Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

В. А. Злыгостев
Субэдэй. Всадник, покорявший вселенную

Посвящаю эту книгу памяти моих дедов, простых русских крестьян,

Злыгостева Сергея Ивановича и Гулина Александра Ивановича

Евразия. Конец XII — начало XIII веков. Границы на карте нанесены в соответствии с данными работ Э. Д. Филлипса, Д. Мэна, В. Г. Пашуто, Л. Н. Гумилева.

Изгнание чудовищ

О Великой монгольской империи XIII–XIV веков и ее Великом создателе Чингисхане написано столько научных монографий и статей, художественных романов и повестей, отснято столько документальных и художественных фильмов, что одному человеку для того, чтобы переработать и осмыслить все эти горы информации, наверное, понадобилось бы столько же лет, сколько существовала сама эта империя. И, в принципе, кажется, что уже сказано все, что можно было сказать и о самом Чингисхане, и о созданном его гением и волей Монгольском государстве, по своим территориальным масштабам и историческим последствиям не имевшем ничего равного в евразийской истории. И даже маятник исторического познания и оценки этого исторического феномена прошел свою амплитуду: от полного негатива в XIX — первой половине XX веков до апологетики на рубеже XX и XXI столетий. Апофеозом динамики общественного мнения относительно роли Чингисхана в мировой истории, наверное, явилось признание его одним из величайших исторических деятелей II тысячелетия и возведение ему грандиозного памятника в Китае.

Но вот в чем состоит «парадокс» научного познания? Прежде всего, в том, что его горизонты не имеют пределов. История как объект познания неисчерпаема. Человечество, чем дольше оно пребывает на этой Земле, тем больше интересуется своим прошлым. Последнее, слава богу, не «парадокс», а непреложный закон бытия. И это составляет основное условие существования исторической науки как части духовного и интеллектуального пространства человеческого бытия, а ученых-историков — как создателей и наполнителей этого пространства. Правда, с сожалением следует отметить, что современная историческая наука пребывает в состоянии некоего забвения основных постулатов своего предназначения и статуса перед лицом общества. А они, эти постулаты, были в свое время выработаны и сформулированы великими представителями российской научной элиты. И гласят они следующее:

Что за наука, которая по самой сущности своей недоступна массе? Что за искусство, которого произведениями могут наслаждаться только немногие специалисты? Ведь надо же помнить, что не люди существуют для науки и искусства, а что наука и искусство вытекали из естественной потребности человека наслаждаться жизнью и украшать её всевозможными средствами.

Д. Писарев

Я желал бы, чтобы наука не оставалась под спудом, а распространялась из университета во все стороны, чтобы она могла светить и тем, кто бредет по темной дороге невежества. Избранники, занимающиеся наукой, должны смотреть на знание, как на доверенное им сокровище, составляющее собственность всего народа.

К. Тимирязев

Что бы ни говорили и ни писали сейчас о советской исторической науке, но она стояла лицом к широкому читателю. Обращаясь к интересующей нас теме — истории монгольских завоеваний и Монгольской империи, мы не можем не вспомнить научно-популярные книги чл. — корр. АН СССР В. Т. Пашуто и В. Каргалова, посвященные монгольскому нашествию на Русь. Да, это были «идеологически выдержанные» для своего времени работы, но они, написанные академическими учеными, но ясным, доступным языком, насыщенные богатым иллюстративным и картографическим материалом, формировали у читающей публики устойчивое мнение о монгольском нашествии, «татаро-монгольском иге», Золотой орде как об историческом зле и вселенском бедствии для Руси. И в этом они своей цели достигали. Апофеозом «классически-негативной» оценки роли и места монгольского нашествия в истории России и всей Восточной Европы явился нашумевший в свое время роман-эссе писателя В. Чивилихина «Память».

В «перестроечное и постперестроечное» время выдающийся российский историк А. Н. Гумилев получил возможность (и блестяще ее реализовал) качнуть маятник общественного мнения в противоположную сторону, опубликовав серию ярких (во многом также эссеистических) книг, посвященных исторической реабилитации и монгольского нашествия, и Золотой орды. Книги знаменитого автора, изданные колоссальными тиражами, вполне доступны, увлекательны по своему содержанию и языку изложения, но… столь же субъективны, как и книги советских авторов, посвященные золотоордынскому периоду в истории России (правда, с «обратным знаком»).

Эстафету восстановления исторической справедливости относительно Великой Монгольской империи и Золотой орды сейчас несут татарские историки. Но, опять-таки, осуществляют они это на уровне малотиражных академических изданий, практически недоступных для массового читателя.

Однако известно, что «сон разума порождает чудовищ». И они появляются в виде издаваемых чудовищными тиражами псевдоисторических опусов квазиисториков Носовского и Фоменко, в том числе посвященных и истории Золотой орды.

В условиях недостаточного информационно-образовательного поля в области истории общество «рождает собственных Платонов» — историков не по формальным признакам, не по академическим чинам и званиям, а по внутренней потребности и призванию, может быть и не всегда реализованному. Автор предлагаемой книги «Субэдэй. Всадник, покорявший вселенную» — один из них.

Я не ставлю своей целью излагать здесь биографию В. А. Злыгостева, скажу только, что в его жизни было довольно тесное соприкосновение с историей, уже — с археологией. Это ли повлияло на формирование отношения автора к исторической науке или сыграли свою роль еще какие-то факторы, судить не берусь. Но когда после многих лет отсутствия контактов В. А. Злыгостев появился в моей жизни, держа в руках довольно объемную рукопись своей книги, первая моя реакция была — удивление. Затем — некий внутренний скепсис (слишком много сейчас развелось графоманов от истории), но, но мере ознакомления с содержанием рукописи, скепсис уступил место вначале вновь удивлению, а затем (не побоюсь этого эпитета) — восхищению. Восхищению несколькими обстоятельствами, характеризующими автора. Во-первых, его умением, в уже, казалось бы, донельзя «заезженной» теме найти очень мало проработанный историками-профессионалами, но очень важный, с точки зрения понимания величия деяний Чингисхана и глобального характера созданной им империи, аспект — личность Субэдэя (одного из «четырех железных псов Чингисхана») и его роль в создании Великой Монгольской империи. Во-вторых, способностью автора (редкой для историков-дилетантов) проработать (причем критически) практически весь корпус имеющихся источников и огромное количество литературы по данной теме (сопровождающий текст книги справочный аппарат — тому наглядное свидетельство). В-третьих, также не очень часто встречающейся (даже среди историков-профессионалов) способностью к систематизации и логическому осмыслению информации, извлеченной из источников. И наконец, способностью ярким, образным языком изложить свое видение и главного героя исследования, и того исторического пространства, на фоне и в контексте которого жил и действовал Субэдэй-баатур.

Что прежде всего обращает на себя внимание при чтении книги? Автор знает и любит (не идеализирует!) своего героя. Восхищается им (иногда — чрезмерно). Очень четко представляет себе ту историческую ситуацию, в которой (и благодаря которой) расцвел полководческий и дипломатический гении Субэдэя. Умело и органично вписывает его личность в то историческое пространство, которое характеризовало евразийскую историю в конце XII — начале XIII веков (для этого нужно было «перелопатить» огромное количество источников и научной литературы, что В. А. Злыгостевым и было сделано). Язык автора? Книга научно-популярная, хотя и написанная в лучших академических традициях — с большим справочно-библиографическим аппаратом, сопровождающим буквально каждую страницу текста. Поэтому, несмотря на некоторые стилевые «фривольности», она читается легко, и течение мыслей автора вполне понятно, а главное — логично.

Выводы? Ну, какие могут быть выводы в научно-популярной книге? Только те, что величие Чингисхана и его империи было создано и обусловлено гениальным умением «Потрясителя вселенной» окружать себя не менее гениальными сподвижниками, среди которых Субэдэй, бесспорно, фигура первой величины.

Профессиональные историки книгу В. А. Злыгостева воспримут не однозначно. Они наверняка найдут в ней какие-то сюжеты, не вписывающиеся в устоявшиеся положения и оценки. Они будут критиковать автора за это (такова диалектика настоящей науки). Но в целом книга получилась. Получилась увлекательной, в чем-то необычной, но главное — интересной не только для жаждущего исторической информации широкого читателя, но и для мастеров исторического цеха. Хотел ли сам автор этого или нет, но так у него объективно получилось.

В. А. Иванов, доктор исторических наук, профессор,

почетный работник высшего профессиональною образования РФ, отличник народного образования РФ

Предисловие

Роль личности в мировой истории, несомненно, весьма значима, и, как неоднократно запечатлено в ее анналах, благодаря деяниям того или иного человека на разных этапах развития цивилизации происходили воистину революционные события. Но, вспоминая величайших властителей, будь то Александр Македонский, Петр Великий или Наполеон Бонапарт, нельзя не обратить внимание на их ближайшее окружение. Рядом с ними присутствовали сподвижники и последователи, роль которых в процессах, связанных с государствообразованием, реформированием, просвещением, дипломатией и военным искусством, была не менее выдающейся, чем их собственная. Как в этой связи не упомянуть «друзей царя», «птенцов гнезда Петрова» и «блистательных маршалов»? Имена Селевка и Птолемея, Меншикова и Апраксина, Даву и Мюрата неотделимы от имен их государей, тем более что Птолемей и Селевк после смерти Александра сами стали властителями крупнейших государств — Египта и Персии, а один из маршалов Наполеона, Жан Батист Бернадот, унаследовал шведский престол под именем Карла XIV Юхана и основал новую династию.

Ныне невозможно представить историю России в сложном и трагичном XIV веке, не выделив в ней деятельность митрополита Алексия, которая лишь относительно недавно получила должную оценку. Воспитанный и привлеченный к государственному строительству Иваном Калитой, обеспечивший растущее могущество Москвы при Симеоне Гордом, спасший начавшийся объединительный процесс во время кратковременного правления Ивана Красного, митрополит Алексий, ставший «батькой» и «в отца место» князю Дмитрию — будущему Донскому, вывел Русь на такой уровень, когда она смогла, собравшись с силами, победить на Куликовом поле.

Но не следует забывать, что весь созидательный труд Алексия теснейшим образом связан с событиями, начавшимися в конце XII века в самом центре Азии, то есть более чем за сто лет до его рождения. Тогда объединенные и ведомые Чингисханом кочевые племена, еще вчерашние данники Поднебесной, устремились покорять «вселенную»; в числе стран, находившихся на их пути, оказалась и Русь. Такой великий лидер, как Чингисхан, собрал под свои знамена не только лучших воинов степи, но и лучших ее вождей. Это люди, представители различных этносов — монголы, тюрки, кидани, объединенные единой идеей, служили своему господину не за страх, а за совесть. Можно перечислить несколько десятков имен, большинство носителей которых достойны отдельного исследования, но в данном случае речь пойдет о Субэдэй-багатуре. Жизнь и свершения этого великого полководца удивительны и противоречивы: с одной стороны, это, несомненно, «сын своего века», «свирепый пес» Чингисхана, жестокий и беспощадный, с другой — гениальный военачальник и дипломат, создатель государств, роль которых, будь то Ильханат, Империя Юань или, что особенно важно для России, Улус Джучи (Золотая орда) в истории человечества огромна.

Итак, Субэдэй…

Часть первая. Времена сказания

…Младший брат Джэлмэ, Субедей-багатур, во времена

Августейшего Чингиса Поступал хорошо,

Отдавая всю свою силу.

Лубсан Данзан. «Алтан Тобчи»

Глава первая. Монголия, окончание века XII и «люди длинной воли»

Монгольская империя, раскинувшаяся от Тихого океана до Средиземного моря и достигшая апогея величия во второй половине XIII века, возникла после череды непрерывных кровопролитнейших войн, начавшихся в Центральной Азии в самом конце XII столетия. В течение нескольких десятилетий племена кочевников-скотоводов, живших на окраине тогдашнего цивилизованного мира, попросту захватили весь этот мир. Как же такое могло произойти? Что послужило толчком, приведшим к тому, что процесс развития вышеуказанных племен внезапно ускорился и вчерашние обитатели скромных степных или лесных жилищ стали хозяевами огромных городов и роскошных дворцов, превратились в покорителей великих цивилизаций, кичливо насчитывающих по несколько тысячелетий своей истории?

Сразу же откинем мнение о том, что вот, мол, резко изменился климат, подтолкнувший кочевников к перемене мест своего обитания. Никакого изменения климата в Центральной Азии не было! Степная конница ворвалась в Северный Китай не для того, чтобы напоить и накормить своих отощавших лошадей, которые если и отощали, то лишь по причине длительного перехода по безводным и бестравным землям, отделявшим естественным барьером «Поднебесную империю» от «северных дикарей». Не было также среди так называемых «дикарей» никакого перенаселения и переизбытка народа. На территории, где обитали монгольские и прочие племена, равной по площади Западной Европе, проживало в то время чуть более одного миллиона человек.

Тем не менее всадники на косматых низкорослых лошадях с удивительной настойчивостью и быстротой, без страха, что их поглотят безбрежные просторы евразийских степей, лесов, гор и пустынь, двигались на Запад, Север, Юг и Восток.

Обращаясь к наследию Л. Н. Гумилева, задаюсь вопросом, насколько все они являлись пассионариями, и при ближайшем рассмотрении становится очевидным, что прослойка людей, которых можно было бы именовать этим гордым термином, в тогдашнем обществе обитателей степей была очень невелика. Стоит лишь посмотреть на владельцев раздробленных улусов, чванливо называющих себя ханами, вождями и нойонами. Ну какой же пассионарий хан Тогорил — он же Ван-хан? Важнее цели, чем сохранение ареала обитания своего племени кераитов, он не видел, вся жизнь Тогорила прошла в войнах то с найманами, то с татарами, то с меркитами. Да и войны ли это были? Скорее набеги, в которых степные мародеры воровали друг у друга скот, женщин да содержимое казанов. Тогорилу при вступлении на престол пришлось еще и замараться кровью ближайших родственников, по его приказу зарезали нескольких его дядьев, при этом Ван-хан услужливо исполнял все распоряжения чжурчжэньского императора и сам титул «Ван» получил за расправу над частью племен татар. Тоже мне пассионарий!

Племя найманов, находящееся в то время у истоков возникновения своего полноценного государства, было также раздираемо внутренними противоречиями. После смерти умного и дальновидного Инапч-хана его наследники Таян-хан и Буюрук-хан развязали междоусобную жестокую войну, выискивая в своих рядах мало-мальских оппозиционеров, безжалостно расправляясь с ними. Все это привело к тому, что найманы впоследствии потерпели полный крах, хотя их опыт в начавшемся государственном строительстве сослужил немалую пользу уже другому владыке, а ведь при наличии такого опытного военачальника и дипломата, как Кокэсу-Сабраха, найманы могли претендовать на роль гегемона в Степи от верховий Енисея до низовий Онона. Но Кокэсу-Сабрах растерял свой талант полководца и государственного деятеля в «домашней войне».

Меркиты во главе с Тохтоа-беки не способны были ни к чему, кроме набегов и грабежей. На слабых они нападали в одиночку, а натыкаясь на противника посильней, стремились консолидироваться с более могущественными соседями. При этом Тохтоа-беки не знал никаких принципов морали, его воины могли по нескольку раз в год воевать то за одних, то за других, и наоборот. Обитая на краю степи и тайги, меркиты в случае опасности отсиживались за таежными хребтами, терроризируя тамошние немногочисленные охотничьи племена, при этом умудрялись совершать набеги и в сторону собственно Монголии, и на запад — в пределы Дешт-и-Кипчак, доставляя немало хлопот обитавшим там канглам и кимакам. В конце концов они «доигрались», интригуя против всех. Остатки некогда могучего племени, загнанные на территорию нынешнего Центрального Казахстана, были почти полностью уничтожены туменами Субэдэя и Джучи.

Особенно драматично складывалось положение племени татар. Этот народ населял земли, непосредственно граничащие с империей Цзинь, и испытывал на себе со стороны последней постоянное давление. С одной стороны, татары были ближе всех к цивилизованной стране, что позволяло им вести насыщенный товарооборот с чжурчжэнями, и атрибуты китайского повседневного обихода были не редкостью в татарском обществе, будь то ткани, бытовые принадлежности или оружие. Но чжурчжэни, как истинные «имперцы», проводили вечную в таких случаях политику — «разделяй и властвуй». Так, они держали на границах с татарами войска, которые регулярно вторгались в их владения, угоняя людей и скот, и одновременно имели сношения с кераитами и монголами, которые за жалкие подачки готовы были нанести татарам удар с севера. В данном случае уместно вспомнить совместный поход кераитов и кият, в результате которого погиб прославленный воин татар Мугэджин-Сэульта. А ведь именно на него рассчитывал Елюй Люгэ в своем желании отложиться от Цзинь и создать в Манчжурии независимое государство Восточное Ляо.

И еще. В степи было множество мелких лидеров, считающих себя полновластными хозяевами небольших племен и обоков. Эти лидеры порой называли себя «нойонами», «багатурами», «тайши», а один из них — Джамуха из племени джарджарат — на короткое время даже возложил на себя титул ryp-хана Степи. Но, несмотря на свою личную храбрость, все эти перечисленные выше ханы, «ханские дети», «прославленные воины», «сэчены» в лучшем случае оставались лишь тактиками в ведении бесконечных междоусобных войн, целью которых было — получение сиюминутной прибыли, персоналиями в высшей степени аморальными, способными на самое низкое предательство. В их число входил и Тогорил — Ван-хан, кстати, христианин несторианского толка. Крест, носимый Ван — ханом с гордостью на груди, ни к чему высокому его не обязывал, а представлял собой амулет, которым Ван-хан в самый ответственный момент своей жизни попросту пренебрег.

Целью этой племенной верхушки было личное обогащение себя и своего ближнего порочного круга, да безжалостная эксплуатация одноплеменников. Добавим к этому вопиющее безразличие подобных Ван-хану правителей к своим женщинам и детям, которых они, спасая свою жизнь, часто бросали на милость врагу^[1], что само по себе говорит о чрезвычайно низком моральном облике этих индивидуумов. Но этот образ жизни был законом степи и другого никто toe предложил.

Однако при данных закостенелых и изживающих себя родоплеменных отношениях должны были появиться новые лидеры, могущие взвалить на свои плечи тяжкую ношу создания единого монгольского государства. И это случилось. «Постоянно находились отдельные люди, которых тяготила дисциплина родовой общины, где фактическая власть принадлежала старейшинам, а прочие… должны были довольствоваться второстепенным положением. Те богатыри или витязи, которые не желали мириться с необходимостью быть всегда на последних ролях, отдалялись от родовых общин, покидали свои курени и становились „людьми длинной воли“, или „свободного состояния“… Судьба этих людей часто была трагичной: лишенные общественной поддержки, они вынуждены были добывать себе пропитание трудоемкой лесной охотой, рыбной ловлей и даже разбоем (курсив мой. — В. 3.). Но в последнем случае гибель их была неизбежна потому, что в степи скрыться некуда. С течением времени они стали составлять отдельные отряды, чтобы сопротивляться своим организованным соплеменникам, и искать талантливых вождей для борьбы с родами и родовыми объединениями. Число их неуклонно росло и наконец в их среде оказался» [2, с. 164] некогда нищий униженный сирота, но из знатного рода борджигин монгольского племени Кият, сын убитого вождя Есугей-багатура и правнук общемонгольского хана. Звали этого «сироту» Тэмуджин.

Тэмуджин во времена своих злоключений познал предательство ближайших родственников по отцовской линии и потерял практически все, чем владел его далеко не бедный родитель. Вращался в среде таких же, как он, «людей длинной воли», и это принесло конкретные результаты. Главное, вокруг Тэмуджина в течение нескольких лет появились люди, воистину обладающие уникальными организаторскими и военными способностями. Стоит их перечислить. Это «первые нукеры» Тэмуджина, его «маршалы» Боорчу и Джэлмэ, его братья Хасар и Бельгутай и, наконец, костяк командного состава будущей монгольской армии: Борохул, Джэбэ, Хубилай, Хуилдар, Джарчи, Чилаун, Мухали и, конечно же, Субэдэй, которого еще в молодости за отвагу на поле брани наделили ко многому обязывающим званием «багатура» и которому посвящено данное исследование. Позже под знаменами Чингисхана появятся новые полководцы, их имена заставят трепетать врагов, но Субэдэй, переживший трех великих каанов и несколько регентств, вместе с Елюй Чуцаем поднявший монгольскую государственность на недосягаемую для всех тогдашний царств высоту, навсегда останется главным полководцем и дипломатом Империи.

Глава вторая. Субэдэй из племени урянхаев

Звезда Субэдэя-багатура как военачальника засверкала во времена Чингисхана и не померкла после смерти создателя монгольского государства. Еще в течение двадцати с лишним лет, уже без Потрясителя вселенной, Субэдэй одерживал победы в различных частях известного его современникам мира. Высокоорганизованные ведомые им армии кочевников, сформированные, кстати, из представителей разных племен, просто пересекали Евразию из конца в конец, наводя трепет и ужас то на востоке, то на западе. Только благодаря Субэдэю, его ратоводческой деятельности, Монгольская империя обрела свои максимальные размеры в конце третьей четверти XIII века, превратившись в самое большое государство из когда-либо существовавших.

Вместе с тем Субэдэй — личность загадочная и даже закрытая, современная энциклопедическая наука попросту забыла о нем. Энциклопедии выдают о Субэдэе минимальное количество информации, а например, в таком издании, как «Сто самых великих полководцев», ему уделяется всего несколько строк. В то же время существует ряд монографий и статей, посвященных тем историческим деятелям, которых Субэдэй просто гонял по просторам континента, будь то хорезмшах Мухаммед, князь Даниил Галицкий, половецкий хан Котян, Бела, король Венгерский, или князь Черниговский Михаил и многие, многие другие. Да бог с ними, энциклопедистами. Главное в том, что нет ни одного серьезного научного исследования, в центре которого находился бы Субэдэй, хотя справедливости ради надо заметить, что в трудах, посвященных Чингисхану и эпохе монгольских завоеваний, о нем можно найти достаточно много информации. Основными источниками для нас в раскрытии темы являются «Сокровенное сказание монголов» и «Юань гни (Официальная хроника династии Юань)»).

Не стану перечислять всех высказываний современных авторов о Субэдэе (их достаточно много) и приведу только некоторые из них, как «за» монгольского воителя, так и «против». P. Груссе называет Субэдэя не иначе как «храбрый Субутай»… ближайший соратник Чингисхана, лучший ратоводец «всей эпохи монгольских завоеваний» [3, с. 70]. Лео де Хартог сообщает, что «Субэдею… было суждено проявить свои исключительные способности в экспансионистской внешней политике Монгольской Империи» [4, с. 167]. Л. Н. Гумилев выделяет его из всех полководцев того времени — монгольских, китайских, русских, центральноазиатских [5, с. 480] — и особо подчеркивает, что «Субутай — замечательный стратег» [5, с. 402]. По P. П. Храпачевскому — Субэдэй помимо полководческого таланта обладал еще и выдающимися дипломатическими способностями [6, с. 329]. Эпитетами «несравненный» и «гений» [7, с. 296, 363] награждает Субэдэя Эрежен Хара-Даван.

Но не только панегириками отмечен жизненный путь «всадника, покоряющего мир». «Наиболее жестоким полководцем» [8, с. 171] называет его С. А. Плетнева, а Даниэль Елисеев и Г. и М. Федоровы добавляют «Субэдэй, оставивший о себе мрачную память как в Персии, так и в России» [9, с. 138], «…коварством и умом превзошел самого Чингисхана» [10, 215]. И конечно же, из всех авторов, уделявших достаточно много внимания деятельности Субэдэя, никак нельзя умолчать о В. А. Чивилихине и его романе-эссе «Память», где прямо говорится о том, что «главный воитель (курсив мой — В..3.) XIII века, всю жизнь прослуживший Чингису и его потомкам, проливший от Приморья до Венгрии реки человеческой крови, бесследно исчез в тумане истории» [11, с. 501]. Да, действительно, мы не найдем высказываний в немонгольских источниках о том, что Субэдэй был «благородным», «милосердным» и т. д., но с высот века XXI можно произнести, может быть, избитую фразу: «Это был человек своего времени, не лучше и не хуже своих противников». И, скорее всего, Субэдэй, которого придворные монгольские и китайские биографы наделяли благородными званиями багатура, нойона, вана, был жестким и даже очень жестоким человеком. Все его действия, направленные против человечности, вызывают лишь чувство огорчения и возмущения, недаром он остался в памяти одним из «свирепых псов» Чингисхана. Хотя были в его жизни моменты, когда он был готов и помиловать, и освободить поверженных врагов.

Так кто же ты, Субэдэй? Известия о тебе противоречивы и запутанны. «В различных монгольских, персидских, китайских, русских источниках существует множество вариантов имени джихангира, то есть главнокомандующего, и на долгие десятилетия в военных реляциях орды под ним подразумевается один и тот же человек: Субудай, Субеэтай, Субут, Субэдей, Субуэ-дай, Субэ-тай, Субудэй, Субугэдай, Субу-бей, Субетай, Субудэ, Субу, Су-бу-тхай, Субутли, Субеетай, Сибедей, Себедяй» [11, с. 48], человек, развивший и доведший военное искусство кочевников до совершенства. Еще несколько столетий степные государи будут держать в страхе окружающие их владения, царства и королевства; еще и в XX веке, в эпоху гражданских воин, стратегия и тактика ведения боевых действии с использованием огромных масс кавалерии будет актуальна. Но это будет спустя 800 лет, а тогда, в веке XIII, Субэдэй закончил то, что начал Чингисхан. Так или иначе он дошел или почти дошел до «последнего моря», довел железные тумены до Адриатики… И навсегда остался в тени своего Учителя, как остался в тени Магеллана Эль-Кано, первый капитан, обогнувший земной шар. И что же? С точки зрения «широкой публики» Эль-Кано — «простой» испанский моряк, а Магеллан^[2]?..

Но вернемся к Субэдэю. В. А. Чивилихин, несмотря на всю свою антипатию, вынужден назвать монгольского героя личностью феноменальной [11, с. 47]. И это абсолютно верно: тактик, стратег, дипломат, политический деятель, на равных общавшийся с китайскими императорами, хорезмшахами, царями, королями, великими князьями, Папой Римским, военачальник, не потерпевший ни единого поражения, был выходцем из племени урянхаев, о существовании которого все вышеперечисленные венценосные скобы даже не подозревали. Феноменальным можно назвать Субэдэя и как человека, воспитавшего плеяду блестящих монгольских полководцев. Очень многие чингисиды — дети самого Чингисхана, и особенно его внуки, — обязаны именовать его своим наставником. И действительно, Субэдэй был рядом с ними, направляя их действия, будь то в Китае, на Руси, в Западной Европе или бескрайних заволжских степях. Будущие владетели огромных улусов Бату и Хулагу, будущие Великие кааны Гуюк и Мункэ в свое время выслушивали вежливые распоряжения сподвижника их великого деда и спешили эти распоряжения исполнять. Собственные дети воителя — Тимур-Бука, Кокэчу и Урянхатай — также пошли по стопам отца, в разное время командуя различными монгольскими соединениями.

Субэдэй. Китайский рисунок

К сожалению, не осталось прижизненных портретов Субэдэя. Как он выглядел? Какими венцами свое украшал он чело? До нас дошло лишь одно его изображение, выполненное хитрым китайским способом на шелке. Вглядываюсь и не вижу конкретного человека, вижу страх художника перед тем, кого он изображал, перед ужасным пришельцем с севера, который уничтожил царство Цзинь. И наверное, художник прав, ибо нельзя не согласиться с тем, что падение Цзинь было одной из самых страшных и трагичных сцен в истории человечества. Другие очевидцы «награждают» Субэдэя огромным весом, мол, ни одна лошадь не выдержит! Говорят, что был он одноглазым, второй потерял в битве, говорят, подрублен был на один бок. Что ж, все эти раны — участь настоящих степных богатырей, за плечами которых сотни схваток да хвалебные сказания улигэрчи. Но каким бы Субэдэй не был физически, ничего его не могло остановить, и он оказался на Венгерской равнине в весьма преклонном возрасте, во главе самой маневренной конной армады от начала времен.

Так кто же ты, Субэдэй-багатур?

И вот «Юань ши (Официальная хроника династии Юань)» сразу дает ответ — «Субэдэй, человек из монгольских урянхаев. Поколения его предков охотились в верховьях реки Онон» [12, с. 225]. Да и не только там. «В Алтайско-Саянских горах с доисторических времен жили люди, а бурная история Великой Степи издревле перемешивала ее народности и этнические группы. Тысячами сюда стекалась степная вольница, угонщики табунов, искатели приключений, богатыри, поссорившиеся с родичами. В борьбе за существование, в опасных переправах через бурные реки и высокие перевалы, в охоте на медведей и козерогов формировался особый тип азиатского горца — это были смелые до отчаянности люди, физически крепкие, умеющие владеть оружием и легко переносящие жару и холод. И в самом центре этой страны из разноплеменных элементов сложились с незапамятных времен не слишком многочисленные, но стойкие и сильные племена» [11, с. 88]. Одним из этих племен были урянхаи, впрочем, их также называли урянхи, урянхаты, урианхиды. Обладая замечательными личными качествами воинов, они вне сомнения составили костяк «людей длинной воли», основу основ Тэмуджиновой дружины. Кроме того, урянхаи, «обретавшиеся как на сибирском, так и монгольском склоне Алтая, во все времена славились умением обрабатывать металл. В доисторический период, скорее всего, именно они научили китайцев работе с бронзой, а позднее… пользовались репутацией незаурядных кузнецов… из окрестностей Орхона» [3, с. 54]. Славились они и своим горловым пением хууми, которое звучит очень зловеще [13, с. 374] и не вызывает положительных эмоций у потенциальных врагов. Субэдэй, как настоящий мужчина и воин, естественно, владел искусством хууми, насколько хорошо или плохо, неизвестно, посему в «певцы» записывать его не будем. И еще внесем одну небольшую ремарку, касающуюся хозяйственной деятельности урянхаев, да и всех прочих племен, обитающих на отрогах Саянских и Алтайских гор. «В целом между лесными охотниками и пастухами-кочевниками не было четкого размежевания. Некоторые племена охотников держали крупный рогатый скот, а пастухи-кочевники не могли существовать без охоты» [4, с. 9]. Это несомненно помогло Тэмуджину консолидировать под своей властью племена, ведущие несколько отличный друг от друга хозяйственный образ жизни.

Со времен Субэдэя народ урянхаев раскидало по всей Азии, и еще в прошлом веке республика Тыва называлась Урянхайский край. Потомки урянхайцев живут среди бурят, калмыков, монголов, тувинцев. В Монголии «этот народ составляет всего 1 % населения» [13, С. 374].

Повествуя о жизни и деяниях Субэдэя, сразу сталкиваемся с загадкой его рождения, и здесь имеем как минимум две версии. Первая основана на «Сокровенном сказании монголов», в котором повествуется, что Чаурхан-Субэдэй, сын Джарчиудая, примкнул к своему брату Джэлмэ, вскоре став одним из «медноголовых псов Чингисхана». А вот китайская хроника «Юань ши» предоставляет совсем другой материал. Приведу его, чтобы быть до конца объективным. «Поколения его [Субэдэя] предков охотились в верховьях Онона, с Тумбинэ-хаганом они ладили и поэтому завязали взаимную дружбу. Ко времени Тай-цзу (Чингисхана. — В. 3.) [было их] уже 5 поколений. Что касается Нельбе, [то он] родил Бохудука, который всем известен как чжэлима. Что касается чжэлима, то по-китайски это слово означает „человек, составляющий планы стратегии“. Внук [Нельбе] в третьем поколении Хачиун родил Хабала. Хабал имел двух сыновей, старший Хулухур, следующий Субэдэй, оба отважные храбрецы, отличные наездники и стрелки» [12, с. 225–226].

Какому источнику верить? «Сокровенному сказанию», созданному около 1240 года, то есть во время, когда еще жил, здравствовал и побеждал наш герой, или же «Юань ши», китайской хронике, составленной в 1368–1369 годах, а значит, через 120 лет после смерти Субэдэя? К сожалению, внятных ответов в просмотренных мною изданиях я не обнаружил, а вот противоречия имеются. Вот что сообщается в книге, вышедшей в 2009 году и представляющей самые последние исследования. «Субэдэ-батор, сын Хабала, представителя знати племени жар-чудай Урианхай; с четырнадцати лет состоял на службе Чингисхана» [14, с. 262]. И далее читаем в том же издании «Субэгэдэй-батор, верой и правдой служивший Чингисхану и его наследнику Угэдэю, прославленный полководец Субэгэдэй, был родным братом Зэлмэ (Джэлмэ — В. 3.)» [14, с. 680]. Да, действительно, перед нами проблема, которую еще никто не решил, да и решит ли? Ясно одно — оба источника являются для нас главнейшими, однако, при всем уважении к «Юань ши», «Сокровенное сказание», написанное при жизни Субэдэя, несмотря на свою «эпическую» составляющую, будет основой дальнейшего повествования, касающегося происхождения нашего героя, что не помешает присутствию китайской версии в данном исследовании. Да, у Субэдэя был брат Джэлмэ, но почему не мог существовать брат Хулухур? И почему о нем нет сведений в «Сокровенном сказании^[3]»? Ответ на это мы могли бы получить лишь от автора или авторов главной книги монголов. А может, сам могущественный военачальник и придворный кое-что подсказал создателям сказания? Великий дипломат и багатур имел все возможности подкорректировать текст, и так оно, наверное, и было. Ведь мало кто из героев «Сказания» имеет столь лестные оценки своей деятельности, а это касается как эпохи Чингисхана, так и времен Угэдэя. Последний, кстати, даже откровенно унижает своего сына Гуюка, ставя в пример ему уже престарелого полководца [14, с. 225].

Глава третья. Юность Субэдэя — юность государства

О рождении будущего своего сподвижника Чаурхан-Субэдэя в 1175 году, которого он впоследствии называл «Друг сердечный мой» [14, с. 160], Чингисхан — тогда еще Тэмуджин — не знал. Но Чаурхан-Субэдэй, родившийся в потаенном лесном урочище, в теплом гэре, при слабом мерцании очага и под завывание ранней вьюги, волею судеб был обречен на великие дела вначале как ученик, потом как сподвижник и, не побоюсь сказать, наследник задуманного Чингисханом. Рождение Субэдэя впоследствии обросло легендами: говорили, что родился он с саблей в зубах и держащим камень в кулаке, что, согласитесь, весьма помпезнее сгустка крови, похожего на копье и зажатого в ладони новорожденного Тэмуджина. И хотя это легенда, и хотя появилась она наверняка после смерти Чингисхана, согласитесь, сабля и камень — это перебор! Но не дадим этому преданию умереть. Вспомним, бывали и на Золотой Руси богатыри, которые сиднем сиживали годков этак до тридцати и более. А уж потом…

Чаурхан-Субэдэй по происхождению был «дворянином» ниже среднего ранга, если это определение каким-либо образом можно отнести к урянхаям. И поэтому с раннего детства ему пришлось пройти испытания и жестким воспитанием, и суровой природой. На его родине в самом сердце Азии в «декабре небольшие реки вымерзают до самого дна, а в долинах собирается тяжелая масса очень холодного воздуха, из-за чего в высокогорных районах часто оказывается теплее, чем в долинах, где были зафиксированы температуры до минус 55 градусов, среднегодовая температура в центральной части Монголии, на берегах реки Туул, составляет 3 градуса ниже нуля. Лето часто пугает резкими и неожиданными изменениями погоды» [13, с. 199]. Вот в таких экстремальных условиях рос будущий великий воитель, всадник, покорявший вселенную! Полководец, начавший войну с Русью, в условиях замерзших рек, многометровых снежных заносов, морозов и ледянящего ветра, несущего в себе крупицы льда. Полководец, начавший войну и победно ее завершивший. Эй, маршалы прекрасной Франции — Мюрат и Даву! Да и вы, император Наполеон! Не хватило у вас ни ума, ни фантазии на зимнюю кампанию в России. А был бы жив Субэдэй, да узнай он, что вы в декабре месяце всю свою конницу попросту сожрали, — изумлению его не было бы предела. Ведь он только в декабре начал воевать! А вас, господа французский генералитет, за такое разгильдяйство не стали бы предавать «почетной смерти»^[4], а попросту — голову долой.

Пусть теперь

Мой сын Зэлмэ

Из табунов твоих коня седлает,

Дверь в ставку перед тобою отворяет. [14, стр. 77]

О Джэлмэ можно сказать, что личностью он был незаурядной и во время борьбы Тэмуджина за власть над степью совершил немало, выступая в роли военачальника и ближайшего сподвижника, «стал одним из предводителей личной охраны Чингисхана» (14, с. 255], а в одном сражении даже спас жизнь своего господина. Джэлмэ, кроме всего, был отчаянным рубакой, готовым в любой момент кинуться в кровопролитную схватку. Рашид-ад-Дин говорит о нем следующее: «Джэлмэ-Ухэ, значение „ухэ“ дерзкий (человек) разбойник и богатырь. В ту пору принадлежал к числу эмиров кезика (кешика) и выше его никого не было, кроме двух-трех эмиров» [15, с. 157]. Вот таким был брат Чаурхан-Субэдэя!

Да, это было время дерзких разбойников и богатырей, а сама дружина Тэмуджина напоминала, скорее всего, не мирных скотоводов, охранявших свои жилища и пастбища от окружающих их со всех сторон врагов, а шайку вездесущих степных грабителей, целью которых было навести страху на соседей, да вовремя набить брюхо жирным шулюном, к тому же, изрядно выпив, устраивать веселье всякого рода. Но Тэмуджин не был бы Тэмуджином, если бы не стремился подняться до положения своего отца Есугей-багатура, и не только до положения нойона. Мечта о том, чтобы стать ханом монголов, преследовала его даже в те времена, когда ходил он в дырявых гутулах и убранством коня не мог похвастать. И еще. Он жил местью, местью за отца, убитого племенем татар, которые обитали где-то за Ононом. Он вынашивал планы расправы с вождями тайджуитов, а именно с Тургутай-Кирилтухом, Аучу и другими, по чьей злой воле он несколько лет провел в полурабском состоянии, таская порой на шее ненавистную колодку, выполняя под хохот мучителей самую грязную, самую позорную работу.

И судьба благоволила Тэмуджину. Могущественный хан кераитов Тогорил принял его как названного сына. В нужный момент рядом с главой кият-борджигинов появлялся преданный анда Джамуха, гутулы уже не были дырявы, и женился он на красавице Бортэ. А затем последовала череда серьезных испытаний Тэмуджина на прочность как авторитета среди степных вождей. Это в первую очередь касается истории похищения его жены меркитами в 1183 году. Бортэ провела в плену несколько месяцев. Объединенные силы киятов, кераитов и отрядов Джамухи, проведя крупную войсковую операцию, в которой участвовали тысячи воинов, вернули жену Тэмуджину. Семья воссоединилась. Но сам будущий Чингисхан получил серьезный урок, о котором помнил всю жизнь, и не успокоился до тех пор, пока племя меркитов не перестало существовать. А затем произошел разрыв с Джамухой в 1186 году, компенсированный однако приходом к Тэмуджину на службу нескольких монгольских обоков, что привело к значительному усилению последнего, и его амбиции по занятию пустующего трона монгольского ханства лишь усилились.

А что же Чаурхан-Субэдэй? За эти годы он заметно подрос, раздался в плечах, стал настоящим мэргэном, и кто знает, может, уже видел кровь убитого им врага… Когда в стойбище приезжал брат Джэлмэ и рассказывал обо всех «подвигах» и «прелестях» службы у Тэмуджина, юный Субэдэй, предопределил свою судьбу. Служба мечом есугееву сыну, а не удел кочевника и охотника, становилась его стезей^[5]. Но те навыки, которые он приобрел, выслеживая и добывая в лесу или степи дичь, не раз пригодятся будущему сотнику, тысячнику, темнику, полководцу. Пройдет время, и он, как изнемогающего оленя, будет преследовать хорезмшаха Мухаммеда, как раненого волка, добьет грузинского царя Георгия Лашу, как загнанного скакуна, приведет к гибели половецкого хана Котяна. И сколько еще венценосных голов будет раскидано от Янзцы до Дуная по приказу бывшего охотника, помогавшего когда-то отцу раздувать меха в маленькой жаркой кузне…

Глава четвертая. Хан, дружина, Субэдэй

С 1186 года началась то затухающая, то разгорающаяся межплеменная распря, в которой не последнюю роль играли отношения между Тэмуджином и Джамухой. Эта распря в конце концов и ввергла всю Монголию в жесточайшую междоусобицу: бредивший ханским титулом, Тэмуджин, почувствовав поддержку нескольких родов, сам «подкидывал дровишек» в костер надвигающейся смуты. И что бы там ни говорили ученые мужи, но абсолютно ясно, что именно Тэмуджин был причиной и ближайшей войны, и будущего величия Монголии. Так или иначе, но военные успехи Тэмуджина (хотя в общем-то частные), увеличение числа подданных привели к тому, что влиятельные нойоны Алтан, Сача-беки, Тайчу и родной брат Есугея — Даритай «решили избрать царем — Тэмуджина и восстановить оказавшийся вымороченным, после смерти Хугулы, ханский трон. Намеревались ли они всерьез сделать Тэмуджина настоящим царем? Явно нет, и развитие событий это показало. Но испытывая необходимость в вожде, по крайней мере, для совместных походов, они нашли подходящим для этой роли сына Есугая» [3, с. 68].

Это важное в истории Монголии событие произошло летом 1189 года. Тэмуджина, теперь уже с титулом «Чингисхан», подняли на белой кошме. Не будем здесь искать ответа на то, как толковать этот титул — это достойно отдельного исследования. Главное для монголов, что это был их хан. И они назвали его так, не нуждаясь более в том, чтобы соседи навязывали им свои ханские звания, будь то Ван-хан или Гyp-хан. Некоторые документы указывают на «весьма скромный результат собрания» [16, с. 111]. Тём не менее многие присутствующие на том курултае — и первые нукеры Чингисхана, и вновь прибывшие — были навеки занесены в анналы «Сокровенного создания». «Очевидец перечислил примерно 29 батуров („Сокровенное создание“, § 120), из коих пять привели своих сыновей и братьев. Если этих родственников было по 5–6 человек, то окажется 50–60 человек — число недостаточное для организации державы. Однако это было ядро будущего государства, т. е. первичная консорция, из которой вырастают суперэтносы» [5, с. 403]. Одним из кирпичиков будущего государства стал Чаурхан-Субэдэй. Вот что об этом записано в «Алтан Тобчи»: «Младший брат Джэлмэ, Чорган-Субэгэтэй-багатур^[6], оставил урйанханов, пришел и присоединился к Джэлмэ» [1, с. 97].

Итак, избрав стезю служению Чингисхану, четырнадцатилетний Чаурхан прибыл на этот курултай «подле Голубого озера у подножья Горы-Сердца» [16, с. 111]. В старом куяке, но с прекрасным мечом, последним подарком отца, с набитыми тороками заводного коня, он, почти безусый юноша, оказался в том месте, где вершилась История. Автор «Сокровенного сказания», говоря о брате Джэлмэ, умолчал о нескольких других спутниках Субэдэя, которые тоже прибыли на курултай, не упоминается здесь имя другого брата Чаурхан-Субэдэя — Хулухура, будущего героя битвы с найманами и скитаний в окрестностях Балджуна. Но сколько бы людей ни привел с собой Субэдэй (а то, что он их привел, не подлежит сомнению), именно это позволяло ему находиться в ряду удостоенных внимания новоявленного хана. Вот проехали Боорчу с Борохулом, последний был лишь немного старше Субэдэя, кто-то из них дружески хлопнул парня по плечу, как бы давая понять: «Ты уже с нами». Вот проследовал сам хан и, на мгновенье придержав коня, спросил, отвечая на глубокий поклон вновь прибывшего: «Здоровы ли родители, крепка ли еще рука Джарчиудая?»

А вечером и ночью был пир с многочисленными возъеданиями и возлияними, и наконец пьяные нойоны наперебой давали клятвы новому владыке. Особенно клялись и били себя в грудь Алтан, Хучар и Сача-беки вместе с дядей Чингисхана Даритаем. Но история все поставила на свои места. Первые трое найдут смерть от ими же избранного хана, а Даритай-отчигин, брат Есугея, будет довольствоваться третьестепенным местом на ханском совете да обглоданной костью!.. Однако «обеты верности», принесенные «молодежью», были и иносказательны, и просты. «Один из пришедших обещал быть поваром своего нового повелителя, другой его лучником, третий главным пастухом отары, четвертый обязался пасти скот, пятый — чинить повозки. Несколько человек присягнули служить телохранителями. Один дал клятву, которая архаичным стихом „Сокровенного сказания“ передавалась так» [13, с. 220]^[7]:

Как полевая мышь, заботлив,

Все сохраню, чем ты владеешь;

Как ворон, от чужого глаза

Твою добычу сберегу.

Я войлочной попоной стану,

Твоим щитом, твоей накидкой,

Решеткой в юрте стану частой,

Что преграждает вход врагу. [14, стр. 97]^[8]

«Через двадцать лет имена членов этой компании наводили ужас почти по всей Азии. Тэмуджин сменил имя, стал Чингисханом, а его верная „мышь“ — полководцем Субудаем, возглавившим конницу, которым так восхищался Лиддел Гарт и который, как напишут потом историки, „покорил 32 государства и одержал победу в 65 решающих сражениях“» [13, с. 221].

Чингисхан сразу же, не прерывая пира по случаю своей интронизации, начал формирование новых структур власти, угодных исключительно ему. Алтан и Хучар автоматически отодвигались на вторые роли, хотя жирные куски с ханского стола и заздравные чаши следовали в очередности, достойной уважения. Но! «Прежде всего Тэмуджин сформировал необходимый контингент сановников „колчаносцев“ (хорчин), набрав их из числа преданных душой и телом воинов. Над ними он поставил своих первых нукеров Боорчу и Джелме. Обращаясь к ним и Субэдэю, он добавил: „И разве не положено быть вам старой, счастливой дружиной моей? Потому назначил я каждого из вас на свое место“» [3,с. 70].

Итак, в 1189 году Чаурхан-Субэдэй начал свою службу у Чингисхана, попав в его ближайшее окружение. Брат Джэлмэ наверняка сыграл в том не последнюю роль, в «Юань ши», цзюань 121, сообщается о том, что «Субэдэй в качестве сына-заложника служил государю» [12, с. 226]. А именно «он служил в составе гвардии Чингисхана — кешиге. Это становится понятным при сопоставлении с текстом жизнеописания Баяна (цз. 133), где говорится: „отец — Ходудук, в качестве сына-заложника был вместе с Гай-цзу в походе на Хэси^[9]. Тай-цзу учредил войска из сыновей-заложников, которые назывались турхах. Поэтому Ходудука сделали сотником в войсках турхах“ [36, с. 3224–3225]. Как известно, турхах/турхауд был составной частью кешига — его дневной смены» [12, с. 288].

Субэдэй стал одним их тех нукеров, на которых хан опирался в первую очередь, оказался в дружине, которая выполняла почетную службу при нем. Но дружина была не только военным сообществом, предназначенным для выполнения всех распоряжений хана, касаемо войны, охоты или участия в пирах, — дружина была и воинской школой, внутри которой выковывался будущий высший командный состав Империи — от простых сотников до командующих корпусами и армиями. «Рядом набегов, когда удача самым счастливым образом сочеталась с ловким политическим шагом, Темучин объединил возле себя такую дружину, которая сумела по всей Монголии создать славу себе и своему господину» [17, с. 145].

В процессе создания нового Монгольского государства Чингисхан совершал воистину революционные преобразования. В недалеком будущем произойдет коренная реорганизация армии, и надо сказать, что эта «реорганизация» будет постоянно совершенствоваться, превращая даже небольшие монгольские подразделения в неуязвимые для врагов отряды. Будет создана «Великая Яса» — свод законов и столетия спустя чтимый потомками ее создателя, будет составление «Биликов» и многое, многое другое. Но тогда, благодаря Чингисхану, между его близкими подданными, служившими своему государю мечом, т. е. багатурами, нукерами, кешиктенами, «складывался исторический новый тип отношений, основанный на дружинной верности между воинами, не связанными ни родовыми узами, ни даже общностью территориальной (до поступления в дружину), людьми совершенно не знакомыми друг другу, пока их не свела воинская судьба. Присяга же и верность друг другу сохраняла старую форму обычая побратимства и „принятия в род“, хотя дружинная организация, по сути, разрушала родоплеменные отношения» [18, с. 96].

И еще (а это очень важно) «нойонам пришлось считаться с тем, что особу хана окружали не они, а богатыри. Тэмуджин последних явно предпочитал и больше им доверял» [5, с. 404]. В результате был создан «элитный отряд из 150 телохранителей, 70 из них должны были охранять лагерь днем, а 80 — ночью» [16, с.113], как говорилось выше, Чаурхан-Субэдэй входил в дневную смену «турхах». Но когда же Чаурхан получил почетное звание «багатур»? Надо полагать, что автор «Сокровенного сказания», именуя четырнадцатилетнего юнца (и заметим, всего один раз!) «багатуром», не совсем прав. Однако в период «сражения тринадцати куреней» [14, с. 444], т. е. в самом начале 1190-х годов или чуть позже, Чаурхан-Субэдэя источник называет уже без первого имени и титулует «багатуром», что, кстати, кроме славы предоставляло еще и возможность «прихватывать» трофеи, которые позволили молодому человеку должным образом экипировать себя. Известно, на войне звания, награды и продвижения по службе идут очень быстро, а улус Чингисхана был всегда в состоянии войны либо ее ожидании, когда богатыри, представители враждующих сторон, в лихих скоротечных стычках и поединках показывали свою удаль и мастерство владения оружием.

В этой связи необходимо отметить, что Субэдэй обладал очень важными для своего времени качествами. Нельзя забывать, что «багатуром» мог быть только богатырь, т. е. человек огромной физической силы. В Монголии живы предания, что он одним взмахом своего чуть изогнутого меча срубал пять вражеских голов разом, что он был одним из немногих храбрецов и силачей, могущих в считанные секунды стреножить боевого яка, зверя страшного и непредсказуемого. Вообще, показать свою смелость и презрение к смерти в сражении было для монгольского воина той эпохи естественным состоянием. У Субэдэя это «состояние» было, видимо, особо обострено, поэтому и был он, несмотря на молодость, отмечен ханом в числе «ближней дружины» и особым положением в кругу его, Чингисхана, семьи. Это особое положение подтверждает тот факт, что Субэдэй, опять же несмотря на юный возраст, был назначен «домашним учителем» [14, с. 445] после того, как дал дельный совет есугеидам по поводу разногласий, возникших «между Чингисханом и его братьями, и в первую очередь Хасаром» 114, с. 445] из-за раздела кочевий.

Но назначение Субэдэя «домашним учителем» необходимо понимать в первую очередь как назначение его наставником к детям Чингисхана и других есугеидов. Он натаскивал малолетних борджигинов владеть оружием, учил навыкам и хитростям степной войны. Кроме всего, по возрасту Субэдэй ненамного превосходил своих подопечных, и они были представителями одного поколения. Как известно, Джучи родился в 1179, Чага-гай — в 1183, Угэдэй — в 1186 и Толуй — в 1193 гг. Скорее всего, подопечным Субэдэя было проще общаться с жестким и требовательным «учителем», но почти ровесником, и затрещины, которыми он их порою награждал (а это естественно), не были так обидны для будущих монгольских владык. Кроме всего, служа в кешиге, Субэдэй помимо прочего персонально отвечал за жизнь и безопасность ханских отпрысков. Отныне и до конца дней своих Субэдэй будет теснейшим образом связан с представителями «Золотого рода».

Глава пятая. Хроника схватки за степь

К концу XII века «Монголия превратилась в котел, горящий страстями»^[10] 119, с. 381]. Степь пришла в движение, кроме Джамухи и Чингисхана в поисках кровавой добычи рыскали и другие хищники типа Тургутая, Мэгуджина-Сэульты, Тогорила, Нилха-Сангуна и конечно же Тохтоа-беки. Все они жаждали крови, наживы, жаждали богатства, а по окончании — сытной, умеренной жизни. Но жизнь «людей длинной воли» бывает либо слишком короткой, либо наоборот, и они будут биться до конца — победа или смерть!

И началось!

Зимой 1190 года младший брат Джамухи — Тайчар, самоуверенный, малодумающий молодой человек, угнал у Джучи-Дармала, подданного Чингисхана, захудалый табунок лошадей. Явление, скажем так, обычное для того времени. Джурчи-Дармала, естественно, пожелал вернуть свое добро. Отправившись вдогонку за конокрадом, он не только вернул себе свой отощавший табун, но при этом прикончил Гайчара то ли стрелой, то ли мечом — тоже не редкость… Но это уже была война! Джамуха, оплакивая погибшего брата, выдвинулся с тридцатитысячным войском против новоиспеченного хана, у которого было более чем в 2 раза меньше ратников — всего «13 куреней» примерно по тысяче в каждом. «И сразились они в местности Далан-Балджуд» [14, с. 99], что в верховьях Онона. Чингисхану пришлось ретироваться, он отступил в сторону Цзеренова ущелья, тоже находящегося в бассейне реки Онон. «Преследовать Чингисхана Джамуха не осмелился, зато самым свирепым образом отыгрался на его сторонниках, вождях племени чонос, оказавшихся у него в плену: перед уходом на свое стойбище Джамуха приказал сварить их в семидесяти котлах… Чоносский вождь Чахаан-ува во время дележа племен первый примкнул к Тэмуджину, тем самым он навлек на себя особое недовольство Джамухи, и теперь экс-анда отрубил ему голову и уволок ее, привязав к конскому хвосту» [3, с. 72].

Остается задуматься над свирепыми действиями Джамухи и тем, что если они и пошли кому-то на пользу, так только Чингисхану. «…Неумеренная жестокость явно повлияла на отпадение от него (Джамухи. — В. 3.) влиятельных нойонов, так как, несмотря на поражение Чингисхана, через некоторое время они присоединились к нему» [6, с. 91]. Да и свои «сомневающиеся» нукеры, видя «образец милосердия», который явил миру Джамуха, задумались, на какой из воюющих сторон они должны находиться. Наверняка несколько сваренных заживо были хорошо знакомы Субэдэю, может, среди казненных были его побратимы? Неизвестно. Однако в любой дружине любого народа институт побратимства был очень развит, так что «урок жестокости» Субэдэй, да и другие подрастающие «капралы» усвоили.

Тем временем к Чингисхану в течение 1192–1193 годов приходят на службу очень влиятельные монгольские вожди Чжурчедай и Хуилдар, возвращается старый друг Есугей-багатура Мунлиг. Мунлиг, честно говоря, хотя и пройдоха, но имел определенный авторитет, а главное — ослабил тайджуитов, и в первую очередь Тургутая. «Рост примкнувших к Чингисхану доказывает лишь то единственное, что он оказался тем сильным человеком, которого предпочитают иметь в покровителях, а не во врагах» [3, с. 73]. После поражения при Далан-Балджуд Чингисхану пришлось лет пять собирать вокруг себя верных людей, превращая ополчение в войско, которое пока что основывалось на «куренном», т. е. родовом, исчислении. К 1196 году оно насчитывало несколько десятков тысяч воинов, да плюс ближняя дружина в несколько сотен кешиктенов. Кроме того, значительную силу представляли союзные пока кераиты Тогорил-хана и прочие «приблудшие», в том числе даже несколько мелких родов татар. Джамуха занял позицию «не трожь меня», как бы осознавая свою силу, а ведь именно ему необходимо было считать тех, кто пришел под знамена к бывшему анде и кого следует переманить на свою сторону. Но Джамуха так и останется «вечной загадкой», ибо по каким-то причинам он чаще помогал, нежели мешал Чингисхану, и даже ходил с ним и Тогорилом в совместные походы, но скорее для того, чтобы предать. Странный был этот анда, и отношений наших двух «героев степи» на нескольких страницах не раскроешь…

В 1194 году монгольские племена хатаги и сальджуд совершили набег на приграничные районы Алтан-хана, т. е. ударили по империи Цзинь на северо-востоке Китая. Казалось, что степняки принесли огонь войны на земли чжурдженей, но уже в мае — июне того же года первый министр чжурчжэней Вэньян-Сана обязал Тогорила и Чингисхана наказать непокорные племена. Сам Вэньян-Сана в союзе с татарами, а именно ордой Мэгуджин-Сэульты, нанес упреждающий удар по 14 куреням хатагинов и сальджудов. Но чжурчжэни и татары не поделили захваченных трофеев, причем дело дошло до кровопролития, и Мэгуджин-Сэульта, опасаясь цзинской армии, начал отступление. Татарский полководец был опытным воякой и, отступая под ударами бывших союзников по реке Ульчжэ, укрепился в низовьях Хусту-шитурен и Нарату-шитурен. Тут в сражение вступили Чингисхан и Тогорил, они выбили татар из их укреплений, причем битва была упорнейшая. Наконец татары обратились в бегство, однако, пытаясь как-то закрепиться, они из своего обоза устроили нечто вроде «вагенбурга». «Грузный старик в золоченом шлеме бил плетью собственных воинов, поворачивая их назад. Но они текли мимо него. Опустив плеть, выхватил меч и кинулся навстречу воинам Тэмуджина. Серый конь, дико вытаращив глаза, вставал на дыбы. Меч старика с сокрушительной силой опускался на головы воинов, а их удары были бессильны поразить старика, закованного в стальные доспехи. Вокруг него стала образовываться пустота. Остановив коня между повозок, он никого не подпускал к себе. На татар это действовало лучше плети, они стали пробиваться к старику. Падали одни, но по их трупам лезли другие. Тэмуджин достал лук. Но выстрелить не успел. К старику подскакал Чаурхан-Субэдэй. Он не кинулся на него, как другие, прыгнул в повозку, с нее, по-кошачьи прогнувшись, на серую лошадь. Падая вместе со стариком на землю, ударил его ножом в шею.

Татары взвыли, и, не пытаясь больше сопротивляться, бросились бежать.

Подъехав к Чоурхан-Субэдэю, Тэмуджин слез с коня, ногой тронул тело поверженного старика.

— Отважный был человек! Не знаешь, кто это?

— Нет» [20, с. 330].

Труп павшего вскоре опознали. Это был Мэгуджин Сэульта — великий воин и нойон. Тэмуджин посмотрел в глаза Чоурхан-Субэдэю и сказал: «…тебе, Субэдэй-багатур — так отныне зовут тебя — найдется другое дело…» [20, с. 331].

Победителям достались достаточные трофеи, были и драгоценные ткани, и серебро, и табуны лошадей, и несколько сотен рабов. А вот Тогорила цзиньская канцелярия наградила нешуточным титулом — титулом Ван, и с этого момента он войдет в последующую историю как Ван-хан. Чингисхана же возвели в должность чаутхури, сделав гораздо более низким по рангу, нежели Тогорила. В то время когда Ван-хан пребывал в состоянии эйфории от щедрот чжурджэней, пьянствуя со своим окружением, Чингис занимался рутиной, наводил порядок в собственном ханстве. К Боорчу и Джэлмэ, обладающими высокими полномочиями, добавился еще и Субэдэй-багатур, который умудрялся перечить даже самому Хасару.

В 1197 году Сача-беки, Тайчу и Алтая по-прежнему клялись в верности Тэмуджину, но плели нескончаемые интриги; тот нагнал их в керуленском Долон-Болдоут и разметал их отряды, а самих приказал «зашить в воловьи шкуры» — очень почетная смерть! Казнив Сача-беки, Чингисхан преследовал одну важную цель. Уничтожив «старшего в роде», он стал единственным претендентом на будущие права главного и единственного хана. «В 1198 году Чингисхан напал на отколовшийся от кераи-тов Ван-хана обок тункаит, которым руководил брат Ван-хана Чжаха-Гамбу. По сообщению Рашид ад-Дина, они были разбиты и потом „все явились с выражением рабской покорности к Чипгиз-хану“» [6, с. 97]. Тут же, разобравшись с тункаитами, Чингисхан устремляется за меркитами Тохтоа-беки и у горы Муручэ добивается новой победы. Причем большую часть добычи он направляет Ван-хану, подтверждая свой вассалитет.

Зимой 1198 года Чингисхан и Ван-хан начинают войну с погрязшей в усобицах Найманской державой. Первый удар они нанесли по Буюрук-хану: последний поссорился после смерти своего мудрого отца Инанч-хана с родным братом Гаян-ханом и особой военной силой не обладал. «Начавшиеся… военные действия принесли на первом этапе удачу союзникам — у озера Улунгур (Кызыл-Баш по-тюркски) они застали врасплох Буюрук-хана и весь его род в местности Кызыл-Баш около Алтая. Они захватили это племя и учинили грабеж. Буюрук-хан, обращенный в бегство, ушел в область Кэм-кэмджут. Затем был захвачен передовой отряд найманов во главе с нойоном Буюрук-хана Еди-Туклуном. Но на этом успехи закончились» [6, с. 97–98]. Найманский полководец Кокэсу-Сабрах, наводивший ужас на жителей западных степей и предгорий, заняв выгодные позиции в урочище Байдарах-белчир, остановил войска Ван-хана, Чингисхана и примкнувшего к ним Джамухи. Киято-кераитское войско было готово дать решительное сражение Кокэсу-Сабраху. Но! Джамуха уговорил выжившего из ума Ван-хана покинуть позицию и оставить Чингисхана наедине с грозной наиманской конницей. Наверно, это было самое страшное предательство Джамухи. Однако Чингисхан, оказавшись в критической ситуации и поняв бессмысленность столкновения с найманами, не стал рисковать и скрытно увел свое войско, воспользовавшись советом Субэдэя, который так ловко совершил маневр, что спутал все планы Кокэсу-Собраха, начавшего преследовать Ван-хана. Последнему пришлось умолять Чингисхана о помощи, и тот спас ему и жизнь, и людей, и имущество.

Железная воля одного человека — Чингисхана — видна во всех его действиях, год за годом шел он к цели, которую себе поставил, а именно — стать гегемоном Степи. Это прослеживается в череде его побед и полупобед, удачных дипломатических ходов, где поражение легко становилось триумфом. Из года в год хан монголов, его дружина и уже появляющиеся регулярные соединения, прообразы грозных туменов, перемалывали военную мощь одних и тех же противников: меркитов, татар, тайджуитов, найманов. В конечном счете сила этих племен таяла год от года. И еще. На рубеже веков в окружении Чингисхана появились великие воины, ставшие впоследствии боевыми товарищами Субэдэя. Это Мухали и Джэбэ. А среди полководцев и нойонов вдруг стали появляться люди, которые уже в недалеком будущем объяснят Чингисхану, что «завоевать мир на коне не сложно, а вот как управлять этим миром?..» Еще немного, и появятся мудрецы — уйгур Тататунга и кераит Чинктай. Еще немного, и начнет записывать первые монгольские законы первый монгольский грамотей и сводный брат повелителя Шиги-Хутуху (возможно, именно его перу принадлежит «Сокровенное сказание монголов»). Не за горами появление великого канцлера Елюй Чуцая.

А пока Чингисхану и его соратникам предстояли последние испытания, результатом которых могли быть либо окончательная победа, либо трагедия продолжающейся братоубийственной войны.

Глава шестая. Мутная вода Балджуна

На Субэдэя, впрочем как и на всех других сподвижников Чингисхана, личность и авторитет последнего оказывали огромное влияние. В данном случае Чингисхан являлся для своего ближайшего окружения не только верховным властителем, но и носителем идеи предстоящих реформ, которые, и это не подлежит сомнению, уже наметил. Важно понимать, что на глазах Субэдэя и при его непосредственном участии создавалась военная доктрина монголов. Наблюдая за неудачами и откровенными поражениями, сквозь которые пришлось пройти Чингисхану, он анализировал события, делал собственные выводы, учился на ошибках и друзей, и врагов, непосредственно фигурируя во всех действиях этого кровавого спектакля. Благодаря школе, которую он прошел, благодаря своему суверену Субэдэй-багатур в собственной военной практике к началу XIII века уже снискал себе право называться непобедимым.

Осенью 1202 года войско монголов Чингисхана вышло в поход против одного из самых сильных племен Монголии — татар [6, с. 105]. Эта война была войной лишь вначале: после того как были одержаны чисто военные победы, начался геноцид. Племя татар в подавляющем большинстве было уничтожено… Результат, однако, получился совсем не тот, на который рассчитывал Чингисхан — равновесие и расстановка сил в Центральной и Восточной Монголии деформировались. «Первую скрипку» отныне здесь задавали Ван — хан, Нилха Сангун, Джамуха да найманы. Подстрекаемый тем же Джамухой, Ван-хан открыто напал на отягощенные добычей отряды «названного сына» и нанес ему решительное поражение при Мао-Ундур. Сражение стало «кровопролитным для всех» [6, с. 110], но тем не менее поражение Чингисхана было очевидным. Выражаясь по-русски, «рыжебородый бич неба» «взвыл», укоряя Ван-хана:

Зачем ты набежал и потревожил

Досуга моего, покоя ложа?

[14, стр. 132]

Заключительный этап войны за обладание Монголией (1200–1204 гг.)

Ван-хан и его клика, наверное, не могли представить себе, какой страшный удар они нанесли Чингисхану, ведь по сути дела тот оказался на краю… «Теперь Тэмуджину предстояло пройти величайшее испытание всех его способностей. Он снова вынужден был бежать, бежать, как и двадцать лет назад, когда меркиты похитили Бортэ» [16, с. 138], но в нынешних условиях ему приходилось скрываться то на крайнем юге, чуть ли не во владениях Алтан-хана, то на сотни верст севернее, в безлюдной тунгусской тайге. «Несмотря на все, что он сделал в своей жизни, ничего не изменилось, раз он опять вынужден спасаться бегством…

События, последовавшие за его бегством, сохранились в памяти монголов как история величайшего испытания Тэмуджина, но и его величайшего в жизни триумфа» [16, с. 138–139].

А триумф заключался в первую очередь в том, что если двадцать лет назад рядом с ним были лишь Боорчу и Джэлмэ, то ныне под рукой хана было не просто чуть более двадцати нукеров. Под рукой хана были закаленнейшие, искуснейшие в битвах военачальники-багатуры, на которых Чингисхан мог положиться. Это были не только подданные, но и соратники, готовые кинуться за него и в огонь, и в воду. К уже названным выше Боорчу и Джэлмэ прибавились Джэбэ, Субэдэй, Мухали, Хубилай, Чилаун, Борохул. Безусловно, это был тот костяк воинов-полководцев, которые в кратчайшие сроки не только сконцентрировали разрозненное было войско, но и нанесли Ван-хану такой удар, от которого тот уже не оправился.

На берегу Балджуна, в сырой промозглой тайге, глотая полусырое мясо случайно убитой лошади и запивая его мутной озерной водой, Чингисхан поклялся, что не забудет «своих людей за их мужество и преданность… Остальные тоже пригубили и поклялись в вечной верности ему… Они были определены только личной преданностью Тэмуджину и своей клятвой, данной ему и каждому из них. Клятвы, данные на берегу озера Балджуна, создали тот тип богатства, который так близок к современному понятию гражданства, основанном на личном выборе и доверии. Эта клятва стала метафорой нового типа общества среди последователей Тэмуджина, типа, который ляжет в основу единства всей огромной монгольской империи» [16, с. 139].

Субэдэй-багатур в это время уже знал, что верные вассалы киятов урянхаи, пусть и небольшим отрядом, но на подходе. Отец «гнал табун овец, чтобы преподнести [в дар Чингисхану], но встретился с разбойниками и был схвачен» [12, с. 226]. Но получилось так, что Субэдэй и его брат Хулухур были неподалеку в дозоре. Китайский хронист сообщает о братьях: «Оба отважные храбрецы, отличные наездники и стрелки… пришли к (нему] на подмогу, пиками перекололи этих [разбойников]… только жалкие остатки банды убежали» [12, с. 226]. Причем бились яростно, не щадя ни людей, ни коней.

Субэдэю, как и Чингисхану, пришлось испытать всю тяжесть унижения от того поражения. Одно знаменательно — неудача у Мао-Ундур была последней крупной военной ошибкой хана и последней ошибкой Субэдэя-багатура как полководца. Дальше будут и отступления перед численно превосходящим противником, будут фланговые, в том числе и ночные, марши. Все будет! Не будет одного. Больше ни одного поражения Субэдэй не потерпит!

Прошло всего несколько дней, и казавшаяся неизбежной катастрофа уже не маячила перед Чингисханом. Войска прибывали, достигнув массы, способной нанести удар по тем, кто еще совсем недавно праздновал победу. Впрочем, Ван-хан так ее праздновал, что даже не останавливался; во время веселого застолья и нанес ему удар «названный сын». «С чисто военной точки зрения, решение это было идеально — аналогичную ситуацию многие вспомнят по хрестоматийным событиям гражданской войны, когда подобным образом, через внезапный удар по отдалившемуся от основных сил штабу, удалось нейтрализовать дивизию В. И. Чапаева, опасную в прямом бою для противника… Внезапное нападение на ничего не подозревающего Ван-хана и его немногочисленную охрану увенчалось успехом. Его ближайшие помощники были уничтожены, сам он с сыном бежал» [6, с. 111–112]. Непосредственно командовал атакой на «штаб» Ван-хана Мухали. Его правой рукой был Субэдэй.

Итак, ставка Тогорила была разгромлена, но еще несколько дней военачальники Чингисхана в различных частях кераитского ханства «умиротворяли» кераитов. При этом с покоренным племенем, в отличие от татар, обошлись крайне милостиво.

Победители не устраивали резни… слишком много общего было между племенами. Ну сломали хребты нескольким особо строптивым нойонам, ну отрубили еще пару сотен лохматых голов, «… после чего кераиты стали верными его (Чингисхана. — В. 3.) сторонниками» [4, с. 42]. Вот в этих боях и скоротечных ошибках, когда решалась судьба северной и южной Монголии, Субэдэй показал себя не просто багатуром — стало очевидно, что он способен командовать более крупными подразделениями. А опыт «удара по штабам» он усвоит от своего учителя на всю жизнь, как и то, что поражение от Ван-хана научит Чингисхана, Субэдэя, да и других монгольских полководцев, во всех будущих войнах следить за флангами и освободившимися силами врага, чтобы вовремя их нейтрализовать. Субэдэй в будущем не начнет ни одной крупной кампании, не обезопасив перед тем фланги своих туменов или туменов сподвижников. И именно после «мутной воды Балджуна» у Чингисхана возникла острая необходимость в том, чтобы упорядочить и реорганизовать свою достаточно разношерстную армию. Ведь монгольские удальцы уже вновь ломали копья с найманскими разъездами, а найманы — враг пострашней и татар, и кераитов, вместе взятых. Найманы, несмотря на ссору в ханской семье, лидерство в которой принял Таян-хан, вместе с союзниками представляли собой серьезную силу. И числом их немало, и тяжелая кавалерия славится неотразимым ударом, и найманские полководцы были далеко не простаки…

А что же Тогорил, он же Ван-хан? Бежал, путая следы. Но вскоре захватившие его на своих границах найманы, не разглядев в оборванном и голодном бродяге владыку кераитов, отрубят Ван-хану голову, которую, пока она не засмердит, будет держать у своего трона Таян-хан.

Глава седьмая. Монгольское войско готово к битве

После жестокого урока 1203 года, напившись мутной воды из сибирского болота, Чингисхан в предельно сжатые сроки поправил дела своего далеко уже не малого улуса и созвал курултай весной 1204 года в долине реки Темен-кеер [6, с. 114]. Главным вопросом была военная реформа. По мере возрастания количества войск качество их организации все менее соответствовало и своему практическому назначению, и амбициям вождя, ведущего их. И еще один немаловажный аспект. Чингисхан, начиная реформу армии, не рассчитывал ее полностью реализовать тогда же, в 1204 году, — это была программа как минимум до 1206 года. В Темен-Керее на первом плане стоял вопрос о том, как можно более эффективно использовать имеющиеся средства (воинские, естественно) применительно к сложившейся на тот момент военно-политической ситуации. Задача была крайне непроста, и от ее решения зависело все. Если бить врага, то кулаком в боевой рукавице, если пальцем, то палец этот должен быть стальным! Имея великолепный генералитет, прекрасных тысячников, умных, инициативных сотников, Чингисхан все еще воевал как Амбагай-хан или Хабул-хан, т. е. толпой — куренями. Впрочем, такой же тактики придерживались все его конкуренты, и никто из степных владык не пытался упорядочить систему, чтобы наконец от прекрасных богатырских дружин перейти к прекрасным богатырским тысячам и туменам.

Монгольский хан не искал новых путей в реформировании своего войска: и до него, и после «великие» использовали либо собственный, либо чужой опыт. Петр I заимствовал свои преобразования у западноевропейцев, Александр Македонский просто безжалостно эксплуатировал созданную воистину великим своим отцом Филиппом II фалангу, Куруш (Кир) не забывал поенной школы ассирийцев и вавилонян, хотя свой жизненный путь он закончил, как известно, в бурдюке с кровью, куда под радостные вопли массагетов была помещена его голова. Ну а Юлию Цезарю досталось ото всех понемногу: тут и Сципион Африканский, и Гай Марий, и Сулла, и опыт хитроумных галлов. В общем, бери и пользуйся. Чингисхан не был исключением. «Монгольский метод ведения войны стал выжимкой из традиционной степной системы ведения боевых действий, которая развивалась в Монголии более тысячи лет. Их успех объяснялся не превосходством в оружии. Оружейные технологии нельзя долго хранить в секрете, они могут быть переняты противником уже после первых нескольких битв. Успех монголов вырос из потрясающей дисциплины, сплоченности и беспримерной верности своему хану» [16, с. 193], ну а как лучники монголы превосходили своих «цивилизованных» современников по всем параметрам.

Там, на курултае у Темен-керее, «десятичная система была принята за основу войска, причем ее комплектация производилась не столько по родовым подразделениям… а по принципу целесообразности и по решению каана — главнокомандующего» [6, с. 115]. Чингисхан «объединил своих воинов в особые отделения „арбаны“, состоящие из десяти человек… Десять таких отделений составляли взвод („ягун“)… десять таких взводов составляли эскадрон (тысячу. — В. 3.) („минган“). Десять минганов составляли „тумен“ — армию в десять тысяч человек» [16, с. 132]. В свою очередь, вся армия разделилась на три части. «Гол (Кель) — личная армия Чингисхана. Правое крыло „муйманэ“ (бурунгар), иными словами, войско правой руки. Предводителем был Боорчи-нойон, а его заместителем был Борагул-нойон. Левое крыло „мейсарэ“, иначе говоря, войско левой руки, а по-монгольски „джунгар“. Предводителем был Мухали-нойон, а его заместителем (сунгусун) Ная-нойон. В составе левого крыла (была) и тысяча Субэдэй-бахадура… обстоятельства Субэдай-нойона приводятся в летописи повсюду» [15, с. 266–267, 270, 272].

Необходимо добавить, что в «штатном расписании» левого крыла была и личная тысяча Бельгутая, брата Чингисхана, а также то, что до конца первого десятилетия XIII века «тысяча» была максимальной тактической единицей в монгольском войске. Хоти исключения были — и во времена погони Субэдэя за меркитами, и набеге Елюй Ахая на тангутов, и рейде Джучи на «северные народы». Численность возглавляемых этими полководцами войск была значительно выше «уставной» тысячи. И конечно же, нельзя не отметить главную часть монгольского войска — гвардию, кешиг. Кешиг подчинялся непосредственно хану и составлял костяк всего войска. Количественно гвардия постоянно увеличивалась, в конце концов ее численность достигла тумена.

Устраивая свою армию, Чингисхан, его полководцы и Субэдэй в их числе использовали подневольный труд пленных, особенно во время осадных действий. «Хошар» — так звали этих несчастных, бросаемых на мечи сограждан, для того, чтобы, во-первых, сохранить часть своих бойцов и просто чтобы заполнить убитыми рвы бравшихся штурмом городов. Чудовищно! Самое ужасное, что пройдет время, пройдут века, а это варварство будет существовать и существует еще и по сию пору. Но «железному прагматику» Чингисхану и его ближайшему окружению, прошедшему сквозь «жесть» степной войны, лирика была чужда. Они создавали армию, способную покорить мир. И эта армия была создана.

Пройдет несколько лет, и мы увидим Монгольскую империю, бьющуюся на фронтах, отдаленных друг от друга на многие тысячи километров. Например, в 40-е годы XIII века тот же Субэдэй громил хваленое рыцарство Западной Европы, Чормаган «дожимал» Закавказье, ну а китайско-корейский фронт на многие десятилетия, начиная с 1211 года, был постоянной точкой единоборства корейцев и китайских государств с «северными варварами». «К концу XIII века монгольские армии сражались в столь отдаленных друг от друга странах, что тевтонские рыцари и японские самураи, даже не подозревавшие о существовании друг друга, бились с одним противником» [21, с. 3]. Такого разброса боевых действий мировая история не знала до колониальных войн.

И главное — монголы побеждали!

И этому масса причин. Во-первых, железная, даже жесточайшая, дисциплина для всех без исключения — будь ты простой воин или чингисид. Во-вторых, строжайшая субординация (каан — темник — тысячник — сотник — десятник). В-третьих, скорость мобилизации. В-четвертых, «оперативное управление в бою» [6, с. 164] и «контроль за выполнением приказа, как сверху со стороны начальника, так и снизу со стороны сослуживцев, так как все были сведены в систему круговой поруки» [6, с. 165]. В-пятых, скорость, с которой передвигалось монгольское войско, была просто фантастической — 50 — 60-120 км в день не предел. И в этих условиях войска оставались абсолютно боеспособны, по крайней мере, могли выдвинуться в любом направлении. В-шестых, идеально поставленная тактическая и стратегическая разведка. И наконец, практика параллельного («за царевича») командования (и жизнеописание Субэдэя это подтверждает), когда в течение одной кампании он был то во главе небольшого отряда, то ему поручается ваном (царевичем) «большое войско» или указывается на то, что он «назначен во главе 10 000» [6, с. 177]. Ярчайшим примером этого является «блицкриг» 1216 года, когда Субэдэй за несколько месяцев прошел от Балхаша до Джаиха^[11]. начав великий кипчакский поход.

Весной 1204 года Чингисхан и его «ближние» уже прекрасно знали, что предстоит биться с найманами, чтобы победить, чтобы влить остатки их конницы в свои ряды. Они уже представляли, кем должны стать, но впереди еще столько событий и столько проблем, без разрешения которых планы Чингисхана попросту рухнут; однако планы есть, и их необходимо реализовать. Между тем грозное войско найманов уже недалеко, приближался час восхождения новых звезд и ниспровержения старых.

Глава восьмая. Победа над найманами

В истории Монгольской империи вряд ли найдется сравнение с той битвой, битвой с грозным племенем найманов, которая произошла летним месяцем 1204 года. Главное — задачи перед сражением у оппонентов были разные. Самое поразительное, 410 Чингисхан выступал в данном случае как защитник единых монгольских земель. От действий его войска зависело само существование и развитие монгольского государства. Зависело, сумеет ли он сохранить ядро зарождающейся монгольской нации или монголы — кияты, тайджуиты, кераиты и прочие — уйдут вслед за татарами, оставив после себя лишь гордое имя да предание в истории, как «неуспевшие», «неудачники», «недоделанные»… А примеры были. Что же, тогда история Великой Степи пошла бы другим путем, и могло ли через века, в далекой перспективе, спустя столетия родиться другое великое государство, объединившее народы и дороги, их соединяющие от океана до океана? Ясно одно, выступая против полчищ найманов, Чингисхан действовал (может, единственный раз!) как истинный защитник своей Родины. Высокопарно звучит, но это так. И простые монгольские нукеры, и их полководцы знали свою судьбу. Если воина-кочевника можно было «перекрестить», ведь истории известны примеры — киммерийцы становились скифами, скифы — сарматами и т. д., то хана и его приближенных ждала страшная смерть. Костры под котлами Джамухи уже разгорались. Слишком много ненависти и неразрешимых противоречий накопилось друг к другу у владык степных просторов. Слишком много пролилось крови и было кровников. Нельзя не согласиться с тем, что таких военачальников Чингисхана, как Джэлмэ, Боорчу или Субэдэй, на противоположной стороне ожидали сотни, повторюсь, сотни кровников, которые за гибель их родичей желали бы вышеназванным багатурам смерти в кипящей воде котла в качестве наиболее легкой. Полководцы Чингисхана это знали и готовы были либо победить, либо погибнуть.

Центральную Азию ожидал бы кровавый угар и деградация населения, ибо победители вырезали бы всех детей, которые доросли до оси колеса, меркиты свой шанс не упустили бы. И тогда с севера пришли бы на запустелые земли новые народы, которым потребовались бы многие десятки, а может, и сотни лет, чтобы достичь уровня хозяйствования бывших владык этих территорий. А южные, а восточные соседи? Разве они отказались бы от потока новых рабов и наложниц? А найманское племя? Добившись победы в кровопролитнейшей битве, кем стали бы они? В лучшем случае их ожидала бы судьба онгутов или прочих племен, охранявших Великую Стену. От кого? Но главное, в случае победы найманов мир потерял бы не идеальную (далеко не идеальную!), но одну из моделей своего устройства, модель, несомненно, построенную на насилии, но отвечающую в тот момент чаяниям простых аратов.

А что Чингисхан? Он был решителен, как никогда. Армия после реорганизации, новых установок и предварительных маневров была готова исполнить волю своего повелителя.

Итак, два страшных и беспощадных зверя приближались друг к другу, готовые к последнему броску. Чингис оказался в менее выгодной позиции. Перед битвой ему пришлось проделать путь в несколько сот километров, т. е. от верховьев Онона до Хангая, где Таян-хан со всеми своими ратями ожидал врага. «Поначалу найманы чувствовали себя уверенно. Изловленная ими монгольская лошадь находилась в жалком состоянии, да и седло на ней было плохое, из чего сделали вывод, будто вся конница противника доведена до изнеможения. В этом предположении имелась доля истины: переход от Монголии, с Халхи на Хангай, действительно представлял из себя испытание не из легких» [3, с. 120]. Но все-таки можно предположить, что командиры авангарда монголов Джэбэ и Хубилай просто подсунули эту захудалую конягу найманам. Вообще, Таян-хан был личностью, не отличающейся особой решительностью, у него даже появились мысли потянуть время и еще подкормить коней. Но час пробил! Коалиция, которую собрал Таян-хан, рвалась разделаться с Чингисханом.

В лагере вместе с найманами «был глава обока ойрат Кутука-беки… Таян-хан соединился с обоками дорбенов, татар, катакинов, салджиутов, так что мощь (их) войска стала чрезвычайно большой» [18, с. 145]. Ну и конечно же, Джамуха — гур-хан Степи, вождь меркитов Тохтоа-беки со своими дружинниками прибыли поддержать врагов Чингисхана. Кроме того, Таян-хан надеялся, что к нему подойдет владетель обока белых татар^[12] Алахуш и отправил посла «…сказать так: „Я узнал, что в восточной стороне некто, кто объявил себя государем. На небе нет двух солнц — неужели народ имеет двух владык?! Вы можете содействовать моему правому крылу — я собираюсь отнять его [Тэмучжина] лук и стрелы“» [12, с. 144]. Однако Алахуш сообразил, где истинная сила, и тут же передал Чингисхану все, что предлагал ему Таян-хан, а сам поднял своих онгутов и перешел на сторону Чингиса. И все же силы были далеко не равны. Против 40–45 тысяч Чингисхана войск у найманской коалиции было тысяч на 10–15 больше. Правда, перед самой битвой, в ночь, монголы разожгли большое количество костров, чем ввели в заблуждение военачальников найманов. Но их привел в чувство сын Таяна Кучлук, обозвав «бабами и трусами». Главным образом досталось самому Таян-хану.

В шатре Чингиса в день перед битвой тоже состоялся военный совет и также звучало несколько мнений. На том совете братья хана высказали такие суждения, которыми гордились бы герои любой эпохи. «Августейший младший брат [Тэмугэ]-Отчигин сказал так: „Что следует сделать [с найманами], так это порешить их как можно быстрее“… Бельгутай тоже высказался так: „Найманы хотят отобрать у нас лук и стрелы. Таким образом они считают нас ниже [себя]. Лучше умереть сообща, если мы обладаем честью [чем терпеть презрение найманов]"» [12, с. 144–145].

Судьба Центральной Азии решилась в битве у восточных отрогов Хангайского хребта 16 июня 1204 года. Еще ночью «найманы снялись… и двинулись в направлении реки Тамир; по пути переправились через реку Орхон; близ местечка Цахир Могод^[13] их, заметили дозорные Чингисхана» [14, с. 152]. Чингисхан отдал команду «трубить общий сбор и отдал распоряжения, необходимые для начала боевых действий. До нас дошли некоторые монгольские тактические термины: на марше войска должны быть „густой травой“, перед началом боя „озером“, в бою „шилом“» [3, с. 122]. Но здесь Чингисхан лично возглавил авангард, действовал порядком «перекати поле». Центром всей монгольской армии командовал брат Хасар, резерв был в подчинении Тэмугэ-отчигина. Непосредственно командуя передовым отрядом, Чингисхан плечом к плечу сражался вместе со своими боевыми соратниками Хубилаем, Джэбэ, Джэлмэ и Субэдэем. Хан был уверен, что лишь эти командиры смогут реализовать его план и малыми силами заставить врага паниковать. В передовом отряде насчитывалось шесть тысяч бойцов, но бойцов отменных, и рубак, и стрелков под стать командирам. «Тэмуджин приказал небольшими арбанами рассредоточиться и, незаметно приблизившись к противнику в предрассветной тьме, нападать с разных сторон. Такая тактика не позволяла врагу ни оценивать число нападавших, ни дать им организованный отпор с какой-то одной стороны лагеря. Нанеся молниеносный удар и сколь возможно серьезный урон противнику, арбаны так же быстро отступали в разные стороны, не давая врагу времени опомниться или организовать погоню» [16, с. 146].

Уже различая в предрассветных сумерках всадников, видя их решительность и порыв к битве, Таян-хан спросил находящегося рядом Джамуху:

«— Что это за люди? Они подгоняют так, как волк подгоняет к овчарне стадо овец.

— Мой анда Тэмуджин собирался откормить человеческим мясом четырех псов и посадить их на железную цепь. Должно быть, это они и подлетают, гоня перед собой наш караул. Вот эти четыре пса:

Лбы их — из бронзы,

А рыла — стальные долота.

Шило — язык их,

А сердце — железное.

Плетью им служат мечи,

В пищу довольно росы им,

Ездят на ветрах верхом.

Мясо людское — походный их харч,

Мясо людское в дни сечи едят.

С цепи спустили их. Разве не радость?

Долго на привязи ждали они!

Да, то они, подбегая, глотают слюну.

Спросишь, как имя тем псам четырем?

Первая пара — Джебэ с Хубилаем,

Пара вторая — Джелме с Субетаем^[14].

Услышав ответ Джамухи, Таян испугался и приказал войску покинуть занятые позиции. Ни на шаг не останавливаясь, монголы „прыгали от радости“, стремясь взять найманов в клещи» [3, с. 122].

Вот какой оценки были удостоены четыре полководца Чингисхана. А ведь, по сути, с «утренней атаки» и начался конец воинства Таян-хана. Восхищаясь «готической» поэзией «Сокровенного сказания», все же не могу не прицитировать еще одну версию «о четырех псах» в замечательном переводе А. Мелехина.

Не сердца у них, а уголья,

Языки — что острые колья.

И носы у них, как зубила,

И не лбы — чугунные била,

Четыре бешеных пса.

Оборвали железные цепи,

Побежали они через степи.

Как слюна-то из пасти брызнет —

Посягают на тысячи жизней Четыре бешеных пса.

С диким воем, с рыком и лаем Мчится первым Зэв с Хубилаем,

Вслед — Зэлмэ, Субэгэдэй… Вся свора.

Тэмужина анды опора —

Четыре бешеных пса.

Их питье — лишь роса одна,

Их еда — своя же слюна,

Ветры их на себе несут,

Лишь колчаны друзьями зовут

Четыре бешеных пса.

[14. с. 152–155.].

Не выдержав первой утренней атаки, найманы начали отступать в горы, и отступать в достаточном расстройстве боевых порядков. Таян-хан хотел еще что-то спросить у «всезнающего» Джамухи. Однако тот, хоть и «ryp-хан» Степи, но к тому моменту, собрав свои согни, попросту сбежал. Он уже знал, чем закончится сегодняшний день.

Наблюдая за отступлением найманов, Чингисхан «построил воинов в боевой порядок, который называется „озеро“. Войска растягивались длинной цепью, передний ряд выпускал во врага стрелы залпом и тут же отходил назад, давая место следующей волне. Подобно прибою они накатывались на позиции противника, нанося удар и тут же исчезая… Отступившие пристраивались в заднюю часть колонны и формировали новую „волну“. Такая тактика вынудила найманов растянуться в длинную цепь, чтобы защищаться от широких „волн“. Как только их войска растянулись достаточно широко, Тэмуджин перешел к третьей части своего плана. Он перегруппировал отряды в боевой порядок, называемый „шило“» [16, с. 147]. Скорее всего, во главе «шила» были «бешеные псы» — герои утренней схватки. «Воины выстраивались узким, но чрезвычайно глубоким строем, что позволяло сосредоточить всю силу удара в одной точке и прорваться через растянутые ряды найманов» [16, с. 147]. «…Государь ожесточенно сражался с найманами вплоть до вечера… На следующий день остатки полностью капитулировали. Тогда дорбены, татары, катакины и салджиуты, всего четыре обока, тоже пришли и сдались» [12, с. 146]. Таян-хан погиб, кстати, «застрелил его» брат Субэдэя Хулухур, который еще долгие годы будет служить под руководством Мухали сотником [12, с. 226].

Остатки некогда грозной античингисовой коалиции разбежались кто куда, а вот Джамухе, видать, бежать было некуда. Или он этого не хотел? Набегался то за одним, то от других. Судьба этого человека и трагична, и закономерна. Монгольский Гамлет, последний вольный нойон, искусный воин, для которого жизнь под чьей-то подавляющей властью была невмоготу, Джамуха скитался с несколькими своими последними нукерами, потеряв все — жену, ставку, «гур-ханство». Но скитания эти вечно продолжаться не могли. Страна отныне принадлежала Чингисхану, и в конце концов он предстал перед андой Тэмуджином и сам просил себе казни, казни без пролития крови, казни для монголов почетной. Чингисхан не смел отказать своему побратиму…

Глава девятая. 1205 год

После одержанной победы над найманами каждому из своих «четырех псов» — Джэлмэ, Хубилаю, Джэбэ и Субэдэю — Чингис доверил руководство самостоятельными военными кампаниями. Для 29-летнего Субэдэй-багатура прошедшее сражение явилось экзаменом, который позволил ему считаться своим в среде полководческой элиты Чингиса, более ни одна крупная операция монголов, при наличии Субэдэя на месте, не обходилась без его либо непосредственного участия, либо совета, либо помощи проверенными людьми. На заслуженном основании он мог уже гордо именовать себя тысячником, проведя целый день в авангарде в ходе битвы у Хангая и командуя приданными ему воинами. Очень скоро хан подтвердит его статус хотя бы тем, что отправит с более чем тысячным отрядом в погоню за остатками меркитов и найманов.

В 1202 году у Субэдэя родился сын Урянхатай, и, наверное, дальнейшее продвижение по службе было для него в этой связи лучшим подарком от своего господина. Все они — «псы» Чингисхана, и в этом нет ничего зазорного по меркам того века, были чрезвычайно амбициозными и желали как можно больше и пожирнее «куснуть». Действительно, в семьях «ближней дружины» наблюдался явный достаток, нойоны «щеголяли» и качественных и дорогих доспехах, серебро украшало и людей, и коней, и застолье.

Летом 1204 года монгольское войско переживало «проблему роста», одни части расформировывались, другие пополнялись, Чингисхан проводил мероприятия по дальнейшему его усовершенствованию, свыкаясь с мыслью о том, что он стал наконец-то хозяином Монголии. В то же время его не покидало намерение разделаться с меркитами. К самым ненавистным Чингису племенам относились татары и меркиты, и тому были веские основания — татары умертвили отца Чингисхана, Есугея, а меркиты в свое время похитили первую (главную) его жену, Бортэ. И если с татарами ему удалось разобраться на все сто — остатки этого великого и заносчивого степного народа сдались монголам после сражения с найманами, то с меркитами оставалось еще множество проблем. И главное, их вождь Тохтоа-беки, счастливо избежав смерти после «битвы за Бортэ» и череды не менее кровопролитных схваток, продолжал противодействовать новому владыке во всех его начинаниях. Причем Чингисхан тяжело переносил неоспоримый факт: его первенец — Джучи — появился на свет в период пребывания Бортэ в меркитском плену, и хотя повелитель монголов безоговорочно «признал Джучи своим», проклятый «меркитский след» шлейфом тянулся через всю жизнь Потрясителя вселенной.

«В 1205 году Чингисхан отправил на запад войско Субедея. Кроме покорения мелких племен он должен был поймать бежавших детей Тохтоа-беки» [7, с. 92–93]. «В том же году Коровы (1205) отдавал Чингис-хан приказ. Посылал он Субее-тая… преследовать Тогтогаевых сынов…» [22, § 199]. Так же наверняка было распоряжение хана по возможности уничтожить и лидера меркитов. Отправляя своего преданного полководца, Чингисхан дает Субэдэю достаточно длинное наставление с указаниями в первую очередь беречь и людей, и коней в предстоящем дальнем походе. «Памятуя о дальней дороге, берегите у ратников коней их, пока они еще не изнурены. Берегите дорожные припасы, пока они еще не вышли. Поздно беречь коней, когда те пришли в негодность; поздно беречь припасы, когда они вышли. На пути у вас будет много зверя. Заглядывая подальше в будущее, не загоняйте служивых людей на звериных облавах. Пусть дичина идет лишь на прибавку и улучшение продовольствия людей. Не охотьтесь без меры и срока. Иначе как для своевременных облав не понуждайте ратных людей надевать коням подхвостные шлеи. Пусть себе ездят они, не взнуздывая коней. Ведь в противном случае как смогут у вас ратные люди скакать? Сделав потребные распоряжения, наказывайте нарушителей поркою. А нарушителей наших повелений, тех, кто известен нам, высылайте к нам, а неизвестных нам — на месте же и подвергайте правежу» [22, § 199].

Субэдэй уже ранней весной 1205 года кинулся за меркитами, перевалил через монгольский Алтай в сторону Черного Иртыша, где севернее, в районе озера Зайсан, его поджидали Тохтоа-беки, Кучулук, Куду, Гала и Чилаун. По-видимому, численный перевес был опять на вражеской стороне, и они рассчитывали, что войско Субэдэя будет утомлено переходом через заснеженные горы. Но враги не учитывали того, что преследующее их войско было войском победителей и моральный дух среди воинов-монголов был несоизмеримо выше, чем у битых-перебитых меркитов и найманов. Субэдэй выматывал врага постоянными передвижениями своих сил, дезинформируя их о численности и качестве монгольского войска. Похоже, никакого «генерального сражения» не произошло: он попросту выдавливал наймано-меркитов все дальше на север. Там «союзники» окончательно разделились. Кучулуку все-таки удалось прорваться к кара-киданям, а вот меркитам пришлось хуже. «Значительная часть их утонула в весеннем Иртыше» [3, с. 128], а затем они удалились в степи, лежащие севернее Балхаша, где и скрывались «на протяжении долгого десятка лет, перекочевывая от Эмиля к Тарбагатаю, до Голодной степи» [3, С. 128].

Субэдэй-багатур гонялся за остатками меркитского воинства по нынешнему восточному Казахстану, нанес им максимальный урон, а главное, несмотря на то, что основные цели похода не были достигнуты, и враги остались живы, им — Субэдэем — была проведена первая дальняя разведка на запад, явившаяся подготовкой той «волны», исходящей из Монголии, которая началась через несколько лет. И этот первый рывок в сторону Мугоджар и Арала явился очень ценным опытом для всей монгольской армии. «…Субэдэй-Бахадур стал в среде монгольских военачальников настоящим „специалистом“ по западным походам: без него не обходилась ни одна военная акция монголов против западных народностей» [25, с. 231]. В том же 1205 году войско Субэдэя вернулось в ставку. Судя по всему (хотя повторимся — не все задачи были выполнены) — Чингисхан был доволен. В преддверии великих планов, которые он вынашивал, о таких врагах, как меркиты и найманы, можно было забыть.

Пока забыть. А Субэдэй — Субэдэй был нужен здесь, рядом.

И еще очень интересный момент. Ряд источников и исследователей считают, что Тохтоа-беки погиб во время военной операции, которой руководил сам Чингисхан. Расхождение по датам достаточно большое — от 1205 до 1209 года. И наверное, справедливо было бы, если б своего главного обидчика наказал когда-то никому неведомый Тэмуджин. Но та ситуация, которая сложилась перед Великим Курултаем 1206 года, где принимались судьбоносные для Монголии решения, та гигантская работа, которую вел Чингисхан, готовя свои Великие законы, не позволяли ему чисто физически заниматься каким-то там жалким Тохтоа и его сыновьями. Тем более что ответственные за их «ликвидацию» были назначены. Были у Чингисхана и другие не менее важные заботы внутри создаваемого каганата^[15]. В первую очередь — постоянная подготовка к внешней экспансии. Претензии были ко всем! Во-вторых, ему было нужно окончательно централизовать власть в своих руках, задушить в зародыше любые мысли на этот счет у других представителей «Золотого рода».

Глава десятая. Великий курултай

В самом начале весны 1206 года у истоков реки Онон «…собрались все войска, защищавшие „девятиножное белое знамя“ в боях… Это собрание — курултай — было высшим органом власти, и только оно имело право доверить функции управления определенному лицу, именующемуся в дальнейшем ханом. Его поднимали на войлоке над головами окружавшей его толпы, а та криками выражала свое согласие повиноваться ему. Разумеется, ханом был вторично избран Тэмуджин, и курултай подтвердил его титул — Чингисхан. Требовалось определить также имя народа, ядром которого были верные сторонники Чингисхана вместе с их семьями и домочадцами. Тогда они назывались „монголы“, и это звание было официально закреплено за вновь сформированным народом войском.

Здесь самым примечательным обстоятельством было то, что монгольское войско выросло с 13 тыс. добровольцев до 110 тыс. регулярной армии. Ясно, что пополнение шло за счет включения в войска побежденных. Но ведь люди — не шахматные фигуры. Оказавшись в армии победителя, они ни разу не проявили нелояльности новому хану, а это значит, что для них были созданы приемлемые условия существования. Ведь на каждого монгольского ветерана приходилось десять новобранцев военнопленных, привыкших бунтовать даже против своих племенных ханов. В этой армии сила была на стороне побежденных, но они быстро стали верноподданными. Думается, что здесь сыграла решающую роль степная традиция централизованной сильной власти, способной противостоять оседлым соседям: чжурчжэням, тангутам и мусульманам» [2, с. 183–184]. Ну а тем, кто не хотел жить в сильном, способном защитить себя государстве, подобно меркитам, хори-туматам, найманам, приходилось скитаться на периферийных территориях.

Главное в другом. Чингисхан победил умением организовывать относительно безопасное и даже сытное состояние кочевнику-скотоводу в течение всего 15 лет. Итак, титул Тэмуджина — Чингисхан, которым он был наречен в 1189 году, был подтвержден с еще большей помпезностью и большим значением. Если раньше его хотели видеть владыкой лишь несколько обленившихся от власти князьков, то при нынешней ситуации симпатии к Чингисхану как лидеру нарождавшейся государственности были у большинства жителей Монголии. Китайский хронист XIV века доводит до нас в хронике «Юань ши»: «[Государь] был возведен на каанский (хуанди) престол у истока реки Онон. Все князья и нойоны вместе почтительно преподнесли [ему] титул — Чингис-каан» [12, с. 146–147]. Хуанди означает с китайского «император», и летописец лукавит, именуя Великого Каана императором. Лишь внук Чингисхана Хубилай^[16] спустя более чем полвека будет первым официальным носителем этого титула, как основатель династии Юань. Но, вне всякого сомнения, уже тогда, в 1206 году, Чингисхан был достоин и умом, и поступками, и заслугами именоваться императором.

Чингисхан всадник. Китайское изображение [3, с. 96 97]

Там, в верховьях Онона, наверное, впервые собрались все сподвижники новоиспеченного каана. И надо отдать Чингису должное — своих соратников он не забыл. «Так из „людей длинной воли“ была создана военная элита, которую нельзя назвать ни аристократией, ни олигархией… Считать командиров войсковых соединений аристократами неправильно по одному тому, что должности они получают за выслугу, а за проступки могут быть разжалованы» [2, с. 184–185].

Субэдэй-багатур в числе наиболее отличившихся был пожалован в тысячники, хотя, как нам известно, подобными воинскими соединениями он командовал и ранее. В «Сокровенном сказании монголов» перечислены все тысячники, и многие из них могли бы составить элиту командного состава любой армии тех времен, да и не только. По-разному сложились их судьбы. Кто-то вскоре погиб, кто-то был наказан и разжалован. Но были и те, кто прожил достаточно долгую жизнь в кровавом мареве XIII века. Интересно было бы увидеть их общее фото. Вспомните фотоснимки командиров воинских соединений времен гражданской войны в С ША, Мексике или России. Думаю, что у тысячников, темников и особо приближенных к Чингисхану его «верных псов» и «маршалов» лица так же не расплывались бы в дежурных улыбках. Глаза, наполненные сталью решимости, руки, только что оставившие доспехи, крепко держат мечи — да, это были «люди длинной воли». И тут встают перед глазами фотографии великих индейских вождей, столь же сурово-воинственных, сколь и наивных. Сидящий Бык, Дождь На Лице, Волчий Плащ, Защищающийся Медведь — наверное, они по нраву пришлись бы Чингису^[17].

Чингисхан кроме звания тысячников «пожаловал девяносто пяти военачальникам ярлыки на звание темников» [7, с. 102], однако «слово „темник“ должно приниматься не в буквальном смысле, как равнозначное выражению „начальник тьмы“, т. е. командир десятитысячного корпуса… скорее „темник“ означает здесь нечто вроде „чина“ подобно тому, как в современных армиях „дивизионный генерал“ может командовать не только дивизией, но и корпусом, и даже армией» [7, с. 135], а также и полком, и бригадой. В условиях острого военного противостояния выбирать не приходится. Делалось бы дело! «Старшие вожди, на которых во время войны возлагалось командование такими крупными единицами… назывались „орхонами“… при Чингисхане их было одиннадцать человек» [7, с. 135]. Был ли Субэдэй-багатур, которому в 1206 году исполнился тридцать один год, одним из орхонов? Сказать трудно, но попробуем проанализировать главу «Сокровенного сказания» о «пожалованиях сподвижникам» и «похвале гвардии».

«И молвил еще Чингисхан, обращаясь к Хубилаю:

„Ты шеи дюжим молодцам сворачивал

И наземь исполинов запросто валил.

Сейчас Зэв и ты, Зэлмэ и Субэгэдэй —

Вы четверо, подобно верным псам,

Мне преданы и телом и душой.

Куда я только вас ни посылал,

Вы отправлялись по команде сразу,

Вершили дело точно по приказу,

Крушили скалы, камни разбивали.

В любое место шли,

Во все пределы,

Воинственное вы вершили дело,

Вы бились насмерть и — не отступали.

Когда я мог, как верных псов, с тобой Зэлмэ, Зэв и Субэгэ-дэя туда отправить, где были вы всего нужнее; когда богатырей бесстрашных Боорчу, Чулуна, Мухали и Борохула мог при себе держать я днем и ночью; когда уругудов и мангудов храбрых, ведомых Журчудэем и Хуилдаром, мог выставить передовым отрядом, — тогда лишь я душою был покоен" [14, с. 175].

Далее "Сокровенное сказание" устами Чингисхана вещает о еще нескольких преданнейших слугах и также сообщает об их неоспоримых заслугах. Но факт остается фактом. Субэдэй назван в числе десяти самых надежных и верных вершителей воли Чингисхана, что лишний раз подтверждает его высокое положение в 1206 году на Великом Курултае. Ведать же всеми военными делами Чингисхан поручил Хубилаю, выходцу из племени бурлас^[18]. Хубилай, подобно Боорчу и Джэлмэ, был одним из первых нукеров Тэмуджина, к которому примкнул в 1181 году. С некоторыми из перечисленных выше военачальников Субэдэй проведет долгие годы совместной службы. С Джэбэ-нойоном они совершили удивительный поход на Запад, а Мухали, не успевший сокрушить империю Цзинь, передаст эстафету Субэдэю, который взятием Кайфэна в 1233 году поставит точку в покорении Северного Китая. А вот Борохул погибнет всего через год или два во время похода на хори-туматов.

Но величие Курултая 1206 года не в количестве выпитого и съеденного, не в количестве похвальных речей и наград сподвижников и даже не в очередном провозглашении Тэмуджина Чингисханом. На Курултае была принята Яса — кодекс законов, по которым отныне была обязана жить вся Монгольская империя, все, что прописано в Ясе, должно беспрекословно выполняться. Основное наказание за нарушение закона — смерть. Яса сыграла огромную роль в жизни Субэдэя. Он, выходец из диких лесостепных урочищ, который прекрасно понимал, что не случись ему стать соратником Чингиса, то вряд ли он смог реализоваться в том мире, мире, где лишний день существования уже само по себе достижение, успех. Естественно, в своем роду Субэдэй был бы далеко не последним представителем. Но охота, грабеж проезжих да неумеренное распитие молочной водки на родовых застольях — вот жизненный предел урянхая. Можно было пойти и в наемники, но сколько сражений выдержит наймит, которого всегда норовят поставить в первый ряд?

Вернемся к Ясе. Субэдэй увидел в ней стержень, увидел главное, что объединяет людей и защищает их от хаоса и беспредела. Безусловно, Яса — очень жесткий документ, но благодаря этому кодексу Субэдэй понял, что отныне появилась возможность достичь легендарной мечты любого завоевателя — «последнего моря…» Безусловно, Субэдэй был шаманистом, и где-то там, в его подсумках или походных торбах (а может, в карманах широченного дэла), хранились родовые онгоны с клыкастыми пастями, намазанными кровью. И естественно, багатур был неграмотным, но Ясу он знал наизусть. Ее знали наизусть все монголы и те, кто к ним пристал. 99,9 % неграмотные, но знали. Все очень просто, в монгольском войске и народе законы, приказы, депеши просто учили наизусть и чаще всего в песенной форме, хором, посотенно. Сколько, интересно, голов слетело за неправильную трактовку Великого закона или неправильно выраженное донесение? Именно четкое выполнение распоряжений Чингисхана и беспрекословное подчинение Ясе позволили Субэдэю по месту своего рождения, прямо скажем, «лесному дикарю», который, не сведи его судьба с Тэмуджином, мог, может быть, пару раз в жизни увидеть захудалого китайского чиновника или мусульманского купца, стать тем, кем он в конце концов стал. Полководцем, по сравнению с которым Александр Македонский, прозванный Великим, — лилипут!^[19]

И еще один очень важный факт, который вытекает уже не из Ясы, а из Билика (поучения Чингисхана). Известно, что монголы баловались хмельным, и не то чтобы простые воины, но и сотники, и темники, да что там говорить, принцы крови и великие ханы напивались до белой горячки. Однако, думаю, что Субэдэй-багатур не совершил бы столько блистательных побед, если бы пил сверх меры, да и прожил он по меркам даже нынешнего века достаточно. Меру в питье он знал, и однозначно, что Субэдэй соблюдал один из Биликов Чингисхана: «В вине и водке нет пользы для ума и доблестей, нет также добрых качеств; они располагают к дурным делам, убийствам и распрям; они лишают человека вещей, которые он имеет, и доблести, которой он обладает. И становятся постыдны путь и дела его… Военачальник, жадный до хмельного зелья, не может держать в порядке дела тысячи, сотни и десятка, не может довести эти дела до конца» [14, с. 482]. Все эти поучения Субэдэй знал, потому и прожил долго, потому-то и выиграл десятки сражений, потому-то и не разорял сдавшиеся без единого выстрела города. Но тогда, на Великом Курултае 1206 года, они веселились — эти «медноголовые псы», готовые ринуться куда и на кого угодно по воле своего господина. Джэбэ и Субэдэю Чингисхан персонально повелел еще формировать свои тысячи из людей, пригнанных из похода и править ими, ибо право это «они (Субэдэй и Джэбэ. — В. 3.) стяжали своими собственными трудами» 122, § 221]. Это прямо указывает на намерение Чингисхана продолжить формирование самой боеспособной единицы средневековья — тумена.

Шел 1206 год. Евразия не ведала еще о том, что века XIII, XIV, XV да и XVI будут эпохой владычества монголов и тюрок, союз которых перевернет все понятия «цивилизованных» европейцев о том, кто или что является центром вселенной. И какой-нибудь австрийский барон, вскарабкавшись однажды на смотровую площадку своего донжона, в ужасе вдруг увидит, что поля, леса, луга и весь окружающий его мирок, который он до сих пор считал своим, наводнен тысячами всадников на низеньких лохматых лошадках, всадников, которые сметали одно царство за другим, одну империю за другой и вот добрались до этого самого барона, которому и не остается ничего, кроме как нарушить Билик Чингисхана о вреде пьянства…

Часть вторая. Непобедимый темник

Субэдэй — опора и поддержка в кровавых битвах, [он] отдает все силы служению нашему дому, мы весьма одобряем его!

Чингисхан. «Юань Ши», цзюань 121

Глава первая. Создание великого каганата

Центральным событием в истории Монголии, вне всякого сомнения, является Великий Курултай 1206 года, возвестивший миру о появлении новой степной державы. Но нельзя забывать о том, что годом раньше был совершен «…первый поход монголов против настоящего развитого государства… в страну тангутов» [6, с. 2791. И хотя этот поход, по сути, был набегом, он представлял из себя первую экспансионистскую акцию монголов. Елюй Ахай, который руководил нападением, «…захватил людей с их верблюдами и вернулся обратно» [12, с. 146]. Кроме того, была разграблена пара небольших городов. В это же время Субэдэй-багатур, ринувшись в погоню за меркитами, достаточно глубоко проник в район Дешт-и-Кипчак, осуществляя тем самым стратегическую разведку для будущих вторжений, которые Чингисхан, несомненно, планировал. Начиналась новая эпоха — эпоха завоеваний. Выдающийся русский ученый Г. В. Вернадский дал наиболее точное определение этому событию, подчеркивая значение монгольской экспансии в XIII веке. «Монгольская экспансия… была одним из важных и судьбоносных взрывов в истории человечества, которые время от времени меняют судьбы мира. По масштабам своего влияния на всемирную историю она может быть соотнесена с варварскими нашествиями V века, которые опрокинули Римскую империю, положив конец древнему миру, а также с триумфальным маршем ислама в VII столетии… Монголы прошли путем скифов, сарматов, гуннов, им предшествовали… печенеги и половцы», но, «принимая во внимание масштабность территории, завоеванной монголами, мы можем сказать, что монгольская фаза кочевнической экспансии составила кульминацию этих натисков» [24, с. 9–12].

Тем временем Чингисхан и не думал давать соседям никакой мирной передышки. В 1206 году состоялся «…карательный поход на найман…» [12, с. 147]. 1207 год «…вторично ходили… походом на Си Ся, овладели городом Орохай» [12, с. 147]. В том же году киргизы, приняв монгольских послов, добровольно перешли на сторону Чингисхана. А старший сын Великого каана Джучи в 1207 году совершил первый «самостоятельный» поход против «лесных народов». Военное предприятие, возглавляемое Джучи, можно назвать вполне удачным, были заняты огромные терри тории в районе верхнего Енисея, к северо-западу от Иртыша и Байкала. «Сокровенное сказание» дает длинный список племен, покоренных сыном Чингисхана, упоминается в этом списке и племя бажигидов (башкиров) [14, с. 190, 326]. Но в данном случае речь не идет о «покорении» — скорее всего, передовые отряды монголов повстречались с каким-то башкирским родом, откочевавшим на восток гораздо дальше, чем обычно.

О том, что в походе против «лесных народов» Субэдэй принимал участие, «Сокровенное сказание» не упоминает, но надо полагать, что без него эта кампания не обошлась хотя бы по той причине, что чуть более года назад он уже побывал на крайнем востоке Дешт-и-Кипчак и кому, как не ему, было сопровождать царевича. Тем более что в «Юань Ши», во 2-й биографии (цзюань 122) [12, с. 242], отмечены его заслуги в покорении земель к северу от «главного юрта» — «родовых земель Чингисхана» [12, с. 290]. Кроме всего, а это не подлежит сомнению, Субэдэй активно «разбирался» с лесными племенами не только к западу и северо-западу от оз. Байкал, но и к востоку и северо-востоку от него, в землях, именуемых у «мусульманских авторов вроде „стран Мрака“» [12, с. 290]. А кому, как не урянхаю, для которого тайга была родным домом, надлежало отвечать за покорение «лесных народов»?

В результате всех этих «мероприятий» у Чингисхана появились новые даньщики и еще один источник людских резервов для будущей войны, например, с Империей Цзинь, план которой он вынашивал, «…однако не осмелился двинуться необдуманно» [12, с. 147].

Начало монгольской экспансии (1205–1210 гг.)

В 1208 году Гохтоа-беки и Кучулук вновь кочевали вместе. Знамена этих вождей развевались над Тарбагатайским хребтом, напоминая Владыке монголов, что меркито-найманы еще не сломлены, и хотя им было не привыкать бегать от грозных полководцев Чингиса, они опять размахивали мечами. Но в этот раз все было гораздо серьезнее. Чингисхан в 1208 году двинул против них, видимо, сразу два войска «…под началом своих лучших воевод Джэбэ и Субедея» [7, с. 169]. Им были поставлены две задачи: Джебе — уничтожить Кучулука, Субэдэю — покончить с Тохтоа-беки. Кучулук и Тохтоа-беки разделились, «… царевич Кучлук со своими соплеменниками ушел в Семиречье, был там ласково принят гурханом Чжулуху» [2, с. 187] и таким образом ускользнул на время от Джэбэ. А вот Тохтоа-беки с сыновьями и всем войском кинулись удирать от Субэдэя на север, рассчитывая, что и на этот раз все обойдется. Не обошлось. Вождь ойратов Хотуга-беки и его люди послужили проводниками монголам. «В 1208 голу… Субэтэй настиг и вынудил к битве найманов и меркитов в долине Иртыша у впадения в него Бухтармы. Вождь меркитов Токта пал в бою, его дети бежали к кыпчакам (в северный Казахстан)…» [2, с. 187]. «Не имея времени и возможности унести его тело с поля боя, сыновья „из уважения“ отрезали ему голову, чтобы забрать с собой и воздать последние почести» [3, с. 128]. Итак, главная задача — покончить с Тохтоа-беки — была выполнена, его сыновья Куду, Гал и Чилаун, как и Кучулук, на какое-то время исчезли, но наверняка знали, что покоя им не будет. А нужен ли был им покой?

Субэдэй, вернувшись из похода, сразу же попал в круговорот придворных интриг, которые сотрясали трон самого Чингисхана. Субэдэй был очень нужен в этот момент своему хану и возвратился вовремя, так как в ставке повелителя возникла оппозиция во главе с главным шаманом Тэб-Тэнгри и родным братом Чингиса — Хасаром. Дошло до того, что Хасар решил отделиться от брата. «Его заставило „отложиться“ все более и более растущее „самовластие“ и авторитет Чингисхана, его стройная организация, основанная на строгой соподчиненности как по административной, так и по военной части, полноте его власти, чувствующейся везде и всюду, — все это стушевывало, обезличивало такую сильную, своенравную натуру, каким был Касар» [7, с. 94]. В конце концов Хасар, забрав тысячу триста своих нукеров, ушел от Чингисхана. Последнего не могли не тревожить замыслы брата, который был воином с большой буквы и обладал качествами, от которых враги замирали в страхе. Вот какую оценку давал Хасару в свое время Джамуха:

…Огэлун хатан сын

Сюда несется вскачь,

Он Хасаром зовется у врагов,

Вскормленный человеческий силач.

Верзила грозный, вымахал в сажень,

Блестя броней, напропалую мчится.

И кажется, навис уже, как тень.

Свежатиною жаждет поживиться.

Могуч!.. Тяни его хоть три быка —

Упрется Хасар, и не сдвинешь с места.

Утроба велика не велика —

Шутя трехлетку-коровенку съест он.

А доведется воина настичь,

Так тут ему и вовсе не задача:

Проглотит человека, словно дичь,

С колчаном и со стрелами в придачу.

Представьте, человек стоит живой,

Вдруг тень падет — и вмиг его не станет.

А злыдень помотает головой —

И жертва даже в горле не застрянет.

А если Хасар гневом распален,

Хватает из колчана стрелы он,

В намеченную цель проворно мечет.

Случится, жертва не видна порой

И от стрелка сокрыта за горой —

Стрела его сразит иль изувечит.

Взъярился Хасар и рассвирепел —

Возьмет охапку самодельных стрел

И вроде в пустоту метнет их кучей.

Перемахнут они за гребень гор,

И будет войску за горой разор:

Падет погибель на людей из тучи.

Здесь Хасар — и беды нам не отвесть,

Пред ним любой рассыпься неприятель.

В нем мощь нечеловеческая есть,

Ведь это мангас, людопожиратель.

Он тетиву натянет посильней —

Летит стрела на тыщу саженей;

Вполсилы лук натянет — и стрела

На пятисотой сажени легла.

[14, с. 154–155].

С таким «мангасом» справиться было непросто. Но Чингисхан мог решить эту проблему элементарно, послал бы в погоню одного из своих «псов», ну, например, Хубилая, о котором сам говорил:

Сильным ты шею сгибал,

Борцов на лопатки клал

[22, § 209],

и Хубилай разделался бы с «людопожирателем», это точно, но хан знал: прольется кровь, появятся недовольные, и опять возможна междоусобная склока, которая поломает все его планы. А кровь, тем более кровь Хасара, ему была не нужна. Когда-то он лично убил другого своего брата — Бэктэра^[20], стать двойным братоубийцей даже Чингисхану, наверное, не хотелось. Поэтому эту задачу, задачу по обузданию Хасара, он поручил Субэдэю. Монгольский повелитель разглядел в Субэдэе не только военачальника, но и дипломата, способного путем переговоров свести кризис, в данном случае кризис внутри «Золотого рода», к нулю. И уже ранним утром Чингисхан отправил Субэдэя в погоню за строптивым братом. «Когда он сделал… повеление, Субэдэй-багатур промолвил:

„Постараемся, как можем, и будем преследовать;

Будем гнаться изо всех сил!

Да будет счастье моему владыке“».

[25, стр. 487].

Естественно, отряд Субэдэя превосходил численно ту тысячу триста нукеров Хасара. Обложив бунтаря со всех сторон, он загнал его в такое урочище, вырваться из которого без огромных потерь преследуемым было невозможно. Хасар и его люди приготовились к худшему, но Субэдэй предложил переговоры, и они, еще совсем недавно плечом к плечу стоявшие рядом во всех битвах, в конце концов давшие клятву Чингисхану, испив "мутной воды" Балджуна, встретились.

"Хасару-владыке Субэгэтэй-багатур сказал слово:

Если разлучишься с родной семьей,

Станешь пищей для чужого человека. Да!

Если разлучишься с материнской родней,

Станешь пищей для монгольских людей. Да!

Если разлучишься с многосемейными людьми,

Станешь пищей для сироты. Да!

Если распадется многочисленный народ,

Станет он нищей для малого народа. Да!

Может, найдешь себе рабов и слуг,

Но родной семьи не найдешь.

Может, найдешь себе подданных,

Но родичей, рожденных в одном роду, не найдешь,

Так он сказал. Хасар был согласен с этими словами [и возвратился]" [25, с. 487].

Пройдет совсем немного времени, и Хасар на полях Северного Китая проявит себя как полководец, а тогда, "благодаря заступничеству С’убедея перед рассерженным повелителем, Хубуту-Хасар избежал не только неминуемой казни, но даже простого наказания" [26]. В будущем у Чингисхана и Хасара найдутся причины обижаться друг на друга. И опять же Субэдэй поможет Хасару, когда тот совершит глупость: во время пиршества, спьяну приставая к Хулан-хатун, одной из жен каана, он "…брал ее за руки" [25, с. 520]. Хасару после своего неразумного поступка пришлось посидеть пару дней привязанному к ограде. Субэдэй тем не менее убедил Чингисхана освободить Хасара и более не наказывать. В "Алтан-тобчи" этот фрагмент изложен следующим образом: "Субэгэ-тэй-батур доложил владыке: "…Освободи же Хабуту Хасара от наказания". Такое слово он сказал. Владыка согласился…" [25, с. 521].

Между тем в главной ставке шаман Тэб-Тэнгри опять мутил воду, даже свой трон поставил на один уровень с седалищем Великого каана и попытался издавать вместе с ним общие указы. Да к тому же другого брата Чингиса — Тэмугэ-отчигина — унижал, на колени приказал перед собственной персоной поставить. Но тут терпение монгольского властелина закончилось, он "…вызвал в ставку зарвавшихся приближенных, и волхву сломали спину, а его отца ^[21] и братьев, пристрожив, простили" [2, с. 308]. Велика вероятность того, что именно Субэдэй, когда брыкающегося Тэб-Тэнгри потащили за дальнюю юрту, махнул рукой: давайте, мол, поскорей хребет ему ломайте!

Итак, сломав хребет оппозиции в буквальном смысле, Чингисхан продолжал консолидацию своего государства с дружественными народами. Так в 1209 году уйгуры переходят под его руку. "Индикут, владетель государства уйгуров, явился представиться двору [хана как вассал]" [12, с. 149] и тут же предложил нанести удар по государству Си С я, напав на тангутов с запада. И тогда же Чингисхан начинает с ними войну^[22], "происходит окончательная обкатка армии в боевых действиях против городов и сильной армии тангутов, сравнимой с чжурчжэньской… побежденные тангуты, признавшие сюзеренитет Чингисхана, вынуждены выполнять его приказы, направленные на превращение Си Ся во вспомогательную силу против Цзинь, — в итоге монголы заставили тангутов начать войну против чжурчжэней. С китайцами Южной Суп завязываются отношения на основе общей враждебности к Цзинь, что довершает окружение Цзинь войсками античжурчжэньской коалиции во главе с монголами" [6, с. 282].

Таким образом, к 1210–1211 годам Чингисхан "…контролировал огромную территорию, размером с современную Западную Европу, но с населением всего лишь около миллиона человек и, вероятно, 15–20 миллионов голов скота. Он был не просто ханом татар, кераитов или найманов. Он стал властителем всего Народа Войлочных Стен, и для этой новой империи он принял имя, произведенное от названия своего собственного племени. Он назвал ее Екэ Монгол Улус, Великий Народ Монголов" [16, с. 153–154].

Великий Каганат был создан.

Отныне, обеспечив тылы и фланги, Чингисхан обратил свой взор на юг, где за Великой Стеной в огромных городах во владениях Алтан-хана хранились несметные богатства. Оставалось их только взять! Субэдэй-багатур, получив в командование полнокровный тумен, так же, как и его собратья по "цеху", готов был повоевать и на юге.

Глава вторая. Тумен Субэдэй-багатура

«После появления крупных контингентов воинов из консолидированных Чингисханом монгольских племен регулярной становится самая крупная армейская единица — тумен, насчитывающий, как правило, десять тысяч воинов. Командиров туменов (темников), как и тысячников, назначал сам каан. Однако в особых случаях такое назначение мог сделать или наместник Чингисхана, или командир отдельного корпуса или армии (состоявшей из нескольких туменов), который мог набирать воинов в завоевываемых местностях. В последнем случае такое назначение было временным, на период автономных действий такого отдельного корпуса, и требовало утверждения кааном после его возвращения» [6, с. 160]. В практике Субэдэя как командующего ему приходилось формировать крупные воинские соединения из местного населения, более-менее лояльного завоевателям и в Закавказье, и в Дешт-и-Кипчак, и в Китае.

Перед началом войны с империей Цзинь в постоянном ведении и непосредственном подчинении у Субэдэя находился тумен воинов. Возглавлять такое крупное воинское подразделение было очень почетно, но и ответственность за оказанное доверие была велика. Итак, наш герой, наряду с другими «военачальниками, вышедшими из простых солдат… стал командовать армией…^[23] Командующему армией в знак его высокого положения давался большой барабан, в который разрешалось бить только по его приказу» [21, с. 35]. Кроме того, командиру тумена выдавался особый знак различия — пайцза. Пайцзы представляли из себя серебряные, позолоченные или золотые дощечки с изображением головы дракона или тигра и выдавались согласно званию или положению. У темника пайцза была «золотая с львиной головой. Кроме того у военачальников от тысячника и выше имелись личные знамена — бунчуки» [6, с. 166]. Субэдэй по распоряжению Чингисхана сам формировал то воинское подразделение, которым командовал. Вначале это была тысяча, ну а затем и тумен, который «собирался» по той же схеме.

Формирование начиналось всегда с десятки, которая «подбиралась строжайше. Это были либо люди одной юрты, либо, в крайнем случае, соседних. Они были родней, вместе росли, знали все друг о друге и чего можно ожидать от каждого в бою» [27, с. 37]. Представители различных племен, собранные в арбаны, будь то найманы, уйгуры, ойраты, кераиты и т. д., распределялись по разным сотням и тысячам, что исключало возможность ненужных контактов между недавними врагами монголов, и таким образом возможность заговоров или измены сводилась к минимуму. Впрочем, в войске Чингисхана, в котором за любую провинность можно было потерять голову, заговорщиков или недовольных не водилось. Ни один источник подобного не сообщает.

Монгольский военачальник [21, с. 23]

Но говоря о таком грозном боевом соединении, как монгольский тумен, нельзя забывать о главном, что состояло на вооружении этого самого тумена, а следовательно, и всего войска. Речь пойдет о монгольской лошади, без которой никакой империи от моря и до моря не было бы. Вот что по этому поводу пишет Лео де Хартог: «Военную мощь монголов составляли не только прекрасно обученные солдаты, но также лошади, которые были экипированы и никогда не подводили своих хозяев. Они были привычны к резко континентальному климату и особенностям окружающей среды. Приземистые и неказистые на вид животные с могучей шеей и толстой кожей благодаря своей силе и неприхотливости становились прекрасными помощниками, не требовавшими серьезного ухода во время кампаний. Эти небольшие лошади, вне всякого сомнения, способствовали блестящим победам монголов в тяжелой обстановке гористой местности и жестких погодных условиях. Лошади были неприхотливы. В условиях степи монголы могли иметь много лошадей» [4, с. 66]. Конечно же, в тумене Субэдэй-багатура с подвижным составом было все нормально, стоит только взглянуть на карту и проследить за маршрутами его походов и рейдов. Многие тысячи километров остались за его спиной, а крепконогие кони все несли и несли. История общения лошади и человека, насчитывающая несколько тысячелетий, подошла к своему определенному рубежу. Это была эра монгольского всадника, который знал цену тому, на ком он покоряет вселенную. Всего в состав тумена входило 30–40 тысяч голов лошадей и иных животных. На них передвигались, на них воевали ими питались. «Всякий раз, когда (татары) выступают в поход, каждый человек имеет несколько лошадей. [Он] едет на них поочередно, [сменяя их] каждый день. Поэтому лошади не изнуряются» [28, с. 69].

Выше было сказано, что без лошади никакой империи не было бы — не могла она возникнуть и без всадника. Без монгольского воина гении Чингисхана и Субэдэя так бы и сгинули в пучине истории, не окружай их эти сильные, выносливые, жестокие и в то же время абсолютно покорные воле своих господ люди, которым сама их природа, среда обитания и быт дали возможность перемещаться по суше, будь то степь, тайга или горы, в любое время года в любую точку той самой суши. «Монголы были идеально приспособлены для дальних путешествий — каждый воин вез с собой именно то, что было ему необходимо, и ничего больше. Кроме дэла, традиционного монгольского халата, они носили штаны, меховые шапки с ушами и сапоги с толстой подошвой. Кроме одежды, которая могла защитить воина в любую погоду, каждый из них вез с собой кремень, чтобы разводить костры, кожаные фляги для воды и молока, напильник для заточки оружия, аркан, чтобы ловить пленников или животных, иголку для починки одежды, нож, топорик и кожаный мешочек, в который все это паковалось. К тому же каждый арбан вез с собой небольшой шатер» [16, с. 185].

На момент вторжения в Северный Китай тумен состоял из двух видов экипированной кавалерии. Это «легковооруженные конники» и «тяжеловооруженная конница^[24]» [27, с. 43]. И те, и другие имели по два, а то и по три лука для стрельбы на разные дистанции и по разным целям: «лук для дальней стрельбы легкими стрелами, для стрельбы по воинам в доспехах, лук с тяжелыми стрелами с закаленными наконечниками» [27, с. 43]. В колчанах, которых у монгольских воинов было также два или три, находилось суммарно 60-100 стрел, плюс «тридцать железных наконечников в запасе» [27, с. 43].

Кроме того, на вооружении были дротики, пики, часто с крюком или петлей, топоры и палицы. Вообще, среди оружия ближнего боя у монголов зафиксированы все виды рубяще-колющего оружия: мечи, палаши, сабли. Из защитного вооружения они имели щиты, панцири-хуяги и ламиллярные доспехи^[25] [6, С. 185–189], а также шлемы разных модификаций и «кожаные доспехи для коня» [27, с. 44].

Если сравнивать вооружение монголов и их ближайших противников чжурчжэней, а также рекрутируемых последними китайцев, можно говорить об определенном паритете в ударном и рубяще-колющем вооружении, более слабом защитном доспехе у монголов и многократном превосходстве их в метательном вооружении. Из разных типов луков монголы выпускали прицельно также разноснаряженные стрелы на дистанцию в 150, 200, 300 и более метров^[26]. Точность стрельбы была высочайшая, что говорит о том, что лучники и в редкие дни мирной жизни постоянно упражнялись.

Все монгольское войско или отдельно взятый тумен, который, в сущности, являлся копией всей армии, всегда были готовы к войне, никогда не прекращая учений и маневров. Причем маневры проводились и с чисто хозяйственными целями, например, массовые облавные охоты на диких животных, польза от которых была двойная: во-первых, отлаживание действий кавалеристов в условиях, максимально приближенных к боевым, во-вторых, мясо для пищи. По окончании подобного мероприятия происходил анализ действий тех или иных отрядов, их командиров или отдельных рядовых, как после войсковой операции.

Субэдэй-багатур был взыскательными и чрезвычайно строгим военачальником. За малейшее нарушение дисциплины, неверное исполнение приказа, необоснованное отступление он должен был карать своих подчиненных согласно законам, установленным Чингисханом^[27]. Субэдэй был из тех высокопоставленных командиров, который мог залезть в походный кожаный мешок любого воина и проверить его содержимое: все ли необходимое имеется для похода. Если у кого-то не хватало… иглы, дело могло кончиться казнью перед строем, причем сам Субэдэй мог, рубанув наотмашь, развалить виноватого от плеча до пояса на страх другим и дисциплины ради. Жестокий век!

В феврале 1211 года тумен Субэдэя располагался в одном переходе от ставки Великого каана, по приказу которого он готов был кинуться в пекло будущей войны с чжурчжэнями, да и с кем угодно. Очень скоро не только центрально-азиатские племена и тангуты почувствуют страшную мощь сплоченных дисциплиной и преданностью хану туменов. Надвигалась мировая война, в которой монгольский всадник будет господствовать на просторах Евразии. А сам тумен можно будет назвать оружием массового поражения XIII века, если хотите, атомной бомбой той эпохи.

Глава третья. Разграбление северного Китая

К середине 1210 года Чингисхан был готов начать войну с империей Цзинь. Он жаждал великой войны и великой добычи. Весной того же года, принимая посла чжурчжэней и узнав, кого избрали новым императором, он «…повернулся на юг, плюнул и сказал так: „Я считаю императором в Срединной равнине^[28] того, кто отмечен Небом“» [12, с. 149]. И тут же окончил прием. Для цзиньцев это был удар ниже пояса, до сих пор монголы платили им дань! За ней-то они и приезжали, а уехали ни с чем. А Чингисхан, который без сомнения считал именно себя «отмеченным небом», «увеличил строгости [дисциплины] в войсках, чтобы были готовыми [к войне]» [12, с. 149]. В марте 1211 года был устроен очередной курултай на берегу Керулена, на котором присутствовала вся военная элита монголов, а также прибыли многочисленные вассалы монгольского владыки, и в их числе индикут уйгуров, и хан карлуков. Чингисхан естественно обосновал необходимость будущей войны — «это месть за убийство двух его родственников»^[29] [4, с. 85], которое произошло лет за 60–70 до описываемых событий. «Второй повод был более существенным для объявления войны: Чингисхан заявил, что хочет отомстить за прежних правителей Северного Китая, киданей — они были протомонгольского происхождения, а чжурчжэни, тунгусское племя обложило их данью» [4, с. 85], ну а это было лет сто назад. В общем, серьезные, а главное, «своевременные» заявления для того, чтобы действия по обузданию империи Цзинь начались.

Очень скоро, буквально через несколько дней мосле курултая, монголы, сконцентрировав войска у озера Далай-Нур, начали поход через Гоби. Эта операция по преодолению пустыни с выходом к Великой Стене была тщательнейшим образом продумана Чингисханом и его генералитетом. В частности, без большого количества вьючных верблюдов, захваченных у соседей в течение нескольких лет до этого события, переход через Гоби был бы весьма проблематичным. Кроме того, монголы «удачно рассредоточились и шли несколькими волнами, с тем чтобы не исчерпать немногочисленные и разбросанные по пустыне колодцы и водоемы, наполненные талыми водами. Это была гигантская операция по любым стандартам» [29, с. 156]. Армия Чингисхана, насчитывающая 100–120 тысяч воинов и почти 400 тысяч лошадей и прочих животных, преодолев более 800 километров, оказалась в Северном Китае.

Государство Чингисхана и его соседи к 1211 г. Агрессия против Цзинь (1211–1215 гг.)

А что же чжурчжэни? Они «…уже ждали их и глумились над ними. „Наша империя, как море, а ваша — как горсть песка, — говорил по свидетельству китайского ученого хан чжурчженей^[30]. — Нам ли боя ться вас?“»[16, с. 182]. И действительно, силы между противоборствующими сторонами были неравны, причем агрессор значительно уступал в численности войск, «…империя Цзинь, имела армию примерно в 500 000 человек, из которых 120 000 были конные лучники, по происхождению кочевники-чжурчжэни» [30, с. 53]. Кроме того, нужно учесть, что существовало огромное количество фортификационных сооружений — в виде Великой Китайской стены и еще нескольких подобных ей, но уже внутри страны, отдельных крепостей, ну и сами города были очень хорошо укреплены. Пока чжурчжэни зубоскалили с монголами с неприступной, как им казалось, Великой стены, Чингисхан с войском уходит с кратчайшего и особо укрепленного пути к Пекину и «…форсирует наружную стену на слабозащищенном участке», километров за двести, «к западу от этого кратчайшего направления» [7, с. 174]. Ворвавшись в Северный Китай, монголы сразу же показали себя как безжалостные грабители и мародеры, не щадящие ни воинов врага, ни простых крестьян и горожан.

В 1211 году Чингисхан и его полководцы одержали две победы в сражениях, которые решили участь империи Цзинь, несмотря на то, что война будет продолжаться еще 25 лет, то затухая, то разгораясь вновь. Поздней весной того года войско чжурчжэней встретилось с монголами в первом и крупнейшем полевом сражении «…при горе Е-ху-лин» [31, с. 42], «…что между Пекином и Калганом» [3, с. 152]. В этой кровопролитнейшей битве, в которой участвовали сотни тысяч человек, монгольское войско одержало блестящую победу, враги понесли огромные потери в живой силе. «Через десять лет, когда даосский мудрец Чаньчунь, направляясь к Чингисхану, проезжал по тем местам, на крутых откосах вдоль дороги все еще белели кости погибших в том бою» [29, с. 157]. Но это было через десять лет, а тогда, в начале лета 1211 года, «…проход через внутреннюю стену на горном перевале Цзюй-юнь-гуань (по-монгольски Хабчал) был захвачен авангардом армии „мангнай“, который в составе трех тюменей под начальством лучших вождей — Мукали, Джебе и Субедея — предшествовал главным силам» [7, с. 174]. Пока чжурчжэни приходили в себя от первого поражения, монголы вновь предались разграблению страны. «Однако у Субудая и других военачальников орды в тот период объявилась одна слабость — они еще не умели брать города» [11, с. 70]. Но города городами, а «…в открытом поле, где только и выигрывались войны, Субудай, используя маневренность конницы, умел уклониться от степного сражения, если не был уверен в превосходстве своих сил и успехе, зато учинял жестокую бойню, когда удавалось, исключив всякий риск, создать подавляющее преимущество в численности войск» [11, с. 70].

Осенью (сентябрь — октябрь) 2011 года чжурчжэни, подтянув свежие армии из других земель империи и сформировав из резервистов новые части, готовы были поквитаться с «северными дикарями» за разгром при Е-ху-лине. В Сюаньдэфуской долине произошло второе полевое сражение. Цзиньцы, атакуя, не уловили, что авангард монголов, возглавляемый Джэбэ, медленно отступая, готовит главный удар, который и был нанесен основными силами во главе с самим Чингисханом. Битва была упорнейшая. Но, несмотря на численный перевес и участие в сражении лучших «гвардейских» частей, чжурчжэни были наголову разбиты, «…огромное войско… было почти полностью уничтожено, и земли Цзинь оказались практически беззащитными» [6, с. 292].

Монголами были захвачены «несколько крупных городов и крепостей» [29, с. 158]. У Чингисхана и его военачальников стал появляться опыт. Это были не случайные захваты, и будущее это подтвердит. «Довольный своими победами, Чингис отошел на север, в пограничные районы между степями и Гоби. Для него и его армии победа не значила ничего, кроме награбленной добычи, разрушений и подтверждения своего господства. По своему духу он ощущал себя не более чем вождем банды, главарем налетчиков, который не ставит цели занять завоеванные земли и управлять ими» [29, с. 158].

Тем временем империю Цзинь начинают сотрясать внутренние противоречия, появляются многочисленные фрондеры и прямые предатели. Среди них кидань Елюй Люгэ, объявивший себя правителем земель в Манчжурии и вассалом Чингисхана. Он «…покорился и прибыл на аудиенцию к государю в походную [ставку]» [12, с. 149]. Там же, рядом с Великим кааном, находился и Субэдэй. Хроника «Юань Ши» сообщает, что начав новое наступление весной 1212 года «…государь сокрушил города Чанчжоу, Хуаньчжоу^[31] и Фучжоу» [12, с. 150]. В биографии Субэдэя отмечено, что он захватил один из этих городов. «[Субэдэй] напал на цзиньский Хуаньчжоу, раньше всех взошел [на стены] и занял этот город. Государь приказал наградить [его] повозкой золота и шелка» [12, с. 226]. Выходит, темники не только стояли за рядами своих воинов и командовали. Впрочем, для высокопоставленных и знатных монголов подобный героизм не был чем-то особенным. Отметим, что сын Чингисхана «…царевич Толуй и зять государя Чигу первыми взошли на стены…» (12, с. 150] во время штурма города Дэсифу. А спустя много лет сын Толуя Мункэ отличился во время взятия другого города и в другой стране. Город тот носил имя Рязань… И вот эти безусловно отважные багатуры превращались в озверелых нелюдей, несущих смерть и разорение на земли, в которые они ворвались. Надменная еще недавно империя Цзинь ощутила на себе весь ужас террора, устроенный завоевателями. Войска чжурчжэней разбежались, оголив страну, а правительство в Пекине затаилось, «…предоставив монголам безнаказанно грабить и насильничать по всей стране» [29, с. 158].

С 1212 года наиболее точное определение для войны в Северном Китае — «война без конца» [4, с. 84]. И действительно, «переварить» такую добычу, как Цзинь, за пару лет было невозможно, хотя уже и тангуты атаковали чжурчжэней с запада, и южная китайская империя — империя Сун — проводила демонстрацию своей мощи.

В 1213 году Чингисхан, продвигаясь на восток, вышел к морю. Монголы впервые увидели его, и не тогда ли в их среде утвердилась идея о том, что если есть море с этой стороны суши, то подобное ему должно омывать и противоположный ее край? Не тогда ли родилась доктрина о «последнем море» и о том, что все земли вплоть до него должны быть завоеваны и принадлежать «отмеченному небом»?

Тогда же, в «августе — сентябре 1213 года… один из цзиньских генералов, Хушаху, убил своего господина, „Золотого царя“ Выйшао, и посадил на трон другого члена царского дома, а именно Сюань Цзуна» [3, с. 154]. «Эта мера не улучшила положение Китая; новый император… был, очевидно, столь же ничтожен, как и его предшественник» [4, с. 90]. И вскоре это подтвердилось. Хушаху, тот человек, который возвел его на престол, и, кстати, неплохой военачальник, проведший даже несколько успешных операций против монголов, «был обезглавлен» [4, с. 90]. Вся эта чехарда при цзиньском дворе играла на руку Чингисхану. Весной 1214 года он с основными силами плотно обложил Пекин. Его полководцы, и среди них, конечно же, Субэдэй, «горели желанием взять этот город приступом» [3, С. 157]. Но у их повелителя были другие планы. Монгольский владыка потребовал от «Золотого царя» гигантский выкуп и, получив его, снял осаду и приказал войскам постепенно передвигаться к северу. «Мир, за который Цзинь пришлось заплатить такую высокую цепу, оказался лишь перемирием. Теперь богатства Северного Китая находились под серьезной угрозой. По этой причине император чувствовал себя в Пекине уязвленным. В июне или июле он перенес столицу в Кайфын, к югу от Хуанхэ» [4, с. 94). Это было не иначе как бегство. Но Пекин еще целый год оставался центром, на который ориентировались чжурчжэни, продолжавшие сопротивляться. В мае 1215 года Пекин пал, монголы устроили там страшную резню, город пылал целый месяц.

После неудачной попытки закрепиться на другой стороне Хуанхэ и атаковать Кайфын «интерес Чингисхана к Китаю несколько остыл… К китайским землям, лежавшим севернее Хуанхэ — за вычетом Пекинской области, которую монголы крепко держали в руках, — Есугеев сын относился, как к некой территории, предназначенной только для грабежей, которыми и промышляли оставленные там его войска» [3, с. 160]. Назначив наместником в Северном Китае Мухали и придав ему в распоряжение три тумена, Чингисхан с главными силами выступил в Монголию. В центральном улусе он не был несколько лет, а ныне с уже бывшей империей Цзинь, впавшей в состояние «бесконечной агонии», ему было все ясно. И хотя можно было жить припеваючи, мародерствуя в Китае, Чингисхан задумал поход на запад и намеревался в ближайшие годы его реализовать.

Тем временем в Монголию нескончаемым потоком шли караваны, напичканные китайским добром. «За все столетия набегов и войн никто не привозил домой такой богатой добычи, как Чингисхан» 116, с. 209]. Главной же добычей Субэдэя как полководца было то, что он «досконально изучил китайский и чжурчжэньский опыт осадной войны» [11, с. 70]. Отныне монгольский воин не был лишь кавалеристом, появились «узкие специалисты», которые управляли сложнейшей для того времени техникой — тяжелыми осадными механизмами.

Естественно, были «мобилизованы» и вывезены из Китая инженеры, строившие все эти камнеметы, стрелометы, осадные башни, знающие рецепты приготовления зажигательных смесей. Монголы научились брать города и крепости чжурчжэней не без помощи этих «мобилизованных». Вспомним начало войны, когда войско Чингисхана довольствовалось разорением деревень, с трудом «подбирая ключи» к укреплениям, а уже в 1213 году монголы «овладели 862 городами Цзинь» 16, с. 401]. И Субэдэй был одним из тех, кто эти города брал штурмом. Как военачальник он наверняка был очень доволен, что это у него получается. Был он доволен и тем, что отныне в его, да и в других туменах «каждый конь был подкован»^[32] [16, С. 210], и, конечно же, тем, что все они возвращаются домой с полными вьюками добра и вещей, еще совсем недавно недоступных кочевникам. Но нельзя забывать о том, что всякое приобретение такого рода омыто человеческой кровью и в подавляющем большинстве кровью невинных…

Воина в Северном Китае для Субэдэя была окончена. Пока окончена. Пройдет время, и он еще вернется туда, чтобы забить последний гвоздь в крышку гроба, в который Чингисхан уложил империю Цзинь.

Глава четвертая. Вторжение в Дешт-и-Кипчак

Отправляясь в поход против империи Цзинь, Чингисхан оставил прикрывать свои тылы и границы Еке Монгол Улус Тохучар-нойона и «медноголового пса» Хубилая. На первого, по-видимому, возлагались задачи обеспечивать безопасность границ на северо-западном направлении, «охранять обозы и орды» [32, с. 177–178], демонстрировать силу кочевавшим в забалхашье меркитам, не позволяя совершать набеги на бывшую свою родину. А Хубилай выполнял другую установку своего владыки. В 1211 году он совершил пробный поход против государства кара-киданей (Западное Ляо), где скрывался небезызвестный Кучулук.

Выходит так, что Чингисхан, громя чжурчжэней, в том же году уже подумывал о возможном расширении империи и на западе? Безусловно. Сами действия его в течение всех предшествующих десятилетий, когда он вел бесконечные войны, направленные на расширение своего улуса, и лелеял честолюбивые замыслы по возвеличиванию собственной персоны (вначале вождь обока, затем хан, далее Великий каан) говорят об этом. И Чингисхан не мог остановиться, наверняка ему уже мерещилась слава покорителя вселенной, а чтобы стать ее покорителем, нужно повоевать и на западе. После того как родилась идея о «последнем море», мысли о дальнейшей экспансии уже не покидали Чингисхана. Нельзя согласиться с мнением Д. Уэзерфорда о том, что после похода на Цзинь «его миром была только Монголия, и он старался проводить как можно больше времени со своей семьей в Аварге»^[33] [16, с. 215], не помышляя о походе на запад, разве что посылал своих темников прогуляться — наказать и припугнуть врагов, а аннексировать чьи-то земли в планы не входило.

На деле все обстояло иначе. Хотя данные источников и скупы, однако их достаточно для того, чтобы понять — крупнейшие вторжения монголов в земли Дешт-и-Кимчак и Западное Ляо были тщательно продуманы Чингисханом и нацелены непосредственно на захват этих земель и создание там платформы для нанесения последующего сокрушительного удара по Хорезму. Тут надо вспомнить о Хубилае, оставленном Чингисханом в Монголии, который, о чем говорилось выше, «совершил первое вторжение во владения кара-киданей» [33, с. 437] в 1211 году^[34], а затем… исчез. Надо полагать, что Хубилай в самом начале второго десятилетия XIII века либо погиб, либо умер, и монгольский владыка лишился одного из лучших своих полководцев, а Тохучар-нойон остался без флангового прикрытия с юга. Меркиты, узнав об этом, вздохнули с облегчением и начали подумывать о реванше: грозного Хубилая заменить было некем. Они «получили помощь от кипчаков, или восточных половцев. Благодаря ей… к 1216 г. собрались с силами и попытались ударить монголам в тыл» [2, с. 189]. Для Чингисхана активность меркитов была очень кстати, они сами предоставили ему прекрасный повод для начала захвата степного пространства по линии верховья Иртыша — озеро Балхаш и далее на запад под предлогом уничтожения этого строптивого племени.

Зимой 1216 года «государь собрал всех полководцев в Черном лесу на реке Гола и спросил: „Кто именно сможет пойти для меня с карательным походом на меркитов?“ Субэдэй попросил поручение себе, государь укрепился [в своем решении) и разрешил это» [12, с. 226]. Решение о назначении Субэдэя для проведения задуманного естественно, он уже руководил походами монголов в пределы нынешнего обитания меркитов. Но на этот раз задачи стояли куда грандиознее, да и сломить сопротивление усилившихся меркитов было посложнее, чем десять лет назад. «Юань Ши» называет их обок «сильным и процветающим» [12, с. 226].

«Сокровенное сказание» весьма помпезно передает напутственные слова Чингисхана Субэдэю перед выступлением в поход:

«В тот же год Быка Чингисхан, предоставив Субэгэдэю колесницу, отослал нукера своего вдогонку за сыновьями Тогтога бэхи — Худу, Галом, Чулуном и прочими мэргэдами. Посылая Субэгэдэя, Чингисхан повелел:

„Трусливые сыновья

Зловредного Тогтога

Дрожат, трепещут заранее,

Словно кулан на аркане;

Страхом животным объяты,

Словно подранок сохатый.

Обороняются вяло,

Прочь отступают устало…

Удирают Чулун и Худу…

Коли вдруг у тебя на виду

Крылья у них отрастут,

В синем небе они пропадут, —

Ты как ястреб за ними лети,

Догони беглецов и схвати.

Может, эти трусливые братцы

Тарбаганами вдруг обратятся

И со страху забьются в нору…

Стать тебе, Субэгэдэй мой, полезно

Богатырской пешнею железной,

Чтоб насквозь протаранить дыру.

Обратись они рыбами в море,

С крывшись в глуби его и просторе,

Ты, Субэгэдэй мой,

Неводом стань,

Ты проныр из пучины достань.

Богатырь Субэдэгэй,

Друг сердечный мой!

Отсылаю тебя в день намеченный,

Чтоб перевал ты одолел,

Реки широкие переплыл,

Мэргэдов разгромил.

Реки широкие переплывешь —

В землях далеких все примечай.

Не загони ездовых коней,

Еду запасенную не расточай…

…Хребты одолеете вы

И высокие горы,

Но пусть незнакомы вам будут

Разлад и раздоры.

Вы переплывете Большие и малые реки,

Но помыслы наши Да будут велики вовеки.

Даст Вечное Небо —

И будут крепки наши кони,

Тогда не уйдут

Сыновья Тогтога от погони.

Пожалуй, не стоит

Везти вам их в ставку мою,

Что делать вам с ними —

Решите вы в дальнем краю“.

Отважному Субэгэтэю наказывал Чингисхан:

„Ступайте и разорите

Мэргэдов-грешников стан.

Я, помню, был еще мал —

Их род на нас нападал,

На Бурхан халдуне,

Горе священной,

Скрываться нас заставлял.

Зловредные эти мэргэды

В верности нам клялись,

Но тут же нарушили клятву,

В сторону подались.

Как достигнешь конца пути,

Их возмездье должно найти:

Их со дна морского достань,

Но возьми с них, коварных, дань,

И пусть будет дань велика!..“

Субэгэдэй, сердцу хана любезный,

На его колеснице железной

В путь отправился в год Быка^[35].

Субэгэдэю-богатырю на прощанье хан говорил:

„Хоть скроешься ты из виду,

Но считай, что ты на виду.

Далеко уедешь, но думай,

Что я рядом с тобой иду.

При служении мне безгреховном

Будешь взыскан ты Небом Верховным“»

[14, с. 160–162].

Тут следует внести замечание по поводу даты похода Субэдэя в Дешт-и-Кипчак, к которому относится этот текст: "Судя по персидским и китайским источникам, Субэдэгэй был отправлен Чингисханом вслед за остатками мэргэдов в 1216 году" [14, с. 303]. То есть в "год Красной мыши" [14, с. 720], а не в год Быка (1205) ^[36], в котором, как было сказано в одной из предыдущих глав, он также воевал с меркитами, но не следует упускать из вида, что 1217 год также являлся годом Быка^[37].

Поход монгольских войск в Дешт-и-Кипчак и государство Си Ляо (кара-кидани)

Чингисхан тем временем, по словам Рашид ад-Дина, «приказал сделать для войска множество повозок и скрепить их железными гвоздями, чтобы они быстро не поломались среди камней» [32, с. 177–178]. Присутствие большого количества повозок в предстоящей степной маневренной войне свидетельствует о том, что обоз необходим выдвигающемуся войску в качестве своеобразной базы, куда можно свозить награбленное, лечить раненых или, в случае чего, соорудить вагенбург. Эффективность подобных обозов была доказана через два века таборитами, а тогда эти повозки являлись передвижной ставкой Субэдэя, которая хотя и намного отставала от основных сил и шла своим маршрутом с последующей дислокацией где-нибудь в треугольнике между озером Балхаш, реками Чу и Сарысу, была важной составляющей в завоевательных планах Чингисхана. В завершение темы о походной ставке и обозе необходимо добавить, что «Сокровенное сказание» в отличие от Рашид ад-Дина сообщает лишь об одной «колеснице железной» [14, с. 162], что совсем не противоречит тому факту, что колесниц могло быть много.

Субэдэй сразу же после распоряжений Чингисхана направился со своим туменом на запад, в район хребта Тарбагатай — или «джунгарские ворота», в местность, которую он прекрасно знал по прежним походам. Там он начал тщательную подготовку к предстоящей войне. Особое внимание уделялось внезапности нападения. «Зловредные» меркиты спокойно зимовали по другую сторону гор, до последней минуты не подозревая, что их ожидает. А Субэдэй «выбрал помощником полководца Алчу и назначил [его] в авангард с сотней людей, чтобы рассмотреть его достоинства и недостатки [в деле], он дал наставление Алчу, сказав так: „Ты когда будешь останавливаться на ночлег, обязательно держи детскую утварь наготове, чтобы уходя оставить ее — пусть будет похоже на то, как будто [вы] убегаете, захватив с собой семьи“» [12, с. 226].

Алча, как только появилась возможность, перешел перевал и начал выполнять нерыцарское поручение своего темника. «Субэдэй же двигался вслед [за ним]» [12, с. 226], помня уже о наказе Чингисхана, данном ему когда-то, «подкрадывайтесь, как крадется ревнивая супруга» (курсив мой. — В. 3.)[25, с. 487]. Алча отлично справился с задачей, поставленной Субэдэем, ловушка сработала. Меркиты, увлеченные преследованием «мирного» обока, попали под удар полнокровного монгольского тумена, «оказались неготовыми [к нападению]» [12, с. 226] и, понеся определенные потери, начали уходить на запад, вдоль северного берега озера Балхаш. Куду, их вождь, был очень опытным степным военачальником, знавшим все приемы войны на открытых пространствах. Отступая, он собирал силы для новой схватки с корпусом Субэдэя уже на равных, но просчитался.

Чингисхан усилил Субэдэя за счет отправки к нему Тохучар-нойона, который вел еще один тумен. Тохучар и Субэдэй встретились, и уже 20 тысяч прекрасно вооруженных воинов на подкованных лошадях гнались за меркитами. Командование всей операцией по-прежнему осуществлял Субэдэй. «[Субэдэй] с большим войском дошел до реки Чам, встретился с меркитами, в одном сражении захватил двух их полководцев и полностью пленил их войско. Владетель обока Худу бежал к кипчакам» [12, с. 227].

Вот так очень кратко составители «Юань Ши» повествуют о том сражении у реки Чам, которую «комментаторы ЮШ^[38] считают… притоком реки Сары-су, протекающим юго-восточнее г. Джезказган в Казахстане»^[39] [12, с. 22]. Да, сообщение очень краткое, но за ним можно увидеть многое. В нем говорится, что Субэдэй «пленил их войско» — не уничтожил, не перебил всех, а пленил. И это означает, что установка Чингисхана на уничтожение «мэргэдов-грешников» касалась в основном правящей верхушки этого племени, а простые араты предназначались для рассеивания их по всей империи. Пленных отправили в тыл. Вот и обоз пригодился! Пройдет немного времени, и их раскидают по разным сотням, тысячам, туменам, одним словом, — консолидируют, сделают полноправными членами орды Чингиса, по приказу которого они будут готовы идти и в огонь, и в воду. У Субэдэя же прибавилось опыта по «переплавке» пленных, и этот опыт в будущем ему весьма пригодится. Отправив в Монголию очередное донесение о своих успехах, Субэдэй двинул вверенный ему кошун вслед заходящему солнцу, туда, куда бежал с остатками дружины и ближайшими лицами Куду.

Субэдэй, как всегда, когда войско на марше, рассредоточил тумены, которые двигались несколькими параллельными колоннами, между которыми поддерживалась постоянная связь. Впереди, километров за 20–30, находились дозорные части, еще дальше — разъезды разведчиков, которые в первую очередь занимали возвышенные места и отслеживали обстановку впереди. Если кого-то обнаруживали, тут же посылали гонца в дозорный отряд. Каждый такой отряд насчитывал 200–300 всадников, которых вели особо опытные и бесстрашные командиры, знавшие, что нужно делать, если внезапно появился враг. Их задачи: во-первых, оповестить тех, кто шел следом, то есть главные силы, и в первую очередь командующего, в данном случае Субэдэя; во-вторых, запутать противника своим непредсказуемым передвижением, по максимуму эффективно засыпать его стрелами, может быть, и мечами позвенеть в коротких сшибках, но при этом продолжая маневрировать, уходить в том направлении, где врага ждала сила, способная перемолоть его, как пшено в жерновах. Фланги движущегося походным порядком войска также прикрывали подобные отряды. Ну и конечно же, если есть авангард, то есть и арьергард, который кроме чисто военных функций занимался охраной «запасных коней для всего войска» [16, с. 187].

Проходя в день от 40 до 80 километров, удаляясь все дальше от метрополии, тумены, ведомые Субэдэем, продвигались на запад. Куду уходил от столкновения с ним, путал следы, но спрятаться и передохнуть Субэдэй ему не давал. Разведчики и отряды авангарда, среди которых были настоящие следопыты, прощупывали каждый след, попадавшийся им на пути, заодно хватая и допрашивая местных обитателей, не успевших скрыться, безошибочно направляя войско за бегущими меркитами.

Обходя Мугоджарские горы с южной их стороны, кошун Субэдэя вступил в земли кипчаков. Это означало — у монголов появился еще один противник, очень сильный и многочисленный. Именно к кипчакам бежал Куду за помощью, и они ему в ней не отказали. Так что «Субэдэй, преследуя его, сразился с кипчаками при Уюр и разбил их» [12, с. 227]. Монголы «всех перебили, так что никого из них не осталось [в живых], кроме младшего сына [Куду] по имени Мэргэн» [32, с. 177–178]. Вождь меркитов Куду, всю свою жизнь воевавший с монголами и умудрившийся вместе с тем в период одного из перемирий выдать свою дочь Дорегене за Угэдэя [22, § 198], сына Чингисхана, — погиб. Кровожадный сват, наверное, потирал руки от удовольствия, когда ему доложили об этом. Но отдадим должное Куду. Это был достойный противник Чингисхана и Субэдэя, и смерть его наверняка была достойна воина и вождя.

После сражения при Уюр^[40], Субэдэй распорядился разбить бивак, привести в порядок все, что можно назвать материальной частью, и главное — передохнуть и людям, и животным. Вторжение в Дешт-и-Кипчак началось ранней весной, а события на Уюре произошли на закате лета. За эти месяцы было пройдено несколько тысяч километров, выдержано три победных сражения, преодолены горы и пески, ну а степь… степь не кончалась никогда. Она была вокруг и всегда, бесконечная, как море. Кстати, о море. Субэдэю доложили, что немного южнее его нынешней ставки, в пяти, а может, пятнадцати переходах, раскинулось море. От стратегической разведки Чингисхана, которому верно служили некоторые купцы, Субэдэй знал об этом море и, возможно, предполагал, что оно «последнее». И вот оказывается оно совсем близко, рукой подать, а добраться, если не до него, то до реки Джаих было приказом Великого каана, после чего Субэдэй и Тохучар, «примучивая» все местное население, должны были, осваивая таким путем земли, возвращаться на восток, по пути пройдя по границе с могущественной мусульманской Империей хорезмшахов.

Грозные монгольские тумены, воспользовавшись передышкой, данной им полководцем, как мирные кочевники-скотоводы, но огражденные со всех сторон недремлющими дозорами, медленно продвигались на юго-запад. Субэдэй анализировал всю прошедшую победную кампанию и рассматривал планы по разгрому и нейтрализации своих новых противников и врагов в близлежащих землях, а также «зачистке» оставшихся где-то в тылу и нетронутых немногочисленных уже меркитских стойбищ. В это же время на соединение с Субэдэем выдвинулся Джучи, сын Чингисхана, с которым было еще несколько тысяч воинов; становилось очевидным, что руководство дальнейшими боевыми действиями перейдет к царевичу. Но Субэдэй знал и другое — командовать за царевича придется ему. И отвечать в случае неудачи тоже ему.

Глава пятая. От Уила до Тургая

Прибывший в ставку монгольского войска царевич Джучи автоматически стал руководителем дальнейших боевых действий вследствие своего происхождения и как будущий владетель этих вновь завоевываемых земель. Как полководец он не был дилетантом, имея в своем послужном списке победные походы и выигранные сражения. Царственный отец, широким жестом передал во владение Джучи все уже захваченные земли к западу от Монголии в Дешт-и-Кипчак и Сибири и все земли, которые предстояло занять в том направлении далее. Кроме того, Чингисханом на Джучи в 1216 году было возложено усмирение некоторых взбунтовавшихся родов туматов и киргизов, что он уже сделал до соединения с Субэдэем и Тохучаром. Тот факт, что в прикаспийских степях появились одновременно и монгольские полководцы высоких рангов, и старший сын Великого каана, как и присутствие здесь значительных сил монгольского войска свидетельствует о не случайном их нахождении в столь отдаленном от Коренной орды месте. Джучи уже считал себя хозяином этих земель, и эти степи ему нравились, тем более что достойных противников восточнее реки Джаих у него уже не было. Субэдэй позаботился об этом, разгромив меркитов, нагнав страха на кимаков, канглов и огузов, а при Уюр сразившись с кипчаками.

Надо полагать, что отношения между Субэдэем и Джучи складывались ровные, оба выполняли наказ Чингисхана об исключении между военачальниками разладов и раздоров. Это подтверждает и то, что захваченный в плен сын Куду — Мэргэн^[41], находившийся до времени в лагере монголов, не был казней Субэдэем, а по просьбе Джучи, который проникся к нему симпатией, так как «этот меркит слыл отличным стрелком», оставлен в живых до окончательного решения Чингисхана. Забегая вперед, чтобы не возвращаться к этому вопросу, надо сказать, Мэргэна монгольский владыка, несмотря на заступничество царевича, не пощадил, «и последний меркитский князь погиб» [3, с. 129].

Кроме того, Субэдэй в отношениях с Джучи был корректен: он видел лично для себя перспективы войны в Дешт-и-Кипчак, и понимал, что когда Джучи будет властелином этой земли, его заслуги как военачальника не будут забыты. Субэдэй проявлял гибкость в отношениях с чингисидами как истинный царедворец, и довери тельные отношения между ними впоследствии перешли к детям Джучи, и в первую очередь к Бату. С Тохучаром у Субэдэя, видимо, также сложилось взаимопонимание: в недалеком будущем во время «среднеазиа тского погрома» они также будут «работать» в связке. Чувство локтя, которое присутствовало между триадой Субэдэй — Джучи — Тохучар, позволило им производить разведку в сторону Джаиха на запад и север, где их ждали не ослабленные монгольским давлением племена — их ждали воины, не запуганные бесперспективностью борьбы с Чингисовой ордой, которые по своим боевым качествам не уступали завоевателям. Это были кипчаки, в том числе саксины, а также башкиры и булгары. Война с ними обещала быть долгой и кровопролитной. Так оно, в сущности, и произошло.

Начав воевать с монголами, элита кипчакской (половецкой) знати уготовила себе участь меркитских вождей, а простые кочевники, став вначале рабами пришельцев и частично ими уничтоженные, впоследствии ассимилировали их в своей среде, передав язык, обычаи и став с ними одним целым. Затеяв войну с кипчаками, Чингисхан и его полководцы не задумывались о том, что через два-три поколения потомки завоевателей сольются с коренным населением, если так можно сказать о кочевниках в составе улуса Джучи. А тогда, в 1216–1217 годах, началась война с мобильными и маневренными, как сами монголы, степными племенами. Эта война, растянувшаяся на четверть века, преследовала еще и цель упреждающего удара, «то что путь от Онона до Дона равен пути от Дона до Онона, Чингисхан понимал прекрасно» [34, с. 113].

Ранней осенью 1216 года монгольское войско, рассредоточившись в приуральско-каспийской степи на достаточное количество отдельных отрядов, начало планомерную облаву — охоту на всех, кто им мог попасться из населения этой, в общем-то, достаточно пустынной части Дешт-и-Кипчак. Всех, кого они встречали, ждала печальная участь. Эта практика террора была направлена против новых соседей монголов с целью их устрашения и запугивания. И она дала свои результаты. О каком-либо организованном сопротивлении захватчикам источники молчат. Рассеянным, гонимым на запад меркитам путь туда отныне был закрыт, и им пришлось теперь уходить назад на восток, в Приаралье, т. е. сунуть голову в петлю, установленную Субэдэем.

Тем временем монголы вышли к Джаиху и Хазарскому морю^[42], став хозяевами азиатской части Великой Степи. Соглашусь с мнением С. Ю. Шокорева о том, что в 1216 году «монгольский полководец Субэде подчинил земли между Алтаем и Уралом» [35, с. 198]. Этой же точки зрения придерживался и Э. Хара-Даван, акцентируя внимание на том, что Субэдэй «в 1216 году быстро покоряет (курсив мой. — В. 3.) эти земли» [7, с. 190]. Но существует одна оговорка. Да, он подчинил, запугал, разогнал население тех мест, однако монголы пока что здесь не задержались, они лишь застолбили это степное пространство для Джучи, перезимовали, а затем широким фронтом двинулись на восток. На этот раз их маршрут лежал несколько южнее от пути, которым они сюда пришли. И опять досталось измученному постоянным кровопусканием меркитскому племени. «Поиски отдельных бежавших меркитских отрядов продолжались вплоть до 1218 г., но в целом успешные рейды Субэдэя против меркитов позволили перейти к следующему пункту повестки дня — уничтожению Кучулука и его найманов в Восточном Туркестане» [6, с. 310]. Эту задачу Чингисхан возложил на Джэбэ-нойона, который в начале 1217 года выступил в поход на Западное Ляо (Си Ляо), боевые действия «начались в конце 1217 г.» [6, с. 311]. Успех операции, возложенной на Джэбэ, обеспечивался Субэдэем, прикрывавшим его с севера. Отслеживая слаженные действия монгольских армий, находящихся за тысячи километров друг от друга, можно лишь поразиться уровню связи, которым владели полководцы, ведущие эти армии в бой. Уходя на запад, Субэдэй оставил в определенных местах несколько опорных пунктов — ямов, где гонцы, сопровождаемые боевым охранением, передавали эстафету, надо полагать, что и тот обоз, находящийся в тылу ушедших туменов, пригодился. К сожалению, система связи монголов в условиях боевых действий не изучена, но то, что она почти не уступала телеграфу времен гражданской войны в США, это точно.

В конце зимы — начале весны 1217 года монгольские облавные отряды стали концентрироваться в Тургайской степи. И простые воины, и командиры алчно поглядывали на юг, где за барханами маячили сказочно богатые города Государства хорезмшахов.

Глава шестая. Битва на Иргизе

Монгольское войско, рассредоточенное для облавы, стало собираться в единое целое в Тургайской степи, где был назначен пункт сбора этих отрядов [6, с. 314]. Субэдэй, Джучи и Тохучар отрабатывали и совершенствовали стратегический принцип, «который впоследствии был сформулирован Мольтке в афоризме: „Врозь двигаться, вместе драться“» [7, с. 153]. Тумены слились в единое целое и… остались на месте, монгольские полководцы начали выполнять еще одну установку Чингисхана.

Говоря о событиях в местности Тургай и Иргиз, которые имели место весной 1217 года, все исследователи используют штамп, выданный им 700 лет назад Рашид ад-Дином, развитый В. Яном в романе «Чингиз-хан» и буквально с его страниц перекочевавший в научные работы. Смысл его в том, что хорезмшаху Мухаммеду докладывают о вторжении неведомого племени, он выступает с войсками в пределы Дешт-и-Кипчак, случайно находит разгромленный стап меркитов, случайно получает от единственного оставшегося в живых сведения о монголах, кидается в погоню, случайно нагоняет Субэдэя, и после этого происходит битва, которую он случайно не выиграл. Не правда ли, очень много случайного в этом походе Мухаммеда?

Начнем с того, что о вторжении с востока Мухаммеду доложили, когда он побывал в Хамадане, расположенном на западе нынешнего Ирана. Добавим, город Хамадан находится в полутора тысячах километров по прямой от места будущего столкновения между войсками хорезмшаха и Субэдэя. Для того чтобы доложить Мухаммеду о монголах, естественно, потребовалось время; потребовалось время и самому хорезмшаху, чтобы собрать достаточно мобильное войско и выступить на север. Тут мы обратимся к Рашид ад-Дину. Он пишет: «Когда известие о выступлении войск Чингисхана дошло до султана Мухаммеда хорезмшаха, он… из Хамадана отправился в поход на Хоросан. Побыв в Нишапуре… в течение одного месяца, он направился в Бухару. Там он несколько дней занимался увеселениями, а затем пошел в Самарканд. Оттуда… в Дженд. Из Дженда он ушел в пределы Туркестана до границы своей страны» [32, с. 190]. Как видно, владыка Хорезма поспешал не торопясь, а Субэдэй ждал. Не может быть, чтобы агентура Чингисхана, приданная Субэдэю, проспала и не доложила последнему о продвижении Мухаммеда. Тем более что тот шел в поход с помпой, демаскируя свое передвижение, и любой купец мог сослужить за горсть серебреников службу «падишаху монголов». Да что там агентура! Монгольские дозоры и разведчики, находящиеся в непосредственной близости от того же Дженда, конечно же, доложили Субэдэю и Джучи о приближении хорезмийского войска. Если бы у них не было установки от Чингисхана вступить в бой с хорезмшахом, они уклонились бы от встречи с ним и отступили так быстро, что никто не смог бы их догнать.

Мухаммед тем временем был уже в пределах Гургая-Иргиза. И вот здесь он находит «случайно», как говорилось выше, разгромленный стан меркитов и допрашивает пленного. Монголы тем временем не уходят, а маячат где-то поблизости, буквально дефилируя, дразня своим присутствием. Хорезмшах, как бык на красную тряпку, кинулся на них. Суммируя все случайности, можно предположить, что Субэдэй просто выманил Мухаммеда и спровоцировал его на битву, подкинув ему разгромленный стан меркитов, как подкидывал меркитам год назад детскую утварь сотник Алчу. Субэдэй использовал всю свою природную хитрость и смекалку охотника, чтобы разведкой боем понять, на что способны воины Хорезма. А главное, с точки зрения дипломатии все было безукоризненно — не монголы напали первыми. В дальнейшей игре Чингисхана это служило большим плюсом и возможностью завязать с Мухаммедом дипломатическую дуэль.

Итак, «пустившись в погоню, войска хорезмшаха вскоре настигли монголов» [36, с. 134]. Царевич Джучи, как старший по своему статусу, послал переговорщиков в стан преследователей, одновременно выстраивая тумены для сражения. Против 60 тысяч хорезмийцев под командованием монгольских полководцев было 20–25 тысяч собственных войск. Важно отметить, что, по оценке З. М. Буниятова, «армия хорезмшаха была хорошо обучена, вооружена разнообразным оружием, ее полководцы не раз проявляли храбрость и опыт в боевых действиях… тюрки составляли основную и главную ударную силу» [36, с. 88].

Субэдэй пошел на нехарактерный для него как военачальника шаг — вступи ть в бой с силами, превосходящими монгольскую армию более чем в два раза, конечно же, по указанию сверху. В той обстановке оторванности от главных сил орды, находясь у ворот самой могущественной из мусульманских империй, важно отметить тот факт, что Субэдэй начал это сражение не с отступления и заманивания врага в ловушку, а произвел столкновение с противником «лоб в лоб». Для того чтобы решиться на сражение с явно неопределенным окончанием, нужно иметь определенные качества, и, как признает главный «недоброжелатель» Субэдэя В. А. Чивилихин, «он (Субэдэй. — В. 3.) обладал, конечно же, и личным мужеством… и закаленной сильной волей, а также благоприобретенной верноподданнической психологией» [11, с. 87]. Да, он верно служил Чингисхану и чингисидам, и битва на Иргизе лишний раз подтвердила это, так как многие источники связывают то сражение с именем Джучи, упоминая Субэдэя лишь как победителя меркитов. Но отдадим должное и Джучи, и Тохучару — в тот день вместе с Субэдэем им пришлось кровавить клинки своих мечей в мясорубке, названной романистом В. Яном «битва при реке Иргизе» [37, с. 84].

Непосредственно перед битвой, когда войска построились, о чем уже говорилось, Джучи послал переговорщиков к хорезмшаху, которые сообщили Мухаммеду, что Чингисхан «запретил вступать в сражение с войсками Хорезма, что их задачей был только разгром меркитов, и что монголы готовы даже передать людям хорезмшаха… захваченные трофеи» [36, с. 134]. На что султан, «любивший воевать с неверными» [2, с. 189], ответил словами, донесенными до нас в сочинении ан-Иасави: «„Если Чингиз-хан приказал тебе не вступать в битву со мной, то Аллах Всевышний велит мне сражаться с тобой и за эту битву обещает мне благо. И для меня нет разницы между тобой и гюр-ханом и Кушлу-ханом^[43]. Ибо все вы — сотоварищи в идолопоклонстве. Итак — война, в которой копья будут ломаться на куски, а мечи разбивать вдребезги“. Тогда Души-хан^[44] понял, что если он не примет сражения, то его надежды окажутся ложными, и настанет его конец. И он прибег к сражению и искал выхода в битве. И когда встретились оба противника, и сошлись [в битве] оба ряда, Души-хан лично атаковал левый фланг султана, разбил [этот фланг] наголову и заставил обратиться в бегство в беспорядке в разных направлениях. Султан был близок к разгрому, если бы наступательное движение его правого фланга против левого фланга проклятого не восстановило [положения]. Так была предотвращена беда, был уплачен долг, и была утолена жажда мести, и никто не знал, где победитель, а где побежденный, кто грабитель, а кто ограбленный» [38, с. 245].

В «Жизнеописании Елюй Люге» говорится о том, что в той битве принимал участие его сын Сешэ и особо отличился. «[Когда] мусульмане окружили старшего царевича-наследника… Сешэ повел тысячу воинов на выручку и вывел из [опасности] его [Джучи], а в него самого попали копьем» [6, с. 177]. Ибн ал-Асир в своей летописи подчеркивает особую ожесточенность сражения. «Выстроились они к битве и совершили бой, какому подобного не было слышно. Длилась битва 3 дня да столько же ночей, и убито с обеих сторон столько, что и не сочтешь, но не обратился в бегство ни один из них. Что касается мусульман, то они стойко дрались, ради защиты веры своей и, зная, что коли побегут, то мусульманам не будет никакого исхода, и они будут перехвачены, по дальности от своих земель. Неверные же упорно сражались за спасение своих людей и своего имущества. Дошло дело у них до того, что иной из них слезал с коня и пеший бился со своим противником. Дрались они на ножах, и кровь текла по земле до такой степени, что лошади стали скользить [по ней] от множества ее. [Наконец], обе стороны истощили свои силы в терпении и в бою… Сосчитали, кто убит из мусульман в этой битве, и оказалось 20 000, а что касается неверных, так и не сосчитаешь, кто из них убит» [38, с. 15].

Вызывает сомнение, что сражение продолжалось три дня, но то, что монголы, уступающие численно, атаковали, и атаковали успешно, подтверждает Рашид ад-Дин. «Так как султан не внимал… словам и не поворачивал поводий от войны, монголы также обратились к сражению. С обеих сторон оба правые крыла сдвинулись [с места] своего, а часть монголов атаковала центр. Была опасность, что султан будет захвачен в плен, но его сын Джелал-ад-Дин, проявив крепкое противостояние, отразил это нападение, которое не сдержала бы и гора, и извлек отца из этого гибельного положения… Весь тот день до ночи султан Джелал-ад-Дин стойко сражался. После заката солнца оба войска, отойдя на свои места, предались отдыху» [32, с. 190].

Ночь разделила сражавшихся. Монгольские полководцы, и темники, и тысячники, собрались на совет. Продолжать битву дальше сочли неоправданным, терять своих воинов попусту они не хотели, представление о воинстве хорезмшаха они получили и сделали вывод не в пользу хорезмийцев. Затем с их стороны последовала военная хитрость, предложенная, скорее всего, Субэдем. Монголы развели множество костров, огни которых показывали на якобы огромное их скопление, а сами, не тратя более времени на отдых, снялись и ночью же ушли на восток — очень быстро, как только могли скакать их кони, и «проделали за эту ночь расстояние двух дней пути. А душой султана завладели страх и убежденность в их храбрости, он, как говорят, в своем кругу сказал, что не видел никого, подобного этим людям храбростью, стойкостью в тяготах войны и умением по всем правилам пронзать копьем и бить мечом…» [38, с. 245–246]. «По мнению В. В. Бергольда, именно тягостное впечатление хорезмшаха от первого боя с монголами было одной из причин, по которой он впоследствии не решился встретить их в открытом сражении» [33, с. 137].

Монгольские полководцы, и в первую очередь Субэдэй, который «реально… руководил… войсками монголов в этом сражении» [6, с. 178], выполнили приказ Чингисхана. Судьба Хорезма была решена. Мухаммед, несмотря на численное превосходство, не смог разгромить агрессора, более того, отказался от преследования. А Субэдэй тем временем отошел на определенное расстояние, затем его разведка проследила, как хорезмшах убрался восвояси, и они опять с Джучи и Тохучаром принялись за облаву и «освоение». Кроме того, Субэдэй прикрывал с севера два тумена, ведомых Джэбэ, который направлялся в страну кара-киданей, где он вскоре одержит победу и уничтожит наконец-то, к радости монгольского владыки, Кучулука — последнего хана найманского и фактического правителя державы Си Ляо.

А Субэдэй? Он приобрел опыт сверхдальних рейдов, где в условиях оторванности от главной базы решения нужно принимать быстро и самому, без оглядки на маячившего где-то за спиной Чингисхана, а также опыт по обеспечению связи с главной ставкой во время похода. Рассматривая действия Субэдэя в Дешт-и-Кипчак и события, которые произойдут в ближайшие год-два, можно предположить, что если он и возвращался в Монголию, то на очень короткий срок, находясь в ожидании подхода всей армии на границах владений Мухаммеда. Кому-кому, а Субэдэю-то было известно, что вся эта дипломатическая возня Чингисхана с хорезмшахом закончится вторжением в Среднюю Азию и далее.

Глава седьмая. Дипломатия, перерастающая в войну

Еще находясь в Китае, в 1215 году, Чингисхан принимал послов хорезмшаха. Это совпало по времени со штурмом Пекина. Мусульманским дипломатам довелось наблюдать и происшедшую после взятия города резню. Чингисхан, однако, ведя двойную или тройную игру и принюхиваясь к такому лакомому куску, как империя Мухаммеда, заверял послов в том, что его политика абсолютно миролюбива по отношению к западным странам и он готов вести дружественный диалог и торговлю с государством хорезмшахов. А сам буквально через несколько месяцев отдал приказ о вторжении в Дешт-и-Кипчак Субэдэю, чуть позже направил против туматов и киргизов Джучи, и наконец Джэбэ выступил против кара-киданей.

Миссии, возложенные на этих военачальников, уже в конце 1217 — начале 1218 годов были успешно выполнены. Буферных земель и государственных образований между двумя империями более не существовало. Отныне Чингисхану нужен был веский предлог для развязывания новой агрессивной крупномасштабной войны. В начале 1218 года «Чингисхан отправил посольство к Мухаммеду с предложением заключить мирный договор и принять титул „Самого дорогого сына“» [30, с. 60]. Естественно, это оскорбило «повелителя запада», и наверняка столь провокационная постановка вопроса об «усыновлении» Чингисханом Мухаммеда вызвала у последнего отрицательную реакцию и повлияла на весь ход их отношений, которые закончились «отрарской катастрофой» и убийством монгольских послов, что дало «Чингизхану формальный повод для объявления войны» [33, с. 137–138].

В середине 1218 года торговый караван, посланный Чингисханом и состоявший из пятисот верблюдов, нагруженных достаточно ценным товаром, прибыл в город Отрар. Его сопровождали четыреста пятьдесят человек, включая и монголов-лазутчиков, присоединившихся к среднеазиатским купцам. «Правитель Отрара, наместник султана Мухаммеда, Гаир-хан, обеспокоенный странным для торговцев поведением людей из этого каравана, объявил, по словам ан-Насави, что прибывшие в Отрар хотя и имеют облик купцов — не купцы. То ли с ведома хорезмшаха, то ли самовольно он задержал купцов, а затем истребил их. Караван был разграблен, все богатства перешли к Гаир-хану» [33, с. 139]. Таким образом Гаир-хан удовлетворил свои меркантильные вожделения, пресек действия Чингисхановых соглядатаев и… обрек себя в будущем на мучительную казнь от рук монголов.

Чингисхан, узнав об отрарской резне от единственного оставшегося в живых человека, отправил к хорезмшаху посольство с требованием выдачи Гаир-хана и обещанием сохранить мир [33, с. 139]. «Хорезмшах часть послов казнил, а некоторых выгнал голыми в степь. Они погибли не все, и Чингис получил весть о происшедшем, после чего война стала неизбежной» [5, с. 431].

Кроме всего, у Чингисхана был еще один повод для начала войны с Хорезмом, и это было его личным делом. И хотя рассматриваемый ниже фрагмент можно считать лишь версией, нельзя не остановиться на нем. Брат Чингисхана Хасар, с которым у каана, как известно, бывали склоки, доходящие до рукоприкладства, так или иначе оставался весомой фигурой в кругах степной аристократии. Кроме того, во время первого этапа войны с империей Цзинь (1211–1215 годы) он достаточно успешно руководил порученными братом военными операциями. Однако после возвращения из Китая между Чингисом и Хасаром, повидимому, опять возникли трения, и Хасар «перекочевал во владения Ала ад-Дина Мухаммеда, который его убил» [33, с. 435]. Это произошло также в 1218 году. Таким образом, хорезмшах запятнал свои руки кровью брата монгольского повелителя. И неважно, какие отношения складывались на тот момент между Чингисханом и Хасаром, отныне Чингис и Мухаммед стали кровниками, и по понятиям монгольского общества Чингисхан должен был мстить.

Оставив в Монголии «хранителем очага „своего младшего брата Темуге“» [3, с. 176]. Чингисхан выступил в поход против хорезмшаха. «Летом 1219 г. в верховьях Иртыша Чингисхан собрал армию численностью более 150 000 человек» [30, С. 61], по другим источникам численность достигала 200 000 воинов [5, с. 431]. Монгольское войско этого времени и количественно, и качественно отличалось от войска образна 1211 года. Монгольские полководцы впитали новейшие достижения осадной китайской инженерии, кроме того, китайские специалисты и ведали всей этой техникой. Причем тащить через горы и пески катапульты, баллисты и прочие громоздкие устройства монголы не стали. Это делалось с тем расчетом, что тяжелая осадная техника будет собираться на месте из подручных материалов. Кроме того, «еще одним заимствованием из Китая стала шелковая нижняя рубашка, в которой увязали стрелы, нанося лишь легкие ранения» [30, с. 61]. Какая, к примеру, европейская армия того времени могла похвастать шелковым исподним? По всему пути следования монгольского войска были расставлены сторожевые отряды, а в пустыню посланы авангарды с запасами продовольствия и животными… Во все отряды были назначены переводчики из мусульман, знакомых с западными краями; разведчики постоянно пополняли и исправляли сведения о враге [30, с. 621.

И конечно же, впереди всего войска следовали со своими туменами «свирепые псы» Субэдэй-багатур и Джэбэ-нойон. Этим двум военачальникам предстояло стать злыми гениями хорезмшаха Мухаммеда, который хотя и выставил против Чингисхана 400–500 тысяч воинов, но распределил их крайне неудачно, разбив на гарнизоны для защиты отдельных городов и крепостей. Он просчитался, монголы научились брать города, используя и китайскую технологию, и «хошар» — осадную толпу из пленных и захваченных мирных жителей, которых они гнали перед собой под страхом смерти на стены, внося сумятицу и вынуждая оборонявшихся нерационально использовать военные силы. То, что нападающая сторона уступала численно хорезмийцам, Чингисхана и его сподвижников не смущало: они уже уверовали в свою непобедимость. За плечами Субэдэя была битва на Иргизе, где он нагнал страха на Мухаммеда, он знал цену противнику и готов был покончить с ним. Очередная война, развязанная Чингисханом, которую Джон Мэн назвал «мусульманским холокостом» [29, с. 170], началась.

Глава восьмая. «Охота, достойная отдельного эпоса»^[45]

Осенью 1219 года Чингисхан достиг владений хорезмшаха. «Здесь он разделил свою армию на четыре отряда. Чагатаю и Угедею было передано командование войсками, которые будут окружать Отрар… Джучи со своим отрядом должен был двигаться вдоль восточного берега Сырдарьи к городам Сыгнаку и Дженду. Соединение приблизительно в 5000 человек начало двигаться вверх по течению Сырдарьи на Бенакат» [4, с. 136]. Главные силы монголов под руководством самого Чингисхана, его младшего сына Толуя, Субэдэй-багатура и Джэбэ-нойона «ускоренным маршем двинулись от берегов Сырдарьи через пустыню Кызыл-Кум на Бухару» [36, с. 144].

Первый же город, который оказался на их пути, — Зарнук — сдался без боя. Чингисхан пощадил жителей, но забрал в хашар молодых и физически крепких. Затем проводники, взятые в Зарнуке, вывели монголов на кратчайший путь к Бухаре, который пролегал через город Нур. Рашид ад-Дин, который отныне будет нашим проводником в этом повествовании, в своей летописи пишет: «Гайр-бахадур, который находился в передовом отряде, отправил посла с извещением^[46], (полным) обещаний (помилования) и угроз (за сопротивление), о прибытии хана. После обмена послами население Нура… отправило его величеству яства и изъявило покорность. После благосклонного приема яств вышел приказ: „Субэдай прибудет к вам вперед, вы передадите ему город“. Когда прибыл Субэдай, они повиновались приказу» [32, с. 204–205]. Как и в Зарнуке, монголы забрали в Нуре определенное количество людей в хашар, а также была взята дань, которая не превышала поборов, которые собирали здесь чиновники хорезмшаха. Как видно, жители этих двух небольших городов, с точки зрения монголов, не пострадали, не считая людей, забранных в осадную толпу, которые, по существу, стали пушечным мясом, используемом вскоре при штурмах Бухары и Самарканда.

А что же хорезмшах Мухаммед? Он пребывал в бездействии, его план по защите каждого города и крепости в отдельности не дал результата. Один за другим обращались в пепел города Мавераннахра, Хоросана, Шаша. Несмотря на мужество защитников и отчаянное сопротивление, военная сила монголов ломала всякое противостояние. Отдельные успехи Джелал ад-Дина и удачные вылазки Тимур-Мелика на ход событий не влияли. Мухаммед, «наконец решившись на поступок, собрал ближних людей и сопровождаемый ими… убежал за Амударью, держа курс на Балх» [3, с. 187].

Вторжение монголов в Государство хорезмшаха (1219–1223 гг.). Погоня за Мухаммедом (1219–1220 гг.)

Тем временем Чингисхан, покончив с Бухарой и Самаркандом и удостоверившись из полученных донесений, что вражеские оборонительные линии Сырдарьи и Амударьи окончательно перешли в руки монголов, отправил весной 1220 года в погоню кошун из трех туменов. Авангардом командовал Джэбэ, в центре на месте командующего войском следовал Субэдэй, арьергард был в ведении Тохучара. Тумены двигались друг за другом раздельно, но действия этих орхонов объединял приказ, который «гласил: „Силою Бога Великого, пока не возьмете его в руки^[47], не возвращайтесь. Если он ослабеет от вас, с несколькими людьми будет искать убежища в крепких горах и мрачных пещерах или скроется от глаз людей, как пери (невидимые духи), то вы должны, подобно ветру летучему, устремиться через его области; всякому, кто выйдет с покорностью, окажите ласку, учреждайте управление и правителя; всякого, кто будет попирать дорогу и становиться в оппозицию, насилуйте…“ Из ярлыка Чингисхана, данного Субедею уйгурским письмом с алой „тамгой (печатью), видно следующее: „Эмиры, старшие и многий народ да ведают, что я дал тебе все лицо земное от восхода солнца до запада. Всякий, кто покорится, пусть будет помилован, а всякий, кто не покорится и выйдет с оппозицией и распрей, да погибнет“.

Таким образом, на названных трех воевод, кроме овладения особой Мухаммеда, возлагалась еще задача привести в покорность неприятельские области вдоль пути своего следования и, разумеется, внести расстройство в формирование противником новых армий“ [7, с. 203–204].

Однако Чингисхан не исключал и того, что Мухаммед может собрать достаточные силы, и поэтому дал своим темникам понять, что не оставит их в таком случае. Рашид ад-Дин передает его слова. „Если он выступит против вас с войском, и у вас не будет силы для сопротивления, не медлите и известите меня, а если он будет слаб, противостойте ему“ [32, с. 209].

Субэдэй, Джэбэ и Тохучар переправились вброд через Пянджаб^[48] в районе Термеза. Узнав об этом, хорезмшах в ужасе бежал, путая следы, на запад, в сторону Нишапура, по пути туда Мухаммеда чуть не убили заговорщики из собственной охраны. „По этой причине опасения и тайный страх султана возросли. Повсюду, куда он приезжал, после запугивания и угроз, наказывал людям укреплять цитадели и крепости. [Страх] народа при этом увеличивался в тысячу раз“ [32, с. 210].

Субэдэй и Джэбэ, опережая Тохучара, дошли до Балха, город сдался без боя. Их встретили „провиантом и угощением. Монголы оставили у них правителя и пошли дальше, взяв оттуда [из Балха] проводника“ [32, с. 210]. Прошли Тохаристан и вступили в земли Хан-Мелика, правителя Гарчистана. Этот владетель просил Чингисхана не разорять его города Гур и Гарч и изъявил покорность. Субэдэй и Джэбэ прошли мимо, не тронув эту область, а вот Тохучар, „который шел следом за ними“ [32, с. 220], „в удовольствии пограбить себе не отказал. Будучи женатым на дочери Завоевателя, сей витязь, видимо, в надежности своего положения не сомневался. Увы, Чингисхан с дисциплиной не шугил и недолго думая приказал отрубить зятю голову, однако для начала отстранил его от командования корпусом“ [3, с. 188], разжаловав в рядовые. Вскоре Тохучар-нойон погиб…

Субэдэй и Джэбэ, миновав область Бадгис, подошли к городу Завэ и потребовали фураж. „Им не дали и заперли ворога. Из-за спешки они не остались здесь и поскакали дальше. Ж ители Завэ забили в барабаны и распустили языки для брани. Когда монголы стали свидетелями этого, они вернулись назад, приставили лестницы к стенам крепости и на третий день поднялись на крепостную стену, взяли город и перебили всех, кого нашли… Они подожгли и переломали все, что было у них тяжелого, и ушли“. А хорезмшах в это время, находясь в Нишапуре, „для устранения печали о своей судьбе занялся вином и весельем“, когда же весть о приближении неутомимых преследователей — Субэдэя и Джэбэ — дошла до него, он „под видом охоты направился в сторону Исфарайна, а в действительности направился в Ирак“ [32, с. 210]. Но и тут Мухаммед не был последовательным: он ушел с дороги на Ирак и тайными тропами двинулся в сторону города-крепости Казвин, что на западе Мазендарана.

Монголы тем временем заняли Нишапур, обязали местные власти и население во всем оказывать им содействие, снабжать продовольствием и устраивать „торжественные встречи“, т. е. застолья с возлияниями, предоставлять проводников. В Ниша-пуре Субэдэй и Джэбэ решили разделить кошун на две части, каждый из них пошел дальше со своим туменом по определенному маршруту с конечным местом встречи. Они запланировали ее в городе Рей. Джэбэ выступил в Мазендаран, а Субэдэй в сторону Гуса. „Все, что [Субэдэй] прошел, было безводной землей. Когда же переправлялись через реки, то вперед посылалась тысяча быстрой конницы для дозора, чем поддерживался форсированный марш днем и ночью главного войска“ [12, с. 227]. Пройдя к вышеуказанному городу Субэдэй, „как и в Нишапуре, потребовал лишь формального подчинения Гуса, чтобы тут же отправиться в путь, но услышав от городских властей „противный ответ“, ворвался, похоже, без больших трудов в город и приступил к избиению его жителей“ [3, с. 188]. Затем Субэдэй повернул свой тумен на запад, его путь лежал через Хабушан, Исфарайн, Себзевар, Шахродх, Дамган, Сем-нан и многие другие города и селения. „Города, попытавшиеся подобно Дамгану и Семнану оказать сопротивление, были разорены“ [3, с. 188]. Джэбэ в это время прошел огнем и мечом по Мазендарану, пали города Астрабад и Амул.

Наступило лето 1220 года. Гумен Субэдэя вышел к озеру Радган^[49]. Там монголы нашли „обильные пернатой дичью луга и поросли. Эта степь понравилась Субэдэю, и он не причинил вреда тамошним жителям“ [32, стр. 212]. Он оставил в этой земле правителя, и важен тот факт, о котором с возмущением пишет Ибн ал-Асир, а именно о том, что к монголам „…уже присоединилось много войск мусульманских и неверных, а также и [много] негодяев, замысливших грабеж и бесчинство“ [38, стр. 19]. Неизвестно, сколько Субэдэй смог собрать на тот момент войска из местных, но ко времени войны в Закавказье из этих отрядов был сформирован целый тумен. В окрестностях Рея Субэдэй и Джэбэ встретились, нападение на сам город было внезапным, ибо жители его „…узнали [об этом] только когда [Татары] уже подошли к нему“ [38, стр. 19]. И хотя кадий Рея пытался договориться с монголами, они все равно разграбили город.

А что же хорезмшах Мухаммед? Еще когда его преследователи подходили к Нишапуру, он, петляя из одной области в другую и путая следы, оказался в Казвине. „В тот же день он отправил гаремы, детей и мать в крепость Корун и устроил с эмирами Ирака совещание относительно принятия мер против противника“ [32, с. 210]. „Султан советовался с эмирами Ирака-Алджеми, в каком месте… лучше всего оказать сопротивление приближающимся монголам. Но его возрастающая подозрительность, которая превратилась в навязчивую идею, помешала последовать какому-либо совету. Известие о том, что появление монголов неизбежно, заставило его в отчаянии обратиться за помощью к его большому врагу халифу Багдада; но на пути туда он изменил свои планы и вернулся к крепости Харун“ [4, с. 144–145].

Субэдэй и Джэбэ были уже в Хамадане. Его жители заплатили огромный выкуп за то, чтобы их помиловали, и, скорее всего, кто-то из них сообщил монголам о передвижениях Мухаммеда. Тот находился в Харуне, и хотя с ним была 20-тысячная армия, которая столкнулась с туменом Джебе^[50], отчаявшийся Мухаммед держал в голове только одну мысль: спасти себя. Он оставил армию на произвол судьбы…» [4, с. 145] и бежал в сторону Каспия, к крепости Серджан, что находится в горном Гиляне. Монгольские тумены, распавшись на десятки отрядов, продолжали повальную облаву, процеживая сквозь себя области, города, селения, выискивая хорезмшаха. Был момент, когда он не попал в их руки лишь потому, что свита, сопровождавшая султана, потеряла за это многомесячное бегство свой блеск и была принята монголами за обыкновенный отряд хорезмийцев, они лишь обстреляли их, но в бой вступать не стали, однако «нанесли несколько ран вьючной лошади султана». Мухаммед, если быть откровенным, драпанул, Рашид ад-Дин в своей летописи, соблюдая высокий стиль, поет в прозе песню, посвященную бегству несчастного владыки: «Султан быстрой скачкой вынес душу из пучины гибели на берег безопасности» [32, с. 212]. Но о береге мы еще вспомним.

Субэдэй интуитивно, как таежный охотник, загоняющий зверя, еще не видя, но чувствуя присутствие добычи, сжимал кольцо окружения. Охота на такую редкую дичь, как хорезмшах, продолжалась, и опять Мухаммед, петляя по стране, таскал за собой монголов, как будто специально направляясь в те области империи, которые еще не испытали монгольской удавки. Был разграблен Зенджан, Казвин же взят штурмом, причем сопротивление захватчикам оказывалось и когда те ворвались в город. «Бились они и жители города внутри его [Казвина] и наконец стали драться на ножах. Убито было с обеих сторон [столько], что и не сочтешь. Потом они оставили Казвин… и оказалось убитых более 40 000» [38, с. 19]. Воистину печальную память о себе оставили «свирепые псы», на «ветрах верхом» мчащиеся по следу жертвы.

Мухаммед добрался до области Гилян, где местный эмир Салук оказал ему радушный прием, но и здесь он не задержался долго. «Он был совершенно несчастен… где бы он ни останавливался на день, монгольское войско его настигало» [32, с. 213]. Страшным известием для беглеца было сообщение о пленении его семьи — гарема, всех детей и матери Туркан-хатун, очень властной женщины, называвшей себя «владычицей всех женщин вселенной» [37, с. 2181 и творившей политику внутри империи при помощи практически независимых от султана и находящихся под ее покровительством тюркских (кипчакских) ханов. Многочисленным детям Мухаммеда была уготована незавидная судьба. Дочерей хорезмшаха Чингисхан раздал своим приближенным, а сыновей приказал умертвить, предварительно измучив жаждой. Как закончила свои дни Туркан-хатун — неизвестно. Помимо семьи султана была захвачена и его казна. И это был очень ценный трофей, там находились предметы, «которыми преисполнились глаза и сердца их [Татар] и чему не видали люди [ничего] подобного по части всяких редких вещей, драгоценных камней и прочего» [38, С. 19].

Мухаммед в своем бегстве так увлекся, что оказался опять в Мазендаране, убегая теперь на восток, туда, откуда бежал. Ловушка захлопнулась. Вспомним, как в Дешт-и-Кипчак Субэдэй так же вынудил бежавших на запад меркитов повернуть на восток, а это, надо полагать, уже его «стиль», а не случайность. «Неподалеку от устья Гургана, западнее Астробада» [3, с. 189], хорезмшах, окруженный врагами, решил скрыться на одном из островов Абескунского моря^[51]. Оставленный своими спутниками на берегу острова, который оказался к тому же населен прокаженными, Великий шахиншах, передавший за несколько дней до этого свою тиару сыну Джелал ад-Дину, «…бывший исламский понтифик, бывший царь Туркестана, Афганистана и Персии умер от отчаяния и истощения в январе 1221 года.

Человека, который бросил вызов Чингисхану, более не существовало. Задача, поставленная Завоевателем перед Джебэ и Субутаем, была выполнена.‹…› Не сумев взять хорезмшаха живым, они, как зверя, загнали его до смерти, преследуя по пятам. Сами же, невзирая на напряженность фантастической охоты, — начав ее форсированием Амударьи и проскакав более тысячи шестисот километров, — остались такими же свежими, как и в первый день» [3, с. 189–190].

На востоке в это время полыхал «мусульманский холокост», но использовать в накатанной Чингисханом схеме войны таких полководцев, как Субэдэй-багатур и Джэбэ-нойон, было нерациональным — все равно что золотой лопатой разгребать навоз. Он уготовил им другое важнейшее задание. Военная кампания, или «великий рейд» [4, с. 158], или «великий набег» [29, с. 208] «длилась до 1223 года и стала одной из самых замечательных военных операций в мировой истории» [4, с. 145–146].

Часть третья. Беспримерный рейд

Копыта наших монгольских скакунов ступают всюду.

Они возносят нас на небеса и погружают в море.

Елти Чукай. XIII в

Глава первая. По повелению Чингисхана

После бесславной гибели хорезмшаха Мухаммеда Субэдэй-багатур и Джэбэ-нойон, эти «победоносные военачальники, стояли на берегах Каспия и осматривались вокруг в поисках земель для новых завоеваний» [29, с. 208]. Их повелитель был в курсе всех событий, которые происходили во время погони за султаном, гонцы регулярно и с привычной для монголов скоростью доставляли в главную ставку донесения и доклады Субэдэя, в ответ посылались приказы и распоряжения о дальнейших действиях. Но страна, по которой пронеслись монгольские тумены, еще не была умиротворена захватчиками, поэтому курсировавшие между Чингисханом и его военачальниками гонцы тщательно охранялись. Рашид ад-Дин пишет: «Ни один посол^[52] не ездил иначе, как в сопровождении трехсот-четырехсот всадников» [38, с. 402]. Это свидетельствует, что на дорогах было неспокойно и не только из-за отдельных целенаправленных очагов сопротивления. Видимо, страну заполонили мародеры и, говоря о монгольском терроре, нельзя забывать, что состоявшие на службе у хорезмшаха канглы, карлуки и гузы, рассеянные армиями Чингисхана и вначале отступившие в беспорядке в Персию и Ирак, а позже вытесненные в Переднюю Азию, превратили эти земли «в кровавый ад» [5, с. 431]. Об этих фактах последовательный противник агрессора Ибн ал-Асир почему-то не сообщает.

Уничтожив Мухаммеда, Субэдэй и Джэбэ послали очередное донесение Чингисхану, как всегда устное; для полноты ощущения прибегну к заимствованию из беллетристики:

Донесение величайшему от его старательных нукеров, Субудай-багагура и Джебэ-нойона.

Сын бесхвостой лисы, Мухаммед хорезмшах,

Кончил жизнь в шалаше прокаженного,

А змееныш его, непокорный Джелаль,

Ускользнул через горы Иранские,

Там бесследно исчез он, как дым.

Мы покончили с ними! Идем на Кавказ,

Будем драться с народами встречными,

Испытаем их мощь, сосчитаем войска,

Пронесемся степями Кипчакскими,

Где ладим мы коням отдохнуть.

Мы запомним пути, мы отыщем луга

Для коня твоего золотистого,

Чтобы мог ты на Запад грозой налетать,

Подогнув под колено вселенную.

И покрыть все монгольской рукой.

В мире сил нет таких, чтобы нас удержать

В нашем беге до моря Последнего.

Там, зеленой волной пыль омывши копыт,

Мы курган накидаем невиданный

Из отрезанных нами голов.

На кургане поставим обломок скалы,

Твое имя напишем священное,

И тогда лишь коней повернем на Восток,

Чтоб умчаться обратной дорогою

Снова к юрте твоей золотой.

[37 272 273].

Но «Чингисхан чувствовал потребность в советах своего любимца Субедея и послал ему приказ о прибытии в ставку» [7, с. 213]. Субэдэй «в начале 1221 года… прискакал в Самарканд^[53], чтобы обсудить с Чингисом планы очередных кампаний» [29, с. 208–209]. Согласитесь, что обсудить план грандиозного рейда посредством общения через гонцов-песенников невозможно, тем более что после годовой охоты на хорезмшаха Субэдэй на месте изучил обстановку и произвел более тщательную разведку в Закавказье и Арране вглядываясь дальше — в степи севернее Кавказа, то есть западную часть Дешт-и-Кипчак и Русь. Кроме всего, нужно было доставить Чингисхану добычу, захваченную в разных городах, и казну хорезмшаха.

Субэдэй, прибыв в ставку, преподнеся драгоценности и сокровища своему повелителю, подробно рассказал об обстоятельствах «охоты». После чего «Государь сказал так: „Субэдэй — опора и поддержка в кровавых битвах, [он] отдает все силы служению нашему дому, мы весьма одобряем его!“ и пожаловал большой жемчужиной и серебряным кувшином» [12, с. 227]. Кроме всего, «Субэдэй представил доклад трону и просил [разрешения] покарать кипчаков» [12, с. 228]. «Он не имел в виду территориальные захваты за пределами исламского мира…» в данный момент и считал, что это дело будущего, но то, что глубокую стратегическую разведку провести необходимо, Субэдэй донес до монгольского повелителя, который «согласился, что неплохо было бы разведать все это» [29, с. 209].

Тут необходимо перейти к очень важному вопросу, относящемуся к Великому рейду, а именно: кто же командовал этой грандиозной операцией, Субэдэй или Джэбэ? Два этих имени слились в единое целое, когда речь заходит о том предприятии, которое они совершили. Тандем Субэдэй — Джэбэ, созданный Чингисханом, является самым удачным проектом, объединившим двух полководцев в истории войн. Уважая мнение тех, кто отдает должное воинскому таланту Джэбэ, и соглашаясь с тем, что в кампанию 1211–1215 годов против Цзинь он сыграл более важную роль, нежели Субэдэй, а также покорил государство кара-киданей, все же в данной ситуации надо отметить, что непосредственным руководителем, если хотите, «мозгом» того легендарного похода был Субэдэй, и не только потому, что он по праву считался «главным специалистом» по западным странам. Чингисхан в качестве специалиста мог просто приставить его к любому главнокомандующему, Великий каан же своим распоряжением назначил его на пост руководителя всей операции, и свидетельством того является «Сокровенное сказание», в котором этому событию посвящен отдельный параграф: «§ 262. Субеетай-Баатура он отправил в поход на север, повелевая дойти до одиннадцати стран и народов, как-то: Канлин, Кибчаут, Бачжигит, Оросут, Мачжарат, Асут, Сасут, Саркесут, Кешимир, Болар, Рарал (Лалаг), перейти через многоводные реки Идил и Аях, а также дойти и до самого города Кивамен-кермен. С таким повелением он отправил в поход Субеетай-Баатура»^[54] [22, § 2621. А биограф Субэдэя подтверждает это следующими словами: «Вследствие этого [Субэдэй] повел войска кругом Каспийского моря» [12, с. 228]. Неизвестный армянский автор из г. Себастии, опираясь, скорее всего, на свидетельства, полученные от современников событий, в своей «Летописи Себастаци» пишет: «Предводителем их был Субэдэ-багатур» [68, с. 116].

Конечно же, нельзя обойти стороной и мнения современных ученых. Дж. Мэн считает, что «лучшей кандидатуры для командования войсками в походе на запад, чем сорокапятилетний одноглазый ветеран прошедший Китай, Манчжурию, Кара-Китай, Хорезм, найти было трудно» 129, с. 209]. В. А. Чивилихин пишет: «Именно под его командованием орда… стремительно, как смерч, рванулась в Персию и Закавказье, всюду сея смерть, растоптала селения северокавказских народов, потом половецкие становища, овладела Крымом и Причерноморьем, разгромила соединенное воинство русских и половцев» [11, с. 77].

Н. А. Мажитов, А. Н. Султанова отмечают, что «30-тысячная передвижная армия под командованием Субэдэя в 1220 г. вторглась на Кавказ, откуда вышла в степи юга Восточной Европы, где в 1223 г. состоялось знаменитое сражение на р. Калка против объединенных сил русских княжеств и их союзников» [39, с. 332]. По мнению Е. Н. Черных, «…Субутаю отводилась главная роль в этом поразительном походе», походе, который «…и по сей день поражает наше воображение стремительностью и фантастическими успехами» [67, с. 62]. Но отдадим должное и Джэбэ. Лео де Хартог называет его «самым великим командующим конницы в мировой истории» [4, с. 167]. Однако после этого похода Джэбэ, видимо по болезни, сошел с политической и военной арены как активный ее участник. О его деятельности в середине 20-х годов XIII века до нас дошло лишь несколько невыразительных фрагментов. Для Субэдэя же Великий рейд был неким трамплином для продолжения его блистательной военной карьеры, он, «проведя несколько дней с ханом, вернулся к своему отряду, проскакав в общей сложности несколько тысяч километров» [7, с. 213].

Зимой 1220–1221 года в экспедиционном корпусе Субэдэя, состоявшем из двух туменов, насчитывалось 20 тысяч воинов, это подтверждают как арабские, так и армянские источники. Но нельзя забывать, что Субэдэй и Джэбэ были отменными мастерами «сгонять» людей в сотни и тысячи, поэтому кроме основных войск в распоряжении монгольских военачальников было еще достаточное количество отрядов из приблудившихся любителей легкой наживы. Они-то и составляли тот третий гумен, численность которого была непостоянна, как непостоянен был и его состав.

В начале — середине февраля 1221 года Субэдэй прибыл на место дислокации армии, скорее всего в Гилян^[55], и они с Джэбэ выступили в поход. Так началось «одно из удивительнейших предприятий в истории войн — поход длиной в 7500 километров, в результате которого монголы впервые вошли в контакт с христианским миром»^[56][29, с. 209]. «Этот фантастический рейд, возможно, более, чем многочисленные экспедиции самого Покорителя вселенной, способствовал созданию легенды о вездесущности и непобедимости монгольских всадников» [3, с. 215]. Чингисхан был верен себе в традиции напутствий военачальникам, посылаемым им в отдаленные и опасные предприятия, не обошлось без напутствия и в этот раз. Рашид ад-Дин донес до нас и факт планирования всего похода, и синхронизации действий Великого каана и Субэдэя с Джэбэ. «Согласно ему (моему) наказу, покончив эти дела в трехлетний промежуток времени, вы возвратитесь через Дешт-и-Кипчак и присоединитесь к нам в нашем древнем юрте в Монголии, так как по аналогии (с происшедшим) мы, по-видимому, за этот срок совершенно покончим с делом покорения земли Иранской и прибудем домой победителями и победоносными» [32, с. 209].

Глава вторая. «Кавалькада смерти»^[57]

Получив от Чингисхана повеление о дальнейших действиях, Субэдэй и Джэбэ выступили в Арран и далее в Муганские степи, что находятся в нижнем течении реки Кура. Однако сделали крюк в сто с лишним километров и наведались в Тебриз, где в тот момент находился владетель Азербайджана Узбек. Когда к городу подошли монголы, «он не вышел к ним, да и не помышлял о бое с ними, потому что днем и ночью проводил время с пьяницами, не протрезвляясь» [38, с. 19]. Да, хорош защитничек! Однако, передав Субэдэю и Джэбэ огромные отступные в виде драгоценностей, одежды и скота, он хоть и пьянствовал, но не допустил опустошения Тебриза. Удовлетворенные полученной данью, монголы последовали далее.

От своей разведки полководцы Чингисхана узнали, что богатое Грузинское царство находится в нескольких переходах. Субэдэй не мог упустить случая «взглянуть» на это царство. Грузия, государство с тысячелетней христианской историей, «переживало апогей своего могущества и авторитета благодаря легендарной царице Тамаре, чья империя простиралась от Черного моря на весь Кавказ до Азербайджана на Каспийском море. Грузины вспоминают правление Тамары (1184–1213) как золотой век своей истории, как расцвет литературы, архитектуры, науки и искусства. Тбилиси превратился в перекресток, где встретились Европа, Россия и Хорезм… Знаменитая своими дворцами и монастырями, своими церковными книгами и иконами в драгоценных окладах, Грузия была именно тем, что нужно было Джебе и Субудаю для зачина их грандиозного мероприятия» [29, с. 210]. И Субэдэй не был бы Субэдэем, если бы не проверил боем состояние и боеспособность грузинского войска. В конце февраля 1221 года произошло столкновение авангарда монголов «с отрядом грузин численностью 10 000 человек» [6, с. 328]. Субэдэй не преследовал цели достичь абсолютной победы в том сражении. Тем не менее «грузины были обращены в бегство, и большая их часть перебита» [38, с. 20]. Преследовать разбитое грузинское воинство монголы не стали, «они вернулись назад… увидев в пределах Гурджистана^[58] лесные дороги и труднопроходимые чащи» [38, с. 403].

Действия монголов в Закавказье, Азербайджане и Северном Иране (1221–1222 гг.)

Прибыв в Муганскую степь где уже зеленела трава, Субэдэй и Джэбэ не только остановились здесь для подкормки лошадей и подготовки новой атаки на Грузию — здесь они встретились с местными коллаборационистами. Бывший раб «вечно пьяного» Узбека, некто Акуш, собрал свой отряд из жителей «гор и степей, Тюркмен, Курдов и других. Собралось у него множество народа, и вошел он в переговоры с Татарами относительно присоединения к ним. Они согласились на это» [38, с. 20]. Соединение Акуша в данной ситуации можно считать третьим туменом, а сам Акуш, видимо, играл не последнюю роль в событиях в Закавказье зимой — весной 1221 года, так как скупой на персональные реплики Ибн ал-Асир посвящает бывшему рабу несколько строк в своей летописи. У Субэдэя на помощь, которую предоставил ему Акуш, были свои планы, он остался верен принципам, которые исповедовал, и использовал примкнувших к монголам «тюркмен» и курдов в качестве застрельщиков в предстоящих боях. В общем-то, это был тот же «хошар», только вооруженный и получающий не только плети и мечи в спину, но и объедки со стола хозяев в виде разрешения грабить и убивать.

Царь Грузии Георгий IV Лаша (Великолепный) тем временем, видя угрозу на границах своего государства, стал лихорадочно искать союзников среди недавних врагов — мусульманских венценосцев. «Грузины послали к Узбеку, властителю Азербайджана, просить у него мира и союза для отражения Татар и условились собраться, когда пройдет зима. Послали они также к Эльмелику — Эльашрефу… владетелю Хелата и Месопотамии, просить у него [об оказании] им содействия» [38, с. 20]. Сколачивая антимонгольскую коалицию, Георгий IV расчитывал на то, что к лету под его знаменами будет объединенная армия, включающая в себя и мусульманский контингент.

Он рассчитывал также, «что Татары спокойно пробудут [там]^[59] зиму до весны» [38, с. 20]. Но царь не представлял, с кем имеет дело.

Субэдэй, видя попытки создания в Закавказье общего фронта для борьбы с монголами, опередил события и вступил в «земли Грузин», усилившись воинством Акуша. Монголы, «овладев одной из крепостей… разорили ее, ограбили… опустошили… избили жителей ее, отняли у них имущество, и, наконец, дошли до окрестностей Тифлиса. Собрались Грузины и выступили против них со своей отвагой и с железом своим. Первым встретил их Акуш с теми, которые присоединились к нему. Совершили они бой жестокий; все упорно действовали в нем, и из сторонников Акуша было убито много народу. Тогда напали [сами] Татары на Грузин, которые уже устали от боя; их также было перебито много, так что они не устояли против Татар и обратились в самое постыдное бегство. Налег на них меч со всех сторон и убито их столько, что и не сочтешь… Они (монголы. — В. 3.) ограбили в этих странах [все], что еще успело уцелеть от них. Удалось этим Татарам то, чему подобного не слыхано ни в древнее время, ни в новое. Выступает толпа с пределов Китая; не проходит у них и года, как часть ее с этой стороны добирается до земель Армении, а со стороны Хамадана заходит за Ирак» [38, с. 20].

Говоря о кампании зимой 1221 года, нельзя обойти вопросы, связанные с датировкой пребывания монгольских корпусов в Азербайджане и Грузии. Ибн ал-Асир в своей летописи вмещает это вторжение в рамки двух-трех месяцев — январь, февраль, март. Таким образом, действия монголов и противодействие им сплелись в один очень плотный клубок, и кажется невероятным, что монгольские полководцы везде все успели, в том числе и посещение Субэдэем главной ставки Чингисхана Термеза в конце января и в середине февраля начавшуюся войну с христианами. Нам, людям другой эпохи, трудно понять, как могли монголы совершать молниеносные тысячекилометровые марши, покоряя пространства Азии, а с 1221 года и Европы, на своих невзрачных на вид лошадях. Иначе чем феноменом назвать это невозможно. Нам невозможно понять скорость монгольских передвижений, равно так же, как невозможно объяснить современнику Чингисхана, выходцу из Керулено-Ононского междуречья, перспективы полета человека на Марс.

В конце марта Субэдэй и Джэбэ снова наведались в Тебриз, его властитель Узбек, протрезвев и поняв, что за переговоры с Георгием IV его по головке не погладят, бежал вначале в Нахичеван, а затем в Хой. Там, в горах, он, по-видимому, решил отсидеться, оставив город на наместника Шамс-ад-дина-Туграи, который прислал монголам «большую дань… так что они удовлетворились этим и прошли мимо» [38, с. 403]. Путь их лежал на Мерагу. Интересен тот факт, который отмечают и Ибн ал-Асир и Рашид ад-Дин, что «тамошним правителем (хаким) была женщина» [38, с. 403], которая спряталась в Руиндизе, крепости неподалеку от города, поэтому в Мераге на момент подхода завоевателей центральная власть отсутствовала. Тем не менее жители города сумели самоорганизоваться и вступили в бой с монголами. Важно отметить, что во время осады и штурма Мераги Ибн ал-Асир упоминает осадные машины, используемые наступающими. Также по обычаю впереди штурмующих колонн монголов на стены, подгоняемые ими, взбирались подневольные люди, согнанные в осадную толпу. «Таким образом, они [пленные] бились поневоле и были достойны жалости… сами они (монголы. — В. 3.) сражались из-позади мусульман, а потому пленные мусульмане подвергались избиению, сами же они избавлялись его» [38, с. 21]. После нескольких дней штурма Мерага была взята. Это произошло 30 марта 1221 года [38, с. 21].

«Они увезли с собою все, что было легко перевезти, а остальное сожгли и переломали»^[60] [43, с. 403].

Разделавшись с Мерагой, Субэдэй и Джэбэ выдвинулись в сторону Ирбиля, но до города не дошли — повернули назад. И не потому, что местные эмиры выставили против них определенную силу, которая, кстати, вскоре разбежалась. Просто вторжение во владения Халифа Багдадского не входило в планы Чингисхана, но то, что монголы побрякали оружием у его ворот, нагнало страха на халифа, повязанного войной с крестоносцами, а также на жителей Месопотамии, которые еще 20 лет оставались в ожидании монгольского вторжения. Ибн ал-Асир, служивший в то время при дворе атабека города Мосул Арсланшаха, за эти годы успел написать и оставить нам бесценные строки своей летописи о тех временах, и неизвестно, что было бы, если б Субэдэй и Джэбэ взяли Ирбил, от которого до Мосула — рукой подать.

В течение весны — лета 1221 года монголы находились в Ираке Персидском, а в августе обобранный ими еще год назад Хамадан взбунтовался вследствие того, что завоеватели опять потребовали с жителей города «денег и одежд» [38, с. 23]. В результате этих событий поставленный от имени Чингисхана правитель был убит, а это было равносильно тому, если бы население Хамадана добровольно подписало себе смертный приговор. Тумены подошли к городу. На переговоры к Субэдэю выехал некий Джемал ад-дин Абиэ с «изъявлением покорности, это не принесло пользы, и его вместе с нукерами предали мученической смерти» [38, с. 403]. Вслед за этим — короткая осада, затем — штурм и ожесточенные схватки на стенах, продолжавшиеся несколько дней, причем нападавшие понесли достаточные потери при вылазках оборонявшихся. «Они ворвались в город с мечом [в руках]; люди бились с ними на улицах, но оружие не действовало вследствие тесноты, а потому дрались на ножах» [38, с. 23]. Финал, как всегда, был ужасен.

Далее «кавалькада смерти» последовала опять в Азербайджан. Ардебиль пал, Тебриз вновь откупился, затем настал черед Серава, Бейлекана, Нахичевана, и наконец монголы оказались у стен Гянджи. Оба летописца, и Ибн ал-Асир, и Рашид ад-Дин, сообщают о событиях, произошедших там, по-разному. Первый пишет, что жители Гянджи «отнесли им то, что они требовали, и они ушли от них» [38, с. 25]. Второй, напротив, утверждает, что Гянджа была полностью разрушена [38, с. 404]. Кто прав?

Осенью 1221 года Субэдэй и Джэбэ в очередной раз, третий по счету в течение года, оказались в Грузии. Здесь их ждали. Георгий IV Лаша за полгода со дня последнего столкновения с ними тщательно подготовился. Его войско по разным данным составляло от 70 до 90 тысяч бойцов, однако это не смущало «свирепых псов».

Направлением главного удара Субэдэй и Джэбэ опять избрали Тифлис, «блистательное грузинское рыцарство, ведомое царем Георгием… выступило им навстречу» [3, с. 216]. Но внутри этого самого рыцарства затаился страх перед врагом, попирающим их землю. Этот враг был не только безжалостным в расправах с побежденными и ненасытным в грабежах, но он обладал и воинским умением, и презрением к смерти. Обратимся опять к Ибн ал-Асиру. «И напал на Грузин великий страх перед ними, так что я слышал от одного из старшин Грузинских, приехавшего посланником, как он говорил: „Кто вам скажет, что Татары обратились в бегство или взяты в плен, тому не верьте, а если вам скажут, что они поразили, то поверьте, потому что этот народ никогда не убегает. Взяли мы однажды в плен [одного] из них, так ведь он сбросился с коня, и так ударил себя головою об камень, что умер, но не отдался [живым] в плен“» [38, с. 25].

И все-таки монголы уступали численно грузинам в три раза, а это не могло не придать сил и уверенности в победе последним. Войска и тех, и других вцепились друг в друга «в Котманской долине южнее Тбилиси» [3, с. 216]. Субэдэй с основной массой войск двинулся вперед, а Джэбэ с пятью тысячами отборной тяжелой кавалерии остался в засаде. После непродолжительной стычки монголы начали стремительно отступать, смертельно жаля стрелами преследователей, но те, потеряв всякую осторожность, мчались за ними во весь опор. «Грузинские лошади постепенно стали уставать, ослабевшие стали отставать, и войска растянулись в длинную линию» [16, с. 269]. Тут монгольский капкан захлопнулся, заманившие врага воины, ведомые Субэдэем, доскакав до коневодов, пересели на заводных, свежих лошадей, а Джэбэ нанес массированный удар во фланг грузинскому войску. «Через несколько часов грузинская армия была полностью уничтожена вместе со всеми аристократами» [16, с. 269]. Георгий IV, по некоторым данным, был убит на поле брани, но, скорее всего, он умер от ран через год или два. Разорение Грузии, последовавшее вслед за этим сражением, «было поистине ужасным, но слишком быстрым, чтобы действительно разорить страну» [3, С. 216]. По мнению Дж. Уэзерфорда, «Субэдей сделал Грузию вассальным государством, которое еще долгие поколения оставалось самым верным союзником монголов в Европе» [16, с. 269]. Может быть, о вассалитете Грузии в 1221 году говорить и рановато, однако Субэдэй и Джэбэ непомерно облегчили задачу Чормаган-нойону по окончательному подчинению этого царства в течение ближайшего десятилетия.

Забегая вперед, необходимо отметить, что спустя несколько лет после сражения в Котманской долине и последующего разорения страны «наследница Георгия, его сестра Русудан, направила папе^[61] трогательное извинение» [29, с. 211] за то, что не может оказать крестоносцам помощи на Ближнем Востоке. Она пишет: «На мою страну напали полчища дикарей-татар, людей ужасного вида, кровожадных, как волки, и смелых, как львы. Должно быть, они имеют христианское происхождение…» По всей видимости, она приняла эмблему летящего сокола на монгольском флаге за видоизмененный крест. А сейчас они ушли, их, солгала Русудан, прогнали храбрые витязи Грузии. «Увы, — заканчивала она свое послание, — но мы больше не в силах оказать Кресту поддержку, как до этого обещали Вашему Святейшеству» [29, с. 211]. И не мудрено, так как под Тифлисом грузинское войско было обескровлено. Источники сообщают о 30 тысячах погибших подданных Георгия IV Лаши [43, с. 25, 404].

Так или иначе, но с момента вторжения Субэдэя и Джэбэ в Грузию можно начинать отчет времени, с которого монголы начали влиять на политику Западной Европы.

Выйдя из теснин горных ущелий, завоеватели устремились к городу Шемахе. «Жители его бились с ними и упорно выносили осаду. Потом Татары взобрались на стены по его лестницам; [другие же] говорят: нет, они собрали множество верблюдов, быков, овец и прочих, да убитых людей, как своих, так и посторонних; накидали [все это] одно на другое, так что образовался род холма; взобравшись на него, они возвышались над городом и [оттуда] бились с жителями его, которые упорно держались; бой свирепствовал три дня, и близка была гибель их, но они сказали: „Нельзя уйти от меча; для нас первое [дело] стойкость; умрем почетно“ и продержались еще эту ночь. Упомянутые трупы стали смердеть и разлагаться, так что Татарам уже нельзя было лезть [по ним] на стены и одерживать верх в бою; тогда они опять стали вести подступы и биться без перерыва. Приуныли жители; напали на них утомление, бессилие и немощь, и они совершенно ослабели. Татары овладели городом… учинили там поголовное избиение и увели с собой множество пленных» [38, С. 25].

Миссия Субэдэя в Закавказье заканчивалась, все шло по плану, на следующий год они с Джэбэ должны были оказаться по другую сторону Кавказских гор. Там их ждала либо гибель, либо слава. Они были готовы и к тому, и к другому.

Глава третья. Через Кавказ, половецкие степи и Крым

Наведя «порядок» в Закавказье и осознав, что у них практически не осталось в этом регионе достойного соперника, «монголы смогли спокойно провести зиму на богатых пастбищах Аррана и тщательно спланировать и рассчитать свой поход на север» [6, с. 329]. В начале 1222 года Субэдэй и Джэбэ выступили к Дербенту, где в феврале — марте завязали переговоры с ширваншахом, владетелем ширванского ущелья, о том, чтобы он пропустил их в Северо-Кавказские степи. Монгольские полководцы не хотели штурмовать неприступные стены Дербента и терять своих воинов, но, завязав дипломатическую игру, заполучили от шаха несколько знатных переговорщиков, которых тут же взяли в заложники. Выглядело все это примерно так. Когда важные ширванские беки-старейшины прибыли в лагерь Субэдэя и Джэбэ, спесь с них слетела моментально после того, как Джэбэ «зарубил одного гордого бека на глазах остальных и потребовал: „Дайте надежных проводников, чтобы наше войско могло пройти через горы. Тогда вам будет пощада. Если же проводники окажутся недобросовестными, то всех вас ждет такой же конец“» [37, с. 275]. Куда деваться? Старейшины указали путь и были впоследствии помилованы и отпущены домой.

Сам по себе переход монгольских корпусов сквозь Кавказ, крайне мало освещенный источниками, является событием уникальным как с военной точки зрения, так и с политической.

Этот переход был судьбоносным для всей Европы. Не сумей тумены Субэдэя и Джэбэ выйти на северные отроги Кавказа весной 1222 года, то, возможно, и сама монгольская экспансия в западном направлении застопорилась бы на рубеже рек Волги и Урала. Тем временем Субэдэй и его войска, как пишет китайский хронист, «окольными путями дошли до Тэ[мур-]ка-халгэ^[62], пробивали камень, открывая дорогу» [12, с. 228], здесь наверняка пригодились пленные, взятые в Шемахе и используемые в той ситуации в качестве прокладчиков горных троп и носильщиков. Монголы, продвигаясь «через Дарьяльское ущелье (современная Военно-Грузинская дорога)… вышли в верховья Кубани в тыл половцам» [34, с. 113]. Точнее, «вышли там, где [монголов] не ожидали» [12, с. 228]. И как в этой связи не сделать отступления? Всем известны знаменитые переходы Ганнибала в древности и Суворова в новое время через Альпы. Этим полководцам поют дифирамбы, что, кстати, уместно. Но все забыли о броске Субэдэя через Кавказ, когда он и Джэбэ, преодолев все трудности весеннего лавиноопасного периода, появились и нанесли внезапный для их новых противников удар, свалившись на него, как снег на голову.

Однако, выйдя на оперативный простор, монголы столкнулись с ожесточенным сопротивлением племен, населяющих предгорья и равнины северного Кавказа. В первую очередь это был союз лезгинов, черкесов, аланов^[63] и старых противников Субэдэя, с которыми он сталкивался на Уюре в 1216 году — кипчаков — и которые здесь, в восточно-европейских степях, и на Руси именовались половцами или куманами. Союз между половцами, аланами и горскими племенами против захватчиков основывался на сведениях, которые они получили из Закавказья. Им было известно о методах действия монгольских орд в покоряемых землях. Поэтому отпор, данный в первых боях альянсом племен, населявших северный Кавказ, вызвал у Субэдэя массу раздумий. Он не знал крылатой фразы, брошенной одним из римских военачальников, — «Рубикон перейден», но он-то знал, что «Кавказ перейден». А что такое Рубикон, через который, Юлий Цезарь переправился вброд, против Кавказа? Пути назад у Субэдэя и Джэбэ не было, за их спиной стояли заснеженные горные хребты, да и повеление Чингисхана и собственная просьба Субэдэя разрешить ему покарать кипчаков не давали ему возможности повернуть назад. Только вперед! Но монголы, «зажатые между превосходящими силами половцев» [29, с. 212], их союзников «и ледниками Кавказа, долго пребывали в отчаянном положении» [29, с. 212]. «И тогда Субэдэй применил свои выдающиеся дипломатические способности» [6, с. 329], он умудрился рассорить половцев с аланами.

В условиях степной войны, где пленных берут редко, а если берут, то с целью содрать с живого кожу, Субэдэй смог выйти на половецких ханов Юрия Кончаковича и Татаура — Данила Кобяковича, и предложить им сделку. Налегая на общность происхождения и схожую веру, а Субэдэй как урянхай имел все права заявить об этом, половецким старшинам было сказано: «„Мы и вы — одного племени и происходим из одного рода, а аланы нам чужие. Мы с вами заключим договор, что не причиним друг другу вреда, мы дадим вам из золота и одежд, то, что вы пожелаете, вы же оставите нам [аланов]“. [Одновременно] они послали кипчакам много [всякого] добра. Кипчаки повернули назад» [38, с. 404], бросив своих союзников алан и иже с ними. Те, конечно же, потерпели поражение, были нейтрализованы, вынуждены отойти в горы, «в теснины и ущелья», подальше от кровожадных пришельцев.

Недолго и половецкие ханы любовались драгоценными вещицами, переданными им: их слуги не успели смыть кровь с одежд, снятых с убиенных, и заштопать страшные прорехи, как монголы, разделавшиеся с аланами, обрушились на вежи половецкие. Однако это не был один молниеносный удар, завоеватели нападали «на них раз за разом и отбирали у них вдвое против того, что [сами] им принесли» [38, с. 26]. Где-то в среднем течении р. Кубань и произошло первое сражение между хозяевами степей. «[Субэдэй] пустил воинов в решительную атаку, рассеял и разогнал их [кипчаков] войска. Был поражен стрелой сын Юрки^[64] который сбежал в леса. Его рабы явились [к монголам] с донесением и его [сына Юрия] схватили, остальные целиком покорились [монголам], после чего [монголы] заняли их [кипчаков] пределы» [12, с. 228]. А те пределы-пастбища, надо сказать весьма обильные, пришельцы, «согнав с них кипчаков-половцев, заняли… вместе с пасущимися на них конями и скотом» [8, с. 172]. В то же время Субэдэй и Джэбэ пополняли свой «третий» тумен, рекрутируя местных обитателей. «Некоторые роды кипчаков, бывшие в подчинении у Юрия Кончаковича и Данила Кобяковича, перешли на сторону монголов» [6, с. 330]. Кроме всего, дойдя до Дона, Субэдэй и Джэбэ обрели союзников в лице бродников — этнографической группы непонятного происхождения, которые «населяли пойму Дона и прибрежные террасы, оставив половцам водораздельные степи». И те, и другие «враждовали между собою, и потому бродники поддержали монголов» [5, с. 467].

К осени 1222 года Субэдэй и Джэбэ, располагаясь на зимовку в Приазовье, между Кубанью и Доном, могли быть довольны достигнутым. Расслабляясь на пирах со своими тысячниками и багатурами после очередного сезона охоты, они ни на миг не упускали того, что творилось вокруг дислокации их туменов, чинили суд и расправу, принимали дань с покоренных. Они снеслись депешами с Чингисханом, скорее всего, через Дешт-и-Кипчак, то есть по северному побережью Каспийского моря и далее в Хорезм. Неизвестна интенсивность этой переписки, но несколько донесений они наверняка отослали. Среди некоторых западных ученых бытует мнение, что Субэдэю была послана помощь от Джучи, но навряд ли, так как сам Джучи в этот момент был связан боевыми действиями в Приаралье и нынешнем Западном Казахстане, воюя против тех же кипчаков, союзниками которых в том регионе выступали башкиры.

Действия монголов в Восточной Европе (1222–1223 гг.)

Зима 1222–1223 года была мягкая, как все зимы в этом краю, и монголы, привыкшие к экстремальным зимним холодам своей родины, уже в январе 1223 года начали движение на запад, передвигаясь по Лукоморью^[65]широким фронтом. Джэбэ остался «процеживать» степи между устьем Дона и Северным Донцом, а Субэдэй направился в Крым, где начал активную дипломатическую деятельность в сочетании с откровенным разбоем. «Субудай направился на Юг к Крыму, сметая на своем пути сопротивление половцев. Здесь-то монголы впервые и встретились с европейцами. Эти люди принадлежали к совершенно иной империи, торговой империи Венеции. Ее анклав, закрывавший вход в Азовское море, являлся одной из двух венецианских баз в Крыму — второй был Херсонес, располагавшийся неподалеку от нынешнего Севастополя. Соперник Венеции Генуя имела своими аванпостами Судак (в то время называвшийся Солдайя) и Феодосию (Каффа), обосновавшись между ними. Венецианские купцы моментально оценили потенциал вновь пришедших. Монголы были богаты, они сидели на разукрашенных серебром седлах, сбруя их коней отливала серебром, они надевали кольчуги на шелковые рубахи, их обслуживала целая армия переводчиков, их сопровождала большая группа опытных торговцев-мусульман, и они могли отнять силой оружия все, что им было угодно. И для монголов венецианцы представляли интерес, у них были парусные суда, торговые связи и доступ к рынку новых товаров. Сделка состоялась. Субудай превратил генуэзский Судак в пепелище, предоставил венецианцам монопольное право на черноморскую торговлю» [29, с. 212–213].

Ибн ал-Асир более прозаичен, но факт остается фактом: монголы так или иначе после посещения Субэдэем Крыма по-настоящему вмешались в торговые отношения, существовавшие между Константинополем, Венецией и Генуей, а сам Субэдэй стоял на берегу Черного моря, не подозревая, что оно является неотъемлемой частью того «последнего моря», к которому они все стремились. «Прибыли они к городу Судаку; это город Кипчаков, — пишет Ибн ал-Асир, — из которого они получают свои товары, потому что он [лежит] на берегу Хазарского моря и к нему пристают корабли с одеждами; последние продаются, а на них покупаются девушки и невольники, буртасские меха, бобры, белки и другие предметы, находящиеся в земле их. Это море Хазарское^[66] есть то море, которое соединяется с Константинопольским проливом. Придя к Судаку, татары овладели им, а жители его разбрелись; некоторые из них со своими семействами и своим имуществом взобрались на горы, а некоторые отправились в море и уехали в страну Румскую…» [38, с. 26].

Управившись с делами в Крыму, ранней весной Субэдэй соединился с Джэбэ, и оба полководца сосредоточили свое внимание на том, что затевалось в это время на Руси, в самом городе Кивамен-Керемене — Киеве.

Глава четвертая. Калка. Прелюдия

«Въ лъто 6730. Не бысть ничто же» [41, с. 256]. «В год 6730 (1222). Ничего не было» [41, с. 257], — гласит Галицко-Валынская летопись. Даже полной строчки не написано! Всего три слова. Значит, тихо было на Руси в том году, земля жила своей размеренной жизнью, в которой княжеские дрязги на мгновение замерли, а запах дыма от горящих селений аланов и становищ половецких не достиг пределов огромного, но раздробленного государства.

Наступил год 1223, известия о том, что творилось в Диком Поле, за Доном дошли наконец и до Руси, а когда половцы, спасаясь от завоевателей, стали переходить русские пределы, заставило задуматься князей и вынудило их собраться в Киеве для обсуждения вопроса об отражении пришельцев. А обсуждать было что. Половцы, те самые половцы, которые принесли столько зла земле Русской, ныне умоляли о помощи, ибо положение их было критическим, были убиты Юрий Кончакович и Данила Кобякович [42, с. 380], рати рассеяны и беглецом стал сам знаменитый хан Котян. Он видел угрозу монгольского вторжения даже не столько для всего половецкого социума, сколько для себя лично, так как завоеватели были верны своим законам, они делали упор на уничтожение аристократии своего противника, простых же аратов, как всегда, ставили либо «под ружье», либо «конюхами». Страх перед безжалостным врагом был так велик в среде той самой аристократии, «что один из наиболее влиятельных половцев „Великий князь“ Басты спешно принял христианскую религию, желая, очевидно, продемонстрировать свое полное единение с русскими князьями» [8, с. 173]. Прибыв в Киев, изгнанные из своих земель половецкие ханы и беки, как никто другой, понимали, что над всей «Восточной Европой нависла угроза монгольского нашествия. Анализ событий этого драматического периода показывает, что половцы хотя и занимали в ряде случаев двойственную позицию перед лицом монгольских завоевателей, все же видели в них своих врагов и боролись с ними. Монгольское завоевание несло половцам не только огромные бедствия, но и разрушение общественной системы, которая сложилась к этому времени, изменение традиционного распределения пастбищ между родами и племенами, низвержение племенной аристократии, место которой заняли бы в случае победы сами монгольские феодалы» [23, с. 228].

А те самые монгольские феодалы, в первую очередь в лице Субэдэй-багатура и Джэбэ-нойона, которых Н. М. Карамзин именовал Судай Баядур и Чепновиан [42, с. 3791, уже считали себя хозяевами и в приазовских степях, в которых оставшиеся половцы должны были быть сведены по их замыслу до уровня «работников, которые вели бы всю работу по кочевому хозяйству орды», и «…они в основном заполучили тех половцев, что остались в степи» [6, с. 330]. Продвигаясь все дальше на запад, монголы остановились на самой границе Руси, «подошли на место, которое называется Половецкий вал^[67]» [41, с. 133]. Подошли — и остановились. Перед ними лежала страна, превосходящая в размерах империю Цзинь, но в пределы ее, несмотря на повеление Чингисхана дойти до самого города Кивамен-Кермен, осмотрительный Субэдэй пока не торопился. Ему неизвестна была русская пословица: «Не зная броду, не суйся в воду», но действовал он в пределах этого афоризма. Кроме того, у него был в запасе целый год; Субэдэй не выбивался из графика, который был утвержден Чингисханом, потому и не форсировал события, а завязав переговоры с Киевом и воспользовавшись моментом, проводил «самую тщательную разведку с помощью имеющихся специалистов» [7, с. 207]. «Разведчики доставляли языков для допроса, ученые из Китая нанимали команды переводчиков, чиновники собирали информацию о народах, городах, армиях, урожае и климате. Вербовались шпионы, им платили и засылали обратно домой в качестве „залегших кротов“, ожидающих развития событий» [29, с. 213].

Субэдэй, выполняя волю своего повелителя, уже тогда, в 1223 году, готовил почву для вторжения в пределы Руси и ее погрома в 1237–1240 годах. Нельзя согласиться с мнением некоторых ученых, исповедующих идею о том, что монголы не стремились завоевать Русь и напали на нее в будущем, только лишь мстя за убийство послов в 1223 году, хотя предлог железный. Говоря о том, необходимо помнить об аксиоме, выдвинутой Чингисханом, — фланги должны быть защищены, в данном случае не фланг войска, а фланг государства, т. е. будущего улуса Джучи, и защитить его можно было лишь двумя способами: либо покорив, либо запугав соседей.

В начале мая Субэдэй и Джэбэ находились у порога Русской земли, но в пределы ее их тумены не вступали. Субэдэй, как истинный выученик дипломатической школы своего повелителя, отравил послов в Киев, где в это время на своем съезде русские князья, умоляемые половцами, решили так: «Поможем половцам; если мы им не поможем, то они перейдут на сторону татар, и у тех будет больше силы, и нам хуже будет от них» [41, с. 155]. Эти строки из Тверской летописи являются официальным предлогом начавшейся войны с монголами. Но кроме того, у главнейших князей земли русской — Мстислава Киевского, Мстислава Черниговского и Мстислава Галицкого, прозванного Удалым, — впервые со времен Владмира Мономаха появилась реальная возможность наложить свою длань на Дикое поле^[68], да еще и при помощи самих же половцев. При этом, чувствуя свое превосходство над «таурменами» численно, они были уверены в победе, это во-первых, во-вторых, после разгрома агрессора половцы «будут взнузданы» и покорены их воле. И наконец, «судя по всему», князья «искренне представляли нового противника какой-то кочевой бандой, которую не трудно будет разогнать, а потом, как у князей принято, от души пограбить» [25, с. 188].

Военная машина закрутилась, русские рати выступили в поход и находились на марше, когда у Заруба явились посланные Субэдэем десять послов. Их слова к жаждущим добычи князьям были следующими: «Слышали мы, что идете вы против нас, послушавшись половцев. А мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел ваших, и пришли не на вас. Но пришли мы, посланные богом, на конюхов и холопов своих, на поганых половцев, а вы заключите с нами мир. И если прибегут половцы к вам, вы не принимайте их, и прогоняйте от себя, а добро берите себе. Ведь мы слышали, что и вам они много зла приносят, поэтому мы их также бьем» [41, с. 155].

А что же князья? «Князья половцев убили. По некоторым источникам не просто убили, а умучили… (курсив А. Бушкова. — В. 3.).

Не стоит усматривать в этом типично русскую специфику. Это был обычный пример, свойственный всей (курсив А. Бушкова. — В. 3.) Европе „рыцарственности“ согласно которой короли, князья, бояре и герцоги были полными хозяевами своего честного слова: хотели — давали, хотели — брали обратно. Обещали под честное слово не трогать сдавшихся городов — а потом выжигали их начисто. Обещали сохранить жизнь сдавшимся пленникам — и вырезали поголовно, да еще и животы вспарывали, разыскивая в желудках проглоченные драгоценности (как поступил король Ричард Львиное Сердце стремя тысячами сарацин). Степь жила по своим законам, а рыцарская Европа — по своим…» [25, с. 188–189].

Да, степь жила по своим законам, и такой умудренный военным и дипломатическим опытом политик, как Субэдэй, понимал, отправляя посольство, что движущееся против них войско не остановить никакими заклинаниями, а смерть (убийство) послов, как и трагическая участь их предшественников, казненных когда-то хорезмшахом, была ему на руку. Это был повод, обеляющий не только жестокость, проявленную монголами на Калке, но и будущий погром Руси и Центральной Европы. Тем не менее Субэдэй послал вторично своих представителей в русско-половецкий стан, когда те и другие остановились на Днепре, не доходя до Олешья^[69]. «И прислали татары вторично послов, говоря: „Если вы послушались половцев, послов наших перебили и идете против нас, то идите. А мы вас не трогали, и пусть рассудит нас бог“» [41, с. 155]. Не правда ли, в этой короткой фразе, придуманной Субэдэем, было столько гордости и уверенности в своих силах, что, наверное, это возымело действие на спесивых послоубийц, так как нынешних монгольских посланников «князья отпустили» [41, с. 155].

У острова Хортица все русско-половецкое воинство соединилось. «И съехалось туте ними все кочевье половецкое, и черниговцы приехали, киевляне и смоляне и иных мест жители… Галичане и волынцы пришли каждый со своим князем. А куряне, трубчане и путивльцы каждый со своим князем пришли на конях» [41, с. 259]. Часть галицкой дружины пришла к Хортице, спустившись по Днестру на тысяче лодей, прошедши море и поднявшись по Днепру до порогов. «И когда переходили Днепр вброд, от множества людей не видно было воды» [41, с. 259].

Глава пятая. Калка. Кульминация и финал

Огромные массы войск, переправляющиеся через Днепр, не могли не вызвать у Субэдэя и Джэбэ определенного опасения за исход предстоящего сражения. Силы, как всегда, были не равны. Против 20–25 тысяч воинов, имеющихся в распоряжении монгольских полководцев, выступило от 50 до 60 тысяч объединенных русско-половецких ратей. Когда речь идет о численности монголов, у читателя может возникнуть вопрос, связанный с как будто неизменным количеством всадников, имеющихся в распоряжении Субэдэя. С таким кошуном он и Джэбэ охотились на хорезмшаха, промчались по Закавказью и здесь, в Северном Причерноземье, опять фигурирует та же цифра, которую, кстати, не отвергает ни один ученый. Ответ прост: монголы пополняли свои войска за счет новых рекрутом. Нельзя не отметить, что потери собственно монголов (прибывших с Субэдэем из Коренного юрта) с каждым сражением увеличивались, а следовательно, войско завоевателей было достаточно разбавлено вставшими под знамена Чингисхана туркменами, курдами, огузами, канглами, кипчаками, бродниками, что однако не сказывалось на его качестве, поскольку нарушать сверхжесткие законы, по которым жила орда, после нескольких показательных казней перед строем желающих не находилось. И наконец, изначально само войско, ведомое Субэдэем и Джэбэ, состояло из отборных воинов, которым был неведом страх смерти, которые владели всеми видами имеющегося в арсенале кавалериста вооружения, которые были связаны круговой порукой. Каждый монгольский воин понимал, что «без взаимовыручки они обречены на гибель» и был уверен, «что боевой товарищ… не бросит» [5, с. 418]. История сохранила нам имена нескольких спутников Субэдэя и Джэбэ по Великому рейду. Это Гемябек-багатур, тысячник, командир авангарда, «Нюрге-батур, монгол из татарского рода… Аймаур, из рода канглы…

Чингтур, монгол…» [12, с. 243–244, 246]. «Хэсымайли-Исманл… человек из гузов западного края», о котором сам Чингисхан сказал: «…и хоть его тело маленькое, зато слава весьма большая», ведь именно Исмаил в 1217–1218 годах, ведомый Джэбэ, «…атаковал найманов… и обезглавил их господина Кучлук[-хана]» [6, с. 520–522]. Последние четверо из этого списка были удостоены упоминания в «Юань Ши». В Тверской летописи сохранились сведения о монгольских военачальниках Чигирхане и Тешухане [41, с. 159]. Именно они, по мнению летописца, обманом вынудили сдаться Великого князя Киевского Мстислава.

А где же русские богатыри, о которых поют былины? Они не успели к началу боев и прибыли в момент апофеоза величайшего сражения XIII века. Но князья, переправлявшиеся через Днепр, о них и не вспоминали, а может, и радовались, что не прибыло помощи от Великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича, с которым пришлось бы делиться добычей и славой. Войска хватило, но какого войска? «Ушли в прошлое витязи, бросающиеся в сокрушительные атаки под Бердаа и Доростолом, а вслед за ними провалились в небытие дисциплинированные ратники Владимира Мономаха. Через столетие после кончины объединителя Русской земли наступил распад, а боеспособность русских воинов заметно снизилась. Армии стали в 5 раз многочисленнее, но встречи с противником показали их слабость. И причина была не в рядовых, а в полководцах» [5, с. 465]. У монголов все было наоборот. Сопоставляя вышесказанное, Субэдэй и Джэбэ оказались в том же положении, что и Святослав в Доростоле, с разницей лишь в том, что последний мог укрыться, как он и сделал, за крепостными стенами, а Субэдэй за спиной таких стен не имел, была лишь Великая степь до Алтая, но и отступать до тех пределов он не намеревался.

Мстислав Удалой и Даниил Романович, переправившись через Днепр, сразу же завязали бой с авангардом монголов, ведомых Гемябеком. Следом за ними начали переправляться полки других русских князей, благо переправе никто не мешал. Передовые отряды монголов в ходе того первого боя были рассеяны русскими войсками. «Русские стрелки победили их и гнали далеко в степь, избивая, и захватили их скот и со стадами ушли, так что все воины обогатились скотом» [41, с. 259]. Эта первая победа вскружила голову князьям, их ближним воеводам и ратникам, в походных котлах которых, аппетитно попахивая, варилась первая добыча. По всей видимости, началось гулянье и похвальба, многие участники похода, по словам летописца, в тот день говорили: «Это простые люди, хуже половцев» [41, с. 259], «суть худые ратники и не достойные уважения» [42, с. 381]. С ними не был согласен Юрий Домамирич, галичский воевода. «Юрий сказал: „Это стрелки… это ратники и хорошие воины“» [41, с. 259], но, судя по всему, это разумное мнение потонуло в океане пьяной бравады, захлестнувшей русско-половецкий стан.

Выводов из первой схватки князья не сделали, и каждый из них помышлял о своей личной победе над «таурменами», о своей личной воинской славе, о которой будут слагать песни. О походе и судьбе князя Игоря Новгород-Северского, которого где-то в этих же местах 28 лет назад расколошматил хан Кончак, они не вспоминали, и «Слово о полку Игоревом» еще не было написано. Спесивые, жаждущие обогащения, по большому счету, решившие каждый для себя идти к победе своим путем, князья, переругавшись между собой, совершили еще один проступок, который совокупно с убийством послов оправдывал всю последовавшую месть монголов. Схваченный раненым, Гемябек-багатур был передан Мстиславом Удалым половцам, которые его убили по всем ритуалам жестокой степной войны: «…привязали за руки и за ноги к четырем коням, а кони, поскакав в разные стороны, разорвали его на куски…» [37, с. 309].

Но свою задачу авангард монголов выполнил, Субэдэй и Джэбэ отныне имели представление о противнике и избрали сотни раз обкатанный прием ведения боя, то есть началось притворное отступление и «бегство» монгольских войск, что означало второй этап операции, задуманной полководцами Чингисхана. «Наступать или отступать — для монголов все это было одинаково приемлемым способом нанести противнику поражение» [16, с. 201], для них было совершенно неважно, как они убьют врага, наступая на него или убегая. «Чаще всего они позволяли преследователям растянуться в длинную линию, которая вскоре становилась совершенно беззащитной, либо разделялись на небольшие отряды с тем, чтобы преследователи тоже разделились на меньшие группы, с которыми потом легче было бы справиться» [16, с. 201]. Субэдэй, придерживаясь тактики отступления, рассчитал, сколько времени оно будет продолжаться и где сосредоточить основные силы для нанесения решающего удара.

Тем временем русские военачальники, как будто подыгрывали монгольским, кинулись за бегущими монголами раздельно. «И казалось русским князьям и воеводам, что неведомые пришельцы бегут, устрашившись русской силы. Так от одной успешной схватки к другой, теряя по дороге убитых, раненых, запаленных лошадей и просто изнемогших от жажды, на восьмой день вышли на берег Калки. Здесь пришельцы еще раз ввязались в бой с русскими дружинами и перебежали на другой берег» [27, с. 47].

За дни «погони на Калку» русско-половецкое войско превосходно выполнило установку, данную Субэдэем. Оно устало и сократилось количественно. Нечто подобное произойдет спустя несколько столетий. Когда Наполеон вступил в пределы России, то имел 600 тысяч солдат, а под Бородино у него осталось лишь немногим более 20–25 % от всей Великой Армии, но тогда корсиканец все-таки добрался до Москвы. На Калке же Субэдэй, в отличие от Кутузова, разгромил врага, хотя и мог отступать так долго и быстро, что ни одна погоня не поспела бы. По сравнению с первоначальным соотношением сил, когда наблюдалось подавляющее превосходство русских и половцев над монголами, накануне этого сражения, хотя числом пришельцы и уступали по-прежнему, разница сократилась до такой степени, что Субэдэй и Джэбэ рассчитывали на абсолютный успех в предстоящем побоище. «По данным Лаврентьевской летописи, битва произошла 31 мая 1223 года» [27, с. 49]. Описывать подробности ставшего «классикой» сражения не стоит, но то, что «Юань Ши» дважды в двух биографиях Субэдэя приводит сведения о битве на Калке, является подтверждением исключительной важности этого события. Цзюань 121: «Также дошли до Калки, встретились и имели сражение со старшим и младшим Мстиславами, относящихся к русским. Пленили их» [12, с. 228]; цзюань 122: «В 18-м году [правления Чингисхана] (1223 г.) [Субэдэй] отправился в карательный поход усмирять кипчаков. [Он] имел кровопролитнейшее сражение с русскими, со старшим и младшим Мстиславами и покорил их» [12, с. 241–242].

Битва на Калке [46, с. 108]

Русские князья, собравшие силу, способную сокрушить захватчиков, не сделали этого, сражаясь не кулаком, а растопыренными пальцами, которые монголы с удовольствием переломали по отдельности. «Русские в сражении при Калке оказались толпой, не спаянной ни воинской дисциплиной, ни общим командованием — их полки вступали в бой поодиночке и также поодиночке были разбиваемы монголами» [6, с. 332]. Самый амбициозный из князей Мстислав Удалой — автор Липецкой бойни^[70], а также будущий король юго-западной Руси — Даниил, прозванный впоследствии Галицким, удирали так, что даже хорезмшах позавидовал бы. Они-то убежали, а вот простым ратникам не повезло: монголы преследовали их до самого Днепра, методично уничтожая. Впрочем, во время отступления погибло и шесть князей, погиб и один из немногих здравомыслящих воевод Юрий Домамирич, погибло семь десятков прибывших из Владимиро-Суздальской земли богатырей, возглавляемых боярином Александром Поповичем, который в былинах воспет как Алеша Попович. Ростовский князь Василько Константинович задержался в пути со своей дружиной и остался жив, но судьба уготовила ему другую участь, героическую и страшную.

«Только десятая часть войска вернулась домой» [41, с. 159], причем недавние союзники половцы отбирали у беглецов лошадей и одежду. Троих князей монголы взяли в плен. Причем захвачены были сам Великий князь Мстислав Киевский, его зять князь Андрей и Александр Дубровский. Им была устроена почетная, с точки зрения монголов, казнь. Субэдэй и Джэбэ «не допускали и мысли о том, что убийство их послов останется неотмщенным, но… предоставили своим противникам полагающуюся князьям привилегию расстаться с жизнью без крови. Способ, к которому прибегли монголы, был совершенно отвратительным, зверским и обрекал жертвы на длительные мучения. Это было сделано не только из желания доставить монгольским вождям садистское удовольствие, но в качестве предупреждения ждущему их прихода Западу. Пленников связали и уложили на землю, а на них поставили настил, на котором пировали Субудай, Джебе вместе со своими военачальниками, в то время как под ними медленно задыхались князь Мстислав и его союзники» [29, с. 216].

Из Тверской летописи: «А князей придавили, положив их под доски, а татары наверху сели обедать; так задохнулись князья и окончили свою жизнь» [41, с. 159]. Далее летописец с горечью отмечает недавнюю похвальбу и высокомерие Великого князя, и вспоминал ли задыхающийся под дощаным помостом Мстислав Романович свои слова, которые он сказал в ответ на сообщение ему о приближении монгольских полчищ к русским пределам: «Пока я нахожусь в Киеве — по эту сторону Яика, и Понтийского моря^[71].и реки Дуная, татарской сабле не махать» [41,с. 161].

Таков был финал первого столкновения русских и монголов. Впрочем, козлы отпущения за калкинское поражение были найдены. Ими оказались… половцы. Именно они во всем виноваты! Они первые побежали, налетели на русские рати, а те не успели «исполниться», все перемешалось, чем и воспользовался неприятель. Но что там половцы! Виноваты монголы! Субэдэй и Джэбэ «действовали больше дипломатическим коварством и военными хитростями, к которым следует отнести их поспешное отступление вглубь степи, весьма напоминающее известный кочевнический прием „заманивания“ в ловушку, как правило дезориентирующее преследователей» [8, с. 173], пишет С. А. Плетнева. Говоря о дипломатическом коварстве, можно лишь развести руками — зачем послов, кстати несториан, «умучили»? Эх, рыцари! Что же касается дезориентации, то, может быть, Субэдэю нужно было организовать команду, которая ставила бы указательные знаки, куда, сколько и за кем скакать преследователям? Наиболее точно выигрышную тактику, примененную монголами во время их отступления от Днепра до Калки, сформулировал Дж. Уэзерфорд: «Монголы не видели чести в самом процессе сражения, честью для них была победа. В любой войне у них была только одна главная цель — полная и безоговорочная победа. С такой точки зрения, не имело никакого значения, какая тактика применялась против врага, и как именно велись битвы, и велись ли они вообще. Победа, достигнутая благодаря искусному обману или военной хитрости, была тем не менее победой и никак не пятнала чести и храбрости воинов, поскольку в будущем у каждого из них будут еще множество возможностей показать свою удаль. Для монгольского воина не существовало такого понятия, как личная честь, если битва была проиграна. Легенда приписывает Чингисхану такое высказывание: „Вещь можно назвать хорошей только после того, как она закончена“» [16, с. 194–195].

Субэдэй и Джэбэ поставили жирную точку своей победой на Калке в первом акте военного противостояния между Востоком и Западом. Равноценный реванш за это поражение русские возьмут лишь в 1378 году на Воже и в 1380 году на Куликовом поле. Через сколько же неудач и поражений нужно будет еще пройти, прежде чем у них появятся полководцы, способные противостоять военной машине, запущенной в начале XIII столетия Чингисханом? Действия князя Мстислава Удалого, первым побежавшего с поля боя, с полным основанием можно назвать предательством, когда он, как пишет тверской летописец, убегая «раньше всех переправился через Днепр, велел сжечь ладьи, а другие оттолкнуть от берега, боясь погони; а сам едва убежал в Галич» [41, с. 159].

Советская историография, скрипя зубами, все-таки признала, что «монголо-татары в битве на Калке обнаружили высокое воинское искусство» [43, с. 7]. В нынешнем же понимании исторического процесса, отдавая честь русским воинам, сражавшимся мужественно и самоотверженно, приходится признать, что появившийся у границ Европы монгольский всадник, испивший славу победы, ведомый чингисхановой идеологией и выдающимися полководцами, становился гегемоном евразийского пространства и уже не мог не вернуться сюда.

Глава шестая. Возвращение

Победно завершив войну в южнорусских степях, Субэдэй и Джэбэ стояли «на костях» ^[72] еще какое-то время, собирая трофеи и подсчитывая потери, а собирать и подсчитывать было что. Разгромленное русско-половецкое войско, насчитывавшее в своих рядах несколько десятков тысяч воинов и возглавляемое определенным количеством князей и ханов, само по себе являлось огромной добычей. Монголы, которые захватили казну, принадлежавшую военному руководству союзников, мародерствовали по всей степи, обирая убитых, снимая брони, оружие, да что там говорить — сапоги и верхнюю одежду. Табуны лошадей и «скотские стада» также являлись ценнейшей добычей, которая была очень кстати в связи с дальнейшими действиями, предпринятыми Субэдэем и Джэбэ.

Однако у победителей кроме приобретении были потери в живой силе, и достаточно существенные, недаром в «Юань Ши» говорится о сражении на Калке как о кровопролитнейшем [12, с. 241–242]. Нет оснований полагать, что русские и половцы так просто дали себя уничтожить, не взяв ничего взамен, скорее всего, кошун Субэдэя потерял 10–15 тысяч бойцов.

Все это заставило «свирепых псов», хотя они и подтвердили в очередной раз свой статус непобедимых, задуматься о дальнейших действиях, так как оба тумена, бывшие в их распоряжении, отныне равнялись численности одного полнокровного либо ненамного превосходили его, плюс некоторое количество примкнувших к ним из так называемого «третьего тумена». Таким образом, после калкинского триумфа в распоряжении Субэдэя и Джэбэ осталось около 15 000 всадников, обремененных огромной добычей и находящихся в более чем тысяче километров от ближайших монгольских чамбулов, которые могли оказать им поддержку. Пора было задуматься и о возвращении в ставку Чингисхана, однако его полководцы должны были выполнить оставшуюся часть запланированных военных и разведывательных мероприятий. Эти мероприятия затянутся до конца 1223 года и заслуживают внимательного рассмотрения.

Итак, заняв левобережье Днепра и став там абсолютными властителями, монголы предприняли несколько вылазок на другой его берег, благо, что брод у Варяжского острова был им известен по переправе через него русских. Но эти вылазки преследовали чисто практическую цель, а именно, убедившись в том, что с запада им ничего не угрожает, Субэдэй повел свой корпус вверх по Днепру и, перейдя через половецкий вал, вторгся в пределы Руси. Пострадали Переяславское и Новгород-Северское княжества, «жители городов и сел выходили навстречу пришельцам с крестами, молили о пощаде, но бесполезно. Пришельцы уничтожали жителей, города и села сжигали. Кошун двигался, к счастью, узкой полосой, там, где он прошел, оставались пепелища, слеталось воронье» [27, с. 51]. Но долго в русских землях монголы не задержались, повернули обратно, и до Киева они не дошли, ограничившись Новгородом Святополковым. Можно сказать, что приказ Чингисхана был выполнен. Кроме того, необходимо отметить, это непродолжительное вторжение преследовало и цель мести все за тех же убитых Мстиславами Киевским и Галичским послов, так как по монгольским законам виновными считались не только непосредственные участники гостеубийства (послоубийства), но и их родственники. В данном случае в качестве родственников выступали ни в чем не повинные селяне и горожане южных русских княжеств. «Немного» пограбив и «немного» убив, монголы покинули Русь. Пока что…

Оказавшись опять в пределах Дешт-и-Кипчак, Субэдэй и Джэбэ вновь начали «сортировать» свое войско, готовясь к длительному и опасному походу. Его покидали не только раненые, могущие быть обузой в пути, но и те искатели легкой наживы, которые сражались на стороне монголов. Впрочем, Субэдэй, как абсолютно трезвомыслящий политик, намеревавшийся впоследствии вернуться в эти места, оставлял их здесь как «пятую колонну», вручая их вождям охранные пайцзы на случай будущей встречи с чингисовыми военачальниками. В конце лета монголы двинулись на северо-восток вдоль границ Руси. По пути они, как и прежде, кровавили свои мечи о половцев, повергнув в хаос их степную столицу Шурукань^[73]. Далее, примечая реки, озера, лесные дороги, а также городки и селенья — мордвы, буртасов и прочих, они подошли к пределам государства, являвшегося в ту эпоху своеобразным «амортизатором» между Востоком и Западом. Этим государством была Волжская Булгария, региональная держава, прибравшая к своим рукам Волжско-Камские речные пути, успешно конкурирующая с Великим княжеством Владимирским на западе и кочевниками востока и юга.

«По вере булгары были магометанами — в 922 году их царь Алмуш принял ислам, побудил к тому же своих подданных и стал „младшим братом“ багдадского халифа. Именно в этом году из Багдада пришло большое посольство, и его секретарь Ахмед Ибн-Фадлан оставил интереснейшие записки, сохранившиеся до нашего времени: „Путешествие Ахмеда Ибн-Фадлана на Волгу“.

Естественно, Булгария была не степным кочевьем, а „страной тысячи городов“, как ее называли иностранные книжники. Городов, конечно, было гораздо менее тысячи, но это несущественно. Главное, что это было государство — черная и цветная металлургия, обработка металлов, ювелирное, гончарное, кожевенное ремесло, резьба по дереву, камню и кости. Волжские булгары, факт исторический, первыми в Европе стали выплавлять чугун. Именно в Булгарии русские князья в неурожайные годы закупали зерно.

Если прибавить ко всему этому ежегодные международные ярмарки, легко понять, что страна была зажиточная» [25, с. 210–211].

К такому лакомому куску Субэдэй и Джэбэ подкрались осенью 1223 года. Наверное, кто-нибудь другой осмотрел бы самое северное государство мусульман издалека, собрал какую-то информацию и со спокойной совестью отправился восвояси, но не такими были Субэдэй и его товарищ! И хотя у них остались 7–9 тысяч нукеров, а кроме того, они были отягощены не только огромной добычей, но и усталостью сверхдальнего похода, монгольские полководцы все-таки решили еще раз испытать судьбу и, форсировав Итиль, выступили в сторону крупнейшего города Волжской Булгарии — Биляра.

Булгары, прекрасно осведомленные о событиях, происходивших на юге Руси, готовились встретить захватчиков. Ими было собрано войско, готовое противостоять монголам даже не в нынешнем их состоянии, а в период «предкалковского» распределения сил. Скорее всего, численность войска булгар и их союзников достигала двух-трех десятков тысяч. Немаловажен тот факт, что в составе булгарского войска, как считает В. А. Иванов, были воины, представлявшие «западные башкирские роды и племена, такие как еней, гайна (тархан), буляр, танып, юрми… объединенные общим этнонимом „бачжигат“, которые… поздней осенью 1223 г. вместе с болгарами одними из первых скрестили свои мечи с монгольскими войсками полководца Субедея-баатура»^[74] [44, с. 93]. Субэдэй, как на Иргизе, как в предгорьях северного Кавказа, как на Калке, шел по грани. На этот раз ему нужно было выяснить, что за воины булгары. Необходимо отметить, они оказались достойными соперниками. Субэдэй и Джэбэ «пошли на Волжскую Булгарию, проникли глубоко в ее пределы, но, ослабленные битвой на Калке, не смогли одолеть булгарских князей» [27, с. 51]. Одним словом — сила силу ломит. Монголы должны были отступить, чтобы сохранить и воинов, и добычу. По этому поводу Ибн ал-Асир торжествует: «Татары направились в Булгар в конце 620 года^[75]. Когда жители Булгара услышали о приближении их к ним, они в нескольких местах устроили им засады, выступили против них [Татар], встретились с ними и, заманив их до тех пор, пока они зашли за место засад, напали на них с тыла, так что они [Татары] остались в середине; поял их меч со всех сторон, перебито их множество и уцелели из них только немногие. Говорят, что их было до 4000 человек. Отправились они [оттуда] в Саксин^[76], возвращаясь к своему царю Чингизхану, и освободилась от них земля Кипчаков; кто из них спасся, тот вернулся на свою землю» [38, с. 27].

А вот современный «классик» Рене Груссе, опираясь на свои исследования, считает, что все произошло с точностью наоборот. «Болгары встретили монголов с оружием в руках; но были завлечены в засаду, окружены и во множестве уничтожены» [3, с. 219]. Необязательно в этом случае Соглашаться с Ибн ал-Асиром или подыгрывать P. Груссе. Ясно одно — уставшему от четырехлетнего с начала хорезмийской кампании войску Субэдэя пришлось отступить, но это не было поражением.

Оставшиеся в распоряжении монгольских военачальников несколько тысяч багатуров^[77] (в тот момент их всех можно было назвать этим почетным титулом) начали движение на юг по левому берегу Итиля. Субэдэй и Джэбэ, уходя от во много раз превосходящих сил противника, сумели запутать его своими маневрами по степи, немыслимыми даже с точки зрения кочевника переходами и ночевками (зимой!) без разведения костров, чтобы не выдать себя и маленьким огоньком либо клубом или запахом дыма, вышли в низовья великой реки. Здесь они столкнулись с саксинами, что тоже было полезно с точки зрения получения информации, а затем повернули на восток в сторону Джаиха.

Можно представить себе чувства и нойонов, и простых воинов, когда «западный отряд» — войско Субэдэя, названное так Ибн ал-Асиром, переправившись через Джаих, встретилось с передовыми разъездами туменов, ведомых сыном Чингисхана Джучи, старым соратником Субэдэя. Ведь именно в этих местах восемь лет назад они отметили крайнюю точку продвижения их корпусов на запад и открытие, как им думалось поначалу, «последнего моря», которое Субэдэй и Джэбэ ныне обогнули. Великий рейд, или Беспримерный поход, был завершен. Главный антипат Субэдэя В. А. Чивилихин по этому поводу сухо заметил, что «разведывательный рейд на запад был более чем успешно завершен» (курсив мой. — В. 3.) [11, с. 77]. Весной и летом 1224 года в районе верхнего Иртыша Субэдэй и Джэбэ соединились с главными силами орды^[78]. «Там состоялась встреча возвращавшегося из Средней Азии Чингиз-хана с его полководцами… Воздавая долг их верности, мужеству и военному искусству, хан устроил торжественный пир» [33, с. 205].

Так же, для подведения итогов всей Среднеазиатской кампании и рассмотрения состояния всех дел в империи, был созван курултай, на котором военачальники, собравшиеся с разных фронтов, горланили всяк свою песню под молочную водку и жирную баранину, отирая руки о голенища сапог и громко икая, делились своими достижениями — кто, как, кого и где. Субэдэю и Джэбэ было что сказать, ибо никто из их коллег не умудрился, как писал летописец, «отобедать» на русских князьях. Монгольский же бард в «Сокровенном сказании» отметит: «И прошел… Субэгэдэй-батор… через земли одиннадцати стран и народов…» [14, с. 213]. Превращаясь в первого полководца империи, Субэдэй был в центре внимания. «Чингисхан был так заинтересован его докладом о совершенном набеге, что выслушивал его ежедневно в течение нескольких часов, решив тогда же завещать своим наследникам задачу покорения Европы» [7, с. 223]. Это решение Чингисхана было бы невозможным без рейда Субэдэя и Джэбэ, проходившего «в автономном режиме в течение почти четырех лет» и представлявшего «беспрецедентное явление в истории войн Средневековья» [6, с. 276–277]. «И хотя при этом монголы потеряли… до 80 % своего первоначального состава, они прошли с боями… вокруг всего Каспийского моря и вернулись с бесценными сведениями об этих странах…» [6, с. 326]. «Гигантская удавка захлестнула пол мира» [11, с. 80]. Для монголов стало ясно, что они могут начать аннексировать все западные земли, не встречая сопротивления, способного их остановить, тем более что полководцев, могущих составить конкуренцию Субэдэю или Джэбэ, там не было. Ни Георгий IV Лаша (Великолепный), ни Мстислав Галицкий (Удалой) не стали подобием Карла Мартела (Молота), сумевшего в битве при Пуатье в 732 году сокрушить арабов, не дав им, перемахнув Пиренеи, стать хозяевами Европы.

Отныне ту самую Европу ждало другое серьезное испытание. Закипевшая Азия готова была выплеснуться из своих пределов, как вода из большого казана, в котором готовилась похлебка для десятка нукеров из личной охраны Субэдэй-багатура.

Часть четвертая. Между Итилем и Хуанхэ

…Напрасно думать, что монгольское нашествие было бессмысленным вторжением беспорядочной орды.

Это было глубоко продуманное наступление армии, в которой военная организация была значительно выше, чем в войсках ее противников.

Наполеон

Глава первая. Последние годы с Чингисханом

«1224 (год Синей обезьяны) — Чингисхану шестьдесят три года» [14, с. 726]. Поход, предпринятый им против хорезмшаха, завершен. Оставив в покоренных землях наместников, ранней весной Чингисхан, устраивая облавные охоты, движется на восток.

В самом начале лета Субэдэй и Джэбэ прибывают в походную ставку Великого каана, находящуюся в верховьях Иртыша, где собирается курултай. Предводителей «западного отряда» — Субэдэя и Джэбэ — чествуют как великих полководцев, и абсолютно заслуженно. Тогда же Чингисхан оказывает Субэдэю великую честь. «Поскольку последние годы Субэдэй находился вовне^[79], [Чингисхан], опасаясь, что отец и мать беспокоятся о нем, послал [ему] приказ вернуться на родину» [12, с. 229]. Однако Субэдэй, тонко чувствующий политическую конъюнктуру, в данный момент испросил разрешения, чтобы ему было дозволено находиться при особе монгольского владыки и просил, чтобы его оставили до времени в Дешт-и-Кипчак.

Во второй биографии Субэдэя в 122-й цзюани «Юань Ши» говорится: «Субэдэй ответил так: „Господин поощряет недостойного слугу, чью старательность не надо содержать в праздности“ [6, с. 513]. Император^[80] одобрил [это] и прислушался к [его] словам» [6, с. 513]. В то же время проходящий курултай определил приоритеты монгольской внешней политики на западе, регионе очень близком Субэдэю, так что чутье его не подвело.

Товарищ Субэдэя по походам, царевич Джучи, становился владетелем улуса, у которого были обозначены восточные границы, а вот западные скрывались за горизонтом. В сочинении «Шаджарат ал-атрак» («Родословие тюрок») «записано, что после завоевания Хорезма, по приказу Чингиз-хана, Хорезм и Дешт-и-Кипчак от границ Каялыка до отдаленных мест Саксина, Хазара, Булгара, алан, башкир, урусов и черкесов, вплоть до тех мест, куда достигнет копыто татарской лошади (курсив мой. — В. 3.), стали принадлежать Джучи-хану, и он в этих странах утвердился на престоле ханства и на троне правления» [38, с. 387–388]. Эта формулировка давала Субэдэю как «специалисту по западу» и «другу» дома Джучи возможность активизировать свою деятельность в пределах Дешт-и-Кипчак в том же 1224 году.

Но после курултая, на фоне строительства улуса Джучи, между Чингисханом и Субэдэем возникли некоторые трения. Каан, разбирая действия своих темников во время Великого рейда, нашел, как он считал, ошибки в их действиях и в очередной раз преподал урок жестокости. Это касалось формирования воинских подразделений из вновь покоренных народов, которое успешно осуществлялось Субэдэем и Джэбэ в 1220–1223 годах. В частности, Чингисхан не одобрил того, что Субэдэй принимал в свои тумены воинов из числа рабов, служивших до того кипчакам-половцам^[81]. Вердикт Великого Каана звучал так: «„Рабы, которые не соблюдают верности господину, разве готовы быть верными другим?“ и потому казнил их» [12, с. 228]. Похоже на то, что некоторые прибывшие с Субэдэем и Джэбэ и попавшие в разряд рабов были умертвлены. Субэдэй был не из тех, кто обсуждал приказы, да и разве это было возможно при дворе Чингисхана? Вместо этого он «подал доклад [каану], чтобы „тысячи“ из меркитов, найманов, кирей, канглов-кангар и кипчаков — всех этих обоков, вместе составили одну армию.

[Чингисхан] последовал ему» [12, с. 228]. Таким образом, как говорится, Субэдэй «с корабля на бал, а с бала на корабль», то есть из похода на пир и курултай, а оттуда с новым назначением, тем же летом опять отправился в нынешний Центральный Казахстан, где занялся сведением в единое целое новых тысяч и туменов из вчерашних врагов. «Эмиссары собирали по степи, формировали, вооружали, приучали к жесточайшей дисциплине многотысячное войско… командовал организацией дела Субудай со своим уже огромным военным опытом. И, казалось, само небо помогало ему…» [И, с. 80]. За короткое время он создает основу войска, которое впоследствии станет краеугольным камнем в основании военной мощи улуса Джучи, это были 30 тысяч воинов, которые отныне, вне зависимости от того, где находился Субэдэй, подчинялись ему, и он за них отвечал как командир. Исходя из этого можно однозначно расценивать Субэдэя не только как военного организатора будущей самой западной и самой величественной степной империи от начала времен, но и как одного из ее основателей. Империю эту в разные времена разные народы называли по-разному, мы ее знаем под именем Золотая орда.

Для Субэдэя чрезвычайно насыщенный событиями 1224 год закончился еще одним походом, и этот поход был карательным. Уходя в Монголию осенью — зимой, Чингисхан направил его навести «порядок» «у народа Эмиль Ходжи» [12, с. 228]. Речь тут скорее идет «о каком-то племенном вожде Ходже, чей народ, видимо из канглийских или кипчакских родов, жил у реки Эмиль (Имиль), что на границе пров. Синьцзян и Казахстана» [12, с. 229], в районе озера Алаколь. А так как эта территория лежала к юго-западу от Тарбагатайского хребта и давным-давно была исхожена копытами монгольских скакунов, иначе как «акцией подавления» эту военную операцию именовать нельзя. Тогда же по приказу Субэдэя «отловили лошадей, [всего] 10 000 голов для подношения [Чингисхану]» [12, с. 228].

Походы Субэдэя в 1224–1227 гг.

Следом за Субэдэем в эти земли вступило основное войско монголов, и где-то там, на реке Эмиль, каана встретили его внуки Хубилай и Улэху [14, с. 726]. Встречу Чингисхана со своим девятилетним внуком, сыном Толуя — Хубилаем, на которой, скорее всего, присутствовал Субэдэй, можно назвать знаковой. История не донесла до нас известий о других подобных встречах, но то, что основатель Монгольской империи незадолго до своей смерти соизволил лицезреть будущего основателя династии Юань весьма примечательно. В этой связи необходимо отметить, что Субэдэй, поддерживая отношения со старшим сыном Чингисхана Джучи, не забывал и о младшем Толуе, как не забывал об их детях — Бату, Орду (джучидах), Мункэ, Хубилае (толуидах). И это «скольжение» при дворе Чингисхана Субэдэй исполнял столь же виртуозно, как свои маневры на просторах Великой степи.

Монгольское войско направлялось в Коренную орду, его спутниками, как и десять лет назад, по возвращении из Китая, были бесчисленные вереницы понуро бредущих пленников и огромные караваны верблюдов и повозок, груженых добычей. Но в этом триумфально возвращающемся войске был один человек, которого победная суета не радовала, так как он умирал. Умирал великий полководец, верный пес Чингисхана и соратник Субэдэя Джэбэ-нойон. Этот человек, сыгравший немаловажную роль на первом этапе войны с Цзинь, покоривший Западное Ляо и промчавшийся вихрем 10 000 верст в Беспримерном походе, умер [14, с. 726].

«1225 (год Синей курицы) — Чингисхану шестьдесят четыре года.

В начале весны Чингисхан возвратился из похода в свою ставку в Черной роще на берегу Толы» [14, с. 726].

Субэдэй вернулся на родину, которую покинул много лет назад, но находясь «вовне», он целенаправленно стремился быть в курсе того, что происходило внутри «Золотого рода». Он сам когда-то ратоборствовал в ближней дружине Тэмуджина, и по прошествии времени присутствие его там, пусть и через детей, оставалось постоянным. Субэдэй был прекрасно осведомлен о состоянии дел в семьях и чингисидов, и есугеидов, его глазами и ушами являлся Урянхатай, самый знаменитый из его сыновей, которому тогда исполнилось 24 года. В самом раннем возрасте, подобно своему отцу и дяде Джэлмэ, Урянхатай поступил на службу к Чингисхану и, конечно же, в кешиг^[82]. Позже, «когда Сянь-Цзун^[83] был [в ранге] императорского внука и еще ребенком, поколение Урянхатая было [уже] заслуженными сановниками, допущенными, чтобы защищать и воспитывать его. Поэтому [когда] Сянь Цзун находился в укромной резиденции будущего императора, в полномочиях [Урянхатая] было ведать его постоянной охраной» [6, с. 505]. Быть начальником охраны царевича Мункэ было сверхпочетно, но, впрочем, племянник Джэлмэ и сын Субэдэя на иное, менее ценное место и не должен был рассчитывать. Служа при Мункэ, Урянхатай начал свою карьеру военачальника, а Субэдэй был в курсе всех околотронных интриг и положения в самой Монголии, заодно имея про запас несколько сотен отменных мечников и лучников, находящихся в распоряжении его сына.

Чингисхан, прибыв в Аваргу, и не думал об отдыхе. Агрессивные планы в отношении Си Ся (государства тангутов) овладели им снова. Так уж получилось, что тангуты были первыми, кого атаковали монголы в 1205 году, ознаменовав тем самым начало своей экспансии, они же стали теми, на кого Чингисхан совершил свой последний прижизненный поход, приведший к падению Си Ся, в результате чего китайские империи Цзинь и Сун лишились буферного государства, которое несмотря на всю сложность межкитайских отношений прикрывало их с северо-запада. Повод для начала войны был элементарным. Чингисхан припомнил тангутскому Бурхану^[84], что тот 1) не помог вспомогательным корпусом в походе на Государство хорезмшахов, 2) начал переговоры с Цзинь о союзе против монголов, 3) не послал сына в качестве заложника. Перечисленных выше огрехов, с точки зрения монгольского властелина, с лихвой хватало, чтобы развязать еще одну войну. Может быть, эта война ему была и не нужна, но нельзя забывать, что Чингисхан был лидером «людей длинной воли», он думал о будущем и не хотел оставлять своим наследникам торчащую в очень неудобном месте занозу, на которой было написано «Си Ся».

«Тангуды укрепили свои крепости и заставы и в октябре заключили с императором династии Цзинь соглашение о военной помощи, о котором открыто заявили в ноябре» [14, с. 726]. Тогда же Чингисхан примерно со стотысячной армией начал движение в сторону новой жертвы. «Субэдэй подал доклад, желая последовать [вместе с Чингисханом] в поход на запад» [12, с. 229]. Каан поручил ему авангард. «Государь дал повеление [Субэдэю] преодолеть большую каменистую пустыню, чтобы [узнать как ее] пройти» [12, с. 229]. Здесь очевидно нестандартное решение начала военных действий, которое, скорее всего, в своем докладе и представил Субэдэй. Пути в страну тангутов были монголам известны во всех подробностях, в данном же случае авангард, а следовательно, и вся армия, отправлялись по неизвестному маршруту через «большую каменистую пустыню», в обход укреплений противника, а это обеспечивало внезапность нападения, абсолютный численный перевес и выход на оперативный простор, минуя оборонительные линии.

«Зимой того же года Чингисхан во время облавной охоты упал с коня и сильно занемог.

1226 (год Красной собаки) — Чингисхану шестьдесят пять лет.

В первый весенний месяц началось военное вторжение монгольских войск в тангудские земли» [14, с. 726]. «Чингис окреп настолько, что был в состоянии лично вести армию через 160 километров песка и гравия… в сторону северной твердыни С и Ся, города, который монголы называли Хара-Хото, Черный город» [29, с. 239]. Хара-Хото пал. Так, передвигаясь к югу, захватывая город за городом, верные своей жестокой политике, усиливаясь за счет «пленных, перебежчиков, предателей, захваченного продовольствия и оружия» [29, с. 240] они неумолимо приближались к серединным землям Си Ся, к городу Ганьчжоу, который был взят приступом, но благодаря заступничеству Чагана — приемного сына Чингисхана, который был родом из этих мест, население Ганьчжоу было пощажено.

«К концу 1226 г. ситуация для тангутов стала просто катастрофической — засуха лета 1226 г. губила население, смерть тангутского государя Дэ-вана внесла смятение в управление страной» [6, с. 337]. В октябре — ноябре Субэдэй подошел со своим туменом к Ляньчжоу и занял его без боя. Однако тан-гуты отважились на полевое сражение с войском Чингисхана, которое произошло 23 ноября 1226 года в окрестностях города Линчжоу. Армия тангутов под командованием Вэймин Лингуна потерпела полное поражение, и монголы подошли к столице Си Ся Чжунсину [6, с. 337]. Началась его многомесячная блокада.

«1227 (год Красной свиньи) — Чингисхану исполнилось шестьдесят шесть лет.

В первый весенний месяц монгольские войска… напали на пограничные города империи Цзинь» [14, с. 727]. Началось воплощение плана монгольского повелителя с целью нейтрализации чжурчжэней как возможных союзников тангутов в данный момент и подготовки к окончательному уничтожению их государства в северном Китае. Царевич Угэдэй вместе с Чаганом выдвинулись за Хуанхэ и подошли к Южной столице Цзинь, городу Кайфыну. А сам «Чингис, теперь вместе с Субадаем, двинул войска на юг и запад, через 100 километров перейдя границу Цзинь. Таким маневром он перерезал узкий, шириной около 150 километров, язык Западного Цзинь, территории, покрывавшей теперешние китайские провинции Нинся и Гансу, чтобы помешать войскам Цзинь соединиться с их союзниками тангутами и подготовить завоевание главной территории собственно Цзинь. Для этого Субадай перевалил через северные отроги гор Люпань, пройдя за февраль и март, если считать по прямой, 450 километров или что-нибудь вдвое больше, если учесть, что по прямой он пройти не мог, так как должен был совершать зигзаги от города к городу, — поразительный результат для войска, которое уже больше года вело непрерывные боевые действия» [29, с. 244–245].

В результате этого рейда «[Субэдэй] напал и подчинил тегина^[85] сары-уйгуров, чи-минь и прочие обоки вместе с округами Дэшунь [чжоу], Чжэньжун [чжоу], Тао [чжоу] и Хэ [чжоу]» [12, с. 229]. Кроме того, Субэдэй «отметил успех посылкой 5000 копей в подарок своему повелителю и господину» [29, с. 245], здоровье которого, кстати, резко ухудшилось. Кроме того, до Чингисхана дошла весть, что его старший сын Джучи умер весной 1227 года. По поводу смерти царевича существует несколько версий, вплоть до той, по которой чуть ли не сам Чингисхан тайно повелел убить строптивого сына за излишнюю самостоятельность и нежелание являться в ставку Великого каана, но, скорее всего, смерть Джучи так и останется загадкой…

Летом Чингисхан, не дожидаясь падения Чжунсина, отправился назад в Монголию, где остановился в долине реки Саари-кээр, что в окрестностях будущего Каракорума; «осенью, в седьмой луне, [в день] жень-у (1 сентября) [Чингисхан] заболел. [В день] цзи-чоу (9 сентября) [он] почил…» [12, с. 161]. Закончилось пребывание на земле человека, не только перевернувшего сознание современников, но и спустя столетия продолжающего будоражить умы исследователей^[86]. В той или иной степени он и поныне оказывает воздействие не только на почитателей, для которых, без преувеличения, является мессией, но и на политиков любых рангов. В разное время его биографы по-разному оценивали деяния, совершенные им. Например, существует мнение о том, что Чингисхан — первый враг и губитель «монгольского народа» [11, с. 524], что «фигура Чингисхана словно выплыла из темных времен дикости и варварства» [27, с. 36]. Говор я о личности Чингисхана, можно найти огромное количество прямо противоположных оценок его деятельности, но это совсем другое исследование.

А. Бушков лаконично и веско, без приукрашиваний, свойственных западным ученым, характеризует сына Есугея: «Так кто же такой Чингисхан? Уж безусловно не примитивный дикарь, одержимый лишь жаждой грабежа и разрушения. Будь он всего лишь грабителем и разбойником, разве что превосходившим предшественников по размаху, он продолжал бы вести привольную и незамысловатую жизнь кочевого вождя: собольи портянки, золотые стремена, медовуха в бесценных нефритовых жбанах тончайшей китайской работы, толпы пленных красавиц, охоты, пиры и прочие увеселения…

Меж тем все обстояло гораздо сложнее. Начиная с определенного момента, Чингисхан старательно и упорно, ломая хребет консерваторам — когда в переносном, а когда и в прямом смысле — создавал из скопища полудиких племен, утонувших в бесконечных взаимных распрях, самое настоящее государство… Государство это, разумеется, было не идеальным — а что, где-то существуют идеальные государства? Оно было построено на крови… а знает кто-нибудь государства, которые создавались бы иначе?» (курсив А. Бушкова. — В. 3.) [25, с. 204–205].

Но нельзя не отметить составителей хроники «Юань Ши», которые, выполняя поручение первого императора из династии Мин Чжу Юань-чжана, главного ниспровергателя монгольского владычества в Китае, в 1368 году записали о Чингисхане следующее: «Государь имел важные замыслы серьезной глубины, использовал войска как божество… Его удивительные свершения исключительны, их следы — многочисленны. Как жаль, что в то время историографы не имелись в штате [двора Чингисхана], пожалуй, многое потеряно в записях и документах!» [12, с. 162].

Глава вторая. Регентство Толуя

Мировой истории известны десятки примеров того, как величайшие империи распадались после смерти своих основателей. Империя Александра прекратила свое существование в тот миг, когда перестало биться сердце великого македонца. Великий корсиканец Наполеон вообще стал свидетелем краха всех своих свершений. Что же с монголами? Советская историческая наука, игнорируя факты, исповедовала легенду о начавшемся после смерти Чингисхана разладе в среде монгольской элиты. Ничего подобного, однако, не происходило, нет ни одного свидетельства открытого противостояния «птенцов гнезда Чингисова», а семейные дрязги не в счет. Напротив, все протекает так, как будто великий монгол и не ушел в иной мир. Немалая в том заслуга принадлежит его младшему сыну Толую, который, став регентом, не узурпировал власть, а передал ее согласно традиции в руки официально объявленного Чингисханом преемника — Угэдэя. При этом недоброжелатели Толуя рассуждают о том, что он сделал это не слишком быстро — регентство продолжалось два года, но на то были свои причины, и одна из них в том, что Толуй в данной ситуации, как никто другой, мог объединить знать вокруг опустевшего престола и дать подготовиться к принятию власти Угэдэю, который, взойдя на трон, объявил основой своей политики не только грабеж соседей — он дал импульс к зарождению в Центральной Азии новых, неведомых степнякам экономических и торговых отношений.

Толуй, выполняя роль регента, точно уловил ситуацию и, опираясь на армейскую верхушку, и в первую очередь на Субэдэя, сумел сохранить ситуацию стабильности внутри временно вверенной ему державы; он, не будучи кааном, получил все-таки титул государя и храмовое имя — Жуй-цзун. Субэдэя и Жуй-цзуна-Толуя связывали давние отношения — отношения учителя и ученика. «Субудай… был не только сподвижником Чингисхана, но и наставником Толуя» [11, с. 90). Первую военную практику Толуй «получил в Китае^[87], сражаясь против лучших чжурчжэньских полководцев под руководством Субэтэя-богадура (курсив В. Чивилихина. — В. 3.)… Близость к Субэтэю обеспечила Толую популярность в войсках» [11, с. 84]. Если учесть службу Урянхатая при Мункэ, можно с уверенностью констатировать факт «дружбы между семьями», и эта «дружба» основывалась не на дворцовых реверансах, а на круговой поруке воинов, окрашенной кровью. Кроме того, близкие отношения между Субэдэем, Толуем и Угэдэем были скреплены их совместными действиями во время траура по Чингисхану.

Похороны Чингисхана являлись сами по себе важнейшим политическим мероприятием. Субэдэй и его партия при дворе (а она уже была) сделали все, чтобы извлечь из этого действа максимальную выгоду. Тот факт, что хранителями могилы основателя монгольской империи стали урянхаи, имеющие, возможно, тюркские корни и являющиеся соплеменниками Субэдэя, а например, не кияты — монголы, говорит о том, что он и его брат Джэлмэ занимали одно из главнейших мест при дворе и имели возможнос ть «протолкнуть своих» на этот пост. Скорее всего, хранителями стали также близкие родственники Субэдэя и Джэлмэ. Впрочем, кто не был родственником среди урянхаев, этого небольшого этноса, жившего еще по законам родоплеменных отношений?

Рашид ад-Дин в своей летописи пишет: «В век Чингисхана из племени лесных урианхидов был командир тысячи по имени Удачи. После смерти Чингисхана дети этого тысяцкого с тысячью своей в местности, которую называют Бурхан халдун, охраняют священную запретную рощу, где покоятся останки Чингисхана…» [14, с. 5161. Не стоит пересказывать ставшую хрестоматийной легенду о том, как проходили похороны, и версии сокрытия погребения от посторонних глаз, но то, что могила Чингисхана до сих пор не найдена, — заслуга Субэдэя-багатура, который исполнил свой последний долг перед человеком, сделавшим его тем, кем он вошел в историю.

На Субэдэя после смерти Чингисхана, как на признанного военного лидера, легла основная ноша по осуществлению или планированию всех завоеваний, совершенных монголами с 1227 по 1248 годы. И он, верный своему усопшему вождю, с яростью, достойной величайшего пассионария, принялся за дело.

Тем временем государство Си Ся терпит окончательное поражение. Ранней весной 1228 года столица тангутов Чжунсин сдалась, что не спасло население от резни. В Северном Китае ни шатко ни валко продолжается бесконечная война, и чжурчжэни даже нанесли поражение восьмитысячному отряду монголов. Джелал ад-Дин, последний хорезмшах, с трудом сдерживает монголов у Исфахана. Очевидно, что «мировая монгольская война» продолжается на всех фронтах, в том числе и в Дешт-и-Кипчак, в секторе, за который Субэдэй отвечал уже по традиции. Регент Толуй поручил ему все западное направление и пестование подрастающих детей Джучи. Времена регентства Толуя ознаменовались усилением давления монголов в центральной части Великой степи. Это в первую очередь междуречье Джаих — Итиль от устья и севернее, в сторону Волжской Булгарин, и земли, занимаемые башкирскими родами. К середине 20-х годов XIII столетия в среде высшей военной и политической власти монголов окончательно сформировалось отношение к племенам кипчаков-половцев, обитающих западнее Джаиха и Итиля. «После 1223 года лозунг „единства“, который так удачно применил Субэдэй на Северном Кавказе, потерял актуальность и уже не использовался. Все тюркские народы, что позднее оказались на пути монгольских армий, расценивались лишь как объекты покорения, а не потенциальные союзники» [45, с. 58].

После того как монголы покинули южно-русские степи и ушли восвояси, жизнь в степи нормализовалась ровно настолько, что «путь восстановился, и товары опять стали провозиться, как было [прежде]» [38, с. 27]. Вместе с тем неверно думать, что русские и, в гораздо большей степени, половцы забыли о грозных всадниках, налетевших с востока. И хотя грызня и бесконечная междоусобица как среди русских князей, так и между половецкими ханами не уменьшилась, однако, видимо, последние уже чувствовали нарастающее присутствие пришельцев в пограничном регионе Европа — Азия и пытались даже апеллировать к новым соседям со своими проблемами. Свидетельство этому — просьба о помощи, которую испрашивал хан Аккбуль у монголов в 1227–1228 годах. «Вполне возможно, что просьба о помощи Аккбуля послужила поводом организации монгольскими военачальниками удара по половцам (1228–1229 гг.)» [8, с. 170]. Источники не сообщают о месте нахождения Субэдэя в конце 1228 — начале 1229 года, но исходя из всех его действий в предыдущие годы можно предположить, что он находился опять в пределах улуса Джучи, и, скорее всего, с новым своим сотоварищем — темником Кукдаем 1 [33, с. 402], которого С. А. Плетнева именует царевичем [8, с. 174]. Присутствие такой весомой фигуры, как Субэдэй, и формирование им туменов в центре Дешт-и-Кипчак способствовало сплочению внутри рода Джучи, оказавшегося в тот момент на окраине империи, а кроме того, придавало многочисленным отпрыскам старшего из чингисидов уверенности в завтрашнем дне и способствовало началу формирования правящей верхушки западного улуса, где лидером становится Бату, по всей видимости, не без поддержки первого полководца империи.

В августе 1229 года был созван курултай по избранию нового Великого каана. Субэдэй загодя прибыл в Монголию. Нужно было готовить почву для скорейшего решения вопроса о начале новых походов на запад. Кому-кому, а Субэдэю больше других хотелось окунуть копыта своего иноходца в волны «последнего моря».

¹ Кутан, Букдай, Кокошай, Кугэдэй и т. д.

Глава третья. Под знаменем Угэдэя

Чингисхан оставил своим наследникам империю, раскинувшуюся от Каспийского моря на западе до Тихого океана на востоке. Площадь завоеванных монголами земель превышала территории всех существовавших когда-либо до того величайших государств. Достаточно сказать, что азиатские пространства, контролируемые Чингисханом в первой четверти XIII века, превышали Римскую империю в несколько раз. Но самое главное в том, что потенциал, как военный, так и политический, оставленный Чингисханом своим преемникам, не был растрачен ими ни во времена регентств, ни в царствование последующих каанов, что дало возможность империи спустя годы увеличиться еще как минимум в два раза. И хотя Основателем все земли были поделены между представителями правящих домов, в которых главами являлись сыновья Чингисхана Джучи, Угэдэй, Чагатай и Толуй, следует констатировать, что Монгольская империя в первые десятилетия своего постчингисова существования являлась федерацией, в которой наряду с владетелями улусов незыблемо присутствовала высшая власть, и законы, исходящие от ее носителя — Великого каана, были обязательны и священны для всех субъектов, обладающих меньшим статусом и составляющих всю империю.

В 1229 году «по окончании своего регентства Толуй собрал курилтай… на котором должен был быть выбран преемник его отца. Курилтай проходил близ Кодеу-Арала, равнины на левом берегу верховьев Керулена. Самые знатные люди империи собрались с одной-единственной целью — исполнить волю Чингисхана, назначившего Угэдэя правителем Монгольской империи» [4, с. 200]. Курултай утвердил Угэдэя (1184–1241) — третьего сына Чингисхана — на великокаанском престоле. Он «стал достойным преемником и продолжателем дела своего великого отца…

Угэдэй [30, с. 64–65]

Не только продолжая военные походы (в Китай, на Запад), но и осуществил много мероприятий по совершенствованию налоговой и правовой системы, развитию ямской службы, рытью колодцев. В период его правления, очевидно, было закончено составление „Сокровенного сказания монголов“» [14, с. 355]. При Угэдэе основанный в 1220 году по указу Чингисхана город Каракорум стал не только символом незыблемости власти чингисовых наследников, не только центром пересечения всех важнейших торговых путей Азии, но и центром политической и религиозной жизни Объединенных Наций XIII века, а Угэдэя во времена его правления окружали не только обрызганные с головы до пят кровью «свирепые псы», но и государственные деятели, в первую очередь такие, как Елюй Чуцай (1189–1243), который в 1231 году стал первым министром и под руководством которого были проведены реформы, позволившие впоследствии эффективно управлять страной.

Едва Угэдэй утвердился на «престоле государства», он провозгласил закон: «Все приказы, которые до этого издал Чингиз-хан, остаются по-прежнему действительными и охраняются от изменений и переиначиваний…» [38, с. 405]. Об этом «законе» не следует забывать, так как в будущем он во многом будет определять судьбу и действия Субэдэя, и в первую очередь его присутствие на «кипчакском» фронте. Важнейшие распоряжения были сделаны Угэдэем и в направлении расширения дальнейшей монгольской экспансии. Против хорезмшаха Джелал ад-Дина был отправлен Чормаган-нойон. Другой полководец — Дохолху-Чэрби — назначался в Китай.

Видимо, Субэдэй не ожидал для себя иного назначения, кроме как в Дешт-и-Кипчак, и оно последовало на том же курултае в августе 1229 года. У Рашид ад-Дина мы узнаем, что Угэдэй «…Кокошая и Субэдай-бахадура послал с тридцатью тысячами всадников в сторону Кипчака, Саксина и Булгара» [38, с. 405]. Как видно, задача, поставленная новым кааном, была предельно ясна, оставалось лишь завоевать левобережье Итиля от устья до впадения в него Камы. Угэдэй рассчитывал на Субэдэя и даже, может быть, заигрывая с влиятельнейшим вельможей и военачальником, хотел его отметить уже в другой области. Составители «Юань Ши» доводят до нас немаловажный факт особого отношения Угэдэя к своему приближенному. «Тай-цзун^[88] вступил на трон и выдал замуж за Субэдэя принцессу Тумегань» [12, с. 229]. Источники не дают однозначного ответа, кто такая была Гумегань по происхождению, но для 55-летнего полководца этот брак являлся ничем иным, как наградой и честью, оказанной кааном и обязывающей к «вниманию и повиновению»^[89].

Субэдэй и Кукдай сразу после курултая направились в прикаспийские степи, где кроме сформированных несколько лет назад из «кипчаков и кангловпеченегов» [6, с. 339] и находящихся в оперативном подчинении первого трех туменов к ним присоединились отряды джучидов. Можно с уверенностью утверждать, что войско, находящееся в распоряжении Субэдэя, было достаточно многочисленным и способным выполнять стратегические задачи. На Джаихе, нынешнем пограничном рубеже империи, было сосредоточено на нескольких участках до 40 тысяч воинов. Крупномасштабное вторжение в междуречье Джаих — Итиль началось зимой 1229 года. Можно согласиться с точкой зрения В. В. Каргалова, что это наступление носило фронтальный характер от низовий Джаиха до его среднего течения, т. е. до района, где ныне находится город Оренбург [46, с. 113]. Но, атаковав на фронте в несколько сот километров, Субэдэй выделил направление, на котором был нанесен главный удар, а именно в сторону земель, контролируемых саксинами, в нижнее течение И гиля, где располагался их легендарный город Саксин, являвшийся, скорее всего, и не городом в буквальном понимании того слова, а местом проведения торжищ, священных ритуалов и наибольшей концентрации в определенное время года жителей этого региона, по типу монгольской Аварги, славянской Хортицы или половецкой Шурукани. Так или иначе, но в конце 1229 года «монголы дошли до Нижней Волги» [5, с. 689], дошли, чтобы уже не уходить.

Развернув главное войско на север, Субэдэй двинулся по междуречью Итиля — Джаиха навстречу их течению. На этот раз он был в силе, наступая именно в тех местах, по которым они с Джэбэ пять лет назад уходили от булгарской погони, возвращаясь из Великого рейда. «В степях Прикаспия „вспыхнуло пламя войны между татарами и кипчаками“» [46, с. 112], причем надо полагать, что какие-то разведывательные отряды Субэдэя, численно составляющие несколько сотен воинов, проникли на правобережье Итиля и продемонстрировали свое присутствие кочевавшим там половцам. Скорее всего, именно тогда началась трагическая для половецкого султана Бачмана схватка с жестоким и беспощадным врагом, схватка, победителем из которой выйти ему было не суждено.

Поход Субэдэя, направленный против кипчаков, который начался в 1228 году и продолжился в 1229–1230, сыграл решающую роль в судьбе этого этноса, переживающего в тот период переломный момент своей истории. Здесь надо четко осознавать, что бесконечная межродовая грызня, в которой находили свою погибель лучшие представители половецкого рыцарства, сыграла не последнюю роль в этом процессе. Кипчакская знать — ханы и члены их семей — желали одного, войны с монголами до конца, потому как понимали, что эта война направлена захватчиками в первую очередь на их уничтожение. Им терять было нечего, а вот некоторые «бароны» были согласны на компромисс с пришельцами, который, однако, как они того ни хотели, в тот год не состоялся. Половцы, обитавшие на правом берегу Итиля, по Дону и западнее, вплоть до Днепра, находились в состоянии замешательства перед стоящими на их границах завоевателями, ведь многие из половецких старшин помнили Калку не понаслышке, а по отметинам от монгольских мечей на своих спинах.

Действия монголов в междуречье Итиль — Джаих (1229–1232 гг.)

Согласно археологическим исследованиям, произведенным С. А. Плетневой, именно в этот период изменяется ритуал погребения половцев, появляется «обычай сооружать скрытые святилища», т. е. возводить ложные захоронения и прятать надгробные статуи (бабы) в ямах на вершинах курганов и засыпать их либо изготавливать их из дерева и так же прятать от посторонних глаз в углублениях на местах могил. «Появление скрытых святилищ свидетельствует, очевидно, о неуверенности половцев в своих силах и в своем будущем в восточноевропейских степях. Они боялись за сохранность своих святынь и понимали, что не смогут защитить их в случае повторного удара монголов» [8, с. 174]. Также, уже на основании археологических изысканий В. А. Иванова, можно однозначно утверждать, что захоронений половецких ханов и их приближенных после 1220–1230 годов не наблюдается. Это является доказательством того, что двигавшиеся на запад орды монголов, ведомые Субэдэем, Джучи и джучидами, проводили политику, завещанную Чингисханом. Ключевыми аспектами той политики были: 1) физическое уничтожение правящей верхушки кипчаков-куман-половцев; 2) приобщение к «Ясе» простых аратов, которым, как правило, сохраняли жизнь при их полной лояльности к новым властелинам Дешт-и-Кипчак.

Однако не стоит увлекаться размышлениями о массированном ударе монголов по правобережью Итиля, да Субэдэй и не ставил целью конкретные боевые действия, ну скажем, в большой излучине Дона, там все ограничилось разведкой, а вот севернее, на левобережье, происходили события, к которым готовились владетели Волжской Булгарии и башкирские вожди. Одно из них предположительно произошло на реке Сок, северный крутой берег которой, именуемый ныне «сокскими ярами», был превращен булгарами в оборонительный рубеж, где находились «засечные линии и стояли аванпосты („болгарские сторожове“)» [49, с. 94]. Кстати, это не остановило тумены Субэдэя, которые, пройдя от низовьев Итиля и Джаиха, перешли пределы Волжской Булгарии.

Это событие является одной из многих тайн той эпохи. Разговор идет о сражении монголов Субэдэя с булгарами, ведомыми ханом Хотосы. Авторы «Юань Ши» относят это сражение ко времени Великого рейда, т. е. к осени 1223 года, когда Субэдэй и Джэбэ были вынуждены отступать от Булгара, но последние исследования заставляют задуматься о дате того столкновения. Скорее всего, составители хроники, чтобы как-то снизить степень единственной неудачи того знаменитого похода, перенесли победные реляции 1230 года на шесть лет раньше, чем, не принизив настоящего, возвысили прошедшее [12, с. 287]. Цзюань 120, «Жизнеописание Исмаила»: «Продолжая поход… дошли до города Болгар-балык, сразились с его владетелем ханом Хотосы. И еще раз (курсив мой. — В. З.) разбили его войско. Продвинулись к кипчакам и также усмирили их» [12, с. 223–224].

Справедливости ради надо отметить, что в конце зимы 1230 года вторжение в Волжскую Булгарию не было глубоким, и монголы не достигли пределов г. Булгар, так как начиналась весна, и лошади монголов нуждались в отдыхе после похода 1229–1230 годов. Кроме того, Субэдэю и Кукдаю нужно было, оглянувшись на прошедшую кампанию, составлять планы новой. Их ставка весной 1230 года находилась в богатых молодыми травами лугах поймы р. Сакмары. Здесь решалась судьба огромного края. Междуречье Итиль — Джаих было фактически завоевано, оставалось «раздавить» Волжскую Булгарию и привести к признанию сюзеренитета Великого каана башкирами. Откормив коней и отдохнув, тумены Субэдэя направили свой путь на север. Начались все более ожесточенные столкновения с суровыми и умелыми воинами, каковыми являлись башкиры, мало чем уступавшие монголам. Очевидно, пик сопротивления башкирских родов захватчикам пришелся на 1229–1230 годы, именно к этому времени, скорее всего, относятся предания и легенды «о бое на Тимеровском хребте, о карагай-атайском батыре Биксуре, батыре Бошмане (Бачмане), о катайском егете Сурамане и его сыновьях Акмане и Гокмане» (44, с. 95], но силы были неравны, и неизбежность скорого насильственного присоединения башкир к улусу Джучи становилась очевидной.

Почему-то и отечественные, и зарубежные исследователи, занимающиеся вопросами, связанными с появлением и становлением Улуса Джучи (Золотой орды), обходят стороной участие в создании этого государства Субэдэя. В этой связи необходимо отметить, что в середине и конце 1220-х — начале 1230-х годов именно Субэдэй был основным носителем интересов дома Джучи и осуществлял управление этим западным улусом, естественно, соблюдая субординацию по отношению к многочисленным джучидам. Свидетельством того, что Субэдэй и отчасти Кукдай являлись правителями, пусть и недолгий период, в тех землях, является отсутствие там Бату — признанного наследника и властителя улуса. Бату находился по пришествии к власти Угэдэя вначале в Каракоруме, а затем и в северном Китае 147, с. 68–70). Можно предположить, что Бату являлся своеобразным заложником при особе Великого каана, который, думая о завоеваниях на западе, «обкатывал» его, проверяя на преданность его центральной власти и способности как руководителя. Сын Джучи прошел все тесты, чему самым ярким свидетельством станет Великий западный поход.

В это время Субэдэй отчетливо себе представлял, что с имеющимися в его распоряжении тремя-четырьмя туменами он навряд ли доскачет до «последнего моря», поэтому ждал подкреплений и указаний из Каракорума о всемонгольском походе на запад, который он надеялся возглавить. И поход состоялся, но только абсолютно в другом направлении, что принесло его главнокомандующему славу и высшие почести, а мир в очередной раз содрогнулся, прослышав об облаве, которую устроил стареющий «свирепый пес» на берегах Хуанхэ.

Глава четвертая. Звездный час Субэдэя

Восшествие на великокаанский престол Угэдэя ознаменовалось активизацией действий монголов в северном Китае, тем более что государства тангутов Си Ся, игравшего на протяжении четверти века определенную роль в монголочжурчжэньском противостоянии, более не существовало. Тан гуты, то выступавшие союзниками монголов и с удовольствием отгрызавшие от Цзинь жирные куски, то впадавшие за чжурчжэньские деньги в состояние нейтралитета в войне между Севером и Югом, более не были головной болью монгольской политики. Их государство, аннексированное и жестоко наказанное в результате последнего похода Чинчисхана, стало одним из флангов чжурчжэньского фронта, а весь военный потенциал Си Ся, и людской, и технический, принадлежал отныне монголам. Все это позволяло Угэдэю исполнить завещание Чингисхана, которое, сказанное буквально со смертного одра, гласило: «Хоть десять лет трудись, но обязательно заверши завоевание: если задержишься завершить завоевание, то остатки цзиньской породы вновь размножатся… Разбить их обязательно!» [12, с. 77, 162].

Уходя из Китая в 1215 году, Чингисхан оставил там постоянно действующий контингент своих войск в составе трех-четырех туменов под командованием Мухали, назначенного в 1217 году наместником вновь завоевываемых земель, с присвоением княжеского титула го ван. За счет рекрутируемых китайцев, чжурчжэней-изменников и киданей Мухали довел численность вверенных ему войск до 70 тысяч человек и более. Однако этого было явно недостаточно для того, чтобы выжечь на теле Цзинь тавро монгольского владыки, определяющего его собственность. Армии Цзинь, униженные катастрофическими позорными поражениями и обильным кровопусканием, были по-прежнему многочисленны и сохранили определенный потенциал. И хотя они располагались в разных округах и гарнизонах страны, все равно представляли грозную силу, которую Мухали, несмотря на все свои достоинства как полководца, сломить не мог, но необходимо отдать ему должное в том, что он виртуозно выполнял установки своего каана. Мухали умудрялся, окунувшись в хитросплетения военно-политической обстановки, удерживать огромные территории Цзинь, обеспечивая бесперебойный их грабеж и доставку добычи в Монголию, а также поддерживать в состоянии стабильной нестабильности китайские земли, оставшиеся под властью династии чжурчжэней, не позволяя их лидерам сконцентрироваться в организации эффективного противодействия агрессору, и, наконец, постоянно атаковал южные владения Цзинь по среднему течению Хуанхэ и в Шаньси. Так «бесконечная война» продолжалась практически все эти годы, а опыт, приобретенный Мухали, умершим в марте 1223 года, пригодился приемникам, и в первую очередь Бору, его сыну, который унаследовал не только звания и титулы, но и клубок неразрешенных проблем. Чтобы решить «проблему Цзинь», нужно было новое крупномасштабное вторжение монголов в пределы Центрального Китая, тем более что империя Сун хотела на определенных условиях поучаствовать в свежевании их заклятых врагов чжурчжэней, а сил у Бора не хватало. Несмотря на поддержку войсками, оказанную ему Чингисханом в 1226–1227 годах, Бор не смог склонить чашу весов в пользу монгольского оружия, а вскоре в 1228 году смерть настигла и его. Это дало чжурчжэням надежду, что они смогут вырваться из накинутой им на шею монгольской удавки.

За годы противостояния с «северными варварами» в среде цзиньских военачальников появились инициативные решительные люди, наученные горьким опытом поражений и не чуравшиеся перенимать самое ценное из стратегии и тактики захватчиков. И это дало свои результаты. Летом 1228 года главнокомандующий чжурчжэньскими войсками Вэньян Хэда отправил одного из своих военачальников Чен-хо-шана против монгольских войск, вступивших в Да-чань-юань. Чен-хо-шан, имевший в своем распоряжении всего лишь несколько сот конницы, «совершенно разбил восьмитысячный корпус монголов. Эта победа пробудила мужество… в войсках, ибо со времени нашествия монгольского в продолжение двадцати лет они в первый раз одержали победу» [31, с. 108].

Однако цзиньский император Ай-цзун не обольщался этим успехом и на следующий год, по-видимому ко времени инаугурации Угэдэя, направил в Монголию большое посольство во главе с Агудаем — поднести «вассальные траурные подношения». Нетрудно представить себе витиеватые речи посла, который, стоя на коленях, а может, и распростершись ниц перед новым Великим кааном, испрашивал мира или хотя бы мирной передышки своей стране, но Угэдэй был истинным сыном своего отца, а в данный момент, будучи властелином половины Азии, надменно сказал Агудаю: «Твой господин долго не покорялся, вынуждая прежнего государя состариться в сражениях. Могу ли я забыть [это] и для чего [эти] траурные подношения!» — «и отвергнул их» [12, с. 163]. Подобные речи, исходящие от властителя монголов, означали лишь одно — война будет продолжена. Но чжурчжэни не оставляли мечты о перемирии или даже союзе, а потому «в тот же год. Цзинь опять направило послов со сватовством. [Они] не были приняты» [12, с. 164]. Все это является свидетельством того, что военно-политическая ситуация сползла от «бесконечной войны» к чему-то более ужасному и кровавому.

В Китай был направлен новый командующий Дохолху-Чэрби. Зимой 1230 года под его руководством началось очередное наступление монголов. «Сопротивление войск Цзинь было для них неожиданностью. Прежний боевой дух чжурчжэней вернулся» (4, с. 208]. Против Дохолху-Чэрби выступил уже снискавший себе славу победителя монголов Чен-хо-шан, вначале он успешно «отражал атакующих… в восточной части Ганьсу» [4, с. 208], а затем в долине Вэй-хой-фу произошло то, чего давненько не случалось с монголами — они вновь были разгромлены. «Дохолху сразился с цзиньскими войсками и был полностью разбит» [12, с. 164]. Это был звездный час Чен-хо-шана и чжурчжэньского воинства, что подтолкнуло к действию и дипломатов Цзинь, которые тут же начали активную работу со своими коллегами из империи Сун, вызвавшую опасение, негодование и ярость в ставке Угэдэя. Он принял решение самолично возглавить монгольские армии по крупнейшему вторжению в пределы Поднебесной, но вначале им было отправлено «повеление Субэдэю помочь ему» [12, с. 164], «предписано Су-буту идти к нему на помощь» [31, с. 113]. Хронист так витиевато подносит этот текст, что неясно, кому «ему»? Вроде бы и Дохолху, но, скорее всего, в помощи нуждался сам Угэдэй, потому как к лету 1230 года «создалась совершенно иная военная и политическая ситуация, в которой нужен был Субудай» [11, С. 78].

Выше было сказано о «звездном часе» Чен-хо-шана, но привлечение на театр военных действий в Китай с далекого запада Субэдэя стало также «звездным часом» и последнего, ибо эта невиданная по своему напряжению и жестокости война превратила выходца из малоизвестного центральноазиатского племени в ниспровергателя империи Цзинь.

Глава пятая. На пути к Кайфыну

Субэдэй, находившийся, как пишет хронист, в «отдаленных резиденциях» [12, с. 229] (и он прав, ведь для премудрого китайца, проведшего жизнь среди свитков и фолиантов в императорской библиотеке Пекина, Итиль и Джаих были чуть ли не краем земли), поспешил, исполняя повеление Угэдэя, в его ставку «на реке Памир»^[90] [12, С. 164], оставив войско и джучидов на попечение Кукдая. Где-то там, на северо-западе Монголии, начинался почти что четырехлетний поход против Цзинь, основным действующим лицом которого предстояло стать Субэдэю. «монгольские войска наступали тремя крыльями, которыми командовали соответственно… Субудай, сам Угэдэй и Толуй» [48, с. 26]. Маршрут движения армий в 1230 году отличался от маршрута передвижения монголов в сторону Цзинь в 1211-м. Ныне «карательный поход на юг» [12, с. 165] проходил гораздо западнее прежнего, через земли покоренных тангутов.

В войсках проходили обкатку войной чингисиды — представители разных «домов»: Мункэ, Гуюк, Бату и другие. Сын Субэдэя Урянхатай начал свою активную военную деятельность как военачальник именно в этом походе. «Некоторые исследователи считают, что общее командование войсками осуществлял Субэдэй^[91]» [6, с. 344] уже в самом начале войны, но это не совсем верно, так как, призвав его в Китай, Угэдэй и Толуй сами попытались «порулить» и, воспользовавшись моментом, навешать на себя лавры победителей, ибо присутствие большого количества монгольских войск и Субэдэя обеспечивало беспроигрышность всей кампании. Однако чингисовы дети не учли воли чжурчжэней к сопротивлению, которое в 1232 году заставило Угэдэя задуматься и перераспределить полномочия по управлению армиями. А тогда, зимой 1231 года, войско монголов, заняв округ Тянчэн^[92] и его крепости, сосредоточилось там. Численность армии вторжения была никак не меньше, чем во время первого похода в 1211 году, т. е. 130–150 тысяч воинов, к этому количеству необходимо добавить несколько отрядов, действующих самостоятельно в других регионах Китая. Все это свидетельствует о серьезности намерений Угэдэя покончить с Цзинь раз и навсегда.

Между тем монголы переправились через Хуанхэ и осадили город Фэньсян^[93]. Под Фэньсяном Субэдэй продемонстрировал возможность использования осадной техники, а именно сосредоточение обстрела из камнеметов на определенных участках стен. Сюй Тип, китайский чиновник, современник тех событий, пишет в своем труде «Хэй-да шилюе (Краткие сведения о черных татарах)», датируемом 1237 годом, что монголы «били по городу Фэньсян… специально наносили сильные удары в один [выбранный] угол его стены [для этого] было установлено 400 камнеметов» [12, с. 62]. Это было невиданным сосредоточением осадных орудий по любым меркам той эпохи — во всей Европе, включая и Византию, возможно, столько техники одновременно не набралось бы. Но стены Фэньсяна были достаточно мощны, и взять его с ходу не получилось. Возникла пауза, во время которой с подачи Елюй Чуцая Угэдэй занялся абсолютно мирным делом «были поставлены сборщики налогов в 10 областях» [12, с. 165], началось цивилизованное изъятие денежных и прочих средств у населения. Субэдэй же занимался планированием предстоящей кампании. Впрочем, у Фэньсяна он не засиделся, а выступил со своим корпусом в направление на горные заставы Тунгуань и Ланьгуань^[94], тому, кто овладел ими, открывалась дорога на Кайфын. Но император Цзинь Ай-цзун, прекрасно понимая, что Кайфын, или, как его еще называли, Южная столица (Бянь), — последний оплот чжурчжэней, послал против Субэдэя многочисленную армию и лучших своих полководцев с указанием деблокировать Фэньсян. Надвигалась череда событий, в ходе которых обороняющаяся сторона в последний раз попыталась оказать достойное сопротивление.

Заключительный этап монголо-чжурчженьского противостояния

Источники выдают как минимум две версии происходящих зимой 1231 года действий, в которых принимали участие Субэдэй и его отдельный «южный корпус». В первую очередь необходимо отметить замечание о ходе той кампании, составленное биографом Субэдэя, который пишет, что его войска совершили нападение на Тунгуань, но «не добились успеха» [12, с. 229). Но Н. Бичурин (о. Иакинф) в своем основополагающем труде «История первых четырех ханов из дома Чингисова» более полно освещает это событие. Цзиньские военачальники Вэньян Хэда и Ила Пуа находились в районе Тунгуань и по приказу Ай-цзуна начали движение в сторону Фэньсяна с целью оттянуть от этого города монгольское войско и облегчить участь осажденных. При выходе из крепости они столкнулись с корпусом Субэдэя, произошло сражение, в результате которого чжурчжэньские «генералы… собрав армию, ушли в крепость и более не помышляли о Фын-сян» [31, с. 117]. Как видно из вышесказанного, Субэдэй не смог занять Тунгуань, но зато пресек попытку прорыва чжурчжэней к Фэньсяну, что, во-первых, несомненно, облегчило монголам задачу по его взятию, и, во-вторых, группировка цзиньцев, насчитывающая несколько десятков тысяч солдат, была заблокирована в горах за Тунгуанью и практически исключена из активных военных действий на целый год.

В марте — апреле 1231 года монголы «овладели Фэнсяном. Атаковали Лоян^[95], Хэчжун и все [прочие] города» [12, с. 165], а Субэдэй вскоре после дела у Гунгуани столкнулся с другой армией чжурчжэней, ведомой Чен-хо-шаном в долине Дао-хой-гу [31, с. 117]. Сражение в Дай-хой-гу закончилось с непонятным для обеих сторон исходом, что вызвало недовольство со стороны Угэдэя, которому нужна была скорейшая победа в этой войне.

Посему корпуса Субэдэя и Голуя были объединены. Естественно, командующим стал чингисид, а Субэдэй остался у него заместителем [6, с. 345]. Он проанализировал все прошедшие боевые действия, «подал доклад», в котором военные успехи его собратьев по оружию были подвергнуты критике. В докладе Субэдэй говорил «…о том, что войска добиваются решительных побед не часто и просил дать приказание [ему], учитывая заслуги, самому стараться добиться успехов» [12, с. 229]. Однако каап оставил Субэдэя при Толуе и в течение целого года с весны 1231 по весну 1232 года они вместе воевали против чжурчжэней в Шэньси, Сычуани и Хэнани.

Летом 1231 года монголы выступили к Баоцзи^[96]и хотя источник не сообщает о его взятии, ясно одно: нейтрализация и уничтожение цзиньских войск в Баоцзи, городе, который по своему географическому положению довлел в западных пределах государства чжурчжэней, обеспечивал успех операции по захвату их столицы Кайфына на востоке. По всей видимости, Субэдэю и Толую пришлось потрудиться. За лето — осень 1231 года ими были взяты «сто сорок городов и укрепленных мест» [31, с. 119]. Причем не надо забывать о том, что некоторые города приходилось занимать дважды, как это случилось, например, с Хэчжуном. Хэчжун был атакован и захвачен в начале весны 1231 года, повторно — после ожесточенного двухнедельного штурма 6–7 месяцев спустя. Обходя Тунгуань и запертых там чжурчжэней, Субэдэй и Толуй продвигались к Кайфыну по южной стороне хребта Цинлин, вдоль границы с Сун, нарушив которую монголы столкнулись с войсками южной китайской империи. Так, не закончив войну с Цзинь, им пришлось ввязаться в новый конфликт, который будет завершен только через несколько десятилетий, в результате чего весь Китай впервые за долгие столетия обретет единство под властью монгольских каанов, которые, начиная с Хубилая, объявят себя императорами Поднебесной.

В 1231 году супы еще тешились надеждой, что монголы, никак не могущие окончательно переварить Цзинь, не осмелятся на крупномасштабную агрессию, потому посланные Угэдэем ко двору Сун послы, были убиты. Монгольский владыка и его приближенные, запомнив это, повторно послали в Южный Китай своих дипломатов, которым, по-видимому, удалось все-таки договориться, так как на последнем этапе войны против чжурчжэней суны в кратковременном союзе с монголами добивали Цзинь. Тогда же, в 1231 году, Субэдэю пришлось ломать сопротивление южных китайцев в ходе боев, когда его войска «вторглись в Янчжоу^[97]… пройдя через Синъюань^[98], переправились через р. Цзяилинцзян и достигли Люсяна в Сычуани» [6, с. 346]. Следует заметить, что «чаще войска Сун просто разбегались» [6, с. 346], заслышав о приближении корпусов Толуя и Субэдэя. К декабрю 1231 года монголы достигли «округа Шицюань, откуда намеревались продвигаться к Кайфыну. Переправившись в декабре через р. Ханьцзян…» [6, с. 346]. Сложилась ситуация, при которой чжурчжэням оставалось только одно — дать бой монголам во время предстоящей тем очередной переправы, на этот раз через Ханьшуй.

Император Цзинь Ай-цзун пытается, чувствуя приближение катастрофы, может бы ть, в последний раз оказать монголам достойное сопротивление. На военном совете чжурчжэни решили укреплять оставшиеся в их распоряжении города и крепости, усилив их гарнизоны. «В столице^[99]запасти большое количество хлеба, а жителям страны Хэ-нань велеть укрепиться в полях» [31, с. 121]. Но Ай-цзуном уже овладело отчаяние, на том совете он сказал: «„Столица хотя и существует, но не составляет царства… существование и погибель зависят от Небесного по-веленья“. И… указал генералам расположиться в Сянь-чжоу и Дын-чжоу^[100]» [31, с. 122]. Полководцы чжурчжэней Вэньян Хэда и Ила Пуа «разместили цзиньскую армию в Дэньчжоу, чтобы дождаться переправы монголов через Ханьшуй и внезапно атаковать их. Но монголы переправились раньше, поэтому цзиньцы отряда Вэньян Хэда отошли к Шуньяну^[101], а Ила Пуа принял решение сразиться угоры Юйшань^[102], разместив перед ней пехоту, а за горой конницу. Монголы, разведав ситуацию, смогли окружить цзиньцев и разбить их» [6, с. 346]. Но Хэда и Пуа, «утаив о своем проигрыше, донесли, что одержали важную победу» [31, с. 123], что вызвало в Кайфыне буквально «пир во время чумы». Ай-цзун радовался этой дезинформации, а мобилизованные крестьяне, «охранявшие города и укрепления, все разошлись и возвратились в свои селения» [31, с. 123], что резко ослабило оборонительные линии чжурчжэней.

В феврале — марте 1232 года произошло два сражения, которые окончательно вынудили цзиньцев перейти в глухую оборону. Когда монголы, ведомые Толуем и Субэдэем, вышли «к горе Саньфэншань^[103]» [6, с. 346], «был сильный снег» [12, с. 166], который сыпал с небес, не прекращаясь несколько дней. Все это создало определенные трудности обеим сторонам, но Вэньян Хэда, в распоряжении которого было несколько десятков тысяч конных и пеших и который был готов воевать в обороне, конечно же, имел большие шансы в этом столкновении. На совещании монгольских военачальников Толуй спросил у Субэдэя: «Каким способом овладеть [позицией]?» Субэдэй сказал так: «Люди, сидящие за стенами, не привыкли к тяжкому труду, дадим им побольше потрудиться и посражаться, тогда сможем победить» [12, с. 229]. Цзиньские войска были блокированы у горы С аньфэншань «несколькими кольцами окружения», тем временем природная стихия не унималась. «Учинились великие ветер и снег, и их [цзиньцев] воины и командиры стали коченеть и валиться. Войска [монголов], воспользовавшись этим, перебили и перерезали [их] почти полностью. От этого цзиньская армия была уже не в состоянии оправиться» [12, с. 230]. Кроме того, «был захвачен цзиньский полководец Пуа» [12, с. 166]. Вэньян Хэда с остатками армии спешно отступал в Цзюньчжоу^[104], но Субэдэй не дал ему никаких шансов. Спустя несколько дней после «битвы в метель» у Саньфэншань он и его войска с ходу «атаковали Цзюньчжоу, овладели им и захватили цзиньского полководца Хэда» [12, с. 166].

Прибывший в середине марта в Танхэ Великий каан Угэдэй объявил общий сбор, где подвел итоги войны за прошедший год. Он мог быть доволен действиями Субэдэя и Голуя: около двух десятков округов, входящих в цзиньские провинции Хэнань и Аньхой, были захвачены и осваивались монголами, а путь к Кайфыну был отныне открыт.

Глава шестая. Гибель полководцев

За период с марта 1231 по март 1232 года армии и основные цитадели Цзинь были сокрушены, население в панике покидало родные места и мигрировало. Традиционная практика террора, проводимая монголами, сеяла ужас не только в занимаемых ими землях, но и у соседей. Война на ее заключительном этапе приняла до крайности ожесточенный характер, чжурчжэни, как будто предчувствуя свой близкий конец, отчаянно сопротивлялись, и многие военачальники выглядели достойно, когда сражались и когда погибали. Потери в высшем военном руководстве империи Цзинь в тот год не могли не повлиять на ее окончательное падение.

В апреле 1231 года, когда монголы осадили Чэчжун, обороной города командовали родственники императора Ай-цзуна. Это Бань-цзы-агэ и Цао-хо-агэ. Непрерывный штурм продолжался более двух недель. «Около полумесяца сражались врукопашную; и когда истощились силы, осажденный город был взят. Цао-хо-агэ самолично несколько десятков раз схватывался драться, наконец взят в плен…» [31, с. 120], захватившие его враги знали о слабостях Цао-хо-агэ, который, будучи сыном своего времени, «утешался сжиганием пленников на горящей соломе», поэтому несложно догадаться, какую участь уготовили ему монголы. А вот Бань-цзы-агэ «с 3 тысячами солдат ушел в Вэн-сан», а оттуда направился ко двору Ай-цзуна, где он, бесстрашный военачальник, был оклеветан перед правителем евнухами и «предан казни» [31, с. 120].

Однако первые потери в генералитете Цзинь были ничто по сравнению с тем, что произошло в марте 1232 года. После поражения у Саньфэншань, как говорилось в предыдущей главе, главнокомандующий чжурчжэней Вэньян Хэда отступил в Цзюньчжоу, где был схвачен ворвавшимися следом за ними в город монголами. Его не зарубили на месте, а приберегли для допроса и казни. Пленившие Хэду воины, наверное, и не ведали об обычае «последней просьбы» приговоренного к смерти и очень удивились, когда он попросил их о встрече с Субэдэем. Он хотел увидеть его! Во второй биографии Субэдэя, в цзюань 122, хронист сообщает о той встрече: «Цзиньский полководец Хэда был опять пленен, но пока [его] еще не предали казни, [он] спросил, где находится Субэтай, и просил разрешить задать тому один вопрос. Субэтай вышел [к нему] и сказал так: „Тебе осталось жить мгновение, чего хочешь от меня узнать?“ [Тот] ответил так: „Подданный тоже отдал все служению своему господину, но Вы отвагой превосходите всех полководцев. Небо породило героя, с которым я нечаянно встретился! Я увидел Вас и могу с легкой душой смежить веки!“» [6, с. 513]. Чего добивался своим признанием Субэдэю Вэньян Хэда? Быстрой смерти? Навряд ли. Разжалобить «свирепого пса» было невозможно, но вот увидеть лично своего беспощадного визави, о котором уже слагали легенды и пели песни по всей степи противника, Хэде, наверное, хотелось. Подобные примеры известны и в новейшей истории. Подписывая в мае 1945 года Акт о безоговорочной капитуляции Германии во Второй мировой войне, фельдмаршал Кейтель, который вскоре будет повешен по приговору международного трибунала в Нюрнберге, как свидетельствуют очевидцы, «буквально пожирал глазами» маршала Г. К. Жукова, и конечно, Кейтелю было, что сказать…

Но вернемся в трагический для чжурчжэней март 1232 года. Другой полководец Цзинь, Ила Пуа, также бежал, но гнавшиеся за ним монголы «схватили его и в колодке привезли к горе Гуань-шань^[105].Толуй хотел склонить его к покорности и долго убеждал тому; но Буха^[106] ничего не слушал, а только говорил: „Я вельможа Нючжэньской^[107] державы; в пределах нючжэнь-ских и умереть должен“. После чего был убит» [31, с. 129].

Полководец Чен-хо-шан не был схвачен сразу, а укрывался какое-то время в тайном месте, когда же военные действия, «убийства и грабеж несколько утихли», сам явился в расположение монголов в ставку Толуя и Субэдэя и объявил: «„Я полководец царства Гинь, желаю видеться с главнокомандующим“. Монгольские конные взяли его и представили Толую, который спросил его о прозвании и имени. „Я генерал Чен-хо-шан, — отвечал он, — победы в Да-чан-юань, Вэй-чжоу и Дао-хой-фу мною одержаны. Если бы я умер среди волнующихся войск, то иные могли бы подумать, что я изменил отечеству. Ныне, когда умру торжественным образом, без сомнения некоторые в Поднебесной будут знать меня“ Монголы убеждали его покориться, но не могли преклонить к тому. И так отрубили ему ноги, разрезали ему рот до ушей, но он, изрыгая кровь, еще кричал: „До последнего дыхания не унижусь“. Некоторые монгольские генералы, одушевляемые справедливостью, возливали кобылий кумыс и, молясь, ему говорили: „Славный воин! Если некогда ты переродишься, то удостой быть в нашей земле“» [31, с. 128–129]. Хотелось бы верить, что в числе тех «одушевляемых генералов» был и Субэдэй, который, несмотря на всю свою жестокость, был носителем рыцарского звания «багатур» и о воинской чести и доблести знал не понаслышке.

Война продолжалась и, как это ни парадоксально, армия чжурчжэней по-прежнему численно превосходила своего противника. Одна лишь ее часть, расположенная в районе крепости Гунгуань, которую Субэдэй и Толуй в 1231 году предпочли не брать, дабы не терять воинов, составляла 110 тысяч пехоты и 5 тысяч конницы [31, С. 130]. Но прошел год, и это огромное по всем меркам войско, простояв без дела, обойденное по южному флангу монголами, оставшееся на периферии театра военных действий, наблюдавшее лишь за успехами своих врагов, было деморализовано. Когда-то Угэдэй был недоволен действиями Субэдэя, не ставшего штурмовать Тунгуань, но время показало правильность действий последнего. Вся огромная цзиньская армия развалилась, так и не вступив в бой с захватчиками. При приближении монголов чжурчжэни, оставив им в качестве трофеев огромное количество съестного, «до нескольких сот тысяч полумешков» [31, с. 130], и ведомые военачальниками Вэньян-чунси, Нахата-хэюем и Удыном, начали спешное отступление через горы на юго-запад, где войско, страдающее от голода, начало окончательно распадаться — бежали многие офицеры. В наступившей весенней распутице «следовавшие за войсками женщины и девицы, идучи по колена в грязи, бросали старых и малолетних.

Горы наполнились плачем и воплем. Дойдя до горы Тьхе-лин, хотели сражаться, но от голода обессилели. Почему Ваньянь-чун-си первый покорился, но монголы отрубили ему голову, — отчего шочжэньские войска пришли в великое смятение. Удын и Хэюй с несколькими десятками конных ушли в ущелья; но, преследуемые конницею, были догнаны и преданы смерти» [31, с. 131].

В это же время комендант Гунгуани Ли-пьхин сдал крепость монголам, после чего у них в тылу не осталось способных к сопротивлению чжурчжэньских отрядов, и они, готовясь нанести удар по Кайфыну, осадили расположенный в сотне километров от Южной столицы Лоян. С командующим цзиньцами в Лояне произошел прелюбопытный случай. «Генерал Сахалянь по причине открывшегося на спине чирия не мог командовать, почему бросился в водяной ров и умер» [31, с. 131]. Наверное, все-таки не чирей довел до самоубийства этого полководца, а безысходность и ощущение приближающегося апокалипсиса. Немногие могли подобно Вэньяну-Чен-хо-шану, не убоявшись мучительной смерти, стать героями, о которых с почтением говорят их враги.

Глава седьмая. Падение державы Цзинь

Великий каан Угэдэй с частью войск, находившихся непосредственно в его распоряжении, прибыл в Танхэ, где его поджидали Толуй и Субэдэй со своей «южной армией». Здесь все монгольские силы соединились и были готовы для заключительного этапа войны против Цзинь. Затем был осажден Лоян, а передовые разъезды степняков наконец доскакали и до Кайфына. Но приближалось душное, чрезмерно влажное, жаркое лето, и посему Угэдэй с Толуем направились на север, оставив все монгольские войска, находящиеся в пределах еще не завоеванных земель Цзинь, на попечении Субэдэя, но в первую очередь ему было поручено «осадить Южную столицу» [12, с. 166]. Таким образом, Субэдэй достиг новой высоты в своей карьере, и хотя он по-прежнему командовал «за царевича» и все лавры победителя достались бы чингисидам, все равно это было важнейшее назначение. Субэдэй с присущей ему энергией принялся за дело, Кайфын в конце апреля — начале мая 1232 года был плотно обложен со всех сторон. Началась почти годовая осада, которую по напряженности сил и потерь с обеих сторон можно назвать одной из самых величайших в истории.

Император Ай-цзун, наблюдая абсолютную безвыходность своего положения, попытался начать переговоры с Угэдэем и Толуем, которые в это время находились «в горах Гуашань^[108]» [12, с. 166], то есть примерно в тысяче километров от Кайфына.

О серьезности его намерений говорит факт запрещения цзиньским солдатам вести боевые действия и желание отправить ко двору монгольского каана «младшего брата Экэ, вана Цао, в качестве заложника» [12, с. 166]. Однако стремление Ай-цзуна путем переговоров оттянуть гибель государства наткнулось на упрямство монгольского главнокомандующего. Субэдэй, лишь только «услышав об этом, сказал: „Я получил повеление осаждать город, другого ничего не знаю“» [31, с. 133]. И началась тотальная эскалация военных действий. Субэдэй, шедший к победе над чжурчжэнями более двадцати лет, никакой передышки им давать не хотел, «поставил осадные машины; по берегу городского водяного рва построил палисад; согнал пленных китайцев, далее женщин, девиц, стариков и детей и заставил их носить на себе хворост и солому, чтобы завалить ров» [31, с. 133].

В стране чжурчжэней в это время проходили ожесточенные споры между теми, кто желал перемирия с монголами, и партией войны с ними. «Разводить» стороны пришлось самому Ай-цзи-ну, который решил, что если Экэ будет отправлен заложником к Угэдэю, но монголы не прекратят наступления, «не поздно будет отчаянно сражаться» [31, с. 133]. После того как цзиньский ван отбыл на север, Субэдэй не только не прекратил осаду, а напротив — усилил ее. Этот период можно смело именовать «техническим противостоянием». Противоборствующие стороны использовали осадную технику в неведомых доселе масштабах. «В столице строили баллисты во дворце. Ядра были сделаны совершенно круглые, весом около [китайского] фунта, а камни для них были из горы Гын-ио^[109]. Баллисты, употребляемые монголами, были другого вида. Они разбивали жерновые камни или каменные катки на два и на три куска, и в таком виде употребляли их. Баллисты были строены из бамбука, и на каждом углу стены городской поставлено их было до ста. Стреляли из верхних и нижних попеременно, и ни днем, ни ночью не переставали. В несколько дней груды камней сравнялись с внутренней городской стеной. Отбойные машины на стене городской построены были из огромного строевого леса, взятого из старых дворцов. Как скоро дерева разможжались от ударов, то покрывали их калом лошадиным, смешанным с пшеничной мякиной, и сверх того обвивали сетями, веревками, канатами, тюфяками. Висячие дощатые щиты снаружи обиты были воловьими кожами. Монгольские войска употребили огненные баллисты^[110], и где был нанесен удар, там по горячести не можно было вдруг помогать» [31, С. 133–134].

По приказу Субэдэя «монгольские войска сделали за городским рвом земляной вал, который в окружности содержал 150 ли^[111]. На том валу были амбразуры и башни. Ров и в глубину и в ширину имел около 10 футов. На каждом пространстве от 30 до 40 шагов был построен притин, в котором стояло около 100 человек караульных» [31, с. 134].

Все попытки чжурчжэней контратаковать не приносили успеха. «Днем и ночью летели в город через рвы, валы и стены зажигательные снаряды» [11, С. 85]. Но и монголам пришлось столкнуться с двумя составляющими обороны Кайфына, которую они не смогли проломить сходу. Хотя у чжурчжэней не осталось военачальников, равных Хэде, Пуа или Чен-хо-шану, зато они обладали людскими ресурсами, превышающими силы захватчиков, а также огромным техническим потенциалом. Чжурчжэни «имели огненные баллисты, которые поражали, подобно грому небесному. Для этого брали чугунные горшки, наполняли порохом и зажигали огнем. Сии горшки назывались чжэнь-тьхань-лэй (т. е. потрясающий порохом). Когда баллиста ударит, и огонь вспыхнет, то звук уподоблялся грому и слышен был почти за 100 ли. Сии горшки сжигали на пространстве 120 футов в окружности и огненными искрами пробивали железную броню. Монголы еще делали будочки из воловьих кож и в них, подойдя к стене городской, пробивали в ней углубление, могущее вместить одного человека, которому со стены городской никак нельзя было вредить. Некоторые представляли способ, чтоб спускать со стены городской на железной цепи горшки чжэнь-тьхянь-лэй, которые, достигши выкопанного углубления, испускали огонь, совершенно истреблявший человека и с кожею воловьей. Еще, кроме этого, употребляли летающие огненные копья, которые пускали, воспламеняя порох, сжигали за 10 от себя шагов. Монголы только двух этих вещей боялись» [31, с. 135–136].

Также защищающиеся применяли имеющиеся в их распоряжении средства для идеологической обработки осаждающих. Были использованы воздушные змеи, к которым прикреплялись послания для китайцев, выступающих на стороне монголов. Эти летающие послания отправляли по ветру в сторону стана противника и в определенный момент, когда змеи оказывались над их лагерем, нитку обрезали. Неизвестно, приносило ли это практическую пользу, но тем не менее для той же Европы, где в лучшем случае враги обменивались записками, прикрепленными к стрелам и посылаемыми друг другу посредством выстрела, китайское средство обмена информацией было из области фантастики.

Монгольский полководец под стенами осажденного города [21, с. 29]

Таким образом, в той титанической схватке под Кайфыном со всей очевидностью прослеживаются формы ведения войны, опережающие современные им на века. Здесь и орудия, которые по своим характеристикам близки к пушкам, разрывные пороховые снаряды — огнеметы и ракеты, в буквальном понимании того слова, и использование аэротехники, в данном случае воздушных змеев. Мог ли Субэдэй и многие его соратники, связавшие более сорока лет тому назад свою судьбу с судьбой Чингисхана, представить такое? Наверное, нет. Но Субэдэй, пройдя сквозь сотни больших и малых сражений, дорос от военачальника, для которого степная война — «мать родна», до полководца, ведущего сложнейшую во всех отношениях осаду мощнейшей и крупнейшей цитадели Китая^[112].

После многодневного артобстрела, многочисленных вылазок и контрвылазок начался штурм, который продолжался «16 суток и денно и нощно» [31, с. 136]. Монголы, как всегда, гнали на стены осадную толпу хошар, заполняя телами убитых рвы вокруг города. Чжурчжэни держались. Ожесточение дошло до предела, по приказу Субэдэя, так как только он мог отдать такой приказ, могила матери императора Ай-цзуна была раскопана, а ее прах осквернен. Чжурчжэни держались. Неизвестно, сколь долго мог продолжаться тот штурм и когда бы Кайфын пал, но внезапно Субэдэю высочайше было предписано ослабить осаду и просто «охранять Южную столицу» [12, с. 166]. Начался переговорный процесс. Находящиеся в ставке Угэдэя цзиньские дипломаты добились мирной передышки. Субэдэй, «приняв ласковый тон, объявил, что открыты мирные переговоры между государствами, и военные действия прекратятся» [31, с. 136], после чего владетелем Цзинь в стан монголов был отправлен чиновник с богатыми дарами и угощениями.

А в Кайфыне, городе, чудом уцелевшем под вражеским натиском, начался мор, который продолжался почти два месяца. «В течение этого времени около 90 тысяч гробов вынесено было из городских ворот, не считая бедных, которых не в состоянии были похоронить» [31, с. 137]. Осаждавшим тоже досталось от открывшейся заразы, они также несли потери, которые вынудили Субэдэя отвести большую часть войск от Южной столицы. И скорее всего, факт ослабления натиска монголов послужил поводом к прекращению переговоров, которые закончились в конце августа 1232 года убийством в Кайфыне посла Угэдэя Ган Цина и тридцати его сопровождающих. В предыдущих главах уже подчеркивалось, с какой щепетильностью относились монголы к актам убийств своих дипломатов, в данном случае чжурчжэни сами создали себе проблему. Переговоры закончились, на сцену опять вышел «свирепый пес».

Субэдэй, перегруппировав после двухмесячного перемирия вверенные ему войска, намеревался продолжить осаду, но тут пришло известие о том, что гун Вушань движется с немалыми силами на помощь Кайфыну. Вушанем было собрано стотысячное войско, и хотя боевой дух чжурчжэней был подорван предыдущими поражениями, все равно это была грозная армия, способная дать еще одно полевое сражение монголам, тем более что на соединение с ней выдвинулся с крупным отрядом «советник цзиньского канцлера Вэньян Сыле» [12, с. 166–167]. Еще один корпус вел Чигя-кацик. Субэдэй должен был действовать быстро, не позволив троим чжурчжэньским полководцам соединить свои силы. И действительно, он разгромил Вушаня, Вэньян Сыле и Чигя-кацика по отдельности, захватив их обозы и лишив Кайфын дополнительных запасов продовольствия.

Победы над тремя «генералами» были последними победами Субэдэя, которые он одержал, будучи в ранге заместителя Толуя. В конце сентября 1232 года младший из чингисидов скончался, и все его полномочия перешли к Субэдэю, который отныне стал главнокомандующим над всеми монгольскими армиями, расположенными в Китае, главнейшим орхоиом, которому подчинялись такие видные монгольские полководцы, как Тэмодай, Тачар, Алчжар, а также его соратник по Великому рейду Исмаил. Значимость личности Субэдэя во время последнего акта войны против Цзинь была очевидна еще и по той причине, что Великий каан Угэдэй зимой 1232–1233 года пребывал в Монголии, «охотился в полях при Наран-чилаун^[113]» [12, с. 167], а это означало, что Субэдэю была доверена вся кампания. Угэдэй самоустранился даже от фиктивного выполнения функций главнокомандующего, и, возможно, это связано с тем, что он, как и покойный Толуй, подхватив где-то там, в Китае, заразу, болел и не рисковал возвращаться в губительный для степняка климат. Свидетельством тому является целая глава в «Сокровенном сказании», в которой описаны и недуг Угэдэя, и смерть Толуя [14, с. 220–222].

Но вернемся к Субэдэю. Его войска, как и несколько месяцев назад, плотно обложили Кайфын со всех сторон, перерезав все пути для провоза продовольствия. В городе начался голод, а следовательно, появились и недовольные. Ай-цзун в самом начале 1233 года, бросив на произвол судьбы столицу, население, войска и собственную семью, «бежал в Гуйдэ[фу]^[114]» [12, с. 167].

Направляясь туда и мчась из одной провинции в другую, он, подобно хорезмшаху Мухаммеду, потерял голову от страха и, наделав массу глупостей, издавая противоречивые приказы, реляции о победах, которых не было, внес сумятицу и в среду своих войск, и в головы подданных. Тем более что Субэдэй, верный своему принципу добивания противника, и не думал оставлять Ай-цзуна в покое. Когда «владетель Цзинь переправился через [Хуан]хэ и направился на север, [Субэдэй] догнал и разбил его у горного хребта Хуанлунган^[115], было отрублено более 10 000 голов» [12, с. 230].

После того сражения, в результате которого Ай-цзун был окончательно заблокирован в Гуйдэ[фу] монгольский главнокомандующий приоритетной для себя посчитал задачу по скорейшему захвату Кайфына. Субэдэй «день ото дня теснее осаждал город, почему осажденные не могли иметь ни малейшего сообщения со вне. Горстка риса дошла до двух ланов серебра. Одни в виду других умирали от голода. Чиновники и жены их большей частью просили милостыню по улицам. Некоторые дошли до того, что ели своих жен и детей (курсив мой. — В. З.)^[116]. Всякие изделия из кожи варили для утоления голода. Дома знаменитых фамилий, лавки и трактиры, все было сломано на дрова» [12, с. 147–148].

Бегство Ай-цзуна и последовавшая после этого попытка вырваться из города «государынь» и других близких родственников чжурчжэньского императора вылились в то, что тлеющий в Кайфыне заговор, возглавляемый некоторыми офицерами, вспыхнул огнем, загасить который цзиньская администрация уже не могла. Заговорщиков возглавил «командующий западной стороной [города] Цуй Ли» [12, с. 167]. По его приказу были зарезаны преданные Ай-цзуну наместники Вэньян-Нушень, Вэньян-Синеабу «и еще около десяти других чиновников» [31, с. 148]. Цуй Ли, выслуживаясь перед новыми хозяевами Северного Китая, начал кампанию террора в Кайфыне уже не против приверженцев Ай-цзуна, а против просто богатых людей, «производил грабительства и бесчеловечные лютости» [31, с. 148], собирая золото и серебро для предстоящей отправки монголам, обобрав даже вдовствующую императрицу, а заодно и супругу Ай-цзуна Туктань.

«Летом в четвертой луне (11 мая — 9 июня) Субэдэй вышел к Цинчэну^[117]» [12, с. 167], куда Цуй Ли тут же послал переговорщиков, и монгольский полководец согласился на встречу с человеком, предавшим своего хозяина. «Цуй Ли в царском одеянии и с царскою помпою выехал для свидания с ним» [31, с. 149]. Субэдэем был устроен пир, «при котором Цуй Ли служил ему, как отцу, рабски, а по возвращении в город сжег все отбойные машины» [12, с. 149].

На том же пиру были заключены все договоренности по окончательной сдаче Кайфына. Но перед вступлением монголов в город «Цуй-Ли взял вдовствующую государыню Ван-ши, государыню супругу Туктань, князей: Вань-янь, Цун-ко и Ваньян-меу-шунь и цариц, всего 37 колясочек, около 500 обоего пола родственников царского племени Янь-шен-гун, Кхун-юань-цо, славных ученых, монахов трех сект, лекарей, художников, швей и препроводил их в Цин-чен» [31, с. 151]. После чего по приказу Субэдэя все князья и принцы крови были убиты, законы войны, установленные Чингисханом, исполнялись неукоснительно… Всех женщин отправили в Каракорум, где по пути туда они «претерпели большие горести» [31, с. 151]. А Субэдэй наконец вступил в Кайфын, осада которого, продолжавшаяся долгие месяцы, закончилась. По своему накалу и драматизму взятие монголами Кайфына может быть приравнено к другим величайшим осадным баталиям, а именно штурмам Тира и Алезии в древности, Константинополя и Иерусалима в (средневековье, Севастополя и Плевны в новое время. «Когда орда ворвалась в город, шестьдесят тысяч девушек бросились с крепостных стен, и еще долгие годы опустошенный город отпугивал оставшихся в живых людей тем, что было во рвах…» [11, с. 85].

Предатель Цуй Ли в полной мере испытал на себе вероломство, на которое был способен Субэдэй… а может, это было и не вероломство, а естественное отношение последнего к Иуде чжурчжэньского происхождения? По вступлению в Кайфын в дом Цуй Ли ворвались «солдаты монгольские… забрали его жену, наложниц и все сокровища… Цуй Ли по возвращении слезно зарыдал и тем кончил» [31, с. 151], но несмотря ни на что предатель еще целый год преданно служил новым хозяевам.

Тем временем Субэдэй, памятуя о том, что сопротивляющийся город должен быть вырезан, «отправил к монгольскому государю нарочного со следующим представлением: „Этот город долго сопротивлялся; многие офицеры и солдаты изранены; прошу дозволения вырубить город“. Елюй-чуцай, услышав об этом, поспешно явился к монгольскому государю и сказал: „Генералы и солдаты несколько десятков лет подвергались суровостям времен и единственно имели прение о земле и жителях ее“. Монгольский государь не соглашался. Елюй-чуцай еще сказал: „Различные художники и мастера, чиновники и народ, знаменитые и богатые фамилии, все собраны в городе. Если умертвить их, то ничего невозможно будет получить, и так мы по-пустому предпринимали труды“. После монгольский государь указал, чтобы, исключая фамилию Ваньянь^[118], прочих всех простить. В это время уклонившихся в Бянь от оружия еще было 400 000 семейств, которые все избавились от смерти. Этот случай принят законом на будущее время» [31, с. 151–152].

Получается, чжурчжэни были уничтожены, китайцы же — помилованы.

После падения Кайфына летом 1233 года основные боевые действия были перенесены в Ляодун, где отличился сын Субэдэя Урянхатай, который «сокрушил Ваньну^[119]» [6, с. 505] и закончил свой поход на берегу Тихого океана. К осени 1233 года империи Цзинь практически более не существовало. Ай-цзун нашел свое пристанище в городе Цайчжоу^[120], который и стал последней столицей чжурчжэней. Субэдэй отправил осаждать Цайджоу Тачара, в то же время ведя переговоры с супами «о союзе в разделе земель Цзинь» [6, с. 348], им были обещаны Хэнань и Кайфын. На какое-то время монголы и южные китайцы стали союзниками, совместно штурмуя последний оплот Ай-цзуна. Субэдэй в январе 1234 года был уже у Цайчжоу, разбив свой шатер перед городом, в котором разворачивалась последняя глава истории столетнего доминирования чжурчжэней в Китае. Тём временем Ай-цзун передал престол принцу Чен-линю, а после того «повесился и по завещанию был сожжен. Город взят приступом; Чен-линь захвачен в плен и убит. Войска царства Суп взяли обгорелый труп пючжэньского государя и увезли с собой.

Династия Гинь погибла» [31, с. 163].

Субэдэй выполнил возложенную на него задачу, империи Цзинь больше не существовало. На очереди отныне были суны, которые, польстившись на территориальные приобретения, помогли своим будущим могильщикам, а монголы все, что передали им в начале 1234 года, в конце того же года отобрали обратно. В том виртуозном дипломатическом ходе главную роль играл Субэдэй, которого спустя год после уничтожения Цзинь привлекали совсем другие планы. Заслуга «свирепого пса» в окончательном крахе державы чжурчжэней очевидна. Двух лет его главнокомандования вполне хватило на завершение той бесконечной войны. Надо также учитывать и другое территориальное приобретение, совершенное монголами в 1234 году, невозможное без участия Субэдэя. После взятия Цайчжоу происходит «добровольное подчинение Тибета» [5, с. 690], а Великий каан отныне мог рассчитывать на официальное его признание как китайского императора.

Возвращаясь в Монголию, Субэдэй отдал приказ, выходящий за рамки того имиджа, который он приобрел за годы своего ратоводствования. В «Юань Ши» говорится о том, что жители Кайфына пребывали во время и после осады в жалком состоянии, они гибли от голода. Акты людоедства не были чем-то необычным, поэтому «Субэдэй отдал приказ, отпускавший на север его [Бяньляня]¹ население переправляться через [Хуанхэ] для поиска пропитания» [12, с. 230]. Что это было? Жалость? Навряд ли. Скорее всего, Субэдэй относился к этим людям, уже как к потенциальным подданным и, проанализировав доводы, приведенные Елюй Чуцаем, согласился с ним.

Субэдэй прибывал в Коренную орду победителем и одним из первых лиц империи. Впереди его ждал еще один поход, Великий поход, в результате которого политические процессы, проходившие в Восточной Европе, претерпят изменения до такой степени, что отголоски тех событий продолжают до сих пор оказывать влияние на жизнь всего евразийского пространства.

Глава вроде закончена, но стоп! Мы забыли о Цуй Ли, и поведать о его кончине обязанность автора. Так вот, этого изменника и клятвопреступника, когда пришла пора, зарезали, затем труп его, привязав к конскому хвосту, таскали по городу, после чего изрубили на куски, а голову вывесили напоказ. «Некоторые вырезали у Цуй-Ли сердце и сырое съели» (курсив мой. — В. 3.) [31, t. 171].

Часть пятая. Во главе великого западного похода

Все, что захватили в то время, — это заслуга Субэдэя!

Бату (Батый). Юань Ши. Цзюань 121

Глава первая. От курултая к курултаю

Покончив с Цзинь, Субэдэй-багатур зимой 1234 года направился в Монголию. Ведать всеми делами в покоренной империи остался Чилаун, внук Мухали, унаследовавший от деда и отца титул вана [12, с. 170]. Первый полководец империи отныне вынашивал новые старые планы и намеревался дойти до края Великой степи и выйти к «последнему морю». Он знал о стратегических замыслах Угэдэя, знал, что одним из основных направлений предстоящей агрессии будет запад, но Субэдэй стремился к тому, чтобы из приоритетных направлений западное стало главнейшим.

Впрочем, вначале был «сбор всех князей… на реке Орхон» [12, с. 1681. В этот монгольский день победы над Цзинь, «пировали и стреляли из луков» [12, с. 168]. Именно на том сборе Великий каан Угэдэй, его брат — «хранитель Ясы» Чагатай, канцлер Клюй Чуцай и Субэдэй-багатур разработали план мероприятий на последующие год-два. В течение этого времени было необходимо провести курултаи, на которых ни много ни мало должна была решиться судьба евразийской цивилизации. Прятавшиеся друг от друга еще полвека назад по степным и лесным урочищам, одевавшиеся в звериные шкуры кочевники и охотники не могли и предположить, что их дети и внуки, в буквальном смысле, лакая дорогущее вино, приготовленное в Поднебесной из драгоценных потиров, захваченных в Хорезме, будут рассуждать о перспективах войны с Сун с выходом к современным границам Лаоса и Вьетнама и одновременном разгроме Руси, Венгрии и всей Западной Европы. То, к чему стремился Чингисхан, свершилось, ускорение, которое он придал своим подданным, и не думало замедлять свой бег, а выдвинувшиеся при нем «люди длинной воли», такие как Субэдэй или Чаган, были поддержаны целой лью молодых, жаждущих кровавой славы тысячников и темников.

Тем временем, в конце мая — начале июня 1234 года в «местности Далан-даба^[121]» [12, с. 168] состоялся курултай. Интересно, что перед этим съездом был опубликован высочайший указ, первый пункт которого гласил: «Все те, кто в случае сбора не прибудут, а останутся в праздности у себя, — будут обезглавлены» [12, с. 169]. Коротко и ясно, а то запировались… Чувствуется чья-то железная рука. Чья?

Курултай 1234 года отмечен принятием новой редакции Великой Ясы [12, с. 272], где особое внимание уделяется «военным распоряжениям» [12, с. 169]. Эти распоряжения еще более усилили строгости в монгольской армии. Прямое отношение к ужесточению внутривойсковых положений, несомненно, имел Субэдэй, и ему было что добавить, потому как войско, созданное Чингисханом на заре XIII века, отличалось от войска, имевшегося в распоряжении Угэдэя, и это связано в первую очередь с появлением в нем многочисленного контингента из покоренных народов, который количественно уже превосходил и самих монголов, и представителей племен, примкнувших к ним в период с 1204 по 1220 годы, а также исходя из опыта войн за последние четверть века, которые велись не только в «Диком поле», но и на территориях, занимаемых высокоразвитыми цивилизациями.

Когда протрезвевшие царевичи и нойоны собрались в Далан-даба, произошло событие, повлиявшее на решение Угэдэя о том, по кому должен быть нанесен первый массированный удар монгольских армий. Первоочередной целью отныне стало южно-китайское государство, империя Сун. Ее владыка Ли-цзун совершил ошибку, которая разъярила Великого каана и весь его ближний круг и дала повод для развязывания новой крупномасштабной войны в Китае. Что же такого сделали суны? Дело в том, что после взятия Цайчжоу останки последнего императора чжурчжэней, как говорилось выше, достались китайцам, что не устраивало монголов. Возникли споры на тему, кому будет принадлежать обгоревший труп. Представители Угэдэя требовали голову, а «сунцы этого не хотели и спорили… в конце концов они отдали монголам чью-то руку» [12, с. 272]. Вообразите, как Угэдэю преподнесли этот, хотя и подсоленный, но изрядно попахивающий предмет, неизвестно кому принадлежавший. А при условии, что таких «раритетов» биологического происхождения у монгольского каана было хоть пруд пруди, легко представить его ярость и гнев, а также появившееся желание разделаться со спесивой империей. Война с сунами началась уже в конце лета, и тогда же они потерпели первое поражение от «оскорбленных» монголов, которых вели Чилаун и Тахай.

Замыслы Субэдэя по принятию решения об общемонгольском походе на запад в 1234 году не осуществились. На том курултае было лишь подтверждено поручение Бату, как правителю улуса Джучи, вести самостоятельные военные операции собственными силами в западном направлении, что не устраивало ни джучидов, которые пускали слюни, поглядывая на не сдающуюся Волжскую Булгарию и благодатные степи, раскинувшиеся от Итиля до Дуная, ни Субэдэя, который вот уже тридцать лет прорубал «окно в Европу» сквозь Дешт-и-Кипчак.

Впрочем, Субэдэй, как главный идеолог «партии войны», на Западе делал все, чтобы она началась там как можно быстрее, главным его козырем было неудачное вторжение монголов в пределы Волжской Булгарии, осуществленное в 1232 году, когда орда, хотя и зимовала, «не дойдя до великого города Болгарского (Булгар)» [46, с. 112], добиться успеха не смогла. Кукдай с возможно уже появившимся в своих владениях Бату были остановлены булгарами в районе нынешней Бугульмы [25, с. 216], что показало желание и умение одних обороняться, защищая свои земли от захватчиков, и неспособность других — джучидов — своими силами осуществить завещание Чингисхана. Но важнейший фактор неуспеха монголов в Поволжье в 1232 году — это отсутствие в войсках Субэдэя: как ни крути, а без него у Бату ничего не получалось.

Весной 1235 года, когда «были возведены стены города Каракорум и строился дворец Ваньаньгун»^[122] [12, с. 170], состоялся курултай, сутью которого было объявление войны… всему миру. Монгольские армии выступили против Кореи и империи Сун, в направлении Багдада и Закавказья, а главное, был объявлен общемонгольский поход на запад. «Это решение^[123] было очень смелым — и самым фатальным в истории монгольской империи» [16, с. 278]. Несмотря на очевидные успехи в Китае, монголам не удалось быстро покорить Сун, война с ними затянется на десятилетия, и причиной этого, по мнению Дж. Уэзерфорда, является отсутствие там «единой точки приложения сил и помощи со стороны Субэдея» [16, с. 278]. Повторюсь, как ни крути, а без него теперь уже и у Угэдэя возникли проблемы… «А вот европейская кампания, несмотря на постоянную грызню между младшими чингизидами, принесла ошеломляющий военный успех» [16, С. 278].

Но теперь по порядку. На начавшемся курултае Субэдэем был подан доклад о состоянии дел на рубеже Итиля. При этом «Субэгэдэй-батор известил Угэдэй-хана, что народы» [14, с. 219], населяющие западные страны «противоборствуют отчаянно» [14, с. 219]. Источники не сообщают прямо о том, как Субэдэй доказывал необходимость общемонгольского похода на запад, но решение Угэдэя и курултая подтверждает, что доводы первого полководца были существенны и что силами лишь улуса Джучи «повоевать ханлинцев, кипчаков, бажигидов, русских, асудов, сасудов, мажаров, кэшимирцев, сэркэсцев» [14, с. 218–219] и прочих невозможно. Субэдэй и его партия напирали на то, что необходимо «исполнить волю Чингиз-хана — завоевать северо-западные страны и включить их в состав владений Джучи» [33, с. 206].

Решение Угэдэя было следующим: «Да отошлют властители уделов в сей поход самого старшего из сыновей своих! И те наследники, кои уделов не имеют, равно и темники, и тысяцкие, и сотники с десятниками и прочие, кто б ни были они, да отошлют в поход сей самого старшего из сыновей своих! И все наследницы и все зятья пусть старших сыновей в рать нашу высылают!» 114, с. 219]. То, чего Субэдэй добивался в течение нескольких лет, исполнилось. Общемонгольский поход на запад был объявлен. Беспрецедентный по своему размаху, с военной точки зрения он был беспрецедентным и по количеству царевичей-чингисидов, участвовавших в нем. «В походе приняли участие более десяти потомков Чингисхана и его братьев» [47, с. 87]. Не будем их всех перечислять и вдаваться в дискуссии, кто именно из огланов и в какое время принимал участие в военных действиях, потому как количество их колебалось за счет выбывающих и заступающих на должности в течение всей кампании. Но следует сразу же разделить чингисидов по занимаемым ими должностям и выделить из них главнейших. «На царевича Бури, внука Чагатая, было возложено командование над всеми царевичами… на Гуюка, старшего сына Угедей-хана — командование над выступающими в поход частями Центрального улуса» [33, с. 206–207]. Бату командовал туменами из состава своего нарождающегося государства, и хотя Т. И. Султанов утверждает, что «верховное командование монгольской армией было поручено Бату» [33, с. 207], не стоит старшего джучида, по крайней мере на начальном этапе похода, наделять полномочиями джихангира всего предприятия.

Хан Батый (Чжуван Бату). Старинный китайский рисунок [46, с. 111]

В «Юань Ши», кстати, в жизнеописании Субэдэя говорится о том, что «Тай-цзун^[124] отдал повеление чжувану Бату пойти походом на запад на Бачмана…» [12, с. 230]. На Бачмана — значит на кипчаков, и лишь на кипчаков. Тем более что современный биограф Бату Р. Ю. Почекаев отмечает, что «свидетельством уникальности похода на Запад стало то, что изначально, по-видимому (курсив мой. — В. 3.), не был назначен его верховный главнокомандующий» [47, с. 86]. Но что это за формулировка «по-видимому»? Нужно наконец-то сломать избитое, размытое представление о колхозной форме управления 150-тысячной ордой и о том, кто же командовал тем походом. Однозначно можно утверждать, что главнокомандующим был Субэдэй-багатур, который отвечал и за войско, и за разведку, и за дипломатию, и за чингисидов. «Направляющим умом этого похода, как и последующего европейского^[125], был Субедей» [7, с. 278]. Именно он «разработал план похода на Запад и блестяще реализовал его (1236–1242)» [33, с. 420]. Субэдэй «воплощал в себе весь накопленный опыт степного охотника и воина, который долго шел за Чингисханом…» [16, с. 279], «отлично разбирался в ведении осадной войны и использовании огромных боевых механизмов, а также использовании пленников в военных целях, приобрел ничем не заменимые навыки ближней и дальней разведки, охраны ставки, взятии городов…». Ко времени курултая 1235 года Субэдэй «накопил колоссальный опыт организации степного войска» [11, с. 87], и потому только он мог быть тем военачальником, на которого возлагалось руководство Великим западным походом. Конкурентов в среде монгольских полководцев у Субэдэя не было. Даже такие безусловно талантливые чингисиды, как Гуюк, Бату или Мункэ, по большому счету, были, может, неплохими темниками на тот момент, и не более ^[126].

Чтобы завершить размышления о роли Субэдэя в том эпохальном столкновении Азии и Европы, остается прибегнуть к первоисточникам. В «Сокровенном сказании» черным по белому написано, как Чагатай советует Угэдэю: «Всех наших старших сыновей давай пошлем вслед Субэгэдэю!» [14, с. 219] и «в помощь Субеетаю» [22, § 270] «автор „Сокровенного сказания“, как видим, всячески старается подчеркнуть роль Субэдэя, фактически представляя его главным предводителем похода, а Чингизидов — его „помощниками“»[47, с. 86–87]. Действительно, если бы это было не так, то в таком официальном для той эпохи документе, как «Сокровенное сказание», внимание на этом факте не акцентировалось бы. А вот в «Юань Ши» вообще предельно ясно записано, что Угэдэй приказал Субэдэю «командовать главной армией» [12, с. 230]. И тут добавить нечего, коли уж Великий каан приказал — исполняй! И что поразительно, так это сообщение «Ипатьевской летописи», выделяющей Субэдэя как равного прочим чингизидам, хотя и «не от рода их» [12, с. 19], уж кому-кому, а вот такому незаинтересованному лицу, как православный монах-летописец, можно верить, его подача материала не может не быть абсолютно объективной, что лишний раз доказывает значительность и вес нашего героя в среде «аристократов» монгольской империи, тем более в среде представителей клана борджигин.

Итак, курултай дал добро на завоевание Запада, и, как пишет В. А. Чивилихин, «…главный исполнитель экспансионистских замыслов паразитической степной верхушки, объединения политиков и милитаристов-феодалов, хорошо приспособившихся таскать каштаны из огня чужими руками» [И, с. 87] Субэдэй-багатур направил поводья своего коня в Дешт-и-Кипчак, где его ждали те самые каштаны.

Глава вторая. Тактика. Стратегия. Разведка

Субэдэй-багатур, после победоносно завершенной войны против чжурчжэней увенчанный титулом «да-цзян», что означает «главный или великий полководец» [12, с. 243, 330], сразу же после курултая направился в центральную часть Дешт-и-Кипчак, ибо ему было предписано Угэдэем «быть в авангарде» [12, с. 230], что не только подразумевало нахождение впереди войска, но и означало в данной ситуации активные разведывательные и дипломатические мероприятия, а также разработку плана будущей войны уже непосредственно на месте. В конце лета 1235 года Субэдэем и его помощниками начала осуществляться полномасштабная рекогносцировка, охватывающая огромные территории по нижнему и среднему течению Итиля, у границ Волжской Булгарии и отрогов Южного Урала.

Ближайших своих противников Субэдэй знал досконально. Половцы, обитавшие в пределах Итиль — Дон, башкиры и булгары оказались первыми, на кого должны были обрушиться монгольские орды. Целью второго этапа вторжения являлись финно-угорские, северокавказские племена, западные половцы и Русь. Завершающим весь поход событием должно было стать всепоглощающее завоевание Западной Европы, завоевание, с которым ни шли бы ни в какое сравнение вторжения гуннов, аваров, арабов, угров (мадьяр) и прочих пришельцев с востока. Разведка Субэдэя работала превосходно, и если в отношении приитильских половцев и булгар ее можно назвать тактической, то действия эмиссаров да-дзяна на Руси и в Западной Европе следует отнести к стратегической ее составляющей. На первом месте в стратегической части плана Субэдэя была Русь. Без нейтрализации этого, даже раздробленного на несколько княжеств, государства поход на запад представлялся невозможным, и, уже в который раз повторяясь, приходится констатировать, что главнейшей задачей, осуществляемой монгольскими военачальниками, было прикрытие фланга, в данном случае северного. О том же, что монгольские шпионы успешно действовали на Руси, говорится в Тверской летописи. «Узнали безбожные татары… о великом богатстве, собранном за многие годы, и двинулись они из восточных стран» [41, с. 161]. Но Русь была лишь одним из этапов в захватнических разработках Субэдэя.

За Русью раскинулись королевства, лучшие воины которых прославились своими кровавыми подвигами в Святой земле и Византии, за Пиренеями и в Прибалтике. Псы-рыцари Папы Римского, распевавшие хоралы, славящие Бога, одновременно с тем сжигая заживо язычников и схизматиков, были ничем не лучше и не хуже свирепых псов Чингисхана в своем рвении к насилию, избиению и грабежу. Столкновение между Каракорумской и Римской псарнями становилось неизбежным, поэтому «разведка монголов, нити которой сходились у Субедея… успела протянуть свои щупальца далеко на запад. Через венецианцев Субедей был в сношениях с самыми разнообразными общественными слоями Европы и, по мнению подполковника Рэнка, сам папа не был для него недоступен» [7, с. 277]. Необходимо отметить, что Субэдэй был прекрасно осведомлен через своих юртаджи о состоянии дел в Западной Европе и еще в 1234–1235 годах во время курултаев, на которых решался вопрос о Великом походе, он располагал сведениями о боевых качествах воинов, с которыми монгольским батурам предстояло схватиться. Вот что посредством выступления Великого каана Угэдэя передает «Сокровенное сказание»:

«…народ там свирепый» [12, с. 309], «страшны они в неистовстве своем» [14, с. 219]. «Это — такие люди, которые в ярости принимают смерть, бросаясь на собственные мечи» [12, с. 309], «и, сказывают, их клинки остры» [14, с. 219]. Конечно же, авторы бессмертного сказания хотели подчеркнуть, что легкой прогулки по западным странам даже железным туменам, ведомым Субэдэем, не будет.

О каком же народе идет речь? Сразу следует отмести в сторону булгар и кипчаков, последних, кстати, Субэдэй еще в 1223 году называл «конюхами», и посему они никак не могут подпасть под разряд «свирепых». Но были в те времена на западе бесстрашные рубаки, о которых хронист XIII века^[127] писал: «Подобно бешеным псам (курсив мой. — В. 3.) или волкам, они грызли собственные щиты; они были сильны, как медведи или вепри; они повергали врагов наземь, их не брали ни сталь, ни огонь» [49, с. 72]. Так кто же они? Ответ однозначный — «щитогрызцы», не кто иные, как берсеркеры — лучшие воины из скандинавов. Именно о них идет речь в повести, написанной в тысячах морских миль по прямой от фьордов Норвегии, Дании или Швеции. Вот так работала разведка Субэдэя! Были ли в тогдашней Европе ратоборцы, за редчайшим исключением, кроме норманнов, о которых упоминали бы источники, как готовых совершить акт суицида, бросаясь на собственные мечи, дабы избежать позора плена? Не было! «Вот и предпочитали воины кончить жизнь „почетным“ самоубийством, до последнего оставаясь свободными» [50, с. 480]. Конкурентами берсеркеров были батуры из армии Чингисхана. Еще раз вспомним того монгола, который убил себя, но не отдался пленившим его грузинам на пытки и растерзание.

Итак Субэдэй-багатур, великий да-цзян, прекрасно осведомленный о физической географии всей Европы, имевший под рукой ее тогдашнюю политическую каргу и знавший о том, что «свирепые» обитают где-то на берегах «последнего моря», прибыв в пределы улуса Джучи, начал подготовку всего предстоящего похода. Согласно повелению Угэдэя монгольские войска из разных частей империи стали прибывать в Дешт-и-Кипчак, предписание Великого каана выполнялось безоговорочно. Задачей Субэдэя в тот момент было не только правильно расположить тумены на исходных позициях, но и разделить некоторых царевичей по разным участкам фронта ввиду их взаимной неприязни, как, например, Бату и Бури.

По мере формирования общемонгольского войска на западном направлении в 30-х годах XIII столетия в среде ученых не утихает великий спор о его численности, и существует ряд прямо противоположных умозаключений на этот счет. Л. Н. Гумилев утверждал, что в составе монгольской армии насчитывалось «30–40 тысяч человек» [34, с. 116], но при этом необходимо помнить, что численность войск собственно улуса Джучи к тому времени составляла три-четыре, максимум 5 туменов, чего явно не хватало для осуществления грандиозных экспансионистских планов, задуманных еще Чингисханом. Э. Хара-Даван называл и другую цифру: «…военная сила… едва ли превышала 230 000…» [7, с. 278], а генерал-лейтенант М. И. Иванин, представитель русской исторической науки второй половины XIX века, допускал, что «Батыева рать достигала численности 600 000 человек…» [7, с. 2791. Очевидно, что последние две цифры представляются абсолютно завышенными, в то время как первая неимоверно занижена. Многочисленные исследования по данному вопросу за последние десятилетия сводят количественный состав всей монгольской армии к 120–150 тысячам воинов, с этими расчетами, скорее всего, и следует согласиться. Однако это не говорит о том, что все эти войска постоянно находились на каком-то одном участке. Кошуны в составах от двух до пяти туменов действовали на нескольких направлениях всего огромного фронта, как, впрочем, и отдельные корпуса и отряды в одну или несколько тысяч нукеров или более мелкие группы разведчиков в несколько сот всадников. Все они были рассыпаны на территориях площадью в несколько сотен тысяч и даже миллионов квадратных километров, поддерживали между собой постоянную связь и готовы были быстро соединиться перед решающей схваткой.

Субэдэй-багатур в то время давно уже вырос из положения командующего, который постоянно имел при себе крупное воинское соединение, в этом не было необходимости, так как вся степная армада находилась в его распоряжении. Он со своей «личной тысячью», которая могла достигать и двух, и пяти, и более тысяч отборных воинов, дефилировал от одной группы войск к другой. В разное время в разных ситуациях он мог быть рядом то с Гуюком, то с Мункэ, то с Бату или Бурундаем, а мог и находиться в своем вотчинном тумене, которым ведал Урянхатай, или же, погрузившись в раздумья или приболев (годы брали свое), довериться в ведении дел своей «тысячи» младшему из сыновей Кокэчу.

А пока что Субэдэй осенью 1235 года решал вопрос, на который нужно было получить скорейший ответ. Какую из противоборствующих сторон и на каких основаниях поддержат башкиры?

Глава третья. Гроза с востока

Неотъемлемой частью Великого западного похода является принуждение к союзу с монголами башкир, пройти мимо которых и оставить в тылу их непокоренные, свободолюбивые племена захватчики не могли. Следует сказать, что само завоевание монголами земель, населенных башкирами, затянулось на несколько десятилетий. Первое столкновение, а вернее сказать, соприкосновение между ними произошло еще в 1207 году во время похода царевича Джучи против «лесных народов» [14, с. 190] где-то на среднем Иртыше, после чего «башкирды», как именует башкир Казвини [38, с. 274] присутствуют практически во всех списках народов, подлежащих покорению. Вторая встреча башкир и монголов, скорее всего, относится к 1216 году, ко времени похода Субэдэя в пределы Дешт-и-Кипчак, когда он с Джучи и Тохучаром преследовал меркитов. Прошло еще несколько лет, и вот в период хорезмийской кампании Чингисхана и Великого рейда Субэдэя — Джэбэ, т. е. в 1220–1223 годах, башкиры почувствовали в полной мере прямое непрекращающееся давление со стороны алчущих новых жизненных пространств пришельцев с востока, но опять же, это были столкновения на границах.

Полномасштабное начало завоевания Башкирии следует отнести к 1229 году [51, с. 42], когда Субэдэй возглавлял так называемую вторую волну монгольского нашествия, хлынувшего в Восточную Европу [8, с. 174]. После того как он был отозван Угэдэем на войну в Китае, непрекращающиеся боевые действия против булгар и башкир вели Кукдай и джучиды. Надо полагать, что очевидных успехов в той войне не было, так как источники вообще не упоминают о каких-либо победах. Башкиры сопротивлялись, что побудило монгольских владетелей и полководцев начать переговоры с неподдающимися племенами и не с целью, чтобы впоследствии обмануть, как это было с половцами в 1222 году или сунами в 1234-м, а принять их в состав державы на приемлемых для обеих сторон условиях, как, например, ойратов в 1208-м или уйгуров в 1211 году [12, с. 148–149].

Первоначальной задачей Субэдэя зимой 1235–1236 годов было уговорить башкир на союз с монголами, причем от успехов той дипломатической миссии зависели сроки выступления всей орды на Запад. В данной ситуации прослеживаются последовательные действия Субэдэя как полководца и дипломата. Он не обрушил военную мощь и на Волжскую Булгарию, и на ее восточных соседей одновременно, что привело бы к преждевременной эскалации агрессии, а действовал имперским методом — разделяй и властвуй. Причем для одних он приберег «кнут», а для других держал в запасе «пряник». Так, «в 1236 г. венгерский монах Юлиан встретил в Башкирии татарского посла» [5, с. 429], видимо, переговоры шли полным ходом. По мнению Н. А. Мажитова и А. Н. Султановой, «рассказы Юлиана и Иоганки^[128] дают основание утверждать, что вхождение башкир в империю Чингисхана в начале XIII в. носило, в целом, договорной характер, и им было разрешено иметь свое государственное управление во главе со своим ханом^[129]. Во вновь включенных землях, приобретаемых силой, татаро-монголы никогда не оставляли местных правителей: их либо казнили, либо отправляли в качестве пленников в Орду. Так, например, были казнены все половецкие и кыпчакские ханы, а башкирам же было сделано исключение ввиду добровольного характера их подчинения» [39, с. 333–334].

Таким образом, в результате политико-дипломатических действий, предпринятых Субэдэем в первой половине 1236 года, башкиры были нейтрализованы и вышли из части активно противодействующих монголам народов. Булгары остались один на один с захватчиками. По утверждению Л. Н. Гумилева, в 1235 году «монгольское войско вышло из этой тяжелой войны не ослабленным, а усиленным» [5, с. 429] башкирами, участвовавшими в составе армий вторжения в качестве союзников [5, с. 429]. Однако ни в коей мере нельзя забывать «о том, что татаро-монголы в Западном Башкортостане устроили массовое истребление и грабежи» [39, с. 341]. Причиной было то, что группа башкирских племен, проживавшая «по Ик, Мэллэ, Минзели, т. е. по левобережью Белой и Камы… находилась в союзнических отношениях с Волжской Болгарией и оказывала ей всяческую поддержку» [39, с. 341].

Оставив за спиной «умиротворенную» Башкирию, Субэдэй начал концентрировать корпуса на определенных участках всего кипчакского фронта. Именно фронта, потому как по его замыслу боевые действия должны были начаться и в низовьях Итиля, и в его среднем течении, и Прикамье. Подобных по своему географическому охвату военных операций мировая история до той поры не ведала.

Здесь необходимо вернуться к вопросу о численности монгольских войск, участвовавших в первых этапах Великого западного похода. В этой связи особо важно отметить, что поход начался не где-то там в районе Иртыша или Балхаша, что было бы абсолютно неверно даже с экономической точки зрения, и вполне можно согласиться с мнением некоторых ученых о том, что огромное, более чем стотысячное войско с полумиллионным подвижным составом с трудом могло бы себя прокормить, проделывая путь от Алтая до Урала, однако и занижать численность орды нельзя. Бард в «Сокровенном сказании» вещает: «Когда же войско будет многочисленно, все воспрянут и будут ходить с высоко поднятой головой» [12, с. 309]. Что же обеспечило высокий количественный состав армии вторжения? Главным образом действия Субэдэя, которые были направлены на постоянное неослабевающее наращивание сил на западе начиная с 1225 года и далее, тем более нельзя забывать о сформированном им еще в середине 20-х годов того века 30-тысячном войске, которое увеличилось за счет отрядов улуса Джучи и постоянно находилось на западных границах империи. Никакой проблемы с прокормом туменов, подтягивающихся в район Джаиха, не было. Они двигались к указанным пунктам дислокации с интервалом в несколько месяцев и разными маршрутами, в результате чего флора и фауна степи успевали восстанавливаться.

В конце лета — начале осени 1236 года монгольская армия пребывала на исходных позициях. Южный кошун, расположенный в низовьях Итиля, составлял два-три тумена и находился в ведении Гуюка и Мункэ. На границах с Волжской Булгарией были сосредоточены главные силы орды, шесть-семь туменов, которые вели Субэдэй, Бату и прочие царевичи. Кроме того, между северной и южной группировками войск на охране коммуникаций присутствовали еще два корпуса, а также определенное количество «связистов», размещенных по ямам на территории улуса Джучи и обеспечивающих своевременную и бесперебойную доставку депеш в Каракорум и распоряжений оттуда. Из всего сказанного вытекает цифра общей численности монгольского войска — 120–130 тысяч человек, войска, состоящего из представителей самых различных азиатских племен, в котором собственно монголов было подавляющее меньшинство. Но тем не менее это войско было монгольским по духу, созданное на основании законов, оставленных Чингисханом, главным проводником которых являлся Субэдэй-багатур, который постоянно перемещался со своей подвижной ставкой, появляясь то там, то здесь, устраивая смотры войск и «усиливая строгости», после которых кому голову прочь, а кому и поощрение.

Огромные зловещие клубы пыли, поднятые десятками и сотнями тысяч лошадиных копыт, появлявшиеся над горизонтом на разных участках Великой степи, возвещали миру, что монгольское войско, ведомое лучшими полководцами и многочисленными отпрысками Потрясителя вселенной, готово начать новый круг деяний, от которых та самая вселенная содрогнется.

Глава четвертая. Вторжение

Осенью 1236 года началось массовое вторжение монголов на правобережье Итиля и в пределы Волжской Булгарии, тем самым осуществлялось практическое выполнение решений курултая по завоеванию Запада. Задачей войск южного фланга, находившихся под началом Гуюка и Мункэ, было проникновение вглубь половецких степей — в сторону Дона, Прикаспия и областей северного Кавказа. Но следует сразу же оговориться: царевичи, переправляясь через Итиль, посматривали на север, дожидаясь сообщений о разгроме булгар. И лишь получив его, зимой 1237 года устремились к намеченным целям.

Главной жертвой завоевателей в том году должно было стать государство волжских булгар. Надо отдать должное этому народу, который более 10 лет оказывал достойное сопротивление самому совершенному степному войску, но поздней осенью 1236 года булгары оказались перед лицом вторжения, отразить которое было невозможно. По этому поводу Джувейни пишет: «В пределах Булгара царевичи соединились: от множества войск земля стонала и гудела, а от многочисленности и шума полчищ столбенели дикие звери и хищные животные» [38, с. 258]. Однако несмотря ни на что оборонявшиеся попытались сразиться с захватчиками в открытом поле. «Надо полагать, что на границе войска Бату столкнулись с главными силами булгар, набранных для отпора натиску монголов. После их разгрома серьезного сопротивления монгольские войска уже не встречали» [47, с. 100]. Рашид ад-Дин в своей летописи сообщает, что после того сражения был сбор царевичей и «эмиров», на котором решили отправить «эмира Субэдая с войском в сторону асов и в пределы Булгара» [38, с. 406]. Иначе и быть не могло, из всех присутствующих самый большой опыт ведения войны против булгар имел Субэдэй, что же касается асов и алан, то это лишний раз подтверждает его значение как военного руководителя, который, находясь в Прикамье, контролировал действия войск, расположенных на отрогах Северного Кавказа и на Кубани.

Монгольские орды, «уничтожая все на своем пути, обрушились на булгарские земли… разрушены были многие города: Булгар, Булар, Кернек, Сувар и другие, подверглись массовому опустошению и сельские местности… археологами обнаружены многочисленные поселения, погибшие во время монголо-татарского погрома. Субудай, командовавший войском, вторгшимся в Булгарию, не щадил никого» [46, с. 114]. О трагических событиях, происходивших в тот год в Прикамье, повествует Лаврентьевская летопись: «В лето 6744 (1236 г.)… тое же осени приидоша от восточные страны в Болгарьскую землю безбожнии татары и взяша славный великий город Болгарьский, и избита оружьем от старца и до унаго и до сущаго младенца, и взяша товаров множество, а город их пожогша огнем, и всю землю их плениша» [51, с. 42]. В то время, когда «самый яростный из „железных псов“ Чингисхана» [27, с. 58] творил свое кровавое, но победное для монголов дело, царевичи пользовались моментом, дабы запечатлеться для истории в триумфальных реляциях. И это их право, ибо они — царевичи.

Вторжение монголов в Восточную Европу (1236–1237 гг.)

Рассматривая 1236 год как год начала Великого западного похода, принесшего с собой величайшую в истории Восточной и Центральной Европы трагедию для народов, там обитающих, исследователи упускают из виду произошедшее в том же году событие, не соответствующее устоявшимся представлениям о Монгольской империи и способах ее существования. Из «Юань Ши» (цзюань 2): «Весной в начальной луне года биньшэнь (9 февраля — 8 марта 1236 г.). Был дан высочайший указ напечатать бумажные ассигнации („цзяо-чао“) и пустить их в обращение» [12, с. 171]. Остается только развести руками: получается, что на одной стороне континента подданные Угэдэя ходят по локоть в крови, а на другой совершается экономическая реформа^[130], о которой в Европе задумаются лишь через века^[131]. Эти факты и по сей день заставляют, с одной стороны, ужасаться, а с другой — восхищаться феноменом созданного Чингисханом государства.

Но вернемся в земли булгар, которые были разгромлены, а города их разрушены, после чего, по словам Рашид ад-Дина, «пришли тамошние вожди Баян и Джику, изъявили царевичам (курсив мой. — В. 3.) покорность, были щедро одарены и вернулись обратно» [38, с. 406). Тогда же, зимой 1237 года, был собран очередной совет «принцев» и «эмиров», на котором было решено, что каждый из царевичей пойдет «со своим войском облавой, устраивая сражения и занимая попавшиеся им по пути области» [38, с. 407]. Началась крупнейшая из подобных облав, южный ее фланг упирался в Кавказ, а северный достигал р. Вятки. Целью северной группировки было приведение к покорности финно-угорских племен — мокшей, буртасов, суваров^[132] и вотяков^[133] [6, С. 351], из «порфирородных», воевавших на том направлении, там присутствовали «сыновья Джучи — Бату, Орда и Берке, сын Угедей-каана — Кадан, внук Чагатая — Бури и сын Чингиз-хана — Кулкан» [38, с. 4–7]. Связующим звеном всей этой гигантской удавки являлся Субэдэй, который направился на правобережье Итиля в пределы Дешт-и-Кипчак. «Весной 1237 года монгольские войска под предводительством Субэдея двинулись в прикаспийские степи и развернулись широкой облавой на половцев» [27, с. 58].

В конце лета 1237 года оба фланга орды, проделав свою кровавую работу, «соединились в нижнем течении Дона» [27, с. 58], где осенью «все находившиеся там царевичи устроили курил тай» [38, с. 407], на котором, скорее всего, и было принято решение поставить Бату джихангиром над всем войском [27, с. 58], но главное — о том, что чингисиды «по общему согласию пошли войной на русских» [38, с. 407]. «Поскольку Субедей намеревался продолжить поход далеко на запад, в киевские земли, а затем Венгрию, он должен был обеспечить безопасность своего северного фланга для будущих операций. Это делало уничтожение власти северорусских князей предпосылкой успеха всей дальнейшей экспансии на запад. Как ни кажется парадоксальным для современного читателя, но… Субедей рекомендовал зиму, как наилучший период военных операций в Северной Руси» [24, с. 58]. Выше уже говорилось о боевых качествах монгольских воинов, закаленных суровым климатом Центральной Азии, и о монгольской лошади, привычной к жесточайшим морозам, поэтому Субэдэй «основным преимуществом зимней кампании» видел «то, что многочисленные реки и озера Северной Руси покрыты льдом, что облегчало операции захватчиков» [24, с. 58]. Замерзшие реки превращались в ледовые дороги, а все русские города стояли на реках-дорогах.

Существует мнение, что Субэдэй «…в сущности, ничем не рисковал, напав поздней осенью 1237 года на северо-восточную Русь. Он понимал — лишь объединенные силы всех русских земель смогут… противостоять воинству, но… однако точно знал (курсив В. А. Чивилихина. — В. 3.), что не встретит их, а разгромит поодиночке» [11, С. 98–99]. Действительно, Субэдэй никогда не отказывал себе в удовольствии бить врагов порознь. И наконец, в той ситуации, которая возникла к осени 1237 года, война была абсолютно неизбежна независимо от того, кто бы ни сидел на великокняжеском столе во Владимире или Киеве, будь то Всеволод Большое Гнездо либо Владимир Мономах. Столкновение обязательно произошло бы. Ходят споры о том, кто победил бы, напади монголы столетием раньше или позже, но, анализируя образцы монгольской дипломатии и действия их полководцев, можно с уверенностью утверждать, что удару орды не смогли бы противостоять ни Святослав, ни оба Владимира, ни прочие… Вопрос заключался бы лишь во времени завоевания. Примером тому Китай, вначале Цзинь и Си Ся, затем Сун, и это притом, что население тогдашней Поднебесной превосходило население Руси не в один десяток раз.

Наконец, армия вторжения была весьма внушительна в своем подушном составе. По предположительной оценке А. Н. Кирпичникова, «…в сражении с войсками русских княжеств и в операциях по захвату городов они (монголы. — В. 3.) обладали 10-30-кратным численным перевесом. Даже объединенное войско нескольких земель не могло противостоять такой армаде…» [58, с. 5]. По поводу численности армий, имевшихся в распоряжении Субэдэя и Бату зимой 1237–1238 годов, можно погрязнуть в бесконечных спорах, но, скорее всего, на Русь тогда ворвалось до 8–9 туменов монгольского войска, в котором количество тяжеловооруженных всадников и воинов, имевших надежный защитный доспех, было гораздо больше, чем во времена битвы на Калке. И это немудрено, так как монголами были захвачены арсеналы всех поверженных ими государств, на них работали оружейные мастерские Китая, С редней Азии. Подготовив для вторжения на Русь очень значительные силы, Субэдэй преследовал еще одну цель: ему необходимо было показать несметность монгольских армий, тем самым деморализуя и устрашая как правящие круги, так и все население страны. И это войско, разбитое на части, было направлено холодным разумом да-цзяна в разные части земель, подвергшихся нашествию, что не создало эффекта самопоглощения, который погубил на бескрайних просторах России великую армию Наполеона.

Наконец, необходимо затронуть очень модную ныне тему, что монголы пришли на Русь чуть ли не как в гости. Ну пограбили, ну сожгли, ну забили телами нескольких десятков жителей колодец в Ярославле, обнаруженный во времена археологических раскопок в 2007 году, а так ничего, хлебом и солью их встречали… Поразительно, как легко трансформируются понятия некоторых ученых и неученых о том нашествии. Надо раз и навсегда уяснить, что это вторжение было самым ужасным и жестоким в сравнении с другими, которые бывали на Руси и в славянском мире до того. Не будем идеализировать русского человека XII–XIII века, что ни говори — «глухое средневековье». Однако во времена расцвета мономашичей^[134] в результате усобицы, когда один удельный князь был ослеплен, в том «мрачном» средневековом русском обществе это вызвало волну протеста. Что мы, ромеи, что ли? Теперь представьте ужас, гнев и возмущение, охватившие жителей одного из осажденных монголами городов, наблюдавших со стен за тем, как варвары расчленяют человеческие трупы и в огромных котлах вытапливают из них жир, являвшийся хорошей зажигательной смесью [11, с. 488]… Сказать нечего, кроме одного, скорее всего, этот способ подсказали тем варварам суперцивилизованные китайцы, а как известно, монголы жадно впитывали технологические достижения, помогающие им решать проблемы, возникающие в период боевых действий.

После монгольского погрома Руси в XIII веке, через столетия в России будут совершены страшные злодеяния, к ним, несомненно, относятся эпоха Ивана IV Грозного, «смутное время», многочисленные «пугачевщины», революции или нашествие фашистов. Но то монгольское вторжение по своей жестокости и последствиям впервые разделило историю России на две части — «до» и «после»^[135]. После того как Азия, ведомая Бату и Субэдэем, пришла на Русь, через огонь и кровь начало осуществляться практическое слияние двух частей материка, приведшее к появлению государства, которое одним своим концом упирается в Атлантику, а другим — в Тихий океан.

Глава пятая. Слово о погибели…

«И в те дни, — от великого Ярослава, и до Владимира, и до нынешнего Ярослава, и до брата его Юрия, князя Владимирского, — обрушилась беда на христиан» [41, с. 131]. Считается, что эти строки из замечательного образца древнерусской литературы — «Слове о погибели Русской земли», от которого до нас дошла лишь незначительная часть, относятся и написаны «по поводу одного из вторжений монголов — 1223 или 1238 г.» [5, с. 434] и лишний раз подтверждают, что то была настоящая беда для, казалось бы, монолитного в недалеком прошлом государства. Беда, которая не привела к погибели Руси в буквальном смысле того слова, но беда, перевернувшая обустроенный ход истории, изменившая уклад жизни, мировосприятие, психологию и мироощущение русских людей. После памятных событий 1237–1240 годов Золотая Киевская Русь погибла, но погибла не для того, чтобы кануть в Лету времени, а для того, чтобы, пройдя сквозь столетия ненависти и междоусобной вражды, переродиться в Русь Святую, Русь, которая в конце концов вместила в себя огромное евразийское пространство.

О том «батыевом» нашествии написано столь много, что лишь перечень источников и научных трудов, больших и малых, составил бы солидный фолиант. Проходили и уходили, сменяя друг друга, поколения ученых, среди которых были настоящие титаны и патриархи своего дела, выдвигались, казалось бы, неоспоримые и незыблемые догмы, но и по сию нору не прекращаются споры о том, почему, как и зачем монгольская конница прокатилась, подобно лавине, по русским княжествам. То ли азиаты случайно забрели на северо-восток Европы, то ли их спровоцировали на войну сами русичи [47, с. 115], то ли пришельцы помогали одному владетелю супроть другого и т. д.

Но обратимся к основоположнику русской исторической науки. Н. М. Карамзин пишет о том, что к 1237 году «татары уже искали в России не друзей, как прежде (курсив мой. — В. 3.), но данников и рабов» [47, с. 396], и что бы ни публиковалось в научной литературе позднее на тему Вторжения, вышеуказанные строки, начертанные две сотни лет тому назад, как никакие другие, точно отражают истинное положение вещей. Русская поэтесса Н. П. Кончаловская всего в нескольких четверостишиях обозначила весь глубокий драматизм той эпохи:

Был страшный век, когда монголы

На Русь лавиною пошли,

В осенний день по степи голой

Топча сухие ковыли.

И скрип колес, и свист нагайки,

И рёв быков, и плач детей,

И птиц испуганные стайки

Из-под копыт у лошадей…

Так шла чудовищным потоком

На Русь монгольская орда

В одном стремлении жестоком

Сжигать и грабить города.

[53, с. 11].

Поздней осенью 1237 года огромная по любым меркам азиатская армада сосредоточилась на границах Северо-Восточной Руси, по свидетельству Юлиана, завоеватели двигались тремя колоннами 146, с. 136]. В тылу, в еще неспокойных половецких степях, был оставлен обсервационный корпус, скорее всего, под командованием Кукдая. На острие главного удара монголов лежала Рязань. В. А. Чивилихин в своем исследовании делает упор на то, что орда напала внезапно, что ее никто не ждал. «Неожиданность набега — вот главный козырь Субудая… Субудай, набирая скорость, обошел с юга, лесостепью, заболоченные мещерские дебри и устремился к Рязани, свалившись воистину, как снег на голову, а точнее, как ночной тать из лесу» [11, с. 92]. Насчет татя, это верно, а вот относительно того, что русские князья не ведали о том, что творится у них на границах, можно усомниться. Великому князю Владимирскому Юрию Всеволодовичу были известны в мельчайших подробностях все действия монголов начиная со второй волны нашествия в Дешт-и-Кипчак и Прикамье, т. е. с 1229 года. В 1232 году Юрий отверг предложение правителя Волжской Булгарии о совместных действиях против захватчиков [25, с. 217], а после того, как гордое мусульманское государство пало, уже сам, через Юлиана, пытался связаться с венгерским королем Белой IV, ища с ним союза, но на западе «помогать русским не нашлось охотников» [27, с. 57]. Да что там венгры, они далеко, — сами русские князья, может быть, даже и желали помочь друг другу, но не сделали этого то ли по причине бездорожья или же по злому умыслу, а может быть, от переоценки собственных сил.

Монгольский погром (1237–1238 гг.) [46, с. 145]

Пересказывать сотни раз описанные в научной и художественной литературе события осени — зимы — весны 1237–1238 годов в подробностях не имеет смысла, как не имеет смысла и вдаваться в бесконечные дискуссии на тему «монгольского погрома». Однако важно отметить, что блицкриг с востока в ту морозную зиму был обеспечен, естественно, кроме численности, организации и выучки монгольского войска еще и другими факторами. Во-первых, относительной слабостью подавляющего большинства фортификационных сооружений, существовавших тогда на Руси. «Города были в основном деревянные, они горели просто замечательно» [34, с. 221]. Во-вторых, главный противник монголов, Великий князь Юрий Всеволодович, так и не понял, какой страшный враг перед ним, «еще жила в князе убежденность, что „и не было такого ни при прадедах, ни при дяде, ни при отце, чтоб кто-нибудь вошел ратью в сильную землю Суздальскую и вышел из нее цел“» [27, с. 64]. В результате самонадеянность Юрия привела его самого и земли, им управляемые, к трагическому финалу. В-третьих, это достаточно спорный, но требующий к себе внимания элемент внешней политики, проводимой частью владетелей земли Русской. Скорее всего, родной брат Великого князя Ярослав Всеволодович начал переговоры с захватчиками, из чего можно сделать вывод о том, что сотрудничество между сторонами «по аналогии с политикой монголов в других странах… началось во время, а не сразу после нашествия» (курсив О. Б. Широкого. — В. 3.) [56, с. 14]. Ярослав, преследуя узкие династические цели, обеспечил тем самым не только главенство своего рода на Руси на предстоящие два с половиной века, но так или иначе «помог» монголам покинуть пределы опустошаемой страны весной 1238 года и избежать еще большего кровопролития.

Говоря об участии Субэдэя в том походе на Русь, можно допустить, что, организовав и спланировав действия монгольского войска, он до поры до времени оставался в тени Бату и прочих царевичей, выполняя роль «начальника штаба», отслеживая и направляя тумены, которые по мере проникновения вглубь Владимиро-Суздальской земли, разделившись, выполняли его установки. Кроме того, через «канцелярию» Субэдэя осуществлялась связь и переписка с Каракорумом, именно сюда в первую очередь скакали гонцы, именно здесь проистекала дипломатия, которой он ведал. А кто кроме него?

В то время, когда Субэдэй занимался организацией всего дела, «принцы крови», опьяненные собственной значимостью и тем, что им доверили командование, брали города и городки русских, собирая лавры победи гелей, не сравнивая взятые ими укрепления с крепостями чжурчженей или тангутов. Царевичи упивались победами, забывая о подавляющем численном превосходстве над противником, которое кто-то им обеспечил. Интересно, как бы повели себя эти «принцы», оказавшись в чистом поле один на один с врагом, имеющим перевес в силах в два-три раза, как, например, на Иргизе, в Когманской долине или на Калке? Но главная проблема в среде потомков Потрясителя вселенной, которую Субэдэй так и не смог одолеть, заключалась в том, что чингисиды, воюя вместе, умудрились перессориться между собой. Стоит присмотреться к их стае в период погрома Руси, и становится очевидным, что именно тогда в кругу наследников Основателя появилось несколько враждебных друг другу группировок, соперничество между которыми и личная неприязнь их лидеров привели в конце концов к расколу империи, которую создал Чингисхан. В первую очередь это вражда джучидов с отпрысками Угэдэя и Чагатая, между Бату и Берке с одной стороны и Гуюком с Бури с другой. Но открытое их столкновение — дело хотя и недалекого, но будущего, а пока орда, предав огню Рязанское княжество, подошла к Коломне, за ней лежали земли Великого князя. Именно под Коломной произошло сражение, определившее весь ход дальнейшей кампании.

По логике вещей Юрий Всеволодович должен был «беречь живую силу, употребить свое войско для защиты городов, наносить внезапные удары подобно рязанскому боярину и витязю Евпатию Коловрату, уклоняясь от битв и сражений в открытом поле» [27, с. 64]. Тем не менее силы, собранные и присланные Великим князем навстречу монголам, были значительны. Здесь были владимирские полки, ведомые его сыном Всеволодом. «Кроме владимирской рати к Коломне подошли остатки рязанских полков во главе с князем Романом Игоревичем. Суздальский летописец сообщает даже, что к Коломне пришла новгородская рать: „…и Новгородци съ своими вой из Владимеря противу Татаромь“. Кроме того, в состав русской рати… входили полки ряда княжеств и городов: пронские, московские и др.» [47, с. 146]. Одним словом, воинство внушительное — достигавшее 20–30 тысяч человек. Но только этого и нужно было Субэдэн), который и не взял, и не сжег Коломны, дабы не отпугнуть ее страшными руинами противника. Находясь на территории завоевываемого государства, он искал генерального сражения, которое должно было решить все. Примером столь же удачной стратегии могут служить победы Александра Македонского при Гавгамелах, Чингисхана при Е-ху-лине, Наполеона на полях Аустерлица. Конечно, масштаб столкновения у Коломны скромнее, но задачи, поставленные великими полководцами в каждом из упомянутых случаев, можно считать идентичными.

О значимости битвы у Коломны для самих монголов свидетельствует тот факт, что там присутствовали «Бату, Орда, Гуюк-хан, Менгу-каан^[136], Кулкан, Кадан и Бури» [38, с. 407]. Следовательно, Субэдэем было сконцентрировано в одном месте почти все войско вторжения — 60–70 тысяч воинов.

Сражение произошло 10–12 января, и то, что оно продолжалось несколько дней [6, с. 360], лишний раз доказывает многочисленность русских полков и то, что в их состав входили дружины, состоящие из воинов, для которых война была ремеслом. «Бысть сеча велика» (Лаврентьевская и Суздальская летописи), «бишася крепко» (Новгородская I и Тверская летописи), «ту у Коломны бысть им бой крепок» (Львовская летопись) [46, с. 146]. Красноречивейшим подтверждением достаточно умелого и ожесточенного сопротивления русских монголам является гибель в той битве младшего сына Чингисхана Кулкана, смерть которого сама по себе была чрезвычайным для монголов событием, сравнимым лишь со смертью отца Бури Мутагена во время войны с хорезмшахом. Но Мутаген был лишь внуком Чингисхана, хотя и любимым… Потеря Кулкана, самого высокопоставленного из чингисидов по своему происхождению, который согласно обычаям монгольских полководцев должен находиться в тылу своих войск, «указывает на возможный удар русской тяжелой кавалерии» [6, с. 360], который сопровождался «нарушением боевого порядка и глубоким прорывом» [46, с. 1471 этой самой кавалерии в построениях монголов. Но силы были неравны, и хотя «русские воины „бишася крепко и бысть сеча велика“… после ожесточенного боя… монголо-татары… смяли владимирские полки и „погнаша их“» [46, с. 1471. Погиб рязанский князь Роман и владимирский воевода Еремей, а Всеволод с малой дружиной ушел во Владимир.

Бату, Субэдэй и прочие могли быть довольны проведенным сражением за одним исключением — погиб Кулкан. Когда-то Чингисхан, мстя за смерть Мутагена, по взятии Бамиана приказал умертвить не только жителей, но и всех домашних животных, включая собак и кошек. Исходя из того, не трудно догадаться, какую участь, вдохновленные тем страшным примером, уготовили завоеватели русичам.

Испепелив Коломну, главные силы монголов вторглись в великое Владимиро-Суздальское княжество, государство, могущее конкурировать с любым из европейских королевств во всех областях, которых те достигли — как в системе экономики, так и в культурной и военной сферах. На пути захватчиков лежала Москва, которая была захвачена 20 января 1238 года, причем там был пленен, а впоследствии убит сын Юрия — Владимир, а воевода Филипп Нянка погиб, «царь же Батый жива его взята, разсече его по частям и разбросаша по полю» [56, с. 174].

После Москвы печальная участь ожидала и стольный град Владимир, и многие другие города. Вот некоторые из них — Суздаль, Стародуб, Городец, Переяславль-Залесский, Кснятин, Кашин, Дмитров… Вступать в дискуссии о том, что какие-то города раскрывали ворота и сдавались без боя, не имеет смысла, как не имеют смысла и рассуждения о том, что монголы щадили церкви, монастыри и их обитателей. Церкви и монастыри подвергались такому же безжалостному разорению, как и те города и местности, в которых они находились. В одной лишь Лаврентьевской летописи масса тому примеров.

М ежду тем, подойдя к Владимиру, «…Субэдэй… отправил отдельный корпус, который взял и сжег Суздаль в промежутке между 4 и 6 февраля, так как 6 или 7 февраля этот отряд уже вернулся к Владимиру» [6, с. 363–364], который был взят «во второй половине дня 7 февраля 1238 г.» [6, с. 364]. После захвата столицы орда разделилась на три-четыре кошу на, один из них двигался на Стародуб и Городец, другой на Ростов и Углич, еще один на Дмитров и Волок-Ламский, основная же масса войск, ведомая Бату и Субэдэем, последовала на Юрьев-Польский и далее Переяславль-Залесский.

А где же в это время был Великий князь Юрий Всеволодович? Он «с небольшой дружиной… поехал… на Волгу… и расположился на реке Сити лагерем» [41, с. 135], посылая оттуда гонцов и ожидая помощи от своих вассалов и братьев — Ярослава и Святослава. Наблюдается поразительное сходство между действиями государей могущественных держав XIII века во времена столкновения их царств с монголами. Хорезмшах Мухаммед бросил Самарканд — бежал, хан половецкий Котян, завидев только пыль, поднятую вражеской конницей, скрылся в Венгрии, и вот Юрий Всеволодович «…поехал на Волгу…», бросив семью, народ, воинство, столицу. К этому времени Великий князь непосредственной опасности для завоевателей не представлял, но преследование врага до полного уничтожения было законом для полководцев, выходцев из школы Чингисхана — Субэдэя. Поэтому на окончательное уничтожение Юрия и остатков его дружины был направлен корпус под командованием Бурундая, тот выяснил, где прятался Юрий, и 4 марта обрушился на «стан русского войска у р. Сить» [6, с. 369]. Нападение было внезапным, к тому же Юрий Всеволодович даже не удосужился наладить должное боевое охранение и, несмотря на отчаянное сопротивление, русские вновь были разгромлены, Великий князь — убит и обезглавлен, и, скорее всего, его голову по старому обычаю степняков Бурундай велел подцепить под хвост своего коня, таская ее на потеху.

В том бою на Сити был пленен ростовский князь Василек Константинович. Однажды судьба уберегла его от монгольского аркана и сабли, когда в 1223 году он со своей дружиной направлялся в южнорусские степи, где на Калке случилось сражение с неведомым племенем. Тогда он не успел, Субэдэй и Джэбэ уже сделали свое дело, а Василек вернулся на север, продолжая править своим уделом, не догадываясь, что жизнь все-таки сведет его с тем, кто пировал на помосте, под которым задыхались русские князья. Пленного Василька доставили в ставку Бату, допрашивали, «принуждая его жить по их обычаю и воевать на их стороне. Но он не покорился им и не принимал пищи из рук их… они же, жестоко мучив его, умертвили…» [41, с. 167]. Летописец передает одну из последних фраз, произнесенную Васильком: «…предвижу, что обо мне останется славная намять, потому что молодая моя жизнь от железа погибает…» [41, с. 143]. Вот такие они были, русские князья, готовые целовать крест, а на следующий день от крестоцелования отказаться, наблюдать за тем, как соседа грабят и жгут, раздумывая при этом, кому помочь — соседу или грабителям, хлебосольствовать на пирах с боярами и ближней дружиной, а на полюдье выбивать дани безжалостно и кровавить мечи о соплеменников в бесконечных усобицах.

Не все князья на Руси были готовы, подобно Васильку, погибнуть, не пытаясь договориться с жестокими завоевателями, и не обязательно их в этом винить. Уже Ярослав Всеволодович, примеряя корону убиенного на Сити брата Юрия, посылал к Субэдэю послов про ведать, «что там нужно этим татаровьям». Уже сын Ярослава — Александр, выехав со своими молодцами к Селигерскому пути, наблюдал за передовыми разъездами монголов, поражаясь тому, как ловко и далеко мечут они стрелы. Александра тогда еще не прозвали Невским…

Глава шестая. Игнач-Крест и «злые города»

В то время когда Бурундай исполнял возложенную на него почетную миссию по преследованию и уничтожению владимирского князя, Бату, а вместе с ним Субэдэй и несколько чингисидов с главными силами орды подошли к Переяславлю-Залесскому. Этот город они «взяли сообща в пять дней» [38, с. 407], после чего был устроен очередной совет, на котором было решено «идти туманами облавой и всякий город, область и крепость, которые им встретятся [на пути] брать и разрушать» [38, с. 407]. Решение об облаве касалось всех монгольских войск, действовавших автономно в разных частях Руси и разделенных сотнями километров заснеженных пространств. Надо полагать, что там, у Переяславля, Субэдэем была предложена и начала реализовываться программа завершения первого этапа войны. Уже тогда им был намечен сбор всех монгольских корпусов где-то в северной части Черниговского княжества и был определен непосредственно город или местность, в пределах которых должно было произойти это соединение. Так или иначе, но это случилось под Козельском.

Для реализации согласованных действий по обеспечению облавы требовалось время, пока доскачут посыльные, пока тумены развернутся, тем более что некоторые царевичи скрипя зубами исполняли распоряжения Бату, поэтому у того появилась возможность для продвижения на северо-запад, где лежала Новгородская земля, ткнуть которую монгольским копьем ему не терпелось. В то время когда основное войско «разбиралось» с Тверью, один из отрядов, выделенных Бату, подошел к Торжку, городу, который принадлежал Господину Великому Новгороду. «Город Торск был окружен, но не взят» [12, с. 231]. Составители «Юань Ши», говоря о Торске, именуют его еще «Ту-ли-си-гэ» [6, с. 503], и не обязательно, что под этим наименованием скрывается название именно Торжка. Вполне возможно, что под Торском (Ту-ли-си-гэ) еще подразумеваются и Козельск, (Кисель Иске) по Рашид ад-Дину [38, с. 433], и Торческ^[137], и Турск^[138]. Эти города объединяет схожая судьба. Они были уничтожены монголами после упорного сопротивления их защитников. Особо это касается первых двух: Торжок держался две недели, Козельск — семь. Поэтому понятия Торжок, Горческ, Козельск слились у биографов Субэдэя воедино ввиду практически легендарных для авторов лечжуаня событий, далеких от них и по расстоянию, а главное — во времени (как известно, «Юань Ши» была составлена в 1368 году). Кроме всего, Субэдэй самолично руководил взятием Торческа в 1240 году, в чем, возможно, и причина накладок, совершенных его биографами.

На завершающем этапе похода 1237–1238 годов у руководства армии вторжения возникла острая необходимость в централизации военной власти._:Это связано как с осадой и взятием «злых городов», так и возвращением монголов в Дешт-и-Кипчак, т. е. выводом войск. Чингисиды, рьяно взявшиеся за уничтожение деревянных городов русских, под Горжком и Козельском оказались в ситуации, которая требовала от них не только пьяной бравады и безумной храбрости (как в случае с Мункэ, который «совершал богатырские подвиги» [38, с. 407], например, при штурме Рязани «самолично сражался в рукопашной» [12, с. 181]), но и точно выверенных полководческих действий, позволяющих с минимальными потерями завершить этот кровавый набег. Никто, кроме Субэдэя, на такое способен не был.

Как только Бату стало ясно, что у Торжка происходит заминка, он «подал доклад [каану], [чтобы] прислали Субэдэя руководить сражением» [12, с. 231]. Эта короткая фраза лишний раз подтверждает, что Субэдэй, находясь рядом с Бату и другими царевичами, имел особое в их среде положение. А вот факт того, что Бату, являясь самой весомой фигурой среди чингисидов в том походе, обращается к Угэдэю с просьбой о назначении «свирепого пса» руководить сражением, свидетельствует о непосредственном подчинении Субэдэя Великому каану, а не джихангиру. Кроме того, Ба гу преследовал еще одну цель. Абсолютно ясно, что, посылая гонца в Монголию (было нереально дождаться быстрого ответа, но факта отправки было достаточно), джучид передавал Субэдэю не только руководство войсками, но и всю полноту ответственности за предприятие в целом. Царевичи, побаловавшись с «игрушкой» под названием монгольское войско, до поры до времени отложили ее, наблюдая, как сподвижник их великого деда разбирается с ситуацией.

Осада Торжка, начавшаяся 22 февраля, закончилась его падением 5 марта 1238 года [46, с. 164–165]. «[Субэдэй] в одном сражении захватил Юрия-бана, выдвинулся вперед, атаковал Гор ск и за три дня овладел им…» [12, с. 231]. Взятие этого торгового центра (само название говорит за себя) было достаточно важным для монголов, здесь они, по-видимому (и в этом можно согласиться с В. А. Чивилихиным), пополнили свои запасы продовольствия и фуража [11, с. 185]. Субэдэй же «еще до взятия города выслал, по своему обыкновению, вперед разведку и, быть может, авангардный отряд» [11, с. 185], и началось движение орды в сторону Новгорода.

Монголы, не дойдя 150–200 километров до столицы вечевой республики, повернули назад, отказавшись от захвата богатейшего города Европы. Почему? Вопросов и ответов множество. «Выдающийся русский историк С. М. Соловьев писал: „Не дошедши ста верст до Новгорода, остановились, боясь, по некоторым известиям, приближения весеннего времени, разлива рек, таяния болот, и пошли к юго-востоку в степь“» [27, с. 66–67]. Долгие десятилетия никто и не думал оспаривать эту мысль, утвержденную затем В. Яном в замечательном для своего времени романе. Затем в историческую науку пришло новое видение этой проблемы, были выдвинуты предположения, что 1) силы монголов были подорваны произошедшими боевыми действиями: 2) Бату не желал разрушать богатый город, взимаемые с которого дани впоследствии будут важной составляющей поступлений в казну его улуса; 3) причиной стали противоречия, возникшие среди чингисидов; 4) опасения монголов перед сильной новгородской ратью, так как войска самого агрессора были рассредоточены; 5) тайный договор Ярослава Всеволодовича с захватчиками и огромные откупные, предоставленные им и новгородцами монголам. Все эти версии, как и многие другие, имеют право как на отдельное, так и на совместное существование.

Но возможен еще один вариант событий, и в его основу можно положить действия Субэдэя в Китае во время последней войны с Цзинь. Вспомним о том, как он не стал ломать копья с чжурчженями за Тунгуань и, не потеряв у ее стен ни одного воина, сумел изолировать там, исключив из боевых действий, стотысячную армию Вэньян Хэды. Та цзиньская армия просто не осмелилась впоследствии выйти из горных местностей на оперативный простор и дать бой монголам. Та же картина видна и на Руси, с тем только отличием, что господа новгородцы и князь Ярослав не только не выступили против врага, который, по сути, уже попирал их земли, но и, по мнению Лин фон Паля, согласились платить, «а для монголов это считалось знаком полного подчинения» [54, с. 224]. Кроме того, возможно, что Субэдэй, разрабатывая план вторжения в Северо-Восточную Русь, вообще не планировал взятие Новгорода при любом раскладе, так как основной задачей Великого западного похода на этом этапе было полное подчинение Дешт-и-Кипчак, а не выход к Балтике.

Говоря о действиях монголов на Селигерском пути, можно также предположить, что Бату и Субэдэй сами лично не дошли до легендарного Игнач-креста, оставаясь в районе истоков Итиля (Волги), а в направлении Новгорода двигались отряды, преследовавшие бежавших из захваченного ими Торжка. Выполнив возложенную на него задачу, авангард орды, обогнув озеро Селигер, вернулся к главному войску, которое, в свою очередь, направлялось на юго-восток к тому месту, где все соединения, участвовавшие в походе, должны были после обусловленной облавы встретиться. Этим местом стали окрестности Козельска.

Козельск, являвшийся пограничным городом Черниговского княжества, «был хорошо защищен, причем не только оборонительными сооружениями, но и естественными преградами — реками, болотами, холмами и взгорьями» [47, с. 126]. Однако главная сила города была в его защитниках. «Жители Козельска, посоветовавшись между собой, решили сами не сдаваться поганым, но сложить головы свои за христианскую веру» [41, с. 171]. Оборона Козельска является неоспоримым примером героизма и самопожертвования^[139]. Она началась в конце марта 1238 года и продолжалась около двух месяцев. Монгольское войско, расположившись в его окрестностях и приступив к осаде, в ходе ее постоянно увеличивалось численно. Подходили тысячи и тумены, участвовавшие в облаве, которая охватила все Владимиро-Суздальские земли. Одними из последних к месту сбора подошли отряды Кадана и Бури [38, с. 407], с их прибытием задерживаться у Козельска всей степной армаде не было смысла. Произошел решительный 3-дневный штурм города, в котором погибли не только все его защитники и малолетний князь Василий, утонувший, по свидетельству летописца, в крови, но и несколько тысяч монголов, включая трех сыновей темников, тела которых так и не были найдены среди множества трупов [41, с. 293]. От Козельска, который за ожесточенное сопротивление завоеватели прозвали «злым городом», орда, отягощенная добычей, хотя и не такой огромной, как в Китае, направилась на юг. «Здесь в степях между Северным Донцом и Доном расположились основные кочевья Батыя» [46, с. 171].

Итоги зимней кампании 1237–1238 годов подтвердили эффективность стратегии и тактики, примененной Субэдэем в ее ходе. Для него это вторжение было хотя и не второстепенным в карьере, но отнюдь не главным. Он действовал, как мастер, знавший свое ремесло, и, раздав инструменты подмастерьям, лишь направлял их, выступив из тени в самый решающий момент. Основная цель, которую преследовал спланированный Субэдэем поход на Русь, была достигнута — возможная угроза с севера для направляющихся в Дешт-и-Кипчак и далее на запад монгольских войск устранена. Кроме того, были созданы все предпосылки для установления над Русью так называемого «ига», однозначная оценка которому до сих пор не дана.

Необходимо отметить, что в ходе вторжения весной 1238 года тумены, ведомые Бату и Субэдэем, у озера Селигер достигли крайней точки продвижения кочевников на северо-запад. Да, в будущем будут набеги, посольства, наезды баскаков, но такого огромного стенного войска, в котором была бы представлена вся их полководческая элита, подкрепленная знатнейшими чингисидами, здесь больше никогда не появится. Да, в 1281 году, во время «рати» Кавгадыя и Алчедая, их передовые отряды грабили и жгли селенья «близъ Новагорода». Да, в 1284 году сын Невского Дмитрий пришел «с татары» (видимо от Ногая) «кь Новугороду… многа зла учиниша…» [46, с. 228], но такой концентрации войск орды в этом регионе, как весной 1238 года, источники в позднее время не фиксируют.

Когда в начале лета монгольские лошади нагуливали жир, добравшись до свежего степного травостоя, Северо-Восточная Русь с трудом приходила в себя от страшного нашествия. Неизбежен ли был тот погром? Не проще ли было русичам откупиться ввиду неизбежного поражения? Кто его знает. И вообще, о чем думал погибший на Сити Юрий Всеволодович, когда на предложение монгольских послов: «Мирись с нами» ответил: «Славная война лучше постыдного мира» [41, с. 147]. Гордый был князь. Но, может быть, именно тогда и появилась поговорка: «Худой мир лучше доброй ссоры»?

Глава седьмая. Кипчакский поход

Говоря о Великом западном походе, выделяя в нем нашествие на Русь и делая акцент на военных действиях, предпринятых монголами в Польше, Венгрии и прочих странах, большинство исследователей не уделяет должного внимания событиям, произошедшим в 1238–1240 годах в Поволжье, на Северном Кавказе и в собственно половецких степях, являющихся важнейшей составляющей частью Дешт-и-Кипчак и простирающихся от Итиля на востоке до Дуная на западе. А ведь это были именно те земли, на которые претендовали завоеватели, и не с целью обложения их данью, как, к примеру, Руси, а для трансформации этих территорий в административно-военную и хозяйственную часть в составе всей империи и находящуюся в ведении потомков Джучи. «„Сокровенное сказание“ донесло до нас оригинальное монгольское название похода… в Восточную Европу как „Кипчакский поход“, что указывает на кипчаков как основную цель и основного противника монголов в атом походе» [12, с. 17]. Если говорить о значимости покорения стран и народов в экспансионистских планах наследников Чингисхана, главнейшим в них было безоговорочное подчинение всего стенного пространства Европы, и уже после этого — поход на дальний запад.

Но, как ни парадоксально, существовала и существует точка зрения, по которой пребывание завоевателей с 1238 по 1240 годы в Дешт-и-Кипчак являлось чуть ли не временем отдыха и зализывания ран, полученных ими на Руси. Это совершенно неверно, и в данном случае важно выявить потери монголов во время последнего нашествия. «Возможно, что все потери на Руси за кампанию 1237/38 г. равнялись потерям под конец ее у Козельска» [6, с. 1841. Если же учесть, что у «злого города» монголами было потеряно 4 тысячи воинов, то всего их общие потери могли составить 8-10 тысяч человек, что равнялось 10 % от численности войск, задействованных на Руси. Если к туменам, вернувшимся в Дешт-и-Кипчак, добавить обсервационный корпус Кукдая и отряды, находящиеся на охране коммуникаций, выясняется, что все монгольское войско, базирующееся в Восточной Европе весной 1238 года, достигало 120 тысяч и не было ослаблено, а если и нуждалось в передышке, так это для того, чтобы вволю отпраздновать очередную победу, но главное, привести в надлежащее состояние свою подвижную часть, дав роздых коням на сочных весенних травах.

Войско, созданное Чингисханом, не должно было простаивать, оно жило войной, грабежом и дисциплиной. Без этих трех составляющих оно существовать не могло.

В течение двух-трех лет произошли события, ради которых и был собственно организован Великий западный поход. Кровавая степная разборка, начавшаяся в 1222 году, наконец достигла своей высшей точки, и, как писал Н. М. Карамзин, «Батый выходил из России единственно для того, чтобы овладеть землею половцев» [42, с. 415]. Но говоря о роли Бату во время начавшейся вендетты, не стоит ее преувеличивать. Можно с уверенностью сказать, что он на некоторое время отошел от непосредственного участия в боевых действиях монголов между двумя вторжениями на Русь, передав на пару лет возможность блеснуть на бранном поле своим братьям — и родным, и двоюродным [47, с. 127]. Руководство же войсками, которые вели чингисиды, осуществлял Субэдэй-багатур.

После «доклада» Бату Великому каану, с просьбой назначить Субэдэя руководить сражением и приказа Угэдэя: «[Субэдэю]… командовать главной армией» [12, с. 230], необходимо вспомнить о другой грани таланта этого полководца, которую в свое время открыл и применил Чингисхан, начиная порабощать тюркские народы, делая при этом ставку на Субэдэя как главного исполнителя своей воли. Так «только ли военные таланты и эффективность их использования заставляли выбирать Субэдэя для таких миссий? Видимо, они играли главную роль в принятии Чингисханом и его преемниками подобных решений» [6, с. 384], но нельзя забывать о происхождении «свирепого пса». Он как «выходец из урянхаев мог ссылаться на родство с тюркскими племенами, которые, как и урянхаи, были когда-то в составе Кимакского каганата» [6, с. 384–385]. Субэдэй, используя этот козырь, еще в 1222 году сумел рассорить алан и половцев. В 1238–1240 годах подобное увещевание в первую очередь относилось к «черным клобукам»^[140] — «своим поганым», как их именовал русский летописец [6, с. 384]. Но с «черными клобуками», а проще, печенегами, которых когда-то кипчаки вынудили стать федератами русских князей и искать их покровительства, Субэдэй начнет разбираться лишь в 1240 году, а тогда, по выходу в центр половецких степей в году 1238, им были намечены цели в тех пределах и в землях, примыкающих к ним. Несколько кошунов, ведомых царевичами, вновь смертоносным катком покатились по просторам Дешт-и-Кипчак.

Продолжая свою свирепую политику, завоеватели главной целью, как и прежде, ставили уничтожение половецкой аристократии. Зная об этом, один из влиятельнейших половецких ханов — Котян — еще в 1237 году, «согласно сведениям венгерских источников… обратился к королю Беле с просьбой об убежище» [8, с. 179]. По возвращении же главной монгольской армии из похода на Русь в 1238 году, Котян в полной мере ощутил на себе дыхание приближающейся гибели. Он знал, что Субэдэй не забудет ему попытку организовать сопротивление монголам 15 лет назад, окончившуюся тогда катастрофой для русских и половцев на Калке. Поэтому после того, как грозные тумены пришельцев вновь наполнили собой Великую степь, Котян с 40-тысячной ордой ушел в Венгрию, надеясь там укрыться от преследователей. Эта откочевка половцев на Венгерскую равнину и укрывательство их Белой IV в будущем послужит одним из поводов для вторжения туда монголов. Однако не все половецкие вожди подобно Котяну бежали на чужбину, были и те, кто отчаянно сопротивлялся захватчикам. История донесла до нас имена некоторых из них — Арджумак, Куран-бас, Капаран, Тукара^[141] 138, с. 407–408]. Кто-то из этих «эмиров» был убит, а кто-то пленен.

Военные действия монголов в Восточной Европе (1237–1240 гг.)

Самым заметным актом ожесточенного противостояния агрессору были действия султана Бачмана, который «принадлежал к одной из самых воинственных орд приднепровского объединения… бурчевичей, известных в восточных источниках под названием бурджоглы» (курсив С. А. Плетневой. — В. 3.) [8, с. 178]. О том, что сопротивление, оказанное Бачманом монголам было весьма упорным, свидетельствуют не только восточные авторы Джувейни и Рашид-ад-Дин, но также биографы Мункэ и Субэдэя. В цзюани 121 излагается, как Угэдэй, напутствуя своего полководца перед походом, говорит: «"[Мы] услышали, что Бачман имеет ловкость и отвагу, Субэдэй тоже имеет ловкость и отвагу, поэтому сможет победить его". Вследствие этого дал повеление [Субэдэю] быть в авангарде и сразиться с Бачманом, а затем еще приказал [ему] командовать главной армией"" [12, с. 230]. То, что Субэдэю высочайше было поручено персонально во главе передовых частей разбираться с Бачманом, говорит о значимости для монголов операции по его уничтожению.

Облава, устроенная Субэдэем на потомка хана Боняка [8, с. 178], вынудила того метаться по всей восточноевропейской степи. В конце концов Бачман был прижат к Каспийскому морю, возможно, в низовьях Итиля, местности, именуемой ранее Дешт-и-Хазар, и отступать, кроме как скрыться на одном из прибрежных островов, ему было некуда. Субэдэй в той погоне за Бачманом имел в распоряжении тумены, которые вели Мункэ и Бучек. Именно эти царевичи и добили султана. Но вначале были «захвачены жены и дети Бачмана у Каспийского моря» [12, с. 230], затем, как излагает «Юань Ши», «Бачман узнал о приходе Субэдэя, сильно оробел и сбежал в середину моря» [12, с. 230]. Что это была за «середина моря»? Так или иначе, султан был схвачен и доставлен к Мункэ, тот «повелел ему [Бачману] бить земные поклоны. Бачман сказал так: „Я являюсь владетелем страны, и разве стал бы любыми путями искать спасения? Мое тело не имеет горба^[142] и разве от стояния на коленях он появится?“» [12, с. 181]. Затем пленный попросил, чтобы Мункэ собственноручно убил его, но тот поручил совершить это Бучеку, который разрубил «[Бачмана] на две части» [38, С. 260].

Уничтожение Бачмана и его союзника «Качир-укулэ, [одного] из эмиров асов» [38, с. 407], которого тоже убили, никак не означало, что пространства Восточной Европы, которые утюжили монгольские тумены в течение 1236–1238 годов, повиновались завоевателям. С севера на юг, от мордовских лесов и до предгорий Кавказа продолжалась кровопролитная и затяжная война, в результате которой «огромное количество половцев было перебито. Плано Карпини, проезжавший в 40-х годах XIII века по Дешт-и-Кипчак, писал: „В Комании^[143] мы нашли многочисленные головы и кости мертвых людей, лежащие на земле подобно навозу“. О том же писал Рубрук, который не видел в опустевшей „Комании“ ничего, „кроме огромного количества могил команов“ [46, с. 172]. Надо полагать, что в 1239 году половецкое сопротивление от Днепра до Итиля было сломлено, а лукоморские и дунайско-бужские их объединения были деморализованы известиями с восточных пределов и уходили вслед за Котяном либо готовы были стать „конюхами“ новых хозяев и служить им».

Центр боевых действий весной того года переместился на северо-восток, где в Поволжье восстали местные народы — мордва, мокша и какая-то часть булгар, населявших правобережье Итиля. Тамошние вожди Баян и Джику, которые в ходе разгрома Волжской Булгарии в 1236 году изъявили свою покорность завоевателям, «…опять возмутились. Вторично послали [туда] Субэдай-бахадура, пока он не захватил [их]» [38, с. 406]. «Тот факт, что военные действия пришлось возглавить лично Субэдэй-багатуру, свидетельствует о серьезной опасности, исходившей от мятежников» [47, с. 1291. Покончив с восстанием в Поволжье достаточно быстро, «тумены Гуюка, Мэнгу, Кадана и Бури… под общим командованием Субэдэя» [6, с. 375] и не думали покидать пограничные с Русью земли. В их планы входило очередное вторжение в ее пределы, так, были взяты и сожжены города Муром, Гороховец, Городец и др. Существует мнение, что эти набеги преследовали, в сущности, одну лишь цель — грабеж. И это верно, но надо полагать, что действия монголов против Руси весной — летом 1239 года были тщательно спланированы и согласованы по срокам, так как одновременно с действиями на севере Берке на юге выходит к Днепру и «3 марта… после недолгой осады был „взять град Переяславль копьемъ, изби весь“» [46, с. 173]. Тогда же «другой монголо-татарский отряд опустошил Рязанское княжество: „Приходиша… Татарове въ Рязань и попленила ю всю“» [46, с. 172]. При пристальном рассмотрении действий монголов становится очевидным, что их агрессивные устремления весной 1239 года в лесостепном порубежье ставили главной целью напомнить всем о том, кто отныне является ис тинным хозяином в регионе, и обезопасить тылы, а главное — добить половцев и всех тех, кто пытался укрыться вглуби русских земель.

К осени 1239 года монгольские полководцы делали акцент на активизации боевых действий в прикубанских степях и предгорьях Кавказа, где Кукдай совершал постоянные рейды, крайней точкой которых на юго-востоке был Дербент [47, с. 128]. Продержав в напряжении и не дав собраться с силами противникам, Кукдай выполнил свою задачу и дождался подхода основной армии с севера. В данной фазе воины в этом регионе на первую роль выдвинулся Мункэ, он и возглавил направленные против асов, алан и черкесов лучшие войска [12, с. 2881. Субэдэй был рядом с ним какое-то непродолжительное время, выполная роль советника. Нельзя также исключать возможности того, что Субэдэй координировал взаимодействие монгольских армий, находящихся по разные стороны Кавказского хребта. Именно в то время, когда он и Мункэ усилили давление на его северных отрогах, другое войско, ведомое Чормаган-нойоном, сокрушало Армению, Азербайджан и Грузию. Субэдэй, понаблюдав, как чингисиды, управляясь с противником, вышли в ноябре 1239 года к главному городу асов Магасу [12, с. 175], переместил свою ставку в среднее течение Дона. Его взгляд был обращен отныне на Южную Русь и далее на запад. Но не только наступательные планы занимали первого полководца, нужно было подумать и о тылах, и о привлечении резервов.

Говоря о действиях монголов в Восточной Европе с весны 1238 по лето — осень 1240 годов, нельзя не отметить факт отсутствия Бату в среде военачальников, руководивших боевыми действиями, а прямое его участие во взятии Чернигова, который пал 18 октября 1239 года 146, с. 173] вызывает сомнения, так как в ученой среде отсутствует единое мнение о том, кто же возглавлял тот набег. Надо полагать, что Бату «занимался устройством своего улуса в Поволжье» [47, с. 129], что в той Ситуации было абсолютно верным действием. Многочисленные царевичи, ведомые Субэдэем и другими полководцами орды в 1238–1240 годах, согласно учению по государственному устройству, оставленному им Чингисханом, были задействованы в подавлении «мятежей» против законной высшей власти Великого каана, которая после военной кампании 1236–1237 годов и покорения в ходе ее кипчаков, народов Поволжья и Северного Кавказа распространялась на них в равной степени, как и на прочих подданных империи, будь то сибирские охотничьи племена, кочевники Центральной Азии или крестьяне Кореи. Поэтому Ба гу, как владетель огромного улуса, не отвлекался на усмирение восставших, ввиду того высокого положения, которое занимал. Кроме того, перед ним стояли задачи, выполне-выполнение которых обеспечивало бы успех дальнейшего похода. Это к 1240 году в первую очередь касалось увеличения численного состава монгольской армии.

Субэдэй-багатур, обладавший, как уже говорилось выше, колоссальным опытом организации степного войска, был в этой связи для главы дома Джучи просто необходим. Ему предоставили все полномочия для формирования из покоренных народов подразделений, которые должны были усилить войско вторжения. Из «Юань Ши»: «Субэдэй набрал войско из ха-бичи… и прочих» [12, с. 231], «…и пятьдесят с лишним человек [их] це-лянь, которые усердно работали на него» [6, с. 503]. Следует по тексту объяснить, что термин «хабичи» обозначает людей, «подвластных» и находящихся «под феодальным протекторатом» [6, с. 539], а «це-лянь» являлись племенными вождями, беками, биями или князьями покоренных народов. «Хабичи» и «це-лянь» (последних Рашид-ад-Дин именует еще «кирал» — короли) — «это в первую очередь булгарские, буртасские, саксинские, башкирские, мордовские и чувашские князьки с их ополчениями» [6, с. 381]. Собранные воедино, они представляли из себя значительную силу.

Кроме того, войско завоевателей пополнялось, как и прежде, за счет половцев и асов. Относительно асов и алан можно сказать, что, оказывая упорное сопротивление монголам, одна их часть, составляющая племенную верхушку, была обречена на истребление, другая же перешла на сторону пришельцев, и представители ее преданно им служили. «Юань Ши» упоминает их поименно — Арслан, Асланчин, Илья, Уваш, Николай, Батур [12, с. 244–246]. Важно отметить, что все перечисленные выше персоны перешли на сторону монголов именно в период активизации войны на Северном Кавказе в 1238–1239 годах. И наконец, Субэдэй запросил пополнения от центральной власти из Каракорума [12, с. 232]. Это подкрепление было ему отправлено, а привел войско не кто иной, как его сын Урянхатай.

В его жизнеописании записано: «[Урянхатай] прибыл с подкреплением для участия в походе чжувана Бату на различные народы — кипчаков, русских, асов и булгар» [12, С. 241].

В результате бесконечных крупных и мелких боевых действий к исходу 1239 года земли Восточной Европы от левобережья Днепра и далее на восток были приведены в состояние покорности согласно методике Чингисхана, которую его наследники тщательнейшим образом провели в жизнь, сея при этом смерть. Субэдэй-багатур, планируя кампанию по вторжению в Западную Европу, выбрал для начала ее осуществления осенне-зимний период, время года, удобное для монголов. Он и Бату уже видели свои орды на благодатных полях Паннонии и Венгерской равнине, но прежде необходимо было привести к покорности Южную Русь.

Глава восьмая. Зарево над южной Русью

Русские князья, владетели южнорусских земель, созерцая, что творят завоеватели в Дешт-и-Кипчак и ощущая на себе удары отдельных монгольских соединений на порубежье, не извлекли никаких выводов для того, чтобы как то оградить подвластные им уделы от вероятного нашествия. Ими не были осуществлены даже элементарные попытки к объединению перед лицом надвигающейся опасности. Напротив, дрязги между многочисленными рюриковичами достигли в данной ситуации абсурда, что видно на примере того, как Киев в те годы переходил по нескольку раз из рук в руки.

В 1236 году Ярослав Всеволодович захватил Киев, затеяв очередную котору с Михаилом Черниговским, что могло закончиться новым Липецким побоищем, не нагрянь монголы на Русь.

Уже весной 1238 года Ярослав оставил город, отправившись занимать освободившийся после Юрия Всеволодовича великокняжеский стол во Владимире, сообразив, что держаться за Киев нет смысла. Не нужно было обладать каким-то особым даром, чтобы предвидеть судьбу, которая ожидает мать городов русских, так как Киев, по разумению монголов, должен был быть разрушен лишь за противостояние, которое оказал им Великий князь Мстислав в 1223 году. Михаил Черниговский, заняв город по уходу из него Ярослава, похоже, вообразил себя невесть кем, потому как весной 1240 года царевич Мункэ, проводивший рекогносцировку, подойдя к Киеву и отправив Михаилу послов, был поставлен перед фактом убийства своих переговорщиков по приказу новоиспеченного киевского князя. Тверской летописец свидетельствует: «…князь Михаил послов убил…» [41, с. 173], чем лишь усугубил трагическую судьбу столицы Золотой Руси, да и себе подписал смертный приговор — через несколько лет его забьют до смерти в ставке Бату^[144]. Однако и Михаил не задержался на киевском столе после того убийства, «сам убежал из Киева вслед за сыном в Венгерскую землю; а в Киеве взошел на престол Ростислав Мстиславович» [41, с. 173], «один из смоленских князей… но был вскоре изгнан более сильным претендентом — Даниилом Галицким» [46, с. 181]. Даниил не остался в Киеве и «ничего не сделал для подготовки Киева к обороне» [46, с. 182], а лишь назначил своего наместника, тысяцкого Дмитра.

Несомненно, Бату и Субэдэй, наблюдая за недальновидной политикой «урусутских ванов», делали определенные выводы, планируя направление ударов своих корпусов в скорой войне за обладание Южной Русью и прилегающей к ней степью. Однако невозможно обойти вниманием и тот факт, что в стане самих монголов противоречия в среде чингисидов оказались обострены до предела. К концу 1239 — началу 1240 года следует отнести знаменитую ссору, произошедшую во время очередного застолья, на котором [уюк, Бури и Аргасун, всячески обозвав Бату, покинули пир, а тот сразу же отправил донесение об этом Великому каану Угэдэю. Надо полагать, что Субэдэй поддержал джучида, потому как подобная заварушка во время боевых действий была чрезвычайным происшествием и противоречила всем установленным Чингисханом законам. Но пока гонцы мчались в Каракорум за решением каана, сподвижнику Потрясателя вселенной предстояла сложная задача по предотвращению последствий той ссоры и возможного раскола внутри руководства армий вторжения. С удя по всему, Субэдэю это удалось, потому как к Киеву монгольское войско подошло как никогда мощным и сплоченным. Все участники свары, хотя и поглядывали зверьми друг на друга, вынуждены были подчиниться увещеваниям и распоряжениям Субэдэй-багатура. О непонижающемся его статусе говорит свидетельство захваченного в плен русичами «татарина по имени Говрул» [41, с. 295], который поведал, что «„Себедяй-богатур“^[145], который хотя и не отроду же его, был у Батыя воевода его перьвый…^[146] т. е. не будучи Чингизидом, Субэдэй имел права выше других царевичей в этом походе…» [6, с. 3781.

Нашествие монголов на Южную Русь (1240–1241 гг.) [46, с. 184]

В конце лета 1240 года главные силы орды, «форсировав Днепр, с юга подошли к реке Роси. Здесь, на укрепленной линии поросских городов-крепостей, черными клобуками и русскими гарнизонами была сделана попытка остановить нашествие» [46, с. 178]. «Черные клобуки» — федераты русских князей, населявшие земли «к югу и юго-востоку от Киева, в Поросье и по Днепру» [46, с. 177] уже более сотни лет прикрывали Русь от половецких набегов, ныне им предстояло испытать на себе первый и самый страшный удар азиатских полчищ. Несмотря на отчаянное сопротивление, пограничные укрепления, находящиеся по течению рек Рось и Россава, были уничтожены. О том, что защитники большинства этих крепостей бились до последнего, свидетельствуют многочисленные факты, основанные на данных археологических исследований.

Особо упорно оборонялись Торческ и Юрьев^[147], являвшиеся ключевым звеном во всей системе фортификационных сооружений, находящихся на южных рубежах Руси и подступах к Киеву. Важность и необходимость скорейшего взятия этих городов для наступавших, как и во многих иных случаях, доказывает непосредственное участие Субэдэя в организации их осады [6, с. 382–385]; как видно, чингисиды в очередной раз столкнулись с трудностями преодоления сопротивления противника и прибегли к его опыту и умению вести дела. Несколько позже, когда Великий каан Угэдэй выговаривал Гуюку, Бури и Аргасуну за ссору с Бату, он сказал: «Уж не ты ли^[148] и Русских привел к покорности этою своей свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем Русских… Не сказано ли в поучениях нашего родителя Чингис-хана, что множество — страшно, а глубина — смертоносна. То-то вы всем множеством и ходили под крылышком у Субеетая…» [22, § 277]. «Ведомые в сраженье Субэгдэем… вы силой общею повергли русских и кипчаков» [14, с. 225], «…Субеэтай, напереди, заслонял и защищал тебя, и ты, с большой ратью, взял эти несколько родов Орусы (курсив В. А. Чивилихина. — В. 3.); сам же по себе ты не показал доблести ни на копытце козленка. Хорош молодец!¹» [11, с. 492]. Как видно, Угэдэй по-прежнему высоко ценил своего полководца и, оценивая его заслуги, принижал собственного сына — Гуюка.

Ранней осенью 1240 года Субэдэй, обеспечивая своими действиями в землях «черных клобуков» безопасность южного фланга орды, двигавшейся в сторону Киева, занимался и привычной для него деятельностью — рекрутировал в монгольское войско как тюрков, так и русских, проживавших там. «Одни города Поросья он уничтожал, другие ему сдавались, так что он мог набрать достаточное количество новых подданных для кочевой империи монголов и увести их с собой» [6, с. 385]. Апелляция к общему прошлому, объединявшему урянхаев и «черных клобуков» в составе Кимакского каганата, и дипломатическая ловкость Субэдэя позволили сразу же после вторжения в Южную Русь не только заменить выбывших из строя воинов, но, возможно, и увеличить численность войска.

К Киеву монголы подошли, скорее всего, в конце октября 1240 года. Галицко-волынский летописец пишет: «Приде Батый Кыеву в силъ тяжьцъ… и был город в великой осаде… а воины его окружили город. И нельзя было голоса слышать от скрипения телег его, от рева множества верблюдов его, ржания стад коней его, и была вся земля Русская наполнена воинами» [41, с. 294–295]. Далее идет перечисление царевичей и полководцев, участвовавших в осаде, из последних летописец упоминает двоих — Субэдэя и Бурундая, а вот нахождение в том списке чингисидов, а именно Мункэ и Гуюка, не вяжется с сообщениями Рашид ад-Дина, у которого на их счет записано: «Осенью хулугинэ-ил, года мыши, соответствующего 637 г. х. [3 августа 1239 — 22 июля 1240 г?] Гуюк-хан и Мунгу-каан, согласно повелению каана [Угэдэя], возвратились из Кипчакской степи» [38, с. 408]. Кому верить, русскому летописцу или визирю ильханов Газана и Улджейту? Надо полагать, что первый из источников заслуживает большего доверия, так как его сведения основаны на показаниях уже упомянутого выше пленного по имени Товрул. Товрул, безусловно, сказал правду, так как у воеводы Дмитра, руководившего обороной Киева, наверняка имелись в распоряжении заплечных дел мастера, знавшие свою работу не хуже, чем их коллеги в Париже, Багдаде или Каракоруме.

Осада такого сильно укрепленного города, как Киев, продолжавшаяся два месяца или что-то около этого, закончилась его падением в декабре 1240 года. По ожесточенности и количеству использованной при этом монголами техники, ее можно приравнять к взятию Отрара Чагатаем и Угэдэем или Кайфына Субэдэем. Захваченный в плен тысяцкий Дмитр был даже помилован Бату «мужества его ради» [41, с. 297]. Редчайший случай в истории монгольских завоеваний.

После взятия Киева монголы, следуя своей обычной тактике, двинулись облавой. Преодолев полосу укрепленных городков-крепостей по рекам Случи, Тетерев и Горыни, орда ворвалась в пределы Галицко-Волынского княжества, причем если одни из укреплений покидались их жителями, бегущими от беды куда подальше, то другие оказывали не то чтобы ожесточенное — отчаянное сопротивление. Примером тому может служить небольшое (площадью всего 1,25 га) Райковецкое городище на Верхнем Тетереве. Все население города было уничтожено, причем по археологическим исследованиям^[149] «мужчины погибли в единственных воротах: они защищали город. На степах стояли женщины, рубившие серпами шедших на них татар» [46, с. 185]. Затем был взят Колодяжин, где после увещеваний монголов его защитники сами отворили ворота, но были впоследствии безжалостно перебиты, хотя и встретили ворвавшихся врагов «в ножи». Трагическая судьба ждала Владимир-Волынский: «И приде в Володимеру, и взя и копьем, и изби и не щадя» [41, с. 296]. Волынцы бились с захватчиками столь яростно, что те после взятия Владимира в крайней озлобленности «подвергли жителей города особо жестокой расправе». Польскими археологами в 30-х годах XX века были «найдены черепа с вбитыми в них железными гвоздями…» [6, с. 387]. Вот так, подобно оборотням, отважные в битвах багатуры превращались в одночасье в изощренных мучителей и палачей…

Однако монголам не удалось захватить сильно укрепленные Кременец и Данилов и они просто обошли их. Субэдэй понимал, что эти не взятые им города с незначительными по численности гарнизонами никак не могут повлиять на общую картину боевых действий. В конце января 1241 года в районе Галича-Волынского, который был также взят приступом «в три дня» [38, с. 408], состоялся сбор главных сил монголов, здесь собрались все чжу-ваны и главнейшие полководцы. Скорее всего, именно в это время произошла ротация некоторых чингисидов. Гуюк и Мункэ, «по приказанию каана, вернулись, и… расположились в своих ордах» [38, с. 408], на их месте в среде царевичей, участников похода, появились новые персонажи, например Хулагу^[150] — сын Толуя и младший брат Мункэ, которому исполнилось тогда чуть более 20 лет. Хулагу, в результате своего участия в заключительном этапе вторжения в Европу, приобрел необходимый опыт ведения крупномасштабных боевых действий, и его можно с уверенностью, наряду с Мункэ, отнести к ученикам и наследникам военной школы, созданной Субэдэем.

Сам Субэдэй зимнюю кампанию против Южной Руси провел рядом с Бату. Тактика жесточайшего террора, проводившаяся ими по отношению к населению городов и земель, не выказывающих покорности, а пытавшихся сопротивляться, принесла свои плоды. «Без боя перешли под власть Бату города и городки Болоховской земли, правители и население которых стали снабжать участников похода провиантом и фуражом для коней: „оставили бо ихъ Сатарове, да имъ орютъ пшеницю и проса“ [ПСРЛ, 1908, с. 791]. Эта поддержка оказалась весьма кстати для монгольских войск: она позволила не возвращаться на Волгу, а на месте запастись провиантом для вторжения в Польшу и Венгрию» [47, с. 135].

Таким образом, Южная Русь, на которой властвовали не слабейшие по европейским меркам государи, такие как Михаил Черниговский или Даниил Галицкий, оказались завоеванной в течение всего лишь 4 месяцев. Ни половцам, ни печенегам, ни хазарам за прошедшие столетия военного противостояния с Русью подобный ошеломляющий успех не мог представиться даже в самых радужных снах. В свое время, в самом конце IX века, многочисленные племена угров (мадьяр-венгров), которые, грабя, распространились по Западной Европе от Дуная до Биская, вообще мирно прошли сквозь южное порубежье Руси. Летописец записал: «Идоша угри мимо Киева…» [57, с. 40], а их вожди, ведшие «завоевать Родину» свой народ-войско, не рисковали вступать в конфронтацию с суровыми вислоусыми воинами, хмуро поглядывавшими на них с крепостных стен.

Иное дело монголы, вооруженные непонятной и поныне философией Чингисхана о глобальном мировом государстве. Они пришли для того, чтобы подчинить, властвовать, взимать дани, набирать в свое войско лучших из среды покорившихся им народов и… продолжать дальнейшие завоевания, стремясь достигнуть берега «последнего моря». Субэдэй, которому география Западной Европы была известна во всех подробностях, отчетливо представлял себе, где оно находится, если под «последним морем» подразумевать Атлантический океан, впрочем, «последним» оно в XIII веке было и для жителей самой Европы, именующих его «морем мрака». А вот осознавал ли Субэдэй, что именно он является единственным и последним в истории человечества полководцем, который покорил весь Дешт-и-Кипчак, полководцем, который после 35 лет кровопролитнейшей войны за обладание Великой степью доскакал до последних пределов ойкумены кочевников?

Вспомним вехи той борьбы. В 1205 и 1208 годах Субэдэй, преследуя Тохтоа-беки, постучался в двери кипчакских пределов, а затем в 1216 году пронзил степь, проведя свой кошун от озера Зайсан до Джаиха. В 1222 году вместе с Джэбэ, как снег на голову, пал на Причерноморье, заставив в скором времени после триумфа монгольского оружия на Калке, взяться за перо неизвестного автора для написания «Слова о погибели Русской земли». В 1229 году достиг нижнего и среднего течения Итиля. И вот весной 1241 года дело было сделано, Субэдэй оставил за спиной покоренный им Дешт-и-Кипчак, при этом для захвата его самых юго-западных частей, т. е. междуречья Дунай — Днестр — Буг, его личного участия не понадобилось. Об окончании очередного этана Великого похода сообщает «Сокровенное сказание»: «…достойные мужи наши, что посланы вослед Субэгэдэй-батору, покорили ханлинцев, кипчаков, бажигидцев… повергли и полонили русских. И подчинили они… грады и посадили в них наместников своих… подчинили одиннадцать народов чужеземных» [14, с. 223].

Перед завоевателями раскинулись Карпатские горы, но вряд ли Субэдэй любовался их красотами, хотя, может быть, они чем-то напоминали ему о не менее величественных в своем естестве горах Центральной Азии. Впереди лежали страны, населению которых не ведом был монгольский аркан и смрадный для них запах, источаемый бесчисленной кочевой армадой, неведом им был звериный рев летящей лавиной орды, когда клич «Уррагх! Уррагх!!!»^[151] вырывавшийся из тысяч глоток, парали-зовывал волю еще до того, как смертоносный металл достигал живой плоти.

Глава девятая. Опережая века

А. С. Пушкин в свое время, абсолютно доходчиво для читателя любой эпохи, дал определение трагическим событиям, относящимся к нашествию монголов на Русь в контексте дальнейшего продвижения завоевателей на запад и судьбы самой Европы. Был создан утешительный миф, который и по сию пору царит в умах. «России, — писал А. С. Пушкин, — определено было великое предназначение: ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы. Варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной Россией». Но является ли тезис о жертвенной роли Руси в спасении европейской цивилизации, заимствованный поэтом, скорее всего, у В. Н. Татищева, абсолютной правдой? Да! — считали и считают многие россияне, увлеченные идеей, что наши предки являлись щитом зарождавшегося Ренессанса, не задаваясь мыслью о том, что сама Европа в 1241–1242 годы в полной мере ощутила на себе монгольскую мощь.

Необходимо осознать, что западноевропейские народы так же, как русские, тюрки, финно-угры и другие, прошли сквозь кровавое месиво террора, принесенного завоевателями на их земли, и потому порицать их за забывчивость по отношению к Руси, которая, как и Дешт-и-Кипчак, была сломлена нашествием, нельзя. Венгры, поляки, чехи, немцы, сербы, хорваты, болгары в равной степени со своими восточноевропейскими соседями до дна испили горькую чашу монгольского погрома, и нет их вины в том, что события первой половины XIII века, полностью перевернувшие ход истории России, их коснулись лишь отчасти, потому как в геополитике, исповедуемой монгольскими властными элитами, произошли изменения, в результате которых армии вторжения, буквально растоптав центр Европы, повернули назад, чтобы затем из Каракорума, Сарай-Бату и Сарай-Берке грозить всем европейским государям, включая и папу, и императора^[152].

Но, как известно, чтобы грозить своим соседям и держать их в страхе, необходимо в первую очередь этого страха нагнать, вынудив в 1245 году папу Иннокентия IV послать ко двору Великого каана посольство во главе с францисканским монахом Плано Карпини. Из обеспокоенности главы римско-католической церкви в связи с появлением на Востоке могущественного соседа следует сделать вывод, что пребывание азиатских полчищ в Европе в 1241–1242 годы не было набегом или тем более рейдом, даже «великим кавалерийским рейдом» [34, с. 121], а являлось продолжением всех монгольских вторжений, единственной целью которых было порабощение сопредельных с ними государств. «Нападение монголов было спланировано с необыкновенной тщательностью, даже по их стандартам» [21, с. 46]. Субэдэй-багатур, готовя и осуществляя поход через Карпаты и за Вислу, имеет по его результатам все права на место в истории, как величайший стратег всех времен. Ну а если говорить о времени, то лишь глянув на карту боевых действий можно однозначно утверждать, что он это время обогнал на столетия. Развивая свой опыт ведения фронтального наступления на противника, который был опробован в 1228/29 и успешно развит в 1236/37 годах. Субэдэй, начиная очередную кампанию на Западе, пятью колоннами осуществлял наступление, на южном фланге которого была Валахия, а на северном Пруссия. Вплоть до Первой мировой войны история европейского и мирового военного противостояния не ведала подобного размаха.

Императоры, князья, принцы, генералиссимусы, маршалы и генерал-аншефы последующих столетий на европейском театре военных действий будут сражаться иначе. Вспомним походы Ольгерда и Витовта, Луи де Бурбона (Конде) и I устава-Адольфа, Фридриха Великого и Наполеона, А. В. Суворова и М. И. Кутузова… Отдавая дань всем вышеперечисленным и бесспорно выдающимся полководцам, важно отметить, что их походы в войнах, являвшихся отражением определенных этапов развития общества, никогда не достигали масштабов, сравнимых с событиями 1241 года. Не стоит забывать, что 600-тысячная Великая армия Наполеона на начальной фазе вторжения в Россию, в 1812 году двигалась фронтом шириной 300 километров. Бонапарт не решился одновременно атаковать и Москву, и Перербург, и Киев, в отличие от Субэдэя, тумены которого закрутили дьявольский хоровод от Прибалтики до Причерноморья.

Лишь в 1916 году, когда тысячеверстные фронты «империалистической войны» захлебывались в крови и аду Вердена и Соммы, в сражениях безусловно узконапранленных, представляющих точечные удары, хотя и с использованием миллионов солдат, на российско-австрийском участке восточного фронта произошел знаменитый Брусиловский прорыв. Разработанная генералом А. А. Брусиловым операция по своей новизне и неординарности позволила заговорить о революции в ведении войн, но никто не вспомнил о том, что в этих же местах и в том же направлении 700 (!!!) лет назад двигались монгольские корпуса, цели и маршруты которых были намечены и выверены Субэдэй-багатуром, а сам он, несомненно, являлся автором той самой стратегии, которая была позабыта, но возрождена выдающимся русским военачальником.

Г. В. Вернадский, именуя Великий западный поход в заключительной его части «венгерским», писал: «Венгерский поход монголов являлся едва ли не самой блестящей военной операцией Субутая. Изумительна отчетливость маневрирования всех отрядов монгольской армии, так же как и необыкновенная точность и осведомленность разведки» [58, с. 92]. Э. Хара-Даван придерживался такой же точки зрения, говоря о том, что кампания в Европе «справедливо может быть отнесена к одной из самых блестящих страниц в истории монгольских завоеваний. Главные операции ею были закончены в каких-нибудь 4–5 месяцев, считая от перехода Батыя через Карпаты до победы на р. Сайо. В этот короткий срок были уничтожены вооруженные силы двух сильных европейских держав, Польши и Венгрии, и парализована армия третьей державы — Чехии, не считая второстепенных противников. Главная заслуга в этих успехах должна быть, по всей вероятности, отнесена на долю участвовавшего в походе старого сподвижника Чингисхана, несравненною Субедей-багатура, который составил план кампании, умело направлял действия молодых царевичей, поставленных во главе армий и отдельных отрядов. Кампания 1241 года ясно обнаружила, что европейские армии, способные к действию только сомкнутыми массами и предводимые невежественными в военном деле начальниками, никоим образом не могли равняться с обладавшими изумительной маневренной способностью монгольскими полками, предводимыми поседевшими в походах вождями — учениками великого Чингисхана» [7, с. 296].

Несомненно, рассуждая о глобальном наступлении монголов на Европу, нельзя обойти стороной ставший традиционным вопрос о численности их войск. Мнения по этому поводу как обычно разнятся, однако то, что это были весьма значительные силы, — несомненно. Скорее всего, в распоряжении монгольских полководцев было сосредоточено непосредственно на театре военных действий до 120 тысяч всадников и еще 30 тысяч остались в тылу, т. е. в пределах Дешт-и-Кипчак. Таким образом, под командованием Субэдэя было 150 тысяч воинов — огромное по любым стандартам войско. Возможно, что большим количеством подчиненных он обладал на заключительном этапе войны против Цзинь, но то Китай, где в его распоряжении были не только собственно монгольские подразделения, но и прочие античжурчжэньские силы — кидани и сами китайцы. Подтверждением многочисленности азиатских полчищ является точка зрения, высказанная Г. И. Грум-Гржимайло: «…крупные силы, которыми они (монголы. — В. 3.) располагали, позволяли им в полной мере… дробить силы неприятеля и разбивать их по частям» 17, с. 296–297].

Вынашивая планы по широкомасштабной операции против нескольких государств одновременно, Субэдэй и Бату тем не менее нашли конкретный предлог для вторжения, обвинив короля Венгрии Белу IV в укрывательстве половцев, а именно хана Котяна, тем более что послы, отправленные от имени Великого каана Угэдэя, назад не вернулись и, скорее всего, были убиты [47, с. 137–138]. Бела IV, как и многие другие противники монголов, совершил ошибку, за которую пришлось расплачиваться его подданным. «Позднее, когда Венгрия попала под удар врага, местная знать с помощью заговора добилась убийства Котяна и его приближенных; мятеж возмущенных половцев, ушедших за Дунай, ослабил оборону страны» [40, с. 166].

Зимой и весной 1241 года монголы огромной облавой двинулись к «последнему морю». Европа задрожала. «Беженцы, торговцы, шпионы распространили по Центральной и Западной Европе слухи об ужасном нашествии на славянский мир… Началась, может быть, самая удачная кампания династии Чингисидов» [59, с. 44].

Глава десятая. Ураган над Европой

Монгольские войска, расположенные в районе волынских городов Галича и Владимира, согласно плану Субэдэя выступили в Центральную и Западную Европу в феврале — марте 1241 года пятью колоннами, об этом говорится и в «Юань Ши» [12, с. 232], и в «Сборнике летописей Рашид-ад-Дина» [38, с. 408]. Левое крыло вели Кадан, Бури и Бучек. Продвигаясь в междуречье Олт-Серет, а затем вверх по течению Дуная, тумены, ведомые ими, должны были разгромить валашских и трансильванских вассалов Белы IV, не дав им возможности оказать поддержку своему суверену. «Правое крыло возглавляли старший сын Джучи — Орда и его двоюродный брат Байдар, сын Чагатая. Подобно Кадану и Бури, им выпала задача не позволить потенциальным союзникам венгерского короля — польским князьям, тевтонским рыцарям и чешскому королю Вацлаву — прийти на помощь Беле IV» [47, с. 139]. Отдельный корпус монголов направлялся в Литву и Восточную Пруссию [30, с. 77].

Субэдэй и Бату с главными силами выступили от Галича, «прошли через горы Карага^[153]» [12, стр. 231], «видимо имеются в виду т. н. „Русские ворота“» или «Верецкий перевал» [6, стр. 539] «и напали на владетеля народа мадьяр — короля. Субэдэй был в авангарде вместе с чжуванами Бату, Хулагу, Шибаном…» [12, стр. 231]. Монголы «легко смели со своего пути еловые и дубовые завалы, сделанные по приказу Белы IV, разбили войска королевского наместника и вторглись в Венгрию» [47, с. 141]. Здесь дороги Бату и Субэдэя разошлись: первый двигался на запад по правобережью р. Тиса, путь второго лежал южнее. Общей их целью являлся центр страны, туда же должны были подойти Кадан, Бури и Бучек. Победу над венграми должно было обеспечить, по планам Субэдэя, одно генеральное сражение, навязать которое Беле IV он стремился. Но прежде того Субэдэй ожидал победных известий от Байдара, прикрывавшего северный фланг орды и действовавшего в Польше.

Поход монголов в Центральную и Западную Европу (1240–1242 гг.)

Байдар оправдал надежды своего учителя. Проведенная им операция по своему исполнению и эффекту сравнима с лучшими образцами полководческого искусства монголов. «В Польшу ту-мены Байдара прошли через Малопольшу — на этом пути они разорили Люблин, Завихвост, заняли Сандомир после сражения под Турском, где они 13 февраля 1241 г. разбили малопольское ополчение. Попытка остановить монголов перед Краковом в боях при Хмельнике (18 марта) и Торчком (19 марта) окончилась разгромом краковской дружины и сандомирского полка» [6, с. 389]. Брошенный правителями и населением Краков был занят монголами 20–24 марта 1241 года, затем, форсировав Одер, они захватили Вроцлав и «двинулись дальше на запад, где у Лигницы встретились с войсками самого могущественного из Пястов — Генриха Силезского» [47, с. 140].

Войску Байдара и Орду противостояла почти 40-тысячная армия герцога Генриха II, в составе которой наряду с отборными воинами из Силезии и Верхней Польши в достаточном количестве было представлено западноевропейское рыцарство, включая членов Тевтонского ордена и тамплиеров, «все они бахадуры» [38, с. 406], писал о них Рашид ад-Дин. Кроме того, чингисидам надо было задуматься над тем, что на помощь Генриху спешил чешский король Вацлав. Байдар и Орду, в распоряжении которых было три тумена, не предоставили своим противникам возможности соединиться. 9 апреля 1241 г. у Лигницы произошло сражение, в результате которого все блестящее европейское воинство было опрокинуто, повергнуто в бесславное бегство и порублено. Монголы на силезских полях в очередной раз доказали, что их выверенные слаженные действия, будь то маневрирование, ложное отступление, фланговые контратаки и, наконец, последний таранный удар тяжелой кавалерии, являлись абсолютно победными на европейском театре военных действий.

Монгольский тяжеловооруженный всадник и рыцари [21, с

Изумленные поражением от неведомых варваров, европейские военные и политики, козырявшие тысячелетним опытом ведения войн, основанном на фундаментальном наследии, оставленном им греками, македонцами, римлянами и франками, лихорадочно искали причины своего поражения… и нашли. Оказывается, под Лигницей монголы применили химическое оружие! Вот что пишет Ян Довгуш — хронист XV века, опираясь на летопись XIII столетия: «„В татарской армии среди других флагов был один огромный, на котором был нарисован знак „X“. На верхушке этого флага было подобие отвратительной головы с заросшим подбородком… знаменосец начал как можно сильнее трясти древко с головой, торчащей высоко на нем… повалили и тотчас распространили над всей польской армией пар, дым и мгла с отвратительным запахом. От этого невыносимого зловония сражающиеся поляки теряли сознание и еле живые ослабевали и становились неспособными к борьбе“. Смесь, приготовленная по китайскому рецепту, очевидно, могла быть источником боевого газа, столь эффективно воздействовавшего на польскую армию» [60, С. 375–377].

Действительно, монгольские военачальники использовали какое-то восточное ноу-хау, однако его не следует считать их главным козырем в битве за Польшу. Байдар добился успеха, потому как имел под рукой оружие массового поражения XIII века — монгольские тумены, имел опыт и знания, которые передал ему Субэдэй-багатур, а главное, обладал талантом полководца. Визави Байдара и Орду — герцог Генрих Силезский, получивший впоследствии прозвище «Благочестивый», оказался не в нужном месте не в нужный час, потому что после того, как его рыцарство в страхе побежало с поля битвы, бросив своего командира на произвол судьбы, он попытался также уйти от погони, но упал с коня, «заковылял в своем панцире, его схва тили, сдернули латы, отрубили голову и потом возили вокруг осажденного Легнице, чтобы навести на жителей ужас» [29, с. 302]. Так Генрих, отныне «Благочестивый», попал в Историю, в которую его подтолкнул Байдар: ну не будь лигницкого погрома, кто бы помнил об одном из тысяч средневековых герцогов, которым кроме пьяных оргий и псовой охоты хвалиться было нечем? Все противостоящее монголам европейское войско было практически уничтожено, «только тамплиеры потеряли 500 человек» [29, с. 302], а чешский король Вацлав, со своими отрядами находившийся всего в одном переходе от Лигницы, без лишних размышлений, прознав о результате битвы, скрылся в Карпатах, «оставив всю южную Польшу монголам» [29, с. 302], которые без промедления занялись грабежами и насилием, в течение месяца опустошали Моравию [47, с. 140]. Но победить в сражении под Лигницей «не было главной целью монголов: ею по-прежнему оставалась Венгрия» [21, с. 45]. Триумф Байдара лишь обеспечивал безопасность северного фланга основных сил завоевателей и «подтверждает скрупулезное исполнение монгольскими царевичами-военачальниками плана, разработанного Субэдэй-багатуром» [47, с. 140].

Чуть ранее, в конце марта, соединившись с Бату и выйдя к Дунаю в районе Пешта, многоопытный осторожный Субэдэй, пристально наблюдавший за действиями и левого крыла, ведомого Каданом, Бури и Бурчеком, после их успехов в Валахии, Карпатах, Трансильвании и прибытия также в марте со всем войском в район расположения главной ставки, ожидал победных реляций от чингисидов, действовавших на севере, занимаясь дипломатическими сношениями с Белой IV. Здесь уместно заострить внимание на том, что среди посланников, прибывших от Субэдэя к венгерскому королю, оказался… англичанин по имени Роберт [29, с. 307], который, как выяснится позже, уже более 20 лет верой и правдой служил Великому кану. Да, воистину Евразия не такой уж большой континент, коли удалась встреча между капелланом, служившим когда-то у барона Фицуотера со «свирепым псом» Чингисхана. Так вот, вышеупомянутый англичанин предложил Беле IV сдаться, пообещав то, что обычно обещали своим врагам монголы — жизнь в обмен на абсолютную лояльность их власти, но тот отказался, надеясь на силу своих полков, а сила на самом деле была немалая. Скорее всего, под хоругвями венгерского короля собралось от 70 до 100 тысяч воинов, иные из их числа, по свидетельству Фомы из Сплита, «по глупому легкомыслию беспечно говорили: „При виде нашей многочисленной армии они тут же обратятся в бегство“» [47, с. 141].

Действительно, войско Белы IV представляло из себя очень серьезного противника, с которым монголам, как они сами думали, придется серьезно повозиться. Несмотря на то, что у Бату и Субэдэя под Пештом было сконцентрировано достаточное количество туменов (различные исследователи сходятся на цифре 60–70 тысяч всадников), важен факт сомнений, возникших вереде монгольского генералитета. По этому поводу «Юань Ши» свидетельствует: «В войсках говорили так: „Войско короля исполнено силы, не сможем легко продвигаться^[154]“ [12, с. 232]. Опровергая эти сомнения на военном совете, Бату, опираясь на данные разведки, говорил: „…пусть этих людей великое множество, но они не смогут вырваться из наших рук, поскольку ими управляют беспечно и бестолково“» [47, с. 141].

Но говорить одно, другое дело действовать, потому последнее слово было за фактическим руководителем похода и «…Субэдэй выдвинул отличный план — заманить его [короля] войско к реке Хонин^[155]» [12, с. 232], он прибег к своему испытанному во многих войнах способу. «…Субудай был гениальным полководцем (курсив мой. — В. 3.), и часть его гения заключалась в том, что он вступал в бой только тогда, когда не было сомнений в победе. Поэтому он отступил со своей армией на восток, шесть дней медленно отходя через степи и выманивая Белу с его выгодных позиций на Дунае и лишая его таким образом возможности получить помощь.

10 апреля монголы отошли через реку Саджо^[156] в сторону пологих, покрытых виноградниками склонов Гокая, чуть выше слияния Саджо с Тиссой. Место было очень неплохим, чуть выше окружающей равнины и защищенное по фронту ручьем. Венгры расположились напротив, около деревни Мохи и, не сомневаясь в своем численном превосходстве, построили подобие форта, окружив свой лагерь телегами» [29, с. 303–304]. Ну прямо как Мстислав киевский на Калке!

Отступив за Шайо, Субэдэй понимал, что в случае атаки на Белу IV его войскам вновь придется форсировать ее и вполне возможны значительные потери при этом передвижении, но, если поглядеть на каргу местности, становится несомненным, что старый полководец поступил абсолютно мудро перед лицом сильнейшего противника, так как фланги монгольской армии были прикрыты реками: с севера Такта, а с юга Тисса. Отныне, находясь в постоянной боевой готовности, тумены Субэдэя и чингисидов ожидали лишь вестей из Силезии и Польши, от которых, хороших или плохих, зависели все дальнейшие действия монголов и ход всей кампании.

В ночь с 10 на 11 апреля Субэдэй и Бату решили атаковать венгров, тем более (и в этом нет никакой фантастики), они получили наконец-то известия от Байдара о победном для монголов исходе сражения под Лигницей. Совпадением это быть никак не могло, Субэдэй был не из тех командующих, которые действовали на авось. «Правильно предположить, что каждая из двух армий была постоянно точно осведомлена о том, что в данный момент предпринимает другая. Обе армии, видимо, поддерживали почти ежедневную связь, будучи удалены друг от друга 450 километрами вражеской территории… Это вызывает мысль о службе нарочных, меняющих лошадей на постоянных станциях, расположенных на определенных местах вдоль линии связи между двумя самостоятельными армиями. Стоит только задуматься о том, с какими трудностями встречались те несколько десятков гонцов, которые каждый день скакали сломя голову из конца в конец этой линии, и это представляется просто невероятным. Но для монголов это было настолько обычным, рутинным занятием, делом настолько секретным, что ни один европейский источник не содержит упоминаний об этом. Субудай мог выбрать именно этот момент для выступления, только при условии, что депеша из Легнице, т. е. с расстояния 450 километров, могла быть доставлена к нему за 36 часов» [29, с. 304–305].

Ночью 11 апреля монголы начали движение в сторону лагеря Белы IV, Бату наступал с севера, Субэдэй с юга. Начало сражения было неудачным для туменов, которые вел Бату, не дождавшись, пока Субэдэй свяжет плоты и переправится через Шайо в том месте, где река была глубоководна, но зато и монголов не ждали, он атаковал венгров, переходя реку вброд и пытаясь захватить мост, который охранялся их лучшими воинами. «Войско Бату стало бороться за мост, но вместо того, чтобы воспользоваться [им], утонул каждый тридцатый из [числа] воинов, вместе с ним погиб его [Бату] подчиненный полководец Бахату» [12, с. 232]. Итого потери монголов в схватке за мост составили 2000 убитыми — явная неудача, но как бы там ни было, атакующие, используя камнеметы, захватили плацдарм на правом берегу Шайо и начали активно переправляться.

Бела IV и его брат Коломан подтянули войска, что вызвало откровенные опасения Бату. «Сразу после переправы, чжуван, ввиду увеличивающегося войска врага, захотел потребовать возвращения Субэдэя, с запозданием рассчитывая на него» [12, с. 232], но тот действовал строго по намеченному плану, и послал гонца к джучиду, который, доскакав до Бату, дословно прохрипел депешу: «Субэдэй сказал так: „Ван желает вернуться — [пусть] сам возвращается. Пока я не дойду до города Пешт на реке Дунай — не вернусь!“» [12, с. 232]. В данном случае упоминание Субэдэем Пешта необходимо рассматривать не как цель данного сражения, а как цель всей венгерской кампании. Возможно еще и то, что Субэдэй намеренно затягивал с атакой, выжидая того момента, когда венгры окончательно сфокусируют свои действия против Бату, оголив южный фланг. Подобная тактика для нанесения внезапного, решающего по-ф: дного удара была применена через 139 лет Дмитрием Боброком-Волынским на Куликовом поле, когда он, игнорируя просьбы Владимира Серпуховского вступить в бой и дождавшись критического момента в ходе сражения, двинул свой засадный полк, который и решил исход всей битвы и судьбу нарождавшейся России.

Наконец ранним утром 11 апреля «выжидавший время Субэдэй смог беспрепятственно перейти Сайо на юге и приблизиться к равнине Мохи. В скором времени армия короля Белы была окружена и большей частью заключена в узкое кольцо, откуда не было выхода» [4, с. 231]. «К 7 часам утра венгров отбросили в их лагерь, который с этой минуты превратился из серьезного средства обороны в элементарную ловушку» [29, с. 305]. Во время того сражения у р. Шайо в долине Мохи, Субэдэем были использованы катапульты и камнеметы, они были задействованы и при переправе на участке Бату, как замечено выше, во время схватки за мост и во время штурма венгерского лагеря. «Монголы выкатили катапульты и стали забрасывать в лагерь снаряды с нефтью, порохом и прочими горючими веществами» [16, с. 293], «…это был первый в Европе случай применения этого мощного оружия… Все утро лагерь обстреливался стрелами, камнями и огнеметами, и потери венгров были ужасающими» [29, с. 305].

Сражение у реки Шайо (11 апреля 1241 г.)

Сообразив, что дело плохо и пора, наплевав на рыцарскую честь, сверкая золочеными шпорами, бежать, «…герцог Коломан, епископ Хугрин и присоединившийся к ним магистр тамплиеров в Венгрии пытались перейти в контратаку. Их немногочисленные отряды очень скоро были смяты, тяжелораненые герцог и епископ вернулись в лагерь, а магистр погиб. Часть венгерского воинства погибла от стрел, остальные, так и не получив приказа по поводу дальнейших действий, обратились в бегство. Венгры пытались выбраться из лагеря, но им преграждали путь упавшие палатки и веревки от них, в образовавшейся давке задние напирали на передних, и многие погибли по вине своих же соратников» [47, с. 143].

Потери венгров росли, им казалось, что вырваться из лагеря-ловушки невозможно. «Они обнаружили, что монголы их окружили практически со всех сторон. Но в одном направлении, казалось, есть просвет» [16, с. 293]. Монголы, выполняя коварный план Субэдэя, «…отошли, открыв соблазнительную брешь в своих боевых порядках, чтобы выманить оборонявшихся на попытку выбраться через нее из окружения» [29, с. 305–306]. Венгры бросились в эту брешь и, казалось, вырвались, но не тут-то было — за спасающимся европейским воинством ринулась самая быстрая в мире конница. Субэдэй, применив эту уловку по выманиванию врага из укрепления, прекрасно понимал, что рубить в ужасе бегущего в спину гораздо проще, чем биться с ним лицом к лицу. Обращенные в беспорядочное бегство подданные и наемники Белы IV ощутили на себе всю мощь «монгольской лавы», самого совершенного в истории войн кавалерийского приема, годного и для обороны, и для преследования разгромленного противника. Э. Хара-Даван, не умаляя ни в коем случае методов ведения боя казаками, заметил, что наша знаменитая «казачья лава» являлась, по всей видимости, «бледной копией» [7, с. 138] лавы монгольской. Страшно представить в самом страшном сне, что чувствовали венгры и немцы, когда они из опасных противников, облитых броней — «кованых ратников» превратились в легкую добычу преследующей их монгольской конницы. «Как отважный лев, который кидается на добычу, монголы гнались за ними, нападали и убивали, так, что уничтожили большую часть того войска», — писал Рашид ад-Дин [38, с. 406]. А аббат из Мариенбурга через год после тех событий сообщал о 65 тысячах погибших [29, с. 306]. Король Бела IV бежал, бросив страну, вначале в сторону Священной Римской империи, а затем к побережью Адриатического моря. Его брат Коломан умер от ран.

Субэдэй, исповедуя классическую тактику монголов, без передышки преследовал венгров и «…помчался к городу Пешт» [12, с. 232]. Несмотря на возраст, полководец находился в авангарде и увлек за собой других. «Все князья тоже пошли [к городу], вследствие чего [вместе] атаковали, захватили его…» [12, с. 232]. Ипатьевская летопись скупо, но красноречиво повествует о той погоне: «…бежаша Угре и гнаша е Татаре до реке Доуная» [47, с. 144]. Взятие Субэдэем Пешта поставило жирную точку в очередном монгольском блицкриге, результаты которого жарко обсуждались на большом совете. Царевичи и военачальники разбирали по полочкам действия различных соединений и командиров. Был отмечен Шейбан — один из джучидов, и Сартак — будущий побратим Невского, старший сын Бату, предводитель передового отряда во время схватки за мост на Шайо [47, с. 142].

На том же совете произошло событие, которое еще раз подчеркивало независимость Субэдэя от чингисидов в принятии им решений касаемо военных действий и их выполнения. Бату был вне себя от гибели Бахату — своего племянника, сына Шайбана, во время неудачно проведенной им операции по захвату моста. Биограф Субэдэя так описывает этот инцидент и его разрешение: «Все князья пришли на сбор и [там] Бату сказал так: „Во время сражения у реки Хонин Субэдэй опоздал помочь, был убит мой Бахату“. Субэдэй ответил так: „Чжуван хотя знал, что в верхнем течении мелководье, все равно завладел мостом, чтобы переправиться и сразиться, не узнав, что я в нижнем течении [еще] не завершил связывание плотов. А сегодня знай себе говорит — я опоздал, и думает, что именно в этом причина“. Тогда Бату тоже уяснил [как было дело]. Позже, на большом сборе, пили кобылье молоко и виноградное вино. Говоря про события во время похода на короля, [Бату] сказал так: „Все, что захватили в то время, — это заслуга Субэдэя!“» [12, с. 232–233].

Рассматривая и анализируя тексты «Юань Ши», исследователь не найдет в той хронике подобных пререканий между представителем «Золотого рода» с кем-либо из военачальников или придворных. Кому-нибудь другому за такое забили бы рот камнями или притянули пятки к затылку, но Субэдэй… Субэдэй мог себе позволить оспаривать решения главы Улуса Джучи и делать дело, как ему виделось. Вне всякого сомнения, чингисиды не только уважали его, но и побаивались. Здесь надо понимать еще и то, что под командой Субэдэя были лучшие части батуров, его ближние кешиктены^[157] и нукеры, которые внушали страх своей беспощадной свирепостью и умением владеть оружием. Но отдадим должное и Бату, который признал очевидное.

Победа в долине Мохи у реки Шайо была высшим достижением Субэдэя во время Великого западного похода, он подтвердил звание да-цзяна, приобретенное им в битвах за обретение монголами континента. После Шайо Субэдэй подобных сражений более не давал и снискал право остаться непобедимым.

Оценивая его действия в ходе всей зимней военной кампании, отдавая должное Субэдэю как стратегу, оперирующему войсками на определенном участке фронта, т. е. в Венгрии, важно отметить его роль в действиях, не позволивших самым серьезным противникам монголов в лице королей Белы и Вацлава, а также герцога Генриха объединиться. Стратегемму Субэдэя по их разгрому и нейтрализации в отдельности блестяще реализовали Байдар, Орду, Кадан и другие чингисиды, являвшиеся главными действующими лицами, отвечающими за прикрытое флангов орды и показавших себя состоявшимися военачальниками.

Глава одиннадцатая. Крутой поворот монгольской политики

После событий на Шайо венгерские баны, хорватские и сербские князья, немецкие и французские бароны разбегались в поисках укромных местечек, в коих надеялись переждать азиатский ураган. Задачей преследовавших их Субэдэя и чиигисидов было по максимуму нанести урон отступавшим, посему монголы гонялись за ними по всей обширной венгерской пуште. Не тогда ли, по словам Э. Хара-Давана, «Субедей… во время венгерской кампании 1241 года… прошел… со своей армией 435 верст менее чем за трое суток» [7, с. 146], а ведь воителю было 66 лет, весьма солидный возраст для XIII столетия. Как видно, «свирепый пес» еще мог дать фору и молодым его последователям.

Достигнув Пешта и захватив его (штурм продолжался три дня), монголы переправились на правый берег Дуная и атаковали Буду, используя огнеметные машины. Активное применение зажигательных снарядов подтверждает свидетельство Фомы из Сплита, потому как с его слов «город монголы сожгли до того как взяли» [6, с. 254]. В связи с использованием завоевателями на европейском театре военных действий взрывчатых и горючих веществ, справедливо возникает предположение, высказанное в свое время Г..Лэмом о том, что порох «…мог и не быть „изобретен“ в Европе, а занесен туда монголами…» [7, с. 147]. При рассмотрении противостояния двух школ военного искусства — западноевропейского и степного — неоспоримым остается тот факт, что «…новаторская, исключительно динамичная монгольская тактика была для врагов большой неожиданностью» [60, с. 373]. Завоеватели с военной точки зрения были на много голов выше оборонявшихся. «Субутай посрамил польских, богемских, тевтонских, венгерских рыцарей, слывших лучшими в воинстве папы. Европа не знала полководца такого уровня… Вот кто был настоящий воин!» (курсив мой. — В. 3.) [61, с. 383].

К лету 1241 года Субэдэй окончательно укрепил позиции чингисидов в Венгрии, Бачу после последних побед представлял собой владыку почти всех земель, принадлежавших недавно Беле IV, а фактор присутствия орды в Центральной Европе внес коррективы во всю внутриевропейскую политику, которая в тот год зависела от желаний и прихотей хозяев положения, коими являлись монголы. «В руках Субутая сходились нити, которые тянулись из европейских столиц, он — не папа! — вел тогда политику Еропы» (курсив мой. — В. 3.) [61, с. 384]. Надо понять изумление местных монархов, когда появившиеся из глубин Азии варвары начали править бал на их иоле. Субэдэй, агенты которого находились практически во всех странах, был осведомлен о том, что государи запада откровенно враждовали между собой, и стремился еще более дестабилизировать ситуацию в Европе, одних запугивая, другим являя милость.

От имени Бату Субэдэй отправил французскому королю Людовику IX Святому послание^[158], которое гласило: «Именем Бога Вседержителя повелеваю тебе, королю Людовику, быть мне послушным и торжественно объявить, чего желаешь: мира или войны? Когда воля Небес исполнится и весь мир признает меня своим повелителем, тогда воцарится на земле блаженное спокойствие и счастливые народы увидят, что мы для них сделали! Но если дерзнешь отвергнуть повеление божественное и скажешь, что земля твоя отдаленная, горы неприступные, моря глубокие и нас не боишься, то Всесильный, облегчая трудное и приближая отдаленное, покажет тебе, что мы можем сделать» [7, с. 298–299]. В другом послании через Кадана, кошун которого двигался в сторону Хорватии, всем тамошним суверенам было объявлено: «Не принимайте у себя виновного в чужой крови, но выдавайте врагов в наши руки, чтобы не оказаться случайно подвергнутыми наказанию и не погибнуть понапрасну» [47, с. 146–147].

Вот так, используя проверенный способ увещеваний и запугивания, одинаковый как для китайских ванов, так и для венгерских банов, монголы осуществляли свою… колониальную политику в отношении Европы. Фраза «Европа — колония Монголии» режет слух, но в XIII в., по крайней мере, добрая половина западной части Евразии имела все основания так именоваться. Для Субэдэй-багатура, который, бывало, «разводил» императоров и временщиков Поднебесной, западноевропейские владетели были подобием касиков и вождей Нового Света, правивших мезоамериканскими государствами в период бесчинств, творимых там конкистадорами, ведомыми Кортесом или Писсаро. Подобно своим будущим испанским последователям, «…Субэдей умело использовал в своих интересах конкуренцию, существовавшую между различными королевствами» [4, С. 235], и особенно разногласия между папой Георгием IX и императором Фридрихом II Гогенштауфеном.

Император Священной Римской империи, наблюдая неумолимое приближение к своим границам монголов, запаниковал, «запросил помощи у Генриха III Английского» [29, с. 308], в этом послании он «пишет о „когортах Сатаны“ и „сынах ада“» [59, с. 44]. Фридрих II также разослал копии своей петиции практически во все страны Европы [29, с. 308], но тамошние владетели, в большинстве своем не менее Фридриха опасавшиеся «сынов ада», истолковали инициативу императора как очередную затеянную им интригу, направленную против папы Григория IX.

Тем временем монголы выпасали коней на венгерской равнине, а Европа, не успевшая объединиться перед лицом страшного врага, с изумлением поняла, что она на краю гибели. Не вызывает сомнений, что так называемая западная цивилизация «стала бы жертвой монголов, если бы те продолжили развивать свой ужасный успех в Венгрии и Польше» [29, с. 309]. Очень верная фраза «ужасный успех», ибо ужас перед пришельцами и злодеяниями, ими творимыми, мнимыми или истинными, овладел населением и тех стран, до которых «когорты сатаны» еще не доскакали. В тогдашней Европе было широко распространено письмо, автором которого являлся некий священник и в котором описаны не только примеры чудовищного насилия со стороны завоевателей, но и утверждаются факты людоедства [16, с. 295]. Нет оснований не доверять большинству свидетельств, фигурирующих в том документе, так как не одна лишь Европа была погружена захватчиками в пучину страха и не одни лишь европейские авторы описывают деяния, в которых обвиняют монголов.

Но готовя дальнейшее продвижение, Субэдэй понимал, что превращать Венгрию, а значит, свой тыл в пустыню не имеет смысла, именно поэтому, скорее всего, с его подачи «по приказу Бату были написаны и распространены тексты, в которых победители призывали жителей возвращаться в свои селения и обещали им мирное существование» [47, с. 148]. Все это делалось, конечно же, не от избытка милосердия, а из чисто практических целей, так как покорившееся и оставшееся на своих землях население обеспечивало армию завоевателей фуражом и провиантом, а также могло предоставить рекрутов не только для хошара, но и полноценных воинских частей, тем более что многие представители мадьярской знати уже служили монголам.

Субэдэй, верный своей беспроигрышной стратегии, обустраивая тылы в течение лета 1241 года, продолжал готовить войско к вторжению в Италию, Францию и земли, находящиеся в юрисдикции Фридриха II. В шатре монгольского полководца лежали карты, на которых значились Милан, Флоренция и Рим, Прага, Франкфурт и Париж. Совсем близко, в двухтрех десятках переходов, раскинулось «последнее море». Если бы в 1241 году перед завоевателями стояла задача во что бы то ни стало его достигнуть^[159], они выполнили бы ее без проблем, и даже силами одного тумена. Тем более что в западных странах «царили паника, страх, люди ждали Божиего суда» [61, с. 386]. Кроме того, Римский Папа Григорий IX скончался, как говорили тогда, «от переживаний», а новый понтифик Целестин, пробыв на престоле несколько месяцев, отправился следом. Выборы главы католиков затягивались — таким образом, Европа оказалась и без духовного лидера.

Зимой 1241–1242 года наступил благоприятный момент для продолжения монголами своей экспансии; орда вновь разделилась на несколько отдельных соединений и выступила по заранее намеченным маршрутам. Бату двигался на северо-запад. Его целью были Словакия, Чехия и Австрия. Передовые отряды достигли Опавы и Прерова в Чехии, Нойштадта в Австрии и заняли их; отдельные разъезды гарцевали у стен Вены. Другая часть войска прошла через Альпы и оказалась на равнинах северной Италии в районе Триеста. В юго-западном направлении шли корпуса Кадана, в апреле 1242 года он достиг Адриатического моря в районе Сплита. Король Венгрии Бела IV, подобно хорезмшаху Мухаммеду, укрылся на одном из островов, правда, в отличие от последнего остался жив.

На исходе зимы 1242 года, направляя созданную им армию, Субэдэй прекрасно осознавал, что «дел осталось месяца на полтора-два, чтобы завершить одну из самых блестящих страниц в военной истории человечеству» (курсив Мурад Аджи. — В. З.) [61, с. 387], но случилось то, что случилось… В декабре 1241 г. умер Великий каан Угэдэй, известие об этом достигло ставки Бату не менее чем через десять недель [29, с. 309], по закону это обязывало всех чингисидов явиться в Коренной улус для участия в курултае, где должны были провозгласить нового повелителя. Субэдэй являлся одним из самых главных хранителей и апологетов Великой Ясы, поэтому приходилось поворачивать коней на восток. Нам не ведомы чувства, которые овладевали тогда «свирепым псом», ибо он стоял на пороге очередной своей победы, однако закон, созданный Чингисханом, был значим до такой степени, что он — да-цзян всей орды, который как никто другой в войске стремился и имел самое большее из всех право омыть копыта своего саврасого скакуна в волнах «последнего моря» — отдал приказ бить в барабаны и готовить отступление.

Монголы уходили из Центральной Европы и с Балкан, уходили из Венгрии, добивая напоследок население, которое еще недавно пытались привлечь на свою сторону. В среднем и нижнем течении Дуная, предварительно «пройдясь» по Сербии, завоеватели нашли свою последнюю жертву — Болгарию, страну, большая часть которой до конца XIII в. оставалась во власти джучидов. Досталось и половцам, которые несколько лет назад пытались скрыться во владениях Белы IV, их роды, закрученные водоворотом монгольского нашествия и неприятием местных феодалов, скитались в Подунавье, где им был нанесен очередной удар ордой, двигавшейся в сторону Великой Степи. Осенью 1242 года монголы вышли в Дешт-и-Кипчак, западная «цивизизация» осталась незавоеванной, по всем городам и весям Европы проходили молебны, славящие провидение, спасшее их от страшной беды. Но спасло Европу не провидение, а процессы, происходящие далеко на востоке: именно события в Монголии определили дату окончания Великого западного похода, который являлся величайшим военным предприятием в мировой истории.

Голландский ученый Лео де Хартог дает очень верную оценку происшедшим тогда событиям и роли в них Субэдэя: «Достижения азиатских захватчиков, казавшиеся невероятными, были результатом их смелости, опыта и дисциплинированности, но прежде всего военного таланта полководцев. Несомненно, ключевая роль в кампаниях на Руси и Центральной Европе принадлежит Субэдею: большую часть разработок планируемых походов выполнял именно он…. Бату был высшим военачальником только формально… реальное управление осуществлял Субэдей. Это объясняет возмущение Гуюка и Бури тем, что Бату желал выпить первый кубок на пиру в честь победы. Угэдэй утверждал, что своими успехами в Европе монгольская армия обязана Субэдею и другим опытным военачальникам. Это, несомненно, было правильным суждением. Так же как в Китае… во время европейских кампаний фактическое лидерство во всех вопросах, вероятно, принадлежало военачальникам, выбранным и обученным Чингисханом» [4, с. 236–237].

Итак, Великий поход окончен, но надо полагать, что Субэдэй, уведя армию из Европы и выполняя все условия Ясы, тем не менее поспешал не торопясь, он не умчался подобно Бури, Бучеку, Кадану и Байдару в Монголию, а еще почти год присутствовал в Улусе Джучи, наблюдая оттуда за тем, как развиваются события возле опустевшего трона Великого каана.

Часть шестая. Багатур умер! Да здравствует багатур!

В степи на равнине открытой

Курган одинокий стоит,

Под ним богатырь знаменитый

В минувшие веки зарыт.

В честь витязя тризну свершали,

Дружина дралася три дня.

Жрецы ему разом заклали

Всех жен и любимца коня.

Чью кровь проливал он рекою?

Какие он брал города?

И смертью погиб он какою?

И в землю опущен когда?

Л. К. Толстой. «Курган»

Глава первая. Золотая Орда — «Золотой род». Субэдэй

Повинуясь Ясе и уводя войска из Западной и Центральной Европы, Субэдэй-багатур, имея свой немалые личные интересы в Коренном Улусе, также был верен и другому завету Чингисхана, гласившему, что любое начатое дело должно быть доведено до конца. Памятуя о том, он вместе с Бату следовал по половецким степям в сторону низовий Итиля, откуда, оглядевшись по сторонам и окончательно утвердив джучидов в их гигантских владениях, мог сказать: «Дело сделано!»

Дело действительно было закончено к весне 1243 года, когда последний очаг сопротивления половцев был подавлен и уже не в степи, а в горах Дагестана, куда те бежали, преследуемые монголами до Дербента (Тимур-кахалка). Судя по всему, половцы не были безжалостно уничтожены, Рашид ад-Дин пишет: «Илавдур… захватил кипчаков» [38, с. 408]. В это же время Грузия «добровольно подчинилась» [5, с. 691] власти Бату, правившая там царица Русудан предпочла их потомкам Толуя. И наконец, той же весной в ставку Бату прибыли русские князья во главе с Великим князем Владимирским Ярославом Всеволодовичем с изъявлением покорности, готовностью выплачивать дань и, по существу, стать подданными и союзниками новых хозяев Дешт-и-Кипчак. Безраздельное господство в степи и безоговорочная гегемония над всеми примыкающими к ней в Европе государствами являлись свидетельствами окончательного закрепления завоевателей в этом евразийском регионе, «где образовался мощный центр власти, определивший возникновение и существование самостоятельного монгольского государства Золотой Орды» [33, С. 210].

Рожденное на крови государство и его последующая чрезвычайно весомая роль, которую оно играло в международных отношениях, на протяжении нескольких столетий воспринималось и воспринимается неоднозначно. С одной стороны, существует исторически сложившееся мнение об Улусе Джучи — Золотой орде, как о регрессивном формировании, с другой — в свете исследований последний десятилетий, высвечивается обратная сторона медали. «Существенным является тот факт, что в состав огромной территории Золотой орды вошли земли с различными естественно-географическими условиями и разнообразным хозяйством и с разнородным по своему этническому составу населением, находящимся на разных ступенях общественного развития» [51, с. 43]. Поэтому, несмотря на хищническую подоплеку своего бытия, Золотая орда представляется катализатором интеграции и взаимопроникновения культур стран и народов, находящихся в ее составе и сферах влияния, а это является, несомненно, прогрессивным процессом.

Таким образом, к 1243 году в результате нескольких десятилетий неослабевающей монгольской экспансии, которой на всех этапах руководил Субэдэй-багатур, был окончательно сформирован в своих размерах Улус Джучи, охватывающий территории от верховий Иртыша до низовий Дуная, от северного Урала до Туранской низменности на юге. Тем более непонятна в связи с этим позиция ученого сообщества, в котором не было дано должной оценки Субэдэю и не как завоевателю и полководцу, а как устроителю государства джучидов, в результате появления которого путь из Европы в Китай стал чист и впервые в истории человечества дипломаты, представители духовенства и купцы смогли совершать поездки, не боясь за свою жизнь и имущество, от Рима и Лондона до Каракорума, а затем и до Ханбалыка (Пекина). Можно и нужно соглашаться с тем, что Субэдэй действовал методами абсолютно неидеальными и им нет оправдания с точки зрения гуманизма, но не замалчивается же имя Васко да Гамы, открывшего морской пусть в Индию, хотя по его приказу на океанских просторах португальцы топили арабские суда со всеми, кто на них находился, а цифры тогдашних жертв массовых утоплений исчисляются тысячами. И что? Да Гаме стоят памятники…

Тем не менее во второй биографии Субэдэя (цзюань 122) Ван Вэй дает интересную оценку последствий его походов, которую не заметили или не хотят заметить некоторые исследователи и которая датируется окончанием Великого западного похода. Составитель хроники пишет: «В то время в Северных землях^[160], в Западном крае^[161], к северу и югу от [Хуан]хэ, и Гуаньлуне^[162] — всюду успокоилось, [что] во многом было заслугой и успехом Субэдэя» [12, с. 242]. Конечно, не все было там идеально и безоблачно, но неоспорим тот факт, что «при Угэдэе монголы постепенно начали переходить к гражданскому правлению» [30, с. 79]. По инициативе Елюй Чуцая на пепелища городов и селений, в те места, где еще недавно торчали колья со вздетыми на них человеческими головами, уже спешили чиновники — наместники, судьи, писцы, сборщики налогов, ибо великий постулат великого канцлера гласил: «Царство, завоеванное на коне, не может управляться с коня» [3, с. 162]. Достойный последователь и преемник Чингисхана Угэдэй, которого ученый мир почему-то иначе как пьяницей не именует, который и смерть-то принял, по расхожему мнению, от этого порока, империей управлял однако чаще не из походной ставки, а из дворца в Каракоруме.

Вот только смерть Угэдэя «до сих пор остается загадкой… согласно сохранившимся свидетельствам, сразу после его кончины широко распространились сведения, что дело ох как нечисто…» [25, с. 283]. Можно предположить, что его супруга Туракина приложила к этому руку, лоббируя интересы своего сына Гуюка, проталкивая его к занятию великокаанского престола, игнорируя завещание Угэдэя, который намеревался передать верховную власть внуку Ширамуну. Чагатай как «хранитель Ясы» и смотрящий за соблюдением всех законов, изданных Угэдэем, после смерти последнего намеревался провести завещание брата на курултае. Но Ширамуну не суждено было стать владыкой империи, потому как сам Чагатай в конце 1242 года скончался. Не правда ли странное совпадение?

События, начавшие происходить в глубинах «Золотого рода», встревожили Субэдэя, а после смерти Чагатая он решил не задерживаться в Дешт-и-Кипчак и направиться в главный юрт, где затевалась интрига, от исхода которой много чего зависело. Нарастающее усиление партии Еке-хатун^[163] — Гуракнны не могло не вызвать обеспокоенности Субэдэя по причинам, о которых будет сказано ниже. Тем временем весной 1243 года в ставке Бату произошел очередной «сбор всех князей» [12, с. 233], на котором обсуждались вопросы по участию джучидов и иже с ними в курултае, в ходе которого должны были состояться выборы Великого каана. Судя по всему, Субэдэй и Бату разошлись во мнениях по поводу участия в предстоящем съезде, проще говоря, чжуван известил да-цзяна о том, что он туда не поедет. «Юань Ши»: «…Бату хотел не отправляться [туда]. Субэдэй сказал так: „Великий князь (даван) во всем роду старший, как можно не отправиться?“» [12, с. 233]. Субэдэй был поражен тем, что Бату, волею судеб оказавшийся самым старшим в роду борджигин по линии Чингисхана и которому было обеспечено на курултае ну если на каанство, то наиболее почетное место, отказался от поездки. Почему Бату не направился в Монголию и с чем это было связано? Скорее всего, он опасался и двоюродных братьев, и всесильной тетки Туракины, кроме того, устройство собственного улуса для него было главной задачей на тот момент. Бату был осторожен и достаточно дальновиден, однако даже вместе с Субэдэем, зная, что у полководца достаточно сил как с точки зрения военной, так и политический, поостерегся посещать родину предков, предпочитая наблюдать за начавшейся разборкой внутри «Золотого рода» из своих владений.

В конце лета 1243 года Субэдэй направился на восток, его сопровождала личная тысяча, состоящая из отборных батуров, кроме того, при нем находилась наиболее ценная доля добычи, предназначенная для передачи в казну. Походная ставка Субэдэя передвигалась без обычной для воителя скорости, традиционная юрта на колесах, в которой располагался полководец, не могла конкурировать в быстроте перемещения с посыльными, которые, выполняя его поручения, мчались в Монголию и обратно. Шла оживленная переписка с разными кругами знати и околотронными группировками. Сам великий мастер интриги, знающий, когда и кому влить в вино яд или пустить стрелу «из ночи», Субэдэй понимал, что в Каракоруме у него появились недоброжелатели, до норы до времени прятавшие свою ненависть к нему куда подальше. Необходимо вспомнить, что всесильная Гуракииа была ни кто иная, как та самая Дорегене — дочь Куду и внучка Тохтоа-беки — меркитских вождей, которые были физически уничтожены при непосредственном участии Субэдэя, Тохтоа-беки в 1208, а Куду — в 1216 году. Когда-то Туракину-Дорегене как товар, обеспечивающий меркитам мирную передышку, передали сыну Чингисхана, и вот ныне судьба предоставила ей возможность править «Золотым родом». Опасался ли ее Субэдэй — ее главный противник? Конечно же, и принял все меры предосторожности, начав свою игру в поединке, который было выиграть посложнее, чем сражение на Калке.

Так получилось, что Субэдэй, находившийся рядом с «Золотым родом» со времен, когда тот еще не был «золотым», и в течение всей своей карьеры наблюдавший за тем, что происходит в его недрах, являлся хранителем многих тайн клана борджигин и был особо близок с Джучи и Толуем. С первым его связывало покорение Великой Степи, со вторым — война против Си Ся (тангутов) и Цзинь. Дети и того, и другого находились под его патронатом и опекой. Многочисленных джучидов и толуидов Субэдэй натаскивал так, как когда-то их отцов. Он, бесспорно, являлся тем человеком, который вознес Бату и последовавших за ним Сартака и Берке до положения великих властителей огромного улуса. И вот настала пора сыновей Толуя — Мункэ и Хубилая. Они, по замыслу Субэдэя, и в первую очередь Мункэ, должны были наследовать Чингисхану и Угэдэю, приняв на себя бремя высшей власти империи. Бату, который, как видно, был доволен тем, что имел, несмотря на старшинство в роду, готов был поддержать и поддерживал Мункэ в начавшейся борьбе за власть, рассчитывая, видимо, в будущем получить широкую автономию от Каракорума. Субэдэй тоже не был бессребреником и прекрасно понимал, что его дети и внуки будут «в отца место» и в привилегированном положении лишь при «своем» каане, недаром Урянхатай, естественно не без поддержки Субэдэя и возможно Джэлмэ, в самом начале своей службы был приставлен в качестве командира охранной гвардии к персоне малолетнего еще принца Мункэ.

Туракина о замыслах Бату и Субэдэя, конечно, знала, но не могла им активно противодействовать, столкнувшись с трудностями, преодолеть которые без такого влиятельного лица, как Субэдэй, было невозможно. Козырем его было то, что, несмотря на ненависть, которую к нему испытывала Туракина (пусть кто-то докажет, что убийцу отца и деда можно почитать), она нуждалась в Субэдэе как в союзнике в коалиции, направленной против партии брата Чингисхана Тэмугэ-отчигина, которому тоже не терпелось посидеть на великокаанском престоле. Субэдэя и Туракину объединяло то, что они выдвигали на роль Повелителя прямых потомков Потрясителя, в противовес другим их родственникам — отпрыскам Есугей-багатура. Кроме того, судя по всему, Туракина все-таки не имела того объема влияния и власти, чтобы в одиночку оттеснить, а по возможности уничтожить Тэмугэ-отчигина. Как говорил один известный деятель, они до поры до времени были «вынужденными попутчиками», понимая, что вместе смогут сохранить непрерывность обладания властью прямых потомков Чингисхана.

В истории Монгольской империи началась эпоха политических игр, наполненных драматизмом для одних и трагизмом для других. Субэдэй-багатур, являясь участником всего этого процесса, испытал и успехи, и неудачи, но неумолимо продвигал своего претендента, не считаясь ни с чем. Забегая вперед, следует сказать, что это свое последнее сугубо политическое противостояние он выиграл и Мункэ стал Великим кааном. Субэдэй выиграл, хотя к тому времени уже несколько лет как скончался. Много ли в мире найдется полководцев, которые сумели одержать верх над противником после своей смерти?

Накалу политических страстей, закрутивших свой водоворот во времена регентства Туракины и краткосрочного царствования Гуюка, могли бы позавидовать древние греки и римляне вместе взятые. Если в конце XII века Монголия бурлила, выплескивая из своей глубины «людей длинной воли», кинувшихся завоевывать вселенную, то полвека спустя она бурлила в обратном направлении — сыновья «пассионариев» делили эту вселенную. И хотя впереди были грандиозные победные походы против арабов и китайцев, еще предстояло возвышение династии Юань во всем ее блеске, та «заматьня», происходившая с 1242 по 1252 год, показала уязвимые точки государства, созданного Чингисханом.

Субэдэй-багатур являлся одним из самых значимых, но в то же время и скрытных участников той политической схватки, он был кукловодом, манипулирующим марионетками, оставаясь при этом в тени. Истинная роль Субэдэя выяснится позже, доказательством того, что за всей чехардой при дворе Великого каана стоял именно он, будут действия Урянхатая, перенявшего от отца его связи и функции и обеспечивавшего утверждение Мункэ на престоле. Но это произойдет лишь в 1251 году, а тогда, зимой 1243/44 годов, Субэдэй прибыл в Монголию и, изучив обстановку на месте, обнаружил, что Туракина произвела массовые перестановки в среде высокопоставленных чиновников. В первую очередь был отстранен от власти главный советник Угэдэя Елюй Чуцай, который скончался в 1243 году, находясь в опале. На месте канцлера по воле Туракины оказалась некая Фатима — скорее всего, персиянка по происхождению: наступило время, когда ключевую роль в управлении империей начали играть женщины. Так, жена Гуюка Огул-Каймыш, кстати меркитка, в этом дамском обществе обрела свою нишу, умудрившись после смерти мужа три года регентствовать. Все они — и Туракина, и Огул-Каймыш, и Фатима — представляли из себя активных противников дома Толуя, а следовательно, и Субэдэя, но у того в среде прекрасного пола был по-настоящему сильный союзник — Соркуктани, мать Мункэ, Хубилая и Хулагу, особенно ненавидевшая Огул-Каймыш, которую, впрочем, по ее приказу в 1252 году утопили. Все эти четыре женщины, каждая в свое время и по мере возможностей, в течение 10 лет управляли империей, творя суд и расправу, изгоняя одних и возвеличивая других. Туракина, скорее всего, была причастна к отравлению Ярослава Всеволодовича, а Огул-Каймыш благоволила его сыну Андрею. Можно однозначно утверждать, что время «бабьего царства» в Монголии было чрезмерно насыщено политическим противостоянием и бесконечными интригами, которым Клеопатра или Екатерина Медичи могли бы поучиться у своих «царственных сестер».

Представлял ли Субэдэй из себя «кавалера» в столь пестром женском обществе? Конечно, нет. Женщина для него была чем-то сродни добыче или награде за труды. Примером тому пожалованная Субэдэю в жены Угэдэем принцесса Тумегань, ну а при ритуалах и «политесу», заведенных к тому времени в Каракоруме, и поклоны, и ползание на коленках перед троном во время официальных приемов были делом обыденным и само собой разумеющимся. Несомненно, Туракина получала достаточную толику удовольствия, наблюдая с места регентши, как перед ней раскланивается главный враг ее рода, ее кровник^[164].

Тем временем весной 1244 года Туракина и угэдэиды собрали курултай, «был сбор на реке Еджир»^[165][Л 12, с. 233], однако выборы каана не состоялись, выражаясь современным языком, не собралось необходимого кворума. И немудрено — Бату отсутствовал, Тэмугэ-отчигин мутил воду, а Соркуктани и Субэдэй сделали все для того, чтобы оттянуть утверждение Гуюка. Туракина, используя свой немалый ресурс власти, адекватно восприняла ситуацию, которая медленно, но верно переходила под ее контроль, после того как вслед за Елюй Чуцаем многие высокопоставленные чиновники были удалены от двора — одни в ссылку, другие согласно заслугам зашиты в воловью шкуру, да в омут. Придворные, окружающие пустующий великокаанский трон, неуклонно пополнялись сторонниками и ставленниками регентши.

Субэдэя, как признанного авторитета во всех сферах деятельности, Туракина не могла ни отправить в отставку, ни тем более устранить физически, так как, надо полагать, он, обладая огромным опытом во всех видах «разборок», принимал (впрочем, как всегда) повышенные меры безопасности своей особы. Вместе с тем ситуация достигла того предела, когда могущественной временщице пребывание полководца в главной ставке стало нежелательно, и только этим можно объяснить назначение, кстати, по меркам придворной камарильи, весьма почетное, которое он получил. Субэдэй-багатуру было предписано отправиться в Китай для того, чтобы активизировать военные действия против империи Сун.

Глава вторая. Стрела, разящая на излете

Существует мнение, что Субэдэй-багатур «в последние годы жизни командовал войсками против Южной Сун» [33, с. 420]. Однако, опираясь на достаточно скудную информацию, выдаваемую источниками, можно утверждать, что после смерти Угэдэя и последовавшей за ней борьбы за власть между чингисидами и их ближайшими родственниками по линии Есугея активных боевых действий, а тем более широкомасштабной агрессии, направленной против Сун, не отмечено. Походы, совершенные монголами в 40-Х годах XIII века в том регионе «…были, скорее всего, инициативой местных монгольских военачальников» [6, с. 350–351]. Если же говорить о месте и роли Субэдэя в экспансионистских акциях Каракорума в Китае, относящихся к этому времени, то под этим следует подразумевать наиболее крупный рейд, совершенный силами нескольких туменов, произошедший в конце лета — _:начале осени 1245 года и направленный против северо-восточных областей Сун.

Для того чтобы воссоздать примерную картину событий и синхронизировать их, следует сопоставить данные, зафиксированные как в «Сборнике летописей», так и «Официальной хронике династии Юань». Рашид-ад-Дин относит назначение Субэдэя в Китай ко времени начала правления Гуюка, что явно не стыкуется с сообщением, зафиксированным в «Юань Ши». Рашид-ад-Дин пишет: «Субедея-багатура и Чаган-нойона он (Гуюк. — В. 3.) послал с бесчисленным войском в пределы Хитая^[166] и окрестности Манзи»^[167] [32, стр. 120]. А в «Юань Ши» читаем следующее: «Осенью года и-сы (конец августа — начало ноября 1245 года) государыня (Туракина. — В. 3.) приказала… Чагану и прочим (курсив мой. — В. 3.) возглавить 30 000 всадников и вместе с Чжан Жоу захватить земли Хуайси^[168]» [12, 177]. На основании этих очень скупых сведений напрашивается «Вывод о том, что Чаган являлся военным руководителем в той кампании, Субэдэй же присутствовал в качестве специального представителя или инспектора с самыми широкими полномочиями. Потому как после достаточно скоротечного и победного похода, в котором явно улавливается почерк Субэдэя, Чаган, который еще в 1238 году „получил [звание] главнокомандующего“» [6, с. 516], оставался в этой должности все последующие годы.

Та короткая, всего в несколько месяцев, военная кампания или инспекционная поездка, Субэдэя складывалась следующим образом. В конце лета 1245 года монгольское войско численностью в три тумена и, безусловно, поддержанное достаточным количеством отрядов, состоящих из их союзников — киданей, тангутов, китайцев и др., оказалась в местах хорошо знакомых Субэдэю по памятным для него временам разгрома Цзинь. Из района Лохэ, что примерно в 100 км к югу от Кайфына, в котором перед решающим броском на столицу чжурчжэней располагалась когда-то ставка да-цзяна, монгольские полководцы — Субэдэй (урянхай), Чаган (тангут), Чжан Жоу (китаец) двинули армию на восток. Можно предположить также, что не обошлось без царевичей, скорее всего, в той акции принимал участие Мункэ [12, с. 288]. Без особых усилий вытесняя южнокитайские отряды из пограничных территорий Цзинь, отошедших в недавнем прошлом супам, монголы заняли уезд Шоучжоу^[169]. Затем произошло вторжение непосредственно на территорию империи Сун, провинцию Цзяньсу — «…напали на Сычжоу^[170], Сюйи^[171] вместе с Ян[чжоу]^[172]» [12, с. 177].

Как видно, удар был нанесен одновременно по трем намеченным целям, и пели эти были достигнуты: «…монгольский Чагань с 30 тысячами конницы… опустошили Хуай-си и приступом взяли Шеу-чжоу. Потом осадили Сы-чжоу, Сюй-и и Ян-чжоу» [31, с. 194]. «Сунский губернатор Чжао Цай запросил мира, тогда [войска] вернулись» [12, с. 177]. Так закончился молниеносный, в стиле Субэдэя, рейд, самая значимая из всех операций, проведенных завоевателями в 40-х годах на территории Сун^[173]. Так получилось, что, заняв Ян-чжоу, монголы оказались менее чем в сотне километров от Желтого моря, передовые их разъезды, конечно, достигли его берегов и неулыбчивые нукеры разглядывали проплывающие вдали китайские джонки, так же, как всего лишь три года назад, ведомые тем же Субэдэем, в 9 тысячах километрах отсюда всматривались в венецианские галеры с берегов моря Адриатического.

Действия монголов против СУН летом — осенью 1245 г.

Субэдэй, прибывший весной — летом 1245 года в Китай, осенью — зимой того же года направился в Монголию; когда он туда добрался доподлинно неизвестно, но «Юань Ши», подтверждая окончание того похода, сообщает, что «…Чжан Жоу был на аудиенции у государя (Гуюка. — В. 3.) в Каракоруме» [12, с. 178], в конце января — начале февраля 1246 года. Гуюк, видимо, был доволен проведенной операцией, потому как позднее, уже после своей инаугурации, другому военачальнику «…[Чагану] были пожалованы соболья шуба и 10 булатных мечей» [6, с. 517]. А как же Субэдэй? Старый полководец отныне находился в главной ставке, занимая почетное место у трона. В нынешней обстановке хитрый и осторожный, «как старая лисица с отгрызенной лапой» и злобный, «как барс, побывавший в капкане», с которым, как говорили воины, «не страшен никакой враг» [37, с. 282], кивал и поддакивал Туракине. Могущественная временщица укрепилась настолько, что было ясно: отныне она без проблем нацепит на голову Гуюка тиару Чингисхана. В августе 1246 года это и произошло. Партия сторонников толуидов притаилась, спорить с легитимным государем монгольской державы было не просто опасно — смертельно опасно. Тем не менее Субэдэй при дворе Гуюка занимал в период курултая очень высокое положение, монгольский владыка не мог не уважать первого полководца орды, тем более что он сам являлся выходцем из его учеников.

Курултай, устроенный Туракиной, был очень помпезным и по своему блеску намного превосходил «исторический 1206 года» курултай, на котором Чингисхан провозгласил создание монгольского государства. В 1246 году в Каракорум прибыло огромное количество гостей. Здесь находились самые значимые представители монгольской знати. Кроме того, на курултае присутствовали сотни правителей уже покоренных монголами и готовых сдаться земель. Гушусский князек за пиршественным столом мог оказаться рядом с мусульманским ученым-философом из Алеппо или Багдада. Посол Папы Римского Джовани дель Плано Карпини, находясь в толпе счастливчиков, допущенных вблизи лицезреть Великого каана, в своей книге, написанной в результате той поездки, перечисляет представителей «Золотого рода», находящихся у трона. В списке присутствующих рядом с именами Берке, Бури, Ширамуна, Мункэ и Хубилая читаем: «…Сибедей, который у них называется воином…» [31, С. 268]. Заметим, что Субэдэй единственный нечингисид в том перечне вельмож — велик был авторитет сподвижника Чингисхана.

Когда же иноземные высокопоставленные разряженные рабы подползали к трону Гуюка, некоторые из них искали взглядом исподлобья того, кто вообще-то вынудил их ползать по пыльным коврам хотя и огромного шатра, но в духоте и резких запахах, свойственных нескольким сотням людей, недавно слезших с коней. А сам-то Субэдэй узнавал кого из прибывших? У него, бесспорно, была прекрасная зрительная память и уж кого-кого, а Ярослава Всеволодовича он наверняка оглядел. Жаль только, что история не оставила нам прямых свидетельств того, как эти два человека договорились в страшный для Руси 1237 год.

Не было на курултае лишь Бату, тот, поглядывая из-за Тар-бага гая на происходящее в Монголии действо, крепил свой улус, зная, что с Гуюком рано или поздно они сцепятся в смертельной схватке. И первые признаки предстоящего столкновения не заставили себя ждать. Ярослав Всеволодович, главнейший из европейских вассалов Бату, его опора на Руси, на том курултае или сразу же после него был отравлен, здесь все грешат на Туракину. Может, оно и так…

Тем временем стало ясно, Монголия получила то, что получила. Гуюк, и близко не обладая достоинствами своего предшественника — отца Угэдэя, и тем более — даже отдаленно — деда Чингисхана, начал свою карьеру на посту Великого каана с кровавых дел. В ближайшее после курултая время была схвачена фаворитка Туракины Фатима, схвачена и казнена, причем умерщвлена с невиданной для самих монголов жестокостью, ужасные пытки продолжались прилюдно несколько дней, и в конце концов «…Гуюк приказал зашить ей все отверстия в теле, чтобы не позволить никакой части ее души выйти наружу. Затем ее завернули в войлочное одеяло и утопили в реке» [16, с. 311]. Так Гуюк показал, на что он способен, уничтожив Фатиму и еще кучу «врагов народа», среди которых оказался и Тэмугэ-отчигин, младший брат Чингисхана. Едва начав царствовать, он совершил ошибку, которую когда-то (ох, как давно!) совершил анда Тэмуджина Джамуха, сварив заживо несколько десятков пленных. Тогда Степь отвернулась от Чингисханова побратима, но тот благодаря своим немалым способностям еще 15 лет противостоял Есугееву сыну. Однако Гуюк, начав творить мерзости с самой исходной точки своего правления, не обладая и толикой ума Джамухи, совершил поступки, противоречащие Ясе в части разделов о прилюдных казнях, хотя придворные толкователи закона и пытались найти в нем лазейку, дабы оправдать действия своего повелителя.

Но были и другие знатоки Ясы. «Против него (Гуюка. — В. З.) выступили монгольские ветераны, сподвижники его деда…» [12, С. 364], выступили, надо полагать, тайно и факт того, что «сразу после курултая [Субэдэй] вернулся домой в верховья реки Тола» [12, с. 233] говорит о многом. Полководец не желал оставаться даже на почетном месте рядом с новым кааном. Отставка, видимо, была принята без осложнений, так как при дворе Гуюка закрутилась новая карусель политических противостояний; в их результате вскоре скоропостижно скончалась всесильная Туракина, смерть которой также полна загадок. Проще всего обвинить в матереубийстве Гуюка, исходя из того, что до этого он «прошелся» по ее окружению, однако у Туракины было достаточно других влиятельных врагов.

В это время Субэдэй, оказавшись в своем родовом улусе, окруженный почетом и уважением соплеменников, граничащими с благоговейным ужасом, не отказался от активной жизненной позиции, несмотря на то, что ему шел уже восьмой десяток. «До конца своей жизни он тесно связан с Мэнгу-кааном (Мункэ. — В. 3.), особенно в его войнах в Ки гае» [12, с. 288]. Наверное, нет ничего невероятного в том, что Мункэ или еще кто-то из почитающих его огланов и орхонов приезжали к нему в стойбище, в последнюю ставку Субэдэя, испросить совета или просто проведать.

Между тем политическая ситуация в империи продолжала накаляться, энергия, выплескиваемая раньше за ее пределы, ныне обращалась внутрь. Возникла угроза открытого военного столкновения, главными противниками в котором обещали стать каан Гуюк и старший в роду борджигин да-ван Бату. Принимал ли Субэдэй участие в этих разборках? С одной стороны, он не мог преступить Ясы и желать зла своему каану, с другой — его сын Урянхатай в 1247 году «снова был вместе с Бату» [18, с. 241], что говорит о связях Субэдэя через сына со злейшим врагом Гуюка. Хотя по поводу пребывания Урянхатая в улусе Джучи есть мнение, что составители «Юань Ши» что-то напутали [12, с. 290], подобное известие сбрасывать со счетов не следует. Так или иначе, но Субэдэй, поддерживая потомков Толуя и Джучи, находился в оппозиции Гуюку, который зимой 1248 года решился на открытую конфронтацию с Бату. Во главе очень значительных сил он направился на запад и уже вступил в земли Чагатаева улуса, как вдруг «…почил в местности Конхан-Ир^[174]» [12, с. 179].

Что послужило причиной смерти этого человека, который волею случая и Туракины оказался хозяином мировой империи, давшей при нем первую трещину, и запомнился лишь деяниями кровавого тирана, уничтожившего своих недавних союзников, также останется тайной. У Гуюка было очень много недоброжелателей, лишь Бату и Соркуктани чего стоят. В прочем, в данной ситуации крайним остается Бату, на него кивают большинство исследователей, как на самое заинтересованное в кончине Гуюка лицо. Они забывают о том, что любой первоклассный монгольский лучник, посылая стрелу на 300 и более шагов, мог рассчитать силу ее удара так, что, снаряженная тяжелым наконечником, пущенная из тугого лука искусной рукой, она, уже падая, находясь на излете, могла ужалить — и ужалить смертельно. Особенно если подсказать ему, в какую сторону направить выстрел…

Глава третья. Прощальная песнь улигэрчи

После того как в марте — апреле 1248 года [12, с. 179] Великий каан Гуюк, говоря словами Джузджани, «…переселился из мира сего и сошел в ад» [38, с. 251], монгольскую державу вновь залихорадило в политической борьбе. Бату и Соркуктани не удалось и в этот раз одержать верха в схватке за власть над угэдэидами, а вдова Гуюка Огул-Каймыш завладела местом, с которого пару лет назад правила Туракина. Начался очередной виток междоусобных склок внутри «Золотого рода», окончания которого Субэдэй-багатуру уже не суждено было увидеть. Участвовать в новом противостоянии чингисидов у него не было сил. Старый воитель после устранения Гуюка мирно завершал жизнь в своем улусе. Видимо, он относился к той категории военачальников, о которых, и конкретно о Субэдэе, Жан-Поль Ру в своем исследовании размышляет: «Монголы все же были привязаны к той степной жизни. После длительных походов они мечтали лишь об одном: возвратиться к себе и жить в своих юртах. Так поступил один из самых крупных монгольских полководцев — Субэтэй, который мог бы управлять странами и народами, но вместо этого скромно окончил жизнь в родной юрте в степи» [59, с. 62].

Да, Субэдэй не стал наместником в покоренных странах, подобно Мухали, Чормагуну или Байджу. Миссия, которая была предопределена ему Чингисханом, заключалась в другом — он готовил почву для следовавших за его туменами правителей. Однако до их прибытия Субэдэй достаточно эффективно, в буквальном смысле, властвовал в завоеванных землях, будь то Китай, Закавказье или Дешт-и-Кипчак. Эффективность той власти основывалась на насилии и терроре, оправдания которым, повторюсь, нет, но навряд ли Субэдэй, истинный последователь Чингисхана и сын своей эпохи, раскаивался перед смертью в кровавых деяниях, принимать самое активное участие в которых ему довелось.

Но, как воин и багатур, он не мог не помнить о своих наиболее ярых и несгибаемых даже перед лицом смерти противниках. Это были самые замечательные ратоводцы Евразии XIII столетия, имена которых навсегда останутся рядом с именем Субэдэя, они навечно обречены дополнять предсмертный подвиг одних и славу их победителя. Тохтоа-беки и Куду, меркиты, Вэньян Хэда и Вэньян Чен-хо-шан, чжурчжэни, Евпатий Коловрат, русский, Бачман, половец — все они в самых разных уголках континента, в разное время защищая свои очаги, не побоялись скрестить мечи с первым полководцем монгольской империи, который доживал ныне последние дни свои совсем недалеко от тех мест, где покоился прах Чингисхана.

Нет смысла моделировать условия, в которых высокочтимый багатур и нойон проводил время в своем улусе, ясно одно — здесь он был и царь, и Бог, строжайшая дисциплина, властвовавшая в туменах, водимых им когда-то, распространялась отныне и на его «гражданских» подданных. Ведя незамысловатый, полный зависимости от природных явлений образ жизни кочевника, Субэдэй навряд ли вспоминал дворцы азиатских владык или терема русских князей как образцы жилищ, ибо, бывало, грелся он, чаще находясь не внутри их, а снаружи, наблюдая, как огонь уничтожает, может быть, неповторимые творения безвестных зодчих. Эталонами красоты для Субэдэя, несомненно, являлись бескрайние просторы родных степей, горные и лесные урочища, непроходимые дебри тайги, места, в которых он провел детство и юность, где охотился и впервые пролил кровь врага, где зимой лютый мороз, а летом нестерпимо обжигает зноем, где конь несет в ночь и стрелы жужжат над головой, а через седло переброшена выкраденная красавица…

Отныне о молодости своей Субэдэю оставалось лишь вспоминать, наблюдая с почетного места за тем, как на праздниках схватываются в борцовских поединках батуры, как разят едва видимую мишень лучники, как смельчаки вступают в единоборство с разъяренным боевым яком. И разве не всплывали в воспоминаниях его образы друзей, с которыми он мечтал когда-то доскакать до края вселенной — богатыря Хубилая, летящего «на ветре» Джэбэ, отчаянного поединщика, брата своего Джэлмэ. Все они выходцы из «первого набора» Чингисхана, его «колченосцы», включая Боорчу, Борохула, Мухали и многих других, чьи образы уже угасали в памяти, отошли в мир иной, а об их подвигах отныне пели песни у костров от Днепра до Янцзы.

Вот и здесь, в расположенной в непродуваемой ветрами низинке, на берегу степной речки, вставке Субэдэя, старый, как сам хозяин, прижившийся у его юрты улигэрчи, дергая струны сделанного из лошадиного черепа морин хуура, дребезжащим голосом пел:

Вспомним,

Вспомним степи монгольские,

Голубой Керулен,

Золотой Онон!

Трижды тридцать

Монгольским войском

Втоптано в пыль

Непокорных племен.

Мы бросим народам

Грозу и пламя,

Несущие смерть

Чингиз-хана сыны.

Пески сорока

Пустынь за нами

Кровью убитых

Обагрены.

«Рубите, рубите

Молодых и старых!

Взвился над вселенной

Монгольский аркан!»

Повелел, повелел

Так в искрах пожара

Краснобородый бич неба

Батыр Чингиз-хан.

Он сказал: «В ваши рты

Положу я сахар!

Заверну животы

Вам в шелка и парчу!

Все мое! Все — мое!

Я не ведаю страха!

Я весь мир

К седлу моему прикручу!»

Вперед, вперед,

Крепконогие кони!

Вашу тень

Обгоняет народов страх…

Мы не сдержим, не сдержим

Буйной погони,

Пока распаленных

Коней не омоем

В последних

Последнего моря волнах…^[175]

[37, с. 182–183].

Невеселые мысли навевала на Воителя эта некогда любимая Чингисханом песня, ведь ему не удалось достичь «последнего моря», а горести, принесенные завоевателями десяткам стран и народов, внезапно в последний год жизни Субэдэя бумерангом обрушились на Монголию, кочевое хозяйство которой оказалось подвержено стихийному бедствию. «В тот же год была большая засуха, воды в реках совершенно высохли, степные травы выгорели — из каждых 10 голов лошадей или скота 8 или 9 пали, и люди не имели чем поддерживать жизнь. Все князья и каждый обок направляли посланцев во все области южнее Яньцзина — собирать ценные товары, луки со стрелами и предметы конной упряжи; то же в Хайдун^[176] — набрать ястребов и соколов-сапсанов; а гонцы на перекладных шли потоком, днем и ночью, не переставая, силы народа совершенно истощились» [12, с. 179–180].

Как видно, Субэдэю, подобно другим нойонам, пришлось усилить контроль на ямских постах, обеспечивая их бесперебойную работу, а также предоставить ограниченную Ясой свободу передвижения членам подвластного ему улуса, дабы они не погибли от голода и могли восполнить падеж скота. Сам он под камлания шаманов, выкрикивающих заклинания, приносил жертвы и молился. Молился и по другому поводу, как всякий неординарный человек, он видел, что конец его близок, и готовился к смерти.

Неизвестно, как он воспринимал неизбежность того, что смерть ему придется принять не на поле брани, как подобает «свирепому псу» и багатуру, а в теплой юрте у недымной китайской жаровни, наполненной алеющими угольями, укрытому мягким бобровым одеялом и не под звон разящего металла, а завывания за войлочной перегородкой женщин, да глухие удары бубна дежурного жреца. И может быть, поэтому последним желанием Субэдэя было ощутить, сжать слабеющими пальцами рукоять меча, нащупав его перекрестье и холод клинка, быть может, после этого он попросил, чтобы его вынесли наружу — попрощаться со своим последним любимым скакуном… Какие картины из прожитой долгой жизни мелькали перед его затухающим взором? Был ли это «пир на костях», который они с Джэбэ устроили после побоища на Калке, под проклятья и стоны умирающих? Или ему привиделась мать, поившая его, только-только начавшего ходить младенца, кислым кобыльим молоком из большой деревянной чашки, или отец, подсаживающий его на смирного старого мерина? А может, перед ним всплыл образ Тэмуджина — молодого, хищного вождя, еще не Чингисхана, но в голубых, холодных глазах которого уже светилось зарево пожаров, охвативших весь тогдашний мир?

Субэдэй-багатур умирал, а его улигэрчи, взобравшись на небольшую сопку, что возвышалась чуть поодаль от последней ставки Воителя, обратив взор к небесам, протяжно и зловеще, горловым пением хууми затянул последнюю для Субэдэя бесконечно долгую песнь-молитву:

О небо синее, услышь мой вопль-молитву,

Монгола-воина с железным сердцем!

Я привязал всю жизнь свою к острому мечу и гибкому копью.

И бросился в суровые походы, как голодный барс.

Молю: не дай мне смерти слабым стариком

Под вопли жен и вой святых шаманов!

Не дай мне смерти нищим под кустом

В степи под перезвон бредущих караванов!

А дай мне вновь услышать радостный призыв к войне!

Дай счастье броситься в толпе других отважных

На родины моей защиту от врагов

Вновь совершать суровые походы!

Очнись же, задремавший багатур, скорей седлай коня!

На шею гибкую надень серебряный ошейник!

Не заржавел ли меч? Остра ли сталь копья?

Спеши туда, где лагерь боевой

Кишит, как раздраженный муравейник!

Пылят по всем дорогам конные полки,

Плывут над ними бунчуки могучих грозных ханов,

Разбужены все сиплым воем боевой трубы,

Повсюду гул и треск веселых барабанов!

О небо синее, дай умереть мне в яростном бою,

Пронзенным стрелами, с пробитой головою,

На землю черную упасть на всем скаку

И видеть тысячи копыт, мелькнувших надо мною!

Когда же пронесутся, прыгая через меня, лихие кони,

И раздробят копытами мое израненное тело,

А верные друзья умчатся вдаль, гоня трусливого врага,

Я с радостью услышу, умирая, их затихающие крики.

Затем мои товарищи вернутся и проедут шагом,

Отыскивая на равнине боя тела батыров павших.

Они найдут меня, уже растерзанного в клочья,

И не узнают моего всегда задорного лица.

Но они узнают мою руку, даже в смерти сжимающую меч,

И бережно подымут окровавленные клочья тела,

Их на скрещенных копьях отнесут

И сложат на костер последний, погребальный.

Туда же приведут моего верного друга в походах

Пятнистого, как барс, бесстрашного коня.

И в сердце поразят его моим стальным мечом,

Чтоб кровью нас связать в загробной жизни.

А джэхангир, сойдя с коня, молочно-белого Сэтэра,

Сам подожжет костер наш боевой И крикнет павшим:

«Баатр даориггей! Бай-уралла!

Прощайте, храбрецы, до встречи в мире теней!»

Тогда в свирепом вихре пламени и дыма,

Подхваченные огненным ревущим ураганом,

Как соколы, взовьются из костра все тени багатуров

И улетят в заоблачное царство.

[63, С. 294].

Субэдэй-багатур умер… умер стариком и не на поле битвы, может быть, так небо наказало его за те многие не подлежащие оправданию деяния, совершенные им? Биограф Субэдэя сухо и статично запишет: «[В год] у-шень… [Субэдэй] умер, [было ему] лет — 73» [18, с. 233]. Крайним числом в «Юань Ши» смерть Субэдэя обозначена 15 января 1249 года [18, с. 233], и хотя эта дата, несомненно, спорна, приходится взять ее за основу, так как других версий по этому поводу не существует. Весть о том, что скончался патриарх военной машины империи, при котором был достигнут «зенит монгольской военной мощи» [16, с. 279], имела большой резонанс в правящих кругах, которые хотя и по-прежнему были расколоты борьбой за власть, однако отдали последние почести своему великому современнику. Субэдэй-багатур «был посмертно пожалован [почетными] званиями: „Верно и старательно отдававший все силы в помощи царствующим императорам заслуженный сановник“, Его превосходительство „Равный трем высшим“^[177], а также „Высшая опора государства“^[178]… и посмертно возведен в ранг Хэнаньского вана^[179]. [Его] посмертное почетное имя — „Твердый в верности“» [12, с. 233]^[180].

Субэдэй, хотя и посмертно, но был приравнен к некогда царствующим кочевым владыкам, например Ван-хану (Тогорилу), но ни эти звания, ни прижизненный титул да-цзяна не являлись главнейшими в его биографии. Вне всякого сомнения, а тем более по воле Чингисхана, называться «багатуром», то есть принадлежать к числу очень немногих избранных, которые помимо всего находились внутри военной элиты Степи, было сверхпочетно, ну а прозвище «медноголовый» или «свирепый пес», которым нарек Субэдэя Джамуха, как ничто другое подчеркивает и черты его характера, и верность своему каану.

Погребен Субэдэй был, скорее всего, в тех же местах, что и его господин — в пределах горы Бурхан-Халдун, в святом и священном для любого монгола месте, тем более что соплеменники его, а возможно, и прямые подчиненные охраняли запретное место, и на кого, как не на них, отныне возлагалась почетная обязанность оберегать захоронение самого великого из урянхаев. Неизвестен погребальный обряд, по которому тело Воителя было отправлено в последний путь, а перечислять какие-либо предполагаемые версии на эту тему не имеет смысла, тем более что археологическая наука пока не обнаружила погребальных комплексов, относящихся к захоронениям высшей монгольской знати тех времен: как видно подданные Чингисхана и его наследников умели хранить тайны своих господ — могилы были искусно сокрыты от любого, кто мог их потревожить. Для монгола той эпохи, видимо, наличие конкретной могилы не было главным: согласно их верованиям «…после смерти человека его „сульдэ“ („жизненная сила“) становится гением — хранителем семьи, рода^[181]и может воплощаться в разных предметах, в том числе и знамени» [14, с. 346]. Посему те знамена и бунчуки, которые будут развеваться над воинами, ведомыми сыновьями и внуками Субэдэя, а также каменные насыпи-курганы обо, и по сию пору являющиеся для монголов вместилищем душ предков, становились объектами поклонения. Еще долгое-долгое время на ежегодных праздниках, устраиваемых у родовых обо, урянхаи (и не только они!) в первую очередь воздавали молитвы и жертвы Субэдэю, превратившемуся в их понимании в духа — хранителя племени и оберегающего откуда-то свыше своих земных родичей и почитателей.

И наконец в веке XX, когда Л. Н. Гумилевым была выдвинута (достаточно спорная) теория эволюции этносов и государственных образований, а также дана оценка действиям и деятельности Чингисхана и его ближайшего окружения, становится очевидным, что Субэдэй-багатур — человек из породы людей «длинной воли» — представляет из себя классического пассионария, причем самого великого пассионария XIII столетия, а может быть, и всей истории человечества. К самой трактовке термина «пассионарий», то есть «…одержимо, не признавая никаких преград, стремящийся к какой-либо цели» [64, с. 474], Субэдэй подходит как никто другой, стоит всего лишь взглянуть на карту и отследить достоверно известные походы, совершенные им.

Но «вселенную» этот всадник, буквально вырубивший мечом свое имя в мировой истории, покорить не успел…

Глава четвертая. Наследники и наследие

Если переиначить известную фразу, она могла бы звучать так: «Багатур умер! Да здравствует багатур!» В. А. Чивилихин абсолютно справедливо подчеркивал, что после кончины Субэдэя «…его исключительная роль в войнах XIII века не завершилась» [11, с. 90], и это касается нескольких важнейших явлений в жизни Монгольской империи.

Так получилось, что сыновья Субэдэя — Кокэчу и Урянхатай — стали весьма заметными фигурами на политической и военной арене созданного Чингисханом государства. Но если Кокэчу удостоился «скромного» звания тысячника, приняв под свое командование личную тысячу отца, то Урянхатай состоялся как выдающийся полководец, руководивший военными действиями монголов в Китае и нанесший решающий удар по империи Сун, переняв эстафету у Субэдэя и оказавшись достойным его наследником. Получилось так, что представители одной семьи в течение двух поколений играли ключевую роль в покорении всего Китая, причем необходимо отме тить, что сын Урянхатая Ачжу, т. е. внук Субэдэя, являлся также не последним персонажем в среде монгольского генералитета и заслужил размещения в «Юань Ши» своего жизнеописания.

Говоря об Урянхатае как о полководце, которому в 1258 году было пожаловано звание «даю-аньшуай», что «соответствует европейским: верховный полководец, главный фельдмаршал — генералиссимус» [6, с. 510], нельзя не отметить его активного участия в борьбе за власть, которая развернулась в Монголии в период регентства Огул-Каймыш (1248–1251) и закончилась возведением на великокаанский престол Мункэ. То, что не успел сделать Субэдэй, завершил его сын Урянхатай. Без помощи Урянхатая, который «имел под командованием значительные силы» [12, с. 289], Бату и толуидам в 1251 году не удалось бы продвинуть Мункэ. В «Юань Ши» (цзюань 3 [12, с. 182–183], цзюань 121 [12, с. 241]) подчеркивается, что именно Урянхатаем были выдвинуты самые весомые аргументы в пользу кандидатуры Мункэ, которые подкреплялись, кстати, тремя туменами, окружившими место проведения курултая [25, с. 287].

Однако утвердить Мункэ на престоле было одно, а удержать его на нем при наличии мощной оппозиции — совсем другое, достаточно сложное дело. Поэтому новый каан вместе с Бату как старшим в «Золотом роду» и Урянхатаем, располагавшим внушительными военными ресурсами, устроили настоящую бойню в среде борджигинов и клановых группировок, поддерживающих потомков Угэдэя и Чагатая. И Соркуктани, и Бату вдоволь насытились тогда кровью своих политических противников, последнему наконец удалось расправиться с Бури и Аргасуном — джучид был злопамятен и беспощаден… В то время, когда так обильно лилась царственная кровь, «под раздачу» попал старый соратник Субэдэя — Алчу, герой похода 1216–1217 годов: не к тем чжуванам пристал бывший сотник, потому и был казнен [12, с. 186].

Необходимо отметить, что Урянхатай до своего назначения в Китай, где он практически стал наместником, обладал при дворе Мункэ огромным влиянием и могуществом. Опираясь на своих воинственных соплеменников, в частности Есу-Бугу, а также имея, возможно, в союзниках Бурундай-багатура — одного из талантливых учеников Субэдэя, Урянхатай и военно-политическое крыло, лидером которого он являлся, помог Мункэ уже в 1253 году избавиться от влияния Бату и начать проводить собственную независимую политику, приоритеты которой отныне находились в первую очередь южнее Хуанхэ. Несомненно, чувствуется схожесть в мышлении и действиях Урянхатая и Субэдэя, а может, и не схожесть, а лишь реализация плана, который предложил в свое время «свирепый пес»? Подобно тому как Субэдэй десятилетиями «долбил» Дешт-и-Кипчак, Урянхатай направил военную машину империи против Сун и далее на Аннам (Вьетнам), где его войска в 1257 году заняли Ханой. Логика действий отца и сына в обоих случаях схожа и очевидна — находиться на командных должностях было весьма выгодно, и не только с точки зрения обладания властью, привилегий и славы, но и чисто экономической. Какой завоеватель, в какую эпоху отказывал себе в лишнем караване или обозе награбленного?

Прямыми наследниками военной школы Субэдэя являлись, независимо от званий, тысячи военачальников и рядовых воинов, относящихся не только к различным слоям монгольского общества, но и политическим силам и группировкам, развязавшим в 60-х годах XIII века бесконечную кровавую междоусобицу, которая, подобно мировой войне, начатой Чингисханом, в той или иной степени еще пару столетий будоражила континент. По-разному сложились судьбы чингисидов, непосредственным наставником которых являлся Субэдэй-багатур, но опыт, приобретенный ими в войнах, где руководство осуществлял «свирепый пес», несомненно, им пригодился.

Важно отметить, что «выпуск» из «школы полководцев» Субэдэя, к которому принадлежал тот же Мункэ, не был первым для потомков Чингисхана. Первые ученики Субэдэя — дети самого Потрясителя вселенной.

Что касается Чингисовых внуков, прошедших обкатку Великим западным походом, необходимо отметить как действительно состоявшихся да-цзянов Байдара, Хулагу, Мункэ, «молниеносных» Бури, Калана, Бучека, а также Нохоя, будущего грозного временщика (Ногая) и Курумши (Куремсу) — противника Даниила Галицкого. При взгляде на личность Бату напрашивается вывод о наличии у того более «гражданских» талантов, умения вести дипломатическую игру, замешанную на теории заговоров и удара в спину, что опять же соответствует уже не военному, а политическому наследию, оставленному Субэдэем. Что ни говори, а наставник чингисидов был непревзойденным мастером тайной войны, результаты которой определяются не количеством сожженных городов, отрубленных голов или отрезанных ушей, а одним ударом кинжала, кубком отравленного вина или метким попаданием стрелы. Ну а что касается государство-образования и дипломатии, то у Бату был воистину великий учитель: без непосредственного участия Субэдэя в создании Улуса Джучи, никакой «Золотой орды» как государства в современном его понимании, которое являлось гегемоном на огромных евразийских пространствах в XIII–XIV веках, просто не состоялось бы.

Примечательно, что ниспровергатель той самой «Золотой орды» Тимур Тамерлан, «железный хромец», реанимировал начавшее деградировать в руках дегенерирующих чингисидов военное искусство, оставленное им Субэдэем, а потому, хотя и на небольшой отрезок истории, но сумел возродить славу монгольского оружия. В тесной связи с воинскими свершениями Тамерлана необходимо рассматривать эпохальную победу русских над ордынцами на Куликовом поле, когда удар засадного полка решил судьбу России. «По мнению генерала Иванина^[182], идея резерва, чуждая тогдашнему русскому (и вообще европейскому) военному искусству могла быть заимствована Дмитрием^[183] от монголо-татар» [7, с. 332]. И хотя, скорее всего, эта точка зрения, высказанная русским ученым во второй половине XIX века, в результате позднейших исследований может быть подвергнута сомнениям, факт остается фактом. Непрядва — сестра Калки.

Таким образом, после 1224 памятного года в течение многих десятилетий русские последовательно заимствовали у кочевников лучшее из того, что те создали в области науки ведения маневренной войны, и особенно в части активных наступательных или запутывающих противника действиях. «Казачья лава — прямая наследница монгольской лавы» [7, с. 332]. Во время Отечественной войны 1812 года казаки М. И. Платова преподали несколько уроков самому знаменитому кавалеристу Европы — маршалу Мюрату. Под Миром польские уланы^[184] генерала Рожнецкого были разбиты и понесли тяжелые потери, после того как казаки, раскинув «вентерь»^[185], заманили их ложным отступлением, а затем, когда преследователи вытянулись в достаточно длинную колонну, с флангов «взяли их в шашки и пики» — классический прием, исповедуемый Субэдэем. И примеров тому в ту памятную Отечественную войну множество, один лишь рейд русской конницы по тылам «басурман» во время Бородинского сражения, который, в общем-то, решил его исход, получил бы высочайшую оценку от знающих свое дело Чингисхана и его полководцев.

Говоря о славе, которую стяжали казачьи полки в эпоху наполеоновских войн, равно как и полки башкирские, тептярские, калмыцкие, нельзя лишний раз не «пройтись» по императору Франции, в очередном сравнении его с Субэдэем. По этому поводу читаем у Э. Хара-Давана: «Если сопоставить великий заход в глубь неприятельского расположения армий Наполеона и армий не менее великого полководца Субедея, — пишет г. Анисимов, — то мы должны признать за последним значительно большую проницательность и больший руководительский гений. И тот и другой, ведя в разное время свои армии, были поставлены перед правильным разрешением вопросов тыла, связи и снабжения своих полчищ. Но только Наполеон не сумел справиться с этой задачей и погиб в снегах России, а Субедей разрешал ее во всех случаях оторванности на тысячу верст от сердцевины тыла» [7, с. 161].

Юлию Цезарю приписывают высказывание: «Война должна питать войну». Наполеон, наверняка знавший все о великом римлянине, так и не усвоил этого жестокого постулата, в отличие от Чингисхана, Субэдэя и других монгольских полководцев, которые абсолютно самостоятельно пришли к тому же, что и Цезарь [7, с. 162], и более чем успешно применяли эту аксиому практически. Особенно это касается войн в Китае, Средней Азии, Закавказье и Центральной Европе, в ходе которых при рассмотрении действий степной конницы создается впечатление, что она, подобно только еще грядущим терминаторам, не знала устали.

А ведь все начиналось с того, что «…Чингисхан с помощью Субэдея… приспособил охотничьи стратегии, методы и оружие к задачам войны, рассматривая своих врагов, как дичь» [16, с. 395]. И разве планируя, как отогнать у тайджуитов табунок лошадей, молодой урянхай в году эдак 1191-м думал о том, что автор грядущих веков напишет: «…Субутай спас ариантство на востоке Европы (курсив Мурад Аджи. — В. 3.), дал ему пару веков жизни, потому что сотрясенной Церкви стало… не до идейных противников» [61, с. 389]? И через пару-тройку лет, давая Чингисхаиу совет, как бежать от наседавших найманов Кокэсу-Сабраха, десятник «турхах» Чаурхан-Субэдэй представить себе не мог, что спустя столетия известный ученый, обитающий на континенте, расположенном посреди «последнего моря», выведет не то чтобы спорное — абсурдное определение: «…Советы следовали собственному пониманию монгольской стратегии во Второй мировой войне. В крупномасштабной адаптации излюбленной тактики С убэдея Советы смогли заманить немцев глубоко на территорию России, а когда они оказались безжалостно растянуты по большой площади, русские начали контратаковать и разбивали их части одну за другой» [16, с. 462]. И наконец, имеет право на самостоятельное существование мнение о том, что «только маршал Г. К. Жуков может составить конкуренцию Субедею в споре за звание самого великого полководца всех времен и народов» [26, http:/www.bumbinorr.ru]. Действительно, оба военачальника заслуживают этого высочайшего определения, с той лишь разницей, что один из них снискал славу жестокого агрессора, а другой — защитника своей страны. Но что их действительно объединяет, так это то, что «оба они прошли все ступени военной карьеры „от солдата до маршала“» [26, http:/www.bumbinorr.ru].

Но наследие и значимость Субэдэй-багатура в мировой истории проявились не только в конкретных действиях войсковых соединений будущего и личностях, сравнимых с ним. Его наследие — в созданной им и Чингисханом военной доктрине, учении, которое было актуально несколько столетий и легло в основу устройства и существования современных армий.

Не стоит никому доказывать, что мероприятия, разработанные монгольскими полководцами и политиками на грани XII–XIII веков и относящиеся к приемам ведения войны в высшем их понимании, будь то: 1) разведка и тщательное планирование предстоящих операций; 2) бесперебойная и четко действующая система связи; 3) непосредственное устройство войска, десяток — сотня — тысяча — тумен, основанное на единоначалии и строжайшей дисциплине; 4) постоянное усовершенствование технической части, перевооружение и накопление арсеналов; 5) поощрение нестандартных эффективных решений командиров; 6) постоянное нахождение в боевой готовности и непрекращающиеся маневры-учения, остались актуальными для любой из нынешних армий. Соблюдая эти непреложные истины, которые, без сомнения, и Субэдэем, и Чингисханом заимствованы у их более ранних предшественников и противников, но доведенные до совершенства, современные армии всегда будут боеспособны и, как надеется автор, употребят это во благо всеобщей безопасности.

Несомненно, что «Субэгэдэй-батор» является любимым героем автора «Сокровенного сказания монголов» — бесстрашным воином, мудрым советником, непобедимым полководцем, всецело преданным своему каану подданным. Он в «Сказании…» представляется легендарным, почти сказочным героем, но, говоря о том эпическом повествовании, нельзя забывать, что подобные произведения наполнены не только светлыми людьми и добрыми волшебниками, но и демонами… В их разряд попадает и Джамуха, и Тохтоа-беки, и Таян-хан, но разве не демон братоубийца Тэмуджин? Разве не демоны его верные «бешеные псы», которым «мясо людское в харч»?

Вспоминая тот жестокий век и империю Чингиса, необходимо выделить темные стороны того, как она создавалась.

Г. В. Вернадский, раскрывая тему монгольского террора, по этому поводу писал: «С чет потерь шокирует. Ни одна территория в период истории не знала подобной концентрации убийств. И все же следует запомнить, что и противники монголов не испытывали отвращения к кровопролитию. Со всеми идеалами и возвышающимися цивилизациями, как средневековая Европа, так и средневековый Ближний Восток представляют на протяжении длительного периода печальную хронику жестокости и варварства не только в войнах между нациями, но и в подавлении религиозных или иных меньшинств внутри каждой нации» [24]. Но Средневековье, которое почему-то именуют «мрачным», в том числе и деяния орд Чингисхана, наш цивилизованный мир, познав верх гуманизма и в то же время пережив «галантный» XVIII, «колониальный» XIX и жуткий XX века, переболев «коричневой чумой» и прочими «лихорадками», превзошел в совершенном им варварстве во множество раз. Вне всякого сомнения, долг ученого и исследователя раскрывать социальные катастрофы минувших тысячелетий, но ни в коем разе не следует забывать, что печи Освенцима и Майданека погашены всего 65 лет назад…

Возвращаясь в век XIII и размышляя о том гигантском действии, закрученном и сотрясшем тогдашнее человечество гениями Чингисхана и его соратников, гениями в наибольшей степени злыми, необходимо осознавать, что именно тогда была создана модель мира, которая существует и по сию пору. Они создавали первую мировую империю, прообраз всех последующих, путем насилия, но оценивать процессы 800-летпей давности из века XXI следует не с точки зрения происходивших тогда трагических событий, а с точки зрения открывшейся перспективы дальнейшего развития мирового сообщества.

Монгольский народ, не воздвигший гигантских пирамид, загадочных «стоунхэнджэй» и не претендующий на связь с инопланетным разумом, на определенном изломе истории сумел через Чингисхана направить развитие цивилизации по новому пути, и «цивилизация» должна об этом помнить. Частью монгольского народа было и есть небольшое племя, обитавшее некогда на границе степей, гор и тайги, и «цивилизация» должна помнить и знать, что племя то звалось и зовется урянхаи, а также о самом великом из урянхаев и самом великом полководце всех времен и народов, имя которому — Субэдэй-багатур!

Послесловие

Искушенный читатель, конечно же, обнаружит в вышеизложенном исследовании фрагменты, подлежащие дискуссии, и это абсолютно естественно. Прикосновение к такому легендарному периоду в истории человечества, как времена возникновения, становления и превращения в Империю созданного Чингисханом государства, навсегда останутся местом ристалища ученого сообщества.

Эпохальные события 800-летней давности и роль в них личностей, являвшихся воистину титанами своего времени, и по сей день не получили однозначной оценки даже в фундаментальных исторических трудах. Единая точка зрения на процессы, перевернувшие мироустройство земной цивилизации в XII и XIII веках, отсутствует и навряд ли когда-то будет существовать. В то же время порождается бесконечный круг вопросов и ответов, сенсаций и антисенсаций, касающихся этой темы.

Посему надо признать, что огромное количество серьезного научного материала, относящегося ко временам монгольской гегемонии в Евразии, является в большей или меньшей степени лишь версией происходивших когда-то событий. Что уж тут говорить о литературе научно-популярной, а тем более эссэичной?

Тем не менее народ хочет знать…

Уфа. Август 2008 — апрель 2011 гг.

Династия Чингсхана. Борджигины Источники: Филлипс Э. Д. «Монголы», Почекаев Р. Ю. «Батый»

Походы Субэдэй-багатура (1202–1245 гг.)

Хронология

1155 (1162)

• Родился Тэмуджин (Чингисхан).

1175

• Родился Чаурхан-Субэдэй.

1178

• На службу к Тэмуджину поступает брат Чаурхан-Субэдэя Джэлмэ.

1189

• Первое упоминание о Чаурхан-Субэдэе в «Сокровенном сказании монголов».

• Избрание Тэмуджина ханом с титулом Чингисхан.

• Чаурхан-Субэдэй дает клятву на инаугурации Чингисхана.

• Начало службы в качестве турхауда кешига (дневной стражи гвардии хана).

1190

• Джамуха наносит поражение Чингисхану у Далан-Балд-жуд.

1190–1194

• Чаурхан-Субэдэй — сотник кешига.

• Назначение Чаурхан-Субэдэя «домашним учителем», наставником чингисидов.

1195–1196

• Разгром Чингисханом и Тогорилом татар у р. Ульчжэ.

• Чаурхан-Субэдэй отмечен титулом «багатур».

1198

• Разгром обока тункаит.

• Победа над меркитами у горы Муручэ.

1199

• Начало войны с найманами, сражение у озера Улунгур (Кызыл-Баш).

1200

• Подчинение тайджуитов.

• Битва при Койтэне, Джэбэ приходит на службу к Чингисхану.

1202

• Уничтожение татар.

• У Субэдэя родился сын Урянхатай.

• Чингисхан терпит поражение от кераитов при Мао-Ундур.

• Клятва на берегу озера Балджун.

1203

• Уничтожение Тогорила (Ван-хана). Подчинение кераитов.

1204

• Весна. Курултай в долине Темен-керее, начало крупномасштабной реформы монгольского войска.

• 16 июня. Битва у Хангая, разгром найманов.

1205

• Гибель Джамухи.

• Поход Субэдэя против меркитов в восточный Дешт-и-Кипчак.

• Набег Елюй Ахая на тангутов, начало монгольской экспансии.

1206

• Весна. Курултай у истоков р. Онон. Чингисхан, подтверждая свой титул, провозглашен Великим кааном.

• Создание Монгольского государства.

• Субэдэй пожалован в тысячники и назван в первой десятке главнейших сподвижников Чингисхана.

1207

• Поход Джучи против «лесных народов».

1208

• Субэдэй уничтожает Тохтоа-беки на р. Бахтурме.

1209

• Субэдэй участвует в походе Чингисхана, направленном против тангутов.

1210

• Субэдэй «приводит к покорности» Хасара.

• Расправа над верховным шаманом Тэб Тэнгри.

• Субэдэй получает в постоянное ведение тумен.

1211

• Весна. Вторжение в пределы империи Цзинь.

• Май — июнь. Битва при Е-ху-лине.

• Сентябрь — октябрь. Битва в Сюаньдэфусской долине.

1212

• Субэдэй берет штурмом Хуаньчжоу, первое упоминание о взятии им города.

1212–1215

• Субэдэй находится при Чингисхане.

• Монголы выходят к Желтому морю (1213).

• Падение Пекина (1215).

1216

• Зима. Субэдэй направлен в глубокий рейд в пределы Дешт-и-Кипчак.

• Весна. Субэдэй командует двумя ту менами, разгром меркитов у р. Чам.

• Лето. Сражение на р. Уюр (Уил), гибель Куду, первое столкновение с кипчаками.

• Осень. Прибытие Джучи в Дешт-и-Кипчак, выход к р. Джаих (Урал) и к Каспийскому морю.

1217

• Весна. Битва на Иргизе.

• Осень. Джэбэ захватывает государство кара-киданей (Си Ляо). Субэдэй прикрывает его с севера.

1218

• «Создание» общей границы с Государством хорезмшахов.

1219

• Начало войны с Мухаммедом. Субэдэй находится при Чингисхане.

• Взятие Бухары и Самарканда.

1220

• Весна. Субэдэй, Джэбэ и Тохучар направлены Чингисханом в погоню за хорезмшахом.

• Тохучар отстранен от участия в операции.

• Весна — зима. «Охота» на хорезмшаха.

1221

• 11 января — гибель Мухаммеда.

• Январь. Субэдэй в ставке Чингисхана. Составление плана предстоящего похода.

• Февраль. Начало вторжения в Грузию.

• Весна — осень. Субэдэй и Джэбэ «утюжат» Закавказье, Сев. Иран и Сев. Ирак.

• Осень. Битва в Котманской долине, уничтожение грузинского войска.

1222

• Зимовка в Арране.

• Весна. Переход через Кавказские горы.

• Разгром алан и горских племен.

• Лето. Разгром «предкавказских» и «нижнедонских» половцев.

1223

• Зимовка в прикубанских степях.

• Весна. Субэдэй в Крыму, взятие Судака.

• Середина мая. Начало боев в районе между Днепром и Калкой.

• 31 мая. Поражение русских и половцев на Калке.

• Лето. Кратковременное вторжение в Южную Русь.

• Осень. Рейд через земли финно-угорских племен. Столкновение с булгарами и их союзниками. Отступление в низовья Итиля.

1224

• Зима. Соединение с туменами Джучи.

• Весна. Субэдэй и Джэбэ прибывают в ставку Чингисхана на Иртыше.

• Лето — осень. Субэдэй формирует воинские контингент из покоренных народов в Дешт-и-Кипчак.

• Зима. Субэдэй подавляет восстание «народа Эмиль Ходжи» в районе оз. Алаколь.

• Умирает Джэбэ (по другим сведениям — 1227, 1232).

1225

• Весна. Субэдэй возвращается в Монголию.

• Поздняя осень. Субэдэй во главе авангарда вторгается в страну тангутов (Си Ся).

1226

• Субэдэй действует вместе с Чингисханом.

• 23 ноября. Разгром тангутов у г. Линчжоу.

1227

• Зима. Чингисхан и Субэдэй переходят западные границы Цзинь.

• Весна. Рейд Субэдэя через горы Люпань и подчинение сары-уйгуров.

• Субэдэй занимает несколько главнейших округов Си Ся.

• Лето. Чингисхан направляется в Монголию.

• 9 сентября Чингисхан умирает.

• Начало регентства Толуя.

1228

• Ранняя весна. Тангуты терпят поражение. Столица Чжунсин пала.

• Субэдэй предположительно находится в Дешт-и-Кипчак.

1229

• Субэдэй возвращается в Монголию.

• Август. Избрание Угэдэя Великим кааном.

• Осень. Субэдэй и Кукдай прибывают в Улус Джучи. Начинается продвижение на запад к Итилю и на северо-запад на Булгар.

• Монголы закрепляются в нижнем течении Итиля.

1230

• Зима. Сражение с ханом Хотосы.

• Весна. Укрепление позиций на границе с Волжской Булгарией.

• Субэдэй — негласный правитель Улуса Джучи.

• В Центральном Китае Дохолху Чэрби терпит поражение от чжурчжэней.

• Субэдэй отозван из Дешт-и-Кипчак. Подготовка компании против Цзинь.

1231

• Зима. Вторжение монгольских армий на территорию Цзинь южнее Хуанхэ, через тангутские земли.

• Лето. Субэдэй командует «южным корпусом». Маневренная война, с одновременной осадой нескольких цзиньских городов. Нейтрализация чжурчжэньской 120-тысячной армии в Тунгуани.

• Осень. Субэдэй и Толуй вторглись в пределы Сун.

• Сражение у горы Юаньшань.

1232

• Февраль — март. Сражение у горы Саньфэншань.

• Неудача Бату и Кукдая в Волжской Булгарии.

• Апрель — май. Начало осады Кайфына.

• Лето. Субэдэй заменяет Толуя на посту главнокомандующего.

• Август — сентябрь. Субэдэй разгромил 100-тысячное войско, шедшее на помощь осажденному Кайфыну.

• Сентябрь. Толуй скончался, Субэдэй — главнокомандующий всеми монгольскими войсками в Китае.

1233

• Зима. Уничтожение цзиньской армии у хребта Хунлунган.

• Июнь. Падение Кайфына. Субэдэй «помиловал» жителей.

1234

• Январь. Взятие Цайджоу — гибель Цзинь.

• Добровольное подчинение части Тибета.

• Весна. Возвращение в Монголию.

• Май — июнь. Курултай в Далан-Даба. При прямом участии Субэдэя происходит очередная реорганизация войска и принятие новой редакции Ясы.

1235

• Весна. Курултай в Каракоруме. Принятие решения о начале Великого западного похода.

• Лето. Субэдэй отбывает в Дешт-и-Кипчак в качестве «первого липа» в монгольском войске.

1236

• Зима — весна. Начало сосредоточения армий вторжения на западных рубежах. Переговоры с частью башкирских племен и их привлечение к союзу с монголами.

• Лето. Концентрация войск на исходных рубежах.

• Осень. Начало крупномасштабного вторжения в Восточную Европу. Главный удар по булгарам.

1237

• Зима. Разгром Волжской Булгарии.

• Весна — лето. Начало крупномасштабной войны на правобережье Итиля и на Сев. Кавказе.

• Осень. Курултай в нижнем течении Дона, решение о нашествии на Северо-Восточную Русь.

• Поздняя осень. Монголы вторглись в пределы Руси. 11ервая жертва — Рязань.

1238

• 10–12 января. Сражение у Коломны.

• Зима — весна. «Батыев погром». Доклад Бату Великому каану с просьбой назначить Субэдэя командовать «главной армией».

• Лето — осень. Уничтожение последних крупных очагов сопротивления половцев. Гибель Бачмана.

1239

• Зима — весна — лето. Подавление восстаний в Поволжье. Непрекращающиеся рейды на Русь.

• Осень — зима. Боевые действия на Сев. Кавказе и в прикавказских степях. Субэдэй формирует воинские подразделения из народов, признавших монгольское владычество.

1240

• Конец лета. Начало вторжения в Южную Русь.

• Октябрь — ноябрь. Взятие Киева. Очередной «Батыев погром».

1241

• Январь. Выход к границам Центральной Европы.

• Февраль — март. Вторжение пятью колоннами. На острие ударов Польша и Венгрия.

• Начало апреля. Битва у г. Лигницы.

• 10–11 апреля. Битва у р. Шайо.

• Лето. Монголы прочно укрепились в Центральной Европе. Субэдэй начинает вникать в дела по ее управлению.

• Декабрь. Начало дальнейшего продвижения на Запад.

• 31 декабря. Смерть Угэдэя.

1242

• Зима — весна. Монголы, дойдя до Чехии, Италии и выйдя к Адриатическому морю, получив сообщение о смерти Угэдэя, возвращаются через Сербию и Болгарию (Дунайскую) в половецкие степи.

• Лето — осень — зима. Субэдэй находится в Дешт-и-Кипчак.

• Зима. Смерть Чагатая. Наступление межцарствия.

1243

• Весна — лето. Субэдэй возвращается в Монголию, становится негласным лидером оппозиции угэдэидам.

1244

• Очередной курултай на р. Еджир, Великий каан не избран.

1245

• Bесна. Субэдэй получает «назначение» в Китай.

•.Лето — осень, Крупнеиший за последние годы рейд против Сун.

• Зима. Возвращение в Монголию.

1246

• Август. Курултай в Каракоруме, избрание Великим кааном Гуюка. Субэдэй находится при дворе.

1247

• Субэдэй «вернулся домой в верховья реки Тола».

1248

• Зима. «Загадочная» смерть Гуюка.

• Монголию постигло стихийное бедствие — небывалая засуха.

1249

• 15 января Субэдэй-багатур умер (крайняя дата).

1251

• Избрание Великим кааном Мункэ.

1258

• Сын Субэдэя Урянхатай пожалован званием «даю-аньшуая» — генералиссимуса.

1259

• Смерть Мункэ, начало междоусобицы в Улусе Великого каана.

1262

• Полномасштабная война между джучидами и толуидами — Берке и Хулагу.

1268

• Новый хан Улуса Джучи — Менгу-Тимур начинает чеканить монету, наделяет себя титулом «правосудного великого хана», то есть объявляет себя Великим кааном. Единое государство, созданное Чингисханом, Субэдэем и другими «людьми длинной воли», прекратило свое существование.

Комментарии

1. В своей статье, посвященной Субэдэю, Кайрат Бегалин приводит некоторые сведения, касающиеся семьи нашего героя, полученные им из источника, который до сих пор не переведен на русский язык. Читаем: «Мамы он (Субэдэй. — В. 3.) не помнил. Она умерла, так и не увидев, как ее малыш сделал свой первый шаг. Вся забота о нем легла на плечи старшей сестры Даржигуп» [65, proza.ru]. Хотя приведенные выше сведения и не зафиксированы официальной исторической наукой, тем не менее пренебрегать ими не следует, так как важен каждый, даже достаточно спорный фрагмент, относящийся к «легендарному» периоду жизни Субэдэя.

2. Перелистните страницу и вглядитесь в лица индейских вождей. Обликом они более всего похожи на вождей монгольских. Бесспорно, можно было бы разместить фотографии современных монголов, но нельзя забывать, что соратники Чингисхана являлись «людьми длинной воли», а аналогии им, кроме как с индейскими предводителями, чьи образы отображены в фотодокументах, нет. Разве Сидящий Бык — великий воин дакотов, который «еще в юности прославился своим мужеством» [66, С. 338], а впоследствии был избран верховным вождем, после того как у реки Литл-Биг-Хорн «одержал самую значительную победу за всю историю войн североамериканских индейцев против белых захватчиков» [66, с. 338], не мог удостоиться титула багатура или же звания тысячника, а может быть, и темника в войске Чингисхана?

Кстати, у Литл-Биг-Хорна Сидящий Бык заманил генерала Кастера к якобы незащищенному селению дакотов. После того как захватчики «выяснили», что там «не видно ни одного взрослого индейца» [66, с. 338] и кинулись туда в предвкушении легкой добычи, они внезапно были атакованы с флангов индейскими конниками, ведомыми своим вождем. «За час-другой отборное войско Кастера было уничтожено. Поплатился жизнью и сам генерал Кастер, а также семнадцать офицеров и несколько сот солдат» [66, с. 338]. Не правда ли, действия воинов, ведомых Сидящим Быком, напоминают почерк Субэдэя, непревзойденного мастера путать врага, заманивать, а затем сокрушительным ударом добиваться победы? Великий вождь дакотов не ведал, что несколькими столетиями ранее, используя в качестве приманки как будто мирное кочевье, Субэдэй в 1216 году одержал очередную победу над меркитами.

Дождь На Лице — прославленный воин сиу

Защищающий Медведь — участник битвы при Литлбиг-Хорне Дождь На Лице — прославленный воин сиу

Волчий Плащ — вождь чейеннов

Сидящий Бык — прославленный вождь дакотов.

3. Авторы «Юань Ши» упоминают о сражении, которое произошло между завоевателями и войсками хорезмшаха у «…реки Хойли…» [12, ср. 227]. Монголы «…достигли реки Хойли, Чжэбэ сразился, но безрезультатно. Субэдэй поставил войско к востоку от реки, предписал войскам зажечь по 3 факела на человека, чтобы увеличить силу войска^[186]. Пресловутый владетель (хорезмшах. — В. 3.) ночью сбежал» [12, с. 227]. Вроде бы все ясно — сбежал и сбежал, но где же конкретно произошло это столкновение «у Хойли» и что это за река?

Рассматривая текст «Юань Ши», можно предположить, что то сражение отнесено китайскими учеными к началу погони за хорезмшахом, однако вполне реально выдвинуть и другую версию, а именно перенести эти события к концу лета — началу осени 1220 года, ко времени пребывания Субэдэя и Джэбэ в районе Хамадана — Казвина — Кору на, где военачальниками Мухаммеда была предпринята попытка активного сопротивления монголам. Рашид ад-Дин упоминает о том, что «…в Саджасе (Сенендже. — В. 3.) собралось большое скопище войск султана» [38, с. 403], а в районе Коруна, скорее всего, и произошло упомянутое в «Юань Ши» столкновение хорезмийцев с монголами, именно там Джэбэ в открытом полевом сражении [4, с. 145] вынужден был «сразиться… безрезультатно» [12, с. 227], но затем, когда в бой вступил Субэдэй, «…они (монголы. — В. 3.) повернули… и всех уничтожили» [38, с. 403], а сам Мухаммед позорно бежал в Гилян.

В пользу того, что сражение у р. Хойли произошло в Ираке Персидском, а не в районе Термеза, говорит и тот факт, что после взятия Бухары и Самарканда у противников монголов не было в это время южнее вышеперечисленных городов войск и военачальников, способных противостоять им в «поле». По свидетельству Ибн ал-Асира, «мусульмане уже были преисполнены страха и трепета перед ними, и… не были в состоянии ни устоять [против них], ни отступать сообща, а разбежались кто куда, кто сюда…» [38, с. 17–18]. И наконец, упоминая реку Хойли или Кайлы (Каялы), необходимо учитывать тот факт, что крепость Корун (Керенд) находилась менее чем в 50 км от реки, которая ныне зовется Дияла.

4. Трактовка названий перечисленных в «Сокровенном сказании» народов и стран, выглядит следующим образом: «кибчаут» [22, § 270] — кипчаки, «канлин» (канглы. — В. И.^[187]), Бачжигиг (башкиры), Оросут (русские), Мачжарат (мадьяры — венгры), Асут, Сасут^[188] (осетины), Серкесу (ясы — черкесы), Кешемир, Рарал (Лалал) (аланы?) [44, с. 93]. Этнонимы «болар [22, § 262] следует соотнести с булгарами, а „булар“ [22, § 270] Рашид ад-Дин ассоциирует с поляками: „Царевичи… отправлялись в области кипчаков, русских, булар [поляков]… будары были многочисленный народ христианского исповедания; границы их области соприкасаются с франками“ (курсив мой. — В. 3.) [38, с. 406]. По поводу же определения термина „Мачжарат“ — мадьяры [12, с. 307], существует абсолютно независимое мнение монгольского филолога, заслуженного деятеля науки Монголии профессора С. Дулама, который причисляет „Мачжарат“ — „мачжаров“ к венграм [14, с. 22]. И наконец, под Идилом (Итилем) и Аяхом (Джаихом) скрываются названия рек „…Волга — Кама и Урал (Яик)“ [12, с. 307], а под „Кевамен-кермен… букв. „Киев-крепость““ [12, с. 307].

5. По поводу уникальности похода, совершенного монгольскими полководцами, уместно процитировать профессора Е. Н. Чер ных: «Конечно, досконально выверенный путь отрядов Субутая и Джебе прочертить довольно трудно. Однако тотальная протяженность этого до чрезвычайности извилистого и сложного маршрута, стартовавшего из бассейна Зеравшана в Средней Азии, вплоть до их возращения к исходной области, вряд ли может быть короче 12–13 тысяч километров. Если же присовокупить к ним еще примерно пять тысяч километров, что проделали они в 1225 году от Средней Азии до родных берегов Онона и Керулена, то выходит, что за три или же четыре года конная рать обоих полководцев сумела преодолеть с боями — порой очень тяжелыми — до 18 тысяч километров!

Хрестоматийное восхищение, как обычно, вызывали и вызывают доныне походы Александра Македонского. Фаланги великого полководца IV в. до н. э. преодолели примерно 20 тысяч километров, но за 10 лет (334–323 гг. до н. э.). Здесь же почти такой же путь, но всего лишь за промежуток времени в три раза более сжатый! Нынешнее наше наблюдение стало любопытным отзвуком несравненно более ранних высказываний, к примеру, персидского историка Джувайни. Тот писал свои сочинения уже при дворе подвластных Монгольской империи иранских иль-ханов, отчего его труды и наполнены верноподданническими чувствами по отношению к новым хозяевам: …..„…Если бы Александр [Македонский], имевший страсть к талисманам и решению трудных задач, жил во времена Чингис-хана, то учился бы у него хитрости и мудрости и не находил бы лучших талисманов для покорения неприступных крепостей, чем слепое повиновение ему“» [67, стр. 65].

6. Существует интересная версия отношений, имевших место между Бату и Субэдэем, Бату и другими чингисидами, высказанная французскими учеными, которую приводит в своей монографии Р. Ю. Почекаев: «Эрнест Лависс (1842–1922) и Альфред Рамбо (1842–1905), французские историки, соавторы и редакторы многотомной „Всеобщей истории с IV столетия, до нашего времени“: „Сын Джучи, Батый, который позднее был прозван Саин-ханом, то есть Добродушным… мирно управлял своими кипчаками, киргизами, болгарами, башкирами, русскими и другими народами и вяло, не торопясь, воевал с непокорными, „К линии Джудши, к Добродушному все отнеслись с презрением… Чтобы расшевелить Добродушного, ему прислали Субутая в качестве военного совета. Ни одним завоевателем не помыкали так грубо, как несчастным Батыем. Субутай корил его по всякому поводу; его двоюродные братья из младших линий постоянно насмехались над ним — особенно двое: пьяница Гуиук и рубака Бури, человек невероятно грубый. Он делал завоевания против своей воли…“; „Батый, со своей стороны был сыт завоеваниями; он был не похож на своих воинственных двоюродных братьев Гуиука и Менгке и на своих троюродных братьев, Кайду, Байдара и Бури, фанатиков войны, которые искали лишь ран и клялись именем Субутая. Добродушный пытался тайно бежать. Батыя удержала железная рука, и он вынужден был против воли продолжать поход и повиноваться почтительному приказу своего страшного слуги, Субутая (курсив мой. — В. 3.); "Октай умер 11 декабря 1241 г. Когда в Венгрию пришло официальное известие о его смерти, вероятно в марте 1242 г., Батыя невозможно было удержать никакими силами. Сам Субутай согласился отпустить его…" [Крестовые походы, 1999, с. 1058–1060, 1070, 1072, 1073]. Будучи специалистами в том числе и по истории России, авторы, несомненно, восприняли негативное отношение к Бату со стороны древнерусских летописцев. А вот выводы насчет презрения к Бату со стороны родичей и его безволия — это уже вольная интерпретация самими исследователями сведений "Сокровенного сказания"" [47, с. 298–299].

Глоссарий

Анда (монг.) — друг, побратим [12, с. 329], названный брат [16, с. 478].

Арбан (монг.) — десяток воинов.

Арат (монг.) — родовой кочевнмк-скотовод.

Багатур (тюрк., монг.) — 1) у тюркских народов и монголов в прошлом — звание, даваемое отдельным лицам за военные заслуги; 2) в быту и фольклоре тюркских народов — богатырь, витязь [64, с. 83]. Багатур (монг.) — буквально «тот, в котором живет бог»; неофициальное наименование степных богатырей [34, с. 312]. Багатур — представитель кочевой знати, владетель собственного улуса. Багатур, богатырь, бахадур, баатур, батор, батыр, батур — «воин с большой буквы». «Юань Ши» выделяет понятие «батур» как воина, служащего в специальном небольшом по численности (5-10 человек) подразделении — «спецназе» Чингисхана, выполнявшем особо ответственные задания. Бахадур — в более поздних источниках «обозначает — просто воинов» [54, с. 509].

Билик (монг.) — неписаные правила, передающиеся из поколения в поколение, знание, познание, мудрость и наука [54, с. 509]. Во времена Чингисхана «Билик» являлся одним из двух разделов Великой Ясы и представлял из себя свод изречений и поучений, исходивших от создателя монгольского государства.

Берсеркер (сканд.) — элитный воин, представитель очень небольшой группы, составляющей ударную силу викингов (норманов).

Бан (венг.) — в средневековой Венгрии представитель знати среднего уровня, равнозначно русскому «удельный князь» или «боярин».

Бий (тюрк.) — представитель имущего класса, военачальник, племенной или родовой вождь.

Ван (кит.) — 1) государь, верховный правитель страны; 2) Великий князь из рода императора; 3) в ЮШ используется также в качестве передачи названия правителей монгольских обоков/улусов, позднее — членов «Золотого рода», т. е. чингисидов, а также братьев Чингисхана и их потомков.

Везир (перс.), везирь — глава правительства, первый министр [54, с. 510].

Вагенбург — укрепление из сомкнутых между собой и установленных кругом повозок.

Вежа — становище, стоянка, стойбище. Вежа половецкая.

Гур-хан — Верховный хан [16, с. 475], т. е. хан, стоящий выше других ханов. Титул заимствован монголами у государей Си Ляо (Западное Ляо) — кара-киданей [12, с. 330].

Гэр (монг.) — вид юрты, разборное жилище кочевников.

Гутулы (монг.) — высокие сапоги на войлочной подошве, часто с загнутыми вверх мысами [14, с. 258]. Гутул мог бронироваться стальными и бронзовыми пластинами [54, с. 511].

Гун (кит.) — китайский ранг владетельного князя (рангом ниже вана) [12, с. 329].

Дин-Цзун (кит.) — «Справедливо судивший император» [12, с. 177], храмовое имя Гуюка.

Дэл (монг.) — разновидность теплого плаща или халата.

Донжон — главная башня замка или крепости в средневековой Западной Европе.

Дешт-и-Кипчак (тюрк.) — Великая Степь, охватывающая пространства от низовий Дуная до среднего Иртыша.

Да-Цзян (кит.) — главный или великий полководец [12,с. 330].

Джебе (перс.) — защитное вооружение, доспех, «чжэбэ» (монг.) — «копье, стрела» [38, с. 445]. Бронебойная стрела [54, с. 511]. Чингисхан за мастерство лучника и стремительность прозвал одного из своих полководцев «стрелой». Это никто иной как Джэбэ, носивший до того имя Джиргоадай.

Жуй-цзун (кит.) — храмовое имя Толуя.

Индикут — титул уйгурских правителей [12, с. 330].

Ильхан (монг.) — хан страны, завоеванной монголами и находящейся в ставке Монгольского улуса [34, с. 313]. Ильханами называли себя толуиды по ветви Хулагу, а сам Улус Хулагу вошел в историю под названием Ильханат.

Курултай (монг.) — собрание представителей всего народа-войска для выборов или принятия других важнейших решений [34, с. 313].

Кошун (монг.) — отряд войска; какой именно численности отряд назывался «кошуном», неясно [54, с. 515]. В данном исследовании «кошун» подразумевает войсковое соединение численностью в 15–30 тысяч человек. Основание см. [27, с. 51]. Хошун (тюрк.) — войско.

Каган (тюрк., монг.) — высший титул суверена в средневековой кочевой иерархии — хан ханов (Великий хан) [54, с. 514]. Каган — император. «Бог — на Небе. Ха-хан — Могущество Божие на Земле. Печать Владыки Человечества» [7, стр. 100].

Каганат (тюрк., монг.) — империя.

Курень (монг.) — самостоятельно кочующая племенная единица, стойбище, укрепленный лагерь [12, с. 445]. Курень — воинское соединение, основанное на родоплеменных отношениях. По устоявшемуся мнению, в 90-х годах XII века курень насчитывал в своих рядах 1000 воинов.

Касик (мезоам.) — представитель знати в мезоамериканских государствах. Племенной вождь, князь. Правитель определенной территории или города.

Кешиг (монг.) — личная гвардия монгольского каана. Предназначалась для охраны государя и его ставки. Выполняла надзирающие и карательно-полицейские функции. Кешиктен — рядовой воин кешига, приравнивался в звании к «армейскому» тысячнику и был подсуден лишь каану. Численность кешига, изначально имевшего в составе 150 человек, впоследствии достигла 10 тысяч, т. е. тумена. Кешиг делился на две составные части: турхаудов — «дневная стража» и кебтеулов — «ночная стража». Численность турхаудов составляла 8000 воинов, кебтеулов — 2000. Кроме того, кешиг являлся «главным средним полком», т. е. центром всего войска.

Ли (кит.) — мера расстояния, ок. 576 м [12, с. 331].

Лечжуань (кит.) — «Жизнеописание знаменитых» [12, С. 14].

Люди длинной воли — люди «свободного состояния», в китайской передаче «белотелые» (бай-шень), т. е. «белая кость» [2, с. 164].

Мерген (монг.) — мергэн, мерген — охотник, меткий стрелок. Звание в государстве Чингисхана [12, с. 331].

Минган — тысяча воинов.

Мангас (монг.) — людоед.

Моорин хуур (монг.) — музыкальный инструмент, разновидность скрипки. В качестве деки часто использовался конский череп. Морин (монг.) — одно из определений лошади.

Нойон (монг.) — нойо, ноян — правитель рода, военачальник, вообще представитель монгольской аристократии [54, с. 518].

Нукер (монг.) — нухур, нукур, нокор, нйкар — приближенный к военачальнику воин, дружинник-телохранитель, военный слуга (денщик), впоследствии — воин вообще.

Оглан (тюрк.) — огул — букв, «сын», титул членов рода Чингисхана, не занимавших ханского престола. Равнозначно султан (ар.), шахзаде (перс.) — царевич (рус.) [38, с. 446–447].

Обо (монг.) — культовое место в культуре монголов [54, с. 519], чаще в виде насыпи из камней.

Орда (тюрк., монг.) — народ, войско [2, с. 185]. Кочевая ставка хана, знатного лица или военачальника.

Онгон (тюрк., монг.) — идол для поклонения, мог иметь небольшую величину и перевозиться буквально в «походном ранце».

Орхон (монг.) — высокопоставленный военачальник.

Обок (тюрк., монг.) — омок, отток — разновидность «большой семьи» сложной структуры (типа конического клана), включавшей в себя не только кровных родственников по прямой мужской линии (линиджи), но и зависимых людей, и другие роды [12, с. 331].

Порфиродный (от греч.) — представитель правящей династии.

Пушта — венгерская равнина, лесостепь.

Ромеи (др. русск.) — византийцы.

Сянь-цзун (кит.) — «Воинственно и величественно — строгий император» [12, с. 180], храмовое имя Мункэ.

Сэчэн (кит.) — мудрец, обладающий сакральными тайнами.

Суверен (фр.) — носитель верховной власти [64, с. 618].

Тай-цзу (кит.) — «Сообразующийся с Небом и открывающий судьбу Священно-воинственный император», «Великий предок», стандартное имя родоначальника династии [12, с. 123]. Храмовое имя Чингисхана.

Тай-цзун (кит.) — «Гениально-культурный император», «Великий предок, второй император династии» [12, с. 123]. Храмовое имя Угэдэя.

Тумен (монг.) — подразделение численностью в 10 тысяч человек в монгольских войсках (по-русски — тьма) [34, с. 315].

Темник — военачальник, командующий туменом. Кроме чисто военных функций темник ведал хозяйственным и административным управлением как собственно вверенным ему соединением, так и территориями, на которых тумен был расквартирован.

Тамга (тюрк., монг.) — клеймо, печать.

Улигэрчи (монг.) — певец, сказитель.

Улус (монг.) — стойбище; в широком смысле слова — страна или область, находящаяся под единым управлением [34, с. 315].

Чамбул (тат.) — конный отряд [34, с. 315].

Чаутхури (кит.) — звание, пожалованное императором Цзинь Чингисхану, соответствует монгольскому тысячнику или чуть более.

Чжуван (кит.) — 1) букв, «все ваны», для монгольских реалий означало «все князья», т. е. все члены «Золотого рода»; 2) титул чжуван, он использовался при Юань в применении как к князьям юаньского периода, так и к более ранним, времен Чингисхана. Первыми чжуванами были те члены «Золотого рода», которым Чингисхан впервые выделил уделы. Они образовали свои линии наследственных князей (ванов). Их сыновья обладали титулами чжуван, цзуван или ииньван. Всех их можно еще назвать «князья крови» [12, с. 335].

Эмир (ар.) — военачальник, соответствует монгольскому «нойон» и тюркскому «бек», «бий» [38, с. 448].

Юрт (тюрк., монг.) — территория для кочевья, место стоянки [38, с. 448]. Во времена Чингисхана термин «юрт» приобрел более широкий смысл и соответствовал понятию «родина», собственно Монголию именовали порой «Коренной юрт» или «Главный юрт».

Юртаджи (тюрк.) — юртчи — офицер генерального штаба, от слова «юрта» — кибитка, кочевье. В мирное время они выведывали места, лучшие для кочевий в смысле корма и воды, а в военное время их обязанностью была разведка неприятеля [7, с. 278].

Яса (монг.) — джасак — закон, распоряжение. «Великая Яса» — письменный свод законов и поручений, данный Чингисханом в качестве основы права монголов, пополненный его преемниками и действовавший в разных редакциях в улусах Монгольской империи [38, с. 448].

Ярлык (тюрк., монг.) — ханский указ.

Янгун — сотня воинов.

Ям (монг.) — почтовая эстафетная станция [12, с. 335].

Библиография

1. Лубсан, Данзан. Алтан тобчи (Золотое сказание) / Лубсан Данзан. — М.: Наука, 1973. — 439 с.

2. Гумилев, Л. Н. Поиски вымышленного царства / Л. Н. Гумилев. — м.: ACT, 2008. — 457 с.

3. Груссе, Рене. Чингисхан. Покоритель вселенной / Рене Груссе. — М.: Молодая гвардия, 2008. — 285 с.

4. Хартог, Лео де. Чингисхан. Завоеватель мира / Лео де Хартог. — М.: Астрель, 2007. — 285 с.

5. Гумилев, Л. Н. Древняя Русь и Великая степь/ Л. Н. Гумилев. — М.: Айрис Пресс, 2003. — 768 с.

6. Храпачевский, Р. П. Военная держава Чингисхана / Р. П. Храпачевский. — М.: ACT: Люкс, 2005. — 557 с.

7. Хара-Даван, Э. Чингисхан. Великий завоеватель / Э. Хара-Даван. — М.: Вече, 2008. — 384 с.

8. Плетнева, С. А. Половцы / С. А. Плетнева. — М.: Типография «Наука», 1990. — 204 с.

9. Елисеефф, Д. История Китая. Корни настоящего / Даниэль Елисеефф; пер. с фр. А. П. Саниной. — СПб.: Евразия, 2008. — 310 с.

10. Федоров, Г. Б. Игнач крест / Г. Б. Федоров, М. Г. Федорова. — М.: Дет. лит., 1991. — 254 с.

11. Чивилихин, В. А. Память / В. А. Чивилихин. — М.: Алгоритм, 2007. — 672 с.

12. Золотая орда в источниках. 1. 3: Китайские и монгольские источники. — М.: Наука, 2009. -… с.

13. Северин, Т. По следам Марко Поло. Дорогами Чингисхана / Т. Северин. — М.: Эксмо, 2009. — 416 с.

14. Чингисиана. Свод свидетельств современников. — М.: Эксмо, 2009. — 728 с.

15. Рашид ад-Дин. Сборник летописей / Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. — 22 с.

16. Уэзерфорд, Дж. Чингисхан и рождение современного мира / Дж. Уэзерфорд. — М.: ACT: ACT Москва, 2006. — 493 с.

17. Греков, Б. Д. Золотая орда и ее падение / Б. Д. Греков, A. Ю. Якубовский. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. — 478 с.

18. Липец, Р. С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе / Р. С. Липец. — М.: Наука, 1984. — 263 с.

19. Гумилев Л. Н. Тысячелетие вокруг Каспия / Л. Н. Гумилев. — М.: АСТ, ACT Москва, 2008. — 410 с.

20. Калашников, И. Жестокий век / И. Калашников. — М.: Сов. писатель, 1980. — 752 с.

21. Гарнбул, С. Армия монгольской империи / С. Тарнбул. — М.: ACT: Астрель, 2003. — 47 с.

22. Сокровенное сказание монголов (Монгольский обыденный сборник) [электронный ресурс] / пер. С. А. Козина. — Режим доступа: http://altaica.ru/secret/tovchoo.htm/ Илья Грунтов, свободный.

23. Федоров-Давыдов, Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов / Г. А. Федоров-Давыдов. — М.: Изд-во Московского ун-та, 1966. — 274 с.

24. Вернадский I. В. Монголы и Русь / Г. В. Вернадский. — Тверь; М., 2004. — 478 с.

25. Бушков А. Чингисхан. Неизвестная Азия / А. Бушков. — М.: ОЛМА Медиа групп, 2008. — 544 с.

26. Магилнов, В. Субедей Багатур [электронный ресурс] / B. Магилнов. — Режим доступа: http://www.bumbinorn. ru/2006/02/03/subedejj-bagatur.html, свободный.

27. Греков, И. Б. Мир истории: Русские земли в XIII–XIV веках / И. Б. Греков, Ф. Ф. Шахмагонов. — М.: Мол. гвардия, 1988. — 334 с.

28. Мэн-да Бэй-лу (Полное описание монголо-татар) / Мэн-да Бэй-лу. — М.: Наука, 1975. — 286 с.

29. Мэн Д. Чингисхан / Д. Мэн. — М.: Эксмо, 2007. — 416 с.

30. Филлипс, Э. Д. Монголы. Основатели империи Великих ханов / Э. Д. Филлипс. — М.: Центрополиграф, 2004. — 174 с.

31. История монголов. — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 476 с.

32. Рашид ад-Дин. Сборник летописей / Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. — 316 с.

33. Султанов, Т. И. Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и власть / Т. И. Султанов. — М.: ACT, ACT Москва, 2007. — 446 с.

34. Гумилев Л. Н. От Руси до России: очерки этнической истории / Л. Н. Гумилев. — М.: Айрис Пресс, 2004. — 320 с.

35. Толубчиков, Ю. Н. Атлас мира / Ю. Н. Толубчиков, С. Ю. Шокарев. — М.: Дизайн. Информация. Картография: Астрель: ACT, 2007. — 368 с.

36. Буниятов, 3. М. Государство Хорезмшахов-Ануштегенидов (1097–1231 гг.) / 3. М. Буниятов. — М.: Наука, 1986. — 248 с.

37. Ян-Янчевецкий, В. Г. Чингиз-хан / В. Г. Ян-Янчевецкий. — М.: Сов. писатель, 1955. — 23 7/8 печ. л.

38. Золотая орда в источниках. Т. 1. Арабские и персидские сочинения. — М.: Типография «Наука», 2003. -… с.

39. Мажитов, Н. А. История Башкортостана. Древность. Средневековье / Н. А. Мажитов, А. Н. Султанова. — Уфа: Китап, 2009. — 496 с.

40. Пашуто В. Г. Героическая борьба русского народа за независимость (XIII век) / В. Г. Пашуто. — М.: Политиздат, 1956. — 16,195 п. л.

41. Памятники литературы Древней Руси: XIII век. — М.: Худ. лит., 1981. — 616 с.

42. Карамзин, Н. М. История государства Российского / Н. М. Карамзин Т. 1–4. — Калуга: Золотая аллея, 1993. — 560 с.

43. За землю русскую: Древнерусские повести. — М.: Дет. лит., 1980. — 126 с.

44. Иванов, В. А. Откуда ты, мой предок? / В. А. Иванов. — СПб.: Грань, 1994. — 8 печ. л.

45. Трепавлов, В. В. Государственный строй Монгольской империи XIII в. / В. В. Трепавлов. — М.: Наука: изд. фирма «Восточная литература» РАН, 1993. — 168 с.

46. Каргалов, В. В. Русь и кочевники / В. В. Каргалов. — М. Вече, 2008. — 480 с.

47. Почекаев, Р. Ю. Батый. Хан, который не был ханом / Р. Ю. Почекаев. — М.: ACT, ACT Москва; СПб.: Евразия, 2006. — 350 с.

48. М эн, Дж. Хубилай: от Ксанаду до сверхдержавы / Дж. Мэн. — М.: ACT Москва, 2008. — 411 с.

49. Викинги: Набеги с севера. — М.: Терра, 1996. — 168 с. — (Энциклопедия «Исчезнувшие цивилизации»).

50. Семёнова М. Викинги / М. Семёнова. — М.: ACT; СПб.: Азбука, 2002. — 589 с.

51. Очерки по истории Башкирской АССР. Т. 1. Ч. 1. — Уфа: Башкирское кн. изд-во, 1956. — 19 + 1 п. л.

52. Кирпичников А. Н. Военное дело на Руси / А. Н. Кирпичников. — А.: Наука, 1976. — 104 с.

53. Кончаловская, Н. П. Наша древняя столица / Н. П. Кончаловская. — М.: Школьная библиотека, 1966. — 20 п. л.

54. Паль, Лин фон. История Империи монголов: до и после Чингисхана / Лин фон Паль. — М.: ACT; СПб.: Астрель, 2010. — 541 с.

55. Шир окий, О. Б. Батый: полет на спине дракона / О. Б. Широкий. — М.: Астрель: ACT: Хранитель, 2006. — 571 с.

56. Горский, А. Д. К вопросу об обороне Москвы в 1238 г. Восточная Европа в древности и средневековье / А. Д. Горский. — М., 1978.

57. Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI — начало XII века. — М.: Худ. лит., 1978. — 413 с.

58. Вернадский, Г. В. Начертание русской истории / Г. В. Вернадский. — М.: Алгоритм, 2008. — 336 с.

59. Ру, Ж.-П. Чингисхан и империя монголов / Ж.-П. Ру. — М.: Астрель: АСЛ, 2005. — 144 с.

60. Свентославский, В. Боевые газы в военном деле татаро-монголов / В. Свентославский / Записки восточного отделения Российского археологического общества. Т. 1 (26). — СПб., 2002 — 560 с.

61. Аджи, Мурад. Тюрки и мир: сокровенная история / Мурад Аджи. — М.: ACT, АСТ Москва, 2008. — 649 с.

62. Рашид ад-Дин. Сборник летописей / Рашид ад-Дин. Т. 2. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. — 248 с.

63. Ян В. Г. К «последнему морю» / В. Г. Ян. — Нукус: Каракалпакия, 1973. — 10,25 п. л.

64. Уша Т. Ю. Словарь иностранных слов / Т. Ю. Уша. — СПб.: Виктория плюс, 2008. — 816 с.

65. Бегалин, Кайрат. Свирепый пес Чингисхана — Субедей-багатур [электронный ресурс]/ Кайрат Бегалин. — 2007. — PROZA.RU.

66. Стингл, М. Индейцы без томагавков / М. Стиигл. — М.: Прогресс, 1978. — 454 с.: ил.

67. Черных, Е. Н. Степной пояс Евразии: феномен кочевых культур / Е. Н. Черных. — М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2009. — 624 с.: ил.

68. Образование Золотой Орды. Улус Джучи Великой Монгольской империи (1207–1266). Источники по истории Золотой Орды: от выделения удела Джучи до начала правления первого суверенного хана. — Казань: Татар, кн. изд-во, 2008. — 480 с.

Мои благодарности

В первую очередь выражаю мою искреннюю признательность доктору исторических наук профессору Владимиру Александровичу Иванову, которого почитаю своим учителем. Именно он «благословил» меня на этот труд. На всем протяжении моей работы над книгой Владимир Александрович, крупнейший ученый-евразист, археолог с большой буквы, знающий о жизни средневековых кочевников буквально все, не только помогал мне бесценными советами и подбором научной литературы, но и оказывал моральную поддержку, которая была очень важна для меня.

Приношу мою благодарность Геннадию Николаевичу Гарустовичу, кандидату исторических наук, старшему научному сотруднику ИИЯЛ УКНЦ РАН, любезно согласившемуся написать рецензию, Татьяне Евгеньевне Бочаровой, проделавшей огромную работу в ходе подготовки рукописи к изданию, а также Татьяне Андреевне Латыповой, сотруднику Национальной библиотеки им. Ахмет-Заки Валиди.

Великая Монгольская империя. Последняя четверть XIII века

Примечания

1

Справедливости ради заметим, что и Тэмуджин был подвержен этому пороку. (Здесь и далее примечания автора.).

(обратно)

2

Этот список можно было бы при желании продолжить.

(обратно)

3

См. комментарии, п. I.

(обратно)

4

Т. е. смерти без пролития крови.

(обратно)

5

По неписанным чаконам, Субэдэй, как младший сын. «становился отчегином, т. е. „хранителем домашнею очага“ Поэтому после смерти отца Субэдэй должен был унаследовать все имущество и чаняться управлением роднот аила. Судьба распорядилась иначе» (Кайрат Бегалин. Свирепый пес Чингисхана — Субэдэй-багатур. 2007. URL: PROZA.RU).

(обратно)

6

Чаурхан-Субеетай-Баатур (Сокровенное сказание монголов (Монгольский обыденный сборник) [электронный ресурс] / пер. С. А. Козина. — URL: http://altaica.ru/secret/tovchoo.htni/ Илья Грунтов, свободный. — § 120).

(обратно)

7

Мы приводим ее в более новом переводе.

(обратно)

8

Клятва подтверждает, что Субэдэй начал свою службу именно в системе охраны ставки Чингисхана.

(обратно)

9

Хэси — Си Ся, государство тангутов.

(обратно)

10

Чингисиана. Свод свидетельств современников. М.: Эксмо, 2009. С. 711, 713. Точные даты рождения чингисидов, как и самого Чингисхана, до сих пор являются предметом дискуссии.

(обратно)

11

Одно из наименований р. Урал.

(обратно)

12

Белые татары — онгуты.

(обратно)

13

Цахир Могод, недалеко от горы Наху-хун. Эта гора, по мнению монгольского исследователя X. Пэрлээ, находится на правом берегу реки Орхон; ее современное название — Лях баян (Чингисиана. С. 299).

(обратно)

14

Перевод С. А. Козина (Сокровенное сказание монголов. § 195).

(обратно)

15

Вспомним битву 13 куреней.

(обратно)

16

Хубилай родится в 1209 году.

(обратно)

17

См. комментарии, п. 2.

(обратно)

18

Родом из племени бурлас был другой великий завоеватель, а именно Тимур Тамерлан.

(обратно)

19

Да простят меня почитатели Александра!

(обратно)

20

Бэктэр был братом Тэмуджина по отцу.

(обратно)

21

Отцом Тэб-Тэнгри был Мунлиг.

(обратно)

22

Источники умалчивают об участии в той войне Субэдэя, но, скорее всего, можно утверждать, что он находился при особе Чингисхана, который лично возглавил тот поход.

(обратно)

23

В данном случае туменом.

(обратно)

24

Тяжеловооруженных конников к 2011 году в монгольском войске было гораздо меньше, чем легковооруженных.

(обратно)

25

Пластинчатые доспехи.

(обратно)

26

Сущсствует надпись на так называемом «Чингисовом камне», в которой говорится, что племянник Чингисхана Есункэ отличился в стрельбе из лука, пустив стрелу на расстояние 335 алдов — «маховых саженей», т. е. свыше 600 м (Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. М.: ACT: Люкс, 2005. С. 188).

(обратно)

27

«Юань Ши» (изюань 3) сообщает о случае, когда одного рядового воина, нарушившего приказ, запрещающий грабежи, предали показательной казни за то, что он «отобрал у крестьянина луковицу…» (Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. М.: Наука, 2009).

(обратно)

28

Северный Китай [12, с. 256].

(обратно)

29

Хабул-хана и Амбагай-хана.

(обратно)

30

Т. е. император Цэинь.

(обратно)

31

Находились в бывшей провинции Чахар, теперь северо-западная часть АРВМ (Золотая орда в источниках. Т. 3. С. 257).

(обратно)

32

Эту точку зрения разделяют далеко не все ученые.

(обратно)

33

Аварга — главная ставка, «столица» Чингисхана в районе верховий рек Курулен и Онон.

(обратно)

34

Султанов Т. И. Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и власть. М.: ACT, ACT Москва, 2007. С. 437.

(обратно)

35

Курсив мой.

(обратно)

36

Синего быка (Чингисиана. С. 716).

(обратно)

37

Красного Быка (Чингисиана. С. 722).

(обратно)

38

«Юань Ши».

(обратно)

39

Скорее всего, сражение произошло в районе современного города Джамбул.

(обратно)

40

«Р. Уир в Казахстане (юго-западнее г. Актюбинск)» (Золотая орда в источниках. Т. 3. С. 227). По карте р. Уил, там же.

(обратно)

41

Хултухан-мерген (Груссе Р. Чингисхан. Покоритель вселенной. М.: Молодая гвардия, 2008. С. 129).

(обратно)

42

Одно из названий Каспийского моря.

(обратно)

43

Имеется ввиду Кучлук.

(обратно)

44

Души-хан — Джучи.

(обратно)

45

Груссе Р. Чингисхан. Покоритель вселенной. М.: Молодая гвардия, 2008. С. 187.

(обратно)

46

К жителям города.

(обратно)

47

Имеется в виду хорезмшах Мухаммед.

(обратно)

48

Река Пяндж.

(обратно)

49

Озеро в Иране, 150–200 км от южного побережья Каспия (Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. М.; Л.: Изд-во АН СССР. 1952. С. 212). Современное название — Дерьячейе-Немек.

(обратно)

50

См. комментарии, п. 3.

(обратно)

51

Еще одно древнее название Каспийского моря.

(обратно)

52

Гонец.

(обратно)

53

Не факт, что они встретились в Самарканде.

(обратно)

54

Нынешний Азербайджан.

(обратно)

55

Юго-Западное побережье Каспийского моря.

(обратно)

56

Дж. Мэн имеет в виду европейский христианский мир, т. к. христиане, исповедующие несторианство, были не редкостью среди монголов. Многие кераигы и сам Ван-хан были несторианами.

(обратно)

57

Лeo де Хартог. Чингисхан. Завоеватель мира. М.: Астрель, 2007. С. 158.

(обратно)

58

Гурджистан — Грузия.

(обратно)

59

Низовья р. Кура.

(обратно)

60

Как это ни парадоксально, но на такой шаг могли быть способны лишь «пассионарии» в глубоком смысле этого термина.

(обратно)

61

Папе Римскому.

(обратно)

62

Железные ворота. Дербентский поход. (Золотая орда в источниках. Т. 3. С. 228).

(обратно)

63

Аланы — наследники сарматской культуры.

(обратно)

64

Юрия Кончаковича.

(обратно)

65

Лукоморье — Северное побережье Азовского моря.

(обратно)

66

Некоторые источники Черное море, как и Каспийское, именуют Хазарским.

(обратно)

67

Так называемые «Змиевы валы», сооружения IV–VI вв. н. э.

(обратно)

68

Дешт-и-Кипчак.

(обратно)

69

Где-то на берегу р. Рось. См.: Греков И. В., Шахмагонов Ф. Ф. Мир истории: Русские земли в XIII–XIV веках. М.: Мол. гвардия, 1988. С. 47.

(обратно)

70

В сражении у Липецка в результате междоусобных противоречий, существующих между русскими князьями, погибло более 10 000 русичей.

(обратно)

71

Черное море.

(обратно)

72

На поле минувшей битвы.

(обратно)

73

Близ нынешнего Харькова.

(обратно)

74

В данном случае, надо полагать, о Субэдзе говорится как о руководителе всего похода.

(обратно)

75

1223 г.

(обратно)

76

Саксин — низовья Итиля.

(обратно)

77

Здесь «богатырей» буквально, а не представителей феодальной верхушки.

(обратно)

78

См. комментарии, п. 5.

(обратно)

79

Т. е. за пределами родных мест.

(обратно)

80

Биограф Субэдэя в данном случае императором именует Чингисхана.

(обратно)

81

«Юань Ши», цзюань 121. «Рабы кипчаков ходатайствовали о начальнике над ними, Субэдэй отпустил их как простой народ». См.: Золотая орда в источниках. Т. 3. С. 228.

(обратно)

82

Уместно добавить, что племянник Субэдэя, сын Джэлмэ Есунтее (Есунтей?), являлся тысячником кешига и командовал отборными лучниками (Сокровенное сказание монголов. § 225).

(обратно)

83

Сын Толуя — Мункэ.

(обратно)

84

Титул тангутского государя.

(обратно)

85

Т. е. «принц, владетельный князь» по-тюркски.

(обратно)

86

«…Останки Чингисхана похоронили в гористой местности в верховьях Онона и Керулена. Тело его поместили в сандаловый гроб и закрепили золотыми ремнями. Головой поместили в сторону восхода солнца». См.: Чингисиана. С. 442.

(обратно)

87

Имеется в виду кампания 1211–1215 гг.

(обратно)

88

Угэдэй.

(обратно)

89

Можно предположить, что Тумегань (Томегань) имела прямое отношение к «Золотому роду», т. к. «Юань Ши» упоминает ее в среде Чингисидов рядом с братьями Мункэ — Хубилаем и Ариг-Бугой и их племянниками, сыновьями Мункэ и Хулагу, во время встречи Великого каана и последующего пиршества в местности Урунчжан зимой 1257/58 гг. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3. С. 196.

(обратно)

90

Северо-западнее г. Цэцэрлэг (см.: Липец Р. С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе. М.: Наука, 1984. С. 164). Район г. Каракорум.

(обратно)

91

Воробьев М. В. Чжурчиони и государство Цзинь. М.: Наука, 1975. С. 125; Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. С. 344, 547.

(обратно)

92

Находился на территории совр. уезда Тяньчжэньсянь пров. Шаньси. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3. Китайские и монгольские источники. С. 268.

(обратно)

93

Располагался в 70 км к северо-западу от современного хошуна Ар-Хорчин-Ци в пров. Лаонин. Там же. С. 259.

(обратно)

94

Юго-восток совр. уезда Ланьгяньсянь в пров. Шаньси. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 269.

(обратно)

95

Город сохранил название до наших дней, является центром одноименного округа в пров. Хэнань. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. М.: Наука, 2009. С. 269.

(обратно)

96

Ныне город провинциального подчинения пров. Шэньси. Там же. С. 269.

(обратно)

97

Совр. уезд Яньсань в Шэньси. См.: Храпачевский, Р. П. Военная держава Чингисхана. С. 346.

(обратно)

98

Совр. г. Хэньчэн. Там же. С. 346.

(обратно)

99

Т. е. Кайфыне.

(обратно)

100

Дэн-чжоу (Дэнчжоу) совр. уезд Дэнсянь. См.: Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. С. 346.

(обратно)

101

В районе Сичуань в Хэнани. Там же. С. 346.

(обратно)

102

Юго-западнее г. Наньян в Хэнани. Там же.

(обратно)

103

В уезде Юйсянь в Хэнани, «гора Трех пиков» по-китайски. См.: Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. С. 346.

(обратно)

104

Находился на территории совр. уезда Юйсянь в пров. Хэнань. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 269.

(обратно)

105

Гора Саньфэншань.

(обратно)

106

Ила Пуа.

(обратно)

107

Чжурчжэньской державы.

(обратно)

108

Гора на юго-западе совр. Хошуна Хорцин-Юижунци пров. Гирин. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 270.

(обратно)

109

История монголов. М.: ACT: Транзиткнига, 2005. С. 134.

(обратно)

110

Н. Бичурин (о. Иакинф) называет «огненные баллисты не иначе как „пушки“» (История монголов. С. 134).

(обратно)

111

Т. е. более 80 км.

(обратно)

112

Непосредственно всей осадной техникой под Кайфыном, Лояном и др. в 1233/34 гг. ведал темник Аньмухай, «монгол из рода баргутов» (Храпачевский P. II. Военная держава Чингисхана. С. 524). Именно монгол, а не кидань, тангут, чжурчжзнь или китаец! «…Может собственных Платонов»?

(обратно)

113

Наран-чилаун (по-монгольски «камень солнца») находилась к востоку от современного г. Цэцэрлэг и к югу от г. Хашат. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 167.

(обратно)

114

Совр. г. Шанцю в пров. Хэнань. Там же. С. 270.

(обратно)

115

Хуан-лун-ган, ныне Хунлинтан, находится на северо-востоке уезда Ланькаосан совр. пров. Хэнань. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 288.

(обратно)

116

«Цивилизованные» китайцы в одночасье стали людоедами…

(обратно)

117

Цинчэн — цзиньский уездный город, сохранил свое название до наших дней, находится в уезде Гаоцинсян пров. Шандун. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 271.

(обратно)

118

Т. е. чжурчжэней.

(обратно)

119

Пусянь Ванну, государь эфемерной империи Дин Ся в Ляодуне См.: Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. С. 505.

(обратно)

120

Совр. г. Жуань пров. Хэнань. Там же. С. 347.

(обратно)

121

Эта местность находилась на юго-западе от совр. г. Цэцэрлэг См.: Золотая орда в источниках. Т. 3. С. 168.

(обратно)

122

Дворец десяти тысяч спокойствий. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3. С. 273.

(обратно)

123

Решение об объявлении мировой войны.

(обратно)

124

Тай-цзун — храмовое имя Угэдэя.

(обратно)

125

Имеется в виду поход мснголов в Центральную Европу.

(обратно)

126

См. комментарии, п. 6.

(обратно)

127

Т. е. современник тех событий.

(обратно)

128

Иоганка — соотечественник Юлиана, побывавший в Поволжье и на Урале за несколько лет до него.

(обратно)

129

Скорее всего, вождями или биями, так как на территории тогдашней монгольский империи этот титул мог носить лишь один человек — Великий каан. В данном случае Угэдэй.

(обратно)

130

Заимствованная у китайцев.

(обратно)

131

В России ассигнации появились лишь в XVIII веке, во времена правления Екатерины II.

(обратно)

132

Сувары — предки чувашей. См.: Храпачевский P. II. Военная держава Чингисхана. С. 251.

(обратно)

133

Вотяки предки удмуртов. Там же. С. 351.

(обратно)

134

XII век.

(обратно)

135

Крещение Руси князем Владимиром I Святым также можно отнести к размежеванию эпох. Но крещение являлось событием в высшей степени духовным и политическим.

(обратно)

136

Мункэ, сын Толуя.

(обратно)

137

Торческ находился в 38 км от г. Белая Церковь. См.: Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. С. 384.

(обратно)

138

Турск в Малой Польше. См.: Почекаев Р. Ю. Батый. Хан, который не был ханом. М.: ACT, ACT Москва; СПб.: Евразия, 2006. С. 124.

(обратно)

139

В декабре 2009 г. Козельску было присвоено почетное звание «Город воинской славы».

(обратно)

140

Черные клобуки («черные шапки») — каракалпаки.

(обратно)

141

Рашид ад-Дин определяет Тукару как государя черкесов (Золотая орда в источниках Т. I. Арабские и персидские сочинения. М.: Типография «Наука», 2003. С. 407 408), являвшихся активными союзниками половцев.

(обратно)

142

Тут переносное выражение в смысле: «Я не верблюд» (Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 276).

(обратно)

143

Восточноевропейские (половецкие) степи.

(обратно)

144

20 сентября 1245 г. по приказу Бату Михаил был казнен следующим образом: «…убийцы… растянув ему руки, начали бить его кулаками по сердцу… повергли ниц на землю и стали избивать его ногами. Так продолжалось долго» («Сказание об убиении в орде князя Михаила Черниговского». (Памятники литературы Древней Руси: XIII век. М.: Худ. лит., 1981. С. 234). Следует добавить, что бесчувственному, а может быть, уже и мертвому князю отрезали голову.

(обратно)

145

Тверская летопись. См.: Памятники литературы Древней Руси: XIII век. С. 173.

(обратно)

146

ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. М.: Языки славянской культуры, 2001; Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. С. 543.

(обратно)

147

Город Юрьев возродился под новым названием — Белая Церковь (Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. С. 384).

(обратно)

148

Имеется ввиду Гуюк.

В. А. Чивилихин основывается на переводе П. И. Кифарова (середина XIX в).

(обратно)

149

Каргалов В. В. Русь и кочевники. М.: Вече, 2008. С. 461.

(обратно)

150

Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 231–232.

(обратно)

151

В будущем паше русское «Ура!»

(обратно)

152

Имеется в виду император Священной Римской империи.

(обратно)

153

Карпаты. 302.

(обратно)

154

Хонин — р. Шайо. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 232.

(обратно)

155

Хонин — р. Шайо. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 232.

(обратно)

156

Саджо — р. Шайо.

(обратно)

157

В данном случае его телохранители.

(обратно)

158

Аджи Мурад. Тюрки и мир: сокровенная история. М.: ACT, ACT Москва. 2008. С. 387.

(обратно)

159

К примеру, Атлантического побережья Франции.

(обратно)

160

Т. е. севернее главного юрта, родовых земель Чингисхана… букв., «севернее двора», что коррелирует со сходным термином у мусульманских авторов, вроде «стран Мрака» (Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 290).

(обратно)

161

Т. е. Восточной Европе.

(обратно)

162

Т. е. в Северо-Восточном Китае (Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 290).

(обратно)

163

Великая императрица См.: Уэтерфорд Дж. Чингисхан и рождение современного мира. М.: ACT: ACT Москва, 2006. С. 305.

(обратно)

164

Не подлежит сомнению, что во время Великого западного похода Субэдэй, являясь его фактическим руководителем, свои приказы чингисидам отдавал склонив почтительно голову или заискивающе заглядывая в глаза.

(обратно)

165

Имеется ввиду р. Идэр, приток Селенги. См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 233.

(обратно)

166

Северный Китай. См.: Рашид ад-Дин. Сборник летописей. С. 120.

(обратно)

167

Южный Китай. Там же.

(обратно)

168

Т. е. западнее р. Хуайхэ (Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 276).

(обратно)

169

Ныне уезд Шоусянь в пров. Аньхуй (Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 270), рядом с нынешним Хуайнаменем.

(обратно)

170

Округ, находящийся на северо-западе совр. уезда Сюйисянь в пров. Цзяньсу. Там же. С. 276.

(обратно)

171

Сунский уезд, ныне уезд под тем же названием в пров. Цзяньсу. Там же. С. 276.

(обратно)

172

Город Сун, пров. Цзяньсу, сохранил название.

(обратно)

173

Очевидным успехом монголов было и то, что они в 1245 г. форсировали Янцзы, пытаясь закрепиться на ее правом берегу.

(обратно)

174

Конха-Ир находится на юго-востоке от г. Чингиль (Или-Казахский авт. район округа Алтай Суар) (Золотая орда в источниках. Т. 3. С. 179).

(обратно)

175

Стихотворная обработка песни А. Шапиро. См.: Ян-Янчевецкий В. I. Чингиз-хан. М.: Сов. писатель, 1955. С. 183.

(обратно)

176

Имеется в виду бассейн р. Амур (Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 276).

(обратно)

177

Так назывался один из самых высших почетных рангов в императорском Китае (саньсы, или «три гуна» означали трех высших министров императора — сыма, сыку и сыту). См.: Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 289 (комментарии).

(обратно)

178

Шан-чжу-го. Высшее почетное звание для сановника. Там же.

(обратно)

179

Государь, верховный правитель страны. Там же..

(обратно)

180

Чжун-дин. Там же.

(обратно)

181

А также какой-то определенной территории (по В. А. Иванову).

(обратно)

182

Генерал-лейтенант Ивании М. И. О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и среднеазиатских народов — при Чингисхане и Тамерлане. СПб., 1875. Цит. по: Хара-Даван Э. Чингисхан. Великий завоеватель. М.: Вече, 2008. С. 374.

(обратно)

183

Дмитрий Иванович Донской.

(обратно)

184

Вояки еще те!!!

(обратно)

185

«Вентерь» — кавалерийский прием, преследующий цель путем ложного отступления и флатовых ударов уничтожения противника.

(обратно)

186

Т. е. создать для противника видимость многочисленности своих войск.

(обратно)

187

Владимир Иванов.

(обратно)

188

Сасут — саксины (Золотая орда в источниках. Т. 3. С. 307).

(обратно)

Оглавление

Изгнание чудовищ

Предисловие

Часть первая. Времена сказания

  Глава первая. Монголия, окончание века XII и «люди длинной воли»

  Глава вторая. Субэдэй из племени урянхаев

  Глава третья. Юность Субэдэя — юность государства

  Глава четвертая. Хан, дружина, Субэдэй

  Глава пятая. Хроника схватки за степь

  Глава шестая. Мутная вода Балджуна

  Глава седьмая. Монгольское войско готово к битве

  Глава восьмая. Победа над найманами

  Глава девятая. 1205 год

  Глава десятая. Великий курултай

Часть вторая. Непобедимый темник

  Глава первая. Создание великого каганата

  Глава вторая. Тумен Субэдэй-багатура

  Глава третья. Разграбление северного Китая

  Глава четвертая. Вторжение в Дешт-и-Кипчак

  Глава пятая. От Уила до Тургая

  Глава шестая. Битва на Иргизе

  Глава седьмая. Дипломатия, перерастающая в войну

  Глава восьмая. «Охота, достойная отдельного эпоса»[45]

Часть третья. Беспримерный рейд

  Глава первая. По повелению Чингисхана

  Глава вторая. «Кавалькада смерти»[57]

  Глава третья. Через Кавказ, половецкие степи и Крым

  Глава четвертая. Калка. Прелюдия

  Глава пятая. Калка. Кульминация и финал

  Глава шестая. Возвращение

Часть четвертая. Между Итилем и Хуанхэ

  Глава первая. Последние годы с Чингисханом

  Глава вторая. Регентство Толуя

  Глава третья. Под знаменем Угэдэя

  Глава четвертая. Звездный час Субэдэя

  Глава пятая. На пути к Кайфыну

  Глава шестая. Гибель полководцев

  Глава седьмая. Падение державы Цзинь

Часть пятая. Во главе великого западного похода

  Глава первая. От курултая к курултаю

  Глава вторая. Тактика. Стратегия. Разведка

  Глава третья. Гроза с востока

  Глава четвертая. Вторжение

  Глава пятая. Слово о погибели…

  Глава шестая. Игнач-Крест и «злые города»

  Глава седьмая. Кипчакский поход

  Глава восьмая. Зарево над южной Русью

  Глава девятая. Опережая века

  Глава десятая. Ураган над Европой

  Глава одиннадцатая. Крутой поворот монгольской политики

Часть шестая. Багатур умер! Да здравствует багатур!

  Глава первая. Золотая Орда — «Золотой род». Субэдэй

  Глава вторая. Стрела, разящая на излете

  Глава третья. Прощальная песнь улигэрчи

  Глава четвертая. Наследники и наследие

Послесловие

Хронология

Комментарии

Глоссарий

Библиография

Мои благодарности

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно