Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Евгений Ясин
Приживется ли демократия в России

Трем моим музам, Лиде, Ирине и Варе, посвящаю

Предисловие

В этой книге речь идет о событиях, произошедших до конца 2004 года. Жизнь продолжается, но надо поставить точку, тем более что я писал не «хронограф».

Первые десять дней нового 2005 года, т. е. все новые каникулы, мы с женой болели и вынужденно были прикованы к телевизору. Десять дней – одни эстрадные концерты с диким шумом, миганием и мерцанием, парад смехачей во главе с Е. Петросяном и фильмы, фильмы – старые, по пять раз виденные; сравнительно новые, но с теми же стрелялками, ментами и бандитами. На худой конец, после полуночи – сладкая эротика от Эммануэль. По «Эхо Москвы» Матвей Ганапольский обсуждает с Михаилом Леонтьевым вопросы кулинарии, и слушатели благодарят их за то, что они наконец не говорят о политике, не портят людям нервы.

Мне вдруг пришла в голову ужасная мысль: а если так будет весь год? А что, вполне может быть, к этому все и идет. Ужасная тоска! А потом что – вообще одно «Лебединое озеро»? Поэтому я сел за предлагаемую вниманию читателя книгу. Она написана человеком, который тешит себя иллюзией о своей принадлежности к ученому сословию. Но это не научный трактат, а что-то вроде публицистики, в общем, не мой жанр. Это книга гражданина, который озабочен судьбами своей страны и тревожится за ее будущее.

Я торопился, стараясь успеть. Не знаю, правда, к чему и почему. Видно, казалось, что, если мои сограждане поскорей прочтут мою книгу, они станут хоть немного другими, поймут что-то важное. Конечно, я знаю, что это не так. Но здесь дело не в разуме, а в эмоциях – ведь это они движут человеком в момент опасности, когда нужна мобилизация сил.

Торопясь, я рассчитывал уложить задуманное в 50—80 страниц. Но не вышло. Над текстом работал впопыхах, вопреки научным нормам: я отказался от идеи давать обзор отечественной и иностранной литературы, посвященной разбираемым мной темам; вместо этого брал работы одного–двух уважаемых мною специалистов в каждой такой области, привлекал материалы текущей прессы – что попадалось под руку, только бы скорей. И все равно работа затянулась, а объем возрос многократно.

Я попытался сделать книгу максимально доступной, хоть фрагментарно, именно для этого я разбил текст на главы, параграфы и рубрики. Читать ее можно выборочно. В тексте много врезок с цитатами и примерами, они не всегда сделаны в традиционной манере. Это тоже от спешки: хотелось дать иные мнения, интересные факты, подтолкнуть размышления читателя, при этом не вдаваясь в дискуссии.

Теперь, так и не чувствуя, что работа завершена, я отдаю свой труд на суд читателя.

В 2004 году мне исполнилось 70 лет. На юбилейном вечере Егор Гайдар в своем выступлении сказал: «Вы создали в России рыночную экономику (такое, знаете, юбилейное преувеличение. – Е. Я. ). Теперь, я знаю, Вы тревожитесь о российской демократии. Ну надо же что-то оставить молодому поколению». Согласен, и думаю, что все равно мало уже что успею.

Мне, разумеется, знаком философский взгляд Егора Тимуровича на сегодняшнюю ситуацию (он детально изложен в его только что вышедшей фундаментальной книге «Долгое время»): такое время, неизбежная полоса неустойчивого развития, в которой власть оказывается попеременно в руках разных сил, используя имеющиеся возможности, необходимо делать то, что будет содействовать развитию страны завтра, а сегодня стараться не допустить до власти демагогов и экстремистов. Правда, чтобы следовать этой концепции, у самого Гайдара порой не хватает выдержки.

Тем более не хватает ее у меня. Так случилось, что я имел отношение к тем переменам, которые произошли в нашей стране в последнее десятилетие ХХ века. Дело вовсе не в заслугах, которые я сам оцениваю более чем скромно. Когда судьба позвала меня во власть, я понимал, меня будет ждать не слава, а попреки. Но мне казалось, я обязан выполнить свой долг: да, на поприще реформ не сыщешь ни славы, ни благодарности, но страна сможет встать на ноги и двинуться на пути к процветанию. Так оно и вышло. Я радовался всем продвижениям реформ, всем позитивным изменениям, которые эти реформы вызывали. Однако с середины 2003 года дела у нас стали поворачиваться таким образом, что экономические и политические преобразования в России, за которые я переживал, оказались под угрозой. Именно это заставило меня взяться за книгу не по моей специальности, однако именно эта проблема кажется мне сегодня самой важной для нашей страны.

Россияне не больно-то ценят демократию, как в силу отсутствия привычки и вкуса к ней, так и потому, что в недавнем прошлом она не оправдала, как многим из них кажется, их ожиданий; другие считают, что демократия и вовсе не подходит России, у которой свой, особый исторический путь. Но я убежден, что демократия жизненно необходима для нас. Именно сейчас пришло ее время. Но властям предержащим, похоже, дело представляется иначе, и они пытаются нас убедить, что лучше знают, что нам нужно. В книге я пишу, почему это не так.

Сразу скажу: я не против Путина, в 2000 году я голосовал за него в надежде на продолжение курса рыночных реформ и демократии. Второй раз я уже не мог отдать ему свой голос. Еще раз: я вообще не против кого-либо – я за! – за демократию, за новую демократическую Россию под российским триколором, под которым в августе 1991 года мои сограждане защищали Белый дом.

Я уже не буду голосовать за Путина, впрочем, он и сам вроде бы уважает Конституцию. Но я также не хочу, чтобы преемником Путина оказался еще один выходец из спецслужб, чтобы эти ребята создали из своей корпорации правящую династию. Не потому что я против безопасности, а потому что полагаю их власть опасной для страны. И еще больше я не хочу, чтобы при их попустительстве, пользуясь недовольством народа, к власти пришла оголтелая кучка националистов и популистов, уже сейчас разжигающая и эксплуатирующая народный гнев. Я хочу, чтобы все мы захотели и привыкли быть свободными людьми и свободно выбирали своих представителей для управления страной. Чтобы они служили нам и были бы ответственны перед нами. Я хочу, чтобы частная инициатива бурлила и поднимала экономику, делая нас богаче. Я хочу, чтобы всем было интересно смотреть телевизор – кому «Аншлаг», а кому Л. Парфенова и В. Шендеровича.

О том, можно ли это сделать и как, написана эта книга.

Огромная благодарность моим товарищам, которые способствовали ее написанию. Спасибо тем из них, кто согласился прочитать рукопись и высказал свои замечания, – Е. Гайдару, И. Клямкину, Д. Зимину, Г. Сатарову, Л. Шевцовой. Я также хочу выразить глубокую признательность всем моим коллегам по Высшей школе экономики и Фонду «Либеральная миссия» – С. Авдашевой, Ф. Алескерову,

В. Бессонову, Е. Гавриленкову, В. Гимпельсону, В. Голиковой, Т. Долгопятовой, Д. Драгунскому, Л. Ионину, Я. Кузьминову, Л. Любимову, В. Радаеву, Е. Серовой, М. Урнову, О. Шкаратану, Л. Якобсону А. Яковлеву, а также С. Алексашенко, Л. Алексеевой, Ю. Афанасьеву, А. Аузану, А. Белоусову, М. Бергеру, А. Венедиктову, А. Вишневскому, Л. Григорьеву, Е. Гурвичу, М. Дмитриеву, Т. Заславской, А. Иванченко, А. Кара-Мурзе, Н. Косаревой, М. Краснову, Б. Кузнецову, О. Лацису, М. Либоракиной, Т. Малевой, В. Мау, Э. Набиуллиной, Л. Овчаровой, В. Преображенскому, А. Рогинскому, Е. Сабурову, Б. Салтыкову, С. Синельникову-Мурылёву, Я. Уринсону, Т. Шанину, К. Юдаевой, И. Юргенсу, Александру Николаевичу Яковлеву и многим другим – тем, кто образует мою узкую интеллектуальную среду, жизненно необходимую для творческой работы. Политиков, чиновников и бизнесменов не называю, чтобы не сказали, что подлизываюсь.

Мне очень помогли Г. Трубецкая, Н. Давиденко, И. Разумов, И. Евницкая, А. Косыгина, А. Венедиктов, И. Толмачева – спасибо им всем. А за все, что вам не понравится, отвечаю я сам.

Часть I
Теория и история

Глава 1
Зачем нам демократия

После последних президентских выборов и политических реформ, предложенных В. Путиным 13 сентября 2004 года, вопрос о судьбах демократии в России встал весьма остро.

Начало демократическим преобразованиям в нашей стране положила горбачевская перестройка. Гласность, общечеловеческие ценности и альтернативные выборы получили в России права гражданства. На широкой волне массового демократического движения был устранен коммунистический режим, просуществовавший 74 года. Потом прошли трудные рыночные реформы, развалился СССР, над страной нависала угроза сепаратизма, развивался дикий капитализм эпохи первоначального накопления капитала, предпринимались попытки стабилизации. В. Путин, сменивший Б. Ельцина на посту президента, продолжил политическую стабилизацию и как бы для ее завершения предпринял ряд мер, которые, по мнению многих экспертов, привели к свертыванию демократических свобод. Это касалось установления контроля за СМИ (прежде всего, за федеральными телеканалами), за выборами, деятельностью парламента и политических партий, за властью регионов с утверждением так называемой «вертикали власти» и, наконец, за крупным бизнесом как последним форпостом независимой общественной силы. Арест М. Ходорковского обозначил апогей этой кампании, а выборы – парламентские и президентские – подвели итог этих действий. На политической арене осталась одна сила – исполнительная власть с ее реальным главой – президентом. И вдруг, когда дело было сделано и все независимые силы в публичной сфере были поставлены под контроль, движение снизу – против монетизации льгот и против отмены отсрочек от военного призыва – показало, что происходит, когда публичной жизни нет.

1. 1. Две оценки текущего момента

Оценки этих итогов, естественно, разнятся. Победители, сторонники президента и новой партии власти «Единая Россия», утверждают, что все хорошо. Мы пользуемся достоинствами политической стабильности. Все демократические институты работают. Есть оппозиционные партии – слева и справа, хотя последние и не прошли в Думу. Но они сами виноваты, не нашли пути к сердцу избирателя. Коммунисты потеряли много голосов, но ведь нельзя бесконечно жить вчерашним днем, пора считаться с реальностью.

Есть оппозиционные газеты, в том числе принадлежащие опальным олигархам. Их читают мало, ну что ж, значит, нет спроса. Да, у Гусинского отняли НТВ, но ведь он не возвращал кредит; и вообще, телевидение должно быть свободно от влияния олигархов в еще большей степени, чем от влияния государства.

Выборы стали намного чище, сейчас уже нельзя снять кандидата за сутки до голосования. Манипулирование административным ресурсом, может быть, и есть, но давайте смотреть на вещи реалистично: разве можно в нашей стране столь ответственное дело пустить на самотек? Мало ли кого навыбирает наш великий, но неискушенный в предвыборной демагогии народ? (Со слов известного правозащитника С. Ковалева: «Один из критиков избирательных ограничений добрался до Администрации Президента, и там ему ответили, что он, конечно, прав, но если бы Вешняков в 1933 году руководил выборами в Германии, то Гитлер не победил бы»^[1].)

И вообще, результаты выборов отражают настроения большинства россиян. Они высоко ценят президента, доверяют ему. Разве это плохо? Россия всегда нуждалась в твердой руке. И президент использует народное доверие, проводит либеральные рыночные реформы, жизненно важные для страны. События развиваются по нормальному сценарию. Будут условия, будет и демократизация. Недовольны только проигравшие. Ну и бог с ними.

Оценки проигравших – прежде всего, правых либеральных партий – иные. Коротко их можно выразить так: демократические завоевания 90-х годов утрачены, установился авторитарно-бюрократический режим так называемой «управляемой демократии». Мы движемся вспять, под влиянием политики властей в обществе растут консервативные, державно-националистические и популистские настроения, составляющие серьезную угрозу для цивилизованного развития страны. Поэтому необходимо решительно противостоять политике Путина. Чем дальше, тем меньше возможностей будет у оппозиции. Если все демократические силы не найдут пути к объединению и не смогут привлечь голоса демократически настроенных избирателей и в 2007 году, то сползание России к авторитаризму станет неизбежным.

Выбор первой оценки означает переход на позиции власти: можно вступать в «Единую Россию». Выбор второй оценки влечет за собой маргинализацию демократического движения, превращение его в кучку диссидентов, которых почти никто не хочет слышать, которые ни до кого не могут достучаться. И в том, и в другом случае – снижение способности демократических сил влиять на развитие событий, потеря перспективы.

Между тем именно для будущего демократии в России крайне важно как можно точнее оценить суть происходящего. Тогда можно будет верно выбрать образ действий для тех, кто все же лелеет надежду увидеть Россию демократической и процветающей страной.

1. 2. Преимущества демократии

Лично у меня есть желание во всем разобраться с самого начала. Прежде всего, что такое демократия? Правление народа? Если понимать эти слова буквально, то становится ясно, что в сложных современных обществах оно либо невозможно, либо неэффективно. Более точно с учетом имеющегося опыта можно сказать, что это способ организации управления государством, а стало быть, и применения власти, который обеспечивает реализацию воли большинства, соблюдение прав меньшинства и исключает возможность злоупотребления властью в личных интересах. Государство есть организация, обладающая правом применения насилия. Поэтому крайне важно, чтобы это право применялось под надежным контролем общества.

Антитеза демократии – диктатура, олигархия, авторитаризм, которые дают правителям, т. е. людям, имеющим доступ к средствам государственного насилия, применять их бесконтрольно, в своих интересах, в том числе для захвата и удержания власти.

Поэтому первое, зачем нужна демократия, – недопущение применения государственного насилия в частных интересах. Опыт нашей страны говорит о том, что нам это нужно как, наверное, никому. Деспотизм терзал нашу страну б'oльшую часть ее истории и во многом является причиной ее отсталости. Всем любителям твердой руки стоит напомнить об этом.

Второе, зачем нужна демократия, – соблюдение прав и свобод личности. Демократия – это такой порядок организации государства, который предоставляет гражданам максимум свободы и гарантирует их права. Это порядок для свободных людей. В этом связь либерализма и демократии. Либерализм – идейное течение, ставящее выше других ценность свободы. Демократия – нечто иное, и порой либерализм и демократия плохо сочетаются, поскольку демократия – это в конечном счете воля большинства, а большинство далеко не всегда более всего ценит свободу. Оно может предпочесть, например, равенство и справедливость. Но демократия создает наилучшие возможности для тех, кто предпочитает свободу и гарантирует права меньшинства.

Обеспечивая свободу личности, демократия создает в конечном итоге и наилучшие условия для развития и благосостояния общества. Как говорил Дж. Локк, – точную ссылку я не нашел, – свобода на самом деле нужна немногим, но они должны обмануть остальных, убедив их, что она нужна всем. Но поскольку она – непременное условие творчества, а творчество – непременное условие развития, плодами творчества пользуются все, в конечном счете все от свободы выигрывают. И чем большую роль в приросте общественного богатства играют инновации, тем выше ценность свободы. Отсюда, кстати, следует, что сейчас, на пороге постиндустриального общества, ценность свободы и демократии возрастает как никогда ранее.

Третье, зачем нужна демократия, – она предоставляет гражданам наилучшие возможности для защиты их основополагающих интересов. Конечно, демократия сама по себе не дает гарантий, что будут учтены и удовлетворены интересы каждого. Для этого требуется воля и настойчивость тех, кто хочет, чтобы их интересы были приняты во внимание. Но если вы исключены из сообщества избирателей в демократическом стране или же живете в стране недемократической и непричастны к кругу власть предержащих, можно не сомневаться, что вашими интересами пренебрегут. Демократия – это строй, основанный на открытом столкновении и согласовании интересов разных людей, разных социальных групп и предоставляющий каждой их них наилучшие условия для защиты ее интересов.

Четвертое, зачем нужна демократия, – гибкость и динамичность социальной организации, позволяющей экономике и обществу развиваться в условиях политической стабильности, без серьезных потрясений, без революций, вынуждаемых неспособностью и нежеланием правящих элит уступить власть или поделиться ею, когда их неэффективность становится очевидной для большинства.

Демократия, как и рыночная экономика, характеризуется некоторой врожденной неопределенностью, которая связана с известными рисками, но эти риски и являются ценой свободы, конкуренции и развития.

Вообще между рыночной экономикой и демократией есть органическая связь, обусловленная сходной гибкой сетевой структурой социальных взаимодействий в экономической и политической областях. Рыночная экономика без демократии возможна, но она будет прозябать. Теоретически возможна и демократия без рыночной экономики, но недолго и с дурными последствиями. История позитивных примеров такого рода практически не знает. Соединение же рыночной экономики и демократии органично и дает синергический эффект, ведущий к процветанию.

Сколько раз предрекали гибель капитализма и демократии, сколько раз на самом деле казалось, что очередной кризис закончится катастрофой. Но именно в силу этой неопределенности, в силу свободы, в которой происходила игра экономических и политических сил, демократия всегда выходила из кризисов и всегда побеждала в конфликтах.

Издержки демократии

У противников демократии – а среди них много могущественных людей, которым она мешает воспользоваться своим могуществом в полной мере, – всегда есть доводы, чтобы доказывать обратное.

Даже в обычной жизни каждый из нас сталкивался с ситуациями, когда, например, надо было в ходе споров разных людей прийти к согласию и это никак не получалось в силу, например, противоречий их интересов. И тогда приходила мысль: ну его к черту, пусть лучше кто-то один примет решение за всех и покончит с этим занудством. Или: пусть все действуют как хотят, а там посмотрим.

В других случаях согласию препятствуют не только различия интересов, но и невежество, предрассудки, эмоции. Бывает, какой-то краснобай увлекает демагогией участников собрания, и они перестают руководствоваться рациональными доводами.

Таким образом, не факт, что согласованное решение будет наилучшим. Зачастую оптимальным оказывается решение авторитетного специалиста (профессионала, технократа). То есть демократическому по процедуре решению противостоит то, что я назвал бы преимуществом технократии. Очевидно, в определенных случаях целесообразны не коллективные, а единоличные решения умного и авторитетного профессионала или группы экспертов.

Точно так же не только при неосведомленности заинтересованных сторон, но и в случае столкновения их интересов зачастую наиболее эффективна единая воля к достижению той или иной цели. Для этого кто-то наделяется правом принуждения, устанавливается подчинение, субординация. Я назвал бы это преимуществом единоначалия, однозначно признаваемого, например, в армии. Также можно считать это преимуществом бюрократии.

Сторонники третьей группы доводов против демократии признают ее достоинства, но утверждают, что воспользоваться ими можно только в том случае, если члены общества обладают необходимыми свойствами, в частности, такими, как образованность, рациональность, терпимость, ответственность, готовность считаться с интересами и мнениями других сограждан. Словом, утверждают, что для демократии нужно зрелое гражданское общество. Если же его нет, то от нее будет больше вреда, чем пользы. Люди должны созреть. В той или иной мере эти доводы справедливы. Вопрос в том, как они будут зреть – под опекой монархии или бюрократии?

И все же имеется множество аргументов, позволяющих понять, что справедливость приведенных выше доводов против демократии относительна, а ценность демократической организации общества, несмотря на многочисленные изъяны, абсолютна. Тем более что в социальной практике вырабатываются формы демократии, позволяющие сводить ее минусы к минимуму и использовать в ее рамках достоинства технократии и бюрократии. Недаром У. Черчилль говорил, что демократия – очень плохая система, но она лучше всех остальных. Сегодня это утверждение еще более справедливо, чем во времена великого британца.

1. 3. Трудности перехода

Последний из приведенных выше аргументов против демократии особенно часто выдвигается в связи с развивающимися странами, еще только переходящими к демократическому обществу. Наиболее популярен так называемый «тезис Ли» (по имени Ли Куан Ю, бывшего премьер-министра Сингапура, приведшего, кстати, свою страну к процветанию). Суть его состоит в том, что демократические права и свободы тормозят экономический рост и развитие.

Амартия Сен в этой связи замечает: «Мы не можем принять высокий экономический рост в Китае или Южной Корее за неоспоримое доказательство большей эффективности авторитарного режима в обеспечении экономического роста точно так же, как мы не можем сделать противоположный вывод, исходя из того факта, что самая быстроразвивающаяся африканская страна (и одна из самых быстроразвивающихся в мире), а именно Ботсвана, является оазисом демократии на неспокойном африканском континенте» (Сен 2004: 173). Ниже мы вернемся к обсуждению этой проблемы, но здесь все же замечу, что у тезиса Ли есть много поклонников и их доводы часто выглядят весьма убедительно, особенно если речь идет о странах, осуществляющих переход от аграрного общества к индустриальному, реализующих модель догоняющего развития на основе индустриализации. Но если, скажем, страна прошла этот этап и уже, подобно Германии после Второй мировой войны или России после 1991 года, является индустриальной и урбанизированной, как по отношению к ней смотрится «тезис Ли»?

Другая проблема демократии в развивающихся странах – опасность ее легкого превращения в диктатуру. С одной стороны, для бедняков, составляющих подавляющее большинство населения развивающихся стран, средства пропитания важней гражданских прав, и они вряд ли будут отстаивать свои свободы. С другой, предоставление прав и свобод массам бедняков, не приученных социальной практикой к ответственному поведению, будет приводить только к череде беспорядков, к появлению на политической арене ловких демагогов, которые, пользуясь демократией, способны внушить людям убеждение в том, что порядок важнее свобод и именно он, лидер имярек, может спасти свою страну от хаоса. В итоге такой лидер получает власть в результате свободных выборов, чтобы уже никогда с ней не расставаться. Это более чем серьезная проблема. Пример А. Лукашенко в Беларуси – один из многих, до него именно таким образом пришли к власти Луи Наполеон, Б. Муссолини, А. Гитлер и многие другие диктаторы. Ленина и Сталина я не ставлю в этот ряд только потому, что они получили власть благодаря революции, а не выборов, т. е. не демократическим путем.

Таким образом, важность наличия у населения демократического опыта не может вызвать сомнений, а период неустойчивости и многообразных негативных инцидентов, вызывающих критическое отношение к демократическим процедурам, видимо, можно считать закономерностью при переходе к демократии.

Урок для сторонников демократии: Карл Люгер – мэр Вены 1895 года:

Эту поучительную историю напоминает нам Фарид Закария, индийский мусульманин из Бомбея, видный американский политолог, главный редактор журнала Newsweek International.

В марте 1895 года Вена избрала своим мэром ультранационалиста Карла Люгера, который сравнивал евреев с саранчой и призывал смешать их с землей в качестве удобрения. Император Франц-Иосиф пошел на беспрецедентный шаг – он отказался утвердить полномочия Люгера на том основании, что его избрание создает угрозу гражданским свободам. Через 38 лет в Германии такого императора не оказалось, и Гитлер, бывший свидетелем успеха Люгера, стал фюрером германской нации. К устойчивой либеральной демократии континентальная Европа смогла перейти лишь после Второй мировой войны, и то не сразу.

Ф. Закария отмечает, что Люгер появился вследствие развития демократии в Австрии: «В 1860—1870 годы в стране голосовали только богачи и образованный средний класс, причем их высшими целями были свобода слова, конституционализм и экономический либерализм. Слава Вены как центра космополитизма и прогресса проистекала из ограничения права на участие в выборах. В 1880–1890-х годах состав электората был расширен (причем, по иронии судьбы, именно по настоянию либералов), что позволило принимать участие в голосовании большинству взрослых мужчин: и атмосфера в стране быстро изменилась. Рабочие и крестьяне, недавно получившие политические права, не были заинтересованы в гражданских реформах, к которым призывала буржуазия. Они легко поддались пламенной риторике социалистов (взывавших к рабочим) и ультранационалистов (адресовавшихся к крестьянам). Люгер блестящим образом сконструировал программу, объединявшую националистические и коммунистические призывы…» (Закария 2004: 52—53).

Этот случай может и сейчас послужить важным уроком: более чем через 100 лет в России снова складывается подобная обстановка. У нас уже давно действует всеобщее избирательное право, и расширение электората не может стать причиной событий, подобных событиям в Вене 1895 года, но активизация масс, побуждаемых бедностью, несправедливостью, игрой политиканов на мифах и предрассудках, может еще сыграть злую шутку с теми, кто борется за свободу и демократию.

Возможность миновать подобные препятствия целиком зависит от поведения элиты, ее способности придерживаться установленных правил и поддерживать их. Если целью элиты действительно является демократия, любые массовые беспорядки, вызванные сложностями перехода, можно погасить. Но если те или иные группы в элите сами будут провоцировать подобные инциденты, чтобы использовать их в своих интересах, тогда трудности на пути к демократии могут стать непреодолимыми.

Смена власти

Самая большая трудность – это процедура смены власти. Даже когда демократия устоится, смена власти будет происходить непросто. И все же в этом случае заранее известно, что и как будет происходить; приходя во власть, люди знают свои полномочия и то, когда и как они должны будут с ними расстаться.

Но переход к демократическим порядкам, особенно в странах с архаичной авторитарной культурой, происходит из состояния, когда нормой считается принципиально иная модель распоряжения властью: держаться за нее любыми способами, заранее удалять с поля всех потенциальных претендентов, чтобы нынешнему правителю не было альтернативы. Использовать власть для обогащения себя и своего окружения, что особенно усложняет расставание с властью, ибо в этом случае ты попадаешь под угрозу уголовного преследования. Это средневековая традиция, воплощенная в идее монархии. В новое время она чаще реализовалась в диктаторских режимах в Европе, Азии, Латинской Америке, да, собственно, повсюду, где не сложилась устойчивая демократия.

Возьмем просторы СНГ. Даже если не говорить о бывших среднеазиатских республиках, перед нами возникает пример Беларуси А. Лукашенко – несомненно, европейской страны с отвратительной диктатурой, не считающейся ни с какими приличиями.

В России один раз уже была более или менее демократическая смена власти: в 1991 году она перешла к Б. Ельцину, законно избранному Президенту РСФСР, да и то это произошло в обстановке революции, которая закончилась вооруженным конфликтом октября 1993 года. Потом же у самого Ельцина возник предлог удерживать власть, чтобы она не вернулась к коммунистам, и для этого была изобретена «управляемая демократия»; ее управляемость все время усиливалась.

В этом смысле Украина являет собой некоторое исключение – благодаря тому что в силу различий между западной и восточной частями страны там оказывается возможной политическая конкуренция, выдвижение двух кандидатов в президенты с примерно равной электоральной базой. Так было в 1994 году, когда, опираясь на русскоязычный юго-восток, Л. Кучма победил Л. Кравчука. Через десять лет ситуация повторилась. Правда, власть, опираясь на Россию, попыталась сфальсифицировать результаты выборов, использовать, если хотите, русский вариант управляемой демократии. И это при том, что персональная замена первого лица была предрешена. Но оппозиция во главе с В. Ющенко смогла противостоять этой фальсификации.

Для нас здесь важен следующий факт: в переходный период правителю и поддерживающей его элите чрезвычайно трудно расстаться с властью, и для того, чтобы удержать ее, они готовы идти и на фальсификацию, и даже на силовые акции. Противопоставить им веру в принципы демократии недостаточно – для этого нужна реальная политическая сила, способная мобилизовать значительную часть населения страны.

Смена модели распоряжения властью, замена архаичного авторитарного режима демократической процедурой составляет, таким образом, самый трудный момент перехода к демократии. Ясно, что в процессе перехода издержки демократии особенно велики, тем более в бедной стране, когда на стороне противников демократической системы такие сильные аргументы, как порядок, единство и эффективность.

Глава 2
Теория демократии: равновесие, согласие, авторитет

2. 1. Теория всеобщего блага

И все же сказанное выше слишком важно, чтобы ограничиться кратким, декларативным изложением преимуществ демократии. Литература, в которой с разных сторон обсуждаются плюсы и минусы демократической системы, огромна, а первые тексты, посвященные ей, принадлежали еще Платону и Аристотелю или – в Новое время – Монтескье и Руссо. Я попытаюсь воспроизвести здесь логику развития идей в этой области, которую использовал Й. Шумпетер, один из крупнейших экономистов XX века, начиная с его знаменитой работы «Капитализм, социализм и демократия» (1943; см.: Шумпетер 1995).

Общественный договор

Шумпетер начинает с классической теории XVIII века, которая основывается на постулате всеобщего блага – блага, по поводу которого может быть достигнуто согласие всего народа, если всем членам общества будут предъявлены рациональные доводы соответствующей общей выгоды. Разногласия могут касаться только мнений относительно путей и сроков движения к общему благу; в их обсуждении учитываются аргументы специалистов, но принципиальные вопросы решаются всеми. Институты и учреждения выстроены таким образом, чтобы содействовать достижению общего блага.

Теория равновесия в экономике

В конце XIX века благодаря трудам Л. Вальраса и А. Маршалла, а также многих других ученых возникла теория равновесия, составившая фундамент современной экономической науки. В ней, по сути, воспроизводится идея всеобщего блага. Пожалуй, лучше всего она была выражена в так называемом оптимуме Парето. Итальянский экономист Вильфредо Парето предложил считать оптимальным такое состояние экономики, в котором при данных ресурсах положение любого субъекта может быть далее улучшено только за счет ухудшения в положении кого-то другого. То есть равновесие в данном случае – ситуация, когда возможности увеличения общего блага исчерпаны. Отчасти эта прозрачная и логичная модель мира возникла, видимо, как реакция на жесткость теории Маркса, построенной на идее классовой борьбы. Теория равновесия гласила: счастье возможно и без постоянных драк.

В 1960–1970-е годы у нас на основе идей нобелевского лауреата Л. В. Канторовича и В. В. Новожилова была разработана теория оптимального планирования, предмет моего и многих моих коллег горячего увлечения. Суть ее состояла в следующем: если есть критерий оптимальности, то существует такая процедура, которая позволяет определить наилучшее с точки зрения этого критерия распределение ресурсов и цены товаров, уравновешивающие спрос и предложение. Иначе говоря, получить оптимальный план и цены, стимулирующие его выполнение. Ясно, насколько это было важно для планового хозяйства. Но беда в том, что критерий оптимальности, очень близкий по смыслу к оптимуму Парето, т. е. к функции общего блага, никак не удавалось сконструировать. И пока одни продолжали корпеть над этой безнадежной задачей, другие пришли к мысли, что нужно не конструировать этот критерий, а просто вернуться к рыночному механизму, толкающему экономику к оптимальному состоянию, равновесию (хотя никогда и не достигаемому до конца) самостоятельно.

2. 2. Политическая конкуренция

Критикуя концепцию всеобщего блага за ее нереалистичность, в том числе за нереалистичность представления о рациональности поведения индивидов и их склонности поддаваться стадным инстинктам, Шумпетер выдвигает другую теорию – теорию демократии как системы институтов, создающей условия «борьбы за политическое лидерство» (Шумпетер 1995: 354). Он так поясняет свою идею: классическая теория демократии предполагает, что у народа есть определенное и рациональное мнение по всем вопросам и что он выбирает представителей для того, чтобы исполнить его волю. Попробуем перевернуть ситуацию: народ выбирает представителей, которые предлагают определенные решения общественных вопросов. Кого выберут, тот и будет реализовывать свои предложения. Таким образом, роль народа состоит в избрании представителей, образующих орган общественного управления. А претенденты на роль представителей должны доказывать в конкурентной борьбе свое право на управление от имени народа. Борьба подчиняется правилам, предоставляющим равные возможности претендентам и исключающим насилие.

Такой подход дает четкий критерий для различения демократической и недемократической систем. Если брать критерий максимума всеобщего блага, мы сталкиваемся с множеством исторических примеров, когда свободе и всеобщему благу народа служили режимы, которые никак нельзя считать демократическими. Зато с уверенностью можно сказать: если народ свободно избирает своих представителей во власть, а последние избираются в конкурентной борьбе – это демократия.

Демократия и равенство

Такое определение позволяет провести грань между демократией и равенством. Это очень важно, ибо существует распространенное представление, что равенство – необходимый атрибут демократии, причем с точки зрения распределения благ и собственности. Демократия – это якобы власть бедных в отличие от аристократии или олигархии – власти высокородных или богатых.

На деле с точки зрения реалий современного мира равенство в указанном смысле не является непременным атрибутом демократии. Последняя обеспечивает равенство граждан по крайней мере в одном – избирать и быть избранным. Более того, при таком понимании демократии естественной является необходимость формирования групп для продвижения тех или иных интересов и идей, а следом – выдвижения лидеров.

Теоретико-игровой подход

Вскоре после выхода вышеупомянутой книги Шумпетера была издана работа Дж. фон Неймана и О. Моргенштерна «Теория игр и экономическое поведение», давшая его идее адекватный математический аппарат, подобно тому как Вальрас создал аппарат моделирования для идеи всеобщего блага. В рамках теории игр все социальные взаимодействия, в том числе политические, являются взаимообусловленными: индивидуальные решения принимаются под влиянием уже состоявшихся или ожидаемых решений других субъектов – участников взаимодействия.

Общество в рамках политической игры рисуется следующим образом. Множество индивидов, занимающих разное положение и придерживающихся разных взглядов, объединяются в группы, условно говоря, партии, в соответствии с их интересами и убеждениями – действовать поодиночке чаще всего бессмысленно. Партии борются за власть, т. е. за право управлять общественными делами. Для игры предлагаются согласованные правила – конституция и избирательные законы. Правила игры в демократию предполагают по крайней мере следующие три положения: 1) соблюдаются принятые права граждан, в том числе право избирать и быть избранным; 2) власть находится в руках партии, получившей на выборах большинство, ее лидер возглавляет правительство в течение установленного срока; 3) по истечении этого срока проводятся выборы, в которых партии, включая партию власти, борются за доверие избирателей.

В ходе игры игроки анализируют последствия тех или иных своих действий и действий партнеров, используя ценности и вероятности. Они могут нарушать правила, за что подвергаются санкциям, если только не предпримут действия, позволяющие их избежать.

Анализ игры в нашем случае должен ответить на два вопроса: 1) каковы выгоды от демократии? 2) содержит ли демократия в себе механизмы, обеспечивающие ее устойчивость или равновесие; может ли она в принципе функционировать как политическая система без некоторой посторонней силы, арбитра? Или все же держится на неком соглашении, за исполнением которого следит арбитр, обладающий правом налагать санкции?

Пример 1: гражданское правительство и военные

Для ответа на первый вопрос можно использовать пример, приводимый А. Пшеворским (Пшеворский 1999: 41—42). Гражданское правительство опасается военного переворота в случае проведения военной реформы. Оно анализирует альтернативы: проводим военную реформу – вероятность переворота высока, значимость последствий (цена стратегии) также высока – подрыв демократического порядка и законности, период нестабильности, падение уровня доверия в обществе, насилие. Членам правительства грозят казни или заключение. Решают: не проводить реформу или проводить в таких масштабах, чтобы не вызвать негативной реакции военных.

Военные знают о намерениях правительства и анализируют свои альтернативы: если правительство предпримет реформу, то переворот с высокой вероятностью вызовет отпор со стороны общества, так как правительство пользуется его поддержкой. В случае неудачи последуют аресты и лишение званий. Кроме того, военные считают демократический порядок важной ценностью и готовы нарушить его только в крайнем случае. При таких условиях они решают не идти на переворот. Все остается как было.

Понятно, что при иных условиях и решения могут быть иными. При низкой вероятности переворота и уверенности в поддержке общества правительство пойдет на реформу. Если же общественная поддержка правительства невелика, а военные уже не раз нарушали конституцию, переворот может последовать даже при самой робкой попытке реформ.

Каждая из сторон знает, что, если она будет действовать в рамках правил, риски будут невелики, а в следующем избирательном цикле можно добиваться своих целей: правительственной партии – настаивать на военной реформе, включив ее в предвыборную платформу, военным – через другую партию – добиваться отказа от реформы или изменения ее условий. Тем самым повышается стабильность общества, предсказуемость событий и действий разных игроков.

Равновесие при демократии спонтанно

Тот же пример позволяет подойти к ответу и на второй вопрос. При соблюдении правил игры, т. е. демократических процедур, действуют силы, приводящие к равновесию: никто из игроков не может увеличить свой выигрыш в одностороннем порядке (равновесие по Нэшу^[2]). Или иначе: никто не хочет выбрать другой план действий, принимая во внимание то, как в ответ будут действовать другие. Равновесие может достигаться спонтанно, наличие арбитра необязательно. Этот вывод, который позволяет сделать теоретико-игровой подход, является для нас ключевым.

Пример 2: согласие дополняет равновесие

Другой пример от Пшеворского. В выборах участвуют две партии – правая и левая. Они договариваются между собой честно вести предвыборную борьбу. Каждому в отдельности выгодно нарушить эти договоренности только в том случае, если другой останется им верен: нарушение договоренности будет вызывать ответные нарушения. В итоге оказывается, что нечестные приемы выгодно применять только до той поры, пока ущерб от ответных действий противника не сравняется с выгодой от собственной нечестности. Нужно еще учесть, что и сам избиратель начнет реагировать на чрезмерную нечистоплотность политиков. Точка равновесия уже не будет совпадать с точкой договоренности, но останется недалеко от нее. И вот механизм саморегулирования сработал, выборы признаны состоявшимися. Достигнутое согласие было реализовано, поскольку опиралось на равновесие.

Шумпетер о политической конкуренции:

«В экономической жизни конкуренция никогда полностью не отсутствует, но едва ли когда-либо существует в совершенном виде. Точно так же в политической среде постоянно идет борьба, хотя, возможно, лишь потенциальная, за лояльность избирателей. Объяснить это можно тем, что демократия использует некий признанный метод ведения конкурентной борьбы, а система выборов – практически единственно возможный способ борьбы за лидерство для общества любого размера. Хотя это и исключает многие из способов обеспечения лидерства, которые и следует исключить, например, борьбу за власть путем вооруженного восстания; это не исключает случаев весьма похожих на „несправедливую“ или „мошенническую“ конкуренцию или ограничение конкуренции. Исключить их мы не можем, поскольку если бы мы это сделали, то остались бы с неким весьма далеким от реальности идеалом. Между этим идеальным случаем и случаем, когда любая конкуренция с существующим лидером предотвращается силой, существует непрерывный ряд вариантов, в пределах которого демократический метод правления незаметно, мельчайшими шагами, переходит в автократический. Но если мы стремимся к пониманию, а не к философствованию, это так и должно быть» (Шумпетер 1995: 356—357).

Можно попытаться повысить эффективность механизма саморегулирования и ввести арбитра наподобие нашего Центризбиркома во главе с А. Вешняковым, который налагал бы на нарушителей санкции. Но кто даст гарантию его объективности? Третья сторона – угроза демократии со стороны государства, ибо именно государственные институты берут на себя роль такого арбитра (явно или тайно), однако, так как у власти всегда находится одна из партий, эти институты редко могут быть объективными. Разве что в ситуации, когда само государство находится под контролем политически организованного гражданского общества.

Поэтому А. Пшеворский отмечает предпочтительность децентрализованного наблюдения за любым подобным соглашением – наблюдения посредством «достаточного количества действующих сил», применяющих санкции за его корыстные нарушения, чтобы поддержать общий результат, сократив меру нечестности. Речь идет о наблюдателях от различных партий и гражданских организаций, а также о свободных СМИ (Пшеворский 1999: 42—44).

Таким образом, согласие само по себе, фиксируемое теми или иными договорами, включая конституции, если их соблюдение контролируется извне, не только не гарантирует эффективного функционирования демократической системы, но и составило бы угрозу для нее, если бы не поддерживалось механизмами саморегулирования, работающими от корыстных побуждений сторон, учитывающих потенциальные действия своих конкурентов и партнеров. И напротив, как раз такие механизмы делают соглашения возможными и устойчивыми.

Гэри Беккер: самоуправление минимизирует политическое давление

Нередко достоинства демократии ставятся под сомнение в связи с тем, что она предполагает открытую борьбу политических партий или групп влияния. Шумпетер, который полагал неизбежной смену капитализма социализмом, считал, что при последнем влияние частных интересов понизится. Г. Беккер, классический представитель экономического подхода к анализу политики, приходит к противоположному выводу: «При социализме преследующие собственные интересы группы давления, такие, как рабочие, менеджеры, интеллектуалы и др., должны проявлять гораздо б'oльшую, а не меньшую активность, чем при капитализме (хотя конечно же в коммунистических странах она будет естественно пресекаться), потому что при социализме под контролем государства находится намного б'oльшая, чем при капитализме, доля ресурсов (Беккер 2003: 355). Добавим к сказанному, что, хотя при советской власти была только одна партия, группы давления действовали всегда и в нарастающих масштабах: бюрократия, теневая экономика, АПК и ВПК – вот наиболее могущественные группы интересов, чья «междоусобная» борьба и привела советский коммунизм к краху. А противодействующей им силы – открытой политической конкуренции – не было.

Борьба групп интересов в обществе существует всегда, при демократии их публичное столкновение может казаться более острым, но открыто проявленное, оно обычно происходит в рамках закона: демократические процедуры не допускают потрясений, способствуют компромиссам. Возьмем недавний пример США: на выборах 2004 года республиканец Дж. Буш-младший с небольшим перевесом победил демократа Дж. Керри. Нанятые толпы адвокатов подготовились к тяжбам по поводу нарушений, но Керри признал свое поражение, поздравил конкурента с победой и сказал, что готов работать с ним на благо Америки.

Почти в то же самое время в Украине в аналогичной ситуации кандидат в президенты В. Ющенко поднимает массы сторонников на манифестации в уверенности, что его противники, располагая рычагами власти, исказили результаты выборов в свою пользу. В стране растет напряжение, колонны людей из западных и восточных регионов идут на Киев. Спецназ со щитами стягивается к резиденции президента. Смена власти идет с трудом, под угрозой кровавых столкновений.

При социализме и в переходный – на пути к демократии – период общественная активность либо ниже (по Шумпетеру), либо выплескивается на поверхность из-за недоверия сторон к тому, что оппоненты будут соблюдать правила, и приобретает беспорядочный характер, чреватый различными потрясениями.

«Парадокс Эрроу» и как его решает демократия

Известный американский экономист К. Эрроу показал в свое время, что достичь согласования противоречивых интересов различных субъектов невозможно без участия арбитра или диктатора (Arrow 1951). Точнее, он утверждал, что максимум общего блага невозможно выявить каким-либо способом соединения индивидуальных предпочтений. Марксисты обрадовались, усмотрев в этом парадоксе, «парадоксе Эрроу», доказательства неизбежности диктатуры в разделенном на классы обществе – хотя бы и диктатуры большинства. Это если исходить из предположения о том, что интересы и предпочтения – экзогенные переменные для процедуры их соединения. Но такое предположение нельзя обосновать. Скорее интересы и предпочтения также являются продуктами демократического процесса. Верно, что процессы обсуждения и голосования необязательно завершаются достижением согласия – вполне вероятно, наоборот, более глубокое осознание и обострение противоречий. Но, во-первых, голосование дает решение – хотя и неудовлетворительное для меньшинства. Во-вторых, демократия подразумевает, что в следующий раз это голосование может привести к другому результату, что на следующих выборах может выиграть нынешнее меньшинство. «Демократические институты общества придают политическим конфликтам вневременной характер. Они открывают перед политическими деятелями перспективы далекого будущего. Политические силы примиряются с поражениями на сегодняшний момент, потому что они верят, что институциональная структура, регламентирующая демократическую борьбу, позволяет им достичь своих интересов в будущем» (Пшеворский 1999: 38—39).

Подведем итог. В демократической системе существуют встроенные механизмы регулирования, основанные на политической конкуренции и создающие тягу к равновесию. Согласие как результат процесса переговоров необязательно. Привлечение внешних арбитров, действующих помимо институтов гражданского общества, допустимо, но нежелательно, ибо чревато авторитаризмом, возвышением государства над обществом. А это влечет за собой ослабление механизмов саморегулирования.

Глава 3
Какая демократия

3. 1. Минимальный набор: семь признаков демократии

Выше мы пытались привести теоретические доводы в пользу Демократии. Существенный вопрос, однако, состоит в том, какими конкретными механизмами обеспечиваются ее достоинства. Ясно, что эти механизмы могут быть разными, соответственно могут различаться и степени развития, зрелости демократии. Составим некоторый минимальный набор институтов, при нормальном функционировании которых можно говорить, что в данной стране есть демократия:

1) выборность должностных лиц: люди, уполномоченные принимать властные решения и применять государственное насилие, должны избираться гражданами;

2) сменяемость властей: свободные, честные, часто проводимые выборы;

3) разделение властей: исполнительная, законодательная и судебная власти разделены и независимы друг от друга. Это предупреждает возможность узурпации власти, создает систему сдержек и противовесов и обеспечивает контроль общества за деятельностью государства;

4) свобода слова и информации: все граждане имеют право выражать свои взгляды, критиковать деятельность должностных лиц и получать любую информацию, необходимую для их компетентного суждения об общественных делах. Для этого должны существовать независимые от власти средства массовой информации;

5) свобода ассоциаций: граждане имеют право свободно объединяться в различные ассоциации, в том числе в политические партии, ставящие перед собой задачу победы на выборах и, таким образом, завоевания власти. Именно ассоциации граждан, а не властные учреждения должны формировать предлагаемые избирателям политические программы, чтобы реализовать их в случае прихода к власти;

6) всеобщие гражданские права: все совершеннолетние граждане должны обладать равными правами, обеспечивающими их участие в функционировании перечисленных выше политических институтов;

7) свобода предпринимательства и право собственности – правовой фундамент рыночной экономики.

В основе демократии конечно же лежат выборы, однако далеко не только они необходимы для ее существования. Демократию, которой присущ только один из ее элементов – выборы, подвергает убедительной критике Ф. Закария. Ссылаясь, в частности, на пример с выборами К. Люгера, который я привел в главе 1, он показывает, как не подкрепленная другими институтами выборная демократия приводит к негативным последствиям. Такому «плоскому» пониманию демократии Закария противопоставляет «конституционный либерализм», который предполагает весь перечисленный выше «пучок» свобод и институтов, гарантированный верховенством закона. Политические системы в США и Западной Европе он называет «либеральной демократией», поскольку они основаны на конституционном либерализме. Тем самым Закария хочет подчеркнуть, что защищенные законом свободы важнее демократии как таковой. Другие режимы, где власть легитимизируется выборами, но «пучок» свобод и институтов конституционного либерализма отсутствует, он называет «нелиберальными демократиями» (Закария 2004: 6).

Я сам считаю демократической ту страну, где приведенный выше набор свобод и институтов существует целиком, без единого исключения. Ни один из этих элементов по отдельности или в комбинации с несколькими другими не является признаком демократии. Конечно, совершенных институтов не бывает, однако если все они – все семь – действуют в подавляющем большинстве случаев, и действуют не формально, а на самом деле, мы можем говорить о существовании демократии. Именно такой смысл я буду вкладывать в это слово на протяжении всей книги.

3. 2. Формы правления

Слабое государство, хаос

Теперь – о различных уровнях развития демократии. Прежде всего о том, что лежит за ее пределами. В первую очередь, это хаос: слабое государство, неспособное поддерживать законный порядок каким-либо способом, господство права сильного.

Насилие и внутри сообщества, и, в случае войны, за его пределами в течение многих веков было главным фактором социальной организации. Собственно, связанные с этим негативные обстоятельства и привели к созданию институтов государства и законности, которую это государство обязано было поддерживать. И всякий раз, когда оно переставало справляться со своими обязанностями, в обществе воцарялось насилие – произвол сильных и угнетение слабых.

Авторитарные системы

Во всех типах социальной организации, предполагающих государство, общество передает ему право применения насилия как инструмента поддержания порядка. Самодержавная монархия, олигархия как власть немногих, авторитаризм как признаваемый обществом авторитет лидера – все это варианты недемократической, но легитимной, т. е. всеми признаваемой, социальной организации. Диктатура, тоталитарный режим, даже если диктатор получил власть законно, на выборах, – варианты недемократической и нелегитимной социальной организации, в которой насилие используется не только как инструмент поддержания законного порядка, но и для удержания власти в руках определенных лиц и групп вопреки воле большинства. Этих определений я буду придерживаться и дальше.

Демократия участия и гражданское общество

На другом конце шкалы типов социальной организации лежит то, что в современной политической теории называют «демократией участия» (Коэн, Арато 2003: 24).

По сути, речь идет об обществе граждан, каждый из которых достаточно компетентен и информирован в общественных делах, чтобы принимать в них активное участие. Р. Даль называет пять критериев демократического процесса (Даль 2000: 41—42):

• эффективное участие: все члены сообщества имеют равные и действенные возможности для изложения своих взглядов в процессе выработки решений, касающихся общественных дел;

• равное голосование: все члены сообщества имеют равные и действенные возможности голосовать при принятии решений;

• понимание, основанное на информированности: каждый член сообщества получает информацию для понимания сути вопросов, по которым принимается решение;

• контроль за повесткой дня: члены сообщества влияют на принятие решений относительно того, какие вопросы и в каком порядке будут обсуждаться и голосоваться. Тем самым исключается контроль какого-либо исполнительного органа за кругом вопросов, подлежащих обсуждению, а политика сообщества всегда остается открытой для перемен;

• включенность в жизнь общества: все совершеннолетние и дееспособные граждане имеют возможность участвовать в управлении общественными делами; чтобы защищать собственные интересы, группа граждан не может без ущерба для себя передать другой группе власть над собой. Опыт показывает, что свои интересы можно понимать неадекватно, что другие могут поступить за вас разумнее. Но, передавая власть другим, вы лишаетесь возможности действовать, когда вы придете к адекватному пониманию собственного блага (Даль 2000: 77). Отсюда возникают и определенные обязанности личности относительно участия в общественных делах.

Пользуясь правами и свободами, гражданин обязан также считаться с правами и свободами других. Свобода личности в этом смысле сопряжена с социальной ответственностью, включает ее как необходимый элемент и тем отличается от вседозволенности или вольности в традиционном русском понимании этих слов (Лапин 2002: 39). Поэтому в обществе граждан, или гражданском обществе, а именно о нем идет речь, естественны повсеместные проявления солидарности и доверия – порой даже в большей степени, чем в обществах подданных, пронизанных отношениями подчинения и господства.

Выше изложено идеализированное, нормативное представление о демократии участия и гражданском обществе, которые, как мы видим, тесно связаны между собой. Демократия участия возможна только в развитом гражданском обществе, развитость гражданского общества проявляется в той мере, в какой реализуется демократия участия.

Элитарная демократия

Ясно, что в жизни подобный идеал демократии участия не реализуется практически нигде. Может быть, ближе всего к нему Скандинавские страны, Нидерланды, Швейцария, а в прошлом – полисы Древней Греции. Но в той или иной мере элементы демократии участия присущи всем демократическим странам, и тогда, когда это вызывается необходимостью, граждане активизируются, мера их участия в управлении государством возрастает. А демократические институты способствуют или, во всяком случае, не препятствуют этому. Тем не менее демократия участия не является распространенной, повседневно применяемой формой демократии. Большинство граждан обычно склонно к пассивности, аполитично, ограничивает свое общение семейным, производственным, соседским кругом, кругом друзей, близких по духу и нравам.

На другом конце спектра форм демократии стоит элитарная демократия. Суть ее в том, что она принимает и использует нежелание большинства граждан систематически участвовать в общественных делах, поддерживать необходимую для этого собственную информированность, исполнять гражданские обязанности. Более того, исходя из представления о некомпетентности большинства, его склонности к эмоциям, подверженности манипуляциям демагогов и, как следствие, высокой вероятности неэффективности его решений, элитарная демократия считает предпочтительным ограждать управление государством от чрезмерного участия населения. Обычно управление общественными делами отдается элите (в данном случае имеется в виду политическая элита), в идеале – сообществу наиболее компетентных, одаренных и в то же время достаточно терпимых, готовых к сотрудничеству и компромиссам людей (меритократия). Принадлежность к элите – наиболее сложный вопрос, который мы обсудим позднее, но здесь важны два обстоятельства:

• элита способна управлять лучше, кроме особых случаев, когда для реализации решений нужны общественное согласие и поддержка;

• элита не олигархия, потому что ее формирование и обновление осуществляется на основе демократических институтов и процедур, а именно: выборности основных представителей всех властей при всеобщем, равном и тайном голосовании; регулярности выборов; разделения властей; свободы слова и информации; свободы ассоциаций, включая политические партии; политической конкуренции. Участие большинства граждан в управлении сводится к выбору программы и партии, ее представляющей, с последующей оценкой исполнения.

Нетрудно видеть, что этот перечень практически совпадает с минимальным набором признаков демократии. А значит, мы можем расположить элитарную демократию на нижней границе шкалы демократических форм правления. Важно, однако, еще раз подчеркнуть, что если все входящие в перечень институты функционируют нормально и вызывают доверие граждан, такая форма демократии дает им возможность при необходимости и желании повышать степень своего участия в общественных делах, не вызывая каких-либо политических потрясений. Более того, в той или иной мере гражданское участие всегда присутствует в жизни общества, в том числе в виде деятельности так называемых институтов гражданского общества, неправительственных некоммерческих организаций (НКО).

Можно утверждать, что сегодня в подавляющем большинстве демократических стран преобладает именно модель элитарной демократии. Их часто критикуют, обвиняя в отсутствии подлинной демократии и находя в них предпосылки для отчуждения между государством и обществом. Тем не менее, как показывает опыт, в элитарной демократии демократические институты действительно функционируют, обеспечивая права и свободы граждан, гибкое и динамичное, но в то же время стабильное развитие, позволяющее быстро реализовывать нововведения и вместе с тем избегать серьезных катаклизмов. Такая система не допускает чрезмерного влияния некомпетентных масс на повседневное ведение общественных дел, соединяя достоинства технократии и демократии.

Дебаты об элитарной демократии и демократии участия:

Провести границу между элитарной демократией и демократией участия крайне важно, чтобы не впасть в «демократический фундаментализм», остаться на почве реальности, в том числе и при оценке наших отечественных проблем. Поэтому я приведу основные тезисы дебатов на эту тему в изложении Дж. Коэн и Э. Арато, авторов книги «Гражданское общество и политическая теория».

«Не будет преувеличением сказать, что дебаты между моделями элитарной демократии и демократии участия двигались по замкнутому кругу с 1942 года, когда Шумпетер бросил перчатку сторонникам нормативного подхода… Элитарная модель демократии выступает с притязаниями на реалистичность, описательность, эмпирическую точность, заявляя о себе как о единственной модели, соответствующей современным социальным условиям.

Данный подход, не допускающий ни малейших утопических иллюзий относительно возможности навсегда избавиться от феномена власти или от разделения на правителей и управляемых, полагает, что обойтись без того и другого не в силах никакое общество, а современное общество и подавно.

Демократические общества отличаются от недемократических теми способами, с помощью которых обретается власть и принимаются решения: пока соблюдаются основные гражданские права и на основе всеобщего избирательного права регулярно проводятся конкурентные выборы, пока смена власти принимается элитами и проходит гладко, без насилия или нарушения преемственности институтов – до тех пор государственное устройство может считаться демократическим.

Голосующие – это потребители, а партии – предприниматели, предлагающие на выбор альтернативные пакеты решений или персонал; именно они формируют спрос, оставляя потребителю лишь одно суверенное право – выступать в качестве избирателей, сказать „да“ или „нет“ по поводу того, кому из заранее отобранных кандидатов подлежит стать их „представителями“. Суть данной модели демократии – состязательность в процессе обретения политической власти. Она – источник творческого потенциала, ответственности, продуктивности, способности реагировать. Предпосылки – компетентность, терпимость, культура политических элит, основанная на демократическом самоконтроле. Последняя из предпосылок – „ограждать подобную систему от чрезмерного участия в ней населения“: граждане должны считаться с установленным разделением труда между ними и избираемыми ими политиками.

Со стороны сторонников нормативной модели „демократии участия“ особенно убедительна критика элитарной модели против возведения в ранг демократических принципов аполитичности, ухода из общественной жизни, а также стремление оградить политическую систему от чрезмерных претензий населения. „Во имя своего реализма элитарной модели приходится поступиться тем, что всегда признавалось ядром концепции демократии, а именно принципом гражданства“. Что останется от демократии, если отвергнуть идеи самоопределения, участия, политического равенства? Утрачиваются критерии, позволяющие „отличить формальный ритуал, систематическое искажение, управляемое согласие, манипуляцию общественным мнением“ от реальности.

Но, соглашаясь с этой критикой, мы делаем демократические принципы труднодостижимыми. Всякий правитель может сказать: вы видите, граждане не готовы к участию, поэтому мы не можем позволить себе демократию. Сторонники теории политического участия предлагают такие институциональные модели, которые не столько дополняют, сколько подменяют собой наличные, якобы недемократические (и/или буржуазные) формы представительного правления» (Коэн, Арато 2003: 25—29).

Зрелая и молодая демократии

Е. Гайдар предлагает еще один критерий для различения демократических систем – степень зрелости. Зрелая демократия, характерная для богатых постиндустриальных обществ, сопряжена, по его мнению, с пассивностью большей части населения – актуальные политические проблемы не задевают там жизненных интересов избирателей. Отсюда и возникает элитарность большинства зрелых демократий. Постоянная проблема такой системы – соотношение налоговой нагрузки и социальных обязательств. Вокруг этой оппозиции формируются две основные политические силы: правый центр – за налогоплательщиков, левый центр – за получателей социальных трансфертов и зарплаты из бюджета. Однако обе эти силы придерживаются базового консенсуса – основные принципы устройства экономической и политической систем разделяются всеми.

Основные черты зрелой демократии таковы:

1) долгосрочная устойчивость. Стабильное функционирование в течение многих десятилетий с неплохими результатами оставляет радикальные идеи, насилие и нарушение законов на долю маргиналов;

2) партии опираются на длительную историческую традицию и предлагают обществу решения волнующих его проблем;

3) периодическая смена партий у власти – низкие налоги чередуются с высокими социальными расходами;

4) маргиналы не представлены во власти. Вместо социальной поляризации эпохи раннего капитализма – концентрация политических сил в центре, практически – политическое равновесие;

5) велико влияние «перераспределительных коалиций» – лоббистских структур, представляющих частные интересы узких, хорошо организованных отраслевых или профессиональных групп. Таково аграрное лобби многих стран или «заходящие отрасли», например сталелитейная промышленность в США, где занятость должна сокращаться, а стало быть, усиливаются стимулы самоорганизации (Гайдар 2005: 634);

6) стабильность, сила «перераспределительных коалиций», заинтересованных в сохранении привилегий, и отсутствие острых кризисов влекут за собой трудность проведения глубоких реформ, даже если они нужны.

Молодые демократии, обычно приходящие на смену авторитарным режимам индустриальной эпохи или аграрного полуфеодального общества, имеют иные свойства:

1) новизна демократических институтов, незавершенность их легитимации. Риски, связанные с возможностью возникновения острых политических конфликтов и применения насилия. Время нестабильности;

2) политические партии, за исключением бывших партий власти вроде перонистов в Аргентине или компартий в постсоциалистических странах, слабы. Роль политических лидеров высока;

3) молодость демократии, социальная поляризация обусловливают сильное влияние радикальных движений (коммунистов, радикальных националистов). Отсюда угрозы для демократических институтов;

4) нестабильность институтов при высокой роли лидеров и относительной слабости «перераспределительных коалиций», редко способных блокировать перемены, создают благоприятные условия для глубоких реформ.

Например, в Восточной Европе 1990-х годов базовый консенсус элит основывался на общем стремлении вернуться в Европу, войти в НАТО и тем самым защититься от вчерашней угрозы – агрессии с Востока. Вместе с западными институтами эти страны импортировали политическую стабильность. (Сходные процессы можно было ранее наблюдать в Испании и Португалии.) Однако вместе со стабильностью, как правило, импортируется и ригидность политических форм.

Нехватка демократических традиций создает угрозу авторитаризма, особенно на ранних стадиях индустриализации, когда вмешательство государства в экономику может способствовать догоняющему развитию. Крестьянство – социальная база таких режимов; городское население, высокий уровень образования – ненадежная опора авторитаризма (Там же, 635—640).

Управляемая демократия

А что сегодня имеет место в России? Можно ли назвать нашу систему демократической? Рассмотрим минимальный набор признаков демократии применительно к нашей ситуации.

Мы имеем, во всяком случае формально, выборность представителей всех ветвей власти при всеобщем, равном и тайном голосовании. И выборы проводятся регулярно, в установленные сроки. Однако у нас есть претензии к отбору кандидатов, к равенству условий их представления обществу. Обычно победа одного из кандидатов бывает предопределена его возможностью использовать административный ресурс или деньги. Таким образом, можно констатировать разрыв между демократической формой и далеко не демократическим содержанием нынешней российской выборности.

Мы также констатируем формальное наличие разделения властей. Но в действительности в современной России доминирует одна из них – исполнительная. Другие власти трудно считать независимыми, они не способны играть самостоятельную роль, сдерживать друг друга, служить друг другу противовесом. В эпоху президентства Б. Ельцина в нашем парламенте было сильное левое меньшинство, и обычно он находился в остром конфликте с правительством. На этом основании многие эксперты делают вывод, что в ельцинскую эпоху демократии было больше, чем сегодня. С этим трудно не согласиться, но конфликт между парламентом и правительством нельзя считать признаком демократии. Демократическая конкуренция – это конкуренция на выборах и внутри отдельных ветвей власти, а не между ними. А потому ликвидация такого конфликта кажется и неизбежностью, и благом. Правда, сейчас мы имеем дело с другой крайностью – теперь парламент полностью подчинен исполнительной власти…

У нас есть определенная свобода слова и информации. Во всяком случае несколько газет можно считать независимыми или оппозиционными. Еще нескольким общественным деятелям позволено свободно выражать свои взгляды. Но «федеральные» телеканалы, программы которых принимаются на территории всей страны или на большей ее части, находятся под контролем власти. В регионах пресса, как правило, жестко контролируется губернаторами. Так что всякому недоброжелателю власть может сказать: свобода слова есть. Но влияние СМИ на население сведено к минимуму, при котором они становятся абсолютно безопасны для власти.

У нас есть свобода ассоциаций – большое количество негосударственных организаций зарегистрировано в Министерстве юстиции, число партий приближается к 200. Но большинство этих партий – микроскопические, и они ни на что не способны повлиять. Массовых партий с разветвленными организационными структурами у нас две – партия власти, сейчас это «Единая Россия», и КПРФ, представляющая советский режим и ностальгирующих по нему избирателей. Кроме того, среди относительно развитых партий надо назвать СПС, «Яблоко» и ЛДПР: они имели или имеют представительство в Государственной думе, но не имеют реальных шансов получить власть в результате выборов. Фактически сегодня это уже касается и КПРФ, которая безвозвратно упустила свои шансы. «Родина» – партия ручной оппозиции, но я не торопился бы исключать ее победу на выборах, и вижу в этом угрозу. Партийное строительство, если воспользоваться старым советским термином, ныне полностью взяла в свои руки кремлевская администрация. Сколько мандатов, какие комиссии в Думе, кому из партийных лидеров и когда выступать по телевидению – все это решается в Кремле.

Новый избирательный закон, кроме всего прочего, повысил планку прохождения в парламент с 5 до 7%, поставив под вопрос представительство в нем практически всех партий, кроме одной – партии власти.

Говорят, что политические партии в России не пользуются доверием и представляют собой чуть ли не чуждый институт, не воспринимаемый нашей политической культурой. Уж что только с ним не делали! Именно для повышения роли партий в политической жизни было введено сочетание мажоритарной и пропорциональной систем на выборах. Думается, однако, что, кроме подобных шагов, власть постоянно делает и другие, которые по меньшей мере затрудняют развитие партий. Взять хотя бы то, что российские президенты – и Ельцин, и Путин – не пожелали стать представителями определенных партий. Власть таким образом отделила себя от партий, обозначила, что партии не являются организациями, призванными стать реальными политическими институтами. Понятно, что нет в нашей стране и открытой политической конкуренции. Точнее, еще недавно она была, притом в форме, чреватой разрушительными последствиями. Но в результате политической стабилизации политическая конкуренция была ликвидирована вовсе.

Итак, можно ли сказать, что в России есть демократия? Ведь даже минимальный набор ее признаков существует лишь формально, а в действительности очевидным образом отсутствует. И ничто не предвещает позитивного изменения этой ситуации, скорее, наоборот. Однако однозначно ответить на этот вопрос все равно нельзя – любой однозначный ответ был бы неверным. Ведь как сказать правильно: стакан наполовину пуст или наполовину полон?

Поэтому и появился термин «управляемая демократия», который так и тянет поставить в кавычки. Что-то близкое имел в виду Ф. Закария, говоря о нелиберальной демократии. Е. Гайдар применяет иной термин – «закрытая демократия». Интересно, что он избегает отождествления молодой и закрытой демократии, хотя наблюдаемые у нас явления во многом сходны именно с процессами, протекающими при переходе от плановой или аграрной экономики с авторитарными политическими режимами к демократии зрелой. Гайдар видит в закрытой демократии специфический способ решения проблемы политической стабильности в такой переходный период – способ, альтернативный откровенному авторитаризму: «оппозиция заседает в парламенте, а не сидит в тюрьме; регулярно проводятся выборы; нет массовых репрессий, существует свободная пресса, если это не относится к СМИ, имеющим выход на общенациональную аудиторию, и правительство можно критиковать не только на кухне, но и на улице, в газетах, в парламенте» (Гайдар 2005: 640). Примеры такой закрытой демократии, кроме современной России, – Мексика после революции, Италия и Япония после Второй мировой войны – «полуторапартийные» режимы. В них «есть все видимые элементы демократии, за одним исключением – исход выборов предопределен, от избирателей ничего не зависит» (Там же, 641).

Отличия закрытой демократии от авторитарного режима достаточно условны, но все же есть, во всяком случае Гайдар их видит.

Если не поддаваться эмоциям, а разобраться в этом явлении по существу, то, возможно, понятнее будет и то, что в сложившихся обстоятельствах ст'oит предпринимать сторонникам демократии.

С достаточной уверенностью можно утверждать, что на шкале форм правления управляемая демократия находится в промежуточном положении – за рамками собственно демократических форм – от элитарной демократии до демократии участия, между элитарной демократией и авторитаризмом. Но здесь надо еще учесть форму молодой демократии, которую я бы назвал слабой демократией, или протодемократией. Суть ее в том, что она существует при слабом государстве, не способном поддерживать исполнение законов и права граждан на должном уровне. В такой демократии существуют все необходимые демократические институты и функционируют они даже более эффективно, чем при управляемой или даже элитарной демократии. Но слабость власти приводит к тому, что право закона зачастую подменяется в ней правом сильного, насилие применяется не только государством – в общественных интересах, но и частными лицами или группами – в интересах частных. За слабой демократией на шкале форм правления следует анархия, хаос, когда государство вовсе отсутствует. Но это скорее теоретическая категория, если и можно найти ее примеры в истории, то чрезвычайно кратковременные, вроде Гуляйпольской республики Нестора Махно.

Есть еще советская демократия – она является лишь одним из элементов тоталитарного режима, но очень хорошо демонстрирует несоответствие формы и содержания политической системы. Ст'oит напомнить, что в начальных замыслах советская демократия представляла собой наиболее последовательный вариант демократии участия, отвергавший парламентаризм как форму элитарной, т. е. буржуазной, демократии. По Конституции РСФСР 1918 года, принятой V Съездом Советов, срок полномочий депутатов составлял всего 3 месяца, а кроме того, избиратели могли отозвать их в любой момент; разделение властей было отменено как буржуазный пережиток (Российское народовластие 2003: 37). То, что потом эти идеалы превратились в свою полную противоположность, во многом связано с тем, что Советы как форма демократии участия оказались неработоспособны. Легкая победа диктатуры одной партии объясняется, видимо, еще и тем, что из хаоса чаще всего рождается авторитарный режим. Плюс к этому, конечно, нужно иметь в виду неготовность тогдашнего российского общества к реальной демократии; вспышку гражданской активности в период революции нельзя расценивать как интерес к постоянному участию населения в политике. Энтузиазм и романтика проходят, остается быт.

Потом советская демократия превратилась в совокупность ритуалов, разрыв ее формы и содержания стал безразмерным. Была видимость выборности, но никаких свобод, а тем более политической конкуренции, не было. Нынешнюю управляемую демократию часто сравнивают с советской. Думаю, опасная тенденция движения от первой ко второй существует. Но пока они довольно заметно различаются, и здесь очень важно это слово – «пока».

Связи форм правления

Ст'oит заметить, что соседство на шкале форм правления, выстроенной по их демократичности, отнюдь не означает высокую вероятность и легкость перехода из одной такой формы в соседнюю. Опыт показывает, что слабая демократия легко переходит в крайние формы диктатуры. Распад диктатуры или авторитаризма также нередко ведет к хаосу. Элитарная демократия и демократия участия без затруднений переходят друг в друга. Движение же к этим развитым формам демократии от авторитаризма или управляемой демократии всегда затруднено – прежде всего тем, что оно сопряжено с перераспределением власти, а от власти обычно никто не хочет отказываться без борьбы. Равно необходима борьба и для того, чтобы предупредить излишнюю концентрацию власти. И все же переход от управляемой демократии к элитарной вполне возможен, если общество проявит достаточно настойчивости.

На рисунке 3. 1 я попытался изобразить основные формы правления и связи между ними в целях пояснения мыслей, высказанных выше. Конечно, о характере этих связей, которые я буду называть «линиями перехода» (ламинарными и турбулентными), мне известно очень мало. Я высказываю лишь предположения, основанные на логике при недостаточном числе наблюдений. Так, представляется логичным, что переход от демократии участия к элитарной демократии и наоборот обычно проходит в спокойных условиях, тогда как переход от демократии участия к слабой демократии, несмотря на близость этих форм, просто трудно себе представить, если, конечно, не быть утопистом. То же можно сказать об обратном переходе – от слабой демократии к демократии участия. Но от слабой демократии легко перейти к тоталитаризму, хотя это может быть связано с конфликтами.

Рисунок 3. 1. Формы правления и основные линии перехода между ними.

Если же переходить от слабой демократии к управляемой, а от управляемой к авторитаризму, а уж от него к диктатуре, то и конфликтов можно избежать. Может быть, такое представление несколько упорядочит наши идеи относительно форм правления государством. Чтобы конкретизировать эти идеи, нам придется выстроить более конкретные модели общества, элиты и взаимоотношений между ними. Но до этого ст'oит посмотреть на формы правления, существовавшие в мировой и нашей, отечественной, истории.

3. 3. Молодость демократии: очерк истории

Демократия как устойчивая система правления очень молода. Подавляющее большинство живших на Земле людей являлись членами недемократических, авторитарных или олигархических, обществ.

Считается, что демократия зародилась в Древней Греции 2500 лет назад, первая веха ее истории – законы афинянина Клисфена, 507 год до н. э. В Греции демократия установилась только в нескольких городах-полисах – вряд ли кто-нибудь признает демократической, например, Спарту; в Афинах она просуществовала около 200 лет, до македонского завоевания. В Древнем Риме эпоха демократии – это годы республики от изгнания Тарквиниев до диктатуры Цезаря и империи Октавиана Августа, тоже не более 300 лет. Античный мир опирался на торговлю и мореплавание, что сделало возможным возникновение неиерархических социальных организмов. Но он не придумал приемлемых форм представительной демократии, не мог связать механизмы усиления и распространения демократии, и поэтому упадок античных демократий стал неизбежен.

Затем более 1000 лет во всем мире не было никаких следов демократии. Где-то около 1100 года она вновь возникла в ряде североитальянских городов – Флоренции, Венеции, Генуе, – питаемая новым расцветом торговли и ремесел и Возрождением. К концу XIV века под натиском извечных врагов народовластия – экономических кризисов, коррупции, олигархии, узурпации власти и военных поражений – эти республики тоже стали приходить в упадок (Даль 2000: 21). Олигархическая Венеция пришла в упадок после открытия Америки и перемещения основных потоков международной торговли. Сходные процессы имели место и в других городах.

Я не буду говорить о народных собраниях первобытных обществ, так как эти примитивные формы народовластия не были связаны с институтом государства, а демократия даже в самых первоначальных формах – способ управления государством.

Кстати, Эрнест Геллнер, кроме деспотической и демократической форм правления, предлагает как самостоятельную форму рассматривать сегментированное общество, каковыми, по его мнению, были и догосударственные сообщества (Геллнер 2004: 18). Особенность сегментированного общества состоит в том, что в нем обычно «существует строгий и развитый ритуал, с помощью которого закрепляются социальные обязательства. Эти роли определяются, как правило, в терминах кровного родства». Жизнь в таком обществе строго регламентирована и без социальной иерархии, предписанная социальная роль обеспечивает каждому члену общества надежную идентичность, но не оставляет ему никакого выбора. В XIX веке Фюстель де Куланж в своей книге «Античный город» высказал предположение, что индивидуальной свободы в нашем понимании не было и в Афинах, и в Риме – жизнь античных греков и римлян была пронизана такими же ритуалами и ролевыми обязательствами. Даже сегодня во многих странах, сохранивших архаичные культурные формы, таких, как Япония, элементы сегментированного общества играют важную роль (Там же, 15—17).

Р. Даль находит первое представительное собрание с законодательными функциями в Исландии 930 года (Даль 2000: 25). За ним следует еще ряд примеров средневековых народных собраний, обычно служивших форумами для дискуссий между монархами и высшей аристократией, куда первые старались подтянуть другие сословия, чтобы создать противовес вторым. С Великой хартии вольностей (1215) и царствования Эдуарда I (1272—1307) начинается, как считают, процесс становления английского парламента, но только в конце XVII века в Британии сложилась политическая система, в которой король и парламент взаимно ограничивали друг друга, а внутри парламента власть наследственной аристократии уравновешивалась палатой общин, избираемой уже довольно многочисленным слоем избирателей. К этому добавлялся суд, достаточно независимый в большинстве случаев. Английская политическая система стала образцом и для Монтескье, и для авторов американской Конституции. Между тем Англия уже столетия была лидирующей торговой и морской державой, «мастерской мира», но избиратели английского парламента, скажем, в 1831 году составляли 4, 4% английского населения в возрасте 20 лет и более. К 1914 году этот показатель достиг 30% (Там же, 29).

На рисунке 3. 2 изображена позаимствованная из книги Р. Даля (Там же, 14) диаграмма, на которой показано соотношение общего числа независимых стран мира и числа демократических стран, где в свободных выборах участвовали или участвуют все население или только мужчины.

Как мы видим, еще в 1860 году была только одна страна со всеобщим избирательным правом, в 1900 году – уже 6, т. е. 14% от числа независимых на тот момент стран. Число демократических стран сокращалось перед Второй мировой войной в связи с распространением диктаторских режимов фашистского типа и накануне кризиса социалистического лагеря, когда максимально возросло число сателлитов СССР. В 1990 году из 192 стран мира 65, т. е. 33, 9%, уже были демократическими.

Рисунок 3.2. Демократические страны (те, где избирательное право предоставлено всем или только мужчинам), 1860—1990.

К настоящему времени демократия укрепилась в странах Центральной и Восточной Европы, в большинстве стран Латинской Америки, в Индии, с рядом оговорок то же можно сказать о России и некоторых странах СНГ. Сам факт неуклонного распространения демократической системы правления по всему миру в течение последних 250—300 лет не подлежит сомнению. Напомню, что еще в середине ХVII века в Англии шла война между королем и парламентом, завершившаяся казнью короля. Через полтора века подобные события произошли во Франции.

Очевидно, что укрепление и распространение демократии каким-то образом связаны с развитием рыночных отношений, торговли и капитализма. Демократия, как и торговля, – мир равноправных – по крайней мере, формально – отношений, мир контрактов равных партнеров. Он противостоит иерархическим структурам господства, характерным для аграрных обществ. Торговые отношения существовали всегда, но они только дополняли основные социально-экономические структуры, выстраивавшиеся на земле, тысячелетия остававшейся главным средством производства и объектом собственности. Очаги древней демократии возникали обычно там, где торговля выходила за рамки простого дополнения к сельскому хозяйству. Торговля и промышленность стали экономической основой жизни общества как раз тогда, когда сложились условия для развития капитализма, когда начался современный экономический рост^[3]. И современная демократия как устойчивая политическая система тоже сложилась в это время. Несомненно, это стало возможно вследствие быстрого развития экономики, увеличения душевого ВВП. Без этого трудно представить себе переход к всеобщему избирательному праву. Но верно, видимо, и то, что без демократизации, без упрочения прав и свобод, включая право частной собственности, был бы невозможен столь быстрый прогресс.

Таким образом, как политическая система мирового масштаба демократия очень молода. И она тесно связана с развитием эффективной рыночной экономики. Трудно сказать, процветание приводит к демократии или демократия создает условия для процветания – видимо, они взаимообусловлены. Но весь мировой опыт последних столетий показывает, что страна, стремящаяся к процветанию своих граждан, должна быть демократической.

Если где-то демократия развита недостаточно – не беда, она подлежит развитию. Отстающие еще не опоздали. Но если они упрямятся, ссылаясь на традиции и национальные особенности, если они считают, что порядок важнее свободы и его лучше всего поддерживать жесткой рукой, как это было от веку; что демократия – это изобретение чужой культуры, тогда они будут обречены на возрастающее отставание, а может быть, и на исчезновение.

Глава 4 Российская демократическая традиция

Я не буду обращаться к Киевской Руси и общинной демократии восточных славян, к тем временам, когда у них еще не было государственности или они платили дань иноземцам. Я также не стану останавливаться на вечевой демократии Новгорода и Пскова – традиционном доказательстве исконного свободолюбия и способности русских к самоуправлению – доказательстве, к которому всегда прибегают российские демократы. Все это было очень давно, и ниточек, связывающих наши нынешние проблемы с корнями, уходящими столь глубоко, на мой взгляд, не сыскать.

4. 1. Самодержавие

Практически весь поддающийся систематическому анализу период существования российской государственности, по крайней мере от Ивана IV до 1905 года, у нас была одна форма правления – самодержавие. Можно, конечно, вспомнить период собирания Москвой русских княжеств, период государства-вотчины, но следует признать, что традиции, влияющие на жизнь российского общества сегодня, сложились в основном именно в эпоху самодержавия.

Самодержавие утвердилось на Руси как противоядие от феодальных междоусобиц – подобно тому как в Европе появилась абсолютная монархия. Сильная единая власть, воплощенная в монархе, представлялась тогда единственной альтернативой разорениям от феодальных войн и разбойничьих набегов, источником мира и порядка. Становление самодержавия происходило в рамках объединения земель вокруг Москвы: завоеванием, наследованием или покупкой великий князь получал независимые княжества как бы в собственность, а бывшие удельные князья входили в его ближнее окружение, составляя аристократию, права которой определялись родовитостью. Разумеется, происходило это постепенно, князья неохотно расставались со своей самостоятельностью, право перехода от одного великого князя к другому сохранялось достаточно долго. Еще при Иване III в связи с утверждением в Литве католичества таким правом перехода воспользовались князья Бельские, Шемячичи и другие, которые привели в состав Московского государства Рыльск, Новгород Северский, Можайск, Чернигов, Стародуб, Гомель, Любеч (Соловьев 1860: 127). В конце концов аристократия, бояре – владетели вотчин составили ближний круг самодержца; не подвергая сомнению его права, они стремились не просто служить, но и ограничивать царский произвол. Вотчины, крупные земельные владения, были или вчерашними княжествами, или пожалованиями за заслуги и составляли экономическую основу прослойки бояр. Другие социальные силы – поместное служилое дворянство, торгово-ремесленный люд, армия (стрельцы) – стояли на более низких у ровнях сословной иерархии. Чиновники (приказные) вербовались по преимуществу из дворянства. Особую иерархию образовывало духовенство, всегда игравшее огромную роль в политической жизни.

Низшие слои, крестьяне и холопы, практически никаких прав не имели. Бунт и разбой, уход на окраины, в казаки были для них, по сути, единственными вариантами защиты от притеснений. При этом шаг за шагом некогда свободные земледельцы превращались в крепостных крестьян. Делала это самодержавная власть прежде всего для того, чтобы увеличить казну и обеспечить преданность бояр, дворян, церкви – тех, в чьих интересах и проводилось закрепощение.

В течение всей нашей истории после преодоления феодальной раздробленности и до революции 1905 года идея самодержавия никогда ни в одном сословии не подвергалась сомнению. Не будем говорить об отдельных мыслителях или кружках, даже декабристы и «Народная воля» были «партиями», которые не только не пользовались массовой поддержкой, но и не рассчитывали на нее.

Со временем роль различных социальных слоев в жизни общества менялась. В XVII веке, как пишет В. Ключевский, монархия, подавив противодействие боярской аристократии (последним актом здесь был закон 1682 года, отменивший местничество), стала править посредством дворянства. В XVIII веке дворянство само пыталось править обществом посредством правительства, но природа самодержавия повернула к тому, что «в XIX веке дворянство пристроено было к чиновничеству как его плодовитейший рассадник, и в половине этого века Россия управлялась не аристократией и не демократией, а бюрократией, т. е. действовавшей вне общества и лишенной всякого социального облика кучей физических лиц разнообразного происхождения, объединенных только чинопроизводством» (Ключевский 1957: 9). И все же бюрократия не была такой «кучей», по сути она стала новой социальной силой, объединенной в административную иерархию и заинтересованной в том, чтобы ее пирамиду венчала сильная единоличная власть, придающая вес всей пирамиде.

Демократизация как проникновение «простых людишек» во власть

Стоит еще отметить, что в нашей традиции, идущей от еще феодальной эпохи, демократизация понимается как проникновение во власть представителей низших сословий. Так, Ключевский называет шагом к демократизации управления отмену местничества. Естественно, Петр I выглядит демократом, поскольку поднимает наверх людей «подлого» происхождения. В этой логике демократией является и китайская империя, бюрократия которой формируется с соблюдением конфуцианских правил подбора кадров по достоинствам, а не по происхождению и связям. И большевики – также демократы, ибо открывают дорогу к власти простым людям, рабочим и крестьянам. В этом смысле бюрократия не противостоит демократии. Но мы говорим не об этом.

Демократия, на мой взгляд, – это совокупность институтов, позволяющих разным социальным слоям, политическим партиям и идейным течениям отстаивать свои интересы, проводить свои идеи и добиваться власти в открытой публичной политической борьбе.

Традиции законности: слово и дело

В противовес этому в России, по византийской еще традиции, под шапкой самодержавия политическая борьба между сословиями, придворными партиями и группами интересов всегда осуществлялась «под ковром», ее основными инструментами были интриги, подсиживание и насилие.

Чтобы оправдать свои методы, тот, кто побеждал в этой борьбе, всегда старался узаконить насилие. Ведь закон не является изобретением демократии. В абсолютной монархии источником права являются государство, царь, которые всегда, как правило, декларируют независимость и справедливость суда и недопущение произвола. Например, Судебник Ивана III (1497) устанавливал, что судья (боярин или боярский сын) не может судить один, с ним должны быть «дворский, староста, лучшие люди» (Соловьев 1860: 131).

А Соборное уложение царя Алексея Михайловича (1649) требовало, чтобы «всяких чинов людем от большого и до меньшего чину суд и расправа была во всяких делах ровна». Но по поводу того же Уложения В. Ключевский замечает: «Если Уложение действовало у нас почти в продолжении двух столетий до свода законов 1833 года, то это говорит не о достоинствах алексеевского свода, а лишь о том, как долго у нас можно обойтись без удовлетворительного закона» (Ключевский 1957: 142—143).

«Басманному cуду» начала XXI века в России предшествовал «шемякин суд» – выражение, обозначившее извечное недоверие народа к российскому правосудию, в котором желания власти всегда были выше закона. Впрочем, для той эпохи это, видимо, было естественно.

Пять эпизодов

Говоря о российской демократической традиции, я буду иметь в виду именно эпизоды, или периоды, когда становилась возможна открытая политическая борьба, влиявшая на принятие важных решений. Таких эпизодов за все время после преодоления феодальной раздробленности и до революции 1917 года можно насчитать лишь пять: 1) Смутное время; 2) земские соборы, особенно Собор 1648—1649 годов; 3) либеральные реформы Александра II; 4) революция 1905—1907 годов и возникновение русского парламентаризма; 5) революция 1917 года – от февраля до разгона Учредительного собрания.

В ходе обсуждения рукописи коллеги советовали мне добавить к этому списку «затею верховников» 1730 года, а также проекты М. М. Сперанского. Но эти события, и даже восстание декабристов, конечно значимые для элит, не вызвали никаких массовых движений и, с другой стороны, не были их проявлениями. Поэтому я оставил приведенный выше перечень без изменений.

4. 2. Смутное время

Смуту 1605—1613 годов породило боярство, желавшее гарантировать себя от репрессий царской власти, пережитых при Иване Грозном, да и возвыситься вновь – в этом смысле смута была обычным для тех времен конфликтом абсолютной монархии и феодальной аристократии. Особенностью же Смутного времени можно считать то, что в это время в политическое сознание наших предков проникла новая мысль: Московское государство есть государство московского или русского народа, а государство вообще – блюститель народного блага. До тех пор господствовал взгляд удельных времен: государство есть вотчина княжеской или царской династии.

В. О. Ключевский писал: «Когда подданные, связанные с правительством идеей государственного блага, становятся недовольны правящей властью, видят, что она не охраняет этого блага, они восстают против нее. Когда прислуга или постояльцы, связанные с домохозяином временными условными выгодами, видят, что они этих выгод не получают от хозяина, они уходят из его дома. Подданные, поднимаясь против власти, не покидают государства, потому что не считают его чужим для себя… Люди Московского государства поступали как недовольные слуги или жильцы с хозяином, а не как непослушные граждане с правительством. Они нередко роптали на действия правившей ими власти; но, пока жила старая династия, народное недовольство ни разу не доходило до восстания против самой власти» (Ключевский 1957: 52).

Хозяином дома, т. е. государства, был царь. В нем все принадлежало ему. И царь Михаил Романов утвердился на престоле не столько потому, что был избран Земским собором, сколько потому что был племянником последнего царя прежней династии. Косность политического мышления еще не раз сыграет роль в русской истории…

Но в данном случае казавшийся незыблемым порядок был нарушен. Трижды за 15 лет на Руси царя выбирали. Люди видели падение царей, не пользовавшихся поддержкой народа. Они видели, как государство, оставшись без царя, не распалось, а сплотилось и нашло способ своей консолидации. Правда, в способе консолидации не было ничего нового: это были выборы нового хозяина. Однако отношение к нему уже стало иным, по крайней мере на время – пока не утвердилась новая династия.

«Подкрестная запись» Василия Шуйского

От Бориса Годунова бояре ждали крестоцелования об ограничении царского всевластия. Василий Шуйский вынужден был согласиться на «подкрестную запись», в которой он взял на себя обязательство судить подданных не по своему усмотрению, а по закону. По совершении записи царь Василий, по словам летописца, заявил: «Мне ни над кем ничего не делати без собору, никакого дурна», что было не видано до тех пор в Московском государстве (Там же, 38). Он явно хотел опереться не только на бояр, норовивших ограничить его в царских правах, но и на народное представительство.

Договор 4 февраля 1610 года

Однако в социальной среде этого представительства – служилом дворянстве – появились радикальные политические идеи. Посольство противников Шуйского во главе с Михаилом Салтыковым 4 февраля 1610 года подписало с польским королем Сигизмундом III договор, согласно которому на московский престол призывался королевич Владислав. Условия его правления, обозначенные в договоре, чрезвычайно любопытны. Едва ли не главное из них связано с защитой личных прав подданных будущего царя: никто не должен был быть наказан без суда (видно, расправы без суда и следствия были особенно распространены в ту эпоху). Далее оговаривалась свобода передвижения: подданным Владислава «вольно ездить в другие государства христианские, и государь имущества за то отнимать не будет». Земскому собору придавался статус учредительного собрания, поскольку в его компетенцию было отнесено утверждение изменений в Судебнике – тогдашнем варианте гражданского кодекса. В договоре, подписанном с поляками 17 августа того же года уже представителями высшего московского боярства и во многом повторявшем договор Салтыкова, нормы о свободе передвижения и возвышении незнатных людей по заслугам все же вычеркнули. Договор 4 февраля Ключевский оценил как «целый основной закон конституционной монархии», чего нельзя сказать о боярском договоре от 17 августа: «Правящая знать оказалась на низшем уровне понятий сравнительно со средними служилыми классами», – написал историк (Там же, 44). За этими документами стояла открытая политическая борьба, чаще всего вооруженная, и именно со стремлением прекратить ее связано появление обоих договоров… Вскоре дело дошло и до первого на Руси крупного восстания, во главе которого встал Иван Болотников.

В конечном счете в 1613 году Земский собор избрал царем Михаила Романова. Смута закончилась. Но следы политических идей, родившихся в это время, дали знать о себе и позднее, и в том числе в земских соборах всего XVII века.

4. 3. Земский собор 1648—1649 годов

Особый интерес в этой связи представляет Земский собор 1648—1649 годов. Можно провести определенную аналогию между ним и началом английского парламентаризма или французскими Генеральными штатами 1789 года, но сравнивать нужно не их значение в истории развития демократии и парламентаризма, а упущенные и реализованные возможности. Общее между этими учреждениями только одно: все они являются сословными представительствами эпохи феодализма. Во всех этих случаях монарх вынужден был созвать сословное представительное собрание, чтобы решить вопросы, иным способом неразрешимые. Речь шла о конфликте интересов различных социальных слоев.

Обстановка России тех лет. Молодой царь только что взошел на престол. Он – только второй царь из новой правящей династии, еще недавно страну раздирала Смута. Реальное управление страной держал в своих руках Борис Морозов, воспитатель царя, человек умный, образованный по тому времени, но корыстолюбивый. Он возглавлял как бы придворную партию власти. Ей противостояла придворная же оппозиция, возглавляемая более знатными Никитой Романовым, дядей царя, и Яковом Черкасским. Борьба шла за влияние на царя, за теплые места, за возможности обогащения.

После Смуты страна находилась в тяжелом положении, казна была пустой, потребности, особенно в военных расходах, – огромными. Морозов повел, сейчас бы сказали, крутую монетаристскую политику. Сокращение расходов вылилось прежде всего в урезание жалованья, в том числе дворянам и приказным, т. е. чиновникам. Хотя денежное жалованье служилым дворянам выдавалось нерегулярно – в основном они жили на доходы от поместий и вотчин, – его сокращение сулило казне существенную экономию средств. Естественно, это вызвало большое социальное напряжение. Жалованья были лишены и стрельцы, начался пересмотр многочисленных льгот и привилегий.

Дело коснулось и налогов, особенно взыскания огромных недоимок. Наиболее распространенным тогда методом налогового администрирования был правеж, в ходе которого деньги буквально выколачивались из должников палками.

Правеж в Зарайске.

В Зарайске 27 октября 1647 года воевода Феоктист Мотовилов за час до рассвета разослал стрельцов по дворам посадских. Согнав их с постели, «загнали в город и начали бить на правежи нещадно». Кряхтя, горожане недоимки собрали, но Мотовилову этого показалось недостаточно.

«Тоде вы принесли песку, а не деньги, а хотя де и деньги де ваши лежат», – объявил он и пригрозил на правеже за упорство ноги переломать. И в самом деле принялся ломать, приказал начать правеж заново (Андреев 2003: 93).

Недоимки, однако, росли из-за запустения посадов и деревень, из-за бегства теглецов – тех, кто, собственно, и должен был платить налоги. Много людей бежало из тягловых «черных» слобод в так называемые «белые слободы», представлявшие собой тогдашний вариант внутренних оффшоров. Они принадлежали духовенству и старой аристократии, их жители освобождались от уплаты налогов – от тягла. Другим способом ухода от налогов было «закладничество»: крестьянин мог поступить в зависимость к феодалу и в обмен на личную свободу освобождался от уплаты налогов в государственную казну. Так старинные привилегии знати вступали в противоречие со строительством централизованного самодержавного государства. И оно начало наступление на эти способы уклонения от уплаты налогов.

Но этого мало, Морозов решил еще провести налоговую реформу, предложенную дьяком Назарием Чистым. В феврале 1646 года по его предложению была введена новая пошлина на соль, 20 копеек за пуд. Одновременно отменили основные прямые налоги – стрелецкие и ямские деньги. Теперь можно было сократить «правежи» – косвенный налог люди платили сами. Тем самым русское правительство опередило многие европейские страны с переходом от прямого налогообложения на косвенное. Только в отличие от Европы результат этого перехода в России оказался отрицательным. При старинном русском укладе жизни, когда все делали запасы впрок, а соль по ценности приравнивалась к хлебу, введение «соляного» налога вызвало огромное недовольство. К тому же этот налог подчеркнул социальное расслоение, ударив только по бедным: ведь и бедные и богатые потребляли равное количество соли. «Соляных» поступлений в казну оказалось много меньше, чем ожидалось, и вскоре новый налог отменили. Начавшееся же в 1648 году московское восстание до сих пор иногда называют «Соляным бунтом»: восставшие требовали отмены налога и возврата выплаченных за время «соляной затейки» денег.

Возможно, народ и выдержал бы подобные меры, если бы они не сопровождались чудовищными вымогательствами и произволом. «Взгляд на власть как лучший способ приращения богатства, – пишет историк Игорь Андреев, – издавна был усвоен и освоен правящим сословием. Но именно эпоха Морозова в сознании современников стала временем такого вымогательства и произвола, что перед ними блекли все предыдущие образчики приказного и воеводского самоуправства… За кого заступы (взятки) большие, тем и дела чинятся» (Андреев 2003: 97). Сам Морозов не был уличен во взятках, но совершенно ясно, что он извлек из расположения царя немалую выгоду. Еще в 1638 году он владел 330 дворами, причем 11 из них – совместно с братом Глебом (мужем знаменитой староверки боярыни Морозовой). Однако в 1647 году у Морозова уже 6034 двора, а еще через 6 лет, уже после опалы, – 7234. Впереди был лишь один Никита Романов, дядя царя, владевший 7689 дворами.

Пора объяснить, зачем я это рассказываю. Во-первых, напрашиваются аналогии: найдется немало людей, которые скажут, что с тех пор мало что изменилось. Отчасти это так. Во-вторых, для меня важно понять, какой была историческая ситуация, которая могла привести к зарождению в России демократических институтов. Могла, но не привела.

Московское восстание 1648 года

В какой-то момент дело вышло за рамки борьбы придворных партий. Власть оказалась слабой. Посадские и служилые люди, обычно враждовавшие между собой, смогли объединиться и заставить царя отправить Морозова в ссылку.

10 июня 1648 года царю была подана большая всенародная челобитная, в которой было четко зафиксировано недовольство служилого дворянства и торгово-промышленных кругов судом, законодательством и собственным юридическим статусом. Посадские и служилые люди считали, что государство должно прислушиваться к ним и опираться на них, а не на бояр, ограждающих царя от народа ради своей корысти.

По сути, это были идеи сословно-представительной монархии, принципиально новые для русской политической жизни.

Земский собор и требования сословий

16 июля 1648 года начал заседать Земский собор. Выборы его участников не вполне соответствовали норме, а представительство не было полным, но это не противоречило тогдашнему правосознанию и в легитимности Собора никто не сомневался. Выход из сложившейся ситуации видели в принятии Соборного уложения, нового свода законов. Для этого был учрежден Уложенный приказ, который возглавил князь Никита Одоевский. Выборы на следующую «сессию» Собора, начало которой было намечено на 1 сентября, шли все лето – где, как в Ельце или Новгороде, очень активно, с шумом и драками, а где, как в Рязани, при полном равнодушии избирателей и понукании воевод.

Выборных было около 300 человек, в том числе 170 – от уездного дворянства, 89 – от городов, 12 – от московских сотен и слобод, 15 – от стрельцов. Они составили нижнюю, «ответную» палату, где предварительно обсуждались статьи Уложения, выработанные Уложенным приказом. Здесь же рассматривались челобитные с мест.

Важнейшее требование представителей посада заключалось в отмене «белых слобод» и возвращении закладчиков в государево тягло. Они также желали превратить торговлю и ремесла в свою монополию. Дворянство требовало отписать на государя церковные вотчины, оказавшиеся во владении монастырей и кафедр после 1580 года, рассчитывая затем получить конфискованные земли. Но главное, Уложение узаконило «вечную и бессрочную потомственную крепость». Продолжавшийся десятилетия процесс закрепощения крестьян завершился. Известная фраза: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», зафиксировавшая запрет на переход крестьян от хозяина к хозяину, означала в конечном счете победу дворянства над крестьянством – победу, которая очень скоро отозвалась восстанием Степана Разина.

Торгово-промышленные круги добились новых протекционистских барьеров для иностранцев, отмены ряда их привилегий. Кстати, в одной из своих челобитных русские купцы требовали вовсе запретить англичанам торговать в России – на том основании, что те казнили своего законного короля, Карла I.

Нужно сказать, что принятые Земским собором предложения представителей различных сословий не поднимались над их корыстными интересами и лишь прикрывались благом всего государства. Таким образом, новые законы не способствовали развитию России, а, скорее, даже толкали ее назад. Так нередко бывает с демократическими институтами, и это дает противникам демократии сильные аргументы для ее критики. Надо учесть, что крупнейшее сословие того времени – крестьянство – не только не имело представительства на Земском соборе, но было лишено в результате его работы всех гражданских прав. Россия вообще в то время двигалась как бы против общего хода европейской истории: в Европе крепостное право уже отменялось, у нас – только вводилось. И при Петре I преобразования касались в основном администрации и опирались скорее на укрепление традиционных социальных институтов – самодержавия, произвола властей, все большего угнетения крестьянства.

Но и те подвижки в сторону сословного представительства и его влияния на политику, которые были достигнуты при подготовке Соборного уложения, вскоре шаг за шагом, по мере укрепления власти царя и успокоения народа, были перечеркнуты. Даже Морозов, с горячих выступлений против которого все начиналось, чуть погодя был возвращен из ссылки и вновь занял ключевые государственные посты. Представительные институты в России не получили устойчивых позиций и вскоре на долгий срок и вовсе исчезли из ее политической практики. Шанс был упущен.

4. 4. Либеральные реформы Александра II

Царь и народное представительство

Другие эпизоды развития российской демократической традиции, если говорить не об отдельных мыслителях и несостоявшихся проектах, но о движении и волеизъявлении достаточно широких слоев населения, встречаются, пожалуй, только в эпоху реформ Александра II, через 200 с лишним лет после Соборного уложения. Заметим, что перечисленные выше «демократические» эпизоды в российской истории приходятся либо на начальный этап развития абсолютной монархии, в период ее перехода от вотчины к государству, либо на заключительный этап, охвативший примерно 50 лет перед революцией. Между ними – расцвет самодержавия. В начале этого расцвета российский политический уклад еще мало чем отличается от европейского: парламенты в это время существуют только в Англии и Голландии. В конце же эпохи самодержавия Россия уже сильно отстает: так, крепостное право она отменяет последней из всех европейских стран.

Собственно реформы Александра II трудно связывать с демократией. Сам он высказывался решительно против какого-либо представительного учреждения с законодательными функциями. Но в ходе Крестьянской (1861), Земской (1864), Судебной (1864) и Городской (1870) реформ были сделаны заметные шаги к распространению выборности органов местного управления, а в городах – даже и к преодолению сословности. Земское движение, а также городское самоуправление стали одной из политических сил, выступавших за демократизацию российской политической жизни. В январе 1881 года М. Т. Лорис-Меликов, глава группы «либеральных бюрократов» в окружении Александра II, представил на его рассмотрение план продолжения «великой реформы 1861 года», в котором предлагалось, в частности, участие представителей земств в централизованной подготовке реформы местного самоуправления и дальнейшее продвижение аграрной реформы (понижение выкупных платежей и отмена временнобязанного состояния крестьян). Лорис-Меликов специально подчеркивал, что его проект не имеет ничего общего с западными конституциональными формами, – царь опасался превращения любого представительного собрания в российские Генеральные штаты, с учреждения которых началась Французская революция. И все же он согласился с планом Лорис-Меликова и подписал его утром 1 марта 1881 года, за несколько часов до своей гибели от бомбы террориста. Таковы парадоксы истории: революционеры, жаждавшие позитивных перемен, в действительности сами положили им конец и способствовали повороту вспять (Пантин, Плимак 2000: 219—222).

Надо сказать, что все реформы Александра II задумывались и готовились «либеральными бюрократами» – Лорис-Меликовым, братьями Милютиными, сановниками, такими, как Я. Ростовцев и В. Панин, вне связи с мнениями иных общественных деятелей, даже умеренного толка, не говоря уже о таких радикалах, как А. Герцен и Н. Чернышевский. В ходе реформ превалировало желание минимизировать перемены, невыгодные для правящего класса – дворянства. А итог был таков: реформы, призванные предупредить революцию, в силу своей половинчатости и непоследовательности положили начало революционному движению и затем привели к разрушительной революции.

Состояние общества

Дискуссии о реформах велись в весьма узком образованном слое, подавляющее большинство населения, прежде всего крестьянство, никакого участия в деле, прямо касающемся его интересов, не принимало. Неудивительно, что народники, предпринявшие уже в 70-х годах XIX века «хождение в народ», столкнулись в деревне с крайне низким, почти первобытным уровнем потребностей, с покорностью и несокрушимым фатализмом, питаемым примитивной религиозностью: на все Божий промысел. «Здесь нет места индивидуальной или коллективной инициативе… Нет своего права сказать: „хочу!“ или „не хочу!“» (Там же, 213). Средневековье. Почти ничего не изменилось здесь со времен Смуты. Какая демократия?! Интересно, что со времен Пугачева и до Крестьянской реформы почти не было крестьянских волнений, а с ее началом они выросли в десятки раз. И вместе с тем в России в эпоху Великих реформ сдвинулось с места развитие рыночных отношений и капитализма, экономической основы демократии.

4. 5. Революция 1905—1907 годов

Необходимость перемен

Следующий эпизод связан с революцией 1905—1907 годов, с возникновением российского парламентаризма.

Начиная с реформ Александра II российская история как бы начала двигаться быстрее. Реакция, наступившая после убийства царя, казалось бы, уничтожила все пробившиеся в 60–70-е годы ростки свободы. И тем не менее параллельно с развитием экономики в конце XIX века росло общественное недовольство, исподволь шло вызревание и размежевание всего спектра политических сил, которые после опубликования Манифеста 17 октября 1905 года конституировались в легальные политические партии.

Суть дела в том, что уже тогда для развития страны нужна была иная мера экономической и политической свободы, в особенности она требовалась растущей буржуазии. Полуфеодальная власть не хотела ни на йоту отказываться ни от самодержавия, хотя оно безнадежно устарело, ни от привилегий высших сословий, на которые она опиралась. И в то же время самый массовый слой населения, крестьянство, оставался экономически угнетенным и политически невежественным.

Еще в 1898 году С. Витте писал в письме царю: бюджет России с населением 130 млн. человек вырос с 350 млн. рублей в 1861 году до 1400 млн. «Но уже теперь тяжесть обложения дает себя чувствовать. Между тем бюджет Франции при 38 млн. жителей составляет 1260 млн. рублей. Если бы благосостояние наших плательщиков было равносильно благосостоянию плательщиков Франции, то наш бюджет мог достигнуть 4200 млн. рублей…

Почему же у нас такая налогоспособность? Главным образом от неустройства крестьян. Нужно прежде всего поднять дух крестьянства, сделать из них свободных и верноподданных сынов ваших» (Пантин, Плимак 2000: 283—284).

Замечу, что и сейчас разрыв между Францией и Россией по душевому ВВП не меньше, правда и свобода с демократией в тот период были в нашей стране в таком состоянии, что не могли способствовать его сокращению.

Манифест 17 октября

Во всеподданнейшем докладе, опубликованном вместе с Манифестом 17 октября 1905 года, Витте также писал: «Начала правового порядка воплощаются, лишь поскольку население получает к ним привычку – гражданский навык. Сразу приготовить страну с 135-миллионным разнородным населением и обширнейшей администрацией, воспитанными на иных началах, к восприятию и усвоению норм правового порядка не под силу никакому правительству» (Там же, 253).

Иначе говоря, темное крестьянство надо было освободить от феодальных пут и дать ему приспособиться к новым условиям, чтобы оно стало восприимчиво к гражданским навыкам и правовым нормам. В другом случае оно могло взбунтоваться. Увы, можно констатировать: сегодня крестьянства уже нет, по крайней мере хоть как-то похожего на тогдашнее, но нормы поведения и гражданские навыки у большинства жителей России не слишком изменились с начала XX века. Одно из двух – либо таково их врожденное свойство, либо в течение всего ХХ столетия в их социальной практике свобода и демократия замещались другими институтами, близкими к феодальным. Уверен, что именно второе.

Элита и революция

Тогда и возник выбор: революция или демократия. Манифест 17 октября был шагом от революции к демократии, шагом вынужденным, но способным предотвратить хаос и насилие, а заодно спасти и власть, хоть и с меньшим объемом полномочий. Это важнейшее творение С. Витте достигло цели, раскололо оппозицию самодержавию на умеренную и радикальную части. Ю. Мартов цитировал Торгово-промышленную газету: «В декабре 1905 года революция была подавлена не пулеметами, а расчленением освободительного движения, которое было произведено Манифестом 17 октября» (Шанин 1997: 134). Кадеты и все партии справа от них справедливо считали, что теперь следует развивать успех легальными методами, чтобы избежать нарастающей анархии. Революционеры, эсеры и социал-демократы, опираясь в основном на рабочих, новый класс, рожденный капитализмом, хотели идти до конца, до свержения царской власти. Крестьянство же в массе своей оставалось пассивным.

«В обществе, – пишет Т. Шанин, – где большинство людей были бедны, ограничены и находились в состоянии политической спячки, политические сражения велись между небольшими элитарными группами, а окончательно решала вопрос о выживании Старого Порядка „спячка“ народа-великана» (Там же, 61). Но теперь он стал приходить в движение, а его бедность и ограниченность превратились в угрозу, испугавшую и буржуазию, и политические партии, представлявшие ее интересы. С другой стороны, в этом крылась и угроза для демократии, только что получившей признание власти в тексте Манифеста.

Он гласил: «Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов… Не останавливая предначертанных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе… те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав… Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы…» (Пантин, Плимак 2000: 252).

Тем самым Думе передавались законодательные полномочия. Несмотря на нарочитую расплывчатость формулировок, Манифест является первой российской конституцией, увенчавшей более чем столетнюю, начиная с Радищева и Сперанского, борьбу за правовой порядок в стране, противоположный деспотизму. Правда, юристы считают первой конституцией России Основные законы, принятые 23 апреля 1906 года (Российское народовластие 2003: 61). Но это уже детали.

Ст'oит обратить внимание на колоссальный прогресс российского общества в период между 1861 и 1905 годами. Великие реформы готовились либеральными бюрократами без участия общественности, роль которой ограничивалась дискуссиями на страницах подцензурных изданий. В 1905 году мы уже видим формирующееся гражданское общество, разветвленную сеть, как сказали бы теперь, неправительственных гражданских организаций – таких, как Союз союзов, Крестьянский союз, профсоюзы, рабочие советы, и политических партий, достаточно полно представлявших весь спектр экономических интересов и социально-политических идей российского населения.

Государственная дума

Однако власть сразу же стала пытаться ликвидировать эти демократические завоевания. Во-первых, начались прямые репрессии, особенно усилившиеся с назначением П. Столыпина на пост премьер-министра. По его инициативе на основании статьи 87 Основных законов, позволявшей правительству принимать законы во время каникулов Думы, был издан указ о военно-полевых судах, допускавший казни без суда и следствия. В 1906 году по этому указу было казнено 144 человека, в 1907-м – 1139, в 1908-м – 825, в 1909-м —717.

Конечно, сейчас, когда мы знаем число жертв революции и сталинских репрессий, эти цифры не производят большого впечатления. Но тогда общество, несмотря на непросвещенность, еще не было дегуманизировано дикими войнами ХХ века и воспринимало такие репрессии очень болезненно.

Во-вторых, избирательное законодательство позволяло властям получить максимально лояльный состав Думы. По правилам голосования по куриям 1 голос помещика был равен 3 голосам мещан, 15 голосам крестьян и 45 голосам рабочих. Впрочем, несмотря на это, первые две Думы все равно были разогнаны.

В-третьих, норма, по которой законы вступали в действие только после одобрения Думой, была сразу же нарушена. Основные законы, как уже говорилось, были приняты 23 апреля 1906 года, за 4 дня до открытия I Думы. Упомяну тая статья 87, по сути, давала правительству право действовать помимо парламента. Новый избирательный закон, названный «бесстыжим» и принятый в нарушение Основных законов, в III Думе дал большинство октябристам и правым, прямо поддерживаемым двором. Только эта Дума смогла проработать весь пятилетний срок своих полномочий. IV Дума была столь же консервативной, но с ней страна вступила в войну, во время которой в парламенте образовался оппозиционный «прогрессивный» блок, критиковавший власти. В феврале 1917 года деятели этой Думы, к тому времени уже распущенной, все же сыграли важную роль в смене самодержавия новым демократически режимом.

Нельзя не упомянуть в этой связи о деятельности П. Столыпина. Он, конечно, вовсе не был демократом. Заняв свой пост на спаде революционной волны, он жестко подавлял беспорядки и осуществлял жизненно необходимую России либеральную аграрную реформу, несмотря на общественное противодействие. Как потом Пиночет и Пак Чжон Хи, он готовил страну к демократии и процветанию. Недаром Л. Троцкий говорил, что, заверши П. Столыпин свою аграрную реформу, и революция в России была бы невозможна. К сожалению, он не успел. Но важно помнить: история не одномерна, она соткана из противоречий, в том числе в судьбах и деяниях людей.

Наступление власти на демократию, поддержка государством крайне правых, реакционных националистических организаций типа Союза русского народа и Союза Михаила Архангела привели к новому усилению радикальных революционных движений. И все же к Первой мировой войне Россия подошла с более или менее работоспособными демократическими институтами, которые могли совершенствоваться и дальше, стоило только ослабить жесткий прессинг власти. Война круто изменила ситуацию, уже наметившаяся либеральная альтернатива развития российского общества вновь стала менее вероятной, революционный сценарий, напротив, обрел реальную перспективу. Наверное, можно сказать, что уже тогда он стал неизбежен.

4. 6. От Февральской революции до Учредительного собрания

Готовность к демократии

Последний эпизод – Февральская революция 1917 года вплоть до разгона большевиками Учредительного собрания. Не надо идеализировать ту обстановку хаоса, который тогда возник во власти, а точнее – в двоевластии Временного правительства и Советов. Но все же за несколько месяцев страна совершила исторический рывок от традиционной, полуфеодальной абсолютной монархии к демократической государственности. Конечно, в формировании новых государственных институтов участвовало не так много людей, но важно, что и это небольшое количество просвещенных и профессионально подготовленных политиков в тогдашней России нашлось.

Напомню, что незадолго до отречения Николай II распустил Государственную думу и после падения самодержавия многие ее члены сомневались в своем праве на власть. Но вакуум власти был еще опаснее, чем нарушение юридических тонкостей. Между Временным комитетом Государственной думы и лидерами Петросовета, т. е. обеими сторонами двоевластия было достигнуто предварительное соглашение о выборах Учредительного собрания – о том, что эти выборы будут всеобщими и свободными, о том, что Учредительное собрание будет обладать исключительной прерогативой решения всех главных вопросов государственной жизни, включая выбор формы правления, и, наконец, о том, что только само Учредительное собрание будет определять круг и границы своих задач. Было сформировано Юридическое совещание, обязанное подготовить проект Конституции. Предложение о придании Учредительному собранию функций Конвента, т. е. органа, совмещающего законодательную и исполнительную власть, было отвергнуто как способное привести к «безудержному деспотизму» (Российское народовластие 2003: 26). Напомню, что именно этот тезис был едва ли не основным в ленинском обосновании советской демократии, финал развития которой нам хорошо известен.

Что важно подчеркнуть, так это согласие лидеров всех основных политических сил, т. е. политической элиты того времени (исключая крайних монархистов и, как потом оказалось, большевиков), действовать солидарно в интересах страны. В частности, не прибегать к возбуждению масс. Мы еще вернемся к этому тезису, ключевому для демократического развития. В советской историографии эти факты интерпретировались как проявление слабости буржуазного правительства и тогдашнего руководства Петросовета, лишенного мудрых указаний вождя, их неспособности решать национальные задачи в революционном духе. На самом деле, разогнав уже избранное Учредительное собрание, большевики совершили государственный переворот и лишили Россию перспективы демократического развития еще на 74 года. Очередной шанс был упущен.

Попытки построить принципиально новую советскую демократию, даже если они поначалу были искренни, оказались совершенно несостоятельны. Тому можно указать две основные причины. Во-первых, игнорировался мировой опыт обеспечения контроля общества над властью. Напротив, велись постоянные разговоры о порочности буржуазного парламентаризма – обычная демагогия, а вот нежелание делиться властью или допустить ее сменяемость было очевидным. Во-вторых, модель социалистического планового хозяйства и советского государственного управления, основанная на административной иерархии, исключающая сетевую структуру рыночных отношений, была абсолютно несовместима с реальной демократией. (И во многом напоминала сословную абсолютную монархию.)

Поэтому самое позднее к 1937 году все революционные идеалисты и романтики либо избавились от иллюзий, либо были уничтожены. Добиваться демократии стало некому. Помню «главный закон демократии» – популярную шутку советского времени – «делай, что тебе говорят».

Как мне представляется, и в этот раз шанс добиться успеха в утверждении демократии в России был невелик. Хотя первой реакцией политической элиты в феврале 1917 года были действия в пользу демократии и именно она казалась наиболее естественной и желанной заменой самодержавию, события происходили в самодержавной стране, архаичная политическая система которой быстро деградировала в упорном противостоянии необходимым переменам; в стране воюющей, выдавшей горы оружия вчерашним крестьянам, еще недавно пребывавшим в полуголодном и бесправном состоянии. В такой стране была более чем вероятна полномасштабная революция, в которой умеренный авангард сменяют все более радикальные силы, оказывающиеся во власти стихийного потока событий – до тех пор, пока энергия разрушения не будет истощена. Так и произошло. Апрельские тезисы Ленина не встретили бы столь благоприятного отклика в массах, не парализовали бы сопротивления тех, кто понимал их пагубность, если бы не десятилетия социалистической пропаганды и если бы не империалистическая война.

Следует еще раз вспомнить о своеобразном тогдашнем понимании демократии: политическая демократия, основанная на открытой политической борьбе и требующая соблюдения правил этой борьбы всеми и терпимости, была названа демократией буржуазной, а стало быть, порочной. Она и впрямь казалась по меньшей мере несвоевременной. А взамен предлагалась тоже демократия – но социальная, действующая во благо обделенных, предполагавшая прежде всего открытие для них пути наверх – «кто был ничем, то станет всем». Она победила, но вскоре обернулась тоталитарной политической системой, абсолютной монархией с генсеком вместо царя.

4. 7. Уроки истории

Попробуем сделать выводы. Во-первых, мы обнаруживаем, что попытки движения к демократии в истории России случались только в моменты ослабления государства, всегда управлявшегося деспотической самодержавной властью, в те моменты, когда интересы государства, выражаемые в категориях мощи, территориальной экспансии и распространения влияния, на время отступали перед интересами общества или отдельных его слоев. Однако государство всегда, в силу общественной традиции, вновь брало верх.

Во-вторых, первые такие попытки были, очевидно, преждевременны. Случись укрепиться на русском престоле королевичу Владиславу, все равно договор Салтыкова от 4 февраля 1610 года не был бы исполнен: даже если конституционная монархия и была бы создана в России начала XVII века, то по типу Речи Посполитой. Представить же в нашей стране того времени нечто подобное голландскому парламенту, чье появление было непосредственным следствием расцвета городской культуры, торговли и ремесел, совершенно невозможно.

Но последние попытки демократизации, имевшие место уже в начале ХХ века, особенно в 1905—1907 годах, были исторически гораздо более уместны, скорее их даже можно считать запоздалыми, ибо от других стран Европы в социально-политическом отношении мы уже сильно отставали.

Складывается впечатление, что по большому счету при серьезной трансформации экономики после реформ Александра II в социально-политической области существенных перемен вообще не происходило. Традиционные институты, опиравшиеся на иерархическую социальную структуру, сословную и бюрократическую, поддерживали деспотизм и бесправие.

В-третьих, основой такой устойчивости традиционных институтов были нищета, бесправие и смирение, в которых существовало крестьянство, представлявшее подавляющее большинство населения Российской империи. Прочность строя обеспечивалась политической спячкой народа-великана, б'oльшая часть которого веками жила в условиях натуральной аграрной экономики. Его покорность иногда взрывалась бунтом, но вскоре бунт снова сменялся покорностью – их череда и составляла существо российской политической жизни.

В-четвертых, для сохранения империи требовалось насилие или хотя бы постоянная угроза его применения. Николай Сухотин, генерал-губернатор Степной области, позднее член Государственного совета, в год первой революции, основываясь на данных переписи 1897 года, произвел подсчет внутренних врагов России. Число их составило 60 млн. – против 65 млн. верноподданных русских (с украинцами и белорусами) при общей численности населения империи в 125 млн. жителей (Шанин 1997: 110).

Таким образом, демократические традиции в России весьма слабы. Правы те, кто напоминает нам, что мы всегда жили в стране не с правовым строем, а со строем, основанным на отношениях господства и подчинения. Но отсюда вовсе не следует, что мы и дальше обречены жить так же.

Напротив, условия радикально переменились. Как раз при советской власти произошло основательное преобразование социальной структуры российского общества. Индустриализация привела к урбанизации, ныне 74% населения России живет в городах. С начала 90-х годов более половины его составляют горожане во втором поколении. Революция уничтожила феодальное землевладение, а коллективизация покончила с крестьянством как классом. Основ для прежней покорности не стало, осталась лишь инерция страха. Нет необходимости и в насилии – империи больше нет. Наконец, с началом рыночных реформ рухнули и основы всей иерархической социальной структуры. Сохраняется лишь бюрократическая вертикаль власти, противостоящая частному бизнесу в его стремлении распространять влияние своих денег.

А потому из этого исторического обзора можно делать главный вывод: объективных препятствий для перехода России к реальной демократии больше нет. Есть пассивность населения, успокоенного стабилизацией после десятилетия реформ и трансформационного кризиса. Есть сопротивление тех, кто не хочет утратить власть. Есть идеологи этих сил, которые по традиции запугивают нас тем, что демократия России не подходит.

Глава 5
Новая демократическая волна: еще эпизод или надолго?

5. 1. Перестройка и демократизация

Стратегический выбор Горбачева

По сути, с горбачевской перестройки в нашей истории начался шестой демократический эпизод. Останется ли он лишь эпизодом или же с него начнется история новой демократической России?

По меньшей мере с конца 1960-х годов тоталитарный коммунистический режим переживал явный кризис. Уже к тому времени было очевидно, что эксперимент по построению социализма в отдельно взятой стране не удался. В 1970–1980-х годах Советское государство продолжало существовать за счет высоких цен на нефть, при этом атмосфера в СССР становилась более мягкой и гуманной.

Михаил Горбачев пришел к власти с острым ощущением необходимости перемен и с пониманием того шанса, который предоставила ему история. Однако, что и как следует делать, Горбачев точно не знал. Его предшественники практиковали известный принцип «держать и не пущать», правда, не прибегая к особенно жестким мерам.

Горбачев, несомненно, желал остаться в рамках социалистической парадигмы, сохранить «преимущества» централизованного планирования и в то же время предоставить б'oльшую самостоятельность предприятиям, не допустить системного кризиса, при этом добившись повышения темпов экономического роста, которыми в прошлом так славилась советская страна. Одновременно общество было охвачено всеобщим желанием свободы и демократии: тиски тоталитарного режима, хотя они к тому времени и несколько ослабли (за политические преступления уже не расстреливали, а только ссылали), стали невыносимы. Не только интеллигенция, но и значительная часть номенклатуры шла в ногу со временем и стремилась обрести демократические ценности. Именно поэтому демократизация являлась одним из первых пунктов в повестке дня нового руководства.

Сейчас уже представляется очевидным, что многие из названных задач не имели решения: «советское» ускорение и демократия были несовместимы в рамках политического проекта, рассчитанного на быструю реализацию, вне зависимости от конкретных шагов нового генсека. Впрочем, в то время это понимали единицы.

Из записки Александра Яковлева Михаилу Горбачеву, декабрь 1985 года:

«Сегодня вопрос упирается не только в экономику – это материальная основа процесса. Гвоздь – в политической системе… Отсюда необходимость… последовательного и полного (в соответствии с конкретно-историческими возможностями на каждом этапе) демократизма.

…Демократия – это прежде всего свобода выбора. У нас же – отсутствие альтернативы, централизация… Сейчас мы в целом не понимаем сути уже идущего и исторически неизбежного перехода от времени, когда не было выбора или он был исторически невозможен, ко времени, когда без демократического выбора, в котором участвовал бы каждый человек, успешно развиваться нельзя…

О выборах. Выборы должны быть не избранием, а выбором, причем выбором лучшего. Можно ограничить число выдвигаемых кандидатов (но не менее двух).

О гласности. Всесторонняя гласность: исчерпывающая и оперативная информация – непременное условие дальнейшей демократизации общественной жизни.

О судебной власти. Реальная независимость судебной власти от всех других ее видов…

О правах человека. Должен быть закон о правах человека и их гарантиях, закон о неприкосновенности личности, имущества и жилища, о тайне переписки, телефонных разговоров, личной жизни. Осуществление права на демонстрации, свободу слова, совести, печати, собраний, права на свободное перемещение.

Предложения… Принять следующую принципиальную схему руководства… 1. Верховная партийная и государственная власть осуществляется Президентом СССР. Он же является Председателем Коммунистического Союза (Союза коммунистов) СССР… 2. Союз коммунистов состоит из двух партий: Социалистической и Народно-демократической… 3. Правительство возглавляется Генеральным секретарем партии, победившей на всенародных выборах» (Яковлев 2001: 372—375).

Горбачев понимал, что не все эти предложения можно немедленно реализовать на практике: отчаянное сопротивление части старой номенклатуры было легко предсказуемо. В его докладе на XXVII съезде КПСС (25 февраля – 6 марта 1986 года) была провозглашена гласность: «Нам надо сделать гласность безотказно действующей системой», – сказал с трибуны Горбачев. В начале было слово: в этот момент страна впервые шагнула в сторону демократизации.

Но прежде было время поисков и метаний – ускорение, кампания по борьбе с алкоголизмом. Затем попытка начать реформы в экономике, не затрагивая централизованного планирования и не претендуя на демократизацию политической сферы. Производственная демократия подразумевала выборы директоров и мастеров, но не представительного собрания. Частное предпринимательство возрождалось под маской якобы «ленинской кооперации». Даже акционерную собственность власти пытались трактовать как особую форму общественного имущества!

Дальше, думаю, логика развития событий заставила Горбачева задуматься о том, что без политической демократии, без альтернативных выборов, без участия масс старую систему преодолеть не удастся. Перед Горбачевым встал стратегический выбор:

1) реальная демократизация, предвещавшая серьезную политическую борьбу и неминуемо ведущая к крушению однопартийной системы и к утрате всех социалистических завоеваний. Нельзя было исключить и иных последствий, о которых тогда не задумывались: уже появилось общество «Память», поднимали голову националисты и сепаратисты;

2) откат назад, подразумевающий готовность к репрессиям ради сохранения империи и социалистической утопии или ради того, чтобы обеспечить постепенность и управляемость реформ (очевидный пример: расстрел студентов на площади Тяньаньмынь режимом Дэн Сяопина).

Горбачев сделал свой выбор в пользу первого варианта и получил за это свою долю упреков и откровенной грязи. Демократизация резко повысила вероятность распада СССР, сделала более глубоким трансформационный кризис. Одновременно она привела к необратимым изменениям: вкусившая свободу Россия уже никогда не будет такой, как до 1985 или до 1917 года.

Событием, ознаменовавшим этот поворот, был I Съезд народных депутатов СССР. Альтернативные выборы и поражение большого числа официальных кандидатов КПСС, образование Межрегиональной депутатской группы – первой со времени разгона Учредительного собрания парламентской оппозиции, поступок омского депутата А. Казанника, уступившего Борису Ельцину свое место в Верховном совете и сорвавшего тем самым маневры реакционеров, – все это положило начало антикоммунистической революции, мощному демократическому движению, приведшему к поражению реакции в августе 1991 года. Этих дней страна не забудет никогда. Думается, настанет то время, когда Горбачеву поставят памятник как отцу-основателю российской демократии, как и другим выдающимся деятелям этой революционной эпохи – Ельцину, Александру Яковлеву, Гайдару, Чубайсу.

Через пропасть в три прыжка

Я полагаю, что в начале 1980-х годов страна оказалась перед пропастью слишком широкой, чтобы преодолеть ее одним прыжком, и поэтому понадобилось спускаться на дно ущелья, – и это сделал Горбачев. Возглавивший радикальное крыло правящей номенклатуры Яковлев играл роль русского Мэдисона, фигуры непубличной, но очень важной. Именно эта политическая группа подталкивала Горбачева к тем стратегическим шагам, совершение которых требовало настоящего мужества, даже если это было мужество неведения.

Далее требовалось пройти по зловонному дну пропасти, заложить основные механизмы развития новой демократической России и запустить рыночную экономику. Это сделал Ельцин, имевший смелость выбрать в качестве опоры молодых реформаторов – Гайдара и Чубайса. Подобно Горбачеву и Яковлеву, эти люди не могли рассчитывать на признательность современников. Но свою работу они тоже сделали.

Путину досталась задача поднять страну из пропасти, которой нельзя было миновать, и вскарабкаться вверх по обрыву. Сейчас уже очевидно, что ему вряд ли это удастся, а следовательно, карабкаться снова придется другим. О том, выбрались ли мы из пропасти или снова оказались в ней, можно будет судить не по удвоению внутреннего валового продукта и не по сокращению бедности до показателей 1990 года, а как раз по тому, сохранились ли и упрочились ли демократические завоевания, вкус которых живущие ныне поколения россиян ощутили в годы горбачевской перестройки.

Протодемократия

Надо, конечно, понимать, что та демократия не была настоящей демократией в том смысле, в каком о ней написано в главах 1–3. Имело место широкое демократическое движение, во главе которого вначале стояла либерально настроенная часть правящей номенклатуры, поддержанная интеллектуальной элитой, стремившейся избавить страну от коммунизма. Следом на первый план, как часто случается при революционных изменениях, вышли более радикально настроенные слои, призывавшие к активным действиям народные массы. Ельцина напрасно упрекают в том, что он начал свою политическую деятельность с борьбы против привилегий. Именно этот лозунг имел все шансы найти отклик у широких масс, чего нельзя сказать о либерализации цен или приватизации.

Созданные при Горбачеве политические институты – Съезд народных депутатов по образцу Съездов советов первой поры советской власти, Верховный совет, система выборов с квотами для различных общественных организаций, пост Президента-генсека – суть переходные формы, рассчитанные в большей степени на обеспечение плавного спуска, на преодоление сопротивления ортодоксов, чем на постоянное функционирование. Для Съезда и Верховного совета был характерен неразрешимый конфликт между «агрессивно послушным большинством» и меньшинством, которое все более активно поддерживали массы; конфликт, который могла разрешить только революция, ибо речь шла об отстранении от власти всей коммунистическо-бюрократической иерархии. Вместе с тем перспектива возвращения этих людей к власти казалась туманной, как не существовало и институтов, придающих устойчивость демократической системе. В. Крючков, фактически возглавивший путч 1991 года, вряд ли мог предположить, что после поражения его вскоре амнистируют по решению Верховного совета и с санкции все того же Казанника, теперь занимавшего пост Генерального прокурора. Сам Крючков, думаю, не простил бы своих противников.

Наличие подобного конфликта принципиально важно для понимания того, почему власти не удавалось запустить механизмы политической конкуренции, благодаря которой в демократической системе возникает равновесие, создающее основу для соглашений между партиями. Конфликты такого рода разрешаются лишь в ходе революции.

Не существовало и хорошо организованных политических партий. Не случайно «Демократическая Россия», способная в 1990—1991 годах собирать миллионные демонстрации и митинги, рассыпалась вскоре после поражения ГКЧП и начала рыночных реформ: исчез противник, исчезли и поводы для мобилизации масс. А ничего иного «Демократическая Россия» делать не умела.

Да, существовали свобода слова, свобода собраний, свобода ассоциаций, т. е. многие неотъемлемые признаки демократии, однако не появились еще устоявшиеся институты, отсутствовала привычка к демократии, не было опыта использования гражданами своих прав и свобод. Такая протодемократия по природе своей способна свергать тоталитарные режимы, однако способность к созиданию ей не свойственна, особенно если протодемократия сталкивается с болезненными реформами или спонтанными кризисами, неизбежными в процессе трансформации. Кроме того, протодемократический режим в стране, никогда не имевшей собственной демократической традиции, где граждане скорее склонны к покорности, бунту и воровству, нежели к отстаиванию своих прав и самоорганизации, обречен на полную или частичную неудачу.

Расставание с иллюзиями: Татьяна Заславская о I Съезде народных депутатов:

«Иллюзии начали рушиться на первом съезде, напоминавшем „табор“, раскинувшийся на четыре тысячи лет. Крики, шум, демонстрация себя, полное нежелание и неумение слышать других. А голос каждый имеет один, сам по себе ты просто незначим, да и всех „демократов“ было около 1/4 . Ни одно более или менее здравое решение не проходило. Несмотря на полное отсутствие средств и ускоряющийся спад производства, предлагались дорогостоящие социальные программы, рассчитанные на массовую поддержку. Даже частичная их реализация резко ускорила бы инфляцию и в конечном счете – ухудшила бы положение населения. Неквалифицированные Съезд, Верховный Совет, правительство не смогли противостоять популизму, что имело катастрофические последствия…

Наверное, в стране, где никогда не было демократии, ее возникновение требует времени. Помните, как была шокирована интеллигенция, когда М. С. Горбачев употребил выражение „так называемые демократы“. Я тоже почувствовала себя оскорбленной. А в скором времени и сама стала так говорить, ибо столько оказалось „примазавшихся“ к демократии…» (Заславская 2002: 89—90).

По меньшей мере до 1993 года, т. е. до принятия новой Конституции, в России имела место протодемократия, пока продолжалась антитоталитарная революция.

Революция

Исследование процессов трансформации российской экономики и общества необходимо включает в себя анализ революции 1989—1993 годов.

И. Стародубровская и В. Мау, разбирая само понятие революции как социального феномена, приходят к выводу, что, вопреки распространенному мнению, определяющим моментом революции является не насилие, но стихийность развития, неуправляемость политического процесса и слабость государства. Результаты революции обычно выходят за рамки намерений и интересов любой из участвующих в ней сил. Именно в революционные эпохи действуют мощные и в то же самое время слабо управляемые социальные механизмы. Можно определить некие переломные точки, развилки, когда подобные процессы оказываются по сути своей разнонаправленными (Стародубровская, Мау 2001: 313).

Слабость государства во время революции выражается в том, что власти оказываются не в состоянии, во-первых, ее предупредить (например, посредством своевременных реформ), а во-вторых, контролировать темпы и направленность самих перемен. Революция воспринимается населением прежде всего как утрата порядка, анархия. Вину за это обычно возлагают на тех или иных лидеров, но их в период революции чаще всего поднимает и уносит стихийной волной. Лишь немногим удается оседлать поток событий, точнее, угадать его направление, подняться вместе с ним на поверхность и иногда даже найти способ воздействовать на стихию.

Слабость государства проявляется: 1) в неспособности собирать налоги и, как следствие, перманентном финансовом кризисе; 2) в постоянных колебаниях проводимого курса, вынуждаемых давлением различных социально-политических сил и стремлением власти реагировать на это давление, маневрировать в целях самосохранения; 3) в наличии множества центров власти – двоевластии, сепаратизме или самовластии регионов; 4) в отсутствии общепризнанных правил игры. Стихийность делает невозможной демократию в описанном выше смысле: никто не знает, как будут действовать его оппоненты, каждый старается выиграть любой ценой, не стесняясь в средствах и не рассчитывая на сдержанность других. Известны слова Робеспьера: «Революция – это война между свободой и ее врагами; конституция – это режим уже достигнутой победы… Закон, таким образом, – это результат революции, а не та норма, с которой считаются во время революции. Революционное правление опирается в своих действиях на священнейший закон общественного спасения и на самое бесспорное из всех оснований – необходимость» (читай – революционную целесообразность) (Там же, 396).

Относительно того, имели ли мы дело в данном случае с революционными процессами или же другим типом смены власти, высказываются разные суждения. Например, Л. Шевцова считает, что следует говорить лишь о «системно ограниченной революционности», поскольку власть тогда осталась в рамках «традиционно русской парадигмы моносубъектности» (Шевцова 2002: 126—127), т. е. основанной на все той же общей вере в необходимость одного всевластного лидера.

Т. Заславская убеждена в ином: «Мой общий вывод заключается в том, что новой социальной революции в России не было.

В действительности имела место эволюция, в основе которой лежало, однако, не постепенное и последовательное развитие, а цепочка сменявших друг друга кризисов. Исходный подъем демократических движений, соединившихся с национально-освободительными, завершился распадом СССР. Радикальные либерально-демократические реформы фактически вылились в ограбление общества горсткой в общем случайных людей. Начавшаяся затем спонтанная трансформация в условиях отсутствия у правящей элиты стратегии и политической воли имела следствием… крайнее ослабление государства и тотальную криминализацию общества» (Заславская 2002: 189).

Получается, что если бы не было распада СССР – и/или «ограбления общества случайными людьми» – и/или у правящей элиты была бы стратегия и политическая воля – и/или не существовало бы ослабления государства и тотальной криминализации, то тогда мы могли бы говорить о социальной революции? Добавим условие Л. Шевцовой: и/или установился бы нормальный демократический режим с разделением властей и политической конкуренцией. Короче говоря, если бы политические перемены происходили красиво и «интеллигентно», тогда это была бы революция?

Возникает вопрос: а где в мире вы видели революции подобного рода: без ослабления государства, без криминализации, без нуворишей, с продуманным планом действий, с быстро развивавшейся демократией? По-моему, все перечисленные социальные «гадости» как раз и есть настоящие признаки революции. Нормальная же демократия появляется только в том случае, если в обществе устанавливается равновесие сил, на основе которого становится возможным социальный консенсус. Равновесие сил – не признак революции, но итог развития, где революция составляет эпизод, или ряд эпизодов, или даже исходный пункт для нахождения точки равновесия новых сил.

Я бы добавил к названным двум признакам революции – стихийность и слабость государства – еще один: решение качественных проблем развития страны. Л. Шевцова говорит о смене правил игры: в случае Английской и Французской революций – о преодолении феодализма; русской начала ХХ века – о решении крестьянского вопроса, вопроса о земле; революционных событий 1989—1993 годов – об избавлении от тоталитаризма, переходе к рыночной экономике, распаде империи и возникновении национального государства.

Стихийность и слабость государства в период революции делают возможной лишь протодемократию, имеющую в глазах современников ту прелесть, что граждане какое-то время пользуются б'oльшими свободами, чем даже при зрелой демократии. Однако подобное положение долго сохраняться не может: вместе с революцией умирает и протодемократия.

Для революции характерны волны радикализации и стабилизации. На первом этапе главную роль играют умеренные лидеры, их сменяют радикалы, а затем наступает этап стабилизации, когда радикалы оттесняются от власти и ее захватывают силы порядка. Так было во время Английской и Французской революций, в Смутное время, в 1905 и в 1917 годах в России. Всякий раз эти волны отражают смену общественных настроений.

Стоит отметить, что и в 1989—1993 годах в России наблюдались подобные явления. Массовые движения захватывали главным образом Москву, Петербург и некоторые другие крупные города, тогда как страна в целом вряд ли понимала, что происходит, а распространенные в б'oльшей ее части социальные институты и стереотипы поведения практически не менялись. Именно в этом кроется объяснение последующей консервативной реакции, особенно если учесть, что революция проходила мирно, случаи насилия, по счастью, были лишь случаями. Тогда о революции никто не говорил. Напротив, считалось, что еще одной революции страна не перенесет.

И тем не менее это была революция.

5. 2. Реформы или демократия

Рыночные реформы

Страны, где на смену плановой экономике пришла экономика рыночная и произошел переход от социализма советского типа к капитализму, столкнулись с необходимостью решать одновременно две задачи: проводить рыночные реформы в экономике и строить демократическое государство. Мы видели выше, что рыночная экономика и демократия органически взаимосвязаны, нуждаются друг в друге. Вместе с тем в момент зарождения демократии на руинах тоталитарной системы более ощутимы не взаимообусловленность, а как раз противоречия между экономическими и политическими процессами. Любая демократия учитывает мнение избирателей, а рыночные реформы – вещь чрезвычайно болезненная, неизбежно ведущая к социальному кризису, падению производства и уровня жизни. Убедить людей в том, что тяжелый кризис и ломка социальной структуры необходимы ради светлого будущего, невозможно. Наверняка возникнет вполне справедливое недовольство. Если в пореформенное время провести референдум относительно целесообразности экономических изменений, то подавляющее большинство избирателей выскажется против реформаторов. Это факт, подтвержденный опытом многих странах, переживших переходный период реформ.

Напомню хронологию рыночных реформ в России.

Горбачевский этап

1987 год: июньский Пленум ЦК КПСС принимает решение о «радикальной реформе» управления экономикой. В июле по докладу Николая Рыжкова Верховный Совет СССР принимает базовый для реформы Закон о государственном предприятии (объединении). Самостоятельность предприятий растет, однако немногим выше, чем в косыгинскую реформу 1965 года. Эффект отрицательный.

1988 год: принимается Закон о кооперации, который становится первым реальным шагом реформ, возродившим частное предпринимательство. Уже через год кооперация, разрушающая государственный сектор, вызывает контрнаступление реакции. Позднее принимаются законы об аренде, включая аренду с выкупом, которые знаменуют начало номенклатурной приватизации.

Август–сентябрь 1990 года: программа перехода к рыночной экономике («500 дней»), разработанная рабочей группой Горбачева–Ельцина, отвергается Верховным Советом СССР по настоянию будущих членов ГКЧП.

Ельцинский этап

1991 год: путч ГКЧП, распад СССР. В октябре Ельцин получает чрезвычайные полномочия. 6 ноября – указ о формировании нового правительства во главе с Ельциным, в котором пост вице-премьера, ответственного за реформу, получает Е. Гайдар.

1992 год: со 2 января – либерализация цен. Открытие экономики, отмена монополии внешней торговли. Летом вводится свободный курс рубля. Принимается программа массовой приватизации.

1992 – лето 1994 года: реализация программы массовой приватизации. Около двух третей активов государственного сектора в производственной сфере переходит в негосударственную собственность.

1994—1995 годы: с третьей попытки достигается финансовая стабилизация. Прекращается (осень 1994 года) эмиссионное финансирование бюджетного дефицита. В 1995 году федеральный бюджет исполняется почти на 100%, дефицит покрывается в основном из неинфляционных источников, включая займы (ГКО) и доходы от приватизации (кредиты под залоговые аукционы составили 1 млрд. долларов). Инфляция снижается с 930% в 1993 году до 131% в 1995-м и до 11% в 1997-м. Резкое ужесточение бюджетных ограничений для предприятий.

Результаты. Преобладающее мнение – реформы провалились, поскольку к 1998 году внутренний валовой продукт сократился на 40% против 1990 года, промышленное производство – на 55%, реальные доходы населения (уровень жизни) – на 30—35%, инвестиции в основной капитал – на три четверти. Провал – при условии, что целью реформ был немедленный рост производства и благосостояния, а не создание принципиально новых институтов, таких, как частная собственность, свободные цены, открытая экономика. Если считать, что именно последние были задачами реформ и что вследствие их разрешения должно было радикально измениться поведение экономических агентов, то оценка меняется на прямо противоположную: это успех, который стал особенно очевиден в 1999—2003 годах.

Два примера.

1. Победа над дефицитом. Товарный дефицит, родовой порок социализма, был преодолен в кратчайшие сроки. Об этом знают все граждане России, пережившие эти события в сознательном возрасте. Приведу только одну иллюстрацию, основанную на данных «Российского экономического барометра».

В таблице 5. 1 приведены данные социологических опросов с 1991 по 2002 год о доле промышленных предприятий, испытывавших ограничения производства из-за дефицита сырья и материалов или из-за недостатка спроса и финансовых ресурсов.

Таблица 5. 1. Доля предприятий, руководители которых ответили при опросах, что их производство было ограничено недостатком сырья и материалов, финансовых ресурсов, спроса, 1991—2002, %.

Источник: Российский экономический барометр. 2002. Т. XI. № 4. С. 62—63.

Рисунок 5. 1. Дефицит сырья и денег как факторы ограничения производства 90.

Комментарии излишни: дефицит сырья перестал быть лимитирующим фактором за 2 года.

2. Смена инвестиционного режима: от больших капиталовложений с падающей отдачей – к высокой отдаче от небольших вложений. См. таблицу 5. 2.

Таблица 5. 2. Изменение инвестиционного режима вследствие рыночных реформ.

* За 1985—1990 годы вместо показателя внутреннего валового продукта использован показатель валового национального продукта, вместо данных об инвестициях в основной капитал – данные об объеме капиталовложений.

Можно предположить, что показатели 1999—2003 годов лучше исключительно потому, что на них влияет повышение загрузки наличных мощностей, считающееся одним из главных факторов роста производства в этот период. Но анализ показывает, что это верно лишь отчасти: загрузка мощностей в 1998—2003 годах выросла максимум на 20—25%, а производство – на 44, 6% (данные РЭБ и Министерства экономического развития и торговли). Доля фондов, введенных до 1991 года, составила всего 13—16% в общем объеме «эффективного капитала», тогда как в балансовой стоимости основных фондов они составляли около 70% (Воскобойников 2003: 23). Верно то, что в первые годы подъема предприятия инвестировали средства прежде всего в расшивку узких мест и в обновление оборудования, минимально необходимое для выпуска торгуемой продукции. При этом эффективность инвестиций оказалась очень высока, далее она, скорее всего, будет снижаться. Перелом в поведении предприятий очевиден: он касается одного из ключевых участков развития советской экономики – ее больного места, непреодолимого порока.

Впрочем, простому человеку эти достижения мало что говорят. Он почувствует их позитивные последствия лишь через некоторое время. При этом голосует он с оглядкой на ближайшие, крайне непривлекательные результаты реформ. Отсюда проистекает и конфликт между рыночными реформами, действительно тягостными в отсталой и изуродованной коммунистическим строительством стране, и демократией.

А. Пшеворский приводит график (см. рис. 5. 2), иллюстрирующий экономическую ситуацию в период рыночных реформ. Я несколько усложнил его, введя кривую N, которая показывает неизбежное падение уровня жизни в случае, если реформы проведены не будут. Население в своей оценке стратегий реформ, разумеется, этого не учитывает. Оно будет сравнивать итоги реформ с потреблением в момент их начала (горизонтальная линия S – статус-кво) или даже ранее, с кривой N левее точки D, отражающей момент начала реформ, обычно определяемый либерализацией цен.

Рисунок 5. 2. Две стратегии рыночных реформ.

Источник: Пшеворский 1999: 253.

В 1990 году Билл Нордхауз на Международном семинаре экономистов в венгерском городе Шопроне назвал этот момент «D-day» и посоветовал с этого дня организовать на российском спутниковом телевидении передачу Playboy-channel (Ясин 2003: 149—150). И в 1992 году в России действительно показывали сериалы «Рабыня Изаура» и «Богатые тоже плачут», стараясь отвлечь народ от невыносимых будней.

Стратегия R – радикальная, «шоковая терапия», с одной стороны, приводит к быстрому и более глубокому спаду, но одновременно и к скорейшему восстановлению. Стратегия G – постепенная, растягивает время спада, но и заметно отсрочивает момент восстановления. Площади между кривыми R и G и линией S предполагаются равными, это означает равенство кумулятивных потерь населения при разных стратегиях. По отношению же к кривой N при стратегии R потери будут явно меньше, однако – по причинам, о которых я писал выше, – люди вряд ли обратят внимание на позитивность этого фактора.

Противостояние

Пшеворский анализирует выбор стратегии тремя группами лиц – технократами-реформаторами, политиками на выборных постах и населением. Очевидно, население никогда не выберет R. Оно предпочтет статус-кво – хотя в перспективе это самая невыгодная стратегия, в крайнем случае – умеренную стратегию G. Население может доверять харизматическим политикам, которые призывают к R, однако лишит их доверия, как только выяснится, что их обещания не выполняются и быстрые улучшения не наступают. Так, например, было в Польше («лошадиная терапия» Балцеровича, как ее называют поляки), Бразилии (план Коллора), Аргентине (при Менеме), Перу (Фухимори).

Технократам нужны результаты, описываемые в терминах снижения инфляции, устранения дефицита и повышения эффективности инвестиций, при этом социальные издержки их волнуют в меньшей степени: они обычно склонны выбирать R.

Политики находятся в противоречивой ситуации. С одной стороны, они понимают неизбежность реформ, с другой – отдают себе отчет в том, что народ будет безусловно против изменений и не согласится на большие потери, платить за которые придется именно им, политикам, – своим рейтингом, а то и постами. Однако в случае нереализации реформ популярность все равно будет потеряна. Главное для политиков – степень уверенности в том, что кривая роста поднимется до следующих выборов.

Если система, в которой проходят реформы, по характеру своему демократична, политики могут рассчитывать на то, что, уступив оппонентам на ближайших выборах, они смогут вернуться к власти позднее. Так случилось в уже упомянутой Польше. Если же соблюдение демократических правил политической конкуренции еще не стало нормой, а вероятность того, что, проиграв ближайшие выборы, партия реформ к власти вернуться уже не сможет, весьма высока, то реформисты должны будут выбрать постепенные реформы с сопутствующими издержками для населения и для себя или пойти на нарушение норм демократии (Фухимори). В течение некоторого времени можно маневрировать, скрывая от общества истинные реформаторские намерения, как поступил президент Менем в Аргентине на выборах в 1989 году. В Бразилии в 1990 году все члены конгресса, включая лидера партии большинства будущего президента Кардозо, узнали о плане реформ из газет. Случалось, что партия, выступающая за радикальные реформы, проигрывала выборы, однако победитель, ее умеренный конкурент, оказывался вынужден проводить политику, против которой выступал. Таков пример Венгрии, где в 1990 году радикальные реформаторы из партии SZDSZ проиграли умеренной МDF, при этом последняя была вынуждена проводить их политику (Пшеворский 1999: 256—257). В России премьер Примаков, не раз прежде критиковавший монетаристов, проводил едва ли не самую жесткую монетаристскую политику.

Но бывает и так, что основные партии или стороны в самый острый период реформ и в условиях протодемократии находятся в жестком неразрешимом конфликте: никто не надеется на демократические процедуры, каждый готов любыми средствами отстаивать свою правду. Это революционная ситуация, в которой протодемократия уже помочь ничем не может: такой конфликт разрешается только силовым путем. Так, в Испании накануне гражданской войны, на выборах 1935 года, как левые, так и правые заявляли, что согласятся с результатами выборов только в том случае, если они победят. В итоге победил Франко.

В России обстановка складывалась следующим образом. В октябре 1991 года президент Ельцин в общих чертах изложил план реформ и обещал, что осенью 1992 года период трудностей закончится. С января реформы стали осуществляться при быстро растущей инфляции, сокращении бюджетных расходов, падении производства и реальных доходов. Вскоре парламент, прислушиваясь к голосам промышленников и населения, занял позицию сопротивления радикальному варианту Гайдара, настаивая на переходе к умеренному варианту. Осенью Р. Хасбулатов поднял на щит предложения академических экономистов Абалкина, Шаталина и других, в поддержку которых выступал и Г. Явлинский. До этого В. Геращенко, став председателем Центробанка, произвел зачет взаимных требований неплательщиков, и инфляция прорвала все преграды. В результате в декабре 1992 года Гайдар ушел в отставку, тем самым произошел переход к умеренному варианту реформ.

Тогда, по собственным словам Гайдара, его отставка была платой за согласие Съезда народных депутатов провести весной 1993 года референдум по новой Конституции, с вынесением на него альтернативных проектов, предложенных президентом и Верховным Советом. Мы знаем, что референдум имел иное содержание, а страна в итоге пришла к октябрьским событиям 1993 года. Отставка Гайдара не улучшила ситуацию: высокая инфляция требовала противодействия. Если реформы начались, то именно они навязывают власти логику развития. Недовольство людей, критика оппозиционных партий могут повлиять только на снижение темпа реформ и усиление хаотичности политики. В 1993 году стало ясно, что переход к умеренному варианту реформ не спасет от потерь и болезненных последствий. В правительство вернули Гайдара, который вместе с Борисом Федоровым настоял на 30%-ном секвестре бюджета. Жесткая антиинфляционная политика вызвала новую волну падения производства, роста неплатежей и тяжелые политические последствия.

В апреле 1993 года прошел референдум – знаменитые «да-да-нет-да». Большинство поддержало Ельцина, парламент на какое-то время ушел в тень. Впрочем, скоро он снова перешел в наступление, легко пересматривая положения еще советской Конституции. Ельцин шаг за шагом терял полномочия. Его сторонники, в том числе реформаторы, настаивали на том, чтобы для укрепления своих позиций он использовал результаты референдума. В конце концов после долгих раздумий, Ельцин 21 сентября подписал исторический указ № 1400, предусматривавший роспуск парламента, назначение новых выборов и референдума по новой Конституции.

Тем самым старая Конституция, плохая или хорошая, была нарушена. Ельцин сделал стратегический выбор: он принес в жертву реформам нормы демократии. Бессмысленно отрицать это. Пусть по необходимости, ради высоких целей, но уже в новой демократической России был создан прецедент нарушения Основного закона исполнительной властью в ущерб власти законодательной.

Прецедент привел к октябрьскому противостоянию, штурму Останкино, стрельбе танков по Белому дому, человеческим жертвам – событиям, до сих пор тревожащим покой и совесть россиян.

Следует осознать всю степень неразрешимости конфликта между либеральными реформами и силами старого коммунистического порядка, которые провели мобилизацию и вместе с умеренными группами, использовавшими и демократические лозунги, установили контроль над парламентом. Конфликт вылился в противостояние президента и парламента. Несмотря на итоги референдума, парламент имел возможность победить, постоянно меняя советскую Конституцию и отнимая полномочия у президента. Можно сказать, что в этом случае победила бы не демократия, так как у нее тогда не было стабильной социально-экономической базы – ни частной собственности, ни свободной рыночной экономики, а лишь недолговечная по своей природе протодемократия. Иначе надо было действовать в соответствии с законами революции, применять силу, идти на нарушение Конституции, т. е. на государственный переворот.

Я тогда поддерживал Ельцина и сейчас глубоко убежден в том, что он поступил правильно. Он еще раз взял на себя огромную ответственность, вызвав многолетние поношения. Но в глазах многих, и моих в том числе, он оказался на высоте задач той эпохи. В сущности, в этот момент и был подведен итог демократической антикоммунистической революции в России. Начался период стабилизации.

Рубец на теле новой демократической России остался, развитию демократии, несомненно, был нанесен удар, последствия которого могли сказаться (и сказываются) в будущем. Эксперты отмечают, что в тот период внимание уделялось исключительно экономическим реформам. Политические преобразования, прежде всего, по выражению Л. Шевцовой, ликвидация традиционной российской моносубъектности власти, не состоялись.

Начало управляемой демократии

Период стабилизации в России начался с неудач. Казалось, власть сделала все, чтобы убедить граждан в своей верности демократическим ценностям и замолить грехи октябрьских событий. Была принята новая, весьма либеральная Конституция, отвечавшая отчасти на вчерашние угрозы, которые вряд ли когда-либо могли возникнуть вновь: отсюда расширенные полномочия президента и усложнение процедур пересмотра Конституции. В кратчайшие сроки были проведены свободные выборы, на которых ожидалась внушительная победа демократических сил. Однако именно здесь и случился очередной конфуз: победу одержал В. Жириновский, что дало повод Ю. Карякину произнести ставшие знаменитыми слова: «Россия, ты одурела». В действительности же это был тот самый народ, который в 1990—1991 годах голосовал за Ельцина. Однако теперь народ уже понял, чт'o такое радикальные рыночные реформы, и выразил свое отношение к ним. Населению хотелось увидеть новую политику, новые лица, которые могли бы совершить чудо, ожидавшееся и три года назад.

На результатах выборов, несомненно, сказались следствия ужесточения денежной и бюджетной политики. В начале 1994 года темпы экономического спада достигли максимальных значений: Гайдар и Федоров ушли в отставку. В полной мере восторжествовала умеренность: для смягчения напряжения в обществе стали печатать деньги. В результате 11 октября 1994 года наступил «черный вторник», курс рубля упал, а инфляция вновь рванула вверх, был сделан еще один шаг к обнищанию.

Одновременно росли частные состояния – на экспортно-импортных операциях, используя разрыв между внутренними и мировыми ценами; на дешевых кредитах Центробанка; на бюджетных ассигнованиях под посевные кампании и северный завоз, в меньшей степени на приватизации: так как акции приватизированных предприятий стоили дешево и не приносили дохода, их можно было скупать только впрок. Нефть, металл, удобрения, разумеется, порождали реальные финансовые потоки, над которыми надлежало установить контроль. Процесс первоначального накопления капитала сопровождался воровством, активизацией организованной преступности и коррупцией.

При этом действовали все формальные демократические институты. Соблюдалась свобода слова и информации. Выборы проходили в относительно свободном режиме, административный ресурс действовал еще слишком слабо. К. Илюмжинову удалось создать посреди демократической России средневековое ханство со Степным уложением вместо нормальной конституции. Д. Дудаев стремился к отделению Чечни. Национальный фонд спорта, получив льготы, беспошлинно ввозил в Россию спиртные напитки и сигареты, активно делясь своими доходами с чиновниками. В Государственной думе шли оживленные дискуссии, депутаты и фракции торговали своими голосами. Президент проводил в Сочи теннисные турниры «Большая шляпа», собирая весь истеблишмент новой России. Реформы, ради которых стреляли по Белому дому, фактически остановились.

Так неприглядно выглядела новая демократическая Россия в 1995 году. Разве этого ждали люди от демократии? Они все больше демонстрировали разочарование: именно в тот момент и появилось слово «дерьмократ». Демократам, а точнее – сторонникам рыночных реформ все больше грозила судьба коммунистов.

Как выглядит демократия вблизи.

«Повседневная жизнь демократии – зрелище, не вызывающее благоговейного трепета: бесконечные препирательства, мелочные амбиции, риторика, призванная что-то затушевать или ввести кого-то в заблуждение, сомнительные связи власти и денег, законы, даже не претендующие на справедливость, политика, закрепляющая привилегии. Особенно мучительно все это переживают люди, которые идеализировали демократию в борьбе с авторитарным гнетом, для которых демократия была потерянным раем. Когда рай претворяется в повседневную жизнь, наступает разочарование. Так возникает искушение одним махом поправить дело: прекратить пререкания, заменить политику администрированием, анархию – дисциплиной, действовать рационально – это искушение авторитаризма» (Пшеворский 1999: 137).

Пока власть решает задачи постреволюционной стабилизации, постоянно присутствует угроза установления авторитарного режима. У власти всегда есть поводы и соблазны применить методы, не вписывающиеся в нормы демократии, особенно если они не были усвоены и освящены институциональной практикой. В период революции с нормами демократии мало кто считается.

Осенью 1994 года опять заявила о себе экономика, вновь вынудив правительство начать борьбу с инфляцией и прекратить уступки различным группам давления. В итоге в 1995 году, впервые с 1986 года, федеральный бюджет был исполнен почти на 100%. Правда, при этом пришлось пережить и казначейские обязательства (КО), и казначейские налоговые освобождения (КНО), другие денежные суррогаты и, наконец, раскручивание пирамиды ГКО, операцию «кредиты в обмен на акции», закончившуюся в 1997 году залоговыми аукционами. Все это дало дополнительные возможности для наживы, коррупции и воровства. Именно этой дорогой ценой инфляция с третьей попытки была преодолена, а финансовая стабилизация достигнута.

Однако, как и в 1993 году, политические последствия не замедлили сказаться уже на парламентских выборах осени 1995 года. На этот раз большинство голосов набрали коммунисты. «Демократический выбор России» (ДВР) – партия Гайдара – не получил даже 5% голосов и, как следствие, не прошел в Думу.

«Будущий президент» Геннадий Зюганов на Давосском форуме в январе 1996 года.

В конце января 1996 года я был самым высокопоставленным представителем правительства России на Давосском форуме. Чубайс там тоже был, но после отставки, в которую его отправил Б. Ельцин со словами, ставшими знаменитыми: «Во всем виноват Чубайс». На аэродроме в Цюрихе нас, как водится, встречал посол. Меня с извинениями посадили в автобус с другими членами делегации, а автомобиль посла, как выяснилось, предоставили Г. А. Зюганову. Он был победителем, главным героем Давоса-96. Не только российские дипломаты, но и западные бизнесмены и политики воспринимали его как наиболее вероятного победителя и в президентской гонке, которая уже началась. В. Гусинский устроил в его честь ужин, на котором присутствовала вся мировая элита. Один из деятелей Республиканской партии США (у власти тогда были демократы) лебезил перед Зюгановым, обещая золотые горы после того, как на выборах победят республиканцы. Геннадий Андреевич сказал ему: вы нам помогайте, давайте денег. «У нас с вами одна задача – победить демократов». Он тогда мог позволить себе быть остроумным.

Тогда же на моих глазах в баре «Сан-Стар-Парк-Отель» Б. Березовский и А. Чубайс начали переговоры о создании коалиции олигархов и реформаторов для поддержки на выборах президента Ельцина, которая и привела его к победе.

В то время рейтинг Ельцина опустился до 2%. Победа Зюганова казалась неотвратимой.

Снова берем три группы игроков: население – коммунисты (партия ностальгии) – «демократы» (коалиция «Ельцин-реформаторы-бизнес»). Население на парламентских выборах выразило протест против власти «дерьмократов». Однако, как только народ осознал, что протестное голосование может привести к власти коммунистов, я полагаю, многие всерьез задумались. На президентских выборах Зюганов получил бы существенно меньше голосов, чем КПРФ на выборах думских, – независимо от хода избирательной кампании. В подобной ситуации шанс получили третьи лица: об этом говорят голоса, поданные в поддержку генерала Лебедя в первом туре выборов. Но это мое мнение, основанное на элементарных логических рассуждениях. Как это оказалось бы на деле, не знает никто.

КПРФ, несмотря на очевидные успехи, развить их не смогла. Партия располагала меньшими финансовыми ресурсами, нежели проводивший приватизацию Ельцин. Административным ресурсом коммунисты также не обладали, к тому же он тогда и не играл особенной роли. Оппоненты КПРФ опасались, что если Зюганову удастся набрать еще 5–6% голосов, то произойдет реставрация старого режима: получив власть, коммунисты, как и в прошлый раз, отвернутся от демократии, что приведет к отмене следующих выборов. Опасность, быть может, переоценивалась, но риск был действительно велик.

У коалиции, условно говоря, демократов, а точнее, правившей тогда элиты, было три варианта действий:

1) согласиться с любыми результатами выборов в надежде на то, что коммунисты, придя к власти, будут соблюдать нормы демократии. Вероятность такого исхода оценивалась весьма низко;

2) отменить выборы и распустить парламент, тем самым во второй раз за два года осуществив государственный переворот. При этом революция в России уже закончилась, Конституцию готовили сами демократы и потому реакция общества могла быть еще более отрицательной: подобные действия объяснялись бы желанием удержать власть вопреки мнению большинства избирателей. Этот вариант предлагался группой Коржакова–Барсукова– Сосковца;

3) организовать кампанию Ельцина с применением самых современных политтехнологий, использовать все средства внушения избирателям «правильных» идей, дабы они проголосовали как следует – «сердцем», потратить сколько угодно денег, но не допустить коммунистов к власти.

Худшим вариантом для российской демократии был второй. Еще один государственный переворот – это уже привычка, свидетельствующая о том, что партия власти никогда эту самую власть не уступит. Известно, что Ельцина удержали от этого шага в самый последний момент, накануне депутатов уже не пустили один раз в Думу.

Вариант со свободными выборами и последующим приходом коммунистов к власти многие даже сейчас считают предпочтительным – демократические принципы прежде всего. Бывший коммунист Квасьневский стал президентом Польши, и это не помешало либералам победить на следующих парламентских выборах. Возможно, и у нас случилось бы то же и мы не знали бы всех последствий «голосования сердцем».

Я думаю, что к такого рода заключениям можно прийти только апостериори, не зная всех итогов возможного развития событий при первом из вариантов, бывших в распоряжении Ельцина. Вряд ли Россия пошла бы по пути освободившейся от коммунистического бремени Польши. Никто из политических игроков не доверял своим оппонентам и не верил, что нормы молодой российской демократии будут соблюдаться.

Если оценить эти варианты в соответствии со своеобразной шкалой успеха и вероятности осуществления, то лучшим для демократии и продолжения реформ был все же третий, реализованный на практике вариант. С привлечением политтехнологий и шоу-бизнеса, с коробками из-под ксерокса, с единодушным отказом всей либеральной прессы от какой-либо критики в адрес власти.

Известно, что толпа легко поддается внушению. Известно, что в современном обществе вся масса избирателей может быть обращена в толпу (Московичи 1996: 13). К тому же власть, не допуская явных нарушений закона, может манипулировать избирательной кампанией за счет тотального доступа к СМИ, снятия неугодных кандидатов и других возможностей влияния на электорат. Демократические нормы зачастую приносятся в жертву благородным (по мнению власти) целям. Именно такая управляемая демократия и установилась в России во время президентских выборов 1996 года. Я думаю, тогда это был лучший выбор из упомянутых трех вариантов: противопоставлять ему надо не идеальную демократию или протодемократию революционного периода, но именно оставшиеся два вариантов развития событий.

Победа коммунистов означала бы несомненное поражение реформ, пересмотр их итогов, откат на неопределенное время назад, даже если бы КПРФ согласилась сохранить институт свободных выборов. Государственный переворот – трагедия, возможно навсегда перечеркнувшая бы демократические перспективы России.

Как альтернатива государственному перевороту управляемая демократия – шаг вперед, но шаг, влекущий за собой риск злоупотреблений властью и угрозу для будущего демократии.

Реформаторы и олигархи

Первое время после выборов в рядах победителей царила эйфория. Ельцин заявил, что хотел бы сохранить свой боеспособный штаб. Чубайс, недавно обвиненный во всех грехах, был назначен главой Администрации Президента РФ.

Вскоре ситуация осложнилась, Ельцин заболел уже между двумя турами и осенью 1996 года объявил, что ему предстоит операция на сердце. Одновременно приходилось считаться с тем, что в Думе доминировало левое большинство, а избирательная кампания, которую на самом деле профинансировали не столько олигархи, сколько само государство, обошлась слишком дорого. Бюджет погряз в глубокой трясине обязательств по ГКО, и для выхода из кризиса требовалось по меньшей мере три года жесточайшей финансовой политики. Правительство между тем оказалось явно слабее состава 1995 года и без президента ни на что решиться не могло. Главное же – распалась коалиция реформаторов и олигархов.

Посмотрим на основных игроков обновленной элиты. Парламент после выборов потерял прежнее влияние, группа силовиков во главе с Коржаковым потерпела поражение. В составе элиты можно выделить три группы:

1) реформаторы во главе с А. Чубайсом и Б. Немцовым, пришедшими в правительство, чтобы использовать победу на выборах для продвижения реформ. Их главный ресурс – влияние на Ельцина и властные полномочия занимаемых постов;

2) олигархи, «семибанкирщина», главный интерес которых состоял в получении в качестве компенсации за поддержку президента на выборах лакомых кусков государственной собственности или контроля над финансовыми потоками, а также во влиянии на политику государства. Реформы им были не слишком нужны;

3) лидеры – так я условно назову группу лиц высшего ранга, которые, собственно, и принимали политические решения: президент и его ближайшие советники. Премьер-министр Черномырдин был, думаю, уязвлен тем, что в марте 1997 года заместителями ему назначили «комиссаров реформ» – Чубайса и Немцова.

Олигархи в общем получили обещанное, хотя, на мой взгляд, могли бы удовлетвориться и тем, что сохранили у власти президента – противника коммунистов, поборника реформ и демократии, президента, при котором крупный бизнес спокойно процветал. В результате Березовский получил ОРТ и «Сибнефть», Гусинский – кредит на развитие НТВ от «Газпрома», Ходорковский – ЮКОС, Потанин – «Норильский никель». Между олигархами началась конкуренция, интересы Потанина, с одной стороны, и Березовского и Гусинского – с другой, разошлись. В то время их влияние на политику было максимально высоким: их позиции нельзя было критиковать публично, разве что на страницах коммунистической прессы. ОРТ и НТВ стали средствами манипулирования общественным мнением в интересах их хозяев.

Против этого, задолго до путинского «равноудаления», выступили реформаторы: Чубайс решился продать компанию «Связьинвест» согласно существующим правилам. Правда, досталась компания союзнику Чубайса В. Потанину. Гусинский, другой претендент, чувствовавший себя обделенным, признал: да, все было по правилам, однако «мы так не договаривались».

Началась информационная война, прежде всего вокруг гонорара за книгу о российской приватизации, которую писали Чубайс и его коллеги, гонорара на сумму 400 тыс. долларов. Напомню, за «Связьинвест» предлагали 1700 млн. долларов. Реформаторы проиграли – прежде всего потому, что политические лидеры не встали на их защиту. Они считали, что реальная политика должна считаться со своеобразием становления российского крупного бизнеса. Чубайс ушел из правительства, а Березовский занял место заместителя секретаря Совета безопасности.

Какое отношение «разборки» в коридорах власти имеют к становлению российской демократии? Самое прямое! Вся страна наблюдала за происходящим, и уважения со стороны простых граждан ни к власти, ни к бизнесу от этого не прибавлялось. Более того, росла уверенность б'oльшей части общества в том, что его обманули, что государственная политика делается малым числом людей в корыстных целях, а страна, граждане остаются вне пределов их интересов. Кому нужна такая демократия? Между тем это была демократия, только уже управляемая. Коалиция реформаторов и бизнеса, которая действительно могла бы способствовать развитию страны, развалилась. Победа на президентских выборах не придала импульса демократическому развитию. Реформы были остановлены.

Затем на первый план снова вышло противостояние президента и парламента. В марте 1998 года Ельцин отправил в отставку правительство, сменив Черномырдина на С. Кириенко. Дума утвердила последнего только под угрозой роспуска. В августе грянул жесточайший финансовый кризис, Кириенко также отправили в отставку. Теперь уже стало ясно, что Ельцину придется идти на уступки коммунистам: компромиссом стало назначение премьер-министром Е. Примакова.

Примаков принадлежал к иной генерации политиков. В нем видели альтернативу Ельцину на приближающихся президентских выборах. Примаков уже успел продемонстрировать свое отрицательное отношение к олигархам и бизнесменам, приближенным к высшим эшелонам власти. Как ни относиться к взглядам Примакова, его позиция, несомненно, находила поддержку в самых широких кругах населения. Генеральный прокурор Ю. Скуратов при явной поддержке нового премьера начал расследование против Березовского. Однако столь откровенное нападение оказалось поспешным: окружение президента, в свою очередь, перешло в атаку. Итогом стала акция против Скуратова – фильм о его любовных похождениях и драма с его увольнением. В результате в оппозиции к президенту оказался ряд сенаторов, т. е. губернаторов, среди которых было немало коммунистов, победивших на региональных выборах 1995—1996 годов. Наконец, отставка Примакова обозначила очевидную проблему: конфликт в элите и обществе снова грозил стать неразрешимым.

Политическая стабилизация, начавшаяся еще в 1993 году, успеха не имела. На приближающихся парламентских и президентских выборах маячила смена режима, политической элиты и общего курса, который парадоксальным образом все еще считался курсом рыночных реформ и демократии.

Часть II
Настоящее

Глава 6
Путинский этап

Владимир Путин стал президентом в чрезвычайно сложное и в то же время весьма благоприятное для него время. Страна устала от больного президента, от дергавших за ниточки кукловодов-олигархов, от бессильных попыток реформ, воспринимавшихся уже как угроза национальному благосостоянию. Люди хотели перемен, и они должны были наступить. Казалось очевидным, что на выборах 2000 года Ельцин выдвигать свою кандидатуру уже не будет: и Конституция, и здоровье этого сделать не позволяли.

6. 1. Смена вех. Новый триумф управляемой демократии

Накануне парламентских выборов 1999 года складывалась принципиально новая политическая обстановка. Финансовый кризис 1998 года смел реформаторов с политической сцены, обозначил поражение их общего курса. Оживление в экономике, начавшееся после кризиса, считалось заслугой единственно Евгения Примакова.

Коммунисты на предстоящих выборах могли рассчитывать по меньшей мере на сохранение позиций: они ничем не провинились перед своим электоратом.

На первое место выдвигалась левоцентристская коалиция региональных лидеров от Ю. Лужкова и В. Яковлева до М. Шаймиева и части федеральной бюрократии, ориентированной на Примакова, – будущий блок «Отечество – Вся Россия» (ОВР).

Правящая элита – лидеры и олигархи в несколько обновленном составе (появились новые фигуры – А. Волошин, О. Дерипаска, Р. Абрамович, П. Бородин; В. Гусинский же взял сторону ОВР) – оказались перед угрозой полного поражения и утраты всех позиций, некоторым из них это обещало даже уголовные преследования. Они не могли позволить себе отдать власть. Нужна была новая мобилизация, но уже без разбиения политического спектра на два противостоящих друг другу лагеря, как это случилось в 1996 году. Элите надлежало: 1) выдвинуть достойного преемника Ельцину; 2) создать политическую организацию, способную успешно выступить на думских выборах; 3) провести предвыборную кампанию, в ходе которой добиться продвижения своих кандидатов и дискредитации оппонентов, главным из которых оказался ОВР; 4) сконцентрировать необходимые финансовые и административные ресурсы.

Для решения этих задач вновь были пущены в ход методы управляемой демократии. Подходящего кандидата в президенты подобрали не сразу: в деле фигурировали и Сергей Степашин, и Николай Аксененко, и, наконец, Владимир Путин, занимавший тогда пост директора ФСБ. Политическая организация «Единство» была создана практически на пустом месте, с расчетом на актив федеральных и местных властей, всегда склонных поддержать партию власти. Реформаторы, не без труда объединившиеся в Союз правых сил (СПС), рассматривались как союзники. Они и в самом деле, из идейных и прочих соображений, не были заинтересованы в победе ОВР и коммунистов. Средства массовой информации, прежде всего первый и второй каналы телевидения, начали информационную войну против Лужкова и Примакова. Лужков понял, что его ждут разоблачения, экономические и политические потери, и отказался от собственных президентских амбиций. То же следом за ним сделал и Примаков – после нескольких сеансов телевизионной терапии с Сергеем Доренко. Лозунг правых «Путина – в президенты, Кириенко – в Думу» также имел успех. Деньги на все это нашлись прежде всего в государственных монополиях.

Я не смогу описать эту кампанию в деталях. Важен результат: несмотря на некоторое ощущение нечистоплотности проделанной работы, поставленные цели были полностью достигнуты. Помог и сам Путин, его решительность в операциях против чеченских сепаратистов в Дагестане и знаменитое «мочить в сортире» сыграли не последнюю роль. Избиратели с восторгом приняли нового лидера – молодого, умного, энергичного и в то же время простого, похожего на всех, выгодно отличавшегося от первого российского президента, проводившего время на даче за «работой с документами». Маневр с отставкой Ельцина перед миллениумом, трогательная прощальная речь, заявление, что Путин наконец сможет сплотить народ и преодолеть конфликт революционной эпохи, досрочная передача власти преемнику накануне выборов были завершающим аккордом блестящей операции.

Управляемая демократия еще раз продемонстрировала свою высокую эффективность и придала уверенность власть предержащим в том, что они и впредь могут рассчитывать на этот инструмент. При этом как мнение избирателей, так и содержание политических программ борющихся за власть партий не являются существенным аргументом. Важно иметь в распоряжении команду хороших политтехнологов и пиарщиков, не брезгующих никакими средствами, много денег и, главное, власть. Отдавать власть глупо. Смена президента произошла законно, в срок, чего еще нужно? Впрочем, с этими событиями произошла и смена политических вех современной российской истории.

Многие либералы и демократы, еще недавно воротившие нос от дурно пахнущих методов предвыборной борьбы, вздохнули с облегчением: мол, зато курс на либеральные реформы и демократические преобразования будет продолжен. Можно рассчитывать и на политическую стабильность.

6. 2. Либеральные реформы в экономике

И действительно, с самого начала новый президент заявил, что курс экономических реформ будет продолжен, более того, получит новый энергичный импульс. Экономическому развитию благоприятствовал и тот факт, что – впервые с 1992 года – правительство при проведении необходимых законов всегда могло опереться на крупный блок центристских и правых фракций во вновь избранной Государственной думе.

Финансовый кризис миновал, в экономике началось вызванное им оживление: девальвация рубля и дефолт существенно усилили позиции отечественных производителей, снизили их издержки, ослабили давление импорта. Заметно выросли накопления промышленности. Пострадало, конечно, население: его реальные доходы, прежде всего вследствие инфляции, сократились примерно на треть. Однако народ терпел, радуясь хотя бы своевременным выплатам зарплат и пенсий.

Путин поручил своему давнему питерскому знакомцу Герману Грефу разработать программу экономических реформ, получившую название «программы Грефа». Специально созданный для этого Центр стратегических разработок под руководством Грефа собрал лучшие интеллектуальные силы. Все заделы, созданные прежде реформаторами, были использованы. Закипела работа, привлекшая внимание всей страны. В итоге определилась основная повестка дня: дебюрократизация, налоговая реформа с целью снижения налогового бремени, реформы естественных монополий, земельная реформа (принятие Земельного кодекса, разрешение оборота сельхозугодий), реформа трудовых отношений (новый Трудовой кодекс), пенсионная реформа, реформы образования, здравоохранения, жилищно-коммунального хозяйства и др.

Вскоре были подготовлены и проведены через Думу такие важные новации, как плоская шкала подоходного налога, снижение налога на прибыль, законы о лицензировании, об ограничении числа проверок на предприятиях. Разгорелись дискуссии вокруг реформы электроэнергетики. Жизнь забила ключом. Важно, что общество, еще недавно резко отрицательно воспринимавшее рыночные реформы, в целом благожелательно и с надеждой отнеслось к программе Грефа.

Во второй половине 1999 года подоспело повышение мировых цен на нефть, в страну хлынул поток нефтедолларов: в результате стали аккуратно выплачиваться зарплата бюджетникам и пенсии, резко пошли на убыль неплатежи и бартер, улучшился сбор налогов, наполнился бюджет (его дефицит сменился профицитом). В 2000 году на 10% вырос внутренний валовой продукт (ВВП), стал сокращаться внешний долг, висевший дамокловым мечом над пиковым 2003 годом. Все еще жаловались, но жизнь очевидным образом налаживалась. Экономические успехи способствовали популярности молодого президента.

6. 3. Укрепление государства

Путин, вне всякого сомнения, считал укрепление государства и преодоление его постреволюционной слабости главной задачей своего президентского правления. Юлия Латынина впоследствии отмечала, что путинский проект подобен самолету с двумя крыльями: одно – либеральные экономические реформы, другое – усиление государственной власти. В этом президент видел свою миссию.

В политике Ельцин, конечно, оставил незавидное наследство: влияние олигархов, самоуправство губернаторов. Общество было весьма расположено к новому лидеру, но каждый ожидал от него своего: выбор политики в будущем неизбежно должен был привести к возникновению у кого-то негативных настроений и усилению оппозиции, поскольку удовлетворить ожидания всех было невозможно. Но поначалу надеяться позволено было всем: коммунистам – на усиление социальной политики, реабилитацию советского прошлого, национал-патриотам – на укрепление государственной власти и заботу о державном величии, либералам – на реформы и становление подлинной демократии. Всем хотелось порядка, хотелось покончить с анархией и разноголосицей, столь характерной для ельцинской эпохи, от которой атрофировалась воля.

Над Путиным довлело распространенное мнение, что он поставлен окружением Ельцина, «семьей» и не будет самостоятелен в своей политике, должен будет все время оглядываться на Волошина, Касьянова, Березовского. Но в то же время было понятно, что теперь все козыри у него в руках и, даже при условии выполнения им взятых на себя перед Ельциным обязательств, он может все решать сам. Будет ли? Заявлением о «равноудалении» олигархов Путин дал понять, что будет самостоятелен, и вскоре доказал это. Кроме того, он привел и свою команду, состоявшую из бывших коллег по КГБ и администрации Собчака.

Расстановка сил в новой Думе была чрезвычайно благоприятной. «Единство» имело достаточно голосов, чтобы, блокируясь то с правыми, то с левыми, проводить в жизнь любые решения. ОВР, получив около 13% мест, стремился к сотрудничеству с властями вплоть до полного слияния с пропрезидентской фракцией. Подобный политический дрейф кажется естественным, ибо обе партии представляли прежде всего интересы бюрократии, федеральной и, соответственно, региональной. СПС претендовал на роль союзника партии власти, находящегося в идейном авангарде. Коммунисты также поначалу поддерживали Путина: первый его думский маневр состоял в том, что почти все комитеты были поделены между двумя самыми большими фракциями. Этим, кстати, он с самого начала показал свое пренебрежительное отношение к демократическому флангу: мало голосов, можно и не считаться.

Началась и работа по перестройке государственных институтов – разграничению полномочий федеральных и региональных властей, реформированию местного самоуправления – ее возглавил Дмитрий Козак. Заметный импульс получила судебная реформа, наконец был узаконен суд присяжных. Новый Уголовно-процессуальный кодекс ограничил права прокуратуры: отныне она не могла самостоятельно выдавать ордер на арест, для этого было необходимо иметь на руках решение суда.

Действия Путина в Чечне в 1999—2000 годах можно оценивать по-разному. Сейчас, после трагедии в Беслане, после попыток решить проблему руками самих чеченцев со ставкой на кланы Кадырова и Ямадаева и превращения федеральной власти в их заложника, многое выглядит иначе. Правда, и тогда разумные люди, такие, как Примаков, советовали остановиться на Тереке и не стремиться к силовому решению конфликта. Но как в обществе, так и в армии преобладали реваншистские настроения, ожидания, что власть проявит волю к победе. Демократы впоследствии осуждали Анатолия Чубайса за то, что он поддержал активные действия в Чечне и высказался в том смысле, что новая победоносная война необходима для возрождения боевого духа российской армии. Следует одновременно констатировать, что Чубайс лишь выразил преобладавшую точку зрения. Это чувствовал и сам Путин: успехи в Чечне были нужны и для политической стабилизации в России, для укрепления государства, на что были направлены и иные меры, вроде усмирения излишне самостоятельных губернаторов и изгнания олигархов с федеральных каналов. И эти цели были достигнуты.

6. 4. Угроза стабилизации

После революции, как правило, возникает потребность в стабилизации. Однако подобная стабилизация всегда осуществляется действиями самих людей – множеством взаимодействий и противодействий, результаты которых трудно предусмотреть. Когда достигается стабильность, когда общество успокаивается и, казалось бы, обретает способность к созидательной работе, проявляется опасность иного рода – точка или область оптимума может быть быстро пройдена и маятник качнется в противоположную сторону. Недовольные будут наверняка думать, что сделанной работы недостаточно или же они не получили желаемого вознаграждения и т. п. Так на смену эпохе стабилизации приходит период неустойчивости. Хорошо, если массовые взаимодействия приведут к тому, что через относительно непродолжительное время новые институты укоренятся в достаточной степени и колебания маятника войдут в нормальный ритм. Например, установится верховенство закона, укрепятся партии и процедуры свободных выборов, социалисты будут сменять либералов у власти, а потом наоборот – как это происходит, например, в Польше.

Хуже, если силам, толкнувшим маятник укрепления государства за пределы области оптимума, удастся монополизировать власть и использовать ее для того, чтобы осуществить свои идеи, вредные для общества в целом, удержать маятник в новом положении и, например, ликвидировать достижения революции, произвести реставрацию старых порядков, разумеется, в их новом, более привлекательном обличье.

Завоеванием эпохи Горбачева–Ельцина была демократия, явление для России практически новое. Пусть она была не очень привлекательна, управляема и порой препятствовала наведению порядка, все же эта демократия реально функционировала. Угроза стабилизации состояла в том, что ради порядка и безопасности пока еще малые успехи на демократическом поприще будут заморожены, а меры, положившие начало формированию жизнеспособных демократических институтов, сменятся действиями иного характера, свидетельствующими скорее о незыблемости национального менталитета. И тогда у скептиков появится возможность сказать: мы же говорили, ничего у вас не выйдет.

Вернемся к образу политики Путина, предложенному Латыниной: с высокой долей вероятности самолет с двумя крыльями разной конструкции может заносить, скорее всего – в сторону укрепления государства. В дальнейшем действия новой власти по укреплению государства развернулись в следующих основных направлениях:

• федерация: построение вертикали власти;

• парламент, партии, избирательная система: повышение управляемости;

• контроль над СМИ;

• усмирение бизнеса.

Посмотрим, что из этого вышло.

Приступая к работе над следующими главами, я долго размышлял над тем, следует ли мне входить в детальное описание новых политических процессов. Все вроде бы и так ясно, и основные итоги можно подвести кратко, в пределах газетной статьи. Однако в результате я пришел к иному выводу: стоит глубже вникнуть в подробности происходящего, ибо, когда стране вновь придется решать задачи демократизации, данный опыт может оказаться чрезвычайно полезным. Кроме того, далеко не все, что кажется простым и однозначным, является таковым на самом деле: надо знать, что защищать, а что «зачищать».

Глава 7
Федерация. Построение вертикали власти

7. 1. Усмирение губернаторов

О том, что целью новой политики является построение вертикали власти, Путин предупредил своих сограждан сразу. Но, как часто случается при отсутствии исчерпывающих разъяснений, каждый истолковал смысл предложенного политического проекта по-своему. Впрочем, мало кто ожидал, что речь идет о восстановлении иерархии власти практически в советском ее виде, с полным подчинением нижестоящих уровней вышестоящим. Наоборот, представлялось, что Федерация, уже вроде бы окончательно утвердившаяся в качестве основной формы регионального устройства России, предполагает не подчинение, а разграничение полномочий между центром и периферией. Так, во всяком случае, определяет суть федеративного принципа российская Конституция. Там же записано, что местное самоуправление не является одним из уровней государственного управления. Отсюда напрямую выводится понятие об относительной независимости федерального, регионального (субъекты Федерации) и местного уровней власти. Вертикаль при этих ограничениях можно строить только при сохранении административной субординации между федеральным центром и его учреждениями в регионах и на местах.

Задача наведения порядка в этой сфере действительно стояла довольно остро. С самого начала были предприняты меры по преодолению самоуправства региональных лидеров, которые еще не вполне отошли от ельцинской «вольницы»: максимальное количество суверенитета, особые полномочия при совместном ведении с федеральным центром, концентрация государственной собственности под своим контролем, формирование по своему усмотрению регионального законодательства, в том числе с нарушением федерального.

Решение проблемы потребовало проведения трех реформ: 1) образования семи федеральных округов с поручением полномочным представителям президента (полпредам) привести местное законодательство в соответствие с федеральным. На деле полпреды стали присматривать за губернаторами и поправлять их, когда это было необходимо. Федеральные инспекторы с небольшим штатом появились в каждом субъекте Федерации.

2) введения – в пределах изменений, предусмотренных Конституцией, – нового порядка формирования Совета Федерации, смысл которого заключался в политическом устранении всевластных губернаторов и президентов. Их место заняли «ручные» представители исполнительной и законодательной властей субъектов Федерации, что во многом копировало германскую систему формирования бундесрата. Кроме того, в результате изменения российского законодательства стало возможным приостанавливать полномочия избранных губернаторов и вводить в регионах прямое президентское правление.

3) образования Государственного совета – совещательного органа во главе с президентом, в котором обиженные губернаторы могли бы «выпустить пар» и продемонстрировать собственное участие в федеральных делах. Поскольку фактически права губернаторов были урезаны, в качестве компенсации они приобрели возможность управляться с руководителями муниципалитетов аналогично тому, как федеральный центр намеревался действовать в отношении самих губернаторов.

Кроме прочего, доля регионов в доходах консолидированного бюджета за три года снизилась с 50 до 41%, а Федеральная налоговая служба и Казначейство стали жестче контролировать движение финансовых ресурсов в регионах в интересах центра.

С местной «самостийностью» было покончено. Многие политики и эксперты возражали, утверждая, что централизация нанесла ущерб федерализму и демократии. Но, поскольку демократии в регионах было много меньше, чем в самом центре, подобные у тверждения не нашли отклика ни у власти, ни у населения. Впрочем, после реализации указанных изменений демократии в регионах не прибавилось.

Бывший губернатор о своих коллегах.

Из интервью сенатора от Тюменской области Л. Рокецкого «Независимой газете»: «НГ: Существует мнение, что история с Дмитрием Аяцковым (против Саратовского губернатора Аяцкова в феврале 2003 года прокурор области выдвинул обвинение в превышении служебных полномочий, а генпрокуратура через какое-то время иск отозвала. – Е. Я. ) – лишь начало серии репрессий по отношению к губернаторам „ельцинского призыва“…

ЛР: Я тоже был губернатором. И те, о ком вы говорите, это мои знакомые, друзья или приятели. При Ельцине мы – губернаторы, главы администраций – вели себя намного скромнее и больше работали, потому что было такое бурное „революционное“ время. 91-й, 93-й – это годы забастовок, невыплат зарплат, встреч на митингах. Мы вынуждены были быть все время на виду у людей, решать их проблемы. Были вышколены этой обстановкой. И мало кого волновало, удастся ли заработать на этом авторитет или нет. Но уже в конце 90-х, когда стало чуть-чуть спокойнее, я увидел, что некоторые мои друзья стали отходить от демократических принципов организации власти. Я бы сказал, у региональной власти появился некий привкус „феодализма“. Развито чинопочитание, лизоблюдство. Люди пытаются крепко держать в своих руках все кадровые назначения. И получается, что те же мои коллеги, которые в 90-х годах боролись за демократические принципы, вдруг начали проявлять в руководстве какие-то элементы сталинистского толка.

Вот многие полагают, что в нашей стране выстраивается жесткая вертикаль власти. На самом деле нет этой вертикали. Потому что в каждом регионе своя „феодальная“ власть. К тому же отсутствует единое правовое поле. Между тем единая вертикаль необходима. В каждом регионе должны действовать одинаково, согласно закону, а не в угоду губернатору. Те демократические основы, которые были заложены нами в 90-е годы, надо развивать, а не останавливать. Там, где их остановят, люди региональную власть сметут.

Когда почитаешь закон, выясняется, что губернатор не может организовывать Совет безопасности, не имеет права решать вопросы пенсионного обеспечения… А он все это привык делать и преподносить публике как заслугу. И никто не задумывается, что губернатор действует вопреки законодательству» (Независимая газета. 2004. 3 июня).

Стоит напомнить, что были губернаторы первого демократического призыва – Немцов, Прусак, Титов, Кресс, Николай Федоров, Рокецкий. А были бывшие первые секретари, такие, как Горячев в Ульяновске. Были «красные», как Кондратенко на Кубани, Суриков на Алтае, Строев в Орле. Были крепкие хозяйственники и бизнесмены, как Лужков, Россель, Ишаев. Все они вели себя по-разному, но практически все были авторитарны и самостоятельны настолько, насколько им позволяла федеральная власть. Сейчас она позволяет намного меньше…

Права губернаторов были урезаны, за ними был установлен более жесткий контроль, однако – в отведенных рамках – это не мешало им оставаться феодальными владыками, как в свое время и советским секретарям обкомов, и – в меньшей степени – царским генерал-губернаторам.

Отмена прямых выборов губернаторов

Через некоторое время даже та малая, оставшаяся после реформы свобода в действиях региональных лидеров показалась власти избыточной. На региональных выборах зачастую оказывались избранными некремлевские кандидаты. Возникли определенные трудности в северокавказских республиках – за исключением разве что Дагестана, где было найдено решение, отвечающее местным условиям, – Государственный совет с национальным представительством. Региональные лидеры, сроки полномочий которых подходили к концу, проявляли известную активность, стремились сохранить за собой губернаторское кресло (например, новгородский губернатор Михаил Прусак, не видевший себе достойной замены). Именно такие люди и поставили вопрос об отмене выборов губернаторов и назначении их решением центра. Разумеется, подобная инициатива нашла полное одобрение в Москве. После президентских выборов 2004 года и бесланской трагедии в качестве одной из мер по противодействию терроризму Владимир Путин предложил отказаться от прямых выборов глав регионов и заменить их выборами в законодательных собраниях по представлению президента, т. е. практически назначать губернаторов. При обсуждении закона в Думе Кремль пошел на единственную уступку: при двукратном неутверждении президентского кандидата региональные законодатели получили еще один месяц на согласительные процедуры. После этого Путин заявил о возможном возврате в Совет Федерации уже назначаемых и, значит, более послушных губернаторов – судя по всему, в качестве участников заседаний Совета Федерации по важнейшим вопросам, с сохранением статуса сенаторов, представляющих губернаторов и работающих на постоянной основе. Журналист Л. Радзиховский назвал эту операцию «мудрым ходом»: если смена ельцинской модели на немецкую была разумной, то возвращение в Совет Федерации назначаемых губернаторов – мера более чем умная, «мудрая», ибо при полной губернаторской лояльности сохраняется видимость усиления их роли в решении не только региональных, но и общегосударственных проблем. Заодно, кстати, отпадет надобность и в Государственном совете, который можно будет беспрепятственно закрыть. Он уже выполнил свою роль клапана для спуска пара изгнанных из Совета Федерации губернаторов.

7. 2. Местное самоуправление и гражданское общество

Другое важное звено в вертикали власти – взаимоотношения между субъектом Федерации и местными органами. Напомню, Аристотель считал, что демократия возможна только в полисе, общине численностью не более 5 тыс. членов. Алексис де Токвиль в своей классической работе «Демократия в Америке» рассматривал ту же проблему немного иначе: «Без общинных институтов нация может сформировать свободное правительство, однако истинного духа свобод она так и не приобретет» (цит. по: Либоракина 2003: 6).

Безразличие к «средней культуре»

Я вспоминаю рассказ бывшего министра труда Российской Федерации Г. Меликьяна после посещения им одного поселка в Ленинградской области где-то в 1997 году: «Облупленные „хрущобы“, грязные подъезды без света, с выбитыми стеклами. Непролазная грязь вокруг. В домах все время отключают тепло, воду, электричество. Жители жалуются: жить невозможно стало. Спрашиваю, а вы что-то предпринимали, пытались сделать? Ведь котельная у вас под боком, вода – тоже. У вас здесь местная власть, которую вы сами выбирали. Можно что-то сделать своими руками. Почему вы ждете заботливого начальника или доброго дядюшку. В ответ – молчание. Безнадега!»

Думаю, весьма типичная для России картина: квартал, район, город приобретают пристойный вид только при наличии деятельных активистов среди жильцов или же энергичных местных руководителей, болеющих за общее дело. Если таковых нет – все приходит в запустение. Чаще всего люди равнодушны, апатичны, делать что-нибудь сообща для собственного благоустройства не хотят. Как говорил Николай Лосский, для русских характерно безразличие к «средней области культуры» (Лосский 1991: 56): дома у них – порядок, государево дело в почете, но за порогом дома – разруха. Поэтому, наверное, мы так дивимся облику европейских городов, так безнадежно киваем в свою сторону.

Власть предержащие в такой ситуации стоят перед альтернативой: 1) рассчитывать на активизацию общинной (коммунальной) жизни и всячески ей содействовать, принуждая граждан брать на себя ответственность и участвовать в общественных делах и создавая пространство для конкуренции при выдвижении местных лидеров; 2) не тратить много времени и сил на эту малопродуктивную работу, самим назначить начальника, дать ему деньги и власть над этим «стадом»: даже если он украдет, всегда будет с кого спросить.

Прежде чем сделать выбор, надо задуматься, а почему так вышло, почему мы такие? Главная причина состоит в том, что исторически власть всегда предпочитала свободному и ответственному выбору людей контролируемое и падкое до взяток начальство (см. ниже, в разделе 12. 2, дискуссию о национальном характере и культуре), потому что «государевы дела» и эфемерное величие державы всегда являлись приоритетом для внутренней политики России. Если это так, то следует иметь в виду, что еще один выбор в пользу начальника будет означать предпочтение старой наезженной колеи дороге к храму.

Международный опыт: федерализм конкурентный или кооперативный

Отмеченная альтернатива отчасти находит свое соответствие в международном опыте управления: первая – в англосаксонской модели, точнее – в автономной модели местного самоуправления, исключающей участие государства и устанавливающей его зависимость лишь от воли избирателей. Характерно, что автономная модель, кроме Великобритании, США, Канады, Австралии и Индии, апробирована также в Скандинавском регионе, Нидерландах и Швейцарии, т. е. в странах с высоким уровнем развития гражданского общества, ближе всего стоящих к «демократии участия».

Вторая альтернатива, чисто бюрократическая, в демократических странах практически не встречается, существует лишь так называемая смешанная или континентальная модель, предусматривающая контроль государственных органов над местным самоуправлением или же некую субординацию между ними, делегирование местным органам ряда государственных полномочий с соответствующим финансированием (Франция, Германия, Италия, Испания). В англосаксонской модели предполагается фискальная автономия (самостоятельное установление местных налогов и сборов), в континентальной модели – расщепление федеральных налогов на доли разных уровней власти при утверждении годовых бюджетов и субсидирование местных бюджетов с целью финансового выравнивания (Либоракина 2003: 32—38). Мне кажется убедительным предложенное Хорстом Зибертом противопоставление двух типов федерализма, касающееся и местного самоуправления: федерализм кооперативный, или перераспределительный, предполагающий фискальное выравнивание и длительные переговоры по любому вопрос у (Германия), и федерализм конкурентный – с фискальной автономией и стремлением каждой общины, каждого региона привлечь к себе бизнес и налогоплательщиков, как в США (Зиберт 2003: 197—198). В эту классификацию следует также включить федерализм унитарный, наше отечественное изобретение, при котором все решается в центре или на вышестоящих уровнях, а ответственность возлагается на регионы, – при полном формальном соблюдении Конституции и узаконенном разграничении властных полномочий.

Первые шаги

В СССР существовала единая иерархия Советов народных депутатов, включавшая местные советы и выполнявшая государственные функции. В 1990 году был принят Закон «Об общих началах местного самоуправления и местного хозяйства в СССР», на бумаге признавший местное самоуправление «самоорганизацией граждан», но в реальной жизни не имевший значимых последствий. Конституция 1993 года определила местное самоуправление как самостоятельное решение населением вопросов местного значения, в том числе установление местных налогов и сборов (Конституция 1993: 130), т. е. подтвердила выбор в пользу автономной модели. В то же время законодательство предусматривало и право на делегирование органам местного самоуправления отдельных государственных полномочий с передачей им необходимых финансовых и иных средств (Зиберт 2003: 12).

Из всего сказанного можно заключить, что государство оставляло себе возможность использования смешанной модели, близкой к континентальной. В 1998 году Россия ратифицировала Европейскую хартию местного самоуправления, принятую в 1985 году и примирявшую англосаксонскую и континентальную модели в отношении передачи местным органам значительной части государственных функций и управления в рамках закона и в интересах населения (Либоракина 2003: 48).

В 1995 году был принят Закон «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ», конкретизирующий положения Конституции. Он вводил понятие «муниципального образования» и определял его неотъемлемые характеристики: муниципальная собственность, бюджет, выборные органы местного самоуправления и устав. В Законе содержался также перечень из 30 вопросов, относящихся к ведению органов местного самоуправления.

Такова законодательная база, созданная к началу путинского президентского правления. А практика? Для практики характерно постоянное и широко распространенное противостояние региональных и местных властей – в борьбе за полномочия, за собственность, за деньги. Наиболее вопиющим было так называемое «удмуртское дело» 1996 года, когда по инициативе главы администрации Удмуртии В. Волкова парламент республики принял Закон о ликвидации органов местного самоуправления путем замены выборов глав местных администраций их назначением. Тогда Конституционный суд Российской Федерации вынес решение о неконституционности этого Закона и отменил его. Сходное решение было принято и в отношении Конституции Республики Коми. Впрочем, финансирование органов местного самоуправления повсюду зависело от субъектов Федерации. По данным Института экономики города, в 1999—2002 годах доля собственных источников местных бюджетов в общем объеме их доходов сократилась с 13 до 5%. Постоянный и нарастающий дефицит средств не позволял и не позволяет им действенно выполнять свои функции (Там же, 59).

В докладе Государственного совета Российской Федерации о местном самоуправлении, в частности, отмечается: «Практика… отходит от представления о местном самоуправлении как институте гражданского общества. Зачастую она сводится к организации режима власти, обеспечивающего личные и корпоративные интересы муниципальных должностных лиц». Проблемы местного самоуправления можно сформулировать так: недостаток финансирования и демократии.

Комиссия Козака и новый закон

В такой обстановке комиссия во главе с Дмитрием Козаком начала работу над новой редакцией Закона «Об общих принципах организации местного самоуправления». Надо сказать, что деятельность комиссии отличалась открытостью и публичностью, что вообще свойственно стилю управления Козака. Выслушивались все мнения, привлекались все заинтересованные стороны. Главная проблема состояла в том, что следовало определить основной вектор развития: с одной стороны располагались демократия и фискальная автономия, а стало быть, и создание условий для становления гражданского общества, с другой – огосударствление местного самоуправления и превращение его в нижний уровень государственной власти. Итак, автономия или континентальная модель? Выбор в итоге пал на последнее.

О таком выборе сигнализировал, прежде всего, тот факт, что за органами местного самоуправления оказались закреплены лишь полномочия для решения дел локального масштаба. К ним относятся распоряжение муниципальной собственностью, формирование и утверждение местного бюджета, предоставление услуг дошкольного, основного общего и профессионального образования, занятость населения, благоустройство и дорожное строительство, содержание дорог местного значения. Дело в том, что подобное разграничение присутствовало уже в Законе 1995 года, а в новой редакции список расширен не был. Финансирование этих полномочий должно осуществляться за счет доходов от налогов, закрепленных за местным бюджетом, и трансфертов вышестоящих бюджетов. Сами муниципальные образования никаких налогов и сборов устанавливать права не имеют, в их ведении находится только плата за аренду муниципальной собственности. Сбор же налогов осуществляют федеральные налоговые органы.

Кроме того, местным органам делегируются государственные полномочия, которые должны быть обеспечены финансированием из централизованных источников. В целом, как было указано, доля собственных финансовых источников региональной власти составляет мизерную величину. О финансовой автономии в таких условиях не может быть и речи: кто платит, тот и заказывает музыку.

Одновременно в новом законе содержатся важные новации, касающиеся введения двухуровневой системы органов местного самоуправления, к которым отнесены как власти поселений, так и административных районов. Последние как раз и нагружены государственными полномочиями и действительно являются органами государственной власти. При этом их формирование основано не по субсидиарному принципу, т. е. они не избираются муниципальными образованиями (в реальности подотчетными им), что в силу финансовой самостоятельности глав административных единиц кажется вполне естественным.

Можно сказать, что в конечном счете восторжествовал «реализм», исходящий из признания неспособности нашего населения нести ответственность за ведение дел даже местного значения. Несмотря даже на то, что многочисленные доказательства позитивного опыта успешной самоорганизации местных общин, накопленные Конгрессом муниципальных образований, Институтом экономики города, Агентством муниципального и регионального развития и другими организациями, были своевременно представлены в правительство.

На дискуссии в Фонде «Либеральная миссия» мэр подмосковного города Дзержинский В. Доркин сказал: «Сама суть закона представляет опасность для муниципальных образований, которые за эти годы стали лидерами, достигли определенных успехов, потому что они неудобны как губернским, так и федеральным властям. В этих муниципалитетах живут самостоятельные люди, которые могут отстоять свои права и сформулировать свою точку зрения. Поэтому в первую очередь реформа затронет эти муниципальные образования. Их будут включать в состав районов, урезать бюджеты. С ними поступят так, чтобы им не хотелось свободы» (Либоракина 2003: 140).

Новый Закон о местном самоуправлении фактически равняется на отстающих и подводит всех остальных под один ранжир, убивает те ростки демократического самоуправления и гражданского общества, которые в трудные годы реформ проявились на местном уровне. Следовало бы, наоборот, ввести критерий для дифференциации местного самоуправления, давая больше возможностей тем, кто показывает активность и добивается успеха. Но развивать эту мысль здесь, увы, я не могу, у меня другая задача: показать, что происходит с российской демократией и гражданским обществом в течение последних лет. Очевидно, что и в этом случае движения вперед не происходит.

Ключ к решению проблемы местных органов власти – финансовая автономия. По сути, Козак все время работал над законом в условиях своего рода обструкции со стороны финансовых ведомств, которые, впрочем, не отказывались от сотрудничества и готовили необходимые поправки в Налоговый и Бюджетный кодексы. Ведущего специалиста Министерства финансов А. Лаврова я знаю как сторонника конкурентного варианта бюджетного федерализма и фискальной автономии, который тем не менее честно исполняет установки руководства. Доказывая преимущества предложенного законопроекта, Лавров, в частности, отметил, что если он не будет принят, то придется забыть: 1) о защите низших региональных бюджетов от необеспеченных федеральных мандатов; 2) об отчислениях в региональные и местные бюджеты на основе твердых нормативов.

«Сложно представить, – сказал он, выступая на дискуссии в Фонде „Либеральная миссия“ 6 марта 2003 года, – какое жесточайшее сопротивление в Министерстве финансов и правительстве вызвало введение этих нормативов» (Там же, 95). И правильно вызвало, добавлю я от себя: твердые нормативы создают непреодолимые трудности для бюджетного планирования и связывают руки Министерству финансов в вопросах, требующих гибкого решения. Следует признать права каждого уровня публичной власти устанавливать свои налоги и сборы, перейти к конкурентному федерализму.

Лавров верно замечает: «Пока большинство налогов выплачивается не физическими, а юридическими лицами по месту их размещения, очень трудно будет перейти к принципу „один бюджет – один налог“» (Либоракина 2003: 97), – это основной принцип конкурентного бюджетного федерализма. Следует констатировать, что на крупные шаги правительство пока не готово, поэтому они либо медлят, либо предполагают решить все проблемы через централизацию власти.

Новый Закон о местном самоуправлении прошел в Думе второе чтение 11 июня 2003 года. Благодаря поддержке проправительственных фракций и авторитету Козака «за» проголосовал 231 депутат; «против» был подан 171 голос (38, 7%). Такое редко случалось в уже тогда послушной Думе. Накануне Министерство финансов ознакомило депутатов с проектами изменений, которые оно намеревалось предложить для внесения в Налоговый и Бюджетный кодексы. Правительство же эти предложения до дебатов в Думе рассмотреть не успело.

Будут ли назначать мэров?

После предложений президента о фактическом назначении губернаторов ситуация видится в несколько ином свете. Представляется очевидным, что назначенцы будут с б'oльшими основаниями требовать полного построения вертикали власти.

Губернатор Краснодарского края А. Ткачев, выступая в защиту предложений президента об отмене выборности глав субъектов Федерации в одной из передач В. Соловьева «К барьеру», прямо заявил: «Да, я уже выгнал 30 глав районов из 48 за неспособность». Напомню, в 1990-х годах аналогичные действия главы Удмуртии Волкова привели к рассмотрению дела в Конституционном суде, который признал их противоречащими Конституции. Атмосфера меняется: в 2004 году подобные инициативы Ткачева уже не вызывают у власти реакции отторжения.

Когда вопрос с назначением мэров уже казался решенным, а число губернаторов, выступивших в поддержку инициатив президента, значительно выросло, разнесся слух, что с реализацией проектов реформ регионального управления в Кремле решили несколько повременить, ибо усмотрели в них совершенно откровенное, не поддающееся юридическим кривотолкам нарушение Конституции. «А на это, – будто бы сказал сам президент, – мы не пойдем». Впрочем, большинство экспертов скептически смотрят на перспективы федерального развития России и склоняются к мысли, что речь идет не о принципиальном отказе от идеи строительства вертикали, а о стремлении действовать последовательно, не накаляя обстановку, давая общественности возможность примириться с тем, что было сделано прежде.

Думается, что выборность губернаторов гораздо менее важна для нашего будущего, чем самостоятельность местного самоуправления, которой по-прежнему грозит полное уничтожение.

Глава 8
Партии и парламент

Народное представительство, разделение властей и политическая конкуренция входят в число неотъемлемых, наиболее фундаментальных свойств демократического государства. Парламент реализует идею народного представительства и выполняет функции законодательной власти, образуя центральное звено в системе разделения властей. Исполнительную власть также возглавляют лица, избираемые через прямые выборы или через парламент, который, наряду с судебной властью, противостоит власти исполнительной – как институт общественного контроля, как противовес потенциально возможному авторитаризму.

Партии реализуют идею политической конкуренции, условия которой могут быть и неравными. Страна считается демократической только в том случае, если ее политический спектр содержит по меньшей мере две партии, которые имеют реальные шансы прийти к власти в результате выборов.

8. 1. Партийное строительство

Известный экономист лорд Роберт Скидельский утверждал: «В настоящих демократиях политические партии создают президента. В России президент создает партии» (Ведомости. 2005. 18 декабря). Попытаемся разобраться, в чем дело, и понять, почему к последним парламентским выборам ситуация оказалась хуже, чем была, скажем, в 1993 году.

Современная демократия – высокоорганизованная политическая система, в рамках которой те граждане, которые стремятся выразить свои предпочтения и защитить собственные интересы в парламенте, создают политические партии и участвуют в политической жизни страны. Именно партии, а не отдельные граждане вырабатывают программы и выдвигают лидеров, которые позволяют избирателям, сравнивая разные программы и разных лидеров, определять свои предпочтения. Вне партий кандидаты, если они до этого уже не завоевали популярность, практически не имеют шансов быть избранными, поэтому политические партии играют важную роль в жизни всех без исключения демократических стран. Партии суть институт открытой легальной публичной политики, в случае их отсутствия или слабости политическая борьба протекает в скрытой, нелегальной и непубличной форме.

Вырождаются ли политические партии?

В последнее время политологи обращают внимание на то обстоятельство, что во многих вполне демократических странах политические партии утрачивают былое значение. Выражение интересов тех или иных социальных слоев, идеологическая роль партийных программ – все это уходит в прошлое. Во время избирательных кампаний на сознание избирателя обрушиваются потоки пиара и нечистоплотного компромата. На первом плане оказываются внешняя привлекательность и красноречивость лидеров, а партийные съезды превращаются в красочные шоу. Чаще всего в качестве примера приводятся США, где демократическая и республиканская партии как бы «играют» в конкуренцию, но в конечном счете у власти, независимо от конкретного выбора граждан, оказываются одни и те же силы – крупный капитал и бюрократия. Предвыборные обещания редко исполняются: республиканцы делают примерно то же, что до них делали демократы, и наоборот.

Впрочем, мне ситуация видится в несколько ином свете. На деле оказывается, что партии все же имеют разные избирательные базы: демократы всегда опираются на либеральную (в американском смысле, т. е. левую) интеллигенцию, профсоюзы, национальные меньшинства, средний и малый бизнес. Республиканцы – консерваторы, популярные в американской глубинке, – на самом деле представляют крупный бизнес. Партии всегда предлагают разные точки зрения, критикуя своих оппонентов: демократы выступают за повышение роли государства, за социальные программы; республиканцы – наоборот, за уменьшение роли государства, сокращение налогов, за более либеральную (в нашем смысле) экономику. Сходство реальной политики объясняется просто: независимо от партийных пристрастий элита старается действовать в национальных интересах. В отношении национальных интересов и тех ограничений, с которыми следует считаться победителям, существует единая позиция. Таким образом, поле разногласий сужается, и если бы кто-то стал действовать иначе, оппоненты и СМИ немедленно отметили бы произошедшие отклонения. Такой порядок гарантирует стабильное и динамичное развитие.

Иногда высказывается мнение, что политические организации вытесняются некими информационными партиями (Марков 2004: 22), основанными на господстве медиагрупп или корпоративных кланов. Подобного рода вещи действительно встречаются в современном мире, в форме эксцесса это можно наблюдать и в России, где вообще склонны «видеть бревно в чужом глазу». Так что, на мой взгляд, слухи о вырождении политических партий сильно преувеличены.

В СССР существовала одна партия. Уже поэтому ее нельзя считать подлинной, поскольку партии создаются для участия в политической борьбе, подразумевающей конкуренцию. КПСС рухнула вместе с режимом, побежденная движением «Демократическая Россия», не имевшим по итогам выборов 1990 года большинства мест в Верховном Совете РСФСР. Во времена своего расцвета это была внепарламентская сила, но вскоре после событий августа 1991 года она распалась. Ельцин тогда не захотел стать лидером той или иной политической организации, так как боялся потерять личную популярность, связав свое имя с одной из группировок. Этот факт уже с самого начала предопределил низкую значимость партий в России. То же случилось и на выборах 1993 года: Ельцин был объявлен отцом всех россиян, а по итогам голосования победу праздновал В. Жириновский.

В 1993 году по инициативе депутата В. Шейниса была принята смешанная пропорционально-мажоритарная система парламентских выборов, главная идея которой состояла в укреплении партий: этому способствовало пропорциональное распределение мест в Думе по числу голосов, полученных по партийным спискам. Однако реального позитивного эффекта эта мера не принесла. Партии не стали играть важную роль в политической жизни, не завоевали признание граждан.

Причины слабости российских партий:

Вячеслав Никонов выделяет следующие причины слабости партий в новой России (Никонов 2004: 52—54):

1. Слабая дифференциация интересов социальных групп и низкий уровень осознания ими своих групповых интересов.

Правда, создание партий могло бы содействовать осознанию общности интересов. Многие политические группы предпринимали попытки непосредственного обращения к поддерживавшим их социальным стратам, но население не реагировало на партийные призывы. Но почему? Этот тезис не отвечает на вопрос, а заставляет задавать новые.

2. Отсутствие государственной политики, нацеленной на формирование действенной партийной системы.

Этот тезис проблематичен: почему партийным строительством должно заниматься именно государство?

3. Регионализм российской политики: после распада СССР складывались не столько федеральные партии, сколько многочисленные региональные организации.

Судить сложно. В этом случае подобные организации могли бы победить на выборах только в своем регионе. А сегодня «Единая Россия» и КПРФ имеют свои организации во всех частях России.

4. Отсутствие исторической традиции политической борьбы, организованной по партийному принципу.

Бесспорно, в относительно краткий период русской истории, с 1905 по 1917 год, партии не имели возможности влиять на решение ключевых государственных проблем.

5. Апогей партийного строительства в постсоветской России пришелся на «антипартийную эру».

Дискредитация КПСС придала самому термину «партия» негативное звучание. Россияне не понимают, зачем нужны партии, и отрицательно относятся к их деятельности. Отсюда, в частности, и популярность модели «непартийной власти».

6. Когда шла борьба с КПСС, был принят ряд норм законодательства, ограничивающих роль любых партий, включая запрет на совмещение партийных и государственных постов, чего нет нигде в мире, или признание в качестве участников избирательного процесса не только партий, но и общественных организаций, например, общества собаководов. Последняя норма устранена только в 2002 году.

7. Наконец, главное: партии сильны настолько, насколько значим «приз», за который они борются.

Пост президента, премьер-министра более значим, нежели возможность организовать парламентскую фракцию. В России отсутствует реальная политическая конкуренция, партии не допускаются к борьбе за главный приз – власть.

И это, я думаю, основная причина слабости наших партий: никто не собирался делиться с ними властью, которая передается на персональной основе. В. Путин тоже стал президентом не как лидер партии, он лишь симпатизировал одной из них, получившей большинство голосов и приобретшей имидж «партии власти», реальными рычагами влияния при этом не располагая. Вдумайтесь в само понятие «партия власти»: такая партия голосует за «власть», но не формирует программы и не выдвигает лидеров. Тем не менее партии в России формально функционируют, начиная с выборов 1993 года, и их развитие дает немало пищи для размышлений.

В выборах 1993 года участвовали партии, возникшие спонтанно, «снизу», за исключением, возможно, ЛДПР, про которую говорят, что ее создал КГБ в противовес силам демократии. ЛДПР, впрочем, уже переросла (если это правда) своих «изобретателей» и нашла своего избирателя. ДВР называют «партией власти» того времени, однако не власть ее создавала. Эта партия выросла на обломках «Демократической России», выбрала новым лидером Гайдара, после 1992 года осознавшего всю невозможность оставаться технократом, как бы ему ни претила политика. В октябре 1993 года он ушел к зданию Моссовета вопреки воле своего начальника Виктора Черномырдина, который впоследствии поддержал совсем другую партию – Партию российского единства и согласия (ПРЕС), куда ушли С. Шахрай, А. Шохин, Г. Меликьян, считавшие позицию Гайдара слишком радикальной. Затем Черномырдин сформировал партию «Наш дом – Россия» (НДР), первую «партию власти» в современном смысле слова. «Яблоко» было с самого начала самостоятельной силой, принципиально противостоявшей либеральным реформаторам как демократическая оппозиция. Ситуация с КПРФ представляется вполне очевидной.

Накануне выборов 1995 года в умах кремлевских политстратегов созрела мысль о создании двухпартийной системы. Собственно с этого времени начинается партстроительство в квазисоветском смысле, которым занимались не сами партии, а современный аналог ЦК КПСС или имперского двора – Администрация Президента РФ. Партию власти – НДР – возглавил Черномырдин, на место левого лидера прочили И. Рыбкина. Впрочем, из этой затеи ничего не вышло. НДР удалось набрать 10, 13% голосов по партийному списку (т. е. меньше, чем ЛДПР), а левая партия вообще не состоялась. Политтехнологии еще не были отработаны, административный ресурс не функционировал столь четко, как это происходит сегодня. В то же самое время выборы показали более или менее реальные предпочтения россиян.

Новейшее развитие

В 1999 году ситуация уже была существенно иной. Кремлевская администрация предприняла все возможное, чтобы предотвратить победу партии Лужкова–Примакова (ОВР), которая казалась практически неизбежной. Власть не могла опереться на СПС – преемника ДВР, поскольку партия либеральных реформаторов считалась в народе виновником всех современных российских бед – от либерализации 1992 года и приватизации до дефолта 1998 года. СПС в любом случае не мог набрать большинства голосов и стать конкурентом ОВР и КПРФ. Тогда был придуман, согласно ряду версий – Б. Березовским, гениальный выход из ситуации – создать новую партию, народную, и «раскрутить» ее с применением всех мыслимых и немыслимых технологий. Новая партия не имела определенной идеологии, но равнялась на популярных лидеров. Первыми из них были С. Шойгу и могучий борец А. Карелин. Вслед за тем Путин, очаровавший россиян лозунгом «мочить в сортире», намекнул избирателю, что он будет голосовать за новую партию, «Единство». Крохи его симпатий достались СПС, один из лидеров которого – С. Кириенко положил на стол будущему президенту увесистый труд, содержавший программу реформ. СМИ, за исключением НТВ и левой прессы, как могли пропагандировали новую партию.

Вложение средств оправдало себя, и «управляемая демократия» победила: «Единство» заняла второе место после КПРФ (23, 2% против 24, 3%), а с учетом одномандатников, примкнувших к партии власти, – первое. ОВР набрала всего 13%. Власть также могла рассчитывать и на СПС – 8, 5%. Впрочем, и КПРФ, и ЛДПР были вполне открыты для сотрудничества.

Однако Кремлю этого показалось мало. Складывается впечатление, что кому-то за зубчатыми стенами все время надо было доказывать свою необходимость. Первый маневр власти состоял в компромиссе с коммунистами: все комитеты Думы были поделены на две части, между «Единством» и КПРФ. Может быть, кремлевским политтехнологам вновь померещилась американская двухпартийность – КПРФ могла бы выполнять функцию социал-демократов.

Второй маневр – союз с ОВР, что кажется вполне естественным, ведь обе партии представляли разные группы бюрократии. До выборов борьба шла за высший пост, за ключевые позиции, за личную безопасность и безопасность капиталов. Теперь эти вопросы разрешились, продолжение борьбы было не в интересах бюрократии, всегда предпочитающей жесткую властную вертикаль. Различия во взглядах и в идеологии в данном случае представляются менее важными. Кремль принял Лужкова и Шаймиева под свою опеку, появилась «Единая Россия», консолидированная партия власти, которая вместе с группами «Регионы России» и Народной партией Геннадия Райкова получила в Думе конституционное большинство. Ни коммунисты, ни правые больше власти нужны не были, произошло перераспределение думских комитетов. «Единая Россия» нуждалась в едином лидере, доверенном лице президента. Первым в этой функции выступил Б. Грызлов, вначале совмещавший партийное лидерство с постом министра внутренних дел. После усмирения губернаторов и консолидации партии власти административный ресурс в руках Кремля стал работать значительно эффективнее.

Опасность отныне могла исходить только от внутренних разногласий в самой кремлевской администрации, которая полностью управляла и партийным строительством, и обеими палатами парламента. В какой-то момент борьба группировок привела к тому, что «силовики», питерские чекисты, пришедшие с Путиным, стали пропагандировать Народную партию в противовес «Единой России», слепленной А. Волошиным и В. Сурковым, представителями так называемой «семьи». Вскоре все встало на свои места: ушел Волошин, а вслед за ним, уже накануне президентских выборов – Михаил Касьянов. Семейная группировка оказалась рассеяна. Райков также перестал интересовать новую президентскую команду.

Третий акт партийного строительства сверху – парламентские выборы 2003 года. Насколько я понимаю, главная задача власти тогда состояла в получении конституционного большинства, что позволило бы свободно менять Конституцию в следующем избирательном цикле. Достижение подобной цели требовало обеспечения полного доминирования «Единой России» и поражения КПРФ. Все главные СМИ непрерывно показывали репортажи с участием Путина, Грызлова, Шойгу. Губернаторы получили особые разнарядки с указанием процента, который должна была набрать на выборах «Единая Россия». В качестве противовеса КПРФ возникла «Родина» С. Глазьева и Д. Рогозина: джинн был неосторожно выпущен из бутылки, так что впоследствии пришлось разбивать союз этих политических лидеров.

Давление на правых в тот момент было явно излишним, следовало лишь умело воспользоваться царящими в их стане противоречиями. Когда речь заходит о причинах поражения либеральных партий на выборах 2003 года, наряду с прочими факторами следовало бы отметить, что в глазах многих избирателей место правой партии заняла «Единая Россия». Партия власти и сам президент воспринимались как сила либеральная и демократическая и к тому же были овеяны духом патриотизма и государственности, которых правым явно не хватало.

В итоге мы стали свидетелями полного триумфа «управляемой демократии»: власть получила конституционное большинство в Думе, так как одномандатники почти в полном составе перебежали во всевластную фракцию «Единой России». КПРФ потеряла значительное число мест и оказалась под угрозой раскола. «Полуторапартийную» модель можно считать окончательно построенной – на основе главной партии, вокруг которой ручные ЛДПР и «Родина» устраивают игры в оппозицию. Важно, что нарисованная картина является плодом трудов кремлевской администрации, партийного строительства сверху.

Еще недавно в робких ростках протопартий можно было различить перспективы многопартийной системы, стоило лишь повысить ценность политического «приза». В настоящий момент партийная площадка окончательно зачищена. Какая в этом необходимость? С точки зрения развития демократии, даже управляемой, – никакой: с 1999 года Дума была вполне управляема. С точки зрения усиления личной власти президента или власти его команды – независимо от выборов и от завершения сроков законных полномочий – да, была. При этом все встает на свои места.

8. 2. Избирательная система

Избирательная система должна быть построена так, чтобы, с одной стороны, обеспечивать представительство во власти всех слоев населения, а с другой – отбирать лучших, быть каналом рекрутирования в элиту одаренных, умных, энергичных и вместе с тем толерантных, договороспособных руководителей. Требования эти весьма противоречивы. Та избирательная система будет лучшей для данной страны в данных условиях, которая будет держать все эти условия в равновесии. С точки зрения тех, кто уже обладает властью и ценит ее больше, чем абстрактные демократические ценности, лучшими кандидатами в представительный орган окажутся не просто вменяемые, но управляемые, послушные люди. Здравое требование может быть доведено до абсурда.

В последние годы в избирательное законодательство были внесены многочисленные, в том числе и весьма разумные, поправки. Одновременно они привели к тому, что процесс формирования парламента оказался подконтролен исполнительной власти во главе с президентом. Я подчеркиваю – во главе с президентом, ибо в современной российской ситуации глава государства может считаться стоящим над всеми ветвями власти. Вообще принцип разделения властей не согласуется с построением силовой вертикали. Новейшие инициативы президента, как я постараюсь это показать, продолжают и развивают избранную однажды политическую стратегию.

Представительность или эффективность

Как известно, при всем многообразии форм существуют два основных типа избирательных систем – пропорциональная и мажоритарная. Первая создает наиболее полное представительство, при этом способствует прохождению в парламент большого числа партий, что снижает его работоспособность. Мажоритарная система, напротив, отдает победу одному из многих, тому, кто получил на выборах наибольшее число голосов. Тем самым она больше нацелена на отбор лучших (с учетом случайностей, разумеется) в ущерб представительности. Крайности обеих систем снимаются: при пропорциональной системе введением процентного барьера, который должна набрать партия, чтобы пройти в парламент; при мажоритарной системе – голосованием в два тура. Обычно при выборах глав исполнительной власти применяется мажоритарная система. Она же используется при выборах законодательной власти в США, Великобритании, Франции и прочих странах. В других государствах, например скандинавских, принята пропорциональная система.

Предположим, что выборы считаются наиболее демократичными, когда учтены предпочтения каждого избирателя. Это со всей очевидностью предопределяет выбор пропорциональной системы, хотя доподлинно неизвестно, может ли максимальная представительность считаться идеалом демократии; мажоритарная система в соответствующих условиях не менее демократична, хотя и менее представительна.

Если принять только что озвученный тезис, соотношение между долей избирателей с одинаковыми предпочтениями и долей депутатов в парламенте, которые этим предпочтениям соответствуют, будет равно единице. Согласно теории Ф. Алескерова, в этом случае так называемый коэффициент удельного представительства Rравен 1, и мы имеем дело с идеально пропорциональной системой. Всякое отклонение сверх единицы снижает представительность.

Индексы удельного представительства и представительности парламента.

Индекс удельного представительства подсчитывается по формуле:

N– число партий, прошедших в парламент; ri– доля мандатов, полученных i-й партией от общего числа мандатов, распределяемых по пропорциональной системе; vi– доля голосов, полученных i-й партией на выборах от общего числа проголосовавших.

Значительный перепад значений этого индекса от 1993 к 1995 году объясняется введением 5-процентного ценза, который преодолели лишь 4 партии из 46 (КПРФ, ЛДПР, НДР и «Яблоко»), в сумме набравшие 50, 5% голосов. В итоге почти половина избирателей не имела в Думе своих представителей.

Минус этого показателя в том, что он учитывает только те голоса, которые поданы за партии, прошедшие в парламент.

Другой показатель – индекс представительности парламента

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно