Краткая история Турции

Норман Стоун
Краткая история Турции

Краткая история

Введение

Константинополь, столица поздней Римской империи, занимал господствующее положение в мировой торговле, так как имел самую лучшую природную гавань, расположенную между Европой и Азией. После в 1453 года он стал столицей новой империи – Османской (Оттоманской) или Турецкой, а удачное положение города очевидно до сих пор. Я пишу эти строки, как раз глядя сверху на Босфор и видя сотни кораблей, проходящих по нему каждый день. Среди них есть даже огромные танкеры или контейнеровозы из Китая, прокладывающие свой путь к Черному морю или из него. Следы имперского прошлого Стамбула видны повсюду – от Айя Софии (Святой Софии), великой церкви христианского Рима VI века, до впечатляющей мечети, возведенной турецкими султанами.

Османская империя остается призраком, преследующим современный мир. Она исчезла с карты в конце Первой мировой войны, и огромное пространство, на котором она когда-то господствовала, стало испытывать одну проблему за другой. Начиная с XIV века империя расширялась от территории, где теперь расположена северо-западная Турция, и стала мировой державой, растянувшейся от атлантического побережья Марокко до реки Волга в России и от нынешней границы между Австрией и Венгрией до Йемена и даже до Эфиопии. В XVIII веке империя уступила России первенство на Черном море и на Кавказе; в XIX она потеряла Балканы, где возникли национальные государства, из которых самым известным стала Греция; в XX веке она потеряла арабские земли. Балканы и Средний Восток обеспечивают миру множество проблем еще с тех пор, и таким образом даже в наши дни существует определенная ностальгия по Османской империи.

Лоуренс Аравийский, англичанин, много сделавший в 1916 году для разжигания мятежа арабов против турок – так их называли иностранцы, хотя сами они стали использовать это слово лишь позднее – удивлялся, глядя на Ирак, когда британцы захватили его в 1919 году. Его поражало, почему эта местность оказалась в таком убийственном конфликте всех против всех: у британцев была армия в 100 000 человек, оснащенная танками, самолетами и отравляющими газами, в то время как турки поддерживали мир в трех иракских провинциях Басра, Мосул и Киркук при помощи лишь 14 000 местных ополченцев и всего девяноста казней в год.

Точно такое же наблюдение можно было бы сделать и относительно Палестины, где британцы после тридцати лет попыток привести к согласию арабов и евреев в конце концов отступились и позволили заниматься этим Объединенным Нациям. Балканы (а также Кавказ по тем же причинам) демонстрируют другой вариант той же самой головоломки. Османская империя сохраняла мир, или, по крайней мере, держала проблему под контролем. Это хорошо сравнимо, скажем, с Британской Индией, которая – хотя вице-король в 1904 году считал, что она просуществует вечно – прожила менее века.

Британская Индия также увенчалась развалом, в результате чего возник Пакистан как исламское государство. Он, в свою очередь, тоже разделился, когда откололась Бангладеш, и мир не особенно удивился бы, если бы распался сам Пакистан – по аналогии с развитием ситуации в Афганистане.

Это ставит центральный вопрос, касающийся современной Турции. Летопись ислама в современном мире небезупречна. Даже если счесть слишком резкой формулу молодого турецкого историка, исследователя Центральной Азии Хасана Али Карасара «Ислам, политика и экономика: выбери два», то вопрос все равно останется довольно серьезным. Османской империи и Турецкой республике, которая сменила ее в Анатолии, пришлось бы серьезно поразмышлять, чтобы дать на него ответ. До какой степени успех османов базировался на исламе? Или следует читать это по-другому и просто сказать, что османы были успешны, когда их ислам не воспринимался слишком серьезно?

Турки-республиканцы были твердо убеждены, что религию нужно отделить от государства, ибо они считали ее важнейшим препятствием для развития. Когда в 1923 году они устанавливали республику, их моделью была Франция, где церковь и государство были разделены в 1905 году, и монахи были изгнаны из монастырей силой оружия. Католическая церковь присоединилась к облыжному обвинению еврея Альфреда Дрейфуса в шпионаже и заплатила за это.^[1]

Но во Франции существовала давняя традиция антиклерикализма, и решительные республиканцы доказывали, что католицизм отвечает за упадок в стране и за то, что нацию обогнали Англия и Германия. В Италии и в Испании многие думали так же. Сейчас Турция ищет членства в Европейском Союзе, и если и существует для нее страна, которую можно считать братской, то это Испания – бывшая мировая империя с семью веками ислама за спиной, а затем национальное государство с сильными военными принципами, всегда лежащими под самой поверхностью. Турция не переживала гражданской войны, как Испания – но ее опыт в Первой мировой войне предполагает некоторые страшные параллели.

Создатели Республики враждебно относились к османскому наследству, и в 1924 году несколько сотен членов правившей династии были высланы за границу с двумя тысячами долларов на каждого; мужчинам не позволялось вернуться назад вплоть до 1970-х годов. У Пруста есть аллегория: некто смотрит на историю, как смотрел бы новорожденный цыпленок из осколков скорлупы, в которой он был заключен. В конце концов, именно республиканцы выиграли войну за независимость, и это стало первой реальной победой турецкого оружия с 1917 года – триумф, рожденный из огромного бедствия. Султан готов был пойти на условия западных государств, и в первую очередь Британии, как пошел Ага-Хан^[2], поэтому республиканцы отвергли его и его наследие. Айя София была превращена в музей, а исламистов безжалостно выгнали из университета, заменив на знаменитую группу эмигрантов из гитлеровской Германии, с которой я и начинаю книгу.

Турецкая республика переживает значительный успех, особенно с 1980 года, когда здесь произошел военный переворот, сопоставимый с переворотом Пиночета в Чили. Ниже я расскажу о двух инженерных проектах мирового уровня. Первый – это туннель под Босфором по типу туннеля под Ла-Маншем, который будет пропускать скоростные поезда из Анкары в Европу. Второй проект еще масштабнее. Ранее Восточная Турция оставалась абсолютно неразвитой, кроме отдельных областей. Теперь крупные плотины, построенные на библейских реках Тигр и Евфрат, не только снабжают водой поля и дают электричество, но также обеспечивают здесь что-то вроде социальной революции, потому что новый уровень процветания поднимает эту (в основном курдскую) область Анатолии до мирового уровня, в отличие от соседей на востоке и юге.

Однако республика столкнулась с проблемами, которые стоят перед лицом всех образованных людей: дети пожирают родителей. Сторонников светского образования сменили анатолийцы, зачастую религиозные, вдобавок появилось множество вопросов по поводу самоидентификации турок.

Если вы турок, вы должны задаться вопросом, чему вы этим обязаны:

1) древним турецким народным традициям;

2) Персии;

3) Византии;

4) исламу;

5) какого рода исламу;

6) либо же сознательной вестернизации.

Не слишком счастливая сага о попытках Турции присоединиться к Европейскому Союзу выносит все эти вопросы на первый план. Но существует еще один важный фактор, задающий условия полемики: большая часть Турции теперь вполне процветает, и в экономическом смысле она стоит больше, чем некоторые бывшие коммунистические государства, члены Европейского Союза, а также Испания, которая сильно сдала экономически.

Первые руководители Республики были полнейшими прозападниками, одновременно имея идеологическую базу в турецком национализме и в стремлении убрать из общественной жизни влияние религии, которую считали мракобесием. Но это было вовсе не простым делом. Благосостояние понемногу распространялось и пробуждало спящие провинциальные города в Анатолии. Их политикой была религия, Турция же управлялась – и управлялась не слишком плохо – правительством, которое ставило себе в качестве образца европейскую христианскую демократию. Это давно вызывало сильное разноречие во мнениях, и в наши дни возбуждает исключительный интерес к истории страны: даже водители такси всегда готовы порассуждать об этом.

На деле комментарии тут не для посторонних людей, и я решительно воздержусь от них; скажу лишь, что современная Турция переживает некий вариант того, что происходило в XIX веке при султане Абдул-Гамиде II. Я, конечно, не знаю, каким будет результат. Сам взгляд на эпоху Абдул-Гамида сейчас подвергается пересмотру. Это правда, что в его время существовало сильное взаимодействие с Западом, тогда как империя оставалась основанной на религии – по крайней мере, в теории. Тогда в Турции была создана новая система образования и возникла техническая интеллигенция, что было так важно для Республики. Эта техническая интеллигенция и армия восстали против Абдул-Гамида, и вариант этого конфликта мы все еще можем наблюдать.

Я надеюсь, что смог проследить в настоящей книге шесть факторов, обусловивших возникновение сегодняшней Турции. Это трудно даже для долго прожившего тут иностранца, такого, как я – но турецкие друзья, вольно или невольно, многое рассказали мне. Они понимали, что я не могу просто сделать один из длинных перечней, который излагал бы очередной шаблонный набор таких утверждений. Я лишь скажу, что меня всегда ужасно раздражало преподавание в университете Билкент, особенно на студенческом уровне. Да, я остался в дружеских отношениях с некоторыми тамошними аспирантами, когда мы все стали старше, а я каким-то образом смог достичь уровня турка, при котором водители такси перестали в замешательстве качать головами от моих османских слов с шотландским акцентом.

Я с особой любовью вспоминаю свой еженедельный семинар по европейской истории в университете Богазичи. Мне повезло, что двое из моих бывших студентов, Хасан Али Карасар, теперь мой коллега по Билкенту, и Мурад Сивил-оглы, теперь работающий в Питерхаузе, Кембридж, прочитали мою рукопись – как Эндрю Манго и маститый специалист по истории Турции. Фахри Диккая в Билкенте уберег меня от грубых ошибок, касающихся ранней Османской империи, археологию которой он великолепно знает. Если какие-то ошибки и проскочили, то потому, что их прозевал еще Гомер. Мне остается также поблагодарить замечательно умелую команду в издательстве «Темза и Гудзон» и моего агента Каролину Мишель за организацию командировки, которая меня многому научила.

Замечания по терминологии

Я твердо верю, что в исторических книгах должны быть использованы исторические имена, и, конечно, никогда не имел намерения кого-то обидеть. Так, названия «Константинополь» и «Смирна» использовались вплоть до падения империи, так же как «Алеппо» и «Салоники» являются стандартным вариантом написания этих городов. Также я опустил диакритические знаки в османских транскрипциях. Они имеют смысл, только если вы способны читать оригинал.

Прелюдия

Фриц Ноймарк написал одну из самых замечательных книг на немецком языке – свои воспоминания о Турции, «Убежище на Босфоре» (Zuflucht am Bosporus). Он не был романтиком, но описывает, как в конце лета 1933 года прибыл на корабле в Стамбул. В те дни это был необыкновенно зеленый, полный деревьев город. Вы двигались мимо Голубой мечети, затем мимо Айя Софии и дворца Топкапи, и останавливались в бухте Золотой Рог при входе в Босфор, в Галате, над которой высилась средневековая итальянская башня, узнаваемая благодаря картинам эпохи Ренессанса. Грузчики-курды доносили ваш багаж до состоящей из ступенек улицы в греческой Скалакии, и вы поселялись в Парк-отеле – здании в виде свадебного торта в стиле арт-деко, рядом со старым немецким посольством.

Вскоре после прибытия Ноймарку пришлось посетить прием, данный министром иностранных дел: если вам нужен был вечерний костюм, греческий портной шил его за три дня. Беженец из нацистской Германии, Ноймарк нашел место новом университете в Стамбуле, обучая студентов тонкостям финансов.

Примерно тысяча таких немцев прибыла в Турцию в это время, и какое-то время казалось, что их будет возглавлять Альберт Эйнштейн, который собирался принять здесь кафедру теоретической физики – хотя в конце концов он ее так и не принял, поскольку рассчитывали, что он будет преподавать, а он преподавать не хотел; вместо этого он отправился в Принстон… Однако другие прибывшие немцы тоже были достаточно заметными личностями, и в течение десяти лет или около того новый Стамбульский университет претендовал на звание лучшего в мире.

Экономику здесь преподавал Вильгельм Рёпке, позднее ставший архитектором послевоенного немецкого экономического чуда; философию математики преподавал Ганс Райхенбах, который к тому же организовал турецкую лыжную команду. В своем роде гордостью этой коллекции являлся Гельмут Риттер – очень сложный, неприятный и противоречивый человек, который в Первую мировую войну служил в немецкой разведке. Он знал арабский и персидский языки до такой степени, что работал экспертом по мистической исламской поэзии; его уволили из Восточного института в Гамбурге за гомосексуализм (учитывая время и место, это должно было случиться гораздо раньше), после чего он отправился в Турцию, где первоначально зарабатывал на жизнь, играя на виолончели в струнном квартете на вокзале в Анкаре. Затем он стал библиотекарем Стамбульского университета, где приводил в порядок каталог, который до его прихода содержал крохотный старичок с бородой, неразборчиво записывая поступления на обрывках бумажек и складывая их в ящик.

Группа поддержки этих немцев также была очень высокого качества – в нее входил Карл Эберт, художественный директор и основатель Гинденбургской оперы, который в 1936 году создал школу оперы и драмы в консерватории Анкары, и композитор Пауль Хиндемит, который помог перестроить систему музыкального образования в Турции. Самой яркой звездой из всех них был Эрнст Рёйтер, позднее мэр Западного Берлина во время советской блокады и воздушного моста 1948 года. Его спасли из концентрационного лагеря английские квакеры, и в 1935 году он отправился в Анкару преподавать городское планирование.

Его турецкий язык был настолько хорош, что он принимал участие в комиссии по реформированию языка, целью которой была замена арабских и персидских слов на соответствующие старые турецкие, которые, как считалось, Рёйтер знал, так как был военнопленным в Центральной Азии в 1917 году. Может быть, он просто придумывал их. Кроме того, в Анкаре с большим уважением вспоминали его, как очень высокого человека в берете, разъезжавшего на старомодном велосипеде, а о его любовных связях ходило множество сплетен.

Сама Анкара признавалась европейцами из Центральной Европы вполне современной столицей: профессором Германом Джансеном – за планирование (разумное) и профессором Клеменсом Хольцмейстером – за исполнение (тоже разумное, но в итоге потерпевшее неудачу).

Турция нуждалась в этих людях, потому что была погружена в радикальную программу культурной, экономической и военной вестернизации. Сегодняшняя Турция, республика, объявленная в 1923 году примерно в тех же границах, что она имеет сегодня, являлась сердцем Османской империи, которая в период максимального расширения располагалась на трех континентах. Затем она пережила упадок, завершившийся падением в ходе Первой мировой войны. Сегодняшняя Турция появилась как результат национального сопротивления, и ее лидеры понимали, что ради избежания дальнейшего падения требовалось провести модернизацию.

Самая крупная реформа коснулась языка и была проведена в 1928 году. До того времени турецкий язык записывался арабским шрифтом и содержал большое число арабских слов, а там, где дело касалось эмоций и пищи – персидских. Однако арабский язык гортанный, всего с тремя гласными звуками, в то время как в турецком их восемь; вдобавок много трудностей связано с согласными звуками, так как в арабском языке присутствует четыре варианта «z». Если вашей целью является сделать грамотными массу людей, то для турецкого языка гораздо больше подходит латинский алфавит или даже кириллица.

Как часто случается в Турции, созидательной силой здесь оказалась армия. В Первую мировую войну, если требовалось отослать закодированную телеграмму, приходилось передавать оригинал французскими буквами, затем ее кодировали и посылали азбукой Морзе – точками и тире, а затем расшифровывали на другом конце. Офицеры уже высказывались по поводу того, что данный процесс следует упростить, и через десять лет после окончания войны это произошло: за один месяц алфавит латинизировали.

В итоге грамотность действительно распространилась должным образом, и сегодня в Турции каждый год делается 11 000 переводов с иностранных языков, в то время как на Среднем Востоке эта цифра составляет 300. Турецкие писатели вышли на мировую арену очень рано – «Рыбак из Галикарнаса»^[3] стал бестселлером в Англии еще в 1940-х годах, так же как книги Орхан Памука сегодня. Но была и оборотная сторона: огромная часть литературной традиции оказалась утеряна, и в старом имперском Доме Прикладных наук – тогдашнее официальное название университета студенты сопротивлялись реформе, всячески затягивая переход на новые нормы. В 1932 году заведение было просто закрыто, и это объясняет прибытие такого большого количества иностранцев. То, что Гитлер выгнал из страны так много лучших немцев, было в этом смысле бонусом. Но они оказались лишь последними в длинной череде иностранцев. Выдающийся турецкий поэт XX века Назым Хикмет – внук высланного поляка – написал знаменитые строки о Турции: «простирающаяся из Азии и вытянувшаяся, как голова кобылы, в Средиземное море».

Часть первая
Происхождение

Главным украшением Османской империи был дворец Топкапи, расположенный на маленьком полуострове – том самом, который обогнул корабль Фрица Ноймарка на пути к причалу в гавани Золотой Рог. Этот дворец отличается от всех прочих: он огромный по площади, но не по высоте. Располагается он в пригороде, имеет множество павильонов, некоторые из которых весьма замысловатой формы и называются kоsk (отсюда произошло наше собственное слово «киоск»), и это отражает понимание правителями своего происхождения. Дворец – это продуманная версия палаточных шатров вождей степных кочевников, а символом османов когда-то был конский хвост: чем больше их висело на палатке, тем выше был ранг; когда армия находилась на марше, палатки часто представляли собой огромные произведения искусства. Наилучшая экспозиция этих палаток находится в Кракове, где они были захвачены после осады Вены в 1683 году.

Первые турки пришли из района Алтая в Центральной Азии, на западной границе теперешней

Монголии, и могли иметь некоторых отдаленных предков даже за Беринговым проливом, на Аляске – эскимосское слово «медведь» звучит очень похоже на турецкое – ayt. Первое письменое упоминание турок – китайское слово tyu-kyu, известное со II века до нашей эры; впоследствии это название регулярно появляется в китайских источниках VI века. Оно обозначало племена охотников и воинов, регулярно совершавших налеты на земли более цивилизованных народов; слово «тюрк» было названием самого мощного из этих племен и означало «сильный человек».

Эти охотники, близкие к монгольской расе и, вероятно, также к гуннам, распространились по огромным равнинам Центральной Азии и доставляли китайцам много проблем. Иногда они создавали степные империи, которые существовали поколение-другое, прежде чем поглощались более оседлыми народами. Большая часть китайской истории рассказывает о битвах на длинных открытых границах; так была осознана необходимость строительства Великой Стены.

Степная империя, которая наконец-то возникла, принадлежала уйгурам и появилась около 800 года нашей эры, она переняла от китайцев письменность и еще очень многое. Существовали династии с очевидными тюркскими предшественниками – включая легендарного Кубла-хана (Хубилай – достаточно обычное имя в Турции), который в 1272 году построил Ханбалык – «город правителя», современный Пекин.

Некоторые из этих турецких легенд могут быть не более чем романтическими спекуляциями. Означает ли «киргиз» турецкое «сорок два» [племени] или что-нибудь еще, вроде «кочевника»? В XII и XIII веках Марко Поло называл китайский Туркестан «Великой Турцией», и происхождение некоторых азиатских названий действительно очевидно: река Енисей в России берет свое имя от yeni cay («ени чай») или «новая река», а прежнее название Сталинграда^[4], Царицын, не имеет ничего общего со словом «царь», а происходит от sari su («сары-су») – «желтая вода». Существует и несколько странностей, например, «тундра» – это dondurma, что в наши дни означает «мороженое».

Конечно, лингвистические предшественники старого турецкого языка во многих случаях возникали далеко друг от друга, хотя анатолийские турки утверждают, что киргизский язык очень легок для заучивания, несмотря на тысячи миль, разделяющих эти районы. Турецкая грамматика систематическая, но отличается от английской в предлогах, временах и тому подобных добавлениях к основному слову; гласные здесь меняются в зависимости от доминантной гласной главного слова. Это можно лучше проиллюстрировать на слове «pastrami» – одном из немногих слов, которое дошло до нас от старо-турецкого. Это итальянская версия исходного слова pastirma – продающаяся в виде очень тонких пластинок высушенная говядина, в слое специй, основной из которых является тмин – cemen (чемен). Pas – это основа глагола, означающего «прессовать». Tir (i без точки произносилось примерно как французское «eu» и отмечало перемену гласной, которая используется после «a»), указывало на причинную связь, и ma (также перемена гласной: оно могло читаться как me) превращает все это в вербальное существительное или герундий. Так называлась пища, хранимая под седлом, она поддерживала верховых лучников-кочевников при передвижении на сотни миль по степям Центральной Азии.

Самые ранние тексты, написанные на тюркском языке (еще доарабским алфавитом), датируются VIII веком, они найдены у озера Байкал и относятся к dokuz oguz – «девяти племенам». Но очень скоро стала преобладать уйгурская версия языка, которая записывалась вертикально, в китайской манере; она использовалась в дипломатической корреспонденции великого монгольского завоевателя Чингисхана (ок. 1167–1227).^[5]

Эти ранние тюрки не оставили литературного следа, и их следует изучать, используя внешние источники – китайские, персидские, арабские, византийские. Они двигались на запад и юго-запад, к великим цивилизациям на периферии Центральной Азии. Они приходили волнами, в ритме приливов и отливов, как мы увидим далее. В начале XIII века Чингисхан возглавил федерацию родственных племен монголов и тюрок (или татар). Веком позже прославился его наследник – полководец тюркского происхождения Тамерлан^[6] (ок. 1336–1405), еще один нарушитель мирового равновесия (Тimur – вариант слова, означающего «железный», а lenk означает «хромой»). Чингис-хан и его потомки захватили Китай, большую часть России и Индию; слово «Могол» является искаженным «монгол»; на тюркском Тадж-Махал означает «Квартал Короны», а название пакистанского языка урду происходит от слова ordu, означающего «армия». Существует знаменитая французская книга на эту тему, «Степная империя» Рене Груссе (1939), в которой прослежено влияние тюрок по всему региону, включая Афганистан, где вас часто могут понять, если вы используете турецкий язык. Но самая важная связь, касающаяся анатолийских турок – это связь с Персией. Персидская цивилизация была самой высокой и развитой в истории всего Среднего Востока, давно идет полемика о взаимоотношениях с ней турок – спорят не только о культурных заимствованиях, но и о судьбе самого ислама.

В начале VIII века тюркские купцы уже появились в Персии, а также в Багдаде, тогдашней столице халифата, объединившего всех мусульман мира. Некоторые тюрки доходили до Сирии и Египта. Однако поворотный момент наступил в конце X века, когда одно из племен огузов (западных тюрок) прибыло на персидские окраины. Его вождь был одним из сельджуков, что означает по-арабски «маленькое наводнение». Тюрки принесли с собой свою религиозную атрибутику, которая берет начало в Сибири: шаманизм с его жрецами, тотемы сокола и ястреба – tugrul и cagri – эти слова все еще используются как фамилии.

В 1055 году тюрки оказались в Багдаде и встроились в государственную структуру: их вождь Тогрул Бей в почтенном возрасте женился на дочери халифа, церемония эта проводилась по тюркскому обряду; как рассказывает французский историк Жан-Поль Руж, ее можно было сравнить с свадьбой африканского вождя и принцессы Габсбургов, проводимой под звуки тамтамов.

Главным приемом тюркских воинов было встроиться в уже существующую цивилизацию в качестве военной элиты и в итоге захватить власть над старым государством. Они великолепно умели адаптироваться и учиться у людей, к которым поступали на службу. В ряде случаев (хотя далеко не всегда) они перенимали и их религию. На службе у монголов это был буддизм или какая-то форма христианства; в Индии или Персии это оказался ислам, который в те времена (примерно около 1100 года) являлся признаком наиболее развитой цивилизации – особенно это демонстрирует архитектура Самарканда. Персы, наследники одной из великих цивилизаций мира, оказались под властью тюркской аристократии и до настоящего дня удивляются, почему турки сначала смогли выстроить огромную империю, а затем – эффективное современное государство, в то время как иранцам это не удалось (в современной Турции проживает миллион иммигрантов из этого региона).

Самым интересным синтезом является Россия. Наполеон, как известно, сказал: поскреби русского – найдешь татарина. Россия в XIII веке на два столетия попала под власть монголов или татар (первоначально, как и с «тюрками», это было всего лишь название наиболее сильного племени). До трети старой русской аристократии имело татарские имена: Юсупов (от «Юсуф») или Муравьев (от «Мурад»), а Иван Грозный происходил от Чингиз-хана. Татары знали, как строить государство – это отразилось в русских словах «наручники» и «казна».

В конечном счете русские цари набрались опыта у татар, и Москва оказалась в этом успешнее остальных княжеств. В 1552 году Иван Грозный завоевал татарскую столицу Казань на Волге. Опытные политики XIX века представляли русскую историю как некий крестовый поход, в котором возмущенные крестьяне освободили себя от «татарского ига». Но слово «иго» впервые было употреблено только в 1571 году, когда православная церковь попыталась сопротивляться Ивану Грозному, который использовал татар для построения государства, не терпевшего притязаний православия. До этого отношения с татарами складывались куда более сложно, включая смешанные браки.

Персидские турки назывались «великими сельджуками», а их меньшие братья, еще во многом кочевники, вторглись в Анатолию. Их вождь, Алп-Арслан (правил в 1064–1072 годах) на самом деле вел свою орду (это слово снова происходит от ordu) в Сирию, богатую страну того времени. По пути его люди прощупали восточные границы Византии, восточной части бывшей Римской империи, и разорили зависимые от Константинополя христианские государства Южного Кавказа. Император Роман Диоген легкомысленно решил двинуть свою армию на самый восток империи. В 1071 году состоялась битва при Манцикерте (ныне Малацгирт), в непримечательном месте на высоком плато к северу от озера Ван. Византийцы потерпели поражение, что привело к серьезному ослаблению их влияния в восточной и центральной Анатолии.

В течение следующих двух веков турки-сельджуки утвердились в большой части Анатолии, хотя и не смогли захватить ее всю; Византия же оказалась ограничена областью Константинополя, частью Балкан и несколькими участками на побережье.^[7]

Сельджуки оставили христианское население Анатолии в покое. В Каппадокии, примерно в четырех часах езды на восток от Анкары, существуют долины, где христиане жили спокойно, строя в горах церкви с фресками, которые ныне стали одними из самых посещаемых туристских мест. Иконы, нарисованные в эру возрождения Византии, в Х и начале ХI вв, имеют великолепное качество, и одна из них была забрана в только что христианизированную Россию в качестве Владимирской богоматери. Правда, после завоевания сельджуками фрески стали примитивными, но все равно они являются свидетельством того, что турки построили толерантную и законопослушную цивилизацию. Они не были заинтересованы в подавлении других религий, и в любом случае их было слишком мало при основном христианском населении этого региона. Здесь существовало много смешанных и браков, и торговых интересов. Византийская принцесса, образованная Анна Комнина, сказала в XII веке, что население Анатолии делится на греков, варваров и «полуварваров», имея в виду именно турок в смешанных браках.

Сельджукская столица Конья (старый римский Икониум) и другой большой город, Кайсери (старая Кесария в Каппадокии), имели несколько великолепных зданий в стиле построек Самарканда и Бухары в Средней Азии.^[8] Здесь были возведены грандиозные мечети, к которым иногда примыкали школы, госпитали и другие подобные заведения. Но ранние турки не были знатоками и поклонниками религиозных правил. Они были больше склонны строить маленькие молельни, чем громадные мечети, что больше соответствовало их версии ислама. Их женщины ходили, не скрывая лиц, сами турки пили вино и много танцевали – к ужасу арабского путешественника XIV века Ибн Баттуты.

В конце концов Византия пала, но гибель ее пришла с Запада, а не с Востока. Всегда существовало соперничество между Римом и Константинополем, и оно становилось все жестче, потому что папа, как епископ Рима, объявил себя главой всей церкви. Византия развила собственную форму христианства – православие. Западные крестоносцы – «латиняне», объединившиеся нормандцы и венецианцы напали на Византию в 1204 году и разрушили ее.

Это событие стало решающим. До того Византия опережала Запад в области технологий, и западноевропейцы прибыли в Константинополь как разинувшие рот провинциалы. Византийцы имели грозное оружие – «греческий огонь», представлявший собой метательную горючую смесь из нефти, которая поджигала корабли; с ней они отбили несколько осад. Но в 1204 году венецианцы, участвовавшие в том, что стало известно под именем Четвертого крестового похода, научились обрабатывать кожу химическими средствами, так что их корабли и осадные башни стали неуязвимыми для «греческого огня». Они перебрались через высочайшую стену, построенную императором Феодосием в V веке, и разграбили город. В великой церкви Христа Вседержителя, где были захоронены императоры Комнины (теперь это мечеть Зейрек), были ободраны все гробницы, и сегодня единственным остатком их великолепия является крохотный золотой штырек, расположенный слишком высоко в стене, чтобы его смогли вырвать.

Следующие два века Византия находилась под латинянами, и хотя она восстановилась, но оказалась сломлена. Реально ею управляли венецианцы и генуэзцы, боровшиеся друг с другом за торговлю на Черном море (турецкий берег его все еще усеян руинами их крепостей, а башня Галата, которая возвышается над стамбульским портом, была частью генуэзских фортификаций). Образовалось четырехугольное противостояние: византийцы, венецианцы, генуэзцы и турки.

Подъем турок-сельджуков закончился в начале XIII века с монгольским вторжением. Монголы тоже были в некотором роде тюрками, а Чингисхан оказался гениальным завоевателем. Никто не мог победить их кавалерию, вооруженную луками, а сами монголы оказались весьма способны к обучению. Умело используя иностранцев и их знания в области военной техники, они осаждали и разрушали город за городом. Если противник сдавался, монголы оставляли его более или менее в покое, но если он сопротивлялся, то с ним поступали жестоко. Символом монгольского правления стала пирамида из черепов, османская версия которой представлена в Нише, Сербия. Россия, Персия и государство турок-сельджуков были покорены, а через Афганистан монголы вторглись даже в Северную Индию, хотя династия Моголов возникла там значительно позднее.

В конце концов монголы остановились в Сирии и Германии, и это произошло по очень простой причине – здесь недоставало травы для лошадей, от которых зависела кавалерия их империи. Через поколение или два империей монголов уже управляли более искушенные нации, а монголы и тюрки лишь поставляли аристократию для нее. Это коснулось даже Египта, правда в несколько ином виде: мамелюки, которые правили там, произошли от тюркских наемников с Кавказа, и само это слово означало «раб».

В XIII веке монголы раздавили Персию, и далее отправились крушить сельджуков в Анатолии. В итоге государство сельджуков распалось на различные эмираты, большие и маленькие. В северо-западной Анатолии, на самой византийской границе, расположился маленький, со столицей в неприметном месте, эмират с названием Сёгут. Его история, как и история всех прочих ранних турецких государств, туманна. Датой основания Сёгута обычно считается 1300 год, но многое из того, что произошло в начальный период, более похоже на легенды. Основателем этого центра Османского государства называется Осман (ок. 1258–1324). Его отец, Эртогрул, как утверждается, пришел с востока, но записи не рассказывают историю этого рода правителей: они были кочевниками, и ранняя археология (могилы и свалки) не обнаруживает ничего.

Существует утверждение XX века, будто ранние Оттоманы (это слово является вестернизацией имени Osmanli)^[9] были светлоглазыми воинами Аллаха – ответ на весьма христианское, с чувством превосходства, утверждение, будто они являлись лишь знатными дикарями, которые всему научились от Византии. Но подтверждения любой из этих версий призрачны. Надпись на крыше мечети XIV века может означать, а может и не означать, что ранние османские племена считали себя воинами веры. Но были ли они ими? Они определенно были кочевниками или полукочевниками, многие из их племен скорее являлись так называемыми туркменскими (недавние мигранты из Центральной Азии, чужаки в городах), чем собственно турецкими; они говорили на собственном турецком языке и ни на одном из основных языков. Но ислам еще был молодой религией, тремя главными товарищами Османа были христиане, его сын Орхан (правил в 1324–1362 годах) женился на византийской принцессе, а османский двор еще говорил на греческом, даже веком позднее. Вдобавок у османов не было полигамии.

Существует альтернативная теория, очевидно, недалекая от истины, что Осман был классическим приграничным правителем, живущим войной с более богатым соседом. Османы были прирожденными воинами, но им нужно было где-то научиться и управлять государством. Как говорит прекрасный греческий историк, специалист по этой теме Стефанос Врионис, весьма интересно рассмотреть и сравнить поздневизантийские способы действий с действиями ранних османов – замеры земли, налоги, законы и даже тип контракта, который давал рыцарю землю в обмен на военную службу. Только много позднее идея воинов веры вошла в моду, и школьные учебники все еще распространяют ее.

В 1326 году Орхан захватил важный город Бурса после, как утверждают, героической осады. Но на деле это событие не имело большого значения. Византийский наместник сдался, жалуясь, что его собственное государство разваливается, и перешел в ислам. Большинство жителей, устав от неопределенности, согласилось сделать то же самое. Многие из них были армянами, чья форма христианства отличалась от принятого в Византии православия, и которые с определенного времени часто становились энергичными союзниками турок. Наградой за это со времени турецкого завоевания империи стало перемещение армянских религиозных центров в Константинополь, и долгое время армяне были известны как millet-i sadika – «лояльная нация».

XIVвек, став эпохой подъема Османского государства, хронологически почти невозможно разложить по полочкам. Черная Смерть нанесла ему огромный ущерб, но актеров на исторической сцене, выступающих в постоянно меняющихся союзах, все равно присутствовало слишком много. Здесь были каталонцы в Греции, венгры в Болгарии, венецианцы и генуэзцы сражались друг с другом за Черное море, в то время как в Византии продолжалась сюрреалистическая двадцатилетняя гражданская война, в которой ослепленному старику Иоанну V ненадолго наследовал Иоанн VI. Как замечает Эдуард Гиббон, «греки Константинополя возбуждались от одного только духа религии, но этот дух производил лишь злобу и разлад».

Помимо этого существовали турки-османы, имевшие высокую степень военной организации, которая делала их ценными союзниками. Орхан маневрировал между борющимися группировками, и в 1352 году генуэзские корабли впервые перевезли турок через море, в Европу – на Балканы, чтобы помочь одной из сторон.

С помощью итальянцев Орхан захватил соперничавший с ним эмират на северо-западе Анатолии. Этот эпизод остался не упомянутым мусульманскими хроникерами – без сомнения, из-за смущения по поводу того, что здесь воины веры отклонились от своей миссии защитников ислама. Но то же самое произошло тогда, когда турки отобрали Анкару у другого эмирата: Алладин Моск, комментируя это событие, именует Орхана «султаном» – высоким, арабским по происхождению титулом, означающим «всеобщий господин». Это первое отмеченное использование турками данного титула.

Уже после смерти Орхана в 1362 году было осуществлено серьезное военное вторжение на Балканы, и очень скоро турки захватили важный старый город Адрианополь (современный Эдирне), сделав его своей столицей. Сын Орхана, Мурад I (правил с 1362 по 1389 год), продолжил дело отца – воспользовавшись еще одной гражданской войной в Византии, он захватил огромный портовый город Салоники, а большая часть северной Греции в это время распалась на отдельные княжества. То же произошло и с Болгарией. В 1389 году сербский король Лазарь встретился с турками в знаменитой битве на Косовом поле, и сербы тоже были покорены турками, хотя сумели отомстить: один из них смог близко подобраться к Мураду и убил его. Впоследствии сербы играли большую роль в государстве османов.

Мураду наследовал его сын Баязид (правил в 1389–1402 годах) – очень способный человек, известный под прозвищем «Удар молнии»; его жена была сербской принцессой. Он расширил новые балканские владения турок за счет венецианских земель. Но его основные деяния были совершены в Анатолии. Там первоначально существовали другие эмираты, гораздо более крупные, чем государство Османа, и Баязид захватил их. Затем он двинулся на восток – главным образом, чтобы взять под контроль важный и прибыльный торговый путь, идущий от Черного моря к гавани Анталия, которым владел сильный эмират Караман.

Здесь опять следует отметить, что Баязид преуспел, потому что, как и его предки, использовал свое влияние на Балканах, прибегая к помощи сербов и византийцев. Они легко шли на военную службу к туркам, даже если в другое время обращались к Западу за помощью против них. Византийский император Мануил II Палеолог (1391–1425 годы правления) записал свои горькие стенания, когда проходил через черноморскую область Кастамону. Это название было турецким искажением «Кастра Комнени» – военного лагеря когда-то могущественной византийской династии, и Мануил замечает, что «римляне дали название маленькой равнине, где мы находимся сейчас, здесь много городов, но в них нет ни реального городского великолепия, ни людей. Большинство городов лежит теперь в руинах». Это правда: турки все еще оставались кочевниками.

Простые люди в основном были довольны турецким правлением: оно было честным и предсказуемым, налоги при турках были ниже, в то время как латинская администрация часто занималась вымогательством, и при ней существовало крепостное право. Существовала даже теория о том, что некая еретическая ветвь христианства в этих областях, в первую очередь в Боснии, происходила от азиатской ереси, которая отрицала, что Христос был сыном Бога и настаивала на том, что он был только великим проповедником – примерно то же самое говорится и в Коране. Эта теория подкреплена немалым количеством источников, и они достаточно убедительны. На Балканах имело место обширное взаимопроникновение религий, и часто случались переходы из одной веры в другую.^[10]

Христианские державы были встревожены турецким продвижением. В 1291 году крестоносцы оказались окончательно изгнаны из их владений в Святой Земле мусульманским контрнаступлением, но все еще контролировали море и нашли убежище на хорошо защищенных островах – таких как Родос или Кипр; правитель последнего все еще называл себя «королем иерусалимским», со временем передав этот титул семейству Кортни в Девоне; любопытно, что в XVIII веке там был захоронен один из последних Палеологов.

Реальной проблемой для османов была Венеция, доминирующая в торговле в восточной части Средиземного моря – богатая, хорошо управляемая, беспринципная, могущественная. Она могла стать опорой сопротивления туркам. А тем временем Мануил II Палеолог колесил по Западу, ища поддержки, и даже получив ее, но только на словах; он добрался даже до Лондона.

Существовало еще одно могущественное государство, способное оказать влияние на ход событий – Венгрия. Интересно, что сами венгры, происходившие из Центральной Азии, были, по сути, кузенами турок, их языки происходили из параллельных линий и имели много общих слов: «ячмень» – arpa; «плавать» – yuzmek и uszik; «седло» – eyer и nyereg; странным является слово «тент» – сadir и sator, произносимое как «шатор». Византийцы даже обращались к венгерскому королю (которому они подарили корону со свастикой) как Tourkias archon, «принцу турок». Позднее венгры играли в Турции важную роль – от Ибрагима Мютеферрика, который создал первую в империи печатню в 1729 году, до Ласло Амара, который организовал обучение игре на скрипке в республике, и даже до садовника Ататюрка.

В XIX веке можно вспомнить некоего Арминия Вамбери, который был Исайей Берлиным Стамбула. Он родился в немецком Бамберге в еврейской семье, погибшей в время эпидемии, был усыновлен местной семьей землевладельцев, изменил свое имя на Вамбери из-за венгерских националистов во время восстания против австрийцев в 1848 году, и в конце концов оказался в Константинополе, где быстро выучил язык. Ему поручали конфиденциальные миссии в Персии и, видимо, именно там он понял, что оказался совсем близко к региону, из которого пришли венгры. Он решил пересечь пустыню, чтобы узнать больше. Это привело к открытию под песками пустыни Такла-Макан необыкновенной цивилизации – одновременно китайской, индийской и эллинской. Открыватель закончил встречей в Виндзорском замке с королевой Викторией и в 1902 году был произведен в командоры ордена Королевы Виктории.

Однако в 1396 году Венгрия была бастионом христианства. Европейская армия сразилась с войском Баязида в Болгарии и при абсурдных обстоятельствах потерпела сокрушительное поражение в битве при Никополе. Так явился признак приближающейся беды. Турки имели современную армию, в то время как христиане все еще придерживались тактики допороховой эры, а тяжелую кавалерию, закованную в доспехи, надменно списали со счета после того, как среди соперничающих лидеров возник спор, кто будет ее вести.

Византию спасло лишь вторжение с востока – один из долго повторяющихся сюжетов турецкой истории. Турки сами пришли с востока, как и монголы. Теперь появился последний, и самый ужасный, из всех захватчиков – Тамерлан.

Сам он был тюрком из ветви Чагатаев, как и Чингисхан, и в двадцать четыре года восстановил огромную империю Чингиса путем разрушительных набегов. Он возвел горы из черепов, в том числе и в землях Золотой Орды в России; этот монстр умер в 1405 году, собирая огромную армию для завоевания Китая. Но перед этим он сокрушил растущую анатолийскую империю Баязида. В 1402 году состоялось крупное сражение при Анкаре (на месте теперешнего городского аэропорта), в котором Баязид потерпел поражение и был взят в плен. Анатолийские эмиры, которых Баязид лишил владений, нашли прибежище у Тамерлана, а их люди, призванные на военную службу османами, разбежались. Тамерлан укрыл боевых слонов в лесах, которыми славилось тогда Анатолийское плато (теперь уже не славится), и силы османов были разбиты ударами с разных сторон. То же произошло и с государством Баязида, так как подчиненные им эмиры вновь получили власть над своими землями. Византия была спасена и смогла даже вернуть себе Салоники, потому что одному из сыновей Баязида потребовалась помощь императора против брата-соперника.

Этот десятилетний период междуцарствия, или fetret, был отягощен проблемой, связанной с сутью самого Османского государства – было ли оно исламским или же по сути являлось европейским? Один из соперничавших братьев, Сулейман, сотрудничал с Византией, Венецией и рыцарями ордена святого Иоанна, которые представляли собой последние остатки крестоносцев. Другими словами, он находился в мире Ренессанса и, если хотите, зарождающегося капитализма. Разве это не могло бы стать будущим турок? Но история Турции – это победа Анатолии, а значит, ее отбрасывания назад. Победил другой брат, правящий за морем, в Анатолии, а Византия в качестве союзника оказалась теперь мертвым грузом. Мехмет I (правил в 1413–1421 годах) восстановил империю отца, а его сын, Мурад II (правил в 1421–1451 годах), вновь пустил в ход османскую машину – самый грозный инструмент войны в Европе.

Почему османы создали эту грозную боевую машину? Один из ответов, конечно, будет звучать так: у них существовала главная цель. Это была военная империя. Османская империя не имела аристократии: вы поднимались, если султан выдвигал вас, и вы могли получить землю, если обязались выступить на войну верхом – но это не означало, что ваша семья унаследует ее. В гражданской области было то же самое: талантливый человек мог получить высокий чиновничий ранг и ухватить удачу, но после его смерти (или казни, если султан был в соответствующем настроении) его семья могла потерять все.

Сначала существовало что-то вроде олигархии: османы были лидерами, и лишь заслуженная и великая семья, такая, как Кандарлы, достаточно могущественная, чтобы поставлять трону великих визирей, могла считаться им ровней. Кандарлы имели в старой столице Бурсе собственную мечеть – большую, чем любая иная османская мечеть; похоже, они вели собственные торговые дела через Босфор с Византией. Существовали также византийские аристократы, которые сменили веру и создали долго существовавшие семьи – такие, как Эвренос-Бей^[11], который завоевал для османов Грецию.

Комментаторы того времени впали в ярость, когда Мехмет II (правил в 1451-81 годах) нарушил правило относительного равенства и начал обращаться с собратьями-эмирами как с подчиненными, унизив их тем, что заставил покориться и встать под знамена армии, которую он готовил и обучал с детства. И опять, если взглянуть дальше, то здесь найдется христианский момент: будто бы османы восстановили Византию и поэтому обрели такую мощь (в конце концов, три четверти их подданных были христианами).

При Мураде I появился весьма важный компонент турецкой администрации – янычары. В конце XIV века, когда турки захватили большую часть Греции, им в голову пришла блестящая идея мобилизовать на военную службу христианских мальчиков, давая им образование, обращая их в ислам и обучая турецкому языку. Мурад II развил эту систему (названную девширме или «подъем»): мальчики жили во дворце и обучались тому, что должны были знать привилегированные турки. Некоторые из них становились пажами при султане и поднимались по карьерной лестнице к рычагам управления государством; другие образовывали ядро новой армии, проникнутое духом солидарности, которого другие части армии еще не знали. Это было названо «новым войском» – Yeni ceri, отсюда пошло слово «янычары». Войско янычар стало грозной силой, их боевой дух и мужество наводили страх на врагов. Янычары имели собственную музыку, собственный, отличный от других, стиль церемониального марша (два шага вперед, один назад, голова набок), у них был внушительный esprit de corps (кастовый дух), собственные тренировочными плацы и казармы или школы.

Османские султаны того времени, конечно, являлись хорошими лидерами. Они с удовольствием принимали участие в военных кампаниях, но в их дворце в Эдирне существовала достаточно непринужденная атмосфера, так как здесь собирались люди из разных народов и племен, а сами султаны говорили на греческом, турецком и сербском языках. В военном же деле появился еще один важный штрих – артиллерия. Константинопольские стены, возведенные Феодосием, уже не могли выстоять перед бомбардировкой.^[12]

К середине XV века Византия сократилась до таких размеров, что состояла только из Константинополя и прилегающих земель; теперь она была не более чем некоторым неудобством для турок. Главное значение Константинополя состояло в контроле за торговым путем из Средиземного моря в Черное, где соперничали Венеция и Генуя. А османам нужны были деньги. Последний реальный византийский император, Иоанн VIII (правил в 1425-48 годах), постоянно обращался на Запад за помощью, он даже ездил в Италию просить ее лично. Но никто ничего особенного ему не обещал. Папа сказал, что он сделал бы все, что может, но только если византийцы признают его главой церкви; они должны были отказаться от своего православия. Правители Византии, может быть, и готовы были это сделать – но не простые люди, которые ненавидели латинян так же, как русские ненавидели жестоких грабителей, тевтонских рыцарей, что показано в фильме Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» (1938). Не желали этого и священники, так как понимали, что тогда Россия захватит лидерство в православии.

Константин XI (правил в 1449–1453 годах), наследник Иоанна, решил быть смелым. В надежде, что Запад придет ему на помощь, он спровоцировал турок, отказавшись платить им обещанную ежегодную дань.

Мурад II сначала удалился от дел, а затем умер, а его молодой сын Мехмет II решил положить конец своеволию Константинополя. На рубеже 1452–1453 годов он собрал большую армию и флот. На азиатской стороне Босфора уже стоял громадный замок, и Мехмет построил еще одну крепость на европейской стороне, в узкой части пролива, откуда пушки могли потопить все, что попыталось бы пройти мимо; это заблокировало доступ к городу с Черного моря. Крепость была названа Румели Хисари, большая ее часть все еще существует, хорошо восстановленная.

Стены Константинополя в прошлом являлись непреодолимым препятствием для осаждающих, которых за века было много. Их построили в римские времена, и местами они были тройными, очень толстыми. Стены были устроены так, что обороняющие при необходимости могли и прятаться за ними, и совершать внезапную вылазку. Вражеский флот не мог проникнуть в бухту Золотой Рог из-за перекрывавшей ее громадной цепи, другой ее конец был закреплен в Галате, которая, находясь в руках генуэзцев, являлась нейтральной. И еще существовало особое оборонительное средство – греческий огонь.^[13] Однако к 1453 году все эти устройства обороны уже преодолевались при настойчивой атаке.

В XIV веке из Китая появился порох, но пушки было очень трудно отливать, потому что при литье металл давал микротрещины, которые могли оказаться фатальными при использовании пушки, так как при разогреве от взрыва трещины расширялись. Так в 1460 году был убит Яков II Шотландский, когда взорвалась его большая пушка, а, например, другое огромное орудие – Царь-Пушка (1586), выставленная теперь в Кремле, – вообще никогда не использовалось. Каким-то образом турки сумели создать работоспособного монстра. Некто Урбан, венгр по национальности, явился к Константину, предложив ему создать такое орудие, но у Константина не было денег. Зато Мехмет II деньги имел. Урбан изготовил двух монстров, которых за три месяца командой из шестидесяти лошадей и трехсот людей удалось доставить из Эдирне к уязвимому месту стены: здесь проходило русло реки, и стене пришлось повторять его форму, что привело к более слабой конструкции и создало необстреливаемые изнутри места.

Мехмет II осознавал необходимость точного соблюдения правил изготовления этих монстров, понимая, что техника, используемая Урбаном, предотвращает развитие крошечных трещин в металле. В итоге пушки Урбана могли стрелять ядрами огромного веса: 450 кг или 1000 аптекарских фунтов – в то время как французы не умели тогда изготавливать ядра больше, чем в скромные 113 кг или 250 фунтов, а они лишь отскакивали от городских стен. Помимо двух самых больших пушек, турки имели добрую сотню меньших.

Огромные стены могли выстоять какое-то время, а защитники их умело заделывали образовавшиеся проломы, но существовала еще и другая проблема – отсутствие в городе войск, необходимых для его эффективной защиты. Византийцы насчитывали очень мало людей, а Мехмет II собрал огромную армию – 200 000 солдат, многие из которых были христианами. На стенах города находилось лишь 9000 человек, причем некоторые из них были мусульманами, приверженцами Орхана, претендента на османский трон.

Население Константинополя к тому времени сократилось до 50 000 человек, и огромные районы города были совсем пусты или лежали в руинах (монахи продавали исторический мрамор своих монастырей, чтобы как-то выжить). Некоторые древние здания рухнули, и сам Константин XI жил во дворце Влахерне – куда меньшем, чем давняя резиденция императоров, Великий дворец, который находился в плохом состоянии, и было слишком дорого его реставрировать.

Генуэзцы, которые находились в Галате, имели крепкую оборону, но остались нейтральными; они не рвались расстраивать соглашения по поводу доходной торговли с Турцией. Мехмет II не настаивал на освобождении их конца цепи. Вместо этого, используя деревянные настилы, он перетащил свои корабли из Босфора, из района Бешик-таша (тогда он назывался Диплоконион) в Касим-пашу в Золотом Роге. Тут они нейтрализовали византийский флот, который иначе мог бы нанести ущерб осаждавшим. Теперь турки могли угрожать другой стороне городских стен и тем самым еще больше ослабить защитников.

События завершились пробитием бреши в той стене, где были сконцентрированы пушки. Это случилось 29 мая 1453 года. Город был взят, Константин XI погиб в рукопашной схватке. Падение Константинополя стало замечательным достижением для государства, которое чуть не рухнуло за пятьдесят лет до того, и теперь волны шока от него прошли по всей Европе.

Часть вторая
Мировая империя

Мехмету Завоевателю был всего двадцать один год, когда на белом боевом коне он въехал в захваченный Константинополь. Он обладал теми же качествами, что и молодой Наполеон – способностью к мгновенной концентрации, прекрасным пониманием подчиненных и умением вдохновлять их. Он был, конечно, великим полководцем, но, как и Наполеон, он также умел применить себя к оттачиванию действий по построению государства, включая создание системы законов.

Одним из первых действий Завоевателя стал снос гигантской статуи императора Юстиниана, которая возвышалась над площадью перед Святой Софией, но в действительности он был настроен на воссоздание Восточной Римской империи, которую Юстиниан сделал великой в VI веке. Деньги на все предприятие приходили, в основном, от подушных налогов, налагаемых на христиан, которые взамен освобождались от военной службы. Мехмет II очень тщательно следил, чтобы не оттолкнуть их – в конце концов, империя в основном состояла из христиан, и в какой-то степени это просто была Византия, возвращенная к жизни.

Православная церковь сотрудничала с новой властью. Перед осадой в храме Святой Софии стала официально проводиться экуменическая служба, совместная с латинскими христианами. Но православное население отнеслось к этому резко отрицательно; известно, что великий логофет (канцлер) заявил, что предпочел бы султанский тюрбан шапке кардинала. Великий храм держали закрытым на протяжении всей осады, опасаясь, что православные и католики дойдут до рукопашной схватки, и его двери были открыты только в самый последний момент.

Мехмет призвал к себе выдающегося православного диссидента, ученого монаха Геннадия. Они говорили по-гречески, и по итогам встречи был составлен документ, дававший Геннадию титул патриарха, ранг и знаки отличия османского паши, а также признававший за ним право на земельную собственность, что делало его самым крупным землевладельцем в империи. К нему следовало обращаться так, как было принято обращаться к византийским правителям – megas authentes, «великий государь». В это время турки, подобно своим отдаленным (очень отдаленным) кузенам, японцам, испытывали огромные трудности в произношении определенных букв или их комбинаций. Главный город в Каппадокии, Прокопи, был превращен в Ургуп, Сандрака стал Зонгулдаком, а Палеокастрон стал Баликезиром. Титул authentes в турецком произношении стал звучать как эфенди – почтительное обращение по всему Среднему Востоку до настоящего дня. Сотрудничество между новым правителем и христианами было таково, что если султан желал послушать музыку, он щелкал пальцами и посылал за православным хором. В действительности Айя София была переделана в мечеть, но православные сохранили почти все другие свои церкви.

Большинство византийцев осталось в новой империи и процветало: племянники Константина сделали карьеру, один из них стал наместником султана в Румелии, как османы называли свои владения на южных Балканах. Византийские аристократы, обратившиеся в ислам, строили мечети – Хас-Мурад-Паша в Ак-Сарае на западной стороне города, возле городской стены, и Рум-Мехмет-Паша в Ускюдаре, в старом Скутари, на азиатской стороне Босфора. Оба сооружения узнаваемо византийские по конструкции, они выстроены из тонких, плоских кирпичей, искусно уложенных так, чтобы противостоять землетрясениям. В начале XVI века Кантакузен (хотя сам он именовал себя Спандагнино), происходивший из византийского аристократического рода, написал книгу, описывающую близкие и даже кровные взаимоотношения, все еще существовавшие между венецианцами и видными турками.

Константиние, как османы называли свою новую столицу (более позднее «Истанбул» было турецким искажением), нуждался в перестройке, и Мехмет Завоеватель, полностью сознавая, что он является преемником Рима, занялся этим сам. Современный Великий Базар тогда был расположен в старом центре, вместе с соответствующими hans – хорошо оборудованными с гигиенической точки зрения местами, где купцы могли держать своих вьючных животных и безопасно хранить товары. Население Константинополя быстро росло, и к 1580 году в городе проживало 750 000 человек. Он стал гораздо крупнее любого другого европейского города, картины и гравюры западноевропейских мастеров с видами тогдашнего Константинополя и его окрестностей ныне выказывают искреннее восхищение.

Вызывая ворчание некоторых мусульман, Мехмет позволил вернуться в город грекам. Он поселил здесь также евреев и армян – ни один из этих народов не приветствовался в Византии^[14]. В генуэзском квартале Галаты, над Золотым Рогом, иностранцы («франки» – отсюда пошло турецкое название сифилиса, frengi) также были допущены жить тут без ограничений. По мере того, как с возвращением стабильности росла торговля, важное значение обрели венецианцы. Гильдии ремесленников, сами находящиеся под жестким контролем властей, следили за ценами и держали очень высокие стандарты качества.

Мехмет проигнорировал дворцы византийских императоров и возвел собственные дворцовые комплексы. У главного церемониального въезда в город, возле Золотых Ворот, он построил громадный замок – Семь Башен; в то же время быстро продвигалась работа по возведению нового дворца на месте, где теперь находится Стамбульский университет. Но этот дворец был построен в слишком византийском стиле, и Мехмет вскоре разочаровался в нем. Он также построил на месте снесенной церкви, где хоронили первых византийских императоров, собственную мечеть (Фарих) со всеми обычными добавлениями к такого рода сооружениям в виде больниц и школ.

Затем началась работа по возведению дворца, который должен был стать мозговым центром всей империи и известен сейчас как дворец Топкапи, что означает «Пушечные Ворота» – из-за его расположения у старой стены. Это, наверное, самое прекрасное расположение из всех дворцов мира – на маленьком полуострове в устье бухты Золотой Рог, у места встречи Босфора и Мраморного моря. Дворец был построен так, чтобы предоставлять максимальные удобства для его обитателей, с огромными садами, тянущимися вниз, к кромке воды.

Тут, за толстыми и высокими стенами, Мехмет II создал из себя тайну, укрывшись от взглядов публики янычарской гвардией, полностью чужеродной для местного населения, с ее новой необычной униформой и странной грохочущей музыкой. Его предшественники обычно были более доступными. Теперь же огромный императорский двор стал государством в государстве, со временем его численность достигла 30 000 человек. К примеру, шестьдесят человек только пекли кексы, а несколько дюжин других предназначались для личного обслуживания султана, как хранители белья или держатели стремени (rikabdar). Существовали отдельные службы для испробования пищи, подаваемой главному дегустатору (casnigirbasi), имелись специальные пажи, которые стояли рядом с султаном, когда он спал ночью – отчасти из-за опасности убийства.

Все чиновники целиком зависели от султана, так как не могли жить вне дворца: они были христианскими мальчиками, забранными из домов в рамках системы девширме. Их обращали в ислам и отправляли на воспитание в турецкие семьи, а затем переводили в жесткие условия придворной пажеской школы. Лучших отбирали на придворную службу, и они могли подняться до самых вершин османского общества в качестве великих визирей или наместников провинций. Позднее эту систему стало принято осуждать, но она лишь в ничтожной степени влияла на состав балканского населения и в любом случае была менее жестокой, чем, к примеру, у английского короля Генриха VI, который создал Итон в качестве закрытой школы, воспитывающей образованных юношей для королевской службы. В действительности бывало, что мусульманские семьи платили своим христианским соседям, чтобы выдать своего сына за христианского мальчика.

По сравнению с последующими турецкими правителями Мехмет II был очень скромным человеком, но власть над мировой империей изменила и его. По странному совпадению, даже умереть в 1481 году он умудрился точно на том же месте, что и Константин – теперь оно называется Гебзе и расположено примерно в тридцати милях восточнее Стамбула на Азиатской стороне Мраморного моря. По легенде, когда-то там же покончил самоубийством и Ганнибал. Теперь это промышленный район, и вид его вызывает печаль у проезжающих мимо.

Когда Мехмет умер, римский папа устроил трехдневную церемонию благодарственных молебнов, с звоном колоколов и шествием процессии кардиналов. То были нелегкие времена для христианства, так как победы султана стали только началом: в течение жизни двух поколений империя утвердилась повсюду, достигнув Атлантического побережья Марокко, ворот Вены, сердца Персии и даже далекой Индонезии.

Но Мехмет II не мог предвидеть этого. В конце XV века и он, и его сын все еще стояли перед грозными проблемами. На севере находилась Венгрия, вполне способная вторгнуться на южные Балканы, а на западе была могущественная, эффективно управляемая Венеция. Она все еще владела большей частью Греции и островами в Эгейском море, с которых венецианские галеры угрожали турецкому судоходству. На восточном побережье Адриатики, в Далмации, находилась цепь портовых городов, построенных на венецианских границах. В горах Албании шла долгая война между турками и местным героем Скандербегом. Эти войны, хотя и религиозные как по смыслу, так и по толкованию, на деле велись за природные ресурсы и торговлю.

На границе Боснии с Сербией находились серебряные рудники – имя Сребреницы, города, который стал свидетелем бойни в югославских войнах 1990-х годов, происходит от славянского слова «серебро». Мехмет же отчаянно нуждался в драгоценном металле для поддержки денежного обращения, которое иначе скатилось бы к медному лому: победы оплачивали себя.

Войны с Венецией распространились на Черное море, потому что это была широкая дорога для торговли мехами и, коли уж на то пошло, рабами с севера: теперешнее турецкое слово «проститутка», orospu – это средневековое персидское слово, и центральная часть его означает «Рус». Генуэзские базы в самом Крыму и вокруг него были ценной добычей; таким же был и глубоководный порт Требизонд (современный Трабзон) на южном берегу Черного моря – все еще «империя» в руках византийской династии Комнинов.

На юго-западной стороне Черного моря торговые пути и довольно важные природные ресурсы находились в землях, исторически именуемых Дунайскими княжествами, и их правители, иногда в союзе с венграми, доставляли туркам множество хлопот. Знаменитый Влад Пронзатель (1431–1476), ставший прототипом Дракулы^[15], был известен своей фантастической жестокостью. Он широко практиковал казнь путем сажания на кол: жертву водружали на острый, тонкий штырь, так, чтобы он проник через прямую кишку, а затем медленно проходил вверх, разрывая жизненно важные органы, и в итоге достигая шеи жертвы. Если прокол шел неверно, так что жертва быстро умирала, палача сажали на кол самого. Правитель Валахии мог совершить по тысяче таких казней за один раз.

Турки победили, но это потребовало времени, и Мехмету II с сыном Баязидом II (правил в 1481–1512 годах) пришлось приложить массу усилий. Их армии вынуждены были тянуть свою артиллерию через болота или (в случае Трапезунда) по горным тропам Понта, и на все это требовалось время. Однако к тому моменту, когда Мехмет умер, эти районы были захвачены: Сербия в 1459 году, Афины и Морея к 1460 году (хотя король Испании все еще имел титул «герцог Афинский»), Босния в 1463 году, Валахия и южная часть Дунайских княжеств в 1476 году, Албания в 1478 году, Герцеговина в 1482 году. На Черном море для овладения итальянскими торговыми портами в Крыму и Азовским морем лучшему полководцу Мехмета, Гедику Ахмед-паше, пришлось осуществлять десантные действия совместно с малонадежным союзником – крымскими татарами. Но когда Баязид их взял, Черное море стало османским озером, более или менее закрытым для европейского судоходства. Торговля на нем помогала наполнять казну, которая при тяжести военных расходов нуждалась в постоянном пополнении.

Расширение империи продолжилось, причем в огромных масштабах, но когда Мехмет II умер, наступило временное затишье, которое выявило одну, вероятно, главную слабость возникшей имперской системы. Если старый султан умер, кто должен наследовать ему? Ранние османы следовали римскому порядку – старший сын наследовал отцу, а перед этим сыновьям обычно устраивали некий род обучения в правительственных структурах. Однако при этом ничто не могло остановить амбициозного младшего брата от того, чтобы найти недовольных и бросить вызов порядку наследования. Междуцарствие, которое последовало за смертью Баязида I в первые годы XVI века, стало предостережением, потому что в итоге турецкое государство чуть не распалось.

Кроме того, традициями Центральной Азии признавалась законной более практичная форма наследования: отдавать власть самому опытному мужчине правящего дома – часто брату, иногда даже двоюродному. Именно так получилось у Чингис-хана, так как ни одно племя не желало вручать верховное управление неопытному мальчишке с тем или иным непредсказуемым регентом, который мог бы их кровью возделывать собственный сад.

Мехмет много размышлял над этой проблемой и в итоге его кодекс законов санкционировал практику братоубийства: тот, кто унаследовали трон, имел право убить своих братьев. В одном случае Мехмет сделал это сам, и теперь Баязид стоял перед той же проблемой.

Для посвященных в политику людей это означало необходимость как можно дольше скрывать факт смерти старого султана – так, чтобы наследник, которого они предпочли, мог начать действовать первым. Баязид был предпочтительным кандидатом двора, и он взял бразды правления в Константинополе, заплатив янычарам, чтобы они встали на его сторону. Его брат Джем, имевший опору в Анатолии и союзников среди недовольных элементов, поднял знамя мятежа, пошел на Константинополь – и проиграл. Баязид вторгся в Анатолию, но Джем смог спастись и провел почти двадцать лет привилегированным пленником то в мусульманском Египте, то в христианской Европе, представляя собой интерес – из-за возможности стать знаменем – для любого правителя, обеспокоенного расширением Османской империи.

Эта печальная история хорошо иллюстрирует сложившуюся обстановку. Джем укрылся у рыцарей-иоаннитов на острове Родос, как раз напротив анатолийского побережья. Орден святого Иоанна – он все еще существует и занимается медицинской благотворительностью – в то время был воинствующим монашеским орденом, который прославился в ходе великих Крестовых походов. После их окончания иоанниты стали строить замки с чрезвычайно толстыми стенами (теперешний Бодрум^[16] был построен на руинах одного из Семи чудес света – мавзолея Галикарнас).

Основной базой иоаннитов был Родос – достаточно большой, чтобы на нем мог укрыться значительный галерный флот. Эти галеры пиратствовали в Эгейском море, обеспечивая доход ордену. В 1480 году Мехмет II попытался выбить иоаннитов с Родоса, но тогда ему это не удалось. Иоанниты подняли большую суету вокруг Джема, следя при этом, чтобы он не ушел далеко из их рук.

В 1482 году Баязид был уже обеспокоен настолько, что предложил иоаннитам крупную ежегодную сумму для брата, чтобы его содержали в хороших условиях; переговоры (переведенные на греческий одним из турецких посредников, который был представителем старой византийской знати) велись в сдержанном и дружеском тоне, но все равно они были прикрытием вымогательства. Джем с братом даже обменялись поэмами и подарками. После этого иоанниты увезли его во Францию (путешествие с Родоса до Ниццы занимало сорок пять дней даже при спокойном море), а затем таскали туда-сюда, пока папа не выкупил его.

В конце концов Джем умер от болезни (а может быть, от отчаяния) в ссылке, в Неаполе; там Баязид выкупил его тело, положил для сохранности в свинцовый гроб и с пышными церемониями похоронил в громадном мавзолейном комплексе османской династии Мурадия в Бурсе – первой реальной столице империи. Затем он убил всех выживших потомков Джема. Лишь один из них бежал с иоаннтами, когда Родос наконец-то пал перед османами в 1522 году. Он обратился в христианство, приобрел у папы титул, и ныне его потомки проживают в Австралии.

Папа Иннокентий VIII, избранный в 1484 году, хотел с оружием в руках организовать новый крестовый поход, прежде чем османы захватят еще кусок христианской Европы. Из Рима прозвучало старое обращение образовать новую Священную Лигу, чтобы поддержать Венгрию и Венецию. На этот раз папа сам являлся неким военным активом, так как его земли в Италии имели шахты квасцов – в то время очень ценного материала, некоего рода соли, применявшегося в медицине, а также при производстве закрепителя, необходимого при окрашивании шерсти. Деньги от их добычи, а также от известной продажи индульгенций, за которые жертвователям в папские сундуки предлагалось снижение их срока пребывания в чистилище, пошли на снаряжение небольшого военного флота и покупку швейцарских наемников.

Однако встали и другие проблемы. Папа Иннокентий не был идеальной фигурой для организации священной войны, так как он имел двух незаконных сыновей и участвовал в долгой интриге, чтобы женить одного из них на дочери флорентийского герцога Лоренцо де Медичи, который в обмен требовал, чтобы его тринадцатилетний сын был произведен в кардиналы.

В итоге призыв к священной войне разделил христианскую Европу. Венецианцы, заботясь о своей торговле в восточной части Средиземного моря, на словах призывали к ней, но тайно сообщили Баязиду о происходящем. Никто не верил венграм, которые тратили свои богатства на внешний блеск – их посольство во Франции состояло из двух десятков человек, одетых в одинаковые одежды и раздававших продуманные подарки. Фанатичные испанцы пылали энтузиазмом, но были целиком заняты в Северной Африке. Каждый правитель, как и в дни Холодной войны, стоял за свою собственную версию священной войны, либо же, как в случае Франции, оставался к ней равнодушен.

В 1490 году папа собрал в Риме огромную конференцию – и снова, как в дни Холодной войны, она привлекла в основном различных скучающих авантюристов и хвастунов: несчастного Джема, нескольких византийских претендентов, пару фальшивых грузинских царей, авторов нескольких скучных трактатов, португальских болтунов, наконец, венгров, готовых бесконечно говорить о своих несчастьях, и англичан, пытающихся быть разумными. В конце концов Священная Лига все-таки была образована – но в 1508 году, возглавленная папой, она напала на Венецию. Впрочем, папа очень быстро развернулся, заключил союз с Венецией и атаковал остальных. Идея намечавшегося крестового похода была погребена.

В сложившейся обстановке положение европейцев спасло то, что у турок вновь проявились другие крупные проблемы. Одной из них была та, которая в конце концов разрушила их империю – Восток. Если священная война имела для христиан свои проблемы, то со стороны мусульман они тоже были, и еще более тяжелые. В 1500 году самым крупным городом Восточного Средиземноморья все еще оставался Каир, и Египет при мамелюкских правителях являлся огромной морской силой. Он был очень богат, так как много товаров (специи, сахар, кофе) проходило с Индийского океана через Красное море, а паломники платили значительные суммы денег за защиту на пути в Мекку и Медину.

Уже после завершения крестовых походов кто-то сказал, что Палестину можно контролировать только из Египта, и правители Египта действительно правили ею – не только Сирией, но и юго-восточной Анатолией. Во времена Баязида II они все еще присутствовали в центральной Анатолии. Султан вынужден был вести тяжелые и безуспешные войны с ними. Вдобавок мамелюки приняли сторону Джема как претендента на османский трон, а иоанниты играли на обе стороны.

Но у турок существовали и другие проблемы. Войны с Египтом, по крайней мере, не касались природы самого их государства и их религии. Зато эта проблема проявилось во взаимоотношениях Османского государства и Персии, где поднималась снова и снова. Это беспокоило султанов так же сильно, как и Центральная Европа – по крайней мере до конца XVIII века, когда сравнительная слабость и османов, и персов vis-a-vis с Россией отодвинула их историческое соперничество на второй план, сделав живописным и архаичным.

Персидская цивилизация была, конечно, великой, раз смогла бросить вызов самой Римской империи. Однако затем она свернула на неверный путь, пала перед арабами, приняла их ислам, потом оправилась, а затем снова была захвачена Великими Сельджуками – могущественными кузенами тех сельджуков, которые постепенно захватывали Анатолию. Затем и те, и другие оказались поглощены монголами, а потом около 1400 года Персия была разбита Тамерланом, огромной мощью его разрушительной энергии. Правители Анатолии умудрились уцелеть, оказавшись несколько дальше и будучи несколько беднее, и это стало одной из причин подъема самих османов. Правда, они тоже были разгромлены Тамерланом, но вскоре он просто ушел, занявшись другими делами, и продвижение османов возобновилось – в данном случае, на восток, и скоро дошло до земель Персии, которые в этот период включали Азербайджан и Багдад.

Во времена Мехмета Завоевателя это означало войну, в конце концов оказавшуюся успешной. Османы овладели землями, принадлежавшими племенной федерации Черной Овцы и расположенными на юго-востоке Анатолии. Эта группа племен в свое время захватила большую территорию соперничающей федерации Белой Овцы на севере и северо-востоке, а затем уже распространилась по всей Персии, ослабленной под Тамерланом, образовав громадную, но шаткую империю, простиравшуюся до самого Афганистана.

Однако под всем этим уже возникала новая Персия. Когда федерация Белой Овцы рухнула, остатки ее продолжали существовать в удаленных горных районах к востоку от теперешней северо-восточной границы Турции. Тут в конце XV века родилась династия Сефевидов, которая со временем окрепла и в течение следующих двух веков представляла собой нерушимый барьер османской экспансии на восток.

Сефевиды вышли на политическую арену около 1500 года и начали с религиозного вызова: их основатель, шах Исмаил, создал что-то вроде антиосманской религиозной идеологии. Детали ее были связаны с правом наследовать Пророку и мало что значили для постороннего. Названа она была шиизмом – от арабского слова, означающего «последователь» (Али, провозглашенный шиитами наследником Мухаммеда, был похоронен в Ираке). Это была ревизионистская форма ислама, противостоящая его суннитской версии – деспотичной и крайней привязанной к правилам, которую разделял османский султан, его паши, беи и муфтии, управлявшие Османской империей. Но османы были не только суннитами. Они были также западниками и даже в какой-то мере европейцами; их солдаты являлись христианами, пусть даже когда-то обращенными в ислам, и теперь они захватывали земли истинных мусульман.

Сефевиды имели успех на территории Азербайджана, но шиизм распространился и по Восточной Анатолии, где по руинам эмиратов, разоренных Мехметом II, бродили кочевые племена. Более того, в центральной и западной Анатолии всегда существовали элементы, недовольные усиливающейся властью Османской империи, и в итоге они подняли открытый мятеж. В середине XIV века, когда Орхан I и Мурад I распространяли свою власть на восток, они жестоко обращались с союзами ремесленников, братством Ахи, особенно сильным в районе Анкары. Во время междуцарствия в западной Анатолии произошел крупный мятеж, с большим трудом подавленный шейхами, чьи последователи были сосланы на восток. Именно к ним теперь и обращался шиизм.

Однако не существовало единого кодекса шиизма, и многое в нем зависело от местных традиций – а в Турции некоторые из них были явно христианскими. Но в любом случае в конце XV века оппозиционное движение на востоке Анатолии росло, его адепты были известны как «красноголовые» – кызылбаши, потому что они носили высокие красные тюрбаны с двенадцатью складками, указывающими на число праведных халифов, чей авторитет признавался шиитами. Для них мессия (махди, по-турецки mehdi), был постоянным и близким.

Шииты демонстрировали неуважение к османам и были изгнаны из Константинополя в 1502 году. Однако их покровитель и вдохновитель, шах Исмаил, становился все сильнее: он объявил себя неким мессией, а своих последователей – неуязвимыми в бою; в 1508 году он захватил Багдад и отправил гонца в Венецию, сообщая, что готов заключить альянс против турок.

В 1510 году шах Исмаил атаковал Требизонд, которым управлял сын Баязида Селим, но отец дал тому указание не сопротивляться – старый правитель устал, был разочарован и хотел только мира. В 1509 году в Константинополе произошло сильное землетрясение, и Баязид перенес свою резиденцию в старую столицу Эдирне.

Однако Селим, который женился на дочери Гирея из крымской династии, был человеком совсем другого склада. Он нашел убежище у собственного сына Сулеймана, который правил в Крыму – не просто опять у другого человека, но у того, кому предстояло стать величайшим из всех турецких султанов.

Затем в 1511 году началось восстание в юго-западной Анатолии. В Ашур, день великой скорби по календарю шиитов, хранящих память об убийстве Хусейна, законного наследника Пророка, восстали кызылбаши. Их вел Шахкулу^[17] – некий Хасанкалиф, харизматичный оратор, объявивший себя мессией и именовавшийся Карабиклиоглу («сыном Черных усов»). Это оказался не просто крестьянский мятеж. К нему присоединились бывшие солдаты, которые потеряли свои ранее полученные в награду земли в пользу христиан, сражавшихся за султана, и кочевые племена, которые сопротивлялись росту власти государства со всеми его грандиозными строительными проектами.

Брат Селима, местный правитель, отступил в замок Анталия на южном побережье, а армия Шахкулу бродила вокруг, буйствуя и сжигая мечети. Повстанцы захватили в плен другого наместника, который был посажен на кол, а затем зажарен на медленном огне. После этого мятежники двинулись на восток, заявив о лояльности шаху Исмаилу. Это движение остановилось лишь тогда, когда Хасан был убит в яростном сражении возле Сиваса, в котором также погиб командующий османским войском.

Было очевидно, что Баязид II потерял контроль над событиями, и его сын начал борьбу за наследование. Теперь именно янычары, могущественные элитные войска, обеспечили его власть. В 1512 году они избрали командиром Селима, и тот приказал отцу отправляться в ссылку, где старик умер – а, возможно, был убит. Затем Селим избавился от доброй дюжины братьев и племянников, которые могли представлять для него угрозу.

Селим получил прозвище «Жестокий» – Явуз (Yavuz). Это слово лучше было бы переводить как «Несгибаемый» – но в России уже существует параллель в виде титула «Ужасный» для Ивана IV, почти современника султана, он имеет схожее искажение – Грозный, то есть «угрожающий». Иван IV, убивший в пьяной ярости собственного сына, был создателем могущественной царской автократии в России, лишив влияния старую знать и церковь, он совершил это с ужасающей жестокостью, обычно используя в качестве помощников татар. Селим действовал очень похожим образом. Именно он сдвинул империю с ее пути и за несколько лет (султан умер в 1520 году) сделал ее совсем другой, огромной и вселяющей ужас в христианский мир. Как заметил Маколей, Селим был истинным отцом Фридриха Великого, гибридом Молоха и Злого духа. Он имел склонность казнить визирей, один из которых даже однажды спросил, нельзя ли ему будет получить предварительное уведомление о казни, чтобы привести свои дела в порядок. На это Селим ответил: да, но если он подождет, пока ему будет найдена замена. И опять, как предтеча Фридриха Великого, он почти фанатично верил, что казну нужно пополнять любой ценой, даже подлостью и вымогательством. И вот в 1514 году эта страшная фигура собрала армию в 80 000 человек и приготовилась разобраться с Персией.

Османское общество было, как это говорили о Пруссии XVIII века, «вылупившимся из пушечного ядра». На деле это литературное определение практически верно, потому что военные успехи турок в большой степени обеспечивались мощью их артиллерии. Через век после смерти Мехмета II в 1481 году Османская империя казалась непобедимой, а начиная с завоевания Константинополя она все расширялась и расширялась. Появились большие и лучшие пушки; турецкая кавалерия также превосходила любую конницу мира; наконец, султаны имели регулярную армию, в то время как остальные страны пользовались наемниками и музейными образцами оружия.

Турки подбирали таланты везде, где находили их, и когда в начале XVI века иудеи были изгнаны из Испании, они нашли прибежище в Османской империи, особенно в крупных портах Салоники и Смирна (современный Измир). Миллионы не-мусульман, платя особый налог, который также освобождал их от военной службы, оплачивали огромную часть государственной структуры.

Это была военная империя, очень четко и эффективно регулируемая, ее бюрократическая машина жужжала, регистрируя торговлю и земельную собственность, собирая и обучая войска – гораздо более боеспособные, чем могли собрать противники империи. Это требовало решительного выбора направления развития, и при Селиме государство получило его.

Кызылбаши теперь собрались на севере центральной Анатолии, где их обманом окружили и вырезали. Сорок тысяч мятежников погибло, остальные рассеялись в горах, некоторые оказались в заброшенном и труднодоступном регионе Дерсим на территории современного Курдистана. Со временем эти кызылбаши стали теми, кто известен в современной Турции как Алеви, но к этому предмету мы вернемся много позже.

Затем сквозь суровые земли и ужасную жару османская армия отправилась на восток, чтобы разобраться с шахом Исмаилом. К тому времени государство Сефевидов набрало мощь, но столкнулось с огромными проблемами, особенно на собственном востоке, где ему угрожали узбеки. В любом случае его армия не могла сравниться с войском янычар и османской артиллерией. В августе 1514 года у Чалдирана возле озера Ван турецкие конные лучники обеспечили победу войску султана, и Селим приобрел плацдарм на землях современного Ирака.

Следующим, еще более судьбоносным шагом стал Египет. Мамелюки доставляли Константинополю бесконечные неприятности, вдобавок со своими сказочными богатствами от торговли они представляли собой очевидную цель для Селима. Следующим шагом он бросил свою артиллерию и янычар против Египта. В действительности мамелюки все еще оставались единственными, кто возлагал надежды на кавалерию, однако Селим без особых проблем взял Алеппо, Дамаск, а затем сам Каир в 1517 году. Это сделало его хозяином арабского мира; власть османов распространилась по нему вплоть до Северной Африки, до Магриба – это название происходит от арабского слова garb, означающего «запад». Империя также достигла святых городов Мекки и Медины, и в конце концов дотянулась до Йемена, контролировавшего вход в Красное море, и даже до Эфиопии, которая целый век оставалась турецкой.

Мамелюки восстановили в Каире халифат, центром которого когда-то являлся Багдад, и их правитель объявил себя наследником Пророка – этот титул обладал огромным значением для всех мусульман. Теперь же Селим захватил халифат вместе со всеми его реликвиями и символами – волоски из бороды Пророка, его (или, что более вероятно, принадлежавший Али) меч Зульфикар, отпечаток стопы и прочие символы, теперь представленные в специальном киоске музея Топкапи.

Титул «халифа всех правоверных» был величайшим в мусульманском мире, но очень долгое время он почти ничего не значил на практике. Однако обретение Египта вкупе со взятием Багдада на деле перенесло центр тяжести империи с христианских Балкан в арабский мир и тем самым изменило ее характер. К концу своей жизни Селим превратился в грандиозный образ, приняв титулы Malik ul-Barreyn, wa Khakan ul-Bahrayn, wa Kasir ul-Jayshayn, wa Khadim ul-Haramayn – что означало «Король Двух Континентов, Правитель Двух Океанов, Победитель Двух Армий [то есть европейской и персидской], Слуга Двух Священных Гробниц (в Мекке и Медине)». Его сын добавил сюда титулы «Владыка горизонта», «Опора, которая соединяет континенты» и «Тень Бога на земле». В итоге его сателлит, правитель Крыма, свои обращения к царю начинал так: «Бессмертное повеление Хана, который беспокоится о тебе, таково…» Мегаломания всегда завораживает – но на некоторое время реальность оказалась недалеко от плодов самого буйного воображения.

Часть третья
Зенит

Сын Селима, Сулейман I, вступил на престол гладко, ему не пришлось вести братоубийственных войн. Он правил почти пятьдесят лет (1520–1566), и его правление стало зенитом Османской империи. Ее артиллерийские специалисты были в Индонезии, ее флот зимовал в Тулоне, ее армии сражались в Венгрии, на Волге и в низовьях Тигра. Константинополь был необыкновенно богатым городом с населением около 750 000 человек, он стал в три раза больше, чем Париж. Это был великолепный период, как в юриспруденции, так и в поэзии, и о нем напоминают самые грандиозные городские мечети, в первую очередь Сулеймания, собственная мечеть султана.

Сулейман унаследовал от своего прадеда важный талант – умение мгновенно концентрироваться на каждой из стоящего перед ним ряда различных проблем, как в некой стратегической трехмерной шахматной игре. Для турок он остался известен под титулом Кануни – «Составитель законов». Для немцев он является der grosse Tuerke – Великим Турком, и Тициан выказал ему уважение, написав прекрасный портрет, находящийся теперь в Вене.

Как и Наполеон, Сулейман провел дюжину великих кампаний, в которых участвовали армии численностью в 200 000 человек с сотнями пушек, развертывавшихся с необычайной эффективностью и быстротой. Посол Габсбургов заявил, что «из трех континентов, которые составляют наше полушарие, каждый вносит свою долю в наше разрушение. Он бьет, как удар молнии, разбивая и круша все, что встречается на его пути».

Год 1520 – знаковая дата. Реформация, развитие печати, распространение знаний, изготовление карт и появление новой астрономии – при желании это можно назвать «ранней буржуазной революцией». За этим настало время строительства европейской империи, и при Сулеймане тут должно было произойти радикальное столкновение интересов, так как мегаломания оказалась в моде.

Династия Габсбургов также начала с очень скромного старта в XIII веке и за несколько поколений проложила себе путь наверх – сначала к овладению Германской империей, а затем и троном Испании. Она тоже адресовалась к народу, подтверждая единение с небесами перечнем титулов – пятьдесят один в случае Австрии, включая мистические вкрапления, такие как Pont-a-Mousson и gefurstete Grafschaft Gorz. В случае Испании как минимум косвенно их было гораздо больше, учитывая, что Мадрид правил огромными и разнообразными землями в Латинской

Америке, а вдобавок награждался разными титулами от папы.

В 1492 году королева Изабелла Кастильская и ее консорт, король Фердинанд Арагонский, прогнали последнего мусульманского правителя из Гранады и в тот же год отправили Колумба в путешествие к Америке. Затем Испания перенесла войну с мусульманами в Северную Африку, и османы тоже оказались вовлечены в нее – на другом конце Средиземного моря. Это было противостояние христианства и мусульманства, его вели Карл V Испанский и его сын Филипп II с одной стороны, и Сулейман I и его сын Селим II – с другой. Можно сказать, что к 1600 году они довели друг друга войной до разорительного тупика. Строительство флота из 300 галер потребовало громадного количество дерева, и это стало гибельным для лесов. Огромные расходы на ведение военных действий и строительство укреплений ослабляли структуру государства в других областях.

Интересно сравнение Испании и Турции. Испания имела семь веков исламских правителей, и в период своего расцвета халифат в Кордове мог соперничать с великим Каиром. Эль Сид, легендарный герой XI века, имел на деле арабское имя: Сид – это вариант имени «Саид», означающего «господин». В XVII веке Турция и Испания уже явно отставали от Запада, что видно по их военной машине. Каждая из этих стран имела сложные и неоднозначные отношения с Европой. Каталонское меньшинство в Испании вынуждено было адаптироваться; то же происходило с греками и армянами в Турции. Другие меньшинства, баски и курды, отказывались приспосабливаться – зачастую очень агрессивно (в наше время ЭTA и КРП активно сотрудничают^[18]).

В XIX веке и там, и там армия активно и драматически вмешивалась в политику, и роль религии в обеих странах тоже не очень трудно сравнить. Мадрид и Анкара – искусственные столицы, без экономической связи между канцелярской работой и принуждением к действию: а вот Барселону можно сравнивать со Стамбулом. И Мадрид, и Анкара расположены на безлесных плато с резко континентальным климатом, леса здесь практически исчезли – может быть, из-за изменения климата, случившегося в районе 1650 года, но более вероятно, из-за сельскохозяйственного коллапса, когда крестьянским овцам и козам позволили уничтожить кору и корни.

Позднее из-за этого возникла странная параллель: железные дороги. В XIX веке испанцы попытались преодолеть свое отставание в их строительстве, так же, как и турки немного позднее. Однако на Иберийском полуострове с его почвами и климатом прокладка железных дорог оказалась трудным делом: металл расширялся летом и сжимался зимой, отчего рельсы изгибались. Поезда шли медленно, с частыми авариями, приводящими к жертвам. Испанские железные дороги оказались так глубоко в долгах, что у них не оставалось денег на модернизацию, и государству пришлось организовать производство устаревших запасных частей. Даже в 1960-х годах требовалось двенадцать часов, чтобы попасть из Мадрида в Барселону, преодолев путь примерно в 300 миль. Турецкий вариант был не таким мрачным – но даже теперь ночное путешествие из Анкары в Стамбул, сравнимое по расстоянию, занимает более девяти часов, хотя скоро такая ситуация должна измениться (что печально – ведь это последний старомодный спальный поезд в Европе).

Испания решила свою проблему только. когда технологии строительства автострад позволила создать современные автодорожные коммуникации, а появившиеся деньги через какое-то время сделали возможной модернизацию железных дорог. В 1980-е годы Турция применила схожий опыт и, с некоторой вероятностью, испанские инженеры и технологии ныне вовлечены в создание современных железных дорог в Анатолии. Путешествие из Анкары в Стамбул вскоре займет три-четыре часа, как и путь из Мадрида в Барселону.

Когда наступил XVI век, Испанская и Османская империи постепенно вступили в конфликт. Важным элементом этого противостояния являлся османский контроль над Египтом. Годовой доход с него покрывал две трети бюджета империи, потому что Каир был узлом коммуникаций, его связность простиралась до самой Индонезии и по всей Северной Африке.

И еще существовал халифат. Мамелюки не очень понимали, что с ним делать, они были даже смущены союзниками, которых он принес – но при благоприятных обстоятельствах османский султан, получив титул Наследника Пророка, мог рассчитывать на влияние в Северной Африке. Это и произошло. Один за другим вожди земель, протянувшихся вдоль длинной береговой полосы до самого Алжира на западе, приняли к себе янычарские гарнизоны и поклялись султану в верности, а иногда и придерживались ее.

Правители Марокко повели себя по-другому, потому что у них была большая и богатая страна с выходом к Атлантическому побережью. Их династия смотрела на турок сверху вниз; это находило выражение в конфликтах по религиозным вопросам, что в свою очередь усиливало взаимное раздражение – однако на протяжении двух десятилетий Марокко все-таки признавало сюзеренитет османов.

Через Египет османская рука простерлась над большей частью Аравии, дотянулась до Йемена, а также до Эфиопии на другой стороне Красного моря. Но даже тут иберийский выход в океан оставался открытым, хотя в то время это касалось скорее Португалии, чем Испании. В середине XV века прозвучали первые сообщения о начале серьезных контактов с турками, когда португальские корабли начали исследовать Атлантику, добрались до Азор, а затем прошли вдоль Западно-Африканского побережья, оставляя за собой торговые фактории. Движение с помощью попутных течений привело их к мысу Доброй Надежды, а затем вывело в Индийский океан.

В 1498 году Васко да Гама достиг Индии, где столкнулся с встревоженными арабскими купцами – они до некоторой степени осознали, что означает его появление. Европе нужны были пряности с Востока, и до этого момента арабы и Венеция держали монополию на их поставку – или по морю до Суэца, или верблюдами до Алеппо. Теперь португальцы могли резко сбить цены, используя свой морской путь, и вскоре они уже обосновались в Индонезии, главном источнике пряностей.

Контролировавшие Египет османы оказались перед угрозой поражения в экономической войне. Торговые пути через Красное море или Персидский залив начали страдать; появились даже страхи, что Португалия сможет поставить под свой контроль пути пилигримов в Мекку. Португальский вице-король Индии, Альбукерк, казался всемогущим: у него были корабли лучшего качества и с более мощным пушечным вооружением, хотя он никогда не имел под своим началом более 5000 соотечественников. Португальцы даже вторглись в Бахрейн, чтобы блокировать торговлю через Басру, которую контролировали османы. По этой причине османы захватили Йемен и Эфиопию, позволявшие контролировать вход в Красное море. Итогом стало сражение с португальцами у Занзибара (это слово. произносимое как Zenci bahr, на старо-турецком означает «Море черных людей»). Султан Сулейман отправил пушки правителю Индонезии, который пожаловался, что ему угрожают европейцы; турецкие советники отправились в Индию.

Еще в 1513 году османский картограф, бывший пират по имени Пири Рейс, составил карту мира, включая Южную Африку, причем удивительно точную. Однако, хотя иногда историки представляют борьбу в Индийском океане как первую стадию мирового империализма, все эти события были пустяками по сравнению с битвой за Средиземное море.

При Мехмете II турецкие экспедиции разрушили даже Отранто на юге Италии, а одновременно турки появились в Магрибе, используя в своих целях пиратов «Варварийского побережья», как оно тогда называлось. Турецкие экспедиции добирались даже до Рима, заставив папу бежать. Они смогли это сделать отчасти потому, что тогдашнее христианство не было монолитно. Реформация, разразившаяся в Германии и распространившаяся на Нидерланды, привела к длительным религиозным войнам, и при осаде Лейдена в 1574 году его защитники-протестанты заявляли «lief turk den paus», что значит «лучше турки, чем паписты».

Но французы превзошли даже их. Франциск I, хотя сам был католиком, очень желал союза с турками, чтобы сокрушить своего главного противника – Габсбургов, представитель которых Карл V правил тогда Испанией и Нидерландами. Ну а Карл был главным соперником Сулеймана. Поэтому турецким кораблям было позволено базироваться в Тулоне, отчего, соответственно, страдало положение христиан на Средиземном море. Рыцари святого Иоанна после очень долгой осады были изгнаны с Родоса в 1522 году. Кипр, контролировавшийся тогда Венецией, также был взят турками в 1571 году – это было то самое сражение, где участвовал Отелло. Поначалу завоевание шло легко, потому что православное греческое население предпочитало турок католикам-венецианцам, которые несли феодализм, крепостное право и до определенной степени религиозную нетерпимость, хотя, когда дело дошло до полномасштабной осады, штурм Фамгусты превратился в еще одно сражение по типу Родосского.

В середине XVI века состоялись великие морские битвы османов с португальцами за Марокко, с испанцами в Алжире и Тунисе, и везде в них участвовали корабли, которые уже устарели. Галеры были маневренными судами, их тактика боя включала абордаж или таран, в зависимости от состояния моря, а Средиземное море было не только непредсказуемым, но очень различным в разных регионах. Галерные рабы – их число доходило до сотни на корабль – были подвержены эпидемиям, а зимой их нужно было содержать в отдельных жилищах. Галеры могли ходить лишь в видимости берега и не могли обходиться без береговых баз для ремонта и снабжения. Это привело к организации десантных экспедиций против Триполи и Туниса, но такие экспедиции сами зависели от погоды и внезапных штормов – один такой шторм погубил не только португальский флот, но в итоге и само королевство, поглощенное теперь Испанией.

Эта череда морских битв закончилась около 1600 года, когда в Нидерландах появились мореходные высокобортные парусные корабли, оснащенные мощной артиллерией и способные беспрепятственно действовать в открытом океане. Но в конце XVI века казалось, что ислам и христианство будут сражаться беспрестанно.

Кульминационная точка была достигнута в 1565 году. Остров Мальта, на который перебрались рыцари-иоанниты, имел выгодное стратегическое положение между Тунисом и Сицилией, на нем была длинная и глубокая гавань, удобная для стоянки кораблей и их ремонта. Сулейман направил своего верховного адмирала, чтобы захватить этот остров в итоге состоялась героическая битва. Центром событий стал форт Святого Эльма, господствовавший над главной гаванью, он находился в осаде с суши в течении нескольких месяцев, и Мальта выстояла лишь чудом. Это наконец заставило испанцев на деле объединиться с иоаннитами, и угроза усиления христианского флота, а также отсутствие питьевой воды заставили турок отступить – первое реальное поражение Сулеймана.

Но в остальном победа следовала за победой. Турки захватили юг Балкан, румынские князья стали их вассалами, выплачивая регулярную дань. На севере лежала Венгрия, которая сражалась с османами еще в первой половине XV века, иногда выигрывая битвы. Белград, известный под венгерским названием Нандорфехервар, был мощной крепостью, защищенной слиянием рек Савы и Дуная, которая была построена очень прочно и в 1456 году выстояла даже против Мехмета II. Однако к 1520 году Венгрия находилась в упадке, так как должность короля стала выборной и потеряла свой авторитет для могущественного класса знати, беспрепятственно угнетавшей своих крестьян. В 1526 году Сулейман вторгся в страну. В битве при Мохаче в августе того же года повторилось катастрофическое поражение христианского войска 1444 года при Варне, когда кавалерия в лоб атаковала янычар и пушки; очень скоро половина Венгрии была в руках турок, а ее сердце, княжество Трансильвания, стало османским вассалом.

Это обернулось немалой пользой для обеих сторон. Турки приобрели (как это было с Урбаном, который изобрел артиллерийскую осаду в 1453 году) опытных союзников, потому что уровень образования в Венгрии был очень хорошим, и даже в 1600 году там существовал замечательно высокий уровень грамотности. Например, среди унитарианцев^[19] он вообще достигал почти 100 процентов – без сомнения, потому, что в этой странной глуши существовали давно прижившиеся немецкие мигранты, целенаправленно переселенные сюда венгерскими королями три века тому назад как опытные ремесленники.

Со своей стороны трансильванцы, многие из которых являлись протестантами, были спасены турками от суровостей контрреформации. В целом Трансильвания стала очень полезным османским вассалом. Центральная Венгрия попала под османское правление, но на западе и севере была совершенно другая Венгрия – в этой части страны, которая оставалась под сюзеренитетом Габсбургов, правила старая венгерская династия. Сулейман устроил новую венгерскую столицу в Буде, где обосновался турецкий наместник, но граница оставалась спорной, и борьба все еще продолжалась. В 1529 году Сулейман ненадолго пересек границу и осадил саму Вену, но приближалась зима, и султан, будучи реалистом, не стал проявлять настойчивость и снял осаду.

Долгие войны на габсбургской границе стали тяжелым бременем для Османской империи – содержание армии в Венгрии означало огромные усилия тыла и снабжения, тяжелые переходы через бесконечные болота, огромные колонны верблюдов, тащивших на себе припасы и даже пушечные ядра. Армия, делая привал, растекалась по палаткам; шатры, принадлежавшие султану и его свите, устилались прекрасными коврами (второсортный их вариант все еще можно встретить в Центральной Азии). При наличии постоянных проблем не просто на других фронтах, но даже на других континентах, османам стало трудно концентрировать главные силы в одном месте. В Венгрии наступали долгие периоды перемирий, потому что у Габсбургов тоже имелись другие фронты. Однако сложности в Центральной Европе продолжались и продолжались, сопровождаемые тайными переговорами Вены с Трансильванией и правителями румынских княжеств.

Сулейман старел, становился все менее и менее подвижным, а также более религиозным. Он стал менее терпим к христианам и все более серьезно принимал свою роль защитника ислама. К своим последним годам Сулейман стал самой важной деталью в сложнейшем часовом механизме, которые сам и запустил; после смерти Роксоланы (известной также как Хюрррем-Султан), на которой он был счастливо женат, он превратился в аскетически сурового человека: его двор ел теперь из глиняной посуды, в то время как раньше здесь обедали на лучшем китайском фарфоре (часть такой посуды имела очень тонкий серебряный рисунок, менявший цвет на желтый при контакте с мышьяком). Это напоминает историю Людовика ХIV, который тоже со временем стал частью версальского интерьера: когда его каждый вечер посещала любовница, мадам Ментенон, она по пять часов беседовала с королем о религии, а затем велела ему идти спать с мрачной, глупой королевой – вместе с которой король совершил величайшую ошибку во французской истории, изгнав протестантов.

Отношения Сулеймана со своими сыновьями (и за это Роксолана как злая мачеха несет свою долю ответственности) не были теплыми. Он даже убил одного из них за бунтарский нрав; это привело к депрессии, а затем к смерти его брата Сихангира, который был любимцем Сулеймана. Остальные представляли собой безликую массу – как это часто случается, дух отца передался дочери Михримах^[20], чья великолепная мечеть до сих пор возвышается в Ускюдаре; у нее есть еще одна, у стены возле ворот Эдирне в Стамбуле. Единственное, что умел старик – вести военные компании. В 1566 году он собрал огромную армию и двинулся на север, мимо Белграда, в Венгрию, где начал осаду крепости Cигетвар. Там, в возрасте семидесяти двух лет, он умер.

Часть четвертая
Тени

Новость о смерти Сулеймана хранилась в секрете целых сорок восемь дней. Как всегда, наследование могло происходить гладко только для кандидата, которого поддерживала правящая верхушка. Но долго пребывавший на посту великий визирь боялся, что если янычары узнают о появлении нового султана, они потребуют традиционный «подарок», который составлял значительную сумму. Поэтому на трон был посажен искусный двойник: он читал Коран, вокруг него суетились слуги и пажи – а тело султана тем временем тайно переправили в Константинополь.

Теперь невероятной сложности часы шли сами по себе, а гениальный визирь, Соколлу Мехмет-паша тем временем организовал возведение на престол кандидатуры, показавшейся ему наиболее удачной – Селима II (правил в 1566–1574 годх). Он вошел в историю как Селим Пьяница – но, каковы бы ни оказались его привычки, они имели мало значения, потому что Сулейман был проницательным в выборе своих великих визирей. Грек Ибрагим-паша служил ему до 1536 года, после чего был казнен за то, что обрел слишком большую власть, а необычайно высокий босниец Соколлу Мехмет-паша, служивший трем султанам, умер в своей постели – хотя ходили слухи, что интриганка Сафия Султан (жена Мурада III) отравила его, потому что этот человек знал слишком много тайных рычагов власти. Увы, в их число не входили матери императоров, тоже участвовавшие в политических интригах, такие, как Сафия Султан.

Именно в правление Селима II в 1571 году был взят Кипр. Но в том же году произошло поражение в битве при Лепанто, где испанские и венецианские корабли, тяжелые галеоны (именовавшиеся галеасами), достаточно большие, чтобы нести тяжелые дальнобойные пушки, уничтожили османский флот. Считается, что это стало поворотной точкой в конфликте цивилизаций, и поставил ее Дон Хуан Австрийский. Но представление о непримиримости противников было обманчивым: Испания и Турция имели больше общего, чем, к примеру, Испания с Англией или Турция с Персией.

Так или иначе, османы довольно быстро (в течение года) построили новый галерный флот и продолжили действовать, как прежде. Вплоть до 1600 года не ощущалось реального заката империи, а именно этот закат повлиял на обе стороны.

Что-то пошло совсем не так повсюду в Средиземноморье. Раньше оно было центром цивилизации, а теперь этот центр переместился в Атлантику. Одним из двигателей перемен оказалось восстание Нидерландов против Испании – приведшее к войне длиной в восемьдесят лет, которая закончилась лишь в 1648 году, когда из-за общего истощения представители обеих сторон согласились на заключение Вестфальского мира. Но даже тогда они настолько ненавидели друг друга, что остановились в разных городах, Мюнхене и Оснабрюке, и сносились только через третьи руки.

Голландия создала институты, которые легли в основу современного мира: национальный банк, разумно организованная военная тактика, разумно сконструированные корабли, морская страховка, товарный бартер, телескопы и, наконец, прогрессивное сельское хозяйство, которое позволило преодолеть периодический голод. Но Голландия была слишком мала, слишком раздроблена и слишком часто вынуждена противостоять внешнему врагу; ее первостепенные достижения оказались пересажены в Англию выходцами из Нидерландов, которые в 1688 году даже получили английский трон.

Усилившееся значение Атлантики также увеличило важность дикой и далекой Шотландии, так как случайно Глазго оказался наилучшим портом для завоза американского табака, обеспечившего этому месту новый источник доходов.

Специалисты по истории Турции, Венеции, Испании отдельно рассматривают XVIII век и гадают, что же в нем пошло не так. Экономический спад в этих трех странах случился одновременно, хотя ряд факторов заставляет задаваться вопросом – а так ли он был силен? Но к 1700 году Испанская империя еще существовала только потому, что претенденты на ее наследство никак не могли поделить добычу. Венеция постепенно превращалась в просто город на острове, блеск Неаполя потух, а Сицилия становилась обителью героев «Гепарда»^[21] Джузеппе Томази ди Лампедузы (1958) – коварных невежд, купающихся в руинах барокко. Османская империя все еще обладала большой энергией, но она проигрывала сражение за сражением; более того, за ней теперь вырисовывалась тень России – в некотором смысле последней из великих империй Центральной Азии.

Существуют различные пути объяснения происходившему упадку. Одно время модным объяснением был западный империализм: приход португальских, а затем и голландских торговцев, которых манили страны, богатые пряностями. Эту теорию отстаивал ленинизм, утверждавший, что таким образом капитализм превращался в империализм, грабивший Третий мир. Однако 5000 мужчин-португальцев и восьми десятков голландских кораблей, совершавших опасное путешествие длиною в год, было явно недостаточно для опрокидывания мировой экономической системы.

Османы действительно потеряли свои позиции в торговле пряностями, но торговля в Алеппо и Каире по большей части процветала, а завоз кофе из Йемена оказался еще более прибыльным. Без сомнения, это правда, что в XIX веке сформировалась мировая империалистическая система, обеспечивающая огромный доход Западу. Но в XVII веке до нее было еще далеко. Гораздо более правдоподобной причиной кризиса может быть изменение климата. Вкупе с активным потреблением древесины, шедшей на постройку галер, оно привело к такому быстрому исчезновению лесов, что почва начала быстро портиться – это хорошо видно по изменениям, произошедшим на Анкарском плато. С другой стороны, здравомыслящие правители знали способ сохранения лесов: главным было остановить коз, объедающих все и вся.

Вероятно, изменение климата вызвало и появление новых штаммов болезней – но опять-таки люди в то время уже знали, как можно предотвратить распространение чумы или малярии; есть сведения, что практика вакцинации оспы пришла в Европу из Турции. Но остается непреложным тот факт, что Амстердам и Лондон смогли изолировать свою чуму и поставить ее под контроль, а Неаполь и Константинополь были опустошены ею.

Упадок Средиземноморья предполагает интерес для критиков религии – католической контрреформации или ислама. И действительно, обе конфессии украшали свои интеллектуальные похороны грандиозным спектаклем. Католические священники той эпохи смотрятся некрасиво, и тому есть хорошие параллели в исламе.

Османы с их развитым флотом очевидно нуждались в знаниях, способствовавших навигации. Они имели хороших картографов и устроили обсерваторию с телескопами в константинопольском районе Бешик-таш (этому способствовало и увлечение султанов астрологией). В 1583 году произошло землетрясение, и религиозные деятели заявили, что оно стало наказанием Аллаха за было проникновение в его секреты – видимо, главным побудительным мотивом такого заявления было негодование на астрологов. В результате обсерватория была ликвидирована, и это стало началом конца османского доминирования на море.

Таким же образом позднее, в первой половине XVIII века, религиозное давление привело к закрытию школ для математиков и инженеров, и по той же причине – к ограничению печати. Инициатива, проявленная предприимчивым Ибрагимом Мутеферриком, была подбита на взлете, и способствовали этому писцы, которые хотели сохранить свою монополию (и каллиграфию). Но в данном случае они тоже выдвинули религиозные аргументы (хотя существует мнение, что печатные книги были просто слишком дороги и доступны очень ограниченному количеству тогдашней читающей публики).

Без сомнения, можно найти и исключения – конечно же, существовали умные религиозные деятели, которые качали головами, глядя на подобные запреты. Но в итоге к концу XVIII века христианская Европа смотрела на османов с некой романтической снисходительностью, которую хорошо отразило моцартовское «Entfuhrung aus dem Serail» («Похищение в серале») 1782 года.

И все-таки после ранней смерти Селима II в 1574 году два следующих правления, Мурада III (правил в 1574–1595 годах) и затем Мехмета III (правил в 1595–1603 годах) государственная машина работала достаточно хорошо. Военные завоевания все еще продолжались: в 1570-х годах даже Марокко стало частью империи, хотя и ненадолго. На востоке Сефевиды столкнулись с проблемами своего собственного севера и востока, и османам удалось захватить у них большие куски Азербайджана и Грузии, хотя опять ненадолго. Существовали даже планы прокопать канал между Доном и Волгой, чтобы османский флот мог добраться из Азовского моря до Астрахани для помощи союзникам турок, крымским татарским ханам (крымское войско в 1571 году все еще могло дойти до Москвы и сжечь ее). Но для этого потребовались слишком большие усилия, а татары оказались ненадежными союзниками.

В ходе своей кампании в Ираке Мехмет II уже захватил громадную горную крепость на берегу озера Ван, а также занял Тифлис. Обе эти области имели смешанное население из курдов и армян; влияние османов наблюдалось и в Багдаде, где местный правитель (как оказалось, генуэзец по происхождению) попытался установить мир между мусульманами суннитского и шиитского толка. Но в горных районах анатолийско-иракской границы поддерживать устойчивый контроль было невозможно. В конце концов решительное поражение османов рано или поздно должно было произойти. После 1580 года население Персии значительно выросло, и Багдад оказался потерян.

К 1580 году между Венецией и Испанией на Средиземном море установилось что-то вроде перемирия, а османы, протянувшие свои щупальца до самого Индийского океана, испытывали новые трудности, но на северных границах положение империи оставалось достаточно стабильным. Здесь велись только бои местного значения да бандитские налеты, периодически тот или другой вассал Турции начинал тайные контакты с Габсбургами в Вене. С 1593 по 1606 год шла так называемая «Долгая война», состоявшая из осад, пока обе стороны не урегулировали свои разногласия Цитва-Торокским договором. Каждая сторона имела проблемы в других местах, поэтому общая граница оставалась более или менее стабильной – там, где она прошла ранее, на западе и севере Венгрии.

Однако понемногу различные части машины Сулеймана начали сбоить. Первой проблемой стали сами размеры империи. В итоге возникло некое египетско-османское партнерство, и Египет, в средствах от которого ощущалась огромная нужда, оказался вовлеченным в бесконечные сражения от Эфиопии до Средиземного моря. Особенно затруднительным из-за характера местности и климата оказался контроль над Йеменом. За ним шли Балканы с бесконечным обменом ударами с Габсбургами, вне зависимости от официального объявления войны. На третьем месте стоял восток империи, где не было природных границ и где различия между мусульманами суннитского и шиитского толка приводили не только к войнам в Персии, но и к мятежам в самой империи.

Сулейман знал, как следует действовать, и его правление было отмечено сплочением империи – римской по законам и организации, исламской по вдохновляющей идее и центрально-азиатской по характеру военного дела. Интерпретация этих составляющих всегда вызывала споры, но в наши дни общее мнение историков склоняется к тому, что основная рабочая модель была персидской. Увы, наследники Сулеймана не обладали его талантами, и хотя сплоченность какое-то время удерживалась при визирях Сулеймана, в результате проблемы проявлялись все больше.

Финансовое положение Османской империи было весьма стабильным, оно основывалось частично на завоеваниях – особенно Египта – и частично на налогах. Конечно, время от времени возникали проблемы, и сам Мехмет II снизил содержание серебра в основной монете, но завоевания и резкий подъем, который последовал после 1453 года, компенсировали это.

Однако теперь, в конце XVI века, случился резкий подъем цен, который разрушал все достижения. В его основе лежали две причины. Население Средиземноморья увеличилось почти вдвое (его османская часть, возможно, достигла 20 миллионов), в то же время имело место существенное изменение климата. Регион не производил достаточного количества зерна, чтобы прокормить себя, и приходилось импортировать его с Балтики. Была и другая причина для роста цен. В Южной Америке испанцы нашли легендарные серебряные шахты Потоси, и каждый год их флот привозил из Нового Света огромный груз драгоценного металла. Были и другие источники серебра, например, на севере Венгрии. В итоге цены постоянно росли, и даже испанская корона в итоге стала банкротом в 1575 году, когда не смогла заплатить свои долги. Этот процесс коснулся и турок. Лишь Венеция изготавливала монету, серебряное наполнение которой было неизменным, и поэтому все использовали ее как стандарт.

В конце XVI века вес турецких монет снова был уменьшен, но на этот раз источники годового дохода уже иссякли, и государственные служащие, армия, а в особенности янычары, достаточно хорошо понимали, что их обманывают. Когда-то равный венецианской монете османский akce теперь упал наполовину. Янычары чаще всего выполняли роль охраны султана, и символом их полков был огромный кухонный горшок, означающий, что султан содержит их материально. Их казармы находились на мясном рынке в Ак-сарае, у мечети Шех-заде, недалеко от дворца Топкапи.

Янычары охраняли султанский дворец и в случае мятежа имели очевидное преимущество. Они двинулись бы на дворец, заняв его второй двор, где были готовы демонстративно разбить свой поварской котел. Словом, единственным выходом для султана в такой ситуации было предложить восставшим деньги. Это случилось уже в 1589 году, когда разразился мятеж янычар, от которого пришлось откупаться. Необходимые средства пришлось брать из оплаты султанской кавалерии, которая в результате сама восстала в ряде провинций (событие, известное как восстание Селали начала XVII века).

В качестве одного из способов справиться с проблемой было решено увеличить численность янычар. Первоначально их было, вероятно, 7 тысяч человек – подлинная воинская элита из бывших христианских мальчиков, которые были преданы друг другу и султану. Бесконечные войны сделали необходимым увеличение их числа, а поскольку янычары обладали многими привилегиями, мусульмане тоже рвались вступить в их войско. Мехмет III это позволил, и количество янычар превысило 40 тысяч человек, что неизбежно сказалось на их качествах. Янычары теперь отвечали не только за поддержание порядка в столице, но даже за пожарную охрану, в результате получив в свои руки массу способов принуждения в отношении владельцев лавок, трактиров и кофеен. Так гвардия султана из защитников стала вымогателями.

Мудрый султан увидел бы возникновение проблемы и взял бы под контроль механизм, порождавший бесконечные бумаги (эти миллионы документов сохранились в архивах), завел бы великого визиря, способного справиться со всем этим делом… а затем все равно столкнулся бы с самой большой проблемой своей жизни – своей матерью. Западные монархи производили детей от подходящих им женщин, отношения с которыми после рождения одного-двух наследников регулировались. В период восхождения Османской империи в ней действовали примерно те же правила: отношения между мужем и женой, отцом и сыном, отцом и дочерью могли быть сколь угодно сложными, но они были семейными и регулировались определенными правилами. Однако с конца XVI века что-то пошло не так.

Одно из турецких слов, которое вошло в мировой словарь, это гарем. Теперь мы знаем, что оно употребляется неправильно. Турецкий дом делился на часть, открытую для посетителей, «зону встреч» или selamlik, и личное пространство, называемое harem, где женщины семьи могли быть самими собой. Даже самые крупные дворцы, включая Топкапи, имели такое же устройство. Позднее слово «гарем» приобрело отрицательный оттенок и стало означать что-то вроде борделя, но это вовсе не было первоначальным его значением. Красивые молодые девушки вербовались для службы при дворе и обучались различным утонченным занятиям, таким, как музицирование, вышивание или беседы с мужчинами. Конечно, амбиционные девушки хотели заполучить себе мужей из придворных и часто получали их. Однако к концу XVI века появился обычай, когда девушка, которая нравилась султану, заводила от него ребенка, и если это был мальчик, ее оставляли в привилегированном положении. Если затем ее сын становился султаном, она оказывалась воплощением злой мачехи и руководила уничтожением его сводных братьев, иногда маленьких мальчиков. Для их удушения главный садовник (это было одной из его функций) применял шелковый шнурок. При использовании веревки или кровопролитии, согласно суеверию, восходящему к ранним дням турок, душа не уходила на небо. Мурад III и Мехмет III (убивший девятнадцать своих сводных братьев, часть из которых была совсем младенцами) с трудом вынесли эту процедуру, и никогда до конца от нее не оправились. Ахмед I (правил с 1603 по 1617 год) прекратил эту практику и держал своих сводных братьев, как зверей, в кишащем крысами отделении гарема, называемом «клетка».

Однако победительницами оказывались и матери воцарившихся султанов, известные как «валиде-султан». Они вели свою стратегическую игру с главными фигурами при дворе, а такими являлись евнухи. Явление это было византийское, обязанное своим происхождением раннехристианскому представлению, что секс являлся игрой дьявола. Очевидно, эта идея уходит своими корнями к египетским коптам, к которым столь неуважительно относился Гиббон. Великий белый евнух, лишенный только тестикул, управлял почти всем дворцом, включая мальчиков-пажей. Великий черный евнух, лишенный всего (выживали после такой операции немногие, для этого требовалось сразу же после нее погрузиться в горячий песок) управлял гаремом.

Могущественные женщины и евнухи завладели Османской империей, став хроматическим дискантом к великим темам Сулеймана. При Мураде III гарем приобрел те самые карикатурные черты, с которыми мы сегодня его ассоциируем. До этого султан заключал династические браки с византийскими принцессами или женщинами из равных ему мусульманских семей, таких, как род Гиреев, правивших Крымом. Гарем на деле был неким подобием школы для девочек, эквивалентным институтам, где воспитывали мальчиков-пажей, и только с приходом Мурада III он стал, по крайней мере частично, тем, о чем говорит легенда.

Конечно, гарем ничем не мог помочь, когда дело касалось характера султана, если рядом с ним находилась властная мать или ищущие его внимания женщины. В итоге большинство султанов превратилось в номинальных правителей, их затеняли собственные великие визири.

Вплоть до определенного момента синтез османских способов власти работал. Сулейман оставил после себя эффективную государственную машину. В те времена высшим имперским чиновником мог стать любой: с 1453 до 1623 года только пять из сорока семи великих визирей были турецкого происхождения, из остальных одиннадцать были албанцами и шесть греками (а также один армянином). Им помогали простые визири, обычно их было четверо, и они руководили султанской администрацией, которая эффективно собирала годовой доход, чтобы поддерживать существование армии (к 1600 году 40 000 янычар обходились примерно в треть государственного бюджета).

Великий визирь, по сути, являлся главой правительства и мог скопить огромные богатства. Рустем-паша, второй из великих визирей Сулеймана, умер, оставив 1700 рабов, 2900 лошадей и 700 000 золотых монет; он был зятем султана и построил собственную мечеть на Роге, лишь немного ниже мечети Сулеймана, она была украшена великолепными инзикскими изразцами – в данном случае красными. До 100 секретарей казначейства отслеживали государственные доходы и расходы, в провинциях наместники выполняли то же самое, но на своем уровне. Налоги давали возможность содержать постоянную армию в 200 000 человек – много больше, чем могли позволить себе европейские государства.

Важной особенностью являлась система, по которой набиралась турецкая кавалерия. Военный получал от государства ряд участков земли, в совокупности именовавшихся тимар, и брал с работавших на них крестьян долю продукции. В обмен на это он содержал шесть боевых лошадей, с которыми должен был выступить на войну по требованию султана. Таким образом, весной, когда первые зеленые почки появлялись после морозов, для службы собиралось до 80 000 опытных всадников с прислугой, а к концу осени их распускали.

Тимар давался человеку за службу, но он мог в любое время отказаться от службы, и тогда лишался земли; поэтому наследственные землевладельцы не появились. На деле империя была инструментом для социальной мобильности – например, хорват Рустем-паша начинал свою карьеру как мальчик на свиноферме.

Единственной деталью механизма, которая не во всем находилась под контролем центра, была религия, но даже тут Сулейман сумел добиться многого. В теории мусульманская религия имела свой закон – шариат. Совет высших религиозных авторитетов, улема, являлся верховным судом, которому подчинялась судебная пирамида вплоть до уровня маленького городка. Судьи на этом уровне назывались кади, они наблюдали за школами и больницами, а также занимались административными правонарушениями. Шариат, продукт средневекового арабского мира, плохо подходил к современным обстоятельствам, и Сулейман потратил много времени, составляя свой кодекс законов; он также разрешил существование обычного права на христианских территориях.

В любом случае во времена Сулеймана и еще поколение после него созданный им механизм работал как часы: у турок имелась лучшая в Европе артиллерия, самая храбрая пехота и многочисленная кавалерии, способная вихрем пронестись и через венгерскую равнину, и по анатолийскому плато. Но мощь империи заключалась не только в военной силе. Государственная администрация уделяла большое внимание внутреннему благосостоянию в стране, особо заботясь по поводу поддержания хорошего питания населения Константинополя. Очень тщательно контролировались цены, и сам великий визирь время от времени обходил столичные базары, проверяя, нет ли на них спекуляции. Торговые гильдии, зарегистрированные официально, держали стабильные цены, и это объясняет феномен, удивлявший бы даже сегодня: на центральных улицах и даже в целых кварталах магазины в основном продавали одинаковые товары (в Галате, например, лампы и музыкальные инструменты).

Однако с какого-то момента все пошло наперекосяк. Сначала произошел печально известный скачок цен конца XVI века, его воздействие усилилось из-за снижения качества денег. Рыба тухнет с головы, и в начале XVII века порча денег продолжилась. За два неполных десятилетия мятеж селали превратил Анатолию в неуправляемую территорию. И тут проявился новый знак наступающей беды.

Внутренние мятежи в Турции зеркально отражали происходящее в столице и стали знаком неспособности правительства справиться с проблемами. Селали представляли собой причудливую смесь профессиональных кавалеристов, чье умение уже устарело, разбойников, религиозных сектантов, крестьян, обозленных потерей своей земли и чиновников, взбунтовавшихся из-за снижения жалования. Ахмед I смог подавить мятеж и, пусть и под ворчание, воздвиг в ознаменование этого Голубую мечеть. Но нельзя воздвигать мечеть, если не одержана реальная и убедительная победа, беспорядки продолжаются. Голубая мечеть имеет шесть минаретов, что вовсе не обязательно для мечети; эта демонстрация подавляет – но в то же время мечеть Сулеймана производит более сильное впечатление. Были и другие проблемы – глубинные, которые посторонним трудно понять. Что-то нехорошее происходило с исламом в этот период, и не только в Турции. Это видно по Индии, где в великие дни Акбара, примерно в 1600 году, индусы при дворе веселились и пили вино – но при Аурангзебе пятьюдесятью годами позднее уже господствовала мрачная нетерпимость, вскоре прорвавшаяся страшным приступом династической гражданской войны.

Одним из основных инструментов государственной машины в Османской империи была улема, глава которой именовался шейх уль-ислам. Советы судей интерпретировали религиозный закон, шариат, который был передан правоверным Пророком – но, как обнаружил Сулейман, такой закон плохо подходил к современными условиями. Поэтому дополнительно был создан гражданский закон, интерпретировавшийся светскими юристами; а христиане или евреи сохраняли собственные законы и традиции, которые в основном уважались.

В суннитской версии ислама существовали четыре различные школы закона. Среди османов доминировала школа ханафи – это вариант ислама, вполне лояльно относившийся к иностранцам. Шафиитская версия, менее терпимая и более строгая по отношению к женщинам, доминировала в восточной Турции (на юго-востоке страны, в аэропорту Диарбекир, до сих пор можно встретить угрюмых стариков, носящих маски, чтобы не дышать одним воздухом с женщинами и иностранцами).

Сулейман хотел, чтобы шейх уль-ислам стал кем-то вроде папы, способным отдавать распоряжения об изменениях в религиозной практике, когда это необходимо. Этого не произошло. Религиозный глава Константинополя – муфтий, который по положению был равен великому визирю – мог назначать на духовные и судейские должности, но центральная религиозная власть отсутствовала, так что даже когда легендарный шейх уль-ислам Эбу Саад-эфенди, который занимал этот пост с 1545 по 1574 год, предложил в конце концов разрешить банковское дело, он не достиг цели. Ислам официально продолжал существовать, повторяя сам себя, и в религиозных школах усилия в основном прилагались к заучиванию наизусть Корана, что вовсе не помогало модернизации.

И надо всем этим стоял еще и раскол ислама. Он создавал внешнюю видимость строгого единства, имел жесткие правила, касавшиеся даже таких вещей, как использование левой руки в интимные моменты – но на практике все больше и больше расходился, особенно в Турции, где столкнулось внешнее влияние и старые традиции. Существовали религиозные братства – сектами их называть было бы неправильно, потому что теологических различий между ними не было. Они активно сопротивлялись мрачному, обязательному и подавляющему миру официального ислама. Братство Бекташи имело вес на Балканах и в среде янычар, оно разделяло терпимое отношение к алкоголю. Братство Мевлевис, самое гуманистическое, вернулось к учению великого Мелване (Руми). мудреца XIII века, который проповедовал понимание человеческих слабостей и создавал прекрасные стихи (он также является создателем братства «танцующих дервишей»).

Но существовали и другие общества, такие, как Кадизадель, считающие, что если империя не процветает, то это происходит потому, что не соблюдаются правила ислама. Позднее правителям, пытавшимся проводить реконструкцию, пришлось бросать силы на подавление этих фанатиков.

Ахмед I стал последним султаном великой эпохи, но теперь все больше проявилась тенденция ориентироваться на нормы и законы ислама – иначе как при возникновении бунтов и восстаний типа мятежа Селали и на фоне новых успехов Персии на востоке можно было контролировать страну? В начале XVII века султанами начали становиться крайне набожные люди, и империя постепенно превращалась во все более исламскую. Из библиотек исчезли греческие книги, а девять из десяти и так уже немногих публиковавшихся книг касались религии: скучные богословские трактаты и жизнеописания святых, как и у контрреформационного католицизма. И, как в католической Европе того времени, множество нахлебников роились вокруг религиозных фондов. А такие фонды росли как грибы: поскольку только они могли спасти средства от хищных лап государства, богатые вкладывали свои деньги туда, где они ничего не создавали.

В XVIII веке Неаполь, в котором проживало 5 % всего населения империи^[22], состоял в основном из монахов и монахинь, и Османская империя также рисковала превратиться в огромный Mezzogiorno (то есть Юг Италии). В итоге производящая часть империи все больше состояла из религиозных меньшинств и иностранцев, защищаемых их консульствами и действием норм, более известных как Капитуляции (от латинского capita, означающего «голова», «соглашение»). Законы шариата, по которым, как предполагалось, жила империя, не могли применяться к людям с абсолютно различными привычками, традициями и отношениям к имуществу и капиталу – например, банковскому делу (которое пыталась запретить и контрреформация: монахи захватывали ссудные кассы и переименовывали их в «Горы Благочестия»).

Когда Ахмед I умер, реальная власть оказалась в руках его властолюбивой матери. Ненадолго на престол взошел умственно немощный Мустафа, правивший в 1617–1618 годах, прежде чем янычары запихали его назад в «клетку». Осман II, юный сын Ахмеда, правивший в 1618–1622 годах, победил при помощи романтической идеи реформ и обещания двинуть войска в бой, на этот раз против поляков в споре за Черное море. Он знал, что янычары превратились в проблему, и подумывал о переносе столицы в Каир. Но его кампания на Черном море прошла неудачно, казна оказалась пуста, и янычары с помощью улема снова посадили на трон Мустафу. Османа оскопили и очень жестоко убили; это стало первым свержением османского султана.

Мустафу свергли годом позже, и мать предприняла все усилия, чтобы возвести на трон одиннадцатилетнего Мурада IV (правил с 1623 по 1640 год). Но с двадцати лет новый султан начал проявлять свою волю, хотя и умер в возрасте двадцати семи. Это был великан, которому сопутствовала военная удача. Если султан обладал силой воли и жестокостью, он мог как минимум контролировать возникновение внутренних проблем, а империи необходимы были финансы, растрачиваемые на бесчисленных придворных прихлебателей и на жалованье янычарам – которые все меньше стремились на войну, а вместо этого занимали государственные должности. Были введены дополнительные налоги, и внутренние проблемы на какое-то время отступили.

Мураду IV в каком-то смысле повезло: Австрия увязла в Тридцатилетней войне, и он смог сосредоточиться на борьбе с Персией. В 1638 году он вернул Багдад – еще один поворот в вопросе, кто будет главой ислама. Ислам расширял свою власть и в других направлениях. Были введены законы, требовавшие от христиан и евреев демонстрировать свою конфессиональную принадлежность: предполагалось, что греки обязаны носить синюю обувь, а армяне – красную, и эти законы какое-то время проводились в жизнь.

Кроме того, этот султан запретил алкоголь – неудачная идея, когда нужно управлять империей. (Ахмед I как-то казнил одного человека, пойманного курящим, но Мурад IV казнил за это тысячи.) В итоге Мурад IV умер от болезни примерно через год после возвращения из Багдада, и проблемы вскоре начались снова.

Наследник Мурада, его брат Ибрагим, был ленив и предпочитал потворствовать своим слабостям; он развлекался в своем гареме, оставив государственные дела на фаворитов и свою мать, которая занималась интригами с дворцовыми евнухами – карикатурная картина восточного деспотизма. Теперь великие визири, представлявшие султана в правительстве, могли собирать огромные состояния, и единственной возможностью для слабого султана хоть как-то контролировать их были периодические и непредсказуемые чистки, которые позволяли также избавиться и от их прихлебателей.

За двенадцать лет в империи сменилось восемнадцать великих визирей – четверых казнили, одиннадцать сместили, двое сами подали в отставку, и только один умер в своей постели в должности. В 1648 году Ибрагим сам был свергнут и казнен с ведома и согласия его матери; ему наследовал шестилетний Мехмет IV, правивший с 1648 по 1687 год. Но у этого султана также оказалась волевая мать, в конце концов она удавила мать Ибрагима.

То был мрачный период, так как каждая перемена в канцелярии означала появление новой клиентелы, пробивавшейся к административным должностям. Дела еще более ухудшились из-за того, что Ибрагим легкомысленно позволил себе напасть на венецианский Крит, положив начало очень долгой, дорогой и бессмысленной войны – которая, правда, в конце концов познакомила Турцию с оливковым маслом.

В 1640 году правительство имело 60 000 чиновников на жалованье, а к 1648 году их стало уже 100 000; вдобавок существовал громадный дефицит бюджета из-за мятежей янычар. Кроме того, население Константинополя было в ярости от того, что ему платили медными деньгами, а выплата налогов от него ожидалась серебром. В 1651 году это чуть было не вызвало мятеж гильдий. Этот хаос заставил мать Мехмета IV предпринять неожиданный шаг. В 1656 году она назначила великим визирем Мехмета Копрулу – семидесятилетнего албанца, честного и опытного, который принял канцелярию при условии дать ему полную свободу рук. Он и его сын, Фазиль Ахмед, исполняли дела до 1676 года, после чего на эту должность пришел другой Копрулу – Кара («Черный») Мустафа Мерзифон.

Это был период восстановления, проводимого с необычайной жестокостью. Огромной проблемой стало то, что фермы-тимары, которые издавна поставляли империи кавалерию, оказались отданы невоенным, а вместо службы их обложили насильственными займами и налогами. В кавалерии была проведена чистка с многочисленными казнями, а преданные султану войска один за другим подавляли различные мятежи, в том числе большой мятеж в Египте. В итоге бюджет удалось сбалансировать – в 1669 году Крит наконец-то был захвачен, на северном фронте империи ситуация стабилизировалась и на какое-то время Османская империя хотя бы номинально стала управлять большей частью Украины.

Фазиль Ахмед оказался настолько же эффективным, как и его отец. При нем снизилось число казней и удалось сбалансировать бюджет. Реальной проблемой эпохи Копрулу оказалось отсутствие принципа верховенства закона. В XVII веке в Европе, и особенно в Англии, этот принцип все более и более доминировал. Но в Османской империи собственность вовсе не была в безопасности, налоги устанавливались произвольно, и, по-видимому, не существовало никакой альтернативы тирании, кроме хаоса. Историки спорят, можно ли считать это упадком Османской империя. Ответом может быть комментарий Джорджа Оруэлла, что война – это самый надежный механизм испытания ваших сил, и только сила способна дать выигрыш. Наконец, первые два Копрулу были весьма эффективными тиранами, и они оставили по себе памятник – вероятно, последний значительный памятник этой эпохи. Их библиотека недалеко от Великого Базара в Стамбуле – вот настоящее сокровище. Но впереди империю ждали трудности.

Часть пятая
Нарушенное равновесие

Период Копрулу дал необыкновенное распространение османской силы в Центральной и Восточной Европе, и это стало следствием хорошей экономики. Империя не расстраивала свои финансовые дела, за исключением краткосрочных акций, которые имели долговременные серьезные воздействия: конфискаций и увеличения налогов. И еще одна причина заключалась в стабильности доходов от военной силы: если вы контролировали узкое место на торговых путях, у вас должны появляться деньги. Черное море все еще оставалось Османским озером, ни российские, ни западноевропейские корабли еще не появлялись тут. Северное побережье моря и Крым управлялись татарским государством под властью семьи Гиреев, которые ставили себя очень высоко, а их кавалерия могла быстро передвигаться по украинской степи, как когда-то передвигались турки. Но тут имелись и сложности. Польша, исторически доминировавшее в этом регионе государство, начинала распадаться, то же происходило и с Венгрией. Кроме того, здесь существовали романтические разбойники – казаки (слово это по происхождению татарское), которые, ускользая от власти любого правительства, совершали грозные конные рейды во всех направлениях: иногда они разбивали поляков, а иногда договаривались с ними, то же самое происходило в отношении турок и России. Украина оставалась расколотой страной без законов, а с юга и юго-запада (из Молдавии и Трансильвании) на нее целились османские вассалы.

Ситуация еще более усложнилась из-за действий Швеции на севере: хорошо организованная и агрессивная, она в то время управлялась хорошим полководцем Карлом XII. Ко всему этому добавлялось соперничество Франции и Австрии: Людовик XIV пытался установить контроль над Австрийской империей в союзе с англичанами и голландцами. Элементарные соображения должны были бы подсказать туркам, что надо соблюдать осторожность, предостеречь их от любого продвижения вперед, пока шведы бездействовуют, а западноевропейцы сохраняют мир друг с другом.

Но в том состоянии мировой мечты, в котором жили османы, эти соображения не имели значения. В это время в Константинополе никто из мусульман не говорил на иностранных языках, а знавшие их люди, обычно христиане, презирались и не внушали доверия. Турецкие войска успешно действовали против поляков, заключили союз с частью казаков и даже осадили большой город в юго-восточной Польше – Львов. Существовали предположения, что венгерские протестанты призвали на помощь французов – турки не понимали, что в этот самый момент Людовик XIV изгонял собственных протестантов-гугенотов.

Во всяком случае, это показалось удачным моментом для приложения военной силы. Кара Мустафа, вступивший на должность после Фазиля Ахмеда, лелеял мечты о величии и в итоге решил осадить Вену. Еще в 1664 году австрийская армия продемонстрировала превосходство своей военной организации в битве у Сен-Готарда, после чего был заключен Васварский договор, давший австрийцам возможность сосредоточиться против Германии и французских сил в Италии. Теперь, в 1683 году, турки денонсировали договор, окрыленные манией величия. Шейх уль-ислам предупреждал, что реальной проблемой является Россия, но его отодвинули в сторону: империя должна была разыграть свою козырную масть, старшую карту.

Последовал необычайный поход, когда 200 000 человек двинулись маршем, преодолевая расстояние со скоростью, примерно равной скорости передвижения пушек. Армия переправлялась через реки, возводя импровизированные мосты или перетаскивая орудия прямо через ил, в среднем делая примерно четыре мили в день. Следом двигалось все снаряжение, и серебряный экипаж визиря отчаянно продирался сквозь грязь. Чтобы добраться из Эдирне через Белград до Буды, потребовалось три месяца, здесь же появились татарская кавалерия и вассальные войска из румынских земель.

В июле 1683 года вся эта невероятная армия с огромными шатрами, казной и всем остальным собрались перед Веной. Началась бомбардировка города. Однако пушечные ядра доставлялись на верблюдах, а препятствия на пути оказались такими, что самые тяжелые ядра верблюды пронести не смогли. Стены Вены были мощными, и имеющиеся ядра оказались слишком слабы, отскакивая от них.

Австрийский император Леопольд благоразумно покинул столицу, но смог заручиться поддержкой других стран – и не только союзников, но почти всех христианских государств, имевших интересы в этом регионе, включая Россию. Кара Мустафа чрезвычайно плохо выбрал момент для войны – в то самое время, когда традиционные войны Франции против Австрии были приостановлены. В итоге он умудрился объединить против себя поляков с русскими; венецианцы все еще обладали некоторой силой, присоединились и они; венгерские же диссиденты, оставшиеся на стороне турок, оказались беззубыми.

В сентябре 1683 года к Вене прибыла польская кавалерия и войска немецких княжеств, атаковав осаждающую армию сзади. То был полный разгром османов – их армия, теряя свои шатры и казну, в беспорядке отступила в Венгрию, где вскоре пала Буда. Поражение у Вены стоило Кара Мустафе жизни: его удавили в Белграде шелковым шнурком.

Теперь последовало мощное христианское контрнаступление. Белград пал в 1688 году, а очень скоро в войну вступили и персы. Османская империя страдала от своей чрезмерной протяженности и оказалась на пороге разгрома, когда венецианцы вернулись в Грецию (именно венецианская бомбардировка Афин разрушила Пантеон), а австрийцы – в Болгарию. Русские продвинулись к Черному морю, хотя собственные сложности со снабжением заставили их прекратить наступление.

В 1687 году, когда бедствия захлестнули страну, вспыхнул очередной мятеж. Мехмет IV был свергнут и заменен своим братом Сулейманом II, правившим с 1687 по 1691 год. Сбитый с толку, новый султан, трясясь, появился из мрачных задворков дворца Топкапи, ожидая, что его казнят – но ему сообщили, что он восходит на престол, как один из потомков Пророка, и глава бекташей произнес над ним текст посвящения. Мятежные войска успокоились, когда их лидеру дали поместье и должность губернатора Румелии. Но единственным реальным способом остановить внешних врагов было отвлечение внимания австрийцев на запад, и это стало тем самым долговременным фактором, который спасал империю снова и снова.

В 1699 году был заключен Карловицкий договор, по которому турки теряли Венгрию. Они, вероятно, отдали бы и больше, но в 1701 году Габсбурги втянулись в крупный конфликт с Людовиком XIV – в войну за Испанское наследство. Битва при Зенте на сербско-венгерской границе в 1697 году показала, насколько отсталыми стали османские силы, и отсталость эта усиливалась заблуждением, вызванным манией величия: повсюду развивались штандарты Пророка, вдохновляя на самоубийственные атаки, одну за другой. Тактика османов везде терпела неудачу, и все-таки в настоящий момент никакой иной у них не существовало. Империя обязана была расширяться, раз приходилось чем-то занимать янычар, которые иначе создавали политические проблемы.

В прежние дни плата янычарам формировалась из доходов с завоеванных мест. Теперь же империя перешла к обороне, снова и снова. Если бы она оставалась такой, как была, или если бы столкнулась с одним конкретным противником, она вполне могла бы выжить старым способом. Поэтому единственная реальная надежда на спасение заключалась в соперничестве возможных противников между собой.

Учитывая, что война за Испанское наследство длилась до 1713–1714 годов, время от времени противникам приходилось перебрасывать войска на другие театры, и это позволяло туркам возвращать некоторые из потерянных территорий. Но когда война закончилась, австрийская армия под командованием принца Евгения Савойского вернулась на Балканы и разгромила османскую армию при Петервардейне в 1716 году, хотя присоединившиеся к ней венецианцы действовали менее удачно. Они потеряли часть Греции, но Пожаревацкий договор 1718 года отдал австрийцам Белград, и мусульманское население стало уходить из Венгрии. Некоторые поражения случились на добрые двадцать лет позднее, чем должны были произойти – в основном потому, что австрийцы оказались втянуты в войну с поднимающейся Пруссией. В течение удивительно долгого времени продержался мир: период до 1730 получил известность как «эпоха тюльпанов».

Тюльпан появился из Центральной Азии, его название происходит от персидского слова «turban»; он был привезен из Турции, и в Голландии в 1630-х годах началась знаменитая тюльпанная мания с невероятной спекуляцией даже будущими ценами на луковицы. Теперь тюльпанное сумасшествие возникло в Турции, оно раздувалось Ахмедом III (правил с 1703 по 1730 год), и этот цветок дал свое имя яркому, хоть и короткому периоду.

Ахмед III был мирным человеком и, в отличие от большинства султанов, получил относительно свободное воспитание вне «клетки» Топкапи. Ему повезло в том, что был открыт новый источник годового дохода от налоговых пошлин на Дунае, и он эффектно тратил появившиеся средства. То был момент, когда западные, и особенно французские моды начали проникать в Османскую империю, и Ахмед организовал их импорт или же копирование. Он имел во дворце свой киоск, украшенный панелями с цветными рисунками в европейском стиле. Его посол во Франции вернулся с восторженными описаниями парков и дворцов французского короля, и Ахмед выбрал место Кагитхан, известное как «сладкие воды Европы» – здесь в Золотой Рог впадали два потока. Тут он возвел дворец Садабад с распланированными садами, засаженными в основном тюльпанами, здесь проходили невероятные церемонии с участием черепах, на спинах которых закреплялись свечи, чтобы освещать цветы.

Большую часть этого периода сохранялся мир, и «эпоха тюльпанов» с любовью отражена на миниатюрах придворного художника Левни (его рисунки в Сюрнамэ-и Вехби 1720 года изображают праздник обрезания сыновей Ахмеда, сопровождавшийся «танцующими мальчиками», что было характерно для традиций османского двора).

Но это оказалось последними днями империи, созданной великими султанами. Османы завершали свой путь. Время от времени еще появлялись талантливые великие визири, такие, как Ибрагим-паша из Невшехира в Каппадокии. Управление особенно улучшилось при Ахмеде III, который понимал, что в Европе и России происходит что-то грозное.

В первой половине XVIII века османские послы впервые появились за границей, в первую очередь в Париже, и некоторые из них предпринимали серьезные попытки, чтобы понять происходящее. Увы, другие оказывались ленивыми и не уделяли внимания тому, что видели, расценивая это как не заслуживающие внимания действия иноверцев. Иностранная торговля росла, а с нею увеличивалось и число иноземных купцов, особенно в Смирне и Салониках. В свою очередь, Запад был очарован турецкими модами и узорами, и отношения людей на личном уровне часто становились очень хорошими.

Леди Мэри Уортли Монтегю (она была дочерью графа и имела очень обширные связи, в том числе с папой Александром) дал одно из классических описаний Турции в этот период в своих письмах домой. Она описывает, как в 1716 году пересекла границу Османской империи по пути в Константинополь, куда ее мужа назначили британским послом. В Белграде она встречается с наместником, человеком огромной энергии и обаяния, который пьет и рассказывает смешные истории; но в стране полно разбойников, и ей требуется целая кавалькада янычар для обеспечения безопасности в путешествии. Янычары жестоко обращаются с местным населением, не видя в этом ничего особо предосудительного. В Константинополе удивительная женщина подмечает различные детали и учит язык, у нее появляется много знакомых среди турецких женщин, они рассказывают ей о различных деталях турецкого быта. Вне дома женщины обязательно находятся под вуалями, и никто не может узнать их в лицо, поэтому они могут позволить себе тайные встречи с мужчинами без лишних вопросов.

Тем не менее XVIII век является одним из самых трудных для понимания периодов османской истории, потому что снова и снова отбрасывает вас к западным оценкам, иногда обманчиво высокого литературного качества, но всегда основанным на наблюдениях извне. Если же вы попадали внутрь этого мира, оценить его оказывалось чрезвычайно трудно, так как этот век был религиозным, и османская элита воспринимала себя в религиозных терминах, с использованием мистического словаря.

Тем временем султаны наследовали друг другу, ни один не был особенно интересным, и даже крайне набожный Осман III (правил с 1754 по 1757 год) оказался скучным человеком. На представительском уровне все было великолепно, и каждый мемуарист отмечает необыкновенные празднества, иногда длительностью в две недели – например, в честь обрезания юных сыновей султана. Но глубинные проблемы никуда не делись, и иногда ситуация оканчивалась взрывом. Ахмед III был свергнут в 1730 году мятежом янычар, возглавлявшимся албанцем по имени Патрона Халил, которого удовлетворила только казнь Ибрагима-паши и других близких сподвижников султана. В результате преемнику Ахмеда, Махмуду I (правил с 1730 по 1754 год), пришлось сыграть долгую и вероломную игру, пригласив Патрону Халила и его друзей на пир, предположительно в честь их назначения на высокие посты, где их всех зарезали. Это стало концом «времени тюльпанов».

Улема продолжали интерпретировать законы шариата, давая должные комментарии к непредвиденным обстоятельствам, не предусмотренным арабским пророком VII века, но в целом показная пышность уже отживала свое время. Под всем этим ощущалось изменение менталитета. Судя по всему, уже в первой половине XVIII века очень многие люди воспринимали религию несерьезно, и никто не знает, что говорилось и делалось за закрытыми дверями. Даже архитектура мечетей – лучший ее образец это Нуру Османия на Великом Базаре, начатая постройкой при Махмуде I в 1748 году – демонстрирует влияние рококо. Его преемник, Осман III, попытался восстановить религиозные нормы – никакого алкоголя, ношение не-мусульманами отличительной одежды и так далее, – но эти правила повсеместно игнорировалось и продержались недолго. Взошедший на престол следующим Мустафа III (правил с 1757 по 1774 год) также ничем не проявил себя, кроме, быть может, того, что в его царствование империя влезла в долги. Ислам осуждал ростовщичество, но к 1768 году, когда мощь России уже продемонстрировала себя, особого выбора не оставалось.

Факты говорят, что в это время имперская система уже разваливалась. Янычары занимались чем угодно: кто был более способен, вел торговлю, менее способные промышляли вымогательством. Константинополь регулярно страдал от обширных пожаров, которые быстро распространялись по тесной деревянной застройке. Парадоксально, но теоретически всемогущий режим не смог организовать плановую застройку столицы – скажем, в стиле Вены с ее широкими улицами и просторными площадями, с архитектурными доминантами в виде прекрасных дворцов или хорошо продуманных соборов.

Невозможность отвести большие пространства на постройку общественных зданий, как в западных столицах, происходила из-за законов шариата. Во всех странах существует связь между правом собственности и правом ее пользователя, но по законам шариата пользователи имеют приоритет. Если владелец земли перекрыл улицу и построил дом, то это его право, в то время как на Западе, по римской традиции, общественные власти могут ограничить права собственника – или, как в Англии, поставить аристократическую роскошь под контроль законов, единых для всех. Совсем по-другому дело обстояло в Константинополе и в других мусульманских городах. В этих населенных пунктах застройка шла как попало, контролируемая только пожарами. Болезни при таких условиях распространялись тоже очень быстро.

Константинополь был известен своей нездоровой обстановкой, иностранные послы каждое лето спасались на побережье Черного моря, где они имели свои летние виллы, обычно в районе Тарабье – это турецкая форма греческого слова «Терапейя», означающего здоровое место. Султаны тоже часто спасались от болезней вне города – в их случае в Эдирне, где были хорошие охотничьи угодья.

На османских Балканах распад происходил очень быстро. В прошлые дни за крестьянами тщательно следили имперские чиновники, защищавшие их от возможного произвола крупных землевладельцев. В свою очередь коррумпированных или некомпетентных чиновников могли даже казнить, а их имущество конфисковать. Вся эта система опиралась на особый тип землевладения, тимар, внешне напоминающий феодальный, однако не переходящий по наследству. В итоге он в чем-то напоминал сельский капитализм. Землевладелец мог быть даже лишен земли, если не выполнял свою сторону договора. В XVIII, с ростом торговли и повышением товарности сельского хозяйства, некоторые из держателей тимаров начали расширять свои земли, подкупать местных чиновников и превращать владения в некое подобие латифундий – чифтлик^[23]. Это означало шаг назад для крестьян. Дело осложнялось тем, что крупные фермеры были мусульманами, а крестьяне-арендаторы (райя, то есть «пасомые») обычно являлись христианами. Кроме того, заметная часть земли принадлежала православной церкви и управлялась очень плохо, в результате у крестьян оставалось все меньше и меньше земли, и та часто скалистая и бедная.

В результате все Балканы кишели разбойниками, особенно горные области. В Греции такие разбойники были известны как клефты, их часто прославляли народные песни и сказания как местных Робин Гудов. Что было делать хозяевам поместий? Они нанимали других отчаянных парней и создавали из них нечто вроде полиции, такие отряды назывались арматолес. Блестящий французский историк Жиль Вайнштайн описывает это явление как движение «от бандита-героя к бандиту-жандарму», и это соответствует действительности. Балканы становились неуправляемыми, и время от времени там предпринимались жестокие карательные акции – вы могли двигаться по какой-нибудь ужасающе трудной, чавкающей грязью дороге и наткнуться на высокие шесты, наверху которых в муках корчились насаженные на них люди. И все-таки уже к 1770 году на Балканах стали появляться яркие искры прогресса, который шел с Запада.

Однако при дворе Мустафы III этого не понимали. Никто не осознавал смысла ни глубинных, ни даже поверхностных событий, таких, как появление огромной силы, какой становилась Россия при Екатерине Великой. У Османской империи существовали старые связи с Польшей, значение которой очень переоценивали, и со Швецией. Венеция теперь стала совсем беззубой, а Австрия развернулась лицом к Германии. Лишь Франция оставалась надежным союзником.

В плену этих иллюзий Мустафа III позволил себе втянуться в войну с Россией за Черное море. Русские уже прощупывали Северный Кавказ, который формально контролировали турки. Более того, они заявляли претензии на Крым, вассальное государство османов. Правители Молдавии, объединившись с Украиной, явно поддерживали контакты с Москвой.

Мустафа III решил показать, кто хозяин на Черном море. В 1768 году он начал войну с Екатериной. И совершенно внезапно блестящий фасад Османской империи XVIII века оказался на грани обвала.

Часть шестая
Долгая оборона

Турецкая пословица гласит: одно несчастье лучше, чем тысяча советов. Шестилетняя война с Россией, начавшаяся в 1768 году, стала таким несчастьем. Она закончилась Кючук-Кайнарджийским договором в 1774 году. Главной стала даже не столько потеря огромных территорий, сколько утрата престижа и средств, возник миф о рухнувшей империи. Черное море было османским озером как минимум с 1453 года, огромную роль в государственных доходах играли налоги с товаров, двигающихся по Дунаю из Центральной Европы или по Днестру и Днепру из России.

Крым с его очень смешанным населением являлся сердцем татарского государства под управлением династии Гиреев. Гиреи претендовала на то, что являются старшими потомками Чингис-хана, и в то же время приняли сюзеренитет османов. Существовали и другие татары, которые приняли сторону России, особенно ногайцы на Северном Кавказе (со временем их начали использовать для полицейских функций, и их длинный хлыст, nagayka, стал ярким образом в революционной иконографии). Теоретически Северный Кавказ был турецким, и горные племена черкесов, жившие в его западной части, являлись (опять же в основном теоретически) мусульманами. На Кавказе турки и их союзники держались довольно упорно, но на Балканах и в дельте Дуная ситуация оказалась плачевной.

Однако плачевнее всего ситуация для османской империи обернулась на море. Русский флот неожиданно появился в Средиземном море, команды для него частично набирались из британских моряков – характерная иллюстрация креативного способа, которым Россия использовала иностранцев. Началось все, конечно, с самой императрицы, которая происходила из правящей династии Ангальта, немецкого княжества размером со скромное поле для гольфа. Она захватила трон в 1762 году, когда ее любовник скамеечкой для ног размозжил голову ее мужу. Несчастный муж, Петр III, унаследовал трон шестью месяцами ранее после смерти своей тети, императрицы Елизаветы, появился на ее похоронах абсолютно пьяным и приказал заменить заупокойную молитву пением «Te Deum».

Но теперь эти северные варвары положили конец османской монополии на Черном море. Их флот, вызвав всеобщее удивление, очутился у берегов османской Греции, где офицеры попытались поднять православных на восстание. Затем русские корабли двинулись к порту Смирна, а в 1770 году разгромили османский флот у Чесмы, возле острова Хиос, продемонстрировав превосходно качества своей артиллерии, так и высокое искусство мореплавания. Характерной особенностью османского мышления оказалось то, что они даже не могли понять, как русские попали сюда: разве река под названием Рейн не течет через всю Европу?

Здесь нам придется обратиться к главному правительственному органу в Константинополе, Баб-и Али, Блистательным Воротам Государства, центральному месту принятия решений – в офранцуженной передаче, которая появилась в ту эпоху, это название стало звучать как «Порта». Когда в 1774 году закончилась война, Порте пришлось смириться с потерей монополии на Черное море. Россия стала доминирующей силой на Северном Кавказе и была на пути к захвату Грузии. Крым получил формальную независимость, правителем его стал один из Гиреев, Шахин – очень красивый молодой человек и, по слухам, один из любовников Екатерины. Другой Гирей влюбился в мисс Паттерсон из Эдинбурга и обратился в шотландский протестантизм, когда ее отец (юрист) заявил, что не позволит своей дочери выйти замуж за восточного человека, даже если это принц. Она все еще жила в своем крымском дворце, когда британская армия высадилась здесь пятьюдесятью годами позднее, а ее отделенный потомок, женившись на фон Герсдорф, устроил последнюю свадьбу в светском обществе в нацистской Германии.

Затем последовала война между крымскими и ногайскими татарами, и в итоге в 1783 году Россия впрямую аннексировала Крым. Единственное, что мог сделать султан – это попросить, чтобы его признали защитником мусульман. Екатерина Великая согласилась, но на условии, что она также будет признана в неопределенном статусе защитника христиан в Османской империи, что долгое время вызывало беспокойство у Европы.

Теперь, когда русские корабли (некоторые из них были греческими, поднявшими выгодный флаг) ходили по Босфору, а татарские и черкесские беженцы заполонили Анатолию, когда были потеряны территории, изначально являвшиеся мусульманскими, для государства наступил кризис. Конечно, умные люди уже давно предупреждали о грядущем наступлении тяжелых времен, но их почти не слушали, потому что система пока еще работала по инерции, и изнутри на нее оказывалось слишком малое давление, чтобы добиться перемен. Даже православная церковь была вполне удовлетворена и действительно не хотела никакого внешнего контроля за своими делами – в это время немецкие путешественники, посетившие гору Афон, обнаружили, что для подпирания дверей, а иногда и для растопки печей здесь используются византийские манускрипты. Многие тысячи янычар вытягивали государственные средства и зачастую продавали свои именные документы армянским спекулянтам.

Султан реально мог управлять только тем, что именовалось Хюдавендигаром – по сути, лишь старым османским районом вокруг Бурсы, включающим теперь и Константинополь (этот регион все еще потребляет две трети турецкого ВВП). В других местах правили местные вожди, не обращавшие особого внимания на султана. Северная Африка давно обрела фактическую независимость и находилась в составе империи лишь формально, хотя происходившее от янычар и местных женщин семейство Кёлоглы все еще обладало здесь некоторой властью и даже влияло на турецкие дела. Египет оставался лишь под внешним контролем, а арабы Сирии и Ирака имели собственные налоговые системы, доившие местное население, подчинявшееся местным вождям от них центральной османской власти поступали лишь ограниченные средства, да и то с сильным запозданием.

В самом худшем виде такое имело место в румынских землях, в Валахии и Молдавии. Там местные династии с некоторой помощью вымерли. Власть и права на налоги каждый год продавались с аукциона среди богатых греков района Фанар в Константинополе. Эти люди жили в красивых домах, группировавшихся вокруг православной патриархии. Один за другим Судзусы, Гикасы (православные албанского происхождения), Маврокордатосы прибывали в валахскую столицу, а затем в Крайову со своими родственниками и охраной из албанцев, тащивших большие пустые сундуки. Затем следовало официальное заявление о вступлении в права нового законного правления, а потом начинался сбор налогов. После этого местное крестьянство исчезало, оставляя свое имущество для конфискации. Затем прибывал другой грек, который мог назвать себя хоть королем Гика XIV, и делал все то же самое. Но со временем формировалось национальное сознание, и в четвертом поколении все эти Гики и Судзусы становились либеральными националистами, ссылавшимися на (утрированное) латинское происхождение румынского языка и относящими себя к кузенам французов.

С чего надо было начинать реформу империи? Что поразило власть предержащих после Кючук-Кайнарджийского договора, так это выдающийся успех русских армий. Поэтому первым шагом стала военная реформа, и тут огромным препятствием стали янычары. Их нельзя было упразднить, и уже не было денег от них откупаться. Султан Абдул-Гамид I (правил с 1774 по 1789 год) забрал власть у дискредитированного Мустафы III и начал тщательное планирование. Требовалось построить совершенно новую армию и научиться военному делу у Запада. Самыми полезными иностранцами были французы, и было известно, что у них хорошая артиллерия.

Раньше в империю тоже приезжали разные западные специалисты, но на практике они не могли ничего добиться из-за религиозного консерватизма, а также просто из-за чувства ревности турок к всезнайкам-иностранцам. Даже когда они переходили в ислам, как сделал лучший из них, Хамбараси Ахмед-паша, им все равно чинили трудности, просто как слишком неудобным людям.

Теперь же, с санкции французов, в Константинополь прибыл артиллерийский специалист, еще один венгр, барон де Тотт – вероятно, словак (Tot в венгерском языке – грубое слово, эквивалентное слову «ниггер»). Он создал новую артиллерийскую службу, хорошо натренировал своих бомбардиров, а затем приступил к решению второстепенных проблем.

Но подготовка артиллеристов заключалась не только в умении стрелять, для артиллерийской службы требовалось знание математики – а улема закрыл школу математики пятьдесят лет тому назад на основании того, что там изучаются секреты, оставленные шайтану. Теперь в это тяжело поверить, поскольку турки, подобно русским, имеют прекрасные математические традиции, в последние годы они совершили по настоящему успешный прыжок в компьютерную цивилизацию. Однако барон де Тотт, со всеми своими четырьмя прекрасно написанными, но, возможно, весьма приукрашенными, томами воспоминаний, имел в активе только свою артиллерийскую службу, и янычарам он не нравился.

В 1787 году, надеясь отвоевать назад Крым, османы снова объявили войну России, ожидая, что шведы, тоже напавшие тогда на Россию, отвлекут значительную часть русских сил. Это ожидание частично оправдалось – русские не смогли собрать все силы против Турции, отчасти из-за шведского натиска, но в основном потому, что они оказались отвлечены событиями в Польше и Французской революцией. На Кавказе туркам удалось даже одержать ряд побед, но они ничего не дали, потому что австрийцы присоединились к своим русским союзникам и снова захватили Белград, хотя из-за давления со стороны Франции вынуждены были отдать его назад.

Эта бессмысленная война тем не менее выделяется одним эпизодом, который демонстрирует проблемы развития. Барон де Тотт создал артиллерийскую службу, но для ее эффективной деятельности отсутствовали нужные ресурсы. Что вы выберете – большую мощную пушку или несколько меньших? Османы выбрали большие пушки и разместили их в крепости Очаков, расположенной в устье Днепра. Но большое ядро не попадало в цель, при этом громадный заряд разрушал пушку. В итоге Очаков пал. Подобные эпизоды вызвали бурные споры в Константинополе – являются ли все иностранцы поголовно предателями или же требуется еще больше иностранных специалистов для более глубоких реформ?

Абдул-Гамид I умер в 1789 году, и его преемником стал энергичный племянник – Селим III (правил с 1789 по 1807 год). Именно при нем началась активная и целенаправленная вестернизация Турции. Новому султану пришлось столкнуться с тем, что позднее стало известно как «Восточный вопрос». Он достаточно прост и остается с нами до сих пор: что будет с Турцией? В этот вопрос вовлечено все: стратегия, экономика, религия. Может ли православная Россия восстановить Византийскую империю, снова завоевав Константинополь? Для этого ей требовался союз с Англией либо с Францией, с каждой из них она могла бы победить и разделить Османскую империю. В 1798 году этот вопрос впервые встал ребром: Наполеон высадился в Египте.

История современной Германии по Томасу Нипперди начинается с фразы: «В начале был Наполеон». Именно он встряхнул старую Священную Римскую империю от верхушки до самого основания и поставил Германию на ее современный курс развития, совершив нечто вроде экспорта туда аналога Тридцатилетней войны. Наполеон произвел подобное же действие и в Испании: Пиренейская война с испанской (а не британской!) точки зрения стала началом долгой гражданской войны, все еще не до конца затихшей.

В Османской империи в это время тоже началось что-то вроде гражданской войны между модернизаторами и консерваторами, и она тоже в некотором роде еще не завершена. Революция 1789 года дала Франции огромную энергию, и к 1797 году она совершила завоевания, которые намного вышли за пределы продвижения старого режима: были созданы зависимые от Франции государства в Германии и Италии, включая старую Венецианскую империю; были захвачены Нидерланды, Бельгия и Голландия.

Новый революционный режим, возглавленный выдающимся генералом Наполеоном, воспринял все цели своего слабого предшественника. Франция потеряла Индию и Америку, уступив их британцам. Почему же не получить взамен гораздо больший приз – Левант или Ближний Восток? Помимо всего прочего – во всяком случае, для мечтателей, крутящих глобус в Париже, – занятие этого региона позволила бы Франции угрожать британцам в Индии, либо двинувшись сухим путем через потенциально союзную Персию, либо даже прорыв от Суэца до Красного моря канал, пригодный для военных кораблей.

В июле 1789 года, Наполеон, тогда 28-летний, вообразив себя фараоном, тайно провел свои корабли мимо британского флота и высадился в Египте. Он обратил в бегство аристократию мамелюков, составлявшую основу верблюжьей кавалерии, самые же умные из них поняли, как из ситуации можно выжать что-то для себя – освобождение от жесткой тирании турок. Около года все шло неплохо, хотя французы оказались заперты в Египте, потому что британцы под командованием другого харизматичного персонажа, Нельсона, наконец-то отыскали французский флот и разнесли его в клочья.

Затем Наполеон двинулся на собственно турецкую территорию, где потерпел несколько неудач и запятнал свою репутацию, приказав вырезать пленных. В 1799 году, поняв, что потерпел поражение в своей авантюре, он тайно вернулся во Францию, где вскоре объявил себя императором. Но он открыл «Восточный вопрос», а также направил Египет курс на вестернизации. Это было сделано совершенно сознательно, с использованием коренных египтян и французских офицеров, оставшихся в Египте. Именно тогда выдвинулась такая яркая фигура, как Мехмет Али.

Мехмет Али был по происхождению албанцем, но всю жизнь говорил на турецком языке. Он создал в Египте современные и вполне надежные армию и флот; он привлек иностранных специалистов, чтобы модернизировать промышленность; он вторгся в Аравию и поставил под свой контроль фанатичную секту ваххабитов, которая там возникла. Селим III ничего не мог противопоставить ему, поэтому признали его вице-королем – по факту суверенным правителем Египта. Можно даже сказать, как предполагает турецкий историк Шериф Мардин, что в тот период все современное в империи шло из Египта, в то время как Багдад превратился в мертвый груз.

В 1807 году Селим оказался перед угрозой нападения англичан (которое было отражено, потому что французский посол помог организовать оборону столицы), а также перед опасностью новой войны с Россией. Это была странная война, потому что собственные войска Селима, янычары, были слишком заняты своим бизнесом, чтобы двинуться на фронт – в результате туда попала лишь половина от каждого полка. Но в 1812 году Наполеон напал на Россию, и Турции удалось заключить мир, за который пришлось расплатиться значительной территорией вдоль побережья Черного моря и районом к северу от дельты Дуная, именуемом Южной Бессарабией (по-турецки он назывался Бучак, что означает «угол»). Этот район имел большое значение из-за портов, через которые шли торговые суда из Черного моря в Центральную Европу. Австрийцы, хотя и обладали огромным портом Триест, тоже были заинтересованы в дунайском маршруте. Турция оказалась втянута в сферу западного капитализма, и ей требовалось отыскать способ действий. Индия и Китай встали перед той же проблемой – и оба государства рухнули.

Селим III начал строить новую армию – отчасти тайком, в казармах на азиатской стороне Босфора. Там он обучал своих солдат, используя методы Мехмета Али. Однако его проблемы были гораздо серьезней, чем проблемы правителя Египта. В XVIII веке местные вожди, как на Балканах, так и в Анатолии, сначала брали у султанов налоги на откуп, а затем и вовсе стали игнорировать центральную власть. При помощи личных армий они правили своими феодальными владениями – самое большое из них, расположенное в горной стране, охватывающей юг современной Албании, а также север и северо-запад Греции, принадлежало Али-паше из Тепеделена^[24] и называлось Эпир. Посетивший его лорд Байрон был зачарован продемонстрированной ему экзотикой восточной власти – огромными подушками, коврами, водопроводом, девушками и мальчиками. Последнее позднее вызвало порицание среди британских официальных лиц: они считали, что турки использовали мальчиков, так как им наскучила полигамия. Вымышленная дочь Али-паши стала героиней романа Дюма «Граф Монте Кристо» – прекрасной Гайде. Еще одно подобное крупное владение находилось на юго-востоке Балкан – это была территория, известная как Румелия, недалеко от самой столицы.

Селим попытался использовать местные полки янычар, чтобы поставить под контроль этих самозваных князей, но все его усилия кончились неудачей. В 1807 году он был свергнут, и престол занял слабоумный Мустафа. Новая армия была распущена. Но затем умный великий визирь, используя поддержку улема и других сил, ненавидевших янычар, организовал свержение Мустафы. В ответ янычары убили Селима, а место султана занял его очень молодой кузен Махмуд II (правил с 1808 по 1839 год). Ему пришлось сыграть очень долгую партию – в каком-то смысле это стало упущенной возможностью поздней империи.

Янычары, мародерствовавшие в Константинополе и других городах – даже в Сирии, – имели основания опасаться нового султана, и Махмуд, получив хороший совет, был очень осторожен. Новая армия была перестроена весьма аккуратно. Султан созвал местных правителей и вождей и договорился с ними о дальнейших действиях. Хотя большинство из них, опасаясь, что на пиру их убьют, не появилось, и соглашение не было выполнено, но оно сослужило свою службу, дав ложное представление о слабости султана. Дела понемногу ползли сами по себе, и иностранные офицеры прибыли, чтобы помочь тренировать «Новую армию». Это и стало реальным началом новой Турции.

Армия и модернизация – хорошая тема. В Атлантическом мире, к которому теперь развернулся прогресс, армия всегда была инструментом, а не вдохновителем. Вне Атлантического мира, где прогресс долгое время находился во власти мракобесных церковных институтов и замшелых местных правителей, именно армия зачатую предлагала наилучшие средства для модернизации; в России или Австрии (и даже во Франции Людовика XIV) лучшее современное образование давала именно армия. Лучшей школой в Вене был кадетский корпус – Терезианум, так же это было с юнкерскими училищами в России или военными школами в Берлине, воспитавшими столь много писателей, от Льва Толстого до Генриха фон Клейста.

Пруссак Гельмут фон Мольтке, творец победы над Францией в 1870 году, тоже стал автором классического литературного произведения – писем из Турции, где в 1830-х годах он служил иностранным военным советником. Еще один пример этого явления можно найти в Нидерландах, когда французские революционные армии победили в битве при Флеру в 1794 году. Они заняли огромный университет Лувена, где в тучах меловой пыли студенты серьезно обсуждали по-латыни, разговаривали ли Адам и Ева друг с другом в вежливой форме или фамильярно. Французы устроили на дворе университета стойло для лошадей, а сам университет превратили в медицинскую и инженерную школу. Современная Турция также должна была создаваться армией, а не как-то иначе. И все-таки до наступления прогресса должны были еще случиться несчастья, и они случились. Сначала получил фактическую независимость Египет. Когда к 1815 году Наполеоновские войны закончились, проблемы добрались и до Балкан. Еще в 1804 году произошел мятеж в Сербии, где некто «Черный Георгий»^[25] умудрился на какое-то время сделаться королем, и после десяти лет войны появилась маленькая Сербия – правда, под властью другого короля, который, проявив хитрость, признал султана своим сувереном. Посторонним могло казаться, что христиане сами освободили себя от тирании турок. Но изнутри было видно, что за этим стоит гораздо большее: Черного Георгия поддерживали русские, пока они находились в состоянии войны с Турцией, но затем охладели, когда вместе с турками стали воевать против французов. В любом случае агенты султана использовали его, чтобы разделаться с местными янычарами. Увы, почти ни одно из этих упомянутых национально-освободительных движений не являлось тем, чем себя декларировало. И лучше всего это проявилось на примере Греции.

У греков реально уже было нечто вроде империи внутри империи, они жили повсюду на Балканах и на Ближнем Востоке, и присутствовали здесь с самого начала Османского государства. Православная патриархия оказалась самым крупным землевладельцем в империи, и за почти 500 лет между 1453 и 1918 годами лишь четыре патриарха умерли на своей должности и в своей постели. Порт Смирна, где преобладали греки и левантинцы, стал одним из важнейших центров средиземноморской торговой сети; крупный остров Хиос, расположенный неподалеку, тоже сделался значительным коммерческим центром. Его купцы представляли собой настоящий интернационал: они были в основном католиками, имена их зачастую оказывались наполовину греческими, наполовину итальянскими – например, Кальвокоресси или Маврогордато; говорили они на смеси итальянского и греческого, называемой «франгохиотике». В конце XVIII века они начали появляться и в Лондоне.

В 1770 году Екатерина Великая задумала поднять православный стяг над Мореей (это название происходит от слова, означающего «шелковица») – в классической древности эта территория называлась Пелопоннесом, здесь когда-то располагалась Спарта. Русские офицеры высадились, чтобы попытаться поднять тут восстание, но потерпели поражение. Однако присутствии в восточной части Средиземного моря Франции и России стало фактом, и это сулило большие перемены. На какое-то время русские даже заняли семь Ионических островов (самым крупным из них был Корфу) у западного побережья Греции. Ранее эти острова принадлежали Венеции, но в 1797 году она окончила свое существование.

В бедах Османской империи XVIII века присутствовал и один положительный момент: греческие купцы и торговые суда, особенно те, что перевозили товары через Триест из Центральной Европы и через Одессу из России, в Салоники или в Смирну. Эти купцы имели связи с масонами Лондона, и их секретное общество действовало по образцу масонов; среди богатых греков квартала Фанар в Константинополе было много тех, кто симпатизировал им.

В 1821 году с ведома русских часть греческих националистов во главе с их вождем Ипсиланти пересекла реку Прут и проникла в Молдавию, надеясь вызвать тут восстание. В это время даже в румынских землях греки занимали почти все высшие должности в церкви и, естественно, составляли большинство купеческого класса и местной знати. Но этот мятеж провалился – местные румынские крестьяне предпочли грекам турок. Однако в Морее вспыхнул другой мятеж: некий священник провозгласил восстание против турок и организовал ужасное избиение всего мусульманского населения Коринфа, включая женщин и детей, когда после прекращения огня они попытались покинуть полуостров во время организованной англичанами эвакуации.^[26]

Слух об этом зверстве достиг Константинополя, и быстро последовало возмездие. Первой абсурдной ошибкой турецких властей стало повешение патриарха, который предал анафеме мятежников, а также двадцать других выдающихся националистов-фанариотов (именуемых так по кварталу Фанар).^[27] Следующей ошибкой стали репрессии против жителей совсем другого острова – турки в ответ учинили резню на Хиосе, который был абсолютно лояльным. Дело обстояло так. Соседний остров Самос, который производил только пиратов и слабое красное вино, ненавидел Хиос. В марте 1822 года греки с Самоса посреди ночи высадились на Хиосе и скинули в море нескольких безобидных заптие – местных констеблей.^[28] Информация об этом дошла до Смирны, где наместник, некто Караосманоглу, приказал осуществить возмездие. Приказ был выполнен, и это стало первым турецким бедствием в деятельности по созданию своего образа для иностранцев. Делакруа написал картину, изображающую изнасилованных девственниц, мерзких азиатов и тому подобное. Европейские романтики были взбудоражены.^[29]

Самым крупным из них был Джордж Гордон, лорд Байрон. Поэту было за тридцать, и на Адриатике он истощил свой запас вдохновения и денег. Ему наскучила тогдашняя его любовница, некая Тереза, и он отослал ее назад к пожилому мужу в Равенну. Он готов был показать миру, что еще не кончился, и это стало началом долгого процесса, в котором западные писатели оказались в странном месте – на баррикадах, с кличем «no pasaran!».

Байрон появился в Мисолонги, в Коринфском заливе, где влюбился в мальчика, некоего Лукаса. Тот страдал, пока ему не дали шитый золотом мундир и не посадили на осла, в то время как его родственники вежливо проматывали деньги Байрона. В итоге наш романтический поэт повернулся лицом к стене и умер, став первым мучеником за независимость Греции. Он сам описал это в своей поэме «Лара»:

В нем вызвала бы нежность – колебанье,

Он, бодрствуя на страже у страданья,

Им вдохновлен для ненависти был.

За то, что прежде много он любил^[30]

Он не добавил больше ни строки о «необычно гостеприимном сгорании на костре страсти». Раз турки восстановили против себя Байрона и Делакруа, они получат настоящий бой. Молодой Уильям Эверт Гладстон^[31] в свое время специально учился этому.

Европейцы имели романтические представления о Греции как о наставнице классического Рима, и это вдохновляло французов в XVII веке. Отчасти немецкой националистической реакцией на это и на доминирование Франции стала необычайная структура старых немецких предложений, с глаголами в конце и с придаточными предложениями – длинные фразы, где прилагательное с причастием идут впереди существительного. В наши дни немцы, воспитанные на журнале «Шпигель», не могут легко следовать этому языку, и в Берлине Канта учат на английском.

Северная Европа сходила с ума по Элладе, а после Наполеона здесь возникло множество безработных военных, которых можно было нанять на службу. У греческих же купцов имелись деньги: Кальвокоресси и Маврогордато вращались в масонских кругах Лондона, Парижа и Санкт-Петербурга. Самым худшим из того, что сделали турки, стало то, что они заставили отвернуться от себя. Не стоило создавать врагов, тем более среди высокопоставленных семей, типа российских Воронцовых, состоявших в родстве с высшими фамилиями Англии. Ненавидеть турок стало хорошим тоном.

Существовала в этом, конечно, некая степень притворства – добрая старая английская традиция. Когда дело дошло до зверств, греки отплатили туркам той же монетой. Но и тогда, и позже мусульманские жертвы оказались забыты. Кроме того, греки усиленно создавали себе положительный имидж, в то время как турки, horresco referens, нет. Снова и снова они вынуждены были защищаться, говорить, что цифры преувеличены – в любом случае это было их ошибкой. Правда также и то, что, несмотря на поддержку европейскими лидерами греческой независимости, они слишком хорошо понимали, что конец Османской империи принесет огромные проблемы, как это и случилось на самом деле. Меттерних из Австрии, ярый реакционер, не имел иллюзий: по его словам, Греция оказалась «приговорена к жизни».

Большая часть националистической легенды являлась подделкой. На самом деле Византия была разрушена итальянцами, а не турками, которые, если и были как-то причастны к этому делу, то скорее спасли империю. Древнюю Грецию разрушили кельты после Александра, а затем она была снова уничтожена в VIII веке славянами. Вновь ее эллинизировали византийцы, и греческие националисты до сих пор не могут договориться, то ли они являются эллинами, то ли – духовно – византийцами. Греческие крестьяне доныне говорят на сильно испорченной форме языка, которая сохранилась в церквях. Вдобавок кровь большинства жителей полуострова была разбавлена влахами – пришедшими сюда скотоводами, относящимися к румынам или албанцам, которые в основном расселились на месте бывших Афин.

Очень скоро греческий мятеж перерос в гражданскую войну, соперничающие группы бандитов усложняли ее, но на деле восставшие имели преимущество только на море, потому что были лучшими моряками, чем турки. Последние не умели правильно вести артиллерийский бой на волнующемся Эгейском море: выстрелы шли либо слишком высоко, в небо, либо слишком низко, в море. На суше существовало что-то вроде колеблющегося равновесия. С началом сезона турецкие войска являлись с севера, заставляя греков откладывать свои ссоры – но эти ссоры начинались снова, когда кампания заканчивалась, и туркам приходилось уходить обратно при приближении зимы.

В 1826 году произошла внезапная перемена: Мехмет Али из Египта отправил в Грецию с армией и флотом своего сына Ибрагима-пашу, и мятеж начал утихать. Романтики встрепенулись. На этой точке неприятности стали доставлять русские, так как у них были собственные виды на Балканы, а особенно на Кавказ, где они уже воевали с Персией. Как англичане и французы могли сохранить баланс сил в Восточном Средиземноморье? Они объединились с русскими, и три флота прибыли к Пелопоннесу, чтобы попытаться разделить воюющие стороны. В 1827 году в заливе Наварино произошло сражение; флот Ибрагима был разбит в щепки. Затем в 1828 году, не опасаясь уже действий альянса против него, царь Николай I напал на Турцию, которая едва ли могла защитить себя. Она ожидаемо проиграла войну и запросила мира, отдав русским контроль над всем восточным побережьем Черного моря. Наконец в 1832 году османы признали независимость Греции – очень маленького королевства, для которого монархом выбрали юного германца^[32]. Это новое государство в основном состояло из бесплодного Пелопоннеса, развалин Афин (там на Акрополе находились византийские церкви) и нескольких островов. Оно было очень бедным, и почти весь XIX век его население, если могло, бежало в гораздо более процветающую Западную Анатолию.

Тем не менее для османов независимость Греции стала потрясением всей системы. А далее пришло еще одно обстоятельство. Мехмет Али теперь стал главой большого процветающего государства и установил прекрасные отношения с французами, которые хотели использовать его для расширения собственного влияния на Ближнем Востоке. Мехмет Али тоже лелеял амбиции захватить Сирию – в конце концов, владения правителей Египта до его завоеваний Селимом I простирались далеко в Анатолию. Юго-восточная часть Анатолии, примыкавшая к Сирии, когда-то была римской провинцией Киликия – Кампестрийская равнина доныне богата хлопком, а Трахейя, горная и дикая ее часть, имела большую стратегическую ценность.

Мехмет Али бросил вызов Махмуду II и в 1831 году, уверенный в поддержке французов, атаковал его. Опять армия Махмуда II потерпела поражение, и теперь египетские войска угрожали Константинополю. Это создало для русских проблему, которую они так никогда и не смогли разрешить. Предполагалось, что Турция – их традиционный противник. Теперь же она оказалась перед риском захвата профранцузским альянсом, то есть ее приходилось защищать. Поэтому российские войска высадились возле Константинополя – на этот раз как защитники турок, и это было зафиксировано Ункяр-Искелесийским договором 1833 года. Мехмет Али отступил, решив через некоторое время снова попытать счастья. В 1839 году он опять двинулся войной на османов, и снова победил – но на этот раз уже британцы приложили руку, чтобы остановить его, потому что тоже не хотели французского контроля над Константинополем и Левантом вообще. Для этого существовала веская причина: Османская империя разрушалась под британским контролем, и султан Махмуд II хотел удержать этот распад, направив империю на путь реформ.

Султан выжидал все это время мятежа греков, войны с русскими и первого Египетского кризиса. Ему требовалось время, чтобы обучить новую армию и интегрировать в нее тех янычар, которые были готовы изменить свой образ жизни. Население Константинополя, и в особенности, члены гильдий, которые страдали от рэкета со стороны янычар, должны были оказаться на его стороне, как и те члены улема (в первую очередь ее гражданские служащие), которые не состояли в союзе с янычарами.

Присутствовала в этом и религиозная составляющая. Суннитским клерикалам не нравилось братство бекташ, чуждое условностей в отношении соблюдения религиозных правил (и по той же причине отказывавшееся платить религиозные налоги) – а религиозная составляющая корпуса янычар теперь в основном сводилась именно к этому братству. В то же время войска янычар по сути стали паразитическим сословием, требовавшим огромных выплат – иногда до 120 000 в год. Этот бюджет обеспечивался государственными деньгами и мог быть даже продан какому-нибудь армянскому дельцу, хотя и со скидкой.

В 1826 году для Махмуда II пришло время вплотную столкнуться с проблемой янычар. Тщательно все спланировав и подготовив, он спровоцировал волнения янычар. Те попались в его ловушку и восстали. Мятежники совершили ключевую ошибку, покинув центральный район Константинополя вокруг ипподрома и дворца Топкапи, и направившись в свои казармы – туда, где теперь расположен Стамбульский университет. Там они устроили традиционную церемонию переворачивания кухонных котлов. Один из их тогдашних командиров, который перешел на сторону Махмуда, приблизился к казармам, чтобы попытаться осмотреть место дислокации янычар, но проникнуть туда не сумел. Тогда люди султана подтащили пушки, разнесли главные ворота в куски и продолжали обстреливать казармы, пока тысячи янычар не разбежались, или не были убиты. После чего султанские войска бросились обшаривать город, охотясь за беглецами. Некоторые из них спаслись в провинции или спрятались в Белградском лесу севернее города, тянущемуся до берега Черного моря. Братство бекташ было запрещено (но много позднее опять восстановлено султаном Абдул-Гамидом II, имевшим репутацию реакционера).

Это уничтожение янычар получило название «Благоприятного события» или Вака-и Хайрие, и Махмуд возвел в честь него изысканную, почти в стиле рококо, мечеть на берегу Босфора, возле арсенала Тофан. Эту мечеть назвали Нусретие, что означает «победа». Вот так появилась действительно новая армия – хотя она оказалась недостаточно сильной, чтобы отразить нападение Мехмета Али, когда пришло время. Сам Махмуд II, который начал сильно пить, умер в 1839 году, как раз вовремя, чтобы не услышать новости о втором вторжении египтян и о сражении у Низипа. Править стал его сын, Абдул-Меджид (с 1839 по 1861 год).

Абдул-Меджид получил вполне серьезное европейское образование, и в ситуации 1839 года это пригодилось, потому что европеизация страны благодаря его отцу уже шла полным ходом. Для начала, в знак того, что империя теперь стала частью европейской системы, Махмуд II сменил официальную одежду. Не стало больше длинных халатов и тюрбанов – Махмуд внезапно появился на публике одетым в брюки, как и его солдаты. В качестве национальной одежды появился длинный плащ стамбулин, застегивающийся у шеи.

В конце 1820-х годов султан заявил, что его подданные должны носить не тюрбан, а новый головной убор – феску. Это была удобная коническая шапка, явно христианского происхождения, скорее всего, она имела прообразом головной убор моряков. Феска была удобна тем, что носящий ее мог склоняться в молитве и не терять головной убор, когда касался пола. Сверху располагалась кисточка – существовало поверье, будто носителя за такую кисточку могли поднять на небо.

Феска также имела то преимущество, что ее могли носить и не-мусульмане, как знак общей принадлежности к нации, и это являлось основной целью Махмуда II. Он собирался войти в Европу, а это означало признание не-мусульман равноправными гражданами. Прелюдией стал важный договор, подписанный в 1838 году в Балта Лимани, несколько выше Константинополя по Босфору, на европейской его стороне. Этот договор обеспечивал свободную торговлю с Великобританией, и тогда британская торговля стала быстро развиваться.

Эти события имеют под собой важную и долгую историю. Сами британцы следовали доктринам Адама Смита и отклоняли любые принципы защиты своей экономики от иностранной конкуренции на основании того, что такой протекционизм способствует только лени и паразитизму. Они были недалеки от отмены даже защиты своих фермеров – «Хлебных законов» – на основании того, что рабочий класс должен иметь дешевую пищу, даже если эта пища не «национального» происхождения.

Однако для такой экономики, как турецкая (хотя империя была столь огромной, что трудно вообще говорить об «одной» экономике), имевшей лишь местную индустрию, в основном с плохо развитым сельским хозяйством, свободная торговля первоначально означала бы разрушение: с английскими продуктами, сделанными на машинах, конкурировать было невозможно. Стамбулины произошли именно отсюда – без сомнения, созданные очень опытными портными. Вероятно, как позднее заявляли националистические комментаторы, туркам следовало сопротивляться. Но у Махмуда II не оставалось вариантов для выбора.

Иностранцы уже имели особые привилегии, Капитуляции, уходившие корнями в далекое прошлое, ко временам Сулеймана Великолепного, когда французским купцам были даны определенные права. Отчасти эти привилегии имели византийское происхождение, так как в Византийской империи венецианцы тоже имели определенные льготы, в частности, более низкие налоги. Для них это было вполне логичным.

Османская империя обязательно следовала религиозному закону – шариату, якобы данному самим Аллахом, как утверждалось в Коране. Этот закон контролировался улемой и понемногу изменялся, чтобы соответствовать современности, когда это требовалось.

Но этот закон, особенно в том, что касалось семьи и собственности, явно не согласовывался с европейским. Одним из его важнейших предписаний был запрет на ростовщичество – а это лишало банки возможности участвовать в бизнесе. Капитуляции давали возможность европейцам иметь собственные почту и суды (в стамбульском районе Галата существовала даже охраняемая британская тюрьма). В итоге последовало ощутимое расширение системы миллет, по которой не-мусульмане в империи подчинялись своим отдельным законам. Конечно же, этим стремились злоупотреблять: османские подданные переходили в иностранное гражданство, получая тем самым защиту посольств на другой стороне Рога.

В любом случае не существовало пути, на котором османское правительство могло усилить свою экономику, допуская протекционизм, и Махмуд II двинулся совсем в другом направлении, рассчитывая, что свободная торговля привяжет Константинополь к Лондону. Так они и произошло. Вслед за договором Балта Лимани в британской прессе начали печатать хорошие отзывы о Турции, одновременно в Лондоне начали появляться молодые турки с хорошими манерами и европейской внешностью, говорящие на хорошем английском или французском языке; понемногу они стали модными в стране.

В 1839 году был сделан шаг еще дальше. Новый султан Абдул-Меджид I собрал иностранных дипломатов на формальную встречу в Павильоне Роз (Гюльхане), в садах дворца Топкапи, и там его великий визирь, грозный Мустафа Решит-паша, одно время бывший послом в Лондоне, зачитал длинный запутанный документ, изложенный тяжелым религиозным языком. Некоторые дипломаты даже не уловили, что это был революционный момент. Но это было так. Документ говорил, что империя проходит через бедствия, что все добрые мусульмане должны понимать, что они наказываются за плохое следование Святому Писанию, что пришло время для восстановления старых мудростей. Результатом этого восстановления стало то, что все подданные султана оказались равны перед законом – то есть христиане и евреи перестали являться второсортными гражданами. Это оказалось прелюдией к целому набору реформ, в сумме известному как Танзимат – арабское слово, означающее «наведение порядка в доме». Была введена современная валюта (хотя первоначально появление бумажных денег привело к кризису) и централизованная имперская администрация; появился соответствующий кодекс гражданских законов, в котором каждой религии было отведено равное место. Турецкая империя, как называли ее иностранцы, модернизировалась, и частью этого процесса стало позволение христианам развиваться при помощи своих школ и церквей. Египет уже двигался в том же направлении, не особенно отставал и Тунис. На данном этапе для империи, столь огромной и разнообразной, какой была Османская, это стало громадным шагом вперед.

Абдул-Меджид добился и других успехов. Его портрет, очень удачно изображенный на коробке шоколада, понравился королю Альберту, но главные аплодисменты Запада султан заслужил благодаря особенно щедрой акции. В 1848 году по всему европейскому континенту прокатились революции, и либералы, столь любимые Англией, в основном проиграли. Венгры и поляки, сражавшиеся с реакционными Австрией и Россией, бежали в Турцию. Австрийцы потребовали их выдачи. Султан отказался, и многие из этих беженцев тем или иным образом оказались у него на службе, а некоторые из них даже стали родоначальниками династий, отличившихся профессиональным руководством различными областями деятельности в республиканской Турции – включая руководителя государственного радио, основателя школы фортепиано, главу коммунистической партии и руководителей крупных банков.

В этот период проявился первый признак того, что Турцию можно отнести к прогрессивным силам: Крымская война. Она началась с русско-турецкой войны 1853 года, британцы и французы (а позднее итальянцы) присоединились к Турции в 1854 году. Это была первое столкновение европейских держав на юге Балкан, а затем, когда русских вытеснили оттуда, на Крымском полуострове в Черном море.

Причины этой войны выглядят сюрреалистически: они лежали в Иерусалиме и касались руководства святыми местами христианства – храмом Гроба Господня, построенным крестоносцами, и церковью Святого Рождества Христова в Вифлееме. В этом руководстве доминировало православие, его поддерживала Россия, но французы стремились продвинуть сюда католиков, и монахи разных конфессий – к развлечению турок – иногда буквально дрались возле храмов. Спор этот продолжается до сих пор: в Храме Гроба Господня должен поддерживаться очень строгий график служб различных христиан.

Одновременно во Франции появился новый правитель, неугомонный и амбициозный, племянник Наполеона Бонапарта. Чтобы привлечь на свою сторону крестьян, он опирался на церковь, он также мечтал взять реванш за поражение 1812 года и отступление от Москвы. Поэтому он спровоцировал конфликт, требуя от султана права защищать Святые Места. Это требование было передано султану; царь рассердился и отправил Константинополю свои требования того же самого.

Примерно в то же время царь Николай I в разговоре с британским послом изрек знаменитую фразу, высказавшись приблизительно в том смысле, что Турция является «больным человеком Европы». Он подразумевал, что Британия и Россия могут разделить империю между собой, исключив тем самым из игры Францию. Но британцы не хотели, чтобы русские военные корабли могли пройти из Черного моря в Восточную часть Средиземного, угрожая британским связям с Индией, «жемчужиной в британской короне», откуда происходила большая часть британского процветания.

И конечно, для этой войны существовало множество других причин. Россия в 1850-х годах имела репутацию огромного плохого государства, дьявольской империи, поддерживающей у себя тиранию и феодализм, а за границей то и дело притесняющей то одних, то других либеральных героев. В итоге война превратилась в идеологическую: после договора Балта Лимани о свободной торговле и заявлении в Саду Роз о реформах турки считались прогрессивными. Люди Танзимата решили, что теперь наступил их момент. Если они спровоцируют русских, тогда те могут совершить ошибку. Так на деле и произошло: турецкие и русские войска столкнулись на Нижнем Дунае, и на этот раз новая турецкая армия очень хорошо показала себя в поле^[33]. В Босфор прибыл британский военный флот с французскими войсками. Затем, в ноябре 1853 года, русские совершили еще одну ошибку, войдя в порт Синоп, в центре турецкого черноморского побережья. Турецкий вспомогательный флот был ко всеобщему удивлению уничтожен, как и большая часть города, являвшегося одним из самых старых и самых живописных мест на этом побережье. Это вызвало в Британии возмущение, и в марте 1854 года Британия и Франция объявили России войну.

Крымская война стала первой современной войной. Прежде всего, возник электрический телеграф, позволявший сообщать о событиях в тот же день, а к 1855 году он уже появился в Крыму. Сам царь Николай I в Петербурге узнавал о том, что происходит, из лондонской «Таймс». В войну были вовлечены газеты, формировавшие общественное мнение; по этой же причине Флоренс Найтингейл смогла одержать верх над жестокими старыми армейскими врачами, которые руководили госпиталем в Селимских казармах в Ушкударе (Скутари), а ужаснувшаяся публика собрала по подписке громаднейшую сумму в ее фонд. (Британский посол ненавидел Флоренс и искусно отомстил ей. Он добился, что королева Виктория предложила султану в качестве мемориала павшим в Крыму солдатам построить в Константинополе первую с 1453 года христианскую церковь. Возведенная архитектором Г. Ф. Стритом, автором здания суда на Стренде, чьим учеником являлся Уильям Моррис, эта церковь стала прекрасным образцом викторианской готики. Это предприятие, кроме всего прочего, отобрало деньги у фонда Флоренс Найтингейл.)^[34]

Теперь по телеграфу можно было посылать даже фотографии, а это означало, что публика могла воочию видеть, что происходит. А еще появились первые современные ружья – Минье, более дальнобойные, чем все, что стояло на вооружении у русских. Наконец, появилась паровая машина, которая позволила войскам с более или менее предсказуемым темпом перебрасываться от Марселя до Дарданелл за неделю, в то время как ранее такое путешествие под парусами при плохой погоде могло длиться месяц.

Британцы и французы обладали всеми этими преимуществами и выигрывали те битвы, которые они завязали в Крыму. В 1855 году, после различных приключений, они смогли добиться своей цели – взять морскую базу и крепость Севастополь.^[35] К 1856 году финансы России оказались в беспорядке, а царь Николай I умер – возможно, он сам спровоцировал свою смерть, приняв парад в снегу, когда уже был сильно простужен. Новый царь, стремящийся к реформам, заключил в 1856 году мир. Затем для Турции последовали двадцать лет мира.

Как она использовала его? Это был период «второго Танзимата», связанный с наследником Абдул-Меджида, Абдул-Азиром (правил с 1861 по 1876 год). Он начался с повторного утверждения обещанного равенства всех перед законном, и с этого момента не-мусульмане в империи действительно процветали. Численность их росла быстрее, чем численность мусульман, у которых рождаемость застыла на месте. Христиане и евреи империи процветали финансово, в особенности же повысились их образовательные возможности. Американские миссионеры устраивали здесь школы, всегда имевшие практическую, профессиональную направленность.

В 1860-х годах законы установили гарантии частной собственности, позволили деятельность банков и обеспечили поддержку иностранных инвестиций. Эти инвестиции хлынули в страну, особенно в отрасли, связанные со строительством железных дорог. Вскоре европейская часть Константинополя, Салоники и Смирна вошли в общеевропейскую железнодорожную сеть, что обеспечило быстрое развитие Фракии, а также Западной Анатолии, вплоть до Каппадокии, расположенной восточнее Анкары. В 1861 году иностранцы собрались вместе и организовали Османский банк с похожим на дворец зданием правления в Галате – на месте, которое стало известно как «Улица Банкиров».

Надо сказать, что в этом отношении Турция была далеко не уникальной. 1860-е годы оказались любопытным периодом, который можно назвать «первым концом истории». В начале 1990-х годов, после распада Советского Союза, американский мудрец Френсис Фукуяма заявил, что это стало проявлением исторических законов: мир наконец-то превратился в громадную Данию, так как демократия и свободный рынок распространили свою магию повсюду. Несколько лет русские (а также китайцы), вероятно, верили в это, и мир в самом деле двигался в означенном направлении. Точно так же и в 1860-х годах огромный успех Британии имел воздействие по всему миру: конституция, выборы, твердые законы, национальный банк, сбалансированный бюджет, стабильная валюта, основанная на золотом стандарте. Один итальянский премьер-министр даже выкрасил себе бороду в белый цвет, чтобы завоевать авторитет англичан. Также повсюду верили в образование, поэтому везде открывались школы и даже университеты, часто во внушительных зданиях. В России это вылилось в реформы Александра II, но они имели своего двойника и в Турции. «Второй Танзимат» стал именно таким временем.

Символом этого времени стало создание двух великолепных школ. Американцы основали Роберт-колледж, где обучение шло на английском языке, и он со временем приобрел потрясающее место с видом на Босфор (сейчас оно занято университетом Богазичи, а теперешняя школа имеет здания где-то в другом месте). В 1868 году султан открыл свой собственный Галатасари-лицей, прямо в центре европейского квартала, которым владели иностранцы. Трамваи сновали туда-сюда по Гранд Рю де Пера, мимо громадных железных окрашенной охрой ворот академии, посещаемой как мусульманами, так и не-мусульманами. Ее главой был француз, а штат в основном состоял из иностранцев.

Следующий глава академии десятью годами позднее попытался совершить coup de etat, имевший под собой некоторую религиозную вдохновляющую идею, хотя сам ректор, Али Сови, был очень образованным человеком и имел жену англичанку. И это очень характерно, так как второй Танзимат порождал яд, который должен был его убить – то же самое произошло с Александром II, реформы которого вызвали прилив терроризма. Проблема такого рода реформ состояла в том, что они всегда заканчивалась слезами – как мудро предвидел Федор Достоевский, когда писал «Бесов» в 1871 году. Интеллигенция легко поворачивалась к террору: в 1881 году Александра II убили. За пять лет до того Абдул-Азиз умер при странных обстоятельствах – он был свергнут с трона и, вероятно, тоже убит.

Другой огромной проблемой для таких правителей, маячившей в перспективе, стали деньги. В случае Турции проблема стояла еще острее из-за соревнования с правителями Египта, которые имели большой доход от Суэцкого канала и поэтому разбрасывали деньги на Босфоре (часть построенных ими тогда зданий сохранилась до сих пор). Глядя на них, правящая османская семья и ее прихлебатели тоже не жалели средств. На европейской стороне Босфора был возведен дворец Долмабахче – дорогостоящее сооружение, с огромной люстрой, подаренной королевой Викторией, и другими необычайно уродливыми артефактами (особенно гнетущими были картины, написанные под французских «академиков»). За ним на азиатской стороне появился дворец Бейлербей – благодаря американскому архитектору он оказался комфортабельно соразмерен и удобен для жизни (одним из его первых гостей оказалась французская императрица Евгения). За ним последовал дворец Чираган, тоже не столь уж плохой.

Но султанская семья продолжала тратить и тратить, ее финансы теперь зависели от американских банкиров в Галате и иностранных кредиторов, которые смогли получить очень выгодные условия. Этот период раннего оптимизма – султан Абдул-Азиз посетил Запад, его племянник Мурад очаровывал Париж, бесхитростный концерт турецкой музыки дали королеве Виктории в Хрустальном дворце – подошел к концу в начале 1870-х годов. В Вене случился финансовый крах, который через Германию распространился дальше, и займы перестали течь в Константинополь. В 1875 году было объявлено банкротство. Империя двинулась к финальному акту.

Оттоманская империя в период наибольшего расширения, 1683 год

Часть седьмая
Конец империи

Почти целый век со дня Кючук-Кайнарджийского договора империя стояла перед огромным большим бедствием. Банкротство 1875 года заставило отвернуться от нее английских и французских держателей бонов, хотя, по правде говоря, они вели дела чрезмерно жестко: в итоге империя выплатила долг, в несколько раз превысив проценты, без оплаты («амортизации») основной суммы.

Но были и другие проблемы, еще хуже. Чтобы выплатить этот долг, правительство подняло налоги, и христиане начали мятеж. Он перекинулся на османский Крит, где греческие националисты рвались воссоединиться с материковой Грецией, хотя добрая треть местного населения была мусульманской. В 1866 году греки устроили резню. Затем в 1875 году против налогов восстали крестьяне Герцеговины – отчасти восстание было направлено против попыток уменьшить контрабанду табака, основного товара в этих областях. Это восстание распространилось в Сербию, а оттуда, в свою очередь, в земли болгар.

Тут оказались свои сложности. Средневековая Болгария представляла собой настоящую балканскую империю, протянувшись в Грецию и к Адриатике, но она пала перед турками, которые в результате стали управлять этими землями через греков, доминировавших в православной церкви. Когда сюда прибыли американские миссионеры, они приложили усилия для стандартизации образования и даже изобрели язык, на котором обучали людей грамоте; до того болгарская верхушка говорила по-гречески. В результате появился столь странный продукт, как болгарский национализм.

Однако ранее болгарским землям пришлось принять беженцев после прежних российских войн – это были татары и черкесы, исповедовавшие ислам и именуемые помаками. Они жили в Болгарии уже века и в целом имели добрые отношения со своими христианскими соседями. Во время второго Танзимата энергичный наместник Мидхат-паша^[36] усовершенствовал управление Болгарией, создав здесь муниципальные службы, но отношения между черкесскими беженцами и местными болгарскими жителями были натянутыми – такими же, какие сложились у турок с армянами в Восточной Анатолии. При первых симптомах кризиса произошла резня христиан черкесами, которые испугались, что снова будут вынуждены отправляться в ссылку. До Британии дошли известия о происходящих «ужасах», и опять повторилась история с Хиосом.

Британские либералы по своей природе были разобщены, и это наглядно проявилось в ирландском вопросе, но их смог объединить в единое целое талантливый лидер. В их среде присутствовал один очень прочный элемент – протестантские диссентеры, которые не присоединились к официальной англиканской церкви. Это был именно тот сорт людей, которые очень настойчиво педалировали вопрос мусульманской жестокости против христиан. Знаменитый либеральный лидер Уильям Эверт Гладстон разразился тирадой против турок. Он заклеймил эту страну, и его слова вошли в историю: турки должны убираться со всеми своими констеблями (zaptiye) и жандармами (mudir) из провинций, которые они обезлюдели и осквернили.

Странным во всем этом было то, что Гладстон действительно знал о Балканах не понаслышке, ибо в период своей зарубежной деятельности управлял Ионическими островами, которые британцы оккупировали в 1815 году. Он не мог не знать, что проблемы не так просты. Кроме того, когда дело дошло до резни, болгары не были невинными овечками – факт, очень легко выявленный британским посольством в Константинополе, которое имело своих агентов в регионе. Посол Остин Генри Лэйрд даже возразил секретарю Форин Офиса лорду Солсбери, заявив, что Гладстон лжет. Это ни к чему не привело.

В итоге странное собрание истеричных священников и надменных профессоров английской истории, которые не знали ничего существенного о регионе, создало карикатурное мнение о турках как о людях, нежащихся в гаремах, курящих гашиш и похищающих девственниц. Причем, как указал А. Дж. П. Тейлор, эти люди получили очень хороший шанс заявить публичный протест по делу, лежащему вполне в пределах своей компетенции. Незадолго до того на Ямайке губернатор Эйр^[37] нарушил закон, приказав повесить негров-мятежников; раздался протест людей, которые встали на путь борьбы с рабством – но люди, кричавшие об ужасах, творящихся в Болгарии, включая Гладстона, либо хранили молчание, либо поддержали действия губернатора. Его дружно осудили все самые известные личности того времени, за исключением Томаса Карлейля – Джон Стюарт Милль, Чарльз Дарвин, Томас Гексли.^[38]

Сам Гладстон был записным моралистом, но его дневники, написанные в Греции, несут печать возбужденной фантазии, которой он мог управлять, даже будучи канцлером казначейства, применяя к себе слегка смягченную партийную дисциплину. Но не предчувствовала ли эта когорта негодующих диссидентов, что в течение одного-двух десятилетий их церкви станут почти пустыми, если они не найдут какой-то новый курс?

Как бы там ни было, турки снова оказались в позиции обороняющихся, способные только возмущаться в ответ. Они, как обычно, говорили, что ситуация не столь уж страшна и количество жертв преувеличено. В любом случае это было лишь начало.

В 1876 году русские почувствовали, что теперь они имеют шанс изменить мнение о себе, сложившееся после Крымской войны. На этот раз Британия не стала бы вмешиваться – даже лидер консерваторов лорд Солсбери списал Турцию со счетов и выступал за сотрудничество с Россией. Правда, в это время на Ближнем Востоке^[39] были сильны австрийцы, и они, естественно, возмутились бы любой монополией русских. Но с ними тоже можно было уладить отношения обещанием каких-то земель на Западных Балканах и предложением доходной железной дороги до Салоник.

На фоне всех этих обстоятельств Абдул-Азиз был свергнут. Его наследника, молодого Мурада V (правил в 1876 году), представляли либеральным монархом и одним из самых ярких людей современной турецкой истории, а Мидхат-паша, боролся за введение конституции.^[40] Это был реальный способ успокоить недовольство на Западе, и при драматических обстоятельствах она даже была объявлена на конференции Порты с европейскими державами. Как Европа может вмешиваться в дела османов, если империя вдруг превратилась в конституционное и парламентское государство?

Выборы действительно состоялись и парламент был созван. Конечно, многое осталось за кадром, и Мидхату пришлось прокладывать свой путь через внушительное сопротивление, вынуждавшее его союзников раз за разом доказывать, что «необходимая консультация» была найдена в Коране – с таким же успехом разводящийся мужчина мог бы давать своей бывшей жене советы по грудному вскармливанию. Возможно, сам Мидхат-паша был республиканцем, но выборы прежде всего давали мусульманам большинство, и это привлекало религиозных консерваторов: они получили бы свое исламское государство, а не безбожный Танзимат. Но в любом случае европейские державы отозвали своих послов в знак протеста против того, что они приняли за отказ от их условий – а русская армия переправилась через Дунай.

Целью России оставалось укрепление на юге, используя продвижение с двух сторон. С востока она наступала через Южный Кавказ, стремясь захватить крупную крепость Карс и утвердить свое присутствие в восточной Анатолии. Тут располагалась древняя Армения; ее провинция Ереван (примерная территория сегодняшней Армении) уже была основана русскими как аванпост христианства; многие мусульманские жители (в основном курды и азери – персидские тюрки) были изгнаны отсюда.

На Балканах располагался другой возможный русский союзник Болгария. После балканского мятежа 1875 года европейские силы попытались вынудить турок признать хотя бы частичную независимость Болгарии, и когда в этом было отказано, русские объявили Турции войну. Они успешно ее начали, но затем попытались пересечь Балканские горы возле крепости Плевна. И тут зимой 1877-78 года они наткнулись на одну из турецких истин: в обороне турецкие солдаты выказывают необыкновенную стойкость. Осман-паша стал героем момента, оказывая сопротивление русским атакам в течение нескольких месяцев, и этого оказалось достаточно, чтобы склонить весы общественного мнения в Британии на сторону турок. Умные люди в Британии решили, что важно защитить Индию от русского вторжения, а защита эта начиналась в Константинополе. В залив Бесика к югу от Трои, где имелась относительно защищенная от осенних штормов якорная стоянка, были посланы военные корабли. Позднее британские броненосцы вошли в Мраморное море. В любом случае османский флот обучался британскими офицерами и находился под командованием Хобарта-паши, который являлся здесь популярной фигурой. Все было готово к громадному столкновению – вероятно, оно могло достигнуть и крымских рубежей.

Но дело обернулось так, что Осман-паша в конце концов капитулировал, и русские войска дошли до места, известного тогда как Сан-Стефано – теперь это Эшилькой, западное предместье Стамбула, где ныне расположен аэропорт Ататюрка. Было объявлено перемирие, и затем, под русскую диктовку, туркам навязан мирный договор. Он устанавливал независимость Великой Болгарии, Россия же потребовала себе северо-восточную Анатолию, включая Карс, где проживало значительное армянское население. Но европейские державы, ведомые британцами, выступили с протестом. Немцы предложили свое посредничество, и в 1878 году в Берлине состоялась международная конференция – на которую турки вообще не были приглашены. В итоге по Берлинскому трактату были созданы значительно меньшая Болгария, управляемая немецким королем Александром Баттенбергом, внучатым дядей герцога Эдинбургского (теоретически она все еще оставалась вассалом султана), и болгарская провинция в составе империи – Восточная Румелия, управляемая христианским правителем. В 1885 году эта провинция присоединилась к Болгарскому царству путем бескровного переворота.

А затем был сделан роковой шаг. До сих пор армяне не доставляли османам никаких проблем – совсем наоборот, они очень хорошо взаимодействовали с турками, не в малой степени потому, что их реальными конкурентами были греки и евреи. Теперь же армянский патриарх договорился с русскими и попытался поднять армянский вопрос на Берлинском конгрессе. Далеко он не продвинулся: русские не особенно интересовались армянскими националистами, считая их потенциальными революционерами, вдобавок склонными тяготеть к Западу. Русский губернатор Кавказа в Тифлисе (современный Тбилиси) даже закрыл армянскую церковь по причине того, что там прятали оружие. Но европейские державы заявили, что в случае возникновения необходимости они примут на себя официальную заинтересованность в судьбе армян Османской империи. Так этот вопрос из внутригосударственного превратился в «международный».

Безусловно, некая «интернационализация» национальных вопросов в Османской империи произошла еще раньше. Ливан, часть османской Сирии, имел смешанное население из христиан-маронитов и мусульман различных конфессий, включая еретиков-друзов. Когда Танзимат провозгласил равенство, местные христиане при поддержке французов вырвались вперед в отношении школьного образования и коммерции. Затем в Дамаске произошел мятеж, французские войска высадились в Бейруте, тогда быстро развивающемся порту, но османский комиссар Фуад-паша жестоко восстановил порядок. В итоге в 1860 году Ливан приобрел особый статус, с христианским правителем и устройством разделения власти, причем французы тут получили особое право наблюдателей.

Это стало первым реальным актом интернационализации, и он продемонстрировал, что установленная система хорошо работает несколько следующих поколений. Ливан не имел проблем вплоть до 1960-х годов, но и тогда масштаб кризиса был незначительным – по крайней мере, по сравнению с ужасами, которые грянули в 1970-х. Но при наличии такой интернационализированной системы следует задать вопрос: придут ли различные элементы к взаимопониманию между собой, если они не будут подвергаться давлению внешних авторитетов?

В любом случае Болгария дала прецедент для Армении, и среди армян стал расти национализм. В 1860-х годах священники, которые до сих пор доминировали в местных делах армян, начали заменяться купцами и специалистами, активно агитирующими за развитие национальных школ. Затем, уже в 1880-х годах, то ли в Тифлисе (тогда он был городом с самым большим армянским населением), то ли за границей, в Швейцарии, стали возникать армянские революционные партии. Они обучили своих людей в России и даже принимали русские названия – одна из них, «Колокол» (по-армянски «Гнчак»), взяла себе название самого известного революционного периодического издания.^[41] Идеология этих партий одобряла террор. Убийство царя спровоцирует полицию, полиция глупа и жестока, она ударит по невиновным, семьи невиновных будут симпатизировать террористам. Армянские националисты закончили свою деятельность в русском парламенте как единственные союзники большевиков. Молодые армяне, обучавшиеся в армянских миссионерских школах, тоже были базой национальных партий, так как их вводили в заблуждение, убеждая, что христианский Запад придет им на помощь.

Тем временем в Восточной Анатолии росло напряжение. Русские изгнали с Кавказа черкесов (может быть, вместе с чеченцами их было полтора миллиона) и, потеряв треть людей в переполненных лодках и в других ужасающих обстоятельствах, они собрались на турецкой территории и начали борьбу за землю с местными армянами^[42]. То же самое произошло с кочевыми курдами, которые спустились зимой в армянские деревни, ожидая, что их будут кормить и расселят. Местные чиновники брали взятки за их защиту или за снижение налогов. К концу 1880-х и тут, и там начались конфликты.

Мурад V управлял делами вполне сознательно. Однако в 1876 году он продержался всего несколько месяцев и был свергнут под мнимым предлогом сумасшествия (ясно, что он нервничал в тяжелой ситуации). На его место взошел гораздо более умелый младший брат, Абдул-Гамид II, который смог оставаться на престоле до 1909 года. Бедный Мурад вел себя очень лояльно по отношению к Мидхату-паше, который создал конституцию. Абдул-Гамид сыграл более долгую и более хитрую игру: сначала он сотрудничал с Мидхатом, чтобы завоевать доверие Европы, в особенности британцев, а затем распорядился отправить его на долгие годы в ссылку в Саудовскую Аравию, где со временем убил.

Фактом является то, что Абдул-Гамид не верил в либерализм и конституцию – они только развалили бы его империю. Царь Александр II, и в еще большей степени его сын Александр III, считали так же, и отношения турок с Россией стали удивительно теплыми: на деле две империи имели много общего. Теперь, после договора в Берлине, Турецкая империя становилась все более выраженно мусульманской. Болгары в итоге получили свое национальное христианское государство, то же сделали греки и сербы, и мусульмане бежали толпами из их земель, так как там происходили этнические чистки, а мечети сносились. Австрийцы заняли Боснию^[43]; британцы оккупировали Кипр – беженцев стало еще больше. В 1881 году греческую границу при поддержке британцев отодвинули еще дальше на север, и османское присутствие на Южных Балканах ограничивалось теперь лишь Албанией и Македонией. В империи все еще жили миллионы христиан и евреев, но теперь они были в меньшинстве – менее одной пятой.

Абдул-Гамид намеревался создать единую империю, которая состояла бы из разных мусульман, в первую очередь турок и арабов. Его предшественники занимались религиозными проповедями из дворца Долмабахче, выстроенного в европейском стиле. Абдул-Гамид переехал в более скромный Йылдыз, расположенный выше и дальше от моря, а также сделал исламскими гораздо больше аспектов империи. Именно теперь родился миф, что османы всегда вели священную войну против неверных, и в этом свете гробницы первых султанов в Бурсе приобрели в конце XIX века репутацию религиозных святынь. Абдул-Гамид также распустил парламент и правил через декреты; вскоре он приобрел за границей репутацию жесткого диктатора – le seigneur, это слово пошло по миру с легкой руки Анатоля Франса, имевшего в виду кровь, которую этот seigneur предположительно пролил. «Абдул Проклятый» – так назвал его Гладстон.

Конечно, в империи была усилена и увеличена полицейская сеть; некто Арап Иззер-паша развлекал себя тем, что в праздник Рамадан отлавливал людей, жующих или курящих возле дворца Йылдыз, и жестоко их наказывал. Но Абдул-Гамид являлся интересной фигурой: он был весьма искусным плотником и даже переводил оперы. Он обладал замечательной энергией (считая себя выше правил Корана, султан взял себе семь жен, на последней он женился в 1900 году, когда ей было семнадцать, а ему пятьдесят восемь). Он повернулся спиной к бюрократам Танзимата, особенно к Мидхату-паше.

Конечно, упор делался на религию, иногда в чрезвычайно мракобесной форме. Обычные люди не имели шанса понять Коран, и один деловой турок перевел его с классического арабского. Но этот перевод подвергся запрету. Очень похожее произошло и с системой страхования. Страхование считалось богохульством, потому что зачем оно нужно? Аллах захотел, чтобы ваш дом сгорел, и негоже искать компенсацию. Когда обсуждалась конституция, аргументы в этой дискуссии приводились из религиозных понятий. В кабинеты министров серьезно обсуждали (или, скорее, делали вид, что обсуждают) богословские тонкости, но Абдул-Гамид явно считал, что усиление ислама сохранит его империю единой, крепче связав арабов и турок. Все это странно предвещает появление современной Турции, где синтез ислама и турецкой нации всегда находится в печи, но каким-то образом никогда не закипает. И, конечно, как повелось с Селима III, поистине созидательной силой оказалась армия.

Однако надо сказать, что Абдул-Гамид много сделал для системы образования, он даже ввел школы для девочек и поощрял христианское население – повсюду на высоких постах находились армяне, а его банкирами являлись греки. В Турции процветали христианские школы, особенно Роберт-колледж, а также французские и другие европейские учебные заведения, где учились как греки, так и армяне. Абдул-Гамид строил также технические институты, инженерные и медицинские школы, при нем даже была создана бизнес-школа – прямо на Ипподроме, рядом с Голубой мечетью, чтобы обеспечить ей престиж. Он также поддерживал модернизацию ислама. В то же время в стране существовали ярые консерваторы, которые считали Запад и все, что он делал, дьявольским искушением. Если им говорили, что медицина и наука на Западе просто намного лучше, следовал ответ, что именно арабы давным-давно изобрели все эти достижения.

Абдул-Гамиду приходилось пробивать дорогу к переменам, и он увенчал свои достижения, создав то, что было представлено как первая построенная мусульманами железная дорога. Она была выстроена, чтобы перевозить паломников в Мекку – и, что менее поэтично, перебрасывать войска, дабы сдерживать племена Саудии и Йемена, особенно же бедуинов, которые нападали на караваны паломников.

Этот султан смог даже удержать в своих руках финансы. Сам он был очень скромен, однако начал несколько коммерческих проектов – например, развивая болотистые районы Ирака. Но главным аспектом всей его деятельности было взаимодействие с иностранными держателями турецких долгов. В 1881 году он пришел к соглашению с кредиторами на тех же условиях, что и в Египте, и с теми же последствиями, что и в Греции. В этом году была основана Caisse de la Dette Publique Ottomane (Касса управления долгом османов), а вскоре она приобрела великолепное здание с необыкновенным фронтоном, созданное ливанцем Александром Валлори – оно располагалось рядом с персидским посольством в Кагалоглы (теперь это стамбульская школа для мальчиков).

Штат кассы в 5000 человек собирал особые налоги, чтобы выплачивать держателям турецких бумаг за отсрочку от выплаты самого долга. Ее здание, доминировавшее в своем районе Рога (но не теперь; сегодня вы не сможете увидеть его из-за бетонных новостроек) стало напоминанием населению, что западный капитализм держит страну в своем кулаке. То же впечатление создавалось и у султана на европейской стороне пролива, потому что глядя на северо-запад, на возвышенность в сторону Перы, он прежде всего видел германское посольство с двенадцатью гигантскими бронзовыми орлами на крыше (оно было известно как «птичья клетка», но однажды ночью в 1919 году кто-то как-то исхитрился сдернуть орлов с крыши на землю; больше их никогда не видели). Далее возвышалось русское посольство – вице-королевство, покончившее с прочими вице-королевствами.

На практике Касса управления долгом османов делало доброе дело. Процентные ставки упали, хотя все еще составляли более 7 %, а главное – пришли значительные иностранные вложения. Управлению долгом доверяли, и оно предоставляло хорошие консультации. В страну прибыли иностранные банки, построив великолепные дворцы в поздневикторианском стиле, которые видны теперь за мостом Галаты (образцы следующих стилей теперь возвышаются немного выше по Рогу, представляя собой новинку той эры).

Во времена Абдул-Гамида экономическая инфраструктура страны в целом резко улучшилась с появлением железных дорог и трамваев, хотя шоссейные дороги представляли собой чуть лучшее, чем тропинки. Салоники, Смирна, Константинополь и Адана развивались быстро, а иногда даже замечательно – но то же происходило и с провинциальными городами, такими, как Бурса или Анкара, которым потребовались достойные правительственные здания, как только в 1892 году сюда пришла железная дорога. Они имели хороших губернаторов – в Бурсе это был Ахмед Вефик-бей, который перевел Мольера, основал библиотеку и театр. При нем широкие улицы города были полны людей и повозок, а сам город стал одним из наиболее процветающих и хорошо организованных в тогдашней Турции. Абидин-паша смог совершить подобный же подвиг в старой Анкаре.

План реконструкции Константинополя был создан еще в начале периода Танзимат, и по крайней мере европейский квартал его был кардинально модернизирован – хотя высокопоставленные чиновники сначала торпедировали проект, и их в конце концов пришлось буквально заставлять соглашаться с устройством канализации и газового освещения. Эти вещи вызывали насмешки со стороны поклонников шариата – но в итоге огромное количество пожаров, вызванных близким расположением хилых деревянных конструкций, заставило согласиться с «урбанизацией» даже консерваторов. Это дополнялось пониманием, что европейцы с презрением относятся к существующим сооружениям. Существует характерный документ 1860-х годов, в котором власть предержащие удивленно заявляют: у нас самый прекрасный и величественный город в мире, но иностранцы почему-то считают его ужасным. Теперь же любого здравомыслящего мусульманина можно было спросить почему, по словам поэта Зия-паши, они повсюду видят, что христиане имеют дворцы, а мусульмане живут в трущобах – преувеличение, но довольно справедливое.

Существовали, конечно, узколобые реакционеры, которые закрывали глаза и говорили, что это либо неправда, либо на все воля Аллаха, или же неприятности есть наказание мусульманам за то, что они недостаточно преданы исламу. Это были те люди, которые ранее смогли закрыть первый университет в Константинополе. Однако разумные клирики понимали, что ислам отстал, и страстно стремились внедрить достижения Запада в тех вопросах, которые касались инженерного дела и медицины – хотя, конечно, сопровождали это религиозным контекстом.

Абдул-Гамид прекрасно действовал там, где имел поддержку. В 1900 году он восстановил университет (теперь его назвали «Имперским Домом прикладных наук») и тщательно поддерживал его религиозную составляющую, доказывая, что настоящая наука пришла из ислама, но предки пренебрегли ее возможностями и оставили их Западу. Кроме того, он ввел современные предметы в школах, которые первоначально были созданы как религиозные для заучивания наизусть Корана и тому подобного начетничества.

Проблема состояла в том, что султан сам воспитывал своих врагов. Если блестящий молодой турок (а тем более турчанка) осваивал современные науки и приобретал следовавшие за ними современные взгляды, он, как правило, уже не мог оставаться преданным исламскому режиму, который начинал воспринимать как тиранию – хотя на самом деле Абдул-Гамид только иногда был тираном, да и то по куда более поздним стандартам, и совсем редко выносил смертные приговоры. Но существовало два основных типа людей, готовых повернуться против него. Первыми из них являлись медики. Медицина стала школой атеизма, и обучение естественным наукам не внушало большой любви к священным текстам, которые оказались наглядно неприменимыми в оценке и объяснении мира. Теперь многие турки учили французский язык, читали труды философа Эрнста Ренана или известное тогда изложение ислама Рейнхарта Доузи; вдобавок они сами видели, насколько богаче и лучше организованы города Европы.

Второй тип мятежников представляли собой выходцы из армейских офицеров, получивших теперь профессиональную подготовку. Они были особо недовольны низким жалованьем и протекционизмом при выдвижении на командные должности. Слабость режима Абдул-Гамида заключалась в том, что султан не жаловал умных и амбициозных подчиненных. Он позволял военно-морскому флоту гнить в Роге, хотя до некоторой степени это происходило из-за того, что именно демонстрацией военного флота у дворца Долмабахче были свергнуты двое его предшественников. Он также экономил на военных расходах – частично потому, что по своей природе был скуп, а в основном потому, что его ограничивали иностранцы из кассы управления долгом. В результате, как жаловался в 1896 году османский генерал Садеттин-паша, посланный усмирять провинцию Ван, а затем отозванный на жуткую курдо-армянскую войну (курды в этом деле оказались более удачливы), турецкие войска носили потрепанную униформу, а офицеры продавали лишние порции риса насмехающимся местным армянам, чтобы собрать себе на нищенскую зарплату.

И вдобавок, что Абдул-Гамид мог бы сделать для городов Анатолии, если он все еще стоял перед лицом Балканской проблемы? Македония с ее крайне разнообразным населением тяготела к огромному порту Салоники, и мир здесь можно было сохранять только усилиями военных. Албанцы, получившие санкцию в Берлине, были мало подготовлены к возможной независимости, к тому же до того они были самым лояльным элементом империи. На Крите мир установился лишь с трудом, при участии европейцев, при этом стала ясна одна из центральных истин такого международного участия: миротворцы вовсе не намерены терять свои жизни, поэтому находят повод взаимодействовать с более сильной стороной, а потом распространяют об этом ложь. Это подтвердили куда более поздние события на Кипре и в Боснии – где, как было подтверждено потом, жители Сараево обстреливали сами себя. Сначала международной поддержкой пользовались греки, но затем вспыхнул и закипел другой полномасштабный кризис – «армянская резня» 1894–1896 годов, которая наградила Гладстона аплодисментами за его zaptiehs и mudirs, хотя на этот раз весьма жидкими.

Существовали соперничающие армянские революционные партии, чьи лидеры воображали, что они могут спровоцировать интервенцию западных сил, особенно британских. В конце 1880-х годов произошли вспышки – за выстрелом, таинственно произведенным в мусульман, занимавшихся своими делами возле американского госпиталя в Эрзуруме (в подстрекательстве армянского сепаратизма подозревали миссионеров), последовали обыски, а затем произошли закрытия магазинов. Потом нарушение спокойствия возникло у горной крепости под названием Зейтун, где армяне предположительно прятали в церкви оружие также беспорядки произошли в Сасуне; к югу-западу от озера Ван.

В 1890 году это распространилось на Константинополь, где в армянском квартале Кумкари на Мраморном море прошла демонстрация, которая вышла из-под контроля. Является фактом, что значительная часть армян (и, конечно, тех мусульман, которые всегда имели прекрасные добрые отношения с ними) не хотела беспорядков. В Константинополе многие армяне процветали, многие выполняли полезные работы, и без армян культурная жизнь была бы в значительной степени обеднена: театр des Petits Champs, построенный у меньшего кладбища в Пера (теперь это место занимает телевизионное здание ТРТ), стал лишь первым из них, вскоре к нему добавились другие театры и кинотеатры на Гранд Рю де Пера.

Армянская церковь в особенности хотела избежать неприятностей. В 1894 году патриарх Ашикьян сказал на проповеди следующее: армяне жили с турками тысячи лет, с самого начала они были союзниками и процветали; теперь они в Османской империи в большинстве; если националисты пойдут своим путем, они спровоцируют гибель наших людей. Тогда молодой националист несколько раз выстрелил в него. Убийства продолжались и продолжались; в 1912 году был убит армянский мэр Вана, который тоже бесплодно предупреждал националистов, что их инициатива закончится слезами.

Однако армяне диаспоры надеялись на Запад, и в особенности на протестантский атлантический Запад – который, в свою очередь, очень хотел верить тому, что они говорили. Более миллиона мусульманских беженцев было выслано из Крыма, с Балкан, с Кавказа; вероятно, треть от этого числа погибла из-за грабежей и болезней – и это не посчитали чем-то особенным. Но именно столкновение этих беженцев с армянами Восточной Анатолии породило большую часть проблемы.

Как должен был поступить Абдул-Гамид? В 1891 году он разыграл курдскую карту. Русские, как известно, набирали в армию казаков (а также сформировали из северо-кавказских народов «дикую дивизию»), эти войска должны были сохранять порядок в пограничных областях. В Восточной Анатолии и в горах Западной Персии жили курдские племена, их вожди были известны и своей жестокостью, и своим гостеприимством. Во имя исламской солидарности Абдул-Гамид открыл в Константинополе то, что назвали «школой племен», где сыновья этих вождей могли бы цивилизоваться; но он также формировал из всадников этих племен полки вооруженных сил, называвшиеся гамидие.

В 1894 году произошло особо жестокое столкновение между курдской кавалерией и армянами в Сасуне. Местные миссионеры возмутились и объявили это «армянской резней». Абдул-Гамида обвинили в проведении первого «геноцида», было заявлено, что число жертв среди армян составило 300 000. Французский историк Франсуа Джорджон совместно с британским коллегой Эндрю Манго снижает эту цифру до 30000^[44], и далее указывает, что, хотя в нескольких армянских провинциях действительно имела место резня, в других, таких как Муш, губернаторы предотвратили подобный ход событий.

На этом этапе, чтобы сохранить мир, султан послал в Ван Садеттина-пашу. Тот обратился к вождям курдов и заявил, что не должно происходить гонений на армян: они защищены исламом, и в любом случае при наличии телеграфа весть об их бедах через час достигнет европейской прессы. Он также заявил армянам, что если бы не османы, армяне исчезли бы, как населявшие когда-то Анатолию племена лидийцев или фригийцев, и он был абсолютно прав. Но он согласился с британским консулом, что лгут обе стороны. Курды отрицали, что они украли армянских овец – а армяне впятеро умножили число украденных овец. Но все-таки появились убедительные свидетельства зверств, и с 1894 года международное давление на Турцию (но не со стороны Германии) росло. Однако европейские державы не могли согласиться, в том, что нужно делать, и возникали лишь устаревшие предложения реформ.^[45]

В сентябре 1895 года гнчакисты в Константинополе провели марш с демонстрацией, которую вовлекли в столкновение с полицией. Затем произошли столкновения в Харпуте (Восточная Анатолия), где находился знаменитый американский колледж – миссионеров опять обвинили в подстрекательстве армянских националистов.^[46]

В августе 1896 года произошел первый реальный террористический акт, когда члены партии армянских дашнаков умело проникли в Османский банк в Галате, убили несколько человек, взяли заложников и угрожали взорвать все здание. Этот случай было нелегко замять, когда террористов вывозили из страны на яхте французского посла.^[47]

Вслед за этим в Константинополе последовали регулярные вспышки гнева мусульман против армян вообще, и сотни, может быть даже тысячи их были убиты.^[48] Затем обстановка снова успокоилась. Националисты из армянской диаспоры так никогда и не простили британцам то, что они посчитали предательством – но лорд Солсбери заявил, что, как бы ни старался Королевский военно-морской флот, он не может заплыть на гору Арарат.

Лишь русские могли воссоздать Армению. Они абсолютно не желали делать этого, их кавказский губернатор считал армян революционерами, и когда, в конце концов, в 1915 году разразилось несчастье с армянами, заместитель губернатора заметил, что турки дают русским то, что они хотели – Армению без армян.

Тем не менее британцы отвернулись от Турции, и Солсбери действительно списал ее со счета. Они имели другого возможного союзника или даже сателлита – Грецию. Это давно известный факт, что вплоть до 1947 года британцы были очень тесно вовлечены в греческие дела, вплоть до участия в ее гражданских войнах – хотя с учетом Индии и Палестины их собственная тарелка была более чем полна, а деньги из казны утекали (в конце концов британцы перевесили греческую проблему на Вашингтон).

Греки весьма подходили для общения с Лондоном – во всяком случае, гораздо лучше, чем турки. Они имели индо-европейский язык, корабельный фрахт, масонские связи и через браки довольно часто получали удивительно высокие посты и нужные приглашения. Особенно тесные связи у них сложились с Либеральной партией.

Крит, столь гористый, что османы не могли контролировать его, волновался, а его националистический лидер, Элефтериос Венизелос, обладал сильной харизмой. На Крите жили мусульмане, примерно треть населения. Критские националисты просто заявили, что их предков заставили обратиться в ислам, что христианство гораздо цивилизованнее, и что обратное обращение было бы актом милосердия. Либералы соглашались: слово «турок» для них означало лень, развращенность, болезни и угнетение. Так вещал Гладстон своим визгливым и не особенно убедительным голосом.

Греки сами спровоцировали беспорядки, ожидая, что англичане придут им на помощь. В 1897 году произошла короткая война, которую выиграли турки. Но греческие ожидания оказались не напрасными, потому что британцы заставили Абдул-Гамида отступить и отдать плоды своей победы. В течение десяти лет Крит на деле был свободным, и мир теперь узнал, что такое «этническая чистка» – мусульман выталкивали с острова жестоко, с большим количеством убийств. Если двумя поколениями позднее турки упорно боролись за Кипр, где сложилась похожая ситуация, это нужно рассматривать в контексте давних событий на Крите.

К 1900 году режим Абдул-Гамида – в Турции он обычно именуется «временем тирании», но в последнее десятилетие подвергся значительной переоценке – окончательно лишился поддержки. Оскорбления от иностранцев вызывали огромное негодование населения, оно как в фокусе проявилось в одном показательном случае. В те времена Македония охватывала территорию четырех нынешних балканских стран, известных каждая своими амбициями. Греки гордились своим цивилизующим элементом – Александром Великим. Сербы считали, что порт Салоники превратит их в достойное европейское государство. Болгары заявляли, что славяне-македонцы в действительности являются болгарами (их аргумент о близости языков популярен и сегодня). Существовали также албанцы, чье национальное сознание медленно начинало заявлять о себе.

В самом регионе процветал бандитизм, и османским войскам в окрестностях Салоник приходилось бросать все больше сил для того, чтобы контролировать ситуацию. В 1903 году европейские державы по разным причинам согласились не бороться за регион. Австрия и Россия взяли на себя инициативу и предложили до некоторой степени интернационализацию: здесь будут находиться иностранные полицейские силы под руководством нейтральных голландцев. Но порядка добиться так и не удалось, а присутствие иностранцев лишь побуждало различных националистов к борьбе против турок. Возникло даже опасение, что арабы, считавшие себя самой главной мусульманской нацией, отпадут от империи везде множился арабский сепаратизм.

В июне 1908 года состоялся еще один поворот в международных делах: царь Николай II встретился с Эдуардом VII на королевской яхте в Ревеле (Таллинн) на Балтике. Россия и Британия, обе опасавшиеся экспансии Германии, наконец-то пришли к соглашению – такому, какое представлял себе Солсбери. Оценивали ли они возможность раздела Османской империи: проливы – России, Сирия – Франции, Египет и нефть Ирака – Британии?

Офицеры Третьей армии, базировавшиеся в Македонии, обсуждали сложившуюся ситуацию, создали тайное общество и в итоге начали готовить мятеж. Это совпало с бурными дебатами, происходившими в других местах. Прежде всего они шли в различных школах, которые открывал сам Абдул-Гамид, где молодые люди (и даже девушки) получали образование на западный манер. Возникла идея показать, что ислам не противоречит европейскому образованию, включая знание французского языка, и эта идея ныне блестяще показывает себя в Турции; даже компьютер вовсе не противоречит мусульманской религии.

Однако появление новых наук означало также некоторые вопросы, а питомцы школ Абдул-Гамида были недовольны – помимо всего прочего, им нужно было лишь выглянуть из окна, чтобы увидеть важных иностранцев либо христиан, направляющихся в шикарные отели «Пера-Палас» или «Токатлиан», либо огромный «Гранд Центр д’Ориент», где послы и директора долговой комиссии делили налоги с местными греческими вельможами под защитой полиции Гамида и ее информаторов. Даже в самый крупный из институтов, лицей Галатасарай, юноши могли попасть только с огромным трудом, и здесь должны были кричать «Да здравствует падишах!»

Система имела своих защитников – религиозные реакционеры утверждали, что все идет так, как должно идти, и в любом случае на все воля Аллаха. Абдул-Гамид стоял много выше такого примитивного взгляда, но он уже был старым и усталым. Одним из признаков распада стало то, что сионисты заинтересовались Палестиной. Теодор Герцль, еще один эмигрант из Венгрии, явился на встречу с султаном и очень деликатно поинтересовался: не может ли в обмен на уплату турецких долгов еврейская иммиграция направиться в Палестину – но получил вежливое «нет».

В 1905 году армяне взорвали бомбу у мечети Йылдыз, поставив часовой механизм на время, когда из нее должен был выходить султан. Тот задержался на короткий разговор с шейх-уль-исламом, и бомба взорвалась в толпе, убив или покалечив около семидесяти человек. Существует фотография султана, выглядящего старым, уставшим, без присутствующего в других обстоятельствах благородного шарма: она абсурдно используется для иллюстрации достижений армянской пропаганды.

Затем в 1908 году все проблемы обрушились на империю разом. Прежде всего повсюду начались волнения против неумеренных налогов – неумеренных как минимум относительно существовавших в ту пору. В Эрзуруме армяне и мусульмане выставили общую причину – протест против коррумпированных помощников губернатора. Этот мятеж разросся и был подавлен с большим трудом, иногда с заменой непопулярного губернатора. Затем вспыхнул военный мятеж в районе дислокации Третьей армии на Южных Балканах. Едва ли не в одну ночь режим Гамида пал, и в июле, на фоне огромных демонстраций в центре Константинополя, снова была объявлена конституция.

Абдул-Гамид все еще оставался на троне, но уже как конституционный монарх, с парламентом, который забрал большую часть его прежней власти. Люди, пришедшие к власти, называли себя «младотурками», и в Европе почувствовали некоторое облегчение благодаря тому, что назвали «Турецкой революцией»: теперь Абдул-Гамида можно было ненавидеть.

Термин «младотурки» мы будем использовать и дальше, но сами себя они так не называли, и в любом случае относились к самым различным нациям. Пятьдесят лет тому назад уже существовали конституционные либералы, которые называли себя «молодые османы». Они в основном жили в эмиграции, а их главной целью была секуляризация государства Танзимата. Почему бы теперь не вернуться обратно к добродетелям политического ислама – при котором, конечно, права христиан уважались бы, но без привилегий, которыми теперь обладают христиане?

Парламент, представлявший мусульманское большинство, согласился бы с этим. На деле Абдул-Гамид сделал этот парламент ненужным. В 1889 году, в годовщину Французской революции (когда одновременно появились дешевые билеты на поезда во Францию и местный транспорт в Париже, и итальянские социалисты тоже воспользовались этим, чтобы создать свою партию), Ахмед Риза, эмигрант с хорошими связями, собрал несколько симпатизирующих ему людей и объявил о создании новой партии, которую со временем назвали «Комитетом „Единение и Прогресс“». Армяне тоже присоединились к нему, новое движение поддержал диссидент – османский принц Сабахеддин, племянник султана.

И снова идея была общеосманской – в том смысле, что эти люди не видели альтернативы во взаимодействии между мусульманами и другими конфессиями, но считали, что мусульманское большинство заслуживает ведущей роли, и некоторые из них теперь проявляли интерес к своей турецкой идентичности.

До этого момента слово «турок» использовалось только иностранцами, средневековые итальянцы переняли слово «Turchia» от арабов. В Османской империи ходили шутки о «грубых турках», и двор хихикал, каламбуря, Etrak-i bi-idrak, подразумевая «Турки – ничтожества». Крестьяне говорили и писали по-турецки, но хотя грамматику языка сформировал осман, сам словарь его был арабским или персидским; вдобавок вслед за изменениями в правящих институтах более или менее менялся алфавит и словарный набор, отражая изменения политики. Османский турецкий язык в конце XIX века был полно неловкими архаизмами и был даже более труден для чтения, чем его версия XVII века.

В середине XIX века начала появляться журналистика, и памфлетисты отмечали, что если упростить язык, то увеличится читаемость, и, без сомнения, на дюйм колонки последует куда более достойное вознаграждение. Популярный журналист Намик Кемаль начал писать на упрощенном языке, но читающей публики все еще было ничтожно мало, а 90 % выходящих из печати книг носили религиозное содержание. Интеллигенция читала французские романы, сам Абдул-Гамид не только обожал Шерлока Холмса, но выполнил богатые иллюстрации к Конан Дойлю.

Центральный комитет младотурок состоял из представителей самых различных направлений: принц Сабахеддин был либералом, который верил в мирное сосуществование османов с другими народами и пользовался поддержкой как армян, так и греков; Ахмед Риза настаивал на доминировании мусульман, но в рамках конституции. Существовали убежденные секуляристы, хотя их было немного – они считали прошлое османов не имеющим никакой ценности. Абдулла Севдер, врач курдского происхождения, позднее ставший социологом и выдающимся политиком, открыто выступал в прессе против первичности предписаний Корана и даже говорил, что арабский шрифт абсолютно неудобен для выражения звуков турецкого языка.

Особняком стояли аргументы, касавшиеся образования: почему мусульманские школы настолько примитивнее христианских или еврейских? Выпускники новых школ на иностранных языках были склонны с этим согласиться. Они оканчивали школы святого Бенедикта или святого Иосифа, или даже женскую школу Богоматери в Пангалти, возле Военной академии, их смешило заучивание Корана наизусть, которым занимались в мусульманских школах.

Были еще армейские офицеры. В их среде тоже возникло тайное общество – особенно на Балканах, где многие из них родились. Одним из них был Мустафа Кемаль, впоследствии известный как Ататюрк, хотя он достиг зенита славы только позднее. Его отец рано умер, а мать отослала маленького мальчика в религиозную школу в Салониках, которую он ненавидел. Но даже в юности у него достало силы характера настоять на том, чтобы она отправила его в кадетскую школу, и там он прекрасно учился, став блестящим военным. В этом же обществе оказался и майор Энвер (позднее Энвер-паша), родившийся в богатой константинопольской семье, отличавшийся проницательностью и организационными способностями. Они сошлись с македонским чиновником по имени Мехмет Талар. Он служил на почте, но в те дни это не подразумевало низкого происхождения – почтовые участки занимали величественные здания, а их начальники обязаны были быть неподкупными людьми.

Позднее, когда религиозно настроенные люди стали сопротивляться распространению секуляризма, пошли слухи, что все члены тайных обществ – или евреи, или тайные евреи. В Салониках действительно было много дёнме – евреев, обращенных в ислам, но продолжавших исповедовать еврейскую каббалистику в соответствии с учением Шаббатая Цви, жившего более трех веков тому назад.^[49] Утверждалось, что они не настоящие мусульмане, в действительности же правда заключалась в том, что именно дёнме возглавили секуляризацию: они даже организовали школу для девочек в Салониках, названную Исик (Свет). Ныне она имеет в Стамбуле школы-наследницы, от нее ведет происхождение даже один университет.

Джавид-бей, министр финансов, был в правительстве одиночкой, но в политической элите имелись и другие дёнме – в том числе энергичный издатель Ахмед Ялман. Со временем в исламской среде возникли жалобы, что эти люди создают республику, в то время как султанат должен быть сохранен как воплощение интересов всего мусульманского мира. В этом есть некоторая истина, хотя в каком-то смысле республиканский строй в рамках империи на Балканах был создан.

Летом 1908 года восстание офицеров увенчалось успехом, и Абдул-Гамид ушел на отдых во дворец Илдиз. Однако эти офицеры не имели политического опыта, и хотя вскоре в стране появился функционирующий парламент, султан и его окружение все еще назначали правительство. Опытные руки старых визирей все еще руководили страной. Но начали уже возникать трудности разного рода. Впервые состоялась настоящая забастовка, и она особенно сказалась на железных дорогах.

Увы, европейцы не оставили младотуркам запаса времени. Австрийцы открыто объявили об аннексии Боснии, болгары заявили о независимости, и их князь при явной поддержке русских объявил себя царем^[50]. Недовольство росло, усиливалась также и религиозная реакция. Некто «Слепой Али», фанатик, получивший тайную поддержку от дворца, во главе группы солдат попытался напасть на парламент (в Турции этот эпизод известен как «события 31 марта», хотя их календарь, как и русский, отстает примерно на две недели). Все происходящее воскрешало в памяти влияние улемы и бесчинства янычар. Но к тому времени младотурки уже смогли сформировать свою «Новую армию», она прибыла из Салоник и сместила султана Абдул-Гамида. Хотя ему по очереди наследовали два его брата, отныне султанская династия стала не более чем экспонатом в музее Топкапи. Но как же младотурки использовали свою власть в 1909 году?

Часть восьмая
Крушение

Некоторым народам национализм оказался навязан насильно, и именно это произошло с турками после падения Абдул-Гамида. Современная Турция начинается его свержением в 1909 году. Это, конечно, не означало, что младотурки хотели радикально изменить общество – они пытались контролировать правительство за сценой. Но они сами разделились – любой британский комментатор сразу же скажет о «комитете», «единении» и «прогрессе», которых нельзя иметь более, чем два из трех. Существовали исламисты различной степени; существовали либералы; существовали турецкие националисты; существовали секуляристы – люди, обычно с медицинским образованием, которые, как это свойственно врачам, смотрели на религию и религиозных людей с тихим презрением и более чем тихим недоумением.

Абдулла Севдет был одним из них и по происхождению являлся курдом. Он искренне желал бы избавиться от уродливой национальной одежды, уныния, постоянных глупостей, нелепых утверждений о моральном превосходстве, идиотской системы образования, даваемого высокопоставленным туркам, и автоматических обвинений со стороны Европы во всех грехах. Другой курд, Зия Гокалп, пришел к идее о необходимости турецкого национального государства. Еевропейские мыслители, такие, как Джон Стюарт Милль или Эмиль Дюркгейм, считали иначе: национальное государство – это препятствие для прогресса. Милль писал, что отсталые народы, такие, как шотландские горцы, баски и, как он указывал, курды, должны просто исчезнуть. Маркс считал так же.

Ко всему прочему крестьяне не могли достичь грамотности, если национальный язык не станет им проводником для образования. Иначе анатолийские селяне просто останутся в невежестве, вынужденные взаимодействовать с текстами на персидском или арабском. К тому же на практике перед турками имелся образец в виде балканского национализма, особенно греческого. Существовал древнегреческий язык, а также церковный греческий – оба очень далекие от мира крестьян. Были предприняты усилия, чтобы модернизировать язык, что привело к любопытному изобретению – metafora esoterica для «иностранных путешественников» и efemeristika для журналистов. Но Греция выиграла свои войны – а могла ли Турция сделать такое же усилие по модернизации национального языка с помощью языка, еще более удаленного от наречия обычных людей?

Старый турецкий словарь несет филологу истинное наслаждение, поскольку содержит такие слова, как ifrahat, то есть «гордость, которую отец испытывает по поводу достижений своего сына»; adamsendecilik, что значит «быть бессмысленно запутанным властью до такой степени, что требуется помощь» – проще говоря, sans parjles. Крестьяне широко пользовались этим языком. Но если Турция модернизировалась, следовало использовать более постоянный и единый язык, и младотурки начали навязывать турецкий язык нетуркам. Арабы жаловались.

После 1908 года, когда была отменена цензура, произошел буквально взрыв журналистики, на страницы прессы изливалось огромное количество едких комментариев и злобных дебатов. И здесь вскоре проявилась одна из наибольших слабостей секуляристов. Их довольно-таки замкнутый круг был непоколебимо уверен в собственном превосходстве; увлеченные звуком своих голосов, они не могли понять проблем и требований более низких слоев. Все это напоминало времена французской Третьей республики, где в 1906 году церковь была отделена от государства и солдаты штыками выгоняли монахинь из монастырей. Турция, как и предсказывал Абдулла Севдер, пришла к тому же или чему-то подобному в течение следующих двадцати лет. Но сначала последовало десятилетие кошмара.

Когда младотурки пришли к власти, как минимум в одном деле они управились совсем неплохо. Продолжив деятельность Абдул-Гамида, но с гораздо большей энергией и с лучшими кадрами, они занялись улучшением коммуникаций, реконструкцией городов и системы образования – в том числе активно создавая новые школы для девочек. Они сделали популярным футбол, ставший теперь родом национального сумасшествия. В начале 1900-х годов британцы устраивали футбольные матчи в Моде, на азиатской стороне Босфора. Турки хотели того же – но улема не одобрили эту идею, и турецкая команда под названием «Черные гетры» вынуждена была выступать в полумасках. Полиция вообще остановила их первую игру. Создавались лишь клубы для англичан, греков и других меньшинств – первый появился в Кадикое, возле Моды. И лишь после 1905 года, когда мальчики из лицея Галатасарай создали свой клуб, турецкие игроки приняли участие в только что возникшей Константинопольской футбольной лиге.

Зато при младотурках этот процесс пережил бум, а в наши дни по странному совпадению Галатасарай является любимой командой стамбульских курдов.

Но одновременно люди открыли, что значит быть турком, и даже приняли предположение (в действительности принадлежавшее иностранцам, особенно Арминию Вамбери и кому-то из венгров, а также русским татарам, которые нашли прибежище в Анатолии) о связях с давно потерянными братьями в Центральной Азии.

Так или иначе, но младотурки создали организацию, которая распространилась по всей Анатолии, где создавались местные группы «Комитета „Единение и Прогресс“» (CUP) – в Анкаре, например, они заняли шикарное здание, где позднее разместилась Национальная Ассамблея. На большей части страны люди обсуждали принципы модернизации, а также сделанные назначения и подписанные контракты. Члены Комитета были уверены в одном – должна быть создана «национальная буржуазия», способная конкурировать с не-мусульманами, а это означало бы передачу национальному бизнесу в первую очередь общественных контрактов. Шли также дискуссии о реформе языка, в том числе изменении алфавита. Для всех таких вещей это был необыкновенно созидательный период.

Однако на политическом уровне имели место разброд и замешательство. Парламент 1908 года в большинстве состоял из сторонников CUP, и какое-то время при достойном и умном спикере (Ахмеде Ризе) функционировал с изяществом и серьезностью. Но, как оказалось тогда, и как показали более поздние эксперименты с привнесенной извне демократией, парламентские институты фатально воспроизвели раскол нации, а затем лишь усугубили сложную ситуацию – случилось в точности то, о чем всегда говорили российские реакционеры. Российская Дума, которая родилась из революции 1905 года, целиком исчезла в июне 1907, когда тогдашний премьер-министр приколол на двери уведомление, приказывающее депутатам разойтись. Австрийцы в том же 1907 году получили парламент, избранный всеобщим голосованием, но он лишь обострил существующее национальное напряжение до точки, при которой бюджеты утверждались декретами, депутаты стучали крышками столов, а молодой Адольф Гитлер, наблюдавший эти процедуры, начинал понимать суть момента.

Османский парламент собирался в здании на Ипподроме – оно позднее сгорело, и новое здание парламента было выстроено на Финдикли, возле Долма-бахче и других босфорских дворцов. Он представлял империю христиан всех конфессий, курдов, арабов, албанцев и множества иных народов. В нем можно было говорить на любом языке, на каком вы хотели (как и в австрийском парламенте), и в итоге ассамблея постепенно оказалась в руках неумных людей с огромным самомнением, любящих и умеющих говорить. Сами младотурки оказались расколоты на либералов, которые придерживались уважения к исламу и считали необходимой терпимость по отношению к не-мусульманам, напористых националистов, постепенно все более конфликтующих с либералами, и армейских офицеров, которые уже видели себя спасителями страны.

К 1912 году, когда в стране стало расти недовольство иностранцами, младотурки на время даже оказались отстранены от власти. Они назначили выборы на апрель 1912 года, но часть военных объединилась с либералами, и летом 1912 года новая коалиция взяла верх, а министром образования даже стал грек. Но это правительство, в свою очередь, было сброшено переворотом в январе 1913 года, когда Энвер-бей вывел пушки на улицы столицы. Так произошел первый военный переворот в современной турецкой истории – последний из них и самый интересный состоялся в 1980 году.

С этого момента и до последних дней Первой мировой войны в стране сохранялась диктатура CUP. Тем временем в повестку дня встал турецкий национализм. Национальный бизнес расширялся и креп, а с началом войны ненавистные «капитуляции» были наконец устранены, и все доходные контракты начала получать «национальная буржуазия». Эта грязная ситуация в итоге завершилась конфискационным налогом 1942 года и антигреческой программой 1955 года. Но предпосылки этих событий лежали в ситуации, сложившейся перед Первой мировой войной.

Существенной причиной этого политического беспорядка явилось то, что турки оказались вытолкнуты назад на собственную духовную родину, в Анатолию. Албания и арабы теперь угрожали отделиться. Последним мирным годом стал 1910; Первая мировая война на деле началась в 1911 году и закончилась в 1923, обе эти даты касались турецких дел. В 1910–1911 годах младотурки (будем так обозначать CUP) имели немного времени и возможностей для ведения обычной политики, однако даже провели нормальные дополнительные выборы (проигранные с разницей в один голос).

Но затем пришла война. Летом 1911 года французы предприняли агрессивный шаг в Марокко, и немцы ответили посылкой туда канонерской лодки, а кайзер продемонстрировал себя защитником ислама. Британцы публично приняли сторону французов, и англо-германский раскол стал виден всем. Итальянцы нырнули в этот пролом и попытались захватить последнее владение османов в Северной Африке – Ливию; они спровоцировали здесь войну. На земле дела шли плохо – итальянцы смогли захватить только узкую береговую полосу, а турки подняли арабские племена. Однако имело место безусловное превосходство Италии на море, и оно было использовано для захвата южно-эгейских островов – так называемых «двенадцати» (на самом деле их тринадцать), именовавшихся «Додеканессами» (по-гречески это значит двенадцать). Это, в свою очередь, подтолкнуло Балканские государства к активности: если Турция распадается, каждый может урвать свою долю. В этой связи возникло редкое согласие между Грецией, Сербией и Болгарией по поводу разделения турецких Балкан, включая Албанию, которая в большой степени уже была на пути к восстанию.

В октябре 1912 года Балканские государства перешли в атаку. Османская армия была разделена между Анатолией, Албанией, Фракией, а морские коммуникации оказались из рук вон плохими. Греки разбили турецкий флот и за несколько недель захватили Салоники, в то время как болгары подошли к самому Константинополю. Сербы заняли большую часть Македонии, а черногорцы вторглись в Северную Албанию.

После такого успеха союзников греки встревожились и настояли на прекращении военных действий.

Но перемирие было нарушено болгарами, которые захватили Эдирне. Повсюду османские войска сдавались, возникли громадные волны беженцев. 30 000 беженцев скопилось только в окрестностях Айя Софии, но сотни тысяч их растеклись повсюду. Эти ужасы хорошо описаны Львом Троцким: женщин, детей и стариков выгоняли из деревень, где все молодые мужчины были вырезаны, взбесившиеся священники и профессора подстрекали балканских националистов.

На этом фоне в январе 1913 года была установлена диктатура CUP. Тем временем в мае был заключен унизительный мир, но балканские государства уже сами схватились с Болгарией во второй войне. Она быстро закончилась, так как турки перешли в контрнаступление и снова захватили Эдирне – последний кусок Османской империи на Балканах. «Европейская Турция» – Салоники, откуда вышли столь многие младотурки, – стала греческой.

Балканские войны закончились летом 1913 года, но это не уничтожило пугающего беспорядка даже в тех странах, которые их начали. Один из признаков грядущих проблем заключался в том, что Албания, долгое время бывшая прочной опорой империи, в декабре 1913 года стала независимой; единственной памятью о долгом турецком владении ею остается район Стамбула, называемый Арнавутка – «Албанская деревня».

Однако теперь появились и более опасные угрозы. Курды почти превратились в восточный эквивалент албанцев – тоже свирепые и разделенные на племена, и так же пока безусловно лояльные. Но некоторые их вожди, которые научились изворотливости в Константинополе, узрели некий смысл в национализме. Русские особенно активно проявляли интерес к курдам и первыми начали изучать курдский язык (точнее, языки). Арабы также вытащили на свет некоего рода национализм – при этом ведомые в первую очередь арабскими христианами, которые могли обращаться к французам (а теперь и к британцам в Египте) за деньгами и поддержкой. В Йемене также началась долгая война.

Однако самую большую угрозу представляли армяне. В шести восточных анатолийских провинциях исторической Армении все еще существовало значительное армянское население, хотя нигде армяне не составляли большинства. Распад Османской империи на Балканах и в Северной Африке предсказывал общий распад империи, и армянские националисты вставили ногу в щель; в этом они наконец-то получили одобрение России. Через границу потекло оружие, а российские консулы предложили поддержку и другими путями. Дело в том, что на Кавказе царские губернаторы всегда очень подозрительно относились к армянам, отчасти потому, что в Баку и в других местах, будучи успешными в бизнесе, они осложняли взаимоотношения с мусульманами – татарами или азерисами, как их называли тогда. Карс, с 1878 года являвшийся русским провинциальным городом, увенчанный громадной великолепной цитаделью, стал на девять десятых армянским, мусульман здесь знали только как носильщиков и бродячих торговцев, а армянские националисты теперь мечтали, чтобы он стал центром их восстановленной страны.

Русская политика в этих делах была очень далека от прямолинейности. Да, христианская Великая Армения могла стать полезным инструментом – но при этом она равно могла смотреть на запад, и особенно на британцев, которые тщательно искали нефть в близлежащих Иране и Ираке. Кроме того, существовали курды, некоторые из которых уже действовали совместно с Россией, но которые имели собственные разногласия с армянами.

И снова – да, захват Константинополя, новый влет Двуглавого Орла во Второй Рим – это оставалось давней мечтой России. Но что бы произошло, если бы город взяли поддержанные британцами греки? Поэтому осторожные русские подсчитали, что их интересам лучше послужит слабость Турции, чем ее разгром. В этом направлении они и работали, создав проект не для армянской независимости, а для «реформы», по которой должно было создаваться шесть провинций с христианским губернатором и контролируемой иностранцами полицией, но все еще в составе Турции.

Этот план был тщательно обсужден и принят, но во избежание возражений других великих держав выполняться он должен был не под контролем русских – наоборот, для этого выбрали иностранцев из нейтральных стран. В начале 1914 года турок заставили принять этот план, хотя он никогда не был ратифицирован. Как знак доброй воли, одно министерское кресло в турецком правительстве было даже предложено армянскому лидеру Богхосу Нубару – но он отказался, заявив, что турецкий язык не способствует должности.

Во все это вмешались немецкие генералы. Весной 1913 года младотурки попросили прислать немецкую военную миссию, чтобы реформировать армию. После изматывающих переговоров (в основном по поводу жалованья советникам) в декабре 1913 года семьдесят германских офицеров прибыли в Сиркеси – конечную станцию османского экспресса с европейской стороны. Главой группы являлся некто Лиман фон Сандерс, сын крещенного еврея, имевший также жену-англичанку – как предполагалось, его деревянное прусское мышление более всего подходило для Востока.

Немецкий генерал, командующий турецким армейский корпусом в Проливах? Это уже касалось жизненно важных интересов России: 90 процентов экспорта ее зерна – а она в это время была самым крупным экспортером зерна в мире – шли через эти самые Проливы,^[51] закрытие которых ставило под угрозу ее стратегические интересы. Это стало первым прямым немецко-русским столкновением, и оно закончилось шероховатым компромиссом только в марте следующего года. Лиман фон Сандерс и некоторые его офицеры вели себя с таким упрямым высокомерием, что и немецкий посол, и тогдашний гражданский лидер младотурок Талаат-бей, (тогда он был министром внутренних дел, но вскоре стал великим визирем с генеральским рангом паши) одновременно потребовали от Берлина отозвать военную миссию. Но на продолжении ее работы сходились могущественные немецкие интересы – в том числе «Дойче Банка», финансировавшего строительство железной дороги Берлин – Багдад, а в Берлине царила идея, что Турция может стать «нашим Египтом». Французы вложили в османскую экономику максимальные инвестиции, но немцы и австрийцы держали в руках большую часть турецкой торговли и понемногу вытесняли британцев.

К этому времени все уже списали турок со счетов. Вопрос стоял только, как разделить империю, нефть и все остальное. Здесь важную роль играл контроль над Балканами, потому что они находились буквально на дороге. Ранее дележ Китая вызвал яростное соперничество среди великих держав, но там были задействованы военно-морские силы, а не сухопутные армии, и в любом случае не были вовлечены исторические интересы. Османская Турция, Средний Восток и Балканы – это совсем другое. Пока Россия оставалась слабой и находилась на задворках, как показала Крымская война и даже война 1877–1878 годов, существовало по крайней мере равновесие. Но с 1908 года Россия испытывала экономический подъем, и к 1917 году, когда должен был завершиться план ее перевооружения и строительства стратегических железных дорог, она в союзе с Францией стала бы достойным противником для Германии.

Со времени скандала вокруг Лимана фон Сандерса в Берлине росла паника. Генералы стучали по столу: войну теперь же, до того, как станет слишком поздно! Канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег говорил это личному секретарю, который записал высказывание в своем дневнике. Но как найти оправдание для войны? Повод подвернулся, когда наследник престола Австро-Венгрии был застрелен сербским террористом в Сараево, в Боснии. Немцы заявили о поддержке австро-венгров, чтобы спровоцировать войну с Сербией; затем, когда русские ответили мобилизацией своих сил, чтобы защитить свои позиции на Балканах, Берлин объявил войну. Когда Франция начала мобилизацию, война пришла и туда тоже, а стратегическая логика продиктовала Германии вторгнуться в Бельгию – в результате британцы также оказались втянутыми в войну. К 4 августа разразилась общеевропейская война. Что теперь оставалось делать туркам?

Некоторые деятели доказывали (вплоть до отставки), что ничего не надо делать, либо же надо заключать союз с британцами. Проблема состояла в том, что тогда Турция могла просто оказаться разделенной при заключении некоего компромиссного мира – что-то похожее носилось в воздухе после того, как Наполеон и Александр I заключили соглашение в Тильзите в 1807 году.

По необыкновенному стечению обстоятельств два немецких военных корабля смогли спастись от британского флота в Средиземном море и добраться до нейтральные тогда вод Проливов. Уже 2 августа наиболее важные члены правительства (другие министры просто не были проинформированы) начали готовиться к образованию альянса с Германией. Талаат, великий визирь Саид Халим-паша и главнокомандующий Энвер-паша подписали документ о союзе в саду летнего дома немецкого посла в Тарабии, немного выше по Босфору в сторону Черного моря. Документ хранился в секрете.

Теперь был найден ловкий способ уйти от британцев: два германских корабля, «Гебен» и «Бреслау», превратились в корабли османского военно-морского флота, их команды надели фески, а адмирал Вильгельм Сушон поступил на турецкую службу. Так сложился прекрасный момент создать собственно независимую Турцию, бросить вызов ограничениям, налагаемым на нее западными государствами.

Энвер выбрал путь провокации войны. Он послал немецкие корабли в Черное море, где они были сильнее всего русского флота. Крейсера обстреляли русский порт Одесса, вызвав большие разрушения. Ошеломленные русские дипломатически затребовали объяснений; последовал уклончивый ответ, и к началу ноября Турция оказалась в состоянии войны с Британией, Францией и Россией – к этой коалиции вскоре присоединилась Италия. К 1916 году все четверо разработали проект раздела империи после войны.

Энвер был авантюристом по природе, типичным стилем его поведения до сих пор было вытаскивание кролика из шляпы в самый неожиданный момент. Он все еще был очень молод – его карьера закончилась окончательным падением в 1922 году, когда ему было лишь сорок. Он желал в первую очередь короткой войны (это была почти всеобщая иллюзия, оказавшаяся самой трагической), а после нее – договорного мира, по которому турки смогли бы возвратить Салоники. Младотурки имели одну прямую цель, которой сочувствовали все турки: отмены «капитуляций» – исключительных привилегий, получаемым гражданами западных государств в экономике страны. Они, с вынужденного немецкого согласия, были действительно отменены, и поэтому турки смогли, наконец, строить собственную экономику. Это пошло на пользу зарождающейся национальной буржуазии, и свидетельством тому был закон об обязанности бизнеса вести свои дела по-турецки.

Энвер также играл на международном исламе. Лидер младотурок серьезно относился к Священной войне. Ему не мешало ни то, что он был масоном, ни то, что Священная война для Турции означала войну одних христиан против других. Но в любом случае призыв к ней упал в пустоту и не привел к восстанию индийских мусульман (эмир Афганистана, к которому официально обратились несколько предприимчивых немцев, более или менее превратил его в бумажную стрелу) или русских татар. А главное – он не произвел впечатления в Египте, и странная атака на Суэцкий канал в итоге ни к чему не привела.

Энвер также надеялся на крушение позиций России на Кавказе. Он двинул свою Третью армию через снежное плоскогорье к западу от Карса. Связность на востоке была ужасной, так как Багдадская железная дорога шла только до Анкары, и войскам пришлось маршировать от нее еще пятьсот миль. Необходимое вооружение могло поступить только из Германии, которая сама находилась в стесненных обстоятельствах, и коммуникации с ней через Балканы также были напряженными. В итоге сражения у Сарыкамыша в декабре 1914 года было потеряно 90 000 человек.

Затем наступил необыкновенный момент турецких успехов – крупномасштабная репетиция их состоялась в первые месяцы 1913 года. Британцы во главе с Черчиллем посчитали, что Турция рухнет, если военный флот приложит усилия против Дарданелл, и в марте 1915 года вместе с французами послали 12 крупных линкоров в Проливы^[52], прикрытые большими пушками. Но турецкие мобильные береговые батареи оказались хорошо укрыты и наносили противнику серьезный урон; кроме того, союзники несли потери на минах. Три линкора были потоплены, три сильно повреждены; в итоге британцы отступили.^[53]

Затем союзники попытались высадиться на берег полуострова Галлиполи, и сражение здесь длилось до февраля 1916 года, когда силы англичан вынуждены были эвакуироваться. Эти действия имели смысл только при предположении, что турки сдадутся – и в Константинополе действительно была паника. Но благодаря этим военным иллюзиям возник и другой результат. Операции по высадке десанта даже в век современного вооружения ужасно сложны. Людей, высаживающихся с десантных судов, легко выводить из строя при помощи хорошо укрытой береговой артиллерии или даже просто стрелковым вооружением. Высадившиеся войска нелегко снабжать даже элементарными предметами первой необходимости – хотя бы просто водой. А обычный турецкий солдат, как бы слабо ни был он обучен и как бы плохо ни атаковал, имел одно достоинство: он не знал, что такое паника.

Только два человека с британской стороны понимали это: один, Обри Герберт, который ездил по всей Османской империи и знал местные языки (ему предлагали корону Албании, но он отказался), и полковник Даути-Уайли, который в 1909 году служил военным представителем в Адане, имея задание разобрать ситуацию, касавшуюся армян.^[54] Он настолько симпатизировал туркам, что был членом Красного Полумесяца, мусульманского эквивалента Красного Креста, был награжден султаном. Теперь, высадившись в апреле 1915 года с войсками, он носил только красивую палку, так как не хотел убивать турок (сам он был убит и посмертно награжден Крестом Виктории). В остальном на британской стороне господствовали самонадеянность, романтизм и восхитительная неумелость. Атаки проваливались одна за другой; попытка в августе высадиться дальше по берегу тоже провалилась. В итоге погибло 250000 человек со стороны союзников и, вероятно, 400000 человек с турецкой стороны.^[55] Союзники отступили в Салоники, где образовали новый фронт – в нарушение нейтралитета Греции. Однако до 1918 года здесь не удавалось добиться каких-либо результатов. Весной 1916 года турки одержали еще одну победу у Кут-эль-Амары к югу от Багдада, где британская дивизия оказалась окружена и вынуждена была сдаться.

Британские атаки в марте-апреле 1915 года представляли смертельную угрозу и совпали с наступлением русских в Восточной Анатолии. Правительство в Константинополе ответило чрезвычайными мерами. Ситуация Армении стала теперь максимально острой. В российской армии насчитывалось четыре армянских бригады, и патриарх в российской Армении с одобрения царя обратился с предложением общего восстания против турок. Это восстание произошло в районе озера Ван, где мусульмане были вырезаны, а мусульманский город у подножия громадной скалы-крепости, смотрящей на озеро, был снесен (ныне здесь все еще видны его руины).^[56]

В конце апреля также состоялись атаки на тыловые коммуникации и малочисленные отряды связи турецкой армии. Это совпало с высадкой союзников в Галлиполи и ответом Талаата, организовавшего облаву на ведущих армянских деятелей в Константинополе, которых вывезли внутрь страны и в некоторых случаях убили. Затем поступили приказы о депортации армянского населения из прифронтовой зоны (при этом было сделано много исключений) – и колонны гражданских лиц потянулись к другим местам поселения, в основном в северной Сирии.^[57] На эти колонны совершались нападения курдскими и арабскими племенами, в некоторых случаях по сговору с османскими властями, и существуют хорошо документированные сведения о случаях резни, наблюдавшихся иностранными консультантами и миссионерами, которые считали, что все это происходит по приказу правительства. Напрямую этого никогда не было доказано – имеющиеся свидетельства теперь воспринимаются в основном как выдумки, – а правительство даже привлекло к суду 1500 мусульман, пятьдесят человек казнили, включая одного губернатора.

Был ли это «геноцидом», как столь часто утверждается? Как говорит историк Бернард Льюис, это зависит от того, что вы подразумеваете под этим словом. Если говорить о событиях 1915 года, то понятие «геноцид» с таким же основанием можно отнести к судьбам миллионов мусульман с Балкан или Кавказа, когда там ликвидировали Османскую империю.^[58]

Армян Константинополя, Смирны и Алеппо не трогали – но про события в других местах ходили страшные истории. В Анкаре и Кайсери проживало значительное армянское население, не причиняя никому вреда. У него имелось имущество, иногда значительное. Их тоже депортировали, а члены CUP раскрадывали их имущество для своих семей значительно обогатились.

К 1917 году военные усилия привели к огромным лишениям. Участилось дезертирство, за которым последовал бандитизм. Огромными темпами росла инфляция, и даже гордым сановникам пришлось опуститься до ношения сильно залатанной одежды; широко распространился голод и болезни. Вся территория Восточной Анатолии почти обезлюдела, и когда русская армия захватила район Эрзурума и Трапезунда, армяне устроили здесь новую резню. Империю спасли от падения только бездействие армии союзников в Салониках с одной стороны, а с другой – русская революция. В марте 1917 года царь был свергнут, и в ноябре победили большевики с программой хлеба, мира и земли (для крестьян) – из этих пунктов мир, во всяком случае, смог быть реализован. Прекращение огня наступило в декабре 1917 года, а договор подписан в немецкой штаб-квартире, городе Брест-Литовск, в марте 1918 года.

Внезапно план Энвер-паши стала выглядеть осмысленным. Русские отошли с Южного Кавказа, и Энвер послал свои войска к Баку на Каспии (и даже дальше на север), где жило население из азери, склонное симпатизировать туркам. Независимая Армения тоже вынужденно отошла на данный момент в тень, чтобы придти к договоренности с турками. Однако все это оказалось иллюзией. Во Франции немецкая армия начала ряд эффектных операций, которые выдохлись к июлю 1918 года; затем последовали успешные наступления союзников, которые заставили немцев в ноябре запросить перемирия. Перед этим их союзники тоже потерпели крах – первой в конце сентября вышла из войны Болгария.

Теперь турки оказались отрезаны от Германии, и правительство распалось (руководители CUP сбежали на немецкой моторной лодке на военный корабль, а затем в Одессу, которая все еще оставалась под контролем Центральных держав). Турки обратились к британскому военно-морскому командующему в Эгейском море с предложением о прекращении огня, которое было подписано 30 октября в Мудросе на острове Лемнос, частично благодаря любезности сэра Чарльза Таунсенда, британского генерала, захваченного в плен под Кут-эль-Амара и пользовавшегося комфортабельным интернированием на Буюкаде – по-гречески Принкипо (от слова «принц»), самом крупном острове у Стамбула, где впоследствии интернировался Троцкий. Далее последовала оккупация союзниками Константинополя.

Теперь победители намеревались разделить империю: итальянцам – юго-запад, британцам – Ирак, Палестина и район Константинополя, французам же доставалась вся Сирия и юго-восток. Но существовали и другие голоса. Армяне мечтали теперь о Великой Армении от Черного до Средиземного моря, и они пользовались некоторой американской поддержкой. Была и еще одна проблема – Курдистан. Естественно, у держав Антанты возникли разногласия, и британцы решили использовать в своих целях греков. Их премьер-министра, националиста Венизелоса, они любили и доверяли ему, особенно Ллойд-Джордж. В середине мая 1919 года греков подтолкнули оккупировать греческую Смирну, а затем их войска рассыпались по западной Турции, изгоняя турок и ведя себя зачастую крайне жестоко – один из британских командиров, принц Эндрю, отец герцога Эдинбургского, говорит, что не верил, будто человеческие существа могут вести себя таким образом, за исключением греков.

Тем временем султан, которым теперь стал Мехмед VI Вахдеттин (правил с 1918 по 1922 год), и его близкие согласились с поражением и пошли на сотрудничество с союзниками. К этому моменту османы перепробовали все – секуляризацию Танзимата, конституцию, кооперацию с долговой комиссией, исламскую реакцию, своего рода революцию, альянс с Британией, альянс с Германией. Не сработало ничего. Султан видел свое будущее только в качестве халифа, главы мусульман всего мира – включая, конечно, Британскую Индию, где, как он считал, у него все еще есть кое-какие козыри. Другими словами, он намеревался стать неким подобием Ага Хана – главы цивилизованного варианта ислама, к тому же очень богатого.

В 1920 году правительство султана подписало Севрский договор, который разделил империю и оставил его с маленьким государством в Центральной Анатолии, столицей которого, может быть, даже стала бы Анкара. Это был оскорбительный договор, составленный, чтобы принизить турок под видом несения им цивилизации. Теперь им предстояло смазывать тормоза локомотивов и запрещалось продавать грязные открытки.

В район Смирны был назначен губернатор Аристидис Стергиадис, от которого, как критянина, ожидали понимания мусульман и который был первым греческим правителем оккупированных Салоник. Его действия в самом деле были мягкими – настолько мягкими, чтобы взбесить местных греческих националистов. Греки даже открыли университет восточного Средиземноморья, имея в виду эллинизировать местных мусульман. Тем временем армяне оккупировали Карс и двинулись к Трапезунду и Эрзуруму; их мания величия была такова, что первым действием после прекращения огня стала атака на Грузию на том основании, что крупный порт Батум в действительности принадлежит армянам.

Все это привело к реакции мусульман – мы можем справедливо назвать ее «турецкой», но в то время обычные жители, особенно на востоке, определяли себя по религии. Появился лидер, отражавший существующие настроения – Мустафа Кемаль, которого мир знает по его более позднему имени как Ататюрка или «Отца турок». Он был талантливым генералом, отлично проявил себя при Галлиполи и в других местах, и он начал аккуратную игру, первоначально получив одобрение от султана (который, может быть, что-то и подозревал). Затем Кемаль под каким-то предлогом отправился 19 мая 1919 года наанглийском пароходе в Самсун на Черном море.

Здесь, путешествуя по пыльным дорогам в брошенной штабной немецкой машине (которая часто ломалась), он собирал поддержку. Армяне, которых, по их утверждениям, усердно вырезали, заставили всех мусульман, включая курдов, объединиться – чего иначе никогда не удалось бы добиться. Мустафа Кемаль имел достаточно харизмы и хитрости, чтобы стать их лидером.

Затем он бросил вызов правительству султана. Совершенно случайно базой его стала Анкара, потому что она находилась на железной дороге и имела телеграф, который он с большим успехом использовал. Вскоре Мустафа Кемаль собрал своих сторонников из оккупированного союзниками Константинополя и созвал «Великую Национальную Ассамблею», впервые собравшуюся в апреле 1920 года в бывшем клубе младотурок. Она не была собранием без мнения – ее проведение действительно было трудным делом, приходилось идти на огромные уступки, такие, как запрет на алкоголь и религиозные предостережения по поводу женской одежды. Однако у Кемаля существовала армия, которая отошла с Кавказа, и хотя французы с армянским легионом на юго-востоке и греками на западе продвигались вглубь страны, сопротивление росло.

В 1920 году в игру вошел новый фактор. В России большевики победили в гражданской войне, но очень опасались интервенции союзников и нуждались в поддержке. Они начали понимать, что под знаменем антиимпериализма могут рассчитывать на мусульман, и после ряда экспериментов с Энвером каким-то образом угадали, что Мустафа Кемаль станет нужным человеком. Между Анкарой и Москвой полетали депеши, за ними последовали эмиссары, и дело было сделано.

В 1920 году советское золото и оружие пошли через Черное море, и первым это воздействие сказалось на восточном фронте, где армяне потерпели поражение. Затем националисты обратились к юго-восточному фронту, на котором вскоре пришли к соглашению с французами. Таким же образом решились проблемы и на сирийской границе. К 1921 году кемалисты набрали достаточно сил, чтобы оказать сопротивление грекам, которые, уверенные в британской поддержке, сильно продвинулись к Анкаре. В яростном сражении на реке Сакарья в августе-сентябре греки были остановлены. Это стало победой, которая потрясла весь мир, особенно мусульманский: телеграммы с поздравлениями шли со всех сторон.

Затем Мустафа Кемаль продемонстрировал свои качества другим образом: он знал, когда остановиться. Он не хотел спровоцировать британское вторжение и воздержался от дальнейшего наступления на целый год; вместо этого (здесь требовалось твердое руководство) он начал обустраивать свое внутреннее положение в Анкаре, которая понемногу приобретала вид столицы (французское посольство первоначально разместилось в железнодорожном буфете). Затем в августе 1922 года он перешел в новое наступление, и на этот раз оборона греков рухнула. Их армия была разгромлена (в плен попало даже высшее командование), и 9 сентября турки вошли в Смирну, которая позже стала Измиром.

Отступая, греки подожгли различные объекты, а в огромной бухте стояли тридцать военных кораблей Антанты. В Смирне проживало около 300 000 греков и других христиан, и турецкий генерал Нуреддин, раздражительный, чтобы не сказать не вполне вменяемый человек, потерявший сыновей в этой войне, решил, вероятно, предотвратить повторное завоевание этой местности греками. Не-мусульманская (но и не-иудейская: в целом евреи приняли сторону националистов) часть города была полностью сожжена. Пожар длился пять дней, пока сотни тысяч беженцев теснились на набережной и в порту, ожидая помощи, которую дипломатические тонкости не позволили оказать за все это время. Этот эпизод впечатался в подсознание мира.

В любом случае националисты победили. Мустафа Кемаль вошел в город и обнаружил, что на ступенях дома губернатора для него разложен греческий флаг, чтобы он прошел по нему. Кемаль этого не сделал: рыцарство означало, что он должен уважать флаг, за который умирали люди.

Так или иначе, его войска двинулись на Константинополь, где неожиданно столкнулись с британским упрямством. Ллойд-Джордж, твердо веривший, что туркам нельзя позволить победить, отправил местному командующему телеграмму, приказывая остановить турок. Командующий, Тим Харрингтон, был человеком большого здравого смысла и человеколюбия, и в любом случае британская армия прониклась уважением к туркам: некоторые из выживших при Кут-эль-Амаре еще много лет спустя проводили свои летние отпуска со своими бывшими охранниками.

Харрингтон положил телеграмму в карман и сделал вид, что она не дошла. Затем он разумно связался с турками и согласился допустить их на европейскую сторону Босфора, а в ноябре 1922 года – в Константинополь. Султана, который боялся наихудшего, переправили на британский военный корабль и увезли с пятью его женами на Мальту.

В 1923 году в Лозанне был заключен мирный договор, зафиксировавший современные границы Турции – в 1939 году они были несколько расширены, когда Франция отдала туркам область Антакья, старую Антиохию, первоначально присоединенную к французской колонии Сирия. Затем в 1923 и 1924 годах наступили мрачные последствия войны. Ненависть между турками и греками неизбежно росла, и теперь их сосуществование едва ли было возможно. Последовал обмен населением: около полумиллиона мусульман из Греции, в том числе говоривших по-гречески, и около миллиона греков из Анатолии, многие из которых говорили только по-турецки. Было много трагедий, и это не улучшило отношений между двумя странами, хотя в Константинополе около четверти миллиона греков было позволено остаться со своим патриархом в старом районе Фанар.

Но теперь было создано отдельное национальное турецкое государство, и 29 октября 1923 года Мустафа Кемаль объявил его республикой.

Часть девятая
Турецкая республика

Османская империя имела еще один финальный момент, и он стал знаком событий, которые произойдут много позднее. Религиозный элемент всегда оставался значим для турецкого национализма, и Кемаль Ататюрк очень внимательно следил за тем, чтобы не оттолкнуть его. Он воевал, чтобы свергнуть султана, но и здесь сделал уступку: кузену султана, Абдул-Меджиду, первоначально было позволено оставаться во дворце Долмабахче в качестве халифа всех правоверных – в любом случае республика все еще оставалась очень слабой, а это по крайней мере давало возможность для маневра.

Однако Ататюрк, как можем теперь его называть, стремился к исключению ислама из общественной жизни, и первым его шагом стало устранение халифа, который был изгнан в 1924 году вместе с более чем сотней представителей султанской династии. По этому поводу было много толков, и в 1924 году был устроен политический процесс над некоторыми уцелевшим деятелями младотурков, которые особенно возражали против конца халифата и принижения религии; другие младотурки были отправлены в ссылку. Имело место также восстание курдов, подавленное с большим трудом. И все-таки престиж Ататюрка оставался таким, что никто не мог выступить против него, и он продолжал на деле формировать однопартийное государство.

Кемаль Ататюрк стал объектом культа, его статуи стояли в каждой деревне – как статуи Ленина – и он, похоже, не возражал. Продолжается все это до сегодняшнего дня, часто к недоумению иностранцев. Но Ататюрк стоит законно: современная Турция отличается от своих примитивных соседей, в ней женщины имеют равные права с мужчинами, а вестернизация является ее конечной целью.

В 1920-х и 1930-х годах многие реформы были еще впереди. Самая большая из них касалась языка: в конце 1928 года она за месяц отменила старый османский арабско-персидский алфавит, который, без сомнения, был поэтичным, но не мог использоваться как средство для установления массовой грамотности, которой Турция достигла с латинским алфавитом. Реформа языка включала также отмену арабского или персидского словаря, и хотя это было удобно в начале 1930-х – ни один сельский турок не понимал слов из него, – позднее дело зашло слишком далеко, приведя к такому искажению языка, что студентам сегодняшнего дня приходится изучать вчерашнюю классику воспроизведенной на ультрасовременном турецком языке. Даже конституцию пришлось перевести на новый язык, а потом конституция 1924 года была восстановлена после того, как в 1950 году избрали другое правительство.

Именно в этом контексте был распущен старый университет и для нового штата набраны тысячи иностранных преподавателей. До сих пор это разделяет оценивающих те события. Возникли иностранные стили и модели в образовании, архитектуре, медицине. Анкара очень быстро была отстроена как столичный город – с новыми красивыми зданиями в стиле «Баухауз», с широкими улицами, оперой, театром, государственной библиотекой и англоязычной школой. Хотя позднее она как столица была почти затоплена сельскими мигрантами, а жители Стамбула считали и продолжают считать ее бюрократически скучной, она все еще отлично работает и является подходящим местом для молодой семьи.

Символом нововведений стало требование Ататюрка, чтобы мужчины носили шляпы, а не фески или тюрбаны; он также не любил бороды. Между двумя мировыми войнами в стране наметился значительный прогресс, но одновременно появилась и некоторая волна угодливых публикаций. Возникло много подражаний Турции – в Афганистане и в Персии, а позднее даже повторение ее опыта Насером в Египте.

Ислам в это время оказался просто вычеркнут из жизни, как и все, связанное со старым режимом – неграмотность, бессмысленный консерватизм, бесконечная трата денег на обновление святых гробниц и тому подобное. Такая расточительность была запрещена вместе с различными религиозными братствами (тарикат), существование которых обуславливалось большим весом религии в жизни общества.

Частично сохранилось только братство мевлеви, исторически гораздо более терпимое и открытое – даже просвещенный министр образования 1940-х годов, Хасан Али Юсел, который обычно обсуждал западную литературу в кафе в Тандогане возле Ангарского университета, состоял в братстве мевлеви.

Коран перевели на турецкий, и призыв к молитве также теперь звучал на турецком, а не на арабском. На публике Ататюрк соблюдал чрезвычайную осторожность, но частным образом (на самом деле Отец Турок даже излишне любил выпить) он говорил, что абсурдно бедуину VII века диктовать мельчайшие детали личной жизни современного человека. Религиозные консерваторы ненавидели его реформы, но не могли высказываться открыто. Их время должно было прийти позднее, и они говорили на языке гонителя и тоном гонимых – как кто-то выразился о папе Пие IX, когда его церковь лишили монополии на контроль за образованием в Италии в середине XIX века.

Еще в одном Ататюрк соблюдал осторожность. Евреи, армяне и греки все еще играли в экономике роль, непропорциональную их численности: греки контролировали половину фондовой биржи. В 1920-х годах, когда мир делал усилия, чтобы вернуться к свободной торговле и стабильным валютам 1914 года, национальные меньшинства все еще были крайне важны. Однако когда с кризисом 1929 года международная торговля и капиталовложения рухнули, осталось не слишком много альтернатив государственному вмешательству. Республиканцы вынуждены были установить заградительные пошлины и начать строить новые национальные отрасли промышленности; в этом они получили помощь Советов.

В 1929 году Сталин изгнал Троцкого, но еще не был достаточно могущественным, чтобы просто убить его, как это произошло позднее. Турки согласились принять Троцкого, и он четыре года жил на острове Буюкада (в отвратительном доме, построенном для Иззета-паши^[59], одного из заговорщиков против Абдул-Гамида). Его появлению, похоже, сопутствовало получение займа в размере 8 миллионов золотых рублей и строительство нескольких текстильных фабрик, в том числе в Кайсери, где местная элита была ярко республиканско-националистического окраса. Этот город расположен в почти безжизненном центре страны; сейчас здесь развито самолетостроение и мебельная индустрия, а также имеются определенные трудности с нахождением выпивки. Старая армянская церковь все еще действует, как и большая, явно греческая школа, но старые районы снесены, и на их месте вырос бетонный массив, который окружает старинные прекрасные постройки сельджуков.^[60] Официальный визит советской делегации в 1933 году был отмечен появлением в перестроенном Измире площади Ворошилова, названной в честь советского генерала.^[61]

В те годы, если вы включали радио, то слышали только западную классическую музыку; в обыденной же жизни присутствовали футбол и бойскауты, хотя скаутами руководил министр образования. Турецкий оперный певец Семиха Берксой стал знаменит в Европе, и в целом турки были хорошо представлены на международной сцене. Ататюрк умер в 1938 году, крайне уважаемым. Но время шло, и его легенда, конечно, была поставлена под сомнение, как произошло с похожей фигурой де Голля во Франции. Оба они воспользовались кредитом, даваемым их уровнем власти; оба без всякой необходимости преследовали достойных, но слабовольных людей; обоих можно обвинить в авторитарном навязывании прямолинейных решений там, где желательны были бы более эволюционные. Но все равно они сохраняют ощущение величия.

Последователи Ататюрка заметно не дотягивали до его уровня. Начнем с того, что они начали сворачивать республиканские обычаи, и полиция стала вызывать возмущение из-за ее стремления ограничивать людей по мелочам. Во время войны, хотя большую ее часть Турция оставалась нейтральной, экономика страны очень сильно пострадала от нехватки товаров и инфляции, так как множество молодых людей оказалось под ружьем.

Существовала сильная враждебность к национальным меньшинствам, и в 1942 году были приложены усилия, дабы заставить их раскошелиться для закрытия финансовых дыр. Но все-таки этот налог на собственность или varlik vergisi оказался менее жесткой версией дискриминации меньшинств, которая широко распространилась во многих странах Европы этого периода. Его введение оказалось грубой ошибкой. Несколько крупных фирм из-за этого потерпели банкротство, возникла даже такая норма, как выплаты налога по категории «D» (то есть дёнме), обозначающая снижение налога после обращения еврея в ислам. Появился черный рынок и спекулянты.

Этот налог был отменен в начале 1944 года, но он разрушил репутацию Турции. Еще больший урон нанес отказ тогдашнего президента Исмета Инёню присоединиться к союзникам в 1943 году, когда Черчилль специально попросил его об этом. Инёню был чрезвычайно осторожен и боялся (может быть, правильно), что если он присоединится, то появится возможность освобождения Советским Союзом и захвата страны коммунистами.

В конце концов Турция присоединилась к Западу. Впрочем, только потому, что Иосиф Сталин в конце войны стал угрожать ей, требуя назад восточные провинции, которые были уступлены в 1918 году, а также права ввести войска на Босфор возле Стамбула. В ответ на это американцы выслали к Проливам военные корабли, и Турция в конце концов извлекла пользу из Плана Маршалла. Она вошла в НАТО в 1952 году, уже после того, как отправила свой военный контингент на Корейскую войну в 1950 году.

В 1950-х годах в страну хлынула американская помощь: в деревнях появились трактора, а также электричество. Это было дополнение к политике. Американцы хотели, чтобы их союзники становились демократическими странами, и Инёню открыл им дорогу. В 1950 году он позволил провести свободные выборы, и единственная республиканская партия с треском потерпела поражение. Появилась новая партия, Демократическая. И тут же она сделала шаг в сторону религии – сначала небольшой, просто как знак грядущих шагов. Этот шаг поддержали турецкие и мусульманские бизнесмены, и в 1955 году была совершена самая крупная ошибка в современной турецкой истории, когда сомнительная коммерческая заинтересованность вызвала выступления против греков Стамбула. В результате большинство греков уехало, то же сделали многие армяне и евреи.^[62] Это сильно обеднило страну, почти погубив старые европейские центры Бейоглу и Галата, которые оправились и восстановились только лишь за последние десять лет.

Демократы очень быстро превратились в коррумпированных и авторитарных; их правление ознаменовалось инфляцией, которая обеднила армейских офицеров. Их начали ненавидеть и в просвещенных светских кругах. В итоге власть Демократической партии была свергнута военным переворотом 1960 года, а ее премьер-министр, Аднан Мендерес, был повешен, несмотря на просьбы папы, президента Эйзенхауэра и королевы Англии. Даже греческий патриарх выступал свидетелем в его пользу. После этого международная репутация Турции на долгое время упала очень низко.

Кроме того, военный переворот не решил никаких проблем. Турция все еще была бедной страной с огромной демографической проблемой. Прогресс, достигнутый республиканской властью 1930-х годов, сильно отразился и на медицине, так что дети больше не умирали рано от отсутствия гигиены. Теперь страна, в которой жило 17 миллионов человек, каждый год добавляла себе население Дании, а деревня ринулась в город. Население Стамбула выросло с 1 миллиона человек до 15 миллионов сегодня. Анкара выросла с 400 000 до 4 миллионов, и окраины обоих городов миля за милей покрылись спешно возводимыми лачугами.

На преимущественно курдском востоке встала еще худшая проблема, потому что там все еще процветала полигамия, и мужчина мог иметь сорок детей, а численность даже обычной семьи соответствовала футбольной команде. Эта проблема перекрывала все другие – образование, электрификацию, канализацию. Офицеры, осуществлявшие военный переворот, воображали, что они могут справиться с этими проблемами, если установят правильно работающую демократию; они составили под это конституцию, провели новые выборы по системе пропорционального представительства и наметили Пятилетний план (такие планы все еще существуют, теперь почти незаметные).

Мечта о рационалистической вестернизации столкнулась с проблемами. Выборная система просто продемонстрировала разделение страны, оказавшееся непреодолимым. Существовали левые, среди них доминировали светские республиканцы, им симпатизировала армия, а также алеви, мусульмане, которые настолько отошли от ислама, что едва ли их вообще можно было считать мусульманами. Существовали правые – провинциальные бизнесмены, склонявшиеся к религии. Еще существовали две более мелкие группы – одна исламистская, искавшая ответы на все в благочестии Корана, другая националистическая, которая иногда заговаривала на открыто фашистском языке.

Турецкая политическая история 1960-х годов трагична, потому что более молодое поколение секуляристских всезнаек обратилось к терроризму. В Роберт-колледже, теперь почтенном образовательном заведении, эта проблема стала настолько острой, что портреты американских основателей пришлось снять, а потом пришлось вызывать полицию. После этого колледж переехал, а его здания отдали университету Богазичи.

В 1971 году произошел еще один военный переворот, стране опять была навязана неработоспособная схема реформ, и картина 1970-х, усугубленная инфляцией, долгами и нехваткой энергии, выглядит еще более мрачной. К 1979 году в схватках между левыми, правыми и исламистами каждый день гибло около двадцати человек, а основным полем боя стали университеты.

В 1960 году Турция находилась далеко впереди Южной Кореи, главным экспортом которой были парики. Двадцатью годами позднее произошло корейское чудо, ее продукция разошлась по всему миру, в то время как Турция все еще экспортировала помидоры. В 1980 году в стране опять произошел военный переворот – на этот раз намного лучше обдуманный, чем прошлые упражнения такого рода. Генералы, вероятно, чему-то научились через ЦРУ, а также из примера генерала Пиночета в Чили в 1973 году. Пиночет взял власть внезапностью, объявил рыночные реформы, добился экономического выздоровления страны, а затем провел выборы, которые проиграл.

Турецкие генералы не пошли настолько далеко. Прежде всего неудачей этого переворота была его малочисленность, хотя он вызвал большой шум, а около 1500 человек отправились в ссылку. Большая часть страны приняла новость о перевороте со вздохом облегчения. Сами генералы не желали выходить в политике на первый план, а стремились оказывать закулисное влияние. Да они и не были особо заинтересованы в либеральном рынке – они хотели только того, чтобы лучше работала экономика. Кроме того, их американские и европейские союзники были непреклонны в том, что демократию необходимо восстановить. Они арестовали старых политиков – это прошло вполне гуманно: были посланы лучшие друзья этих политиков позвонить им в дверь в три часа ночи, либо существовало опасение, что если политики стандартного турецкого политического возраста увидят у двери солдат, у них может случиться сердечный приступ. Были запрещены все старые партии.

В 1982 году появились новые партии, и одна из них, «Родина», в результате умного маневрирования смогла представить себя надежной оппозицией. Ее лидером был Тургут Озал, который стал вторым создателем республики. Он был человеком американцев, служил во Всемирном банке, и когда его партия победила на выборах 1983 и 1987 годов, его кабинет имел в своем составе людей с американской докторской степенью. Озал был приверженцем экономической либерализации, а стратегическое положение Турции на Среднем Востоке, тогда весьма горячем, означало, что она может положиться в плане помощи на Международный валютный фонд и Всемирную торговую организацию.

Результатом либерализации торговли и финансовых дел стал взлет энергии, который привел к чему-то вроде экономического чуда. В его основе лежал экспорт, и базировалось оно на элементах, которые повсюду необходимы для таких чудес – девальвация, отмена контроля за валютой, большая свобода для банков, мобильность рабочей силы и низкие налоги. К 2010 году Турция стала двадцатой экономикой мира – долгий, долгий путь от дней, когда, если вы хотели получить стол, вам надо было звать плотника-армянина, который знал бы, как поставить не болтающиеся ножки.

Дороги – очень хорошие – из Стамбула до Кайсери и Антепа ныне забиты тяжелыми грузовиками, везущими товары в Центральную Европу; каждый четвертый телевизор, продающийся в Великобритании, сделан в Турции, а агенты турецких фармакологических компаний работают по всему миру.

Озал умер в 1993 году относительно молодым, так как не мог сдержать свою любовь к еде и табаку. Но он переделал республику. Одним из элементов этой перестройки был демонтаж старой государственной машины. Она продолжала работать, но существовала на частные деньги. Дисциплина теперь поддерживалась еще одним источником. Армия, захватив власть в 1980 году, сознательно установила контакт с духовными лицами, или, по крайней мере, с некоторыми из них.

Как противоядие от марксизма, а также от маоистских курдских сепаратистов из РКК, начал набирать силу ислам. Он появился в школах, где религиозное обучение стало обязательным. Специальные школы для обучения священников росли в количестве и достигли числа, сильно превосходящего первоначальные планы. В глазах светского человека эти институты промывали мозги мальчикам и особенно девочкам, и стремились вернуть религию на ее старое место, что означало возвращение отсталости, злобы и глупости. Но над этим высилась другая проблема, заключавшаяся в том, что гражданские и секуляристские правительства зарекомендовали себя коррупцией и неэффективностью.

Исламская партия, по контрасту с этим, действовала в основном честно и эффективно – как продемонстрировал период пребывания Ресепа Тайипа Эрдогана на посту мэра Стамбула в 1994–1998 годах, позднее же Эрдоган стал премьер-министром. Предыдущие правительства не сумели справиться с инфляцией, число банкнот и нулей на них постоянно росло – перед денежной реформой 2005 года существовало пятьдесят миллионов банкнот эквивалентом до 20 фунтов. Это не было реальной инфляцией, в том смысле, что вы могли легко перевести свои деньги в доллары и обратно нажатием одной-двух кнопок, и цена доллара поднималась лишь слегка. Существующая система шла на пользу правительству, которое производило бумагу и затем переводило ее в доллары, это компенсировало годовой налог, который плохо собирался. Временной лаг между получением человеком турецких миллионов и превращением их в американские десятидолларовые купюры был таков, что процент-два от этого уходили правительству как некий третейский доход.

Также любой человек с деньгами мог очень легко, благодаря разнице во времени обмена денег, получить 25 % не облагавшегося налогом дохода, просто через оборотный фонд банка. Страдали от этого работавшие на государство люди, которые платили подоходный налог – и, конечно же, бедняки, которые проявляли необыкновенную покорность, хотя статистика преступлений начала расти. В 1990-х и 2000-х годах богатые люди, особенно в Стамбуле, были поистине очень богаты; одна леди рассказывала, как в 2008 году возвращалась из экспедиции за покупками в Лондон с двадцатью семью чемоданами.

Это стало фоном для победы исламистов на выборах 2002 года, хотя новое правительство сразу же заявило о терпимости. И действительно, как минимум в местах, находящихся под иностранным присмотром, оно было терпимым к алкоголю и нерелигиозно одетым женщинам, в то время, как раньше ненависть могли вызвать гораздо более строгие вечеринки. То, что американцы и европейцы целиком одобряли этот эксперимент мусульманской демократии, конечно, помогло, и наградой для Турции предполагалось членство в Европейском Союзе. Но одновременно это поднимало старый вопрос возврата к пост-тамерлановскому периоду, когда османский суд говорил по-гречески, а кое-кто из турецкой элиты смотрел в сторону Эгейского моря и Италии эпохи Ренессанса, ожидая союза с ней.

В те дни победил анатолийский Восток – а теперь там возник вопрос с курдами. Избавившись от них, Турция становилась бы Грецией или даже неким типом поздней Византии, зачарованная современным Римом в виде Европейского Союза – который, вероятно, готов был бы принять в свои члены Турцию, по существу, ставшую неким типом увеличенного Стамбула. Но при попытке удержать курдов лучшим ответом становилось нечто вроде новой хамидийской резни, к чему вела политизация религии.

Над этим вопросом не меньше ломают головы и в среде курдов, которые не любят османизм и в массе своей предпочитают западную Турцию. В любом случае, сейчас на подходе один из самых модернистских проектов в мире – GAP или «Юго-Восточный Анатолийский проект». Согласно ему предполагается построить крупные плотины и гидроэлектростанции, чтобы принести электричество и ирригацию в ту часть мира, которая так никогда и не оправилась от деяний Тамерлана. Этот проект уже привел к озеленению огромных пространств, и мы увидим, завершится ли он успехом.

На экономической почве такой вариант легко осуществился в Европе. Ничего неожиданного не несет и европеизированная политика. Не является ли новая политическая партия (AKP) просто вариантом христианско-демократической партии, какая более или менее без перерыва правит Италией с 1947 года? Она также добилась экономического чуда и также пользовалась методами, которые были, мягко выражаясь, незаконными. В Италии люди обкрадывали государство, но страна была богатой; в Англии государство крало у людей, которых догоняли по уровню жизни итальянцы, имевшие при этом много менее обременительную жизнь – по крайней мере, пока «Европа» не предприняла некоторое миниатюрное бюрократическое преследование, указав, что Италия и так выделяется.

В любом варианте Турция гораздо более заинтересована в Европе, чем все другие новые члены Евросоюза, взятые вместе. Однако перспектива огромной турецкой и курдской миграции на Запад в то время, когда ислам не популярен в Европе, и когда ее экономика не растет, является сдерживающим фактором.

В любом случае с характерной неуклюжестью европейцы признали Греческий Кипр до разрешения проблемы Турецкого Кипра – поэтому греки смогли помешать прогрессу Турции.^[63]

Много ли это значит на самом деле? Европейская торговля и европейские капиталовложения в Турции растут, в ней существует больше интересных рынков, чем в самой Европе.

В 2010 году в Турции возникли серьезные проблемы, связанные с разногласиями между старыми секуляристскими властями и новыми полу-религиозными структурами. Некоторые судьи и генералы были арестованы на том или ином основании. Есть проблемы на юго-востоке с курдским сепаратизмом (который, в свою очередь, не учитывает голоса миллионов курдов, живущих вне этих провинций). Но эти проблемы или тот или иной их эквивалент существовали в турецкой истории со времени Танзимата, а многие и раньше. С этим контекстом стране приходилось жить всегда, и он не приводил к таким вакханалиям убийств, какие вызвали в Испании оккупация Наполеоном или Гражданская война 1930-х годов.

Новым фактором является обычное процветание. Турция снова обрела значимость как мировая держава и стала единственной страной между Афинами и Сингапуром, в которой, судя по числу прибывших сюда беженцев, люди действительно хотят жить.

Хронология

1071

Битва при Манцикерте: турки-сельджуки разбили Византийскую армию

1204

Крестоносцы грабят Константинополь

Осман I
1324

Смерть первого султана

Орхан I (ок. 1324–1362)
1326

Османы захватывают Бурсу

Мурад I (ок. 1362–1389)
1389

Битва на Косовом поле. Войско Лазаря Сербского разбито; убийство Мурада

Баязид I (1389–1402)
1396

Битва при Никополе: османы разбили армию крестоносцев

1402

Битва при Анкаре: Тамерлан разбил османов

Междуцарствие
1402–1413

Сыновья Баязида соперничают за контроль над страной

Мехмет I (1413–1421)
1413–1421

Мехмет восстанавливает империю Баязида

Мурад II (1421–1451)
1444

Османы разбивают крестоносцев при Варне

Мехмет II (1451–1481)
1453

Захват Константинополя

1454–1482

Покорение Сербии, Афин и Мореи, Требизонда, Боснии, Валахии, Албании и Герцеговины

Баязид II (1481–1512)
1481

Мятеж принца Джема

1492

Испанские евреи находят убежище у османов

1499–1502

Османо-венецианская война

1501

Шах Исмаил основывает государство Сефевидов

1511

Восстание кызылбаши, возглавленное Шахкулу

Селим I (1512–1520)
1514

Битва при Чалдиране: османская армия разгромила Сефевидов

1516–1517

Селим захватывает Сирию и Египет

Сулейман I (1520–1566)
1521

Османы берут Белград

1522

Завоевание Родоса

1526

Венгерское сопротивление подавлено в битве при Мохаче

1529

Провал осады Вены

1565

Мальта отражает атаку османов

Селим II (1566–1574)
1571

Османы захватывают у Венеции Кипр

1571

Битва при Лепанто: Священная Лига побеждает османов

Мурад III (1574–1595)
1589

Мятеж янычар

1590-е

В Анатолии начался мятеж селали

1593–1606

Война против Габсбургов

Мехмет III (1595–1603)
1595

По закону братоубийства задушены девятнадцать братьев Мехмета

Ахмед I (1603–1617)
1609

Начата работа над Голубой мечетью

Мустафа I (1617–1618)
1618

В Европе началась Тридцатилетняя война

Осман II (1618–1622)
1622

Осман II свергнут и убит

Мустафа I (1622–1623)
1623

Мустафа I свергнут

Мурад IV (1623–1640)
1624

Сефевиды захватывают Багдад

1638

Багдад возвращен империи

Ибрагим I(1640–1648)
1644–1669

Война с Венецией за Крит

1648

Ибрагим I свергнут и убит

Мехмет IV (1648–1687)
1651

Мятеж гильдий

1656–1661

Великий визирь Мехмет Копрулу делает устойчивым правление османов

1664

Османы одерживают победу при Сен-Готарде

1683

Осада Вены проваливается. Убийство великого визиря Кара Мустафы

Сулейман II (1687–1691)
1688

Белград сдается австрийцам

Ахмед II (1691–1695)
—

Мустафа II (1695–1703)
1697

Османы проигрывают битву при Зенте

1699

Карловицкий договор: Австрия забирает Венгрию и Трансильванию

Ахмед III (1703–1730)
1718

Пассаровицкий договор отдает Белград Австрии. Начинается «эпоха тюльпанов»

Махмуд I (1730–1754)
1730

Правление Махмуда I, следующее за мятежом янычар под предводительством Патроны Халила, приводит к завершению «эпохи тюльпанов»

Осман III (1754–1757)
—

Мустафа III (1757–1774)
1768–1774

Война с Екатериной Великой

1770

Военно-морская победа России при Чесме

Абдул-Гамид I (1774–1789)
1774

Кючук-Кайнарджийский договор заканчивает войну

1783

Россия аннексирует Крым

1787–1792

Новая война с Россией. Падение Очакова

Селим III (1789–1807)
1798

Наполеон высаживается в Египте

Мустафа IV (1807–1808)
1808

Убийство Селима III

Махмуд II (1808–1839)
1821–1829

Греческая война за независимость

1826

Ликвидация корпуса янычаров

1827

Битва при Наварине: британский и русский флоты разбивают египетский флот

1831

Египтяне под предводительством Ибрагима-паши вторгаются в Сирию

1833

Ункяр-Искелесийский договор утверждает роль России в османских делах

1838

Договор в Балта-Лимани открывает свободную торговлю с Британией

1839

Египетская победа в битве при Низипе ведет к признанию Мехмета Али наследным правителем Египта

Абдул-Меджид I (1839–1861)
1839

Эдикт Гульхана возвещает начало эпохи Танзимат

1848

Волна революций в Европе, выступление польских и венгерских либералов

1853–1856

Крымская война

Абдул-Азиз I (1861–1876)
1861

Создан Имперский Османский банк

1866

Восстание на Крите

1875

Банкротство Османского государства. Мятежи на Балканах

Мурад V (1876)
1876

Османская конституция. Объявлено о созыве первого парламента

Абдул-Гамид II (1876–1909)
1877–1878

Война с Россией

1878

Берлинский трактат обуславливает принципиальный контроль Болгарии и России над частью северовосточной Анатолии

1881

Создана «Касса управления османским долгом»

1889

Ахмед Риза собирает группу, которая позднее станет «Комитетом „Единение и прогресс“»

1896

Волна насилия в Восточной Анатолии. Армянские дашнаки атакуют Османский банк в Стамбуле

1908

Революция «младотурок». Болгария, Босния-Герцеговина и Крит потеряны для османов

Мехмет V (1909–1918)
1909

Контр-переворот («События 31 марта»), совершенный войсками из Салоник. Абдул-Гамид II смещен

1912–1913

Балканская война

1913

«Комитет „Единение и прогресс“» (CUP) захватывает власть

1914–1918

Первая мировая война. Османская империя на стороне Германии

1915

Перемещение армян из Восточной Анатолии

1915–1916

Высадка союзников и победа турок в Галлиполи

Мехмет VI (1918–1922)
1918

В Мудросе подписано соглашение о прекращении огня

1920

Севрский договор, оскорбительный для турок

Абдул-Меджид II (1922–1924) – «халиф»
1922

Турки разбивают греков; султанат отменен и заменен на символический «Халифат всего ислама»

1923

Лозаннский договор устанавливает современные границы Турции. 29 октября объявлена Турецкая республика с Мустафой Кемалем (Ататюрк) в качестве первого президента

1923–1924

Греческо-турецкий обмен населением

1924

Османская династия изгнана из страны. Создано секулярное однопартийное государство, начало радикальных реформ

1928

Реформа языка

1938

Ататюрк умирает

1952

Турция присоединяется к НАТО

1955

Погромы против греков в Стамбуле

1960

Военный переворот. Премьер-министр Аднан Мендерес повешен

1980

Военный переворот

1983

Партия «Родина» Тургута Озала побеждает на выборах. Экономический подъем

2005

Турция начинает говорить о присоединении к Европейскому Союзу

Литература

Литература для дальнейшего чтения

История Турции – грандиозная тема, вызывающая много споров. Может быть, первый шаг в ее изучении заключается в понимании общемирового контекста, и для этого существует очевидный путь: «После Тамерлана: Взлет и падение мировых империй, 1400–2000» Джона Дарвина (Лондон, 2008).

К самой Османской Империи впервые лучше всего подойти через книги, написанные в особом стиле, и ведущей среди них является книга Филипа Манселя «Константинополь: город мечты. 1453–1924» (Лондон, 1997). Но есть и гораздо более ранняя книга, впервые изданная в 1964 году, которая до сих пор дает прекрасное введение в историю Турции – это «Ататюрк: Возрождение нации», лорда (или Патрика) Кинросса (Лондон, 1993). Его «Османская империя» (второе издание, Лондон, 2003)^[64] старомодна, хорошо дает по большей части военную историю, охватывает всю турецкую историю хронологически и живо написана. Книга Роберта Ирвина «Жажда знать: востоковеды и их враги» (Лондон, 2006), описывающая историю изучения Востока на Западе, сама по себе весьма любопытна и содержит много интересной информации по истории Турции.

Время от времени предприимчивые издатели публикуют небольшие книжки, которые дают гораздо более широкую картину. Книга Ирфана Орги «Портрет турецкой семьи» (переиздание, Лондон, 2002) была бестселлером еще в 1950-х годах. «Турецкий гобелен: Шакиры Стамбула» (Лондон, 1996) Ширин Деврим – это рассказ девушки из турецкой аристократической семьи, которая стала актрисой в Нью-Йорке. В течение веков появилось множество таких раскрывающих нашу тему миниатюр, как минимум две из них относятся к классической литературе. В 2007 году «Пенгвин Букс» опубликовал отрывки из писем леди Мэри Уэртли Монтегю «Жизнь на Золотом Роге»; обратите также внимание на дневники Гельмута фон Мольтке «Под полумесяцем: приключения в древней Турции. 1835–1839» (Штутгарт, 1984). «К югу от Эфеса: Бегство от тирании западного искусства» (Лондон, 2002) Брайана Сьюэлла является современной версией такой миниатюры. Самая большая коллекция подобных книг собрана Омером Кочем, ее двухтомный каталог сейчас подготавливается.

Очень достойный стамбульский издатель, Синан Кунералп из ISIS (Оксфордский университет) в течение нескольких лет переиздал сотни выдающихся старых работ на основных западных языках (например, воспоминания британского посла в 1878 году Остина Генри Лэйрда). Мне приходилось много консультироваться с каталогом ISIS. В нем перечислено большое количество хороших книг о Стамбуле, и я упомяну тут лишь одну из них: Хилари Самнер-Бауд и Джон Фрили, «Прогулка по Стамбулу: классический путеводитель по городу» (исправленное издание, Лондон, 2010) – оно проведет вас по городу, но при этом вам не потребуются прочные туфли. «Исламское искусство» Роберт Ирвинга (Лондон, 1997) объяснит вам многие другие моменты турецкой культуры.

Предпринималось несколько попыток создания короткой и легко читаемой истории Турции, из которых мы можем упомянуть «Владыки горизонтов: История Османской империи» Джейсона Гудвина (Лондон, 1998) и «Империя османов» Димитрия Китсикиса (Париж, 1985), которая особо останавливается на греко-турецких отношениях. Джастин Маккарти в книге «Османские турки: введение в историю до 1923 года» (Лондон, 1997) предпринимает такую попытку, сохраняя научность и не уклоняясь от экономической стороны вопроса.

Теперь, в наши дни, когда доступ в архивы стал легче (не говоря уже об интернете), появилось некоторое количество научных работ по тем или иным отдельным аспектам истории Османской империи, многие из книг написаны в Англии самими турками. Некоторые тяжело читать даже специалистам; согласно турецкому историку Халилу Иналсику, у лучших американских выпускников уходит пара лет, прежде чем они могут легко прочитать страницу такого труда, но у тех ученых, которые преодолели препятствия, вклад иногда был потрясающим. Я не могу тут перечислить все эти работы и упомяну только книгу Габора Агостона «Ружья для султана. Военная сила и производство оружия в Османской империи» (Кембридж, 2005).

Единственный путь достичь уровня монографий в понимании Турции лежит через энциклопедические и многотомные научные работы. Их несколько, и они иногда повторяют друг друга. С точки зрения элегантности и эрудиции я могу безусловно рекомендовать работу под редакцией Робера Мантрана «История империи османов» (Париж, 1989), особенно проникновенные главы Жиля Вайнштейна. В книге нашлось место для комментариев об арабских провинциях, включая Египет, и особенно полезна она для изучения позднего периода империи после Кючук-Кайнарджи. Она превосходна и там, где касается младотурок.

Кембриджская «Экономическая и социальная история Османской империи 1300–1914», изданная Халилом Иналчиком и Дональдом Куотером (1994), является энциклопедическим трудом, со всеми преимуществами и недостатками таких трудов. Сам Иналчик написал более короткую книгу «Османская империя. Классический период 1300–1600» (второе издание – Лондон, 2000), которая полезна в том смысле, что рассматривает систему землевладения, международную торговлю, финансы и т. д., и при этом хорошо скомпонована и легко читается. Существуют другие подобные книги: Колин Имбер, «Османская Империя 1300–1600: Структура власти» (Бейсингсток, 2002) и Норман Ицкович, «Османская Империя и исламские традиции» (второе издание, Чикаго, 1980).

Об истории турецкой науки можно прочесть (на английском языке) в работе Экмеледдина Ихсаноглу «История Османского государства, общества и цивилизации» (2 тома, Стамбул, 1993–1995), к которой я имею существенное отношение. Тезисы лекции Стефаноса Ерасимоса для университета в Париже, «Турция: процесс развития», опубликованные в Турции как «Azgelismislik surecinde Turkiye» (Стамбул, 1974), принадлежат своей эпохе, когда можно было винить в недоразвитости страны империализм, но они содержат много интересного материала, включая тогдашнее представление о Танзимат. Интересен рассказ о не-анатолийской части империи у Л. С. Ставрианоса в книге «Балканы после 1453 года» (новая редакция – Лондон, 2000) и у Альберта Хурани в «Истории арабского народа» (Лондон, 1991). Прекрасная история анатолийских турок в современный период дана в удивительно долго живущей книге Бернарда Льюиса «Становление современной Турции», впервые опубликованной в 1961 году и теперь вышедшей третьим изданием (Оксфорд, 2002).

Все, написанное мной здесь, основано большей частью на вышеуказанных книгах, но для каждой главы ниже дан отдельный список литературы. В основном я перечисляю работы, созданне за последний десяток лет.

ПРЕЛЮДИЯ

Книга Фрица Ноймарка «Прибежище на Босфоре: немецкие ученые, политики и художники в эмиграции, 1933–1953» (Франкфурт, 1980) является выдающимися мемуарами, а работа Хорста Видмана «Изгнание и взаимопомощь: немецкоговорящая эмиграция в Турцию в 1933 году» (Франкфурт, 1973) – прекрасное исследование той же самой темы. В 2000 году в Академии Искусств в Берлине состоялась выставка, ее каталоги, выпущенные Сабиной Хиллебрехт под названием «Хайматлоз: Высылка в Турцию 1933–1945 гг.», великолепны. «Турецкая модернизация: беженцы от нацизма и предвидение Ататюрка» Арнольда Рейзмана (Вашингтон, Ок. Колумбия, 2006) является основным исследованием этих событий на английском языке. О Хикмете см. «Поэмы Назыма Хикмета», переведенные Рэнди Бласингом и Мутлу Коником (второе издание, Нью-Йорк, 2002).

ЧАСТИ 1-8

Существует множество книг о центрально-азиатских монголо-татаро-турецких империях, созданных всадниками с луками. Ветераном здесь является Рене Груссе с книгой «Империя степей. История Центральной Азии» (Нью-Брунсвик, Нью Джерси, 1970), но я испытываю огромную слабость к книге Жан-Поля Рукса «История Турции: две тысячи лет от Тихого океана до Средиземного моря» (второе издание – Париж, 2000), хотя его заключения по поводу происхождения имен (например, киргизских) очень спорны. Изучать то, что русский историк Лев Гумилев называл «древними тюрками», необыкновенно трудно, к тому же здесь вовлечены научные споры, которые я не компетентен рассудить. Что касается татаро-турецко-русских отношений, рискованное эссе опубликовано Норманом Стоуном: «Турки в русском зеркале» в сборнике под редакцией Любицы Эриксон и Марка Эриксона «Россия: Война, мир и дипломатия. Очерки в память о Джоне Эриксоне» (Лондон, 2004). По вопросу языка великолепное описание дано Джеффри Льюисом в книге «Турецкая грамматика» (второе издание, Оксфорд, 2000). Самый полезный учебник, который я знаю – это А. и Д. Полларды, «Самоучитель турецкого языка» (последнее издание – Лондон, 2003). Он не из тех самоучителей, которые общаются с вами, будто вы ребенок.

«Природа раннего Османского государства» Хиза У. Лаури (Олбани, Нью Йорк, 2003) хорошо и нетривиально написана. «Между двумя мирами. Устройство Османского государства» Кемаля Кафадара (Беркли, 1995) полезна для ощущения общего фона истории турок. Самая последняя научная работа о падении Византии – «Византия между османами и латинянами: политика и общество в поздней империи» Невра Несипоглу (Кембридж, 2009). В свою очередь, «Закат средневекового эллинизма в Малой Азии и процесс исламизации с XI по XV век» Спероса Вриониса (новая редакция, Беркли, 1980) является истинно элегической греческой книгой. И, конечно, Эдварда Гиббона, который так и не дошел до 1453 года, можно перечитывать бесконечно: «История упадка и падения Римской Империи», издание Дэвида Вумерсли (6 томов, Лондон, 1997).^[65]

Выдающаяся книга о 1453 годе Роджера Кроули «Константинополь: последняя великая осада»^[66] (Лондон, 2005) бесконечно интересна из-за технических деталей.

По периоду с 1453 по 1774 годы я добавил бы к перечисленным выше общим работам следующие книги. Стивен Рансимен, «Великая церковь в плену» (новая редакция, Кембридж, 1985), – дает прекрасное представление о теме, и я не знаю лучшего объяснения теологических различий между латинской и православной церквями. Ноэль Малколм в книгах «Босния: краткая история (Лондон, 1994)» и «Косово: краткая история» (Лондон, 1998) с исключительной эрудицией исследует присутствие османов на Балканах. Джон Фрили в «Султан Джем: приключения пленного турецкого принца в Ренессансной Европе» (Лондон, 2004) дает общий фон жизни Средиземноморья, а работа Роджера Кроули «Морская Империя: окончательная битва за Средиземное море, 1521–1580» (Лондон, 2008) столь же хороша, как и его предыдущая книга о 1453 годе. Другой стамбульский житель, Джеффри Гудвин, написал интересные книги «Янычары» (Лондон, 1994) и «Дворец Топкапи» (Лондон, 1999);

существует также великолепный каталог «Топкапи – Версаль: сокровища двора османов» (Париж, 1999). «Османская мечта: история Османской Империи 1300–1923» Каролин Финкель (Лондон, 2005) дает достойное представление о проблеме шиитов и сефевидов, а также позволяет лучше понять события XVIII века. Самая последняя работа об осаде Вены с описанием контекста принадлежит Эндрю Уиткрофту – «Враг у ворот: Габсбурги, османы и битва за Европу» (Лондон, 2008), преимущество этой книги кроется в глубоком знании автором австрийской армии и австрийской военной традиции.

Международный контекст периода между Кючук-Кайнарджийским миром и Берлинским конгрессом^[67] объясняется в многогранной работе Тима Бланнинга «Погоня за имперской славой. 1648–1815» (Лондон, 2007). Со времени появившейся более века тому назад книги Альберта Сореля «Европа Революционной Франции» не появилось лучшего объяснения того, как развивался Восточный вопрос. И последняя книга в данном списке – «Крым: Последний крестовый поход» Орландо Файджеса (Лондон, 2010).

По интернационализации Османских вопросов существует трудная работа о Ливане: Лейла Тарази Фауоз, «Основание для войны: Гражданский конфликт в Ливане и Дамаске в 1860 году» (Лондон, 1994). Есть хорошие турецкие книги о крахе финансов империи – например, Гейдар Казган, «Osmanlida Avrupa Finans Kapitali»^[68] (Стамбул, 1995), но Дэвид С. Ландес в своей работе «Банкиры и паши: Международный финансовый и экономический империализм в Египте» (Кембридж, Массачусетс, 1980) представил великолепный анализ, заслуживший симпатии как египтян, так и турок, которые были тогда одурачены. До-фукуямовскую атмосферу 1860-х годов в целом дает работа Нормана Стоуна «Трансформированная Европа. 1878–1919» (второе издание, Оксфорд, 1999). «Флоренс Найтингейл: Женщина и ее легенда» Марка Бостриджа (Лондон, 2008) – это благородный портрет благородной женщины.

Эмре Араси книгой «Доницетти-паша» (Стамбул, 2006) открывает интересную сторону турецко-западной музыки. Стефане (sic) Ерасимос доносит несколько будоражащих мыслей в работе «Hommes et idees dans l’espace ottoman»^[69] (Стамбул, 1997), и я не до конца понимал их, пока не прочитал его эссе «A propos des reformes urbaines des Tanzimat»^[70] (стр. 305–319), почему исламские города так сильно отличаются от христианских. Эдем Элдем, Даниэль Гоффман и Брюс Мастерс в книге «Османский город между Востоком и Западом: Алеппо, Измир и Стамбул» (Кембридж, 2008) еще подробнее разворачивают эту тему.

Что касается последних сорока лет империи, то эта эра постоянно пересматривается в оценках историков. За последние двадцать лет появились серьезные переоценки роли и деятельности Абдул-Гамида II – и у Селима Дирингиля в работе «Хорошо защищенные территории: идеология и законность власти в Османской империи, 1876–1909» (Лондон, 1998), и у Франсуа Джорджона в книге «Абдул-Гамид II» (Париж, 2003). Основная работа о потоке беженцев с середины XIX века и позднее – книга Джастина Маккарти «Смерть и ссылка: Этническая чистка османских мусульман, 1821–1922» (Принстон, 1996); следует сравнить ее с книгой Оливера Бюлло «Пусть наша судьба будет великой: путешествия непокоренных людей Кавказа» (Лондон, 2010). По теме турецкой оппозиции классической является книга Ниязи Беркеса «Развитие секуляризма в Турции» (Лондон, 1998), но важны также работы Шерифа Мардина «Религия, общество и современность в Турции» (Сиракузы, Нью-Йорк, 2006) и М. Шукру Ханиоглу «Краткая история поздней Османской Империи» (Принстон, 2008). Сина Акшин в книге «J n T rkler ve Ittihat ve Terakki»^[71] (третье издание, Стамбул, 2001) показывает важную связь между младотурками и Комитетом. Другой важной книгой является «Современный турецкий шифрези» Фуата Дундара (Стамбул, 2008), хотя она переоценивает степень, до которой Талаат, озабоченный количеством беженцев из-за Балканских войн, погружался в заботы о профессоре Дерхайме. Работа Марка Мазовера «Салоники, город призраков: мусульмане и иудеи» (Нью-Йорк, 2005) особенно хороша при рассмотрении периода распада, и Троцкий со своей книгой «Балканские войны, 1912–1913: Военные корреспонденции Льва Троцкого» (Нью-Йорк, 1980, изд. Джорджа Вейссмана и Дункана Уильямса) мог бы написать в нее параграф. Что касается собственно военной истории вопроса, то книга А. Дж. П. Тейлора «Борьба за господство в Европе 1848–1918 гг.», впервые опубликованная в 1954 году, остается необыкновенно полезной для изучения Балканских войн.

Об обстановке перед войной 1914 года см.: Норман Стоун, «Первая Мировая война: Краткая история» (Лондон, 2007), эта книга раскрывает обстановку в Турции, показанную в книге Мустафы Аксакала «Османская дорога к войне в 1914 году» (Кембридж, 2008). Самой войне уделено огромное внимание Стенфордом Дж. Шоу в работе «Османская Империя в первой мировой войне» (2 тома, Анкара, 2006). Он же наконец разбирается с армянским бедствием, рассматривая его скорее как бедствие, чем как геноцид, как будто для погибших это имеет какую-то разницу. Лучшее из последних описаний армянской резни дано Гюнтером Леви в книге «Армянская резня в Османской Турции: Оспариваемый геноцид» (Солт-Лейк-Сити, 2005).^[72] Знаменитый роман Франца Верфеля «Сорок дней Муса– Дага»^[73] (Лондон, 1934) имеет то достоинство, что прочитывается за одну ночь; но он сам написал на рукописи «не используйте роман против турок», потому что знал о существующих сложностях и понимал, что пытается сделать Турецкая Республика. Родерик Х. Дэйвисон, написавший «Несколько эссе по османской и турецкой истории, 1774–1925: Влияние Запада» (Остин, Техас, 1990), включил в них важную статью об этом; можно сравнить ее с работой Элии Кедури (и предисловием Дэвида Прайс-Джоунза) «Версия Чатэм-Хауза и другие изыскания по Среднему Востоку» (Чикаго, 2004). Она имеет важное значение, потому что подрывает мнение о невиновности армян.

По сражению за Галлиполи есть британское исследование Нигеля Стила и Питера Гарта «Поражение при Галлиполи» (Лондон, 1994); нужно также отметить книгу Кевина Фьюстера, Висихи Базарина и Хатиса Хермуза Базарина «Галлиполи: Турецкая история» (Сидней, 2003).

Что касается появления нового порядка на Среднем Востоке после 1918 года, то работа Дэвида Фромкина «Мир, чтобы покончить с миром: Создание современного Среднего Востока, 1914–1922» (Лондон, 1989) заслуженно создала себе репутацию той книги, которую читают все. Работа Стэнфорда Дж. Шоу «От Империи до Республики: турецкая война за национальное освобождение, 1918–1923» (5 томов, Анкара, 2000) ныне является классическим изложением событий, но книга Майкла Льюэлина Смита «Ионическое видение: Греция в Малой Азии, 1919–1922» (второе издание, Лондон, 1998) стоит на пути к тому, чтобы получить репутацию выдающегося труда, так как справедлива и научна. Наилучшее из новых коротких изложений, где не пропущено ничего значительного – «От султана до Ататюрка: Турция» Эндрю Манго (Лондон, 2009).

ЭПИЛОГ: ТУРЕЦКАЯ РЕСПУБЛИКА

Книга Эндрю Манго «Ататюрк» (Лондон, 2004) является наиболее очевидным начальным источником, тем более, что она связывает период до 1923 года с более поздним. Кемаль Х. Карпат написал об этом так обширно и столь детально дал описание развития буквально день за днем, что я осмеливаюсь предложить только поиск в Интернете. Его книга «Социальные перемены и политика в Турции: структурно-исторический анализ» (Лондон, 1973) построена на жизненных ситуациях, содержит необычайно интересные выводы о различных территориях, описывает пути, которые могут помочь слить демократию, национализм и ислам.

Противоречия между ними таковы, что в значительной степени современным туркам приходится оставить свою новейшую современную историю иностранцам. Отдельные примеры, вроде Мете Тунчая, пишущего об однопартийном режиме 1930-х годов, не меняют ситуации. Но мир мог бы обойтись авторитетным изложением уроженца Турции. Книга Эндрю Манго «Турки сегодня» (Лондон, 2004) является квалифицированным и хорошо документированным обозрением, а Уильям Хейл дал надежное изложение специальных аспектов в работе «Турецкая политика и военные» (Лондон, 1994). Выдающейся работой о деятельности курдов является, по моему мнению, книга Хамита Бозаслана «Курдский вопрос: государства меньшинств на Среднем Востоке» (Париж, 1997), хотя есть много и других. Сила этой работы заключается в отсутствии жалости к себе.

Джеффри Льюис был мировым авторитетом по тюркским языкам, и «Реформа турецкого языка: Катастрофический успех» (Оксфорд, 1999) демонстрирует нам этого великого человека во всем сиянии его таланта, сопровождаемого искрометным юмором.

Журналисты иногда работают очень хорошо – если они находятся в теме достаточно долгое время. За «Турками» Дэвида Ходема (Лондон, 1972) следуют Николь и Хью Поуп с работой «Турция в истинном свете: Ататюрк и после него» (Лондон, 1997). Они с достаточной симпатией предвидят развитие исламского варианта христианской демократии и понимают его по-своему: период 1980-х годов имел очень много позитивных сторон. Френсис Рассел в книге «Места в Турции: Карманный путеводитель» (Лондон, 2010) являет нам tour de force^[74], описывая очаровательные и часто не слишком известные места. Но это, скажем так, вечная Турция и ее люди. Гиерт Мак в книге «Мост: Путешествие между Востоком и Западом» (Лондон, 2008) описывает плохо оплачиваемую, четырнадцатичасовую работу мелких торговцев на мосту Галата, с огромным количеством деталей – и то, как люди проводят свою жизнь в таких условиях. Это сделано гениально.

Примечания

1

Справедливости ради следует указать, что «дело Дрейфуса» было далеко не главным поводом для нападок на церковь. Во Франции католическая церковь пользовалась особыми привилегиями, получала финансирование от государства («бюджет культов»), но при этом ее учреждения (в первую очередь монастыри) обладали правами экстерриториальности, то есть фактически не подчинялись французским законам. Это, и в особенности сообщения о насильственных удержаниях людей в монастырях и даже об убийствах (никем и никогда не расследованных), вызывало возмущение общественности и в конце концов привело к «репрессиям» против католической церкви и монахов. (Прим. ред.)

(обратно)

2

Имеется в виду Ага-Хан III (1877–1957) – 48-й имам исмаилитов, основатель Индийской мусульманской лиги, видный национальный деятель мусульманской части Британской Индии. Был членом Тайного совета Великобритании, возглавлял делегацию Индии в Лиге Наций, в 1937–1938 годах был председателем Лиги Наций. (Прим. ред.)

(обратно)

3

«Рыбак из Галикарнаса» (Халикарнас Балыкчысы) – псевдоним турецкого писателя Джевата Шакира Кабаагачлы (1886–1973), автора романов и рассказов из жизни обитателей турецкого побережья. (Прим. ред.)

(обратно)

4

Так в оригинале. (Прим. ред.)

(обратно)

5

Буква g не произносится: она только удлиняет предыдущую гласную. Транскрипция таких турецких звуков, как с i. потребовало глубокого размышления еще в 1920-х годах. Некоторая помощь пришла от венгров, которые стояли примерно перед такой же проблемой. Их звук gy, произносимый более или менее как «dj» на английском, но более резко, представили как с в турецком. (Прим. авт.)

(обратно)

6

Тамерлан – искаженное европейским произношением Тимур-ленг, чаще он именуется просто Тимуром. Следует заметить, что Тимур не был чингизидом. (Прим. ред.)

(обратно)

7

Заметим, что именно через 200 лет после Манцикерта, то есть к 1270 году, Византия переживала новый подъем, она контролировала большую часть Балканского полуострова и западную половину Малой Азии. (Прим. ред.)

(обратно)

8

На большинстве из них изображен двуглавый орел. Из-за гербов России и Австрии можно посчитать, и небезосновательно, что он византийского происхождения и отражает разделение Римской империи (с ее одноглавым орлом) на две – с Римом и Константинополем в качестве столиц. Но это не так. В замечательном музее Анкары, посвященном анатолийской цивилизации, есть оригинал, и он помечен «Хетты, 2000 до н. э.». (Прим. авт.)

(обратно)

9

Поэтому в дальнейшем мы будем использовать традиционное в отечественной литературе и более правильное написание – «османы», «Османская империя» вместо применяемого автором «Оттоманская». (Прим. ред.)

(обратно)

10

Превосходство Отца над Сыном постулирует арианство – древняя ветвь восточного христианства, существовавшая с середины первого тысячелетия нашей эры. Тем не менее арианство крайне далеко от ислама, вдобавок к описываемому периоду на Балканах его уже не существовало. Христианские города нынешней Боснии действительно согласились открыть ворота туркам и перейти в ислам – но не из-за близости религиозных канонов, а чтобы спастись от притязаний Рима и католической церкви, проявлявшей все большую нетерпимость к любым еретикам и схизматикам. Именно так возникли боснийские мусульмане. (Прим. ред.)

(обратно)

11

Хаджи Гази Эвренос-бей (1330–1400) – настоящее имя Эврен, христианин из Кареси, перешел на службу к туркам после захвата Орханом бейлика Кареси. Прославился в ходе войн на Балканах, участвовал в сражении под Никополем в 1396 году. Основатель семейства Эвренос-оглу. (Прим. ред.)

(обратно)

12

В действительности стены Константинополя выдержали бомбардировку, а причиной падения города стало двадцатикратное превосходство турецкой армии: в некогда могущественной Царице Городов отыскалось лишь пять тысяч человек, способных (и готовых) взять в руки оружие. (Прим. ред.)

(обратно)

13

К XV веку секрет греческого огня – загуститель для нефтяной смеси – был уже утерян; вновь он появился лишь в XX веке. (Прим. ред.)

(обратно)

14

Как минимум относительно армян это утверждение является фантазией автора. На самом деле армяне играли важную роль в Византийской империи, особенно в армии, многие из них занимали ключевые военные должности. (Прим. ред.)

(обратно)

15

Это прозвище господарь Валахии получил в честь своего герба, а котором был изображен святой Георгий, поражающий дракона. Герб обозначал принадлежность к рыцарскому ордену Дракона, созданному для борьбы против турок. Легенды о некой особой, непредставимой жестокости Влада Дракулы пошли от недовольных его строптивостью союзников – венгров и поляков. (Прим. ред.)

(обратно)

16

Имеется в виду замок Святого Петра в Бодруме на юго-западной оконечности Малой Азии. Построен иоаннитами в начале XV века, капитулировал перед турками в декабре 1522 года. (Прим. ред.)

(обратно)

17

Шахкулу означает «раб шаха» – в данном случае шаха Исмаила I, владыки Персии. (Прим. ред.)

(обратно)

18

ЭТА (Euskadi Ta Askatasuna – «Страна Басков и свобода») – баскская ультралевая террористическая организация, созданная в 1959 году с целью вооруженной борьбы против режима Франко за независимость Страны Басков от Испании. Наиболее знаменита убийством премьер-министра Испании адмирала Луиса Карреро Бланко в 1973 году; считается, что устранение Карреро обеспечило демократизацию Испании после смерти Франко. С 2010 года объявила об отказе от вооруженной борьбы и более не совершала террористических актов. КРП – Курдская Рабочая партия, создана в 1978 году с целью борьбы за независимость Турецкого Курдистана (с 1993 года – за автономию в составе Турции). После военного переворота 1980 года руководство партии было арестовано, с 1984 года партия перешла к вооруженной борьбе. В 2002 году под давлением Турции и США была включена в список террористических организаций ЕС, в 2008 году исключена из этого списка. (Прим. ред.)

(обратно)

19

Венгерская унитарианская церковь – одна из реформатских церквей, отрицает догмат о троице, чем приближается к арианству. Особенно сильна была в Трансильвании, в районах, заселенных немецкими переселенцами. (Прим. ред.)

(обратно)

20

Михримах-Султан (1522–1578) – единственная дочь Сулеймана Великолепного от его любимой жены Хюррем-Султан (Роксоланы). Знаменитая красавица (известен ее портрет работы Тициана), жена великого визиря Рустема, в правление своего брата Селима II (1566–1574) носила титул «валиде-султан», то есть матери султана. (Прим. ред.)

(обратно)

21

У автора – «Леопард» (The Leopard, как и в первом русском переводе 1961 года) и указан год английского издания. В оригинале этот роман называется «Gattopardo», он был написан в 1955–1957 годах, отвергнут издателем и впервые издан в ноябре 1958 года, через полтора года после смерти автора. (Прим. ред.)

(обратно)

22

Имеется в виду Австрийская (бывшая Священная Римская) империя, тогда владевшая Италией. (Прим. ред.)

(обратно)

23

Наследственное частное владение мусульман, пришедшее на смену тимару. Характер латифундий чифтлики приняли только в XVIII веке. (Прим. ред.)

(обратно)

24

Имеется в виду Али-паша Янинский (1744–1822), турецкий наместник юга Албании, а затем Янины. Собрал огромные богатства, в 1797 году объявил о независимости Албании. Вступал в союзы с Россией, Францией, Англией, постоянно меняя сторону. В 1819 году поддержал восстание греков, убит после взятия турками Янины. (Прим. ред.)

(обратно)

25

Имеется в виду Кара Георгий, основатель королевской династии Карагеоргиевичей. (Прим. ред.)

(обратно)

26

Официальным началом Греческого восстания считается 23 марта – в этот день повстанцы-маниоты под руководством Петроса Мавромихали и Теодора Колокотрониса без боя заняли Каламату, столицу провинции Мессения на южной оконечности Пелопоннеса… Под «неким священником», очевидно, имеется в виду епископ Герман, митрополит Старых Патр, 25 марта перед монастырем Агия Лавра в Калаврите (северный Пеллопонес) благословивший греческий народ на восстание. Ныне 25 марта – День независимости Греции. В самом городке Коринф на одноименном перешейке никакой резни не было – из контекста видно, что здесь автор имеет в виду весь полуостров, то есть Пелопоннес, и все случаи убийства здесь турецкого населения. В первую очередь резня имела место при падении крепостей Неокастро возле Наварина (7 августа 1821 года) и Триполицы – главной базы турок в центре полуострова (23 сентября). Но эти события произошли уже после массовых убийств греков турками в Смирне, Кидонисе (где было убито или продано в рабство 15 тысяч человек – половина населения города), Салониках, на Кипре и Самофракии. Всего по современным оценкам в Греции было убито или умерло в греческом плену около 20 000 турок: 10 000 пленных солдат из гарнизона Триполицы, 8 тысяч человек гражданского населения Триполицы и около 2 тысяч человек в Неокастро. Некоторые источники называют гораздо большие цифры – например, 30 тысяч турок и 5 тысяч евреев в Триполице, хотя перед осадой город имел лишь 12 тысяч гражданского населения. (Прим. ред.)

(обратно)

27

Еще в 1819 году константинопольский патриарх Григорий V отказался вступать в общество «Филики Этерия», а в начале марта 1821 года отлучил Ипсиланти и мятежников-этеристов от церкви, надеясь этим жестом спасти греческое население империи от преследований. Тем не менее 10 апреля 1821 года он был смещен с должности указом султана Махмуда II, схвачен и повешен на воротах Константинопольской патриархии – в память об этом главные ворота патриархии и поныне остаются заклепанными. Тело патриарха висело на воротах три дня, после чего было выброшено в море, где его выловили греческие моряки и доставили в Одессу. В тот же день 10 апреля в Адрианополе (Эдирне) был повешен бывший патриарх Григорий IV, ушедший в отставку в 1818 году, а также 30 православных священников. 19 мая в Салониках по приказу наместника Седика Юсуф-паши был казнен епископ Мелетий I Китрский и вырезано свыше 2 тысячи человек, в том числе 200 заложников; протестовавший против репрессий верховный судья молла Хайруллах ибн Синаси был арестован. 9 июля в столице Кипра Никосии по приказу наместника Кючук Мехмеда был повешен архиепископ Киприан Кипрский (перед этим обратившийся к населению с призывом сдать оружие), казнены три епископа и 470 заложников из местной знати. Это стало фоном, без которого невозможно понять убийства турок, случившиеся уже после описанных событий – а не до, как это пытается представить автор. (Прим. ред.)

(обратно)

28

«Несколькими констеблями» были 1500 солдат Хиосского гарнизона, возглавляемые присланным сюда после начала восстания Вахит-пашой – бывшим послом в Париже. После высадки 10 марта 1822 года 2500 повстанцев с острова Самос (где восстание победило еще 26 апреля прошлого года) Вахит-паша пытался сбросить их в море, но потерпел поражение и отступил в крепость Хиос, взяв в заложники 160 знатных хиосцев в качестве гарантии лояльности населения острова – впоследствии эти заложники тоже были убиты. (Прим. ред.)

(обратно)

29

Это описание очень напоминает некоторые современные трактовки партизанской войны на Восточном фронте: злобные бандиты, руководимые агентами НКВД, провоцируют отдельных несознательных немецких командиров на карательные акции против вполне лояльного оккупантам населения, в ходе которых дисциплинированные солдаты вермахта из-за ошибочно несоразмерного применения силы убивают слишком много гражданских лиц – и так повторяется раз за разом…

В данном случае, по признанию самого Вахит-паши, целью резни было заставить греков перейти в ислам: «много молодых неверных нашли спасение в исламе, получив вечное отпущение грехов, и их души освободились от вечного ада, который наверняка их ждал». Из 115 тысяч греческого населения Хиоса после этих событий на острове осталось всего 1800 православных, до 25 тысяч погибло, свыше 20 тысяч бежало на другие острова, до 40 тысяч было продано в рабство, остальные перешли в ислам. В отличие от материковой Греции, Крита и Самофракии, Хиос был крупным торговым центром, здесь находилось много иностранцев и имелись европейские консульства (консул Дании Константакис, грек по национальности, был жестоко казнен Вахит-пашой). Поэтому известие о резне на Хиосе быстро распространилось по Европе и вызвало возмущенную реакцию общественности – какую не вызвало даже убийство патриарха Константинопольского и резня 1821 года. После 1822 года остров Хиос пришел в упадок, даже сейчас на нем живет менее 60 тысяч человек – в два раза меньше, чем две сотни лет назад. (Прим. ред.)

(обратно)

30

Перевод О. Н. Чюминой. (Прим. перев.)

(обратно)

31

Уильям Эверт Гладстон (1809–1898) – британский политик, деятель Либеральной партии. С 1868 по 1894 год четыре раза занимал пост премьер-министра. (Прим. ред.)

(обратно)

32

Речь идет о короле Оттоне I, 17-летнем сыне Людвига I Баварского, посаженном на греческий трон по соглашению европейских держав после убийства президента Каподистрии и гражданской войны 1831–1832 годов. (Прим. ред.)

(обратно)

33

Это значит, что она была разгромлена не сразу и не при своем четырехкратном превосходстве, как это случилось в Румынии в 1811–1812 годах. Тем не менее на Кавказе турки терпели поражение за поражением и к концу войны потеряли всю территорию Турецкой Армении. (Прим. ред.)

(обратно)

34

«Крымскую мемориальную церковь» (Церковь Христа) спас после 1991 года очень предприимчивый священник, каноник Йен Шервуд, который игнорировал приказ своих начальников снять освящение с места. Получив поддержку от британского и американского бизнеса, он реставрировал церковь, используя тайник для домашних беженцев, для детей которых он организовал обучение волонтерами. Церковь обычно наполняется на две трети, а по великим праздникам переполняется. (Прим. авт.)

(обратно)

35

Заметим, что крепость Севастополя, располагавшуюся на Северной стороне, союзники не только не взяли, но даже не штурмовали. Попытавшись же штурмовать на Балтике Кронштадт, англичане столкнулись с еще одним технологическим новшеством – морскими минами, управляемыми электричеством. В целом итог победы европейской коалиции оказался весьма скромным: Турция вновь получила устье Дуная, Черное море было объявлено демилитаризованным – то есть и Россия, и Турция лишались возможности держать здесь крепости и флот. Но появление парового железного кораблестроения в течение ближайших лет уничтожило тогдашние деревянные флоты куда более эффективно. (Прим. ред.)

(обратно)

36

Мидхат-паша (1822–1884) с 1861 года был губернатором Ниша, а с 1864 по 1872 год – наместником вновь созданного Дунайского вилайета, в 1872 году он на короткое время занял пост великого визиря. (Прим. ред.)

(обратно)

37

Эдуард Джон Эйр (1815–1901) – известный британский путешественник, исследователь Австралии. С 1848 года находился на государственной службе, в 1862–1865 годах был губернатором Ямайки.

(обратно)

38

Имеется в виду восстание в Моррант-бей на Ямайке в октябре 1865 года, вызванное обнищанием негритянского населения вследствие жестокой засухи и эпидемии оспы. Петиция населения к королеве Виктории с просьбой о помощи была отвергнута в оскорбительной форме (королева предложила не жаловаться, а лучше работать), а губернатор Эйр отдал под суд около двух тысяч крестьян, пытавшихся обрабатывать пустующие земли. Суд над ними вызвал беспорядки, в ходе которых демонстрация негритянского населения была расстреляна местным ополчением. После этого около трех сотен крестьян захватили городок Моррант-бей, было убито 18 ополченцев и местных служащих. В ответ на это губернатор объявил военное положение и отправил в район Моррант-бея карательную экспедицию. Войска практически не встретили сопротивления, но убили 439 человек, около 600 мужчин и женщин были подвергнуты порке. 354 «зачинщика» были схвачены и повешены по приговору военно-полевого суда, среди них оказались как организатор демонстрации в Моррант-бей священник Пол Богль, так и политический противник Эйра, депутат местного парламента Джордж Уильям Гордон, сын шотландского переселенца. Массовое убийство, в том числе казнь белого парламентария, вызвали возмущение в метрополии. Эйр был смещен и отозван, ему предъявили обвинение в убийстве – но правительству удалось избежать для него суда. На защиту губернатора Эйра встал не только Карлейль, но и такие представители культуры, как Чарльз Диккенс и Альфред Теннисон. Ныне Гордон и Богль считаются национальными героями Ямайки, их изображения выбиты на монетах, а здание парламента именуется Гордон-хаус. (Прим. ред.)

(обратно)

39

По контексту здесь имеются в виду Балканы. (Прим. ред.)

(обратно)

40

Здесь автор сыплет именами, не уточняя должностей и не задерживаясь на описании событий, о которых упоминает, либо даже впрямую искажая их суть. Между тем эти события имели огромное значение. В мае 1876 года Мидхат-паша, слывший либералом, имевший в Константинополе большой вес и занимавший должность министра без портфеля, организовал свержение непопулярного и расточительного султана Абдул-Азиза и возвел на престол его племянника, молодого Мурада V. Сам прежний султан и несколько его министров были убиты при прямом участии Мидхат-паши. Ровно через три месяца он сместил нового султана, объявив его сумасшедшим и заменив сводным братом, Абдул-Гамидом II. При нем Мидхат-паша на короткое время был вновь назначен великим визирем – но в феврале 1877 года смещен и выслан из страны. Через год он получил разрешение вернуться, был назначен сначала губернатором Сирии, а затем Измира, но в 1881 году арестован по обвинению в убийстве Абдул-Азиза, приговорен к смертной казни, помилован (по требованию Англии), а затем убит в тюрьме.

Провозглашение Конституции 1876 года не помешало Абдул-Гамиду II установить в империи режим жестокого террора, опираясь на панисламизм и исламский экстремизм. Именно при нем массовые убийства христиан из отдельных эксцессов стали регулярным явлением, а Турция в 1882 году объявила себя банкротом и утратила Египет. Следующей попыткой модернизации империи стало свержение Абдул-Гамида II в 1909 году офицерами-младотурками во главе с Энвером-пашой. Но в итоге оно лишь открыло последнюю стадию скатывания страны к катастрофе: как и в предыдущих случаях, благие намерения разбились о жестокую реальность, которая каждый раз подталкивала «реформаторов» к простым силовым решениям и ставке на национализм и исламский радикализм. (Прим. ред.)

(обратно)

41

Имеется в виду социал-демократическая партия Гнчак, основанная в Женеве в 1887 году и существующая до сих пор. (Прим. ред.)

(обратно)

42

Если это так, то возникает вопрос: а почему османское правительство расселяло беженцев-мусульман именно на территориях, где массово проживали христиане, да еще позволяло им захватывать собственность местных жителей? В данном же случае речь может идти лишь о беженцах из европейских владений, с другого конца империи, поскольку война на Кавказе окончилась за 25–30 лет до описываемых событий. (Прим. ред.)

(обратно)

43

Австро-Венгрия оккупировала Боснию и Герцеговину в 1978 году. по условиям Берлинского трактата, но формально эта территория продолжала считаться частью османской империи. Официально аннексия состоялась лишь четверть века спустя – в октябре 1908 года, сразу после переворота младотурок, послужившего поводом к ней. (Прим. ред.)

(обратно)

44

И профессор Сорбоннского университета, специалист по турецко-татарскому «национальному возрождению» Француа Джорджон, и британский журналист и писатель Эндрю Манго имеют репутацию настроенных «протурецки»; Манго вообще критиковали за то, что в своих книгах о Турции он старается обходить вопрос геноцида армян. Странно, что автор не упомянул никого из более авторитетных исследователей проблемы – от лорда Кинросса до свидетеля событий пастора Лепсиуса. (Прим. ред.)

(обратно)

45

Первые конфликты армян Восточной Анатолии с мусульманами были зафиксированы в 1877–1878 годах, когда во время русско-турецкой войны иррегулярные части турецкой армии организовывали армянские погромы, в которых погибло несколько тысяч человек. В 1879 году курды во время неурожая совершали набеги на местное армянское население, что усугубило последствия голода и стимулировало создание армянских вооруженных отрядов самообороны. В июне 1890 года в Эрзеруме турецкая полиция ворвалась в армянский собор под предлогом поиска оружия. Ничего обнаружено не было, но в городе начались армянские погромы, а армянская демонстрация была расстреляна полицией. Через месяц в Константинополе такая же демонстрация, шедшая с петицией к султанскому дворцу, была остановлена полицией, в ходе возникшей перестрелки погибло несколько человек – в основном армян.

Непосредственное начало массовым убийствам положил конфликт проживавших в Сасуне (район западнее озера Ван) армян-земледельцев с местными курдами. Кочевые племена курдов начали регулярно нападать на христиан, принуждая их платить дань. Османское правительство, не желая, да и не имея возможности остановить неуправляемых курдов, первоначально согласилось в качестве компенсации не требовать с армян уплаты государственных налогов. Однако в 1894 году власти потребовали собрать налоги, а когда армяне Сасуна отказались, сюда были направлены части 4-й Анатолийской армии Зеки-паши, в состав которой входили полки курдского ополчения «гамидие» (подробнее о создании и структуре «гамидие» можно прочитать здесь: http://www.kurdist.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=309). Армяне оказали вооруженное сопротивление, после чего в июле-августе 1894 года турецкие и курдские войска развернули полномасштабную военную кампанию, завершившуюся массовыми убийствами гражданского населения – по разным оценкам было убито от 6 до 20 тысяч человек. Эти события вызвали возмущение как в Европе, так и внутри самой Турции, после чего султанское правительство в начале 1895 года вынуждено было начать расследование, создав для этого специальную комиссию. Европейским наблюдателям было отказано в допуске к этому расследованию, но они смогли принять участие в слушаниях комиссии.

Комиссия постановила, что армяне подняли мятеж; армяне и европейские представители заявили, что это была самооборона. В мае 1895 года европейские державы потребовали от султана объединения населенных армянами областей и европейского контроля за назначением губернаторов этих областей, а также установления контроля властей за передвижением курдских племен и разоружения войск «гамидие» в мирное время. Естественно, они получили отказ – правительство империи не могло пойти на такую утрату суверенитета. (Прим. ред.)

(обратно)

46

Чтобы оказать давление на правительство и стимулировать такое давление со стороны европейских держав, руководство партии «Гнчак» 30 сентября 1895 года организовало в Константинополе массовую демонстрацию армян, уведомив о ней иностранные посольства. Поскольку часть участников демонстрации имела при себе револьверы «в целях самообороны», попытка полиции разогнать демонстрацию неизбежно вылилась в столкновения, к которым присоединилось мусульманское население столицы. Беспорядки продолжались четыре дня, было убито несколько десятков армян, в том числе арестованных полицией.

Но хуже всего было то, что через несколько дней беспорядки перекинулись на города Турецкой Армении – о чем автор не упоминает совсем. Мусульманское население по призыву священнослужителей начало армянские погромы. Роль и степень участия правительственных сил в этих погромах до сих пор остаются предметом ожесточенных споров, однако в них участвовали солдаты регулярных войск, а также иррегулярное ополчение (башибузуки). В Эрзеруме, по сообщению британского консульства со ссылкой на перехваченное письмо турецкого солдата, было убито 1200 армян и около 500 ранено, в Трабзоне (Трапезунд) погибло около тысячи армян, в Урфе в ходе двух погромов (в октябре и в ноябре) было убито до восьми тысяч человек. Кроме того, погромы происходили в Эрзинджане, Хасан-кале, Гюмюшхане, Байбурте, Битлисе. В ответ боевики партии «Гнчак» захватили город Зейтун и организовали его оборону от правительственных войск. Несколько позже (в июне 1896 года) то же самое произошло в городе Ван, где объединились представители всех армянских партий. Боевые действия прекратились только после вмешательства европейских представителей, султанское правительство обещало участникам выступлений амнистию и возможность выезда из страны.

По оценке практически всех исследователей, общее количество жертв событий 1894–1896 годов было значительно больше тех цифр, что выше приводит автор. Популярные источники и журналисты действительно называли (и называют доныне) цифру в 250–300 тысяч жертв, серьезные исследователи (например, лорд Кинросс) оценивают число жертв в промежутке от 50 до 100 тысяч человек. В 1990-х годах были опубликованы данные из архива протестантского миссионера Иоганнеса Лепсиуса (1858–1926), основателя «Ориент Миссион», который в то время находился в Турции и собирал свою статистику из местных источников. Согласно им, было убито 88 243 человек и еще 546 тысяч подверглись разорению. (Прим. ред.)

(обратно)

47

Эта акция была организована партией «Дашнакцютун». 26 августа 1896 года боевая группа под руководством Армена Гаро и Бабкена Сюни взяла в заложники сотрудников банка (в основном европейцев) и потребовала провести реформы в Турецкой Армении. Банк находился в их руках 14 часов, затем они согласились покинуть его и освободить заложников под гарантию свободного выезда из страны, полученную от султана русским послом А. И. Нелидовым. Яхта, на которой террористы покинули Турцию, принадлежала не французскому послу, а директору Оттоманского банка Эдгару Винценту. (Прим. ред.)

(обратно)

48

Армянские погромы в Константинополе начались уже днем 27 августа и продолжались трое суток. По многочисленным свидетельствам русских и европейских дипломатов, а также британских офицеров, в них принимала прямое участие турецкая полиция. Русский военный атташе полковник Пешков в своем донесении оценивал количество жертв в 5500 человек, позднейшие русские источники – в 6750 человек; современные событиям американские и бельгийские публикации называли 10 и даже 13,5 тысяч. (Прим. ред.)

(обратно)

49

Дёнме – возникшая в XVII веке мистическая еврейская секта, перешедшая в ислам, как считается, ради искупления грехом отступничества грехов человечества. Шаббатай Цви (1626–1776) считал, что Мессия должен опуститься до самых глубин, чтобы собрать искры всех душ, без чего не произойдет Спасения. Позднее закрытая община дёнме распалась на несколько отдельных кланов, зачастую конфликтовавших друг с другом. В Османской империи они представляли собой интеллектуальную элиту, имея широкие связи и в политических, и в деловых кругах; ходили слухи, что к дёнме принадлежал и отец Мустафы Кемаля. (Прим. ред.)

(обратно)

50

В данном случае автор просто не понимает ситуации в Болгарии: объявивший себя царем Фердинанд I принадлежал к германской Саксен-Кобург-Готской династии и пользовался поддержкой Австро-Венгрии, но не России. (Прим. ред.)

(обратно)

51

Согласно «Сборнику статистико-экономических сведений по сельскому хозяйству России и иностранных государств» (Пг., 1917) Россия в 1913 году стояла на втором месте по экспорту зерновых, незначительно уступая Аргентине (и несколько превосходя ее, если учитывать реэкспорт зерна, закупленного в других странах). Ю. В Лунина в работе «Босфор и Дарданеллы: тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908–1914)» (М.: Квадрига, 2010) указывает, что в 1913 году экспорт злаков из портов Черного и Азовского морей составил 80 % от общего хлебного экспорта России – правда, названная ею цифра экспорта (10 670 тысяч тонн или 666 875 тысяч пудов) больше, чем цифра, указанная в статистическом сборнике 1917 года (555 549 тысяч пудов). Причем вывоз зерна из азовско-черноморских портов резко вырос в первые годы XX века в связи с быстрым развитием русского судоходства на Черном море – вызванным, в частности, ростом судостроительной базы. (Прим. ред.)

(обратно)

52

Всего объединенный флот имел 10 броненосцев, один новый дредноут («Куин Элизабет») и один линейный крейсер («Инфлексибл»). Старые броненосцы находились в строю уже по 15 лет и формально входили в класс линейных кораблей, но их можно было назвать разве что «маленькими линкорами». (Прим. ред.)

(обратно)

53

После уничтожения внешних фортов Дарданелл с 19 февраля по 7 марта союзники сделали попытку прорваться через пролив в Мраморное море. Однако при попытке прорыва 18 марта погибли три броненосца («Буве», «Оушен» и «Иррезистейбл»), еще три броненосца («Сюффрен», «Галуа» и «Агамемнон»), а также линейный крейсер «Инфлексибл» получили серьезные повреждения. Англо-французское командование приказало продолжить операцию, но командовавший флотом французский адмирал де Робек отказался, ссылаясь на большие потери и необходимость траления мин. Он не знал, что боеприпасы на турецких фортах подошли к концу, и продолжение операции наверняка бы привело к их падению. В целом потери турок за 18 марта составили 40 убитых и 74 раненых, было выведено из строя 8 орудий, из которых лишь 4 окончательно. (Прим. ред.)

(обратно)

54

Полковник Чарльз Даунти-Уайли занимал должность британского вице-консула; в апреле 1909 года он прибыл в Адану и потребовал от местных властей прекратить начавшуюся здесь резню армян. Согласно его донесениям, в самой Адане было убито две тысячи человек, а общее число жертв составило от 15 до 25 тысяч, «среди них очень мало людей, если таковые имеются, могут быть мусульманами. Во многих случаях женщины, даже маленькие дети, были убиты вместе с мужчинами». (Прим. ред.)

(обратно)

55

И те и другие цифры сильно преувеличены. Союзники потеряли 43 тысячи человек убитыми и чуть более 97 тысяч ранеными. Потери турок не могли составить 400 тысяч – просто потому, что они имели в Галлиполи всего 450 00 солдат; считается, что они потеряли порядка 250 000 человек – 75 тысяч убитыми и 175 тысяч ранеными. (Прим. ред.)

(обратно)

56

Восстание в Ване произошло 20 апреля 1915 года при приближении русских войск, в то время как первые депортации армян (из Зейтуна) начались 8 апреля. 29 апреля (12 мая по новому стилю) чиновник для дипломатических сношений при наместнике на Кавказе сообщал в Министерство иностранных дел: «Армянами получено письмо из Вана, вшитое в подкладку одежды посланца, следующего содержания: „В провинции убито до шести тысяч человек. Ван и Шатах упорно сопротивляются, снаряды мало вредят городу Ван. Напрягаем последние силы. Ежедневно ждем русской помощи. Умоляем торопиться. Будет после поздно“. Письмо это от 15-го [28-го по новому стилю] апреля». 1 (13) мая 1915 года российский министр иностранных дел Сазонов телеграфировал российскому послу в Лондоне: «Нет сомнения, что восстание армян в Ване вызвано резней, а не наоборот, потому что для армян не имело смысла начинать до прихода наших войск движение против превосходных сил турок».

(обратно)

57

Следует отметить, что северная Сирия находилась гораздо ближе к фронту, чем многие районы, из которых депортировались армяне – например, Киликия и Каппадокия. (Прим. ред.)

(обратно)

58

И на Кавказе, и на Балканах имели место преследования и даже убийства мусульман – но ни в одном из этих регионов число жертв не достигало и тысяч, не говоря уже о десятках и сотнях тысяч человек. И там, и там до настоящего времени проживает множество мусульман (их нет лишь в Греции, где после 1922 года состоялся обмен населением с Турцией). Между тем армянское население Восточной Анатолии исчезло полностью – а до мест, являвшихся целью «переселения», добралась лишь незначительная часть переселенцев. По официальной турецкой статистике, на 1915 год в империи проживало 1 295 000 армян, в то время как организованная армянской патриархией в 1914 году перепись показала 1 845 450 армян – причем эти данные не полны, так как во многих населенных армянами районах перепись провести не удалось. В целом армянское население Турции можно оценить в интервале от 2 до 2,5 миллионов; на 1927 год в стране осталось только 77 400 армян, число обращенных в ислам в годы войны оценивается в 250–300 тысяч. Следует уточнить, что из районов, занятых в 1914–1917 годах российскими войсками (а потом оказавшихся в составе «Вильсоновской Армении» армянское население эвакуировалось в 1920 году без особых жертв.

Еще в конце 1915 года германский консул в Алеппо оценивал число жертв в 800 000 человек, пастор Лепсиус в начале 1920-х годов говорил об 1 100 000 человек. Сегодняшние оценки числа жертв колеблются от 800 тысяч до 1,5 миллионов, цифры выше или ниже озвучиваются лишь крайне политизированными источниками.

В данном случае автор (работающий в турецком университете) излагает официальную позицию турецких властей, отрицающих факт массового уничтожения армянского населения и предпочитающего говорить об отдельных инцидентах, причем спровоцированных самими жертвами. Тем не менее, убедительные свидетельства массовых убийств армян (в том числе фотодокументы, рассказы и донесения иностранцев, показания отдельных турецких солдат и офицеров) имеются в огромном количестве, в то время как о «зверствах» армян против мусульман можно узнать лишь из немногочисленных, и при том анонимных пересказов. По официальному заявлению турецкого правительства в 1915 году армянами было убито 150 000 мусульман, в то время как по данным турецкого историка, профессора Халила Беркатая, число жертв среди мусульманского гражданского населения составило 12 тысяч человек за всю войну. Беркатай утверждает, что в начале 1990-х годов в турецких архивах было предпринято масштабное уничтожение документов, связанных с геноцидом армян; донесения американского посольства, опубликованные на сайте WikiLeaks, сообщают о том, что эта «зачистка» проводилась и в последующие годы. Геноцид армян официально признан преступлением многими странами мира, а также 42 штатами США (но не на федеральном уровне). Официально отрицают его две страны – Турция и Азербайджан, также замешанный в массовых убийствах армян, но несколько позже, в 1918 году. В 2006 году (и повторно в 2012-м) Национальное собрание Франции приняло закон об уголовном наказании за отрицание геноцида армян (и всех геноцидов, официально признанных Францией) – но Конституционный Совет Франции постановил, что этот закон противоречит конституции, ибо нарушает свободу слова и мнений. (Прим. ред.)

(обратно)

59

Ахмед Иззет-паша (1864–1937) – турецкий генерал, начальник Генерального штаба (1908–1914), военный министр султанского правительства (1913–1914 и 1919–1921). В 1918 году на короткое время занял пост великого визиря, при нем из страны бежало руководство младотурок. В 1920 году вел переговоры с Кемалем, но отказался изменить султану и перейти на сторону Анкары, поэтому оказался в немилости у Кемаля. (Прим. ред.)

(обратно)

60

Одиннадцатый президент Республики, Абдулла Гюль, избранный в 2007 году, происходит из этой местности и отражает Кайсери сегодняшнего дня. Это успешный промышленный город, но также и строго религиозный, и со времени Озала символизирует появление анатолийского капитализма, с которым республиканские и мирские элементы имеют трудные взаимоотношения. (Прим. авт.)

(обратно)

61

По другим источникам это была не площадь, а улица. В любом случае на современной карте Измира ее уже нет. Однако на южной (символизирующей победу) стороне памятника Республике, возведенного в 1928 году в Стамбуле на площади Тахрир по личному распоряжению Ататюрка, по левую руку от него самого стоят статуи Ворошилова и Фрунзе в военной форме и с оружием. (Прим. ред.)

(обратно)

62

В ходе погрома 6–7 сентября 1955 года по турецким данным погиб один армянин и от 13 до 16 греков, в том числе двое священников, было сожжено несколько церквей. В ответ на это греческое население начало массово покидать Стамбул, в результате из 100 тысяч греков, живших в Стамбуле на 1955 год, к середине 60-х здесь осталось меньше половины, а к 2000 году число греков сократилось до двух тысяч. (Прим. ред.)

(обратно)

63

Имеется в виду Кипрский конфликт, поводом к которому стал военный переворот 15 июля 1974 года, когда террористическая националистическая организация ЭОКА-Б, поддерживаемая греческим режимом «черных полковников», на короткое время свергла кипрского президента архиепископа Макариоса. Воспользовавшись этим, 20 июля Турция высадила на Кипре свои войска (операция «Аттила»), захватив северную часть острова, где проживали мусульмане (18 % населения Кипра). Официальным поводом к интервенции стало стремление ЭОКА-Б к энозису – объединению с остальной Грецией. Захваченная Турцией территория составила 37 % острова, где проживали как греки, так и турки. Вслед за высадкой последовала массовая эмиграция греков с Северного Кипра, в 1996 году признанная Европейским судом по правам человека этнической чисткой. В 1983 году оккупированная Турцией территория была объявлена независимой Турецкой республикой Северного Кипра, однако легитимность этого государства, возникшего на иностранных штыках, признается только Турцией. (Прим. ред.)

(обратно)

64

Русское издание: Лорд Кинросс. Расцвет и упадок Османской империи. М.: Крон-пресс, 1999.

(обратно)

65

Эта работа имеет несколько русских изданий, наиболее академическое – Э. Гиббон. История упадка и разрушения Римской империи. В 7 томах. СПб.: Наука, 2004–2008.

(обратно)

66

Русское издание: Роджер Кроули. Константинополь. Последняя осада. М.: АСТ, 2008.

(обратно)

67

Так у автора. Есть подозрение, что здесь перепутан Берлинский конгресс 1878 года с Венским конгрессом 1815 года. Последний впервые продемонстрировал непризнание Османской империи членом «европейского концерта», но между ним и Берлинским конгрессом статус Турции в Европе еще несколько раз сменился. (Прим. ред.)

(обратно)

68

«Европейский финансовый капитал в Османской империи». (тур.)

(обратно)

69

«Люди и идеи на пространстве османов». (фр.)

(обратно)

70

«Мотив урбанизационных реформ Танзимата». (фр.)

(обратно)

71

«Младотурки и партия „Единение и Прогресс“».

(обратно)

72

Следует заметить, что авторы упомянутых здесь работ, Ст. Дж. Шоу и Г. Леви, являются едва ли не единственными в западной академической науке исследователями, отрицающими сознательный геноцид армян. Их критики обращают внимание на то, что основой для демографических аргументов Шоу являются данные османской статистики, явно фальсифицированной – так, согласно им, число проживавших в империи армян за сорок лет (с 1844 по 1882 год) сократилось более чем в два раза – с 2,4 миллионов до чуть более миллиона. Основным аргументом Леви является недоказанность геноцида и недостоверность основных свидетельств. (Прим. ред.)

(обратно)

73

Русское издание – Франц Верфель. Сорок дней Мусадага. Ереван: Советакан Грокх, 1982. Книга переиздавалась также в 1984 и 1988 годах.

(обратно)

74

«Трудный тур» (фр.), сложное путешествие.

(обратно)

Норман Стоун Краткая история Турции