Наполеон и Мария-Луиза

Ги Бретон
История любви в истории Франции: Т. 8. Наполеон и Мария-Луиза

Любовь – времяпровождение для праздного человека, развлечение для воина, подводный камень для государя.

Наполеон

Моим дочерям Катрин и Франсуазе

GUY BRETON

HISTOIRES D’AMOUR DE

L’HISTOIRE DE FRANCE

Старинная корсиканская пословица гласит: «Женщина сначала создает мужчину, а затем его уничтожает».

Эта народная мудрость как нельзя лучше подходит к истории жизни Наполеона I. Став великим человеком благодаря Жозефине и Дезире Клари, он был повержен во прах по вине Марии-Луизы.

Расставшись на вершине славы с той женщиной, которую с суеверной восторженностью называл «своим добрым ангелом», император вручил свою душу и тело возненавидевшей его чувственной принцессе. Став марионеткой в опытных руках этой молодой женщины, которой удалось сделать для него свою постель самым упоительным полем битвы, за четыре года он потерял империю, которую создавал на протяжении целых пятнадцати лет непрестанной борьбы.

Вот уже сто пятьдесят лет, как историки не могут найти ответа на один и тот же вопрос: побуждая властелина Европы изнурять себя любовными утехами, не следовала ли Мария-Луиза родительскому наказу? Именно так считают некоторые историки, любители копаться в архивах. Они утверждают, что император Австрии Франциск I дал своей дочери весьма определенные указания относительно того, что именно она должна делать, чтобы разрушить здоровье Наполеона. Неспособные его победить в честном, бою, они сговорились одержать над ним победу через его постель. Таким путем враги самого великого полководца всех времен и народов нашли только единственное оружие для борьбы с ним: женщину…

В самом, деле, ахиллесова пята Наполеона располагалась в довольно любопытном месте…

Глава 1
Когда Марии-Луизе было пятнадцать лет, она забавлялась тем, что «перерезала горло» Наполеону

Она была самой кроткой из всех маленьких девочек.

Симон Бувье

16 января 1806 года в гостиной дворца Шенбрунн, расположившись на ковре перед огромным камином, в котором, весело потрескивая дровами, плясал огонь, играли в деревянных солдатиков мальчик и девочка.

Эти дети заслуживают нашего внимания, и вот по каким причинам: прежде всего из-за толстой и немного отвислой нижней губы, которая досталась им от их прадедушки – самой непривлекательной внешности, какую можно себе представить, по странной иронии судьбы называвшегося Филиппом Красивым, – и была передана потомкам через Карла Пятого, а также потому, что они были детьми Франца I Австрийского.

В самом деле, речь идет о двенадцатилетнем эрцгерцоге Фердинанде и пятнадцатилетней эрцгерцогине Марии-Луизе.

Расставив своих солдатиков лицом друг к другу у противоположных стен комнаты, они уже были готовы начать великую битву, но в самый последний момент между ними разгорелся спор, каким войском придется каждому командовать: ни Фердинанд, ни Мария-Луиза не хотели командовать войсками французов.

– Мне нужны только преданные воины, но никак не кровожадные вершители революции, – сказала эрцгерцогиня.

Эрцгерцог парировал, что он рожден наследником императора и ему не позволительно предводительствовать ордами дикарей.

И сплюнул себе под ноги. Но девочка, взгляд голубых глаз которой внезапно изменился, придав ее лицу суровое выражение, твердо заявила, что она скорее откажется от игры, чем будет вести в бой «армию грубых неотесанных мужиков», разбивших под Аустерлицем войска ее отца.

В конце концов дети согласились вдвоем командовать австрийской армией, чтобы разбить в пух и прах французов.

Выбрав самого уродливого солдатика и нарисовав ему на лбу прядь волос, Мария-Луиза сказала:

– Вот он и будет у нас корсиканцем¹!

И как только она поставила фигурку, изображавшую Наполеона во главе полков противника, началась жестокая схватка. Унаследовав от своих предков горячий темперамент, принц и принцесса со всей решительностью повели свои войска в атаку на врага. Разгорелось сражение не на жизнь, а на смерть. Под градом шариков, камешков и кубиков «французы» были опрокинуты, сметены, уничтожены под воинственные детские крики. Этим детям явно не хватало, по правде говоря, одного: милосердия…

После того как были убиты все солдаты, представлявшие Великую армию, Фердинанд и Мария-Луиза, в состоянии крайнего возбуждения, продолжали топтать ногами, добивали раненых, разрывали знамена, расплющивали каблуками головы врагов.

И наконец, пришла очередь «корсиканца», которым завладела эрцгерцогиня:

– Мне кажется, он слишком легко отделался. Перережем-ка ему горло.

Взяв булавки со столика для рукоделия, она стала яростно вонзать их в глаза, нос и грудь солдатика².

– Чудовище! Чудовище! – кричала она.

Когда фигурка была уже вся покрыта булавками и стала похожей на ежика, девочка со всей силы ударила ею об стену…

Мария-Луиза питала ненависть к Бонапарту с самого раннего детства. Когда ей было всего пять лет, Великий консул представлялся ей людоедом. Позднее он стал для нее сообщником злодеев, приговоривших ее родную тетю Марию-Антуанетту к гильотине. А два месяца назад он превратился для нее в захватчика по той простой причине, что в ноябре 1805 года все члены императорской семьи были вынуждены покинуть Вену в поисках убежища…

И все другие, доходившие до нее сведения, никак не могли изменить ее отношение к «корсиканскому чудовищу», а скорее наоборот. Император Франц I регулярно получал из Англии цветные карикатуры на «маленького Бонапарта», на которых тот изображался тщедушным, уродливым и часто горбатым карликом во фригийском колпаке, помогавшим палачу на покрытом кумачом помосте гильотины разрывать Европу на части. Но самое худшее о нем она узнала позднее. Когда неукоснительно соблюдавшей все церковные обряды Марии-Луизе было двенадцать лет, ее благочестивую душу оскорбил поступок Бонапарта в Египте, о котором она узнала от матери. Вот, кстати, письмо, которое она написала по этому поводу в 1803 году:

«Мама сообщила мне название романа, который она намеревается заказать во Франции. Она считает, что книга “Плутарх юности” уже знакомого нам по двум предыдущим книгам Бланшара о жизни знаменитых людей от Гомера до Бонапарта может оказаться для нас полезной. Я думаю, что если бы автор закончил свое произведение не Бонапартом, а Франциском II, совершившим великие деяния, восстановив Терезаний, то его произведение несомненно выиграло бы по той простой причине, что Наполеон в своей жизни только и делал, что творил несправедливости, отнимая у законных государей принадлежавшие им по праву престолы.

Мама мне рассказала о том, как после разгрома французской армии Бонапарт чудом избежал смерти с двумя или тремя приближенными, сделав вид, что переменил веру: “Не считайте меня вашим врагом, я мусульманин, – воскликнул он. – Для меня нет никого выше, чем великий пророк Магомет”. А по возвращении во Францию он снова стал католиком…»³

Своим цинизмом такой поступок не мог не возмутить Марию-Луизу.

И наконец, юная эрцгерцогиня неоднократно слышала рассказы людей, которым она полностью доверяла, что Наполеон колотил своих министров как простых грузчиков, раздавал пощечины провинившимся епископам, собственноручно казнил своих генералов, которые имели несчастье проиграть сражение…

Следует признать, что такие свидетельства отнюдь не внушали симпатии к Наполеону.

Ничего удивительного не оказалось в том, что Мария-Луиза в своем ребяческом задоре, ни секунды не колеблясь, предала злодея символической смерти.

Маленькая эрцгерцогиня, разумеется, не все свое время посвящала этим жестоким играм. Понимая, что настанет день, когда для укрепления международного авторитета Австрии ей придется выйти замуж за одного из монархов Европы, она училась всему, чем полагалось владеть принцессам: музыке, рисованию, верховой езде, игре в бильярд, хорошим манерам, языкам. Она могла объясниться по-немецки, по-английски, по-турецки, по-испански, по-итальянски, по-французски, чтобы иметь возможность беседовать со своим будущим супругом, откуда бы он ни был родом.

Однако, чтобы при заключении любого брачного договора можно было выдвигать свои условия и требования, Марии-Луизе представлялось необходимым сохранить девственность. Общение с кузеном, садовником, учителем, чреватое беременностью, нарушило бы планы дипломатов и изменило бы судьбу Европы…

Император, который на своем примере знал о горячем темпераменте, а также о плодовитости женщин австрийского династического дома, решил лично проследить за добродетельностью Марии-Луизы. И чтобы прелестное дитя не совершило непоправимой ошибки, пытаясь удовлетворить нездоровое любопытство, от нее постарались скрыть то главное, чем мужчина отличается от женщины…

Что требовало, несомненно, постоянных усилий. Фредерик Массон писал: «С предосторожностями, свойственными лишь казуистам великой испанской школы, окружение Марии-Луизы прибегло к ханжеским, если не сказать неприличным, ухищрениям. На птичьем дворе были только одни несушки и ни одного петуха; в клетках не было канареек-самцов, а в коридорах дворца нельзя было встретить ни одного кобеля – одни лишь суки. Из книг – и каких невинных произведений! – ножницами вырезались страницы, строчки и даже слова. Но цензорам было невдомек, что эти дыры наводили эрцгерцогиню лишь на странные мысли…»⁴

Вот почему, достигнув пятнадцатилетнего возраста, благодаря неправильной информации, плохо осведомленная в вопросах пола, будущая французская императрица наивно полагала, что ее отец был женщиной.

Однако австрийский император в действительности был самым настоящим мужчиной, обладавшим завидным темпераментом, которым он распоряжался с поистине императорской щедростью, не обходя своим вниманием ни одну особу женского пола, встречавшуюся у него на пути, лишь бы у нее была приятная внешность, хорошая фигура, высокая грудь и стройные ножки.

Император, неутомимый в своих поисках какой-либо смазливой субретки, дамы-компаньонки или, на худой конец, пышнотелой кухарки, с самого рассвета и до заката расхаживал по дворцу, озираясь по сторонам с видом хищника, выслеживающего свою добычу, которой он тут же, без лишних формальностей, демонстрировал свое мастерство.

Казалось бы, что к ночи он должен был валиться с ног от усталости. Но не тут-то было! К вечеру он только лишь обретал свою настоящую форму и входил во вкус. Со страстью молодожена он устремлялся в супружескую спальню, и его последний за день натиск с большим трудом приходилось отражать Марии-Терезии.

Бедная женщина не разделяла пылкого темперамента своего супруга. Подарив ему семнадцать детей, она скончалась при исполнении супружеских обязанностей. Ее похоронили 13 августа 1807 года.

Не прошло и девяти месяцев, как император женился на своей племяннице, прелестной Марии-Людовике Десте, которая была старше Марии-Луизы всего на четыре года. Когда в Шенбрунн прибыла молодая мачеха, приходившаяся Марии-Луизе кузиной по германской линии, то молодую принцессу вначале охватило чувство ревности. Однако Марии-Людовике удалось постепенно приручить юную Марию-Луизу. В конце концов молодые девушки стали неразлучными подругами. Они вдвоем собирали гербарий, танцевали, занимались рукоделием и учились рисовать пейзажи. Но в четыре часа пополудни эрцгерцогиня отправлялась полдничать на траве с дочерью своей гувернантки, а молодая императрица удалялась в спальню для выполнения странного супружеского ритуала. Она каждый день писала своему мужу письма крайне фривольного содержания, которые с большим удовольствием прочитывал на досуге император⁵.

Заполнив добросовестно четыре страницы непристойностями, вольными описаниями любовных сцен, сладострастными воспоминаниями, Мария-Людовика отправлялась к своей падчерице, с которой играла в детскую игру – в кошки-мышки…

В начале 1809 года Мария-Луиза и Мария-Людовика были вынуждены прервать свои мирные забавы, так как войска Наполеона в очередной раз приближались к Вене, и им пришлось в поисках убежища направиться в Вену. Именно там они узнали о результатах сражения при Эслинге, где было убито двадцать семь тысяч австрийцев. С той поры эрцгерцогиня не жалела крепких словечек и проклятий в адрес французского императора.

– Это же настоящий антихрист, – говорила она. – Кто же, наконец, избавит человечество от этого чудовища?

Каждый вечер перед сном она молилась, чтобы ее дяде, эрцгерцогу Карлу, удалось сокрушить Наполеона. Потом, уже лежа в постели, она с наслаждением мечтала о том, каким бы мучениям и пыткам она подвергла своего врага. Смежив веки и улыбаясь своим богам, она представляла себе, с какой радостью вырвет его глаза, вонзит ему нож в живот или же сварит его живьем на медленном огне. Воображая душераздирающие крики своей жертвы, она испытывала неизъяснимое блаженство.

Поражение австрийцев при Ваграме повергло будущую императрицу в уныние.

– Плакала наша корона! – повторяла, рыдая, Мария-Луиза.

Она еще не могла знать о том, что усилиями отца ей была уготована судьба спасительницы Австрии и что с ее помощью изменится весь ход мировой истории.

С некоторых пор император Франц I с большим интересом следил за секретными переговорами, которые велись между Парижем и Санкт-Петербургом о возможном браке между великой княжной Анной и Наполеоном, который, достигнув вершины своего могущества и славы, мечтал взять в жены принцессу, способную дать ему наследника и состоящую в родственных отношениях со всеми коронами Европы. Однако переговоры затянулись, благодаря вмешательству матери русского царя, которая ненавидела Наполеона. Узнав, что переговоры отложены, Франц I понял, что настал благоприятный момент бросить козырную карту, возможно последнюю, не дожидаясь полного краха Австрии. Если бы ему удалось выдать свою дочь замуж за Наполеона, то он смог бы предотвратить образование союза Франции с Россией.

Он решил поделиться своим замыслом с советниками, которые целиком его поддержали, а один из них, барон Брандау, заявил:

– Таким путем мы свяжем руки самому опасному противнику, которого мы не встречали еще со времен нашествия 1683 года…

Вскоре императору Австрии пришла в голову мысль, поистине достойная Макиавелли, которая впоследствии помогла Европе избавиться от ее пугала. Рассудив, что Наполеон, которому к тому времени уже перевалило за сорок, физически довольно поизносился, а Марии-Луизе только что исполнилось восемнадцать лет, и она отличалась крепким здоровьем и юной свежестью, Франц I решил, что в объятиях молодой и темпераментной (ибо исключительные любовные качества были присущи всем представителям австрийского дома) жены корсиканец неминуемо и быстро предастся сексуальным излишествам, которые окончательно разрушат его организм и приведут к развитию преждевременного атеросклероза мозга.

Когда он поделился своими планами с Меттернихом, последний воскликнул:

– Этот брак должен состояться как можно скорее!

В начале 1809 года Наполеон, не терявший надежды жениться на дочери русского царя, развелся с Жозефиной и официально объявил о том, что намерен взять в жены принцессу королевской крови…⁶

Пришедшая в смятение Европа со страхом задавалась вопросом: на ком остановит свой выбор император? Именно тогда ловкий Меттерних совершил удачный ход конем, пустив слух о кандидатуре Марии-Луизы. И вскоре он с большим удовлетворением прочитал письмо, полученное от господина Фахненберга:

«30 декабря, Ратисбонн

Известие о разводе императора Наполеона со своей супругой произвело здесь сенсацию. Все доводы, которые приводят в его оправдание, далеко не убедительны. Ведь даже Карл Великий, который по настоянию своей матери Бертрады развелся со своей первой женой Химильтрудой, для того чтобы жениться на дочери короля Ломбардии Дидье, очень скоро раскаялся в этом своем жестоком поступке.

В зависимости от выбора супруги императором Франции изменится политическая ситуация. Одни считают, что он остановит свой выбор на ее императорском высочестве эрцгерцогине Марии-Луизе, другие полагают, что Наполеон женится на Шарлотте-Августе, наследной принцессе английского королевского дома, или на великой княжне Анне Павловне, а третьи претендуют на то, что невестой Наполеона станет королева Голландии⁷, после того как она официально разойдется со своим мужем».

К этим предположениям он добавил следующую приписку, заставившую улыбнуться Меттерниха:

«Первое предположение, возможно, является самым правдоподобным, так как соображения высокой политики подсказывают необходимость скрутить мирового разрушителя с помощью нежных любовных уз и родственных отношений. Несомненно, что Марии-Луизе придется нелегко – принести себя в жертву, которая может стать еще более тяжкой из-за неприятных воспоминаний. Однако благополучие австрийской монархии требует возврата завоеванных Наполеоном провинций в качестве свадебного подарка невесте».

Разумеется, что Мария-Луиза не была посвящена в намерения своего отца. Так, 10 января 1810 года, в то самое время, когда первые предложения о возможном бракосочетании со стороны австрийского дома достигли Парижа, она писала графине де Колоредо, своей подружке, вот такое наивное послание:

«Буда такой же город, как Вена. И здесь только и говорят что о разводе Наполеона. Я выслушиваю все разговоры, и они меня совсем не волнуют. Мне только жалко ту несчастную принцессу, которую он выберет себе в жены. Я уверена в том, что не стану жертвой политических интриг. В самых осведомленных кругах Вуды называют кандидатуры дочери принца Максимилиана Саксонского и принцессы Пармской».

Спустя несколько дней, читая газету, она с ужасом узнала, что ее имя упоминается в Париже как возможная кандидатура на роль невесты Наполеона, который, отказавшись породниться с русской короной, совсем был непрочь стать с помощью австрийской принцессы «племянником» Людовика XVI…

Дрожа от страха, она писала мадемуазель де Путе:

«Чтобы сделать подобное предложение, Наполеон слишком напуган, что ему откажут, к тому же он всячески старается причинить нам зло, а мой папа слишком добр ко мне, чтобы без моего согласия решить вопрос столь великой важности».

В течение всего последующего месяца Мария-Луиза, ничего не знавшая о переговорах с Францией, ведущихся за ее спиной, пыталась убедить себя в том, что слухи о ее браке с корсиканцем были всего-навсего выдумкой досужих журналистов. Каждый вечер она долго молилась о том, чтобы этот «ужасный» брак не состоялся, а она смогла бы выйти замуж за того человека, которого любила: своего кузена эрцгерцога Франца Австрийского. Однако ее мечтам не суждено было осуществиться. В феврале Меттерних сообщил ей о том, что он официально уполномочен Наполеоном просить ее руки у Франца I.

Бедняжка едва не лишилась чувств.

– Я содрогаюсь от ужаса при одной только мысли, что мне придется с ним увидеться, – сказала она. – Для меня такая встреча хуже любой самой страшной пытки.

Однако, подумав, она спросила:

– А какова воля моего батюшки?

Меттерних, посмотрев ей прямо в глаза, ответил:

– Он доверяет решение вам.

Но тон его ответа не оставлял никаких сомнений. Понимая, что ее личное счастье приносится в жертву политическим интересам, она, сквозь слезы, прошептала:

– Я поступлю так, как того желает мой дорогой папочка!

И с этого часа ее жизнь превратилась в сон наяву. 16 февраля в Париж было направлено сообщение о ее положительном ответе, а 23 февраля она уже получила от корсиканца первое любовное послание. 24 февраля состоялась официальная помолвка, а 4 марта в Вену прибыл маршал Бертье. 8 марта состоялась церемония передачи невесте миниатюрного портрета Наполеона, который в торжественной обстановке был ей повешен на шею, а 9 февраля Бертье и Меттерних уже подписали контракт, который был переписан с оригинала брачного контракта, заключенного между Дофином, будущим Людовиком XVI, и Марией-Антуанеттой. Вечером того же дня, чтобы вся Европа прониклась значением этого союза, по распоряжению Франца I давали «Эфигению в Эвли-де», all марта в соборе Св. Этьена Мария-Луиза была заочно обручена с человеком, которого она ненавидела всей душой…⁸

13 марта она прощалась со своей семьей. И прежде чем подняться в экипаж, который должен был увезти ее в далекую Францию, которую она с детства невзлюбила, она, обратившись к своему отцу, произнесла загадочную фразу:

– Я постараюсь сделать все возможное для вашего и моего благополучия.

Остается до сих пор неразрешенным вопрос о том, посвятил ли ее Меттерних в коварный план, задуманный императором Францем? Некоторые историки отвечают утвердительно. Например, Жерар Деспо пишет, что «Мария-Луиза выехала во Францию с определенным заданием, получив от отца указание разрушить здоровье Наполеона, ослабить его силы и снизить его интеллектуальный потенциал, чтобы сокрушить его могущество и дать Европе свободно вздохнуть»⁹.

Получила ли на самом деле такие указания Мария-Луиза?

Никто уже об этом никогда не узнает.

Тем не менее остается неоспоримым тот факт, что на протяжении четырех лет она действовала в точном соответствии с планом, разработанным с коварством Макиавелли австрийским императором…

Глава 2
Первая брачная ночь Наполеона вызвала при дворе большой скандал

Он все делал на скорую руку.

Мишле

Пока в сторону Франции катили восемьдесят три кареты, перевозившие Марию-Луизу и ее свиту, Наполеон сгорал от нетерпения.

Каждый день он вызывал к себе офицеров, прибывавших из Вены, и устраивал им настоящий допрос, сопровождая свои слова выразительными жестами:

– А как у нее здесь?.. А как там?.. Ну, скажите же мне, скажите!..¹⁰

И, до крайности смущенные, несчастные адъютанты Бертье были вынуждены докладывать своему императору о том, где и как расположены у новой императрицы выпуклости, очерчивая руками в воздухе такие формы, которые потрясли бы воображение даже тибетского монаха…

Придя в восторг от таких благоприятных перспектив, Наполеон бежал посмотреть на себя в зеркало, задаваясь с тревогой вопросом, сможет ли он понравиться этой «прекрасной телке», которую любезно ему направил австрийский император.

Его так мучил этот вопрос, что он уже несколько недель подряд, стремясь вернуть ушедшую молодость, обливал себя духами, подкрашивался, принаряжался, бросил курить, стал напевать модные мотивчики, заказал себе новый, шитый золотом мундир и даже пытался избавиться от своего брюшка.

Время от времени он запирался в своем кабинете на целых два часа с Дюбуа, строго запретив себя беспокоить. Чем же были заняты столь великие люди? Возможно, они разрабатывали план военного союза? Или готовились к новой войне? Ничего подобного. Просто Дюбуа учил Наполеона вальсировать, чтобы покорить сердце Марии-Луизы.

Все эти странности Наполеона в конце концов стали достоянием гласности. Герцогиня д’Абрантес отметила в своем дневнике: «Наш Соломон в ожидании царицы Савской предался ребяческим забавам…»

Для этой юной женщины, с которой он даже еще не был знаком, но уже полюбил за то, что у нее было достаточно и «там» и «тут», он распорядился, чтобы заново отделали дворец Тюильри. Забросив государственные дела, он сам следил за ходом реставрационных работ и подготовкой апартаментов к приему новой государыни. Беспрестанно вмешиваясь во все дела, он бегал, кричал, суетился, указывал, где и как надо расставлять мебель или поменять обивку. Дав волю своему воображению, он задумал устроить необычный будуар, в восточном стиле, где одна только обивка дорогими тканями, привезенными из Индии, стоила более 400 000 франков (120 миллионов старых франков).

Время от времени он вынимал из своего кармана миниатюрный портрет Марии-Луизы. Рассматривая его с поистине детским восторгом, он сравнивал ее изображение с медалью Габсбургов.

– О! Это истинно австрийская губка, – восклицал он, не скрывая восхищения.

И этим, как ему казалось, он еще больше приближался к Людовику XVI, своему новому дядюшке…

Получив шестьдесят пар шитых золотом туфелек, которые заказывал для Марии-Луизы, он, выбрав, на свой взгляд, самую красивую пару, принялся подбрасывать их в воздух. Призывая всех присутствующих строителей, маляров, краснодеревщиков и лакеев восхищаться вместе с ним, он приговаривал:

– Посмотрите! Назовите мне хотя бы одну женщину, у которой была бы такая маленькая ножка!

В своей эйфории он был готов пойти на любые самые экстравагантные поступки, лишь бы обеспечить Марии-Луизе необыкновенно пышный прием. И когда ему доложили, что обойщики, которые занимались тем, что отделывали большую гостиную Лувра под церковь для освящения их брака, не знают уже куда вешать прекрасные картины, собранные там в огромном количестве, недолго думая, Наполеон распорядился:

– Пусть их сожгут!

К счастью, нашлись люди не столь скорые на руку, как он на свои решения.

Мария-Луиза даже и не подозревала о том, что ее приезд привел Наполеона в подобное смятение чувств.

Наблюдая, как за окнами кареты мелькают пейзажи Германии, она не могла преодолеть свой страх перед предстоящей встречей с женихом, несмотря на все знаки внимания, которые он ей ежедневно оказывал, посылая письма, подарки и дичь к ее столу.

16 марта под звон колоколов Браунау-на-Ине и грохот артиллерийских залпов ее торжественно «передали» из рук принца Траутмансдорфского в руки полномочному представителю Наполеона, маршалу Бертье. Став официально французской императрицей, Мария-Луиза со слезами рассталась со своими австрийскими фрейлинами, и ей представили ее новую свиту, состоящую из двадцати пяти статс-дам с язвительной и желчной Каролиной Бонапарт во главе.

Затем Марию-Луизу провели под триумфальной аркой, украшенной лентой, на которой правоверные горожане с присущим им простодушием начертали слова, полные неиссякаемого оптимизма:

Все беды любовь отведет и напасти,

Пусть нам она даст огромное счастье.

После чего она выехала в направлении Ульма, Штутгарта и Страсбура, в каждом из которых ее встречали с большими почестями.

Добравшись до Рейна, вдоль которого проходила естественная граница, отделявшая Германию от Франции, Мария-Луиза залилась горючими слезами. Когда ее карета пересекла на палубе корабля Рейн и достигла французского берега, она горестно воскликнула:

– Прощай, Германия!

Своим патетическим восклицанием она больше походила на увозимую в плен невольницу, чем на государыню, направлявшуюся к своему трону…

24 марта Мария-Луиза выехала из Страсбура под проливным дождем. Она проехала со своей новой свитой через множество французских городов: Луневиль, Нанси, Тул, Линьи-ан-Баруа, Бар-ле-Дюк, Шалой, Реймс, Силлери.

27 марта, выехав из Витри-сюр-Марна, она наконец, внимательно рассмотрев миниатюрный портрет Наполеона, впервые улыбнулась:

– А он неплохо смотрится!

Затем добавила:

– Мне так надоело ждать встречи с императором.

Каролина ей стала объяснять:

– Завтра вечером под Суассоном состоится ваша встреча с Его Величеством, там рядом с фермой Понтарше он стоит лагерем.

Мария-Луиза с глубоким вздохом произнесла:

– Неужели опять повторится церемония Броно?

Придя в полное уныние от подобной перспективы, она, откинувшись на подушки, стала с грустью смотреть, как по окнам кареты барабанит нескончаемый дождь…

На окраине крошечной деревушки Курсель, преградив дорогу, карету остановили два человека, неожиданно отделившиеся от церковной ограды, по самые брови закутанные в плащи.

– Стойте!

Кучер натянул вожжи, и карета остановилась.

Один из загадочных странников, более низкорослый, открыл дверцу кареты. С него ручьями стекала вода, а на глаза падала мокрая прядь волос.

Мария-Луиза, решившая, что на них напали разбойники, от страха побледнела как мел.

– Его Величество Император, – произнесла, поклонившись, Каролина.

И в самом деле, перед ними стоял сам Наполеон, который, не в силах больше сдерживать свое нетерпение, в сопровождении Мюрата выехал им навстречу из Компьеня.

– Мадам, встреча с вами доставляет мне большую радость, – произнес он.

Затем, решив, что знакомство состоялось, он, забравшись в карету, бросился к своей немного смущенной супруге, осыпав ее поцелуями.

– А теперь гони побыстрее в Компьень! – приказал он кучеру.

Лошади во весь опор поскакали вперед, минуя украшенные транспарантами деревни, где старосты, заготовившие заранее длинные речи, не успевали даже в знак приветствия взмахнуть рукой.

– Слава императору! – с восторгом кричали они, глотая пыль от колес промелькнувшего на полном ходу экипажа…

В Суассоне их ожидало большое застолье. Казалось, что все жители города вышли на улицу. Дети, размахивая флажками, скандировали:

– Слава императору!

Кортеж, с трудом проложив себе в толпе дорогу, скрылся из виду, ни на секунду не замедляя свой ход, оставив позади толпы раздосадованных суассонцев, некоторые из которых посмеивались:

– Первая брачная ночь, черт возьми! Можно понять, почему люди так спешат…

Их замечания стали бы еще язвительнее, если бы они увидели, как Наполеон, спустя несколько минут после того, как выехал за пределы города, остановил карету, велел Каролине пересесть в другой экипаж, а сам продолжил путешествие наедине со своей супругой…

Стояла глубокая ночь, когда экипаж, перевозивший Их Величества, остановился перед парадным входом замка Компьень.

Мария-Луиза, закутанная в длинный бархатный плащ, с шапочкой, украшенной перьями попугая, на голове, маленькими шажками и странно подпрыгивая, чем удивила встречавших, вышла из кареты.

Затем, все так же раскачиваясь на ходу, опираясь на руку Наполеона, она поднялась по лестнице.

Наконец они вошли в гостиную, где две маленькие девочки довольно неуклюже вручили ей цветы со словами приветствия, в то время как императрица не переставала с натянутой улыбкой переступать с одной ноги на другую.

После нескольких слов благодарности за приветствие все присутствующие увидели, как она, склонившись к одной из своих фрейлин, мадам Монтебелло, что-то сказала ей на ухо. Тотчас же фрейлина, сделав ей знак следовать за ней, нисколько не смущаясь ожидавшей представления императрице местной знати, быстро скрылась в глубине апартаментов. Увидев, как мимо проходит, прижав локти к бокам, их новая императрица, многие с сожалением вспомнили мягкие манеры и элегантность Жозефины. Привыкшим принимать членов императорской семьи за полубогов, им никак не могло прийти на ум, что Мария-Луиза всего-навсего и совсем банально направлялась в туалет…¹¹

Несколько минут спустя она появилась, улыбаясь и заметно повеселев.

Мадам де Монтебелло, раскрасневшись от волнения, воспользовавшись тем, что началось представление знати, поведала своим подружкам о том, что только что произошло с Марией-Луизой. И дворцовые дамы, гордые тем, что им доверили столь важный секрет, подумали, что новая императрица начинает свое правление довольно забавным эпизодом.

Когда закончилось представление и вся близкая ко двору знать готовилась перейти в столовую, где были накрыты столы, Наполеон, взяв Марию-Луизу за руку, проводил ее в спальню. Там их встретил монсеньор Феш, которого император тут же отвел к дальнему окошку.

– Считает ли церковь законным брак по доверенности?

– Да, государь.

– Значит, мы с императрицей законные супруги?

– Самые что ни на есть законные, государь!

Наполеон вздохнул с облегчением и широко улыбнулся:

– Спасибо!

Выпроводив вон епископа, Каролину, дам-компаньонок, он подошел к Марии-Луизе.

– С каким напутствием вас отпустили из Вены?

Молодая императрица слегка покраснела:

– Принадлежать моему супругу душой и телом и повиноваться ему во всем!

На этот раз Наполеон с удовлетворением потер руки.

– Вот и хорошо! – сказал он. – В таком случае раздевайтесь и ложитесь, я скоро к вам присоединюсь.

И, охваченный любовным трепетом, он отправился в отведенные ему апартаменты, чтобы снять мундир, принять ванну и надушиться. Спустя четверть часа, накинув на голое тело халат, он появился на пороге комнаты Марии-Луизы.

Закутавшись по самый нос в простыни, молодая девушка, которая еще год назад ничего не подозревала о существовании мужского пола, забившись в угол кровати, старалась вспомнить то немногое и неточное, что ей рассказали о первой брачной ночи.

Без лишних слов Наполеон скинул халат и одним прыжком оказался в постели супруги, которая тут же, по словам одного историка, поняла, что связала свою судьбу с человеком действия.

В то время пока Наполеон с присущим ему пылом давал императрице первый урок любви, приглашенные на церемонию гости томились в ожидании того момента, когда они смогут наконец сесть за стол.

Внезапно вошедший камергер объявил:

– Их Величества удалились!

Слова камергера вызвали всеобщее недоумение.

Всем показалось невероятным, что государи решили тайком поужинать в то время, когда их все ждут в гостиной. Кто-то из гостей спросил:

– Но где же они?

В этот момент в гостиную вбежал запыхавшийся генерал Бертран:

– Похоже, что они легли спать!

На этот раз все находившиеся в гостиной герцоги, герцогини, маршалы и бароны посмотрели в полной растерянности друг на друга. На памяти придворных еще не было случая, чтобы первая брачная ночь проходила с таким пренебрежением к этикету.

Поджав губы, все разошлись по отведенным им апартаментам. Но вопреки напускной суровости, которую они старались придать своим лицам, огоньки, загоревшиеся в их глазах, выдавали направленность их тайных мыслей…

«На следующий день, – рассказывает нам Констан, – когда император меня спросил, заметили ли присутствующие в гостиной нарушение программы, то я, с риском прослыть лгуном, ответил, что не заметили. В этот момент к императору вошел один из его приближенных, который до сих пор не был женат. Его Величество, потянув его за ухо, воскликнул:

– Мой друг, женитесь на немке. Это самые лучшие жены в мире: нежные, добрые, наивные и свежие, как розы.

По удовлетворенному выражению лица Его Величества было нетрудно догадаться, что он описывает портрет собственной жены, и было заметно, что художник только что отошел от мольберта.

Закончив свой туалет, император вернулся к императрице. К полудню он распорядился, чтобы фрейлинами Ее Величества им был подан завтрак на двоих рядом с кроватью, и до конца дня шутил и пребывал в отличном настроении…»¹²

Вечером он похвастался своим друзьям:

– Она это делала улыбаясь!..

Император был неистощим в течение всей брачной ночи, которая у него длилась целые сутки. Время от времени он делился впечатлениями о том удовольствии, которое получал, о продолжительности объятий и о девственности Марии-Луизы. Затем ему пришлось подумать и о делах серьезных.

29 марта свадебный кортеж выехал в Сен-Клу, где в присутствии двора прошла церемония гражданского бракосочетания, а 2 апреля под яркими лучами весеннего солнца император и императрица торжественно въехали в столицу.

Под восторженные приветствия трехмиллионной толпы Мария-Луиза вышла из кареты на Елисейских Полях и прошла пешком до площади Согласия. И на том же самом месте, где семнадцать лет назад была обезглавлена Мария-Антуанетта, родная тетка Марии-Луизы, французский народ аплодисментами встречал новую австриячку…

Далее кортеж проехал через парк Тюильри и проследовал в Лувр, где должна была состояться церемония освящения брака церковью.

В самом начале церемония была нарушена инцидентом: сестры Наполеона отказывались наотрез нести шлейф императрицы. Однако император быстро призвал их к порядку:

– Королева Неаполитанская! Великая герцогиня Тосканская! Княгиня де Боргезе, – воскликнул он, – после того, как всю жизнь таскали тяжелые корзины на рынок, можно, не уронив своего достоинства, понести императорский шлейф.

И церемония пошла своим чередом.

В течение трех недель Наполеон и Мария-Луиза проводили все свое время в постели, на диванах и канапе. Когда им показалось, что они уже немного познакомились, то наконец с улыбкой посмотрели в лицо друг другу. И тогда император решил отправиться с молодой женой в свадебное путешествие. 27 апреля они выехали из Сен-Клу и направились посмотреть на своих северных подданных: фламандцев, бельгийцев, голландцев. И, нежно прижавшись друг к другу, они посетили Сен-Кантен, Камбре, Валансьен, Брюссель, Антверпен, Брюгге, Остенде и другие города.

В одном крупном населенном пункте Голландии произошел довольно забавный эпизод. Местные муниципальные власти распорядились соорудить триумфальную арку, которую украшал транспарант с необычным приветствием:

Был прав наш шустрый молодец,

Ведя Мари-Луизу под венец.

Увидев эту надпись, Наполеон велел позвать бургомистра.

– Господин мэр, – обратился он к нему, – у вас в ходу французский язык?

Бургомистр покраснел:

– Государь, я немного пишу…

– А! Значит, это вы придумали… Вы нюхаете табак?

И император протянул ему табакерку, украшенную бриллиантами.

Бургомистр стал пунцовым.

– Да, государь, но мне так неудобно…

– Берите, берите, – сказал с улыбкой Наполеон. – Сохраните и табак, и табакерку на память. – Затем театрально произнес:

Когда отсюда вы табак возьмете,

Мари-Луизу, я надеюсь, помянете…

Вот уже несколько дней, как Наполеон был исключительно весел.

Императрица приписывала его хорошее настроение исключительно на свой счет, не подозревая о том, что ее муж радуется полученному известию о рождении Белевича Валевского, пухленького побочного сына, подаренного Наполеону Марией Валевской…

Глава 3
Мария-Луиза мешает Наполеону заниматься государственными делами

Она высасывала из него все соки.

Жан-Рене Мартино

Как известно, Наполеон отличался выдающимися организаторскими способностями. Во время своего путешествия по Голландии немало времени он уделил «подготовке будущего короля Рима». В определенные часы приглашая императрицу разделить с ним широкое ложе, он, как добросовестный пахарь, в поте лица своего всеми известными ему способами стремился засеять свое поле.

Такое усердие как нельзя пришлось по вкусу Марии-Луизе, которая в любви оказалась способной ученицей. Истинная дочь своего папаши, она за считаные недели превратилась в достойную партнершу, у которой всегда наготове находился неиссякаемый запас новых идей и утонченных приемов, что вызывало восхищение и безграничную признательность Наполеона…

В свою очередь, молодая женщина была благодарна императору за то, что он научил ее любовным играм, дающим высшее наслаждение, и, если ее давняя ненависть еще и не превратилась в любовь, то, по крайней мере, уступила место нежному соучастию, которое создает иллюзию любви. Она стала наделять его нежными прозвищами: Нана, Попо – или же называть его «Мой сердитый ухажер» и говорила дамам из своей свиты:

– Император слишком обаятельный и мягкий человек для такого закаленного в боях и опасного для врагов воина, каковым он является.

Такая же лакомка в постели, как за столом, Мария-Луиза заставляла Наполеона проводить бессонные ночи, что для главы государства оказалось слегка утомительным.

Следовала ли она, как утверждают некоторые историки, указаниям своего отца или же всего-навсего подчинялась зову своей страстной восемнадцатилетней натуры? Об этом можно только строить предположения.

Однако совершенно достоверным является то, что на следующее утро великий император появлялся на людях еле-еле волоча ноги, с потускневшим взором и головой, не способной мыслить. Естественно, что в таком состоянии ему было трудно сосредоточиться на делах государственных.

Несмотря на явное снижение умственных способностей, Наполеон не стремился обуздать свой любовный пыл, ибо его главной заботой в то время оставалось зачатие наследника. Считая, что основать императорскую династию для него гораздо важнее, чем нужды отечества, он произносил бездарные речи и диктовал бессмысленные письма, забегая семь раз на день в спальню императрицы.

Познав эту прелестную нимфоманку, император, давно проявлявший неуемную склонность к любовным утехам, превратился в истинного сексуального маньяка.

«Сексуальные излишества, которым он предавался с Марией-Луизой, – писал доктор Пассар, – скоро привели этого мужчину сорока с лишним лет, до сей поры отличавшегося довольно умеренным темпераментом, в состояние почти непрерывного полового возбуждения. Такое болезненное явление поразило Наполеона как раз в тот момент, когда ему особенно был необходим покой и душевное равновесие для победоносного завершения своей императорской миссии, он же стал рабом своих желаний, готовым бежать вслед за первой попавшейся юбкой, теряя голову от вожделения…»¹³

Его болезнь проявилась особенно явно в Голландии. В то самое время, когда Мария-Луиза побуждала его совершать подвиги, которые могли бы оставить без сил целый артиллерийский полк, он стал одновременно любовником прекрасной принцессы Альдобрандини и герцогини де Монтебелло…

Александр Махан сурово осудил поведение молодой императрицы:

«Даже в том случае, если она являла собой Цирцею или какую-либо другую злую фею, ниспосланную для того, чтобы освободить Европу от завоевателя и отомстить за смерть Марии-Антуанетты, – писал он, – то она не смогла бы действовать лучше.

Каким самым эффективным способом можно было привести Наполеона к краху? Изучив его характеристику, мы узнали за ним одну слабость: страсть к женщинам и недооценивание того пагубного влияния, которое они на него оказывали. В этом вопросе он слишком полагался на себя, вследствие чего претерпел много невзгод. Он не сумел остеречься женщины, ослепленный нимбом ее королевского происхождения. Эта женщина, опасность которой была видна даже невооруженным глазом, быстро нашла путь к его сердцу и, поселившись там раз и навсегда, использовала все свои женские уловки и аристократическое происхождение, чтобы полностью прибрать его к рукам, навлекая на него многочисленные неприятности. Ей оказалось совсем нетрудно подчинить его своей воле и окружить со всех сторон врагами, вынуждая его ссориться с самыми лучшими друзьями и совершать необдуманные поступки, которые еще больше распаляли гнев его недругов.

Засыпая и просыпаясь в его объятиях, она постоянно повторяла одни и те же слова: “Весь мир против меня”»¹⁴.

Сознательно или нет, но Мария-Луиза делала все возможное, чтобы навредить императору…

Вернувшись из Голландии, государи, поселившись во дворце Тюильри, продолжали с прежним рвением готовить в постели будущего короля Римского. Подобные усилия были обречены на успех. В августе молодая императрица, покраснев, застенчиво объявила Наполеону о том, что она лелеет «прекрасную надежду»…

Император вскрикнул от радости и, не откладывая в долгий ящик, тут же назначил знатных особ, которые должны были войти в свиту маленького принца. Придворная жизнь на протяжении целых семи месяцев была полностью нарушена. Во дворце все сбились с ног, заготавливая колыбельки, пеленки, рубашки и чепчики, носочки и пустышки, игрушки и погремушки в количествах, которых хватило бы на родильные дома всех пяти частей света.

Наконец, 19 марта, после обеда, Мария-Луиза почувствовала первые схватки. С этого момента и до самых родов во дворце происходили самые нелепые и смешные сцены. Статс-дамы падали в обморок, врач дрожал от страха, лакей задел столик, где была расставлена стеклянная утварь, гвардеец из охраны был послан с приказом звонить в колокол собора Парижской Богоматери, а Наполеон решил принять ванну…

Всю ночь во дворце не спали. На рассвете к императору, который так и не покинул своей ванны, явился доктор Дюбуа, бледный и растрепанный.

– Ну?

В ответ доктор пробормотал что-то невразумительное.

Сбитый с толку Наполеон решил, что Мария-Луиза скончалась. Поднявшись во весь рост, совершенно голый, Наполеон произнес странную фразу:

– Ну и ладно! Умерла, так похороним!

Дюбуа удалось, наконец, сказать, что еще ничего не произошло, но если и дальше так пойдет, то придется применить щипцы.

Наполеон, сожалея о нечаянно вырвавшихся словах, произнес твердым голосом:

– Спасите мать! Если она останется жива, у нас еще будут другие дети!

Затем он отправился в апартаменты императрицы. Бедняжка, однако, так сильно кричала, что он закрылся в туалете, чтобы дождаться, чем дело закончится.

В восемь часов двадцать минут криком еще более истошным, чем все предыдущие, Мария-Луиза оповестила всех, что наконец разрешилась. Наполеон устремился в комнату жены и замер на пороге, пораженный представившейся его взору картиной. Среди всеобщей суматохи король Рима, предмет стольких забот, вывалился на ковер…

Увидев императора, мадам де Монтескью быстро подхватила младенца с пола.

Спустя два часа во дворце еще не закончилась нервная суматоха, и мадам Бланшар вылетела на шаре из Военного училища, чтобы оповестить города и веси о великой новости…

Рождение короля Рима, естественно, вдохновило сочинителей песенок. Некоторые из них в порыве радости не смогли удержаться в рамках хорошего тона. Например, повсюду распевали:

Новой розой увлечен

Был Наполеон.

Так о розе пекся он,

Что она дала бутон.

Один из сочинителей, поддерживая в народе легенду о сверхчеловеческих способностях Наполеона, написал:

В любви, как в бою, все ему по плечу,

Успехов он всюду добился.

Однажды сказал: «Сына сделать хочу!»

И вскоре сынок у него появился.

В этих хвалебных песнях была известная доля распутства, что доказывает вот такой куплет:

Все говорят, прекрасный сей ребенок,

Родившись, хохотал из всех силенок,

Что в мать в свою он выдался лицом,

А прочим всем был награжден отцом.

Что очень повеселило добрый народ Франции.

Жозефина узнала о рождении короля Рима в Наваррском замке под Эвре, где она поселилась по приказу Наполеона с того дня, когда Мария-Луиза объявила о своей беременности.

В тот вечер местный градоначальник давал ужин по случаю праздника святого Иосифа, неожиданно гости услышали пушечные залпы.

Когда прогремел двадцать второй выстрел, императрица, не скрывая своих слез, повернувшись в сторону своей первой статс-дамы, мадам д’Арбер, произнесла:

– Сын! Представляю, как счастлив император!

Затем, пока представители ее маленького двора, обгоняя друг друга, отправились в раболепном порыве поздравить Наполеона, Жозефина, поднявшись в свою комнату, написала самое прекрасное по стилю письмо, которое она после себя оставила:

Сир, среди многочисленных поздравлений, которые спешат к Вам со всех уголков Европы, со всех городов Франции и из каждого армейского полка, пробьется ли к Вам мой слабый женский голос? И соблаговолите ли Вы выслушать женщину, которая столько раз утешала Вас в трудные минуты, снимала печали с Вашей души, когда она желает лишь поговорить с Вами о том счастливом событии, которое является исполнением Ваших самых заветных желаний^? Не являясь более Вашей супругой, могу ли я поздравить Вас со счастливым отцовством?

Мне бы хотелось получить известие о рождении короля Римского от Вас лично, а не от пушек Эвре, однако я знаю о том, что прежде всего Вы принадлежите государству и счастливой принцессе, которая оправдала Ваши самые сокровенные надежды. Она не может быть более преданной Вам, чем я, но ей удалось сделать Вас счастливым, обеспечив также и благополучие Франции. И, таким образом, она имеет все права на Ваши лучшие чувства и на Вашу заботу. Ну а я, которая была Вашей спутницей лишь в трудные времена, могу только надеяться на самый дальний уголок в Вашем сердце, полностью занятом императрицей Марией-Луизой. Только после того, как Вы поцелуете своего сына, Вы возьмете в руки перо, чтобы поговорить со мной, Вашей самой лучшей подругой…

Мне бы хотелось узнать, крепкое ли здоровье у Вашего ребенка, похож ли он на Вас и разрешите ли Вы мне когда-нибудь его увидеть. Наконец, мне бы хотелось, чтобы Вы отнеслись ко мне с полным доверием, которое, как мне кажется, я заслужила своей безграничной привязанностью, которую я к Вам сохраню до конца моих дней…»

В полночь в Париж отправился гонец с письмом Жозефины, а на следующий день она получила ответ императора:

«Друг мой, я получил твое письмо и благодарю тебя.

Мой сын крупный ребенок и весьма крепкого здоровья. Надеюсь, что он далеко пойдет.

У него мое телосложение, мой рот и мои глаза, надеюсь, что он оправдает возлагаемые на него надежды».

И, чтобы немного утешить свою бывшую подругу жизни, он добавил:

«Я, как всегда, очень доволен Эженом. Он никогда не доставляет мне хлопот…»

Последняя строка особенно тронула Жозефину. Она прочитала ее своей первой статс-даме, госпоже д’Арбер.

– Император еще меня любит! – воскликнула Жозефина. – Видите, как он добр ко мне, что упоминает об Эжене в письме о своем сыне, и отзывается о нем так, словно Эжен является нашим общим ребенком…

Разволновавшись от внимания, проявленного Наполеоном, она поспешила поделиться своей радостью и поплакать от счастья в комнату мадам Газани, бывшей одно время любовницей императора, которую она взяла к себе в камеристки, чтобы иметь возможность без всяких помех обсуждать с ней различные достоинства и таланты своего экс-супруга. И обе женщины еще долго с восторгом вспоминали волнующие моменты, когда Наполеон, изменяя то одной, то другой, приглашал их поочередно разделить его ложе…

После чего Жозефина отправилась к своему любовнику, молодому Теодору де Турпен-Криссе, звание камергера которого включало весьма обширный круг обязанностей…

Этот двадцативосьмилетний молодой мужчина был довольно талантливым художником, которого императрица взяла к себе на службу для оказания интимных услуг уже года два назад. Он косвенным образом оказался причастным к разводу венценосных супругов.

Графиня Кайльмансеге – очаровательный секретный агент императора – в самом деле написала в своих «Мемуарах» следующее: «Развод Наполеона с Жозефиной не перестает причинять мне довольно глубокое огорчение, хотя я знаю, что никакие политические соображения не смогли бы заставить императора пойти на такой тяжелый для него самого и для Жозефины шаг, если бы она вела себя по отношению к своему супругу в соответствии со своим возрастом и занимаемым положением.

Всего несколько человек были в курсе того, что в отсутствие императора и несмотря на искреннюю привязанность, которую она к нему питала, у Жозефины была тайная связь, что, впрочем, соответствовало ее привычкам, с одним из самых молодых камергеров ее двора, господином Турпен-Криссе.

Враги императрицы не упустили случая, чтобы довести до сведения Наполеона доказательства ее измены. Вполне вероятно, что это обстоятельство придало императору мужества заглушить угрызения своей совести»¹⁵.

С той поры юный аристократ повсюду сопровождал Жозефину, всегда готовый на любом диване или коврике предоставить ей то успокоительное для ее нервной системы средство, в котором она постоянно нуждалась. Она была столь пылкого темперамента, что мадам де Буйе в своих дневниках писала о том, что «порой ее заставали с любовником в прихожей, гостиной или же прижатой к стене для равновесия»…

В начале 1810 года герцог Мекленбург-Шверинский попросил руки Жозефины, и господин Турпен-Криссе испугался, что потеряет свое теплое место. Однако императрице не хотелось терять средства, которые ей выплачивал на содержание Наполеон, и она выпроводила герцога с пустыми руками…

И тогда красавец Теодор последовал за дамой своего сердца в Мальмезон, Елисейский дворец, Наваррский замок, Женеву, Шамоникс, Экс. И везде он с большим усердием выполнял три или четыре раза на день сладостную работу, ради которой его и держали…

Такие усилия заслуживали поощрения. И в 1811 году Наполеон, знавший не понаслышке о темпераменте Жозефины, назначил сделать господина Турпен-Криссе имперским бароном…

Появившийся в 1816 году памфлет под названием «Тайный инструктор, или Картинки двора Наполеона» внес смуту в некоторые доверчивые сердца. Автор – анонимный – с поразительным знанием интимных подробностей описывал встречу Наполеона с Жозефиной в 1811 году.

Предоставим ему слово:

«В тот день, – писал он, – император прибыл без свиты в Мальмезон. Завидев его, Жозефина бросилась было ему навстречу, затем остановилась в глубоком волнении.

– Мне захотелось снова увидеться с вами, – произнес Наполеон, – чтобы сказать, что политика не заставила меня забыть о моей привязанности. Интересы моей династии обеспечены: теперь я могу отказаться от таких предосторожностей, которые оскорбляют мое достоинство, таким же образом как нарушают мой душевный покой.

Бывшие супруги присели затем на софу и предались общим воспоминаниям.

Не прошло и нескольких минут, как Наполеон, взглянув на Жозефину влюбленными глазами, произнес:

– Известно ли вам, что вы отлично выглядите?

Императрица грустно улыбнулась.

– О, я прекрасно знаю, что печаль и одиночество нанесли непоправимый урон моей внешности.

– Жозефина, вы ошибаетесь! Вы мне нравитесь еще больше, чем прежде. О! Если бы вы не были для меня запретным плодом!

– И что же?

– Но могу ли я по-прежнему пользоваться моими правами?

– От которых вы отказались!

– В которых я хочу снова восстановиться.

– Но я не могу этого допустить. Боже сохрани! А ваша вера? Ваши клятвы верности?

– Вера? Клятвы? Неужто вы верите этому вздору? Впрочем, не я ли был вашим супругом? Неужели я перестал таковым для вас оставаться?

– Но наш развод?

– Чистая формальность. Подождите минутку. Сейчас мы узнаем мнение богословов. Эй, Рустан! Нет ли там в прихожей кардинала и архиепископа? Как только вы их отыщете, немедленно приведите ко мне.

Не прошло и нескольких минут, как императору доложили об архиепископе де Малине и кардинале Мори. Жозефина прикрыла обеими руками покрасневшие вольно или невольно щеки.

– Проходите, господа, – обратился к ним император. – Прошу вас развеять сомнения Мадам. Считая, что развод лишил меня всех прав, она говорит о супружеской неверности, о блуде и прочей чепухе, которой раньше никогда меня не утомляла, лишь бы уклониться от выполнения своих обязанностей.

Кардинал Мори, опустив глаза, хранил молчание. Господин де Малине украдкой взглянул на зардевшуюся от избытка скромности Жозефину и тоже не произнес ни слова. Тогда потерявший терпение Наполеон воскликнул:

– Ну что же, господа ученые, мой вопрос оказался слишком деликатным для ваших целомудренных ушей?

– Сир, – произнес наконец монсеньор де Малине, – церковь!

– Здесь нет церкви! Церковь – это я!

Кардинал Мори с поклоном произнес:

– В таком случае, Сир, не будем обсуждать этот вопрос, раз ваша воля нам известна.

Наполеон в сердцах топнул ногой.

– Делайте, что я вам сказал, но не для меня, ибо я знаю, как мне следует поступить, а для Мадам, чтобы ее не мучила совесть.

Священнослужители вышли посовещаться, но решить столь щекотливый вопрос они не успели, ибо спустя десять минут император неожиданно вышел из гостиной в одежде, застегнутой как попало, и, прерывисто дыша, объявил, что больше не нуждается в их решении…»

Нужно ли говорить, что подобный рассказ был чистой выдумкой. И в самом деле, разве можно представить, чтобы такая пылкая особа, как Жозефина, отказывала бы Наполеону из моральных принципов и чтобы он обратился к священникам, чтобы обсудить с ними свои сексуальные намерения?

Действительно, в такое трудно поверить.

Между тем нашлись историки, которые считают, что автор памфлета не погрешил против истины, и вполне серьезно утверждают, что Наполеон после женитьбы на Марии-Луизе продолжал интимные отношения с Жозефиной.

В наши дни такие обвинения поддерживать могут лишь легковерные ученые. Однако, в то время как «мемуары», основанные на неопровержимых доказательствах, категорически утверждают, что император не вступал ни в какие любовные отношения со своей бывшей супругой, известно, что иногда он заезжал к ней тайком от Марии-Луизы…

Во время этих коротких встреч Наполеон и Жозефина прогуливались по парку и вели душевные разговоры. В их поведении «не было ничего, что могло бы оскорбить поборников нравственности». Они вспоминали о прошедших днях и делились друг с другом текущими заботами. Именно этими прогулками пользовалась неисправимая креолка, чтобы поговорить с императором о своих долгах, сделанных за последнее время.

Наполеон, поворчав для порядка, под конец всегда говорил одно и то же:

– Пришли мне все свои счета, я распоряжусь их оплатить за счет государственной казны…¹⁶

Естественно, что в конце концов Марии-Луизе стало известно о тайных поездках Наполеона в Мальмезон. И ее стала мучить ревность.

Неужели маленькая эрцгерцогиня влюбилась в «корсиканца»?

Во всяком случае, она так считала. После рождения короля Римского она написала своему отцу следующие строки:

«Я никогда не ожидала, что буду так счастлива. Со дня рождения моего сына моя любовь к мужу растет день ото дня, и я уже не могу без слез думать о его нежности ко мне. Если я в свое время его и не любила, то теперь я не смогу этого сказать.

Посылаю Вам портрет моего мальчика. Посмотрите, как он похож на своего отца. У него прекрасное здоровье, и он целыми днями играет в саду. Император только им и занимается, носит его на руках, развлекает и уже однажды так его перекормил, что ребенок заболел…»

Да, действительно Мария-Луиза думала, что любит Наполеона. Ей нравилось его общество, она восхищалась его авторитетом, любила его ласки и, на всякий случай, ненавидела всех женщин из его окружения. Особенно ее беспокоила близость Жозефины, проживавшей в четырех верстах от Парижа. И несмотря ни на что, ненависть к нему, пропитавшая все ее существо с самых ранних лет, жила по-прежнему в ее душе и часто руководила ее поступками, о чем она и сама не догадывалась. Итак, по словам Александра Махана, который прекрасно изучил характер Марии-Луизы, «она руководствовалась двумя стремлениями»:

«Первое заставляло ее играть роль нежной супруги и любящей матери, а второе – быть злой феей Наполеона. Руководствуясь первым, она делала все для того, чтобы он чувствовал себя счастливым, а согласно второму – все, чтобы привести его к гибели. С одной стороны, он был для нее преданным мужем и любящим отцом ее ребенка, а с другой – она видела в нем воплощение разрушительного революционного духа, убившего ее двоюродную тетку Марию-Антуанетту и замучившего до смерти дофина, демона, жестоко унизившего ее “дорогого папочку”, завоевателя, взявшего в плен самого папу римского, разрушившего великую Римскую империю своими опустошительными набегами, из-за которого вся земля Австрии покрыта могильными холмами, оставившего тысячи вдов и сирот».

Первым, что ей подсказал злой гений, стало отлучение Наполеона от его работы. Нежная, чувственная, ластившаяся к нему как кошка, она удерживала императора в своих объятиях, изнуряя его ласками, сломив его волю. Всего за несколько месяцев наводивший на всех ужас властитель мира изменился до неузнаваемости, превратившись в мелкого обывателя, который предпочитал мягкие домашние туфли и тепло домашнего очага превратностям походной жизни, тихие семейные радости яростным атакам военных сражений.

Послушаем еще раз Александра Махана:

«Летописцы тех времен нам повествуют, что на протяжении нескольких месяцев после своей женитьбы Наполеон не притрагивался к государственным делам. До той поры он был одержим работой, проводил долгие часы в своем кабинете, ложась в десять вечера и вставая в два часа ночи, чтобы снова засесть за документы и карты. После женитьбы он изменил своим привычкам, по утрам долго валялся в постели и почти полностью потерял свою былую жажду деятельности.

На острове Св. Елены Наполеон однажды разговорился об этой перемене в своем образе жизни, о том, как после своей свадьбы он запустил дела, пренебрегая своим долгом. В свое оправдание он сказал, что, женившись на юной аристократке, имел право немного разогреть с ее помощью свою старую кровь, но забыл упомянуть о том, что ему не полагалось того, что себе мог позволить простой смертный. Ему было необходимо не спускать глаз с Европы, которая только и ждала подходящего момента, чтобы разорвать цепи и выскользнуть из-под влияния Франции. Малейшая оплошность могла стать для него роковой»¹⁷.

И в самом деле, пока он уделял столько внимания молодой супруге, от него полностью отошла Испания, Пруссия и Австрия заключили тайный союз с Россией, а Швеция, с Бернадоттом во главе, бросилась в объятия царя…

Благодаря женщине, не в меру нежной и ласковой, Наполеон терял свою империю…

Глава 4
Была ли Эмилия Пеллапра дочерью Наполеона?

Сомненье, всегда одно сомненье!

Раймон Дево

Семейная жизнь, которую Наполеон вел с Марией-Луизой, отнимала у него лишь часть времени. Хотя он и запустил дела государства, но зато продолжал, как и в былые времена, волочиться за каждой юбкой, встретившейся на его пути…

Наполеон, по образному выражению Констана, «не более чем во времена Жозефины переживал от преувеличенных понятий о супружеской верности». Боссе, являвшийся сюринтендантом императорских увеселений, в апреле 1811 года сообщил Наполеону, что один из его постоянных помощников в делах, касающихся организации императорского досуга, генерал Луазон, отыскал в местечке Бур-ла-Рен прелестную семнадцатилетнюю девушку с весьма аппетитными формами…

Прельщенный такой информацией император потребовал немедленно рассказать ему о девушке со всеми подробностями. Боссе не пожалел красок, описывая портрет девушки:

– Ее зовут Лиза Лебель. Стройная брюнетка, она, если верить уверениям ее мамаши, носит под лифом платья пару прелестных упругих грудок…

Картина, описываемая Боссе, показалась Наполеону достаточно соблазнительной, и он, вызвав Констана, распорядился тут же отправляться в Бур-ла-Рен за столь привлекательной особой.

Позднее Констан скажет: «Мой приезд не вызвал у этих дам ни малейшего удивления, похоже, что они уже были предупреждены, и по всей видимости их благодетелем и покровителем генералом Луазоном. Ибо надо было видеть, с каким нетерпением, которое они даже не пытались от меня скрыть, они ожидали моего визита.

Молодая девица ослепила меня красотой лица и наряда, а мать светилась от счастья от одной лишь мысли о той чести, которую оказывают ее дочери. Я понял, что обе дамы вообразили, что император не устоит перед ее юной красотой и тут же по уши влюбится.

– Боже мой! Боже мой! – повторяла мадам Лебель, – какое счастье нам привалило!»

Поцеловав на прощание дочь и посоветовав в качестве напутствия вести себя поласковее с императором, славная женщина, не теряя времени, преклонила колени и приступила к молитве, прочитав дюжину псалмов о благодарении Господу…

Тем временем Констан, посадив Лизу в карету, привез ее в замок Сен-Клу, где горевший нетерпением Наполеон принимал горячую ванну, чтобы немного охладить свой пыл на время ожидания.

К одиннадцати часам вечера под проливным дождем карета Констана прибыла в Сен-Клу.

«Мы прошли через оранжерею, чтобы избежать посторонних глаз. У меня были ключи ото всех дверей замка, и, никем не замеченные, мы проследовали до комнаты императора»¹⁸.

Увидев девушку, Наполеон не смог скрыть своего восхищения.

– Да здравствует Бур-ла-Рен! – воскликнул он.

Констан скромно удалился, а Наполеон, усадив поспешно Лизу на канапе, со всей любезностью, на которую только был способен, поинтересовался, сохранила ли она свою невинность.

Стыдливо опустив головку, молодая девушка призналась, что до сего времени оставалась девственницей. Лицо Наполеона неожиданно помрачнело. Он терпеть не мог трудностей, полагая, что удовольствие не должно сопровождаться никакими усилиями. Только подумав о том, что ему придется изрядно потрудиться, прежде чем познать сладострастие, «он утрачивал всякое желание».

С натянутой улыбкой он произнес:

– Мне не очень нравятся девственницы.

Испугавшись, что рушатся ее радужные надежды, Лиза разрыдалась. Сквозь слезы, она поведала Наполеону, что один из ее двоюродных братьев освободил ее от такого «груза» и сорвал первый цветок.

Признание девушки Наполеону пришлось по душе.

– Вот так-то лучше, – сказал он.

Быстро раздев девушку, он положил ее на постель и обошелся с ней так, что она решила, что снова вернулось время сбора цветов…

Не прошло и трех часов, как Наполеону внезапно захотелось остаться одному. Вызвав Констана, он приказал:

– Отвезите мадемуазель домой!

Лиза совсем не ожидала такого потребительского отношения со стороны Наполеона.

– Но уже два часа ночи! – воскликнула она.

– В столь поздний час приличная девушка должна вернуться к маме, – назидательным тоном произнес император и вышел из комнаты.

Несмотря на проливной дождь, который все еще не кончался, Констан повез девушку в Бур-ла-Рен. Часы уже пробили пять утра, когда они постучали в дверь мадам Лебель. Увидев на пороге свою дочь, бедная женщина от горя едва не лишилась чувств.

– Мама, не плачь, – бросившись на шею матери, утешила ее Лиза, – император со мной был целых три раза…

Мадам Лебель, воздев руки к небу, воскликнула:

– Благодарю тебя, Боже всемилостивый!

На следующей неделе Наполеон несколько раз кряду посылал за девушкой и осыпал ее дорогими подарками, но надежды набожной мадам Лебель на большую страсть императора не оправдались.

22 мая 1811 года государи отправились из замка Рамбуйе, где они проживали, в путешествие по Нормандии.

В Кане в честь императрицы был устроен сельский праздник. Девятнадцать самых красивых местных девушек преподнесли ей корзины цветов, распевая хвалебную кантату с незатейливыми словами:

Сердца дополняют цветы, словами говоря оратора.

Они – для Вашего Величества, вашего императора.

Мы к яблокам души приложим, моля,

За Ваше Величества и Римского короля…

Затем на богато украшенных носилках появился маленький ребенок с двумя золочеными бочонками, один из них был наполнен сидром, а другой молоком. Спустившись к ногам государей, девочка протянула им два хрустальных бокала, чтобы угостить коронованных особ продуктами местного производства, а затем рассказала стихотворение.

Ребенком, приветствующим государей, была четырехлетняя девочка по имени Эмилия Пеллапра. Растаяв от умиления, Мария-Луиза поцеловала прелестную крошку и подарила ей часы.

После церемонии встречи, когда императрица направлялась в особняк Отфей на улице Гибер, где она остановилась, мать маленькой Эмилии поручила няне присматривать за ребенком, так как сама не имела никакой возможности заниматься девочкой. Франсуаза Пеллапра, стройная супруга сборщика налогов из Кальвадоса, и в самом деле очень торопилась на свидание чрезвычайной важности. Смешавшись с толпой, она прошла узкими улочками до скромного на вид дома, окруженного незаметной для неопытного глаза охраной. Женщина легко преодолела три ступеньки крыльца и оказалась перед дверью, которую тот час же перед ней отворил важный камергер. Почтительно склонившись, он проводил ее до гостиной, где ее ожидал Наполеон…

Как только они остались наедине, император заключил Франсуазу в объятия.

– У нас в распоряжении всего четверть часа, – сказал он.

Молодая женщина не заставила себя долго упрашивать… Сняв туфли, она улеглась на канапе, быстрым движением приподняла подол платья, без лишних слов предоставив Наполеону полную свободу действий, что было по достоинству оценено императором¹⁹, а господин сборщик налогов из Кальвадоса стал еще большим рогоносцем, чем был…

Поскольку император уже несколько месяцев был любовником госпожи Пеллапра.

Таким образом он дал возможность дочери своей любовницы прочесть поэму Марии-Луизе…

Согласитесь, любопытная была идея…

Наполеон впервые повстречался с госпожой Пеллапра 25 февраля 1810 года на балу, устроенном итальянским министром иностранных дел Марескльди, и почувствовал глубокое волнение при виде груди, о которой нам говорят, что «она вызывала почесывание ладоней у самых добропорядочных мужчин».

Сразу же по возвращении в Тюильри он вызвал к себе Боссе:

– Немедленно наведите справки. Вы должны доставить сюда эту женщину!

«Сюринтендант императорских увеселений», произведя быстрое расследование, узнал, что госпожа Пеллапра, в девичестве Франсуаза Леруа, была двадцатишестилетней уроженкой Лиона, вышедшей в 1805 году замуж за господина Ле-Анри-Алена Пеллапра, тридцатитрехлетнего банкира, от которого она родила 11 ноября 1806 года дочь.

Столь прекрасная история привела в восхищение всю семью, члены которой рассказывали об этом друг другу с трогательной гордостью. А в 1921 году принцесса Бибеско, чьей мачехой была принцесса Валантин, урожденная Караман-Шимей, дочка Эмилии – опубликовала в «Журнале двух миров» статью для того, чтобы сообщить пораженным историкам о существовании этой дочери Наполеона.

Спустя два месяца после этого принцесса Бибеско опубликовала «Мемуары» Франсуазы Пеллапра с предисловием Фредерика Массона. Большой специалист в наполеоновской истории, подписавшись под утверждениями семейства Караман-Шимей, сообщил, что в 1890 году принцесса Матильда нашла, что Эмилия очень похожа на императора…

Он добавил к этому, что у его шурина, господина Лефевра де Беэна, известного дипломата, происхождение Эмилии не вызывало никаких сомнений, а также подтвердил, что девочка родилась именно 11 ноября 1808 года.

Такая уверенность историка, чье слово было очень весомым, позволило считать родство Эмилии и Наполеона доказанным фактом. Эмилия, как говорит Андре Гавоти, «должна была бы в порядке рождения располагаться между графом Леоном, родившимся в 1806 году, и графом Валевским, появившимся на свет в 1810 году, и считаться незаконнорожденным, но действительным потомком Наполеона I²⁰.

Однако несколько лет тому назад два лионских эрудита, господа Оден-отец и Оден-сын, сделали большое открытие, которое до основания разрушило легенду, сочиненную Франсуазой Пеллапра. Речь идет об акте о рождении Эмилии. Вот он: «12 ноября одна тысяча восемьсот шестого года… явился Ле-Анри-Ален Пеллапра, банкир, проживающий по адресу: набережная Сен-Клер, 25. Оный банкир представил ребенка женского пола, родившегося вчера в шесть часов утра, родителями которого являются он сам, заявитель, и Фрасуаза-Мария Леруа, его супруга; указанному ребенку было дано имя Эмилия-Луиза-Мария-Жозефина…»

Таким образом, Эмилия родилась в 1806 году. А в тот самый год Наполеона в Лионе не было.

Еще одна ошибка: принцесса Бибеско пишет: «Ясно одно: мсье Пеллапра отказывается признать девочку, которая по закону является его дочерью»²¹.

Запись в книге регистрации актов гражданского состояния полностью опровергает это утверждение.

Было бы утомительно приводить здесь все те неточности, которыми изобилует рассказ принцессы Бибеско. Их там бесчисленное множество.

Знайте просто, что после сделанного отцом и сыном Оденами открытия и проведенных известным историком Андре Гавоти тщательных исследований просто невозможно далее считать Эмилию Пеллапра дочерью императора.

Кстати говоря, до 1860 года никто не сделал и малейшего намека на существование этой внебрачной дочери императора. А когда кто-либо из писателей того времени касался жизни семейства Пеллапра, то он ограничивался только тем, что писал:

«У этого Пеллапра помимо его двенадцати миллионов была очень красивая жена, известная кокотка времен Империи и Реставрации. В 1815 году она была любовницей герцога Беррийского… Мадам Пеллапра была до этого любовницей Уврара, потом Фуше, затем Мюрата и, наконец, Наполеона. В любовниках она словно бы поднималась по лестнице. Император пробыл с ней всего лишь шесть недель»²².

«Однако, – говорит нам господин Андре Гавоти, – эти нескромные строки вовсе не являются вымыслами какого-то мрачного памфлетиста, они подписаны Виктором Гюго и включены в его произведение “Былое”. Кроме того, это не является простыми сплетнями, поскольку Виктору Гюго, как пэру Франции, было поручено палатой пэров судить в составе Верховного суда мсье Пеллапра, обвиненного в том, что тот получил от мсье Теста, в бытность того министром, за девяносто пять тысяч франков некую концессию на горную разработку. Таким образом, в распоряжении Виктора Гюго были все необходимые документы следствия по делу мсье Пеллапра, который в то время находился в бегах и которого его супруге пришлось так успешно защищать».

Если бы Эмилия была дочерью Наполеона, Виктор Гюго это непременно узнал бы и с наслаждением поделился бы этими сведениями с нами…

Однако же он ничего такого не сделал…

Глава 5
Герцогиня де Бассано повинна в том, что Талейран впал в немилость

На каждом повороте судьбы господина Талейрана стоит женщина.

Господин де Буйе

В конце 1811 года по всей Европе народы стали подниматься против господства Наполеона. Здание империи, построенное им, начало трещать по всем швам, и некоторые люди, обладавшие даром предвидения, начали уже предсказывать окончательную катастрофу.

В это время император, продолжая подчиняться капризам супруги, каждый вечер играл в жмурки или же в «колечко»…

2 декабря он получил пространный рапорт от Даву относительно угрожающего брожения умов в Германии. И раздраженно на него ответил:

«Прошу Вас не представлять мне впредь подобных рапсодий. Мое время слишком ценно для того, чтобы я стал заниматься всякими фантазиями».

А после этого снова отправился играть с императрицей и некоторыми из своих друзей.

В тот вечер Мария-Луиза затеяла игру в «летящего голубка». Наполеон, в шутку поднявший руку при слове «министр», был приговорен «к наказанию». От него потребовали стать «рыцарем печального образа», то есть усесться в кресло и посадить себе на колени даму, которую будет целовать другой играющий.

Он сыграл свою роль с глубокой ревностью, очень насмешившей собравшихся.

Затем он потребовал, в качестве репарации за нанесенную ему обиду, чтобы и Мария-Луиза проявила какие-нибудь свои способности развеселить общество.

Императрица имела только одну такую способность, но зато она очень этим гордилась. Она встала, бросила на Наполеона признательный взгляд и пошевелила ухом; при этом на лице ее не дрогнул ни один мускул.

Это зрелище поразило присутствующих до такой степени, что Марии-Луизе пришлось проделать это еще два раза.

– Еще! Еще! – восхищенно кричали гости.

Но императрица, утомленная этим упражнением, запросила пощады.

– Я проделаю это завтра вечером, – пообещала она.

Затем она возобновила игру и назначила наказание красавице герцогине де Бассано, которая по глупости заставила «вспорхнуть» эскадрон.

– Вы должны будете, – сказала она ей, – «поцеловать подсвечник».

Молодая женщина прекрасно знала все бывшие в моде в то время наказания. Она не стала прикасаться губами к канделябру, как это однажды сделала, к огромной радости придворных дам, жена сборщика налогов из Лиможа. Взяв в руки подсвечник, графиня передала его Наполеону, ставшему таким образом «живым подсвечником», и наградила его долгим поцелуем…

Все зааплодировали, а императрица долго хохотала над смущенным видом императора. Она конечно же не так веселилась бы, если бы заметила в глазах присутствующих огонек иронии. Ибо все свидетели этой сцены прекрасно знали о том, что госпожа де Бассано вот уже несколько месяцев является любовницей Наполеона…

Обязанности, которые эта молодая женщина, урожденная Мари-Мадлен Лежеа, исполняла в постели императора, очень способствовали упрочению положения ее мужа. Тот, Юг-Бернар Маре, очень посредственный политик, стал благодаря ей герцогом де Бассано и министром внешних сношений (иностранных дел).

Следует отметить, что она была особой очень ловкой.

Для того чтобы понравиться своему владыке, она использовала все доступные ей средства. В постели она позволяла проявляться самым низменным инстинктам, которые дремали в ней, и проявляла себя неутомимой вакханкой, приводя в восторг Наполеона новыми находками в распутной эротике и выматывая его своими сложными ласками. При дворе она наряжалась в платья с декольте, доходившими до самых сосков. В своей гостиной, зная о том, что император любил наблюдать за тем, как женщины следят за порядком в доме, она в присутствии гостей подрубала тряпки…

В начале 1812 года, в то время как Наполеон готовился начать войну против России, чары Мари-Мадлен едва не поставили империю на грань катастрофы. В то самое время император, предвидевший, что предстоявшая кампания будет очень трудной, подумывал о том, чтобы вновь приблизить к себе Талейрана и поручить ему одну очень деликатную миссию в Польше. Речь шла о том, чтобы отправиться в Варшаву и руководить во время экспедиции польскими делами. Госпожа де Бассано провалила этот план, что, возможно, изменило ход истории.

Послушаем же Коленкура:

«К концу зимы (в марте 1812 года) император стал относиться к мсье Талейрану значительно лучше. Он даже имел с ним несколько бесед. Однажды вечером он заговорился с ним допоздна, что очень встревожило мадам де Бассано, которая увидела в нем преемника своего муженька.

Узнав о причинах беспокойства молодой женщины, император вызвал к себе Бассано и рассказал ему подробно о задаче, которую он поставил перед Талейраном.

– Сами видите, – добавил он, – вам нечего опасаться. Князь де Беневан будет служить мне, руководя поляками, присматривая за Веной и Германией и никоим образом не вмешиваясь в ваши обязанности. Речь идет скорее о работе тайного агента, чем о дипломатической деятельности.

Спустя несколько дней после этого Наполеон узнал о том, что задача, которую он поручил Талейрану, стала предметом обсуждения всех гостиных столицы. Придя в бешенство, он окончательно лишил князя де Беневана своего доверия, решив, что тот повинен в разглашении этой тайны; мало того, он даже подписал указ о его ссылке».

Но что же произошло в действительности?

Мсье де Бассано, поставленный императором в известность о намерениях монарха относительно мсье де Талейрана, вернулся домой очень растроганным и все рассказал своей жене. «Та же, – сообщает нам Коленкур, – не стала терять времени и попросила одного из своих близких друзей рассказать всем, кому можно, о миссии Талейрана во всех подробностях.

Чувства, питаемые императором к Талейрану, облегчили его падение. Мсье де Рамбюто, камергер императора, пустил слухи при дворе. Император, которому его полиция донесла о разговорах в гостиных, очень обозлился на князя… Мсье де Бассано восторжествовал, а мсье де Талейран, только по счастливой случайности не попавший в ссылку, навсегда потерял благосклонность императора»²³.

Эта немилость, между нами говоря, лишила императора очень ценного помощника, оставив у руля внешней политики ничтожество, которому суждено было привести Францию к катастрофе.

Наполеон понял это слишком поздно. И сказал об этом Коленкуру, записавшему его жалобы:

«Император заговорил со мной о турках, о шведах. Он очень жаловался на мсье де Бассано. Он обвинял его в непредусмотрительности. Он сказал, что ему плохо служат, что министр внешних сношений делал все только по его указке; что мсье де Бассано ни о чем не думает; что ждет, чтобы ему все время подсказывали; что Швеция должна была вот уже три месяца как быть под ружьем, чтобы воспользоваться случаем для того, чтобы отвоевать назад Финляндию; что турки должны были бы собрать на Дунае армию в двести тысяч человек; что любой другой человек на месте мсье де Бассано заставил бы их уже два месяца тому назад развернуть знамя Магомета; что этим двум державам предоставлялась такая прекрасная возможность забрать назад то, что у них отняла Россия; что их бездействие было огромной политической ошибкой; что немедленная концентрация этих сил, столь нужная ему в данный момент, не была произведена по вине мсье де Бассано; что он повинен в этом перед Францией…»

Таким образом, Франция в очередной раз оказалась в опасности по вине одной слишком красивой, слишком пылкой и слишком честолюбивой женщины…

Глава 6
Женщина является причиной войны между Францией и Россией

Женщина является подарком богов.

Анатоль Франс

Строгие историки, отказывающиеся признать малейшее значение женщин в жизни государств, охотно говорят о том, что в 1812 году Наполеон и русский царь рассорились по политическим причинам.

Эта официальная версия, возможно, удовлетворяет прославленных экономистов, некоторых старых обладателей ипотек и сентенциозных профессоров, старающихся отыскать в жизни оправдание собственной важности. Но для всех остальных людей, знающих о том, что первопричиной всех событий является женщина, этой версии явно недостаточно.

И разумеется, эти маловеры правы. Поскольку разногласия, явившиеся причиной возникновения напряженности между Россией и Францией, заставившие Александра снова открыть порты для английских товаров и толкнувшие Наполеона на самую губительную военную авантюру в новейшей истории, имели в основе своей некоторых очаровательных «сеятельниц раздора», о которых сказал Сен-Симон.

Однажды император сам в этом признается.

– Царь, – скажет он, – был оскорблен, и мы начали войну из-за того, что я взял в жены австрийскую эрцгерцогиню…

Для того чтобы найти объяснение разладу отношений между Францией и Россией, следует вернуться к свиданию императоров в Эрфурте. В то время Наполеон, попав во власть «славянского очарования», дал понять, что он намерен развестись с Жозефиной и взять в жены одну из сестер русского царя²⁴.

Тот очень вдохновился этой идеей и немедля написал великой княгине Екатерине об ожидавшем ее огромном счастье. Увы! Вернувшись во Францию, Наполеон изменил свое решение.

Молодая русская принцесса, уже приготовившая свое приданое, узнала о перемене решения императора с легко понятным гневом. Будучи девушкой ловкой, она сделала все, чтобы царь разделил ее негодование. Ее находили во всех гостиных лежащей на канапе или на ковре и стенающей, словно каторжница. Время от времени она симулировала обмороки с умением профессиональной актрисы. Ее печаль была разыграна так умело, что Александр, оскорбленный в своих семейных чувствах, вскоре стал поносить Наполеона публично, называя его ослом и толстой свиньей. Эти эпитеты не были свидетельствами глубокой симпатии. Наконец он отдал сестру замуж за герцога Ольденбурга…

«Извечная причина ссор на земле, женщина, – пишет Александр Махан, – внесла раздор в отношения между двумя монархами. Начиная с этого момента свершилось все зло, которое могло свершиться. Немного позднее Наполеон попытается снова завоевать расположение русского царя, пообещав ему взять в жены его младшую сестру (Анну), но это только усугубит положение вещей, и отношения станут еще более натянутыми. Начиная с этого момента война между Францией и Россией стала неизбежной»²⁵.

Женитьба Наполеона на Марии-Луизе, это и понятно, еще более обострила обстановку. К огромной радости Франца I Австрийского, который видел, как претворяется в жизнь его план.

В конце 1811 года император, раздосадованный столь быстрой свадьбой Екатерины, аннексировал герцогство Ольденбургское, лишив тем самым и без того маленьких владений мужа той, которую он задумал было взять в жены. Отсюда и все более возрастающее раздражение русской императорской семьи в отношении Франции.

Догадываясь о том, что чувства, которые он внушал Санкт-Петербургу, были не очень дружественными, Наполеон начал собирать четыреста тысяч войск на польско-русской границе.

25 апреля 1812 года он получил от царя ультиматум с требованием отвести войска от границы. Он на него ничего не ответил, но 5 мая вдруг отбыл с Марией-Луизой в Дрезден…

Там его приняли как сюзерена Европы император Австрийский, король Прусский, король Баварский, король Саксонский и множество принцев, примчавшихся заверить его в личной преданности.

Зрелище всех этих склонившихся перед ним корон наполнило Наполеона гордостью. Он посчитал себя непобедимым. И 29 мая, когда Франц I выехал в Прагу пожить вместе со своей вновь обретенной дорогой дочкой, он выехал в войска, чтобы повести их на Россию.

Очень скоро Наполеон обнаружил, что русские уклонялись от серьезных боев.

– Они меня боятся! – говорил он.

На самом же деле русские проводили дьявольски хитрый маневр. Царь, отступая, заставлял Наполеона втягиваться в огромные пространства России, где морозам суждено было вскоре остановить солдат Великой армии…

Уже многое было сказано о героических подвигах мужчин во время этой ужасной кампании. Но вот подвиги женщин мало кому известны. Однако же женщин в армии было большое множество. В полках они приносили пользу днем своими кулинарными способностями, а ночью – своим талантом любить. Поэтому-то мне и подумалось, что будет интересно опубликовать свидетельства одной из них, знаменитой Иды де Сент-Эльм, которая была любовницей Нея.

Этот необыкновенный документ приоткрывает доселе неизвестный аспект русской кампании:

«За армией следовало много женщин, и я имела честь найти себе подругу в лице одной молодой литовки, чье восхищение французами доходило до героизма. Она дала принцу Евгению один очень важный совет относительно действий Платова, в результате чего эта смелая девушка стала испытывать признательность и восхищение солдат.

Нидия – так ее звали – питала, однако, более личную и более тайную страсть. Увы! В этой ужасной кампании она познала боль потери того, кто внушал ей эту смелость. Однажды я спросила у нее, что же внушало ей такую смелость. И она ответила:

– Похвалы принца Евгения.

Она могла бы добавить к этому: “И любовь к генералу Монбрену”.

Не смогу рассказывать обо всем, что мы выстрадали, какие примеры смелости и упорства мы увидели во время этой ужасной кампании.

Мы путешествовали вчетвером – из четырех женщин только я была француженкой – сначала в коляске, потом в санях, затем пешком, верхом. Две мои несчастные спутницы погибли.

Мы с Нидией были более закаленными и поэтому выжили.

После одного из переходов в тридцать лье по почти что непроходимым болотам мы сделали привал в одном довольно живописном замке.

Войдя в Москву, занятую наконец нашими войсками, мы увидели, что этот огромный город походил на большую могилу; улицы были пустынны, дома покинуты; эта торжественность разрушения сжимала сердце.

Мы поселились на Петербургской улице рядом с дворцом Момонова, где вскоре разместился принц Евгений. Вид этого молодого героя, приветствия солдат, которые его обожали, снова внушили нам иллюзии победы. Мы уснули и видели сладкие сны… Увы! Вскоре нас разбудили крики грабежа и страха».

Отец графини де Сегюр, генерал-губернатор Ростопчин, приказал запалить Москву, и город загорелся в сотнях мест.

«Двери нашей квартиры, – продолжает Ида де Сент-Эльм, – вскоре высадила группа солдат 4-го корпуса, которые заставили нас поскорее покинуть дворец, который был уже охвачен пожаром. Как описать сцену ужаса, которая открылась нашим взорам?

Не имея ни проводников, ни охраны, мы побежали через этот огромный город, наполненный развалинами и трупами, влекомые потоками солдат, толпами несчастных, старавшихся избегнуть смерти, ордами заговорщиков, со всех сторон запаливших город.

У нас с Индией были пистолеты. Сильные и смелые от рождения, обретя по нужде отвагу, мы шагали через все эти опасности. На углу одной из улиц мы увидели трех негодяев, грабивших раненого солдата, не имевшего сил оказать сопротивление. Индия, подчиняясь единственно инстинкту, выхватила один из своих пистолетов и уложила на месте одного из мародеров. Его подлецы-сообщники в испуге бежали от двух женщин. Мы отвели раненого в какую-то церковь…»

Пока Наполеон терял в Москве столь драгоценное время в ожидании получить со дня на день предложение о мире от царя, наступила зима. За несколько дней все дороги были занесены снегом, температура опустилась до 20 ниже нуля. И тогда император понял, в какую его заманили ловушку. Он решил отступить в Польшу. Однако же, не желая публично признаваться в отступлении, он оставил Мортье в Кремле с десятью тысячами человек. 19 октября, после тридцатипятидневной оккупации, французская армия выступила из Москвы. Но русские, сумев уже перегруппировать свои силы, ждали Наполеона на Смоленской дороге, полные решимости добить его…

Послушаем снова Иду де Сент-Эльм:

«Многие уже прекрасно описали эту сказочную войну, эпизоды этого наполненного страшными и новыми для французов волнениями отступления, но твердая и живописующая кисть великих писателей не смогла воспроизвести в полной мере всех оттенков.

Я видела, как несчастные женщины были вынуждены платить печальную дань за право подойти к бивуачному костру… Я видела их, покинутых всеми, гибнущих в снегу или под ногами тех, кто больше их не узнавал, в нищете на следующий день, жертвами тех, кто еще накануне испытывал к ним желание.

До некоторого времени казаки не беспокоили наши экипажи, но вскоре мы увидели их позади наших повозок. У меня не было воинственности Нидии, но при приближении тигра я почувствовала потребность его убить.

Надо было видеть этих казаков, нападающих в этих безлюдных снежных пустынях на наших солдат не для того, чтобы убить, а для того, чтобы ограбить их и оставить голыми под снегом. При этом первом появлении и этой внезапной тревоге Нидия восемь раз выстрелила из пистолета, пять раз попав в цель. Я постаралась не уступать ей. Какой-то солдат, целясь позади меня из ружья во врага, сказал мне:

– У вас дрожит рука… Неужели вам жаль этого подлеца?

Я выстрелила и принялась снова заряжать пистолет. Тут солдат заставил меня вздрогнуть от чисто воинского энергичного одобрения:

– Отличный выстрел!..

Разгоряченная Индия схватила карабин и уже готова была броситься в схватку, но тут послышался топот нашей кавалерии, заставившей казаков поспешно ретироваться.

В адрес Индии было высказано столько похвал, что мне было бы стыдно опорочить нашу дружбу своим недостаточно смелым поведением.

Случай вести себя смело предоставлялся нам неоднократно в результате бесчисленных налетов на багаж, обычную добычу казаков Платова. Достаточно было только увидеть вблизи этих грязных донских казаков для того, чтобы у нас появились силы дать им отпор.

Неподалеку от Вязьмы Индия, удалившаяся от меня на некоторое время, снова спасла нас благодаря своей энергии; там она схватилась врукопашную с одним казаком, который, увидев, что перед ним женщина, стал отчаянно смелым от желания. Судьба, к счастью, послала нам подкрепление, и казак, а также те, кто был с ним, потеряли желание нас преследовать.

Во время одной из атак спустя несколько дней после этого Индия, продолжая вести себя геройски, получила, находясь рядом со мной, серьезное ранение в висок. Ужас этой картины снова сделал меня женщиной, и я зарыдала от боли.

– Успокойтесь, – сказала мне эта отважная девушка. – Если я останусь в арьергарде, я пропала… Я не должна слезать с лошади.

И она осталась в седле с удивительной решимостью.

Толпа росла с каждой минутой, вслед ей несся смертоносный огонь русских батарей»²⁶.

Отступление началось.

В ходе его тремстам тысячам мужчин суждено было погибнуть только из-за того, что Наполеон пренебрег маленькой русской принцессой…

Глава 7
Наполеон делает Марию-Луизу регентшей империи

Он слепо любил ее.

Г. Фляйшман

В то время как солдаты Великой армии гибли от голода и холода в степях, где некоторыми ночами термометр показывал минус 30 градусов, Мария-Луиза, не ведая о постигшей императора катастрофе, спокойно проживала в замке Сен-Клу.

23 октября часов около десяти утра, надев на голову ток из черного бархата, укутавшись в серое манто, она спустилась в парк в сопровождении госпожи де Монтебелло. Несмотря на легкий туман, они отправились на ежедневную прогулку, обсуждая «прекрасные новости», которые Наполеон, заботясь о состоянии духа императрицы, присылал почти ежедневно²⁷.

Вдруг они увидели, как к ним бежит принц Альдобрадини, находившийся в состоянии большого волнения. Когда до женщин осталось два шага, он снял с головы шляпу и произнес вот такую неожиданную фразу:

– Ваше Величество! В Париже только что началась революция…

Императрица сразу же потеряла цвет карамельки. Представив себе, как ее тащат в тюрьму «Консьержери», а затем на эшафот, как ее тетку Марию-Антуанетту, она задрожала.

– Да кто же это сделал? – пробормотала она.

Принц, находясь в сильном волнении, сбивчиво объяснил, что генерал Мале явился ночью в одну из казарм с ложным декретом Сената в руках, в котором объявлялось о гибели императора и о назначении его, генерала Мале, военным комендантом Парижа.

Властный тон заговорщика ввел офицеров в заблуждение. Вскоре в сопровождении отряда национальной гвардии генерал Мале прибыл к министру полиции Савари, арестовал его и приказал доставить в тюрьму «Форс»²⁸. После чего поступил точно так же с префектом полиции.

– В настоящий момент, – закончил свой рассказ принц, – Мале, поддержанный генералом Лаори, имеет под командой несколько полков. В его руках Городская ратуша, а его люди заняли позиции у заставы Сен-Мартен, у заставы Венсен, в префектуре полиции, на Гревской площади, на набережной Вольтера и на Королевской площади…

Мария-Луиза совсем приуныла.

– Надо спасать короля Римского, – сказала она.

И быстро вернулась в замок. За ней, вся в слезах, последовала госпожа де Монтебелло.

Спустя четверть часа была готова карета, на которой императрица и сын Наполеона собирались уехать в Сен-Сир. В карету уже начали спешно грузить чемоданы, но тут через парадные ворота замка галопом проскакал какой-то всадник.

– Успокойтесь! – крикнул он. – Все уже закончилось!..

Гонца от военного министра герцога де Фельтра срочно провели к императрице, и он объяснил, что же произошло в Париже.

Ранив выстрелом из пистолета в голову генерала Юлена, не поверившего в известие о кончине императора, Мале отправился к начальнику Генерального штаба генералу Дусэ. Но этот вояка не дал себя провести. Прочитав сфабрикованное заговорщиком постановление Сената, он вскричал:

– Это ложь!..

Тут рука Мале потянулась за пистолетом. Это было неосторожно с его стороны, поскольку адъютант Дусэ по имени Лаборд набросился на мятежного генерала и скрутил его.

– Теперь Мале со своими сообщниками находится в тюрьме, – добавил адъютант герцога де Фельтра. – Министр полиции и префект освобождены, в Париже все спокойно. Ваше Величество, вы можете больше не волноваться.

Мария-Луиза облегченно вздохнула.

Спустя два часа, вновь обретя спокойствие и непосредственность, она стала шутить со своими придворными дамами над неудобствами, которые испытывают люди, отправленные на гильотину…

Но Наполеон не стал относиться к этому происшествию с такой легкостью.

Когда до него, спустя семнадцать дней после этого, дошла почта с сообщением о том, что случилось, он, как говорят, «застыл, словно пораженный молнией».

Он никогда даже предположить не мог того, что кто-то посмеет поднять руку на его могущество. Но оказалось, что достаточно того, чтобы какой-нибудь блестящий генерал объявил о его кончине, чтобы империя оказалась на грани падения… Он был поражен и оглушен; было ясно, что при объявлении о его смерти никто в Париже даже не подумал о том, чтобы провозгласить Римского короля Наполеоном II.

Охваченный внезапным беспокойством, он принял решение немедленно вернуться во Францию с тем, чтобы быть в Тюильри раньше, чем туда придет известие о его военном поражении.

Бросив свою армию, он сел с Коленкуром в сани и направился к Березине. Там он отдал приказ генералу Эбле навести через реку мост и первым перебрался по нему на другой берег. За ним в неописуемом беспорядке устремились на другой берег его войска, стремящиеся спастись от казаков. Вот как Ида де Сент-Эльм, любовница Нея, описывает этот печальный эпизод истории Франции:

«Маршалу Нею ценой неимоверных усилий удалось завязать бой для того, чтобы бегство стало возможным. Для того чтобы весь этот людской поток перебрался на другой берег реки, не хватило и трех дней: в этой роковой схватке, которую с равными интервалами освещали вспышки русских пушек, каждый думал только о себе.

В десяти шагах от нас упало ядро. Я в ужасе бросилась было в сторону, но Индия, сохраняя хладнокровие, успокоила меня. Это была замечательная девушка.

Мы снова уселись в повозку, на которой ехала какая-то маркитантка с двумя детьми, и переждали опасность. Наконец генералу Жерару удалось проложить путь и обеспечить некоторый порядок на переправе.

– Пора, – сказала мне Нидия. – Надо ехать.

Но бедная маркитантка, уже встретившая столько опасностей, не смела тронуться с места.

– Давайте нам одного из ваших детей, – сказала я ей, – мы переправим его на тот берег.

– Не могу, – ответила та, – они мне одинаково дороги.

Едва мы достигли противоположного берега, как мост затрещал. Потом вдруг он рухнул, и мы услышали вопль, один вопль, вырвавшийся из множества глоток, вопль, который невозможно описать. Всякий раз, когда я об этом вспоминаю, он звучит у меня в ушах. Все бедолаги, оставшиеся на том берегу, пали под картечью, поскольку тут же появились русские. И только тогда мы смогли понять всю глубину катастрофы. Лед не был достаточно толстым, он треснул, и река поглотила солдат, женщин, лошадей, повозки…»

Ида де Сент-Эльм и ее подруга Нидия отъехали от Березины:

«За золото мы смогли наконец раздобыть убогую повозку и на ней достигли территории Польши.

Там я рассталась с Индией, этой отважной девушкой, которая, как я потом случайно узнала, погибла при переправе через Эльбу в районе Торгау.

Прежде чем расстаться с моей маленькой литовкой, мы присоединились к дивизии генерала Гудена, входившей в состав 3-го корпуса под командованием Нея.

Есть вещи, признаться в которых очень трудно для женского самолюбия. Моя одежда была столь ужасна, что можно было подумать, что я специально переоделась, чтобы не быть узнанной. В столь грязной и растрепанной личности было очень трудно признать женщину.

Нею, однако же, хватило одного только взгляда в мою сторону для того, чтобы меня узнать.

Я бросилась было к нему, но тут он крикнул:

– Что вы здесь делаете?.. Что вам нужно?.. Убирайтесь отсюда поскорей!

Я пробормотала что-то в ответ, но он меня уже не слушал. Его недовольство от встречи со мной было таким большим, он так живо высказал свои чувства, что мне показалось, что его злость сейчас перенесет меня на другую сторону Днепра.

Ошарашенная подобным приемом, я застыла на месте, тупо глядя перед собой, полагая, что продолжаю видеть его, но он уже исчез»²⁹.

В то самое время, когда Ида де Сент-Эльм испытывала это разочарование, Наполеон остановился в замке Валевице для того, чтобы обнять Марию Валевскую.

Там он провел с ней ночь, а наутро, с довольным сердцем, уехал.

Проехав на санях через всю Европу, он в Дрездене пересел в карету и в полночь 18 декабря прибыл в Тюильри. Его никто не ждал. Когда он вошел в свои покои, женщины от неожиданности вскрикнули. Даже сама императрица едва узнала его – небритого и в собольей шапке на голове.

Спустя час, приняв ванну и поцеловав сына, Наполеон пришел в спальню Марии-Луизы и доказал ей, что холод русских равнин не смог остудить его чувств к ней…

На следующий день Наполеон, желая узнать, что же думают о нем в Париже, велел принести к нему все памфлеты и все брошюры, которые тайно ходили по городу, несмотря на всю бдительность полиции Савари.

И вскоре он обо всем узнал…

Никогда еще газетные писаки роялистского и республиканского толка не нападали на него с такой злобой, ненавистью и руганью… Его называли «мясником», «тираном», «тигром, алчущим крови», ему угрожали покушением, которое «избавило бы Францию», его сравнивали с Нероном, с вурдалаком, с гиеной…

В некоторых листовках речь шла – уже – об отступлении из России, о переправе через Березину и о шестистах тысячах человек, пропавших ни за что в снегах…

Император раздраженно перелистывал страницы. Вдруг он наткнулся на песенку под названием «Заслуги Бонапарта». На полях полицейский написал: «Эту песню сегодня распевает весь Париж. Нам удалось арестовать несколько сотен копий ее. Автора мы пока еще не нашли».

Наполеон прочел:

Я умен, остроумен, воспитан, друзья,

Об этом везде говорят.

И за то люди хвалят и ценят меня,

Что готов… поломать и разрушить я

Все подряд.

Все подряд,

Все подряд.

Всей стране непременнейше надо сказать,

Что себя я прекрасно веду.

Чтобы каждый был счастлив об этом узнать

И отдал бы все, чтоб меня увидать.

..В аду,

В аду,

В аду.

В стране неспокойной огромной

Я сею вражду меж людей

И признаюсь без скромности ложной,

Что петли заслужил я позорной,

Как злодей,

Как злодей.

Но рассыпался мной возведенный

Счастья храм. Все случилось так резко!

Как диктатор, народом смещенный,

Я почетом умру окруженный…

На площади Гревской,

Гревской,

Гревской.

Впервые столь жестокие куплеты были так хорошо восприняты народными массами. Это очень задело императора. Он вызвал к себе Маршана³⁰.

– Пусть найдут автора этой песенки и арестуют его!

Потом он встал и принялся ходить взад-вперед по гостиной, теребя полу сюртука.

Все эти критические выступления, все эти памфлеты, все эти куплеты уже показывали, что народ начал поднимать голову. В деревнях мужчины уже начали уклоняться от призыва в армию. Сообщалось о многих случаях членовредительства. Тысячи молодых селян сломали себе верхние зубы, зная, что они необходимы для того, чтобы надкусывать заряды³¹.

Наполеон уселся у камина.

Он рассчитывал весной возобновить наступление. Ему надо было обеспечить тылы и не дать возможность прийти к власти генералам, которых он подозревал во враждебном к себе отношении. Там, где потерпел неудачу Мале, могли добиться успеха другие, лучше организованные. После продолжительных раздумий он решил, что единственным гарантом власти в столице в то время, пока он будет сражаться, могла быть только Мария-Луиза, помазанная на царствование самим Папой Римским.

Организовать эту церемонию было несложно, поскольку вот уже два года как Пий VII был его пленником в Фонтенбло…

Спустя несколько дней Наполеон с императрицей отправился с визитом к святому отцу.

Рассказывают, что в течение целого часа «он ласкался к нему, льстил, угождал для того, чтобы тот простил ему все его притеснения».

Это явно удовлетворило Пия VII.

Тогда Наполеон предложил ему подписать новый конкордат и попросил своего «пленника» освятить церемонию коронования императрицы.

– Моя династия нуждается в моральной поддержке католической церкви для того, чтобы оградить ее от возможных нападок в будущем, – сказал он. – Все короны Европы опираются на римскую церковь, а из-за своего титула маленький король, мой сын, более, чем кто другой, нуждается в этой опоре.

Папа Римский взглянул на императора с некоторым лукавством.

– Как хорошо, – сказал он, – что вы не смогли добиться того, чтобы я умер от печали, как вам этого хотелось. Ибо мой восприемник, возможно, был бы не в состоянии совершить в такую суровую зиму путешествие из Рима в Париж… Господь очень милостив!..

Наполеон напустил на лицо выражение смущения, которое не обмануло святого отца, но показало ему, что собеседник не лишен воспитания.

Кончилось все тем, что мужчины договорились о помазании императрицы в соборе Парижской Богоматери 7 марта.

Вернувшись из Сен-Клу, Наполеон разослал приглашения и начал подготовку к столь замечательному событию.

Увы! Спустя несколько дней после этой встречи Пий VII по наущению кардиналов, прошедших через тысячи унижений, объявил императору о том, что по зрелом размышлении он не сможет присутствовать на коронации.

Находясь в большом затруднении от того, что не может оставить в Париже помазанную церковью императрицу, Наполеон решил, что на время его отсутствия Мария-Луиза будет назначена регентшей…

30 марта он подписал служебный циркуляр, в котором были детально расписаны права и обязанности его супруги. Вот какими были огромные обязанности, переданные императором женщине в возрасте двадцати одного года, которая никогда до этого не занималась политикой…

«Императрица-регентша будет председательствовать на заседаниях Сената, Государственного совета, Совета министров, Личного совета и чрезвычайных совещаний, которые могут быть созваны в случаях, когда императрица-регентша сочтет нужным… Она будет иметь право помилования, смягчения наказаний и предоставления отсрочек по приведению в исполнение постановлений и приговоров… Она сможет подписывать декреты о назначениях и производствах в небольшие должности и звания или же срочные важные назначения и производства. К незначительным производствам относятся: по военному ведомству: производства в звания младших лейтенантов, лейтенантов и капитанов, по морскому ведомству: производство в офицерские звания до лейтенанта включительно, а по судебному и административному ведомствам: назначения должностных лиц, которых мы не станем назначать своим указом…»

Это «назначение» было по-разному воспринято при дворе.

Одни вспоминали о том, что Жозефина не была в свое время удостоена подобных почестей.

– Потому что она не была королевской крови, – отвечали на это.

Другие уверяли, что император сделал это из любви. На что ворчуны отвечали тем, что любовь, видно, совсем ослепила императора…

К счастью, все эти пересуды были прерваны одним довольно забавным скандальчиком, которому суждено было на некоторое время дать пищу для разговоров в Сен-Клу.

Молоденькая дама для чтения при императрице, мадемуазель де Б…, в жилах которой текла особенно горячая кровь, надумала отпраздновать свой день рождения довольно оригинальным способом.

Послушаем господина де Ранен:

«Она пригласила на ужин к себе в апартаменты столько прекрасных кавалеров, сколько ей было лет, то есть восемнадцать мужчин. Им был подан роскошный ужин с вином, количество которого было достаточным для того, чтобы узы скромности несколько ослабли…»

После десерта эти узы ослабли настолько, что вскоре молодая женщина оказалась в очень легком одеянии на ковре, отдаваясь самым прекрасным инстинктам с одним из гостей.

Когда этот господин закончил свой труд, мадемуазель де Б…, не познав удовлетворения, крикнула:

– Следующий!

Второй гость охотно – осмелюсь так выразиться – заступил на смену первому.

Когда и он закончил упражнение, молодая женщина, придя в еще большее возбуждение, крикнула:

– Следующий!

Третий гость встал на пост, был горячо принят и начал трудиться.

А остальные пятнадцать гостей, поняв наконец, в какую приятную ловушку заманила их мадемуазель де Б…, терпеливо выстроились в очередь.

Семеро из них были облагодетельствованы таким образом. Но, увы! После десятого клиента мадемуазель де Б… почувствовала некоторую усталость.

– Подождите немного, – прошептала она. – Я должна перевести дух…

Но оставшиеся восемь молодцов, ожидавших своей очереди с нарастающим нетерпением, не стали ее слушать.

Они все вместе набросились на лежавшую на ковре молодую женщину и поочередно вручили ей самое дорогое из того, что у них было.

Бедная мадемуазель де Б… тогда поняла, что желание ее превзошло возможности. Пресытившись ласками, она попыталась было вырваться из рук нападавших. Но безуспешно. Тогда она начала кричать. На ее вопли примчалась стража, находившаяся на этаже.

Спасенная в тот самый момент, когда восемнадцатый гость готовился воздать ей свои пылкие почести, она была уложена на кровать в плачевном состоянии. Она пролежала в постели, страдая от стыда и боли, две недели, в течение которых над ней потешался весь дворец.

Что же касается несчастного гостя, не успевшего воплотить в жизнь свои надежды, то его прозвали «нищенским уделом».

Глава 8
Каролина вынуждает Мюрата предать императора, для того чтобы сохранить трон Неаполя

На ее красивой женской шее сидела голова Кромвеля.

Талейран

Наполеон был очень суеверен. В начале апреля 1813 года, чувствуя, что судьба первый раз в жизни отвернулась от него, он испытал желание снова сблизиться с той, которая в течение четырнадцати лет была его «добрым ангелом».

Он отправился в Мальмезон, где его встретила охваченная волнением и вся светящаяся от радости Жозефина.

– Удача покинула меня в тот день, когда мы с тобой расстались, – сказал он ей. – Может быть, мне не следовало отвергать тебя…

Она грустно улыбнулась:

– Но у тебя теперь есть сын…

– Что-то с ним будет? В тот момент, когда Мале распустил слух о моей смерти, о нем никто и не подумал… Его будущее так мрачно…

Жозефина никогда еще не видела Наполеона таким подавленным, таким пессимистом. Это ее глубоко тронуло. До такой степени, что она сделала ему невероятное предложение:

– Если ты и впрямь считаешь, что я была талисманом твоей жизни, – сказала она, – может быть, мне достаточно будет встретиться с императрицей Марией-Луизой для того, чтобы передать ей мои «добрые способности»… Я тебе это уже как-то предлагала. Мне так хотелось бы с ней познакомиться…

Наполеон знал, что она была допущена ко двору в качестве «гостьи», для того чтобы сблизиться с императрицей, высказать ей свое мнение и просветить советами. Но он отрицательно покачал головой:

– Луиза никогда на это не согласится. Она очень тебя ко мне ревнует.

Жозефина усмехнулась:

– Ревнует?

– Да. Она знает, как сильно я тебя любил и что продолжаю любить.

– Тогда позволь мне хотя бы разок увидеть короля Римского, всего только раз, и обнять его.

Она уже не в первый раз обращалась к нему с этой просьбой, но император, опасаясь гнева Марии-Луизы, всегда отказывал ей в этом.

Видя, что он колеблется, Жозефина призналась ему в том, что уже познакомилась с другим его сыном, Александром Валевским.

– Время от времени я приглашаю сюда мадам Валевскую, которую ты тоже заставил так сильно страдать. Мы подружились с ней. Она привозит сюда маленького Александра, и мне доставляет большое удовольствие дарить ему игрушки и ласкать его…

И это было правдой. Иногда Жозефина принимала свою бывшую соперницу в компании своей дамы для чтения, госпожи Газзани. И тогда они втроем запросто заводили разговор о доброте их великого человека…

– Александр просто очарователен, – сказала она. – Но мне так хочется увидеть короля Римского, ребенка, которому суждено продолжить то дело, которое ты начал в то время, когда я еще была рядом с тобой…

Растроганный Наполеон дал свое согласие.

Они договорились о том, что встреча состоится как бы случайно, для того чтобы Мария-Луиза, если она узнает об этом, не стала сильно сердиться.

Сделать это было очень просто. Юный принц ежедневно выезжал на прогулку в Булонский лес вместе со своей гувернанткой, госпожой де Монтескье (мамашей Киу). Достаточно было продлить маршрут этой прогулки до Багатели, где случайно оказалась бы Жозефина.

Свидание было назначено на послезавтра. В тот день Наполеон поехал верхом сопровождать сына. Он хотел непременно лично представить сына. Приехав в место давнего безумства графа д’Артуа, госпожа де Монтескье вывела ребенка из кареты и передала его императору. На свидании никто не должен был присутствовать.

В гостиной, теребя носовой платок, их ожидала Жозефина. Внезапно дверь открылась. На пороге появился бледный, как и она, Наполеон.

– Я привез вам короля Римского, – сказал он.

Затем он наклонился к сыну и добавил:

– Пойдите поцелуйте даму, которая испытывает к вам большую любовь.

Императрица протянула руки к маленькому принцу. Тот неуверенно направился к ней.

– До чего же он красив!

Когда он приблизился к ее креслу, она подняла его, усадила к себе на колени и покрыла поцелуями. Ребенок был весел и нежен. Он стал забавляться с украшениями Жозефины, подергал ее за серьги и наконец затих в ее объятиях.

Со слезами на глазах креолка несколько минут баюкала его, не произнося ни слова.

Затем Наполеон сказал:

– Поцелуйте Мадам в последний раз, сын мой. Мы должны уезжать. Нас ждет матушка Киу…

Маленький принц поцеловал Жозефину и подбежал к отцу. Тогда и император подошел к женщине, которую страстно любил, и обнял ее.

Спустя мгновение он закрыл за собой дверь гостиной, оставив ее в одиночестве.

Это была их последняя встреча…

Вернувшегося в Сен-Клу Наполеона ждала новость, которая не доставила ему удовольствия. Его сестра Каролина Мюрат стала героиней скандала, над которым потешались все его поданные.

Эта пылкая молодая женщина уже заставила говорить о себе за несколько месяцев до этого, когда она взяла себе в любовники герцога де ла Вогиона, генерал-полковника королевской гвардии Мюрата. Но на сей раз скандал имел оттенок буффонады…

Послушаем, как рассказывает об этом Жозеф Тюркан:

«Во время благосклонного отношения, следует сказать непродолжительного, к герцогу де ла Вогиону королева Неаполитанская приказала произвести в своем дворце кое-какие работы по его переустройству. Причины, которые привела Мюрату для оправдания этого предусмотрительная женщина, были просты: она заявила, что, поскольку население Неаполя очень быстро меняет свои симпатии, хорошо было бы предпринять кое-какие меры предосторожности на тот случай, если народ подымется, и для этого было бы нелишним обеспечить пути отступления из осажденного дворца в случае смертельной опасности. Поэтому она велела своему архитектору мсье Мазуа построить тайный коридор из своих апартаментов до большой галереи, в которой находились многочисленные выходы из дворца.

Этот потайной коридор должен был быть очень узким – с тем расчетом, что по нему мог бы пройти только один человек.

Когда мсье де ла Вогиона вызывали к королеве, он свободно проходил по этому коридору, поскольку был сухощав и гибок. Но когда позднее королева пожелала проводить с мсье Дором, военно-морским министром, частные беседы на темы политики или на другие, менее абстрактные и менее поэтические темы, она указала ему на этот потайной коридор, для того чтобы он мог в любое время дня и ночи приходить по ее зову, не беспокоя швейцаров и слуг, которые всегда готовы были поточить лясы и высказать неумеренные замечания по поводу своих хозяев. И она дала ему ключ от двери, которая выходила в галерею.

И вот вечером того же дня у нее возникла необходимость или же просто желание поболтать с мсье Дором. Она послала передать ему это. Но назначенное ею время уже давно прошло, а мсье Дора все не было. Обеспокоенная его отсутствием, она решила сама пойти поискать его, взяла фонарь и вошла в потайной коридор. И вскоре нашла объяснение отсутствию мсье Дора в своих апартаментах: будучи гораздо толще мсье де ла Вогиона, для которого этот коридор и строился, военно-морской министр застрял в узком проходе, словно корабль между скалами, не имея возможности двинуться ни взад, ни вперед»³².

Положение было самое что ни на есть смешное. Вооружившись ножницами, Каролина разрезала одежду любовника и наконец сумела освободить его. Полуголый, исцарапанный, продрогший, он дотащился с ее помощью до опочивальни, но там проявил себе пылким собеседником…

Однако королева Неаполитанская вскоре стала вести себя еще более дурно…

За несколько дней до начала боевых действий против Пруссии императорское семейство заканчивало обед в Сен-Клу, когда появился секретарь, вручивший Наполеону рапорт, в котором указывалось, что Австрия была готова примкнуть к коалиции. Император повернулся к императрице и сказал ей:

– Ваш папаша – ganache³³!

Мария-Луиза не знала этого слова по-французски. И на всякий случай улыбнулась. Но после обеда она обратилась к первому же попавшемуся ей придворному:

– Император сказал мне, что мой отец – ganache. Не могли бы вы объяснить мне, что это слово означает?

Придворный был в крайнем затруднении. Но в конце концов пробормотал:

– Ваше Величество этим словом называет людей мудрых, имеющих вес и дающих разумные советы…

А на другой день Мария-Луиза председательствовала на Государственном совете.

Когда дискуссия приняла, по ее мнению, слишком оживленный характер, она обратилась к зевавшему по сторонам Камбасересу:

– Господин главный канцлер, решение по этому важному вопросу мы предоставляем принять вам. Вы будете нашим оракулом, поскольку я считаю вас первым ganache империи.

Оживление в зале было столь большим, что императрица, заподозрив что-то нехорошее, взглянула в словарь. И узнала, что император думал о ее дорогом папочке. Это ей не очень понравилось…

15 апреля 1813 года Наполеон покинул Сен-Клу и отправился в войска в Майнц. Для того чтобы противостоять этой шестой коалиции, образованной против него Англией, Россией, Пруссией, Швецией и Испанией, он заставил императрицу поставить под ружье двести тысячи подростков, которых звали «сынками Марии-Луизы». С этими юными солдатами, большинство из которых и ружья-то держать не умело, он смог разбить противника 2 мая при Лютцене и 20 мая при Баутцене, где был убит его лучший друг Дюрок.

Меттерних, считавший, что после отступления из России у Наполеона уже не было больше сил, совсем пал духом. И выступил посредником в заключении перемирия. Император под влиянием своего окружения, деморализованного на протяжении шести месяцев, сделал ошибку и согласился его подписать.

Эта передышка дала Австрии возможность закончить мобилизацию и приготовиться к вступлению в войну против Франции.

В июне позиция австрийцев начала серьезно беспокоить Наполеона. Однако же он не подавал виду и ничего не говорил об этом в письмах, которые почти ежедневно присылал Марии-Луизе. 25 июня он написал ей (орфография сохранена):

«Друг мой, сегодня я совершил прогулку в двадцать лье по лесам в окрестностях Дрездена. Вернулся в 10 ч. вечера. Здоровье мое в отличном состоянии. Сегодня вечером в Дрезден прибыл Меттерних; посмотрим, что он скажет и чего хочет папаша Франц. Он продолжает увеличивать состав своей армии в Богемии; я укрепляю мою армию в Италии. Поцелуй за меня своего сына. Очень хочу снова тебя увидеть. Adio, mio bene³⁴.

Нап.»

На следующий день он принял Меттерниха и сказал ему:

– Итак, вы хотите воевать. Хорошо же. Повоюем. Я разбил прусскую армию под Баутценом. Теперь наступила ваша очередь. Назначаю вам свидание в Вене. Люди неисправимы. Они забывают историю, ее уроки. Я… пообещал ему, что буду поддерживать мир с ним до тех пор, пока я жив… Я женился на его дочери. Тогда я думал: «Ты делаешь ошибку». Ошибка сделана. Сегодня я об этом жалею…

Но вечером, по-прежнему не желая беспокоить императрицу, он ограничился тем, что написал вот такое короткое письмо:

«Мой милый друг, я долго говорил с Меттернихом, разговор этот меня очень утомил. Но здоровье мое по-прежнему в порядке. Я долго смеялся над тем, что ты сообщила мне по поводу ревности маленького короля.

Очень хочется его увидеть. Поцелуй его за меня трижды. Видела ли ты слона в Ботаническом саду? Adio, mio bene. Твой навеки.

Нап.»

В июле императору вдруг так захотелось увидеться с Марией-Луизой, что он решил пригласить ее к себе в Майнц. И она прибыла туда 24 июля. Он немедленно затащил ее в постель и посреди сбитых простыней забыл на какое-то время про все политические неурядицы.

В течение двух недель он наслаждался таким образом сладострастным телом императрицы, даже не подозревая того, что «папаша Франц» ловко использовал это его «забвение в любви»…

11 августа Австрия, нарушив перемирие, объявила Франции войну.

Наполеон, воздав Марии-Луизе последние почести, отправил ее в Париж.

А через день после этого он потрепал войска коалиции под Дрезденом.

Но в последовавшие за этим дни его маршалы потерпели сокрушительные поражения, что заставило его двинуться на Лейпциг для того, чтобы избежать окружения.

Там с 16 по 19 октября 185 000 французов сражались против 333 000 солдат армии коалиции. На третий день саксонские полки, находившиеся в рядах Великой армии, перешли в самый разгар битвы на сторону врага и выступили против тех, кто совсем недавно были их собратьями по оружию. Это предательство вынудило Наполеона отдать приказ к отступлению.

Но его ожидала еще более вероломная измена, которой суждено было похоронить империю…

Спустя пять дней после катастрофы под Лейпцигом Наполеон принял в своей палатке Мюрата и описал ему малоутешительную обстановку, в которой находился. Впервые в жизни он казался на грани обескураженным.

Король Неаполитанский выслушал императора с большим вниманием. Затем он откланялся ему и, выполняя указания своей очаровательной супруги, направился к австриякам для того, чтобы его предать…

Каролина уже давно поддерживала отношения с Меттернихом – любовницей которого она была – ис графом Майером, бывшим до того послом Австрии в Неаполе.

После отступления Наполеона из России она сказала Мюрату:

– Империя обречена, скоро Наполеона разгромят. Что тогда будет с нами? Для того чтобы сохранить за нами Неаполитанское королевство, нам нужна поддержка Австрии. Только она сможет нам помочь… Мы должны вовремя вступить с ней в переговоры…

И добавила:

– Я говорю «вовремя», что значит не торопясь. Ибо от Наполеона можно ждать всяких неожиданностей…

И вот, решив, что настал этот самый подходящий момент, Мюрат отправился в лагерь к австрийцам. Его провели к генералу графу Майеру, приятелю Каролины, у которого он спросил, каковы будут австрийские условия.

– Они очень просты, – с улыбкой ответил Майер. – И Ее Королевское Величество о них уже знает. Вам достаточно будет просто присоединиться к коалиции… В благодарность за это император Австрии гарантирует вам, что вы сохраните ваши владения…

Мюрат согласился выставить своих солдат против войск принца Евгения и вернулся в лагерь французов, где, как воспитанный человек, он пожелал перед отъездом проститься с императором.

После чего он сел в свою карету и вернулся в Неаполь, из осторожности проехав через Швейцарию…

В Неаполе красавца Иоахима с радостью встретила Каролина.

Это очаровательное создание уже узнало от Меттерниха обо всех подробностях разговора мужа с генералом Майером.

– Мы спасены! – сказала она.

И для того чтобы отметить эту измену, которой суждено было ускорить падение брата, она организовала праздник.

11 января 1814 года Мюрат подписал договор о союзе с Австрией… В обмен на обещание «свободного и мирного правления всеми территориями, которыми он владеет в Италии», он брал на себя обязательства всеми своими силами бороться против Наполеона «и выставить для войск коалиции 30 000 солдат»…

Госпожа Рекамье, находившаяся проездом в Неаполе, в те дни нанесла визит монархам. И нашла их в состоянии, очень ее удивившем.

Каролина была бледна, ходила взад-вперед по гостиной. Руки ее дрожали. Что же касается Мюрата, то волосы его были в беспорядке, глаза вылезли из орбит, нос и губы распухли, словно бы он только что плакал…

В момент подписания договора бедного короля охватили угрызения совести, а разгневанная королева только что обругала его. В присутствии госпожи Рекамье она продолжала.

– Во имя вас самого, во имя вашей славы, – кричала она, – оставайтесь здесь и не показывайтесь на люди в таком состоянии! Как вы можете предстать таким перед вашим народом!.. Король, который не умеет быть королем!.. Оставайтесь здесь!.. Я приказываю вам!..

Затем она вышла. И тогда Мюрат приблизился к госпоже Рекамье. Он был потрясен.

– Ах, мадам, как иногда бывают несчастны люди, сидящие на троне… Скажите же мне, что я должен сделать, направьте меня… О! Как плохо вы должны думать обо мне!..

– Успокойтесь, сир, – сказала она. – И расскажите, что с вами приключилось!

– Ах! Меня будут называть предателем, – ответил король Неаполитанский. – Меня назовут Мюратом-изменником!..

Затем он распахнул окно, которое выходило на море.

– Смотрите!

И указал ей на английский флот, на всех парусах входящий в Неаполитанский залив.

– Я предатель!

Силы покинули его. Он рухнул в кресло, закрыл лицо руками и зарыдал, словно ребенок.

В этот момент в комнату вернулась Каролина. Увидев скрючившегося в кресле короля, она заставила его встать и сказала:

– Что сделано, то сделано; Теперь вы должны проявить мужество…

А затем горько добавила:

– Возможно, через пять-шесть недель Наполеон будет в Италии!..

Мюрат снова рухнул в кресло.

– Ну же, встаньте! – сказала она. – Мы должны показаться нашему народу!

И она потащила его в карету.

Спустя два дня Мюрат, назначив Каролину регентшей, уехал из Неаполя и отправился воевать с армией принца Евгения, лишив тем самым Наполеона 80 000 солдат в тот момент, когда войска коалиции приближались к Парижу…

Узнав о предательстве короля Неаполитанского, император не поверил своим ушам. Он воскликнул:

– Мюрат!.. Нет, это невозможно!.. Нет. Причина этого предательства – в его жене… Да, это Каролина!.. Она полностью подчинила его себе!.. Он так ее любит!..

И снова любовь…

Глава 9
Нежное письмо Наполеона к Марии-Луизе приводит к падению империи

Никогда ничего не пишите!

Марсель Пруст

Вечером 22 января 1814 года до Наполеона дошли очень тревожные сведения. Армии коалиции прошли через Туль и двигались на Барле-Дюк. Для того чтобы поразмыслить над ситуацией, он отправился принять горячую ванну. Спустя полчаса, покрасневший, как рак, в домашнем халате, он приказал принести к нему карты. Затем покачал толовой и пошел к императрице.

– Папаша Франц поступает очень плохо, – сказал он. – Он движется со своими войсками на Париж. Ну, что вы на это скажете?

Мария-Луиза опустила голову. Ее смущение тронуло императора, он обнял ее, поднял, отнес на кровать и незамедлительно и с обычным для него пылом доказал ей, что коварство Франца I ничуть не повлияло на те добрые чувства, которые он к ней питал.

Вся ночь была посвящена самому сладостному из франко-австрийских союзов…

А наутро следующего дня император из донесений узнал о том, что австрийцы и русские подошли к Сен-Дизье. Ситуация стала весьма драматической, и Наполеон решил, что будет полезно устроить небольшое представление. В десять часов утра он собрал всех маршалов и офицеров национальной гвардии в одной из гостиных дворца Тюильри. Затем явился туда с Марией-Луизой и королем Римским и воскликнул тоном, вполне подходившим для театра:

– Господа! Часть территории Франции захвачена. Я собираюсь возглавить мою армию. Надеюсь, что с Божьей помощью и благодаря доблести моих войск мне удастся отбросить врага за пределы страны.

Затем, взяв одной рукой руку императрицы, а другой – руку сына, добавил:

– Доверяю вам все самое дорогое, что у меня есть на земле. Может случиться так, что во время задуманного мною маневра войск враг подступит под стены Парижа. Если это случится, помните о том, что через день-два я спешно приду вам на выручку. Будьте в этом уверены и не верьте никаким слухам.

Глубоко взволнованные офицеры поклялись в том, что до смерти будут верны императору. Затем каждый из них приблизился к нему, чтобы его подбодрить.

Вечером гонец принес Наполеону известие о том, что казаки приближаются к Монтеро.

Новость эта его нисколько не обрадовала, он сохранял огорченное выражение лица до самого сна.

24 января, поняв, что дело принимает очень плохой оборот, Наполеон решил встать во главе войск. Но перед этим он заперся в своем кабинете и поспешно сжег все свои тайные документы. За час пламя съело компрометирующие письма, списки его агентов, проекты договоров…

Когда он со всем этим покончил, то позвал к себе брата Жозефа, которого до этого изгнали из Испании и которого он утром сделал генерал-лейтенантом империи.

– Может случиться так, – сказала он брату, – что я не вернусь. Поручаю тебе позаботиться об императрице и о моем сыне.

Швырнув в огонь наброски какой-то речи, он добавил:

– Если я сейчас смогу победить, никогда больше не буду воевать. Это такое ужасное дело… Я стану заниматься только делами моего народа.

Мысль неплохая, но несколько запоздалая…

Затем он отправился в покои императрицы.

– Милая Луиза, я немедленно выезжаю в Витри-ле-Франсуа для того, чтобы остановить врага. На сей раз мы будем биться за Францию.

Мария-Луиза бросилась в его объятия. С глазами полными слез она прошептала:

– А когда ты вернешься?

Наполеон помолчал немного, а потом серьезным голосом ответил:

– Это, моя дорогая, знает только Господь Бог!

Затем он поцеловал короля Римского, прижал в последний раз к груди императрицу и стремительно вышел.

Больше увидеть их ему не было суждено…

Спустя некоторое время после прощания Наполеон покинул Тюильри. Вечером он был в Шалоне. 27 января он дал войскам коалиции бой при Сен-Дизье. 29-го он едва не погиб в стычке с казацким разъездом. 30-го он был вынужден защищать Бриен, городок, в котором он некогда руководил во дворе военного училища битвой с применением снежков…

Несмотря на то что противник имел десятикратное превосходство, император в феврале сумел одержать победы у Монмирая, Шампобера, Шато-Тьерри и Бошама. 20 февраля он дал битву при Монтеро. Именно там он узнал о предательстве Мюрата…

В марте с армией, которая уменьшалась, словно шагреневая кожа, он бился под Лаоном, под Реймсом, под Арси-сюр-Об.

Именно тогда он понял, что, если будет продолжать двигаться на юг, войска коалиции обойдут его и двинутся на Париж.

И он задумал маневр: направиться на север, чтобы преследовавший его противник двинулся вслед и удалился от столицы. Довольный тем, что придумал, как провести войска коалиции, он поспешил поделиться своим замыслом со своей дорогой Марией-Луизой.

И написал ей вот это письмо, которому суждено было изменить всю его судьбу:

«Друг мой, все эти дни я провел в седле. 20-го я был в Арси-сюр-Об. Неприятель напал там на меня в шесть часов вечера. В тот день я дал бой, в котором нашли смерть четыреста вражеских солдат. Я отбил у врага два орудия, но два и потерял, так что мы квиты. 21-го армия противника вступила в бой для того, чтобы прикрыть продвижение своих обозов на Бриен и Бар-сюр-Об. Я принял решение перейти Марну и напасть на его коммуникации для того, чтобы отбросить его подальше от Парижа и Сен-Дизъе. Прощай, моя милая, поцелуй моего сына.

Нап.»

И, даже не позаботившись о том, чтобы зашифровать это письмо, Наполеон вручил его нарочному…

Эту невообразимую неосторожность можно объяснить только любовью.

«В тот день, – пишет Жюль Бернар, – Наполеон поступил словно любящий муж, который хочет довериться любимой женщине. Перед тем как начать решительные действия, он испытал настоятельную потребность припасть к груди Марии-Луизы и поделиться с ней своими планами. Эта неосторожность и погубила его»³⁵.

И вот спустя несколько дней императрица пригласила в свою гостиную в Тюильри герцога де Ровиго:

– Есть ли у вас какие-нибудь известия от императора?

– Нет, Ваше Величество.

– А вот у меня есть, и я вам сейчас их дам. Я получила их сегодня утром.

Министр полиции сделал удивленное лицо:

– Но никакой почты не поступало!

– Правильно, – сказала Мария-Луиза. – Почты не было. Вы удивитесь еще больше, если я вам скажу, что маршал Блюхер прислал мне письмо от императора, которое он среди многих других обнаружил в почте, которую перехватили вместе с посыльным. Честно скажу, по размышлении меня очень обеспокоили последствия, которые может иметь этот случай. Император всегда шифрует письма, которые он мне пишет. Со времени его отъезда все его письма я получала зашифрованными, но вот это, единственное, не было зашифровано, и в нем он сообщает мне о своем плане. Именно оно и попало в руки неприятеля. В этом я вижу неизбежность, которая приводит меня в уныние.

Мария-Луиза имела все основания для беспокойства. Письмо Наполеона было перехвачено неприятелем, переведено и прочитано Блюхером.

Прознав о тайных замыслах императора, военачальникам коалиции оставалось только изменить направление и двинуться на Париж, который теперь становился легкой добычей для них…

Так любовному письму суждено было привести к крушению империи…

Во время последних дней марта 1814 года, когда армии коалиции приближались к Парижу, Наполеон с напряженным лицом, на котором была написана боль, часто садился, прислонясь спиной к дереву. Обхватив голову руками, он по нескольку минут оставался, судя по всему, в состоянии глубокой печали.

Ворчуны глядели на него с состраданием, полагая, что его угнетает продвижение неприятеля. Вечерами они разговаривали об этом на бивуаках, восхищаясь тем, что их повелитель так близко к сердцу принимает боль своего народа.

Они, естественно, ошибались. Императора при остановках заставляла так страдать не столько складывавшаяся обстановка, сколько венерическая болезнь, которую он, к несчастью, подцепил до своего отъезда из Парижа³⁶.

Несмотря на мучившую его болезнь, Наполеон, не ведая о том, что его план был раскрыт, силился увлечь за собой войска союзников. Он метался от Дулевана к Сен-Дизье, от Сен-Дизье к Витри, от Витри к Маролю…

Разумеется, безо всякого толку.

А в это время в Тюильри нарастала паника. Все укладывали вещи, жгли бумаги, паковали сокровища короны. Поскольку русский царь был уже в Бонди, а французские войска сражались в Роменвиле, в Сен-Дени и у заставы Клиши.

Вечером 28 марта собрался Совет под председательством Марии-Луизы с целью принять решение, следует ли регентше и королю Римскому уезжать из Парижа.

Первым взял слово военный министр Кларк. Очень встревоженный происходящими событиями, он высказался за немедленный переезд на Луару.

Его предложение вызвало протест остальных членов Совета, чье мнение выразил Талейран, заявивший, что отъезд Марии-Луизы отдаст Париж в руки роялистов и развяжет коалиции руки для смены правящей династии.

Князь де Беневан был прав. Оставшись в столице и лично встретив своего отца, императрица очень затруднила бы восстановление Бурбонов. Ее положение регентши заставило бы коалицию вести переговоры с ней, как с представителем законной власти. Вне стен Парижа она стала бы всего-навсего беглой государыней…

Кроме того, ее отъезд мог бы сильно разочаровать парижан, поскольку национальная гвардия поклялась императору защищать ее.

Встал государственный министр Буле де Ламерт:

– Ваше Величество, возьмите на руки короля Римского и покажите его народу. Проследуйте по улицам, по бульварам, посетите Городскую ратушу и дайте сигнал к героическим действиям. И тогда весь Париж возьмет в руки оружие и выступит против неприятеля…

Мария-Луиза со слезами на глазах заявила, что готова остаться.

Начали голосовать. Совет почти единодушно высказался против отъезда императрицы и короля Римского.

В этот момент со своего места поднялся Жозеф, дрожавший от мысли, что сможет оказаться нос к носу с казаками. Он прочел присутствующим письмо Наполеона, полученное им 8 февраля:

«Если по непредвиденным обстоятельствам мне придется отойти к Луаре, я не оставляю императрицу и сына вдали от меня, поскольку может случиться так, что их обоих заберут и отправят в Вену. Это может произойти с еще большей вероятностью в случае моей смерти. Если придет известие о проигранной битве и о моей смерти, вы узнаете об этом раньше министров. Отправьте императрицу и короля Римского в Рамбуйе; отдайте приказ Сенату, Совету и всем войскам собраться на Луаре; в Париже оставьте префекта или имперского комиссара, или же мэра… Но не дайте императрице и королю Римскому попасть в руки неприятеля. Будьте уверены в том, что начиная с этого момента Австрия потеряет к событиям всякий интерес и что она возьмет императрицу себе с богатой добычей, под предлогом того, что отец хочет видеть дочь счастливой, а французам навяжут все, что пожелают регент Англии и русский царь… В интересах самого же Парижа, чтобы императрица и король Римский покинули город, поскольку интерес этот не может быть отделен от их особ. Со времен основания мира я не видел примера того, чтобы монарх позволял пленить себя в открытом городе. Итак, если я останусь в живых, мне должны подчиняться и выполнять мои распоряжения; если же я погибну, то мой сын и наследник короны и императрица-регентша должны во славу французов не дать неприятелю взять себя в плен и отступать до последней деревни с последним из своих солдат… Действительно, что люди скажут об императрице? Что она бросила трон своего сына и мужа; союзникам лучше поскорее все закончить и отправить их пленниками в Вену. Я удивлен, как вы этого не поймете. Думаю, что от страха в Париже люди могли потерять голову… Что же до моего мнения, я предпочел бы, чтобы моего сына убили, нежели он оказался бы вывезенным в Вену в качестве австрийского принца. Я достаточно хорошего мнения об императрице, чтобы быть уверенным в том, что она придерживается такого же мнения, как хорошая мать и верная жена… Всякий раз, когда я видел постановку “Андромахи”, я жалел Астианакса, пережившего свою семью, и не считал, что он счастлив оттого, что не погиб вместе с отцом».

Это письмо было выслушало с большим волнением.

Следовало ли подчиниться воле императора, которую он высказал семь недель тому назад? Некоторые члены Совета стали умолять императрицу не обращать на письмо внимания и остаться с парижанами.

Тогда Жозеф попросил всех замолчать и прочел другое письмо Наполеона, которое было датировано 16 марта.

В нем император, в частности, написал:

«…Если неприятель двинется на Париж с такими силами, противостоять которым не будет никакой возможности, отправьте на Луару регентшу и моего сына… Помните о том, что я предпочел бы, чтобы она бросилась в Сену, нежели попала бы в руки врагов Франции…»

На сей раз всем пришлось подчиниться.

В полночь, когда заплаканная императрица начала укладывать чемоданы, Талейран весело заявил своим приятелям:

– Ну вот, все это и кончилось!

Затем он сел в карету и уехал к себе ждать момента, когда он сможет преклонить колени перед Людовиком XVIII…

Всю ночь дворец бурлил. Казна, торжественные одеяния и самые ценные вещи были погружены на телеги, которые должны были следовать за каретой императрицы.

В восемь часов утра, когда повозки выстроились перед павильоном Флоры, по Парижу пронесся слух о том, что Мария-Луиза собралась уезжать из города.

Зеваки помчались на площадь Карузель.

Но императрица, продолжая надеяться на прибытие Наполеона, медлила с отъездом. Наконец, в десять утра, стало ясно, что надо садиться в карету: казаки были уже в Клиши…

Мария-Луиза пошла за сыном.

Понимал ли этот трехлетний ребенок, что теряет империю? Он ухватился за кроватку и начал кричать:

– Не хочу ехать в Рамбуйе! Это – плохой замок! Останемся лучше здесь! Я не хочу уезжать из этого дома!..

Дежурный шталмейстер господин де Канизи взял его на руки. Но король Римский начал цепляться за стулья, за двери, за поручни лестницы.

– Не хочу уезжать! – кричал он. – Поскольку Папы нет, я здесь хозяин!

Наконец его усадили в карету к матери, и кортеж тронулся.

И народ с удивлением увидал, как по булыжникам мостовой затряслась карета для помазания государей…

Империя рушилась.

Пока Мария-Луиза катила в направлении Рамбуйе, охваченный страхом Жозеф бежал, предоставив маршалам право начать переговоры с неприятелем. 31 марта была подписана капитуляция. Впервые со времен Столетней войны Парижу суждено было испытать позор оккупации…

В тот самый момент, когда казаки готовились промаршировать по Елисейским Полям, Наполеон, ничего об этом не зная, скакал к Парижу.

В Кур-де-Франс, неподалеку от Жювизи, он повстречал генерала Бельяра, который вел отряд кавалерии в Фонтенбло. Это перемещение войск встревожило императора. Он остановил карету.

– Эй, Бельяр, что это значит? Почему вы здесь с вашей кавалерией? Где неприятель?

– У ворот Парижа, сир.

– А армия?

– Следует за мной.

– А кто же защищает Париж?

– Он покинут. Завтра в десять часов утра в него должен вступить неприятель. Национальная гвардия охраняет ворота…

– А моя жена? А мой сын? Что с ними сталось?

– Императрица, ваш сын и весь двор выехали позавчера в Рамбуйе. Полагаю, что оттуда они проследуют в Орлеан³⁷.

Некоторое время император хранил молчание. Затем объявил, что намерен отправиться в Париж. Бельяр сказал, что это никак не возможно, что все пропало. Тогда Наполеон вскричал:

– Когда меня нет, все только и делают глупости… Жозеф – м… Кларк – тупица… или предатель!

В конце концов он решил направиться в Фонтенбло.

Покинутый всеми, он запрется в этом замке и будет ждать приезда Марии-Луизы.

Но к нему приедет другая женщина…

Глава 10
Необычайная любовная переписка беглых монархов

Они любили друг друга и говорили об этом в сумятице конца империи…

Шарль Буен

Прежде чем покинуть Кур-де-Франс, Наполеон написал императрице вот такую записку:

«Друг мой. Я прибыл сюда для того, чтобы защитить Париж, но было уже слишком поздно. Город был сдан неприятелю накануне вечером. Я собираю мою армию близ Фонтенбло. Здоровье мое в порядке. Я страдаю только от того, от чего, очевидно, страдаешь и ты.

Нап.

Кур-де-Франс, 31 марта, три часа утра»⁵⁸.

Затем он снова сел в карету и уехал в Фонтенбло, не подозревая, что этой запиской он положил начало самой необычной переписке, которую когда-либо вели между собой монархи.

В течение месяца ежедневно, иногда по нескольку раз в день, Наполеон и Мария-Луиза посылали друг другу нежные, полные тревоги, заботы, любви и самопожертвования письма. Эта пара, бывшая еще совсем недавно властелинами самой великой империи, стала рассказывать друг другу о своих заботах тоном мелких буржуа, смешивая политику с семейными делами, философские мысли с денежными заботами и жалобы с самыми несбыточными мечтами. Это была уникальная в истории переписка, навсегда сохранившая для истории удивительный диалог свергнутого императора и беглой императрицы.

Если Мария-Луиза в этой переписке показала себя сентиментальной, нерешительной, влюбленной, экономной и часто жалующейся на свою участь, Наполеон, столь странным образом отстраненный от власти, переносит этот факт без горечи, без гнева, проявляет себя слегка наивным, мечтательным и трогательно нежным…

1 апреля, в то самое время, когда император обосновался в Фонтенбло, в Париже по наущению Талейрана было сформировано временное правительство.

2 апреля Наполеон узнал о том, что Сенат только что проголосовал за его отречение от власти. Он отправился взглянуть на своих карпов и, что-то напевая, покрошил им хлеба. В полночь Коленкур сказал ему, что отречение было единственно возможным его шагом. Император посмотрел на него с лаской. В четыре утра к нему пришло письмо от Марии-Луизы. И тогда он, снова став самим собой, резко схватил конверт, сломал печать и жадно прочел:

«Мой милый друг. Сегодня я хочу всего в двух словах поблагодарить тебя за твое милое письмо от 31 марта, которое я получила сегодня в три часа. Эти строки принесли мне облегчение, так мне нужно было знать, что ты в порядке и недалеко от нас. Однако же беспокойство все еще не покинуло меня, я обижена на то, что ты там находишься совершенно один с очень малым количеством людей, – я боюсь, как бы с тобой чего-нибудь не приключилось. Эта мысль делает меня очень несчастной. Пиши мне как можно чаще, я так страдаю, мне необходимо знать, что ты меня все еще любишь, что ты не забываешь обо мне.

Король³⁹ пишет мне, что ты велел ему отправить меня в Орлеан или в Блуа. Что ж, я направляюсь в Блуа, мне кажется, что там мы будем в большей безопасности. Неприятель уже однажды доходил до Орлеана. Сегодняшнюю ночь я проведу в Вандоме, а завтра буду в Блуа, до которого всего шестнадцать часов езды. Но поскольку я еду на твоих лошадях, мы не можем проехать больше десяти лье в день.

Сегодня ночью мы спали в очень гадком месте, в грязной таверне; к счастью, для твоего сына нашлась хорошая комната, а это все, что мне было нужно. Он чувствует себя прекрасно, а сейчас плачет о том, что не взял с собой свои игрушки. Бог знает, когда я смогу ему их дать.

Мое здоровье не совсем в порядке, но ты же знаешь, что храбрости мне не занимать, посему не переживай. Я найду в себе силы для того, чтобы сделать все, что еще будет нужно для того, чтобы мы были в еще большей безопасности. Богу угодно, чтобы ты смог вскоре сообщить нам о себе и о мире. Вот мое единственное желание в этом мире, а пока верь, что я навеки твоя.

Верная твоя подруга Луиза.

Шатоден, сего 1 апреля 1814 года, десять часов утра».

Вечером она написала новое письмо, для того чтобы пожаловаться на расходы, которые вынуждена производить по причине присутствия рядом короля и королевы Вестфальских:

«Принцы и принцессы требуют, чтобы их семейства кормились за твой счет, это приводит к ужасным тратам в тот самый момент, когда тебе так нужны деньги…»

В Блуа, где остановилась Мария-Луиза, она продолжает исполнять обязанности регентши империи, не имея никакой реальной власти. С единственной целью «доставить удовольствие Наполеону»… Ей так хотелось утешить его…

3 апреля он получает вот такое письмо:

«Дорогой друг. Сегодня ночью я получила твое второе письмо от 31 марта, оно доставило мне большое удовольствие. Это – единственное чувство радости, которое я испытываю в тот момент, когда нас преследуют такие невзгоды… Я живу здесь в здании префектуры, мне здесь хорошо, твоему сыну – тоже, отсюда прекрасный вид на Луару. Завтра я приму представителей местной власти… Завтра же проведу заседание Совета министров. Эти господа полагают, что ты должен будешь позволить мне послать кого-нибудь к тебе и этот посланник в данной ситуации будет просить тебя о многих вещах, о которых никак нельзя написать в письме, как, например, обсудить с тобой место, куда я должна буду уехать, если мне придется покинуть Орлеан. Если ты хочешь, чтобы мы прислали к тебе кого-нибудь, прошу тебя назвать, кого ты хотел бы видеть».

Император немедленно написал письмо, в котором Мария-Луиза впервые почувствовала его надежду на австрийскую протекцию…

«Друг мой. Ты можешь: 1° оставаться в Блуа; 2° направить ко мне кого пожелаешь и уехать южнее; 3° составлять прокламации и собирать собрания, как это делает временное правительство в Париже; 4° написать очень нежное письмо для того, чтобы напомнить твоему отцу о себе и о своем сыне. Пошли к нему герцога де Кадора. Дай твоему отцу почувствовать, что настала пора помочь нам… Всецело твой.

Нап.»

4 апреля Наполеон, послав нежное письмо императрице и приняв лекарство от продолжавшей так досаждать ему «нехорошей болезни», составил акт отречения, в котором он отказывался от власти в пользу Наполеона II и регентши.

Этот тяжелый день был скрашен получением нежного письма от Марии-Луизы:

«Дорогой друг. Я не получала от тебя известий со вчерашнего вечера. Этот срок показался мне очень долгим. Надеюсь, что буду иметь счастье получить от тебя письмо сегодня ночью и узнать, что ты по-прежнему живешь спокойно в Фонтенбло.

Вчера я провела заседание Совета министров, о чем уже сообщала… Министрам удалось в конце концов убедить меня в том, что при настоящем положении вещей мир просто необходим и что его следует заключить любой ценой. Эти господа решили сами написать тебе об этом и изложить причины, которые ими движут; я же ограничусь тем, что буду молиться за то, чтобы это стало возможным, поскольку мир сможет снова соединить нас.

Я только что отужинала с семьей и вернулась к себе, чтобы запечатать письмо… Мне необходимо как можно чаще получать от тебя известия для того, чтобы они поддерживали мою решимость, которая временами меня покидает. Да, наше положение не из самых блестящих, а поскольку я больше всего люблю тебя, я очень за тебя переживаю.

Блуа, 3 апреля, восемь часов вечера».

6 апреля по просьбе своих маршалов Наполеон подписал новый акт об отречении, в котором он отказывался от корон Франции и Италии за себя и за своих наследников.

После чего он написал письмо Марии-Луизе, не сообщив об этом, чтобы не причинять ей боль…

8 апреля он получил от нее письмо, которое его несколько обнадежило:

«Дорогой друг, меня очень тревожит то, что я не получаю от тебя писем в тот самый момент, когда тебе так плохо… Умоляю, дай мне возможность приехать к тебе!

Стража здесь начинает роптать на то, что ей не выплачивают деньги; я сказала по совету короля, чтобы для выплаты долгов мсье Мольену выделили 500 000 франков.

Мне думается, что принцессы и короли серьезно подумывают о том, чтобы уехать куда-нибудь отсюда.

…Король Жозеф сказал мне, что они полностью пообтешись, что ты, уезжая, сказал, что выделишь в мое распоряжение два миллиона и что он просит меня выдать каждому из них по сто тысяч экю, что будет равно девятистам тысячам франков. Ты должен отдать распоряжение, что следует сделать с казной и куда ее поместить; я опасаюсь, как бы она не привлекла казаков.

Шартр взят, англичане уже появились в Сенте, в Туре уже никто не чувствует себя в безопасности. По этой причине я решилась остаться в Блуа. Куда ехать? Наше положение ужасно, но твое еще ужасней, оно разрывает мне сердце.

Твой сын целует тебя; он здоров и счастлив; бедное дитя, он ни о чем не догадывается, так он счастлив!

…Целую тебя и нежно люблю.

Твоя верная подруга Луиза.

Блуа, 7 апреля».

В тот самый день Наполеону пришлось сообщить императрице, что ему уготована ссылка. Он сделал это, всеми силами стараясь представить дело в как можно в менее мрачном свете.

Заметьте, что он в самом письме ничего не говорит про ссылку, а намекает на «царствование на острове Эльба»…

«Друг мой. Я получил твое письмо от 7 апреля. И с удовольствием узнал из него, что твое здоровье лучше, нежели могло бы быть в связи со всеми этими переживаниями, которые тебе приходится испытывать. Было подписано перемирие, и за тобой будет послан адъютант российского императора, которому поручено сопровождать тебя сюда. Но я послал сказать тебе, чтобы ты остановилась в Орлеане, как раз тогда, когда сам я был готов уехать. Я теперь жду, пока Коленкур уладит дела с союзниками. Россия хочет, чтобы я вступил в царствование на острове Эльба и чтобы я постоянно там проживал, а ты получила бы во владение Тоскану для твоего сына, что дало бы тебе возможность быть рядом со мной до тех пор, пока тебе это не надоест, и проживать в прекрасном краю, благоприятном для твоего здоровья. Но Шварценберг возражает против этого от имени твоего отца. Кажется, что твой отец является самым яростным нашим врагом. Поэтому я не знаю, к какому решению они придут. Мне горько за то, что я теперь могу только предложить тебе сей несчастный удел. Если мадам Монтескью пожелает закончить воспитание короля, то воля ее, но она не должна идти на слишком большие жертвы. Я полагаю, что мадам Мегриньи следует вернуться в Париж. Не знаю, что намерена будет сделать герцогиня, но все же думаю, что она пожелает вначале сопровождать тебя. Следует выдать 1 000 000 королю Жозефу, столько же королю Жерому, столько же королю Луи, столько же Мадам, столько же принцессам Полине и Элизе, что составит 6 000 000. Составь для этого декрет, и пусть принцессы уезжают в Марсель и Ниццу через Лимож, чтобы развязать тебе руки. Твои советники и министры могут возвращаться в Париж. Возьми с собой в карету 1 000 000 золотом. Столько же положи в карету короля. Составь мне план сокращения своей свиты, оставь только тех, кто пожелает остаться и кто тебе будет необходим. Тебе хватит двух дам, так будет легче перемещаться. С тобой поедут Богарнэ и Альдобрандини. Заплати вперед всем и скажи, что они могут пробыть с тобой до 14 июля. Мы будем перемещаться в каретах из конюшни и на лошадях для верховой езды.

До свидания, моя бедная Люсиль. Мне тебя жаль. Напиши отцу и попроси для себя Тоскану, поскольку я хочу только на остров Эльбу.

Прощай, дружок. Поцелуй за меня моего сына.

8 апреля».

Полковнику Гальбуа, которому было поручено доставить это письмо, было наказано сообщить на словах Марии-Луизе о том, что император отрекся от трона. Услышав эту новость, императрица упала в обморок…

9 апреля Мария-Луиза, полагавшая еще, что она свободна, покинула Блуа в надежде на то, что ей удастся достичь Фонтенбло, где она смогла бы «разделить печаль императора».

По пути на ее конвой напали казаки. Едва живая от страха, она добралась до Орлеана, где флигель-адъютант русского царя граф Шувалов объявил ей о том, что она не сможет увидеться с Наполеоном раньше, чем встретится со своим отцом. На самом же деле царь решил, что супруги никогда больше не должны встречаться…

Из Орлеана, позабыв про свои страхи, Мария-Луиза написала императору вот такое нежное письмо:

«Мой милый друг. Я получила твои письма. Мне больно видеть твои невзгоды; все, чего я хочу, это утешить тебя, доказать тебе, как сильно я тебя люблю. Уверена, что смогу повлиять на своего отца; я только что написала ему для того, чтобы попросить его позволить мне увидеться с ним, и решила, что до этого момента я с тобой не поеду.

Обнимаю тебя и всем сердцем люблю.

Твоя верная подруга Луиза.

Орлеан, 10 апреля, утром».

Узнав о том, что Мария-Луиза едет на встречу с отцом, Наполеон задрожал. А вдруг, несмотря на столь ярко проявляемую любовь, она пожелает вернуться в свою семью?

Убитый мыслью о потере жены – а ведь он только что потерял империю, – он постарался вот таким удивительным письмом нарисовать Марии-Луизе счастливое будущее на острове Эльба:

«Милый друг. Твое письмо я получил. Все твои печали заключены в моем сердце, они – единственные, которые я не могу вынести. Постарайся же перебороть превратности судьбы. Сегодня вечером я пришлю тебе условия соглашения, которое было принято. Мне отдают остров Эльбу, а тебе и твоему сыну: Парму, Плезанс и Гуастеллу. Что составляет 400 000 душ и ЗМ миллиона дохода. Ты будешь по крайней мере иметь прекрасный дом и красивый край, когда пребывание моего сына на острове Эльба утомит тебя или же я наскучу тебе, что может случиться, когда я стану стариком, а ты будешь еще молода.

Меттерних находится в Париже. Не знаю, где теперь твой отец. Надо сделать так, чтобы ты смогла увидеться с ним по пути. Если не сможешь получить Тоскану и с тобой все уже решено, попроси у него княжества Лукес, Масса, Карраре и анклавы с тем расчетом, чтобы твое княжество имело выход к морю.

Я отправляю Фуле для того, чтобы привести в порядок экипажи. Я выеду сразу же, как все будет закончено в Бриаре, где ты присоединишься ко мне, а оттуда мы сядем на корабль в Специя…

Здоровье мое в порядке, мужества мне не занимать, особенно если ты согласна разделить со мной мое несчастье и думаешь, что будешь еще со мной счастливой. До свидания, друг мой, я думаю о тебе и разделяю твои невзгоды. Всецело твой

Нап.

Фонтенбло, 11 апреля, девять часов утра».

Мария-Луиза даже мысли не допускала о том, чтобы покинуть своего дорогого мужа.

11 апреля, когда ее покинули Мадам Мать и кардинал Феш, спешившие найти убежище в Риме, она написала вот такое нежное письмо:

«Милый друг. Я страдаю от того, что от тебя нет известий, они мне так нужны в то время, когда у меня столько хлопот. Мне хотелось бы знать, что ты счастлив, поскольку только тогда я смогу немного успокоиться и отдохнуть. С очень большим нетерпением жду известий от тебя и от моего отца, который, как я надеюсь, даст мне разрешение приехать встретиться с тобой. Надеюсь, что мой вид произведет на него впечатление и что он выслушает меня в интересах твоего сына и, следовательно, твоих интересах. Надеюсь чего-нибудь добиться, именно для этого я и хочу с ним встретиться, пусть даже мне придется многое выстрадать, поскольку я очень больна и сильно устала; уверяю тебя, что если бы я не хотела жить для того, чтобы утешать тебя, я предпочла бы умереть, но я хочу жить для того, чтобы утешить тебя и быть тебе полезной.

Я лечусь, ожидая, когда отец разрешит мне приехать к нему. Думай немного о той, которая никогда так нежно не любила тебя, как теперь.

Твоя верная подруга Луиза.

Орлеан, сего 11 апреля 1814 года, вечер».

Это письмо немного приободрило императора. Но в полночь 12 апреля он получил спешно написанную записку:

«Мой милый друг, господин де Сент-Олер только что доставил мне письмо господина Меттерниха, который сообщает мне, что участь моя решена, так же, как и участь моего сына, и что мне придется уехать в Австрию и там ждать, пока все закончится.

Луиза.

Орлеан, 12 апреля».

Узнав о том, что Марию-Луизу намерены переправить в Австрию, Наполеон впал в уныние. Перенеся с удивительной стойкостью и мужеством свое падение, он не мог смириться с тем, что ему придется жить вдали от женщины, которую он любил.

В три часа утра он лег в постель, проглотил яд, который постоянно носил при себе в маленьком кармашке, и стал ждать смерти. Но яд потерял свою силу и смог принести несчастному только ужасные страдания и неукротимую рвоту.

13 апреля в одиннадцать часов он признался своему врачу:

– Я обречен на жизнь.

После обеда он получил от Марии-Луизы письмо, которое его немного успокоило:

«Я посылаю тебе это письмо с одним польским офицером, который только что доставил мне в Анжервиль твое письмо; ты уже знаешь о том, что меня заставили выехать из Орлеана и что были отданы распоряжения не дать мне возможности увидеться с тобой вплоть до применения силы. Будь осторожен, дорогой друг, с нами играют непонятную игру, я вся в смертельном страхе за тебя, но я смогу проявить твердость характера при встрече с отцом, я скажу ему, что непременно хочу быть с тобой рядом, и не думаю, что за это меня подвергнут насилию. Мы взяли с собой все, что смогли, из казны, я при случае перешлю тебе деньги, но я уверена, что все же смогу привезти их тебе лично.

Твой сын сейчас спит, здоровье мое неважное. Я буду настаивать на том, чтобы не ехать дальше Рамбуйе, порукой этому должны стать моя любовь и мое мужество. Люблю тебя и нежно целую.

Твоя подруга Луиза.

На полпути между Орлеаном и Рамбуйе, с 12 на 13 апреля 1814 года».

На следующий день пришло письмо, которое вернуло Наполеону радость жизни:

«Дорогой друг. Меня очень тронули рассказы о том, как мужественно ты переносишь все несчастья. Это так достойно тебя… Я полагаю, что остров Эльба – единственное место, которое нам сможет подойти, что именно там я смогу жить с тобой счастливо… Можешь быть уверен в том, что ни за что на свете им не удастся вывезти меня в Австрию, поскольку мое место рядом с тобой, к этому меня обязывает мой долг и мое желание.

Кстати, если они хотят отправить меня в Вену, я притворюсь больной, поскольку у меня уже было сильное воспаление легких с высокой температурой… Твой сын чувствует себя прекрасно, я гуляла с ним рядом с домом, он много говорил о тебе, бедный мальчик, уверяю тебя, что в настоящее время я удваиваю свои заботы о нем. Я обращаюсь с ним как с большим мальчиком, я обедаю с ним вместе, что приводит его в восторг и позволяет уменьшить и без того большие расходы. Я поручила господину де Боссе руководить хозяйством для того, чтобы немного сэкономить, поскольку знаю, что ты нуждаешься в средствах.

Прошу тебя сказать мне, что я должна сделать с казной, у меня с собой более двух миллионов: это меня стесняет, мне хотелось бы переслать их тебе в виде векселей. А пока прошу тебя не сомневаться в нежных чувствах к тебе той, которая не знает другого счастья, кроме радости быть рядом с тобой.

Твоя верная подруга Луиза.

Рамбуйе, сего 14 апреля 1814 года, вечер».

15 апреля Наполеон, охваченный нетерпением и снова терзаемый плохими предчувствиями, послал Марии-Луизе вот такое письмо:

«Моя добрая Луиза. Ты уже, должно быть, виделась с отцом. Говорят, что ты для этого ездила в Трианон. Я хочу, чтобы завтра ты приехала в Фонтенбло для того, чтобы мы смогли уехать отсюда вместе и найти тот край покоя и отдохновения, где я был бы счастлив, если бы ты смогла решиться забыть людей и величие мира. Поцелуй моего сына и верь в то, что я тебя беззаветно люблю.

Нап.

Фонтенбло, 15 апреля».

16 апреля, не зная, чем занять время, пока Мария-Луиза встречалась с австрийским императором, Наполеон написал Жозефине нежное и трезвое письмо:

«16 апреля.

Я написал Вам 8-го этого месяца (это было в пятницу), и Вы, возможно, еще не получили мое письмо. Тогда еще шли бои, возможно, письмо было перехвачено. Теперь связь должна была быть восстановлена. Я принял решение, теперь я не сомневаюсь в том, что это послание дойдет до Вас.

Я не стану повторять Вам того, что уже сказал. Тогда я жаловался Вам на мое положение, сегодня же я поздравляю себя с этим. Голова моя и разум освободились от огромной тяжести. Мое падение грандиозно, но оно по крайней мере принесло некоторую пользу, если верить тому, что говорят.

Я отправляюсь в свое убежище, где сменю шпагу на перо. История моего царствования будет весьма любопытной. Меня все видели только в профиль, я же покажу себя целиком. Чего я не смогу обнародовать? О скольких людях сложилось ложное мнение… Я облагодетельствовал тысячи презренных людей. Что они сделали для меня в последнее время?

Они предали меня, да, предали, все до одного. Из их числа я исключаю милого Евгения, достойного Вас и меня. Хочется, чтобы он смог быть счастливым при короле, который смог бы оценить по достоинству характер и честь человека.

Прощайте, дорогая Жозефина, смиритесь, как смирился я, и не забывайте того, кто Вас не забыл и никогда не забудет.

Жду от Вас известий на острове Эльба.

Чувствую я себя не очень хорошо.

Нап.»

Бедняга не знал того, что 9 апреля креолка, также предавая его, написала принцу Евгению:

«Все кончено. Он отрекся.

Ты теперь свободен и освобожден от клятв верности ему.

Все, что бы ты ни сделал еще для него, будет бессмысленно.

Действуй во благо своей семьи!»

Наконец, 17 апреля, Наполеон получил ужасный удар, которого он так опасался целую неделю. Мария-Луиза сообщила ему о решении, принятом ее отцом:

«Дорогой друг. Два часа тому назад приехал мой отец, я немедленно встретилась с ним, он был очень нежен и ласков со мной, но все это было перечеркнуто самым ужасным ударом, который он смог мне нанести: он не разрешает мне приехать к тебе, увидеться с тобой, не позволяет мне уехать с тобой в ссылку. Напрасно я твердила ему о том, что мой долг – быть с тобой рядом, следовать за тобой. Он сказал мне, что он этого не хочет, что он желает, чтобы я провела два месяца в Австрии, что потом я уеду оттуда в Парму, а затем уже к тебе. Этот удар убьет меня, я хочу только одного: чтобы ты был счастлив без меня, поскольку я не смогу быть счастливой без тебя.

Это письмо доставит тебе господин де Флао. Прошу тебя, пиши мне как можно чаще, я же буду писать тебе ежедневно, буду думать о тебе постоянно. Наберись мужества, я надеюсь, что в июле смогу приехать к тебе, я не сказала об этом всем этим господам, но я твердо решила это сделать.

Здоровье мое все хуже и хуже. Я так печальна, что не могу тебе это описать, прошу тебя еще раз не забывать обо мне и верить в то, что я всегда буду тебя любить и что я очень несчастна. Целую тебя и люблю всем сердцем.

Твоя верная подруга Луиза.

Рамбуйе, сего 16 апреля 1814 года».

Убитый горем Наполеон даже не нашел в себе сил ответить.

На этот раз все было кончено!..

Назавтра он получил письмо, которое прочел, надо полагать, с бесконечной грустью:

«Дорогой друг. Я провела очень грустную ночь, это решение, которое разлучает меня с тобой, причинило мне такую боль, что я до сих пор не могу успокоиться и знаю, что никогда с ним не смирюсь…

Говорят, что император Александр приедет увидеться со мной сегодня во второй половине дня. Как грустно мне будет его видеть, каким еще унижениям мы подвергнемся?

Верь по крайней мере в то, что я тебя горячо люблю и что буду верна тебе всю жизнь.

Твоя верная подруга Луиза.

Рамбуйе, 17 апреля».

Итак, падение еще не было полным. Надо было еще сделать Марию-Луизу предметом ироничного любопытства победителя. Надо было, чтобы царь самолично приехал взглянуть «на следы слез на щеках французской императрицы»…

Наполеон заперся в своей комнате и заплакал.

В половине девятого вечера во дворе замка Фонтенбло остановилась карета. Из нее живо вышла худенькая элегантно одетая женщина. Она поднялась по ступенькам лестницы.

Охранник, стоявший на часах перед дверью, был немало удивлен ее появлением. Она улыбнулась ему, вошла и уселась в галерее, ожидая появления кого-нибудь из близких людей императора.

Это была Мария Валевская. Догадавшись о состоянии духа Наполеона, она специально приехала из Парижа для того, чтобы его приободрить…

Спустя некоторое время в галерее показался Коленкур. Он заметил ее. Подойдя, поклонился.

– Господин герцог, – спросила она у него, – не знаете ли, где сейчас император?

– Нет, мадам.

– Вы не знаете, где он находится?

– Знаю, но не раньше десяти часов. А сейчас еще нет и девяти.

– Соблаговолите попросить его принять меня на минутку. У меня времени много⁴⁰.

Коленкур пообещал и исчез.

Мария стала терпеливо дожидаться в уголке, зная о том, что Наполеон имел привычку поздно ложиться спать. В час ночи она задремала. В четыре утра ее разбудил холод.

Придя в ужас от мысли, что ее увидят выходящей из замка в то время, когда императрица находилась в Рамбуйе, она на цыпочках вышла и, никому не попавшись на глаза, уехала.

В пять часов утра Наполеон, всю ночь проведший в приготовлениях к отъезду, послал за ней Коленкура. Узнав о том, что Марии в замке нет, он со слезами на глазах прошептал:

– Бедная женщина! Она решила, что про нее забыли…

19 апреля в Фонтенбло прибыли комиссары союзников, которым было поручено препроводить Наполеона на остров Эльбу. Ими были австрийский генерал Коллер, русский генерал Шувалов, прусский генерал Трушесс фон Вальдбург и английский полковник сэр Нейл Кэмпбелл.

От них бывший император узнал обо всех подробностях вступления в Париж Мсье, брата короля (будущего Карла X), прибывшего для того, чтобы вместе с временным правительством подготовиться к размещению Людовика XVIII в Тюильри…

В одиннадцать часов вечера весь багаж был уложен. Наполеон написал последнее письмо Марии-Луизе:

«Моя добрая Луиза. Завтра в девять часов утра я уезжаю. Ночевать буду в Бриаре, где надеюсь ночью получить от тебя письмо. Я поеду через Невер, Мулен, Лион, Авиньон. Меня очень огорчает мысль о том, что я несколько дней не буду получать от тебя писем. Надеюсь, что ты чувствуешь себя хорошо, что у тебя хватит мужества и что ты поддержишь честь твоего ранга и моей судьбы, не обращая внимания на превратности судьбы, обрушившиеся на нас в последнее время. Поцелуй за меня моего сына. Твой навеки.

Фонтенбло, 19 апреля, одиннадцать часов вечера».

На следующий день бывший владыка Франции распрощался с солдатами своей старой гвардии, выстроившимися в каре во дворе «Белой лошади». Перед тысячью двумястами рыдающих мужчин он поцеловал знамя, затем, «словно во сне, не глядя по сторонам», он упал в «карету, запряженную шестеркой», которой суждено было отвезти его в ссылку.

Вечером он остановился на ночлег в Бриаре.

До Оранжа, куда он прибыл 25 апреля, все шло хорошо. Но в Авиньоне собравшаяся по обеим сторонам дороги толпа встретила его криками: «Да здравствует король! Да здравствуют союзники! Долой Никола⁴¹! Долой тирана!»

В Оргоне народ воздвигнул виселицу, на которой болталось окровавленное чучело с надписью: «Рано или поздно такая участь ждет всякого тирана».

Забившегося в углу кареты Наполеона спас от рук толпы граф Шувалов.

Но это происшествие произвело на Наполеона такое сильное впечатление, что, проехав четверть лье, бывший император счел за благо переодеться. Он напялил на себя старый синий редингот, кивер, украшенный белой кокардой, и, сев на одну из лошадей охраны, поскакал впереди кареты.

Неподалеку от Сен-Кана он остановился у какого-то трактира. К нему подошла трактирщица:

– Слушайте, – спросила она его, – вы не встречали на дороге Бонапарта?

– Нет!

– Мне очень любопытно будет увидеть, сумеет ли он спастись. Думаю, что народ его разорвет на части. Это и понятно, он этого заслужил, проходимец этакий! Скажите-ка, это правда, что его переправят на остров?

– Ну конечно!

– Надеюсь, что его все же утопят.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал Наполеон.

Этот малоутешительный диалог заставил его снова сменить одежды.

Послушаем теперь генерала Трушесс фон Вальдбурга:

«Он вынудил после этого одного из адъютантов генерала Шувалова надеть на себя синий редингот и кивер, в которых он приехал в трактир, несомненно для того, чтобы в случае опасности именно этого адъютанта оскорбляли или даже убили вместо него.

Буонапарте, пожелавший выдать себя за австрийского полковника, надел мундир (австрийский) генерала Коллера, нацепил на грудь орден Святой Терезы, одолженный у генерала, напялил на голову мою дорожную фуражку (прусскую) и накинул на плечи плащ (русский) генерала Шувалова.

После того как комиссары союзных держав подобным образом экипировали его, кареты тронулись в путь. Но, прежде чем спуститься вниз, мы прорепетировали в комнате порядок нашего следования.

Кортеж должен был возглавить генерал Друо. За ним следовал так называемый император (адъютант генерала Шувалова), за ним генерал Коллер, Наполеон, генерал Шувалов и я; мне выпала честь составить арьергард, к которому присоединилась свита Наполеона.

Мы прошли в таком порядке через растерянную толпу людей, которые прилагали огромные умственные усилия для того, чтобы узнать, кто же из нас был тот, кого они звали своим “тираном”.

Адъютант Шувалова (майор Олевьев) сел на место Наполеона в карету, а Наполеон с генералом Коллером поехали в коляске.

Отряд жандармов, присланных в Экс мэром, рассеял толпу, которая старалась окружить нас. И путешествие наше продолжилось в довольно спокойной обстановке.

Мне хотелось бы умолчать об одном обстоятельстве, но как историк я не имею на это право. Дело в том, что наша близость к Наполеону, то, что мы почти постоянно находились с ним в одной комнате, позволило нам установить, что он был болен венерической болезнью. Он так мало стеснялся ее, что в нашем присутствии принимал необходимые лекарства. Так мы узнали от его врача о том, что болезнь эту он подцепил во время своего последнего посещения Парижа.

Иногда нам попадались на пути скопления людей, встречавших нас громкими криками “Да здравствует король!” Они вопили также и оскорбления в адрес Наполеона. Но дальше этого дело не доходило.

Однако же Наполеона это не успокаивало. Он продолжал оставаться в коляске австрийского генерала и велел вознице почаще курить для того, чтобы эта фамильярность смогла скрыть его присутствие. Он даже попросил генерала Коллера петь, а когда тот ответил, что петь не умеет, Буонапарте приказал ему свистеть.

Так он и продолжал путь, спрятавшись в углу коляски, делая вид, что спит, убаюкиваемый приятной музыкой генерала и окруженный клубами дыма от трубки кучера».

26 апреля Наполеон прибыл в замок Буйиду, что неподалеку от Люка. Там его ждала сестра Полина, приглашенная господином Шарлем, членом законодательного корпуса.

И там произошла очень неприятная сцена, о которой нам рассказал Маршан:

«Завидев своего горячо любимого братца, Полина забыла обо всем пережитом ею, протянула к нему руки и зарыдала, называя его разными нежными именами. Но вдруг она остановилась, посмотрела на брата, узнала австрийский мундир. И тут же побледнела и сказала дрожащим голосом:

– Что это за наряд? Чей это мундир?..

– Полетта, – ответил Наполеон, – ты хотела бы, чтобы меня убили?

Принцесса посмотрела на него с возмущением:

– Я не смогу обнять вас в этой одежде! О, Наполеон, что вы сделали?

Император не стал настаивать. Он немедленно удалился, прошел в приготовленную для него комнату для того, чтобы сменить одежду. Сбросив австрийский мундир, он надел мундир направляющих старой гвардии, а затем вернулся в комнату своей сестры. Та бросилась к нему, раскрыла ему свои объятия и поцеловала его с такой нежностью, которая вызвала слезы в глазах всех присутствующих. Наполеон и сам был очень взволнован»⁴².

Спустя три дня после этого, 28 апреля, он поднялся на борт английского фрегата «Непотопляемый» и отплыл из Фрежюса в направлении Порто-Феррайо, куда прибыл 3 мая в морской шляпе.

Бывший владыка Франции стал опереточным повелителем островка с населением в две тысячи человек…

Глава 11
Талейран подталкивает Марию-Луизу к супружеской измене

Господин де Талейран обожал веселые шутки.

Альбер Вивьан

Пока Наполеон обустраивался на острове Эльба, а Людовик XVIII въезжал в Париж, встречаемый приветствиями толпы, которая с такой легкостью отправила на гильотину его брата, господин де Талейран работал над претворением в жизнь весьма малопочтенного плана.

Для того чтобы иметь возможность вести европейскую политику, ему мешала, как он сам в этом признался, «одна непредвиденная пешка». Этой мешавшей ему пешкой не была ни Англия, ни Пруссия, ни Россия. Это была страстная любовь Марии-Луизы к Наполеону. Любовь, которая внезапно выросла за последние недели и которой союзникам следовало опасаться.

Господин де Талейран не стал задумываться над выбором средств. Он отдал распоряжения о том, чтобы императрице рассказали во всех подробностях об изменах императора…

В этом гнусном деле особая ставка делалась на женщину, мадам де Бриньоль.

Послушайте Фредерика Массона:

«Эту любовь господин де Талейран решил убить. При Марии-Луизе находилась одна женщина, всецело бывшая в его власти и являвшаяся самой большой сплетницей и политиком своего времени. Ей были неведомы угрызения совести и щепетильность, она не знала, что такое признательность. Проведя бурно молодые годы на манер итальянок, она любила интригу ради интриги, и всякий раз, когда ей удавалось попасть в какую-нибудь дипломатическую авантюру, она чувствовала себя как рыба в воде. Эта придворная дама была не из тех, кто со временем оставляет свое место и уезжает к себе. Она предпочла другое: она осталась почти одна при Марии-Луизе и обрушила на нее огонь своих батарей. По наущению Талейрана она сначала намекала, потом стала утверждать, что Наполеон никогда ее не любил по-настоящему, что он ей постоянно изменял. Императрица отказывается верить? Тогда мадам де Бриньоль требует к себе двух лакеев, только что покинувших в Фонтенбло своего хозяина и благодетеля, и приказывает им сказать все, что ей было нужно, всю ложь, которую она придумала совместно с господином де Талейраном.

И никого рядом для того, чтобы ободрить, вдохнуть энергию в эту высокую вялую девицу, не способную принять решение, движимую чувствами и более оскорбленную рассказами об изменах, чем свержением себя с трона. Кроме того что она стала жертвой для заклания, современной Ифигинеей, она позволила отдать себя замуж, а потом освободить себя от мужа. Как сказал Шварценберг, политика поломала то, что политика же и построила. Это – не результат однодневной работы: она еще около года боролась против всей ополчившейся против нее Европы, использовавшей все средства для того, чтобы победить сердце этой девушки. Гордыня, тщеславие, ревность, зависть – все было использовано для этого, и победа была достигнута только тогда, когда ее заставили тем или иным способом заменить одну любовь на другую, когда благочестивый император Австрии был вынужден принудить свою дочь пойти на публичную измену мужу. И только тогда монархическая Европа смогла зааплодировать, а наградой за супружескую неверность стало предоставление изменнице трона»⁴³.

Именно над этой супружеской изменой Талейран, зная пылкий характер императрицы, и работал с ловкостью законченного интригана.

В Рамбуйе, в Гросбуа, где она остановилась 25 апреля, чтобы попрощаться с отцом, в Труа, в Шатильон-сюр-Сен, где она совершила остановку 27 апреля, он окружил ее очень симпатичными офицерами. А самый высокий, самый белокурый из этих молодых людей постоянно стоял на часах у двери ее спальни.

Но Мария-Луиза, хотя ее и угнетала потребность утолить жар любви, все еще любила Наполеона и отважно отбрасывала всякую мысль о том, чтобы ему изменить.

В Дижоне, куда она прибыла 28 апреля, агенты Талейрана все же добились своего… Они организовали оргию неподалеку от дома, где остановилась императрица, для того, чтобы шум оргии доносился до ее открытых окон.

Трем молодым дижонкам было поручено пожертвовать остатками добродетели во имя политических амбиций князя де Беневана.

«Эти три шлюшки, – сообщает нам “Скандальная хроника времен Реставрации”, – собрались вместе с двумя кучерами и сыном булочника, славившимся тем, что мог шесть или семь раз кряду удовлетворить дам, не проявляя при этом ни малейшего признака усталости.

Они обосновались в одном из залов трактира и начали заниматься распутством во всю силу их молодых лет.

Подчиняясь отданным им приказам, они не ограничились только простым совокуплением, но громко и в крепких выражениях комментировали каждый из своих жестов…

Таким образом, в тишине ночи раздавались слова, шедшие вразрез с честным поведением. Вылетая из окна, эти речи перелетали через улицу и достигали чутких ушей Марии-Луизы…

Бедняжка вскоре дошла до такого возбуждения, что ногти ее начали рвать простыни подобно тому, как это делают кошки в период любви, а тело ее начало конвульсивно дергаться, словно бы она уже была во власти самых пленительных игр…

К полуночи сцены, проходившие в зале трактира, стали еще более сложными. Комментарии стали высказываться словами, выражениями и образами такой смелости, что Мария-Луиза не смогла больше терпеть. Соскочив с кровати в одной ночной рубашке, она приоткрыла дверь своей спальни, окликнула красавца, дежурившего в коридоре, и быстро впустила его к себе…»

Спустя три дня несколько успокоенная императрица переправилась на ту сторону Рейна…

А пока подталкиваемая Талейраном Мария-Луиза в первый раз изменяла – если верить «Скандальной хронике» – Наполеону, Жозефина, которую вдруг тронуло несчастье, приключившееся с императором, писала ему вот такое нежное послание:

«Сир, только сегодня я смогла просчитать всю глубину несчастья от того, что закон оборвал наш с Вами союз; я страдаю от того, что являюсь всего лишь Вашим другом, которому остается только страдать перед лицом столь неожиданно свалившегося на Вас несчастья.

Мне жаль Вас не от того, что Вы потеряли трон; я по опыту своему знаю, что с этим можно смириться… Вам должно быть горько от неблагодарности и предательства друзей, на которых вы могли бы рассчитывать! Ах, сир! Почему я не могу прилететь к Вам для того, чтобы уверить Вас в том, что ссылка может запугать только простые души и что, не уменьшая искренней привязанности, несчастье придает ему новые силы.

В тот момент, когда Вы уезжали из Франции, я была готова последовать за Вами, посвятить Вам остаток жизни, которую Вы так долго украшали. Меня удержала от этого единственная причина, и Вы догадываетесь, о чем идет речь. Если я узнаю о том, что вопреки всему я – единственная, кто желает выполнить свой долг, ничто не сможет меня удержать, и я приеду в то единственное место, где я отныне смогу познать счастье, поскольку я смогу утешить Вас, такого одинокого и несчастного.

Скажите только слово, и я выезжаю…»

Но Наполеон этого слова не сказал. Он слишком сильно любил Марию-Луизу, которую, вопреки всем доводам разума, ждал к себе, на остров Эльба, и для которой он с чисто ребяческим восторгом готовил шикарные апартаменты, магические фонари и фейерверк…

Глава 12
Жозефина умирает от того, что царь влюбляется в ее дочь

Бойтесь любви великих мира сего.

Народная мудрость

Сразу же по прибытии в Париж Александр, сильно заинтересованный восторженными рассказами Фредерика-Людовика Мекленбург-Шверинского, бывшего любовника Жозефины, попросил, чтобы его приняли в Мальмезоне.

Ему было бы приятно прибавить к победе коалиции над Францией маленькую личную победу над бывшей женой Наполеона.

Креолка, знавшая о том, что все парижанки были без ума от российского императора, без колебаний согласилась встретиться с ним.

Спустя два дня слуга объявил ей о визите царя. Она поспешила в салон, увидела этого красивого белокурого кавалера с голубыми глазами и, как говорят, «почувствовала горение в чувственных местах»… И, позабыв о том, что имеет дело с победителем Наполеона, она пустила в ход все средства соблазнения, которыми она располагала.

Спустя полчаса Александр был покорен и готов прогнать из Франции Бурбонов для того, чтобы вернуть трон Жозефине…

Они отправились вдвоем бок о бок, как нежные друзья, прогуляться в парк. На одном из поворотов аллеи они встретили Гортензию с ее детьми.

– Вот моя дочь и мои внуки, – сказала Жозефина царю. – Рекомендую их вам.

Александр бросил взгляд на бывшую королеву Голландии, старавшуюся остаться спокойной перед столь красивым мужчиной, и почувствовал желание сменить предмет поклонения…

– С этого дня, – пылко произнес он, – они находятся под моим покровительством. – Затем, поклонившись Гортензии, добавил: – Что я могу для вас сделать?

Жозефина, как старая кокотка, обладала душой сводницы; она отошла в сторону, оставив дочь и царя наедине. Когда она снова присоединилась к ним, Александр обещал Гортензии герцогство…

Влекомый одновременно матерью и дочерью, российский император зачастил в Мальмезон. Он часами прогуливался под руку то с одной, то с другой женщиной. Но все же было видно, что он отдает предпочтение Гортензии, которая со своей стороны не оставалась бесчувственной к его очарованию. Между ними зародилась настоящая дружба влюбленных, и злые языки стали утверждать, что их флирт часто продолжался вечерами в одной потайной комнатке. Но ни у кого нет никаких доказательств этой связи. Однако лукавые и игривые письма, которые молодая женщина отправляла царю, вполне могли бы подтвердить то, что болтали эти злые языки…

Как бы там ни было, а император, полностью покоренный Гортензией, использовал все свое влияние на союзников и на Людовика XVIII для того, чтобы с семейством Богарнэ обошлись милостиво. Результат ошеломил роялистов. Жозефине не только оставили Мальмезон и Наварру с миллионным доходом, но еще и владение Гортензии в Сен-Ле было возведено в ранг герцогства с ежегодной пенсией в 400 000 франков.

Для того чтобы отпраздновать эту неслыханную удачу, вновь испеченная герцогиня пригласила 14 мая в Сен-Ле свою мать, брата и царя.

Однако в этот самый день Людовик XVIII организовал торжественный молебен в память Людовика XVI, на который пригласил всех монархов и принцев. К большому неудовольствию двора, Александр принес свои извинения, сел в свою карету и укатил к Гортензии…

После обеда молодая женщина предложила совершить прогулку в карете. На улице было сыро и холодно, уставшая Жозефина с удовольствием осталась бы у огня. Но кокетство заставило ее совершить неосторожность. Для того чтобы доставить удовольствие Александру, она согласилась выйти из дома…

Прогулка продлилась два часа, и Гортензия, поставившая ноги на колени царю, делала вид, что не замечает, как дрожит мать под прозрачной вуалью.

Вернувшись в дом, почувствовавшая недомогание и озноб Жозефина была вынуждена лечь в постель и пропустить ужин. В Мальмезон она приехала только на другой день.

Несколько дней она чувствовала себя усталой и была вынуждена делать над собой усилия для того, чтобы переносить визиты посетителей. Поскольку к ней приходили выразить свою благодарность многочисленные роялисты, которых она в свое время взяла под свое покровительство. Узнав, что двери дома бывшей императрицы снова открыты, в Мальмезон однажды примчалась мадам де Сталь. Болтливая, нахальная, претенциозная, ядовитая, она целых два часа изводила бедную Жозефину, которая едва стояла на ногах.

Когда несносный «синий чулок» села в свою карету, креолка рухнула на канапе.

– У меня только что была утомительная встреча, – сказала она одной из своих подруг. – Вы не поверите, что среди других вопросов, которые мадам де Сталь соизволила мне задать, был вопрос о том, люблю ли я еще императора! Уж коли я не переставала любить его, когда он был на вершине счастья, как я смогу охладеть к нему сегодня?

24 мая она слегла. Срочно вызванный к ней доктор Оро, личный врач бывшей императрицы, констатировал начало ангины. 26 мая больной стало трудно дышать. 28 мая она так ослабела, что царь не посмел войти в ее комнату, а 29-го, на Троицын день, после соборования, креолка, зрачки которой перестали двигаться, произнесла имя Наполеона, короля Римского и тихо отошла в мир иной…

В Мальмезон немедленно примчался Фредерик-Людовик Мекленбург-Шверинский. При виде смазанного благовониями тела он закричал. Его пришлось отвезти в Париж.

2 июня он вернулся для того, чтобы присутствовать при погребении. И мадемуазель Кошеле, горничная Гортензии, сообщает нам, что в часовне «он проливал слезы, молился у катафалка и подносил к губам краешек савана»…

В полдень кортеж отправился из замка в церковь, где собирались похоронить Жозефину. Траурное шествие возглавляли два внука покойной, два мальчугана, одному из которых суждено было царствовать под именем Наполеона III…

Жозефина умерла от инфекционной ангины. Однако же спустя несколько лет после этого пошли слухи о том, что она была отравлена. Говорили, что бывшая императрица заболела после того, как получила «отравленный» букет цветов от Талейрана…

Зачем бы князю де Беневану было нужно совершать это преступление?

Хорошо информированные люди перешептывались о неких таинственных историях, и это продолжалось до того дня, когда господин Набрели де Фонтен, библиотекарь герцогини Орлеанской, опубликовал книгу под названием: «Откровения о существовании Людовика XVII»…

Автор утверждал, что Жозефина рассказала царю о том, что Людовик XVII вовсе не умер в замке Тампль, а скрывается где-то в Вандее, ожидая, когда он сможет взойти на трон. Глубоко этим взволнованный, Александр якобы немедленно отправился к Талейрану и потребовал от того возвести на трон Франции человека, имеющего на это больше прав, нежели Людовик XVIII. И князь де Беневан якобы сразу после этого и отправил Жозефине пресловутый букет⁴⁴.

Это обвинение, естественно, было подхвачено многими, и в 1897 году газета «Законность» (Ла Лежитимите) опубликовала вот такую статью:

«Я, – сказала императрица Жозефина, – вместе с Баррасом освободила Дофина из Тампля с помощью моего слуги, выходца с Мартиники, назначенного благодаря моему влиянию комендантом Тампля вместо Симона. Баррас заменил Дофина на немого, тщедушного и золотушного мальчика, для того чтобы не иметь неприятностей с революционными комитетами. Дофин уехал в Вандею, затем немного пробыл в Бретани, после чего вернулся в Вандею и там спрятался. Когда Дофина на четыре года заключили в главную башню Венсенского замка, я снова помогла ему оттуда сбежать, для того чтобы отомстить Наполеону и эрцгерцогине Марии-Луизе». Тут Александр воскликнул: «Я завтра же увижусь с Талей-раном и скажу ему, что французский трон должен принадлежать сыну Людовика XVI, а не графу Прованскому». И Александр, действительно, на другой день имел разговор с Талейраном на эту тему. И в результате этого разговора Жозефина получила отравленный букет, явившийся причиной ее смерти спустя три дня. Император Александр, узнав об этой скоропостижной смерти, сказал громко: «Это – дело рук Талейрана»⁴⁵.

Эту статью, почти без изменений, можно найти в неизданных пока «Мемуарах» Франсуазы Пеллапра. Возможно, что редактор газеты «Законность» именно оттуда и взял материал для своей статьи.

Бывшая любовница Наполеона, кроме того, добавляет:

«Мадам Жобер, родившаяся в 1767 году и проживающая по адресу: Монруж, Орлеанская дорога, 34, сообщила мне о том, что в то время, когда в Париже было объявлено о смерти Дофина, она узнала совсем другое от своей старшей сестры, которая была принята мадам де Богарнэ в качестве санитарки в то время, когда та очищалась с помощью масла “Пальма Кристи”, которое оказалось или слишком ядовитым или поддельным и стало причиной сильного расстройства здоровья, после чего несколько дней у нее была высокая температура»⁴⁶.

И что с того?

Значит ли это, что Жозефина не была отравлена по приказу Талейрана?

– Да! – говорит Фредерик Массон.

– Нет! – утверждает доктор Кабанес.

Во всяком случае, это кажется маловероятным. И если ее отравил цветок, то им мог быть только цветок лилии…

Наполеон узнал о смерти Жозефины из газеты, которую сумел доставить ему из Генуи его камердинер.

Это его очень огорчило и заставило снова проявить свою непосредственность.

– Ах! Она-то меня любила, – прошептал он.

Затем он заперся у себя в комнате и проплакал два дня… Когда его боль несколько улеглась, он вызвал к себе Маршана и приказал ему приготовить кареты и провиант.

– Мы отправляемся обедать на пляж, – весело сказал он. – Чтобы жить, надо уметь забывать. Я хочу искупаться. Море будет моей Летой…

Наполеон обожал такие пикники. Удивленные крестьяне острова имели возможность часами наблюдать за тем, как он прыгал по скалам, играл в прятки в кустах или играл в камешки на песке…

Его склонность к шуткам толкнула его тогда на совершение невероятных проделок. «В один прекрасный день, – сообщает нам господин Поль Бартель, – после вкусного завтрака на берегу он повел себя совсем по-ребячески перед своим двором и сэром Нейлом Кэмпбелом, который не верил своим глазам. После «развлечений, напоминающих забавы простонародья», он вдруг увидел горку рыбешек, оставшихся на песке от рыбаков. Он нагнулся и набрал горсть рыбешек. Затем, незаметно подойдя к Бертрану, он ловко сунул рыбок в карман Великого маршала. После чего, сделав вид, что потерял свой носовой платок, он попросил у Бертрана одолжить ему платок. Тот немедленно сунул руку в карман, но тут же стремительно вынул ее оттуда. Прикосновение к склизким и еще живым рыбешкам вызвало у него глубокое отвращение, а плавники укололи ему пальцы. Довольный тем, что сумел сыграть над Великим маршалом, вечной жертвой его проделок, столь замечательную шутку, Наполеон захохотал, а Бертран тем временем был занят тем, что с ворчанием освобождал свой карман и вытирал намоченный морской водой мундир»⁴⁷.

Шутка довольно невинная, но она показывает, до чего Наполеон был в душе ребенком…

Во время таких обедов на природе новоиспеченный король Эльбы любил, когда его окружали женщины, составлявшие с начала его ссылки маленький гарем, в котором он тайно утолял жажду, когда «весенний жар вызывал у него зуд естества»…

Вот и в тот раз Маршан отдал распоряжение приготовить все необходимое для обеда под открытым небом и пригласил девиц, которые поочередно, на софе или на канапе, позволяли «потоптать себя», как говорили в то время молодые люди, не зараженные пока романтизмом…

Спустя пару часов коляски, в которые уселись Наполеон и его двор, покатили, качаясь на ухабах, к песчаному пляжу, защищенному от ветров.

Во второй коляске сидела плотно окруженная и вызывавшая ревность, поскольку она была в тот момент фавориткой, величественная Адель Болли, супруга Яниса Теологоса, турецкого дипломата греческого происхождения, прибывшего на остров Эльба с одной-единственной целью: украсить себя рогами заботами человека, которым он восхищался более, чем кем другим в этом мире…

Наполеон с радостью этой возможностью воспользовался.

В одиннадцать часов весь маленький двор был на пляже. Бывший император немедленно поспешил за скалы для того, чтобы раздеться. В окружении двадцати охранников в парадных мундирах, сопровождавших его во всех морских вылазках и стоически входящих в воду по пояс, он начал купаться совершенно голым…

Обед прошел очень весело. После десерта Наполеон организовал всеобщую игру в жмурки, затем в прятки, что дало ему возможность укрыться с прекрасной гречанкой в кустах, которые водящие почтительно не замечали…

На сей раз Жозефина была забыта.

Вечером произошла любопытная сцена, о которой рассказал нам оставшийся неизвестным автор «Тайной летописи острова Эльба».

Вернувшись домой из Порто-Феррайо, Наполеон, находясь в отличном настроении, пожелал продемонстрировать прекрасной Адели свою силу. И немедленно пригласил ее в свои покои, но тут ему представили рапорт, который заставил его заколебаться. Дело было в том, что ему сообщали о том, что на остров прибыл австрийский шпион. А поскольку любовь бывшего императора к Марии-Луизе ничуть не ослабла, он стал опасаться, как бы слухи о его любовных приключениях не дошли до Вены…

«Возбужденный желанием мозг Наполеона, – рассказывает нам неизвестный летописец, – быстро нашел решение этого вопроса. Он вызвал к себе Маршала и приказал ему отправиться к прекрасной гречанке и отнести в мешке мужскую одежду.

– Скажи мадам Теологос, чтобы она переоделась в эту одежду, и немедленно приведи ее сюда.

Маршан исполнил приказание и спустя час вернулся с резвым юношей с рыбацким колпаком на голове, поскольку было решено, что этот головной убор был необходим для того, чтобы спрятать длинные вьющиеся волосы Адель».

Довольный своей выдумкой, Наполеон выставил Маршана за дверь, налетел на гречанку, поспешно раздел ее и перенес на кровать, где «на сбитых простынях» принялся трудиться со свойственным ему пылом.

В восемь часов бывший император приказал Маршану отвезти мадам Теологос в ее покои. Но коварнице-судьбе было угодно сделать так, чтобы ось кареты, на которой молодая женщина возвращалась к мужу, сломалась на центральной площади города. К карете немедленно сбежались зеваки, некоторые из которых решили, что «у спутника слуги Наполеона был слишком круглый зад, явно выдававший женский пол»…

В толпе пошли разговоры об этом, и несчастная Адель «подумала, что ее единственным спасением было бегство. И она юркнула в какую-то улочку. Но люди добрые, решив, что эта таинственная личность, возможно, прибыла в Порто-Феррайо для того, чтобы посягнуть на жизнь Наполеона, бросились вслед за ней».

На бегу с Адель слетел ее рыбацкий колпак.

– Да это же женщина! Это женщина! – заорала возбужденная толпа.

Наконец двоим мужчинам удалось догнать прекрасную гречанку. Полагая, что они имеют дело со шпионкой, они разорвали ее одежду, чтобы убедиться в том, что у нее нет каких-нибудь бумаг либо оружия.

Под средиземноморским солнцем заблестели две очаровательного вида груди.

Женщины захохотали. Что же касается мужчин, они смотрели на столь неожиданное явление с горящими, как уголья, глазами. И вдруг все вместе набросились на мадам Теологос и стали своими грубыми руками трогать то, чем совсем недавно так наслаждался Наполеон…

Бедняжке довелось в конце концов в углу хлева, куда ее затащили, принять деревенские почести от двух десятков обитателей острова Эльбы…

На следующий день, само собой разумеется, каждый житель Порто-Феррайо знал личность этого лжеюноши⁴⁸…

Взбудораженная на некоторое время этим происшествием, жизнь ссыльных вскоре снова вошла в спокойное русло. В июле Мадам Мать приехала пожить с сыном, которого этот поступок очень растрогал. Вот уже и Полина объявила о своем скором приезде. Значит, клан Бонапартов решил собраться на Эльбе, подобно тому как это было в Аяччо? Некоторые так и подумали. Но в конце августа находившаяся в Неаполе Мария Валевская попросила удостоить ее чести быть принятой в Порто-Феррайо.

Очень взволнованный, Наполеон дал свое согласие.

Раз уж не приезжала Мария-Луиза, для которой он распорядился приготовить «любовное гнездышко», он решил встретиться со своей «польской женой»…

И этой встрече суждено было определить его дальнейшую судьбу…

Глава 13
Тайная миссия Марии Валевской на острове Эльба

Вот она-то его любила.

Артюр-Леви

1 сентября часов около пяти пополудни Наполеон, с утра занявший наблюдательный пост на невысоком холме и с помощью подзорной трубы наблюдавший за морем, закричал:

– Вот она!

На горизонте, увеличиваясь в размерах, показалась белая точка. Спутники императора вскоре увидели паруса направлявшегося к острову Эльба брига.

Наполеон продолжал прижимать к глазу подзорную трубу, пытаясь увидеть на палубе силуэт женщины. Была ли Мария Валевская одна? Везла ли она с собой маленького Александра, которому уже исполнилось четыре года?

Император глядел с большим нетерпением. Вдруг он обернулся к капитану Бернотти:

– Отправляйтесь в Порто-Феррайо. Возьмите карету с четырьмя лошадьми, три верховых коня и два мула и поезжайте в Сан-Джованни, куда причалит судно с наступлением сумерек…

Офицер немедленно отправился выполнять приказание.

Наполеон опасался того, что Марии-Луизе станет известно о визите Марии Валевской. По договоренности с братом молодой графини он решил, что бриг бросит якорь на рейде Сан-Джованни и пассажирка сойдет на берег на пустынном пляже, вдали от любопытных глаз…

В девять часов вечера Бернотти и Великий маршал Бертран, укрывшись в оливковой рощице, что росла в тридцати метрах от пляжа, ждали дальнейших распоряжений императора.

Однако Наполеон, укрывшись в ските Мадонны дель Монте на Монте Джионе (где он собирался тайно встретиться с Марией), только что получил одно сообщение, которое могло задержать высадку графини на берег: жители острова, увидев таинственный корабль, решили, что это наконец-то к мужу приплыла императрица, и поэтому толпами повалили на пляж…

– Прогоните их оттуда! – взревел император.

В половине десятого командир охраны доложил, что все любопытные разошлись по домам. Наполеон облегченно вздохнул.

– Хорошо, – сказал он. – Подайте сигнал. Я сейчас приду!

И сразу же после этого от брига отделилась шлюпка. Она бесшумно заскользила к берегу и так же бесшумно причалила. Из нее вышла, закрыв лицо вуалью, Мария, вслед за ней ее сестра Эмилия (также под вуалью) и ее брат Теодор, державший на руках маленького Александра.

Навстречу вновь прибывшим устремился Бертран. Поприветствовав их, он усадил путешественников в карету, которая немедленно тронулась с места в сопровождении всадников с факелами в руках…

На одном из поворотов дороги они увидели силуэт всадника, державшего в руках фонарь. Это был император, у которого не хватило терпения, чтобы дождаться Марии. Спрыгнув с коня, он приблизился к карете.

Послушаем, как сама Мария Валевская рассказывает об этой встрече при лунном свете.

«Он по-военному ответил на приветствие Теодора, – пишет она. – Поцеловал мне руку, галантно отогнул краешек перчатки моей сестры и спросил ее разрешения приложить губы к запястью. Поблагодарив ее за то, что она согласилась сопровождать меня, он сделал ей комплимент по поводу сходства с “ее очаровательной сестрой”. Затем он взял на руки Александра, посадил его впереди себя на коня и поехал вслед за нашей каретой или лошадьми, когда условия местности заставляли нас пересаживаться из кареты в седла. Эмилия, которая не знала его, сказала мне тогда, что, несмотря на мундир, он был очень похож на толстого землевладельца. Но в ските она переменила мнение о нем. Оказываемое ему всеми почтение, неукоснительно соблюдавшийся этикет показали ей, кем он был на самом деле: монархом».

После ужина, который был подан на открытом воздухе в сени платанов, Мария, ее сестра и ребенок, сопровождаемые дамами из свиты, отправились ложиться спать в комнаты скита.

Теодор поехал в деревню, а император отправился в палатку, поставленную в саду.

Но в два часа ночи Наполеон на цыпочках вышел из палатки, перешагнул через лежавшего на траве и делавшего вид, что спит, мамелюка и бесшумно подкрался к дому. Там он поднялся по лесенке, толкнул дверь, открывшуюся без звука, и проскользнул в комнату Марии, ждавшей его прихода «с горением в неких местах тела».

Встреча после долгой разлуки прошла необыкновенно. Оставшийся неизвестным автор «Летописи острова Эльба» сообщает нам о том, что «Мария Валевская, чья чисто платоническая связь с д’Орнано только усилила ее пыл, набросилась на Наполеона, сумевшего показать себя общительным собеседником… Поднятая, перевернутая, раздавленная, распятая, согнутая пополам маленькая графиня наконец запросила пощады. Тогда император оделся. Было уже около пяти часов утра. Так же бесшумно, как и уходил, он вернулся в свою палатку, где его верный мамелюк Али продолжал делать вид, что спит…»⁴⁹

В девять утра Наполеон пригласил Марию совершить прогулку по горам.

Взявшись за руки, любовники бродили по тропинкам, проложенным горными козлами, останавливались попить воды из источников и долго наблюдали за сложной любовной игрой двух лесных клопов.

В одиннадцать часов они вернулись в скит, где Наполеон поиграл с сыном. Там находился и доктор Фуро де Борегар.

– Ну, доктор, – спросил у него император. – Как вы его находите?

– Государь, – ответил врач, – я вижу, что король Римский очень вырос…

Охваченный внезапным волнением, Наполеон погладил белокурые локоны Александра. Сходство обоих мальчиков было действительно таким поразительным, что в ошибке доктора де Фуро не было ничего удивительного.

После обеда император организовал сельский бал, а Эмилия спела старинную польскую песню. Затем, ближе к вечеру, к Наполеону пришел барон де Лапейрюс, бывший казначей Великой армии, ставший начальником всех работ, производимых на острове Эльба.

Мария навострила уши и записала в своей записной книжке:

«Слушая его разговор с мсье де Лапейрюсом, показывавшим ему испещренные цифирью бумаги, в то время как эти господа (польские офицеры) рассказывали мне поочередно о своих планах переселения на остров, я думала: “Решительно, я обманулась. Император смирился со своей долей. Он собирается сделать Эльбу крепостью и, подобно древним сеньорам-феодалам, жить здесь тем, что родит земля, будучи защищенным от всяких вражеских набегов. Может быть, он сумеет захватить весь архипелаг… Ему придется заняться своим ополчением и рабами”».

Вечером после ужина Мария встретила господина де Лапейрюса.

– Наконец-то Его Величество соизволил отдохнуть от дел, – сказала она со смехом. – Мне доставляет удовольствие видеть, как он живет в восхитительной стране, полной всяческих запасов.

Барон так стушевался, что Марии пришлось спросить:

– Неужели я ошибаюсь?

Барон опустил голову. И тогда заинтригованная молодая графиня взяла его под руку:

– Я должна все знать. Мне все время кажется, что передо мной разыгрывают комедию. Смирился император со своей участью или нет? Счастлив он или же несчастен? Богат или беден?

– Не мне отвечать на все ваши вопросы, – сказал Лапейрюс. – Кроме, конечно, последнего. Он, кстати, меня и не удивляет. Вы разве не в курсе? Его Величество еще ни разу не получил, несмотря на мои многочисленные требования, ни части из той суммы в два миллиона, которая положена ему по договору между Францией и союзниками.

– Этого я не знала.

– Но это, увы, еще не все, мадам.

– У императора есть деньги?

– Были. Те, что он собрал по займу. Все уже ушло. Было отдано армии во время последней кампании… Мне приходится творить чудеса для того, чтобы изыскивать средства на покрытие огромных расходов, идущих на содержание свиты, увеличение штата полиции, на семью Его Величества. Мы смогли бы продержаться до того дня, когда сможем пожинать плоды реформ на острове. Но император слишком щедр…

Мария вернулась к себе в комнату сильно погрустневшей. К ней вскоре пришел Наполеон. Превратив постель в поле битвы, он исчез, словно ураган.

Утром она навестила его в палатке.

– Вот что я вам принесла, – сказала она ему, положив на стол какой-то сверток. – Все, кто может, обязаны таким образом поддерживать материально наши комитеты. Надеюсь, что Главная касса находится здесь?

– Тут – деньги? – спросил Наполеон.

– Да так, кое-что, и это никакое не самопожертвование. Тут драгоценности, которые я никогда не надеваю.

Она развернула бумагу и вынула восхитительное жемчужное колье, которое Наполеон подарил ей в день рождения Александра.

– Понимаю, – прошептал император. – Ну, я покажу этому Лапейрюсу…

Затем он взял в свои руки ладони маленькой графини:

– Ваш подарок мог бы оскорбить меня, Мария… Не возражайте. Оставьте это колье себе. Я еще не впал в нищету. Когда мне будут очень нужны деньги, я попрошу у матери или у моих кредиторов. У меня их достаточно… Это мне надлежит возместить вам расходы, связанные с вашим приездом сюда, и я дам вам гарантии того, что вам выплатят все недоимки с майората Александра. Сегодня вечером вы уедете, имея на руках все необходимые документы, если, конечно, вы не так устали.

Мария Валевская признается нам в том, что в тот момент она едва не упала в обморок. Все ее планы совместной, почти супружеской жизни с Наполеоном разом рухнули.

«Я почувствовала, что умираю», – пишет она.

Говорит ли она правду?

Был ли ее приезд на остров Эльбу продиктован одной только любовью?

Некоторые авторы мемуаров оспаривают это и утверждают, что здесь не обошлось без политики.

Что ж, в этом стоит разобраться…

«Мария Валевская, – пишет Андре Сабуре, – прибыла на остров Эльбу с почтой, в которой была точная и подробная информация о состоянии умов во Франции, о недовольстве народа, о растущей непопулярности Бурбонов, о ностальгии по императорской власти и о некоторых банкирах, решивших финансировать восстановление Наполеона у власти в стране. Когда она уехала из скита, император дал ей важное поручение к Мюрату, поскольку она ехала в Неаполь для того, чтобы снять секвестр с денег на содержание Александра. Кроме того, она нанесла визит генуэзским банкирам, которые спустя несколько недель после этого предоставили Наполеону двенадцать миллионов, доставленных ночью и послуживших для финансирования экспедиции к Гольф-Хуан…

Таким образом, Марию Валевскую можно считать тайным агентом Наполеона. Хотя и несколько оригинальным, поскольку единственной движущей причиной ее поступков была любовь. И все же ее политическую роль в этом оспаривать нельзя никоим образом»⁵⁰.

С точки зрения д’Орнано, Мария и ее братец Теодор являлись парой бонапартистских шпионов.

«Немного спустя после отъезда императора, – пишет он, – Теодор Лещинский взялся осуществлять связь между бонапартистскими организациями в Польше и в различных странах: в Баварии, где находился Евгений Богарнэ, в Швейцарии, в некоторых областях Италии, в том числе и в Неаполе, где король Мюрат вместе со своей полицией делал вид, что не знает об их существовании. Эта деятельность вскоре привела его на остров Эльбу. Переписка Наполеона свидетельствует о том, что там его приняли очень хорошо, что он уехал оттуда со многими поручениями; Мария не замедлила оказать ему помощь, когда она оказалась в Италии».

Граф д’Орнано добавляет:

«Однако же император ею не воспользовался»⁵¹.

Но это мнение не разделяет Поль Бартель, который в своем опирающемся на многочисленные документы труде о проживании императора на острове Эльба упоминает об оккультной деятельности Марии Валевской. Он, в частности, пишет:

«Во время выполнения этих поручений, заставлявших его неоднократно наведываться в Порто-Феррайо, Теодор Лещинский передавал императору письма своей сестры и немедленно отправлялся обратно в Италию с посланиями для нее».

Ниже он, описывая отъезд графини вечером 3 сентября, добавляет:

«Наполеон пожелал неприменно проводить Марию и ее спутников хотя бы часть пути. На полдороге к Марчиана-Альта он остановился, слез с лошади и о чем-то долго разговаривал с Марией. О чем они говорили? Это нам знать не дано. Однако вполне возможно, что он дал ей тайное поручение к Мюрату, равно как и какое-либо поручение к оставшимся во Франции друзьям. В противном случае это было бы удивительно. На протяжении многих месяцев графиня и ее брат были тесно связаны с императором. Они постоянно держали его в курсе всего, что происходило на континенте. Мария продолжала таким образом служить ему, даже если предположить, что этот визит ее очень разочаровал. Бескорыстная, верная во всех испытаниях, она просто не могла поступить иначе. Она чувствовала, что мечта о возрождении могущества Наполеона захватила все ее существо, она должна была принять это как должное и смириться со своей участью»⁵².

И наконец, человек, шпионивший за императором в пользу союзников, пишет:

«Графиня Валевская была исполнительницей тайных планов. Она передала Наполеону список официальных лиц, на поддержку которых он мог рассчитывать после высадки во Франции». Он добавляет: «Приехав на остров как обыкновенная любовница, истосковавшаяся по нежности, она была уверена в том, что бумаги, письма, планы, которые она везет, никоим образом не будут перехвачены. Ее настоящую роль все поняли только спустя несколько месяцев»⁵³.

Была ли Мария Валевская одной из самых очаровательных тайных агентов Наполеона? Принесла ли она с собой, со своей любовью, нежностью и безумной надеждой остаться жить рядом с императором, все необходимые сведения, позволившие ему вернуться с острова Эльба?

Не имея бесспорных документов относительно этого, мы не можем утверждать категорично. И все же кажется вполне возможным, если принять во внимание деятельность ее брата, что она была очень причастна к этой необыкновенной истории…

Возможно, что когда-нибудь, где-то на чердаке в одном из домов в глубинке, найдутся письма Наполеона к Марии, которые смогут определенным образом установить тайную роль, которую сыграла красивая польская графиня.

А пока мы можем только строить различные предположения и самое большее – ставить любовные чувства под сомнение…

Зная о том, что ей придется в тот же вечер покинуть остров Эльбу, Мария Валевская сделала все, чтобы последние часы ее пребывания рядом с любовником прошли в обстановке семейного счастья. Она привела с собой маленького Александра, чтобы Наполеон смог с ним поиграть. Ребенок, явно разделявший обожание своей матери к императору, повел себя еще ласковее, чем накануне. Взволнованный Наполеон усадил его на колени и завел разговор:

– А любишь ли ты играть со своими друзьями? Любишь ли ты трудиться? Учишься ли читать и писать? Учишься ли кататься верхом?

Затем лукаво добавил:

– Мой мизинец подсказывает мне, что ты никогда не вспоминаешь мое имя в своих молитвах.

– Это неправда, – ответил Александр. – Да, я не говорю Наполеон, но я всегда говорю папа-император.

Этот ответ очень понравился Наполеону. Обернувшись к графине, он сказал:

– Он будет иметь успех в свете. Он очень умен.

За обедом император пожелал, чтобы ребенок сел за стол вместе с ним. Поначалу Александр вел себя хорошо, но это продлилось недолго. Когда же мать начала упрекать его в плохом поведении, император сказал:

– Значит, ты не боишься плетки? Ну, ладно! Я советую тебе бояться ее: я получил одну только взбучку, но помню об этом всю свою жизнь.

И он рассказал, как это произошло:

– Моя бабушка была очень старая и вся согнутая. Она казалась мне и Полине старой феей. Она ходила, опираясь на палку, а ее любовь всегда заставляла приносить нам конфеты. Что не мешало нам с Полиной ходить за ней и передразнивать ее. К несчастью нашему, она заметила это и пожаловалась нашей матери, сказав, что она не научила уважать бабушку. Мама, хотя она нас и очень любила, не на шутку рассердилась, и по глазам ее я понял, что дела мои плохи. Полина немедленно получила по попке, поскольку задрать юбки было намного проще, чем расстегнуть штаны. Вечером мать попыталась было поймать меня, но ей это не удалось. Я уже подумал, что все закончилось. На следующее утро, когда я попытался было поцеловать ее, она оттолкнула меня от себя. Я об этом уже не помнил, но днем она вдруг сказала мне: «Наполеон, ты приглашен к губернатору, пойди переоденься». Я, довольный тем, что смогу поужинать с офицерами, поднялся к себе и быстро разделся. Но в тот вечер мама была кошкой, которая подкарауливала мышь. Она вдруг вошла в мою комнату и заперла за собой дверь. Я понял, что попался в ловушку, но было слишком поздно, и мне пришлось получить по мягкому месту…

Все гости засмеялись, а Наполеон повернулся к Александру:

– Ну, что ты на это скажешь?

– Но я ведь никогда не насмехаюсь над мамой, – ответил мальчик смущенно.

Император поцеловал его и сказал:

– Отлично сказано.

Вечером Мария, Эмилия и Александр сели в карету и поехали в направлении Марчьяна-Марина, где их ждал корабль.

Наполеон проводил их до холма, с которого было видно море. Там он вручил Марии какой-то конверт, подарил Эмилии ларец, а Александру – коробки с игрушками и распрощался с ними.

Когда он возвращался к себе, разыгралась буря. Обеспокоенный тем, что любовница и сын подвергаются опасности, он дал одному из стражников приказ догнать их и вернуть в скит. Но Мария, увидев, что море стало неспокойным, приняла решение взойти на корабль в Порто-Лонгоне, в пятнадцати милях от Марчьяны. Стражник их не нашел, а Наполеон всю ночь промучился, ожидая их возвращения.

А Мария тем временем под ужасной грозой огибала остров, перебирая в уме те горькие мысли, которые она не замедлила изложить на бумаге позднее на борту корабля:

«Я долгое время колебалась. Заставить так мучиться от усталости двух женщин и ребенка казалось мне нехорошим поступком с его стороны. Я не боялась его. Но если мне придется еще раз увидеться с императором, для меня это было бы пыткой, так он меня обидел. Все эти меры предосторожности: его переселение сразу же по получении известия о моем прибытии, время, проведенное по прибытии в ожидании на борту корабля до самой ночи, эта тайная высадка, которую он заставил меня произвести. Зачем все это? Затем, чтобы императрица не узнала о моем прибытии, а ей на это откровенно наплевать, чуть было не сказала я ему. Она – плохая жена и плохая мать. Будь это не так, она была бы здесь. Я пишу только то, что думаю».

Эта горечь все же не помешала Марии сразу же по прибытии в Неаполь в точности выполнить поручение, которое дал ей любовник…

Глава 14
Мария-Луиза изменяет Наполеону с генералом Нойпергом

Она была с орлом, а осталась с кривым…

Андре Сабуре

После отъезда Марии Валевской Наполеон уехал из скита и снова поселился в своем доме в Порто-Феррайо. Рабочие там уже закончили работы по обустройству апартаментов для Марии-Луизы. Верный своей привычке все делать самому, он занялся украшением комнат и придумал для потолка гостиной аллегорический мотив сладострастного романтизма: он захотел, чтобы там изобразили двух связанных голубков и чтобы узел затягивался по мере того, как они удаляются друг от друга…

Однако по очередной превратности коварной судьбы в тот самый момент, когда художники заканчивали свою прелестную работу, Мария-Луиза в постели одной швейцарской деревенской гостиницы отдавалась прекрасному офицеру, «дрожа при этом всем телом»…

Представленное таким необычным образом, это положение может удивить кого угодно. Поэтому нам надлежит для того, чтобы повествование было логичным, вернуться, как говорят, назад во времени.

21 мая 1814 года Мария-Луиза прибыла в Шен-брунн под восторженные крики многочисленной толпы. Австрийцы полагали, что их эрцгерцогиня возвращалась в родной дворец после четырехлетней, полной лишений ссылки.

– Да здравствует Мария-Луиза! Да здравствует Австрия! Долой корсиканца! – орала толпа.

Видя, что ее возвращение стало выражением окончательной победы союзников над Наполеоном, бывшая императрица погрустнела и прошла в свои апартаменты. Войдя в спальню, она упала на кровать и горько зарыдала.

На следующий день, собрав остатки мужества, она взяла в руки перо и написала Наполеону пространное нежное письмо:

«…Не обвиняй меня в том, что я тебя забыла, это огорчило бы меня еще сильнее, чем все печали, которые я до сих пор испытала… Вдали от тебя я провожу время в грусти; я хочу вышить для тебя накидки на мебель для спальни; я хочу, чтобы они были вышиты моей рукой…»

Но Мария-Луиза была фривольна и слаба. Несмотря на нежность, которую питала к Наполеону, она не замедлила совершить серию измен ему. Сначала она согласилась заменить имперские гербы на своей карете своими собственными вензелями. Затем удовольствовалась тем, что ее стали называть «герцогиней Пармской». И наконец, поддавшись уговорам красивых придворных, она перестала вести затворническую жизнь, стала посещать праздники, танцевать и, казалось, забыла про несчастного мужа, ожидавшего ее на своем острове.

Это ее беззастенчивое поведение возмутило не только французов в Вене, но даже и некоторых австрийцев. Однажды старая королева Мария-Каролина, сестра Марии-Антуанетты, отнюдь не питавшая любви к Наполеону, сказала Марии-Луизе:

– Девочка моя, когда человек женится, это на всю жизнь. Если бы я была на вашем месте, я привязала бы простыни к окну и сбежала бы отсюда к мужу…

Эти упреки вызвали угрызения совести у Марии-Луизы. Было время, когда она задумала бежать. Но при мысли о том, что белые простыни будут привязаны к пыльным перилам балкона и, возможно, валяться в грязи, ее душа домохозяйки возмутилась. Такие приключения были уделом женщин-нерях. Эта мысль пришлась ей по душе. Она успокоилась и решилась написать императору вот такое лживое письмо:

«Я очень рада тому, что у тебя все в порядке и что ты намереваешься построить очаровательный домик в деревне. Прошу тебя найти в нем комнатку для меня, поскольку ты знаешь, что я продолжаю рассчитывать на то, что смогу приехать к тебе сразу же, как только представится такая возможность, и что я молю небо, чтобы это случилось как можно скорее. Если ты разобьешь очаровательный садик, я надеюсь на то, что ты поручишь именно мне доставку растений и цветов для него. Я слышала, что с тобой поступили несправедливо, запретив выписать их из Парижа. Все ведут себя по отношению к тебе очень несправедливо, меня это возмущает, это очень гнусно. Хотя, по честности, удивляться этому не приходится, поскольку мы живем в таком мире, где очень редко встретишь возвышенные души».

В июне Мария-Луиза решила поехать на воды в Экс, что в Савойе. Несмотря на противодействие австрийского двора, опасавшегося вызвать этим неудовольствие Бурбонов, 29 июня она покинула Шенбрунн. Это путешествие она предприняла под именем графини де Колорно.

11 июля она была уже в Шамуни (Шамоникс), где провела шесть дней, гуляя по берегу ледяного моря и по полям.

17 июля, довольная проживанием у этих шамуняров, живших, как она сказала, «в самой заброшенной деревушке в мире», она уехала в Экс.

В Карруже к ее карете подошел присланный австрийским императором офицер. Его звали Адам-Альфред фон Нойперг.

Вот как описал его портрет Меневаль:

«В то время, – пишет он, – это был мужчина сорока с небольшим лет, среднего роста, но с очень аристократической осанкой. Ловко сидевший на нем гусарский мундир и белокурые вьющиеся волосы делали его на несколько лет моложе. Широкая черная повязка закрывала шрам от раны, в результате которой он потерял глаз. Взгляд его был живым, пронзительным, изучающим. Манеры были элегантными, выдавали воспитанность. Язык был ядовито-острым. Он обладал многими прочими достоинствами».

Этот донжуан (люди уже перестали считать его победы над женщинами) родился в 1775 году в Вене в результате поспешной и греховной любви графини фон Нойперг и некоего французского офицера, чей огромный рост приводил в ужас врагов и привлекал дам.

Послушаем снова Меневаля:

«Не могу не рассказать о любопытной детали общности судеб, которая связала бывшую французскую императрицу и генерала Нойперга. Последний был рожден от одного француза. В то время, когда его отец, граф Нойперг, находился в Париже с дипломатической миссией, он познакомился с одним французским офицером из древнего аристократического рода и часто принимал того в своем доме. Графиня Нойперг не осталась равнодушной к достоинствам графа де… настойчиво принявшегося за ней ухаживать. Граф Нойперг мало внимания уделял своей супруге, предоставляя ей большую свободу действий, заботясь только о том, чтобы получать удовольствие от пищи и карточной игры. Между графиней и молодым офицером образовалась интимная связь, плодом которой стал генерал Нойперг. Доказательства этого можно найти в письме матери генерала, обнаруженном среди бумаг графа де… после его смерти. Это переплетение обстоятельств может дать обильную почву для размышлений тем, кто допускает, что в жизни человеческой не последнюю роль играет судьба»⁵⁴.

Генерал Нойперг уже исполнял при Марии-Луизе в Праге в 1812 году обязанности камергера.

Узнав его, она не проявила ни малейшего удовольствия.

Говорят даже, что на лице ее появилось «выражение неудовольствия, которое она даже не попыталась скрыть».

Ей показался подозрительным этот человек с убаюкивающими манерами, глядевший на нее большим черным глазом и ведущий себя с подчеркнутой вежливостью. Она не ошиблась. Нойперг получил от императора Австрийского задание шпионить за ней и помешать ей любыми путями встретиться с Наполеоном.

Данные ему тайные инструкции были ясны и очень строги:

«…Переписка и сношения герцогини де Колорно с островом Эльба требуют самого строгого надзора. Следует также вскрыть различные каналы, которые могут быть использованы.

Графу фон Нойпергу поручается со всей возможной тактичностью отговорить герцогиню де Колорно от мысли посетить остров Эльбу, поскольку эта поездка наполнила бы огорчением отцовское сердце Его Величества, делающего все возможное для того, чтобы сделать счастливой жизнь любимой дочери… В случае если все увещевания будут бесполезны, графу надлежит проследовать за герцогиней де Колорно на остров Эльбу».

Мария-Луиза поселилась в Экс-ле-Бэн в доме, где некоторое время жила королева Гортензия. Нойпергу удалось вскоре сблизиться с ней. Умный, галантный, обворожительный, он так ловко ухаживал за ней, что с каждым днем его ухаживания принимались все с большей снисходительностью.

Его желание стать любовником Марии-Луизы ничуть не мешало ему выполнять обязанности шпиона. Даже наоборот… 11 августа он направил в Вену вот такой доклад:

«Сегодня здесь побывал слуга короля Жозефа, направлявшийся с секретным заданием на остров Эльбу. Из достоверного источника мне стало известно, что императрица Мария-Луиза спешно написала ему несколько строк и вручила локон своих волос в качестве подарка императору Наполеону. Этот слуга направился в Неаполь, куда, по всей видимости, идет вся почта».

Эта постоянная слежка не ускользнула от внимания Марии-Луизы. 18 августа полковник Лещинский, брат Марии Валевской, сумел вручить ей письмо от Наполеона так, что это произошло незаметно для Нойперга. Она незамедлительно написала ответ, который был передан на остров Эльбу тем же гонцом.

«Как я была бы рада немедленно приехать к тебе, сразу же после того, как сын окажется со мной. Я уже распорядилась доставить его сюда, но тут пришло письмо от моего отца, в котором он просит меня вернуться в Вену, чтобы принять участие в работе конгресса, на котором будет решаться судьба моя и моего сына. Кажется, что Бурбонам очень хочется отнять у меня Парму. Меня здесь стережет полиция и австрийская, русская и французская контрполиция, а господин Фитц-Джеймс имеет приказ арестовать меня в случае, если я пожелаю направиться в сторону острова Эльбы. Но несмотря на это, верь в то, что я намерена туда приехать. Мое желание поможет мне преодолеть все преграды, и я уверена, если только они не прибегнут к грубой силе, что вскоре буду рядом с тобой. Но я не знаю пока, как смогу это сделать.

Постараюсь уехать как можно скорее, а пока не даю твоему офицеру ни минуты покоя. Если узнают о том, что он здесь, они смогут его арестовать. Уверена, что они обыщут его: ты не представляешь себе, до чего строги отданные им приказы; даже сами австрийцы ими возмущены; генерал Нойперг (sic) сказал мне, что в кармане у него лежит приказ перехватывать все письма, которые я могу тебе написать…»

Да, у генерала Нойперга, действительно, такой приказ лежал в кармане. Но для того чтобы помешать Марии-Луизе поехать на остров Эльбу, у него было еще одно, намного более изощренное средство…

Покидая Милан (где он командовал дивизией), чтобы исполнять в Савойе обязанности надсмотрщика за Марией-Луизой, Нойперг, выпятив грудь, заявил:

– Не пройдет и полгода, как я стану ее любовником, а потом и мужем⁵⁵.

Этот галантный генерал был уверен в своем очаровании. Он умело использовал его и добивался, ухаживая за дамами, поразительных результатов. «Несмотря на потерянный глаз, черную повязку и тридцать девять лет, – пишет Макс Бильяр, – в жилах у Нойперга текла кровь молодого человека: он мог бы преподать уроки соблазнения дам самому Дон Жуану и задать много очков вперед всем ловеласам по части покорения женских сердец»⁵⁶.

Однажды в Мантуе, сообщает нам «Скандальная летопись времен Реставрации», он сумел совратить дочку некоего трактирщика благодаря уловке, достойной сказок Бокаччо.

Придя в трактир господина Фраскони, за дочерью которого, восемнадцатилетней девицей, он ухлестовал, сообщает нам автор «Хроники», граф фон Нойперг потребовал для себя комнату и хороший ужин. Когда к нему подошла девушка с ужином, он взял ее за руку, попросил показать ему язык, посчитал пульс, покачал головой и заявил, что он – врач.

– Вы заражены, – сказал он ей, – болезнью, которую следует немедленно вылечить. Пойдите и лягте в постель. Я вас осмотрю, а потом закончу ужин.

Встревоженный Фраскони спросил, может ли его дочь подождать с осмотром, поскольку ей надо обслуживать других посетителей.

– Ни в коем случае, – строго сказал Нойперг. – Ибо она может их заразить.

Лиза поднялась вслед за Нойпергом в свою комнату. А очень озадаченный болезнью дочери Фраскони стал сам обслуживать клиентов. Когда она полностью разделась и легла в постель, генерал принялся тщательно ее ощупывать.

– Здесь больно? – спросил он, положив ладонь на ее грудь.

– Нет, – сказала девушка.

– А здесь?

И он кончиком пальца погладил сосок левой груди. Как человек, старающийся стереть пятнышко. Лиза от возбуждения застонала. Генерал нахмурился.

– Левый сосок очень чувствителен, – сказал он. – Я был прав. Давайте осмотрим другой.

Намочив палец слюной, он прикоснулся кончиком его к соску другой груди жестом человека, пытающегося снять с него божью коровку. Лиза, для которой все это было в диковину, захрипела.

– Болезнь слишком запущена, – сказал Ной-перг. – Мы сейчас находимся накануне кризиса. Но я вас вылечу.

Он спустился вниз в зал и отвел трактирщика в сторону.

– У нее лихорадка, очень заразная, – сказал он. – Я строжайше запрещаю входить в комнату дочери. Я буду приходить к ней, поднимаясь по наружной лестнице для того, чтобы никого не встретить. Два дня я лично буду кормить ее и лечить. У меня при себе есть все нужные лекарства. Не переживайте…

Господин Фраскони поблагодарил Нойперга. Тот вскоре вновь поднялся в комнату, где Лиза, все еще возбужденная различными прикосновениями к ее телу, чувствовала, что на нее накатила теплая волна, причину которой она по своей наивности видела в том, что у нее началась лихорадка.

Лжеврач извлек из кармана баночку с мазью, сунул в нее палец и снова приступил к массажу сосков грудей.

Спустя несколько минут Лиза принялась со стоном извиваться.

– У вас именно та болезнь, от которой часто страдают девушки, затянувшие с замужеством, – сказал Нойперг. – В вашем возрасте вы должны быть замужем.

– Точно, – прошептала Лиза, охваченная непонятными ей желаниями.

– Мой долг врача вынуждает меня предложить вам то единственное лекарство, которое сможет вас излечить, – важным тоном сказал генерал. – Не чувствуете ли вы почесывания в этом месте?

И он благочестивым жестом указал, как сообщает нам автор летописи, «на то место, которое древние называли расколотым сердцем»…

– О, да! – ответила девушка с возрастающим возбуждением.

– В таком случае, – сказал Нойперг, – всякое колебание с моей стороны было бы преступлением. Я должен поступить так, как поступил бы ваш муж. Не будем никому об этом рассказывать. Это останется нашей тайной. Я делаю это для того, чтобы вас вылечить…

Вытянувшись всем телом, как струна на скрипке, Лиза согласилась.

Тогда бравый генерал положил редингот на стул, снял сапоги, взобрался на постель и с большим умением отпустил девушке первую порцию лекарства…

Целых два дня, пока господин Фраскони ставил в церкви свечки, моля бога об излечении дочери, Нойперг в полной безопасности наслаждался очаровательной Лизой, которой, судя по всему, очень понравилось это оригинальное лечение. А потом он скрылся, оставив восхищенной девушке воспоминания об очень самопожертвенном докторе…

Оказавшись перед лицом столь опытного соблазнителя, бедная Мария-Луиза, естественно, подвергалась большой опасности. Своим единственным, но очень опытным глазом Нойперг с наслаждением раздевал ее. Уверенный в своей неизбежной победе, он горделиво думал о наступлении того момента, кода он станет любовником дочери австрийского императора.

Кроме всего прочего, его очень забавляла мысль о том, что он сумеет наставить рога Наполеону. Поскольку он оставался очень молодым по своему складу характера…

Всячески стараясь завоевать расположение бывшей императрицы, генерал продолжал шпионить за ней. Он записывал все, что она говорила, фамилии ее посетителей, вплоть до выражения лица при произнесении в разговоре имени Наполеона.

20 августа он послал императору Австрии вот такой доклад:

«Название острова Эльба и имя его обитателя произносится очень редко, и сегодня у нее нет ни малейшего желания туда поехать. Но зато она испытывает горячее желание снова увидеть своего принца…

Ваше Величество может быть совершенно спокойным; со стороны прекраснейшей эрцгерцогини нет ни малейшего контакта либо тайной переписки».

Но на самом деле Марии-Луизе при помощи необычно хитрых уловок удавалось обманывать Нойперга. Она регулярно получала письма от Наполеона, отвечала на них, тайно встречалась с секретными агентами и с пылом готовила свой отъезд на остров Эльбу.

Для того чтобы полностью обезопасить себя, она даже написала своему «дорогому папочке» письмо, в котором объявила о своем скором возвращении в Вену. Увы! На другой день Нойпергу донесли о визите к ней графа Лещинского. И Нойперг незамедлительно написал в Вену:

«Три дня тому назад некий польский офицер (кажется, по фамилии Германовский), прибывший с острова Эльба, остановился в почтовой гостинице между Женевой и нами (Франжи или Аннеси) и прислал через нарочного послание императора к императрице Марии-Луизе. Я узнал об этом факте, но не смог узнать цели его визита, предположив, что он приехал из Алламана от короля Жозефа.

Ее Величество, соизволяющее ныне наградить меня своим милостивым доверием, сообщила мне, без вопроса с моей стороны, о цели визита вышеуказанного польского офицера. Император Наполеон с большим интересом справлялся у Ее Величества о ее здоровье и настойчиво приглашал ее приехать на остров Эльбу…»

На самом же деле Мария-Луиза, узнав о том, что Нойпергу стало известно о прибытии Лещинского, решила взять инициативу в свои руки и сочла нужным показать Нойпергу письмо Наполеона.

Но спустя несколько дней после этого Нойперг отправил в Вену доклад следующего содержания:

«В течение десяти дней император Наполеон прислал сюда трех человек для того, чтобы убедить императрицу в необходимости приезда к нему без всякого на то разрешения, и для того, чтобы сообщить ей о том, что ее ждет его бриг, бросивший якорь в Генуе. Императрица, решительным образом настроенная на то, чтобы отказаться от всего, что смогло бы ранить отцовское сердце Вашего Величества, категорически отказалась выслушать эти предложения, и эмиссары, среди которых находился некий польский офицер, граф Лещинский (sic), до этого путешествовавший под именем Германовского, уехали, так и не получив от нее ответа. Капитан Юро, муж дамы для чтения, носящей то же имя, уехавший на остров Эльбу, тоже прибыл сюда для того, чтобы встретиться с женой, и привез письмо от императора. Я имею все основания предположить, что письмо это было написано в резких тонах и упрекало императрицу в том, что она покинула императора в горе и оставила своего принца. Это послание произвело на императрицу очень сильное действие и сразу же сказалось на ее самочувствии. Это новое доказательство неуважительного отношения только укрепило августейшую принцессу в ее нежелании ехать к мужу. Эта поездка не произойдет без разрешения Вашего Величества, поскольку мне кажется, что Ваш гнев для нее гораздо сильнее желания быть с мужем. Поэтому-то императрица не разрешила капитану Юро вернуться на остров Эльбу, а предложила ему поехать вместе с ней и ее свитой в Вену, где, несомненно, за ним можно будет установить наблюдение».

Теперь, утверждая, что Мария-Луиза не желала ехать на остров Эльбу, Нойперг был прав.

Да что же такое произошло?

Мещанскую душу Марии-Луизы ранило одно письмо Наполеона.

Дойдя до крайнего возбуждения от желания, император потребовал от жены немедленно прибыть к нему на остров, пригрозив, что «в случае задержки с приездом она будет похищена силой»⁵⁷.

Эта угроза, так лицемерно использованная слащавым генералом Нойпергом, испугала бывшую императрицу.

При мысли о том, что ее, словно какую-то танцовщицу из Венской оперы, похитят, сунут в кабриолет и, возможно, переоденут в мужской костюм для того, чтобы ввести в заблуждение полицию союзников, она просто обезумела. Ее муж представлялся ей одним из тех соблазнителей, которыми ее пугали, когда она была маленькой.

Поставленная внезапно перед необходимостью выбора между авантюрой, какой ей представлялся отъезд на остров Эльбу, и спокойной и безмятежной жизнью, которую предлагали ей одновременно Нойперг и отец, Мария-Луиза не стала колебаться. Она безусловно, безоговорочно и, кажется, без сожалений выбрала покой.

После сорока восьми часов размышлений она сделала свой выбор и спокойно написала австрийскому императору:

«…Три дня тому назад я приняла одного из офицеров императора, доставившего письмо, в котором он говорит, чтобы я без промедлений приехала одна на остров Эльбу, где он ждет меня, сгорая от любви…

Поверьте, дорогой папочка, что теперь у меня много меньше, чем когда-либо, желания предпринимать эту поездку, и я даю Вам честное слово в том, что никогда не пойду на это, не спросив Вашего на то разрешения. Прошу Вас также сказать мне, что я, по-вашему, должна ответить императору…»

Нойперг мог слать победные реляции. Теперь он мог быть уверен не только в том, что сможет привезти Марию-Луизу в Вену, у него появилась почти полная уверенность в том, что он сумеет сделать ее своей любовницей…

Спустя несколько дней под нажимом галантного генерала, желавшего воспользоваться «случаем, который может представить путешествие», она уехала из Экса и короткими этапами двинулась в сторону Австрии.

Однажды вечером, в Швейцарии, под действием, возможно, каких-то угрызений совести, она отправила мадам де Монтебелло такое необычное письмо:

«Представьте себе, что в последние дни моего пребывания в Эксе император слал мне письмо за письмом для того, чтобы заставить меня приехать к нему, совершить подобную выходку в одиночку, только с помощью господина Юро, и сказать моему находящемуся в Вене сыну, чтобы он там и оставался, поскольку ему он не нужен. Я нашла это чрезмерным и прямо ответила ему, что пока приехать не могу. Боюсь, что все эти послания смогут оказать влияние на венский двор и привести к тому, что задержат меня надолго (вдали от Пармы); я все же дам им (министрам) слово чести, что пока не поеду на остров Эльбу и что я вообще туда не поеду (Вам ведь лучше, чем кому-либо, известно, что у меня нет ни малейшего желания ехать туда), но император очень уж непоследователен и легкомыслен…»

Госпоже де Монтебелло Нойперг не нравился. Она догадалась о том, что именно он был причиной внезапной перемены мнения Марии-Луизы. Шокированная этим, она позволила себе направить своей бывшей государыне обеспокоенное письмо, полное едва прикрытых намеков на опасности, которым может подвергнуться молодая женщина, находящаяся рядом со столь предприимчивым воякой.

Привыкшая скрывать свои чувства, Мария-Луиза ответила письмом, в котором, возможно, старалась успокоить свою совесть:

«Прошу Вас, продолжайте высказывать Ваши упреки; Вы знаете, как я люблю их слышать, и не переучивайте по поводу вечерних прогулок; Вы знаете, что мне чуждо всякое кокетство, в котором Вы меня упрекаете, что сердце мое является неприступной скалой для чувства, которого я еще не познала, и навсегда останется спокойным..,⁵⁸

…Я только спешу успокоить Вас насчет состояния этого бедного сердца, которое так же спокойно, каким оно было, когда Вы с ним расстались, и оно приведет к проигрышу все пари, которые люди пожелали заключить на этот счет. Но согласитесь также, что объект не столь уж соблазнителен и что нет особой заслуги в том, чтобы ему противостоять…»

Этому не столь уж соблазнительному объекту суждено было стать ее любовником спустя всего три недели после этого письма.

24 сентября небольшой караван прибыл на берег озера Катр-Кантон и посетил часовню Гильома Телля. Внезапно разразившаяся гроза вынудила путешественников укрыться в трактире «Золотое Солнце», деревенском доме на склоне горы Риги.

У Нойперга появилась возможность, которую он ждал со времени пребывания в Эксе.

Послушаем внука Меневаля:

«В трактире Риги было совершено нарушение обычая, который до тех пор неукоснительно соблюдался: дежурный лакей всегда ложился перед дверьми комнаты императрицы. Но комнаты в трактире не были смежными и были разделены друг от друга коридором. Это положение комнат могло доставить, на самом деле, неудобства императрице из-за присутствия мужчины, которому следовало бы спать в коридоре перед ее дверью, единственным входом и выходом из комнаты. Как бы то ни было, лакею, по-видимому, было дано указание лечь спать на первом этаже».

Благодаря этому отклонению от правил генерал Нойперг смог беспрепятственно проникнуть в комнату Марии-Луизы. Воспользовавшись тем, что вспышки молнии и раскаты грома сильно напугали молодую женщину, он юркнул к ней в постель, прижал ее к себе, стал ласкать и наконец ударил своим личным громом по тому месту, которое вечно куда-то спешащий Наполеон посещал только набегами.

Очарованная бывшая императрица позабыла про грозу на улице⁵⁹.

Спустя несколько дней тайный агент сообщил австрийскому императору о том, каким образом генерал Нойперг теперь удерживает Марию-Луизу на континенте. Не испытав ни малейшего чувства стыда, Франц I воскликнул:

– Слава Богу! Я очень удачно подобрал ей кавалера!

После путешествия, во время которого на каждой остановке Нойперг возобновлял любовные игры, чье эхо трактирщики слышали с удивлением и восхищением, Мария-Луиза прибыла в семь часов утра 4 октября в Шенбрунн в состоянии полного изнеможения.

Несмотря на усталость, она пошла поцеловать Орленка, затем добралась до своей комнаты и с наслаждением уснула.

Бывшая императрица была права в том, что решила набраться сил, поскольку с той поры, как все дипломаты Европы собрались в Вене на Конгресс для того, чтобы постараться восстановить все то, что Наполеон разрушил за пятнадцать лет, жизнь в австрийской столице стала бесконечной цепочкой балов, празднеств, парадов, приемов и концертов⁶⁰.

Спустя пять дней после возвращения Мария-Луиза приняла участие в празднике, устроенном в том же самом зале, где за четыре года до этого она «вышла замуж» по доверенности за французского императора.

Из глубины своей ложи она наблюдала за тем, как танцевали Меттерних, Кастлерейг и все победители ее мужа. И не выказала при этом ни малейшего волнения.

Время от времени она оборачивалась к Нойпергу и посылала ему улыбку заговорщицы. Вместо ответа, как говорит нам Леонид Турнье в характерном для него стиле, «тот подмигивал ей своим единственным глазом»…⁶¹

Узы, соединявшие Марию-Луизу и Наполеона, с каждым днем утончались.

Различным событиям суждено было ускорить разрыв.

Однажды вечером, стоя посреди гостиной, Боссе, бывший управитель дворца Тюильри, вдруг заговорил об изменах императора.

– Все придворные дамы императрицы служили для него гаремом, – сказал он со смехом. – Одна только герцогиня де Монтебелло стоила трех…

Мария-Луиза побледнела.

– Вы забыли, перед кем вы находитесь? – сказала она.

Гнев помешал ей продолжить, и поэтому она обернулась к Нойпергу. Тот немедленно вмешался в разговор. И тогда двор с редким наслаждением увидел, как любовник бывшей императрицы горячо заступается за человека, которому он наставляет рога…

Огласка, которую получили ее неурядицы в семейной жизни, разбудила в душе Марии-Луизы большое число старых обид. Ловким ходом Меттерних сумел завершить ее разрыв с повелителем острова Эльба.

Однажды утром Марии-Луизе принесли какой-то странный документ от папского нунция. С легко понятным ужасом она прочитала о том, что расторжение брака между Жозефиной и Наполеоном не было оформлено по всем правилам, что ее союз с бывшим императором был незаконным и что она, следовательно, жила с 1810 года в качестве «незаконной жены»…

Церковь снисходительно добавляла, что, поскольку госпожа Богарнэ умерла, ничто не могло больше препятствовать настоящей свадьбе имперских сожителей. В документе было такое заключение: «Потомство воздаст по заслугам самому благородному и честному из монархов (Францу I) за то, что он пожертвовал своей дочерью ради интересов своего народа, но если мы были обмануты в своих лучших чувствах этим чудовищем (Наполеоном), потомство спросит, почему этот скандал продолжался столь долго, почему все считали эту невинную жертву законной женой в то время, как с точки зрения католической религии она могла выйти за него замуж только теперь. То есть тогда, когда чудовище стало вдовцом и получило возможность заключить новый брак…»

Мария-Луиза пришла в ужас. Значит, Наполеон сделал ее грешницей, а ее сына – незаконнорожденным!..

Ее старая ненависть к «французскому людоеду» разгорелась с новой силой. Набожная католичка, бывшая императрица не могла простить «корсиканцу» то, что он вынудил ее целых четыре года жить в смертном грехе…

И, даже не подумав о парадоксальной стороне этого положения, она отправилась исповедоваться в своих религиозных печалях к любовнику…

Нойперг прекрасно умел использовать выгодные обстоятельства. Он начал с того, что запер дверь на засов, затем перенес Марию-Луизу на кровать, осыпал ее ласками и нежностью и с умопомрачительной ловкостью и отвагой сумел наконец стереть на некоторое время из ее памяти все плохие воспоминания…

Несмотря на безразличие, которое бывшая императрица начала проявлять в отношении Наполеона, в конце сентября среди участников Конгресса прошел слух о том, что она продолжает поддерживать переписку со ссыльным и что она тайно готовится уехать на остров Эльбу.

Некоторые дипломаты немедленно этим воспользовались для того, чтобы воспротивиться возведению ее в ранг герцогини Пармской.

Молодая женщина пришла в растерянность и направилась к отцу. Тот объяснил ей спокойным голосом, что для того, чтобы убедить Конгресс, что она порвала все связи с Наполеоном, лучшим средством было бы публично выставить напоказ ее связь с Нойпергом.

Спустя два часа после этого разговора двор узнал о том, что генерал был назначен обер-штал-мейстером, официальным поверенным в делах и камергером двора Марии-Луизы. Эти должности давали любовнику право сидеть в карете рядом с любовницей…

С той поры эта парочка стала прилюдно гулять по Вене, присутствовать на концертах и даже выезжать на природу.

Послушаем Макса Бильяра:

«Марии-Луизе не представляло никакого труда уничтожить все, что бросало на сегодняшнюю ее жизнь нежный отсвет воспоминаний и что напоминало об императоре. Она любила Нойперга и даже не старалась скрывать свою странную привязанность к этому человеку, ставшему “властелином ее мыслей и хозяином ее тела”⁶². Она вместе со своим камергером совершала прогулки верхом или в коляске; случалось иногда, что они делали остановку на какой-нибудь ферме или садились под деревьями для того, чтобы полюбоваться прекрасными пейзажами. С собой они брали молоко и простой хлеб. Очарование мечты, любовь на траве в укромном месте, любовь, которая привязана к сельской пище… – это было пленительно и поэтично, это было достойно полотна с идиллией Гесснера или пасторалью Флориана. То, что Мария-Луиза была счастлива, подтверждается ее весельем и остроумием…»⁶³

Это пристрастие к любви на траве вынудило однажды любовников забыться настолько, что крестьяне, спрятавшиеся за изгородью, получили от этой сцены, как говорит нам Леонид Турнье, «урок сладострастия»…

В некоторых деревнях в окрестностях Вены были пастухи, которые могли даже похвастать тем, что знают точный цвет «ежика Ее Императорского Высочества эрцгерцогини Австрийской»…

Такое самозабвение наконец-то убедило членов Конгресса. И герцогство Пармское было отдано не бывшей французской императрице – а неверной супруге Наполеона I.

Глава 15
Наполеону удается покинуть остров Эльбу благодаря прекрасной Бартоли, любовнице полковника Кэмпбелла

Любить женщину – какое спасение!..

Виктор Гюго

В то время как в Вене члены Конгресса ругали друг друга изысканно вежливыми словами, как и положено дипломатам, Наполеон на острове Эльба продолжал вести тихую и размеренную жизнь.

Каждое утро он вставал на заре, легко завтракал и уходил на час гулять в сад. После чего он принимал очень горячую ванну, долгое время оставался сидеть на стуле совершенно голым. И обеими руками тщательно скреб бедра. Это странное занятие продолжалось примерно полчаса. Прекращал он его только тогда, когда так раздражавшие его прыщи начинали кровоточить. Затем он вызывал к себе своего камердинера Маршана.

– Вот теперь я готов начать день, – радостно говорил он ему. – Это намного полезнее всех пластырей от прыщей.

Спустя десять минут бедра императора были завернуты в белые простыни, и Наполеон, испытав облегчение, отправлялся гулять до обеда по горным тропам.

После обеда монарх снова уходил на природу, взяв в руки пастуший посох. Он обследовал остров, разговаривал с рыбаками, наблюдал за работой рудокопов и к шести часам вечера возвращался к себе. После ужина он играл в карты с матерью, Бертье, Дрюо и полковником Кэмпбеллом, представителем Англии на острове. Игра очень часто заканчивалась плохо, поскольку Наполеон бессовестно мухлевал. Наконец, часов около девяти, он вставал из-за столика, усаживался перед пианино и одним пальцем колотил по клавишам, извлекая из инструмента такие ноты:

До-до-соль-соль-ля– ля-соль-фа-фа-ми-ми-ре-ре-до.

Этот мотив песенки «Что я могу сказать вам, мама?» являлся сигналом к тому, чтобы все ушли. Каждый отправлялся спать. А бывший император, становясь похожим на короля Ивето, образец которого когда-то дал ему Беранже, поднимался к своей «Жаннетой». Ею была на протяжении некоторого времени пышная Лиза Лебель, прибывшая (вместе со своей мамашей) для того, чтобы дать несчастному ссыльному возможность «отведать прелестей ее абрикоса»…

В начале ноября на остров приехала Полина, и жизнь маленького двора сразу преобразилась. Почти ежедневно там проходили праздники, балы, концерты. Очарованный красотой сестры, Наполеон с мальчишеским задором принимал участие во всех этих выходках. Он наряжался в клоуна, надевал костюм Пьеро, Арлекино. Как-то вечером он даже дошел до того, что, к большой радости присутствующих, засунул в уши рожки из бумаги…⁶⁴

Полина, обладавшая добрым сердцем, вскоре собрала вокруг себя самых красивых женщин острова для того, чтобы при необходимости было кого сунуть в постель брата. Вначале она подружилась с Лизой Лебель, затем, естественно, с мадам Белина-Ступецкой, страстной испанкой, вышедшей замуж за польского офицера, затем с мадам Коломбани, с некой мадемуазель Вантини и с рядом других женщин, чьи имена до нас не дошли, но которые обладали всеми необходимыми качествами для того, чтобы привести Наполеона в хорошее расположение духа.

В течение многих недель повелитель острова Эльба жил таким образом как паша, лелеемый матерью, сестрой, ублажаемый маленьким двором, благословляемый своим народом, любимый своим гаремом. «Дни императора, – пишет Пейрюс, – протекали в самых сладостных занятиях. Никто из нас не мог предвидеть наступление того момента, когда он покинет остров. Всем там очень нравилось. Наша связь с Францией, с нашими родными не прерывалась. Власть монарха едва чувствовалась. Налоги в сумме 24 000 франков поступали очень медленно. Наполеон намекнул мне о том, что он не желает нажимать ни на кого из налогоплательщиков. Все остальные поступления не задерживались. Наше маленькое королевство руководилось с отеческой заботой. Мы жили в мягком умеренном климате, жили счастливо, довольные тем, что связали свою судьбу с судьбой Наполеона»⁶⁵.

Убаюканный этой идиллической жизнью, бывший император готовил побег с некоторым безразличием. И он конечно же продолжил бы еще в течение многих месяцев диктовать свои мемуары, работать в саду и исследовать остров, если бы однажды, в феврале 1815 года, некая испытывавшая восхищение перед ним англичанка, леди Холланд, не прислала ему из Италии вместе с маленькими подарками кипу английских газет. Довольный этим, Наполеон принялся читать новости – и побледнел. В небольшой заметке, помещенной в углу страницы, он прочитал о том, что Венский конгресс, полагая, что «людоед» находится слишком близко к Европе, рассматривает возможность его депортации на остров Св. Елены.

Этой информации суждено было ускорить развитие событий. Наполеон немедленно принял решение до конца месяца сбежать с острова и попытаться произвести государственный переворот во Франции.

Таким образом, опять женщина – женщина влюбленная – зимой 1814 года стала орудием судьбы…⁶⁶

Наполеон знал о том, что французы были недовольны Бурбонами, совершавшими раз за разом многие ошибки. Таким образом, он мог рассчитывать на поддержку части населения страны. Не теряя ни минуты, он начал втайне готовиться к отъезду, стараясь опередить решение членов Конгресса⁶⁷.

16 февраля английский тюремщик императора полковник Кэмпбелл уехал во Флоренцию за своей любовницей, прекрасной Бартоли. Этот неожиданный случай был немедленно использован Наполеоном. В тот же вечер он приказал снова оснастить «Непостоянного» и два больших транспортных судна.

В последующие дни, для того чтобы ввести всех в заблуждение, он утвердил план обустройства своей летней резиденции и распорядился начать работы…

23 февраля прошло очень тревожно. «В десять утра, – пишет Поль Бартель, – на горизонте показался английский корвет “The Partridge” (“Куропатка”), на котором Кэмпбелл отплыл в Ливорно и на котором он должен был вернуться на остров Эльбу. На всех парусах он влетел в порт Порто-Феррайо и встал на рейде. Наполеон не хотел рисковать. Он немедленно отдал приказ приостановить всякую деятельность в порту. Он был встревожен, растерян. Присутствие Кэмпбелла на борту “Куропатки” было очень не вовремя. Это означало то, что побег откладывался на неопределенный срок».

Вскоре Наполеон смог вздохнуть с облегчением. Кэмпбелла на борту корвета не было.

Несмотря на сообщения своих агентов, он предпочел остаться во Флоренции, для того чтобы насладиться любовью своей подруги.

Эта флорентийка, как нам ее описали, была красива, чувственна, имела нежные черты лица, свежее шелковистое тело. Именно ей было суждено, удержав в своей постели полковника Кэмпбелла, позволить Наполеону бежать…

Вечером 26 февраля император обнял на прощание плачущих мать и сестру и поднялся на борт корабля.

1 марта он ступил за французскую землю…

Необычайный успех марша Наполеона на Париж можно выразить семью заголовками статей, опубликованных в одной и той же газете с 28 февраля по 20 марта 1815 года. Они отражают самое необычное изменение общественного мнения, которое когда-либо наблюдалось в прессе. Вот эти заголовки:

«Авантюрист покинул остров Эльбу» – «Тиран приближается к берегам» – «Узурпатор уже в Антибе» – «Корсиканец достиг Грасса» – «Бонапарт в Лионе» – «Наполеон прибывает в Париж» – «Император в Тюильри».

Выступив на заре 2 марта из Гольф-Хуана, где разбил бивуак среди враждебно настроенных жителей, он по горным тропинкам направился к Грассу. В Сен-Валье-де-Тей крестьяне начали его приветствовать, в Дине его встречали с восторгом. В Лаффрее он вдруг наткнулся на 5-й линейный батальон, посланный правительством Людовика XVIII. Сблизившись на расстояние пистолетного выстрела, он сошел с коня, приблизился один к солдатам и распахнул редингот:

– Солдаты 5-го линейного, узнаете ли вы меня? Если среди вас есть человек, который хочет убить своего генерала, своего императора, пусть стреляет, я готов.

Ответом ему был всеобщий рев:

– Да здравствует император!

8 марта он вступил в Гренобль, принял делегацию уполномоченных и парад войск. Уверенный отныне в том, что некоторая часть Франции была за него, он заперся в комнате и написал Марии-Луизе длинное письмо. С момента вступления на территорию Франции он только и думал, когда же сможет – одержав свою первую победу – попросить ее приехать к нему…

Письмо было спрятано в орех и вручено тайному агенту, который немедленно выехал в Австрию…

10 марта Наполеон вступил в Лион, где еще накануне находились граф д’Артуа (будущий Карл X) и герцог Орлеанский (будущий Луи-Филипп). Разместившись в их покоях, он составил декреты, которые были направлены на то, чтобы полностью восстановить власть, которой он лишился в результате отречения.

Затем решил, что ему неплохо было бы немного развлечься.

А поскольку он знал, что в Лионе находится мадам Пеллапра, чьим нежным и пленительным телом он уже имел возможность насладиться, он отправил за ней своего камердинера. Послушаем, как Меневаль говорит об этом в том лицемерном стиле, который люди применяют в тех случаях, когда хотят о чем-то рассказать, не желая показаться нескромными.

«Мадам П… – пишет он, – находилась у своих родных в Лионе, когда туда прибыл император. Она всей душой и сердцем разделяла ликование лионцев. Император отправил меня к ней. Поскольку она прибыла в Лион всего несколько дней назад, он надеялся многое узнать из разговора с ней. Затруднение было только в том, чтобы найти для встречи время в той суматохе, которая образовалась вокруг него. Увидеться с ней он мог только поздно ночью…»⁶⁸

Довольный тем, что снова встретился со своей давней подружкой, Наполеон показал ей на большой кровати, что ссылка ничуть не повлияла на его пыл. Встреча прошла отменно. А утром, когда измученная, но довольная молодая женщина возвращалась домой, император, дрожа, как плотвичка, написал восторженно-нежное письмо Марии-Луизе:

«Моя милая Луиза, я написал тебе из Гренобля о том, что скоро буду в Лионе, а потом и в Париже. Мой авангард уже в Шалон-сюр-Сон. Ночью я присоединюсь к нему. Народ толпами бежит впереди меня; целые полки переходят на мою сторону. Со всех частей страны ко мне едут депутации. Когда ты получишь это письмо, я буду уже в Париже. Граф д’Артуа и Орлеанский (sic) прибыли в Лион и привели с собой национальную гвардию и шесть пехотных полков, плюс два полка кавалерии. Но клич “Да здравствует император!” заставил его (sic) бежать безо всякого эскорта. Спустя час я вступил в город, который проявил по отношению ко мне неописуемую любовь. Толпы горожан собрались в разных районах города и на дороге. До свидания, мой верный друг, будь весела, приезжай ко мне с моим сыном. Надеюсь, что смогу обнять тебя до конца марта.

Нап.»

13 марта в тот час, когда Венский конгресс объявил его «вне закона», он выехал из Лиона, 14 марта он был в Шалоне, 15-го в Оксере, где с распростертыми объятиями встретил прибывшего остановить его маршала Нея, 19 марта он заночевал в Пон-сюр-Ион, а 20-го триумфатором вступил в Тюильри, откуда за четыре часа до этого поспешно бежал Людовик XVIII…

Как только Наполеон восстановил весь механизм своего правления, он послал Марии-Луизе новое письмо:

«Милая Луиза, я снова стал повелителем всей Франции. Весь народ и вся армия этому очень рады. Так называемый король сбежал в Англию, а возможно, и еще дальше. Со мной командующие всех крепостей, над которыми реет мой вымпел, вся моя старая гвардия. Весь день я принимал парад двадцати пяти тысяч солдат. Франция никого не боится. Жду тебя в апреле. Будь в Страсбурге 15 или 20 апреля. До свидания, друг мой.

Всецело твой,

Нап.»

Он долго ждал ответа. Наконец тайные агенты сообщили ему о том, что его письма до Марии-Луизы не доходили. Их перехватывал Франц I и немедленно доводил их до сведения участников Конгресса.

Придя в ярость, Наполеон решил отправить письмо жене по секретным каналам. Он поручил графу де Монрону выехать в Австрию. Бывший любовник мадам Амелен прибыл в Шенбрунн 15 апреля. Для того чтобы сбить со следа шпионов, он представился большим любителем садов. Однажды вечером он повстречал в ботанической оранжерее Меневаля и вручил ему письмо для передачи Марии-Луизе. И с улыбкой добавил:

– Мне поручено любыми средствами похитить императрицу, переодев ее при необходимости в мужское платье и не обращая внимания на ее возможные капризы…

Меневаль, зная о том, как далеко зашла связь Марии-Луизы и Нойперга, решил, что лучше ему это письмо императора сжечь.

А спустя несколько дней, не смея лично открыть правду Наполеону, он отправил в Ла-Валетту анонимное письмо, где рассказал обо всех изменах бывшей императрицы.

Император получил это письмо от своего Тайного кабинета. По своей наивности он не поверил ни слову и решил, что все это – происки союзников, стремящихся разлучить его с женой.

– Если понадобится, – сказал он, – я сам отправлюсь за ней с моей армией!

Затем, поскольку был способен вести одновременно несколько битв, он отправился к Марии Валевской, с которой сразу же по прибытии в Париж возобновил сладостную связь…⁶⁹

В конце апреля союзники стали готовиться к войне против этого «человека вне закона», а Меневаль решил вернуться во Францию. Перед тем как уехать из Вены, он нанес визит королю Римскому и нашел его ослабевшим. Затем он нанес прощальный визит Марии-Луизе. Прощаясь с ним, молодая женщина разрыдалась.

– Я чувствую, что между мной и Францией оборвалась всякая связь. Но я на всю жизнь сохраню воспоминания об этой моей второй родине. Передайте императору, что я желаю ему всего самого лучшего. Надеюсь, что он поймет все несчастье моего положения. Я никогда не соглашусь на развод, но надеюсь, что он согласится на полюбовное расставание и не будет на меня за это в обиде. Этот разрыв стал просто необходим. Но он не повлияет на мои чувства.

Она подарила Меневалю украшенную бриллиантами табакерку и убежала в свою спальню.

Узнав о том, что жена готова к разрыву, Наполеон встал на дыбы. Ударяя кулаком по столу, он повторял:

– Я разгромлю, если потребуется, все армии коалиции, но сам приду за ней в Вену и доставлю ее в Тюильри!

12 июня, узнав о том, что войска союзников направляются во Францию, он отправился к своим войскам в Лион. Он решил дать сражение в Бельгии, одержать победу и двинуться на Шенбрунн…

Мы знаем – увы! – что на угрюмой равнине под Ватерлоо все произошло иначе.

Разбитый Наполеон вернулся в Париж, зная, что теперь уже никогда не увидит ни сына, ни жену…

Он поселился в Елисейском дворце. Именно там 21 июня он встретился с нежной Валевской, пришедшей к нему вместе с сыном. Послушаем, что она рассказала:

«Зрелище было совершенно иным, нежели в Фонтенебло во время отречения. Дворец был окружен огромной толпой, доносились крики:

– Сопротивляйтесь! Не уезжайте! Дайте нам оружие!

Время от времени слышались также крики:

– Да здравствует император!

Или гневные призывы:

– Повесить Бурбонов на фонаре! Смерть предателям!

Люди, прихлопывая в ладони, повторяли дружно в такт:

– До конца! До конца! До конца!

А потом снова рев из тысяч глоток:

– Да здравствует император!

Внутри дворца ходили, заговаривали друг с другом, входили и выходили генералы, сенаторы и многочисленные женщины. Я не посмела взять сына на руки. Его все толкали, он задыхался. Бедный ребенок захныкал:

– Пойдем отсюда, мама. Здесь очень много людей. Вы ему напишете…

Он все понимал, милый мой ангелок… Я вышла в сад. Там тоже было полно народу, но там, по крайней мере, можно было дышать. Какой-то офицер, окликнувший меня по имени, взялся доложить императору о том, что я пришла. Не более чем через десять минут после нашего разговора он вернулся. Мне удалось сдержать волнение. К Его Величеству я вошла совершенно успокоившись».

Наполеон был один. Он взволнованно обнял Марию:

– Спасибо за то, что пришли, нежный мой друг.

Затем он обернулся к Александру:

– Ну, дружок, узнаешь ли ты меня? Помнишь, как мы веселились, когда ты приезжал на корабле, чтобы повидаться со мной?

– Конечно! – сказал мальчик.

Наполеон рассмеялся:

– Черт возьми! Люди никогда не забывают подобные минуты. И тех, кого они любят.

– Скажи Его Величеству, что ты его любишь, – шепнула сыну Мария.

– Он ведь сам это сказал, мама, зачем повторять?

Император захлопал в ладоши:

– Замечательный ответ! К чему лишние слова? К тому же об этом не говорят, это доказывают.

Затем он присел, чтобы лицо Александра было на одном уровне с его лицом:

– Именно это ты сейчас и сделаешь. Я уезжаю, ты мне нужен. Согласен ли ты расстаться со своей мамочкой? Знаешь, тебе придется долгое время с ней не видеться…

Ребенок замялся:

– А куда вы едете?

– На войну. Потому что эти нехорошие люди, захватившие родину твоей мамы, хотят теперь захватить и мою страну. Итак, я усажу тебя на коня впереди себя, как в прошлом году. Ты будешь наблюдать, и как только увидишь, что неприятель приближается…

– Бабах! – крикнул Александр и ударил кулаком по императорской голове.

Наполеон вернулся к своим мыслям.

– Отлично! – сказал он.

И добавил, обратившись к Марии:

– Совсем как тот… Храбрый, сильный, решительный. Думаю, что возьму его с собой…

У Марии закружилась голова. Она подумала, что Наполеон, решив вернуться на остров Эльбу, берет ее с собой, сделает фрейлиной Полины, чтобы она была с ним рядом, и, возможно, когда-нибудь женится на ней… Она посмотрела на него глазами, полными безумной надежды, но увидела, что он думает только о ребенке.

– Неужели вы не отдадите его мне?.. – сказал он. – Берегитесь, я могу увезти его силой.

– Нет, вы его у меня не отнимете!

– Ладно! Но вы оставляете его при себе в ущерб его интересам.

Так он потерял второго сына…

Глава 16
Белина хочет следовать с Наполеоном в ссылку

Самое трудное не в том, чтобы завоевать женщину, а в том, чтобы ее покинуть.

Альфред Капю

22 июня 1815 года Наполеон испытал два больших огорчения.

В четыре часа пополудни под нажимом обеих палат, считавших его единственным препятствием к заключению мира, он вынужден был отречься от власти, а в шесть часов вечера какие-то личности, воспользовавшись царившей в Елисейском дворце суматохой, украли у него любимую табакерку.

Глубоко огорченный этими двумя событиями, он впал в уныние, из которого не смогли вывести его ни Бенжамен Констан, нанесший ему визит, ни улыбка Гортензии, ни толпа, которая кричала: «Да здравствует император!»

25 июня он выехал из Елисейского дворца и поселился в Мальмезоне.

Перед тем как отправиться в пожизненную ссылку, он инстинктивно пришел в то единственное место, где был по-настоящему счастлив. Там он бегал взапуски с молодыми придворными дамами, там плавал легкий призрак Жозефины…

Вечером, грустный и охваченный меланхолией, он обошел парк под руку с Гортензией. За решеткой парка собралась толпа приехавших из Парижа людей. Увидев его, люди закричали:

– Да здравствует император! К оружию! Не уезжайте! Долой Бурбонов!

Вдруг какой-то человек крикнул:

– Да здравствует Папаша-фиалка!

– Почему они так меня зовут? – спросил император.

– Когда вы были на острове Эльба, – пояснила Гортензия, – ваши гвардейцы-ворчуны говорили друг другу: «Он вернется, когда зацветут фиалки». Так вас и стали звать.

Наполеон улыбнулся:

– Так вот почему все женщины от Гренобля до Парижа бросали мне фиалки…

Затем мечтательно произнес:

– Какая замечательная страна Франция… Как бы мне хотелось посвятить себя ее счастью… Если бы я выиграл это последнее сражение, если бы сумел привезти в Париж императрицу и сына, то никогда больше не стал бы воевать… Я правил бы страной и занимался садом. Мне всегда нравилось садовничать… В Порто-Феррайо я сам копал землю, рыхлил ее, сажал цветы… Счастливая страна и прекрасный сад! И тогда народ имел бы полное основание звать меня Папашей-фиалкой…

И с этими мирными, но – следует признать – запоздалыми мыслями он отправился спать с дамой для чтения королевы Гортензии, которая, как говорили, «любила, когда гладили ее муфту»…

Наутро следующего дня Наполеон отправил Бекера попросить у Правительственной комиссии, возглавляемой Фуше, разрешение выехать в Рошфор, где он намеревался сесть на корабль, отплывающий в Америку.

В ожидании ответа он уселся с Гортензией на скамейку в парке и снова углубился в воспоминания.

– Бедная Жозефина, – сказал он. – Не могу привыкнуть к тому, что ее здесь нет. Мне все время кажется, что я вижу, как она выходит на аллею и срывает одну из роз, которые она так любила.

Гортензия заплакала. Он взял ее руку в свои ладони и продолжил:

– К тому же сейчас она была бы счастлива. У нас был только один предмет ссор: ее долги, за что я ее поругивал. Она была женщиной в полном смысле этого слова. Подвижной, живой, сердечной… Скажите, чтобы мне сделали ее портрет в медальоне…

Вечером возвратился Бекер. Правительство разрешило Наполеону выехать в Рошфор, но запретило подниматься на борт корабля прежде, чем ему пришлют паспорт. Фуше этим решением убивал сразу двух зайцев: убирал бывшего императора подальше от Парижа и делал его пленником в Рошфоре.

Наполеон почувствовал ловушку.

– В таком случае я никуда не поеду, – сказал он.

И отправился принять мадам Дюшатель, которая, заливаясь слезами, приехала, чтобы в последний раз доказать ему свою верность. Тронутый этим, он увлек ее в одну из комнат, где смог пылко выразить ей свою признательность…

27 июня, в то время как английские и прусские войска приближались к Парижу, Наполеону нанес визит барон де Меневаль, привезший с собой маленького Леона, сына, которого произвела на свет в 1806 году Элеонора Денюэль де Лаплень.

Вот как Гортензия описала эту сцену:

«В полдень император прислал за мной. Он был в своем садике с человеком мне не известным и с ребенком, которому на вид было лет девять-десять. Отведя меня в сторонку, император сказал:

– Гортензия, взгляните на этого ребенка. На кого он похож?

– Это ваш сын, государь. Это – портрет короля Римского.

– Вы так полагаете? Что ж, пусть так. Хотя я никогда и не считал, что у меня нежное сердце, но при виде его почувствовал волнение. Вы явно в курсе относительно его рождения. Откуда вам это стало известно?

– Сир, об этом очень много говорили в народе. А эта схожесть подтверждает мне, что люди были правы.

– Признаюсь вам, что я очень долго сомневался в том, что он – мой сын. Однако же я поместил его в один из парижских пансионов. Человек, который взял на себя заботу о нем, написал мне, чтобы узнать о моих намерениях относительно его дальнейшей судьбы. Я пожелал увидеть его, и его сходство с моим сыном меня поразило.

– Что вы намерены с ним сделать? Сир, я с удовольствием позабочусь о нем, но не кажется ли вам, что это может дать пищу для сплетен обо мне?⁷¹

– Да, вы правы. Мне было бы приятно знать, что он при вас, но злые языки не преминут сказать, что он – ваш сын. Когда я обоснуюсь в Америке, выпишу его к себе.

И тогда он вернулся к человеку, ожидавшему поодаль. Я подошла к этому ангельски красивому мальчику. Я спросила у него, доволен ли он своим пансионом и как он развлекается. Он ответил, что в последнее время его товарищи по пансиону стали драться между собой и разделились на две партии: одни звали себя бонапартистами, а другие – бурбонистами. Мне захотелось узнать, в какой партии был он.

– В партии короля, – сказал он мне.

А когда я спросила – почему, он ответил:

– Потому что я люблю короля и не люблю императора.

И я поняла, что он даже не подозревает о своем происхождении и не знает, с кем приехал повидаться. Мне его позиция показалась до того странной, что я спросила его о причинах нелюбви к императору.

– Причин никаких нет, – повторил он мне, – разве только то, что я состою в партии короля.

К нам подошел император. Он отпустил человека, которому было поручено заботиться о ребенке, и отправился обедать. Я пошла следом. Он все время повторял:

– Его облик взволновал меня. Он похож на моего сына. Вот уж не думал, что могу испытать те чувства, которые он во мне вызвал. Так, значит, и вас, как и меня, поразило это сходство?

И весь обед прошел в таких разговорах»⁷².

Во второй половине дня Маршан повстречал в Рюэле мадам де Пеллапра, которая не решалась без приглашения явиться в Мальмезон. Она узнала, что Фуше вступил в контакт с бароном де Витролем, агентом Людовика XVIII, и хотела предупредить об этом бывшего императора.

За несколько недель до битвы при Ватерлоо мадемуазель Жорж передала Наполеону бумаги, обличающие министра полиции и доказывающие его измену. Так, в то время, когда Мария-Луиза забавлялась с Нойпергом, некоторые женщины старались помочь мужчине, которого они любили. «Поступая так из преданности, – пишет Фредерик Массон, – даже те из них, кто менее всего разбирался в политике, его агенты и осведомительницы, действовали скорее инстинктивно, нежели сознательно, и давали советы, которые заслуживали того, чтобы им следовать…»⁷³

Наполеон приказал привести мадам де Пеллапра в Мальмезон, выслушал информацию касательно Фуше и со смехом сказал ей:

– Расскажите-ка мне лучше, что вы делали после моего отъезда из Лиона… Позволю заметить, что вы послужили моему делу весьма забавным способом…

Покраснев, молодая женщина рассказала, как, переодевшись крестьянкой, она вышла на дорогу, для того чтобы раздать трехцветные кокарды солдатам из армии Нея.

– Сев на ослика, – сказала она, – я сделала вид, что еду продавать яйца, и никому в голову не пришло меня останавливать. Я смеялась и проезжала везде. Я не знала пароля, но знала слова, которые заставляли смеяться. Когда я подъезжала к солдатам и раздавала им сине-красно-белые кокарды, они сбрасывали белые кокарды с криками: «Э! Да здравствует курочка, которая снесла такие яички!»⁷⁴

Наполеон расхохотался. И для того чтобы отблагодарить мадам де Пеллапра за столь героический поступок, он увел ее в свою спальню и сделал то же самое, что накануне произвел с мадам Дюшатель…

28 июня, часов в десять утра, бывший император в окружении офицеров отыскивал на карте местоположение прусских авангардов, появление которых было замечено на севере департамента Сена. Тут во дворе Мальмезона остановилась какая-то карета. Из нее вышла Мария Валевская с маленьким Александром. Наполеон устремился навстречу и с волнением сжал ее в своих объятиях:

– Мария! Какое у вас потрясенное лицо!

Он провел ее в библиотеку. Там она заговорила с той же страстью, как некогда, когда уговаривала его спасти Польшу. В течение четверти часа она умоляла его встать во главе армий, защитить Париж, остановить войска коалиции и отвоевать трон…

Он внимательно выслушал ее и в конце мягко сказал:

– Я уже принял решение, Мария. Ваши аргументы бесполезны. Ни мой брат Люсьен со всей его диалектикой, ни мой брат Жером, чью отвагу и популярность я очень ценю, не смогли заставить меня переменить решение.

– Но тогда Парижу ничто не угрожало, – сказала она.

– Угрожало, как и сегодня.

– Но он не был атакован, осажден, сдан!

Он пожал плечами. Она подошла к нему и прошептала:

– Подумайте о Париже… о Франции… Наполеон! О вашем троне… Об орлах… о твоем сыне!..

Но ни это имя, которое она обычно избегала употреблять, ни переход на «ты», что происходило только в минуты их близости, не смогли повлиять на решение Наполеона.

– Решение принято, – повторил он. – Я попрошу в далекой стране убежище для всеми проклятого человека. Я буду жить там, уважая законы этой страны, и буду занят только воспитанием короля Римского; я буду готовить его к тому дню, когда французы позовут его…

Отчаявшаяся Мария зарыдала.

– Мне так хотелось бы вас спасти! – простонала она.

Затем она ушла, дав ему возможность поцеловать Александра, которому начал казаться весьма забавным этот папочка, с которым без конца прощались с такой тоской…

Слова молодой женщины все же возродили в душе Наполеона пламя, которое он полагал уже угасшим. Ибо на следующий день, когда ему сообщили о том, что в его распоряжение выделены два фрегата и что он должен выехать в Рошфор незамедлительно, он попросил правительство дать ему возможность возглавить армию, для того чтобы отбросить пруссаков. Но Фуше ответил отказом.

И тогда он в молчании пожал руки друзьям, расцеловал Гортензию и мать, поднялся на прощание в комнату, где умерла Жозефина, переоделся в партикулярное платье, надел на голову цилиндр, сел в коляску вместе с Бертраном, бросил последний взгляд на Мальмезон и уехал, чтобы никогда не вернуться…

Едва коляска императора скрылась из виду, как генерал барон Гурго, собиравшийся уже сесть в свою карету, увидел, что к нему подошли два весьма возбужденных человека.

Одним из них был господин Антон Белина-Ступецкий, тот самый поляк, чья жена проводила с Наполеоном бурные ночи на острове Эльба. Второй, в широкополой шляпе, прятал лицо в огромный галстук. Ступецкий знаком дал понять Гурго, что желал переговорить с ним конфиденциально. Заинтригованный этим генерал усадил его в свою коляску. Сев, поляк заговорил умоляющим тоном:

– Вы непременно должны взять с собой мою жену. Она хочет последовать за императором и заявляет, что готова разделить с ним все тяготы ссылки. Какое бы место он ни выбрал для проживания, она должна быть рядом с ним. Только она может поддержать его и успокоить. Она его любит, а ему понадобятся все необычные качества ее пола…

Видя, что Гурго колеблется, муж с настойчивостью добавил:

– Вы не знаете, чем является для императора моя жена. В Порто-Феррайо она была его свежестью, его нежностью, его наслаждением. Возьмите ее с собой!

– Да где же она? – спросил Гурго.

– Здесь, – сказал Ступецкий, указав на своего спутника. – Она переоделась мужчиной для того, чтобы не быть узнанной и не иметь затруднений с отъездом.

Поляк встал в коляске на колени:

– Умоляю вас, возьмите мою жену с собой!

Время подгоняло. Гурго сделал Белине знак сесть в коляску.

– Вы оба поедете со мной, – сказал он⁷⁵.

Затем он велел кучеру ехать в Рамбуйе, где красивая мадам Ступецкая могла пригодиться Наполеону скрасить неудобства путешествия…

Путешествие продлилось пять часов. В течение всего этого времени Ступецкий с детским восторгом описывал ту радость, которую должен будет испытать император, узнав, что его возлюбленная приехала к нему. Добряк Гурго, не привыкший к столь непринужденным манерам людей из высшего света, глядел на этого странного мужа с недоумением.

В десять вечера, когда эта троица прибыла в Рамбуйе, Наполеон, утомленный дневными хлопотами, собирался лечь спать.

Поляк был расстроен.

– Доложите императору о том, что приехала моя жена, – сказал он. – Бедняга должен испытывать желание немного развлечься.

Но его не приняли, и ему пришлось вместе с женой заночевать в одном из постоялых дворов города.

На другой день в восемь утра Наполеон принял Гурго. Послушаем генерала:

«Я рассказал о моем приезде со Ступецким и о том, что мне пришлось привезти и его жену, переодетую в мужскую одежду. Император, подумав, заявил, что она и ее муж не должны будут ехать с ним дальше. Бертран поручил мне сообщить им эту неприятную новость, хотя я отказывался. Тогда он вручил мне письмо для этого поляка и сказал, чтобы я дал ему один или два наполеондора»".

Гурго отнес записку Ступецкому. Тот взорвался:

– Это измена! Император не мог отказаться от моей жены. Это не его приказ. Он слишком сильно ее любит… Вы продались англичанам. Предатель! Вы не знаете, как он любил ее в Порто-Феррайо… Как он проводил с ней ночи напролет, словно двадцатилетний юноша…

И, потеряв от злости контроль над собой, поляк без стыда рассказал Гурго и стоявшим поблизости офицерам обо всех приятных вещах, которыми могли заниматься Наполеон и его жена на острове Эльба.

Наконец они с Белиной встали на колени. Но генерал-барон попросил их убраться и предложил деньги для возвращения в Париж. От денег Ступецкий отказался. Тогда, как по-военному выразился Гурго: «Я послал их на…»

Но этим дело с преданными и деятельными супругами не кончилось. Спустя некоторое время, когда карета генерала выехала на Шартрский тракт, из-за кустов выскочили эти супруги и побежали вслед за каретой, размахивая руками.

– Возьмите мою жену! Умоляю вас, возьмите мою жену с собой! – кричал поляк.

– Нет! – раздраженно рявкнул генерал. Ступецкому удалось на ходу ухватиться за ручку дверцы.

– Тогда помогите мне, – прошептал он.

Гурго с отвращением сунул ему в руку сотню франков. И тогда эта парочка отстала.

Стремительно проскочив Шартр, Шадоден, Вандом, Тур и Пуатье, Наполеон вечером 1 июля прибыл в Ниор. В этом городе бывший монарх стал невольным участником одной любопытной истории.

Уже долгое время один житель Ниора безуспешно ухаживал за вдовой некоего булочника. Чтобы отделаться от него, она отвечала ему, что станет его любовницей в тот день, когда Наполеон остановится перед ее булочной. И вот в душе этого влюбленного, когда он узнал о том, что император проедет через Ниор, появилась безумная надежда.

Он разузнал, по какой дороге бывший монарх проедет к гостинице «Золотой шар». Оказалось, что карета Наполеона должна была проехать мимо лавочки прекрасной булочницы.

Но было очень маловероятно, что императорская коляска остановится именно в этом месте. Следовательно, надо было помочь случаю, и этот человек придумал, как это сделать. За несколько часов до приезда Наполеона он отправился к пруду, наловил дюжину лягушек и сунул их в мешок. Потом вышел на улицу, по которой должен был проехать император. Перед булочной своей возлюбленной он смешался с собравшейся там толпой и принялся ждать. Вдруг раздался ропот, а потом крики:

– Да здравствует император!

Коляска Наполеона медленно катила по живому коридору, образованному жителями Ниора. Когда она оказалась в нескольких метрах перед булочной, воздыхатель булочницы развязал мешок и высыпал на землю лягушек, которые запрыгали по мостовой.

Увидев перед собой этих прыгающих во все стороны бестий, испуганная лошадь остановилась и взвилась на дыбы.

Наполеон высунул голову из окошка кареты. Он, несомненно, опасался, что это было покушение на него, поскольку лицо его было бледным.

– Что происходит?

– Ничего, сир, – ответил кучер. – Лягушки на дороге!

Это, казалось, не очень удивило императора, поскольку он только и сказал:

– Тогда проезжайте!..

И когда карета снова тронулась, к булочнице, которая еще не успела опомниться от этого происшествия, с улыбкой подошел ее поклонник.

– Теперь ты не сможешь мне отказать, – сказал он. Молодая женщина испугалась и попыталась было уйти, но соседи, часто слышавшие, как она с усмешкой повторяла свое обещание, остановили ее и повели к сараю.

– За долги надо платить, – сказали они ей. И заставили ее раздеться.

Спустя несколько минут на ворохе соломы молодой охотник на лягушек с удовольствием овладел булочницей. Как в детской песенке…⁷⁶

Через день после этого Наполеон прибыл в Рошфор, где его ждали два фрегата, «Саал» и «Медуза». Потеряв много драгоценного времени из-за различных проволочек, он 8 июня поднялся на борт одного из фрегатов в надежде, что сможет отплыть в Америку. Но предупрежденный Фуше английский флот заблокировал порт, сделав невозможной всякую попытку бегства. 15 июля бывший монарх, попросивший убежища в Англии, получил разрешение подняться на борт фрегата «Беллерофон», который доставил его на рейд города Плимут. Ожидая разрешения выехать в Лондон, Наполеон узнал о том, что английское правительство приняло решение отправить пленника на остров Св. Елены.

Эта новость ввергла всех французов в глубокую печаль. А мадам Бертран, супруга Великого маршала и будущая любовница императора, которая совсем недавно хотела изнасиловать господина де Монтолона, впала в отчаяние. Она захотела даже броситься в море. Ее едва успели поймать за ногу…

– Надо было дать ей упасть! – раздраженно сказал Наполеон.

Он, несомненно, предчувствовал, какие заботы принесет ему на острове Св. Елены эта любвеобильная дама…⁷⁷

Глава 17
На острове Святой Елены Наполеон заводит флирт с Бэтси Бэлкомб

Бывший властелин мира играл в классы…

О. Прадельс

7 августа Наполеона доставили на борт английского корабля «Нортумберленд», который должен был отвезти его на остров Св. Елены.

Плавание длилось два месяца и девять дней. Оно было бы монотонным, если бы мадам Бертран и мадам де Монтолон не вносили в него своими эротическими выходками немного перца.

Обе они сразу же по отплытии дали себе слово переспать со всеми мужчинами, которые находились на борту корабля.

Отсюда и их частые стычки.

Два или три раза в неделю они спорили между собой по поводу одного и того же офицера или матроса. И вся команда и пассажиры имели тогда возможность потешаться над очень развлекательными сценами. Сверкая глазами, с перекошенными от гнева ртами, две эти очаровательные дамы гонялись друг за дружкой по палубе, называя друг дружку шлюхой…

В совокупности с наблюдением за летающими рыбками, ловлей касатиков и несколькими крепкими штормами эти ссоры между нимфоманками составляли единственные развлечения императора во время этого морского перехода.

Наконец, 15 октября «Нортумберленд» бросил якорь в Джеймстауне, главном порту острова Святой Елены. А 16-го в семь вечера Наполеон высадился на этот маленький остров…

Поскольку предназначавшийся ему дом в Лонгвуде еще не был готов, он вначале поселился в порту. Но на следующий день во время прогулки по окрестностям он обнаружил очаровательный дом под названием «Шиповник», принадлежавший Уильяму Бэлкомбу, финансовому агенту «Индийской компании». Он зашел в дом, где был тепло принят владельцем, представившим ему жену и двух дочерей.

Наполеон едва взглянул на шестнадцатилетнюю старшую дочь хозяина, но зато моментально влюбился в младшую, пятнадцатилетнюю Лючию-Элизабет, по прозвищу Бэтси, белокурую, голубоглазую, с «кошачьим взором» и самой прелестной в мире мордашкой…

– Я хотел бы жить здесь, – сказал бывший император.

Довольные тем, что этот знаменитый человек будет жить с ними под одной крышей, семейство Бэлкомбов оборудовало ему покои. Наполеон переселился туда в тот же день и сразу же начал самый необычный флирт с Бэтси…

Послушаем, как она сама об этом рассказывает. Она описывает неизвестного нам Наполеона:

«Я смотрела на него как на своего приятеля-ровесника, а вовсе не как на великого завоевателя, одно имя которого заставляло дрожать целые народы.

У него был очень веселый нрав.

Иногда он доходил даже до ребячества, совершал плутовские поступки.

Вскоре после его переезда к нам в “Шиповник” нас навестила, чтобы взглянуть на него, девочка по имени мисс Легг.

Бедная девочка была наслышана всяких ужасов про Бонапарта.

И когда я сказала ей, что этот самый Бонапарт сейчас появится на лужайке, она со всех ног примчалась ко мне и стала искать защиту в моих объятиях.

Забыв о том, что и сама я совсем недавно испытывала точно такие же страхи, я повела себя жестоко и безжалостно. Я рассказала императору об ужасе, который он внушал моей юной подружке, и подвела его к ней.

Он поднес руку к волосам и откинул их назад, открыв лицо.

Он двинулся прямо на мисс Легг, тряхнул головой, угрожающе на нее уставился, скорчил ужасную гримасу и издал дикий вопль. Можете представить, как он напугал мисс Легг.

Она пронзительно закричала, и ее мать, боясь, как бы у нее не начались конвульсии, унесла ее подальше от императора.

А он от всего сердца хохотал над ужасом, который он сумел внушить.

И не пожелал поверить в то, что я испугалась его ничуть не меньше, чем мисс Легг.

Для того чтобы наказать меня за это признание, он принялся пугать меня, как до этого испугал этого ребенка. Взъерошив волосы, он стал делать угрожающие телодвижения, но все было напрасно: я только хохотала над его потугами.

Тогда он испустил свой дикий крик, но и это не принесло желанного результата.

Наполеона явно огорчило то, что все его усилия оказались напрасными.

Он сказал мне, что этот крик был подражением боевому кличу казаков, и я сразу поверила ему.

В этом крике действительно было что-то дикое»⁷⁸.

Очень скоро Наполеону показалось, что он догадывается о том, что юная Бэтси в него влюбилась. Для того чтобы испытать чувства девушки, он сделал вид, что раскрыл ее флирт с юным Лас Казесом. Необычная сцена, произошедшая однажды вечером, дала ему подтверждение его предположений.

Послушаем еще раз Бэтси:

«Он пожелал, чтобы юный Лас Казес поцеловал меня, и сам взялся держать меня за руки.

Я сопротивлялась изо всех моих сил, но все было бесполезно.

Как только я обрела свободу, то влепила сообщнику Наполеона пару пощечин.

Но мне этого показалось недостаточно, мне хотелось отомстить и Наполеону. И я сделала это, едва мне такая возможность представилась.

Как-то вечером мы все спустились вниз, чтобы сыграть в вист.

Та часть дома, где жил император, с остальными помещениями не имела сообщения. Надо было пройти по лужайке. Тропинка там была очень узкой, по ней едва мог пройти один человек.

Наполеон шел первым, за ним – граф де Лас Казес, потом его сын, а за ним следом моя сестра Джейн. Я подождала, когда они все вступят на тропинку, отстав от них шагов на десять.

Наконец я разбежалась и со всех сил толкнула сестру в спину.

Она упала вперед и, вытянув руки, толкнула маленького пажа, который в свою очередь налетел на шедшего впереди отца. Великий камергер от полученного толчка вынужден был поневоле налететь на императора. И, хотя сила толчка уменьшилась, инерция его была достаточной для того, чтобы Наполеон покачнулся и с большим трудом сохранил равновесие.

Увидев эту свалку, устроенный мною беспорядок, я почувствовала удовлетворение.

Я взяла реванш за насильно навязанный мне поцелуй, но вскоре мне пришлось сменить тон.

Молодого Лас Казеса очень возмутило оскорбление, нанесенное мною императору. Мой смех, сдержать который у меня не было сил, привел его в крайнее негодование: он схватил меня за плечи и с силой усадил на каменную скамью.

Тут и меня охватила злость. Я заревела и обернулась к Наполеону.

– О, мсье! – сказала я ему. – Он меня ударил.

– Ничего, – ответил император, – не надо плакать. Я сейчас буду его держать, а ты поколотишь его в наказание за это.

Наказание было суровым. Я колотила маленького пажа до тех пор, пока он не запросил пощады. Но я не захотела простить его и продолжала бить.

Наконец, Наполеон отпустил его и сказал, что если он не сможет от меня убежать, то заслужит еще порцию трепки.

Паж со всех ног бросился прочь, я побежала за ним, а император со смехом хлопал в ладоши.

После этого случая паж меня не выносил».

Понятное дело!

Бэтси Бэлкомб была, вне сомнения, единственным на свете существом, которое позволяло себе с Наполеоном любую фамильярность. Ее смелость поражала окружение ссыльного. Однажды она его очень напугала, размахивая шпагой.

Послушаем ее:

«Я сказала императору, что его ладонь не кажется мне ни достаточно широкой, ни достаточно сильной для того, чтобы держать шпагу. Эти слова перевели разговор на сабли и шпаги.

Один из французских офицеров вынул свою шпагу из ножен и, указав нам на несколько пятен ржавчины, сказал, что они оставлены английской кровью.

Император немедленно приказал этому офицеру убрать оружие, добавив при этом, что так хвастать неприлично, особенно перед дамами.

После этого Наполеон извлек из богатого позолоченного футляра самую великолепную из видимых мною когда-либо шпаг. Ножны ее, великолепно сработанные, были выполнены в виде чешуи и усеяны золотыми мушками. Эфес представлял цветок лилии, отлитый из золота.

Я попросила Наполеона дать мне посмотреть поближе это великолепное оружие.

Мне вспомнилось его утреннее подтрунивание надо мной, и я решила, что теперь настал мой черед шутить.

И я поэтому спокойно вынула шпагу из ножен, а потом приблизила острие шпаги к лицу императора, делая различные движения, словно собираясь его уколоть.

Он отступил назад. Я загнала его в угол комнаты, продолжая угрожать ему оружием.

Время от времени я говорила ему, чтобы он молился, поскольку я собираюсь его убить.

Производимый мною шум привлек в комнату мою сестру.

Она принялась сурово меня отчитывать, сказала, что все расскажет отцу, но я только посмеялась над ее угрозами.

И продолжала стоять на месте, не выпуская моего пленника.

В конце концов слишком тяжелое оружие выпало из моей руки, и мой противник смог оправиться от испуга, если, конечно, он был напуган.

Во время всей этой сцены надо было видеть выражение лица Великого камергера.

Лицо его, принявшее, естественно, цвет пергамента, стало таким желтым, каким только могло стать лицо человека.

Оно выражало смесь страха за жизнь императора и возмущение моим поведением.

Если бы его гневные взгляды могли превратить меня в прах, я давно бы погибла. Но я не обращала внимания на его гнев.

Когда я уложила слишком тяжелую для моей руки шпагу в ножны, Наполеон схватил меня за ухо и ущипнул».

Спустя некоторое время после этого, если верить злым языкам с острова Св. Елены, бывший император сумел приступить к менее безобидным играм с грациозной Бэтси…

Отношения между Наполеоном и Бэтси довольно быстро переросли в отношения между любовником и любовницей. Они задирали друг друга, шумно вздорили, дулись друг на друга и мирились с помощью одной только гримасы…

Однажды вечером бывший император выразил желание взглянуть на бальное платье, которое собиралась надеть назавтра девушка, собиравшаяся на вечеринку, организованную губернатором острова сэром Джорджем Кокбурном.

Бэтси убежала в свою комнату и принесла платье.

Наполеон долго ощупывал ткань.

– Вы в нем будете очень красивой, Бэтси!

«И присутствующие заметили, – сообщает нам автор “Интимной летописи острова Святой Елены”, что в руках генерала Бонапарта появилась дрожь, сопровождавшая обычно проявление желания».

Этот очевидец добавляет: «Некоторые сделали из этого вывод о том, что Наполеон почувствовал, как в его теле нарастали чувства…»

Как бы там ни было, Бэтси положила платье на стул, а бывший император, которому надо было чем-то заняться, чтобы успокоить кровь, решил сыграть в вист…

В том состоянии, в каком он находился, партия должна была стать весьма бурной. Такой она и оказалась. Послушаем Бэтси:

«Наполеон взял в партнеры мою сестру. Я села напротив графа де Лас Казеса.

До сих пор мы играли на драже.

В тот вечер Наполеон сказал: “Мадемуазель Бэтси, я ставлю против вас наполеондор⁷⁹”.

А у меня и денег-то всего была одна пагода⁸⁰, которую мне подарили на день рождения. Я ответила императору, что рискну поставить ее против его наполеондора. Он согласился, и партия началась.

Он решил, как мне показалось, закончить этот день взаимных уколов точно так же, как он и начался. Он старался отвлечь мое внимание, для того чтобы сестра смогла увидеть самые крупные мои карты. Я не замедлила заметить эту хитрость и предупредила его о том, что, если он выиграет нечестно, я ему не заплачу. На некоторое время он умолк, но потом сделал ренонс, а для того чтобы его не обвинили в жульничестве, попытался было смешать карты. Но я тут же ухватила его за руку и показала, что у него на руках была карта нужной масти и он должен был сыграть.

Пойманный с поличным, он захохотал. И заявил, что сжульничал не он, а я и что он выиграл мою пагоду.

Я же сказала, что он неправильно объявил ренонс.

Он тогда закричал, что я злюка и плутовка, а затем, схватив мое платье, выбежал из комнаты.

Я испугалась, что он испортит мои прекрасные розы. Я помчалась вслед за ним, но он оказался проворнее меня. Он заскочил под маркизу и заперся в своей комнате. Я стала просить его вернуть платье, умолять со всем моим красноречием, говоря то по-английски, то по-французски. Он оставался непреклонным. Я даже, помертвев сердцем, услышала его смех в ответ на все мои просьбы, которые казались мне чрезвычайно патетическими.

Он крикнул мне через дверь, что намерен оставить платье у себя и что я могу пойти на бал и без него.

Я не спала всю ночь. Я надеялась, что утром Наполеон передумает и вернет мне мой туалет. Но наступило утро, а он ни словом не обмолвился о предмете, который мне так хотелось получить назад.

В течение дня я неоднократно посылала императору записки, но мне отвечали, что он отдыхает и запретил его беспокоить.

Наступило время отъезда на бал. Лошади были запряжены, в карету погружены ящики.

Увы! Там моего платья не было.

Я уже стала подумывать, не лучше ли мне поехать на бал в моем повседневном платье, чем остаться дома, но тут, к моей огромной радости, я увидела бегущего через газон к коттеджу Наполеона с моим платьем в руках.

– Вот оно, мадемуазель Бэтси! – сказал он мне. – Надеюсь, что теперь вы будете вести себя хорошо и что вы повеселитесь на балу. И не забудьте потанцевать с Гурго.

Генерал Гурго вовсе не был прекрасным кавалером. К тому же отношения между нами были прохладными. Я была так рада получить свое платье и увидеть, что мои розы были еще свежими.

Император сказал мне, что он распорядился позаботиться о том, чтобы привели в порядок мой туалет, который пострадал за ночь»⁸¹.

Эти игры влюбленных длились многие недели. Иногда Бэтси уговаривала бывшего императора поиграть в жмурки. Окружающие видели, как он впрягал крыс в маленькую тележку и даже танцевал, напевая какой-нибудь военный марш…

Помолодев в присутствии этой восхитительной девочки, он взбирался на деревья, карабкался на стены, гонялся за кошками, ловил мух, носом подражал звукам музыкальных инструментов и старался даже в самых серьезных разговорах воспроизвести шум машины Марли…

Это ребячество проявлялось на каждой минуте.

«Однажды, – пишет Бэтси, – мы вышли с ним на улицу Гранатовых деревьев, которая вела к саду, и тут вдруг услышали какие-то странные голоса. Он со всех ног помчался к калитке сада, но она оказалась закрытой изнутри. Шаги приближались, и Наполеону ничего другого не оставалось, как перелезть через забор. К несчастью, он был обсажен колючими грушевыми деревьями, чем-то вроде колючего кустарника. Когда он влез на ограду, то попал в густые заросли.

Ему с большим трудом удалось освободиться. Одежда его была порвана, ноги исцарапаны.

Но ему еще надо было спуститься по ту сторону забора, то есть в сад, для того чтобы его не увидели те, кто приближался.

Раны, которые он себе нанес во время этого взбирания на забор, были достаточно серьезными, и доктору О’Мира пришлось проявить все свое умение, для того чтобы извлечь все колючки из императорского тела».

Увы! В один из декабрьских дней на виллу «Шиповник» явился Бертран, сообщивший о том, что дом в Лонгвуде готов. Эта новость привела всех в уныние. Семейство Бэлкомб стало заламывать руки, словно актеры в классической трагедии, а Наполеон топал ногой, проявляя явное неудовольствие.

Надобно сказать, что он еще не успел «отведать» молодой англичанки и испытывал (как уверяют) «нетерпение в некоторых местах своего естества».

– Вам надо будет почаще приходить ко мне в гости, – сказал он.

Затем он раздал своим хозяевам подарки.

«Я, – пишет Бэтси, – получила миниатюрную великолепную конфетницу, которой я так часто восхищалась. И он мне сказал:

– Это будет залогом любви, который вы сможете вручить юному Лас Казесу.

Я зарыдала и выбежала из комнаты.

Я встала у окна, из которого могла наблюдать за его отъездом, но на сердце у меня было тяжело… Я бросилась на кровать и долго и горько плакала…»

В Лонгвуде Наполеон часто виделся с Бэтси. Дрожа, как школьник, он наблюдал в лорнет за ее приездом, оставлял ее обедать, делал баснословные подарки.

Все это вызывало множество сплетен.

«Когда обитатели острова, – сообщает нам “Интимная летопись острова Святой Елены”, – узнали о том, что Наполеон подарил девушке перстень с выложенной бриллиантами буквой N, они стали с осуждением об этом сплетничать. Многие говорили, что это была плата за девственность. Кстати, эти же слухи нашли свое отражение в лондонских газетах.

Обитателям острова вскоре нашлась и еще одна тема для сплетен. Во время одной из прогулок бывший император познакомился с еще одной девушкой, мисс Мэри-Энн Робинсон, которую он назвал Нимфой. Вот как описывает это открытие Лас Казес:

«В течение нескольких дней мы постоянно делали привал в одном месте посреди долины. Там, в окружении диких утесов, мы обнаружили неожиданный цветок: под крышей одной убогой лачуги нам улыбнулось очаровательное личико девушки лет пятнадцати-шестнадцати. В первый день мы застали ее в повседневной одежде. Она никоим образом не говорила о достатке. Но на следующий день эта молодая особа надела тщательно ухоженное платье, но в этом случае наш полевой цветок показался нам обычным цветком с клумбы. Однако же мы с того дня всякий раз останавливались там на несколько минут. Она подходила к нам на несколько шагов, для того чтобы услышать две-три фразы, с которыми к ней обращался император и которые ей переводили мимоходом, и мы продолжали свой путь, обсуждая ее достоинства»⁸².

С той поры жившие на острове Св. Елены англичане стали считать Наполеона чем-то вроде сатрапа, возбуждающегося при виде молоденьких девушек…

– Какой позор! – говорили они.

Мадемуазель Ленорман, знаменитая предсказательница, могла бы, конечно, объяснить им, что эта наклонность вообще-то вполне нормальна для мужчины, столь часто посещавшего павильон Бютар. И в ответ на их вполне понятное удивление она смогла бы благодаря своему двойному видению дать сладострастные пояснения…⁸³

Интимная жизнь Наполеона так интересовала обитателей острова Св. Елены, что бывший император не мог поприветствовать ни одну даму, без того чтобы злые языки не увидели в этом целый роман.

Так, 7 января 1816 года, утром, добрые люди из Джеймстауна приветствовали друг друга с хитрым выражением на лицах. Подмигивая друг другу, они говорили:

– Бог любит троицу!..

После чего они подробно рассказывали друг другу, как бывший император познакомился с мисс Книппе, пленительной девушкой, которую все звали Розовый Бутончик и которую он незамедлительно пригласил на обед в Лонгвуд…

Всем, кто его об этом спрашивал, господин Портеус, владелец таверны, стоявшей при въезде в джеймстаунский порт, говорил, что, по мнению некоторых французов, Наполеон казался плененным ею…

– Он, кажется, сравнивает ее с Марией Валевской, полькой, которую он некогда любил. Мне сказали, что, ожидая ее, он рассматривал гравюры очень вольного содержания.

– О, чудовище! – восклицали все дамы, вертя задами, что очень красноречиво говорило об их сокровенных мыслях…

– В конце концов, я смогу сам это увидеть, – заканчивал свою речь господин Портеус, – поскольку мне поручено доставить мисс Книппе к генералу Бонапарту.

И действительно, в полдень трактирщик прибыл в Лонгвуд в сопровождении Розового Бутончика и ее матери. Наполеон бросился им навстречу, высказал девушке тысячу комплиментов, обращаясь с ней «словно с уже вступившей в свои права фавориткой».

Естественно, окружение ссыльного стало также оказывать девушке знаки внимания. Послушаем Гурго:

«Мадам де Монтолон, полагая, что Розовый Бутончик станет любовницей Его Величества, осыпала ее ласками и взяла под свою опеку»⁸⁴.

Но чувства придворных столь же неустойчивы, как флюгер.

«Император, – продолжает Еурго, – вышел из сада, поговорил о ботанике с господином Портеусом и заявил, что мадам Валевская намного красивее Розового Бутончика. Он приказал мне заложить карету для дам и проводить их домой. Когда они вернулись, Его Величество поприветствовал их, и все мы заметили, что мадам де Монтолон уже не так тепло относится к Розовому Бутончику, как до того момента, когда Его Величество нашел девушку не столь уж красивой…»

Голубоглазый генерал ошибся. Потому что мисс Книппе очень часто стала бывать в Лонг-вуде, где Наполеон принимал ее с глазу на глаз. Некоторые историки, поверив россказням англичан, утверждают даже, что «императорский шмель опылил Розовый Бутончик»…

Мы не будем столь поэтически смелыми.

Пока Наполеон довольствовался тем, что ухаживал более или менее платонически за только что созревшими девицами, французы, поехавшие с ним в ссылку, получали гораздо более конкретное удовольствие с прекрасными рабынями из Джеймстауна.

Гурго и Маршан частенько привозили к себе из порта некоторых из тех женщин, которые жертвовали лучшим, что у них было, ради того, чтобы английские моряки могли расслабиться⁸⁵.

Негритянки, на которых падал выбор спутников императора, проникались от этого непомерной гордостью. Некоторые из них начинали говорить только по-французски, другие полагали, что уже свободны вследствие контакта с людьми из окружения великого Наполеона. Все они становились высокомерными и презрительными. Это вызывало страшную зависть у других дам.

Следствием этого становились очаровательные драки с потерями части волос…

Уильям Кэмпбелл в своей вышедшей в 1830 году в Лондоне «Исповеди счастливого человека» рассказывает нам в связи с этим об одной очень занимательной сцене, о которой поведал ему один из жителей острова.

«Однажды вечером в одном из портовых трактиров, – пишет он, – некий моряк с корабля “Пантеон”, захотевший сказать приятное негритянке по имени Сара, прелестей которой он только что отведал, прилюдно заявил, что у нее была самая красивая… на острове.

Девица приняла комплимент с большим удовольствием и удовлетворением. Какая же торговка не будет довольна, когда люди хвалят ее товар?

Но, – продолжает Уильям Кэмпбелл, – в зале находилась еще одна негритянка по имени Фортуне, которую неоднократно приглашали в Лонгвуд для того, чтобы удовлетворить желание молодого адъютанта Наполеона генерала Гурго. И она с усмешкой заявила, что моряк сказал очень удивительную вещь, поскольку французы, самые большие знатоки в этом деле, никогда не прибегали к услугам Сары.

– А вот я, – добавила она, – являюсь постоянной “женой” генерала Гурго.

Наступила тишина, которую наивная Фортуне приняла за дань уважения и знак восхищения.

Но на самом деле ее откровения не были по достоинству оценены британскими моряками. Мысль о том, что эта очаровательная особа могла отдавать в распоряжение французов то, что должно было по праву принадлежать Англии, очень им не понравилась. Они поднялись из-за столов с явным намерением задать ей показательную трепку, чтобы она забыла о кощунственной и предательской любви.

В этот момент некий офицер, желая предотвратить драку моряков, на которую смотреть было не из приятных, встал и сказал такие неожиданные слова:

– Остановитесь, господа! Фортуне только что нанесла Наполеону сокрушительное поражение. И вы хотите ее за это наказать? Но это же бессмысленно.

А поскольку мужчины явно не поняли, в чем дело, он пояснил:

– Помните ли вы о том, что бывший император, чтобы разорить Англию, объявил блокаду и запретил вывоз английской продукции? Ну, а что сделала эта очаровательная Фортуне? Продавая свои прелести французам, она всего-навсего прорвала эту блокаду!

Мужчины, засмеявшись над столь забавным толкованием этой проблемы, начали аплодировать. А офицер продолжал:

– И каким же образом, господа? Поставляя английское изделие самому адъютанту Наполеона!

И тут зал взорвался. Все моряки встали и стали хлопать этой молодой негритянке, которая не знала, куда спрятать свой зад от одобрительных похлопываний…

Когда мужчины успокоились, офицер серьезным голосом продолжил:

– Но, господа, торговля – не только то, чем мы славимся, она – один из составляющих нашей национальной гордости. Все, что покрыто нашим стягом, может быть только превосходного качества. Посему мы должны быть уверены в высоком качестве товара, который Фортуне продала этому знаменитому иностранцу. Поэтому-то я требую, чтобы все убедились сами – во избежание возможного сомнения – и сравнили предмет, который и Сара могла при случае предложить генералу Гурго…

Весь трактир заревел от радости.

Послушная Фортуне задрала длинную юбку выше пояса, и каждый из присутствующих смог убедиться в том, что Англии в этом вопросе краснеть не приходится…

Моряки захлопали в ладоши, а затем потребовали Сару. Та встала рядом с Фортуне, и обе девицы с пленительными улыбками предъявили публике свои сокровища.

В зале наступило молчание.

Присутствующие озадаченно старались сделать правильный выбор из двух предъявленных им прелестей.

Наконец кто-то крикнул:

– Ура Фортуне!

Но потом другой воскликнул:

– Ура Саре!

Это означало, что мнения разделились. Расхождение во мнениях, возможно, сохранило бы дружественный характер, если бы женщинам не пришла в голову глупая мысль проявить свою злость, угостив друг дружку звонкими оплеухами.

Это было сигналом к всеобщей потасовке.

И пока негритянки катались по полу, моряки, разделившись на две группы, со знанием дела стали калечить друг друга бутылками, кружками и табуретками.

Результатом побоища стали трое убитых, двадцать один раненый и огромный материальный ущерб заведения.

Что же касается Фортуне и Сары, то они, ослепленные злобой, всячески наносили ущерб прелестям противной стороны.

В конце потасовки они были в жалком состоянии. У одной был надкушен сосок левой груди, а из правой ягодицы другой торчала вилка…»

По вине генерала Гурго Англия потеряла два великолепных образца экспортного товара.

Октябрьским утром 1816 года Эстер Вереей, горничная госпожи де Монтолон, призналась хозяйке в том, что она беременна.

Эта новость вскоре стала известна всем ссыльным, поскольку маленькая мулатка, слабая на передок, была вхожа во многие постели. Все считали ее любовницей Маршана, но не было ничего невозможного в том, что с нею поигрался и сам Наполеон. Таким было, по крайней мере, мнение англичан, которые дошли даже до того, что стали утверждать, что мадам де Монтолон только для того и наняла на службу Эстер, чтобы та была под рукой у бывшего императора, и что Маршан был при этом в качестве ширмы.

Следовательно, беременность юной горничной взволновала всех обитателей острова.

– У Бонапарта скоро родится еще один побочный ребенок, – шептали в хижинах острова Св. Елены.

Эти слухи дошли до Наполеона и привели его в состояние ужасного гнева.

– Пусть эта девица немедленно убирается из Лонгвуда! – гремел он.

Ему почтительно возразили, что изгнание ее из дома произведет очень плохое впечатление на население острова и что англичане не замедлят напечатать в газетах о том, что бывший повелитель Европы, наградив служанок ребенком, выбрасывает их на улицу.

Тогда Маршан предложил себя в качестве мужа Эстер.

– Да вы с ума сошли! Она же – внебрачный ребенок мулата, Мария-ляг-вон-там! Вы с ней хлебнете горя!

Но, поскольку лакей настаивал, он добавил:

– И потом, в газетах сразу же напишут о том, что это я наградил Эстер ребенком, а затем выдал ее замуж за своего камердинера, как это было принято у знатных сеньоров. Это было бы удобным случаем рассказать всяких сказок императрице… Пусть Эстер немедленно убирается из дома!⁸⁶

Вечером того же дня юная служанка уехала в Джеймстаун, где весной произвела на свет очаровательного негритенка, названного при крещении Джимми.

Этот очаровательный негритенок, возможно, был сводным братом короля Римского⁸⁷.

С другой стороны, Эктор Фляйшман, говоря о Джимми в своем труде «Неверный Наполеон», пишет: «Этот сын, о смерти которого 25 мая 1886 года было объявлено в “Газете Дебатов”, родился, по сообщению выходившей в Сан-Франциско газеты “Уорд” в результате любовной связи ссыльного с некой английской служанкой. Это была, как говорили, “женщина среднего возраста, еще довольно привлекательной внешности и имевшая самые замечательные волосы, какие только можно себе представить”. В 1821 году эта дама уехала с острова вместе с сыном и вышла в Лондоне замуж за часовщика по фамилии Гордон. Сын ее позднее переехал в Коннектикут, в Новом Лондоне, и занялся политикой и журналистикой». Он был живым портретом своего родного отца, и людей, не знавших тайну его рождения или же видевших его впервые, поражало его странное сходство с Наполеоном. Он, кстати, был очень сдержан в этом вопросе. И отвечал положительно только «под воздействием алкоголя».

Долгое время Наполеона необычайно беспокоила мысль о том, что слухи с острова дойдут до Пармы, где Мария-Луиза правила с апреля 1816 года.

Увы! Вывшая императрица и без этого достаточно про него узнала!..

Почти ежедневно господин фон Нойперг приносил ей ворох памфлетов, изданных в Париже. В них шансонье, которые пятнадцать лет ходили в узде, выдавали все, на что были способны.

Все эти памфлеты, естественно, касались любовных приключений Наполеона. А господин фон Нойперг, имеющий довольно приятный голос, не отказывал себе в удовольствии лично напеть самые смелые песенки, для того чтобы окончательно отвратить Марию-Луизу от мужа.

Однажды вечером в гостиной герцогини он спел куплет из гадкой песенки под названием «Житие Николя»⁸⁸.

В двадцать лет Лажоли⁸⁹ познала удачу:

Был муж и десяток «любимцев» в придачу,

И она Николя родила,

Но вот от кого?

Не узнать нам того,

Вот ведь какие дела!⁹⁰

На следующий день он исполнил с вполне понятным ехидством в голосе песню, которую парижский автор сочинил на мотив «Папаши Гилл ери»:

Жил-был человечек один

(Шепну его вам имя я:

Николя!),

Парижа и Рима он был господин

И свои обегал он владения

Весь в заботах вселенских,

Вкушая и там,

Вкушая и сям

От прелестей женских.

Ах, Николя, Николя!

Родит же подобных гурманов земля!

Принимая гостей за столом

В замке своем Мальмезон,

Вел себя он неуемным котом.

Что за шутки выкидывал он:

Юбки он дамам всем задирал

И нахально на ноги взирал.

Вкушал он и там,

Вкушал он и сям От прелестей женских.

Ах, Николя, Николя!

Родит же подобных земля!

Что он щупал актрис всех подряд

Из «Театр-Франсе» —

Знают все.

Журналисты не зря говорят:

С Бургуэн или Жорж —

То не ложь —

Что вкушал он и там

И вкушал он и сям

От прелестей женских.

Ах, Николя, Николя!

Родит же подобных земля!

Николя примерным братом был,

Ласками сестриц не обделил.

Ну, скажите, до чего был мил!

Их он очень горячо любил,

И любил, как брат и как любовник —

Вот разбойник!

А женившись на эрцгерцогине,

Наш неутомимый Николя —

Пусть она собой была мила —

Не обрел покоя и в помине,

Дам придворных продолжал хватать,

Его не унять!

Щупал он и там,

Щупал он и сям,

Мог и на кошку польститься.

Ах, Николя, Николя!

Ну надо ж такому родиться!⁹¹

Эта песенка очень не понравилась Марии-Луизе.

Ее отвращение к Наполеону усилилось.

Ибо со времени ее приезда в Парму в душе ее снова возникла та ненависть, которую бабка ее некогда заронила в душу ребенка. И ничто не оскорбило ее сильнее, чем манифестация укрывшихся в Болонье бывших офицеров наполеоновской армии, которые, увидев однажды ее в коляске, закричали:

– Муж! Муж!..

Наполеон был для нее человеком, которого она вычеркнула из своей жизни. Она желала знать только одного мужчину в мире, господина фон Нойперга. Он так красиво пел, так складно и нежно говорил, а на герцогском ложе вел себя так страстно.

Их комнаты были разделены только кабинетом секретарши. Вечером девица уходила к себе, и генералу оставалось только отпереть замки и пересечь комнату… «Это был, – сообщает нам Макс Бильяр, – удобный способ обеспечения полной безопасности интимной связи монархини и фаворита»⁹².

Способ настолько удобный, что 1 мая 1817 года Мария-Луиза родила девочку, которую назвали Альбертиной…⁹³

Очаровательную девочку, родившуюся примерно в одно время с малышом Джимми, нахальной копией которого она, возможно, была…

Глава 18
При дворе мадам дю кайла звали «королевской табакеркой»

Он часто ею пользовался…

Талейран

8 1815 года Людовик XVIII вернулся в Париж, где восторженное население встретило его каламбуром:

– Да здравствует наш папаша из Гента!⁹⁴Он улыбнулся, помахал рукой, пустил слезу и поехал в Тюильри, где нашел свое кресло на колесиках. Удобно устроившись в нем, он облегченно вздохнул. Затем, сверкая глазами, вызвал к себе Фуше:

– Ну, расскажите-ка, что Он здесь делал в течение этих трех месяцев?

Герцог д’Отрант прекрасно знал характер Людовика XVIII. Он знал, что монарх спрашивал его вовсе не о политической деятельности Наполеона. И он начал сальным тоном описывать галантные истории, которые были у императора во время Ста дней.

Толстяк-король слушал, теребя пальцами свою нижнюю губу. Он получал явное наслаждение. Несколько раз он, словно гурман, требовал подробностей о позах, которые любила принимать мадам Пеллапра во время занятий любовью, и о том, как Наполеон задирал юбки Марии Валевской перед тем, как на углу стола воздать ей быстрые почести…

– Расскажите-ка еще разок, как он овладел ею в Польше…

И бывший министр полиции, знавший все обо всех, рассказал, стараясь использовать все выражения своего похабного словарного запаса, зная, что монарху это весьма нравилось.

Этой сцене суждено было повторяться ежедневно.

Импотент с изуродованными подагрой ногами, Людовик XVIII, не имея сил делать ничего подобного, был вынужден ограничиваться умственным и словесным распутством. Он знал невероятное количество сальных анекдотов и похабных историй, которые с огромным удовольствием рассказывал друзьям…

«Уже давно, – рассказывает одна из авторов мемуаров, – для Его Величества любовь существовала только в воспоминаниях. Он был графом Прованским и графом Лильским, регентом, королем Франции, но природа позволяла ему только невинные развлечения с противоположным полом: похлопывания по щечкам, робкие взгляды за распахнутые уголки платья, оседания на ковер для того, чтобы испытать удовольствие от того, что его поднимают белые ручки, не имеющие сил долгое время удерживать вес того, кто на весах судьбы перевесил Наполеона, – таковы были самые распутные его поступки. Затем шли похабности или элегантные непристойности, кое-какие распутные выражения, – словом немного добродушия и много ума. И все это для того, чтобы менять темы разговора и приятно провести время. В отличие от всех наших других королей, которые зевали и требовали, чтобы их развлекали, Людовик XVIII развлекал нас, чтобы самому поразвлечься»⁹⁵.

– Умный человек сумеет выпутаться из любого положения, – любил повторять монарх.

Таким образом, он даже попытался разрушить ту неприятную репутацию, которой пользовался среди придворных дам Людовик XVI. Поскольку эти дамы заявляли, что его мужская сила оставляла желать лучшего и что для того, чтобы воздавать почести Марии-Луизе Савойской, своей жене, он был вынужден прибегать к «возбуждающим средствам».

Во всех газетенках того времени можно найти отзвуки этих сплетен⁹⁶.

Стараясь свести на нет нехорошую славу и действие этих сплетен, а также показаться достойным потомком прославленного Дон Жуана, монарх с удовольствием рассказывал очень пошлые истории, в которых выставлял себя главным героем. Послушать его, так у него в постели перебывали в свое время все молодые женщины, которые окружали в Версале Марию-Антуанетту. С увлечением, забавлявшим его близких, он подробно описывал «лужайку» каждой из этих дам. Естественно, никого это не убеждало, но все делали вид, что верят во все эти выдумки.

И все же однажды слушатели позволили себе выразить сомнение.

В тот день Людовик XVIII заговорил о том несчастном, который влюбился в королеву Марию-Антуанетту так сильно, что потерял разум⁹⁷.

– Мы с графиней Прованской, – сказал монарх, – гуляли на главной алее Версаля. Нас сопровождали фрейлины графини. Вдруг из-за кустов на нас набросился воздыхатель королевы. Сильно испугавшись, графиня Прованская лишилась чувств и повисла у меня на руках; дамы окружили ее, и нам не без труда удалось привести ее в чувство. Я был очень взволнован этим происшествием, поскольку имел все основания предполагать, что графиня была в положении, которое требовало большого внимания к ее здоровью.

Этот столь неожиданный конец рассказа был встречен громовым раскатом смеха, сигнал к которому был дан графом д’Артуа и герцогиней Ангулемской. Но на лицах всех тут же появилось серьезное и испуганное выражение, поскольку все увидели, как король нахмурил брови и обвел присутствующих гневным взглядом. Потом он обратился к герцогине Ангулемской:

– Не объяснитесь ли вы, племянница, что смешного вы нашли в моей истории? Я говорил о вашей матери – королеве и не думал, что воспоминание о ней сможет вызвать ваш смех.

Герцогиня Ангулемская разразилась рыданиями⁹⁸.

На другой день все было забыто. И король, еще более игривый, чем обычно, возобновил рассказы о похождениях, которыми он обогащал свое прошлое…

Для того чтобы придать больше убедительности своим галантным историям, Людовик XVIII надумал вскоре завести фаворитку – пусть даже платную…

Вначале он вызвал к себе мадам де Бальби, бывшую свою любовницу, но нашел ее старой, сварливой и малопривлекательной. Человек щедрый, он выделил ей пенсию в память о ее ушедших чарах и расстался с ней.

Немного погодя он пригласил в «замок» (так называли дворец Тюильри) мадемуазель Бургуэн, актрису из «Театр-Франсе», чьи «горячий голос и округлый задок» уже были отмечены Наполеоном. Он наговорил ей кучу комплиментов, усадил рядом с собой и похотливым жестом приподнял ее юбку.

Актриса была женщиной хорошо воспитанной. Она и бровью не повела, предоставив королевской руке произвести эти нахальные исследования. По прошествии нескольких минут бедный монарх, с налившимся кровью лицом, вздохнул:

– Никогда до сегодняшнего дня я не сожалел о том, что мне уже шестьдесят лет!

Затем он сунул палец за корсаж мадемуазель Бургуэн, извлек из-под него одну из грудей, долго любовался ею с грустным выражением на лице и, наконец, заправил ее обратно.

– Что ж, – прошептал он, – как говорил король Дагобер своим собакам, нет такой компании, которая не расходится!..

Слегка разочарованная, актриса ушла. Но на другой день, для того чтоб отблагодарить ее за то, что она позволила так терпеливо себя ощупать, Людовик XVIII прислал ей красивую карету, запряженную двумя великолепными в серых яблоках лошадьми, и очаровательный позолоченный несессер, в котором лежало тридцать тысяч франков…

Затем король приглашал в Тюильри многих молодых женщин – среди прочих мадам Пренсто, сестру его министра господина Деказеса, и мадам де Мирбель.

Когда эта дама вошла в его кабинет, он начал с того, что рассказал ей несколько чрезвычайно вольных историй. Затем прочел несколько распутных стихов, которые сочинил лично для нее. Потом стал ее гладить…

Чаще всего он ограничивался робкими прикосновениями, играми светского человека и утонченными пошлостями.

Но иногда ему случалось желать большего. В такие дни он раздевал свою жертву и забавлялся тем, что старался попасть в ложбинку между грудей шариками из тысячефранковых банкнот.

Это была уже настоящая оргия!..

Все эти женщины, приходившие в Тюильри, чтобы дать ощупать свои прелести за драгоценность, коня или несколько луидоров, конечно же доставляли монарху очень приятные ощущения, но они не давали того, чего ему больше всего не хватало: нежности и привязанности.

Этот толстый распутный гурман обладал на самом деле сердцем простой мидинетки.

Ему хотелось бы полюбить какую-нибудь любовницу, чью-нибудь супругу, какую-либо семью. Увы! Жена его уже умерла, детей у него не было. Его братец, граф д’Артуа, считал его излишне либеральным и ненавидел его за это. Его племянница, герцогиня Ангулемская, открыто вставшая на позиции ультра, с ним не говорила. Что же касается женщин, которых он принимал в своем кабинете, то он знал, что все они слишком расчетливы для того, чтобы испытать к ним привязанность.

И тогда он обратил свой взор на мужчин и осыпал своих «фаворитов» многочисленными милостями.

Сначала фаворитом стал граф д’Аверай, получивший от короля очень много подарков, затем его сменил герцог де Блакас, которого монарх сделал министром и пэром Франции.

Эти мужчины, скажем сразу же, не были королевскими «миньонами». Людовик XVIII «не шел напролом», как тогда говорили, и у него никогда не возникало желания проверять затаенные места своих подданных.

Он ограничивался тем, что гладил своих фаворитов по щекам, называл их «дитя мое» и благочестиво целовал их в лоб по праздникам…"

Господин де Блакас был одним из тех эмигрантов, про которых сказали однажды, что они ничего не забыли и ничему не научились. Полагая, что Франция продолжает оставаться такой, какой она была при Людовике XVI, он захотел восстановить в стране абсолютную монархию.

И вскоре восстановил против себя всех королевских советников. Самый прямой из них, Гизо, потребовал его немедленной отставки. Людовик XVIII грустно покачал головой.

– Монарху прощают его любовниц, – сказал он, – но никогда не прощают, что у него есть фавориты.

После долгих колебаний он все-таки назначил Блакаса послом в Неаполь. Но две недели после этого рыдал в своем кресле на колесиках.

– Он уехал, – стонал король, вытирая слезы огромным платком. – Как я его любил… Бедное дитя… Ах, мерзавцы, они убили меня…

Через полмесяца он спустился из своих апартаментов с улыбающимся лицом и перед едой заглотил сотню устриц. Двор с облегчением увидел, что господин де Блакас был забыт.

Спустя несколько недель Людовик XVIII завел себе другого фаворита. Избранника звали Элия Деказес. Бывший чиновник времен империи, он служил секретарем по особым поручениям у матери Наполеона и совсем недавно сменил Фуше на посту министра полиции.

Его служебное положение позволяло ему знать всю подноготную парижской жизни. Он ежедневно приходил в Тюильри с портфелем, набитым письмами, перехваченными и вскрытыми Тайной канцелярией, рапортами полицейских, сплетнями и пошлыми историями. И остроумно рассказывал обо всех выходках придворных и жителей города королю, который дрожал от удовольствия и даже вскрикивал от радости.

Вскоре Людовик XVIII уже жить не мог без Деказеса.

«Это была самая настоящая идиллия, – пишет господин Люкан Дюбретон. – Король жил для и благодаря Деказесу. По утрам он работал с ним, а на заседаниях Совета министров, не имея возможности переговорить с ним, он посылал ему нежные записки. Когда его друг отсутствовал, он опять-таки писал ему, давая различные поручения: набросать план очередной речи, например, для того, чтобы привести в порядок мысли, если это было необходимо. Страдать от любви к нему для короля было верхом наслаждения. По вечерам, когда королевская семья удалялась, он вел со своим министром нескончаемые разговоры… Какие восхитительные минуты! Деказес, прежде чем уйти, оставлял на столе папку с поступившей за день почтой и сделанными его рукой пометками и комментариями. На следующий день его господин отсылал ему эту папку со своими замечаниями и нежной запиской. Это было ежедневным обменом маленьких забот, лести, пресноватых нежностей, которые оживляли жизнь старого человека и которые украшались фаворитом проявлениями романтической привязанности»¹⁰⁰.

Людовик XVIII называл его «сын мой, дорогой сын» и говорил про него: «Не правда ли, у него самые красивые глаза?» Он обращался к нему на «ты», гладил его по волосам и щипал за подбородок.

Этот фаворит, будучи отчаянным либералом, вскоре восстановил против себя ультра и членов Конгрегации.

В течение многих недель эти люди, гораздо более роялистски настроенные, чем сам король, искали способ для устранения Деказеса. Однажды виконту Состену де Ларошфуко, ярому стороннику Конгрегации, пришла в голову одна идея:

– Надо заменить Деказеса женщиной. Женщиной высокородной и умной, которая смогла бы иметь абсолютную власть над королем.

Все ультра согласились с предложением.

– У меня есть на примете такая женщина, – добавил он. – Это мадам дю Кайла.

Члены Конгрегации были этим несколько удивлены. Ведь мадам дю Кайла была любовницей виконта.

– Я пожертвую ею за нашу идею, – сказал он, сделав благородный жест.

Все стали его поздравлять.

В тот же вечер он отвел не ведавшую о предназначенной ей роли мадам дю Кайла в сторонку и вдруг произнес патетическим тоном:

– Мадам, мы стоим на краю пропасти! Нет такой руки, которая смогла бы сорвать с глаз короля ослепляющую его повязку, кроме руки женщины, достаточно нежной для того, чтобы не задеть его самолюбие в тот момент, когда она раскроет ему глаза. Этот принц испытывает необходимость любить тех, кому позволяет давать себе советы. Его сердце наполовину занято политикой. Знаменитые женщины, пользуясь своим благим или плачевным влиянием на монархов, поочередно приводили к катастрофам или к успехам королевства во Франции и в Испании. Сегодня только женщина может спасти религию и монархию. Природа, рождение, воспитание, даже само несчастье выбрали именно вас для выполнения этой миссии. Попросите у короля аудиенции под предлогом того, что вы хотите попросить его оказать протекцию вам и вашим детям, предъявите ему те сокровища очарования, ума, разумности, которыми наградила вас природа и которые не должны прозябать в тени, а блистать во дворцах. Очаруйте его с первой же встречи, сделайте так, что, когда вы уйдете, он почувствовал бы сожаление от того, что расстается с вами, и желание снова вас увидеть. Войдите в его сердце с помощью любви и в его разум с помощью своего ума. Станьте необходимой для того, чтобы смогла найти отдохновение эта страдающая душа, отягощенная заботами о троне. И с помощью советов помогите Франции избежать грозящей ей катастрофы.

Мадам дю Кайла была ошарашена. Мысль о том, что пойти и предложить себя – даже во имя спасения трона и алтаря – толстому, страдающему подагрой старику, который правил в Тюильри, была ей крайне неприятна. Она напустила на себя благородное возмущение.

– Что! – сказала она. – Вы хотите ослепить меня перспективой власти и главенства при дворе? Да разве я давала вам право сравнивать меня, пусть ничтожную, позабытую всеми и ушедшую в горе, с этими отчаянными честолюбивыми женщинами, которые используют свои пороки и даже добродетели для того, чтобы завоевать и руководить сердцем королей? Если вы хотите, чтобы мы остались друзьями, никогда больше не говорите со мной на эту тему. Я даже готова забыть о том, что вы не поняли меня и заговорили со мной об этом¹⁰¹.

И для того чтобы показать, что ничего больше не желает слушать на этот счет, она увлекла его в свою спальню…

Кем же была эта мадам дю Кайла, из которой ультра хотели сделать новую Исфирь?

Это была женщина тридцати пяти лет, необычайно соблазнительная, неоднократно доказавшая, несмотря на свой благородный облик, свою склонность к любовным играм. Брюнетка с горячим взором, чувственным ртом, упругим задом, она продвигалась по жизни благодаря своей красивой груди и большой ловкости. Состен де Ларошфуко так нарисовал нам ее портрет:

«Остроумная, игривая, умеющая придать своему голосу, уж не знаю каким образом, очень нежный оттенок, унаследованный от семейства Талонов, проявивших себя на судебном поприще, она умела показать свой ум ласковым и нежным взглядом, который иногда бывал хитрым, и очень редко жестоким. А помимо этого она была загадочной, поскольку все у нее было поверхностно, умна, рассудительна, имела хороший вкус. Она была бабочкой, которая, если судить по первому впечатлению, не была способна ни на чем остановиться, но которая могла, однако, привязаться к чему-либо, если ее не принуждать к этому. Сердце ее было для нее компасом, а ум рулем».

Урожденная Зоэ Талон, мадам дю Кайла была дочерью маркиза Омера Талона, личности странной, который был поочередно королевским прокурором в 1777 году, советником Следственной палаты в 1779 году, гражданским наместником в «Шатле»¹⁰², депутатом Генеральных Штатов в 1789 году и тайным агентом. Затем он оказался замешанным в одно из самых загадочных дел времен революции: в дело Фавра.

В конце 1789 года маркизу де Фавра нанес визит Кромо Дюбур, казначей графа Прованского, вручивший ему два миллиона, положенных у голландских банкиров, чтобы организовать похищение Людовика XVI и его доставку в Перон.

– Как только король окажется в этом городе, – объяснил Кромон Дюбур, – финансируемые нами группы поднимут пригороды и перебьют народных вождей. Затем потребуют отречения короля и назначения Мсье наместником королевства.

Фавра был прирожденным авантюристом. Соблазненный деньгами, он согласился и немедленно принялся за дело. Он стал закупать оружие и лошадей, набирать людей, встречаться с подстрекателями. Увы! Он совершил неосторожность, доверившись некоему Морелю, который, испугавшись всего этого, выдал его Массю де Невилю, помощнику Лафайетта. «Храбрый генерал» приказал арестовать Фавра.

На суде граф Прованский, которого весь Париж считал главным вдохновителем заговора, сумел с большой ловкостью вывернуться и оправдаться, а Фавра был приговорен к смерти.

Этот несчастный, упрямо молчавший во время следствия, испытал большое огорчение. Поняв, что Мсье ничего не станет предпринимать для его спасения, он написал пространную записку относительно своих связей с братом короля и вручил их председателю суда.

А председателем суда был Омер Талон.

Прочитав написанное Фавра, судья помчался в тюрьму, для того чтобы уговорить приговоренного к смерти молчать.

– Если вы выдадите Мсье, скандал вспыхнет с новой силой и навредит королю, королеве, всему двору. Ваши обвинения против королевской семьи могут привести к падению монархии.

Видя, что его слова мало тронули пленника, Омер Талон добавил:

– Вы ведь верите в Бога. Примите же венец мученика, и небеса откроются для вас. Мсье будет обязан своей жизнью вашему молчанию, и если в будущем он не пожелает выполнить свои обязательства относительно вашей семьи, я напомню ему об этом.

Мысль о том, что он сможет без труда попасть в рай, понравилась Фавра. Он замолчал.

И спустя двое суток, 19 февраля 1790 года, был повешен на Гревской площади.

После казни все увидели, как некий священнослужитель проворно юркнул в карету и укатил. Это был аббат Ледюк, побочный сын Людовика XV, который находился рядом с приговоренным к смерти до самого последнего момента. Этот участник заговора помчался успокоить Мсье и заверить его в том, что «все прошло хорошо»…

Но Омер Талон на всякий случай сохранил эту записку Фавра.

А виконту Состену де Ларошфуко, ультра и сторонникам Конгрегации было известно о том, что эта записка была у мадам дю Кайла…

Во время империи Омер Талон был брошен по приказу Фуше в тюрьму по подозрению в сочувствии роялистам. Молодая Зоэ (вышедшая в 1802 году замуж за графа дю Кайла) напрасно предпринимала многочисленные попытки увидеться с узником. Когда портфель министра полиции был вручен Савари (герцогу де Ровиго), она вспомнила о том, что супруга нового министра была некогда ее подругой по пансиону. Она попросила аудиенции и была принята.

Быстро перебрав в памяти те двенадцать часов, которые она провела с герцогиней де Ровиго у мадам Кампан, графиня изложила суть своей просьбы.

– Я хотела бы увидеть своего отца, – сказала она.

И зарыдала.

Савари, очарованный этой красивой девушкой, приблизился к ней с лицемерным выражением на лице и пообещал ей выполнить ее просьбу. Но при этом поставил одно условие… И один из авторов мемуаров сообщает нам, что, «несмотря на испытываемое отвращение, мадемуазель Талон пришлось через многое пройти для того, чтобы попасть в камеру несчастного узника…»¹⁰³

Потом, всякий раз, когда у нее возникало желание увидеться с отцом, Зоэ приходилось ложиться на софу, которую Ровиго, как мужчина очень предусмотрительный, установил в своем рабочем кабинете. Вначале это было простой формальностью. Затем партнеры начали испытывать друг к другу некоторую симпатию. И потом, по совместной договоренности, решили изменить место встреч.

Однажды, когда они лежали вдвоем совершенно голыми в спальне Ровиго на постели, превращенной их пылом в поле битвы, в комнату ворвалась с горшком воды в руках герцогиня, уже давно начавшая подозревать мужа в измене.

– Не двигаться! – крикнула она.

И, подбежав к кровати, облила с ног до головы любовников¹⁰⁴.

«Вынужденные покинуть свой рай под действием этого ледяного душа, – сообщает нам барон де Блэ, – Зоэ и Ровиго стали чихать самым комичным образом. Затем министр побежал прикрыть шторой свою наготу, которая с каждой минутой становилась все ничтожнее…»¹⁰⁵

Эта сцена не смогла разлучить любовников. Напротив. Они снова вернулись на софу в министерстве и еще долгие месяцы после этого получали наслаждение.

Их занятия любовью оказались плодотворными. Мадам дю Кайла вскоре подарила мужу толстого малыша, вылитого министра полиции.

В начале 1814 года, видя, что империя начинает трещать по всем швам, она встала на сторону оппозиции и получила от роялистского комитета поручение съездить в Хартвелл, где в то время находился Людовик XVIII. С согласия – а возможно, и при пособничестве – герцога де Ровиго она – без всяких затруднений – уехала в Англию и была принята претендентом на престол, узнавшим с некоторым беспокойством о том, что эта красивая женщина была дочерью председателя суда Омера Талона…

Зоэ, естественно, не сделала ни малейшего намека на бумаги, которые у нее были. Людовик XVIII был ей за это признателен и пообещал свое покровительство.

Вернувшись в Париж, она пришла к господину де Талейрану.

– Я только что приехала из Хартвелла, – сказала она. – Я виделась с королем, и он велел передать вам…

Министр подскочил в кресле:

– Да вы в своем уме, мадам? Вы смеете признаться мне в совершении подобного преступления?!

Затем, убедившись, что за дверью их никто не подслушивает, вернулся к Зоэ и тихо произнес:

– Итак, вы с ним виделись?.. Но ведь вам известно, что я – его покорный и преданный слуга?¹⁰⁶

Такова была мадам дю Кайла, которую господин де Ларошфуко собирался усадить на колени Людовику XVIII…

Глава 19
Имя мадам дю Кайла служило пропуском для королевской гвардии

Он выставлял свою любовь напоказ, словно школьник.

Андре Ламанде

Виконт Состен де Ларошфуко несколько раз усаживал к себе на колени мадам дю Кайла, стараясь внушить ей, что ей необходимо для спасения монархии, во имя счастья французов и во славу церкви переспать с королем.

Вместо ответа Зоэ начинала напевать один модный в то время романс. И все же однажды после его настойчивых уговоров она вскочила, потеряв терпение, и произнесла:

– Послушайте, Состен, если вы еще раз сделаете мне это глупое и смехотворное предложение, я уйду от вас и никогда больше не вернусь!

Прознав об этом категорическом отказе, ультраправые собрались уже было отказаться от своего плана, но тут им очень вовремя помог случай.

В конце 1817 года господин дю Кайла, с которым Зоэ рассталась еще в 1804 году, вдруг начал процесс против жены, публично обвинив ее в супружеской неверности и заявив, что она поэтому не имеет права воспитывать их детей, Валентину и Юголена.

Узнав о том, что муж намерен забрать у нее дорогих деточек, мадам дю Кайла была потрясена. И примчалась, вся в слезах, за советом к своему любовнику.

– Что я могу сделать? – спросила она, упав в его объятия.

Виконт увидел в этой ситуации неожиданную удачу. И сказал слащавым голосом:

– Надо пойти и попросить протекции у короля.

Вечером того же дня Зоэ попросила принца Конде, у которого она проживала, похлопотать перед Людовиком XVIII об аудиенции. Спустя два дня она была принята в Тюильри.

Увидев ее на пороге своего кабинета, король улыбнулся:

– Вы еще красивее, чем были в Хартвелле.

Затем он сделал ей несколько очень галантных комплиментов по поводу ее прически, платья и декольте, а в это время его пухлые пальцы нервно бегали по подлокотникам кресла на колесиках…

Но мадам дю Кайла пришла вовсе не затем, чтобы флиртовать. Очень грациозно – она была хорошей актрисой – она зарыдала и объяснила Людовику XVIII, что ее муж намеревается отобрать у нее детей.

Эти слова привели к совершенно неожиданному результату: король сам заплакал. А затем пробормотал:

– Я понимаю ваше огорчение, мадам, поскольку и у меня они хотят отобрать мое дитя…

Озадаченная этими словами, Зоэ стала думать, о каком же это принце идет речь и не было ли у короля незаконнорожденного ребенка, о котором не знали в народе. Через некоторое время она все же поняла, что под «дорогим дитяткой» король подразумевает министра Деказеса, того самого, кого ей суждено было заменить в сердце монарха.

Кивнув головой, она показала, что разделяет горе короля. Тронутый ее сочувствием, Людовик XVIII зарыдал еще горше. Тактичная Зоэ последовала его примеру, и минут пять они на пару лили горькие слезы.

Наконец король успокоился и пообещал лично проследить за тем, чтобы господин дю Кайла оставил жену в покое.

– Теперь присядьте рядом со мной, – сказал он. – Человек не может довольствоваться только тем, что он видит розу, он должен еще вдохнуть ее аромат…

Очень взволнованная, Зоэ встала и неловко опрокинула столик с бумагами. Бумаги разлетелись по ковру.

Покраснев до ушей, мадам дю Кайла стала их собирать и попыталась было сложить их в прежнем порядке, сообщает нам Хильд де Невиль, «читая строчки вверху и внизу страниц для того, чтобы их состыковать. Король молча и с интересом следил за ее действиями. Придя в еще большее смущение от молчания наблюдавшего за ней короля, она запуталась в листках и не смогла сложить собранные с пола листки в нужном порядке.

– Продолжайте читать, – сказал ей тогда король доброжелательным тоном. – Ваш голос меня чарует. Мне хотелось бы почаще видеть при себе столь умную чтицу. Тогда я буду получать большое удовольствие, оттого что вас слышу, и еще большее оттого, что вас вижу.

Чувствуя, что может показаться смешной, если начнет протестовать и не удовлетворит желания старца, она продолжила чтение, ничего не понимая в рапорте министра, который был изложен на этих листах бумаги. Но наконец ей все же удалось сложить их в первоначальном порядке»¹⁰⁷.

Это маленькое происшествие вконец очаровало короля. Когда мадам дю Кайла уложила бумаги на место, он медленно погладил ее по волосам, прочел поэму Буффле и позволил себе прикоснуться кончиками пальцев к ее левой груди, чтобы показать свой игривый характер.

Потом он разрешил молодой женщине уйти, взяв с нее обещание, что вскоре они снова увидятся. «Таким образом, – сообщает нам виконт де Бомон-Васси в свойственном только ему стиле, – план соблазнения, выработанный политикой, с первого же взгляда был реализован, благодаря естеству»¹⁰⁸.

Мадам дю Кайла снова пришла к королю на следующей неделе. Она была встречена толстяком-монархом с большей радостью. Он написал для нее довольно игривый мадригал.

– Я поручил господину Деказесу заняться вашим делом, – сказал он ей после прочтения мадригала. – Вам следует приходить сюда почаще для того, чтобы доставлять мне радость рассказами о благополучном ходе вашего судебного процесса.

Сначала она приходила к нему по понедельникам, затем стала появляться по три раза в неделю. «И тогда, – говорит нам Жильбер Станжер, – дверь королевского кабинета закрывалась для всех, даже для министров, которых предупредили о том, что они должны были входить только в самом крайнем случае…»¹⁰⁹

Во время этих, продолжавшихся по нескольку часов, встреч с глазу на глаз Людовик XVIII усаживал мадам дю Кайла у своих ног, гладил ее по шее и вел с ней игривые разговоры.

Молодая женщина, согласившаяся наконец стать новой Помпадур, выслушивала самые откровенные непристойности с наивной улыбкой на устах.

Но вскоре король перестал ограничиваться чтением мадригалов и засовыванием пальцев за вырез корсажа. Толкаемый страстью, он возжелал большего. Из-за чего оказался в очень забавном положении.

«Однажды, – сообщает маршал де Кастеллан, – Людовик XVIII, снедаемый уж не знаю каким желанием или стремлением, сделал движение, в результате которого он оказался на полу. Мадам дю Кайла решила поднять его; Его Величество всем телом навалился на руку мадам дю Кайла, которая стала испускать ужасные крики. Его Величество тоже закричал. Но ни один из лакеев, помня о запрете, в комнату не вошел.

– Дураков нашли, – говорили они друг другу. – Это – хитрость короля, который хочет нас испытать. Но мы сможем доказать Его Величеству, что умеем в точности соблюдать отданные им распоряжения.

Наконец, ценой неимоверных усилий, мадам дю Кайла с помощью короля удалось освободить руку. Она позвонила, лакеи вошли в кабинет, и на них обрушился поток ругательств со стороны короля, который продолжал лежать на полу. Они не без труда усадили его в кресло»¹¹⁰.

Это жалкое падение, насмешившее до слез всех обитателей дворца, ничуть не загасило пламени страсти короля. Напротив. Словно двадцатилетний влюбленный юноша, Людовик XVIII по два раза на день писал Зоэ, проезжал в своей карете мимо ее дома и велел подкатывать его кресло к окну всякий раз, когда она его покидала, для того чтобы увидеть, как она сядет в карету…

Вскоре мадам дю Кайла, которую придворные фамильярно называли между собой «мадам Дюк»¹¹¹, начала вести себя как настоящая фаворитка. Король, следует признать, делал все для того, чтобы она пленилась этой ролью. В те дни, когда она приходила повидаться с ним, он давал страже пароль «Зоэ» или «Виктория» (второе имя молодой женщины). Это, должно быть, очень потешало офицеров в те дни, когда по дворцу дежурил генерал Талон, брат мадам дю Кайла…

Наконец, Людовик XVIII осыпал ее подарками. После каждого визита к нему она уносила в своей маленькой зеленой сумочке по тридцать тысяч франков. А однажды вечером, когда она собиралась на бал, король, под предлогом того, что любуется ее прической, провел рукой по ее волосам, оставив в них восхитительные бриллиантовые сережки…

Почти официальная близость монарха и мадам дю Кайла вызывала у всех забавное презрение.

Однажды в среду, утром, когда в дверь короля постучался канцлер Дамбрей, король крикнул:

– Входите, Зоэ!..

Увидев своего советника, Людовик XVIII ограничился улыбкой, но с того самого дня друзья стали звать канцлера Домбрея не иначе как Робинзоном.

…Потому что его приняли за Зоэ!..

Какими же были на деле отношения между королем и фавориткой?

Судя по всему, они не выходили за пределы того, что Андре Жид назвал «невинным подобием».

«С некоторых пор, – пишет со свойственной ему вычурностью господин де Воксбель, – Людовик XVIII не был в состоянии даже вести себя как странствующий рыцарь в столь любимых дамами сладостных поединках»¹¹².

Протокол вскрытия, произведенного в 1824 году, подтвердит это мнение. Но если способности короля были почти равны нулю, голова его, напротив, была полна распутных мыслей. Полуприкрыв глаза, мечтая увидеть перед собой обнаженное женское тело, бедняга подолгу перебирал пальцами пустоту.

Его постоянно работавшее воображение, подпитываемое чтением игривых историй, позволило ему вскоре превратить в источник сладострастия самые незначительные прикосновения. Ему достаточно было взять в ладони плотные груди мадам дю Кайла, чтобы почувствовать необычайную дрожь в теле. И, как говорит нам все тот же господин де Воксбель, «хорошо, что в такие моменты на голове короля не было короны, поскольку дрожь, которую он испытывал, была столь сильной, что этот символ королевской власти в такие минуты мог бы, словно под воздействием циклона, упасть на паркет…»

Среди этих безобидных привычек Людовика XVIII отметим одну, доставлявшую ему – довольно непонятным, впрочем, образом – глубокое наслаждение. Он брал из табакерки понюх табаку, клал табак между грудей фаворитки, «словно в середину розы», уточняет господин де Витроль.

А затем, сунув свой толстый бурбонский нос в это пленительное место, он втягивал в ноздри табак и приходил от этого в сильное возбуждение…

Иногда, толкаемый, как и все распутники, тягой к бесстыдству, он усложнял себе задачу и просил мадам дю Кайла встать на четвереньки в положение ребенка, которого должны отстегать по попке. А затем лично задирал ей юбки.

Потом монарх клал на зад Зоэ щепоть табака и втягивал его носом.

Эти маленькие живописные сценки проходили, естественно, в обстановке самой строгой интимности. Но для слуг любимым источником информации всегда были и будут замочные скважины, и поэтому лакеи дворца Тюильри вскоре прознали о том, каким образом Людовик XVIII нюхает табак.

Кое-кто из них был болтлив, и вскоре в салонах Сен-Жерменского предместья заговорили об этом, а некий острослов заявил, что мадам дю Кайла – «королевская понюшка табака»¹¹³.

Покорность, с которой Зоэ исполняла все прихоти короля во время их встреч, была, естественно, вознаграждена.

После каждого такого свидания Людовик XVIII умудрялся найти способ ненавязчиво сделать молодой женщине новый подарок. Стоимость подарка, кстати сказать, менялась в зависимости от глубины получаемого монархом удовольствия. И когда мадам дю Кайла покидала дворец с новой бриллиантовой брошью на плече, придворные облегченно думали о том, что король Франции недавно «вибрировал, словно арфа»…

Однажды вечером, когда наслаждение, полученное Людовиком XVIII, превзошло все пределы, толстяк-король, еще не отдышавшись, усадил Зоэ к себе на колени и спросил:

– Дитя мое, читаете ли вы Библию?

Мадам дю Кайла, испугавшись того, что в своих выдумках зашла слишком далеко, напустила на себя смущенный вид и, будучи готовой очиститься чтением святого писания, сказала, что такой книги в ее библиотеке нет.

– Скоро вы ее получите, – сказал ей на это король.

Спустя несколько дней после этого она получила великолепное издание Библии, очаровательным образом прошитое, с золотым гербом на обложке и на переплете. Она почтительно открыла книгу, и глаза ее вдруг загорелись огнем, который – увы! – не имел ничего общего с религиозным горением.

Каждая гравюра вместо папиросной бумаги была прикрыта новой тысячефранковой банкнотой.

А таких гравюр в книге было полсотни…¹¹⁴

Встречи Людовика XVIII с мадам дю Кайла не были посвящены одной только багатели. Фаворитка, умело наставляемая своим любовником, виконтом де Ларошфуко, ловко старалась подавить в короле либеральные взгляды и заставить его встать на позиции ультраправых. При помощи очаровательной улыбки, ловких разговоров и умело вставленных в разговор жестов ей удалось добиться значительных результатов.

Однако она еще не была полновластной и единоличной фавориткой. Министр Элия Деказес продолжал сохранять влияние на короля, который по-прежнему звал его «милым мальчиком» и посылал ему нежные записки.

Мадам дю Кайла, не имея возможности вертеть Людовиком XVIII, как ей бы хотелось, стала искать способ, который позволил бы ей разделаться с молодым министром. И решила скомпрометировать его с помощью скандала.

Но судьба предоставила ей еще лучший способ для этого: убийство…

Вечером 21 февраля 1820 года герцог Беррий-ский, второй сын графа д’Артуа, женившийся в 1816 году на принцессе обеих Сицилий Марии-Каролине, был с женой в Опере.

Оба супруга немного нервничали. Она оттого, что была беременна, а он – оттого, что после спектакля должен был встретиться со своей любовницей, танцовщицей Виржинией Орей.

Во время антракта Мария-Каролина ударилась грудью о ручку двери. Герцог немедленно усмотрел в этом нежданную возможность отделаться от герцогини.

– Возвращайтесь в Елисейский дворец, – сказал он ей. – Я боюсь, что в нашем положении оставаться в театре после такого удара будет очень рискованно. Я досмотрю представление один.

Мария-Каролина согласилась с мужем. Ей подали карету. Едва она уселась в нее, герцог бросился к лестнице, стремясь поскорее вернуться в ложу для того, чтобы увидеть знак, который подаст ему во время танца Виржиния, но тут из темноты вынырнул какой-то человек и всадил в грудь герцога кинжал по самую рукоятку.

– Я убит, – только и успел сказать герцог.

И рухнул на тротуар.

Спустя несколько минут – из-за желания провести вечер с балериной – племянник короля Франции скончался в одной из лож Оперы.

Убийцу герцога арестовали. Он назвался Лувелем и заявил, что действовал в одиночку.

Но на следующий день по потрясенному этим непонятным убийством Парижу поползли слухи. Еоворили шепотом о том, что кинжал в руку Лувеля вложил Деказес, ненавидевший герцога Беррийского…

Это обвинение, пущенное, естественно, из будуара мадам дю Кайла, своей цели достигло. Страшась размаха возможного скандала, король был вынужден расстаться с Деказесом. Он направил его послом в Лондон.

На сей раз в руках мадам дю Кайла оказалась вся полнота власти…

21 февраля 1820 года из кабинета Людовика XVIII доносились продолжительные стоны.

Став на корточки перед дверью, лакеи стали по очереди глядеть в замочную скважину, обрадовавшись тому, что могут видеть необычное зрелище: король Франции, уронив голову на стол, плакал горючими слезами.

Время от времени огромный живот монарха вздрагивал от рыданий, словно плоский бурдюк. А челядь молча потешалась над этим.

Людовик XVIII никак не мог успокоиться оттого, что ему пришлось отправить в почетную ссылку своего дорогого премьер-министра, Элию Деказеса. Накануне он написал ему вот такое нежное и полное отчаяния письмо:

«Приди повидаться с неблагодарным принцем, который не сумел тебя защитить. Приди и поплачь вместе со своим несчастным отцом…»

А утром того же дня фаворит, закрывая замки чемоданов, получил последнее послание:

«Прощай! Благословляю тебя от всего моего разбитого сердца. Тысячу раз целую».

Согласитесь, необычные это письма. Необычные и уникальные в истории, поскольку в наши дни трудно себе представить, чтобы глава государства писал в таком тоне своему уволенному премьер-министру…

Несколько дней подряд Людовик XVIII, опершись руками о рабочий стол, смотрел на стоявший перед ним портрет «дорогого пропащего», испуская горестные вздохи. Затем он вроде бы успокоился, снова стал улыбаться и никогда больше не заговаривал о господине Деказесе. Очень ловкая мадам дю Кайла сумела с помощью умопомрачительных ласк, сладостных духов и своего присутствия изгнать из головы короля всякое воспоминание о бывшем фаворите…

Начиналось ее царствование…

Вскоре сменившему Деказеса герцогу де Ришелье было поручено сформировать новое правительство. Стараниями прекрасной графини на ключевые посты в нем были расставлены люди, разделявшие идеи ультра. Это позволило графу д’Артуа и его друзьям провести через законодательный орган два чрезвычайных закона: один – об отмене прав гражданина и другой – о прессе, которая должна была снова подвергаться предварительному контролю и цензуре.

Таким образом, мадам дю Кайла потихоньку делала монархию такой, какой та была до 1789 года…

Глава 20
Наполеон умирает, произнеся имя Жозефины

Рожденный на острове, умерший на острове из-за жителей острова, он любил одну только женщину, которая тоже родилась на острове…

Дени Жиро

В то время как в Тюильри Людовик XVIII мучительно резвился с мадам дю Кайла, на острове Св. Елены по-прежнему пылкий Наполеон скрашивал свое время тем, что наставлял рога своему товарищу по неволе храброму генералу де Монтолону.

А тот от этого ничуть не страдал. Поскольку уже давно привык закрывать глаза на похождения своей супруги. Прекрасная Альбина де Вассал, следует признать, обладала таким темпераментом, что, по словам графа де Берга, «ревности мужчины не хватило бы для того, чтобы оценить все ее выходки».

Перед тем как выйти замуж за Монтолона, она успела дважды побывать замужем и два раза была разведена по причинам супружеской неверности. И с тех пор она отдавалась всякому встречному и поперечному.

На острове Св. Елены Наполеон, зная ее склонность к интригам, вначале сторонился ее. Но после отъезда Лас Казеса она сумела занять место секретаря и, отбив натиск мадам Бертран, устроилась с пером в руке в комнате бывшего императора…

Там, естественно, дела довольно быстро приняли распутный оборот. В перерывах между написанием двух глав своих «Мемуаров» Наполеон однажды вечером набросился на Альбину и на ковре воздал ей многочисленные почести.

Затем эти галантные интермедии вошли в привычку, и очень гордая этим мадам де Монтолон поведала всему острову, в каких находится отношениях с бывшим императором. Она с важным видом твердила всем о том, что некая гадалка предсказала ей, что она будет «королевой, не будучи ею»…

Что приводило мадам Бертран в неописуемую ярость.

Иногда делались попытки отрицать связь Наполеона и Альбины. Но сегодня этот факт неоспорим, и это подтверждает один из самых знаменитых историков императора, Поль Ганьер, в своем труде «Наполеон на острове Св. Елены».

«Многие историки, – пишет он, – долгое время ставили под сомнение плотскую связь, существовавшую между Наполеоном и мадам де Монтолон. Они считали, несмотря на волнующие подробности, как, например, та удивительная фамильярность, заключавшаяся в том, что император принимал ее в ванной комнате, в то время как мужа учтиво выставляли за дверь, что в период пребывания на острове Святой Елены императора очень мало заботили такого рода проблемы и что все свидетельства обратного были направлены на то, чтобы создать другое мнение и являлись всего лишь фактом проявления недоброжелательного отношения к нему. Более осторожный из них, Фредерик Массон, оставил место для различных толкований этого, написав, что мадам де Монтолон умела дать пленнику те утешения, которые может предоставить мужчине только женщина. Какие еще утешения? Он уточнять не стал.

Однако же никак нельзя сомневаться в истинной природе этих утешений, и недавнее появление дневников генерала Бертрана снимает последние сомнения. Высказывания честного главного маршала выбивают карты из рук сомневающихся. И делают невозможным все дальнейшие споры. Наполеон, судя по всему, дал увлечь себя в умелую игру, затеянную женщиной, давно уже привыкшей соблазнять мужчин и умевшей не без пыла извлекать максимальную выгоду из своих чар, кстати сказать, уже несколько увядших. Испытывал ли император по отношению к ней какие-либо нежные чувства? Это маловероятно. Кроме того, “привычки” в той изоляции, в которой он оказался, стали только чуть устойчивее. Но эти слабости плоти не заставили его забыть о том, что, пока он находился в столь далекой ссылке, для будущих поколений вырисовывался его портрет, от которого, возможно, зависела судьба его династии. Может быть, он и сам немного сердился на себя за то, что дал себя увлечь в эту игру. Этим и объясняется его желание спасти свое лицо, пресечь сплетни, прибегая время от времени, даже рискуя показаться грубым, к резким высказываниям, чтобы заставить замолчать ревнивцев и отвести от себя всякие подозрения»¹¹⁵.

26 января 1818 года мадам де Монтолон родила девочку. И все сразу стали шептать о том, что у Орленка появилась сестричка.

Следует сказать, что Альбина не предприняла ничего, чтобы пресечь такие слухи.

Напротив, она, когда люди приходили к ней, чтобы полюбоваться младенцем, не упускала возможности с улыбкой сказать:

– Не правда ли, она похожа на Его Величество? Это ведь копия его подбородка и его ладони…

В июле 1819 года мадам де Монтолон заболела и была вынуждена уехать с острова Св. Елены во Францию. Расставание с ней далось Наполеону очень тяжело. Но он вскоре принялся искать ей замену, и его взор с настойчивостью остановился на мадам Бертран.

Высокая Фанни¹¹⁶, так сильно страдавшая оттого, что предпочтение было отдано не ей, а мадам де Монтолон, решила отомстить за себя и категорически отказалась уступить желаниям владыки.

Наполеон пришел от этого в ярость и дал задание Антоммарки, врачу, которого ему прислали из Европы, уложить мадам Бертран в свою постель.

Послушаем, что по этому поводу написал главный маршал Бертран в своих «Дневниках»:

«Наполеон как-то сказал Антоммарки, что главный маршал якобы превратил свою жену в проститутку и что, если эта дурочка его не желала, ее следовало бы принудить к этому. Он хотел, чтобы Антоммарки стал его Меркурием и чтобы тот склонил мадам Бертран к сожительству с императором. “Но как я могу это сделать? Что обо мне станет думать главный маршал?”

Прибывший на остров доктор был полон уважения и почтения к главному маршалу и его супруге. На следующий же день ему сказали, что главный маршал – болван, что императору он не нужен, что супруга его действительно довольно красива и любезна, но что это падшая женщина, переспавшая со всеми английскими офицерами, которые проходили мимо ее дома, и отправлявшаяся для этого в канавы, что она была последней из женщин.

Антоммарки был поражен всем, что услышал. У него должно было сложиться очень невысокое мнение о моральном облике императора»¹¹⁷.

Антоммарки, не будучи столь сострадательным, как Констан, отказался помогать императору в этом деле. Разъяренный император обвинил его в том, что он является любовником Фанни, и главный маршал Бертран с поразительной наивностью сообщает нам, как пленник выразился по поводу его жены:

«Антоммарки пришел в половине восьмого к императору, который сильно на него рассердился.

– Он должен быть у меня в семь утра: он все свое время проводит у мадам Бертран.

Император вызвал к себе главного маршала. Тот прибыл без четверти восемь. Император повторил то, что сказал врачу. И добавил, что доктор только и занят что своими шлюхами.

– Что ж, пусть он проводит все свое время со шлюхами. Пусть он их… спереди, сзади, в рот, в уши. Но избавьте меня от этого человека: он глуп, невежественен, фатоват, бесчестен. Я хочу, чтобы вы вызвали Арнотта, который будет лечить меня впредь. Поговорите с Монтолоном. Я не желаю больше видеть Антоммарки».

Когда мадам Бертран были переданы эти слова, она несколько месяцев отказывалась даже видеться с Наполеоном.

Весной 1821 года недуг, от которого страдал император со времени своего прибытия на остров Святой Елены, – таинственная болезнь, по поводу которой историки по сей день продолжают споры, – резко обострился. Потрясенные и бессильные французы видели, как их повелитель с перекошенным от боли лицом перебирается из кресла в кресло. Временами конечности его становились ледяными и он терял сознание. 17 марта, когда он собирался сесть в карету, по телу его пробежала судорога. Его перенесли в комнату и уложили на кровать. Встать с нее ему было не суждено.

В конце апреля, зная о том, что он ужасно страдает и что кончина его близка, мадам Бертран попросила разрешения увидеться с ним. Наполеон был этим очень тронут, но принять ее отказался. Обида его была очень сильна. Он так объяснил это Монтолону:

– Я давно ее не видел. И боюсь, что встреча меня взволнует. Я сердит на нее за то, что она отказалась стать моей любовницей. И хочу преподать ей урок.

Если бы вы были ее любовником, я стал бы относиться к вам, как к корсару, вместо того чтобы осыпать вас подарками, как я это делал. Но об этом я даже и не думал.

Что же касается Антоммарки, то я никогда не прощу ему то, что он лечил женщину, которая отказалась стать моей любовницей, и даже поддерживал ее в этом нежелании.

Он на секунду задумался и добавил:

– Бедная Фанни… Я все же увижусь с ней или когда поправлюсь, или когда умру.

А жить Наполеону оставалось всего-то восемь дней…

26 апреля Наполеон сидел на краю кровати, положив левую руку под ягодицу, выставив напоказ пах. Положение это было несколько бесстыдным, но объяснялось состоянием пленника. Он только что закончил писать завещание и чувствовал себя опустошенным. Пососав апельсин, он вызвал Антоммарки и сказал ему:

– Я желаю также, чтобы вы взяли мое сердце, поместили его в винный уксус и отвезли его в Парму моей дорогой Марии-Луизе. Вы скажете ей, что я ее нежно любил и не прекращал ни на секунду ее любить; вы расскажете ей обо всем, что здесь видели, обо всем, что имеет отношение к моему состоянию и к моей смерти.

Немного времени спустя он сказал генералу Бертрану:

– Мне бы так хотелось, чтобы Мария-Луиза не выходила больше замуж… Увы! Я знаю, что ее выдадут за какого-нибудь кузена из молодых эрцгерцогов… Пусть она проследит за воспитанием сына и за его безопасностью…

Он слабо улыбнулся, словно бы отвечая на критику, которую каждый вынашивает в душе, и добавил:

– Будьте уверены, что если императрица не предпринимает никаких шагов к тому, чтобы облегчить наши страдания, это означает, что она окружена шпионами, которые не дают ей возможности знать, как я вынужден страдать, поскольку Мария-Луиза – сама добродетель…

Бедняга не знал конечно же того, что в то самое время, когда он старался найти оправдания молчанию и поведению жены, та была беременна уже во второй раз благодаря услужливости господина фон Нойперга…

В течение последовавших за этим дней Наполеон, с трудом принимавший пищу, продолжал слабеть. Его сотрясала икота, мучила тошнота, он уже не имел сил сесть на кровати. Вскоре он почти совсем оглох и начал говорить очень громко. Это придавало малейшему его откровению характер целой речи. И можно себе представить смущение его окружения, когда после того, как Маршан сообщил ему, что доктор О’Мира намеревается писать дневник, он ответил почти крича:

– Если он укажет там и размеры моего…, это будет очень интересно!

Мадам Бертран, предчувствуя его скорую кончину, неоднократно просила дать ей возможность увидеться с ним.

Усталым жестом указав на следы рвоты, покрывавшие простыни, Наполеон только отвечал:

– Сейчас не время для этого!

Наконец, 1 мая, он дал согласие на то, чтобы она вошла к нему в комнату. Когда к постели его приблизилась женщина, любовником которой он уже никогда не сможет стать, в глазах Наполеона загорелся странный огонь.

Вот как описывает эту сцену Маршан:

«1 мая, в одиннадцать часов, графиню Бертран провели к постели императора. Указав ей на кресло и распросив ее о делах и здоровье, он сказал:

– Итак, мадам, вы тоже были нездоровы. А теперь вы выздоровели. Но ваша болезнь была хорошо известна врачам, а про мою болезнь никто ничего не знает, и я умираю. Как себя чувствуют ваши детишки? Вам надо было привести ко мне Гортензию.

– Сир, – ответила графиня, – с ними все в порядке. Вы, Ваше Величество, так избаловали их, что они испытывают большое огорчение оттого, что не имеют возможности видеться с вами. И каждый день они приходят со мной сюда для того, чтобы справиться о состоянии здоровья Вашего Величества.

– Знаю. Маршан мне все рассказал. Спасибо!

Император поговорил с ней еще несколько минут и велел зайти к нему вечером. Графиня ушла, чтобы не утомлять императора, и, только выйдя из комнаты, показала, до чего она была взволнована: глаза ее наполнились слезами. Я проводил ее до сада, и там она, рыдая, сказала мне:

– Как сильно изменился император с того времени, когда я виделась с ним в последний раз. Его вытянувшееся похудевшее лицо, его бородка произвели на меня очень тягостное впечатление. Император был очень жесток по отношению ко мне, когда отказывался меня принять. Я очень рада, что он снова наградил меня своей дружбой, но я была бы еще более счастлива, если бы он разрешил мне ухаживать за ним»¹¹⁸.

Все последующие дни мадам Бертран провела у изголовья Наполеона. Эти два человека, которые могли бы быть любовниками – каждый из них очень на это надеялся, – сблизились в самый последний момент, проникшись друг к другу неописуемой нежностью. 4 мая после приступа дурноты умирающий увидел перед собой склонившуюся над ним заплаканную Фанни. Сначала он ее вроде бы не узнал, но потом слабо улыбнулся и прошептал:

– Мадам Бертран… Ох!..

После чего он вступил на тропу смерти.

Генерал Бертран записал агонию Наполеона поминутно. Вот выдержка из этого необычного документа:

«5 мая. С полуночи до часа ночи продолжалась икота, постоянно усиливаясь.

С часу до трех ночи он стал чаще пить. Вначале он поднял руку, а затем отвернул в сторону голову, чтобы больше не пить.

В три часа ночи: сильная икота. Стон, долетевший, казалось, издалека.

С трех до половины пятого утра: несильная и редкая икота, приглушенные стоны, потом оханье. Он зевнул. На лице сильные страдания. Произнес несколько слов, которые не удалось разобрать. Понятно было лишь: “кто отступает”, и четко: “во главе армии”.

С половины пятого до пяти утра: большая слабость, стоны. Доктор чуть приподнял его на подушке. Наполеон открыл глаза. Он казался еще более слабым, чем раньше. Это был уже настоящий труп. Его жилет был покрыт красноватой слюной, сплевывать которую у него уже не было сил.

Раздвинули шторы, открыли окна в бильярдной.

Всю ночь больше слышались стоны, чем икота. Стоны были протяжными, иногда достаточно громкими для того, чтобы разбудить всех, кто дремал в комнате: генерал Монтолон, главный маршал, Виньяли, Али.

С пяти до шести утра: дыхание стало более свободным, что все приписали более удобному положению тела.

В шесть часов утра доктор (Антоммарки) постучал пальцем по животу Наполеона. Раздался звук, похожий на звук барабана: живот был вспучен и, казалось, уже лишен жизни.

Доктор предупредил нас, что наступают последние минуты жизни императора. Позвали главного маршала и мадам Бертран.

С шести до четверти седьмого: икота, жалобные стоны. С четверти седьмого до половины седьмого: успокоение, незатрудненное дыхание. В течение этого получаса голова его слегка повернута влево, глаза открыты и неподвижно уставлены на жилет графа Бертрана, но скорее вследствие положения головы, нежели из интереса.

Наполеон, казалось, ничего не видел. Глаза его подернула пелена.

В половине седьмого он положил голову прямо, уставившись в ножку кровати. Глаза были открыты, неподвижны и подернуты пеленой.

До восьми часов продолжался спокойный сон, прерываемый с интервалами в четверть часа редкими стонами.

В восемь часов раздались несколько стонов или, скорее, глухих звуков, которые, казалось, зарождались в животе и, проходя через глотку, превращались в свист. Они, казалось, походили на звуки какого-то музыкального инструмента, нежели на стоны. Из уголка левого глаза, что ближе к уху, скатилась слезинка. Бертран ее вытер.

Арнотт удивился тому, что Наполеон так долго оставался жив.

С десяти до половины одиннадцатого все в основном было спокойно. Слабое дыхание. Полная неподвижность тела. Только редкие движения зрачков. С интервалом в полчаса раздавались тяжелые вздохи или звуки. Вторая слезинка на том же самом месте. Правая рука лежала на одеяле, левая была засунута под ягодицу.

В семь часов в комнате находилось шестнадцать человек, двенадцать из которых – французы: госпожа Бертран с двумя женщинами, Али, Новерраз, Наполеон. В половине восьмого ему стало хуже. С одиннадцати до двенадцати Арнотт поставил на ступни два горчичника, а Антоммарки – два пластыря: один на грудь, а другой – на лодыжку. Наполеон издал несколько стонов. Доктор (Антоммарки) несколько раз щупал на шее пульс.

В половине третьего доктор Арнотт положил на желудок бутылку с горячей водой.

В пять часов сорок пять минут Наполеон испустил последний вздох¹¹⁹.

Но перед тем как умереть, он прошептал имя единственной женщины, которая его любила:

– Жозефина…»

На следующий день, утром, врачи произвели вскрытие¹²⁰. Сердце Наполеона поместили в стеклянный сосуд, чтобы в дальнейшем отправить его Марии-Луизе¹²¹. После чего врачи отправились перекусить. Согласно легенде, по возвращении они не нашли сердца императора – его сожрала крыса. Очень этим обеспокоенные, они якобы быстро заменили этот благородный орган на сердце «тихого блеющего животного»…

А еще через день Наполеона похоронили в долине Гераней. До того момента, когда тело его будет переправлено в Париж и перезахоронено во Доме инвалидов. Возможно, с сердцем барана в груди…

Глава 21
Мария-Луиза тайно выходит замуж за Нойперга

Есть поступки, о которых лучше молчать…

Г-н Дебордас-Вальмор

19 июля 1821 года, часов в десять утра, Мария-Луиза, закрывшись в своей комнате, гляделась в зеркало с растерянным выражением лица. Ночью ее всю искусали комары, и теперь лицо ее походило на огромную клубнику.

Она поставила на лицо компрессы и решила, что весь день просидит в комнате. В одиннадцать часов она от безделья велела принести «Газетт дю Пьемонт» и ознакомилась с напечатанными там новостями. Одна из этих новостей заставила ее побледнеть. Внизу одной из полос было помещено набранное мелким шрифтом сообщение о кончине генерала Бонапарта.

Укусы комаров и смерть мужа – для одного дня это было слишком!

Бедная Мария-Луиза захотела поделиться с кем-нибудь своими горестями. И она написала своей подруге мадам де Гренвиль одно из самых необычных частных писем:

«В настоящее время я нахожусь в большой растерянности: “Газеттдю Пьемонт” с такой уверенностью объявила о смерти императора Наполеона, что у меня нет никаких оснований сомневаться в этом. Признаюсь, что я была чрезвычайно огорчена. И хотя у меня никогда не было к нему никакого особо теплого чувства, я не могу забыть того, что он является отцом моего сына и что он совсем не плохо относился ко мне, как все считают, а, наоборот, проявлял ко мне всяческое уважение, а это – единственное, чего можно желать в браке, заключенном по политическим расчетам. Поэтому я была очень расстроена, хотя вроде бы мне следовало бы почувствовать облегчение оттого, что он закончил свою несчастную жизнь по-христиански. И все же я пожелала бы ему еще долгих лет счастливой жизни – лишь бы она протекала вдали от меня».

Написав эти строки, Мария-Луиза вдруг подумала о том, что траур, который ей придется носить, будет очень кстати, ибо он поможет ей скрыть распухшее лицо. И она со спокойным цинизмом призналась подруге:

«Здесь очень много комаров. Они меня так искусали, что я стала похожа на чучело, и я рада тому, что могу не показываться на людях…»

Поскольку Мария-Луиза была оптимисткой и всегда находила хорошую сторону всех событий…

На следующий день герцогиня Пармская получила официальное извещение о смерти Наполеона в письме барона Венсана, посла Австрии в Париже. Она сразу же решила, что герцогский двор будет носить траур в течение трех месяцев, и начала вместе с Нойпергом писать некролог для публикации в прессе. С первых же строк перед ними встала проблема: как называть усопшего? Наполеоном? Это значило бы признать то, что он был монархом. Бонапартом? Это напомнило бы о революционных армиях. Императором? Об этом не могло быть и речи. Это значило бы согласиться с тем, что он им был. Как же в таком случае?

Решение нашел Нойперг. С особым удовольствием он написал: «Вследствие кончины Светлейшего супруга нашей августейшей монархини…»

«Светлейший супруг» – это означало «принц-консорт»…

Тот, кто заставлял дрожать королей, должен был от этого перевернуться в гробу.

30 июля Мария-Луиза присутствовала на церковной службе, накрытая огромной вуалью, главным предназначением которой было скрыть ее беременность. После чего она заказала тысячу месс в Парме и столько же в Вене, отдав строжайший приказ не произносить в молитвах имени покойного.

Когда все необходимые формальности были соблюдены, она заказала для себя набор траурных платьев и с радостью стала думать о будущем.

«Наконец-то, – пишет мадам де Ту, – она могла привязаться священными узами супружества к огромным физическим качествам господина фон Нойперга. Целых шесть лет бедняжка трепетала при мысли о том, что этот столь хорошо оснащенный для доставления удовольствий мужчина вдруг надумает найти другое применение своим талантам. Она решила выйти за него замуж, даже не дожидаясь официального окончания траура»¹²².

И вот, 8 августа любовники тайно обвенчались в дворцовой часовне.

Некоторые историки отрицали этот союз. Сегодня он ни для кого не представляет секрета. Сын Нойперга сам рассказал об этом в своих мемуарах, написанных в 1831 году.

Послушаем его:

«5 марта 1821 года император Наполеон умер на скале Св. Елены. Спустя несколько месяцев, 8 августа, союз был освящен в церкви. Аббат Нейшель, исповедник Ее Величества эрцгерцогини, нынешний епископ де Гасталла, благословил эту пару. Свидетелями были, если я не ошибаюсь, доктор Росси и будущий управитель дворца барон Амелен де Сент-Мари. Венчание состоялось в часовне Ее Величества во дворце герцогов Пармских. Разница в рангах потребовала надевания колец на левую руку (sic) и других понятных условностей, а также сохранения этого союза в строжайшей тайне»¹²³.

Выйдя замуж 8 августа, Мария-Луиза 9-го родила толстенького младенца, названного Еильомом. И молодые продолжили жить «сдерживая на людях свои чувства» – что не смогло никого обмануть. Послушаем снова Альфреда Нойперга:

«Хотя поведение моего покойного отца при всех и в любой обстановке было поведением преданного слуги его августейшей супруги и он никогда, прямо либо косвенно, не намекал на существование между ними более интимных отношений, было ясно, что его истинное положение при дворе ни для кого не было тайной и что всем были известны самые сокровенные подробности».

Этот очаровательный молодой человек приводит нам к тому же далее несколько строк относительно жизни «господина и госпожи фон Нойперг».

«Невозможно представить себе, – пишет он, – более счастливого союза, более нежной любви к детям, более дружной семьи. Мой отец ежедневно, едва встав с постели, писал записки Ее Величеству, и ответ не заставлял себя ждать. Часто записка от Ее Величества приходила первой, бывали дни, когда они посылали друг другу по нескольку писем».

Эта идиллическая жизнь была на некоторое время нарушена в октябре 1821 года, когда в герцогский дворец прибыл с острова Святой Елены доктор Антоммарки.

Он прибыл для того, чтобы передать Марии-Луизе последние слова Наполеона, сказанные им перед смертью.

Раздосадованная этим, герцогиня попросила мужа принять доктора. Нойперг повел себя любезно, но холодно.

– Я вас слушаю, мсье, Ее Величество нездорова, но я могу передать ей то, что вы имеете сообщить.

Антоммарки ждал другого приема. Слегка смутившись, он рассказал о сердце Наполеона, которое должен был привезти Марии-Луизе и которое Хадсон Лоу оставил на острове Святой Елены.

– Это кощунство, – сказал он. – Ее Величество должна в это вмешаться. Только она одна может заставить выполнить последнюю волю императора.

Затем, видя, что Нойперг молчит, он положил на стол сверток.

– Это – его посмертная маска, – прошептал он, – не передадите ли ее императрице?

Генерал кивнул с ледяной улыбкой на губах, и бедный Антоммарки, не имея ничего добавить к этому, откланялся, поняв, что его приход был совершенно бессмысленным.

Он был прав.

Спустя несколько дней после этого Мария-Луиза сообщила Меттерниху, что сердце Наполеона ей не нужно…

И жизнь семейства Нойпергов снова вошла в свою нормальную колею. И ничто в герцогском дворце вскоре не напоминало больше о том, что когда-то герцогиня была женой самого великого человека своего времени. Действительно, ничто. Поскольку в декабре доктор Герман Роллет увидел, что детишки интенданта Марии-Луизы «игрались с неким гипсовым предметом, привязав к нему веревку и таская его по паркету, словно карету»¹²⁴.

Он нагнулся и с ужасом увидел, что это была посмертная маска императора…

Таким образом, Мария-Луиза, узнав о смерти Наполеона, не пролила ни единой слезинки.

А другие?

Все те, кого он когда-то любил, все те, кого он осыпал подарками и награждал титулами, все те, кого он когда-то извлек из тени, уложив их в свою постель? Плакали ли они, прочитав в газетах о том, что император умер на скалистом острове Св. Елены?

Мадемуазель Жорж, например?

11 июля, в тот день, когда эта новость дошла до Франции, нежная Жоржина готовилась снова выйти на сцену театра «Одеон» после шести лет вынужденного отсутствия. Поскольку на другой же день после битвы под Ватерлоо ее выгнал из «Театр-Франсе» сюринтендант театра герцог Дюран за то, что она вышла на публику с букетиком фиалок на корсаже. Перед тем как покинуть Францию, она попросила дать ей возможность последовать с императором на остров Св. Елены. Англичане ей в этом отказали, и она отправилась играть в Бельгии, где познакомилась с неким полемистом по имени Шарль-Анри Арель, который вскоре стал ее любовником. В начале 1821 года они вернулись в Париж и поселились в трехкомнатной квартире в доме номер 25 по улице Мадам.

Они находились в этой квартире, когда с мансарды к ним спустился Жюль Жанен и сообщил о смерти Наполеона. Мадемуазель Жорж смертельно побледнела и рухнула на пол.

Если верить Арману Плателю, в этот момент произошла крайне смешная сцена.

«Арель, – пишет он, – держал дома без привязи поросенка, которого назвал Пиаф-Пиаф. Заслышав звук падения тела, животное прибежало в гостиную и с беспокойством во взгляде поинтересовалось, что там происходит. Завидев лежащую на полу хозяйку, он, безусловно, решил, что она хочет поиграться с ним и бросился к ней. Жанен и Арель испугались и схватили поросенка за уши для того, чтобы не дать ему подойти к артистке. Но Пиаф-Пиаф силищей обладал неимоверной. Не обращая внимания на боль, от которой ему приходилось визжать, он потащил за собой обоих мужчин; те заскользили по паркету, опрокидывая по пути мебель. В конце концов на поросенка упало кресло, но он сумел выбраться из-под него и помчался к своей конуре, визжа так громко, что привлек внимание всех жителей квартала.

В этот момент мадемуазель Жорж пришла в себя. Она вопросительно обвела взглядом комнату и увидела – посреди неописуемого беспорядка – лежащих на полу обессиленных Жанена и Ареля.

Решив, что именно она является виновницей всего этого разгрома, мадемуазель Жорж спросила:

– Как я смогла это сделать?

Затем, вспомнив о причине своего обморока, она зарыдала.

Жанен и Арель, почесывая ушибленные места, помогли ей подняться и отвели ее в спальню…»¹²⁵

Она не выходила из своей комнаты целых три дня. Перечитывала письма Наполеона, глядела на портреты, которые он ей подарил, гладила вещи, доставшиеся ей от него, и не обращала никакого внимания на ужасный шум, который производили в соседних комнатах Арель, Жанен и поросенок…¹²⁶

Когда мадемуазель Жорж вышла из своей комнаты, в глубине ее глаз горел какой-то грустный огонек, оставшийся у нее на всю жизнь. Она начала продолжительный траур. И на протяжении всех сорока шести лет, которые она потом прожила¹²⁷, нежная Жорж не могла произнести имя Наполеона без того, чтобы не заплакать…¹²⁸

Испытала ли Полина Фурес, большая египетская любовь Бонапарта, ту же печаль, которая охватила мадемуазель Жорж?

Нет, она себе не разрешила этого чувства. И все же в жизни Белилоты есть одна тайна, раскрыть которую до сих пор не удалось ни одному историку.

В 1821 году резвая Полина занималась необычным для женщины делом: она торговала ценными породами дерева. Эта профессия вынуждала ее время от времени наведываться в Бразилию, чтобы закупить там палисандр или красное дерево. Не была ли эта торговля просто прикрытием? Кое-кто задавал себе такой вопрос. И герцогиня д’Абрантес в своих «Мемуарах» утверждает, что Полина ездила в Южную Америку, чтобы организовать побег Наполеона.

Этот слух вскоре прошел по всем гостиным Сен-Жерменского предместья, и бедная Белилота едва не пострадала от полиции Людовика XVIII, который заподозрил ее в том, что она принимает участие в заговоре против режима.

Испугавшись, бывшая «Богоматерь Востока» незамедлительно написала открытое письмо, в котором заявила, что, поскольку Наполеон подло бросил ее после 18 брюмера, нельзя было и думать о том, чтобы она пожелала помочь ему бежать с острова Св. Елены…

Кто же был прав? Этого, несомненно, никто уже не узнает.

Но если права была все-таки герцогиня д’Абрантес и если Полина действительно принимала участие в заговоре против Людовика XVIII, можно допустить, что 12 июля 1821 года она решила, что более осторожным будет не плакать прилюдно…

А Дезире Клари, первая невеста Бонапарта, та женщина, которая сделала возможным успех переворота 18 брюмера и прожила самую сказочную жизнь?

В 1808 году ее муж Бернадотт сменил Карла XIII, и она стала королевой Швеции. Но продолжала жить в Париже, вызывая многочисленные сплетни. Злые языки утверждали, что она влюбилась в герцога де Ришелье, министра Людовика XVIII.

Послушаем самую отъявленную сплетницу тех времен герцогиню д’Абрантес:

«Эта королева сильно влюбилась в герцога де Ришелье. Говорят, что она имела с ним несколько деловых встреч по поводу семейства Бонапарт и что нанесла ему несколько частных визитов, когда он был председателем Совета в 1816 году. С того времени она искала любую возможность для встречи с ним. Будучи женщиной очень застенчивой и зная о том, что он не горел желанием вступить с ней в связь, она ни разу не решилась первой заговорить с ним. Ее черные глаза смотрели на герцога со столь удивительной настойчивостью, что это выводило его из себя и он спешил уйти. Она сразу же прекращала разговор и впадала в своего рода экстаз, когда он появлялся в салоне. Затем она возобновляла разговор и делала вид, что ничего не случилось.

Господина де Ришелье очень смущало это странное поклонение. Королева Швеции следовала за ним во всех его поездках, на экскурсиях, постоянно искала удобный повод для того, чтобы встретиться с ним. Например, она отправилась на воды в Спа одновременно с ним и посылала ему каждое утро корзину цветов. В другой раз, зная о том, что он находится в Шамплатро у господина Моле, она прибыла туда в почтовой карете, остановилась на постоялом дворе расположенной неподалеку деревни и отправилась гулять в парк, прилегавший к замку. Это вызвало смех у всех, кроме бедного герцога, который отнесся к этому ее поступку с юмором, но и с досадой»¹²⁹.

К 1820 году Дезире с такой настойчивостью стала преследовать господина де Ришелье, что бедняга назвал ее «безумной королевой».

Была ли она действительно в него влюблена?

Кое-кто с этим не согласен и попытался дать этой ее странной привязанности к герцогу совершенно различные толкования.

Послушаем графиню д’Армайе:

«Стараясь сблизиться с герцогом де Ришелье, связанным чувством признательности с императором Александром, которые продолжали публично симпатизировать Наполеону, Дезире, возможно, хотела только побеспокоиться об интересах своего мужа, своей сестры Жюли, чье пребывание в ссылке, и без того не очень строгой, вскоре стало еще более легким. Испытывала ли она личные чувства к еще довольно молодому, и приятной внешности мужчине с изысканными манерами, но не питавшему к ней никаких чувств, как полагал насмешливый свет? Нет, ею двигали другие побудительные причины. Она надеялась сделать жизнь узника острова Святой Елены менее трудной, менее мучительной. Именно эта надежда направляла все ее поступки и наполняла ее сердце, особенно после того, как, став королевой, она решила, что имеет право наравне говорить с таким государственным деятелем, каким был господин де Ришелье»¹³⁰.

В этих условиях нам легко себе представить глубину печали, которую должна была испытать Дезире вечером 11 июля…¹³¹

Глава 22
Мадам дю Кайла правит Францией

Она была некоронованной королевой.

Альфред Валет

Убийство герцога Беррийского лишило семейство Бурбонов прямого наследника трона, поскольку ни Людовик XVIII, ни граф д’Артуа не могли позаботиться о продлении рода. И все взоры поэтому обратились на живот герцогини Беррийской, которую муж оставил «в ожидании счастливого события».

Легитимисты стали молить Бога о том, чтобы у нее родился мальчик, а орлеанистам, республиканцам и бонапартистам, естественно, хотелось, чтобы родилась дочь.

– Однако надо быть начеку, – говорили они, – поскольку нас могут обмануть и при рождении подменить ребенка. Надо потребовать, чтобы при родах присутствовали свидетели.

Король согласился удовлетворить их требование о выполнении этой формальности. 28 сентября, в два часа ночи, герцогиня, вопреки расчетам, внезапно родила на несколько дней раньше ожидаемого срока. Это привело к необычайной суматохе. Вначале вызвали доктора Дене, который прибыл во дворец одуревшим от сна, в сбившемся набок парике.

– Мальчик, – крикнула ему Мария-Каролина, – но только не предпринимайте ничего. Я хочу, чтобы сын был рядом со мной и чтобы все увидели, как он на меня похож. Оставьте его на простыне и пригласите поскорей свидетелей.

Наперсница герцогини мадам де Гонто втолкнула в комнату одного из слуг.

– Вот один!

Герцогиня отрицательно покачала головой.

– Лакей не может быть свидетелем, – сказала она, – поскольку он наш слуга. Поторопитесь! Пусть приведут других людей!

Фрейлины помчались вниз по лестницам и вскоре вернулись с неким кондитером по фамилии Лэне, несшим службу во дворце, одним младшим лейтенантом и сержантом из полка гренадеров. Эти трое, напуганные нескромной картиной, которую представляла собой молодая роженица и ее отпрыск, не смели перешагнуть через порог комнаты.

Но Мария-Каролина сказала им:

– Входите, господа, и приблизьтесь. Вы – свидетели того, что это принц и что еще не обрезана пуповина.

Покраснев до корней волос, они подчинились, бормоча что-то нечленораздельное.

– Теперь нужен официальный свидетель, – заявила герцогиня. – Пошлите за маршалом Сюше.

Старый полководец Наполеона прибыл в половине третьего ночи, преклонил колено и объявил, что ребенок рожден герцогиней Беррийской и что он – мужского пола.

И только после этого доктору Дене разрешили перерезать пуповину.

Рождение герцога Бордосского, которого назвали «ребенком, посланным чудом», наполнило радостью мадам дю Кайла и ее друзей.

Уверенная отныне в будущем династии, фаворитка принялась укреплять свое положение при короле. И не стала для этого брезговать самыми малопригодными средствами. Она стала поощрять нездоровую склонность Людовика XVIII к похабным историям и каждый день рассказывала ему кучу острых анекдотов, которыми толстяк-монарх просто наслаждался.

В мае 1821 года довольно похабная история, приключившаяся с мадам де С… супругой известного адвоката, дала ей возможность завоевать новую позицию в сердце монарха.

Вот эта история.

«Мадам де С…, – сообщает нам господин де Жюстин, – была одарена природой этакими любовными наклонностями, которые превращали ее в одного из тех альковных демонов, которых не могут удовлетворить даже самые сильные мужчины. Ее муж, сломленный непосильной задачей, всеми фибрами души молил бога о том, чтобы тот ниспослал ему соперника, который смог бы облегчить его жизнь. Но красотка была верной женой, и несчастный адвокат, вынужденный каждую ночь вести неравный бой, сох на глазах, засыпал над бумагами и терял клиентуру».

А весна 1821 года произвела на «дрожащие чувства» мадам де С… очень сильное действие.

Совершенно потеряв голову, она нередко в разгар дня прибегала в кабинет к мужу, выставляла за дверь его клиентов, запирала дверь на замок, ложилась на канапе и умоляла господина де С… «поласкать ее шерстку», как говорили в то время.

И этот добряк, за минуту до этого обсуждавший какой-нибудь процедурный вопрос, был вынужден переходить к статье, которую Наполеон предусмотрел в своем Гражданском кодексе. И делал это безропотно, поскольку очень любил жену. Но ему случалось во время исполнения супружеских обязанностей с беспокойством поглядывать на настенные часы.

Очень скоро бедному адвокату пришлось заняться поисками способа, позволившего бы ему избавиться от этой любовной тирании. Он однажды нашел это средство совершенно случайно, принимая у себя своих приятелей. Послушаем господина де Жюстина:

«Во время ужина господин де С… заметил, что гости похотливо поглядывают на его супругу. И он немедленно разработал в голове довольно сложный, но остроумный план, который должен был удовлетворить всех и восстановить его здоровье».

Вечером он увлек супругу в спальню и сказал ей, наклонив голову:

– Милый друг, ваша скромность до сегодняшнего дня не позволяла вам жаловаться, но я-то знаю, что вам не всегда удавалось найти в моем лице ту прекрасную силу, которая почти всегда позволяет фениксу возродиться из пепла. Как следствие этого, та любовь, которую вы питаете к этой прекрасной птице, не имея выхода, может задушить вас. Поверьте, что я страдаю от этого не меньше вашего. Поэтому, не говоря вам ничего, я давно принялся искать средство, которое позволило бы придать чувству, которое я к вам питаю, продолжительное материальное воплощение, столь вам необходимое. Сегодня вечером я такое средство нашел. Мой приятель-доктор только что подсказал мне лекарство, которое позволит распрямиться пружине, которую вы в себе сдерживаете и которая – увы! – так часто ломалась!

Придя от этих слов в большое возбуждение, мадам де С… быстро разделась и бросилась на кровать, а адвокат тем временем плотно закрыл ставни и задернул шторы.

После первого сеанса любви, когда молодая женщина, только войдя во вкус, потребовала продолжения, адвокат встал и тихо сказал:

– Пойду приму микстуру.

И вышел из комнаты в полной темноте. Спустя пару минут мадам де С… услышала, что он вернулся. Она на ощупь определила с радостью, что микстура произвела на мужа прекрасное действие и что феникс гордо воспрянул головой.

Состоялся второй сеанс любви. После чего партнер мадам де С… снова удалился из комнаты. Когда он спустя минуту вернулся, то был снова в прекрасной форме. И молодая женщина получила третью порцию наслаждений. Но это только разбудило ее чувственность. Не сомневаясь более в магическом действии снадобья, она потребовала, чтобы начался четвертый сеанс. Он превзошел все ее ожидания.

«За этот вечер, – сообщает нам господин де Жюстин, – у нее было одиннадцать развлечений, одно продолжительнее и сладостней другого».

Вконец измученная, стонущая, но удовлетворенная, мадам де С… заснула. На следующее утро, еще чувствуя боль, она поспешила в комнату мужа. Тот, свеженький как огурчик, брился. Она стала его благодарить.

– Вечером мы все повторим, – сказал ей адвокат спокойнейшим голосом.

И действительно, ночью мадам де С… получила свои одиннадцать порций наслаждения.

Последовавшие за этим ночи позволили ей испытать все то же наслаждение, и она, возможно, взмолилась бы о пощаде, если бы не случилось происшествие, которому суждено было прервать эти нечеловеческие любовные игры. Однажды вечером мадам де С… услышала, как ее партнер, забывшись, произнес какие-то нежные слова. Она пришла в ужас. Голос этот никак не походил на голос мужа. «Заподозрив неладное, – добавляет все тот же летописец, – она уклонилась от занятий любовью, выбежала в соседнюю комнату и с ужасом увидела там мужчин в ночных рубашках, сидевших на канапе и ждавших своей очереди. И тогда несчастная поняла, что никакого настоя не было и в помине, что муж ее был организатором этой дьявольской игры и что она каждую ночь получала почести одиннадцати разных мужчин»¹³².

Эта история, несомненно, очень повеселила Людовика XVIII, и он не знал, как отблагодарить мадам дю Кайла за то, что она ему ее рассказала. Именно тогда ему пришла в голову мысль подарить ей замок Сент-Уэн, стоимость которого исчисляется в восемьсот миллионов старых французских франков.

Следует признать, что за эту красивую сплетню он наградил фаворитку воистину по-королевски…

Когда Людовик XVIII объявил Зоэ о своем намерении подарить ей замок Сент-Уэн, фаворитка, верная своей роли, сначала попробовала было отказаться.

Король был очень разочарован.

– Вы доставите мне большую радость, если примете этот подарок, дитя мое, – сказал он. – С этим замком связано одно из самых дорогих мне воспоминаний. Именно там 2 мая 1814 года я составил Декларацию моей Хартии… И потом, Сент-Уэн расположен довольно близко от Сен-Дени, где находится усыпальница французских королей. И вы сможете таким образом почаще навещать меня, когда я поселюсь там навечно…

Мадам дю Кайла, обожавшая жизнь, разрыдалась от этих слов. Король последовал ее примеру, и они проплакали несколько минут.

Когда слезы их высохли, Людовик XVIII снова робко напомнил о своей просьбе принять подарок. И тогда фаворитка с лицемерным выражением на лице сказала:

– Сир, ваша воля – закон для всех ваших подданных, и я должна подчиниться ей, как и все. И даже более, чем другие… Однако мне было бы приятнее, если бы вы отказались от вашего плана. И я нижайше прошу Ваше Величество никогда больше об этом разговора не заводить…

После ее ухода озадаченный король стал думать, почему же это мадам дю Кайла не пожелала принять в подарок Сент-Уэн. Проанализировав несколько вариантов, он в конце концов решил становиться на мысли, что фаворитка отказалась от замка только потому, что раньше он принадлежал мадам де Помпадур и что врожденная деликатность не позволяла ей наследовать женщине столь легких нравов.

Людовик XVIII не любил полумер. И решил снести старое здание, а на его месте построить новый замок, который будет спланирован, возведен и оборудован для Зоэ.

Вскоре начались работы. Но, опасаясь упреков фаворитки, монарх ни словом не обмолвился об этом с фавориткой. А та, в течение трех месяцев, хотя правительственные газеты и весь город только и говорили о разрушении замка Сент-Уэн, делала вид, что ничего об этом не знает.

8 июля она дала согласие сопровождать Людовика XVIII, который собирался заложить первый камень будущего замка. Их встретил архитектор господин Итторф, прочитавший в присутствии озадаченных придворных текст, написанный самим королем:

«Его Величество Людовик XVIII, вернувшись в свои владения, торжественно объявил о подписании им 2 мая 1814 года о скорой публикации Хартии, которую он намерен был дать своим подданным. Спустя несколько лет после этого Сент-Уэн был разрушен, и король, уверенный в том, что дружба увековечит воспоминания о его заботе о своем народе, пожелал, чтобы эти, ставшие знаменитыми, развалины не были забыты грядущими поколениями. Этот камень, с которого по его указанию начнется возведение нового здания, был заложен собственноручно королем, а надпись на нем достойна принца. Уложенная в свинцовый ящик, она была заложена в основание здания в присутствии мадам Зоэ-Виктории Талон, графини дю Кайла. Благодаря своим качествам, уму и возвышенности чувств она стала подругой короля, который полагает, что своими печалями, своей неясностью и любовью к детям она, сразу же после их знакомства, поняла все горести короля и разделила их с ним».

Этому тарабарскому тексту очень живо аплодировал весь двор. После чего пергамент был уложен в свинцовый ящичек, вделанный в камень, и Людовик XVIII, покраснев, как школьник, совершил несколько ритуальных движений мастерком.

С той поры все королевство узнало о том, что Зоэ была официальной фавориткой страдавшего подагрой монарха…

Почувствовав уверенность, мадам дю Кайла смогла пообещать ультра, что их политика одержит верх. Она начала с того, что потребовала отставки герцога де Ришелье, которого граф д’Артуа считал слишком умеренным.

Людовик XVIII не очень хотел отстранять от власти человека, от которого видел только хорошее. Но Зоэ настояла на своем, и монарх дал слово, что известие об отставке герцога дойдет до нее раньше, чем она ляжет спать. В полночь ей сообщил об этом один из королевских секретарей…

На следующий день Людовик XVIII, чувствуя себя все-таки немного неловко оттого, что прогнал хорошего, честно ему служившего человека, сообщил одному из доверенных лиц о своем непонятном решении так:

– Теперь, по крайней мере, у меня не будет семейных сцен…

Став настоящей «королевой Франции», мадам дю Кайла заставила короля обратиться за услугами к графу де Виллелю. Тот сформировал кабинет министров крайне правого толка, вручив портфель министра иностранных дел Матье де Монморанси (свекру Состена де Ларошфуко, любовницей которого была Зоэ). Пост министра почт занял герцог де Дудовиль (отец Состена), а в кресло министра юстиции сел господин де Пероннэ, молодой адвокат, пылавший любовью к мадам дю Кайла, которого та уже давно хотела уложить в свою постель.

Эта эротико-политическая комбинация позволила дергать за веревочку другой женщине – мадам Рекамье, подруга Монморанси, добилась назначения ее дорогого Шатобриана послом Франции в Лондоне…

Могущество мадам дю Кайла было столь велико, что политики, военные, писатели, газетчики, судейские, священнослужители составили ее двор. Пока король спал в своем кресле на колесиках, положив голову на толстую грудь, она принимала просителей. «Просители текли потоками, – пишет Эдуар Перре, – среди рукописей Национальной библиотеки сохранилась тетрадь, в которую ее доверенная дама записывала коротко ответы, которые следовало давать на бесчисленные просьбы. Все обращались к ней: поэты, ищущие места, подхалимы всех мастей и рангов, ее подруга детства герцогиня д’Абрантес, герцог д’Аварей, напоминавший об оказанных некогда услугах и делавший попытки получить командование над девятнадцатой дивизией»¹³³.

Ни один из министров не смел противиться ее воле, и за те два года, которые король угасал на глазах, Францией правила она. Ее правление прошло бы безо всяких происшествий, если бы другая женщина – ведь, что бы там ни говорили, за кулисами политики времен Реставрации было очень много красивых женщин – не стала бы косвенно причиной войны.

В 1822 году европейские монархи с вполне понятным раздражением узнали о том, что король Фердинанд VII стал жертвой революции и содержится пленником в собственном дворце. Этот несчастный обратился за помощью к Священному союзу, который собрался в Вероне на конгресс, чтобы рассмотреть вопрос, каким образом члены коалиции могут оказать помощь попавшему в беду монарху. Матье де Монморанси, ярому противнику вооруженного вмешательства, было поручено представлять на конгрессе интересы Франции. Но Шатобриан, очень страдавший оттого, что находится в тени, решил, что конгресс мог бы стать для него лично местом проявления его талантов диалектика, оратора, философа и обворожительного дипломата. Он написал своей любовнице, очаровательной мадам де Дюра, та направила к королю своего мужа, который добился, чтобы виконта включили в состав французской делегации…

Шатобриан выехал в Верону и незамедлительно оттеснил на второй план Монморанси, который был вынужден вернуться в Париж. Став официальным представителем Франции, автор «Мучеников», желавший развязать «свою войну», сразу же с началом дебатов проявил себя ярым сторонником вооруженной интервенции и потребовал – поскольку речь шла о спасении представителя рода Бурбонов – предоставить Франции право одной провести эту экспедицию.

Представители других стран, очень довольные тем, что могут не ввязываться в войну, с радостью на это согласились. И 7 апреля 1823 года французская армия под командованием герцога Ангулемского вторглась в Ирун…

В очередной раз несколько легкодоступных женщин сыграли определяющую роль в истории Франции…

Весь апрель Людовик XVIII получал сообщения, которые он читал, отложив в сторону все другие дела. В этом документе не было, как можно было предположить, свежей информации о ходе боевых действий в Испании. Это были отчеты господина Итторфа, архитектора, которому было поручено проведение работ в Сент-Уэне. Ибо королю хотелось, чтобы все работы были завершены ко 2 мая, Дню провозглашения Хартии.

В конце апреля он сам отправился инкогнито проследить за окончанием отделочных работ и получил удовлетворение. Итторф возвел замок в три этажа в итальянском стиле. Он расширил парк до самой Сены, построил конюшни, молочную ферму и засадил деревьями двадцать тысяч футов земли. В садах и оранжереях были посажены редкие растения, мебель была самая изысканная. «Все там, – сообщает историк, – свидетельствовало о любви дарителя к будущей хозяйке замка, начиная от кухонной раковины из полированного мрамора, до лестницы на чердак, чьи перила были сделаны из красного дерева»¹³⁴.

После посещения этого настоящего «храма Любви» Людовик XVIII вернулся в Тюильри и пригласил к себе мадам дю Кайла.

– Дорогая Зоэ, – сказал он ей, – я только что посетил чудо из чудес. Я был в Сент-Уэне…

Фаворитка, продолжая делать вид, что не верит, что замок предназначается ей, изобразила на лице вежливый интерес, но ничего не сказала.

– Замка, который я вам подарил, – продолжил король, – и который вы из деликатности не приняли, больше не существует. На его месте вырос совершенно новый павильон, каждый камень которого, каждое дерево, каждый предмет мебели выбран с любовью…

Зоэ продолжала хранить молчание. Смущенный этим, король продолжал:

– Я выстроил его для самой красивой, самой любезной, самой умной, самой очаровательной и самой преданной из моих подданных. Теперь, полагаю, вы меня понимаете.

Мадам дю Кайла продолжала хранить молчание.

«Отказавшись от него столько раз, – сообщает нам мадам де Кастэн, – она не знала, как принять в подарок этот дворец, не потеряв при этом своего достоинства»¹³⁵.

К счастью для нее, монарх, расценивший это ее молчание как новый отказ от подарка, сам пришел на помощь фаворитке.

– Дитя мое, – сказал он, – не огорчайте меня. Коль скоро вы продолжаете колебаться, я вынужден приказать вам перебороть свою гордыню. До сих пор я никогда и ничего вам не навязывал, но сегодня с нежностью повелеваю вам принять в подарок от меня этот дом…

Мадам дю Кайла только этого и ждала. Она упала на колени и зарыдала.

– Увы! Увы! – простонала она. – Я не могу пойти против воли моего короля!

Чтобы отблагодарить ее за послушание, довольный король выдал ей десять миллионов франков из своей личной казны.

Какой добрый человек!..

2 мая 1823 года во время праздника, организованного Изабей и собравшего весь Париж, состоялась торжественная сдача замка Сент-Уэн¹³⁶. Короля на празднике не было, но его образ присутствовал, поскольку под мелодичные крики хора из «Опера» было сдернуто полотно, закрывавшее портрет Людовика, написанный Жераром…

Праздник был великолепен. Увы! Последовавшие за ним дни доставили новой владелице замка много хлопот. Вначале Беранже опубликовал песнь, в которой назвал фаворитку Октавией:

Октавия-краса, скажи, в твоих гуляньях ярких

Была ли радость для кого-нибудь когда?

Твою повозку, что несет коней шестерка жарких,

Любовь догнать не сможет никогда.

Нежнейшая Октавия, прошу, не обижай

Ты Бога: он к смиренным благосклонен.

И губ прекрасных, как цветок, не подставляй

Тому, кто должен быть давно уж похоронен…

После столь неприятного намека на дряхлого короля поэт посоветовал молодой женщине подыскать себе более сильного партнера для занятий любовью:

Он ей сказал:

Придите,

Средь нас, пышатцих юностью кипучей,

Любовника с венком на голове найдите.

Другие авторы говорили более открыто. Один из них сочинил «Маленькие советы даме, желающей получить замок», имевшие громадный успех в либерально настроенных кругах:

«Найдите себе богатого и распутного старца, чьи желания намного превосходят возможности.

Потакайте его порокам, будьте готовы показать ему себя во всех позах и удовлетворить его желания, очень далекие от тех принципов благопристойности, которым учили вас ваша мамочка и ваш духовный наставник. Когда вы удостоверитесь в том, что этот человек покрыт прыщами и ноги его наполовину изъедены подагрой, дайте ему возможность вас погладить, пойдите навстречу всем фантазиям, всем извращениям, всем ласкам этого мерзнущего ловеласа. Станьте табакеркой, солонкой, перечницей или поддоном для стекания жира. Изобразите любовь, сладострастие, экстаз, когда будете целовать его рот с изъеденными гнилью зубами. Короче говоря, не отступайте ни перед каким бесчестьем, соглашайтесь на любые подкупы, на всякие гнусности, станьте проституткой, и вы получите прекрасный замок…»

Это было очень невежливо…

Мадам дю Кайла была немного возмущена этим памфлетом. Для того чтобы показать либералам свою власть, она решила поразить воображение каким-нибудь непредвиденным и удивительным политическим актом. Этим актом стало примирение Людовика XVIII и графа д’Артуа.

Фаворитка лично обговорила все детали их встречи:

«1. Месье войдет в кабинет короля.

2. Ни слова о прошлом.

3. Король попросит Месье угостить его табаком, а Месье откроет свою табакерку и поднесет ее королю.

4. Они поговорят о дожде и о хорошей погоде.

5. Король протянет Месье руку, и тот почтительно ее пожмет».

Все прошло точно так, как предусмотрела Зоэ, и помирившиеся братья смогли 2 декабря 1823 года вместе сидеть на балконе дворца Тюильри во время триумфального возвращения герцога Ангулемского, сумевшего с помощью своих солдат снова возвести Фердинанда VII на испанский трон.

Мадам дю Кайла была в то время в апогее славы. Двор и Париж считали ее королевой Франции. Это особенно наглядно проявилось, когда в конце года она едва не погибла в произошедшем на улице несчастном случае. Следуя введенной в ту суровую зиму графом д’Орсэ моде, фаворитка ездила только в возке. И вот однажды вечером горячие арабские скакуны на огромной скорости опрокинули возок на углу улиц Дюфо и Сент-Оноре. Молодая женщина вылетела на покрытую льдом мостовую и сильно поцарапалась. Газеты расписали этот случай в таких тонах, будто бы речь шла о самом короле…

Но следует сказать, что «непослушные» умы воспользовались этим для того, чтобы выставить жертву несчастного случая на посмешище. И уже на следующий день по Парижу стала гулять вот такая песенка на мотив «Короля д’Ивето»:

С одной великосветской дамой —

Зовется Зоэ близкими она —

Вчера на улице Дюфо той самой

Произошла история одна:

Был гололед, возок ее невольно

Перевернулся, и она ушиблась больно

Довольно.

Припев:

Не упирайтесь, вам полезно поскользить,

Ведь сможете ошибку совершить,

Может быть.

О, Зоэ, дорогая, этот инцидент,

В присутствии народа происшедший,

Создаст, возможно, к исправленью прецедент

Политики так далеко зашедшей.

Ведь видим мы по вашей ручки мановенью

Кюре, министров, судей появленье В одно мгновенье.

Припев:

Не упирайтесь, вам полезно поскользить,

Ведь сможете ошибку совершить,

Может быть.

Когда случайно, Зоэ (ну как знать?),

Своею нежно-трепетной рукой

Вы будете блаженство доставлять Развалине распутной, боже мой!

Надеюсь, что вы вспомните о том,

Что некогда сказал старик Платон.

Он был умен!

Припев:

Не упирайтесь, вам полезно поскользить,

Ведь сможете ошибку совершить,

Может быть.

Эти советы быть поосторожнее только вызвали усмешку у мадам дю Кайла, которая, уверенная в своей безнаказанности, решила, что к ней ничто не может прилипнуть. В апреле 1824 года она даже решила позабавиться и удивить своих врагов тем, что, перейдя все границы наглости, стала любовницей господина де Пероннэ, молодого министра юстиции, который ей так нравился…

Но это было сделано мимоходом. Ибо в то время Зоэ очень волновало состояние здоровья короля, и она не могла посвятить себя целиком занятиям багателью.

А несчастный Людовик XVIII быстро угасал.

«Когда его переносили в кресло на колесиках, – пишет некий автор мемуаров, – тело его сгибалось в дугу, а голова почти касалась колен».

Зрелище, следует признать, было не из приятных.

11 сентября, не имея сил двигаться, он в последний раз показался на людях. Время от времени обретая ясность ума, он сказал что-то недоброе в адрес герцогини Ангулемской, но спустя несколько минут после этого спохватился. И тогда, выйдя из оцепенения, произнес лучшие слова из всех сказанных им во время жизни:

– Прошу вас, племянница, простить меня. Когда человек умирает, он сам не знает, что делает…

16 сентября, соборовавшись по настоянию мадам дю Кайла, он отдал Богу душу…

На другой день придворные врачи произвели вскрытие. И обнаружили, как сообщил нам маршал Мармон, что галантные органы короля были несколько атрофированы.

Мадам дю Кайла плакала, как умела это делать только она. Затем она утешилась и уехала разводить овец¹³⁷.

И тогда все узнали, что любовница старого, страдавшего подагрой и бессильного короля имела начиная с 1821 года, для того чтобы приглушить огонь желания, молодого и пылкого любовника. Имя его показывает, насколько судьба коварна.

Любовника звали Леруа…¹³⁸

Глава 23
Полина Бонапарт была Нимфоманкой

Есть очень красивые этикетки.

Г-жа Бусико

Начало царствования Карла X было отмечено одной очень вольной эпиграммой, веселившей всех парижан без исключения:

Вчера, распутному скопцу принадлежав,

Под женским каблуком наш скипетр находился,

А в руки Карлу-дураку попав,

Сегодня он в кадило превратился.

Это четверостишье было, конечно, несколько вызывающе по содержанию и не свидетельствовало о чрезмерной любви к королевской власти, но оно довольно точно описывало облик обоих монархов…

Карл X действительно ничуть не походил более на того маленького распутника, который некогда преследовал Марию-Антуанетту в кустах Трианона, задирал юбки придворным дамам и организовывал галантные ужины, на которых после десерта было принято «предоставить слово естеству»…

Суровый, осторожный, очень набожный, он теперь бросал только застенчивые и испуганные взгляды на девиц, которыми кишел дворец Тюильри.

Этому необычному превращению он был обязан мадам де Поластрон, любовником которой граф д’Артуа долгое время являлся. Перед тем как умереть от чахотки, молодая женщина в порыве раскаяния заставила его поклясться в том, что он никогда больше не будет жить в грехе и что посвятит себя «до конца дней своих» служению Богу.

Таким образом, автор эпиграммы был прав. Впервые в истории Франции на трон взошел мужчина, давший обет никогда больше не интересоваться женщинами.

Нам не хотелось бы делать из этого поспешных выводов, но для того, кто с восхищением наблюдал любовный пыл у сорока королей, которых имела страна на протяжении тысячи лет своего существования, было по крайней мере занятно констатировать, что последний французский король был первым, кто дал обет целомудрия…

Таким образом, правление Карла X было необычайно пресным периодом в истории Франции.

Лишившись возможности наслаждаться острыми любовными историями, которые, начиная с Гуго Капета, почти ежедневно происходили в королевских дворцах, люди добрые вынуждены были ограничиться вульгарными любовными приключениями артистов, певцов или балерин из оперы. Можно представить себе их отчаяние…

В июне 1825 года в этой серости будней появился некоторый просвет: во Флоренции в возрасте сорока пяти лет умерла Полина Бонапарт.

И сразу же многочисленные памфлеты, анекдоты, песенки, брошюры, листовки сообщили восхищенному мелкому люду о необычайных выходках этой неутомимой искательницы любовных приключений.

Само собой понятно, что большинство публикаций появилось в газетах королевского толка, которые были рады случаю дискредитировать семейство Наполеона. Отсюда произошли некоторые прегрешения перед истиной. Так, некоторые биографы самым серьезнейшим образом уверяли народ в том, что Полина начала свою галантную карьеру в восемь лет. Другие утверждали, что она лишилась девственности с помощью своих братьев. Были и такие, кто утверждал, что она в шестнадцать лет купалась голой в марсельском порту. И наконец, были авторы, почерпнувшие сведения из опубликованного в Лондоне в 1815 году труда Льюиса Голдсмита и уверявшие читателей в том, что Лэтеция организовала дом терпимости, где клиентов обслуживали ее дочери, бывшие в то время в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет. Они приводили в качестве доказательства вот такой отрывок из произведения этого английского писателя:

«Мадам Бонапарте содержала в Марселе так называемый открытый дом, где работали ее дочери. Такое скандальное поведение явилось причиной изгнания ее из этого города силами полиции.

Когда ее сын начал делать блестящую военную карьеру в Италии, она приехала туда к нему со всеми своими дочерьми. По пути они сделали на несколько дней остановку в Марселе. Однажды вечером, когда она с дочерьми пришла в театр, к ней подошел тот самый комиссар полиции, который отдал приказ изгнать ее из города. Этот комиссар, не зная того, что эта женщина была матерью завоевателя Италии, пришел в ложу в сопровождении офицеров полиции, как он обычно поступал в отношении женщин подобного сорта. И приказал ей освободить ложу. Она не заставила просить себя дважды; потом в фойе театра все выяснилось»¹³⁹.

Это обвинение, выдуманное для того, чтобы поразить воображение обывателя, было на все лады подхвачено и повторено многочисленными памфлетистами. Это можно даже встретить в крестьянском варианте, который коробейники донесли до самых отдаленных деревень. Вот выдержка из него:

«– Ты ведь знаешь о том, что сестры Бонапарта Полина, Каролина¹⁴⁰ и Элиза жили в Марселе так, как нам не хотелось бы, чтобы так жили наши дочери и наши подружки. Что в этом городе я видел их прогуливающимися вечерами так, как это делают обычно определенного сорта девицы на улице Сент-Оноре или в Пале-Рояле».

На это некая столь же хорошо осведомленная кумушка ответила:

«– Черт возьми! Это – всем известный факт. И как может сдержаться честная женщина при виде того, как эти потаскушки становятся королевами или же принцессами и при этом ведут себя совершенно нахально? Только бездушный человек или же совсем падший в грязь сможет при этом не возмутиться. Уличные девки, шлюхи, ставшие королевами! Ладно еще, если бы, достигнув столь высокого положения, они и вели себя подобающим образом. Но нет, куда там, они, став королевами, продолжают вести себя точно так же, как в Марселе, с той лишь разницей, что тогда они брали с мужчин деньги, а теперь, став королевами, сами платят любовникам. Что и говорить: достойные высочества!»¹⁴¹

Можно представить себе удивление народа, узнавшего о том, что принцесса Боргезе, сестра бывшего императора, начала взрослую жизнь с того, что продавала свои подростковые прелести марсельским морякам.

Уважение к «напечатанному» было в народе уже столь велико, что клевета, пущенная Льюисом Голдсмитом, была принята на веру и пошла гулять по стране. Даже и сегодня находятся писатели, которые, не моргнув глазом, продолжают утверждать, что юная Полина занималась на улицах Марселя играми, далекими от игры в классы и в кошки-мышки…

Доходило даже до того, что, поскольку легенды удивительно живучи, очаровательную Полину представляли самим воплощением порока и самым низшим пределом падения нравственности и разврата.

Конечно, она была далеко не святой, конечно, число ее любовников значительно превышает те нормы, которые предписываются моралью приличного общества, конечно, она была одной из самых великих любовниц всех времен, но, возможно, у нее были для этого свои побудительные причины.

Прежде чем рассмотреть поближе ее громкую жизнь, думается, будет уместным процитировать один мало кому знакомый документ, освещающий характер этой женщины и объясняющий ее поведение. Речь идет о письме, отправленном 22 апреля 1807 года Жаном-Ноэлем Алле, членом Института и первым врачом-ординатором Наполеона, доктору Пейру, врачу Полины Боргезе. Вот это письмо:

«Дорогой собрат,

я долго размышлял над состоянием, в котором нашел Ее Высочество и в котором мы увидели ее вчера.

Это состояние близко к истерическому аффекту.

Матка была уже менее чувствительной, но все же давала о себе знать; связки сохраняли еще воспоминания о той боли и раздражении, из-за которых мы прописали ей ванны в прошлый четверг.

Спазмы, которые я увидел на ее руках, были спазмами истерии, головная боль также была истерического происхождения. Общее ее состояние характеризовалось удрученностью и истощением.

Это отнюдь не обычное воспаление, воспалительный процесс, свидетелями которого мы были, имел только преходящий характер. Привычным и постоянным состоянием для нее является состояние возбуждения матки, это состояние продолжается и грозит большими неприятностями.

Вот в чем причина ее болезни! В прошлый четверг я поговорил об этом полунамеками с принцессой.

Я отрицательно отозвался о внутренних омываниях и в общих словах рассказал ей о том, к чему может привести раздражение матки, каковой бы ни была причина этого раздражения! Полагаю, что она меня поняла, но боюсь, что не до конца. Я ничего не знаю, но обязан догадаться при помощи средств, которые нам даны для того, чтобы угадывать, и все, что я сказал относительно происхождения симптомов, которые мы с вами наблюдали и которые вы наблюдаете чаще, чем я, более чем достаточно для того, чтобы получить ключ к разгадке этой тайны.

Нельзя во всем винить душ и его шланг, следует предположить, что в организме молодой, красивой, чувственной одинокой женщины, которая прямо на глазах теряет силы, некую постоянную причину этого истощения.

Какова бы ни была эта причина, сейчас самое время ее ликвидировать.

Я повидал многих женщин, у которых были проявления этой слабости, они все начинали именно так. Совершенно очевидно, что, если она не поспешит вылечиться, время будет безвозвратно потеряно.

Не могу сказать ничего более того, что я уже сказал, поскольку ничего не знаю, но все же думаю, что мы должны спасти эту молодую женщину от гибели, и если есть некто, кто потакает ее слабостям и является ее сообщником, то вовсе не этот некто будет обвинен, а нас будут обвинять в том, что мы ничего не заметили или же обо всем умолчали. Мне не хотелось бы, чтобы меня считали глупцом или обвиняли в подлости и в коварном потворстве. Более того, считаю себя обязанным спасти эту прекрасную и несчастную женщину, чья судьба меня очень беспокоит. К счастью, я пока не могу сказать, что ее судьба приводит меня в отчаяние.

Посему поспешите, дорогой собрат, нельзя терять ни минуты. Поступайте с моим письмом как сочтете нужным или же дайте мне возможность самому поговорить об этом открыто и сердечно. Если же мы не сможем поговорить твердо, нам следует подать в отставку.

Прощайте, дорогой собрат. Примите заверения в моем глубоком уважении и искренней дружбе.

Алле»¹⁴².

Да, Полина была больна. У нее была болезнь «нимфомания», нечто вроде «болезненной потребности к половым контактам, наблюдаемой у женщин». Поэтому-то ей и приходилось так часто искать средство для того, чтобы утолить любовный жар.

А этого средства в аптеках еще не было. Оно находилось в тех местах, куда студенты-медики и проказники-школяры любят (в шутку) положить ладонь своей сестры…

Глава 24
Жюно едва не стал самым обманутым мужчиной в истории Франции

Мне жаль людей, которые не соответствуют своему предназначению.

Поль Валери

Вот уже на протяжении ста пятидесяти лет жизнь Полины Бонапарт представляет собой любимый сюжет для поверхностных и легкомысленных историков.

Они раздевают ее, описывают самые смелые положения, в которых она могла быть, и не утаивают от своих читателей ни единой пикантной подробности.

Этот способ рассказа о жизни знаменитых людей является свидетельством ограниченности мышления.

Наша же цель – и это видно любому – совершенно в другом. Любовные связи Полины очень часто имели серьезные политические, дипломатические и военные последствия. И мы хотим здесь проследить именно эти последствия. Конечно же, может случиться и так, что для того, чтобы полнее показать роль этой молодой женщины, мы будем вынуждены проникнуть в ее альков и представить ее за самым сладостным времяпровождением в компании какого-нибудь мужчины.

Читатель, надеюсь, простит меня за это…

Полина – которая вначале звалась Паола-Мария – родилась в Аяччо 20 октября 1780 года под знаком Весов. Что вовсе не помешало ей позднее проявить признаки самой полнейшей неуравновешенности.

«Судьба, – сообщает нам Жюль Перро в своем красочном стиле, – предначертав ей жизнь самой богатой жрицы любви всех времен, условилась с Матерью-природой о том, что грациозная девочка не станет терять свои самые прекрасные годы на игры в куклы. В двенадцать лет Полина уже полностью сформировалась как женщина и была готова выполнить предначертания судьбы»¹⁴³.

В 1793 году, скрывшись с Корсики, где Люсьен выступил против Паоло, Лэтеция с детьми нашла прибежище в Марселе, на грязной улочке неподалеку от старого порта. Там, для того чтобы заработать на пропитание, будущая Мадам Мать работала прачкой. Нунциата – которая тогда не называлась еще Каролиной – помогала ей стирать белье, а старшие дочери, Элиза и Полина, разносили белье по домам клиентов.

Обе они были ослепительно красивыми, и молодые марсельцы поглядывали на них с плотоядным огоньком во взоре. Некоторым из них удавалось в уголке улицы пощупать их груди. Добившись своего, они возвращались домой с таким восторженным выражением на лице, которое можно увидеть на витражах собора в Бовэ…

Юные представители семейства Бонапарт, а в особенности Полина, не очень обижались на эти прикосновения, считая их свидетельством восхищения их красотой, и частенько соседи слышали, как они смеялись в моменты, когда им следовало бы – выполняя правила игры – жалобно кричать, как это делают воспитанные девочки.

Это пренебрежение к лицемерию вскоре создало им нехорошую репутацию.

Скажем сразу же, что недобрые слухи, которые ходили о них среди соседей и которые вновь увидели свет во всех памфлетах времен Реставрации, не имели под собой никакой основы. В доказательство этого достаточно привести только свидетельство генерала Рикара, который знавал Полину и Элизу в Марселе¹⁴⁴:

«Поведение сестер Наполеона, будучи безупречным на деле, не являлось таковым с виду. Я помню о некоторых случаях и вольностях, которым я лично не придавал ни малейшего значения, в отношениях с молодыми марсельцами, которых притягивало очарование этих девиц (Полина была восхитительно красива: она могла бы быть идеалом красоты). Возможно, что среди этих молодых людей и нашелся какой-нибудь фат, похвалявшийся милостями, которые он не смог от них получить, или же даже решивший отомстить за категорический отказ распусканием слухов, порочащих память детей Лэтеции. Тут я не могу ничего утверждать. Но должен сказать, что общественное мнение в Марселе было против них, и оно приписывало им любовные приключения часто скандального характера»¹⁴⁵.

«По-детски непосредственная и поверхностно чувственная», как описал ее Анри д’Альмера, Полина, вероятно, именно тогда-то, в один из волнующих вечеров весны 1794 года, и стала в первый раз любовницей, как утверждает легенда, капрала Севрони, молодого корсиканца, который потом стал генералом империи.

Как бы то ни было, но девочка вскоре покинула Марсель и поселилась вместе с семьей в замке Салле, который Наполеон реквизировал неподалеку от Антиба. Там Полина, вероятно, приводила в трепет молодых офицеров, которые окружали ее брата. Почти все они положили на нее не только глаз, но и лапу. И почти всем досталось. По маршальскому жезлу, разумеется, ибо Наполеон, став императором, не забыл первых воздыхателей своей любимой сестры.

А среди этих блестящих молодых военных был один толстый и застенчивый юноша, который не стал следовать примеру своих товарищей, увивавшихся за Полиной. И пока все остальные с легкостью добивались милостей молодой корсиканки, он молча сгорал от любви. Этого парня звали Жюно.

Однажды вечером, увидев, как Полина купалась неподалеку от Квадратного Форта, «он почувствовал, как в нем родилось желание стать единственным обладателем пленительных округлостей, представлявших собой радость офицеров в Антибе»¹⁴⁶. Охваченный волнением, он решил, как хороший подчиненный, рассказать обо всем своему генералу. Их разговор донесла до нас герцогиня д’Абрантес:

«Однажды вечером Наполеон и Жюно нашли в тени деревьев полянку, наполненную ароматами растений… Друзья шли медленно, молча, держась за руки и сжимая их время от времени, словно бы для того, чтобы спросить что-то у сердца и ответить на этот вопрос. В этот момент для них не существовало эполет, которые отдаляли генерала от адъютанта. Оба мужчины, эти двое друзей, были в тот прекрасный вечер очень близки друг другу, их сблизило то, что они купались в нежном, переливающемся и наполненном ароматами воздухе в окружении зарослей кустов, гирлянд приятно пахнувших цветов, что они разговаривали друг с другом сердцами. Они были намного ближе друг к другу, чем в позолоченном кабинете, площадью в десять квадратных футов…

Сердце Жюно было наполнено чувствами, которыми человеку обычно требуется поделиться с другом. Но Бонапарт уже давно знал его тайну: ему было известно, что Жюно был безумно влюблен в Полетту Бонапарт.

Его совсем юное сердце не смогло устоять при виде столь пленительного создания, каким была Полетта. Он любил ее страстно, до умопомрачения. И тайна его стала известна генералу самое большее через неделю. А коль скоро разум не смог удержать его от этой любви, честь повелевала ему открыться генералу.

Бонапарт не сказал в ответ на его просьбу ни да, ни нет. Он стал его утешать, и самыми убедительными доводами стали слова о том, что он был почти уверен в том, что Полетта с удовольствием скажет “да” в тот день, когда Жюно сможет предложить ей жилище.

В тот самый вечер, о котором идет речь, Жюно, вдохновленный словами Бонапарта, стал еще более настойчивым. Накануне он получил письмо от отца и показал его Бонапарту. Господин Жюно-отец сообщал в нем сыну о том, что пока он не может дать ему никаких денег, но что вскоре размер его наследства будет равен двадцати тысячам франков.

– Таким образом, я скоро стану богатым, – сказал Жюно Бонапарту, – потому что с этой суммой я буду иметь тысячу двести франков ренты. Мой генерал, клянусь вам, что…

Бонапарт внимательно выслушал Жюно. А потом с огорчением произнес:

– Я не могу написать матери о твоей просьбе, поскольку у тебя будет рента в тысячу двести франков, хорошо, но пока-то ее у тебя нет. Твой папаша, черт возьми, находится в прекрасном здравии, и ждать от него наследства тебе придется еще довольно долго. И наконец, у тебя сейчас ничего нет, кроме лейтенантских эполет. Что же касается Полетты, то у нее даже и этого нет. Давай же подведем итог: у тебя ничего, у нее ничего, что получается? Ничего! Таким образом, в настоящее время жениться вы не можете. Давай подождем…»¹⁴⁷

Глава 25
Легкомысленность Полины бонапарт приводит к катастрофе в Сан-Доминго

Будь она посерьезней, ее мужа никогда не направили бы в Сан-Доминго.

А. Фляйшман

После 9 термидора Лэтеция с детьми, лишившись протекции Наполеона, который только что потерял должность, покинули Антиб и вернулись в Марсель, где поселились в грязной комнатке некой третьеразрядной гостиницы.

Полина снова встретилась с подростками из Старого порта, увидела их горящие глаза и ощутила их нахальные прикосновения. И стала мало-помалу забывать тех прекрасных офицеров, которые увивались за ней во дворе замка Салле…

После вандемьера все снова изменилось. Бонапарт, только что назначенный главнокомандующим Внутренней армией для расправы над парижанами, прислал семье денег, и Полина смогла сменить свои латаные-перелатаные платья и рваные чулки на несколько более элегантные наряды.

Именно тогда гражданин Станислас Фрерон, который два года тому назад сумел посеять ужас в Канебьере, прибыл в Марсель в качестве комиссара Директории.

Этот человек¹⁴⁸, о котором сами же революционеры говорили, что «он болен бессмертностью преступления», был самым гнусным из тогдашних проходимцев. Что ничуть не мешало ему быть щеголем и увиваться за юбками с видом удачливого фата.

Фрерон снова встретился с семейством Бонапарт, с которым был знаком уже с 1793 года, легко сумел очаровать Полину и стать ее любовником. Необычайное богатство темперамента девушки привело его в восторг. И он решил на ней жениться.

Обезумев от радости, Полина с того времени стала выставлять свою связь напоказ с такой беззастенчивостью, что это шокировало самых снисходительных. Так, например, Баррас написал: «Она жила с Фрероном, словно в законном браке. Они вместе показывались на людях во время спектаклей и вели себя с малоподходящей фамильярностью, которая поражала даже наши нравы»¹⁴⁹.

Но Наполеон желал своей сестре намного большего. И он отверг Фрерона. Точно так же, как до этого отказал Жюно.

Когда Полина узнала об этом решении брата, у нее случился нервный припадок. Затем она пожелала сказать своему дорогому Станисласу, что ничто и никогда не сможет их разлучить. Но, поскольку она не умела ни читать, ни писать, выполнение этого плана явилось почти неразрешимой проблемой. И тогда она решила попросить братца Люсьена написать письмо под ее диктовку.

Вот это письмо:

«Нет, Полетта не может жить вдали от ее нежного друга Станисласа. Пиши мне почаще и раскрывай свое сердце навстречу открытому сердцу твоей нежной и верной подруги… Ах! Сокровище мое, свет моих очей. Как я страдаю оттого, что так надолго разлучена с тобой. Моя дорогая надежда, мой идол, я думаю, что в конечном счете судьба все-таки нам улыбнется. Все мои поступки направлены только на то, чтобы снова тебя увидеть. Я люблю тебя вечно и страстно. Буду любить всегда, мой прекрасный бог, ты – мое сердце, нежный мой друг. Люблю тебя, люблю, люблю, нежный мой любовник».

Фрерон показал этот крик любви Наполеону. Но корсиканец был непреклонен, и Полине пришлось отказаться от надежды стать женой ее нежного Станисласа…

Как остроумно сказал Анри д’Альмера: «Она страдала от этого несколько месяцев. И всю жизнь искала утешения…»

Для того чтобы Полина смогла позабыть про свою печаль, Наполеон пригласил ее к себе в Милан, где у него и Жозефины образовался первый двор. Девушка прибыла в Ломбардию в начале 1797 года и стала упиваться балами, праздниками и музыкой в компании офицеров, чья галантность выражалась жестами, по правде сказать, более точными, чем честными.

«Однажды вечером, – сообщает нам автор “Скандальной хроники”, – во время приема, устроенного во дворце Сербеллони, некий слуга, заинтересовавшись движением шторы и подумав, что она качается от ветра, решил закрыть окно… И с удивлением обнаружил в проеме окна Полину, державшую задранное платье и принимавшую стоя, прижавшись спиной к стене, быстрые почести некоего красавца лейтенанта…»

Это происшествие вызвало небольшой скандал и привело Бонапарта в неописуемую ярость.

Именно тогда несдержанность Полины начала его беспокоить. И он решил поскорее выдать ее замуж.

Исполнение этого решения было ускорено еще одним событием.

В Милане Полина вновь встретилась с Виктором-Эммануэлем Леклерком, молодым офицером главного штаба, которому она позволяла некоторые вольности в отношении себя еще в Антибе.

И она незамедлительно стала его любовницей. Сильно влюбившись в этого парня, так походившего на Наполеона, она стала частенько завлекать его в отдаленные покои, под лестницу, за изгородь, в шкафы, в кладовки для инструмента или просто в кусты, чтобы он там сделал ей «одно дельце»…

И вот однажды Бонапарт пригласил их обоих в свой кабинет и стал весело с ними болтать о том о сем. Тут появился секретарь с толстой папкой для бумаг.

– Прогну извинить, – сказал им будущий император, – но дело не терпит отлагательств.

И он уткнулся в бумаги.

Любовники немного посидели, не произнося ни слова. Затем Полина, у которой постоянно чесалось одно место, жестом пригласила Леклерка пройти с ней за ширму, стоявшую в углу комнаты.

Молодой офицер согласился, и они на цыпочках прошли за ширму.

Целиком поглощенный работой, Бонапарт ничего не заметил. Но вдруг он поднял голову. Из угла комнаты доносились странные звуки. Подбежав к ширме, он отодвинул ее и увидел, что его сестричка и лейтенант, лежа на ковре, «с одинаковой страстью объясняются друг другу в любви»¹⁵⁰.

На этот раз Наполеон не стал сердиться. Поскольку Леклерк был прекрасной партией для Полины. Сын богатого владельца мельниц в Понтуазе, он получил блестящее образование, а его военный талант уже давно привлекал внимание Бонапарта.

– Что ж, коль вы друг друга любите, вы должны пожениться, – сказал корсиканец.

Любовники в смущении поднялись и отправились готовиться к свадьбе…

Помолвка ничуть не повлияла на поведение Полины. Девушка продолжала оставаться столь же кокетливой, и приятели будущего супруга воспользовались этим для того, чтобы углубить ее любовное образование.

Она была кокетлива, молода, очаровательна, и все мужчины ее обожали. А она, толкаемая настоящей жаждой получения удовольствия, охотно позволяла всем себя ласкать…

Поэт Антуан-Венсан Арно, которому суждено было впоследствии стать членом Французской академии, дал нам пленительный портрет Полины того времени. Давайте же послушаем его:

«За ужином меня усадили рядом с Полеттой, которая вспомнила о том, что видела меня в Марселе, и, зная, что мне многое известно про нее, поскольку я был хорошо знаком с ее будущим мужем, повела себя со мной как со старым приятелем. Это была странная смесь всего самого совершенного с точки зрения физического облика и всего самого странного, что касается облика морального. Она была не только самой красивой женщиной, которую можно встретить на свете, но самой непредсказуемой. Она уже не носила платья воспитанниц пансиона, говорила, перескакивая с одной темы на другую, смеялась по всякому поводу или вовсе без повода, передразнивала самых важных людей, показывала язык свояченице, когда та на нее не смотрела, толкала меня коленом, когда я не обращал достаточного внимания на ее выходки, и время от времени привлекала на себя те ужасные взгляды, с помощью которых ее брат приводил к порядку самых непослушных людей. Но ее это ничуть не волновало, поскольку спустя всего секунду она снова начинала проказничать, и вся властность главнокомандующего Итальянской армией разбивалась о непосредственность маленькой девочки»¹⁵¹.

Эта девочка со свежей улыбкой сделала потом свою жизнь сплошной вакханалией…

Свадьба состоялась 14 июня 1797 года в часовне Монтебелло.

Полина, сильно любившая своего мужа, после церемонии бракосочетания светилась счастливой улыбкой, что дало повод добрым людям предположить, что этот союз будет безоблачным.

И, как всегда, люди добрые ошибались. Поскольку сразу же после того, как молодая мадам Леклерк, довольная тем, что наконец-то она оказалась в столице, поселилась в Париже на улице Виль-л’Эвек, она начала поглядывать на молодых щеголей горящими глазами, говорившими о ее ненасытном аппетите.

«Она глядела на них из окна, стараясь оценить их способности в любовных играх, представляя их себе в самом подъеме их прекрасных желаний. Когда они проходили мимо, она провожала их несчастным взглядом кошки, которую держат на поводке и не дают поймать пробегающую мимо мышку»¹⁵².

Леклерк, которого только что произвели в генералы, сохранил ясность мысли и вскоре заметил, что его молодую супругу угнетают очень похотливые мысли. И поэтому, когда Директория направила его начальником штаба в Рен, он принял кое-какие меры предосторожности. Под предлогом того, что Полине – которой к тому времени исполнилось семнадцать лет – надо обучиться орфографии, он поместил ее в школу мадам Кампан.

Но этого занятия было явно недостаточно для того, чтобы отвлечь юную корсиканку от ее навязчивой мысли.

К тому же толпа почитателей, которая таскалась вслед за ней из одних салонов в другие, никоим образом не давала ей возможности вкусить нехитрые радости начального образования… Ее успех в свете – следует признать – был огромен. Никто не мог вспомнить, что раньше видел столь красивую женщину. И даже злая на язык госпожа д’Абрантес вынуждена была признать в своих «Мемуарах»: «Многие говорили о ее красоте. Эта красота знакома всем по ее портретам, даже по статуям. И все же нельзя не сказать, что это была необыкновенная женщина, идеал красоты».

Эта красота, естественно, вызывала ревность. Первой женщиной, которая ее проявила с большой злостью, была Жозефина.

Для того чтобы отомстить за себя, Полина называла свояченицу «старой шкурой» и постоянно докладывала Наполеону об изменах жены.

Но это были всего-навсего маленькие семейные ссоры. Вскоре свою зависть публично и по-другому проявила другая женщина. Ее звали мадам де Контадес.

Однажды вечером на приеме у мадам де Пермон, матери будущей герцогини д’Абрантес, она подошла к Полине, окруженной почитателями, и воскликнула:

– Боже, какое несчастье! Такая красивая женщина! Но как же это люди не замечают такого уродства? Господи, какое несчастье!

– Да что же это вы такое обнаружили? – спросил кто-то.

– Как? Я обнаружила! А вы сами-то, что же, не видите, что ли, эти два огромных уха по обеим сторонам головы? Будь у меня такие уши, я бы их отрезала. Надо будет ей посоветовать это сделать. Но нельзя предложить женщине обрезать уши без того, чтобы это не привело к серьезным последствиям…

«Мадам де Контадес, – рассказывает герцогиня д’Абрантес, – не успела закончить, как взоры всех присутствующих обратились на мадам Леклерк. Но на сей раз не для того, чтобы восхититься ею, а для того, чтобы посмотреть на ее уши.

И на самом деле, никогда еще природа не помещала столько смешные уши по обеим сторонам столь очаровательного личика: это были тонкие кусочки белой кожи, ровной, без всяких завитков. Они не были огромными, как сказала мадам де Контадес, но довольно-таки уродливыми…

Результатом этой сцены стало то, что мадам Леклерк расплакалась. Ей стало плохо, и она ушла домой до полуночи»¹⁵³.

После такого оскорбления Полина, не умевшая немедленно ответить обидчице, решила, что ей следовало развенчать «коварные происки» своих недоброжелательниц, продемонстрировав публично всесилие своей красоты над мужчинами. Для начала – спрятав уши под искусно уложенными волосами – она завела сразу трех любовников…

«Что, – сообщает нам Бернар Набон, – указывало одновременно на темперамент этой молодой восемнадцатилетней мамы¹⁵⁴ и на неразборчивость в чувствах».

Этими тремя любовниками стали генералы, друзья ее мужа: Берновиль, Моро и Макдональд.

Это ее некоторое время развлекало. «Вся ее игра, – снова сообщает нам Бернар Набон, – состояла в том, чтобы ни один из этих троих любовников не заподозрил того, что у него есть соперник. Что сделать было весьма сложно по причине большой дружбы этих генералов. Поэтому она вначале постаралась перессорить их, приписав им поступки, недостойные их дружбы. Но успеха в этом она не достигла. Друзья выяснили между собой отношения и решили резко порвать с общей любовницей, с которой Моро только что провел два дня на природе.

Три письма с извещениями о разрыве любовной связи были вручены Берновилю, но тот в последний момент решил послать письма приятелей с посыльным, а самому отправиться лично сообщить о своем намерении»¹⁵⁵.

Но разговор их принял совсем не то направление, какого ему бы хотелось. Не успел он и рта раскрыть для того, чтобы все выложить, как красотка увлекла его на кровать, раздела и привела в одно мгновение в самое прекрасное расположение духа… Генерал был покрыт поцелуями, обласкан. А поскольку ему было свойственно чувство долга, он был вынужден проявить себя галантным мужчиной.

Таким образом, их разрыв был отсрочен на несколько дней.

Но потом осторожный Берновиль сообщил о разрыве в письме…¹⁵⁶

Государственный переворот 18 брюмера и стремительное возвышение Бонапарта лишили Полину того остатка сдержанности, который у нее еще оставался. И она стала поглядывать на кавалеров горящим взором своих сверкающих от желания глаз. «Именно кавалеров, – сообщает нам “Скандальная хроника”, – поскольку слово “кавалер” обозначает и наездник, а они все были наездниками мадам Леклерк…»

А тем временем генерал Леклерк воевал в Португалии. Для того чтобы удовлетворять растущие потребности своей очаровательной супруги, он добросовестно грабил все города и деревни, через которые проходил со своими солдатами.

В начале 1801 года Полина вдруг проявила страстный интерес к трагедии. Каждый вечер она приезжала в «Театр республики» (так тогда называли «Комеди Франсез»), По окончании спектаклей она устремлялась за кулисы, чтобы лично поздравить исполнителя главных ролей Пьера Рапенуя по прозвищу Лафон в слишком восторженных выражениях, которые тот, однако, принимал не поведя бровью.

Однажды вечером она взяла его за руку:

– В этом наряде вы просто великолепны!

А затем тихо добавила:

– Как же вы должны быть красивы без него!

Артист не отличался особой сообразительностью, но все же сумел понять, что хотела от него сестра Первого консула. Как человек воспитанный, он рассудил, что ему следовало изобразить на лице удивление и восхищение. Улыбка получилась несколько вымученной, и Полина уже подумала было, что он опять «ломает комедию», как это делали многие артисты того времени. Но не тут-то было. Лафон любил женщин и вечером того же дня доказал ей это с той же яростью, с которой коверкал стихи Расина…

Начиная со следующего дня Полина и Лафон стали не стыдясь показываться на людях вместе.

Эта связь имела для Франции неожиданные и весьма плачевные последствия.

В октябре 1801 года из Португалии вернулся Леклерк. Он немедленно помчался домой, чтобы обнять Полину, которую продолжал горячо любить. Молодая женщина встретила его с огромной радостью, поскольку могла теперь иметь под рукой в любой момент мужчину, если в нем возникнет настоятельная необходимость…

Но вместе с этим она продолжала встречаться со своим дорогим Лафоном и прилюдно демонстрировать знаки необузданной страсти к нему.

И тогда Наполеон, опечаленный этой скандальной ситуацией, которой пользовались его политические противники и которая могла повредить ему в момент, когда выступит за добродетель французского народа, принял решение удалить сестру из Парижа.

Каким же образом это можно было сделать?

Да отправив ее на край света. Поскольку после революции в Сан-Доминго продолжались кровопролитные столкновения. Подстрекаемые англичанами, чернокожие жители острова – сумевшие отменить рабство еще в 1791 году – стали требовать независимости. И для того, чтобы ее получить, стали, само собой разумеется, убивать белых…

Прослушаем свидетеля этого:

«Сто тысяч чернокожих восстали в северной части острова; более двухсот сахарных заводов были сожжены, их хозяева перебиты; немногим женщинам, которые остались в живых, пребывание в неволе кажется гораздо хуже смерти. Негры уже захватили все горы, с ними идут железо и огонь: большое число кофейных плантаций сожжено, те, которые пока целы, вскоре тоже будут охвачены огнем. Со всех концов острова в столицу стекаются уцелевшие женщины, дети и старики, которые ищут единственного прибежища и спасения – корабли»¹⁵⁷…

Восстанием негров руководил бывший раб Туссен-Лувертюр, вознамерившийся стать диктатором острова.

Для того чтобы иметь уважение среди соплеменников, он называл себя сыном Грома. На самом же деле он был всего лишь потомком Гау-Гину, одного из вождей племени, проживавшего в Конго¹⁵⁸.

В 1794 году Директория, желая его ублажить, присвоила ему звание генерала. Хитрый Туссен-Лувертюр рассыпался в благодарностях и сразу же попросил дать его солдатам оружие, которое французское правительство по своей наивности и прислало на остров. И тогда Туссен сбросил маску, повернул пушки против колонистов, состряпал нечто похожее на конституцию и провозгласил независимость…

И с той поры на острове царил неописуемый беспорядок…

Для того чтобы восстановить порядок и отвоевать Сан-Доминго, в то время одну из самых богатых французских колоний, Бонапарт решил применить военную силу. На конец 1801 года была намечена экспедиция на остров. Оставалось лишь найти командующего экспедиционным корпусом.

Первый консул никак не мог сделать выбор среди нескольких хитроумных и опытных генералов, которые должны были стать грозными противниками Туссена-Лувертюра.

Поведение Полины и Дафона вынудило его совершить одну из самых крупных ошибок в его жизни. Желая услать подальше сестру, он направил в Сан-Доминго застенчивого и доверчивого Леклерка…

Узнав о том, что ей придется отправиться с мужем на Антильские острова, Полина закатила истерику.

– Я не могу ехать к этим людоедам, – стонала она, заламывая руки.

Но Бонапарт приказал ей укладывать чемоданы. И ей пришлось подчиниться.

Само собой разумеется, весь Париж обсуждал этот отъезд.

«Все были удивлены – говорит Сальгес, – этой строгости Первого консула по отношению к сестре, которую он явно очень нежно любил. Но все говорили в оправдание этой его строгости о том, что принцесса была влюблена в молодого блестящего артиста и что Бонапарт не видел более верного средства, чем то, что он удалял эту красоту за полторы тысячи лье от ее любовника»¹⁵⁹.

Сами видите, люди были неплохо осведомлены…

В конце ноября Леклерк отправился в Брест, где войска экспедиционного корпуса должны были грузиться на корабли. Полина же осталась на несколько дней в Париже под предлогом того, что у нее были какие-то дела, и «наслаждалась Лафоном», по слишком красочному выражению Жака Дюроше. Затем она со слезами рассталась с ним и поехала в ссылку.

Но вскоре снова нашла способ отложить свое отплытие.

Послушаем, что говорит об этом один из членов экспедиции:

«Вот уже две недели, как эскадра была готова поднять паруса; приказ об отплытии был уже отдан, ветры дули попутные, но мы продолжали оставаться в порту. Кто же задерживал отправление?

Женщина! Мадам Леклерк!..»¹⁶⁰

Легкомысленности Полины суждено было на самом деле стать причиной поражений, которые потерпели французские войска в Сан-Доминго…

Глава 26
В Сан-Доминго Полина завела любовников из местных жителей

Она обожала экзотику.

Д-р Кабанес

14 декабря 1801 года флагманский корабль «Океан», на борту которого комфортно устроились супруги Леклерк, поднял паруса и вышел из порта Брест.

Стоя на пристани, вслед трехмачтовому красавцу-кораблю, увозившему на Антильские острова юного генерала и его жену, грустно смотрел некий человек.

Это был Фрерон, первый официальный любовник Полины. Бонапарт, желая отделаться и от него тоже, назначил его супрефектом в Кай, маленький городок в Сан-Доминго.

«Они все соберутся на борту одного корабля, – ехидно подумал Первый консул, – и их путешествие будет весьма пикантным».

Но Фрерон продолжал любить Полину. У него не хватило смелости подняться на борт «Океана».

Он поселился в одной из гостиниц Бреста и умышленно опоздал к отплытию. Спустя несколько дней он отплыл в том же направлении на борту корабля «Прилежный». Корабль этот был менее комфортабельным, но зато, как сказал Альфонс Низар, «там можно было думать о своей любимой, не видя того, как другой мужчина дотрагивается до того, чего он мог теперь касаться только во снах…»

Бедняга напрасно страдал сердцем и душой, представляя себе все эти похотливые сцены. На борту своего корабля Полина страдала от морской болезни, она днями валялась на канапе, окруженном тазиками, по-скольку ее постоянно тошнило. Время от времени к ней приходили путешествовавшие вместе с ней поэты Эсменар и Норвен и читали ей свои опусы, в которых они сравнивали ее с «греческой Галатеей, с морской Венерой». Но их витиеватая поэзия только ухудшала состояние молодой женщины.

Переход длился пятьдесят два дня. И только 5 февраля 1802 года «Океан» прибыл в Пор-Марго.

Генерал Леклерк незамедлительно выступил с небольшим отрядом гусар на Мыс Республики (бывший тогда столицей Сан-Доминго), который был захвачен мятежниками.

Город был взят после нескольких часов боя. Но перед тем как его покинуть, чернокожие подожгли его, и Леклерку стоило больших трудов найти нетронутый пожаром дом. В конце концов, он реквизировал какой-то большой дом на склоне холма неподалеку от города, и Полина в нем поселилась.

Вся разбитая, не оправившаяся еще от путешествия, она немедленно улеглась в кровать и написала Бонапарту длинное письмо, где рассказала ему о том, что она очень несчастна.

16 марта Первый консул прислал ей вот такой ответ:

«Моя славная маленькая Полетта, я получил Ваше письмо. Подумайте о том, что усталость и лишения бывают незаметны, когда их разделяют с мужем и когда этим приносят пользу родине. Заставьте полюбить себя своей предупредительностью, своей слабостью, достойным и последовательным поведением. В данный момент для Вас готовятся модные сундуки, которые доставит Вам капитан “Сирены”. Я Вас очень люблю. Сделайте так, чтобы все, кто Вас окружает, были довольны, и будьте достойны Вашего положения.

Бонапарт».

Из всего этого по-братски теплого письма Полина, забыв про все мудрые советы, усвоила только две фразы: «Заставьте полюбить себя» и «Сделайте так, чтобы все, кто Вас окружает, были довольны…»

Поэтому, как только к ней вернулись силы, она сделала все, чтобы все, кто ее окружал – офицеры, сержанты и даже некоторые рядовые, почувствовали, какая славная штука жизнь. Едва она встречала чем-то опечаленного француза, как немедленно завлекала его в свой будуар, раздевала, снимала с себя одежды и старалась вернуть несчастному улыбку…

А Леклерк тем временем одержал несколько довольно легких побед. 5 марта он разбил Туссена-Лувертюра при Крет-а-Пьерро и освободил 3000 белых женщин и мулаток, которых негры полонили для того, чтобы их воины могли приятно провести время…

Мятежный генерал, следуя классической хитрости, притворился, что покоряется силе.

Обрадованный этим известием, генерал Леклерк триумфально вернулся в Мыс Республики.

Вот что говорит об этом очевидец:

«Нас там встретили, как победителей, выигравших двадцать битв. Мадам Леклерк вышла нас встретить. Она называла мужа “мой прекрасный мальчик”. Он действительно был словно юноша: хорош лицом, на котором начали пробиваться усы, белокур и невысок ростом»¹⁶¹.

Этот «прекрасный мальчик», поверив слову Туссена-Лувертюра, посчитал кампанию законченной. И в прекрасном порыве человеколюбия амнистировал всех бунтовщиков. Этот успех превзошел все самые смелые ожидания чернокожего вождя. И все же, для того чтобы усыпить бдительность французов, он некоторое время вел себя совершенно мирно и послушно, отпраздновал примирение и повсюду прославлял величие Бонапарта…

Полина, радуясь такому повороту событий, продолжала сеять вокруг себя «удовлетворение», проявляя при этом такой темперамент, который удивлял даже видавших виды людей. Канцлер Паскье пишет в своих «Мемуарах»: «Солнце тропиков удивлялось ее пылу в любовных играх!..»

Вскоре у этой неуемной молодой женщины появились другие желания. Взволнованная историями, которые рассказывали дамы ее окружения о «непомерных размерах органов у некоторых негров», Полина пожелала, как сказал Баррас, «произвести наглядное сравнение». Сделать это было очень просто: привлеченные ее красотой, негры с утра до ночи окружали ее дом.

Она начала с того, что потребовала организовать праздник с эротическими плясками. Это зрелище очень шокировало доброго и простодушного Норвена. «Нам было очень неловко, – пишет он, – прежде всего за нашу очаровательную генеральшу. Однако же, чтобы не проявлять презрения к бедным неграм, получавшим от плясок удовольствие, мадам Леклерк уселась на огромную подстилку из банановых листьев в некоем подобии павильона, который соорудили наши моряки под сенью источавших пленительные ароматы миндальных деревьев и олеандров. В конце концов мы вернулись в штаб-квартиру задыхаясь, если можно так выразиться, от отвращения, которое и поныне преследует меня, а негры, эти неутомимые танцоры, продолжали эту ужасную оргию до самого утра…»

Полина не разделяла отвращения Норвена. Возбужденная тем, что увидела, она сгорала от нетерпения отведать прелестей одного из этих здоровенных темнокожих молодцов, которых только что увидела в деле…

Большинство современных писателей с удивительно забавной серьезностью утверждают, что Полина хотя и была очень возбуждена располагающим к любви климатом Сан-Доминго, но никогда не затаскивала в свою постель ни одного негра. «Она удовлетворилась, – пишет один из таких авторов, – тем, что полюбовалась на их наготу, как любуются произведением искусства».

Это поведение эстетки кажется нам, скажем сразу, несколько странным со стороны женщины, которая, как сказал некий автор мемуаров, «только и думала о том, кто бы поласкал ее пиковый туз»…

Кроме того, это противоречит тому, что рассказывают нам про нее современники.

Баррас очень категоричен, когда он рассказывает «о чрезмерном распутстве, которое она проявила не только в Европе и Сан-Доминго со всеми белыми, входившими в состав армии, но и с неграми, способности которых она решила сравнить со способностями европейцев»¹⁶².

В свою очередь, и Фуше заявляет чуть более лицемерно: «разогретая тропическим климатом, она пожелала познать всевозможные наслаждения».

И наконец, «Скандальная хроника времени империи» добавляет: «У Полины Бонапарт в Сан-Доминго было множество любовников. Она не ограничилась только тем, что успокаивала жар французов, оторванных от родимого края, она отведала – с наслаждением и как ценительница – ласк негров с этого острова. Некоторые из них хвастали своей удачей, и, таким образом, все прознали про эти поступки генеральши Леклерк»¹⁶³.

Потому кажется вполне доказанным то, что Полина в Сан-Доминго получила-таки разноцветное удовольствие, о чем современные авторы непонятно почему стыдливо умалчивают или отрицают.

Леклерку вскоре донесли о выходках его жены. Это его очень огорчило, и он стал думать, как бы прекратить это, не вызывая скандала. Идею ему подсказала неосторожность некоторых француженок. Однажды солдаты обнаружили в багаже Туссена-Лувертюра коробку, полную очень эротических писем, присланных главарю мятежников белыми женщинами…

Леклерк немедленно составил указ, который был расклеен по всему острову: «Белые женщины, которые спят с неграми, независимо от их положения, подлежат высылке во Францию».

Таким образом, Полина была косвенным образом предупреждена о грозящей ей опасности. Вынужденная из-за этого указа искать отныне менее экзотические удовольствия, она отдалась генералу Юмберу, который, как говорили, «носил роскошные усы и умело ими пользовался»…

Леклерк смог насладиться горьким удовольствием от сознания того, что он в очередной раз стал рогатым генералом.

В мае, подстрекаемые англичанами, негры снова восстали и возобновили партизанские действия против французов. Снова стали убивать мужчин, похищать женщин, содомизировать офицеров на площадях.

Муж Полины, полагавший, что в стране наступило спокойствие, был ошеломлен. И принялся спешно принимать меры к восстановлению порядка. Но, к сожалению, было слишком поздно, восстание уже охватило весь остров. К тому же, словно бы в довершение всех несчастий, на Сан-Доминго обрушилась страшная эпидемия желтой лихорадки.

Одной из первых жертв этой болезни стал Станислас Фрерон, умерший в июле. Вскоре эпидемия поразила и армию. За несколько месяцев, как сообщает нам Бернар Набон, «эпидемия унесла жизни 1500 офицеров, 25 000 солдат, 8000 моряков, 2000 гражданских чинов, 750 военных врачей».

Леклерк в ужасе написал:

«В моих войсках ужасные потери. Все генералы больны. Мне приходится прибегать к помощи черных генералов… Воевать с солдатами-европейцами невозможно: они умирают в дороге…»

А тем временем Полина, абсолютно не понимая, какая опасность грозит мужу, продолжала организовывать праздники. А поскольку здравого смысла на всех не хватает, она называла свои балы «Свидания в морге»¹⁶⁴.

Это было так забавно…

Увы! 22 октября желтая лихорадка свалила и Леклерка. 2 ноября он умер, чем очень огорчил Полину…

Тело генерала было отправлено во Францию на борту корабля «Swiftsure» («Свифтшю»). В течение всего плавания Полина оставалась в своей каюте, плакала по мужу, по своей молодости и по испорченному здоровью. Поскольку в результате слишком близких контактов со сторонниками Туссена-Лувертюра она подхватила очень нехорошую болезнь….

1 июня 1803 года она сошла на берег в Тулоне, где была помещена под медицинское наблюдение в больницу «Назаретянки». Чтобы как-то скрасить ее карантин, подруги стали сообщать ей в письмах последние парижские сплетни. Так она узнала об удивительном происшествии, приключившемся с неким юношей, которого звали «молодой дикарь из Авейрона».

Послушаем автора «Хроники времен консульства»:

«Этот молодой дикарь – безусловно, брошенный родителями ребенок – несколько лет прожил в лесах Авейрона, питаясь фруктами, которые он собирал на деревьях, и животными, которых ему удавалось догнать. Лесники сумели поймать его с помощью сети. Он никак не мог научиться разговаривать. И издавал одни лишь гортанные звуки. По причине его возраста и мужской силы, развитой вследствие такого существования, дамы глядели на него с нескрываемой симпатией, удивляясь тому, что не могут никак привлечь его внимание, и спрашивали друг у дружки:

– Как может быть диким мужчина?

Его отправили однажды в Клиши-ла-Гарен к мадам Рекамье. Сначала он несколько минут был спокоен, потом стал проявлять признаки волнения, а затем, воспользовавшись тем, что его сопровождающий отвернулся, сбежал. Это обнаружилось только тогда, когда он был уже далеко. Бросились его догонять в парке, размеры которого были достаточно велики. Наконец его обнаружили сидящим на дереве в одной рубахе.

Его воспитатель, слегка оскорбленный таким поведением, стал уговаривать его спуститься то ласково, то пуская в ход угрозы.

Вместо ответа молодой человек просто стянул с себя рубашку и продемонстрировал, словно по чьей-то просьбе, всю величину своего полового развития. Дамы заохали и закричали. Никогда еще они не присутствовали на столь зрелищной и столь увлекательной охоте. И все притворились, что они очень смущены представшим их взорам зрелищем.

Устав от уговоров, ему показали наполненную фруктами тарелку, и он моментально слез с дерева.

С той поры молодой дикарь из Авейрона никогда больше не показывался в свете. Он для него был слишком компрометирующим элементом…»¹⁶⁵

Полина – продолжавшая хранить приятные воспоминания о проведенных с неграми в Сан-Доминго минутах – глубоко сожалела о том, что ей не удалось отведать этого любопытного дикаря.

Для того чтобы утешиться, ей суждено было выйти замуж за принца Боргезе…

Глава 27
Нагая Полина позирует Канове

Принцесса очень любила помогать художникам.

Поль д’Арист

Прибыв в Париж, Полина увидела, что ее братья и сестры – всего за один год – сколотили огромные состояния благодаря возвышению Бонапарта и что они жили в роскошных дворцах. Задетая этим за живое, она отправилась к Первому консулу требовать денег, получила их и купила себе дворец Шарост, в предместье Сент-Оноре¹⁶⁶.

Там она немедленно приказала оборудовать уютную комнатку с кроватью, которая могла бы выдержать самые жаркие любовные схватки, и приготовилась затащить в эту кровать всех мужчин, которые ей будут нравиться.

Для начала она возобновила свою связь с актером Лафоном, чей любовный пыл она не смогла забыть. Эта связь привела к одному довольно пикантному происшествию. Однажды вечером Полина разрыдалась.

– Когда я нахожусь с тобой в этой постели, – сказала она любовнику, – мне кажется, что мой муж еще жив…

Огорченный актер вынужден был сотворить чудеса для того, чтобы утешить слишком чувственную вдовушку…

Затем Полина предоставила «семейную драгоценность», как говаривали легкомысленные поэты того времени, последовательно: министру Военно-морского флота и по делам колоний адмиралу Декресу и целой толпе «боцманов», которых, как утверждает некий автор мемуаров, «она не всегда знала по имени»…

Бонапарта снова охватило беспокойство. Решив, что муж сможет остановить этот сексуальный разбой, он решил немедленно снова выдать сестру замуж.

Как раз в этот момент любовницей молодой женщины стал один богатый и титулованный человек довольно приятной внешности.

– Этот парень – что надо, – заявил Первый консул своему брату Жозефу. – Кроме того, он сможет примирить нас с роялистами. Поручаю тебе провести предварительные переговоры.

Речь шла о принце Камиле Боргезе, праправнуке папы римского Павла V.

Жозеф пригласил к себе папского легата кардинала Капрара и с совершенно серьезным видом заявил ему, что принц скомпрометировал его сестру.

– Положение может спасти только женитьба, – добавил он.

Прелат помчался к принцу. От такой новости тот пришел в ужас. Молодой человек был не прочь поиграться с вдовой генерала Леклерка, но ему и в голову не приходило жениться на ней и стать самым знаменитым в истории рогоносцем.

Кардинал Капрара дал ему понять, что он подвергнет себя огромной опасности, если воспротивится желанию Бонапарта. Кончилось все тем, что Боргезе, пав духом, дал свое согласие.

Свадьба была отпразднована в Мортфонтене. Обеспокоенный принц внимательно прочитал свадебный контракт. По окончании чтения все увидели, как он облегченно вздохнул и посмотрел на семейство Бонапарт с радостной и признательной улыбкой.

Все решили, что новый родственник благодарит их за то, что за него отдали самую красивую женщину на свете. Они не знали того, что в Италии было обычаем вносить в брачный контракт имя любовника невесты в качестве приданого и что принц ожидал наткнуться на длинный перечень имен, которые ему лично не были известны…

Молодожены вскоре уехали в Рим, где и поселились в декабре 1803 года во дворце Боргезе. Полина, ничего не понимая в искусстве, не испытала особенного восхищения перед всеми сокровищами культуры, которые были собраны в ее новом жилище. Но зато ее привели в дикий восторг все те шутки и ловушки, которыми архитекторы, следуя моде, напичкали дом для того, чтобы привести в замешательство гостей. «Когда гуляющий по саду человек собирался перейти через ручей, каменный мостик разводился. Когда он хотел сесть на скамью, она вдруг поднималась. Чуть дальше, когда он наступал на безобидный с виду камень, в лицо ему начинала бить струя воды»¹⁶⁷.

Но все эти безобидные шутки вскоре Полине надоели. Ей нравилось только одно развлечение, которое существовало на свете…

А принц Боргезе на деле оказался не столь сильным мужчиной, как она надеялась.

И поэтому она вскоре впала в глубокую тоску. Тут, к счастью, Бонапарту пришла в голову идея стать императором, что дало Полине возможность уехать в Париж.

Там у нее было множество любовных приключений. Например, то, про которое рассказывали несколько летописцев:

«Однажды вечером – а скорее всего ночью – 1805 года в Люксембургском саду проходил праздник. Некая очень красивая с виду женщина с огромным вниманием следила за приготовлениями к фейерверку. Одета она была скромно, но с большим вкусом… Говорили, что “ее положение намного превосходило скромность ее одежд”».

«И хотя лицо ее закрывала вуаль, – пишет Дорис, – ее заметил некий молодой человек. Понаблюдав за ней некоторое время, он приблизился и встал рядом. Вскоре завязался разговор. Женщина – несомненно, мещанка, бывшая замужем за каким-нибудь занудливым старикашкой, – отвечала робко и казалась очень смущенной. Очевидно, она была женщиной добродетельной и не имела опыта светского общения. Однако же мало-помалу она освоилась, а вуаль ничуть не мешала ей видеть лицо собеседника и не скрывала ее лица от молодого человека. Она заметила, что он был крепко и хорошо сложен. Когда в небо взвились огни фейерверка, он угостил ее мороженым, которое она приняла. Вдохновленный этим и уверенный в том, что имеет дело с какой-нибудь гризеткой, подыскивающей себе любовника, он попросил молодую женщину отвести его к себе домой. Она стыдливо отказалась, но пожелала узнать имя человека, с которым так приятно провела вечер.

На следующий день молодой человек получил от незнакомки письмо, в котором она назначила ему свидание в семь вечера у большого пруда. Они явились туда без опоздания, поскольку обоим хотелось продолжить приключение. Они поговорили теплее, чем накануне. Дама сказала молодому человеку, что ее зовут Амели, но, когда он стал более настойчив, она ушла, с легкомысленным и слегка ироничным видом пообещав ему, что вскоре даст о себе знать.

Спустя три дня он получил новую записку. На сей раз свидание было назначено на восемь вечера у мадемуазель Д..„белошвейки, проживающей в доме номер 188 по улице Бак. Влюбившийся к этому времени глубоко и серьезно молодой человек отправился к белошвейке, попросил у нее ключ, получил его и вошел в комнату, обставленную с большим вкусом. Почти сразу после него явилась взволнованная и от этого еще более очаровательная красавица Амели… Они расстались очень довольные друг другом, сумев, если можно так выразиться, показать друг другу всю глубину чувств.

Последовали несколько подобных свиданий, а затем вдруг записочки, назначавшие столь желанные встречи, перестали поступать. Огорченный этим молодой человек помчался к белошвейке. Но та знать не знала никакой Амели, которая была всего-навсего случайной клиенткой. Она не знала ни имени, ни адреса молодой женщины.

Спустя два года наш молодой человек случайно попал на придворный спектакль. И вдруг увидел, как мимо него прошла какая-то женщина, вся в бриллиантах и в сопровождении одного из самых знатных вельмож императора. Он с изумлением посмотрел на нее и узнал свою незнакомку из Люксембургского сада. Он небрежно спросил у стоявшего рядом человека, как зовут эту женщину. Ему ответили:

– Это же принцесса Боргезе, сестра императора!

Спустя несколько минут ему удалось приблизиться к ней и привлечь ее внимание. Она его тоже узнала. На щеках ее показался легкий румянец, затем она отвернулась.

На другой день молодой человек получил указание явиться к министру внутренних дел графу де Монталиве. Тот сказал ему, что его назначили на большую должность в департаменте Нор и что он должен убыть к месту службы не позднее сорока восьми часов. Молодой человек с благодарностью согласился и немедленно уехал»¹⁶⁸.

Так выходки принцессы Боргезе могли иметь неожиданные последствия в деле построения священного здания императорской администрации…

Весной 1805 года Полина надумала заказать у скульптора Кановы свою статую.

Знаменитый скульптор прибыл в Париж, долго разглядывал сестру императора и решил представить ее в качестве «Победоносной Венеры», возлежащей в полуобнаженном виде на канапе. Довольная принцесса немедленно сняла с себя все одежды и показала Канове безупречную грудь.

– Эта часть тела столь прекрасна, – с видом знатока сказал ваятель, – что я не надеюсь сотворить что-то лучшее, чем создала природа. Поэтому я ограничусь тем, что сниму с ваших грудей слепок.

Полина с радостью согласилась. Однако же, когда дело дошло до самой операции снятия слепка, Канова сделал вид, что не смеет прикоснуться «к восхитительному предмету».

– Да смелее же! – сказала ему принцесса. – Чего вы боитесь?

– Влюбиться в мою статую.

– Приступайте же, Канова! Какой вы, однако, льстец!

Когда статуя была закончена, она вызвала скандал, и сестру Наполеона обвинили в бесстыдстве.

– Как вы могли позировать совершенно обнаженной? – спросила у нее одна придворная дама.

– О, – просто ответила Полина, – в мастерской хорошо топили…

У сестры императора, чей любовный пыл, казалось, возрастал с годами, вскоре, как сообщает нам один из авторов мемуаров, появилось «неприятное ощущение того, что она постоянно сидит на раскаленных углях».

И поэтому она просила всех окружавших ее мужчин соблаговолить унять этот огонь при помощи тех средств, которые предоставило им естество.

Ее волнение было столь велико, что ей случалось путать пол и иногда обращаться к дамам…

Узнав об этом, принц Боргезе был очень недоволен.

Ладно уж, что жена изменяет ему с каким-нибудь красавцем-офицером императорской армии, тут ничего не попишешь, эта опасность в те времена грозила любому мужу. Но чтобы она изменяла ему с женщинами – это было просто невыносимо.

Был момент, когда у него возникло желание устроить Полине ужасную сцену. Затем он подумал о том, что может умело воспользоваться этой ситуацией. И отправился к супруге и дал ей понять, что в обмен на свою покладистость он с удовольствием получил бы ленту ордена Почетного легиона, французское гражданство, орден Золотого руна и какую-нибудь должность в армии.

Полина пообещала переговорить об этом с Наполеоном, и вскоре довольный принц Боргезе получил все желанные награды и был назначен на должность «командира эскадрона конных гренадеров».

Когда он начал благодарить за это Полину, та его остановила:

– Это еще не все.

И, поблескивая полными хитрости глазками, сообщила, что она также добилась его немедленной отправки в Булонский лагерь…

Спустя несколько дней Боргезе отправился в свой эскадрон, а Полина, избавившись от этого придирчивого, ревнивого и немощного мужа, сломя голову бросилась в светскую неверность.

В перерывах между сеансами любви она устраивала приемы. Эти приемы, впрочем, давали молодой женщине прекрасную возможность навербовать новых любовников. Поскольку она не могла, несмотря на свой необычный темперамент, уложить их всех разом в свою постель, она составляла список очереди и очаровательно называла этот список «мой питомник»…

Для того чтобы возбудить мужчин, приходивших на ее приемы, Полина прибегала к самым удивительным уловкам. Так, однажды, по ее приказу негр Поль ходил по гостиной, невозмутимо держа в руках биде из позолоченного фаянса, которым она очень гордилась…

Иногда она заходила еще дальше, не колеблясь позволяя себе совершать в отношении некоторых своих подруг очень волнительные прикосновения.

Послушаем герцогиню д’Эскар:

«Она дала мне понять, что хотела бы со мною свидеться… Несмотря на предубеждение, которое я испытывала к сестре преследовавшего меня тирана, я не могла не оценить ее необычайную красоту. Она была одета очень элегантно. Фрейлиной ее была мадам де Ш… (де Шамбодуэн). Прошу читателей поверить в правдивость того, что я сейчас напишу.

Эта мадам де Ш… лежала на полу у ног принцессы, которая поставила свои голые ступни на слишком обнаженную грудь этой женщины. Я не смогла сдержать своего негодования. Что же касается мадам де Ш..„она явно была рождена для такого низкого положения и не проявила ни малейшего смущения.

Префект не удержался и сказал ей: “Но, мадам, это положение весьма утомительно”.

– О нет, мсье, – ответила она, – я к нему привыкла. Что же касается меня, то я, сидя рядом с мадам Боргезе, не могла отвести глаз от этого зрелища и едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться при виде этой обнаженной груди, по которой гуляли ноги принцессы.

Мадам Боргезе спросила у меня, нравится ли мне это зрелище и какое я предпочла бы увидеть.

– Я больше люблю трагедии, – ответила я ей.

– Я тоже, – снова заговорила мадам де Ш… – Трагедии мне нравятся потому, что они возвышают душу…

Ее голос, сдавленный ногой мадам Боргезе, придавал словам еще более нелепый оттенок. С трудом подавив смех, я поспешила прервать визит… Потом я была у нее в гостях еще несколько раз и видела у нее других женщин»¹⁶⁹.

Во время путешествий поведение Полины отличалось еще большим бесстыдством. И Максим де Вильмаре пишет: «Когда у принцессы замерзали ноги, она (мадам де Шамбодуэн) должна была сделать так, чтобы Полина смогла сунуть ноги в довольно теплое место»¹⁷⁰.

Это бесстыдство проявлялось, впрочем, довольно часто и по любому поводу. Во время одной из поездок в Пломбьер принцесса остановилась в Бар-ле-Дюк, где бывший свояк, Луи Леклерк, префект департамента Меуз, встретил ее с большой помпой. Как только она вышла из коляски, то немедленно потребовала, чтобы ей приготовили ванну.

– Она уже готова, – сказал ей префект.

– Тем лучше, благодарю вас. Но мне после этого понадобится душ.

Луи Леклерк прикусил губу:

– Невозможно, у меня нет для этого приспособлений!

Полина захохотала:

– Это очень легко устроить! Достаточно проделать отверстие в потолке над ванной и лить через него воду. Скорее же! Пошлите за рабочими!

Упав духом, префект подчинился. А поскольку Полина была намерена выкупаться в зале для торжественных приемов, роскошный потолок зала был пробит и полностью приведен в негодность.

Тогда принцесса разделась и позвала своего негра Поля. Тот, согласно установленному ею ритуалу, взял ее на руки и погрузил в наполненную молоком ванну.

Когда она закончила омовение в молоке, то сделала знак через пробоину в потолке рабочим, находившимся этажом выше:

– Я готова принять душ!

Добрые жители Меуза, взволнованные открывшимся им зрелищем, не посмели двинуться с места. Вытаращив глаза, они подталкивали друг друга локтями и шептали ругательства на наречии провинции Пуату.

Наконец Полине удалось призвать их к порядку и заставить выполнять свою работу. И тогда они с огромным почтением вылили ведро воды ей на голову…

В Пломбьере Полина встретила графа де Форбена, влюбилась в него и стала его любовницей. По возвращении в Париж, для того чтобы оправдать присутствие этого господина в ее спальне, она назначила его своим камергером.

В апреле 1807 года Полина, измученная его слишком бурными услугами, отправилась по настоянию врачей в Греу, что в Нижних Альпах. К несчастью, за ней последовал и Форбен, и принцесса продолжала утомлять себя…

«Случались вечера, – рассказывает со своим южным юмором Ролан Башлар, – когда шум от удовольствия, которое получала Ее Императорское Высочество с графом, был столь велик, что цикады умолкали, словно бы пораженные от удивления…»

В сентябре Полина отправилась в Марсель в сопровождении мужчин, преданность которых могла проверять на каждой остановке. Послушаем Барраса:

«Она остановилась на плоскогорье неподалеку от селения, владельцем которого был господин Сезар Рубо и где она собиралась заночевать. Придворные почтительно сняли с себя одежды для того, чтобы разложить их на лужайке и дать принцессе возможность сесть без риска простыть, поскольку земля была мокрой. Супрефект Грасса господин Дебен, с прической, напоминавшей павлина, лег, чтобы принцесса смогла сесть на него…»¹⁷¹

Но вскоре Полине суждено было предаться еще более эксцентричному поведению…

Глава 28
Полина хочет уложить в свою постель всю Европу

Она отличалась широтой взглядов.

Альферд Вивьан

Октябрьским утром 1807 года в парке некой виллы в Экс-ан-Провансе некая молодая женщина прогуливалась, нежно обнявшись, с неким молодым человеком. Они на каждом шагу целовались и смело ласкали друг друга, демонстрируя все признаки огромного желания. Позади них, разговаривая о политике, важно вышагивали два человека.

Этот квартет никому бы не показался необычным, если бы – а об этом случайный прохожий знать не мог – двое из этих прогуливавшихся людей не были связаны узами брака.

Но в том-то и дело, что страстную парочку образовывали Полина и граф Форбен, а принц Боргезе шел сзади в сопровождении генерала Севрони.

Тот был большой остряк. В определенный момент, видя, как рука Форбена лезет за корсаж принцессы, он обернулся к Боргезе.

– Мне кажется, – сказал он со смехом, – что этот проходимец трогает фрукты, которые принадлежат Вашей Светлости…

Принца это очень возмутило. Забыв про свое высокое положение, он сказал:

– Моей жене очень повезло, что она является сестрой императора. В противном случае я бы ей задал такую трепку!..

После этого у него пропала всякая охота продолжать прогулку, и он дал сигнал к возвращению на виллу.

Спустя четыре дня после этого Наполеон, которому принц сообщил про выходки его сестры, отправил господина де Форбена на испанскую границу…

Полину отъезд любовника привел в отчаяние. Для того чтобы забыться, она переехала в Ниццу и поселилась там в прекрасном дворце, сад которого выходил к самому морю. Но по прошествии нескольких дней, как сообщает нам автор «Тайной летописи», «ей захотелось, чтобы ее меха снова надули». Она просмотрела список оставленных в резерве мужчин и вспомнила про одного итальянского композитора, с которым познакомилась в Париже. Его-то она и пригласила к себе на несколько дней.

Этот музыкант по имени Феликс Бланджини был без ума от Полины. Получив ее письмо, он закричал от радости, закрыл пианино (он был человеком аккуратным), взял пачку своих последних романсов и сел в карету.

Пока он катил в Ниццу, принцесса Боргезе скрашивала свои дни с лакеями-савойцами, которых она подобрала себе не из-за того, что они знали правила этикета, а потому что они были «богато одарены матушкой-природой».

Когда подруги позволили себе почтительно упрекнуть ее в этих связях, которые были не достойны сестры императора, Полина пожала плечами.

– У всех членов семьи Бонапарт, – сказала она, – горячая кровь!

Это была – следует признать – совершенная истина. И Анри д’Альмера подтверждает это:

«У сестер Наполеона не было множества хороших качеств, таких как мягкость характера, деликатность, умеренность в использовании своего положения и в погоне за титулами, но нельзя не признать того, что у них был горячий темперамент. С этой точки зрения они превосходили всех, и, может быть, в этом-то они и были гениальны.

В сказочной карьере своего брата они, казалось, видели возможность более легкого удовлетворения своих любовных запросов. Они не могли насытиться, несмотря на то что у них под рукой было столько офицеров и солдат. Тьебо констатирует это – он видел их вблизи – в одной своей точной фразе, выражаясь с прямотой солдата, который не привык приукрашивать правду: “Можно утверждать, что всей императорской гвардии не хватило, чтобы не только удовлетворить их, но обуздать”».

Полина, естественно, была самая способная из сестер.

«Любовниками Полины были очень многие временные и случайные люди: солдаты, пажи, лакеи. Они получали возможность использовать последствия минуты возбуждения, поднятия температуры, грозы, весеннего дня, возбуждающего чтения. Они достойно выполняли свои временные и очень приятные обязанности – ничто не мешает нам это предполагать, – но не воспользовались результатами этого. Они были всего лишь случайными сообщниками, которым платили за услуги незначительными продвижениями по службе или подарками. Мы не знаем их имен, да ведь и Полина, если честно, обращалась к ним не из-за их имен. Безвестные участники достойного труда, в котором другие мужчины, более знаменитые, принимали участие с большей славой, эти люди не оставили своего следа в истории. Они ушли в небытие и забвение, даже и не подозревая о том, что благодаря благожелательному взгляду, брошенному на них сестрой императора, они творили историю»¹⁷².

Наконец в Ниццу прибыл измученный, но сияющий от счастья Бланджини. Его приняли просто великолепно. Полина отвела его в ванную комнату, помыла, вытерла, поднесла выпить и потащила в постель…

Целых два месяца он жил как в раю. В перерывах между любовными дуэтами он усаживался за пианино и сочинял новый страстный романс для своей возлюбленной. Однажды Полина, ничего не понимавшая в поэзии, надумала написать одно весьма посредственное стихотворение, которое восторженный композитор сравнил со стихами Вергилия и положил на музыку…

Обезумев от радости, принцесса созвала друзей и принялась исполнять для них свое произведение. Это было ужасно. Поскольку она фальшивила точно так же, как Наполеон, приглашенные имели очень кислые выражения лиц. «Наконец, – сообщает нам Альфред Виван, – принцесса испустила какой-то странный звук и со страстью поцеловала господина Бланджини… И тогда все поняли, что романс закончился. Послышался общий облегченный вздох, затем раздались крики “браво”».

В апреле 1808 года в Ниццу прибыл принц Боргезе и привез новость, которая очень огорчила Полину. Его только что назначили «генерал-губернатором девяти заальпийских департаментов».

«Сверкая молниями злости», как выразился Бланджини, она была вынуждена последовать за мужем в Турин. Но во время поездки вела себя очень скандально.

Послушаем, что говорит об этом господин де Вильмаре:

«Едва сев в карету, она пожелала, чтобы ее несли, а спустя несколько минут снова захотела пересесть в карету. На принца было жалко смотреть из-за написанной на его лице едва сдерживаемой досады и нетерпения. Поэтому, когда было возможно, он шел пешком. Жена придиралась к нему по всякому поводу: говорила ему, что она выше его по положению, ссылаясь на недавнее постановление сената, в котором прочитала, что принц стоит ниже французских принцев, из чего сделала вывод, что это относится и к французским принцессам и что, следовательно, она должна взять в руки бразды правления. Принц напрасно пытался объяснить ей, что это его назначили генерал-губернатором, а не ее генерал-губернаторшей. Она ничего не желала слушать и отвечала на это довольно грубо, что он стал генерал-губернатором только потому что был ее мужем, что он был ничем, не женись он на сестре императора, что в общем-то было не так уж далеко от истины.

Принц стал умолять “Полетта!.. Полетта!..” самым нежным голосом, но Полетта была упрямой и очень капризной особой»¹⁷³.

Во время первой остановки в Пьемонте произошел достойный водевиля эпизод: в тот момент, когда принц собрался было произнести речь в ответ на приветствие мэра, Полина произнесла:

– Замолчите! Я буду говорить!

Боргезе вскинулся:

– Нет, мадам, говорить должен я!.. Я – генерал-губернатор!

Полина встала перед ним:

– Может быть! Но на официальные речи отвечать буду я! Я – сестра императора!

– А я ваш муж! – закричал принц.

– Это не дает вам никакого преимущества! Помолчите!..

Во время этого необычного диалога муниципалитет и жители деревни, раскрыв рты, не смели пошевелиться. Наконец к супругам приблизился мэр.

– Ваши Высочества! Ваши Высочества! – простонал он.

Но их высочества спорили с такой яростью, что ничего другого не слышали. Когда же они, запыхавшись, изложили все свои аргументы, то уселись в карету. Дверцы захлопнулись, и кучер стеганул лошадей.

Эта глупая и смешная сцена произвела на всех очень неприятное впечатление.

Спустя три дня Полина прибыла в Турин и поселилась в своем дворце с Боргезе и двумя дюжими савойцами, которых повсюду возила с собой «на всякий случай»…

Не сознавая того урона, который она могла принести императору, она продолжала вести свою галантную жизнь…

Положение Бланджини в Турине было крайне двусмысленным. Полина затаскивала его на все попадавшиеся под руку кровати, прилюдно целовала и доходила в своем бесстыдстве до того, что выволакивала его из коляски во время экскурсий. И тогда, как сообщает нам «Бесстыдная хроника», она уводила его в кусты и там, не заботясь о том, что их могут увидеть кучера, светские дамы и ожидавшие гости, она заставляла его «потоптать ее лужайку».

Но вот Наполеон прислал Бланджини строжайший приказ немедленно покинуть Италию.

Бедный музыкант поэтому все время дрожал от страха. Что ничуть не мешало ему проявлять себя блестящим партнером, который был нужен Полине. Один из ее биографов, Валантен Телье, говорит: «Бланджини жил в постоянном страхе быть арестованным и брошенным в тюрьму за то, что ослушался приказа императора. Когда он ложился в постель с Полиной, то предварительно ставил перед дверью предметы мебели. Позже, когда он стал регентом капеллы короля Вестфалии, рассказал, что однажды во второй половине дня, когда он исполнял пленительный дуэт с принцессой Боргезе, в коридоре раздался какой-то шум.

Полина, не желавшая терять ни мгновения удовольствия, потребовала, чтобы он продолжил свою партию. Дрожа от страха, несчастный попытался было выполнить ее приказ. Но, увы, естество отказалось продолжать это предприятие. И он, покраснев, остановился. Принцесса, придя в ярость, налала осыпать его грубыми ругательствами, а затем послала его за одним из своих лакеев-савойцев. Музыкант помчался выполнять приказание, привел самого здорового из лакеев, закрыв его в комнате с Полиной, и поспешил в свои покои».

После этой неудачи Бланджини, умирая от страха и стыда, сел в карету и навсегда покинул Турин.

Лишившись своего прекрасного музыканта, Полина стала желать только одного: вернуться во Францию, чтобы отведать там прелестей тех мужчин, которые стояли в ее резервном списке. Принц Боргезе воспротивился ее отъезду. Тогда она улеглась в постель, отказалась от всякой пищи и заявила, что умрет. Кончилось все тем, что она добилась от своего приятеля-врача предписания незамедлительно отправиться на воды в Экс, что в Савойе.

6 июня она поселилась на берегу озера Бурже.

7 июня начала лечиться. 8-го нашла себе любовника. А 12 июля, полностью выздоровев, отправилась в Париж.

Вернувшись из Эрфурта, Наполеон узнал, что сестрица его обосновалась в предместье Сент-Оноре. Он ужасно рассердился:

– Я желаю, чтобы она незамедлительно выехала к мужу в Турин! Скандал слишком затянулся!

Узнав о решении брата, Полина не стала терять ни секунды. Она надела облегающее тело платье с декольте, доходившим до сосков грудей, и помчалась в Тюильри.

Когда сестра в этом наряде вошла в его кабинет, император позабыл про свой недавний гнев.

– Принцесса Полина, – сказал он, – воистину вы – самая очаровательная женщина на всем белом свете.

– Не могу в это поверить, потому что вы хотите выслать меня из столицы…

Наполеон улыбнулся:

– Оставайтесь столько, сколько пожелаете. Вы – самое прекрасное украшение моего двора!..

И для того чтобы показать ей, что его щедрость не имеет границ, он подарил ей замок Нейли.

Полина умела быть благодарной. Спустя некоторое время после этого она уложила в постель брата одну свою даму свиты, красавицу Кристину де Матис…

В Нейли, во дворце, построенном для того, чтобы получать наслаждение, Полина, предоставленная самой себе, стала жить самым бесстыдным образом. Она голая прогуливалась по залам, принимала друзей в ванной.

Послушаем Констана:

«Находившиеся в услужении дамы имели право входить в ее покои в то время, когда она занималась туалетом, и эти занятия она специально затягивала для того, чтобы те могли повосхищаться ее телом. Очень часто перерыв между моментами, когда ей предлагали рубашку и когда эту рубашку на нее надевали, был весьма продолжительным; тем временем она расхаживала по комнате с той же непринужденностью, как будто бы она была одета. Эти занятия туалетом отличались невероятными подробностями, о которых я не хочу и вспоминать, даже в мыслях»¹⁷⁴.

Естественно, львиную долю времени Полины занимали любовники. У нее был утренний любовник, любовник обеденный, любовник послеобеденный, а также любовник, которого она оставляла, смею сказать, на десерт и который имел привилегию провести с ней всю ночь.

Эти господа, само собой разумеется, были выбраны из военных, в частности из штаба Бертье. Поскольку маршал имел привычку окружать себя очень красивыми офицерами, которых занятия любовью привлекало гораздо больше, нежели смертоубийство…

И вот, среди этих молодцов, которых все звали «любимчиками Бертье», Полина выбрала однажды красавца Жюля де Канувиля, командира эскадрона гусар, чей нос, похожий на орлиный клюв, заставил ее сердце учащенно забиться.

Она заманила его в Нейли на одну ночь и влюбилась в него. И вскоре поселила его во флигеле замка и на некоторое время прервала связи со своим привычным «гаремом». Они стали вести почти супружескую жизнь.

История, которую рассказал нам Тюркан, показывает, что Канувиль великолепно играл роль законного супруга. Вот эта история:

«Очень модный в то время дантист по имени Буске был приглашен к принцессе Полине, чтобы осмотреть рот Ее Императорского Высочества и полечить зубы. Он поспешил откликнуться на зов. Его провели в комнату, где находилась принцесса Полина, одетая в очаровательное утреннее дезабилье. Почти лежа на шезлонге, за принцессой наблюдал томным взором некий красивый молодой человек. Дантист с почтением выслушал рекомендации Ее Высочества, а когда та уже открыла было рот, молодой человек, наблюдавший за этой сценой, проговорил:

– Мсье, прошу вас быть поосторожнее и тщательно выполнить вашу работу. Мне чрезвычайно дороги зубки моей Полетты, и за малейший несчастный случай вы будете держать ответ передо мной.

– Успокойтесь, принц, – ответил дантист, – могу заверить Ваше Высочество, что никакой опасности нет.

И он принялся за работу. Пока он с почти благоговейным трепетом чистил зубы принцессы, молодой человек продолжал подсказывать ему тоном самой нежной заботы. Наконец дантист ушел. Когда он проходил через зал ожидания, дежурные дамы и камергеры спросили, как состояние Ее Высочества. Дантист всех их успокоил.

– Ее Императорское Высочество в полном здравии, – сказал он. – Она должна быть очень счастлива тем, что ее августейший супруг испытывает к ней такую любовь, которую проявил в моем присутствии столь трогательным образом. Честно говоря, при виде такой дружной семьи становится легко на сердце…

Никто не посмел разочаровать чувствительного дантиста и сказать ему, что красивый молодой человек, продемонстрировавший ему свою “супружескую” любовь, звался капитаном де Канув ил ем. Но, когда врач ушел, придворные камергеры и дамы не смогли удержаться от дикого хохота, который еще долгое время сотрясал переднюю принцессы»¹⁷⁵.

Увы! Этой приятной жизни суждено было закончиться большим скандалом, Царь Александр подарил Наполеону три собольих шубы, которым не было цены. Щедрый император подарил одну шубу Полине, другую – Дезире Клари на память об их юношеской любви, а третью оставил себе.

И вот однажды ночью, когда Канувиль особо отличился во время занятий любовью, принцесса Боргезе, не зная, чем его за это отблагодарить, подарила ему несколько бриллиантов и свою соболью шубу. Довольный подарком, капитан заявил, что отныне будет надевать эти прекрасные украшения вместе с парадным мундиром.

Спустя несколько дней после этого Наполеон проводил во дворе дворца Тюильри смотр войскам. Внезапно, по неизвестной причине, лошадь господина де Канувиля принялась пятиться, несмотря на все усилия седока и ткнулась крупом в бок коня императора.

Придя в негодование, Наполеон обернулся и увидел соболью шубу.

– Кто этот офицер? – крикнул он.

И тут он опознал еще и бриллиантовые застежки, подаренные им сестре еще в Италии.

Гнев его был ужасен.

– Бертье! – взревел он. – Что здесь делают все эти з..„которыми вы себя окружили? Почему они не проходят школу войны? Что означает их бездействие в то время, когда кое-где гремят пушки? Бертье!.. Вам все надо подсказывать, вы сами ничего не видите!..

Смущенный Бертье принялся по своей привычке вместо ответа грызть ногти.

– Ну ладно! – сказал император. – Пусть господин де Канувиль сегодня же вечером отправляется в Португалию. Князю Эсслингу следует доставить кое-какие депеши. Пусть он их и доставит…

Этот случай вызвал при дворе большой скандал.

Вечером того же дня слишком элегантный капитан отправился в сторону Пиренейского полуострова, а Полина, оставшись в одиночестве, стала подыскивать себе нового любовника…

В то время когда принцесса Боргезе «гуляла на стороне», как говорили богословы, касаясь проблемы супружеской неверности, Канувиль прибыл в Саламанку и предстал перед герцогиней д’Абрантес.

Его оставили ужинать, и он рассказал о своей любви к Полине, о случае с шубой и о гневе императора. Герцогиня, видя, что он «полон печали», поняла, что ей представился прекрасный случай повеселить своих гостей. И принялась ловко расспрашивать Канувиля о прелестях и скрытых достоинствах принцессы Боргезе.

Ловко направляемый герцогиней, бравый капитан говорил без умолку. В присутствии увлеченно слушающей аудитории он со слезами на глазах рассказал о проведенных с Полиной ночах любви, о позах, которые она предпочитала принимать, о ласках, которые любила получать и отдавать.

Удовольствие, которое он явно получал от своего рассказа об этих чудесных моментах, давало ему право говорить все без утайки. И вскоре гости герцогини стали сами задавать ему, как заинтересованные собеседники, самые немыслимые вопросы.

Некоторым было интересно узнать, каков был природный цвет «лужайки» Полины, других заинтересовали слова, которые она произносила в высший момент наслаждения, третьих – вопрос «возбуждения ее сосков»…

И Канувиль, содрогаясь от рыданий при мысли о потерянном рае, отвечал на все эти вопросы, не упуская ни малейшей детали.

Никогда еще у герцогини д’Абрантес не было столь интересного ужина…

В полночь капитан, в глазах которого еще блестели слезы, покинул дом семьи Жюно в сопровождении генерала Тьебо.

Послушаем, что генерал рассказал об этом необычайном вечере:

«Я подумал, что он распростится и со мной и отправится в свое пристанище, но он вдруг остановился прямо посреди улицы и заговорил жалобным голосом.

– Мой генерал, – сказал он мне, – неужели у вас хватит смелости бросить несчастного молодого человека на произвол судьбы?

– Нет, конечно, – ответил я ему, – когда вы не ужинаете или не обедаете у герцогини, я надеюсь, что вы будете рассматривать мой стол, как ваш.

– А сегодня ночью?

– Сегодня ночью? Но вы сейчас пойдете к себе, ляжете в кровать и заснете.

– В какую кровать?

– Черт возьми, да в ту, которую вам уже, очевидно, приготовили в том месте, где вы поселились.

– Я еще нигде не поселился.

– Что? Вы не сняли квартиру сразу же по приезде сюда?

– Нет, мой генерал. И если вы сейчас меня покинете, я не знаю, что со мною станется.

Рассмеявшись, я повел его к себе.

Дома у меня он выкинул очередную шутку. Когда я отдавал приказание своему слуге постелить капитану в гостиной, он заявил:

– Мой генерал, вы так добры.

– И что дальше?

– Я чувствую себя очень несчастным, чтобы ложиться спать в одиночестве.

– Вот как! Уж не желаете ли вы лечь спать со мной?

– Нет, мой генерал. Но, бога ради, скажите, чтобы мне постелили в вашей комнате.

Я отдал соответствующие распоряжения. И вместо того чтобы заснуть, вынужден был выслушать его рассказ о счастье и неудаче. Он рассказал в мельчайших подробностях о своем ослепительном приключении, спел панегирик качествам, прелестям своей принцессы, признался в своей страсти и любви к ней, поведал подробно обо всем, что он выдумывал для того, чтобы повеселить своего идола, чтобы польстить ей. Он рассказал мне все, вплоть до стихов, описывающих самые интимные ситуации, в которых он с ней побывал, стихов, декламировать которые научил его Тальма, чтобы они звучали как можно возвышеннее, наконец он дал мне столь подробное, столь точное описание этой божественной особы, что, будь я скульптором, мог бы сотворить ее статую.

Фурнье утверждал, что эта Полетта была “боевой кобылой Канувиля”. Для того чтобы выбить его из седла, следовало его убить»¹⁷⁶.

Канувиль недолго оставался в Испании. Как только он вручил депеши князю Эсслингу, вскочил на коня и галопом помчался в Париж, «устремив взор», как образно выразился в свойственном только ему стиле Альбер Фурнье, «к горизонту, за которым ему рисовалась широкая постель его обожаемой любовницы»…

Спустя восемь дней он прибыл в Нейли и устремился в покои Полины. Зрелище, которое предстало перед ним, когда он распахнул дверь, привело его в замешательство. Сидя в кресле, принцесса, «с высоко задранными юбками», предоставила капитану драгун Ашилю Турто де Септейлю, еще одному любимчику Бертье, возможность «надраить свою драгоценность».

Канувиль застыл на пороге. Увидев его, Полина, не прерывая занятий, вежливо произнесла:

– Что же вы? Входите, капитан!

Но офицер отрицательно замотал головой. Позже он признался:

«Мне было противно видеть, как Септейль грубо и бесталанно делает ту работу, которую я выполнял с таким тактом и деликатностью».

И он немедленно вернулся в Испанию с сердцем, наполненным печалью.

Спустя несколько недель, когда Септейль стал любовником мадам де Барраль, бывшей любовницы императора (поскольку все со временем становились в какой-то мере «левыми» кузенами в этом сладострастном императорском дворе), разъяренная Полина добилась его отправки в Испанию, где он снова встретился с Канувилем.

Несколько месяцев мужчины, потягивая трубки, проводили приятные вечера, делясь своими воспоминаниями о далекой принцессе…

Однажды, когда принцесса узнала, что во время битвы при Фуэнтас Септейль потерял ногу, она воскликнула:

– О! Как это ужасно!

А поскольку все удивились ее огорчению, она поспешила добавить:

– Да, это ужасно!.. Мы потеряли хорошего танцора…

В начале 1810 года в замок Нейли явился молодой немецкий офицер по имени Конрад Фридрих. Он прибыл просить у Полины рекомендаций.

Поскольку он был очень хорош собой, принцессу охватил тот дух завоеваний, который был так характерен для Наполеона. Ей захотелось расширить границы своей империи за счет чужих земель…

– Придите завтра, – сказала она ему.

Дисциплинированный молодой немец явился ровно в назначенное время. Но теперь, вместо того чтобы проводить его в гостиную, лакей привел его в ванную комнату, где Полина, совершенно голая под прозрачным муслиновым халатиком, заканчивала свой туалет.

Послушаем теперь юного Конрада.

«Я сразу же узнал, – сообщает он, – прекрасную сестру Наполеона, чьи пышные и необычные формы показывались из-под одежды при каждом ее движении. Она попросила меня присесть рядом с ней на мягкую кровать…»

Сделав то, что и надо было сделать, принцесса и немец почувствовали голод.

«Она приказала накрыть стол в соседней комнате, – добавляет Конрад. – Стол был шикарный, и мы хорошо подкрепились. Уходя, я был вынужден пообещать, что скоро вернусь; таким образом, я не один вечер провел с ней».

Естественно, Полине этот красивый немец очень скоро надоел.

Но для того, чтобы отблагодарить за то удовольствие, которое он ей доставил, она добилась у Мюрата назначения его лейтенантом легкой кавалерии неаполитанской армии.

Развод Наполеона с Жозефиной очень обрадовал принцессу Боргезе, ненавидевшую свояченицу. А женитьба Наполеона на Марии-Луизе вскоре доставила ей радости другого порядка.

На церемонию бракосочетания в Париж съехалось огромное количество иностранной знати, и, как сообщает Бернар Набон, «принцесса получила возможность, которую она не пожелала упустить, произвести сравнительный анализ соответствующих качеств представителей всех европейских народов»¹⁷⁷. Она поочередно заманила в постель австрийского князя Меттерниха, польского князя Понятовского, русского полковника Чернышева. Если к ним прибавить еще и итальянца Бланджини и немца Фридриха, то возникает мысль о том, каким образом Полина думала извлечь пользу из «Общего рынка»…

Глава 29
Полина продает свои украшения, чтобы попытаться спасти империю

Она оказалась самой верной и самой любящей сестрой.

Артюр Леви

Еще с тех времен, когда она бегала в лохмотьях по улицам Марселя, принцесса Боргезе сохранила ту народную склонность к насмешкам, которая стала одной из самых острых характеристик французских мидинеток.

Император обнаружил это во время официальной церемонии свадьбы. Полина следовала за императрицей. Вдруг она подняла выше своих глаз ладонь с загнутыми пальцами, кроме указательного и мизинца, и, как рассказывает Бернар Оже, «изобразила на пальцах то, чем природа наградила головы рогатого скота».

«Этот жест, – добавляет Фуше, – простой народ использует только в своих грубых шутках в адрес доверчивых и обманутых супругов»¹⁷⁸.

К несчастью, Наполеон, которого никогда не подводило его острое зрение, увидел в зеркале этот неуважительный жест своей сестрицы. Он встал, готовый влепить пару пощечин этой светлости, сохранившей слишком сильную привязанность к развязным привычкам обитателей марсельских улиц. Но Полина, сохранившая также и реакцию с детства, уже успела перебежать гостиную и скрыться от императорского гнева.

После этой ребяческой выходки, сильно удивившей собравшихся в Тюильри дипломатов, молодой принцессе было велено ко двору не появляться. Это ее огорчало несколько первых дней. Затем она поняла, что этот запрет давал ей возможность отдавать больше времени «прекрасной игре в смычку», как тогда говорили в высшем парижском свете, и поблагодарила за это своего августейшего братца.

В течение лета 1811 года Полина, зная по собственному опыту, что минеральные воды очень благотворно влияют на «почесывание кожи», отправилась в Экс-ла-Шапель¹⁷⁹.

Едва прибыв туда, она нашла себе двух любовников: графа де Морона, тщеславного красавчика, снискавшего себе славу остроумного человека повторением острот господина де Талейрана, и русского полковника Ивана Каблукова, светлоглазого гиганта, чей низкий голос заставлял дрожать альков принцессы, когда он произносил нескончаемые кавказские ругательства.

Успокоив чувства при помощи двух этих исключительно трудолюбивых мужчин, Полина стала демонстрировать всему городу ангельскую улыбку. Увы! Политике суждено было лишить ее одной составной части радости жизни. Вначале сентября господин де Морон, обвиненный Фуше в преступных связях с Англией, был арестован и брошен в темницу замка Ам.

Узнав эту новость, принцесса Боргезе вначале впала в нервный припадок. Затем она послала за своим прекрасным русским полковником и потребовала, чтобы он один выполнил ту работу, которую раньше делил со своим коллегой. Но обнаружилось, что славянский темперамент, несмотря на ходившие о нем легенды, имел свои пределы, которые природе угодно было установить для человеческого пыла. Тогда она горько разочаровалась, поспешно оделась, уложила чемоданы и незамедлительно отправилась в Спа, чтобы найти утешение с другими мужчинами…

Но через неделю молодая женщина, которую раздражало постоянное наблюдение за ней со стороны полиции Фуше, покинула Бельгию и вернулась в Нейли.

И там она снова встретилась с Канувилем, которому удалось вернуться из Испании и который скрывался в Париже.

Наполеону не замедлили донести об этой «встрече старых друзей», и в третий раз на несчастного обрушился его гнев. В три часа ночи, когда Полина и командир эскадрона находились в позиции под названием «вьющийся шиповник», Бертье получил написанное рукой императора послание:

«Отдайте командиру эскадрона Канувилю приказ отбыть сегодня, в девять часов утра, в Данциг, где он будет проходить службу в должности командира эскадрона 21-го Егерского полка. Вышлите ему в Бессель назначение, которое можете получить у военного министра. Постановление об этом назначении я уже подписал. Следовательно, он уже более не является Вашим адъютантом. Порекомендуйте ему не возвращаться в Париж даже по приказу министра, без Вашего на то указания».

Спустя пять часов Канувиль простился с заливающейся слезами Полиной и, понурив голову, направился в Данциг…

А принцесса Боргезе, как обычно, очень скоро нашла утешение. Спустя всего несколько дней она затащила в постель лейтенанта де Брака, молодого и благовоспитанного человека, которого его приятели прозвали за несколько женственную походку «мадемуазель де Бра». Она взяла на себя задачу сделать из него мужчину…

Но роль учительницы недолго забавляла Полину. Когда юный лейтенант освоил азы науки, она отправила его назад в казарму.

После чего ей захотелось более острых ощущений. И она увлекла мужчину, который заставлял учащенно биться сердца всех женщин: самого великого актера своего времени, единственного актера, в котором сам Наполеон признавал гения, самого Тальма…

Тот, кого все критики того времени называли «князем манер», немедленно влюбился в Полину. Но не смог, к несчастью своему, заставить замолчать свое красноречие.

Например, находясь в постели, он выражал блаженство, вопя александрийские стихи Расина, Вольтера или Корнеля. Что не могло не удивлять челядь, дежурившую за дверью.

В июне 1812 года, подустав от напыщенных тирад, которыми Тальма украшал любой разговор, принцесса Боргезе пожелала вернуться к менее сценическим удовольствиям. И тогда она отправилась в Экс-ле-Бэн и немедленно приступила к охоте на мужчин. Увы! Вскоре к ней туда приехал влюбленный трагик, который стал испускать поэтические вопли, плакать у ее ног, рвать носовые платки и кусать свои ладони.

Полину, которая к тому времени уже успела стать любовницей командира артиллерийского эскадрона Огюста Дюшана, это очень разозлило, и она сделала все для того, чтобы отдалить от себя этого слишком шумного воздыхателя.

Поскольку бедняга не понимал, чего от него хотят, и продолжал бить себя в грудь с криками: «Ах, посмотрите же на меня, мадам, у меня болит вот здесь!» – она начала выставлять его на смех.

Однажды вечером, когда он в гостиной уселся на подушечку у ее ног, она объявила:

– Тальма сейчас всех нас повеселит! Не так ли, Тальма? Вы ведь сейчас повеселите нас шутливыми сценами?

Это было равносильно тому, чтобы попросить епископа сделать какой-нибудь фокус.

Тальма побледнел. Но Полина погладила его по голове, и он согласился. В течение получаса он силился исполнять перед насмешливой аудиторией разные сценки из комедий. Он был ужасно смешон.

Спустя несколько дней после этого Полина организовала прогулку на судне по озеру Бурже. Тальма, естественно, был среди участников этой прогулки. Но к вечеру разразилась гроза, заставившая всех скрыться в палатке, установленной на корме суденышка. Вдруг послышался голос Полины:

– Тальма, выйдите из палатки и прочтите нам «Бурю».

– Но ведь льет проливной дождь, – пробормотал несчастный.

– Вот именно, это будет просто великолепно! Выйдите на палубу и громко прочтите нам «Бурю»!

Послушный трагик покинул палатку, встал под струи дождя, ухватившись за мачту, и начал декламировать Шекспира.

«Он тряс головой в сторону герцогини д’Абрантес для того, чтобы стряхнуть с волос воду, которая попадала на нее с гребней волн».

– Браво! Браво! – кричала Полина. – Это просто великолепно!

И для того, чтобы получить полное наслаждение этой романтической сценой, она принялась прижиматься всем телом к Дюшану, который нагло и в открытую насмехался над своим предшественником.

Вечером Тальма слег с бронхитом, напряженно – и безуспешно – думая, на какого трагического героя он походил. Если бы ему кто-нибудь сказал, что он похож на Жоржа Дандена, то у него от этого только поднялась бы температура…

В конце сентября 1812 года актер получил письмо, которое его очень взволновало. Организатор турне, с которым он подписал контракт, просил его прибыть в Женеву, где на будущей неделе должна была пройти постановка спектакля.

Полагая, что Полина все еще влюблена в него, он стал в страхе ломать голову над тем, как объявить ей эту новость. В конце концов, он упал перед ней на колени. А потом, устремив взор к потолку и вытянув вперед правую руку, словно для того, чтобы прочитать тираду из «Британика», он произнес пышную речь, которую заранее написал и выучил наизусть.

– О, мадам! О, моя королева! Боги ополчились на нас. Те связи, которые мы так трудолюбиво ткали, завтра – увы! – будут разорваны по воле слепой и беспощадной судьбы. О, горе! О, отчаяние! Выслушайте, выслушайте же, мадам, мои стенания!..

Слегка удивленная Полина старалась понять, что же такое случилось с ее любовником.

– Вы не заболели? – спросила она.

Тальма простонал:

– Нет-нет, моя возлюбленная. Но завтра я должен уехать в Женеву. Там меня с огромным нетерпением ожидает публика, которая без ума от моего таланта…

– Так, значит, вы должны отправиться в Женеву? – просто сказала Полина. – Ну и поезжайте, друг мой…

Тальма, видя, что молодая женщина все прекрасно понимает, захотел проявить себя галантным человеком. Пародируя Полиэклита, он добавил:

– И чтоб чистую и нежную любовь продлить, я так хочу отъезд свой отложить…

Но принцесса Боргезе была слишком счастлива тем, что наконец-то сможет избавиться от этого возлюбленного, говорящего таким выспренным языком.

– Нет-нет, – живо ответила она, – вы принадлежите вашему искусству. Значит, должны ехать.

Трагик решил, что Полина идет из-за него на жертву. Он зарыдал и обнял ноги молодой женщины. Но поскольку сделал очень резкое движение, он рывком разорвал полу своего редингота.

После чего, закрыв лицо левой рукой, выскочил из комнаты и пошел домой.

Видя, как любовник вышел, любительница театра Полина была глубоко тронута. Она послала свою камеристку догнать Тальма и провела с ним очень сладостную и бурную ночь, в которой, как сказал Ален Перо, «поэзия смешалась с самыми сладостными выходками».

Утром трагик сел в карету и, обливаясь слезами, покинул дом принцессы Боргезе, даже не подозревая, что его возлюбленная уже в объятиях Огюста Дюшана…

Спустя пару дней Тальма прислал Полине из Женевы вот такое страстное письмо:

«Друг мой, итак, я тебя покинул. Я разлучен с тобой и разлучен надолго. Ты этого хотела, мой отъезд был необходимым, но на какую ужасную жертву ты вынудила меня пойти. Твоя доброта, слезы, которые я видел в твоих глазах, утешения, которые ты пролила, как бальзам, на мое страдающее сердце, не смогли унять мою печаль и подсластить горечь расставания, но они по крайней мере зажгли передо мной лучик надежды.

Позавчера я выехал на рассвете и смог в последний раз взглянуть на твои окна. В последний раз, глядя на твою комнату, я мысленно попрощался с тобой, проливая горькие слезы…»

Принцесса прочитала это письмо с чувством большой досады. Спустя несколько дней после этого она отправила Тальма вежливый ответ. После прочтения ее письма у того появилось чувство, что он случайно упал в раскрытый люк во время третьего акта «Аталии»… Нахмурив брови, напустив на лицо отработанное выражение горя, он лег в кровать, испуская романтические стенания…

Едва проснувшись, он схватился за перо и, рыдая, написал Полине пространное послание, отрывок из которого я привожу ниже:

«Ах! Скажи мне, помнишь ли ты о тех моментах опьянения и исступления, в которые ты меня приводила?.. Помнишь ли ты о ласках, на которые лишь ты одна могла меня подвигнуть (которые только ты от меня получала), которые только ты вызывала и которые я тебе предоставлял, когда мое лицо орошалось твоими слезами?..»

Но этот образчик восторженной прозы прибыл в Экс в момент, когда принцесса Боргезе узнала, что под Москвой пал на поле боя ее дорогой Канувиль. И она бросила письмо Тальма в корзину для бумаг.

Не получив ответа на свое послание, трагик изложил на четырех листах крик боли и послал его из Парижа, куда к тому времени уже успел возвратиться.

«Вы еще не знаете, Полина, того сердца, которое всецело Вам предано. Вы еще не знаете, какие глубокие раны Вы ему нанесли, с каким чувством поклонения оно Вас боготворит и почитает, Полина. Полина, сердце мое разрывается. Здесь я встретил только людей, которые смогли тебя недавно видеть… Они рассказали мне о тебе, а я, вынужденный бороться со своим волнением и болью в присутствии их, должен следить за выражением своего лица и разговаривать с ними безразличным тоном, чтобы не показать им волнения и тревоги сердца, которое лишь ты одна можешь заставить биться с ужасающей частотой… Ах, Полина, мое отчаяние дошло до предела».

И на этот раз Полина ему не ответила. Тогда Тальма – любивший себя помучить – направился бродить вокруг замка Нейли, смакуя болезненные воспоминания, а затем написал Полине вот это последнее письмо:

«О, дорогой друг, каким волнением я охвачен. Все обстоятельства нашей связи разом всплыли в моей памяти; все члены мои задрожали, я стал звать тебя по имени, словно бы ты появилась передо мной, а из глаз полились слезы. О, друг мой, на какие муки ты меня обрекла?»

Но принцесса уже полностью позабыла о своем великом человеке. Она отшвырнула письмо, даже не удосужившись его вскрыть.

Она в то время готовилась переехать из Экса в Йер, где врач предписал провести зиму. Поэтому рыдания Тальма ей просто досаждали.

Она прибыла на берег Средиземного моря 3 декабря в сопровождении дорогого ей Дюшана, чья головокружительная напористость была для нее предметом постоянного восхищения.

Увы! В середине января 1813 года этот бравый вояка получил приказ прибыть в находившийся в Германии полк. Когда он уехал, Полина покинула Йер, где, как рассказывает Алэн Перро, «от рыбаков так сильно пахло, что она не посмела решиться на то, чтобы включить кого-нибудь их них в свою коллекцию любовников». Она переехала в Ниццу. Там местные жители были в чуть больших ладах с личной гигиеной, и принцесса не замедлила найти себе нового, полного сил любовника…

В конце июня спокойная жизнь Полины была вдруг нарушена тревожными известиями. Весной вся Европа ополчилась на Францию. В Германии объединились прусская, австрийская и русская армии, полные решимости покончить с «узурпатором». И тогда Полина забыла про любовников, забросила свои фривольные игры, балы и безделушки и стала думать только о брате. Зная, что ему нужны деньги, чтобы экипировать солдат, она поспешно продала самые прекрасные из своих украшений и собрала таким образом около трехсот миллионов франков (что-то около двухсот миллионов старых франков) и отдала их императору.

Очень тронутый этим подарком, поступившим к нему как раз после поражения под Лейпцигом, Наполеон ответил ей:

«Я принимаю подарок, который Вы только что мне сделали. Но добрая воля и богатство моих народов таковы, что я уверен в том, что смогу найти средства, чтобы восполнить огромные затраты, которых потребуют от меня кампании 1814 и 1815 годов… Если эта созданная против Франции европейская коалиция просуществует и дальше и мне не удастся добиться успеха, на который мне дают право надеяться смелость и патриотизм французов, тогда я найду употребление Вашему подарку и всем тем подаркам, которые мои поданные пожелают мне сделать».

В тот момент, когда зашатался императорский трон, только одна рука протянулась к императору. И это была нежная женская ручка…

Глава 30
Полина умирает перед зеркалом

Она была кокеткой до самой последней минуты своей жизни.

Клод Вилле

Народная мудрость гласит, что беда никогда не приходит одна.

Эта аксиома особенно ярко проявилась зимой 1813–1814 годов. Когда императорские армии оставили все территории, куда в свое время смело ступила нога императора, Полина, изношенная эротическими излишествами, начала терять свои прекрасные черты, которые так часто бывали в умелых и нежных руках стольких мужчин.

И в то время, когда Франция снова сокращалась, принимая шестиугольные очертания, сестра императора усыхала. Французы, обожавшие пышность и округлость форм, очень горевали по поводу обеих этих национальных трагедий…

Больше всего это угнетало любовников Полины. Опасаясь усугубить состояние прекрасной принцессы, они тщательно скрывали от нее новости о другой катастрофе.

Когда она спрашивала: «Где император?», ей отвечали:

– Перед неприятелем.

Забывая при этом уточнять, что в данном случае это можно было объяснить только тем, что неприятель по пятам следовал за отступавшим императором…

Но, несмотря на эту забаву, бедная Полина слабела день ото дня.

«Состояние ее неважное, – написала ее фрейлина мадам де Кавур, – Мы были бы рады, если бы по прошествии четырех месяцев у нее хватило еще сил уехать отсюда. Она так сильно похудела, что на нее жалко смотреть; все ее огорчает и раздражает. Нам следует оберегать ее, поскольку это, возможно, от дурных новостей».

15 апреля она переехала в Люк, где господин Шарль, бывший депутат, предоставил в ее распоряжение замок Буйлиду. Именно там она узнала об отречении императора.

Эта новость ее очень огорчила.

К счастью, спустя несколько дней после этого ей сообщили, что Наполеон, направляясь в ссылку, должен сесть на корабль неподалеку от Сан-Рафаэля. Мысль о том, что она сможет увидеться с братом, вернула ей силы. Она написала Баччьоки, мужу Элизы:

«Поскольку император должен будет проследовать через паши края, я хотела бы увидеться с ним, утешить его, а если он согласится с тем, чтобы я поехала с ним, я никогда больше с ним не расстанусь. Если уже он откажется, я отправлюсь в Неаполь к королю (Мюрату)… Я никогда не любила императора как монарха; я всегда любила его как брата и останусь ему верна до самой смерти»…

25 апреля кардинал Пакка, камергер папы римского, возвращаясь в Рим после трех с половиной лет заключения в застенках Наполеона, остановился в Люке. Полина попросила его навестить ее.

Прелат прибыл в замок Буйлиду и поразился.

«Я увидел, – пишет он в своих “Мемуарах”, – убитую горем, исхудавшую, смертельно бледную принцессу. Если бы мне не подсказала одна из ее придворных дам, я не поверил бы, что нахожусь в присутствии той Полины Бонапарт, чью прелесть и красоту так расхваливали некогда французские газеты. Она приняла меня очень любезно, поговорила о падении ее брата с болью, но с большой рассудительностью».

Спустя пару дней наконец прибыл Наполеон с эскортом комиссаров союзников, которым было поручено следить за ним. К несчастью, как я уже сказал¹⁸⁰, для того чтобы спастись от ярости народной, он надел на себя австрийский мундир. Увидев его в таком виде, Полина едва не умерла. Тогда пристыженный император быстро переоделся, и вечер прошел великолепно.

– Мне хотелось, чтобы ты поехала со мной на остров Эльбу.

– Это я тебе обещаю.

Наполеон взял ее за руку:

– Спасибо. Ты – единственная, кого я могу об этом попросить. Поскольку знаю, что только ты поедешь туда с удовольствием.

Взволнованная Полина поцеловала брата.

27 апреля с первыми лучами солнца император выехал на Фрежюс, где сел на корабль, доставивший его в его лилипутское королевство.

Полина отправилась на остров Эльбу не сразу. Встреча и разговор с Наполеоном так ее обрадовали, что она вскоре почувствовала, как в самых потаенных частях ее тела снова появилось нестерпимое желание.

Она написала Дюшану, который после разгрома императорских армий был свободен, и попросила его немедленно к ней приехать. Молодой офицер (за участие в битве под Лейпцигом ему были присвоены чин полковника и титул барона) явился очень скоро и провел в Люке две изнурительные недели.

Только тогда, немного успокоив чувства, Полина поднялась на борт корабля «Лэтеция», который прислал за ней Мюрат. После короткой остановки в Порто-Феррайо, где она получила точные инструкции Наполеона, отправилась в Неаполь с тайным поручением к Мюрату.

Некоторые историки пытались оспорить политическую роль Полины в этой поездке. Однако Жюль Англес, бывший начальник императорской полиции, перешедший на службу к Бурбонам, вынужден был написать Людовику XVIII:

«Несмотря на сдержанность, являющуюся результатом страха, испытанного Мюратом, а возможно, и Бонапартом, во время Конгресса (Венского), все полагают, что они пришли к какому-то соглашению: побывавшая в Неаполе принцесса Боргезе, должно быть, явилась посредником этого сближения… Поскольку принцесса Боргезе ездит от одного к другому, это может означать, что Бонапарт о чем-то договаривается с Мюратом».

Это предположение подтверждает королева Неаполитанская.

«Наполеон, – пишет она, – поручил принцессе Боргезе отправиться в Неаполь и передать Мюрату вместе с его прощением совет быть поосторожнее и готовым к любым непредвиденным событиям».

Выполнив задание, Полина осталась жить в Порто-Феррайо.

«Ее приезд, – сообщает нам один из авторов мемуаров, – был словно луч солнца, осветивший этот маленький мрачный двор».

Полина испытывала болезненную потребность в развлечениях. Она, как говорили, устраивала праздники на плоту «Медуза». И такие же праздники она организовывала на острове Эльба.

Послушаем Анри д’Альмера:

«Едва приехав, она открыла балом-маскарадом маленький муниципальный театр в Порто-Феррайо, сооруженный по приказу императора на месте церкви Дель Кармин. Переодевшись мальтийкой, она открыла бал-маскарад вместе с Камброном. Бывший волонтер 1790 года, он не был светским человеком. Он вполне обошелся бы и без этой чести, которой удостоила его принцесса. Возможно, в тот момент, когда она, улыбаясь, подошла, чтобы пригласить его на танец, слово “Ватерлоо” и крутилось на языке этого старого вояки, но он его не произнес. Он сдержался.

Но когда отводил Полину на место после танца, то не удержался и сказал:

– Принцесса, я вам подчинился. Я с вами танцевал. Но предпочел бы отправиться в огонь»¹⁸¹.

В перерывах между балами Полина, не имея сил жить без любви, старалась соблазнить Дрюо, которого Наполеон назначил губернатором своей маленькой столицы.

Но отважный генерал был благочестив. Кроме того, он боялся, связавшись с принцессой Боргезе, огорчить ее мамашу. И поэтому твердо отмел все авансы молодой женщины, которой пришлось утешиться с менее дикими жителями острова Эльба.

После убытия Наполеона с острова Полина сбежала в Италию, где австрийский полковник Иосиф Веркляйн поселил ее в сильно охраняемом доме.

В начале июня, поскольку здоровье снова резко ухудшилось, она получила разрешение отправиться на воды в Люк. Именно в этом городе она узнала о разгроме императора под Ватерлоо.

Эта новость ее просто ошеломила. Она поняла, что на сей раз пришел конец той необыкновенной жизни, которую она вела благодаря брату целых пятнадцать лет…

В то время когда Наполеон отправлялся на остров Святой Елены, Полина скрылась в Риме, куда ей разрешил приехать папа римский.

Там она узнала о том, что Боргезе жил во Флоренции со своей кузиной как с законной женой. Придя в ярость, она потребовала от него вернуться к ней и зажить нормальной семьей. Принц ответил, что он этого не желает.

Полина быстро освоилась в римском свете. Однако же то, что она называла императора «мучеником», не давало ей возможности появляться на балах и праздниках, которые она когда-то так любила.

Она неоднократно просила англичан разрешить ей выехать на остров Святой Елены, чтобы она смогла заботиться там о своем брате. 11 июля 1812 года она снова написала британскому премьер-министру лорду Ливерпулю длинное письмо, отрывок из которого я предлагаю вашему вниманию:

«Прошу Вас, милорд, соизволить незамедлительно походатайствовать перед Вашим правительством о выдаче мне разрешения, чтобы я смогла выехать как можно скорее».

Она, бедняжка, не знала еще, что к моменту написания этого письма Наполеон уже два месяца как был мертв.

Она об этом узнала только 16 июля. И потеряла сознание…

С того дня состояние ее стало резко ухудшаться. У нее была еще одна связь с молодым композитором Джованни Пачини, но потом силы стали ее покидать.

В 1824 году она помирилась с принцем Боргезе, приехавшим, чтобы жить с ней рядом.

– Я всегда любила только тебя одного, – сказала она ему.

Это было, следует признать, довольно неожиданное заявление.

9 июня 1825 года она вдруг почувствовала ужасную усталость. И позвала к кровати Боргезе и Жерома.

– Подайте мне зеркало, – сказала она.

И затем долго и внимательно рассматривала свое отражение. После чего прошептала:

– Когда я умру, закройте мое лицо вуалью. И, умоляю, не давайте производить вскрытие…

Боргезе пообещал. Она снова взяла зеркальце и стала жадно в него глядеться.

Мужчины, присутствовавшие при этой необычной сцене, не смели пошевелиться. Внезапно зеркало упало на пол…

Богоматерь Безделушек умерла в сорокапятилетнем возрасте, думая, что она по-прежнему прекрасна…

В тот момент, когда Полина умерла, империя казалась давно забытым прошлым. К власти в стране вернулись законные короли Бурбоны, и все полагали, что монархия восстановилась во Франции еще на тысячу лет.

Но вскоре всем суждено было от этой мысли отказаться. И после буржуазного королевства и безумной республики новая женщина, движимая любовью, смогла помочь другому Бонапарту подняться на императорский трон…

Женщина, но женщина не простая.

Коварнице-судьбе было угодно, чтобы этой женщиной оказалась англичанка…

Библиография

Абрантес (Герцогиня д’): Мемуары.

Алле (А.): Гуляя по Парижу.

Альмера (Анри д’): Полина Бонапарт – жрица любви.

Армалье (Графиня д’): Невеста Наполеона: Дезире Клари, королева Шведская.

Арно (О.-В.): Воспоминания шестидесятилетнего человека. 1833 г.

Баррае: Мемуары.

Бартель (Поль): Наполеон на острове Эльба.

Башомон: Тайные мемуары.

Бельяр (Генерал): Мемуары.

Бенвиль (Жак): Наполеон.

Беррийская (Герцогиня): Мемуары.

Вертело (Пьер): Секретная миссия Марии Валевской.

Берто (Жюль): Полная приключений жизнь Людовика XVIII. Неизвестный Наполеон.

Бертран (Жюль): Наполеон и французская кампания.

Бертран (Генерал): Дневники с острова Св. Елены, расшифрованные и аннотированные Полем Флерио де Ланглем.

Бибеско (Принцесса): Введение к «Мемуарам» Эмилии Пеллапра. «Журнал двух миров» 15 марта 1921.

Биллар (Макс): Мужья Марии-Луизы. Заговор генерала Молле.

Блэ (Барон де): Мемуары.

Бомон-Васси (Виконт де): Тайные мемуары

XIX века.

Бонапарт (Наполеон): Возмужалость.

Бро (Генерал): Мемуары.

Бэлкомб (Бетси): Воспоминания.

Вальтбург-Трюшесс: Дневник.

Варен (Альберик): Когда Франция оккупировала Европу.

Верой (Доктор): Мемуары парижского буржуа.

Виван (Жак): Карл X, последний французский король.

Вильмаре: Воспоминания неизвестного.

Воке (Максимильян): Наполеон.

Воксбель (Г-н де): Людовик XVIII и его женщины.

Гавоти (Андре): Эмилия Пеллапра не является дочерью Наполеона. Журнал Института истории Наполеона № 35. Апрель 1950 г.

Ганьер (Доктор Поль): Наполеон на острове Св. Елены.

Гарро (Луи): Маршрут Наполеона Бонапарта.

Гашо (Эдуар): Частная жизнь Марии-Луизы.

Голдсмит (Льюис): Тайная история Кабинета Наполеона Бонапарта. 1815 г.

Гортензия (Королева): Мемуары.

Гурго (Генерал, барон): Дневник с острова Св. Елены.

Гюго (Виктор): Былое.

Депо (Жерар): Политическая роль Марии-Луизы.

Дорис: Любовные связи Наполеона, принцев и принцесс его семейства, 1842 г.

Дюран (Генерал): Наполеон и Мария-Луиза.

Жиро де л’Эн (Габриель): Дезире Клари.

Жюстен (Г-н де): Скандальная хроника времен Реставрации.

Кабанес (Доктор): У изголовья императора.

Кайльмансеге (Графиня де): Мемуары.

Кастелан (Маршал де): Дневник.

Кастело (Андре): Орленок. Герцогиня Беррийская.

Кастен (Г-н де): Мадам дю Кайла – фаворитка Людовика XVIII.

Каюе (Альберик): Маленький остров Св. Елены.

Коленкур (Генерал, герцог де Висанс, главный шталмейстер императора): Мемуары.

Констан: Мемуары.

Лабрелье де Фонтен (Библиотекарь Ее Высочества герцогини Орлеанской): Открытие существования Людовика XVII, герцога Нормандского. 1831 г.

Ламот-Лангон (Граф де): Вечера Камбасереса.

Ларошфуко (Состен де): Мемуары.

Лас Казес: Дневник с острова Св. Елены.

Лафорс (Герцог де): Дамы прошлого.

Леви (Артюр): Личная жизнь Наполеона. Скандалы в императорской семье.

Лежен (Генерал): Мемуары.

Лемонье Делафос: Вторая кампания в Сан-Доминго, предваряемая краткой исторической справкой о первой кампании. 1846 г.

Лолье (Фредерик): Талейран и европейское общество.

Леодей де Сотчеврейль: История регентства Марии-Луизы и двух временных правительств. 1814 г.

Люка-Дюбретон (Ж.): Людовик XVIII. Маршал Ней.

Мадлен (Луи): Наполеон.

Неопубликованные письма Наполеона к Марии-Луизе.

Мария-Луиза: Переписка (1799–1847 гг.).

Марбо: Мемуары.

Маршан: Мемуары.

Массой (Фредерик): Наполеон и женщины.

Отвергнутая Жозефина.

Императрица Мария-Луиза.

Махан (Александр): Мария-Луиза – Немезида Наполеона.

Меневаль (Барон де): Наполеон и Мария-Луиза. Исторические воспоминания. 1845 г.

Миссоф (Мишель): Тайное сердце Талейрана.

Моген (Ж.): Императрица Жозефина.

Монтолон: Рассказ о заточении императора Наполеона на острове Св. Елены.

Набон (Бернар): Полина Бонапарт.

Надальак (Маркиза де, герцогиня д’Эскар): Мемуары.

Нойперг (Альфред фон): Мемуары. 1831 г.

Обри (Октав): Наполеон и любовь.

Частная жизнь Наполеона.

Король Римский.

Огюстен-Тьерри (А.): Полина Бонапарт – Богоматерь Безделушек.

Оден (Пьер): Полина Бонапарт.

Орнано (Граф д’): Мария Валевская – польская жена Наполеона.

Паскье (Канцлер): Мемуары.

Пассар (Доктор): Наполеон и любовь.

Пейрюс: Мемуары.

Пеллапра (Г-жа): Мемуары (неизданные).

Перре (Эдуард): Мадам дю Кайла – последняя фаворитка французских королей.

Перро (Жюль): Семейство Бонапарт в Марселе.

Платель (Арман): ЖюльЖанеп и Александр Дюма.

Правьель (Арман): Жизнь Ее Королевского Высочества герцогини Беррийской.

Рикар (Генерал): Рядом с семьей Бонапартов, исторические отрывки, 1891 г.

Робике (Жан): Повседневная жизнь при Наполеоне. Роллет (Доктор Герман): Neue Beitrage zur Chronik der Stadt Baden bei Wien.

Ру (Г-н де): Реставрация.

Сабуре (Андре): Тайные агенты Наполеона I. Саван (Жан): Любовные связи Наполеона.

Таким был Наполеон.

Наполеон и Жозефина.

Саврар (Жан-Рене): Следуя за Наполеоном. Сальгес: Мемуары для истории Франции о временах правления Наполеона Бонапарта.

Сент-Аман (Эмбер де): Мария-Луиза и закат империи.

Сент-Эльм (Ида де): Мемуары современницы. Станжер (Жильбер): Великие женщины XIX века.

Хроника Реставрации.

Ту (Г-жа де): Мария-Луиза.

Турнье (Леонид): Мария-Луиза и Нойперг. 1892 г. Тьебо (Генерал): Мемуары.

Тюркан (Жозеф): Сестры Наполеона.

Фабр (Марк-Андре): Терцогиня Беррийская. Флерио де Лангль: Полина, сестра Наполеона. Наполеон и его тюремщик.

Фляйшман (Эктор): Изменница Жозефина. Наполеон и любовь.

Распутная Мария-Луиза.

Неверный муж Наполеон.

Футе: Мемуары.

Эймери: Словарь вертопрахов.

Эпиталье (Альберт): Наполеон и король Мюрат. Эриссон (Граф д’): Тайная Канцелярия (по бумагам Мунъе, сына члена Конвента и бывшего секретаря Наполеона).

Неизвестные авторы:

Биография придворных дам, написанная неким уволенным со службы камердинером.

Тайная летопись с острова Эльбы. Роялистские памфлеты. 1814 г.

Париж, Сен-Клу и департаменты, или Бонапарт, его семейство и его двор, написано камергером поневоле. 1820 г.

Жизнь Никола (песенка).

Скандальная хроника времен империи.

Примечания

¹ Прозвище Наполеона в Австрии.

² Обо всех подробностях этой сцены рассказал барон де Меневаль в своей книге «Наполеон и Мария-Луиза. Исторические воспоминания», 1845 г.

³ Переписка Марии-Луизы (1799–1847 гг.).

⁴ Фредерик Массой. Наполеон и женщины.

⁵ В своей известной книге «Орленок» Андре Кастело так описывал Марию-Людовику: «Она охотно шла навстречу любым любовным прихотям своего мужа и стала для Франца идеальной партнершей. Для того чтобы еще больше разжечь любовный пыл императора, который отнюдь не приветствовал скромность, она стала писать своему супругу настолько откровенные эротические письма, что их даже невозможно опубликовать».

⁶ См. «Женщины и короли». Том VII.

⁷ Гортензия, дочь Жозефины.

⁸ Как всегда не без умысла, Наполеон уполномочил эрцгерцога Карла, которого разбивал на всех полях сражений Европы в течение двенадцати лет, действовать от его имени на церемонии бракосочетания.

⁹ Жерар Деспо. Политическая роль Марии-Луизы.

¹⁰ Генерал Лежен. Мемуары.

¹¹ Эдуард Гашо, написавший: «Ее действиями руководила естественная потребность, которую было необходимо удовлетворить». Мария-Луиза в интимной жизни.

¹² Констан. Мемуары.

¹³ Доктор Пассар. Наполеон и любовь.

¹⁴ Александр Махан. Мария-Луиза, Немезида Наполеона.

¹⁵ Графиня де Кайльмансеге. Мемуары.

¹⁶ Несмотря на годовую пенсию в три миллиона (полтора миллиарда старых франков), долги Жозефины в 1811 году превысили миллион (500 миллионов старых франков)…

¹⁷ Александр Махан. Мария-Луиза – Немезида Наполеона.

¹⁸ Констан. Мемуары.

¹⁹ Доктор Пассар. Наполеон и любовь.

²⁰ Андре Гавоти. Эмилия Пеллапра не является дочерью Наполеона. Журнал Института истории Наполеона, № 35, апрель 1950 г.

²¹ Принцесса Бибеско. Журнал двух миров. 15 марта 1921 года.

²² Виктор Гюго. Былое.

²³ Генерал Коленкур, герцог де Висанс, обер-штал-мейстер императора. Мемуары.

²⁴ См. «Женщины и короли». Том VII.

²⁵ Александр Махан. Мария-Луиза – Немезида Наполеона.

²⁶ Ида де Сент-Эльм. Мемуары.

²⁷ Наполеон очень ловко сообщал о своем отступлении. Он не писал Марии-Луизе: «Я отступаю», а сообщал: «С каждым днем я все ближе и ближе к тебе…»

²⁸ Прекрасная госпожа Савари попыталась было вырвать мужа из рук заговорщиков. Впав в отчаяние, она вышла из спальни совершенно голой. Это дало возможность парижанам сказать на следующий день: «Мадам Савари была человеком, показавшим себя с самой лучшей стороны…»

²⁹ Ида де Сент-Эльм. Мемуары.

³⁰ Маршан заменил при императоре Констана в 1811 году.

³¹ Действительно, солдатам надо было надкусить заряд, засыпать его содержимое в ствол ружья, засунуть туда пулю и пыж, шомполом утрамбовать все

это, а затем насыпать из рожка пороху на полку для запала. После чего, если он еще оставался жив, ему надо было только произвести выстрел…

³² Жозеф Тюркан. Сестры Наполеона.

³³ Тупица, старый осел (фр.). – Прим. пер.

³⁴ До свидания, моя милая (итал.). – Прим. пер.

³⁵ Жюль Бертран. Наполеон и французская кампания.

³⁶ Вальтбург-Трюшесс. Дневник.

³⁷ Генерал Бельяр. Мемуары.

³⁸ В этой главе я привожу письма монархов безо всяких изменений.

³⁹ Жозеф Бонапарт, бывший король Испании.

40 Этот диалог приведен самой Марией Валевской.

⁴¹ Так презрительно называли в народе Наполеона.

⁴² Маршан. Воспоминания.

⁴³ Фредерик Массон. Отверженная Жозефина.

⁴⁴ См. «Откровения о существовании Людовика XVII, герцога Нормандского», опубликованные Лабрели де Фонтеном, библиотекарем Ее Светлости герцогини Орлеанской, в 1831 году.

⁴⁵ Газета «Законность», номер от 1 декабря 1897 года.

⁴⁶ Госпожа Пеллапра. Мемуары (неизданные).

⁴⁷ Поль Бартель. Наполеон на острове Эльба.

⁴⁸ См. «Тайная летопись острова Эльба».

⁴⁹ Тайная летопись острова Эльба.

⁵⁰ Андре Сабуре. Тайные агенты Наполеона I.

⁵¹ Граф д’Орано. Мария Валевская – польская супруга Наполеона.

⁵² Поль Бартель. Наполеон на острове Эльба.

⁵³ Секретная миссия Марии Валевской. Статья в «Художественном журнале», опубликованная в апреле 1824 года Пьером Вертело, частично перепечатанная итальянским журналом «Очи» (Oggi) в 1957 году.

⁵⁴ Барон де Меневаль. Наполеон и Мария-Луиза. Исторические воспоминания.

⁵⁵ Фредерик Массой. Императрица Мария-Луиза.

⁵⁶ Макс Бильяр. Мужья Марии-Луизы.

⁵⁷ См. письмо Нойперга к Францу I Австрийскому.

⁵⁸ Обратите внимание на эту фразу: «…чувства, которого я еще не познала…» Так какое же чувство она проявляла тогда в письмах к Наполеону? Простую супружескую нежность?

⁵⁹ Сын Нойперга подтверждает рассказ внука Меневаля:

«Летом 1814 года, – пишет он, – Ее Величество императрица Мария-Луиза предприняла поездку на воды в Экс, что в Савойе. Не помню уже, по дороге ли туда или обратно, но путь пролегал через Швейцарию. Все, что мне известно, это то, что зародившаяся в их сердцах любовь переросла в большую страсть и – во время страшной ночной грозы – они впервые вкусили радости любви». (Мемуары, написанные в 1831 году.)

⁶⁰ Венский конгресс начал свою работу 26 сентября 1814 года.

⁶¹ Леонид Турнье. Мария-Луиза и Нойперг. 1892 г.

⁶² Секретное письмо Меневаля в Ла-Валетту.

⁶³ Макс Бильяр. Мужья Марии-Луизы.

⁶⁴ Поль Бартель. Наполеон на острове Эльба.

⁶⁵ Пейрюс. Мемуары.

⁶⁶ Леди Холланд была супругой третьего лорда Холланда, племянника великого Фокса. Супруги были представлены Первому консулу в 1802 году. Домой они вернулись очарованными этой встречей, а леди Холланд поразила лондонский свет своими пробонапартистскими взглядами. Поразила до такой степени, что некоторые стали обвинять ее в том, что она – любовница Наполеона. После крушения империи лорд Холланд выступил в верхней палате против любых дискуссий относительно содержания бывшего императора под стражей. Не было никаких сомнений в том, что будущий канцлер герцогства Ланкастерского находился под влиянием своей супруги, которую он горячо любил.

Достаточно привести для этого только один пример: во время путешествия по Швейцарии эта молодая женщина, уехав на трехдневную экскурсию, нашла его лежащим в постели точно так, как она его оставила. Он не нашел в себе сил «взять себя в руки, встать с кровати и одеться»…

⁶⁷ Можно было бы написать, что во время работы Конгресса «весь город походил на огромное место проведения галантных свиданий». Конечно же, политика была тесно связана с любовными интригами. Талейран привез с собой свою племянницу, очаровательную Доротею Курляндскую, графиню де Перигор (будущую герцогиню де Дино), сестры которой жили в Вене. Эти сестры могли стать бесценными союзницами французского дипломата. Одна из них, герцогиня де Саган, потому что она была любовницей Меттерниха, другая, принцесса Гогенцоллерн, потому что являлась любовницей графа Вальмодена, а третья, герцогиня д’Ачеренца, потому что допускала в свою постель Фредерика Генца, генерального секретаря Конгресса…

Ловко направляемые Талейраном, эти три дамы (да и Доротея, ставшая очень скоро любовницей графа Клама, адъютанта маршала Шварценберга) оказали Франции огромную помощь. И можно смело сказать, что очень часто глава французской делегации мог высказать мнение Франции только с помощью этих прелестных посредниц. Никогда «дипломатия подушек» не была столь действенна, как во время проведения Конгресса.

⁶⁸ Барон де Меневаль. Наполеон и Мария-Луиза. Исторические воспоминания.

⁶⁹ В начале марта 1815 года Мария Валевская, устав ждать Наполеона, готовилась выйти замуж за графа д’Орнано. Возвращение императора задержало свадьбу…

⁷⁰ Весь разговор и вся сцена описаны самой Марией Валевской.

⁷¹ Злые языки утверждали, что Наполеон был любовником своей приемной дочери королевы Гортензии.

⁷² Королева Гортензия. Мемуары.

⁷³ Фредерик Массон. Наполеон и его женщины.

⁷⁴ Принцесса Бибеско. Введение к «Мемуарам» Эмилии де Пеллапра.

⁷⁵ См. Гурго: «Перед моим отправлением некто по фамилии Ступецкий стал упрашивать меня взять в карету его жену. Я отказал ему, хотя она и была очень красива. Но я не считал это удобным в том положении, в котором мы находились… Тут кареты тронулись. Мне пришлось уступить». (Дневник с острова Св. Елены.)

⁷⁶ Жан-Рене Саврар. Следуя за Наполеоном.

⁷⁷ Мадам Бертран была женщиной страстной. В своем «Дневнике» Гурго рассказывает о том, что на плимутском рейде она хотела изнасиловать господина де Монтолона…

⁷⁸ Бэтси Бэлкомб. Воспоминания.

⁷⁹ Выпущенная при Наполеоне золотая монета с его профилем. Napoleon dor (золотой наполеон). —

Прим. пер.

⁸⁰ Индийская золотая монета с изображением пагоды.

⁸¹ Бэтси Бэлкомб. Воспоминания.

⁸² Визиты Наполеона принесли мисс Робинсон удачу. «Известность, которую она приобрела, – пишет Лас Казес, – привлекла к ней значительное число путешественников. Ее привлекательность сделала остальное: она стала женой какого-то очень богатого негоцианта или капитана “Индийской компании”». (Воспоминания с острова Св. Елены.)

⁸³ Мы помним о том, что в начале 1960-х гг. павильон Бютар, превратившись в государственную собственность, стал театром скандально известного «Балета Роз», организованного одной графиней и отставным одноруким министром…

⁸⁴ Генерал барон Гурго. Дневник.

⁸⁵ См. Гурго: «Я велел доставить ко мне женщину из города. Я переспал с ней и дал ей за это 6 фунтов». 25 июня 1816 г. «Дневник».

⁸⁶ Генерал Бертран. Тетради с острова Св. Елены.

⁸⁷ Жан Саван, изучивший этот вопрос в своем труде «Любовные связи Наполеона», склонен верить в отцовство Наполеона. Среди фактов, которые позволили ему поставить под сомнение официальную версию, он указывает на то, что Наполеон в своем завещании написал о Маршане одну любопытную фразу: «Услуги, которые он мне оказывал, были услугами настоящего друга». «Что же это за услуги со стороны Маршана, поскольку они удостоились быть упомянутыми в завещании?» – продолжает Жан Саван. Услуги, которые он оказывал в качестве слуги, ничуть не отличались от тех, которые оказывал императору, например, Сен-Депи. Вряд ли услуги подобного рода можно назвать «услугами друга»… Тут скрыта какая-то тайна. Но историк добавляет: «Хотя о ней никто не говорил, Эстер тайно приходила в Лонгвуд, и ни в коем случае не к Маршану!..»

⁸⁸ Так называли Наполеона в памфлетах времен Реставрации Бурбонов.

⁸⁹ Это имя королевские памфлетисты давали Лэтеции (матери Наполеона).

⁹⁰ Известно, что Лэтецию обвиняли в том, что в молодости она отличалась весьма свободным поведением. Некоторые историки утверждают также, что она якобы была в 1768 году любовницей господина де Марбефа, бывшего в то время губернатором Корсики, и что Наполеон вполне мог быть плодом этой преступной любви.

⁹¹ «Любовные приключения Наполеона», 1816 г.

⁹² Д-р Макс Бильяр. Мужья Марии-Луизы.

⁹³ Эта маленькая незаконнорожденная принцесса получила впоследствии титул графини де Монте-нуово, что было приблизительным переводом фамилии Нойперг (почти Neiberg, что по-немецки значит «новая гора». – Прим. пер.).

⁹⁴ Во время Ста дней король Людовик XVIII укрылся в Генте, и роялисты пели «Верните нам нашего папашу из Гента» на мотив «Верните мне мою деревянную миску» [каламбур состоял в том, что по-французски выражение «Rendez-nous notre pere de Gand» звучит почти так же, как фраза «Rendez-nous notre paire de gants» («Верните нам наши перчатки»). – Прим. пер.].

⁹⁵ «Мемуары о Людовике XVIII, его дворе и его царствовании, написанные некой высокопоставленной дамой», 1829.

⁹⁶ Вот что можно было прочитать в «Тайных мемуарах Бошомона», датированных 27 июля 1779 года: «До сих пор принято считать, что Мсье так и не смог дать мадам возможность вкусить наслаждение любви по еще более досадной причине, чем та, которая вызвала задержку в исполнении супружеских обязанностей королем. Наконец естество заговорило в Его Королевском Высочестве, в результате чего пошли слухи о беременности Мадам. И хотя слух оказался ложным, ее августейший супруг так возбудился, что после этого он и поныне говорит с большим волнением, горячо и очень энергично на эротические темы. И удивляет этим всех своих придворных».

⁹⁷ См. «Женщины и короли», том V.

⁹⁸ См. Д-р Верой. «Мемуары парижского буржуа».

⁹⁹ Пытаясь объяснить эту странную привязанность Людовика XVIII к фаворитам, Шатобриан написал: «Не образовывается ли в сердце одиноких монархов пустота, которую они заполняют первым же предметом, который попадается им под руку? Не является ли это симпатией, привязанностью к родственным душам? Не падает ли дружба им с неба для того, чтобы утешить их в их величии? Не является ли это симпатией к рабу, который принадлежит ему телом и душой, от которого ничего не утаивается, к рабу, который становится столь же привычным, как одежда, игрушка, идея-фикс, связанная со всеми чувствами, всеми вкусами, всеми капризами того, кого дружба покорила и держит во власти непреодолимого восхищения? Чем ниже и ближе фаворит, тем труднее его прогнать, потому что ему становятся известны тайны, от которых люди краснеют, когда о них становится кому-то известно. Этот любимчик вдвойне силен по причине своей мерзости и слабости своего владыки» («Замогильные записки»).

¹⁰⁰ Люка-Дюбретон. Людовик XVIII.

Ю1 Этот диалог был приведен самим Состеном де Ларошфуко в его «Мемуарах».

¹⁰² Должность, примерно соответствовавшая посту председателя гражданского суда департамента Сена.

¹⁰³ Биографии придворных дам, написанные неким уволенным со службы камердинером. 1826 г.

¹⁰⁴ Канцлер Паскье, рассказавший эту историю, добавляет: «У меня нет ни малейшего сомнения относительно правдивости этой истории. Мне рассказал об этом случае спустя всего полчаса человек, который находился в соседней комнате и все слышал. «Мемуары».

¹⁰⁵ Барон де Блэ. Мемуары.

¹⁰⁶ Королева Гортензия. Мемуары.

¹⁰⁷ Хильд де Невиль. Мемуары.

¹⁰⁸ Виконт де Бомон-Васси. Тайные мемуары XIX века.

¹⁰⁹ Жильбер Станжер. Великие женщины XIX века. Хроника Реставрации.

¹¹⁰ Маршал де Кастеллан. Дневник.

¹¹¹ Игра слов: по-французски due означает «герцог». – Прим. пер.

¹¹² Господин де Вексель. Людовик XVIII и его женщины.

¹¹³ Вследствие этого, подобно тому, как мадам Помпадур неуважительно прозвали «ножнами короля», мадам дю Кайла все стали звать «королевской табакеркой». А господин де Кастеллан сообщает нам, что однажды, когда фаворитка шла через зал охраны, стражники стали громко чихать ей вслед. Она пожаловалась Людовику XVIII на это оскорбление…

¹¹⁴ Это был подарочек приблизительно в тридцать миллионов старых французских франков…

¹¹⁵ Д-р Поль Ганьер. Наполеон на острове Св. Елены.

¹¹⁶ Мадам Бертран была урожденной Фанни Диллон. Ее отцом был богатый английский аристократ. А матерью – томная креолка, от которой Фанни унаследовала очарование и капризный характер.

¹¹⁷ Еенерал Бертран, главный маршал империи. «Дневники с острова Св. Елены», расшифрованные и аннотированные Полем Флерио де Ланглем.

¹¹⁸ Маршан. Мемуары.

¹¹⁹ Генерал Бертран. Дневники с острова Св. Елены, расшифрованные и аннотированные Полем Флерио де Ланглем.

¹²⁰ Доктор Анри, принимавший участие в этой операции, отметил в своем рапорте, опубликованном в «Бумагах Лоу», находящихся в Британском музее, что половые органы императора были «exiguitatis insignis sicut pueri…». Едва ли можно поверить в то, что, имея столь малые размеры природного дара, Наполеон смог воздать почести столь многим дамам. Если только предположить, что в народе правильно говорят, что «это изнашивается»…

¹²¹ Известно, что Хадсон Лау воспротивился этому.

¹²² Г-жа де Ту. Мария-Луиза.

¹²³ Альфред фон Нойперг. Мемуары, написанные в 1831 году.

¹²⁴ Д-р Герман Роллет. Neue Beitrage zur Chronik deer Stadt Baden bei Wien.

¹²⁵ Арман Платель. Жюль Жанен и Александр Дюма.

¹²⁶ Арель обожал своего поросенка. Александр Дюма в своих «Мемуарах» рассказывает, что однажды этот полемист (весьма неряшливый) сказал ему:

– Знаете, дорогой мой, я так люблю моего поросенка, что сплю с ним.

– Ах так! – ответил ему Дюма. – Тогда смею сказать вам, что я только что встретил вашего поросенка, и он мне сообщил то же самое…

Полагаю, добавляет Дюма, что это был единственный раз, когда Арель не нашелся, чтобы ответить колкостью.

¹²⁷ Мадемуазель Жорж умерла 11 января 1867 года в возрасте 78 лет.

¹²⁸ См. Фредерик Массой, который написал: «Даже в последние дни жизни, будучи старухой, не имея ничего ни в голове, ни в облике от когда-то блистательной женщины, при разговоре о Наполеоне у нее начинал дрожать голос, ее охватывало неподдельное волнение, и молодежь, которая ее слушала, так проникалась всем этим, что она осталась незабвенной» («Наполеон и женщины»).

¹²⁹ Герцогиня д’Абрантес. Мемуары.

¹³⁰ Графиня д’Армалье. Невеста Наполеона: Дезире Клари, королева Швеции.

¹³¹ Была одна женщина, которая, несомненно, оплакивала бы Наполеона дольше других. Это – Мария Валевская. Но миниатюрная полька, выйдя в 1816 году замуж за графа д’Орнано, умерла 30 ноября 1817 года, родив пухленького малыша…

¹³² Г-н де Жюстен. Скандальная хроника времен Реставрации.

¹³³ Эдуард Перре. Графиня дю Кайла – последняя фаворитка французских королей.

¹³⁴ А. Алле. Гуляя по Парижу.

¹³⁵ Г-н де Кастэн. Мадам дю Кайла, фаворитка Людовика XVIII.

¹³⁶ Главные ворота замка находились там, где теперь расположено здание мэрии Сент-Уэна.

¹³⁷ «Удалившись в возрасте сорока двух лет от двора, чьим украшением она была, будучи женщиной еще свежей, красивой, полной сил, черноволосой, умной и пышнотелой, имея овец и книги, прекрасный замок и полный сейф денег, мадам дю Кайла занялась в своем владении Сент-Уэн разведением рогатого скота и выведением новых пород. Там, когда весна омолаживает природу, а стада лениво пережевывают на тучных пастбищах скромный чабрец и душистый тимьян, наша современная Амариллис, сидя под сенью бука, вырезает на коре дерева воспоминания о своей любви и бросает презрительные взгляды на этот Париж, дымный и грязный город, где так грустно протекли прекрасные годы ее молодости. Смогут ли наши государственные деятели, приезжающие изредка повидаться с мадам дю Кайла, последовать ее примеру и, перестав наконец играть роль волков, снова превратиться в пастухов и вернуться к своим баранам?» (Биографии придворных дам, написанные неким уволенным камердинером. 1826 год.)

138 Игра слов: фамилия Леруа (Le Rois) омонимична слову «король» (le rois). – Прим. пер.

¹³⁹ См. Люис Голдсмит. Тайная история Кабинета Наполеона Бонапарта. 1815 г.

140 р_{сть ли} необходимость напоминать о том, что в то время Каролине едва исполнилось десять лет?

¹⁴¹ «Вечера в Нормандии, или Женщина, которая права. Беседы». Париж, Королевская типография, в продаже у всех продавцов истины.

¹⁴² Впервые это письмо было процитировано Артюром Леви в его произведении «Интимная жизнь Наполеона».

¹⁴³ Жюль Перро. Семейство Бонапарт в Марселе.

¹⁴⁴ Генерал Рикар был племянником старшего из братьев Клари.

¹⁴⁵ Генерал Рикар, бывший адъютант короля Жерома. «Рядом с семейством Бонапарт. Отрывки воспоминаний. 1891 год».

¹⁴⁶ Жюль Перро. Семейство Бонапарт в Марселе.

¹⁴⁷ Герцогиня д’Абрантес. Мемуары.

¹⁴⁸ Станислас был сыном того самого Фрерона, про которого Вольтер написал свое знаменитое четверостишье:

Как-то в прекрасной долине одной

Был Жак Фрерон ужален змеей.

И знаете, что в результате случилось?

Фрерон жив-здоров, а змея отравилась!

¹⁴⁹ Баррас. Мемуары.

¹⁵⁰ См. граф д’Эриесон. «Тайная канцелярия» (на основании документов Мунье, сына члена Конвента и бывшего секретаря Наполеона.)

¹⁵¹ А.-В. Арно. Воспоминания шестидесятилетнего человека. 1833 г.

¹⁵² Пьер Оден. Полина Бонапарт.

153 Герцогиня д’Абрантес. Мемуары.

¹⁵⁴ Полина родила мужу сына 20 апреля 1798 года. Этому ребенку, крестным отцом которого был Наполеон, было дано имя Дерми…

155 Бернар Набон. Полина Бонапарт.

¹⁵⁶ В своем великолепном труде Бернар Набон добавляет интересную подробность относительно Берновиля, Моро и Макдональда: «Примечательно то, что эти три генерала были среди тех, кто примкнул к совершенному Бонапартом перевороту, хотя поначалу они его явно не поддерживали. Полетта бессознательно помогала единственным оружием, которое у нее было, политике своего брата» {см. выше).

¹⁵⁷ Петиция, направленная Конвенту французскими колонистами Сан-Доминго для того, чтобы потребовать помощи от метрополии.

¹⁵⁸ Туссена звали Бреда, а кличку Туссен-Лувертюр дал ему французский комиссар Полверель, воскликнувший, узнав о военных успехах вождя восставших: «Это человек повсюду делает бреши!» (Туссен Tous-Saints – по-французски означает «Все святые» и Лувертюр – I’ouvertue – брешь. – Прим. пер.

¹⁵⁹ Сальгес. Мемуары в дополнение к истории Франции времен правления Наполеона Бонапарта.

¹⁶⁰ Лемонье-Делафос (бывший офицер армии Сан-Доминго). Вторая кампания в Сан-Доминго с предшествующими ей краткими историческими воспоминаниями о первой кампании. 1846 г.

¹⁶¹ Генерал Бро. Мемуары.

162 фуше. Мемуары.

¹⁶³ В своей «Тайной истории Кабинета Наполеона Бонапарта» англичанин Голдсмит пошел еще дальше. Он заявляет, что Полина очень любила Петиона и Кристофа (двух негритянских предводителей), которых частенько изматывала на ложе из лепестков роз. Но нам кажется, что он не смог преодолеть в себе желание приукрасить факты…

164 эта необыкновенная легкомысленность сочеталась в генеральше Леклерк с некоторым мужеством. Она доказала это 13 сентября, отказавшись категорически расстаться с мужем, который старался с горсткой боеспособных людей защитить Мыс, осажденный легионами бунтарей.

¹⁶⁵ Хроника времен Консульства.

¹⁶⁶ В настоящее время там находится посольство Великобритании.

¹⁶⁷ Анри д’Альмера. Полина Бонапарт – жрица любви.

¹⁶⁸ Дорис. Любовные связи Наполеона, принцев и принцесс его семьи. 1842 г.

¹⁶⁹ Маркиза де Надальяк, герцогиня д’Эскар. «Мемуары». Эта любопытная привычка появилась у Полины со времен ее пребывания на Антильских островах. Автор «Воспоминаний праздного человека или рассудка других людей» написал по этому поводу: «Принцесса Боргезе сохранила в своем путешествии в Сан-Доминго слишком много привычек колониальной жизни. Покорные негритянки этого острова охотно выполняли любые ее фантазии, в том числе и желание ставить ноги на их грудь для того, чтобы их согреть».

¹⁷⁰ Вильмаре. Воспоминания неизвестного.

¹⁷¹ Баррас. Мемуары.

¹⁷² Анри д’Альмера. Полина Бонапарт – жрица любви.

¹⁷³ Вильмаре. Воспоминания неизвестного.

¹⁷⁴ Констан. Мемуары.

¹⁷⁵ Бернар Набон. Сестры Наполеона.

¹⁷⁶ Генерал Тьебо. Мемуары.

¹⁷⁷ Тюркан. Полина Бонапарт.

178 фуше. Мемуары.

179 Источники, следует сказать, во все времена имели эту соблазнительную репутацию. У римлян термальные воды Байес, например, – которые Сенека называл прибежищем порока, – привлекали более зажиточных людей, искавших самых сладострастных наслаждений, нежели действительно больных. В Средние века Баден, благодаря своим источникам, стал одним из самых известных притонов Европы. На настоящего больного, у которого хватило смелости появиться среди лечившихся, смотрели как на смутьяна и делали все для того, чтобы он или умер, или не мешал. В XVI веке в Пломбьере, где мужчины и женщины купались голыми в одном водоеме, под предлогом лечения почечных колик, организовывались невероятные оргии.

Строгая мораль нашего времени, к счастью, положила конец этому достойному сожаления беспорядку.

¹⁸⁰ См. выше, глава X.

¹⁸¹ Анри д’Альмера. Полина Бонапарт – жрица любви.

Ги Бретон История любви в истории Франции: Т. 8. Наполеон и Мария-Луиза

Глава 1 Когда Марии-Луизе было пятнадцать лет, она забавлялась тем, что «перерезала горло» Наполеону

Глава 2 Первая брачная ночь Наполеона вызвала при дворе большой скандал

Глава 3 Мария-Луиза мешает Наполеону заниматься государственными делами

Глава 4 Была ли Эмилия Пеллапра дочерью Наполеона?

Глава 5 Герцогиня де Бассано повинна в том, что Талейран впал в немилость

Глава 6 Женщина является причиной войны между Францией и Россией

Глава 7 Наполеон делает Марию-Луизу регентшей империи

Глава 8 Каролина вынуждает Мюрата предать императора, для того чтобы сохранить трон Неаполя

Глава 9 Нежное письмо Наполеона к Марии-Луизе приводит к падению империи

Глава 10 Необычайная любовная переписка беглых монархов

Глава 11 Талейран подталкивает Марию-Луизу к супружеской измене

Глава 12 Жозефина умирает от того, что царь влюбляется в ее дочь

Глава 13 Тайная миссия Марии Валевской на острове Эльба

Глава 14 Мария-Луиза изменяет Наполеону с генералом Нойпергом

Глава 15 Наполеону удается покинуть остров Эльбу благодаря прекрасной Бартоли, любовнице полковника Кэмпбелла

Глава 16 Белина хочет следовать с Наполеоном в ссылку

Глава 17 На острове Святой Елены Наполеон заводит флирт с Бэтси Бэлкомб

Глава 18 При дворе мадам дю кайла звали «королевской табакеркой»

Глава 19 Имя мадам дю Кайла служило пропуском для королевской гвардии

Глава 20 Наполеон умирает, произнеся имя Жозефины

Глава 21 Мария-Луиза тайно выходит замуж за Нойперга

Глава 22 Мадам дю Кайла правит Францией

Глава 23 Полина Бонапарт была Нимфоманкой

Глава 24 Жюно едва не стал самым обманутым мужчиной в истории Франции

Глава 25 Легкомысленность Полины бонапарт приводит к катастрофе в Сан-Доминго

Глава 26 В Сан-Доминго Полина завела любовников из местных жителей

Глава 27 Нагая Полина позирует Канове

Глава 28 Полина хочет уложить в свою постель всю Европу

Глава 29 Полина продает свои украшения, чтобы попытаться спасти империю

Глава 30 Полина умирает перед зеркалом

Библиография

Оглавление

Ги Бретон
История любви в истории Франции: Т. 8. Наполеон и Мария-Луиза

Глава 1
Когда Марии-Луизе было пятнадцать лет, она забавлялась тем, что «перерезала горло» Наполеону

Глава 2
Первая брачная ночь Наполеона вызвала при дворе большой скандал

Глава 3
Мария-Луиза мешает Наполеону заниматься государственными делами

Глава 4
Была ли Эмилия Пеллапра дочерью Наполеона?

Глава 5
Герцогиня де Бассано повинна в том, что Талейран впал в немилость

Глава 6
Женщина является причиной войны между Францией и Россией

Глава 7
Наполеон делает Марию-Луизу регентшей империи

Глава 8
Каролина вынуждает Мюрата предать императора, для того чтобы сохранить трон Неаполя

Глава 9
Нежное письмо Наполеона к Марии-Луизе приводит к падению империи

Глава 10
Необычайная любовная переписка беглых монархов

Глава 11
Талейран подталкивает Марию-Луизу к супружеской измене

Глава 12
Жозефина умирает от того, что царь влюбляется в ее дочь

Глава 13
Тайная миссия Марии Валевской на острове Эльба

Глава 14
Мария-Луиза изменяет Наполеону с генералом Нойпергом

Глава 15
Наполеону удается покинуть остров Эльбу благодаря прекрасной Бартоли, любовнице полковника Кэмпбелла

Глава 16
Белина хочет следовать с Наполеоном в ссылку

Глава 17
На острове Святой Елены Наполеон заводит флирт с Бэтси Бэлкомб

Глава 18
При дворе мадам дю кайла звали «королевской табакеркой»

Глава 19
Имя мадам дю Кайла служило пропуском для королевской гвардии

Глава 20
Наполеон умирает, произнеся имя Жозефины

Глава 21
Мария-Луиза тайно выходит замуж за Нойперга

Глава 22
Мадам дю Кайла правит Францией

Глава 23
Полина Бонапарт была Нимфоманкой

Глава 24
Жюно едва не стал самым обманутым мужчиной в истории Франции

Глава 25
Легкомысленность Полины бонапарт приводит к катастрофе в Сан-Доминго

Глава 26
В Сан-Доминго Полина завела любовников из местных жителей

Глава 27
Нагая Полина позирует Канове

Глава 28
Полина хочет уложить в свою постель всю Европу

Глава 29
Полина продает свои украшения, чтобы попытаться спасти империю

Глава 30
Полина умирает перед зеркалом