Прогулки по Петербургу с Виктором Бузиновым

Наталия Перевезенцева
Прогулки по Петербургу с Виктором Бузиновым. 36 увлекательных путешествий по Северной столице

Светлой памяти Виктора Михайловича Бузинова посвящается

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Подбор иллюстраций Е. В. Новгородских

Серия «Всё о Санкт-Петербурге» выпускается с 2003 года

Автор идеи Дмитрий Шипетин

Руководитель проекта Эдуард Сироткин

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Предисловие

Передача «Прогулки по Петербургу», которую вел на Радио «Петербург», а затем на «Радио России», журналист Виктор Бузинов, пользовалась громадной популярностью. Открывать для себя неизвестные уголки Великого города, возвращаться в любимые места и вдруг узнавать о них нечто новое, неожиданное – это так увлекательно. Тем более что собеседниками Виктора Бузинова были архитекторы, поэты, историки – и просто петербургские старожилы, которым есть о чем вспомнить.

Так случилось, что и мне пришлось участвовать более чем в пятидесяти «Прогулках». Мы с Виктором Михайловичем побывали на Аптекарском острове и в Семенцах, в Московском Парке Победы и в Старой Деревне, добрались даже до границ города, забравшись на Дудергофские высоты. Правда, на Васильевском острове побывали всего два раза, а в некоторые районы так и не собрались. Не успели…

И вот, в письмах на радио, на встречах с читателями, просто в случайных разговорах мне часто задают вопрос: «А где можно прочесть то, о чем вы рассказывали?». Что ж, – кое-какие материалы радиопередач вошли в мою первую книгу о Пушкинской улице и ее окрестностях,^[1] и во вторую – «По Балтийской железной дороге от Петербурга до Гатчины».^[2] Ряд статей публиковался в газетах и журналах. Но это далеко не все, что звучало в радиоэфире.

Так и возникла мысль собрать свои «Прогулки» и напечатать. Кроме того, при подготовке передачи нужно было вписываться в десяти или пятнадцатиминутный формат, из-за чего приходилось жертвовать многими интересными деталями и фактами. Поэтому в книге «Прогулки» несколько расширены. Пришлось и заново пройти по местам, упоминаемым в книге, – многое изменилось (иногда в лучшую сторону, иногда – в худшую), особенно в связи с прогремевшим 300-летием Санкт-Петербурга.

Я попыталась придерживаться формы «Прогулок», чтобы каждый, кто взял в руки эту книгу, мог открыть любую главу и, пользуясь ею, как путеводителем, совершить небольшое путешествие по городу. Впрочем, относясь со всем уважением к именам, фактам и датам, я оставляю за собой право авторского видения и истолкования кое-каких реалий, встреченных на пути, а также известных и малоизвестных исторических событий.

И последнее (не по значению – по месту в тексте). Я отдаю себе отчет, что без Виктора Михайловича Бузинова не было бы не только этой книги, но и предыдущих моих книг. Поэтому краеведение – краеведением, но больше всего мне хотелось бы вспомнить о прекрасном человеке, журналисте высочайшего класса, с которым мне выпали честь и радость прогуляться по нашему любимому городу.

Итак, включен старенький диктофон, и звучит до слез знакомое: «Виктор Бузинов. Прогулки по Петербургу»…

Адмиралтейский район

Екатеринин двор

На протяжении всей книги не один раз придется говорить, что передача прошла давно и многое изменилось… Что касается Екатерингофа – ходили слухи о передаче парка «в частное владение», из чего, кажется, ничего не вышло. Но попробуйте увидеть Екатерингоф таким, каким он был, когда Виктор Михайлович включил здесь свой старенький «Репортер».

Парк, в который мы вошли, вообще-то носит название Парка имени 30-летия ВЛКСМ, и на главной аллее его установлен памятник молодогвардейцам. Это авторская копия памятника, надеюсь, еще стоящего в городе Краснодоне (ск. В. И. Мухин и В. И. Агибалов, арх. В. Х. Фед ченко). Первая часть парка довольно ухоженная – расчищены дорожки, есть кафе, аттракционы – словом, обычный парк культуры и отдыха. Но дальше, перейдя шумную Лифляндскую улицу, мы входим в запущенную и наиболее старую часть парка, неожиданно оказываясь на берегу реки Екатерингофки (даже не верится, что она такая широкая). Там за рекой Гутуевский остров, заводы, краны морского порта. И – восстанавливаемая церковь Богоявления Господня – массивное здание в стиле московской архитектуры XVII века (проект В. А. Косякова и Б. К. Правдзика). Храм заложен в память чудесного спасения цесаревича Николая (будущего императора Николая II) при нападении на него японского фанатика в городе Отсу в 1891 году. В 1930-х годах церковь, естественно, закрыли и отдали под склад, ну, а сейчас здание передано верующим и ведется его реставрация.

А место, где мы сейчас с вами находимся, непосредственно связано с самыми первыми страницами истории нашего города.^[3]

Церковь Богоявления Господня на Гутуевском острове

Екатерингоф. Дворец Петра. 1824 год

В 1703 году в устье реки Фонтанки (тогда Безымянного Ерика), напротив деревни Калинкиной, флотилия из 30 лодок под командованием самого Петра I атаковала и захватила два шведских судна «Астрильд» и «Гедан». Это была первая морская победа России в Северной войне и, наверное, места, где это произошло, стали особенно дороги Петру. Именно здесь на топком лесистом берегу Черной речки, на острове, в 1711 году он закладывает дворец и усадьбу Екатерингоф (дословно «Екатеринин двор»). Царь дарит усадьбу своей жене Екатерине, памятуя еще и о том, что неподалеку от этого места в маленьком храме он в 1707 году обвенчался с ней.

С самого начала усадьба Екатерингоф была усадьбой семейной. Небольшой деревянный дворец (возможно, по проекту Д. Трезини, хотя документов не сохранилось), подъездной канал, сад «в голландском стиле». А неподалеку – два маленьких дворца дочерей Петра Елизаветы и Анны, соответственно – Елизаветгоф и Анненгоф. Петр, по-видимому, любил свою новую загородную резиденцию, по крайней мере, сохранились описания, как шлюпочная флотилия во главе с яхтой адмирала Апраксина отчаливала от Заячьего острова и с музыкой отправлялась в Екатерингоф. Гости сходили на берег, гуляли, обедали – в роще позади дворца накрывали для этого большой стол, – а потом отправлялись в обратный путь: по судоходной тогда Черной речке (позднее – Таракановка) плыли до самой Фонтанки. Таракановку в начале XX века почти всю засыпали. Осталась небольшая ее часть, ограничивающая Екатерингоф с юга. Кстати, извилистая улица Циолковского – это бывшее русло Таракановки.

После смерти Петра парк и усадьба знавали разные времена. Начал перепланировку парка знаменитый архитектор Ш. Леблон, но, к сожалению, не довел дело до конца, и нам остались только задуманные им, но ныне заросшие круглые пруды. Во времена Анны Иоанновны, страстной охотницы, пытались устроить здесь «ягтгартен», то есть охотничий парк. Екатерина II перевела сюда из Красного Села оранжереи. Но все эти затеи как-то до конца не доводились, и к 20-м годам XIX века парк и дворец пришли в запустение. Правда, сама собой сложилась традиция массовых гуляний в парке 1-го Мая и на Троицын день, но отзывы современников о них были довольно сдержанными. Подсчитывалось, в основном, количество питейных заведений. Есть еще и упоминание в мемуарах Джакомо Казановы, что он, будучи в Петербурге, обедал у знаменитого ресторатора из Болоньи Локателли. Ресторация Локателли – это бывший Анненгоф. Но к 1801 году Анненгоф обветшал и был продан на слом, а Елизаветгоф вообще в 1752 году смыло наводнением.

Но вот в 1820 году за Екатерингоф берется генерал-губернатор Петербурга граф Михаил Милорадович. Человек необыкновенно деятельный, безрассудно смелый, герой войны 1812 года, он и погиб-то на Сенатской площади от выстрела декабриста Каховского, когда отважно выехал к бунтовщикам и призывал их вернуться в казармы. И во время страшного наводнения 1824 года он объезжал город на катере и руководил спасением людей. Хороший, наверно, был у Петербурга губернатор… когда-то. По замыслу Милорадовича традиционное первомайское гулянье в Екатерингофе должно было проходить с блеском и размахом, напоминая знаменитый Лоншан под Парижем. Он привлекает к перепланировке парка малоизвестного тогда архитектора Огюста Монферрана, и тот активно берется за дело. Парк делится на две половины – как бы «познавательную» и «развлекательную». В «познавательной» части приводится в порядок дворец, и в нем устраивается музей, посвященный памяти Петра и его эпохи. Во дворец назначают штат смотрителей (в том числе старого камер-лакея, помнящего еще императрицу Елизавету), перевозят личные вещи Петра, восстанавливают убранство залов. Расчищаются дорожки, углубляются пруды и подъездной канал, ведущий ко дворцу. Появляются новые мостики, в том числе – первый висячий пешеходный мостик в Петербурге (арх. В. Беретти, инж. П. Базен). На берегу Екатерингофки возводятся Павильон Львов и Ферма, ставшая летней резиденцией генерал-губернатора. Кстати, недалеко от дворца устроили «детский уголок» с каруселями и кегельбаном. Может быть, это была первая детская площадка в России.

Екатерингоф. Ферма и Львиный павильон. 1824 год

В другой части парка, за мощеным булыжником шоссе тоже появилось много интересного. «Воксал»^[4] с танцевальным и концертным залом, Китайский павильон, «Русская изба», где подавали мед, квас и чай, карусели, катальные горы – множество затей для публики самых разных классов. Гулянье 1-го Мая считалось «народным», но охотно посещалось аристократической публикой и членами царской семьи. В «воксале» давались концерты, балы. Кстати, огромной популярностью среди екатерингофской публики одно время пользовалась женщина-скрипачка, которая еще и дирижировала оркестром. Кавалькады, маскарадные выезды, балы, цыгане – чего только не видел Екатерингоф.

Екатерингоф. «Воксал»

Вспомним сцену из очень известного романа. «Князь стремглав бросился к подъезду, где все рассаживались на четырех тройках с колокольчиками. Генерал успел догнать его еще на лестнице.

– Помилуй, князь, опомнись! – говорил он, хватая его за руку: – брось! Видишь, какая она! Как отец говорю…

Князь поглядел на него, но, не сказав ни слова, вырвался и побежал вниз.

У подъезда, от которого только-что откатили тройки, генерал разглядел, что князь схватил первого извозчика и крикнул ему: „В Екатерингоф, вслед за тройками“».^[5]

Но во второй половине XIX века Екатерингоф приходит в упадок. Его окружают сплошным кольцом фабрики и заводы, река Таракановка отравляется сточными водами. Аристократическая публика покидает парк, монферрановские постройки одна за другой идут на слом. Единственным памятником блестящего века Екатерингофа остается колонна у Молвинского моста, там, где Лифляндская улица пересекает Таракановку. Эта колонна, так называемый «Молвинский столп», стояла когда-то на территории дачи сахарозаводчика Молво, но легенда гласит, что под ней был похоронен любимый конь Петра I, персидский скакун Лизетта. Несколько странно: женское имя для жеребца! По преданию, Лизетта находил (находила?) своего хозяина в любой битве, из глаз у него катились слезы, если Петр отменял поездку, и ему даже дозволялось присутствовать на пирах (естественно, когда они происходили на открытом воздухе). На самом деле чучело Лизетты после смерти поступило в Кунсткамеру, а сейчас хранится в Зоологическом музее.

«Молвинский столп». Фотография В. Ходановича. 2013 год

Большой пруд в парке Екатерингоф. Фотография В. Ходановича. 2013 год

По другой легенде, именно на этой колонне Петр приказал выставить отрубленную голову Виллема Монса, любовника своей жены, и не однажды проезжал мимо в карете в сопровождении Екатерины, заставляя ее не отворачиваться от ужасного зрелища.

Окруженный фабриками и рабочими районами, Екатерингоф потерял былой блеск, парк зарастал, дворец разрушался. Район считался «неблагополучным», недаром именно здесь в 1891 году возле устья Екатерингофки состоялась первая маевка. О ней напоминает обелиск у проходной судостроительного завода «Северная верфь».

Судьба Екатерингофского дворца в советское время сложилась печально. Его передавали с баланса на баланс, он три раза горел и, в конце концов, был продан на слом или просто разобран местными жителями «на дрова». Пока еще можно определить, где он стоял, видны следы фундамента. Пруды и подъездной канал не расчищены, зарастают дорожки. В приличном состоянии поддерживается лишь часть парка за Лифляндской улицей.

В общем, всё так, как в стихотворении Александра Кушнера:

В одном из ужаснейших наших

Задымленных, темных садов,

Среди изувеченных, страшных,

Прекрасных древесных стволов.

У речки, лежащей неловко,

Как будто больной на боку,

С названьем Екатерингофка,

Что еле влезает в строку,

Вблизи комбината с прядильной

Текстильной душой нитяной

И транспортной улицы тыльной,

Трамвайной, сквозной, объездной,

Под тучей, а может быть, дымом,

В снегах, на исходе зимы,

О будущем, непредставимом

Свиданье условились мы.

Так помни, что ты обещала.

Вот только боюсь, что и там

Мы врозь проведем для начала

Полжизни с грехом пополам.

А ткацкая фабрика эта,

В три смены работая тут,

Совсем не оставит просвета

В сцеплении нитей и пут.^[6]

Коломна, Покровка, Пушкин…

Название района «Коломна» кто-то выводит от немецкого слова «колония», кто-то – от выходцев из села Коломенского под Москвой. Есть и такое мнение: «виноват» в появлении слова «Коломна» первый архитектор Петербурга Доменико Трезини, называвший просеки для будущих улиц «колоннами», а далее народная этимология превратила их в «коломны».

Границы Коломны – Фонтанка, Крюков канал, Мойка и Большая Нева. Канал Грибоедова делит местность на Большую и Малую Коломну.

Долгое время Коломна оставалась местом тихим, провинциальным. Даже в конце XIX – начале XX веков, когда строительный бум добрался до нее и началось строительство доходных домов (один из них, № 105 по Садовой, выходящий и на Английский проспект, и на площадь Тургенева, построенный по проекту архитектора В. Розинского, до сих пор обращает на себя внимание эффектной башенкой и впечатляющими размерами), даже и тогда селились в Коломне люди небогатые – купцы средней руки, отставные чиновники, конторщики, повивальные бабки, театральные капельдинеры… Хорошо описал Коломну Николай Васильевич Гоголь: «Тут всё непохоже на другие части Петербурга; тут не столица и не провинция; кажется, слышишь, перейдя в коломенские улицы, как оставляют тебя всякие молодые желанья и порывы. Сюда не заходит будущее, здесь всё тишина и отставка, всё, что осело от столичного движенья».^[7]

В центре небольшой коломенской площади построена была в 1812 году церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Проект выполнил архитектор Иван Старов (это его последняя воплощенная в жизнь работа) и как-то сразу площадь стала называться Покровской или просто – Покровкой.

Совсем недалеко от Покровки – дом адмирала Клокачева (Фонтанка, 185), где в квартире родителей поселился в июне 1817 года после окончания Лицея Александр Сергеевич Пушкин. Было ему в ту пору восемнадцать лет, и можно представить себе – с каким восторгом молодой человек окунулся в водоворот развлечений, новых знакомств, приключений после восьми лет «монастырской» жизни. Тут и увлечение театром, и новые друзья, и влюбленность в прекрасную светскую женщину Авдотью Голицину, «ночную княгиню». И наряду с этим – кутежи, дуэли, дамы полусвета, всякие там Оленьки Массон и Лизаньки Штейн. Помните?

Ольга, крестница Киприды,

Ольга, чудо красоты.

И помножьте все это на арапский темперамент – какая там тихая Коломна! Да он здесь и не бывал почти – только когда болел, или было туго с деньгами. И в стихах его того времени никакой Коломны вы не найдете. Мы знаем, что недолгое пребывание в Петербурге кончилось ссылкой в мае 1820 года, больше Пушкин в Коломну не возвращался. Вот только в 1831 году, в Болдине, когда он мучился от невозможности выехать в холерную Москву, ему вдруг вспомнилось:

… Я живу

Теперь не там, но верною мечтою

Люблю летать, заснувши наяву,

В Коломну, к Покрову – и в воскресенье

Там слушать русское богослуженье.

Покровская церковь

Это прелестный «Домик в Коломне». Значит, все-таки не прошла для Пушкина бесследно жизнь на тихой петербургской окраине. Тем более, что в Покровской церкви встретил он когда-то прекрасную графиню Стройновскую – одну из тех женщин, что подсказали ему образ Татьяны Лариной.

Туда, я помню, ездила всегда

Графиня… (звали как, не помню, право)

Она была богата, молода;

Входила в церковь с шумом, величаво;

Молилась гордо (где была горда!).

Бывало, грешен! Всё гляжу направо…

<…>

Она казалась хладный идеал

Тщеславия. Его б вы в ней узнали;

Но сквозь надменность эту я читал

Иную повесть: долгие печали,

Смиренье жалоб… В них-то я вникал,

Невольный взор они-то привлекали…

Но это знать графиня не могла

И, верно, в список жертв меня внесла.

Екатерине Буткевич, дочери боевого генерала, девушке замечательной красоты, исполнилось семнадцать лет, когда она встретила графа Александра Татищева. Молодые люди полюбили друг друга, считались женихом и невестой… но отец Татищева решил, что невестка из родовитой, но обедневшей семьи ему не подходит. Может быть, надо было встретиться со стариком Татищевым, объясниться, но отец Екатерины генерал Буткевич был горд… Положение оставленной невесты, слухи, сплетни, пересуды – через все это пришлось пройти Катеньке. И вот, в гостях у родственников, она встречает семидесятилетнего графа Валериана Стройновского, человека светского, европейски образованного, тонкого ценителя женской красоты и, вдобавок, сказочно богатого. Граф сделал предложение Екатерине Буткевич. Отец не принуждал Катеньку, наоборот… Но мать объяснила девушке, какие перспективы открывает этот брак – и для самой Екатерины, и для ее сестер и братьев. Словно сцена из «Евгения Онегина»…

Меня с слезами заклинаний

Молила мать. Для бедной Тани

Все были жребии равны…

Наверное, «все были жребии равны» и для Екатерины Буткевич. На Покровке состоялось венчание, и Катенька вышла из Покровской церкви графиней Стройновской.

Брак нельзя было назвать неудачным, правда, графу пришлось с осторожностью вывозить жену в свет, потому что на первом же балу она произвела неизгладимое впечатление на императора Александра I, да и поклонников у нее сразу же появилось больше, чем нужно. Поэтому она в основном сидела дома, воспитывала дочь Ольгу, ходила к обедне в Покровскую церковь, где ее и увидел Пушкин. Всем она казалась спокойной, уверенной в себе – но угадал ведь Пушкин «тайное горе» красавицы-графини. И через десять лет не забыл…

Она страдала, хоть была прекрасна

И молода, хоть жизнь ее текла

В роскошной неге; хоть была подвластна

Фортуна ей; хоть мода ей несла

Свой фимиам – она была несчастна…

Памятный знак на площади Тургенева, на месте Покровской церкви

Екатерина Буткевич-Стройновская пережила и разорение мужа, и его самого, вышла замуж во второй раз, говорили, что по любви. Воспоминаний она не оставила.

И еще несколько слов о Коломне, не из личного опыта (мое детство прошло в других районах, на Покровку я попала уже взрослой). Герман Борисович Гоппе в своей книге «Твое открытие Петербурга» вспоминает, что его бабушка, человек глубоко религиозный, упорно называла Покровскую церковь Пушкинской. И это не было кощунством – так уж слились в памяти нескольких поколений Коломна, Покровка, Пушкин…

А саму Покровскую церковь, как «малохудожественную» снесли в 1934 году.

Это, наверно, самая короткая наша передача. Так уж совпало, что почти одновременно Виктор Михайлович записал передачу с Владимиром Герасимовым – о том, где мог находиться «домик в Коломне». И попросил меня, уже на месте, о «домике в Коломне» не распространяться. Пришлось перестраиваться на ходу.

До сих пор жалею, что не слышала герасимовской передачи. Говорят, было очень интересно. Не сомневаюсь: умел Виктор Михайлович выбирать собеседников.

А на месте Покровской церкви – памятный знак серого гранита. Восстанавливать ее, кажется, не собираются. И еще – недавно зазвучало над Коломной грозное слово «реновация». Что-то будет…

Церковь с «бутылочкой»

Когда стоишь возле вокзала, всегда представляешь – как приезжает человек в город, откуда, зачем… А если дело происходит в Петербурге, в столице, то это особенно интересно – ведь Петербург – город приезжих.^[8] Так повелось со времен Петра – прибывали со всех концов России, по своей или не по своей воле – и оставались. Молодой город насчитывает едва ли более девяти—десяти поколений жителей (если считать поколением 30 лет). Мы не знаем ни одного крупного русского писателя (до Александра Блока), который родился бы в Петербурге. Даже герои Федора Михайловича Достоевского, олицетворяющие для нас петербуржцев – и те приезжали в столицу учиться или работать. Если Париж, в каком-то смысле – олицетворение Франции, Рим – Италии, то столица России – наименее русский город из всех существовавших. Здесь всегда было большое количество иностранцев, многие из которых во втором-третьем поколении становились совершеннейшими россиянами, даже сохраняя, скажем, лютеранскую веру. Вспомним семьи Трезини, Бенуа, род Блоков…

Варшавский вокзал. Открытка начала XX века

А мы стоим сейчас у Варшавского вокзала, связывавшего когда-то Петербург с западными губерниями, а через них – с Европой. Он был одним из самых молодых наших вокзалов – после него построен только Финляндский.^[9]

Строилась железная дорога Петербург—Варшава в несколько этапов. Сначала открылось движение поездов до Пскова, а в 1862 году – до Варшавы. И вокзал тоже строился поэтапно – сначала по проекту Ксаверия Скаржинского возвели два корпуса параллельно путям, и пространство между ними перекрыто кровлей. Главный фасад, обращенный в сторону Обводного канала, тогда напоминал здание Московского вокзала, демонстрируя, так сказать, стиль «ренессанс». С возрастанием объема перевозок здание вокзала стало тесным, и в 1860-х годах его перестроили. Автор проекта – архитектор Петр Сальмонович. Со стороны Обводного канала здание получило могучие арочные проемы, застекленные, пропускающие свет в крытый «путевой двор», и было увенчано часовой башенкой. Там, где стоит сейчас статуя Ленина,^[10] находилось большое витражное окно. Позднее, правда, на этом месте построили часовню в память чудесного спасения царской семьи в Борках. (Кстати, именно здесь произошло покушение эсера Егора Сазонова на министра внутренних дел В. К. Плеве в 1904 году. Сохранилась фотография вокзала с разбитым центральным окном.)

Особенно интересен был вид на вокзал со стороны путей – мощные металлические перекрытия, новаторские конструкции – первые шаги нарождающегося «железного стиля». Рядом с вокзалом по проекту того же архитектора построили дома для служащих Варшавской железной дороги.

Отсюда с Варшавского вокзала уезжал к умирающему отцу в Варшаву Александр Блок. Помните, в поэме «Возмездие»?

Но все, что в небе, на земле,

По-прежнему полно печалью…

Лишь рельс в Европу в мокрой мгле

Поблескивает честной сталью.

Кстати, в недавние времена существовал проект уничтожения Варшавского вокзала, через него должна была пройти трасса, соединяющая Измайловский и Ново-Измайловский проспекты. Существовал и проект передачи здания вокзала Музею техники. То есть его всё время хотят закрыть, передать его функции соседнему Балтийскому вокзалу, но пока что это не осуществилось.^[11]

Вознесенская церковь и Варшавский вокзал

Ну вот, раз уж мы заговорили о приезжих, вспомним об огромной массе людей со всей России, приезжавших в столицу на заработки. Это и сезонные рабочие, и те, кто уезжал на лето и возвращался осенью, множество заводских рабочих, наемной прислуги, грузчиков, извозчиков… Вот, здесь рядом Обводный канал, прорытый в 1803–1835 годах под руководством военных инженеров И. К. Герарда и – позднее П. П. Базена. Прошел он по южной границе города, и считалось, что строительство его поможет отвести невскую воду в случае наводнения. Последнее не подтвердилось, а «водной дорогой» Обводный стал почти сразу. По его берегам, как грибы возникали склады, фабрики – ведь подвоз грузов по воде дешевле, чем по суше. Может быть, именно здесь увидела поэтесса Мария Моравская героев своего стихотворения «Грузчики».

Утра зябнут под ветром, а вечер – сырой.

Лишь день утомительно жаркий.

Пахнет даже гранит березовой корой,

Там, где грузят глубокие барки.

Быстро, тачка за тачкой, провозят дрова

По скрипучим и шатким сходням…

Те же окрики слышались, те же слова, —

Прошлым летом, вчера и сегодня.

Мне их странно жалеть, этих крепких рабочих, —

Богатырь предо мной каждый грузчик.

Но их труд торопливый в белые ночи

Вызывает так много грусти…

О, я знаю для многих родные деревья

Стали только саженями дров.

Но иной, уходя в городское кочевье,

Горсть земли в котомке унес…

И мне кажется здесь, – я с ними тоскую.

С ними в город пришла с котомкой,

И когда я травинку меж плит поцелую, —

Не все расхохочутся громко…^[12]

Церковь Воскресения Христова

И вот представьте себе огромные массы оторванных от родных мест людей, ютящихся по углам и баракам, работающих от зари до зари… Впрочем, об условиях жизни и труда рабочих мы знаем прекрасно, нас этому учили, мы читали об этом у классиков. Да, грязь, непосильный труд, тяжелое до озверения пьянство… Но интересно, что в конце XIX века именно в среде рабочих зарождается самое широкое и непревзойденное до сих пор трезвенническое движение. Надо отдать справедливость, возглавило его духовенство. И церковь Воскресения Христова рядом с Варшавским вокзалом – память о тех удивительных временах.

Эта церковь построена на средства «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной церкви» и передана в ведение Всероссийского Александро-Невского Братства трезвости. Проект архитекторов Германа Гримма, Густава фон Голи и Андрея Гуна. В народе ее называли «церковь с бутылочкой». Будто бы ее колокольня специально сделана похожей на бутылку. В храме хранилась икона «Неупиваемая чаша», перед которой пьющие люди давали обет трезвости и молили об исцелении. Кстати, еще эту церковь называли «кабацкой», потому что она якобы строилась на отчисления в течение года по одной копейке с каждой тысячи рублей прибыли каждого кабака Российской империи. Но, скорей всего, это легенда. Еще церковь называли «Варшавкой» – по местоположению, рядом с Варшавским вокзалом.

Основателями движения трезвенников в России считаются два священника – отец Александр Рождественский, священник церкви Воскресения Христова и отец Иоанн Острогорский, служивший в Сампсониевском соборе. Именно о. Александр стал инициатором строительства каменного храма на месте ранее существовавшей деревянной церкви. Строился храм около четырех лет, и во время революции 1905 года поступление средств практически прекратилось, что грозило остановкой строительства. Тогда купец Дмитрий Лаврентьевич Парфенов отдал свое личное состояние (многие тысячи рублей) на постройку, за что ему повелением Николая II присвоили чин статского советника. Храм освятили в 1908 году, а о. Александр умер в 1905, не дождавшись окончания строительства. Но он успел объединить разрозненные группы трезвенников во Всероссийское братство, целью которого было не только соблюдение трезвости, но и «развитие целостного христианско-органического начала жизни». Рядом с церковью по проекту того же Густава фон Голи возведено трехэтажное здание школы и библиотеки с читальней. Кстати, главный 1000-пудовый колокол новой каменной церкви назвали «Отец Александр», в память об основателе общества. И еще о. Александр ввел в обычай крестные ходы трезвенников в Троице-Сергиеву пустынь на Петергофской дороге.^[13]

Обычно ходы проводились летом. С раннего утра у церкви Воскресения Христова собирался народ. Шли по Петергофской дороге, неся кресты, хоругви. Иногда крестный ход растягивался на 1,5–2 версты. К Троице-Сергиевой пустыни стекались и трезвенники из Царского Села, Ораниенбаума, Мартышкина, Красного Села. В 1914 году, например, в крестном ходе участвовало около 80 тысяч человек. Монастырская братия выходила навстречу паломникам, и в главном соборе пустыни совершалось богослужение. Богомольцев обносили хлебом и квасом, а в четвертом часу, под колокольный звон, они отправлялись в обратный путь. Кстати, большой вклад в трезвенническое движение внес митрополит Вениамин, тот, что был расстрелян большевиками в 1922 году. Сейчас он причислен к лику святых.

Памятник новомученикам Николаю II и Александре Федоровне около церкви Воскресения Христова

Церковь Воскресения Христова в 1930 году закрыли и возвратили верующим только в 1989 году. В Пасху 1990 года здесь состоялась первая служба. Кстати, и сейчас в храме проводится большая работа по распространению трезвого образа жизни среди населения. Традиционным стал молебен перед иконой «Неупиваемая чаша», которая по-прежнему находится здесь. Вот такая церковь с «бутылочкой».

Прошло… В сущности, не так много времени прошло, а как все изменилось. Нет уже «рельса» в Европу, на месте Варшавского вокзала – торгово-развлекательный комплекс. Жаль только, что хозяева (и проектировщики) комплекса практически не использовали тему старинного вокзала. Стекло, алюминий, плитка, искусственный мрамор – но как стильно выглядели бы металлические арки на заклепках, витражные окна, не замалеванные рекламой… И черный паровоз с красными колесами мог бы стоять на путях, и форма работников комплекса напоминать железнодорожную, и бронзовому станционному колоколу нашлось бы место. Мечты, мечты…

А совсем недавно между зданиями Варшавского вокзала и храма Воскресения Христова появился памятник императору Николаю II и его супруге, императрице Александре Федоровне. Средства на его установку собрали прихожане, а инициатором создания памятника стал настоятель храма, архимандрит Сергий.

Василеостровский район

Купцы, художники, поэты…

Рассказ о доме № 10 по набережной Макарова, наверное, надо начать с описания окружающей местности. Река – Малая Нева, набережная – бывшая Тучкова. Совсем близко – Тучков мост. Названием своим и мост, и набережная обязаны купцу Аврааму Тучкову, на средства которого построен мост. Набережная Малой Невы от Стрелки до реки Смоленки никогда не была парадной, служила местом выгрузки и хранения товаров. Да и в гранит набережная оделась только в начале 1960-х годов. До этого ее откос был замощен булыжником. Вот и Тучков переулок до сих пор сохранил редкое в нашем городе булыжное покрытие мостовой. Недаром здесь любят снимать фильмы из «старинной жизни».

Места, если можно так выразиться, «торговые». Действительно, и Биржа неподалеку, и Таможня. И старый Гостиный двор, спроектированный еще Доменико Трезини (вернее, его часть), все еще цел на Тифлисской улице неподалеку. А место, где мы сейчас находимся, связано с именами старинных купеческих родов. Дом № 12 по набережной – эффектный, с башенкой, построен на участке купеческой семьи Яковлевых. Яковлевы – уральский купеческий род, горнозаводчики. Здесь на берегу Малой Невы находились склады чугуна и железа, доставляемого с Урала, так называемый Сибирский двор. Современный красивый дом построен в начале XX века, когда участок уже принадлежал графу Стенбок-Фермору, женатому на одной из Яковлевых. А вот дома дальше по набережной, № 14 и № 16, это 20-е годы XIX века, архитектор Авраам Мельников. Типичные дома того времени, такими был застроен когда-то весь Петербург. На первом этаже лавки, на втором – конторы. Ну, а в третьем этаже сдавались квартиры.

Но вернемся к нашему дому № 10. Во-первых, он громаден. Он занимает целый квартал, образуя трапецию. С одной стороны он числится по Биржевому пер., 1, с другой – по Волховскому пер., 2. Когда-то это был обычный дом XVIII века, вытянутый вдоль набережной. Нынешние очертания он приобрел в 1841–1842 годах, когда архитектор Александр Христофорович Пель на месте старых строений возвел громадное трехэтажное здание с замкнутым двором. В доме сдавались квартиры, их снимали разные, в том числе и весьма известные люди. Так в 1848 году здесь некоторое время жила семья Ильи Чайковского. Для его сына, восьмилетнего Петра, это первый петербургский адрес.

Дом переходил из рук в руки, как и все петербургские доходные дома. И вот, в 1860-е годы его владельцем стал один из братьев Елисеевых, Григорий. В 1870-х годах дом перестраивает архитектор Людвиг Шперер. Внизу в первом этаже располагается магазин Елисеевых, выше – квартиры. Видимо, дом не случайно был куплен Елисеевым – здесь, на Васильевском, находилось, можно сказать, их родовое гнездо. В самом деле, за углом (Биржевая линия, 14) – дом, где располагались елисеевские квартира и контора. После передачи этого и соседних зданий Оптическому институту в доме квартировали сотрудники института, в частности, здесь жили известные физики Д. С. Рождественский и С. И. Вавилов, имя последнего носит институт. А по Биржевому переулку, напротив нашего дома, тянутся мощные здания портовых складов XVIII века с открытой аркадой первого этажа, наподобие здания Гостиного двора. Угловое здание (Биржевой пер., 2) – это знаменитые елисеевские склады, с которых, собственно, началась история фирмы. Здание надстроено в 1930-х годах, когда его передали Оптическому институту. Теперь оно украшено скульптурными эмблемами науки и техники.

Дом 10 по набережной Макарова. 2014 год

Итак, наш дом № 10 по Тучковой набережной принадлежал до 1918 года Елисеевым. Но как-то так случилось, что в нем начали селиться художники. Возможно, их привлекал великолепный вид на Петропавловку, светлые помещения, которые можно было использовать под мастерские. Во всяком случае, в доме успели пожить и живописец М. П. Клодт, и старший товарищ передвижников Г. Г. Мясоедов, и И. Н. Крамской, и И. И. Шишкин. Но вот в 1887 году известный архитектор Гавриил Барановский надстроил дом, и наверху появилась великолепная мастерская с огромным окном, выходящим на Петропавловку. С 1898 по 1910 год ее снимал Архип Иванович Куинджи. Здесь же находилась его квартира.

Архип Иванович был удивительным человеком.^[14] Он родился в Мариуполе, его семья имела греческие корни, сначала фамилия звучала «Еменджи». Вариант «Куинджи» появился только в 1857 году и означал по-татарски «золотых дел мастер». Это была профессия деда Архипа Ивановича.

Мальчик Архип потерял отца в возрасте 8 лет, вскоре умерла мать. Будущий художник жил в семье старшего брата Спиридона, пас гусей, помогал в лавке. То есть, никакого образования он фактически не получил. Однако так любил рисовать, так стремился «выучиться на художника», что сумел преодолеть все препятствия, приехать в Петербург, стать вольнослушателем Академии художеств и, в конце концов, – знаменитым художником. Картины его поражали современников. Известно, что, когда он выставил «Лунную ночь на Днепре», посетители выставки просили разрешения заглянуть за холст – нет ли там подсветки. Кстати, Куинджи был первым, кто организовал «выставку одной картины». И ведь на нее ломился «весь Петербург». Люди в очереди стояли, чтобы посмотреть не на жанровую картину, не на портрет известной личности, а на пейзаж. Слухи сопровождали художника – говорили, что, якобы, известный химик Дмитрий Иванович Менделеев (с которым Куинджи действительно дружил) подсказал ему рецепт каких-то удивительных светящихся красок. Хотя Куинджи, как и всякий художник, экспериментировал с красками, смешивал их, но светятся они не потому, что какие-то особенные, а потому что «особенным» был глаз художника.

А. Куинджи

В жизни Куинджи есть некая тайна. В расцвете сил, будучи знаменитым, богатым, всеми признанным, он вдруг перестает выставлять свои картины и даже очень долго никому не показывает их. Что это было, почему – можно только строить догадки.

Но работать Куинджи не переставал. И продолжал преподавать. Сюда в эту мастерскую в доме на Тучковой набережной приходили Константин Богаевский и Вильгельм Пурвит, Николай Рерих, Аркадий Рылов и многие другие. По воспоминаниям современников, Куинджи был замечательным педагогом. Довольно часто случается, что мастер навязывает свое видение мира, свой стиль, и ученики превращаются в маленькие копии учителя, эпигонствуют. Так бывает и в литературе, и в изобразительном искусстве. А вот Куинджи сумел воспитать разных художников, не подавить их индивидуальность, а наоборот – выявить ее.

Учитель, сотвори ученика —

Прекраснейшее из твоих творений, —

Твой мозг и сердце, и твоя рука —

Вот инструменты.

Пусть родится гений.

Учитель, воспитай ученика,

Подправь его неопытную душу,

Пока еще податлив он, пока,

Тебя он может слушаться и слушать.

Учитель отпусти ученика,

В неволе не проверит крыльев птица,

Пусть на тебя он смотрит свысока,

Пусть до тебя не хочет опуститься,

Пусть тень его полета и рывка

Падет и зачеркнет твою дорогу, —

Учитель, пощади ученика,

Прости его, Учитель, ради Бога!^[15]

Это стихотворение Светланы Розенфельд, мне кажется, написано и об Архипе Ивановиче Куинджи. Он ведь был не только замечательным педагогом, но еще и удивительно добрым человеком. Сколько он помогал своим ученикам, и не только своим. Куинджи за свой счет возил молодых людей в Европу, где они осматривали музеи и художественные выставки. На его пожертвования в Академии были организованы Весенние выставки, где наиболее талантливые живописцы могли получить поощрительные премии.

Сейчас в мастерской и квартире А. Куинджи – музей. Я провела опрос моих знакомых, людей интеллигентных, и выяснила, что никто из них этот музей никогда не посещал. К своему стыду, я тоже побывала в нем совсем недавно. Может быть, кого-то он разочарует – не так много мемориальных вещей, работ Куинджи практически нет. Но когда видишь это светлое высокое помещение, громадное окно, выходящее на Малую Неву, возникает потрясающее ощущение подлинности пространства…

Но не только художниками славен дом № 10. Здесь в квартире Михаила Лозинского когда-то находилось издательство «Гиперборей».

По пятницам в «Гиперборее»

Расцвет литературных роз

Журнал под этим названием выходил с октября 1912 по декабрь 1913 года. В его издании принимали активное участие Николай Гумилев и Сергей Городецкий. А кабинет Лозинского видел и Анну Ахматову, и Осипа Мандельштама, и Георгия Иванова, и многих других поэтов Серебряного века. Кстати, Гумилев и Ахматова жили неподалеку, в Тучковом переулке, 17. Это – их первая с Ахматовой семейная квартира. Они шутливо называли свое жилище «тучкой».

Михаил Лозинский, блистательнейший наш переводчик, был еще и обаятельным, тактичным и глубоко порядочным человеком. Гумилев говорил, что, если бы пришлось показывать жителям Марса образец землянина, выбрали бы Лозинского – лучше не нашли бы.

Здесь в квартире Лозинского готовился к изданию второй сборник Ахматовой «Четки», принесший ей настоящую славу. Ну и еще надо добавить, что собиравшиеся у Лозинского были очень молоды. Гумилеву в 1914 году исполнилось 28 лет, Ахматовой – 25, Мандельштаму – 23. Не обходилось без шуток, розыгрышей. Так, направляясь в «Гиперборей», Мандельштам, задыхаясь от смеха, повторял:

Не унывай,

Садись в трамвай,

Такой пустой,

Такой восьмой.

А на одном из заседаний авторы только что вышедших книг должны были сидеть в лавровых венках.

Литературная аура до сих пор окружает этот дом; на первом этаже расположен Центр современной литературы и книги.

Старинный дом на Тучковой набережной продолжает быть приютом писателей и поэтов, хранит память о замечательном художнике Архипе Ивановиче Куинджи… и в то же время остается домом, в котором живут люди. От души надеюсь, что они знают историю своего дома, гордятся им и берегут его.

Старый Гостиный двор на Тифлисской улице. 2013 год

А елисеевских-то складов уже нет… Вернее, они надстроены и переделаны в недешевый отель. В утешение себе могу сказать, что выглядит он все же лучше, чем жуткий новодел по соседству (элитный жилой комплекс «У Ростральных колонн»). Ну, а о скандале с высотками, испортившими вид на Стрелку, не слышал только ленивый. Когда-то Г. К. Лукомский писал об этом уголке Васильевского: «Наиболее цельный и самый старинный квартал сохранился, кажется, у Тучкова переулка на Васильевском. Здесь по Волховскому переулку тянутся низенькие плоские построечки едва ли не Петровского времени (такие же низенькие, но не столь старинные постройки тянутся по Иностранному переулку). Здесь же неподалеку, на углу Тучковой набережной и Тучкова переулка находятся и старинные, теперь заколоченные флигеля, амбары, вообще залы церковных построек и служебные флигеля… <…> Прекрасные дома на углу Среднего проспекта и набережной, старинные амбары, отлично обработанные дворы и особняк на Биржевом переулке – как все это вместе (особенно с бывшим старым Гостиным двором) типично, цельно! Какой прекрасный угол старины сохраняется здесь… Еще и теперь любитель старины не пожалеет о потерянном времени, если заглянет сюда»…^[16]

Прошу прощения за длинную цитату, но советую любителям старины поторопиться! А то ведь и к Гостиному двору, спроектированному Трезини, уже подобрались инвесторы. И что-то серо-бетонное встает за старыми стенами…

«Новый Петербург»

В самом центре острова Декабристов находится полукруглая площадь, называемая ныне площадью Балтийских Юнг. В центре ее – памятник Юнгам Балтики, открытый 24 мая 1999 года (ск. Л. Ю. Эйдлин, арх. В. Л. Спиридонов, худ. В. Г. Пассарар). Особых достопримечательностей в округе нет – обычный жилой район. Кирпичные «столбики» 1960–1970-х годов вкраплены в жилмассив 1950-х, дальше к Наличной улице на намывных территориях – новое строительство. Но место это необычное, и его история прекрасно вписывается в известную нам долгую историю острова.

Мало кто из петербуржцев не знает старого названия острова Декабристов – Голодай. Легенды, связанные с этим именем многообразны: здесь и история о том, как жившие в землянках первые строители Петербурга мерзли и голодали, и искаженная фамилия англичанина Томаса Голлидэя, имевшего здесь фабрику. Связывается название острова и со шведским «халауа», что значит «ива» (наверно, были здесь ивовые заросли). И еще одна легенда – на этот остров любили приезжать на пикники шкипера-иностранцы со своими подругами. Праздновали – отсюда и искаженное английское holyday – «праздник» – ставшее Голодаем.

Странное место для пикников – веселым его не назовешь. Местность заливается при каждом наводнении, болота, да еще обилие кладбищ. Три Смоленских – православное, лютеранское и армянское – да еще безымянное на берегу залива, где, по преданию, хоронили лиц, умерших от дурных болезней…

Стал Голодаем остров Холидей.

Так праздник заменяется кладбищем.

Чем шкипера плясали веселей

с подругами своими – тем сильней

и безнадежнее чухонский ветер свищет

над островом… Могилы пятерых

уже достаточно для славы страшноватой.

А бедная земля ничем не виновата.

Валун… Болотце… Ряд берез кривых…^[17]

По легенде, именно здесь тайно зарыли тела пятерых декабристов. Говорят, что Пушкин совершенно точно знал место могилы, и современные исследователи по его рисункам и заметкам пытаются найти ее. В 1925 году при мелиоративных работах нашли несколько гробов с телами военных в мундирах николаевского времени и почему-то решили, что это останки декабристов. Увы, просто раскопали старинное кладбище. Но на Голодае в 1939 году все равно поставили обелиск (арх. В. Н. Бобров) в память о казненных декабристах.

«Инженеры и капиталисты работали над проектом постройки новой, не виданной еще роскоши столицы, неподалеку от Петербурга на необитаемом острове…». (Алексей Толстой «Хождение по мукам».)

Мрачна история острова – но есть в ней страница, вошедшая в учебники истории архитектуры. Здесь в начале XX века заложили город-сад «Новый Петербург».

История его строительства начинается в 1898 году, когда кандидат коммерческих наук Г. Л. Шалит приобретает в собственность большой участок земли в западной части острова Голодай. В том же году создается акционерное общество «Новый Петербург». Его цель – построить рядом с Петербургом город-спутник, состоящий из более чем 600 домов, предназначенных для самых разных классов населения: дома для рабочих, причем, весьма комфортабельные, с отдельными 2–3-х комнатными квартирами, и дома для более состоятельных людей. Предполагалось, что «Новый Петербург» будет утопать в зелени, а с центром его свяжет «электрический трамвай», проезд на котором планировалось сделать для жителей района бесплатным.

К осени 1899 года намечалось закончить строительство 10 четырехэтажных домов, и осушить довольно значительную территорию. Но, увы, деятельность нового общества не вызвала особого доверия, акции его расходились плохо, да и опытом такого масштабного строительства никто из учредителей «Нового Петербурга» не обладал. За первый и единственный строительный сезон успели возвести только стены четырехэтажного дома (современный адрес: пер. Каховского, 10) и два этажа дома по соседству. Автором проекта являлся архитектор В. Ф. Розинский.

Несмотря на хлопоты Шалита, на его неоднократные обращения к премьер-министру С. Ю. Витте, общество «Новый Петербург» обанкротилось. Недостроенные дома ветшали, местность постепенно заболачивалась. Но вот, спустя десять лет, об идее постройки города-сада вспомнили снова. В Россию приехал итальянский миллионер Рикардо Гуалино. Он был человеком эпохи. Современники называли его «Рыцарем промышленности с поэтическим уклоном».^[18] Восьмой сын средней руки фабриканта из Пьемонта, Рикардо Гуалино, после окончания лицея, не стал продолжать дело отца, а отправился в «свободное плавание». Юноша получил диплом адвоката, написал и издал книгу стихов, торговал лесом и цементом. К тридцати годам Гуалино стал миллионером. Кроме того, он был известен, как знаток античного и восточного искусства, театрал. На своей вилле под Турином и в замке Монферрато Гуалино собрал богатейшие коллекции. В начале века он заинтересовался перспективным восточноевропейским рынком и создал компанию «Румынский лес». Потом Гуалино приобрел имение Листвин в Волынской губернии на западе России. Через несколько лет здесь проложили ветку железной дороги, заработало большое лесоперерабатывающее предприятие, были построены школа, больница и дома для рабочих. Видимо, Гуалино полюбил эти края – свою дочь, родившуюся в Турине, он назвал Листвиной.

В начале 1910-х годов, приехав в Петербург, Гуалино узнал, что на одном из островов Петербурга есть обширный участок незастроенной земли. В начале 1911 года эта территория переходит в собственность Гуалино и созданной в Лондоне акционерной компании «St. Petersburg Land and Mortrage C°». Начинается второй этап строительства города-сада.

Планировку города поручили разработать одному из виднейших зодчих – представителю неоклассицизма Ивану Фомину. В работе также принял участие мастер северного модерна Федор Лидваль. Довольно необычный пример сотрудничества архитекторов столь разных направлений. Фомин и Лидваль начали с прогноза стоимости участка. Затем перешли непосредственно к проектированию. Три луча – Железноводская улица, нынешний переулок Каховского и третий – не проложенный – должны были сходиться на площади, образованной двумя полукруглыми зданиями с мощными колоннами и арками. Сохранился рисунок Фомина, на котором изображена центральная площадь нового города «с птичьего полета». Со стороны центра въезд в новый город обрамляли как бы «пропилеи» – два здания с галереями-колоннадами, заканчивающимися павильонами с куполами.

Проект «Нового Петербурга» И. Фомина

В процессе строительства проект изменили – на месте планировавшихся общественных зданий Федор Лидваль возвел по сторонам Железноводской улицы два многоэтажных жилых дома (современный адрес: Железноводская ул., 19 и 34). Эти дома предназначались для «рабочих классов», поэтому они носили более обыденный характер, что, конечно, исказило первоначальный замысел Фомина. А из задуманных им полукруглых зданий на площади успели возвести только одно (современный адрес: пер. Каховского, 2), да и то не до конца. Кроме того, Фомин достроил дом, начатый еще при Шалите (пер. Каховского, 10). На скошенных углах здания появились ионические колонны, фасад украсился круглыми медальонами со скульптурными барельефами. Позднее, уже в советское время, здание надстроили.

Дома-пропилеи на Железноводской улице. 2014 год

Дом 2 по переулку Каховского. 2014 год

Работы по осушению берега Малой Невы. В верхнем правом углу – дом 10 по переулку Каховского

Одновременно со строительством начались и работы по подъему грунта. Их вела известная голландская компания, хорошо зарекомендовавшая себя при строительстве в Буэнос-Айресе и Сиэтле. У берегов Голодая появились землечерпалки. Предполагалось поднять уровень грунта на 7–8 футов.

Ввод в строй первой очереди «Нового Петербурга» планировался на лето 1914 года. На август назначили торжественную церемонию официального открытия города-сада. Но началась Первая мировая война…

Рикардо Гуалино едва успел уехать на родину, хотя границу Швейцарии и Германии пересек уже пешком. Он потерял все свое состояние на русском проекте, его преследовали кредиторы. Казалось бы «с феноменом Гуалино покончено» – таково было мнение Итальянского банка. Но Гуалино обладал твердым характером и недюжинной деловой сметкой. Он вложил средства в передовые отрасли промышленности – киноиндустрию и производство химических волокон, и восстановил свое состояние. Во времена правления Муссолини его арестовали, посадили в тюрьму, затем отправили в ссылку на остров Липари. Но Гуалино и здесь не сдался – написал роман и многотомные мемуары. Вернувшись из ссылки в 1945 году, он вновь активно включился в деловую жизнь. Умер «рыцарь промышленности с поэтическим уклоном» в 1964 году на своей вилле около Флоренции, окруженный прекрасной коллекцией картин.

Дом 10 по переулку Каховского. 2014 год

Федор Лидваль уехал после революции в Швецию, но, как вспоминала его дочь Ингрид, – тосковал по Петербургу и фактически уже ничего не строил. А Иван Фомин стал видным советским архитектором, учителем молодого поколения. Неоклассицизм с его пышностью и монументальностью, что называется, «пришелся ко двору» в сталинскую эпоху и был доведен до своего логического конца в так называемом «сталинском ампире». Фомин строил правительственные здания в Киеве, оформлял станцию метро «Красные ворота» в Москве. Кстати, он является автором многих надгробных памятников на разных кладбищах Санкт-Петербурга, а в послереволюционные годы даже разрабатывал проект типового надгробия. По его словам: «Крест – знак вычеркивания из жизни, эмблема смерти; новый памятник вызывает идею жизни, несмотря на смерть…».^[19] Расширяющиеся кверху ступени надгробия должны были быть увенчаны стилизованным пламенем, а на лицевой стороне изображаться «эмблемы производства или профессии». Хорошо, что идея эта не осуществилась, и в нашей памяти имя Ивана Фомина связано с «Новым Петербургом», особняком Половцова на Каменном острове и другими великолепными неоклассическими сооружениями. Но все-таки – отозвалось голодаевское кладбищенское прошлое и в его судьбе. Хотя кто-то и назовет это мистикой.

Начиная с лета 1915 года строительные работы на Голодае практически прекратились. Только в 1920-х годах было достроено полукруглое здание на площади. Теперь оно предназначалось под школу, и Фомину пришлось переработать проект: увеличить количество окон, упростить рисунок коринфских капителей. Достроили в 1924 году и дома «для рабочих классов», но тоже не совсем такими, какими задумывал их Лидваль. Фактически только здание в пер. Каховского, 10, является единственной полностью законченной частью фантастического проекта города-сада «Новый Петербург».

Кстати, вспомнился популярный послевоенный анекдот.

– Какой самый популярный трамвайный маршрут?

– Номер пятый: от Голодая до Волкова кладбища.

«Это все у Афтова…»

Прежде всего, очертим границы Автова. Это ветки Балтийской железной дороги и Окружной железной дороги, территория Кировского завода и речка Красненькая. У Автова есть и свой герб, утвержденный 7 июня 2001 года Постановлением № 27 Муниципального совета. Он «представляет собой изображение двух скрещенных морских якорей белого (серебряного) цвета на геральдическом щите (отношение ширины к высоте 4: 5), разделенном на равные по размеру части: верхнюю, окрашенную в красный цвет, и нижнюю, окрашенную в синий цвет».

Но начать надо со старинной Петергофской дороги, вдоль которой Петр I раздавал своим ближайшим сподвижникам участки для строительства загородных домов. Уже в середине XVIII века первый историк Петербурга А. И. Богданов пишет: «А здесь надлежит мало упомянуть о Приморских Домах высоких господ тех, которые имеют свои поселения по Петергофской Дороге. И оных столко множество поселены, дом подле дому рядом, что разстоянием от Царствующаго Санктпетербурга в тридцати верстах поселены великими и высокими домами, как бы одна некая великая слобода населена».^[20] Вспомним о расположенной на Петергофской дороге близ Автова даче «Левендаль» («Долина льва»), принадлежавшей когда-то обер-шталмейстеру Льву Александровичу Нарышкину, одному из любимцев (не фаворитов) Екатерины II. Императрица говорила, что Нарышкин всегда умел рассмешить ее. Поэтому ли, или потому, что дача находилась по дороге в ее любимый Петергоф, она часто гостила у Нарышкина, посещала его великолепные праздники с фейерверками. Но сад Нарышкина со всеми его затеями был открыт и для широкой публики (разумеется, не в те дни, когда у хозяина гостила императрица). И.-Г. Георги пишет, что при входе в сад висела доска с надписью, приглашавшей всех городских жителей воспользоваться свежим воздухом и прогулкой в саду «для рассыпания мыслей и соблюдения здоровья».^[21]

Название «Автово» произошло от финской деревеньки Аутово, или Аута, которая много старше Петербурга. Но, конечно, не обошлось без легенды, и связана она со страшным наводнением 1824 года. Пострадавшую местность посетил Александр I. Беседуя с уцелевшими жителями, император спросил, кто сильнее всего пострадал от буйства стихии. Один из стариков принялся перечислять: «У афтова коровенка погибла, а у афтова дом смыло…». «Это все у Афтова, – прервал его император, – а у остальных что?». Тогда Александру объяснили, что старик говорил «у афтова» вместо «у этого». По приказу императора на месте снесенных деревень были сделаны насыпи высотой в 16 футов (подъем воды) и под их защитой отстроены новые деревни за счет казны. До 1930-х годов сохранялась планировка: полукруг в районе нынешней станции метро «Автово».

От наводнения 1824 года пострадал и расположенный поблизости завод. В 1801 году из Кронштадта перевели завод, названный «Петербургский чугунолитейный». В разгар наводнения рабочие были на заводе. Они видели, как их жены и дети старались спастись на крышах казарм – и ничем не могли им помочь. Из 17 казарм затопило 13. Жертв наводнения похоронили на Красненьком кладбище. Сохранилась чугунная плита с надписью: «Читатель. Се памятник Божья наказания. Здесь сокрыто 160 человек обоего пола православных христиан и невинных младенцев казенного чугунолитейного завода, утопших в день страшного наводнения 1824 года, ноября 7 дня».^[22]

Считается, что Красненькое кладбище возникло в 1776 году. Но Сергей Горбатенко в книге «Петергофская дорога»^[23] цитирует документ 1757 года о разрешении на основание кладбища. В это время уже существовало кладбище при церкви в Ульянке, но оно было далековато. И, по просьбе извозчиков Вологодско-Ямской слободы, находившейся в нынешнем Автове, устроили отдельное кладбище. Хоронили здесь, в основном, обитателей Нарвской заставы, рабочих и инженеров Путиловского завода. И здесь же – в 1969 году – похоронили Любовь Андрееву-Дельмас, блоковскую «Кармен». А несколько раньше – в 1956 – Зинаиду Еропкину-Завалишину, дочь декабриста Д. И. Завалишина. Подумать только, я могла бы встретиться с возлюбленной Блока или с дочерью декабриста! Какая тесная связь времен!

Дорога на Красный Кабачок. Гравюра А. И. Зауервейда. XIX век

Кладбище пересекает речка Красненькая. Когда-то она называлась Красной. Возможно, название произошло от находившегося неподалеку Красного Кабачка. Ну, а Красненькой речку стали называть ввиду ее малой ширины. Красненьким стало и кладбище.

Знаменитый Красный Кабачок до пожара в 60-х годах XIX века находился примерно на том месте, где сейчас установлен танк-памятник. Пожалован был кабачок Петром I толмачу Семену Иванову в 1706 году «за многую службу его». То есть, существовал еще до основания Петербурга, раз был «пожалован». Рядом – застава. Известно, что Петр в 1710 году торжественно встречал здесь Александра Даниловича Меншикова. Кабачок принадлежал семье Иванова до 1733 года, когда был «насильно выкуплен» генерал-полицмейстером Салтыковым. Но в 1748 году его возвратили дочери Иванова Дарье Казанцевой, законной наследнице. В июне 1762 года здесь остановилась Екатерина II по пути в Петергоф для ареста Петра III. Княгиня Екатерина Дашкова вспоминает: «В красном кабачке в десяти верстах от Петербурга, мы отдохнули немного, чтобы дать роздых пехотному войску… Когда мы вошли в тесную и дурную комнату, государыня предложила, не раздеваясь, лечь на одну постель, которая при всей окружающей грязи казалась истинной роскошью для моих измученных членов… и так как мы не могли заснуть, то она (императрица) прочитала мне копию будущего манифеста. Мы на досуге рассуждали о том, что надо было делать, полные восторга, от которого далеко отлетела всякая тревожная мысль об опасности».^[24]

Среди владельцев Красного Кабачка – прекрасная авантюристка герцогиня Кингстон. Она прибыла в Петербург на собственной яхте, давала пышные приемы, мечтала добиться положения статс-дамы Екатерины II. Но императрица была весьма разборчива, и сомнительная герцогиня, за которой из Англии тянулись слухи, сплетни и неоконченный судебный процесс, не получила желаемого. Тем не менее, она всегда вспоминала о Петербурге с симпатией и даже хотела быть похороненной в России. О веселых кутежах в Красном Кабачке вспоминает также Джакомо Казанова.

А среди содержателей (не владельцев) Красного Кабачка находим имя «кавалерист-девицы» Луизы Кессених, участницы войны с Наполеоном, служившей в рядах прусских улан. Кстати, прапрабабушки известной актрисы Татьяны Пилецкой.

Красный Кабачок вошел в моду, когда войска петербургского гарнизона стали уходить на лето в лагеря в Красном Селе. Здесь кутили лихие гвардейцы, приключения господ офицеров в Красном Кабачке описал в поэме «Монго» Лермонтов. Монго – прозвище его родственника Алексея Столыпина, а Маёшка – сам Лермонтов. В поэме описывается поездка к балерине Пименовой на дачу, находящуюся возле Красного Кабачка.

Приюты неги и прохлады

Вдоль по дороге в Петергоф,

Мелькают в ряд из-за ограды

Разнообразные фасады

И кровли мирные домов,

В тени таинственных садов.

Там есть трактир… и он от века

Зовется Красным Кабачком.

Вспоминает Красный Кабачок и Анна Керн. «Дельвиг любил доставлять другим удовольствия… Между многими катаньями за город мне памятна одна зимняя поездка в Красный Кабачок, куда Дельвиг возил нас на вафли… Под звуки… арфы мы протанцевали мазурку и, освещенные луной, возвратились домой».^[25]

И, наконец, у Пушкина в эпиграмме «Русскому Геснеру» есть упоминание о Красном Кабачке. Эпиграмма направлена против поэта Б. М. Федорова, подражавшего швейцарскому поэту-идиллику Геснеру.

Твоя пастушка, твой пастух

Должны ходить в овчинной шубе:

Ты их морозишь налегке!

Где ты нашел их: в шустер-клубе

Или на Красном Кабачке?

В 60-е годы XIX века кабачок сгорел, и его название перешло к простому трактиру (ближе к кладбищу), который знаменитости своим вниманием обошли. Посещали его, в основном, рабочие окрестных заводов, в том числе – Путиловского.

Путиловский (Кировский) завод был основан Указом императора Павла в 1801 году по предложению англичанина Чарльза Гаскойна. Тогда же на собственную дачу Гаскойна, находившуюся на Петергофской дороге, был переведен Кронштадский литейный завод (мы уже упоминали его, рассказывая о страшном наводнении 1824 года). Самые яркие страницы дореволюционной истории предприятия связаны с именем талантливого инженера и организатора Николая Ивановича Путилова.^[26] Купив в 1868 году у казны разорившийся завод, он в немыслимо короткие сроки наладил на нем новое многоотраслевое производство – начал производить рельсы и вагоны для строящихся железных дорог, боеприпасы и орудия для военной промышленности. После с 1890 года, здесь стало развиваться механическое производство, а с начала XX века – паровозостроение и судостроение. На Путиловском был построен самый быстроходный эскадренный миноносец того времени, самый мощный отечественный локомотив серии «М» и самая легкая пушка «образца 1902 года». Уже в 1901 году при заводе существовали церковь, больница, школа, библиотека для рабочих, театр с заводским парком и жилые дома для служащих.

Н. И. Путилов

Здесь было немало производственных зданий с оригинальными конструктивными решениями. В историко-архитектурном отношении самое замечательное из них – башенная мастерская. Она была сооружена накануне Первой мировой войны и предназначалась для окончательной сборки крупногабаритных башенных установок военных судов. Возведению этого уникального цеха придавалось настолько большое значение, что на его открытии присутствовал сам император Николай II.^[27]

Один из корпусов Путиловского завода. Фотография начала XX века

Известно, что рабочие-путиловцы активно участвовали во всех трех российских революциях. В 1934 году завод получил имя С. М. Кирова. Здесь выпускались знаменитые сельскохозяйственные машины: сначала «Фордзон-Путиловец», а позднее – самые мощные в мире колесные тракторы «Кировец».

Имя Николая Ивановича Путилова долго замалчивалось. А ведь он был создателем и Путиловского, и Обуховского заводов. Ему мы обязаны постройкой Петербургского морского канала, Путиловской железнодорожной ветки. Некрасов в поэме «Современники» так описывал Путилова (под именем Ладьина):

Нужен порт… на Черной речке!

Вот идея, господа!

Все другие планы к черту!

Составляйте капитал:

Смело строй дорогу к порту

И веди к нему канал!

Подойдут вагон и барка,

И корабль… Сдавай, грузи!

Как маяк, горящий ярко,

Будет порт мой на Руси!

Я уж рельсы дал дорогам,

Я войскам оружье дал…

В новый путь иду я с Богом —

Составляйте капитал!

И так характеризует Ладьина:

А в стяжании не грешен,

Сам последнее отдаст…

Из-за мелководья Маркизовой лужи коммерческий порт находился в Кронштадте, и товары приходилось перегружать на суда с более мелкой осадкой. Хлопотно, дорого. Путилов заявил: «Какой-нибудь куль из Саратова грузится прямо на океанский пароход. Вот чего я добьюсь!». И добился. Хотя окончания работ по строительству канала не дождался.

Размах деятельности Путилова поражал, но планы его опережали реальность. Да и палки в колеса ему вставляли, и бюрократия его не любила. А у нас на Руси нужное большое дело может погубить любой власть имущий. Наверно, Путилову часто приходилось сталкиваться с такой ситуацией (опять Некрасов):

Я проект мой излагал

Ясно, непреложно —

Сухо молвил генерал:

«Это невозможно!»

Я протекцию сыскал,

Все обставил чудно,

Грустно молвил генерал:

«Это очень трудно!»

В третий раз понять я дал:

Будет – гривна со ста,

И воскликнул генерал:

«Это – очень просто!»

В конце жизни Путилов оказался совершенно разоренным, его отстранили от руководства любимым делом, любимым заводом. Он умер 18 апреля 1880 года накануне Пасхи. На завещание Путилова, где он просит похоронить его не на кладбище, а на дамбе Морского порта, Александр II наложил резолюцию: «Если бы Путилов завещал похоронить себя в Петропавловском соборе, я и то согласился бы». Гроб с телом Путилова рабочие завода пронесли весь путь на руках – это более 20 километров. Над могилой воздвигли часовню, и на картах Петербурга появился топографический знак «Могила Путилова». Через 4 года здесь же похоронили и его жену. Но в 1907 году близ Путиловского завода был построен по проекту В. А. Косякова новый храм во имя Св. Николая Чудотворца и Св. царицы Александры. Сюда и перенесли прах Путилова и его жены. После революции здание перестроили в клуб. Архитектор Александр Никольский видел своей задачей: «При наименьших денежных затратах уничтожить, по возможности, типичность старого церковного облика и в оформлении помещений клуба ответить на чисто современные предпосылки нового общественного сооружения». Ответил – здание лишилось куполов, колокольни, всего декора, в главный фасад была, как бы врезана, стеклянная призма. Затем, уже после войны, к зданию приделали портик. А с прахом Путилова и его жены произошла такая история: после войны в бывшей церкви разместился промкомбинат, который производил ваксу и гуталин для обуви. Для штамповки металлических коробочек под продукцию нужны были прессы. Когда стали копать ямы для фундаментов, наткнулись на 2 дубовых гроба. Сверху лежала чугунная плита с надписями. Плиту отправили на переплавку, а оба гроба сожгли в ближайшей котельной.^[28] Кажется, я уже говорила: благодарность потомков границ не имеет!

Церковь во имя Св. Николая Чудотворца и Св. царицы Александры. Фотография начала XX века и нынешнее состояние

Еще несколько слов о предреволюционном Автове. Мало кому сейчас говорит что-нибудь красивое слово ОРАНЭЛа. Это сокращенное название Ораниенбаумской электрической Северо-западной железной дороги. В 1910 году первая в России и третья в Европе электродорога начала действовать. В отличие от трамвайных, вагончики ОРАНЭЛы были зелеными, как и железнодорожные. Планировалось протянуть дорогу от Нарвских ворот до Ораниенбаума, но помешала Первая мировая война. Реально трамвай пошел только до Стрельны, где князь А. Д. Львов пожертвовал земельный участок своего дворца для размещения разворотного кольца.

Рядом с нынешней трамвайной линией (там, где была когда-то деревня Княжево) мы увидим романтичное, одиноко стоящее здание из красного кирпича (пр. Стачек, 91). Это тяговая преобразовательная подстанция ОРАНЭЛы. Кстати, трампарк им. И. Е. Котлякова находится как раз там, где располагались депо, ремонтные мастерские и прочие службы электродороги. В 1926 году участок Ораниенбаум—Стрельна разобрали, а демонтированные рельсы, шпалы и другое оборудование использовали при строительстве электрической железной дороги Баку– Сабунчи – Суруханы. На своих местах остались только неразборные железобетонные мосты – их опоры можно и сейчас увидеть, подъезжая к Мартышкину. В 1929 году электрическая железная дорога потеряла самостоятельность и была включена в сеть городского трамвая. Но долго еще первая трамвайная остановка после Автова в сторону Стрельны называлась «Княжево». Добавлю еще, что Александр Блок, ездивший купаться в Стрельну, несомненно, пользовался ОРАНЭЛой («Стрельна и ее парк с купанием»).^[29]

Метро в Ленинграде появилось в 1955 году. Первая очередь прошла от площади Восстания до Автова. По типу конструкций станции первой очереди делят на пилонные и колонные. Пилонные: Площадь Восстания, Владимирская, Пушкинская, Нарвская. А колонные – Балтийская, Технологический институт, Кировский завод и Автово.

Проектировали станцию «Автово» архитекторы Е. А. Левинсон и А. Е. Грушке. Станция посвящена теме Победы, так как здесь проходила линия обороны. Для того чтобы подземный вестибюль выглядел светлым и праздничным, Евгений Левинсон решил использовать в его оформлении стекло. «Для станции была выбрана тема Победы, а что лучше может выразить тему Победы, нежели хрустальный ряд колонн зала, сделанных из материала твердого, прозрачного, светлого, ясного?».^[30] Как рассказывает сам Левинсон, будучи в Доме архитекторов он обратил внимание на необычную подставку настольной лампы. Это была половина балясины хрустального ограждения алтаря Смольного собора. И замысел создания, развития темы метро стал проясняться. Поставили множество экспериментов, преодолели недоверие начальства, решили множество конструктивных задач. Остановились на спиралеобразном расположении стеклянных панелей вокруг железобетонной стойки. С тыльной стороны появились прорези под углом 86 градусов, что оставило колонну прозрачной, и в то же время сделало невидимым железобетонный столб внутри нее. Левинсон задумал также сделать стеклянные полы, мозаику. Какая это была бы станция! Но – соавтор проекта в отсутствии Левинсона дал разрешение заменить ряд стеклянных колонн мраморными. Нет, увы, ни мозаичного пола, ни уникальных светильников. Вдова Левинсона с негодованием пишет: «Прошло много времени прежде, чем светильники нашли. И где?.. – в кабинетах начальства метрополитена…».^[31]

Станция метро «Автово». Наземный павильон

Станция метро «Автово». Подземный вестибюль

А тут еще одна напасть. Хрустальный ряд колонн, по замыслу Левинсона, предполагалось завершить мозаичным панно с изображением Матери-Родины. Но чиновничья мысль не дремала – вот, в Москве художник Корин тоже изобразил мать с младенцем на одной из станций, так богомольные старушки на нее крестятся… Непорядок. Пришлось долго доказывать, что это Мать-Родина, а вовсе не Богоматерь. Отстояли. Хотя я лично существенной разницы не вижу – мать с младенцем на руках, всегда, в первую очередь, мать.

Церковь во имя Казанской Божией Матери у Красненького кладбища

Примета современного Автова – новая транспортная развязка. Жителям домов, перед чьими окнами грохочет трамвай, и несутся машины – не позавидуешь. Зато у стен Красненького кладбища 21 июня 2000 года заложили новый храм – небольшой, построенный с использованием легких металлических конструкций каркаса, обожженных современными материалами (пенобетон). Освящен храм во имя Казанской Божией Матери 9 февраля 2001 года.

Ну, а совсем рядом с Автовым – место таинственное с таинственным же названием «Дорога на Турухтанные острова». Острова эти расположены в нижнем течении речки Екатерингофки. В 1720 году при полотняной фабрике в Екатерингофе открыли мануфактуру по производству крахмала и пудры. Видимо, чужеземное слово «крахмальный» переделали в «крухмальный», или «трухманный». Острова назывались и Трухмановыми, и Трухтановыми, пока не превратились в Турухтанные. И вот здесь-то, если верить книге «Ночные призраки большого города», произошли события удивительные. «Только нужда, либо нелепый случай могут завести человека в вечерний час на эту дорогу, зажатую с двух сторон грязными запыленными стенами заброшенных производственных корпусов, да серыми бетонными заборами»,^[32] – так начинается повествование о странных событиях, которые произошли с молодой супружеской парой, очутившейся в этих местах октябрьским вечером 1988 года. Вдруг Александр (муж) почувствовал затылком тяжелый давящий взгляд. Оглянувшись, он увидел черное пятно, бесформенную тень, которая вдруг бросилась на него, и, не причинив вреда, исчезла в яркой вспышке света. Но заинтересованный взгляд странного существа Александр ощущал до самого метро. «Что это было? Встреча с пришельцем из двухмерного мира, если таковой существует? Или живое пятно-гость с нейтронной звезды, где все под мощным прессом гравитации раскатывается в тончайший блин?» – вопрошают авторы рассказа. Разгадка, я думаю, проще – ведь Александр с супругой возвращались из гавани после проводов товарища в плавание. Ну, проводили, посидели, выпили… и никакой нейтронной звезды уже не требуется, чтобы объяснить дальнейшее. Но, на всякий случай, не ходите вечером по дороге на Турухтанные острова.

Мистическая история про незадачливых супругов вошла в передачу. А вот другую, увы, пришлось вырезать, времени не хватило. Я рассказала Виктору Михайловичу о том, что на Красненьком кладбище живет необыкновенно огромный черный котище, при виде которого шарахаются и крестятся нервные родственники усопших. А работники кладбища гордятся невиданным котом и говорят: «Это наш Кошмар Кошмарыч».

Красногвардейский район

«Тихие воды прудов фабричных…»

Пробираясь по смеси снега, воды и грязи, уворачиваясь от большегрузных фур, мы с Виктором Михайловичем добрели по Пискаревскому проспекту до Полюстровского. Вдоль берега замерзшего пруда, когда-то украшавшего парк усадьбы Кушелева-Безбородко, протянулось кирпичное здание с башенкой, чем-то напоминающее английскую усадьбу. Это и была наша цель – канатная фабрика Мэтью Эдвардса и Сезара (Цезаря) Кавоса, появившаяся здесь в 1876 году. Когда-то усадьба принадлежала канцлеру А. А. Безбородко, затем одному из его племянников. Это была ухоженная местность с великолепным усадебным домом, построенным Дж. Кваренги, и разными парковыми затеями: прудами, беседками, гротами. Даже подземный ход имелся, ведь А. А. Безбородко был видным русским масоном – как же без таинственных подземелий для проведения масонских обрядов. В начале XIX века со стороны Невы появилась знаменитая ограда с 29 львами, создателем которой, возможно, был Николай Львов. Усадебный дом и львиную ограду можно видеть и сейчас, но вот от парка мало что осталось. Промышленная революция в России разоряла владельцев «дворянских гнезд», заставляла их продавать земельные участки под застройку. Так, рядом с дворцами, беседками и гротами появлялись краснокирпичные заводские корпуса и дымящие трубы.

Тихие воды прудов фабричных,

Полные раны загруженных рек,

Плотно плотины прервали вам бег,

Слышится шум машин ритмичных.

Запах известки сквозь запах серы —

Вместо покинутых рощ и трав.

Мирно вбирается яд отрав,

Ясны и просты колес размеры.^[33]

В середине 1870-х дошел черед и до имения Кушелева-Безбородко. Усадебному дому пришлось соседствовать с пивоваренным заводом и бумагопрядильной фабрикой. А в 1876 году в глубине парка на берегу пруда было заложено первое здание канатной фабрики. Надо сказать, что один из ее владельцев – Ц. Кавос – был известным архитектором, поэтому, естественно, сам проектировал фабричные здания. Производственные постройки – канатный цех, смольня, склады, котельная с дымовой трубой – расположились на берегу пруда, а невдалеке построили деревянные дома рабочих. Улицы Енисейской (ныне улица Жукова) еще не существовало – ее проложили только в 1914 году, окончательно отделив фабричный участок от парка.

История фабрики тесно связана с семьей Бенуа. Мэтью Эдвардс – громадного роста типичнейший «бритт» – обучал в 1874 году Камиллу, старшую дочь архитектора Николая Бенуа, английскому языку – и влюбился. Он явно был ей «не пара». Но происходил Мэтью из уважаемой семьи и завоевал любовь всех Бенуа своим добродушным нравом. В гувернеры он попал случайно и сразу же после женитьбы занялся «делом». Александр Николаевич Бенуа вспоминает: «Сначала он подбил мою мать и ее брата, моего дядю, богача Сезара Кавоса построить завод, которого он и стал управляющим, но затем он этот завод у них выкупил, скупил и все земли вокруг, приобрел и многие другие предприятия и кончил Матвей Яковлевич богатым и притом необычайно уважаемым человеком».^[34] С легкой иронией, но и с большой любовью, Александр Бенуа описывает своего нового родственника: как тот вел долгие переговоры с бородатыми купцами за бесчисленными стаканами чая, как быстро выучился бегло говорить по-русски, оставаясь в остальном «типичным бриттом».

Канатная фабрика Эдвардса и Кавоса

Эдвардсы построили рядом с фабрикой собственный двухэтажный дом, который «…поражал беспорядком и уютом одновременно… Одно то, что кошки и собаки как-то распоряжались домом на равных правах с хозяевами…».

Зимой на самом берегу ближайшего к дому Эдвардсов пруда строилась деревянная гора. Скатывались уже по льду. Катанье при луне на салазках, в доме ярко пылает камин… Типично английский уклад жизни. Иногда Мэттью Эдвардс – легко, несмотря на свои внушительные габариты – танцевал джигу. А Камилла Бенуа, в которой текла французская и итальянская кровь, освоила тайны английской кухни – пудинги и ростбифы. К художественному творчеству той семьи, куда он волею случая попал, Мэтью относился равнодушно: в театр и на выставки ездил только, если его туда насильно тащили. Больше всего любил сидеть у камина и слушать, как жена поет старые английские песни, аккомпанируя себе на стареньком пианино.

«Канатная фабрика стояла на расстоянии нескольких саженей от их дома в Кушелевке, и всё, даже борода и платье хозяина, было пропитано свежим смолистым запахом».

«Самая фабрика Матвея Яковлевича носила на себе типичный английский отпечаток. Она, правда, не походила на огромные казарменного вида дома с высокими дымящимися трубами, с настоящим адом шумных машин. Это была расползшаяся во все стороны, низенькая, всюду в один этаж, постройка, точнее, целый городок деревянных построек. Фабрика „Нева“ шумела, но шумела мягко, „простодушно“, с частыми передышками. Рабочие не исчислялись тысячами, вряд ли общее число их переходило за сотню, включая женщин и малолетних… На фабрике царил образцовый порядок, но он достигался не суровыми мерами, а какой-то любовной патриархальностью…»

Александр Бенуа описывает амбар, где лежала гора плотно скрученных веревок, огромные весы, главную топку, чумазых кочегаров, уголь.

Саженей на двести тянулась деревянная галерея, вдоль нее были проложены рельсы, и ходила выписанная из Англии машина с разными крюками.

«Когда механизм был пущен в ход, то крюки начинали стремительно вертеться, свертывая несколько ниток в одну толстую веревку, несколько веревок в один канат, несколько канатов в неимоверной толщины кабель. Для того чтобы эта работа могла производиться, машине с крюками надлежало все более удаляться от своего начала и ползти… к другому концу галереи. Путь этот совершался медленно и деловито, со сверлящим уши шумом. Зато, когда он бывал пройден, а свитые, готовые канаты сняты с успокоившихся крюков, то машина по тем же рельсам возвращалась к исходному месту, и это она проделывала со стремительностью, точно лошадь, почуявшая конюшню… Я терпеливо шел шагом за ползущей, работающей машиной с тем, чтобы, сев на нее… вихрем мчаться обратно».

«О том, какую любовь он (Мэтью Эдвардс. – Прим. авт.) снискал среди своих многочисленных служащих, может свидетельствовать то, что когда он скончался, то его гроб на руках пожелали нести рабочие от самого дома до самой могилы на Католическом кладбище, версты три, а проходило это в самый разгар революции 1917 года». Камилла Бенуа через 3 года эмигрировала в Англию и умерла в маленьком деревянном домике, живя на средства родственников Эдвардса.

В советское время предприятие специализировалось на выпуске шпагата и называлось: прядильно-шпагатная фабрика «Нева». В 1971 году было создано Производственное объединение пеньково-джутовых и крученых изделий «Нева», куда, помимо фабрики «Нева», вошли предприятие «Канат» на Петровском острове и Ивангородская канатная фабрика. В период акционирования предприятий в начале 1990-х годов оборудование с фабрики «Нева» перевезли на Петровский остров. С этого времени канатная фабрика на Пискаревском проспекте перестала существовать как промышленное предприятие.^[35]

Время сильно изменило характер застройки этой части города. Вдоль Пискаревского и Полюстровского проспектов выросли новые многоэтажные жилые дома, исчезли деревянные постройки. И, как ни странно, самым романтическим строением в этом месте было промышленное здание. Краснокирпичные стены и башенка смольни отражались в пруду, старые парковые деревья придавали местности живописный вид. Действительно – то ли крепость, то ли старинная усадьба…

Увы, не так давно здания канатной фабрики Эдвардса и Кавоса были сняты с охраны. История знакомая: помещения сдавались разным, часто весьма сомнительным арендаторам, не было единого хозяина. Поэтому часть корпусов не отапливалась, крыши и фасады, если и ремонтировались, то «как Бог на душу положит». И здание довели до такого состояния, когда действительно охранять было уже нечего…

А ведь располагался фабричный комплекс в парковой зоне. После реставрации в «крепости» можно было бы разместить и кинотеатр, и молодежный центр, и… Но, кажется, об этом никто не думал.

Красносельский район

Моя Сосновая Поляна

Сосновая Поляна – район особенно дорогой мне. Мы переехали сюда, когда мне было 13 лет. Здесь я окончила школу, отсюда ездила в институт, потом на работу. Здесь до сих пор живет мой отец, поэтому понятие родительского дома у меня неразрывно связано с Сосновой Поляной. Я видела, как она менялась, как исчезали деревянные домики и возводились многоэтажки, как появился проспект Ветеранов и пришел сюда первый троллейбус. Старые названия улиц – Бульварная, Георгиевская – заменялись новыми. Но, несмотря на все новшества, Сосновая Поляна сохраняет еще некий налет провинциальности. Может быть, способствует тому район невысоких двух-трехэтажных домов, соединенных арками, может быть, – обилие зелени и близость парков, которые тянутся цепью вдоль Петергофской дороги. И когда мы с Виктором Михайловичем отправились в Сосновую для записи передачи, мне казалось, что я пригласила его к себе в гости. Так что передача о Сосновой Поляне – одна из моих любимых.

Сосновая Поляна – сравнительно новый район. Сама станция возникла в начале XX века – до этого поезда останавливались только в Лигове и в Сергиевке (нынешняя Володарская), а по обеим сторонам дороги рос густой сосновый лес.^[36] Но и до того, как появился дачный поселок Сосновая Поляна, места эти пользовались известностью, потому что входили в ансамбль Петергофской дороги – одного из любимых созданий Петра Первого. Той дороги, что ныне – проспект Стачек и Петергофское шоссе.

Она существовала еще до Петербурга. На шведских картах XVII века видны небольшие поселения по берегу залива, которые связывает между собой приморская дорога. Кое-где она была простым проселком, где-то (между нынешними Автово и Лигово) сливалась с древней Нарвской дорогой. Прибрежные деревеньки (финские хутора, заменившие древние ижорские поселения) были небольшими, 5–6 дворов. На возвышенных местах стояли лютеранские кирхи и пасторские дворы.

Все изменилось, когда в ходе Северной войны земли Введенского Дудоровского погоста Водской пятины (так назывались они в новгородских писцовых книгах XVI-го века) снова перешли к России. Правда, до 1709 года, пока еще сохранялась возможность возобновления военных действий, ни загородные усадьбы вельмож, ни царские резиденции, естественно, строиться не могли. В основном строились редуты. Но, как только опасность миновала, Петр I решил превратить Петергофскую дорогу в нечто вроде парадного морского фасада новой столицы. По его замыслу, путешественник прибывал в Кронштадт, отплывал в Ораниенбаум, – и оттуда следовал в Петербург по живописной дороге, где великолепные загородные дома, окруженные парками, перемежались сельскими ландшафтами. Своей летней резиденцией царь хотел сделать Стрельну, позднее – Петергоф. А земли вдоль Петергофской дороги роздал ближайшим к себе людям – князю Меншикову, адмиралу Апраксину, царице Марфе Матвеевне и многим другим. Строились здесь не всегда охотно, кое-кто считал это тяжелой повинностью. Но все же появились вдоль дороги деревянные, а позже – каменные строения, великолепные парки с разными затеями: фонтанами, гротами, каскадами. Петергоф и Петергофскую дорогу любили и наследники Петра, в первую очередь императрицы Елизавета Петровна и Екатерина Великая. Владения вельмож прерывались большими царскими имениями – Лиговом, Стрельной, Петергофом. А при Николае I, когда Петергоф находился, пожалуй, в зените своей славы, вдоль дороги появились имения сыновей и дочерей императора, позднее – его внуков. Официальный статус Петергофской дороги всегда был особым. По ней маршировали полки в летние лагеря в Красном Селе, мчались придворные кареты, скакали фельдъегеря. По свидетельствам иностранцев, Петергофская дорога напоминала дорогу из Парижа в Версаль.

Остатки былой славы Петергофской дороги мелькают то тут, то там. Почти непрерывная цепь парков, дворцы вельмож – Воронцова (перестроен до неузнаваемости и почему-то в церковь), «Александрино» (восстановлен после войны), «Новознаменка»… Возле главного здания усадьбы «Новознаменка» мы и остановились. Легкое голубое с белым здание в стиле барокко – сразу видно, что строил его не последний архитектор. И это действительно так. Автором считается Антонио Ринальди.^[37]

За свою долгую жизнь усадьба сменила много владельцев. Ее хозяевами были Апраксины и Воронцовы, Нарышкины и Мятлевы. Все они оставили свой след в российской истории. Кто-то был военачальником, кто-то прославился хлебосольством и даже попал в стихи. Так, Державин пишет:

Нарышкин! Коль и ты приветством

К веселью всем твой дом открыл!..

Где скука и тоска забыты,

Семья учтива, не шумна,

Важна хозяйка, домовита,

Досужа, ласкова, умна.

Где лишь приязнью, хлебосольством

И взором ищут угождать…

По преданию, гостя на даче Нарышкина, Екатерина II узнала о мире со Швецией. В честь этого события хозяин поставил в одном из залов чугунную статую императрицы.

В 1830-е годы дачу покупает сенатор Петр Васильевич Мятлев. Ранее Мятлеву принадлежало имение «Знаменка» там же, на Петергофской дороге, ближе к Петергофу. Но Николай I попросил продать ему имение, чтобы подарить его одному из своих сыновей. В царской просьбе не отказывают – и Мятлев покупает другое имение, назвав его в память прежнего Новознаменкой.

«Новознаменка»

Петр Васильевич был женат на Прасковье Ивановне Салтыковой, дочери и внучке знаменитых фельдмаршалов. Поэтому в доме хранились военные реликвии, в частности шпага и седло Фридриха Великого. А Прасковья Ивановна была одной из 12 фрейлин Екатерины II и славилась добротой характера и большой справедливостью в поступках. М. И. Пыляев рассказывает историю о том, как крепостные крестьяне Салтыковой в благодарность за ее доброе отношение к ним выкупили у наследников Анны Лопухиной-Гагариной, фаворитки Павла I, бриллиантовое ожерелье, подаренное ей императором, и преподнесли его своей хозяйке, а та в ответ выстроила для них школу. С тех пор ожерелье оставалось в роду Мятлевых, передаваясь не по женской линии, как остальные драгоценности, а по мужской.^[38] Сын Мятлева и Салтыковой Иван Петрович Мятлев прославился своими шутками, остротами и сатирической поэмой «Сенсации и замечания г-жи Курдюковой дан л’этранже». Героиня поэмы – такая «новая русская», отправившаяся в Европу и описывающая свои впечатления с большим апломбом на смеси «французского с нижегородским». Очень современная картина, не правда ли?

Поэма пользовалась громадным успехом. Лермонтов, друживший с Мятлевым, оставил о ней такой поэтический отзыв:

На наших дам морозных

С досадой я смотрю,

Угрюмых и серьезных

Фигур их не терплю.

Вот дама Курдюкова

Ее рассказ так мил,

Я от слова до слова

Его бы затвердил.

Он же воскликнул в шуточном стихотворении, посвященном Софье Карамзиной:

Люблю я парадоксы ваши,

И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,

Смирновой штучку, фарсу Саши

И Ишки Мятлева стихи…

А еще этот самый весельчак Ишка Мятлев остался в русской поэзии бессмертной строчкой «Как хороши, как свежи были розы!» и печальной песенкой «Фонарики».

Фонарики-сударики

Горят себе, горят.

Что видели, что слышали,

О том не говорят.

В гостеприимном доме Мятлевых была прекрасная библиотека на 18 000 томов, картинная галерея с полотнами Н. Пуссена, Г. Робера, Э. Ж-О. Верне. Для книг и картин рядом с главным зданием специально построили так называемый «Готический дом» (архитектор, увы, неизвестен). Существовал и домашний театр – Прасковья Ивановна была страстной театралкой.

Среди гостей дома – поэты, писатели, композиторы, светские «львы» и первые красавицы столицы. В 1866 году, когда дом уже принадлежал внукам П. В. Мятлева, здесь гостил Петр Чайковский. Возможно, любуясь прекрасным старинным парком, он и написал симфонию «Зимние грезы».

В конце XIX века дела владельцев «Новознаменки» расстроились, и они продали усадьбу городу. С 1892 года здесь находилась Городская больница-колония для душевнобольных. Затем, в первые годы советской власти, сюда вселили детскую трудовую колонию (можно себе представить в какой вид привели детишки старинное здание!). Сильно пострадавшая во время войны, потерявшая внутреннее убранство «Новознаменка» была восстановлена и передана ВНИИ «Автоматстрой», который разместил в здании конструкторское бюро и воздвиг рядом уродливую бетонную коробку опытного завода. Сейчас в главном здании усадьбы – элитная школа.

Гуляя по Сосновой Поляне, не сразу догадаешься, что ничем не примечательный дом (ул. Чекистов, 3, корп. 1) – остатки старинной усадьбы П. Г. Демидова. А здание по адресу ул. Чекистов, 19 построено после войны на фундаменте сгоревшего усадебного дома Х. С. Миниха (внука знаменитого фельдмаршала Б. Х. Миниха). Кстати, до 1960-х годов улица Чекистов называлась Штрампов кой. Это искаженная фамилия генерала Штрандтмана, имевшего до революции дачу в этих местах. Вообще, некий «немецкий дух» витает над Сосновой Поляной – была здесь когда-то немецкая колония и славилась выращенная немцами особенно душистая клубника. Мы переехали в Сосновую Поляну в 1963 году, и я еще помню старинное немецкое кладбище с коваными железными крестами возле парка. Сейчас на его месте – многоэтажные дома, и не будем расстраивать новоселов рассказом о том, где именно оно находилось. Не каждому захочется жить на костях.

«Немецкие» дома в Сосновой Поляне. Фото А. Т. Перевезенцева

Дача Демидова. Фотография А. Т. Перевезенцева

«Готический дом». Фотография А. Т. Перевезенцева

Вид парка, расположенного вдоль Петергофского шоссе. Фотография А. Т. Перевезенцева

Есть в Сосновой Поляне и свои легенды. Так, считается, что район симпатичных двух-трехэтажных домов, соединенных арками, создавался по проекту немецкого архитектора, и строили эти дома пленные немцы. На самом деле проект микрорайона был разработан после войны в мастерской ленинградского архитектора А. А. Оля, но с легендой не поспоришь.

Мне нравится Сосновая Поляна. Уютное симпатичное место. Далековато от центра, может быть, но в этом есть и свои преимущества. И я повторяю: несмотря на то, что исчезли Георгиевская и Набережная улицы, а Бульварная превратилась в улицу Пограничника Гарькавого, Сосновая Поляна еще не потеряла своего провинциального шарма.

Теперь, кажется, потеряет. Те самые уютные, якобы «немецкие», дома собираются сносить и строить многоэтажки. Боюсь, что станет Сосновая Поляна стандартным жилым районом, и только «Новознаменка» будет хранить «память места».

Курортный район

Курортный калейдоскоп

Ах, какой это был чудный мартовский день! Сияло солнце, начали подтаивать сугробы, но снега в этом году навалило столько, что он потом сохранялся в тенистых лощинах аж до июня. Мы подготовились к поездке основательно: я взяла бутерброды, Виктор Михайлович – небольшую фляжку с согревающим. Пустой поезд весело подпрыгивал на стыках, Виктор Михайлович, как всегда, пытался узнать – о чем я буду рассказывать, а я, как всегда, придумывала, чем бы его удивить. В тот день мне это удалось, потому что, когда мы расположились на скамеечке на берегу сияющего ледяного залива, я сказала:

– Виктор Михайлович, я должна признаться, что в нашей передаче принимает участие еще один человек. Это Михаил Алексеевич Кузмин – известнейший поэт Серебряного века, который часто бывал в Сестрорецке, хорошо знал и любил эти места. В детстве он жил здесь на даче сестры. И вот, в 1926 году уполномоченный Главного курортного управления доктор Городинский решил издать книжечку-рекламу Сестрорецкого курорта. Рисунки для нее поручено было сделать Евгению Адольфовичу Левинсону, позднее известному советскому архитектору, а тогда – студенту 4-го курса Академии художеств. Рисунки должны были быть снабжены стихотворными подписями, которые брался исполнить Кузмин. Причем, Кузмин сразу сказал Левинсону, что он хорошо знает эти места, и пусть Левинсон рисует то, что ему понравится, а он, Кузмин, уже будет придумывать подписи. Рисунки Левинсона понравились, высокую оценку им дал Александр Николаевич Бенуа, работавший тогда в Эрмитаже, но, к сожалению, не хватило денег, и было напечатано только несколько сигнальных экземпляров книжечки, причем, авторам даже не заплатили за работу. Они потом судились с Городинским, но, увы, смогли выбить только половину обещанных денег. Хочется верить, что доктор Городинский – известнейший специалист по курортному делу, здесь ни причем, и виновата, как всегда, финансовая обстановка. А подписи Кузмина сложились в поэму, названную впоследствии «Поездка». Вот ее я и буду все время вспоминать.

Автоматически качая,

Неспешный поезд нас повез,

Плывут в окне, как жизнь мелькая,

Разлив и Лахта, Лисий Нос.

Не память ли в уме связала

С вагоном взоров перелет,

Пока до станции вокзала

Немой кондуктор не придет.^[39]

Но, прежде чем говорить непосредственно о курорте, надо вернуться в более далекие времена. И, как почти все в нашем городе и его окрестностях, история этих мест связана с именем Петра I. Правда, не история непосредственно Сестрорецкого курорта, а скорее – города Сестрорецка. Летом 1714 года Петр I высаживается на берег, там, где река Сестра резко поворачивает на юго-запад, и водружает здесь русский флаг. Через несколько лет близ этого места строится дворец «Дальние Дубки» и устраиваются парк, оранжерея и фруктовый сад. По преданию, дубы в парке сажал, конечно, сам Петр.

Название города «Сестрорецк» произошло от реки Сестры, а само слово «сестра», возможно, есть искаженное финское «siestar» – «черная смородина».

Произнести твое названье,

О Сестрорецк, и вновь, и вновь

В моей душе воспоминанья

Встают, как прежняя любовь.

И в сладкой кажется надежде,

Что не былого веет тень,

А позовет опять, как прежде,

Сегодняшний веселый день.

Наибольшей известностью пользуется, конечно, Сестрорецкий оружейный завод, основанный в 1721 году по указу Петра. Здесь изготавливалось огнестрельное и холодное оружие разного вида. Знаменитая трехлинейка Мосина тоже выпускалась здесь, а сам Сергей Иванович Мосин – конструктор винтовки, похоронен на Сестрорецком кладбище. Еще в начале XX века сестрорецкие дачники отмечали: «Завод был небольшой, но имел прекрасных специалистов, рабочих и инженеров, которые пользовались в городе уважением. При заводе был полигон, где пристреливались готовые винтовки. Целыми днями оттуда слышалась стрельба, что несколько утомляло».^[40]

Сестрорецкий оружейный завод. 1900-е годы

Все это история города Сестрорецка, но и то место, где мы стоим, при впадении в залив реки Сестры, тоже довольно известно. Бывал ли здесь Петр, не знаю, мне кажется, что он всюду бывал, но вот его наследники эти места очень ценили. Местность вокруг Сестрорецка издавна славилась прекрасными сосновыми лесами, охотой и рыболовством. Так «…императрица Елизавета Петровна, покушав ухи, приготовленной из ершей и корюшки сестрорецких рыболовных мест, нашла ее настолько вкусной, что приказала таковую доставлять во дворец».^[41] Поэтому в устье реки Сестры, на теперешней территории Сестрорецкого курорта, был специально построен рыбный садок.

Но вот, в конце XIX века среди медицинской общественности Петербурга возникает мысль о создании недалеко от столицы современного курорта европейского типа, наподобие, скажем, Биаррица, Крейцнаха или Франценсбада. Дело в том, что курортные местности России, такие, как Кавказские Минеральные Воды или Черноморское побережье, находились все-таки довольно далеко от столичных городов, на них надо было специально «выезжать». Один из первых строителей Сестрорецкого курорта архитектор Владимир Николаевич Пясецкий предлагает новую концепцию санаторно-курортного дела: «Наше время с его обостренной борьбой за право жить и работать в условиях культурного существования требует слишком большой затраты нравственных и физических сил. Время от времени их приходится пополнять. Поэтому для современного интеллигентного, особенно городского, работника периодический отдых в здоровой благоустроенной местности, укрепляющий переутомленных и восстанавливающий здоровье больных, становится насущной необходимостью».^[42]

Необходимость возникла, и появился Сестрорецкий курорт. Своим рождением он целиком обязан председателю правления Приморской СПБ—Сестрорецкой железной дороги Петру Александровичу Авенариусу. Он объединил вокруг себя людей, заинтересованных в создании первого бальнеологического курорта под Петербургом. 9 июня 1898 года Николай II утвердил Постановление Комитета Министров об отводе под Сестрорецком земельного участка площадью 54 десятины для строительства курорта.

Стояло некогда строенье

Во вкусе финской простоты,

Безлюдье, дюны, запустенье

Родили грустные мечты.

Кто б мог подумать, что за щебет

Девичьих, дамских голосов,

И шмель басов «кредит» и «дебет»

Уж пробудиться тут готов.

Станция «Сестрорецк» Приморской железной дороги. Вокзал. Открытка начала XX века

Сестрорецк. Курзал. Открытка начала XX века

Итак, представим себе Сестрорецкий курорт в день открытия для широкой публики – 10 июня 1900 года по старому стилю. «Петербуржец… доезжает до станции „Курорт“ и прямо с платформы попадает в вестибюль курорта, при котором помещается контора, справочное бюро и касса курорта».^[43] Сейчас от станции до «конторы» надо идти парком и, может быть, неплохо было бы воспользоваться опытом столетней давности и перенести «контору» поближе к платформе.

«Из этого вестибюля имеется два выхода – один непосредственно в сосновый парк курорта, в котором находятся отдельные здания института физических методов лечения и пансионата, а другой посредством крытой стеклянной галереи ведет в здание курзала».^[44]

Сестрорецк. «Петр-плотник». Открытка начала XX века

Сестрорецкий курзал. Деревянное двухэтажное на каменных подвалах здание в восточном стиле, обращенное фасадом к морю. Перед ним была широкая эспланада, цветник и стояла статуя «Петр Первый – плотник саардамский». Строил курзал архитектор Зигфрид Яковлевич Леви. Курзал, к сожалению, не сохранился, и мы не увидим большой зал, вмещавший до 1500 слушателей, гостиные, биллиардную, курительную комнату с карточным и шахматными столиками, читальню. В хорошую погоду музыканты выходили из курзала на открытую эстраду, и тогда слушатели располагались прямо в парке. «В числе развлечений курорта первое место занимает музыка. В курзале и парке ежедневно играют два оркестра… при участии знаменитых солистов… Временами устраиваются музыкально-вокальные и танцевальные вечера. В парке имеются кегли, гигантские шаги, крокеты, гимнастика и т. п. На море можно ловить рыбу с павильона гавани и кататься на лодках».^[45]

Сестрорецк. Пляж. Открытка начала XX века

Купание в Финском заливе происходило из купальных кабинок, которые лошади тащили по мелководью до глубокого места.

Здесь тихо, море дремлет плоско,

И ветерок не долетел.

Вдали купальная повозка

И розовеет пена тел.

Еще пленительным пожаром

В закате солнце не горит,

Лишь благодетельным загаром

Сухую кожу золотит.

Как мы видим, Кузмин восторгался сестрорецким берегом, пляжем. Но вот какое впечатление произвел Сестрорецкий курорт на Александра Блока. Известно стихотворение, датированное 1908 годом, написанное Блоком после прогулки по Сестрорецкому взморью. Курортная жизнь поэту явно не понравилась.

Что сделали из берега морского

Гуляющие модницы и франты?

Наставили столов, дымят, жуют,

Пьют лимонад… Потом бредут по пляжу,

Угрюмо хохоча и заражая

Соленый воздух сплетнями. Потом

Погонщики вывозят их в кибитках,

Кокетливо закрытых парусиной,

На мелководье…».^[46]

Правда, другой участник той же прогулки Корней Иванович Чуковский недоумевает: «В тот вечер он казался (на поверхностный взгляд) таким победоносно счастливым, в такой гармонии со всем окружающим, что меня и сейчас удивляют те гневные строки, которые написаны им под впечатлением этой поездки».^[47]

Еще несколько слов о курзале. При нем, естественно, был ресторан, причем, в хорошую погоду столики выносили прямо на веранду. Оборудован ресторан был по последнему слову техники, так, плита в кухне была самой большой в России, на ней могли готовить блюда двадцать поваров одновременно, а топилась она по секциям. Ресторан курзала пользовался популярностью среди сестрорецких дачников. Помните, в романе «Сестры» Алексея Толстого описывается сестрорецкое лето Даши: «…все виделись чаще, катались на лодках, ели мороженое в сосновом бору, слушали по вечерам музыку и шумно ужинали на веранде курзала, под звездами».

Ресторан курзала был популярен не только среди сестрорецких дачников и обитателей курорта. Сюда приезжали из Петербурга поужинать в спокойной обстановке, вдали от любопытных глаз. Полюбоваться закатом (существовала даже мода – ездить любоваться закатом с веранды курзала). Вершилась здесь и высокая политика. Так, в 1906 году в Курорте, в непосредственной близости от санатория снимает дачу известный юрист Анатолий Федорович Кони. И здесь на террасе курзала, после обеда (надо думать, весьма изысканного) несколько политиков во главе с графом П. А. Гейденом делают Кони предложение – занять пост министра юстиции. Предложение более чем лестное, знаменующее собой вершину юридической карьеры. Кони колеблется и просит несколько дней на размышление. А между тем: «В небольшом Курорте, похожем на маленький уездный город по сплетням, их посещение и внешний вид нашей беседы произвели чрезвычайное впечатление, и весь воскресный день я не мог нигде найти уединения от назойливого приставания с расспросами и намеками всякого рода».^[48] И все же после недельного раздумья Кони отказывается, понимая, что его высокую деловую репутацию и доброе имя просто хотят использовать в сомнительных политических целях. «Подводя итоги пережитой мной тяжелой недели, – я со спокойной совестью смотрю назад и радуюсь, что не дал себя соблазнить сомнительной ролью фиктивного спасителя Отечества…» – напишет он позднее.

Институт физических методов лечения. 1900-е годы

Много интересных историй связано с Сестрорецким курортом, но об этом – в следующей прогулке. А пока – Михаил Кузмин:

Спасенье нервов и истерик,

приют на берегу морском,

вдали чернеет финский берег,

и Райвола простым кольцом.

Как было бы и мне желанно

следить за скачущим лучом,

опять брать солнечные ванны,

гулять, не думать ни о чем.

Продолжая нашу прогулку по Сестрорецкому курорту, напомним, что мы говорили о великолепном сестрорецком курзале, о стеклянной галерее, ведущей к нему прямо от станции, о тех развлечениях, которые ждали гостей курорта. Но, хотя современники намекали, что «на этом курорте главным был флирт, а не лечение»,^[49] лечение-то как раз и существовало. И для этого архитектор Владимир Николаевич Пясецкий построил великолепное здание Института физических методов лечения. Оно сохранилось, хотя, конечно, кое-какие изменения время в него внесло. В частности, высокая, водонапорная башня была еще выше и имела готическое завершение, что позволило Михаилу Кузмину написать:

Когда резвясь, вольней, привольней

Воображенье закипит,

Увидим старой колокольни

Готический и стройный вид.

Курорт. Вход в парк со станции. 1900-е годы

Е. А. Левинсон. «Водонапорная башня». Иллюстрация к поэме М. Кузмина «Поездка»

То есть в воображении поэта водонапорная башня превратилась в немецкую готическую колокольню. Сейчас бывший Институт физических методов лечения это главный корпус санатория «Сестрорецкий курорт».

Итак, от чего и как лечили на Сестрорецком курорте. С законной гордостью В. Пясецкий описывает «…грандиозный бассейн для купанья и плаванья, наполняемый артезианской проточной водой, сходной по составу с крейцнахской». Бассейн был самым большим в России – длина 10 и ширина 5 саженей. Вода в нем нагревалась, а убыль ее пополнялась фонтаном, льющимся из львиной пасти на одной из стен. Известно еще, что дно бассейна было выложено стеклянными плитками цвета опала, а в подвале находились прачечная с сушильней. И, пока больной купался, его белье было выстирано и высушено.

Несется смех свежей Рейнвейна,

Балкон, кабинки – все полно,

Искристо брызжет, как вино,

Вода взмятенного бассейна.

Курорт. Бассейн. 1900-е годы

Были в составе Института физических методов лечения физиотерапевтические кабинеты и гимнастический зал. Сохранился перечень лечебных услуг, предоставлявшихся курортом: «… души Шарко, высокого и переменного давления и температуры, шотландский и др., бани русские и римские, грязевые ванны из грязи, добываемой в версте от курорта и сходной по анализу с франценсбадской, а также ванны серные, углекислые и хвойные, электролечение, шведская механическая гимнастика и массаж». Лечили здесь «…рахит, анемию, хлороз, хронический суставной и мышечный ревматизм, местную бугорчатку, золотуху, хронические воспалительные страдания женской половой сферы, хронические процессы легких, неврастению и переутомление».^[50] И опять вспомним Кузмина:

Электрованны, термы, души,

«Лечебный», проще, «Институт»,

Что может быть скучней и суше?

Читатели мои найдут.

Но я бы взял без прекословья

Столь прозаический предмет.

Залог поэзии – здоровье,

Ведь без здоровья счастья нет.

В парке курорта существовал пансионат, позднее на берегу был построен второй. От «Лесной санатории» остались одни руины, а «Морская санатория» погибла в последнюю войну.

А вот лесной пансионат,

Стволы, колонны, дух сосновый,

И в тишине усталый рад

Набраться соков жизни новой.

Попробуем представить себе жизнь на Сестрорецком курорте не летом, когда на пляже полно народу, играет оркестр, заняты все столики на веранде ресторана, – а в межсезонье. Помогут нам в этом письма Алексея Максимовича Горького,^[51] который прибыл сюда в последних числах января 1904 года, а уехал 15 апреля. Вот его первые впечатления в письме к жене, Екатерине Пешковой: «Здесь хорошо. Странно видеть море замерзшее и покрытое снегом – бесконечная ровная пустыня, окутанная вдали туманом… Я занимаю две огромных комнаты за 100 рублей в месяц и плачу 2 рубля в сутки за чай, завтрак, обед и чай вечером». С удовлетворением Горький отмечает, что его пока никто не узнает и что он живет, как на необитаемом острове. Отмечает также, что «Из Петербурга сюда ходят поезда через каждые 2 часа, так что я имею газеты». То есть жизнью в санатории он доволен, правда, жалуется, что здесь гасят электричество в полдвенадцатого, и просит прислать ему не только книги и теплое пальто, но и лампу, поскольку хочет писать по ночам.

Курорт. Процедурный кабинет. 1900-е годы

Несколько освоившись, Горький пишет друзьям шутливые письма в стихах, в которых описывает санаторское житье: «Милый друг! Ты все скандалишь, ты все злишь людей почтенных! Это очень неприлично и – пора бы перестать! Ты – бери меня примером. Вот живу я в Сестрорецке, тихо, скромно, одиноко, не ругаюсь и не пью! Здесь людей – четыре штуки, корноухая собака, да еще Ингаляторий пневматический – ты знаешь? Я – не знаю, что такое значит сей Ингаляторий, но написано об этом в коридоре на стене».

Судя по всему в межсезонье на курорте действительно было пустынно. Только иногда, на масленой неделе, если верить Горькому: «Приезжают петербуржцы, жрут блины, костят японцев и играют на рояле дикий танец кэк-уок. По аллеям между сосен ходят три-четыре рожи, и зачем они тут ходят и сам черт не разберет».

Время пребывания в Сестрорецком курорте было сложным временем для Горького. В его жизни появляется Мария Федоровна Андреева. А еще в сестрорецкий период Горький работает над пьесой «Дачники», его навещает известный революционер Леонид Красин, приезжают Владимир Немирович-Данченко и актеры Художественного театра.

Фактически курорт начала XX века мы можем представить себе сейчас лишь по зданию Института физических методов лечения и чудесному сосновому парку. Я уже говорила, что не сохранился курзал, разрушена «Лесная санатория». Нет и стеклянной галереи, ведущей от станции. К сожалению, нет и другой галереи, тоже застекленной. Она шла от курзала параллельно берегу и служила для прогулок в ненастную погоду. Появились новые спальные корпуса санатория, архитектура которых не соответствует ни местности, ни самому духу отдыха.

История курорта после 1917 года складывалась достаточно бурно. В 1918 году его передали в пользование детских приютов Петроградской трудовой коммуны, а в 1919 году практически закрыли (это было связано с военными действиями вблизи санатория), и бо

Наталия Перевезенцева Прогулки по Петербургу с Виктором Бузиновым. 36 увлекательных путешествий по Северной столице