Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика


Валерий Евгеньевич Шамбаров
Начало России

Посвящаю моим родителям


От автора

История – жестокая наука. В ее скупых строчках засушиваются и спрессовываются реальные трагедии миллиардов людей. Иногда описания претендуют на беспристрастность, иногда бывают откровенно субъективными, но сами их масштабы в той или иной мере навязывают равнодушие. Рассказывается о падении государств, гибели городов, нашествиях, битвах. Наконец, просто о жизни предшествующих поколений. А ведь все эти события сплетены из бесчисленного множества человеческих судеб. Судеб тех, кто был такими же, как мы с вами, а зачастую гораздо лучше нас.

Они по-своему жили, страдали, любили, радовались. Они захлебывались кровью и исходили мучениями от ран, заходились последними криками в пожарищах, умирали и прощались с ближними в родных домах. Но разве повернется у кого-нибудь язык сказать, что наши далекие предки промелькнули на белом свете бесследно? Они молились, созидали, растили потомство. Они прошли земной путь так, как положил им Господь. Они сотворили такое, что нам с вами сотворить пока не под силу – великую и могучую Россию! Каким чудом она возникла? Какими подвигами и усилиями? И можно ли вообще оценить эти усилия и подвиги?


1. Как угасала Византия

Железные шеренги легионеров остервенело рубились друг с другом. Осыпали ругательствами, гремели ударами по щитам и шлемам. Кидались к упавшим, резали глотки раненым, обдирали донага мертвецов… Величайшая из мировых империй, Римская, издыхала. Она загнила заживо, утонула в алчности и лжи. Знать погрязла в извращениях и интригах, чернь бездельничала, требуя дармовых раздач еды, вина, денег, развлекалась популярными зрелищами: травлями зверей, гонками колесниц, боями гладиаторов. Солдаты вошли во вкус бунтовать, провозглашая своих императоров, чтобы получить соответствующие почести и награды.

Гражданские войны покатились непрерывно, мерзости становились нормой поведения. Через границы все чаще вторгались соседние племена. В общем хаосе выделялись лишь христиане. Они не предавали, не развратничали, не воровали. Любой честный и чистый душой человек мог найти подобных себе только в христианской общине. Язычники ненавидели христиан, слишком уж непохожих на них самих. Они выдержали 10 кампаний суровейших гонений, и тем не менее их число не сокращалось, а множилось. К вере потянулись и воины. Она оставалась единственным светлым ориентиром в отвратительной действительности…

Ее силу сумел оценить Константин Великий. В 312 г. в очередной усобице его соперником выступил Максенций, непримиримый враг христиан. Предание гласит, что Константин увидел небесное знамение – Крест и надпись «Сим победиши». Велел изобразить Крест на знамени и на щитах солдат, что определило исход битвы. Ведь и у него, и у Максенция многие легионеры уже были тайными христианами. После победы был издан Миланский эдикт, разрешавший христианам исповедовать свою веру, строить храмы. В 324 г. Константин провозгласил христианство единственной истинной религией, а язычество признал заблуждением.

Император отмежевался и от такой обузы, как разложившийся Рим. На месте городка Византий на проливе Босфор он заложил новую столицу, Константинополь. Из вельмож и сенаторов Константин взял сюда только тех, кого выбрал сам. Языческое богослужение в новом городе запретил. А самого императора посвятили в чин диакона, он получил право участвовать в церковных делах. Светская власть соединялась с духовной, получала могучую опору. Так родился Второй Рим. Константин как раз и замышлял сделать свою столицу Вторым Римом – сохранить лучшее от первого и отсечь худшее.

Но даже столь радикальные преобразования не смогли исцелить империю. Знать по-прежнему склочничала, чиновники хищничали. Завоеваний больше не было, и для содержания армии, аппарата управления, строительства городов увеличивались налоги. Державу сотрясали восстания. Связи между различными ее частями слабели. В 395 г. умер император Феодосий, и перессорившиеся временщики разорвали империю на две, Западную и Восточную. Западная продержалась недолго. Ее провинции захватили «варвары»: франки, англы, саксы, бургунды, алеманы, вандалы, готы устроили собственные королевства. В Риме заправляли командиры германских наемников, по своему усмотрению меняли императоров. Наконец, в 476 г. вождь ругов и герулов Одоакр низложил последнего императора Ромула-Августула, а сам стал королем Италии.

Восточная Римская империя тоже подверглась катастрофическим ударам, но уцелела. Это было уже другое государство. Основную часть его граждан составили греки, народы Малой Азии, Ближнего Востока. Официальным языком стал не латинский, а греческий. В литературе внедрилось и иное название, Византия. Хотя сами византийцы никогда так не называли свою родину. Империю гордо именовали Римской, а себя «ромеями» – римлянами [95]. Но Второй Рим оказался куда болеее жизнеспособным, чем первый. На востоке прочнее, чем на западе, утвердилось христианство, население в меньшей степени подверглось разложению.

Византия довольно быстро оправилась от бедствий, и в VI в. вступила в полосу нового расцвета. Константинополь превратился в самый большой и красивый город мира. Император Юстиниан даже замыслил восстановить былые римские границы. Его войска отобрали у «варваров» часть Испании, Северную Африку, Италию. Когда Европа погрузилась во мрак раннего Средневековья, одна лишь Византия осталась оазисом, сохранившим и донесшим до будущих поколений наследие античной цивилизации.

Она создала и собственную неповторимую культуру, христианскую. Здесь вырабатывались догматы веры, каноны богослужения, иконописи, архитектуры, рождались фундаментальные богословские труды. Константинополь был признанным центром мирового христианства, императоры и патриархи поддерживали Церковь в нищих западных странах, посылали священников, книги, утварь, деньги. Империя реорганизовала армию, ее флот господствовал на морях. В многовековой борьбе византийцы сокрушили могущественную соперницу, Персию. Отражали нашествия аваров, славян, стали камнем преткновения на пути арабских завоевателей.

Но мир вокруг менялся. Западные королевства постепенно набирали силу, а в Византии начали сказываться ее болезни. Некоторые она унаследовала от Рима – высокомерие и гордыню. «Ромеи» ставили себя неизмеримо выше всех прочих народов. Презирали «грубых варваров», легкомысленно предавали собственных союзников – стоит ли считаться с «дикарями»? Византийские аристократы, как и римские, рвались к власти и наживе, у победоносных военачальников кружились головы, хотелось большего. Заполыхали драки за престол.

Сказался и неоднородный состав империи. Итальянская знать завидовала своевольным феодалам в западных странах, владычество императора ее раздражало. А тон сепаратистам задавали римские первосвященники. Они числились подданными Византии, по духовному рангу были равны с патриархами – Александрийским, Антиохийским, Константинопольским, Иерусалимским. Из уважения к древней столице им предоставляли первенство в церковной иерархии, выделяли особым титулом «папа». Но их паствой были не только итальянцы, они окормляли христиан в государствах франков, бургундов, лангобардов, баварцев, ставили там епископов, имели церковные владения. Папы начали чувствовать себя независимо, конфликтовали с императорами.

Восточные провинции Византии поразила другая зараза. Из Персии сюда проникали ереси, соблазняли приграничных жителей, военных. В очередной гражданской войне победил Лев III Исавр – и оказалось, что сам император еретик. В 726 г. он развернул кампанию иконоборчества. Лев III и его сын Константин V Копроним взялись уничтожать святые иконы, мощи. Громили монастыри, на поборников Православия обрушились репрессии, затмившие гонения в языческом Риме. Их истязали, казнили, монахов и монахинь заставляли отречься от обетов и вступить в брак под страхом ослепления или смерти. Иконоборцев поддержали солдаты, столичная чернь. Для них открылась возможность пограбить, поиздеваться над жертвами.

Но ересь дала прекрасный повод отделиться Риму и итальянским владениям. Православных взяли под защиту и арабы, к ним потекли ученые, мастера, крестьяне. Греческие императоры бросали войска на погромы, на бунтующих подданных, а мусульмане одерживали успех за успехом, заняли Северную Африку, средиземноморские острова. Иконоборческие бесчинства сотрясали империю более ста лет. Сторонники истинной веры не сдались, самоотверженно сопротивлялись. Императрица св. Ирина сумела вернуть Церковь к христианским канонам, созвала VII Вселенский Собор, осудивший ересь. Ее свергли, уморили в темнице. Но другая императрица, св. Феодора, в 843 г. окончательно победила лжеучение, возродила Православие.

После этого греки пытались восстановить единство Церкви, ан не тут-то было… В Риме успели накопиться свои особенности. Папы вошли в роль лидеров «христианского мира», ставили собственную власть выше светской: поучали и регулировали королей, князей, герцогов. Особенно удачным получился альянс с королями франков. Они обязались оказывать Риму военную помощь, а папы за это подарили им титул императоров Священной Римской империи. Впрочем, империя быстро развалилась, но титул сохранился, перешел к властителям Германии.

Церковь очень выгодно играла и на том, что оставалась в Европе единственным источником культуры. Короли, князья, вельможи – все были неграмотными. Епископы и аббаты занимали должности их советников, министров, превращались во влиятельных светских князей. Стараясь закрепить за собой монополию на грамотность, западные иерархи ввели правило: богослужения и богослужебная литература допускаются только на трех языках: латыни, греческом и еврейском. Попробуй-ка выучи! Чтобы выделить свое особое положение, духовенство даже изменило практику Причастия – Кровью и Плотью Христовыми, хлебом и вином, стали причащаться лишь священнослужители, а для мирян ограничивались хлебом, пресными облатками.

Хотя европейские богословы были куда менее компетентными, чем греческие. Например, при переводе на латынь Символа Веры в него по ошибке попало слово «filioque» – и получилось, что Святой Дух исходит не только от Бога-Отца, но и от Сына. В догматику вошла фольклорная байка, что не только Христос, но и Дева Мария родилась от непорочного зачатия. Изменилось и понимание церковной организации. Православная традиция подразумевает, что Церковь – сообщество всех христиан. Глава ее – Сам Христос, а какие-либо спорные вопросы решаются на Соборах. В латинском варианте главой Церкви стали представлять папу, объявили его «наместником Христа».

Воссоединяться с Восточной Церковью Рим не спешил. Требовал, чтобы императоры подчинялись папе наряду с западными монархами, а Константинопольская патриархия приняла латинские новшества. Переговоры ни к чему не привели, любые уступки оказывались недостаточными. Патриарх Фотий, выдающийся богослов, но и мудрый политик, сумел осознать, что вопрос этот отнюдь не духовный, а вполне земной. Что Запад – заведомый враг Византии, и попытки сближения обречены на провал.

Ну а коли так, Фотий начал бить оппонентов их собственным оружием. Доказал, что сами по себе претензии пап на верховную власть в мире, ограничение вероисповедения тремя языками и прочие нововведения являются ересью. А в противовес европейскому сообществу Фотий принялся создавать международную византийскую систему – через распространение Православия. Укреплял связи с церквями Грузии, Сирии, Армении. Св. братья Кирилл и Мефодий разработали славянскую азбуку, перевели Священное Писание. Православное крещение приняла Болгария, а потом и Русь.

Воскресли авторитет и слава Византии, ее поддерживали единоверцы, она успешно теснила мусульман. Перед ней снова заискивали чужеземцы. Даже римские папы склонили перед ней голову, просили ее покровительства. Но и греческая политика была отнюдь не бескорыстной. Императоры использовали церковные структуры и дружеские связи для коварного разрушения и подчинения соседних стран – так были завоеваны Болгария, Грузия, Абхазия, Армения. Византийская дипломатия и Константинопольская патриархия всячески старались подчинить своему влиянию и Русь, это приводило к неоднократным конфликтам [17].

Хотя величие империи во многом было уже призрачным. Группировки придворных олигархов грызлись за право посадить на престол своих марионеток и дорваться до кормушки. Цари проводили время в кутежах, распутстве, пустых забавах, не мешая приближенным разорять народ и разворовывать казну. Изыскивали новые источники доходов – вводили дополнительные поборы, прекратили финансировать и развалили армию. Видя такое дело, очередной поворот совершил Рим. Греки больше не могли оказать ему реальной помощи, имело ли смысл за них цепляться? Папа Лев IX нашел себе другую опору, разбойников-норманнов, а византийцев обвинил в «схизме», то бишь раскольничестве, неповиновении ему, папе. В 1054 г. латинская и греческая церкви окончательно разделились. А с востока появилась следующая волна завоевателей, турки-сельджуки. В 1071 г. под Манцикертом они наголову разгромили императорское войско, заняли большую часть Малой Азии.

Позор всколыхнул военных, они забунтовали. В смутах одержал верх Алексей Комнин. Но вместо того, чтобы возрождать национальные силы, он взял курс на союз с Западом. Против пиратских нападений норманнов пригласил флот Венецианской республики, за это даровал ей право беспошлинной торговли по всей империи. Сельджуки больше не представляли серьезной опасности, их держава распалась на мелкие эмираты. Но Алексей паниковал, обратился к папе и европейским королям: «Империя христиан греческих сильно утесняется печенегами и турками… я сам, облеченный саном императора, не вижу никакого исхода, не нахожу никакого спасения…» Призывал совместными силами выступить против мусульман, манил богатствами, церковными сокровищами.

Что ж, на такое приглашение европейцы охотно откликнулись. В 1096 г. папа Урбан II провозгласил крестовый поход. На восток хлынули потоки рыцарей. Нищие, оголтелые, безземельные – в Святой Земле надеялись набить карманы, отхватить имения. По дороге грабили греческие земли, легко разбили сельджуков, овладели Сирией и Палестиной. Но императору «освобожденные» провинции не вернули, выгнали его представителей и устроились на Ближнем Востоке полными хозяевами.

Как выяснилось, вопиющие ошибки Алексея Комнина не образумили его потомков. Его внук Мануил превзошел деда в увлечениях западничеством. Окружал себя иностранцами, в Константинополе распространились европейские моды, нравы, развлечения. Внедрялись и западные модели управления. Раньше наместники-архонты были всего лишь назначаемыми чиновниками, теперь они получали куда более широкие права, наподобие наследственных герцогов. Сбор налогов, как на западе, стали отдавать на откуп частным лицам. Они платили в казну наличными, а подати вытрясали сами, бессовестно обдирая людей. Кроме венецианцев, императоры запустили на свои рынки генуэзцев и пизанцев.

Внешне казалось, что Константинополь именно сейчас достиг вершины благосостояния. Гавань переполняли чужеземные суда. Состоятельные люди покупали импортные костюмы, диковинки, предметы роскоши. Вельможи-взяточники, иностранцы, нувориши спешили отгрохать дворцы, виллы, персональные церкви. Но провинция разорялась. Деревни пустели и забрасывались. Города приходили в упадок и заселялись инородцами. Дома и землю за бесценок скупали арабы, армяне, сирийцы, евреи. Греческое население правдами и неправдами перебиралось в столицу. Тут уровень жизни был совсем иным, и только тут можно было безбедно прокормиться на стройках, в порту, в услужении богачей, в преступной среде. Константинополь превратился в мегаполис-паразит, высасывающий соки из собственной страны.

Возмущение прорвалось бунтами. От Византии отпали Болгария, Сербия, Киликия, отделилась независимая Трапезундская империя. Архонты провинций больше не обращали внимания на царя, вели себя самостоятельными князьками. А в Константинополе утвердилась новая династия Ангелов, при них власть досталась откровенным проходимцам, должности и титулы «продавались, как овощи». Между тем, Запад так и не стал другом Византии. Крестовые походы в Палестину выдыхались – мусульмане опомнились, давали крепкий отпор. Но вожделенные богатства и земли имелись не только на Ближнем Востоке… Папа Иннокентий III и венецианский дож Дандоло организовали четвертый крестовый поход – на Константинополь.

Рыцарей было очень мало, всего 20 тыс. Но оказалось, что у греков больше нет ни армии, ни флота, адмиралы распродали налево корабли, строевой лес, парусину. В 1204 г. горстка крестоносцев без труда ворвалась в Константинополь. Город ограбили подчистую, людей обращали в рабов или выгоняли на все четыре стороны. Потом рыцари двинулись по провинциям. Распадающаяся беспомощная страна почти не оказывала сопротивления, и на месте Византийской возникла Латинская империя. Земли поделили между феодалами, жителей объявляли крепостными, от священников требовали перейти в католицизм, убивали или изгоняли.

Но в день падения Константинополя группа молодых аристократов избрала императором Феодора Ласкаря. Он бежал в Малую Азию. На пограничные окраины греческое правительство давно махнуло рукой, не предоставляло им никакой защиты от сельджукских набегов. Однако местное население научилось сплачиваться и обороняться само. Ласкаря сперва приняли неласково. Города не впускали его, наместники не желали подчиняться. Но следом наступали крестоносцы, и Феодор стал знаменем, вокруг которого собирались патриоты. Латинянам не позволяли закрепиться, отбросили назад…

В Малой Азии образовалась Никейская империя. Это было народное царство, Феодор опирался на простой народ – и побеждал всех врагов! Все худшее, продажное, прогнившее, оставалось в Латинской империи, искало, как бы выгоднее пристроиться к оккупантам. А в Никею стекались лучшие, честные, самоотверженные. Случилось невероятное. Обновленная держава достигла таких успехов, какие давно уже не снились Византии. Преемник Феодора Иоанн Ватаци провел реформы. На землях, конфискованных у изменников, создал крупные государственные хозяйства. Поддерживал крестьян, снизил налоги, лично контролировал чиновников. Предписал покупать отечественные, а не иностранные товары, и результат был потрясающим. Недавняя захудалая окраина Византии стала самой богатой страной Средиземноморья! Когда царю требовались расходы, мешками с золотом грузили караваны мулов.

Был построен мощный флот, границы прикрыли неприступными крепостями. Никейские войска очистили от крестоносцев Малую Азию, переправились в Европу, освободили Фракию и Македонию. Но… это был последний яркий взлет Второго Рима. «Народными царями» были крайне недовольна магнаты – при Ласкарях выдвигались не родовитые и богатые, а способные. В 1258 г. императора Феодора II отравили. Регентом при его 8-летнем сыне Иоанне стал глава заговорщиков Михаил Палеолог.

А в 1261 г. никейский отряд внезапным налетом отбил у крестоносцев Константинополь. Торжествами по случаю освобождения столицы Михаил попытался «подсластить» переворот. Ослепил и заточил мальчика Иоанна, провозгласил императором себя. Поднялась волна негодования, патриарх Арсений отлучил его от церкви, жители Малой Азии восстали. Но царь уже сформировал наемное войско и подавил мятеж жесточайшей резней. У руля государства опять очутились олигархи и жулики. Огромную казну, накопленную Ласкарями, транжирили на возрождение былой придворной мишуры. Вернулись худшие византийские пороки, амбиции, злоупотребления.

Михаил Палеолог снова взялся наводить дружбу с Западом. Разве что венецианцев теперь опасался, но широко открыл двери генуэзцам. Рядом с Константинополем они отгрохали собственный город, Галату, получили массу привилегий, не подчинялись греческим властям. Ради пущего взаимопонимания с Европой император решился пожертвовать и Православием. В 1274 г. была заключена Лионская уния с католиками. Итоги были плачевными. Папы и не думали помогать Византии, а западные короли не теряли надежды захватить ее. Зато Михаил поссорился с Болгарией и Сербией, да и его подданные отказывались изменять вере. Их сажали, казнили, на Афоне терзали и истребляли монахов.

Сын Михаила Андроник II пробовал исправить то, что натворил отец, расторг унию. Но выяснилось, что денег в казне больше нет. Разоренная страна не давала доходов. Пришлось расформировать флот, сокращать армию. Византия так и не смогла вернуть прежние владения. На Балканах пошла полная неразбериха. Греки, сербы, болгары, латинские бароны, итальянцы увязли в войнах друг с другом. Попытка унии и безобразия в Константинополе подорвали даже его церковный авторитет. Болгария провозгласила отдельную, Тырновскую патриархию. Сербия – еще одну, в Скопле. Причем афонские монастыри поддержали сербскую, а не Константинопольскую.

А в Малой Азии из осколков различных племен возникла новая общность – османы. В отличие от сельджуков, они строго поддерживали единство, дисциплину. Никакого «турецкого завоевания» империи фактически не было. Османы просто заселяли земли, которые опустошили сами же византийцы в ходе подавления восстаний. Уцелевшие жители присоединялись к ним. От правительства они не видели ничего хорошего – ни безопасности, ни справедливости, с них только драли три шкуры. Турки же помогали своим, оберегали. Люди переходили в ислам и превращались в полноправных османов, община быстро росла. В Константинополе поначалу не оценили опасности. Наоборот, начали приглашать турок для участия в войнах. Они брали дешево, довольствовались добычей. Османские отряды под началом греческих полководцев все чаще появлялись на Балканах. Кто мог подумать, что их копыта печатают по дорогам приговор Второму Риму?


2. Как погибала Древняя Русь

Грекам приходилось не сладко, но в нашей стране дела обстояли еще хуже. Только в летописях и былинах жила еще память об эпохе Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого, когда Русь привольно раскинулась от Балтийского до Черного моря, и даже с Византией могла поспорить уровнем своей культуры, красотой городов, воинским могуществом. А уж европейские короли, нищие и невежественные, считали величайшей честью жениться на дочке или внучке киевских государей. Ни один враг не в силах был пошатнуть Русь, но и ее поразили внутренние болезни.

Диагноз был обычным для средневековых государств – феодальный распад. Графы и герцоги, войдя в силу, переставали повиноваться королям, задирались с соседями. Точно так же вели себя русские удельные князья. Бояре уподоблялись западным баронам. Вместо того, чтобы служить монарху, пытались диктовать ему свою волю. А Новгород, Псков, Смоленск, Полоцк, проявляли такие же стремления, как торговые города Италии или Германии – ни от кого не зависеть и грести барыши пожирнее.

Застило глаза честолюбие, благие помыслы глушила корысть. Распалившись враждой, князья забывали, кто свои, а кто чужие. Заключали против сородичей союзы с половцами, венграми, поляками, литовцами. Полыхали города и деревни, массы людей угонялись в неволю, и главный выигрыш во всех сварах доставался на долю работорговцев. Этот промысел держали в руках евреи. Их колонии угнездились в Крыму, Киеве, Константинополе, Средней Азии, Польше, скупали по дешевке пленных, бойко перепродавали по всему миру.

Русские начали разбегаться от этих кошмаров. Уходили на север, на Оку, в верховья Волги. Здешние края считались глухой окраиной, их даже не причисляли к Русской земле. Но тут можно было спокойно жить и трудиться, в лесах стучали топоры, вырастали города – им давали названия старых, принесенные с прежней родины: Переславль, Звенигород, Галич, Стародуб… Устроителем Северной Руси стал св. благоверный князь Андрей Боголюбский. Он сумел осознать: воевать за Киевское великое княжение бессмысленно, оно прогнило и погибает.

Андрей решил строить новую державу. Покровительницу он выбрал достойную, Саму Пресвятую Богородицу, вывез из южного Вышгорода чудотворную Владимирскую икону. На Клязьме росла новая столица, Владимир, ничуть не уступающая Киеву. Владимирская Русь быстро расцветала, умножалась людьми. Но Андрей Боголюбский шел против течения. Он созидал, укреплял власть государя, а нарастали силы противоположного свойства, разрушительные. Первый великий князь Владимирский был зверски убит боярами-заговорщиками.

Здоровое начало еще сумело взять верх. Младший брат св. Андрея, Всеволод Большое Гнездо, одолел всех противников. При нем Северная Русь достигла наивысшего подъема. Всеволод даже начал собирать под своей эгидой прочие русские княжества. Но его успехи оказались слишком непрочными. Едва он отошел в мир иной, Владимирская Русь вслед за Киевской раскололась драками. В битве на Липице полегло 9 тыс. воинов. За что? Да ни за что. Только лишь из-за того, что новгородцы не желали подчиняться владимирским государям, а другие князья завидовали им.

Между тем, на границах скапливались тучи. Усиливались литовцы. В Прибалтике высадились германские крестоносцы, Ливонский орден покорил латышей, эстонцев. На новгородские земли косились и шведы, и датчане. А на востоке, в неведомых глубинах степей, клубилась пыль под копытами монгольских туменов. Князья собрали огромное войско, 80 тыс. бойцов. Но это было феодальное ополчение, слепленное из недружных отрядов. На Калке 20 тыс. монголов вдребезги разнесли и истребили эту армию. Враги всего лишь разведывали дальние страны, они исчезли так же внезапно, как появились. Исчезли на 14 лет…

Господь недвусмысленно предупредил, к чему ведет разделение. Увы, даже страшный урок не пошел впрок. Временем, отпущенным для покаяния и исправления грехов, Русь не воспользовалась. В Поднепровье и Прикарпатье сразу же заполыхали войны за наследство князей, погибших на Калке. Новгород и Псков выгнали князя Ярослава Всеволодовича, вознамерились сражаться с ним – потому что он готовил поход на немцев, а новгородские и псковские бояре уже решили отделиться от Руси, вели тайные переговоры о вступлении в международный торговый и политический союз, Ганзу.

Великий князь Юрий II кое-как сумел образумить крамольников, вмешался в южные усобицы. В 1236 г. его брат Ярослав Всеволодович повел полки на Днепр. Но и последняя попытка объединить Русь провалилась. Объединяться она не желала, и было уже поздно. К русским границам двигались полчища Батыя… Захлебнулась в крови Рязань. Владимирские войска ушли на юг, и города, оставшиеся без защитников, чадили смрадными пожарами. Но распад Руси дошел до такой степени, что в других княжествах даже не задумывались о помощи собратьям. Какая там помощь! Соседей воспринимали как чужие государства, а татар представляли наподобие знакомых кочевников – печенегов, половцев. Придут, пограбят и уйдут. Вот и пускай пошерстят соперников.

Князья считали куда более важными разборки между собой! На севере поля устилались трупами, героически жертвовали собой жители Торжка и Козельска, а на юге по-прежнему рубились за Киев, за Галич, призывали венгров и поляков – не против татар, а друг против друга. Так и грызлись, пока не настала их очередь. Засуетились и западные хищники, обескровленная Русь выглядела легкой добычей! Папа Григорий IX провозгласил крестовый поход на русских. Поднимали паруса шведские эскадры, содрогалась земля под колоннами ливонских и датских рыцарей, а изменники с нетерпением ждали их, подбивали граждан отдаться чужеземцам.

От окончательной погибели страну спасли великий князь Ярослав Всеволодович, занявший престол убитого брата, св. Юрия, и сын государя св. Александр Невский. Вышвырнули литовцев, сокрушили крестоносные рати. На пепелищах воскресали города, восстанавливалось управление. Но Русь ждали новые испытания. Татары были отнюдь не похожи на ее давних степных соседей. Они были спаяны железной дисциплиной, законами Ясы Чингисхана, а в аппетитах не особо стеснялись. Поставили перед собой задачу ни больше ни меньше как покорить мир. Прокатившись по Европе губительными потоками, они вернулись в донские и волжские степи. Возникла гигантская империя со столицей в далеком Каракоруме. Западная ее часть получила название Золотой Орды, хан Батый повелел строить на Волге собственную столицу, Сарай. Русские князья получили повеление – отныне повиноваться хану и платить дань. В общем-то, выбор предстоял однозначный. Вступить в безнадежную схватку, положить последние боеспособные дружины, а западные державы приберут к рукам то, что уцелеет.

К подобному варианту подталкивали римские папы, присылали делегации, сулили щедрую помощь. Их посулами соблазнился князь Даниил Галицкий, принял от Рима корону короля Руси, договаривался о соединении церквей, поднялся на ордынцев. Но никакой поддержки от католиков не получил, потерпел поражение, его земли стали растаскивать поляки, венгры и литовцы. Ярослав Всеволодович и св. Александр Невский сделали противоположный выбор. Подчинились Орде. В это время на Руси стала популярной ветхозаветная история о Вавилонском пленении. Когда мера грехов Иудеи переполнилась, Господь отдал ее для вразумления чужеземцам. «Ибо так говорит Господь Саваоф, Бог Израилев: железное ярмо возложу на выю всех этих народов, чтобы они работали Навуходоносору, царю Вавилонскому» (Иер. 28, 14) Библейские пророки убеждали своих властителей не противиться. Плен – кара от Бога, ее надо принимать со смирением. Лишь после того, как люди очистятся от грехов, Господь сменит гнев на милость [11].

Хотя именно с грехами дело не клеилось. Даже катастрофы и неволя не заставили Русь осознать свои ошибки. Св. Александр Невский стал последним великим князем, кому удавалось удерживать от развала хотя бы северную, Владимирскую землю. Когда он отошел в мир иной, страна окончательно рассыпалась на уделы. Князья спорили за клочки территорий, за власть, хватались за мечи. Нашли и более верный способ сводить счеты. Набирали побольше денег, дорогих мехов, и ехали склочничать в Сарай. Раздавали подарки и взятки, выпрашивали против соперников татарские рати.

Этими поездками князья сами же разоряли собственную казну, а ордынские отряды громили все, что лежало на пути. Им-то не было разницы, противники или союзники. В результате разорялись и проигравшие, и выигравшие. Еще одним бедствием стала татарская дань. Попробуй-ка собери ее с оскудевших подданных! А у князей до этого и руки не доходили. Они были заняты более важными вопросами – хлопотали в Орде за детей, судились с недругами. Подати собирали их бояре и слуги, половину разворовывали. Хан сердился, посылал взыскать недоимки «лютых послов» с воинами. Они грабили почем зря, набирали людей для продажи в рабство, и княжества приходили в упадок. Поля зарастали лебедой, торговля глохла, крестьяне уходили куда глаза глядят, потомки былинных богатырей разбойничали на дорогах.

И все-таки Господь не оставил Русь. Самый младший из сыновей св. Александра Невского, св. Даниил, получил при разделе отцовских владений захудалую Москву. В борьбе за первенство возвышались то Переславль, то Городец, то Тверь. А Даниил не стал ввязываться в усобицы. Засучив рукава, он взялся трудиться, налаживать хозяйство. Возникло крошечное, еще незаметное зернышко нового государства. И оно начало прорастать. В столкновении с рязанцами Москва присоединила Коломну и Лопасню, в разборке со смолянами – Можайск. Племянник св. Даниила, князь Иван Дмитриевич, умирая бездетным, завещал дяде Переславль…

Дети московского властителя Юрий и Иван Калита уже почувствовали себя настолько сильными, что могли поспорить с Тверью о великом княжении. Схватка была крайне упорной и безжалостной. Тверичи несколько раз осаждали Москву, опустошали окрестности, призывали татар, сговаривались с литовцами. Москвичи отвечали не менее яростными вторжениями. В результате взаимного озлобления погибали князья: св. Михаил Тверской, два его сына, внук, погиб и Юрий Московский. Но его брат Иван Калита продолжил отцовскую политику – кропотливо и основательно устраивал собственный удел. Князь был очень благочестивым, исправно посещал храмы, а его прозвище пошло от сумки-калиты, из которой он раздавал милостыню. В летописях отмечено его второе прозвище, Иван Добрый.

Тверские князья были очень недовольны митрополитом всея Руси св. Петром. Им хотелось видеть во главе Церкви собственного ставленника, который решал бы споры в их пользу. Но Калита неизменно поддерживал святителя на Поместных соборах, помог защититься от клеветы, одолеть ересь, проникшую в Новгород и Тверь. Между князем и св. Петром завязалась искренняя дружба. Митрополит все еще назывался Киевским, но Киев не оправился от разгрома, запустел. Хирел и Владимир – он переходил из рук в руки вместе с ярлыком на великое княжение, его нельзя было передать по наследству. Никто не считал нужным украшать и ремонтировать временную собственность. Св. Петр на старости лет обосновался в Москве.

Он не стал политическим сторонником Калиты. Наоборот, сделал князя своим учеником. Наставлял, что вражда ведет в тупик, зло порождает зло. Путь к возвышению совершенно иной. Москва должна стать духовным центром Руси. «И сам прославишься, и сыновья и внуки твои в роды, и град сей славен будет во всех градах русских, и святители поживут в нем, и взыдут руки его на плеща враг его, и прославится Бог с ним». Надо угождать не людям, а Господу, и Он Сам вознаградит князя. Татарское иго не вечно. Исполнится чаша зла, и Бог отнимет силу у Орды. Отнимет так же, как когда-то отнял у Вавилонского царства. Но Его милость надо заслужить. Чем? Нет, не только покаянными молитвами. Властитель угождает Богу правдой. «Искупи грехи свои правдою и беззакония твои милосердием к бедным; вот чем может продлиться мир твой» (Даниил, 4, 20).

Святитель Петр одухотворил зернышко, созданное св. Даниилом Московским. А Калита был способным учеником обоих. В Кремле он начал строить целый комплекс красивых каменных храмов – Успенский и Архантельский соборы, церкви св. Иоанна Лествичника, Преображения Господня. Москва и впрямь превращалась в духовный центр, где могли бы жить и служить предстоятели Русской Церкви. Калита не пренебрегал и уроками св. Петра о княжеском долге. Приписка к Сийскому Евангелию рассказывает: «О сем бо князи великом Иване пророк Езекия глаголет: «В последнее время в опустевшии земли на запад встанет царь, правду любя и суд не по мзде судяй… При сем будет тишина велья по Русской земли и воссияет во дни его правда… Сирым в бедах помощник, вдовицы от насильник изымая, яко от уст львов…» Царь последних времен. Царь Правды. Именно такой идеал ставил перед собой московский государь [11].

И предсказания св. Петра чудесным образом сбывались. Правда и справедливость оказывались великой силой – к честному и рачительному правителю со всех сторон стекались люди. Боярам и воинам князь предоставлял службу, крестьянам и ремесленникам – землю, льготы, ссуды. А людьми богатели и укреплялись его владения. Ну а Тверь в поединке с Москвой надорвалась. Ее правитель великий князь Александр без толку расточил в Сарае казну, по уши влез в долги, вынужден был пустить в свое княжество мусульманских и еврейских ростовщиков. Они с лихвой возвращали затраты, обирали народ, обращали в неволю жен и детей. Мало того, выслуживаясь перед ханом, Александр согласился разместить у себя татарский корпус. Но население не вынесло бесчинств, восстало, и Тверскую землю выжгли ордынские каратели.

Великое княжение Владимирское хан Узбек сперва поделил между Калитой и Александром Суздальским, а позже целиком отдал Ивану Даниловичу. Вместе с титулом под его власть перешли и области, принадлежащие великому княжению – Владимир, Кострома, Новгород. Но расторопный московский государь сумел еще и «прикупить» несколько княжеств: Угличское, Белозерское, заволжское Галичское, половину Ростовского. Хотя термин «купля», употребляемый в летописях, был не совсем точным. Эти уделы обнищали, были не способны платить дань. Калита предложил Узбеку внести их долги, а взамен получил ярлыки на княжества. Их князья теряли самостоятельность, превращались в «подручных» Москвы.

Но жители присоединенных земель только выиграли. Иван Данилович принялся наводить там порядок – такой же, как в своих родовых владениях. Назначал добросовестных чиновников, строго контролировал их. Добился того, что было не под силу мелким властителям, очистил «Русскую землю от татей и разбойник». Московские дружины стали играть роль общих защитников населения. Калита пресек интриги, запретил подвластным князьям ездить в Орду, требовал вести дела с татарами только через Москву. Отладил и четкую систему сбора дани. В Сарай теперь регулярно отправлялись обозы и ладьи, нагруженные русской продукцией, серебром. Хан Узбек был доволен, он наконец-то нашел верного и толкового слугу.

Но даже это оказывалось в интересах… Руси. При справедливой раскладке и без воровства дань получалась немалой, но не разорительной. Зато прекратились наезды «лютых послов», карателей, угоны пленных. Летописцы отмечали: «Бысть оттоле тишина велика на 40 лет, и пересташа погании воевати Русскую землю и заклати христиан, и отдохнуша и починуша христиане от великия истомы, многия тягости и насилия татарского, и бысть оттоле тишина велика по всей земле». Сорок лет «тишины»! Русь оживала, наполнялась людьми. А одновременно утверждалось особое положение Москвы. Утверждалось в сознании народа. Можно ли было не уважать государя, давшего стране мир и правду? Утверждалось и в Орде. Когда жизнь Калиты подошла к концу, Узбек передал ярлык на великое княжение его сыну Семену Гордому.

Но и Господь показывал, что Москва идет по верному пути. После св. Петра здесь появились другие Божьи угодники. Дети обнищавшего ростовского боярина Стефан и Варфоломей решили стать монахами, поселились в глухом лесу недалеко от Радонежа. Срубили келью, церквушку во имя Св. Троицы. Стефан не выдержал такой жизни, ушел в большой монастырь. Варфоломей остался один. Принял постриг с именем Сергия, питался от трудов своих, молился. О праведнике распространялась молва, к нему потянулись монахи. Св. Сергий был очень скромным, отказывался быть игуменом. Первым настоятелем новой обители стал старец Митрофан, постригший Сергия. А сам он старался жить тихо, избегать мирской суеты. Но за его скромностью и смирением уже чувствовалось иное величие, неземное, люди заговорили о св. Сергии Радонежском.

После долгих колебаний в Москву перебрался преемник св. Петра на митрополичьем престоле грек Феогност. Среди здешних священнослужителей он обратил внимание на св. Алексия. Это был сын боярина Федора Бяконта, крестник самого Калиты. Но юноша отказался от блестящей карьеры, в 15 лет удалился в монастырь. Изучал богословие, церковное право, свободно владел греческим языком, даже сделал с греческого собственный перевод Евангелия. А Феогност успел сжиться с русскими. На склоне лет он приходил к выводу – в Москве нужен русский митрополит. Он приблизил св. Алексия, назначил «судити церковные суды», поставил Владимирским епископом, оставлял своим наместником на время отъездов. В лишениях, невзгодах, под татарским неласковым владычеством, из обломков Владимирской Руси складывалась Московская. Но какой ей быть, еще оставалось неясным. Да и вообще, существовать или не существовать Руси на белом свете? Второй вариант казался более вероятным.


3. Каким был мир в XIV cтолетии?

На столах мешались липким комом фрукты и сласти, застывали жиром бараньи мослы, по бородам стекало вино. В дурманящем мареве гашиша, как в сонном наваждении, зудела музыка, перед осоловелыми глазами блестела потная нагота танцовщиц. Похотливо скалились мальчики, разносящие вино, и к ним тянулись нетерпеливые руки… Мусульманский мир расслабился, грезил не о подвигах, а о барышах и наслаждениях. Шумели базары, предлагая груды разнообразных товаров, деньги сулили любые удовольствия. Впрочем, Восток был еще достаточно энергичным, полным скрытых сил. Но он нахлебался отравы.

Сосудом, где скопились и забродили яды, стала древняя Персия. Она была очень веротерпимой страной. Приняла бежавших от римлян евреев, принимала христианских еретиков, гностиков, сохранялись и темные учения языческих жрецов. Все это варилось вместе, перемешивалось. Иудейские мудрецы перенимали вавилонские и египетские магические откровения, и возникла каббала, христианские ереси соединялись с манихейством. В VII в. на Персию двинулись арабы, насаждали мечами новую веру, ислам. Разнородные сектанты, спасаясь от них, выплеснулись во все стороны. Угнездились на Кавказе, в Средней Азии. В Хорезме они учинили революцию, принялись перестраивать государство по собственным принципам, казнили знать, отбирали имущество, обобществляли женщин – сестер, дочерей, жен. Благоразумные жители спаслись от смутьянов, призвав тех же арабов. Но еретики подались еще севернее, в Хазарию.

Здесь взяли верх иудеи-каббалисты, они были связаны с крупными купцами и ростовщиками, в низовьях Волги, на перекрестке торговых путей между Азией и Европой, вырос огромный город Итиль. Через него шли на запад караваны из Китая и Индии, перепродавались северные меха и балтийский янтарь. А основным товаром, который здешние купцы поставляли на мировые рынки, стали рабы. Хазария раскинула свои щупальцы на степные и кавказские племена, славян, финнов, выжимала из них соки. В 965 г. киевский князь Святослав Игоревич сокрушил ее. Пытался уничтожить под корень. Итиль и прочие города разрушил до основания. Остатки хазар попросились в подданство к шаху Хорезма. Он согласился, но поставил условие: принять ислам. Деваться было некуда, приняли – по крайней мере, для видимости. Но хазарские купцы восстановили и свой промысел. Спрос на невольников был немалый, а спрос рождает предложение. Центр работорговли переместился в Крым, под крылышко христианской Византии.

А на арабах завоевание Персии и Средней Азии сказалось не лучшим образом. Потомки воинов, мечтавших погибнуть во имя веры, входили во вкус роскоши. Вместо смерти в бою выбирали житейские радости, обзаводились богатыми домами, гаремами. Суровый халифат распался, перерождался томными и игривыми сказками «тысячи и одной ночи». Менялся и сам ислам. В нем множились свои секты. Стали популярными суфийские учения. Их признавали мусульманскими, не запрещали, но они вобрали в себя тайные премудрости, существовавшие задолго до ислама. Вера расплывалась. Ее основы толковали как нечто условное. Снимались запреты на вино, торжествовали извращения. А вместе с тем слабели и арабы.

В XI в. нахлынули сельджуки, сметали в сражениях всех противников. Но и они потянулись к удобствам, удовольствиям. Рядом с султанами и эмирами появились купцы-советники, готовые подсказать, как им правильнее жить и властвовать. В XIII в. остатки сельджукской державы захватили монголы. Под ударами Чингисхана пало Хорезмийское царство в Средней Азии. Однако хорезмийские купцы не пострадали. Напротив, их права в монгольской империи строго охранялись, они могли свободно путешествовать и торговать под защитой властителей.

Потомки Чингисхана поделили завоеванные земли. Средняя Азия досталась Джагатаю и его детям, Персия и Ирак – Хулагу. Их полководцев и воинов постигла та же участь, они приспосабливались к местным обычаям, примеряли на себя прелести «тысячи и одной ночи». А западна часть монгольской империи отошла к роду старшего сына Чингисхана, Джучи. Глава этого рода, Батый, выделил братьям Синюю орду у Аральского моря, Белую Орду в нынешнем Казахстане и Сибири. Для себя предназначил Золотую орду. Она была и впрямь золотой. Собирала дань с Руси, с Камской Болгарии, поволжских народов, под властью Батыя остался и богатый Хорезм, а город Сарай строился в тех же местах, где когда-то стоял Итиль, на «перекрестке» Волги, Дона, караванных дорог из Китая.

На запах поживы быстро слетелись хорезмийские купцы – потомки хазар, смесь иудеев с мусульманскими сектантами. В летописях они частенько упоминаются вместе, «бесермены и жиды». По сути, возрождалась Хазария в обновленном формате. Ордынские толстосумы нашли ходы и выходы при дворе, сделали ставку на ханского брата Берке. Он принял ислам, хорезмийцам было удобнее договариваться с мусульманином, втягивать его в «восточный» образ жизни. Наследник Батыя Сартак, благоволивший к русским, в 1256 г. был отравлен. Трон захватил Берке.

При этом Золотая Орда отделилась от монгольской империи, но купцам империя не требовалась, их занимали лишь собственные прибыли. А новый хан вполне их удовлетворял. Ему давали деньги на строительство дворцов, мечетей, давали на войну с родственником, ханом Хулагу. Чтобы расплатиться, предложили простой способ – отдать кредиторам на откуп сбор дани. «Бесермены и жиды» появились в русских городах. «У кого денег нет, у того дитя возьмут, у кого дитяти нет, у того жену возьмут, у кого жены-то нет, того самого головой возьмут». Народ, доведенный до крайности, взялся за колья и дубины. В Ярославле, Владимире, Суздале, Ростове, Костроме, Устюге горожане восстали, перебили откупщиков. Св. Александр Невский каким-то чудом сумел смягчить гнев хана. Доказал, что хищники сами виноваты, разоряя подданных Берке. Уговорил больше не посылать откупщиков, поручить сбор дани князьям.

Но купеческая группировка сохраняла в Сарае огромное влияние. Когда хан Тохта пошел ей наперекор, его быстро отправили на тот свет [100]. На престол возвели его сына Узбека. Он провозгласил ислам государственной религией, предал смерти вельмож, отказавшихся принять ее. Хотя это был вопрос не духовный, а политический. Исповедание властителя открывало его подданным дороги на рынки Востока. На самом-то деле принципиальностью в вере Узбек не отличался. У русских он Православия не задевал, права церкви не ущемлял. А купцы настроили его подружиться с католиками. Узбек переписывался с римским папой, в Сарае в его правление возвели больше десятка латинских костелов и монастырей [50].

Чаяния торгашей Узбек оправдывал как нельзя лучше. Он несколько раз повышал дань с Руси, по малейшему поводу бросал на нее войска – живого товара приводили более чем достаточно. Правда, пленников требовалось перевозить на большие расстояния. Пешком через пустыни и горы не поведешь, истощают и перемрут, а флота у ордынцев не было. Но у них нашлись полезные партнеры, как раз католики. Венецианцы устроили свои колонии в Тане (Азове), Сугдее (Судаке), генуэзцы в Херсонесе и Кафе (Феодосии). Это были весьма могущественные республики. Венеции принадлежали Кипр и Крит, Генуе – Корсика, те и другие прибрали к рукам ряд греческих городов и островов.

Хотя представлять черноморские города итальянскими было бы ошибкой. Гости из Италии пришли на готовое. Под их покровительство перешли и переплелись с ними семейства, торговавшие здесь испокон веков. Достаточно отметить, что правитель венецианских колоний носил титул «консул Хазарии», а для управления генуэзскими колониями был создан особый орган «Оффициум Хазарие» [95]. Зато корабли были итальянскими, бойко развозили невольников в Сирию, Африку, в саму Италию. Великий гуманист Петрарка писал, что у него «сердце радуется» от огромного изобилия русских рабов – дескать, всюду слышна их речь.

Западный мир пока еще не представлял серьезной опасности для мусульманских стран. Европа выглядела рассыпанной мозаикой из сотен королевств, герцогств, княжеств. Первая попытка объединить ее силы для широких завоеваний, крестовые походы, завершилась плачевно. Почти два столетия потоки добровольцев текли в Палестину. Под эгидой Ватикана были созданы особые ордена – тамплиеров, иоаннитов, Тевтонский орден. Вступая в них, рыцари давали монашеские обеты безбрачия, нестяжания, но должны были служить Богу и папе оружием.

Однако жителей Сирии и Палестины оттолкнули зверская жестокость и алчность европейцев – при взятии Иерусалима крестоносцы истребили всех горожан, после побед тысячами истребляли пленных. Восточные властители сорганизовались, громили захватчиков. Пришлось убираться восвояси. Крестоносцы искали пристанища, где придется. Тамплиеров приняли короли Франции, иоанниты отхватили у византийцев остров Родос и Смирну, занялись пиратством. Тевтонский орден пригласили к себе поляки. Он истребил и поработил племена пруссов, обосновался в Пруссии.

Но кое-кому крестоносная эпопея принесла сплошной выигрыш – все тем же венецианцам и генуэзцам. Они подсуетились обслуживать морские коммуникации. Рыцари разных стран погибали в боях, умирали от болезней и тяжелого климата, а львиная доля их добычи досталась итальянцам. После того, как крестоносцев выгнали с Ближнего Востока, Венеция и Генуя взялись наводить контакты с победителями, мамлюкскими султанами Египта и Сирии.

Именно здесь, в Египте и Сирии, располагались главные работорговые рынки. Сюда же шли караванные трассы из Китая, Персии, Индии, привозили шелк и пряности. Они стоили чрезвычайно дорого. У нечистоплотных европейцев шелковая одежда была единственным средством уберечься от вшей и блох, а без пряностей при тогдашних технологиях было невозможно заготовить впрок мясо. На столь важном перекрестке набрали вес такие же торгаши, как в Крыму и Сарае. Стоит ли удивляться, что итальянцы нашли с ними общий язык? Мусульмане разрешили венецианцам и генуэзцам строить фактории, и корабли заскользили по сверхприбыльному треугольнику. Везли в Египет русских рабов, меха, платили ими за восточные товары, а на западе продавали за золото…

В европейской политике долгое время лидировала Германская империя. В ее состав входили Чехия, Венгрия, часть Италии. Но империя была рыхлой, ее части жили сами по себе, а титул императора можно было получить только в Риме. Германские властители придавали этому чрезвычайное значение, каждый из них считал долгом совершить поход в Италию и короноваться. Итальянцы возненавидели немцев за их вторжения. Едва императоры удалялись, отрекались от них, убивали или выгоняли их ставленников. Германские монархи, увязнув в итальянских проблемах, совсем запустили дела у себя дома. Для войн за вожделенный титул им требовалась поддержка феодалов, и короли заигрывали с ними, предоставляли большие права [42].

Результат был удручающий. Вассалы совершенно разболтались, с верховной властью никто не считался, рыцари и бароны занялись откровенным бандитизмом. Рудольфу Габсбургу пришлось вести напряженную войну с собственными подданными. Феодалов он усмирил, разрушил 156 разбойничьих замков. Но как только в Германии удалось навести относительный порядок, ее властители нацелились все туда же – утвердить господство над Римом. На это транжирились все силы и средства. А римские папы были совсем не в восторге, что им на голову сваливается то один, то другой император с армиями, заставляет плясать под свою дудку.

Сражаться с немцами у пап была кишка тонка, и они приноровились обращаться за защитой к Франции. Эта страна была гораздо меньше современной. Прованс и Наварра были отдельными королевствами, Бургундия, Нормандия, Бретань, Аквитания, Бурбон, Анжу, Гасконь – почти самостоятельными герцогствами. Но в Германии княжества и города тоже вели себя независимо, а французские короли кое-чего добились. Отобрали у англичан Нормандию, династическими браками пристегнули Бургундию. В общем, были в состоянии противодействовать императорам.

И все-таки между Парижем и Римом пробежала кошка. Орден тамплиеров вывез с Востока сказочные сокровища и занялся ростовщичеством. Широко развернулся во Франции, ссужал деньги аристократам по всей Европе. Однако тамплиеры (храмовники) привезли с собой не только ценности. Они увлеклись и оккультными учениями. Их орден создавался для защиты Храма Гроба Господня, но под «храмом» стали понимать некие тайные знания, способные обеспечить власть над миром. Рыцари скатились до сатанизма, служили «черные мессы», приносили человеческие жертвы. Конечно, это совершалось в тайне, и все-таки слухи о страшных обрядах просачивались, дошли до короля Филиппа IV Красивого.

Но тамплиеров не позволял трогать папа Бенедикт VIII. Он и сам был не простой фигурой. За ним стояли некие могущественные теневые круги в католической церкви. Своего предшественника Целестина, пытавшегося вести праведную монашескую жизнь, он заставил отречься и уморил в застенке. Позже выяснилось, что папа тоже занимался черной магией. Но Филиппу Красивому он слал распоряжения, как своему подчиненному. Указывал, что единственная законная власть на земле принадлежит «наместнику Христа». Королю его вмешательства во французские дела совсем не понравились, хозяин он или не хозяин в своем королевстве? Разругались, и Филипп послал папу подальше. Начал сам назначать во Франции епископов, собирать церковные подати.

Бенедикт разразился гневными посланиями – король в ответ конфисковал его владения. Папа раскипятился, намеревался отлучить его от церкви, но не успел. Филипп действовал оперативно, направил в Рим отряд и арестовал его, обвинив в чернокнижии. Подобное решение стало для Бенедикта таким шоком, что он помер. Король как ни в чем не бывало разыграл выборы и провел в папы француза Климента V. Этот не спорил, слушался, поселился не в Риме, а в Авиньоне. Тут-то взялись за тамплиеров. Магистр и прочие их начальники были осуждены и сожжены, в 1313 г. орден упразднили, а его богатства изрядно пополнили французскую казну.

Следствие раскопало связи тамплиеров, они вели к еврейским купцам и ростовщикам. Их принялись крепко трясти. Одних посадили по тюрьмам, других высылали из Франции. Но нити расследования привели и ко двору, в семью короля! Выяснилось, что в темных оргиях участвовали невестки Филиппа, придворные. Он страшно разгневался. Жен своих сыновей до конца изобличать не стал, им приписали всего лишь прелюбодеяние и упрятали в темницу. Других виновных покарали страшно. С рыцарей, грешивших с невестками на этих сборищах, заживо содрали кожу и четвертовали. Десятки придворных дам, слуг и горничных перевешали, уличили в колдовстве и сожгли одного из епископов. Но кампания по оздоровлению страны быстро оборвалась. В 1314 г. в возрасте 46 лет Филипп внезапно скончался. Говорили о «проклятии тамплиеров», называли и более прозаическую причину – яд.

А Франция приобрела множество врагов. Итальянцы и немцы возмутились, что она перехватила «святой престол», назвали случившееся «Авиньонским пленением» пап. Император Людвиг Баварский не преминул явиться в Рим с войсками и организовал выборы антипапы Николая V. Не остались в стороне разбежавшиеся сектанты с иудеями, настраивали кого могли против обидчиков. Поначалу французов не удавалось поссорить лишь с Англией. Она была больше нынешней. Шотландия оставалась самостоятельным королевством, зато британцам принадлежали обширные области на континенте: Аквитания, Гасконь, Гиень. Английские короли издавна воевали с французами, но утратили ряд провинций, и Эдуард II пришел к выводу – вражду пора прекращать. Посватался к дочке Филиппа Красивого Изабелле. Французский властитель одобрил его намерения, отвалил поистине королевское приданое, провинцию Анжу. У супругов родился сыночек. Ну как было не радоваться?

Хотя зачатие наследника стало для Эдуарда II лишь государственной обязанностью. Он был по уши влюблен в своего молочного брата Пирса Гейвстона, подарил ему графство Корнуолл, а в порыве особенно жаркой страсти даже назначил регентом Англии. Такой расточительный роман вызвал негодование английских баронов. Они бунтовали, дважды заставляли Эдуарда удалить любовника. Но король опять возвращал его. В третий раз бароны бунтовать не стали, просто зарезали Гейвстона. Что ж, Эдуард нашел других фаворитов. А расположение знати он надумал заслужить победами, покорить Шотландию. Вышло еще хуже. Шотландский король Роберт Брюс всыпал ему так, что мало не покажется. Пришлось отдавать ему свои земли. Бароны возмутились пуще прежнего.

Король сумел подавить мятеж, возглавлявший его Мортимер бежал во Францию. Там правили сыновья Филиппа Красивого. Решительностью и способностями отца они не обладали, отдали все дела приближенным. Те не обижали себя, быстро растащили казну, за взятки возвратили прежние льготы евреям. Братья-короли вели, скажем так, нездоровый образ жизни, и подолгу на престоле не задерживались. Людовика Сварливого сменил Филипп V, его – Карл IV. В один прекрасный день к нему в гости прикатила сестра, английская королева Изабелла – злая на мужа, неудовлетворенная. Встретила эмигранта Мортимера и постаралась наверстать недостаток мужской ласки за годы супружества.

Попутно они обсудили, что вся Англия недовольна королем, и решили попытать счастья. Изабелла попросила у брата солдат и денег, соглашалась на любые обязательства. Карлу IV это показалось заманчивым. Ударили по рукам. В 1326 г. королева и ее кавалер высадились в Британии, свергли Эдуарда II. Жена дала полную волю накопившейся ненависти, придумала для него особый способ умерщвления. В тюрьме королю засунули раскаленный штырь в то самое место, которым он грешил. Корону возложили на ребенка Эдуарда III, а Мортимер и Изабелла начали править от его имени. С Карлом IV пришлось расплачиваться за помощь, ему вернули графство Анжу, отстегнули огромную по тем временам сумму, 50 тыс. марок, и даже признали, что английский король в качестве правителя Аквитании и Гаскони является вассалом французского.

Но это показалось оскорбительным английским феодалам. Они получали взрослеющего Эдуарда III – надо бы разобраться с чужеземными ставленниками и убийцами отца. Когда королю исполнилось 16 лет, он показал зубы. Мортимера повесил, заточил мать. Для воинственной знати он проявил себя вполне подходящим королем. Поколотил шотландцев, отбил потерянные территории. А во Франции умер Карл IV Сыновей у него не было, и корону захватил его двоюродный брат Филипп Валуа.

Но Эдуард III приходился более близким родственником покойному Карлу IV, племянником. Он расторг договор о вассальной зависимости, подписанный матерью. Валуа обиделся, отобрал его французские владения. А горячий Эдуард объявил себя королем и Англии, и Франции. Переправился на континент с войсками, началась Столетняя война. Его действия выглядели дерзким мальчишеством. Франция выставила многочисленную рыцарскую конницу, наняла лучших в Европе солдат, генуэзскую пехоту. У британцев рыцарство было куда жиже, пехотинцев Эдуард навербовал из крестьян. Избегал сражений, маневрировал.

Фанцузы наоборот, рвались к решающей битве, в 1346 г. окружили неприятеля у Креси. Но арбалеты генуэзцев слишком медленно перезаряжались, а Англия в ту эпоху была покрыта лесами, ее жители отлично владели луками. Арбалетчиков засыпали стрелами. Французские аристократы понеслись в конную атаку и уткнулись в ямы, вырытые на их пути крестьянами-солдатами. Впервые подало голос огнестрельное оружие, бабахнули английские пушечки-бомбарды, перепугав коней. Летели меткие стрелы, и французское воинство превратилось в мешанину, задние спотыкались о передних. А англичане кинулись добивать упавших рыцарей обычными ножами. Разгром был ошеломляющий. Эдуарду стали сдаваться города, целые герцогства…

Неспокойно было и в остальных европейских странах. На Пиренейском полуострове равнины занимали мусульманские эмираты, а в горах удержались мелкие христианские государства – Португалия, Кастилия, Леон, Арагон, Валенсия, Каталония, Галисия, Барселона. Между ними шли постоянные войны. Помаленьку государства укрупнялись. Кастилия объединилась с Леоном, Арагон с Каталонией. В борьбе с мусульманами первых успехов добились португальцы. Чтобы закрепить земли за собой, король Альфонс II Толстый приказал убивать всех взрослых мужчин, а женщин и детей изгонять вон. Но, сколотив более-менее заметное королевство, португальцы полезли на христианских соседей. Кастилия, отбиваясь от них, предпочла заключить союз с мусульманами, и «освобождение» Испании заглохло.

Звенели мечи и на востоке Европы. Оказалось, что поляки весьма опрометчиво зазвали к себе Тевтонский орден. Освоив Пруссию, он присматривался, чем бы еще поживиться. Начал нападать на Польшу, в 1330 г. отобрал у нее Померанию. А пока католики дрались между собой, рядом разрасталась языческая держава, Литва. Ее тоже раздирали усобицы, племенные князьки отчаянно соперничали. Победителем стал военачальник Гедимин. Сперва он помог князю Витеню одолеть противников и усмирить родовую знать, а потом убил Витеня и занял его место.

Литва в полной мере воспользовалась распадом Руси и нашествием татар, подминала разрозненные княжества. Шаг за шагом поглотила Полоцк, Витебск, Минск, Туров, Пинск, Волынь, Киев. В 1341 г. Гедимин отошел к праотцам. Шестеро его сыновей не отличались братской любовью, сцепились за власть. Верх взяли двое из них, Ольгерд и Кейстут. Они поделили сферы влияния. Кейстут, получил западную часть страны, водил полки на немцев и поляков. Старший, Ольгерд взял себе восточное направление. Дальнейшие планы он обозначил весьма откровенно, приняв титул великого князя Литовского и Русского.


4. Черная смерть

Русь оказалась зажатой между двумя могучими хищниками. Один был обожравшимся и дряхлеющим, Орда. Второй – энергичным и ненасытным, Литва. Но обе державы опасались друг друга, избегали большой войны. Это равновесие позволяло русским существовать в относительной безопасности. Впрочем, Руси как таковой в середине XIV в. не было. На ее просторах распластался лишь труп Руси. Даже титул великого князя обесценился. Его начали примерять те правители, кто считал себя независимым от Москвы. Появились тверские, рязанские, смоленские великие князья. Черниговское княжество, некогда большое и сильное, распалось на мелкие части – Карачевское, Белевское, Воротынское, Козельское, Елецкое, Курское, Новосильское и др. В южных осколках, Курском, Липецком, Путивльском, хозяйничали ордынские баскаки, совершенно не считались со слабенькими князьями.

В Козельске князя Андрея Мстиславича убил его племянник, решил сам завладеть крошечным княжеством. В захиревшем Муроме нашелся деятельный князь Юрий Ярославич, взялся заново отстраивать, заселять город. Но для этого понадобилось увеличивать подати, снаряжать население на работы. Люди зароптали. А родственник Юрия Федор Глебович воспользовался, сговорился с боярами и изгнал князя. Поехал в Орду и попросил утвердить Муром за ним. Юрий отправился туда же жаловаться, но Федор не забыл взять с собой его казну, раздал взятки и выиграл в ханском суде. Юрия выдали победителю, он закончил дни в темнице.

Рязанский князь Иван Коротопол, возвращаясь из Орды, встретил племянника Александра Пронского, который вез хану дань. Иван разгневался. Так же, как московский государь, он запрещал подданным ездить в Сарай. Схватил Александра, притащил в свою столицу Переяславль-Рязанский (ныне Рязань) и предал смерти. Возмутился сын убитого, Ярослав Пронский. Обратился к хану, и властитель Орды согласился, что Коротопол совершил явное злодеяние. Дал Ярославу ярлык на Рязанское княжество и войско. Оно нагрянуло в Переяславль-Рязанский, убийцу поймали и казнили. Но татары «восстанавливая справедливость», разграбили город подчистую, угнали жителей. Ярослав даже не смог княжить в Переяславле-Рязанском, поселился в городке Ростиславле. А подданные возненавидели его за то, что привел татар. У Коротопола остался малолетний сынишка Олег, бояре объявили его законным князем, народ поддержал. Ярослав был свергнут и погиб.

Уж казалось бы, насколько круто досталось тверскому дому! Жуткую смерть в Орде приняли четыре князя: Михаил Тверской, его сыновья Дмитрий и Александр, внук Федор. Но их потомки сцепились друг с другом. Главные города княжества, Тверь и Кашин, получили младшие сыновья Михаила Тверского, Константин и Василий. А у казненного Александра осталась вдова Настасья, настраивала четверых детей против дядей, внушала, что Тверь должна принадлежать им. Старший из них, Всеволод Холмский отправился к хану судиться. Кончился суд печально, пожилой дядя Константин Михайлович не вынес нервотрепок и умер. Хан вручил ярлык племяннику.

В отсутствие Константина Тверью правил второй дядя, тихий и миролюбивый Василий Кашинский. Он собрал дань и тоже покатил в Сарай. В татарском городке Бездеже победивший Всеволод столкнулся с ним и вдосталь позабавился. Ограбил до нитки и отпустил в одном исподнем. Хорошо знал, что в Орде с пустыми руками делать нечего, вот и пускай идет. А сам явился в Тверь, занял престол. Скандал получился слишком уж вопиющим. По русским законам княжение передавалось старшему в роду – от брата к брату, а уж потом сыновьям. А тут молокосос осрамил главу рода! Вмешались Церковь и московский государь. Нажали на Всеволода, кое-как уломали уступить Тверь Василию Кашинскому, взамен он дал земельные компенсации. Но Настасья и ее сыновья принялись шуметь, что Василий отстегнул слишком мало, притесняет родню.

В Пскове были другие проблемы, его замучили немцы. Если не весь Ливонский орден, то отдельные епископы, города или просто банды рыцарей с эстонцами и латышами наведывались на русскую территорию пожечь деревни, нагрузить возы барахлом, угнать крестьян и скотину. Война, по сути, не прекращалась. Псковичи привыкли поближе держать оружие, жили от тревоги до тревоги.

Новгородская земля была самой обширной и богатой на Руси. Она простиралась до Ледовитого океана и Уральских гор. Новгород собирал дань с племен северной тайги и тундры, был крупным центром международной торговли. Немецкие купцы имели здесь свои подворья, привозили заморскую продукцию, а вывозили льняные ткани, мед, воск. Этот товар был особенно ценным: во всем мире для освещения пользовались свечами, сальными или масляными светильниками. Восковые свечи были лучшими, не коптили, в странах Запада и Средиземноморья они стоили очень дорого.

Но Новгород издревле имел особые законы. Князья здесь лишь исполняли обязанности военачальников и судей. Новгородцы сами выбирали правителей-посадников, даже архиепископов. Впрочем, представление о здешнем «народовластии» зачастую бытуют искаженные. На самом деле в Новгороде народовластия и в помине не было. Прочие его города считались «пригородами». Они никакими правами не обладали, обязаны были выполнять то, что решат в Новгороде, и платить подати. Но и высший орган новгородской власти, вече, был собранием далеко не всех горожан. Археологами найдена вечевая площадь, она вмещала не более 500 человек [72]. Политику определяли бояре, 300 «золотых поясов», а с ними заседали «мужики-вечевики», выборные от городских концов и улиц.

Поборы и повинности перелагались на простонародье. Защититься от обид могли только те, кто имел сильных покровителей – в администрации и судах заседали те же бояре и их доверенные. В XII в. часть новгородцев, доведенная до отчаяния, вообще бросила родину, ушла в дальние края и основала новую республику, Вятку. В XIII в. отделился Устюг. Но и в Новгороде правящая каста не была единой. «Золотые пояса» делились на партии, кипела борьба за власть. С боярами были связаны общины купцов, ремесленников, олигархи прикармливали полезных горлопанов. Не так уж редко между городскими концами происходили побоища. Проламывали головы кольями, секлись мечами, скидывали противников в Волхов с камнями на шее.

Среди русского разброда самым благополучным островом выглядели те области, которые сплотила вокруг себя Москва. Очень небольшим островом. Хан Джанибек, сменивший Узбека, благоволил к московскому государю, не обременял излишними поборами. Неприятели и каратели не вторгались, деревни не горели. Люди на себе ощущали – жить под рукой московского великого князя удобнее и безопаснее, чем цепляться за какую-то самостоятельность. Симеон Гордый уже чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы произносить перед удельными князьями весьма смелые речи.

Втолковывал им: когда Русь была единой, никто на нее «не смеяше дерзнути, но вси покоряхуся и дани даяху». А когда князья перессорились, «наидоша татары» и овладели страной. «И ныне князей убивают, люди, всегда пленяюще, ведут в басурманство». Чтобы восстановить величие государства, требовал повиноваться, решать все споры только через великого князя. Если же кто-то начнет усобицу, позовет татар или будет искать суда у них, на того «нам быти заедин». Словами Семен Иванович не ограничивался. Совершенствовалось войско. Князья и бояре содержали отряды профессиональных дружинников (их еще называли отроками). Вдобавок к ним государь возродил систему, существовавшую во Владимирской Руси, в городах создавались пешие полки. На складах запасалось оружие, по призыву вставали в строй ратники-ополченцы.

Но и в Москве жизнь была отнюдь не безоблачной. Постоянной головной болью был Новгород. Обходиться без великого князя он не мог. Слишком близко стоял от границ, слишком уж косились на его богатства западные соседи. Однако «золотые пояса» вспоминали о подданстве только тогда, когда им требовалась помощь против немцев или шведов. А едва опасность исчезала, принимались качать «исконные» права, норовили пригласить к себе какого-нибудь князя послабее или вообще литовца. Чтобы и оборону им налаживал, и на власть не претендовал, был обычным наемником на службе Новгорода.

Особенно цепко олигархи держались за кошельки. Церковные выплаты митрополиту и дань великому князю воспринимались крайне болезненно. Новгородские бояре упрямо спорили, норовили уклониться от уплаты. Не останавливались перед войнами, возбуждали сограждан «постоять за Святую Софию», то бишь, за неприкосновенность их барышей. Любители наживы появились и среди бедноты, была бы удаль да сноровка. На лодках-ушкуях выбирались на большие реки, потрошили купцов, громили свои же, русские города, а пленных продавали на татарских базарах. Ушкуйники привозили в Новгород солидную добычу, и правительство покрывало их. И Калите, и Семену Гордому пришлось организовывать военные походы для вразумления своевольной республики. «Золотые пояса» шли на попятную, с них взимали штрафы и контрибуции. Но проходило какое-то время, и все повторялось.

Впрочем, боярство начало заноситься и в самой Москве. Оно складывалось при св. Данииле и Калите. К ним на службу перебиралась киевская, черниговская, смоленская, тверская знать. Князья возвышали достойных, жаловали землями, деревнями. Бояре набирали вес, а их дети уже пытались выступать самостоятельной силой. Например, Протасий Вельяминов был ближним боярином Калиты, московским тысяцким. Это была первостепенная должность – столичный градоначальник и судья, он представлял перед великим князем всех москвичей, руководил ополчением. После Протасия тысяцким стал его сын Василий, ходил первым советником у Семена Гордого, даже породнился с великим князем. В 1345 г. на его дочери Александре женился брат Семена Иван Красный.

На столь выгодной должности Вельяминов близко сошелся с ордынскими и генуэзскими купцами, участвовал в их делах, предоставлял льготы. Они тоже не обижали высокопоставленного партнера, в кубышку тысяцкого текли золотые ручейки. Правда, страдали русские купцы, но кто посмеет спорить с самим тысяцким, государевым родственником? Василий начал считать себя чуть ли не вторым великим князем, распоряжался на Москве единолично. Завершая земную жизнь, передал свой пост и полезные связи старшему из детей, Василию Васильевичу.

Но до Семена Гордого дошли жалобы на махинации Вельяминовых, да и их амбиции раздражали великого князя. Он показал семейству, что должность тысяцкого отнюдь не наследственная, передал ее Алексею Босоволкову по прозвищу Хвост. Не тут-то было! У нового доверенного боярина нашлось множество врагов, подмечали каждое его прегрешение. Густо доливали клеветы. До того накрутили государя, что он возвратил высокий пост Василию Вельяминову, а Босоволкова отстранил и даже приказал братьям, чтобы вообще не принимали на службу ни его, ни его детей.

А главной заботой московского правительства стала литовская угроза. Ольгерд Гедиминович настойчиво распространял свое владычество на восток. Смоленские князья сочли, что смогут избавиться от ордынской дани, если вступят в союз с Литвой. О, им охотно распахнули объятия. Но теперь Смоленск боялся, что татары отомстят. Чтобы литовцы поддержали, не бросили в беде, приходилось подлаживаться к ним, княжество попало в полную зависимость от союзников.

Поддержка и впрямь была не лишней. Ситуацией решил воспользоваться брянский князь Глеб Святославович. Помчался к хану, взялся отобрать Смоленск, а за это выпросил ярлык на него. Но в Брянске народ и без того был недоволен Глебом. А война со смолянами, присланные князю отряды татар, их грабежи и насилия подлили масла в огонь. В Брянск как раз приехал митрополит, но люди не постеснялись его присутствием, взбунтовались и убили Глеба. Его наследники все-таки сунулись побороться за Смоленск, но вмешался Ольгерд, разметал брянские дружины, князья очутились в плену, а Брянское княжество досталось победителю.

Открыто нападать на Московское государство он остерегался. За своих данников могла вступиться Орда. А литовцы испробовали на себе ураганные набеги татарской конницы, война обернулась бы неисчислимыми убытками. Но Ольгерд не оставлял попыток ущипнуть русские земли. Пробовал осаждать Можайск – как бы желая возвратить его смоленскому князю. С Новгородом и Псковом он вел политику кнута и пряника. Манил местных бояр передаться под его владычество, обещал защиту, но и подхлестывал вторжениями и опустошительными набегами.

Литовский государь забросил удочки и в Тверь, женился на дочке склочной Настасьи Ульяне, сестре четверых князей Александровичей. Поддакивал, что владеть княжеством должны они, а не их дядя Василий Кашинский. В общем, исподволь, без большой войны, силился отрывать от Руси кусок за куском. Ольгерд, как и его отец Гедимин, вел себя достаточно мудро. В присоединенных русских областях сохранялись прежние обычаи и порядки, только князей заменяли литовцы. Православие Ольгерд не задевал.

Сам он вместе с ядром литовских воинов оставался язычником, приносил жертвы перед идолом Перкунаса в заповедных лесных капищах. Но к религиозным вопросам относился чисто прагматически. Всем сыновьям от первого брака позволил креститься. Ведь львиную долю его подданных составляли русские. Единоверцам было удобнее править ими, а другие русские легче подчинятся единоверцам. Лишь одно не давало покоя Ольгерду, митрополия в Москве. Он прекрасно осознавал силу и авторитет духовной власти. Получалось, что священники в его государстве тоже подчиняются Москве, его подданные вольно или невольно почитают центром Руси Москву. Митрополия сдерживала и тех, кто мог отделиться от Москвы.

Ох, как мечтал Ольгерд заиметь собственную митрополию! Такую, чтобы располагалась на его территории, митрополит был послушным литовскому государю – и лопнут последние скрепы, связывающие Москву, Новгород, Псков, Тверь, Рязань… Он не сидел сложа руки, обратился в Константинополь. Но патриархия не хотела ссориться с Москвой, оттуда греки получали немалые доходы. Не хотели они портить отношения и с Ордой. Ольгерду отказали. Он рассвирепел, воспринял отказ как личную обиду. Отыгрался на православных, предал мучительной казни нескольких проповедников, святых Антония, Иоанна и Евстафия Литовских. Сыновей от второй жены, тверитянки, Ольгерд стал воспитывать в язычестве, назло православным пустил в Литву католических миссионеров, взял их под покровительство.

Но эмоции улеглись, а здравый смысл подсказывал – католицизм оттолкнет русских. А тут как раз до Ольгерда дошли известия: в Болгарии учреждена своя, Тырновская патриархия. Православная! Почему не попробовать? Литовские гонцы засобирались в Тырново. Болгары обрадовались – их патриархию кто-то признал за границей! Просьбу выполнили, прислали в Киев митрополита, некоего Феодорита. Хотя хитрость не удалась. Русское духовенство не подчинилось непонятному митрополиту. Оно привыкло, что церковью руководит Константинополь, а греки разъясняли, что Тырновская патриархия – самозваная. Встревожились и в Москве. Поняли, кто зазвал Феодорита. Состарившийся митрополит Феогност снарядил посольство в Византию. Описывал достоинства св. Алексия и убеждал после своей смерти поставить на митрополию именно его.

Но все насущные заботы и планы неожиданным образом были скомканы. Издалека, из глубин Китая, подползло кошмарное бедствие. Черная смерть, чума. Разносили ее крысы, отъедались на трупах, размножались, а потом разбегались из вымерших городов. Чума путешествовала на кораблях мореплавателей, с паломниками, купеческими караванами. Разгулялась по Индии, Персии, Средней Азии. Поразила повальным мором Золотую Орду. Через черноморские порты перекинулась в Византию, Италию, страшно опустошила Испанию, Францию, Англию, Германию, Скандинавию – в Европе легла в могилы треть населения. А потом, кружным путем, чума проникла на Русь. Заунывно зазвонили колокола и заголосили по умершим в Пскове, Новгороде, Смоленске, Чернигове. Белозерск и Глухов вымерли до последнего человека. А опустевших деревенек никто и не считал.

Жили люди, строили, добывали хлеб насущный – и в одночасье не оставалось никого. Стояли заброшенные избы, к которым невозможно было подойти от трупного смрада. Пировали в царстве смерти только крысы и воронье. В 1353 г. поветрие обрушилось и на Москву. Одним из первых скосило митрополита. Погибель не разбирала богатых и бедных, боярские хоромы и избы бедноты. Без спросу шагнула и в государев дворец. Почти в одночасье князь Семен лишился двоих сыновей, остался бездетным. А следом за ними чума ужалила государя. Он умирал в муках. С хрипами и стонами, из последних сил диктовал завещание. Старался позаботиться о супруге. Грезил о сыне – несуществующем, но вдруг родится?

Молил братьев, Ивана и Андрея, быть дружными, заботиться о его вдове. Завершил он свою духовную грамоту необычными словами: «А записывается вам слово сие для того, чтобы не престала память родителей наших и свеча бы не угасла». О какой свече он думал в те минуты? О династии московских князей? О возрождении Руси? Или, уходя в смертный мрак, смотрел на путеводный огонек свечи перед ликом Спасителя над своим ложем? Нет, свеча не угасла. Но она еле теплилась. Плакала восковыми слезами среди половодья человеческих слез. Трепетала язычком пламени, готовым померкнуть под первым же порывом ветра…

Семен Иванович не знал, что его слова о свече пройдут сквозь века. Но он не знал и того, что другие его заветы – о дружбе братьев, о разделе владений между ними, не имеют смысла. Из троих сыновей Ивана Калиты чума пощадила лишь среднего, Ивана Красного. Того самого, который был женат на Александре Вельяминовой. Мор не тронул и детей Ивана, дочку Любашу и двухлетнего Дмитрия. А младший брат государя Андрей успел еще порадоваться, успел узнать, что скоро станет отцом. Хотя ребенка уже не увидел, княжич Владимир Андреевич родился сиротой. Его назовут Владимиром Храбрым, а Дмитрия – Донским, но это будет еще не скоро. Кто мог предвидеть их грядущую славу?

Престол унаследовал Иван Красный, то есть красивый. Но что значила красота в царстве смерти? Многим казалось, что настал конец света. Отказывались от всего земного, раздавали имущество, постригались в монахи. Однако убийственное поветрие обладало некими непонятными закономерностями. Выбирало сложные маршруты продвижения, исчезало так же внезапно, как приходило. Вот и по Руси пронеслось и сгинуло. Люди оглядывались, приходили в себя. Получалось, что еще не конец. Получалось – надо жить…


5. Великий князь Иван II Красный

Русь пострадала от чумы очень сильно. Было подорвано хозяйство, замерла торговля, поредели боевые дружины. Сколько хлебопашцев, мастеров, купцов, княжеских и боярских слуг упокоились в наспех вырытых могилах, а то и в своих же домах, на дорогах, если некому было похоронить? Но на людей катастрофа подействовала по-разному. Одни каялись, полнее и глубже обращались к Господу. Осознали, насколько ничтожны любые дрязги, обиды, корыстные соблазны перед лицом Вечности. Другие наоборот, спешили воспользоваться последствиями.

Тут-то и обнаружилось, насколько непрочным было единение, достигнутое Калитой и Семеном Гордым. Государь умер, Москва ослабела! Сразу зашевелились ее противники. Новгородцам досталось горюшка ничуть не меньше, чем москвичам, но «золотые пояса» проявили вдруг невиданную дипломатическую активность. Принялись пересылаться с Ольгердом, с князем Константином Суздальским, снарядили несколько посольств – в Сарай и Константинополь. Византийскому императору и патриарху повезли гору кляуз на Московскую митрополию, на покойного Феогноста, на его ближайшего помощника, святителя Алексия. Перед ханом ходатайствовали, чтобы он дал ярлык на великое княжение Владимирское не Ивану Красному, а Константину. Даже не дожидаясь, как дело решится в Орде, выгнали московских наместников.

Не забыли, как их удерживали в узде Калита и его старший сын, решили сыграть по-крупному. С суздальским князем, разумеется, договорились, какие поблажки он даст республике за поддержку. У новгородцев хватало серебра на подкуп татарских вельмож, да и Константин был правителем отнюдь не бедным, ему принадлежало плодородное Суздальское ополье, крупные торговые города на Волге – Нижний Новгород и Городец. Он имел и формальные права на престол, его дед, хоть и недолго, делил с Калитой титул великого князя. Ну а одновременно «золотые пояса» нацеливались вырваться из-под контроля митрополии, для них открывалась дорога для сближения с Литвой.

Это было слишком опасно. Все усилия по возрождению Руси грозили пойти прахом. Вместо того, чтобы восстанавливать после чумы деревни, городские промыслы, церковные и административные структуры, приходилось вступать в борьбу. Выскребали оскудевшую казну и кладовые, грузили обозы подарками. Святителю Алексию предстоял далекий путь в Византию, Ивану II поближе, в Сарай. Нет, не напрасно Семен Гордый дружил с Джанибеком, исправно собирал для него дань. Хан не видел причин менять сложившиеся порядок. Впрочем, менять его было уже не просто. Ведь система сбора дани, созданная Калитой, была завязана на Москву. Стоило ли нарушать ее? В убытках останешься. В итоге взятки Новгорода и Константина утекли впустую, Джанибек вручил ярлык Ивану Красному.

На родину он возвращался с ханским послом. Именно татарин должен был возвести его на великое княжение в древней столице, Владимире – пускай князья всегда помнят, из чьих рук они получают власть. Но выяснилось, что бедствие Москвы воодушевило не только новгородцев с суздальцами. Рязанцы уже давно косились на соседей враждебно. Сами себя накручивали злостью, что москвичи полвека назад отобрали у них Коломну. Прослышали – Новгород проталкивает в государи Константина, и приняли желаемое за действительное. Сочли, что господство Москвы уже кончилось, пришло время посчитаться. Когда Иван Красный находился в Орде, рязанские бояре возбудили своего юного князя Олега, налетели на Лопасню, московскую крепость на южном берегу Оки. Разорили ее, взяли в плен наместника, измывались над ним, пытали.

Напакостили по мелочам, на что-то большее силенок не хватило, тут же и осеклись – Иван II возвращался великим князем, по-прежнему был в чести у хана. Выходит, поспешили… Но и Красному было никак не с руки затевать войну. Его княжество не оправилось от мора, он сам еще не утвердился у власти. А новгородцы так и не успокоились. Объявили – хан дал Москве ярлык на великое княжение, но в их городе князья избираются. Они уже выбрали Константина Суздальского, и иного князя признавать над собой не намерены.

С рязанцами Иван Иванович вступил в переговоры, даже согласился заплатить выкуп. Они вернули Лопасню, отпустили наместника и других пленных. Зато Новгород воспринял подобное миролюбие как слабость, заупрямился. Как ни трудно было, как ни досадно, а государю осталось лишь одно, стукнуть кулаком. Призвал удельных князей в поход на новгородцев. «Золотые пояса» сперва храбрились, вооружали горожан, разослали гонцов в Тверь, в Суздаль, звали поддержать их. Но куда там! Оспаривать ханское решение никто не осмелился. Константин Суздальский предпочел примириться с Красным – связал приехавших к нему делегатов и выдал москвичам. Тут уж новгородские бояре сникли. Если от них отвернулся собственный избранник, надо было покоряться. Городская верхушка «с дары многими» отправилась к государю, извинялась. Что ж, Иван Красный удовлетворился. Выговорил за непослушание, да и простил. Подчинились – вот и хорошо.

А тем временем святитель Алексий все еще сидел в Константинополе. Состояние Византии было плачевным, и, тем не менее, она цеплялась за свое влияние на Руси. Патриархия вела себя так, будто по-прежнему представляла великую и процветающую империю. Греки крайне редко и неохотно ставили русских митрополитов. За всю историю Церкви их было лишь четверо, Иларион, Ефрем, Клим Смолятич и св. Петр, да и то двоих из них русское духовенство выбирало само, вопреки патриархам. Но сейчас Византии приходилось особенно худо. Ее раздирали гражданские войны между Иоанном Кантакузином и Палеологами. Кантакузин заключил союз с турками, даже отдал дочку в гарем старого султана Орхана. Благодаря этому ему удалось победить, венчаться на царство.

Но вскоре против него выступил Иоанн Палеолог с генуэзцами и сербами. Их драки совершенно разорили царство. В столице маскировали нищету блестящей мишурой – в императорском дворце подавали глинянную посуду, покрытую позолотой. Трон и короны украшались стразами, драгоценные камни были заложены западным торгашам. Противником Кантакузина стал и патриарх Каллист, царь сместил его, назначил Филофея, но Каллист бежал, оба патриарха поливали друг друга проклятиями. Император и Филофей чувствовали себя у власти очень хлипко, крайне нуждались в деньгах. Поэтому подношения значили в Константинополе не меньше, чем в Орде.

Новгородских жалобщиков обласкали, но отделались от них пустыми словами. А Алексия продержали «на испытании» целый год. Проверяли, что за человек, не опасен ли для Византии? Выжидали решения спора в Сарае, удержит ли первенство Москва? Не обойдет ли ее другое княжество со своими претендентами? Не обошло, и Филофей наконец-то рукоположил св. Алексия в митрополиты. Расщедрился до того, что узаконил положение, уже сотню лет сложившееся на Руси, выдал официальную грамоту о переносе митрополичьей кафедры из Киева во Владимир. Алексий выхлопотал грамоту и для св. Сергия Радонежского, с патриаршим благословением его монастырю. Пустился в обратный путь с чувством выполненного долга.

Но не успел доехать домой, как настигло известие, способное ошеломить кого угодно. Как выяснилось, Ольгерд сделал очередной хитрый ход. Потерпев неудачу с болгарским митрополитом, он снова обратился в Константинополь. Убеждал, что Литва, так и быть, порвет связи с Тырновской патриархией, если греки ей все-таки поставят отдельного митрополита. Кандидата Ольгерд позаботился подобрать такого, что лучше не придумаешь, тверского боярина Романа. Одним махом двух зайцев убивал – кроме решения церковных проблем, наводил мост с Тверью. Не поскупился и на деньги, послы привезли тугие мешки с серебром и золотом. Те же самые Кантакузин с Филофеем без долгих колебаний согласились. С Москвы получили, почему бы с Литвы не получить? Опять же, кто завтра возьмет верх? Скорее Литва, чем Москва.

При переговорах с Алексием патриарх слукавил. Ни словом не обмолвился о предстоящих переменах в Церкви, но резиденцию митрополита перенес во Владимир как раз для того, чтобы Киев «освободился». Проводили святителя, и лишь после этого Романа поставили Киевским митрополитом. Понадеялись, что Алексий узнает задним числом и смирится перед фактом. Человек пожилой, недужный, что он сможет предпринять? Но греки ошиблись. Обман патриархии и разделение Русской Церкви глубоко возмутили Алексия. Он не посчитался ни со своим возрастом, ни с самочувствием. Даже не передохув с дороги, вторично выехал в Константинополь.

Взялся судиться с Романом перед лицом императора и патриарха. Тверской боярин был слишком слабеньким оппонентом для св. Алексия, а махинации византийцев выглядели не слишком красиво. Но и терять литовское серебришко им не улыбалось. Филофей заюлил и постарался выкрутиться. Признал Алексия митрополитом Владимирским и Киевским, а Романа – Литовским и Волынским, вроде как урезал его полномочия. Хотя для Ольгерда этого вполне хватало, он приобрел нужную ему митрополию.

А пока святитель путешествовал туда-сюда, великому князю ох как его не хватало! Мало было новгородцев с рязанцами, так еще и в Москве разыгралась безобразнейшая свара. Иван Красный по натуре был скромным, тихим, и тысяцкий Василий Вельяминов возомнил, что станет при нем вообще всемогущим. Государь – его шурин, кто как не он будет диктовать нужные решения? Вознаградит себя новыми пожалованиями, прибытками. Но Иван II узнал брата жены далеко не с лучшей стороны. Он был не настолько скромным и тихим, чтобы позволять сесть себе на шею. Красный имел собственные представления об истории с отставкой Алексея Босоволкова, убедился, что его оболгали. Амбиции Вельяминова он укоротил одним махом, отстранил его с поста тысяцкого и назначил Босоволкова.

Однако занимал он должность недолго. Утром 3 февраля 1356 г. его нашли на базаре убитым. Вычислить виновных не составляло труда, подозрения и улики указывали на Василия Вельяминова. А государь оказался в полной растерянности. Взять боярина под белы ручки и карать по закону? Попробуй-ка тронь, хлопот не оберешься. За Вельяминовым стоял мощный клан родни, высокопоставленные друзья, иноземные купцы, половина Москвы. А спустить на тормозах – значило расписаться в бессилии перед обнаглевшим боярином. Вопиющее преступление всколыхнуло и горожан. Москвичи забурлили. Шумели, что повторяется история Андрея Боголюбского. Что Босоволков, как и он, любил и опекал простых людей, и за это его угробили «сильные». Слишком сильные. Иван II выбрал самый осторожный вариант. Выносить сор из избы и судить родственника все же не стал. Но Василию Вельяминову прозрачно намекнули, чтобы покинул владения великого князя. Он собрал пожитки и укатил в Рязань.

Святитель Алексий возвратился, жизнь пошла своим чередом. Но расхлебывали одни хлопоты, а накатывались другие. В 1357 г. к государю пожаловали совершенно необычные послы из Орды. Вели себя на удивление вежливо, почтительно, будто забыли, что прибыли к ханскому слуге. Впрочем, они и повеление привезли необычное. Джанибек писал, что его любимой женой Тайдулой овладел тяжкий недуг, уже три года демоны мучат ее корчами и судорогами, она ослепла. До хана дошли слухи, что св. Алексий исцеляет бесноватых, и он срочно вызывал митрополита к супруге: «Мы знаем, что Небо ни в чем не отказывает молитве главного попа вашего».

Нежданно-негаданно на святителя ложилась небывалая ответственность. Не за ханшу, а за всю Русь! Поможет Бог или не поможет, услышит или не услышит? Раньше слышал, помогал, но ведь Тайдула была не христианкой! И кто знает, по каким грехам попущена одержимость? Джанибек был милостив к Москве, его называли «добрым царем». Но люди отдавали себе отчет, что уповать на его доброту было бы опрометчиво. Пороки и замашки татарских ханов были присущи Джанибеку в полной мере. При восшествии на трон зарезал братьев, казнил неугодных, посылал карателей на провинившиеся княжества. А ну как разъярится, закапризничает? Алексия провожала вся Москва, молилась за него, переживала.

Он справился. Отчитал Тайдулу, и Господь явил чудо, ханша избавилась от напасти. Радовались тоже вместе, всей Москвой славили Бога. Еще бы не радоваться! Беда не разразилась. Наоборот, натура хана взыграла от счастья, он не знал как отблагодарить святителя. А подобное отношение к митрополиту обещало самые радужные перспективы и для православной паствы, для великого князя. Джанибек будет помнить добро, платить тем же… Но кто мог подумать, что жизнь самого Джанибека уже кончается?

Хан задумал повоевать в Закавказье. Поход был удачным, он захватил Тебризское царство в Азербайджане, посадил там править сына Бердибека и с караванами награбленных сокровищ двинулся назад. До Сарая не доехал. Летописи сообщают, что в дороге он «от некоего привидения разболеся и взбесися». От какого привидения, остается лишь гадать. Может, слишком бурно праздновал победу и занемог белой горячкой, а может, ему что-нибудь подсыпали, в Орде это умели. Во всяком случае, вокруг расхворавшегося Джанибека составился заговор военачальников. Его главный полководец Товлубий и темник Мамай призвали Бердибека и научили, как надо действовать. Сын велел прикончить отца. Придавили лицо подушкой, и готово.

У Бердибека было 12 братьев от разных матерей, но и с ними церемониться не стали, перерезали одним махом вместе с семьями и приближенными. Вельможи, расчистившие хану путь к трону, внакладе не остались. Возвысились при нем, прибрали к рукам конфискованные дома, стада, пастбища. Мамай подсуетился жениться на сестре Бердибека, стал гурленем, ханским зятем. Но для того, чтобы закрепить переворот, требовалось ублажить не только ближайших помощников. С одной стороны, надо было как-то успокоить и удовлетворить простых воинов, с другой – заручиться расположением могущественных сарайских купцов.

Заговорили, что уже давненько не громили Русь. Небось, отъелась, накопила добра. Сопротивляться русские не посмеют, воины пограбят досыта, купцы получат массу пленных. Подобрать повод было не так уж трудно. Бердибек отправил «лютого посла» звать к себе князей, перечислял всевозможные их прегрешения, действительные или надуманные. Для Москвы дело оборачивалось хуже не придумаешь. Иван Красный считался ставленником Джанибека, пользовался покровителем казненных ордынских сановников. Опять надо было опустошать казну. Какие уж тут собственные нужды, задумки что-нибудь построить? Все что есть – на подарки, на взятки.

Но с великим князем отправился в Сарай митрополит, а исцеленная Тайдула была матерью Бердибека. Неужели не заступится, не замолвит слово? Она заступилась. Иван Иванович и св. Алексий еще не успели добраться до Сарая, а хан уже сменил гнев на милость, встретил их торжественно, как лучших друзей. Впрочем, нашлись умные советники, подсказали ему и другие соображения. Напомнили, что именно Москва собирает ордынскую дань. Ни Тверь, ни Суздаль не смогут обеспечить хану регулярные выплаты. А в противостоянии с Литвой Москва выступала самой надежной опорой татар. Оттолкнешь русских – куда они потянутся? Пример Смоленска и Брянска был еще свежим.

Со своей стороны Иван II и его бояре предпринимали все усилия, чтобы приспособиться к переменам в Сарае. Прежние доброжелатели погибли, надо было заводить новых. Обходили с визитами и дарами жен Бердибека, его любимцев. Но в новом ханском окружении обнаружилось вдруг знакомое лицо, изгнанник Вельяминов! Ордынские торгаши и ростовщики не забыли, какие услуги боярин оказывал им в Москве. Приютили, порекомендовали полезного человека сановникам Бердибека. Те обмолвились в разговорах с Иваном Красным, что надо бы простить их друга, вернуть на должность тысяцкого. Разве можно было отказать?

Хотя в целом поездка удалась как нельзя лучше. Грозу пронесло, тучи рассеялись. Хан сохранил за Москвой великое княжение, подтвердил привилегии Церкви. Народ опять радовался, чествовал возвращение государя и митрополита, живых и невредимых. На время своего отсутствия Иван Красный оставил править сына Дмитрия – оставил чисто номинально, княжич был еще малышом. Бояре, руководившие страной от имени Дмитрия, научили его произнести первую в жизни публичную речь. Мальчик со слезами на глазах славил св. Алексия: «О владыко, ты даровал нам житие мирное!..»

Но как же трудно было его оберегать, мирное житие! Смерть Джанибека пробудила активность рязанцев. Они, по своему обыкновению, опять увлеклись, размечтались: теперь-то Москва наверняка лишится ханского благоволения. Олег Рязанский додумался искать собственных друзей в Орде, зазвал в гости царевича Мамат-ходжу, приплатил, и царевич прислал Ивану Ивановичу высокомерное письмо. Дескать, он, Мамат-ходжа, намеревается разобрать споры двух княжеств и установить между ними истинную границу. Но великий князь не позволил запугать себя, твердо ответил, что московско-рязанские границы хорошо известны. Царевича ткнул носом в ханские грамоты и запретил появляться в своих владениях.

А в Суздале умер бывший соперник, Константин. Княжество досталось трем его сыновьям, Андрею, Дмитрию-Фоме и Борису. Но и они вздумали поиграть в дипломатию. Заслали сватов не куда-нибудь, а в Литву, просили Ольгерда выдать за Бориса дочь. Завязывался альянс, достаточно неприятный для Москвы. Дети Константина теперь могли рассчитывать на помощь тестя в каких-то будущих честолюбивых планах. Иван Красный и святитель Алексий решили подстраховаться, тоже вступили с Ольгердом в переговоры, предлагали закрепить мирные отношения брачными узами. О, литовский государь готов был заключать любые договоры. Дочка Ивана II Люба еще и в зрелость не вошла, вытянулась тоненькой угловатой отроковицей, но в политических браках возраст не играл особой роли. Любашу проводили в чужую страну, повенчали с племянником Ольгерда.

Но… властитель Литвы далеко не всегда придавал значение родственным связям и договорам. Вспоминал о них лишь в тех случаях, когда это соответствовало его планам. Он взялся поддерживать не московских, а других родственников. Сыновья Настасьи Тверской во главе с Всеволодом Холмским все более сурово грызлись с дядей, Василием Кашинским, требовали переделить города и земли. Ольгерд влез в их раздоры, подстрекал братьев своей жены быть смелее. Тверское княжество вот-вот могло расколоться войной, и нетрудно было предвидеть вмешательство литовцев… Иван II и митрополит забили тревогу.

Св. Алексий вызвал во Владимир Василия Кашинского и Всеволода Холмского, взывал к совести, уговаривал полюбовно уладить разногласия. Не тут-то было. «Много было меж ими глаголанья, но конечный мир и любовь не сотворися». Дядю поддерживали Иван Красный и сам митрополит. Но за племянником стоял Ольгерд, и он категорически отказывался уступать. Даже авторитет святителя на него не действовал, увещевания Алексия Всеволод ставил ни во что. Вот тут-то сказалось, насколько полезно для Литвы церковное разделение. Имело ли смысл слушаться митрополита, если существовал второй, причем свой же, тверской боярин?

Всеволод настолько распалился, что задумал вообще отобрать Тверь у Василия. Откопал старый ярлык, выданный по ошибке Джанибеком, поехал кляузничать к хану. И на дядю, и на Ивана Красного со св. Алексием, за то, что приняли сторону дяди. В Москве узнали, великий князь распорядился не пропускать ябедника. Нет, вздорный князь проехал кружным путем, через Литву. Но в Сарай он попал на свою голову. Ивана II и митрополита после их визита хан зауважал, видел в них верных и достойных слуг, а связи Всеволода с Ольгердом выглядели подозрительными. Его поведение Бердибек расценил как неповиновение старшим и выдал князя дяде, отослал под стражей в Тверь.

Однако и Ольгерд ответил на случившееся открытой враждой. Св. Алексий отправился в Киев окормлять южную паству, а его там схватили и упрятали в темницу. Вот вам, москвичи, Киевская митрополия! Знайте, как задевать наших ставленников! Литовские отряды вторглись на тверскую территорию, заняли Ржев. Василий Кашинский поднял войска, в помощь ему Иван Красный послал можайский полк. Незваных гостей вышлибли. Но через некоторое время Ржева снова оказалась в литовских руках.

Хотя с теми князьями, кто передался под покровительство Литвы, Ольгерд заигрывал лишь до поры до времени. Союз был промежуточным этапом, а конечным – полное завоевание. Уж на что старались дружить с литовцами смоленские правители. Но пришло время, и литовский государь прикинул: они остались в одиночестве, на помощь Орды рассчитывать не могут. Напал без всяких видимых причин, отнял Мстиславль, Белую, подступал к Смоленску. Крепость была сильной, князь Святослав Иванович кое-как отбился. Но деваться ему и впрямь было некуда. Просил о мире, проглотил продиктованные ему условия.

Обстановка на границах становилась все более тревожной, и в такой момент великий князь Иван Иванович разболелся. Ему было всего 33 года, но диагнозов в те времена не ставили, а лечить умели далеко не все недуги. Государь угасал. Успел составить завещание. Распределил между наследниками фамильные драгоценности. Их было так мало! Самый сильный и богатый властитель на Руси поштучно расписывал несколько золотых поясов, сабель, цепей. Золотых сережек с жемчугом была одна пара, ее отец честно разделил – каждому из двух сыновей завещал по серьге.

Москву поделил поровну, чтобы была общим достоянием. Из прочих земель и городов старшему определил больше, чтобы младшие повиновались. Завершил традиционным пояснением – если у наследников прибавятся земли, пусть разделят по справедливости. А если Орда отберет часть земель, надо покорно и по справедливости переделить оставшееся. 19 ноября 1359 г. Иван II отошел в мир иной. За гробом шли бояре, священники и трое князей. Сыновья Красного, Дмитрий с Иваном, и племянник Владимир Андреевич. Преемником отца был Дмитрий. Ему исполнилось 8 лет. Его брату – 5, двоюродному брату – 6. На их плечи отныне ложилась судьба Русского государства…


6. Как в Орде началась замятия

Ночь бывает особенно темной и пугающей перед рассветом. Мрак как бы сгущается, становится ощутимым. Предутренний холод пронимает до костей. Наползает туман, искажает предметы. В шорохах, криках зверей и птиц, колыхании теней, чудится угроза. Кажется, что оттуда, из черных глубин надвигается неясное зло, что оно уже торжествует… На Руси наступал рассвет. Но она еще не знала об этом, она жила как привыкла, по ночным правилам и представлениям.

Люди понимали – князя на Москве по сути не стало. Есть ребенок, которому еще расти и расти. Сидит с серьезным личиком с боярами, силясь понять, что они обсуждают. Его учат, подсказывают, почему ту или иную грамоту надо скрепить княжеской печатью. А кто учит, кто подсказывает? Со времен Калиты главными помощниками московских государей были митрополиты, но св. Алексий все еще томился в киевском застенке. На роль регента выдвинулся не кто иной как Василий Вельяминов, дядя Дмитрия. О, сейчас он развернулся в полную силу. Казна была в его распоряжении, на ключевые посты можно было назначить своих людей, и какое решение примут бояре, если Вельяминов будет против?

Быстро сориентировался Ольгерд. Литовские набеги посыпались на Тверское княжество. Помощи оно не получило, Вельяминов не счел нужным тратиться на походы, ссориться с Литвой. Зато в Тверь пожаловал митрополит Роман. Местный епископ не признал его, отказался даже встретиться. Но Роману было на это плевать – его признал князь Всеволод Холмский. А литовский митрополит за это по-своему рассудил племянника с дядей. Разумеется, рассудил не так, как св. Алексий. Предъявил Василию Кашинскому ультиматум: отдать Всеволоду треть владений. Как тут возразишь? Пришлось согласиться. Изрядный кусок княжества явно уходил под Литву. Роман мог бы запросить и больше, но Ольгерд предпочитал действовать постепенно. Все-таки не рисковал злить Орду. За целое княжество хан кинется воевать, а если потихоньку, может, и не раскачается.

Но в это же время произошла новая встряска в Сарае. Отцеубийство и захват трона Бердибеком понравились далеко не всем татарам. Недовольных возглавил Кульпа, один из родственников хана – в прошлом перевороте его то ли забыли, то ли не сумели зарезать. Подкараулил подходящий случай, прикончил Бердибека и уселся на его место. По свидетельствам современников, он «много зла сотвори». Переказнил всех, кого считал врагами, сторонники Кульпы разбуянились, убивали, грабили что могли. Ну а русским князьям в подобных случаях требовалось бросать все дела, ехать к новому царю, ублажать подарками, чтобы получить новые ярлыки.

Нарушать обычай никто не осмелился. Засобирались на поклон. Но большинство князей опоздало. Кульпа властвовал всего шесть месяцев, и «много зла» было единственным, что он успел натворить. Его отправил на тот свет Науруз. Орда уже больше ста лет сосала соки из соседних стран, распространяла вокруг себя ужас. Но зло, как и добро, не исчезает бесследно. Оно возвращается к своим истокам, накапливается. Господство над народами избаловало и разлагало татар. Теперь отвратительные фонтаны гноя плеснули наружу, разрывая саму Орду. Начиналось то, что русские летописцы окрестили «великой замятней». Если кто-то саблей, ножом или ядом проложил путь на царство, почему нельзя другим? Если кто-то поддержал нового хана и крепко поживился, другим тоже хочется…

Князья, ехавшие к Кульпе, должны были вручать подарки Наурузу. Должны были тщательно скрывать свое удивление, точнее – вообще ничему не удивляться. Улыбаться и унижаться как ни в чем не бывало, раскланиваться с новыми царедворцами, делать вид, будто они рассчитывали увидеть в Сарае именно Науруза и никого иного… Подневольная жизнь и традиции Орды приучили, что вести себя надо только так. Как же можно иначе?

Но из ордынских традиций научились извлекать и выгоду. Новгородцы задумали повторить старый план, пропихнуть в великие князья кого-нибудь из сыновей Константина Суздальского. Они делили отцовское княжество. Старший, Андрей, правил в Нижнем Новгороде, Дмитрий-Фома – в Суздале, Борис – в Городце. Тихий и благочестивый Андрей наотрез отказался от предложения «золотых поясов», в Сарае он просил лишь подтвердить ярлык на собственный удел. Но Дмитрий-Фома азартно загорелся попытать удачи. Имелся весомый аргумент – у московского Дмитрия до великого княжения еще нос не дорос. Хотя новгородцы и их кандидат позаботились об аргументах не менее весомых, привезли немеренное количество денег и рухляди, «вдаде многие дары хану и ханше, и князем ордынским».

А корыстолюбивый Вельяминов поскупился. Не исключено, что он попросту погрел руки на ценностях, предназначенных для хана. Такое за боярином случалось. Но он рассчитывал, что много платить и незачем, великое княжение без того останется за Москвой, надеялся на поддержку давних сарайских друзей. Однако его друзей на месте не оказалось. Кому-то перерезали глотки в сумятице переворотов, толстосумы позапирали дома и лавки, подались на время подальше от опасной столицы – в Хорезм, Тану, Кафу. О том, почему предшествующие ханы опирались на Москву, Науруз и его сообщники не задумывались. Они дорвались до царства и хотели сразу же получить побольше. От кого получили, тому и дали ярлык на великое княжение, Дмитрию-Фоме.

Насколько же задрал нос суздальский властитель! Стараясь подчеркнуть свое положение, он даже переехал в запустевший Владимир. Впервые за сто лет великий князь поселился в древней столице, показывал всем, что истинное сердце Руси – Суздаль и Владимир, а не какая-то Москва. А тут как раз возвратился митрополит. Три года его продержали в тюрьме, но возмущалось духовенство, протестовал Константинополь. Ольгерд тоже хотел воспользоваться ордынской замятней, взяться за Русь решительнее. Прослыть святотатцем ему было ни к чему, и св. Алексия отпустили.

Дмитрий-Фома очень порадовался этому. Его коронация пройдет как положено, татарский посол возведет его на престол, митрополит благословит. Конечно, святитель переберется в свою официальную резиденцию, во Владимир. Будет, как и раньше, находиться рука об руку с государем. Что ж, св. Алексий не противился, благословил его. Ярлык был выдан царем, а царь – власть от Бога. Но… церемония прошла бледненько. Большинство князей на нее вообще не явились. А митрополит выразил и свое личное отношение к притязаниям Дмитрия-Фомы. Отслужив на коронации, сразу покинул Владимир, удалился в Москву.

Суздальский князь не понимал, что происходит? Он получил ярлык вполне законно, по ордынскому праву, но очутился почти в изоляции. Его осуждали, летописцы указывали, что он занял престол «не по отчине, не по дедине». А дело было в том, что на Руси почиталось не формальное юридическое право, куда выше ставилась правда. Дмитрий-Фома взял верх по праву, но не по правде. Он и хан Науруз легкомысленно сломали порядок, сложившийся вокруг Москвы. А люди успели осознать и ощутить правду этого порядка. Не желали отказываться от нее.

За поддержание московской правды взялся митрополит Алексий. Его появление в Кремле порадовало отнюдь не всех. Но святитель обосновался здесь прочно, переселяться не намеревался. Мальчика Дмитрия он взял под личную опеку, стал воспитывать, обучать княжеской премудрости. Занялся государственными делами, а опыта у него хватало. Спорить со святителем было затруднительно, Вельяминову волей-неволей пришлось потесниться, св. Алексий фактически возглавил правительство.

Но у татар порядок рушился куда круче, чем на Руси. На востоке, за Уралом, раскинулись владения родственников сарайских ханов, Синяя и Белая Орды. Батый в свое время обделил их. Золотая Орда купалась в богатствах, торговала, блистала разросшимися городами. В аральских и сибирских степях таких источников доходов не имелось. Здешние татары даже ислам еще не приняли, многие оставались язычниками. Жили кочевым скотоводством, брали дань с таежных племен, совершали набеги на Среднюю Азию. Сарайским сородичам завидовали, но и презирали. Считали, что они изнежились и обабились, погрязли в городских удовольствиях и гаремах, преступили заветы великого Чингисхана.

Конечно, Золотая Орда была сильнее, но смуты расшатали ее. В Сарай нагрянул царевич Синей Орды Хидырь со свирепыми восточными степняками. В дикой резне сгинули Науруз с сыном, их царедворцы, жены, наложницы. Кого походя полосовали ножами, кого запихивали в мешки и скидывали в Ахтубу кормить рыбу. Вместе с прочими обитательницами гаремов нашла смерть покровительница св. Алексия Тайдула. Мечети и дома распахнулись выбитыми дверями. Хлюпая сапогами по лужам крови и откидывая пинками трупы, захватчики жадно срывали ковры, взламывали сундуки. Но… трон освободился! А попробовать, как сладко жилось убитым хозяевам, было так соблазнительно! Хидырь въехал в разоренный дворец, его воины занимали оскверненные дома. Сгоняли жителей ремонтировать разрушения, заполняли гаремы недорезанными девушками.

Впрочем, и русские очутились тут как тут. Пример Дмитрия-Фомы и новгородцев, как можно использовать татарские перевороты, вдохновил других желающих. Обнищавшего ростовского князя Константина Калита пригрел, женил на собственной дочери, защищал от соперников. Но он втайне дулся: почему владеет не всем Ростовом, а только половиной, почему должен подчиняться Москве? За заволжский Галич Калита в свое время заплатил дань, спас княжество от ордынских карателей. Тем не менее, здешний князь Дмитрий тоже копил обиды – почему его выкупленные земли перешли под власть Москвы? Как только услышали, что в Сарае сменился царь, Константин и Дмитрий помчались к нему. Хидырь в русских делах не разбирался, деньгами был не избалован, брал недорого. Князья просили, вроде бы, законную собственность, Ростовское и Галичское княжества, хан запросто дал им ярлыки.

Великий князь Дмитрий-Фома против растаскивания государства не возражал. Ему-то что? Не у него отбирают, а у москвичей. Перед Хидырем он постарался выслужиться. В 1360 г. набезобразничали новгородские ушкуйники, пробрались северными реками в Камскую Болгарию, внезапно налетели и разорили второй по величине город Жукотин. Болгары разъярились. Набросились на русских купцов, невольников, ремесленников, находившихся в их стране, перебили тысячи невиновных. А хан по болгарской жалобе приказал Дмитрию-Фоме сыскать разбойников.

Тот взялся за поручение основательно. Вместо того, чтобы выслать в Новгород крепкую дружину, созвал в Костроме княжеский съезд. Очередной раз силился показать, что он отныне главный. Но со съездом сел в лужу. К нему прибыли лишь братья да Константин Ростовский с Дмитрием Галицким – москвичам напакостили, теперь жались к Суздалю. Остальные удельные князья приглашение проигнорировали. Правда, новгородцы не подставили под удар собственного ставленника, выдали ушкуйников – не всех, а хотя бы мелочь, чтоб великий князь смог отчитаться.

Но пока их везли на суд в Орду, там уже все перетряхнулось. Сокровища Сарая ослепили сына Хидыря, Темир-ходжу. Он умертвил отца, решил сам попользоваться захваченным царством. Хотя пользовался лишь 6 дней. Синеордынцы сцепились друг с другом, а в погромах уцелел темник Мамай. Поднял против пришельцев местных татар и отправил Темир-ходжу вслед за отцом. Но и сам не удержался. Его выступление сплотило синеордынцев, брат Хидыря Амурат призвал из-за Урала свежие силы и выбил Мамая из Сарая.

А между тем, московское правительство выжидало, присматривалось. При победе Амурата прочие князья не стали спешить к нему, больно уж шаткой выглядела его власть. Но св. Алексий и кремлевские бояре учли как раз то, что положение хана крайне ненадежное, он будет рад любому, кто его признает. Их послы появились в Сарае раньше всех. Жаловались Амурату на давнего его врага, убитого Науруза, на прежних вельмож – дескать, проходимцы, продали ярлык за мзду. Царю это, конечно, понравилось. Он и сам был аналогичного мнения о прогнившей Золотой Орде. Решил показать, что он-то будет править иначе! Демонстративно поиграл в беспристрастность. Велел держать московского и суздальского послов под охраной, чтобы они не подкупали придворных (точнее, чтобы деньги не утекли мимо ханской казны). А потом рассудил: великое княжение принадлежит Дмитрию Московскому. Его возраст – не порок. Пока подрастет, у него имеются советники. Причем советники уже доказали, насколько они мудрые – ведь догадались обратиться к Амурату.

Хотя авторитет нового хана оставался крайне низким. Даже Дмитрий-Фома его не испугался. Когда в Москву прибыл посол Амурата, возводить Дмитрия на великое княжение, суздальский государь отказался уступать. Направил дружину в Переславль, перекрыл дорогу на стольный Владимир. Однако св. Алексий и его правительство предвидели подобные препятствия. Ханский ярлык был у них, а дальше москвичи и сами справились. Поскакали, запылили по дорогам гонцы, собирая рать. Это был первый военный поход двенадцатилетнего Дмитрия. Рядом с ним, на конях и в доспехах, ехали младшие братики Иван и Владимир. Но под знаменами мальчиков-князей распоряжались взрослые командиры, гарцевали на лошадях и маршировали в колоннах взрослые бородатые ратники, и копья у них были совсем не игрушечные.

Дмитрий-Фома не ожидал, что соперники решатся применить силу. Не ожидал и того, что у них такая многочисленная армия. Кичился – он во Владимире сидит! А сейчас на жиденькие суздальские дружины надвигались москвичи, коломенцы, можайцы, звенигородцы. Присоединялись удельные князья – те самые, кто не явился на коронацию Дмитрия-Фомы и на его съезд. На жителей великокняжеского Владимира надеяться не приходилось. Они явно симпатизировали московскому государю.

Дмитрий-Фома прикинул соотношение войск, и сражаться ему не захотелось. Спокойно отступить, и то показалось опасным. Он бежал. Проскакал без остановки через Владимир, укрылся в родном Суздале. Но его никто не тронул. Ушел в свой удел, вот и спасибо. Дмитрий Иванович с полками остановился во Владимире. Летом 1362 г. он был провозглашен великим князем всея Руси. И у мальчишки коронация получилась куда более представительной, чем у предшественника. Важный татарин зачитал ханскую грамоту, св. Алексий служил в Успенском соборе, препоясал отрока тяжелым мечом. Собравшиеся князья как были, в походном облачении, целовали крест служить ему. Поздравляли друг друга, будто одолели не такого же мелкого князя, как они сами, а могучего внешнего супостата. Впрочем, эта победа была не менее важной. Они одержали верх над эгоизмом, над собственным разобщением.


7. Св. Благоверный Великий князь Дмитрий Донской

Кремль, построенный Калитой, никогда не бывал в сражениях, но через четверть века выглядел так, будто выдержал серьезную осаду. Известь, покрывавшая стены и башни, обваливалась, из-под нее проглядывала деревянная основа. Она пострадала при пожарах, там и тут была покрыта заплатками. Кое-где бревна разошлись, наружу вываливались камни и земля, которыми были забутованы срубы. Но люди привыкли к своей крепости. Забивали щели бревнами, подмазывали штукатуркой. Какая ни есть, а защита, главное убежище в опасности.

В общем-то, и городом считалось то, что находилось внутри Кремля. Храмы, причудливые резные узоры дворцов, теремов, дворы монастырей. Густо лепились дома и дворики поменьше, победнее, втискивались между центральными площадями и обводами стен. Но Москве было уже тесно в крепости. Она выплеснулась в разные стороны посадами, слободами – там и строиться можно было просторнее, и садик разбить пошире да поцветистее, там звенели наковальни кузнецов, крутились гончарные круги, постукивали ткацкие станки.

Покосившиеся громады кремлевских укреплений и посадские улочки спускались к прохладной ряби Москвы-реки. Здесь всегда было людно. Москвички полоскали белье, судачили с подругами. В сторонке дымили бани. Между крепостью и рекой раскинулся базар – тут уж у любого глаза разбегались. Выбирай, чего душеньке угодно. Мечи из лучшего булата, доспехи, заморские ткани, украшения хотя бы и княжне впору. А хлеба, крупы, овощей, фруктов, рыбы столько, что кажется, целому городу за год не съесть.

У пристаней колыхались десятки судов. Москва стояла на перекрестке. Если плыть по Яузе, попадешь к Мытищинскому волоку, таможенники проверят товары (мыт – как раз и означало пошлину), а местные мужики подработают, перетащат ладью на Клязьму – и отправляйся по ней к Владимиру или еще дальше: на Оку, Волгу, в Камскую Болгарию, Сарай. На Оку и Волгу можно было попасть другой дорогой, спуститься по Москве-реке к Коломне. А если свернуть с Оки на Проню, через волок суда выходили на Дон. Плыли к Азовскому морю, крымским берегам, в шумные венецианские и генуэзские колонии.

По Москве-реке открывалась и дорога к верховьям, к Можайску. Оттуда через притоки и волоки выводила на Днепр к Смоленску, на Верхнюю Волгу, к Твери. Хочешь – к Киеву плыви, хочешь – перебирайся на Волхов, к Новгороду. А на московском торжище среди русских рубах, сарафанов, платков, мелькали чужеземцы. Немец-суконник в мешковатом камзоле, береты и кургузые штанишки итальянцев, халаты бухарцев, хорезмийцев, белокурые литовцы с племенными татуировками, ордынские евреи с завитыми бородами и золотыми обручами на головах.

Но вот среди пестрой толпы прокатывалось, словно порыв ветра: великий князь! Сгибались в почтительном поклоне спины смердов и посадских, блестели любопытством глазки женщин, из-за спин лезли босоногие ребятишки, рассмотреть получше. Хотя картина была знакомой, ее видели чуть ли не каждый день. Стучали копыта по деревянному настилу улиц, в седле сидел худощавый мальчик с открытым светлым лицом, его сопровождали двое-трое дружинников. Он отвечал на приветствия, город был не таким уж большим, юный князь помнил многих подданных. Иноземцы тоже кланялись по обязанности, властитель есть властитель. О том, как и почему склонят головы позже, они еще не подозревали…

Обстановка вокруг Руси резко менялась. Амурат удержался в Сарае, но татарские эмиры и мурзы не признавали его, разбредались с толпами воинов, с семьями, отхватывали независимые области. Появились самозванцы, выдающие себя за детей погибших царей. Держава развалилась. Отпали Камская Болгария, Мордовия, Хорезм. А уж кто в полной мере порадовался переменам, так это Литва. Равновесие в Восточной Европе сломалось, татарские войска рубились друг с другом. Значит, можно было не оглядываться на ханов. Послам германского императора Ольгерд откровенно заявил: «Вся Русь должна принадлежать Литве» и даже потребовал, чтобы крестоносцы Ливонского ордена отказались от «права на русских».

Три татарские орды откочевали на правый берег Днепра, расположились в степях Буга и Поднестровья, рассылали баскаков по здешним городам. Но в 1363 г. Ольгерд двинул на них литовскую армию. На Синих Водах сокрушил ордынцев, присоединил Подолию. Прошел до самого Крыма, с налета взял древний Херсонес. Закрепляться тут литовский государь не собирался – слишком далеко. Он лишь наградил себя и воинов сказочной добычей. Литовцы славили Ольгерда, набивая мешки драгоценностями, связывая перепуганных горожан. Ободрали греческие храмы, нагрузили обозы утварью, окладами книг и икон, золочеными крестами. А потом Ольгерд с воинством нагрянул в Чернигов. Это было поближе, чем Крым, это можно было захватить насовсем. Литовские границы передвинулись за Днепр, на Левобережье.

Византийцы давно уже отдали Херсонес генуэзцам, набег обернулся для них серьезными убытками. Торговая республика озаботилась. Раньше генуэзские и венецианские города подчинялись Золотой Орде. Подносили ханам подарки, приплачивали пошлины, взамен получали надежную защиту. А теперь? Но друг у них нашелся. От Амурата и его синеордынцев отступил на западный берег Волги темник Мамай. Он не принадлежал к потомству Чингисхана, и по татарским законам, не мог претендовать на титул хана. Зато у Мамая были воины, авторитет, голова на плечах. Он подобрал одного из многочисленных царевичей, Авдулу, провозгласил его ханом. Стал руководить от лица марионетки, и татары потянулись к нему.

В генуэзской «Хазарии» нашли пристанище давние приятели Мамая, сарайские купцы. Без труда сумели договориться. Рядом с Кафой торговал венецианский порт Сугдея (Судак). Конкурировал, мешал. Мамай подсобил, выделил отряды, и генуэзцы овладели Сугдеей. Ни о каком подданстве больше речь не шла, темник со своим ханом Авдулой подарил «Хазарии» полную независимость. За это купцы поддержали их, давали деньги. Мамай получил явное преимущество перед другими татарскими вождями – пленных-то продавали через черноморские порты. Чтобы сбывать «ясырь», надо было подчиниться Мамаю. Он стал хозяином территорий между Днепром и Волгой.

А Москву немало удивил неожиданный визит. Минуло лишь несколько месяцев, как посол Амурата короновал Дмитрия великим князем, и вдруг сообщили – во Владимире государя ожидает еще один татарский посол. Тоже жаждет вручить ему ярлык на великое княжение! Вскоре разобрались, второй посол был от Мамая и Авдулы. Ничего удивительного на самом деле не произошло. Прислав ярлык, Мамай приглашал русских – ориентируйтесь не на Амурата, а на меня. Что ж, митрополит и бояре взвесили со всех сторон. В распоряжении сарайского хана остались лишь заволжские и уральские степи. Мамаева орда была ближе, опаснее. Но она была способна и оказать помощь – против литовцев, прочих татарских ханов. Никаких причин для любви к Амурату у москвичей не имелось. Не кум, не сват, за великое княжение содрал немалую сумму. Правительство сделало выбор, приняло второй ярлык.

Но тут же возбудился суздальский Дмитрий-Фома. Увидел шанс обставить соперников. Прежде отказывался выполнять решение сарайского хана, а сейчас вдруг превратился в вернейшего его сторонника. К Амурату помчалась ябеда – Москва изменила, передалась твоему врагу! Хан взбеленился и, недолго думая, переиначил приговор. В награду за донос послал ярлык суздальскому князю. Дмитрий-Фома торжествовал. Вон как щелкнул по носу московскому несмышленышу! Будет знать, с кем тягаться! Не стал терять времени, мгновенно въехал во Владимир. Правда, не забыл и полученного урока, поспешил воспользоваться правами государя, кликнул к себе удельных князей с дружинами.

Однако его триумф обернулся позорнейшей осечкой. На призыв отозвались лишь те, кому единение Руси встало поперек горла – Константин Ростовский, Дмитрий Галичский и Иван Стародубский. А раздуть усобицу Москва не позволила. Ратники Дмитрия Ивановича исполчились так быстро, что противники не успели собраться. Даже договориться между собой не успели! Дмитрий-Фома величался на престоле всего 12 дней, а к Владимиру уже приближалась московская армия. С Амурата взять было нечего, кроме ярлыков. Чем он мог поддержать своего ставленника? Оставалось повторить недавний и невеселый опыт, удирать. Незадачливый суздальский князь упорхнул в родовой удел. Но московское правительство не желало повторять старый сценарий. Если честолюбивый претендент один раз не образумился, его надо было вразумить покрепче.

Войско не остановилось во Владимире, повернуло на Суздаль. На штурм не лезло, осадных орудий не строило. Зачем губить русские жизни и город? Просто окружило Суздаль и принялось разорять окрестности. Это был общепризнанный способ феодальной войны, не слишком деликатный, но эффективный. Дмитрий-Фома и его бояре схватились за головы, им со стен хорошо было видно, как перетряхивают их деревни. Выручки ждать было неоткуда, даже родной брат князя Андрей Нижегородский осуждал авантюру. Укоризненно написал: «Брате милый, не рек ли я ти, яко не добро татарам верити и на чужая наскакати?…» Миролюбивый Андрей все-таки заступился за Суздальскую землю, просил великого князя пощадить ее.

О том же задумались осажденные. Суздальским боярам абсолютно не улыбалось остаться нищими, и они нажимали на своего господина: надо сдаваться. Но тринадцатилетний Дмитрий первым из московских властителей проявил себя Грозным. Ясное дело, нужную линию поведения ему подсказал св. Алексий. Уж он-то, путешествуя по Руси, насмотрелся раздоров. Искоренять их требовалось решительно. Дмитрия-Фому наказали, выслали из Суздаля в Нижний Новгород под надзор к благоразумному брату. Московские отряды поскакали к его союзникам. Всех лишили уделов как мятежников, Дмитрия Галичского и Ивана Стародубского отправили туда же, в Нижний, Константина Ростовского сослали в Устюг.

Впрочем, наказали ненадолго, для отстрастки. Предупредили, чтобы впредь было неповадно. Москва выиграла, мстить было незачем – полезнее налаживать взаимопонимание. С подчинением Мамаю, как выяснилось, угадали. Амурат недолго усидел в ханском дворце, на смену ему вынырнул некий Азиз. Но спокойствие и благополучие в те времена были недостижимой мечтой. В 1364 г. на Русь нагрянуло уже испытанное, но от этого не менее жуткое бедствие. Чума.

На этот раз она не искала окольных путей, приползла с востока с азиатскими купцами. Обнаружилась на рынках Нижнего Новгорода, перекинулась в Коломну, Рязань, Тверь, Смоленск. Собирала обильные жертвы по Москве, Владимиру, Ростову, Переславлю. Нынешний мор оказался изощренным, обманчивым. Он прекращался, и люди облегченно вздыхали, служили благодарственные молебны. Но поветрие накатывалось второй, третьей волной. Сколько жизней оно оборвало, никто не считал. Известно лишь, как поредели княжеские кланы. Не стало Андрея Нижегородского. Легли в могилы защитник Пскова Евстафий Изборский и его дети. Преставился Константин Ростовский с супругой. В Твери упокоились вдовствующая княгиня Настасья, три ее сына, их двоюродный брат Семен. Московский великий князь Дмитрий потерял мать и брата Ивана…

Первыми детскими впечатлениями государя были похоронный плач и траур, в юные годы все повторялось. Но удары не надломили его душу. Наоборот, выковывали характер. Разве Господь не показывал воочию, насколько суетны интриги и корысти? Года не прошло, как князь Константин бунтовал, мечтал урвать в собственность Ростовский удел. Нужен ли сейчас этот удел усопшему? А как грызлись с родственниками Настасья Тверская и Всеволод Холмский? Но смерть смахнула одним махом Настасью, Всеволода, двух его братьев. Что толку было в их ненависти, хитростях, подсиживаниях?…

Князь вырос очень набожным. Он ежедневно бывал в храме у обедни, не пропускал никогда. В посты каждую неделю причащался Св. Таин. Под княжеским платьем, на голом теле, носил грубую монашескую власяницу. Уж кто из княжеских и боярских детей не разохотился попробовать себя с податливой девкой-холопкой? Это не считалось серьезным грехом, духовники юношей понимали, играет кровь да любопытство. А Дмитрий даже во взрослых летах поражал окружающих чистейшим целомудрием, почти девичьей стыдливостью. Но он был великим князем, и св. Алексий учил, что для него недостаточно угождать Господу обычными человеческими добродетелями. Он обязан блюсти вверенную ему Богом землю. За каждый шаг государю предстоит ответить перед престолом Всевышнего. Смотри – где польза, а где вред, что допустимо, а что нет, где карать, а где миловать.

Катившиеся одно за другим убийственные поветрия повлияли не только на Дмитрия. В полувымерших городах и селах взрослело новое поколение. Молодая поросль среди поредевшего, изломанного бурями леса. Оно во многом отличалось от предшественников. Было более упорным, энергичным, трудолюбивым – иначе можно ли было выжить, обустраиваться заново? Это поколение глубже обращалось к вере, было более смелым и самоотверженным. Много ли значат земные блага и сама жизнь? Сколько людей вокруг берегли их, но разве уберегли? Уцелевшие русские становились более сплоченными, близкими друг другу. Кормили сирот, брали на воспитание. Исследователи предполагают, что именно тогда в русский язык вошло обращение ребятишек к чужим старшим – дядя и тетя, как к родственникам [50].

А у государя самым близким в семье остался двоюродный брат Владимир Андреевич. Двое сирот сдружились, были заодно во всех делах. Если двое рука об руку и спина к спине, попробуй-ка одолей их! По совету св. Алексия они заключили договор. Владимир обязался уважать Дмитрия «как отца», безоговорочно повиноваться ему. Дмитрий целовал крест, что всегда будет Владимира «любить, как меньшего брата». Повыбило, покосило княжеский род, а он сохранился, в лице двух юношей отныне существовала целая семья: как бы отец, сын, братья.

Увы, даже катастрофы не смогли вытравить хищные повадки, укоренившиеся в сознании. Чума свела в могилу Андрея Нижегородского, а у него остались братья, суздальский Дмитрий-Фома и Борис Городецкий. По праву Нижний Новгород должен был перейти к Дмитрию-Фоме. Он был гораздо больше и богаче Суздаля, там княжили старшие. Но младший ринулся во все тяжкие. Резво сгонял послов к новому сарайскому хану Азизу, выхлопотал ярлык на Нижний Новгород для себя. Но и для брата подсуетился, добыл ему… третий ярлык на великое княжение Владимирское! Пускай берет себе столицу, бодается за нее с Москвой, а он, Борис, станет хозяйничать на Волге.

Дмитрий-Фома оторопел. За журавля в небе брат хапнул у него из-под носа лучший кусок собственного княжества. Осрамиться в третий раз суздальского князя нисколько не тянуло. Ханского ярлыка он не принял. Но Борис лишь пожал плечами. Принимаешь или нет, твое дело, а Нижний отныне мой. Уходить из города не собирался, приказал строить новые стены – каменные. Выгони, если посмеешь!

Хочешь или не хочешь, а Дмитрий-Фома преступил гордыню, обратился в Москву. Писал, что подачки Азиса ему не нужны, великое княжение он уступает Дмитрию Ивановичу. Но очень просит рассудить его с Борисом. Государь и святитель Алексий не отказались. Покорность вчерашнего соперника была похвальной, как не взять его под защиту? А поощрять разбойничьи замашки его брата было нельзя. Сегодня Нижний утащил, а завтра? Митрополит решил воздействовать на любителя чужих уделов пастырским увещеванием.

Снарядил в Нижний архимандрита Павла с игуменом Герасимом, велел подключиться суздальскому епископу.

Нет, куда там! Увещевания Борис и в грош не поставил. Задиристо отвечал, что церковникам нечего вмешиваться, князей судит Бог. То есть, по понятиям XIV в., выражал готовность воевать – это и будет суд Божий. Да и с чего ему было слушаться митрополита? Он же был женат на дочке Ольгерда, а у того свой митрополит. Глядишь, и тесть вмешается. Но и в Москве отдавали отчет, что желательно обойтись без войны. Св. Алексий и великий князь нашли еще одного посла, необычного. Попросили взять на себя эту миссию игумена Троицкого монастыря, св. Сергия Радонежского.

Быть миротворцем он согласился. «Блаженны миротворцы». Св. Сергий пошел один, без всякой свиты, пешком. Он всегда ходил только пешком. По дорогам шагал скромный монах в латаной рясе, с простеньким деревянным посохом. Но князь, узнав про такого посла, не захотел его даже слушать. Что ему игумен крошечной лесной обители? К нему и получше приезжали, в расшитых ризах, с золотыми крестами. Пусть убирается покуда цел. А монах не спорил, не ругался. Посмотрел ясными глазами на напыщенного Бориса, поклонился и вышел. Но вскоре прибежали слуги, рассказывали нечто совершенно невероятное: св. Сергий ходит по городу и затворяет храмы. Все храмы! Идет от одного к другому, велит прекращать службы и запирать двери. У него особые полномочия от митрополита, но и о самом Сергии уже шла такая слава, что перечить ему не осмеливались. Если бы священники воспротивились, то прихожане не позволили бы. Ужасались, рыдали, а исполняли…

Борис не мог понять, что происходит. Какая же власть, какая сила явилась в город – выше и могущественнее его княжеской власти? А одновременно прискакал гонец, привез не менее ошеломляющую новость. Брат Дмитрий-Фома выступил с суздальским ополчением, а Дмитрий Московский дал ему свой личный, великокняжеский полк. Соперники стали друзьями? И что делать, отбиваться от них? С кем? С людьми, парализованными страхом, отлучением от церкви? Борис заметался. Пока не поздно, выехал навстречу брату, извещал, что хочет мириться. Старший не возражал, Москва тоже. Борису сохранили его удел, Городец. Усобица погасла, не начинаясь, без крови. Всегда бы так!

Дмитрий-Фома и прочие удельные властители лишний раз смогли убедиться: подчиняться великому князю нисколько не унизительно, а наоборот, выгодно. А св. Алексий задумал стереть остатки былых споров между московской и суздальской династиями. Дмитрию Ивановичу исполнилось 16 – по тогдашним обычаям, считай, взрослый. У Дмитрия-Фомы расцвела дочка Евдокия. Чем не пара? Две половинки Владимирской Руси, западная и восточная, скреплялись семейными узами. Заслали сватов, сговорились.

Правда, даже свадьбу омрачило бедствие. Незадолго до нее Москву поразил «великий пожар», «город весь без остатка погоре». Но это, по крайней мере, была не чума, не вражеское нашествие. Подобные катастрофы случались не столь уж редко. Любой русский город горел не раз и не два. Пламя губило нажитое имущество, погибали близкие, если не удавалось спастись. Но вера поддерживала человека, помогала переносить потери, и сами испытания делали его более стойким, оптимистичным. Уцелели – и слава Богу. Ну а «погоре без остатка» – как-нибудь справимся. На это были умелые руки. Князь не оставлял подданных заботой, помогал чем мог. Стучали топоры, скрипели бревна в бескрайних лесах, и стертые с лица земли города воскресали из пепла и слез такими же красивыми, как были.

Свадьбу Дмитрия и Евдокии пришлось играть в Коломне, втором по значению великокняжеском городе. Но государь и св. Алексий задумали даже из пожара извлечь кое-что полезное. От огня опять досталось стенам Кремля – прогорели, осыпались. Посовещавшись с митрополитам и боярами, Дмитрий распорядился не ремонтировать крепость. Доламывать ее и строить новую, каменную. Когда-то на Руси возводились первоклассные твердыни. Мощные каменные стены прикрывали Киев, Владимир, другие крупные города. Но после татарского завоевания их строили только на Северо-Западе, в Новгороде, Пскове, Изборске. Там и деньги лишние водились, и опытные мастера имелись. Князь Борис замышлял огородить Нижний, да не успел.

А чем Москва хуже? Столица, а крепость – взглянуть стыдно. Если враг нахлынет, сколько продержатся инвалидные укрепления? Хотя стыдиться, в общем-то, было нечего. До сих пор Москва просто не могла себе позволить каменных стен. В камне возводилось самое основное – храмы. Крепость обошлась бы слишком дорого, и Орда за столь капитальное строительство по головке не погладила бы. Баскаки и татарские гости сразу донесут хану, он потребует объяснений. От кого огораживаешься? Что замышляешь? Опять же, каменная крепость показывала, что у Москвы появились немалые деньги. С татарской точки зрения, это означало – пора повысить дань…

Но сейчас на Орду можно было не озираться. Крепость наметили пошире, чем старая. Пригласили псковских специалистов, а возводить начали быстро. Не с какого-то одного места, а сразу по всему периметру. Каждый день только на подвозку камня наряжали до 4,5 тыс. саней. Распределили участки между боярами, на стройке трудилась почти вся Москва. Кто рыл канавы под фундаменты, кто подтаскивал камень, кто помогал мастерам, по их указаниям замешивал известь, укладывал и равнял тяжелые блоки. Трудились не за страх, а за совесть. Свое, родное. Наше! Общая красота, общая защита. Спешили? Да, спешили. Никто же не знал, сколько мирного времени отпущено. Надолго ли удалось избавиться от ханской опеки?

Белокаменные забрала св. Дмитрия даже в сравнение не шли с тем Кремлем, как привыкли его представлять мы с вами. Они были гораздо меньше, ниже. По обводу – около 2 км, высота – в два человеческих роста. Но для XIV столетия крепость получилась солидной. Она получилась и весьма своевременной. Как уж правильнее это назвать – предчувствиями великого князя и св. Алексия? Мудрыми политическими расчетами? Решившись строить новый Кремль, они использовали последние два года сорокалетней «великой тишины»…


8. Литовщина

Русские витязи мчались в атаку. Распаленные, торжествующие. А впереди, гортанно перекрикиваясь, лихорадочно нахлестывая лошадей, улепетывали они! Татары! Свистели мечи, рассекая пригнувшиеся, напряженно съеженные спины, вылетали вдогон смертоносные стрелы… Да, наступали новые времена. Русские расправляли плечи, незваных гостей стали наказывать. В Мордовии устроился мурза Тагай, отделившийся от Сарая. Ему показалось вполне справедливым подчинить ближайшее, Рязанское княжество, компенсировать имущество, потерянное в замятие. Нагрянул с воинством, захватил и спалил Рязань. Но Олег Рязанский быстро собрал ратников. Владимир Пронский враждовал с ним, однако сейчас было не время сводить счеты, привел дружину. Прискакал на помощь Тит Козельский. Настигли татар, схватились с ними и опрокинули, отобрали пленных и всю добычу.

В Камской Болгарии обосновался другой мурза, Булат-Темир. Он повадился грабить окрестности Городца, Нижнего Новгорода. Тут-то и выяснилось, насколько полезен мир между братьями Дмитрием-Фомой и Борисом Городецким. Дружно встретили хищников, гнали до реки Пьяны, кого порубили, кто потонул, пытаясь удрать. Москва пока не вступала в эти мелкие войны. Она признавала над собой владычество Мамая и его хана Авдулы, но… дань платить прекратила. Совсем. Ханов стало много, ну и выясняйте, кто из вас законный, а нам не к спеху, подождем. Дмитрий Иванович по-прежнему собирал с подданных «ордынский выход», а расходовал его по собственному усмотрению. Как раз отсюда и средства появились, можно было отстроить белокаменный Кремль. Чего-то нечестного в этом не видели. Раньше-то хан должен был защищать своих вассалов. А нынче? Великий князь, больше некому. Строительство крепостей и умножение войска шло на общую пользу, для всего народа.

Подданным требовался и порядок. За этим тоже надо было следить уже не хану, а великому князю. Например, новгородцы во главе с Алексеем Обакуновичем предприняли большой поход за Урал. Преодолели неимоверные трудности, достигли Оби, в нескольких стычках покорили местные племена, взяли с них дань мехами и «закамским» серебром. Но многим показалось, что погуляли еще недостаточно, да и добычи неплохо бы добавить. На обратном пути от войска отделились 150 лодок, наскочили на Нижний Новгород. Погромили базары, обчистили восточных купцов. Жалобы посыпались в Москву. На этот раз новгородцы спорить не стали.

Стоило лишь вмешаться Дмитрию Ивановичу, как они вернули награбленное, уплатили в казну штраф за разбой.

А порядок и правда сами по себе немало значили. В московские владения переселялись люди из мелких княжеств, где не было ни настоящей власти, ни защиты. Перебирались из земель, завоеванных литовцами. Русское государство прирастало еще не территориями – но прирастало жителями. Причем неплохими жителями, самыми трудолюбивыми, упорными, самыми верными Православию. Кто же еще бросит насиженные места, отправится устраиваться заново за тридевять земель? Приезжали и воины. С Волыни привел дружину один из князей, не пожелавший подчиняться Ольгерду, Дмитрий Боброк. С Брянщины прибыли бояре Пересвет и Ослябя.

Приезжали и татары из разодравшейся Орды. Какая там жизнь, если брат режет брата? Москва была верна традициям св. Даниила и Калиты, принимала всех. А татары – ну и что ж татары? Такие же люди. Только вера разная. Но ислам в Орде так и не утвердился до конца, перемешался с язычеством, шаманством. А на Руси татары приобщались к нашей вере. Интересовались, расспрашивали, проникались уважением, а потом и принимали крещение. Принимали – и превращались в русских. Так уж повелось, что русскими становились не по крови, а по вере…

Хотя бывало и иначе. Происхождение самое что ни на есть русское, вера одна, а до братства было далековато! Очередной опасный узел завязался в Твери. Из семейства княгини Настасьи, из четверых ее сыновей, чума обошла лишь одного, Михаила, властителя городка Микулина. Но он оказался не менее склочным, чем его мать и братья – да еще и вместе взятые. Князь не забыл уроков матери: он был потомком великих князей Владимирских и по отцу, и по деду. Внук мученика Михаила Тверского! Остался единственным из сыновей Александра Тверского! Кто как не он должен править в Твери? А сестра Ульяна была женой Ольгерда, это что-нибудь значило! Князь нередко гостил в Литве, шурин его ободрял, обнадеживал.

В Твери по-прежнему сидел дядя, Василий Кашинский. Михаил его презирал. Считал, что он изменил своему роду, стал прихлебателем Москвы. У микулинского князя было немало сторонников среди тверских бояр, дружинников. Мечтали, что он-то возвратит Твери былую славу, вознесет ее, утрет нос москвичам. Силенок недостаточно? Надорвались тверские князья? Но теперь-то Литва поможет. Она не отказывалась. Наведывались посланцы Ольгерда, привозили серебришко. Росло недоброжелательство к князю Василию. Он чувствовал себя настолько неуютно в собственной столице, что старался приезжать в нее пореже, жил у себя в Кашине. А Михаил, кроме Микулина, принялся строить новую резиденцию, Старицу, поближе к Твери.

Конфликт дяди и племянника разгорелся из-за крошечного удельчика. Чума унесла еще одного князя тверского дома, Семена Константиновича, ему принадлежал городок Вертязин (ныне Городня). У покойного Семена был брат Еремей, по русскому праву наследство должно было отойти к нему. Но большинство бояр и тверской епископ стояли за Михаила. Уговорили умирающего Семена завещать Вертязин ему. Василий Кашинский пробовал заступиться за Еремея, но сладить со знатью не смог. Впрочем, было уже ясно, что Вертязин лишь предлог. Он располагался совсем рядышком с Тверью, а бояре и епископ по сути взбунтовались, дружно выступили против своего князя.

Напуганный Василий с обиженным Еремеем покатили в Москву. Обратились к митрополиту, к Дмитрию Ивановичу. Св. Алексий отменил решение тверского владыки, пересудил по закону – передал спорный удел Еремею, государь тоже признал его права. Василий Кашинский воспрянул духом – с эдакой поддержкой он ощутил себя все-таки князем, а не тряпкой. Вернувшись в Тверь, разобрался с крамольниками, одних оштрафовал, у других конфисковал имущество, велел разграбить дворы.

Но пока они с Еремеем путешествовали, Михаил захватил Вертязин и посадил там свою дружину. Его воины отказались выполнять приговор митрополита, заперли ворота. Василию Кашинскому даже маленькая крепостишка была не по силам, попросил помощи у Дмитрия Ивановича. Тот откликнулся, прислал московский и волоколамский полки. Хотя до кровопролития не дошло. Обнаружилось, что Михаила в городе нет, куда-то скрылся. А что толку штурмовать Вертязин?

В конце концов, куда он денется? Постояли, перекрикиваясь с осажденными, да и разошлись по домам.

Но Михаил отнюдь не исчез, не прятался. Он поскакал в Литву. Ольгерд был доволен. Заварушка разыгралась в самое подходящее время. Русские вздохнули полной грудью – освободились от татар! Но в лице татар они лишились пастухов, не позволявших посторонним резать и стричь своих овец. Литовский государь прикидывал, что и в какой последовательности скушать. За Черниговом он покорил Новгород-Северский, Трубчевск, Путивль, Курск. Дальше лежало лоскутное одеяло мелких «верховских» княжеств на Десне и в верховьях Оки. А Тверь сама плыла в руки! И только ли Тверь? Михаил – законный претендент на золотой престол Владимирский. Перетряхнуть Москву, посадить родственника вместо Дмитрия, и Северная Русь посыплется под литовское владычество!

Соглядатаи сообщили из Твери: князь Василий укатил к себе в Кашин. Очень хорошо! В октябре 1367 г. Михаил явился с литовской ратью. Заговорщики его ждали, впустили в столицу княжества. Потом двинулись на Кашин, обложили город. Василий был ошеломлен подобным поворотом, оробел. Его заставили отречься от Твери, а Еремея от Вертязина, целовать крест на верность Михаилу. Однако присяга, принесенная под угрозой, была недействительной, это знал любой князь и любой священник. Как только литовская конница подалась на родину, Еремей объявил, что снимает с себя крестное целование. Выехал в Москву и подал жалобу.

Смириться с переворотом? Бросить друзей в беде? Это было бы нечестно и совсем не полезно с политической точки зрения. Воевать? Но Михаил продемонстрировал, за ним стоит Литва. Великий князь и митрополит нашли выход. Взяли на себя роль посредников, чтобы стороны договорились полюбовно. Пригласили Михаила на третейский суд «на миру по правде» – то есть, публично, перед духовенством, собранием московских и тверских бояр, представителями городов. При всех, «на миру», как раз и откроется, чья она, правда. Глядишь, и совесть заговорит…

Отказаться – значило бросить вызов не только государю, но и Церкви. Михаил не решился на такой шаг, приехал.

Однако суд «на миру» он не выдержал. Да и как тут выдержишь? Его действия выглядели слишком вопиющими – грубо попрал приговор митрополита, призвал чужеземцев, отнял престол у дяди. А каяться и возвращать приобретения князь не желал. На обвинения он мог отвечать лишь одним способом, встречными обвинениями и бранью. Тверские летописцы, симпатизирующие Михаилу и враждебные Москве, стыдливо замолчали его речи. Но результат известен. Князя в порыве озлобления настолько занесло, он вывалил такую порцию грязи и угроз, что Дмитрий Иванович и св. Алексий пресекли его излияния. Велели взять под стражу и Михаила, и его бояр-советников.

В темницу не сажали, устроили вполне прилично, по частным домам. Тем не менее, свободы лишили. Пускай остынут, одумаются. Может, и остыли бы. Но совершенно некстати в Москву прибыли трое послов от Мамая. Повелитель Причерноморья был недоволен Дмитрием – на поклон не ездит, дани не возит. Послы узнали про скандал с Михаилом и расценили случившееся как самоуправство. Тверь не подчинялась Москве, сносилась с ханами независимо от нее. Татары потребовали освободить арестованных. Дескать, Дмитрий превысил свою власть, с тверскими тяжбами царь разберется сам.

Но и Михаилу надоело сидеть в чужом доме. Скрепя сердце, он начал в чем-то уступать, согласился вернуть князю Еремею его наследство. В итоге склеился хоть какой-то компромисс. Михаил уезжал домой в статусе великого князя Тверского, Еремей – владельца Вертязина. Но на самом-то деле компромисс выглядел слишком шатким. Доверять Михаилу не было никаких оснований, а Еремей теперь просто боялся. Каково ему сидеть под боком у Твери, у своего врага? Объявил Дмитрию Ивановичу, что отдается под его покровительство, вместе с князем в Вертязин отправили московского наместника.

Эти страхи оправдались очень быстро. Михаил Александрович был разъярен арестом, жаждал отомстить. А на ком было отыграться, как не на ближайших соседях? Еремей в выигрыше оказался? Еще и Москва зацепилась в его княжестве, в Вертязине? Вот вам выигрыш, вот вам Вертязин! Налетел на городок, побил московских людей, повязал Еремея. Вызов был брошен самому Дмитрию, и спускать безобразие он не стал. В 1368 г. его полки зашагали к Твери. Нет, с полками встречаться Михаил не захотел. Несколько разные вещи – горстка слуг в Вертязине или серьезная рать. Напроказивший князь что есть сил полетел по накатанной дорожке, в Литву. Тверь без него обороняться не стала, открыла ворота. Да что толку? Старый Василий Кашинский нервных встрясок не перенес, преставился. Его сын и Еремей никаким авторитетом не пользовались. Даже на престол посадить оказалось некого.

Зато Ольгерд потирал руки. Не напрасно подстрекал Михаила, не напрасно задирал Москву. Сейчас предлог был изумительным, почва подготовленной. Пора и Литве сказать решающее слово! Собирались несметные силы, полки самого Ольгерда, его брата Кейстута, сыновей Андрея Полоцкого, Дмитрия Брянского, племянника Витовта, по приказу Ольгерда присоединился Святослав Смоленский. В чем в чем, а в воинском искусстве литовский государь не знал равных. Тайну и внезапность он ставил превыше всего. Его бойцы никогда не знали до последнего момента, куда их бросят. С кем предстоит сражаться? С татарами, с немцами?

В ноябре, когда подмерзла грязь на дорогах, команда прозвучала. С разных направлений литовские полчища ринулись на Русь. Точнее, литовским было только ядро, основную часть воинства составляли русские. Шли громить русских. Но в XIV в. об этом не вспоминали. Какие еще русские? Смоляне, брянцы, полочане шли губить, насиловать и грабить москвичей. Слава Ольгерду, подарившему возможность поживиться! Попутно, между делом, рать захватила Стародубское и Оболенское княжества. Они отчаянно оборонялись, но им ли было противиться? Дружины смели, князей убили, их опустошенные земли стали литовскими.

Враги хлынули на московскую землю, к Можайску. Но город стоял на горе, жители успели полить склоны водой. Запели стаи стрел, сшибая неприятелей, полезших по ледяной круче. А Ольгерд оценил ситуацию и распорядился не задерживаться. Зачем нести потери у какого-то Можайска? Не терять времени, двигаться к Москве. Там будет и победа всей войны, и роскошная добыча. Великому князю Дмитрию исполнилось всего 17 лет. Если не считать походов против Дмитрия-Фомы, он еще ни разу по-настоящему не воевал, растерялся. Не знал, что правильнее предпринять. Засесть в Москве? Выступать навстречу? Да, у него был мудрый советник, святитель Алексий – но не в военных вопросах. Государь спешил, хватался за первые попавшиеся решения. Едва к нему прибыли отряды из Дмитрова и Коломны, присоединил их к столичному полку, отправил перекрыть дорогу неприятелям. Это было ошибкой. Возле Рузы литовская лавина раздавила небольшой корпус, погибли оба воеводы, Дмитрий Минин и Акинф Шуба.

Ольгерд велел пытать пленных, выяснить, где Дмитрий, есть ли у него другая рать. Вражеская армия с разгона выплеснулась к Москве. Выплеснулась и… осеклась. Опоздали. На год опоздали. Перед литовцами высились новенькие стены каменного Кремля. Они-то соображали в военном деле, с одного взгляда было ясно: орешек крепенький, с налета не раскусишь. А к великому князю подоспела подмога из других городов, вооружились московские ремесленники, купцы. Посады сожгли, собственными руками уничтожили родные дома и дворы, зато неприятелям было негде укрыться от холода, набрать готовых бревен для лестниц, осадных машин, приметов. По стенам изготовились защитники, разложили дрова под котлами – кипятить воду и смолу, поливать атакующих…

Ольгерд объехал укрепления с разных сторон. Пришел к выводу, что штурм обойдется слишком дорого. Его войско простояло четыре дня, а зима уже вступала в свои права, морозы крепчали. Вокруг города не осталось ни одной избы, ни одной деревеньки, где можно было бы устроиться, обогреться. Поразмыслив, литовский властитель махнул рукой – ладно, и без того всыпали Москве по первое число. Небось, призадумается, как вести себя на будущее. Ольгерд приказал поворачивать к границам. А чтобы москвичи покрепче усвоили урок, распустил армию по отрядам, на обратном пути они как следует прочесали владения Дмитрия Ивановича.

«Литовщина», оборвавшая «великую тишину», по жестокости и размаху не уступала самым опустошительным татарским нашествиям. Западная часть московского княжества покрывалась пятнами смрадной гари на местах вчерашних сел и деревень. Пойманных людей убивали или угоняли, тысячи мужиков, баб, детей, под понукания на русском и литовском языках брели на чужбину. Вязли в сугробах, замерзали, пройденные версты чернели пунктирами окоченевших трупов. Девки помоложе и поядренее могли считать, что им повезло. Новый хозяин подсадит на телегу с награбленным барахлом, покормит. Конечно, после того, как потешится. Вместе с крестьянами гнали скотину. А все, что не могли утащить или увести, уничтожали, предавали огню.

Михаил Тверской и себя не забыл. Дружина у него была не ахти какая, но нагребли добра и пленных сколько удалось. Ольгерд благосклонно разрешал – берите, не жалко. Умильно распрощавшись с могущественным шурином, князь торжественно въехал в Тверь. Он добился своего, расплатился с москвичами за позор предков. Неужто Дмитрий после подобной взбучки посмеет тронуть его? Пускай благодарит Бога, что удержался великим князем Владимирским. Пока удержался, а дальше Ольгерд еще разок подсобит, и посмотрим, удержится ли?

Известия о разгроме Московской земли растекались во все стороны. Зашептались новгородские «золотые пояса». Не пора ли отделяться от великого князя, пристраиваться к Литве? А Ливонский Орден не стал даже уточнять, что творится на Руси. Зачем терять время? Новгород очередной раз был в ссоре с Псковом, а выручать их сейчас было некому. На коней сели сам великий магистр Вильгельм Фраймерзен, дерптский епископ Фромгольд, повели крестоносцев на Псков. Брать мощную крепость все-таки не отважились, разорили и сожгли пригороды, распотрошили села, усадьбы, погосты.

Но Москву слишком рано списали со счетов. Да, она понесла колоссальный урон. От такого оправился бы далеко не каждый и не скоро. Однако сказались усилия нескольких поколений великих князей по сплочению Руси. Княжество было испоганено и вытоптано, но потянулись обозы с продовольствием из Владимира, Суздаля, Ростова, Нижнего Новгорода. Везли собранные подати, хлеб, гнали коров, овец, лошадей. Горожане и спасшиеся по лесам крестьяне получали льготы, денежные ссуды. Заново отстраивались московские посады, деревни. Дружины пополнялись воинами взамен погибших.

Государь обсуждал с боярами, с чего начать, на что нацелить усилия в первую очередь. Причем решение было отнюдь не таким, как представлялось врагам Руси. Дмитрий Иванович и святитель Алексий настояли – сейчас важнее всего помочь псковичам и новгородцам! Крепить то же самое сплочение и единение! Это было совершенно неожиданно, непонятно, нелогично. Москва, только что разбитая и униженная, протягивала руку другим! Правда, государю было полезнее остаться в столице, руководить восстановлением хозяйства, присматривать за литовцами и тверичами. Но брату Владимиру исполнилось 15. Считай, мужчина. Его и поставили во главе войска, послали на запад.

Разумеется, с ним поехали толковые воеводы, подсказывали, поучали, зато он был знаменем, фигурой самого высокого ранга. Новгородцы и псковичи встречали его с великой радостью, плакали в порыве благодарности. Как худо, как тяжко досталось великому князю, а ведь не бросил в беде! Прислал брата, воинов! Ну а для немцев московская подмога стала весьма неприятным сюрпризом. Приходилось взвесить, имеет ли смысл продолжать войну? Эх, какими заманчивыми выглядели русские города! Так не хотелось расставаться с радужными мечтами. Магистр с епископом попробовали еще повоевать, подступили к Изборску. Но Владимир Андреевич и его бояре успели помирить новгородцев с псковичами, их отряды выступили спасать осажденных, и рыцари предпочли отступить.

Брат государя провел на границе полгода, объехал крепости, налаживая оборону, и ливонцы притихли. Летом 1369 г. Дмитрий вызвал его в Москву. Здесь тоже развернулись крупные военные приготовления. Неприятелям решили показать – поджимать хвост перед Ольгердом Русь не намеревается. Сама Литва была еще не по плечу великому князю, но две рати выступили наказать ее вассалов и союзников, одна на Смоленщину, вторая на Брянщину. Резали, жгли, грабили в московских владениях? Не обессудьте, долг платежом красен. Платили той же монетой. Красного петуха подпускали? Вот он, вернулся к вам. Чужое добро увозили? Прощайтесь со своим. Полон забирали? Идите-ка сами потрудитесь на нашей земле.

Михаил Тверской занервничал. Нетрудно было понять, кто на очереди. У него и в собственном княжестве было неладно. Митрополиту шли жалобы на неправедные суды, на тверского епископа – что он обижает и притесняет тех, кого считают друзьями Москвы. Михаил взялся спешно возводить вокруг Твери новые дубовые стены, но не особо на них надеялся. Отправил своего епископа к Дмитрию Ивановичу, предложил «любовь крепити». Это выглядело настолько глупо и неуместно, что в Москве посланца чуть на смех не подняли. От св. Алексия епископ получил крутую выволочку. Выслушал, как он нарушил долг пастыря, поддерживал раздоры, потакал литовским интригам – с тем и уехал. А вслед за ним к Михаилу явились послы великого князя. Дмитрий уточнял, что между ними не то что любви, а вообще нет мира.

Но когда по тверским дорогам заколыхались копья московских ратников, повторилась прошлогодняя история. Михаил на самых быстрых конях умчался в Литву, его города сдавались. И что делать с княжеством без князя? А поздней осенью посыпались донесения с западных рубежей – опять валит Ольгерд со всей армией. «И поплени людей бесчисленно, и в полон поведе, и скотину всю с собой отогнаша», «и все богатство их взя, и пусто сотвори». Впрочем, повторялось не все. На этот раз у москвичей оказалась налаженной пограничная стража. Вовремя летели предупреждения. Большинство крестьян успело попрятать пожитки, укрыться по городам или лесам, в крепостях врага ждали сильные гарнизоны.

Ольгерд попытался с ходу захватить Волок Ламский, но городской полк встретил атаку вылазкой. В жестокой рубке сложил голову московский воевода Василий Березуйский, но литовцев сбросили с моста, отогнали от стен. Три дня провозились они с городом, а успеха не добились. Возиться дольше Ольгерд счел бессмысленным. И без того его планы были скомканы. Внезапности не достигли, время потеряли. Как и в прошлом году, приказал идти прямо на Москву. Но и промахи Дмитрия Ивановича не повторились. Он больше не высылал наспех собранных ратей. Его рати засели в столице. Густо поблескивали доспехами на стенах и башнях, только что отстроенные посады опять были сожжены, и попробуй-ка, сунься.

Ольгерд не сунулся. Стоял у Кремля восемь дней. Размышлял, присматривался. Вдруг улыбнется удача, откроется какой-то шанс на победу? Но становилось все более очевидно – стоят зря. Обычная логика подсказывала, если москвичи были готовы к нашествию, то позаботились запасти продовольствие, измором их не возьмешь. А вместо обнадеживающих известий – например, о бунте или измене среди осажденных, стали поступать такие, что впору было за голову схватиться! Из допросов пленных, из донесений разведки открывалось, что войска Дмитрия не просто попрятались! Они действуют по собственному четкому плану!

Оказалось, что великий князь заперся в крепости только с частью войск, а его брат Владимир увел сильный корпус, расположился за Пахрой. Прямо в тылу литовцев! К нему стягиваются можайский, волоцкий, дмитровский полки, белозерцы, ярославцы, угличане – целая армия! Мало того, взялись за оружие Олег Рязанский и Владимир Пронский, у них с литовцами имелись свои счеты. Встали неподалеку от Владимира Андреевича, готовые вмешаться. Подобный расклад Ольгерду ох как не понравился. Он вляпался, как мальчишка! Его окружали, отрезали дороги домой!

Что ж, матерый вояка умел и схитрить. К воротам Кремля подъехала пышная делегация. Затрубили и объявили: великий князь Литовский и Русский предлагает великому князю Московскому заключить «вечный мир». Читали грамоту высокопарно, уверенно. Их воинство обложило Москву, юный Дмитрий ухватится с восторгом. Вот тут-то ему продиктуют условия. Однако молоденький государь больно щелкнул по носу многоопытного врага. С деланым равнодушием ответил, что о «вечном мире» говорить не время. Но он, так и быть, согласен на перемирие до Петрова дня, на полгода. А Ольгерду и впрямь было некуда деваться. Пришлось проглотить. Уходили литовцы скромненько, уже ни о каких грабежах речи не было. Как бы не дать повод нарушить перемирие, унести ноги подобру-поздорову…


9. Как князь Дмитрий остановил Литву

Перемирие распространялось и на Михаила Тверского, но он был страшно разочарован. Поверил, что Ольгерд всемогущий, уже представлял, как Москва будет корчиться в пламени, как его станут возводить на великое княжение… А что в итоге? Всего лишь обещание, что его не тронут до Петрова дня. А потом еще раз бежать? Выпрашивать подмогу при чужом дворе, а москвичи будут разгуливать по его городам? Князь бушевал в бедненьком тверском дворце. Куда ни глянь, все злило и раздражало. Запущенность, неустроенность, голые стены, дырявые крыши. Пустые клети и амбары, недавно пограбленные ратниками Дмитрия Ивановича. Больше от литовской дружбы он не получил ничегошеньки. Но ведь на Ольгерде свет клином не сошелся! Не захотел в полную силу постоять за родственника, можно было найти других заступников…

Как раз в это время донеслись важные новости из Орды. В 1370 г. Мамай нанес удар по Сараю. Подготовил заговор в городе, двинул свои тумены. Хана Азиса убили. Второй хан Авдула просто куда-то исчез, будто его и не было. То ли попытался вести себя самостоятельно, то ли Мамаю понадобился союз со сторонниками другого претендента. От Авдулы избавились, чтобы не мешал. На трон посадили Мухаммеда Булака, а Мамай занял при нем свое обычное место – реального властителя. Орда наконец-то объединилась. Узнав об этом, Михаил Тверской наполнился новыми надеждами. Вот она, возможность выиграть! Мгновенно собрался, отправился в татарские степи.

В Орде многое выглядело непривычно. Сарай, столько раз переходивший из рук в руки, растерял былую роскошь. Дворцы и мечети стояли ободранные, в большие дома заселились случайные жители. Там, где раньше обитал один вельможа, гнездилось по десятку семей. Там и тут из великолепных строений повыламывали камни и кирпичи, в запущенных и вырубленных садах торчали чьи-то хижины, мазанки, кибитки. Только базары раскинулись такие же большие, как раньше. Нетрудно было найти конторы и лавки купеческих семей, сидевших здесь в прежние времена.

Нравы в Орде тоже остались прежними. Чтобы попасть на прием к хану и Мамаю, требовалось начинать с подношений царедворцам, ханшам, царевичам. А уж кто порадовался приезду тверского претендента, так это сарайские ростовщики. Лица переменились, кого-то уже не было на свете, но никуда не делись их дети, внуки, племянники. В их пыльных мешках с архивами не пропадало ничего, вспомнили, какие суммы остался должен дед князя, Михаил Ярославич, отец Александр. А внуку и дать было нечего с пришедшего в упадок княжества. Но он повел себя столь же азартно, как отец и дед. Это была его последняя ставка! Последняя ставка великой Твери, чтобы посчитаться с ненавистной Москвой. Михаил без споров признавал долги предков, делал новые. Получит великое княжение – вернет. Если и денег не хватит, не беда. Способы известные: отдаст кредиторам на откуп подати, промыслы, они с лихвой возвратят вложения русскими мехами, изделиями, наберут по деревням белотелых рабынь.

Визит Михаила пришелся по нраву и самому Мамаю. Уже не только Москва, но и прочие русские князья перестали таскаться к скороспелым ханам. Слишком накладно, а толку никакого. Сегодня хан, а где он завтра? Какие бродячие собаки обглодают его кости? Михаил спешил не напрасно, явился первым после долгого перерыва. Правда, первая ласточка весны не делала. Князь выглядел ненадежно и не серьезно. Но в любом случае, поддержать его было полезно. Напомнить остальным, кто хозяин над Русью. Властитель Орды вручил Михаилу вожделенный великокняжеский ярлык. Поинтересовался, не дать ли ему войско?

Но от подобной перспективы содрогнулся даже завзятый забияка. Если придут татары, они в первую очередь перетряхнут его собственное княжество. В Твери крепко помнили, как его отцу Александру прислали корпус Щелкана. И чем дело кончилось? Насилия, грабежи, восстание тверичей, а за это – страшный погром ордынских карателей. Князь смущенно отказался, заверил, что сам справится. Почему бы не справиться? У него будет ярлык, на его сторону перейдет часть князей. Можно будет договориться с Новгородом, да и литовцы подсобят.

Задолжал Михаил слишком много. Пришлось оставить ростовщикам заложника, сына Ивана. Зато на Русь он поехал великим князем, его сопровождал ордынский посол Сарыходжа. Прибыли в Тверь, хорошо отпраздновали, и татарский уполномоченный разослал приказ всем князьям – явиться на коронацию во Владимир. Одно из посланий предназначалось для Москвы. То-то веселились, то-то хохотали Михаил и его бояре – воображали, как перекосится лицо Дмитрия, когда он прочитает! Ай-да подкузьмили молокососа!

Но дальше стало не до смеха. Московское правительство отреагировало отнюдь не так, как виделось из Твери. Отреагировало спокойно, но жестко. Из Кремля тоже поскакали гонцы по уделам и городам, развозили приказ: всем «боярам и черным людям» предписывалось целовать крест «не даватися князю Михаилу Тверскому». По всей Руси люди получали по два противоположных указания, должны были выбрать. Они и выбрали. Выполняли повеление Дмитрия, а на повеление Михаила не отозвался никто. Зазвенело и оружие. Пока – ради предупреждения. Московская рать выступила четко, встала в Переславле и перекрыла тверичам дорогу на Владимир.

А Сары-ходже привезли ответ от Дмитрия Ивановича: «К ярлыку не еду, а в землю на княжение Владимирское не пущу, а тебе, послу, путь чист». Обиделся татарин? Ни капельки! Потому что Мамай очень грамотно разыгрывал русскую карту. Он был отнюдь не глупым человеком. Правильно оценивал вес Москвы и Твери, ну а поскольку Дмитрий своевольничает, надо было подразнить его, припугнуть. Кроме официальных, Сары-ходжа имел тайные инструкции. Фраза «путь чист» вполне годилась вместо приглашения, посол как ни в чем не бывало покинул Тверь и явился к великому князю.

Как водится, его щедро одарили, вкусно угощали. Он кушал, пил, но был себе на уме. Сравнивал, сопоставлял, готовился доложить Мамаю, какова обстановка на Руси, каковы настроения, кто из соперников настоящий правитель, а кто липовый. В кремлевских палатах, в беседах за хмельными чашами татарин подсказывал Дмитрию и его советникам: в Орде особой любви к Михаилу не испытывают. За что его любить, литовского прихлебателя? Дело в непослушании Дмитрия. Надо выразить покорность, только и всего, а он, Сарыходжа, в стороне не останется, замолвит словечко перед повелителем. Государь, бояре, святитель Алексий посовещались и согласились, посол прав. Приходилось ехать к Мамаю. Уцелеть между двумя жерновами, Ордой и Литвой, шансов почти не было. Не с одними, так с другими требовалось как-то налаживать отношения.

Летом 1371 г. флотилия лодок отчалила от столичной пристани. Дмитрий Иванович плыл по Москве-реке, Оке, Проне. Волоком перебрались в верховья Дона. Гребли мимо тех самых мест, где предстояло князю стяжать бессмертную славу. Почувствовал ли он что-нибудь необычное? Кольнуло ли сердце? Но сейчас ехали не сражаться. Ехали с дарами и почтением к ордынскому царю, к его всесильному темнику. Волновались? Как же без того, и волновались, и усердно молились. Для скольких уже князей путь в Орду стал последним! Не один, не два и не десять приняли там мученические венцы. Однако Сары-ходжа не солгал, в ханской ставке Дмитрия Ивановича приняли чрезвычайно ласково.

Миновали времена Батыя, Берке и Узбека, отдававших князей палачам за куда меньшие прегрешения. Мамаю никак нельзя было отпугивать Русь. Это оказалось бы на руку только Ольгерду да ордынским соперникам. Временщик повел себя деликатно. Москва возвратилась под его руку – вот и прекрасно, именно этого он добивался. Конечно, попенял Дмитрию за долгое нежелание приезжать, но умеренно, без унижений. Даже согласился, чтобы дань платили меньше, чем прежним ханам. Вроде как вошел в положение – Владимирской Руси приходится вести нелегкую войну с литовцами. Пускай меньше, лишь бы платили, не выходили из повиновения, а потом видно будет.

Дмитрий и его бояре не забыли обойти с визитами ханских и мамаевых жен, царедворцев. Раскошеливались, не скупились. В Сарае скупиться не полагалось. Но при этом обзаводились полезными связями, старались уяснить, действительно ли воскресла Орда? В общем-то, сами татары сомневались, что воскресла. Все у них было зыбко, непрочно. Великий князь пообщался и с местными русскими, посетил епископа. Еще св. Александр Невский добился от хана Берке разрешения учредить Сарско-Подонскую епархию, окормлявшую православное население в Сарае и по Дону. А одновременно епархия стала постоянным представительством митрополита в Орде, привязала здешнюю паству к Москве. Русские гости не обошли вниманием и теневых заправил Сарая, местных толстосумов. Дмитрий Иванович даже взялся выкупить у них тверского княжича Ивана. Сторговались за 10 тыс. гривен. Сумма огромная, но русская кровь стоила дороже. Тверь будет в долгах не у Орды, а у Москвы, у государя будет жить наследник Михаила. Неужели он не одумается, не пойдет на мировую?

Прекращение усобицы требовалось и Мамаю – чтобы литовцы не встревали, не отбирали у него данников. Ярлык великого князя Владимирского он выдал Дмитрию Ивановичу, а Михаилу саркастически отписал: мы тебе давали власть над Русью, давали рать. Ты ее не взял, сказал, что сам сядешь на престол. Вот и сиди на нем с кем хочешь, а от нас больше помощи не жди. Но Михаил смиряться не собирался, закусил удила. У него оставался старый ярлык, и пока Дмитрий путешествовал, он развил бурную деятельность. Обратился к новгородцам – он великий князь, пускай передаются под его руку. Многие «золотые пояса» сочли такой вариант подходящим. Москва держит их на поводке, а слабая Тверь, пожалуй, сама будет ходить на поводке у новгородцев, зависеть от их денег. Созвали вече, объявили: Михаил – обладатель ханского ярлыка. Постановили подчиниться ему.

Налаживать хозяйство в Тверской земле ему было недосуг. По ней походили туда-сюда и московские, и литовские войска. Но и тверичи испробовали, как выгодно вместе с литовцами грабить москвичей. Михаил призвал всех желающих, сколачивал большую рать. Денег для воинов у него не было, даже коней не хватило. Зато имелись лодки. Князь посадил в них ополченцев и пустился по Волге. Захватил и спалил Мологу, Углич. Кострому взять не сумел, но пожег посады и деревни вокруг города.

Однако правительство св. Алексия в отсутствие государя не сидело сложа руки. Отряды собрали, гарнизоны усилили, а главное – возобновили переговоры с Литвой. Игру провели мудро, умело.

Ольгерда возмутило обращение Михаила к Мамаю. Стоило ли воевать за честолюбца, готового переметнуться к кому угодно? С другой стороны, милость Мамая к Дмитрию и объединение Орды заставляли быть осторожнее. Литовский властитель согласился продлить перемирие. А митрополит с боярами предлагали ему, не лучше ли вообще ликвидировать ненужный конфликт?

Они постарались составить такой договор, что о лучшем и мечтать не приходилось. Владимирское великое княжение впервые признавалось «вотчиной», наследственным владением московских государей! Михаил Тверской должен был отозвать наместников из захваченных городов, а если «не поедут», за москвичами оставлялось право «их имати». От покровительства родственнику Ольгерд отрекался. Стороны условились – если Михаил опять начнет «пакостити в нашей вотчине», великий князь сам примет меры, а литовцам «за него ся не вступати». Но чем Москва хуже Твери? Почему бы Литве не сближаться с ней? Сошлись на том, что литовский государь выдаст дочку за Владимира Андреевича.

Очень быстро отрезвели и новгородцы. В их города понаехали тверские наместники, совершенно неопытные, но возгордившиеся, нищие и алчные. В кои веки дорвались до сытных должностей! Спешили обогатиться правдами и неправдами. Вымогали поборы, пытались хапнуть, что под руку попадется. Народ зароптал, а в Ливонии зашевелились крестоносцы. Твери-то они не боялись, это не Москва, не отлупит. Рыцарские отряды ворвались на русскую территорию. Почесали бороды бояре с купцами и потребовали от новоявленных наместников убираться, пока люди еще сдерживаются, не растерзали их. Снарядили посольство к великому князю и митрополиту.

С ними святитель Алексий обошелся дипломатично. Не винил за метания туда-сюда. Мало ли, с кем не бывает ошибки? Зато составил новую договорную грамоту, в ней прямо указывалось: если случится «обида с князьми Литовскими или с тверьским князем Михаилом, Новгороду всести на конь», воевать заодно с москвичами. А ответные обязательства были исполнены немедленно. «Всел на конь» князь Владимир Андреевич, во второй раз помчался с лучшими витязями вышибать немцев из новгородских и псковских пределов.

Увы, в это же время стали резко портиться отношения Москвы с рязанцами. Как выяснилось, их князь Олег Иванович подсобил против литовцев совсем не бескорыстно. За «приход на Ольгерда» он предъявил солидный счет: уступить ему Лопасню. Московское правительство сочло плату слишком дорогой и не заслуженной. Указывало, что рязанцы произвели только демонстрацию, «стояли на меже», а в боевых действиях не участвовали. Дмитрий Иванович, св. Алексий и бояре соглашались обсудить пограничные споры, заключить приемлемый «уряд» о размежевании земли. Соглашались как-то отблагодарить рязанцев, но не городом, не плацдармом на южном берегу Оки.

По дороге в Орду и из Орды великий князь дважды проезжал через Рязань, встречался с Олегом, но… они говорили на разных языках. Московский государь пытался объяснить, насколько выгодным будет объединение сил. Олег к вопросам общей политики оставался глух. Заклинился на своем, узком. Когда-то Лопасня принадлежала Рязани, значит, отдай. Вы, москвичи, и без того много набрали. Сперва отдайте мое, а уж тогда можно будет толковать о дружбе. Однако Лопасня была не просто одним из многочисленных городков. По своему положению она являлась важнейшим пунктом обороны на Оке, со стороны степи. Обороны всей Северной Руси. Олег таких доводов не воспринимал. Ему отказали, и он обиделся, затаил камень за пазухой.

Но и Михаил Тверской не угомонился. Мало ли, что Мамай передумал, отдал великое княжение Дмитрию! А может, завтра переменит мнение? Мало ли, что литовцы от него отвернулись! Разве он сам ни на что не способен? Злился уже на всех вокруг. Особенно распалился на новгородцев. Сперва-то признали его, а потом – к Москве? Выходит, изменники! За это князь удержал новгородский Бежецк, принялся разорять соседние волости. Дмитрий Иванович строго выполнил соглашение с Новгородом. Вслед за дружинами Владимира Андреевича на запад выступила вторая рать, против тверичей. Подступила к Бежецку, предъявила ультиматум – убираться на все четыре стороны. Наместник Михаила, боярин Никифор Лыч, отказался, сел в осаду. Но город взяли одной атакой, наместник сложил в бою упрямую голову.

И тут-то московский государь получил еще одну войну. Глупую, ненужную. Впрочем, такой она виделась из Москвы. Олег Рязанский полагал иначе. С его точки зрения война была законной и справедливой. Не захотели по-хорошему вернуть ему древние владения – а меч на что? Узнал, что полки великого князя ушли на немцев и к Бежецку, самое время воспользоваться! Подкрался тайком к злосчастной Лопасне, захватил, побил защитников. Удар в спину был неожиданным. И не только неожиданным, а бессмысленным. У Дмитрия Ивановича хватало бойцов. Он даже не стал дожидаться, когда вернутся рати из-под Пскова и Бежецка, собрал третье войско.

Его главные воеводы отсутствовали, и великий князь назначил командовать нового боярина, приехавшего с Волыни, Дмитрия Михайловича по прозвищу Боброк. В прошлых походах он неплохо себя проявил, заслужил полное доверие. Впоследствии государь даже выдал за него замуж свою сестру. В декабре 1371 г. воины вступили на рязанскую землю. А князь Олег ждал именно этого. Он рассчитал – на него придет лишь часть московских сил, разгромить их вполне реально. После поражения Дмитрий будет вынужден сменить тон, и о Лопасне пойдет иной разговор. Встретить неприятелей Олег готовился под Скорнищевом, созвал всех, кто был способен владеть оружием. А владеть им умел любой рязанец. Они жили на краю степей, их не обходила ни одна татарская рать, а уж шайки грабителей наведывались постоянно. Здесь каждый был воином.

Переняли и татарскую науку боя. Давно разучились биться правильным строем, привыкли схватываться с врагом налегке, отдельными отрядами. У многих ополченцев не было ни доспехов, ни копий – по-татарски, лук да аркан. На москвичей посыпались стрелы, с гиканьем ринулась масса конницы – выхватить петлями из седел, порушить ряды, захлестнуть с разных сторон… Но Боброк на родной Волыни неоднократно сражался с ордынцами, знал, каким образом побеждают их литовцы. Стянул небольшую рать в тугой кулак, стрелы одождили сомкнутые щиты. Витязи ощетинились копьями, железный строй отшвырнул рязанцев, вклинился в рыхлые толпы, и пошла работа мечами. Секли с плеча, расчищая кровавые улицы в беспорядочной толчее противников.

Рязанцы рассыпались кто куда, уносились прятаться. Этому их тоже жизнь научила. На ветхие укрепления своей столицы Олег не полагался, скрылся в лесной глухомани. Рязань сдалась без боя. А московский великий князь и его правительство рассудили: соседу недостаточно полученной трепки. За коварную выходку надо наказать посуровее. Обратились к родственнику Олега Владимиру Пронскому. Он не забыл, как его отца прикончил отец Олега, как свергли с рязанского престола его брата Ярослава. Согласился княжить в Рязани, а за это признал покровительство Дмитрия Ивановича.

В Москву возвращались победители. Всех одолели, Михаила, Олега. А Владимиру Андреевичу, прогнавшему крестоносцев от Изборска, как раз привезли золотоволосую литовскую невесту. Св. Алексий окрестил ее, нарек Еленой. Свадьбу играли веселую. Пожаловали в гости новые родственники, литовские князья. На пирах сидел и сын Михаила Тверского Иван – его поселили со всеми удобствами, у митрополита, пока отец не удосужится договориться о мире и долгах. Всем радостно, все устраивалось наилучшим образом. Литовцы и русские поднимали чаши за здоровье друг друга, Рязань стала союзницей, Тверь притихла…

Нет, не тут-то было. Розовые мечты поманили, подурманили и тут же оборвались. Для Ольгерда договоры не значили ровным счетом ничего. Дочку замуж выдал? Ну и что? У него было много дочерей. Пусть будет счастлива и пусть повезет ее мужу – не нарваться на литовский меч. Куда более важные вести приходили из Орды. Ее возрождение продержалось лишь два года. Владычество Мамая раздражало остальных эмиров и мурз. Почему он, почему не они? По степям рыскали сторонники перебитых ханов, недорезанные царевичи. Точили сабли синеордынцы – уж больно лакомую добычу привозили с Волги их уцелевшие друзья. А вслед за ними богатствами Сарая заинтересовалась третья татарская Орда – Белая, сибирская.

В 1372 г. замятия возобновилась. По степям покатилась такая резня, что Золотая Орда развалилась на семь частей. В каждой – свои ханы, рубились все против всех. Мамаю удалось спасти жизнь, ядро воинов. Но из Сарая отступил, кое-как удержал лишь прежние владения, между Волгой и Днепром. Что ж, Ольгерд сделал вывод: Мамаю стало не до русских. С другой стороны, Михаил Тверской получил достаточный урок, опять лебезил перед литовцами. Имело смысл вернуться к старым планам. А что договор с москвичами заключили, на свадьбе пировали – так это же чудесно! Враги успокоились, не ждут… Правда, литовский государь решил соблюсти хотя бы видимость приличий. Не возглавил войско самолично. Послал по секрету распоряжения брату Куйстуту, сыновьям, племяннику Витовту. Вроде как они без Ольгерда, по собственной инициативе вздумали пошалить.

Литовские князья только что гуляли в Москве, выдавали цветистые здравицы, а уже через пару месяцев прискакали в Тверь с отборными отрядами. Соединились с ратниками Михаила. Он настолько воспылал новыми надеждами, что даже о сыне не задумался. Да и не слишком беспокоился о нем. Зная св. Алексия и Дмитрия Ивановича, не опасался за судьбу юноши – что бы ни натворил отец, на невиновном они не отыграются. А натворить князь намеревался немало. Наступила весенняя распутица, поплыли снега, в эту пору не то что воевать, а вообще старались никуда не ездить. Но как раз в распутицу литовцы и тверичи скрытно проскользнули по бездорожью. Обнаружились возле Переславля-Залесского! Появились настолько внезапно, что захватили бояр и боярынь, приехавших в свои села, забирали крестьян прямо в избах, на полях.

Вдосталь пограбили, сожгли посады Переславля и повернули назад, пока из Москвы не выслали войско. На обратном пути подступили к Дмитрову, точно так же разорили окрестности, а с города содрали солидный выкуп за то, что не подожгут его. Угоняя огромный полон, налетели еще и на Кашин. Он входил в Тверское княжество, но кашинских князей Михаил по-прежнему ненавидел за симпатии к Москве. Покарал их жестоко, город погромил дотла. Решил расквитаться и с новородцами, захватил у них богатый Торжок, посадил там своих наместников.

Новгород вскипел от возмущения. Ударили в вечевой колокол, вооружались. Воевода Александр Обакунович, герой походов в Сибирь и вожак лихих ушкуйников, двинулся отбивать город. Тверичи не ожидали, что новгородцы появятся так быстро, разместились вольготно, чиновники и воины Михаила вознаграждали себя как могли, обчищали дома, бесчестили жителей. Ополченцы Александра Обакуновича свалились как снег на голову, ворвались в Торжок. Горожане с удовольствием подсобили им, часть тверских людей «избиша», кому посчастливилось уцелеть, выгнали в три шеи и передали их князю, чтобы впредь не совался.

Разумеется, доложили Дмитрию Ивановичу. Но Михаил Тверской, бросив ему дерзкий вызов, на этот раз не удирал за границу. В вылазках на московские и новгородские земли он сформировал собственный полк, а литовцы помогли обучить его, выделили умелых командиров, конный отряд. Михаил подоспел к Торжку раньше, чем великий князь. Александр

Обакунович рассудил по-своему. Стены Торжка, обгоревшие после прошлых осад, представлялись не слишком внушительным укрытием. Впрочем, торчать за стенами, высматривать, когда же Москва придет на выручку, казалось скучным. Удальцы-новгородцы привыкли иначе – шарахнуть во всю молодецкую силушку, разойдись плечо, размахнись рука, и кто выдержит бешеный напор? К ним присоединились жители Торжка, их было больше, чем врагов…

31 мая 1372 г. они вышли в поле, с дружным кличем устремились вперед. Но Михаил Тверской и его литовские инструкторы действовали хладнокровно. Собрали в кулак лучшие бронированные дружины и нацелили удар прямо туда, где неслись в атаку, распялив в крике рты, новгородские воеводы. Смяли, Александр Обакунович рухнул под копыта коней, его нестройная рать сразу потеряла порыв, стала разваливаться. Тверичам только этого и надо было, нажали по всему фронту, и защитники побежали. А Михаил заметил, что ветер дует им в спину, велел поджигать город. Занялось с треском, пламя потекло волной по высохшим бревнам домов, заборов, сараев. Вопили люди, надрывалась погибающая скотина.

Толпы бежали к речке Тверце, давили друг друга, тонули. Другие выскакивали навстречу победителям, напарывались на мечи и копья, кидались обратно в огонь. Потом ратники Михаила опомнились, что пленные денег стоят. Стали хватать мечущихся, обезумевших, вытаскивать залезших в речку. Опьянев от вседозволенности, измывались. Кто-то придумал раздевать всех женщин донага. С хохотом сдирали с ошалевших баб сарафаны, рубахи. Попались монахини, но и их заголяли. Под улюлюканье жались в кучах пленных голые матери с младенцами, голые бабки с голыми внучками, а у них на глазах возбужденное воинство распластывало на земле орущих от страха и стыда девок. Некоторые тверичи охотились за более ценными трофеями. Пожар пощадил каменные храмы, но их забили сотни трупов людей, задохнувшихся от дыма. Не без труда расчищали проходы в мертвых телах, срывали ризы, оклады икон. Это были русские – и тешились над русскими…

Трагедия Торжка стала самым позорным пятном Литовщины. Но московский государь повел себя не так, как от него ждали. Ждали и пострадавшие и… враги. Михаил намеренно задирал, выманивал полки Дмитрия Ивановича из каменного Кремля. А Ольгерд караулил. Осерчает молодой великий князь, выйдут москвичи покарать Тверь, тут и накроют их литовцы. Не вышли, раскусили ловушку. Дмитрий эмоциям не поддался, воеводы у него подобрались далеко не худшие, а на границах не дремала разведка.

Обман не удался, но Ольгерд отбросил маски миролюбия. Он готовился к решающей схватке, а найти повод было не сложно. Очень некстати умер его митрополит Роман, и властитель Литвы, выпрашивая в Константинополе замену, вывалил перед византийцами массу обвинений в адрес Москвы. Писал, что святитель Алексий ходит подручным у Дмитрия, а литовскую паству совсем забросил. Жаловался и на Дмитрия – дескать, разбойничает, отнял у Литвы Ржев, Великие Луки, Березуйск, Мценск. Все эти города Ольгерд без зазрения совести уже считал своими.

На некоторое время после гибели Торжка установилось затишье. Литовский государь понимал – москвичи настороже. Хотел, чтобы они успокоились, расслабились. Третий поход на Русь он отложил на целый год. Как обычно, соблюдал строжайшую тайну. Летом 1373 г. разослал приказы сыновьям, вассалам – поднимать воинов. Куда? Пока к местам сбора, а цель он объявит позже. Маршрут Ольгерд наметил похитрее, выскочить на Москву не с запада, а с юга. Прошел лесными тропами между притоками Оки, Пахрой и Угрой. Под Калугой присоединился Михаил Тверской.

Двинулись и… нарвались. Не Ольгерд, а Дмитрий преподнес ему урок воинского искусства! Выяснилось, что в Москве знали о нападении. И не только знали, а точно вычислили место, куда выйдет враг. Полки великого князя и его удельных подручных уже стояли рядом с Калугой, под Любутском. Мало того, они заблаговременно развернулись к битве и первыми ударили на литовский авангард. Опрокинули его, распушили в хвост и в гриву. Остатки передовой колонны побежали, заразили паникой идущих сзади. Они тоже покатились прочь. Ошеломленный Ольгерд метался на коне между отрядами, призывал опомниться. Отводил их за глубокий овраг, строил. А следом за неприятелем наступала рать Дмитрия, остановилась на противоположной стороне оврага.

Перебираться через него для тех и других было бы самоубийством – вниз-то скатишься, а каково наверх под стрелами и копьями? Стояли день, другой. Но Ольгерду пришло время крепко подумать. Он опозорился. Молоденький Дмитрий и его воеводы переиграли матерого волка. У них имелась великолепная армия. Стоило ли рисковать всем, чего он достиг в жизни, чтобы напоследок быть битым? Завязались переговоры. Москвичи соглашались мириться, новых требований не выдвигали. Возобновили тот самый договор, который подписывали два года назад. Но «ничья» была достаточно красноречивой. Москва отстояла свое, а Литва отрекалась от дальнейших замыслов, от Михаила. За ним сохранили Тверь, но он клялся никогда не претендовать на великое княжение, возвращал всю добычу и пленных.


10. Как в Москве завелись изменники

Нет, не приходилось мечтать в XIV в. ни о прочном мире, ни о спокойствии. Где и когда оно будет, спокойствие? Разве что в Царствии Небесном для тех, кто сподобится. Не успели отразить угрозу с запада, как заполыхало на юге… Рязанцы не признали Владимира Пронского, возведенного на престол соседями. Как посмел он принять власть из рук исконных рязанских врагов? Сам себя осрамил! Едва полки Боброка Волынского покинули пределы княжества, вынырнул из лесов Олег. Это был свой князь, законный! Рязань забурлила, Владимир бежал. Его кинулись ловить по всем дорогам, перехватили. Олег посадил его под замок и «привел в свою волю». Как привел и отпустил ли после этого на свободу, летописцы умалчивают. Известно лишь, что пару месяцев спустя Владимир умер.

Но и Олегу недолго довелось править в возвращенной столице. Напомнили о себе татары. Кочевники Белой и Синей орд продолжали борьбу за Сарай. Но степи на запад от Волги удержал Мамай. Он побил нескольких мелких ханов и эмиров, другие склонялись перед ним. Ему подчинились Крым, Северный Кавказ, Мордовия, Камская Болгария. Собиралась и устраивалась заново обширная держава. А Сарай приходил в упадок, торгаши и менялы опять перебирались в Причерноморье. В смутах все понесли немалые убытки, и сам Мамай, и его мурзы, воины, купцы.

Чтобы упрочить власть, надо было удовлетворить подданных. Мурзам и воинам требовалась добыча – чем лучше пограбят, тем больше к нему перейдет всадников от сарайских ханов. Купцам требовались караваны пленных. Но пришло время указать и русским князьям, где их место, как себя вести с хозяином. Дмитрий Московский появился перед властителем всего один раз, и дань прислал один раз. А стоило разгореться ордынским усобицам, как будто забыл про недавнего повелителя. Следовало подхлестнуть русских, чтобы не были такими забывчивыми.

Для этого идеально подходило Рязанское княжество. Близкое, слабое. И момент идеально подходил. Мамай услышал – Ольгерд идет на Москву! Нет, темник не стал помогать своему «рабу Митьке». В войне с литовцами поляжет много татарских воинов, а потери ему были ни к чему. Пускай Литва в третий раз опустошит владения великого князя. Тогда он потеряет охоту своевольничать, на животе приползет умолять о защите. Мамай направил конницу на Рязань. Там она погуляет без риска. Но рать будет поблизости от театра боевых действий, станет предупреждением для Ольгерда – чтобы не увлекся, не вздумал прибрать к рукам чужую собственность.

Когда массы ордынцев ворвались на Рязанщину, князь Олег не нашел в себе сил обороняться. Опять исчез в каких-то глухих убежищах, известных разве что его приближенным. Кто мог его выручить? Дмитрий Иванович, больше некому. А с Дмитрием Ивановичем он сам смертельно рассорился. Татары разошлись загонами, разорили Рязань и другие города, охотились за людьми. Но война москвичей и Литвы развернулась совсем не так, как предполагали татарские военачальники, завершилась неожиданно быстро. Великий князь, возвращаясь из-под Калуги, узнал о набеге. Его армия была в сборе, Дмитрий с ходу повернул ее на юг.

Полки быстро выдвинулись на Оку, встали по берегу и прикрыли земли государя. Отряды ордынцев выскочили было к реке, но за ней блестели многочисленные копья, шлемы, поднимались дымки походных костров. Татары поворачивали назад. Зачем напрашиваться на неприятности? Лучше лишний раз пройтись по рязанским волостям, поискать пропущенные деревни. Но и рязанцы смекнули, что к чему. Кто догадался, пробирался к Оке или за Оку. Хоть москвичи и враги, но смотри-ка, отпугнули степняков. Рядом с их полками можно было переждать, пока минует опасность.

А Дмитрий Иванович и его бояре сделали из случившегося свои выводы. Задумка была давняя – рубеж Оки исключительно удобен для обороны. Теперь проверили на практике, каким образом защитить его. В следующем 1374 г. великий князь целенаправленно вывел войска на берег реки, поставил дежурить на все лето, охранять границу в самое опасное время, когда наведываются степняки. По всем расчетам получалось выгоднее заранее собрать воинов, несколько месяцев держать их в строю. Зато села будут целы, землепашцы уберут урожай, нагуляет вес скотина на лугах. Да и ратникам полезно побыть в полевых станах, выучка лишней не бывает.

Государь, его брат Владимир Андреевич, воеводы, объезжали рубеж, организовывали систему сторожевых постов. Самые удобные броды через Оку находились у устья Нары, возле городка Серпухова, тут пролегала большая дорога с юга на Москву. Осмотрев место, решили: нужна крепость. Серпухов входил в удел Владимира, до сих пор он жил в Кремле, бок о бок с Дмитрием, а персональной «столицы» не имел. Владимир предложил – пусть Серпухов станет главным городом его удела. Выбрал место на горе, заложил дубовые стены. Три крепости, Серпухов, Лопасня и Коломна, вставали единой стеной на пути незваных гостей. Другие князья тоже задумывались, как бы понадежнее прикрыть владения. Тесть государя Дмитрий-Фома возобновил строительство каменного кремля в Нижнем Новгороде, на Суре возводил крепость Курмыш.

Мамая действия русских крайне озаботили. Вместо того, чтобы унижаться перед ним, тащить в его ставку возы подарков, князья строили оборону. Вместо того, чтобы присылать дань, тратили деньги на крепости. Опоясывались с юга и с юго-востока, разве трудно угадать, от кого? Это был почти открытый бунт. Но обстоятельства связывали властителя Причерноморья по рукам и ногам. Можно было после Рязанщины послать рать на Дмитрия. А если воспользуются литовцы? Если хан Белой орды Урус нанесет удар в спину?

Мамай для начала испробовал иные способы. Надо было всего лишь перессорить удельных князей, оторвать от Москвы. Делать ставку на Михаила Тверского было неразумно, слишком тесно спелся с Ольгердом. Но имелись прежние соперники Дмитрия, суздальско-нижегородские князья. В Нижний Новгород отправили посла Сарайку, дали ему внушительную свиту, больше тысячи воинов. Конечно, дали не случайно. Буйная орава должна была как следует постращать князя и его подданных. Небось, сразу вспомнят, что ссориться с татарами не стоит. А после кнута можно было и пряником поиграть, поманить ярлыками… Нижегородцы и в самом деле были поражены. Пожаловало не посольство, а целый полк татар, повели себя, как хозяева с рабами, бесцеремонно хватали все, что понравилось, кинулись на девок.

Но… русские отвыкли сносить подобные выходки. Возмущенный Дмитрий-Фома и епископ Дионисий Суздальский одернули посла: уйми своих головорезов. Сарайка ответил грязными оскорблениями. Русские вздумали татарам указывать! Ну а коли так, сам владыка Дионисий велел ордынцам убираться. Посол вскипел, выстрелил в епископа из лука, но обманулся из-за широких одеяний священника, стрела не задела тела. Зато горожане расхватали колья и дубины. Татар побили, Сарайку определили под замок – подумать о правилах дипломатической вежливости.

Мамай вскипел, выслал отряды, повелел князьям Камской Болгарии напасть на нижегородские земли, жечь и терроризировать мятежников. Но друзья у ордынцев были и в самой Москве. Первое место среди них занимал тысяцкий Василий Вельяминов. Боярин поддерживал самые что ни на есть теплые отношения с приятелями Мамая, генуэзцами и евреями, при нем они чувствовали себя настолько же вольготно, как в Сарае или в Кафе. Через них тысяцкий проворачивал собственные дела. Его доверенным выступал Некомат, купец и проходимец неопределенной национальности. А денежки и драгоценности Вельяминов любил страстно. Дошло даже до того, что на свадьбе великого князя Дмитрия он утащил подарок тестя, золотой пояс. Подменил на похожий, но поплоше и дешевле.

Хотя мог бы и не воровать, он и так был богаче всех бояр. Сыновей женил на княжеских дочках, тешил самолюбие. Причем одному из них подарил тот самый краденый пояс, ничуть не смутился. Поползли нехорошие слухи, но государев дядя считал себя неуязвимым. Слишком большой вес набрал, на нем вся Москва держится! В любом совете голос Вельяминова был третьим после великого князя и митрополита. В преемники себе тысяцкий готовил старшего сына Ивана. Когда отец состарился, Иван с Некоматом уже заправляли Москвой от его имени.

Но Дмитрию Ивановичу и святителю Алексию замашки боярина давно стояли поперек горла. Не забыли про убийство Босоволкова, не остались тайной и последующие махинации. Выходку с поясом государь по-христиански простил, смолчал, но… сколько можно терпеть? Да ведь и избавиться от Вельяминова было не так-то просто. Ордынские вельможи и ростовщики, в свое время заставившие вернуть Вельяминова из ссылки, входили сейчас в окружение Мамая. Как его зацепишь с эдакими заступниками! Но необходимость подстраиваться к Мамаю отходила в прошлое, а в конце 1374 г. Василий Вельяминов преставился.

И тут-то великий князь обнародовал решение, которое они заранее подготовили с митрополитом. Москву ошеломила новость – на должность покойного… не назначен никто. Государь вообще упразднил пост тысяцкого. Часть полномочий взял на себя, часть передал новым чиновникам, московским наместникам. Легко понять, кого эти перемены потрясли сильнее всех. Ивана Вельяминова. Он уже чувствовал себя тысяцким, продолжателем династии: прадеда, деда, отца. Ему принадлежало исключительное положение в государстве – и вдруг отняли! Низвели до уровня одного из бояр! Считай что в грязь окунули!

Но и чужеземные торгаши в Москве засуетились. Слуги великого князя начнут проверять, что им дали законно, что незаконно… Некомат передавал их опасения Ивану, о чем-то шептались без лишних ушей, за закрытыми дверями. Весной 1375 г. Иван Вельяминов и Некомат сбежали. В принципе, боярин был человеком вольным, имел право уйти на службу к любому князю. Но это осуществлялось официально, требовалось объявить об уходе, снять с себя присягу. Сын тысяцкого исчез тайно, никого не известив. Вскоре узнали, что удравшая парочка вынырнула в Твери.

А князя Михаила провалы его авантюр ничему и не научили. Он жил старыми обидами, болезненно пережевывал несбывшиеся грезы. Вельяминов и Некомат пришлись при его дворе очень кстати. Изложили вызревший у них план. Достаточно простой, но до сих пор не приходивший Михаилу в голову: не надо метаться между Литвой и Ордой. Надо идти против Москвы одновременно с Литвой и с Ордой! Беглецы брали на себя договориться с Мамаем, а Михаил должен был еще разок побеспокоить Ольгерда.

Князь заинтересовался и убедился: дело реальное! Ни Литва, ни Орда в обиде не останутся, каждый урвет что-нибудь для себя. Увлекшиеся заговорщики самозабвенно делили шкуру московского медведя. Михаилу – великое княжение, Вельяминову – быть при нем вторым человеком, Некомату и его компаньонам – монополии на меха, воск, мед, торговые концессии. Времени не теряли. Заложили сани, рванули в разные стороны. Князь, меняя по дороге коней, примчался в Вильно. Ольгерд, крупно обжегшись, отнесся к его идеям осторожно. Но неожиданный вариант, объединить усилия с татарами, показался ему любопытным. Пообещал, если и в самом деле это исполнится, он даст войска.

А Вельяминов с Некоматом скакали сквозь степи в ханскую ставку. Сразу кинулись к ордынским и генуэзским воротилам. В деловых кругах обоих хорошо знали, а обещания предоставить монополии на русские богатства, отдать на откуп статьи доходов и промыслы, были очень весомыми аргументами. Путешественникам без малейшей задержки, даже без взяток и подарков, обеспечили аудиенцию у Мамая. Впрочем, у Вельяминова имелись для него «подарки». Он с покойным отцом обретался возле государя, знал самые сокровенные замыслы, слышал разговоры в самом узком кругу. Все выложил перед Мамаем – как Дмитрий Иванович исподволь, на словах не порывая с татарами, нацеливается на независимость.

Мамай был вне себя от ярости. Тут же, не отходя от кассы, объявил, что лишает Дмитрия великокняжеского достоинства, велел выписать ярлык Михаилу. Вельяминов на радостях присвоил себе чин тысяцкого стольного Владимира (такого чина на Руси отродясь не существовало) и остался при ордынском дворе представителем тверского князя. А Некомат с ханским послом Ачи-ходжей сломя голову ринулся в обратную дорогу. Михаил только-только успел вернуться из Литвы, как ему доложили: посланцы уже в Твери. Преподнесли драгоценный ярлык, а к нему особую грамоту. Сам Мамай ласково обращался к князю, заверил, что поможет своему «верному улуснику» против презренного «Митьки».

Вот уж взыграло сердце Михаила! Все исполнялось самым чудесным образом, в непостижимые сроки! Прошло лишь пару месяцев, как сговаривались с неожиданными помощниками, и свершилось! Князь настолько поверил свалившемуся на него счастью, что даже ждать не стал. Мамай за него, Ольгерд за него, чего ждать? 14 июля 1375 г. встретил послов и в этот же день отправил в Москву гонца, объявлял войну. Кликнул ратников седлать коней, грузиться в лодки. Один отряд отчалил по Волге на Углич, второй выступил на Торжок…

Ох, поспешил Михаил Александрович! Потому что и Дмитрий Иванович медлить не стал. Сразу разослал призывы собирать в Волоке-Ламском войска. А удельные князья отреагировали точно так же, как пять лет назад. Это раньше было – кинул хан ярлык, как кость голодным шавкам, и покатились грызться. Теперь ни один из князей не завилял хвостом перед новоявленным Владимирским государем, ни один не кинулся к нему выпрашивать милости. Клятвопреступник, пакостник, сколько раз наводил чужеземцев! В Москву один за другим скакали гонцы, князья дружно осуждали поступок Михаила. А следом за гонцами отовсюду шагали полки.

Нижегородцев привел Дмитрий-Фома, за ним двигались отряды брата, Бориса Городецкого. Стекались со своими князьями ярославцы, белозерцы, ростовцы, моложцы, стародубцы. Сочли нужным примкнуть мелкие властители, не входившие в великое княжество Владимирское, но понявшие, что надо держаться вместе с Москвой – Семен Оболенский, Роман Новосильский, Иван Тарусский. Прибыли с дружинами изгнанники, князья без княжеств – Роман Брянский, Иван Смоленский. Никогда еще с легендарных домонгольских времен не собиралось такого многочисленного воинства! И это уже было не разношерстное феодальное ополчение, где каждый сам по себе. Под началом Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича встала в строй единая армия. Цельная, связанная общим духом и дисциплиной.

Хотя князья вполне могли и не приходить. Даже уважительная причина имелась, ханский ярлык. Отвергли ярлык. Пошли против Мамаевой воли. Пошли не ярославцы, новосильцы и москвичи – сказала свое слово Русь. Впервые за несколько веков! А Тверь противопоставила себя Руси. Поплатилась она жестоко. Первым городом на тверской земле было родовое гнездо Михаила, Микулин. Рать раздавила его походя, между делом. Тем не менее, Михаил не сбежал. Ему нельзя было бежать, ронять авторитет – вот-вот на выручку должны были выступить две сильнейших державы.

Но события раскручивались так стремительно, что Мамай просто не смог вмешаться! В середине июля тверской князь заходился от восторга, целуя полученный ярлык, а 5 августа все силы Руси обложили его столицу. Эти силы росли, на призыв Дмитрия поднялись новгородцы, за четыре дня дошагали до Твери, спешили расплатиться за Торжок. Следом маршировали псковичи. Дмитрий Иванович велел строить два моста через Волгу, город взяли в плотное кольцо. Михаил не удосужился или пожалел сжечь посады, избы разобрали, бревна и хворост навалили приметами к стенам и воротам, подпалили. В нескольких местах укрепления заполыхали, и воины рванули на приступ. Но тверской князь настроил своих ратников и горожан: побежденным будет худо, надо продержаться до подмоги. Отбивались остервенело, ответили вылазкой и отбросили атакующих.

Михаил облегченно вздыхал, ободрял тверичей – день выиграть, неделю, а там вмешаются покровители. Он знал, на что рассчитывал. Ольгерд слово сдержал, направил к нему немалую рать. Но она дошла только до границы. Умудренные литовские воеводы не привыкли соваться наобум. Выслали разведку, а она доносила: у Твери стоит небывалая, огромная армия. Воеводы благоразумно притормозили, проверили и сделали вывод: нет, помощь союзнику обойдется чересчур дорого. Разве что воинов погубишь. Развернулись и растворились в своих бескрайних лесах.

Дмитрий Иванович тоже решил не губить больше ратников. Оставил часть сил держать Михаила в блокаде, а несколько корпусов распустил по тверской земле. Города, оказавшие сопротивление, брали на щит. Если не желаете подчиняться всей Руси, первыми напали на нее, как с вами еще обращаться? «Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Матф. 7, 2) Михаил падал духом. До него доходили известия, как его княжество с каждым днем разоряется. Сообщили и о том, что надежды на Литву пошли прахом. А если Тверь подержат в осаде подольше, отразит ли она следующий штурм? Над чем княжить придется, над грудами головешек?

Он упорствовал три недели и сломался. К великому князю выехал епископ, умолял начать переговоры. Дмитрий Иванович был верен себе – ежели князь искренне кается, можно и мириться. Но нарушенных клятв было уже достаточно, Михаилу продиктовали куда более жеские условия, чем раньше. Он признавал себя «молодшим братом» Дмитрия. То есть, должен был отныне слушаться старшего. Обещал «блюсти» великое княжение – наследственную «вотчину» московских государей. В прочих делах Тверь сохраняла самостоятельность, в случае каких-то споров с Москвой стороны условились обращаться к третейскому судье, Олегу Рязанскому. Но в войнах с внешними врагами Михаил обязан был выступать заодно с Дмитрием Ивановичем. Даже против своих закадычных союзников, литовцев. И не только против литовцев. В договор внесли пункт, который еще вчера показался бы самоубийственным. Против ордынцев! «А поидут на нас татарове или на тебе, битися нам с тобою с одного против них. Или мы поидеи на них, и тебе с нами с одного поити на них».

Но после измены Вельяминова имело ли смысл хранить это в секрете? Великий князь впервые открытым текстом заявлял: Русь уже не та, что была прежде. Орде придется уважать ее и оставить в покое. Хотя представлять дело так, будто русский народ наконец-то воспрянул, увидел очевидное – силу своего единства, было бы слишком опрометчиво. Нет, всего лишь начал осознавать… Михаил и его бояре подписывали договор вынужденно, их побили и заставили примкнуть к союзу русских княжеств. Их подданные сумрачно склоняли головы – одолели треклятые москвичи. А в эти же дни, когда новгородский полк вместе с Дмитрием Ивановичем осаждал Тверь, другие новгородцы оценили обстановку по-своему. Все русские ратники ушли с государем, города остались без защитников!

2 тыс. человек на 70 ушкуях проскользнули северными реками и ударили на… Кострому. Растерявшиеся жители попытались было сразиться с ними. Но костяк городского полка был далеко, а прочую толпу ушкуйники с ревом разметали, вломились в ворота, неделю бесчинствовали. Насажали в лодки пленных и отчалили дальше. С налету погромили посад Нижнего Ногорода, а потом, как ни в чем не бывало, отправились в Булгар, продали соплеменников басурманам. Когда обратили русских баб и детей в звонкую монету, в лодках место освободилось, захотелось еще попутешествовать. Захватывая купеческие суда, спустились по Волге аж до Астрахани. Здешний мурза встретил новгородцев как дорогих гостей, выкатил бочки вина. Они и рады были, оттянулись в полную волюшку. А когда упились, всех перерезали, смешалась буйная кровушка с пьяной блевотиной.

Нет, не сразу Москва строилась, но далеко не сразу формировалось и Русское государство. Скольких трудов это требовало, какие препоны в человеческом сознании надо было преодолеть! Дмитрий Иванович показывал наглядно, насколько оно необходимо, общее государство. Дмитрий-Фома и Борис Городецкий не подвели великого князя, ходили с ним на Тверь. Но их удел терзали камские болгары с мордвой. Получив повеление Мамая, совсем допекли набегами. Что ж, как только разобрались с Михаилом, великий князь отправил тестю полк под командованием Дмитрия Боброка Волынского. А вместе-то получилось неплохо: москвичи, суздальцы, нижегородцы, городчане, присоединились муромляне.

Двинулись прямо на столицу, город Булгар. Шли уже не ушкуйники, торговать братьями и сестрами. Шли те, кто вправе спросить за братьев и сестер. Татары и болгары сперва не очень обеспокоились. Их города были богатыми, содержали наемников из Средней Азии, а в Персии купили новинку, «тюфяки», то бишь, пушки. К приближению русских успели подготовиться. Орудия раскатисто бабахнули со стен, открылись ворота, выпуская конное войско. А впереди гарцевала гвардия на верблюдах. Кто хочешь испугается невиданных зверей и грохота! Но русские не испугались. Засыпали стрелами, поднажали, и неуклюжие верблюды помчались назад, сминая следующие ряды. Атака кончилась позором и разгромом болгар. А тюфяки были оружием еще ненадежным, заряжали их долго, наводить не умели, они плевали камнями в одни и те же места – если хочешь, обойди.

На стены княжеская рать не полезла, взяла город в осаду. Пожгла сотни купеческих судов, зимовавших на реке, опустошала селения. Болгарские феодалы и торгаши взвыли, насели на правителей, Асана и Мамата, пускай мирятся любыми способами. Асан и Мамат почесали в головах и приняли русские условия. Заплатили выкуп, 5 тыс. руб. Из них тысяча пошла в казну Дмитрия Ивановича, тысяча – Дмитрию-Фоме, остальное воеводам и бойцам. Однако итоги войны не ограничились деньгами. Город Булгар принимал к себе великокняжеского даругу-чиновника и таможенников. Признавал зависимость от Москвы! Русь переходила в наступление…


11. Как началась эпоха Возрождения

В католической церкви дела обстояли не блестящим образом. Переселившись в Авиньон, папы очутились на мели. Им прекратили присылать деньги из Германии, Англии, Испании, Италии. А французские короли отнюдь не спешили брать на содержание первосвященников. Папы по уши влезли в долги к банкирам, выискивали какие-то источники прибылей. Их подсказывали те же банкиры, например, торговлю индульгенциями. Изначально практика индульгенций не подразумевала серьезного отступления от церковных правил. Человек каялся в том или ином грехе, а вместо епитимьи жертвовал некоторую сумму на нужды церкви.

Теперь папская курия и отирающиеся при ней ростовщики поставили подобную практику на широкую ногу. Покаяние отходило на второй план, и стало подразумеваться, что папа вправе отпустить любой грех, но для этого надо заплатить. Чтобы не было разнотолков, сколько и за что платить, при папе Иоанне XXII была разработана «Такса апостольской канцелярии». Ее пункты весьма красноречиво свидетельствуют, что творилось у католиков. Допустим: «священник, лишивший девственности девушку, уплачивает 2 ливра 8 су». Плотский грех «с монахинями, племянницами или крестными дочерьми» стоил гораздо дороже, 67 ливров 12 су. «Противоестественное распутство» для священнослужителей обходилось еще дороже, 219 ливров 15 су. Если монахиня многократно грешила, но претендовала на место аббатиссы, настоятельницы монастыря, ей требовалось внести 131 ливр 15 су. Можно было получить отпущение не только за прошлые грехи, но и за будущие. Муж или жена, развлекающиеся на стороне и желающие продолжать подобные вещи, платили 87 ливров 3 су.

Если родственники слишком круто разбирались между собой, на это тоже существовали твердые расценки. «За нанесенные жене увечья муж вносит в канцелярию 3 ливра 4 су. Если муж убил жену, он уплачивает 17 ливров 15 су. Если убийство совершено с целью вступить в брак вторично – 32 ливра 9 су». «За убийство брата, сестры, отца или матери – 17 ливров 4 су». В общем, побольше, чем за растление девственниц, но подешевле, чем за крестных дочерей или за педерастию. Исключение делалось для духовных лиц. Отпущение за убийство священника стоило почти столько же, сколько для развратниц-аббатисс, 131 ливр 14 су. Не каждому по карману. Зато грабеж, кража, поджог отпускались считай что по дешевке, 15 ливров 4 су. Расписали скрупулезно, с точностью до копеечек. Чтобы и папе на прожиток хватило, и его чиновникам, и продавцам индульгенций перепали комиссионные.

Новшества Иоанна XXII имели далеко идущие последствия. Возможность за денежки считать себя праведником понравилась даже в тех странах, где косо смотрели на «французского» папу. Индульгенции пошли нарасхват. Ну а для церкви напрашивался логический вывод: чем больше будут грешить, тем выгоднее. На безобразия привыкали смотреть сквозь пальцы. Однако были и верующие люди, которые возмущались поощрением грехов. Все это вызывало разброд в умах, появились ереси. Кто-то видел, что в церкви творится неладное, пытался переосмысливать религиозные вопросы по-своему. А тайные сектанты подсказывали, как их переосмыслить.

В Англии о проблемах веры принялся толковать философ и теолог из Оксфордского университета Джон Уиклиф.

Доказывал, что власть папы вовсе не от Бога, да и вообще, церковная иерархия не нужна. Заодно с индульгенциями отрицал паломничества, безбрачие священнослужителей – пускай лучше женятся, чем заглядываются на крестных дочерей, племянниц или мальчиков. А божественные поучения люди должны воспринимать прямо из Священного Писания. Чтобы оно было доступно не только священнослужителям, знающим латынь, Уиклиф взялся переводить Библию на английский язык. В Германии и Польше возникла другая ересь. Сектанты переняли «тайную мудрость» у каббалистов, отвергали таинства, священников, иконы. На Руси эту ересь назвали стригольниками – ее приверженцы по-иудейски совершали обрезание, «стригли» себе крайнюю плоть [95].

Но всю европейскую жизнь, и церковную, и светскую, грозно перетряхнула эпидемия «черной смерти». Исследователи называют разное количество погибших – 25 млн., 40 млн., 60 млн. В любом случае, очень много. Вымирали города, деревни. Ужас вызывал массовые истерии. Где-то люди упивались и предавались общему разврату, старались напоследок натешиться. В других местах появлялись проповедники, предрекая общую смерть, звали каяться. Процессии флагеллянтов бичевали сами себя, превращая спины в кровавые ошметки. По разным городам громили еврейские кварталы, прошел слух, что поветрие вызвали иудеи, хотевшие уничтожить христианский род.

Чума исчезла, страшно проредив население – и как бы разделила две эпохи. До «черной смерти» и после нее. До нее осталось то, что ученые назовут Средневековьем, а после началась «эпоха Возрождения». Тон задали итальянцы. Уцелевшие не верили своему счастью. В сознании укоренялось, что если уж выжили, надо сполна насладиться жизнью, взять от нее все мыслимые и немыслимые удовольствия. Общие настроения выразил Боккаччо. Он был большим другом евреев и еретиком, утверждал, что все религии равны. Но был и блестящим литератором, выплеснул очумевшую радость в «Декамероне». Книга приобрела бешеную популярность, заменяла людям Библию. Чума разорвала семьи, оставила после себя вдов, вдовцов, сирот, выбирай на любой вкус! Да и женатые мужчины, замужние дамы пускались во все тяжкие, супружеская верность стала восприниматься смешным пережитком прошлого.

Немало князей, купцов, банкиров одним махом умножили богатства – получили наследства перемерших родственников. Раньше деньги копили за семью замками, тряслись над ними. Теперь это казалось глупым. Покойники-то копили, и что толку? Богачи спешили воспользоваться своими состояниями, начали возводить дворцы, устраивать балы, маскарады. Для пущего украшения жизни привлекали художников, скульпторов, поэтов, хорошо платили. Заказчики определяли и сюжеты. Мадонн и святых стали писать со знаменитых куртизанок, по возможности выставлять обнаженное тело, множились композиции «кающихся магдалин», полуголых мучениц и мучеников. Но христианская тематика все же не позволяла показывать все что хочется, и на выручку пришло язычество. Иконы во дворцах вытеснялись картинами, статуями аполлонов, венер, нимф [51].

Ну а термин «эпоха Возрождения» пустили в ход подхалимы. В Средние века часто говорили об упадке по сравнению с Древним Римом. Сейчас подразумевалось, что его величие возрождается. Итальянских князьков их приближенные сравнивали с цезарями и августами. Хотя на самом-то деле возрождались только худшие черты Римской империи: разврат, цинизм, бездуховность. От «возрождения» не осталась в стороне и церковь. Опять же, чума поспособствовала. Опустели кафедры священников, кардиналов, епископов, аббатов. Эти должности были весьма доходными, их правдами и неправдами старалась заполучить знать. Католическая церковь и прежде имела очень заметный уклон в «мирскую» жизнь, а теперь ее густо разбавили светские люди, не имеющие понятия о церковных службах, но не желающие отставать от «мирских» вельмож. Епископы заводили целые гаремы наложниц, монастыри содержали кабаки и прочие увеселительные заведения. Петрарка писал: «Достаточно увидеть Рим, чтобы потерять веру».

Стиралась грань между знатными дамами и проститутками. Пресытившись обычным распутством, тянулись к извращениям. Связи с лицами своего пола стали обыденным явлением. Королеве Жанне Неапольской муж мешал развлекаться так, как ей хочется, и прелестная женщина приказала задушить супруга между двумя матрасами. А миланский герцог Джан Галеацци Висконти тешился охотами. Выбирал в тюрьме мужчин или женщин, выпускал нагишом на улицы и гнался на коне с собаками, пуская стрелы. Если «добыча» оставалась жива, герцог «жарил» ее, бросая в большую печь [12].

Англии и Франции «возрождение» пока не коснулось. Чума так жестоко потрепала их, что прервала Столетнюю войну. Стороны заключили перемирие. Но англичане вошли во вкус сражаться на чужой территории, привозить богатые трофеи. Закопав на лондонском кладбище 50 тыс. трупов и обнаружив, что эпидемия прекратилась, они стали подкатываться к Эдуарду III – надо бы еще повоевать, рано кончили. Король и сам приходил к аналогичному мнению. В 1355 г. снова высадил армию на материке.

А французский властитель Иоанн Добрый и сам любил подраться. Современники отмечали, что он «бился как герой и как грубая скотина». К тому же, «медленно соображал и был слишком упрям». Никаких выводов из прошлых поражений он не сделал. Под Пуатье повторилось та же история, что и под Креси. Французские рыцари беспорядочно кидались в атаку, английские лучники их расстреливали. Иоанн с сыном Филиппом попали в плен. К ним отнеслись с величайшим почетом, поселили в роскошных аппартаментах, разрешили вызвать из Парижа всю прислугу, включая шутов. Катились непрерывные праздники, англичане весело отмечали победы, прогуливали награбленное, Иоанна непременно приглашали, и англичанки наперебой старались утешить его.

Дофину (наследнику) Карлу, оставшемуся править Францией, приходилось куда тяжелее. Позор под Пуатье возмутил народ. С французов драли огромные подати на войну, и куда пошли их деньги? Теперь начали трясти новые подати, на выкуп короля. Крестьян сгоняли ремонтировать крепости. А чтобы остановить англичан, правительство применило тактику «выжженой земли» – французские войска принялись уничтожать свои же деревни. Терпение лопнуло. Под предводительством Этьена Марселя взбунтовался Париж. Крепостные брались за косы и вилы, их возглавил Гильом Каль. Громили замки, истребляли хозяев и их слуг. Французские дворяне презрительно прозвали крестьян «жаками-простаками», и восстание получило наименование Жакерии.

С «жаками» аристократы все-таки справились, это было полегче, чем с интервентами. Этьена Марселя убили, Гильома Каля поймали и надели на голову раскаленную железную корону. Толпу полубезоружных сермяжников рыцарская конница встретила у города Мо и расплющила сталью доспехов, сдавшихся перевешали. Однако в стране было худо. С властями почти не считались, посвсюду бесчинствовали шайки солдат, собирались в банды крестяне, да и рыцари тоже.

Английский Эдуард III прикинул, что завоевывать всю Францию и наводить в ней порядок будет слишком хлопотно, лучше не спешить. Правительство дофина Карла сумело сторговаться с ним. Эдуард отказывался от титула короля Франции, отпускал Иоанна, но за это ему уступали третью часть територии и платили немыслимый выкуп, 3 млн. золотых экю. Чтобы собрать такую сумму, королю, по выражению историков, пришлось даже «продать свою плоть и кровь» – за 600 тыс. он отдал одиннадцатилетнюю дочь Изабеллу в жены миланскому герцогу Висконти. Тому самому, который охотился за людьми. Педофилия входила в круг его увлечений, принцессу он купил.

Когда в Лондон привезли вырученные за нее деньги, Иоанна освободили собирать остальное, но на родине он приуныл – ни о каких миллионах не могло быть и речи. Франция была совершенно разорена, казна пуста. Пока не будет выплачен весь выкуп, в заложниках у англичан оставался его сын Филипп. Он был не глупым юношей. Решил помочь отцу и родине, сбежал из плена. Но… король затосковал среди общего развала. Вспоминал празднества в Виндзорском дворце, объятия англичанок, особенно ему запомнилась графиня Солсбери. Иоанн воспылал к ней страстной любовью. Бегство Филиппа стало подходящим предлогом. Король высокопарно заявил, что не может поступиться своей честью и нарушить слово. Взял, да и добровольно вернулся в плен. Как он держал честь, сохранились воспоминания современников. «Проведя зиму в сплошных увеселениях и развлечениях», весной 1364 г. Иоанн Добрый скончался.

Франция настолько ослабела, что с ней вздумала воевать крошечная Наварра. Ее король Карл Злой даже захотел захватить в плен наследника Карла, когда тот поедет из Парижа в Реймс, где традиционно короновались французские короли. Но наваррцев французы все-таки разбили. А вот папа Урбан V прикинул, что жить в такой стране слишком неуютно. Взялся снова наводить мосты с итальянским духовенством и оставил Авиньон, торжественно возвратился в Рим.

На противоположном конце Европы, в Византии, тоже было неладно. Император Иоанн Кантакузин кое-как держался на престоле с помощью турецких сабель. Но население возненавидело его за альянс с османами. Вдобавок императору было буквально не на что жить. Греческие провинции были опустошены в непрерывных усобицах, торговлю задушили иноземцы. Константинополь собирал пошлины 30 тыс. золотых в год, но под боком стояла независимая генуэзская Галата и гребла на выгодном месте ежегодно по 200 тыс.

Царь вздумал приструнить итальянцев, заставить их хоть немножко уважать хозяев и делиться доходами. Начал небывалую войну против собственного пригорода. Взять Галату он не сумел, а генуэзцы постарались избавиться от такого императора. Поддержали его соперника Иоанна Палеолога, помогли организовать заговор в столице. Однажды ночью Палеолог прибыл в Константинополь на генуэзских кораблях, город восстал. У Кантакузина еще были войска, но он выдохся в бесконечной борьбе, отрекся от престола и ушел в монастырь.

Победитель щедро расплатился с сообщниками, подарил Генуе огромный остров Лемнос. Хотя и с турками ссориться ему было никак нельзя. Иоанн V взялся подстраиваться к ним так же, как Кантакузин, отдал малолетнюю дочку в гарем султанского сына Халила. Но промахнулся, не угадал! Престарелый султан Орхан в 1359 г. умер, и на его место сел не Халил, а Мурад I. Орхан еще считался с былой славой империи, уважал ее. Мурад подобных чувств к Византии не питал. По его повелению турки переправились из Малой Азии через Дарданеллы, начали занимать Фракию – после гражданских войн села здесь лежали разрушенными, османы селились полными хозяевами.

Император схватился за голову, но что он мог сделать? В его распоряжении имелись лишь горстки наемников и ни на что не годное ополчение. Воевать греки разучились, вооружали их чем попало, и они разбегались при одной атаке или просто услышав о приближении неприятеля. Некоторые города сдавались без боя, и от этого только выигрывали. Их брали под защиту, они получали возможность спокойно жить, торговать, трудиться. Мурад перенес свою столицу из Бруссы в Адрианополь (Эдирне), уселся совсем рядом с Константинополем.

Иоанн V, зажатый на оставшихся клочках империи, метался в панике – кто его спасет? Обращался к венгерскому, польскому королям, сербам, болгарам, немцам, итальянцам. Однако папа Урбан V тоже был себе на уме. Категорически запретил королям вступать в союз с Византией, пока она не подчинит Православную церковь «святому престолу». Греческое духовенство противилось, но император отбросил любые возражения. В 1369 г. он лично отправился в Рим. Его и к папе-то сперва не допустили. Иоанн через секретарей представил грамоту о согласии принять унию, лишь после этого Урбан принял его, позволил поцеловать туфлю и принести присягу на верность.

Заручившись папским благословением, царь поехал просить о помощи во Францию. Но французы еле-еле выползали из разрухи, Карл V отделался от гостя неопределенными обещаниями. А на обратном пути венецианцы арестовали императора за долги! Большее унижение для Византии трудно было представить. Ко всему прочему, царевич Андроник, оставленный в Константинополе вместо отца, порадовался подобному обороту дела и не стал тратиться на его освобождение. Выручил второй сын, Мануил, прислал часть денег. А за прочий долг Иоанн договорился отдать Венеции остров Тенедос. Неблагодарного Андроника лишил наследства, посадил в башню, назначил своим соправителем Мануила…

Но поездка императора по Европе обернулась и другими неприятными последствиями. Мураду его переговоры с западными державами и папой совсем не понравились. Он так цыкнул на царя, что тот признал себя вассалом султана, переговоры об унии пришлось свернуть. А кредиторы не зря выпросили Тенедос, остров контролировал вход в Дарданеллы. Венеция задумала перекрыть дорогу в Черное море своим конкурентам, генуэзцам. Те возмутились, между двумя республиками разыгралась жесточайшая война. Топили корабли, пытались захватить друг у друга колонии. Но генуэзцы обозлились и на Иоанна V, преподнесшего им эдакий сюрприз. Устроили побег из тюрьмы его сыну Андронику, приютили у себя в Галате, начали организовывать новые заговоры в Константинополе.

В Азии порядка было не больше, чем в Европе. Монгольское ханство в Иране, созданное Хулагу и его детьми, приказало долго жить. Эмиры интриговали, своевольничали. Один из них, Чобан, захватил власть при малолетнем хане Абу-Саиде. Но когда хан повзрослел, он убил эмира и его сыновей. А хана, в свою очередь, отравила любимая жена, дочка Чобана. Власть надломилась, и среди персов вспыхнуло восстание сарбадаров – так их прозвали по отчаянному лозунгу «cap ба дар», «пусть голова на воротах висит».

Естественно, мятежники предпочитали развешивать на воротах не свои, а чужие головы, резали и изгоняли монголов. Заодно резали всех, кто был им не угоден. Последний хан Ирана Туга Тимур пригласил вождей сарбадаров на переговоры, а вожди обеспокоились, вдруг их хотят перебить? Чтобы избежать этого, явились со спрятанным оружием и сделали наоборот – на пиру дождались, когда хан и его вельможи напьются, и перебили их. Персия распалась. На юге появились независимые шахи и ханы. А по всему северу страны колобродили сарбадары. Но жизнь в «освобожденной» стране стала не слишком приятной. Мелкие властители воевали между собой, а мятежники – против всех.

Предводители сарбадаров были радикальными сектантами. Провозглашали, что надо перестроить мир, утвердить счастье для всех. На всех, конечно, не хватало, но ведь начинали с себя. Это было вполне справедливо – вознаградить главных героев, чтобы они могли обжираться, напиваться, обкуриваться, пользоваться лучшими девушками и мальчиками. Чем не «рай на земле»? А те, кто осмеливался возражать, выступали против справедливости и общего счастья. Как раз их головы и вешали на воротах. Впрочем, старались выбрать более мучительную смерть. Запарывали насмерть, сдирали кожу, сажали на кол. С такой же жестокостью революционные вожаки обращались друг с другом. Кто одолел, тот и прав, а кто проиграл – изменник «общему делу».

В Средней Азии раскинулось еще одно монгольское государство, «улус Джагатая». Но и здесь разразилась «замятия». За 70 лет сменилось 20 ханов. Сказалась и религиозная мешанина, среди здешних жителей наряду с мусульманами по-прежнему были язычники, христиане, зороастрийцы, еретики всех мастей. Разные группировки поддерживали своих претендентов. Драки шли настолько бурные, что страна докатилась до кошмарного состояния. Омари писал: «В Туркестане можно встретить только более или менее сохранившиеся развалины, издали кажется, что впереди благоустроенное селение, окруженное пышной растительностью, но находишь пустые дома…»

Южные торговые города захватили мятежные эмиры, из Ирана сюда перекинулось восстание сарбадаров. Монголы и примкнувшие к ним племена удержались в степях Восточного Казахстана и Киргизии, здесь возникло кочевое царство Могулистан. Но в 1366 г. умер хан Тоглук-Тэмур, а его сына убил эмир Камар-ад-Дин, узурпировал власть. Династия царей Джагатайского улуса прервалась. Однако в усобицах выдвинулся один из военачальников, Тимур. Его прозвали Тамерланом (Тимур-ленг – Железный хромец). Он был эмиром города Кеша, храбрым и умелым полководцем, одного за другим побеждал противников. Под знамена удачливого командира стекались разношерстные воины.

Купцы и горожане Самарканда и Бухары поначалу приняли сарбадаров, увидели в них защиту от татарских неурядиц, но разгул революционеров оказался еще хуже. Осознавали, что нужна твердая власть. В Тимуре увидели человека, способного обеспечить ее. Города отворачивались от мятежников, передавались ему. В 1370 г. он стал хозяином Средней Азии. Тимур, как и Мамай, не принадлежал к роду Чингисхана, не мог быть ханом. Он сохранил скромный титул эмира, но взялся налаживать порушенную страну. В противовес прочим князькам, опиравшимся на отряды случайного сброда, начал формировать профессиональную армию. В нее брали гулямов (удальцов) независимо от национальности, хорошо платили, но и экзамены были строгими. Желающий поступить на службу должен был показать свое умение фехтовать, стрелять из лука, на полном скаку подцепить кончиком копья колечко, поднятое в руке проверяющего.

С обновленными войсками Тимур нанес несколько поражений Могулистану, хотя окончательно сладить с узурпатором Камар-ад-Дином так и не удалось. Зато был захвачен отпавший от Золотой Орды Хорезм, развернулось наступление на Иран, у сарбадаров отбирали крепость за крепостью. Оживали города Средней Азии, в них строились великолепные мечети, минареты. Расчищались и ремонтировались каналы, воскресали поля земледельцев. И торговые пути караванов из Китая, Индии, стали сдвигаться на юг. Везти товары прежними дорогами, через Сарай, было опасно, того гляди перебьют и ограбят не пойми какие банды. Иное дело, через владения Тамерлана. Там было спокойно, удобно. В любом городе путешественники могли найти надежное пристанище, отдых, еду.

На владения северных соседей, Белой и Синей орд, Тимур не претендовал, пустынные степи были ему не нужны. Но кочевники непрестанно нападали на Среднюю Азию. Хотя и в степях кипели внутренние разборки. Синяя орда подорвала силы в схватках за Сарай, и ее подмял хан Белой орды Урус. Он схлестнулся с правителем полуострова Мангышлак, разгромил и казнил его. Но сын убитого Тохтамыш бежал к Тамерлану, попросил о помощи. Для властителя Средней Азии вариант показался подходящим. Если в степях будет править его ставленник, он прекратит набеги, станет присылать конницу в армию Тимура. Заключили договор. Тохтамышу признал Тамерлана «отцом», обязался подчиняться ему. За это он получил деньги, ему помогли собрать воинство. Он ринулся воевать, но был разбит. Царевич во второй раз появился у Тимура. Ему снова подсобили, он возвратился на север, и Урус-хан во второй раз всыпал ему.

Спасаясь от погони, Тохтамыш переплыл Сырдарью, вдогон летели стрелы, ранили в плечо. Еле выбрался из воды и без сознания рухнул в речных зарослях. Воины Тамерлана наткнулись на него, перевязали, привезли к повелителю. Но Тимура устраивали даже неудачи. Пускай степняки месятся сами с собой, только бы не тревожили его границ. Владыка Средней Азии сделал комплимент: «Ты, видимо, мужественный человек, иди, возвращай себе ханство, и будешь моим другом и союзником». Тохтамышу в третий раз выделили воинов. Возможно, его и поколотили бы в третий раз. Но Урус-хан скончался, престол занял его брат Тимур-Малик, патологический лентяй, умевший только много жрать и долго спать. Военачальникам и воинам такой хан пришелся не по вкусу, биться за него не стали. В 1376 г. Тохтамыш прикончил Тимур-Малика, стал ханом Белой и Синей орд.


12. Пьяна и Вожа

В войне между Венецией и Генуей поучаствовал и Мамай. Прежнему союзу он не изменил, осадил и взял штурмом венецианскую Тану (Азов) и запустил туда генуэзских приятелей. А из Синей орды после победы Тохтамыша ушел проигравший царевич Арапша с отрядами сторонников, явился к Мамаю. В общем, для повелителя Причерноморья дела выглядели наилучшим образом. Его сундуки пополнились генуэзским золотишком, войска – свежими воинами. Имея золотишко и воинов, можно было себе позволить некоторые перестановки в Орде. Хан Мухаммед-Булак надоел Мамаю, проявлял непослушание. В 1377 г. временщик прикончил его, заменил новой марионеткой, Тулунбеком.

Надо было разобраться и с русскими. Совсем отбились от рук, не посчитались с ярлыком Михаилу Тверскому, осмелились напасть на камских болгар. Мамай поручил операцию Арапше. Пусть поживится добычей – из Синей орды его воинам пришлось удирать налегке, бросили на родине отары, кибитки, жен. В первую очередь требовалось покарать нижегородцев: и за перебитое посольство, и за осаду Булгара. Русские князья уже давно позаботились обзавестись в Орде надежными соглядатаями. Имелись глаза и уши среди христиан-невольников, среди самих татар. Вовремя полетело предупреждение, сведения передали самые исчерпывающие: куда нацелились ордынцы, какими силами, кто возглавляет поход.

Великий князь Дмитрий Иванович поднял рать даже раньше, чем неприятели, сам привел в Нижний Новгород. Соединились с тестем, выслали дозоры. Но никаких признаков приближения Арапши они не обнаружили, все было тихо. Полки стояли, князья совещались. Может, у Мамая переменились планы, повернул войска в другом направлении? Или Арапша прослышал, что его ждут, приказал отступить? Ну а коли так, имело ли смысл терять время? У государя хватало других дел. Решили все-таки отправить часть рати навстречу татарам, пускай проверит на всякий случай. Командовать назначили сына нижегородского Дмитрия-Фомы, Ивана. Великий князь оставил ему отряды владимирцев, юрьевцев, ярославцев и переславцев, а сам распрощался с тестем, вернулся в Москву.

Рать двинулась за Оку. О татарах не было ни слуху ни духу, местная мордва пожимала плечами, никого не видели. Значит, и не было никаких татар. Приказали идти – ну что ж, выполним, но зачем утруждать себя? Стоял летний зной, ратники снимали тяжелые доспехи, сгрузили на телеги. Наконечники копий и рогатин даже не стали насаживать на древки, пускай лежат в сумках. Снимали и кафтаны с рубахами, подставляя ветерку разопревшие тела. Дошагали до реки Пьяны, переправились, 2 августа 1377 г. расположились на уютных полянах. В соседних селениях нашлось вдосталь хмельного меда, от котлов вкусно тянуло варевом, зазвучали песни. Всегда бы так воевать!

А между тем, из чащи наблюдали сотни глаз… Арапша был хитрым воякой. Он сговорился с мордовскими князьками, не хочется ли им хорошенько пограбить? Ордынцев провели через леса звериными тропами. Когда русские покушали, легли подремать после обеда и медовухи, заросли и кусты неожиданно ожили. Разомлевших людей хлестануло ливнем стрел, со всех сторон с воплями выплеснулась конница. Рубила безоружных, ошалевших. Ратники устремились к реке, прыгали в воду, тонули. Со многими подчиненными захлебнулся и начальник, князь Иван Дмитриевич.

Татары с мордвой набрали пленных, и войско понеслось к Нижнему Новгороду. А там и воинов не осталось, городской полк бесславно полег на берегах Пьяны. Дмитрий-Фома объявил подданным, чтобы спасались как могут, ускакал в Суздаль. Народ набивался в лодки, отчаливал по Волге в Городец. Ордынцы ворвались в Нижний и грабили два дня. Что не сумели утащить, подожгли, и Арапша с бесчисленным полоном, обозами, повернул в степи. А Мамай в это же время выслал второе войско, на Рязанщину. Князю Олегу надоело убегать и прятаться, он попытался отстоять свою столицу. Куда уж отстоять! Сам князь получил несколько ран, еле вырвался из осажденного города. Татары в который раз опустошили Рязань, не оставили ни одной целой избы, ни одного человека.

Русь была ошеломлена. Только-только вздохнула свободно, возомнила, что кончилось оно, «Вавилонское пленение». И на тебе – кровь, пожары, смерть… Первым пришел в себя Борис Городецкий. Вокруг Нижнего Новгорода разбрелись отряды мордвы, увлекшиеся грабежами. Князь собрал дружину сбежавшихся к нему людей, бросился в погоню. Отягощенные добычей, банды возвращались по домам. Князь настиг их в памятном месте, на Пьяне, еще смердевшей русскими трупами. Прижал к реке, истреблял без жалости, топил.

Московский государь сперва выслал полки на Оку – прикрыл границу от татар, разорявших Рязанщину. Когда степняки удалились, связался с Дмитрием-Фомой и Борисом Городецким. Договорились, что мордву надо проучить покрепче. Так проучить, чтобы навсегда отбить охоту якшаться с Ордой, делить с ней кровавую добычу. Поход назначили зимой, его снова возглавил Борис. К нему пришли суздальцы, московский полк под началом боярина Федора Свибла. Вступили на мордовские земли, карали сурово, от попавшихся под руку селений оставались угли и пепел. Запоминайте – татары пришли и ушли, а русские рядом, выгодно ли ссориться с ними? Освободили немало своих пленных, повели в неволю колонны мордовцев. Особо разыскивали и изловили тех князьков и старейшин, которые обеспечили победу Арапше, водили соплеменников в набег. Притащили в Нижний Новгород, где еще чернели сгоревшие остовы домов, выволокли голыми на лед и затравили собаками. Жестоко? Да, это было жестоко. Но действенно. Именно после собачьей расправы прекратились мордовские нападения [50].

Хотя по большому счету, хвастаться было нечем. Кого одолели? Племена лесовиков. А Мамаевы воины сытно отрыгивали, обгладывая мослы рязанских и нижегородских коров, пересчитывали серебро от продажи баб и детей. Были довольны, не зря провели лето. Мамай не разочаровывал татар – пойдут на Русь еще. К этому подталкивали и купцы. Торговые пути сместились, китайский шелк и индийские пряности потекли через державу Тамерлана, по южному берегу Каспийского моря. Возместить убытки можно было за счет русских, урвать те самые концессии и монополии, что наобещал Вельяминов. Он по-прежнему обретался в Орде, щеголял званием владимирского тысяцкого. Был уверен: если скис Михаил Тверской, найдется какой-нибудь другой князь. А Вельяминов станет его правой рукой. Точнее, он будет представителем Мамая на Руси, а князю придется петь с его голоса.

Татарский властитель наметил на 1378 г. как бы прежнюю схему, два удара. На Нижний и Рязань. Но на самом деле, поход на Нижний Новгород должен был отвлечь туда Дмитрия Ивановича. А вторая армия, мурзы Бегича, в Рязани не остановится, нагрянет в московские владения. Любопытные предложения добавил Вельяминов, подсказывал – корень зла в «Митьке». Кроме мечей и стрел, были иные способы устранить его, и Русь развалится. Мамай не возражал: если сумеешь, услужи, мы тебя не забудем…

На нижегородцев опять двинулся Арапша. На этот раз он не скрытничал. Шел как можно более шумно, по дороге истреблял русских купцов на Волге. Но и московская агентура не дремала. Дмитрий Иванович получил точные сведения и правильно оценивал: татары хитрят, основная опасность грозит не отсюда. Он известил Дмитрия-Фому, что помочь не сможет, войска понадобятся на другом направлении. А сами местные князья остановить врага не надеялись. Дмитрий-Фома засел в Суздале, послал гонцов к Арапше. Сулил большой выкуп, если тот пощадит только что отстроенный Нижний. Но царевич имел однозначные инструкции от Мамая, условия отверг. Люди опять грузились на лодки, плоты, уплывали в Городец. 24 июля в Нижний вошли татары. Пограбили что нашли, убили и захватили, кто не успел удрать.

Однако после этого Арапша повел войско не в обратный путь, а повернул на соединение с Бегичем. Ордынцы с двух сторон вторглись на Рязанщину. Князь Олег не повторял прошлогодний опыт. Едва узнав о нашествии, оповестил население, чтобы разбегалось, и сам исчез. Но Дмитрий Иванович убегать не намеревался. Он обсудил с воеводами, как лучше действовать. Можно было развернуть полки на Оке, как раньше. Но ведь и татары рассчитывали: москвичи будут стоять на Оке. С Бегичем шел не загон грабителей, а целая армия. Мурза наверняка вызнал, где оборона послебее, навалится и проломит. А если идти навстречу врагу, на Рязанщину? Свои села будут целы, и ордынцы этого явно не ждут.

Великий князь собрал только конницу, без пехоты. Войско получилось небольшим, зато мобильным. Переправились через Оку у Коломны. Олег Рязанский вестей о себе не подавал, и о том, чтобы выступить вместе с Дмитрием, не задумывался. Но явился Дмитрий Пронский с дружиной, принес новые сведения. Бегич встретился с Арапшой, у них десятки тысяч всадников. Были и настораживающие наблюдения. Татары всегда ходили в набеги налегке, а сейчас за ними пылил огромный обоз. Не для набега собрались, задумали воевать основательно, осаждать города, вывозить несметную добычу.

В столкновениях с литовцами Дмитрий и его воеводы научились определять путь продвижения врагов. Не ошиблись и сейчас, татары наткнулись на русских на притоке Оки, Воже. Для Бегича встреча оказалась неприятной неожиданностью. Он был озадачен, остановился. Противников разделяла речка. Перекрикивались, перестреливались. В общем, встали примерно так же, как у оврага под Калугой. Но теперь нельзя было расходиться миром. Разойдешься, и те же ордынцы нагрянут завтра. Их требовалось как следует поколотить, только таким способом можно было уберечь страну от будущих нападений.

11 августа солнце уже склонялось к закату, когда дозорные донесли Бегичу – русские уходят, сняли лагерь! Не выдержали, испугались! Понятно, почему тянули до вечера, надеются скрыться под покровом темноты. Мурза загорелся – нет, он не позволит Дмитрию оторваться! В подобных случаях было важно сразу вцепиться в хвост отступающим, обрушиться всеми силами, и они побегут. По татарским станам понеслись команды, воины вскакивали в седла. Поток конницы взбурлил Вожу, растекался по опустевшему русскому берегу.

Но Дмитрий Иванович поймал врага на элементарную уловку. Он еще накануне разделил войско на три полка. Главный возглавил сам, полк левой руки поручил Данилу Пронскому, а правой руки – Тимофею Вельяминову. Он приходился дядей и государю, и предавшему боярину. Тем не менее, великий князь не лишил его доверия. И москвичи, и враги должны были знать: не все Вельяминовы одним миром мазаны, отщепенец и есть отщепенец. Русское войско удалилось от реки всего на пару верст, а потом вдруг развернулось и устремилось в атаку. Ордынцы за Вожей еще не успели разобраться по сотням и тысячам, принять боевой порядок, а бронированные дружины Дмитрия с разгона долбанули их страшным лобовым ударом. Два полка налетели с флангов, вломились в смешавшуюся массу, начали отрезать ее от воды.

Бегич и его помощники кричали, пытались руководить боем, но было поздно. Армия сбилась в кучу. Одни рвались вперед, другие поворачивали назад и сталкивались со своими. Падали, мешая товарищам и создавая полную неразбериху. А русские копья и мечи косили их, сталкивали к реке. Наконец, татары скопом повалили в воду. От тысяч людских и конских тел Вожа клокотала, вышла из берегов. Ордынцев крушили, они тонули… Уже темнело, наползал туман, и Дмитрий Иванович приказал реку не переходить. Опасался ночью растерять свои отряды, а враги на другом берегу опомнятся, перестроятся. Ратники переводили дыхание после трудной мужской работы. Ждали – настанет утро, и сеча возобновится.

Но… утро не наступало. Витязи напряженно стояли в строю, нервничали, а окрестные луга застилало непроглядное марево тумана. Лишь к полудню оно стало редеть. И воздух разорвали торжествующие крики. Татар не было! Русские еще не знали, что в бою пал сам Бегич, а его подчиненные так и не остановились. Как побежали вечером, так и удирали всю ночь без оглядки. Весь берег был забит брошенными шатрами, телегами, юртами. Победа! Это была блестящая, громкая победа!

В татарских обозах нашли немало ценных вещей, нижегородское и рязанское награбленное имущество. Освободителей дождались тысячи пленных, не верящих такому счастью, дождались рабы, спрятавшиеся среди возов от ускакавших хозяев. Среди них попался и человек в облачении священника. Вроде бы, говорил по-нашему, но что-то в нем было чужое, не русское. Он показался подозрительным, его обыскали и нашли в мешке сушеные коренья, травы, отнюдь не безвредного свойства. Незнакомца взяли в оборот. Он раскололся – послан Иваном Вельяминовым, должен был проникнуть к великому князю, извести его отравой и порчей.

Шпион многое рассказал: чем занимается в Орде изменник, какие проекты строит. В частности, Вельяминов считал возможным сделать ставку на Владимира Андреевича Серпуховского. Рассуждал: неужели ему не обидно, что у Дмитрия есть наследники, малолетние сыновья, а он, двоюродный брат, всего лишь удельный князь? Надо пообещать ему престол, а за это он поспособствует убийству государя, подчинит Русь Мамаю, исполнит условия Вельяминова и ордынских купцов…

Когда Владимир узнал о подобных предположениях, его перекорежило от гнева и отвращения. Но потом поостыл, задумался. А что, если?… Посоветовался с Дмитрием Ивановичем, и братья разыграли то, что сейчас назвали бы спецоперацией. В Орду к Вельяминову отправился гонец от Владимира Андреевича. Князь сообщал, что «поп» со смертоносными снадобьями добрался до него, и предложения в целом подходящие. Пускай «владимирский тысяцкий» приедет к нему в Серпухов, лично подтвердит, поддержит ли его Мамай, поможет организовать переворот, найти среди бояр сообщников.

Предателя выманили. Он мерил других по собственной мерке, и попался. Явился готовить заговор, и тут-то его повязали. Государь Дмитрий Иванович многое прощал. Прощал оплошавших слуг, воевод. Прощал князей, выступавших против него. С кем не бывает, бес попутал. Ты простишь – и тебе Господь простит. Но прощать иудин грех было нельзя. Если люди повадятся за тридцать сребреников торговать Отечеством, что от него останется? При стечении всего московского люда бывшему первому боярину снесли голову. Снесли на Кучковом поле. Уж наверное, место выбрали не случайно. Вспомнили про изменника боярина Кучку, казненного Юрием Долгоруким. Вспомнили нехристей Кучковичей, погубивших св. Андрея Боголюбского. Иуду отослали в достойную компанию.


13. Как расцветала русская церковь

На Руси уважали и почитали Византию – уважали за славное прошлое, за великую миссию возглавлять мировое Православие. Туда ездили паломники, привозили рассказы о святых монастырях Афона. Привозили великолепные иконы, книги. Оттуда пришло учение исихастов Григория Паламы, его высоко оценили русские подвижники. Они и раньше знали практику «умной молитвы», а Палама упорядочил и обосновал идеи «молитвенного делания». Монахи внимательно изучали его труды, чтобы вступить на нелегкую духовную дорогу к нерукотворному Фаворскому Свету.

Но ведь и слепыми русские не были. Можно ли было всерьез почитать императоров, таскающихся с протянутой рукой по чужеземным дворам? Об этом тоже рассказывали купцы, священники и паломники, бывавшие в Константинополе. Возникало двойственное отношение. С одной стороны, некий идеал «Второго Рима», легендарный и величественный. Но ему совершенно не соответствовала земная реальность. Идеал тускнел, сохранялся только по привычке.

Патриархия была недосягаемой церковной инстанцией. На Руси никогда не видали такой высокой фигуры как патриарх. Даже на коротенькое время с визитами не наведывались. Эта высота казалась утвержденной от Самого Господа, от апостолов. Но знали и о том, как жалкие императоры меняли патриархов, знали о нравах патриархии, сами туда взятки возили. От далекого греческого начальства не видели ни окормления, ни поддержки, зато хлопот оно доставляло немало.

Взять хотя бы назначение литовского митрополита Романа. К нему из Константинополя направили уполномоченного, болгарина Киприана. Он был хорошим богословом и проповедником. Считалось, что Киприан поможет Роману обращать литовцев в христианство. Как уж обращал, трудно сказать. Что-то не слишком они тянулись к Православию. Да и кто потянется, если государь язычник, а возле него отираются католики? Но Киприан выполнял и другие обязанности, он был из ближайшего окружения патриарха, информировал его об обстановке в Литве. Умер Роман, Московская митрополия предприняла немалые усилия и отправила грекам немалые суммы, чтобы ему не назначали преемника.

Но в 1374 г. Киприан приехал на Русь в качестве патриаршего посла. Он пожаловал почему-то не в Москву, а в Тверь, остановился у Михаила. Однако св. Алексий гордыней не страдал, сам направился к нему в Тверь. Поговорили, обсудили, что делается в митрополии. Святитель повез гостя в Троице-Сергиев монастырь, познакомил со св. Сергием Радонежским. Завернули в Переславль, там встретились с великим князем. Киприан был настроен вроде бы доброжелательно. Хвалил начинания митрополита и государя, строительство храмов и монастырей, соглашался, что Русская церковь должна быть единой. Разумеется, получил неплохие подарки и убыл обратно в Литву.

Но вскоре обнаружилось, что посол был себе на уме. Болгарин из Греции, загостившийся у литовцев – что ему было до Руси, до замыслов Дмитрия и св. Алексия? Он жил иначе: родина там, где можно устроиться получше. А проекты Ольгерда открывали для этого самую широкую дорогу. Он предложил литовскому государю свои услуги, и тот оценил полезную фигуру. Сошлись душа в душу. Киприан отлично представлял ходы и выходы в патриархии, обладал прекрасным слогом, умел взвесить, какие аргументы будут самыми действенными. Он составил обращение к патриарху от имени Ольгерда «с просьбой поставить в митрополиты» не кого иного, как самого Киприана. Добавил и угрозу от имени Ольгерда «если он не будет поставлен, то они возьмут другого от латинской церкви». А на св. Алексия написал жалобу, «наполненную множеством обвинительных пунктов».

В последующих официальных документах патриаршей канцелярии письмо квалифицировали как «ябеду». Отметили и то, что Киприан «сам был не только составителем, но и подателем ябеды и ходатайства о собственной персоне» [50]. Но он сохранил в Константинополе влиятельные знакомства, а Ольгерд постарался подкрепить прошение убедительными суммами. В 1376 г. Киприан появился в Киеве в качестве митрополита. В Москве возмутились, Дмитрий Иванович не признал его, отписал: «Есть у нас митрополит Алексей, а ты почто ставишься на живого митрополита?»

Патриарх постарался сгладить ситуацию. Прислал делегацию, разъяснял, что речь вовсе не идет о разделении Русской Церкви. Просто Алексий уже стар, много лет не ездил в западные епархии (где его три года держали в тюрьме), и Киприана назначили временно. После смерти Алексия он станет «одним митрополитом всея Руси». Но двоедушие новоявленного святителя не вызвало у московских властей ни малейших симпатий. История с ябедой не осталась тайной для них, как и теплые отношения болгарина с Ольгердом. Ну и куда поведет Церковь литовский подручный? А Киприан явно показывал, куда. Он обратился к новгородцам, сманивал перейти из подчинения Московской мирополии в свою, Литовскую. Правда, поспешил. Новгород в это время не стремился нарушать дружбу с великим князем, поползновения отверг.

Дмитрия Ивановича, русских бояр и духовенство оскорбляла и сама попытка греков поставить митрополита, не спросясь у них. С каким трудом добивались, чтобы во главе Церкви был соотечественник, а Византия снова навязывала чужеземца. Но св. Алексий и в самом деле состарился, со дня на день собирался в последний путь. У него имелся собственный кандидат в митрополиты – самый лучший, безупречный. Св. Сергий Радонежский. Когда св. Алексий почувствовал себя плохо, он пригласил троицкого игумена, поделился с ним сокровенной задумкой. Однако св. Сергий наотрез отказался. Дело было не только в его скромности. У него был свой путь к Господу. Руководить сложными церковными структурами, участвовать в управлении государством – это было совсем другое. Оно противоречило, отвлекало с той избранной дороги, которую он успел пройти. Св. Алексий огорчился, но понял его, не настаивал.

А у Дмитрия Ивановича после его отказа возникла другая идея. Его духовником был коломенский священник Митяй. Великому князю доводилось советоваться с ним не только по личным, но и по политическим вопросам. Митяй, в отличие от св. Сергия, набрал изрядный опыт как раз в государственных делах, и Дмитрий назначил его печатником (канцлером). Как было бы хорошо – государь и митрополит действуют заедино! Св. Алексий имел некоторые сомнения в кандидатуре Митяя. Опасался, как бы не получился перекос в обратную сторону, и митрополит вместо пастыря не превратился в царедворца в рясе. Но такого преемника, чтобы был идеальным во всех отношениях, не существовало, и св. Алексий благословил Митяя. Его постригли в монахи с именем Михаила, возвели в сан архимандрита.

В начале 1378 г. митрополит отошел в мир иной, лег под сводами Успенского собора рядом со св. Петром и Феогностом. На его кончину немедленно отозвался Киприан. С его точки зрения, все складывалось отлично, сейчас и Владимирская Русь попадала под его владычество. А разве лишними были митрополичья казна, деревни, земли? Он засобирался в Москву. Но Дмитрию Ивановичу проныра не требовался, у него уже был нареченный митрополит, благословленный покойным святителем. Великий князь выстававил заставы на дорогах с приказом не пускать чужака. Однако Киприану очень уж хотелось заполучить наследство Алексия, он даже сделал вид, будто не понял столь откровенного «намека». Проехал в обход застав «иным путем». Небось, великий князь побоится скандала, примет.

Дмитрий не побоялся. Если гость залез через границу непрошеным, какой мог быть разговор? С треском выдворил Киприана обратно. Тот вспылил, дошел до того, что объявил государя и все великое княжение Владимирское отлученными от церкви. Но на Москве не особо впечатлились и отлучение пропустили мимо ушей. Чья бы корова мычала! С Киприаном еще предстояло судиться, насколько честно он поставлен. Другой вопрос, что надо было законно утвердить Митяя. Св. Алексий даже не успел рукоположить его в епископы. В общем-то не сомневались, все вопросы уладятся. Правительство располагало доказательствами махинаций Киприана, готово было не поскупиться на мзду патриарху. Поломаются ради престижа, но не откажут.

Однако из Византии доходили очень тревожные известия. Генуэзцы отомстили Иоанну V за его уступки венецианцам. Выделили солдат его опальному сыну Андронику, укрывшемуся у них в Галате. Среди ночи он ворвался на улицы Константинополя, во дворце его ждали купленные сторонники. Царевич схватил отца и брата Мануила, упрятал в ту самую башню, где недавно сидел, объявил себя императором. Силясь завоевать популярность среди подданных, обвинил Иоанна – утратил «ромейскую» честь, склонился перед турками. Но если не склоняться, где оставалось искать поддержку? Только на Западе. Андроник разогнал церковных деятелей, окружавших отца, снова соглашался принять унию.

Как тут было обращаться к грекам? В истории уже существовали прецеденты, когда наша церковь обходилась без патриархии. Два раза, при Ярославе Мудром и Изяславе II, митрополитов избирали и ставили собором епископов. Были и другие периоды, когда порывались связи с Византией – в начале 1200-х, когда ее захватили крестоносцы, в 1270-1280-х годах, когда она заключила с папой Лионскую унию. После некоторых колебаний Дмитрий Иванович созвал собор. Предложил возвести Митяя-Михаила в епископы и подумать о его избрании в митрополиты.

Теоретически это было законно, допускалось Номоканоном и называлось Апостольским правилом. Ведь в ранней Церкви, где еще не было патриарших структур, иерархи избирались и ставились соборным решением. Епископы подняли правила Вселенских Соборов, церковные законы, и почти никто не возражал. Лишь один, Дионисий Суздальский выступил резко против. Ему не нравился Митяй, не нравилось нарушение традиции. Он указывал, что идти против патриархии нельзя, сломается устоявшийся порядок. Неканоническое поставление сможет оспорить и Киприан, и кто угодно.

Великий князь и сам не был уверен, верно ли он поступил. Такого советника, как св. Алексий, при нем больше не имелось. Выслушав доводы Дионисия, он согласился, что торопиться не надо. Лучше выждать, пока прояснится обстановка в Византии. Митяй-Михаил остался нареченным митрополитом, жил в митрополичих палатах, отправлял церковные дела. Но на Суздальского епископа он обиделся. Вызвал его для благословения – хотел, чтобы он косвенным образом признал над собой новое начальство. А Дионисий тоже встал в позу: как его, епископа, может благословлять простой «поп»? Митяй настаивал, требовал, и они окончательно поссорились. Дионисий вознамерился ехать жаловаться в Константинополь. Митяй в ответ осаждал жалобами государя.

Конфликт приобретал совсем уж неприглядный оборот. Не хватало Киприана, так еще свой же епископ выплеснет обвинения на Москву перед всем миром. Дмитрий Иванович скандала не допустил. Прислал в Суздаль стражу и запретил Дионисию путешествие. Вмешался св. Сергий Радонежский, успокоил разбушевавшиеся страсти. Он поручился за епископа. Дионисий, в свою очередь, пообещал не горячиться и никуда не ездить. Подождать, как развяжется путаница – будет ли избирать Митяя собор или откроется возможность сделать все по-старому, через патриархию. Но очередные указания из митрополии вновь завели Дионисия, и он не выдержал, все-таки укатил к грекам.

Хотя советы подождать оказались самыми верными. Царствование Андроника было недолгим. Султану не доставили удовольствия его потуги быть независимым от турок. Мурад умел строить интриги не хуже генуэзцев. Иоанну V и Мануилу помогли бежать из темницы, скрыться под защиту османов. Турки подступили к Константинополю, и византийцы не осмелились сражаться. Андроник безоговорочно убрался назад в Галату, Иоанн с младшим сыном вернулись на трон.

Вместе с Андроником пришлось исчезнуть его священникам, сторонникам унии. В патриархию возвратились прежние сановники. Они несколько лет просидели без высоких должностей, по монастырям, по другим городам. Были озабочены, как бы пополнить убытки, отремонтировать и обставить вновь обретенные столичные палаты. Поэтому к Москве отнеслись с повышенным вниманием. Патриарх Макарий сам прислал приглашение Митяю навестить Константинополь и «ставиться» в митрополиты. Снарядилась большая делегация: посол государя, шесть бояр, три архимандрита, несколько игуменов, слуги. В Цареград ездили надолго – на год, на два, уж как выпадет…

Впрочем, все эти передряги были только досадными помехами в жизни Русской Церкви. Она и без греков развивалась энергично, бурно. Великий князь укреплял державу, но ведь и высшим смыслом его державы было сбережение и возвышение веры. Границы прикрывались не только крепостями. Возле строящегося Серпухова св. Алексий заложил Владычный монастырь. А князю Владимиру Андреевичу показалось этого недостаточно. Пригласил в Серпухов св. Сергия Радонежского, попросил устроить еще одну обитель, Высоцкую. С аналогичной просьбой к св. Сергию обратился Дмитрий Иванович – чтобы преподобный выделил кого-нибудь из учеников, учредил монастырь поблизости от Коломны. В Голутвине была основана Богоявленская обитель, ее настоятелем стал св. Григорий Голутвинский. Выросли новые монастыри и под Нижним Новгородом – Благовещенский, Печерский. Все крепости дополнялись маковками храмов и обителей! Это было одно целое, неразрывное, как богатырское кольчужное ожерелье и крест на шее. Ратник защищал святыни, а святыни поддерживали его. Что он значил без Божьей милости?

В 1379 г. Дмитрий Иванович решил ставить монастырь на важной Суздальской дороге. Обошлись без отсутствующего митрополита, великий князь опять поклонился св. Сергию, игумен сходил в село Стромынь, выбрал место, освятил срубленный монахами и крестьянами деревянный храм Успения Божьей Матери. Настоятелем назначил своего ученика св. Савву Стромынского. Потом и Савва основал новый монастырь, женский, возле Аристова погоста на Клязьме (ныне г. Лосино-Петровск). Св. Роман возносил моления в Благовещенском Киржачском монастыре, под Ростовом появился Борисо-Глебский… Св. Сергия не напрасно называли «первоигуменом» или «игуменом земли Русской». Такого чина не значилось ни в одном церковном уставе, он родился в народе, от Бога. Сколько дорог он измерил собственными ногами, скольких святых воспитал для Церкви! Его ученики устроили и возглавили более 40 монастырей! Русь покрывалась ими, как зримым знаком благодати Небесной. Опять же, как самой надежной защитой от бедствий и напастей.

Урочище Маковец, где преподобный начинал свой подвиг, больше не было пустынным. Вслед за монахами к Троице-Сергиевой обители переселялись миряне. Людей тянуло жить поближе к святому месту. Там, где шелестели густые леса, вставали деревни. Даже дорога из Москвы на Переславль как бы сама собой отклонилась, прошла через Троицу. Да и вообще в окрестностях столицы «пустынь» оставалось все меньше. Но бескрайние дикие леса лежали на севере, и последователи св. Сергия, вдохновившиеся повторить его путь, отправлялись туда. Св. Кирилл взялся рубить келью и молиться на берегу Белого озера, св. Ферапонт на Сухоне, св. Дмитрий Прилуцкий под Вологдой. Со временем их монастыри станут знаменитыми, тоже обрастут деревнями, слободами. Так началось совершенно необычное, уникальное освоение Русского Севера – не армиями, не купеческими колониями, а монастырями!

А св. Стефан Пермский выбрал для себя особое служение. Он родился в Устюге, получил блестящее образование в Ростовском монастыре св. Григория Богослова. Стефан неоднократно путешествовал по северным землям, добирался до Уральских гор и задумал просветить пермяков-зырян. Изучил их язык, составил пермскую грамоту из 24 букв, перевел основные книги Священного Писания. Испросил благословения в Москве у коломенского епископа Герасима, который остался митрополичьим наместником в отсутствие Митяя. Разумеется, о начинании известили и великого князя, такое не каждый день случалось! Св. Стефан поехал к пермякам один. Полагался лишь на помощь Господа.

Ученый монах поселился среди язычников, построил церковь, принялся служить в ней. К нему приходили любопытные, и он обучал удивленных пермяков грамоте. Показывал, как можно записать и сохранить слова на их родном языке. Люди проникались уважением к священнику, испрашивали его советов по важным делам, а постепенно приобщались и к христианству. Один-единственный подвижник без воинских дружин, без оружия, только Словом Божьим и собственным примером отвратил целый народ от идолов, одолел шаманов, пожег капища. Завел училища, начал готовить кандидатов в священники из самих пермяков. В Москве по достоинству оценили его труды. Позже по ходатайству Стефана была учреждена новая епархия, он стал первым епископом. А при этом обширная Пермская земля прирастала к Руси! Прирастала не войной, не насилием, а верой!

Второй митрополии, Литовской, было далеко до подобных успехов. Ее выпестовал Ольгерд, видел в ней важное политическое орудие, но в 1377 г. он расхворался. Претендентов на власть нашлось немало: брат и соправитель Кейстут, православные сыновья от первой жены Андрей, Дмитрий, Константин, Владимир, Федор, сыновья-язычники от второй жены Корибут, Скиргайло, Ягайло, Свидригайло, Минигайло, Лугвений. Наследственного права в Литве не существовало. Вокруг умирающего государя развернулась активная возня. Успеха в ней добились католики, уговорили Ольгерда окреститься по их обряду. А наследником он назвал не Кейстута или старших детей, передал власть любимчику Ягайле.

У других родственников это не вызвало радости, они засели в своих уделах, косо посматривали на нового государя. Опасались не зря. Советниками Ягайлы стали те же католики. Он объединился с братьями-язычниками и накинулся на братьев-православных. Литовское войско ворвалось в Киев, где правил Владимир Ольгердович. Его заковали в кандалы, а его владения Ягайло уступил союзнику Скиргайле. На очереди был Андрей, княживший в Полоцке. Но он бежал в Псков, попросил убежища.

Русские хорошо знали Андрея, не раз схватывались с ним на поле брани. Впрочем, знали и с хорошей стороны, как честного человека, великолепного военачальника. Псковичи считали, что он может быть очень полезным. Но за время правления Дмитрия Ивановича они поняли: не стоит отрываться от Москвы и играть в самостоятельность. Объяснили Андрею – мы тебя примем, если государь дозволит. Литовец съездил к великому князю, но и здесь удостоился самой ласковой встречи. Дмитрий не возражал, чтобы он княжил в Пскове, а Андрей Ольгердович целовал крест верно служить ему.

Наступление на православных в Литве государь не оставил без последствий. За единоверцев надо было заступиться – этого требовали и духовные убеждения, и политика. Зимой 1378/79 г. был организован поход к соседям. Возглавил рать Владимир Андреевич, а в помощь ему великий князь назначил Дмитрия Боброка-Волынского и Андрея Ольгердовича. Оба из Литвы, оба православные, оба предпочли служить Москве. Пусть это видит население, пусть видят другие князья.

Войско вступило на землю Стародубского княжества. Сопротивлявшихся литовцев побили, взяли Стародуб. А в Трубчевском княжестве очутился брат Андрея Дмитрий, отступивший от Ягайлы из собственного удела, Брянска. Он вообще не стал сражаться. Открыл ворота города, вышел с женой, детьми, боярами и объявил, что готов служить Дмитрию Ивановичу. И сразу же зашаталась вся восточная часть Литвы. Брянск, Новгород-Северский, Чернигов, Елец, «верховские» княжества на Оке – Новосильское, Оболенское, Одоевское выходили из повиновения Ягайле, выражали желание перейти под покровительство Москвы. Такова была земная, наглядная сила веры.


14. Куликовское покаяние

Разгром Бегича потряс Орду. Мамай видел – он упустил время привести Русь к покорности. А великий князь в полной мере использовал предоставленную ему передышку, и запросто с ним уже не сладить. Властитель Орды постарался подбодрить своих воинов. Сколотил несколько отрядов из поредевшей вернувшейся рати и бросил их туда же, на многострадальную Рязанщину. Но там даже нечего было толком пограбить, все давно разорили. А что касается Москвы, Мамаю становилось ясно, карательных походов уже недостаточно. Русь требовалось завоевать заново, как это сделал Батый. Раздавить и парализовать ужасом еще на сотню лет. Он готовился почти два года. У Батыя под рукой были несметные силы – полчища монголов, их среднеазиатских, сибирских, китайских подданных. Мамай такими ресурсами не располагал. Ему самому приходилось озираться на ханов Сарая, как бы не ударили в спину. Благо, у них началась война с Тохтамышем.

В другое время можно было неплохо сыграть, попытаться захватить Сарай. Но сейчас это отошло на второй план. Важнее представлялось разделаться с русскими, а потом и соперники никуда не денутся. Пока сарайские и сибирские татары бились друг с другом, Мамай формировал огромную армию. Генуэзские и ордынские толстосумы без ограничений ссужали деньги, уж они-то внакладе не останутся – получат невольников, места откупщиков, баскаков в порабощенной стране, сказочные концессии. Властитель ставил в строй всех подчиненных, вербовал черкесов, осетин, армян, греков.

Русские приноровились отбиваться от конницы сомкнутой и ощетинившейся копьями пехотой, но и Мамай позаботился обзавестись пехотой, лучшей в Европе! Корабли высаживали в черноморских портах контингенты генуэзских копейщиков, вымуштрованных, обученных действовать в плотном строю. Ордынский временщик учел и советы покойного Ивана Вельяминова: не спорить с Литвой за Русь, а громить ее вместе. Завязались пересылки с Вильно, и Ягайло чрезвычайно порадовался. Дмитрий принял сторону его православных братьев, отнял приграничные территории. А с татарами победа была обеспечена. Литовцы зауважают молодого государя, увидят в нем достойного преемника Ольгерда. Сговорились, согласовывали планы.

Грандиозные масштабы подготовки не могли остаться тайной, но Мамай и не старался скрывать их. Он собирал такое количество войск, чтобы раздавить русских наверняка. Если пронюхают, ничего страшного. Будут содрогаться и трепетать. И из Орды, и из Литвы стекались известия: на Русь надвигается нечто невиданное, чрезвычайное. Заметался Олег Рязанский. Он-то вообще попал меж трех огней – Мамай, Ягайло, но и москвичей князь никогда не считал «своими». Олег злился: Дмитрий похвалялся победой над Бегичем, а кому довелось расплачиваться? Рязани. Вот и доигрался сосед, раздразнил врагов. Но их рати снова пойдут через Рязанщину, что от нее останется?

Князь не знал: как уберечь свой клочок земли? Лихорадочно пытался лавировать между противниками, посылал бояр в Орду и в Литву, выражал готовность быть их союзником. Но потихоньку, без огласки, присылал гонцов и к Дмитрию Ивановичу, сам же извещал его о замыслах Мамая и Ягайлы, клялся, что не выступит на их стороне. Но в Москву явились и послы самолично от Мамая. Предъявили ультиматум: русские должны изъявить покорность и платить «выход». Что ж, победы не возгордили государя, он отдавал себе отчет: кровь дороже серебра. Он отвечал перед Богом за всех подданных – не безликих, а конкретных, живых. За тех, кто окружал его во дворце, приветствовал на улицах, населял деревеньки, мимо которых проносили его лошади.

Скажи слово «нет», и сколько судеб оборвется? Сколько сел и городов может слизнуть пожар войны? Скрепя сердце, Дмитрий сказал «да». Он согласен платить. Как условились в свое время с Мамаем, так и отсчитает ему дань. Нет, куда там! Ордынского повелителя не устраивал подобный вариант. Он требовал «старинный выход», как при Узбеке. Сокрушающую, разорительную дань, да еще и внести долги за прошлые годы. По сути, он предъявил заведомо невыполнимые условия. Принять их, значило отдать все до нитки, и тем не менее, остаться в долгах. А за долги на Русь пришлют откупщиков, поведут людей на продажу. За долги надо будет уступить генуэзцам монополии, к которым они давно тянутся.

В правительстве сидели неглупые люди, разобраться в подоплеке ордынского ультиматума было не столь уж сложно. Дмитрий покачал головой: этому не бывать. Ответил татарским послам, что он не отказывается от дани, но умеренной, в таких размерах, о каких договорились раньше. Несмотря ни на что, великий князь использовал любые шансы уберечь страну от нашествия. Отправил к Мамаю своего посла Захария Тютчева с богатыми подарками, подтверждал, что признает над собой ханскую власть, готов давать «выход».

Государь лелеял надежду если не предотвратить, то хотя бы отсрочить столкновение. А дальше могло что-нибудь перемениться, у татар возникли бы какие-то очередные осложнения. Хотя Дмитрий Иванович и его бояре уже почти наверняка знали, что ни предотвратить, ни отсрочить не получится. Колоссальные средства тратят на наемников вовсе не для того, и невиданную рать собирают не для того, чтобы распустить ее без войны. Ее нельзя распустить без войны. Что скажет Мамай, дожидаться не стали. По опыту прошлых войн у великого князя имелись «сторожи», небольшие разведывательные отряды из лучших бойцов. Несколько таких отрядов он выслал в верховья Дона, к речке Тихой Сосне, поставил задачу отслеживать противника. А по Руси объявил мобилизацию, велел удельным князьям и ратникам сходиться к концу июля.

Расчеты на неурядицы в Орде имели под собой основания. Как раз в это время, летом 1380 г., хан Тохтамыш предпринял наступление и овладел Сараем. Но и Мамай оценивал обстановку по-своему. Сарайский соперник погиб, а войско Тохтамыша было ослаблено в боях, занялось грабежами, разделами захваченных кочевий. Надо было покончить с русскими, пока восточные противники не готовы к следующим схваткам, а потом повернуть на них.

Разведчики на Дону долгое время не давали о себе знать. Великий князь обеспокоился и выслал вторую сторожу. Но по дороге витязи встретили одного из командиров первого отряда, Василия Тупика, он вез татарского «языка». Возвратился из Орды и Захарий Тютчев. Его миссия успехом не увенчалось. Мамай бахвалился перед боярином количеством воинов и грозил, что скоро придет в Москву. Зато Тютчев сумел многое разузнать. Он и пленный показали в один голос, Мамай стоит на р. Воронеж, но не торопится, «ждет осени, да совокупится с Литвой». Когда выяснилось, что некоторое время еще есть, сбор ратников перенесли на август. А чтобы не позволить противникам соединиться, было решено идти навстречу, вклиниться между ними и попытаться разбить по очереди.

В Москву начали стекаться отряды. Прибывали князья с дружинами, пылила по жаре пехота. Город заполнялся ратниками, воинские станы раскинулись по окрестным лугам, на улицах и площадях перемешались ярославский, вологодский, костромской говор. В государевых палатах мелькали старые соратники, князья Белозерские, Ростовские, Моложский. Оставалось дать команду, и вся эта масса, гомонящая, возбужденная, сыплющая озорными прибаутками, выступит… может быть, на смерть, на муки, на увечные раны. Легко ли было дать ее, такую команду? Легко ли оборвать привычное и шагнуть в неизвестность? Ох как не хватало Дмитрию Ивановичу митрополита Алексия, его совета. А новый митрополит как укатил к патриарху, так о нем ничего не слышали.

Но был один человек, способный рассеять сомнения, снять тяжесть с души. Государь велел седлать коней. Полетел туда, где внимательно и радушно встречали любого странника, хоть князя, хоть нищего. В Троицкую обитель к св. Сергию. Дмитрий волновался, переживал, и встреча скомкалась. Вроде, даже непонятно было, зачем приезжал. Но преподобный все понимал без слов. Остановил Дмитрия, заспешившего в обратный путь, пригласил к простенькой трапезе с братией. А за столом вдруг сказал, отвечая на незаданный вопрос: «При сей победе тебе еще не носить венца мученического, но многим без числа готовятся венцы с вечной памятью». Скромный, сугубо мирный монах говорил о победе, как о чем-то само собой разумеющемся. Впрочем, переспросил, действительно ли не осталось надежд разойтись без кровопролития? Предложил почтить Мамая «дарами и честью» – может быть, Господь, видя смирение государя, укротит ярость ордынского властителя?

Дмитрий пояснил, что уже делал это, «но он еще с большей гордостью возносится». Игумен кивнул: «Если так, то ждет его конечное погубление». Среди иноков великий князь приметил знакомые лица. Вспомнил их – два брянских боярина, Пересвет и Ослябя. Великолепные бойцы, поступившие на московскую службу, а позднее надумавшие удалиться от мира. Дмитрий был окрылен благословением преподобного, и как-то неожиданно для самого себя, по наитию, попросил дать ему бывших бояр «от твоего чернеческого полка». Св. Сергий будто ждал необычной просьбы. Призвал Пересвета и Ослябю, велел принести две схимы. Налагая их на иноков-богатырей, произнес: «Время вашей купли настало». Произнес тихо и просто, а смысл заставлял содрогнуться. Речь-то шла об искуплении души. А путь к искуплению показал Сам Христос. Через смерть «за други своя»…

20 августа войска выступили из Москвы. Их собралось столько, что одной дороги было мало, выплескивались из Кремля по трем. Владимир Андреевич повел часть полков на Серпухов, Дмитрий Иванович и белозерские князья возглавили две колонны на Коломну. На Оке присоединились тарусские, оболенские князья, ратники из Мурома, Мещеры. С горсткой дружинников появился и князь, которого никак не чаяли тут встретить, Федор Елецкий. Он-то вообще считался подданным Литвы, а жил в Диком Поле, считай что в пасти у Орды. Но не испугался гнева ни хана, ни Ягайлы. Стряхнул с себя страх, решился встать за родное, исконное. За русское! Общий порыв был настолько высоким, что на битву решили идти даже некоторые женщины. В мужском наряде ехала с отцовской дружиной дочь стародубского князя Дарья Андреевна. В колоннах бойцов затерялась и княжна Феодора Пужбольская [73].

К сожалению, не все думали, как они. Михаил Тверской предпочел забыть клятву совместно бороться с татарами. Опять азартно высчитывал – против Орды и Литвы москвичам не сдюжить. Вот и придет его черед, исполнятся мечты… Тесть Дмитрий-Фома прислал только суздальский полк, нижегородцев придержал, не было и его брата, Бориса Городецкого. Ордынцы уже дважды разоряли их владения, а государь не помог – воевал с Бегичем. Князья рассудили, что теперь Дмитрию Ивановичу не грех повоевать без них, лучше они прикроют собственные уделы.

На Оке великий князь получил свежие донесения – Мамай предполагал выйти к этой реке «на Семен день», 1 сентября, назначил встречу Ягайле и Олегу Рязанскому. Стали известны дороги, которыми движутся неприятели. Дмитрий Иванович получил возможность уточнить планы. Из Серпухова и Коломны он распорядился стягивать рати в один кулак, у Лопасни. Здесь наладили переправы, перевозили воинов за Оку. «Сторожи» доложили и о том, что у Мамая на удивление много пехоты. Великий князь пришел к выводу, что и ему не помешает побольше пеших ратников. Отправил в Москву дядю, Тимофея Вельяминова, приказал дополнительно набрать ополченцев, поторопить отставшие отряды.

Дальнейший путь лежал через земли Олега Рязанского. Дмитрия в общем-то устраивал его нейтралитет. Что с него взять, под постоянной опасностью обретается. Только бы лукавый его не попутал, не потянуло выслужиться перед Мамаем. Чтобы не разбудить старую вражду, государь направил рать по самой окраине Рязанского княжества, строго-настрого запретил задевать жителей, тронуть у них хоть единый колосок. Но и маршрут выбрал такой, чтобы подстраховаться от непритностей. Армия растянулась по дорогам, отсекая друг от друга ордынцев, литовцев и рязанцев.

Навстречу врагу шагали уже не москвичи, муромляне и белозерцы. Шли те самые русские, которые первыми вспомнили, что они русские. Шли, чтобы исполнить тяжелый, но необходимый обряд воинского покаяния. Много нагрешили предки – ради корысти убивали и предавали братьев, разодрали Отечество, отдали иноплеменникам. Потомки шли каяться за них, искупать их и собственные грехи. А искупать, опять же, как научил русских Христос. Смертию смерть поправ.

И чем дальше шли, тем больше становилось богатырей, настроившихся на самоотверженный подвиг. Вдали поднялись клубы пыли, полки Дмитрия начали было изготавливаться к бою. Однако между войсками поскакали вестники, радостно кричали – свои. Выяснилось, что пришли два новых присяжника государя, Андрей и Дмитрий Ольгердович. С одним его полоцкая дружина, отряды псковичей и новгородцев, с другим брянцы. Растроганно обнимались: и впрямь, свои. Православные литовцы оказались более смелыми и более русскими, чем многие из русских. Возле самого Дона армию догнал еще один корпус, Тимофей Вельяминов успел вовремя, привел пополнения пехоты.

Да и на Дону обитало православное население, говорило по-русски и называло себя казаками. Давным-давно такое племя существовало на далекой Кубани, касаки или касоги. Его истребил Батый, карая за мятеж. Погромил и непокорных бродников, живших по Дону. Остатки касаков и бродников смешались, селились на Дону и его притоках, ловили рыбу, обслуживали речные перевозы [21, 99]. Драться они умели отменно, нанимались на службу и к татарским ханам, и к генуэзцам. Но вера-то была православной. Через Сарско-Подонскую епархию казаки сохраняли связь с Русью, и в тяжелую годину эта связь оказалась прочнее, чем соображения личной выгоды, чем перезвон ханских или генуэзских монет.

Казаков было мало, их крошечные городки прятались в зарослях у реки. Но они собирались в отрядики, приветствовали великого князя как долгожданного гостя. Оказалось, что казаки не забыли лучшие времена, сберегли у себя несколько старинных святынь. Преподнесли Дмитрию Ивановичу, икону Божьей Матери – позже ее назовут Донской [27]. Как раз приближался праздник Рождества Пресвятой Богородицы, и государь счел подарок добрым знаком. Велел закрепить икону на древке, как знамя, чтобы Она воодушевляла всех воинов. Но и св. Сергий постарался еще раз укрепить дух Дмитрия. С догнавшими пехотинцами прислал монаха, он принес освященную просфору и записку: «Без всякого сомнения, государь, иди против них и, не предаваясь страху, твердо надейся, что поможет тебе Господь и Пресвятая Богородица».

А укрепить дух было не лишним. Время, оставшееся до столкновения, сокращалось, напряжение нарастало. Две сторожи, находившиеся в степи, отступали перед татарами, поредели в стычках. Дмитрий Иванович направил третий отряд под началом Семена Мелика. Приказание дал трудное, добыть «языка» как можно выше рангом. Удалые бойцы справились, выкрали вельможу прямо из ставки Мамая. К своим уходили с боем, под стрелами, следом за ними выкатились сотни татар. Увидели рать и повернули назад. Отныне и неприятель знал, что русские уже на Дону. «Язык» рассказал – Мамай совсем близко, у Кузьминой гати, сил у него «многое множество бесчисленное». Литовцы тоже недалеко, идут от Одоева.

В казачьем городке Чернова Дмитрий Иванович созвал совет, поставил вопрос – переходить Дон или встать за рекой? Не перейдешь – подаришь неприятелям свободу маневра. Соединятся или зажмут с двух сторон. Перейдешь – прикроешься Доном от Ягайлы, но и отступить будет невозможно. Братья Ольгердовичи подали голос: переходить. Тогда сама мысль о бегстве отпадет, ратники будут стоять насмерть. Хотя сами же князья и воеводы разве могли допустить мысль о бегстве? Отступление было уже невозможно. Слишком далеко оторвались от родных пределов. Конники еще могут ускакать, а куда деваться пехоте? Бросить ее в степи на растерзание? Дмитрий Иванович подвел итог: не для того сюда пришли, чтобы думать, как спасать свои шкуры. «Честная смерть лучше злого живота».

Через Дон навели мосты, рать потекла через реку. Каждого известили: когда пройдет последний человек, последняя телега, мосты будут разобраны… Впрочем, эта мера имела чисто психологическое значение. Назад ходу все равно не было: если враг спихнет с обрывистых берегов, мосты не выручат. Наоборот, на них будет давка и погибель. Переправлялись, выходили на широкое поле за рекой. Местные казаки называли его Куликовым. Почему? Так повелось, от дедов слышали и сами звали. Поле понравилась великому князю и его военачальникам. С той стороны, откуда ждали врага, лежало большое открытое пространство. Оно сужалось, вписываясь в излучину Дона, рассекалось оврагами и речками: Непрядвой, Смолкой, Нижним Дубняком, на взгорках шелестели густые дубравы. Здесь можно было развернуться, прикрыть фланги естественными препятствиями, замаскировать резервы.

Еще на Оке Дмитрий Иванович урядил полки, назначил в них воевод. Сейчас государь уточнял разделение по полкам, приноравливал к местности их расположение. Воинов разводили на те рубежи, откуда им предстояло завтра выходить в битву… В это не верилось, но это становилось очевидным. Сражение произойдет именно завтра, в праздник Рождества Божьей Матери. Мамай был в 8–9 верстах, горизонт отсвечивал от костров бескрайнего стана. Дмитрий Иванович и Боброк Волынец проверили войска, постояли на вечерне в шатpax походных храмов. Но и в христианстве в сознании людей сохранились некоторые древние, языческие обычаи, поверья. Об их происхождении давно забыли, они стали просто народными. Великий князь с воеводой выехали в поле, еще разок провести рекогносцировку, и Боброк предложил показать ему «некие приметы». Высматривал всполохи на небе, слушал землю, крики птиц и зверей. Приметы подтверждали то же самое, о чем говорил св. Сергий – русские одержат победу, но нелегкую и очень не дешевую…

Утром 8 сентября воины не увидели даже друг друга. Пал туман. Необычайно густой туман. Словно Сама Пресвятая Богородица закрыла людей своим Покровом, оберегала их, давала еще несколько часов пожить, подышать, помолиться, исповедоваться… В тумане чуть ли не на ощупь выстраивались полки. Выдвигался на позиции Передовой, в его рядах слышались бодрые команды князей Семена Оболенского и Ивана Тарусского, московских бояр Акинфичей и бывшего татарского мурзы, а ныне русского боярина Черкиза. За Передовым равнял шеренги Большой, великокняжеский. Выходили на фланги полк Правой руки Андрея Ольгердовича и Левой, ярославских князей. Слышались передвижения и сзади, там размещался Запасной полк Дмитрия Ольгердовича. И мало кто обратил внимание, как удалялся в рощи Засадный полк с князем Владимиром Серпуховским и Боброком Волынским.

Ветерок начал рассеивать мглу только через несколько часов. Проглянувшее солнце ярко засверкало на стали кольчуг, на червленых щитах и плащах витязей, на красных стягах с ликами Спасителя и святых. Праздник! Наступал воинский праздник. Тот самый праздник, когда Господь дарит защитникам Веры и Отечества особенный путь к спасению… А на отдаленные склоны холмов стала вдруг наползать черная масса. Набухала, увеличивалась. Это были враги. Зоркие глаза наблюдателей могли различить суету на самом высоком холме, появившиеся там пестрые пятнышки. Догадывались, это раскидываются шатры, там усядется Мамай – наблюдать и повелевать. Но черная туча не иссякала, вливалась и вливалась из-за горизонта, заполняла поле, буквально втискивалась в него…

Сколько их было? Мамай хвастался, будто 700 тыс. Конечно, врал, запугивал. Неизвестна и численность русского воинства, исследователи оценивают ее с самым широким разбросом, от 40 до 200 тыс. Очевидно, ближе к истине средняя оценка, 80-100 тыс. Летописцы сходятся в едином мнении: такой большой рати Русь еще не выставляла. Может, и выставляла в легендарную киевскую эпоху, но когда это было? А Мамай и впрямь постарался, привел раза в два больше, чем русских, тысяч 200. Вышагивала стройными шеренгами генуэзская пехота. Придерживая лошадей, красуясь блеском шлемов и панцирей, накатывались волны ордынской конницы.

Пока сближались, великий князь успел обскакать полки. Силился, чтобы его услышал каждый – в последний раз вдохновить, подкрепить теплым и твердым словом. А потом Дмитрий Иванович повел себя так, как доселе не поступал ни один государь. Соскочив с коня, начал переодеваться. Велел надеть свое облачение боярину Михаилу Бренку, похожему телосложением и обличьем, а себе принести оружие и кольчугу простого ратника. Он решил встать в общий строй, в первых рядах. Кто как не он призвал людей на смертный подвиг? Дмитрий считал, что обязан в полной мере разделить его. Это был и подвиг величайшего смирения. Государь растворялся среди безымянных, отказывался от личной славы. Пусть воины служат не ему. Он сам служил Господу, людям, Отечеству.

Но начать битву было суждено не Дмитрию. Когда пространство между ратями сузилось, когда уже видны были лица, обе стороны невольно остановились. И в повисшей тишине неожиданно вынесся вперед могучий татарин, горячил коня, выкрикивал оскорбления, звал помериться силами один на один. Русские князья, бояре, дружинники слышали о нем, некоторые были и лично знакомы. Это был мурза Челубей, слывший непобедимым бойцом, не проигравший ни одного поединка. Кто посмел бы выйти против него? Сам голову потеряешь – еще полбеды. Но проигравший осрамит свою армию, падут духом товарищи… Нет, доброволец все-таки нашелся. Колыхнулся, расступаясь, строй, и тихо выехал монах. Пересвет. Вместо панциря – куколь схимы, вместо злых ругательств спокойствие и молчание. Может быть, только губы шевелились, нашептывая молитву. Противники опустили тяжелые копья, дали разгон лошадям. Пересвет нацелил острие метко, убийственно. А чтобы Челубей не увернулся, не защитился, поманил его. Сам открылся для удара. Оба пронзили друг друга.

Это стало общим сигналом. Сшиблись две стены, с воем, грохотом. Первые рубились лицом к лицу, следующие уже на трупах, скользили в кровавых лужах. Мяли врагов, подпирали своих. Сошлись настолько огромные полчища, что многие умирали просто задавленными, задыхались в тесноте. Рубились плечом к плечу, а погибали порознь. Кто уследит в месиве, когда не стало твоего друга, брата, соседа? Сразила ли его сабля, копье или упал и затоптали кони? Об умирающих знал лишь один человек, но он находился очень далеко. Преподобный Сергий в это время молился с братией и начал называть имена людей, чьи души отлетали к Престолу Всевышнего.

Битва клокотала по всему фронту. Передовой полк принял на себя самый страшный удар. Смягчил его, прикрыл главные силы, но и от полка мало что осталось. Уцелевшие ратники были отброшены к Большому полку, слились с ним и снова бились. Изнемогали, уже казалось, что не смогут поднять меч, удержать в руках щит, вообще стоять на ногах. Но какими-то усилиями стояли, удерживали, поднимали.

Полк правой руки одолевал, несколько раз отбрасывал противника. Андрей Ольгердович тормозил подчиненных, приказывал не зарываться, не нарушить связь с Большим полком. А ордынские начальники злились, подгоняли воинство. Им навязали лобовое сражение, чего татары всегда старались избегать. Русские расположились таким образом, что лишили их возможности использовать численное превосходство, применить излюбленные обходы – мешали речки и овраги. Оставалось проломить боевые порядки великокняжеской рати, прорывать стыки полков. Но Андрею Ольгердовичу приходилось полегче как раз из-за того, что Мамай наметил сокрушить противоположный, левый фланг русских. Сюда передвинули лучшие контингенты, подкрепления.

Худо было и в центре. Генуэзская пехота полегла, но ордынскому властителю это было даже на руку, меньше платить. Зато татары сумели врубиться в боевые порядки Большого полка, проредили шеренги витязей, пропихнулись мощным кулаком к ставке великого князя. Полегли, захлебнулись кровью стоявшие здесь столичные дружинники, поник сраженный Миша Бренок в государевом наряде. Отмахиваясь от насевших врагов, захрипел знаменосец, и кто-то из ордынцев подрубил древко стяга Дмитрия Ивановича. Но у русских упавшее знамя откликнулось не паникой, оно позвало воинов к себе на выручку. Взорвались яростью, кинулись с разных сторон, искрошили и вышвырнули татар. Знамя со Спасителем снова поднялось над полем, его окружили новые знаменосцы…

Но на левом фланге ордынцы брали верх. Стена ратников выглядела все более выщербленной, крошилась осколочками мертвых тел. Истаяв, прогибалась, пошла трещинами… Татарские командиры отреагировали грамотно, кинули к слабому месту свежие силы. Но великий князь и его военачальники верно рассчитали, что татары выберут именно это направление. Не случайно сзади был поставлен Запасной полк. А в соседней дубраве изнемогал Засадный полк. Каково было ему смотреть на гибель товарищей? Мимо рощи тянулись в тыл раненные, оглушенные… Владимир Андреевич нетерпеливо хватался за рукоять меча. Когда? Чего ждем, когда всех наших перебьют? Но Боброк-Волынец старался держаться хладнокровно, смирял его порывы. Не сейчас. Еще выждать. Еще…

Уж он-то знал цену внезапности, цену риска. Самый выгодный момент для удара – последний. Надо дать неприятелям расслабиться, почувствовать себя победителями. Эмоции очень легко перекидываются в обратную сторону, из радости в уныние, из восторгов в ужас. Боброк тянул время. Пытаясь убедить напряженных воинов, опять ссылался на приметы, ведомые только ему, на ветер, шелестящий листвой… Мимо укрывшихся дружин стали откатываться остатки полка Левой руки. А следом в образовавшуюся брешь хлынули татары, ликующие, орущие. Их взяла! Дорога в русские тылы открылась, дальнейшее было легко, окружать Большой полк, прижимать к берегу и сбросить вниз. Лавина безоглядно устремилась за отступающими, гнать и добивать их.

Устремилась, подставляя засаде собственный тыл. Боброк кивнул: «Теперь пора, княже!» Запели трубы, затрепетали стяги. Полк отборной конницы, вылетев из леса, вонзился в ордынскую массу, рассекая ее. Татары переполошились. Происходящее казалось кошмарным сном. Победа была уже в руках, ее ощущали, положили ради нее столько сил и жизней! Она манила, звала – а обернулась смертным оскалом! Русские воеводы услышали трубы Владимира Серпуховского, уловили надлом. На левом крыле выдвигался Запасной полк, вобрал в себя ратников полка Левой руки и бросился в контратаку. Сплотившись из последних сил, навалился на неприятеля Большой полк. Андрей Ольгердович больше не одергивал правый фланг, кричал – бей, громи! А конница Владимира Андреевича все глубже входила в гущи татарского воинства, подрубала, как топором. Понеслись вопли – русские сзади! Новая армия! Обманули!

К Мамаю скакали гонцы с разных концов поля. Но сообщали одно и то же, его подчиненные пятятся, бегут. Повелитель послал в сечу резервы, распорядился строить оборону из обозных возов. Однако он сам растерялся, сердце сжалось. Происходило что-то необъяснимое, сверхъестественное. Его армия была безупречной, должна была захлестнуть русских, как море. Но море разбилось о несокрушимые утесы… Русские приближались, а рисковать собственной жизнью Мамай не желал. Слуги начали сворачивать шатры, грузить самое ценное, подвели к повелителю коня. А татарские батыры заметили – ставка уносит ноги. Весть об этом стала передаваться по войску, подхлестнула. Всякий порядок рухнул, пошло повальное бегство.

Засадный и Запасной полки, сохранившие свежих коней, преследовали и секли неприятелей 40 км, до р. Красной Мечи. Только Владимир Андреевич, передав командование помощникам, счел нужным вернуться. Ему не давало покоя – что с братом? Ведь государь уходил в Передовой полк, где были самые большие потери. А приближалась ночь. Если истекает кровью, как найдешь его в темноте? Князь Владимир велел трубить в трубы, скликал людей, опрашивал, сулил награду за любые сведения. Некоторые видели, как великий князь крепко рубился в самом начале сражения. Рассказывали, что пересаживался на другого коня, потом отбивался сразу от четверых татар. Видели, как брел пешим, шатаясь от ран. Искали, осматривали груды тел.

Дмитрия Ивановича обнаружили на опушке рощицы под срубленной березкой. Кто-то помог дойти и подсек деревце, укрыл его ветками. Он был без сознания, доспехи в прорехах и вмятинах, лицо в ссадинах. Когда прискакал Владимир Андреевич, Дмитрий не узнавал его, а брат, захлебываясь слезами, известил: «Наша победа!» Государь приходил в себя. Опасных ран у него не нашли, но все тело было избито. Князья радовались, обнимали уцелевших друзей. Они не могли знать, что уже вошли в великую народную память, и их отныне будут называть иначе, Дмитрия – Донским, Владимира – Храбрым.

Нет, о славе не думали. Не до того было. Даже отдохнуть не успели, на следующее утро принялись считать ратников, заново устраивать войско. Приближался второй враг, Ягайло, вел 30 тыс. литовцев. Припозднился он совсем немного, на один переход, был в 30–40 верстах. Значит, завтра предстояло опять сражаться? Опять кричать, умирать, держаться во что бы то ни стало? Но до Ягайлы донеслись ошеломляющие новости, о полном рагроме Мамая. Литовец предпочел не искушать судьбу. Сразу же снялся с места и рванул обратно – побыстрее и подальше от столь могучей московской рати.

К счастью, Ягайло не смог представить, насколько поубавилась эта рать. Поле устилали холмы мертвецов. Победа выпала небывалая, но и потери были неслыханными. После воинских трудов пришел черед скорбных. Копали могилы-скудельницы, свозили и отпевали павших. Возвели над кладбищем деревянную церковь Рождества Пресвятой Богородицы, рубили колоды – забрать с собой хоть некоторых. Белозерских князей Федора и Ивана, тарусских Федора и Мстислава, дорогобужского Дмитрия, воевод Микулу Вельяминова, Тимофея Волуя Окатьевича, Льва Морозова, Андрея Черкиза, Семена Мелика, богатырей-иноков Пересвета и Ослябю…

Сколько жизней прервалось, известных и безвестных? Точной цифры мы не знаем, а оценки историков опять расходятся. Судя по всему, погибло около трети войска. Немало было и таких, кто выжил, но лежал в полковых станах, страдая от ран. Чтобы схоронить товарищей и собраться в обратный путь, понадобилось целых восемь дней. Распрощались с донскими казаками. Их число тоже поубавилось, но они еще крепче сдружились с Московской Русью. Отныне спаялись и общей судьбой, кровью. Напоследок подарили великому князю еще одну чудотворную икону Божьей Матери, Гребневскую.

Предстоял путь домой. Сколько верст надо было отшагать и проехать измученным воинам! Зато в конце обнять матерей, жен с детишками, поднять чарку за возвращение, помолиться вместе с родными, помянуть друзей. Рассказывать по вечерам о великом и страшном Куликовом поле, слагать былины и сказания… Нет, не всем выпало такое счастье, отпраздновать собственную победу. Кто-то умирал от ран в тряских телегах. А потом на обозы, растянувшиеся по дорогам, напали… рязанцы. Убивали раненных, возниц, утаскивали в плен, поворачивали в свои селения возы с оружием, доспехами, трофеями. Доспехи и оружие стоили дорого, за пленных можно было взять выкуп. Ради обычной корысти резали и грабили людей, которые прикрыли грудью их самих. Вот и спрашивается: легко ли это было, собирать Русь воедино?


15. Как русских зауважали

Радость и скорбь перемешивались. Могла ли бурлить неуемная радость, когда недосчитались стольких товарищей, а другие остались калеками? Сам государь испытывал последствия серьезной контузии. Доехав до Коломны, слег на несколько дней. В Москве снова разболелся. Но и можно ли было предаваться унынию, если удалось спасти страну? Если герои пали за веру, отдали душу за други своя? А значит, получили высшую награду, Царствие Небесное? Памятников в те времена не строили, не выбрасывали средства на пустые сооружения. Строили храмы. А в них-то как раз и соединялись память, радость, скорбь. Залюбуешься на купол с крестом и задумаешься, в честь чего возводили эту красоту. Зайдешь – и принесешь под церковные своды свою печаль, а взамен получишь утешение, тихую и светлую радость Божьей благодати.

Тех погибших, кого привезли в Москву, схоронили на Кулишках, заложили над могилами храм Всех Святых. Обетные церкви и монастыри начали строить Дмитрий Донской, его супруга, воеводы. Конечно, великий князь съездил к Троице поблагодарить Господа и св. Сергия, поделиться с преподобным впечатлениями. А игумен научил его, как правильнее отметить победу – учредить общерусское поминовение воинов, Дмитровскую родительскую субботу. В этом празднике тоже соединились и скорбь, и радость, и память.

О Куликовской битве будут передавать рассказы из поколения в поколение, описывать ее, создавать исторические труды. В 1380 г., сразу после сражения, люди еще не могли в полной мере осмыслить, что же произошло. Но уже ощущали – событие было совсем не рядовое. Русь перешагнула через некий рубеж, и сама вышла из сурового испытания обновленной. Она одним махом взметнулась на какой-то иной уровень, на высоту, которую еще вчера невозможно было представить.

На 1 ноября Дмитрий Иванович назначил съезд всех князей. Предложил закрепить братство, сложившееся на Куликовом поле. Чувства были свежими, общими. Сейчас никому не требовалось доказывать – пока русские вместе, они способны противостоять кому угодно. Князья дружно поддержали, «велик) любовь учиниша меж собою». Одним из первых с этим пришлось считаться Олегу Рязанскому. Его призвали к ответу за безобразия подданных. Качать права перед лицом сплоченной Владимирской Руси князь не посмел. Целовал крест не нарушать мира, освободить пленных, захваченных его людьми. За то зло, что случилось в его княжестве, Олегу пришлось поступиться и своей гордостью. Он впервые признал себя не равным московскому государю, а «молодшим братом».

Искренне или не искренне признал – другой вопрос. Хотя братский союз совсем не помешал бы и рязанцам. Угроза со стороны степи сохранялась. Мамай не намеревался прекращать войну. Да ему и нельзя было. В Орде участь проигравшего была незавидной, а властитель, к тому же, слишком много назанимал у евреев и генуэзцев. Стараясь спасти репутацию, Мамай принялся собирать татар, сумевших умчаться с поля брани, скликал новых желающих. Разгромить Дмитрия он не надеялся, но рассчитывал налететь изгоном на окраины. Воины пограбят, утешатся местью.

Но за Мамаем следил из Сарая хан Тохтамыш. Для него обстановка складывалась – лучше не придумаешь. Соперник вдребезги разбит чужими руками, а он сохранил силы. Татары возмущались постыдным бегством Мамая, винили его в гибели родных и близких. Повелитель черноморской Орды даже не успел приблизиться к границам Руси. Едва выступил в поход, ему донесли – идет какое-то войско. Развернулись к сражению, но оно завершилось без единого выстрела. Тохтамыш велел объявить: он законный хан, Чингизид, а Мамай трус и узурпатор. Мурзы и воины полностью разделяли его мнение. Надо служить победоносному, а не осрамившемуся вождю. Начали переезжать к Тохтамышу.

Мамай увидел, что рискует остаться в одиночестве, прихватил казну и рванул подальше. Но теперь-то куда ему было деваться? Не осталось ни земель, ни подданных. Вчерашний всемогущий властитель направился в Кафу. Уж наверное, друзья генуэзцы приютят, не выдадут. Он ошибался. Воротилам черноморской «Хазарии» не требовался неудачник. Обязательства он не выполнил, брал деньги для похода на Москву и не расплатился. А для торговых операций и поставок невольников теперь надо было налаживать связи с Тохтамышем. Мамая умертвили, а его богатства прибрали к рукам.

Однако грозная сила, проявленная русскими, произвела должное впечатление и на Тохтамыша. В Москву явились его послы. Хан обращался к Дмитрию Ивановичу чрезвычайно уважительно, не как к рабу, а к союзнику. Извещал, что «супротивника своего и твоего врага Мамая победи» и отныне садится на «царстве Волжском». Что ж, в Москве оценили учтивый тон. В Сарай поехало ответное посольство, повезло поздравления по поводу восшествия на престол, подарки. Великий князь не отказывался почитать царя, но о дани больше речи не было. Русь стала уже не та, чтобы унижаться и платить. Видимо, Тохтамыш это понимает. Значит, можно установить такие отношения, которые будут выгодными и для него, и для русских.

Известия о грандиозной победе Дмитрия расходились и по другим странам, достигли Генуи, Венеции, Кракова, Рима, Константинополя. Но в то же самое время, когда богатыри великого князя стяжали бессмертную славу, в Византии вокруг русских разыгрывался скандал. Нареченный митрополит Митяй-Михаил до цели так и не добрался. В морском путешествии ему стало худо, напоследок он смог взглянуть на панораму греческой столицы, да и преставился. Но бояре и священники, составлявшие посольство, проявили неуемную инициативу. Сколько трудов положили в дороге, зачем же возвращаться без митрополита? Не лучше ли самим подобрать замену?

Послам на всякий случай были выданы несколько чистых грамот с великокняжеской печатью – например, пока будут ехать, в патриархии переменится руководство (как оно и произошло, патриархом стал уже не Макарий, а Нил). Митяя по-тихому схоронили на берегу, а на его место выдвинулись две кандитатуры, архимандриты Иоанн Петровский и Пимен Переяславский. Выборная кампания на борту корабля была бурной. Победил Пимен. Иоанн протестовал, угрожал обличить противников перед патриархом и великим князем. А бояре посовещались и заковали его в кандалы, чтобы не мешался. В чистую грамоту вписали Пимена, дескать, московский государь просит посвятить его в митрополиты.

О посольстве уже прослышал Киприан, прикатил из Киева судиться с москвичами. В Константинополе находился и епископ Дионисий Суздальский, изложил жалобы на Митяя. Оба были немало удивлены. Ждали-то Митяя, а появился почему-то Пимен. Но послы были отлично подготовлены к спору с Киприаном. Всплыла его клевета на св. Алексия, раскрылась нелицеприятная интрига, как он сам сочинял литовские ходатайства о собственном поставлении. Его прежнего покровителя Ольгерда не было в живых, так что и денег Киприан привез мало. Дело приняло столь неприятный для него оборот, что он даже не дождался окончания суда. Скрылся без дозволения патриарха и засел у себя в Киеве.

Но и просьба о поставлении Пимена выглядела сомнительной. При дворе императора и в патриархии сидели не дурачки, легко раскусили подлог. Но кандидат в митрополиты засыпал всех взятками. Немалой казны посольства не хватило, он влез в долги к генуэзцам, занимал от имени великого князя где только мог. А тут подоспели и новости о Куликовской битве. Патриарх Нил пришел к заключению, что за дружбу с Москвой надо держаться покрепче. Он сделал вид, будто не подозревает об обмане и развел руками: «Не знаю, верить ли послам русским, но совесть наша чиста». Возвел Пимена в митрополичье достоинство. Мало того, послам удалось выхлопотать от патриархии грамоту, что отныне «на все времена архиереи всея Руси будут поставляемы не иначе как только по просьбе из Великой Руси».

Но пока в Константинополе раскручивался этот клубок, оттуда ехали купцы, странники. До Дмитрия Ивановича дошли сведения о вопиющем самоуправстве его делегации, добавился еще и слух, что Митяй-Михаил умер не своей смертью, что его уморили, дабы перехватить митрополичий клобук. Государь разгневался. Послы запятнали ложью и Русскую Церковь, и всю державу! А как оставалось поступить? Искать третьего митрополита, снаряжать новую делегацию в Византию и окончательно опозориться? Государь советовался с духовником, с епископами, и снова вспомнил про Киприана.

В Москве еще не знали, что патриархия признала неправильным его поставление. Но учли, что положение самого Киприана очень переменилось. Раньше-то он спелся с Ольгердом, помогал ему тянуть Русь под себя. А сейчас Ягайло притесняет православных, в Киеве сидит язычник Скиргайло, и митрополиту приходится не сладко. Возникла идея, а если перезвать к себе? Хоть и чужак, но ведь настоящий, рукоположенный митрополит. На этот раз он будет призван не против воли, а по воле великого князя. Киприан деятель хваткий. Вот и пускай послужит Дмитрию так же, как служил Ольгерду, подтягивает к Москве литовских православных…

В 1381 г. в Киев отправился духовник государя Федор. Киприан не верил своему счастью. Боялся, как бы ему усидеть на собственном месте – то ли Ягайло прогонит, то ли патриарх лишит сана. А его приглашали занять кафедру митрополита Владимирского и Всея Руси, жить в богатых кремлевских палатах! Он торжественно прибыл к Дмитрию Ивановичу, о былых ссорах не вспоминали. Возвратились и посланцы из Византии, но их ждал несколько иной прием. Задержали в Коломне, запретили въезжать в столицу. Провели расследование. Убийство Митяя не подтвердилось, однако все остальное, что они натворили, заслуживало наказания. Бояр-послов определили в тюрьму, с Пимена сняли митрополичий клобук и сослали в Чухлому.

Между тем, эхо Куликова поля громко аукнулось и в Литве. Раньше Ягайлой были недовольны только православные. Сейчас они открыто вступали в переговоры с Дмитрием Донским, как бы перейти в его подданство. А бесславный поход Ягайлы к Мамаю и поспешный марш в обратную сторону – считай, бегство, подорвали его авторитет даже среди язычников. Брезгливо качали головами: слабак и тряпка. Воспользовался дядя, Куйстут. Он сверг племянника, и воины провозгласили его великим князем Литвы. Кейстут круто изменил политику государства. Предложил Дмитрию Донскому заключить союз, вместе стоять и против татар, и против немцев. Русские охотно согласились. Князья-эмигранты получили обратно свои уделы, Андрей Ольгердович вернулся к себе в Полоцк, Дмитрий Ольгердович в Брянск. Прощались тепло и верили, что ненадолго. Теперь русские и литовцы друзья, встретятся и на празднествах, и в походах на общих врагов.

Но у Ягайлы тоже нашлись друзья, католики, поляки. Подсобили деньгами, людьми. Он заявил, что хочет помириться с дядей, готов быть послушным вассалом. Устроил большой пир. А за столами подал знак, его слуги кинулись на приглашенных. Подгулявшего Кейстута и его бояр перерезали. На пир не явился сын дяди, Витовт, но что-либо предпринять ему не позволили. К нему внезапно нагрянул отряд воинов, и он очутился в темнице. Предсказать участь Витовта было не трудно. Однако он во многом отличался от доблестного и беспечного Кейстута. В хитрости ничуть не уступал Ягайле.

Жена заключенного Анна выпросила разрешение навещать мужа, приносить еду. Разумеется, носила не сама высокородная княгиня, взяла с собой служанку Елену. Девку рослую, плечистую, самый раз таскать горшки и сумки. Стража не слишком интересовалась, чем занимались супруги в камере. Вроде, ворковали, утешали друг друга. А Витовт и Анна приказали девке быстро раздеваться. Пока жена присматривала у двери, Елена путалась в мужских вещах, а князь в женском платье. Тюрьму покинула та же парочка – взволнованная раскрасневшаяся княгиня и молчаливая рослая холопка, накинувшая на голову капюшон. Глянули, что делает Витовт: он лежал в камере лицом к стене. Наверное, расстроило его свидание, лишний раз напомнило о горькой доле.

Когда подмена раскрылась, было поздно. Лучшие кони уносили князя и княгиню к границам Пруссии. Витовт не отличался излишней чувствительностью. Спасшую его девушку подвергли страшным истязаниям и казнили, но что значила ее жизнь? Разменная монета, не более того. Князь явился к тевтонским крестоносцам, врагам Литвы. Попросил убежища и помощи. Правда, рыцари никогда не помогали бескорыстно. Но и это Витовта не смутило. Он передал Ордену права на свой удел, Жмудь. Целая область Литвы стала еще одной разменной монетой в борьбе за власть.

А Ягайло ощущал себя крайне неуверенно. Представлял, что Витовт наведет тевтонов, роптали воины Кейстута. Православные князья не желали признавать нового правителя. А больше всего пугало, как поведет себя Дмитрий Донской? Выступит на стороне своих соратников, Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, и песенка Ягайлы будет спета. Он лихорадочно размышлял, где же ему найти покровителей, и выбрал самый выигрышный выход – поклониться… Москве. Посредницей выступила его мать Ульяна. Предложила условия союза, куда более предпочтительные, чем с Кейстутом. Не просто союза!

Ягайло просил в жены дочь Дмитрия Ивановича, при этом брал обязательство принять православие и окрестить всех подданных. А над собой признавал старшинство московского государя, должен был слушаться его! Литва добровольно соглашалась «прирастать» к Руси точно так же, как Тверь или Рязань! Подключился митрополит Киприан, тут-то и пригодились его связи среди литовцев. В 1382 г. подписали договор, скрепили печатями. Оставалось лишь исполнить, обвенчать молодых. Но как посмел бы Ягайло не исполнить договор с непобедимой Русью?


16. Нашествие Тохтамыша

Хан Тохмамыш совсем не считал, что Куликовская битва должна обозначить некий перелом в отношениях Орды и Руси. Да, Москва усилилась. Но ведь и Орда отнюдь не выдохлась. Наоборот! Под рукой нового хана впервые объединились Золотая, Белая и Синяя орды, его держава раскинулась от Днестра до Алтая. При дворе Тохтамыша собрались мурзы и эмиры, переметнувшиеся от Мамая. В Сарай снова стекались ордынские, генуэзские, хорезмийские купцы. Подсказывали хану: русские слишком много возомнили о себе, пора бы поставить на место.

К великому князю выехал царевич Ак-ходжа, ради пущей убедительности повел с собой свиту в 700 всадников. Но посольство доехало только до Нижнего Новгорода. Население городов и деревень, лежащих на пути, услышало про большой отряд, заволновалось. Снова татары? Снова будут наглеть, насильничать, грабить? Терпеть подобные визиты русские больше не желали, и Ак-ходжа побоялся продолжать путь, как бы его не приняли в рогатины и топоры. И все-таки царевич не напрасно прогулялся туда и обратно.

Тесть великого князя Дмитрий-Фома, его сыновья Семен, Василий Кирдяпа, брат Борис Городецкий уже несколько лет дулись на Москву. Их удел татары совершенно разорили, а Дмитрий Донской очутился в победителях, взялся распоряжаться единовластно! Что же, они будут получать шишки, а московский государь возвышаться за их счет? И ими же помыкать? Князей это не устраивало. Они роскошно встретили и одарили Ак-ходжу, объсняли, что они-то верные слуги хана, а враг татар – возгордившийся Дмитрий, настраивает подданных против Орды.

Донос порадовал Тохтамыша. Если нашлись одни изменники, найдутся и другие. Надо стукнуть по Руси покрепче, и ее хваленое могущество поползет по швам. Хан не повторял просчетов Мамая. Не созывал вассалов, не вербовал наемников. Он в полной мере обеспечил тайну. О походе даже в ханской ставке знали немногие. Войско составилось только из татар, в трех ордах их было предостаточно. Зато их подняли быстро, и сама армия была быстрой. Летом 1382 г. Тохтамыш выслал вверх по Волге специальные отряды, убивать всех русских купцов, их слуг, гребцов, чтобы не подали сигнал тревоги. Другие отряды кинулись на Дон. Истребляли союзников и помощников Дмитрия Донского, казаков. А следом стремительным ураганом помчалась вся татарская рать.

Надежды расколоть князей оправдались в полной мере. Борис Городецкий и сыновья Дмитрия-Фомы явились к хану, привели дружины. Тохтамыша с почетом встретил и Олег Рязанский. Он был чрезвычайно оскорблен, что его заставили признать себя «младшим братом» Донского. А сейчас предоставлялась возможность и собственное княжество уберечь, и сбросить навязанную ему зависимость. Олег вызвался провести татар лучшими дорогами, указать удобные броды на Оке.

Московская разведка все-таки сработала. Великому князю доложили, что надвигается хан с тьмами воинства. Полетели призывы срочно собирать ратников. Дмитрий Иванович выступил из столицы, хотел встретить недругов в поле. Все было привычным, механизмы отработаны. Но… победа расслабила людей, а совершенный подвиг оказался слишком тяжелым, чтобы через два года повторить его. Пребывали в уверенности – самое трудное уже позади. Дорогой ценой купили свободу, больше никто не посмеет посягать на нас. И вдруг предстояло то же самое… Содрогнулись сердца самых боевых, и нового испытания Русь не выдержала.

Под знамена государя сходились совсем жиденькие полки. Князья и города присылали отписки – оскудели людьми, скольких потеряли в прошлой войне. А воеводы вели себя неуверенно, колебались. Встать на пути татар с такой армией было безумием, и Дмитрий Иванович спешно менял планы. Гнал очередных вестников: укрывать скот, имущество, уходить по лесам и крепостям. Москве велел готовиться к обороне, Владимира Андреевича с частью войска отправил в Волок-Ламский, собирать подкрепления из западных районов. Сам взялся стянуть силы из северных земель, поехал в Кострому.

Взять каменные стены Кремля было не просто, а Тохтамыш шел налегке, долго стоять в осаде не мог. С двух сторон ему будут угрожать русские рати, и хану хочешь не хочешь придется убираться восвояси. В столице Дмитрий оставил боярское правительство во главе с митрополитом, так он всегда поступал при св. Алексии. Оставил и семью, чтобы горожане знали: великий князь не бросил их. Но москвичи были настроены легкомысленно. По улицам и слободам собирались отряды ополчения, в них заиграл дух вольницы. Сами себя подбадривали хмельным. Ольгерд их не взял, Мамая отлупили, что им какой-то Тохтамыш?

В город набилась масса окрестных жителей, но многие испугались, что придется терпеть голод, хотели уйти. Разгулявшиеся защитники насмехались над ними, не выпускали. Потом придумали: выпускать, но грабить имущество «трусов». В первую очередь унять смутьянов, усовестить и призвать к порядку должен был митрополит. Но Киприан был замешан не из того теста, что св. Алексий. Человек без родины оценил ситуацию по-своему. Звезда Дмитрия Донского зашла. Даже если он уцелеет, Тохтамыш лишит его великого княжения. А кто самый вероятный преемник? Михаил Тверской, он-то своего не упустит. Пора было пристраиваться к нему.

Киприан велел слугам грузить деньги, ценности. Бояре, оставленные руководить москвичами, растерялись. Они-то должны были действовать заодно с митрополитом, а предстоятель церкви навострился бежать, ни о чем не хотел слушать. Буяны разошлись пуще прежнего, начальство удирает – тем лучше! Всякий порядок рухнул, верховодили самозваные командиры. Взламывали уже и боярские, княжеские погреба, кладовые. Видя, что творится, испугалась великая княгиня Евдокия. Оставаться в неуправляемом городе становилось просто опасно, решила уехать с детьми. Пристроилась к обозу митрополита, их еле выпустили, проводили оскорблениями. Но за воротами повернули в разные стороны, Киприан в Тверь, а Евдокия к мужу.

Между тем, татары сожгли Серпухов, 23 августа показались у Москвы. Нетрезвые защитники встретили их со стен издевками, показывали голые задницы. Правда, нашелся литовский князек, кто-то из многочисленных внуков Ольгерда, он как раз приехал наниматься на службу. Взялся организовывать оборону, договорился с командирами ополченцев, на стенах расставили самострелы, котлы. У русских имелись уже и пушки, их перетащили на нужные места, зарядили. На следующий день подвалила вся орда. Сыпанули тучи стрел, под их прикрытием часть всадников спешилась, побежала к крепости, несла лестницы. Но и москвичи, даром что разбуянившиеся, драться умели. Засвистели их стрелы, громыхнули орудия, плесканули смола и кипяток. Суконник Адам метко сразил знатного мурзу, ханского любимца.

Врагам досталось более чем солидно, откатились прочь. А в городе забурлило веселье пуще прежнего. Отбились! Заливались хмельным, выкатывали бочки из чужих погребов.

Заслужили, имеем право себя побаловать! Но на четвертый день осады к воротам приблизилась группа знатных татар, с ними нижегородские князья Кирдяпа да Семен. Объявили: царь готов мириться, он пришел не на москвичей, а только на князя Дмитрия. Тохтамыш милует город, не требует даже выкупа. Просит лишь встретить его с честью и дарами, поклониться, впустить посмотретьМоскву.

Тут-то можно было призадуматься, как же отрекаться от государя? Как покоряться без его ведома? И стоит ли верить тем, кто передался врагу? Но головы гудели с похмелья, так не хотелось снова лезть на стены под татарские стрелы. Воинство загомонило: мириться! Убеждало друг друга: свои, русские князья целовали крест, что ордынцы пощадят их. Небось, не обманут. Бояре и литовский начальник не посмели противиться воле большинства. Ворота открылись. На поклон басурманскому хану вышли с хоругвями, иконами, как на крестный ход. С духовенством шагала вся городская верхушка, за ними высыпал любопытный люд.

Татары благодушно скалились улыбками. Литовского князя и бояр отделили, повели к царскому шатру – и там вдруг сверкнули сабли. Это стало сигналом, ордынцы со всех сторон навалились на москвичей, резали их, как баранов, вломились в Кремль… По улицам и дворам ручьями полилась кровь. Получили за все: за оскорбления, за голые задницы, за подстреленного мурзу. Получили и за собственную дурость. Ордынцы обдирали дворцы, терема, храмы. Выискивали жителей, забившихся по домам, по подвалам. Их было слишком много, и в полон придирчиво отбирали молодых девок, детей, остальным полосовали глотки. Напоследок подпустили огня. Буйно занялись избы, палаты, обрывались воплями жизни спасшихся в укромных уголках. В каменных храмах сгорели склады книг, свезенных отовсюду, чтобы сберечь их, наваленных под самые своды. Книги татарам были без надобности.

Истребив Москву, Тохтамыш разделил рать надвое. Одну часть кинул на восточные волости Руси, другую на западные. Жители Переславля не надеялись отбиться, выплыли на середину Плещеева озера и смотрели из лодок, как погибает их город. Та же судьба постигла Юрьев, Владимир. На западе татары погромили Звенигород, Можайск. Но Владимир Храбрый успел собрать несколько полков, ударил на ордынцев и растрепал их. Тохтамышу такой оборот не понравился. Доходили слухи, что и к Дмитрию в Кострому сходятся ратники. Поражения могли смазать впечатление от столь удачного похода. Хан приказал возвращаться домой. На обратном пути спалили Коломну, а потом и Олегу Рязанскому пришел черед посчитать награды за ханскую службу. Орда перетряхнула его княжество, разнесла Рязань. Тохтамыш подчиненных не сдерживал. Пусть резвятся! А русские крепче запомнят, кто их повелитель.

Дмитрий Донской вернулся на пепелище, заваленное трупами. Распорядился погребать убитых, назначил по рублю за 80 тел. Вышло 300 руб. – 24 тыс. покойников. А в других городах, по селам? А скольких угнали? Минуло лишь два года с победы над Мамаем. И все, чего удалось достичь, рассыпалось чадящими головешками и мертвечиной. Так долго, так кропотливо строили государство! И насколько непрочным оно оказалось! Один-единственный удар – и стало разваливаться.

Борис Городецкий, Кирдяпа и Семен околачивались в Орде, рассчитывали на ханские милости. Михаил Тверской рассудил, что все договоры с Дмитрием теперь можно отбросить. Сразу же после сожжения Москвы, в сентябре, поскакал в Сарай. Поскакал исподтишка, тайно, чтобы никто не опередил – хлопотать все о том же, о ярлыке на великое княжение. Новгородские «золотые пояса», едва услышав о катастрофе, опять принялись спорить о дани, высматривать себе князей в Литве. Словно время обратилось вспять, и Тохтамыш одним махом отшвырнул страну назад, в дремучее болото старых усобиц. Но ведь хан добивался именно этого.

Было от чего прийти в отчаяние. Завыть в голос, уткнув лицо в ладони. Трудились, бились, отдавали себя без остатка – ради чего? Была ли она, великая жертвенная победа? Или пригрезилась в неясном сне? А наяву были пожарища и трупы. Наяву нужно было все начинать сызнова. С нуля! Поддержать Дмитрия Донского могла одна лишь вера. Только она могла в какой-то мере утешить, подкрепить. Если надломилось дело его жизни – значит, так было угодно Господу. Значит, прогневили Его, возгордились. Значит, Богу угодно еще раз испытать Русь и ее государя. Еще раз призвать Дмитрия послужить, собрать себя в кулак.

Что ж, вера у него была прочной. Надломилось государство, а государь не сломался. И оказалось, что действовать ему приходится все же не с нуля. Его погибшие успехи жили в душах людей. Кто-то спешил выйти из повиновения, а другие, напротив, сплачивались теснее. К Дмитрию и Владимиру Храброму, пусть с запозданием, стекались отряды бояр, удельных князей, шли сами по себе рядовые ратники. Без дела их не оставили. Конечно, о схватках с ордынцами думать уже не приходилось, но великий князь послал полки наказать Олега Рязанского. С какой стати нарушил клятвы? Не пора ли угомониться? Двух недель не прошло, как сгорела Москва, а ее рать вступила за Оку. Для Олега это стало полной неожиданностью, он скрылся. А его земли, только что разоренные татарскими «друзьями», подверглись крепкой взбучке с противоположной стороны.

Этим походом Дмитрий заявлял и друзьям, и недругам: хоронить его рановато, и менять свою политику он не собирается. Друзья услышали. В войне против рязанцев к государю присоединились старые союзники – князь Мещеры Александр Укович, муромляне. Мещера считалась самостоятельным княжеством. Сейчас с Александром Уковичем договорились, что оно войдет в состав Московской державы. Жители Мурома выражали аналогичное желание. Картина получалась парадоксальной. Победы над Бегичем и Мамаем не принесли Дмитрию Ивановичу никаких приобретений, а после разгрома его государство начало расти! Люди имели возможность сравнить линию поведения Олега Рязанского, нижегородских князей и Донского, и выбирали, с кем они хотят быть…

Митрополит Киприан по-прежнему сидел в Твери. Не прибыл отпевать мертвых москвичей, браться за восстановление храмов и монастырей. Даже не известил великого князя, что Михаил Тверской кинулся к хану за ярлыком. С какой стати извещать, если сам же благословил интригу? Но Киприан поспешил. Дмитрий Иванович вызвал его в Москву. Митрополит не осмелился ослушаться, прибыл. Государь поговорил с ним жестко, нелицеприятно. О чем было говорить-то? Изменил великому князю, увлекся шкурными делами, в критическую минуту бросил свой пост. Нужен ли был Церкви такой предстоятель? Донской полагал – не нужен. Велел отчаливать обратно в Киев.

Однако и Тохтамыш не забывал о великом князе. В Москву нагрянул «лютый посол» Адаш. Давненько уже не видели в нашей стране «лютых послов». Ханы посылали их специально – передать свою волю, а одновременно терроризировать, унизить. Многочисленная свита ни в чем себе не отказывала, грабила и хулиганила, а Адаш объявил Дмитрию Ивановичу, Тохтамыш налагает на него «тяжкую и великую дань». Что оставалось делать? Кликнуть дружинников, принять наглое посольство в копья? Хан запросто отдаст ярлык тверичам или нижегородцам. Русь раздерут смуты, нахлынут татарские тумены, будут резать, опустошать. Но страна еще не скоро оправится от прошлого нашествия…

Героям Куликова поля требовалось смиряться. Смиряться до крайности, до невозможного. Безответно сносить хамство посла, выходки его воинов, кланяться и делать вид, будто так и надо. Так повелось от предков, они хозяева, мы подданные… По весне 1383 г. на Москве снарядили длинные обозы. Дмитрий Донской отправлял в Сарай старшего сына Василия. Ему исполнилось 11 лет, но и ему пришла пора включаться в государственные дела. Такая уж доля выпала русским кнзьям. Самого Дмитрия тоже возили в Орду ребенком, сейчас везли его наследника, и задача ему предстояла первостепенная: судиться о великом княжении.

С мальчиком ехали бояре, везли «дары многие». Но и мальчик играл важную роль, представлял отца, символизировал его покорность. Хотя суд разыгрался самым благоприятным образом. Тохтамыш заранее вынес приговор. Он не испытывал ни малейших симпатий к Москве, не страдал приступами благородства, он был обычным степным хищником, жадным и вероломным. Но он отлично понимал – дань с Руси сумеет собрать только Москва. Поэтому Тохтамыш охотно поиграл в благородство. Указал всем собравшимся, что он «поустрашил» Дмитрия Ивановича, и князь исправился, стал верно служить царю. Ну а раз так, хан «жалует его по старине», утверждает за ним его «отчину», Владимирское государство.

Впрочем, «жалованье» получилось дороговатым. Московские бояре пробовали торговаться, но им насчитали немалую дань, а за прошлые годы довесили «долг» в 8 тыс. руб. Кроме того, Тохтамыш задумал закрепить подчинение Руси системой заложничества. Ее практиковали и в Турции и в Средней Азии, почему было не перенять полезный опыт? Хан оставил в Сарае и княжича Василия, и сыновей тверского, рязанского, нижегородских князей. Пускай сидят под рукой, а отцы трижды подумают, прежде чем ослушаться.


17. Как у католиков стало два папы

Под низкими каменными сводами удушливо коптили факелы и сальные светильники. Король и его жена рвали руками мясо, жир стекал по пальцам на манжеты, капал на стол. С таким же аппетитом кушали придворные, обгрызали и высасывали кости, швыряли их толкающимся под столом собакам. Вместе с собаками на полу копошились карлики, уродцы, заглушали общее чавканье возней и перебранками, выкрикивали шуточки. Набитые животы гостей тряслись от хохота…

Властителя Франции Карла V прозвали Мудрым, и он действительно совершал неглупые поступки. Правда, некоторые поговаривали, что сам он талантами не блистал, просто слишком любил шутов и прислушивался к их советам. А советы шутов, в отличие от министров и вельмож, оказывались бескорыстными и куда более верными. Как бы то ни было, Карл нащупал пути выхода из развала. После чумы, войны и восстаний население поредело, крепостные разбегались кто куда. Король не отменял крепостное право, но и не стал предпринимать мер, чтобы разыскивать крестьян. Да и феодалы не спорили. Рабочих рук у них катастрофически не хватало, и они приманивали беглых. Предоставляли льготные условия, уже без подневольных работ, выделяли землю за часть урожая. Крестьяне превращались в арендаторов. А рыцарь или барон, принявший их, защищал от разбойников и от других феодалов.

Благородное сословие сохранило за собой старинные привилегии. Любой землевладелец выступал судьей в своих владениях. Ему принадлежали леса, луга, речки, за пользование ими надо было платить отдельно. Но все равно перемены принесли значительное послабление. Крестьяне больше не бежали, устраивались на полученной земле основательно. Дворяне смогли немножко поправить дела, потекли подати и в государственную казну. Наводился порядок, разбойникам и буянам приходилось неуютно. Но и у них имелся выход: поступить в королевскую армию. Такие солдаты стоили гораздо дешевле, чем итальянские или немецкие наемники.

Британские бароны, в отличие от французских, жадно цеплялись за власть над крепостными. После чумной эпидемии был принят «Статут о наемных работниках»: утверждалось, что никто не смеет претендовать на изменение своего положения, условий труда и оплаты [59]. Стоит ли удивляться, что крестьяне и городская беднота на оккупированных землях потянулись к французскому королю? Английский Эдуард III на старости лет утратил вкус к военным предприятиям. А в 1369 г. умерла его жена, и безутешного короля страстно увлекла одна из придворных дам, Алиса Перрер. Настолько увлекла, что он вообще забросил дела.

Казалось, что и без него все идет хорошо. Англичане возгордились, считали себя непобедимыми. Распушив Францию, приглядывались, где бы еще повоевать. В это время в Кастилии король Педро Жестокий вздумал приструнить распоясавшуюся знать. Многих переказнил, но перерубить головы всем было невозможно. Недорубленные кастильские идальго объединились и выгнали короля. Наследник английского престола и лучший полководец Эдуард Черный Принц смекнул – открылась возможность что-нибудь урвать. Отправился на помощь Педро, поколотил мятежников и вернул ему корону. Но война оказалась напрасной. Едва англичане уплыли на родину, идальго забунтовали и прикончили Педро.

А Черный Принц в Испании подцепил лихорадку, которая и свела его в могилу. У Эдуарда III были еще два сына, Джон Гонт, герцог Ланкастерский, и Томас Вудсток, герцог Глостерский. Руководить страной вместо отца принялся Гонт. Но его брат был недоволен, за каждым из них стояла группировка феодалов, начались неурядицы. А французский Карл V оценил ситуацию. Он успел сформировать неплохую армию, нашел пустяковый повод нарушить мир и бросил войска в наступление. За несколько лет у англичан отобрали почти все завоевания во Франции, они удержали лишь несколько крепостей на побережье.

Огорчения добили Эдуарда III, измученного молоденькой любовницей, в 1377 г. он приказал долго жить. А вокруг престола закрутился змеиный клубок. У покойного наследника, Черного Принца, остался сын Ричард, ему было 10 лет. Придворные окрутили умирающего короля, уговорили его завещать корону не младшим детям, а внуку. Верховодить от лица ребенка было слишком заманчиво. Со старшим из дядей, Джоном Гонтом, сумели договориться. Он согласился уступить трон племяннику, но за это урвал место регента и дополнительные обширные угодья, стал первым лицом в королевстве.

Германскую империю мучили другие проблемы. Ее подданные, венгры и чехи, недолюбливали немцев, постоянно конфликтовали. В Венгрии после жестоких усобиц решили пригласить на престол мелкого французского принца, Карла Анжуйского. Его сын Людовик в дополнение к венгерской получил еще и польскую корону. А у чехов умер последний король из древнего рода Пржемысловичей. Они прикинули – звать к себе соседних германских или польских властителей опасно, подомнут страну. Выбрали еще одного полуфранцуза, Иоганна Люксембургского. Он в полной мере подстраивался к подданным, сменил имя на Ян, родившегося сына назвал Венцеславом. Но Венцеслав воспитывался у родственников в Париже, а уж с немцами сдружился душа в душу. Став королем Чехии, одним из первых актов основал Пражский университет. Хотя заведение стало не национальным, а германским, в Прагу хлынули немецкие преподаватели, студенты, принялись огерманивать чешскую молодежь.

За корону Германии традиционно бодались два семейства, баварские Виттельсбахи и австрийские Габсбурги. Немецкие князья лавировали между ними, высматривали, кто отстегнет больше? А Чехия выглядела в лоскутной империи внушительным и богатым островом, ей было чем приплатить сторонникам. Венцеслав сумел договориться с князьями, разбил соперников и стал германским королем. Он нашел общий язык и с католическим духовенством. Папа без каких-либо осложнений возвел его в императоры.

Венцеслав не обманул ожидания немецких князей, поддержавших его. При коронации сменил имя на Карл и издал «Золотую буллу» – узаконил, что пост императора должен быть выборным. Семеро правителей получили звание курфюрстов: три церковных: архиепископы Трирский, Майнцкий, Кельнский, и четыре светских: пфальцграф Рейнский, герцог Саксонский, маркграф Бранденбургский и король Чешский. Им и предстояло отныне избирать, кого возвести в германские короли и императоры.

Благодарные князья и католические иерархи остались верной опорой Венцеслава-Карла. Он одолел Габсбургов и Людовика Анжуйского, подчинил Австрию и Венгрию. Заранее добился выборов своего преемника, сына Вацлава, его короновали при жизни отца. А Рим Венцеслав-Карл взял под защиту от французских притязаний. В 1378 г. коллегия кардиналов впервые за несколько десятилетий избрала очередным папой итальянца, Урбана VI. Под покровительством немцев он чувствовал себя уверенно, принялся вычищать французов из церковных структур. Но взялся трясти и римское духовенство. Отбирал статьи доходов и собственность, которые кардиналы и епископы расхватали без начальства.

Однако в этом же 1378 г. Венцеслав-Карл преставился. А новый император Вацлав оказался бездельником и пьяницей. Сразу же отпали и Венгрия, и Австрия. Ну а Франция снова стала сильной державой, и Карлу Мудрому ничуть не нравились перемены в Риме. Возмущение кардиналов было ему на руку, французский король нажал на них, одних подмазал, других припугнул. Римский клир сорганизовался и переизбрал папу, провозгласил первосвященником швейцарца Климента VII. Но и Урбан отказался сложить с себя сан, обратился к народу. Обиды кардиналов, утративших доходы, простых людей не коснулись, они восприняли лишь то, что их «родного» папу хотят низвести чужеземцы. Поднялись на защиту, Клименту VII пришлось удирать в Авиньон. В католической церкви стало два папы, и оба законно избранные! [74]

Франция могла бы торжествовать, но… Карл Мудрый среди мудрых поступков совершал и не слишком дальновидные. Французские короли, стараясь привязать к себе полунезависимых герцогов, постоянно брали жен из их семей, выдавали за них дочерей. А герцоги были родственниками королей. Раньше духовенство строго запрещало кровосмесительные браки, отлучало за это от церкви. Но могли ли что-нибудь возражать папы, зависевшие от королей? Верхушка аристократии стала вырождаться, все чаще проявлялись наследственные болезни.

Карл женился на Жанне Бурбонн, она приходилась мужу двоюродной сестрой, а вдобавок и предки обоих супругов грешили тем же. Брак был кровосмесительным в шести поколениях! Сама Жанна проявляла странности в поведении, с ней случались серьезные припадки. Она произвела на свет единственного ребенка, и окружающие замечали, что мальчик тоже не здоров. В 1380 г. Карл V Мудрый отошел к праотцам, и на троне очутился Карл VI Безумный. Ему было 12 лет, и власть с ходу перехватили три регента, три дяди короля – герцоги Бургундский, Беррийский и Анжуйский. Ох и поживились! Кинулись разворовывать казну, накопленную Мудрым, присоединяли к своим владениям целые провинции, облагали французов новыми налогами и присваивали их.

Освобождение Франции от англичан само собой прекратилось. Но и англичане не могли этим воспользоваться, у них дела обстояли еще хуже. Временщики, правившие от имени юного Ричарда II, совсем допекли народ. Под предлогом того, что казна опустошена (к чему сами же приложили руку), ввели чрезвычайную «подушную подать». Как бы одноразовую, но ее повторяли в 1377-м, 1379-м, 1380 г. Вдобавок ко всему, по Англии распространялась ересь последователей Уиклифа, лоллардов («бормочущих молитвы»). Один из проповедников, Джон Болл, пошел дальше Уиклифа – доказывал: раз церковная организация не нужна, светская власть и подавно лишняя. И богатых быть не должно, перед Богом все равны. Значит, надо и на земле установить общее равенство.

Болла упрятали в тюрьму, но крестьяне, разоряемые поборами и возбужденные проповедями, восстали. Избрали предводителем солдата Уота Тайлера, а Болла выпустили вместе с другими заключенными, он стал идеологом мятежа. Призывал убивать всех, кто против равенства, грабить имущество и делить поровну. Бунт вскипел бурно и стремительно. За несколько дней восставшие докатились до Лондона. Правительство растерялось, городская чернь присоединялась к крестьянам. Ворвались в город, казнили архиепископа, казначея, регент Джон Гонт сбежал.

Но к королю люди испытывали почтение, и знать подтолкнула Ричарда II утихомирить страсти. Он наобещал отменить крепостное право, дать крестьянам землю, обеспечить свободную торговлю. Часть бунтовщиков стала успокаиваться, расходиться. Другие увлеклись «равенством», то есть грабежами. А аристократы подтягивали свои отряды. На переговорах короля с Тайлером мэр Лондона спровоцировал ссору и убил вожака. Войска кинулись истреблять повстанцев. Помогла и церковь, подавление мятежа взял на себя епископ Нориджа, вылавливал и казнил разбегающихся бунтовщиков. Болл скрывался месяц, но его разыскали и повесили. А о королевских обещаниях больше никто не вспоминал.

Двоепапие или, как его назвали, «великая схизма» (раскол) ничуть не ослабило роль католической церкви в жизни Европы. Наоборот, оба папы проявляли повышенную активность. Назначали собственные коллегии кардиналов, рассылали по разным странам послания, раздавали милости, силясь привлечь к себе монархов, епископов. А епископы хищничали самостоятельно, не для пап, а для себя.

В 1382 г. скончался король Польши и Венгрии Людовик Анжуйский. Детей мужского пола он не оставил, и наследство разделил между дочерьми. Мария была провозглашена «королем» (не королевой, а королем) Венгрии, Ядвига «королем» Польши. Марии католические посланцы принялись навязывать в мужья Сигизмунда Люксембурга, брата германского императора. А Ядвига уже была просватана за австрийского принца Вильгельма. Он приехал в Краков, молодые честь по чести обвенчалась. Но нищий муж, не способный дать каких-либо приобретений, не устраивал польских панов. Опасались, что он наберет ко двору таких же нищих немцев, раздаст им сытные должности.

Поляки нашли союзников в лице епископов и обоих пап. По общему мнению, лучшим кандидатом в мужья был литовский Ягайло. Не он будет руководить панами, а паны будут учить темного литовца, урвут в его стране земли, доходы. Католическая церковь получит там новую многочисленную паству. Польская знать с треском выгнала Вильгельма и насела на Ядвигу. Убеждала, что для блага «святого престола» и государства совсем не грешно расторгнуть брак и заключить другой. Ядвига была неглупой женщиной, поняла – надо расставаться или с мужем, или с королевством.

Развод был для «святого престола» пустяком. Обратись к любому из пап, и он оформит в два счета. Оформил римский, он представлялся более солидным, чем авиньонский. Тем временем католические и польские представители в Литве обрабатывали Ягайлу. Разъясняли, что с такой женой ему достанется титул короля и целое государство! Правда, Ягайло уже обязался жениться на дочке Дмитрия Донского и крестить подданных в Православие. Даже сам успел окреститься. Но удар Тохтамыша напрочь подорвал авторитет Москвы. Имело ли смысл исполнять обещания разгромленному государю? Ягайло согласился. Договор о женитьбе переделали, литовский властитель обязался окрестить подданных не в Православие, а в католицизм.

К акции как следует подготовились, стянули побольше священников. А также и военных, если кто-то воспротивится. В 1385 г. была заключена Кревская уния, Польша и Литва объединились под одной короной. Ягайло перекрестился в католицизм, получил имя Владислава II и повел Ядвигу под венец. Крещение литовцев осуществляли по сокращенной программе, абы побыстрее. Строили целыми полками, кропили освященной водичкой и давали имена по полкам – в одном Петры, в другом Павлы. Вот таким образом нашествие Тохтамыша не только оборвало взлет Руси, но и коренным образом повернуло историю Литвы. А православных вероотступник Ягайло уравнял с язычниками. Тем и другим запретил занимать государственные должности, вступать в браки с католиками. Двое вельмож отказались последовать примеру короля и перекинуться из Православия в латинство – обоих казнили.

Но и в Азии происходили события, неожиданным образом сказавшиеся на русских судьбах. Тамерлан продолжал расширять свою державу. Сперва это получалось по логике вещей, одна война влекла за собой другую. Он сокрушил сарбадаров в городах Средней Азии, но такие же революционные секты хозяйничали в Северном Иране, оттуда лезли их банды, агитаторы. Тамерлан взялся уничтожать сарбадаров, а персидские шахи Музафарриды, властвовавшие южнее, вдруг вспомнили о национальных чувствах, выступили против «монголов» вместе с мятежниками. Пришлось драться и с ними.

Великолепная армия Тимура брала верх. Его державу называли Джагатайской, а подданных джагатаями – по имени сына Чингисхана Джагатая, получившего в удел Среднюю Азию. Одолевая противников, джагатаи продвигались по Ирану, вступили в Закавказье. В одних районах правили монгольские эмиры, в других сельджукские. Тамерлан не считал нужным лишать власти этих царьков и князьков. Тот, кто принес присягу, оставался на своем месте, вассальные государства могли и дальше жить по привычным законам.

Но по мере побед у Тимура вызрела глобальная идея. Сам он был ортодоксальным мусульманином, и стал верить, что его миссия – возродить былое величие исламского мира. Для этого требовалось заново сплотить мусульман вокруг одного повелителя, пресечь раздоры, покорять отступников и «неверных». Хотя к «неверным» Тамерлан относился весьма терпимо. Когда армянские или грузинские князья соглашались стать его данниками, Тимур не покушался на христианство.

Но для возрождения исламского мира требовалось в первую очередь очистить и укрепить саму веру. Тимур взялся строго искоренять пьянство, развернул преследования еретиков. Сектантов-сарбадаров, имевших неосторожность сдаться живыми, замуровывали в стены крепостей или засыпали в ямах. Впрочем, они поступали с пленными еще круче, так что обижаться было не на что. Тамерлан не терпел и извращенцев, позорящих творение Аллаха. А таких на Востоке было предостаточно. Из голов педерастов складывали высокие пирамиды. Именно эта жестокость Тимура до сих пор вызывает возмущение либеральных историков.

Хотя для той эпохи масштабы его жестокости не были чрезвычайными, и проявлялась она далеко не всегда. Например, неизбежная и страшная кара следовала за предательство. Столица персидских шахов Исфахан сдалась без боя, договорилась заплатить выкуп и разместить гарнизон джагатаев. Но едва войско ушло, горожане раздумали платить и перерезали гарнизон. Тимур вернулся, взял Исфахан и дал воинам разнарядку, каждому принести по отрубленной голове. Дисциплина у него была железной, 70 тыс. гулямов принесли 70 тыс. голов – уж какие попались, мужские, женские, детские. Но ведь город нарушил клятву, истребил тех, кто стал его защитниками. По мнению Тамерлана, за такое преступление следовало наказать примерно, чтоб другим было неповадно.

За северные границы он был спокоен. В Золотой, Синей и Белой ордах воцарился Тохтамыш, обязанный ему слишком многим. Признал себя вассалом, но никакого подчинения от него не требовалось. Главное, что со стороны степи не приходилось ожидать набегов на джагатайские города, на жемчужины, любовно украшаемые Тамерланом, Самарканд и Бухару. Но подданство Джагатайской державе пришлось очень не по нраву купцам Хорезма.

Это были те же хазары, которые ворочали делами в Золотой Орде. В период «замятии» часть из них перебралась в родные хорезмийские города, Ургенч и Хиву. Их компаньоны гребли барыши в Крыму и на Волге, а они попали под владычество Тамерлана. Уж кто-кто, а они никогда не были правоверными мусульманами, но сейчас требовалось регулярно ходить в мечети, жертвовать денежки на их строительство, нельзя было побаловаться винцом, а тайные каббалистические премудрости и забавы с пылкими юношами грозили крупными неприятностями. Легко ли было терпеть эдакий гнет?

Но Орда-то воскресла! Стала могучей и обширной как никогда… Тамерлан сосредотачивал все силы для персидских походов, без особого опасения снимал войска с северных рубежей. Хорезмийцы воспользовались этим. В 1383 г. они сбросили власть джагатаев и передались ордынскому хану. Их сородичи в Сарае подсобили, настроили Тохтамыша. Хан не отказался, принял Хорезм. Из друзей и союзников Джагатайская держава и Орда превращались во врагов.


18. Как Русь оправлялась от удара

Св. Дмитрию Донскому решительно не везло с митрополитами. После смерти святителя Алексия достойной замены так и не находилось. Выгнал Киприана – а кого поставить вместо него? Направлять посольство в Константинополь было не время: и для хана требовалась дань, и опустошенное государство надо было восстанавливать. Попробуй-ка собери мзду для патриархии! Дмитрий вспомнил про сосланного Пимена. Он же имел патриаршее поставление! В отличие от Киприана, был своим, русским. Гнев великого князя успел остыть. После всех катастроф вина Пимена выглядела куда меньше, чем изначально. Да, совершил подлог, попутал лукавый. Но кто из нас без греха? Наказание получил, тем лучше будет служить. Пимена вернули из Чухломы на митрополичий престол.

Но Киприан не угомонился. Раздул в патриархии скандал – второй митрополит незаконный, получил сан обманом. Да и Дмитрию быстро довелось пожалеть о поспешном решении. Пимен был в свое время неплохим настоятелем монастыря, но на роль главы церкви абсолютно не годился. Не умел руководить ее структурами, не разбирался ни в богословских, ни в политических вопросах.

А в это время в духовной жизни обнаружилась нешуточная угроза. По Европе расползались ереси. Литва, взбаламученная разборками католиков, православных и язычников, стала для них благодатной почвой. То ли из Польши, то ли из Болгарии сюда перекинулась ересь стригольников. Как уже отмечалось, она возникла под явным влиянием иудеев, сектанты обрезывались, отрицали Св. Троицу, учили, что Христос еще не приходил. Призывали не ходить в храмы, не слушать священников. Консультации и поддержку еретики всегда могли получить в иудейских колониях литовских городов.

Из Литвы ересь проникла в Псков, соблазнила многих православных. Отсюда проповедник Карп Стригольник отправился в Новгород, принялся открыто хулить церковь и втолковывать свое учение. Горожане оскорбились, Карпа и двоих его помощников утопили в Волхове. Но митрополит Пимен растерялся. Никаких мер не предпринимал, расправы с богохульниками запретил. Приказывал лишь не общаться со стригольниками. Ну и что? Они сами общались с кем сочтут нужным. Сделали выводы, стали обходиться без громких уличных проповедей. Надежнее и безопаснее было втягивать людей в свои тенета по одному. А нестроение в церкви давало им блестящие козыри. Кто сидит митрополитом? Обманщик, за деньги сан купил. И прошлый был проходимцем, и вся церковь такая же…

Тревогу забил архиепископ Дионисий Суздальский. Он снесся с Константинополем, и патриарх, озабоченный успехами еретиков, назначил его своим уполномоченным. Архиепископ отправился в Новгород и Псков. Вместе с местным владыкой Алексием энергично развернул кампанию против стригольников. Активных сектантов пересажали, умело громили их в спорах, разоблачали перед людьми, в чем лгут стригольники, подготовили для этой работы толковых проповедников. Результаты сказались, ересь удалось придушить. Впрочем, не полностью, возиться с ней пришлось еще долго.

А Дионисий понравился Дмитрию Донскому. Вот такого митрополита ему хотелось бы иметь на Руси – деятельного, умного, бескомпромиссного борца за Православие. Великий князь пригласил его, предложил возглавить Церковь и направил в Константинополь с просьбой о поставлении. Патриарх также оценил заслуги Дионисия в борьбе с еретиками, не возражал против его кандидатуры. От Киприана у него собрались горы кляуз на Пимена. А теперь все решалось чинно и благопристойно. Митрополии снова разделялись на две, Киприан будет окормлять паству в Киеве, а Дионисий в Москве. К Пимену поехали патриаршие послы, объявили о низложении.

Но ситуация запуталась еще сильнее. Дионисий двинулся домой по самой удобной дороге, через Киев. А там сидел обиженный Киприан. В Киеве пользовался большим влиянием еврейский купеческий квартал. Ну а светская власть принадлежала Ягайле и его брату Скиргайле, врагам Православия и Руси. Неизвестно, кто именно науськал литовских правителей, конкурент или стригольники отомстили – но Дионисия схватили и бросили в застенок. Через пару месяцев его не было в живых. Как он умер и сам ли умер, навсегда сокрылось во мраке киевской тюрьмы. А Дмитрий Донской остался… с тем же Пименом, уже низложенным!

Великий князь старался как-то выбраться из тупика. Нашел еще одного кандидата в митрополиты, симоновского архимандрита Феодора. Послал его в Византию для поставления, а вместе с ним отправил Пимена, пускай расхлебывает кашу, которую заварил, и судится с Киприаном. Но очередная не близкая и не дешевая поездка кончилась ничем. Киприан сумел привезти солидные суммы и не уступал. Доказывал, что ему принадлежит не только Киевская митрополия, а всея Руси. Пимен вместо того, чтобы обличать его, начал пакостить Феодору. В два голоса топили одного. В итоге патриархия вытянула присланные денежки, а в поставлении Феодора отказала. Объяснила, что нельзя при живом митрополите Киприане назначать нового (хотя Дионисия ставила без всяких проблем). Пимен вернулся с невинным видом, понадеялся, что Дмитрий Иванович за неимением другого все-таки оставит его. Тут он просчитался. Интриги только оттолкнули государя от Пимена. Великий князь встретил его крайне нелюбезно и объявил, что митрополитом ему не быть.

От одних лишь церковных неурядиц впору было за голову схватиться, но если бы они были единственными! В Литве Ягайло вовсю теснил православных друзей Москвы. Католики обеспечили ему мощную поддержку, на его стороне выступили поляки и Ливонский орден. Скиргайло вместе с крестоносцами напал на владения Андрея Ольгердовича. Полоцк воззвал о помощи к новгородцам, но… республика на Волхове мольбу осажденных проигнорировала. «Золотые пояса» обсудили на вече и постановили, что их интересам это не соответствует. Правда, полочане сами сумели отбиться, отразили атаки Скиргайлы и немцев.

Но новгородские бояре отправили посольство к Ягайле, договаривались о дружбе с ним. Поляки и литовские католики лишний раз убедились, что соседи не придут на выручку Андрею. Через некоторое время Скиргайло привел к Полоцку новую армию. На этот раз он сумел взять город, устроил массовые казни. На площали перерубили и пересажали на колья местную знать и всех горожан, кто выступал за Андрея Ольгердовича, а самого его заковали в кандалы, отвезли в Польшу, и Ягайло заточил князя «в темную башню».

Между тем, Новгород продолжал мудрить. Объединившиеся Литва и Польша представляли могучую силу, могли взять его под покровительство. Однако и гонения на православных отпугивали. Да и вообще, какая разница, если вместо Дмитрия у них будет распоряжаться Ягайло? Самым выгодным представлялось пристроиться между двумя державами. Литовцы помогут освободиться от Москвы, но и с ними Новгород сохранит определенную дистанцию, станет торговать с обеими странами – и торговаться с обеими, кто больше посулит.

Из Литвы опять уезжали православные князья. Новгородцы позвали к себе одного из них, Патрикия Наримантовича, он был очень умелым военачальником. Но с великим князем согласовывать приглашение не стали, никакой присяги московскому государю Патрикий не приносил. «Золотые пояса» сами избрали его своим князем. А при этом необычайно расщедрились. Русским князьям строго запрещали иметь собственность на новгородской территории, даже села покупать не дозволяли. А литовцу выделили в вотчину, в наследственный удел, города Орешек, Копорье, Карелу. Когда жители трех городов узнали, как Новгород решил их судьбу, они взбунтовались. Что ж, бояре переиграли. Заменили вотчину Патрикия на Ладогу и Старую Руссу.

В общем-то, причина щедрости была понятной. По Руси собирали дань Тохтамышу, предъявленные татарами «долги». Было тяжко, при раскладке получалось по полтине с деревни (для той эпохи немалая сумма). А Новгород отверг обязательства платить «черный бор» в Орду. Вот и требовались литовцы, если великий князь вздумает применить силу. Хотя тешили себя надеждами и на то, что Дмитрий Донской не рискнет воевать. Куда ему! Он заново отстраивал города своего княжества, казна была пуста, любые доходы отсылали в Сарай. Нижегородские князья больше не считались с Москвой. Управлялись в уделах сами по себе, то и дело шастали в Орду, сплетничать и демонстрировать хану свою верность.

В таком раздрае осмелел и Олег Рязанский. В 1385 г. он вдруг налетел по-разбойничьи на Коломну. Пленил наместника, боярина Остея. Удерживать город даже не пытался, разграбил, сжег, а жителей угнал, обратить в рязанских холопов или продать татарам. Набедокурил и скрылся. Спрашивается, зачем? Гонор удовлетворил, мелкую корысть поимел. Конечно, Дмитрий Иванович не оставил нападение без последствий. На Рязанщину выступил Владимир Храбрый с войском. Но и Олег был не так-то прост. Изучил, по каким дорогам ходят на Рязань москвичи, в удобном месте изготовил засаду. Владимир же действовал по старой, отработанной схеме и попался. Разгромить его рязанцы все-таки не смогли, но в жестоком бою пали несколько воевод великого князя, потрепанная рать отступила.

И что же оставалось предпринять Дмитрию Ивановичу? Скликать удельных князей, посылать на Олега большую армию, в который раз карать? А он исчезнет, пересидит в лесах и опять укусит… Сколько это может продолжаться? Сколько будет литься понапрасну русская кровь? Митрополита не было, но ни у кого не повернулся бы язык сказать, что Русская Церковь осталась обезглавленной. Ее душой, ее истинным предводителем был игумен, не имевший никакого официального сана, св. Сергий Радонежский. Государь вспомнил, как он в свое время улаживал ссору с Нижним Новгородом, и обратился к нему.

Преподобный, как обычно, не отказался быть миротворцем. Сейчас не пешком пошел, а вынужден был ехать на тележке, годы давали себя знать. Олега Ивановича его визит поверг в настоящее смятение. К концу земной жизни слава и авторитет преподобного стали неоспоримыми. Люди твердо знали и верили, он – святой. Уже святой! Среди них жил, говорил, творил человек, на котором лежал отблеск Божьей Славы. Но и Божьей Силы, Божьей Власти. И этот человек неожиданно появился в бедненькой, кое-как восстановленной от погромов Рязани. Внешне св. Сергий был таким же, как раньше – скромным и тихим. Он не грозил пораженному Олегу, не затворял у него церквей. Он всего лишь завел с князем разговор «о пользе души и о мире и о любви».

Ничем не прошибить было упрямого рязанца, ни взбучками, ни собственными просчетами, стародавние понятия о чести и обиды перевешивали любые аргументы. Но «кроткие словесы» преподобного чудесным образом проняли его. Олег «умилися душею», устыдился святого мужа. Согласился заключить с Дмитрием Ивановичем «вечный мир и любовь в род и род». Отпустил всех пленных. И тех, которых набрал в Коломне, и прежних – как выяснилось, на Рязанщине до сих пор томились некоторые воины, схваченные при возвращении с Куликова поля! Мир договорились скрепить родством. Дочку Дмитрия Донского Софью сосватали за Олегова сына, Федора. Вот опять же, непостижимыми оказались пути Господни. Девушка должна была стать литовской государыней, а стала рязанской…

Когда погасили свары с Олегом, дошел черед и до новгородцев. Их заносило все круче. Стоило ли озираться на Москву? Совсем ослабла, ее даже рязанцы бьют! На реках опять появились флотилии ушкуйников, бесчинствовали не хуже татар. А «золотые пояса» обсудили на вече дрязги вокруг митрополичьего престола и постановили – от Московской митрополии отложиться, отныне церковные вопросы решать самим. Было нетрудно предсказать, куда дальше повернет эта линия, от Московской митрополии к Киевской…

Дмитрий Иванович неоднократно одергивал боярскую республику, она не внимала. Великий князь уговаривает – значит, и вправду обессилел. Ну а коли так, Донской показал, что его терпение имеет пределы. Зимой 1386 г. призвал в поход на Новгород всю Русь. И она откликнулась, зашевелилась! Зазвенела оружием так же, как 11 лет назад, когда укрощали Тверь. Зазвенела, как против Мамая. Снова к государю скакали княжеские дружины, стекались пешие ратники. Полки прислали 26 городов! Выставили отряды даже те, кто числился подданными Новгорода – Вологда, Бежецк, Торжок. Очень уж допекла подвластные «пригороды» политика новгородского правительства.

Конечно, можно было пожалеть, что собравшуюся силищу приходится вести не на литовцев или ордынцев, а на зарвавшихся вечевиков. Но можно было и порадоваться. Русь не словами, а делом показывала, что она не развалилась, готова стоять за общие интересы. «Золотые пояса» совершенно не ожидали подобного единодушия. Откровенно струхнули. Выслали навстречу делегацию, предложили огромный выкуп, 8 тыс. рублей. Столько же, сколько начислил Тохтамыш на всю Московскую державу!

Но дело было не только в деньгах. Надо было закрепить власть над Новгородом. Дмитрий не принял челобитчиков, пустил разъезды разорять села и деревни, имения новгородских бояр, да и вотчины, которые они подарили литовцам. «Золотые пояса» с Патрикием Наримантовичем вооружили народ, произносили громкие речи. До такой степени возбудили горожан, что они связали себя круговой порукой не сдаваться, стоять насмерть. Приготовились к осаде, спалили посады и 24 ближайших монастыря – лишить москвичей теплого жилья! Дважды прокатывался слух, что приближается войско Дмитрия Ивановича. Новгородская рать выходила в поле, строилась к битве.

Однако слухи оказывались ложными. Государь не собирался допускать резню русских с русскими. Он остановил армию в 30 верстах от Новгорода. Рассчитал, что новгородские эмоции выплеснутся, пыл иссякнет, нервы сдадут. Так и случилось. Своевольный город побушевал-побушевал и задумался более трезво. Можно ли было выстоять против всей Руси? К Дмитрию Ивановичу прибыла следующая делегация, с ней повели обстоятельные переговоры. Новгород уплатил 8 тыс. руб., но они стали не выкупом, а штрафом за разбои ушкуйников. Город поклялся не выходить из повиновения великому князю, считать его единственной законной верховной властью. Обязался ежегодно платить «черный бор». Сохранял право нанимать на службу иноземных князей, но обязательно с разрешения Москвы.

Казалось бы, всего лишь усмирили смутьянов. Но поход стал для русских очень важным. Они не позволили отпасть Новгороду, одним махом получили средства рассчитаться с ордынскими «долгами» и наконец, они опять почувствовали свою силу. А последний очаг оппозиции Дмитрию Донскому, теплая компания нижегородских князей, раскололась сама собой. Впрочем, это было закономерно, даже логично. Возможна ли прочная дружба между теми, кто готов ради собственного куска предать государя и соотечественников? За тот же кусок и перессорились. Умер тесть великого князя, Дмитрий-Фома. Его брат и сыновья помчались в Сарай делить наследство. Тохтамыш рассудил, вроде, по справедливости. Старшему в роду, Борису Городецкому – Нижний Новгород, Кирдяпе с Семеном – Суздаль и Городец. Но двое сыновей при отце привыкли управлять богатым Нижним, числили его своим.

Всего несколько лет прошло, как Кирдяпа и Семен помогли ордынцам обмануть и истребить москвичей, а теперь сочли себя ограбленными и обратились… в Москву. Обратились ничтоже сумняшеся, совести хватило. Ну а как же, от них уплыл главный отцовский город, Суздаль и Городец не шли с ним ни в какое сравнение. Поклонились Дмитрию Ивановичу – помоги возвратить. Но и государь не стал ворошить прошлое. Искренне или не искренне покаялись князья, но то, что они подлизываются, было уже хорошо. Государь дал им звенигородский и волоколамский полки, хотя предупредил, в бой они вступать не будут, выделены только попугать их дядюшку. Но и такого вмешательства хватило. Борис сразу оробел, и Кирдяпа с Семеном выгнали его из Нижнего, заставили уехать в свой Городец. Получалось, что Дмитрий Донской нарушил волю Тохтамыша. Нет, он не выступал против хана, переиначил его решение всего лишь по мелким удельным склокам. Но тем самым показывал, кто же хозяин на Руси.


19. Как Тохтамыш сцепился с Тамерланом

«Железный хромец» Тимур, конечно, не смирился с потерей Хорезма. Он просто не в полной мере оценил измену. Рассудил – легкомысленные хорезмийцы не захотели платить подати, установленные в его державе. А Тохтамыш легкомысленно пожадничал, принял их. Тамерлан не стал ломать своих планов, перебрасывать войска из Персии. Отложил вопрос до более удобных времен. Можно будет провести переговоры с Тохтамышем, уточнить, что и кому принадлежит, а Хорезм лежит под боком его владений, он никуда не убежит.

Но… хорезмийские «хазары» тоже понимали, что как только джагатаи удосужатся заняться их родиной, участь Хорезма будет печальной. Порядки, устанавливаемые Тимуром, они ненавидели, воспринимали его как личного врага. А вдобавок ко всему, через его державу повернули торговые пути. Теперь барыши от перепродажи китайских и индийских товаров собирали бухарские и самаркандские купцы. Сарайским и хорезмийским оставалось лишь вспоминать об этих прибылях.

А ведь старые караванные дороги по сибирским, уральским, волжским степям лежали через царство Тохтамыша. Ох как хотелось возвратить Шелковый путь в прежнее русло! Для этого надо было пресечь новое – порушить города, обезлюдить оазисы, завалить гниющими трупами колодцы… Ордынские торгаши и финансисты побеседовали с ханскими мурзами, эмирами, придворными. Прикормленная знать уяснила, насколько важная предстоит задача, засуетилась вокруг Тохтамыша. Настойчиво убеждала: надо напасть на Тамерлана. Ударить первыми, пока джагатаи связаны в Персии.

Не всякий уважающий себя хищник согласился бы укусить руку, которая его вскормила. Но жизнь Тохтамыша прошла в усобицах, он научился не слишком щепетильно относиться к таким предрассудкам, как совесть или благодарность. А в атмосфере Сарая хан освоился. Он знал – пожелания, исходящие из определенных кругов, надо выполнять. Иначе на престоле окажется другой. Началась подготовка к большой войне. Противник был могучий, для сражений предстояло мобилизовать все силы, в том числе русских князей.

Дмитрий Донской после нашествия постарался обзавестись информаторами в окружении хана. В Москве знали: назревает такое грандиозное столкновение, что сотрясутся все соседние страны. На этом можно было умело сыграть. Если Орда потерпит проражение, открывалась возможность освобождения. И в любом случае, нельзя было допустить, чтобы Русь стала пешкой в ханских планах, чтобы русские полки погибали на чужбине не пойми за что. Но ведь и Тохтамыш подумал об этом. Он не напрасно связал князей системой заложничества. Хотя… сможет ли он излить гнев на Москву, когда начнется война? Пожалуй, поостережется. Дмитрий Иванович принялся готовить побег сына.

В 1385 г. татарские тумены без всякого повода, без объявления войны вторглись в Азербайджан. В земли, подвластные Тамерлану. Их подзуживала явно не мусульманская рука. Восточные хроники дружно проклинают ордынцев, разграбивших не только жилые и торговые кварталы городов, но и порушивших многочисленные мечети, медресе. Тимуру откровенно бросали вызов. Но когда в Закавказье двинулись его гулямы, воинство Тохтамыша предпочло не встречаться с ними, убралось в родные степи, утащило богатейшую добычу. Татары радовались, легкая и прибыльная война их очень воодушевила, они готовы были и дальше идти за столь мудрым ханом. Обеспечил поживу на Руси, теперь за Кавказскими горами!

Однако поход в Азербайджан стал самым подходящим моментом и для замыслов Дмитрия Донского. В Орде царила суета, Тохтамыш отправился поближе к театру боевых действий. Вот тут-то верные купцы вывезли княжича Василия из царской ставки. Погоня наверняка стала бы ловить его по дорогам на север. Поэтому беглеца отправили совсем в другую сторону, к Черному морю. Посадили на корабль и добрались до Молдавии, к православному господарю Петру. Но и отсюда попасть в Москву было не просто. Ближе всего – через литовские владения, но совсем недавно в Киеве схватили митрополита Дионисия… Что ж, купцы знали и другие пути. Василия повезли через Венгрию, Чехию, Германию.

В Пруссии у крестоносцев гостил литовский князь Витовт Кейстутьевич. Узнав, что к тевтонским рыцарям неожиданно прибыл 13-летний московский наследник, Витовт устроил ему прием на широкую ногу. Обхаживал, угощал, будто взрослого. И разговаривал, как со взрослым, доверительно. Рассуждал, кто враг и для Москвы, и для Витовта? Ягайло. Об этом Василий и сам знал, соглашался. А если выгнать Ягайлу, Русь и Литва смогут быть друзьями. Кто тогда устоит? Орда? Поляки? Да только пыль от них пойдет, когда русские и литовцы вместе врежут им! Василию льстило, что прославленный князь-воин беседует с ним на равных. Мальчик старался держаться солидно, поддакивал.

А Витовт будил и его мужские чувства. Рядом с князем мелькала расцветающая девушка. Задорно смеялась на пирах выходкам шутов. Задумчиво туманились голубые как озера глаза от песен трубадуров. На охотах она сливалась с конем, неслась во весь опор. Ветер играл белокурыми локонами, наливалось румянцем разгоряченное личико, а под платьем учащенным дыханием круглилось нечто наливающееся, волнующее. Витовт подбадривал: ну как тебе моя Софья? Разве плохая невеста? Заживем одной семьей, и все напасти будут по колено! От застольных кубков сладкого вина и терпкого пива приятно кружилась юная голова. От девичьих взглядов и улыбок кружилась еще сильнее. Княжич покинул Пруссию, переполненный впечатлениями и искренними симпатиями к Витовту.

От тевтонских рыцарей поплыли по Балтике к ливонским, а от них и до Новгорода было рукой подать. В Москву прикатили в начале 1387 г. Государь встречал сына торжественно. Показывал народу, это его преемник. За годы разлуки мальчик вырос, превращался в мужчину. Дмитрий любовался им, расспрашивал. А сын пытался показать, что он и в самом деле не ребенок. Важно рассказывал, что видел в Орде, в европейских странах, взахлеб передавал предложения Витовта – вот он какой, Василий, какие блестящие переговоры провел! Конечно, Дмитрий Иванович отнесся к предложениям литовца гораздо осторожнее, чем его отпрыск. Но информация была важной – в Литве вот-вот разгорится гражданская война. Можно было не оглядываться на запад, более уверенно держать себя с Ордой.

А там уже заполыхало… Нападение на Закавказье крайне удивило Тамерлана. Разумеется, он разобрался, что ветер дует от хорезмийских олигархов, и все-таки не мог поверить, что Тохтамыш пошел у них на поводу. Зачем? Тимур знал кочевников Белой и Синей орд, но не представлял традиций Золотой. Для него, неограниченного властителя, показалось бы диким, что царю диктуют решения торгаши. Зато полководцем он был незаурядным. План врагов представлялся достаточно определенно – набег и поругание святынь разозлят его, он вышлет войско на татар, а в степях у них будет преимущество, они смогут собрать все силы. «Железный хромец» не клюнул, на удар не ответил.

Сдержанность Тимура только подзадорила Тохтамыша и его советников. В начале 1387 г., в то же самое время, когда в Москве чествовали вернувшегося Василия, лавина ордынцев во второй раз понеслась на Азербайджан. Но именно это Тамерлан предусмотрел. В городах стояли большие гарнизоны, поблизости держался сильный корпус. Татар взяли в клещи, разгромили, многие попались в плен. Им не стали мстить, казнить. Наоборот, грозный Тимур отнесся к ним милостиво. Он пожелал сам увидеть захваченных степняков, спросил их о здоровье Тохтамыша. Велел передать ему: «Между нами права отца и сына. Из-за нескольких дураков почему гибнет столько людей? Следует, чтобы мы соблюдали договор и не будили заснувшую смуту…»

Пленным дали красивые халаты, коней, денег на дорогу и отпустили домой. Жест был искренним, благородным, жестом воина – и предназначался для другого воина. Куда там! Политику Сарая определяли отнюдь не воины. И те же круги диктовали стратегию. На этот раз набег в Закавказье должен был только отвлечь джагатаев. Пусть стягивают туда побольше войск, а Тохтамыш нанесет смертельный удар – прямо в сердце державы Тимура. Хан собирал огромную армию, призвал татар, мордву, камских болгар, жителей Крыма, Кавказа, русских.

В общем, Василия выкрали весьма своевременно. Московские полки к Тохтамышу не прибыли. Но Дмитрий Донской правильно рассчитал, что в сложившихся условиях ордынский повелитель не сумеет покарать Москву. Она оставалась в тылу, поссоришься – себе дороже обойдется. Хану пришлось стерпеть и побег, и непослушание. Пока стерпеть. Сейчас у него без того хватало забот. На берегах Волги вся степь покрылась шатрами и кострами. Среди разноплеменного воинства затесались и станы русских князей. Дмитрий не откликнулся, так другие откликнулись выслужиться, прибарахлиться – уже прослышали, сколько добра привозили татары из Закавказья.

Как раз в эти дни в Сарай прибыл Борис Городецкий, жаловаться на племянников и московского государя, отобравших у него Нижний Новгород. Но князь попал в такую неразбериху, что его даже слушать не стали. Цыкнули и записали в общий строй со свитой и слугами. Исполняй приказ, служи царю, а до твоих проблем очередь дойдет потом. Осенью 1387 г., когда спал зной, а дожди оживили пересохшие ручьи и речушки, массы воинов двинулись в Среднюю Азию. Путь был чрезвычайно тяжелым. К пустынным степям были привычны татары и их лошади, у горцев и лесных жителей кони падали, пехота выбивалась из сил, изнемогала от жажды. За армией все гуще стелились холмики неглубоких могил. Тохтамышу доносили: как бы вассалы не взбунтовались.

Но с ним соединились тумены Синей и Белой орд, составилось целое море конницы, и хан смягчился – разрешил отпустить «лишних» ополченцев, тормозящих армию. Князь Борис, месяц маршировавший не пойми куда, тоже сумел просочиться к царю, объяснить, что он-то не готов сражаться. Ему велели вернуться, ждать в Сарае. «Лишние» потащились обратно. Заполняли телами чужие могилки, разрытые шакалами, скребли пыль для новых могил. А Тохтамыш вступил в Хорезм. Его встретили восторженно, как защитника. Заготовили его воинам предостаточно фуража, баранов, хлеба.

Ордынская рать, «бесчисленная, как капли дождя», выплеснулась на самые плодородные районы Средней Азии. Тамерлан все еще воевал в Иране, но в Самарканде возглавил оборону его сын Омар, доблестно отразили атаки Бухаpa, Термез, Карши. Их каменные стены оказались татарам не по зубам. А Тимур, едва до него дошли вести о нападении, срочно заключил мир с персами и форсированными маршами, через горы, бросился спасать родину. Ордынские начальники вели себя беспечно, считали, что он далеко, распустили подчиненных грабить, но неожиданно у Самарканда появился авангард из 30 тыс. всадников, следом спешил сам «Железный хромец».

Тохтамыш и его эмиры переполошились, стали отходить. Однако Тамерлан не позволил им ни улизнуть, ни сорганизоваться. Настиг возле Ходжента и разгромил подчистую. Уцелевшие удирали как могли. Гоня и истребляя их, джагатаи затормозились только возле столицы Хорезма, Ургенча. Тут тоже были каменные стены, горожане и засевшие татары пробовали отбиваться. Но гулямы гораздо лучше умели брать твердыни. После недолгой осады последовал штурм, и город пал. Тамерлан верно оценивал роль хорезмийцев в разыгравшихся событиях. Ургенч он приказал стереть с лица земли, само место разровнять и засеять ячменем, чтобы о городе даже памяти не осталось.

Для Руси складывалась самая благоприятная обстановка. Из похода тянулись ошметки войск Тохтамыша, хаяли своего хана. Теперь Москва могла поставить себя совершенно иначе по отношению к Орде. Но… контузии, полученные на Куликовом поле, не прошли бесследно для Дмитрия Донского. А кто считал травмы от пожарища столицы, от измен, постоянного напряжения? Он все чаще болел, и именно сейчас, в 1388 г., здоровье великого князя совсем сдало. Ему было всего 38 лет, вроде бы, в расцвете сил, вот бы и сесть на коня, поднять знамя! Но вместо коня ждала постель, запахи лекарственных настоев. Они не помогали…

А зашаталось здоровье, и в кремлевских теремах закопошились совсем иные проблемы. У великого князя была уже большая семья. За 23 года супружеской жизни Евдокия принесла ему 11 детей. Двое умерли во младенчестве, но осталось четыре дочки, шестеро сыновей. Наследником числился старший, Василий. Однако со времен Ярослава Мудрого на Руси укоренилась другая система наследования. От брата к брату. Эта система была запутанной, то и дело приводила к раздорам. Еще святитель Алексий, когда был жив, постарался внести полную определенность в данном вопросе. Брат Дмитрия Донского Владимир был не родным, а двоюродным, его отец не занимал престол великого князя, поэтому и Владимир, по русским законам, не имел прав на великое княжение. При участии св. Алексия с ним было подписано докончанье (договор) – князь обязался чтить Дмитрия как отца, а его наследника как «старшего брата».

Но Василию Дмитриевичу исполнилось лишь 17 лет, а Владимир Храбрый был правой рукой государя, прославленным военачальником. Озаботились серпуховские бояре. Если государем станет Василий, они скатывались на уровень провинциальной знати. А если бы Владимир? Тогда его боярам доставались высшие государственные должности. Принялись нашептывать Храброму, неужели он будет прислуживать мальчишке? Его знает и любит вся Русь… Кто из деятелей XIV столетия не прельстился бы? В разных странах сплошь и рядом повторялось одно и то же: дяди перехватывали власть у юных племянников. Но Владимир на такое оказался не способен. Они слишком прочно сроднились с Дмитрием. Один лишь вечер после битвы, когда он искал брата среди мертвецов, перевешивал любые обиды, подсказанные доброжелателями.

Нашлись наушники и у великого князя. Московские бояре пронюхали о разговорах серпуховских, забеспокоились. Они-то при Василии сохраняли свои места, а их хотят оттеснить? Донесли Дмитрию Ивановичу, что зреет заговор. Больной государь осерчал. Но и его слишком многое связывало с Владимиром, в измену брата он не поверил. Зато его приближенных, мутивших воду, щадить не стал, арестовал и разослал по дальним городам. А тут уж вскипел Владимир. Бояре были его верными помощниками, летели с ним вместе в памятной атаке засадного полка! Брат не имел права наказывать их, они были подсудны только своему князю…

Все-таки до разрыва дело не дошло. Миротворцем опять выступил св. Сергий Радонежский – его монастырь располагался во владениях Владимира Андреевича, князь часто навещал его. Преподобный поговорил с тем и другим, и оба остыли. На Великий пост 1389 г. покаялись друг перед другом. Старший за поспешность и гневливость, младший – за то, что и впрямь распустил бояр. Взяли между собой «мир и прощение», на Благовещенье заключили новый договор. Владимир Храбрый обязался «честно и грозно» служить Дмитрию и его детям, а наветы сплетников, желающих их поссорить, братья поклялись объявлять друг другу.

Тогда же, на Благовещенье, пользуясь приездом в Москву св. Сергия, государь пригласил на совет виднейших бояр: Дмитрия Боброка, Тимофея Вельяминова, Ивана Квашню, Федора Кобылина, Ивана Собаку, Федора Свибла, Ивана Хромого, Александра Остея. Дмитрий Иванович уже чувствовал: жить на этом свете ему недолго. Душевно и трогательно поблагодарил соратников – с ними он княжил 27 лет, они вместе с государем возвышали Русь, и государь их возвышал. Призвал так же служить его детям. С этими советниками и преподобным Сергием великий князь утвердил свою духовную грамоту, завещание.

Драгоценностей он оставлял детям даже меньше, чем его отец. Одну цепь, два золотых ковша, еще три предмета… Остальное потратилось, раздарилось, погибло. Владимирское великое княжество почти не увеличилось, за исключением Мещеры. И тем не менее, за время правления Дмитрия Ивановича оно стало неизмеримо сильнее. Налилось энергией, сплотилось. Прежний рыхлый костяк Руси срастался. Калита «прикупал» разорившиеся удельчики, они пришивались на живую нитку, в неопределенном статусе. Сейчас они превратились в наследственные владения государя. Второму сыну, Юрию, он дал в удел московский Звенигород и добавил «купленный» заволжский Галич. Третьему, Андрею, к московскому Можайску пристегнул «купленный» Белозерск, в руках четвертого, Петра, соединил «свой» Дмитров и «купленный» Углич.

Были в завещании и слова, которых не мог себе позволить ни один из предшественников. И отец, и дед стандартно писали: если татары отнимут часть владений, пусть наследники скромненько, без обид, переделят оставшееся. Дмитрий Иванович видел уже другие перспективы: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду…» Он мечтал об этом, вел к этому Русь – да не судьба, не довел. 16 мая великого князя обрадовали напоследок – Евдокия родила ему двенадцатого ребенка, сыночка. Государь успел подержать его на руках, нарек Константином, но до крестин не дожил. 19 мая св. благоверный князь Дмитрий Донской преставился. Хоронили в Архангельском соборе рядом с предками, братьями, рано умершими детишками, и голоса певчих заглушали общие рыдания народа. Плакала толпа, запрудившая площади, плакали бояре, священники. Плакал и Василий Дмитриевич – отныне ему предстояло вести за собой подданных, продолжать дела, недоделанные отцом…

Почти одновременно разрешилась давняя возня вокруг митрополичьего места. Дмитрий Донской до последних дней не хотел видеть на нем ни Киприана, ни Пимена. Но весной 1389 г., когда стало ясно, что дни великого князя сочтены, Пимен решился на очередную авантюру. Запустил руку в церковную казну, набрал побольше золота и серебра и тайком выехал в Византию, решил взятками восстановить свой законный статус. В Азове его задержали генуэзцы. Посчитали старые долги, висевшие на нем со времени его поставления, и отобрали деньги. Пимен доплыл до Константинополя нищим, впустую обивал пороги и вскоре умер.

А боярское правительство при Василии I считало, что затянувшуюся скандальную историю пора завершать. Власть юного государя надо было подкрепить церковной. Подбирать следующего кандидата, судиться в патриархии и скармливать русские деньги было долго и хлопотно. Опять обратили внимание на Киприана. Интриговал, струсил, изменил Дмитрию Ивановичу. Но ведь православный, к католикам не перекинулся. В Литве утесняли православных, и переезд митрополита мог быть очень полезным, потянуть за собой литовскую паству. Василий Дмитриевич поддержал предложение. После встречи с Витовтом он мечтал вмешаться в литовские дела, а Киприан был в них ценнейшим специалистом. Послали к митрополиту, и он не заставил себя упрашивать, явился в Москву.

Но почтенный деятель от церкви не удержался, чтобы посмертно не отомстить своему обидчику, св. Дмитрию Донскому. Потрудился, редактируя летописи. В них появились фантастические вставки, прославляющие самого Киприана: например, как он благословлял Русь на Куликовскую битву, молился о победе. Хотя на самом деле в то время митрополит проклинал великого князя и москвичей, а благословлял воинов Ягайлы. А св. Дмитрия он постарался подпачкать, принизить, выставить в невыгодном свете.

Народ любил покойного государя, сразу же после смерти простые люди начали почитать его как святого. Известный богослов и литератор, св. Епифаний Премудрый, автор Житий преподобных Сергия Радонежского и Стефана Пермского, напиписал «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича». По структуре и содержанию оно представляет собой заготовку для жития святого. Но Киприан пресек эти настроения в церковных структурах, и настолько расстарался, что св. Дмитрий Донской был официально канонизирован только 600 лет спустя, в 1980 г.!

Впрочем, здесь правомерно задаться вопросом, а нужна ли юридическая канонизация святым? Нужно ли им прославление от грешных земных людей? Ведь святые уже прославлены от Самого Господа. Пожалуй, наоборот. Прославление нужно не им, а нам. Необходимо нам, чтобы обрести поддержку Божьих угодников. Так кому же вредят клеветники, мешающие их канонизации? Уж конечно, не святым.


20. Великий князь Василий I

После великого правителя и воина на престоле оказался 17-летний отрок. Никаких заслуг он не имел, только-только начал перенимать у отца нелегкую науку власти. Вокруг Василия возникли закулисные дрязги. Его бояре по-прежнему боялись Владимира Андреевича. Вдруг он покусится на власть или просто заберет юношу под свое влияние? Серпуховского князя стали обходить при решении важных вопросов, настраивать Василия против него. До такой степени усердствовали, что Владимир оскорбился и уехал к себе в Серпухов. Советники великого князя разошлись пуще прежнего, нашептывали: готовит мятеж. Их сплетни дошли до Храброго и… чуть не стали причиной настоящего мятежа. Возмущенный князь оставил удельную столицу, подался в новгородские владения.

Тут уж московские бояре схватились за головы. Чего они опасались в первую очередь, так это смуты. Вступили в переговоры. Серпуховской князь всегда готов был честно служить Руси, зла на племянника не держал. Он согласился подтвердить договор, заключенный с покойным Дмитрием, а правительство постаралось загладить обиду, дало ему дополнительные города, Ржев и Волок-Ламский. В общем-то, схитрило. Кто лучше Владимира Андреевича сможет защитить границы? Вот и пускай занимается пограничными делами, пореже появляется в Кремле.

Но накапливались и другие проблемы. Сама обстановка требовала определиться, как вести себя с Ордой. Тохтамыш возвратился из Средней Азии в растрепанном виде. А степь таких промахов не прощала, его держава зашаталась. Его старая опора, татары Синей и Белой орд, воочию убедились – хан стал не тот. Нынче его окружали «обабившиеся» сарайские вельможи, и к чему это привело? Синеордынцы и белоордынцы вышли из повиновения. Одни разбрелись кто куда, а царевичи Тимур-Кутлуг, Корийчак, Кунче-оглан и эмир Едигей поступили так же, как раньше поступал сам Тохтамыш. Отправились к Тамерлану, признали себя его вассалами, если поможет овладеть троном.

Для Тимура степные союзники были очень кстати. На этот раз он не удовлетворился изгнанием татар. Сегодня их выкинули, а завтра снова полезут? Следовало ликвидировать угрозу навсегда, добить врага на его территории. Тохтамыш узнал о судьбе Хорезма, о планах вчерашнего покровителя и заюлил. Направил посольство, просил прощения, объяснял нападение «несчастной судьбой и советами злых людей». Тимур резонно ответил, что его уже прощали, причем неоднократно. Перечислил все благодеяния, которые он оказал хану, все выходки, которыми тот расплатился, и подвел итог – если соседу нельзя верить, то надо воевать. Правда, Тохтамыш получил некоторую передышку. В Семиречье по-прежнему правил враг Тамерлана, эмир Могулистана Камар-ад-Дин. Когда джагатаи выступят на север, он мог ударить по тылам, и «Железный хромец» решил сперва разделаться с ним.

Но, представляя характер Тамерлана, можно было не сомневаться – после Могулистана настанет очередь Орды. Хан лихорадочно искал, на кого опереться. Борис Городецкий терпеливо просидел в Сарае почти год, дождался разбитого царя. Тохтамыш с ходу, без всяких взяток, отвалил ему куда больше, чем он просил – ярлык и на Нижний Новгород, и на Суздаль. Езжай, владей, а за это пришли побольше воинов, денег! Князь вернулся довольным, выставил племянников из главных городов, выделил им один лишь Городец. Но они и этот клочок не поделили. В Городце сел Кирдяпа, а Семен кинулся к хану отспаривать уделы у дяди и брата. Хотя предложить ничего не смог и ничего не добился, ради прокормления поступил у татар на службу – Тохтамыш собирал любые пополнения. Ему помогали купцы, отстегивали денег.

А московское правительство очутилось на перепутье: какую линию правильнее выбрать? Совершить крутой поворот, отбросить владычество Орды, или как-то иначе сыграть на ее трудностях? Как поступил бы Дмитрий Донской? Во всяком случае, он имел возможность действовать решительно. Но Дмитрия не стало, а без него уверенности не было. В руках хана оставалось ослабевшее, но до сих пор весомое оружие, ярлыки. Бросит их другим князьям, и каково придется Василию? Опять же, итог войны с Тамерланом еще не определился до конца. Бояре Василия Дмитриевича выбрали осторожный вариант. Не отрекаться от ханской власти, а попытаться использовать эту власть в интересах Москвы. В Сарай поехали послы с дарами и почтительной просьбой утвердить нового великого князя.

Тохтамыш был рад без памяти! Русские не восстали, все-таки пришли на поклон! Хан вертелся так и эдак, чтобы не оттолкнуть их. Не вспоминал побег Василия, отсутствие полков его отца в походе. Ярлык на великое княжение выдал безоговорочно. Царю позарез требовались деньги и воины. Нужна была такая же рать, какую русские выставляли против Мамая. Однако и бояре были себе на уме. Думали, поглаживали пышные бороды – рать-то снарядить можно, да нелегко, страна поиздержалась… А царедворцам Тохтамыша подсказывали: кто в наше время служит за спасибо? Чтобы великий князь поддержал, надо заинтересовать его, добавить некоторые земли. Ордынцы охотно соглашались, ярлыки-то им ничего не стоили. Словом, договорились.

А второе посольство из Москвы в 1389 г. отправилось в западном направлении. Василий рвался принимать и какие-то самостоятельные решения, а союз с Витовтом и брак с его дочерью он по-прежнему видел блестящим политическим ходом. Мать Евдокия согласилась, сына было пора женить. Согласились и бояре. Витовт выглядел противовесом Ягайле, а если повезет, если и впрямь одолеет короля, союз пригодится против татар. Но пока подобные перспективы маскировали. Брак с литовкой даже попытались оправдать перед Ордой. Кто-то запустил байку, попавшую в некоторые летописи: дескать, в путешествии Василия через Европу Витовт захватил княжича в плен, а за освобождение взял клятву жениться на его дочери. Вся эта история шита белыми нитками – вынужденная клятва ничего не стоила. Неужели великий князь стал бы сватать жену, навязанную ему насильно? Просто придумали объяснение, если вдруг хану не понравится: никаких альянсов с литовцами не затеваем, остаемся лояльными подданными.

Но хану было не время проявлять недовольство, да и Витовт был еще никем, обездоленным изгнанником. Визит послов стал для него праздником. Выходит, не зря расстилался перед проезжим мальчишкой, не зря дочка глазки строила. За союз и сватовство ухватился двумя руками. Еще бы не ухватиться! Ему нечего было дать в приданое за Софьей. Из вещей жены и в долг наскребли кое-какой гардероб, чтобы хоть предстать перед женихом не в заштопанной рубахе. Отправили всего с несколькими служанками и с пустыми сундуками, для видимости. Зато Витовт обстоятельно поговорил с дочерью, как вести себя с мужем, куда направлять московскую политику.

Но и для Василия приезд невесты «из-за моря от немец» стал праздником. За три года она из симпатичного подростка преобразилась в настоящую красавицу – высокая, статная, яркая. И такая же сметливая, энергичная, какой запомнил ее жених. Киприан перекрестил девушку по православному обряду, и великий князь настолько горел нетерпением воплотить свою любовь, что даже Рождественский пост пережидать не стал. Впрочем, в ту эпоху Рождественский и Петровский посты были менее строгими, супружеская жизнь не возбранялась. 1 декабря 1390 г. молодые обвенчались. Свадьба была пышная, Василий хотел, чтобы вся Москва разделила его счастье. В общем-то, откладывать бракосочетание и обстановка не позволяла. Отложишь – а вдруг и вовсе не доживешь, не сумеешь как следует обнять свою суженую? Надвигалась буря…

В январе 1391 г. Тамерлан отдал приказ – вперед, на Орду. Тохтамыш и его приближенные будоражили себя надеждами, что их защитят бескрайние закаспийские степи. Для татар они были родными, их неприхотливые лошади перебивались подножным кормом. А как преодолеют степь джагатаи – жители городов, тяжело вооруженные витязи-гулямы? Какие обозы им придется тащить – питание, воду, фураж?… Но Тимур задумал наступать «вслед за весной». Воспользовался коротеньким промежутком, когда тает снег, выпадают дожди, наполняются водой русла пересыхающих ручьев и речушек, и полупустыни покрываются растительностью. Сперва это происходит в южных районах, потом севернее. Войско продвигалось, лошади кормились травой. В расцветающей полоске степей собирались дикие животные, воины добывали мясо облавными охотами.

Известия о начавшемся марше джагатаев дошли до Тохтамыша. Он призвал всех вассалов. Вот и пришло время Василию Дмитриевичу распрощаться с женушкой. Улыбки, взгляды, поцелуи, дневные слова и жаркий шепот по ночам – все осталось в прошлом. А будущее было темным, неясным. Впервые Василий выступал в роли командующего. Разослал повеления удельным князьям, наместникам, боярам. Сам поспешил к хану – привез годичную дань, доложил: приказания отданы, рать собирается. Для Тохтамыша это было самым лучшим подарком. Но и ему пришла пора выполнять договоренности. А царю и его окружению настолько припекло, что они готовы были дать что угодно. Тем более – не свое, не жалко.

Василий получили ярлык на приобретенную Дмитрием Донским Мещеру. Муромское и Тарусское княжества никогда не принадлежали Москве, но держались вместе с ней, и на них тоже выхлопотали ярлыки. А Нижним Новгородом Тохтамыш год назад наградил своего верного подручного, Бориса Городецкого. Но что ему было сейчас до Бориса? Хан дал слово, хан и переменил. Передал Нижний Василию, выделил ему уполномоченного, мурзу Улана, чтобы подтвердить царскую волю. Великий князь поблагодарил, раскланялся и уехал – ему было нужно встретить свои войска.

Тем временем Тимур приближался. К нему пришли и враги Тохтамыша из Белой и Синей орд, привели отряды татар. Они помогли выбирать удобный маршрут. К Яику вышли в верховьях, где большую реку можно было форсировать без особых трудностей. Оттуда повернули на восток, к Волге. Тохтамыш получал донесения о продвижении джагатаев, встал на притоке Волги р. Кондурче (ныне в Ульяновской обл.) Под его знаменами собралось 40–50 тыс. воинов. Тамерлан вел примерно столько же. Но его армия превосходила качеством. Ее ядро составляли профессионалы высочайшего уровня, а Орда выставила ополчение татар, болгар, буртасов, кавказцев.

Хан ждал Василия Дмитриевича. Вместе с русскими его войско должно было удвоиться, а в княжеских и боярских дружинах служили такие же профессионалы, такие же тяжело вооруженные латники, как гулямы Тимура. Однако русских не было. Впрочем, они добросовестно выполнили обещания сарайскому повелителю. Но выполнять можно по-разному. Собрать побольше воинов? Будет сделано! Их и собирали, собирали… Потом предстоял неблизкий путь. Стоило ли торопить лошадей? Когда устали, не лучше дать им отдохнуть? Дневной марш можно начать пораньше и сделать привал попозже, а можно наоборот. По дороге встречаются речки. Тут лучше остановиться, поискать броды, навести мосты. Поспешишь – людей насмешишь… В июне 1391 г. ордынцам пришлось вступить в сражение без русских.

Секлись жесточайше. Татары защищали родные кочевья, а джагатаям отступать было некуда, за спиной у них лежали пройденные степи. Сколько раз перед битвой и во время битвы Тохтамыш оглядывался на запад: где же она, московская рать? Была где-то близко, за Волгой. Слала обнадеживающие доклады: идем, приказ выполняем. Но что-то не ладилось, где-то задерживались… Вспоминал ли хан подлый обман при взятии Москвы? Площади, заваленные мертвецами и закопченые остовы храмов со сгоревшими книгами? Вспоминал ли пепелища Серпухова, Переславля, Владимира, Дмитрова, Коломны? Не сосчитал ли, сколько денег отсыпали ему и его воинам купцы за бесчисленный русский полон?

В колоннах Василия I шли те, чьих отцов и братьев перерезали, жен и сестер угнали. Горели ли они желанием проливать кровь за Тохтамыша? Гулямы Тамерлана взломали боевые порядки ордынцев, прижали к Волге, и битва превратилась в бойню. Хан бросил гибнущих подчиненных, удрал на правый берег. Кое-что он, очевидно, сообразил. Разыскивать московскую подмогу не рискнул, ускакал в Камскую Болгарию. А великий князь, узнав о разгроме татар, отнюдь не предполагал самостоятельно воевать с джагатаями. Они не причинили русским никакого зла. Василий Дмитриевич и его воеводы развели руками: ну что поделать, опоздали! Повернули полки возвращаться по домам.

Но и против Тохтамыша молодой государь выступать не стал. Ни словом не обмолвился, что отвергает его власть. Напротив, давал понять, что остается верным подданным хана. Почему бы не остаться, если у него на руках были ханские ярлыки на Муром, Мещеру, Тарусу и Нижний Новгород? Ордынский посол, царевич Улан, так и путешествовал с Василием. Но и он счел за лучшее переосмыслить свое положение. Теперь великому князю не требовалось ублажать посла, наоборот, ордынец готов был служить великому князю, чтобы устроиться на Руси.

Доехав до Коломны, Василий Дмитриевич отправил Улана и группу своих приближенных в Нижний Новгород. До князя Бориса уже доходили слухи, что московский государь каким-то образом выпросил у хана его город. Слухи были неясными. Ведь и ему давал ярлык тот же хан. Борис, вроде, ни в чем не провинился, его не вызывали на суд. Да и какой суд, если в Орде творилось не пойми что? Узнав, что в его владениях появилась делегация Василия, князь хотел закрыть перед ней ворота. Но местные бояре во главе с Василием Румянцем отговорили Бориса. Указывали, разве можно не впустить царского посла? В любом случае, надо выслушать. Могут ли делегаты представлять какую-то опасность в многолюдном городе? Их всего несколько человек, а у князя верные бояре, дружины.

Улана встретили, ударили в колокол, созывая людей на площадь. Послы объявили, что отныне Нижний Новгород принадлежит Василию Дмитриевичу. Борис взвился от негодования, кликнул бояр, чтобы взяли гостей под стражу. Но тут-то и открылось, что московские агенты мастерски поработали в его княжестве, и в нижегородской верхушке все сговорено и куплено. Тот же Румянец развел руками: «Господин князь, не надейся на нас, мы уже не твои, а на тебя». Свои же бояре повязали князя и сдали москвичам. Население за него не вступилось, не видело для этого причин. Потуги обособить удел от Руси не принесли простым людям ни пользы, ни радости. А у великого князя не было причин церемониться с изменником, наводившим татар на Москву. Бориса увезли в тюрьму.

Воины Василия I не выпустили в походе ни одной стрелы, не бинтовали ни одной раны. Но государь возвращался с потрясающими успехами. Без крови, без жертв, он присоединил к Москве три княжества и закрепил четвертое! В общем-то, пожал плоды усилий и жертв Дмитрия Донского. Но ведь и пожать надо было суметь. Мастерски пожать. Вскоре он посетил новые владения, Муром, Нижний Новгород, назначил там наместников. Люди чествовали его, приносили присягу. Вместе с Москвой будущее представлялось как-то посветлее, надежнее.

Но и Орду очередная катастрофа все-таки не сокрушила. В битве на Кондурче джагатаи тоже понесли серьезные потери, и Тамерлан остерегся вести их в глубь вражеских земель. Тохтамыш мог собрать новые контингенты, а пополнить гулямов было негде. Тимур решил, что и без того задал хану крупную взбучку. Он разорил ордынские земли по левому берегу Волги, да так крепко разорил, что племена буртасов, обитавшие в этих краях и сражавшиеся на стороне хана, навсегда исчезли со страниц хроник и летописей. А для того, чтобы Тохтамыш забыл о набегах, существовали синеордынские и белоордынские царевичи. «Железный хромец» подсыпал им денег, уделил часть добычи, пускай собирают татар под свою руку и возобновят драки за Сарай. Сам Тамерлан воспользовался еще одним мягким периодом в степях, осенним, его армия двинулась на родину.


21. Витовт Литовский

Литовцы были одним из самых отсталых народов Европы. Сколько тысячелетий просидели в своих болотах! Отхватив изрядную часть Киевской Руси, Литва впитала гораздо более высокую культуру. Мастера учились у русских строителей, оружейников, ювелиров, гончаров, ткачей. Литовки больше не довольствовались примитивными оберегами и полотняными рубахами на голое тело, а их мужья – грубыми штанами и сорочками. Те, кто мог себе это позволить, шили платья и кафтаны по русским фасонам. Своей грамоты у них никогда не существовало, использовали русскую, и официальным языком был русский.

А ко двору Ягайлы хлынули пронырливые поляки, заняли ключевые посты в правительстве и войске, король раздавал им земельные пожалования, рассылал наместниками в города. Началось повальное ополячивание и окатоличивание. Возмутилась даже та часть литовской знати, которая до сих пор поддерживала своего государя против православных. Отпал брат и соратник Скиргайло. Еще один брат, Свидригайло, собрал вокруг себя русских и недовольных литовцев, начал войну. Взял Оршу, Друцк, Витебск. Польских чиновников, попавших к нему в плен, вешал без долгих разговоров.

Но и одолеть Ягайлу не получалось. На его стороне рубились польские рыцари, на католические деньги он набирал немецких и венгерских наемников. А его противники были разрознены. Каждый силился отхватить власть и владения для себя. Литва распалась на уделы. В разгоревшейся усобице лучше всех сыграл Витовт. Реальной помощи Василий I оказать ему не мог, но она и не потребовалась. Сам факт союза оказался мощным козырем. Он стал тестем московского государя, для каждого было очевидно, что он-то и есть самый надежный друг русских и православных. Витовт объявил себя вождем антикатолической партии.

Хотя принципиальностью он никогда не страдал. Войска ему выделил Тевтонский орден. Чтобы получить их, князь принял католицизм, подтвердил, что отвоеванную Жмудь отдаст крестоносцам. А денег на войну Витовт набрал у еврейских ростовщиков, пообещал расплатиться после победы. С армией немецких рыцарей и собравшихся отовсюду сторонников князь осадил Вильно. Далеко не все защитники симпатизировали Ягайле, но они отлично знали нравы тевтонов. Сдаваться отказались, оборонялись стойко, и Витовту пришлось отступить. Ну что ж, тогда он с отрядами крестоносцев начал набеги на земли короля. Жгли, грабили и возвращались на прусскую территорию. Добыча давала князю средства на жизнь, позволяла снарядить следующие вылазки.

Но враги Ягайлы передрались и между собой. Смоленский князь Святослав решил, что настала пора сбросить зависимость от иноплеменников, засылал бояр в Москву, думал, как бы перейти под ее покровительство. Это встревожило правителя Полоцка Скиргайлу. Самому ему было трудно справиться с соседним княжеством, позвал Витовта. Тесть и союзник Василия I в полной мере согласился, что отпускать Смоленск к русским нельзя. Привел к Скиргайле дружины, они помирились. Под стенами Мстиславля их войско сокрушило смолян. Князя Святослава в сшибке конницы насквозь проткнуло рыцарское копье, двоих его сыновей взяли в плен. Витовт и Скиргайло окружили Смоленск. Город остался без князей, многие воины погибли, а осаждающие показывали пленных, требовали капитуляции. Сошлись на том, что Смоленск внес большой выкуп, победители освободили и посадили на престол княжича Юрия Святославовича, но он признал себя уже не союзником, а данником литовцев.

В московском руководстве с 1391 г. обозначились значительные перемены. Блестящий маневр с присоединением нескольких княжеств был подготовлен боярским правительством, которое оставил сыну Дмитрий Донской. Но двадцатилетний Василий после такого выигрыша счел себя уже опытным властителем, похвалы и поздравления кружили ему голову. Он все меньше считался с подсказками бояр. А Софья Витовтовна оказалась вовсе не скромненькой куколкой, какой выглядела сразу после приезда. Характер у нее был властный, жесткий. Проявилась и недюжинная деловая хватка.

Прибыла на Русь бесприданницей, но любящий муж подарил ей богатые вотчины, угодья. У Софьи каждое приобретение вызывало бурную радость, она будто родилась для роли хозяйки. Изучала отчеты старост, тиунов, дотошно опрашивала их. Ездила в села, давала распоряжения, судила и рядила крестьян. Считала все до копеечки, проверяла сданные оброки – хлеб, кожу, сало, мед, сама выбирала, кому и по какой цене продать, куда пустить прибыли. Софья взялась помогать и супругу, разбиралась с состоянием и доходами великокняжеских волостей, промыслов, выявляла ошибки и обманы.

Василий советовался с женой и по политическим вопросам. Она многое слышала от отца, имела собственное мнение. Взгляды государя и государыни во многом совпадали. Василий по-прежнему считал альянс с Литвой наилучшей перспективой, жена укрепляла его в этой мысли. Оба радовались победам Витовта, переживали его неудачи. К их семейным советам примкнул митрополит Киприан. Он-то много лет прожил в Литве, знал ее гораздо лучше, чем Русь. А предполагаемый союз отдавал под его начало паству обеих стран. В результате бояре, старательно оттеснявшие от власти Владимира Серпуховского, сами утрачивали ее. Ключевые решения определял куда более узкий круг: великий князь, его супруга и митрополит.

Заботы перед Василием Дмитриевичем вставали не простые. Смена государя на престоле прошла все же не так гладко и безболезненно, как хотелось бы. Удельные князья его признали, даже Нижний Новгород удалось присоединить, но понесло во все тяжкие Великий Новгород. Это уже стало как бы традицией боярской республики, испробовать на прочность нового государя. С новгородских разборок приходилось начинать свое правление и Симеону Гордому, и Ивану Красному, и Дмитрию Донскому. Совсем недавно «золотые пояса» склонились перед Дмитрием Ивановичем, подписали договор почитать власть Москвы, подчиняться митрополии, платить дань. А Василию объявили: договор заключали персонально с его отцом, он теперь не действует.

Пока у Тохтамыша добывали ярлык на великое княжение, пока Василий водил рать к хану и обратно, Новгород не трогали, силились миром выработать приемлемые условия. Увидят вечевики, что власть Василия держится прочно, и образумятся. Не тут-то было. Заносились чем дальше, тем больше. Выплаты дани прекратились. Из разодравшейся Литвы к новгородцам приехал очередной эмигрант, князь Роман. Его взяли на службу, даже не подумав спросить разрешения у Василия Дмитриевича. А у князя Константина Белозерского дед и отец давно уже не властвовали в родовом уделе, служили Донскому и сложили головы на Куликовом поле. Но внук обозлился, что Белозерским княжеством распоряжается Москва, тоже ушел в Новгород.

В 1392 г. туда отправился Киприан. Торжественно отслужил в храме Св. Софии, его чествовали подарками, пирами. Но когда он вздумал разбирать местные споры, его тут же одернули и предъявили решение веча, что Новгород отделился от Московской митрополии и не признает над собой митрополичьего суда. «Золотые пояса» не забыли послать делегатов и в Константинополь, опять облили Москву ушатом грязи. Это стало последней каплей. Василий I и Киприан в последний раз потребовали от новгородцев соблюдать договор 1386 г. Не подействовало. Тешили себя, что Василий – не Дмитрий. Не зря же он целых три года терпит их своевольство. Значит, слаб, не уверен в себе. Но дальше терпеть государь не стал, в 1393 г. поднял войско. Повел его Владимир Андреевич Храбрый.

Его племянник и московские бояре все же не хотели раздувать серьезную войну. Серпуховскому князю поручили только попугать строптивцев. Он занял Торжок, прошелся рейдом по селениям, разоряя их. Однако выяснилось, что на этот раз сами новгородцы вознамерились всыпать москвичам. Собрали рать, ее возглавили князья Роман Литовский и Константин Белозерский. С полками великого князя они предпочли разминуться, вместо этого ринулись в набег по северным рекам. Разорили и сожгли Устюг, Устюжну, Белозерск, Кличен, обчистили даже храмы, зажиточных людей пытали, вымогая деньги и ценности. А в Торжке, едва оттуда ушла государева рать, новгородские посланцы организовали бунт. Убили наместника, боярина Максима, оставленных в городе чиновников и воинов.

Но сейчас Василий Дмитриевич разгневался не на шутку. Его войско быстро вернулось к Торжку, город не сопротивлялся – большинство жителей не желало воевать против Москвы, а виновных в мятеже и убийствах великий князь велел изловить, к нему доставили 70 человек. Софья Витовтовна советовала мужу поступить так же, как делают в Литве и Пруссии. На Руси редко устраивали публичные казни, а на западе они были обычным зрелищем, Софья и сама не раз ходила поглазеть, как сжигают, расчленяют, вешают преступников, объясняла мужу, насколько полезно устрашить непокорных.

Василий приговорил всех схваченных бунтовщиков к четвертованию. На глазах собравшихся москвичей им поочередно рубили руки, ноги, и после каждого удара провозглашалось: так гибнут враги государя. Впечатление это произвело отталкивающее, народ зароптал. Бояре и священнослужители откровенно намекнули великому князю, что повторять подобные сцены не стоит. Однако новгородцы и в самом деле опомнились. Сообразили, что за свои выходки они могут заплатить чересчур дорого. Городская верхушка явилась к Василию, просила прощения, подтвердила прежний договор.

Ликвидировать внутренний раздрай было для Руси крайне важно. Всего два года назад казалось, что на Орду уже можно не обращать внимания, но все-таки она была могучим организмом – еще раз сумела оправиться от разгрома. Тохтамыш возвратился в Сарай, сплотил вокруг себя мурз и воинов. Его враги, царевичи зауральских татар, ссорились друг с другом и не смогли собрать крупных контигнентов. А Тохтамыш провозглашал, что они – ставленники Тимура. С Тимуром у золотоордынцев были теперь кровные счеты за погибших родственников, уничтоженные селения, его степных вассалов отбросили.

Конечно же, хан не забыл, какую свинью подложили ему русские во время сражения на Кондурче, как провели его с ярлыками на княжества. Но и покарать их был пока не в состоянии. Хорошо хоть, что еще не выступили открыто, не ударили в спину. А Василий Дмитриевич снова хитрил с Тохтамышем. Делал вид, будто ничего особенного не произошло, с невинным лицом изображал из себя лояльного подданного, посылал дань. Хан был вынужден принять эту игру. Тоже прикидывался, что он верит отговоркам, простил опоздание к битве. Камень за пазухой придерживал до более удобного момента. Начнешь воевать с русскими – воспользуются Тамерлан и соперники. По сравнению с памятным походом на Москву сил у Тохтамыша убавилось, а у Василия появился весомый козырь. Вот сейчас-то хану и пришлось учитывать его союз с Витовтом.

Тесть московского государя расправлял крылья. Налеты из Пруссии совершенно допекли Ягайлу. А Литву разодрали другие родственники, клевали короля и поляков не менее больно. Ягайло крутился так и эдак, и придумал выход – перетянуть Витовта на свою сторону. Вступил с ним в тайные переговоры и предложил поделиться. Король сохранит власть над Польшей, а вчерашнему изгнаннику уступает корону великого князя Литвы, но он будет подчиняться королю. О, Витовта соглашение устраивало. Ему отдавали Литву, а насчет подчинения он как-нибудь определится, когда будет выгодно подчиняться, а когда нет.

Правда, и Ягайло был себе на уме. Отдал то, что ему фактически не принадлежало, переложил на Витовта свою головную боль, мятежных удельных князей. Стравил между собой, и пускай месятся. Но Витовта это не смутило. Он выбрал одного из двоюродных братьев, Скиргайлу, с которым уже сражались плечом к плечу. Называл его лучшим другом, посулил держать на втором месте после себя, дать самые богатые и престижные владения. Прочих сородичей начали теснить. Витовт привлек немецких рыцарей, он очень высоко оценивал и новое оружие, артиллерию. На еврейские деньги закупил пушки в Германии, нанял мастеров для их отливки. Он не ошибся. Пушки дали ему явные преимущества. Грохотали на поле боя, и пугались неприятельские кони, скидывали всадников. Грохотали под стенами крепостей, и если не рушили, то наводили панику на защитников.

Младший брат Ягайлы, Свидригайло, захватил значительную часть Белоруссии и не желал мириться с католиками и поляками, развивал наступление на запад. Король взмолился перед Витовтом, и тот охотно откликнулся. Разгромил Свидригайлу, отослал в оковах к Ягайле. Но его города и земли прибрал не для Ягайлы, а для себя. Точно так же давил по одному прочих удельных властителей, независимо от того, воевали они за короля или против короля. Участь двоюродных братьев и племянников, посмевших встать на пути Витовта, была страшной. Вигнута он отравил, Коригайле отрубил голову, своего дядю Нариманта велел подвесить на дереве и расстрелять из луков, Корибута посадил в темницу. Уделы пленных и убитых округляли владения литовского государя. В Киеве сидел еще один брат, Владимир Ольгердович – Витовт и Скиргайло заставили его убраться вон. Как раз Киевом и прилегающими областями победитель обещал расплатиться с «лучшим другом» Скиргайлой. Обещание он честно выполнил, но вскоре подослал к Скиргайле отравителей, а Киев отписал себе.

Итог гражданской войны выглядел весьма красноречиво. Выиграли двое самых коварных и жестоких претендентов, Ягайло и Витовт. Новый властитель Литвы проявил себя реформатором не только в военном деле. До сих пор в его государстве перемешивались разные законы. На литовских землях жили по законам прежних князей, на русских – по традициям Древней Руси, хотя и они дополнялись указами литовских завоевателей. Витовту же понравилось устройство, которое он видел в Пруссии. В городах действовало магдебургское право, они самостоятельно выбирали органы управления, определяли налоги, регулировали ремесло и торговлю. Но крестьян тевтонские рыцари держали в полном рабстве. Хозяин единолично распоряжался и трудом, и имуществом, и жизнями крепостных.

Аналогичные законы Витовт принялся внедрять в своем государстве. Впоследствии австрийский дипломат Герберштейн описывал литовские порядки: «Народ жалок и угнетен… Ибо если кто в сопровождении слуг входит в жилище какого-нибудь поселянина, то ему можно безнаказанно творить что угодно, грабить и забирать необходимые для житейского употребления вещи и даже жестоко побить поселянина». «Со времен Витовта вплоть до наших дней они пребывают в настолько суровом рабстве, что если кто будет случайно осужден на смерть, то он обязан по приказу господина казнить сам себя и собственнноручно себя повесить. Если же он откажется исполнить это, то его жестоко высекут, бесчеловечно истерзают и тем не менее повесят» [20].

Но подобные формы крепостничества пришлись по нраву литовской знати, отныне Витовт мог рассчитывать на ее поддержку. А симпатии городов заслуживал, продавая им магдебургское право. Ясное дело, выгоды получала не беднота, а богатые купцы, из них составлялись магистраты, они могли заправлять городскими делами в собственное удовольствие. Витовту надо было рассчитаться и с еврейскими ростовщиками. За время эмиграции и войны долги накопились крупные, отдавать их было трудно. Не отдавать – тоже не годилось. Витовт убедился, что дружба с иудеями чрезвычайно полезна. Но и чувства ростовщиков были взаимными. Они выражали готовность вообще списать старые долги – главное, чтобы государь взял под покровительство их единоверцев и соплеменников.

Вариант выглядел подходящим, и Витовт издал особый закон о защите иудеев: «За увечье и убийство жида христианин отвечает так же, как за увечье и убийство человека благородного звания; за оскорбление жидовской школы полагается тяжкая пеня; если же христианин разгонит жидовское собрание, то, кроме наказания по закону, его имущество отбирается в казну. Наконец, если христианин обвинит жида в убийстве христианского младенца, то преступление должно быть засвитетельствовано тремя христианами и тремя жидами добрыми; если же свидетели объявят обвиненного жида невиновным, то обвинитель должен сам потерпеть такое наказание, какое предстояло обвиняемому» [56]. Евреи трогательно благодарили, обещали и дальше служить Витовту своими кошельками. Отныне они чувствовали себя неуязвимыми, с энтузиазмом ринулись осваивать литовские, белорусские, Волынские города и местечки.


22. Нашествие Тамерлана

Тимуру покорились Грузия, Армения, его войска вступили в Малую Азию, вышли к границам Сирии. Перед ним лежали владения мамлюкских султанов. Когда-то египетские халифы формировали личную гвардию из черкесских, русских, турецких, африканских рабов, считали, что они будут более надежными, чем соплеменники. Но в XIII в. невольники-мамлюки низложили халифов до положения своих марионеток, превратились в привилегированную касту. Как раз здесь, в Сирии и Египте, сходились главные пути торговли со странами Азии, отсюда итальянцы везли восточные товары в Европу, здесь раскинулись основные мировые работорговые рынки. Здесь был и основной очаг тайных ересей, темных оккультных учений.

И все это оказалось под угрозой! Переполошились самые могущественные купеческие семейства – арабские, персидские, еврейские, генуэзские, венецианские. Тамерлана следовало немедленно отвлечь. С ближневосточными торгашами переплелись деловыми связями и родством крымские и ордынские купеческие группировки, они-то продавали татарских пленников как раз в Египет. Тимура они люто проклинали за крушение своих замыслов, за уничтожение Хорезма. А сейчас подключились генуэзцы, сирийские и египетские партнеры и родственники, договаривались: надо навалиться на Тамерлана с разных сторон. Если не разгромить, то перенацелить, увести в другую сторону.

На Тохтамыша насело его окружение, настойчиво убеждало: надо воевать. Так убеждало, что хан понимал, что отказываться нельзя. Купцы выступили и дипломатами, сновали между Сараем и далеким Египтом, подготовили союз с мамлюкским султаном. Тохтамышу оставалось скрепить печатью грамоты, составленные и согласованные многоопытными закулисными советниками. А в рамках союза хан уже обязан был воевать. Для этого купцы готовы были предоставить любые деньги. Татарам внушали: Тимур – кровный враг, они будут не мужчинами, если не отомстят. Чтобы восполнить потери в войсках, во множестве нанимали кавказцев, манили грядущей добычей.

Ордынские послы с тугими мешками золота поплыли и в кавказские порты, к царю Грузии Георгию VII. Предлагали ему сбросить власть Тамерлана: разве плохо быть независимым, никому не платить дань? А татары его поддержат. Георгий заинтересовался. В его стране орудовали те же генуэзцы и родственники крымских купцов, его придворные не меньше любили золото, чем сарайские, а грузины не меньше жаждали свободы, чем любой другой народ.

«Железный хромец» больше не обращал внимания на Орду. После кровавых уроков любой на месте Тохтамыша должен был успокоиться. Но соглядатаи доложили – Грузия вооружается, намеревается восстать. Тамерлан направил корпус привести вассалов к порядку. Георгия и его подданных это только подхлестнуло. Они знали, как карает Тимур за измену, заперлись по крепостям, оборонялись до последнего. И им было на что надеяться – на обещанную помощь Тохтамыша. Хан не обманул ожиданий, через Дербент в Закавказье ворвались ордынские тумены. А джагатаи допрашивали пленных грузин, татар, и открылось, кто организовал мятеж и развязал войну. Тамерлан был просто поражен. Он не собирался воевать с татарами! В данный момент он размышлял – идти ему на Сирию или на турок? Но Тохтамыш с невероятным упрямством опять лез на рожон!

Тимур отправил ему очередное послание. Недоумевал: «С каким намерением ты, хан кипчакский, управляемый демоном гордости, вновь взялся за оружие?» Напомнил, что даже в собственном царстве он не смог укрыться от возмездия. Тем не менее, повелитель джагатаев еще раз предоставлял Тохтамышу выбор: «Хочешь ли ты мира, хочешь ли войны?» Но предупредил, что выбирать он может в последний раз, «на этот раз тебе не будет пощады». Само это предложение перечеркнуть взаимные счеты и помириться удивило Тохтамыша, он колебался. В самом деле, за что воевать? Что если принять протянутую руку? У него будет прочная южная граница, он сможет шерстить литовцев, русских…

Но подобные настроения пресекли его собственные эмиры, «оказали сопротивление, внесли смуту в это дело». Заказывал музыку тот, кто платил, а эмиры исполняли заказ. Мог ли хан противиться всей ордынской верхушке? Он не только отказал Тимуру, а «написал грубые выражения». Однако его противник времени не терял, в Закавказье уже шли его главные силы. А вступать в битву не захотелось ни эмирам, ни хану, они поспешно отступили за Дербент. Но и Тамерлан выполнил обещание – если война, то пощады больше не будет. Его армия двинулась следом.

Татары поняли: теперь джагатаи не собираются отставать от них, будут идти хоть до Сарая. Представили и то, что они натворят в ордынских землях. Значит, надо было все-таки драться. Тохтамыш наметил неприступную позицию на берегу ущелья по р. Койсу, развернул войско. Но Тимур обманул его. Изобразил, будто готовит переправу, а сам скрытно отправил отряды вверх по реке. Хану сообщили, что его обходят, он приказал отступить дальше. А Тамерлан не позволил ему закрепиться на новой позиции, бросился в погоню. Настиг на Тереке, и 15 апреля 1395 г. две армии сшиблись. Рубились долго и крайне упорно. Даже обоим царям пришлось самолично возглавлять атаки. Разве что между собой не встретились, протыкали копьями и секли саблями каких-то безвестных неприятелей.

Выучка гулямов снова взяла верх над порывом татарских и кавказских ополченцев, они сломались, рассыпаясь кто куда. Тимур учитывал уроки прошлого. Бил Тохтамыша под Ходжентом, на Кондурче – оказалось мало. Сейчас он решил разорить Золотую Орду полностью. Верных ему белоордынских татар с царевичем Койричаком «Железный хромец» послал на Волгу. А большая часть ханских воинов откатывалась в западном направлении. Тамерлан устремился за ними. Прочесывали степи, уничтожали татарские улусы. Неприятелей гнали до Днепра. Некоторые вступили в отчаянную схватку, их перерубили и перетопили. Другие хлынули в Литву, просили убежища у Витовта. А джагатаи после этого повернули на… русских.

Ну а как же, Москва тоже числилась в составе Орды. Она была самым богатым, самым сильным вассалом хана, и Тамерлан подозревал, что Тохтамыш укрылся именно там. На Руси можно было и крупно пограбить, а деньги были не лишними, гулямам надо было платить за тяжелую и опасную работу. Был объявлен поход «на Машкав». Полчища Тимура стерли с лица земли Курск, Липецк, Елец. Местные князья погибали в безнадежных скоротечных боях. Жителей забирали в плен или истребляли. В Москве первыми вестниками о нашествии стали разбегающиеся татары. За ними появились русские беженцы. Приносили ужасающие слухи – будто у Тамерлана 400 тыс. воинов, никто не может сравниться с ними ни в бою, ни в свирепости.

Разумеется, врагов было значительно меньше, но угроза и в самом деле нависла чрезвычайная. До сих пор самые многочисленные и сильные войска выставляла Орда, а джагатаи уже в который раз побеждали ее! И все-таки, Русь не намерена была сдаваться. Вспоминали Куликово поле, ведь и Мамай вел бесчисленные тучи. По городам собирались полки, ратники прощались с женами и детьми. Доведется ли еще увидеться? Выступили дружно, Василий Дмитриевич расположил свои рати на Оке возле Коломны. Если не удержат незваных гостей, если все полягут, готовились до последнего оборонять Москву, эту задачу государь поручил пожилому Владимиру Храброму. Но в большей степени уповали не на себя, а на Небесное заступничество. Если Господь поможет, кого убоюся? А если осудит на погибель, что толку в мечах и крепостных стенах?

Дмитрий Донской шел на битву под Рождество Пресвятой Богородицы, сейчас приближался другой праздник, Успения Божьей Матери. Начался пост, во всех храмах каялись в грехах, молились. Праздник-то был особым. И во Владимире, и в Москве главные соборы строились в честь Успения, и великого князя вдохновила мысль: перенести из древней столицы в новую Владимирскую икону Девы Марии. По приказу Василия Дмитриевича Киприан снарядил священников, монахов. В день Успения чудотворную святыню, покровительницу Северной Руси, взяли из Владимирского собора. Торжественно понесли по дорогам, к шествию примыкали толпы людей из попутных сел и городов, молили Богородицу заступиться. Через 10 дней дошагали до Москвы. Все жители вышли встречать икону на Кучково поле, взывали: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!»

Чудо произошло. Как раз в это время Тамерлан неожиданно остановил армию и две недели не двигался с места. Предание рассказывает, что во сне ему привиделась высокая гора. Оттуда спускались люди с золотыми жезлами, а над ними в лучезарном сиянии стояла Дева в окружении Небесного Воинства. Тимур начал выяснять у придворных мудрецов и у пленных, что это может означать? Ему пояснили, что он удостоился чрезвычайной чести, ему явилась Сама Дева Мария, Мать христианского Бога Иисуса, а в мусульманском толковании – Мариам, мать пророка Исы, и Она запрещает идти на Русь.

Доселе непобедимый властитель задумался и пришел к выводу: поход и впрямь может обернуться бедой. Он слишком далеко оторвался от родных стран. Приближалась осень, ночами холодало. Завязнешь в боях, и зальют дожди, потом ударят морозы – и как выбираться назад? К отступлению Тимура подтолкнули и донские казаки. Они снова выступили на стороне Москвы, принялись жечь траву в степях [99]. Джагатайские кони и стада, служившие пропитанием армии, рисковали остаться без корма. 26 августа Тамерлан велел поворачивать на юг. Но казаков за их самоотверженную диверсию он покарал. Разделив войска на несколько корпусов, пустил один из них по Дону. Берега проутюжили сверху донизу.

Городки, уцелевшие от карателей Тохтамыша или отстроенные заново, прекратили существование. До «Машкав» не дошли, но в целом результатами похода были довольны. На русских окраинах и на Дону набрали немалую добычу. Историки Шереф-ад-Дин Йезди и Низам ад-Дин Шами восторженно описывали пленных русских женщин «подобных пери», обозные телеги наполнили «рудное золото и чистое серебро, затмевающее лунный свет, и холст, и антиохийские домотканые ткани… блестящие бобры, черные соболя, горностаи, меха рыси, блестящие белки и красные, как рубин, лисицы».

Но «Железный хромец» не спешил покидать территорию Орды. Южные области Божья Матерь не брала под защиту, там джагатаям не грозили морозы и голод. Армия Тимура подступила к Тане-Азову. В этом ключевом центре торговли угнездились купцы всех мастей: генуэзцы, евреи, венецианцы, испанцы, египтяне. Они надеялись выкрутиться, город принадлежал не Тохтамышу, а Генуе. Разноплеменные колонии сговорились между собой, выслали к Тамерлану совместную делегацию, выложили перед ним массу подарков. Но он уже догадывался, кто натравил татар. Милостиво принял послов, а пока властитель слушал славословия, его гулямы по одному и группами приближались к стенам, как бы прогуливались. Прозвучала команда, и они одним махом влетели в Азов. Спаслись те торгаши, кто догадался вскочить на корабли и побыстрее отчаливать, а на улицах рубили, кололи, вязали пленных.

Азов снесли до основания. Опустошили и Крым. Хотя в Кафе и Сугдее генуэзцы были уже учеными, делегаций не высылали, а задерживаться с осадой мощных крепостей Тимур не стал. Он двинулся по Северному Кавказу. В недавних набегах кавказцы составляли изрядную долю ханского воинства, и заплатить за азербайджанские трофеи пришлось сурово. Местные племена набились по горным крепостям, но они были слабее, чем генуэзские. Такие же крепости гулямы отлично научились брать в Персии. Крушили их одну за другой, а защитников связывали вместе и сталкивали в пропасти. Вернувшись к Дербенту, «Железный хромец» устроил грандиознейшее пиршество для всех соратников от начальства до рядовых. Напоследок он выделил воинам еще одну награду, послал их разграбить Сарай и Астрахань. Но владеть ими Тимур не собирался. Свою границу определил по Кавказскому хребту, а в Орде назначил ханом Койричака.

На Руси славили Пресвятую Богородицу, избавившую народ от смертельной угрозы. Василий Дмитриевич и Киприан учредили праздник Сретения (встречи) Владимирской иконы, а на месте ее встречи заложили Сретенский монастырь. И было за что славить Владычицу. То, что осталось от Золотой Орды, выглядело совсем незавидно. Кочевья опустели. Там, где вчера поднимались дымки над очагами кибиток, паслись многотысячные табуны и отары, белели только россыпи костей, обклеванных вороньем и обглоданных волками. Развалины городов смердели гарью и трупами.

Эти перемены сказались на судьбах казаков. Спастись от нашествия сумели многие. Все-таки они знали родные места, как пять пальцев. Пересидели в зарослях или плавнях, пока враги уйдут. Но жить на Дону и его притоках стало невозможно. В Орде рухнул всякий порядок. Торговля заглохла, не было больше промыслов по обслуживанию волоков и перевозов. Степь превращалась в Дикое Поле, где разбойничали шайки татар. Казаки разбредались кто куда. Одни подались на Днепр, другие на Яик, третьи нанимались служить в генуэзские и крымские города. Приходили и к русским князьям. Их охотно брали, кому не нужны хорошие воины? Давали землю для поселения и договаривались: податей они платить не будут, а вместо этого станут охранять границы. Так появились рязанские, мещерские, северские казаки…


23. Косово поле и крестоносцы

Величайший город мира, Константинополь, разрушали не враги, не варвары. Его разрушали сами жители. Древние храмы и здания уже давно не ремонтировали, для этого у византийцев не было ни средств, ни желания. Постройки приходили в аварийное состояние, разворовывались. Горожане выламывали из них камень и кирпич, мраморные плиты и статуи пережигали на известь. Новые дома возводились маленькие, кособокие – абы как-нибудь существовать. Население сократилось. Жилые кварталы обосабливались отдельными островами, а между ними лежали целые районы развалин и пустырей, зарастали кустарником, люди пасли там коз, разводили огородики. Вокруг города раньше стояли виллы богачей, пышные сады. Они превратились в одичавшие заросли, и ходить туда не рекомендовалось, чтобы не попасть в лапы бандитов.

Даже в императорском дворце поддерживалась пригодной к жизни небольшая часть. После того, как султан Мурад возвратил на престол Иоанна V и его сына Мануила, они уже признавали себя вассалами турок, платили дань, хотя и небольшую. Большую-то платить были не в состоянии. Император и наследник по очереди вынуждены были проводить время «в гостях» у султана. То бишь, кто-то из них оставался в заложниках. Хотя Иоанну чрезвычайно понравились некоторые обычаи мусульманских вельмож, особенно голенькие танцовщицы. На старости лет его одолела совершенно нездоровая страсть к женскому полу. Он и в Константинополе стал собирать обученных восточных рабынь, проводил время в пиршествах, любуясь на танцы живота. Заводился до того, что набрасывался на придворных дам, а когда сыну привезли красавицу-невесту, трапезундскую царевну, отобрал ее.

Чтобы добыть денег, император и патриархия пытались существовать за счет прошлого. Продавали за границу уцелевшие произведения искусства, древние книги, рукописи, иконы, святые мощи. Византия удерживала маленькое княжество в Крыму с центром в Мангупе, его называли Готией. Сохраняла ряд городов и земель в Греции, на островах – они превратились в уделы, их отдавали родственникам императора. Но вообще на Балканском полуострове и Эгейских островах царила полная мешанина. Соседствовали между собой владения генуэзцев, венецианцев, флорентийцев, испанцев, французов, в Смирне и на о. Родос хозяйничал орден крестоносцев-иоаннитов (госпитальеров).

На какое-то время возвысилась Сербия. Король Стефан Душан Великий подчинил Македонию, Албанию, часть Греции, заставил повиноваться Болгарию, теснил Венгрию, принял титул «царя сербов и греков». Но Стефан Душан умер, а его дети не справились с самовольными феодалами. Царство распалось на княжества, самыми крупными были четыре: от Моравы до Дуная правил Лазарь, на побережье Адриатики Балша, в Боснии Твардко, в Косовском крае Вуко Бранкович. В Болгарии по Дунаю расцвели торговые города, и большой вес набрали еврейские купцы. Здесь они сумели провернуть операцию, которая им не удалась в Киевской Руси – охомутали царя Александра, женили на своей соплеменнице. Сын от нее, Шишман, унаследовал отцовский престол, и его окружили советники по материнской линии.

На фоне этого разброда османская держава выглядела куда как выигрышно. Турки не разрушали, а созидали. Когда войска Мурада заняли Адрианополь, это был запущенный городок с 15 тыс. жителей. А под властью султана его новая столица превратилась в красивый и благоустроенный город с населением 200 тыс. Турки не делились на уделы. Их беи обладали значительной самостоятельностью, даже вели собственные войны, но приказам султана повиновались беспрекословно, иначе их объявляли мятежниками и уничтожали.

Родовая знать у османов не играла значительной роли. Люди выдвигались не по происхождению, а по способностям. Население распределялось всего на два сословия: воины и «райя» – те, кто платит подати и обеспечивает воинов. Но труд считался не позорным, а почетным занятием. Каждый уважающий себя человек должен трудиться. У османов существовали особые организации ремесленников, их руководители имели доступ к султану, могли изложить наболевшие вопросы. Под покровительство властей бралась и торговля. Султан оберегал справедливые порядки. За хищничества и злоупотребления любой сановник рисковал получить от властителя «подарок» – шелковый шнурок, чтобы удавиться.

Покорением Фракии османы не удовлетворились. Впрочем, для любого правителя XIV в. показалось бы диким останавливаться на достигнутом. Но это была не единовременная завоевательная война, соседей подминали постепенно. Сперва турки выступили на Болгарию. В первых стычках сшибли болгарские отряды, овладели перевалами Балканских гор. А евреям вовсе не улыбалось, чтобы их города подвергались осадам и разорению, чтобы порушился торговый путь по Дунаю. В результате Шишман сдал Болгарию без боя, в знак покорности отдал родную сестру в султанский гарем. Но за это царь приобрел защитников, турки стали помогать ему отбиваться от венгров и сербов.

Потом Мурад повел наступление на Македонию. Нередко сербские и греческие аристократы переходили на его сторону, принимали ислам и становились турецкими беями. Но и тех, кто оставался христианами, не обижали. В ту пору османы относились к православным весьма лояльно. Подсуетились и католики. Венецианцы и генуэзцы заключили с султаном договоры, чтобы не трогал их владений, начали отстегивать дань. А албанцы воевали с сербским княжеством Балши, пригласили турок на подмогу. Балша сложил голову в бою, его земли перешли к султану. В 1386 г. сам Мурад совершил поход на Дунай, взял г. Ниш. Лазарь и прочие местные князья были вынуждены подчиниться ему. Им сохранили полную власть в своих уделах, но они обязались платить дань и присылать в султанскую армию отряды конницы.

На следующий год Мурад выступил в противоположную сторону, подраться за Малую Азию с самым сильным из сельджукских вождей, эмиром Карамана. Лазарь Сербский рассудил, что настал подходящий момент вернуть независимость. Его поддержали Твардко и Вуко Бранкович, собрали 30-тысячную рать. В их собственных владениях турок не было, но князья загорелись отбить и Македонию, раньше-то она принадлежала сербам. Начали брать македонские крепости, истребляли османские гарнизоны. Видя такое дело, воодушевились болгары. Им турецкое владычество принесло куда больше неприятностей, чем их царю. Для султана драли дополнительные подати, ввели и дань детьми, набирали мальчиков в корпус янычар.

Болгария восстала, а Шишману не оставалось ничего другого, кроме как возглавить народ. Но Мурад оценил угрозу, быстро замирился с караманским эмиром и перебросил все силы на запад. Для начала он постарался расколоть поднявшиеся на него страны. Двинул полчища на Болгарию, осадил Шишмана в Никополе, и царь капитулировал. Султан отлично представлял, что эта личность для него не опасна, да и болгарские евреи замолвили словечко через родственников в Турции. Мурад простил Шишману бунт и даже оставил его на престоле. Повернул на Сербию. Армии встретились в 1389 г. на Косовом поле. Под началом Лазаря и Вуко Бранковича стояли сербы, отряды болгар, валахов, албанцев. Твардко прислал хорватов и боснийцев. Но и под знаменами султана набралось немало сербов, болгар, греков.

Это случилось всего через 9 лет после Куликовской битвы. Там и тут складывалось примерно одинаковое соотношение сил. Но кое-что было по-другому. Русь сражалась в порыве к единению, начинала ощущать себя чем-то целым. Балканские славяне сошлись с врагом на пути к разделению. На Косово поле пришло сборище ополчений и дружин, чужих друг для друга. Хотя в героизме сербы ничуть не уступали русским. Зять Лазаря Милош Обилич пожертвовал собой, перед сражением явился к Мураду под видом перебежчика и нанес султану смертельный удар. Надеялся вызвать замешательство, обезглавить неприятелей. Но вышло не лучше, а хуже. Мурад был человеком мягким, нерешительным. Колебался, не вступить ли в переговоры. А его лучшим полководцем был сын Баязет – он не зря носил прозвище Илдирим (Молния).

Он сразу взял на себя власть убитого отца, бросил армию в яростную атаку. Сербы и их союзники бились доблестно, но потерпели сокрушительное поражение. Лазаря взяли в плен и казнили за мятеж. В XIX–XX вв. Косовскую битву стали изображать как роковой рубеж, символ порабощения Сербии турками. На самом деле, картина была несколько иной. Сама Сербия после разгрома резко разделилась. Твардко и северная часть страны передались под владычество Венгрии, но за это требовалось отречься от Православия, принимать латинство. Сына Лазаря Стефана и Вуко Бранковича такой путь ужасал, они выбрали Православную веру. А значит, приходилось подтвердить подданство султану. Баязета это вполне устроило. Он возвратил им княжества, войск для оккупации не оставлял, свою администрацию не назначал, и дань наложил весьма умеренную.

Во всех событиях, сотрясавших Балканы, Византия практически не участвовала. Она была ни на что уже не способна. Но смена султана коснулась и ее. Мурад еще кое-как считался с императором, позволял ему тешить себя видимостью «царского» положения. Баязет презирал константинопольских политиков. В Малой Азии оставался единственный византийский город, не покорившийся туркам, Филадельфия. Баязет заставил Иоанна V и Мануила открыто признать себя подданными султана и участвовать в походе на их собственный город. Император и его наследник были вынуждены уговаривать греков сдаться, а когда они отказались, идти на приступ вместе с османами.

После этого Баязет указал, что Мануил с византийским войском должен постоянно находиться у него на службе. Численность войска составила… 100 человек. Это была армия империи! Да и служба была лишь замаскированным заложничеством. Когда Иоанн задумал построить новые стены вокруг Константинополя, Баязет цыкнул на него и пригрозил ослепить Мануила. Царь послушно сломал начатые укрепления. Византийскими владениями турки распоряжались вообще без его ведома. Второй по величине город империи, Салоники, исправно платил дань, но там возникали заговоры, бурлили смуты. Правительница города Елена Кантакузина и епископ попросили, чтобы султан взял их под полное владычество, Елена самолично отвезла дочку в наложницы Баязету. Он взял и дочку, и Салоники, назначил там турецких начальников, обратил ряд храмов в мечети, ввел набор детей в янычары.

Иоанн V терпел, утешался вином и танцовщицами, но в 1391 г. умер. Теперь получалось, что Мануил, торчавший в ставке султана, должен просить разрешения занять трон! Он полагал, что это будет окончательным унижением. Решил поиграть в самостоятельность. Сбежал в Константинополь, и патриарх возвел его на царство. Что ж, Баязет нахмурил брови и красноречиво указал: «Если не хочешь повиноваться мне, запри ворота своего города и правь внутри его, а за стенами все мое». Турки заняли пригороды и предместья, и Константинополь очутился в блокаде. С внешним миром он мог связываться только морем.

Надежды на спасение Мануил очередной раз возлагал на Запад. Слал призывы в Италию, Венгрию, Германию, Францию, безоговорочно соглашался принять унию. Официально заключить ее мешало лишь одно обстоятельство: у католиков по-прежнему было два папы, Урбан VI в Риме и Климент VII в Авиньоне. С кем из них заключать? Приглашение помочь европейцев заинтересовало. Бессильная Греция, раздавленные турками Болгария и Сербия выглядели легкой и заманчивой добычей. Но сорганизоваться было сложно. В каждой державе кипели собственные страсти.

Французский король Карл VI Безумный подрос и вел себя, как необузданный жеребец. Три дяди-регента, герцоги Бургундский, Беррийский и Анжуйский прикинули, что надо его женить. Чтобы в их компанию не затесался какой-нибудь четвертый дядя, невесту нашли подальше, дочку герцога Баварии Изабо. Юная красотка пленила сумасбродного короля с первого взгляда. Встретив ее на границе, он настолько впечатлился, что не захотел ждать до приезда в Париж, велел немедленно устроить венчание.

Хотя в жизни французского двора мало что изменилось. Короля тянуло ездить по стране, и супругой он не ограничивался, резвился в свое удовольствие. Но и его жена оказалась не промах насчет маленьких радостей. Во Францию в это время стало проникать итальянское «возрождение», Изабо оно пришлось по вкусу. Королева создала так называемый «двор любви», в отсутствие мужа устраивала «маскарады». Гости приходили на них «в костюме птиц» – наклеив перья прямо на тело, «в костюме рыб» – наклеив чешую, а то и «в костюме Адама и Евы», с фиговыми листиками. Бурно веселились целыми ночами. Три дяди подобным утехам не мешали, пускай развлекаются, а они будут править [12].

Однако Изабо, вдобавок ко всему, проявила себя прожженной интриганкой. Ей очень не нравилось, что французские богатства утекают не в ее руки, а в чужие. Да и жить с неполноценным супругом было не столь уж приятно. Она завела себе двоих постоянных любовников. Одним стал брат короля, красавчик герцог Орлеанский, вторым – проходимец Буа-Бурдон, он занял место советника королевы. Возник сложный план избавиться от регентов, а потом и от Карла. Первую часть реализовали безукоризненно. Жена и брат заставили короля созвать ассамблею принцев крови и высшего духовенства, и сообщник Изабо кардинал Лаона провозгласил: Карл достиг совершеннолетия, надо его попросить взять управление Францией на себя.

Дяди растерялись, а их уже благодарили за регентство, нужда в котором отпала. На следующий день кардинала Лаона отравили, но дело было сделано. Дядиных ставленников повыгоняли из правительства, ввели туда герцога Орлеанского и Буа-Бурдона. А дальше началось второе действие. В 1392 г. король отправился воевать с герцогом Бретани. Уже было замечено, в таких случаях его болезнь усиливается. Ее постарались еще усилить. В дороге что-то подсыпали, Карл выкрикивал бессвязные речи, бегал по улицам городов. А потом из леса к нему выбежал лохматый босой старик, схватил за повод коня и завыл страшным голосом: «Не ходи дальше, благородный король, тебя предали!»

От испуга у Карла совсем помутился рассудок, он выхватил шпагу, поскакал наугад, убивая всех на своем пути. Прикончил четверых рыцарей, пока его не связали. А королева снова созвала ассамблею, с горестным видом объявила: «Безумный король не может управлять страной». Назвала лучшей кандидатурой на престол герцога Орлеанского. Не тут-то было. На этот раз три дяди-регента отлично подготовились, подкупили сторонников. Дружно возразили, что ее кандидат слишком молод и неопытен, а пока к управлению страной вернутся они. Словом, осталась на бобах, без власти и с сумасшедшим мужем.

Изабо пробовала устранить его физически. На очередном балу король и девять кавалеров переоделись «дикарями», облепились просмоленной паклей. Когда они скакали в «дикарском танце», герцог Орлеанский уронил рядом факел. Танцоры вспыхнули. Но Карла спасли окружающие, накрыли дамскими юбками и сбили пламя. А убить его как-то иначе стало невозможно. Ведь регенты правили от его имени, они начали следить, чтобы королева и ее любовники не повторили что-нибудь подобное. Тогда Изабо просто забросила мужа. Он жил во дворце Сен-Поль, от него ушли почти все слуги. Король бродил по коридорам голодный, грязный, оборванный. Его жена оттягивалась в Венсенском дворце. Иногда интересовалась, как там супруг, но он не умирал, не упал с лестницы, не вывалился из окна…

По соседству, в Англии, возня за власть вокруг короля приняла еще более жестокие формы. Хозяйничанье временщиков и восстания привели страну в плачевное состояние. О войне с Францией думать больше не приходилось, правительство завело переговоры о мире. Но могущественный дядя Ричарда II Джон Гонт, герцог Ланкастерский, стал болеть и отошел от дел. Воспользовался этим второй дядя, Томас Вудсток, герцог Глостерский. Сорганизовал еще четверых крупных феодалов, они назвали себя лордами-обвинителями. Насели на Ричарда, заставили созвать парламент, и сближение с Францией квалифицировали как государственную измену. У дворян и купцов, заседавших в парламенте, хватало причин ненавидеть временщиков, они с энтузиазмом поддержали обвинение.

Четверых деятелей, заправлявших королевскими делами, во главе с архиепископом Йоркским, приговорили к смерти. А за измену казнь в Англии была жуткой: выпотрошили заживо животы и лишь напоследок четвертовали. Остальных советников, уютно обосновавшихся возле Ричарда, рассажали по тюрьмам. Ну а места осужденных захватили лорды-обвинители и их друзья. Королю десять лет пришлось терпеть новых временщиков и выполнять то, что решит дядюшка Томас. Но положение Британии только ухудшилось. Вудсток и его команда наложили лапу на собственность предшественников, а страну обирали не хуже их. Почувствовав слабость Англии, восстала Ирландия, волновался Уэльс.

Но беспредел дорвавшихся до власти графов и герцогов возмущал мелких дворян. Среди них тоже распространялась ересь лоллардов, она выглядела куда как привлекательно: бормочи себе молитвы на родном языке и не плати церкви, не обращай внимания на ее запреты. Да и идеи насчет справедливости, раздела богатств, были любопытными. Сектантские проповедники нашли дорогу к Ричарду II, заинтересовали его – зачем нужен папа, епископы? Можно и церковной собственности найти иное применение. Близкие взгляды и еретические кружки связали его с рыцарями, бедными, но многочисленными.

А правительство Вудстока, заведя страну в полный тупик, вынуждено было и во внешней политике обратиться к линии уничтоженных соперников. Чтобы французы не отобрали города, оставшиеся на континенте, с ними возобновили переговоры, заключили перемирие на 60 лет. Но тем самым дядюшка и его друзья подставились. Опираясь на рядовых рыцарей и недовольные города, Ричард II произвел переворот.

Обвинил компанию Вудстока в государственной измене. Парламент охотно согласился с ним, и дяде с лордами-обвинителями довелось испытать на себе ту же участь, на которую они обрекли других.

За поддержку Ричард даровал парламенту большие права, позволил ему контролировать и утверждать бюджет, налоги, торжественно пообещал править, руководствуясь законами. Но король чувствовал себя весьма неуверенно. Перемирие с Францией и не думал нарушать. Наоборот, закрепил, обручился с восьмилетней дочкой Карла Безумного и Изабо. Своего второго дядюшку Ричард не трогал, позволял спокойно доживать свой век. Но он не забыл, как Джон Гонт властвовал вместо него, хотел обезопаситься на будущее. Когда Гонт помер, король запретил его сыну Генриху вступать в наследование обширными владениями, повелел выехать за границу.

Надо было чем-то удовлетворить рыцарей, и Ричард повел их усмирять Ирландию, это сулило и добычу, и землю перебитых хозяев. Но едва он уехал, Генрих возвратился. Аристократы негодовали на Ричарда, отстранившего их от высших постов, епископы были в ужасе, что он склонился к еретикам. Все поднялись на стороне Генриха. Ведь он был не только наследником Джона Гонта, а двоюродным братом короля! Ричард II при таком обороте пал духом и не осмелился сопротивляться. Отрекся от короны. А парламентарии хотели жить, проголосовали за победителя. На престол взошел Генрих IV. А вчерашнего короля приговорили к пожизненному заключению, но постарались, чтобы пожизненное было недолгим. Через два месяца его не стало.

Одни державы сами подрывали свои силы, но возвышались другие. Датская принцесса Маргарита очень рано вступила в политическую жизнь. И не только в политическую. Ее выдали замуж за норвежского короля Хокона в возрасте 10 лет. Неизвестно, насколько приятным показалось супружество для тощенькой девочки и здоровенного, как бык, зрелого мужчины, но ему нужна была датская поддержка. Судьба у них сложилась непростая. Хокона то выгоняли шведы, то он возвращал себе королевство. С годами Маргарита стала полноценной женой, родила младенца Эрика, для него смогли добыть Померанское герцогство. В борьбе за место под солнцем муж быстро старился, здоровье сдавало, и жена становилась при нем не последним человеком.

Когда Хокон умер, ей было 34 года. Но она стала полноправной преемницей супруга, заняла престол Норвегии. Оказалась весьма яркой фигурой, бойкой и воинственной. Выиграла свары с соперниками за отцовский трон, воцарилась в Дании. Надежды датчан и норвежцев Маргарита в полной мере оправдала. Через два года лично возглавила войско и отлупила шведов. Их король Альбрехт лишился короны вместе с жизнью, и Маргарита подчинила еще и Швецию. Риксдагам (парламентам) трех стран она предложила считать единым королем своего отпрыска Эрика. Скандинавские парламентарии, как и английские, предпочли обойтись без серьезных неприятностей, отказываться не стали. Была заключена Кальмарская уния и возникла держава, вобравшая в себя Данию, Швецию, Норвегию, Финляндию, Исландию. Хотя править стал не Эрик, а сама Маргарита.

Но датчанам и шведам было совсем несподручно воевать с турками, они прихватывали что поближе – Гольштейн, о. Готланд. А прочие страны и хотели бы, однако ориентировались на разных пап. Кто бы из них не объявил крестовый поход – половина Европы пошлет его подальше. Но в 1394 г. авиньонский Климент VII умер. Засуетились и духовенство, и короли. Наконец-то открылась возможность ликвидировать церковный раскол. Дипломаты из разных стран обхаживали авиньонских кардиналов, и каждый из них заверял: если папой выберут его, он возьмет курс на объединение католиков. Предлагался сценарий – новый авиньонский папа должен официально сложить с себя полномочия и подождать, пока преставится римский Урбан VI, а уж потом занять его место.

Сделать это пообещал Бенедикт XIII. Получил за свои обещания поддержку, деньги, стал папой. Правда, исполнять договоренности он не спешил, тянул время. Но считали, что исполнит. Камень преткновения между немцами, французами, итальянцами, вроде бы, исчез, и Урбан VI объявил крестовый поход на османов. Возглавил его брат германского императора Вацлава, король Венгрии Сигизмунд. Франция выделила тысячу рыцарей и 7 тыс. простых воинов под командованием графа де Невера. Собрались и немецкие рыцари, отряды тевтонских и ливонских крестоносцев, начальство над ними принял приор ордена иоаннитов. Разноплеменная бронированная масса стекалась на Дунай, соединилась с венграми. Воевода Мильчо привел к Сигизмунду валахов (румын). Общие силы достигли 100 тыс. человек.

В 1396 г. они вторглись в Болгарию. Опустошая все на своем пути, подошли к Никополю. Но на Балканах слышали от дедов ужасы про оккупацию крестоносцев, знали и о том, что сейчас творится в западных странах. Здешние народы по-своему оценивали, кто для них более страшный враг. Восемь лет назад Никополь, осажденный турками, сдался. Но рыцарям болгары ворота не открыли, отбивались насмерть. Сербы семь лет назад бились с Баязетом на Косовом поле, а теперь выставили войско в помощь Баязету. К султану явилась и часть валахов, пожелала вместе с ним сражаться с пришельцами.

Турки и их союзники сошлись с крестоносцами у стен Никополя. Преимуществом Сигизмунда была тяжелая рыцарская конница, у османов имелась лишь легкая кавалерия. Французский таранный удар проломил их боевые порядки и докатился аж до ставки султана. Но янычары кинулись в контратаку. Безалаберные французы в разгоне, как обычно, нарушили строй, их зажали с разных сторон. Второй таран, немецкий, встретили сербы. Вот у них-то была отличная тяжелая конница. Она приняла крестоносцев на копья и втоптала в землю. Венгры и валахи дрогнули, побежали, и их начали громить. Сигизмунд бросил подчиненных, удрал в лодке по Дунаю. 10 тыс. воинов попали в плен. Баязет не стал с ними церемониться. Жизнь сохранил только де Неверу и 24 знатным аристократам, способным уплатить большой выкуп. А чтобы отбить у европейцев охоту лезть на чужое, всех прочих приказал перерезать.

Но султан узнал и о том, кто навел рыцарей на Балканы. Императору Мануилу пришло время отвечать за обращения к папам и королям. Баязет решил покончить с Константинополем. Осадами и штурмами утруждать себя не стал, просто распорядился взять город в кольцо, никого не впускать и не выпускать – рано или поздно падет. Турецкие корабли перекрыли подвоз продовольствия. Византийская столица стала голодать. Помочь императору пробовали русские, Василий Дмитриевич в 1398 г. послал ему солидную «милостыню».

Мануил и патриарх не знали как благодарить, но больше надеялись не на единоверцев, а на латинян.

Франция тоже помогла, через блокаду прорвалась флотилия маршала Буссико, привезла 2 тыс. солдат. Но императора их появление порадовало несколько по иной причине. Он оставил на троне племянника Иоанна, а обратным рейсом эскадры улизнул в Европу. Побывал в Венеции, Флоренции, Франции, Англии. Везде его встречали с почестями, император есть император! Регенты, верховодившие во Франции, назначили ему ежегодную субсидию в 14 тыс. ливров, потом повысили до 30 тыс. – лишь бы застолбил побольше балканских земель за французами. Он не отказывался, подписывал любые договоры. Не отказывал и папе, при Мануиле повсюду устраивались совместные богослужения греческих и латинских священников.

Но и Москва не была оторванной от мира. До великого князя дошли известия – греческий император и патриарх докатились до вероотступничества. Василий I крайне возмутился. Посовещался с митрополитом и запретил поминать Мануила на церковных службах, прервал отношения с патриархией. Тут уж всполошился патриарх Антоний. Засыпал великого князя посланиями, горячо убеждал, будто ничего особенного не произошло: «Зачем пренебрегаешь патриархом, заместителем Христа?… Если Божиим попущением неверные народы окружили империю, то и доселе император рукополагается Церковью, имеет прежнее положение, за него возносятся те же молитвы, он помазан великим миром и рукоположен в цари и самодержцы ромеев, то есть всех христиан» [95]. Да какой там самодержец всех христиан! Мануил с протянутой рукой околачивался при чужеземных дворах, собирал деньги якобы на спасение родины. Но возвращаться не собирался. Он был уверен, что Константинополь обречен. Зачем же ехать в голодный погибающий город?


24. Как Витовт и Тохтамыш делили землю

Нашествие Тамерлана едва не погубило Русь, но… открыло ей дорогу к освобождению. Теперь-то игру в верность и почтительность можно было отбросить. Тохтамыша и нового хана Койричака не желали больше знать, дань посылать прекратили. Хотя катастрофа Орды имела совсем не однозначные последствия. Она опрокинула баланс сил, сложившийся в Восточной Европе. Исчез противовес Литве…

Витовт осознал это мгновенно. Джагатаи еще прочесывали степи и горы, жгли города, а литовский государь поднял войска и объявил, он идет на Тамерлана! Дошел до Смоленска и остановился передохнуть. Здешние князья больше не выходили из-под власти Литвы, добросовестно приводили к Витовту дружины против его соперников. А сейчас между ними возник спор об уделах. Что ж, Витовт взялся расудить их. Несколько князей прибыли в его лагерь, смоляне высыпали из города, восхищенно смотрели на литовских героев – надо же, идут сразиться с самим Тимуром!

Но Витовт не собирался воевать ни с каким Тимуром. Целью его похода был именно Смоленск. Он решил захватить княжество в полную собственность примерно так же, как Киев, Витебск, Минск. Подал сигнал, и явившихся князей с боярами взяли под стражу, а воины бросились в ворота крепости. Пограбили город, казнили тех, кого Витовт счел своими противниками. Князей он отправил в свои тюрьмы, назначил литовских наместников. А войско разослал захватывать мелкие княжества в верховьях Оки – Карачев, Мценск, Белев, Козельск.

Эти княжества были союзниками Москвы и зависели от нее. Но Василий Дмитриевич не выразил ни малейших протестов. Какие там протесты! Его мечта быть вместе с Литвой становилась реальностью! Могущественный тесть прикроет от любых противников, хоть от ордынцев, хоть от Тамерлана. Стоит ли с ним ссориться из-за нескольких клочков земли? Василий с женой и Киприаном приехали к Витовту в Смоленск, поздравили с приобретением. Весело пировали – как радостно было чувствовать себя одной семьей! Пусть все знают, отныне два государя заодно. Небось, любой враг призадумается.

Попутно уточнили границы между двумя державами, и Витовт опять себя не обидел. Настоял, чтобы к нему отошли спорные города, Ржев и Великие Луки. Но он и сам делал широкие жесты, повторял обещания, слышанные великим князем в Пруссии: с Литвой Василия ждут такие успехи, какие и не снились его предкам. Да и в переговорах Витовт соглашался на ответные уступки – заверил, что в Литве больше не будет притеснений Православия, а Киприана оставил единым митрополитом для обеих стран. Киприан вполне удовлетворился, советовал великому князю подписывать договор. Что уж там Ржев с Великими Луками? Дружба дороже стоит!

Тревогу забил не ослепленный московский государь. Ужаснулся Олег Рязанский. Жизнь многому научила его. В молодости цапался с Дмитрием Донским за крошечную Лопасню, готов был и людьми жертвовать, и сам расшибиться. На склоне лет умудрнный князь воспринимал окружающую действительность гораздо шире и глубже. Рязанщине пока никто не угрожал, но Олег Иванович видел – смертельная опасность наползает на всю Русскую землю. Опасность скрытная, коварная. Русь пожирают исподтишка, по кускам. Витовт пленил не всех смоленских князей. Юрий Святославович и Василий Иванович скрылись, Олег дал им пристанище. К нему потекли от литовцев другие беженцы со Смоленщины, из верховских княжеств.

Рязанский князь собирал свое войско, формировал отряды из эмигрантов. Юрий Святославович рассылал слуг, призывал смолян подниматься против оккупантов. Вместе двинулись освобождать захваченные города и княжества. Подступили к Любутску – четверть века назад Дмитрий Донской прогнал отсюда армию Ольгерда, а теперь в Любутске уже сидел литовский гарнизон. Но… вмешался вдруг сын Донского! Прислал к рязанцам бояр, потребовал не воевать с его тестем и другом! Сражаться на два фронта Олегу было никак не с руки. Пришлось снять осаду, отступить в родные пределы.

Зато Витовт возбужденно потирал руки. Сосед задел его владения! Повод для войны и искать не надо! Повел всю армию, налетел на Рязанщину. Стоять в одиночку против Литвы Олегу нечего было и думать. Исчез в тайных лесных глубинах, как привык исчезать и от татар, и от москвичей. А Витовт вознамерился так запугать рязанцев, чтобы навсегда отбить охоту мешать его планам. Литовцы отметились страшной жестокостью. Катились шквалом смерти и огня. Кому повезло, не прирезали под горячую руку, угоняли в неволю. Опустошив княжество, Витовт вышел к Коломне, заехал в этот город в гости к Василию Дмитриевичу.

Зять радушно встретил его, снова пировали, обменивались лучшими заверениями. За праздничными чарами Витовт поучал Василия – ты-то чего стесняешься? Да, я кое-что приобретаю, у меня и подвластные области, и доходы растут. Но и ты можешь заняться тем же. Например, отбери у Новгорода источник его богатства, Двинскую землю. Ты мне посодействовал с рязанцами, а долг платежом красен, с Новгородом я тебе помогу. Предложение выглядело крайне соблазнительным. Не «золотые пояса», а московские чиновники будут собирать бесценную меховую дань, возьмут под контроль дороги к Уралу, к «закамскому серебру». Великий князь и его тесть ударили по рукам.

К новгородцам приехало их совместное посольство, выложило кучу обвинений. Василий Дмитриевич выражал гнев за то, что боярская республика опять ссорилась с митрополитом. Витовт негодовал, что в Новгороде приняли его врагов, литовского изганника Патрикия Наримантовича и Василия Смоленского. Ну а ко всему прочему, Литва в это время разругалась с Ливонским орденом, и два государя хором требовали, чтобы Новгород тоже разорвал отношения с немцами. Услышав подобные претензии, вечевики очень удивились. С каких это пор Москва запрещает им торговать с ливонцами? Недоуменно ответили: «Господин князь великий! У нас с тобою мир, с Витовтом мир и с немцами мир».

Василий I только и ждал, чтобы ему отказали, объявил войну. Бросил войска занимать Торжок, Волок Ламский, Бежецк, Вологду, выслал отряды на Двину. Здешнее население не имело никаких прав в Новгородской республике, а дань платило немалую, поэтому москвичей встретило приветливо. Великий князь посулил двинянам льготы под своей властью, пообещал хорошие места двинским боярам, и они передались на сторону Василия. Новогродцы опешили. Как обычно, снарядили в Москву посадника с архиепископом: мириться и торговаться насчет выкупа.

Мириться-то государь соглашался, но о возвращении Двинской земли слышать не желал. Узнав об этом, Новгород встал на дыбы – за счет северных владений кормилась вся республика: и «золотые пояса», и буйные удальцы, и черни кое-что перепадало. Вооружилось 8 тыс. ратников, посадник Тимофей Юрьевич напал с ними на волости великого князя. Разорил села на Кубенском озере, Белозерск, сжег посады Устюга. Потом воинство разделилось, 3 тыс. отправились громить Галич, а 5 тыс. повернули на Двину. Москвичей тут было гораздо меньше, их побили, начальство заперлось в крепости Орлец. После месячной осады она сдалась. Московского наместника Федора Ростовского и его воинов новгородцы ограбили и отпустили восвояси, с двинян взяли контрибуцию, 2 тыс. руб. и 3 тыс. коней, а своих бояр, переметнувшихся к государю, привезли в Новгород в кандалах – одного утопили, двоих заставили постричься в монахи.

И тут-то вдруг открылось, что Витовт обвел Василия вокруг пальца! Он уже и сам позаботился обзавестись сторонниками среди «золотых поясов». Пока бурлили страсти, эта партия действовала, а попытка отнять Двину вызвала общее возмущение против Москвы. На вече литовские друзья протащили решение – обратиться к Витовту, просить его взять Новгород под покровительство. А литовский государь не отказался, начали обсуждать условия договора о переходе республики под его власть.

Василий Дмитриевич услышал, какой оборот принимает дело, и схватился за голову. Наконец-то до него дошло – радужные перспективы союза с Литвой, которыми он жил все эти годы, были откровенной ложью. Вот и опять тесть облапошил его, как наивного ребенка! Нарочно поссорил с вечевиками, чтобы поживиться самому! Великий князь попытался спасать положение. Спешно закинул удочки в Новгород, вернул занятые города, клялся никогда не претендовать на Двину. Этого оказалось достаточно. Основная масса новгородцев не стремилась рвать традиционные отношения с Москвой, налаженные торговые связи. А государь фактически признавался, что проиграл, кланялся им. Это было лестно, республика охотно замирилась.

Но Витовт не намеревался уступать. Он изобразил себя оскорбленным. Новгород просился под его власть? Просился. Почему же передумал? Получается, насмехался над ним? Объявил новгородцам войну – предоставил выбирать, отдаться Литве или испытать ее удары. Зятю войны не объявлял, но и вообще как бы не замечал его. Давал понять: лучше ему не встревать. Останется в стороне, сможет и дальше спокойно править в Москве. А Василий I уже и не знал, как выкручиваться? Прежняя политика завела его в изоляцию. Отношения с Рязанью были испорчены, Олег ему больше не верил. Великий князь заключил оборонительный союз с Михаилом Тверским, но надежды на него были слабенькими, Михаил вовсю наводил мосты с Литвой, женил сына Ивана на сестре Витовта.

Раньше можно было рассчитывать на заступничество Орды, а нынче татарам было не до русских. Койричак просидел на престоле совсем мало, приказал долго жить. Но у Тамерлана обивали пороги другие претенденты – царевич Темир-Кутлуг и эмир Едигей. Принесли присягу числиться его подданными, и «Железный хромец» объявил царевича ханом. Они получили такую же поддержку, как предшественники: деньги, отряды степняков. Собрали белоордынцев и овладели Сараем.

Тохтамыш тоже собирал татар. Но его воинство оставляло желать много лучшего. Самые верные и храбрые полегли в боях. Мурзы и эмиры перебегали к победителям. Хан лишился и своей главной опоры. Купцы, щедро питавшие его золотом, были перебиты гулямами Тимура. Часть толстосумов спаслась в генуэзской Кафе, но Тохтамыш им был больше не нужен. Деловые интересы диктовали иную логику – перестраиваться на победителей. Может быть, эти же самые победители перерезали твоих родных, перенасиловали и увели в неизвестном направлении твоих жен и дочерей, но утраченного не вернешь, а выгоды работорговли вернуть было вполне реально.

Тохтамыш обиделся. Он-то считал, что купцы обязаны ему! Он добросовестно исполнял их указания, из-за этого пострадал, и что получил вместо благодарности? Ну а коли так, не взыщите! В 1397 г. рассерженный хан осадил Кафу. Захватит город, и у него будет сколько угодно золота и серебра, на богатую добычу к нему хлынут всадники со всей степи. Но мощные стены не поддались, а генуэзцы быстро прислали флот с подкреплениями. Подали весть и в Сарай. Изменившие мурзы подсказали Темир-Кутлугу и Едигею – Кафу надо выручать, вся Орда живет торговлей через нее. Новые властители поспешили в Крым, обрушились на стан Тохтамыша.

Разношерстное воинство было разбито и разбежалось, хан поскакал от погони куда поближе – попросил убежища в Литве. Витовта эдакий гость несказанно обрадовал. Ему в руки плыла сказочная удача! Русских щипал как хотел, а если еще и в Орде воцарится его союзник, кто будет господствовать над всей Восточной Европой? Литва! Витовт ободрил беглеца: не горюй, поможем! Отдал приказ, и его конница очутилась в седлах. Вихрем помчались в Крым. Темир-Кутлуг и Едигей еще не ушли. Распустили войско, с ханом оставалась только его гвардия из Белой орды. Литовцы и татары Тохтамыша смяли ее.

Но осада Кафы не возобновилась. Иудейские друзья разъяснили Витовту, что город не надо трогать, и он постарался примирить хана с генуэзцами. Им-то какая разница, кто правит в Орде? Лишь бы обеспечивал их интересы. А по степи разлетались слухи, что Темир-Кутлуг разбит, и мурзы потянулись обратно к Тохтамышу. Им тоже не было особой разницы, кому служить, только бы сохранить собственное положение. Хан с триумфом въехал в Сарай. Однако с такими подданными прочная власть была уже невозможной. Темир-Кутлуг с Едигеем набрали за Уралом новых воинов, куда более умелых и выносливых, чем золотоордынцы. В первом же столкновении разнесли Тохтамыша, и все повторилось. Хан не успел оглянуться, как его сторонники растаяли, очутились возле Темир-Кутлуга.

Свергнутый царь и оставшиеся у него отряды татар направили коней обратно, за Днепр. Витовт встретил его в Киеве, утешил: один раз подсобили, и во второй подсобим. Перед литовским государем открывались такие горизонты, что у него вообще закружилась голова. Было ясно – ослабевший хан без литовцев властвовать не сможет. Будет целиком зависеть от них. Отныне он, Витовт, сможет единолично распоряжаться судьбами всех окрестных стран! Он предложил договор: Тохтамыша поддержат, отвоюют Орду, а за это Тохтамыш расплатится одним из своих улусов. Поможет захватить великое княжество Владимирское и Московское. Хан принимал любые условия. Ему ли, изгнаннику, было торговаться? Москва все равно отпала, дани не платит.

Витовт тем более был удовлетворен. Русь он скушает целиком, а ордынский царек превратится в его вассала! Ради такого приза имело смысл напрячь все силы. Литовский государь взялся готовить грандиозный поход, какого давно уже не знали ни его подданные, ни соседи. Обратился к Ягайле. Очень заинтересовались католическая церковь, крестоносцы. Да и евреи тоже, куда как не к ним поплывет добыча, пленные? При литовском дворе были и люди, симпатизирующие Москве. Постарались передать великому князю о тайном договоре между Витовтом и Тохтамышем.

Василию Дмитриевичу было от чего ужаснуться. Замыслы тестя вырисовывались настолько отчетливо, что дальше некуда, разрозненные части общего плана сходились воедино – Смоленск, верховские княжества, подкопы под Новгород и Тверь, а дальше и владения зятя… Совещались с боярами, но видели перед собой полный тупик. Противником Витовта и Тохтамыша выступал Темир-Кутлуг, но он и для русских не был другом. А повадки тестя были уже известными. Стоит обратиться в Сарай, и Витовт раструбит, что Москва предала, получит чудесный предлог для нападения. Что ему стоит изменить направление своей армии? Точно так же, как он делал раньше, шел на Тамерлана, а хапнул Смоленск?

Великий князь отправил к Витовту в качестве посла собственную жену. Может, хоть Софья умиротворит отца? Она и сама была глубоко встревожена. Выдавая ее замуж, отец наставлял, что ее задача – скрепить и удерживать союз, она верила, что главную роль в союзе должен играть именно отец, мудрый и опытный. Но сейчас-то речь шла не о союзе! У Софьи был муж, она хотела, чтобы ее дети унаследовали великое княжение. А отец метился обездолить и ограбить ее семью!

Но Витовт встретил дочку в Смоленске и расстарался превратить свидание в веселый праздник. Предоставил поскакать на охотах, которые она так любила, посидеть на пирах, полюбоваться на рыцарские турниры – небось, на Руси отвыкла от этого зрелища. А насчет цели посольства заверил, что не имеет никакого желания воевать с Василием. Другое дело, новгородцы, обманувшие его. Другое дело, рязанцы, они первыми начали. Василию надо всего лишь сидеть смирно, слушаться тестя, и для него все обойдется. В качестве подарка Софье и зятю Витовт преподнес несколько возов красивых икон, награбленных в Крыму. Ему-то, полуязычнику-полукатолику, православные иконы были без надобности. Впрочем, подарок был и с намеком. Молитесь, что вам еще остается?

Действительно, оставалось лишь молиться. Положение было отчаянным. Слухи о том, что над Русью нависла беда, доходили не только до великого князя. Оживились все противники Москвы. Михаил Тверской оживленно пересылался с Литвой. Князь Василий Кирдяпа, лишившийся Нижнего Новгорода и сидевший в Городце, выбрал другую сторону, сносился с Сараем. А его брат-изгнанник Семен совсем осмелел, решил, что уже можно помахать саблей. Появился в Камской Болгарии и сговорился с царевичем Эйтяком отбить родовой удел.

Правда, Эйтяк собрал всего тысячу татар. Но Семен подступил к Нижнему Новгороду, кричал жителям, что пришел их исконный князь, а москвичи чужие. Боярам и купцам наобещал всяческие поблажки, горожанам милости и безопасность, и ему открыли ворота. Хотя Эйтяк помогал Семену отнюдь не безвозмездно, князю платить было нечем, и татары набросились на нижегородцев, обдирали до нитки. Ошеломленные люди побежали к Семену, шумели – где же твои обещания? Он мялся, разводил руками, дескать он «в татарах не волен». Но воины Эйтяка прибарахлились и распрощались, а князю как было оставаться без войск с ограбленными подданными? Пришлось скромненько упорхнуть вместе с татарами.

Однако судьба Руси решалась не в Нижнем Новгороде и даже не в Москве. В демагогии Витовт не знал себе равных. Широко извещал – он затеял войну против Орды, справедливую, освободительную. Намерен покончить с осиным гнездом, полтора века терзающим соседние страны. Под его знамена съезжались литовские и русские князья, стекались добровольцы, днепровские казаки. Но в правящих кругах Литвы и Польши знали истинную цель войны. Ягайло передал в подчинение двоюродного брата польскую армию, Тевтонский орден выделил отборный корпус из 500 человек.

О масштабных сборах услышали и в Сарае. Мурзы и воины научились запросто предавать своих ханов, но сейчас на них нацеливались полчища чужеземцев. Степняки едва оправились после Тамерлана, а их улусам грозило еще одно опустошительное нашествие. Чтобы защититься, хочешь или не хочешь, надо было сплотиться вокруг хана. Темир-Кутлуг и Едигей оценивали трезво: войско Золотой орды рыхлое и ненадежное. Оно будет драться лишь до тех пор, пока прикрывает родные кочевья, а в случае отступления развалится. Властители разделились. Едигей поскакал на восток, привести крепкие тумены Белой и Синей орд, а хан с наличными силами выступил навстречу врагу.

Чтобы потянуть время, он попытался завязать переговоры, потребовал от литовцев выдать Тохтамыша. Писал: «Он мой враг, не могу оставаться в покое, зная, что он жив». Витовт презрительно отмахнулся. У него набралось больше 100 тыс. воинов, везли артиллерию. Летом 1399 г. армия шумно и громоздко переправилась через Днепр, вступила на ордынскую территорию. Темир-Кутлуг ждал на р. Ворскле, но снова направил послов к Витовту, спрашивал: «Зачем ты на меня пошел? Я твоей земли не брал, ни городов, ни сел твоих». Литовский властитель высокомерно ответил: «Бог готовит мне владычество над всеми землями. Будь моим сыном и данником или будешь рабом».

Но… тем самым он попался на удочку! Темир-Кутлугу как раз и надо было выиграть несколько дней. Он вдруг согласился, начал спорить только о частностях. Уточнял размер дани, выражал готовность считать Витовта не «отцом», а «старшим братом», по средневековому этикету это означало разные формы зависимости. Литовец выставил еще условие, чтобы хан, как вассал, чеканил его имя на своих деньгах. Темир-Кутлуг и об этом хотел подумать. В обсуждениях пролетело три дня, а тут и подоспел Едигей. Опытный военачальник принял общее командование и по-своему подключился к переговорам. Объявил Витовту: «Да, хан признавал тебя старшим, потому что ты и впрямь старше его годами. Но я гораздо старше тебя. Значит, будет справедливым, если ты признаешь старшим меня, подчинишься мне и начнешь чеканить монеты с моим именем».

Витовт взбеленился. Его, привыкшего обманывать кого угодно, откровенно надули, а напоследок еще и щелкнули по носу издевкой! 12 августа литовский властитель кинул армию в сражение, загрохотали его пушки. Но именно на это Едигей рассчитывал. Разозлить врага, подтолкнуть атаковать первыми. Татары благоразумно не лезли под обстрел орудий, держались поотдаль. А рыцарям не хотелось топтаться на месте. Лавина польской, немецкой, литовской, русской конницы ринулась вперед. Конечно, ее удар выдержал бы не каждый. Золотоордынское ополчение могло запаниковать и разбежаться куда глаза глядят. Но Едигей и это учел. В оборону он поставил лучшие зауральские тумены, а сбродную рать Темир-Кутлуга вообще удалил с поля боя, послал в обход.

Татары, приведенные Едигеем, схлестнулись с неприятелями, во множестве погибали, подавались назад, но не бежали. Высматривали у рыцарей слабые места, вклинивались контратаками. Литовцы и их союзники одолевали, проминали ордынские ряды бешеным напором, Витовт уже чувствовал себя победителем. Но он слишком увлекся тем, что творилось на поле перед ним. А Темир-Кутлуг завершил маневр, и туча его всадников понеслась на тылы, оставленные без внимания. О, сейчас золотоордынский сброд был в своей стихии: засыпать стрелами в спины, потрошить обозы – с воем, шумом, воплями.

Тохтамыш, ради которого, в общем-то, началась война, показал себя полным ничтожеством. Он даже не пытался отразить неожиданное нападение. Едва обнаружилось, что противник окружает, развернул свои отряды и погнал наутек. За ним бросилась часть поляков. Остальные рыцари в атаке нарушили строй, а теперь добавилось замешательство. Озирались, не понимая, что происходит. Ордынцы навалились на них с разных сторон и принялись истреблять. Раздавить бронированное ядро армии они не могли, но это ядро стало неуправляемым. Рыцари потолкались туда-сюда, а потом хлынули назад. Окружение прорвали без особого труда, но Едигей не позволил сорганизоваться отступающим, пустил рати вдогон.

Удирающие рыцари не могли уйти от татар в тяжелых доспехах, на уставших конях. Они растянулись, дробились на группы, а степняки наседали на пятки. Гнали до Днепра, загоняли в реку, рубили, пленяли. Такого успеха ордынцы не одерживали со времен Батыя. Две трети армии Витовта навсегда остались лежать в окрестностях Ворсклы. Одних князей погибло больше 20, в том числе Глеб Смоленский, Михаил и Дмитрий Волынские, Иван Киевский, польский полководец Спитко Краковский. Среди убитых оказались и герои Куликовской битвы Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский.

Те, кому посчастливилось спастись, разносили панику по всей Литве. Что ж, Едигей и на этом сыграл. Вышел к стенам Киева, и город не посмел сопротивляться, заплатил 3 тыс. руб. выкупа, признал над собой власть хана и принял баскака. А потом Темир-Кутлуг и его советник распустили воинов загонами по литовским краям, население было деморализовано, и татары разграбили Правобережье Днепра вплоть до Луцка. Такова была судьба проигравших.

Тохтамыш, проявивший себя столь позорно, не рискнул больше появиться в Литве. Он подался в противоположную сторону, в Сибирь. Вся Орда славила Темир-Кутлуга. Вот это хан! Участники войны везли по домам возы дорогих доспехов, оружия, пересчитывали отрубленные с чьих-то пальцев перстни, содранные с убитых золотые цепи и кресты. В Кафу вели бесконечные колонны пленных. Темир-Кутлуг размечтался, что наконец-то он станет полновластным царем. Опека Едигея давно раздражала хана, он дал понять, что может и сам принимать решения. Но… эмир полагал иначе. Темир-Кутлуг скоропостижно умер, а на престол Едигей возвел его малолетнего брата Шадибека. Этот не будет задирать нос и самовольничать. Такова была судьба победителя.

Московская Русь не участвовала в войне, но получилось так, что главный выигрыш достался на ее долю! Она уцелела! А обе державы, грозившие стереть ее с лица земли, растеряли свои силы. Кто помог Руси? Кто помог, когда у нее оставалась единственная возможность – молиться? Впрочем, солидный выигрыш сумел обеспечить себе и один из рядовых ратников, бившихся с татарами на Ворскле. Когда погибала литовская рать, и настигающие ордынцы сносили головы князьям, боярам, рыцарям, рядом с Витовтом очутился казак Алекса по прозвищу Мамай. Кликнул заворачивать в лес, ускакали не пойми куда, в непролазную чащу. Государь был спасен, но они заблудились. Три дня казак водил Витовта по зарослям и буреломам. Литовец изнемогал от усталости, шатался от голода. Наконец, он догадался пообещать проводнику поистине щедрую награду, город Глинск и княжеский титул. Хитрый Алекса-Мамай сразу же нашел дорогу. А тем самым положил начало княжескому роду Глинских…


25. Как Олег Рязанский бился за отечество

Главные враги расшибли себе лбы, а с мелкими великий князь и сам справился. Для обороны границ он привлекал братьев: Андрею Можайскому досталось западное направление, Константину Угличскому – северо-западное. Юрий Звенигородский владел заволжским Галичем, и ему, соответственно, выпало восточное. Сейчас государь поручил ему наказать Камскую Болгарию за набег Эйтяка на Нижний Новгород. Юрий с московским войском обрушился на соседей. Болгары и татары не осмелились выйти на битву, засели по городам, но князь был решительным, по очереди взял на щит Биляр, Жукотин, Казань, Кременчуг. Лишь через три месяца, нагрузившись сказочной добычей, рать повернула по домам.

А организатору набега, нижегородскому князю Семену, больше было некуда податься. Он превратился в обычного разбойника, примкнул к мелким татарским шайкам, отиравшимся возле границ и промышлявшим грабежами. Но правительство не теряло его из вида. Отслеживали, где появляется князь, вычислили район, где он действует. Заслали людей и разузнали, что в одном из мордовских селений Семен держит жену и детей. Туда отправили отряд, захватили его семью, и Семен сдался. Василий Дмитриевич помиловал его, возвратил близких. Князь целовал крест больше не выступать против государя, и ему позволили самому выбрать место жительства. Семен выбрал Вятку. Эта вольная республика жила почти независимо от Москвы, но Василий I поверил князю, согласился. Клятву Семен сдержал, доживал век у домашнего очага, в храмах Божьих.

Хотя его брат Василий Кирдяпа так и не смирился. Сидел у себя в Городце, государя игнорировал. Сносился с Сараем, мечтал – если бы кто-нибудь сокрушил великого князя, и он бы вернулся в Нижний Новгород, в Суздаль! В таком же духе воспитывал сыновей. Василий I не трогал его, Городец для него был не опасен. Но и терпел этот гнойничок лишь до поры до времени. Через некоторое время Кирдяпа преставился, а его дети вздумали вести себя, как отец. Они и не подумали обратиться к государю, чтобы утвердил за ними удел, принести присягу. Тогда Василий Дмитриевич просто занял Городец. Последний осколок Суздальско-Нижегородского княжества присоединился к Москве.

Другой очаг вражды, Тверь, погряз в собственных раздорах. На старости лет князь Михаил разболелся, умилился душой, ничто земное ему уже было не нужно. Устроил пир для нищих и убогих, просил подданных благословить его в последний путь. Постригся в монахи и отошел в мир иной. А его наследник Иван тут же поссорился с братьями и племянниками. Он был женат на сестре Витовта, но сейчас на шурина надеяться не приходилось. Иван погнал послов в другую сторону, в Орду. Выхлопотал у хана Шадибека ярлык на «все Тверское княжение». Размахивая ярлыком, принялся отбирать уделы у родственников, захватил Кашин, взял в плен брата Василия. Обиженные метнулись в Москву, и великий князь заступился. А за Ивана-то заступиться было некому. Хочешь или не хочешь, пришлось считаться с требованиями Василия, мириться с родней.

Олега Рязанского разгром Витовта окрылил. Он решил, что настала пора отбирать у Литвы русские земли. У него по-прежнему жили смоленский князь Юрий с братом Владимиром, их слуги снова поехали на родину, обнадеживали народ скорым освобождением. Но для этого требовались заручиться поддержкой Москвы. Витовт пронюхал, что рязанцы начали переговоры с Василием Дмитриевичем, крайне встревожился. Слал посольства, заваливал подарками, изъявлял самые горячие чувства.

Но цену его словам уже знали. Великий князь больше не останавливал рязанцев и смолян, даже закрепил дружбу с ними. Сыграли две свадьбы. Герой похода на болгар Юрий Звениргородский женился на дочке Юрия Смоленского, а внучку Олега Рязанского выдали за сына Владимира Храброго. Но сам Василий Дмитриевич даже сейчас не хотел воевать с тестем. Он строил собственные расчеты. Витовт ослаблен, если Олег дополнительно вразумит его, это будет полезно.

Литовские государь будет и в самом деле нуждаться в союзе с зятем, обратится к нему. Но союз станет равноправным, и Москве он очень пригодится – против Орды.

В 1401 г. войско рязанцев и князей-эмигрантов вступило на Смоленщину. Население встретило их восторженно. За шесть лет оккупации оно нахлебалось лиха – крестьян литовцы перевели в крепостное состояние, в городах появились евреи, подминая торговлю. Люди вооружались чем попало, присоединялись к русским князьям. Но… выяснилось, что местным боярам литовские порядки пришлись по вкусу. Они-то превратились в панов, получали крепостных в неограниченное пользование. Знать заперлась в Смоленске, намеревалась сражаться. Ей не позволили. Простонародье взбунтовалось и впустило русских. Олег Иванович и Юрий Святославович не пощадили изменников. Головы литовского наместника и помогавших ему бояр покатились на плахе.

Витовт спохватился. Собрал воинов, побольше пушек. Как только рязанцы ушли домой, явился отбивать Смоленск. Но горожане встали на защиту, грохота орудий не боялись, а ядра причиняли мало вреда укреплениям – пробивали бревенчатую обшивку стен и увязали в земле, наполнявшей ряжи. Впрочем, литовский государь надеялся не только на артиллерию. У казненных бояр остались друзья и родственники, осаждающие связались с ними. Условились, что крамольники неожиданно захватят ворота и откроют их. Но для этого боярам надо было задействовать воинов, слуг, а среди них далеко не всех прельстило предательство. Доложили князю Юрию Святославовичу, а он не церемонился. Одних заговорщиков отправил на эшафот, других перевешал на стенах. Взять город без их содействия Витовту оказалось слабовато, и он сделал вид, будто отказывается от Смоленска, подписал перемирие.

Олега Рязанский был уже в летах, давали о себе знать старые раны. Князь основал недалеко от Рязани Солотчинский монастырь, часто ездил туда помолиться, отдохнуть душой. Но победы над литовцами взбодрили его, он будто помолодел. Считал, что надо развивать успехи. В 1402 г. поднял войско, поручил командование сыну Родославу и послал его освобождать следующее княжество, Брянское. Василий Дмитриевич полагал, что его замыслы исполняются, соблюдал нейтралитет. Как и ожидалось, Витовт шел на уступки, начал вырабатывать новые соглашения с зятем. Но он всего лишь пускал пыль в глаза. За поддержкой он обратился вовсе не к русским, а к Ягайле и тевтонам. Лицемерить и швыряться интересами подданных ему было не впервой. Витовт готов был принять тесную зависимость от Польши, перечеркнуть свободу вероисповеданий, возвратить привилегии католикам. А за это король и немцы выделили подмогу.

Но Витовт одновременно заигрывал и с православными князьями. Приманил своих недавних врагов Лугвения Ольгердовича, Александра Патрикиевича, дал им богатые уделы. Православным было куда как удобнее призывать под свои знамена русских, да и покорять русских – вроде, единоверцы. Лугвения и Александра Витовт поставил во главе армии. Под Любутском они встретили рязанское войско и в кровопролитном сражении одержали победу. Полегли лучшие витязи Олега, его сына Родослава взяли в плен. Витовт отыгрался на нем за все неприятности, которые доставили ему рязанцы, распорядился содержать в самых тяжелых условиях, в цепях. Для Олега Ивановича удар был слишком тяжелым. Здоровье его ухудшилось. Он передал княжение сыну Федору, принял постриг в своем любимом Солотчинском монастыре и вскоре умер.

Известие об этом порадовало Витовта как вторая победа! Не стало главного его врага, вдохновителя борьбы с литовцами. Переговоры с Москвой свернулись, они были больше не нужны. В 1403 г. рать Лугвения двинулась на Смоленщину, подступила к Вязьме. Бояре подбили горожан капитулировать, князя Ивана Вяземского, брата Юрия Смоленского, выдали победителям. А в следующем году сам Витовт привел к Смоленску многочисленные полки. Обстреливал город почти два месяца, бросал полки на приступы, но смоляне дрались героически, и литовцы убрались ни с чем.

Но и князь Юрий Святославович очутился в отчаянном положении. Понимал, что Литва не оставит его в покое. Поехал в Москву. Соглашался отдать Смоленск под власть великого князя, служить ему. Но Василию I и его советникам даже не пришлось решать, что важнее, получить Смоленск или сохранить мир? Решили без них. Уцелевшие смоленские бояре, до сих пор изображавшие верность своему князю, изменили. Как только Юрий уехал, снарядили гонцов, те догнали отступавшего Витовта, литовцы быстренько вернулись, и заговорщики ночью впустили их в Смоленск. Ошеломленных воинов князя обезоружили, его жену арестовали.

Такой поворот стал полной неожиданностью и для Юрия, и для великого князя. Василий Дмитриевич даже заподозрил гостя в провокации. Возмущенно спрашивал, как же так? Юрий втягивает его в войну с Литвой, а сам отдает княжество? Тот разводил руками – не сам отдавал, бояре постарались. Впрочем, крамольники жестоко обманулись. Раскатали губы, что их наградят, Смоленщина попадет в их распоряжение. Но кому нужны предатели? Одного хозяина подставили, и другого подставят. Витовт отобрал у них вотчины, а на все руководящие посты назначил литовцев. Но он учел и уроки прошлого. Литовских законов больше не вводил, даровал Смоленщине особые права. Даже снизил подати по сравнению с теми, какие люди несли при своем князе, запретил притеснять православных. Пускай смоляне убедятся, под властью Литвы живется лучше, пускай об этом узнают в других русских землях.

Витовт уже нацеливался на Рязанщину. Князю Федору Олеговичу больше не приходилось думать о борьбе, она получалась слишком неравной. Федор запросил литовцев о мире, об освобождении брата. За брата Витовт содрал с него выкуп 2 тыс. рублей, но для примирения добавил еще одно условие – Рязань должна признать себя вассалом Литвы. Однако Федор выбрал иной путь. Он послал делегацию в Сарай, поклонился Шадибеку, заплатил дань, и ему привезли ханский ярлык. А с татарами Витовт слишком крепко обжегся, больше не хотелось. Лезть на Рязань он передумал. Впрочем, не угомонился. Литовский государь сообразил, каким способом можно и рыбку съесть, и угрозу обойти – просто напросто скинуть ордынского данника чужими руками. Подстрекнул давнего соперника рязанских князей, Ивана Пронского. Тот не заставил себя упрашивать: для него все складывалось отлично, дружины покойного Олега полегли под Любутском. Иван нагрянул в Рязань, и Федору пришлось бежать.

Но ведь он был женат на сестре Василия Дмитриевича! Явился к нему и обратился за защитой. А великий князь очередной раз завис в неприятном положении. Осторожничал-осторожничал, считал более выгодным сохранять нейтралитет – и доигрался. Упустил несколько лет, пока Литва зализывала раны. Теперь Витовт уже оправился от Ворсклы, действовал рука об руку с Ягайлой, и старые амбиции всплыли в полной мере! Попробуй-ка зацепи его! Чтобы не давать поводов для ссоры, Василий I даже отказался принять на службу смоленских князей-беженцев. Но Иван Пронский – это был не Витовт. Раскланиваться с ним причин не имелось. С Федором заключили договор, он признал себя «младшим братом» московского государя. Полки великого князя двинулись к Рязани, а народ радостно встречал законного князя. Ивану ничего не осталось, кроме как извиняться и поскорее перебираться обратно в Пронск. Федор Олегович сел в своей столице. Удерживаясь обеими руками за хана и Москву, он смог княжить более-менее уверенно.

Однако Витовта неудача не слишком впечатлила. Не выгорела одна задумка – но полным ходом готовились другие. Он искал тайных доброжелателей среди московских бояр. Смоленские предали, значит, и вокруг зятя можно найти подходящих людей. А литовским сторонникам в Новгороде намекнули: настало самое время «освободиться» от великого князя. Они взбудоражили вече. Шумели, что москвичи прижали их исконные права, навязали статус наследственной «вотчины», дерут большую дань. Надо последовать примеру Смоленска – передался город Литве и поимел льготы! Пересылались не только с литовцами, а с ливонскими крестоносцами. Неужели откажутся поддержать отделение от Руси? А новгородский архиепископ Иоанн задумал обрезать духовную связь с Московской митрополией. Уже в который раз завалил Константинополь жалобами и взятками, силился купить самостоятельность. Глядишь, в Литве он и сам митрополитом станет?

Но и Василий I встревожился, получая подобные известия. Трое «золотых поясов» приехали в Торжок, завели разговоры о переходе к литовцам. Великий князь направил своих слуг и захватил смутьянов. В патриархию отписал Киприан, обвинил новгородцев в связях с латинянами, а владыку Иоанна вызвал на суд и заключил в Николаевском монастыре. Это подлило масла в огонь, вечевики заколобродили пуще прежнего. Василий Дмитриевич вознамерился ухватить их за уязвимое место, богатую Двину. На этот раз не стал направлять туда войска, давать почву для обвинений. Привлек перебежчиков из самого Новгорода, позвал удальцов из Вятки – они с новгородцами всегда враждовали. В общем, обзавелся собственными ушкуйниками. Они напали на Двину, пленили посадника, грабили. Но и новгородские ушкуйники не заставили себя ждать, спешно выгребли на северные реки и поколотили чужаков.

А Витовт времени не терял. Новгородцам он мог сулить что угодно, но нашел общий язык с Ливонским орденом, подписал договор о разделе будущих приобретений – Литве отойдет Новгород, а рыцарям Псков. В 1406 г. литовцы и немцы с двух сторон ворвались на Псковщину. Магистр ордена опустошал окрестности Изборска, Острова, Котельны, а отряды Витовта овладели городком Коложе, набрали 11 тыс. пленных. Псков отчаянно призывал новгородцев, но они не откликнулись и на выручку не собирались – на вече обсуждали совсем другое: на каких условиях отдаваться Литве.

И все-таки Витовт недооценил русских. Псковичи встали в строй как один, поднялись все, способные носить оружие. В бою у Киремпе отшвырнули и прогнали крестоносцев. Потом кинулись в яростные набеги на литовские владения, пожгли Великие Луки и Новоржев. Но Псков отдавал себе отчет – в одиночку против двух держав он устоит недолго. Послы приехали в Москву, умоляли защитить их. Вот теперь-то Василию Дмитриевичу приходилось сделать однозначный выбор. Помочь Пскову означало войну. Отказать в помощи, пожертвовать вслед за Смоленском, означало показать себя трусом и ничтожеством. Кто же впредь будет считаться с его властью, если потомок собирателей Руси позволит растаскивать ее чужеземцам.

Что ж, выбор он сделал. Послал в Псков брата Константина с войском. Это подействовало, новгородские смутьяны озадачились. А простонародье Новгорода и без того переполошили вторжения ливонцев и Литвы. Увидели, что великий князь не бросает подданных в беде, и настроения шатнулись в обратную сторону: быть с Москвой. Государь и со своей стороны сделал шаги к примирению, отпустил арестованных бояр и архиепископа, подтвердил, что не будет претендовать на владения республики и ее законы. Взаимопонимание кое-как наладилось. Василий Дмитриевич прилагал все усилия, чтобы и с Витовтом сохранить мир. Отписал ему в очень вежливых тонах, выражал недоумение по поводу нападения на Псковщину.

Да какой там мир! С Псковом и Новгородом тесть кинул очередной пробный камень. Отдадут – проглотить, не отдадут – почему бы не повоевать? Что такое Москва по сравнению с Литвой, Польшей и ливонцами? На послание он ответил грубо и оскорбительно. Пускай зять знает свое место и не высовывается. Подали голос литовские друзья из московских бояр, а кто-то из окружения Василия Дмитриевича просто привык к накатанной колее. Ужасались: нам ли дерзить Витовту? Советовали стерпеть, сидеть потихонечку – их-то вотчинам ничто не угрожало.

Нет, Василий не пошел у них на поводу. Он терпел предостаточно, а его терпение лишь разжигало аппетиты тестя. Великого князя горячо поддержала жена, убеждала, что потакать ее отцу больше нельзя. Хорош отец, если нагло обирает ее семью! Аппетиты Витовта крайне обеспокоили и Ивана Тверского. Не требовалось особой прозорливости, чтобы догадаться – за Смоленском, Псковом, Новгородом, придет его черед. Он согласился воевать на стороне Василия Дмитриевича. Но соотношение сил и впрямь выглядело безнадежным. Тем не менее, выход существовал. Федор Рязанский уже показал его. После нелегких споров с боярами великий князь отправил посольство к хану Шадибеку. Признавал, что по-прежнему готов быть данником Орды, но за это просил о защите.

Он попытался сыграть и на внезапности. Решил начать первым. Пока тесть не собрал армию и не ждал от него активных действий, отобрать хотя бы ближайшие города. Наступление воодушевит православное население в Литве, оно примкнет к освободителям. Московские и тверские полки двинулись к Козельску, Серпейску, Вязьме. Но перехитрить Витовта было сложно. Он позаботился укрепить порубежные крепости, посадить там сильные гарнизоны, во всех пунктах атаки были отбиты. Воеводы отступали, уводили обескураженных и поникших ратников, а из Литвы их догоняли пугающие вести: сам Витовт возглавил многочисленное войско, и объявил поход не куда-нибудь, а на Москву!

Но к Василию Дмитриевичу примчались и гонцы из Сарая. Шадибек и Едигей немало порадовались, что великий князь наконец-то изъявил покорность. Уступать свой улус литовцам они не желали, выслали тумены поддержать русских. Но… даже и в таком раскладе требовалось крепко поломать голову. Если литовцы опередят татар, московской рати и землям будет худо. А если татары явятся первыми, все равно будет худо. Эдакие союзники разорят Русь похлеще любых врагов.

Тем не менее Василий I и его полководцы выкрутились. Не стали ждать ни литовцев, ни ордынцев, подняли войско и выступили к границе. Но направились не строго навстречу Витовту, а уклонялись на восток. Грозный тесть узнал, тоже повернул за московской ратью. Прикидывал, что разделаться с ней в полевом сражении гораздо легче, чем осаждать в городах. А великий князь уводил его поближе к татарам. Но и татар наметил перехватить где-нибудь подальше от густонаселенных районов. В общем, сманеврировал мастерски, соединился с ордынцами под Тулой. На р. Плаве Витовт наткнулся на своих противников, и перед ним открылась весьма неприятная картина. Рядом с полками зятя застилали поле тучи ордынской конницы – такой хорошо знакомой, такой памятной…

От битвы литовский государь сразу отказался. Озаботился, как бы ему позволили уйти. Вступил в переговоры, но и Василий не хотел, чтобы в схватках гибли его воины, а татары задерживались в русских пределах. Литовцы убедились, что Москва не намерена сдаваться, а хан не даст ее в обиду. Впредь призадумаются, стоит ли замахиваться на чужое. Великий князь заключил с тестем перемирие. Армия Витовта двинулась в обратную сторону – уходила поскорее, озиралась, не кинулись бы ордынцы в погоню. Словом, стыда нахлебалась по уши. А Василий Дмитриевич чествовал избавителей. Забивали целыми стадами скот, везли обозы меда, браги, пива для угощения степняков. Везли сюда же, под Тулу, чтобы не приглашать их в Москву. Великий князь не поскупился на подарки начальникам, передал и для хана, для Едигея. Распрощался с самыми дружелюбными заверениям.

Казалось, ситуация возвращается на круги своя. Хочешь уберечься от Литвы – надо покоряться Орде. Но Василий Дмитриевич как раз и не желал возвращения к прошлому. Шадибек и Едигей звали его приехать в Сарай или прислать кого-то из ближайших родственников. Исполнить все формальности, как это делали предки Василия – поклониться хану, его женам, обойти с визитами вельмож, узнать их пожелания и наказы. Василий не возражал, обращался к царю как нижайший подданный. Но не приезжал, сыновей и братьев не присылал. Отговаривался разными причинами. Ханские послы прибывали в Москву, и опять же, их принимали верно и послушно. Великий князь лично выходил за ворота, усердно кланялся важному татарину, сопровождал пешком и вел под уздцы его коня – посол изображал самого царя. Но как только заходил разговор о дани, Василий и его бояре печально разводили руками. Дескать, княжество оскудело. Когда соберем, конечно же, заплатим. А пока пусть царь не гневается, на нет и суда нет…


26. Как русских подставили под Грюнвальдом

На безвестной речке Плаве вроде бы не произошло ничего великого и героического. Литовцев не громили, как на Ворскле. Их всего лишь заставили без толку уйти назад. Всего лишь опозорили. Но коварство и наглость Витовта допекли и саму Литву. Теперь он снова запустил в страну поляков, заменял католиками православных военачальников и чиновников. В городах устраивались латиняне, прибирали к рукам церковную собственность. В это время умер митрополит Киприан, и Витовт больше не желал, чтобы литовскую паству окормляли из Москвы, затеял в Константинополе хлопоты об учреждении отдельной митрополии. Причем католики выискивали священнослужителей, склонных к унии, Витовт продвигал их на руководящие посты. Новую митрополию заранее готовили к вероотступничеству.

Но на полях под Тулой открылось, что Витовт отнюдь не всемогущ. Проявилась реальная сила, способная противостоять ему. Авторитет литовского властителя затрещал по швам.

Врагов себе он сумел нажить предостаточно, и они увидели, куда можно податься. В 1406–1407 гг. к великому князю Василию стали переезжать черниговские, стародубские, брянские, карачевские, козельские бояре, приводили воинов, слуг. Ехали и крестьяне – к своим, к единоверцам, понукали худых лошаденок, выталкивали телеги из колдобин разбитых дорог.

Что там бояре и крестьяне! Родной брат Ягайлы, Свидригайло Ольгердович, не забыл, как у него отняли Белоруссию, держали в цепях, попросился на московскую службу. Двоюродный брат Ягайлы и Витовта, Патрикий Наримантович, помнил о расстреле отца. Тоже явился к Василию с сыновьями. Государь не отказывал. Готов был расселить по своим деревням землепашцев, предоставить боярам достойные места на службе, жаловал вотчинами. Ну а князья были вообще бесценным козырем. Гедиминовичи, законная династия! При случае они смогли бы и на престол претендовать.

Василий I расстарался попрочнее привязать их к Руси. Свидригайле определил небывалый удел – города Владимир, Переславль, половину Коломны, Волок Ламский, ну а заодно и Ржев – пускай отбивает у Витовта. Патрикий Наримантович славился как прекрасный полководец, ему также достались обширные угодья. Мало того, великий князь выдал за его сына Юрия собственную дочь! Хотя подобная щедрость оказалась вполне оправданной. Литовские князья хлынули в Москву косяком: Александр Нелюб, Федор Путивльский, Семен Перемышльский, Михаил Хотетовский, Урустай Минский. Приезжали с дружинами, с сотнями и тысячами бойцов. Приехал черниговский епископ Исаакий со всем клиром.

Массовый исход подданных ошарашил Витовта. Он негодовал, требовал выдать перебежчиков. Но Москва больше не спешила исполнять его волю. Разозленный литовский государь отбросил договор, попробовал воевать так, как он привык, мелкими укусами. Выжег и захватил крошечное Одоевское княжество. Однако и Василий ответил тем же, выслал рать и отнял у него городок Дмитровец. А драться всерьез Витовт опять не отважился. Встретившись с русскими под Вязьмой, постоял-постоял и возобновил перемирие.

Но в противоборстве участвовала и третья держава – Орда. Прислал хан конницу, и чаша весов резко опустилась на московскую сторону. А дальше? Старик Едигей был отнюдь не простаком, он быстро раскусил, что Василий Дмитриевич намерен водить его за нос. Однако и положение Сарая было сложным. Роли в степях, по сути, переменились. Едигей занял место Мамая, менял ханов. Ему надо было удерживать вокруг себя мурз, ладить с сарайскими и генуэзскими олигархами. А на просторах Белой и Синей орд снова колобродил Тохтамыш. Взывал: не забыли ли его храбрые воины? Указывал, что в Сарае уселся узурпатор, поет под дудку презренных избалованных вельмож.

Начались столкновения, набеги. В таких условиях прижать Русь к ногтю было не просто. Ушлешь на нее войско, тут и дождешься удара в спину. Но и спускать непослушание Едигей не собирался. Он затеял изощренную игру, решил покрепче стравить московского государя с Литвой. Писал Василию I, подбадривал воевать с тестем, заверял в своей помощи. А одновременно писал Витовту, жаловался на неблагодарность великого князя и обещал: татары отступились от неверного раба, литовцы могут разделаться с ним, как сочтут нужным. Подталкивал, чтобы измочалили друг друга. А татары явятся на готовое и своего не упустят.

Витовт уже испробовал на себе татарскую хитрость, не доверял Едигею. Но в 1408 г. Тохтамыш счел, что он в состоянии бороться за Сарай. Правда, зауральские татары ослабли и поредели. Слишком много их братьев погибло, добывая для кого-то престол, легло под рыцарским ударом на Ворскле. У Тохтамыша собралось довольно жидкое воинство. Он все-таки рискнул наступать – одержит хоть одну победу, и мурзы, как обычно, перекинутся к нему. Но Едигей был серьезным противником. Сарайские купцы не хотели погромов, дали денег. Во главе армии временщик напоказ выставил Шадибека: пусть все видят, что их ведет законный хан. Тохтамыша разнесли наголову, он бежал обратно в Сибирь. Но Едигей постарался не упустить его, бросил отряды на поиски. Бывшего хана выследили на Тоболе и прикончили.

Между тем, известия об ордынской склоке дошли до Витовта. Искренне или неискренне убеждал его Едигей в своей дружбе, но теперь-то он явно не вмешается! Самое время скрутить зятя в бараний рог! Литовский властитель призвал всех, кого только смог: литовцев, белорусов, киевлян, смолян, Ягайло прислал поляков, а Тевтонский орден корпус рыцарей. Уверенно объявили – идем на Москву! Разве смогут русские противиться эдакой армии без татар? Но и Василий Дмитриевич не испугался, не взмолился о пощаде, уверенно выступил навстречу.

Сошлись на берегах Угры, зазвенели сабли и запели стрелы в сшибках передовых отрядов. Прощупывали друг друга, те и другие тащили начальникам первых пленных. И… Витовт вдруг понял, насколько крупно он просчитался! Перед ним стояло войско ничуть не слабее, чем у него. Куда более многочисленное и лучше организованное, чем на Плаве. Москвичи уже не боялись литовцев, ведь сколько раз поворачивали их вспять! Над русскими станами реяли стяги не только русских, но и литовских князей. Настроены были решительно, горели общим желанием – всыпать покрепче ему, Витовту.

Его войскам было далековато до подобного воодушевления. Поляки косо поглядывали на немцев, киевляне и смоляне роптали, сумрачно перешептывались. А Василий Дмитриевич не зря обласкал Свидригайлу, Патрикия Наримантовича и прочих перебежчиков. У походных костров откуда ни возьмись мелькали их слуги, находили друзей, знакомых. Воеводы докладывали – воины стали исчезать. Куда исчезать, догадаться было нетрудно. Витовт не был безумцем, чтобы вступать в битву со столь ненадежными подчиненными. Приходилось подозрительно озираться на самых близких: кто из них потихоньку торгуется, чтобы отдать трон Свидригайле?

Повернуть назад? Насядут на хвост, и будет полная катастрофа. Скрепя сердце, Витовт вынужден был начать переговоры. А Василий отлично представлял, в какую лужу посадил тестя. На мир соглашался, но условия выставил гораздо жестче, чем раньше. Расходились без битвы, а договор навязали однозначный – в войне победила Москва. Красиво победила! Границей двух держав Витовт признал Утру, отдавал зятю Козельск, Перемышль, Любутск, обязался не претендовать на Псков. Было чему радоваться, что праздновать! Впервые за четверть века русские попятили Литву. Здесь, на Угре, завершилось ее наступление на восток. Кончилось почти бескровно, но и бесславно. Увы, впечатляющий успех очень быстро оказался омраченным…

В Сарае тоже радовались, отмечали победу над Тохтамышем. У Шадибека кружилась голова: он стал взрослым, покончил с матерым соперником! Но взрослый самостоятельный хан был Едигею без надобности. Временщик обошелся с ним так же, как с Темир-Кутлугом – убил и посадил на царство мальчишку, царевича Пулада. Конечно, подобные безобразия могли возмутить татар, но существовали опробованные способы заслужить их любовь – легкая война и богатая добыча.

В общем-то, поединок Василия I и Витовта завершился совсем не так, как виделось Едигею, русских не растрепали в пух и прах. Зато не стало Тохтамыша, можно было не опасаться за тылы. А ко всему прочему, Василий не подозревал, что на него нацеливается другой враг. Ордынский правитель скрупулезно продумал каждую мелочь. В Сарай как раз приехал Иван Тверской, судиться с племянником Всеволодом Холмским, и Едигей взял его в оборот. Решил споры в пользу Ивана, обласкал, но и забросил удочки: разве ему, потомку великих князей, не стыдно ходить в подручных у Москвы? Разве не хочется избавить свою землю от разорения? Обо всем этом можно договориться, надо только послужить хану. Тверь успела обзавестись артиллерией, это хорошо, она может скоро понадобиться. Иван дал согласие послужить…

А к Василию Дмитриевичу временщик отправил послов, извещал, что собирает войско, намерен наказать Литву за нападение на Русь. Едигей догадывался, что рядом с ним есть московские соглядатаи, и темнил даже с придворными, очень немногие знали истинную цель похода. Когда правда открылась, было поздно. Татары ворвались на русские земли. Великий князь был ошеломлен, спешно выслал бояр с подарками, поклонами и объяснениями. Куда там! Едигей в полной мере оценивал, насколько важно выиграть время, втянуть себя в переговоры не позволил. Бояр взял под стражу, и конницу не останавливал. Наоборот, понукал – не отвлекаться на мелкие города, мчаться к Москве.

Василию I и впрямь требовалось время. У него под рукой не было воинов. Они славно потрудились летом, постояли против Витовта, а сейчас разошлись и разъехались по разным городам, вотчинам, деревням. Едигей постарался, чтобы их было некогда собирать… Государь поручил оборонять Москву славному дяде, Владимиру Андреевичу Храброму, а сам поскакал в Кострому – скликать полки, не позволить неприятелю долго стоять в осаде. Что ж, серпуховскому князю было не впервой сражаться. Он вооружал столичных жителей, спалил посады. На стенах расставили пушки, разожгли дрова под котлами со смолой. Татарские полчища нахлынули 1 декабря. Едигей увидел, что город изготовился к осаде. Расположился рядом, послал гонцов к Ивану Тверскому, требовал явиться с обещанными орудиями, построить стенобитные машины, а мурз с отрядами конницы распустил разорять и грабить.

У русских отнюдь не все начальники проявили такую же распорядительность, как Владимир Храбрый. Самый знатный из перебежчиков, Свидригайло Ольгердович, привык изображать из себя героя, но на деле был пустым и неумным хвастуном. К тому же, чересчур увлекался хмельным. На Руси он сдружился с братом государя Юрием Звенигородским, тот тоже любил пображничать. Они оказались свояками, были женаты на родных сестрах. Ездили в гости, то Свидригайло в Галич, то Юрий во Владимир, в порыве пьяных чувств побратались. До укрепления переданных ему городов и подготовки ополчений литовцу дела не было. Да и зачем ополчение, если у князя имелась многочисленная дружина?

Но при появлении татар Свидригайло и не подумал защищать удел. Умчался с хваленой дружиной подальше, к «побратиму» в Галич, где и засел с удобствами за накрытыми столами. Брошенные на произвол судьбы Владимир и Переславль были захвачены с ходу и сожжены. В грабежах и пожарах погибли Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец. Давненько ордынцы не бесчинствовали на Руси так широко и вольготно. Едигей распорядился – чтобы московская земля покорилась, надо посильнее постращать ее, сеять ужас. Его всадники четко исполняли повеление. Отбирали самый дорогой товар, детишек и девушек, остальных рубили, расстреливали из луков или просто раздевали догола и отпускали куда глаза глядят – мороз убьет.

Однако под Москвой татары три недели торчали без толку. Иван Тверской был вынужден что угодно обещать в Сарае, но выступать против Василия Дмитриевича ему было никак не с руки. Ордынцы уйдут, а москвичи расквитаются, поддержат его братьев с племянниками! Иван лавировал, тянул время, и не пришел, пушек не прислал. Тем не менее, Едигей упорствовал. Чтобы заставить Русь вернуться в неволю, очень желательно было разорить столицу. Там ожидала и самая знатная добыча. А в осажденном городе было тревожно. Хлебных запасов заготовить не успели, народу набилось много, боялись голода. Ждали помощи от Господа, от государя. Во всех храмах непрерывно молились, устраивали крестные ходы, снова обратились к Владимирской иконе Пресвятой Богородицы.

Заступница услышала мольбы бедствующего города. До Едигея стали доходить слухи, что в Костроме к великому князю стекается внушительная рать. А потом вдруг примчались вестники из Сарая. Хан Пулад извещал, что нашелся очередной царевич, очередной претендент на трон, поднял мятеж. Хочешь не хочешь, надо было возвращаться в Сарай. Едигей постарался сделать хорошую мину при плохой игре. Объявил москвичам, что готов снять осаду за выкуп. Столица решила не испытывать судьбу, отстегнула 3 тыс. руб. 21 декабря татары удалились. Василию Дмитриевичу ордынский повелитель отправил грозное послание: «Земля христианская осталась бы цела и невредима, если бы ты исправно платил дань… Размысли и научись!»

Впрочем, Рязань исправно платила дань, но это ее не спасло – на обратном пути татары разграбили и сожгли ее. Неужели помешают лишняя добыча и невольники? А письмо не подействовало. Московский государь был очень осторожным человеком, предпочитал обходиться без войн, хитрить, маневрировать, но характер имел твердый. С самого начала правления он старался постепенно, исподволь выводить Русь из ордынского рабства. Перечеркивать эту политику он не намеревался. Василий Дмитриевич извлек из нашествия совсем не те уроки, которые подразумевал Едигей. Просто теперь стало ясно – с Ордой, как и с Литвой, приходится делать однозначный выбор. Время игр и компромиссов кончилось.

Василий I даже не стал отвечать на послание. На советах с боярами он указывал: не татарское могущество привело к беде, а собственные ошибки. Расслабились, проморгали, вот и хлебнули лиха. Впредь надо быть умнее. Хвалил и ставил в пример Владимира Храброго. Но оборона Москвы стала последним подвигом славного князя. Вскоре он преставился. А великий князь отметил не только героев, строго разбирался с нерадивыми. Вызвал Свидригайлу Ольгердовича и отчитал по первое число. Откровенно пояснил, что болтуны и трусы, оставляющие подданных на погибель, на московской службе не нужны.

Свидригайло оскорбился и засобирался обратно в Литву. По пути на родину распустил воинов мстить, без зазрения совести грабил русские села. Но воспользоваться награбленным ему не довелось. Витовт измену не простил и поощрять вернувшегося родственника не стал, упрятал в тюрьму. Василий Дмитриевич не особо жалел, что избавился от подобного соратника. Лучше уж поменьше числом, да попрочнее. Сейчас великому князю приходилось мобилизовывать весь народ. Русь понесла огромные убытки, потеряла массу людей. Но оставшимся надо было напрячь силы, подтягивать пояса: срочно отстраивать порушенные крепости, ковать оружие, набирать и обучать ополченцев. Что стоило Едигею повторить набег? А с другой стороны оставались Витовт с Ягайлой. Для них-то самое время было воспользоваться. Когда же еще напасть, если не теперь?

Нет, не воспользовались, не напали. Чьи уж молитвы Господь услышал, но в самый опасный момент Польшу и Литву отвлекли другие сражения. Тевтонские крестоносцы слишком интенсивно осваивали Жмудь, подаренную им Витовтом. Испробовав на себе немецких хозяев, закрепощенные литовцы не выдержали, восстали. Побивали рыцарских слуг, брали замки, но против стальной орденской конницы они были бессильны. Обратились за помощью к Ягайле и тому же Витовту. О, подобный расклад чрезвычайно заинтересовал польского короля и панов. Прочного мира с немцами у них не было никогда, пограничные стычки считались обычным явлением. А война сулила выгоду со всех сторон.

Наложить лапу на земли ордена, возделанные руками прусских крепостных, было крайне соблазнительно. Выкопали в архивах, что польские короли, приглашая к себе крестоносцев, заключали с ними договор о вассальной зависимости – разумеется, рыцари о подобных обязательствах давно не вспоминали. Но поляки видели еще один сногосшибательный выигрыш! Тевтоны были лучшими друзьями Витовта! Ходили с ним и на Ягайлу, и на Ворсклу, стояли против русских на Угре. Если рассорить их, двоюродный брат короля утратит опору, не сможет рваться к самостоятельности.

Официальные посланцы и неофициальные агенты Польши взялись подталкивать Витовта. Неужели ему не хочется вернуть Жмудь? А ему очень хотелось, отданной провинции было жалко. Опять же, в Литве стало слишком много недовольных его правлением. С Русью сел в лужу, расплодил поляков, католиков, евреев. Если не поддержать соплеменников, литовцы могли совсем отшатнуться. Витовт поддался, примкнул к Ягайле. В 1410 г. польско-литовская армия вторглась в Пруссию, основные силы Ордена встретили ее у деревни Грюнвальд.

В XIX–XX вв. эту битву стали преподносить как решающую схватку объединенного «славянства» и «тевтонов», положившую предел германскому «натиску на Восток». Но подобные утверждения являются всего лишь плодом пропаганды. Причем пропаганды последующих времен, когда Россия пыталась возглавить славянские страны в борьбе с немцами – вот и вспомнили о Грюнвальде. Никаким объединенным «славянством» в XV в. не пахло, сцепились между собой несколько хищников. Орден стремился удержать захваченное, Польша и Витовт – отнять, а рядовых воинов использовали в собственных целях. Им-то могли внушать все что угодно, звали бить немцев, освобождать братьев.

Поляков и литовцев было гораздо больше, около 130 тыс., тевтонов 85 тыс. Но они были спаяны, дисциплинированны, в отличие от сборного войска с двумя государями. Кстати, термин «поляки и литовцы» весьма неточен. 15 % польских войск и 90 % литовских составляли русские, а в целом армия Ягайлы и Витовта была русской наполовину [56]. Эта половина и решила исход сражения. Сокрушающая стена немецкой брони сшибла поляков, татар, и ее удар приняли на себя смоленские полки. Они погибли почти полностью, но устояли, дали возможность полякам и литовцам перегруппироваться, ударить по вражеским флангам. В жесточайших рубках отдавали жизни тысячи прикарпатских, волынских, киевских, северских, полоцких, минских витязей. Они умели драться. Своим мастерством и кровью добыли победу. Большой, очень большой кровью. Но… русским совершенно не нужна была эта победа! Выиграли не русские и не абстрактные «славяне». Выиграли польские паны.

Ягайло и его воеводы командовали бестолково, развить успех не удосужились. После битвы долго стояли на месте, потом неуверенно двинулись за немцами. Но они уже оправились, укрепились в орденской столице Мальброке, взять ее не удалось. Подписали перемирие. С военной точки зрения все жертвы оказались напрасными. Зато с политической Польша ох как окрутила партнеров! Под Грюнвальдом остался лежать цвет литовского воинства, а Витовт с тевтонами стали смертельными врагами. Чтобы защититься от контурдаров крестоносцев, надо было цепляться за поляков, и паны навязали новый договор об объединении. Его подписали в 1413 г. в местечке Городле. Витовт подтверждал подчинение Ягайле, Польша и Литва сливались в одно государство, при этом литовская знать уравнивалась в правах с польской. Но… уравнивали не всех, а только католиков! Православных пренебрежительно отбрасывали в некий неопределенный статус – ниже иудеев. Разве не щедрые плоды Грюнвальда пожали истинные победители?


27. Как Василий I и Витовт меняли ханов

Много ли значило для Руси Небесное заступничество? Наши предки верили, оно-то и спасает в первую очередь. Да и можно ли было не верить в это? Когда казалось, что уже совсем худо, все вдруг переменилось. Клещи, грозившие раздавить Русь, начали разжиматься. Литва подорвала свои силы. И в это же время стала разрушаться вторая часть клещей, Орда. Погибший Тохтамыш оставил от разных жен многочисленных сыновей. Некоторые из них попросились к Василию Дмитриевичу. Великий князь не побоялся Едигея, принял их. Точнее, принял уже напоказ Едигею. Дал наглядный ответ на его послание. Выделил царевичам города на южной границе, поручил защищать ее от соплеменников. Да и соплеменники должны были призадуматься: служилые татары сыты, отлично устроены, не последовать ли их примеру?

Другие сыновья Тохтамыша подались в Литву, и их взял под крыло Витовт. Но царевичи от разных ханов обретались и в самой Орде. А Едигей слишком легко менял марионеток на престоле. Прочим вельможам стало завидно, подстрекнули брата Пулата, Тимура. В 1410 г. он убил хана, Едигею пришлось бежать. Его место заняли новые временщики, но по своим способностям они уступали Едигею, спешили только нахапать побольше.

Тогда и Витовт загорелся разыграть ордынскую карту. Подсобил отпрыску Тохтамыша Джелял-ад-Дину, собрал для него войско из скопившихся в Литве татар. Царевич бодренько поскакал на Волгу и вышвырнул из Сарая Тимура. Витовт удовлетворенно потирал руки. Исполнилась давняя мечта, в степях царствовал его ставленник. Правда, со времен битвы на Ворскле многое изменилось, и делить с Джелял-ад-Дином соседние страны больше не приходилось. Но расклад получался крайне выгодным. Новый хан цеплялся двумя руками за Литву, а Василию I подложили изрядную свинью.

Едва лишь стало известно, что к власти дорвался враг Москвы, к нему, словно мухи на мед, потянулись те, кто считал себя на Руси обделенными. В Сарай явились сыновья Бориса Константиновича и Кирдяпы, лишившиеся уделов. Джелял-ад-Дин запросто выписал им ярлыки на Нижний Новгород, Суздаль, Городец. Один из перебежчиков, Данила Борисович, особенно горел желанием отомстить за обиды. Выпросил отряд татар и принялся воевать против великого князя. Впрочем, война была своеобразной. Князь Данила и ордынцы налетали на русские окраины, хватали подвернувшуюся добычу, пленных и побыстрее удирали. Василий Дмитриевич поручил брату Петру изловить князька. Выставляли караулы, рассылали по городам и дорогам конные дружины.

Когда банда ворвалась с очередным набегом, Петр сумел перехватить ее под Лысковом, но у государева брата оказалось при себе мало воинов, татары разбили их. Данила Борисович все больше наглел, в 1411 г. ему взбрело в голову сорвать крупный куш, ограбить Владимир. Ордынцев с ним набралось всего 500 человек, но двинулись потихоньку, лесными тропами. Людные селения обходили, жителей мелких деревушек и случайных встречных приканчивали. Во Владимире не подозревали об опасности. После обеда горожане, как было принято, легли вздремнуть. А в открытые ворота вдруг с гиком влетели татары. Начались резня, грабеж. В Успенском соборе заперся священник Патрикий, сумел спрятать ценности в укромном месте. Татары и слуги Данилы выломали двери, пытали священника. Он выдержал нечеловеческие муки, не сказал ничего, и его добили, привязали к лошади и потащили по камням.

Сами по себе разбойничьи выходки не представляли серьезной опасности для государства. Но в Москву приехал посол Джелял-ад-Дина – хан извещал, что нижегородские княжата находятся под его покровительством, грозно требовал вернуть им Суздальско-Нижегородский удел. А Витовт не оставлял интриг в Новгороде. «Золотые пояса» тоже учитывали, что в Орде теперь «литовский» хан. Неужели совместными силами не окоротят великого князя? Литовский государь заварил кашу и с Иваном Тверским. Внушал: Москва слишком усилилась, как бы не подмяла его княжество.

Иван и сам этого боялся. Пока Литва наступала, держался заодно с Василием. А сейчас метнулся на противоположную сторону, отправил сына на переговоры с Витовтом и заключил с ним союз. Условились, чтобы тверской князь поехал к хану. С Джелял-ад-Дином литовцы согласовали, пускай поддержит, выдаст Ивану ярлык не только на Тверь, а на великое княжение Владимирское. Что из этого получилось бы? Ясно, что стать государем всея Руси у Ивана не было шансов. Зато между ним и Василием Дмитриевичем вбивался сучковатый и занозистый клин, вырисовывалась довольно масштабная смута: тверичи, нижегородцы, новгородцы, подключатся ордынцы, а Витовт с удовольствием половит рыбку во взбаламученной воде.

Но Василий I и его бояре показали, что ничуть не уступают литовцам в политических играх. Все, что творилось в Вильно, Сарае, Твери, отслеживали в Москве. А меры противодействия предприняли вполне адекватные. Ведь и великий князь держал у себя сыновей Тохтамыша. Одному из них, Керим-берды, помогли собрать несколько тысяч татар, отсыпали серебра и золота. В 1412 г. он нагрянул в Сарай, побил ханское окружение, а Джелял-ад-Дина собственноручно застрелил из лука.

Ну а Василий Дмитриевич разыграл любопытнейшее представление. К Едигею никогда не ездил, последующих ханов и подавно игнорировал, а к собственному ставленнику вдруг поехал на поклон. Керим-берды не знал как благодарить его. Не великий князь, а хан обхаживал дорогого гостя. Но русский государь добросовестно исполнил формальности, даже изъявил готовность платить дань! Конечно, не стародавнюю, и даже не такую, как платил Дмитрий Донской Мамаю. Размер дани определил сам Василий, чисто символический. Керим-берды с радостью выдал любые ярлыки, какие у него попросили.

Необычный ход великого князя оказался мудрым. Самостийники сразу прикусили языки. Нижегородские эмигранты перепугались, как бы их не выдали. Напроказивший Данила Борисович скрылся в ордынских улусах, его родственники повинились перед Василием и попросились на службу. А наметившийся конфликт с Иваном Тверским разрешился полюбовно. Государь сам взялся ходатайствовать за него перед ханом, Керим-берды выписал Ивану ярлыки на Тверь и на удел брата, Кашин. Сосед убедился – ему вовсе не желают зла. Раскаялся, да и страшно стало: подскажут из Москвы, и хан передумает. Пришел к выводу: все-таки лучше дружить…

Витовт был не в восторге от того, что его так лихо обставили. Но признавать поражение не спешил. Благо, в запасе имелось еще несколько сыновей Тохтамыша. Выбрал самого послушного, Бетсабулу. Короновал его прямо в Вильно, собственными руками возложил на него ханскую шапку, после чего запустил в Орду. Но Витовт перестарался. Такая коронация означала, что новый царь признает себя вассалом Литвы. Татары об этом прослышали и повиноваться Бетсабуле не пожелали. Керим-берды разбил его, пленил и велел обезглавить. Что ж, тогда Витовт извлек следующего, Джаббара-берды. Ему коронаций в Литве не устраивали, он выглядел независимым, и дела сложились более удачно. Подкупил на деньги Витовта нескольких мурз, переманил часть воинов, одолел и отправил на тот свет Керима-берды. Василий Дмитриевич к этому хану, разумеется, не поехал, дань высылать перестал.

Но и Джаббару-берды было не до Руси. Власти в Сарае менялись чересчур часто, и татары стали вспоминать старика Едигея. Задним числом он казался лучшим правителем, при нем Орда была прочной, громила и литовцев, и русских. К изгнаннику стекалось все больше воинов… Отряды Едигея взяли под контроль степи Причерноморья и Крыма. Сюда же, в генуэзские города, снова переселились купцы и ростовщики из опасного Сарая. Но повторить опыт Мамая и возродить его былую державу старому эмиру не удалось. Сил у него набралось гораздо меньше. Для формирования войска требовались деньги, а с ними было совсем худо. За былые заслуги и за обещания торгаши раскошеливаться не желали. Деньги надо было заработать.

В 1416 г. Едигей нагрянул на Литву. Его конница опустошила Киев и все Правобережье Днепра. Заработали и впрямь хорошо: вывезли массу добычи, рынки Азова и Кафы переполнились пленниками и пленницами. Но успех дорого обошелся Едигею. Витовт напустил на него Джаббара-берды. Эмир осознал, что сделал глупость. Попытался наладить отношения с литовским государем, отправил ему цветистое и трогательное послание: «В трудах и подвигах честолюбия застигла нас унылая старость… но земля впитала кровь, бранные слова развеял ветер, пламя войны очистило сердца от злобы, вода угасила пламя…» Предлагал «посвятить остаток жизни миру». Витовт согласился, но только на словах. Ему требовалась союзная Орда, а не союзный соперник хана. Мирить своего ставленника и эмира литовец не стал, в сражении Едигей нашел свой конец.

Однако и Витовт ничегошеньки на этот раз не выиграл. Череда переворотов порушила остатки татарской державы. Ханами объявляли себя все кому не лень. Появились «цари» Бурак, Кудайдат, Кебек, Улу-Мухаммед. Они уже не придерживались никакой политики, кочевали с толпами сброда, схлестывались друг с другом, без разбора нападали на русские и литовские города. Чтобы защитить свои земли от этих наскоков, Витовт счел за лучшее договариваться с… Василием Дмитриевичем. Это было разумно. Литовские и московские воеводы совместными усилиями поколотили и отогнали от границ Бурака, Кудайдата. Трофеи честно поделили, даже двух пленных жен Кудайдата отвезли в разные стороны, одну в Литву, вторую в Москву.

Впрочем, это не означало, что Витовт коренным образом переосмыслил отношения с зятем. Он был циничным прагматиком. Где-то оказывалось полезнее дружить, где-то нет. Надежду оттянуть под себя Новгород он так и не оставил. В городе мутили воду его сторонники. А обстановка в здешних краях оставалась напряженной. Война Ливонского ордена с Псковом, спровоцированная Витовтом, так и не прекращалась. Отряды крестоносцев наведывались на русскую территорию, им отвечали, высылали ополченцев разорять латышские и эстонские села. Псковичи сделали попытку завязать переговоры, отправили в Прибалтику посла.

Но рыцари вошли во вкус вылазок, это было куда интереснее охоты или турниров. Чувствовать себя героями, скакать во всеоружии, снести головы попавшимся еретикам. Да и угнанный скот, пленные не были лишними в хозяйстве. А рейдов псковичей крестоносцы не боялись, их-то самих было сложно достать в каменных замках. Переговорам даже не дали начаться. Псковский посол доехал до Нейгаузена, а там его схватили и изрубили на куски. Известия об этом злодеянии возмутили Псков. На свое несчастье, в город прибыл немецкий посланник от дерптского епископа, разъяренная толпа набросилась на него и прикончила. Ясное дело, подобный обмен дипломатическими любезностями примирению никак не способствовал.

Новгородские «золотые пояса» по-прежнему не помогали Пскову. Мало того, исподтишка стали нацеливать своих ушкуйников грабить псковские владения. Вечевики быстро нарушили договоры и с московским государем. Призвали к себе княжить брата Ягайлы, Лугвения Ольгердовича. Хотя он-то был совсем не похож на прежних гостей из Литвы, он все время был заодно с королем и поляками. Приехал, разнюхал обстановку, перемолвился с симпатизирующими боярами, а потом Ягайло с Витовтом устроили грандиозный фарс. Оба обратились к Новгороду, как к независимому государству. Обвинили республику как раз в том, что она не воевала с крестоносцами – значит, показала себя врагом Польши и Литвы. Обвинили и в том, что русские называют латинян «погаными». Лугвения отозвали на родину и объявили Новгороду войну.

Можно сказать – странную войну. Без Василия I новгородцам было не устоять, а сражаться против него поляки и литовцы были абсолютно не готовы. Но на самом деле никто не собирался сражаться. «Золотые пояса» добросовестно исполнили свою часть спектакля. Настояли на вече, что московское войско звать не нужно, проще самим урегулировать споры. Они и урегулировали, подписали мирный договор, нужный Ягайле и Витовту. Признали поляков и литовцев старшими союзниками, обязались иметь с ними «общих друзей и врагов». Про московского государя в договоре совсем не упоминалось, будто его и не было!

Псковичи к этим махинациям не примкнули. За Москву они держались крепко, и Василий Дмитриевич не подвел их. Как только ослабла угроза с литовской и ордынской сторон, в Псков стала поступать подмога, братья и наместники великого князя приводили войска. Крестоносцам несколько раз крепко всыпали, а затем подал голос сам государь. Обратился к Ливонскому ордену и предложил свое посредничество в заключении мира. Намек был более чем прозрачным. Откажешься – посредник явится с армией. Отказываться не рискнули. В 1417 г. боевые действия наконец-то прекратились. Причем немцы настолько зауважали Василия I, что в официальных грамотах назвали его «королем Московским и императором Русским».

«Король Московский» решил проучить и новгородцев. Сперва сделал это «неофициально». Его воеводы опять набрали добровольцев в Вятке, послали прошерстить города и волости по Двине. Новгород попытался ответить аналогичным образом. Собрал ушкуйников, и они, как бы без ведома правительства, налетели и разграбили Устюг. Но тогда уж Василий Дмитриевич отреагировал «официально». Направил войска, занял Вологду и Бежецк.

А между тем, попытки Новгорода оторваться от великого князя заинтересовали не только литовцев с поляками. Шведские отряды из Финляндии несколько раз врывались в Карелию, появлялись на Неве. В Белом море появилась норвежская эскадра, вошла в устье Двины, высадила десант из 500 человек. Они зверски умертвили монахов Николаевского и Михайловского монастырей, сожгли три храма. До поры до времени новгородцам удавалось отражать нападения. Они и сами наказывали хищников, совершали походы под Выборг, выслали флотилию разорить норвежцев. Но ведь Швеция, Дания, Норвегия объединились в одну державу. На кого можно было рассчитывать, если навалятся всерьез? Неужели Литва поможет?

С Москвой ссорились, брыкались, а по большому счету выходило: без Москвы не обойтись. Пошарахавшись туда-сюда, новгородцы чесали в бородах и обращались к великому князю. Он помог окончательно урегулировать и споры с Ливонским орденом. В 1420 г. прошла представительная конференция на берегах Наровы. Присутствовали великий магистр ордена, ландмаршал, командоры, правители городов. С ними беседовали новгородские посадники, бояре. А председателем на переговорах выступал наместник Василия Дмитриевича – бывший литовский князь, а ныне московский боярин Федор Патрикиевич. Стоит ли удивляться, что все пожелания новгородцев решились самым благоприятным образом. Немцы не упрямились, утвердили «вечный мир» на тех же условиях, которые им в свое время продиктовал св. Александр Невский.


28. Как гуситы взорвали Европу

Константинополь несколько лет прожил в блокаде. Император Мануил II торчал за границей и ждал – его столица вот-вот падет, а он останется в Европе изображать жертву османов. Делал вид, будто пытается организовать помощь, но это было несерьезно. После резни под Никополем никто не спешил повторять поход на Балканы. Ко всему прочему, католический мир опять перессорился. Авиньонский папа Бенедикт XIII так и не выполнил обещания подчиниться Риму. Впрочем, подчиняться было просто смешно. В Риме умер Урбан VI, избрали Бонифация IX. Он пустился во все тяжкие, вознаграждал себя пышными праздниками и беспутством. К такому уже привыкли, стерпели бы. Но папа, чтобы расплатиться с долгами за избрание, принялся обирать римлян. А этого не потерпели, Бонифация дважды выгоняли вон. Избрали Иннокентия VII, но он быстро отошел в мир иной. Поэтому авиньонский Бенедикт XIII не терял надежды, что его признают единственным папой.

А германский император и чешский король Вацлав пьянствовал в свое удовольствие, запустил все дела, держал при дворе колдунов, потешавших его «чудесами». Его товарищами стали чешские паны, пить они умели изумительно. Императору нравились столь достойные люди, в порывах застольной щедрости он раздавал панам владения, привилегии. С собутыльниками и колдунами на пирушки проникали какие-то проповедники. То, что они рассказывали, казалось смелым и любопытным.

Любовь Вацлава к чехам очень не нравилась немецким князьям. Но встревожились и родственники императора. Его двоюродный брат, правитель Моравии Йобст, схватил Вацлава и упрятал за решетку. На помощь тому выступил родной брат Сигизмунд, король Венгрии. Поддержала чешская знать, и Йобст был вынужден освободить пленника. Но раздорами в их семействе воспользовался баварский герцог Рупрехт Виттельсбах. Сплотил вокруг себя немецких князей, в 1400 г. они объявили Вацлава низложенным, избрали Рупрехта королем Германии.

Сигизмунду и Вацлаву пришлось вступать в войну за немецкую корону. Точнее, воевал Сигизмунд, а Вацлав опять уселся за стол, надувался пивом и вином, осыпал милостями любезных ему панов. А попутно разваливал любые комбинации, которые строил венгерский король. Наконец, Сигизмунду это надоело. Он убедился, что с таким братцем каши не сваришь, в 1402 г. сам сверг Вацлава и взялся править в Чехии. Содержал брата в относительно мягких условиях. Обовшивев в заключении, император попросился сходить в баню, и ему дозволили. Стража осталась караулить его костюм, сочла, что раздетый узник никуда не денется. Но Вацлав уговорил простую бабу-банщицу, она вывела монарха через задние двери к Влтаве, посадила на лодку и увезла. Чешские паны дружно поднялись за «своего» короля, и в Германской империи оказалось три претендента на власть – Вацлав, Сигизмунд и Рупрехт Виттельсбах.

В результате помочь Византии было некому. И все-таки Господь помиловал ее. Помиловал в последний раз. Спасителем греков стал… Тамерлан. Разгром Золотой Орды позволил ему больше не отвлекаться на север, вернуться к мечте о создании исламской сверхдержавы. Он совершил поход в Индию, одолел и подмял султанат Дели. А дальше пришел черед союзников Тохтамыша, египетских мамлюков. Джагатаи огнем и мечом прошли Сирию, один за другим брали богатейшие города. Итальянские, еврейские и арабские купцы рвали на себе волосы, погибала их самая прибыльная кормушка. Но у них уже были налажены связи в Османской империи. Ее всеми силами подталкивали вмешаться.

Турки, на свое несчастье, вмешались. В общем-то, пожелания торгашей они выполнили, до Египта Тамерлан не дошел. Но он развернулся на самих турок. Его армия взяла штурмом Сивас. Сын Баязета, оборонявший город, был обезглавлен. Султан стал собирать все силы. Призвал вассалов, снял войска, державшие в блокаде Константинополь. Но и у Тимура нашлись союзники. На его сторону перешли сельджукские эмиры, покоренные османами. А Иоанн Палеолог, замещавший византийского императора, отправил к повелителю Средней Азии тайных послов. Отдавался под власть «великого хана Тимура», обязался платить ему «дань, которую платили Баязету». Греки пообещали также выставить 20 кораблей, помогать джагатаям на морском побережье…

За это Тамерлан взял Византию под покровительство. Потребовал от Баязета вернуть все ее владения, не задевать сельджуков. Вместо ответа султан в 1402 г. двинул на него 120 тыс. воинов. Тимур начал отступать – как выяснилось, притворно. Соединился с подошедшими к нему сельджуками, выбрал удобное место под Анкарой и внезапно кинул гулямов в атаку. Турок расколотили вдребезги, Баязет угодил в плен. От полной гибели османскую державу уберег только героизм сербских витязей. Они встали насмерть и прикрыли отход турок, позволили скрыться наследнику престола Сулейману.

Победитель отнесся милостиво к пленному султану, приглашал за собственный стол, философски рассуждал о бренности величия и славы. Но Баязет, до сих пор считавший себя непобедимым, позора не перенес, через несколько месяцев скончался. Джагатаи вышли к берегам Эгейского моря. Византийцев Тамерлан не тронул, ему даже льстило, что древняя империя попросилась под его защиту. Выразили покорность и генуэзские колонии, заплатили дань. Но о переговорах с орденом крестоносцев-иоаннитов Тимур не пожелал слышать. Безбрачные братья-рыцари давно уже переняли восточные привычки, жили по-семейному друг с другом. По-христиански это выглядело не совсем хорошо, но орден, как и храмовники, не слишком держался христианства, предпочитал сакральные темные учения.

Для Тамерлана то и другое было мерзостью. Он осадил столицу иоаннитов Смирну, взял ее и разорил до основания. Всем пленным рыцарям порубили головы. Кто уцелел, удрали на Родос. Возвратившись на родину, в Самарканд, Тимур замыслил еще один поход. Сражаясь с персидскими сарбадарами, хорезмийцами, Ордой, индусами, мамлюками, он сделал кое-какие выводы. Его противники получали колоссальные прибыли на транзитной торговле между Европой, Китаем и Индией. Индию он уже подчинил. Если подчинить еще и Китай, он возьмет под контроль всю торговлю между Востоком и Западом. Доходы потекут в его казну, враждебные ему силы разорятся. В 1405 г. Тимур выступил на китайцев, но дошел только до границы своих владений. В Отраре он скоропостижно умер. Скорее всего, его отравили…

Наместниками в разных странах сидели двое сыновей и шесть внуков Тамерлана. Он назначил наследником Пир-Мухаммеда, правившего в Афганистане. А с армией, изготовившейся для похода, находился другой внук, Халил-Султан. Военачальники посоветовались и рассудили, что Пир-Мухаммед им без надобности, у него были свои приближенные. Не лучше ли поставить властителя, вокруг которого останутся они? Халил-Султан и сам не горел желанием ходить в прислужниках у брата. Гулямам приплатили, и завещание Тимура перечеркнули. Пир-Мухаммед пробовал поспорить за трон, но хороших войск у него было мало, собрал ополчение афганцев. Лучшие полки джагатаев легко разнесли его. Наследник скрылся, и его убил собственный визирь – решил перекинуться к победителю. Но узурпатору не подчинились остальные дети и внуки Тимура. Держава, раскинувшаяся от Средиземного моря до Индии, развалилась.

В 1405 г. император Мануил осмелился вернуться в Константинополь. С новым турецким султаном Сулейманом он договорился без всяких проблем. Как водится, предоставил дочку в его гарем, а дань, обещанную Тимуру, снова стал отсылать в Адрианополь. Сулейман был совсем не похож на отца. Избалованный и изнеженный, он не любил отказывать себе в удовольствиях. Зачем торчать в воинских лагерях, на жаре и холоде, если есть дворец? А бегство из-под Анкары отбило у него последнюю охоту к подвигам. Молодой султан заботился только о том, как бы перепробовать побольше женщин и испытать с ними какие-нибудь особенные способы наслаждений. Рядом с ним очутились купцы, готовые поставлять самых изысканных наложниц, благодарный Сулейман награждал их льготами и пожалованиями.

Но его царствование возмутило османов старой закалки. Против султана восстали его братья Муса и Мухаммед. Сперва верх взял свирепый фанатик Муса. Прикончив Сулеймана, он решил прижать христиан и принялся громить всех подряд – Сербию, Грецию, Македонию, пытался нападать на Константинополь. Однако сербы и греки приняли сторону Мухаммеда. Он несколько раз терпел поражения, но укрывался у византийцев, снова собирал отряды, сербскую конницу, и возобновлял борьбу. В конце концов, Мухаммед догадался подкупить султанских янычар. Прежнияя отборная гвардия погибла под Анкарой, а янычары, которых набрали вместо нее, не отказались подзаработать. Во время очередного сражения они зарезали Мусу, и на трон взошел Мухаммед.

За помощь, оказанную ему Мануилом, султан честно отблагодарил его. Прекратил взимать дань, даже вернул императору некоторые земли, Салоники и часть Фракии. Византия получила редкую возможность жить спокойно. Хотя независимость получилась относительной. Император был по уши в долгах у венецианцев и генуэзцев. Расплачивался новыми привилегиями, выставлял на продажу целые города. О церковной унии Мануил больше не вспоминал. Это создало бы проблемы и с подданными, и с сербами, и с турками. А имидж оплота Православия как-никак придавала Византии авторитет.

Мануил вдруг обратился с ошеломляющей просьбой в Москву. Посватал за сына Иоанна дочку Василия Дмитриевича Анну! Это было неожиданно и приятно. Со времен татарского завоевания браки с русскими князьями заключали только литовцы, остальные чужеземные правители не выражали стремления породниться с ханскими данниками. При дворе великого князя закипели радостные хлопоты. Отправляли Анну Васильевну торжественно, не поскупились на приданое. Вспоминали, как св. Владимиру Крестителю пришлось воевать, чтобы жениться на византийской царевне. А Мануил сам просил о браке, русская княжна станет императрицей!

Но торжество было в значительной мере призрачным. Оно повышало престиж Москвы – и не более того. Давнюю, византийскую Анну, везли к князю Владимиру из блестящей мировой столицы. Нынешнюю, русскую Анну, везли в нищету, в обветшалые развалины. Да и сватов Мануил заслал с единственной целью, ради приданого. Самой Анне брак не принес ни почета, ни счастья, она прожила в Константинополе всего три года и зачахла. Альянсов с западными державами Мануил больше не строил. Они выглядели ненужными и бесполезными. Император убедился в этом, путешествуя за границей. Строить альянсы было попросту не с кем.

Во Франции умалишенный Карл VI, брошенный всеми, шатался в одиночестве по замку Сен-Поль. Спасла его самоотверженная (или предприимчивая) дочь торговца лошадьми Одетта Шамдивер. Отмыла, приодела, наладила приличное питание и стала жить с королем, как с мужем. А его законная жена Изабо с герцогом Орлеанским безуспешно пытались оттереть от власти троих герцогов-регентов. Со временем королева стала понимать, что выбрала неподходящего партнера. Умом он не блистал, совершал грубые ошибки и был не способен на серьезную политическую борьбу. Да и в постели герцог Орлеанский ей надоел.

Изабо поразмыслила со своим советником в темных делишках Буа-Бурдоном и пришла к выводу: почему бы не переориентироваться на самого сильного из регентов, герцога Бургундского Иоанна Бесстрашного? Выполнили замысел легко. Иоанн очутился в спальне королевы. Сошлись не только телами, но и характерами, оба были одинаково алчными, честолюбивыми и имели весьма приблизительные понятия о совести. Но встал вопрос: куда девать герцога Орлеанского? Он был давним врагом Иоанна – если Карл VI умрет, его брат мог предъявить права на корону. Мешающую фигуру решили устранить.

Однажды ночью, когда герцог Орлеанский возвращался от Изабо, на него набросились вооруженные люди, раскроили голову секирами и палицами. Но обстряпать дело чисто не удалось, следы привели к дому герцога Бургундского. Преступление потрясло всю знать. Во Франции убийства случались не так уж редко, но сейчас жертвой был брат короля! Посыпались требования арестовать или хотя бы выслать убийцу из страны. Не тут-то было! Изабо в кои веки вспомнила о существовании мужа, вернулась к королю и взялась регулировать его решения. Иоанна Бесстрашного не только не тронули – он даже поставил случившееся себе в заслугу. Открыто объявил, что избавил Францию от опасного врага.

Убийца и его любовница начали было прибирать к рукам власть. Но оскорбились вдова герцога Орлеанского, его сын Карл, стали собирать войска. Карл Орлеанский женился на дочери коннетабля (главнокомандующего) Франции Арманьяка, поэтому его партия получила прозвище арманьяков. К ней примкнули регенты, которых так лихо обошел их вчерашний товарищ – герцоги Беррийский и Бурбонский. Но и герцог Бургундский не желал уступать, его партию назвали бургийонами. Закипела гражданская война.

Неладно было и в Англии. Крупные феодалы, помогшие Генриху IV захватить престол, не удовлетворились полученными наградами, требовали еще. Когда им отказывали, бунтовали. Мелкие рыцари и простонародье возмущались разгулом аристократов, и среди них снова ширилась ересь лоллардов. В трудах и треволнениях король разболелся, и вскоре корона досталась его сыну Генриху V. Накопившиеся страсти тут же взбурлили, лолларды под руководством рыцаря Олдкасла подняли восстание. Но молодой король был волевым, жестоким. Мятежников он круто усмирил и переказнил, сектантов взялся вылавливать и вешать, и ересь в Англии наконец-то стала угасать. Однако Генрих V задумался и о том, каким образом можно угодить всем? Знати, рядовым рыцарям, крестьянам, горожанам. Требовалась война. Пускай выплескивают свой пыл за пределами Англии, кому-то достанутся наместничества, земли, кому-то добыча.

Раздоры у соседей открывали великолепные перспективы. Генрих V вспомнил, что и он имеет право на французский трон, расторг перемирие. В 1415 г. возобновилась Столетняя война, британская армия высадилась в Нормандии. Расчеты на усобицы в полной мере оправдались. Против англичан выступило войско арманьяков, а бургундцы остались в стороне. Возле деревни Азенкур британская пехота укрепилась засекой между рощами и болотами, рыцарская конница ломанулась в атаку на узком участке и угодила под ливень стрел. Как обычно, была мешанина и бойня. Многих французов забрали в плен, но Генрих V озаботился как раз тем, что их много. Как бы не взбунтовались. Отобрал самых благородных и дорогих пленников, Карла Орлеанского, герцога Бурбонского, а прочих велел умертвить.

На поле битвы и в резне погибло 30 тыс. французов. Арманьяки лишились и предводителей, и воинов. Что касается Иоанна Бургундского, то он предпочел встретиться с британским королем и стал его союзником. Тем не менее, его противники не сдались. Уцелел коннетабль Арманьяк, а у Карла Безумного подрастал наследник, тоже Карл. Арманьяк приобрел большое влияние на юношу, стал его другом и наставником. Раскрыл глаза молодому Карлу, что его мать предает и отца, и Францию. Стали действовать вместе. У короля случались моменты прояснения разума. Улучив такой день, сын и коннетабль повезли Карла VI в Венсенский дворец и накрыли в личных покоях королевы Буа-Бурдона – цель его присутствия не вызывала сомнений. Проходимца тут же арестовали, приговорили к смерти и утопили. Свою мать принц Карл сослал под стражей в Тур, конфисковал накопленные ею богатства вплоть до роскошных платьев.

Однако поединок мальчишки со столь опытными врагами получился неравным. Изабо охраняли плохо, всего три человека. Она переслала записку Иоанну Бесстрашному, любовник явился с войском и освободил королеву. Дружно провозгласили ее регентшей, которая должна править Францией за больного мужа и несовершеннолетнего сына. А секретарь казненного Буа-Бурдона Леклерк ночью открыл бургундцам Сен-Жерменские ворота Парижа. В столице устроили жуткую бойню. Несколько недель выискивали и истребляли всех, кто поддерживал арманьяков. Король оказался в руках супруги и ее кавалера, и Франция раскололась на три части. В одной хозяйничали англичане, в другой регентша с бургундцами, в третьей вокруг сбежавшего наследника Карла собирались патриоты…

В Италии Венеция и Генуя по-прежнему враждовали между собой, а тем временем расцветала третья республика, Флоренция. Она не увлекалась приобретением колоний, не боролась за торговые рынки. Она стала особой республикой, банкирской. Во внутренних сварах и мятежах здешняя аристократия поредела и захирела. Но нашла способ поправить положение, начала родниться с евреями и прочими финансистами неведомого происхождения. На первое место в местном бизнесе вышло семейство Медичи. Их предки подвизались аптекарями и врачами, попутно подрабатывали ростовщичеством, а Джованни Медичи уже избрали приором корпорации банкиров [59]. Нуворишам хотелось жить ничуть не хуже, чем родовым аристократам. Впрочем, они могли себе позволить гораздо больше, чем аристократы. Флоренция украшалась лучшими зданиями и произведениями искусства, заслужила славу самого «просвещенного» города Италии.

Благодатное поле деятельности для банкиров открывала католическая церковь. Оба папы окончательно подорвали уважение к себе. Но епископы, архиепископы, кардиналы, крупные монастыри и университеты (все европейские университеты были католическими заведениями, специализировались, в основном, на богословии и схоластике) почувствовали себя самостоятельной силой. Духовные иерархи встречались, совещались и пришли к парадоксальному выводу: кое в чем было бы полезно перенять опыт у православных. Высшей инстанцией в церкви должен быть собор, а отнюдь не папа.

До сих пор католические деятели как-то не вспоминали, что этот принцип унаследован от святых апостолов. Но ведь в соборах должны были заседать они сами, архиепископы, епископы, тузы от богословия. Они будут руководить папами, а не папы ими. Идея понравилась и римскому, и авиньонскому клиру. В 1409 г. созвали собор в Пизе. Пригласили на него обоих пап, римского Григория XII и авиньонского Бенедикта XIII, судиться между собой. Оба не явились. Тогда собор лишил сана как одного, так и второго, избрал Александра V. Правда, он вдруг в одночасье приказал долго жить, ну так что ж, в соборной демократии нашли другого, поставили папой Иоанна XXIII [74].

С соборными иерархами нашел общий язык Сигизмунд Венгерский. Собор был полезен для обеих сторон. Сигизмунд поддержит духовенство оружием, а церковь поддержит его. Один из трех соперников за германский престол, Рупрехт Виттельсбах, как раз умер. А с помощью католических иерархов удалось урегулировать свару с братом. Сигизмунд стал императором и германским королем, а Вацлав отрекался от двух корон, но за это ему оставляли третью, чешскую. Вацлава это вполне устроило. Он снова мог без помех кутить с любезными ему панами. Устроило и панов, им подходил такой король. Казалось, все проблемы утряслись…

Куда там! Григорий XII и Бенедикт XIII собора не признали, в церкви стало трое пап! И все трое друг друга стоили! В биографии Иоанна XXIII начали вскрываться такие факты, что видавшие виды католические столпы за головы схватились. Как выяснилось, в миру он был пиратом Бальтазаром Косса. Но и на «святом престоле» повел себя соответствующе. Современники отмечали, что содомия, убийства и взяточничество были «самыми мягкими обвинениями» в его адрес. Возникли серьезные подозрения, что и предшественника, Александра V, отправил на тот свет именно он, чтобы добиться собственного избрания.

А Вацлав бурно праздновал обретенную власть над Чехией. Награждал за верность местных дворян и города, предоставил им почти полную самостоятельность – чтобы самому не заниматься никакими делами. Чехи сочли возвращение Вацлава своей победой, принялись сводить счеты с ненавистными немцами, вытеснять их из администрации, ремесленных цехов, с рынков. Но и церковь здесь была немецкой, подчинялась германским епископам. В то самое время, когда в Англии ересь лоллардов пошла на убыль, в Чехии принялся проповедовать последователь Уиклифа Ян Гус. Развивал идеи своего учителя, что подчинение папам и церковная организация отнюдь не обязательны, каждый сам может общаться с Богом, читая Библию на родном языке.

К Гусу потянулись чешские дворяне, купечество, мастеровые. Католики переполошились, отлучили его от церкви. Но на стороне популярного проповедника была вся страна, сам Вацлав взял его под покровительство. Да и что значило отлучение, если у католиков творилось не пойми что? Три папы, вопиющие мерзости… Крайне озаботился император Сигизмунд. Потребовал снова созвать собор, оздоровить ситуацию в церкви. Иерархи и богословы съехались в Констанце. «Троепапие» прекратили, низложили всех троих первосвященников. Иоанна XXIII осудили, но он сбежал.

При этом чрезвычайно выгодную операцию провернул флорентийский банкир Козимо Медичи. Когда на папу посыпались несчастья, он решил на всякий случай сберечь накопленные сокровища. Передал их на хранение Козимо. Лишившись «святого престола», беглец явился к банкиру за своим золотом, но тот лишь развел руками – дескать, брал у папы Иоанна XXIII, а сейчас вы уже не папа, вы частное лицо с другим именем. Одним махом присвоил фантастический куш! [51] В результате банк Медичи стал богатейшим в Европе, а Козимо избрали правителем Флоренции.

Констанцский собор шел своим чередом. Поставил римским папой Мартина V. Принял решение о наивысшей власти церковных соборов, Мартин пообещал созывать их регулярно и подчиняться им. Занялись и ересью. Пригласили Гуса, и император Сигизмунд постарался выманить его из Чехии. Выдал охранную грамоту, гарантируя неприкосновенность. Проповедник счел, что сможет открыто высказать свои взгляды перед столь представительным собранием, приехал с несколькими учениками. Но на соборе устроили суд, прокляли и его, и покойного Уиклифа. А император заведомо не собирался соблюдать свои гарантии. По приказу Сигизмунда Гус и его сподвижники были сожжены на костре.

Хотя последствия стали такими, что мало не показалось никому – ни императору, ни Германии, ни латинской церкви. Расправа вызвала бурю по всей Чехии. 452 представителя знати подписали официальный протест. Вацлав заметался, стараясь утихомирить страсти, но чехи перестали считаться и с ним. Начались погромы католических храмов и монастырей. Священников, монахов и монахинь подвергали надругательствам, терзали до смерти, придумывали для них самые мучительные виды умерщвления. Убивали и просто немцев. В честь казненного проповедника восставшие назвали себя гуситами. Сигизмунд взялся подавлять их, ан не тут-то было.

Воевать чешские дворяне умели, у них выдвинулись свои предводители – самым талантливым и знаменитым стал Ян Жижка. Он реорганизовал стихийные толпы в правильное войско, установил строгую дисциплину, внедрил ряд новшеств. Специальные отряды из крестьян вооружались цепами, ими удобно было глушить рыцарей. Широко использовались легкие пушки. А для защиты от конных атак сооружались передвижные укрепления на телегах. Их постоянно возили с собой, окружали ими лагеря. Полки императора и его чешских сторонников были разбиты. Но гуситы не ограничились Чехией. Их походы выплеснулись в Венгрию, Германию, Польшу. Всюду за ними оставались руины городов и монастырей, груды трупов. К гуситам начали присоединяться жители соседних стран, и пожар мог разгореться куда шире.

Но чехи оттолкнули от себя чужеземцев зверствами на их территориях, а потом гуситы поделились на несколько течений. Умеренное крыло составили паны и дворяне. Они желали сами править в Чехии, и чтобы церковь у них была своя, национальная. А как ее реформировать, видели на примере православных: чтобы богослужение велось на родном языке и Причастие совершалось «под двумя видами», хлебом и вином (у католиков вином причащаются только священники). Чашу Причастия изобразили на знаменах, и их прозвали чашниками. Нашлись и проповедники, подобные английскому Боллу. Поучали, что церковь вообще не нужна, каждый сам может молиться, а светская власть и подавно не требуется, должно быть общее равенство. Такими идеями увлеклась беднота. На горе Табор построили большой лагерь и организовали вольную республику. Это течение получило имя таборитов. Во взбаламученной Чехии появились и еретики других сект.

Из Франции пришел некий Пикард, принес теории адамитов. Это было одно из древних гностических учений. Еще в первые века нашей эры философ Продик вербовал людей из христианских общин, призывал их в знак «чистоты» совершать богослужения нагими, предаваться общим актам «любви». Ересь вроде бы искоренили, но она оказалась на удивление живучей. Чешские адамиты поучали, что надо вернуться ко временам Адама, до грехопадения. Собирались коммунами, не признавали никакой собственности и ходили в чем мать родила – если, конечно, не холодно. Все у них было общим, в том числе мужья и жены. Христа называли «братом», поскольку «очистились от греха», стали «ангелами». После голых молений «безгрешно» спаривались кто с кем хочет, и дети считались общими, воспитывались вместе. Логика «чистоты» была сомнительной, но возможность выставлять напоказ телеса и постоянно видеть другие оказалась очень привлекательной. Секты множились, основной центр угнездился на острове на р. Люшниц.

Центральная Европа превратилась в клокочущий вулкан войн и ересей. А тем временем зыбкое равновесие, сложившееся на Балканах, нарушилось. Император Мануил одряхлел, всеми делами стал заправлять его сын Иоанн VIII, вдовец русской княжны. Он был человеком крайне самонадеянным, слушать советы отца не считал нужным. А в 1421 г. умер покровитель Византии, султан Мухаммед. Турецкие военные провозгласили властителем 15-летнего Мурада, имам опоясал его «мечом пророка».

Иоанну показалось унизительным заискивать перед новым султаном. Он вознамерился повторить такую же игру, какая получилась у его отца с покойным Мухаммедом и его соперниками. В Константинополе жил дядя Мурада, Мустафа. Иоанн дерзко обратился к султану, пугал его Мустафой, дошел до того, что потребовал прислать к себе братьев Мурада в качестве заложников. Османского повелителя очень удивил подобный тон. Он цыкнул на греков, чтобы знали свое место. Тогда Иоанн попытался и в самом деле протолкнуть на турецкий престол своего ставленника. Когда Мурад отлучился в Малую Азию, император помогл Мустафе сформировать отряды, тот захватил Адрианополь, а за это возвратил Византии несколько провинций.

Но более трезвые политики представляли истинное соотношение сил. Венецианцы и генуэзцы, чтобы сохранить владения и торговлю, приняли сторону Мурада, выделили ему корабли для перевозки войск. До битвы даже не дошло. Едва лишь воины Мустафы узнали о приближении султанской армии, они разбежались. А грекам пришлось расплачиваться за авантюру. В 1422 г. Мурад подступил к Константинополю. Византийцы все-таки сумели еще раз встряхнуться. На оборону города вышло все население, даже женщины, каким-то чудом приступ отбили. После этого султан решил не губить подчиненных. Направил войска занимать города, оставшиеся у империи. Греки поняли, что обречены. Вступили в переговоры. Мурад, так и быть, помиловал Константинополь, но Византия снова признала себя вассалом турок, обязалась платить дань в 300 тыс. аспров.

Однако переговоры вел и подписывал договор только старший из императоров, Мануил. А неугомонный Иоанн VIII ринулся по тому же пути, который уже испробовали его отец и дед. Мотался по Европе, посетил Венгрию, Рим, Венецию, Милан, призывал спасать Византию. Император Сигизмунд и папа Мартин не могли оказать какой-то действенной помощи, чехи связали их по рукам и ногам. Но в принципе не возражали. Условие выставили прежнее, церковную унию. Иоанн дал полное согласие. Заключили соглашение, что католики в ближайшем будущем подготовят собор, а император отдает папе православную патриархию…


29. Крест с неба

Возле рубленой церквушки собралось население окрестных деревень. День был воскресным, мужики пришли в чистых расшитых сорочках, с распушившимися после вчерашней бани кудрями, расчесанными бородами, бабы щеголяли красочными сарафанами и платками. Но сейчас никто не обращал внимания на их наряды, да и сами они даже не оглядывались на окружающих. Затаив дыхание и боясь пропустить хоть слово, слушали пастухов. А те, перебивая друг друга, рассказывали – опять повторилось знамение, которую ночь одно и то же: над болотом яркий свет и крест. Священник в скромном подряснике задумчиво помалкивал, взвешивал каждое слово. Но кивал, подтверждая: да, прошлой ночью он сам был с пастухами и видел. Сомнений нет, крест. Надо посылать выборных к владыке в Ростов. Крестьяне перешептывались: к чему бы это?…

На Руси жили иначе, чем на Западе. «Лишних» богатств тут не было, выбрасывать их на роскошь и празднества выглядело бы просто дико. Казна пополнялась немалыми суммами, но всегда находилось, куда их истратить. А в народе вырабатывалось своеобразное отношение к богатству. Появились деньги – истрать на что-то полезное. Твое богатство – семья, хозяйство, богатство – твое собственное мастерство и мастерство детей. Копить сокровища было нелепым. Накопишь, а завтра налетят татары или литовцы. Или грянет пожар. На Руси в самом прямом смысле ощущали справедливость евангельской истины – копить надо там, где вор не украдет и моль не сожрет. На Небе. Суровые условия и постоянные опасности приучали бережно относиться к вере. Слишком часто приходилось осознавать: без Бога человек – ничто. Вера оберегала и поддерживала, но она же становилась смыслом всей жизни. А общий для каждого смысл сплачивал народ, государство.

За рубежом тоже осознавали, насколько важным стержнем является для русских Православие. Если папы силились втянуть в унию византийских императоров и патриархов, то Витовт и Ягайло с поляками действовали в меньшем масштабе. Подчинить православную церковь католикам хотя бы у себя, в Литве. Пускай остается по форме православной, привычной для русских, а по сути будет следовать указаниям латинских епископов. Для начала требовалось оторвать литовскую церковь от Московской митрополии. После смерти Киприана великий князь Василий три года не мог добиться назначения нового митрополита – патриархию осаждали посланцы Витовта, сыпали золотом, требовали, чтобы им назначили отдельного предстоятеля. У них имелись и кандидаты, из тех, кого считали склонным к унии.

Кандидатов с немалой мздой присылала и Москва. Патриархии пришлось решать сложную задачу. С одной стороны, замыслы литовских католиков были достаточно прозрачными. Поставишь им митрополита, а он со всей митрополией перейдет к Риму. С другой – не хотелось ссориться с литовцами, лишаться их денег. Но и московских тоже. В Константинополе попытались выкрутиться. Как бы забыли собственное обязательство ставить митрополитов только по согласованию с московским государем. Под благовидными предлогами отвергли кандидатов как одной, так и другой стороны, и в 1409 г. назначили грека Фотия. Фигура вроде бы нейтральная. Глядишь, удовлетворит тех и других.

Получилось иначе. Василий Дмитриевич и русское духовенство приняли митрополита прохладно. Рассчитывали на своего предстоятеля, а византийцы навязали чужака. Фотий плохо знал страну, а принял престол в очень непростое время. Русь только что пережила нашествие Едигея, надо было с ходу засучивать рукава, браться за восстановление порушенных монастырей, церквей, подбирать священников на места погибших. А в Пскове опять обнаружилась ересь стригольников.

Но и литовцев не удовлетворило назначение Фотия. Он был убежденным противником унии. Когда митрополит надумал поехать в Литву, Витовт его не пустил. Созвал епископов подвластных епархий и приказал состряпать жалобу на Фотия. Они не противились, уже знали, что перечить государю опасно для здоровья. Митрополита обвинили именно в том, что он пренебрегает своими обязанностями, не окормляет литовскую паству. Его наместников выгнали, а митрополичьи земли и села Витовт с большим удовольствием хапнул себе. Епископам он повелел избрать предстоятелем церкви племянника покойного Киприана, болгарина Григория Цамблака.

Самозваный собор епископов исполнил и это, Цамблака направили для поставления в Константинополь. Тут уж, разумеется, Василий Дмитриевич вступился за Фотия. Протестовали, возмущались, а император Мануилу II и патриархия никак не могли себе позволить доводить до разрыва с Москвой. Цамблаку отказали. Тем не менее Витовт не унялся. В Новогрудке-Литовском он снова созвал епископов. Сделал то, на что не решился в свое время Дмитрий Донской: распорядился, чтобы иерархи собором, по Апостольскому правилу, посвятили Цамблака в митрополиты. Они дисциплинированно выполнили это требование. Обвинили уже не только Фотия, но и императора. Составили грамоту, что нынче не патриарх, а «греческий царь дает митрополитов, торгуя первосвятительским саном». «Рассудив, что не подобает царю-мирянину ставить митрополитов за деньги, мы избрали достойного первосвятителя».

Русская Церковь разделилась. Цамблака с делегацией панов Витовт тут же отправил на Констанцский собор и в Рим, договариваться о соединении своей митрополии с католиками. Но… литовский повелитель крупно ошибся с болгарином. Цамблак высказывался, что он не против унии, это и понравилось. Однако на унию он соглашался чисто теоретически, если бы ее удалось достичь без ущерба для Православия. Он даже написал «Слово, како держат веру немцы», разбирая огрехи латинян. Признавать себя неправыми и подстраиваться к православным, католики, ясное дело, не собирались. А Цамблак не собирался уступать. В 1419 г. он умер. Вопрос об унии и сама литовская митрополия повисли в воздухе.

Ну а Московская Русь проявляла себя все более весомой силой. Не считаться с нею уже было нельзя ни Витовту, ни немцам, ни византийцам, ни татарам. Василий I не вел ни одной большой войны, не выиграл ни одного крупного сражения, но его государство значительно выросло. Он обеспечил подданным несколько десятилетий мира и порядка, прерванных только набегом Едигея. А мир и порядок были величайшим благом, столь редким в XV в.! Русские люди были умными, руки у них – умелыми и трудолюбивыми. Страна быстро развивалась, расцветала, украшалась.

И блестящих талантов на Руси в эту эпоху проявилось ничуть не меньше, чем в итальянском «возрождении»! Св. Епифаний Премудрый, Софроний Рязанец, преподобный Андрей Рублев, Феофан Грек, Симеон Черный, старец Прохор, Даниил Городецкий, преподобный Кирилл Белозерский… Хотя выражались их таланты по-своему, по-русски. Европейские художники озаботились всего лишь примитивным подражанием естеству. Вдохновлялись телами девиц или юношей, с которыми обычно сожительствовали, старались поближе к натуре передать изображение их прелестей. А заказчики как раз и ценили, чтобы было похоже, чтоб приятно щекотало глаза. Молиться на их мадонн невозможно, они для молитв не предназначались.

Русские мастера писали не картины, а иконы. Это куда более сложное искусство. Создавали символы, помогающие человеку настроиться для молитвы и раскрыть душу перед Господом. Иконописец отрешался от всего земного. Подолгу постился, молился, искал вдохновения не в земных соблазнах, а свыше. Св. Андрей Рублев не мог жить без икон. В праздники и по воскресеньям трудиться не полагалось, но он все равно приходил в мастерскую и смотрел на них. Даже незавершенные работы воспринимал не как произведение собственных рук, а именно как иконы, обращался к ним с мысленной молитвой. А в результате рождались боговдохновенные «Спас», «Апостол Павел», «Архангел Михаил», знаменитая Троица. Рождались росписи соборов, возникала новая, московская школа иконописания.

Русские писатели не сочиняли вычурных стихов в честь любимых женщин, напыщенных восхвалений правителей, не блистали фривольными «декамеронами» и еретическими «божественными комедиями». Пожалуй, для них было бы и непонятным растрачивать способности на столь мелкие цели. Они тоже стремились к фундаментальному, вечному. Из-под их перьев появлялись «Житие св. Сергия Радонежского», «Житие св. Стефана Пермского», «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича», «Задонщина» и целый цикл сказаний о Мамаевом побоище, «Повесть о нашествии Арапши», «Повесть о московском разорении» Тоштамышем, «Повесть о нашествии Едигея на Москву», «Слово похвальное» инока Фомы.

На Руси трудились и выдающиеся мыслители. Одним из них стал митрополит Фотий, он твердо отстаивал чистоту христианского учения, создал несколько сочинений против ереси стригольников. А преподобный Кирилл Белозерский обосновывал смысл государственной власти и всего Русского государства: сбережение веры Христовой. В посланиях Василию I он доказывал, что служение государя даже выше церковного [81]. Ведь государь призван отстаивать и защищать всю Церковь, все православное Отечество, сохранять для Господа оплот христианства. Значит, и власть великого князя священна, она должна быть самодержавной.

Такая направленность русской культуры была близкой и понятной тогдашним людям, полностью соответствовала их образу жизни. Земное не мыслилось без Небесного, а Небесное виделось светлым и совершенным продолжением земного. Два мира не отрывались друг от друга, они были близко, постоянно и тесно соприкасались. Русские ощущали это и стремились туда, к вечному идеалу. Лучшим украшением городов были храмы. Ансамбль Кремля дополнился Благовещенским собором. В Троице-Сергиевом монастыре возводился каменный Троицкий собор. Их расписывали непревзойденные мастера – Андрей Рублев, Феофан Грек, Прохор, Даниил. Брат великого князя Юрий Звенигородский основал Саввино-Сторожевский монастырь с белокаменным храмом Рождества Богородицы, игуменом стал ученик св. Сергия Радонежского преподобный Савва Сторожевский.

Вдова Дмитрия Донского Евдокия была очень богатой женщиной. Любая европейская дама на ее месте могла жить припеваючи, да и русские законы позволяли второй раз выходить замуж. Законы позволяли, но совесть и психология княгини не позволили. Евдокия умерла для житейских удовольствий вместе с мужем, изнуряла себя тяжелыми постами, проводила время в молитвах. Свои немалые доходы она тратила на помощь бедным и увечным, на церковное строительство, заложила храм Рождества Пресвятой Богородицы, а потом Вознесенский монастырь. В нем постриглась и она сама, приняв имя Евфимии, в скором времени ее признали святой. А монастырь стал усыпальницей русских государынь (уничтожен в 1929 г.)

Еще один сподвижник и родственник св. Дмитрия Донского, славный Дмитрий Боброк-Волынский строил Бобренев монастырь. А под конец жизни вместе с женой ушел в монахи. Но даже представители высшей знати постригались не только в старости. Были и такие, кто по призванию, с юных лет жертвовал себя Господу. Среди них был один из сыновей Боброка Волынского, по материнской линии – племянник Дмитрия Донского! Двоюродный брат Василия I! Но он предпочел отречься от земных благ, удалился из столицы в новгородские обители и прославился как весьма почитаемый святой, Михаил Клопский.

Наверное, вы уже обратили внимание, как часто в этой главе встречаются слова святой, преподобный – Андрей Рублев, Епифаний Премудрый, Кирилл Белозерский, Евфимия Московская, Савва Сторожевский, Михаил Клопский… А ведь названа лишь небольшая часть! В начале XV в. Господь благословил вдруг Русскую землю чрезвычайно щедро. В ней стали проявлять себя десятки святых! Пафнутий Боровский, Григорий Пельшемский, Максим Московский, Ферапонт, Дмитрий Прилуцкий, Савва Стромынский, Варлаам Шенкурский, Исидор Московский, преподобные Герман, Савватий и Зосима Соловецкие… Это было совершенно необычным. Подобное отмечалось лишь в первые века христианства. Явно и зримо подтверждалось, из перегноя умерших и умирающих княжеств рождается нечто новое. Святая Русь!

Хотя современники об этом не задумывались, да и не придавали какого-то особенного значения. Для них-то действительность, окружавшая их, была обычной. Если становилось известным о подвигах и чудесах праведников в одном, другом, третьем городах, это считалось нормальным. На то они и праведники. Но разве их заслуги дают повод возгордиться и возомнить о себе их грешным землякам?… Большое можно разглядеть только на расстоянии. Очень большое – на значительном расстоянии, из последующих веков. А перед тогдашними людьми на первом плане стояли насущные заботы. Они были важными, поглощали все мысли и усилия.

Да и как не поглощать, если от них напрямую зависели судьбы Москвы и великого княжения? Василий Дмитриевич был уже не молод. А долголетием не отличался ни один русский государь. Нервные нагрузки, ответственность подтачивали их рано. Василий относился к смерти по-православному. Господь призовет, когда сочтет нужным, в любой день. К этому надо быть готовым. Софья Витовтовна родила ему четверых сыновей. Юрий и Даниил преставились в детском возрасте. Иван уже возмужал, ему исполнился 21 год. Четвертый, Василий был младенцем, важно надувал щечки в кроватке, радовал мать и отца неуверенными шажочками по дворцовым покоям.

Великий князь с женой и боярами неоднократно беседовали о будущем. Дмитрий Донской сумел передать власть не брату, а сыну. У него имелись весомые обоснования: единственный брат был двоюродным, не имел прав на престол. Но ведь формально древнюю систему наследования от брата к брату никто не упразднял. Она приводила к склокам между дядями и племянниками, она диктовала не единение страны, а расчленение – всем дядям и племянникам, ожидающим своей очереди, требовались личные владения. Кроме того, только система от отца к сыну обеспечивала прочное и стабильное управление. При наследнике оставались советники и чиновники его отца. А другой князь привел бы во дворец собственное окружение.

Василий Дмитриевич готовился окончательно отбросить отживший свой век обычай. Разумеется, его горячо поддерживала супруга, поддерживали московские бояре. У великого князя здравствовали четверо родных братьев, Юрий Звенигородский, Константин Угличский, Петр Дмитровский, Андрей Можайский. Но он обозначил преемником сына Ивана. На церемониях и торжествах сын появлялся вместе с отцом, стал его ближайшим помощником во всех делах. К этому привыкали. Братья, вроде бы, смирялись. Но в 1417 г. Иван разболелся и умер. У государя остался единственный сын, несмышленыш Василий!

В 1420 г., дождавшись, когда ребенку исполнится хотя бы пять лет, и он по традиции перейдет с «женской» половины дворца на «мужскую», от «мамок» будет передан на воспитание «дядьке», Василий Дмитриевич решил официально провозгласить его наследником. Потребовал принести ему присягу. Однако братья встали на дыбы. С какой стати они, заслуженные князья, должны повиноваться молокососу? Подключился митрополит, троих братьев кое-как уговорил. Но младший, Константин Угличский, наотрез отказался. Ему была поручена оборона северо-западных границ, он проявил себя признанным военачальником, водил полки на немцев, занимал должность наместника в Пскове и Новгороде. Засуетились и угличские бояре. Настраивали своего князя не уступать. Глядишь, и другие братья опомнятся. Подучивали, что надо отстоять старую систему передачи власти. Тогда и им самим со временем откроется дорога в Москву, ко двору великого князя Константина.

Государь требовал, настаивал на присяге. Нет, брат уперся намертво. Василий Дмитриевич разгневался. За неповиновение отобрал у него удел, а бояр, которые его подзуживали, взял под арест. Но Константин оскорбился, вспылил и укатил в Новгород. А для «золотых поясов» ссора в великокняжеском семействе стала настоящим подарком! Можно было Москве кукиш показать, а при этом как бы и не противопоставлять себя Руси. Наоборот, выступить в роли защитников справедливости. В любом случае, посклочничать представлялось очень выгодным. Обиженного Константина с ходу избрали своим князем, вместо отнятого удела господин Великий Новгород отвалил ему полдюжины городов.

Василий Дмитриевич и его правительство крайне встревожились. Опираясь на средства и ресурсы новгородцев, Константин мог натворить таких бед, что всем тошно станет. А как поведут себя в случае смуты другие братья, литовцы, Орден? Великий князь срочно принялся выправлять положение. Отправил послов к Константину, вернул ему Углич, освободил крамольных бояр. Старался удовлетворить и новгородцев, подтверждал обещания не претендовать на их права и земли. Но и противникам Василия I было не с руки враждовать всерьез. По Новгороду и Пскову только что погуляла чума, занесенная из Ливонии. Потом по Центральной и Западной Руси случился неурожай, люди умирали от голода. А Константин в здешних делах был не новичком, знал, насколько ненадежны вечевики: сегодня надумали так, завтра передумают. Роль их игрушки была не слишком приятной.

Кое-как примирились, угличский князь все-таки целовал крест служить наследнику Василию Васильевичу. Но здоровье Василия I ухудшалось. Он чувствовал, что властвовать ему остается не так уж долго. А насчет братьев государь и его жена не обольщались. Присягали, пока великий князь способен приструнить их. А потом? Было легче легкого объявить, что целовали крест по принуждению, и присяга недействительна. Василий Дмитриевич и Софья долго размышляли и взвешивали, каким образом избежать угрозы, и придумали неожиданный ход: обратиться к… Витовту.

Положение двух стран значительно изменилось. Литва получила несколько жестоких уроков, поляки втравили ее в тяжелые войны с Тевтонским орденом. О прежних замыслах поглотить Русь Витовту приходилось забыть. Но неужели он не был заинтересован, чтобы на востоке правили его друзья и родственники? А маленький Василий, как-никак, был его внуком. Литовский государь охотно согласился. Правда, со своей точки зрения. Навязанное ему главенство Ягайлы и засилье поляков давно тяготили Витовта. Альянс с русскими позволял вести себя самостоятельно. Что же касается дружбы, то старый хитрец относился к ней чисто прагматически. Пока выгоднее дружить, будет дружба, а дальше он сам определит.

Василий I составил завещание, поручив супругу и сына под опеку литовского властителя. В свою очередь, Витовт поклялся «именем Божьим» оберегать и защищать их. На закате правления Василия Дмитриевича стал воплощаться тот самый союз, о котором он мечтал в юности! Великий князь отнесся к нему серьезно, честно выполнял обязательства. Даже оказал тестю военную помощь в борьбе с крестоносцами. В 1422 г. прислал московскую и тверскую дружины, они участвовали в осаде Кульма, и немцы отметили высокую выучку и отличное вооружение «великих русских», то бишь воинов Великой Руси. Именно так начали называть Московское государство, отличая от Литовской Руси.

Витовт тоже шел на серьезные уступки. Он уже наметил преемника митрополиту Цамблаку, смоленского епископа Герасима. Этот иерарх был менее принципиальным, чем покойный, готов был договариваться с католиками. Но теперь поставление Герасима Витовт спустил на тормозах. Признал московского Фотия «общим» митрополитом Руси и Литвы. Впрочем, задевать православных в Литве и начинать эксперименты с унией стало слишком опасно. Рядом полыхала Чехия, и к гуситам уже отправился большой отряд литовцев и русских. Католики были в ужасе, как бы оттуда не перекинулось восстание. А возвращение под Московскую митрополию всех удовлетворило.

Ко всему прочему, кампания по внедрению унии в Литве утратила смысл. Как раз в это время византийский император Иоанн VIII подписал с папой Мартином V договоренность о соединении церквей. Греческая патриархия перейдет в унию, и автоматически перейдут все народы, кого она окормляет. Но тогда же, в 1423–1424 гг. на Руси произошло событие, замеченное далеко не всеми и разгаданное далеко не сразу. Под Ярославлем, недалеко от села Годеново пастухи увидели в небе светящийся крест. Он являлся каждую ночь в одном и том же месте, а потом как будто начал спускаться. Организовали поиски и обнаружили крест – деревянный, но живой! Теплый! Наполненный чудесной неземной силой…

Невзирая на пакости Второго Рима, Господь не один и не два раза щадил его. Давал возможность покаяться, преодолеть накопившиеся грехи. Но Византия очередной раз сделала выбор. Сделала окончательно, отбросила дарованную ей благодать. Что ж, отброшенное было отнято у нее. Благодать переходила к Третьему Риму… Разве не на это указывало явление Небесного Животворящего Креста? Но крест означал не только высочайшую честь для Руси. Крест – это еще и тяжесть, страдания, ответственность. Нести их дальше великому князю Василию Дмитриевичу было уже не дано…


30. Великий князь Василий II

Зимой 1425 г. великий князь совсем расхворался и в ночь на 28 февраля отошел в мир иной. Во главе государства оказался ребенок – Василий II, а наставниками при нем – мать и митрополит. В народе их не любили. Оба были иноземцами, а Софья Витовтовна прославилась своими аппетитами. Успела сколотить и накупить обширные владения, ее и муж не забыл, завещал «многие волости». И сразу оправдались самые худшие опасения. Старший из дядей девятилетнего государя, Юрий Звенигородский и Галичский, отказался приехать в Москву и присягать племяннику.

При жизни Василия Дмитриевича он помалкивал, мятеж Константина не поддержал. Считал преждевременным ломать копья. В конце концов, было неизвестно, кто помрет раньше, великий князь или его отпрыск. Ну а теперь заявил о своих правах. На его стороне была древняя традиция: переход престола от брата к брату. Мало того, он поднял завещание Дмитрия Донского. Там указывалось: если не станет Василия, великое княжение переходит к Юрию. Правда, Донской составлял свою духовную грамоту, когда его сыновья были в юном возрасте, и собственных детей не имели даже в проектах. Но попробуй-ка опровергнуть!

Звенигородский князь был совсем не плохим человеком. Эдакий былинный богатырь, победитель татар и камских болгар. Умел повоевать, лелеял христианскую веру, строил святые храмы, любил и пображничать от души, чтобы столы ломились, веселье плескалось, а боевые соратники и гости нахваливали радушного хозяина. Нет, Юрий был на престоле далеко не худшей кандидатурой. Может, даже лучшей из имевшихся. Он не понимал только одного. Бросая вызов мальчишке-наследнику, он рушил сложившийся государственный порядок. Он рассуждал по-своему. Зачем нужен такой порядок, если в отношении его, Юрия, он получается несправедливым?

Но ведь в очереди за ним шли Петр Дмитровский, Андрей Можайский и Белозерский, Константин Угличский. А у самого Юрия выросли три сына, очень не похожих друг на друга. Дмитрий Красный – честный, смирный, очень благочтестивый, а Василий Косой и Дмитрий Шемяка – буйные и бессовестные. И их-то не устраивала никакая законность, ни новая, ни старая. Зачем им было наследование от брата к брату? Впереди их оказывались три дяди и тот же двоюродный братишка Василий. Косой и Шемяка смотрели на дело иначе. Отцу надо просто захватить престол, и пусть кто-нибудь попробует отнять! К Юрию и его сыновьям потянулись всякого рода искатели удачи: если звенигородские князья возьмут верх, то и их сторонникам немало обломится.

Однако Софья Витовтовна была дамой крутой, умной, и ее сторону приняло московское боярство. Любило оно или не любило регентшу, а со своим положением расставаться не спешило. Звенигородского князя не поддержали даже братья. Константин припомнил, как Юрий проигнорировал его мятеж. Да и Петр с Андреем, с дмитровскими и можайскими боярами, не видели причин надрываться ради возвышения Юрия, звенигородских и галичских бояр. Софья вела с ними переговоры, выражала готовность вознаградить за верность. Срочно снеслась и с Витовтом…

Юрий спохватился. Его Звенигород был зажат между Москвой и Литвой – запросто прихлопнут с двух сторон. Но князь не сдался. Вскочил в седло, поднял дружину, двинулся в свой второй удел, в Галич. К нему тоже презжали посланцы Софьи Витовтовны, условились не драться, соблюдать перемирие до Петрова дня. Но Юрий наметил за это время подготовить войско. На восточных границах Руси он пользовался большим авторитетом, защищал здешних жителей от болгар, его уважали не только в Галиче, но и в Вятке, Нижнем Новгороде. Принялся скликать и вооружать ополчение. В Москве узнали и рассудили, что действия князя не слишком похожи на перемирие. Предоставлять ему время наращивать силы сочли глупым. Подняли полки, и пока еще не растаял снег, не затопил дороги распутицей, воины выступили к Костроме. Руководить походом Софья поручила другому дяде государя, Константину Угличскому. С одной стороны, польстила, высокую честь оказала. С другой, надеялась поссорить братьев.

Но Юрий был опытным командиром. Московская рать значительно превосходила галичские отряды, встречать ее лицом к лицу было не с руки. А если пустить ее в собственное княжество, разорит. Юрий решил увести противников в другую сторону. Покинул Галич и направился к Нижнему. Хитрость удалась, правительство приказало полкам повернуть в погоню. Но и в Нижнем Новгороде Юрий не стал дожидаться, ушел за Суру, в мордовские леса. А Константин не испытывал ни малейшего желания драться с братом. Преследовал его какое-то время и повернул назад. Доложил, что не догнал. Московские полки без толку промесили сотни верст весенней грязи и были распущены по домам. А Юрий проследил, когда они удалятся, и возвратился в Галич.

Софья и ее бояре убедились – справиться с бунтом не так-то просто. Убедились и в том, насколько ненадежны остальные братья покойного государя. Возобновили переговоры. Увещевать Юрия поехал сам митрополит. При этом князь вознамерился пустить пыль в глаза, попугать Москву многочисленным воинством. Велел собрать галичских крестьян, ремесленников, раздал им оружие, построил возле города. Но Фотий раскусил уловку и поддел его: «Сыне Юрий! Никогда я не видел столько серьмяжников». Хотя найти общий язык оказалось невозможно. «Сыне Юрий» уперся, примирение с племянником отвергал. Слово за слово распалился, выплеснулись оскорбления на митрополита. Тот собрался и уехал, не благословив Галич.

Однако в городе обнаружилась смертоносная черная оспа. Юрий переполошился, воспринял ее как явный знак Божьего гнева. Догнал Фотия, просил прощения. Беседу-то продолжили, но Божий гнев князь относил только к собственной грубости. Претензии на власть по-прежнему считал законными и не уступал. Условились лишь о том, чтобы не воевать и не лить христианскую кровь. Москва обязалась не трогать Юрия, а он обещал не предпринимать попыток захватить престол силой, но оставлял за собой право судиться в Орде.

Что ж, Софья Витовтовна и московские бояре согласились. Подобный выход тоже выглядел законным, в духе старых традиций. На деле же в ближайшем будущем ни о каком суде не могло быть речи. Татарские ханы все еще резались между собой и выясняли, кто из них настоящий. А на Руси всколыхнувшуюся было усобицу заслонили свалившиеся на нее бедствия. Какая там усобица, какая борьба за власть! Вспышка оспы в Галиче была не единичной. Стали вымирать целые улицы в Переславле, Ярославле, Твери, Дмитрове. Люди пытались защищаться крестными ходами, горьким дымом можжевельника, перекрывали дороги, не пуская приезжих в свои города. Снова заговорили, что наступает конец света. Вроде, все признаки были налицо – глады, моры… Не заставили себя ждать и нашествия иноплеменных.

Витовт выступал любезным другом до тех пор, пока его зять твердой рукой был способен и осадить литовцев, и помочь им. Теперь в Москве сидели ребенок и его мать, престол под ними шатался. А Витовт стал официальным опекуном великого князя! От него зависело, удержится ли внук в кремлевском дворце! В общем, пустили козла в огород. Литовский государь сразу отбросил клятвы и договоры с Василием I. Обстоятельства переменились, зачем же их соблюдать? Эх, с каким удовольствием он вспомнил молодость, возбудился давними, уже похороненными надеждами!

Псковичам он предъявил обвинение, что они 9 лет назад помирились с крестоносцами, его врагами. Правда, Витовт и сам успел с ними помириться, но какая разница? Армию он собрал огромную – кроме литовцев, позвал союзную татарскую орду хана Улу-Мухаммеда, валахов, отряды чехов, в 1326 г. эта лавина ворвалась на Псковщину. Но на пути врагов встала крепость Опочка, крошечная, с деревянными стенами. Защитники придумали ловушку, перекинули через ров ложный мост на веревках, а под ним набили острые колья. На стенах людей не было, ворота открыты. Литовцы сочли, что крепость брошена, хлынули к ней. Тут-то горожане подрезали веревки. Воины посыпались вниз, напарывались, умирали в муках. Некоторых неприятелей захватили в плен, и тут же, на стенах предавали смерти.

Но именно жестокость смутила Витовта. Псковичи показывали, что не рассчитывают на пощаду, будут драться до конца. А за Опочкой литовцев ждало еще много крепостей, куда более сильных. Литовский государь понял, что завязнет здесь, и победы обойдутся слишком дорого. Он приказал снять осаду. Но захватчики не смогли даже спокойно уйти. Разразилась буря, да такая страшная, что матерые бойцы, прошедшие огонь и воду, рыдали как дети, бросали оружие, разбегались. Сам Витовт, обхватив столб шатра, в ужасе вопил: «Господи, помилуй!» Армия откатилась в полном беспорядке. Но… оживились те самые немцы, мир с которыми стал поводом для нападения Витовта. «Король Московский и император Русский», заставивший их заключить мир, умер. Почему бы не испробовать соседей на прочность? На Псковщине появились шайки крестоносцев, запылали деревни, заголосили бабы и дети, попавшие в плен.

Новгородские «золотые пояса» по-своему оценили перемены в Москве. Напрочь отбились от рук, и к призывам псковичей остались равнодушны – дескать, выкручивайтесь как знаете. Не было и подмоги от великого князя. Разве он мог спорить с Витовтом, опекуном и покровителем? Софье с сыном приходилось озираться на все стороны. Дядя Юрий сидел в Галиче, и соратники, поднимая чары за его здоровье, льстиво именовали его великим князем. Регентша вынуждена была заигрывать и с другими дядями. Попечением великой княгини Софьи был составлен новый судебник, удельным князьям предоставляли куда большие права и власть, чем они имели раньше [73].

Но и верность московских бояр была относительной. Правительница нуждалась в них, и на этом можно было урвать пожалования, награды. А на первое место среди бояр выдвинулся Иван Всеволожский. По знатности он ничуть не уступал самому государю, происходил из Рюриковичей, из смоленских князей, перешедших на московскую службу. Взамен утраченного удельчика накопились немалые вотчины, да и женился Всеволожский очень выгодно – на внучке казненного изменника Ивана Вельяминова. Стал одним из самых богатых людей в Москве. От тестя, Микулы Вельяминова, боярин приобрел полезные связи в Орде, среди генуэзских купцов, и в правительстве слыл самым ловким дипломатом. А в сложившемся противостоянии он нашел чудесную комбинацию. Выдал дочку за Василия Косого, старшего сына Юрия Звенигородского. Кто бы ни победил, боярин сохранял при нем свои позиции.

Каково было Софье гадать, предадут ее такие помощники или не предадут? Оставалось цепляться за Витовта. Зимой 1426/27 г. регентша собрала сына в дорогу, укутала потеплее, чтобы не застудился, повезла в Вильно. Пускай дедушка посмотрит на внука, умилится… О, Витовт оценил подобный жест. К нему на поклон прибыл русский великий князь! Постарался получше принять дорогих гостей. Хотя умиляться и баловать внука старый волк не спешил. В его лапы приплыла роскошная добыча! На приемах и пирах Софью с Василием сажали ниже Витовта. Спорить им было не время, терпели. Литовец милостиво заверял, что не даст их в обиду. Но за это предложил договор: чтобы Василий II обязался не вступаться в псковские и новгородские дела. По сути, требовал отказаться от северо-западных и северных владений! Мальчик подписал, куда было деваться?

Разумеется, псковичей не обрадовало, что на Москву им отныне нечего надеяться. Они отдавали себе отчет, в одиночку между Литвой и Орденом им долго не продержаться. Попросили Витовта замириться, готовы были заплатить выкуп. С деньгами в Пскове было не густо, наскребли 1450 руб. Но литовский государь согласился. Для него важен был прецедент – Псков платил ему дань, получался его подданным. Важно было и то, что Москва отреклась от помощи русским землям! Это надо было срочно использовать, ковать железо, пока горячо. Витовт написал в Тверь и Рязань, указал, что надо бы вступить в союз. Могли ли они противиться при подобном раскладе? Заключили. А текст договоров навязал Витовт. И тверской, и рязанский князья признавали «старшим братом» уже не московского, а литовского государя. Московский проглотил, смолчал.

А дальше пришел черед Новгорода. Предлог для войны Витовт взял первый попавшийся – кто-то из бояр на вече назвал его изменником и пьяницей. Этого оказалось достаточно. Литовец решил очередной раз ошеломить русских бесчисленной армией. Мобилизовал 9 тыс. одних лишь мужиков с топорами, прокладывать дорогу в лесах, наводить мосты и гати. Везли орудия, самую большую пушку «Галка» тащили 60 лошадей. В 1428 г. его воинство подступило к Порхову. Правда, при первом же выстреле «Галку» разорвало на куски, перебило множество литовцев, а заодно и создателя орудия, немецкого мастера Николая. Дело грозило обернуться так же печально, как под Опочкой. Но новгородцы были настроены совсем иначе, чем псковичи.

В Порхове начальствовал давний друг Литвы Исаак Борецкий. Он объявил, что отстоять город невозможно и с ходу предложил Витовту 5 тыс. рублей дани. А в Новгороде его единомышленники уже протаскивали на вече решение – сдаваться. Делегаты во главе с врагом Москвы, архиепископом Евфимием, помчались во вражеский стан. А литовский государь, видя такую сговорчивость, не преминул взвинтить цены. Кроме 5 тыс. с Порхова назначил еще 10 тыс. с Новгорода и тысячу за выкуп пленных. Такой дани новгородцы никогда не платили ни татарам, ни московским государям. Но «золотые пояса» согласились. Утешали себя, что сбываются их давние чаяния, они наконец-то выскальзывали из-под власти великого князя. Что же касается денег, то не особо огорчились, нажали на простонародье, на северные области, ввели новые поборы.

На Русь раскатали губы не только литовцы. Крупная банда татар нагрянула на Рязанщину, но князь Федор перехватил ее, отбил добычу и пленных. А царевич Махмут-Хозя с камскими болгарами решил захватить Галич. Юрий-то с Москвой в разладе, великий князь выручать его не станет. В конце 1428 г. татарская и болгарская конница по речному льду ворвалась в его владения. Но Галич был отлично укреплен, князь умело организовал оборону. Махмут-Хозя месяц осаждал город и ничегошеньки не достиг. Повернул куда полегче, погромил окрестности Костромы, Нижнего Новгорода.

Софья Витовтовна и Василий II выслали рать под командованием дядей, Андрея и Константина. Однако они опять не проявили ни малейшего усердия, не догнали врагов. Их подчиненные, князь Стародубский-Пестрый и Федор Добрынский, доказывали, что догнать-то можно. С собственными дружинами отделились от начальников, понеслись во весь опор, налетели на арьергарды Махмут-Хози, порубили и раскидали неприятелей. Но правительство не могло себе позволить портить отношения с дядями государя. Не поставишь их командовать – обидишь, о наказании и подавно не могло быть речи. Халатность Андрея и Константина осталась без последствий.

Словом, не сладкой стала жизнь на Руси. Эпидемия оспы то шла на убыль, то вновь расплескивала смерть и отчаяние. В Твери она за один год унесла троих князей, Ивана, его сына Александра, внука Юрия, престол перешел ко второму внуку Борису. В Москве схоронили почти все потомство Владимира Храброго, троих его сыновей. Умер и дядя великого князя Петр Дмитровский. Детей у него не было. По-семейному, следовало бы поделить его удел между родственниками, по-государственному – взять в казну. Вскинулись Юрий, Константин, Андрей, рассчитывая на прибавку владений. Были уверены, что отказать им не посмеют.

Но покровительство Витовта все же что-нибудь значило. Литовский государь дал понять, что поддержит дочку и внука. Этого вполне хватило. Дмитровский удел перешел к государю. Мало того, Софья и московские бояре добились, чтобы дяди заключили новые соглашения с Василием П. На этот раз заключил даже Юрий. Скрепя сердце, признал племянника «старшим братом». Правда, снова оставил лазейку, оговорил за собой право апеллировать в Сарай. Хотя в данный момент это выглядело бесполезным. В ордынских драках брал верх Улу-Мухаммед, союзник Витовта, ходивший с ним на Псковщину…

Ну а сам Витовт пребывал на седьмом небе. Самые смелые его мечты сбывались! Русь поползла по швам, стягивалась под его руку: Псков, Новгород, Тверь, Рязань! А Москва крепенько зависела от него. Постепенно их будут поджимать, пережевывать, как случилось со Смоленском, Брянском, Черниговом. В Орде воцарится дружественный хан. Чего же еще желать? О, Витовту было чего желать. Оторваться от ненавистной Польши, строить великую державу не для Ягайлы, а для себя! Но и эта мечта оказалась вдруг близкой к исполнению.

Германский император Сигизмунд попал в крайне тяжелое положение. Он никак не мог сладить с гуситами, а Венгрии угрожали турки. Папа и византийский император Иоанн VIII звали в крестовый поход на Балканы, он сулил чрезвычайно богатые перспективы. Но какими силами? Сигизмунд уже удирал от османов, испытал, насколько они серьезный противник. Однако вызревали серьезные проблемы и с немецкими феодалами. Они возмущались, что гуситы опустошают их земли. Возникла идея позвать на престол сына Ягайлы. Глядишь, польский король защитит их лучше венгерского. В свою очередь, богатым чешским панам надоела смута. Думали, как прекратить ее. Но о немцах слышать не желали, тоже завели интриги с Ягайлой, не даст ли сына на чешский трон?

Витовт списался с Сигизмундом, в январе 1429 г. сам император пожаловал в Луцк, они встретились. Общих тем для разговора у них нашлось предостаточно. Литовский государь предлагал себя в союзники, выражал готовность оказать любые услуги. Пожалуйста, он наберет сколько угодно русских, пошлет их умирать хоть на Балканы, хоть в чешскую мясорубку. А за это император должен всего лишь сделать Витовта королем Литвы и Руси. Таким образом, они утрут нос и Ягайле. Он останется с одной Польшей, не сможет соперничать с Сигизмундом. Императору идея понравилась.

Но об их договоренности прознали польские паны и взбудоражились. Литва силилась отделиться от них! Подняли на ноги своих епископов, засыпали Рим доносами. Доказывали, что литовцы без Польши отпадут от католической церкви, православные возьмут верх. Папа встревожился, предупреждал Витовта, чтобы не смел помышлять о королевской короне под угрозой проклятия. Тем не менее, литовец не отступил. Его дипломаты знали дорогу в Рим не хуже польских, а денег у новгородцев добыли предостаточно. Везли золото и серебро возами, сыпали в закрома всей папской курии. В Ватикане развили бурную деятельность люди Сигизмунда. Уж его-то трудно было заподозрить в приверженности к православию. Спорить с ним первосвященнику было трудно, императорская армия оставалась главной опорой Рима. Вместе уломали. Мартин V переменил мнение, благословил новое королевство. А Ягайлу Витовт поставил перед выбором: согласие или война. Польскому королю пришлось смириться.

В 1430 г. в Вильно был организован невиданный съезд. От папы и Сигизмунда к 80-летнему Витовту везли вожделенную корону, и он хотел, чтобы все видели его триумф. Собрал правителей соседних стран. Прибыли Ягайло, магистр Тевтонского и ландмаршал Ливонского орденов, даже послы византийского императора. Для количества приехали один из татарских ханов и изгнанный господарь Валахии. Позвали и русских князей: московского, тверского, рязанского, Одоевского. Никто не посмел ослушаться, 15-летний Василий II приехал с митрополитом Фотием. Им предстояло постоять в толпе приглашенных, поздравить – так же, как раньше поздравляли ордынских царей. Хозяин позаботился, чтобы его гости не скучали. Рыцарские турниры сменялись охотами, накрывались столы для умопомрачительных пиров. Каждый день для этого отпускалось 700 бочек меда, на кухню привозили 700 быков, 1400 баранов, по сотне зубров, лосей и кабанов. Обжирались семь недель…

Но посланцев с драгоценным грузом все не было. Как выяснилось, польские паны решили все-таки помешать Витовту. Ягайло изображал, будто развлекается вместе со всеми, ждет коронации, а дороги тайно были перекрыты польскими заставами. Они выследили делегацию, захватили корону и увезли в неизвестном направлении. Передали условный знак своему королю – операция удалась, и Ягайло ночью сбежал от двоюродного брата. А для старика Витовта удар оказался чудовищным. Казалось, что корона уже была на его голове – а она испарилась. С толпой высокопоставленных гостей литовец только осрамился на всю Европу. Он свалился больным, отпустил князей. Погуляли за его счет и поехали по домам, развозя его позор. Оправиться Витовт уже не сумел. Впал в депрессию, и вслед за гостями понеслась весть о его смерти.


31. Как москвичи уходили из Москвы

Кончина Витовта перетряхнула ситуацию не только в Литве, но и на Руси. Литовские паны разделяли взгляды покойного государя, что поляков надо послать подальше, выдвинули преемником Свидригайлу Ольгердовича. На престоле очутился свояк и «побратим» Юрия Звенигородского, его товарищ по бурным застольям. Свидригайло имел большой зуб на великого князя Василия Дмитриевича, выгнавшего его со службы. Перенес вражду и на его вдову с сыном. В общем, роли переменились. Теперь не Юрию, а Москве приходилось опасаться литовцев! Дядя государя воспрянул духом. Сразу отбросил все договоры, погнал гонцов к «побратиму», чтобы подсобил, и объявил войну племяннику.

Но поспешил Юрий. Свидригайле было не до него. У литовских католиков и поляков нашлась другая кандидатура, брат Витовта Сигизмунд. По Литве зазвенели мечи противоборствующих партий, закоптили пожарами города. Братья звенигородского князя опять не поддержали его. А московское правительство не стало ждать, пока Юрий найдет союзников. Быстро собрало рать, поставило командовать Константина Угличского и направило ее на Галич. Хотя в точности повторились маневры пятилетней давности. Юрий ускользнул в Нижний Новгород и дальше, за Суру. Константин пошел за ним, остановился на другом берегу. Доложил, что переправиться через разлившуюся реку нельзя, и двинулся обратно. Соответственно, Юрий вернулся в свой Галич.

Обе стороны очутились в тупике. Софье было нетрудно догадаться, что любой следующий поход завершится аналогично. В прошлый раз примирения добился Фотий, но 2 июля 1431 г. митрополит умер. Однако и Юрий не знал, как выкрутиться. Склоки в Литве разгорались все жарче. Ждать, когда из Москвы пошлют новое войско, и опять скрываться? Князь ухватился за тот самый выход, который он себе оговаривал. Объявил, что намерен судиться с племянником в Орде. Это имело смысл. В Сарае в это время воцарился Улу-Мухаммед. Его соперники угомонились в могилах или затаились, копили силы. Татарская держава в кои веки сумела объединиться.

Витовт повлиять на хана уже не мог, а русские князья давно не бывали в Орде. Конечно, Улу-Мухаммед обрадуется, что к нему обратились, готовы платить дань. Юрий, охраняя восточные границы, лично знал некоторых мурз, подружился с неким Тегиней – он был близок самому Юрию: такая же широкая натура, лихой вояка, и такой же легкомысленный.

Но богатырь Юрий был сущим ребенком в закулисных интригах. Вместо того, чтобы отправиться к хану тайком, он громогласно известил о своих планах, и только после этого начал готовиться к путешествию. Собирал деньги, подарки – траты предстояли немалые. Князь не спешил, его отвлекали то хозяйственные вопросы, то праздники. А Софья Витовтовна и ее приближенные забили тревогу. Они-то мгновенно осознали, какую угрозу для Василия II представляет ханский суд. Если Юрий получит ярлык, будет отличный предлог изменить и для его братьев. Улу-Мухаммед может дать князю войско… Чтобы переиграть Юрия, Софья привлекла лучшего дипломата, боярина Всеволожского. Ему в Сарае все ходы-выходы были известны. Но… Всеволожский приходился сватом Юрию Звенигородскому, тестем его сынку, Василию Косому!

Хотя боярин знал себе цену и заверил, что ярлык для Василия II он добудет. Но и запросил немало. Намекнул, что у него подросла еще одна дочка. Как было бы хорошо обвенчать ее с государем! Таким образом и Всеволожский в убытке не останется. А иначе каково ему будет подрывать позиции родственников? Вести подкоп под себя? Софья была совсем не в восторге от подобного варианта. Боярин и без того верховодил среди московской знати, а если станет тестем великого князя, вообще сядет ему на шею! Но другого подходящего исполнителя Софья не видела. В обтекаемых выражениях дала понять Всеволожскому, что его условие исполнится.

В московской казне, в отличие от Галича, всегда имелся запас денег, снарядились быстро. В результате юный Василий II и Всеволожский выехали в Сарай на три недели раньше Юрия. Да еще и вперед поскакали люди боярина, предупредили его приятеля Минбулата. Он занимал должность «московского даруги», заведовал сбором дани с Руси и таможенными пошлинами. Всеволожский, связанный с купцами, неоднократно принимал его в Москве, был с ним в самых теплых отношениях.

В Орде заехали прямо к Минбулату, жирно подмазали, пообещали, что отныне дань будет поступать регулярно.

Юрий даже не доехал до Сарая. Минбулат встретил его «бесчестием» и арестовал, учинил «истому великую». Но звенигородский князь дал знать своему знакомому, Тегине. Тот возмутился тому, как обращаются с его другом, и силой освободил князя. Мурза отправлялся зимовать в Крым и забрал гостя с собой – попировать с достойным человеком, потешиться охотами. Но пока две удалые головушки развлекались, Всеволожский и Минбулат времени не теряли. Внушали в ханском окружении, что Юрий близок к Свидригайле, утащит Русь к Литве. Густо подпачкали и Тегиню – дескать, он задумал посадить на Руси своего ставленника, тем самым усилится и подомнет власть в Орде.

Когда незадачливый мурза и его гость возвратились в Сарай, они обнаружили, что весь двор настроен против них, Тегиню почти открыто обвиняют в измене. В такой обстановке он не рискнул заступаться за Юрия. На суде у Улу-Мухаммеда князь выступал сам. Он ссылался на завещание Дмитрия Донского, на старинные русские законы. Юный Василий II начал было горячиться, спорить, что законы изменились, но опытный Всеволожский аккуратно перебил государя. Не прибегая ни к каким доказательствам, он просто подольстил. Объяснил, что Юрий Дмитриевич «хочет взяти великое княжение по мертвой грамоте отца своего», а Василий – «по твоему цареву жалованию», а ты «волен в своем улусе» пожаловать кого хочешь.

Хану настолько понравилась выраженная покорность, что он с ходу решил спор в пользу Василия. А Юрию приказал в знак подчинения племяннику вести под уздцы его коня. Старый князь счел это нестерпимым унижением, наотрез отказался. Неповиновение могло обойтись ему слишком дорого, Улу-Мухаммеду было достаточно кивнуть палачам. Но Василий пожалел дядю, искренне хотел помириться с ним и попросил хана отменить приговор. Вдобавок ко всему, у самого Улу-Мухаммеда возникли вдруг серьезные проблемы. В Орде объявился еще один претендент на трон, его брат Кучук-Мухаммед. Царю требовалось срочно восстановить добрые отношения с могущественным Тегиней, а тот замолвил словечко за приятеля. По его ходатайству хан присудил Юрию компенсацию, велел Василию уступить дяде город Дмитров.

Казалось, что конфликт исчерпан. Василий II возвращался в Москву великим князем, больше в его правах никто не мог усомниться. Пока он ездил в Орду, у него стало одним дядей меньше. Умер Андрей Дмитриевич. Его удел – Можайск, Верея, Белоозеро, Калуга, поделился между двумя малолетними детьми, опасаться их не приходилось. Юрий стал побогаче, но возможностей продолжать борьбу у него, вроде бы, не осталось. Его «побратим» Свидригайло проявил себя в Литве еще хуже, чем во Владимире. Трезвым его не видели, во хмелю он буйствовал, отдавал бестолковые распоряжения. Сигизмунд действовал куда более мудро. Он подправил законы, уравнял православных князей и панов с католиками, литовская и русская знать стала переходить под его знамена. Свидригайлу разбили. Он укрылся в Полоцке, пробовал собрать новую армию, но в конце 1432 г. был снова разгромлен.

Но Всеволожский рассудил, что пора предъявить счет за победу при ханском дворе. Указывал, что великому князю и его матери пришло время присылать сватов к его дочери. Софья Витовтовна была настроена иначе. Позволять пронырливому боярину возвыситься до роли второго человека на Руси, а по сути даже первого, теневого властителя при Василии, она не намеревалась. Мать уже присмотрела для Василия другую невесту, внучку Владимира Храброго Марию. Черная оспа унесла почти всю ее семью, остался лишь юный брат Василий Ярославич Боровский. За Марией не хлынет к престолу толпа родственников, Софья в полной мере сохраняла влияние на сына. От умерших близких невеста унаследовала немалые владения. А Василий Боровский был просто счастлив, что станет шурином государя. В его лице Софья и ее сын получали верного сторонника.

Всеволожский, получив от ворот поворот, был вне себя от ярости. Он уже видел себя в роли временщика. Успел раззвонить по Москве, в Орде, генуэзцам, что скоро станет государевым тестем. А вместо этого его сунули физиономией в грязь! Нет, он не желал спускать такой позор. У него уже имелся один зять, Василий Косой. Если Василий II пренебрег Всеволожским, пускай пеняет на себя. Тот же самый боярин, который обеспечил ему титул великого князя, может передать этот титул другому. В феврале 1433 г. оскорбленный вельможа сорвался из Москвы, ринулся объезжать всех, кого мог настроить против государя.

Поскакал в Углич, переговорил с князем Константином. Напомнил, как его обижали, не давали прибавок к уделу. Оттуда Всеволожский сквозь морозы, снега и метели помчался в Тверь, к князю Борису Александровичу. Правда, Василий II и Софья ничем его не ущемляли. Но боярин пошевелил старые обиды на москвичей. Пояснил, что возможны разные формы сотрудничества. Если Борис опасается открыто вступать в войну, достаточно благожелательного нейтралитета, а победители не забудут, отблагодарят. Из Твери боярин понесся в Галич. Повинился перед князем Юрием – бес попутал, соблазнился помочь его племяннику. Но тут же и обнадежил: дело поправимое. Раскрыл перед Юрием, в чем состоит главная его беда. О каждом его шаге заранее знают по всей Руси, то войну объявляет, то к хану едет. Неужели нельзя обойтись без шума? Собрать войско так, чтобы ни одна посторонняя душа не прослышала…

В Москве и впрямь не подозревали, что заваривается крутая каша. Там веселились, Василий II вел под венец Марию Ярославну. Поворот событий был настолько неожиданным, что даже сыновья Юрия, Василий Косой с Шемякой, еще не знали о планах Всеволожского, приехали в столицу. Отец послал за ними гонцов, звал в Галич на войну с женихом, но гонцы чуть-чуть опоздали. Его дети как ни в чем не бывало явились на свадьбу, а Косой надумал щегольнуть, надел золотой пояс. Кто мог подумать, что эта мелочь усугубит назревающий взрыв? Пояс был тот самый, который утащил у Дмитрия Донского его дядя, тысяцкий Вельяминов! Передал его сыну Микуле, а тот подарил зятю – Всеволожскому. От него пояс перешел к следующему зятю, Косому [50]…

Ростовский наместник боярин Петр опознал вещь, шепнул Софье Витовтовне. Косой не ведал о происхождении драгоценной детали своего наряда, и матери государя, в любом случае, правильнее было смолчать. Если уж разобраться, то позже. Но властная вдова загорелась сделать это немедленно, при всех. В глупое положение попал сын ее врага! Оказывался замешан и наглец Всеволожский, нарывавшийся в родственники! Софья сорвала пояс с гостя, объявила – он носит ворованное. Ошалевшие Косой и Шемяка вылетели вон, хлопая дверями. Вскочили в седла и помчались домой, к отцу. Конечно, князь Юрий разошелся пуще прежнего. Рвался сполна рассчитаться за срам своих отпрысков. Но Всеволожский умело регулировал эмоции. Наставлял, что отомстить необходимо, а вот суетиться и шуметь не обязательно.

Выступили по весне. Конница двигалась быстро, города обходили, вперед выслали заставы, перехватывали всех встречных на дорогах. Правительство до последнего момента оставалось в неведении. Новость грянула, как гром среди ясного неба – рать Юрия около Переславля-Залесского! Софья и Василий II растерялись. Попробовали выиграть время, выслали бояр для переговоров. Но они переругались между собой, а Всеволожский подсказал Юрию: не поддаваться на уловки, вперед! Делегатов погнали обратно, войско спешило за ними. В Москве у Всеволожского имелись друзья. Принялись мутить воду в государевом совете, мешали что-либо предпринять. Да и без них поднять рать все равно не успевали.

Тем не менее Василий II не струсил. Ему было всего 18 лет, он только что женился, петушился перед супругой. Вооружил тех, кто был под рукой – дворцовую челядь, купцов, ремесленников. 25 апреля встретил дядю на Клязьме. Пытался поднять дух своего воинства, угощал его крепким медом. Но против него стоял умелый военачальник с профессиональными дружинами, с отрядами галичан и вятчан, суровых жителей лесного приграничья, привычных выходить с рогатиной и топором хоть на медведя, хоть на татарина. Нетрезвых москвичей опрокинули одной атакой. Василий, видя полный разгром, повернул коня прочь. Его ополченцы погибали, сдавались, разбегались.

Оборонять Москву было больше не с кем. Великий князь примчался во дворец только для того, чтобы забрать жену и мать. Ни телег, ни возов не собирали. Мария, Софья, их слуги, служанки поспешно вскакивали верхом – на счету была каждая минута. К воротам Кремля вслед за Василием приближались воины его дяди, а побежденные успели выскользнуть через противоположные ворота, по дороге на Тверь. Гнали во весь опор, от неприятеля благополучно оторвались. Толпа всадников и всадниц, грязных и пыльных, шатающихся от усталости, с облегчением вздохнула, увидев тверские стены. Но Всеволожский не напрасно побывал здесь. Князь Борис принял изгнанников более чем прохладно. Объявил, что не намерен вмешиваться в московские распри, поэтому Василий с семейством должны покинуть его княжество.

Беглецам и податься-то было некуда. Новгородские «золотые пояса» уже показали, что они вовсе не друзья великому князю. Соседние районы Литвы контролировал Свидригайло. Государь посоветовался с матерью и супругой, пересели на ладьи и отчалили вниз по Волге. Мимо Углича проскочили потихонечку – заезжать к дяде Константину сочли опасным. Доплыли до Костромы. Только тут удалось остановиться. Василий II принялся рассылать призывы удельным князьям, наместникам. Однако на выручку ему никто не торопился. От правления Софьи и ее сына на Руси пока не видели ничего хорошего: сперва унижались перед Витовтом, сдали ему подданных и союзников, потом вызвались платить хану. Князья, бояре, воины задумывались: может, и в самом деле Юрий будет лучше? Другие услышали, как растрепали москвичей, не хотели лезть в гиблое дело.

А Юрий Дмитриевич из тех же призывов узнал, где находится Василий, немедленно выступил к Костроме. Выслал вперед сыновей, и великого князя захватили без боя. Но встал вопрос – что же делать с таким пленником? Юрий был не из тех, кто планирует свои шаги наперед, до сих пор он не задумывался над этим. Воевал, ловил племянника. А когда поймал, оказался в полном затруднении. Всеволожский, Косой и Шемяка доказывали, что Василия надо устранить раз и навсегда. Умертвить, а в крайнем случае, поступить, как это делали в Византии – ослепить или оскопить. Но большинство бояр возмутились подобным предложением. Они не видали от Василия никакого зла, убивать или калечить безвинного юношу считали страшным грехом. Один из московских вельмож, перешедших к Юрию, Семен Морозов, подал совет освободить бывшего государя, дать ему удел, и пусть живет там.

Натуре Юрия Дмитриевича тоже претила хладнокровная жестокость. Князь был человеком верующим, благородным, не забыл, как Василий пощадил его в Орде, заступился перед Улу-Мухаммедом. Ненависти к племяннику он не испытывал. За что ненавидеть мальчишку? За то, что родители и придворные провозгласили его наследником? В конце концов, Юрий взялся за оружие ради чести и справедливости, как он ее понимал. По справедливости, по старым законам о наследовании, Василию как раз и полагалось стать удельным князем. А коварного и скользкого Всеволожского Юрий успел оценить по достоинству и не любил. Боярин помог ему одержать верх, но приближать предателя, делать своим доверенным лицом князь не собирался. Морозов показался ему куда более честным, а его идея пришлась очень кстати. В завещании Дмитрия Донского в личную собственность Василию I предназначалась Коломна, ее и определили для Василия П.

Взяли с него клятву повиноваться новому великому князю и отправили в удел. Он был несказанно рад, что для него поражение обошлось таким образом. Юрий устраивался в Кремле. Его окружение составили звенигородские, галичские бояре и группа московских изменников. Но к прочей столичной верхушке он отнесся отнюдь не так милостиво, как к племяннику. Видел в ней настоящих виновников, продвигавших к власти ребенка в обход дяди. Постарались и соратники князя. Завистливо косились на дома, богатства, вотчины знати и купцов, нашептывали Юрию, что это – его враги. Рассердить его, особенно после обильного застолья, не составляло труда. Он приказывал карать врагов, конфисковывать имущество. Летописцы сообщают: «Юрий, пришед в Москву, начат многи грабити и казнити, что ему преж не помогали».

Победители заносились перед москвичами. Вновь назначенные чиновники ринулись обогащаться, вытряхивая из людей что можно. Рядовые галичане и вятчане также не хотели возвращаться домой с пустыми руками, отнимали приглянувшиеся вещи, товары. Столица очутилась в положении оккупированного города. И произошло то, чего никто не мог предвидеть. Москвичи начали перебираться к «своему» князю, в Коломну. Сперва снялись с места бояре, вытесненные от двора пришельцами, за ними тронулись купцы, мастеровые, священники. Уезжали с семьями, увозили еще не разграбленное добро. Вся Москва перетекала на другое место!

Столь массовый исход ошеломил Юрия и его сторонников. Они выиграли – но им оставалось править в мертвом городе! Новое правительство и без того было слишком разнородным, а теперь совсем перессорилось. Юрий Дмитриевич возвысил понравившегося ему Морозова, а Всеволожского презирал, держал подальше от себя. Тот надулся – спрашивается, ради чего старался? Снова исходил обидами, а когда москвичи хлынули в Коломну, ему стало и подавно не по себе. Боярин задумал очередной крутой поворот: перекинуться обратно к Василию. Столь ценную фигуру примут с распростертыми объятиями, можно будет перепродать услуги с изрядной выгодой. Всеволожский устремился за прочим столичным населением.

А Василия Косого и Шемяку душила злоба. Они-то жаждали смерти Василия II, чтобы на Руси воцарилась новая династия. В это время очень кстати умер последний из братьев Юрия, Константин Угличский! Перед сыновьями галичского князя открывались блестящие перспективы! Они вполне официально, на легитимных основаниях стали бы наследниками великого княжения! Ан не выгорело, Василия оставили в живых! Даже по старым законам он имел больше прав на престол! Косой и Шемяка проклинали Морозова, научившего отца пощадить пленника. Обвиняли боярина, что он нарочно подыграл Василию, что это он подстрекает москвичей переселяться. Подкараулили Морозова в дворцовых сенях, набросились и зарезали. Но Юрий чрезвычайно разгневался, и сыновья предпочли не попадаться ему на глаза, удрали.

Отец был потрясен. Он искренне верил, что борется за правду, за восстановление нарушенной законности. А на деле получилось совсем другое: грабежи, пустая Москва, а его сыновья стали убийцами. Их выходка сломила Юрия. Он послал к племяннику, писал, что добровольно возвращает ему престол. Заключили договор. Звенигородский князь признавал себя «молодшим братом» Василия II, обещал помогать ему во всех делах, а своим преступным детям не давать пристанища и не оказывать никакой поддержки. С третьим, послушным сыном Дмитрием Красным, подавленный Юрий выехал в свой Галич.

Ну а Всеволожский крупно ошибся с очередным предательством. Его не сочли ценной фигурой. Поскольку дядя сам уступил великое княжение, то боярин и его искусство плести интриги оказались не нужны. Зато его роль в перевороте раскрылась. На Всеволожском была кровь ополченцев, побитых на Клязьме, кровь казненных сторонников Василия и Софьи. Открылось и то, как он хотел расправиться с пленным государем. Что ж, Всеволожский хорошо знал византийские способы устранять соперников, но не подозревал, что первой жертвой собственных советов станет он сам. Боярина приговорили к той же каре, которую он предлагал для Василия П. Заточили в тюрьму и ослепили.


32. Великие князья Юрий III и Василий Косой

В XV в. традиции были куда более устойчивыми, чем в наше время. Люди поддерживали привычное, проверенное. Еще не было переменчивых капризов моды. Внучка щеголяла в праздничных нарядах, заботливо сохраненных в сундуках от бабушки, и была довольна. Правители не ломали головы над реформами. Если система управления хорошо работала вчера, она будет работать и завтра. И все-таки перемены на Руси происходили. Кое-что перенимали у татар, греков, из западных стран. Причем не только полезное. В Пскове во время эпидемии оспы кто-то в панике вспомнил, как объясняли мор в европейских странах – дескать, виноваты ведьмы. Поступили чисто по-европейски, признали ведьмами 12 женщин и сожгли. Впрочем, подобные случаи остались единичными, распространения они не получили.

Внедрялись технические новинки. При Василии I ученый сербский монах Лазарь изготовил в Москве первые часы. В войсках все шире применяли пушки. Хотя специалистов в этой области было мало. Нередко один и тот же мастер занимался отливкой пушек, а на войне служил наводчиком, остальные артиллеристы лишь выполняли его указания (аналогичное положение было и в европейских армиях).

Происходили постепенные изменения и в государственных структурах. Выделились профессиональные чиновники, дьяки и подьячие. Но и в армии стали ориентироваться на профессионалов. Русь уже четверть века не вела больших войн. Выводить летом войска на рубеж Оки давно перестали. Это обходилось дорого, а необходимости вроде не было. Ослабевшие ордынцы не предпринимали масштабных набегов, а с мелкими бандами могли бороться местные отряды. Правительство приноровилось поступать, как в Литве – поручало оборону удельным князьям и наместникам. Но неурядицы в царствование Василия II расшатали власть, воевод никто не контролировал.

Пехотные городские полки поддерживали боеспособность только в приграничных районах, где действительно грозила опасность. В прочих городах деньги, отпущенные на войско, направлялись на иные нужды или в карман наместника. Подготовку ратников забросили. Оружие не ремонтировали, оно разворовывалось или ржавело без присмотра в кладовых. А трагедия московских ополченцев на Клязьме, казалось бы, подтвердила – городские полки ничего не стоят. Основой армии оставались конные дружины удельных князей и бояр. На первый взгляд, это выглядело целесообразным. Коннице сподручнее гоняться за татарами, она может быстро собраться в общее войско, а казна не несет расходов, каждый командир содержит свой отряд.

Изменилась и терминология. Дружинники и слуги князя жили у него при дворе, выполняли различные обязанности в его хозяйстве, поэтому дружину стали называть «двором», а воинов, входивших в нее, со временем начали именовать дворянами. Но дружинников издревле обозначали еще и словом «отроки», то есть юноши, дети. Не в прямом смысле, а в фигуральном, дружина и ее предводитель составляли как бы одну семью, где старший обязан заботиться о младших, а они – беспрекословно слушаться старшего. Чтобы отличить боярских воинов от княжеских, их начали называть «детьми боярскими» (невзирая на окладистые бороды большинства «детей» и на то, что они ни в каком родстве с боярами не состояли).

Серьезные перемены назревали и в Церкви. Ох как нужен был Руси митрополит на смену умершему Фотию! Он мог бы увещеваниями, а то и угрозой проклятия предотвратить усобицы. Но из Константинополя и Западной Европы приходили пугающие известия. Император Иоанн VIII и патриарх Иосиф отдавались католикам! В Базеле заседел собор, который должен был решить вопрос о соединении церквей. А Василий II и его мать были ревностными православными, да и духовенство отнюдь не было настроено жертвовать верой. Посылали гонцов в Византию выяснить, что же там творится, просили поставить митрополита из московских священнослужителей.

Но более оперативным оказался Свидригайло. С трудом удерживая восточные области Литвы, он вспомнил, что Витовт намечал провести в митрополиты смоленского епископа Герасима. Сигизмунд предоставил православным равные права с латинянами, но сам-то он был латинянином! А у Свидригайлы появится свой митрополит, будет благословлять и поддерживать его. Вокруг кого сплотятся православные? Литовец быстренько отправил Герасима в Константинополь, не поскупился на мзду. Но в Византии оценили кандидата с собственной точки зрения. Герасим соглашался на унию! Это чудесным образом решало проблемы с русскими. В 1433 г. его рукоположили в митрополиты, и не одной лишь Литвы, а всея Руси.

С Москвой о его назначении даже не посоветовались, поставили перед фактом. Но Герасим вернулся к себе в Смоленск, а в Москву не поехал. Объяснил, что там «князи русские воюются и секутся». Ясное дело, это было лишь отговоркой. В обязанности митрополита как раз и входило мирить враждующих. А в Литве князья секлись куда круче русских. Просто Герасим понимал, что в Москве он окажется в чужой для него обстановке, должен будет зависеть от государя, считаться с незнакомыми ему епископами, боярами. В Литве ему казалось уютнее и вольготнее. Свидригайло в церковные дела вообще не лез, зато всячески ласкал митрополита, таскал на праздники и пиры. Его замысел исполнился. Митрополия придала ему ореол борца за веру, православные снова сражались на его стороне, теснили Сигизмунда.

А Русь осталась без митрополита. Между тем, до спокойствия было далеко. Мятежники Косой и Шемяка захватили Кострому, куролесили. Но удельные властители и наместники снова повиновались Василию II, удалось собрать воинский корпус. Командовать поставили воеводу Юрия Патрикиевича. Сын литовского князя Патрикия Наримантовича был женат на сестре государя, уж он-то считался вполне надежным.

Косой с Шемякой остереглись сталкиваться с ратью, переправились за Волгу. А Юрий Патрикиевич постарался добросовестно выполнить задачу, изловить смутьянов. Двинулся в погоню. Они ускользали все дальше в бескрайние леса.

Однако бунтовщики хитрили. Отступая, они мало-помалу уклонялись поближе к Вятке и родовому Галичу. С вятской вольницей они водили дружбу, стоило лишь кликнуть, как к ним выступили отряды. Взмолились и к отцу, и старый вояка не выдержал. В опасности были его дети! Какие ни на есть, но свои, а их загоняли, как диких зверей… Князь отбросил договор с Василием II, выслал войско. Юрий Патрикиевич вслепую продирался по чащобам, не представлял, где сейчас его противники, сколько у них сил. На речке Кусь его поймали в засаду, галичане и вятчане хлынули из леса с разных сторон. Государевых воинов побили, сам воевода попал в плен.

Косой и Шемяка окрылились, уговаривали отца, что надо развивать успех, снова идти на Москву. Нет, к возобновлению драки за власть Юрий Дмитриевич был не готов. Он уже один раз опозорился и повторять не желал. Объяснял сыновьям, что пора замириться. Пускай уж в столице правит Василий, но и их не трогает, им достаточно своего княжества. Но Косой с Шемякой отказались угомониться, отца не послушались и опять заняли Кострому. А великому князю теперь никак нельзя было мириться. Его авторитет скатился и без того слишком низко. Его согнали с престола и вернули на престол, будто ничего не значащую пешку. Его шурина разгромили, города отбирали!

Василий II велел поднимать большую рать. Однако дисциплина в государстве оставляла желать лучшего. После сплошных поражений удельные князья настраивались выждать, чья возьмет. На призыв явились лишь несколько: брат жены Василий Боровский, двоюродные братья Иван Можайский и Михаил Верейский, прислал отряд Иван Рязанский. Но в целом набралось достаточно воинов, зимой 1433/34 гг. государь лично повел их на дядю. Юрий узнал, что неприятелей слишком много, оставил защищать Галич Косого с Шемякой, а сам с дружинами ушел севернее. Пытался, как и раньше, увести московское войско за собой. Василий II не поддался, обложил Галич. Но взять город было трудно, а его разболтавшиеся ратники не стремились лезть под стрелы и кипяток. Зато пограбить разохотились как следует. Перетряхнули весь удел, пожгли деревни, набрали добычи и пленных.

А пока армия без толку околачивалась возле Галича, Юрий совершил умелый маневр – выбрался на подступы к Костроме. Угрожал отрезать государю обратную дорогу, запереть в лесах. Василий II предпочел снять осаду, возвратиться в столицу. Галичский князь вернулся домой и застал печальные картины. Пепелища еще дымились, крестьян увели, скотину угнали. Он разъярился. После победы отказывался продолжать войну, а после разорения не желал завершать ее. Войско у него было в сборе, взялись за оружие все галичане, позвали вятчан. Отправились мстить сразу же, без промедления. А Василий только что распустил армию, у него в распоряжении почти никого не было. Лихорадочно скликал ратников обратно, но они устали, не спешили расставаться с теплыми семейными очагами. К государю стекались жиденькие отряды, из князей прибыл один Иван Можайский.

Василий II понадеялся, что Юрий тоже ведет небольшую рать, вознамерился просто пограбить, расквитаться с москвичами. Двинулся с теми силами, которые удалось наскрести. Противников он встретил 20 марта 1434 г. у села Никола-на-горе под Ростовом. Смело построил подчиненных и сам полетел с ними в атаку. Но пылкость и храбрость не заменили ему воинского мастерства. Галичан и вятчан оказалось значительно больше, а Юрий грамотно руководил ими. Нацелил конные дружины Шемяки и Косого по флангам, они с двух сторон проломили и обошли великокняжескую рать, перерезали обратную дорогу на Москву. Пошла рубка окруженных. Василий II даже не смог отступить, вместе с Иваном Можайским ускакал, куда удалось вырваться – по дороге на запад. Путь на Москву остался открытым.

Юрий вынес для себя серьезные уроки из прошлогоднего опыта. Он не торопился бросать распаленное воинство к столице. Шел Великий Пост, и князь остановился в Троице-Сергиевом монастыре, молился у гроба св. Сергия – преподобный был его крестным отцом. К Москве подступил на Страстной неделе и объявил: на Пасху и на Светлой неделе он воевать не будет, люди могут праздновать спокойно. Москвичей порадовало и умилило такое благочестие. А в «перемирные» дни завязались переговоры. Князь заверил городских делегатов, что прежние безобразия не повторятся. Боярам, которым было поручено оборонять столицу, пообещал сохранить их посты и вотчины. Больше препятствий не нашлось. В среду Светлой недели Москва открыла ворота. Жену и мать Василия II, по сути, сдали. Обо всем договорились без них, и галичане, войдя в Кремль, арестовали их. Выслали Марию и Софью в Звенигород, а Юрий созвал бояр, духовенство и торжественно взошел на великое княжение.

Между тем, Василий и Иван Можайский с горсткой спутников увязали в весенней грязище. Иван помялся-помялся и сообщил, что хочет отделиться, поехал в Тверь. Василию там было делать нечего – один раз князь Борис уже показал ему от ворот поворот. Покатил в Новгород. Но он совсем запустил новгородские дела, не представлял, что там творится. А «золотые пояса» воодушевились смутами. Сочли – настало время укреплять мосты с Литвой. Для великого князя стало неприятным сюрпризом, что в городе уже находится приглашенный ими князь Юрий Лугвеньевич. Хотя и для Юрия Лугвеньевича приезд Василия II стал полной неожиданностью. Оба не стали выяснять отношений, деликатно избегали встреч.

Новгородцы изображали беспристрастность. Показывали, что готовы дружить со всеми. Василию не отказали, приняли. Он поселился на Городище, где всегда останавливались великие князья и их наместники, немножко отдохнул, воспрянул духом. Отписал в Тверь, товарищу по несчастью Ивану Можайскому, звал к себе. Но Иван уже изменил, снесся с Юрием, признал великим князем, а взамен ему возвратили удел. Да и Василий пробыл в Новгороде меньше месяца. Два князя в одном городе – это было многовато. «Золотые пояса» внешне обращались с государем почтительно, но исподтишка подбили буянов, в один прекрасный день к Городищу нахлынула вооруженная толпа, потребовала убираться подобру-поздорову.

Делать было нечего. Пришлось снова седлать коней. Василий решил все-таки попытать счастья в Твери, но там ничего не изменилось. Князь Борис накормил-напоил странника и указал, чтобы не задерживался в его княжестве. В общем, гнали отовсюду. Василий решился ехать по последней оставшейся у него дороге, в Орду. Шансов на победу это не сулило, Улу-Мухаммед увяз в драках с родственниками, у изгнанника не было денег на подарки, суды и хлопоты. Но в Орде можно было как-то пристроиться, оттуда не выставят вон. Вчерашний великий князь поплыл по Волге, как нищий бродяга. Договаривался с купцами, добрался на попутной ладье до Костромы. Там пересел на другую, до Нижнего Новгорода.

А Юрий III, утвердившись на престоле, наметил прекратить разброд на Руси, приструнить своевольство знати. Сейчас-то он старался для себя. Созвал съезд удельных князей, связал их новыми договорами, требуя безоговорочного послушания. Сбежавшего Василия искали повсюду. Он скрывал свое имя и звание, тем не менее, в Нижнем его выследили. Донесли в Москву – свергнутый великий князь появился, распрашивает на базаре и пристанях, кто бы довез его до Сарая. Юрий мгновенно выслал Шемяку и Дмитрия Красного с дружинами.

Сам Юрий плохо себя чувствовал. Ему было 59 лет, и здоровье богатыря стало далеко не богатырским. Сказывались треволнения, нагрузки, а особенно застолья. После коронации и на княжеском съезде пировали слишком много, и князь слег. Оставил при себе старшего сына Василия Косого распоряжаться делами. Но и младшие должны были справиться. Верные нижегородцы под разными предлогами придерживали Василия II, чтобы не отчалил раньше времени, а Шемяка с Красным понеслись быстрее ветра. Доскакали до Владимира, оттуда до Нижнего было рукой подать, три дня ходу…

Но в мире действуют и иные силы. Гораздо более могущественные, чем князья и дружины, гораздо более быстрые, чем самые резвые кони. Братьев вдруг догнала весть, что 5 июня их отец скончался. Но тот же самый гонец на запаленной лошади доставил вторую новость. Косой сообщал, что отныне он стал великим князем, и Шемяка с Красным обязаны повиноваться ему. Раздуло его от гордости, не утерпел. Неуместная поспешность весьма дорого обошлась ему. На самом-то деле сыновья Юрия ненавидели друг друга. Держались вместе, поскольку было нужно, да отец сглаживал ссоры.

Сейчас вражда прорвалась. Дмитрий Красный был глубоко возмущен вторым посланием. В семье горе, а брат величается, даже не сумел скрыть собственную радость! А для Шемяки Косой всегда был соперником. Если подчиниться ему, придется распрощаться с собственными честолюбивыми замыслами. Брат молод, может править долго, обзаведется детишками, а они так и останутся удельными княжатами. Но… отец обосновывал права на престол старым законом о наследовании. А по старому закону вслед за Юрием шел Василий II! Вырисовывалась любопытная комбинация – разделаться с Косым в союзе с Василием, а потом и его можно будет скинуть. Шемяка не считал его серьезным противником, уже два раза прогоняли…

Простодушному Дмитрию Красному Шемяка внушил, будто разделяет справедливое негодование, еще и подогрел его настроения. Подсказал, что лучше вернуть к власти прежнего великого князя. Это будет законно, подчиниться ему не зазорно. Русь замирится, да и Василий отблагодарит нежданных помощников. Вместе отписали Косому: «Аще не захотел Бог, да княжит отец наш, а тебя мы сами не хотим!» В Нижний Новгород вместо воинов поскакали гонцы братьев, предлагали изгнаннику дружбу и престол. Это было чудом. Невероятным, не поддающимся человеческому разумению! Ошеломленный Василий слушал явившихся к нему посланцев и не верил своим ушам. Его, беглеца, которого вот-вот должны были схватить, снова звали во главу государства! Звали вчерашние враги!

Договорились быстро. Шемяка и Красный получили существенные прибавки к уделам, первому великий князь пожаловал Углич и Ржев, второму Бежецк. Они признали Василия «старшим братом», обязались служить ему и тут же исполнили эту клятву. Вокруг дружин, которые скакали ловить государя, принялись формировать для него войско. Косой просидел в кремлевском дворце всего месяц. Дошли сведения, что братья выступили из Владимира к Москве, благоразумные бояре начали переезжать к ним, и узурпатор тоже подался прочь. Удрал он по-воровски, утащил не только великокняжескую, но и городскую казну, а в заложницы прихватил тещу Василия II боярыню Голтяеву.

Талантами отца Косой не обладал, о принципах не задумывался, зато в буйстве мог переплюнуть любого. Пошел со слугами и обозами куролесить по всей Руси. Изменившему Шемяке достался Ржев? Старший брат налетел и погромил город. Пробовал связаться с литовцами, но Свидригайле по уши хватало своих забот. Косой отправился в Тверь, в Новгород. Они опять изобразили нейтралитет. Но их нейтралитет оказался куда более благожелательным, чем к Василию. Очередного гостя не выставляли взашей, толп на него не натравливали, позволяли ему набирать желающих. По осени его банды двинулись северными дорогами на Бежецк и Вологду. Опустошали волости великого князя и его сторонников, зазывали с собой охотников пограбить.

Сбродное воинство разрасталось, и Косой понадеялся, что сможет повторить успехи отца, повернул на Москву. Но и Василий II вывел рать, перехватил мятежников на речке Которосль, между Ярославлем и Ростовом. Схватились на льду в канун Крещения Господня, 6 января 1435 г. До праздника многие не дожили, обливались и умывались не святой водой, а кровью. Однако соотношение сторон разительно переменилось. Толпы Косого не были армией, и сам он никогда не был полководцем. А великий князь поднабрался кое-какого опыта, с ним были хорошие воеводы и дружины умелых рубак. Разметали неприятелей, секли без пощады. Впервые Василий II победил в бою, как же окрылился он, как поднялся в собственных глазах! Захватили казну, обозы врага. Косой бросил разгромленных соратников и скрылся за тверской границей.

Конечно, при Дмитрии Донском или Василии I подобное препятствие не остановило бы москвичей. Но сейчас опасались рассердить соседей, ловить мятежника на их территории не стали. Государь ограничился тем, что разместил отряды под Ярославлем и в Вологде, поручил поймать Косого, если он будет пробираться в Галич или на Вятку. Но Борис Тверской отнесся к вынужденному гостю тепло, позволил отдохнуть в Кашине. Дал денег, помог собрать и вооружить три сотни бойцов. Хоть и маловато, но Косой полагал, что для начала хватит. Дерзости ему было не занимать. Горстка лихих людей лесными тропами подкралась к Вологде. Ночью ворвалась в город, порезала московский отряд, пленила воевод.

Князь содрал с Вологды выкуп и снова взялся грабить, созывать к себе охотников поразбойничать. Возле Кубенского озера лежал удельчик князя Федора Заозерского. Ратников у него было всего несколько десятков, но Федор решился выступить на разгулявшуюся банду, намеревался скрытно подобраться и накрыть ее. Однако среди местных жителей у Косого уже были сторонники, предупредили. Заозерского князя подкараулили и раздавили его дружину. Федор еле унес ноги, мятежники взяли в плен его семью. Но для того, чтобы сформировать войско побольше, требовались деньги. Косой наметил ограбить богатый Устюг, центр торговли на всем Русском Севере.

Там уже были наслышаны о его «подвигах», узнали и о том, что лихое скопище двинулось к ним. Московский наместник Глеб Оболенский и чиновник ростовского епископа Иев Булатов совещались: что предпринять? Сесть в осаду? В этом случае будут разорены окрестности. Задумали хитрость. Сообщили Косому, что открывают ему ворота, сдают казну. Встретили с хоругвями, торжественно. Но под шубами устюжане спрятали оружие. По сигналу накинулись на незваных гостей. Освободили московских бояр, которых бунтовщики привели с собой. Косого кто-то остерег в самый последний момент. Он вырвался из толпы, побежал по льду через реку, исчез в кустах и сугробах. С ним спаслись лишь немногие, остальной сброд порешили или повязали.

Нет, даже такой удар не заставил князя одуматься. В ближайших деревнях он забрал лошадей, в весеннюю распутицу сумел преодолеть 700 верст, и все-таки добрался до Галича. Там к нему потекли добровольцы. Всего через месяц после бойни у Устюга свежее воинство двинулось к Костроме. Но и Василий II кое-чему научился. Наладил систему оповещения, в Москву полетели предупреждения. Когда Косой начинал поход, великий князь уже успел поднять армию и вел ее навстречу. Встали друг против друга возле Ипатьевского монастыря. Бунтовщикам это не сулило ничего хорошего. Против их нестройной массы разворачивались к бою профессиональные дружины. Но… Василий проявил великодушие. Впрочем, и здравый смысл. Представлял – в который раз разольются ручьи русской крови, а Косой скроется в глухомани, где ловить его бесполезно. Все повторится, озлобление будет нарастать, число жертв увеличиваться.

Государь попытался разорвать этот круг. Предложил своему недругу прощение, прибавку к уделу. Василий Косой прикинул, что на победу рассчитывать не приходится, и согласился. Составили договор, целовали крест. Сыновья Юрия примирились и между собой. Вроде бы, все трое удовлетворились. Старшему отец оставил Звенигород, а государь пожаловал еще и Дмитров. Дмитрию Красному по завещанию достался Галич, Шемяка въехал в подаренный ему Углич.

В это же время подошла к развязке гражданская война в Литве. Православные князья самоотверженно добывали Свидригайле победу, а он бездарно губил дело. Люди устали, страна разорялась. А митрополит Герасим рассудил, что надо бы наладить хорошие отношения с обоими соперниками. Окормлять паству на землях, занятых войсками Сигизмунда, да и обеспечить собственное положение, кто бы ни взял верх. В 1435 г. он вступил в переписку с Сигизмундом. Герасим считал, что вправе делать это, ведь он был предстоятелем всей литовской и русской Церкви. Но в Литве права устанавливал сильный. О переписке настучали Свидригайле. Донесли в неподходящий момент, когда он был вдребезги пьян. Он разбушевался, объявил Герасима изменником и велел сжечь на костре. Дикая расправа с митрополитом привела в ужас население, от Свидригайлы отшатнулись все. Города, князья, паны, единодушно переходили к Сигизмунду. Свидригайло бежал в Валахию, окончательно спился и завершил карьеру, зарабатывая на жизнь пастухом.


33. Как португальцы вышли в океаны

На городской площади корчилась и кричала от боли девушка. Пламя трещало и шипело, облизывая ее босые ноги, потом с гулом устремилось вверх. Толпа орала, улюлюкала, сыпала грязными насмешками. Рыцари, горожане, крестьяне, подались назад от нестерпимого жара, но старались не отворачиваться, не упустить подробностей, как жарится и обугливается молодое тело. Что ж, такими были европейские нравы. Литовский Свидригайло сжег свою главную опору, митрополита, а французы восторженно сжигали свою освободительницу… Впрочем, в ту эпоху они не обременяли себя идеями национальной чести. Тянулись туда, где лучше. А «лучше» выходило у всех по-разному.

Бургундцы свирепо рубились с арманьяками, англичане брали французские города, а королева Изабо деятельно помогала своему любовнику Иоанну Бургундскому. Цели у них совпадали, у герцога наследник престола Карл стоял на пути к короне, а Изабо мечтала властвовать вместе с ним. Сына она возненавидела, жаждала отомстить за свой арест. Замыслили убийство. Договорились о личной встрече Иоанна и наследника, как бы потолковать об объединении против англичан. На мосту в Монтеро поставили шатер, где они должны были вести беседу. А герцог условился со своими людьми, что спровоцирует ссору. Вытолкнет Карла из палатки, и ожидающие воины примут его на копья. Но получилось иначе. Когда Иоанн схватил принца за грудки, один из слуг кинулся на выручку, ударил герцога и пихнул из шатра. Собственные помощники тут же проткнули его…

Планы Изабо рухнули. Искать новых фаворитов было поздновато, ей перевалило за пятьдесят, она страшно растолстела. Но королева нашла выход. Обвинила сына в убийстве герцога Бургундского, мало того, объявила его… незаконнорожденным. О поведении Изабо все знали, охотно поверили, что мальчик у нее появился не от короля. А за покровительством она обратилась к английскому Генриху V. Предложила – он женится на французской принцессе Екатерине, становится регентом, а после смерти Карла VI к нему переходит корона Франции. Британский монарх был поражен: ему за здорово живешь отдавали все государство! Конечно, он не возражал.

В июне 1420 г. молодых обвенчали. Вывернули последние деньги из казны, устроили для народа торжества, поили до упада. А при этом объясняли: только английский король, великодушный и миролюбивый, спасет их от затянувшихся распрей. Изабо примеряла на себя новую роль: руководить через дочку английским зятем оказалось не так уж сложно. Аналогичным образом она решила прибрать под влияние сына погибшего любовника, Филиппа Бургундского. Предложила ему в жены вторую дочку, Мишель, настраивала Филиппа мстить за отца, уничтожить принца Карла, изгнанного и лишенного права наследования. Но Мишель, на свою беду, была… патриоткой и любила брата. Принялась исподволь внушать мужу, что им надо помириться с Карлом. Мать прознала об этом и пришла в бешенство. Без колебаний пожертвовала дочерью, ее отравили.

Англичане по-хозяйски устраивались во Франции, делили ее между своими феодалами. Дворяне переходили служить победителям, простолюдины быстро научились прислуживать оккупантам. Положение принца Карла выглядело безнадежным. Сторонников у него набралось немного, их оттесняли все дальше на юг. Но земная удача – штука переменчивая. В 1422 г. умер Генрих V и вслед за ним Карл VI Безумный. Королем двух государств провозгласили Генриха VI – но отпрыску британского монарха и французской принцессы исполнилось лишь 6 месяцев. Регентом при нем стал герцог Бедфорд. Порядок и дисциплина у англичан сразу кончились. Регент находился в Париже, младенец-король в Лондоне, вокруг его колыбели боролись группировки знати.

Часть французских дворян нарекла наследника Карлом VII, но у него не было сил сладить с неприятелями. Разделенная страна зависла в неком равновесии. Но в Шампани подрастала простая девушка Жанна, позже получившая дворянскую приставку к имени – д'Арк. Она была крайне религиозной, ее посещали видения, будто святые призывают ее спасти Францию. В начале 1429 г. 17-летняя Жанна приехала к Карлу VII и уверенно предрекла, что сделает его королем. Его сторонникам и впрямь оставалось уповать только на чудо. Рыцари поверили девушке, воодушевились, осадили англичан в Орлеане и овладели им. За этим последовало еще несколько побед. А Жанна внушала Карлу, что ему необходимо предпринять поход в Реймс. По древней традиции его короновали в Реймсском соборе. Победы посыпались одна за другой. Города стали открывать ворота законному королю.

Расходилась молва о сверхъестественных способностях Жанны, о том, что ей всегда сопутствует удача. Но она воевала всего год. При попытке взять Париж ее ранили. Она отлежалась, весной 1430 г. вступила в бой с 4 тыс. бургундцев и попала в плен. Захватили ее не англичане, а французы, продали пленницу графу Иоанну Люксембургскому. По приказу Бедфорда французское правительство, действующее при нем, Пьер Кошон, епископ Бове и канцлер, выкупили ее за 10 тыс. золотых экю. Регент добился, чтобы главный инквизитор во Франции, представитель папы, официально потребовал выдачи Жанны. Парижский университет доказал, что якобы она ведьма. Французские судьи собрали все обвинения, какие смогли. Обвинили даже в том, что девушка на войне носила штаны. По мнению судей, это являлось тяжким грехом. В 1431 г. на площади Руана Жанна д'Арк была сожжена.

Но настроения во Франции уже менялись, повиновение кончилось. Англичане держались только благодаря союзу с бургундцами – Бедфорд был женат на сестре Филиппа Бургундского, герцог был при нем вторым лицом. Однако в 1432 г. она заболела и преставилась. Регент очень быстро утешился, через пять месяцев женился на Жаклин Люксембургской. Соблазнился приданым – отец давал за ней круглую сумму из денег, вырученных за Жанну д'Арк. При этом новые родственники Бедфорда стали оттирать от власти Филиппа Бургундского. Он надулся и нашел способ, как ему выйти в фигуры первого ранга. Предложил начать мирные переговоры между англичанами и Карлом VII, а он выступит посредником.

Когда соглашения добиться не удалось, Филипп заключил сепаратный мир с французским королем. Как только аристократы объединились, встрепенулся народ. Разгорелось восстание против англичан. Королева Изабо умерла в нищете. Она истратила все богатства на политические интриги, Бедфорд с ней больше не считался, выделял крайне скудное содержание. Парижане превратились вдруг в патриотов, клеймили ее за беды, постигшие Францию, даже привлекли к суду за долги. Хоронили королеву всего четыре человека. А вскоре Париж сдался Карлу VII.

Если французы сумели преодолеть раскол, то в Чехии он, наоборот, углублялся. Крайние еретики, адамиты, вроде бы никого не задевали. Их коммуны трудолюбиво копошились нагишом на полях и огородах, месились на своих радениях. Но адамиты всячески старались привлечь новых последователей. Их агитаторы бродили по деревням, рынкам. Сектанты периодически устраивали голые марши по городам, демонстрируя «чистоту» и «братство». Это оказывалось соблазнительно, общины быстро росли. Людей вербовали не только добровольно. Коммунарки приедались, их прелести были постоянно на виду, и адамиты начали похищать женщин, чтобы и их обобществить. Впрочем, многие желали быть похищенными, нарочно лезли поближе к сектантским коммунам.

Тут уж и умеренные чашники, и радикальные табориты пришли к выводу, что заразу надо искоренить. Сам Жижка повел объединенное войско на «столицу» адамитов на р. Люшниц. Кто-то пробовал сопротивляться, но среди любителей адамизма воинов было мало. Смяли их с ходу и уничтожали поголовно. Не щадили ни женщин, ни подростков, ни малышей, чтобы не осталось даже следа болезненного учения. Аналогичным образом истребляли остальные коммуны, охотились за адамитами по дорогам. Однако многие прятались, побежали в Германию. Несколько мелких князей дали им пристанище: рабочие руки в хозяйстве пригодятся, а то, что новые подданные молятся и ходят голыми, показалось даже интересным. Ересь сохранилась (и дожила до наших дней).

Ну а в Чехии после истребления адамитов пошли раздоры между чашниками и таборитами. Чашники пробовали как-нибудь ввести обстановку в нормальное русло, избрать короля, наладить структуры управления. Табориты властей не признавали, повиноваться знати отказывались. Но идеями равенства сыт не будешь, они существовали за счет награбленного. Когда кончалась добыча, захваченная у католиков и немцев, нападали на имения чешских панов. Говорили, что делят все по справедливости. Чашники пытались приструнить их оружием, но походы Жижки воспитали из простолюдинов хороших солдат. А на место погибших стекались новые крестьяне, подмастерья.

Император Сигизмунд после смерти брата Вацлава официально принял титул короля Чехии. Подавление гуситов стало для него делом чести. Союз с Литвой сорвался, зато Сигизмунд сумел примириться с давними соперниками, австрийскими эрцгерцогами Габсбургами, выдал дочку за представителя их семейства Альбрехта. Но справиться с чехами он все равно не мог, чашники как-то договаривались с таборитами и давали отпор.

Очень заманчиво было вмешаться и в балканские дела. Но сперва надо было привести Византию к унии, а в католической церкви продолжались внутренние дрязги. Собор удалось созвать только в 1431 г. Он съехался в Базеле. Туда прибыла делегация от Константинопольской патриархии, особенно выделялся игумен Исидор. Он был ярым сторонником унии, умел преподнести себя и даже лично подружился с папой Евгением IV. На собор явились и представители чешских чашников. Бесконечная война и разбой таборитов уже стояли у них поперек горла, и паны задумали крутой поворот. Соглашались подчиниться Ватикану и императору, если будут исполнены так называемые «Пражские компакты»: самоуправление Чехии, автономия церкви, сохранение ее особенностей – богослужение на родном языке, причастие «под двумя видами».

Сигизмунд и католики вздохнули с облегчением. Условия сочли приемлемыми – ведь и православным должны были сохранить примерно такие же особенности. Вопрос с чехами решился быстро, собор почти полностью принял «компакты». Но грекам пришлось подождать. В Базеле снова разгорелся спор, чья власть выше, собора или папы? Евгений IV отказывался от обещаний своего предшественника Мартина V, утверждал, что папа главнее. Иерархи настаивали – нет, собор. Заседали два года, запутались в богословских и юридических доводах, так и не договорились. Вопрос о первенстве папы или собора повис в воздухе. А до рассмотрения унии вообще очередь не дошла. Сошлись на том, чтобы через пару лет созвать следующий собор. Его заранее объявили «вселенским», внесли в повестку дня вопрос о принятии заблудших православных в лоно католической церкви.

Ну а чашники с Сигизмундом не преминули воспользоваться достигнутым согласием. Войска чешских панов соединились с германскими и венгерскими, в 1434 г. под Липанами наголову разнесли таборитов, разорили их республику на горе Табор. Истребляли их так же, как адамитов – поголовно. Император свои обязательства выполнил. В Праге появился лишь с коротким визитом, позволил самим чехам сформировать органы власти. Пожар посреди Европы угасал…

А в соседней Польше скончался король Ягайло. Ему стукнуло 84 года, он пережил трех жен, оставил после себя четвертую, пани Соньку Гольшанскую с двумя сыновьями. От кого их произвела супруга престарелого короля, в точности неизвестно. Во всяком случае, она крутила любовь с епископом Збигневом Олесницким. Фаворит проявил себя не только в кулуарах королевы, но и на политическом поприще. Верховодил в правительстве при одряхлевшем Ягайле, потом грамотно организовал избирательную кампанию, и паны отдали корону 10-летнему отпрыску пани Соньки Владиславу III. А епископ при нем продолжал управлять Польшей.

В 1437 г. возник вдруг спрос и на второго сына Соньки. Умер Сигизмунд. Германские князья избрали преемником его зятя Альбрехта II Габсбурга. Чешские паны не забыли, что им самим дано право определять королей. Они видели, как вольготно живется польским магнатам с несовершеннолетним Владиславом, посовещались и избрали на престол его младшего брата Казимира – мальчику в это время исполнилось 11 годиков. Однако Альбрехт не согласился с подобной трактовкой самоуправления. На Прагу двинулись немецкие рыцари. Возобновилась война с чашниками, других гуситов не осталось. Но польская знать ничуть не жаждала сражаться за чешские интересы, Габсбург одолел, Казимира пришлось увозить на родину. В целом же в гуситских войнах маленькая Чехия потеряла 1,5 млн. человек…

Неурядицы не утихали и в Литве. На великих князей ей решительно не везло. Сигизмунд, победивший Свидригайлу, оказался не лучшим вариантом. Государственная казна и его личные кубышки опустели в многолетних войнах, и государь нашел простой способ пополнять их. Хватал вельмож и купцов побогаче, отдавал палачам, а имущество конфисковывал. Конечно, такая политика не вызывала симпатий, и Сигизмунд отдавал себе отчет: его могут прикончить. Поселился в уединенном замке, где часть подвалов была занята темницами и камерами пыток, а часть – кладовыми для богатств. Он не доверял даже ближайшим слугам, завел для охраны диких зверей. На ночь выпускал гулять свою любимицу, свирепую медведицу, признающую только хозяина.

Против Сигизмунда выступили отъявленные авантюристы князья Чарторижские. Они были внуками Ольгерда, тоже могли претендовать на престол. Нашли сообщников среди слуг, ночью проникли в замок. Убили медведицу и поскреблись в дверь государя вилами, как будто скребется она. Когда Сигизмунд открыл, вилы всадили ему в живот. Литву снова разодрали усобицы. Вмешался епископ Олесницкий с поляками. Они наметили вообще расчленить Литву на три княжества, которые подчинялись бы их королю. Литовские князья и паны поднялись против.

Но у них нашлось сразу несколько кандидатов на корону, дрались и между собой. Чарторижские проиграли и бежали на Русь. Бежал и сын Свидригайлы Михаил – поляки послали вдогон агентов и отравили его. Большинство литовцев склонялось к избранию Казимира. Ему не удалось стать чешским королем, пускай будет великим князем у них. Казимир показался подходящим и для поляков – в Литве сядет править младший брат их короля, два государства останутся едиными. Его отпустили в Вильно, короновали. Но надежды польских панов не сбылись. Литовцы твердо заявили, они будут жить сами по себе, без Польши, и родство государей не играет роли.

А на противоположном конце Европы, на Пиренейском полуострове, завершились долгие войны между Португалией и Кастилией. Завершились «вничью». Кастильские короли заключили союз с мусульманской Гранадой, успешно осаживали португальцев. Но и сами не могли наступать на их горные крепости. Поразмыслив, обе стороны сочли сражения бесполезными и заключили мир. Кастильские дворяне-идальго после этого обратили копья и шпаги против недавних союзников, принялись драться с Гранадой. Португальские дворяне-фидалго были не менее воинственными. Страна у них была бедной. Горцы-пастухи становились ловкими и выносливыми солдатами, привыкли дополнять скудные доходы добычей из набегов. Теперь фидалго и их бойцы остались без заработков.

Но жители прибрежных районов издревле занимались рыболовством, были отличными мореходами. А у мусульман португальцы позаимствовали некоторые полезные новшества. Точнее, в мире они использовались давным-давно, но для европейцев были новинками: географические карты, компас, лот, астролябия. Переняли искусство строить суда-каравеллы. Они были небольшими, 50–80 т водоизмещения, но имели сложную систему парусов, позволяли путешествовать в открытом море. Таким образом, и для воинов нашлось поле приложения сил, Португалия перенацелилась на пиратство.

В 1415 г. король Жуан I направил эскадру к берегам Африки, захватил Сеуту. Португальцы приобрели первую колонию. Третий сын Жуана, Энрике Мореплаватель, не мог претендовать на трон. Но он возглавил морские операции. Они стали делом жизни принца и источником его доходов. На восток, в Средиземное море, путь португальцам был закрыт. Там хозяйничали венецианцы и генуэзцы, строго удерживали свою монополию и не пускали посторонних. Но оставалась Западная Африка. Энрике позаботился о том, чтобы тоже оградить ее от конкурентов, заранее застолбить здешние земли за португальцами.

Он создал «орден Иисуса», как бы морских крестоносцев. Целью ордена провозглашалась борьба с иноверцами и распространение христианства. Энрике обратился в Рим. Ясное дело, отстегнул немалую мзду, но папа благословил орден. Предоставил ему монопольное право на все африканские области, которыми он овладеет. Снаряжались флотилии, нападали на арабские селения. Политику Жуана I продолжил его наследник Дуарти, старший брат Энрике. В 1436 г. он предпринял вторжение в Марокко, но результат был плачевным. Арабы и туареги жестоко растрепали пришельцев, кому повезло – с трудом унесли ноги.

Однако результаты стали проявляться там, где их не ждали. Пираты высматривали менее защищенные места на побережье, а кого-то уносило штормами с освоенных трасс. Португальцы обнаружили, что сильный отпор им дают только в североафриканских арабских эмиратах. А за полосой этих государств живут разрозненные племена. Там можно высаживаться, грабить, выгодно торговать. Энрике стал организовывать экспедиции на юг, выискивать новые острова и страны. Так началась европейская экспансия…


34. Как Василий II отверг унию

Мир на Руси длился всего четыре месяца. Сидеть в Звенигороде и Дмитрове под боком у правительства, смирно заниматься хозяйством Василию Косому было не по натуре. Но и Шемяку не устраивало примирение между старшим братом и государем. В усобице кто-нибудь из них должен был погибнуть, а лучше оба. А следующим неоспоримым кандидатом на престол был сам Шемяка… В Угличе к нему перешли честолюбивые бояре, бунтовавшие еще с дядей Константином. Он смог сформировать собственный «двор» из отборных воинов. Исподтишка подталкивал брата – если начнет, то он поддержит. Главным городом в уделе их отца считался Звенигород, но покойный Юрий чаще жил в Галиче, чувствовал там себя самостоятельным. Там и войско можно было собрать. Но Галич по завещанию достался Дмитрию Красному…

Осенью 1435 г. Косой сорвался с места. По дороге разорил села ростовского епископа, явился в Галич, и жители встретили его с воодушевлением. Походы на Москву им понравились, оттуда привозили неплохую добычу. Младшего брата Косой выгнал, позвал вятскую вольницу. Для начала он вознамерился отомстить устюжанам за истребление своего отряда. Проскользнул по лесам так, как он умел – чтоб ни одна душа не догадалась. Устюг успел запереть ворота у него перед носом, но князь перекрыл все дороги и тропинки, осажденные никому не могли сообщить о нагрянувшей беде. В Москве долгое время не ведали о разыгравшейся драме, а галичане бросались в атаки, старались поджечь деревянные стены.

Устюжане понимали: если не удержатся, им придется худо. Отбивались девять недель. Но защитники погибали, в городе начался голод. А Косой известил, что он, так и быть, простит Устюг, если его пустят в город и заплатят выкуп. Положение было отчаянным, и воевода Оболенский вступил в переговоры. Князь на виду у всех целовал крест, что не причинит зла ни единому человеку. Хотя Косой был не из тех, для кого целование креста что-то значило. Войдя в Устюг, учинил дикую расправу. Первыми казнил Оболенского и представителя епископа Иева Булатова, за ними тащили на суд местных бояр, купцов, вешали, рубили на части. Ватаги рассыпались по домам, грабили, тешились с девками и молодками, убивали людей, топили в прорубях. Напоследок город сожгли.

В Москву, хоть и с запозданием, дошли тревожные донесения. Василий II разослал призывы поднимать рать. В Псков в это время приехал из Литвы князь Иван Друцкий. Он еще у Витовта славился как великолепный командир. Его вызвали в Москву, щедро пожаловали, назначили главным воеводой при государе. Среди удельных князей прибыл изгнанный из Галича Дмитрий Красный, но Шемяка темнил, замышлял собственную игру. Его двор из 500 бойцов собирался в Угличе, а князь один приехал в Москву, объяснял, что к походу не готовился, намеревается жениться. Мало того, приглашал Василия II на свадьбу. Но Софья Витовтовна заподозрила, что Шемяка сговорился с Косым, хочет сотворить пакость. Великий князь на всякий случай арестовал его. Каких-либо доказательств его вины не было, поэтому в железа не ковали, в тюрьму не сажали. Просто отвезли в Коломну, чтобы был под надзором.

Но двор Шемяки оказался готов явно не к свадьбе, а к боевым действиям. Едва услышали, что князя взяли под стражу, его воевода Акинф Волынский скомандовал «по коням», отряд покинул Углич и ускакал к Косому. И все-таки буйный мятежник был никудышным военачальником. Он действовал по одному и тому же плану, очередной раз занял Кострому, двинулся к Москве прежними дорогами. А государь и Друцкий вывели армию и перекрыли ему путь под Ростовом. Исход сражения обещал быть однозначным. В запасе у Косого нашлось единственное средство – вероломство. Попросил монахов соседнего монастыря быть посредниками, предлагал перемирие.

Василий II даже сейчас не отказался уладить раздор полюбовно. 14 мая 1436 г. условились, что завтра съедутся делегации для переговоров. Великий князь распустил полки устраиваться на отдых, собирать продовольствие и фураж… Но Косой уже изготовил лучших воинов, конницу Шемяки, стянул вокруг них в кулак остальные отряды. Увидел, что уловка удалась, московские ратники расходятся «по станам», и бросил войско прямо на ставку государя. Однако и Василий II не растерялся. Сам схватил трубу, просигналил сбор. Его личный двор встретил нападающих стрелами и копьями.

А воевода Друцкий сообразил, насколько выгодная возникла ситуация – неприятель влез между полками, разошедшимися в стороны. Приказал им немедленно контратаковать во фланги. Врагов сдавили с трех сторон. Косой смекнул – дело кончено, привычно развернулся улизнуть. Его заметил боярин Тоболин, указал Друцкому, тот нацелил погоню, и бунтовщик не ушел, поймали. В плен попали и два его помощника, Семен Жадовский и вятский предводитель Дятел. Первого до Москвы не довезли. Жители Переславля, возмущенные затяжными смутами, набросились на Жадовского и убили. Дятла охрана отстояла от разъяренных людей, дала возможность повесить его в столице. Шемяку Василий II освободил. Он принес дополнительную присягу на верность, и ему возвратили удел. Но прощать Косого государь больше не намеревался. Позади было много перечеркнутых клятв, была трагедия Устюга. Можно ли было повторять все сначала? А насчет того, что делать со столь знатным преступником, уже существовал прецедент, приговор Всеволожскому. Косого заточили в темницу и ослепили.

Наконец-то страна успокаивалась. Правительство получило возможность сосредоточиться на других делах, а самыми важными были духовные. На Руси четыре года не было митрополита. Казнь Герасима в Литве развязала руки Василию II, сейчас-то в Константинополе уже не отговорились бы, что митрополит имеется. Из отечественных священнослужителей выделялся рязанский епископ Иона – честный, благочестивый, мудрый. Государь созвал собор, и Иону признали лучшей кандидатурой. Снарядили его для рукоположения в Византию. Но патриархия по-своему отреагировала на смерть Герасима. Когда делегация добралась до Константиноволя, ее огорошили – митрополита для Руси уже поставили, грека Исидора.

Послы недоумевали. Напоминали, что при Дмитрии Донском патриархия обязалась не ставить митрополитов без воли великого князя. Греки разводили руками и юлили – дескать, так уж получилось, не обессудьте. Сами виноваты, долго не приезжали. Русская Церковь осталась без пастыря, в Константинополе сочли, что надо найти побыстрее… Исидор, в отличие от Герасима, соглашался, что его резиденция должна быть в Москве. В какой-то мере это сгладило недовольство великого князя и русского духовенства. Ради возвращения митрополии можно было принять и грека.

Однако назначение оказалось совсем не случайным. Исидор был тем самым борцом за унию, который заседал на Базельском соборе, подружился с папой. А в 1438 г. в итальянской Ферраре должен был открыться следующий собор для соединения католической и православной церквей. Исидору на нем отводилась важная роль – сформировать русскую делегацию и выступить от имени Руси! В Москву он прикатил в 1437 г. О своих взглядах предпочел не распространяться, но привез из Константинополя массу инструкций, сообщил государю, что должен найти помощников и отправляться с ними в Италию.

Русь поддерживала связи с Европой, о замыслах унии было известно. Великий князь засомневался, целесообразно ли участвовать в таком соборе? Запретил путешествие. Однако митрополит настаивал – как же можно пренебречь указаниями патриарха? В конце концов, Василий уступил. Исидор провел в Москве пять месяцев и был занят только предстоящей поездкой: отбирали богословов, толмачей-переводчиков, технический персонал. Собирали и подарки. Без них в XV в. дипломатия не мыслилась. Государь выделил средства, но на прощание напутствовал: «Нового и чуждого не приноси нам, мы того не примем!» Грек клятвенно заверил, что все будет в порядке, для того и едут, чтобы защищать Православие.

Отслеживать, что будет происходить в Италии, Василию II было недосуг. Обозначилась нешуточная опасность. В Орде хана Улу-Мухаммеда свергли его дядя Сеид-Ахмед и брат Кучук-Мухаммед. Мурзы и черноморские города, как обычно, перекинулись к победителям. Изгнанный хан с 3 тыс. всадников отступил севернее. Раньше разбитые татарские предводители пытались обосноваться в Камской Болгарии или Мордовии, а Улу-Мухаммеду пришла идея устроиться на Руси. Отхватить себе какое-нибудь княжество, закрепиться. Мелкие княжества в верховьях Оки зависели частью от Литвы, частью от Москвы, а некоторые и от обеих держав. Татары явились к Белеву, без труда овладели городом и расположились на жительство.

Великий князь был совсем не в восторге от подобного соседства. Насчет миролюбия ордынцев он не обманывался, прямо на Руси возникло осиное гнездо, откуда начнутся набеги. А вдобавок ко всему, согласиться с присутствием Улу-Мухаммеда на подвластной территории означало поссориться с Сараем. Сеид-Ахмед получит отличный повод напасть на русских. Правительство посовещалось и решило – дань посылать по-прежнему в Сарай, кто там сидит, того и считать законным ханом. А непрошеных гостей выпроводить. Пускай месятся друг с другом в степях, а не на Руси.

Василий II поручил командовать войском Дмитрию Шемяке и Дмитрию Красному. Показал, насколько доверяет им, какую честь оказывает. Возглавить армию Шемяка не отказался, приобрести популярность среди военных было для него не лишним. Но дициплина за время смут совсем расшаталась, многие удельные князья на призыв не явились. А Шемяка себя не утруждал, за порядком не следил. Его ратники по пути принялись грабить свои же русские деревни, пьянствовать. Шемяка не препятствовал, поощрял. Пускай воины повеселятся, оценят, как хорошо служить под его началом. Да и командиры себя не забывали, подчиненные тащили им скотину, мед, пиво.

На привалах поднимались чаши, звенели песни, заходились сапоги в молодецких плясках. Вот такая жизнь была для Шемяки, это ему нравилось! На стенания крестьян он внимания не обращал. Деревни-то были не его, а других князей. И что значат на земле мелкие людишки? Население разбегалось, спасители вели себя хуже татар. Некоторые бояре и ратники, видя сплошные безобразия, уходили. А мценский воевода Григорий Протасьевич тайно снесся с Улу-Мухаммедом. Несколькими годами раньше он побывал в ордынском плену, понравился хану, и его освободили. Сейчас воевода рассудил, что надо отблагодарить, это и самому будет полезно – Мценск от Белева совсем рядом. Предупредил, что на Улу-Мухаммеда движутся крупные силы. Тем не менее, татары не ушли, некуда было. Наступила зима. В открытом поле сгинешь, а если податься южнее – попадешь в кочевья враждебных мурз.

Но Григорий Протасьевич сообщил и о том, что у русских царит разброд. Хан задумал обмануть их. Выслал сильный отряд, направил в тыл Шемяке. А когда к городу подвалила московская армия, принялся заговаривать зубы. Предложил самые выгодные условия: соблюдать мир, послать сына в заложники к Василию II, а если вернется на ордынский трон, не брать дани с Руси. Шемяка разведки не вел, об угрозе не догадывался, а мир высокомерно отверг. Какое ему было дело, если татары не станут беспокоить великого князя? Иное дело разгромить их, а заодно и Белев. Начальникам и воинам достанутся лошади, оружие, пленные.

Улу-Мухаммед выслал делегатов, как бы еще раз подтвердить ответ русских. Подчиненные Шемяки ждали окончания переговоров, глазели на татарских вельмож, колобродили у костров. А в этот момент ордынцы налетели сзади. Поднялась паника. Никто и не думал построиться, дать отпор. Побежали толпами. Хан выслал из ворот остальных всадников, охватили с двух сторон. Шемяка и Красный вскочили в седла и первыми понеслись прочь. Кому посчастливилось очутиться поближе от коней, поскакали вслед за ними. Войско без командиров превратилось в стадо баранов, обезумевшее, мечущееся. Татары рубили его, словно развлекаясь. Сотни знатных воинов и тысячи простых устлали телами снега вокруг города. Летописцы назвали эту трагедию «белевщиной».

Василий II растерялся. Потеряв костяк своей армии, он не чувствовал себя достаточно сильным даже для того, чтобы наказать виновных. Оба сына Юрия Звенигородского спокойно возвратились в уделы, а Григорий Протасьевич окопался в Мценске под крылом хана, попробуй-ка тронь. Дезертиры, уклонившиеся от похода, смеялись над спасшимися – ну как, побили татар? Зато Улу-Мухаммед воодушевился. Почти без потерь его отряд одержал блестящую победу, захватил огромную добычу – доспехи, шатры, оружие и все, что награбило шемякино воинство. К удачливому вождю хлынули из степи искатели поживы. 3-тысячная горстка татар разрасталась, как снежный ком.

Но в Белеве степнякам становилось тесновато, да и скучновато. А для возобновления борьбы за Сарай нужны были деньги. Самые богатые трофеи сулила Москва. В июне 1439 г. Улу-Мухаммед счел, что воинов у него достаточно, кони сытые, и орда понеслась к русской столице. Никакой системы пограничной обороны давно не существовало, а от Белева до Москвы было рукой подать, несколько переходов. Когда прискакали гонцы с предупреждениями, уже поздно было собирать войска. Василию II осталось действовать только таким образом, как поступали в подобных случаях прежние государи. Он поручил защищать город шурину Юрию Патрикеевичу, а сам спешно выехал за Волгу, поднимать ратников.

И тут же нахлынули татары. Юрий Патрикеевич действовал умело, а москвичам не улыбалось быть зарезанными или идти в рабство. Они дрались стойко, десять дней орда засыпала их стрелами, лезла на приступы, а ее отбрасывали. Но окрестные жители не успели укрыться в Кремле. Воинство Улу-Мухаммеда перебило множество людей в посадах и деревнях, сгоняло пленных. Захватили монахинь подмосковных монастырей, но сочли неподходящим товаром, из них получались плохие наложницы, работорговцы неохотно брали их. Всем порубили головы.

Со сбором рати у Василия II ничего не вышло. После «белевщины» князья и бояре предпочитали схорониться в сторонке. С Борисом Тверским был заключен союз, но и он не откликнулся. Однако Улу-Мухаммед не знал об этом. Прикинул, что затягивать осаду опасно – вдруг появится великий князь с войском? Уводя длинные обозы с добычей и колонны невольников, хан двинулся прочь. В Белев он не вернулся. Сжег Коломну и повернул к Волге. Там и пленных можно было продать, и к Сараю ближе.

Государя известили, что гроза миновала. До Москвы не доехал, ему доложили: «Посады пожжены от татар, и люди посечены, и смрад велик от них». Пока расчищали пепелища и хоронили убитых, Василий остановился в Переславле. Вызвал туда Шемяку и Красного. Во время нашествия оба благополучно отсиделись по домам. Но они были самыми сильными из князей, и государь еще раз попытался договориться с ними о единстве. Не вспоминал их прегрешений, заново подписал «докончанья» на прежних условиях, утвердил за ними отцовские и добавленные владения, часть доходов от Москвы. Великий князь снова старался показать, насколько высоко ставит их, послал Красного управлять столицей в свое отсутствие.

Может быть, пытался таким способом воззвать к совести? Посмотрит князь, во что привратились московские пригороды, понюхает трупный смрад, и кольнет у него – кто виноват? Не они ли, провалившие поход на Белев? Но мценскому воеводе Григорию Протасьевичу, в отличие от Шемяки и Красного, пришлось сполна расплатиться за случившееся. Хан удалился, прикрыть его стало некому. Изменника «поймали и вынули очи». Византийская кара приживалась на Руси. Ее начали применять и воспринимать как обычную, традиционную для высокопоставленных лиц.

Но одни проблемы тянули за собой другие. В общем разладе совсем отбился от рук Новгород. После «белевщины» боярская республика и подавно обнаглела. Перестала платить дань, даже конфисковала угодья великого князя на своей территории. Василий II крутился так и эдак. Соглашался на любые уступки, вплоть до возвращения городов, присоединенных его отцом, Вологды, Волока Ламского и Бежецка, если новгородцы будут повиноваться и исполнять обязательства. Но налет Улу-Мухаммеда на Москву стал еще одним аргументом – Василий совсем беспомощный, на него можно не обращать внимания.

В 1440 г. Новгород подписал соглашение с литовским государем Казимиром, переходил под его покровительство. Но на этот раз «золотые пояса» просчитались. Стерпеть подобный шаг означало смириться с тем, что Русской державы больше не существует. Государь бросил клич удельным князьям. А для них поход на Новгород выглядел крайне соблазнительным. Предстояло не подставляться под татарские стрелы, а всего лишь наказать строптивцев и при этом неплохо пограбить. Князья и бояре прибыли как один, даже Борис Тверской вспомнил о союзе, прислал отряды. Рать государя вступила на новгородские земли с востока, поддержали и псковичи, вторглись с запада. «Золотый пояса» смекнули, что с Казимиром они поторопились. Прислали архиепископа Евфимия подтверждать, что они подданные Москвы, а не Литвы. Поторговались и сошлись, что за провинность они уплатят 8 тыс. руб.

Но в те же самые годы, когда Русь разбиралась с ордынцами и собственными смутьянами, ее судьбу пытались решить без нее. И не только ее судьбу, а всего мира. Заседал собор, пышно наименованный «восьмым вселенским». Папа Евгений IV намеревался одним махом убить двух зайцев. Подчинение Православной Церкви давало ему мощнейший козырь, невиданно поднимало авторитет. Евгений решил использовать это, сломить оппонентов, силившихся поставить соборы выше пап. Именно для этого он наметил место поближе к Риму, в Ферраре, где у него было больше сторонников. Расстарался, чтобы уния выглядела его персональной победой. Взял на себя все расходы, обеспечил делегацию православных на самом высшем уровне.

Прислал в Константинополь собственные корабли, они доставили в Италию императора Иоанна VIII, патриарха Иосифа и 700 греческих священнослужителей с сопровождающими лицами. Приехали грузины, русские, представители других церквей. Хотя византийский царь был озадачен. Папа наобещал ему, что на соборе будут все европейские короли, и Евгений тут же, не отходя от кассы, поднимет их в крестовый поход на турок. На самом деле же деле Иоанн оказался в Ферраре единственным светским властителем. Он мечтал председательствовать на соборе, как когда-то Константин Великий – нет, и такой чести ему не предоставили. Председателем стал папа, а императора усадили ниже.

Но и надежды католиков не сбылись. Они-то раскатали губы, что православные быстренько сдадутся, патриархия специально подбирала делегатов. Однако, невзирая на ее усилия, на собор попали стойкие защитники Православия, их возглавил архиепископ Марк Эфесский. Он и примкнувшие к нему священники твердо отстаивали принципиальные вопросы, обличали латинян в ереси. Споры затягивались, и тут уж заскучал папа: делегаты кормились из его кармана. Евгений откровенно намекнул, что пора заканчивать, урезал грекам содержание. Они возмутились, могли разъехаться. В щекотливой ситуации Ватикан выручили флорентийские банкиры Медичи. Согласились финансировать собор, но предъявили условие – перенести его во Флоренцию. Тогда ведь и на их долю выпадут изрядные дивиденды. Их город прославится, с собравшимися иерархами можно провернуть хорошие сделки.

Папа с радостью ухватился. Собор сменил место заседаний, а Медичи, кроме денег, готовы были предложить Евгению IV и другие услуги: камеры в тюрьмах, стражу. На православных пошло суровое давление. Император Иоанн VIII полностью одобрял: противников надо сломить. Строил рассуждения: что главное для христианства? Конечно, спасти Византию. Без крестоносцев спасать ее некому. Следовательно, уния нужна любой ценой. Столпами соглашательства выступали Виссарион Никейский и митрополит всея Руси Исидор. Хаяли Марка Эфесского за «упрямство», Исидор провозглашал: «Лучше соединиться с римлянами душой и сердцем, чем без всякой пользы уехать отсюда». При обсуждениях, что сохранится в соединенных церквях, а что изменится, эта часть делегатов безоглядно принимала все, что им навязывали.

Впрочем, латиняне поддерживали видимость приличий, кое-в-чем уступали. Если вам, православным, не нравится сидеть в храмах, пожалуйста, стойте. А мы посидим. Не нравится органная музыка? Ладно, пойте как умеете. Если вы привыкли служить на квасных просфорах, служите. А мы тоже будем служить как привыкли, на пресных облатках. Вы молитесь по-гречески и по-славянски – что ж, и это позволим. Но как и за кого молиться, определять будем мы. По основным пунктам, которые как раз и являлись камнями преткновения, католики ни малейших уступок не допускали.

Требовали признать, что Святой Дух исходит не только от Бога-Отца, но и от Сына. Не только Христос, но и Дева Мария родилась от непорочного зачатия (а значит, без первородного греха, как бы и не нуждаясь в Спасителе). Надо было принять и положение о чистилище между раем и адом. То есть, что бы ни натворил человек, за гробом можно очиститься. Наследники купят индульгенции, и душа отправится в рай. А попутно Евгений IV подсуетился похоронить принцип соборности. У православных внедряли приоритет папы и автоматически закрепили его у себя. По сути, заставляли изменить понятие о самом назначении Церкви и о том, кто ее возглавляет. Не Христос, а папа, «наместник Христа». Непогрешимый. Его надо слушаться, ему надо верить, как Самому Богу. Ну а Христа требовалось всего лишь «любить» время от времени. По мнению католических богословов, достаточно было «возлюбить» Его раз в пять лет.

Православные, получая подобные откровения, ужасались. Русский епископ Авраамий не хотел быть причастным к вероотступничеству, и по просьбе Исидора его заточили в темницу. Потерзали, помучили и силой заставили подписывать документы. Тверской боярин Фома и суздальский священник Симеон сбежали. Исидор объявил розыск. Папа и Медичи помогли ему поймать Симеона и заковать в железо. Аналогичным образом ломали греков. Св. Марк Эфесский бежал более удачно, чем русские. Покинул «гостеприимную» Италию и отплыл на родину. Евгений IV и Иоанн VIII были крайне раздосадованы – св. Марк испортил им картину добровольного и единодушного слияния церквей. Но унию подписали и без него. 6 июля 1439 г. с помпой закрывали собор, зачитывали «Хартию соединения», служили совместную обедню на латыни и греческом.

Как выяснилось, за проданную веру Иоанн VIII получил не так уж много. Папа издержался и дал ему всего пару тысяч флоринов, 300 воинов и 2 корабля для охраны Константинополя. Куда щедрее насыпал обещания крестового похода. Греки умолили его еще об одной милости, чтобы католических паломников, едущих в Палестину, направляли транзитом через Константинополь. Глядишь, какие-нибудь денежки оставят. Евгений IV пошел навстречу. Желаете развивать туристический бизнес – так и быть, поддержим.

Заслуги Исидора на соборе отметили. Его произвели в сан кардинала и «апостольского легата всех северных стран». В новом качестве он двинулся на Русь. Из Венгрии написал грамоты в епархии, извещал, что католическая церковь стала для всех «общей матерью». В Литве часть священнослужителей обрадовалась, исполнялись их надежды уравняться в правах с латинянами. В Киеве Исидору устроили пышную встречу. В марте 1441 г. легат-митрополит явился в Москву. Привез ласковое письмо Евгения IV великому князю. Ну а как же, Русь уже перешла под владычество Ватикана! Дело выглядело свершившимся.

Исидор наметил застолбить перемены на первом же богослужении. В Успенский собор шествовала процессия, перед митрополитом несли латинский крест и три серебряных булавы, знак достоинства легата. Русские удивились, но не протестовали. Ждали, когда им объяснят необычные детали. Объяснение было красноречивым. На Литургии Исидор вознес молитвы за папу Евгения, а после службы велел зачитать постановление Флорентийского собора. Люди были ошарашены, «вся князи умолчаша, и бояре и иные мнози». Не смолчал лишь один человек, Василий II. Он-то с младых лет впитал дух Православия, его наставником был покойный митрополит Фотий. Великий князь отлично представлял, в чем смысл разногласий с латинянами, какие угрозы несет в себе уния.

В наступившей мертвой тишине грянул его гневный голос. Исидора он заклеймил «ересным прелестником», «лютым волком», лжепастырем и губителем душ. Велел арестовать его и ближайших сообщников, посадить в Чудов монастырь. Правда, отдав приказ, Василий очутился в немалом затруднении. Все-таки Исидор был митрополитом. Великий князь созвал Освященный собор, он рассмотрел флорентийские хартии и признал их незаконными. Начала вскрываться правда о том, что происходило в Ферраре и Флоренции, становилось ясно, что унию протаскивают ложью и насилием. Но насчет Исидора и епископы разводили руками. Он был поставлен в Константинополе, низложить его не имели права. Если держать в заключении – как отреагирует патриарх?

Отправили в Византию боярина Полуэктова с письмом, объясняли, что отнюдь не порывают отношений с патриархией, но Исидор впал в ересь, и русское духовенство просит дозволения избрать ему преемника. Однако в это время поступили уже достоверные сведения, что вероотступником стал не один Исидор, а вся патриархия вместе с императором. Государь возвратил Полуэктова с дороги. Как ни крути, принимать решение надо было ему самому. В тупиковой ситуации с Исидором он нашел приемлемый выход. Митрополиту и его помощникам, Григорию Болгарину и Афанасию, негласно устроили побег. Великий князь распорядился не посылать погоню, а то вдруг поймают? Пускай катятся куда глаза глядят.

Трое униатов добрались до Твери, радовались, жаловались. Но… князь Борис тоже чтил Православие. В результате беглецы из московской темницы угодили в тверскую. Хотя Борис получил на свою голову аналогичные заботы: что прикажете делать с узником митрополитом? Обратился в Москву, а оттуда ответили уклончиво. Дескать, твои трудности, сам и распутывайся. Наконец, Борис догадался. Устроил Исидору со спутниками еще один побег, они миновали литовскую границу. Католические паны и прелаты взяли их под опеку, помогли выехать в Рим. Лжепастырь и его ученики прибыли туда в ореоле мучеников, Исидора возвысили, он занял почетное место в кардинальском совете.

Василий II поручил руководить церковными делами на Руси рязанскому епископу Ионе – пока эти обязанности достались ему временно, без митрополичьего сана. Еще никто толком не осознавал, насколько глобальный поворот произошел во всей мировой истории. Но совершилось именно то, на что указывало явление с Неба Животворящего Креста. Второй Рим отрекся от веры и был обречен на падение. Единственной независимой православной державой осталась Московская Русь. К ней переходила миссия высочайшего служения, оплота христианства. А великий князь Василий Василиевич, изгнав Исидора и отвергнув унию, принял Небесный Крест на свои плечи. Хотя его плечи были очень и очень слабыми…


35. Как возникло Казанское царство

Василий II был женат 7 лет, но оставался без потомства. Родился сын Юрий и быстро умер. Это в немалой степени подогревало амбиции Дмитрия Шемяки. Он чувствовал себя полноправным преемником государя. Можно было и подождать, пока великого князя не унесет какая-нибудь хвороба, Шемяка законно займет его место. Но в январе 1440 г. у Василия и Марии появился на свет сыночек Иван, здоровенький, крепенький. Кстати, св. Михаил Клопский предсказал, что он принесет великую славу Руси, но погибель Новгородской республике. Вскоре Мария опять забеременела, вынашивала еще одного ребенка, Юрия…

Шемяка об откровениях святых не знал, но его настроения напрочь переменились. Его род отодвигался на обочину! В это же время скончался его брат, галичский князь Дмитрий Красный. Скончался странно, загадочно. Носом шла кровь, не могла остановиться. Князю с трудом дали Св. Причастие, и он впал в оцепенение, считали, что умер. Но среди ночи поднялся, перепугав дежуривших при нем бояр, начал петь церковные стихиры, говорить о душеспасительных предметах, хотя ничего не слышал. Через три дня в самом деле преставился. Владения Красного перешли к Шемяке. Он стал самым могущественным из удельных властителей – ему теперь принадлежали Углич, Галич, Руза, Ржев.

Князь посоветовался со своими боярами и решил попробовать давний способ, вовлечь татар. От уделов в Москву обязаны были посылать оговоренную долю ордынской дани, но ее отправлять не стали. Вместо этого собранными деньгами нагрузили посольство и отправили в Сарай к хану Сеид-Ахмеду. Хлопотали о ярлыке на великое княжение, просили татар подсобить, а за это обещали увеличить дань с Руси. Хотя дело не выгорело. Хану угрожал свергнутый Улу-Мухаммед, а менять великого князя ему показалось неразумным. Василий II исправно платил дань, не принял сторону врага. Денежки и подарки в Сарае взяли, но вместо ярлыка сообщили о поползновениях Шемяки в Москву.

Подобная выходка возмутила государя. Конечно, за измену следовало наказывать. Осенью 1441 г. Василий II поднял воинов и поскакал к Угличу. Хотел внезапно накрыть двоюродного брата, но у того имелись свои люди в Кремле. Дьяк Кулудар Ирежский послал ему весточку, и Шемяка ускользнул. Великому князю осталось только разорить владения смутьяна. О предательстве дьяка узнали, Кулудара забили кнутом. Но и противник не бездействовал, со своей дружиной разграбил и сжег великокняжеский Бежецк, а когда Василий увел войско, возвратился в Углич.

Теперь Шемяка затеял воевать по-крупному. Вызвал галичан и вятчан, связался с новгородцами, предложил: не хотят ли избрать его своим князем и вместе потрепать москвичей? «Золотые пояса» вполне устраивало возобновление раздоров, чем слабее будут московские государи, тем вольготнее им. Но в сомнительное предприятие не полезли, отписали Шемяке уклончиво: если хочешь, приезжай. Столь прохладное отношение ему не понравилось, он не поехал.

У него обнаружился другой союзник, Иван Можайский. Это был человек со странностями, коварный, жадный, болезненно жестокий. Засмотрелся, например, на красавицу-жену своего боярина Ивана Андреевича, домогался ее. Женщина не далась, пожаловалась мужу. Но князь посадил их в темницу, боярина казнил, а его супругу объявил ведьмой, пытавшейся его околдовать, позабавился истязаниями и сжег. К Шемяке Иван Можайский примчался сам, без приглашения. Вывалил кучу обид на Василия II и предложил действовать вместе. Однако рисковать жизнью и свободой он не намеревался. Он придумал более верный выигрыш. Сразу же из Углича кинулся к государю, заложил планы мятежника и открыто намекнул: он сохранит верность Василию, если ему отвалят кусок пожирнее – Суздаль.

Великий князь посоветовался с боярами и матерью. Если Шемяка останется без союзников, глядишь, передумает воевать? Согласились перекупить Ивана, дали Суздаль. Правда, решение оказалось опрометчивым. Можайский князь лишний раз уверился в слабости государя. А Суздаль Василий Васильевич уже пообещал литовскому эмигранту Чарторижскому – тому самому, который убил Сигизмунда. Чарторижский был князем горячим, безалаберным, оскорбился и двинулся со своей дружиной к Шемяке. В Углич подтягивались ватаги галичан с вятчанами, и предводителю показалось, что сил у него хватит. Он был поумнее Косого. Решил захватить Москву без сражений, неожиданным налетом.

Рванулись стремительно и скрытно, глухими проселками. Выплеснулись на большую дорогу возле Троице-Сергиева монастыря, но здесь встретили серьезное препятствие. Игумен Зиновий запретил идти на столицу под угрозой проклятия. Рядовых воинов смутило его вмешательство. А Зиновий воспользовался, уговорил Шемяку мириться. Сам выступил посредником, поручился за безопасность мятежника и повез его к великому князю. Василий II обрадовался мирной развязке. Кровь не прольется, воины с той и другой стороны останутся живыми. Никто уже и не считал, в который раз целовали крест. Шемяка сохранил удел, но обязался уплатить долги по ордынской дани и не заводить интриги у хана…

А государь совсем не случайно проявлял мягкость. В разболтавшейся стране любое потрясение было чревато серьезными последствиями. Вот и сейчас напомнил о себе Новгород. Всего год назад божился в верности, а стоило выступить Шемяке, не упустил случая взбрыкнуть. Назло Москве принялся искать князя на стороне. Это показалось интересным Борису Тверскому, он начал договариваться с «золотыми поясами». Но и литовский Казимир не забыл, что боярская республика заключила с ним договор, он уже включил в свой титул добавку «государь новгородцев». Вечевики и впрямь предпочли обратиться к нему, Казимир прислал к ним княжить своего двоюродного брата Иоанна Владимировича.

Впрочем, подобными шатаниями Новгород крепко подгадил сам себе. Магистр Ливонского ордена фон Оберберген узнал, что новгородцы отделились от Москвы, быстро сообразил что к чему. Немцы двинулись через границу, грабили Водскую пятину, берега Невы, несколько раз подступали с пушками к крепости Ям. При этом Казимир повел себя весьма двусмысленно. Настаивал, чтобы Новгород окончательно подчинился ему, передал свои города литовским наместникам, но ссориться с Орденом не желал, уверял магистра, что дает новгородцам «князей, но без войска». «Золотые пояса» поразмыслили и пришли к выводу: с таким покровителем им будет худо. Пришлось все-таки поклониться московскому государю. Казимирова брата попросили выехать домой, а Василий II направил к ним другого литовца, служилого князя Юрия Лугвеньевича. Он потрепал и выгнал немцев.

Но новгородцы еще долго расхлебывали плоды собственного легкомыслия. Казимир рассердился, вдобавок к немецким вторжениям начались литовские. Обиделся и Борис Тверской, что республика не уважила его. Кинулся нападать и разорять ее владения не хуже литовцев и немцев. А племена приуральской югры увидели, что Новгороду приходится туго, и восстали. На них послали воевод Василия Шенкурского и Михаила Яковлева с 3 тыс. ратников. Югорские старшины сделали вид, будто покоряются, попросили время собрать дань. Новгородцы и двиняне, удалые и беспечные, настроились ждать. А югра вместо дани стянула побольше воинов и обрушилась на лагерь, мало кто унес ноги.

Однако для московского правительства новгородские неурядицы вскоре отошли на второй план. В Орде закрутился следующий виток грызни за власть. Грызлись сурово, во все стороны летели клочья – неудачники со своими бандами. В 1443 г. царевич Мустафа «со множеством татар» появился на Рязанщине. «Много зла сотвори», пожег, пограбил, набрал пленных. Стал уводить их, но царевичу с запозданием пришла мысль, что продать людей негде, сарайские и азовские рынки заняты его врагами. Додумался продать их самим рязанцам. Они согласились, внесли выкуп, и пленные были счастливы подобным оборотом дела.

Но через какое-то время Мустафа сообразил, что ему и жить-то негде. Зима выпала морозная, валил снег, лошади стали дохнуть от бескормицы, а южные степи для царевича были закрыты. Он возвратился к Рязани и потребовал, чтобы его пустили перезимовать. Вторичного опустошения своего края жители постарались избежать, сочли за лучшее пустить. Но великий князь забил тревогу. Урок Белева был слишком свежим. Татары отдохнут, отъедятся – и рванут к Москве? На этот раз Василий II не стал созывать удельных князей. Ведь пришлось бы назначать командовать самого знатного из них, Шемяку. Государь поручил выгнать ордынцев воеводе Василию Оболенскому, дал ему собственный двор, а для подкрепления разослал призыв рязанским казакам и мордовским вождям.

Обороняться в Рязани Мустафа не рискнул. Горожане были не в восторге от таких гостей, царевич не без оснований опасался, что они с удовольствием помогут московским ратникам. Вывел воинство в поле. Состояние татар было далеко не блестящим – из-за мороза они не могли стрелять из луков, глубокий снег мешал драться в конном строю. А к Оболенскому подоспели казаки и мордва на лыжах. Своих бойцов он тоже поставил на лыжи. Неприятелей окружили на р. Листани. Мустафа гордо отказался сдаваться, ордынцы бились до последнего. Перебили почти всех, в плен попали только раненые.

Но осенью 1444 г. татары снова напали на Рязанщину. А два других царевича приехали в Москву, попросились на службу. Государю давно хотелось наказать Казимира за поползновения на Новгород, да сил не хватало. Василий II рассудил, что ордынцы для этого будут весьма кстати, послал их на Литву, они прошлись набегом до Брянска и Смоленска. Однако возле русских границ опять появился Улу-Мухаммед. Отбить Сарай он так и не сумел, двинулся на земли Камской Болгарии. Ее князь Либей сопротивлялся. Столица, Великий Булгар, была сильно укреплена, татары ее взять не смогли. Захватили только городок Казань.

Но Улу-Мухаммел еще не определился, где ему лучше приткнуться. Повернул на Русь и нагрянул к Нижнему Новгороду. С налета занял посады и «старый город», воеводы Федор Долголдов и Юшка Драница с гарнизоном и частью горожан отступили в главную крепость и заперлись там. У хана было не так уж много воинов, губить их на приступах Улу-Мухаммед не стал. Оставил заслоны, чтобы удерживать русских в крепости, а сам направился дальше, обложил Муром. Наместником в городе был победитель Мустафы Василий Оболенский. Он вооружил людей, наладил оборону.

А великий князь уже скликал армию на выручку. Теперь он не доверял удельным родственникам, возглавил ее сам. В январе 1445 г. во Владимир к нему подошли вассалы: Шемяка, Иван Можайский, его брат Михаил Верейский, шурин Василий Боровский. Выступили к Мурому. Передовой московский отряд схлестнулся с вражеским авангардом, порубил и прогнал. Побитые татары прискакали к Улу-Мухаммеду, рассказывали, идет большая рать. Хан устрашился, «бегом» откатился к Нижнему. Великий князь двинулся следом. Но в это время армию догнали тревожные известия из тыла…

Рейд татарских царевичей на Брянск и Смоленск разозлил литовских панов. Они узнали, что войска Василия II и удельных князей ушли на восток, загорелись воспользоваться. 7 тыс. литовцев ворвались на Русь, подступили к Козельску. Неделю осаждали его, но город отбился. Тогда неприятели повернули к Калуге. Горожане были вынуждены заплатить солидный выкуп, и литовцы, опустошая все на своем пути, потекли к Можайску. Три воеводы, можайский, верейский и боровский, оставшиеся управлять уделами вместо князей, объединились. Отчаянно попытались преградить дорогу врагам, но у них набралось всего несколько сот воинов. Литовцы разгромили их, воеводы очутились в плену, неприятели «плени земли многа и повоева, и християнству погибель великая бысть».

Когда пострадавшим князьям сообщили, что творится в их уделах, они переполошились. Насели на государя – надо срочно возвращаться, спасать земли и подданных. Шемяка поддержал, тащиться за татарами по снегам и морозам, сражаться за двоюродного брата ему было совсем ни к чему. До Нижнего Новгорода оставалось рукой подать, передовые отряды дошли до Гороховца. Но Василий II не представлял, какова численность литовцев, куда они нацелятся от Можайска? Вдруг на Москву? Поколебавшись, отпустил князей и сам развернулся обратно. 26 марта приехал домой, хотя положение уже выправилось. Едва литовцы услышали о возвращении армии, они убрались на свою территорию.

В итоге Улу-Мухаммед и его татары без помех расположились в Нижнем Новгороде, перезимовали в городских хоромах и избах. Но хан считал, что добычи набрали еще мало.

Чтобы устраивать новое царство в Болгарии или на Руси, нужны были деньги, скот, рабы. Когда потеплело и подсохли дороги, Улу-Мухаммед дал сыновьям Мамутеку и Якубу 3,5 тыс. всадников и послал их пройтись в глубинные, самые благополучные русские районы. Между тем, в цитадели Нижнего Новгорода по-прежнему сидели Долголдов и Драница с горсткой ратников. Их держали в блокаде, обстреливали, надеялись взять измором. У них и в самом деле иссякло продовольствие. Но храбрецы решились идти на прорыв. Ночью подожгли деревянные строения, город охватил пожар, а гарнизон в суматохе пробился через татарское окружение. Лесными тропами пошли пробираться к своим.

А к великому князю мчались гонцы с пугающими донесениями: татары не ушли, торчат в Нижнем, ханские сыновья появились под Владимиром. Василий II только недавно распустил войска, и надо было снова созывать их. 24 мая он выступил со своим двором к Юрьеву-Польскому, назначил там сбор удельным князьям. К нему вышли и Долголдов с Драницей. Но армия собиралась медленно и слишком жиденькая. Бояре и ратники прикидывали, что с них достаточно зимнего похода. Небось, и без них обойдутся. Можайский, Верейский и боровский князья опоздали на месяц и воинов привели очень мало. Оставили их прикрывать собственные города – вдруг литовцы повторят набег?

Шемяке литовцы не угрожали, в его распоряжении были угличский и галичский полки. Великий князь посылал к нему гонцов каждый день. Сорок дней! Сорок гонцов! Шемяка заверял, что вот-вот будет. Но он лгал. На помощь брату он даже не собирался. Где-то застрял и служилый царевич Бердаат с татарами, не спешил драться с соплеменниками. А в это время поступили известия, что Мамутек и Якуб близко, идут к Суздалю. Василий II выбрал самое удобное место перехватить их – у брода через Нерль возле Евфимиева монастыря. 6 июля провел смотр, в строю оказалось 1,5 тыс. бойцов. Настолько разболталась и ослабла Русь! Всего 1,5 тыс. вместо грозных ратей, выходивших на Куликово поле или против Витовта…

После смотра устроили пир. Обычай требовал! Сколько князей собралось, надо уважить. А такая слабость за государем была, любил за чарой посидеть. Засиделись до полуночи. С рассветом, как положено, отстояли в походной церкви на заутрени и прилегли еще отдохнуть. Тут-то и прискакали дозорные – татары переправляются через Нерль. Впрочем, Василий II умел выпить, но умел и встряхнуться. Вчерашний хмель как рукой сняло, скомандовал к бою. Малочисленность его не смутила. Ведь и неприятелей было не так уж много. 1,5 тыс. русских против 3,5 тыс. ордынцев – соотношение считалось приемлемым. Большинство татар ехали грабить налегке, а русские были в доспехах. Сомкнулись плотным строем, опустили копья, полетели. Разрубить вражеское скопище на части и гнать, добивать.

Но русское войско проигрывало не только в количестве, а еще и в дисциплине. Мамутек с Якубом применили излюбленный степной прием, притворно начали отступать. Отрядики князей рассыпались. Кто-то погнался за татарами, кто-то кинулся на добычу, ловить коней, снимать оружие с убитых. Ордынцы внезапно развернулись и захлестнули распавшуюся рать. Иван Можайский и Василий Боровский «в мале дружине» бросились наутек. Остальных окружили. Василий II рубился доблестно, ему прострелили руку, сабельный удар отсек несколько пальцев. Навалившиеся татары лупили его по шлему, по плечам. Оглушенный, он попал в плен вместе с Михаилом Верейским и несколькими боярами.

Царевичи бурно радовались. Такой добычи они никак не чаяли! Сам великий князь! Чтобы сообщить об этом в Москву, сняли с Василия нательные кресты, послали в доказательство семье. В столице от эдаких доказательств началась паника. Войско погибло, государь в плену! О том, что татар после сражения осталось меньше 3 тыс., никто не знал. Ждали – вот-вот налетит орда. Крестьяне и посадские сбегались в Кремль. А к одному бедствию добавилось другое. В Кремле, переполненном людьми, начался пожар. Заполыхали деревянные строения, трескались даже каменные стены. Погибающий народ силился выбраться из крепости, давился в воротах…

После этого покатился полный раздрай. Железная вдова Софья Витовтовна забрала невестку и внуков, укатила в Ростов. За ней подались бояре. Мать государя образовала правительство, начала из Ростова восстанавливать управление страной. А москвичи чинили выгоревшие ворота крепости, готовились обороняться от татар. И не только от татар. Неожиданно загромыхал оружием Борис Тверской. Налетел на новгородский Торжок, захватил его, разграбил имущество московских купцов и чиновников. Решил, раз не стало великого князя, то можно не церемониться. А новгородцам показывал, чтобы выбирали его на княжение, на Москву им надеяться нечего.

К счастью, Мамутек и Якуб даже не помышляли соваться к Москве. Они и Суздаль-то атаковать не стали. Еще возьмешь или не возьмешь, сколько воинов потеряешь. За драгоценного пленника можно было выручить куда больше, чем сулил самый удачный грабеж. Боялись, как бы не помер, не удрал, не отбили. Поскорее повезли к отцу. А хану уже надоело околачиваться с Нижнем Новгороде, он пришел к выводу, что закрепляться здесь не имеет смысла – город сгорел, вся местность разорена, жители погибли или разбежались. Но у него в руках был великий князь! Открывалась перепектива получить солидные деньги, собрать силы, еще разок схватиться за власть в Орде.

Улу-Мухаммед перебрался в крепость Курмыш, где и завел переговоры с Василием. Назначил цену за освобождение – платить дань ему, а не в Сарай, и добавить крупный выкуп. Положение великого князя было безвыходным, и тем не менее, он не согласился. Указывал, что суммы, названные ханом, непосильны для Руси. А Сеид-Ахмед расценит подчинение сопернику как измену, начнет войну. Неуступчивость пленника рассердила Улу-Мухаммеда. Он был прекрасно осведомлен о взаимоотношениях Василия с его родственниками – если упорствует один, трудно ли было найти другого? Хан отправил мурзу Бигича к Шемяке.

Угличский князь принял посла, будто ангела с неба. Свершилось! Двоюродный брат был в неволе, а ему преподносили на блюдечке великое княжение! За такой подарок Шемяка готов был на что угодно, принять подданство Улу-Мухаммеду, выступить союзником против его врагов, на любой размер дани. Выражал лишь одно скромное пожелание: чтобы Василий никогда не вернулся на родину. В общем, столковались, обратно с Бигичем поехал Шемякин дьяк Федор Дубенский.

Но и правительство Софьи Витовтовны не дремало. В Угличе у нее были свои люди, сразу доложили, что там происходит. Софья экстренно погнала в Курмыш лучших дипломатов. Они принялись обхаживать хана, а великому князю шепнули – Шемяка согласился, надо срочно идти на уступки, пока послы не вернулись. Василий II осознал, что ему грозит, резко изменил позицию. Предусмотрели и крайний случай, герой обороны Нижнего Новгорода Юшка Драница готовил побег государя. Но этого не понадобилось. Улу-Мухаммед был доволен, что великий князь одумался, быстро сторговались. Русь обязалась дать выкуп 5 тыс. руб. и выплачивать ежегодную дань, «со 100 голов 2 рубля».

Сумма была весьма увесистой. Внести ее сразу правительство не могло. Сошлись на том, что великий князь предоставит в залог несколько городов и пустит туда татарских наместников, пока не погасит долг. Улу-Мухаммеда это удовлетворило, и он не стал ожидать ответа от Шемяки. Ему покорился законный государь, зачем было связываться с авантюристом? Решение хана подтолкнула обстановка за Волгой. Правитель Болгарии Либей собрал войско и теснил татар, занял Казань. Чтобы не очутиться меж двух огней, пора было поскорее договориться с русскими и бросить силы на болгар. Василий принес присягу, с большой свитой своих слуг и ордынцев покинул Курмыш.

Но навстречу ему ехал Бигич, вез Улу-Мухаммеду куда более щедрые соглашения. Однако Софья и бояре действовали оперативно. Связались с послом Шемяки дьяком Дубенским и перекупили его. Дьяк завлек Бигича в Муром, к верному воеводе Оболенскому. Тот расстарался встретить посольство получше, угостить покрепче. Потом и на прощание дал несколько бочек меда. На первой же стоянке татары перепились, а когда проснулись, Бигич исчез. Куда подевался – никто не ведал. А мурзу выкрали, тайно доставили обратно в Муром, в тюрьму, из которой он не вышел. Улу-Мухаммеду подпустили слух, что его устранил Шемяка, надеется властвовать на Руси без хана, самостоятельно…

Сам Шемяка тоже направлялся к Улу-Мухаммеду, тронулся в путь чуть попозже Бигича и Дубенского – ему же требовалось вывернуть свои кладовые, потрясти подданных, обзавестись достойными подарками. Ехал приносить присягу, получать ярлык. Надеялся поприсутствовать на суде над Василием, а может, и на его казни. Но по дороге услышал, что замыслы провалились, великий князь освобожден. Шемяка благоразумно не попадался ему на глаза, помчался назад. А Василий II в Переславле трогательно встретился с семьей, в ноябре прибыл в Москву. Люди ликовали, плакали от счастья. Государь возвратился разбитым, израненным, униженным, но ведь спасся, осиротевший народ обрел чуть ли не погибшего отца. Разве этого было мало для веселья?

Причины для праздников нашлись и у Улу-Мухаммеда. Его сын Мамутек разметал болгарских ополченцев, убил Либея. Камская Болгария подчинилась хану. Ее столица была большим и богатым городом, но хан не пожелал жить в Великом Булгаре. Опасался, что население может взбунтоваться, перерезать его воинов. Обосновался в Казани. Думал, что временно. Осмотрится, сформирует войска и поведет биться за Сарай. Но в итоге родилось новое царство, Казанское.


36. Как Василий II стал Темным

Конечно же, Шемяка понимал – государь не простит откровенной попытки погубить его. Как только оправится от пережитых приключений, возьмется за врага всерьез. Надо было опередить Василия. Один союзник нашелся сразу, Иван Можайский. Шемяка наобещал ему столько, чтобы уже никто не смог перекупить – роль второго лица в государстве, даже своего соправителя. Мятежник настолько нуждался в поддержке, что обратился к внукам суздальско-нижегородского князя Кирдяпы, Василию и Федору. Потомки изменника считали ниже своего достоинства служить государю. Околачивались с дружинами в Орде, участвовали в татарских усобицах, потом их приняли новгородцы, Василий отличился в крепости Ям, дважды отразил немцев. Шемяка подписал с Кирдяпичами тайный договор, отдавал им удел предков, Суздаль, Нижний Новгород, Городец, добавил Вятку. Мало того, предоставлял им полную самостоятельность, право непосредственно сноситься с Ордой. Держава запросто кроилась на части. Шемяку такие мелочи не смущали. Не свое, так и не жалко. Главное, чтобы помогли добыть престол.

Но и по всей Руси восторги по поводу спасения государя очень быстро сменились ропотом. Выяснилось, что за это спасение надо платить. Страна пережила татарский и литовский набеги, Москва еще не отстроилась после пожара, а с людей начали собирать на татарскую дань и выкуп. Собирали много, ведь и казна великого князя погибла в пламени. А пока деньги не выплачены, надо было исполнять обязательство о залоге. Государь раздавал наместничества приехавшим с ним татарам. Тут уж возмутилась знать. Правда, сами бояре несли службу не лучшим образом. Растаскивали деньги, предназначенные на войско, пренебрегали обязанностями, обрекли великого князя на разгром и плен. Но у них отбирали жирные куски!

Волна общего недовольства вдохновила Шемяку. Его доброжелатели разъясняли где могли: Василий II продал Русь, променял на собственную жизнь и свободу. А если не хотите платить, желаете вернуть теплые места, занятые татарами, надо поставить другого великого князя. Шемяка не был в плену, ничем не обязан Улу-Мухаммеду. Крамольники связались и с Борисом Тверским, сообщили ему: Василий пообещал отдать хану Московское государство, а сам намерен править в Твери. Ложь была чересчур грубой, обмануться мог только тот, кто хотел быть обманутым. Борис захотел. Сделал вид, будто поверил – это давало повод примкнуть к изменникам. Хотя простаком он не был и намекнул партнерам: за союз они должны будут учесть тверские интересы.

Сплелась настолько широкая сеть заговора, что воевать стало не обязательно. Гораздо удобнее было организовать всего лишь переворот. Сделали это грамотно. В Угличе и Галиче сидели агенты Василия II и Софьи, но там все выглядело тихо. Правительство не учло, что у Шемяки имелся город совсем рядом с Москвой – Руза. Туда скрытно съезжались князья с дружинами. Заставы никого не выпускали из Рузы, охраняя тайну. А среди столичных бояр, духовенства, купцов, у заговорщиков имелось множество сообщников, они ограждали государя от нежелательных известий, отслеживали каждый его шаг.

Подходящий момент выдался 10 февраля 1446 г. В этот день праздновалась память св. Харлампия. Ему молились об избавлении от внезапной, без покаяния, смерти. Василий тоже молился на войне и в плену. Следовало поблагодарить Господа, услышавшего Своего раба. Великий князь отправился в Троице-Сергиев монастырь. Взял с собой детей, 6-летнего Ивана и 5-летнего Юрия. Мария ждала третьего ребенка, осталась дома с Софьей Витовтовной. А ночью 12-го к спящей Москве подошел целый полк всадников. Их ждали, открыли ворота, копыта загрохотали по Кремлю. Вооруженные люди вытащили из постелей мать и беременную жену государя. Одним махом взяли верных ему бояр.

Шемяка с ходу объявил себя великим князем. А к Троице послал Ивана Можайского, для грязной миссии он был самым подходящим исполнителем. Дворянин Бунко раньше служил Василию II, потом переметнулся к его родичам, но сохранил совесть – ужаснулся готовящемуся злодеянию, оторвался от заговорщиков и поскакал вперед. 13-го государь стоял на Литургии, вдруг в храм вбежал Бунко и крикнул: измена! Василий опешил. Когда он покидал Москву, ничто не предвещало беды. Да и заслуживал ли доверия перебежчик? Государь пресек его: «Вы только мутите нас, я в мире с братьями…»

Он все-таки забеспокоился, отправил на дорогу заставу. Но разведка можайского князя без труда заметила ее. Мятежники набрали в ближайших деревнях саней, в них улеглись по два воина, накрылись рогожками, третий изображал возницу. Стража беспечно наблюдала, как к ней приближается крестьянский обоз. Из саней посыпались люди, скрутили дозорных, вскочили в седла и помчались к монастырю. Василий Васильевич увидел их, когда было уже поздно. С ним было слишком мало приближенных, и доблести они не проявили. Встать с оружием и заслонить собой великого князя не счел нужным никто, они разбегались. Встать с крестом игумен Досифей тоже не удосужился, он был заодно с заговорщиками. Государь заметался, но на конюшне даже не нашлось оседланных лошадей.

Наверное, единственный раз в жизни Василия II покинуло самообладание. Всего три месяца назад народ славил и чествовал его, и вдруг он очутился в одиночестве, в окружении врагов… Он заперся в храме Св. Троицы. Узнал голос Ивана Можайского. Взмолился, чтобы его не трогали, позволили здесь же постричься в монахи. А Иван даже в такой ситуации не удержался от подлости. Ему не хотелось затевать скандал в обители, ломать двери, и он взялся уговаривать, что государю ничего не грозит: дескать, переворот фиктивный, его разыграли только для того, чтобы перехитрить татар, уменьшить сумму выкупа. Государь с иконой Божьей Матери вышел, и Иван ускользнул в сторону. Подал знак своему боярину, тот объявил: «Ты пленник великого князя Дмитрия Юрьевича». Василия усадили в простые сани, его бояр заковали в кандалы, а слуг ограбили донага и выгнали вон. Победители, поливая свои жертвы бранью и насмешками, тронулись в Москву.

В суматохе все забыли про детей государя. Но верные слуги у него все-таки были. Сражаться не отважились, зато ребятишек спрятали в укромном месте. Иван и Юрий в страхе просидели до темноты. Лишь ночью их вывезли из монастыря. «Дядькой» (воспитателем) княжичей, служил Иван Ряполовский из обедневших стародубских князей. Детей доставили в его вотчину, село Боярово под Юрьевом. Ряполовский исполнил свой долг, позвал братьев Семена и Юрия, вооружил дворню. Но Боярово было чересчур ненадежным убежищем. Мальчиков повезли в Муром, под защиту воеводы Василия Оболенского.

А пока княжичи и их опекуны колесили по зимним дорогам, в Москве разворачивалась трагедия. Шемяка потребовал от двоюродного брата предъявить подлинный договор с Улу-Мухаммедом. Обыскали покои государя и обнаружили документ – или подбросили поддельный. Собрали на судилище удельных князей, бояр, прибыли представители Бориса Тверского. Зачитали найденный договор (или фальшивку), будоража присутствующих: вон какую массу денег предстоит отвалить татарам! Выложили обвинения Василию. Первое состояло в том, что он слишком «любит» татар, отдал в кормления города и волости. Второе – осыпает неверных «серебром и золотом христианским». Третье – изнуряет народ податями. Четвертое – ослепил Василия Косого.

Кстати, Косой был еще жив. Но ему не возвратили ни былого положения, ни его владений. Пострадавший бунтовщик вообще не появился при дворе Шемяки. Младшему брату не требовался старший. По сути, он оставил Косого на положении заключенного, держал под охраной, разве что смягчил режим содержания. Ослепление в полной мере устраивало Шемяку, расчистило дорогу ему самому. Однако на суде не забыл вспомнить, как обошелся государь с его братом, поскорбеть и пожалеть.

Шемяка и многие бояре настаивали, что Василия II надо предать смерти. Против выступил Иван Можайский. Он опасался, если у партнера не будет противовеса, то союзник станет ему не нужен и он отбросит достигнутые договоренности. Иное дело – ловить рыбку в мутной воде. Можайский князь предостерегал, что казнь великого князя может возмутить народ, и предлагал освободить его, дать удел. Шемяка два дня провел в раздумьях. Совет об уделе он отмел – это уже проходили. Умертвить? Тут-то и сказался прокол его подручных, упустивших детей Василия. Если убить отца, кто-нибудь провозгласит государем сынишку. Под его знамена кинутся все недовольные или желающие руководить при ребенке…

Нет, до поры до времени лучше было сохранить узнику жизнь, но обезвредить. Пускай станет заложником, но не сможет выступить соперником. Для такого решения как нельзя лучше подходила древняя византийская казнь… Приговор вынесли от имени трех князей, Дмитрия Юрьевича, Ивана Можайского и Бориса Тверского – ослепить. В ночь на 17 февраля в доме Шемяки Василия Васильевича повалили на пол, придавили грудь доской, и конюх Берестень ножом выколол ему глаза. Великий князь сопротивлялся, дергался, ему изрезали все лицо и оставили валяться «яко мертва»…

Таким образом, начало Третьего Рима предварило события, которым суждено будет случиться еще не скоро, через четыре с лишним столетия. Изменники государю объявили изменником государя. А народ смолчал. Смолчал из собственных шкурных интересов. Одним хотелось платить поменьше, другим урвать побольше. Изуродованного Василия Васильевича и его жену Шемяка отправил в заточение в Углич. Решил, что там-то, в его гнезде, пленники будут под жестким надзором. Но Софью Витовтовну он побаивался даже сильнее, чем Василия. Ее сослали отдельно от сына в Галич, а потом перевели еще дальше, в Чухлому.

20 февраля Шемяка торжественно взошел на великое княжение, специально подгадал к Масленице, устроил празднества для простонародья – пей, гуляй! Кто скажет, что новый государь хуже старого? Но дармовыми угощениями и подачками прельстились далеко не все. Шурин Василия II Василий Боровский отказался служить Дмитрию, уехал в Литву. Туда же отправился князь Семен Оболенский. Король Казимир не испытывал симпатий к низложенному великому князю, но поддержать раздоры у соседей было полезно. Он ласково принял эмигрантов, не поскупился на земли – выделил им Брянск, Гомель, Стародуб. В самой Москве отрекся от присяги сын боярский Федор Басенок. Шемяка велел заковать его «в железа тяжкие», но Федор сагитировал стражников и подался с ними за границу, к Василию Боровскому.

А в Муроме засели Ряполовские и Василий Оболенский с государевыми сыновьями. Новое правительство было в состоянии послать войска и взять Муром. Но понимало, что рать спугнет опекунов и княжичей, они могут удрать в Казань. А как отреагирует Улу-Мухаммед? Василий II был его вассалом, хан ждал от него выкупа и дани… Шемяка задумал выманить детей без боя, обратился к рязанскому епископу Ионе. Обещал, что сделает его митрополитом, если он доставит в Москву Ивана и Юрия Васильевичей.

Однако Иона был честным и искренним служителем Бога, на посулы не поддался, взялся выяснять: с какой целью Шемяке требуются княжичи? Тот крутился – дескать, надо избежать усобицы, татарских нашествий. Епископ указывал, что для примирения новый государь должен пойти на уступки. Шемяке пришлось дать клятву, что он не причинит детям вреда, а их отца освободит, даст ему удел, вот и поселятся всей семьей. Лишь после этого Иона согласился взять на себя поручение, отправился в Муром.

Ряполовские с Оболенским тоже пребывали в неопределенном положении. Детишек спасли, но ведь было ясно, что держаться одним городом против всей страны бессмысленно. Ехать к хану? Это означало навести на Русь татар, будут гореть города и села, люди проклянут таких борцов за справедливость. Впрочем, и заступничество Улу-Мухаммеда никто не мог гарантировать. Если Шемяка подтвердит обязательства выплатить деньги, да еще и увеличит сумму, хан переориентируется на него, а княжичей выдаст. Приезд Ионы открывал хоть какой-то выход из тупика. Конечно, верить обещаниям Шемяки было трудно. Опекуны потребовали, чтобы епископ принял мальчиков под свою личную ответственность.

В городском соборе он совершил особый обряд, взял Ивана и Юрия «под епитрахиль». Вместе с Ряполовскими повез княжичей в Переславль, где находился новый великий князь. Он облобызал племянников, изобразил слезы умиления, чествовал гостей пирами. Бояре присягнули служить ему. Подразумевалось, что раздоры кончились. А на третий день посреди пирушек любвеобильный дядюшка распорядился отослать детей к отцу в Углич. Но они не должны были встретиться. Шемяка отдал тайный приказ по дороге утопить их «в реце Волзе, в мехи зашивши». Хотя он явно недооценил Иону. Епископ заподозрил неладное, вызвался провожать княжичей. Убийство пришлось отменить. Но клятвы отпустить узников и предоставить удел великий князь предпочел забыть. Сыновья всего лишь попали в заключение вместе с родителями.

И все-таки узурпатору не суждено было почить на лаврах. Способствовал этому он сам. Слишком спешил обогатиться, а способ нашел простейший – притягивать к суду и разорять зажиточных хозяев. Не зря Шемякин суд вошел в поговорку. Кроме того, новый государь велел собирать московские деньги и перечеканивать, а при этом жульничал, уменьшил вес серебра в монетах. Подчиненные не уступали князю: раз уж повезло, дорвались до власти, как руки не погреть? Подати не уменьшились. Суммы, предназначенные для выплат татарам, собирались теперь для Шемяки, а чиновники старались и для себя. Но и многие участники заговора очутились у разбитого корыта. Татарских наместников из городов и волостей выпроводили, а освободившиеся места все равно не достались прежним владельцам, их расхватали угличские и галичские бояре.

Шемяка по-прежнему дорожил союзом с внуками Кирдяпы, расплатился с ними обещанными Суздалем, Нижним Новгородом, Городцом, Вяткой. Князья-бродяги, впервые в жизни получив собственное княжество, принялись перекраивать его по-своему. Отбирали вотчины, принадлежавшие москвичам, хозяев выгоняли вон. Повыгоняли и московских чиновников, вознамерились править совершенно независимо. Шемяка безалаберно махнул рукой на отделение восточных областей, считал, что дружба с Кирдяпичами важнее. Постарался укрепить дружбу и с Новгородом, отправил туда «поклонщиков». Они поклонились республике не только спинами, но и возвращением всех «вольностей», от которых ее заставили отказаться московские государи. Новгородцам подобный поклон понравился, избрали Шемяку своим князем.

Хотя этот шаг напрочь перечеркнул его альянс с Борисом Тверским. Борис-то раскатывал губы, что при разделе пирога Новгород достанется ему. А по разным городам люди чувствовали – они получили отнюдь не подарок. Сравнивали, вспоминали – ведь при Василии Васильевиче было лучше. Совсем не гладко, трудно, а все равно лучше. Был порядок, а сейчас он рушился… Шемяка надеялся обрести опору в лице Церкви, постарался исполнить обещание Ионе сделать его митрополитом. Поселил в Москве в митрополичьих палатах, отдал под его управление церковные структуры. Но и эти расчеты обернулись не в пользу великого князя.

Рядом с его палатами возник второй центр власти, духовный. Теперь Иона постоянно приходил во дворец, на заседения князей и бояр. Человеком он был принципиальным, не лебезил, откровенно укорял Шемяку в клятвопреступлении: «Ты ввел меня во грех… Бог накажет тебя, если не выпустишь великого князя и не дашь ему обещанного удела». А нарушение клятвы великим князем делало недействительной присягу его вассалов. Ряполовские убедились, что их обманули, и задумали силой освободить Василия П. К ним присединились воеводы Стрига Оболенский, Ощера, несколько сотен детей боярских. Выступили к Угличу, надеялись внезапно налететь на город. Но Шемяке донесли, он выслал погоню. Ряполовские и их соратники взялись за сабли, в жаркой схватке разгромили отряд. Однако стало ясно, что неожиданно нагрянуть в Углич уже не получится, и они повернули в Литву.

Для узурпатора их заговор стал крайне тревожным сигналом. За первой ласточкой появятся другие. Шемяка ласкал и лелеял Ивана Можайского, в самом деле предоставил ему властвовать с собой – а то как бы не предал. Два князя попытались еще раз подольститься к Церкви. Созвали Освященный собор, попросили епископов обсудить, как возвести Иону в митропольчье достоинство. Но до канонических вопросов дело не дошло. Епископы привозили отовсюду неутешительные сведения – народ волнуется. А Иона даже слышать не желал о своем посвящении в сан. Упрямо повторял: сперва надо исполнить обет, освободить Василия.

Его требования прозвучали прямо на соборе, считай, от лица всей Церкви. А Шемяка маневрами со святителем сам себя загнал в безвыходное положение. Отступать, менять Иону на более покладистую фигуру было поздно, престол под сообщниками и без того зашатался. Поразмыслив, великий князь согласился, но придумал, каким образом можно это обставить с выгодой для себя. Устроить пышную церемонию примирения с двоюродным братом! Церковь удовлетворится, а Василия он свяжет по рукам и ногам страшными клятвами. По Руси разойдутся слухи о милосердии нового государя и о клятвах старого – пускай народ знает, нечего мечтать о его возвращении.

Шемяка повез в Углич весь собор – Иону, епископов, архимандритов, созвал князей и бояр. При высокопоставленном скопище великий князь обнял Василия, просил прощения. Узник прочувствованно отвечал, что он сам во всем виноват, пострадал за свои грехи и беззакония, был достоин смерти. Благодарил врага за то, что пощадил его, дал возможность покаяться. Повторял текст присяги, которую ему диктовали. Она была необычной, сопровождалась угрозами таких проклятий на собственную голову, что у присутствующих мурашки бежали по коже. Потом сидели за общим столом, рекой лились вина и меды, размазывались по щекам умильные пьяные слезы…

Но Шемяка опять лгал. Он чисто формально выполнил условия Ионы. Вместо настоящего удела назначил брату Вологду. Захолустный город никогда не был центром княжества, эта земля считалась спорной между Москвой и Новгородом. Оставлять Василия без присмотра великий князь не собирался, отправлял его под надежной охраной. Менял тюрьму на ссылку – без запоров на дверях, зато подальше и поглуше. Куда уж слепому вырваться! Будет торчать в медвежьем углу, а со временем страсти улягутся, о свергнутом государе начнут забывать, и он потихоньку исчезнет. Мало ли существует способов? Но победитель многого не понял. Не понял, что перед ним был уже другой человек. Ослепление оборвало прежнюю жизнь Василия, но и изменило его. Заставило его не на словах, а искренне, всей душой покаяться. Он очистился от былых слабостей, легкомыслия, мелочных увлечений. В страданиях выковался новый облик, цельный, собранный, волевой. На Руси его назвали – Василий Темный.


37. Как Русь исцелялась от слепоты

Всего лишь полугодичного владычества Шемяки оказалось достаточно, чтобы русские люди одумались. Те, кто совсем недавно равнодушно воспринимал известия о перевороте, о расправе над великим князем, соблазнялся надеждами на лучшее, сейчас сочувствовали Василию. Нашлись и такие, кто готов был выручать его. Софья Витовтовна даже из далекого заточения ухитрялась связаться с преданными помощниками. А главным организатором побега государя стал… святитель Иона. Он оценил узурпатора как врага – не только для свергнутого государя, но и для всей Руси. Не выступал против него открыто лишь из-за того, что считал своим долгом уберечь Василия и его близких. В распоряжении нареченного митрополита имелись нити, недоступные Шемяке. Священники, игумены, монахи общались с боярами, воинами. Узнавали, на кого можно положиться.

Иона не зря так настойчиво добивался освобождения Василия Темного. 15 сентября 1446 г. государь покинул Углич. Его семья увеличилась, супруга в темнице родила третьего сына, Андрея. А пока они добирались до Вологды, уже началась операция по их спасению. В ней были задействованы тысячи людей – маленьких, безымянных, не попавших на страницы летописей. Но они существовали, отдавали великому князю силы, а если понадобится, то и жизни. Кто-то пробирался в Литву, вез письма в Тверь, в северные монастыри. Кто-то сговаривался с друзьями: седлали коней, точили сабли, готовили запасы на дорогу.

Обманули и Шемякиных стражей, проникли к государю. В Вологду ему переслали записку матери, она настаивала – не сдавайся, борись. С ним сумели перешепнуться вологодские священники, пояснили, что от него требуется. Василий сохранил подсказанный ему план в тайне, не раскрыл даже жене. Покорно обратился к Шемяке, просился съездить в Кирилло-Белозерский монастырь. Дескать, дал обет, если выйдет из тюрьмы, совершить паломничество. Монастырь был знаменитым, считался вторым по рангу после Троице-Сергиева. Что ж, великий князь не возражал. Почему же ссыльному не прогуляться по святым обителям? Меньше будет думать о своем реальном положении.

Но ехать-то требовалось спешно, пока не замерзли реки. Пробыв в Вологде всего пару недель, Темный с семьей погрузился на ладьи. Отчалили по Сухоне, и словно оторвались от мирской суеты. А заодно и от городов, от связи с Москвой. Путешественников окружили тишина и благодать северной природы, разве что выколотые глаза не видели великолепия осенних лесных пейзажей. Заглянули в Ферапонтов монастырь, и его настоятель, преподобный Мартиниан, вызвался сопровождать паломников. Он настолько душевно беседовал с Василием, что тот попросил его быть своим духовником. А при этом как раз через св. Мартиниана установились контакты свергнутого государя с внешним миром.

Между тем, операция по его освобождению развернулась в полную силу. Дорожную грязь месили отряды, к Кирилловой обители спешило «множество людей со всех сторон, князи и бояре, и дети боярские, и молодые люди, кто ему служивал, и паки кто не служивал». Шемяка так и не уследил, куда же подевались сотни воинов… Одни, вроде бы, отправились на зиму по своим вотчинам, другие отлучились по семейным делам, третьих вдруг тоже потянуло в паломничество. Кирилло-белозерские монахи были в курсе дела, принимали и размещали стекающихся всадников. Все было укрыто, замаскировано. Охранники, приставленные к Василию, ничего не заподозрили. Ладьи спокойно подошли к монастырской пристани, а дальше стража предпринять ничего не успела. Как с ней обошлись, история умалчивает. Темного окружила уже иная охрана, своя [10].

Об этом не узнали ни в Вологде, ни в Москве. Пути-дороги в обитель были надежно перекрыты, через кордоны проникали только верные слуги. Они привезли ответ от Бориса Тверского. Князь был зол на Шемяку: обманул ожидания насчет Новгорода и взамен ничего не дал. А новый виток усобиц у соседей его устраивал. Борис прикидывал, что инвалид на престоле будет для Твери предпочтительнее, чем непредсказуемый разбойник. Приглашал Василия к себе, обещал помощь. Настоятель монастыря Трифон и святой старец Симон со всей братией совершили очень важный обряд, разрешили государя от подневольной клятвы врагу и благословили «поити на великое княжение на Москву». В конце октября Темный с кавалькадой соратников покинул обитель.

Борис Тверской встретил его куда более радушно, чем раньше. Готов был поддержать, хотя и не безвозмездно. Впрочем, Новгорода не запрашивал, понимал: слишком жирно. Да и новгородцы как отреагируют, как с ними сладить? Потребовал Ржев. Город входил в удел Шемяки, а Борис вызывался сам отобрать его. Выставил и второе условие: со времен Дмитрия Донского тверской великий князь считался «младшим братом» московского. Борис хотел, чтобы его признали равным. А третьим условием было обручение княжича Ивана с тверской княжной Машей. Жениху исполнилось 7 лет, а невесте того меньше, но для политических альянсов возраст не играл роли. Тверской князь взвешивал: долго ли проживет искалеченный Василий? Державу унаследует сын, а тесть через дочку сможет влиять на него…

Темному выбирать не приходилось, договор он подписал, детишек обручили. За это Борис выставил войско, собственные пушки с непревзойденным мастером-артиллеристом Микулой Кречетниковым [94]. Поскакали гонцы в Литву, везли команду – пора! Василий Боровский и его воеводы подняли ратников, сосредотачивали в приграничных городках. У них обнаружилась и совершенно неожиданная подмога. Дозорные доложили: приближаются татары. Изготовились к бою, но выяснилось – идут союзники. Улу-Мухаммед все еще не терял надежды получить с Василия долг и дань, а чтобы уплатить их, государю надо было вернуться на престол. Хан услышал, что Темный на свободе, и решил подсобить, направил к нему сыновей Касима и Якупа с конницей.

А в Москве известия о вчерашнем узнике грянули, как гром средь ясного неба. Уезжал на богомолье, и на тебе – очутился в Твери! Шемяка переполошился, скликал войска. Но он уже никому не доверял. Имел для этого слишком весомые основания, набедокурил немало, и соглядатаи доносили: люди с нетерпением ожидают законного государя. Обороняться в столице казалось слишком рискованно, как бы в спину не ударили. Великий князь Дмитрий подумал-подумал и повел армию в поле, расположился лагерем под Волоколамском. Восстание он считал настолько вероятным, что отослал семью из Москвы в Галич. Туда же распорядился вывезти казну, ценные документы, даже святыни из храмов. Мало того, велел снимать пушки со столичных стен, их увезли следом за казной и святынями.

А его противники учитывали, насколько он допек народ. Вступать в сражение не спешили. Рать Темного и Бориса оставалась в Твери, Василия Боровского под Калугой, а армия Шемяки и Ивана Можайского стала таять без всяких боев. Бояре, воеводы, рядовые воины растекались поодиночке и целыми отрядами, переходили на сторону Василия II. Простояли сорок дней, и положение недавних победителей оказывалось все более плачевным. Князь Борис выступил посредником, от него прибыл парламентер. Предъявил ультиматум: в течение недели покориться великому князю Василию Васильевичу. Шемяка взбеленился, заковал посла в кандалы.

Тогда Темный и его воеводы сделали мастерский ход. Выслали из Твери Михаила Плещеева с сотней конников. Эта горстка проскользнула через вражеские заставы и в ночь под Рождество вынырнула у стен Кремля. Зазвонили праздничные колокола, открылись ворота, впуская кого-то из бояр. А Плещееву больше ничего не требовалось. Сотня отшвырнула ошалевшую стражу, влетела в город. Наместнику Шемяки Федору Галицкому прямо в храме сообщили – конница Темного в Москве. Он в последний момент удрал, его подручных повязали. Как выяснилось, нареченный митрополит Иона знал о приближении отряда, знал и его клир, успели подготовить часть прихожан. Поднялось бурное ликование. Люди поздравляли друг друга с Рождеством Христовым и с победой законной власти. Тут же в храмах началась церемония присяги Василию II.

А Шемяку совсем припекло. Его зажали с трех сторон – Москва, Тверь и дружины эмигрантов. С поредевшим воинством он снялся из-под Волоколамска и бросился в четвертую, еще открытую сторону, к Угличу. Но сразу пришли в движение его противники, устремились за ним. Шемяка и Можайский сообразили – Углич превратится в ловушку для них. Оставили там часть рати, хотя бы задержать государя, а сами подались в Галич. Исчезли они своевременно. Едва в морозном воздухе стих топот копыт и скрип полозьев, показались полки Василия Темного и тверичей. Вскоре на соединение с ними подошли Василий Боровский, Федор Басенок, Оболенские, Ряполовские.

Город окружили. Угличские бояре отличились в роли тюремщиков, вдоволь понасмехались и поиздевались над беспомощным и обреченным, над его близкими. Расплачиваться было страшно. Вооружили кого смогли, упорно отбивались. Но Микула Кречетников точно наводил пушки, ядра крушили деревянные стены. После недельной бомбардировки последовал штурм. В жестокой сече пал один из лучших воевод Темного, Юшка Драница. Но Углич взяли, защитников перебили или пленили.

После этого Василию Васильевичу пришлось отпустить тверскую артиллерию, князь Борис затеял отдельный поход, на Ржев. Там тоже засели сторонники Шемяки, крепко оборонялись. Тверичи осаждали крепость три недели. Борис считал победу настолько важной, что велел строить церковь в честь св. Федора Тирона – в день его памяти князь овладел Ржевом. А рать Темного от Углича двинулась по льду Волги на Ярославль. Здесь обошлось без боев, город встретил государя хлебом-солью и святыми иконами. Но до великого князя дошли сведения, что Шемяка с Иваном Можайским даже в Галиче решили не засиживаться. Бежали в Чухлому, прихватили там заложницу, 70-летнюю Софью Витовтовну и подались невесть куда, в Каргополь.

Гоняться за ними по лесной глухомани значило только погубить войско. Василий II отправил к врагам боярина Кутузова, написал Шемяке: «Какая тебе честь или хвала, что держишь у себя матерь мою в плену, а свою тетку? Чем сим хочешь мне мститься? А я уже на своем столе, на великом княжении». Из Ярославля государь повернул в Москву. Въехал в нее 17 февраля. Миновал ровно год со дня его ослепления.

Всего год. Или целый год? За год он побывал в такой ситуации, что хуже и придумать трудно – и чудесным образом все восстановилось. Он снова был повелителем Руси, его опять славили и величали. Только сам он не видел торжественных процессий, хоругвей, икон. Не видел людей, славивших и величавших его…

Шемяка и Можайский все-таки откликнулись на обращение. Открывалась возможность забросить удочки к переговорам, а таскать с собой старуху было бесполезно и хлопотно. Софью Витовтовну отправили домой с боярином Сабуровым, поручили ему прощупать, нельзя ли как-нибудь примириться. Василий II выехал навстречу матери, обнял ее в Троице-Сергиевом монастыре. Обнимались там, где начиналась катастрофа, где его предали, загнали, схватили. Но ведь и это осталось в прошлом. А черную память постарались сгладить, очистить от нее святое место. Иона сместил изменившего игумена Досифея, настоятелем Троице-Сергиевой обители стал духовник государя св. Мартиниан Белозерский. Приблизили и другого участника спасения Василия, игумена Кириллово-Белозерской обители Трифона. Он был назначен архимандритом придворного Спасского монастыря.

Но менялись не только должностные лица. Резко менялась сама атмосфера, словно на Руси наступало какое-то новое время. Люди наказались Шемякой и его подручными, на себе почувствовали – без государя они ничто, добыча для воров и хищников. Как обычно, на сторону победителя потянулись и обычные карьеристы. Даже Сабуров, доверенный Шемяки, вместо переговоров с Темным перекинулся к нему на службу. Но теперь окружение великого князя составили не родовитые бездельники и казнокрады. Выдвинулись те, кто в трудный час на деле проявил свои преданность и талант. Рядом с Василием II появились новые советники, военачальники, дружины укрепились отличившимися бойцами. Происходило невероятное! В результате страшных потрясений Русь не ослабела, а усиливалась!

Даже приезд татар обернулся вдруг в пользу русских. Улу-Мухаммед прислал их из собственных корыстных соображений, но пока они воевали за Темного, в Казани разыгралась драма. Старший сын хана Мамутек убил отца и завладел троном. Умертвил и нескольких братьев, а царевичи Касим и Якуп со своим отрядом нежданно-негаданно превратились в беженцев. Что оставалось делать? Попросились служить Василию II. Государь определил им в удел Мещерский Городок на Оке. Отныне татары становились защитниками русских, а по имени царевича Мещерский Городок получил название Касимова.

Но и великий князь сделал из горьких уроков должные выводы. Он взялся подтягивать свою державу. Осуществлялось это далеко не сразу, постепенно. Началась серия переговоров с удельными князьями, и летом 1447 г. был подписан ряд договоров. Князья подтвердили, что почитают Темного «господином», клялись быть «везде заодин». Василий II пытался избежать возобновления усобиц, по-христиански соглашался простить даже своих палачей. Посредничество взяли на себя Василий Боровский и Михаил Верейский. Заключили мир. Шемяка лишился Углича и Ржева, Иван Можайский – Козельска. Они целовали крест вернуть похищенную казну, государственный архив, церковные святыни и ценности, не замышлять зла на великого князя, подчиняться ему. Но оба крамольника заявили, что в Москве могут появиться лишь после того, как получат гарантии безопасности от митрополита. Подразумевая, что митрополита на Руси нет. Что ж, Василий не возражал, обещал не вызывать их, пока Церковь не обретет предстоятеля.

Серьезные уступки государь был вынужден сделать Новгороду. Он опасался отменять «древние права», дарованные Шемякой – как бы своевольная республика не передалась к литовцам, да и «друг» Борис Тверской мог половить рыбку в мутной воде Волхова. Темный предпочел сохранить эти права, отказаться от дани и довольствоваться лишь пошлинами, которые полагались князю или наместнику. Со стороны суздальско-нижегородских Кирдяпичей серьезной угрозы не просматривалось, но и им был предложен компромисс: наследственные земли остаются под их управлением, однако их самостоятельность ликвидируется. Князья должны были сдать ханские ярлыки на удел и никогда не добиваться новых. Служить государю, по сути – стать пожизненными наместниками в своих городах. Перед лицом объединившейся Руси Кирдяпичи и их родственники не спорили. Только один из князей, Василий Гребенка Шуйский, отверг подобные условия и служить Москве отказался, уехал в Новгород.


38. Как магнаты тасовали королей

Смерть Тамерлана похоронила его мечты о возрождении величия исламского мира. Халил-Султану, занявшему престол грозного деда, это оказалось совершенно не нужно. Он был буквально без ума от своей любимой жены Шади-имульк. Спешил исполнить каждое желание, опустошал казну ради ее прихотей, осыпал сказочными подарками и сам почти не покидал ее. Но государь, безвылазно торчащий в гареме, не устраивал воинов, и эмиры низложили властителя. Узнав об этом, на Самарканд выступил его дядя Шахрух, правивший в Северном Иране. Джагатайская армия без боя подчинилась ему. А Халил-Султана заставили «добровольно» уступить Шахруху власть.

За понятливость его оставили в живых, дали маленький удельчик, где он мог сколько угодно наслаждаться своей Шади-и-мульк, но уже без лишнего расточительства. Хотя наслаждаться ему довелось недолго, через пару лет незадачливый преемник Тамерлана умер. А Шади-и-мульк ответила на его безумную любовь безумной взаимностью – на похоронах она закололась кинжалом. Опираясь на испытанное войско Тимура, Шахрух привел к повиновению многочисленных родственников, вознамерившихся жить самостоятельно.

Но и он не был любителем войны. Ограничился тем, что восстановил распавшуюся державу, а соседей больше не трогал. Столицу Шахрух перенес в Герат, снова передал разные страны под управление родственников, в Среднюю Азию определил любимого сына Улугбека. Но при Тамерлане войны служили и объединяющим фактором. Правители уделов и их отряды регулярно собирались в общие армии, выполняли общие задачи. Теперь этого не было, никакой единой политики не существовало. Различные части обширной Джагатайской империи постепенно обосабливались.

Победоносные походы Тимура принесли в Среднюю Азию колоссальные богатства. Потомки пленных, согнанных сюда со всех концов земли, смешивались с коренным населением. Блестящая армия разлагалась. Дети и внуки удальцов-гулямов, не находя применения своему воинскому маетерству, шли разбойничать. Или служить купцам, охранять караваны от разбойников. О замыслах очистить и укрепить мусульманскую веру было и подавно забыто. Веселая жизнь торговых центров диктовала иное. Самые верные и большие барыши приносили опиум, конопля, вино, продажные девки, мальчики-бачи. Ортодоксальный ислам сплошь и рядом подменяли суфийские учения и ереси. Или ереси, маскирующиеся под суфийские учения.

Всевозможными мудрыми теориями опутывали и властителей. Двор Шахруха прославился как центр культуры, в Герате собирались лучшие поэты, музыканты, ученые, художники. Почему бы и не собраться, если щедро платят? А украшать жизнь поэзией и музыкой удобнее всего получалось на пирах, в промежутках между хмельными чашами и прелестями танцовщиц. Самые продвинутые мыслители тонко доказывали, что это можно, и исламу ничуть не противоречит.

Государя Средней Азии Улугбека столь же продвинутые мудрецы страстно увлекли астрологией. Убедившись, что на звездном небе можно найти ответы буквально на все вопросы, он полностью предался этому занятию. Вместо мечетей принялся строить обсерваторию. Хотя от наших представлений об обсерваториях она очень отличалась. Никаких телескопов еще в помине не существовало, приборы Улугбека представляли собой гигантские каменные сооружения, предназначенные, чтобы отслеживать небесные пути нескольких светил. Властитель оставил некоторый след в науке: для своих изысканий он составлял математические таблицы, астрономические карты. Но на долю его приближенных доставались более ощутимые результаты. Рядом с мудрецами и звездочетами пристроились дельцы, загребали подряды на строительство той же обсерватории.

С подданных трясли на это дополнительные налоги. А управление страной Улугбек запустил, его визири и чиновники воровали, грабили народ. Раскрыть тайны мироздания венценосному астрологу так и не удалось. Колоссальные размеры его «приборов» должны были увеличить точность наблюдений, но он не учел, что в Средней Азии частенько бывают землетрясения. Достаточно было нескольких толчков, и каменные громады сдвинулись, обсерватория оказалась бесполезной. Все труды и затраты пошли насмарку. А в 1447 г. умер Шахрух, и держава Тимуридов окончательно развалилась. Население Средней Азии, измученное поборами и хищничеством, восстало. На сторону мятежников стали переходить войска, которым не платили жалованье. Возглавить бунт подсуетился сын Улугбека Абдул-Латиф. Правитель был разбит, попал в плен, и Абдул-Латиф приказал казнить отца.

Отныне обломки Джагатайской державы уже не играли никакой роли в мировых делах. А ее северные соседи, Белая и Синяя орды, совершенно растрепали силы в драках за Сарай. Оба кочевых государства распались. Но сибирские и уральские татары группировались вокруг удачливых предводителей, и возникли два новых объединения. Одно назвало себя ногаями, другое узбеками. Возможно, их возглавили какие-то потомки хана Узбека и темника Ногая. В стычках и набегах узбеки завоевали степи до Сырдарьи, начались их вторжения в Среднюю Азию. Оборона там была уже слабой, зато добыча – богатой…

А Золотая орда распалась на Большую (Сарайскую) и Казанскую. Сарайская орда по-прежнему была связана с черноморскими генуэзскими городами, и охота за невольниками оставалась самым выгодным промыслом. В сложившейся ситуации хан Сеид-Ахмед не позволял своим мурзам и царевичам ходить на Русь – опасался, как бы Василий II не передался под власть Казани. Ну а если не на Русь, то надо было ходить на Литву, иначе откуда взять полон? Степняки замучили набегами Поднепровье, Волынь, Северщину. Наконец Казимир и его советники нашли способ противодействовать этой напасти.

В литовских владениях, как и в русских, находили пристанище проигравшие царевичи. Выбрали самого способного из них, Хаджи-Гирея, помогли сформировать отряды и запустили в степь. Сражаться за Сарай ему было пока слабовато, он устроился поближе к Литве. Захватил Крым, и возникло третье ханство, Крымское. С Казимиром у него сложился весьма продуктивный союз. Литовский государь поддерживал хана, а Хаджи-Гирей прикрыл его земли, перехватывал на подступах татар Сеид-Ахмеда.

Между Дунаем и Днестром набирало силу еще одно новое государство, Молдавия. Раньше здешние края зависели то от Болгарии, то от Венгрии. Но Болгарию подмяли турки, у венгров шли разборки с немцами и чехами. А Молдавия обособилась. Она была больше нынешней, включала в себя территорию Румынии. Сюда уходили беженцы из стран, завоеванных османами, валахи смешивались со славянами. Но официальным языком считался славянский, и церковные службы велись на славянском. Правители Молдавии не были ни царями, ни князьями, они выдвинулись в ходе войн, поэтому носили титул воевод или господарей. Они сумели сплотить разнородное население, отражали турок, татар, венгерских баронов.

Византийцы, в отличие от валахов, даже не помышляли о мобилизации национальных сил. Греческая верхушка делилась на две партии – одна убеждала, что надо слушаться султана, вторая возлагала надежды на Запад. Подписание Флорентийской унии только разожгло страсти. У Иоанна VIII не было детей, ближайшими родственниками выступали братья, Константин, Фома и Дмитрий. Они носили титул деспотов, правили уделами в Морее (на полуострове Пеллопонес) и на Эгейских островах. Братья не дружили между собой, отчаянно соперничали. Когда Иоанн вернулся из Италии и объявил о достигнутом успехе, Дмитрий попытался поднять мятеж. Сбежал к султану и объявил себя защитником Православия. Появился с турецким отрядом у Константинополя, но его поймали. Из-под ареста он удрал к генуэзцам в Галату и кое-как примирился с императором.

Другой брат, Константин, был прямолинейным, упрямым. Он поверил в скорую помощь Европы и объявил, что не признает над собой султанской власти. Турки выслали на него флот и чуть не захватили его на о. Лемнос. Константин еле ускользнул от них, но от перенесенного страха умерла его жена. Смерть супруги укрепила в нем ненависть у османам. Добравшись до своего удела в Морее, он подбил брата Фому начать борьбу. К Константину пожаловал папский легат, стал его главным советником, уверял, что поддержка будет. Два правителя подняли людей, начали возводить стену на Коринфском перешейке – обороняться от султана, продержаться до западной подмоги.

Но уния расколола и народ. Подавляющее большинство священников и простых греков не приняли ее. Умер патриарх Иосиф, на его место приглашали известных митрополитов, настоятелей монастырей, но все отказывались. Поставили полную посредственность, униата Митрофана, при нем появился папский легат. После этого жители Константинополя перестали ходить в Софийский собор. В огромном пустом храме собирилась лишь придворные и патриарший клир. А в других церквях флорентийским решениям не подчинились, служили по-прежнему.

Вероотступничество порвало связи Константинополя с русскими, его отвергли сербы, болгары, валахи, грузины. Антиохийский, Иерусалимский и Александрийский патриархи созвали в Иерусалиме собор, предали унию анафеме. Но и ожидаемой пользы она не принесла. Обещанный крестовый поход откладывался. С турками воевали только венгры. Хотя их интересовал совсем не Константинополь, а собственные приобретения. Они сумели втянуть в союз одного из сербских князей, Бранковича, теснили османов, овладели Белградом.

Остальные европейские державы увязли в собственных проблемах. Во Франции Карл VII, отобрав у англичан часть провинций, надумал сделать перерыв. Нужно же когда-нибудь пожить по-королевски! Взялся устраивать балы, празднества, а в промежутках между ними предавался увлечению садоводством. В садах он предпочитал проводить время не один. Первую фаворитку ему подсунул казначей Жан Луве, собственную дочь – он очень боялся, как бы король не проверил состояние разворованных финансов. Но потом Карл увидел редкую красавицу, новую фрейлину своей супруги Агнессу Сорель – современники единодушно называли ее «самой очаровательной женщиной Франции».

Король влюбился без памяти, постоянно хотел видеть ее. Даже в путешествия отправлялся втроем, с женой и любовницей. Надо сказать, Агнесса умела подогревать эту страсть. Она, например, изобрела «асимметричные» фасоны платьев: одна грудь была полностью закрыта, а вторая выставлена на всеобщее обозрение. Но… Агнесса, ко всему прочему, оказалась патриоткой. Она взялась подзуживать Карла, что постельные подвиги, это еще не главное. Внушала – английский король растет храбрым воином, его армия опять теснит французов, вот это настоящий мужчина! Настоящий король! Карла задело за живое. Перед дамой сердца хотелось выглядеть героем, и он ринулся воевать.

Он реорганизовал армию, впервые в Европе сформировал постоянный корпус из профессиональных солдат. Их было немного, 15 рот, 9 тыс. воинов. Но их боеспособность была куда выше, чем у английских феодалов, король одерживал победы. Отличился и юный наследник престола Людовик. Он действовал с собственным отрядом, дерзкими атаками брал замки, занятые противником. Правда, отличался он не только доблестью. Овладев очередной крепостью, подросток садился пировать с подчиненными, а всех пленных приказывал казнить. Рыцари наливались вином, подкреплялись закусками, а перед ними англичанам проламывали черепа дубинками.

Как бы то ни было, Столетняя война пошла к завершению. Но озаботились французские аристократы – не слишком ли усилится король? Создание постоянной армии возмутило дворян. Шумели, что Карл отвернулся от них, опирается на грязных простолюдинов. Несколько герцогов взбунтовались. К ним примкнули толпы нищих рыцарей, всякий сброд, желающий поживиться в смутах. Но присоединился и принц Людовик. Его очень злил роман отца с Агнессой, принц считал это оскорблением своей матери, а фаворитку возненавидел и требовал удалить от двора. Но мятежники так и не смогли объединиться. Герцоги не для того выступали против короля, чтобы повиноваться Людовику или друг другу.

9 тыс. солдат Карла проявили себя куда лучше, чем рыцарские толпы, раз за разом били их, и восстание быстро пошло на убыль. Дворяне разбегались, герцоги начали торговаться об условиях примирения. Но и король чувствовал себя слишком неуверенно, не стал наказывать виновных. Все-таки родственники, принцы крови. Он простил всех мятежников. Только Людовика отправил в изгнание, да и то вскоре помиловал. Впрочем, согласие в их семье продержалось меньше года. Принц по-прежнему враждебно относился к фаворитке, они разругались, и Людовик хлопнул дверью – поклялся, что не вернется к отцу, пока тот жив.

А в Германии молодой император Альбрехт II Габсбург нежданно-негаданно подцепил дизентерию и отправился на тот свет. Оставил после себя беременную супругу, дочку Сигизмунда, и она произвела на свет ребенка после смерти мужа. Опекуном объявил себя дядя Фердинанд. Взял под охрану маму с младенцем – проще говоря, захватил в плен. Немецких князей Фердинанд принялся склонять, чтобы избрали королем и императором его самого. Но ребенок был наследником Венгрии и Чехии, венгры назвали его Ласло Постум, а чехи Ладислав Погробек. Фердинанд попытался править от его имени, прислал наместников – не тут-то было!

В Чехии опять подняли головы гуситы и твердо дали понять: немцы им без надобности. Формально признали Ладислава королем, а пока его нет, избрали управлять страной одного из панов, Иржи Подебрада. А Венгрия раскололась. Пронемецкая партия выступала под знаменем отсутствующего младенца. Антинемецкую возглавил Янош Хуньяди, знаменитый воевода, победитель турок. Шумели – короля нет, а Фердинанд узурпатор. Из Чехии к венграм поползло гуситское учение, в умеренном варианте оно понравилось магнатам. Зазвенели сабли, полилась кровь. Сторонников у Хуньяди было больше, но позиции послабее – сам-то он не состоял в родстве ни с какой королевской династией.

Но тут подсуетились польские паны и глава их правительства епископ Олесницкий. Предложили венграм своего короля Владислава III. Он как раз достиг совершеннолетия, и сановники, верховодившие в Польше, придумали: почему бы не спровадить его подальше? А государство останется в их распоряжении. Хуньяди понравилось. Молодым королем, да еще и иностранцем, он мог вертеть как угодно. Владислава привезли в Венгрию, и война заполыхала с новой силой. Но Владислава неожиданно поддержал и папа Евгений IV. С одной стороны, в Риме опасались, как бы Венгрия не обратилась в ересь, не превратилась во вторую Чехию. Лучше уж польский католик. С другой – срочно требовался крестовый поход, надо было поддержать зашатавшуюся идею унии.

Уже было ясно: за Фердинандом венгры и чехи не пойдут. А Владислав был вполне подходящей фигурой, чтобы объединить рыцарство разных стран. В Венгрию кинулись папские посланцы, предлагали признать Владислава королем в обмен на крестовый поход. Молодому поляку внушали такие перспективы, от которых голова шла кругом. Он спасет «христианский мир», освободит Константинополь! Кто как не он станет первым кандидатом на корону императора? Уже не германского, не византийского, а единого, христианского? Венгерские бароны тоже были довольны. Они давно раскатывали губы на Сербию, Валахию, Молдавию. В одиночку захватить их было трудно, а папа обещал подмогу со всей Европы. Словом, договорились. Католическая церковь нажала на Фердинанда, он отступился от Венгрии. За это папа произвел его в германские императоры. Владислав стал королем Польши и Венгрии.

В 1443 г. был объявлен крестовый поход. Обрадовались в Константинополе, обрадовались мятежники в Морее – к ним шло долгожданное спасение! Силы и впрямь собрались немалые. К венгерским рыцарям охотно присоединились польские – для них Молдавия и Валахия тоже казались лакомым куском. На грядущую добычу стекались немцы, чехи. Союзник венгров князь Бранкович поднял часть сербов. Сторону крестоносцев принял и валашский воевода Влад Тепеш, перекинулся в католицизм. А против турок как раз восстала Албания, выступил караманский эмир в Малой Азии. В общем, шансы на успех представлялись блестящими.

Номинально командовал Владислав, а реальное руководство полностью подмял Хуньяди. Сверкающая доспехами и расцвеченная пышными плюмажами лавина двинулась на Дунай. Турки пробовали остановить ее под Нишем, но были разбиты. Крестоносцы ворвались в Болгарию, разорили Софию, однако османы стянули свежие силы и оседлали перевалы Балканских гор. Рыцари не смогли прорвать оборону и повернули назад, в Венгрию. А султан готов был признать свое поражение! Прибыло его посольство обсуждать условия мира. О, венгры себя не обидели! Затребовали все, что считали нужным. Мурад уступил им Боснию и Валахию. Но Константинополь был Хуньяди без надобности, о нем в договоре вообще забыли!

Рим пришел в ужас. Боялись, что эдакая «помощь» совсем разочарует Иоанна VIII и Константинопольскую патриархию, они пошлют католиков подальше. Папа рвал и метал, выскреб даже личные деньги, отправил в Константинополь эскадру из 25 кораблей, поддержать дух греков. Подвернулся отряд бургундцев, его быстренько послали в Морею – поднимать дух Константина и Фомы. В Венгрию помчались лучшие дипломаты Ватикана, уламывали Владислава расторгнуть мир. Точнее, уламывали Хуньяди, слово короля мало что значило. Мурад II в это время увел войска в Малую Азию против караманского эмира, и папские эмиссары доказывали, что грех будет не воспользоваться. Хуньяди кочевряжился, пока римская курия не нашла более действенный аргумент: подписали тайный договор, что ему лично отдадут Болгарию.

Этого оказалось достаточно. Мир с султаном тотчас был перечеркнут. Крестоносцы снова выступили на турок. Но Константинополь они по-прежнему игнорировали, Хуньяди повел их отвоевывать «свою» Болгарию. Да и число рыцарей значительно поредело. Эгоизм венгров оскорбил их союзников. Ушли поляки – обиделись, что с ними не поделились Валахией. Ушла часть немцев. К крестоносцам снова примкнул валашский воевода Влад Тепеш, но большинство валахов и болгар враждебно встретили завоевателей.

Но и западные страны повели себя по-разному. Генуэзцы предпочли выпросить у султана торговые льготы. За это прислали флот и быстро перевезли турецкую армию из Малой Азии в Болгарию. Здесь к османам присоединились отряды валахов, болгар, сербов. В ноябре 1444 г. два войска встретились под Варной. Венгерское рыцарство продемонстрировало доблестную атаку, но ее отразили, а потом полки Мурада дружно навалились на пришельцев. Хуньяди увидел, что дело пахнет вовсе не владычеством над Болгарией, а погибелью, и удрал, бросив подчиненных. Владислав, в отличие от него, верил в благородные идеалы, кинулся с мечом в гущу битвы, где и нашел свой конец. Из рыцарей мало кто уцелел, местные жители вылавливали и добивали бегущих.

После уничтожения крестоносцев султан повернул армию на мятежных деспотов Константина и Фому. Стена на Коринфском перешейке оказалась бесполезной – у греков даже не хватило воинов прикрыть ее. Родились легенды, как 300 человек дрались и погибли, повторив подвиг 300 спартанцев, но что могли сделать 300 человек? Турки раздолбили стену пушками и ворвались на Пелопоннес. Почти беспрепятственно жгли города, набрали и увели 60 тыс. пленных. Константин и Фома бегали с места на место, стараясь не попасть османам под горячую руку. Но деваться-то было некуда, оба приехали к султану, валялись в пыли, просили пощады. Что ж, Мурад помиловал их, наказал повышением дани.

Как ни удивительно, но из трагедии под Варной сумели извлечь выгоду… польские вельможи. После гибели Владислава они сделали ловкий ход – избрали на престол его младшего брата Казимира. Великого князя Литвы! Литовские магнаты возмутились: дескать, это наш государь, и у нас отдельная держава. Но поляки разводили руками: кого хотим, того выбираем, отныне он и наш государь. Литовцы даже взялись за оружие и перекрыли дороги, не желали пропускать Казимира в Польшу. Не тут-то было! Одних подкупили, других уговорили, третьих обманули. Казимира все-таки вытащили в Краков и возложили на него польскую корону. Вопреки воле Литвы, соседи опять привязали ее к себе.


39. Как русская церковь стала автокефальной

Едва турки угробили один крестовый поход, в Европе заговорили о другом. Магистр Ливонского ордена фон Оберберген был весьма посредственным военачальником, новгородцы и псковичи лупили его даже без московских войск. Зато магистр был целеустремленным человеком – очень уж хотелось наложить лапу на богатые русские города. А тут, вроде бы, и условия сложились: переворот Шемяки, смута. Магистр решил, что настало время дерзать, обратился в Рим. Папа откликнулся – после провала под Варной надо было поддержать свою репутацию, а магистр уверял, что на Руси полный раздрай. Имелся прекрасный предлог: отказ от унии. Евгений IV призвал «христиан» в крестовый поход на «отступников злочестивых», «новгородских язычников и их союзников, московитян, татар и волохов». Валахов папа приплел заодно, обиделся, что приняли сторону турок.

Подключился Тевтонский орден, вербовал добровольцев в Германии. Ватикан организовал переговоры между ливонцами и Христианом, королем Дании, Швеции и Норвегии. Увлеченно поделили грядущую добычу: датчанам и шведам должны были отойти земли по Неве и Русский Север, а немцам Новгород с Псковом. В Риме и прибалтийских городах служили молебны «о совершенном истреблении Русской державы». Но столь частое провозглашение крестовых походов обесценило пропаганду, желающих было мало. А переписка между Ригой, Римом, Кенигсбергом и Копенгагеном шла слишком долго. Договор между Ливонией и Христианом подписали только в 1447 г.

Немножко опоздали, неурядицы на Руси уже прекратились. Тем не менее начали наступление. Объединенный флот коалиции занял Неву и установил блокаду, не пропуская к Новгороду торговые суда. Шведско-норвежские десанты высадились на севере возле Неноксы. А в Эстонии собралось войско ливонских, тевтонских и шведских рыцарей, Оберберген повел его на восток. Но новгородцы получили подмогу из Москвы, встретили магистра на р. Нарове, крепко потрепали, и крестоносцы развернулись восвояси. Десанты на севере побили и выгнали двиняне.

В общем-то, со всех сторон получалось, что законная власть в Москве восстановилась исключительно вовремя. Василию Темному и без того было непросто расхлебать последствия авантюры Шемяки. К великому князю пожаловало посольство сарайского хана Сеид-Ахмеда, завело речь – давненько не присылали дань. А государю нечем было платить. Казну увез Шемяка и договор не исполнил, не возвращал. Хозяйство было разорено его безалаберным правлением, и с его же подачи отменилась дань с Новгорода. Даже для того, чтобы достойно принять татарских послов и снарядить подарки для хана, Василию II пришлось обращаться к удельным князьям. Вместе сбросились, кое-как наскребли.

Сеид-Ахмеду передали, что признают его власть, но с данью просили подождать. Однако вскоре выяснилось, что и Шемяка не угомонился. Он увидел еще один шанс продолжить борьбу за власть. Раньше пытался добыть ярлык у Сеид-Ахмеда, а сейчас сделал поворот на 180 градусов. Заявил, что Сеид-Ахмед незаконный царь. Дескать, законным был Улу-Мухаммед, а его наследник – отцеубийца Мамутек. Галичский князь украл предостаточно денег, его бояре с богатыми подношениями поехали в Казань. Шемяка заверял, что готов служить хану, возвратить Русь в его подданство. Разумеется, когда станет великим князем. Не преминул нажаловаться на Темного – сносится с Сараем, принял врагов Мамутека, Касима и Якупа.

Василий II пытался сохранить мир с обоими ханами, лавировать между ними. Он тоже отправил в Казань делегатов с подарками. Но доносы Шемяки опередили их, Мамутек был разъярен, велел заковать послов в железа и бросить в темницу. Осенью 1447 г. ханская конница хлынула на Русь. Заполыхали пожарами окрестности Мурома, татары домчались до Владимира. Но навстречу выплеснулись отряды Темного, сшиблись в жестоких рубках. Для казанцев это стало неприятным сюрпризом. Всего два года назад они вольготно бродили по Руси, взяли в плен великого князя. Быстрый и организованный отпор озадачил татар, они повернули назад.

А в Москве узнали, кто подстрекал татар к нападению. Первой отреагировала Церковь. Иона созвал собор, пять епископов подписали послание к Шемяке. Перечисляли его преступления, требовали возвратить государственные и церковные ценности, уличали, что он замышляет новые смуты. Собор предупреждал князя – если он не одумается, «та хрестьянская кровь вся на тобе же будет» и угрожал отлучением от Церкви. Куда там одуматься! Шемяка даже не ответил. Ему было некогда. Теперь он рассчитывал, что ему помогут казанцы, звал на войну новгородцев…

Темный на стал ждать, пока двоюродный брат сговорится со всеми союзниками. В начале 1448 г. выступил на него. Шемяка тоже вывел ратников, встали на разных берегах Волги. Но надежды галичского князя не сбылись. Новгород воевал с немцами и шведами, ссориться с Москвой ему было нельзя. Казанцы только что испробовали на себе сабли и стрелы государевых дружин, повторять не спешили. А с имеющимся ополчением победа ему никак не светила. Однако и Василий еще раз проявил величайшее терпение, согласился разойтись без крови. Шемяка поклялся выполнить условия, предъявленные ему Собором, не желать «ни коего лиха князю великому и его детям, и всему великому княжению его, и отчине его».

Каждый из противников остался доволен. Мятежник радовался, что избежал разгрома, может, в следующий раз подготовится получше. Государь подозревал, что он лукавит, но все равно считал себя в выигрыше. Он исполнил заповеди Христа, простив провинившегося брата. Он сберег жизни многих людей. Страна получила передышку. Глядишь, дальше что-нибудь переменится, Господь подскажет выход… А сейчас Его благословение требовалось великому князю как никогда. Прекращение усобиц предстояло закрепить давно назревшим шагом – Русской Церкви пора было обрести митрополита.

Со времени изгнания Исидора миновало семь лет, а казалось – целая вечность! Сколько бед и страданий довелось пережить Василию! Кто-то шептал: кара небесная за святотатство. Но ведь и на пути к богоугодному свершению человека ожидают тяжкие искушения. А Господь уже показал, что не оставил государя, вознес из небытия на прежнюю высоту. Надо было завершить дело, начатое семь лет назад. Великое дело! И абсолютно неординарное…

Как уже отмечалось, избрание и рукоположение митрополита по Апостольскому правилу, собором епископов, допускалось Номоканоном. Но Апостольское правило применяли в виде исключения, традиция диктовала поставление от патриарха. Пускай блеск Византии угас, авторитет померк, но оставалась сила привычки. Четыре с лишним века русское духовенство видело Константинополь высшей инстанцией. Это казалось вечным, как бы от Господа. Греки нередко доставляли лишние хлопоты, порой и пакостили ради каких-то собственных выгод. Но и ответственность перед Богом лежала на них.

Сейчас предстояло перечеркнуть традицию. Оказаться одним и взять всю ответственность на себя. В том числе ответственность за разрыв с Константинополем. Страшновато было. Именно поэтому страна так долго выжидала. В конце концов, Византия не в первый раз склонялась к католикам, а потом возвращалась к Православию. Но сейчас чуда не происходило. Даже крах крестового похода не заставил Иоанна VIII и патриархию изменить позицию. А сколько можно было откладывать? Духовные и государственные нужды требовали – Церковь должна иметь полноценного предстоятеля. Такого предстоятеля, который сможет преодолеть шатания, уберечь Русь от скатывания к унии.

И все-таки, отказаться от привычного было трудно. Духовенство, великий князь, его бояре и дьяки снова и снова изучали исторические хроники, труды отцов Церкви, правила, толкования. Причем мнения возникали разные. Даже весьма почитаемый игумен, св. Пафнутий Боровский выступал против церковной самостоятельности. Полагал, что без патриаршего поставления митрополит будет незаконным. Собор созвали только в конце 1448 г. Кандидат был единственным – Иона. Он уже зарекомендовал себя предстоятелем Церкви, выступал незаменимым помощником государя.

Но собору пришлось подумать, как убедить священников и паству в необходимости преступить традицию. Надо было убедить и самих себя, отбросить колебания. Для избрания митрополита постарались подобрать все возможные основания. Вспомнили Апостольское правило, вспомнили и о том, что Иону уже посылали для поставления в Константинополь. Греки тогда схитрили, навязали Исидора, но… пообещали считать Иону его преемником. Выходило, что патриархия, хотя бы косвенно, благословила его! Но собор назвал и причину разрыва с Византией, обличил унию. 15 декабря святитель Иона был официально возведен в митрополичье достоинство.

И там же, на соборе, Василий II провел еще одну важную церемонию – провозгласил старшего сына, 8-летнего Ивана, великим князем и своим соправителем. Подобная практика издревле существовала у византийцев, но на Руси детей еще ни разу не назначали соправителями при живом отце. Однако Темный знал что делал. Он утверждал династию, сын становился его глазами. Впрочем, во мраке телесной слепоты Василий II увидел многое из того, что было недоступно его зрячим современникам. Увидел путь, по которому надо направить Русь, чтобы избежать повторения просчетов и катастроф. Но государь осознавал и другое – он не успеет осуществить свои замыслы. Он обязан был подготовить смену. Подготовить государя, который завершит преобразование державы.

Таким образом, Русская Церковь стала автокефальной, то есть самоуправляемой. А первым шагом новая Церковь благословила великого князя Ивана Васильевича – будущего основоположника русского самодержавия… Хотя в данное время до самодержавия было слишком далеко. На Руси все еще тлел очаг гражданской войны, и митрополит Иона направил усилия Церкви, чтобы наконец-то погасить его. На соборе составили и разослали по стране окружное послание. Святитель и духовенство напоминали, что миновал год, а Шемяка так и не выполнил клятв, не вернул украденные ценности, святыни, пушки. Еще раз перечисляли его измены и предупреждали: если он дерзнет «на христианское нестроение и кровь», на него падет отлучение от лица всего Освященного собора.

Но… роли в русской драме будто переменились. Василий Темный прозрел для дальнейших преобразований государства, а в Галиче сидел слепец. Он уже не видел действительности. Не видел собственной вины, а только копил обиды на других. Его обидел Василий II – отплатил за то, что сохранили жизнь! Обидел Борис Тверской, помог врагу. Обидел народ, передался к победителю. Обидел митрополит… Послание Ионы Шемяка воспринял как новое оскорбление. А угрозами отлучения не впечатлился. Ведь собор и избрание митрополита можно было при желании объявить незаконными. Значит, и отлучение будет незаконным.

В замкнутом мирке Галича, задурманив голову хмельными медами, князь строил несбыточные планы, в ослеплении принимал за реальность свои же химеры. Узнал, что у немцев и шведов провалился крестовый поход на Новгород. Стало быть, для «золотых поясов» отпала надобность в дружбе с великим князем. А особенно раззадорило мятежника бряцание оружием в Литве и Польше. Борис Тверской весьма самонадеянно выпросил у Василия II Ржев. Московские государи постоянно спорили за этот город с соседями, а теперь король Казимир рассудил, что у тверичей руки послабее.

Его воеводы внезапным ударом захватили Ржев. Вот тут и разыгралось воображение у Шемяки: Василий Темный вступится за союзника, сцепится с литовцами и поляками – самое время заварить кашу. Снесся с Иваном Можайским, тот не заставил себя упрашивать, примчался в Галич. Наметили первым делом овладеть Костромой, а оттуда можно будет бросить клич волжской вольнице, вятчанам, новгородцам, позвать хана Мамутека. Глядишь, и литовцы сообразят, перейдут в наступление…

В чем-в чем, а в разбойничьей войне по лесам Шемяка был мастером. Галичские и можайские дружины выступили скрытно, выскочили к Костроме. Но… замыслы сразу же провалились. Василий Темный отлично изучил повадки двоюродного брата. За ним тайно присматривали, его планы были известны в Москве. Государь заранее отправил в Кострому «многих детей боярских» и собственный двор под началом лучших командиров, Ивана Стриги Оболенского и Федора Басенка. А вот Шемяка с Можайским действовали вслепую. Не подозревали, что их ждут, сунулись с разгона и были побиты. Ошалело считали потери и услышали, что к Костроме уже идет сам Василий П. В поход он взял и митрополита, епископов, священников. Меч и крест соединились для наказания клятвопреступника.

Шемяка сообразил, что если армия великого князя и гарнизон крепости зажмут его с двух сторон – конец. Метнулся навстречу Темному, занял позицию у села Рудина под Ярославлем. Но государь, по своему обыкновению, предпочитал не губить воинов. Попросил Михаила Верейского связаться с его братом, Иваном Можайским, и посулил – если отстанет от Шемяки, его простят и прибавят к уделу Бежецк. Продажный Иван ни секунды не раздумывал, перекинулся на сторону Василия П. Галичский князь скис. Только сейчас он вспомнил об Ионе, взмолился перед митрополитом о посредничестве. Войско Темного готово было смять неприятеля, но он все-таки удержался, приказа атаковать не отдал. Опять продемонстрировал, что готов миловать врагов. Шемяку отпустили с миром, он повторил клятвы и обещания. Но и великий князь со святителем кое-что пообещали упрямцу. Пообещали, что не намерены терпеть подобные выходки до бесконечности, и отпускают его в последний раз.


40. Шемякины суды

Лето 1449 г. в кои веки выпало спокойным. Шемяку усмирили. Казимир не собирался затевать большую войну, ограничился Ржевом. А с Сараем великий князь был в мире, числился в подданстве Сеид-Ахмеда. Бояре отправили семьи в свои вотчины, многие и сами разъехались. Но… обстановка в степях изменилась. Новое Крымское ханство не пропускало сарайских татар к литовским владениям. Зароптали мурзы и воины, они оставались без добычи. Зароптали работорговцы, у них начались перебои с товаром. А тут уж озаботился Сеид-Ахмед. Недовольные воины могли уйти к соперникам, разочаровывать купцов было еще опаснее. Хан махнул рукой на московское подданство. Что поделать, если пленных можно взять только на Руси? А великий князь стерпит, больше будет бояться.

Нападение стало для русских совершенно внезапным, даже не успели оповестить население. Крестьяне трудились на полях, бояре и их жены млели на солнышке, лакомились свежими ягодами, грибочками, по вечерам слушали напевы дворовых девушек. И вдруг в тихие деревни, в уютные имения врывались дико орущие всадники, дома охватывало пламя, свистели сабли, подсекая мужей, а боярыням и их певучим девушкам крутили руки, гортанно помыкали, требуя идти за грабителями. Татары пронеслись ураганом до р. Пахры. К счастью, возле Звенигорода находился служилый царевич Касим со своим отрядом. Бросился наперехват, «и с коими стретился, тех бил и полон отъимал». Сарайским ордынцам это пришлось не по нутру, они не разобрались, какие силы атакуют их и «бежаша назад».

Но вскоре выяснилось, что и Шемяку безнаказанность только избаловала. Князь внушил себе – Василий уклоняется от сражений, потому что трусит. Зачем же соблюдать какие-то клятвы? Московские агенты из Галича доносили: не прекращаются пересылки с Вяткой, казанским Мамутеком, Новгородом. Однако Василию II подобная свистопляска надоела. Он честно предупреждал Шемяку, что прощает в последний раз. Не внял – сам виноват.

Государь надеялся обойтись без серьезных боев. Наметил такую же операцию, какие любил сам Шемяка. Выслал корпус кавалерии, чтобы стремительным рейдом проскользнул к Галичу и захватил врасплох. Командование поручил своему шурину Василию Боровскому. Но он оказался никудышным начальником. Скрытность не соблюдал, скоростью себя и подчиненных не утруждал. Ехали ни шатко ни валко, а в Галиче прослышали, изготовились к обороне. Князь узнал, что его ждут, и на приступ не отважился, вступил в бесполезные переговоры. Выслушал лапшу, которую ему вешали на уши, возможно, и подношения принял. Повернул обратно.

Василий II не стал наказывать нерадивого родственника. Но выводы из случившегося сделал: теперь Шемяку с налета уже не возьмешь, приходилось воевать всерьез. Поход возглавил сам государь. По его призыву стекались конные дружины, пешие ополчения. Формировали большие обозы с запасами. По зимнему пути рать зашагала на неприятеля. Шемяке донесли, что на него движется большая армия. Он засуетился, задергался. Вспомнил, как поступал его отец, отвлекая противников от Галича. С отрядом лучших бойцов снялся с места, поскакал к Вологде. Но забеспокоился, что без него Галич не продержится, и он лишится родового города. С полдороги возвратился.

А государь возложил непосредственное командование войсками на героя сражений с татарами Василия Оболенского. Полки перешли Волгу, углубились в заваленные снегом леса, вытянулись по руслам замерзших рек. Шли осторожно, высылали разведку, остерегаясь засады. Но Шемяка выбрал другую тактику. Он не стал распылять силы, стягивал их воедино. Обороняться в крепости князь тоже опасался. Понимал, если окружат, то не выпустят. Заставят сдаться не штурмом, так измором. Он намеревался дать битву рядом с Галичем. Позиция была великолепной. Город стоял на горе, с одной стороны был обрыв к озеру, с двух отвесные овраги. Наступать можно было по единственному пологому склону.

Его укрепили рвами и валами. На стены вытащили пушки, увезенные из Москвы, они должны были прикрывать галичан огнем. Шемяка рассчитывал – пока ратники великого князя дойдут до Галича, они устанут, замерзнут, часть из них отстанет. Тут-то на них ударит свежее войско. Вооружил и поставил в строй всех, кого смог. Пугал подданных, что москвичи их истребят, обратят в рабство. А одновременно воодушевлял – если они разгромят государеву армию, защищать Москву будет некому, останется лишь пойти и занять ее, Шемяка станет великим князем, вознаградит соратников…

Но Оболенский умело организовал марш через леса, полки вышли к Галичу в полном порядке. Воевода с ходу развернул их, а на следующий день, 28 января 1450 г., повел в атаку. Воины карабкались по обледенелой горе, скользили. Задние помогали передним, подпирали их. Рать Шемяки постройлась наверху, рявкнули орудия. Однако Оболенский не пустил подчиненных под ядра, велел остановиться на безопасном расстоянии. А галичанам надо было атаковать – набрать разгон, опрокинуть неприятелей и сбросить со склона. С криками повалили сверху вниз.

Вскипело кровавое месиво. Крушили друг друга мечами и топорами, напарывались на копья и рогатины. За спиной галичан был родной город. Но и государевы воеводы осознавали, что отступать нельзя. Если попятишься – не устоишь, покатишься дальше, и все будет кончено. Призывали воинов поднажать, ломать напор врага своим напором. Какое-то время толкались на одном месте, колыхались туда-сюда. Оболенский выждал момент, когда напряжение достигло наивысшей точки, и бросил в сечу резерв. Дмитрий Ряполовский выхватил саблю, за ним поскакала лучшая конница, двор великого князя. Врезались в центр галичан так сильно, что разорвали строй надвое. Возникло замешательство, а Оболенский добавил, сам кинулся с пехотным полком на левый фланг, татары Касима на правый.

Шемяка почуял – дело худо. Поворотил коня и понесся со свитой куда глаза глядят. Это вызвало полный переполох, галичане побежали. Но им и удирать-то было некуда, их прижимали к стенам и рвам, рубили. Пехота полегла почти вся, бояре норовили отдаться в плен. Остатки рати кое-как пропихнулись через ворота в крепость. Штурмовать ее не потребовалось. После чудовищного разгрома горожане не помышляли о сопротивлении, сдались на милость Василия Темного.

Но государь и в самом деле покорил город милостью. Он никому не мстил, не казнил ни единого человека. Павших в битве похоронили, а все, кому выпало уцелеть, были прощены. Василий II объявил, что лишает Шемяку удела и берет город под свою руку, назначил наместников. Это было неожиданно, удивительно. Галичане облегченно крестились, приносили присягу служить великому князю. Их прежнего господина ловили по дорогам, но он будто сквозь землю провалился. Гадали: может, и в самом деле сгинул? Заблудился, замерз в снежных чащобах? Праздновали окончание смуты.

Нет, поспешили. Через два месяца Шемяка обнаружился. Он отсиделся в неведомых укрытиях, а потом глухими проселками пробрался в Новгород. Как выяснилось, он удосужился заранее снестись с «золотыми поясами». А новгородские бояре не обманывались, что Темный только вынужденно подтвердил их «древние права», отказался от дани. Когда государь укрепится на престоле, заигрывания кончатся. Значит, надо было пошатать его власть подольше да посильнее. Шемяка въехал в Новгород в праздничный день, на Благовещение. Прибыл под звон колоколов, торжественно, будто не его разгромили в пух и прах, а сам он был победителем. Вечевики радушно встретили его, чествовали за дарованные льготы и… признали законным великим князем! Не галичским, не угличским, а Московским и всея Руси! Ободрили – мы за тебя, не складывай оружия. А Василию II утерли нос: кого хотим, того и величаем.

Но дальнейшие перспективы Шемяка и его новые покровители видели по-разному. Озлобленному князю было невмоготу прохлаждаться без дела, он рвался в драку. А новгородцев совсем не тянуло ввязываться в войну. Она сулила лишь убытки – нарушится торговля, московские ратники придут разорять села. Поспорив, все-таки придумали, каким образом соединить интересы обеих сторон. Опорой великого князя на севере был Устюг – перекресток меховой торговли, сбора пушнины. Но он был и главным конкурентом Новгорода. Пускай Шемяка сокрушит его, но не от лица новгородцев, а как бы от себя лично. Он получит в распоряжение немалые богатства, сможет ввязаться в следующие авантюры. Князю подсобили набрать ватагу людишек покруче, снарядиться.

Шемяка нашел союзников и среди лесных жителей – племя кокшаров, обитавшее на р. Кокшенге. Наобещал освободить от дани, поманил грабежами. Орава ушкуйников и кокшаров потихоньку подобралась к Устюгу и внезапно вломилась в город. Буйные разбойнички перетряхивали дома. Хватали государевых чиновников, воинов, купцов, чем-либо не понравившихся горожан, тащили к Шемяке, и князь «судил», «метал их в Сухону реку, вяжуче камение великое на шею». Только один из обреченных, уже «сидя на дне», сумел выпутаться, избавиться от камня, и выплыл, убежал.

К великому князю летели тревожные донесения, но он оказался не в силах что-либо предпринять. Прошлогодний набег ордынцев стал лишь первой ласточкой. Раз уж Сеид-Ахмет дал добро, татары разохотились приходить регулярно. Одновременно с известиями из Устюга узнали – из Орды на Русь выступили «Малымбердей улан и иные с ним князи». Хотя теперь русские были настороже, предупреждения получили своевременно. Государь успел вывести дружины в Коломну, из Касимова к нему прибыл Касим со служилыми татарами. Выступили навстречу степнякам, налетели на них на Бетюковой речке, разбили и прогнали. Но войска пришлось оставить на Оке до осени. Не вернется ли Малымбердей? Не вынырнут ли из степи новые орды?

Воины измотались, с деньгами в казне было туго. Зимний поход на Галич потребовал огромных расходов, а что удалось наскрести, поглотила война с татарами. С другой стороны, Темный и его советники прикидывали, что ловить Шемяку в лесных краях слишком проблематично. Пошлешь рать, а он опять исчезнет. Строили прогнозы, что он недолго пробудет в Устюге. Или направится в родовой удел, или попробует проскочить к Москве. Поэтому от активных операций воздержались. Ограничились тем, что разослали подкрепления в Галич, Ярославль, Кострому, поручили воеводам караулить мятежника.

Однако Шемяка пронюхал, что его поджидают. Ни в Галич, ни к Москве он не пошел, остался в Устюге. Отсюда его банды совершали вылазки по селам, грабили по дорогам. Захватили в плен даже пермского епископа Питирима, возвращавшегося в свою епархию. В Устюг пробирались беглые, воры и прочий сброд. Умножаясь подобными пополнениями, Шемяка вознамерился овладеть Вологдой. Нагрянул с толпами своего воинства, но повторять судьбу устюжан местным жителям не хотелось. К гарнизону присоединились все, кто был способен держать оружие, стойко отбивались. А Шемякины добры молодцы не блистали доблестью и рисковать головами не торопились.

Вологду не взяли, зато окрестности опустошили подчистую. Выгребали добро, жгли избы, потешались с бабами и девками, ради забавы резали людям уши, носы, рубили руки и ноги. Бездомные, изнасилованные, изуродованные разбредались, умирали, просили пристанища в монастырях. Многие несчастные укрылись в Глушицкой обители у св. Григория Пельшемского, рассказывали о кошмарах. Преподобный написал Шемяке, увещевал прекратить бесчинства. Но князя его обращение привело в бешенство, он велел схватить св. Григория и сбросил с высокого моста.

Доклады о погромах стекались и в Москву. Становилось ясно – не обойтись без нового большого похода. Летом 1451 г. были разосланы приказы удельным князьям, боярам, войска начали сосредотачиваться в поволжских городах. Но планы опять сорвали татары. Царевич Мазовша учел ошибки Малымбердея и задумал переиграть русских – подкрасться к их границам незаметно, а потом лететь, как птицы, чтобы великий князь не сумел организовать отпор. Когда Василию II доложили о набеге, он привычно поднял воинов, поскакал к Коломне. Но встретились гонцы и сообщили – у Мазовши тьма-тьмущая всадников, движутся очень быстро, уже приближаются к Оке.

А основные силы Темного находились под Ярославлем, готовились спасать устюжан и вологжан. Государь передал имевшиеся под рукой отряды князю Ивану Звенигородскому, поручил грудью встать на переправах и задержать врага. Сам поскакал в Москву и погнал вестников к воеводам, приказывал срочно поворачивать, выручать столицу. Но Иван Звенигородский задачу не выполнил. Он струсил и попросту сбежал. Глядя на него, бросились наутек воины. Ордынцы беспрепятственно форсировали Оку и устремились к Москве. Полки великого князя явно не успевали подойти.

Тем не менее, Василий Темный не растерялся. Но ему опять пришлось менять приказы, действовать по старой, испытанной схеме. Защищать Москву назначил сына Юрия – мальчику исполнилось 9 лет, но важно было его имя и положение. А для реального руководства при нем остался митрополит с боярами. Государь выехал к войскам. Благо, они были в сборе, где-то выдвигались навстречу. Но татары подкатились так быстро, что москвичи не успели подготовить крепость к осаде, сжечь посады. Их подпалили ордынцы. Погода стояла сухая, знойная, вокруг Кремля встала стена пламени. Людей, вышедших на стены, опаляло жаром, сыпались искры и головешки. Боялись, как бы не заполыхало внутри Кремля.

Татары пробовали подобраться к укреплениям вслед за огнем, но и для них оказалось чересчур жарко. Отступили от ревущего пожара, пережидали. А горожане не сидели сложа руки. Сколотили несколько отрядов, и едва пламя стало гаснуть, высыпали из ворот на вылазки. Раз за разом бросались в контратаки и врагов к стенам не подпустили. Ночью, засучив рукава, готовились отражать приступ. Втаскивали на стены и расставляли котлы со смолой, пушки, пищали, самострелы. Во всех храмах усердно молились – и произошло чудо.

Мазовша узнал от пленных, что на выручку столице спешит армия великого князя, а шум от ночных работ в Кремле всполошил ордынцев. Они сочли, что армия уже прибыла. Перепугались, что их прижмут к городу и уничтожат. Побросали все имущество, обозы с награбленным барахлом, и кинулись подальше. Поутру изумленные жители Москвы обнаружили пустой лагерь, множество телег, шатров, потерянного в суматохе оружия. Славили Бога и Пресвятую Богородицу, послали гонцов вдогон Темному. Он отъехал недалеко, только до Дубны. Возвратился, утешал людей, потерявших при пожаре дома и нажитое добро. Даровал всем льготы от податей, помогал нуждающимся. Но поход на Шемяку отложился, сперва надо было оправиться от потрясения.

Наступление развернули зимой. В январе 1452 г. Василий II вывел войска на Волгу. С одним корпусом он остановился в Костроме – отсюда можно было двигаться и к Галичу, и к Вологде, если Шемяка метнется туда. Командовать вторым корпусом поставил 12-летнего соправителя Ивана. Ясное дело, отец дал ему превосходных воевод, Семена Оболенского и Федора Басенка, дал лучшие полки и служилых татар. Им предстояло идти на Устюг. Но сразиться с Шемякой наследнику не довелось. Разбойный князь невысоко оценивал собственных подчиненных. Как только прознал, что на него выслали рать, велел им до последнего удерживать Устюг, поставил над ними воеводой некоего Ивана Киселя, а сам с личной дружиной бежал во всю прыть.

Мальчику-командующему доложили о его бегстве, и воеводы подсказали, что Шемяка нарочно пытается задержать их осадой крепости, терять время не имеет смысла. Иван Васильевич велел коннице мчаться «мимо Устюга», в погоню.

Это решение оказалось верным. Без предводителя банды разбежались, и город освободился сам собой. А первый самостоятельный поход наследника престола выдался очень тяжелым. Крамольного князя преследовали более 500 км, пробивались через метели и морозы без дорог, по заснеженным руслам рек. Высылали отряды, отсекая врагу пути на Новгород. Хотя догнать не сумели. Шемяка добрался до Двины и укрылся в новгородских вотчинах.

Зато его союзникам, кокшарам, довелось сполна ответить за совершенные безобразия. От устья Ваги корпус повернул на Кокшенгу. Племя попыталось драться, но куда ему было выстоять против московских бойцов? Иван Васильевич «воюючи, город Кокшенский взял, а кокшаров секл множество», «а землю ту всю плениша и в полон поведоша». Перед лицом подростка разыгрывались не слишком приятные сцены – полыхали городки и языческие капища, падали убитыми те, кто осмелился сопротивляться, строились колонны «многого плена». Но ведь мальчик был великим князем, а война есть война. Если убийц утопленных устюжан и перерезанных вологодцев оставить безнаказанными, трагедия повторится. Погибнут тысячи невиновных, и за них Господь спросит с него, государя. Разве не так?


41. Как завершились гражданские войны

К середине XV в. «эпоха возрождения» дошла и до Польши. Дошла, в общем-то, своеобразно. Художников и скульпторов здесь еще не было, а европейскую культуру к полякам привозили католические священники и купцы-евреи. Паны брали за образец тех и других. Зубрили латынь – вся западная литература писалась на латыни: богословская, псевдонаучная латынь была языком международной дипломатии, поэтому ее знание считалось главным признаком образованности. Идеалы рыцарской доблести отходили в прошлое. Сабли стали цениться не столько по качеству стали, сколько по украшению ножен. В моду вошли распущенность и изнеженность.

Польская знать старалась наряжаться побогаче, навешать на себя побольше золотых колец, обручей, цепочек. Часами завивала бороды и кудри, чтобы были как у евреев. А самым почетным занятием стали считаться словоблудие. Пышные наряды и прически паны демонстрировали на заседаниях сенатов и сеймов. Важно надували щеки, выжидая возможность что-нибудь сказать, обратить на себя внимание. А перемежались заседания неуемным обжорством и пьянством на пирах, танцами, охотами.

Подобное времяпровождение требовало денег, их выжимали из крестьян. У короля правдами и неправдами вымогали пожалования, доходные должности. Но жить покультурнее и покрасивее хотелось всем, а пожалования урывали лишь избранные. Те, кто победнее, подрабатывали обычными грабежами, устраивали «наезды» на соседей, ловили путников на большой дороге. Среди шляхтянок появились даже женщины-разбойницы, промышлявшие таким способом [56].

Литовские аристократы презирали поляков. Подчеркивали, что между ними существует только «личная уния» – король общий, а государства и правительства разные. Но, невзирая ни на что, Польша исподволь приращивала к себе Литву. Королевские чиновники приезжали в Вильно, Киев, Минск, Полоцк, потомки русских и литовских князей, бояр, ездили по делам в Краков, попадали в гости к польским вельможам. Многое из увиденного им нравилось. Они обзаводились польскими поварами, музыкантами, гувернерами, любовницами.

Польские дворяне силились выдать дочек замуж за литовцев – они были богаче, владели большими имениями. Но и литовские паны охотно женились на шляхтянках. Солидное приданое за ними давали редко, зато они впитали в себя «возрождение», умели быть веселыми, возбуждающими, блеснуть признаками «культуры». К ним пристраивались и мужья, начинали изучать латынь, польский, итальянский – тоже хотели блеснуть, прочесть модные стихи и игривые книжки. А поляки и католическое духовенство проталкивали на ключевые посты в Литве те кандидатуры, которые проявляли к ним наибольшие симпатии.

Но отношения у Казимира с Москвой завязались весьма сложные. Объединение Литвы с Польшей значительно усилило их. Приходилось опасаться, как бы вслед за Ржевом панам не захотелось прибрать к рукам Козельск, Калугу, Можайск.

А уж Шемяка с новгородцами запросто мог выкинуть очередной кульбит, передаться под власть короля. Между Василием II и Тверью тоже пробежала кошка. Князь Борис надулся на союзника за то, что Темный счел более важными свары с Шемякой, не помог против литовцев. Однако и у Казимира положение было далеко не безоблачным.

Литовскую знать раздражало засилье поляков, а православное население будоражили разговоры об объединении церквей. Даже в Византии униатские патриархи Митрофан и его преемник Григорий Мелиссин не пользовались уважением. Их настолько презирали, что в 1450 г. Григорий Мелиссин испугался самосуда и сбежал из Константинополя в Рим. В Литву доходили труды поборников Православия св. Марка Эфесского и Григория Схолария. Доходили решения Иерусалимского собора, проклявшего унию. Казимир не на шутку боялся, как бы подданные не восстали. Свергнутый Свидригайло был еще жив, скитался где-то по Валахии. В Новгороде сидел другой соперник, Александр Чарторижский…

Распутать узел противоречий между Москвой, Тверью и Литвой сумел митрополит Иона. Он-то был избран и поставлен только русским собором, но Константинопольская патриархия, по сути, прекратила существование, во владениях Казимира духовенство не имело главы и получить его стало неоткуда. Святитель учел это, в 1451 г. отправился в путешествие по Литве. Ездил целый год. Встречался и беседовал с королем, посещал епархии. И еще раз стало ясно, насколько же незаурядной личностью был первый предстоятель независимой Русской Церкви! Литовские епископы давно уже отвыкли обращать внимание на Москву, но Иону оценили по достоинству – да, это настоящий митрополит!

Произошло невероятное – под его обаяние попал даже католик Казимир. Настолько зауважал Иону, что распорядился: православные епархии в его державе должны подчиняться Московскому митрополиту. Святитель сумел провести и непростые дипломатические переговоры, подготовил три договора: между Литвой и Москвой, между Литвой и Тверью, и, соответственно, Тверью и Москвой. Три государя заключали мир, признавали друг друга равными, «братьями». Но условия показались Казимиру крайне выгодными. Русские властители соглашались считать Смоленск и Вязьму его собственностью. Король получал права покровителя Твери и Рязани, выступал арбитром в случае их споров с Василием Темным. А если дети Темного останутся на престоле несовершеннолетними, Казимир становился их опекуном. Ему предоставляли такие же права, как когда-то Витовту!

Хотя Иона был совсем не прост. За лестные предложения надо было расплатиться ответными уступками. Король отказывался от претензий на Новгород, а это очень много значило. Он возвращал и Ржев. Кроме того, московский государь тоже признавался опекуном, если Казимир умрет, а его наследники будут еще детьми. Однако литовский властитель чувствовал себя в выигрыше. Он успокаивал своих православных подданных, страховался от мятежей. Обеспечивался прочный мир на востоке – а паны давно подталкивали его возобновить войну с Тевтонским орденом. Но договоры открывали великолепные перспективы и на востоке: Тверь, Рязань. Что же касается взаимных обязательств об опекунстве, то Казимир их всерьез не рассматривал. Сам-то он был молод, полон сил. Иное дело калека Василий. Помрет, и король на законных основаниях начнет перекраивать русские земли. Договоры подписали…

Но Иона и Василий II позаботились, чтобы пункт об опеке над московским престолом почти сразу утратил силу. Иван Васильевич уже носил титул великого князя, а совершеннолетие на Руси определялось не возрастом. Оно определялось семейным положением. Самостоятельным становился женатый мужчина. Государь и митрополит наметили одним махом убить двух зайцев: произвести юношу во «взрослые» и исполнить обещание Борису Тверскому, женить Ивана на его дочке Маше. Таким образом и Тверь притягивалась не к Литве, а к Москве. Правда, жениху исполнилось лишь 12 лет, а невесте 10, но интересы государства требовали не откладывать брак.

Да и вообще ребятишкам в ту эпоху приходилось рано взрослеть. Дворяне и дети боярские начинали службу в 15 лет, ехали в первые походы со слугами-наставниками. Крестьянские и посадские мальчики и девочки включались в труды по хозяйству. Семьи тоже создавали рано, чтобы успеть произвести потомство, пока родителей не унесла война, мор или иная напасть. Иван уже показал себя воином. Он как раз возвращался из рейда на Шемяку и кокшаров, а дома узнал, что его ожидают свадебные хлопоты. В мае 1452 г. честь по чести обвенчали молодых, даже слишком молодых – если и не сразу они станут полноценными супругами, ничего страшного, подрастут.

Но дела юному мужу предстояли вполне взрослые. Едва отзвенели свадебные чаши, как он уже прощался с девочкой-женушкой. Летом, как обычно, ждали татар. А разведка из Сарая сообщала: на этот раз их возглавит сам Сеид-Ахмед, приведет всю орду. Командовать армией и встретить на Оке хана был назначен именно он, Иван. Воеводы выводили полки, наследник-соправитель объезжал и проверял ратников. Хорошо ли снаряжены? Не дрогнут ли в надвигающейся битве? Сколько их уцелеет, вот этих бородатых удальцов? А он, Иван, уцелеет ли? Доживет ли до встречи с Машей, которую и видел-то совсем недолго?

И все-таки сразиться с сарайским ханом ему не довелось. Совершенно неожиданно русских выручил крымский Хаджи-Гирей. У него продолжалась своя война с Большой ордой, он отслеживал, что творится в Сарае. Узнал, что соперник увлекся подготовкой к набегу, нацеливает мурз на север, а крымское направление оголилось, дозорные отряды ушли… Хаджи-Гирей с лавиной конницы помчался к Волге. Внезапно нагрянул на стан Сеид-Ахмеда. Сарайские татары суматошно разворачивались к бою, но их смяли, они рассыпались кто куда. Бежал и Сеид-Ахмед, бросив Сарай.

Пожалуй, сейчас ему довелось пожалеть, что поссорился с русскими. В Казани теплый прием ему также не светил. Поехал в Литву, попросил убежища у Казимира, соглашался числиться его вассалом. Но союз короля с Хаджи-Гиреем уже принес ощутимую пользу, стоило ли портить отношения, принимать его врага? Сеид-Ахмеду припомнили нападения на литовцев и заточили в тюрьму. Но и победитель не занял его место. Развращенная сарайская знать, готовая переметнуться к кому угодно, была ему противна, а ордынская столица давно потеряла всякий блеск. Хаджи-Гирей разграбил ее и возвратился в Крым, принялся строить там новую резиденцию, Бахчисарай.

Сарай остался разоренным и беззащитным. Его шерстили шайки ногайцев, разбойников, выискивали, чем бы еще поживиться. Уцелевшие купцы и прочие жители перебирались в более безопасные места. Уехал и епископ Сарский и Подонский. Прибыл в Москву, и святитель Иона поселил его на Крутицком подворье. Поэтому епископа стали называть Крутицким. Хотя епархию он сохранил прежнюю – окормлял православных на ордынской территории.

Русские смогли вздохнуть спокойно – одним врагом стало меньше. Но второй, Шемяка, по-прежнему обретался в Новгороде. «Золотые пояса» полагали, что он еще пригодится, неплохо содержали его и семью. Изгнанник породнился с таким же, как он, князем-бродягой, выдал дочку за эмигранта Чарторижского. Правда, тем самым он навредил себе. Ведь Чарторижский бежал на Русь от Казимира. Мир, заключенный с Литвой, разозлил обоих – война устроила бы их больше. А особенно разъярила Шемяку свадьба Ивана и тверской Маши. Жгуче всколыхнулось в памяти, как пять лет назад их обручением завязался альянс Темного с Борисом. Тот самый альянс, который стоил ему великого княжения.

Князя потянуло испортить радость. Собрав лихую ватагу, он исподтишка налетел на тверской Кашин. Подпустил «красного петуха», посады охватил пожар. А Шемяка со своими удальцами бросился к крепости. Но удальцов у него было мало, и сами они оказались жидковаты. Кашинский наместник поднял дружину, слуг, горожан, ударил на разбойников и обратил в бегство. Борис Тверской выслал погоню. Шемяка, как обычно, не интересовался судьбой подчиненных. Предоставил им погибать или прятаться, дал коню шпоры и растворился в «пустых и непроходимых местах». Через месяц-другой вынырнул все там же, в Новгороде.

Василий II и Борис негодовали, требовали выдать его. Митрополит обратился к новгородскому архиепископу Евфимию. Указывал, что беглец отлучен от Церкви, призывал не помогать ему, вообще «ни пити, ни ести» с ним. Настаивал – Новгород должен признать власть Темного. Куда там! Новгородские бояре и ели, и пили с мятежником. А Евфимий в полной мере разделял их настроения, от Ионы отделывался отговорками: дескать, как вече решит, так и будет. Неизвестно, сколько времени продолжалась бы свистопляска с нападениями и исчезновениями в лесных чащах. Но вмешались… женщины.

Летом 1453 г. в Москве умирала Софья Витовтовна. Она многое пережила: войны, нашествия, смерть мужа, плен и ослепление сына, сама побывала в ссылках. В почтенном возрасте эта железная женщина сохраняла острый ум, твердую волю. Для невестки, Марии Ярославны, она была весьма непростой свекровью, строгой и придирчивой начальницей, но и наставницей. А великая княгиня оказалась способной ученицей. Приохотилась умножать свои владения, рачительно вести хозяйство. Свекровь научила ее и искусству влиять на политику, подбирать верных людей.

Сама Софья Витовтовна сформировала штат надежных и умелых слуг, среди них были специалисты не только по хозяйственным вопросам. Теперь они перешли в распоряжение Марии. А с Шемякой у нее были личные счеты. Она не забыла, как рожала в тюрьме младенца Андрея, как мучилась, не зная, долго ли будет прижимать к груди ребенка. Или уже завтра их запихнут в мешок и опустят в речную тину? Один из дьяков государыни, Степан Бородатый, отправился в Новгород… Кто послал его? Решила ли Софья напоследок помочь сыну и Москве? Или Мария задумала самостоятельный ход? Уговорила ли мужа или действовала на собственный страх и риск? История об этом умалчивает.

Бородатый был опытным агентом, прекрасно знал расклад в Новгороде, был вхож в дома знати. Побеседовал с посадником Исааком Борецким. Он был ярым сторонником Литвы, сперва поддержал Шемяку. Но уже осознал, что мятежник исчерпал свои возможности. Реальной пользы от него ждать не приходилось. А для наведения мостов с Казимиром пришлый князь превратился в помеху: буйный разбойник, тесть Чарторижского. С помощью Борецкого Бородатый нашел подходящего исполнителя из Шемякиных бояр. Позвенел деньгами, посулил приличное положение – не надоело ли скитаться по чужим углам и дебрям? Через боярина подкупили княжеского повара Поганку…

Вдовствующая великая княгиня Софья Витовтовна приняла схиму с именем Синклитии и 5 июля рассталась с бренным миром. Лились слезы, готовились похороны в Вознесенском монастыре. А в Новгороде в этот же день Шемяке приготовили курицу с мышьяком. С отравой рассчитали не совсем точно – князь был крупным, здоровым, не сразу помер. Болел 12 дней, но все же скончался. Подьячий Беда за три дня доскакал до Москвы, сообщил великому князю. Спешил он не напрасно, за такое известие Василий Темный произвел его в дьяки. Обрадовался ли он смерти родственника? Да уж какой родственник! Государь радовался, что исчезла старая болячка, много лет терзавшая и его, и всю страну. Вряд ли кто-то всерьез мог обвинить Василия, что он не старался по-христиански наладить отношения с двоюродным братом. Сколько раз прощал!

Но ведь не он отлучил Шемяку и от родства, и от Руси, и от Церкви. И не митрополит отлучил! Брат отлучил сам себя, демонстративно преступил все обеты, постановления церковных соборов. Святитель Иона даже запретил поминать его в храмах, и большинство священников согласились с ним. Возразил лишь один игумен, св. Пафнутий Боровский, в своем монастыре велел молиться о упокоении души князя. Узнав об этом, св. Иона рассердился, вызвал игумена в Москву и заключил в темницу. Но св. Пафнутий добился, чтобы разбирательство было вынесено на публичный суд перед лицом великого князя. Смело и аргументированно оспаривал указание Ионы, и святитель признал, что был не прав, попросил у него прощения. Что бы ни натворил человек в земной жизни, а осудить или помиловать его душу, решает Всевышний. Не нам, грешным, определять Его волю…


42. Падение Константинополя

Римский папа Николай V, сменивший Евгения IV, не оставлял попыток спасти Константинополь. Точнее, спасал унию – она держалась только усилиями греческого царя. После гибели короля Владислава германский император Фердинанд III счел за лучшее отпустить в Венгрию и Чехию своего племянника Ладислава Погробека, иначе эти страны грозили совсем отпасть от него. Ладислав вырос под его надзором тихим, забитым, привык во всем слушаться дядю. В Венгрии вокруг юноши стали кучковаться бароны пронемецкой партии. Но всемогущего Хуньяди он не рисковал задевать. А Фердинанд намекнул – если воевода признает Ладислава, Германия поможет воевать с турками.

Хуньяди прикинул, что Ладислав для него не опасен, а продолжить войну хотелось. Обидно было, сами расторгли столь выгодный мир, а дело обернулось разгромом. Воевать настраивал и папа, обещал поддержку. В результате Ладислав Погробек стал венгерским и чешским королем, а Хуньяди начал готовить новый поход. К нему пришли отряды немцев, чехов. Но после Варны желающих было мало, набралось 36 тыс. воинов. Тем не менее в 1448 г. воевода выступил. Понадеялся, что союзник, князь Бранкович, поднимет сербов, присоединятся мятежные албанцы. Сокрушить султана, конечно, не получится, но оттягать у него земли – почему бы и нет? А большего венграм не требовалось.

Но большинство сербов опять оказалось на стороне турок, а прорваться к албанцам не удалось. Мурад II двинул армию наперерез, и рыцари наткнулись на нее на Косовом поле. Узнав, что османы в несколько раз превосходят его войско по численности, Хуньяди повел себя примерно так же, как под Варной. Под покровом ночи сбежал. Утром воины обнаружили, что воеводы нет, растерлись, а турки обрушились на них и почти всех перебили.

В Константинополь дошли известия, каким позором завершился очередной поход. Иоанн VIII был настолько потрясен, что от расстройства преставился. Престол унаследовал брат Константин. За него стояли униаты и западники, но и патриоты ценили его борьбу с турками, считали героем. В общем, удовлетворял всех. Кроме брата Дмитрия. Тот поехал к султану и доказывал, что Константин изменит туркам, лучше пусть Мурад возведет на трон его, Дмитрия. Пытался перетянуть на свою сторону и народ, выставлял себя защитников веры от католиков. Правда, одновременно он провел тайные переговоры с Римом и королем Альфонсом Неаполитанским, заключил договор об оккупации Константинополя латинскими рыцарями.

Но спор разрешили не рыцари и не греческое простонародье. При дворе султана нравы давно уже были далеки от прежних османских идеалов, вельможи продавались и покупались. Сановники покойного Иоанна VIII отлично изучили, к кому и как подъехать. Подмазали визирей, и Мурад II оставил ябеды Дмитрия без внимания. Согласился на воцарение Константина. Что ж, получилось символично. Империя начиналась Константином Великим, а заканчивалась Константином XIII. Он въехал в столицу, Дмитрия и Фому удовлетворил уделами, дал им Восточную и Западную Морею.

Однако торжества были испорчены. Греческое духовенство во главе с учениками св. Марка Эфесского Георгием Схоларием и Иоанном Евгеником потребовало от нового императора расторгнуть унию. Константин отказал. Тогда забурлили горожане. Хаяли вероотступников, угрожали униатскому патриарху Григорию Мелиссину. Патриарх счел свое положение безвыходным, сбежал в Рим. А Константин не мог ни возвратить его, ни созвать собор для выборов преемника. Боялся, что столица восстанет, а собор вместо избрания главы церкви займется осуждением унии. На закате своих дней Византия осталась без патриарха [95]. Об «освобождении» Константинополя на Западе примолкли, слишком жестокие уроки получили. Но, казалось, можно не спешить. Константин от унии не отрекся, а турки ему, вроде бы, не угрожали.

Мурад II был настроен благодушно, затеял женить сына Мухаммеда. Он был незаурядной личностью и пережил очень не простую молодость. Мухаммед родился не от законной жены султана, а от наложницы-армянки. Отец заметил его недюжинные таланты, назначил наследником. Но он был строптивым, спорил с султаном. А братья не упускали случая подгадить ему. Мурад дважды лишал Мухаммеда права наследования, он был на волосок от гибели. Но в трудных ситуациях ярко проявлял себя, и отец менял решение. Для любимого сына постарался найти самую красивую невесту. Правда, она требовалась только ради потомства – Мухаммед предпочитал юношей. Но свадьба была невиданно пышной, вся османская столица гуляла три месяца!

Может быть, празднества оказались чрезмерными, Мурад после них разболелся и приказал долго жить. А к Константинополю Мухаммед II относился совсем иначе, чем он. Отец привык, что посреди его владений торчит осколок былой империи. Это казалось уже нормальным, традиционным. Сын смотрел на вещи более трезво. Зачем он был нужен, этот осколок? Распространял вокруг себя гниль, строил козни с европейскими державами. Пора было вырвать его, как больной зуб.

Повод дали сами греки. По сути, повторилась та же история, что и при воцарении Мурада. В Константинополе находился один из османских царевичей, Орхан. Неумные советники убедили Константина, что власть нового султана непрочная, у него начнутся раздоры с братьями – надо воспользоваться. Император обратился к султану, требовал отменить дань. Мало того, предлагал туркам платить ему. Прозрачно намекал, что в противном случае Орхан может очутиться в османских владениях, начнется смута.

Великий визирь Халил-бей часто общался с греческими придворными, получил от них немало взяток. Когда ему доставили письмо, Халил ужаснулся и по-дружески предупредил – одумайтесь, вы играете с огнем. Нет, окружение Константина настояло, чтобы ультиматум вручили султану. Но прогнозы о трудностях Мухаммеда не оправдались. Усобиц он не допустил, одним махом умертвил всех соперников, включая восьмимесячного брата Ахмета. А к взятию Константинополя стал готовиться основательно. Разослал посольства, за несколько месяцев заключил мирные договоры с Венгрией, Венецией, Генуей, караманским эмиром, подтвердил льготы сербам. Византия осталась в одиночестве.

В 1452 г. турки начали строить крепости на Босфоре. В них разместили артиллерию, корабли. Принялись останавливать и топить суда, везущие в Константинополь хлеб и товары из Черного моря. Теперь и Константин схватился за голову. Пробовал извиняться, умолял султана открыть пролив. Мухаммед ответил: он возводит крепости на своей земле, а не на императорской. А на своей земле он вправе делать что угодно. Дальнейшие переговоры султан пресек весьма выразительно: «Если еще кто явится ко мне по этому делу, с него будет содрана кожа».

Тут уж Константин и его присные поняли, что поблажек не будет. Лихорадочно взывали к европейским властителям. Папа попробовал было завести речь о крестовом походе, но желающих не было. Сколько можно ходить? Николай V поручил возглавить экспедицию неудавшемуся митрополиту всея Руси кардиналу Исидору. Подмогу наскреб весьма скромную – 4 корабля и отряд Джустиниани из 900 наемников. Никаких иных сил у Ватикана не имелось, но папа не преминул налгать грекам, пошантажировать их в безвыходном положении. Обещал прислать гораздо больше войск, но только при условии, что Константин усмирит православных и восстановит униатского патриарха. Исидор решился на то, на что не решался император: отслужил в храме Св. Софии обедню вместе с католиками.

В Константинополе это вызвало взрыв возмущения. Георгий Схоларий выпустил воззвание: «Несчастные ромеи! Что вы смутились и удалились от Бога? Зачем понадеялись на франков?» Предрекал, что столице теперь суждено погибнуть. Чернь разбушевалась. Горланила, что город спасут не чужеземцы, а Сама Пресвятая Богородица, что Она никогда не оставляла Константинополь в беде. Власти остерегались задевать буйных патриотов. Но… греческие патриоты в XV в. были уже очень не похожи на своих предков. Никто не вооружался, не устраивал общих покаяний. Люди стекались не в войско, не в храмы, а в кабаки. В честь Божьей Матери и Ее чудотворных икон поднимались… воодушевленные тосты. В винных парах ситуация казалась совсем не пропащей. Упивались под здравицы, что Заступница выручит.

Между тем, турки без боя заняли последние города, оставшиеся в распоряжении императора – Месемврию, Анхиал, Визу. Муххаммед II за большие деньги нанял лучших итальянских инженеров, переманил с византийской службы пушечного мастера, венгра Урбана, он наладил отливку многочисленных орудий. Его гордостью стала огромная пушка, стрелявшая каменными ядрами в 30 пудов. В апреле 1453 г. 100-тысячная армия подошла к стенам Константинополя, в море показался флот.

А подмоги императору не было. Папа помалкивал. Родные братья Константина Дмитрий и Фома в это же время поссорились и просили у турок помощи друг против друга! Даже пригород Константинополя, генуэзская Галата, заверила султана, что останется нейтральной. В столице было 200 тыс. жителей и беженцев из окрестностей. Константин призвал в строй всех, кто способен носить оружие, даже монахов. Но люди предпочитали откосить. На пункты сбора явились лишь 4973 человека. Услышав эту цифру, царь только застонал.

К ополчению добавились тысяча наемников, отряды венецианских и генуэзских купцов со слугами – они намеревались защищать собственные дома и лавки. Присоединились несколько сот моряков с Крита, прорвавшихся в гавань с грузом хлеба. Так выглядели последние вооруженные силы империи. Для ополченцев не нашлось ни мечей, ни доспехов, им велели воевать копьями и камнями. Пушек набралось всего несколько, и их боялись ставить на стены, как бы укрепления не обвалились от сотрясений, вызванных их выстрелами. Не было и единства, православные косо озирались на католиков, венецианцы на генуэзцев. На самые ответственные участки Константин поставил иноземцев, назначал их командовать отрядами горожан.

12 апреля заговорила турецкая артиллерия. Гигантское орудие Урбана грохотало так, что вгоняло осажденных в шок. Заряжали его несколько часов, оно стреляло не больше семи раз за день, а потом его и вовсе разорвало. Мухаммеда это не смутило, он приказал Урбану отлить новую ужасную пушку. Правда, греки в древние времена умели строить на совесть. Городским стенам было пять веков, а они выдерживали обстрел! Рушились только от самых крупных калибров и в тех местах, где их недавно латали. К 18 апреля возникло несколько проломов, и султан приказал штурмовать. Но в бой бросили слишком большую массу войск, в неразберихе турки давили друг друга, сталкивали во рвы, защитники уничтожали их стрелами, копьями, смолой. Атаки захлебнулись.

После этого Мухаммед распорядился окружить Константинополь и со стороны моря. Вход в гавань Золотого Рога перекрывала цепь и греческие корабли, но турки перетащили по сухопутной дороге волоком целую эскадру, 23 апреля она появилась в гавани. Османы построили осадные башни, тараны. Под руководством итальянских инженеров рыли подкоп. Грянул второй штурм. Но разноплеменные воины Константина еще раз совершили невероятное, не пропустили врагов. Подкоп обнаружили, турок выкурили из него дымом. А ночью совершили отчаянную вылазку, сожгли осадные башни, залатали повреждения стен.

Но бойцы редели, изматывались. Подменить их, чтобы отдохнуть, было некому. Места убитых и раненных никто не занимал. Население Константинополя так и просидело по домам. Одни молились, другие топили страх в вине, третьи просто прислушивались к шуму боев и ждали, когда это кончится. Когда Господь с Божией Матерью явят чудо, прогонят врагов. Или появятся западные избавители. Или придут турки и убьют… На 29 мая Мухаммед назначил третий приступ. Велел всему воинству молиться и жечь огни. Неисчислимые отблески костров затопили окрестности, светились на кораблях, отражались в море. Султан объехал полки. Тем, кто падет, обещал рай, кто уцелеет – отдать богатства города и всех горожан.

Константин тоже созвал командиров, призывал постоять за веру, отечество, царя – помазанника Божия. Эти призывы выходили слишком расплывчатыми. С царем мало считались, Византия не для всех была отечеством, а веру понимали по-разному. Надежды было мало, на всякий случай прощались… Накануне третьего штурма византийцы все-таки дождались чуда. Хотя оно не предвещало ничего хорошего. Среди ночи над куполом храма Св. Софии поднялся мощный столб света, взмыл в небо и растаял в вышине. Видевшие это содрогнулись. Перешептывались – Божья благодать отошла от Второго Рима…

С утра по периметру стен закипела битва. Основной удар турки наносили у Романовых ворот, где образовались три больших пролома. Тут находился сам султан, сосредоточился самый мощный турецкий корпус. Здесь же сражался и Константин с иноземными латниками, дважды они отбрасывали турок. Но калитка возле Адрианопольских ворот осталась вообще без защитников, османы проникли через нее, начали растекаться по стенам. А на отряд Константина Мухаммед бросил свежих янычар, и все было кончено. Царь пал среди груды соратников.

Внутри Константинополя сопротивления уже не было. Жестоко отбивались только критские моряки, пока султан не пообещал отпустить их на родину. Слово он сдержал, морякам дали дорогу к кораблям. А греки метались в панике, набивались по храмам и монастырям, туда врывались распаленные османы, рубили всех подряд. Но перебили относительно небольшую часть жителей – ведь пленные составляли немалую ценность. Как только победители немного остыли, они принялись собирать людей в неволю. Связывали «госпожу со служанкой, архимандрита с привратником».

Матросы с турецкой эскадры, караулившей город с моря, увидели общий грабеж, кинулись за поживой. Благодаря этому из гавани сумело выйти 18 кораблей, набитых людьми. Но султанские капитаны кое-как вернули команды по местам, и прочие суда уже не смогли покинуть порт. Константинополь был огромным городом. После того, как рухнула оборона, османы только через 6 часов добрались до центра, до собора Св. Софии. Толпа, заполнившая храм, покорно ждала своей участи. Налетевшие турки хватали людей, орудовали саблями, расчищая себе дорогу к сверкающей золотом утвари, окладам икон. Но приехал Мухаммед и пресек грабеж в храме. Даже зарубил воина, разбивавшего кресты на мраморном орнаменте. Подчиненным он объявил: «С вас хватит денег и пленных, а здания мои». Прошел в алтарь, помолился Аллаху и распорядился превратить Св. Софию в мечеть.

Кардинал Исидор переоделся рабом и пробрался в Галату. Там же нашли убежище раненый командир наемников Джустиниани, часть западных купцов. Некоторые греки силились подмазаться к победителям. Первый министр империи и адмирал ее флота Нотара сам уклонился от сражения и итальянцам не дал пушек из морских арсеналов. Когда столица пала, он сразу сдался и просил отвести его к султану. Заверил, что всегда симпатизировал туркам, сберег для них царскую казну. Предложил услуги, чтобы опознать труп Константина. Мухаммед похвалил его, освободил, но изменник вызывал у него отвращение. Вечером султан устроил пир во Влахернском дворце, как следует выпил и велел Нотаре прислать младшего сына к себе в опочивальню. Вельможа ужаснулся подобой чести, приказ не исполнил, пробовал как-то отговориться. Тогда султан казнил его вместе с детьми.

При падении Константинополя погибло 4,5 тыс. защитников и неизвестное число мирных горожан, 60 тыс. обратили в рабство. Но награбили турки гораздо меньше, чем крестоносцы в 1204 г. – таких ценностей в Византии больше не было. А на третий день Мухаммед прекратил грабежи. По улицам ходили глашатаи, оповещали: кто из жителей еще не попал в неволю, может выходить из убежищ и спокойно устраиваться под властью султана. Османы не разрушали и не жгли город. Наоборот, он достался султану в совершенно жалком состоянии. Дворцы, храмы, общественные сооружения стояли полуразвалившиеся. Но Мухаммед перенес в Константинополь свою столицу, принялся заново отстраивать и заселять ее.

Он повелел восстановить и патриархию, созвал духовенство, предложил избрать патриарха. Подобная забота объяснялась, конечно же, не любовью Мухаммеда к Православию. Подконтрольная патриархия помогала бы удерживать подданных христиан от альянсов с западными странами. А кроме того, султан совершенствовал устройство своей державы. Ведь суду по законам шариата подлежали только мусульмане. Право суда над христианами Мухаммед намеревался передать духовенству. Кандидата в патриархи назвал он сам, Геннадия Схолария, и собор не противился, избрал его. Греки обычно называли Константинополь просто «городом». Турки сохранили название в своей транскрипции – Истанбул (Стамбул).

От Византии еще сохранилось несколько кусочков: уделы в Морее, княжество «Феодоро и Готия» в Крыму. Сохранилась давно отделившаяся Трапезундская империя – империя разве что по названию, но с византийской династией. Когда Константин погибал за свою столицу, его братья Фома и Дмитрий так и воевали между собой. Но турки помирили их и обложили данью, с каждого по 12 тыс. золотых – чтобы никому не было обидно.

На Руси известие о падении Константинополя произвело тяжелое впечатление. Хотя потрясение было гораздо слабее, чем два с половиной века назад. Когда греческую столицу захватили крестоносцы, казалось, что обрушилось нечто вечное и незыблемое. Сейчас представлялось, будто умер родственник, уважаемый, но дряхлый и больной, смерть которого давно ожидали. Катастрофа наглядно подтвердила правоту Василия Темного, не поддавшегося на унию: пока Второй Рим держался Православия, Господь так или иначе оберегал его. Отступил от веры – все кончилось. В Москве услышали и о том, что возродилась Константинопольская патриархия. Но она стала подвластной уже не Византийской, а Османской империи, и патриарх был фактически назначен султаном.

Василий II, святитель Иона и русские иерархи рассудили, что обращаться к такому патриарху за поставлением митрополита нельзя. Ведь это означало бы, что и Русская Церковь зависит от басурманского султана. Великий князь и духовенство отправили делегацию в патриархию, просили утвердить право самим избирать и ставить митрополита. Но греков посольство возмутило. Даже превращение Константинополя в Стамбул не поколебало их гордость и претензии на исключительность. Впрочем, и ругаться было не время – византийцы посылали к русским своих священников и монахов, они жалостливо рассказывали о трагедии, выпрашивали милостыню. Патриархия попросту не ответила на запрос. Не осудила русскую автокефалию, но и не признала ее.


43. Как рождалось самодержавие

Ради прочного мира и согласия на Руси Василий Темный искренне был готов предать прошлое забвению. Уж на что Иван Можайский никак не мог претендовать на теплые чувства – хронический подлец и изменник, соучастник ослепления государя. Но Василий простил его, даже увеличил удел. Нет, можайский князь и сейчас не образумился. С одной стороны, он боялся, как бы Темный после Шемяки не взялся за него. А с другой – после Шемяки он выдвигался на первое место в оппозиции! Если бы вдруг каким-то образом не стало Василия II и его детей, законным претендентом на престол становился он! Ставка была слишком заманчивой, и Иван азартно начал новую игру.

Послал доверенного боярина Дубенского поискать, с кем бы еще помутить воду – поговорить с новгородцами, поискать недовольных среди московской знати. Но на разговорах в Москве Дубенский попался. Допрашивать его поручили дьяку Попову. Хотя посланец оказался тертым калачом. Сумел задурить голову Попову, наобещал золотые горы, и они вместе удрали в Можайск. Темный потребовал от князя Ивана выдать беглецов. Тот отказался – Дубенский слишком много знал о его закулисных делишках. За Попова довелось отвечать его жене и сыну, их арестовали, вотчину дьяка конфисковали.

Неприятное разбирательство прервалось куда более важными заботами. Сарайская орда стала оправляться от разгрома. Ханом был провозглашен племянник прежнего царя Кучук-Мухаммед. Начал восстанавливать опустошенный Сарай, собирать мурз и воинов – потрепанных, растерявших в сумятице скот, кибитки. А самым эффективным способом поправить дела был набег на Русь. Летом 1454 г. царевич Салтан повел войско к Оке, пронесся пожарами и смертью по Рязанщине. Коломенский наместник Ощера услышал, что на него надвигаются массы татар, оробел и заперся в крепости. Ордынцы без помех переправились через Оку, ворвались на московские земли.

Темный поднял ратников по тревоге, призвал удельных князей. Командование поручил сыновьям, 14-летнему Ивану и 13-летнему Юрию. Они не дожидались подхода всех полков. Бросились спасать подданных с теми силами, которые набрались под рукой. В авангарде помчался Федор Басенок с государевым двором. Татар было значительно больше, но они-то пришли грабить, а не погибать в сражениях. Узнали, что на них выступили войска, и сочли за лучшее повернуть назад. Басенок не позволил им скрыться. С разгона налетел на степняков, в жаркой схватке сложил голову князь Семен Бабич. Но Салтан и его мурзы сообразили, что русский передовой отряд пытается связать их боем и задержать, а за ним спешат куда более крупные силы. Бросили весь полон, добычу и поскорее убрались восвояси.

А когда стали подводить итоги, хватились – Иван Можайский на войну не явился и дружину не прислал. Страшился, что с него спросят за историю с Дубенским, решил отсидеться в уделе. Надеялся, что с ним опять заведут переговоры, поторгуются. Однако Василий II больше не стал церемониться. Князь сам подставился, не выполнил приказ, нарушил присягу. Армию, собранную против ордынцев, Темный повернул с Оки на Можайск. Иван переполошился. О сопротивлении он и не помышлял, быстренько погрузил пожитки, взял семью, верных ему слуг и убежал в Литву.

Его города тоже не стали сопротивляться, сдались. Василий никого не карал, сохранил можайцам все их права и имущество, просто упразднил удел и назначил своих наместников. Простил даже перебежчика Попова. Он одумался: что ему было делать на чужбине? Защемило душу о семье, томящейся в тюрьме. Прискакал в Москву и рухнул в ножки к митрополиту. Каялся – бес попутал. Иона согласился заступиться, и Темный не тронул дьяка, освободил его близких. Наложил единственное наказание: Попову и его детям отныне разрешалось служить только при митрополичьем дворе и больше нигде.

А Иван Можайский за рубежом дополнил перечень своих преступлений. Раньше предавал великого князя, теперь всю Русь. Явился к королю Казимиру, выставил себя ни больше ни меньше как претендентом на московский престол. Предложил тайный договор: если ему помогут сесть в Москве, он отступится от Новгорода и отдаст все спорные территории. Казимиру это показалось интересным. Правда, у него был заключен мир с Темным. Нарушать его королю было сейчас нельзя, да и выделять беглецу войска он был не в состоянии – Польша и Литва развязали войну с Тевтонским орденом. Но на будущее Можайский мог очень пригодиться. Тайное соглашение подписали, Казимир дал эмигранту большой и богатый удел, Брянщину.

Король как бы не преступал мирный договор, подготовленный Ионой, но, по сути, нарушил его. Недруги Москвы сразу отметили это. Из Новгорода переехал в Литву сын Шемяки Иван, и Казимир его тоже не обидел, определил в удел Новгород-Северский. Ободрились и новгородские бояре. Они и без того обнаглели. Василия Темного великим князем так и не признали, а на свое княжение после Шемяки избрали Гребенку-Шуйского. У них по-прежнему жили вдова Шемяки и его зять Чарторижский. Наместников государя не приняли. О дани вообще речи не было, но перестали платить даже положенные государю пошлины. А теперь с «золотыми поясами» переписывались эмигранты, обнадеживали – Казимир поддержит.

Василий II и его окружение приходили к выводу – распоясавшуюся республику необходимо вразумить. Причем побыстрее, пока Казимир не выпутался из войны с крестоносцами. Тем не менее поход пришлось отложить. Летом 1455 г., как обычно, ждали татар. Они нагрянули словно по расписанию. Но их и встретили, как по расписанию. Армия Ивана Патрикеева была наготове, перехватила их на подступах к границе, «побита татар множество», а кого не «побита», были счастливы, что сумели ускакать.

На Новгород собирались зимой. А Казимиру великий князь и митрополит решили сделать своеобразное предупреждение – Русь может доставить ему очень и очень серьезные неприятности, для короля будет лучше не вмешиваться в ее дела. Полвека назад смоленский князь Юрий Святославович, изгнанный литовцами, увез с собой несколько святынь, в том числе чудотворную Смоленскую икону Божьей Матери Одигитрии, по преданию, написанную евангелистом Лукой. Она находилась в Москве, и смоленский епископ Михаил давно просил возвратить ее. Святитель Иона и Темный сочли, что пришла пора уважить просьбу.

Церемонию передачи наметили на 18 января 1456 г. Прибыла делегация смолян во главе с епископом. Но к этому времени в столице сосредоточились и полки из разных городов. Икону торжественно вынесли из Благовещенского собора, понесли по улицам. В процессии шел сам Темный с сыновьями, духовенство, а смоляне перемешались с москвичами, с тысячами воинов из Владимира, Устюга, Костромы, Мурома, Нижнего Новгорода. Это был праздник любви, праздник единения. Каждый чувствовал, что он и окружающие – одно целое. Русские. У Дорогомилова государь и его сыновья в последний раз приложились к иконе, епископ Михаил благословил их списком: он оставался в Москве вместо подлинника.

По дороге к шествию пристраивались жители окрестных сел и городов, потом их сменяли другие. А в Смоленске встречали перезвоном колоколов. Поклониться Одигитрии приехали люди из Витебска, Полоцка, Киева, Минска. Смешивались с сопровождающими москвичами и тоже чувствовали себя едиными, русскими. Благодарили и славили Василия II, митрополита. Казимиру было впору призадуматься – надежны ли будут его подданные, если дойдет до войны?

А на следующий день после проводов Смоленской иконы русская армия выступила на Новгород. И опять же, было от чего призадуматься. Давно ли Темный встречал татар с полутора тысячами бойцов? Теперь полки покидали места сбора по очереди, направлялись по разным дорогам, чтобы не мешать друг другу, легче наладить снабжение продовольствием и фуражом. Совершенствовалось и воинское искусство. При великом князе сформировалось подобие штаба, рассчитывали и согласовывали движение, поддерживали нити управления войсками.

Впрочем, новгородцы недооценили эти перемены. Их не трогали 16 лет, с ними заигрывали. «Золотые пояса» избаловались, считали себя неуязвимыми. Пугает Москва! Если так долго не задевала республику, значит, не уверена в своих силах. А Новгород давал отпор и немцам, и шведам, и тех же москвичей колотил на Двине… На вече постановили сражаться. Но народ откликнулся совсем не дружно. Даже пристрастный новгородский летописец обмолвился: чернь не желала воевать с великим князем, не являлась на призыв. Правда, удивляться этому не приходилось. Городская верхушка силилась отстоять свои права, а бедноту притеснял не государь. Ее-то притесняла как раз собственная верхушка.

Собралось 5 тыс. конницы. Но Гребенка Шуйский и Чарторижский получали донесения, что московская армия движется отдельными полками. Рассчитали – надо разбить авангарды, и Темный утратит пыл, можно будет завязать переговоры. А дальше вмешаются эмигранты, скажет свое слово Литва. Тем временем передовой корпус Василия II такой же численности, 5 тыс. всадников, с налета занял Старую Руссу. Командовали им Стрига Оболенский и Басенок. Из города впопыхах не удосужились вывезти казну, массу товаров. Нагрузили огромный обоз трофеев. Воеводы отправили его к государю, послали своих воинов сопровождать ценные грузы, а сами отстали. Старались разведать, что творится в Новгороде, рассылали дозоры.

И тут-то появилась рать Гребенки Шуйского и Чарторижского. Новгородцы снарядились, как они ходили на немцев: в доспехах, с тяжелыми мечами, длинными копьями. Со Стригой Оболенским и Басенком было всего 200 человек легкой кавалерии. Они стали отступать. Но оба командира не зря считались лучшими полководцами Темного. Загорелись дерзнуть, отличиться. Хотя дерзали не сдуру, четко взвесили: у них были матерые рубаки, прошедшие огонь и воду, против них – ополченцы. Воеводы вдохновили бойцов: нам ли бояться толпы изменников? Гнев государя страшнее, ему нужны герои, а не трусы. Слабые стороны новгородцев они подметили: тяжелое вооружение делало конницу громоздкой и неповоротливой.

Стрига и Басенок применили татарскую тактику. Удерживали подчиненных на расстоянии, чтобы не попасть под массированный удар в копья, и поливали врагов стрелами. Приказали бить не во всадников, закованных в латы, а в лошадей. Результаты превзошли самые смелые надежды. Раненные кони падали, взбрыкивали, сбрасывая седоков, о них спотыкались другие. Новгородское войско смешалось в кучу. А уж тогда воеводы кинулись в атаку. Засвистели сабли, а длинные копья и мечи в тесноте были лишь обузой. Кто-то в панике закричал: «Татары!» Силясь выбраться из давки, новгородцы сталкивались между собой. Но с грузом дедовских доспехов и удрать-то было трудно. Их догоняли, рубили, еще больше забрали в плен. Это казалось немыслимым – 200 смельчаков подчистую разнесли новгородское войско! Гребенка Шуйский и Чарторижский «убежа» с немногими приближенными.

Известие о разгроме вогнало Новгород в шок. Отрезвели даже самые горячие головы. Вместо воинственного бахвальства вече принялось выбирать делегатов на переговоры. Архиепископ Евфимий с боярами нашли государя в селе Яжелбицы. Он согласился мириться, но условия продиктовал сам, торговаться было поздно. Новгород выплачивал 8,5 тыс руб., а главное, отказывался от «древних прав», подаренных Шемякой. Снова признавал себя наследственной «вотчиной» московских государей, обязан был согласовывать с ними законы, не сноситься без их ведома с иноземцами, платить дань, не принимать эмигантов и прочих «лиходеев». Важнейшие документы отныне должны были скрепляться не новгородской, а великокняжеской печатью.

Но усилия Темного по оздоровлению и защите Руси начали приносить щедрые плоды и без войн. Той же весной 1456 г., когда Темный возвращался из Новгорода, тяжело заболел князь Иван Федорович Рязанский. По материнской линии он был внуком Дмитрия Донского. Его отец Федор Олегович и сам Иван держались за союз с московскими государями, признавали себя их «младшими братьями». Сближению немало способствовал и святитель Иона – он же переехал на митрополию из Рязани. А на смертном одре важное само собой отделилось от мелочного, честолюбие и амбиции стали ненужными. На первый план выходило другое: как уберечь свою многострадальную землю? Именно это должен был спросить с него Господь…

Участились набеги татар, не оставила поползновений Литва – ведь Казимир имел официальные права покровительства над княжеством. Наедине с совестью и перед Божьим судом Иван Федорович однозначно видел – Рязанщина может уцелеть только вместе с Москвой. Он отдал малолетнего наследника Василия, дочку Феодосию и все княжество под опеку Василия Темного. Князь отошел в мир иной, но его завещание оказалось мудрым и дальновидным. Василий II был глубоко тронут оказанным доверием, отнесся к поручению с большой ответственностью. Детей взял в Москву, поручил воспитывать с собственными сыновьями и дочерьми. В рязанские города поехали московские наместники, но управление они приняли от лица ребенка Василия Ивановича, подати собирали для него. Взялись налаживать оборону от ордынцев. Давняя вражда между княжествами окончательно угасала. Да и что было делить рязанцам с москвичами? Вместе-то получалось лучше, прочнее.

Увы, понимание общей пользы приходило совсем не просто и не ко всем. Миновало лишь несколько месяцев, и обнаружилась новая язва, причем в самом непредсказуемом месте! Князь Василий Ярославич Боровский считался одним из вернейших сподвижников Темного. Брат его супруги после переворота Шемяки пожертвовал уделом, выехал в Литву, собирал сторонников для борьбы… Но пребывание за границей не прошло для князя бесследно. Ему понравился Казимир, понравились литовские порядки – никто тебя не контролирует, не принуждает являться ко двору, в своем уделе можно быть полновластным хозяином. Василий Боровский подружился с местными панами, с евреями, они любезно помогли обустроиться на новом месте. Князю пришлись по душе литовские рассуждения о рыцарской чести, достоинстве. Ему говорили и о вере, излагали какие-то свежие теории, принесенные то ли из Германии, то ли из Чехии.

А на Руси его ждало разочарование. Он-то раскатывал губы, что станет вторым лицом при слепом родственнике. Но талантами не блистал. Единственный раз ему поручили возглавить поход на Галич, Василий Боровский его бездарно провалил. Что ж, больше не посылали. Посылали других. Возвышались куда менее знатные, но более способные военачальники и советники. Князь оскорбился, отсиживался в уделе. Его сын Иван переживал обиды еще болезненнее. Раздражала и политика Темного, искоренение самовольства. Это воспринималось как ущемление княжеской чести. Опала Ивана Можайского и конфискация удела возмутили Василия Ярославича и его сына. Князья есть князья, у них особые права. Если двоюродный брат государя строил козни и не пошел на татар, это свидетельствовало как раз о том, что Темный плохо ценит родственников… Боровские князья через литовских друзей начали переписываться с Можайским.

Но на взгляды Василия Боровского и его близких наложилось еще одно немаловажное обстоятельство. За границей князь подцепил какую-то ересь. Впоследствии св. Иосиф Волоцкий называл его как одного из предшественников жидовствующих. В частности, он невзлюбил монастыри и монахов, начал притеснять их. В 1444 г. преподобный Пафнутий Боровский даже вынужден был уйти из обители. Основал новый монастырь в Суходоле, за пределами владений Василия. Но князь разгневался и послал слуг, чтобы сожгли этот монастырь.

На его землях располагался и Троице-Сергиев монастырь. С настоятелем, преподобным Мартинианом Белозерским, тоже пошли трения. Св. Мартиниан был человеком кротким, всячески избегал ссор. В 1454 г. он отпросился у великого князя и митрополита, удалился обратно в Ферапонтов монастырь, там было привычнее и спокойнее. На его место был поставлен Вассиан Рыло. Василий Ярославич пытался прижать и его, «не почиташа игумена и старцев». Но Вассиан был слеплен из другого теста. Он не сглаживал, а раздул скандал. Представил жалобы митрополиту и государю, просил заступиться. Летом 1456 г. боровского князя вызвали в Москву для объяснений и суда с монахами.

Но при разбирательстве посыпались иные прегрешения – переписка с изменниками, еретические взгляды. Факты открылись настолько вопиющие, что Темный тут же заключил шурина под стражу, а «монастырь взял в свое государство». Подобный поворот оказался неожиданным для всех. Государь намеревался только допросить и вразумить князя, пригласил его одного. Сын и вторая жена Василия Ярославича оставались в Боровске. Об аресте главы семьи они узнали раньше, чем к ним пожаловали люди великого князя. Времени терять не стали и умчались в Литву. Василия Боровского сослали в Углич. Содержали его неплохо, он прожил еще 27 лет. Но Боровско-Серпуховский удел упразднили, отписали на государя.

Нет, Василий Темный еще не ставил себе целью уничтожить удельную систему. В XV в. такого не было ни в одной стране. Византийский император носил титул «автократора», самодержца, но его самодержавие испарилось лет триста назад. В Османской империи могущественные беки и христианские князья обладали значительной самостоятельностью. Про осколки Золотой Орды и говорить не приходилось – ханам воздавался чрезвычайный почет, их выслушивали на коленях, но действиями ханов руководили мурзы и эмиры. А уж Европа лежала в мешанине графств, герцогств, маркизатов, вольных городов.

Василий II лишал уделов только тех князей, кто представлял угрозу для государства. Родной брат Ивана Можайского, Михаил Верейский, никогда не примыкал к крамольникам, и великий князь не трогал его. Он не покушался и на самоуправление республик – Новгорода, Пскова, Вятки. Он добивался лишь соблюдения договоров и порядка. Чтобы новгородцы не уползли из-под его власти к Литве, вятчане не разбойничали. Подавлял отдельных противников, но получалось так, что эти меры выводили страну на новый путь – самодержавия. Выводили не сразу, шаг за шагом. А попутно открывалось, что государству и населению централизация идет во благо…


44. Как вера укрепляла власть

Русь набирала силу и вступала в новую полосу расцвета. Это были две стороны одного процесса. Как же без силы-то? Не вторгались ордынцы, казанцы, литовцы, прекратились смуты – и оставались целыми сотни деревень, тысячи семей. В каждой семье рождались дети, по шесть, десять, двенадцать. Росли, заводили собственные семьи, строили новые деревни. Подати наполняли казну. Государь получал возможность содержать и снаряжать рати, чтобы оборонять тех же подданных.

После долгого перерыва в Москве возобновилось каменное строительство. Святитель Иона заложил новые митрополичьи палаты и храм Положения ризы Божьей Матери – в праздник Ризоположения столица избавилась от осады Мазовши. Богатый купец Ховрин взялся строить храм Воздвижения Креста Господня – в праздник Воздвижения государь был освобожден из заключения в Угличе. На подворье Троице-Сергиева монастыря поднялась церковь Богоявления. Строили и каменный храм св. Афанасия с приделом св. Пантелеймона-целителя. Св. Афанасий был известен как непримиримый борец с еретиками. Старую, деревянную церковь в его честь построил Дмитрий Донской в период борьбы со стригольниками. Но и Темному приходилось отстаивать Православие от ересей – латинян, униатов, от сектантов, соблазнивших Василия Боровского.

Монахи продолжали осваивать северные края. Вологда и Белозерье превращались в обжитые районы, в поисках пустыни подвижники забирались все дальше. Появились монастыри и скиты на Двине, Печоре. Преподобные Савватий и Герман вышли на лодке в Белое море, высадились на Соловецких островах. Св. Савватию было извещено о его кончине, он уехал причаститься и преставился, а Герман отправился на Онегу, через несколько лет рассказал об островах св. Зосиме. Когда они прибыли на Соловки, Зосиме было видение – яркий свет и храм, паривший в воздухе. Монахи обосновались здесь насовсем. Св. Зосиме довелось зазимовать на острове одному, он выжил чудом: приходили двое неизвестных и приносили ему хлеб. Потом съездил в Новгород, выпросил у боярского правительства грамоту на строительство монастыря.

Но успехи Руси вызывали зависть соседей. Пермяки-зыряне уже несколько десятилетий считали себя «русскими», ходили в православные храмы, священники обучали детей грамоте. Однако на зырян начали набеги языческие пермские племена и вогуличи, горели селения и церкви. Вместе со многими прихожанами попал в плен епископ Пермский Питирим. У Шемяки в застенке уцелел, а от вогуличей принял мученический венец.

Ну а поход Василия Темного на Новгород и передача под его опеку Рязани крепко встряхнули короля Казимира. Москва обставляла его, закрепляла за собой сопредельные области! Демонстрацию со Смоленской иконой король оценил в полной мере. Но выводы сделал свои. Разворачивать борьбу с русскими требовалось в первую очередь на духовном фронте. А средства Казимир и его советники нашли быстро. Ведь положение Московской митрополии оставалось неопределенным, Константинопольская патриархия не признавала ее. Но в Риме весьма кстати появился второй «патриарх Константинопольский». Этот титул получил не кто иной как Исидор – он и на Руси митрополитом побывал, и Византию защищал, вот папа и произвел его в патриархи.

Литовцы обратились к нему, и Исидор охотно выделил своего ученика Григория Болгарина. Он тоже неплохо знал русских, вместе с Исидором успел посидеть в московской и тверской тюрьмах. С подачи «патриарха» папа Пий II рукоположил его в митрополиты Киевские и всея Руси. В 1458 г. униат прибыл в Литву. Король распорядился встретить его с максимальной помпой, православным епископам перейти под его начало. А в адрес святителя Ионы Пий II прислал грубейшую буллу, обзывал его «злочестивым сыном, отступником», ну и, конечно, самозванцем. Русская Церковь и великий князь в долгу не остались. Созвали Освященный собор и предали Григория Болгарина анафеме.

Но сразу же обнаружилось – Казимир затеял игру не напрасно. Новгородский архиепископ Евфимий и тверской епископ Моисей под разными предлогами уклонились от участия в соборе. Оставили за собой возможность сменить ориентацию. За Моисеем стоял Борис Тверской, под его покровительством епископ чувствовал себя в полной безопасности. А Евфимий вместе с Борецкими возглавлял пролитовскую партию. Создание новой митрополии они восприняли вполне определенно: Казимир их не бросит! Яжелбицкий договор с великим князем сразу нарушили. Евфимий начал переписываться с Григорием Болгарином, а посадник Иван Щока поехал в Литву, и король прислал в Новгород своего князя Юрия Семеновича. Вечевики на радостях отдали ему под управление Ладогу, Копорье, Ям, Орешек, Старую Руссу.

Кроме Новгорода немало хлопот доставляла Вятка. Шемяки давно не было в живых, но его прежние соратники так и не угомонились. О подчинении великому князю не вспоминали, податей не присылали. Вятская вольница любила и просто пограбить. Ватаги ходили на лодках по Волге и Каме, захватывали суда, громили деревни. Повадились нападать на устюжские земли, сожгли городок Гледен. Темный несколько раз пытался одернуть разбойников. Наконец, в 1458 г. на Вятку отправилось войско под началом Семена Ряполовского, Ивана Горбатого Шуйского и Григория Перхушкова.

Но и московские бояре не всегда проявляли себя надежными. В дальних лесах их никто не контролировал. Когда добрались до вятских крепостей, местные жители отстегнули воеводам богатые «посулы». Те изобразили осаду, постояли и приказали сниматься в обратный путь. Некрасивая история вскрылась, но великий князь оказался в затруднении. Бояре-то были ближайшими. Горбатый Шуйский – троюродный брат, Ряполовский спасал сыновей от Шемяки. Если наказать, как бы не обиделись самые верные. Пришлось ограничиться выговорами, а наказали одного Перхушкова, заковали в кандалы и сослали в Муром. Хотя карать только младшего было не слишком справедливо. Подержали для отстрастки и выпустили под поручительство…

Но в семье государя уже вырос другой военачальник – родной, безусловно верный. Его сын Иван. Вырос он во всех отношениях. Вымахал очень высоким, даже сутулился: приходилось постоянно пригибаться в сенях, проемах дверей. Иваном Великим его сперва прозвали за рост, а уже потом за дела. В 18 лет он стал отцом, 16-летняя супруга подарила ему первенца, Ивана Молодого. А оборона на Оке стала постоянной обязанностью наследника. Здесь он набирался опыта, а способностей ему было не занимать.

Летом 1459 г. донеслись тревожные вести – на Русь готовится нагрянуть вся Большая орда Кучук-Мухаммеда. Отец назначил Ивана командующим. Под его начало были переданы лучшие воеводы. Но они почти каждый год воевали вместе, привыкли понимать друг друга. Развернули полки по берегу Оки, выслали разведку, определили, куда движутся татары. На бродах их встретили ядра пушек, ливни стрел и пуль. А пока они лезли через реку, наполняя ее трупами, великий князь Иван перебрасывал к опасным местам конницу со спокойных участков. Приказал ей контратаковать, и ордынцы «побегоша».

Врагов переколотили немало, не допустили разорения родной земли, а потери русских оказались ничтожными, в полках недосчитались лишь нескольких убитых, да кое-кто получил ранения. По Москве переливчатой радостью трезвонили колокола, чествовали защитников державы. Победа была столь значительной, что святитель Иона отметил ее особым образом, к Успенскому собору Кремля велел пристроить придел Похвалы Божьей Матери. А 19-летний Иван учел на будущее – отлаженная оборона на речном рубеже выглядела куда более эффективной, чем рискованные и кровопролитные полевые сражения.

Ну а Вятка никуда не делась. На нее выступили осенью. Рать повели уже другие воеводы, Иван Иванович и Иван Юрьевич Патрикеевы и Дмитрий Ряполовский. «Посулов» не принимали, вятчанам не «норовили». Соответственно, и результаты стали иными. Воины смело и умело бросались на приступ, взяли два городка, Орлов и Котельнич, обложили вятскую столицу Хлынов, и она сдалась. Лесная республика повинилась, целовала крест не шалить и исполнять все, «чего хотел государь князь великий». Ничего большего Василий II от Вятки не требовал.

Никуда не делся и Новгород. Там умер Евфимий, и великий князь с митрополитом деятельно подключились к выборной кампании. Поддержали своих сторонников из местного духовенства, и на пост архиепископа удалось провести игумена Отенской пустыни Иону. Он был убежденным противником отделения от Москвы, приехал для рукоположения к митрополиту Ионе. С ним прибыли несколько бояр «промосковской» партии. Государь и митрополит обсудили с гостями, как бы повернуть обстановку в республике в нужное русло. Пришли к выводу, что сближению Новгорода и Москвы должна помочь вера. Вернувшись домой, архиепископ постарался спровадить литовского князя, а Василий II объявил, что собирается в Новгород на богомолье, поклониться здешним святыням.

Но в Москву обратились и псковичи. У них проблемы были старые – немцы замучили, пожгли пограничные села и церкви. Псков принял к себе на княжение зятя Шемяки Чарторижского, он понравился горожанам, государя просили оставить его наместником и добавить войск. Ради общей пользы Темный согласился простить давнего врага, утвердить псковским князем. Условие поставил единственное – чтобы литовец принес присягу служить ему. Но от присяги и службы Русскому государству отказался сам Чарторижский. Предпочел уехать в Литву мириться с Казимиром.

Помощь псковичам государь решил совместить со своим паломничеством. В январе 1460 г. оставил в столице сына Ивана, а с другими детьми, Юрием и Андреем, тронулся в путь. За их санями скрипело по снегу внушительное войско, почесать бока ливонцам. Да и новгородцам не мешало вспомнить, как выглядят московские полки. Тем не менее великий князь подчеркнул, что его визит сугубо мирный. В Новгород въехал празднично, сопровождала его только небольшая свита. Люди должны были видеть, что государь не нуждается в войсках – он прибыл к своим подданным, находился в своей стране. Темный остановился в великокняжеской резиденции на Городище, ездил по монастырям. Особенное почтение он проявил к св. Варлааму Хутынскому – незадолго до того произошло чудо, по молитве св. Варлааму воскрес московский отрок Тугмень, которого считали умершим.

Но на самом-то деле мирное богомолье было смелым и крайне опасным шагом. Пролитовская партия прекрасно поняла, что великий князь склоняет симпатии горожан на свою сторону, и не замедлила ответить. С первого дня пребывания Василия в Новгороде кто-то принялся сеять вражду к нему. Ратники в город не вошли, расположились на отдых по селам, но распространялись упорные слухи – государь привел войско не на немцев, а на новгородцев, готовит погром, надо держать ухо востро. Людей взбудоражили, и грянула провокация. Воевода Федор Басенок возвращался ночью с пира у посадника, и на пустыре на него наскочили вооруженные незнакомцы. В завязавшейся схватке пал слуга, Иван Рязанец, Басенок едва отбился саблей и ускакал.

Нападение было явно не случайным. Организаторы ждали его, сразу же загудел вечевой колокол. Люди сбегались ошалелые спросонья – сперва звон оружия, потом колокол. Им кричали: отряд москвичей ворвался в город, наших бьют! Толпа хватала оружие, повалила к Городищу. Сновали подстрекатели, подзуживали «великого князя убити с детьми». Но на пути встал архиепископ с несколькими боярами, взывали к благоразумию. Их не слушали, агитаторы слишком возбудили народ. Тогда владыка припугнул: ну и чего вы достигнете, если убьете Темного? В Москве сидит второй великий князь, Иван. Неужели он не расквитается за отца? Этот довод подействовал, страсти начали остывать. Но виновных так и не нашли, столкновение с Басенком свалили на «шильников», обычных ночных разбойников, убивающих жертвы заточенным шилом.

Сплетни о замыслах против новгородцев Василий II опроверг не словами, а делом. Как только волнения улеглись, он отправил сына Юрия с армией дальше, в Псков. А сам провел в Новгороде еще несколько недель без всяких ратников. Храбрости Темному было не занимать. Он продолжал выезжать по храмам, обителям, молился, прикладывался к иконам, гробницам святых. Но нападать на него никто больше не отважился. Архиепископ Иона заложил храм в честь преподобного Сергия Радонежского – раньше его почитали только «московским» святым. Государь ответил тем же, начал строить в Кремле церковь Иоанна Предтечи с приделом в честь св. Варлаама Хутынского. Каждому должно было стать ясно: вера-то у нас одна, небесные заступники общие, зачем нам враждовать?

Псковичи это уже осознали. Прибывшая к ним рать двинулась «немецкие места воевати». Ливонский орден был в панике, мгновенно прислал делегатов, и был заключен мир «на всей воле псковской». Но отныне Москва брала Псков под постоянную защиту. Назад уходили не все воины, оставался сильный отряд, а наместником к псковичам великий князь назначил знаменитого воеводу Стригу Оболенского. Пускай крестоносцы знают и не балуются. Впрочем, Стригу и новгородцы не забыли…

Наглядную пользу единства ощутили и рязанцы. В прошлом году Иван Великий так всыпал татарам, что в 1460 г. они не отважились идти на московские земли. Царевич Ахмат наметил добычу победнее, но и послабее – Рязань. Раньше-то ее походя захватывала любая банда степняков. Ахмат повел не банду, а всю Большую орду. Но… теперь и в Рязани сидели московские воеводы и воины. Хлеб они кушали не даром, усилили укрепления, помогли сформировать местные отряды. Ахмат наткнулся на мощную оборону. Осаждал город две недели, бросал ордынцев в атаки. Но умножалось лишь количество мертвых тел, распластавшихся во рвах и на валах. А тем временем в Коломне великий князь Иван Васильевич уже ставил задачу своим полкам – двигаться на выручку рязанцам. Ахмат не стал его дожидаться, «ушел прочь с великим срамом».

Казанский хан Мамутек больших набегов не предпринимал, но досаждал не меньше Большой орды. Шайки его татар непрестанно лезли на русскую территорию, охотились за невольниками. Когда угрозы на западной и южной границах удалось ликвидировать, государь решил, что пора успокоить и восточную. Зимой 1461 г. он сам возглавил поход на Казань. Но воевать вообще не понадобилось. Мамутек и его приближенные прослышали о русских приготовлениях, пришли в ужас. Государь доехал только до Владимира, а его уже встретили ханские послы, молили о мире. Клятвенно обязались никогда не задевать земель и подданных великого князя. О давнем обещании Василия II платить дань было забыто навсегда.

А в феврале 1461 г. ушел из жизни Борис Александрович Тверской. Темный переживал утрату, считал князя другом и родственником. Велел молиться во всех храмах о его душе, соболезновал близким. Но наследником остался четырехлетний Михаил, регентами при нем оказались мать, Анастасия Шуйская и епископ Моисей. Вот тут было от чего встревожиться. Анастасия была молоденькой, недалекой. Власть прибрал епископ. Он до сих пор уклонился от признания Ионы предстоятелем Русской Церкви, не был ни на одном Поместном соборе. Ездить в Москву совсем перестал, откровенно косил в сторону литовцев и униатов. Вдобавок ко всему сам же митрополит 9 лет назад составлял договоры с Литвой, и Казимир получил права покровителя Твери!

В тот момент подобные пункты выглядели чисто формальными, а Моисей получил полную возможность воплотить их в жизнь. Но ведь Казимир уже нарушил мирный договор. А епископ не успел ничего предпринять. Государь как будто и не вмешивался, операцию провели сугубо по церковной линии. Прегрешений за Моисеем числилось немало, а со смертью Бориса он лишился могущественного защитника. В Тверь выехали митрополичьи бояре и слуги, взяли епископа под белы руки и препроводили в Отрочь монастырь. На его место поставили игумена Геннадия Кожу – брата известного подвижника св. Макария Калязинского. Василий Темный ничем не обидел маленького князя Михаила, не попользовался ни одной деревенькой за счет ребенка. Но Тверь осталась в составе православной митрополии и союзницей Москвы.


45. Великий князь Иван III

Весной 1461 г. расхворался митрополит Иона. Последнее благословение он послал государю «со всем православным христианством великой его державы». Святитель не дожил до Пасхи несколько дней. А его смерть имела совсем не простые последствия. Как выяснилось, Казимир и католики организовывали униатскую митрополию в Киеве не только для ограждения подданных от московского влияния. Исподволь готовили куда более решительный удар. Теперь для него настало время. В Москву резво примчалось посольство Казимира. Он проявлял трогательную заботу о православных и уговаривал Темного ликвидировать раскол в церкви. Дескать, митрополит уже имеется, Григорий Болгарин, пускай он займет место Ионы, церковь воссоединится, а общая митрополия будет способствовать союзу с Литвой.

Нет, государь на королевскую «любезность» не поддался, и Церковь униатам не отдал. Святитель Иона сам выбрал преемника, архиепископа Ростовского Феодосия. Это был образцовый монах, строгий аскет и поборник христианской нравственности, своим идеалом он считал преподобного Феодосия Печерского. Нового митрополита поставили так же, как Иону, без Константинополя и Рима, русским Освященным собором. Ох какие же крепкие слова сотрясали воздух в Кракове, Вильно, Риме! Диверсия не удалась. Василий II очередной раз встал на пути латинян.

Да и вообще он оказался слишком досадной помехой для соседей. Русь под его властью преображалась буквально на глазах. И чем дальше, тем труднее будет одолеть ее. Отбросить маску лицемерной дружбы, поспорить оружием за Новгород, Тверь, Рязань Казимир был не в состоянии. Его связывала по рукам и ногам война с Тевтонским орденом. Она стала трудной и затяжной, ее назвали Тринадцатилетней. Крестоносцы уклонялись от полевых сражений, приходилось один за другим брать мощные замки. В Пруссии их было много, а сил и средств у короля не густо. Но ведь с Василием можно было покончить и без войны. Разве напрасно в Литве подкармливали эмигрантов?

А для Руси укрепление государства оборачивалось сплошными выгодами, но… хватало и недовольных. Благо-то получалось для всех, а для себя? Роптали многие бояре и дети боярские. Раньше себя не утруждали, торчали по домам, по вотчинам, если призовут в поход, нетрудно было откосить. А сейчас постоянно надо было являться на службу – каждое лето на Оку, зимой то на Новгород, то на немцев, то на Казань. Особенно туго было со службой у измельчавших удельных князей, ярославских и ростовских. Они из поколения в поколение делили владения между потомками. Родилась поговорка, «в Ростовской земле князь в каждом селе». А в Ярославской земле князей стало больше тридцати.

Крошечные удельчики приносили сомнительные доходы, на содержание воинов не хватало. Князья не являлись на войну, отговаривались, что оскудели. Но в своих владениях пыжились выглядеть полновластными царьками. Чтобы жить «по-княжески», повышали подати, люди стонали. Хозяева требовали к себе и почета. Ярославский князь Александр Брюхатый, наезжая в «свой» Спасо-Каменный монастырь, приводил свору охотничьих собак, приказывал пускать их в трапезную и кормить той же пищей, какую дают ему. Монахи пожаловались в Москву.

Государь посоветовался с митрополитом и конфисковал монастырь. А дьяку Алексею Полуэктову поручил разработать реформы, касающиеся мелких князей: ограничить их самостоятельность и подтянуть к службе. Вскоре дьяк доложил Василию II проект – «чтобы та отчина за ними не была». Предлагалось лишить княжескую мелкоту особого статуса, заменить уделы на вотчины, как обычным боярам. Слухи о готовящихся переменах возмутили княжат. Они же были Рюриковичами! Потомками Юрия Долгорукого, Всеволода Большое Гнездо! А их хотели уравнять со служилым сословием! [10]

В окружении Казимира прикинули – сплести заговор было вполне реально. Сам король предпочитал остаться в тени, мятеж должен был выглядеть внутренним делом русских. Но без чужеземной помощи он имел не больше шансов на успех, чем выступления Шемяки. Литва и католическая церковь вложили кое-какие денежки, были задействованы опытные специалисты, связывая между собой различные группировки оппозиции. Один центр заговора имелся почти готовый – Новгород. Второй центр, за границей, возглавил Иван Боровский.

Его отец Василий Ярославич по-прежнему находился в ссылке, в Угличе, но сохранились знакомства в Москве, на службу государю перешли бояре и дети боярские из их ликвидированного удела. Иван наводил с ними контакты. Напоминал о верности своим князьям, чувстве долга. Сравнивал, что в уделе они занимали видное положение, а у великого князя очутились на второстепенных ролях. Хотя игра на чувстве долга и верности была не слишком честной. Энергичный Иван Боровский старался не только для себя и отца. Подлинные организаторы указали, что ему придется уступить первенство более знатному лицу, Ивану Можайскому. Соглашение об уступке земель Казимиру заключил он.

Но с этим проблем не возникло. Два эмигранта нашли общий язык. Был разработан план. Их сторонники на Руси соберут отряд в Угличе, «некой хитростью» освободят Василия Ярославича. Новгород предоставит ему убежище, тем самым будет поднято знамя войны. Можайский и Боровский Иваны получат предлог выступить на помощь родственнику. Конечно, государь без особого труда раздавил бы их, но… Василия Темного заведомо сбрасывали со счетов! Все проекты строились таким образом, будто государь и его наследники в нужный момент просто исчезнут. Здесь должно было сработать еще одно звено заговора, в Москве.

Сообщники закрепили письменным договором взаимные обязательства. Престол великого князя предназначался Ивану Можайскому. Спасенному Василию Боровскому возвращались прежние владения, к ним добавлялись Бежецк, Звенигород и Суходол. Для Ивана Боровского создавался новый самостоятельный удел, Суздаль и Дмитров. Расписали все до мелочей, как поделить великокняжескую казну, села, даже пленников, которые будут взяты в предстоящей усобице. Оговорили и грядущую политическую систему – отныне уделы должны были стать неприкосновенными, великий князь лишался права отбирать их и вмешиваться в дела удельных князей [10, 37]. Не оставались внакладе и покровители. Казимиру доставались Новгород и приграничные области, обещанные Иваном Можайским. А Русская Церковь, естественно, переходила к митрополиту Григорию. Все оказывались в выигрыше, всем перепадало по лакомому куску…

Но заговор получился слишком широким, и не все умели держать язык за зубами. А большинство русских людей успели по достоинству оценить правление Василия II, готовы были защищать его. Доложили о зреющей крамоле, несколько человек арестовали. На допросах открылось, что гнездо измены существует в Новгороде. Темный обеспокоился, в январе 1462 г. отправил на туда бояр Челядню, Белеутова и дьяка Степана Бородатого. Уличал новгородцев – они преступили крестное целование. Требовал объясниться, наказать виновных и подтвердить договор с Москвой.

Но заговорщики ожидали скорого мятежа, и от условий Яжелбицкого мира наотрез отказались. Переговоры шли две недели. Послы великого князя пытались побудить к действиям своих сторонников. Но и противники подпаивали горожан, возбуждали речами, как Василий II покушается на их «вольности». Начались уличные столкновения, в ход шли колья, камни, уносили покалеченных и убитых. На вече взяли верх смутьяны. Постановили послать в Москву архиепископа Иону и предъявить ультиматум: если Темный желает, чтобы Новгород удержался под его властью, пусть возвратит Шемякины «древние права». Не берет дань, не вмешивается во внешние и внутренние дела. Архиепископ отказался от неблагодарной миссии, и Новгород разорвал отношения с государем.

А тем временем в Москве продолжалось следствие, и всплыла серьезнейшая улика. Эмигранты вздумали согласовать свой договор о разделе Руси со ссыльным Василием Ярославичем. Отправили копию в Углич, но слуги великого князя уже были настороже, и документ перехватили. Перед Василием II открылась полная картина предательства. Он был потрясен. Заговорщики запросто кромсали страну на куски, жертвовали Православием!

Нет, такое преступление Темный прощать не желал. Считал себя не вправе прощать столь страшную вину. Наоборот, решил показательно покарать злоумышленников, чтобы ни у кого даже мысли не возникало следовать их примеру. В феврале грянули казни. Крамольников били кнутом, отрубали руки и ноги, волокли по льду, привязав с лошадям, а потом обезглавливали. Священникам не велено было исповедовать и причащать их, ведь они предавали Отечество и веру. Князя Василия Ярославича перевели из Углича подальше, в Вологду, ужесточили режим заключения…

Но переловили не всех. У изменников имелись сообщники и во дворце. Сразу после расправы великий князь свалился больным. Судя по всему, его отравили. Василий II не догадывался об этом. Вместе с придворными лекарями он поставил себе диагноз «сухотная болезнь», а для лечения применил одно из средств тогдашней медицины, прижигание спины горящим трутом. Вышло еще хуже, ожоги загноились. Очевидно, и яд делал свое дело. Вскоре государь почувствовал: ему не выздороветь.

Он многое успел в своей жизни. Спас Православную Церковь. Спас страну, вытащил ее из хаоса. Но какая же нелегкая судьба выпала слепому созидателю будущей России! Даже в последние дни ему не дано было тишины и покоя. В душных покоях, провонявших гноем и лекарствами, у постели умирающего закрутились дрязги. Государь хотел постричься в монахи. Но митрополит Феодосий считал практику предсмертного пострижения неправильной. Принципиальным он был до крайности, не побоялся противоречить великому князю и отказал в его просьбе. Митрополита поддержали жена и дети, уговаривали Василия, что он еще может поправиться, и отрекаться от мира нельзя.

А Мария Ярославна в полной мере прошла выучку Софьи Витовтовны, стала такой же властной и деловой, сколотила весьма солидные владения, купила у ярославских князей даже целый город, Романов. Сейчас Марию озаботило собственное будущее и будущее детей. Наследник был давно известен, сын Иван уже 13 лет числился соправителем отца. Но к нему мать относилась прохладно, ей как раз не нравилось, что первенец вышел из под ее влияния. Мария опекала четверых младших братьев. Насела на мужа, терзала внушениями, опасениями. А Темный был не из тех, кто умеет идти наперекор жене.

Жили-то душа в душу, столько испытали вместе! В числе советников Мария оказывалась далеко не последней. А теперь, измученный страданиями, Василий и подавно не мог спорить, обессиленно соглашался во всем. Включил в завещание беспрецедентный пункт: повелел детям слушаться матери не только в семейных, но и в государственных делах. Чтобы сыновья не ссорились, мать официально назначалась посредницей в их конфликтах. Вдобавок к имеющимся волостям, Василий II дал супруге город Ростов. Она настаивала, что надо получше обеспечить младших детей. Но государь и сам не намеревался ущемлять их. Этого на Руси просто не поняли бы, как можно оставлять детей без наследства? Вроде, ничем не провинились. А если обделишь, беды не оберешься – вдруг перессорятся? Казалось правильным удовлетворить всех.

Старшему, Ивану, Темный завещал около половины русских городов, а вторую половину поделил. 21-летний Юрий получил Дмитров, Можайск, Серпухов, Хотунь, он был и любимцем покойной Софьи Витовтовны, бабушка оставила ему изрядное наследство. 15-летнему Андрею Большому отец дал Углич, Бежецк и Звенигород, 12-летнему Борису – Волок Ламский, Ржев и Рузу, 9-летнему Андрею Меньшему – Вологду и окрестности Кубенского озера. Хотя при этом Василий II подрывал собственные труды по сплачиванию страны! Крупных уделов на Руси сохранилось раз-два и обчелся, а на пороге смерти Темный воссоздавал их. Но он еще не задумывался о проблеме в целом. Отбирал уделы у врагов, намеревался отобрать у разорившейся мелкоты, а жаловал-то родным детям. Полагал, что это большая разница…

27 марта 1462 г. мучения Василия Темного оборвались. Как водится, люди рыдали, снесли гроб в Архангельский собор. Государем стал Иван III. Он не устраивал никаких торжеств. Отец провозгласил его великим князем еще в 1448 г., и Иван рассудил, что давней церемонии достаточно. Был великим князем и остался великим князем, только уже без отца, один. В общем-то было и не до торжеств. Он принял власть в очень напряженной обстановке, почти как в бою. Отец погиб, и сын брал командование на себя.

Грандиозный заговор еще не был раскрыт до конца, соучастники таились где-то рядом. Сохранились свидетельства этого, в богослужебной книге подмосковного Воскресенского монастыря возле записи о кончине Василия II какой-то злопыхатель приписал: «Июда душегубец, рок твой пришел» [10]. А для новгородских изменников смерть Темного послужила сигналом к действию. Один посол помчался к Казимиру, просить помощи против Москвы, второй покатил к Ивану Можайскому, Ивану Боровскому и Ивану Шемячичу, «золотые пояса» звали их «побороться» за Новгород. Эмигрантов смерть государя тоже воодушевила, они заверили, что готовы побороться.

Казань мгновенно забыла мирный договор, на Русь снова полезли татарские банды. Да что там татарские! Вятка отпала от Москвы, лесная вольница ринулась в удалые набеги, грабила земли Устюга. После особенно удачного рейда на берега Сухоны устюжане вооружились, выступили с погоню и почти настигли разбойничков. Но вятчане выделили из своих трофеев солидную взятку воеводе Василию Сабурову, и он притормозил подчиненных. Лиходеи беспрепятственно увели множество пленных и продали в Казань. Весело покутили за счет русских баб, детишек, мужиков, угодивших в рабство…

Ко всему прочему, взбунтовалась третья республика – Псков. Пока там сидел наместником Стрига Оболенский, он отлично ладил с горожанами. Но его преемник, обнищавший князек Владимир Ростовский, увидел в назначении сытную кормушку. Вымогал подношения, обдирал народ штрафами. Люди возмутились, на вече демонстративно спихнули его «со степени», с наместнического места, и выгнали из города. В Новгороде и Литве возрадовались – Псков будет вместе с ними! Но надежды оказались преждевременными. Псковичей рассердил только персонально Владимир Ростовский, отделяться от Руси они не намеревались.

Да им и нельзя было отделяться. Кончиной Темного решили воспользоваться и ливонцы, на границах замаячили отряды рыцарей. В конце 1462 г. псковское посольство поехало объясняться с великим князем. Иван Васильевич повел себя дипломатично. Сперва выразил гнев, три дня не принимал делегатов – что бы ни натворил наместник, а столь грубо обращаться с ним не следовало. Но потом государь простил вину и назначил наместника, которого просили сами псковичи, князя Ивана Звенигородского. Пскову не пришлось пожалеть, что он не нарушил верность Москве. В марте 1463 г. войско крестоносцев вступило на его территорию, осадило Новый Городок на Чудском озере, разоряло села.

Жители Пскова позвали на помощь новгородцев, но куда там! «Золотые пояса» готовились к другой войне, с Москвой. С Орденом они, напротив, завели переговоры, приглашали заключить союз. Псковичам не только отказали, но даже не пропустили через новгородские земли их гонцов к великому князю! Однако вестники все-таки пробрались к нему, сообщили о нападении. Иван Васильевич не бросил подданных в беде, отправил Федора Шуйского с полками. Немцы приняли к сведению – нет, Русь не развалилась. Поскорее убрались и согласились возобновить мирный договор.

Это остудило и новгородцев. В Москве переворота не случилось, новый государь был не слабее старого, и армия, колотившая их, никуда не делась. Прошлась совсем рядышком, что ей стоило повернуть к Новгороду? С псковичами они сами себе напакостили, псковичи теперь смотрели на них как на предателей. Часть «золотых поясов» одумалась, воевать расхотелось. Покряхтели-покряхтели и тоже отправили посольство к Ивану Васильевичу. Он опять умело сочетал гнев и милость, кое в каких мелочах уступил, и Новгород примирился, принял его наместников.

Что ж, отец не напрасно готовил Ивана к роли государя. Те из бояр, кто понадеялся вольготно разойтись при нем, а то и прибрать его под контроль, крепко ошиблись. Он никому не позволил перехватить власть или отбиться от рук. Следствие о заговоре он возобновил, выявил еще нескольких крамольников. Самым заметным из них оказался Федор Басенок, один из лучших воевод отца. Увы, в те времена талантливые далеко не всегда были верными. Чаще случалось обратное, заносились, разыгрывались амбиции. Басенок был дружен с воровскими князьями, вот и соблазнился. Приговор был суровым. Воеводу ослепили и постригли в монахи, отправили в Кириллово-Белозерский монастырь. А тем самым Иван III недвусмысленно предупредил остальных бояр: щадить изменников он не собирается.


46. Кое-что о Дракуле, «Синей Бороде» и докторе Фаусте

В XV в. европейцев трудно было удивить жестокостью. Среди участников крестового похода против турок уже упоминался валашский воевода и вероотступник Влад Тепеш. Больше он известен под прозвищем Дракула. В народных сказаниях и романах его «прославили» как вампира. Правда, его загробные приключения выходят за рамки исторической литературы, но Дракула и при жизни пролил реки крови. Очень уж ему нравилось сажать людей на кол. Он не щадил никого из пленных, казнил всех поголовно. Не щадил и собственных подданных. Полагал, что любое преступление и прегрешение заслуживают только одного наказания – смерти. А лучшая смерть – на колу. Самая действенная для воспитания народа, да и самому смотреть приятно.

В других странах казни случались пореже, но тоже считались нормальным явлением и были весьма популярным зрелищем. На плахах и виселицах кончали жизнь многочисленные воры, разбойники, папская инквизиция истребляла еретиков. Особенно свирепствовал инквизитор Конрад Марбургский в Германии. Его помощник Торс утверждал, что безошибочно, с первого взгляда, умеет распознавать еретиков. Остальные доказательства можно было добыть под пытками. Ну а там, где с еретиками было туго, католические спецслужбы открыли для себя другое поле деятельности: ловлю ведьм и колдунов.

Надо сказать, что подобные процессы имели под собой некоторое основание. Христианская вера у европейцев слабела, на первый план выходили иные ценности: богатство, карьера, плотские удовольствия. А коли так, находились охотники прибегнуть к магии. Итальянки, француженки, немки выискивали тайных знахарок, чтобы достать приворотные зелья, избавиться от соперниц, вытравить плод. Магия приобретала популярность и у аристократов, даже короли, епископы, папы держали при дворах колдунов.

Один из соратников Жанны д'Арк, барон Жиль де Рец, стал прототипом сказок о «Синей Бороде». Выйдя в отставку, он кутил, очутился на мели, распродавал земли. Ему подвернулся некий итальянец Прелати, утверждавший, что у него имеется «ручной демон», возбудивший у барона мечту получить «философский камень», способный превращать любые металлы в золото. В замке оборудовали лабораторию, начались алхимические опыты. А в округе стали исчезать дети, в ходе сатанинских ритуалов их приносили в жертву. Продолжалось это довольно долго, найти управу на феодала для крестьян было невозможно. Но Рец поссорился с местным епископом, тот принялся собирать против него обвинения, и всплыли увлечения барона. Насчитали 140 убитых детей. На суде нашли какие-то смягчающие обстоятельства, изверга с двумя помощниками повесили, а уже потом сожгли их трупы [61]. Но Прелати вообще избежал наказания. Очевидно, кто-то из судей заинтересовался алхимиком, чтобы самому поискать «философский камень».

Казни колдунов и ведьм практиковались также и в Англии, очень ревностно орудовали инквизиторы в германском Гейдельберге, австрийском Тироле, итальянском Пьемонте.

Большую партию ведьм сожгли в Тулузе, два десятка отправили на костры во владениях герцога Бургундского. А герцог Бретани Артур III удостоился особой похвалы католической церкви – его ставили в пример за то, что он уничтожил наибольшее количество колдунов и ведьм во Франции. В 1449 г. инквизиция была введена и в Литве. Здесь тоже запылали костры, завоняло горелой человечиной.

Впрочем, подобные жестокости выглядели сущей мелочью по сравнению с пожарищами войн. Самая долгая из них, Столетняя, в 1453 г. завершилась, французы отобрали у англичан порт Бордо. Вернуть утраченное британцы уже не пытались, у них углублялся разлад. Король Генрих VI по материнской линии приходился внуком французскому Карлу Безумному. Стоит ли удивляться, что у него начали проявляться наследственные недуги? Мягко говоря, не все было в порядке с головой. Родственников Генриха, герцогов из дома Ланкастеров, это вполне устраивало. Они угнездились вокруг престола, подмяли под себя управление страной.

А наследником считался двоюродный брат короля, герцог Ричард Йоркский. У него было свое окружение, свои родственники. До поры до времени он терпел засилье Ланкастеров – ждал, что рано или поздно болезненный Генрих помрет. Но в 1453 г. у короля родился сын Эдуард. Регенты обрадовались и объявили его наследником – они-то при младенце сохраняли свои позиции. Тут уж Ричард не выдержал, поднял собственных сторонников. У Ланкастеров в гербе была алая роза, у Йорков белая, и разыгравшуюся драку назвали войной Алой и Белой розы. Временщики нажили себе предостаточно врагов, многие феодалы завидовали им, охотно поддержали Ричарда. В 1455 г. возле Сен-Олбенса он наголову разгромил Ланкастеров.

Генриха VI Ричард взял в плен и начал править от его имени, учредил для себя должность «протектора королевства». Подумывал, как бы устранить лишнюю фигуру и без всяких протекторатов надеть корону, но не успел. Супруга декоративного короля Маргарита Анжуйская проявила себя весьма активной особой. Ей-то каково было, муж завис в непонятном статусе, сына отстраняли от наследования! А большинство феодалов после переворота все равно оказались обделенными – кто-то дорвался до власти, а кто-то нет. Ланкастеры кликнули недовольных, Маргарита набрала отряд французов, и маятник качнулся в обратную сторону. В 1460 г. «алая» и «белая» розы сшиблись у деревни Уэйксфилд. Сторонников Ричарда крепко потрепали, сам «протектор» был убит. Войско Йорков возглавил его сын Эдуард. Неприятели преследовали его, еще раз поколотили под Сен-Олбенсом.

Но после победы сборная армия «алой розы» остановилась. Ланкастеры, Маргарита и примкнувшие аристократы заспорили, как действовать дальше. А у проигравшего Эдуарда был хитрый двоюродный брат граф Уорвик. Он подтолкнул павшего духом предводителя к отчаянной авантюре. Остатки их воинства стремительно бросились к Лондону, захватили город и провозгласили Эдуарда Йоркского королем Эдуардом IV. Англичан сбили с толку. Города начали приносить присягу новому монарху. К нему потекли рыцари в надежде на подачки и милости.

Ланкастеры только что выиграли два сражения, у них в лагере стояло 22 тыс. воинов. Но они, лишившись столицы, растерялись. Начали уводить армию подальше от Лондона. Эдуард и Уорвик с гораздо меньшими силами бросились в погоню, настигли их под Тоутоном. Налетели в пургу, вынырнули из снегопада, смяли, рубили. В кровавой мешанине погибли тысячи воинов, Генрих VI снова очутился в плену. Эдуард заточил свергнутого короля в Тауэр и развернул по стране преследования сторонников «алой розы». Их хватали, вешали, сажали по тюрьмам. Те, кто имел неосторожность поддержать Ланкастеров, разбегались в Шотландию, в Нидерланды. Маргарита Анжуйская с отпрыском-принцем улизнула домой, во Францию, приютила у себя часть соратников.

Ну а во Франции независимо друг от друга существовали два двора, Карла VII и разругавшегося с ним наследника Людовика. Принц бродяжничал, где-то дрался в феодальных усобицах, где-то скрашивал время интригами и заговорами, но свое слово держал и к отцу не возвращался. Правда, предмет ссоры между ними исчез, фаворитка Карла Агнесса Сорель умерла при неудачных родах. Но ее место не пустовало. Король приблизил Антуанетту Меньелей, двоюродную сестру Агнессы, она была похожа на покойную. Изгнав англичан, Карл VII рассудил, что он должен вознаградить себя за подвиги. Предавался бесконечным пирам и балам, а для Антуанетты не жалел казны, осыпал ее роскошными подарками. Мало того, богатые подношения фаворитке делала королева! Старалась таким способом поддержать расположение мужа.

Все были довольны. Король сохранял самые лучшие отношения с супругой, супруга дружила с его любовницей, а та день за днем увеличивала свое состояние. Но с возрастом и у Карла начали проявляться некоторые отклонения. Обычного распутства ему стало мало. Однажды он вдруг обратился к Антуанетте с просьбой подобрать еще одну девушку для совместного времяпровождения. На вопрос удивленной любовницы, зачем это нужно, ответил: «Чтобы немного успокоить нервы». Фаворитка сочла причину весомой, явилась в спальню не одна. Но через несколько дней Карл доверительно шепнул – для «успокоения нервов» количество девиц надо увеличить.

Антуанетта занялась поисками, при дворе постоянно обретались 5–6 красоток, король забавлялся со всеми вместе, постепенно меняя их. А французы, услышав о безумствах Карла, ничуть не возмутились. Доходило до того, что родители сами приводили дочерей во дворец, говорили: «Это нужно сделать для него, ведь он так много трудился во благо королевства» [12]. Король стал примером для подданных. В неуемный разврат ударились аристократы, дворяне, горожане, священники, монахи. Уж на что вольные нравы царили в Италии, однако папа Пий II счел необходимым направить французским пастырям суровое послание, требовал «изгнать дьявольских кобылиц» из своих домов, запрещал «священнослужителям принимать у себя женщин легкого поведения».

Однако мало кто знал: у Карла VII был и другой пунктик – страх. Он дико боялся собственного сына. Внушил себе, что Людовик подошлет к нему убийц. Король потому и месился с целой толпой баб, чтобы не оставаться по ночам в одиночестве. Но как-то ему пришла новая мысль: вдруг Людовик подошлет не убийц, а яд? Карл настолько впечатлился, что несколько недель отказывался от еды и в 1461 г. отошел в мир иной. Сам себя уморил голодом. Никаких злодеяний не понадобилось. Трон на законном основании занял Людовик XI. До чего докатилась Франция в правление его отца, можно было увидеть на торжествах по случаю коронации. Париж устроил в честь нового короля праздник, в центре города из фонтана вместо воды било вино, а нимф изображали совершенно голые девицы, которые «декламировали стихи и пасторали».

Что же касается папы Пия II, то он вовсе не случайно силился хоть немножко оздоровить Францию. Рим до сих пор цеплялся за надежду выправить ситуацию на Балканах. Оборона Константинополя была на устах всей Европы, раскрашивалась героическими легендами. От Византии еще сохранялось несколько обломочков, был повод «спасать» их. А Хуньяди под Белградом наконец-то одержал победу над турками! Осталось собрать французов, немцев, поляков, венгров, чехов – и вперед! И тогда уже не греческий император будет колебаться туда-сюда, а папа с «патриархом» Исидором твердо установят унию, распространят ее на «освобожденные» народы. В 1458 г. Пий II созвал в Мантуе специальный собор и объявил на нем крестовый поход. Главными агитаторами выступили столпы унии, Исидор и кардинал Виссарион Никейский. Этот кардинал произносил на соборе вдохновенные речи, составил послание королям, горячо убеждая их подняться как один, освобождать «христианские святыни».

Организаторы похода связались с уцелевшими византийскими властителями – царьком Трапезундской империи Давидом Комнином, морейскими деспотами Дмитрием и Фомой Палеологами. Давид воспринял их посулы за чистую монету. Начал пересылаться тайными посольствами с Римом и Венецией, а в Малой Азии развил бурную деятельность, сколачивая коалицию против османов. Вовлек в нее грузинских царьков Дадиана Мингрельского и Георгия Имеретинского, караманского эмира Хасана. Вовлек и турецкого бея, правителя Синопа – он мечтал отделиться от султана.

Давид настолько увлекся, что принимал желаемое за действительное. Грезил, что в Черное море со дня на день войдет бесчисленный папский флот, бросит якоря у него в Трапезунде. Не дожидаясь, когда это осуществится, прекратил платить дань султану. Папские обещания окрылили и Фому Морейского. Он тоже поверил, что западная помощь не за горами, поднял восстание. Брат Дмитрий не поддержал, заверил султана, что сохраняет верность ему. Фома заклеймил его изменником. Свои войска, и без того реденькие, развернул не на турок, а на Дмитрия. Местный митрополит кое-как заставил братьев помириться.

Но… слухи о крестовом походе начали угасать. В то самое время, когда собор в Мантуе рассылал проникновенные послания, заварилась крутая каша. Воевода Хуньяди умер. В Венгрии предводитель прогерманской партии Ульрих Циллеи, вертевший королем Ладиславом Погробеком, вообразил, что пришло его время распоряжаться в стране. Против него выступил сын воеводы Ласло Хуньяди, разбил и убил. А 17-летний король впервые в жизни принял самостоятельное решение. Сдуру приказал казнить сына Хуньяди! Поднялась вся Венгрия, независимо от партий. Ладислава выгнали с треском, выбрали королем второго сына Хуньяди, 15-летнего Матьяша Корвина.

Ладислав Погробек сбежал в Чехию, и гуситы со своим правителем Иржи Подебрадом приняли его. Юноша с удовольствием расположился в Праге, даже затеял сватать французскую принцессу. Но сговориться не успели. Паны отравили его и последовали примеру венгров, избрали королем Подебрада. Император Фридрих III вместо турок двинул войска на Венгрию. Бароны, сплотившиеся вокруг Матьяша Корвина рубились с немцами. А Пию II стало некого посылать на Балканы…

Султан Мухаммед II сделал из этой истории выводы: пока в его владениях существуют византийские ошметки, Запад будет использовать их для мятежей и вторжений. В 1460 г. он прибыл в Морею с большой армией. Деспот Дмитрий примчался к нему в ставку, изъявил полную покорность и упрашивал принять дочку в гарем. Но Мухеммед все равно отобрал у него удел, а взамен дал три островка и назначил кое-какое денежное содержание. Фома тоже сообразил, что слишком зарвался. Прислал к султану своих приближенных, просил прощения. Но Мухаммед не удостоил его ответа. Ответил действиями.

Турецкие войска один за другим брали города Фомы. Пленных разделяли на две категории. Тех, кого сочли бесполезными, казнили. Остальных султан велел гнать в Стамбул. Он задумал возродить былое великолепие Константинополя, но для этого нужно было много людей. Фома с сыновьями и дочерью Зоей бежал на остров Корфу, под защиту венецианцев. Увез с собой святыню, главу св. апостола Андрея. На Корфу было глухо, неуютно. Через некоторое время перебрались в Рим. Папа признал Фому законным преемником императорского титула, выделил пенсию – вдруг еще пригодится?

А Мухаммед после Мореи двинулся на Давида Трапезундского. Переправившись в Малую Азию, по одному вывел из строя союзников царька. Подступил к Синопу и пообещал помиловать мятежного бея, дать вместо Синопа другой город, Филиппополь. Тот размышлял недолго, предпочел согласиться. Дальше султан разгромил караманского эмира Хасана. Потом, уже без помех, повернул на Трапезунд. С моря город обложила османская эскадра, а с суши, через горные перевалы, подошли полчища султана. Правда, они очутились в отчаянном положении. У них не хватало продовольствия и фуража, собрать запасы в горах, в мелких селениях, было нереально.

Огромная армия стала голодать, а Трапезунд был мощной крепостью, мог держаться очень долго. Но Мухаммед не напрасно миловал некоторых противников. Давид струсил и понадеялся заслужить аналогичные поблажки. Открыл ворота, выехал к султану с дочкой, просил взять ее для пополнения гарема. Даже выражал готовность принять ислам. А за все эти знаки покорности пытался выговорить лишь одно, чтобы ему дали такой же доходный город, как Трапезунд. Мухаммед решил иначе: царевну не взял, а Давида приказал удушить вместе с восемью сыновьями. В Трапезунде султан оставил лишь треть жителей, а две трети переселил в Стамбул. Вдова Давида, царица Елена, собственными руками похоронила мужа и детей, нищенствовала и доживала век в шалаше на их могиле…

Генуэзцы старались не ссориться с султаном, подстраиваться к нему хотя бы для видимости. Что ж, Мухаммед выдал им фирман, подтвердил права, которые они имели в Византии. Но он сохранил только права, полученные официально! А генуэзцы в Византии давно отвыкли соблюдать какие бы то ни было ограничения. Этому пришел конец. Стены Галаты султан велел срыть, запретил принимать беглых. Эгейское море и Босфор теперь контролировать турецкий флот. Следили, кто плывет и зачем, в портах проверяли грузы, брали пошлины, пресекали контрабанду. Военные корабли не пропускали.

И даже обычное приведение к законности подорвало генуэзские позиции. Галата, лишенная независимости, стала хиреть. Крымская «Хазария» без эскадр, способных в любой момент явиться на выручку, почувствовала себя совсем неуютно. Но черноморская торговля была для Генуи крайне важной. Искали покровителей по соседству. Кафа, Сугдея и Тана приняли зависимость от Крымского хана, Аккерман (Белгород) передался под защиту молдавского господаря Стефана. Через Молдавию и Польшу генуэзцы проложили новый путь на запад. В Яссах, Бухаресте, Сучаве, Терговисто обосновались колонии итальянцев и евреев. Стефан нарадоваться не мог. Через его земли потекли индийские, китайские, персидские товары, русские меха и невольники. Казна пополнялась пошлинами, купцы стали лучшими помощниками господаря, в любой момент давали деньги для войн с турками или венграми.

Прибыли, стекавшиеся в Италию, способствовали дальнейшему ее развитию. Постоянно общаясь со странами Востока, итальянцы многое перенимали из более высокой культуры арабского мира и Византии – достижения архитектуры, технические новинки. Даже научились у арабов мыться. (У французов и англичан это новшество внедрится только через 500 лет.) Деньги обеспечивали заказы. Методом проб и ошибок позаимствованные технологии совершенствовались. Итальянская архитектура стала лучшей в Европе. Серьезных успехов добилась металлургия.

Но и в других странах пробивались робкие ростки научных знаний и открытий. Львиную долю этой науки составляли оккультные дисциплины, в истинах астрологии и алхимии никто не сомневался. Но иногда случалось и что-то полезное. Французский Людовик XI очень интересовался медициной, особенно ядами. Стал собирать и подкармливать врачей, и основал в Парижском университете медицинский факультет – раньше медицину и наукой-то не считали, университеты готовили лишь богословов и юристов. Венгерскому Матьяшу Корвину требовались свои специалисты, чтобы не зависеть от немцев, и он учредил университет в Буде. А в Германии Иоганн Гутенберг изобрел книгопечатание. Точнее, оно давным-давно практиковалось в Китае, но европейцы об этом не знали. Открытие Гутенберга было его личным, оригинальным. Вот только внедрить его оказалось сложно.

Изобретатель предлагал свою разработку королям, католической церкви, но никто не заинтересовался. В церкви на размножении книг кормились монастыри, печатание было ей без надобности. У королей и без того имелось много способов израсходовать деньги. После долгих мытарств средства все же нашлись. Их ссудил очень богатый воротила Иоганн Фауст. Гутентерг построил станки, издал первую печатную Библию. Но предприятие не принесло ожидаемых доходов, а Фауст требовал вернуть долги, подал в суд. С мастера было нечего взять, кроме типографского оборудования. Оно и отошло к заимодавцу. Толку в этом было мало, но Фауст пытался хотя бы потешить самолюбие, показывал станки как свое изобретение. Отсюда родилась легенда про «доктора» Фауста, вступившего в сделку с нечистым и сказочно разбогатевшего.

Но в XV в. подобные «доктора» набирали в Европе все больший вес. Идеалы романтических рыцарей и благородных королей тускнели, а настоящим королям и рыцарям надо было считаться с крупными торгашами и банкирами. Во Флоренции после Козимо Медичи правителями республики стали его сыновья Лоренцо и Джулиано. Они были владельцами и совладельцами всех флорентийских банков, расширяли дело. Филиалы их банков функционировали в Женеве, Брюгге, Лондоне, Авиньоне, Риме, Милане, Пизе, Венеции. Медичи владели также несколькими компаниями по производству шелка и шерстяных тканей, активно вмешивались в политику, подминали под себя целые города [59].

Крымскую «Хазарию» держал под опекой крупнейший банк Генуи, он носил имя св. Георгия. Правительство республики официально поручило банку обеспечивать и защищать черноморские колонии [95]. А в Германии лидировал дом Фуггеров. Они начинали с производства одежды в Аугсбурге, потом превратились в финансистов и нашли весьма выгодную сферу вложения денег: ссужать династию Габсбургов. Разумеется, императоры не обижали кредиторов, расплачивались привилегиями, подрядами, откупами.

Но легенда о том, что Фауст был связан с нечистым, имела под собой не только сказочную подоплеку. Наблюдалась определенная закономерность. Там, где утверждались интернациональные толстосумы, обнаруживались и какие-то антихристианские учения. Гнездом ересей не случайно стала Прага, древний перекресток международной торговли. Основатель банка Фуггеров принадлежал к лиге «вольных ткачей» – этим термином в Средние века обозначали себя сектанты-гностики, предшественники «вольных каменщиков».

Инквизиторы вылавливали и сжигали неграмотных баб-знахарок, их клиенток, чьих-то оклеветанных соперниц. А во Флоренции при дворе Медичи открыто действовала «Платоновская академия», где обсуждались каббала и прочая «тайная мудрость». Прославился Джованни Пико делла Мирандола, признанный «крупнейшим итальянским философом» и составивший трактат «900 тезисов по философии, каббалистике и теологии». Книгу сочли явно еретической, автору грозил суд инквизиции, но Медичи стоило цыкнуть, и от философа сразу отвязались [37].

В Молдавии в окружении господаря появился ученый иудей Схария. Он очень понравился Стефану, восхищал собеседников обширнейшими познаниями, приоткрывал перед ними каббалистические секреты, по-своему толковал Священное Писание. Рассказывал живо, умело. Беседами со Схарией увлеклись жена господаря, его дети, придворные. А супруга господаря была киевской княжной. В Киеве была большая еврейская колония, Схария и его друзья наведывались туда. Привезли князьям Семену и Михаилу Олельковичам рекомендательные письма от молдавской сестры, стали при их дворе близкими и уважаемыми людьми [52].


47. Как исчезли Ярославское и Ростовское княжества

Москвичи и приезжие останавливались, стараясь получше разглядеть необычное диво. У кремлевских ворот высоко вздымался на каменном коне святой всадник, пронзал копьем окаянного змия. Кто-то привычно крестился, кто-то восхищался, кто-то обсуждал между собой – пришел новый государь, вот и новшества появились, раньше-то такого не бывало…

Хотя на самом деле, заговоры и перемена на престоле не внесли ничего нового в планы московского правительства. Иван III завершал дела, намеченные отцом. Василий Темный замышлял отремонтировать участок кремлевской стены от Свибловой башни до Боровицких ворот, заготовил строительные материалы. Вести работы довелось уже сыну. Возможно, и идея со статуями родилась у отца. Ведь Кремль был не только крепостью, но и резиденцией государя. Хотелось, чтобы она выглядела достойно. «Поновлялась» лицевая, парадная часть стены, а главные, Фроловские ворота украсили две каменных скульптуры – с внешней стороны встал св. Георгий Победоносец, с внутренней – св. Дмитрий Солунский.

Впрочем, сын мог внести и добавление к отцовскому проекту. Статуи были монументальными, над каждой из них скульптор трудился около двух лет. И скульптор был своим, русским. В этом, кстати, не было ничего удивительного: в нашей стране имелись великолепные резчики по дереву, кости, камню. Разве что скульптур им раньше не заказывали. Имя мастера не дошло до нас, не сохранились и сами скульптуры. Мы знаем лишь одно, они были действительно красивыми. Разве поставили бы в столице, на самом видном месте, уродливую халтуру? Были уверены – статуи произведут должное впечатление и на подданных, и на иностранцев.

Иван III вернулся и к политическим планам отца, к его идеям относительно мелких удельных княжеств. За основу взял тот же проект дьяка Полуэктова, понравившийся Темному: «Чтобы отчина та не за ними была». Начали с Ярославля. В 1463 г. наместником туда был назначен воевода Стрига Оболенский, ему дали соответствующие инструкции, и он занялся кардинальным пересмотром земельных владений. Многочисленные удельчики переводились в собственность государя, а князьям выделяли вотчины в других местах. В материальном плане их ничуть не ущемляли, некоторые оказались даже в выигрыше. Но они теряли права суверенных «царьков», отрывались от сел и городов, где население привыкло повиноваться им.

Стрига Оболенский переписал бояр и детей боярских, числившихся во дворах местных князей. Они переходили в прямое подчинение государя, вливались в московское служилое сословие. Отныне им уже нельзя было отсиживаться по домам, за спинами хозяев. Как будешь служить, так и тебя отметят, наградят или накажут. А крестьян наместник принялся перезывать на «земли великого князя». И они-то откликнулись с превеликой охотой. Обнищавшие князья и бояре силились выжимать из них побольше, а в государевых владениях крестьяне приобретали статус «черносошных», свободных, платили только подати в казну. В итоге ликвидация Ярославского княжества прошла тихо и безболезненно. Обиженные хозяйчики осмелились излить злость разве что в неофициальных летописях [10]. А дальше пришел черед Ростовского княжества. Его «перебрали» по аналогичному сценарию, и оно тоже прекратило существование.

Рязанское княжество уже семь лет фактически жило под властью Москвы. Малолетний князь Василий воспитывался при дворе Темного, его городами управляли государевы наместники. Рязанцы сдружились с москвичами – в кои веки они могли не бояться татарских набегов! Но Василий Темный никаким образом не помышлял закрепить за собой чужую собственность. Конечно, сближение Рязани с Москвой было чрезвычайно важно, но следовало добиваться взаимного стремления. Юный княжич часто бывал в доме государя, подружился с его детьми, и Василий II наметил превратить дружбу в родство, сосватать за него свою дочь Анну.

Воплощать эту идею тоже выпало Ивану Васильевичу. Василию Рязанскому исполнилось 15 лет, по тогдашним понятиям, повзрослел, и государь вернул ему княжество, а попутно завел речь о браке. Василий обрадовался возможности жениться на сестре Ивана III. Его проводили на родину, он официально взошел на престол великого князя Рязанского, а потом возвратился, в январе 1464 г. сыграли свадьбу. Жених сохранил самые лучшие воспоминания о Москве, и его супруга не порывала с родней, они нередко приезжали в гости. Для обороны от степняков по-прежнему требовались государевы ратники, и Иван III не отказывал, выделял их. Рязанщина постепенно осознавала себя частью единого целого, Русской державы.

Хотя единство было еще хрупким, как незатвердевший цемент. От любого удара появлялись трещины, их приходилось то и дело латать. Например, псковичи обиделись, что Новгород не помог против немцев, выгнали новгородских купцов, конфисковали товары. Мало того, погромили села у соседей. Прислали делегатов в Москву, просили отделить их от Новгородской епархии, поставить отдельного епископа. А новгородцы жаловались на псковичей и просили войско, чтобы наказать их. Проблемы оказывались непростыми, деликатными. Псков, в отличие от Новгорода, всегда был верным государю. Но и новгородский архиепископ Иона был другом Москвы. Отталкивать его никак не следовало. В боярской республике владыка выступал не только духовным лицом, он возглавлял правительство.

Иван III и митрополит вели отдельные переговоры с двумя городами, искали компромиссы. Новгородцам войско на псковичей не дали, но и псковичам новую епархию не учредили. Пересылки и перебранки длились целых два года. И все-таки хлопоты приносили плоды. Кое-как удалось уломать Псков и Новгород заключить мир, а при этом Иван Васильевич не забыл государственные интересы. Оба города признали его арбитром в своих спорах, а в договорах подчеркивалось, что они являются «отчиной» великого князя.

Головная боль с Новгородом была привычной, как бы хронической, этому никто не удивлялся. Но серьезные противоречия назрели и в самой верхушке московской власти. Митрополит Феодосий был в свое время образцовым настоятелем монастыря, неплохо показал себя на посту епископа. Но руководство всей Русской Церковью он воспринял довольно своеобразно – наподобие огромного монастыря, в котором предстоит навести порядок. Св. Иона умел выделять главное, дух Православия, а к мелким формальным нарушениям относился терпимо. Феодосий обрушился именно на формальности. Оправданий не признавал, с реальностью не считался. Ивану III, конечно, не понравилось, что митрополит отказал в пострижении умирающему отцу. Но Феодосий противоречил и молодому государю, дергал замечаниями, если видел в чем-то отклонения от церковных правил.

Вместо мудрого советника Иван Васильевич получил придирчивого контролера и источник ненужных хлопот. Широко развернувшееся строительство храмов Феодосий отнюдь не приветствовал. Наоборот, возмущался, что «церквей много наставлено», а хороших священников мало. Дескать, «всякий в попы норовит». Подтягивать их уровень взялся по-своему. Начал каждую неделю собирать столичных священников, читал им наставления и устраивал строгие экзамены. Тех, кто показался ему недостойными, «мучаше без милости», лишал священства, даже обращал в холопы. Но при этом Феодосий был чрезвычайно доверчивым! Гонял простых и честных, а прохиндеи запросто обводили его вокруг пальца.

То ли из Киева, то ли из Крыма в Москву приехал весьма ученый иудей и попросил, чтобы его окрестили. Нарекли Феодором. Своими знаниями он произвел огромное впечатление на митрополита, устроился при его канцелярии. Феодор даже сумел убедить Феодосия, что славянский перевод Псалтири содержит некоторые неточности. Тот настолько высоко оценил специалиста, что поручил ему сделать новый перевод с еврейского. Эта работа была найдена в собрании рукописей Кирилло-Белозерского монастыря. Но она представляет собой перевод не Псалтири, а молитвенной книги «Махазор». Русский исследователь М. Н. Сперанский, изучивший находку, отметил, что «ни в одном псалме нет пророчеств о Христе», и пришел к выводу: «Феодор-жид, фанатически преданный иудейству, перевел вовсе не Псалтирь Давида, а молитвы иудейские, употребляемые при богослужении, в которых ярко просвечивает иудейская оппозиция учению о Троичности лиц Божества» [56].

Подобные «ученые» как раз и подсказывали митрополиту, что русские священники плохо подготовлены, помогали громить их. Кроме того, он обрушился на вдовых священников и диаконов. По правилам, служитель Церкви мог жениться лишь один раз. Если супруга умирала, он должен был постричься в монахи. Обычно он становился иеромонахом, продолжал служить в том же храме. Феодосий объявил это нарушением – если постригся, так и нечего жить в миру, должен уходить в монастырь. Но смертность-то была высокой, «вдовых попов» служило немало. Митрополит принялся вычищать их. Причем под «вдовую» метлу попали как раз опытные служители, прихожане сжились с ними. Теперь их изгоняли, а других священников не хватало. Храмы сиротели и закрывались.

Столичные посады забурлили. Толпы людей хлынули в Кремль, отстаивать своих батюшек. Знать поддержала простолюдинов, она тоже полагала, что Феодосий чересчур разошелся. Да и государь однозначно показал свое отношение к происходящему. Он не стал разгонять народ, позволил вдосталь побушевать возле митрополичьих палат и высказать все, что люди думают о таком предстоятеле. Однако и Иван III очутился в тупиковой ситуации. Как разрешить конфликт? Даже от униата Исидора избавились хитростью, предоставили удрать заграницу. А Феодосий был поставлен своим, русским Собором.

Но предстоятеля церкви еще раз подвела его доверчивость. В Москву вдруг прибыло посольство из далекого Иерусалима. Рассказало, что храм Гроба Господня поврежден землетрясением, для ремонта нужна крупная сумма. Делегатов якобы возглавлял патриарх Иерусалимский, но умер по дороге. Некий Иосиф, назвавшись братом патриарха, кроме денег, попросил, чтобы его поставили в сан митрополита Кесарии Филипповой. Феодосий был вне себя от радости. До сих пор Русская Церковь существовала обособленно, а теперь ее признала одна из вселенских патриархий!

Опытные бояре и дьяки отнеслись к гостям куда осторожнее, советовали поточнее разузнать, кто они и откуда. Нет, Феодосий отмел сомнения, воспылал рвением послужить Богу и Церкви. Пригласил нескольких епископов на собор, Иосифа рукоположили в митрополиты. Отправили его в Новгород с письмом: «Подайте без сумления милостыню Иосифу, митрополиту Кесарийскому». Призывы о сборе средств на храм Гроба Господня разослали по городам. Когда иерусалимцы вернулись из Новгорода в Москву, их ждали щедрые пожертвования. С мешками золота, серебра и мехов они благополучно покинули Русь, но летопись округло отметила – Иосиф с товарищами «не доиде до своей земли». Потому что были обычными проходимцами.

Бунт москвичей и скандал с «посольством» сломили Феодосия. Он осознал, что оказался не на своем месте, и добровольно сложил с себя сан. На причину отставки указывала ее дата – митрополит покинул кафедру в праздник Обновления храма Воскресения в Иерусалиме. Того самого храма, на восстановление которого он раскошелился. Феодосий удалился в Чудов монастырь и снова стал тем, кем он и был по призванию: очень хорошим монахом. Истово молился, взял в келью парализованного старца, ухаживал за ним и омывал язвы. Потом перебрался в Троице-Сергиев монастырь, там тоже прославился подвижничеством, был похоронен в самом почетном месте, где когда-то стояла келья преподобного Сергия…

Своим преемником Феодосий назвал суздальского епископа Филиппа. В ноябре 1464 г. Иван III назначил Освященный собор. Он не хотел повторять ошибок. Новый предстоятель должен был удовлетворять все слои духовенства, понимать нужды народа и государства. Кроме епископов и настоятелей крупных монастырей, великий князь собрал многих представителей белого духовенства, «протопопов и прочих священников», на заседениях присутствовал и великий князь с братьями. Фигура Филиппа оказалась подходящей для всех, его избрали и посвятили в митрополиты.

Но серьезные ошибки доводилось совершать и самому Ивану Васильевичу. Русь находилась в окружении врагов, государь пытался найти союзников. Обратил внимание на Большую орду. Она могла помочь и против литовцев, и против казанцев. Цена была высокой – сарайские ханы до сих пор силились вернуть Русь в свое подданство. Но великий князь и его советники рассудили, что игра стоит свеч. В 1463 г. в Сарай поехали московские киличеи (гонцы), повезли «дары многие». Иван III обращался к хану, как к верховному повелителю, извещал, что занял место отца.

Кучук-Мухаммед был приятно удивлен. Русские столько раз прогоняли его воинов, и вдруг склонялись перед ним, соглашались платить дань, хотя бы и умеренную, куда меньше, чем прежде! В Москву пожаловал ордынский посол с ярлыком на великое княжение. Иван III, как в старину, встретил его за городом, повел под уздцы коня, выслушал стоя. А потом татарин официально возвел его на отцовский престол. Конечно, это унижало государя, низводило до статуса ордынского «улусника». Но Иван Васильевич смирился, добросовестно исполнил положенные обряды. Ведь и смирение входило в науку быть государем. Главное, чтобы была польза для страны, для его подданных.

А пользы-то не было. Кучук-Мухаммед уже состарился, при его дворе верховодили алчные царевичи и мурзы. Ни малейшей помощи против казанских набегов Большая орда не оказала. Ханы враждовали, зато работорговцы Сарая были тесно связаны с казанскими, перекупали у них «товар». Неужели они позволили бы своему царю подрывать столь выгодные операции? Выплатами дани русские не смогли купить даже мира. Рассчитывали, что Кучук-Мухаммед перенацелит свою конницу на Литву. Но ее по-прежнему прикрывал крымский Хаджи-Гирей, сарайские татары боялись сталкиваться с ним.

Между тем, они жаждали добычи, пленных. Сын Ахмат с влиятельными мурзами убеждали хана, что соблюдать дружбу с Москвой не имеет смысла. Поклонилась, присылает дань? Потому и поклонилась, что ослабела при новом государе, а дань маленькая, могут платить гораздо больше. Вот и надо тряхануть как следует, прижать, как при Батые или Узбеке. Кучук-Мухаммед не стал ссориться с собственным окружением. В 1465 г. распорядился собирать на Дону всю орду и ударить на русских. Хан даже не задумывался о предлоге для войны, его можно было придумать задним числом.

В Москве узнали, великий князь скликал полки. Но ордынцы до Руси не дошли. Их опять подкараулил Хаджи-Гирей. Услышал, что его враги двинулись на север, подставили тылы, и повел крымских татар на сарайских. Кучук-Мухаммед обнаружил их приближение, развернул войско. Тучи всадников сшиблись в остервенелой рубке, засыпали друг друга ливнем стрел. Крымцев удалось отразить, но сердце старого хана не выдержало волнений, Кучук-Мухаммед умер. А за его престол схватились царевичи Ахмат и Касим. Снова засверкали сабли и запели стрелы. Одолел Ахмат. Разбитый Касим отступил в Астрахань, и возникло еще одно ханство. Естественно, Иван III прекратил посылать дань в Сарай. Посылать было некому и не за что.

Но стекались предупреждения, что Ахмат не оставил замыслов погромить Русь, в 1467 г. следует ждать набега. По весне государь выехал на Оку проверять крепости, систему застав и дозоров. И вдруг среди военных забот к нему в Коломну прискакали гонцы, сообщили, что беда пришла в его семью. В одночасье скончалась жена, Мария Тверитянка. Ей было всего 25 лет. Ходили упорные слухи, что она умерла «от смертного зелия». Кому могла понадобиться ее гибель? С кем-то поссорилась? Или кто-нибудь мечтал подсунуть государю другую супругу, свою родственницу? Это осталось тайной.

Обвинение выдвинули против Натальи, жены дьяка Алексея Полуэктова. Ивану III донесли, будто она посылала пояс великой княгини к бабке-колдунье. Но расследование не выявило доказательств, что убийство совершили Алексей и Наталья. Строгих наказаний не последовало. Государь ограничился лишь опалой Полуэктова, отстранил от занимаемых постов и запретил появляться на глаза. Впрочем, факты говорят о том, что дьяка попросту оклеветали. Он был одним из ближайших помощников Темного и его сына, и именно он разработал механизмы ликвидации Ярославского и Ростовского княжеств. Вот и отомстила ему когорта князьков, превратившихся в московских бояр. Иван Васильевич понял это не сразу, но все-таки понял. Через 6 лет он полностью оправдал Полуэктова и возвратил ко двору.


48. Казанская война

Ликвидировав несколько уделов, Иван Великий получил в свое распоряжение земельные угодья, получил и людей – вчерашних княжеских и боярских дружинников, слуг. Несколько лет относительного мира государь использовал для преобразований армии. Пополнял ее новыми воинами, наделял их деревнями, но не в наследственное владение, а поместьями, в качестве жалованья за службу. Основой войска становились уже не дворы князей и боярские отряды, а государевы дети боярские.

Великий князь старался, чтобы они имели лучшее вооружение и снаряжение – а в оружии он знал толк, с юных лет бывал на войне. Тратил немалые казенные средства, его подрядчики ездили по ремесленным слободам, размещали заказы, принимали продукцию: сабли, доспехи, копья, самых совершенных на то время образцов. Дети боярские оценили такую заботу, гордились, как печется о них Иван Васильевич – подобного отношения к воинам не было ни в одной стране. Уж чем-чем, а расточительством великий князь никогда не грешил, бывал довольно прижимист. Но в данном случае считал затраты оправданными.

Особое внимание Иван III уделял огнестрельному оружию. Поручал искать мастеров, умеющих отливать пушки и пищали, расширял их производство. Впрочем, в Москве принимали любых хороших специалистов, жаловали большими окладами. Слухи об этом расходились за границей, и на службе государя появились мастера из Греции, Литвы, Германии, Италии. Приезжали и военные.

Непростая судьба выковала из Ивана Васильевича поистине незаурядную личность. Если детство у него оборвалось слишком рано, то к 30 годам он стал вполне зрелым государем и понимал толк не только в оружии. Он приобрел ценнейшее для властителя качество – разбираться в людях. Одним из тех, кто попросился к нему на службу, был Данила Холмский. Когда-то Холмские возглавляли династию тверских князей, даже пытались соперничать с Москвой. Теперь они захирели, и Данила счел за лучшее оставить родной удел, искать счастья у соседей. Он был молод, еще ничем не отличился, но Иван III безошибочно угадал в нем выдающегося военачальника, стал назначать на высокие посты.

Великий князь отчетливо понимал, что в окружении врагов мир не может быть вечным. А военный опыт подсказывал: ограничиваться пассивной обороной нельзя. Если неприятели навалятся со всех сторон, Руси придется туго. Оптимальным вариантом было бы разгромить их по очереди. Самые ощутимые неприятности доставляла в это время Казань. Она не могла сокрушить Москву, но и покоя не давала. Защита от сарайских татар была уже отработана. Они выступали в набеги летом, когда в степях имелся подножный корм для коней. Прежде, чем добраться до Руси, им приходилось преодолеть немалое расстояние. Разведка подавала сигнал тревоги, люди укрывались в крепостях, на Оке занимали позиции рати…

Казанцы жили рядом, идти через степи им не требовалось. Они повадились нападать зимой, дорогами служили замерзшие реки, а коней кормили овсом и сеном, заготовленным в русских деревнях. Предупреждения об угрозе опаздывали. Сразу же от Волги татары врывались в густонаселенные районы. А по лесам на морозе не очень-то попрячешься. Людей захватывали целыми деревнями, а когда подоспевали войска, хищники уже скрывались на своей территории. Охота за невольниками и торговля ими стала в Казани самым прибыльным промыслом. Казна подпитывалась пошлинами от работорговли, в хозяйствах трудились десятки тысяч рабов. Писали, что Казань «кровию русскою беспрестанне кипяще» [83].

Первые годы своего правления Иван III откладывал войну. Хотел подготовиться получше, высматривал, не подвернется ли благоприятная ситуация. Она и в самом деле подвернулась. Летом 1467 г. в Казани умер отцеубийца Мамутек. На престол сел его сын Ибрагим. Как обычно, возвысил собственных друзей. Но осталось и немало недовольных, лишившихся теплых мест. Они вспомнили, что на Руси живет брат Мамутека и дядя Ибрагима, Касим. Если посадить его на трон, то и самим удача обломится!

Заговорщики прислали делегатов к Ивану Васильевичу, выпрашивали отпустить к ним и поддержать Касима. Наобещали с три короба. Дескать, воевать не понадобится, Ибрагима в Казани не любят. Стоит только появиться Касиму с русским войском, оппозиция свергнет хана, откроет ворота. Государь посовещался с боярами, братьями. Сошлись на том, что дело стоящее. Если в Казани будет царствовать давний друг русских, чего же еще желать? В сентябре стали собирать войска.

В области военного искусства Иван III сделал важный шаг вперед. Его слепой отец вынужденно отошел от древней традиции, когда князья и короли сами вели полки на битву. Сына никто не смог бы упрекнуть в трусости. Он бывал в походах, в боях, на пожарах в Москве бросался в самое пекло, всегда лично командовал спасательными работами. Но Иван Васильевич осознал, что на войне поведение отца было правильным, государь не должен находиться на передовом рубеже. Его место в тылу – осуществлять общее руководство, координировать действия различных отрядов.

Теперь он разместил свою ставку во Владимире. Основные силы возглавили Стрига Оболенский и Данила Холмский. Им подчинялась государева конница, полки удельных братьев, служилые татары Касима. Этой армии предстояло идти на Волгу, к устью Свияги. Вторая рать была судовая, на лодках. Она формировалась из жителей Устюга, Вологды, Вятки, верхневолжских городов. Ей предписывалось спуститься по реке, перевезти на лодках конницу через Волгу, а там уж до Казани было рукой подать.

Вроде бы, все предусмотрели, общая численность войск была достаточной. Однако «первый блин» оказался комом. Подвели не воины, подвела организация. Судовая рать собиралась плохо. Воеводы городов дисциплиной не отличались, ополченцы собирались медленно. Лодок заготовили мало, не хватало припасов. В общем, застряли. Когда конное войско дошло до Волги, выяснилось, что переправляться не на чем. Зато на другом берегу стояла многочисленная казанская рать. Форсировать реку под ливнем стрел нечего было и думать. А татарские заговорщики наврали, сторонников у них было мало, и бунтовать против Ибрагима они не рискнули.

Стрига и Холмский придумали хитрость – заманить неприятелей на свой берег, побить, а потом переправиться на казанских судах. Сделали вид, будто испугались татар, уходят прочь, а полки расставили в засадах по прибрежным лесам и оврагам. Хан клюнул, приказал преследовать русских. Флотилия лодок перемахнула через Волгу, татары начали высаживаться. Но все испортил один из придворных, Айдар Карпов, не выдержал, раньше времени выскочил в атаку. Казанцы сразу смекнули, что им устроили ловушку, спешно отчалили назад.

Армия без толку стояла на Свияге под осенними дождями, потом ударили ранние морозы. Воеводы решили, что надо спасать воинов – пропадут. Приказали возвращаться. Обратный путь был «зело истомен». Люди вязли в грязи, в мокром снегу. Кончились еда и фураж, падали лошади. Начался Рождественский пост, и летопись сообщает, что «многие христиане в постные дни» вынуждены были питаться кониной. Бросали тяжелое снаряжение, доспехи. Но Стрига и Холмский сумели сохранить главное – дисциплину и управление войсками. Армия не развалилась, не превратилась в погибающие толпы, воеводы ободряли ратников, учили помогать друг другу и довели до русских городов без потерь, «вси здрави приидоша».

Это было немалой заслугой, и Иван III не гневался на полководцев, не перекладывал на них вину за неудачу. Хотя положение сложилось напряженное. Измученных воинов приходилось распустить по домам, а казанцы воодушевились. Государь предвидел – полезут на Русь. Распорядился готовить к обороне Муром, Нижний Новгород, Кострому, Галич, крестьянам укрывать скот, хлеб и уходить за стены крепостей. Сам Иван Васильевич всю зиму оставался во Владимире, командовал возникшим фронтом. Он рассчитал верно. Татарское войско и присоединившиеся толпы черемисы нагрянули к Галичу. Предпринятые меры были своевременными, захватить город враги не смогли, а села стояли пустые, в них «мало нечто полону взяша».

Но после этого ханские начальники разошлись по разным направлениям. Один отряд устремился на устюжские земли, осадил и поджег городок Кичменгу. Жители отказались сдаваться и погибли в пламени до единого. Второе скопище казанцев разорило костромские волости на р. Унже, «множество полону взяша, а иных иссекоша», третье прошлось пожарами и кровью по окрестностям Мурома. Великий князь отслеживал стекавшиеся к нему известия, требовал от воевод высылать конницу на перехват. Поймать врагов не получалось, татары и черемиса исчезали так же быстро, как появлялись. Тогда государь поставил другую задачу: не оставлять набег безнаказанным. Князя Семена Ярославского он послал в рейд по землям черемисы, ополчения муромлян и нижегородцев – на казанские владения по Волге. Разорили села, забирали в плен жителей, угоняли скот.

Иван Васильевич теперь видел, что надеяться на казанскую оппозицию нечего. Он отказался от поспешных действий, спланировал операции в два этапа. Сначала прощупать оборону неприятелей, обессилить их в полевых сражениях, а уж потом нанести завершающий удар. На лето 1468 г. государь наметил два похода. Корпус отборной кавалерии Федора Ряполовского пустил в лоб, от Нижнего Новгорода. Ибрагим принял вызов, тоже отправил навстречу лучшие части, ханскую гвардию. Столкнулись у Звеничева Бора в 40 верстах от Казани, и московские рубаки продемонстрировали свою выучку. В жестокой сече татарское войско уничтожили полностью, «не пусти ни единого, иже бы весть принес в Казань». Продвигаться дальше от Ряполовского не требовалось, ему поручили лишь разведку боем. Постояв на месте своей победы, собрав трофеи и пересчитав пленных, он повернул назад.

Но в это же время, когда казанцев отвлекла конница, второй отряд совершал рейд по их тылам. Он был небольшим, три сотни добровольцев из северных городов, позвали казаков. Командовал ими воевода Иван Руно. Он двинулся на лодках в обход – через Вологду, Устюг, Вятку. Ворвался на Каму, во внутренние районы ханства. Татары здесь жили беспечно, чувствовали себя в безопасности. И вдруг на них налетели русские. Громили, жгли, пленяли. Казанцы смогли выслать на них лишь несколько мелких дружин. Храбрецы разбили их и тем же путем удалились на Русь.

Хан снова силился отомстить. Едва наступила зима и реки сковал лед, бросил конницу на Муромский край. Она прокатилась по деревням, «много полону взяша». Но государь предусмотрел ответные набеги, заранее послал в Муром Данилу Холмского, сильный отряд детей боярских. Воевода ждал нападения, мгновенно кинулся за грабителями и настиг их. Казанцев порубили, удрать сумели лишь немногие, побросав лошадей и разбежавшись в лесу. Всех пленных освободили. Куда лучше удался татарам другой поход, на Вятку. Как водится, принялись разорять, жечь. А вятчане с Москвой практически не считались. Рассудили: Казань рядом, враждовать с ней себе дороже. Вступили в переговоры и сдались. Даже признали над собой власть Ибрагима и обязались платить ему дань.

Но и в Сарае работорговцы обеспокоились, что русские насели на Казань. Сочли, что надо помочь, подзуживали приближенных Ахмата – пора бы наведаться на во владения великого князя. Поражения кое-чему научили ордынцев, они применили новую тактику. Войско подобралось скрытно, разведчики досконально высмотрели, где стоят русские заставы, и одним махом перебили их. После этого татары молниеносным налетом опустошили волость Беспуту на Оке и ушли в степи. Ивану Васильевичу пришлось перебрасывать значительную часть конницы на южное направление.

Но на планы государя это не повлияло. Он полагал, что в войне с Ибрагимом конница уже не понадобится. Ханская кавалерия очень поуменьшилась, а по большим рекам удобнее было действовать на лодках. Весной 1469 г. опять формировались две рати, и на этот раз обе были «судовыми», в поход подняли пешие городские ополчения. В Нижнем Новгороде под командованием Константина Беззубцева собирались ратники из Москвы, Коломны, Можайска, Дмитрова, Углича, Владимира, Мурома, Суздаля, Ярославля, Костромы. Во второй корпус, князя Данилы Ярославского, набирали жителей Устюга и Вологды. Его подкрепили несколькими сотнями детей боярских государева двора и предписали повторить рейд по тылам противника через Вятку и Каму.

Однако и прошлогодние удары не прошли бесследно. Когда в Казани узнали, что вот-вот последует очередное вторжение, татары переполошились. Выслали в Москву посольство, причем Ибрагим отправил в числе послов собственную мать. Раньше она была любимой женой царевича Касима, славилась редкой красотой. Мамутек, совершив переворот, захватил гаремы братьев, и у него она тоже стала любимой женой, родила наследника. Казанские вельможи полагали, что бывшая супруга сможет повлиять на Касима, склонить к примирению. Да и Иван Васильевич соглашался замириться. Приказал Беззубцеву задержать армию в Нижнем Новгороде, ждать дальнейших указаний.

Но переговоры забуксовали. Великий князь выставил единственное требование, зато конкретное: освободить всех русских невольников. Казанцев это никак не устраивало, они принялись вилять. Что ж, государь решил подтолкнуть их к сговорчивости. Отправил Беззубцеву новый приказ: отпустить на Казань «охотников», добровольцев. Предписал им разорять селения, но столицу ханства не штурмовать и не захватывать. Иван III отдавал себе отчет, что прочно удержать ее невозможно, и не хотел ожесточать татар, чтобы не сорвать переговоры о мире.

Идея в общем-то была здравой, и тем не менее, внесла неожиданный хаос. Ведь рать Беззубцева состояла из ремесленников, слуг, торговцев. Они вооружились на святое дело, вызволять из басурманской неволи единоверцев, братьев, сестер. А вместо этого месяц стояли без толку. Дурели от скуки, ругались – зачем их оторвали от работы, от домов? Стоило Беззубцеву зачитать грамоту великого князя и кликнуть «охотников», как вызвались все. Воевода опешил, объяснял, что все не нужны. Но его уже не слушали. Отвечали: государь звал охотников? Мы и есть охотники!

Беззубцев остался в Нижнем чуть ли не в одиночестве, а его войско грузилось в лодки. Перемешалось, потеряло всякий порядок. Но среди ратников были и казаки, участники прошлого похода. Они-то знали, как надо организовываться самим, подсказали другим. Чисто по-казачьи масса «охотников» собралась в круг, и начальником был выбран недавний предводитель тех же казаков, Иван Руно. Он быстро восстановил дисциплину. Да и ратники бунтовали вовсе не для того, чтобы безобразничать. Они-то рвались бить врагов Руси!

Буйная толпа превратилась в послушных и храбрых бойцов. Налегли на весла. Сменяя друг друга, гребли днем и ночью, не останавливаясь. Флотилия плыла так стремительно, что опередила донесения татарских дозорных. Рано утром 21 мая она внезапно появилась возле самой Казани. Это был великий праздник, день Св. Троицы. Отметили его достойно, ревом боевых труб. Горожане еще спали. Переполошенные, раздетые, выскакивали из домов. А русские уже ворвались в казанские посады. Кто-то пробовал защищаться, остальные удирали кто куда. Навстречу выбегали толпы рабов, рыдали от свалившегося счастья. «А что полон был тута на посаде христианский, московский и рязанский, литовский, вяцкий и устюжский и пермский и иных прочих городов, тех всех отполониша».

Могли бы с ходу влететь и в кремль, но Руно помнил о государевом приказе: Казань не брать. Впрочем, это было и опасно. Большой город мог обернуться ловушкой для войска. Увлекутся грабежами, разбредутся, а татары стянут силы и покончат со смельчаками. Воевода велел отступить. И без того нахватали несметную добычу, посады подожгли и отчалили. Остановились лагерем на острове Коровнич. Отправили доклады Беззубцеву, великому князю. Иван Васильевич не ожидал подобного успеха. Но он сразу оценил, какие перспективы открывает прорыв «охотников». Распорядился, чтобы Беззубцев ехал к войску, соединился с северной ратью, позвал вятчан и вместе «промышляли» под Казанью, держали ее под угрозой. Наведут страху, и хан пойдет на любые уступки.

Но северная рать, около тысячи устюжан и вологжан Данилы Ярославского, добралась только до Вятки. Здешняя республика сослалась на свой договор с Ибрагимом и отказалась воевать. Воевода терял время, уговаривал. Прибыли и гонцы от Беззубцева, привезли повеление Ивана III вятчанам идти к Казани. Нет, они не подчинились. Вдруг москвичи уйдут, а казанцы отомстят? Откровенно выступать против государя Вятка тоже побаивалась. После споров согласилась пропустить отряд Ярославского через свою территорию, но сама объявила нейтралитет: «Нам не помогати ни царю на великого князя, ни великому князю на царя».

А между тем, Ибрагим поднимал воинов со всего ханства. Он бушевал, горел желанием истребить русских, засевших на острове. Но у Ивана Руно и его соратников было в Казани множество сочувствующих – рабы. Один из них сбежал из города, предупредил: завтра на рассвете татары нападут. Руно действовал грамотно. Слабых и неопытных ратников с табором освобожденных невольников отправил на другой остров, Ирыхов. При себе оставил лучших бойцов, укрыл в засадах.

Когда ночная мгла стала редеть, вода заплескалась под веслами казанских лодок. На острове было тихо. Татары уверились, что русские видят сладкие предутренние сны. Высаживались, шепотом передавали команды. Но тишина разорвалась грозным кличем, и казанцев яростно контратаковали. Они ошалели от неожиданности, и их скинули в воду, гнали на лодках обратно до Казани. Проучив врага, отряд Руно перебрался в новый лагерь на Ирыховом острове. Сюда прибыл и Беззубцев. Некоторое время подождали северную рать и вятчан, но известий о них не было. Продовольствие подходило к концу, и воеводы решили плыть домой.

Но их победы уже встряхнули казанских послов в Москве, они сразу сбавили тон, поскорее приняли условия Ивана III. Флотилия Беззубцева и Руно встретила судно с ханской матерью. Царица сообщила: подписан мир. Ратники обрадовались, сочли, что дальше можно плыть спокойно. Хотя Ибрагим воспринял известие от своих дипломатов совершенно иначе. Его душило бешенство – дерзкий десант поставил на уши его столицу и уходил невредимым! Хан отмахнулся от мирного договора, велел во что бы то ни стало уничтожить русских.

Они как раз остановились у Звеничева Бора, где год назад корпус Ряполовского вырубил ханскую гвардию. Расположились станом, отдыхали – и вдруг по реке выплеснулась армада лодок, по берегу их сопровождало конное войско. Воеводы не растерялись, скомандовали к бою. А ополченцы за время похода кое-чему научились. Мгновенно заняли места на веслах, русские ладьи ринулись на казанские. Схватка закипела на воде. Опрокидывали друг друга, кололи копьями, рубились к борту борт. Татар обратили в бегство, преследовали. Но эскадра оттянулась к другому берегу, и конница прикрыла ее, засыпала наших ратников стрелами. Они тоже повернули назад, к своему стану. Теперь ободрились казанцы, устремились за русскими. Воеводы снова развернулись навстречу, отбросили их. Эти атаки туда-сюда продолжались целый день. Но татар потрепали очень крепко, возобновлять битву они не рискнули. Рать продолжила путь уже без приключений.

У отряда Данилы Ярославского, плывшего с севера, дело обернулось куда хуже. Задержавшись в Вятке, он только-только вступил в казанские пределы и от жителей узнал – война завершилась. Решил идти на родину кратчайшим путем, по Каме. Вот тут-то татары отыгрались! Перегородили реку судами, связав их между собой. Командиры увидели, что никаким миром не пахнет, но и повернуть было сложно, тучи татар поджидали по берегам. Пошли на прорыв, завязалась рукопашная на лодках и ладьях. Князь Ухтомский проявил чудеса храбрости, прыгал с судна на судно и крушил врагов огромной дубиной-ослопом. Воевода Перхушков сумел захватить часть заграждения. Порубили канаты, скрепляющие казанские ладьи, в брешь стали проскакивать русские лодки. Но спаслись лишь 300 воинов, князь Данила Ярославский и 700 его подчиненных погибли.

Нападения на возвращавшиеся войска перечеркнули мир. Да и подписанный договор хан не утвердил. Исполнить ключевой пункт об освобождении невольников означало расстаться со всеми своими рабами и рабынями, отбирать их у феодалов, царедворцев, горожан. Против Ибрагима восстала бы вся Казань! Но Иван Васильевич не отступился от требования и спускать его на тормозах не позволил. Не стал ждать ни отговорок, ни объяснений. Зачем ждать? Факты говорили сами за себя. В конце июля уставшие ратники Беззубцева и Руно вернулись к причалам Нижнего Новгорода, а по городам уже разлетелись вестники, несли повеление: не разоружаться, в августе снова собирать армию в Нижнем.

К осени как раз можно было снять полки с южной границы, и Иван III сосредотачивал могучий кулачище, все силы Руси. Чтобы подчеркнуть высокий ранг похода, назначил командовать своих братьев Юрия Дмитровского и Андрея Угличского. При них находились лучшие воеводы: Иван Патрикеев, Данила Холмский, Федор Хромой. Волга покрылась лодками судовой рати с пехотой. Дымили кострами и сверкали доспехами неоглядные лагеря конницы. А казанцы-то растрепали войска в прошлых боях. Преградить путь такой лавине им было нечем. Ибрагим не посмел помешать русским переправляться, останавливать на подступах. Стягивал кого мог оборонять столицу.

1 сентября русские показались возле Казани. Посады еще не успели отстроиться после набега, лежали в головешках. Государевы полки легко овладели ими, окружили крепость и отыскали источники воды, питавшие город. Перекрыли ее и… все. Казань, переполненная сбежавшимися отовсюду татарами, застонала и завыла от жажды. Ибрагим выслал парламентеров. Ему осталось только безоговорочно принять русские требования. Они остались прежними: отпустить всех христиан, захваченных в плен за последние 40 лет. Теперь и хозяевам невольников возражать не приходилось…

Из ворот текли потоки женщин, мужчин, ребятишек. Заходились слезами радости, целовали руки и стремена, славили государя Ивана Васильевича. Отныне им предстояло слышать вокруг не татарскую, а родную речь, видеть родные избы и пейзажи. Они могли приходить в родные уютные храмы не с позволения хозяина, а по своей воле. Предстояло жить дома, а не на чужбине. Обо многих из них дома уже забыли, их домов не существовало. Но для русского человека вся Русь была домом. Среди пленных сновали чиновники государя. Звали на его земли, обещали льготы, подмогу. Зазывали к себе и удельные князья, бояре. Люди были нужны всюду.


49. Как русские открывали Индию

Под солнечным небом Рима жизнь была совсем не скучной. Это был один из величайших городов мира, его население достигало 200 тыс. человек. Застроен он был совершенно беспорядочно. В центре высился замок св. Ангела, папская крепость на случай опасности. Вокруг лепились старые, обветшавшие храмы вперемежку с дворцами, особняками, рыночными площадями. В пространство городских стен втиснулось сколько получилось домов в три, в четыре этажа. А за стенами лежали кварталы мастеровых, трущобы, вдоль гаваней на Тибре протянулись улицы кабаков и притонов. Рим был донельзя грязным. Его никогда толком не убирали, отбросы и нечистоты разлагались, и зловоние разносилось на многие километры. Не добавляли благоухания и тела казненных, их ради устрашения оставляли болтаться на виселицах. Современник, посетивший Италию, писал: «Мы видели вдоль дороги столько трупов, что путешествие становится неприятным».

Сердцем Рима был Ватикан, вся жизнь закручивалась вокруг него. Знать кормилась у папского престола, горожане обслуживали знать, торговцы сбывали товары горожанам. Город не засыпал никогда. Днем в папских и кардинальских резиденциях шли приемы, заседания. Между дворцами и канцеляриями сновали озабоченные клирики, секретари. Шумели базары, пробирались по узким улочкам погонщики ослов, голосили разносчики, стоял стук и дым над мастерскими. Ночью выходили на промысел воры и стражники, гудели попойками таверны. А в богатых домах пиликала музыка, отплясывали разгулявшиеся гости, повизгивали женщины. В Риме насчитывалось 7 тыс. только зарегистрированных проституток (они платили налоги и церковную десятину со своих заработков). Их дополняли натурщицы, актрисы, любительницы, служанки, мальчики для развлечений. Лоренцо Медичи саркастически называл Рим «отхожим местом, объединившим все пороки».

Но семье последнего претендента на престол Византии, морейского деспота Фомы Палеолога, приходилось в «вечном городе» достаточно тоскливо. Жили на скромную пенсию от папского двора, никаких дел у эмигрантов не было. Сам Фома, перебравшись в Рим, вскоре умер, остались дети Андрей, Мануил и Зоя. Их покровителем стал кардинал Виссарион Никейский, получивший после Исидора сан «патриарха Константинопольского». Пока сохранялась надежда отбить у турок Балканы, папа ценил его, выдвинул на главную роль в пропаганде крестового похода. Но затея провалилась, в ведении Виссариона остались только униаты в Литве, и он скатился на уровень второсортных кардиналов.

Дети Фомы околачивались в приемной «патриарха», проводили время в визитах к римским сановникам – где-нибудь хотя бы накормят. Андрей и Мануил выросли бездельниками. Заниматься чем-либо полезным они не научились, да и не горели таким желанием, а в долг им не давали. Папа признал за Андреем право на титул греческого императора, это и был единственный «капитал» Палеологов. Напрашивались на чужие пирушки и карнавалы: вельможам было приятно потешить гордыню, что среди гостей находится «император», а кому-то из дам – переспать с «императором». Однако братья не могли изобразить ничего нового, рассказывали одно и то же о своей несчастной судьбе. Это приелось, их приглашали все реже.

Палеологи пустились в авантюры, пытались продать свой титул кому-нибудь из западных королей. Покупателей, готовых выбросить деньги на ветер, не нашли. Задумали повыгоднее выдать замуж сестру Зою. К самым могущественным монархам не обращались, понимали, что не согласятся. Забросили удочки к королю Кипра, зависевшему от венецианцев. Но и его не устраивала сирота-бесприданница. Искали жениха среди итальянских князей – они тоже предпочитали невест, за которыми дали бы городишко-другой или несколько сундуков золотишка.

И вдруг от генуэзцев в папскую курию пришло известие: овдовел великий князь всея Руси… В Риме неплохо знали о нашей стране, итальянские купцы постоянно бывали в Москве. Приунывший Виссарион приободрился. Русских не получилось обратить в унию через Исидора, не получилось через Григория Болгарина, но появился новый шанс! Строились воздушные замки: жена поможет склонить государя к унии, и Русь подчинится папскому престолу. Мало того! Иван III породнится с византийской династией, его запросто можно будет соблазнить Константинополем. Русские столкнутся с турками, отвлекут их на себя от Европы. А при этом возвысится сам Виссарион, займет ведущее место во всей католической политике!

Затея обещала фантастические результаты, и папа Павел II одобрил. Составили письмо к великому князю. Извещали, что в Риме проживает достойная невеста, Зоя Палеолог. Если Иван Васильевич захочет посвататься к ней, папа всячески поспособствует. В Риме разузнали даже о том, кто вхож в кремлевский дворец. На службе у Ивана III состоял итальянец Иван Фрязин (Джан делла Вольпе), чеканил монеты. В Москву направили его брата Карло делла Вольпе и племянника Антонио Джислярди. А возглавил посольство грек Юрий Траханиот. Упоминаний об унии тщательно избегали, во всех грамотах подчеркивалось, что невеста православная, и Траханиот представлялся православным.

В 1469 г. гости пожаловали ко двору великого князя. Папское предложение было совершенно неожиданным, ошеломило Ивана Васильевича и его правительство. Обсудили с братьями, ближними боярами и матерью – ведь по завещанию Василия Темного решающее слово с семейных делах принадлежало вдовствующей государыне. Взвесили со всех сторон. В общем-то, великому князю в любом случае требовалось жениться. Холостая жизнь на Руси не приветствовалась, подталкивала к грехам. Мужчина должен был иметь законную супругу, производить с ней законное потомство.

А невест подобного уровня в нашей стране давненько не видали. Византийская невеста всколыхнула память о легендарной старине, о великих фигурах св. Владимира Крестителя, Владимира Мономаха, Юрия Долгорукого. Но сейчас Византия, оплот Православия, рухнула, и вдруг перед московской династией открывалась возможность соединиться с греческой! Это казалось символичным подтверждением свыше – Русь становится преемницей погибшей империи. Разумеется, великий князь заинтересовался. Но и его мать горячо ухватилась за идею брака – ей крайне польстило, что она станет свекровью греческой царевны, в ее внуках будет течь кровь императоров.

Митрополит высказывал опасения – все-таки невесту предлагали из Рима, как бы не подгадили. Государь и бояре не хуже его понимали, что без католических интриг дело не обойдется, но подводные камни надеялись обойти. Ведь супруга государя будет жить в Москве, трудно ли будет отсечь чужие влияния? В Ватикан снарядили ответное посольство. На Руси были неплохие дипломаты, однако сочли, что для деликатной миссии полезно знать итальянские обычаи и язык.

К тому же, в Риме надо было кланяться папе, устроителю женитьбы. Послали «денежника» Ивана Фрязина. Ему поручалось повидать Зою, поподробнее разузнать о ней, заказать и привезти в Москву ее портрет.

Все были довольны. Великий князь – надеждами на престижную жену. Римские послы – тем, что выполнили поручение, неплохо на этом заработали. Доволен был и папа. Он уже видел, как подтянет под себя Русь, единственную православную державу, а значит, станет властителем всего мира! Хотя о мире папа имел очень смутное представление. Вокруг европейских держав раскинулся огромный мир, еще неведомый европейцам, еще не «открытый».

Ну а народы Азии, Африки, Америки и не задумывались, кто и зачем их должен «открывать»? Они-то жили на своей земле, жили трудолюбиво и полноценно. В Китае достигла наивысшего подъема империя Мин. Китайцы давным-давно печатали книги, пользовались порохом, бумагой, фарфором. Применялись весьма совершенные технологии обработки земли, выплавлялось большое количество металлов. Действовали государственные и частные мастерские, шелкоткацкие фабрики. Строились сложнейшие системы каналов и дамб, защищавших поля от наводнений, орошались пустыни и осушались болота. Функционировала государственная система образования для подготовки чиновников.

По уровню развития Китаю почти не уступала Япония. Индокитай делили между собой сильные царства Паган, Сиам, Лансанг. В Индонезии раскинулась империя Маджапахит, создала мощный флот, завоевывала соседние острова. На Филиппинах мусульманские и индуистские княжества имели несколько видов письменности, почти все население было грамотным, включая женщин. Северную часть Индии подчинили мусульмане, основали царство Бахманидов. Здешняя знать состояла из афганцев и персов, а подданными были индусы. Южную часть полуострова Индостан удерживала индуистская империя Виджаянагар, между двумя державами непрерывно возобновлялись войны.

Кипела войнами и Средняя Азия. Сын звездочета Улугбека Абдул-Латиф после убийства отца властвовал в Самарканде меньше года. Его прикончили родственники, резались друг с другом. Один из проигравших, зять Улугбека Абу-Саид, бежал в степи, в кочевую Узбекскую орду. Попросил помочь и нагрянул в Среднюю Азию с татарами, разгромил и казнил соперников. Столичный Самарканд согласился сдаться ему, если только он как-нибудь спровадит свирепых узбеков. Абу-Саид обманул своих покровителей, тайком улизнул от них и въехал в Самарканд. Кочевники возмутились, но новый властитель откупился огромнейшими выплатами и упросил их уйти в степи.

В соседнем обломке державы Тамерлана, в Герате, царствовал «покровитель искусств и науки» Бабур, беспробудно пьянствовал и под винными парами изобретал самые умопомрачительные формы разврата. От пьянства он и умер. А его наследники по наклонностям не слишком отличались от отца. Абу-Саид двинулся с войском на Герат, многие феодалы предпочли перейти на его сторону. Местных правителей он разбил, под его властью объединились Средняя Азия, Северный и Восточный Иран.

Успешно расширял свои владения и шах Азербайджана Мирза Джехан по прозвищу «Черная пиявка», он захватил Западный Иран. Эти два царя решили помериться силами, но силы у них оказались примерно равными. Абу-Саид и Мирза Джехан заключили мир и союз, былые владения Тамерлана разделили пополам. Но у обоих властителей нашлись новые соперники. Против «Черной пиявки» выступил туркменский эмир Узун-Хасан. А у свергнутых царьков Самарканда и Герата остались братья, племянники. Они, в свою очередь, побежали в степи к узбекам. Те готовы были подсобить кому угодно, абы самим пограбить. Опять начались драки.

Отнюдь не «дикой» была и Африка. В ней процветали могущественные государства Мали, Сонгаи, Бенин, Борну, Гана, христианская Эфиопия. Велась оживленная караванная торговля через весь континент, на ее перекрестках разрастались города Тимбукту, Араван, Уалату. Они славились как центры культуры, в них действовали исламские школы и университеты, крупные библиотеки. А по восточному берегу Африки вытянулась цепочка арабских султанатов: Килва, Занзибар, Мафик, Пемба, Момбаса, Аму, Пате. Индийский океан был «Средиземным морем» Востока. Его бороздило множество кораблей из разных стран. Китайцы регулярно навещали Африку и Индию, арабы и индусы – Китай.

Европейцы не ведали о том, что творилось за пределами их узенького мирка. Черпали сведения из фантастических книг, где рассказывалось о странах амазонок, о странах уродов с огромными ушами или лошадиными ногами, о страшных пустынях, где муравьи боролись с грифонами. Но кое-о-чем на Западе знали достоверно: о сказочных богатствах. Итальянские и еврейские купцы перепродавали втридорога пряности, драгоценные камни, авторитетно поясняли – из Индии! Индия представлялась неким подобием земного рая.

Но крушение Золотой орды нарушило караванные дороги по степям. Непрестанные войны в Средней Азии и Иране перекрыли пути через эти страны. Цены на пряности, шелк, восточные драгоценности на европейских рынках круто поползли вверх. Извлечь из этого выгоду задумали португальцы. У них же имелась папская монополия на завоевания и плавания в Западной Африке! А если обогнуть Африку, откроется морская дорога в Индию! Португалия станет единственной хозяйкой новой дороги, повезет в Европу бесценные грузы.

Каравеллы проникали все дальше на юг. В 1460 г. они достигли Гвинеи и Ганы. Покорять их португальцы даже не думали, такая добыча была им еще не по зубам. Зато нападать с кораблей на прибрежные селения было легко. Появлялись внезапно, гремели пушки, распугивая толпу негров. Высаживался десант, хватал подвернувшихся рабов. Среди прочих трофеев у африканцев находили золото, слоновую кость. Экспедиции стали окупать себя. Король и принц Энрике Мореплаватель снаряжали следующие походы. Хотя найти путь в Индию пока не удавалось. Африка оказалась слишком большой, мешали встречные ветры, течения, штормы.

Но и в азиатских странах задумывались, как бы наладить нарушившуюся торговлю. При дворе правителя маленького Ширванского царства (на севере Азербайджана) Фарруха Ясара возникла идея – а что, если проложить путь через Русь? Там все стабильно, купцов никто не убьет и не ограбит. Фаррух Ясар отправил в Москву посла Хасан-бека. Иван III одобрил развитие торговли. К Ширван-шаху поехал его посол Василий Папин, повез дорогой подарок, охотничьих кречетов. Вместе с посольствами отправилась большая партия московских и тверских купцов.

Как выяснилось, дорога между Русью и Закавказьем тоже была не безопасной. Хан новой Астраханской орды разбойничал, не считался даже с дипломатами. Московский посол Папин проскочил через его владения удачно, а Хасан-бек и ехавшие с ним купцы угодили в ловушку. Астраханцы набили бревна в дно реки, остановили суда и ограбили. Людей согласились отпустить только за море, чтобы не предупредили о засадах других путешественников на Волге. В Ширванском царстве русские просили у Фарруха Яссара денег, чтобы вернуться на родину. Он не смог или не захотел дать, сослался, что их много, а со средствами у него не густо.

Некоторые отправились домой как получится. Другие остались на заработках в Шемахе и Баку. А один из них, тверской купец Афанасий Никитин, решил поискать счастья в совсем далеких краях. Человеком он был предприимчивым. Отлично знал татарский язык, освоил и персидский. Прошел и проехал через весь Иран. Останавливался в разных городах, подрабатывал, приторговывал. Добравшись до Персидского залива, уже располагал значительной суммой, чтобы купить породистого жеребца. Никитин повез его в Индию. В здешнем климате лошади не размножались и ценились чрезвычайно дорого.

Афанасий попал в царство Бахманидов. Перед ним открылась неведомая страна, яркая и непривычная. В городах вздымались чудные дворцы и храмы. Султан и его вельможи выезжали на прогулки пышными процессиями. Их несли на золотых носилках, вели коней, слонов, верблюдов, перед султаном шествовали три сотни музыкантов, столько же певцов и плясунов, весь гарем из трехсот наложниц, а сопровождали 50 тысяч слуг. Строгие нравы ислама ище не внедрились в Индии. Наоборот, завоеватели приспособились к местным условиям. Жители обоего пола щеголяли в одних набедренных повязках. Князья или «боярыни» тоже предпочитали не париться на жаре, дополняли набедренники только тюрбанами.

На войну выводились бесчисленные армии – мусульманская гвардия на конях и сотни тысяч голой индийской пехоты с копьями и щитами. Основу войска составляли боевые слоны, эдакие живые танки. Их одевали в броню, на клыки навешивали стальные тараны, на спины ставили башенки с лучниками и легкими пушками. Никитин побывал в столице царства Бидаре, в Диу, Гуджарате, Камбае, Чауле, Пали, Амру, Джунире, Дабуле, Каликуте. Он составил весьма толковое описание Индии. Рассказал о здешних нравах, особенностях, природных богатствах. Перечислил, где производятся те или иные товары. Отметил численность и вооружение армий. Путешественник интересовался религией индусов, даже упросил их сводить себя на ежегодный праздник в один из главных центров индуизма, храм Вишну в Парвате.

Гость из Твери стал свидетелем очередной войны мусульманских властителей с южной империей Виджаянагар. В 1471 г. султан Мухаммед III стянул все силы своего царства – 650 боевых слонов, чуть ли не 2 миллиона пехоты. Эта масса пожирала все на своем пути, взяла города Гоа и Белгаон. Но у столицы, крепости Виджаянагар («город победы») армия застряла. Крепость была неприступной, ее окружали семь стен. Взять ее не могли, и скопившиеся вокруг нее полчища стали умирать от голода, от жажды – стоял страшный зной и пересохли источники. Понеся большие потери, султанское воинство отступило.

Никитин выгодно продал своего жеребца, накупил индийских драгоценностей и засобирался на родину. На обратном пути он побывал в Эфиопии, Аравии. Но в странах, через которые он ехал в Индию, обстановка резко переменилась. Властителя Западного Ирана и Азербайждана, «Черную пиявку», победил и предал смерти его заклятый враг, туркменский предводитель Узун-Хасан. Царь Средней Азии и Восточного Ирана Абу-Саид вздумал воспользоваться случаем, захватить земли погибшего соседа. Сунулся в Азербайджан, но Узун-Хасан и его разбил, взял в плен и выдал одному из соперников, племяннику Мухаммед-Ядигеру. Тот с превеликим удовольствием казнил Абу-Саида. Так завершилась последняя попытка возродить державу Тамерлана. В Средней Азии и Иране начались хаос и резня.

Никитин решил ехать через более спокойные районы, через Малую Азию. Но и тут шла война, Узун-Хасан развернул свою конницу против турок. Купец все-таки добрался до Трапезунда. Сговорился с попутным судном довезти его до Крыма. Хорошо, что заплатил вперед. Местному турецкому паше донесли о пришельце, и Никитина арестовали. Подозревали, что он шпион Узун-Хасана. Точнее, придумали предлог. Допросив и обыскав, освободили, а товары и имущество «забыли» вернуть. Единственным его достоянием остались воспоминания и записки. В Кафе он присоединился к русским купцам. Вернуться в родную Тверь Никитину было не суждено. Он расхворался и под Смоленском преставился.

Но спутники с полной ответственностью отнеслись к его тетрадям. Привезли их в Москву, передали одному из руководителей российской дипломатии, дьяку Василию Мамыреву. «Хождение за три моря» изучили при дворе, включили в Московскую летопись. Там есть слова, написанные буквально от сердца: «Русская земля да будет Богом хранима! Боже, сохрани ее! На этом свете нет страны, подобной ей, только бояре Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля благоустроенной и да будет в ней справедливость. О, Боже, Боже, Боже, Боже!..» [83] Что ж, Индия для русских пока была слишком далека. Но мысли Никитина о справедливости и боярах Иван III разделял.


50. Как надломилась Новгородская республика

В 1466 г. завершилась Тринадцатилетняя война Казимира с Тевтонским орденом. Крестоносцы потеряли Гданьскую, Хелминскую, Михайловскую земли, утратили свою столицу Мальборк. Урезанный Орден с новой столицей Кенигсбергом признал себя вассалом Польши. Это чрезвычайно ободрило новгородских врагов Москвы. Наконец-то у Польши и Литвы освободились руки, и они смогут взять республику под свое покровительство. Главный сторонник Казимира в Новгороде, посадник Исаак Борецкий, к этому времени умер, пролитовскую партию возглавила его вдова Марфа с сыновьями Борисом и Федором. Семья была чрезвычайно богатой, ее владения могли вместить в себя несколько европейских стран. От Борецких зависели многие купцы, общины ремесленников, на их содержании были церковники, чиновники, вожаки ушкуйников и черни.

Но Казимир оказался в сложном положении. Новгород был очень уж завидным лакомством, однако и борьба за него обещала стать жестокой. Война с Казанью показала, насколько силен Иван III. А король в сражениях с немцами испытал, насколько ненадежны его паны. Победа принесла новые проблемы. Выигрыш-то достался полякам. Литовцы возмущались, что Польша лишь использует их, опять заговорили, что надо отделяться. Оппозицию возглавили киевские князья Семен и Михаил Олельковичи. Вот и попробуй схватиться с москвичами – а твои подданные изменят.

Король лишился и могучего союзника. В Крыму умер хан Хаджи-Гирей. Ему унаследовал сын Нордоулат, а против него выступил брат Менгли-Гирей, в ханстве начались смуты. Тем не менее упускать Новгород Казимир не собирался. На крымцев надеяться не приходилось – значит, требовалось найти других союзников. Король отправил посла Кирея Кривого в Сарай, к хану Ахмату. Приглашал его заключить договор о дружбе и вместе навалиться на русских. Кирея приняли тепло, он поселился в царской ставке, сошелся душа в душу с ближайшим советником Ахмата Темиром.

С Москвой Казимир выражал готовность поддерживать мир, но исподволь начал готовиться к войне. Его планы перетянуть Новгород под Литву наталкивались на серьезное препятствие: унию. Предводители пролитовской партии не придавали значения подобной «мелочи», но священники, монахи, простонародье относились к вере куда более бережно. Проблема выглядела неразрешимой, но… Казимир и его приближенные придумали сногосшибательный кульбит. Униатский митрополит Григорий Болгарин внезапно объявил, что порывает отношения с Римом. Его посланцы явились в Стамбул, привезли письменное покаяние и просьбу принять Григория под юрисдикцию Константинопольской патриархии.

Игра была шита белыми нитками – о симпатиях Григория хорошо знали. А со временем, после присоединения Новгорода, никто не мешал митрополиту перекинуться обратно. Неужто папа не отпустит грех? И неужели не папа благословил «отступничество»? Патриарх Симеон проявил принципиальность и отказал. Но в 1470 г. он умер, его место занял карьерист и пройдоха Дионисий. Из Литвы пожаловало второе посольство. Засыпало греческого первосвятителя подношениями, и Дионисий не только признал Григория митрополитом Литвы, а передал ему власть над остальными русскими епархиями! Патриарх отправил послов в Москву и Новгород, требовал низложить митрополита Филиппа и подчиниться переметчику.

При дворе Ивана III и среди русского духовенства эдакий оборот вызвал бурю негодования. Великий князь вообще запретил пускать послов Дионисия в свои владения, срочно созвал Отвященный собор. На нем постановлили, что сам «турецкий» патриарх чужд Православию, и его указания не имеют силы. Обратились к новгородцам, призывали их не поддаваться на увещевания из Литвы и Константинополя. Архиепископ Иона сохранил верность Московской митрополии и чужеземные интриги отверг. Но он был уже стар, расхворался. Сдерживать Борецких стало некому…

Методы раздувания беспорядков были отработаны. Марфа и ее партия подкупили и подпоили «худых мужиков», наняли бандитов-«шильников», выпустили в толпу голосистых крикунов. Звучали привычные обвинения в адрес московской власти. Сторонников великого князя в городе насчитывалось больше, но противники были заранее сорганизованы, заглушали их воплями, били, закидывали камнями. Дружно орали: «За короля хотим!» Вече приняло решение: отдаться под защиту Казимира.

Но и Казимир был себе на уме. Он изобретал еще один хитроумный способ, как избежать измены собственной оппозиции. Чтобы православные князья не перешли на сторону Москвы, выглядело заманчивым… столкнуть их с Москвой! Пусть сцепятся, подорвут силы! А король выждет и вмешается попозже, с татарами. Киевский князь Семен Олелькович был слаб здоровьем, болел, Казимир его не слишком опасался. А его энергичного брата Михаила назначил вдруг княжить в Новгород. Дескать, вы были недовольны, что лучшие пожалования достаются полякам? Берите, пользуйтесь!

Михаил Олелькович поддался на уловку, обрадовался. Ему достался такой обширный и богатый удел! Брат будет сидеть в Киеве, он в Новгороде, прямо как властители Древней Руси! 8 ноября 1470 г. новгородский архиепископ Иона отошел в мир иной, а 11 ноября в город въехал новый князь. Михаил рассчитывал утвердиться здесь основательно. Привел целый корпус воинов, взял с собой многочисленных слуг, приближенных. В их числе приехал даже ученый собеседник киевских князей, «жидовин именем Схария», умевший так интересно поговорить о тайнах бытия.

Через неделю выбирали нового архиепископа. Кандидатов было трое, духовник покойного Ионы Варсонофий, его ключник Пимен и ризничий Феофил. Пимен был большим другом Борецких. Не стеснялся запускать руку в казну владыки, подогревал недавний мятеж церковным серебром. Сейчас черпал оттуда же на свою избирательную кампанию. Борецкие в долгу не остались, проталкивали его. Но все же выборы были не уличной смутой, архиепископа традиционно определяли по жребию. А духовенство очень не любило Пимена. За процедурой внимательно наблюдали, подтасовать ее не позволили. Архиепископом стал Феофил, а он отнюдь не стремился отделяться от Москвы. Написал митрополиту и государю, просил разрешения приехать для поставления в сан.

В окружении Ивана Васильевича видели, что обстановка вокруг Новгорода накаляется. Тем не менее, еще не теряли надежды урегулировать раздоры миром. Государь ласково принял посланцев Феофила, велел ему прибыть безотлагательно, «без всяких зацепок». Предполагал посоветоваться с новым архиепископом, каким образом выйти из кризиса. Новгородцам Иван III направил ответное послание, подчеркнуто дружелюбное. Хвалил свою «отчину», что она «по прежнему обычаю» обратилась для рукоположения владыки в Москву, не нарушила порядок, установившийся «при всех великих князьях Московских, Володимирских и Новгорода Великого и всея Руси».

Но Борецкие и их товарищи использовали этот ответ для дальнейшего нагнетания страстей. Они-то поняли намеки в государевой грамоте. Раздули возмущение как раз из-за того, что Иван Васильевич назвал их город «отчиной», посмел объединить в титуле Великий Новгород со «всей Русью». Взвинчивали сограждан совсем не случайно – «золотые пояса» целенаправленно пытались разжечь войну. Михаил Олелькович никуда не денется, вступится за свой удел, а дальше вмешаются Казимир, эмигранты, Ахмат, вот и свершится заветное отделение Новгорода. Князя Василия Гребенку Шуйского отправили на Двину, собирать там войско и действовать против москвичей на севере.

Эти приготовления встревожили Псков. Он уговаривал новгородцев одуматься, предложил свое посредничество в переговорах с государем. Не тут-то было. Миротворцам не только отказали, но и потребовали, чтобы псковичи тоже «против великого князя потягли». Одновременно «золотые пояса» связались с немцами, предложили заключить союз. Крестоносцы сообразили, что в назревающем столкновении они смогут поживиться. В марте 1471 г. магистр Ливонского ордена фон Герзе огорошил Псков наглыми придирками, предъявил ультиматум: отдать несколько районов. Но и Казимир вдруг затеял размежевание границ с Псковом. Сам приезжал в Полоцк, вызывал к себе псковских бояр, предъявлял претензии на их земли, слал угрожающие письма. Псковичей откровенно запугивали, предупреждали – не стоит выступать на стороне Ивана III.

Архиепископа Феофила вечевики так и не пустили в Москву. Проигравший Пимен еще не терял надежды захватить кафедру. Обвинял владыку в симпатиях к «врагу», домогался перевыборов и намеревался ехать на поставление не к Московскому митрополиту, а к Григорию Болгарину. Он по-прежнему швырял на подкуп церковные деньги, но на этом и погорел. Люди Феофила поймали его на воровстве, взяли под стражу и взыскали штраф в тысячу рублей. Дело было не политическим, а чисто уголовным, Борецкие не смогли выгородить своего кандидата. А после скандала Пимену уже было невозможно на что-либо претендовать.

В общей свистопляске, охватившей Новгород, нашлась работа и для приехавшего каббалиста Схарии. Люди спорили, надрывали глотки, обсуждали безобразия, открывшиеся в церковной верхушке, а Схария и несколько его учеников прислушивались, заводили знакомства. Они были опытными людьми, намечали слабых, любопытных, тщеславных. С ними заводили более подробные разговоры, прощупывали, сеяли сомнения в христианской вере. Как бы по секрету приоткрывали «сокровенные» знания. Утверждали, что каббалисты обладают древней мудростью, дошедшей к ним от Моисея, имеют даже некую книгу, полученную Адамом от Бога, знают тайны природы, могут объяснять сны, предсказывать будущее, повелевать духами [52].

Поясняли, что доступно это не всем, а только самым умным и образованным. Собеседникам льстило – подбирали-то таких, кто мнил себя умнее всех. А постепенно, в несколько заходов, их просвещали, что Святые Таинства, посты, монашество, церковная организация, поклонение иконам бессмысленны и вредны. И вообще учение о Св. Троице неверно, Мессия в мир еще не приходил. Когда клиент достаточно «созревал», ему объявляли: дальнейшие тайны можно открыть только после отречения от прежней веры. Для этого надо было пройти обряд поругания святыни – растоптать ногами или бросить в отхожее место икону, Св. Причастие.

Особенно рьяными учениками оказались священники Алексий и Дионисий. Они настолько увлеклись, что Алексий взял себе имя Авраам, жену назвал Саррой. Хотел принять обрезание, но Схария знал о печальном опыте стригольников – их разоблачали слишком легко, сектантов было видно в любой бане. Обрезаться он запретил, разъснил, что надо соблюдать строгую конспирацию, внешне не отделяться от православных. Потешаясь над верующими, Алексий и Дионисий во время службы исполняли в алтаре кощунственные пляски. Взялись соблазнять других. Так возникла ересь «жидовствующих».

Но покровитель Схарии Михаил Олелькович попал в крайне обидный переплет. В Киеве скончался его брат Семен, и король ловко разыграл коварную комбинацию. Попросту ликвидировал Киевский удел, назначил туда своего наместника, поляка Гаштольда. Киевляне не подчинились, их нарочные помчались звать Михаила. Но Казимир не зря отослал его подальше. Гаштольд явился с войском, подавил мятеж. Тех, кто призывал стоять за Олельковичей, он безжалостно казнил.

Михаил схватился за голову, наконец-то понял – его преднамеренно надули. Обратился к новгородским боярам, поддержит ли республика его борьбу за Киев. Но зачем был Борецким Киев и ссора с Казимиром? Князь и «золотые пояса» разругались. В марте 1471 г. Михаил уехал на родину, по дороге разграбил Старую Руссу и окрестные волости. С его свитой благополучно отчалили каббалисты. Задерживаться на Руси и попасть в пламя войны они сочли лишним.

А Новгород выслал очередное посольство к Казимиру, его возглавил Дмитрий Борецкий. На этот раз враги Москвы добились своего. Король полагал, что очаг внутренней оппозиции он уничтожил и отбросил окольные маневры. Подписал договор, брал Новгород под свою непосредственную власть и обязался защищать от великого князя. Обещал сохранить «свободы», боярские привилегии и вотчины. Новгородцы за это соглашались принять литовских наместников, платить дань. Впрочем, Марфа Борецкая вынашивала и собственные планы. Интересовалась, не пришлет ли король наместником неженатого князя или пана? Марфа выйдет за него замуж, и получится дружное «совместное» правление.

Изменники были уверены, что у них в распоряжении еще немало времени. Наступало лето, а москвичи ходили на Новгород только зимой. Попробуй-ка провести большую армию через болота и многочисленные реки! Летописцы отмечали, что летние предприятия, как правило, завершались плачевно, «кто хаживал, тот многие люди истерял». А до зимы Казимир успеет изготовиться, сорганизуется с Ордой и Орденом… Но и в Москве осознали, что время работает на врагов. Наступление наметили летом. В прошлых кампаниях накопили некоторый опыт. Распределяли для полков разные дороги, рассчитывали время движения. В мае разослали приказы. Псковичам велели выступить на соединение с армией великого князя, ополчениям северных городов – нанести вспомогательный удар по новгородским владениям на Двине.

Конечно, об уходе войск на Новгород должен был узнать Ахмат. Нападет на беззащитные города, и операция сорвется, придется поворачивать назад. Но великий князь и его советники задумали дерзкий отвлекающий маневр. Государевы люди тайно поехали на Вятку, перемолвились со здешними удальцами. Идея глубокого рейда вятчанам понравилась, им подбросили деньжат, помогли снарядиться лодками, оружием. В конце весны большая флотилия под командованием Кости Юрьева заскользила вниз по Волге. На мелкие ордынские городки не отвлекались, проскочили их побыстрее. Целью был Сарай.

В это время степи покрылись свежей травой, татары и сам хан выехали на кочевья, их табуны, отощавшие за зиму, набирались сил. В Сарае осталось мало людей. А стен он не имел – когда-то гордился этим: Орде некого бояться! Вятчане захватили город врасплох и похозяйничали вволюшку, «много товара взяша и плен мног поимаша». Вся степь загудела, как растревоженное осиное гнездо. Татары мчались к Волге, силились поймать смельчаков. Но ватага уже спешила обратно. Прочных ловушек соорудить не успели, перегородили Волгу цепочкой лодок – русские прорубились через нее и ушли. О налете на Сарай услышали казанцы, тоже пытались перехватить вятчан, но и у них ничего не получилось.

Ахмат вернулся в разоренную столицу, успокаивал подданных, высылал отряды в погоню. Метал громы и молнии, но сейчас о набегах на Русь думать не приходилось. А государевы полки уже двинулись на запад. Их благословлял митрополит, воины знали, они идут воевать за правое дело, против изменников и вероотступников. Иван III и святитель Филипп послали в Новгород увещевательные грамоты, в последний раз предупреждали – еще не поздно предотвратить кровопролитие, возвратиться в подданство законному государю и в лоно Русской Церкви.

Но и без того многие новгородцы не желали сражаться с великим князем. Борецкие и их клика развернули мобилизацию насильно, ставили в строй угрозами и казнями. «Которым бо не хотети пойти к бою, тех разграбляху и избиваху, а иных в реку Волхов метаху». За верность государю решили покарать и Псков. Боярские дружины ворвались на его земли, выжгли Невережскую губу, спалили архитектурное чудо, двадцатипятиугольную церковь св. Николы. Но развивать успехи новгородцам не позволили. На их территорию тремя колоннами вступила армия Ивана Васильевича.

Авангард Данилы Холмского и Федора Хромого, 5 тыс. всадников, занял Старую Руссу, город сопротивления не оказал. Отсюда воеводы повернули к реке Шелони, на выручку к псковичам. Но дозорные донесли: в тылу у них, на озере Ильмень появилось много судов. Новгород с опозданием выслал рати прикрыть приграничные крепости. Флотилия причалила возле села Корыстынь, начала высадку. Холмский и Хромой быстро развернулись обратно, 9 июля обрушились на неприятеля дружной атакой. Смяли их, порубили. Кто сумел, убежал, остальных вынудили сдаваться.

Московские воины были очень злы на новгородцев. Шутка ли, подняли оружие на братьев, на Святую Русь, поставили ни во что веру! Пленным приказывали резать друг у друга губы, уши, носы, и в таком виде отпускали. А к трофеям отнеслись с демонстративным презрением. Отбирали доспехи и бросали в воду или в огонь – дескать, мы заботами великого князя вооружены лучше, в ваших железках не нуждаемся. Но победители не успели отдохнуть, как воеводы получили новое донесение. Вторая новгородская флотилия пересекла озеро Ильмень восточнее, поднялась по речкам Ловати и Полисти и высадила рать возле Старой Руссы. Холмский скомандовал «по коням», его бойцы мгновенно очутились в седлах, вихрем помчались туда и с ходу разнесли эту рать так же, как первую.

Иван III ехал с основными силами армии, остановился у озера Коломна Здесь ему и доложили о двух победах, одержанных в один день. Холмский сообщил, что намерен брать городок Демон, но государь поправил его. Осаду Демона поручил отряду удельного князя Михаила Верейского, а Холмскому подтвердил старый приказ, идти к псковичам. Это было не случайно. У великого князя имелись в Новгороде глаза и уши, пересылали известия о планах крамольников. А новгородская верхушка рассудила, что надо бить противников по частям. Выглядело разумным сперва разделаться с псковичами, не дать им соединиться с московским войском.

Из Пскова шло к великому князю 10 тыс. ополченцев. Навстречу им двинулись 40 тыс. пехоты и конницы под началом посадника Василия Казимира и Дмитрия Борецкого. Но и корпус Холмского без промедления выполнил повеление Ивана Васильевича, направился по указанному маршруту. Доехали до Шелони, повернули вверх по течению, искали переправу и вдруг на противоположном берегу заметили полчища неприятелей. Два войска были разделены рекой, перекрикивались, пускали стрелы. Потом встали на ночлег. Новгородцы в 8 раз превосходили государев авангард, чувствовали себя в безопасности. Но Холмский засветло высмотрел, как расположился противник, подготовил свои отряды. На рассвете 14 июля московская конница вдруг «вергошася с берега в реку», форсировала ее, и налетела на врагов, «колюще и секуще их». Новгородские командиры растерялись, их подчиненные опешили, войско заметалось, развалилось на части.

Конный полк архиепископа вообще не вступил в бой, он имел приказ Феофила драться только против псковичей, но не против великого князя. Часть новгородцев повернула коней удирать, другие силились остановить их, подрались друг с другом. А воины Холмского наседали, загнали неуправляемую толпу в речушку Дрянь, избивали. Новгородское воинство в панике хлынуло куда глаза глядят. Предводители попали в плен, с ними взяли еще 2 тыс. ратников, а 12 тыс. осталось лежать на поле битвы. Пленных привели к государю, он как раз прибыл в Старую Руссу. В европейских войнах, да и в русских усобицах высокопоставленные лица обычно отделывались легко, за их прегрешения отдувалась чернь. Иван III поступил наоборот. Показал, что воюет вовсе не с народом. Рядовых ополченцев и всех крестьян, которых его воины нахватали по деревням, отпустил по домам. Зато знатных недругов заточил по тюрьмам, а четверых бояр, подписавших договор с польским королем, Дмитрия Борецкого, Василия Селезнева, Еремея Сухощека и Киприана Арзубьева приговорил к смерти. Их тут же обезглавили.

В Новгород сыпались известия о сокрушительных поражениях. Притащились побитые ополченцы из-под Коростыни без губ и ушей. Потянулись беглецы с Шелони, загнавшие лошадей, побросавшие оружие. Пролитовская партия все еще не сдалась, призывала готовиться к обороне. Сожгли посады вокруг города, раздавали людям оставшиеся копья и мечи, поставили на стенах пушки. Но Иван Васильевич не спешил осаждать крепость. Новые жертвы и ожесточение были совершенно ни к чему. Государь встал в Коростыни, в 50 верстах от Новгорода и выжидал. Обстановка однозначно склонялась в его пользу.

Пришли донесения с севера – «двиняне не потягнуша», отказались воевать за интересы изменников. Гребенка Шуйский остался с отрядом одних лишь новгородцев, и воевода Василий Образец разбил его наголову. Торжок, Порхов, Демон и прочие «младшие» города Новгородской земли не поддержали свою столицу. Открывали ворота войскам великого князя, даже присылали ополченцев, чтобы действовать на его стороне. Сторонников Ивана Васильевича хватало и в Новгороде. Некий Упадыш с товарищами забил железом пять орудий. Его поймали, казнили, но у него было немало единомышленников.

В ожидании осады в город набились массы людей из сожженных посадов, окружающих сел. Цены на продукты взвинтились, хлеб исчез с рынков. Голодные горожане проклинали бояр, втянувших их в войну. Да и среди бояр охотников передаться к Литве становилось все меньше. Где она, Литва? А великий князь – вот он. Настроения на вече менялись, и наконец, архиепископа послали для переговоров. Иван III был верен себе, против мира никогда не возражал. Он запросил не так уж много. Почти полностью повторил условия Яжелбицкого договора, заключенного с его отцом.

Новгород платил контрибуцию в 15,5 тыс. руб. Вологда и Волок Ламский, уже давно перешедшие к Москве, окончательно признавались ее собственностью. Никаких других территорий Иван Васильевич не отобрал. Но республика вынуждена была подтвердить клятвами, что является «отчиной» великого князя. При заключении договора Великий Новгород выступал уже не равной стороной, а «добил челом» государю. Обязался не принимать его врагов, «не отдатися никоторою хитростью ни за какого короля или великого князя», не приглашать литовских князей, не обращаться к литовскому митрополиту, ставить архиепископов только «в дому Пречистые на Москве». Кроме того, новгородцы признавали Ивана Васильевича высшей судебной инстанцией.

Государь не был злопамятным. Чествовал пирами не только своих воевод, но и новгородских делегатов. Раз они образумились и принесли повинную, они больше не были врагами. Великий князь милостиво выслушивал просьбы архиепископа Феофила, по его ходатайству выпустил из тюрем заключенных бояр. Ну а зарубежным врагам впору было кусать локти. Операцию против Новгорода провели четко и быстро, управились за два месяца. Литва, Орда и немцы попросту не успели вмешаться.


51. Как на Русь прилетел двуглавый орел

Путешествия в XV в. были не быстрыми. А папские и московский послы, поехавшие в Рим, не особо торопились. Государев денежный мастер (и по совместительству ростовщик) Иван Фрязин за границей изображал, будто на Руси является очень важной персоной. Останавливался в разных городах, красовался на пирах и приемах в свою честь. В Риме посол пообщался с Зоей Палеолог, ее братьями, с папой Павлом II, кардиналом Виссарионом. Он умел пристраиваться ко всем, профессионально вынюхивал выгоды для себя. Умолчал, что принял на Руси Православие, выступал ревностным католиком, выражал готовность помогать Ватикану.

Папа заказал портрет невесты, а Фрязин по его просьбе заехал в Венецию, провел с ней переговоры. Никаких полномочий на этот счет послу не давали, но какая разница? Дож республики Никколо Трон собирался воевать с турками и был крайне заинтересован, нельзя ли вовлечь в союз великого князя или хана Ахмата? Неизвестно, что наплел ему «денежник», но дож сделал какие-то выводы. Вместе с Иваном Фрязиным и папским послом Джислярди на Русь поехал венецианский посол Джан Баттиста Тревизан. Дож написал к государю, просил препроводить дипломата дальше, в Сарай, чтобы поднять татар на османов.

Осень 1471 г. выдалась в Москве радостной. Полки возвращались из Новгорода. Изменников вразумили крепко, обошлись почти без потерь. Москвичи вышли за семь верст встречать Ивана Васильевича, в храмах звучали благодарственные молебны, великий князь не оставил без наград воевод и воинов. А через неделю прикатили посланцы из Рима. Иван III ждал их уже давно, угощал и распрашивал. Портрет понравился и ему, и матери. Невеста была, вроде, симпатичной. Времени не тратили, Ивану Фрязину поручили снаряжаться обратно в Рим, забирать Зою и доставить к жениху.

Увы, бочка меда не обошлась без ложки дегтя. «Денежник» оказался чересчур охочим до наживы. Венецианский посол Тревизан имел при себе крупную сумму, подарки для хана. Иван Фрязин разохотился, как бы заполучить часть этих средств. Внушил Тревизану, что ему нельзя раскрывать цель визита. Дескать, великий князь враждует с Ахматом и не пустит к нему. Подучил, чтобы венецианец представился обычным купцом, а Фрязин тайно переправит его в Сарай и посодействует его миссии. Тревизан согласился, заплатил сколько нужно. «Денежник» нашел проводников, венецианца повезли в Рязань. Но государю доложили о странных передвижениях купца, его задержали как шпиона. Венецианец рассказал, что произошло. Проверить его слова было уже невозможно, Иван Фрязин укатил в Рим. До выяснения истины Тревизану пришлось ждать его, поскучать в тюрьме.

Ну а русским скучать было некогда. На очереди у великого князя и правительства были другие задачи. Православных пермяков-зырян по-прежнему донимали вогуличи, к ним присоединились племена пермяков, оставшиеся в язычестве. К епископу-мученику Питириму добавлялись новые и новые жертвы. Часть местных князьков оказалась менее стойкими в вере, перекинулась на сторону победителей. Да и то сказать, Москва далеко, окажет ли помощь? Но зыряне были подданными великого князя, о них не забывали. Сейчас с казанцами и новгородцами разобрались, пришла пора навести порядок в глухом таежном углу.

Зимой 1471/72 г. в Пермскую землю выступил корпус князя Федора Пестрого-Стародубского. Воины преодолели сотни верст по замерзшим рекам. К весне, когда лед стал таять, были на Каме. Построили плоты, поплыли водой. Двигались через неведомые края, дикие дебри. Враждебные племена вознамерились сражаться, на притоке Камы р. Колве собралось войско под началом князька Михаила. Но московские ратники разгромили их, Михаила взяли в плен. Пермские племена принесли присягу служить государю, платить дань. А на месте боя победители взялись строить крепость Чердынь. Власть великого князя прочно утверждалась на далекой окраине, брала подданных под постоянную защиту. Границы Руси раздвинулись до хребтов Северного Урала…

Успехи и свершения нашей страны не оставались незамеченными за границей. На русских теперь оглядывались и при европейских, и при азиатских дворах, в Москву все чаще наведывались иностранные послы, купцы, соглядатаи. А Иван Васильевич задумывался о том, что облик его столицы никак не соответствует центру могучей Святой Руси. Ремонты стен, предпринятые отцом и им самим, были уже недостаточными. Остальное убранство Кремля оставалось ветхим, убогим. Москва становилась преемницей Константинополя, а столичные храмы пребывали в совершенно жалком виде: пострадали от пожаров, потемнели, покосились.

Еще на похоронах Марии Тверитянки мать государя обратила внимание на аварийное состояние Вознесенского собора, усыпальницы великих княгинь. Здесь предстояло лежать и ей самой. Мария Ярославна приказала на собственные средства разобрать и заново перестроить храм. Главный собор Кремля, Успенский, был на 80 лет старше Вознесенского. Соответственно, выглядел еще хуже. В некоторых местах стены треснули, поддерживались уродливыми подпорками. А ведь в Успенском соборе служил митрополит, отмечались основные праздники, победные торжества. Иван Васильевич принял решение возводить новый собор.

Подряд на строительство он предоставил купцу Ивану Ховрину – великий князь отнюдь не гнушался дружить с людьми незнатного происхождения, и Ховрин был его крестником. А работы поручили мастерам Кривцову и Мышкину. Заказ был не только архитектурным, но и духовным – и политическим. Мастерам указали, что храм должен повторять Успенский собор во Владимире, но быть на полторы сажени больше в длину и на полторы в ширину. Идея была в общем-то понятной. Иван III подтверждал традицию, обращался к покровительнице Руси, Пресвятой Богородице. Он подтверждал и преемственность от Владимирской Руси, но показывал, что уровень государства значительно вырос по сравнению с эпохой св. Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо. Строители побывали во Владимире, произвели необходимые замеры. Старые стены разобрали, 30 апреля 1472 г. состоялась закладка собора.

Но вскоре работы были прерваны… Прошлым летом хан Ахмат упустил удобнейшую возможность погромить русских. Потом спохватился, накручивал себя яростью за набег вятчан. Дотянуться до Вятки ему было трудновато, но хан догадывался, кто ему подстроил сюрприз. Да и в любом случае следовало проучить великого князя, напомнить, чей он раб, заставить платить дань. Ахмат повторно провел переговоры с торчавшим у него литовским послом Киреем Кривым, отправил его к королю вместе с ордынским вельможей, высказывал такие же предложения, какие делал ему Казимир: заключить союз и ударить на Москву.

Однако король по своему складу отличался от хана. Он был властителем хитрым, лицемерным, но расчетливым и осторожным. Конечно, уплывшего Новгорода было жаль. Тем не менее, он полагал, что не стоит махать кулаками после драки. У него в Литве собирал недовольных Михаил Олелькович. А в Чехии опять завязалась борьба за королевский трон. Казимир прикинул, что добиться успеха на западе будет попроще, чем на востоке. Отправил сына Владислава и польско-литовское рыцарство подраться с венграми за чешскую корону. Но подложить русским свинью король всегда считал полезным. А теперь свинья получалась ох какой вреднючей, и подсунуть ее можно было чужими руками! Он наврал татарскому послу, что обязательно выставит армию и присоединится к хану. Для Ахмата этого было достаточно. «Чая от короля себе помочи», он поднял тучи всадников, и земля задрожала от топота коней.

Москва еще жила иными заботами. В разобранном Успенском соборе покоились митрополиты Петр, Феогност, Алексий, Киприан, Фотий, Иона. Для них соорудили другие гробницы. Перезахоронения назначили на 1 июля. Государь и святитель Филипп объявили эту дату новым православным праздником, днем перенесения мощей св. Петра. Но при вскрытии гробниц и мощи святителя Ионы были найдены нетленными, возле них отметили несколько исцелений. На торжества собралась вся столица, множество приезжих. Звонили колокола, звучали песнопения церковных служб. Раки с мощами несли сам Иван Васильевич, его братья, бояре, шли процессии духовенства и горожан. Тут же начали готовиться к официальному прославлению нового святого, чудотворца Ионы. Ученому богослову и литератору Пахомию Сербу поручили написать каноны в честь святителей Петра и Ионы.

А назавтра, 2 июля, замыслы скомкались. По дорогам пылили гонцы на взмыленных лошадях. Задыхаясь и сбиваясь после бешеной скачки, передавали: идет Ахмат «со всеми князьями и силами ордынскими». Благо, на празднества съехались воеводы и многие воины. Федор Хромой получил приказ немедленно развернуть по Оке Коломенский полк. В тот же день, едва сменив нарядные кафтаны на походное снаряжение, выступили на юг воины государева двора под началом Данилы Холмского и Стриги Оболенского. Вооружались ополчения, вставали в строй удельные полки Юрия Дмитровского, Андрея Угличского, Бориса Волоцкого, Андрея Вологодского. Выдвигались по отработанным планам на берега Оки.

Хан приближался. В прошлых набегах он неплохо изучил русскую оборону. Представлял, что главные силы сосредотачиваются от Коломны до Серпухова. Ахмат задумал обмануть Ивана III и его воевод. Он разбил табор в верховьях Дона, оставил там часть обозов, «старых людей и малых и больных», татарских жен. С собой взял лучшую конницу и повел ее к западу. Оттуда должна была появиться армия Казимира. Правда, король не намеревался присылать ее. Но татар об этом не извещал – пускай пребывают в уверенности, что литовцы спешат на соединение с ними, пускай сшибутся с русскими.

Тем не менее, маневр был крайне опасным. На западном фланге у великого князя было мало войск, а Ахмат позаботился выйти сюда скрытно. Государевы заставы стояли «во многих местах» по дорогам, а татары заранее нашли проводников и продвигались без дорог. Обошли заставы и уничтожили их, выплеснулись между Серпуховым и Калугой. Здесь они даже без литовцев имели полную возможность прорвать фронт, выйти в тыл всего русского войска. На пути орды оказался городок Алексин. Он был слабо укреплен. Деревянные стены давно не чинили, не было ни пушек, ни пищалей. Выдержать серьезную осаду он не мог, поэтому Иван III в самом начале войны прислал приказ воеводе Семену Беклемишеву – если хан вдруг повернет на Алексин, бросить его и эвакуироваться за Оку.

Когда обнаружилось, что полчища Ахмата совсем рядом, воевода выполнил распоряжение, с небольшим отрядом слуг покинул крепость. Однако население не пожелало уходить из родного города, заперло ворота. Несметная рать обступила Алексин, хан предложил сдаваться. Горожане отказались, и 29 июля враги полезли на приступ. Защитники «крепко с ними бияхуся», «множество татар избиша» и отбросили их. На следующий день неприятели стали готовить примет, стаскивали к стенам бревна, хворост, сено. Подожгли, и пламя перекинулось на городок. Никто из жителей не вышел сдаваться, «не предашася в руки иноплеменник», все сгорели «с женами и с детьми в граде том».

Ордынцы потекли к переправам через Оку. Но воевода Беклемишев ушел недалеко, встал оборонять броды. А пока татары штурмовали и жгли Алексин, к нему подоспел боярин Петр Челяднин. Людей у них было «зело мало», однако они приняли бой, отстреливались из луков, кидались в контратаки. Силы были слишком неравны. На левый берег выбиралось все больше врагов, Челяднина и Беклемишева оттеснили от реки. У них кончались стрелы, они уже хотели отступать. Но горстка бойцов выиграла несколько часов, от Серпухова показался полк Юрия Дмитровского, а от верховий Оки подходили ратники Василия Верейского. Заметив их, татары переполошились. Свежие войска с марша вступили в схватку, погнали переправившихся неприятелей обратно к реке, порубили и потопили.

Иван III, разослав воевод на позиции, оставался в Москве. Опасность считалась очень серьезной – вдруг вместе с Ахматом и в самом деле ударят литовцы? Государь на всякий случай отправил свою мать и наследника Ивана Молодого подальше, в Ростов. Сам собирал в столице резервные полки – перебросить их на то направление, где обозначится угроза. Хотя поначалу ратников пришлось использовать не в сражении. 20 июля случился сильный пожар. Иван Васильевич со «многими детьми боярскими» смело кинулся бороться с огнем, останавливали пламя, «гасяще и разметывающе» полыхающие дома. Город спасли, не позволили выгореть дотла. А 30 июля доложили, что хан напал на Алексин.

Теперь, наконец-то, обозначилось, где находится противник, какие у него силы. Настало время для ответных действий. Государь не медлил ни часа. «Вборзе», «не вкусив ничто же», поднял свой резервный корпус, поскакал в Коломну. Из седла рассылал приказы военачальникам, уточнял их задачи, вызвал к себе царевича Данияра с касимовскими татарами. Ахмат очутился в тупике. Форсировать Оку он не сумел. К реке подходили новые русские части. А разведка доносила, что великий князь со свежей армией появился в Коломне и повернул вверх по реке, к Рославлю. Но оттуда, поднявшись по р. Осетр, Иван Васильевич мог выйти в тыл хану, его зажали бы с двух сторон.

Ахмат решил выбираться из наметившейся ловушки. Распорядился сниматься с места и уходить в степь. Отступали сперва «помалу», потом ускорили темп. Замечали вокруг русские дозоры, принимали их за передовые отряды большого войска. Подгоняя сами себя слухами об окружении, побежали, стали бросать имущество, добычу. Иван III узнал, что ордынцы повернули восвояси, и выслал конницу в преследование. Конвои с пленными отстали от удирающего ханского воинства, и часть их удалось перехватить, «отполонить» угоняемых людей. Дети боярские и себя не обидели, насобирали за татарами немало брошенных трофеев. 23 августа Иван Васильевич возвратился в столицу. Его чествовали, как победителя. Еще бы не победителя! Ордынское нашествие кончилось ничем. Без крупных сражений, а выиграли! Отстояли страну!

Впрочем, и на этот раз торжества быстро оборвались, сменились заботами совсем не приятного свойства. В Ростове тяжело заболела мать государя, думала, что не встанет. Вызвала к себе сыновей. Один из них Юрий Дмитровский, поехать не смог, его тоже свалил какой-то недуг. Отправились Иван III, два Андрея, Борис. Но мать выжила, а в Ростов примчались нарочные от митрополита, сообщили: Юрий умер. Схоронили, отпели. Как водится, поплакали, посидели за поминальным столом. Но семейное горе неожиданно обернулось нешуточными склоками.

Удел Юрия был самым большим на Руси – Дмитров, Можайск, Серпухов, Хотунь, села бабушки Софьи Витовтовны. Но хозяйство князя могло послужить ярким примером того, к чему ведет удельная система. Он силился жить не хуже старшего брата, содержать двор, приличное войско, построил в Дмитрове несколько красивых каменных храмов. Средств на это не хватало, увеличивались поборы с крестьян и посадских. Люди разорялись, уходили во владения великого князя. А вместе с подданными разорялось и княжество. Юрий оставил после себя 700 руб. долгов, все его фамильные драгоценности перекочевали к ростовщикам.

Он не был женат, детей не имел, и Иван III поступил по закону, отписал выморочный удел в казну. Но встали на дыбы младшие братья. У них-то в уделах было еще хуже, чем у Юрия, и они хотели поделить города покойного, пускай каждому достанется кусочек. Указывали, что Русь принадлежала отцу, значит, и наследство надо распределять по-семейному. Мать жалела братьев, поддержала их. Ссора разгоралась все круче, бурлила накопившимися обидами, завистью. Этим чрезвычайно заинтересовался Казимир. Усобица на Руси была бы таким великолепным подарком! Как раз и эмигрантам нашлось бы достойное применение. Оживились новгородские «золотые пояса»…

Но и в московском правительстве осознавали, какими последствиями грозят раздоры. Вмешался святитель Филипп, кое-как уговорил мать не доводить до беды. Она взялась мирить детей. Сошлись на том, что братья сбавят претензии, а уделы им как-нибудь увеличат. Мать отдала своему любимцу Андрею Большому ее собственный город Романов. Борису Волоцкому государь пожаловал Вышгород, а Андрею Меньшему Тарусу и Городец на Протве. Но Иван Васильевич, согласившись на эти подачки, назначил за них своеобразную цену. Братьям пришлось целовать крест, что впредь они не будут заключать никаких договоров без ведома Ивана III, не станут предъявлять прав на удел Юрия и прочие государевы земли.

А пока русские дрались с татарами и гасили грызню в великокняжеском доме, в Европе полным ходом раскручивалась эпопея со сватовством. Посольство Ивана Фрязина принял в Риме уже не Павел П. Он успел переселиться в мир иной, и его место занял Сикст IV. О новом папе шла довольно нелестная молва, он был известен как взяточник, педераст и убийца. Хотя католическую верхушку подобная кандидатура устраивала, а простонародью о папских слабостях не рассказывали, для мирян ему полагалось быть недосягаемой величиной и незамутненным идеалом.

В Москве сидели очень неглупые политики. Для папы составили такую грамоту, что ее можно считать образцом дипломатического искусства: «Первосвятителю римскому Иоанн, великий князь Белой Руси, кланяется и просит верить его послам». И все! Больше ни слова, государь не давал Ватикану ни единой письменной зацепки. Сикст выслушал делегатов в собрании кардиналов, замужество Зои Палеолог обсудили на тайном совете. Некоторые почтенные иерархи озаботились судьбой греческой царевны, выясняли у своего голубенького «святого отца», христиане ли русские? Но Сикст увлекся проектом брака не меньше покойного Павла. Можно ли было упускать сказочную удачу? Папа разъяснял сомневающимся, что русские участвовали во Флорентийском соборе и даже «приняли» митрополита от католической церкви.

Вопрос решили положительно. Первосвященник расстарался похвастать своим триумфом перед всеми окрестными государствами. В храм св. Петра пригласили послов Неаполя, Милана, Венеции, Феррары, Флоренции, при пышном международном сборище папа самолично обручил Зою с отсутствующим женихом. Его представлял Иван Фрязин – делла Вольпе. Этому авантюристу не терпелось посверкать поярче, и он беззастенчиво превышал полномочия. Заверял, что великий князь жаждет «благословенного соединения церквей», запросто согласится воевать с турками.

Сикст IV и его советники немало поработали с Зоей, внушали, что ее великая миссия – стать представительницей Ватикана в Москве. Поучали, как правильнее воздействовать на мужа, какими доводами удобнее склонять его к унии. Расписывали, какой награды удостоится она на Небесах, а на земле католическая церковь ее не оставит, окажет любую помощь. Письмо папы великому князю в области дипломатического искусства могло поспорить с русской грамотой. Иван III избежал лишних слов, а римские специалисты ухитрились обыграть их отсутствие! Государь вообще не упомянул о Флорентийском соборе, и Сикст расхваливал, что он «не отвергает собора». Очень высоко оценил и за то, что Москва не принимает митрополитов от Константинополя. Превозносил за выбор невесты, «христианки, воспитанной в апостольской столице», а стало быть, великий князь «изъявляет приверженность к главе церкви».

Для практической реализации плана, «указать заблуждающимся путь истинный», с Зоей отрядили папского легата Антонио Бонумбре с целой свитой духовенства. А с приданым папа слукавил. Раскошеливаться ему никак не хотелось, но из погибшей Византии в Италию вывезли немало православной литературы, спасали сокровища духовного наследия. Католикам оно было без надобности, и Сикст выделил в приданое обоз греческих книг. Дорогу выбрали самую безопасную, через Германию и Прибалтику. В Любеке многочисленный поезд погрузился на корабли, доплыл до Ревеля.

Ливонский орден папа попросил на время приостановить драки с псковичами, не раздражать русских. Крестоносцы не возражали. Гречанка и легат сами выступали как бы крестоносцами! Направлялись искоренять Православие! Их чествовали в городах и замках, развлекали рыцарскими турнирами. На Чудском озере немецкую флотилию встретила русская, путешественники пересели с одних кораблей на другие. Прибыли на Псковщину. Толпы народа стекались взглянуть на Зою. От души приветствовали ее, радовались за своего государя и его будущую супругу…

А Зоя делала собственный выбор. Она видела красивые города, живописные монастыри, видела искренние улыбки на лицах людей. Царевна задумывалась – а зачем ей нужна роль папской «троянской лошадки»? Ей, которая завтра станет женой властителя великой державы? Так кем же ей быть: жалким орудием Рима или полноценной государыней? Она не забыла греческих храмов, куда ходила в детстве. Здесь многое было похожим… В Богородицком монастыре Бонумбре явился в собор вызывающе, в полном облачении легата ярко-красного цвета, в перчатках, презрительно не поклонился иконам. Народ опешил, но царевна властно вмешалась, заставила итальянца приложиться к иконе Девы Марии. Это был первый приказ русской великой княгини.

Конечно, о случившемся доложили в Москву. Но Бонумбре был чужд какого-либо такта и твердо усвоил данные ему инструкции: он прибыл утверждать папскую власть среди еретиков. А еретики принимают его, капитулируют. Легат чувствовал себя не гостем, а победителем. Всю дорогу проделал при полных регалиях, перед ним везли в отдельных санях большой латинский крест. Столичные бояре совещались, как быть? Великий князь колебался, как бы не нарушить дипломатический этикет – ведь легат и его крест представляли Римское государство. Но обратились к митрополиту Филиппу, и он внес ясность: в данном случае речь идет не о дипломатии, а о вере. А раз так, компромиссов быть не может: «Чтить чужую веру есть унижать собственную».

Иван Васильевич послал навстречу невесте боярина Федора Хромого, велел взять у легата крест и спрятать в сани. Хочет кланяться ему – пускай кланяется дома, на отведенном ему дворе. Бонумбре пытался скандалить, его горячо поддержал Иван Фрязин. Понадеялся, что в Риме оценят, ему перепадут новые выгодные поручения. Пройдоха доказывал, что в Италии оказывали честь московским послам, значит, и в Москве обязаны оказать честь папскому. Но он не знал, что вскрылась его афера с венецианцем. Поведение в свите невесты и в Риме усугубили вину. Иван Васильевич распорядился заковать делла Вольпе в кандалы и конфисковать имущество, «разграбити дом». Только через несколько лет авантюрист нашел заступников, сумел выпутаться. Его дипломатическая карьера завершилась, но без куска хлеба с маслом он не остался, снова промышлял ростовщичеством.

Зою Палеолог в нашей стране назвали более привычным именем – Софья. Она въехала в Москву 12 ноября 1472 г. Первым делом кортеж направился к митрополиту, невеста при народе приняла его благословение. Потом двинулись к матери великого князя, у нее гречанка впервые увиделась с женихом. Вместе пошли в храм на Литургию, и в этот же день молодых обвенчали. Разумеется, обряд провели без всяких католических штучек, по-православному. Бонумбре и прочих латинян демонстративно отделили от Софьи, подчеркнули, что к женитьбе они не имеют ни малейшего отношения. Их даже не пустили на венчание и свадебный пир.

Лишь на следующий день, когда Иван и Софья стали супругами во всех смыслах, когда их, по русскому обычаю, сводили в баню после брачной ночи, государь принял Бонумбре, позволил ему вручить письма и подарки от папы. К Софье легата не допустили вообще. Священников к ней определили русских. Бонумбре слонялся без дела по Москве. На родине ему требовалось отчитаться, что же он сделал для выполнения возложенной задачи, и он предложил устроить диспут с православным духовенством. Что ж, великий князь не возражал. Русскую сторону представляли митрополит Филипп и известный богослов Никита Попович. Они прекрасно знали греческие доказательства того, что латинская церковь впала в ересь, и сразу перешли в наступление. Подготовка легата оказалась гораздо слабее. Он скис и уклонился от ответов, разводил руками, что не взял с собой нужных книг. Вскоре его вежливенько спровадили домой: погостил, пора и честь знать.

Но если папский посланник сетовал на отсутствие книг, то книжное приданое Софьи Фоминичны очень пригодилось на Руси. Все литературное наследие Византийской империи, эвакуированное в Италию, через несколько лет было уничтожено инквизицией как «еретическое». Уцелела именно та часть, которая попала в нашу страну. Впоследствии преподобный Максим Грек, увидевший это собрание, восхищался: «Вся Греция не имеет ныне такого богатства, ни Италия, где латинский фанатизм обратил в пепел творения наших богословов». А Иван III отметил женитьбу на племяннице императора особым образом. Он изменил свой герб. Отныне в нем соединились два символа. Прежний герб великих князей, изображение св. Георгия Победоносца, и византийский двуглавый орел.


52. Как возводился Успенский собор

Женитьба государя аукнулась неожиданным эхом. Разъяренный Бонумбре возвращался в Рим той же дорогой. Прибыл к ливонским крестоносцам и нашел внимательных слушателей. Плевался, честил русских свиньями и обманщиками, а Софью предательницей. Рыцари кивали, поддакивали. Они-то постоянно имели дело с русскими, и были о них аналогичного мнения. Понимающе переглядывались между собой: перемирие, на котором настаивал папа, явно закончилось. Наоборот, теперь в Риме подсобят. Глядишь, крестовый поход объявят. С Казимиром у великого князя вражда, с татарами он воюет. Словом, шансы есть…

В прибалтийских замках слуги взялись начищать доспехи, затачивать мечи. Эстонские и латышские рабы, копошащиеся на полях, с завистью поглядывали на своих соплеменников, солдат-кнехтов. Повезло людям! Кто-то корову из похода приведет, кто-то девку или детей на продажу. В Пскове встревожились. Было ясно, что соседи готовят вторжение. Погнали коней по привычной дороге, к Ивану Васильевичу. Он выслушал и пообещал: свою отчину в обиду не даст. Но псковичи нервничали: почему государь воспринял известия так спокойно? Может, чего-то не понял? Вдруг промедлит? Поскакали новые гонцы, повторяли: немцы вооружаются. Иван Васильевич опять выслушал и уточнил только одно, к какому сроку присылать войско? Гонцы сбивчиво поясняли – летом немцам воевать несподручно, речки мешают. Осенью грязища. Нагрянут по зимнему пути.

Все-таки псковичам было не по себе. Как бы не запоздала подмога. Где она? Почему не присылают хоть сотню-другую ратников усилить гарнизоны? Но 25 ноября, точно в назначенное время, у ворот Пскова появился разъезд детей боярских. Задорно кричали: звали на помощь? Ну так принимайте! Приближалась рать Данилы Холмского. Да какая рать! Смотрели со стен и глазам не верили – полки запрудили дорогу до самого горизонта. Армия даже не поместилась в городе, ее разводили по селам и монастырям, одних лишь князей насчитали 22. На новгородцев Псков давно уже не надеялся. А сейчас узнали – вечевики получили приказ государя и не посмели ослушаться. К московскому войску скоро прибавится еще и новгородское.

Правда, погода подвела. В декабре ударили оттепели, поплыли снега, вскрылись реки. Как двигаться по месиву грязи? Но идти никуда не потребовалось. Немцы были в ужасе. Отчетливо представили: если эдакая рать ворвется к ним, она перевернет вверх тормашками всю Ливонию. Срочнейшим образом в Псков примчались представители от магистра и Юрьевского (Дерптского) епископа. Они были настолько напуганы, что Орден с ходу подписал мир аж на 25 лет, а епископ и того больше, на 30. Мир красноречиво назвали «Данильевым», по имени Холмского. Государева рать зашагала обратно, она свое дело сделала без выстрелов, без крови.

Но военным все реже доводилось совмещать свои обязанности с дипломатией. Эта сфера деятельности вышла на профессиональный уровень. Иван III собрал при дворе труппу специалистов в области внешней политики. Ее возглавили дьяки Федор Курицын и Василий Мамырев. Отслеживали обстановку в разных странах, изучали по архивам старые договоры. Сформировался штат помощников, переводчиков. Полезных людей искали и за рубежом. Особенно плодотворными оказались контакты с евреями. Для них ни одно государство не было родиной, заплати – и выполнят любые поручения. Например, в Крыму неофициальным представителем Москвы стал богатый иудейский купец Хозя Кокос. Договаривался о выкупе пленных, присылал ценные донесения. Хотя его пришлось особо наставлять, чтобы он «жидовским письмом грамот не писал, а писал бы грамоты русским письмом или бесерменским» [10]. Ведь для перевода с еврейского надо было привлекать тоже евреев, а они могли состоять на аналогичной службе у татар или литовцев.

Скандал с незадачливым венецианцем Тревизаном удалось разрешить. После возвращения и признаний Ивана Фрязина Иван Васильевич обратился к дожу Венеции. Указал, что его посол грубо нарушил дипломатические нормы и русские законы. Дож принес извинения, просил освободить Тревизана и помочь ему все-таки добраться до Орды. Обязался оплатить все расходы и клялся, что посольство направлено вовсе не во вред русским. Напротив, им будет выгодно, если татары повернут воевать с турками. Иван Васильевич и его советники понимали, что затея венецианцев бесполезна. Тем не менее, просьбу выполнили, отправили Тревизана в Сарай. Конечно, у него ничего не получилось. Вести Орду за тридевять земель и сражаться с османами Ахмат не соблазнился.

В Сарай поехали и русские послы Никифор Басенков и Дмитрий Станищев. Великий князь полагал, что поражения должны охладить хана. Уже сколько раз ходили за пленными и добычей, а улепетывали со стыдом и срамом. Если же помириться, ордынцы получат возможность неплохо подзаработать. У них множилось поголовье лошадей, Иван Васильевич выражал готовность покупать их. Ахмат действительно пребывал в раздумьях. Казимир подставил его, подданные роптали. Хан прикидывал, что будет правильнее оставить русских в покое, нацелиться на других соседей – на Крым, Кавказ, Среднюю Азию. Согласился прекратить войну, ближайшим летом татары пригнали на продажу 40 тыс. лошадей и 3 тыс. нагруженных товарами. Для всех вышло хорошо. В кошельки ордынцев сыпались монеты, они приобретали украшения женам, а конями усиливалась государева конница.

А в Крыму кипела междоусобица. В 1473 г. хана Нордоулата одолел его брат Менгли-Гирей. Свергнутый царь сбежал в Литву, ему предоставили убежище. Государева дипломатия сориентировалась мгновенно – Казимир стал врагом для нового хана! Через Хозю Кокоса быстренько забросили предложение Менгли-Гирею, почему бы ему не вступить в союз с русскими? Он откликнулся с радостью, враг моего врага – мой друг. В Москву приехал крымский сановник Ази-Баба, хан предлагал Ивану III «любовь и братство». Ази-Бабу, как водится, обласкали, нагрузили подарками. В Крым его сопровождал посол великого князя Никита Беклемишев, повез проект договора «другу другом быти, а недругу недругом быти».

Ивану Васильевичу хотелось заключить оборонительный союз против Казимира и Ахмата – если кто-то из них нападет на Русь или Крым, действовать заодно. Однако удалось обменяться только общими словами о дружбе. Менгли-Гирей уклонялся от обязательств воевать с Литвой. Боялся, что Казимир даст Нордоулату войско, и не терял надежды договориться с королем. Зато на Сарай он рассчитывал ударить сам при удобном случае. А нарушать первыми мир с Ахматом не входило в русские планы.

Между тем, в Москве случилось бедствие. Пожары в деревянных городах происходили часто. С ними научились бороться, ломали дома на пути пламени, и последствия обычно органичивались несколькими сгоревшими улицами. Иное дело, когда замечали и начинали тушить не сразу, или ветер раздувал огонь, разбрасывал искры. Такой пожар грянул весной 1473 г. Он полыхнул среди ночи, разлился по Кремлю, занялись боярские хоромы, церкви. Иван III со слугами еле-еле отстоял дворец, но пламя охватило митрополичий двор. Филиппа сумели вытащить, вывезли в монастырь Николы Старого. Наутро после страшной ночи митрополит увидел пепелище: были полностью уничтожены его палаты, кладовые.

Потрясенный Филипп кое-как добрел до строящегося Успенского собора, припал к гробнице св. Петра, рыдал. К нему пришел Иван Васильевич, утешал как мог: «Отче господине, не скорби! Так Богу изволишу». Обещал поставить новые хоромы, выделить собственные запасы. Но у митрополита случился инсульт, парализовало руку и ногу, он просил отпустить его в монастырь. Хотя удалиться в тихую обитель ему было уже не суждено. Святителя бережно перенесли в постель. Он пригласил к своему ложу государя, позвал подрядчиков-строителей, наставлял довести до конца главное дело его земной жизни – Успенский собор. Напоследок освободил всех своих холопов и на следующий день преставился.

На теле Филиппа нашли тяжелые железные вериги. Никто, даже его келейник, не подозревал, что глава церкви совершает такой подвиг. Митрополита погребли под временными деревянными сводами собора, а вериги Иван Васильевич велел повесить над его гробницей. К ним сразу потекли паломники, целовали цепи, просили помощи Филиппа в тех или иных делах… Его преемником избрали коломенского епископа Терентия. Новый митрополит и великий князь добросовестно выполнили завет покойного святителя. Стены собора поднялись на полную высоту, мастера начали выкладывать своды.

Но через год опять произошло бедствие. На этот раз – совершенно необычное для Руси. «Трус». То есть, землетрясение. Толчок ощутили вечером, и две стены собора, северная и западная, рухнули. Потом говорили о чуде: при катастрофе не пострадал ни один человек. Строители и зеваки уже разошлись. Мальчик, сын князя Федора Пестрого, лазивший по стройке, успел перебежать с обваливающейся стены на уцелевшую. Чудом было и то, что падающие камни не повредили ни икон, ни митрополичьих гробниц. Однако огромное здание лежало у руинах.

Иван Васильевич решил выяснить причины, почему оно не устояло. Вызвал экспертов, псковских зодчих. Они осмотрели развалины, отметили, что известь была слишком жидкой. Великий князь не стал наказывать строителей и подрядчиков. Учел, что у них не было опыта в сооружении зданий подобного размера. Но и перепоручать работу псковичам не стал. Предоставил им несколько других заказов – перестроить Благовещенский собор и Ризоположенскую церковь на митрополичьем дворе. От жены, от приехавших с ней греков и от подданных, побывавших за границей, Иван III был наслышан о достижениях итальянских архитекторов. Задумал зазвать их к себе. Начнут строить на Руси, поделятся секретами.

Успенский собор был достойным объектом, чтобы они проявили свое искусство. А в Венецию как раз снаряжалось посольство Семена Толбузина. К политическим переговорам ему добавили еще одно поручение: нанять «мастера церковного». Толбузин был умелым дипломатом, выполнил миссию в Венеции, оставил подробный отчет о путешествии. Но завербовать какого-нибудь заслуженного и именитого архитектора было практически невозможно. К именитым сыпались заказы от итальянских властителей, зачем им было тащиться в неведомые края? После долгих поисков Толбузину подвернулся Аристотель Фиораванти.

Как большинство итальянских мастеров эпохи Возрождения, он был весьма разносторонним специалистом: инженером, литейщиком, ювелиром, а вдобавок, изрядным авантюристом. В свои 54 года он не удостоился ни признания, ни солидных заработков. Подвизался в Милане, Мантуе, Болонье, побывал в Венгрии. Отремонтировал несколько крепостей, проложил каналы в Парме, выправлял покосившиеся колокольни и башни. В 1473 г. его арестовали в Риме с фальшивыми монетами, уволили с должности архитектора Болоньи. Фиораванти как-то отмазался, но обвинение по-прежнему висело на нем, а кара по этой статье была суровой: фальшивомонетчикам заливали в горло расплавленный металл. Мастер кочевал по Италии, подумывал о том, чтобы податься к турецкому султану. Тут-то и появилось посольство из Москвы…

Инженер принялся вешать на уши Толбузину самую беспардонную ложь. Представил себя лучшим архитектором Италии. Показывал храм Св. Марка в Венеции, другие шедевры зодчества и убеждал, что это его работа. Сокрушался, что высокое начальство может не отпустить на Русь столь выдающегося архитектора. Набив себе цену, запросил немыслимую оплату – 10 руб. в месяц (за 2–3 руб. можно было купить деревню). Впрочем, и русские были себе на уме. Чужеземцы пользовались незнанием каких-то вопросов, считали возможным надувать их. Наши соотечественники поступали аналогично. Отправляя в Орду Тревизана, ему дали 70 руб., а венецианцам отписали, что израсходовали 700.

На эти деньги Толбузин и нанял Фиораванти, заключил контракт на 5 лет. Но инженер думал не о временных контрактах. Если повезет, он намеревался остаться на чужбине навсегда. Взял с собой сына Андрея, ученика Пьетро. Посольство возвратилось в Москву на Пасху 1475 г. Государь побеседовал с Фиораванти, и очередной раз проявилось безошибочное умение Ивана Васильевича распознавать людей. Он почувствовал – перед ним редкий талант, знания и способности итальянца стоят затраченных денег. Великий князь поверил мастеру, выделил ему место для дома поблизости от собственного дворца, стал приглашать пообедать, поговорить.

Фиораванти уяснил, что от него требуется, съездил во Владимир, чтобы изучить образец. Успенский собор восхитил его, но в Италии совершенно забыли о прежнем величии Руси. Указывая на храм, архитектор поразил сопровождающих хвастливым замечанием: «Наши строили!» Зато на развалинах кремлевского собора он четко указал недостатки: «Известь не клеевита да камень не тверд». Фиораванти решил строить из кирпича. Он побродил по окрестностям столицы, лучшую глину отыскал в Калитникове, соорудил печь для обжига. Во второй раз были вскрыты гробницы митрополитов, их мощи на время убрали в храм Св. Иоанна Лествичника. Остатки стен итальянец за несколько дней снес тараном. Выкопали глубокие рвы под фундамент, и собор заложили заново…

Преображая страну, Иван III заботился и о повышении ее престижа. Этому должен был служить невиданный по размерам и красоте Успенский собор. Этому послужила женитьба на византийской царевне. Но подрос и наследник, Иван Молодой, ему тоже требовалось подобрать достойную партию. Раньше такие вопросы решались легко, вокруг лежали русские княжества, где-нибудь находилась дочка на выданье. Сейчас независимый князь остался лишь в Твери. Остальные превратились в подданных московского государя или польского короля. Заманчиво было сосватать сыну иностранную принцессу, но мешали религиозные различия: зарубежные властители были католиками или мусульманами.

Однако существовал еще один осколочек Византии, княжество «Феодоро и всей Готии» в Крыму. Оно было маленьким, зажатым между Крымским ханством и владениями генуэзцев в Кафе и Сугдее. Но после падения Константинополя, Мореи и Трапезунда княжество осталось последним клочком империи! Его столицей был город Мангуп, имелся даже собственный митрополит, а правил там деспот Исайко – он тоже был родственником греческих императоров. Русские дипломаты узнали, что у деспота есть дочь подходящего возраста. Ивану Васильевичу вариант показался неплохим.

Через еврея Хозю Кокоса связались с Исайкой. Узнав, с какой целью Москва интересуется его княжеством, он был на седьмом небе. О родстве с великим князем всея Руси деспоту и мечтать не приходилось. После того, как было получено устное согласие, в Крым поехало посольство Алексея Старкова. На него возложили несколько задач. Сперва предстояло возобновить переговоры с Менгли-Гиреем о союзе против Литвы и Сарая. А потом наведаться в Мангуп, посмотреть невесту, уточнить вопрос о приданом и подписать соглашение о браке. Если все будет в порядке, решить с отцом, как и когда будет удобнее отвезти девушку к жениху. Но послы ничего не успели сделать.

Кроме изгнанного Нордоулата, у Менгли-Гирея было еще пять братьев. Один из них, Айдар, связался с Ахматом и Литвой, получил кое-какие денежки и организовал заговор. Из Сарая к нему тайком прислали отряд. Когда русская делегация гостила в Бахчисарае, там произошел переворот. Послов ограбили, часть свиты Старкова захватили в плен и продали в рабство. Сами дипломаты с трудом выбрались из Крыма, вернулись на родину ни с чем. Менгли-Гирей скрылся в Кафе. Но генуэзцы благородством никогда не отличались, предпочитали дружить с победителями. Свергнутого хана упрятали в тюрьму.

В руки Айдара попали документы о переговорах Менгли-Гирея с Москвой. Новый хан переслал их в Сарай. Ахмат раскипятился. К нему как раз приехал посол Лазарев, царь велел арестовать его, грозил войной. Лазареву удалось сбежать и ускакать по степям от погони. Но и до войны с Большой ордой дело не дошло. Ситуация менялась, как в калейдоскопе. Не успел Айдар обжиться в ханских покоях, а Менгли-Гирей в темнице, как обозначился еще один претендент на Крым. Такой претендент, спорить с которым было трудно – турецкий султан Мухаммед II Завоеватель.

Прибрав к рукам остатки Византии, он считал себя законным преемником императоров. А когда-то грекам принадлежал Крым. Они почти все утратили, раздали города генуэзцам, но султан полагал, что это поправимо. Мухаммед отлично понимал, что генуэзцы отнюдь не друзья османам. Подлизываются ради барышей, а исподтишка норовят навредить, поддерживают его врага, молдавского господаря. Султан решил – пора прикрыть лавочку. Черное море станет внутренним морем Турции, барыши потекут в его казну. Началась подготовка экспедиции, ее возглавил визирь Ахмет-паша.

Генуэзцы пронюхали. Отчаянно взывали о помощи к папе, к литовскому Казимиру. Но папа был далековато, не докричишься. А король не жаждал подставлять свои войска под турецкие удары, прислал только отряд казаков. В июне 1475 г. у крымских берегов показался бесчисленный флот, у Кафы высадился корпус янычар. «Хазария» мобилизовала всех, способных носить оружие. Но это ее не спасло. Ахмет-паша был умелым командующим, обложил город с моря и с суши, загрохотала артиллерия, а через шесть дней последовал штурм. Янычары взобрались на стены, защитники падали в последних схватках. Турки очутились в городе. Рубили подвернувшихся жителей, другие прятались, сдавались.

Большая толпа вырвалась через свободные ворота, хлынула в Мангуп. Ахмет-паша, разделавшись с Кафой, двинул войско за ними. Мангупская крепость стояла на высокой горе, считалась неприступной. Но беженцы заразили ее паникой. Когда показались турки и пошли в атаку, у осажденных не выдержали нервы. Они бросили стены, кинулись наутек. Османам осталось лишь преследовать и истреблять их. Деспот Исайко погиб. Куда подевалась невеста Ивана Молодого, никто не знает. Может, прирезали под горячую руку. А может, вместо московских палат угодила в гарем какого-нибудь турка.

Ахмет-паша не видел особой разницы, кому принадлежали здешние города. Прекратили существование и «Феодоро и Готия», и крымская «Хазария». Османы заглянули и в Крымское ханство. Оно еще не успокоилось после смут, тем легче было с ним справиться. Под знаменами Айдара собрались только его сторонники, воины Ахмет-паши разогнали их и овладели Бахчисараем. Всех пленных, которых набрали в Крыму – генуэзцев, татар, греков, евреев, готов, султан распорядился поселить в Стамбуле. Для былых размеров Константинополя жителей до сих пор не хватало. Но для Менгли-Гирея нашествие неожиданно обернулось счастьем. Турки нашли его в тюрьме и доставили к повелителю. Хан понравился Мухаммеду, согласился принести присягу о подданнстве Османской империи, и султан объявил его правителем Крыма. Менгли-Гирея отвезли обратно и посадили на престол.


53. Как короли созидали королевства

Не только Василий Темный и Иван III, но и некоторые европейские властители начали понимать – сильная власть станет только благом и для них, и для их подданных. Во Франции Людовик XI сам в юности поучаствовал в мятежах, побродяжничал по разным странам и в полной мере убедился, сколько вреда несет феодальная анархия. Взойдя на престол, разогнал министров и придворных отца, привыкших бесконтрольно решать все вопросы и пастись в казне. Набрал служащих из «низов», которые были бы верны королю. Стал лично проверять финансы, кропотливо разбираться в политических и экономических проблемах. Ввел новую систему налогов, а аристократов начал прижимать, добиваться от них повиновения.

Не тут-то было! Знать забурлила. Шумели, что король преступил исконные права и свободы французов. Герцоги Бретонский, Бурбонский, Беррийский, брат Людовика Карл составили «Лигу общественного блага». Возглавил ее Карл Смелый Бургундский, он заявлял: «Я так люблю Францию, что предпочел бы иметь в ней 6 государей вместо одного». Примкнули многие дворяне, высокопоставленные священнослужители, будоражили население. Поддержал английский король Эдуард IV, заключил союз с Бургундией. Войска противников и сторонников короля схлестнулись в 1465 г. под Монлери. Трещали переломанные копья и кости, мечи грохотали по жестянкам шлемов и панцирей, надрывались воплями искалеченные.

Людовик вынужден был отступить. Его недруги двинулись следом, осадили Париж и заставили его капитулировать.

«Лига» торжествовала, продиктовала условия: пускай король распоряжается только в собственных владениях, в центральной части Франции, откажется от каких бы то ни было прав в землях вассалов, не вмешивается в их дела. Государство разделялось на куски. Людовику пришлось согласиться. Зато он был выдающимся дипломатом, хитрым и изворотливым. Выговорил единственное пожелание, заключать договор не со всей «Лигой», а с каждым противником по отдельности. При переговорах герцогов занесло от жадности, они силились урвать побольше. Тем самым они полностью разоблачили себя, какое «общественное благо» им нужно.

Ну а король постарался перессорить их. Отдавал одному то, на что претендовал другой, заигрывал с третьим, подкупал четвертого. Войну выиграла «Лига», но Людовик уничтожил «Лигу». А в мирные годы французы увидели, что в урезанных королевских владениях живется не в пример лучше, чем под властью герцогов. Здесь наладилось четкое управление, порядок. Монарх был крайне набожным, очень бережливым, средства на ветер не выбрасывал, одевался скромно, как рядовой горожанин. Правда, он унаследовал от отца страсть к женскому полу. Но не заводил дорогостоящих фавориток, не позволял дамам играть главные роли при дворе. Король вообще избегал попадать под чье-либо влияние. Довольствовался временными любовницами из простолюдинок и быстро расставался с ними, отблагодарив кое-какими подарками.

В противовес буйной знати Людовик возвышал судейских чиновников. Уравнивал их в правах с дворянами, освобождал от податей и повинностей. Кроме родового «дворянства шпаги», во Франции появилось «дворянство мантии». Король получал от этого сплошные выгоды. Патенты судей стоили недешево, но разбогатевшие граждане стремились «выйти в люди», охотно покупали их для себя или сыновей. В казну потекли доходы. А вернейшей опорой Людовика стал Парижский парламент – во Франции парламенты были не законодательными, а судебными органами.

С помощью юристов-крючкотворов король взялся опутывать феодалов. Выискивали нарушения законов, обязательств, договоров. Кого-то притягивали к ответу, конфискуя земли. Кто-то умирал без прямых наследников, и его собственность отсуживал король. Но ведь и в герцогствах были свои парламенты, судьи, состоятельные купцы и ремесленники. Разве им не хотелось приобрести такие же права, как парижским коллегам? Бургундские, нормандские, бурбонские города потянулись к Людовику.

Он этим воспользовался, давил противников поодиночке. Овладел Пикардией, отнял у герцога Беррийского Нормандию, отобрал часть земель у герцога Бретонского и заставил признать зависимость от короля. Тут уж встревожился бургундский Карл Смелый. Людовик обставлял аристократов как хотел! В 1468 г. Карл пригласил его для переговоров, гарантировал безопасность. Один из советников короля, кардинал Моле, был в сговоре с оппозицией, уломал монарха ехать. Людовик прибыл на встречу со свитой из 100 человек. Но в это время против герцога Бургундского восстал город Льеж, объявил, что переходит под покровительство короля.

Для Карла Смелого это оказалось как нельзя кстати. Он обвинил Людовика, что тот подстроил бунт, и арестовал. Хотел расправиться с ним, и пленник выкрутился только одним способом – отказался от всех своих достижений, от присоединенных земель, раздал дополнительные владения. Ему пришлось пройти и через унижение. Карл потребовал, чтобы он присутствовал при наказании восставших. Граждан Льежа, находившихся в других подвластных городах, герцог захватил в заложники. С большим войском подступил к мятежному городу.

Узнав, что сам король находится в плену, осажденные пали духом. 300 именитых горожан явились к Карлу босые, в одних рубахах, молили лишь о том, чтобы он не сжигал город и пощадил жителей. Герцог назначил огромную контрибуцию, велел разоружиться, снести стены и башни. Через сделанный пролом он въехал в Льеж, но все равно предал смерти заложников, предводителей восстания и тех, кого считал сторонниками короля. Людовика Карл заставил надеть на шляпу бургундскую эмблему и любоваться на казни вместе с герцогом – пусть люди посмотрят на короля, ради которого бунтовали.

В Париж Людовик вернулся оплеванным. Для кардинала Моле, уговорившего его ехать в лапы к врагу, он придумал изощренную кару. Заточил в клетку, где нельзя было ни лечь, ни встать в полный рост. Но с провалом замыслов король смирился ненадолго. Поднакопил средства, усилил армию наемниками. Через год Парижский парламент признал договор с Карлом Смелым недействительным и вызвал его на суд. Бургундский герцог вспылил и полез воевать. Кроме смелости, он отличился и неуемной жестокостью. Взяв штурмом город Ноэль, приказал истребить все население. Рубили с плеча онемевших от ужаса лавочников, ремесленников, нищих, развешивали на стенах и столбах орущих детишек и изнасилованных баб. Хотя рыцари оказались человечнее герцога, кое-кому позволяли потихоньку скрыться [6]. Но бесчинства бургундцев стали предупреждением для других городов, они стойко оборонялись. А «Лиги общественного блага» больше не существовало, противники короля действовали вразнобой. Одолеть Людовика у Карла не получалось.

На Пиренейском полуострове тоже возобладали процессы централизации, но кошмаров и крови было гораздо меньше. Здесь разрослось королевство Арагон. Король Альфонс V Великодушный взял под покровительство Неаполитанское королевство, защищал своими войсками. Но при этом подмял под себя, навязал договор, согласно которому неаполитанская королева Жанна II назначила его своим наследником. После смерти Жанны Альфонсу достались юг Италии, острова Сицилия, Сардиния. Короля очень уж влекли прелести «возрождения». Он переехал в Неаполь, с головой окунулся в атмосферу легкомысленных развлечений. Резвился на карнавалах, швырял деньги на украшение новой резиденции, заказывал картины, чтоб придворные дамы позировали голышом – за что его прославили как покровителя искусства и науки.

Но родной Арагон оказался в положении захудалой окраины. Из него только вытягивали налоги, а дела Альфонс совсем запустил. Когда он отошел в мир иной, новому королю Хуану II пришлось не сладко. Арагонские дворяне возмущались, взбунтовалась и отпала Каталония. А в итальянских владениях закручивалась совершенно другая политика. Хуан разрывался надвое. Управление Арагоном он передал наследнику престола Фердинанду. Искал и союзников. В соседней Кастилии подросла принцесса Изабелла. Братьев у нее не было, ей должна была достаться корона. Альянс показался выгодным и для кастильских, и для арагонских королей. В 1469 г. Изабеллу и Фердинанда обвенчали. Так стала складываться новая держава, Испания.

Впрочем, будущие испанцы об этом пока не задумывались. Кастилия и Арагон еще были отдельными государствами. Но чета наследников получилась дружной. Изабелла была на год старше 17-летнего мужа и лидировала в семье. А через несколько лет она похоронила отца и стала королевой Кастилии. Она, а не супруг. Фердинанд был лишь арагонским принцем и власти в Кастилии не имел. Изабелла же оказалась умной и дальновидной правительницей. Она всячески ласкала дворян, указывала, какое почетное место они занимают. Хотя на самом деле брала благородную касту в жесткий оборот. Дворянам запрещалось заниматься торговлей, промыслами, ремеслами – это объявлялось несовместимым с рыцарской честью. Нарушитель изгонялся из дворянского сословия. Гордые идальго приветствовали такие меры, соглашались, что им не подобает унижаться. Но единственным способом заработать у них оставалась военная служба.

А фундаментом государства Изабелла сделала города. Она предоставила большие полномочия органам муниципального самоуправления, кортесам. Точно так же, как Людовик XI, выделила профессиональных чиновников с юридическим, богословским образованием, в Испании их называли «летрадо». Они освобождались от налогов, заседали в судах, играли важную роль в правительстве [19]. Опираясь на эти силы, Изабелла наводила в стране порядок. Из горожан создавались отряды стражи, «санта эрмандад», брали под охрану улицы, дороги. Крепко досталось не только ворам и разбойникам, но и дворянам, привыкшим задирать простолюдинов или рубиться на дуэлях. Их без долгих разговоров спроваживали в тюрьмы. Кастилия стала самым спокойным и дисциплинированным королевством. А под влиянием жены к ней все теснее прирастал Арагон. Жена помогла Фердинанду подавить мятеж в Каталонии. Но при этом и Каталонию прибрала в собственные ручки.

В Англии до какого-либо порядка было ох как далеко! Свергнутый больной король Генрих VI коротал годы в Тауэре, его супруга Маргарита Анжуйская с сыном Эдуардом тосковали без власти и без надежд во Франции. А от победы Йорков над Ланкастерами больше всех выиграл не новый король Эдуард IV, а его двоюродный братец Уорвик. Посадив родственника на престол, он полагал, что монарх обязан ему и должен во всем слушаться. Уорвик в полной мере вознаградил собственную персону, нахапал имения казненных и бежавших Ланкастеров, а при короле пристроился в качестве всесильного опекуна, сам принимал решения, распределял назначения.

Но Эдуарду надоело быть безвольной тенью. Он все чаще пытался принимать самостоятельные решения. Двоюродному брату его порывы к независимости не понравились, отношения между ними испортились. Наконец, король задумал круто изменить политическую линию. Примириться с побежденными соперниками, погасить кровную вражду между Норками и Ланкастерами. Для этого он решил жениться на представительнице рода Ланкастеров Елизавете Вудвилл. Уорвик резко осуждал такой брак, но Эдуард отмел его возражения. Временщик догадался, что король целенаправленно отодвигает его от власти и считаться с ним больше не намерен.

Он страшно оскорбился. Воспринял поведение подопечного как черную неблагодарность. Но Уорвик имел в стране колоссальное влияние и был чрезвычайно высокого мнения о своих способностях. Вознамерился просто-напросто сменить короля. Если Эдуард не хочет ценить его по достоинству, можно извлечь из Тауэра Генриха IV. Уорвик принялся организовывать заговор, связался с Ланкастерами, торговался, что ему дадут за переворот. Однако это стало известно королю, и он объявил могущественного вельможу изменником. Поймать не сумел, Уорвик упорхнул во Францию.

Там он без труда нашел общий язык с Маргаритой Анжуйской. Расписал, что среди английской знати у него много друзей, и дела ее династии легко поправить. Скинуть Эдуарда IV, ее муж опять сядет на троне, она возвратит себе достоинстко королевы, а Уорвик, естественно, будет главным советником. Маргарита загорелась, начала собирать эмигрантов, обратилась к брату Людовику XI. Французскому властителю идея пришлась по душе – ведь Эдуард IV помогал Карлу Бургундскому. Он выделил солдат, корабли. В 1470 г. Маргарита и Уорвик высадились в Британии. С английскими заговорщиками снеслись заранее, они подняли в Лондоне мятеж. Эдуард IV бежал. Победители вступили в столицу. Несчастного Генриха IV освободили из тюрьмы, помыли, переселили во дворец. Уорвик блистал и собирал поздравления, льстецы прилепили ему прозвище «делатель королей».

Но его двоюродный брат не сложил оружия. Распространил воззвание, что Генрих и Маргарита чужеземные ставленники, привели с собой французов. А за счет Ланкастеров поживился не только Уорвик. Другие аристократы из партии Йорков тоже урвали себе замки, деревни, земли. Теперь они боялись мести и не горели желанием расставаться с добычей. Под знамена Эдуарда IV встали отряды сторонников. Война Алой и Белой роз полыхнула с новой силой. В апреле 1471 г. армии сошлись у Барнета. Дрались с крайней ожесточенностью, с обеих сторон полегли тысячи воинов. Побоище завершилось вничью, но в числе убитых был Уорвик. Он был и главным агитатором, переманивая к себе английскую знать, и организатором. Без него пошел разброд, начались споры между британцами и французами.

А Эдуард IV сумел быстро пополнить войско и не позволил противнику очухаться, через две недели атаковал врага у Тьюксбери. Разгромил Ланкастер наголову, в страшной сече погибли все предводители этой партии. Погиб и сын Маргариты Анжуйской, наследник престола. Дальнейшая борьба потеряла смысл для королевы, она отчалила к французским берегам. Эдуард IV торжественно двинулся на Лондон. Беспомощный король Генрих так и сидел во дворце. Кому был нужен умалишенный? Жена на войну его не брала, чтобы не мешал, а сейчас его взяли под руки и отвезли обратно в Тауэр. Но Эдуард сделал вывод, что оставлять соперника, даже в темнице, небезопасно. Очень скоро Генрих приказал долго жить [59].

Состояние Англии было плачевным. Войска Алой и Белой роз разорили ее, казна опустела. Но подсуетился Людовик XI. Раз уж надежды свергнуть враждебного короля не сбылись, он вступил в переговоры с Эдуардом IV Признал его законным властителем Англии, предложил выплачивать солидные субсидии. Британский король обрадовался, гордо заявлял, что французы боятся его и называл субсидии данью. Но Людовик не обращал внимания на термины. Эдуард не знал, что выплаты посулили не только ему. Французский король позаботился подкупить всех его приближенных. А в своем окружении пояснял – война обходится гораздо дороже. С Англией заключили мир.

Карл Бургундский лишился самого сильного союзника. Прочих его сторонников выводили из игры по очереди. Брат Людовика умер сам – подозревали, что был отравлен. Его герцогство перешло к королю. Мятежный граф Арманьяк был разгромлен и погиб. А Карл Смелый потерпел ряд неудач, и Людовик предложил ему перемирие. Бургундский герцог прикинул, что ему и впрямь нужна передышка, согласился. Хотя король умел использовать передышки гораздо лучше, чем его враги.

Пока французы и немцы были заняты собственными проблемами, Италия могла жить спокойно, крупные вторжения ей не грозили. Об объединении итальянские государства даже не помышляли, наживать прибыли было удобнее поодиночке. Происходили разборки местного уровня, но они не были очень разорительными. Под властью банкиров Лоренцо и Джулиано Медичи особенно пышно расцвела Флоренция. Сюда стекались богатства из разных стран, город украшался дворцами, статуями.

Медичи, в общем-то, не отличались добродетелями. К их недругам подсылались наемные убийцы. Горожан, посмевших выступать против властителей, обвиняли в тех или иных преступлениях и вешали. Водились за ними и совсем неприглядные дела, обманами и судами они отобрали приданое у нескольких осиротевших девиц. Зависимые от Флоренции города облагали суровыми поборами. Один из них, Вольтерра, взбунтовался, но его жестоко усмирили, вырезали значительную часть жителей. Тем не менее, флорентийцы обожали своих правителей. Они получали от Медичи работу, угощались и напивались на городских празднествах, задирали носы перед менее престижными городами.

Красоте Флоренции, Венеции, Милана, Неаполя завидовал даже папа Сикст IV. Рим по сравнению с ними выглядел отнюдь не «мировой столицей». Папа затеял грандиозную перестройку. Центр «вечного города» стали расчищать от старых зданий и развалюх, планировались просторные площади, были заложены несколько больших храмов, в том числе знаменитая Сикстинская капелла. Но это стоило дорого. А политические папские проекты тоже требовали немало денег. Ватикан по уши влез в долги к тем же Медичи. Банкиры встревали в церковные дела, продвигали нужные им фигуры на высшие церковные посты, подбирали под себя статьи доходов.

Сикст IV придумал достойный выход. Сговорился с флорентийской семейкой Пацци. Они когда-то соперничали с Медичи, потом их оттерли на роль второстепенного банка. Папа закинул им мысль прикончить правителей Флоренции. Для всех получалось хорошо: Пацци выйдут в лидеры, а Сикст спишет свои долги и, конечно же, отпустит грех. Покушение на братьев Медичи организовали в городском соборе, прямо во время мессы. Но убийцы волновались, да и толпа помешала. Смерть настигла только Джулиано, а Лоренцо спасся. Возмущенные горожане растерзали Пацци и их сообщников, умиленно чествовали уцелевшего властителя, присвоили ему титул «отца отечества» и почетную приставку к имени: Лоренцо Медичи Великолепный. Сиксту IV пришлось подлизываться, вилять хвостом – разумеется, Лоренцо догадался, кто организовал заговор. Впрочем, папу он простил, получив как компенсацию новые подряды.

А в европейских делах папе и германскому императору Фридриху опять не давала покоя Чехия. В 1471 г. там умер «национальный» король Иржи Подебрад. Ясное дело, что Фридрих проявил интерес к короне. Но кандидатуры императора и его родственников чехи единодушно отвергли. Хотя на этом их единодушие кончилось. Часть панов желала передаться венгерскому Матьяшу Корвину. Другая резонно указывала – венгры сядут на шею не хуже немцев. Вспомнила, как королем Чехии избирали польско-литовского Казимира. Сейчас у него подрос юный сын Владислав, почему было не пригласить мальчишку?

Казимиру предложение понравилось. Он владел двумя странами, сын пристегнет третью, складывалась эдакая империя Ягеллонов. В предвыборных баталиях поляки и венгры щедро сыпали золотом. Гуситы склонялись к Матьяшу Корвину, в его государстве тоже хватало еретиков. Католическая церковь поддержала Владислава. Но победить не смог ни один кандидат – обе стороны признавали лишь «своего». Ну что ж, привычно взялись за мечи. Бои продолжались шесть лет. Снова горели города, после сражений закапывали груды польских, венгерских, чешских, литовских трупов. Изрядно потрепав друг друга, выдохлись. А по здравом размышлении забеспокоились: результатов их драки выжидали немцы. Навалятся на измочаленных победителей и прикарманят выигрыш. Матьяш Корвин и Владислав Ягеллон решили иначе. Подписали Ольмюцкий мир и поделили Чехию пополам, у нее стало два короля [59].


54. Что важнее, права или правда?

Сила Руси была не только в ее полках, но и в самой идее государственной власти. Той самой идее, которую заложил в фундамент Московской державы св. митрополит Петр. «Царство правды». Конечно, на деле это выполнялось далеко не всегда. Но «царство правды» было идеалом, великие князья стремились к нему. Именно поэтому к ним тянулся народ. Иван III не был исключением. Он не пренебрегал своим долгом верховного судьи, лично разбирал тяжбы, рассматривал жалобы. Он контролировал своих служащих, его бояре, чиновники, сборщики податей не смели слишком уж наглеть. А подданные воочию видели, что во владениях государя порядка и справедливости больше, чем в удельных землях.

В худшую сторону в данном отношении выделялся «свободный» Новгород. Он во многом перенимал западные стереотипы. Неужто посмеют «худые» мужичишки привлечь к ответственности всемогущих бояр? Законы-то устанавливали сами бояре, как решат, так и будет. Недовольство прорывалось бунтами, кровавыми столкновениями – Новгород сотрясало ими не в пример чаще, чем любой другой русский город. На закате существования республики неурядицы особенно обострились. Крамольники оказались битыми, их права урезали, с надеждами перекинуться к литовцам пришлось распрощаться. Значительная часть населения была настроена иначе. Но господствующее положение сохранили те же крамольники. Сторонников Москвы честили «изменниками», отыгрывались на них как могли: обирали, штрафовали, запугивали.

Несколько бояр вздумали отомстить псковичам, послали на них своих ключников с отрядами слуг. Они напали на волость Гостятино, разоряли и жгли деревни. Хотя псковичи быстро сорганизовались и накрыли их на месте преступления. Кого-то перебили, 65 человек поймали и перевешали. А в самом Новгороде симпатиями к великому князю отличались Славкова и Микитина улицы. Степенный посадник Ананьин и группа столь же высокопоставленных вельмож решили показать, кто хозяева в городе. Устроили безобразнейший наезд, пограбили эти улицы, «людей многих до смерти перебили». Впредь будут знать, как перечить власть имущим.

«Молодшие» люди отлично понимали, что искать правду в суде бесполезно, там заседали сами обидчики. Но они обратились в Москву. Ведь они признали себя подданными Ивана Васильевича, целовали крест на верность ему. Что ж, государь не обманул ожиданий. Откликнулся сразу же. Со времени набега на Гостятино миновал лишь месяц, а после трагедии Славковой и Микитиной улиц и того меньше – в октябре 1475 г. Иван III оповестил, что выезжает в Новгород «миром», судить в своей вотчине. Бояре кичились «вольностями» и «правами», но на стороне государя была правда…

Ивана Великого сопровождала внушительная свита: дьяки, подьячие, приставы, воины. А навстречу, прослышав об этом, хлынули «жалобники». Они являлись ко двору в разных городах и селениях, где останавливался кортеж, подавали челобитные о насилиях, злоупотреблениях. Их набралось ох как много! Сообщали о недавних обидах, вспоминали старые, когда пожаловаться было некому. К великому князю засобирались и те, у кого рыльце было в пушку, пытались заранее задобрить его, отмазаться подарками. С такими остановками поезд добирался до Новгорода целый месяц, прибыл 21 ноября. Как водится, ему устроили пышную встречу. По улицам и площадям, выстроилось все население, звучали приветствия. Бояре соревнуясь друг с другом, зазывали государя на пиры.

Он не отказывал, наведывался в их дома. Но отвлечь себя застольями и превратить свой визит в парадный не позволил. На следующий день после приезда начал принимать просителей. Возле его резиденции толпились люди из Новгорода, из его «пригородов», и картина вскрывалась весьма неприглядная: «Много зла в земле той, межи себе убийства и грабежи, и домов разорение от них напрасно, кой с которого сможаше». 25 ноября принесли жалобы жители Славковой и Микитиной улиц. Иван III вызвал обвиняемых. Судил по порядку, действовавшему на Руси. Потребовал дать ответы по обвинениям, изложенным в челобитных, «проверил доказательства да жалобников оправил». Все подтверждалось – «и били, и грабили».

Степенного посадника Ананьина, бояр Федора Борецкого, Богдана Осипова и Ивана Лошинского взяли под стражу и заковали в кандалы. Безнаказанность «сильных» кончилась. Архиепископ Феофил и городская верхушка ходатайствовали о помиловании, но великий князь отказал. Ответил, что архиепископу хорошо известно, «колико от тех бояр и наперед сего лиха чинилось, а нынеча, что есть лиха в нашей отчине, то все от них чинится». Лиха и впрямь было немало. Осужденные были самыми активными деятелями пролитовской партии, крепко приложили руку к недавним смутам. Им простили политические преступления, но теперь они докатились до уголовных. Четверых организаторов погрома отослали в московскую тюрьму. К рядовым соучастникам и подручным государь был более снисходительным. Взыскал с них штраф в 1,5 тыс. рублей и согласился отпустить на поруки архиепископа.

Иван Васильевич провел в Новгороде больше двух месяцев. Разбирал тяжбы, потом еще заехал в Старую Руссу, «судил и управлял» здешних просителей. В феврале 1476 г. он вернулся в столицу. Но великий князь ни в коем случае не хотел, чтобы утверждение правды в Новгородской земле свелось к одноразовой поездке. Издал указ: отныне любой человек, не сумевший добиться справедливости у местных властей, может апеллировать в Москву, непосредственно к государю. Он назначил и срок для приема новгородцев, на Рождество Христово.

Хотя обеспечивать правду было не просто. Попробуй-ка обеспечь, если даже в окружении Ивана Васильевича хватало людей, далеко не честных и не бескорыстных. Например, в Пскове наместник великого князя Ярослав Оболенский принялся вводить новые поборы в собственный карман, его слуги хулиганили по пригородам и волостям, тащили что плохо лежит. Псковичи писали государю, просили заменить наместника. Но и Оболенский засыпал столицу жалобами на псковичей. Дескать, они просто своевольничают, не хотят повиноваться. При дворе у него были друзья, докладывали дело в нужном свете.

А в Пскове наместник совсем распоясался. Учинил со своими слугами драку с горожанами, были убитые. Иван III назначил для расследования бояр Товаркова и Шестака. Но Оболенский был с ними в приятельских отношениях, подмазал взятками, и комиссия приподнесла скандал как мятеж псковичей. Арестовали 18 человек. Последовали новые пересылки посольствами, челобитные. Уяснить, что же произошло на самом деле, великому князю удалось не сразу. Только тогда он предпринял меры, освободил оклеветанных горожан, снял Оболенского. На его место сами псковичи просили поставить Василия Бледного Шуйского, и государь удовлетворил их пожелания.

Но в Новгороде опять было неладно. Переполошилась даже та часть «золотых поясов», которая раньше была лояльной к Москве. Они-то полагали, в республике ничего особо не изменится. Иван Васильевич далеко, ему пошлют дань, он при случае окажет военную помощь. А в Новгороде всего лишь сменится руководство. Вместо партии Борецких высшие посты достанутся сторонникам великого князя, они станут ворочать делами так же бесконтрольно, как их конкуренты. Сейчас смекнули: Ивану III недостаточно перестановок, он намерен положить конец засилью боярской касты. Допускать такие перемены, разумеется, не хотелось. Городские тузы взялись исподволь ставить палки в колеса.

Жалобщиков в Москву не пустили. Удерживали силой, угрожали: попробуй, сунься! К Рождеству на суд государя не явился никто. Но ему доложили, что власти республики преднамеренно срывают указ, и Иван III послал в Новгород отряд своих приставов – взять просителей под защиту. Обиженных снова оказалось много. В феврале 1477 г. приставы доставили в столицу целый обоз челобитчиков и тех, кому предстояло отвечать. Остальных желающих новгородские бояре уже не смели останавливать. Несмотря на «вельми студеную зиму», к великому князю поехали «иные посадницы и житьи новгородцы, и поселяне, и черницы, и вдовы и вси преобижени». Это было небывалое паломничество! Паломничество за справедливостью. Впервые новгородские суды происходили не в родном городе, а в Москве, и жаждущие правды находили ее именно здесь.

Ну а самые дальновидные из «золотых поясов» пришли к выводу: старый порядок рушится безвозвратно. Значит, надо было получше пристроиться в новой системе. Эта группа решила подольститься к Ивану III. Раньше во всех договорах, заключенных с Новгородом, великий князья выступали под титулом «господин». А весной архиепископ Феофил и примкнувшие к нему бояре прислали к Ивану Васильевичу Назара Подвойского и вечевого дьяка Захарию. Они представились послами от всего Новгорода и просили его именоваться «государем». Разница была существенной. По нормам XV в. термин «государь» означал полную и безоговорочную власть. Как раз этого и добивался великий князь, шаг за шагом прижимая «свободы» республики.

Иван III согласился. Хотя он догадывался, что посланцы представляют отнюдь не весь Новгород. Направил туда своих уполномоченных Федора Хромого, боярина Морозова и дьяка Долматова «покрепити того, какова хотят государства» – уяснить ситуацию, выработать условия договора, утвердить его на вече и привести новгородцев к присяге уже не «господину», а «государю». Однако визитом московской делегации воспользовалась другая часть бояр. Те, кто упрямо силился уберечь свое особенное положение, почет и барыши. Использовали старые, отработанные методы. Выкатывали бочки с хмельным, в толпе терлись подстрекатели.

На вече стали обсуждать будущие механизмы управления, и государевы уполномоченные изложили привезенные проекты – по улицам Иван Васильевич назначит чиновников-тиунов. Это показалось подходящей зацепкой, она касалась всех улиц. Смутьяны заорали, что Назар Подвойский и Захария не имели никаких полномочий от веча, их заслали изменники, отдают Новгород в рабство. Народ взбудоражился, а крикуны толкнули его разделаться с «предателями». Боярские слуги и бандиты-шильники были наготове, принесли на сходки топоры. Жертвы были намечены заранее. Их рубили, пластали на части даже трупы.

Посадник Овинов с братом Кузьмой укрылись во дворе архиепископа, но толпа ворвалась туда, нашла их. Они пытались выкрутиться, натравить на других. Убеждали, что настоящий «переветник» боярин Никифоров, целовал крест Ивану III. Не помогло. Обоих растерзали, а уж потом кинулись ловить Никифорова. Боярин не отрицал, он целовал крест верно служить великому князю, но не имел в виду никакого вреда Новгороду. Его не слушали, забили камнями. Уцелевшие бояре, склонные подчиниться Москве, разбежались кто куда. Город очутился во власти непримиримых врагов Ивана Васильевича. На вече возражать им было некому.

Хромого, Морозова и Долматова не тронули, но передали Ивану Васильевичу решение: ему отказывали в праве называться «государем» Новгорода, что-либо менять в устройстве республики и судить ее граждан в Москве. Выпроводили послов восвояси. Московских купцов повыгоняли вообще бесцеремонно, им пришлось поспешно выезжать куда получится: в Псков, в Литву. А боярское правительство снеслось с великим князем. Вроде бы соглашалось остаться в его подданстве, но за это требовало восстановить отношения «по старине». Намекало, что можно и поторговаться. Хотя нетрудно было понять: Новгород всего лишь тянет время.

Посланцы Марфы Борецкой и ее единомышленников уже околачивались при дворе Казимира. Король как раз завершил войну за Чехию, договаривался о примирении с Венгрией. Теперь у него появилась возможность потягаться за Новгород. А в южных степях набирал силу союзник Казимира Ахмат. Он был неплохим военачальником. Оставив в покое Русь, добился успехов на других направлениях. Погромил племена Северного Кавказа, вынудил вспомнить, что они ханские подданные. Заключил союз с Узбекской ордой, вместе вторглись в Среднюю Азию. Передравшиеся потомки Тамерлана были не в силах остановить татар, у них отбили богатые и густонаселенные области. Ахмат восстановил владычество над Хорезмом. Совершил успешный поход в Сибирь, хан Тюмени Ивак вынужден был покориться ему.

А ставленник турок и друг Москвы Менгли-Гирей не успел как следует утвердиться в Крыму. Сарайский властитель налетел с тучей конницы, разгромил его отряды, Менгли-Гирей ускользнул обратно под защиту османов. Ахмат посадил править в Бахчисарае своего родственника Джанибека. Хорезмийские и «хазарские» купцы окрылились, нахваливали удачливого хана, подсыпали ему денег – возрождался торговый путь через Сибирь, Хорезм, Сарай, черноморские порты. А сам Ахмат занесся в честолюбивых замыслах: под его властью воскресала Золотая Орда! Огромная, могущественная, наводящая ужас на соседей. Для ее былого величия недоставало лишь одного: покорности русских. В Москву прибыл посол Боючка, привез ультиматум – не только платить дань, но и самому Ивану III явиться «ко царю в Орду». Пускай поползает на коленях перед троном, тогда и будет по-настоящему уважать повелителя.

О претензиях Ахмата в Новгороде узнали. Знали и о том, что осмелел казанский хан Ибрагим. Начал забывать полученную трепку, бряцает оружием. Вечевики ободрялись надеждами, как враги навалятся на великого князя с разных сторон. Но и в Москве хорошо понимали, насколько опасен мятеж на Волхове. Иван Васильевич и его правительство примерно представляли, как поведут себя потенциальные противники. Были уверены, что Казимир далеко не сразу раскачается на войну. Сперва ему надо было подписать мир с Матьяшем Корвином, сговориться с ордынцами. А ордынцев государевы дипломаты постарались нейтрализовать, хотя бы на время.

Конечно, Иван III даже не подумал ехать в Сарай, но снарядил туда посла Бестужева, нагрузил подарками, поручил закрутить переговоры, отсрочить столкновение. А новый крымский хан Джанибек был для русских весьма удачной фигурой. В свое время в ордынских усобицах ему пришлось бежать, в Москве ему дали пристанище, царевич успел послужить Ивану Васильевичу и испытывал к нему самые теплые чувства. Теперь к нему послали татарина Тетяма и забросили удочки: почему бы не заключить союз против Казимира? А если Джанибек пожелает скинуть зависимость от Ахмата, то и против него? Проект договора дополнили немаловажным обещанием: если хан не усидит на скользком крымском престоле, великий князь не оставит его, готов опять взять на службу.

Ну а пока дипломаты рассыпались в любезностях перед татарскими царями, Иван Васильевич действовал. Его полки привычно провели лето на рубеже Оки, а осенью, без каких-либо передышек, получили приказ – собираться на Новгород. Аристотель Фиораванти, как уже отмечалось, был не только архитектором. По поручению великого князя он приостановил строительство собора, переключился на артиллерию, отливал пушки по новейшим итальянским образцам. Поход организовывался еще более масштабный, чем предыдущий. Кроме собственных войск и отрядов удельных князей Иван III поднял ополчения городов. Изменникам предстояло почувствовать – они бросили вызов всей Руси. И государю всея Руси.

В октябре 1477 г. армия несколькими эшелонами выплеснулась на запад, затопила дороги колоннами конницы, пехоты, обозами. Действительно, на крамольников ополчалась вся Русь. «Младшие» города, подвластные Новгороду, сразу отпали от него, приняли сторону великого князя. На каждой остановке Ивана Васильевича ожидало множество просителей. Сейчас приезжали не с челобитными, приезжали сбежавшие из Новгорода бояре, купцы, ремесленники. Просились служить великому князю.

На этот раз предводители мятежа не осмелились давать бои на подступах к городу. Понимали – их рать сметут, а скорее всего, она разбежится. Но упрямо цеплялись за последнюю соломинку, задумали садиться в осаду. Глядишь, москвичи измучаются торчать под стенами зимой, на морозе и в непогодах. Начнутся болезни, не выдержат и отступят. А дальше обозначатся какие-нибудь перемены, поможет Литва, выступит Орда. Однако Иван Васильевич бросил в стремительный рейд Передовой полк. Номинальным командиром назначил брата, Андрея Вологодского. Но в подчинение определил не его удельную дружину, а лучших воинов и воевод, Данилу Холмского, Федора Хромого, Ивана Стригу Оболенского.

Они не позволили новгородцам сжечь села и монастыри в окрестностях города, внезапным налетом захватили их. А монастыри окружали Новгород кольцом. Теперь осаждающие могли устроиться в тепле, с относительными удобствами. Борецкая и ее сподвижники растерялись. Устроить вылазку, отбить или поджечь столь выгодные базы даже не пытались. У них, как обычно, начались обсуждения на вече, и выход нашли традиционный. Определили делегацию во главе с архиепископом Феофилом, поручили извиняться и торговаться об условиях мира.

Послы встретили Ивана Васильевича в селе Сытина Им дозволили неофициально поговорить с братьями великого князя и боярами, изложить, с чем приехали. Они изложили: Новгород соглашается на титул «государя», соглашается числиться «отчиной» и платить дань. Но и государь пусть кое в чем уступит: освободит заключенных бояр и впредь не судит новгородцев в Москве. Доложили Ивану III, и он вообще отказался принять делегатов. Велел передать: Новгород сам навлек на себя войну, а для примирения необходимы совсем иные условия. Какие – пояснять не стал. Предоставил мятежникам подумать об этом.

Между тем, к Новгороду подтягивались полк за полком, размещались по монастырям. Иван Васильевич приехал в осадный стан 27 ноября. Перевес сил у него был подавляющий. Он вполне мог отдать приказ штурмовать. Но приступ обошелся бы немалой кровью, город сильно пострадал бы в погромах и пожарах – разве уймешь воинов, когда они разъярятся в рубке? Великий князь предпочел обойтись без спешки и без потерь. Половину ратников отправил собирать продовольствие и фураж, остальные закреплялись на позициях.

Тем не менее, новгородцы упорствовали. Правители взвинчивали их лозунгами «умереть за Святую Софию», «за старину», «за волю». Князь Василий Гребенка Шуйский организовывал оборону, через Волхов построили деревянную стену, чтобы осаждающие не ворвались по льду. Пробовали и возобновить переговоры, 7 декабря явились послы, предлагали увеличить дань. Иван III повторил ответ: он ждет совершенно иного. Послы просили указать конкретно, чего? Ну что ж, если сами не догадались, великий князь растолковал: он должен быть в Новгороде таким же государем, как у себя в Москве и в «Низовской земле».

«Золотые пояса» ошалели, пробовали увильнуть – дескать, они не знают «низовских» порядков. Тогда уж Иван Васильевич продиктовал им по пунктам: вечу не быть, вечевому колоколу не быть, посадникам не быть, напрямую подчиняться государю, распространить на территорию Новгорода московскую систему управления, а часть земельных владений должна отойти в казну. Он соглашался учесть некоторые пожелания: не переселять людей из Новгорода, сохранить вотчины их хозяевам. Но учитывал именно как просьбы, а не свою обязанность. Отныне все решения передавались в волю государя. Счел нужным – пошел навстречу. Не счел – вправе поступить иначе.

Подобные разъяснения вызвали в Новгороде очередной взрыв споров. Но русская рать внушительно стояла вокруг города, перекрыла все дороги. «Золотые пояса» почесали в головах и придумали уловку. Через неделю объявили, что принимают почти все пункты. Однако настаивали: договор должен был заключен на равных. Новгород принесет присягу великому князю, а великий князь принесет присягу Новгороду. Это была западная практика, именно так строились отношения европейских королей с феодалами и городами. А потом можно было найти юридическую придирку, что государь нарушил какие-то обязательства, значит и присяга ему недействительна. Но Иван Васильевич без труда раскусил подвох и отверг предложение. Еще раз подчеркнул – власть должна быть не договорной, а полной. Государь отвечает за свои дела только перед Богом, а не перед подданными.

Но как раз такой вариант ни в коем случае не устраивал зачинщиков смуты. Они подогревали народ криками о «свободе» и «рабстве», настраивали держаться до последнего. Их надежды на внешних врагов отчасти начали сбываться. Об уходе государя и его армии на Волхов узнал казанский хан Ибрагим. Напал на Вятку, нацелился на Устюг. Горожане, услышав о приближении татар, заперлись в крепости, изготовились отбиваться. Но грянули оттепели, вскрылись реки. Казанцы застряли, постояли на месте и повернули назад, вторично пограбили вятские волости. Устюжане всю зиму просидели в крепости, со дня на день ждали нашествия, писали великому князю.

Государь распорядился, чтобы летом в Устюге построили новые, более мощные стены. Но оказать немедленную помощь был не в состоянии. Впрочем, устюжанам она не понадобилась. А положение новгородцев ухудшалось. У них кончалось продовольствие, беднота голодала. Среди горожан и беженцев, замкнутых в пространстве стен, открылась какая-то эпидемия, косила людей. Правда, оттепели, сорвавшие казанский набег, наделали немало хлопот и русской армии. Но Аристотель Фиораванти построил через вскрывшийся Волхов понтонный мост, полки на разных берегах могли связываться между собой, кольцо блокады не разомкнулось. По раскисшим дорогам с запозданием подвезли отставшую артиллерию.

Иван III решил подтолкнуть упрямцев. Фиораванти еще раз показал себя разносторонним специалистом. Осмотрев крепость, определил слабые места, расставил батареи, навел поточнее пушки. Они заговорили, на Новгород полетели ядра, разгоняли со стен защитников, сеяли панику. Новгородцы заметались, «иные хотящи битися с великим князем, а инии за великого князя хотяще задати. А тех болше, которые задатися хотят за великого князя». Уже и самые воинственные понимали – сопротивляться бессмысленно. 28 декабря новгородский командующий Гребенка Шуйский объявил: он складывает с себя крестное целование служить республике. Выехал из крепости и попросился на службу к Ивану III.

Это был конец. Дальнейшие переговоры пошли только о том, какие именно земли заберет государь. Излишних запросов он не предъявлял, постарался не задевать частных владельцев. В Новгороде роль государственных земель играли архиепископские – ведь и сам архиепископ выступал главой республики. Очень крупными землевладельцами были некоторые монастыри, «золотые пояса» за века надарили им такие угодья, что могли позавидовать иные князья. Иван III как раз и выбрал самое безболезненное решение, взял в казну половину владычных и монастырских волостей.

13 января 1478 г. новгородцы открыли ворота. Городская знать приезжала в государеву ставку, приносила присягу. А по улицам двинулись московские дьяки и дети боярские, приводили к присяге население. Вечевой колокол сняли. 29 января Иван Васильевич торжественно въехал в Новгород. Его чиновники прочистили архивы, изъяли договоры боярского правительства с польско-литовскими королями. Почти всех участников мятежа государь простил. Арестовал лишь главных организаторов смуты – посадницу Марфу Борецкую, старосту Памфильева, Арбузьева и еще пятерых бояр. Их под стражей отправили в Москву, по темницам. Вместо прежних органов власти были назначены наместники. Новгородская республика сливалась с Русской державой.


55. Как русских решили поставить на колени

Крушение Новгородской республики потрясло соседние государства. Конечно, они осознавали, что Москва усиливается. Но это происходило постепенно – сегодня усилилась, завтра произойдут какие-то обратные перемены, так бывало и раньше. Теперь и у Казимира, и у Ахмата открылись глаза: Московская Русь превращалась в нечто иное, неизмеримо большее. Понимали, они дали промашку, время работало на русских. Если не окоротить их немедленно, можно и совсем опоздать.

Польский король взялся наводить мосты с магистром Ливонского ордена фон Бурхом. Сарайский хан пересылался с Казанью, отбросив прежнюю вражду, а переговоры с Москвой прервал. Два властителя связались и между собой: ордынского мурзу Тагира тепло встретили в Польше, хан столь же радушно принял посла Казимира, пана Стрета. Подписали союзный договор, король и Ахмат принесли присягу исполнять взаимные обязательства. Русь очутилась в окружении…

Враги не без оснований рассчитывали найти сторонников среди самих русских. Едва государь покинул Новгород, среди местной знати возобновилось брожение. По тюрьмам упрятали всего восемь человек, остальные вышли сухими из воды и выводы делали по-своему: поспешили выступить, надо было дождаться поддержки от короля. Перешептывались и злословили не только прощенные изменники. Вчерашние сторонники великого князя считали себя обманутыми. Вместо собственной власти в Новгороде получили московскую. Архиепископу Феофилу обида вообще застила глаза. Всегда был лояльным к Ивану III, а у него отписали половину земель! Жалко было земель-то, жалко доходов. Дошел до того, что перенес свои обиды на политический уровень, «не хотяще… чтобы Новгород был за великим князем, но за королем или иным государем». Вокруг Феофила стал складываться новый заговор.

Неладно было даже при дворе Ивана Васильевича, среди его ближайших родственников. Братья государя Андрей Угличский и Борис Волоцкий не забыли, как их обошли, забрали в казну удел покойного Юрия. А сейчас государь взял немалые угодья у Новгорода, и с братьями опять не поделился! Перемывали кости старшему брату со своими боярами – они тоже оказались обделенными, если бы князьям добавили владений, то и им перепали бы деревеньки. Надулся и Михаил Тверской. Он по союзному договору помог Ивану III, посылал отряды на Новгород. Его поблагодарили, выплатили деньгами за понесенные расходы, а городов и волостей не дали. И пограбить не позволили ни в Новгороде, ни в сдавшихся новгородских «пригородах». Михаил считал это нечестным. Как же можно воевать без добычи, без пленных?

Совсем некстати испортились и отношения Ивана Васильевича с митрополитом Геронтием. Он был человеком весьма консервативным, считал старые порядки единственно верными. Зачем что-то менять, если так повелось от отцов и дедов? Претензии удельных князей митрополит полагал справедливыми, защищал их. А конфискация земель новгородского архиепископа и монастырей глубоко возмутила его. Он не принимал во внимание, что церковь в погибшей республике занимала особое положение. Геронтий рассуждал со своей колокольни. Чья собственность? Церковная. Значит, трогать ее в любом случае непозволительно. В действиях государя он увидел чуть ли не святотатство. В этих конфликтах опорой Ивана Васильевича стал Ростовский архиепископ Вассиан Рыло. Он был грамотным богословом, отлично знал церковное право и помогал осаживать митрополита.

В августе 1479 г. в праздник Успения Божьей Матери государь назначил торжества для москвичей и всех русских людей. В Кремле освящался главный храм, новый Успенский собор. Аристотель Фиораванти сумел решить весьма трудную задачу – соединил лучшие достижения итальянской архитектуры с православной традицией, построил храм, какого еще не бывало в нашей стране, и тем не менее, русский. Но удельные братья Андрей Угличский и Борис Волоцкий демонстративно не приехали на церемонию. А митрополит омрачил праздник неожиданным скандалом. Он принялся спорить с великим князем и Вассианом Рыло, в какую сторону вести крестный ход. В принципе, церковные обряды в разных русских городах имели некоторые отличия. Практиковались оба направления движения крестного хода, «по солнцу» и «против солнца». Геронтий ссылался на греков и настаивал – «против солнца». Иван Васильевич и епископ указывали, что в Москве раньше было принято «по солнцу».

Но нетрудно было догадаться, что разногласия об обрядах служили лишь предлогом. Геронтий пытался подобным способом утвердить: государь обязан слушаться его. Придравшись к требованию вести крестный ход «по солнцу», он объявил своеобразную забастовку, отказывался освящать новые церкви в столице. А их строилось немало. Глядя на великолепный кремлевский собор, принялись возводить храмы купцы, ремесленные слободы. Работы завершались, а храмы оставались мертвыми, служить в них было нельзя. В их числе оказалась каменная церковь Св. Иоанна Златоуста, построенная великим князем – этот святой являлся его небесным покровителем. Москвичи начали волноваться: старые-то церкви разобрали, а новые стояли закрытые!

Подлил масла в огонь игумен Кирилло-Белозерского монастыря Нифонт. Он по-своему оценил раздрай между митрополитом и Вассианом Рыло, а может, и Геронтий подсказал, как себя вести. Игумен объявил, что монастырь не будет подчиняться Ростовскому архиепископу. Настоятеля горячо поддержал князь Михаил Верейский и Белозерский. Богатая обитель располагалась в его уделе и по феодальным законам принадлежала князю. Михаил тоже подал голос – архиепископу нечего соваться в дела и доходы его княжества. А Геронтий официально принял сторону князя и игумена. Но государь почувствовал, свары зашли слишком далеко. Поведение митрополита вышло за рамки духовных споров.

Иван Васильевич не намерен был позволять ему сеять смуту в народе и подрывать авторитет власти. Прецедент разбирательств вокруг монастырей уже имелся – ведь и Троице-Сергиеву обитель в свое время изъяли у удельных хозяев, превратили в достояние всей страны. Аналогичное решение Иван III принял относительно Кириллово-Белозерского монастыря. А Геронтию откровенно пригрозил – если он будет нагнетать страсти, великий князь созовет собор и низложит его. Митрополит понял, что зарвался, пошел на попятную. Передал спорный монастырь в ведение Ростовской епархии. С освящением храмов еще поупрямился, потянул, но все-таки начал освящать.

Петлю вокруг Руси, которую затягивали внешние враги, постарались разорвать дипломаты. В Казани умер хан Ибрагим, а у наследника Али-хана нашлось немало противников. Своим знаменем они сделали другого сына Ибрагима, десятилетнего Мухаммед-Эмина. Русское правительство установило с ними связи, обещало помочь. Казанская оппозиция принялась готовить переворот. Но у нее ничего не получилось, большинство татар выступило за Али-хана. Заговорщиков раздавили, арестовывали, казнили. Уцелевшие со своим царевичем подались на Русь. Иван Васильевич обласкал Мухаммед-Эмина, устроил жить при собственном дворе. А Алихану и его присным теперь надо было крепко подумать – стоит ли ссориться с Москвой? Она в любой момент может устроить смуту в их ханстве.

Ну а Ахмата подвела собственная гордыня. С ним решил установить дружбу и союз турецкий султан Мухаммед II. В Орду прибыло посольство, привезло любезные письма от «повелителя правоверных». Но этот титул задел хана. О себе и своем могуществе он был чрезвычайно высокого мнения. Его держава раскинулась от Днестра до Оби и Средней Азии, перед ним содрогались десятки народов и раболепствовали их князья. И какой-то турок называет себя «повелителем правоверных»! То есть, считает себя выше него? Ответил высокомерно, что он – потомок самого Чингисхана. Намек читался весьма прозрачно: а кто такой Мухаммед, откуда он взялся?

Султан, получив такую грамоту, пожал плечами и дружить с Ордой передумал. У турок обретался в гостях бежавший Менгли-Гирей, Мухаммед дал ему полк янычар, и он выгнал из Крыма Ахматова ставленника Джанибека. Любопытно, что в Сарай Джанибек не поехал. Подозревал, как там обойдутся с проигравшим. Вспомнил, как ему неплохо жилось у великого князя, и отправился на Русь. Иван Васильевич и теперь не обидел изгнанника, выделил городишко в кормление и взял на службу. Но и к Менгли-Гирею тотчас помчался гонец государя Иван Белый. Повторил прежнее предложение – союз против Сарая и Литвы.

Хан откликнулся с радостью, но подписывать договор пока не хотел. Он боялся Казимира. В Киеве обретались его братья-соперники Нордоулат и Айдар, и Менгли-Гирей опасался: если король пронюхает о союзе с Москвой, запросто устроит пакость. Даст братьям денег, воинов и натравит на него. Хан просил Ивана III, не может ли он переманить Нордоулата и Айдара к себе на Русь? Тогда и препятствия отпадут. Что ж, великий князь охотно подсобил. В Киеве появились его люди, передали царевичам приглашение. Репутация Ивана Васильевича и авторитет Московской державы оказались настолько высокими, что оба согласились, приехали поступать на службу. Таким образом, у государя пристроились сразу три крымских хана! А четвертого, Менгли-Гирея, заверили – если и он слетит с престола, пускай не волнуется, тоже перебирается к русским.

Однако главные враги, Ахмат и Казимир, не изменили планов. Согласовали даже конкретные сроки, ударить на Русь летом следующего, 1480 года. Ливонцев польский король подталкивал начать первыми. Пускай оттянут русских на себя, облегчат наступление ему и татарам. К Ивану Васильевичу стекались тревожные донесения дипломатов, агентов, купцов. Впору было мобилизовывать силы для большой войны, сплотиться… Как бы не так! Трения великого князя с братьями приняли новый оборот.

Наместником в Великих Луках сидел князь Иван Лыко Оболенский. Он заботился лишь о том, как бы получить побольше навара с теплого места, немилосердно хищничал. Горожане пожаловались Ивану Васильевичу. Государь не напрасно славился справедливостью, вызвал наместника на суд и признал виновным. Обязал возместить убытки пострадавшим и выплатить большой штраф в казну. Горе-чиновник оскорбился. Его, князя, унизили перед какими-то простолюдинами! Он вспомнил древнее правило – бояре имеют право свободно переходить от одного властителя к другому. Быстренько уехал к Борису Волоцкому. Тому понравилось подобное решение. Обычно бояре уходили из уделов в Москву, и хоть один поступил наоборот!

Убытков и штрафа Лыко Оболенский так и не заплатил, и Иван III велел арестовать его, послал приставов. Но Борис возмутился. Как посмел старший брат распоряжаться в его уделе? Лыко Оболенский стал его боярином и был подсуден только ему. Силой отбил перебежчика у приставов, выгнал их. Но Иван Васильевич рассматривал наместника не как боярина, сменившего службу, а как преступника, пытающегося ускользнуть от ответа. Прислал в Волоколамск посла Плещеева, потребовал выдать вора. Борис наотрез отказал. Не воевать же было с ним из-за укрывшегося проходимца! Но и оставлять Лыко Оболенского безнаказанным государь не желал. Поручил все-таки изловить его. Князек не век будет торчать в Волоколамске, поедет к себе в вотчину под Боровском, там его и подкараулить.

Развязки Иван Васильевич не дождался, дрязги с братом и наместником отодвинули на задний план куда более важные известия. Группировка архиепископа Феофила в Новгороде втягивала в заговор все новых сообщников. Собирались по домам, обсуждали, как лучше действовать. Но чем шире становился круг изменников, тем труднее им было таиться. А среди новгородцев далеко не всем хотелось передаваться под владычество чужеземцев. Сообщили куда нужно, слуги великого князя заинтересовались. Осенью 1479 г. Ивану Васильевичу доложили, что в Новгороде зреет заговор, представили список участников, подробные сведения о их замыслах. И это накануне войны!

Государь отреагировал без промедления. В октябре он сам «миром» отправился в Новгород. Как оказалось, вовремя. В городе уже действовала многочисленная организация, в нее входили влиятельные лица. Узнав о визите великого князя, они догадались – едет по их души. Переполошили народ, запугивали, что всем грозит расправа. Наместники государя ничего не смогли сделать, Новгород забузил и затворил ворота перед Иваном III. Вместо визита «миром» пришлось остановиться на дороге и вызывать войско. Правда, обошлось без сражений. Одно лишь появление московских полков отрезвило новгородцев. Прошлая осада была слишком свежей в памяти, город предпочел впустить государя.

Но войска шагали в даль не напрасно. Как раз в это время немцы уже начали разведку боем. Их отряды вступили на Псковщину, захватили Вышгород на Чудском озере, пленных не брали. «Мужей и жен и деток малых мечи посекли». Потом осадили Гдов. Обстреливали из пушек, пожгли посады, разоряли волости. О том, что рать великого князя находится поблизости, рыцари не подозревали, действовали вольготно. Иван Васильевич приказал Андрею Ногтю Оболенскому вести полки на выручку псковичам и Гдову. Московская рать налетела внезапно. Так наподдала ливонцам, что они побежали восвояси. Русские погнались за ними, ворвались в Эстонию, с ходу взяли крепость Омовжу и ринулись дальше.

А Иван III даже без войск чувствовал себя в Новгороде уверенно. Прошли времена, когда крамольники напускали на великих князей «шильников». Под стражу взяли Феофила и еще 50 человек «по росписи» – кого брать, уже было известно. На этот раз государь обошелся с ними круто. Миловали неоднократно, и чем все оборачивалось? Ложью, нарушенными клятвами, многочисленными жертвами. Ну а коли так, гнездо измены надо было уничтожить раз и навсегда. Арестованных допрашивали, как было принято в ту эпоху, пытали. Выявили немало сообщников. Около 100 изобличенных заговорщиков были казнены. Архиепископа за «коромолу» заточили в Чудов монастырь, его казну конфисковали.

Но разбирательство в Новгороде оборвалось непредвиденным образом. Слуги великого князя выполнили его приказ поймать проворовавшегося Лыко Оболенского. Поехал на зиму в свои деревни и попался. А для Бориса Волоцкого это стало последней каплей в море накопившихся обид. Он воспринял арест боярина как возмутительный вызов удельным «свободам». Поднял в седло всех своих воинов и двинулся в Углич к брату Андрею. У того обиды бурлили не менее весомые. Он тоже велел вооружаться боярам и дружинникам. Разослали список обвинений в адрес государя: не поделился выморочными и новгородскими землями, «бессудно емлет» их бояр, тем самым нарушает права братьев.

Это был открытый бунт. У Андрея и Бориса собралось 10 тыс. конницы, причем мать поддержала их, считала виновным старшего сына. Иван III бросил все дела в Новгороде, на перекладных полетел в Москву. Войска Андрея Ногтя Оболенского, преследуя удирающих крестоносцев, подступили в это время к городу Юрьеву (Тарту). Немцы были в панике, уже думали, как бы замириться. Но полки стояли под стенами всего один день. Командующий получил приказ государя – сниматься и форсированным маршем идти к столице, прикрыть ее от мятежников.

И все-таки Андрей Углицкий и Борис Волоцкий не пошли на Москву. Население стояло за государя, его воеводы сохраняли дисциплину. Братья отдавали себе отчет, что об авантюрах Юрия Звенигородского и Шемяки мечтать больше не приходится. Даже в Угличе оставаться не рискнули. Направились к приграничному Ржеву. Михаил Тверской изобразил нейтралитет, но подыграл им, беспрепятственно пропустил через свою территорию. Зато во владениях великого князя Андрей и Борис повели себя, как во вражеской стране, «куда идоша, тые волости положища пусты». Люди в ужасе разбегались, запирались по крепостям. «Все города быша во осадах, и по лесу бегаючи многии мерзли» [10].

Иван Васильевич вернулся в столицу в феврале 1480 г. Спешил погасить конфликт полюбовно. На переговоры к братьям поехали боярин Плещеев, епископ Вассиан. Все было тщетно. Андрей и Борис закусили удила, желали утвердить свои незыблемые свободы и раздуть бунт пошире. Как выяснилось, они прекрасно знали про заговор в Новгороде! Из Ржева повернули именно туда, выслали вперед гонцов. Чуть-чуть опоздали. Гонцы возвратились по дороге, сообщили – старший брат опередил, в Новгороде рассчитывать уже не на кого. Мятежники остановились и круто изменили маршрут. Снова двинулись к границе и захватили Великие Луки.

Обратились к Казимиру, «чтобы их управил в их обидах с великим князем и помогал». Отправили письма и к Ахмату. Братья отнюдь не расценивали это как измену. Они были самостоятельными удельными князьями, собственный государь досадил им, почему было не обратиться к другим? Нашли и юридическое оправдание: Василий Темный в завещании просил короля «печаловатися» о его детях. Вот и пусть печалуется, пришлет на Русь войско. Впрочем, и Андрей с Борисом не особо стеснялись на родной земле, «грабиша и плениша, токмо мечи не секоша». Казимир мог только радоваться. Накануне решающего столкновения у русских разразилась усобица! Он принял братьев под покровительство, выделил им город Витебск. Бунтовщики отправили туда жен и обозы, теперь у них имелся прочный тыл, было куда отступить в случае поражения. Но войска им король не дал. Пускай орудуют сами, отвлекают Ивана III. А войска требовались Казимиру на других направлениях.


56. Угра – «Пояс Пресвятой Богородицы»

На Русь надвигалась такая беда, какой она не видывала со времен Мамая и Тохтамыша. Казимир формировал польскую армию, предполагалось поставить в строй 6–8 тыс. рыцарей. С оруженосцами и слугами это составляло 30–40 тыс. бойцов. Польское ядро должно было обрасти отрядами литовских князей. Ливонский магистр фон Борх объявил общую мобилизацию. Призывал и вооружал эстонских, латвийских крестьян. В общем-то их боеспособность была сомнительной, зато численностью взахлеб восхищались немецкие летописцы. 100 тысяч! Никогда еще Орден не выставлял такого войска! А по степям скакали посыльные Ахмата, разносили повеление – татарам собираться в великий поход, уклоняться не позволено никому под страхом смерти [6, 38].

Иван III тоже готовился. По весне 1480 г. в Крым заспешило посольство Ивана Звенца Звенигородского. Менгли-Гирей, наконец-то, сделал окончательный выбор, подписал союзный договор против Литвы и Большой орды. Второе посольство по беспролазной апрельской распутице пробиралось в Великие Луки. Государь прощал братьям мятеж, предлагал добавить к их уделам Калугу и Алексин. В общем-то предлагал не без умысла. Как было бы хорошо, если 10 тыс. всадников Андрея и Бориса вместо грабежей русских деревень прикроют новую собственность на южной границе!

Однако удельные князья сочли уступки недостаточными. Воевать с ними было опасно и бессмысленно. Двинешь на них войска – это будет только на руку татарам и Казимиру, а братья в любой момент удерут в Литву. Иван Васильевич не трогал мятежников, предоставлял им торчать в Великих Луках. Но ратников все-таки пришлось отвлекать, выдвинуть сильный корпус к Вязьме – заслон и от братьев, и от литовцев. Остальные полки начинали выходить на Оку. В начале июня из Москвы выступили колонны конницы, пехоты, артиллерии под командованием наследника, Ивана Молодого. Положение считалось крайне серьезным. Рассылались приказы дополнительно собирать ратников.

В июле, как при нашествии Тамерлана, в Москву перенесли Владимирскую икону Божьей Матери. Отслужили молебны о даровании победы, и государь повел к Коломне отборных воинов собственного двора. На границе уже появились ордынцы, погромили волость Беспуту между Коломной и Серпуховом. Но пока Ахмат только прощупывал оборону. Основные его силы скапливались на Дону. Хан позволял коням попастись, окрепнуть после зимовки. Спешить ему было незачем. Поляки и литовцы предпочитали воевать по осени, когда закончатся полевые работы, для войска будет вдосталь хлеба, мяса, пива, крестьяне и их лошади освободятся для службы в обозах.

Но на западных рубежах война разгоралась не на шутку. Поспешный уход государевой рати из-под Юрьева и бунт удельных князей ободрили рыцарей. Они снова полезли на русские земли, захватили городок Кобылий. Их отряды маячили у Пскова, обстреливали его, поджигали села и слободы. Псковичи взывали к великому князю. Однако Иван Васильевич оценивал общую обстановку: западный фронт оказался второстепенным, с Орденом можно было разобраться и позже. Судьба государства решалась на Оке, снимать отсюда полки было нельзя.

Псковичам пришлось отбиваться самим. Им досталось очень туго. В августе фон Борх бросил на них всю свою бесчисленную армию. Она обложила Изборск, хлынула к Пскову, затопила окрестности морем шалашей, палаток и костров. По р. Великой немцы подвели флотилию лодок и легких судов, подвезли продовольствие, порох, пушки. Наместник Василий Шуйский и посадник Филипп Пукишев проявили себя отнюдь не блестяще. Оробели и пробовали сбежать. Горожане задержали их. Сами сорганизовались, определили командиров. Вооружились все жители, заняли позиции на стенах и башнях.

Ливонцы открыли артиллерийскую бомбардировку. Пехота набилась в лодки и корабли, отчалила через реку на штурм. Впереди пустили два судна, нагруженных горючими материалами, силились поджечь город. Псковичи не позволили разгореться пожарам, кинулись в контратаку, порубили высадившихся десантников и сбросили в Великую. А мобилизованное воинство было гораздо только грабить беззащитные деревни. Увидев гибель товарищей, остальные лодки повернули назад, по огромному лагерю покатилась паника и суматоха. Магистр понял, насколько ненадежна его армия, да и запасы она сожрала очень быстро. Приказал отступить.

Но псковичи знали – он занялся переформированием развалившихся полчищ, намерен вернуться. Подмоги от государя не было, зато рядом стояли его братья. Неужели не выручат христиан? Позвали их. 3 сентября Андрей с Борисом приехали. Согласились помочь, но с условием – поддержать их, принять как своих князей. Горожане очутились перед нелегким выбором. 10 тыс. воинов! Как они пригодились бы! Но это означало отпасть от Москвы, превратиться в опору мятежников. Именно на это братья рассчитывали. С Новгородом не выгорело, однако и Псков был неплохой базой. Но псковичи отказались. Ответили: «Хощем единого господаря держатися, великого князя». Тогда князья повели себя, «аки невернии». Напустили свою конницу громить села. Грабили даже храмы, «а от скота не оставиша ни куряти». Город вынужден был выскребать казну, отослал им большой выкуп, и лишь после этого поборники свобод удалились «со многим вредом».

Между тем, на Оке напряжение нарастало. Разведка доносила: Ахмат приближается. Напролом он не полез. Повернул к западу. Восемь лет назад пробовал прорываться у Алексина, теперь двинулся еще дальше, к притоку Оки Угре. Здесь можно было без затруднений переправиться через реки, обойти русскую оборону, можно было и встретиться с Казимиром. Великий князь спешно корректировал планы. Велел эвакуировать и сжечь Каширу и еще несколько городков за Окой, а сыну Ивану и брату Андрею Меньшему идти к Калуге, к устью Угры.

30 сентября, впервые за два месяца, Иван Васильевич прибыл в Москву, созвал на «совет и думу» бояр, епископов, митрополита. Если ордынцы соединятся с литовцами, угроза их прорыва к столице была более чем реальной. Государственную казну и жену Софью с недавно родившимся младенцем Василием великий князь отослал подальше, на Бело-озеро. Ивану Патрикееву поручил готовить Москву к осаде. Было решено сжечь посады. Москвичи возмутились. Вражеских нашествий не было уже давно, люди привыкли жить в безопасности, а сейчас обрекались на уничтожение дома, из имущества надо было спасать самое необходимое. Дошло до того, что толпа перекрыла улицу, остановила великого князя. Кричали, что он сам виноват в войне, не платил хану дани. Но суровая целесообразность требовала – посады уничтожить. Иначе теми же домами воспользуются враги.

Перед Иваном Васильевичем стояла еще одна задача: помириться с братьями. Теперь удалось подключить митрополита, да и мать осознала – не время для выяснения семейных отношений. Государь соглашался кое в чем уступить, а у Андрея с Борисом за 8 месяцев скитаний гонора поубавилось. Ни в Новгороде, ни в Пскове не зацепились, окрестности Великих Лук их дружины совершенно разорили, с продовольствием и фуражом было худо. Ну что ж, братьям предлагали пристойный выход, и его приняли. Неприкаянное удельное войско потянулось в обратную сторону.

Но попутно великий князь решал и важные военные вопросы. Из разных городов в Москву присылали дополнительные отряды. А врагу готовился сюрприз. Ивану Васильевичу уже сообщили, что Ахмат поднял на коня всех подданных. Значит, тылы остались неприкрытыми… На Волге грузились в ладьи отряды нижегородцев, казаков, татар, под началом Василия Звенигородского и «служилого хана» Нордоулата. Распространялась легенда, будто их посылают попугать казанцев. Но истинная цель экспедиции была иная – Сарай. Опыт уже имелся. Почему было не повторить его?[56]

Иван III провел в Москве четыре дня. Управив все дела, повел к фронту вновь собранный корпус. Тем временем татары выплеснулись к верховьям Оки. Переправились через нее, и 6 октября разъезды неприятеля появились на Угре. Через два дня подошел хан с тучами конницы и бросил ее через реку. Но Иван Молодой и Данила Холмский с государевыми полками подоспели сюда раньше. Выставили заставы, перекрыли выходы с бродов заслонами и артиллерийскими батареями. Засвистели тучи стрел, загрохотали пушки, пищали. По массе татар промахнуться было трудно, их расстреливали в воде, не допуская на свой берег. Ордынцам стрелять из реки было неудобно. Лучники били с противоположного берега, но расстояние было значительным, стрелы долетали ослабленными, не пробивали доспехов.

Хан выходил из себя, посылал в бой новые массы всадников, но и их расстреливали и прогоняли. Сражение кипело четверо суток, днем и ночью. 11 октября подошел Иван III, привел свежие силы. Его отряды подкрепили оборону. Вскоре пожаловали и мятежные братья, просили прощения. Полки развернулись на фронте в 60 верст, от Калуги до Юхнова. Свою ставку и резервы великий князь расположил в Кременце (ныне пос. Кременск). Отсюда можно было подать помощь на разные участки, а речки Лужа и Протва служили запасным рубежом обороны – на случай, если враг все-таки преодолеет Угру.

Ахмат подергался-подергался и прекратил самоубийственные атаки. Ждал польско-литовкой армии, но о ней не было ни слуху, ни духу. Впрочем, у Казимира имелась весомая причина изменить планы. Крымский Менгли-Гирей выполнил союзнические обязательства, совершил набег на Подолию. Паны сразу забеспокоились – они пойдут куда-то воевать, а крымцы будут потрошить их имения? Но и сам король осторожничал, не стремился схватиться с русскими лицом к лицу. Надеялся выпустить вперед немцев, потом Ахмата: пускай рубятся с государевыми ратниками, а он вмешается позже, на готовенькое…

Ну а подданные Казимира вообще не разделяли его взглядов и замыслов. Ордынская армия расположилась на литовской территории, здесь лежали «верховские» княжества – Воротынское, Мезецкое, Белевское, Одоевское. По договору, заключенному с ханом, местные князья и жители стали союзниками Ахмата. Но они симпатизировали вовсе не татарам, а русским! Хан требовал подмоги, требовал снабжать его войско продуктами, фуражом. Люди уклонялись, не давали. Татары, как обычно, грабили. Народ взялся за оружие, начались стычки с обнаглевшими «союзниками», города не пускали их.

Ахмат разъярился и на короля, считая его обманщиком, и на местное население. Развернул на «верховские» княжества часть своего войска. С ними-то было сладить полегче, чем с полками Ивана Васильевича. Княжества были разрозненными, каждый город отбивался сам по себе. Татарские тумены захлестнули их, перещелкали, как орешки. За несколько дней взяли 12 городов, пожгли, перерезали защитников, нахватали невесть сколько пленных, а заодно собрали запасы продовольствия [38].

Но и на Угре продолжались бои, перестрелки. Получив отпор у устья реки, ордынцы принялись разведывать другие переправы. Когда воины завершили карательные операции и «зачистили» местные княжества, Ахмат решил возобновить наступление. Задумал хитрость. Изображал, будто собирается атаковать там же, где и раньше, а скрытно послал нескольких князей с корпусом всадников выше по течению. Они должны были форсировать Угру за 60 верст от устья, у Опакова, обойти русских и ударить по тылам. Но у Опакова тоже стояли заставы великого князя. Обнаружили врага, задержали жестоким боем, а воеводы сразу же бросили к месту прорыва конные полки, и ордынцев прогнали в три шеи.

Хан застрял в неопределенном положении. Русская оборона была ему не по зубам. А отступать – означало перечеркнуть все вложенные усилия и средства, расписаться в поражении. Иван Васильевич прекрасно понимал его трудности и постарался использовать их. Он начал новые маневры, дипломатические. К Ахмату явился сын боярский Товарков-Пушкин, передал предложение начать переговоры. Хан оживился, пробовал качать права. Потребовал, чтобы к нему приехал сам великий князь, сполна выплатил дань. Но его окоротили. Ответили, что об этом даже речи быть не может.

Ахмат сбавил тон. Просил, чтобы приехал сын или брат великого князя. Ему опять отказали. Хану пришлось проглотить. Он согласился на обычного посла, но просил, чтобы для переговоров назначили Никифора Басенкова, с которым он встречался в Орде. Нет, даже столь скромные пожелания русские отвергли! Потому что переговоры были им абсолютно не нужны. Иван III всего лишь тянул время. Холодало, приближалась зима. А где-то по Волге плыла к Сараю флотилия с воинами… Но в московской верхушке известия о переговорах вызвали переполох. Слухи искажались, передавали, якобы государь сдается. Епископ Вассиан Рыло вообразил себя вторым Сергием Радонежским, отправил Ивану Васильевичу цветистое послание. Убеждал не слушать «злых советников» и выйти на решающую битву, подобно Дмитрию Донскому.

Кстати, «стоянию на Угре» вообще не повезло в исторической литературе. Две летописи, откровенно враждебные Ивану III, Львовская и Вторая Софийская, передали один и тот же рассказ, изобразив великого князя в самом неприглядном свете. Написали, что он, струсил, сбежал с фронта, три недели просидел в Москве, хотел и сына из армии забрать. Наплели, как государя еле-еле уломали вернуться к войскам, а выиграли войну случайно, каким-то чудом. Большинство первоисточников излагает совсем иные сведения, но Карамзин и последующие фальсификаторы взяли именно этот рассказ. И пошла гулять по страницам книг карикатурная картина, как великий князь прятался по тылам, как две армии постояли-постояли и кинулись наутек друг от друга.

Подтасовки оппозиционных летописцев были подробно разобраны и опровергнуты многими авторитетными исследователями [6, 38, 56]. А реальные факты доказывают: Иван Васильевич был очень далек от того, чтобы терять голову. Каждый его шаг был четко продуман, и в подсказках Вассиана он не нуждался. Ахмат бушевал, не знал, каким образом выбраться из тупика. Предлагал, чтобы русские «дали берег» для его армии, она переправится, и русские встретятся с татарами на поле битвы. Но Иван III как раз и старался избежать большой крови. Он промолчал. Хан грозил, что скоро реки замерзнут, и тогда-то русским придется худо. Великий князь опять отмалчивался. Татары несли потери, изматывались, болели на осенних дождях и в грязи. А его войска стояли на своей земле, хорошо снабжались. С 26 октября выпал снег, появился лед. Скоро он должен был окрепнуть…

Иван Васильевич осознавал, что позиция на Угре потеряет свои преимущества. Но понимал и другое – если Ахмат захочет отступить, близость русского войска помешает ему. А мешать в данном случае не следовало… Великий князь и его воеводы разработали новый план. Полкам приказали отойти к Кременцу, а потом еще дальше, к Боровску. Здесь ратники перекрывали дороги в глубь страны. Если хан не угомонится, полезет на Русь, здесь ему можно было дать сражение. Ахмату предоставляли выбор – биться или свободно уйти. Он выбрал второе. Татары были растрепаны, их лошади устали. Наступать по зиме и столкнуться с сохранившими силу русскими войсками было слишком легкомысленно. А в этот момент примчались и вестники из Сарая. Десант Василия Звенигородского и Нордоулата выполнил задачу. Нагрянул на ордынскую столицу, нашел ее «пусту», без воинов, погромил и пожег.

Ошеломляющая новость окончательно сломила хана. 9 ноября он велел уходить. Увозили добычу из разграбленных литовских городов, угоняли невольников. Еще пытались сорвать злость, Ахмат послал сына прошерстить русские волости за Окой, Конин и Нюхово. Но Иван Васильевич отслеживал передвижения врагов. Выслал в преследование полки братьев, Андрея Угличского, Андрея Вологодского, Бориса. Ордынцы сразу забыли про грабежи. Узнав, что за ним отрядили погоню, «царь Ахмат побежал». Русская конница шла по пятам, рубила отставших. Татары в полном беспорядке откатывались в студеные зимние степи…

Иван Васильевич оставался на границе до конца декабря. Следовало убедиться, действительно ли ушли татары? Не появятся ли литовцы? Ни сам государь, ни его приближенные, ни уставшие воины еще не осознавали, что же они совершили. В боях на Угре они не только отразили очередное вторжение ордынцев. Нет, они положили конец целой эпохе ордынского ига. Кончалась и сама Орда…

Степные законы жестоки к слабым и неудачникам. О провале похода на Москву и разгроме Сарая услышал тюменский князь Ивак. Покорялся Ахмату, терпел его владычество, а нынче загорелся свести счеты. Кликнул своих татар и повел к Волге. По пути позвал Ногайскую орду – дескать, пришло время поживиться. 15 тыс. всадников налетели на Сарай. Все, что еще уцелело после русских, они дограбили, дожгли и дорезали. Поскакали навстречу Ахмату. Хан не подозревал об опасности, русские остались далеко позади. Шел без дозоров, распустил войско по улусам. 6 января 1481 г. Ивак подкрался к его стану и ударил среди ночи. Ахмата зарезали в его шатре, находившиеся с ним воины были порублены или разбежались.

Ивак не преминул отправить послов к Ивану III, сообщил – его враг убит. Известие было и впрямь немаловажным. Оценили по достоинству, тюменских гостей накормили, напоили, дали подарки. Ни на что другое Ивак, собственно, не рассчитывал. А русские люди славили, разумеется, не Ивака. Славили государя, славили храбрых ратников. И в первую очередь, славили Бога. Все случилось именно так, как предсказывали московские святители. Господь покарал распавшуюся и перессорившуюся Русь. А сейчас, преодолев развал, она заслужила Небесное покровительство. Голубую ленту Угры летописцы сравнивали со святыней, Поясом Пресвятой Богородицы, спасающей христиан от поганых нашествий.


57. Как в Москве угнездились «Жидовствующие»

За Богом молитва, а за государем служба не пропадает. Но служба у русских воинов была очень нелегкой. Отбросили татар – пришел черед выручать псковичей. Многим ратникам и отдохнуть-то было некогда. Воеводы Иван Булгак и Ярослав Оболенский повели полки на запад. Зима выдалась лютая, навалили большие снега, «человеку в пазуху, аще у кого коль свернет с дорозе, ино двое или трое едва выволокут». Барахтались в сугробах, вытаскивали застрявшие пушки. Но преодолели все тяготы, и магистру фон Борху довелось крепко пожалеть, что задел соседей. Уже в феврале 1481 г. русские вступили в Ливонию. Магистр даже не посмел вывести в поле свои хваленые сто тысяч ополченцев. Что они значили против настоящей армии?

Эта армия обложила столицу Ордена Феллин (Вильянди). Магистр сбежал, за ним гнались 50 верст, захватили его обоз, фон Борх ускакал с небольшой свитой. А по Феллину ударили орудия. Ратники кинулись на приступ, захватили внешние укрепления, сожгли посады. Немцы решили не ждать второго штурма, выслали парламентеров и откупились большой контрибуцией. Русские развернулись на другие города, взяли крепости Тарваст и Каркуз, передовые отряды появились под Ригой. Магистр и прибалтийские епископы приуныли. Взывали о помощи к императору Фридриху III, написали, что отдаются в его подданство. Но император был далеко, а государевы полки гуляли по Ливонии.

Взмолились о переговорах. 1 сентября 1481 г. Орден впервые подписал мир не с Новгородом или Псковом, а со всей Русской державой. Ивана III и наследника Ивана Молодого немцы почтительно именовали «царями русскими». Предоставили льготы русским купцам, обязались оберегать их честь и имущество, уважать веру. Им разрешалось иметь собственные кварталы в ливонских городах, строить храмы.

С третьим союзником Орды и Ордена, Казимиром, открытой войны не было, но отношения оставались напряженными. В Москве знали о договорах короля с Ахматом, да и его пересылки с новгородскими заговорщиками и мятежными братьями великого князя никак не способствовали теплым чувствам. Но коварная политика вылезла боком самому Казимиру. Литовские князья и без того были недовольны им. А русская победа на Угре всколыхнула оппозицию. Иван Васильевич наглядно показал, как он защищает подданных, а король по сути зазвал татар на свои же княжества, стал виновником страшного разорения подданных. Возмущенные паны и князья кучковались вокруг старого недруга Казимира, Михаила Олельковича. Снеслись с Москвой, не поддержит ли великий князь, если они скинут такого короля?

Иван Васильевич охотно отплатил недругу той же монетой, какими любил пользоваться Казимир. Прозрачно намекнул, что русские будут отнюдь не против. Если понадобится, пускай обращаются за помощью. Но литовские паны не умели хранить тайну, громогласно обсуждали ее на пирушках, а Казимир не был глупцом, присматривал за ними. Раздуть мятеж он не позволил. Операцию подготовил тщательно, разослал отряды, чтобы одним махом арестовать верхушку оппозиции. Заговорщики ни о чем не подозревали, свои дружины поднять не успели и очутились в руках короля. Спасся только князь Федор Вельский. У него как раз была свадьба, но в последний момент предупредили, и он бежал прямо из церкви. Слуги Казимира схватили и гостей, и невесту. Михаила Олельковича и его сообщников подвергли страшным пыткам и предали смерти. На допросах они сознались, что были связаны с Москвой.

Но и Иван Васильевич не отрекся от покровительства недовольным князьям. Он ласково принял Вельского, выделил ему неплохие владения, несколько новгородских волостей. На Русь потекли и слуги, воины казненных, крестьяне и горожане из их уделов. Всем им давали пристанище. Казимир воспылал гневом, требовал выдать беглецов – ему отказали. Летом 1482 г. к великому князю прибыло польско-литовское посольство, выложило официальные претензии: отдать земли, якобы по праву принадлежащие королю. Ни много ни мало – Новгород и Великие Луки. Конечно, Казимир не рассчитывал, что ему за здорово живешь отвалят эти города. Он просто бросал вызов. Показывал, что намерен воевать.

Иван III был готов к подобному обороту, его армия уже показала, на что она способна. Но великий князь всегда старался избегать больших войн. Если король взялся бряцать оружием, то у него существовал полезный союз с Менгли-Гиреем. В Крым поехал Михаил Кутузов, повез подарки хану и пожелания: как следует побеспокоить литовцев. Хан не заставил себя упрашивать, 1 сентября его орда нахлынула на Киев. Смела королевских солдат, наместник пан Хоткевич очутился в плену, город распотрошили и сожгли. А второе посольство Ивана Васильевича направилось в Венгрию. Враг Казимира Матьяш Корвин встретил его с распростертыми объятиями, был подписан договор о дружбе и союзе. Польский король озадачился, прислал в Москву куда более вежливые письма, о нескромных запросах будто и забыл.

Государь был удовлетворен. Мир приносил куда больше выгод для Руси, чем самая удачная война. Страна развивалась, умножалась людьми. А великий князь заботился, как закрепить эти процессы. В отличие от отца, он уже однозначно пришел к выводу: удельную систему надо постепенно ликвидировать. Она отжила свой век, стала несостоятельной. Но и отменить ее одним махом было невозможно. Она слишком цепко укоренилась в сознаниии знати, резкие шаги были чреваты потрясениями. Прецедент с бунтом братьев был свежим. Обещания Андрею Угличскому и Борису Волоцкому Иван III выполнил, одному прибавил к уделу богатый Можайск, другому сельские волости. Но поползновения допустить их к управлению государством пресек. Андрей с Борисом должны были верно служить старшему брату, и не более того. С ними заключили новые договоры, они целовали крест никогда не посягать на Новгородскую землю и прочие «примыслы» великого князя.

А в 1482 г. скончался третий брат государя, Андрей Меньшой Вологодский. Он был тихим, богобоязненным, никогда не бунтовал. Но его княжество стало ярким примером, к чему ведет удельная раздробленность. Оно совершенно разорилось, даже не могло платить подати в казну. Иван Васильевич сам вносил их за Андрея. Брат остался должен ему колоссальную сумму в 30 тыс. руб. и еще 1,5 тысячи частным лицам, в основном – итальянским ростовщикам. Все драгоценности были заложены-перезаложены, статьи дохода отданы на откуп кредиторам. Князю и жениться-то было не на что, умер бездетным. Княжество завещал «господину брату старейшему». Кому же завещать, если столько должен? С братьями государь, конечно, не делился. Протестовать они не посмели.

В том же году ушел из жизни великий князь Василий Рязанский. Его сыну Ивану исполнилось 15 лет, наставницей при нем осталась мать, сестра Ивана Васильевича. И для нее, и для юного князя было крайне важно, чтобы Москва по-прежнему держала их под покровительством и под защитой своих войск. Иван III предложил дальнейшее сближение. Составили новое «докончанье». Иван Рязанский сохранял титул великого князя, собственное правительство, законы, подати. Но отказывался от самостоятельности в международных делах. Обязался вести переговоры с другими государствами и заключать с ними соглашения только через московского государя. Таким образом, Рязань фактически отказывалась от независимости, признавала себя частью Русской державы. Но разве это было плохо? Рязанщина в кои веки отдохнула от татарских набегов, чувствовала себя за Иваном III, как за каменной стеной.

Победа над Ахматом подняла престиж нашей страны за рубежом. Уже никто не смел сказать, что русские – рабы ордынцев. Слава о могуществе и богатстве Москвы распространялась все шире. Наезжало все больше иностранных купцов, вслед за Аристотелем Фиораванти потянулись оружейники, архитекторы, ювелиры, художники. Узнали, как хорошо можно подзаработать на Руси. Хотя попадались и гости не совсем приятного свойства. Из Рима прикатил брат великой княгини Андрей Палеолог. Понадеялся, что Ивану III можно за неплохую цену продать титул византийского императора, а сестренка поможет занять тепленькое местечко при дворе. Но пустой титул не заинтересовал государя, а проходимец ему был без надобности.

Софья Фоминична знала повадки Андрея еще лучше, чем муж. На Руси он мог разве что испортить репутацию сестры и тянуть из нее деньги. Выпрашивать для него назначения не стала, уклонилась. Единственное, в чем согласилась помочь, пристроить его дочку Марию, сосватала девушку за сына удельного князя Михаила Верейского и Белозерского. Даже это чуть не сорвалось. У нищей Марии не было никакого приданого. А верейские князья тоже были нищими. За долги по государственным податям отец жениха даже начал расставаться с владениями – уступил Ивану III наследственные права на Белоозеро. Вопрос о приданом был для верейских князей важнейшим. Чтобы выручить племянницу, великая княгиня дала ей кое-что из драгоценностей, подаренных мужем. Но и брат не унимался, приставал к Софье. Пришлось и ему дарить драгоценности, только бы отвязался. Наконец, вмешались бояре, подсказали Андрею: погостил – пора и честь знать. Авантюрист оскорбился и поехал торговать титулом к французам.

Но возникшей из хаоса великой державой заинтересовалась и публика иного рода – угнездившиеся по Европе темные секты. Иудей Феодор, подменивший перевод Псалтири, был лишь первой ласточкой. Каббалистам было не занимать ума. Уж они-то осознавали: после гибели Византии центр Православия перемещается на Русь. По-своему оценивали процессы объединения страны, централизации. Прикидывали: достаточно прибрать под влияние правящую верхушку, и она поведет в нужную сторону весь народ. Православию придет конец. Русь станет оплотом еретиков, они получат в свое распоряжение силы и ресурсы огромного государства.

Методы у сектантов были давно отработаны. Сперва следовало втянуть в свои сети высокопоставленных покровителей, это позволяло чувствовать себя более уверенно. Одной из таких фигур стал глава дипломатического ведомства дьяк Федор Курицын. Он неоднократно бывал за границей, увлекался западничеством. По роду деятельности поддерживал связи с зарубежными агентами. Кто именно и как обработал дьяка, мы не знаем. Но результат известен, Курицына соблазнили. В ересь вовлекли еще нескольких важных вельмож, в том числе боярина Ивана Патрикеева. Это было знатнейшее лицо, признанный военачальник, а по материнской линии – двоюродный брат Ивана III. Патрикеевы были и богатейшим из боярских родов, насобирали обширнейшие вотчины [41, 69].

Среди московского духовенства податливых поначалу не нашлось. Но буйная поросль взошла из зернышек, посеянных Схарией в Новгороде. Когда Иван Васильевич приехал туда расследовать заговор Феофила, тайные еретики в его окружении расхвалили учеников Схарии, Алексия и Дионисия. Оба сумели показать себя учеными, благочестивыми, верными, понравились великому князю. Он как раз был не в ладах с митрополитом Геронтием, хотел выдвинуть на ключевые посты таких священников, которые стали бы его опорой. Придворные-сектанты подтверждали, что лучших ему не найти. Иван III забрал обоих в столицу и в пику митрополиту определил в главные храмы, Алексия – протоиереем в Успенский собор, а Дионисия – в Архангельский.

Сам великий князь был человеком довольно широких взглядов. Он не гнушался близким общением с иноземцами, любил побеседовать с Фиораванти и другими приезжими. Не разделял взглядов крайних консерваторов, видевших во влияниях из-за границы непременное зло. Но и западником не был, огульно хвататься за чужое не стремился. И тем более не допускал даже мысли об отступлении от Православия. Иван III в полной мере воспринял работы св. Кирилла Белозерского, адресованные его деду: государь тоже служит Богу, и его служение выше священнического. В этом и состояла суть недопониманий и трений с духовенством. Великий князь полагал: все, что ведет к укреплению Православного государства, будет полезно и Церкви.

Еретики знали, насколько прочны убеждения Ивана Васильевича, и даже не пытались сбить его с христианского пути. Но следовало позаботиться о том, кто сменит его на престоле. Наследником числился Иван Молодой, надежный помощник отца, герой обороны на Угре. Он оставался холостяком. А в 1482 г. дипломаты доложили: у господаря Молдавии Стефана есть дочка-красавица Елена. Брак представлялся выигрышным со всех точек зрения. Молдавия была единственным, кроме Руси, православным государством. Стефан прославился как неутомимый воин, успешно дрался с турками, венграми, поляками. Мог стать отличным союзником против Казимира. А по матери Елена доводилась племянницей казненному Михаилу Олельковичу. Иван Молодой приобретал права на Киев, становился «своим» для литовской оппозиции.

Ивану Васильевичу перспективы понравились. Хотя о некоторых «мелочах» ему умолчали. Например, о том, что в семье молдавского господаря вовсю орудовал тот же Схария, организатор новгородской секты. Сватать Елену Волошанку самолично отправился первый государев дипломат Федор Курицын. Он все устроил. Со Стефаном заключили союз, в Москву привезли его дочку. Она и впрямь оказалась писаной красавицей. А о том, что она еретичка, будущему свекру и жениху было знать не обязательно. 14 ноября молодых обвенчали.

Однако проблема наследования престола была весьма не простой. Иван Молодой являлся сыном от первой супруги, Марии Тверитянки, но и Софья Фоминична родила уже троих детей, Василия, Юрия и Дмитрия. Они были младшими, зато родственниками византийских императоров, наследниками двуглавого орла в гербе… Иван Молодой Софью не любил. В общем-то, трудновато для сына полюбить молодую мачеху, да еще иностранку. Между ними случались перебранки, княжич дерзил, за что получал выговоры от отца. Но до открытых ссор не доходило.

Теперь вопрос наследования волновал и сектантов. Чтобы расчистить дорогу будущим детям Елены, следовало опорочить гречанку и ее потомство. Случай представился в 1483 г. У Ивана Молодого и его супруги родился сын Дмитрий. Иван Васильевич стал дедушкой. Тут-то и подсуетились враги Софьи. Разыграли интригу в точности в духе романов Дюма, бриллиантовых подвесок из «Трех мушкетеров». Дело в том, что на Руси фамильные драгоценности государя и государыни не являлись частными вещами, они принадлежали казне. Они передавались из поколения в поколение, ими могли пользоваться, но не продавать и не раздавать на сторону [10].

Софья подобных тонкостей попросту не знала. Муж подарил ей на свадьбу драгоценности покойной первой жены. Гречанка отдала кое-что из них в приданое племяннице, что-то сунула навязчивому брату. Погрели руки и другие. Серебряных дел мастера, обслуживавшие казну, и какой-то фрязин-итальянец воспользовались распоряжениями Софьи выдать драгоценности. Под этим прикрытием немало утащили для себя. Недруги гречанки прознали о хищении. До поры до времени помалкивали, а сейчас надоумили Ивана III – надо бы чем-нибудь наградить Елену за внука. Чем? Например, подарить часть украшений, которые он раньше предназначил для жены. Великий князь согласился, и разразился скандал. Именно этих украшений в сокровищнице не оказалось…

Впрочем, для Софьи Фоминичны обошлось моральной встряской. Государь разобрался, что она не имела понятия о русских традициях. Но князь Василий Верейский, получивший сомнительное приданое, знал отечественные порядки, знал о происхождении драгоценностей. Тем не менее позарился на золото и каменья от безысходной удельной бедноты. Выходит, принял краденое. Великий князь велел конфисковать украшения, Василия с супругой доставить из Вереи в Москву. Арестовали воровавших серебряных дел мастеров и фрязина. Но князь Василий узнал о начавшемся следствии. Мария Палеолог давно зудела ему, как скучно сидеть в захудалой Верее, на западе веселее. В результате оба сошлись на том, что лучше избежать неприятностей. Прихватили драгоценности и ускакали в Литву. Дополнили одно преступление куда более серьезным, политическим.

Отец беглеца, Михаил Верейский, тоже был в курсе, откуда взялось приданое, но Иван III простил старика, к ответственности не привлек. Однако прощать измену не собирался. Михаил был вынужден лишить сына наследства. Других детей у него не было, через три года Михаил Верейский преставился, и его удел отошел к государю. Еще одним уделом на Руси стало меньше, одним эмигрантом в Литве больше. Сокрушить позиции Софьи Фоминичны еретикам не удалось. Но они не отчаивались – трещинка, пятнышко, и то хорошо. Со временем пригодится…


58. Как Русь превращалась в Россию

Летом 1483 г. на границах случилось редкое затишье, высвободились воины. Но государь уже заготовил для них новые задачи. Воеводам Ивану Травину и Федору Курбскому он приказал возглавить экспедицию далеко на восток. В Пермском крае закрепились, но на пермяков и зырян по-прежнему нападали вогуличи. Надо было наказать их, а заодно и разведать, какие земли скрываются за морями тайги. Рать углубилась в бескрайние дебри, шла по пустынным рекам с редкими островками деревенек и городков, форсировала каменные кручи. Перевалив Уральские горы, достигла Оби и двинулась к ее устью. Князьки местных племен, увидев внушительную армию, покорялись без боя, приносили присягу московскому государю. Другие пробовали сражаться, но их легко громили. Экспедиция привезла огромную дань, составила описание неведомых стран. Племена по Оби признали себя подданными Ивана III. Правда, подданство осталось еще номинальным, рать ушла, и о нем забыли. Но начало освоению Сибири было положено.

Впрочем, мирные передышки случались редко и были обманчивыми. Когда воины Травина и Курбского пробивались через таежную глухомань, снова напомнил о себе Новгород. Минуло лишь два года, как ликвидировали один заговор, а там уже возник другой. Фигурировали те же лица, которые и раньше выступали против великого князя, но были прощены. Их вычислили, взяли бывшего посадника Василия Казимира, его брата Короба, бояр Луку Федорова и Михаила Берденева. Не сумели оценить доверие – ну что ж, отправили по темницам.

Новгороду Иван Васильевич отводил в своей державе важнейшую роль. Прежде город торговал и богател сам по себе, отныне ему предстояло стать торговыми воротами всей Руси. А ворота требовалось как следует защищать. Стены и башни новгородского кремля пострадали от пожаров, от московских пушек. Великий князь решил возводить новую неприступную крепость. Особую заботу Иван III проявил о подборе архиепископа взамен арестованного Феофила. Новому владыке предстояло быть уже не духовным правителем республики, а представителем Русской церкви в Новгороде, обеспечивать срастание с Москвой. Феофил долго упорствовал, не отрекался от сана. Наконец, сдался, подписал требуемые документы – в обмен его выпустили на свободное жительство в Чудовом монастыре.

Традицию выборов его преемника соблюли, но жеребьевку провели не в новгородском храме Св. Софии, а в Москве, в Успенском соборе. Жребий выпал старцу Троице-Сергиева монастыря Сергию. Но и эти перемены всколыхнули новгородскую верхушку. Бояре принялись распускать слухи – великий князь намерен построить собственный замок, чтобы «поработить» город, срывали подготовительные работы. А владыке Сергию устроили бойкот – впервые избран не в Новгороде и сам не новгородец! Развернули настоящую травлю. Прихожане не ходили на его службы, игумены, священники и слуги не выполняли его распоряжений. Сергия довели до психического расстройства, а может, что-то подсыпали. Он временно лишился речи, бродил по улицам в одной рясе, без мантии, сидел на паперти храмов.

Между тем, делегаты смутьянов поехали по накатанной дорожке, в Литву. Предупреждали короля: вырастет мощная крепость, в ней разместится гарнизон – ох как нелегко будет Казимиру отобрать город. Может быть, поторопится? Но пока одни «золотые пояса» крамольничали, их товарищи соображали, что выгоднее выслужиться, слали доносы в Москву. Шутить с огнем Иван Васильевич не стал, очередной заговор раздавил в зародыше. Арестовали около тридцати бояр и житьих людей (богатых граждан). Привезли в Москву, провели следствие. Государь приговорил их к повешению, но перед казнью помиловал, ограничился тюремным заключением.

В 1484 г. началось строительство новгородского кремля. Кстати, вопреки слухам, он вообще не имел внутренней цитадели для начальства. Кремль предназначался для всего населения, а не для того, чтобы отсиживаться от восставших горожан. Больного владыку Сергия вернули в Троице-Сергиев монастырь. На его место был назначен архимандрит Чудова монастыря Геннадий (Гонзов) – безусловно верный государю, строгий, способный навести порядок в своем ведомстве. Но новгородские смуты встали Ивану Васильевичу поперек горла. Сколько можно было терпеть их? Те, кто сегодня подлизывался к великому князю, завтра предавали. Сажали лидеров – находились следующие. С каждым из них были связаны слуги, и горючая среда не рассасывалась, ждала искры, возможности побузить.

Государь наметил широкие меры по оздоровлению обстановки. Когда-то он давал обещание не выводить новгородцев из их земли, но они раз за разом нарушали присягу. Ну а коли так, то и великий князь передумал. Распорядился переселить тысячу семей бояр, детей боярских, купцов. Их направляли во Владимир, Юрьев, Муром, Кострому, Ростов, Переславль, Нижний Новгород. Предоставили заниматься привычными промыслами – торговлей, ремеслами. Предоставили осознавать, что страна у нас одна.

С боярами и детьми боярскими поступали так же, как в Ярославском и Ростовском княжествах. Они получали деревни в других местах, даже с более плодородными землями. Но получали не в вотчины, а в качестве поместий. За пользование ими владелец был обязан нести службу. Однако Иван III отказался от механических перетасовок – переселить новгородских военных под Москву, а московских под Новгород. Он задумал умножить количество детей боярских. Приказал распустить дворы крупных столичных бояр. В основном, их дружинники были подневольными людьми, военными холопами. Теперь они освобождались, переходили на службу к государю, превращались в помещиков.

Но и не все вотчины, отобранные у новгородских феодалов и церковников, предназначались в раздачу. Значительную долю Иван Васильевич выделил в категорию «государевых оброчных земель». Крестьяне таких волостей были свободными, платили подати уже не хозяину, а в казну. Для управления ими определяли волостелей и тиунов, они подчинялись наместникам великого князя. Аналогичную реформу Иван III затеял в Пскове. Здешние смерды (крестьяне) сдавали оброк и исполняли повинности в пользу города, сейчас из Москвы прислали новые «смердьи грамоты». Работы и платежи для города резко сокращались, перераспределялись на государственные нужды.

Не обошлось без конфликтов. Московских бояр болезненно задело решение о роспуске дворов. Пытались протестовать, качать права. Недовольных возглавили братья Иван и Василий Тучко Морозовы. Они были первыми лицами в Боярской думе, занимали высшие посты дворецкого и конюшего. Но великий князь сломил оппозицию, братьям пришлось посидеть в тюрьме, пока не одумаются. А псковичи встретили наместника Ярослава Оболенского, привезшего «смердьи грамоты», бурей возмущения. Спорили, слали посольства к великому князю. Раньше-то для починки укреплений, ремонта улиц, привлекали крестьян, собирали с них денежки, отныне эти труды и расходы ложились на самих горожан. На уступки Иван III не согласился, Псков был вынужден принять новые правила. Зато крестьяне считали реформы справедливыми. Почему они отдувались за всех? Славили государя, бравшего их под свою опеку. А крестьян на Руси было подавляющее большинство.

Самодержавие сплавляло воедино разные русские земли. Но посреди обширного государства сохранялось еще одно независимое великое княжество, Тверское. Когда-то и впрямь великое, соперник Москвы. Но они пошли по разным путям. Москва переросла в иное качество, а Тверь так и осталась осколком феодальных времен. Борис Тверской еще кое-как умел играть на московских усобицах, держаться на равных с московским государем – хотя бы номинально. Его наследник Михаил вырос пустым и легкомысленным. В возрасте 25 лет он так и не приучился править самостоятельно, его решениями руководила мать, Настасья Шуйская. А сын предпочитал покутить со скоморохами. Подвыпив, брал дудку и вместе с музыкантами наяривал задорные мелодии.

Хотя и мать мудростью не отличалась. Сына не одергивала, веселится, ну и пусть себе. Женила его на Софье, дочери киевского князя Семена Олельковича и племяннице Михаила Олельковича. Сочла это выгодным. Литовские родственники возглавляли оппозицию королю, нацеливались на престол. Но ожидания не оправдались, Киев они потеряли, один умер, второго казнили. А семейная жизнь Михаила не сложилась. Детей не было. То ли Софья была бесплодной, то ли сказывался разгульный образ жизни мужа. Во всяком случае, этот образ жизни никак не способствовал любви.

Ссориться с Иваном III тверские властители не рисковали. Выполняли союзнические обязательства, посылали отряды то на Новгород, то на Утру. Но сам Михаил в походах не бывал никогда. Это было утомительно, отрывало от любимых застолий и пьяных концертов на дудке. Он и княжество запустил, Тверь хирела. А со временем князь и его матушка спохватились. Прежде их государство располагалось между московскими и новгородскими владениями. Сейчас земли Ивана Васильевича охватывали его с трех сторон. Куда ни кинь – рядом с тверскими боярами и детьми боярскими поселились московские. Между соседними деревнями и волостями испокон веков возникали споры. Где-то межи размыло паводком, где-то крестьяне повздорили из-за лугов и покосов. Каждый обращался к своему государю, но результаты получались неравнозначными.

Иван Васильевич вступался за подданных, приказывал осадить жульничающих тверичей, слал представления их князю. А что мог поделать Михаил, если жульничали москвичи? Отправлял Ивану III жалобы, оправдания, но толку было мало. Люди видели, что собственный князь не в состояниии защитить их, а Иван Васильевич своих не дает в обиду. В совместных походах имели возможность оценить, как заботится государь о воеводах и ратниках, как вооружает их, награждает. Сравнение получалось чересчур красноречивым. Все больше тверичей уходило на московскую службу.

Михаил злился, гадил по мелочам – например, пропустил через свои земли мятежников Андрея и Бориса. Однако податься ему было некуда. С четвертой стороны Тверь граничила с Литвой, а жена привязала князя к клану врагов Казимира. Но в феврале 1483 г. Софья умерла. Тут-то Михаил с матерью решили сменить курс, оторваться от Ивана Васильевича! Их гонцы поскакали в Краков. Предлагали союз и сватали за князя внучку Казимира. Король согласился, но выставил несколько условий. Михаил Борисович должен был признать себя вассалом Казимира, а Тверскую епархию передать из Московской митрополии в Литовскую и принять унию. Михаила подобные требования устроили. Ну и пускай он потеряет независимость, а церковь в Твери отпадет от Русской. Зато он станет родственником короля! Тогда-то не придется лебезить перед Москвой.

Зависти и ненависти накопилось немало, а контролировать себя тверской князь умел не всегда. Иван III до сих пор считал его другом. Первая жена государя была сестрой Михаила, а Иван Молодой приходился ему племянником. Когда наследника женили, государь поздравил и тверскую родню, послал подарки. А в октябре 1483 г. у Ивана Молодого родился сын, и гонец великого князя снова поскакал в Тверь поздравить дядю. Но Михаил Борисович, судя по всему, встретил посланца в весьма нетрезвом виде и закатил неожиданную сцену. Переданного ему «поклона» и подарков не принял, гонца «выгнал вон из избы», а к матери Настасье не пустил. В Кремле опешили – что стряслось?

Русские агенты и дипломаты работали неплохо, быстро нашли разгадку. Узнали – Михаил не только сговорился о женитьбе, но уже «целовал крест» на верность королю. Вот и распоясался, был уверен, что ему все позволено. Хотя тем самым он нарушил договор о дружбе и союзе. А согласие отдаться униатам квалифицировалось еще хуже – как вероотступничество. Реакция государя не заставила себя ждать.

Вмешательство Казимира предотвратили опробованным способом. Попросили Менгли-Гирея, и в 1484 г. он двинулся на Киев. На этот раз в Литве вовремя узнали о набеге. Для отпора татарам собрались князья Одоевский, Вяземский, Можайский, Трубецкой, Воротынский, Козельский, прислали отряды Смоленск, Витебск, Брест, Полоцк, Волынь, Подолия. Такого количества воинов Литва давно уже не выставляла. Но разобщенное ополчение князей и панов показало свои худшие черты. Лавина крымцев разметала его. Киев вторично распотрошили. А для Казимира это стало серьезным предупреждениям. Не слишком ли опрометчиво будет воевать с Москвой?

Тем временем Иван III перечислил Михаилу Борисовичу все вины и объявил о разрыве мира. Тверичи и обороняться-то толком не смогли. Вывести в поле малочисленное и плохо вооруженное войско для них было безумием. Полки государя взяли два города, и Михаил скис, выслал епископа «бить челом» о пощаде. Иван Васильевич продиктовал договор. Тверской властитель отрекался от союза с Литвой, от женитьбы на королевской внучке. Признавал себя уже не равным, а «молодшим братом» и «подручником» московского государя. Михаилу пришлось согласиться на эти требования.

После такого конфуза подданные махнули на него рукой. На московскую службу ушли удельные князья Андрей Микулинский, Иосиф Дорогобужский, десятки бояр, сотни детей боярских. В Тверском княжестве вообще рухнул какой-либо порядок, на дорогах бесчинствовали разбойники, их никто не ловил. Ограбили и убили даже псковских послов, ехавших через Тверь в Москву. Но мир продержался лишь несколько месяцев, «от Благовещения до Ильина дня» 1485 г. Михаил воспринимал свою капитуляцию как страшное унижение. Ошибку осознал лишь одну – не дождался помощи Казимира. Погнал к королю «скорого гонца», уговаривал короля идти на Русь войной.

Но за его действиями теперь послеживали. Гонца перехватили, грамота попала к Ивану III. Клятвопреступление было налицо, ответ мог быть только один. Михаил узнал, что его посланец попался, пробовал выкрутиться. Снова послал епископа с извинениями. Нет, государь не принял ни епископа, ни извинений. Он уже выработал своеобразное правило. В первый раз надо простить. А если обманули – прощать вредно. Михаил дергался, в Москву прибыло второе посольство во главе с Михаилом Холмским, братом государева полководца. Его тоже «не пустили на очи» государя. Но Холмский уже прикидывал, как бы самому повыгоднее поступить в таком переплете. Принялся топить своего князя, выложил все подробности переговоров с Казимиром и изъявил готовность тайно помогать Ивану Васильевичу.

Дальше все разыгралось быстро. В августе государь повел армию на Тверь. 8 сентября, на Рождество Пресвятой Богородицы, город осадили. Ударили пушки, а у тверичей для сопротивления не было ни сил, ни желания. 11 сентября Михаил Холмский и вся местная знать выехали из крепости. Объявили, что желают служить Ивану III. Михаил Борисович остался с горсткой слуг. Ближайшей ночью он сумел выбраться из Твери, увез с собой казну княжества и направился к литовской границе. За ним выслали погоню. Возы с золотом и серебром двигались медленно, князю пришлось бросить их и удрать налегке. 12 сентября из города вышла делегация. Известила, что тверичи сдаются на милость Ивана Васильевича.

Он сразу взял город под защиту, выслал чиновников для охраны, строго запретил подчиненным грабежи. 15 сентября государь торжественно въехал в Тверь, отстоял Литургию в храме Спасителя. С горожанами общался ласково, уже как с собственными подданными. А для последнего властителя Твери летописцы не нашли ни одного теплого слова. Его отца расхваливали, а сына охарактеризовали кратко: «Борисович Михайло. Играл в дуду, бежал в Литву». Но и изменники, раскатавшие губы на щедрые награды, очень ошиблись. Ивану Васильевичу изменники не требовались. Михаила Холмского он честно и благородно сослал в Вологду – именно за то, что он преступил присягу своему законному князю.

Правда, Иван III понимал, что в сознании перемены утверждаются не сразу, поэтому сохранил великое княжество Тверское. Но оно стало чисто номинальным, титул великого князя Тверского государь передал сыну, Ивану Молодому. А перед московскими дьяками сам собой вставал вопрос, как же обозначать сложившуюся державу? Прежде писали – великое княжество Владимирское и Московское. Сейчас государство переросло это название, вобрало Новгород и Тверь. Русь? Русь была понятием более широким, значительная ее часть оставалась в составе Литвы. Иностранцы особо не задумывались, ввели неуклюжий термин «Московия». Сами-то, наверное, пожали бы плечами, если кто-нибудь назовет Францию «Парижией», а Чехию «Прагией». А в отечественных документах стало иногда, еще робко, появляться новое название – Руссия или Россия…

Все важные достижения напрямую отражались на облике Москвы. В память первого похода на Новгород великий князь и его воеводы устроили при Архангельском соборе два придела, св. Апостола Акилы и Воскресения Христова (битва на Шелони случилась в воскресенье, в день св. Акилы). Тогда же на посаде возвели церковь Успения Божьей Матери (позже – Гребневской Богородицы). Окончательно покорив Новгородскую республику, Иван III повелел строить храм Св. Иоанна Златоуста в Ивановском монастыре.

После победы над Ахматом вспомнили перенесение в Москву Владимирской иконы Пресвятой Богородицы, ее встречу (сретение). Заложили каменный собор Сретенского монастыря, заново отстроили рухнувшую церковь Рождества Божьей Матери. А епископ Вассиан Ростовский на свои средства заказал иконостас для Успенского собора. Привлек для этого еще малоизвестного в то время иконописца Дионисия. Не случайно привлек. Вассиан уже видел его работы, а после росписи Успенского иконостаса Дионисий прославился как величайший художник на Руси.

А завершение Успенского собора подтолкнуло к преобразованию всего Кремля. На фоне нового храма прочие здания выглядели слишком неприглядно. В 1483–1484 г. Иван Васильевич решил отстроить свой «домовой», семейный собор – Благовещенский. Рядом с ним выросла великолепная Грановитая палата для заседаний и приема иностранных послов. В 1485 г. дошла очередь и до кремлевских стен. После храмов. Небесная защита представлялась важнее, чем фортификации. И стоит отметить небезынтересную деталь. Московский кремль, как и новгородский, был рассчитан на многие тысячи людей, а внутреннего замка для властителя в нем спланировано не было. Иван III не боялся своих подданных.

Первый инженер на все руки, Фиораванти, уже мало участвовал в строительстве. Иван Васильевич перенацелил его на другое направление. Итальянец стал фактически заведовать русской артиллерией. В Москве было создано первое в нашей стране крупное государственное предприятие, Пушечный двор. И не только в нашей стране, подобного предприятия не имела ни одна из западных держав. На Пушечном дворе было налажено производство самых современных бронзовых орудий. Фиораванти сопровождал государя в походах, умело расставлял батареи при осадах крепостей.

Но сейчас заграничных специалистов приезжало сколько угодно. Над конструкцией кремлевской твердыни трудились Антон Фрязин (Джислярди), Марко Фрязин, потом прикатил знаменитый в Европе Пьетро Антонио Солари. Впрочем, и русские специалисты были достаточно квалифицированными. Благовещенский собор строили псковские мастера и выяснилось, что они на лету схватывают достижения итальянцев, используют элементы их зодчества.

Сам Иван Васильевич тоже интересовался зарубежными новинками, считал нужным перенимать полезное. Привечал иностранцев, хорошо платил, но отнюдь не подстраивался к ним и наглеть не позволял. Это были наемники – тебе платят, а ты работай на Россию и русских. И при этом не забывай, кто здесь хозяин, уважай обычаи и законы. Немецкий лекарь Антон не понял этого и плохо кончил. Он приехал из Любека, проявил изрядные познания и занял пост придворного врача, его держали «в велицей чести». Он занесся, возгордился. Одним из его пациентов стал подручный касимовского царевича Данияра, князек Каракуча. Как большинство европейцев, Антон презирал татар. Чем-то задел Каракучу, тот нелестно отозвался о немцах. Лекарь оскорбился и «умори его смертным зелием за посмех». То есть, отравил за какой-то пустяк или насмешку.

О наказании не думал. На Западе приближенные монархов позволяли себе подобные вещи. Придворный брадобрей Людовика XI сам выносил смертные приговоры или помилования аристократам. А Антон был образованным европейцем, любимым врачом государя, и отправил на тот свет какого-то «дикаря»! Но на Руси смотрели на дело иначе. На следствии открылось, что убийство было умышленным, и Иван III поступил по закону. Выдал виновного на расправу сыну Каракучи. Засуетилась вся колония иностранцев, собрала большую сумму на выкуп. Такую сумму, что у молодого татарина пошла голова кругом, он склонялся согласиться. Но великий князь рассудил – за подобное злодеяние миловать нельзя. Даже попытку выгородить преступника он счел отвратительной. Выкуп конфисковал, а родичам Каракучи указал – убийца должен ответить сполна. На льду Москвы-реки татары зарезали лекаря, как барана…


59. Охота на ведьм

Молодой король Матьяш Корвин в полной мере удовлетворял чаяния буйных венгерских баронов. Едва примирившись с поляками, он вторгся в Австрию. А немецкие князья не спешили на выручку своему императору Фридриху III. Намекали – Австрия твои личные владения, сам и отбивайся. Или давай обсудим, чем заплатишь за помощь. Платить Фридриху было нечем, и венгры теснили его, захватили Вену. В лоскутной Германии лучше всех себя чувствовали богатые города Ганзы. У них были в долгах и император, и князья, пальцем не смели тронуть, одаривали привилегиями. Ганза достигла наивысшего могущества, стала хозяйкой на Северном и Балтийском морях.

В Ливонии в состав торгового союза входили Рига и Ревель, на Руси Новгород. На словах немцы признавали его равноправным партнером, даже разместили в Новгороде одну из главных контор Ганзы. «Золотым поясам» это чрезвычайно льстило. Но русских за море не пускали. Разводили руками – вам-то зачем? Мы и здесь ваши товары купим. Засилье Ганзы на Балтике очень не нравилось датским королям. Но бороться с ней не видели возможности. Их собственная держава, слепленная из Дании, Швеции, Норвегии и Финляндии, треснула пополам. Шведам сохранили значительную автономию, самоуправление. Однако местным аристократам подобных свобод показалось мало. А ганзейские купцы поддержали сепаратистов. Правитель Швеции Стен Стуре отделился от Дании.

Пользу объединения в Европе понимали еще немногие, например, французский Людовик XI. Кое в чем его реформы были сходными с преобразованиями Ивана III. Он тоже выдвигал профессиональных чиновников, ликвидировал уделы. Но методы были иными. Людовик не имел такой духовной опоры, как русский государь. Объединял Францию под эгидой королевской власти, а церковь при этом оставалась в стороне. Да и воевать был не горазд. Предпочитал дипломатию и интриги. Опутывал графов и герцогов хитрыми договорами. А потом они по очереди переселялись в мир иной или в застенок к Людовику, и их земли присоединялись к королевским. Короля прозвали Благоразумным или Осторожным. Но знать ненавидела его и прилепила кличку куда менее благозвучную: Паук.

Отличалось и отношение к аристократам. Иван Великий низводил их до положения служилого сословия, а Людовик наоборот, старался выключить из активной деятельности. Издал закон, позволяющий дворянам откупаться от военной службы, сидеть по родовым гнездам, заниматься хозяйством или превращаться в бездельников. Основой армии король сделал наемников. Провел переговоры со швейцарцами (государства у них не было, они разделялись на восемь кантонов). Предложил выплачивать что-то вроде дани, а за это кантоны присылали воинов. Количество их должно было составить 50 тыс. Горцы были бедными, многодетными, их страна не могла прокормить всех. Согласились. И солдаты из них получались великолепные – ловкие, крепкие, выносливые.

Такая армия была верной королю, но стоила очень дорого. Политика обходилась еще дороже – Людовик подкупал и лидеров оппозиции, и министров сопредельных государств, и английского короля. Чтобы обеспечить эдакие расходы, взвинчивались налоги. Народ застонал и подхватил прозвище Паук. Но главному противнику Людовика, бургундскому Карлу Смелому, было тревожно. Союзников у него оставалось все меньше, а владения короля разрастались. Уязвимым местом могущественного Карла было то, что Бургундия считалась частью Франции. О реальном подчинении давно не было речи, но… Другие герцогства тоже считались чисто формальными подданными и одно за другим исчезали.

Карл решил окончательно отделиться от Франции, утвердить себя равным с Людовиком. Обратился к императору Фридриху III и попросил титул короля, соглашался перейти под германское покровительство. Но Бургундия состояла из двух частей: Франш-Конте на востоке Франции и на севере – Фландрия и Нидерланды. Чтобы образовать самостоятельное королевство, Карл наметил соединить их. То есть, захватить разделяющие их земли – Лотарингию, Эльзас, Рейнскую область. Местные князья и города были совсем не в восторге от подобной перспективы, оказали сопротивление. А Людовик XI взялся помогать им, присылал войска. В 1477 г. в бою со швейцарцами у крепости Нанси Карл Смелый был убит.

Для Людовика это стало несказанной радостью. Сыновей у Карла не было, и король объявил герцогство выморочным. Не тут-то было. Это раньше бургундцы бунтовали и принимали его сторону, а теперь знали, как обдирают подданных во Франции. Они объявили наследницей дочь герцога. Людовик пробовал спорить, двинул войска. Но ситуацией очень заинтересовался император Фридрих. Разве можно было упускать возможность? Срочно сосватал за наследницу своего сына Максимилиана. В 1479 г. под Гинегатом немцы крепко всыпали французам.

Впрочем, Людовик утешился на другом направлении. Вскоре умер последний король Прованса Рене. Династия прервалась. Парижские крючкотворы ловко обосновали, к кому должен отойти Прованс, и маленькое королевство на берегах Средиземного моря стало французской провинцией. Франция была еще гораздо меньше нынешней, различные ее области оставались сшитыми на живую нитку, даже говорили на разных наречиях. Тем не менее Людовик создал одну из крупнейших европейских держав. Помаленьку связывал ее воедино, учредил государственную почту. Первым из королей оценил значение изобретения Гутенберга, печатного станка, устроил типографию в Сорбонне.

Однако насладиться собственными достижениями ему не довелось. Короля хватил инсульт. А болезнь вызвала такие же последствия, как у его отца. Ему стали мерещиться заговоры и подосланные убийцы. Он поселился в уединенном замке Плесси-де-Тур посреди густых лесов. Швейцарцы бдительно охраняли его. Последние несколько лет жизни Людовик никого не принимал, ни с кем не встречался. Даже из слуг, обитавших в замке, короля могли видеть лишь несколько человек, самых доверенных. Поговаривали, что в подвалах король держит в клетках самых знатных узников, но такие слухи распространяли враги. Достоверных свидетельств об этом нет.

Рождение Испании свершилось гораздо менее болезненно. В 1479 г. преставился король Арагона Хуан II. Власть досталась его сыну Фердинанду. Свою жену, Изабеллу Кастильскую, он весьма уважал, слушался ее советов, и повелел объединить Арагон с Кастилией. Соединился с ними и внушительный «довесок» Арагона, Неаполитанское королевство. Но Изабелла была очень набожной женщиной, а Испания издавна являлась очагом ересей. Во времена мусульманского владычества над Пиренейским полуостровом Испания стала конечной точкой Великого Шелкового пути, была связана с рынками Ближнего Востока, а через Германию и Италию – с черноморской «Хазарией».

Здесь образовались большие иудейские колонии, ученые евреи занимали важные места при дворах мавританских правителей, в Кордовском университете. Отвоевывая полуостров, христианские короли изгоняли мусульман, а права иудеев значительно урезали. Те и другие нашли выход, для видимости крестились и продолжали исполнять привычные обряды. А это, в свою очередь, плохо влияло на христиан. Люди соблазнялись учениями мнимых единоверцев, возникали различные секты. Изабелла и Фердинанд решили искоренить это зло. Но собственными средствами справиться было трудно.

Сектанты уже приноровились подкармливать взятками местных чиновников, чувствовали себя вольготно.

Супруги обратились в Рим, и папа Сикст IV учредил Испанскую инквизицию. Ее возглавил Томас де Торквемада. Исповедание ислама или иудаизма после крещения квалифицировались как серьезное преступление, вероотступничество. Поле деятельности у инквизиторов открылось очень широкое, виновных захватывали целыми улицами. Для кого-то ограничивались покаянием и тюремным заключением, а тех, кого признавали нераскаянными еретиками, ждало аутодафе (в переводе «дело веры»). Приговоренных наряжали в особые балахоны, санбенито, с изображениями чертей и адского пламени, и предавали пламени земному. Зрелища казней собирали толпы зрителей, знатные кавалеры и дамы покупали места на балконах и в окнах ближайших домов. Но зрелища становились и предупреждением – в вопросах веры послабления неуместны, отныне шутить с еретиками не будут.

Делами веры озаботился и преемник Сикста IV, Иннокентий VIII. Но его больше волновали не ереси, а колдовство. Оккультные учения все шире овладевали умами европейцев. Ими увлекались и при папском дворе, и в домах кардиналов, епископов. Хотя церковные иерархи были уверены, что им-то позволено, они сумеют откупиться и отмолить грех. Но им вовсе не улыбалось, чтобы на них самих кто-нибудь напустил порчу, околдовал, подсыпал приворотное зелье или обычную отраву. А с другой стороны, инквизиция оказывалась очень выгодным предприятием, имущество жертв конфисковывалось. Полезное начинание следовало развивать.

Иннокентий издал буллу «Summis desiderantes», давшую старт повальной «охоте на ведьм». Раньше подобные процессы были разрозненными: всплыл какой-то случай колдовства или поступил донос, рьяные служители церкви брали в оборот нескольких подозреваемых. Теперь инквизиторы взялись целенаправленно прочесывать города и веси. Заполыхали костры по Италии, Германии, Швейцарии, Франции, Польше. Попадали на них в основном женщины. Они чаще обращались к знахаркам, чаще ссорились и клеветали друг на друга. Да и заниматься с ними было интереснее. Безбрачные католические следователи увлеченно пытали арестованных дам.

Распалившись истязаниями, вытягивали из них сладострастные и извращенные описания шабашей.

Только в Англии религиозные проблемы пока отошли на второй план. Тут хватало и мирских. Казалось, война Алой и Белой роз завершилась, партия Йорков победила бесповоротно. Но пошли раздоры внутри этой партии. Заговор возглавил младший брат Эдуарда IV герцог Кларенс. Однако опорой короля выступил другой брат, лучший британский военачальник Ричард Глостерский. Смутьянов схватили и переказнили до единого. По преданию, Кларенсу деликатно предложили самому выбрать вид смерти – все-таки братишка. А герцог был большим любителем выпить, отшутился, что хотел бы погибнуть от вина. Ну что ж, пожелание исполнили, утопили в бочке с мальвазией.

Но и Эдуард IV вливал в себя спиртное столь же неумеренно, как покойный Кларенс. Упивался до скотского состояния, лез задирать юбки женщинам – без разницы, придворные дамы или простолюдинки. А все государственные дела за него решал Ричард. В мае 1483 г. Эдуард умер от обжорства и пьянства. После него остались дочка и двое сыновей. Королем провозгласили старшего, 12-летнего Эдуарда V. Его мать, Елизавета Вудвилл, взялась было формировать правительство из собственных родственников, но дядюшка Ричард показал кулак – ввел в Лондон войска. Парламент понял «намек», признал его опекуном и регентом.

Вдовствующая королева почуяла, что добром дело не кончится. Сбежала с младшим сыном, укрылась в монастыре. Но Ричард явился с солдатами и настоял, чтобы перепуганная Елизавета «добровольно» передала ему на воспитание второго ребенка. Дядюшка назначил торжественную коронацию Эдуарда V, но одновременно подготовил иной сценарий. В день коронации англичанам вдруг объявили, что оба принца незаконнорожденные. А клевреты Ричарда преподнесли ему акт, где изобразили подписи представителей всех сословий. Признавали его единственным законным наследником и просили возложить корону на себя. Поломавшись для приличия, Ричард III согласился.

Его племянники вместо дворца очутились в Тауэре. А король решил обезопасить себя на будущее, приказал удушить обоих. Трупы закопали под лестницей, скелеты обнаружили там 200 лет спустя [13]. Но даже видавших виды англичан потрясло циничное убийство детей. Народ заволновался. Тогда Ричард задумал упрочить права на трон. Ведь у Эдуарда IV оставалась еще молоденькая дочка Елизавета. Король подумал-подумал и умертвил свою супругу, наметил жениться на племяннице. Тех, кто имел неосторожность громко выражать недовольство, он тоже отправлял на тот свет.

Но это лишь подлило масла в огонь. А воспользовался этим дальний родственник проигравшей династии Ланкастеров, Генрих Тюдор. После разгрома своей партии он жил во Франции. Узнал, что от Ричарда отшатнулись даже былые сторонники, собрал эмигрантов и приплыл на родину. К нему потекли противники короля. Ричард тоже вывел войско. Но его подчиненные изменяли, переходили к Тюдору. Последняя битва Алой и Белой роз случилась возле Босворта. Битвой ее можно было назвать лишь с натяжкой. В предшествующих сражениях английская знать истребила друг друга, и сошлись жиденькие отряды рыцарей. Но рубились жестоко, под Ричардом убили лошадь. Он орал: «Коня! Полцарства за коня!» Коня ему подать было некому, его воины погибали или бежали, кто-то прикончил и самого Ричарда.

Корона досталась Генриху VII Тюдору. Смутные настроения в Англии улеглись не сразу. В Ирландии объявился некий Ламберт Симнел, объявил себя сыном казненного Кларенса, королем Эдуардом VI. Но страна уже устала. Воевать за Симнела нашлось мало желающих. Генрих VII без труда раздавил его и вместо расправы ограничился посмешищем, назначил Симнела служить на королевскую кухню. На любителей усобиц это подействовало отрезвляюще. Новый король женился на неудавшейся невесте Ричарда III, дочке Эдуарда Елизавете Йоркской. Тем самым он примирил вражду двух партий.

Ну а для аристократов, которым захочется сплести еще какой-нибудь заговор, он учредил особый суд «Звездную палату». Приговоры выносились быстро и однозначно, без апелляции к пардаменту. Но родовых дворян в Англии осталось мало, кто погиб, кого казнили. Это само по себе способствовало умиротворению. Генрих VII ввел категорию «новых дворян», джентри. Богатые купцы и предприниматели покупали землю и получали от короля патенты на дворянские титулы. Они не было воинственными, не хватались за мечи по любому поводу. Новое дворянство предпочитало барыши. Расширяло и совершенствовало хозяйства, торговало. Англия меняла облик, превращалась в другую страну.

Об «освобождении» Константинополя в Европе больше не вспоминали. Уж больно серьезным противником были турки. Иное дело, если бы удалось столкнуть их с Россией… А для этого складывались подходящие условия. Султан Баязет II завершил замысел отца превратить Черное море в свое, внутреннее. Повел наступление на Молдавию. В помощь султану привел татар его вассал, крымский Менгли-Гирей. В 1484 г. были взяты Килия в устье Дуная и Аккерман (Белгород) в устье Днестра. Молдавию отрезали от моря. Господарь Стефан воззвал к московскому родственнику Ивану III, упрашивал вместе воевать с турками.

Подал голос и король Казимир, тоже доказывал, что русским, полякам и валахам надо объединиться против османов. Но в политике Иван Васильевич руководствовался отнюдь не родственными чувствами, а интересами государства. Нужно ли было русским шагать за тридевять земель, умирать за чужие страны? Да еще и порушить столь полезный союз с Менгли-Гиреем? В Молдавии польская дипломатия действовала более успешно. Наобещала Стефану поддержку, и в 1485 г. он признал себя вассалом Казимира. Передался злейшему недругу Руси. Коли так, то помогать ему было вообще глупо. Московский государь отказался от альянса.

Турецкие завоевания на Черном море нарушили новые пути торговли со странами Востока, проложенные по Днестру и Дунаю. Цены на пряности и шелк в Европе продолжали расти, и португальцы сочли, что надо активизировать поиски дороги в Индию. В 1486 г. Бартоломео Диашу повезло. Он нашел трассы, позволяющие избежать встречных ветров и течений, достиг южной оконечности Африки. Назвал ее еще не мысом Доброй Надежды, а мысом Бурь. Добрых надежд не обнаружилось. В Южной Африке португальцы увидели пустыни. Бушмены и готтентоты жили в каменном веке, никаких богатств у них в помине не было. Экспедиции возвращались с пустыми руками, затрат не окупили. Дальнейшие плавания в этом направлении сочли бесперспективными и прекратили.


60. Как завершилась Вятская республика

Острастки, полученной казанцами, хватило ненадолго. Татарским хозяевам требовались невольники, работорговцам – товар. Из пограничных городов поступали доклады, что нападения не прекращаются. Хан Али понимал, что русские способны взгреть его, но сделал свои выводы. Принялся наводить мосты с Сарайской ордой, с сыновьями Ахмата Муртозой, Махмудом и Ших-Ахмедом. А это было прямым нарушением мирного договора. В Москве о «крамоле» узнали и расценили однозначно: соблюдать мир Али не собирается.

Но при дворе великого князя вырос еще один претендент на казанский престол, Мухаммед-Эмин. А в ханстве, как обычно, хватало недовольных своим властителем. Русская агентура поработала с оппозицией, пообещала теплые места в новом правительстве, подсыпала деньжат. Осенью 1485 г. полки государя под командованием Василия Шихи Оболенского и Юрия Кошкина выступили сажать царевича на трон. Значительных трудов не потребовалось. Едва войско приблизилось к Казани, заговорщики подняли мятеж, Али удрал, и брат занял его место.

Но то, что легко досталось, было так же легко потеряно. Русский ставленник на троне никак не устраивал работорговцев и рабовладельцев. А народу внушали: Мухаммед-Эмин продался «неверным». Татары стекались к Али-хану. Уже зимой 1485/86 г. разыгрался второй переворот. Мухаммед-Эмин с братом Абдул-Латифом и матерью Hyp-Султан опять сбежали на Русь. А тех, кто успел проявить симпатии к сопернику, Али решил перерезать. Чтобы собрать их вместе, устроил большой пир во дворце, пригласил всю казанскую знать. Но обреченные пронюхали – угощать их собираются отнюдь не сладостями. Спешно седлали коней, оторвались от погони, а вскоре били поклоны перед Иваном III, молили заступиться.

В 1486 г. история в точности повторилась. По весне русское войско двинулось к Казани. Али скрылся, ханом стал Мухаммед-Эмин. Но теперь жаждали мести его приближенные – они чудом избежали расправы, нашли свои дома разграбленными, имения отданными в чужие руки. Новый хан принялся казнить противников, отбирать их богатства. Их приятели и родственники возмутились. А сыновья Ахмата прислали Али-хану свои отряды. Он вернулся, казанцы восстали. Мухаммед-Эмина выгнали в три шеи.

В третий раз терять престол Али не намеревался. От оппозиции он избавился – тех, кто не удрал с Мухаммед-Эмином, перебили. Хан взялся формировать большое войско. Кроме того, решил втянуть в союз Вятку. Она осталась последней независимой республикой на Руси. От Москвы была далеко, о власти великого князя почти не вспоминала. Когда Иван Васильевич стал наводить порядок в Новгородской земле, на Вятку перебралась часть новгородской вольницы, добавилась к здешним лихим головушкам.

Посланцы Али-хана подстрекали подобную публику, втолковывали: разве Казань враг для них? Покупает добычу, пленных. Враг – Иван III. Прижмет их свободы вслед за Новгородом, за Тверью. Вятские удальцы возбудились. Рассудили, что войной Москвы и Казани грех не воспользоваться – самое время погулять. В 1486 г. ворвались на земли Устюга, подступили к городу Осиновцу, разорили три волости. Но в Устюге теперь стоял сильный гарнизон, вышел на выручку осажденному городу, и разбойники убрались. Подсчитали – добычи взяли мало. Собрали толпу побольше, решили повторить набег на Осиновец.

Вятский воевода Константин Юрьев отказывался выступать против великого князя – нет, его насильно заставили участвовать в походе. Незаметно подплыли на лодках к Осиновцу, встали неподалеку и ждали ночи. Но Юрьев остался верным присяге. Сослался, что у него заболел сын, хочет «сока соснового». Отпросился в лес, скрылся и предупредил горожан. Ему дали коней, отправили в Москву. Разбойники сунулись к крепости и нашли ее готовой к обороне. Осиновчане крикнули им, куда поскакал их воевода. Вятчане забеспокоились, как бы их не накрыли государевы ратники, и уплыли восвояси.

Но Иван Васильевич пока не стал трогать Вятку. Ведь Али-хану как раз и хотелось, чтобы русские распылили силы. Великий князь готовил сокрушающий удар по Казани. Мухаммед-Эмин уже осознал: без поддержки Москвы ему на престоле не усидеть, подписал соглашение, «назвал великого князя отцом». То есть, признал над собой верховную власть Ивана III. А мать Мухаммед-Эмина, Hyp-Султан, была еще не старой, красивой женщиной. Но она оказалась еще и дипломатом. Поехала в Крым, провела там переговоры и… стала одной из жен Менгли-Гирея. В перспективе вырисовывался прочный альянс Руси и двух ханств, Казанского и Крымского.

Весной 1487 г. собрались две армии, судовая и конная. Командовать ими было поручено Даниле Холмскому, Семену Ряполовскому, Александру Оболенскому, Семену Романову. Али-хан тоже поднял все силы, вознамерился не подпускать русских к своей столице. Вывел к устью Свияги тучи татар, мордвы, черемисы. Количество и впрямь впечатляло. Но битва была короткой. Умелое и спаянное войско великого князя смело ханское ополчение. Толпы разбегались кто куда. Али с остатками своих полчищ укрылся в Казани. 17 мая к городу подошли государевы воеводы.

Советники хана знали толк в военном деле. Понимали – нельзя позволять русским приблизиться к стенам. Отряды казанцев каждый день выплескивались на вылазки, дрались ожесточенно, отгоняли наших ратников, мешали осадным работам. А в окрестных лесах оставили корпус конницы князя Аль-Гази, он налетал на тылы великокняжеских войск. Но и русские начальники были мастерами в своей области. Против Аль-Гази отрядили конницу, потрепали его и прогнали за Каму. Вокруг города насыпали валы, ставили плетни и частокол. Вылазки пресекли, взяли Казань в плотное кольцо. Построили батареи, ударили орудия. Ядра крушили деревянные стены, падали на дома.

Горожане поняли, что они обречены. Все громче раздавались голоса: не лучше ли Мухаммед-Эмин, чем гибель и разграбление? Через три недели осады казанская знать вынудила Али-хана сдаться, он «неволей» вышел из крепости. На престол возвели Мухаммед-Эмина. К нему приставили русского наместника, боярин Дмитрия Шеина. Можно ли было добиться большего, окончательно покорить ханство? Еще нет. Даже внуку Ивана III Ивану Грозному придется долго и нелегко воевать, чтобы удержать и освоить здешние края. Пока для этого не хватило бы сил и ресурсов.

Иван Васильевич верно оценивал свои возможности и удовлетворился результатом: ханство стало его вассалом и союзником. Али-хана и пленную казанскую знать доставили в Москву. Судьба поверженных врагов была различной. Али и его жен сослали в Вологду, его мать и братьев на Белоозеро. Одну из жен брата выпросил для себя Мухаммед-Эмин, поскольку женщина «люба ему бысть вельми». Нескольких вельмож Иван Васильевич признал главными виновниками клятвопреступлений и резни, приговорил к смерти, других советников хана разослал по разным городам. А большинство пленных помиловал. Их привели к клятве «хотеть великому князю добра» и отпустили по домам.

В это же время обозначились перемены и у западных соседей России. Приняв в подданство Молдавию, Казимир автоматически ввязался в ее разборки с турками. Но король по своему обыкновению осторожничал, а польские паны рвения к службе не проявляли. Господарь Стефан не получил достаточной помощи и был разбит. Увидел, что с эдаким покровителем каши не сваришь, отмежевался от Польши и покорился султану, согласился платить дань. Казимир оказался лицом к лицу с османами и обиженными на него валахами. В таких условиях королю никак не приходилось помышлять о войне с русскими. Тем не менее, линию он гнул прежнюю, не упускал случая навредить исподтишка.

Сбежавшему Михаилу Тверскому литовцы подсобили набрать банду из всякого сброда, он вторгся на московскую территорию, бесчинствовал. Иван Васильевич направил воеводу Ивана Патрикеева, и тот без труда выгнал эмигранта обратно в Литву. Михаил не угомонился, хотел продолжать подобные «подвиги». Но его воинству требовалось платить, а ведь тверскую казну князь увезти не сумел. У Казимира с деньгами тоже было туго. Источник финансирования нашелся лишь один – мать Михаила Настасья. Иван III обошелся с ней уважительно, поселил с почетом в Кремле. Но сын прислал к ней тайного гонца, а вдовствующая княгиня сохранила фамильные драгоценности. Не отказала, решила переслать их в Литву. Хотя из этого ничего не вышло. За Настасьей по понятным причинам присматривали, служанки сообщили о ее замыслах. Драгоценности отобрали, а саму ее сослали в Переславль-Залесский.

Однако на западных рубежах никогда не бывало спокойно. Вдоль границ лежали удельные княжества, а в Литве они обладали значительной самостоятельностью. Князья и паны ссорились, совершали наезды друг на друга. Налетали и на сопредельные земли: пограбить чужую деревеньку, угнать крестьян. Казимир такие выходки негласно поощрял, не зря же селил эмигрантов поближе к границам. А литовские дипломаты разводили руками: король тут ни при чем, князья шалят сами по себе.

Но обстановка менялась. Новгородские, тверские, можайские, верейские земли превращались в государевы. Лихих соседей встречали не отдельные отряды городов и князьков, а войска наместников великого князя. А у самих литовских князей копились претензии к королю. Пустил Ахмата в «верховские» княжества, позволил Менгли-Гирею разгромить подданных под Киевом, сдал туркам Молдавию. Князья разделились. Одни по-прежнему предпочитали литовские свободы, другие оценивали иначе – пожалуй, под рукой Ивана Васильевича живется понадежнее.

Начали сноситься с государевыми воеводами, засылать в Москву бояр. Что ж, Иван III был не против поиграть с королем в такие же игры, в которые король играл с ним. Обнадеживал князей, обещал взять под свое крыло. Его слово, в отличие от слов Казимира, неуклонно исполнялось. Московские дьяки и подьячие покопались в архивах, отыскали подтверждения – да, были времена, когда «верховские» княжества зависели от великого князя Владимирского и Московского. Значит, по средневековым понятиям, все было законно.

Иван Васильевич не объявлял войну Литве – но ведь и Казимир действовал чужими руками, без объявления войны. Впрочем, государь и не воевал. На первых порах он ограничился только моральной поддержкой своих сторонников. Но и этого оказалось достаточно. В 1487 г. князья Иван Воротынский и Одоевские напали на своих давних врагов, князей Мезецких, погромили их владения. Это выглядело усобицей, вполне обычной для Литвы. Но Воротынский и Одоевские оживленно пересылались с Москвой, а Мезецкие считались опорой Казимира.

К Ивану Васильевичу прибыло литовское посольство. Жаловалось на Воротынского со товарищи, обвиняло великого князя, что он спровоцировал драку. Кроме того, в прежние времена король получал определенную часть дани с Великих Лук, Ржева и Торопца. После того, как Новгород и Тверь соединились с державой Ивана III, выплаты прекратились. Дипломаты выражали возмущение по данному поводу. Но в ответ им вывалили кучу протестов насчет нападений с литовской стороны, ограбления русских купцов. А относительно дани отрезали безоговорочно: «И король бы в наши волости, в Луки Великие и во Ржеву и в иные места в новгородские в нашу вотчину не вступался!»

Большая война так и не началась, но завязалась дипломатическая перебранка, а в приграничных областях продолжались налеты и наскоки. Только в 1489 г. государь подкрепил своих сторонников воинской силой, послал отряд Василия Косого Патрикеева. Он повоевал «порубежных городов литовских», но и Казимир решил действовать более основательно, выслал большое войско. Патрикеева растрепали, его ратников «многих побиша и в полон поведоша».

Но итоги кампании определились отнюдь не этим поражением. Литовское контрнаступление встревожило местных князей. Становилось ясно, король берется за них серьезно. Надо было делать окончательный выбор. Три клана, Воротынские, Белевские и Одоевские открыто объявили – они переходят на службу Ивану III. Били челом, что передают ему свои уделы, а государь возвратил их князьям, уже в качестве пожалования от себя. Они сохраняли наследственную власть в родовых вотчинах, но обязаны были служить великому князю, выставлять по его приказам собственные полки. Россия приросла сразу тремя княжествами!

Причем блестящий успех даже не потребовал значительных сил и средств. Разбитый отряд Патрикеева был малочисленным. А лучшие полки в это же время государь использовал на другом направлении. Пришла пора наказать Вятку, ликвидировать гнездо разбоев. Руководить операцией был назначен Даниил Щеня – восходящая звезда русской армии. Основные силы выступили от Волги, по северным рекам отчалили флотилии с ополченцами из Устюга, Белоозера, Вологды, с Двины. По требованию Ивана III выставил отряды и казанский хан.

Вятчане устрашились – войска надвигались на них со всех сторон. Заперлись в своей столице Хлынове, выслали парламентеров. Предложили замириться таким же образом, как раньше: соглашались целовать крест на верность великому князю, «служить службу», платить дань. Но Щеня их условия отверг. Уже и забыли, сколько раз целовали крест, но все возвращалось на круги своя. Воевода потребовал полного и безоговорочного подчинения государю и выдачи смутьянов, поднявших Вятку против Руси.

Осажденные посовещались и отказались. Но деваться им было некуда. Полки окружали Хлынов, ставили артиллерийские батареи. Сооружали плетни – прикрывать атакующих. Ратникам приказали заготовить «по бремени» смолы и бересты, поджигать город. Вятчане видели со стен: будет штурм. Приготовления к нему выглядели настолько сурово, что они не выдержали. Не стали ждать, когда пушки зарычат, смола и береста загорятся и рассвирепевшие воины кинутся на них.

Все требования были приняты. Троих предводителей крамолы, Ивана Аникеева, Пахома Лазарева и Павла Богодайщикова, отвезли в Москву, били кнутом и повесили. Остальных вятчан Иван III помиловал, но основательно «перебрал». Местную знать и воинов зачислил на службу – а поместья им давал в Боровске, Алексине, Кременце, на границе с татарами и литовцами. Пускай проявляют удаль с пользой для страны. Торговых людей из Вятки поселили в Дмитрове, предоставили заниматься привычным делом. С землепашцев, рыбаков, охотников взяли присягу и распустили по домам. Смелая и буйная ушкуйная республика завершила свою историю, превращалась в иную Вятку – восточный форпост Русской державы.


61. О злобных волках и змиях пагубных

На улице бранились пьяные. Хватались за грудки, перемывали кости друг другу и всей родне. И вдруг в месиве ругани выплеснулись грязные слова про церковь, Христа, Богородицу. Прохожие в ужасе озирались. Не верили своим ушам – как же у русских людей повернулся язык? Сообщили новгородскому архиепископу Геннадию, он арестовал богохульников… Вот так, совершенно случайно, в 1487 г. обнаружилась секта жидовствующих. Убедившись, что он имеет дело с еретиками, Геннадий встревожился. Отослал задержанных в Москву. Но реакция удивила архиепископа. В столице не придали делу серьезного значения. На напоминания отвечали пустыми отписками.

Хотя ларчик открывался просто. Рядом с Иваном III находились его сноха Елена Волошанка, Патрикеевы, Курицын, в милость к государю вошел протоиерей Успенского собора Алексий-Авраам. Подсказывали, что Геннадий увлекся пустяками. Мало ли что наболтали пьяные? Митрополит Геронтий после недавних конфликтов с великим князем старался избегать новых трений, не спорил с влиятельными придворными. А Иван Васильевич не особо вникал в эти вопросы. Он был занят необъявленной войной с литовцами, а ко всему прочему, затеял реформировать гражданское управление, защитить население от произвола чиновников.

В это время преставился князь Михаил Верейский и Белозерский, его владения отошли в казну, и Иван III выбрал Белозерский удел, чтобы опробовать новые законы. Составил уставную грамоту, в ней четко оговаривались права и обязанности должностных лиц, нормы платежей натурой и деньгами, ограничивалось количество помощников наместника, тиунов и доводчиков (полицейских). По деревням они должны были ездить без слуг, без запасных лошадей во избежание убытков крестьянам, не останавливаться подолгу в одной деревне (где обедают, там не ночуют, где ночуют, там не обедают).

Определялись правила суда, в нем должны были участвовать выборные сотские и «добрые люди» от местных жителей. Без них наместник не имел права судить. Оговаривалась ответственность чиновников, население в любой момент могло предъявить им иск за «обиды». Разработка подобных законов была весьма своевременной. Столкновения с администрацией происходили нередко. Где-то наместники силились прихватить лишку, где-то народ пытался жить по-старому, не считаться с государевыми представителями.

Но Иван Васильевич, продумывая реформы, коснулся еще одной проблемы – церковной и монастырский собственности. Вопрос о ней был сложным и неоднозначным. На Руси церковная собственность, в отличие от Европы, никогда не служила обогащению отдельных лиц. Церковные и монастырские земли, промыслы, накопленные запасы, кормили монахов и духовенство, позволяли им вести просветительскую работу, лечить больных, помогать бедным. В годы неурожая и прочих бедствий эти запасы использовались как резерв государства и народа, спасали множество голодающих. Однако со временем собственность разрасталась. Князья, бояре, купцы жертвовали монастырям деревни, завещали их на помин души. Бывало и так, что епископы и игумены увлекались приобретениями, старались прикупить побольше сел, прихватить за долги.

Иван III не намеревался отступать от православных традиций. Но он взвешивал с государственной точки зрения – если изъять церковные земли, повысятся доходы казны, можно пополнить армию, наделив поместьями дополнительное количество детей боярских. Мнения бояр и священнослужителей резко разделились. Многие считали такие посягательства недопустимыми. А сторонниками конфискации выступили тайные еретики. У них-то подоплека была своя, они вели подкоп под Церковь. Но на словах превратились в ярых «нестяжателей». Приводили примеры подвижников, питавшихся трудами своих рук. Доказывали государю – церковную собственность надо полностью отбирать. Иван Васильевич все-таки опасался наломать дров, действовал осторожно. В Белозерском уезде изъял лишь часть угодий и торговые привилегии у самых богатых монастырей, Кириллова и Ферапонтова. Но жидовствующие были довольны, начало положено.

Однако и новгородский владыка Геннадий не успокоился. Он обратился к епископу Нифонту Суздальскому. Просил как-то воздействовать на государя и митрополита. Посыпались ходатайства с разных сторон, и великого князя убедили: на ересь надо обратить внимание. Зимой 1488 г. созвали церковный собор. Вместе с епископами заседал сам Иван Васильевич, судили арестованных новгородцев, и троих из них признали еретиками, Григория, Ересима и Самсона. Но приближенные настроили государя, что не имеет смысла наказывать их слишком строго. Мало ли, наслушались от иноземцев! Сектантов били кнутом и отослали обратно в Новгород. Пускай Геннадий сам разбирается с ними, наставляет на путь истинный.

Дело жидовствующих заслонили события, казавшиеся более важными. В том же Новгороде люди возмутились «продажами» – штрафами, которые взимал за различные нарушения наместник Яков Захарьич. Этим не преминул воспользоваться Казимир. Иван III обставлял его с князьями, зато у короля хватало агентуры среди новгородцев. Она умело подогрела настроения, горожане взбунтовались, хотели убить наместника. Яков Захарьич подавил мятеж вооруженной силой, казнил заводчиков. Государь разгневался, сколько же можно бунтов? Организовал второе переселение, более масштабное, чем первое. Из Новгородской земли было выведено 7 тыс. семей. Их определили на жительство во Владимире, Муроме, Нижнем Ноговроде, Костроме, Юрьеве, Ростове, Переславле.

А в 1489 г. умер митрополит Геронтий. Иван Васильевич наметил на его место игумена Троице-Сергиева монастыря Паисия. Вот он-то был настоящим нестяжателем и подвижником. Троице-Сергиеву обитель он принял не сразу, отказывался, считал себя недостойным. Возглавив монастырь, ввел более строгие правила, взялся наставлять монахов «на молитву, и на пост, и на воздержание». Но времена св. Сергия отошли в прошлое, в знаменитом монастыре коротали старость «бояре и князи постригшиеся», они резко воспротивились, «не хотяху повинитися». Игумен выдержал нешуточную свару с братией. Государю нравился Паисий, его пришлось долго уговаривать занять митрополичий престол, он снова отказывался.

Но… такой нестяжатель абсолютно не устраивал придворных сектантов. Они постарались правдами и неправдами провалить кандидатуру Паисия. А в это же время обозначилась еще одна фигура, мешавшая еретикам. Наследник, Иван Молодой. Он был уже опытным правителем, отличным военачальником. При этом оставался твердым в православии, обработать его через жену и вовлечь в ряды жидовствующих не получалось. Возможно, он и супругу стал подозревать в отклонениях от веры, был недоволен ее знакомствами. Но у Ивана Молодого был сынок Дмитрий. Если не станет отца, он окажется претендентом на престол…

Как водилось на Руси, Дмитрий воспитывался при матери, Елена Волошанка и ее окружение внушали мальчику свои понятия о вере. Теперь ему исполнилось 6 лет. Пришла пора передать его с «женской» на «мужскую» половину дворца, новых воспитателей должен был подобрать отец… Но зимой 1489/90 г. на Русь вернулось посольство из Италии. С ним прибыла группа специалистов, желающих поступить на службу – архитектор Пьетро Солари, пушечник Яков, серебряных дел мастер Христофор, немец Альберт из Любека, Карл из Милана, даже августинский монах, органный музыкант. Появился и «жидовин магистр Леон из Венеции».

Он был лекарем и сразу стал указывать, что Иван Молодой страдает какой-то болезнью, «камчугой в ногах». Может быть, ревматизмом, застудился в походах. Леон горячо взялся убеждать государя, что излечит сына. Настолько горячо, что поставил в заклад собственную голову, «а не излечу аз, и ты веле меня казнити». Иван Васильевич поверил, приказал сыну подлечиться. Леон давал ему «зелие пити», ставил банки. Болезнь была отнюдь не смертельной, наследник нормально выполнял свои обязанности. Но лечение оказалось смертельным, 7 марта 1490 г. 32-летний Иван отошел в мир иной. Великий князь, разумеется, казнил магистра, сам ставил такое условие. Через две недели ему отрубили голову. Но факты говорят о том, что Леон был лишь пешкой в чужой игре. Очень вовремя появился, очень вовремя навязал услуги. Кто-то специально вовлек его, внушил, насколько важно полечить Ивана. А в его микстуры добавили иное зелье…

Кто? Тайну спровадили в могилу вместе с Леоном. В первую очередь, подозрение падало на Софью Фоминичну. Она была не в ладах с Иваном Молодым, у нее подрастал 11-летний сын Василий. Неужели матери не хотелось, чтобы он стал наследником? Конечно, государь провел скрупулезное расследование, но не выявил ни малейших зацепок, которые указывали бы на жену. Она осталась абсолютно чистой, ее положение при дворе не изменилось. И ни один из современников, даже откровенно враждебных Софье, не считал возможным бросить ей обвинение в убийстве пасынка. Но в его смерти были заинтересованы и еретики, кучкующиеся вокруг Елены Волошанки. Хотя их мотивы пока были понятны только им самим, их никто не заподозрил.

Тем временем владыка Геннадий продолжал следствие в Новгороде и узнал потрясающие сведения. Сектант Самсонка признался, что у них имеются могущественные покровители в Москве, назвал главу дипломатического ведомства Курицына. А новгородские переселения почему-то не затронули еретиков. Они благополучно остались жить по домам, при своих доходах. Заступники постарались, выгородили, и жидовствующие стали наглеть. Уже открыто оскверняли иконы, отказывались от Св. Причастия. Епископ хотел взять под стражу одного из них, Захарию, но тот удрал в столицу и принялся рассылать клеветнические письма – называл еретиком самого Геннадия.

Владыка обратился в Москву, жаловался, что Курицын покрывает жидовствующих. Иван Васильевич не поверил, это выглядело невероятным. Тогда Геннадий отправил послания архиепископу Ростовскому, епископам Суздальскому, Пермскому, Рязанскому, Сарскому, авторитетным игуменам Иосифу Волоцкому, Нилу Сорскому и др., призывал защитить Православие. Они вступились, писали к великому князю. Только сейчас Иван III начал понимать: дело и впрямь неординарное.

Но и сектанты не сидели сложа руки. Борьба с ересью находилась в ведении митрополита, а его кафедра пустовала больше года! Во главу церкви подбирали то одного, то другого претендента, а высокопоставленные сектанты старательно очерняли их в глазах великого князя. И наконец, добились своего, в августе 1490 г. протолкнули в митрополиты игумена Симонова монастыря Зосиму. А он уже был вовлечен в ересь. Собор против жидовствующих созвали через месяц после его избрания. Но самые крупные фигуры остались в тени. Курицын отмазался, доказал великому князю, будто его оговорили. Имена Патрикеевых и Елены Волошанки еще вовсе не звучали. Успенский протоиерей Алексий-Авраам умер.

Перед судом предстали Захария, протопопы Дионисий, Гавриил и несколько их сообщников. Единомышленники предупредили их – если хотите остаться в живых, не проболтайтесь. Они не проболтались, говорили только о себе. Митрополит Зосима притворно ужасался обвинениям, охал и ахал, закатывал глаза. Иосиф Волоцкий и ряд других священнослужителей требовали для отступников смертной казни. Но митрополит высказался против, да и великому князю советники внушали: можно ли казнить людей за духовные заблуждения?

Вдруг еще покаются… Собор проклял ересь, но для персональных преступников ограничились гражданской казнью. Их отвезли в Новгород, и владыка Геннадий решил устроить действо наподобие испанского аутодафе. Еретиков посадили на лошадей задом наперед, в вывороченной наизнанку одежде, на головы надели колпаки из бересты с надписью «се есть сатанино воинство». Провезли по улицам, но сожгли не людей, а только колпаки. Осужденных разослали по монастырям.

Зато митрополит после этого развернул настоящую войну против верных служителей Церкви. Под разными предлогами снимал их с постов, заменял своими ставленниками. Свернул преследования сектантов, запрещал арестовывать их, наставлял: «Не должно злобиться на еретиков, пастыри духовные да проповедуют только мир». А исподтишка Зосима пытался отравлять Православие. Толковал его искаженно, находил якобы противоречия в Священном Писании. В частных разговорах порой и вовсе отрицал Евангелие, учение апостолов и отцов Церкви, сеял сомнения в загробной жизни. Палаты митрополита превратились в своеобразный клуб. У него собирались сектанты, рекой лилось вино, велись антихристианские речи [41, 52].

Но Зосима слишком осмелел. Через слуг, гостей, случайных свидетелей распространялись известия о его поведении и мировоззрениях. Поднимало голову возмущенное духовенство, загремел голос св. Иосифа Волоцкого. Он писал: «В великой Церкви Пресвятой Богородицы, сияющей, как второе солнце посреди всея Русской земли, на том святом престоле, где сидели святители и чудотворцы Петр и Алексий… ныне сидит скверный и злобный волк, одетый в одежду пастыря, саном святитель, а по воле своей Иуда и предатель, причастник бесам». «Ныне шипит тамо змий пагубный, изрытая хулу на Господа и Его Матерь» [69].

Жидовствующие силились оградить государя от таких разоблачений, преподносили как клевету. Но обвинения накапливались, подтверждались. Хоть и не сразу, Иван Васильевич отреагировал. В 1494 г. Зосиму свели с престола. Правда, великий князь предпочел замять скандал. Людям объявили, будто митрополит добровольно ушел в монастырь, а в официальных документах указывали, что его сняли за пьянство и нерадение о Церкви. Но его преемником епископы выдвинули настоятеля Троице-Сергиева монастыря Симона, ревностного православного. Св. Иосиф Волоцкий стал деятельным его помощником. Он написал трактат «Просветитель», подробно разобрав положения ереси, доказав ее крайнюю опасность. Св. Иосиф понравился и государю, Иван III дозволил ему приходить ко двору в любое время.

Но в одном пункте их мнения разошлись. Преподобный Иосиф убеждал искать и немилосердно казнить еретиков, не принимать от них покаяния – мораль жидовствующих не только допускала, но и поощряла ложь. Великий князь полагал, что лжеучения надо искоренять более мягкими средствами. Иосиф Волоцкий настаивал на своем, а это раздражало государя. Он обрывал игумена, приказывал умолкнуть. Их встречи прекратились. Ну а сектанты затаились. Все выглядело благополучно – вроде бы, ересь исчезла…


62. Границы сдвигаются на запад

В Европе назревала масштабная война. Умер Матьяш Корвин, оставил после себя завидное наследство – Венгрию, часть Чехии, Австрию, Хорватию. На его корону нашлось сразу три претендента: сын Матьяша, наследник и соправитель германского императора Фридриха Максимилиан Габсбург и сын Казимира Владислав Ягеллон, деливший с покойным королем Чехию. Соперники побаивались друг друга. Венгры заключили союз с турками и с молдавским Стефаном – он-то был в обиде на Казимира. В свою очередь, поляки сговаривались с врагами турок, венецианцами. Владислава поддержал римский папа.

А немцы сообразили, что самый могущественный неприятель польского короля живет в Москве. Сперва к Ивану Васильевичу пожаловал неофициальный посланник, рыцарь Поппель. Прощупывал почву, расписывал, как выгодно дружить с императором – соблазнял, что он может дать королевский титул. Но Иван III отнесся к такой перспективе совершенно равнодушно. С достоинством объяснил: с него достаточно своего титула. Русские государи поставлены от Бога, и ни в каком ином поставлении, от папы или императора, не нуждаются. Но против полезного сотрудничества он не возражал. Навалиться на Казимира с двух сторон выглядело неплохо.

Немцы обрадовались. Заговорили даже о том, что надо бы скрепить союз браком, сватали дочку Ивана Васильевича Елену за одного из германских маркграфов. И снова государь осадил партнеров. Указал, что маркграф – мелковатая фигура для его дочери. Другое дело, если выдать ее за Максимилиана, он как раз овдовел, его бургундская супруга расшиблась, упав с лошади. Вместе с немецкими послами к императору отправились русские. Выработали союзный договор, хотя он остался только на бумаге.

Узнав о пересылках между Габсбургами и Москвой, Казимир и его сын крепко занервничали. Принялись срочно мириться с конкурентами, предлагали им самые заманчивые условия. Владислав брал в жены вдову Матьяша Корвина – невеста была гораздо старше его, но венграм польстил такой брак. А Максимилиану отдавали Австрию, платили 100 тыс. гульденов и уступали право наследовать Венгрию, если у Владислава не будет мужского потомства. При пожилой жене потомства не светило, и немцев это устроило. Договоренности с русскими император отложил за ненадобностью.

Пограничная война с литовцами шла своим чередом. Великому князю помогали крымцы, периодически наведывались во владения его противника. А Казимир нашел союзников в лице сыновей Ахмата. После Угры и разгрома от ногайцев Большая орда успела оклематься. В 1491 г. по просьбе польского короля Ахматовы дети собрали большое войско и двинулись на Крым. Но и Иван Васильевич честно выполнял обязательства перед Менгли-Гиреем. Послал «под Орду» армию Петра и Ивана Оболенских, приказал Мухаммед-Эмину выставить им в помощь казанскую рать. До сражений дело не дошло. Ордынцы добрались до Перекопа, но прослышали – на их улусы идут государевы воеводы. Сразу повернули назад. А воеводы задачу выполнили, нападение на Крым сорвали и тоже вернулись.

Но эта война, как и предыдущая, обострила отношения в московском великокняжеском семействе. Мать Ивана Васильевича умерла 6 лет назад. Она опекала младших сыновей, особенно своего любимца Андрея Угличского. Но мать и примиряла братьев, заставляла кое-как держаться вместе. Без нее Андрей перестал приезжать в Москву, торчал у себя в уделе. Он по-прежнему чувствовал себя обделенным, вокруг князя пристраивались такие же недовольные. Злословили Ивана III, в застольных разговорах поминали обиды. Однажды это чуть не довело до беды. Сын боярский Мунт Татищев по пьяному делу сболтнул Андрею, будто старший брат намерен его схватить.

Князь испугался, хотел бежать в Литву. Поразмыслив, решил объясниться с государем. Приехал к Ивану Васильевичу, тот удивился и поклялся, что не держал на него зла. А Татищев признался, что все выдумал. За какую-то вину был «в нелюбках» у Андрея, вот и стукнуло в голову выслужиться. Отвечать ему пришлось круто, за клевету Иван III велел бить его кнутом и отрезать язык, но заступился митрополит, язык уцелел. Хотя «шутка» Татищева могла вызвать подобный эффект лишь в атмосфере настоящей вражды. Андрей знал за собой немалые грехи, было чего бояться.

Однако в Угличе имелись и «доброжелатели», доносили в Москву, что там делается. А Андрей шаг за шагом усугублял свою вину. Часть его удела, Можайск, располагалась на границе в Литвой. Но князь настойчиво уклонялся от начавшейся войны, явно не желал портить отношения с Казимиром. До поры до времени Иван Васильевич терпел его «нейтралитет». Война-то шла необъявленная. Но теперь удельные князья получили прямой приказ выступить со своими полками на сыновей Ахмата. Борис Волоцкий послушался, участвовал в походе. Андрей Угличский не пошел. С чего он должен выручать какого-то хана? Это было уже открытое неповиновение, нарушение присяги. Больше терпеть Иван Васильевич не стал.

Он видел, что Углич превратился в гнездо оппозиции, и разрастаться ему не позволил. В сентябре вызвал Андрея в столицу и арестовал. Ему припомнили старые преступления – попытки поднять братьев на государя, бунт с Борисом, переписку с Казимиром и Ахматом. В свое время эти прегрешения были прощены, но новая вина перечеркнула прощение. Андрея посадили в заключение на Казенном дворе. Митрополит Зосима «печаловался» за опального, говорил о милосердии. Иван Васильевич ответил – как ни жаль родного брата, а освобождать его нельзя. Сколько уже было покаяний, «и ныне паки начал зло замышляти». Если он, государь, умрет, Андрей обрушит страну в смуты, нахлынут враги, «будут землю Русскую губить». Все, чего удалось достичь, «будет ни во что, и вы будете рабы татарам».

Своих сыновей угличский князь тоже воспитывал в ненависти к Москве, их сослали в Вологду, а удел ликвидировали. Но на младшего брата Бориса Волоцкого опала не распространялась. После мятежа с Андреем он сделал должные выводы, служил добросовестно. Иван Васильевич специально пригласил его в Москву, принял милостиво и заверил, что он может быть совершенно спокоен. Борис умер через три года, как и все удельные князья – в огромных долгах. Его наследство поделили сыновья Федор и Иван, ничем себя не проявили, страдали от безысходной бедности, грабили собственных подданных, в том числе монастыри. Так неприглядно умирала удельная система…

Стоит заметить, что расправа с Андреем диктовалась самой обстановкой. Над Русью обозначилась страшная угроза. После того, как Казимир заключил мир с немцами, под властью короля и его сына объединились Польша, Литва, Пруссия, Чехия, Венгрия! Очередные послы Казимира резко сменили тон, выдвигали наглые и дерзкие требования. Теперь надо было ждать мощного удара рыцарских армий. Государь приказал ремонтировать и усиливать крепости на западном направлении. Да и о своей возможной смерти он говорил не ради красного словца. Король не довольствовался честными методами. Под видом перебежчика в Москву приехал князь Лукомский. На самом деле он имел задание организовать убийство великого князя. В 1492 г. заговор раскрыли, нашли яд. Лукомского и его сообщника «толмача латинского» Матиаса сожгли в срубе, казнили еще двоих изобличенных агентов, Алексея и Богдана Селевиных. Сохранять в подобных условиях пороховую бочку в Угличе было просто безумием.

Впрочем, человек предполагает, а Бог располагает. Казимир был уже в летах, разболелся, и в гроб лег не русский государь, а он сам. И тут же прорвались давние раздоры в его государстве. Польские паны избрали на трон сына Казимира Яна Ольбрахта. А литовская знать взбрыкнула, провозгласила великим князем другого сына, Александра… Наша страна готовилась отбиваться от массированного нашествия, и вдруг одним махом все переменилось! Враги разделились и перессорились! Нет, Иван Васильевич такого шанса не упустил. Велел начинать решительное наступление.

В августе 1492 г. выступили его новые вассалы Воротынские, заняли Мосальск, Серпейск Мезецк. Литовцы тоже подняли своих панов. Большое войско под командованием смоленского воеводы Глебовича и эмигранта Семена Можайского навалилось на Воротынских. После тяжелых боев их заставили отходить. Но на запад уже выдвигались государевы полки. Одна армия, Михаила и Александра Оболенских, соединилась с рязанской ратью, подоспела к отсупающим удельным князьям и раскатала рать Глебовича и Можайского в пух и прах. Снова овладела Серпейском, штуром взяла Опаков. Вторая армия Даниила Щени и Василия Косого Патрикеева стремительным броском вышла к Вязьме. Этот город сдался без боя, Иван III зачислил вяземских князей и дворян на службу, пожаловал в вотчину их прежние владения.

Новому государю Литвы Александру было от чего запаниковать! Русские шутя громили его, отнимали города, а среди его подданных царил полный раздрай. Александр пробовал вести себя, как отец. Прикатило посольство, принялось перечислять «беззакония» Москвы. Но Иван Васильевич даже не принял послов, им отвечал казначей Дмитрий Владимирович. Представил длинный список беззаконий литовских панов – сколько раз нападали, грабили, угоняли пленных. Пояснил, что «наши, не могши более терпеть», ходили к соседям «за своими женами, детьми и имением».

Александр понял, москвичей дипломатическим крючкотворством не запутаешь и на пушку не возмьешь. Он просто и откровенно взмолился о мире. А при этом посватал дочку великого князя Елену – ту самую, которую недавно прочили за Максимилиана. Правда, литовцы все еще хитрили. Они забросили удочки, чтобы в приданое за невестой определили области, отнятые у них русскими. Иван Васильевич в такие игры играть отказался, щелкнул по носу: если Александр в самом деле хочет мириться и жениться, в Литве имеется достаточно городов и земель для его будущей супруги.

Мало того, московские послы привезли в Вильно грамоты с новым титулом: «Иоанн, милостью Божьей государь всея Руси, великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Тверской, Югорский, Пермский, Болгарский и иных…» Подобная форма титулов была обычной для европейских монархов, перечислялись все их владения. Но, признавая титул, Литва подтверждала, что Новгород, Псков, Тверь, бесспорно принадлежат Ивану III. А особенно встревожил термин «всея Руси». Это была недвусмысленная заявка на будущее.

Паны спорили, указывали: «Государь ваш… написал себе имя высоко, не по старине». Но спорить с русскими саблями и пушками им было трудновато. Пререкались целый год, и государевы дипломаты переупрямили. В Вильно приняли и новый титул Ивана Васильевича, и новые границы – все занятые земли он удержал за собой. Приняли и непременное условие: не принуждать невесту к переходу в католицизм. А как же иначе, разве мог государь политическим браком погубить душу дочери? Но Иван III надеялся даже на большее. Хотел, чтобы дочь осталась верной своей родине, опорой отца в чужой стране. Вокруг нее будут группироваться православные, формироваться партия, симпатизирующая Москве. Иван Васильевич вел обстоятельные беседы, наставлял Елену, как вести себя в Литве.

5 февраля 1494 г. подписали мирный договор. Приготовления к женитьбе заняли еще год. В начале 1495 г. в Вильно состоялась свадьбы Александра и Елены. Венчали по двойному обряду, католический епископ Войтех Табор и православный священник Фома. Случилось то, что довольно редко бывало в династических браках – литовский государь и русская княжна по-настоящему полюбили друг друга. Но… чувство долга оказались сильнее любви. Иван III воспитал достойную дочь. Она восприняла с высочайшей ответственностью возложенную на нее миссию. Стала литовской государыней, а в первую очередь служила Православной вере и Отечеству. В письмах отцу называла себя его «служебницей», трогательно заверяла: «Не раньше, чем меня в живых не будет, то отца своего наказ забуду». А любовь? Любовь не мешала. Елена настраивала мужа, чтобы дружил с Москвой – вот и не будет помех в любви.


63. Плеск Балтийского моря

Страна преображалась буквально на глазах одного поколения. Человек, родившийся во времена Василия Темного, знал, что свои земли кончаются за Коломной, Звенигородом, Можайском. Дальше лежат чужие – рязанские, тверские, новгородские. С запада грозила могущественная Литва, а с востока Орда, ее царь повелевал русскими князьями. Под Москвой, Владимиром, Переславлем, требовалось жить с оглядкой, не поднимается ли черный дым над соседними деревнями, не скачут ли отряды татар? Или соседних князей, повздоривших между собой? Где-то далеко, за южными морями, лежала столица Православия, сказочный Цареград. Там восседали недосягаемые, почти что святые фигуры – христианский император, патриарх…

Тот же человек на склоне лет жил спокойно. О татарских набегах и усобицах в центральных областях Руси не слышали несколько десятилетий. По дорогам скакали слуги великого князя, развозили его приказы по своей, родной державе, раскинувшейся от немецких земель до Уральских гор. Об ордынских царях рассказывали в сказках и бывальщинах, как их били в хвост и в гриву, татарские царевичи считали за честь служить русскому государю. Литва поджала хвост, наши-то были сильнее. А средоточием христианской веры была Москва.

Она поднялась дивными куполами соборов и палатами, вырастали башни нового Кремля, неприступные и величественные. Чтобы предохраниться от пожаров, Иван Васильевич велел снести все здания на 110 саженей (230 м) от кремлевских стен – от этого выиграл и вид города. Он стал просторнее, образовались большие площади. Неузнаваемо изменилась армия. По призыву Ивана III в считанные дни стекались десятки тысяч детей боярских на прекрасных лошадях, в сияющих кольчугах. Шагали отряды пищальников – их выставляли города. Артиллерия не уступала европейским странам ни по количеству, ни по качеству. На Пушечном дворе изготовлялись и полевые, и крепостные, и осадные орудия, в 1488 г. фрязин Павел Дебосси отлил «пушку велику» в тысячу пудов (16 т).

Но по мере того, как Россия выходила на новый уровень, перед ней вставали новые проблемы. Для пушек, колоколов и прочих изделий требовалась бронза. Требовались порох, свинец. Для развития торговли требовались серебро, золото. Однако в нашей стране еще не были открыты месторождения драгоценных металлов, меди, свинца, олова, не было своей селитры. Серебро получали в виде дани или выменивали у сибирских, уральских племен, получали и от иностранных купцов. Все остальное ввозили из-за рубежа. Не менее важным было продать отечественные товары – драгоценные меха, воск, мед, сало, пеньку, льняные ткани, продукцию ремесленников.

Раньше значительный поток торговли шел через генуэзские черноморские города, этот путь пресекся. Через Литву и Польшу торговля всегда была вялой, ведь литовцы поставляли на европейские рынки такие же товары, как русские. Дороги через Белое море и Ледовитый океан были опасны и мало исследованы. Основной путь на Запад вел через Балтику.

Но на Балтике господствовал союз 70 немецких городов, Ганза. Она крепко угнездились в Новгороде. Германские купцы умели подмазать лидеров вечевой демократии, получали всяческие льготы. А русских постепенно прижали. Два столетия назад новгородцы славились как отличные мореходы, посещали разные страны. Но кораблей давно не строили, память о дальних плаваниях сохранилась только в былинах про удалого Садко. Новгородцев пускали торговать разве что в города Ливонии, но и они входили в Ганзу. После разгрома Кафы и Сугдеи немцы стали монополистами во внешней торговле России и совсем обнаглели. Собственные товары продавали втридорога, русские скупали подешевке.

Потребность в металлах росла, и Иван III задумывался – как ликвидировать зависимость от иностранцев. Наняли специалистов по поискам руды, немцев Ивана и Виктора. Сын боярский Василий Болтин возглавил экспедицию на Печору. В августе 1491 г. ее странствия увенчались успехом, на р. Цильме обнаружили серебряные и медные месторождения. Уже в следующем году было решено начать разработки. На детей боярских Болтина, Коробьина и Петрова возлагалось общее руководство, для организации производства на Цильму направили мастеров-иностранцев под началом грека Мануила Иларьева. В их подчинение выделялось 240 рудокопов, еще 100 человек должны были обслуживать транспортные суда, подвозить продукты.

Но первые отечественные рудники и опытные выплавки никак не могли покрыть нужды страны. Надо было прокладывать пути на зарубежные рынки. В 1492 г. еще полыхала война с Литвой, а Иван III повелел строить на р. Нарове город Ивангород. Строили на своем берегу, немцы не имели никаких поводов для протеста. Но Ивангород возводился прямо напротив Нарвы, ему предназначалось быть первым русским морским портом – по судоходной реке открывался удобный выход в Финский залив. Город быстро разрастался, в нем насчитывались сотни домов, русские корабли заскользили по балтийским волнам.

Руководство Ганзы переполошилось. Оно отнюдь не собиралось пускать кого бы то ни было в свои сферы влияния. Последовал строгий запрет всем членам торгового союза направлять корабли в Ивангород. А русских купцов, прибывших в немецкие порты, бойкотировали, не покупали их товары. Ганза не имела вооруженных сил, но и торговые суда умели пиратствовать, принялись нападать на русских.

В этой необъявленной войне обозначились другие заинтересованные стороны. Ганзейская монополия наносила колоссальные убытки датскому королю Хансу. Вот он-то был готов расширять торговлю, Копенгаген стал бы важным перевалочным пунктом, мог собирать пошлины в балтийских проливах. Но ганзейцы направляли товары через Любек, в обход Копенгегена. А правитель Швеции и Финляндии Стен Стуре, сбросив власть датчан, был другом Ганзы. Шведы издавна выступали конкурентами русских, силились отрезать их от Финского залива. Они охотно заключили с немцами союз, их каперы стали грабить и топить русские суда.

Ливонский Орден не посмел возражать против строительства Ивангорода, в 1493 г. продлил перемирие на 10 лет. Но в Риге, Ревеле, Нарве попытки Ивана Васильевича выйти на Балтику вызвали бурю возмущения. Скудная Прибалтика ничего ценного не производила, здешнее купечество жирело только на перепродаже русской продукции. И вдруг – соседи вознамерились торговать без посредников! Начались враждебные выходки. Даже послы великого князя, ездившие через Прибалтику в Рим, Италию, Германию, подвергались оскорблениям. А новгородцы и псковичи бывали здесь постоянно, имели свои подворья. Теперь их преднамеренно унижали, под разными предлогами таскали по судам, арестовывали, конфисковывали имущество.

В общем, становилось ясно – за право плавать по морям и торговать предстоит серьезная борьба. Иван III замышлял создавать военный флот. Его посол Дмитрий Ралев, поехавший в Венецию, получил задание нанять специалистов по строительству галер. А пока флота не было, выход нашли дипломаты. Датский Ханс выглядел подходящим партнером. В Копенгаген отправили посольство, король оценил выгоды сотрудничества, в 1493 г. Россия и Дания подписали договор о «братстве, любви и союзе». Ну а в следующем году завершилась война с Литвой, и Иван III взялся за балтийские дела более основательно.

Ганзейцы, как ни в чем не бывало, продолжали торговать в Новгороде, Ивангородский порт будто не замечали. По старинке пользовались привилегиями, приобретенными от боярской республики за взятки и сладкие посулы. Но великий князь смотрел на государственные интересы несколько иначе. Он одним махом отобрал все льготы. Лишил немцев права требовать надбавку к купленным мехам, лишил права «колупать воск», т. е. пробовать его качество (а если при этом кусок отколется, он достается покупателю бесплатно). Упразднил и другие подобные поблажки. Ганза задергалась. В Москву сразу же примчались двое послов, упрашивали вернуть привилегии. Им ответили, что немцев наказали даже слишком мягко – предъявили перечень многочисленных обид, которые потерпели русские в их городах. Поспорив без всякого толка, послы покатили назад.

Но до границы не доехали. До Ивана Васильевича дошло совершенно безобразное известие. В Ревеле схватили двоих русских купцов. Одного объявили содомитом, второго фальшивомонетчиком. Обвинения были явно голословными. Как мог бы человек на чужбине чеканить фальшивые деньги? Очевидно, монеты ему подсунули. Не поддавалось логике и то, каким образом можно совершить содомский грех в одиночку. Но осудили одного! Кстати, для Руси подобные извращения были чуждыми, это признавали сами иностранцы [29, 71]. На Западе педерастия распространилась очень широко, против нее существовали суровые законы, но их почти никогда не применяли на практике. Сейчас выбрали именно такие обвинения, по которым полагались самые страшные кары. Под веселое улюлюканье горожан одного купца сожгли на костре, второго сварили заживо в котле.

В Ревеле находились и другие русские, пробовали остановить расправу. Указывали: по договору с Ливонией нельзя казнить подданных Москвы. Власти Ревеля обязаны сослаться с великим князем, произвести совместное расследование. Магистрат ответил по-хамски: «Мы сожгли бы вашего князя, если бы он у нас сделал то же». Ивану III передали эти слова. Ну что ж, он отреагировал. Приказал задержать по дороге уезжавших ливонских послов, а от Ордена потребовал выдать в полном составе магистрат Ревеля. Рыцари струхнули, но виновных не выдали. Они никак не могли ссориться с богатыми городами.

Ну а коли так, Иван Васильевич приказал ликвидировать Ганзейский двор в Новгороде, взять под стражу находившихся там немцев, их товары конфисковать, а католическую «божницу» разрушить. По тюрьмам разослали 40 человек. Ганзейцы заюлили, взялись доказывать, что арестованные из разных городов, и не имеют к Ревелю отношения. Но государь понимал истинную подоплеку случившегося: подобное отношение к русским было вызвано общей политикой Ганзы. А Ревель тоже был членом Ганзы. Если торговый союз хочет выручить своих граждан, пускай нажмет на ревельцев.

Но взбеленившееся германское купечество решило продемонстрировать Москве свою силу, душить ее блокадой. Ганза установила запрет поставлять на Русь цветные металлы и прочие товары военного назначения. Немецкие торгаши были тесно переплетены с литовскими евреями, те подкатились к великому князю Александру. Он был в долгах, как в шелках, и обязательства перед ростовщиками перевесили советы жены. Александр присоединился к блокаде. Толстосумы подталкивали его и рыцарей Ливонского ордена начать войну. Но на такое у литовского государя была кишка тонка, еле-еле из прошлой войны выпутался.

Да и крестоносцы испытали на себе русские вторжения. По поводу разгрома Немецкого двора в Новгороде и ареста купцов они вообще смолчали, проглотили как должное. Панически боялись, что Иван Васильевич не ограничится этими мерами, двинет в Прибалтику армию. Спешно ремонтировали замки, запасали продовольствие для осад. Однако великий князь не помышлял завоевывать Ливонию. На балтийских границах он хотел только мира и налаженной морской торговли. А торговать силой не заставишь. Предположим, можно взять несколько городов. Но другие члены Ганзы сидели далеко, в Германии. Как их достать?

Иван Васильевич наметил иной план. Ведь и сами ганзейцы наживались на торговле с русскими. Прекратили ее – и несут убытки. Следовало выждать, пока одумаются. А пробивать блокаду надо было через Данию. В Копенгагене радушно принимали русские корабли, охотно покупали их грузы, предлагали взамен любые товары. Но добраться туда было нелегко – дорога лежала вдоль шведских берегов, под ударами каперов. В данном случае интересы государя и короля Ханса полностью совпадали. Нужно было навалиться на Швецию с двух сторон. Когда она покорится Хансу, морские пути откроются. Московские дипломаты обратились вдруг к Стену Стуре, предъявили ему территориальные претензии.

Шведский правитель был не глупым человеком. Разобрался, чем пахнет дело и почему. Занервничал, воззвал о помощи к Литве и Ордену, но откликов не последовало. Одни только что крепко получили, другие вздохнули с облегчением, что бить будут не их. Осенью 1495 г. русские войска под началом Даниила Щени и Якова Захарьича Кошкина двинулись в Финляндию. Обложили Выборг, воздух разорвали залпы орудий, посыпались ядра. Кавалерия рассыпалась по окрестностям, опустошала деревни. Но крепость была слишком сильной. Уже сколько раз приступали к ней новгородцы, но овладеть ею не удавалось никогда. Нынешняя осада длилась три месяца. После бомбардировок ратники бросались в атаки, гарнизон встречал их шквальным огнем, отражал в рукопашных. Зима выдалась лютая, воины обмораживались, болели. На Рождество воеводы приказали отступить.

Но Иван III сам прибыл в Новгород, поближе к театру боевых действий, привел свежие полки. В январе 1496 г. Василий Косой Патрикеев и Андрей Челяднин повели их в рейд по Южной Финляндии. Неприятели выслали на перехват свой корпус, но сдержать русских он не смог, во встречном бою его уничтожили, разрушили несколько мелких крепостей. В Финляднию приехал сам Стен Стуре, объявил общую мобилизацию. Собрал 40 тыс. ополчения, но государева рать уклонилась от сражения и благополучно возвратилась в Новгород.

Иван Васильевич задумал освоить и северный морской путь. Весной 1496 г. князья Иван и Петр Ушатые снарядили флотилию на Северной Двине. Десантный отряд составили поморы, устюжане, пермичи. Вышли в Белое море, обогнули Кольский полуостров и достигли шведских владений. В морском бою захватили три корабля, по рекам проникли в глубь территории противника. Здесь и воевать-то не пришлось, племена Каянской земли пожелали перейти в русское подданство, их вожди отправились с воеводами в Москву, поклонились государю. А посольство Григория Истомы отчалило на четерех кораблях из устья Двины и доплыло до норвежского Тронхейма. Это были уже датские владения, дальше беспрепятственно ехали до Копенгагена. Дорога в Европу через северные моря была разведана!

Но и шведы нанесли ответный удар. Посадили армию на 70 бусов (небольших кораблей), погрузили артиллерию. Эскадра внезапно нагрянула прямо на Ивангород. Наместник Иван Бабич оказался никчемным воякой. Первым делом отправил спасаться жену, за ней и сам «сбежал через стену». Город был не готов к бою, в нем было мало воинов и «запасу ратного». Тем не менее, защитники героически дрались целую неделю, но шведы одолели. Ворвались в город и не пощадили ни единого человека, всех жителей, «мужей и жен и детей мечу предаша». Впрочем, удерживать Ивангород они не пытались. Узнали, что на них выступил псковский наместник Александр Ростовский и быстренько растащили награбленную добычу по кораблям. Напоследок предложили город Ливонскому ордену, но магистр в ужасе отказался от столь опасного подарка. Шведы подожгли Ивангород и убрались.

Однако исход войны определился не этой трагедией. Русские снова вторглись в Финляндию. Шведским феодалам их набеги обходились слишком дорого – опустошались имения, угонялись крестьяне. Было нетрудно представить, что такие нападения продолжатся и завтра, и послезавтра. Бароны посовещались между собой и придумали, как избавиться от напасти. Ведь русские выступали союзниками датского короля. Шведская знать обратилась в Копенгаген, предложила возвратить корону Хансу, а он пускай уймет своего друга Ивана III.

Король был не против. Сообщил в Москву, и великий князь поддержал идею. В марте 1497 г. было подписано перемирие на 6 лет. Шведы подчинились датскому монарху, сдали ему Стокгольм. Граница с русскими осталась прежней, но их выигрыш определялся не землями. Ханс предоставил русским право свободной торговли в Швеции и Дании. Именно этого добивался Иван Васильевич. Отечественные товары потекли на запад через Стокгольм и Копенгаген, необходимые стране металлы – в обратном направлении.

Ивангород отстраивали и заселяли заново. По ходатайству литовского Александра государь освободил арестованных немецких купцов. Но и Ганза была вынуждена отказаться от блокады, открыть порты для русских. Ей-то некуда было деваться. Не откроешь порты – вся торговля уплывет к датчанам и шведам. И только Немецкий двор в Новгороде Иван Великий не позволил восстанавливать. Он до конца жизни не терял надежды, что центр международной торговли переместится в Ивангород.


64. О правосудии и милосердии

Чем ярче проявляла себя Россия, тем уважительнее относились к ней в Европе. Но тем настойчивее ее старались стравить с Османской империей. Такие идеи подбрасывали и папа, и германский император, и литовский зять Александр. Почему бы туркам и русским не обескровить друг друга? Иван Васильевич был не настолько прост, чтобы соблазняться западными подсказками. Но и турки понимали – им нечего делить с русскими. Еще в 1486 г. султан направил гонцов в Москву, предлагал дружбу. Потом сын Баязета II Мухаммед, назначенный правителем Кафы, снарядил на Русь посольство. Оно не доехало, Александр Литовский перехватил и арестовал дипломатов. Но Иван Васильевич узнал о неудавшейся миссии, и в 1496 г. в Турцию поехал его посол Михаил Плещеев.

Для него был составлен специальный наказ, от посла требовалось в полной мере соблюдать честь и достоинство своей державы. Плещеев его выполнил. Впервые перед непобедимым властителем Османской империи предстал человек, соглашавшийся говорить только на равных. Опуститься на колени перед султаном он категорически отказался, поклон отдал стоя. Речи вел уверенно, без малейших попыток заискивать. На Баязета II и его окружение это произвело сильное впечатление.

Каких-либо политических проблем между Русью и Турцией не существовало, основным предметом переговоров стала торговля. После гибели генуэзских колоний она нарушилась. Турецкие начальники в захваченных городах своевольничали, притесняли и обирали приезжих купцов. Плещеев от имени Ивана Васильевича потребовал выправить положение. Да, именно потребовал. Но султан оценил – посол действительно представляет равного монарха, и говорит он справедливо. Баязет пообещал разобраться, оградить купцов от произвола. В ответной грамоте выражал пожелания установить регулярные связи с Москвой, а торговлю расширять. Для русских снова открылись дороги через Азов и Кафу.

Урегулировав отношения со всеми соседями России, Иван Васильевич снова обратился к вопросам гражданского управления. Он приходил к выводу: частичные реформы недостаточны. В каждой области издревле укоренились свои порядки и обычаи, они отличались друг от друга. Теперь Русь превратилась в единую державу, а человеку, приехавшему в другой город, надо было приспосабливаться. Наместников и чиновников переводили из города в город, они плохо знали местные особенности или трактовали их по-своему. Это создавало почву для конфликтов и злоупотреблений. Предстояло спаять Русь общими законами.

Кодификация права была не только важнейшей, но и сложнейшей задачей. Европейские страны тонули в путанице государственных, церковных, местных законов, судебных актов. Французский Людовик XI, объединяя государство, лелеял мечту создать законодательный свод, поручал юристам проработки, но воплотить замысел в жизнь так и не сумел. Иван III сумел. Он не зря собирал при дворе квалифицированных дьяков и подьячих. По указаниям государя они разыскивали и изучали древние русские «Правды», уставные и судные грамоты разных земель, труды по церковному праву. Все это перерабатывалось, старое дополнялось новым.

В 1497 г. был составлен и принят «Судебник» – первый свод законов России. Высшим законодательным и судебным органом определялся совет бояр при государе. Устанавливалось, что суд – не только право, но и обязанность любого боярина. Он должен выслушать «жалобщика», помочь ему. Впервые (и не только в нашей стране, а в Европе) запрещались взятки и подношения. Вводились единые для всего государства судебные пошлины: 6 % от суммы иска судье, 4 % дьяку-секретарю.

Четко оговаривалась процедура следствия. Если не было бесспорных улик, требовалось провести опрос населения. Для оправдания или обвинения человека нужно было набрать 5–6 показаний под присягой «добрых людей» с надежной репутацией. Причем голоса детей боярских и «добрых крестьян» признавались равноценными! До такого равноправия любой западной державе было ох как далеко! По самым сложным делам суд передавался великому князю или лицам, которых он назначит. К нему же можно было обращаться для апелляции. А смертные приговоры мог выносить только сам государь или его наместники «с боярским судом». Но полномочия наместников серьезно ограничивались – в суде с ними должны были заседать дворский, староста и «лучшие люди» из местных жителей.

«Судебник» облегчил положение холопов-рабов. Бесконтрольно кабалить людей отныне не допускалось, на владение холопом хозяин должен был иметь особую грамоту, а выдавали их только наместники с боярским судом. Освобождались от холопства люди, служившие в городском хозяйстве своего господина. Обретали свободу рабы, захваченные в плен неприятелем и сумевшие бежать.

Оговаривались нормы семейного, наследственного права. Закреплялись сложившиеся на Руси формы землевладения – земли разделялись на вотчинные (частные, передающиеся по наследству) и государственные, «великого князя земли». А государственные разделялись на поместья, переданные во временное владение, и черные, где крестьяне платили налог в казну. Крепостного права в нашей стране тогда не существовало. Крестьянин, желающий уйти к другому землевладельцу, мог сделать это свободно, после того как уплатит «пожилое» за пользование наделом, избой (размер пожилого зависел от плодородия почвы и срока проживания). Устанавливался единый срок, когда крестьнин может уйти – за неделю до Юрьева дня и неделю после Юрьева дня (с 19 ноября по 3 декабря).

Иван Васильевич не гнушался лично участвовать в судебных разбирательствах, он это показал еще в Новгороде. Слава о его справедливости шагнула далеко за пределы России. Сын турецкого султана Ахмет писал: «Того великого князя Иваново доброе имя слышим, Правосудом его зовут» [10]. Увы, но даже у Ивана III правосудие торжествовало не всегда. В то самое время, когда великий князь увлеченно отрабатывал «Судебник», интрига вызревала в его ближайшем окружении.

После смерти Ивана Молодого вопрос о наследовании престола остался открытым. Старшим из сыновей государя стал Василий, родившийся от Софьи Фоминичны. Но был и внук Дмитрий, отпрыск Ивана Молодого. Оба получались претендентами по прямой линии. Вокруг каждого формировалась своя придворная группировка. Государь до поры до времени не затруднял себя выбором. Одного сына он уже прочил в преемники, а Господь решил иначе, прибрал в расцвете сил. Вдруг завтра еще что-то случится, и вопрос решится сам собой? Отец присматривался к Василию, назначал на высокие посты, оставлял в Москве на время собственного отсутствия, но официально наследником пока не называл.

Сектанты, отирающиеся возле Елены Волошанки, тоже выжидали. При падении Зосимы они затаились, потихоньку продолжали воспитывать Дмитрия в нужном духе. Ему исполнилось 15 лет, стал почти взрослым мужчиной. Но Василию стукнуло 18. Пора было действовать, иначе как бы не опоздать. Ивану III поступил чудовищный донос. Сообщалось, будто Василий готовит заговор. Дескать, он испугался, что престол достанется Дмитрию, задумал со своими сообщниками бежать в Вологду и на Белоозеро. Хочет захватить хранившуюся там казну государя, а с Дмитрием расправиться.

Вообще известие было запутанное и противоречивое. В планах заговорщиков ничего не упоминалось о самом Иване Васильевиче. Неужели сын, сидя с казной в Вологде и Белоозере, сумел бы хоть что-то предпринять против отца? Выходило – переворот замышляется на случай его смерти. Но если устранить Дмитрия, зачем было бежать? Однако донос поступил из весьма авторитетных кругов. Обвинителями выступили Иван Патрикеев с сыновьями, зятем Семеном Ряполовским и еще несколькими боярами. Патрикеев был двоюродным братом великого князя, наместником Москвы, знаменитым военачальником. Отец Ряполовского когда-то спас маленького Ивана. Можно ли было не доверять таким людям? Им государь и поручил расследование. Если они сумели добыть потрясающие сведения, пускай и разберутся до конца. Патрикеевы рьяно взялись за дело и подтвердили: да, заговор существует.

Обнаружили, что в деле замешана жена государя, она приглашала к себе каких-то «баб с зелием». Не иначе, замышляла колдовство или отравление. Выявили соучастников – Афанасия Яропкина, Поярко Рунова, дьяка Федора Стромилова, Владимира Гусева, князя Ивана Палецкого, Щевия Скрябина, а с ними целый отряд детей боярских. Шли аресты. Под пытками некоторые не выдерживали, признавались во всем, о чем их спрашивали. Государю докладывали: доказательства налицо. 27 декабря 1497 г. на льду Москвы-реки казнили шестерых: Яропкина и Рунова четвертовали, Стромилова, Гусева, Палецкого и Скрябина обезглавили. Публичные казни женщин были на Руси не приняты, баб-знахарок, лечивших великую княгиню, утопили ночью в проруби. Прочих уличенных детей боярских «в тюрьму пометали».

И все-таки Иван Васильевич сомневался насчет жены и сына. Он же постоянно общался с семьей. Неужели он настолько плохо знал ближних, проглядел эдаких злодеев? Что-то не сходилось, совесть была неспокойна. А совесть и без того мучила государя за брата Андрея. Уж его-то посадили за явную вину, оставить его на свободе – значило отвечать перед Богом за смуты, моря крови. Но Иван III не удосужился проведать Андрея в темнице, счел подобное внимание лишней слабостью, да и неприятно было встретиться. А тюремщики рассудили по-своему: они угодят великому князю, если будут содержать брата похуже, в сырости, холоде и голоде. Государь узнал об этом задним числом, Андрея уже не было в живых. В 1496 г. он позвал митрополита, епископов, со слезами каялся, что «своим грехом, неосторожею» уморил брата. Отпустили ему грех не сразу, «с испытанием и с великим наказанием». Наставляли «его впредь, как бы ему свою душу исправите перед Богом».

Впечатления были свежими, миновал лишь год. Иван Васильевич размышлял – может, вина сына и жены не такая уж сильная? Он знал, какие клубки подковерной борьбы завязываются при дворе. Организовать заговор и соблазнить Василия с Софьей могло их окружение, чтобы самим возвыситься. Во всяком случае, глава семьи обошелся с ними довольно мягко. Василия взял под домашний арест, «за приставы на его же дворе». Софью оставил в ее покоях, только не желал с ней видеться. Но эти события подтолкнули к выбору наследника. Следовало определиться однозначно, чтобы пресечь дальнейшие козни. А виновного назначать было никак нельзя.

В феврале 1498 г. Иван Васильевич устроил в Успенском соборе торжественную церемонию. Провозгласил внука Дмитрия соправителем, благословил «при себе и после себя великим княжением Владимирским и Московским». Своими руками возложил на него шапку Мономаха. Митрополит впервые назвал Ивана III «православным царем и самодержцем», а Дмитрию внушал, чтобы он слушался государя и деда. Великий князь тоже обратился к преемнику, поучал: «Люби правду и милость, и суд праведен».

Однако пожелание правды, милости и суда преведного оказалось для внука и его сторонников роковым. В новом качестве Дмитрий ничем не проявил себя. По-прежнему обретался возле матери, в сборищах еретиков. А правда довольно быстро стала всплывать. Как, откуда? Об этом мы не знаем. При дворе тщательно затерли подробности скандала. Какие-то сигналы поступили из-за рубежа. Известно, что Патрикеевы и Ряполовский ездили с посольством в Литву и что-то там «высокоумничали». Возможно, сболтнули лишнего. Но и в Москве перед великим князем открылись какие-то новые факты. А в итоге в глазах государя стала складываться совершенно иная картина: весь заговор Василия – клевета!

Иван Васильевич страшно разгневался. Его, «Правосуда», нагло обманули, обрекли на казнь невиновных! Нет, он еще не узнал о тайной организации еретиков. Преступление расценил только как дворцовую интригу: партия Елены Волошанки подвела мину под соперников, чтобы протащить на трон Дмитрия. Но теперь виновных судил сам великий князь. За клевету, по русским законам, полагалось такое же наказание, под которое они подводили свои жертвы. В данном случае, уже подвели.

Патрикеевых и Ряполовского Иван III приговорил к смерти. Но с ходатайствами за столь знатных особ выступили митрополит, архиепископ Ростовский. А рядом с государем оставались еретики во главе с Курицыным, сокрушались: надо бы смягчить кару. Все-таки двоюродный брат и племянник, казнь произведет плохое впечатление в стране и за границей… Великий князь поддался. 5 января 1499 г. на Москве-реке, на том же месте, где казнили мнимых заговорщиков, отрубили голову одному лишь Ряполовскому. Патрикеевым в последний момент объявили помилование. Главу их клана и старшего сына, Василия Косого, постригли в монахи. Одного отправили в Троице-Сергиев монастырь, второго в Кирилло-Белозерский. Младший сын, Иван Патрикеев, бояре Василий Ромодановский и Андрей Коробов отделались заключением.

В семье Ивана Васильевича положение переменилось в обратную сторону. Он отдалил от себя Дмитрия и Елену Волошанку. Полностью примирился с супругой, а Василия освободил, пожаловал ему титул государя и великого князя, выделил под управление Новгород и Псков. Хотел женить его. Невесту постарался найти получше, посватал дочку датского Ханса. Но тут уж получились сплошные накладки. Взбудоражились ганзейские купцы – дальнейшее сближение Москвы и Дании их никак не устраивало. Взбудоражилась датская и шведская знать: как бы король, породнившись с русскими, не перенял русские порядки и не прижал их к ногтю. Встала на дыбы католическая церковь – непременным условием брака был переход невесты в Православие. На Ханса нажали со всех сторон, и ему пришлось отказаться.

Ну а помилование Василия Косого Патрикеева имело далеко идущие последствия. В большом и богатом Кирилло-Белозерском монастыре он устроился со всеми удобствами.

Тайные жидовствующие не оставляли его, поддерживали. Со временем он превратится в «старца» Вассиана Косого, ненадолго уйдет в скит и объявит себя учеником преподобного Нила Сорского. Прикрываясь его именем, начнет мутить воду, возглавит церковную оппозицию «заволжских старцев». Единомышленники протолкнут его в советники к Василию III. Косой постарается облить грязью св. Иосифа Волоцкого, породит легенду о его вражде со св. Нилом Сорским [69]. Натворит немало иных бед, пока его не разоблачат и не упрячут в заключение в Иосифо-Волоцкий монастырь. Такова была цена заступничества и милосердия…


65. Рождение Европейской цивилизации

Европа выползала из феодального хаоса. Объединившиеся Кастилия и Арагон навалились на последнее исламское государство на Пиренейском полуострове, Гранаду. Вместе получалось лучше, мавры терпели поражения. Обозначился победитель и в борьбе итальянских торговых республик – Венеция. Утратив позиции на Черном море, Генуя уже не могла с ней соперничать. Что ж, генуэзцы стали менять профиль. Богатая верхушка переквалифицировалась в банкиров, моряки искали заработки на чужбине. Генуэзцы контактировали с арабами, а арабы – с персами, индусами, китайцами. Они знали побольше, чем европейцы. Например, представляли, что земля круглая.

У одного из генуэзских капитанов, Христофора Колумба, возникла мысль поискать дорогу в Индию в западном направлении. Он предложил услуги португальскому королю. Но бесплодные попытки добраться до Индии надоели португальцам. Они предпочитали пользоваться тем, что удалось найти. Захватили острова вдоль африканских берегов – Азорские, Зеленого Мыса. Нападали с этих баз на материк или договаривались с местными вождями, устраивали торговые фактории. Загребали неплохую прибыль и строго цеплялись за монополию на Африку. Всех чужих, появившихся в здешних водах, объявляли нарушителями папской воли, стало быть – еретиками. Корабли топили, моряков казнили. Предложение Колумба их не заинтересовало.

Тогда он обратился к испанским королям. Фердинанду и Изабелле идея показалась любопытной. Снарядили экспедицию из трех небольших кораблей, и в 1492 г. она достигла Антильских островов. Колумб был уверен, что вожделенная Индия где-то рядом. Назвал острова Вест-Индией, а население индейцами. В Испанию привезли новинки – табак, сахарный тростник, диковинных животных. Привезли золотые изделия, хотя и в небольшом поличестве. Привезли и неизвестную доселе болезнь – сифилис. О нравах европейцев говорит тот факт, что портовые города сразу же поразила венерическая эпидемия.

А Фердинанд и Изабелла находились на вершине успехов. В этом же году они победоносно завершили войну, Гранада пала. Мусульманам и иудеям короли предоставили выбор: креститься или покинуть Испанию. Принимать христианство притворно стало слишком опасно, за 18 лет Торквемада отправил на костры 10 тыс. обманщиков. Мусульмане перебирались в Африку. Часть евреев подалась к туркам. Султан полагал, что они принесут в его страну немалые деньги, науку, ремесла. Часть эмигрировала к соплеменникам в Польшу и Литву. Многие отправились поближе, в Италию. Там инквизиторы вылавливали ведьм, а на мнимых христиан внимания не обращали.

Италия уже полтора столетия не испытывала вражеских нашествий, переполнялась богатствами. «Возрождение» достигло высшей точки. Заново отстраивался Рим, создавались шедевры Рафаэля, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Челлини. Но и распущенность зашкаливала – дальше некуда. Очередным папой стал испанский дворянин Родриго Борджиа. Он ради карьеры приехал в Италию, пристроился в постель к богатой вдове Елене Ваноцци. Дама была в летах, и Родриго сошелся с ее дочкой Розой. Вместе с ней спровадили Елену на тот свет, завладели наследством, произвели троих детишек.

В брак не вступали, поскольку Родриго подвизался по церковной линии. Интриганом он был талантливым, выбился в кардиналы. А потом ринулся в борьбу за «святой престол». На взятки не скупился. Престарелому кардиналу Венеции за голос при избрании отвалил 5 тыс. золотых и предоставил на ночь свою 12-летнюю дочь. Он добился успеха, получил папскую тиару, принял имя Александра VI. Сыновьям Чезаре и Франческо дал герцогства и кардинальские титулы, а красавица-дочка Лукреция с детских лет стала любовницей братьев. Разделила с мамой и папину постель [51].

Борджиа высоко ценили искусство, окружали себя художниками, поэтами. При росписях базилики св. Петра в Риме Мадонну изобразили с лицом Розы Ваноцци. С нее и с Лукреции написали ряд святых. Ариосто посвятил Лукреции октаву в поэме «Неистовый Роланд», воспевал ее «добродетели» и «благородство». Но Александр VI не пренебрегал и церковными делами. В это время видные богословы и инквизиторы Шпренгер и Инститорис опубликовали «Молот ведьм» – юридическое и практическое руководство, как выявлять, пытать, судить «колдуний». Папе книга очень понравилась, была одобрена и стала бестселлером, выдержала за 9 лет 9 изданий [104].

А между Испанией и Португалией возник конфликт. Португальцы возмущались открытиями Колумба, указывали на свою монополию. Испанцы возражали, что она касается только Африки. Обратились к папе. Что ж, Александр VI содрал мзду с обеих сторон и никого не обидел. Взял, да и поделил земной шар пополам по «папскому меридиану», лежащему в 100 лигах (500 км) западнее островов Зеленого Мыса. Пусть то, что лежит западнее, берут испанцы, а восточнее – португальцы. В Лиссабоне остались недовольны, возобновили переговоры, и в 1494 г. заключили с Испанией Тордесильясский договор. Граница сдвигалась на 370 лиг к западу от островов Зеленого мыса. Но «святой отец» спорить не стал. Чего спорить-то? Еще раз содрал с тяжущихся хороший куш и утвердил договор [19].

Однако благополучие Италии уже кончалось. Среди европейских стран объединившаяся Франция выглядела настоящим гигантом. Правда, аристократы все еще противились централизации. Двоюродный брат короля Карла VIII Людовик Орлеанский сговорился с герцогом Франциском Бретонским, с англичанами, германским императором Максимилианом и начал «безумную войну». Но королевские войска разгромили противников, осадили герцога Бретонского. За его дочь Анну сватались сразу несколько женихов – Людовик Орлеанский, германский Максимилиан, короли Испании и Наварры. Это неудивительно, девочка была наследницей Бретани. Но Карл VIII продиктовал ее разбитому отцу условия мира: выдать Анну за него. Последнее крупное герцогство соединилось с Францией.

Причем король крайне озаботился юридической стороной дела. Ведь другие женихи могли обвинить, что он вынудил невесту к браку, и оспорить права на Бретань. Чтобы избежать этого, брачная ночь прошла в присутствии шестерых присяжных. Они засвидетельствовали клятвой – Анна стала супругой Карла «добровольно». Ну а потом король стал посматривать, что бы еще хапнуть? Самой соблазнительной приманкой были богатства Италии! Юристы покопались в родословных, обнаружили, что Карл имеет какие-то права на Неаполитанское королевство. Тут как тут очутился братец русской государыни Андрей Палеолог, продал королю залежалый титул византийского императора. В 1494 г. французские полчища двинулись на Апеннины. Мелкие итальянские государства не могли оказать сопротивления. Старались задобрить завоевателей пышными празднествами.

По воспоминаниям очевидцев, солдаты грабили все подряд, заливались вином, «занимались лишь греховодством и делами Венеры и брали женщин силой, не щадя никого». Вступили в Неаполь, Карлу VIII и его соратникам казалось, что они попали в сказку. Город чествовал их ночным карнавалом, украсился иллюминацией. Незваных гостей обслуживали девушки в слишком легких нарядах, с разрезами до пояса. А понравившаяся королю Леонора явилась без какой-либо одежды. После застолья торжества продолжались по кустам. Подвыпивший и возбудившийся Карл хвастался идти дальше, освобождать Константинополь. Но… от испанцев в Неаполь попал сифилис. В считанные недели эпидемия охватила французов, буквально косила армию. А папу ничуть не прельщала роль подручного при Карле VIII. Он быстро организовал мощную коалицию – примкнули герцог Миланский, Венеция, Генуя, Испания, германский император, заняли Северную Италию. Сифилитичным полкам пришлось пробиваться домой с огромными потерями, бросить всю добычу.

Изгнав французов, Борджиа разгулялись вволюшку. Правда, их семья уменьшилась. Папские сыновья ревновали сестру друг к другу, и Чезаре убил Франческо. Мамаша Роза сочла, что соперничать с дочкой слишком рискованно, благоразумно отошла в сторону. Александр VI с Чезаре и Лукрецией дружно зажили втроем. Сын командовал папской армией, взялся огнем и мечом сколачивать в Италии собственное королевство. Борджиа не отказывали себе в забавах. Устраивали случки лошадей во дворе Ватикана, охоты в лесах, где участники «свободно предавались порывам плоти». На пирах, куда приглашались кардиналы, благородные дамы и конюхи плясали в чем мать родила. В таком же виде дамы ползали на четвереньках, подбирали ртом брошенные им каштаны.

Широкий образ жизни требовал немалых средств, и Борджиа научились добывать их. Отравили троих кардиналов и ряд вельмож, прибирая их имущество. Иногда яд давали в вине или лакомстве. У Чезаре было кольцо с шипом – пожал кому-то руку, оцарапав ее, и вскоре человека не станет. У Лукреции имелся аналогичный ключик от спальни. Она предлагала любовнику открыть слишком тугой замок, а потом испытывала острое удовольствие, зная, что обнимающий ее человек обречен. Ее четырежды выдавали замуж. Двоих мужей убили, третий догадался сам сбежать. Их владения и деньги достались семье Борджиа.

Отец разрешал Лукреции участвовать в управлении церковью, читать конфиденциальные доклады и выносить решения. Как-то для потехи позволил даже председательствовать на коллегии кардиналов. Там она появилась в костюме «афинской гетеры, состоящем из прозрачной муслиновой накидки на чреслах, с обнаженной грудью». Но она и сама изобретала неслабые развлечения. Собрала подобие клуба из знатных девиц, и на ночных балах доходило до самых «изысканных» наслаждений. Например, собравшиеся дамы и господа разыгрывали, кого их них умертвить.

На оргии Лукреции заглядывали ее отец и брат. Чезаре очень любил истязать женщин, в том числе и сестру. Однажды он велел огородить площадь Св. Петра, загнал туда толпу пленных женщин и детей, гонялся за ними на коне с мечом и рубил, «в то время как св. отец и Лукреция любовались этим зрелищем с балкона». Хотя от народа папа строго требовал соблюдать нравственность. Некую Корсетту уличили в связи с мавром и обоих осудили на сожжение. При этом потешились очередным зрелищем. Приговоренную привели через весь город нагишом, а мавра в женском платье с задранным подолом.

Но откровенные бесчинства в Риме стали возмущать людей. Настоятель монастыря Сан-Марко во Флоренции Савонарола обличал Александра VI, призывал к чистоте веры. А Медичи после французского нашествия решили возместить убытки за счет подданных, взвинтили поборы. Люди взвыли, и проповеди Савонаролы совпали с их настроениями. Флорентийцы восстали, выгнали Медичи, отвергли власть развращенного папы. Крушили дворцы, разбивали статуи, жгли картины. Видели в них безбожное начало. Но однако очаг неповиновения был слишком опасным и для Борджиа, и для итальянских властителей. Город осадили войска папы и миланского герцога, вынудили сдаться. Мятежников вешали, колесовали, четвертовали. Савонаролу Александр VI казнил кощунственным способом: его распяли на кресте, внизу разожгли костер и поджарили [59].

Зато с французами папа сумел восстановить добрые отношения. Карл VIII намеревался повторить поход в Италию, но не успел. Его отравили, и престол занял двоюродный брат Людовик Орлеанский. Но он хотел удержать за собой Бретань, а для этого требовалось развестись с собственной супругой и жениться на вдове брата. Подобные вопросы находились в компетенции папы, и в Рим повезли щедрые подношения. Александр VI не отказал новому королю, благословил и развод, и кровосмесительную женитьбу. Но выдвинул ответное условие. Его сыну Чезаре надоело быть кардиналом, он хотел стать светским королем. Папа просил женить его на какой-нибудь французской принцессе. Людовик с радостью это исполнил, сосватал ему дочь герцога Гиенского. Правда, родители невесты озаботились репутацией жениха, но их успокоили, дали их младшему сыну сан кардинала, и возражения отпали.

Тем временем испанские плавания в Америку подхлестнули португальцев. Король Маноэль Счастливый решил возобновить поиски дороги в Индию, снарядил экспедицию Васко да Гамы. В 1497 г. она обогнула м. Доброй Надежды. Европейцы добрались до Мозамбика и были поражены – обнаружили большие порты, великолепные города из белого камня. Наврали, что они мавры, приплыли из Марокко. Огляделись и неожиданно кинулись грабить. Силой захватили проводников и отчалили дальше. То же самое повторилось в султанате Момбаса. Но потом пришли в Малинди. Здешний султан враждовал с Момбасой, радушно встретил напроказивших там португальцев. Дал им продовольствия и лоцмана, знаменитого в арабском мире Ахмеда ибн Маджида, автора многих трудов по навигации.

Он и привел корабли в индийский порт Каликут (на западном берегу Индии, не путать с Калькуттой). Как писали удивленные пришельцы, «в нем есть купцы со всех концов земли, всех наций и вероисповеданий». Васко да Гама истово помолился в храме Вишну, коего принял за Адама, нанес визит правителю-заморину и получил разрешение торговать. Португальцы выгрузили товары и подарки для заморина – куски ткани, оливковое масло, вино, но индийские чиновники были шокированы. Сказали, что таких ничтожных даров никто правителю не подносит. Купцы от их товаров тоже отказались. Выяснилось, что по здешним меркам европейцы нищие, на изобильных индийских рынках торговать им совершенно нечем!

А с приплывающими моряками стали доходить сведения о бесчинствах португальцев в Африке. Заморин из вежливости все же купил за казенный счет грузы пришельцев, но приказал им покинуть порт. Тогда да Гама принялся пиратствовать, захватывая чужие корабли и истребляя команды. Возвращение в Португалию с награбленными богатствами стало триумфом. В Индию была направлена целая эскадра Кабрала. Но она уклонилась к западу и открыла Бразилию, так что сдвиг «папского меридиана» со 100 на 370 лиг пришелся кстати, новая земля вошла в португальскую зону. А следующая эскадра прорвалась в Индийский океан.

О завоевании здешних стран пока не могло быть и речи, но португальцы задумали захватить море. Да Гама получил пост «адмирала Индии», основал базу в городе Кочин, который враждовал с Каликутом, и установил морской патруль, безжалостно топивший любые суда. Очевидцы вспоминали об уничтожении огромного корабля, шедшего из Аравии с 700 пассажирами и годичной выручкой от торговли. Всех загнали в трюм и подожгли судно. Погибающие проломили палубу. «Многие женщины метались, поднимая на руки своих маленьких детей и, протягивая их к нам, старались возбудить в нас жалость к этим невинным». Да Гама ударил по ним из пушек, а плавающих в воде добивали копьями.

Каликут бомбардировали из орудий, захватили корабли в порту, 800 пленных. Им отрубили руки и ноги и сожгли. Других развесили на реях вних головой и тренировались в стрельбе из арбалетов. А послам заморина отрезали уши и носы и пришили собачьи. Эти зверства были целенаправленными. Европейцев было совсем мало, и они брали верх нахрапом, старались запугать местных жителей, чтобы подавить саму мысль о сопротивлении. Разобщенные восточные правители оказались не готовы к отпору. Некоторые принимали условия, навязанные чужеземцами, покупали у них специальные пропуска на мореходство. Или искали дружбы с ними. Португальцы учредили в Индии вице-королевство, заключили союз с местными пиратами. Вмешались в междоусобицы на восточном берегу Африки, разрушили Момбасу, построили форты в Килве, Софале, Мозамбике.

Испанцы в это же время осваивали Антильские острова. Колумб был назначен генерал-губернатором открытых им стран. Чтобы привлечь переселенцев, он ввел систему «репартименто» – раздавал в полную собственность земли вместе с индейцами. Индейцам это, конечно, не нравилось, они восставали, а их за это истребляли. Так, на о. Эспаньола (Гаити) специально для охоты за индейцами завезли множество собак. Загнали в скалы и болота и выморили голодом. Добавились эпидемии, принесенные европейцами, и население островов, составлявшее около 1 млн. человек, за полвека исчезло. С 1501 г. сюда стали завозить рабов. Этим занялись генуэзцы, урвавшие у Испании монополию на работорговлю.

Западная цивилизация безапелляционно признавала себя хозяйкой мира, делила и перекраивала его…


66. Иван III против папы Александра Борджиа

В 1499 г. Семен Курбский, Петр Ушатый и Заболоцкий-Бражник повели 5 тыс. устюжан, двинян и вятчан в очередной поход на восток. Доплыли до Печоры, заложили на ее берегу крепость, а в ноябре двинулись через Уральские горы. Пробирались по снегам на лыжах, карабкались на обледенелые кручи. Потом приспособились передвигаться, как местные жители, на оленях и собаках. У городка Ляпина их встретили князьки вогульских племен, соглашались быть под рукой Ивана III. Другие князьки сопротивлялись. Рать взяла 40 городков в Обдорской и Югорской земле, население принесло клятву о подданстве Руси. Весной воеводы с большой данью возвратились на родину.

Но такие экспедиции государю удавалось организовывать редко – когда было тихо на литовской, ливонской, степной границах. А на западе обстановка снова накалялась. Неизвестно, в каких богов верил папа Александр VI, но Православие он люто ненавидел, и успехи русских в Литве его крайне встревожили. Уния так и не прижилась, ее сторонники не пользовались авторитетом. Как можно уважать карьеристов и проходимцев? Победы Ивана III и появление при литовском дворе его дочери ободрили православных. Они ставили себя наравне с католиками – почему бы и нет, если у великого князя Александра православная жена?

Католики негодовали, и мирный договор с русскими почти сразу стал нарушаться. Один из пунктов оговаривал, что в Вильно для Елены Ивановны разрешат построить православный храм. Но возводить его не позволили. Приехавшую из Москвы свиту девушки, слуг и священников, выслали обратно. Окружили ее своими агентами, склоняли к вероотступничеству. Иван Васильевич узнал об этом, тайно передал дочери, чтобы ни в коем случае не сдавалась, даже если придется претерпеть за веру, принять мученический венец. Елена и сама держалась стойко, отвергала поползновения панов и прелатов.

Но ее муж, невзирая на любовь, был ярым католиком. А православная церковь в Литве оказалась обезглавленной. Киевский митрополит Макарий, назначенный от Константинопольской патриархии, случайно наткнулся на дороге на шайку татар и был убит. Латиняне приложили все усилия, чтобы протащить ему в преемники смоленского епископа Иосифа Болгариновича – этот почтенный иерарх представлялся самой подходящей фигурой, он обращался в Рим и заверял папу Борджиа о полной готовности принять унию.

Хотя католическая партия Польши и Литвы шла еще дальше. Она тоже писала к папе и убеждала, что Флорентийская уния не подходит, православным сделали слишком много уступок. Александр лицемерно обещал Иосифу, что поддержит в Риме его просьбы, но одновременно убеждал папу не соглашаться на них. Доказывал, что никакой унии не нужно, надо просто обращать народ в католицизм, заново крестить, как язычников. В итоге Борджиа объявил – он возобновит унию в Литве, но определил условия, куда более жесткие, чем раньше. Отмел даже те поблажки, на которые согласился Флорентийский собор.

Усилилось давление на Елену, ее всячески уламывали перейти в «латынскую проклятую веру». А митрополит Иосиф начал разъезжать по стране с католическим епископом, толпой бернардинских монахов и отрядом солдат. Отбирали у православных храмы, смещали священников, заменяя униатами. Нагрянув в город или село, заставляли людей перекрещиваться в католицизм. У тех, кто противился, отнимали детей, женщин и перекрещивали насильно. Папа бурно приветствовал подобные действия. Издал особую буллу, поздравлял литовцев: «Еретики, наконец, озаряются истинным светом».

Но не смолчал Иван III. Откровенно предупредил – он единоверцев в обиду не даст. Однако папские посланцы успокаивали Александра: не надо бояться войны, Рим поможет! Окрутить великого князя Литвы постарались и поляки. Настраивали, что надо воевать, отбить у русских утраченные земли. И тут же запели давнюю песенку – в одиночку вас уже потрепали, необходимо объединяться. В июле 1499 г. был подписан «вечный союз» Польши и Литвы. Литовского Александра и польского Яна Ольбрахта обещал поддержать их третий брат, венгерский и чешский король Владислав. А папа провел переговоры с Ливонским орденом. Там как раз избрали нового магистра, весьма агрессивного Плеттенберга. Он возмущался, что в прошлой войне крестоносцы не выступили на стороне шведов, а сейчас охотно заключил союз с Литвой.

Однако наглая атака на Православие вызвала взрыв возмущения среди литовских православных князей. В апреле 1500 г. в Москву приехал Семен Вельский. Его брат уже 8 лет служил государю, а Вельский попросился в подданство с родовой вотчиной, городом Белой. Когда под угрозой оказалось главное достояние русского человека, вера, к Ивану III потянулись даже потомки его врагов. На службу к нему пожелали перейти внук Шемяки Василий и сын Ивана Можайского Семен. Передавали государю свои удельные княжества – Новгород-Северский, Чернигов, Стародуб, Гомель, Любеч.

Александра Литовского ошеломил такой оборот. Папа расхваливал, а его государство вдруг стало рушиться! Из Вильно помчалось посольство к Ивану Васильевичу, зять обвинял его в нарушении договора: ведь Москва обязалась больше не принимать перебежчиков. Александр требовал выдать их, грозил войной. Но тесть ответил: Литва давным-давно преступила договор, принуждая Елену к латинству, лишив ее духовников. А выдача перебежчиков в сложившейся ситуации была актом уже не политическим, а духовным, это означало предать единоверцев на поругание. Войны за веру Иван III не боялся, она была оправданной. Отписал Александру, что в Литве «строят латинские божницы в русских городах, отнимают жен у мужей, а детей у родителей и силою крестят в закон латинский… Могу ли видеть равнодушно утесняемое Православие?»

Боевые действия начались сами собой. Литовцы выслали войска на отпавших князей, начали захватывать их города. Но и Иван Васильевич отправил им подкрепления. Причем ограничиваться обороной он не намеревался. Если Александр напросился на оплеухи, следовало всыпать ему покрепче. Сосредотачивались четыре группировки. На северо-западном направлении Андрей Челяднин собирал новгородцев и псковичей, на центральном выдвигался корпус Юрия Захарьича Кошкина, на юго-западном – Якова Захарьича. А в Твери формировался резервный кулак во главе с Даниилом Щеней.

Первые успехи обозначились на юго-западе. Полки Якова Захарьича с ходу взяли Брянск, люди встречали их как освободителей. Рать соединилась с Василием Шемячичем и Семеном Можайским, разбила и разогнала по крепостям литовские отряды. Князья Трубецкие и Мосальские добровольно перешли на сторону Ивана III. Александр и его советники растерялись. Они не ожидали столь быстрого и могучего натиска. Лихорадочно соображали, каким образом ответить.

В это время на центральном участке вторая русская рать, Юрия Кошкина, овладела Дорогобужем, но поступили доклады, что она малочисленная. Литовский государь принял решение разгромить ее – и откроются дороги в глубь Руси, можно будет выйти в тылы юго-западной группировки. Приказал собирать армию под Смоленском. Правда, у католиков не нашлось умелых полководцев, командующим назначили православного князя Константина Острожского, дальнего потомка Даниила Галицкого. Но он считал гонения на веру всего лишь ошибкой правительства, сохранил верность Литве. Сам Александр выехал в Борисов и Витебск, начал организовывать второе войско: когда Острожский разгромит Кошкина, намеревался бросить его в прорыв, тут-то и погуляет по Руси литовская конница.

Но Иван Васильевич вовремя получил известия, где сосредотачиваются силы противника. Намерения литовцев он разгадал и срочно направил на выручку центральному корпусу Даниила Щеню с лучшими полками. Резервная рать опередила неприятеля, успела догнать своих. Щеня принял общее командование, Кошкин становился при нем воеводой Сторожевого полка. Хотя понижение больно задело воеводу. Вдобавок ко всему, Щеня принадлежал к опальному роду Патрикеевых, и Кошкин попытался качать права, отказался выполнить приказ. Написал Ивану III: «Мне ли стеречь князя Данилова полка Щенятева?» Но государь знал цену своим полководцам. А в интригах Щеня не был замешан никогда, и опала его никоим образом не коснулась. Иван Васильевич пресек первый в истории местнический спор, одернул Кошкина: «Тебе стеречь не князя Даниила, стеречь тебе меня и моего дела».

Да, дело было общим, и Щеня показал, на что он способен. Русская и литовская армии двигались навстречу, обе были примерно равны, около 40 тыс. человек. Но Острожский все еще пребывал в уверенности – у него войск значительно больше. На р. Ведроши литовцы наткнулись на русский передовой отряд, опрокинули его лихим ударом. Преследуя бегущих, доскакали до р. Тросны (Рясны), в которую впадает Ведрошь, принялись наводить мост. И внезапно обнаружили за рекой государевы полки. Под знаменами Острожского собралось много знатных панов, удачный бой разгорячил их, они рвались поколотить «московитов». А Щеня действовал хладнокровно, расчетливо. Разместил в засаде сильный корпус, а неприятелей подзадорил, бросил часть ратников в притворную атаку. Литовцы отразили ее, и вся вражеская армия хлынула через Тросну.

Рыцарская конница сомкнулась, опустила копья и понеслась на русских. Ее ждали. Грохнули пушки, пищали, засвистели стрелы. Затормозив противника, полетели в рубку дети боярские. Бились 6 часов. Сходились и расходились, теснили друг друга, «хватались за руки, секлись, и по удолиям кровь аки река лилась, и в трупах кони вязли». Обе стороны несли потери, никто не мог взять верх. Но Щеня дождался, когда литовцы выдохлись, и подал команду засадному корпусу. Свежие воины врезались во фланг неприятеля, проломили дорогу к мосту через Тросну и порушили его. Враги, объятые ужасом, покатились назад, их брали в клещи, скидывали в реку. Одни тонули, другие сдавались, третьи разбегались. Был захвачен лагерь и обоз литовцев. В плен попали Острожский и немало знатных вельмож.

Победа была полной и блестящей, в Москве обратили внимание и на дату – 14 июля. В этот же день разбили новгородцев на Шелони, взяли Казань. Славили и благодарили св. апостола Акилу, 14 июля отмечалась его память. Государь щедро наградил воевод и воинов. А Литва была в панике. Александр сразу же раздумал возглавлять вторую армию, убрался в Вильно. Русские продолжали наступление, взяли Торопец, Путивль, Любеч. За лето 1500 г. литовцы потеряли десяток городов. Государевых ратников остановили только осенние непогоды и усталость.

Спасать Александра спешно нацелились его родственники. В Москву прикатило посольство польского Яна Ольбрахта и венгерского Владислава. Они требовали мириться, вернуть их брату отобранные области, угрожали поддержать его войсками. Но Иван Васильевич не позволил себя запугать. Возвращать приобретения наотрез отказался. На следующий год он решил еще разок тряхануть Литву, договаривался о совместных ударах с Менгли-Гиреем. Александр тоже прислал в Крым делегацию, убеждал хана перейти на его сторону, предлагал за это платить ежегодную дань. Доказывал, что русские не могут быть искренними друзьями татар: прежние московские великие князья были «холопами» ханских предков, а Иван III занесся, называет себя «братом» Менгли-Гирея. Но лесть и посулы не помогли, хан не пожелал изменять союзникам.

Литовские дипломаты орудовали не только в Бахчисарае. Делегации с мешками золота прибыли в Большую орду и к ногайцам. А эмиссары папы Борждиа торопили ливонских крестоносцев, мутили воду в Швеции. В результате русские планы на 1501 г. были сорваны. Ногайцы напали на Казань, а сыновья Ахмата на владения Менгли-Гирея. Крымская конница вместо Литвы развернулась против них. Ивану Васильевичу пришлось перебрасывать войска на южные и восточные границы, помогать дружественным ханам. И в это же время заявили о себе ливонцы. В прибалтийских городах внезапно и подло было захвачено 200 русских кораблей с товарами. В застенки бросили 150 купцов, их слуг и домашних. Новгородцы и псковичи не понимали, что случилось? Отправили посольство выяснить, чем провинились их сограждане. Но и послов упрятали в тюрьму.

Иван III вынужден был отложить наступление на Литву. Псков и Новгород мобилизовывали ополчение против немцев, для подкрепления государь прислал им полк князя Данилы Пенко. Надо сказать, магистр Плеттенберг не без оснований славился воинскими талантами. Он нарочно провоцировал вторжение русских, чтобы разбить их, а уж потом ворваться на Псковщину. На соединение с ним должно было подойти и литовское войско пана Черняка. Сборная рать Пенко двинулась наказать ливонцев за насилия над купцами, а магистр устроил засаду в лесистой долине на р. Серице. По колоннам с близкого расстояния шарахнули из пушек и пищалей, покосили огнем. Погибли московский воевода Бороздин, псковский посадник Тенкин. Немцы налетели на ошеломленных ратников, русские побежали. Крестоносцы гнались за ними, подступили к Изборску.

Но нахрапом овладеть крепостью не удалось, жители заперлись, изготовились драться. А Плеттенберг не хотел терять времени, позволять псковичам оправиться от разгрома. Обстрелял Изборск из пушек и повел рыцарей к Пскову. Тем не менее его расчеты не сбылись. Бежавшие ополченцы быстро приходили в себя, все население привычно бралось за оружие. Немцы дошли до р. Великой и обнаружили – броды уже перекрыты. Потыкались в разных местах, везде встречали русские отряды. Тогда магистр решил поискать добычу полегче, повернул вверх по реке.

Крестоносцы обрушились на город Остров. Бомбардировали, полезли на штурм и вломились в крепость. 4 тыс. жителей вырезали всех до единого. Напакостили, пограбили, но задерживаться на русской земле не рискнули. На следующий день магистр увел войско на свою территорию. Как и договаривались, вскоре появился Черняк с литовцами. Но рыцарей они уже не застали. Пробовали геройствовать самостоятельно, осадили Опочку. Не тут-то было, защитники отбили их, и Черняк удалился восвояси.

На литовском фронте царило затишье, но обозначились неприятные для Москвы перемены сразу в нескольких государствах. Умер польский король Ян Ольбрахт, и паны избрали на его место Александра. После страшного поражения на Ведроши литовские сепаратисты помалкивали, Польша и Литва опять объединились. А датско-шведская держава наоборот, разделилась. Король Ханс оставил в Стокгольме жену Кристину и отлучился в Копангаген. Без него местные аристократы учинили переворот, снова провозгласили правителем Стена Стуре. Теперь можно было ожидать, что Швеция присоединится к антирусскому союзу.

Но у Ивана Васильевича осенью высвободились войска со степных границ, и противникам довелось это почувствовать. В октябре рать Александра Ростовского выступила к Мстиславлю. Литовский король стянул навстречу все силы, какие смог наскрести, армию возглавили князь Михаил Ижеславский и воевода Евстафий Дашкович. Но для панов дело обернулось очередным разгромом. Поле битвы устлали 7 тыс. неприятельских тел, многих взяли в плен. Литовский командующий «едва утече во град». Русские не стали брать Мстиславль, зато окрестности разорили подчистую.

А основное ядро московских полков и служилых татар под командованием Щени великий князь перевел на ливонский фронт. Присоединились псковичи и новгородцы, вступили в Прибалтику и сполна расквитались за Остров, заполыхали немецкие замки и хутора. Плетеннберг понадеялся, что сумеет разделаться с русскими примерно так же, как прошлый раз – напасть неожиданно, вогнать в панику. Когда войско Щени остановилось около замка Гельмет, крестоносцы потихонечку подобрались к лагерю. Кинулись в атаку в третьем часу ночи. Но Щеня был не из тех начальников, кто теряет самообладание, быстро поднял и построил бойцов.

Рубка завязалась отчаянная, немцы прорывались к шатрам воевод, под ударом меча пал помощник Щени Александр Оболенский. И все-таки русские устояли, а дальше худо пришлось рыцарям. Они, как обычно, были закованы в латы и шлемы, поразить их саблей было трудно, но командиры ободряли воинов, кричали – бить булавами, шестоперами. Это оружие было надежным, раскалывало шлемы вместе с головами. Врага погнали, «и биша поганых немцев на 10 верстах, и не оставиша даже вестника, а не саблями светлыми секоша их, но биша их москвичи и татарове, аки свиней, шестоперами». Действительно, в тяжелых латах ускакать от погони было невозможно. Не осталось даже вестника, чтобы сообщить своим о судьбе нападавших.

Русские дошли до Ревеля, «землю немецкую учинили пусту». Но поступили известия, что магистр хочет разгромить Ивангород, подбивает к этому шведов, и великий князь приказал Щене вернуться, защитить важный порт. Лишь к весне стало ясно – Швеция в войну не вмешается. Отважная супруга датского Ханса Кристина засела в замке Стокгольма с верными ей гвардейцами, держалась до мая 1502 г. Ее муж снаряжал флот и армию вызволять жену и отбивать шведскую столицу. Стену Стуре было совсем не до русских. Иван Васильевич отозвал Щеню и лучшие войска в Москву, оборонять Ивангород поручил новгородскому наместнику Лобану Колычеву.

Но Плеттенберг прослышал, что государевы полки удалились, решил, что справится без шведов. Призывал в строй рыцарей, нанимал солдат. В марте нагрянул на р. Нарову, перебил передовую заставу Михаила Смолки Слизнева. И все-таки наместник не подпустил его к Ивангороду, упорные бои разгорелись на подступах. Сам Лобан Колычев сложил голову в этих схватках, но врагов отбросили. Ливонцы попытались наступать на другом участке, южнее Пскова. Захватили волость, «голов много посекоша», обложили Красный городок. Жители отразили несколько атак, но силы были слишком неравны. Ждали погибели, молили о спасении св. Параскеву Пятницу. А немцы узнали, что на них выступило псковское ополчение, «нападе на них страх и трепет, и побегоша прочь». В благодарность св. Параскеве Пятнице в Красном городке построили церковь.

На летнюю кампанию 1502 г. Иван III наметил овладеть Смоленском. Командовать армией назначил одного из своих сыновей, Дмитрия Жилку. Ему предстояло брать город, а потом принять титул великого князя Смоленского. В помощь ему дали воевод Василия Холмского, Якова Кошкина. Для прикрытия со стороны Ливонии вторая армия собиралась в Новгороде, ее возглавил Щеня. К Смоленску подступили 14 июля – уж наверное, не случайно выбрали «победоносный» день св. Акилы. Но крепость была очень сильной, а неприятели позаботились, чтобы в ней не было сторонников Москвы. Всех, кого сочли ненадежными, выслали в глубь Литвы, остальных запугали, что «московиты» их перебьют и поработят.

Смоленск оказал бешеное сопротивление, а Дмитрий Жилка проявил себя слишком плохим начальником. Наладить управление он не сумел, приставленные к нему воеводы ссорились, армия пошла в разнос. Дети боярские не выполняли приказаний. Вместо того, чтобы лезть под пули и ядра, самовольно разъезжались пограбить. В общем, «волости и села повоеваша и пограбиша и пожогша и полону выведоша бесчисленно», а Смоленск не взяли. В сентябре на выручку осажденным двинулась большая польско-литовская армия с немецкими наемниками. Вступать в сражение с расхлябанными полками было нельзя, Дмитрий Жилка принял единственное разумное решение, отступить. Доложил отцу, Иван III наказал многих нарушителей воинского долга: одних тюремным заключением, других били кнутом.

Вторую армию формировали не напрасно. Плеттенберг загорелся воспользоваться тем, что русские завязли под Смоленском, повторил прошлогодний набег. Попытался с налета захватить Изборск, а потом рванул на Псков. 6 сентября немцы встали за р. Великой, открыли по городу артиллерийский огонь. Псковичи вышли из крепости в контратаку. Целый день происходили стычки, особенно отличились русские «жолнеры с пищалями». Ночью магистр вдруг снялся с места и устремился вдоль реки к бродам у села Выбуты. Сбил стоявший там заслон, перешел Великую и кинулся к Пскову с другой, менее защищенной стороны. Псковичи подожгли посады, наместник Иван Горбатый Суздальский распорядился усилить некоторые участки, строить дополнительные деревянные укрепления.

Двое суток ливонцы штурмовали город, но сломить оборону не сумели. А на помощь уже торопился Щеня с новгородцами. Испробовать еще раз шестоперы желающих не было, немцы покатились прочь. Когда показалась русская рать, псковичи присоединились к ней, выступили в погоню. Настигли неприятелей у Смолина озера. Плеттенберг опять схитрил. Пожертвовал рядовыми воинами и слугами, бросил их вместе с обозом, а рыцари изобразили бегство. Отчасти задумка сработала. Ратники побили солдат, занялись обозом. Между тем магистр резко повернул назад. Немцы налетели ураганом, рубили тех, кто разошелся и оторвался от своих. Но Щеня быстро собрал воинов, рыцари наткнулись на организованный строй, напарывались на копья, их сшибали с лошадей. Остатки их войска предпочли исчезнуть.

К осени начали действовать и русские союзники. Менгли-Гирей окончательно разгромил хана Большой орды Ших-Ахмета, его конница хлынула на Литву. Навела ужас на Луцк, покатилась к Львову, Люблину, отряды крымцев появились у Кракова. Большие крепости обходили стороной, но разоряли Литву и Польшу три месяца. Видя такое дело, разохотился воевать молдавский Стефан, захватил литовские города на Днестре. Положение Александра стало совсем незавидным. А следующим летом возобновят натиск русские! Война оборачивалась ох как худо для литовцев и их подстрекателей.

Но папа Борджиа мгновенно превратился в миротворца. Зимой 1502 г. в Москве объявились послы Ватикана и Владислава Венгерского. Папа предлагал свое посредничество и упрашивал Ивана Васильевича быть уступчивым. Уговаривал не искать приобретений на западе, а вместо этого «постоять за христианство», сразиться с турками. Ради такой цели Борждиа обещал русским союз с Польшей, Германией, Венгрией, Чехией, Ливонией, манил завоеваниями на Балканах. Впрочем, венгерский посол оконфузился. Государь поручил Михаилу Плещееву и Третьяку Долматову «его поити» и выведать секреты. Посол Сантай выболтал все что нужно, но слишком упился, расшибся, и не смог даже прийти во дворец, на официальном приеме его замещал переводчик.

Посредничество папы-извращенца Иван Васильевич обошел молчанием и воевать с османами не спешил. Красноречиво пояснил, что он и без того «стоит за христианство». Против кого стоит, догадаться было нетрудно. Но Александр Литовский нашел другого посредника, собственную жену. Ей жилось в Вильно не сладко. Паны окружали ее ненавистью, объявляли главной виновницей войны. Теперь сменили тон, заискивали, умоляли обратиться к отцу. Елена не отказалась, написала ему. Что ж, Иван Васильевич был готов примириться. Стране и воинам требовалась передышка. А если соседи опять занесутся, не поздно будет продолжить.

На переговорах литовские дипломаты всеми способами уламывали государя возвратить занятые области. Дескать, земли-то по праву принадлежат Александру. Но Иван III усомнился. По какому такому праву? Разве всегда Гедиминовичи владели русскими городами? Государь указал, что вотчина короля – Польша и Литва, это земли его предков. «А Русская земля от наших предков из старины наша отчина». Чужого не брали, только свое. Стоял на этом твердо и не уступил ни пяди.

Мириться на таких условиях паны не могли, но и воевать были не в состоянии – глядишь, еще больше отнимут. Кое-как выкрутились, заключив не мир, а перемирие на 6 лет. Великий князь настоял, чтобы в договор включили и пункты о прекращении гонений на Православие. Королю и его советникам некуда было деваться. Они и сами начали соображать – гонениями напакостили не русским, а себе. Аналогичное перемирие заключили с Ливонским орденом. Католическое наступление позорно провалилось. Русские сорвали его, а заодно присоединили чуть ли не треть великого княжества Литовского. Граница проходила теперь в 50 км от Киева.


67. Третий Рим

Иван III совершил в жизни немало ошибок. Но ему было чем отчитаться перед Господом – Русь под его властью стала такой державой, какой еще не была никогда. Однако на закате дней перед ним стояла и ответственная задача: передать наследство в надежные руки. Сын Василий не обманывал его ожиданий, выступал умным и деятельным помощником. Прежний кандидат в наследники, внук Дмитрий, отодвинулся в тень. В дипломатических документах его упоминали на шестом месте, после государя и сыновей от Софьи.

Но вновь зашевелились жидовствующие. Опала Патрикеевых в значительной мере подорвала их позиции, умер и их покровитель Федор Курицын. Дипломатическое ведомство возглавил его брат Волк Курицын, он тоже занимал видное место среди еретиков. Теперь они действовали тоньше, использовали для очернительства Церкви реальные недостатки в тех или иных храмах и монастырях. Подсовывали эти факты государю. Ну а вдобавок подсказали ему еще одну реформу: почему бы не слить церковные земли с казенными, а митрополита, епископов, монастыри, перевести на жалованье, как государственных служащих? Ивану Васильевичу идея показалась плодотворной. Он был уверен, что интересы государства и Церкви в полной мере совпадают. Может, и в самом деле не разграничивать их?

Провокация была задумана умно. Великий князь поссорится с Церковью, разгорятся конфликты со священниками, монастырями. А еретики выступят опорой Ивана III, восстановят влияние. Но митрополит Симон, новгородский архиепископ Геннадий, суздальский Нифонт, преподобный Иосиф Волоцкий не сложили оружия, продолжали раскапывать темные дела секты. Они тоже нашли заступников при дворе – наследника Василия Ивановича и Софью Фоминичну. Жена и сын государя были ревностными православными, сами пострадали от жидовствующих. Кто как не они были способны помочь в борьбе?

Василий и его мать подключились к расследованию, удалось собрать исчерпывающие доказательства. Перед Иваном Васильевичем наконец-то открылась вся правда, отдельные звенья мозаики соединились в пугающую картину. Сектанты проникли в самую верхушку власти, свили гнездо вокруг Елены Волошанки, чуть не учинили переворот. 11 апреля 1502 г. Елену и внука Дмитрия отправили в темницу. Государь запретил именовать их титулами великих князей и даже, как еретиков, поминать в молитвах. Через три дня Василий был официально провозглашен соправителем отца, возведен «на великое княжение Владимирское и Московское».

Но через год последовал ответный удар. 7 апреля 1503 г. внезапно умерла Софья Палеолог. Причина смерти была установлена уже в XX в. При вскрытии великокняжеских гробниц химический анализ выявил, что содержание мышьяка в останках Софьи вчетверо превышает максимально допустимый уровень [52]. В XVI в. анализов не делали, но признаки отравления знали. Иван III и Василий заподозрили убийство. Имели представление и о том, кто мог приложить руку к злодеянию: сразу после этого возобновилось дело жидовствующих. Архиепископ Геннадий развернул их преследования в Новгороде. А Василий Иванович склонил отца прислушаться к св. Иосифу Волоцкому. Иван III встретился с преподобным, просил прощения, что раньше не верил ему. Винился в допущенной слабости, обещал выловить всех еретиков.

Летом 1503 г. в Москве открылся Освященный собор. Его готовили долго, намечали укрепить Церковь и очистить от порочащих явлений. Был принят ряд постановлений: запрещалось ставить священнослужителей «за мзду», проживать в одной обители монахам и монахиням, от овдовевших священников требовалось обязательное пострижение. Но вопрос о конфискации церковных земель был снят. Ведь подобные советы давали Ивану Васильевичу разоблаченные еретики. Хотя и предложение казнить их государь спустил на тормозах. Он по-прежнему полагал, что нельзя лишать человека жизни за его убеждения. А среди придворных у сектантов оставались друзья, укрепляли великого князя в таком мнении. Преподобный Иосиф доказывал, что ересь – смертельная зараза. Если не уничтожать разносчиков, она будет охватывать здоровых людей, губить души.

В историческую литературу внедрились рассказы о том, будто св. Иосифу Волоцкому противостоял св. Нил Сорский с «нестяжателями», как они защищали еретиков от расправы, требовали изъять церковные и монастырские владения. Но современными исследователями однозначно доказано – это всего лишь миф, порожденный впоследствии церковной оппозицией. Преподобный Нил действительно основал в Вологодском крае обитель, где монахи жили своим трудом. Но против церковной собственности он никогда не выступал и не отрицал возможности спасаться в больших и богатых монастырях. И тем более св. Нил не был адвокатом еретиков. Он участвовал в расследовании и соборах против жидовствующих и проклял ересь. Со св. Иосифом Волоцким он никогда не ссорился и не спорил! Преподобный Иосиф в своем «Просветителе» использовал работы св. Нила. А Нил Сорский, в свою очередь, очень уважал его, держал в обители многие его труды, а «Просветитель» ценил настолько высоко, что собственноручно переписал половину книги [42, 69].

Тем не менее Иван III не внял доводам священнослужителей, и на крайние меры против сектантов не решился. Но в июле того же года у великого князя случился удар, отнялись рука, нога и глаз. Это во многом изменило его настроения. За сорок лет властвования он редко бывал в паломничествах по святым местам, разве что попутно, разъезжая по иным надобностям. Считал – его служба Богу иная. Осенью 1503 г. Иван Васильевич вместе с сыновьями впервые отправился в долгое путешествие по святым обителям. Побывал в Троице-Сергиевом монастыре, в Переславле, Ростове, Ярославле. Делал вклады, молился, каялся в легкомыслии, в пренебрежении монастырями и старцами, во внушенных ему проектах отобрать церковные земли.

Этой поездкой, покаянием, государь прощался и с нелегким бременем власти. Он отходил от дел. В Кремле стал распоряжаться его сын. Советовался с больным отцом, Иван Васильевич еще восседал на торжественных приемах. Но он понимал – осталось недолго. В июне 1504 г. утвердил завещание. Оставлял державу Василию. Младшие сыновья Юрий, Дмитрий, Семен, Андрей должны были повиноваться и служить ему, как отцу. Им, по обычаю, определялись большие уделы, но их владения не составляли единых княжеств, города были разбросаны по Руси. Заранее оговаривалось, младшие дети не могут претендовать на что-то большее, если умрут без мужского потомства, уделы отойдут в казну. Значительно ограничивалась и самостоятельность князей. По сути, их княжества приравнивались к вотчинам служилых князей и бояр.

Но св. Иосиф Волоцкий полагал, что за государем остается весьма важный долг. Обратился к духовнику великого князя архимандриту Митрофану, напомнил об обещании карать еретиков. Грозил карой Божьей, если он с подобным грузом предстанет перед престолом Всевышнего. На этот раз Иван III согласился. В декабре 1504 г. состоялся еще один Освященный собор. Только сейчас осуждение жидовствующих было доведено до конца, руководителей секты приговорили к смерти.

Дьяк Волк Курицын, Дмитрий Коноплев и духовник Елены Волошанки Иван Максимов были сожжены в срубе. Некраса Рукавова, архимандрита Кассиана с братом и еще нескольких сектантов казнили в Новгороде. Остальных осужденных разослали по тюрьмам и монастырям. Тогда же, в январе 1505 г. умерла в темнице Елена Волошанка. Может быть, заключение и переживания подорвали ее здоровье, но не исключено, что ее умертвили тайно. Хотя семейный «сор из избы» Иван Васильевич не выносил, Елену похоронили в Воскресенском соборе рядом с отравленной Софьей, рядом с другими великими княгинями.

А государь уже задумывался, где лежать ему самому. Он перестроил все кремлевские соборы, кроме одного, Архангельского. Как бы оставил напоследок собственную фамильную усыпальницу. В мае 1505 г. он повелел разобрать старый собор, возводить новый. Одновременно начали перестраивать церковь св. Иоанна Лествичника – на ее месте вырастет высокий изящный храм, и народ даст ему второе имя, Ивана Великого. В честь Ивана III.

Великий князь спешил ликвидировать все упущения. Василий до сих пор жил холостяком. Это было непорядком, во главе страны должен был встать женатый человек. Отец мечтал сосватать ему иностранную принцессу, ан не получилось. Сейчас вести поиски за границей было уже некогда, а невесты из подданных оказывались не по рангу. Но кто-то вспомнил древний византийский обычай. Ведь для греческих императоров любые невесты считались не по рангу, и выбирали именно среди подданных. Летом 1505 г. объявили по городам и весям – все князья и бояре, у кого имеются дочери на выданье, обязаны представить их на смотрины. По стране разъехались чиновники, лучших девушек привезли в Москву. Из них Василий Иванович выбрал Соломонию, дочь боярина Сабурова. 8 сентября отпраздновали свадьбу.

В общем, Иван III рассчитал все очень вовремя. Как раз успели возвести стены Архангельского собора. Успел и сына женить, чтобы траур не помешал. 27 октября государь засобирался в последний путь. Собирался обстоятельно, спокойно, так же, как привык исполнять остальные обязанности. Предложение митрополита постричь его в схиму отверг. Ответил, что Господь будет судить по делам, а не по предсмертному обряду. Возле постели велел дежурить стряпчему Федору Кученицкому. Он присутствовал при кончине отца, Василия Темного, и должен был не пропустить момент, когда душа отлетит от тела, когда надо будет известить родных, ударить в колокола, начать заупокойные молитвы. Этот момент наступил около семи часов вечера…

Врагов России немало порадовала смерть Ивана III. Ушло нечто незыблемое, грандиозное. Уж на что казанский хан Мухаммед-Эмин был обязан русским, подарившим ему трон, но он попросту боялся государя, исподволь мечтал сбросить зависимость. Он даже не дождался, когда Иван Васильевич отойдет в мир иной. Летом 1505 г., узнав о его болезни, взыграл боевым духом, приказал перебить всех русских купцов, находившихся в Казани, и кинулся осаждать Нижний Новгород.

Вскинулись и сторонники Ватикана, поляки, литовцы. Оживились ливонцы, шведы. Может, новый государь Василий III будет слабее отца? Или поглупее? Папа Юлий II объявил сбор денег на крестовый поход «против русских схизматиков и еретиков». В Вильно и Кракове зазвучали воинственные призывы, лихо бряцали сабли. А в кулуарах зашушукались премудрые дипломаты, изобретая ловушки для «московитов». Друг Ивана Васильевича Менгли-Гирей состарился, одряхлел, в Крыму верховодили его сыновья. С ними паны сумеют договориться, начнут платить дань, и крымцы повернут оружие против русских. Объединят усилия с казанцами, астраханцами, ногайцами, будут втягивать в конфликты турок…

Немало хлопот доставят нашей стране ее собственные бояре, удельные княжата. Никак не прекратят воровать и хищничать, будут завидовать своевольным литовским аристократам, предавать, устраивать заговоры. Василий III скажет, что у русского народа три врага – «латинство, басурманство и свои же сильные». Решать эти проблемы доведется потомкам Ивана III. Они отразят атаки и с запада, и с востока, и с юга. Сын Василий присоединит Смоленск и Рязань. Внук Иван Грозный покорит Казань и Астрахань, возьмется строить засечные черты, заселяя и обживая южные степи. Вслед за дедом он будет пробиваться к Балтике, откроет дороги для освоения Сибири, искоренит гнезда изменников и еретиков…

Все это будет позже. Но основа России уже сформировалась. Жители разных земель и княжеств слились воедино, осознали себя одним народом. Народом, имевшим славное и великое прошлое. А впереди у него лежало еще более яркое будущее. Дальновидные люди чувствовали это, задумывались о высокой и неординарной миссии родной страны. Ученый псковский инок Филофей составил послание Василию III. Писал, что первый Рим и второй, Константинополь, пали, прогневив Господа тяжкими грехами, повреждением нравов и веры. Москва – Третий Рим, «а четвертому Риму не бывать». Корабль Третьего Рима, созданный несколькими поколениями русских властителей, священнослужителей, воинов, тружеников, их жен, матерей, отчаливал в плавание сквозь бури и сквозь века…


26.12.2011 г., п. Монино


Список литературы

1. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Синодальное издание.

2. Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею, т. 1–2. СПб., 1841.

3. Акты Московского государства, т. 1–2. СПб., 1894.

4. Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т. 1–2. СПб., 1865.

5. Алексеев Д. Г. Под знаменем Москвы: борьба за единство Руси. М., 1992.

6. Алексеев Ю. Г. Государь Всея Руси. Новосибирск: Наука, 1991.

7. Белоусов Р. А. Экономическая история России, в 2 кн. М., 1999.

8. Бойцов М., Шукуров Р. История Средних веков. М.: МИРОС, 1995.

9. Большая советская энциклопедия, т. 1–30. М.: 1970–1978.

10. Борисов Н. С. Иван III. M.: Молодая гвардия, 2006.

11. Борисов Н. С. Иван Калита. М.: Молодая гвардия, 2005.

12. Бретон Г. Женщины и короли, т. 2. М.: Пересвет, 1993.

13. Бутромеев В. П., Бутромеев В. В., Бутромеева Н. В. Символ власти, иллюстрированный энциклопедический справочник. М.: Белый город, 2006.

14. Бушуев С. В., Миронов Т.Е. История государства Российского, в 2 т. М., 1991.

15. Византия и Русь. М.: Наука, 1989.

16. Военный энциклопедический словарь. М., 1984.

17. Воронин Н. Н. Андрей Боголюбский. М.: Водолей, 2007.

18. Всемирная история, т. 4–5. М., 1956.

19. Всемирная история, в 24 т. Минск: Литература, 1996.

20. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.

21. Гордеев А. А. История казаков, т. 2. М.: Страстной бульвар, 1992.

22. Гумилев А. Н. Древняя Русь и Великая Степь. М.: Айрис-пресс, 2002.

23. Гумилев A. M. От Руси до России. М.: Айрис-пресс, 2002.

24. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI в. М. – Л., 1950.

25. Забелин И. Домашний быт русских цариц. М., 1872.

26. Забылин М. Русские народ, обычаи, обряды, предания, суеверия. М.: Русская книга, 1996.

27. Земная жизнь Пресвятой Богородицы и описание святых чудотворных ее икон / Сост. Снесарева С. М.: Благовест, 2001.

28. Избранные жития святых. СПб.: Сатис, 2007.

29. Иностранцы о древней Москве: сборник док. / Сост. М. М. Сухман. М.: Столица, 1991.

30. Исторические связи Скандинавии и России IX–XX вв. Л., 1970.

31. История России с древнейших времен до конца XVII в. / Под ред. А. Н. Сахарова, А. П. Новосельцева. М.: ACT, 1996.

32. История России с древнейших времен до конца XVII в. / Под ред. П. В. Волобуева. М., 2000.

33. История России с древнейших времен до конца XVII в. Хрестоматия. / Под ред. Сахарова А. Н. М.: Вербум-М, 2003.

34. История России с древнейших времен до наших дней / Под ред. Сахарова А. Н. В 2 т. М.: Проспект, 2009.

35. История СССР с древнейших времен до 1861 г. / Под ред. П. П. Епифанова, В. В. Мавродина. М.: Просвещение, 1983.

36. Казанская история. М.-Л., 1954.

37. Карамзин Н. М. История государства Российского, т. V–VIII. М.: Золотая аллея, 1993.

38. Каргалов В. В. Конец ордынского ига. М.: Наука, 1980.

39. Каргалов В. В., Шамро А. А. Под московским стягом. М.: Моск. рабочий, 1980.

40. Ключевский В. О. Курс русской истории, соч. в 9 томах, т. 2. М.: Мысль, 1988.

41. Кожинов В. История Руси и русского слова. Современный взгляд. М.: Чарли, 1997.

42. Колесницкий Н. Ф. «Священная Римская империя»: притязания и действительность. М.: Наука, 1977.

43. Коринфский А. А. Народная Русь. М.: 1901.

44. Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. СПб., 1913.

45. Куликово поле. Большая иллюстрированная энциклопедия под общей ред. Гриценко В. П. Тула, 2007.

46. Культура средневековой Руси. Л., 1974.

47. Лависс Э. Всеобщая история. Популярный справочник. М.: Дельта, 1997.

48. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Прогресс, 1992.

49. Лихачев Д. С. Русские летописи. М.: АН СССР, 1947.

50. Лошиц Ю. М. Дмитрий Донской. М.: Мол. Гвардия, 1983.

51. Лубченков Д., Романов В. Любовь и власть. Вильнюс: Полина, 1991.

52. Манягин В. Г. Правда Грозного Царя. М.: Алгоритм, 2006.

53. Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. / Ред и пер. Аннинского С. А. М. – Л., 1936.

54. Мунчаев Ш. М., Устинов В. М. История России. М.: Норма, 2002.

55. Нестеров Ф. Ф. Связь времен. М., 1980.

56. Нечволодов А. Сказания о русской земле, кн. 1–2. М.: В. Шевчук, 2003.

57. Никольский Н. М. История русской церкви. М.: Политиздат, 1988.

58. Одежда народов Восточной Европы в Средние века. М., 1989.

59. Оксфордская иллюстрированная энциклопедия, т. 3. Всемирная история. М.: Инфра-М, 1999.

60. Орлов А. С., Георгиев В. А. Хрестоматия по истории России с древнейших времен до наших дней. М., 1990.

61. Орлов М. А. Искушение нечистой силой, М.: Рипол, 1996.

62. Пашков Б. Г. Русь, Россия, Российская империя: хроника событий. 862-1917 гг. М., 1994.

63. Писцовые книги Московского государства, ч. 1. СПб., 1877.

64. Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993.

65. Платонов О. А. Русская цивилизация. М.: Роман-газета, 1995.

66. Поликарпов B. C. История нравов России. Р.– н. – Д.: Феникс, 1995.

67. Полное собрание русских летописей. М.: Изд. восточн. литерат., 1962–1965.

68. Похлебкин В. В. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах, фактах. Вып. 1. М., 1992.

69. Преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский. Сборник статей. М.: Русский издат. центр, 2011.

70. Преображенский А. А., Рыбаков Б. А. История Отечества. М.: Просвещение, 1996.

71. Проезжая по Московии. Россия XVI–XVII вв. глазами иностранцев. / Под ред. Н. М. Рогожина. М.: Международные отношения, 1991.

72. Путешествия в древность / Под ред. чл. – корр. АН СССР В. А. Янина. М.: Изд. Моск. университета, 1983.

73. Пушкарева Н. А. Женщины древней Руси. М.: Мысль, 1989.

74. Религии мира. Энциклопедия для детей, т. 6–7. М.: Аванта, 1996.

75. Россия XV–XVII вв. глазами иностранцев. Л.: Лениздат, 1986.

76. Русская военная сила. История развития военного дела от начала Руси до нашего времени, т. 1. М., 1897.

77. Русский биографический словарь, т. 1–25. СПб., 1896–1913.

78. Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М.: АН СССР, 1963.

79. Рыбаков Б. А. Из истории культуры Древней Руси. М., 1984.

80. Рябцев Ю. С. Путешествие в Древнюю Русь. Рассказы о русской культуре. М.: Владос, 1995.

81. Святый княже Александре, моли Бога о нас! / Под ред. митрополита Ташкентского и Среднеазиатского Владимира. М.: Сибирская Благозвонница, 2007.

82. Скржинская Е. И. Барбаро и Контарини о России. Л., 1971.

83. Слово Древней Руси. М.: Панорама, 2000.

84. Собрание государственных грамот и договоров, т. 2–3. М., 1819–1822.

85. Советская историческая энциклопедия, т. 1–16, М., 1961–1976.

86. Советский энциклопедический словарь. / Под ред. A. M. Прохорова. М.: Сов. Энциклопедия, 1987.

87. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. В 15 кн. Кн. V–VIII. M„1962.

88. Соловьев С. М. Чтения и рассказы по истории России. М.: Правда, 1989.

89. Софоний. Задонщина. Русская литература XI–XVIII вв. М.: Худ. литература, 1987.

90. Стариков Н. В. История России. Справочник студента. М.: ПРИОР, 2001.

91. Судебники XV–XVI вв. М. – Л., 1952.

92. Татищев В. Н. История Российская. М.: АН СССР, 1962–1963.

93. Тихомиров М. Н. Российское государство XV–XVII вв. М., 1979.

94. Тихомиров М. Н. Средневековая Россия на международных путях. М.: Наука, 1966.

95. Успенский Ф. И. История Византийской империи, в 5 т. М.: ACT, 2001.

96. Харлщкий М. С, Хромов С. С. Русские праздники, народные обычаи, традиции, обряды, М.: Рос. унив. Дружбы народов, 1996.

97. Хрестоматия по русской военной истории. М.: Воениздат, 1947.

98. Шамбаров В. Е. Выбор веры. М.: Алгоритм, 2010.

99. Шамбаров В. Е. Казачество. История вольной Руси. М.: Алгоритм, 2007.

100. Шамбаров В. Е. От Киева до Москвы. М.: Алгоритм, 2011.

101. Шамбаров В. Е. Царь грозной Руси. М.: Алгоритм, 2009.

102. Шамбаров В. Е. Тайна воцарения Романовых. М.: Алгоритм, 2007.

103. Шикман А. П. История России. Школьный биографический словарь. М.: Эксмо, 2001.

104. Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм. М.: Интербук, 1990.


Оглавление

  • От автора
  • 1. Как угасала Византия
  • 2. Как погибала Древняя Русь
  • 3. Каким был мир в XIV cтолетии?
  • 4. Черная смерть
  • 5. Великий князь Иван II Красный
  • 6. Как в Орде началась замятия
  • 7. Св. Благоверный Великий князь Дмитрий Донской
  • 8. Литовщина
  • 9. Как князь Дмитрий остановил Литву
  • 10. Как в Москве завелись изменники
  • 11. Как началась эпоха Возрождения
  • 12. Пьяна и Вожа
  • 13. Как расцветала русская церковь
  • 14. Куликовское покаяние
  • 15. Как русских зауважали
  • 16. Нашествие Тохтамыша
  • 17. Как у католиков стало два папы
  • 18. Как Русь оправлялась от удара
  • 19. Как Тохтамыш сцепился с Тамерланом
  • 20. Великий князь Василий I
  • 21. Витовт Литовский
  • 22. Нашествие Тамерлана
  • 23. Косово поле и крестоносцы
  • 24. Как Витовт и Тохтамыш делили землю
  • 25. Как Олег Рязанский бился за отечество
  • 26. Как русских подставили под Грюнвальдом
  • 27. Как Василий I и Витовт меняли ханов
  • 28. Как гуситы взорвали Европу
  • 29. Крест с неба
  • 30. Великий князь Василий II
  • 31. Как москвичи уходили из Москвы
  • 32. Великие князья Юрий III и Василий Косой
  • 33. Как португальцы вышли в океаны
  • 34. Как Василий II отверг унию
  • 35. Как возникло Казанское царство
  • 36. Как Василий II стал Темным
  • 37. Как Русь исцелялась от слепоты
  • 38. Как магнаты тасовали королей
  • 39. Как русская церковь стала автокефальной
  • 40. Шемякины суды
  • 41. Как завершились гражданские войны
  • 42. Падение Константинополя
  • 43. Как рождалось самодержавие
  • 44. Как вера укрепляла власть
  • 45. Великий князь Иван III
  • 46. Кое-что о Дракуле, «Синей Бороде» и докторе Фаусте
  • 47. Как исчезли Ярославское и Ростовское княжества
  • 48. Казанская война
  • 49. Как русские открывали Индию
  • 50. Как надломилась Новгородская республика
  • 51. Как на Русь прилетел двуглавый орел
  • 52. Как возводился Успенский собор
  • 53. Как короли созидали королевства
  • 54. Что важнее, права или правда?
  • 55. Как русских решили поставить на колени
  • 56. Угра – «Пояс Пресвятой Богородицы»
  • 57. Как в Москве угнездились «Жидовствующие»
  • 58. Как Русь превращалась в Россию
  • 59. Охота на ведьм
  • 60. Как завершилась Вятская республика
  • 61. О злобных волках и змиях пагубных
  • 62. Границы сдвигаются на запад
  • 63. Плеск Балтийского моря
  • 64. О правосудии и милосердии
  • 65. Рождение Европейской цивилизации
  • 66. Иван III против папы Александра Борджиа
  • 67. Третий Рим
  • Список литературы
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно