицы — один длинный дом. — А.Б.). О, Лондон — это огромный город…
Через два дня королева послала за нами. Мы увидели много женщин, собравшихся вместе, и все одеты одинаково, так что мы не знали, какая же из них королева. О мой господин, великолепно! Дом королевы так огромен, как отсюда до Набулагалы (холм в двух милях от дворца Мутесы I. — А. Б.)».
На них произвели впечатление пушки и ружья. Они поехали по стране по железной дороге: «Мы не шли пешком, а вошли в деревянный домик, который ехал сам, со всеми нами внутри!»
Целым событием для баганда стало посещение зоопарка: «Каждое животное со всего мира есть во дворце королевы. Сначала мы провели три дня, наблюдая за львами, затем два дня мы смотрели на леопардов (потом — буйволы, слоны, птицы)… Затем мы увидели крокодилов. Великолепно! Великолепно! Крокодилы не дикие. Человек протягивает кусок мяса и зовет крокодила, который ест с рук…»
И еще впечатления послов: «В Британии у каждого мужчины только одна жена, и у каждой жены — тридцать детей! В их домах есть и другие женщины, но они не являются их женами, они только работают. Базунгу, которые приезжают сюда к нам, не имеют жен, но, когда они возвращаются в Британию, их делают большими бами, и каждый получает жену в награду за службу… О мой господин, наша страна совсем крошечная! Владения одного омвами в Британии такие же большие, как вся Уганда, Буньоро и Усога, вместе взятые»{11}.
До рассказов своих послов Мутеса слышал о Европе и о Британии уже от многих людей, начиная со Спика. Но все же он не представлял себе — да и мог ли представить — всю мощь викторианской Великобритании, страны, с которой Буганда столкнется всего десятилетие спустя. Он понимал, что это сильное государство — на этом акцентировали внимание его послы, — но насколько сильное — вряд ли. И еще он не понимал, что за хедивским Египтом стояла в то время та же Британия, для которой в 80-х годах вопрос заключался лишь в том, откуда завоевывать Межозерье — с севера или с юга.
Последние годы жизниМутеса продолжал свою «игру с религиями». Она имела для кабаки и внутриполитическое значение: вокруг религий складывались сильные группировки бами — «бафаланса», «банглеза», мусульмане и те, которые придерживались традиционных верований. Последние открыто выражали свое недовольство новыми религиями, особенно европейскими. Испокон веков абсолютная власть кабаки в Буганде держалась на соперничестве группировок бами и умении кабаки использовать это соперничество в своих интересах. В своей «игре с религиями» Мутеса помнил и о такой реальной угрозе, как колдуны. Например, в 1874 году Мутеса казнил семерых служителей духа озера Укереве. Эти колдуны терроризировали всю Уганду, контролируя озеро и реку Виктория-Нил. Такой террор был в Уганде обычным делом. Мутеса вошел в историю Буганды и как кабака, сильно ослабивший влияние служителей традиционных культов, как и всех сил, мешавших ему укрепить свою власть.
В последние годы жизни в зависимости от ситуации кабака Мутеса покровительствовал то одной, то другой религии.
23 декабря 1879 года он объявил при дворе, что отныне его народ оставит ислам и религию белого человека и вернется к богам своих предков. Предлогом послужило якобы успешное лечение Мутесы (он страдал в основном гонореей) традиционными врачевателями. Правда, одновременно Мутеса тайно извещает миссионеров-англичан, что боги баганда не хотят, чтобы миссионеры проповедовали в его стране по меньшей мере еще пять лет, а французам — что такое решение он принял под давлением сановников — приверженцев традиционных богов, и что дает разрешение на открытие второй миссионерской станции. Связано это, видимо, с тем, что католическая группировка из баганда была слабее протестантской.
Затем дважды, в июле 1880 и в сентябре 1881 года, он объявил государственной религией Буганды мусульманство. В 1882 году в знак протеста против предпочтения протестантов католическая миссия временно покинула Буганду. А до этого в немилость попали протестанты: вновь прибывший в Буганду миссионер Ф.О’Флаерти неожиданно заявил, что он сумел бы завоевать эту страну с сотней вооруженных людей. Мусульмане тут выступили с протестом: поскольку у протестантов уже три сотни последователей, вооруженных ружьями Ремингтона, то они представляют реальную угрозу. В результате накануне смерти Мутесы положение европейских миссионеров в стране стало критическим.
Однако это не мешало миссионерам восхищаться кабакой. Вот, например, записи в дневнике О’Флаерти (с которым, несмотря на его неосторожное заявление о покорении Буганды, у Мутесы сложились затем хорошие отношения), сделанные непосредственно после смерти Мутесы 10 октября 1884 года: «Прошло всего две недели с тех пор, как король послал за мной, чтобы я посмотрел 18-летнюю принцессу, которая, как говорили, умирает от кавомпули или черной оспы. Сейчас она поправилась. В нашей последней частной беседе с Мтесой он сердечно поблагодарил меня за мою доброту к его дочери. „Я знаю, Филипп, — сказал он, — ты любишь меня, мою семью и мой народ, и я люблю тебя“… В манере вести беседу — с достоинством, располагающим к себе, Мтесу не мог превзойти никто в мире — его аргументы были умны и тонки, мысль и понимание — быстры, он необычайно умело владел своим настроением и языком. Он всегда восхищался звучными и плавными ритмами арабской поэзии, вкус к которой я разделяю. Я оплакиваю своего верного друга и великодушного покровителя»{12}.
Умер Мутеса от гонореи в результате приема лекарства, которое ему дали занзибарцы. Так и неясно, был ли он отравлен нарочно или нет. Хронист утверждает, что «лекарство убило Мутесу потому, что он не соблюдал условий его приема. Ему не велено было есть соль.
Другое условие, поставленное занзибарцами, было ни на кого не сердиться». О’Флаерти пишет, что он предупреждал кабаку, чтобы тот не верил занзибарцам-шарлатанам, но сам лечить его не взялся, так как не считал себя специалистом. Как бы то ни было, царствование Мутесы закончилось 10 октября 1884 года.
Процарствовав необычно, он и похоронен был не так, как его предки. Мутеса распорядился, чтобы его тело не бальзамировали, а сожгли и чтобы у него не вынимали челюсть. Покойника обернули четырьмя тысячами кусков дхоти (белая индийская ткань) и поместили в два гроба — один в другом. В его усыпальницу положили два слоновьих бивня и 48 тысяч раковин каури, которые в Восточной Африке заменяли деньги. Кроме того, 80 фаразир[4] бус и браслетов и 4 тысячи кусков лубяной материи. Но самое главное — Мутеса распорядился, чтобы его похороны не сопровождались смертями других людей, как это было принято в Буганде. В результате после смерти Мутесы не было внутренней войны с ее убийствами, грабежами и кровопролитием. Такого до тех пор в Буганде после смерти кабаки никогда не случалось.
Для Мутесы была построена специальная усыпальница, которая стоит и почитается в Буганде и по сей день.
Желания Мутесы, над которыми когда-то смеялся Линант де Бельфонд, сбылись. Он вошел в историю. Вошел как правитель-реформатор, укрепивший свое государство него военную силу, как африканец из внутренних районов, о котором знали в Европе и которым восхищались знавшие его европейцы. Умерев в дни, когда в Берлине на конференции по бассейну реки Конго готовился очередной этап раздела Африки, он успел выдвинуть и апробировать идеи, которые могли бы осложнить раздел континента, например Мутеса попытался использовать противоречия между европейскими державами и столкнуть их между собой и понял необходимость объединения африканских народов перед лицом общего врага. Уже хотя бы поэтому он был действительно Мутесой — дающим мудрые советы.
«Если они хотят войны — мы готовы»
КабарегаА теперь предлагаю читателю перенестись на северо-запад от Буганды, к берегам другого из Великих озер, значительно меньшего, правда, чем Виктория, — озера Мобуту-Сесе-Секо (Альберт). Между ним, рекой Виктория-Нил и озером Кьога, примыкая к самой Буганде, во времена Мутесы росло и крепло другое государство — Буньоро. Когда-то Буньоро было ядром Великой Китары, из которой позже образовалась и выросла Буганда. В начале XIX века от Буньоро откололась область Торо — один из «принцев» захотел иметь свое государство и не подчиняться монарху Буньоро — омукаме. Надо сказать, что в отличие от Буганды в Буньоро не было заведено уничтожать «лишних» принцев, поэтому междоусобицы здесь возникали довольно часто, особенно после смерти очередного омукамы.
Война за престолонаследие и воцарение КабарегиТакая война возникла и в 1869 году, когда умер омукама Кьебамбе IV Камураси. Под конец жизни Камураси пришлось выдержать первый натиск европейской экспансии. В конце 60-х годов в связи с открытием Суэцкого канала усилился интерес Британии к Судану, формально находившемуся под властью египетского хедива. Действуя под египетским флагом, под предлогом борьбы с работорговлей, англичане проникли в Южный Судан, а затем и в Межозерье. Это была экспедиция Сэмюэля Бейкера (1821–1893), попытавшегося объявить формальное господство египетского хедива над Буньоро в 1864 году. Но в то время никто не воспринял это серьезно, в том числе и Камураси, не получивший от Бейкера помощи в борьбе против своего династического соперника Руйонги. Но вот в 1870 году в Буньоро воцарился новый омукама — Кабарега. Воцарился после успешно выигранной войны за престолонаследие, в которой получил помощь — небольшое войско — от своего соседа Мутесы I.
Камураси хотел оставить свой трон Кабареге, поэтому молодого «принца» (ему только-только исполнилось 20 лет) поддерживал его дядя Ньяика. Чтобы обеспечить переход престола к Кабареге, Ньяика уклонился от участия в церемонии похорон, тогда как другие братья умершего омукамы сопровождали его тело к месту захоронения. Но большинство придворных предпочитали, чтобы престол Буньоро занял брат Кабареги Кабигумире. Его сторонники рассчитывали на то, что «Кабарега будет тупо сидеть и смотреть, как забирают его трон».
Но вышло все не так. Когда Кабареге объявили войну, он быстро собрал войско и нанес своим соперникам несколько серьезных поражений. Его осенила блестящая идея — обратимся за помощью к Буганде, и он не раз еще этим воспользуется. Хотя войско Буганды сыграло в победе Кабареги скорее вспомогательную роль, сам факт совместных акций двух государств-соперников, главенствующих в Межозерье, значителен. Кабарега разбил своих противников и воцарился в Буньоро, выполнив таким образом волю своего отца.
В том же, 1870 году Бейкер объявил о создании египетской провинции Экватория, включавшей земли Южного Судана и Северного Межозерья, — пока, конечно, на карте. С момента вступления на престол Буньоро Кабарега вынужден был с оружием в руках отстаивать независимость своего государства от чужеземцев — сначала от их нашествий с севера, в качестве «буфера» между Экваторией и Бугандой, а затем и с юга, из Буганды.
Что же это был за человек? Вот несколько его словесных портретов, оставленных европейцами.
С. Бейкер, 1872 год: «В красивом одеянии из лубяной материи с черными полосками, он был крайне опрятен и выглядел примерно лет на двадцать… Роста он был около 5 футов 10 дюймов (примерно 178 см. — А.Б.), цвет лица очень светлый, глаза большие, неприветливые. Широкий, но низкий лоб и высокие скулы, большой рот с довольно сильно выступающими, но очень белыми зубами — вот его законченный портрет. У него были красивые руки с тщательно вычищенными ногтями, ногти на его ногах также ухожены. Он был в сандалиях». Но, видимо испугавшись, что портрет получается достаточно привлекательным, тут же добавляет: «Неуклюжий, неотесанный, недостойный, деревенщина 20 лет от роду, воображающий себя великим монархом Он был труслив, жесток, коварен и вероломен до последней степени»{13}.
Но этой характеристике, данной явным врагом Кабареги и прозвучавшей в Европе в 1874 году, в год выхода первого издания книги Бейкера «Измаилия», противоречат другие, данные людьми, с которыми у Кабареги сложились лучшие отношения. Вот как, например, писал о нем Эмин-паша: «Красиво сложенная, гладко выбритая голова… Руки невелики и хорошо ухожены. Цвет лица настолько светел, что это бросалось в глаза. Общее впечатление крайне благоприятное… Я не могу утверждать, что когда-либо слышал от него неподходящее слово, неприличное высказывание… Он произвел на меня впечатление разумного и приличного человека»{14}.
Примечательно, что необычно светлую кожу Кабареги отмечают все современники. Это объясняется особенностью этнического состава баньоро, достаточно четко разделявшегося на две кастовые группы: скотоводческую — бахима, или бахума, и земледельческую — баиру. Именно баиру, любившие Кабарегу, оказали ему основную поддержку в борьбе за престол. Такого четкого разделения не было в Буганде, где эти две группы исторически смешивались, а вот в Буньоро оно сохранялось, и аристократические роды состояли исключительно из бахума, в том числе род омукамы — династия Бабиито. Бабиито считались прямыми потомками светлокожих пришельцев Бачвези, и поэтому первое появление белых в Буньоро было воспринято настороженно — как и в Буганде, их приняли за потомков Бачвези, но разница состояла в том, что С. Бейкер прибыл с женой — она могла родить наследника — потомка Бачвези, что было прямой угрозой трону династии Бабиито!
Отличия Буньоро от Буганды бросились в глаза еще первым европейцам. Одна из книг об Уганде, написанная на основе этих описаний и вышедшая в России еще в 1903 году, сообщала российскому читателю о стране Буньоро и ее обитателях следующее: «Униоро не может сравниться с королевством Уганда ни по пространству возделываемой территории, ни по числу жителей, ни по политической сплоченности частей… Жители страны — ваниоро — ростом меньше угандцев, уступают им в физической силе и в умственных способностях (оставим это на совести авторов! — А.Б.), но не в промышленной деятельности в качестве купцов и гончаров. Они принадлежат к той же расе, что и жители Уганды, и говорят языком банту того же происхождения, но они не так черны: обыкновенный цвет кожи темно-красный, и волосы у них курчавые. Вообще очень опрятные, они всегда моют руки до и после еды»{15}.
Вот такое государство и завоевал себе Кабарега в результате войны за престолонаследие. Он сражался за престол в течение почти целого года и в конце концов сумел захватить тело своего отца Камураси и похоронить его. Всех правителей Буньоро хоронили в одном и том же месте. Но прежде чем отправиться туда, Кабарега должен был выбрать место для постройки резиденции — он не имел права, как и любой восшедший на престол омукама, править из резиденции отца. Но вот место — Кикангара — выбрано, и процессия движется к месту захоронения Камураси. Там уже построено здание, а внутри выкопана могила для тела покойного. Могилу застилают коровьими шкурами и множеством лубяных тканей, туда кладут тело Камураси и двух его вдов, которые там умрут от голода. Могилу покрывают лубом и травой, и здание превращается в храм, которому ежегодно приносятся в жертву коровы.
Кабареге предстояло пройти процедуру «очищения», длившуюся два-три дня и проходившую в его новом временном краале (так называют огороженное поселение скотоводческих народов, в котором содержится и скот). Она начиналась с омовения водой, смешанной с молоком священных коров. Затем был назначен мнимый омукама из потерпевших поражение братьев Кабареги. Ему сначала подносили подарки, потом же Кабарега прогнал его с престола, а его воины предали «узурпатора» смерти. Такая процедура происходила при воцарении каждого омукамы, она символизировала войны за престолонаследие и должна была отогнать смерть от нового правителя Буньоро.
Лишь после этого Кабарега мог сам сесть на трон, и специальный герольд провозглашал его омукамой, оглашая поочередно всех предшествующих правителей, вплоть до Камураси. Это была опасная процедура, ибо, если оратор ошибался хоть раз, его тут же убивали. Но все завершилось благополучно, список закончился именем нового омукамы — Чва II Кабарега, — и все присутствующие приветствовали его криком: «Зонокали!», что значит «ты — наш господин». Затем голову омукамы восемь раз венчали короной его отца, а потом надели его собственную. Короны эти изготовлялись из особым образом обработанного луба и пальмовых листьев и шкурки обезьяны с металлическими украшениями. После специальной обработки все это выглядело как головной убор, к которому было приделано нечто вроде бороды — ее как раз и образовывала шкурка обезьяны. За короной ухаживали две специально назначенные женщины.
Затем Кабарегу облачили в одеяние из луба, украшенное бисером, в ожерелье с амулетом из двух львиных когтей и в особую обувь. Кабарега обошел семь священных хижин, задержавшись около седьмой, где его ждали сановники и священные коровы. Ритуал означал, что новый омукама «принимает хозяйство». Ночевал Кабарега в одной из этих хижин. Назавтра церемонии продолжались. Омукама посетил своих жен, каждая из которых принесла ему дары. В одной из хижин, принадлежавших, по преданию, основателю династии, он получил особые дары — просо, бобы и симсим (местный злак), которые, согласно обычаю, разбросал на четыре стороны света. Все это сопровождалось ударами в королевский барабан, не смолкавший в течение девяти дней. В этот же день омукама принял всех оставшихся в живых принцев и назначил одного из них начальником нал другими.
Важное место в церемонии коронации омукамы занимала перенатяжка королевского лука. На него натягивали человеческие сухожилия — для этого выбирался человек из определенного клана, проходил церемонии очищения при дворе и добровольно отдавал свои сухожилия. Операция эта всегда оказывалась для него смертельной. Утешением родных погибшего было то, что отдать свои сухожилия для лука омукамы считалось очень почетным.
Вместе с перетянутым луком Кабареге вручили четыре стрелы, которые он пустил на четыре стороны света со словами: «Ндасере амаханга кугасинга», что означает «Я стреляю в чужаков и побеждаю их». Стрелы тут же разыскивали, ибо омукаме предстояло повторять эту же процедуру каждый год, празднуя наступление Нового года. Их помещали в два особых колчана, которые за омукамой носили во время его выходов. К ритуальному оружию омукамы добавлялось и королевское копье, которое никогда не должно было падать и всегда находилось в вертикальном положении, а копьеносцы сменялись каждые два дня.
На этом церемония коронации закончилась. Правда, в ее Продолжение через три месяца омукама послал богатые дары, В основном животных, двум главным служителям культа, чтобы они призвали богов Буньоро защищать его.
Особа омукамы в жизни Буньоро. День омукамыСледует сказать об особом положении омукамы Буньоро среди подданных. Вот что сообщает об этом известный британский миссионер Дж. Роскоу, современник Кабареги, проведший в Восточной Африке четверть века: «Его персона, пища, одежда, действия, все, что связано с ним, было священным, и он проводил свою жизнь в ежедневных представительских церемониях на благо своего народа и заботах об увеличении стад скота, которые составляли богатство его народа. Каждый его день был заполнен обязанностями, которые должны были выполняться так же регулярно, как восход и заход солнца. Специальные лица следили за этим. Особа короля была столь священна, что даже части его тела назывались словами, которые запрещалось употреблять в отношении обычных людей. Оружие и другие личные вещи омукамы, как у богов и героев античных легенд, имели особые названия, его ежедневные трапезы были церемониями, рассматривавшимися как жертвоприношения на благо народа. Король был всегда одет в одежды из лубяной материи и имел большой гардероб, состоявший почти исключительно из кусков луба шириной в 10 футов и длиной от 9 до 10 футов (соответственно 3 метра и 2,7–3 метра — А.Б.). Некоторые из них были белыми, другие окрашены черным, но обычный цвет был коричневый — от насыщенно-терракотового до желтоватого. Многие из них украшались геометрическим орнаментом черного цвета, но самыми ценными считались те, на которых орнамент был нанесен кровью любимых жен и принцесс, которые делали эту работу сами, используя собственную кровь, и сами выдумывали узоры… Король часто менял свои одежды в течение дня, надевая или один кусок луба, закрепленный на правом плече, или два, каждый из которых закреплялся на одном плече. Вокруг запястий и лодыжек он носил ожерелья из бисера, такое же ожерелье он носил вокруг шеи»{16}.
Как же проходил день омукамы? Часть ночи он спал в хижине какой-нибудь из своих жен, а около двух часов ночи его будил паж и отводил в официальную спальню. С этого момента никто из дворцовой прислуги не должен был спать. С криком первых петухов специальная девушка (обязательно девственница, в обязанности которой входило спать в ногах господина) протирала омукаме большие пальцы ног куском луба, смоченным водой, и уходила. Из тронного зала наружу выносилось королевское копье, и пажи возвещали о пробуждении омукамы. Сойдя с ложа, он должен был наступить на спавшего на полу человека с очень черной кожей, чтобы «стряхнуть с себя темноту ночи». Затем следовала процедура омовения. В умывальное помещение пажи подавали вoду — горячую «мужскую» и холодную «женскую», одна из жен омукамы смешивала ее в нужной пропорции, и он умывался. После этого его одевали, и он следовал в тронный зал. Слуги приветствовали омукаму словами: «Великий правитель, ты лучше всех», а жены осведомлялись, как он спал. Придворные встречали его особым приветствием, употреблявшимся только до полудня.
В тронном зале проходила сложная церемония дойки священных коров омукамы, содержащихся при дворе. Во время дойки должна была соблюдаться абсолютная тишина. Парное молоко было частью завтрака омукамы. Для завтрака использовались особый табурет и набор сосудов и салфеток. После завтрака примерно до 11 часов омукама принимал cвоих подданных и выполнял функции третейского судьи.
Затем следовала церемония выпаса священных коров, причем в переходе по дворцовому комплексу омукаму сопровождали специальный паж с королевским обоюдоострым мечом, который паж носил на плече, покрытом леопардовой шкурой, а также хранители его другого ритуального оружия — лука, стрел и копья. Эта процедура символизировала заботу о скотоводах — привилегированном сословии Буньоро. После нее у омукамы было свободное время: он мог отправиться на охоту или прогулку, или навестить одну из своих жен.
Около четырех часов пополудня наступало время обеда омукамы. Он возвращался в тронный зал, переодетый в другие одежды, и по очереди ударял в девять священных барабанов. Тут же появлялся главный повар, поднося блюда из мяса особых священных коров и овощи. Повар кормил омукаму со специальной двухрожковой вилки, ибо омукама не должен был касаться мяса руками. Затем следовала дойка монарших коров и питье молока. Помимо этих официальных приемов пищи омукама мог есть в любое время «секретно» в особой постройке, где всегда его ждали горячие блюда.
После вечерней молочной трапезы наступало время развлечений — к омукаме приглашались певцы и танцоры; он угощал «артистов» пальмовым пивом, которое пили из специальных сосудов через соломинки. На этой церемонии присутствовали жены и сводные сестры омукамы, другие придворные. Часто вместо таких импровизированных концертов омукама решал государственные дела или делал обход караула. Для воина, заснувшего на посту, такая оплошность кончалась, как правило, плачевно: омукама протыкал ему голову копьем. Не спящему же охраннику полагалось схватить омукаму за ногу и не пускать. Тогда омукама говорил шепотом: «Отпусти меня». Но охранник не должен был этого делать, а, продолжая держать его за ногу, должен был спросить: «Кто ты такой, чтобы разгуливать здесь ночью?» И, только получив ответ, охранник мог отпустить омукаму.
Обходом караула обычно заканчивался день омукамы, и назавтра все повторялось снова.
Но Кабареге не было уготовано такой размеренной жизни. Новый мир, мир пароходов, пулеметов и колониальных амбиций, вторгался в его страну.
Что мог противопоставить Кабарега этому миру, с которым ему практически сразу же после воцарения, с 1872 года, пришлось воевать? В Буньоро, как и поначалу в Буганде, постоянной армии не существовало, ее заменяло ополчение. Разница состоит в том, что основным костяком воинства Буньоро были скотоводы-бахима. Каждый наместник территориальной единицы в случае необходимости ставил «под копье» все боеспособное население своей территории. Кабарега, как и Мутеса, понял важность создания постоянных военных отрядов, они были созданы и назывались абарусура. Это была как бы гвардия, которая во времена ее наибольшего роста составляла до 15 подразделений. Вооружение обычное — щиты и копья, кроме того, и в Буньоро постепенно проникло европейское огнестрельное оружие, но его было значительно меньше, чем в Буганде.
Война с КабигумиреПоначалу, однако, новому омукаме Буньоро пришлось сражаться со своим братом Кабигумире, который не сложил оружия. После решительного поражения в ходе войны за престолонаследие он скрылся в соседнем государстве Нкоре, расположенном между Бугандой и озером Эдуард. Пока Кабарега проходил процедуру коронации и обживал свой новый дворец, Кабигумире дважды собирал в Нкоре новое войско с помощью тамошнего правителя, дважды вторгался в Буньоро и дважды был жестоко разбит. И тогда Кабигумире возвратился к себе домой, на окраину Буньоро.
Но воцарившийся Кабарега не мог допустить, чтобы его престолу постоянно угрожали, так как знал, что поражения ничему не научили брата-соперника. Кабарега вновь послал против него свою рать, которая в конце концов разбила
Сабигумире. Побежденный бежал на другую окраину Буньоро построил укрепленный лагерь. Две попытки омукамы издать его оттуда успехом не увенчались.
И тут добрый гений Кабареги — его дядя Ньяика обратился к нему с такими словами: «В результате этой войны убито много людей. Если все население исчезнет, кем ты Вудешь править? Если ты не хочешь убивать своего брата, ни ему часть своего королевства, пусть он тоже станет)мукамой. Если же ты все еще ненавидишь его, дай мне Копье, я пойду и убью его ради тебя». Кабарега, конечно, мог допустить нового дробления Буньоро, от которого за Сорок лет до того и так уже откололся большой кусок, Превратившийся в государство Торо. Он предпочел второй из предложенных дядей вариантов и торжественно вручил ему Копье, предупредив, что брата его следует, конечно, взять в плен, по возможности не убивая. Получив от Кабареги копье войско, Ньяика направился к Кабигумире. Не сразу ему удалось разбить претендента на престол Буньоро, а лишь получив от Кабареги новое войско. Кабигумире сражался до юследнего солдата. В конце концов он был убит, и единственный оставшийся в живых его воин, по имени Джапари, 5ыл приведен к Кабареге.
Деталь, немало поясняющая характер Кабареги: омукама не убил Джапари, а поблагодарил его за мужество в сражении за своего господина, подарил ему ружье Кабигумире (воистину царский подарок!) и сделал военачальником отряда. Со смертью Кабигумире в 1871 году Кабарега прочно утвердился на престоле. В ознаменование этого события омукама переехал в новую резиденцию — он менял их неоднократно на протяжении своего правления.
Отпор натиску ЭкваторииНаступил 1872 год. 5 апреля к столице Кабареги вплотную придвинулся С. Бейкер — уже в качестве губернатора провинции Экватория, которую он xотел расширить за счет Буньоро. «Мулежду» («бородатый»), Как звали Бейкера в Буньоро, пришел в окружении около 200 египетских солдат. С ним были и люди двух арабов-работорговцев — Сулеймана и Эдриса, наводивших, как и их xозяева, ужас на местных жителей. Это были настоящие Кровожадные охотники за людьми в духе лучших колониальных романов. Англичанин, для которого превыше всего были интересны его страны, при этом официально находясь на службе египетского хедива[5], борец с работорговлей (под таким лозунгом он создавал и расширял свою Экваторию), взявший в свой эскорт двух самых ярых работорговцев, — таков был Бейкер. За спиной у него были форты Фатико и Фовейра, построенные на границах Буньоро под предлогом борьбы с работорговлей.
По опыту общения с Камураси, отцом Кабареги, Бейкер знал, что Буньоро покорить нелегко. И вот 26 апреля 1872 года Бейкер встречается с новым властителем Буньоро в его столице Масинди. Накануне его солдаты разбили свои палатки вокруг дворца Кабареги. Бейкер предлагает Кабагере признать власть хедива Египта, которого он представляет. Ому-кама знает через своих представителей в Египте о характере и истинных намерениях Бейкера и отвечает ему уклончиво.
А Бейкер не теряет времени. Он начиная с 29 апреля строит здание «представительства Экватории» в Масинди, а 14 мая торжественно провозглашает, что Буньоро аннексировано Египтом. Одновременно он ведет оживленную торговлю слоновой костью, что нарушает монополию омукамы. Кабарега недоволен, но пока пытается задобрить Бейкера — дарит ему сначала двенадцать коз, затем другие подарки. Но Бейкеру этого мало. 7 июня он посылает к Кабареге с требованием провианта для своих солдат. Посланным дают пять горшков пива и обещают прислать сорго — местный злак. Бейкер отсылает дары обратно, считая их незначительными. Ему присылают еще пива, а также обещанное сорго. Солдаты пьют пиво, и у них начинаются боли в животе. Бейкер заявляет, что его солдат намеренно отравили. Назавтра он объявляет своего переводчика Мбого — одного из знатных людей Буньоро — пленником и связывает его спина к спине с другим сановником. Затем оскорбляет еще одного сановника Кабареги в его доме. Напряжение растет, завязывается перестрелка. Дворец Кабареги предают огню, но сам Кабарега успевает скрыться.
В то же время посланный Кабареги приближается к лагерю Бейкера и выкрикивает: «Омукама Чва II Кабарега не виноват. Он не сделал ничего дурного. Пиво, которое является причиной раздора, послано не им, а Матосой (одним из придворных). Матоса бежал. Но мы сделаем все возможное, чтобы поймать его, и, если нам это удастся, мы выдадим его вам».
Бейкер не отвечает. 9 июня, когда омукама предпринял новую попытку примирения, подкрепив ее подарками, Бейкер эпять молчит. Но 11 июня люди Кабареги, разгневанные шюстью пришельца, без его ведома поджигают несколько построек лагеря Бейкера. Битвы избежать не удалось, и она произошла 13 июня. Люди Кабареги были разбиты отрядом Бейкера, у которых имелось огнестрельное оружие. Видимо, омукама хорошо это понимал и поэтому так долго терпел выходки Бейкера. 14 июня, однако, были подтянуты свежие силы баньоро, и Бейкеру пришлось отступить. Он покинул Буньоро, предав огню Масинди. Однако оставил на границе Буньоро в форте Фатико гарнизон египетских солдат.
При отступлении отряд Бейкера пересекал Нил в том месте, 1где имелся остров, на котором скрывался давний претендент на престол Буньоро — Руйонга, родственник и соперник Самураси, отца Кабареги. Руйонга предоставил Бейкеру лодки и людей для переправы. За это Бейкер провозгласил Руйонгу своим наместником в Буньоро и представителем Экватории. Заранее планируя новый поход против кабаки, он оставил там часть своих солдат.
Можно считать, что поход Бейкера на Буньоро провалился, хотя сам Бейкер докладывал в Каир об обратном. Его «наместник» в Буньоро Руйонга не только не являлся правителем этого государства, но даже и не мог претендовать на это: он был сыном Олими V Рвакабале, деда Кабареги, а по нормам наследования престола в Буньоро на него имел право только брат или сын предыдущего омукамы. Но Экватория, вернее, англичане, выступавшие под флагом египетского хедива, на этом не успокоились. В 1874 году преемником Бейкера на посту губернатора Экватории стал Ч.Дж. Гордон (1833–1885). Это был деятель иного плана, чем Бейкер, — представитель викторианской военной элиты, имевший военный опыт. Впоследствии он стал генерал-губернатором Судана и был убит в ходе восстания Махди. Полковник Гордон приступил к делу масштабно: соорудил цепь фортов вдоль реки Альберт-Нил, затем начал посылать на юг Экватории и еще дальше, в Буганду, одного за другим своих эмиссаров. Сначала это был полковник Лонг, затем Э. Линант де Бельфокд, оставивший, как, вероятно, помнит читатель, хорошие отзывы о Мутесе I и укрепивший Гордона в идее, что было бы неплохо покорить и Буганду. К сентябрю 1875 года строительство форта в низовьях реки Альберт-Нил в основном закончилось, и между ними было налажено пароходное сообщение. К этому времени относятся и донесения Бельфонда о положении дел в Межозерье (самого Бельфонда убили по дороге в столицу Экватории Гондокоро на юге Судана). Тогда Гордон самоуверенно написал в Каир, что в течение двенадцати месяцев Кабарега будет покорен и продвижение к озеру Виктория станет значительно легче. И если хедив пожелает, возможным станет впоследствии и падение Мутесы. Этот план Гордон и начал осуществлять. В январе 1876 года его войска, в значительной степени состоявшие из жителей Южного Судана, атаковали Буньоро со стороны только что отстроенного форта Мрули в низовьях реки Альберт-Нил. Затем был высажен десант с парохода на буньорский берег озера Альберт. В районе Магунго, где река Виктория-Нил впадает в озеро Альберт, произошло сражение, в котором подразделения Гордона потерпели поражение. Но это не помешало солдатам, поплавав по озеру Альберт, воткнуть на берегу египетский флаг и сообщить Гордону, что Буньоро покорено.
Основные силы Кабареги в то время были заняты покорением Торо — омукама давно мечтал вернуть Буньоро эту отколовшуюся от него часть и несколько раз переносил свою столицу на юг Буньоро, поближе к Торо. Правители Торо отказывались признать верховную власть Кабареги и неоднократно совершали набеги на его территорию. Армия, посланная Кабарегой в 1876 году на завоевание Торо, была настолько велика, что на марше в Торо воины убили пять слонов, тридцать буйволов, двух львов и пять гиен. Торо было покорено и вновь стало частью Буньоро. Скажем сразу, что в этот и последующие годы Кабарега значительно увеличил территорию Буньоро за счет соседей, у которых не существовало ни такой развитой государственности, ни такой армии.
Но Кабарега не мог не видеть новую опасность со стороны Экватории. Поэтому после первого рейда Гордона он направил послов к Мутесе с просьбой о поддержке, и Мутеса, понимая, что опасность из Экватории — общая для обоих межозерных государств, ему такую поддержку обещал. Кабака Буганды проявил большой дипломатический талант: пообещав Гордону поддержку против Кабареги, на деле же он в нескольких письмах всячески отговаривал его от войны с омукамой. Но Гордон не внял советам Мутесы. Прибыв в августе с инспекцией в построенные на границах Буньоро форты, он обнаружил, что Кабарега неизвестно где и никакого контроля Экватории над страной нет. В сентябре отряд войск Экватории в 750 человек прочесал северо-восток
Буньоро, и опять впустую: основные силы Кабареги завоевывали Торо. Это не мешало, впрочем, небольшим отрядам баньоро наносить завоевателям неожиданные удары, осваивая партизанские методы ведения войны, так пригодившиеся им впоследствии. Солдаты Экватории были вынуждены вернуться в свои форты, а Гордон писал в Каир: «Мы должны благодарить бога, что смогли отступить без потерь».
Не успокоившись на этом, Гордон предпринял третий поход на Буньоро в декабре того же, 1876 года. Его солдаты наступали сразу с трех сторон, но были встречены новыми партизанскими наскоками, а когда подошли основные силы Кабареги из Торо, и вовсе были вынуждены отступить под защиту крепостных стен. В Каире посчитали, что экспедиция против Буньоро себя не оправдывает, и в результате поражения трех походов против Кабареги идея о подчинении его государства военной силой хедивского Египта была практически похоронена, тем более что Египет стал испытывать финансовые затруднения, а в 1877 году вспыхнул мятеж в провинции Бахр-эль-Газаль в Судане.
В этих условиях Каир был заинтересован в установлении мира на южных границах Экватории едва ли не больше, чем Кабарега. К нему направляется эмиссар Гордона Эмин-паша. Он в отличие от своих предшественников нашел с Кабарегой общий язык и даже сумел установить с ним дружественные отношения. Позже Эмин писал о Кабареге: «Омукама Чва был очень рад посетителям, он свободно разговаривал и смеялся с ними. В отличие от других королей он не был капризным». Обе стороны были настолько заинтересованы в установлении мира, что, когда солдаты из эскорта Эмина занялись грабежами, считая, что находятся среди дикарей, Кабарега пожаловался на них Эмину, и этот вопрос был урегулирован мирно. Переговоры Кабареги с Эмином в сентябре 1877 года закончились обещанием, что Экватория больше не будет нападать на Буньоро и поддерживать внутренних врагов Кабареги. Кабарега попытался достичь большего: он попросил Эмина обменивать товары Буньоро — прежде всего слоновую кость — не на бусы и ткани, и на ружья и боеприпасы. Эмин ему, конечно, отказал — в усилении Буньоро Экватория не была заинтересована.
В следующем году Эмин стал губернатором Экватории, а еще через год он осуществил главное, чего добивался Кабарега, — эвакуировал гарнизоны всех фортов, построенных на северных границах Буньоро.
Надо сказать, что кабарега старался сохранить дружественные отношения с Эмином и далее, когда с началом в 1881 году махдистского восстания в Судане положение губернатора Экватории осложнилось. Кабарега, например, в 1885 году послал к Эмину семерых юных баньоро с письмом, в котором просил его «научить их читать и писать по-арабски и не давать им много играть». Более того, когда встал вопрос о возможности эвакуации войск Экватории через Буньоро, Кабарега был готов предоставить свою помощь. Он обеспечивал Эмину связь с Занзибаром через Буганду — махдисты отрезали Экватории другие каналы связи с Европой. Эмин, в свою очередь, принимал послов омукамы, высылая за ними пароход. Но во второй половине 80-х годов ситуация изменилась.
Буньоро, получив передышку от нашествий Экватории, продолжало расширять свои границы. Страна восстанавливала пастбища, разрушенные в ходе военных действий, и становилась все более могущественной. Но в 1886 году на Буньоро напала Буганда, в которой двумя годами раньше умершего кабаку Мутесу I сменил его молодой сын Мванга.
Войны с Бугандой и новые козни ЭкваторииПроизошло это в январе 1886 года. Армию Буганды возглавлял Кибиранго, видный придворный Мванги. Прознав о приближении неприятельской армии, Кабарега сначала решил дождаться противника в столице, но внял совету своих военачальников и решил выступить ему навстречу. Накануне битвы он выстроил своих воинов в линии, дал команду преклонить колено и обошел ряды солдат, подбадривая их и таким образом поднимая их боевой дух. Битва, начавшаяся назавтра с криками первых петухов, закончилась поражением баганда. Но их армия не была полностью разбита, и Кабарега добил ее в следующем сражении, лично застрелив из своего ружья Кибиранго, что и повлияло на исход боя. Надо сказать, что в Европе и даже ближе к Межозерью, на Занзибаре, Кабарегу и его воинов в то время сильно недооценивали. Свидетельство тому — меморандум британского консула на Занзибаре Дж. Кирка в Форин офис (копия которого хранится в потсдамском архиве), где, в частности, говорится: «Кабареге была объявлена война, и Керсе, вождю Булемези (северная часть Уганды), поручено пойти с большой армией на Кабарегу и захватить его в плен… Считается, что у баньоро много ружей, но они плохие воины, и возможно, что старый Кабарега отправится к озеру Альберт, оставив всю свою страну на разграбление{17}.
Вслед за разгромом баганда Кабарега был вынужден заняться Чопе — в этой местности, где когда-то находились земли Кабигумире, восстал другой «принц» — Комвисва. Он объявил себя независимым от Буньоро правителем. Кабарега послал туда своих воинов во главе с одним из своих искуснейших военачальников — Рвабудонго. Комвисва был пленен, но по распоряжению Кабареги не убит. Эта история заставила Кабарегу провести важную административную реформу: омукама распорядился, чтобы отныне все отпрыски правящей династии Бабиито получали в наместничество саза в пределах исконных земель династии, т. е. поближе к центру государства, что уменьшало вероятность попыток отделения.
Поистине не было покоя Кабареге — не проходило и года, чтобы ему не приходилось воевать с чужеземными завоевателями или со своими соседями. Или вести дипломатическую игру.
В том же, 1886 году Кабарега принимает двух эмиссаров Эмина. Один из них, В.В. Юнкер, в Буньоро не задерживается — он спешит дальше на Занзибар, чтобы оттуда отвезти почту Эмина в Англию. Но успевает пообщаться с Кабарегой, оставив потомкам его описание, с которым читатель уже знаком. А вот другой, майор Г. Казати, провел в Буньоро почти два года и сыграл там неблаговидную роль. Он прибыл к Кабареге 2 июня, чтобы якобы обеспечить почтовую связь Эмина с Занзибаром через Буньоро и Буганду и договориться о проходе войск Эмина через Буньоро в сторону океанского побережья. Кабарега на все согласился, попросив только, чтобы солдаты Эмина проходили через Буньоро небольшими группами, и даже разрешил построить два форта на пути их следования. Согласился Кабарега и на другое предложение Казати — об установлении мира с Бугандой — и в январе 1887 года послал Мванге дары в знак предложения мира.
Но Казати по заданию Эмина вел нечестную игру. Она была связана с изменениями в политике Англии, готовившейся к завоеванию Межозерья и создавшей для этого Имперскую британскую восточноафриканскую компанию. Межозерье было решено завоевывать не с севера, т. е. через Судан, где ситуация осложнилась, а с восточноафриканского океанского побережья. Отстаивая интересы Британии, Эмин уже не собирался уходить из Экватории. Он вел переписку с британским консулом на Занзибаре Дж. Кирком, а позже — с британскими миссионерами, появившимися в Буганде. В Буньоро не без оснований подозревали Казати в шпионаже у него часто бывали люди из Буганды. Призывая Кабарегу к миру с Мвангой, Казати на самом деле подстрекал кабаку к продолжению войны с Буньоро. Не случайно Кабарега уже в мае 1887 года потребовал от Эмина прислать другого посла.
А в июне того же года армия баганда вновь вторглась в пределы Буньоро. Произошло несколько сражений, успех попеременно сопутствовал Буганде и Буньоро. Казати же был уличен баньоро в переписке с предводителем войска Буганды. Когда баганда были окончательно разгромлены, Казати пытался запугать Кабарегу приближением с востока большой армии белых людей. Это была экспедиция Генри Стэнли, направленная для «спасения» Эмина и прошедшая через Буньоро без разрешения Кабареги. В конце декабря 1887 года Кабарега распорядился выслать Казати из страны, не убить, а именно выслать. Казати благополучно добрался до Эмина. к которому успели присоединиться люди Стэнли.
К тому времени Эмин получил уведомление от хедива, что в связи с махдистским восстанием в Судане Египет отказывается от своей новой провинции — Экватории. Объединенная группировка Эмина и Стэнли, пробиваясь к Индийскому океану, совершила нападение на Буньоро с парохода. Десант, высаженный в Буньоро, получил отпор. В конце концов от планов прохода через центр Буньоро группе Стэнли — Эмина пришлось отказаться. Когда же весной 1889 года эта группировка, в которой насчитывалось до 1500 солдат и офицеров, пыталась, проходя через предгорья Рувензори, пересечь южные оконечности Торо (ставшего вновь частью Буньоро), отряды абарусура Кабареги не раз отгоняли ее от границ. Таким образом, Кабарега, убедившись во враждебности европейцев, заставил их совершить кружной маршрут — они вышли к океанскому побережью через Нкоре и территорию теперешней Танганьики.
Одновременно Кабарега вмешался в ситуацию в Буганде, которая дважды нападала на Буньоро. Там осенью 1888 года произошли «три революции», в ходе которых с престола последовательно свергались Мванга, затем два его брата. Один из них, Калема, был ставленником мусульманской группировки бугандийской аристократии, и Кабарега поддерживал его как основного соперника Мванги. Он разрешил ему укрыться в Буньоро, когда тот был свергнут, и дал ему своих солдат, когда тот попытался вернуть престол в ноябре 1889 года. Тогда попытка эта увенчалась успехом во многом благодаря воинам-баньоро и посланному Кабарегой Рвабу-донго, одному из искуснейших его военачальников. Калема вновь воцарился в столице Еуганды Менго, для него был построен новый дверец. Рвабудонго был окружен большим почетом. Но в феврале 1890 года христианские группировки знати баганда, собрав армию, со значительным численным перевесом сумели окончательно изгнать Калему и его сторонников из Буганды. Когда Калема попросил у Кабареги, как мы теперь бы выразились политического убежища, омукама, несмотря на то что теперь было ясно, что Калеме уже никогда не быть кабакой Буганды, разрешил ему построить дворец в Буньоро и обещал защиту одного из своих наместников. Поистине это был широкий жест.
Отпор ЛугардуВ конце 1890 года в Буганде появилось новое действующее лицо, открывшее следующую главу в подчинении Межозерья Великобритании, — капитан Фредерик Лугард, представитель Имперской британской восточноафриканской компании. Фредерик Джон Лугард (1858–1945), впоследствии лорд, автор знаменитых «Дневников» и не менее знаменитой книги «Двойной мандат в Британской Тропической Африке». С его именем связывают так называемую систему косвенного управления в британских африканских колониях: в 1900–1906 годах — верховный комиссар Северной Нигерии; с 1907 года — губернатор Гонконга; в 1912–1919 годах — губернатор и генерал-губернатор Нигерии; затем тайный советник; член нескольких комиссий Лиги наций и т. д. Но и тогда, в 1890 году, он уже имел за плечами солидный опыт — служба в британской армии с 1878 года, участие в афганской (1878–1880) и суданской (1884–1885) кампаниях; служба в Бирме в 1886–1887 годах; в 1888 году командовал британской «экспедицией по борьбе с работорговлей» в Ньясаленде. Настоящий колониальный волк, он быстро разобрался в ситуации в Буганде и заставил Мвангу в конце 1890 года подписать договор с компанией о «протекторате» над Бугандой. Затем он обратил свои взоры на соседние территории, и в первую очередь на Буньоро, правитель которого Кабарега уже успел прогреметь в Европе как «жестокий и кровожадный тиран».
Лугард понимал, что Кабарегу так просто не подчинишь, имея даже два пулемета «максим», которые произвели устрашающий эффект в Буганде.
Кабарега, со своей стороны, осознавал, что неподалеку появилась новая грозная сила, с которой лучше бы сохранить мир. И в марте 1891 года послал к Мванге послов, пытаясь через него заключить мир с Лугардом. Но Лугард отказал ему, объяснив свой поступок европейцам, присутствовавшим в Буганде, тем, что «предложения Кабареги неискренни, поскольку он настроен враждебно к европейцам». В то время Лугард готовил поход на Буньоро против скрывавшейся там мусульманской группировки баганда.
В мае этот поход начался. Против Буньоро выступила армия Буганды при поддержке Лугарда. Кабарега выставил против них своих гвардейцев. Сражение произошло 7 мая, оно закончилось успехом баганда и Лугарда. Однако продвижение в глубь Буньоро было приостановлено.
Затем Лугард обратил свое внимание на запад Межозерья, в сторону озер Альберт и Эдуард. В походах в Торо и Нкоре несколько раз отряды Кабареги внезапно нападали на отряд Лугарда, но каждый раз были вынуждены отступить.
В намерениях Лугарда блокировать и разбить Буньоро уже на марше ему помог случай в лице «молодого человека крайне располагающей наружности и манер».
Это был Касагама, брат последнего правителя государства Торо, вновь присоединенного Буньоро. Касагама жил в изгнании в Буганде и мечтал стать омукамой Торо. Поэтому он обратился к Лугарду, который встретил его с распростертыми объятиями. Новое отделение Торо дало бы ему возможность не только сильно урезать владения Кабареги, но и установить контроль над соляным озером Катве, неподалеку от Торо. Соль в Межозерье очень ценилась, а озеро Катве было ее единственным источником.
Лугард сумел захватить Торо без особого труда: основные силы Кабареги находились далеко и жители Торо в основном поддерживали Касагаму — своего «законного правителя», именем которого Лугард так хитро прикрылся.
В Торо был построен форт Джордж, за его стенами укрылся Касагама, которого Лугард провозгласил омукамой Торо и близлежащих территорий. В благодарность за это Касагама подписал с Лугардом договор, в котором признавалась власть компании над Торо. Таким образом, часть Буньоро была покорена Лугардом уже ко второй половине 1891 года.
На подчинение остальной территории Буньоро у сменявших друг друга представителей Великобритании, постоянно наращивавших свою военную мощь, ушло целых восемь лет. Вдохновителем ожесточенного сопротивления баньоро британской колонизации все эти годы оставался омукама Чва II Кабарега.
Кабарега сражался в условиях нарастающей блокады его государства. Лугарду помог еще один случай: в походе против Торо и Нкоре он обнаружил остатки «нубийцев» — войск Экватории, оставленных при отходе Эмина, и «спасательной» экспедиции Стэнли. Эти подразделения составили отряд примерно в тысячу человек, и Лугард договорился с его начальником Селим Беем о переходе отряда под свое начало. Он соорудил несколько новых фортов, образовавших цепь на юге Буньоро до самой границы с Бугандой, и расположил в них гарнизоны из «нубийцев», которые составили ядро будущих «угандийских стрелков» колониальной армии Уганды.
Появление этих фортов обеспокоило Кабарегу. В начале 1892 года он послал туда своих верных абарусура. Они сумели захватить часть фортов. Но в одном из сражений были разбиты, и Кабарега решил вновь попробовать попросить у Лугарда мира.
Это было в марте 1892 года. Лугард вновь отказал. Вот как он вспомнил об этом сам: «Прибыли послы от Кабареги из Уньоро, чтобы вести переговоры о заключении мира. Он был единственный, с кем я не хотел заключать мир. Много лет он проявлял постоянную враждебность ко всем европейцам, начиная с Бейкера и Гордона. Затем Кабарега оскорбил майора Казати, гостя при своем дворе, надругался над ним, привязав его к дереву голым. Омукама воевал со Стэнли безо всякой на то причины и с радостью помог мусульманам, когда нам пришлось воевать с ними в прошлом году. Кабарега постоянно воевал со мной. Во время экспедиции я знал, что намерения Кабареги неискренни и, если представится возможность, он нарушит все договоренности, как он это делал не раз. Я всегда стремился захватить его страну и разоружить его творящие беззакония банды»{18}. (Намеренно так пространно цитирую здесь Лугарда, поскольку подобные обвинения Кабареге, безосновательность которых, надеюсь, ясна читателю, повторялись потом постоянно и преемниками Лугарда в Уганде, и европейской прессой.)
Однако не все современники Лугарда в Уганде, даже проколониально настроенные европейцы, придерживались такого мнения о Кабараге. Вот что писал о нем миссионер Р. Эйши, осуждая отказ Лугарда пойти на мировую: «Кабарега — типично африканский властелин, не лучше и не хуже других; однако в целом человек разумный с которым можно достигнуть соглашения». И еще: «Кабарега, по всем сведениям, обычный, если не лучший представитель могущественных африканских вождей. Естественно, что ему не нравятся воинственные европейцы, которые приносят в его страну огонь и резню в ответ на его серьезные намерения заключить мир»{19}.
Видимо, существование такого мнения заставило Лугарда все же пойти на «попытку заключить мир» с Кабарегой. Но не только это. Уже в начале 1892 года он получил известие, что представляемая им компания обанкротилась и ему придется скоро убираться из Межозерья. Понимая, что силой ему Кабарегу не одолеть, он решил создать видимость мирного урегулирования. Но это была скорее провокация. Весной у Кабареги неожиданно появился посол Мванги и Лугарда. Он приветствовал Кабарегу от имени «кабаки Мванги II и белого человека, капитана Лугарда», а затем показал принесенные им дары — ткани, лубяную материю, палку, мешок, мотыгу и ружье — и сказал: «Выбирай из этих вещей то, что тебе понравится. Помни, что, если ты выберешь мешок, мотыгу или палку, ты выберешь мир. Но знай, что в таком случае ты должен будешь дать мне восемьдесят слоновьих бивней, шестьсот мотыг и пятьсот мешков соли в обмен на мир».
На следующий день Кабарега собрал своих видных военачальников и советников. Мнения разделились — некоторые советовали принять такие унизительные условия мира. Совет длился целый день, и лишь назавтра Кабарега дал ответ послу из Буганды. Ответ был таков: «Если Мванга послал эти вещи для мира и дружбы, то почему он требует восемьдесят бивней, шестьсот мотыг и пятьсот мешков соли? Или он просит их для того, чтобы заплатить за свое освобождение? Если он даже пленник, почему он не посылает вестей от своего имени? Он что, обязательно должен привязать свое послание к завязке передника белого человека?»
(В это время Мванга действительно был пленником Лугарда и утвердившейся в Буганде с его помощью группировки баганда-протестантов. Все его действия были несамостоятельны. Кабарега знал это.) Затем Кабарега выбрал ружье и сказал: «Я знаю, что мой сын Мванга уже давно выступал против меня, но если он хочет войны — мы готовы!» Еще дважды на протяжении весны и начала лета 1892 года Кабарега получал подобные предложения от Мванги. Но он понимал, что инициатива исходит не от него, а от Лугарда, и настаивал на прямых контактах. Послы Мванги получали такие ответы: «Если Мванга хочет делать подарки европейцу, который временно у него в гостях, почему он не дарит то, что принадлежит ему самому? Если человек хочет мира, разве он будет сначала требовать чего-то от своего соседа, как будто бы сосед должен заплатить за какие-то свои проступки? У меня в королевстве тоже были в гостях белые, но я никогда ничего подобного не делал. И не буду ли я выглядеть трусом, если пошлю то, что ты у меня просишь?» А затем: «Если белый человек хочет моей дружбы, надо ли ему действовать через Мвангу? Разве он сам не может обратиться непосредственно ко мне? Но я знаю, что белый человек в действительности — недруг. Он лишь хочет захватить мое королевство».
Кабарега был непоколебим, и Лугарду пришлось покинуть Буганду, так и не сумев покорить Буньоро. А в Британии в это время развернулись жаркие дебаты о том, что же делать с Бугандой и ее соседями. В конце концов было решено установить там британский протекторат. Для этого в 1893 году туда был направлен официальный представитель королевы Дж. Портал, который заключил временное соглашение о протекторате Великобритании над Бугандой. У Портала не было времени всерьез заняться «мятежным» Буньоро — ему надо было урегулировать различные проблемы в Буганде, в частности подавить восстание мусульман-баганда и присоединившихся к ним «нубийцев». В результате «нубийцы» были высланы на Занзибар, а Кабарега, воспользовавшись тем, что форты на границе с Торо опустели, сумел вновь захватить Торо и изгнал оттуда верного англичанам Касагаму. Понимая, что ему предстоит, Кабарега стремился запастись огнестрельным оружием, о чем озабоченно сообщала «Тайме» 6 июля 1893 года: «По меньшей мере двум караванам с ружьями и порохом для Кабареги удалось достичь Уньоро с германской территории. Подтверждением тому служит весть о столкновении одного из караванов с суданским гарнизоном в Торо. Вполне понятно, что Кабарега, настроенный враждебно, хочет любым путем добыть средства для дальнейшего укрепления своего положения».
Война с британским протекторатомПолковник Колвайл, в 1894 году прибывший в Буганду на смену Порталу, решил безотлагательно покончить с Кабарегой. Предлогом послужило то, что отряд баньоро осенью 1894 года совершил нападение на границы Буганды. При ограниченности собственных средств Колвайл решил справиться с Кабарегой силами верных баганда. 4 декабря Буганда официально ооъявила войну Буньоро, а 5 декабря Колвайл послал Кабареге ультиматум, в котором говорилось: «…мы долго терпели ваши оскорбления, испытывая вас — хотите вы мира или нет.
Теперь пришло время принимать решения… я… уже подготовил войска к походу на Уньоро и дней через двадцать буду на вашей границе. Так что ждите наказания, которое вы давно заслужили»{20}. Кабарега не имел возможности ответить Колвайлу. Но за него это сделал миссионер Р. Эйши, выступление которого в Британском обществе защиты прав аборигенов от 23 мая 1894 года сохранилось. Вот некоторые аргументы в защиту Кабареги: «Кабарега, видимо, мог бы сказать следующее: в 1891 году европеец (капитан Лугард) вместе с людьми Уганды привел уньорского принца Касагаму, члена моей семьи, и, не посоветовавшись со мной, посадил его на трон в Торо. Европейцы построили в Торо форты и оставили там много нубийских солдат, которые превратили его в плацдарм для нападения на мою страну, утверждая при этом, что действуют по приказу Касагамы и европейцев. Использовав благоприятную ситуацию, я напал на Касагаму, который защищал моих врагов, прогнал его в Уганду, где мои воины были атакованы европейцами и разбиты. Мвангу, короля Уганды… я просил через своих послов объяснить мне, чего хотят европейцы в его стране. Почему же в таком случае люди из Уганды вторглись в мои земли? Почему меня хотят сместить с престола?»{21}.
Но Колвайл не слышал этих слов, а если бы и услышал, то не внял бы им. Он пошел на Кабарегу войной.
В походе против Кабареги, который начался 15 декабря, участвовало более 14 тысяч баганда, около 600 солдат-«нубийцев» и несколько офицеров-англичан. Кабарега, узнав о приближении такого могущественного противника, срочно вызвал из Торо отряды абарусура во главе со своими лучшими военачальниками Рвабудонго и Иреетой и послал навстречу неприятелю заградительный отряд. 25 декабря на границе Буньоро этот отряд был разбит. Кабарега отошел с основными силами в глубь страны, предав огню свою столицу, но в январе следующего года ему все же пришлось принять большой бой. Этот бой баньоро назвали экьябали-хунгираха, что означает «когда деваться некуда». Сражение было проиграно, как и следующее, которое произошло в начале февраля, когда Кабарега лично повел в бой своих абарусура. Через несколько дней после этого поражения Какунгулу, командующий армией баганда, послал Кабареге письмо, в котором предлагал: «Пошли кого-нибудь из своих людей, чтобы взять то, что мы захватили в твоем королевстве». На что Кабарега гордо ответил посланному: «Пойди и скажи Какунгулу, что я не хочу, чтобы эти вещи вернулись ко мне. Скажи ему, чтобы он отнес их своему кабаке Мванге, жадность которого не знает предела».
Но в феврале 1894 года отряды Кабареги сумели разбить баганда, шедших без сопровождения европейцев. Колвайл считал Буньоро уже покоренным и вернулся в Буганду. Тем не менее основные силы Кабарега отвел подальше и перешел к уже испытанным методам партизанской войны. Колвайл приказал разделить Буньоро цепью фортов и поместил информацию об этом в «Тайме», опубликованную 11 апреля 1895 года. «Буньоро… можно рассматривать в качестве полезного союзника. Цепью фортов я разделил страну на две части — дружественную и недружественную». Один из этих фортов, Хоима, стал впоследствии столицей дистрикта Буньоро в протекторате Уганда.
Считая Буньоро уже завоеванным, баганда по приказу англичан стали распускать пленных женщин и детей по домам. Более того, большие территории Буньоро, прилегавшие к Буганде, были включены в ее границы, что впоследствии было закреплено соответствующими юридическими документами.
В таких условиях Кабарега велел своим наместникам расходиться по домам. Сам он с небольшим войском продолжал партизанскую войну. Против него посылались все новые экспедиции. В ноябре 1894 года карательной экспедиции удалось скрытно напасть на лагерь Кабареги, но омукама с большим трудом сумел спастись. Самой тяжелой потерей для него было то, что в руки бриганского командования попали знаки власти омукамы — копья и барабан каджумба, а также его трон. Они были пересланы Колвайлу, который затем с гордостью доставил их в Англию.
В этот период Кабарега не раз терял надежду и дважды пытался заключить с европейцами мир. Но его предложения отклонялись. К тому же от него понемногу начали откалываться напуганные соратники — сначала один из его военачальников, Бьябачвези, потом другой, Рвабудонго, после неудачного для Кабареги нового сражения в 1895 году, когда была захвачена в плен и его мать Ньямутахингурва. Об этом «Таймc» писал 1 ноября 1895 года: «Король Уньоро все еще опасен… Экспедиция, посланная против него, состояла из сильного соединения ваганда… Она дошла до Нила, главным результатом ее было пленение матери Кабареги и юного принца… Престижу короля нанесен громадный урон в результате пленения его матери, которая имеет в стране большое влияние. Она — невероятно толстая женщина, настолько толстая, что не способна сама ходить, и ее надо носить… Вождь Уньоро по имени Лвабудонго, премьер-министр Кабареги, сдался, и ему предоставлено место в Торо, где он будет жить под властью дружественного уньорского вождя. Если бы Кабарегу удалось пленить, вся уньорская проблема была бы снята… Кабарега поклялся, что никогда больше не посмотрит в лицо белого человека. Сейчас ему ничто не может помешать вернуться в северную часть страны».
Из этой публикации нетрудно заметить, что 1895 году Кабарега, понесший столько потерь, противостоящий баганда и суданцам под командованием опытного капитана Трастона, не был сломлен. Он соглашался заключить мир с колонизаторами, но мир почетный, а не такой, какой ему был предложен в 1894 году, после ноябрьского поражения, когда в руки неприятеля попали знаки его власти. О партизанской войне Кабареги можно написать увлекательную книгу, и, может быть, такая книга будет когда-нибудь написана. Даже в нашей стране о Кабареге была защищена диссертация. Ее автор, ныне доцент Горьковского университета С.Б. Сенюткин, оценивает Кабарегу как «талантливого политика, дипломата и военачальника, сочетавшего решительность с осторожностью, наделенного способностью уступать в малом, дабы выиграть в большом»{22}.
Кабарега продолжал воевать с англичанами и после того, как 3 июля 1896 года Буньоро было официально провозглашено британским протекторатом. Однако баньоро продолжали считать его своим властителем и подчиняться его приказам. Осенью того же года он отдал приказание уничтожить весь урожай на севере Буньоро, чтобы оставить без фуража и продовольствия неприятельские силы; этот приказ был беспрекословно выполнен, хотя грозил голодом самим баньоро. И даже тогда, когда в 1898 году английские власти объявили о смещении Кабареги с трона и провозгласили омукамой Буньоро его сына Китахимбву, Кабарега оставался для подданных единственным законным омукамой.
Вместе с Мвангой против англичан. Пленение и ссылка. Кабарега вновь воспрянул духом, когда в июле 1897 года восстал кабака Мванга. Потерпев первые поражения от англичан и верных им баганда, Мванга скрылся на территории Германской Восточной Африки. К осени того же года восстали «нубийцы» — остатки тех самых «суданских стрелков», которых рекрутировал еще Лугард. Они с боями прошли по Уганде и к началу 1898 года вышли к тем местам, где находился Кабарега. Затем к Кабареге присоединился Мванга со своими силами. Омукама пошел на союз и совместные действия с Мвангой, лишь убедившись в искренности его намерений: слишком долго Буганда помогала европейцам авоевывать Буньоро. Но раздумья Кабареги длились несколько минут.
Любопытно, что один из старейшин Кабареги, увидев двух монархов, решивших сражаться вместе, напророчил им: «Вам не удастся одержать победу в этой войне. Но вы и не будете убиты. Вас обоих возьмут в плен в один и тот же день».
Это пророчество сбылось. Но сначала восставшие всерьез напугали британских хозяев Уганды: их объединенные силы насчитывали более пяти тысяч человек; боевые действия велись на значительной территории протектората Уганда. Им удалось провести несколько удачных операций. Но к началу 1899 года положение восставших осложнилось: Буньоро было разорено дотла, возникли сложности с продовольствием, эпидемии. Кроме того, еще во второй половине предыдущего года от восставших откололась часть «суданских стрелков», решивших действовать самостоятельно. Это означало потерю 400 боеспособных и опытных солдат, вооруженных огнестрельным оружием, и, что особенно важно, пулемета.
Восставшие, которых оставалось все меньше и меньше, скрылись на территории народа ланги — к северу от озера Кьога. Здесь 9 апреля 1899 года они были захвачены в плен корпусом колониальных войск под командованием подполковника Эватта, в котором также было много солдат-баганда. Сбылось пророчество старейшины — Кабарега и Мванга были захвачены вместе и в один день.
Кабарега, у которого незадолго до этого начали болеть глаза, сражался до конца. Он был ранен в руку, на другой руке ему прострелили большой палец, и только после того, как ружье выпало из его рук, его смогли схватить. Вместе ним было захвачено несколько его жен и детей. Кабарега так сильно переживал свое поражение, что не хотел больше жить. Он отказывался позволить врачу-европейцу оперировать руку и только по настоянию одного из своих сыновей согласился на операцию.
Затем Кабарегу вместе с Мвангой под конвоем направили в Буганду. За время путешествия сначала через выжженное и опустошенное Буньоро, а затем через цветущую Буганду он вновь обрел присутствие духа. Когда его и Мвангу британские власти в Кампале приговорили к ссылке на Сейшельские острова и они двигались к озеру Виктория, Кабарега, как свидетельствует современник-колониальный чиновник, «шел гордо, повелительно-презрительным взглядом окидывая зеленую и прекрасную страну, так сильно отличавшуюся от его собственной бесплодной земли, опустошенной годами войны и голода. Это зрелище должно было наполнить его восхищением и завистью, но он повернулся к сломленному духом Мванге и сказал: „Ну и отвратительная страна! Если бы я владел ею, я был бы только рад уехать из нее при любых обстоятельствах — даже в изгнание!“»{23}.
Кабарега покидал Буньоро, когда им «правил» под властью англичан его сын Китахимбва. В 1902 году его заменили братом Духагой II, которого британские власти сочли более покорным. Это был тот самый маленький принц, плененный вместе со своей бабкой, матерью Кабареги, в 1895 году. Его, как и Китахимбву, баньоро считали кьебамбе — узурпатором, поскольку их настоящий героический омукама Кабарега был еще жив. Буньоро стало дистриктом в Северной провинции британского протектората Уганда; с ним в отличие от Буганды, Торо и Нкоре-Анколе не было заключено соглашение, предоставлявшее определенные права «туземной» администрации. До 1933 года Буньоро имело статус «завоеванного королевства». В африканской администрации, переделанной по образцу Буганды, посты вождей высших ступеней долгое время занимали баганда. Но мятежный дух баньоро не был сломлен. В 1907 году там вспыхнуло восстание, вошедшее в историю под названием Ньянгире. Баньоро отказались признать власть колониальных вождей-баганда, сжигали их дома и устроили настоящую демонстрацию, на которой кричали: «Ньянгире абаганда!»— «Я отказываюсь от баганда!». Британские власти арестовали 54 баньоро-зачинщиков восстания и выслали их из Буньоро. Но восставшие добились своего — с 1908 года новых вождей-баганда в Буньоро не назначали.
А Кабарега больше никогда не увидел своей родины. Двадцать четыре года он провел в ссылке. О его жизни там практически ничего не известно. Известно только, что вместе с ним было несколько его ближайших родственников, в том числе десять лет бок о бок с ним провел его сын Тито Габафуса, который в 1924 году стал новым омукамой Буньоро Тито Виньи IV. Он выполнял при отце функции секретаря и, видимо, немало узнал об истории Буньоро. Вряд ли случайно он опубликовал свою «Историю Буньоро» в 1934–1935 годах в «Уганда джорнел» под псевдонимом К.В., что означало: Кабарега и Виньи.
Известно также, что к 1923 году Кабарегу перевели на «вольное поселение» на Сейшелах, освободив из-под стражи, поскольку было ему уже за семьдесят. Но он попросил, чтобы ему дали возможность умереть на родине.
И, пожалуй, лучшим свидетельством значения Кабареги в сопротивлении баньоро британскому господству является тот факт, что эта просьба — умереть на родине — вызвала оживленные дебаты в британском парламенте. Да, его, семидесятитрехлетнего старика, больного и дряхлого, все еще боялись британские власти. Но тем не менее в конце концов Кабареге было разрешено вернуться в Буньоро. Опять он проделал долгий путь, и уже несколько дней пути отделяло его от родных мест, когда в ночь на 6 апреля 1923 года он скончался. Было это в Джиндже, на территории Уганды.
«Я не хочу, чтобы моя страна досталась одним англичанам»
Мванга
Наследник Мутесы25 октября 1884 года кабакой Буганды стал сын Мутесы I Мванга. Читатель, возможно, помнит, какова была процедура восшествия на престол нового кабаки, и, видимо, помнит также, что главную роль при выборе преемника умершего монарха играл катикиро — главный министр. Эту должность с начала 70-х годов занимал Мукаса, человек властный и жестокий. В последние годы правления Мутесы, когда кабака подолгу не вставал с постели, Мукаса практически сосредоточил в своих руках верховную власть. Он-то и выбрал в качестве преемника Мутесы Мвангу. Почему? Трудно сказать. Вероятно, он считал, что сможет влиять на него. Ведь в отличие от другого реального претендента, Калемы, известного, по словам современника, своей «безжалостностью и дикостью», Мвангу звали «мутефи» — «мягкий». Не остановило Мукасу даже то, что Калема, как и он сам, был мусульманином, а Мванга тяготел к миссионерам.
Еще за два года до смерти Мутесы, когда католическая миссия по его приказу покидала Буганду, юный Мванга пришел проводить миссионеров и сказал, что ему очень жалко, что миссионеры уходят. После воцарения Мванги миссионеры воспрянули духом, увидев добрый знак в том, что лубугой была провозглашена крещеная сестра Мванги Ребекка Мугали. И действительно, сразу после воцарения Мванга пригласил к себе протестантского миссионера А. Маккея и попросил его отправиться в протестантскую миссию на другом берегу озера Виктория и пригласить оттуда в Буганду еще троих миссионеров. Однако тамошние миссионеры не приняли приглашения кабаки. Тогда он послал послов в Букумби — миссию французского католического ордена Белых отцов (обе миссии находились на территории современной Танзании), и 14 июля 1885 года после двухлетнего изгнания отец Лурдель («Мапера») и двое других прелатов вернулись в Буганду.
«Игра в религии» продолжалась, но «игрок» был уже другой. Мванга отличался от своего отца и внешне, и по характеру. Вот его описание, сделанное в 1886 году нашим соотечественником В.В. Юнкером, посетившим Буганду в ходе своего путешествия по Нилу: «На Мванге не было никаких украшений, одет он был просто в материю из коры, скрепленную на плече в виде тоги. Он был крепкого, высокого телосложения, в возрасте 20 с небольшим лет. Его большие, выпуклые глаза выражали ум и живой темперамент, но частый, громкий, деланный смех с широко открытым ртом придавал ему несколько детский вид; возможно, что причиной этому было курение гашиша, которому он часто предавался»{24}.
Курение наркотика — по другим источникам, это была марихуана, которую называли бханг, или хемп, — отмечают как характерную привычку Мванги многие современники. «Под влиянием наркотика, — писал один из миссионеров, — он способен на дикие и совершенно непредсказуемые поступки. Но вообще-то этот молодой субъект дружелюбен». (Надо заметить, что Мванга в ту пору действительно был очень молод — ко времени вступления на престол ему было около восемнадцати лет.) И далее: «Он умеет вести себя с достоинством и сдержанно, если считает, что ситуация того требует, однако вскоре сбрасывает с себя эту маску и начинает фамильярно болтать… Бросается в глаза, что он неровен и непостоянен и, вероятно, мстителен»{25}. В сравнении со своим отцом Мутесой Мванга, по описанию современников, проигрывает — не так обаятелен, нет в нем той светскости, умения себя держать. Но надо учесть, что европейцы столкнулись с Мутесой в более зрелом возрасте, умудренным опытом управления государством. Мванга же в начале своего правления был «вещью в себе». Однако его непоследовательность дорого стоила самому кабаке и сильно повредила ему в глазах современников. Но быть последовательным ему было трудно. Его правление началось в очень сложное время: активизация Германии в Восточной Африке и первые захваты на территории Танганьики в 1885 году, действия Экватории в Межозерье, попытки свержения Мванги в самой Буганде. В конце января 1885 года были схвачены пятеро заговорщиков, которым не удалась попытка переворота. В феврале того же года другая группа бугандийской аристократии вновь попыталась свергнуть кабаку. В этой интриге был замешан и катикиро Мукаса, заговорщики хотели посадить на престол Буганды мусульманина Калему. Заговор не удался, семнадцать его главарей были сняты с должностей и казнены, но Мукасу Мванга пощадил.
С этого времени Мванга будет явно предпочитать мусульман. В его столице Менго, построенный неподалеку от места захоронения Мутесы (позднее именно у холма Менго европейцы основали Кампалу — нынешнюю столицу Уганды), частыми гостями стали суахилийские торговцы. Как свидетельствуют современники, они всячески настраивали Мвангу против европейцев, пугая его колониальными захватами, которые постепенно становились реальностью в Восточной Африке. В результате осенью 1885 года Мванга совершил поступок, навсегда превративший его в глазах европейского общественного мнения во врага белых и кровавого тирана.
Убийство епископа. Мванга и христианеДля укрепления английской протестантской миссии в Буганду был направлен епископ Хэннингтон. Миссионеры обеих миссий советуют кабаке выслать ему навстречу лодку и проводников, поскольку, мол, епископ — лицо высокого сана. Мванга посылает двух сановников — как бы на разведку, чтобы убедиться в мирных намерениях белого человека. Но тут происходит ряд роковых недоразумений. Хэннингтон едет в Буганду не тем путем, который обрисовали Мванге миссионеры. Он выбирает дорогу через Бусогу — данника Буганды со времен Мутесы I. Один из тамошних правителей получивший инструкции Мванги никого в Буганду не пропускать, арестовывает Хэннингтона и тут же сообщает об этом Мванге. Заодно он сообщает, что епископ движется с вооруженным эскортом. Мвангу это настораживает, и он отдает приказ убить епископа, который посланный из Буганды отряд выполняет 29 октября 1885 года. Оказанное охраной епископа сопротивление при аресте, видимо, приводит Мвангу к мысли, что белые намерены завоевать его страну, поэтому он решает их уничтожить. В те дни Мванга говорит отцу Лурделю: «Я — последний король Буганды. После моей смерти власть в стране захватят белые. Пока я жив, я смогу защитить ее».
Пророчество Мванги сбылось лишь наполовину — белые захватили страну еще при его жизни. Но Мванга действительно пытался сделать все, чтобы сохранить независимость Буганды. После убийства Хэннингтона он постоянно страшится мести Англии и христианского влияния в стране. Сначала кабака запретил миссионерам проповедовать, не распространив, однако, этот запрет на французов. С конца 1885 года он преследует своих подданных, принявших христианство. Первыми жертвами стали неудачливые заговорщики еще в начале 1885 года. Затем 15 ноября был убит глава католической общины баганда, а летом следующего года преследования христиан приняли массовый характер. Называют разное число жертв — от двадцати до двухсот. Интересна причина репрессий лета 1886 года, о которой европейские миссионеры обычно не пишут.
Опять имели место случайности и нелепые совпадения, которые нервировали Мвангу: поражение армии Буганды в походе на Буньоро, пожар во дворце кабаки, потом в доме катикиро Мукасы, куда переселился кабака. Мванга едет на охоту на гиппопотамов, где убивает одного из замешкавшихся пажей, который был католиком. 3 июня 1886 года несколько пажей — католиков и протестантов — были сожжены заживо. Затем еще несколько. Миссионерская печать подняла на щит этих «мучеников за религию», а спустя много лет, в 1964 году, некоторые из них были причислены католической церковью к лику святых.
Преследования Мвангой христиан закончились так же неожиданно, как и начались. Кабака, видимо, всерьез испугался, когда все миссионеры заявили, что они покидают Буганду. Мванга даже попытался их задержать, считая, что отъезд миссионеров в Европу повлечет за собой наказание за убийство епископа Хэннингтона. Но кабаке пришлось уступить — за британских подданных вступились британский консул на Занзибаре Джон Кирк и султан Занзибара Сейид Баргаш, требуя для них свободы передвижения. Часть миссионеров уехала. А местные христиане, которые еще недавно боялись высунуть нос из своих укрытий, получили ряд назначений на важные государственные посты.
В начале 1887 года Мванга создал свою личную гвардию — четыре военных отряда. Командирами двух из них были назначены новообращенные христиане — протестант А. Каггва и католик Г. Ньоньинтоно. Один из гвардейцев позднее писал: «Хорошо организовав свои полки, Мванга стал покупать больше оружия и лучше экипировать своих людей… Но привязанность к ним ослепила кабаку, и они стали злоупотреблять его расположением. В результате чем лучше он к ним относился, тем непослушнее они становились и тем больше их ненавидел народ».
Создав гвардию как опору собственному трону, кабака выпустил джинна из бутылки. Четыре отряда располагали основной частью огнестрельного оружия Буганды — до тысячи винтовок. Они стали грозой Буганды, наводя ужас на население бесконечными грабежами и самоуправством. Например, на марше распоясавшиеся молодые гвардейцы разгоняли мирное население, встречавшееся на их пути. Люди убегали в буш, а тех, кто не делал этого, они могли убить. Народ роптал: «Кабака Мванга губит страну, ведь это его выкормыши убивают людей». Сами гвардейцы, опьяненные собственной силой и безнаказанностью, были счастливы. Когда Мванга осознал, что созданные им отряды выходят из его подчинения, было уже поздно. Наступил 1888 год, который вошел в историю Буганды как «год трех королей» и «год трех революций».
В тот год в Буганду прибыл миссионер-протестант Р. Уокер, которому вместе с оказавшимся там годом ранее другим протестантским миссионером, С. Гордоном, суждено было участвовать в «трех революциях». Оба сумели произвести на Мвангу хорошее впечатление и расположить его к англичанам. Немаловажную роль сыграло привезенное Уокером известие о смери епископа Паркера, назначенного вместо Хэннингтона в Восточную Африку и написавшего Мванге несколько угрожающих писем. Мванге понравились подарки, привезенные Уокером, — большой ковер и настоящее викторианское председательское кожаное кресло — со спинкой и подлокотниками.
Уокер стал последним зарубежным гостем, которого Мванга принимал как полновластный правитель Буганды. Величие кабаки должен был подчеркивать дом для приемов, входивший в дворцовый комплекс, обнесенный изгородью, — лубири. Дом для приемов представлял собой круглую постройку высотой до 30 футов с конической крышей, под небольшим уклоном спускавшейся до самой земли и опиравшейся на деревья вместо колонн. Изнутри дом был отделан белыми стеблями тростника. Пол был покрыт свежим, душистым сеном. Кабака восседал на троне из светлой древесины, покрытом леопардовой шкурой. Его окружали вооруженные ружьями гвардейцы и многочисленные придворные. Таким был Мванга в апреле 1888 года.
«Год трех королей». А в сентябре того же года кабака был свергнут с престола. И переворот совершили новообращенные христиане — «проповедники», как их называли, которых сам Мванга вооружил огнестрельным оружием. Они стали настолько сильны, что смогли восстать против него.
Понимая опасность, которая ему грозит, Мванга пытался как-то обуздать гвардию. В августе 1888 года он задумал истребить всех «людей дини» (т. е. верящих в единого бога — Христа или Аллаха, дини на суахили — религия). Однако замыслы кабаки стали известны лидерам обеих христианских и мусульманской группировок знати. Мусульмане сумели договориться с христианами о совместных действиях в случае опасности. Этот сговор оказался роковым для Мванги.
Осенью 1888 года Мванги обратился за советом к служителям традиционной религии баганда — культа духов предков. Как и полагалось в таких случаях, было совершено жертвоприношение. Кровь жертвенных животных потекла не одной струей, а многими мелкими струйками, что обещало благоприятный исход делу. Новый план кабаки был таков: он объявляет, что якобы идет в поход на служителей духов предков, живущих на одном из островов на озере Виктория. Для этого он собирает всех вооруженных христиан и мусульман, сажает их в лодки с верными гребцами и отвозит на один из пустынных островов озера, высаживает там, затем устраивает блокаду острова. Все враги умирают естественной смертью. Все так бы и получилось, если бы его враги в своих лодках последовали за ним, когда Мванга появился на озере на своем королевском каноэ. Но догадавшиеся о том, что здесь что-то нечисто, «люди дини» отказались сесть в лодки. Мванга сразу же послал нарочного к катикиро Мукасе за помощью. Но Мукаса предал его, заявив, что не хочет смерти «людей дини». Видимо, катикиро понял, что сила не на стороне кабаки, и пошел на сговор с его врагами. Вместе они решили срочно сместить кабаку. Произошло это 5 сентября. Мванга бежал к своему дворцу в окружении пажей. Когда силы «людей дини» подошли близко ко дворцу и первым же выстрелом был убит один из пажей, Мванга бежал. У холма Рубага, напротив дворца, он услышал удар барабана кабаки. Это означало, что был провозглашен новый правитель Буганды.
По свидетельству современника, выбор преемника оказался случайным — мусульманская фракция отдавала предпочтение Калеме. За ним послали, но его не удалось вызволить из-под охраны «хранителя принцев». Однако жажда свергнуть Мвангу была настолько велика, что восставшие пошли на немыслимое — провозгласили кабакой Буганды кивеву — старшего брата Мванги Мутеби, не имевшего по традиции права на престол Буганды. Мятежники быстро поделили между собой государственные посты, сделав катикиро Гонората Ньоньинтоно — лидера католической группировки.
Интересно, что в ходе переворота восставшие имели много возможностей убить Мвангу. Такое предположение выдвигалось еще во время событий у озера, но Каггва на это не пошел. В ходе суеты с поисками нового кабаки Мванга постоянно был на виду, его защитники были малочисленны, особенно после присоединения к восставшим людей катикиро Мукасы. Но никто не решился поднять руку на кабаку, поскольку его особа была священной.
Вскоре Мванга пересек озеро Виктория и скрылся в миссии Белых отцов в Букумби.
Но вслед за ним пришлось бежать и миссионерам, и их выученикам-баганда. 18 октября мусульманская группировка, считавшая себя ущемленной в распределении государственных должностей, совершила новый переворот. Буганда была объявлена мусульманским государством, все государственные должности отданы мусульманам, а христиане и их учителя-миссионеры изгнаны из страны. Христианские группировки баганда нашли приют у правителя соседнего государства Нкоре Нтаре V. Мутеби отказался принять ислам и подвергнуться обрезанию, он был низложен, и на трон возведен Калема.
«Почтовый роман»В Букумби Мванга начал борьбу за возвращение престола, в результате фактически оказавшуюся борьбой за сохранение независимости Буганды. Тут-то и развернулся его «почтовый роман».
К апрелю 1889 года собравшиеся с силами христианские группировки служилой аристократии Буганды (бами) вспоминают о законном правителе и решают отвоевать Буганду вместе с ним. Ньоньинтоно информирует об этом Лурделя в письме. Позже несколько представителей бами-христиан лично навещают Мвангу в Букумби, что радует свергнутого кабаку. В Букумби он спит на ложе из папируса, которое каждый день проваливается под ним, поскольку плохо скреплено. Миссионеры-католики заставили Мвангу спать на этом ложе, чтобы он научился смирению. Вряд ли такое существование может нравиться свергнутому кабаке. 29 апреля Мванга вновь пересекает озеро Виктория и направляется на родину, где объединяется с силами христиан. Но войска Калемы наносят им поражение, и Мванга вновь изгнан. Он обосновывается на острове Булингугве, лежащем в одной миле от бугандийского берега озера Виктория. А Калема тем временем приказывает убить содержащегося под стражей Мутеби, чем настраивает против себя большинство жителей Буганды. Первое поражение в сентябре 1888 года и бегство — сколько раз в своей жизни Мванге еще придется спасаться бегством — заставили его лавировать, пытаясь вернуть престол. Начав свой поход на озеро как поход против христиан, Мванга пытается вернуться на трон с их помощью. В его походе участвует некий Чарльз Стоке, бывший миссионер-протестант, а ныне свободный торговец. Но попытка возвратить престол вновь неудачна. В Менго все еще царит Калема, а Мванга скрывается на крохотном острове в необъятном озере.
Кто поможет Мванге? Может быть, миссионеры? В июне 1889 года он приглашает их к себе на остров, чтобы они обратили в христианство его соратников.
Вот что он написал Маккею:
«Булингугве, 25 июня 1889 года М-ру Маккею.
Приветствую тебя и м-ра Гордона. Я, Мванга, умоляю Вас помочь мне. Не вспоминайте того, что случилось в прошлом. Сейчас мы бедствуем, но, если Вы, отцы мои, захотите помочь мне вернуть мое королевство, Вы получите полную свободу действий. Раньше я не верил в Бога, а теперь знаю религию Иисуса Христа. Калема убил всех моих братьев и сестер; он убил и моих детей, и теперь остались только мы с ним — два принца. М-р Маккей, помоги мне, у меня уже нет сил, но, если ты будешь со мной, я стану сильным. Сэр, не думай, что, если ты вернешь Мванге власть над Бугандой, это его испортит. Если ты увидишь, что я становлюсь плохим, ты можешь прогнать меня с трона, но я изменился к лучшему и теперь желаю следовать только твоим советам.
Твой друг Мванга»{26}.
Но этого, считает Мванга, мало. Хорошо бы нашлась какая-нибудь внешняя сила! И такая сила находится, как это не раз бывало в Африке в конце прошлого века. Неудивительно, ведь идет раздел континента.
От Стокса Мванга узнает, что на пути в Межозерье находится эмиссар Имперской британской восточноафриканской компании Ф. Джексон. 15 июня 1889 года Мванга обращается к нему с письмом, в котором молит о помощи:
«Я прошу Вас прийти сюда, чтобы мы, христиане, объединились. С божьей помощью мы победим. Я умоляю Вас, будьте снисходительны, придите и восстановите меня на троне. Я подарю Вам много слоновой кости, Вы сможете торговать и делать все, что хотите, в Уганде при моей власти»{27}.
Но письма иногда опаздывают и сейчас, при современных средствах связи, тем более неудивительно, что так случалось и в Африке в то время. Пока шли письмо и ответ, христианские группировки бами сумели вновь собрать силы и в октябре 1889 года разбили Калему. 11 октября Мванга торжественно вернулся в столицу.
Ответ Джексона застал Мвангу вновь на престоле. Джексон послал ему британский флаг и письмо. В письме предлагался протекторат компании над Бугандой.
Мванга ответил очень осторожно. С одной стороны, он изъявил дружеские чувства к англичанам: «Я очень люблю англичан, кто хочет, пусть приходит в мою страну, я разрешу строить и торговать здесь». С другой стороны, Мванга не хочет предоставлять каких-либо исключительных прав англичанам: «Я ваш друг и друг всех белых, любой белый, который хочет прийти ко мне, пусть приходит, я приму его как друга». Тон кабаки изменился. Он снова на троне, о чем и спешит сообщить в начале письма, и уже не просит униженно, а милостиво предлагает {28}. Почему Мванга занял позицию «открытых дверей»? Видимо, подсознательно он уже усвоил знаменитый принцип «разделяй и властвуй» (несправедливо считается, что этот принцип успешно применяли лишь колонизаторы). Его идея заключалась в том, чтобы открыть Буганду, раз уже это неизбежно, сразу нескольким европейским державам. Тогда можно было бы, прикрываясь флагом христианства и борьбы с работорговлей, использовать их представителей в борьбе против «арабской» (мусульманской) фракции и в то же время не допустить усиления позиций какой-либо одной из держав в Буганде, играя на соперничестве между ними. 4 ноября 1889 года кабака обратился с письмом к кардиналу Лавижри (католическому епископу Восточной Африки), в котором писал: «…если белые захотят мне помочь, я тоже помогу им в борьбе против торговли людьми во всех странах вокруг озера Ньянза». Он обратился с подобными письмами к консулам Германии, Англии и Франции. Один из сановников Мванги замечал в то время в своем дневнике: «Больше всего он боится возвращения арабов и зовет белых на помощь под предлогом ведения торговли и миссионерской деятельности».
«Возвращения арабов» Мванга боялся не зря. Колесо фортуны вновь повернулось, и в начале ноября 1889 года силы Калемы, поддерживаемого войсками Кабареги, взяли штурмом Менго. Мванге опять пришлось бежать по проторенной дорожке — на острова. С вмешательством Кабареги, старого соперника Буганды в Межозерье, могущество которого в этот период достигло вершины, положение Мванги стало угрожающим. Срочно потребовалась помощь извне. Но Европа далеко, ее консулы — на острове Занзибар, что тоже неблизко.
А Джексон-то где-то рядом! 24 ноября Мванга вновь пишет ему. Кабака просит помощи и уже согласен на все условия, выдвинутые Джексоном: «Он очень беден, у него ничего нет… Знайте, что Буганда — страна англичан, потому что он хочет, чтобы англичане пришли сюда торговать». Волею судеб два последних письма Мванги Джексону попали в руки нового действующего лица, выступившего на бугандийскую арену, — доктора Карла Петерса (их оригиналы на суахили и украшают теперь коллекцию писем Мванги в архиве ГДР). Карл Петере, основатель «Общества германской колонизации», «Германского восточноафриканского общества», уволенный в 1889 году из последней организации, в 1889–1890 годах пошел на очередную авантюру — возглавил экспедицию по «спасению» Эмина-паши. Он действовал на свой страх и риск, подчиняя Германии зоны, лежавшие к северу от Германской Восточной Африки (впоследствии — Танганьики). Добрался он и до Буганды, предварительно вступив в переписку с Мвангой.
Однако к тому времени, когда Петерс приблизился к границам Буганды и 10 февраля 1890 года обратился с письмом к Мванге, кабака вновь превратился из изгнанника в правителя: в начале февраля его сторонники в очередной раз изгнали Калему из Менго.
В своем послании Петерс писал: «Если ты пошлешь за мной лодки, то я приеду к тебе вместе со своими аскари (африканскими солдатами. —А.Б.) и носильщиками»{29}.
В ответе Мванги говорилось: «Если д-р Петерс хочет прибыть сюда, король Буганды будет ему рад. Сюда же прибыли шесть европейских миссионеров, двое англичан и четыре француза»{30}. Письмо это написано с помощью миссионеров, которые таким образом хотели сами установить контакт с Петерсом и контролировать его взаимоотношения с Мвангой.
Петерс не замедлил прибыть в Менго, и ему без труда удалось заключить известный договор с Мвангой от 27 февраля 1890 года. Почему же Мванга, долго отказывавшийся выполнить какие-либо условия Джексона, с такой готовностью подписал договор с Петерсом? Да потому, что этот договор не устанавливал германский протекторат над Бугандой, он провозглашал лишь принятие Мвангой условий акта Берлинской конференции по Конго и «открывал» Уганду «всем европейцам без различия национальности». Договор вполне отвечал курсу Мванги.
Заметим, что условия договора, вполне устраивающие Мвангу, не устраивали Петерса. Позже, в 1906 году, он писал: «Германский протекторат не был принят. К сожалению, у меня не было полномочий вести переговоры на этой основе. Сделан лишь первый шаг»{31}.
Для Мванги выгодным был не только союз с Петерсом, закрепленный в почти ни к чему не обязывающем договоре, но и само его присутствие в Менго: все это придавало Мванге вес в глазах сторонников и должно было запугать противников (Калема разбит, но не уничтожен!). Поэтому немудрено, что, когда узнал о намерении Петерса отбыть восвояси, он направил ему следующее письмо, датированное 24 марта 1890 года: «Прошу тебя, не уходи сейчас, подожди немного. Калема сейчас близко, может быть, он завтра будет здесь. А если ты уйдешь, мои люди испугаются и скажут: „Немец увидел, что на нас идет Калема, испугался и бежит“. Останься со мной, а мои воины пойдут биться. Твой друг Мванга»{32}.
Однако Петере оставил Буганду. (Это, правда, не сказалось роковым образом на положении Мванги: решающее сражение с Калемой произошло несколько позже, в апреле 1890 года, в результате которого Калема был окончательно разоит.) Но хотя он и не добился установления там германского протектората, уходил не с пустыми руками. Кроме договора у него имелись и другие важные бумаги, подписанные Мвангой. Одна из них — обращение к европейским державам — участницам Берлинской конференции по Конго. В этом обращении, в частности, говорилось: «Всем европейским державам, подписавшим Берлинский договор, я предлагаю превратить мою страну в нейтральную территорию, поскольку она расположена полностью в зоне свободной торговли, определенной Берлинским договором».
Мванга также передал Петерсу письма к кайзеру Вильгельму и королю Леопольду Бельгийскому, в которых он высказывался за развитие торговли с сопредельными Буганде владениями соответственно Германии и Бельгии, изъявлял дружеские чувства обоим монархам, заверяя их, что Буганда — христианская страна и что он строго-настрого запретил работорговлю.
Перед лицом надвигающейся колониальной угрозы Мванга проявил себя мудрым политиком. Он попытался добиться международных гарантий независимости своей страны. Стремясь спокойно управлять своей страной, он пытался разъединить европейские державы. Отметим, что кабака «повысил уровень» своей переписки: если раньше он не поднимался выше консула, то теперь обращался непосредственно к монархам. Эти письма положили начало его «переписке на высшем уровне» — средства, к которому Мванга неоднократно прибегал и в дальнейшем.
Но не прошло и месяца с отъезда Петерса, как до Менго наконец добрался Ф. Джексон. И Мванга, который в трудную минуту столько ему наобещал, вообще отказался подписывать с ним какой-либо договор. Джексон по-прежнему настаивал на принятии Мвангой протектората компании и предоставлении ей исключительных прав в Буганде. А это, как мы видим, не соответствовало намерениям кабаки. Джексон пробыл во владениях Мванги месяц, но так и убрался, несолоно хлебавши, да еще в сильной ярости.
Главным аргументом Джексона в его спорах в Мвангой было заявление, что Буганда входит в сферу влияния Англии. Мванга решил проверить его (не исключено, что тут не обошлось без советов католических миссионеров) и послал на Занзибар с разведкой двух своих придворных. С собой они несли письма Мванги и Каггвы британскому консулу на Занзибаре.
В своем письме от 26 апреля 1890 года Мванга признает, что ему «нужны ружья и порох, чтобы изгнать мусульман», но тут же спрашивает: «Какова будет цена? Ведь я не намерен отдать вам мою страну, а только хочу, чтобы европейцы всех национальностей приезжали в Уганду, строили и торговали, как они того хотят». И поскольку Мванга догадывается, какова будет расплата за помощь, вдогонку он пишет письмо другому консулу на Занзибаре — германскому. Ведь с Германией уже есть договор на приемлемых условиях. Вдруг она поможет?
«Сообщаю Вам, — читаем в письме Мванги германскому консулу на Занзибаре от 16 мая 1890 года, — что Джексон предложил мне заключить с ним договор, но я отказался, так как уже ранее я договорился с немцем д-ром Карлом Петерсом о том, что все европейцы — немцы, французы и англичане — могут селиться и торговать в моей стране.
Джексон прибыл после отъезда Петерса и попросил, чтобы я уступил ему доходы от пошлин на ввоз товаров в обмен на предоставление английского протектората при условии, что только англичане будут жить и торговать в моей стране.
Я отклонил его предложение. Прошу Вас посоветовать мне, как поступить, чтобы все европейцы приезжали и вели торговлю в моей стране…»{33}.
Реакция Германии на этот и последующие призывы Мванги связана с так называемым Гельголандеким договором, заключенным между Англией и Германией 1 июля 1890 года. По этому договору Буганда и другие территории Восточноафриканского Межозерья признавались сферой влияния Великобритании. Казалось бы, все стало просто и однозначно, но…
Даже оставаясь вне пределов Германской Восточной Африки, Межозерье представляло для Германии определенный интерес. По этому поводу, например, Эмин-паша писал руководству в Берлине в начале 1891 года: «Если в Уганде будет создана сильная армия под руководством европейцев, это станет постоянной угрозой для германских владений»{34}.
Поэтому даже после заключения Гельголандского пакта Берлин и его представители на Занзибаре и в Германской Восточной Африке внимательно следят за развитием событий в Межозерье, а германская пресса активно их комментирует. Официальным предлогом для подобного комментария послужила религиозная ситуация в Буганде. На щит поднималось «преследование» католиков, в «защиту» которых якобы выступала лютеранская Германия. Поэтому католические миссионеры-французы в Буганде видели противовес Англии именно в лице Германии. Дружеские чувства Мванги к немцам, видимо, объяснялись не в последнюю очередь влиянием Белых отцов.
Немудренно, что Мванга, которого в германской прессе с первого упоминания в 1885 году называли не иначе как «кровавым тираном», постепенно эволюционирует на страницах немецких газет в «борца против махдистов» (имеются в виду его сражения со ставленником мусульманской группировки Калемой), а затем и в «борца против Притеснений католиков». Более того, власти Германской Восточной Африки Мвангу даже считают своим.
Вот с такими настроениями в Менго, Дар-эс-Саламе и Берлине подошли к новому этапу раздела Африки, подготовленному Лондоном уже на базе Гельголандского пакта.
Лугард в Буганде. «Почтовый роман» продолжаетсяЭтот новый этап связан с именем Фредерика Лугарда, впоследствии генерала и лорда, а в 1890 году только капитана и Представителя Британской восточноафриканской компании.
Энергичный и решительный, Лугард взял реванш за неудачи Джексона в Буганде. Он прибыл в Буганду 18 декабря 1890 года. Помимо солдат-суданцев в его эскорте было и несколько пулеметов «максим». Будущий лорд действовал с позиции силы. Его главным козырем была угроза: в случае отказа Мванги подписать договор он заключит союз с Кабарегой — грозным противником кабаки. Мванга сдался и 26 декабря 1890 года подписал договор о протекторате и исключительных правах компании в Буганде.
Что же сделал Мванга, едва успев поставить свою подпись на документе, фактически обозначавшем конец независимости его страны? Он попытался прибегнуть к помощи немцев, столкнуть Англию и Германию. В конце декабря двое посланных отправились к оказавшемуся в Буганде д-ру Штульману, одному из соратников Эмина, и попросил его поднять в Буганде германский флаг. Естественно, они получили отказ. Лугард верно оценил этот шаг, сделав в дневнике такую запись: «Они полагают, что если им удастся привлечь в страну других европейцев, а мы вступим в борьбу, то они избавятся от нас всех сразу». И дальше — так верно, как долгое время не смог понять никто другой: «Они вообще не хотят присутствия европейцев; во всяком случае, король этого не хочет»{35}.
Но Мванга не ограничился этой неудачной попыткой. Он все еще надеялся на Германию и пожаловался на Лугарда самому германскому кайзеру. Письмо Мванги к Вильгельму настолько передает отчаяние кабаки, что я позволю себе привести его полностью, сохраняя по возможности стиль суахилийского оригинала:
«Менго, Буганда, 4 января 1891 года.
Султану немцев.
Приветствую тебя и хочу поведать следующее. 33 султана правили моей страной, как того хотели. Я унаследовал страну от отца, а потом пришли арабы и попытались прогнать меня. Я сражался с ними и прогнал их, я возвратился на свой трон и стал жить в мире.
Но вот однажды я увидел европейца-англичанина. Он пришел ко мне, и я хорошо его принял. Но назавтра он сказал мне: „Отдай мне свою страну, отдайся в руки англичан“. Я ответил: „Я пошлю людей на побережье, чтобы они разузнали, как договорились правители Европы в отношении моей страны“. И он, этот европеец, господин Джекисини, согласился, он и мои люди отправились на побережье.
А я остался здесь. И увидел другого европейца, по имени капитан Лугард, англичанина. Он сказал „Отдай мне свою страну!“ Я ответил: „Потерпи немного, другой человек из твоей страны сказал мне похожие слова, но я отказал ему. Мы послали людей на побережье. Подожди, пока я сам услышу, как решили в Европе, и ты получишь что хочешь“.
Он отказался и сказал: „Тогда мы будем сражаться, и ты будешь свергнут“. Я решил было не соглашаться, но подумал, что если опять будет война, то для страны это будет плохо, и сказал: „Ладно, я подпишу. Но если в Европе решат по-другому, то этот договор будет расторгнут и ты не получишь мою страну“.
Но, друг мой, я хочу, чтобы сюда приходили разные белые люди — немцы, французы, англичане, американцы, — приходили и строили в моей стране. Я не хочу, чтобы мою страну получил один англичанин. Я хочу, чтобы мне дали править моей страной, так как правили ею тридцать три султана — как сами того хотели…»{36}.
Письмо это знаменательно. Во-перых, в нем Мванга выступил, как сейчас сказали бы мы, как историограф своих взаимоотношений с англичанами — в письме рассказывается и о борьбе с мусульманами, и о Джексоне, и о том, что для уточнения международной обстановки были посланы люди на побережье. Во-вторых, в письме Мванга не только высказывает свою идею о привлечении в Буганду всех европейских держав на равных правах, но и обращает внимание на собственные дипломатические достижения в этом направлении. Действительно, в договоре с Лугардом 1890 года имелась статья о том, что если в Европе будет заключено какое-либо соглашение, противоречащее этому договору, то договор аннулируется. Мванга рассчитывал, что ему все же удастся привлечь в Буганду другие державы и свести на нет усилия Лугарда: ведь он еще не получил к тому времени от своих людей подтверждения о Гельголандском пакте. Однако Гельголандский пакт к тому времени существовал уже более полугода, поэтому расчетам Мванги не суждено было оправ даться.
Хотя Берлин никак не отреагировал на призыв Мванги и на этот раз, кабака все же не терял надежды. Он вновь пытается «подключить» соперников Великобритании в октябре 1891 года, когда протестантской фракцией на него было совершено покушение. Не на шутку перепуганный, он пишет правителям не только Бельгии и Германии, но и Франции. Причисляя себя к католикам, он жалуется даже папе римскому: «Я стал как бы рабом в стране своего отца, великого Мтесы. Но я надеюсь, что мне оставят то, что мое, что мою страну не отдадут мусульманам и что мою власть не отдадут моим восставшим подданным… Я требую, чтобы мне оставили королевское могущество моего отца Мтесы… Я надеюсь, что Бог пошлет Вас нам в помощь. Но если Вы не можете ответить на мою просьбу, мы — я и мой народ — готовы умереть…»
Почему же Мванга смотрит на мир так мрачно? Да потому, что раньше он мог выставить себя борцом против мусульман и рассчитывать на мощь всего христианского мира. Теперь же он стал врагом Лугарда и, следовательно, всей протестантской фракции, более того — врагом Британии. Протестанты были его союзниками, а теперь, став при поддержке Лугарда самой сильной группировкой, вновь покушаются на его власть. Не понимают, что Мванга борется не просто за свою власть, он борется за независимость своего государства. Совсем приперт к стене кабака. Вот и пишет он в Европу — всем, всем, всем. Но письма в Европу идут долго, да и безнадежное это дело. А вот Лугард близко. Подписав договор, он ушел покорять соседние области, но в конце декабря 1891 года он уже опять в Менго. С его прибытием трения между католической и протестантской группировками переросли в войну.
«Война Лугарда» из-за мелкого конфликта между протестантами и католиками по поводу кражи ружей вспыхнула в Буганде в январе 1892 года. Но это был лишь повод. Протестанты давно уже жаждали перераспределения государственных должностей в свою пользу, что вызывало недовольство католиков. Лугард добавил в эту пороховую бочку пороху и в переносном, и в прямом смысле. Он не только подстрекал протестантов, но начиная с 22 января передал им много оружия и боеприпасов (разные источники дают различное их количество, максимально — пятьсот ружей и винтовок).
События развивались с молниеносной быстротой. 24 января с утра силы католиков и протестантов сконцентрировались вокруг столицы. Трудно установить, с чьей стороны раздался первый выстрел, но вскоре началось большое сражение, проходившее в самом Менго. Католики перешли в стремительное наступление, которое поначалу не остановил даже пулеметный огонь, самолично открытый Лугардом. Лишь вступление в сражение аскари Лугарда решило его исход: католики были разбиты. А Мванга? У него уже была проторена дорога на такой случай, и он опять бежал на остров Булингугве.
Однако этот побег Мванги никак не устраивал не протестантов, ни Лугарда: Буганда не могла остаться без кабаки, а из законных претендентов к тому времени остался лишь дядя Мванги Мбого. Мбого не мог устроить победившую фракцию, ибо был лидером мусульманской группировки. Оставался один выход: вернуть Мвангу и заставить его принять новые условия.
Вслед за Мвангой в лодку пришлось сесть католическому епискому Хирту. Он получил задание передать Мванге ультиматум Лугарда. Ультиматум был отклонен. Тогда Лугард послал на Булингугве 100 суданских аскари с пулеметом под командованием своего офицера, они разбили защитников острова, разнесли сам остров, но Мвангу так и не заполучили. Кабака бежал вместе с Хиртом на один из островов Сесе.
Впоследствии они оба оказались на территории Германской Восточной Африки. (Этот факт, заметим, обычно оставался за пределом поля зрения историков. Считалось, что Мванга до возвращения в Менго в конце марта 1892 года пребывал на островах Сесе.)
Но вот перед нами целый ряд документов, рассказывающих о новом туре политики лавирования кабаки Буганды Мванги.
Из отчета фельдфебеля Кюне начальнику германского гарнизона в Букобе от 5 февраля 1892 года следует, что Кюне нашел Мвангу и Хирта на одном из островов посреди озера Виктория и 1 февраля они все вместе на лодках прибыли уже на территорию Германской Восточной Африки.
Кюне, в частности, писал своему начальнику следующее: «Мванга категорически отказывался принять английский флаг, многократно отклоняя это предложение. Петере, как рассказал мне Мванга, якобы сказал ему, что вскоре Уганда получит немецкий флаг и он должен обороняться до последней капли крови. Он очень высоко ставит немцев: когда я показал ему портрет нашего обожаемого кайзера Вильгельма II, он сказал мне: „Да, от этого могущественного кайзера вадойчи (немцев, на суахили. — А.Б.) я хочу получить флаг“»{37}.
Мванга, конечно, менее всего хотел установления чужеземного господства над Бугандой. Ему нужно было любым способом избавиться от Лугарда. Но немцы не оказали ему помощи: в Берлине в то время не хотели столкновений с Лондоном.
Но вернемся к Лугарду, который понимает, что кабаку необходимо вернуть, о чем пишет в Лондон: «Ситуация критическая, тем более что я вижу совсем мало надежды на то, что сумею заставить короля вернуться, а если он не сделает этого, маленькая партия (протестантская) наших союзников постепенно улетучится и дезертирует к королю»{38}.
Ему же не остается ничего иного, как обратиться с письмом к германским властям в Восточной Африке, в котором он просит обеспечить безопасность Мванги и вернуть его в Буганду, а также задержать у себя епископа Хирта, который, как он полагает, оказывает влияние на Мвангу и не дает ему вернуться. Сам Мванга, уверяет Лугард, «очень хочет вернуться». Англичанин выражает готовность пойти на компромисс, обещая «вернуть ему все права и прежнее влияние». В таком же духе он пишет и Мванге.
А что же Мванга, поддался на эту удочку? Поддался. Не найдя ни помощи, ни сочувствия у немцев (в отличие от Лугарда), в конце марта 1892 года он вновь оказался в Менго. Причем, по свидетельству современника, одного из Белых отцов, с тех пор «он стал похож более на пленника, чем на кабаку Буганды».
Впоследствии Мванга писал: «Я получил множество писем от капитана Лугарда и протестантов, в которых меня просили вернуться и писали, что я смогу выбрать любую религию, которая мне понравится. Но когда вернулся, все католики были изгнаны, да и мои слуги тоже. Никого не осталось, кроме меня, и протестантские вожди приходили каждый день и уговаривали стать протестантом».
Выхода не было. Мванге пришлось и стать протестантом, и подписать 11 апреля 1892 года новый договор с Лугардом, окончательно закрепивший господство компании в Буганде. С этого момента он оставался кабакой лишь номинально, у власти укрепилась покорная англичанам олигархии бами-протестантов.
Как номинальный кабака Буганды, Мванга подпишет еще многое против своей воли, в том числе договоры с Дж. Порталом и полковником Колвайлом в 1893 и 1894 годах, последовательно закреплявшие британский протекторат над Бугандой.
Вскоре после подписания договора с Лугардом кабака вынужден написать под его диктовку и подписать письмо, которое как бы подводит итог его лавированию в переписке «на высшем уровне», — письмо к королеве Виктории от 17 июня 1892 года. Что же пишет ей Мванга? Он… благодарит ее за «посылку представителей компании (читайте — Лугарда), чтобы урегулировать положение в стране», и далее умоляет ее не отзывать компанию (т. е. того же Лугарда) обратно: «Если Вы отзовете компанию, мой друг, страна моя наверняка будет разорена, в ней вспыхнет война». Лугарду нужно было такое письмо, ибо компания к тому времени обанкротилась и Лондон упорно отзывал его домой. Вот он и заставил Мвангу это написать. Мванге, боровшемуся до конца за независимость Буганды, неоднократно призывавшему всех возможных и невозможных властителей Западной Европы составить противовес Великобритании в Буганде, быть коллективными гарантами независимости его страны, пришлось в конце письма к британской королеве заявить: «Я и мои бами приняли английский флаг, как и народ Индии. Мы хотим, чтобы англичане наводили у нас порядок»{39}. Но это еще не конец истории Мванги. И даже не конец маленького «почтового романа», прочитанного в Потсдамском архиве.
Экс-кабака у немцевПопробуем теперь мысленно перенестись на несколько лет вперед, в 1897 год. Буганда — уже часть складывающегося британского протектората Уганда. В стране один за другим вспыхивают очаги антиколониального восстания. Ведет ожесточенную борьбу с колонизаторами Кабарега.
А Мванга? Лишенный фактической власти, долгое время вынужденный жить по чужой указке, он все же не захотел жить так до конца своих дней.
Вторник, 6 июля 1897 года. Три часа ночи, еще не рассвело. Мванга тайно бежит из своего дворца, прихватив с собой лишь семь из нескольких сот своих жен и некоторых пажей. Его путь лежит в Будду — один из очагов восстания в Буганде. Но верные колонизаторам войска приходят в Будду, и дважды — 15 и 20 августа — восставшие терпят поражение в больших сражениях.
Итак, силы Мванги разбиты, но он еще на что-то надеется и опять бежит через озеро Виктория на германскую территорию. Если в 1892 году бегство Мванги было катастрофой для англичан, то пять лет спустя они отнеслись к этому куда спокойнее: у них в запасе был трехлетний сын кабаки Дауди Чва, воспитывавшийся миссионерами в верноподданническом духе. Мванга еще был в пределах протектората, его сторонники еще не были разбиты, когда 14 августа англичане объявили кабаку низложенным, а на престол возвели его отпрыска, назначив при нем трех регентов из наиболее благонадежных вождей.
Перестав быть кабакой формально, Мванга не утратил своего политического влияния. Едва он сдался германским властям в Букобе, как вокруг экс-кабаки завязалась целая переписка между колониальными властями соседних территорий, а также между Энтеббе — столицей Уганды — и Лондоном, Дар-эс-Саламом (столицей Германской Восточной Африки) и Берлином.
Сразу же по прибытии Мванги на германскую территорию тамошние власти сообщают об этом британской администрации Уганды. Англичане боятся беглого кабаку и просят держать его подальше от границ Уганды, не давая ему вернуться в британские владения. Они обещают даже выслать Мванге его жен. Но все же не забывают предупредить соседей, что Мванга — очень опасный человек.
В другом письме английского губернатора Уганды германским властям, которые намеревались предоставить кабаке, как бы мы сказали сейчас, политическое убежище, эти опасения высказываются конкретнее. Выражается уверенность в том, что Мванге удастся поддерживать связи со своими сторонниками. А это будет вызывать постоянные осложнения для британской администрации, и вновь повторяется настоятельная просьба держать его как можно дальше от Уганды.
Как же выполнили германские колонизаторы просьбу коллег-англичан? Примерно через месяц после бегства на германскую территорию экс-кабака был переправлен на лодке в Мванзу — тоже на берегу озера Виктория. Пленником себя он не ощущал, был полон оптимистических планов, не боялся нищеты, поскольку ранее отправил большой караван с товарами на побережье океана и получил утешительные сведения о его продвижении. Так что на первое время было на что жить
Но мнение немцев о том, что делать с кабакой, не совсем совпадало с английским. Германский консул на Занзибаре Рехенберг пишет в Берлин, что крайне выгодно держать Мвангу вблизи его страны в качестве «устрашающего привидения для англичан». В связи с этим он даже ходатайствует перед иностранным ведомством империи о назначении Мванге содержания примерно в 2400 рупий.
Но если с первой частью предложения Рехенберга в Берлине быстро согласились, вторая его часть вызвала у экономных немцев возражения. По указанию из Берлина генерал-губернатор Германской Восточной Африки потребовал у властей Уганды выделения средств к существованию Мванги, «соответствующих его положению». Германские власти выделили посредника для ведения переговоров. Так немцы приняли у себя Мвангу, нужного им в тот момент по политическим соображениям, но все же попытались при этом, как бы мы выразились сейчас, посадить его на «хозрасчет». Они, безусловно, вели игру с англичанами. Держали бывшего кабаку в Мванзе, которую отделяет от границ Уганды лишь короткий переход по озеру Виктория. И не хотели переселить в глубь страны. Далее, несмотря на настойчивые просьбы соседей, немцы смотрели сквозь пальцы на связи Мванги с повстанцами Буганды. Все это очень помогало ему осуществлять собственные планы, не совпадавшие с намерениями «гостеприимных хозяев». И вот, когда переговоры о выдаче имущества Мванги еще только развертывались, случилось то, чего так боялись колонизаторы британские и никак не ожидали германские.
Телеграмма Рехенберга в Берлин: «Мванга король Уганды отправился на английскую территорию и там собрал войско».
А вот послание германского офицера в Берлин, из которого видны подробности бегства Мванги. Оно может послужить последней страницей нашего «почтового романа»:
«Для бегства Мванга выбрал темную, безлунную и беззвездную ночь с 23 на 24 декабря. Лодка „Герман“ находилась в ремонте, лодка „Князь Виз“ отплыла 18-го текущего месяца, и Мванга мог не опасаться преследования на парусной лодке. Два каноэ, тайно находившиеся в течение многих дней у какого-нибудь заброшенного острова, перед побегом под покровом темноты были тихо введены в бухту Мванзы выше станции. По условному знаку, крику какого-то животного, поданному из окрестностей станции, Мванга и спавший в его комнате бой тихо открыли окно и вылезли наружу в тот момент, когда часовой находился по другую сторону дома. Звук открываемой рамы сразу привлек внимание часового, и, зайдя за угол дома, он увидел две фигуры, перелезавшие через стену бома (крепости, на суахили. — А.Б.) в двух Метрах от здания, одна из которых была одета в [пышные] Одежды. В соответствии с инструкцией часовой открыл огонь И выстрелил в эту фигуру, обманувшись одеждами, которые, Как ему казалось, накануне он видел на Мванге. Бой был убит, а Мванга под покровом темноты достиг спрятанных в зарослях тростника каноэ, несмотря на немедленно организованное преследование многочисленных аскари»{41}.
Мванга вернулся в Уганду, чтобы стать одним из вождей антиколониального восстания. План побега, видимо, созрел у него давно, судя по тому, как хорошо этот побег был подготовлен. На этот раз он сумел обвести вокруг пальца германские власти и получить от них то, что было нужно, — возможность временно скрыться и выждать время.
Вопреки сложившимся представлениям о нем, Мванга вел вполне последовательную политику в отношении европейских держав. Другое дело, что его лавирование между англичанами и немцами не дало ему возможности выполнить его намерения. Заслуженную славу он все же снискал как вождь антиколониального восстания.
Что же заставило Мвангу восстать? Да тот простой факт, что фактически он перестал быть кабакой. После возвращения в Менго в 1892 году он становится протестантом по требованию Лугарда. В угоду новым хозяевам Буганды он вынужден утвердить многочисленные перемещения и новые назначения бами и разделение Буганды на «протестантские» и «католические» саза, произведенное в 1893 году Дж. Порталом, и даже неслыханную вещь — назначение двух катикиро вместо одного — от протестантской и католической фракций. Современники свидетельствуют, что Мванга в тот период обладал незначительной реальной властью в стране, хотя многие крестьяне испытывали почти суеверное благоговение перед титулом кабаки. Более того, лидеры протестантов диктовали политику своей «партии», не прибегая даже к формальной процедуре испрашивания у него совета.
В 1892–1897 годах кабака вынужден был в основном «держать кукиш в кармане», все более убеждаясь в том, что его противники сильны. В 1893 году был подавлен мятеж мусульманской фракции, в страну прибывали все новые европейцы, причем исключительно военные, как, например, полковник Гейри Колвайл, своей главной задачей поставивший разгром мятежного Кабареги и располагавший для этой цели солдатами и оружием. Но все же Мванга проявляет строптивость. В 1894 году он испрашивает разрешение вновь стать католиком — это помогло бы ему бежать в Будду, саза, ставшее оплотом католиков-баганда. Ему отвечают, что белая королева Виктория подумает, что он не способен быть кабакой, поскольку он слишком часто меняет свои решения.
К тому же остатков видимости власти Мванги становится все меньше. Его любимых пажей и придворных, обвиненных в содомии, изгоняют. Когда лидеры протестантской группировки сообщают об этом Мванге, он восклицает: «Теперь я знаю, что вы против меня. Вы все время игнорировали меня. Вы лишили меня свободы. Вы сделали меня узником жестоких законов европейцев». А затем кабаку обвиняют в незаконной торговле слоновой костью с Занзибаром (эту монополию присвоили себе колониальные власти) и заставляют заплатить за это большой штраф. В середине мая 1897 года колониальные власти по ложному обвинению арестовывают нескольких ближайших сподвижников Мванги. Это было последней каплей, заставившей его бежать в Будду, где его уже ждала армия католиков-баганда, к которым присоединились и недовольные мусульмане. С собой Мванга взял эскорт всего в 150 человек.
Поражения сил Мванги при Кабувоко и Маронго в июле 1897 года не сломили духа восставших. В их лагерь стекались баганда, нашедшие убежище в соседних странах. Даже после бегства Мванги на территорию Германской Восточной Африки восставшие не сложили оружия. Их не остановило и то, что 9 августа 1897 года было официально объявлено о низложении кабаки, а 14 августа — о возведении на престол Буганды его сына Дауди Чва. Масла в огонь подлило и восстание суданцев, начавшееся в сентябре 1897 года. Несмотря на сокрушительное поражение восставших в битве при Ньендо в том же сентябре, восстание баганда продолжалось.
Во главе восстания багандаБежав от немцев, Мванга пробился через реку Виктория-Нил к восставшему Кабареге и соединился с его силами. Против них выступала целая армия из баганда под командованием британских офицеров. И все же большинство народа поддерживало своего кабаку. Мятежником Мвангу называли англичане. Баганда так не считали. Один из участников событий позже говорил: «Как мог кабака восстать против самого себя?» Для большинства баганда он просто оставил королевство и трон свободными, назначения кабакой Дауди Чва они не приняли, тем более что ходили слухи, что этот младенец — сын Каггвы, поскольку жена Мванги родила его в доме Каггвы.
Большую роль в привлечении новых сторонников сыграл и слух, что Мванга принимает ислам: это привело в его лагерь многих мусульман. Но и колониальные власти не сидели сложа руки: еще в октябре 1897 года они объявили амнистию для всех, кто сложит оружие, — это лишило Мвангу некоторой части сторонников.
Попытки представить и эту войну как религиозную несостоятельны. Мванга воевал не против католиков, а против англичан. Об этом свидетельствует ряд его писем 1897_ 1899 годов, часть которых была отправлена еще из Германской Восточной Африки.
Вот некоторых из них. Соратникам: «Друзья!
Я написал это письмо, чтобы объяснить вам причину, заставившую меня покинуть Буганду. В своем письме кати-киро А. Каггва обвинил меня в том, что я не люблю своих подданных, что, решая важные вопросы, я ни с кем не советуюсь. Он грозил мне, что, если так будет продолжаться, мне придется плохо. Это письмо и заставило меня уйти, потому что я отнесся серьезно к этой угрозе. Я видел, что катикиро подчиняется не мне, а европейцам. И это мой катикиро? А не катикиро ли европейцев? Вот почему я ушел из своей страны».
Министру-протестанту:
«Дорогой Мванга Андереа Лувандага! Я приветствую тебя как мужчину, ведь ты знаешь меня давно. Ты был под черным кабакой. У баганда есть пословица, гласящая, что трудно взять в жены женщину, чей муж еще жив. Я также говорю тебе, что я еще вернусь и буду сражаться. Если ты почитаешь книгу, ты увидишь, как кабаку звали Цезарем. Я тоже Цезарь. Мой погребальный костер — моя страна… До свидания. Храни тебя Бог. Я, кабака Мванга».
Одному из бами-протестантов:
«Моему другу Какунгулу. Привет тебе от Кабареги и от меня, кабаки Мванги. Мы оба пишем тебе, чтобы сообщить, что мы вместе пришли сюда. Но мы не знаем, сам-то ты как к нам относишься. Но мы должны сказать тебе все то же — что нам противен один вид европейцев. Ты же знаешь, что у нас нет недобрых чувств к религии как к таковой.
Любому, будь то католик, или протестант, или мусульманин, мы дадим полную свободу исповедания. Наш спор, таким образом, не следует понимать как спор с религией. Ждем твоего ответа».
Это было одно из «прелестных» писем — подобные когда-то рассылал по Руси Пугачев, — но привлечь на свою сторону Какунгулу, верного англичанам, Мванге не удалось.
Более того, в 1898 году положение восставших во главе с Кабарегой и Мвангой все ухудшалось. Особенно заметно это стало после лета 1898 года, когда от объединенных сил восставших откололись суданцы. В опустошенной войной стране возникли трудности с продовольствием. И Мванга пытается выяснить возможность и условия своей сдачи властям. Читаем в его письме тому же министру-протестанту:
«Дорогой друг Андереа Лувандага!
Я написал, чтобы спросить у тебя следующее. Что со мною будет, если я вернусь: базунгу убьют меня или простят? Скажи мне, мой слуга. Мы терпим ужасные бедствия. У нас нет больше сил. Ответь мне поскорее. Я, кабака Мванга»{42}.
Такое же письмо Мванга написал Каггве в сентябре 1898 года. Каггва проконсультировался с британскими властями и сообщил Мванге, что его и Кабарегу в любом случае сошлют «на Занзибар или куда-нибудь дальше». Узнав о таком решении, оба властителя решили, что терять им нечего, и сражались до конца. Весной 1899 года они с остатками своего воинства скрывались у народа ланги севернее озера Кьога. В результате предательства кого-то из ланги они были взяты в плен 9 апреля 1898 года подполковником Эватом, командовавшим экспедицией правительственных войск.
Последний путьПленных, как уже говорилось в очерке о Кабареге, отправили в далекую ссылку на Сейшельские острова. Там в 1903 году Мванга умер в возрасте около 37 лет.
Со смертью Мванги его одиссея не закончилась. Весть о его кончине в Буганду принесла одна из жен кабаки, Доиси Мваном, вернувшаяся домой вместе с несколькими пажами и придворными.
Был распущен слух, что Мванга перед смертью принял православие. Но многие баганда не верили этому, так же как и тому, что он умер. И тогда регенты при Дауди Чва настояли, чтобы тело Мванги было доставлено в Буганду и перезахоронено там: только так можно было убедить народ в законности правления его сына. За телом Мванги на Сейшелы отправились его бывшие враги из христианской олигархии. В июле 1910 года тело Мванги по озеру прибыло в Энтеббе. Собралось много народу. Был назначен специальный комитет по проведению похорон бывшего кабаки из известных людей, видных деятелей страны. Их сопровождали пятьсот носильщиков. Затем процессия прибыла в Менго. В тот же вечер состоялась церковная церемония. А ночью двое регентов и многие вожди остались во дворце для «утешения кабаки» в соответствии с обычаем. Наутро в присутствии молодого кабаки и его регентов перед толпой народа гроб Мванги был открыт и тело показано народу и опознано. Затем оно было предано огню. Так 3 августа 1910 года прах Мванги был присоединен к праху его отца Мутесы. Последний из независимых кабак Буганды, Мванга был первым, кто похоронен с христианским отпеванием. Это открыло дорогу традиционной церемонии провозглашения его сына Дауди Чва кабакой, состоявшейся в тот же день.
Многие годы англичане пытались сделать так, чтобы в истории страны Мванга остался «кровавым тираном», но им это не удалось. Современный угандийский историк профессор Киванука восстановил его доброе имя, справедливо отнеся его к тем сыновьям и дочерям Африки, которые являются ее героями, ведь «их имена написаны кровью».
Но даже современники из стана его врагов не отказывали Мванге в ряде достоинств. Вот что писал о нем, например, X. Мукаса, один из лидеров протестантской группировки:
«Многие называют его плохим кабакой. Но в нем нужно видеть и плохое и хорошее. Мванга не был так горяч, как его дед Суна в древние времена. В тридцать четыре года его могли не раз убить. Кабака Мванга был добрым, любил людей. Если вы ему нравились, то он доверял вам. Его погубило то, что ему нравились плохие люди, которые наговаривали на своих друзей. Если бы он верил всему тому, что они говорили, он убил бы многих. Но доброта мешала ему сделать это. Кабака Мванга мудро решал споры. Он судил, не обращая внимания на социальный статус человека, и обычно судил справедливо. Правда, иногда подпадал под чье-нибудь влияние. Кабака Мванга любил тех, кто хорошо работает, и быстро их продвигал. Но клеветники оказывали на него сильное влияние. Кабака Мванга любил новых людей и всячески с ними занимался, но никогда их не огорчал…»{43}.
Да, Мванга жил в трудное время. И много сил положил на то, чтобы отстоять независимость своей страны. Ему это не удалось, как не удалось бы никому другому на его месте: уж очень лакомым кусочком для англичан была Буганда. Но все же он пытался сделать это всеми доступными ему способами.
«Мудрость не приходит к людям слабым и ленивым»
Аполо Каггва10 июля 1902 года в Карлайле, небольшом английском городе близ шотландской границы, в одном из домов принимали гостей. Совершенно неожиданно один из присутствовавших на ужине поднес почетному гостю сонет собственного сочинения. Сонет начинался так:
Пусть никогда я не увижу боле лик твой темныйИ нежных языка луганда звуков не услышу,Мои молитвы о тебе и теплые воспоминаньяЧерез моря и чащи до тебя на родине дойдут…Сонет был оценен по достоинству всеми, в том числе и тем, кому он посвящался: Аполо Каггва, катикиро («премьер-министр туземного правительства Королевства Буганда», как его официально именовали британские власти), хорошо понимал английский язык. А принимали его как почетного гостя потому, что он приехал из Африки на Британские острова по официальному приглашению — присутствовать на церемонии коронации нового короля, Эдуарда VII.
За что же была оказана такая честь гостю с берегов озера Виктория? Кто он был такой?
Аполо Каггва был в известной мере антагонистом Мутесы, Мванги и Кабареги, застав на престоле Буганды первого из них и, как правило, находясь «по другую сторону баррикад» от двух других. Он являл собой живое олицетворение перехода от доколониальной Буганды к протекторату Уганда. Открытый сторонник колониального режима, почти четверть века фактически некоронованный кабака Буганды, он был личностью яркой и неординарной и к тому же далеко не однозначной.
Путь к должности катикироКаггва родился около 1865 года. Он был внуком наместника в одном из бугандийских саза. Известно, что воспитывался он в доме своего родственника Басудде, военачальника Мутесы I. В ранней юности он познакомился с хранителем мечети кабаки и по его протекции попал во дворец Мутесы. Здесь юноша занял место помощника хранителя кладовых кабаки. В год воцарения Мванги, в 1884 году, он был крещен английскими миссионерами и получил имя Аполо. В протестантской общине Буганды, тогда еще немногочисленной, и вообще среди басами («проповедники») — так называли в Буганде христиан — Каггва быстро выдвинулся. Уже тогда он овладел грамотой и был одним из тех, кого миссионеры считали своей опорой. Вскоре он занял место своего патрона — стал хранителем кладовых кабаки, личностью, заметной при дворе.
В мае 1886 года, когда кабака Мванга обрушил свой гнев на христиан, Каггва сумел избежать смерти, но наказан был все равно жестоко. Наказание Каггвы было особым: после того как его жестоко избили, вся его голова была изрублена ножом, и на всем теле было несколько ножевых ран. Кабака собственноручно нанес Каггве как непокорному первый удар копьем плашмя, но, видимо, вид этого исполина (Каггва был большого роста и крепкого телосложения), истекающего кровью, с множеством ножевых ран на черепе и теле, заставил Мвангу перенести свой гнев на других — тех, кто еще не успел скрыться.
В 1887 году, когда Мванга в преддверии нового похода на Кабарегу создал новые военные отряды — битонголе, Каггва был назначен командиром одного из них. В то время он построил себе просторный дом в столице, где всегда толпились вооруженные воины, прекрасно владеющие ружьями «снайдер» и «винчестер». Одновременно он получил земли для своих воинов, и рассказывают, что, когда Мванга увидел «ружейный парк» полка Каггвы, он воскликнул: «Ни один народ не может подняться против меня, пока эти ружья стоят здесь!» (Именно эти ружья впоследствии были повернуты против Мванги.)
После похода на Кабарегу, закончившегося неудачей, Каггва был назначен наместником в одном из саза Буганды, проводя, однако, как и все вельможи такого ранга, бо
Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.
Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
 |
|
Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно
