Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика


Дмитрий Янчевецкий
1900. Русские штурмуют Пекин


«Большая игра»: Россия и иностранные державы в Китае во второй половине XIX века

Подобно тому, как в XIX веке Турция оказалась «больным человеком Европы», Китай этого времени можно было назвать «больным человеком Азии». Огромное, многолюдное и богатое государство с тысячелетней историей не без помощи европейских держав оказалось в глубоком упадке. Поражение в трех «опиумных войнах» открыло европейцам пути для экономического проникновения в Поднебесную и обеспечило удобные базы для этого. По Нанкинскому трактату 1842 года Британия получала остров Гонконг, а по Пекинской конвенции 1860 года (завершившей третью опиумную войну) — расположенный рядом полуостров Цзюлун.

Тяньцзиньская конвенция 1858 года разрешала иностранцам свободно ввозить в страну опиум, лишала Китай права самому устанавливать пошлины на ввозимые и вывозимые товары и освобождало иностранных купцов от уплаты внутренних пошлин (при условиях уплаты добавочного 2,5 %-ного тарифа). В результате к 1864 году англичане контролировали 74 % всего китайского экспорта и 85 % китайского импорта (около 16,6 млн фунтов стерлингов) — причем основную массу импорта в Китай составлял опиум[1]. Правительство династии Цин несколько раз вынуждено было выплачивать европейцам огромные контрибуции — 21 млн долларов англичанам в 1842 году, по 8 млн лян англичанам и французам в 1860 году.

В опиумных войнах Китай понес огромные убытки, а невозможность установления протекционистских тарифов на ввоз приводила к тому, что китайские товары не могли конкурировать с продукцией европейских мануфактур. В результате огромная страна (по оценке современных исследователей, еще в начале XIX века превосходившая Европу по уровню жизни) неуклонно беднела. Вдобавок две последние войны происходили на фоне гражданской войны с тайпинами — религиозно-политическим движением, совместившим конфуцианство с христианством арианского толка[2]:

Россия не участвовала в военной агрессии против Китая, однако благодаря ей смогла серьезно улучшить свои позиции на Дальнем Востоке — хотя бы частично отыгравшись таким образом за поражение в Крымской войне. 1 июня 1857 года русский канцлер князь Горчаков предписал послу в Пекине Киселеву сообщить цинским властям, что Россия не сохраняет нейтралитет в конфликте с англичанами и французами и «не присоединится ни к каким насильственным мерам» в отношении Китая[3]. Одновременно в Тяньцзинь прибыл русский посланник адмирал Е. Путятин, предложивший китайскому правительству военную помощь в виде оружия и офицеров-инструкторов. Причем помощь была направлена отнюдь не против повстанцев-тайпинов — в депеше Путятина от 6 июля (24 июня нового стиля) 1857 года ее целью прямо ставилось «сдерживать стремление к насилиям со стороны других государств»[4].

Стремясь лавировать между европейскими державами, 8 апреля 1858 года (по новому стилю) император Сянь Фэн[5] издал эдикт, предписывающий с русскими и американскими представителями обращаться более вежливо, чем с посланниками Англии и Франции. В итоге 13 июня того же года был заключен российско-китайский Тяньцзиньский договор, по которому Россия получала все те права и преимущества, что предоставлялись или могли быть предоставлены в будущем другим государствам. С Северо-Американскими Штатами аналогичный договор был подписан только 18 июня, с Англией — 26-го и с Францией — 27-го. Отдельным пунктом в соглашении шло обязательство императора назначить ответственного сановника, с которым иностранные представители могли бы вести переговоры. Так возникло китайское Главное управление иностранных дел — «Цзунли гэго тун шан шиву ямынь» или сокращенно Цзунлиямынь, основанное в 1861 году и представлявшее собой коллегию непостоянного состава во главе с «президентом»[6].

Месяцем раньше соглашения в Тяньцзине, 14 (26) мая 1858 года, в городе Айгунь между генерал-губернатором Восточной Сибири Н. Н. Муравьевым (Амурским) и уполномоченным цинского правительства гиринским цзяньцюнем И Шанем был подписан так называемый Айгуньский договор, определявший границу между Китайской и Российской империями. До устья реки Уссури она проходила по течению реки Амур, пространство же по правому берегу Амура от Уссури до моря объявлялось неразграниченным и находящимся в «общем владении» России и Китая. По Амуру, Сунгари и Уссури могли плавать только русские и китайские суда[7]. При этом маньчжурские обитатели левого берега Амура (на юг от устья Зеи) оставались китайскими подданными, сохраняя все свои имущественные права. 2 (14) июня этот договор был ратифицирован императором Сянь Фэном, причем в указе о ратификации отдельно выражалось пожелание, чтобы русские «употребили усилия усовестить англичан и французов и положить предел их несправедливым требованиям»[8].

Миссия генерал-майора графа Н. П. Игнатьева с оружием и военными советниками отбыла в Китай в марте 1859 года. Однако к моменту прибытия Игнатьева в Пекин расположение цинского правительства к России резко охладело. Дело в том, что 25 июня 1859 года у фортов Дагу китайцы одержали серьезную победу над эскадрой английского адмирала Хоупа (8 фрегатов, корветов и транспортов, 2 больших и 9 малых канонерок), пытавшейся силой пройти по реке Бейхэ в Тяньцзинь в качестве «посольского конвоя».

20 июня китайцы предложили «дипломатической миссии» пройти до Тяньцзина сухопутным путем, после чего руководившие экспедицией английский и французский посланники Брюс и де Бурбулон предложили Хоупу прорваться в устье Бейхэ силой, «полагая, по примеру прошлой войны, что достаточно будет одного обстрела фортов для открытия входа в реку»[9].

Для штурма фортов было выделено 2 больших и 9 малых английских канонерок и французское посыльное судно, а также около 1300 человек десанта (86 французов и 1200 англичан, примерно поровну матросов и морских пехотинцев), посаженных на большое количество китайских джонок. Однако «выстрелы китайцев отличались замечательной меткостью, которой вовсе нельзя было ожидать от них»[10], в результате артиллерийским огнем было потоплено 5 канонерок, две из них позднее удалось поднять). Высаженный на фортах десант понес значительные потери и с началом темноты эвакуировался. Всего потери союзников составили 464 человека (в основном англичан) — почти половину высаженных сил; значительная доля приходилась на убитых, поскольку из-за начавшегося прилива «многие раненые, лежавшие на отмели, утонули раньше, чем их успели убрать»[11].

Это событие нанесло сильный удар в первую очередь по престижу французов (только что потерпевших поражение во Вьетнаме и вынужденных оставить Сайгон) и положило начало так называемой третьей опиумной войне. В результате в цинском правительстве на время возобладали сторонники жесткого сопротивления европейским державам, и интерес к сотрудничеству с Россией серьезно понизился. Китайские власти даже сделали попытку дезавуировать Айгуньский договор в части статуса правого берега Амура ниже устья Уссури.

Однако тем временем Англия и Франция направили в Китай экспедиционные войска: англичане — корпус под командованием генерала Хоупа Гранта в составе двух пехотных дивизий и кавалерийской бригады (12 290 человек), французы — корпус под командованием дивизионного генерала Кузена де Монтабана в составе двух пехотных бригад и батальона матросов (7650 человек).

Эти силы поддерживались двумя парусными линкорами (английским и французским), 7 парусными и 10 паровыми фрегатами (5 винтовых и 5 колесных), 9 паровыми корветами, большим количеством авизо, канонерок, транспортов и вспомогательных судов (72 английских и 57 французских). Кроме того, для обеспечения экспедиционных войск союзниками было зафрахтовано 216 коммерческих судов[12]. Британской эскадрой командовал все тот же вице-адмирал Хоуп, французской — вице-адмирал Шарнэ.

9 марта 1860 года китайскому правительству был передан англо-французский ультиматум с требованием немедленно ратифицировать Тяньцзиньский договор, принести извинения за инцидент в устье Бейхэ и выплатить соответствующую компенсацию. 7 апреля (за два дня до истечения срока) ультиматум был отвергнут китайцами, после чего 22 апреля союзные войска высадились на островах Чжоушань. В июне французы заняли Чифу, а англичане бухту Даляньхуан (будущий порт Дальний), превратив их в свои маневренные базы.

Россия не была заинтересована в том, чтобы англичане и французы заняли Пекин (что являлось конечной целью экспедиции), поэтому граф Игнатьев, поддерживая контакты и с союзниками, и с цинским правительством, стремился выступать посредником между ними — первым он рекомендовал умерить требования, а китайскому правительству — пойти на уступки, не доводя дело до кровопролития. Одновременно Игнатьев исподволь вел пропаганду среди китайских купцов, объясняя им, что англичане стремятся захватить всю китайскую торговлю в свои руки.

28 июля объединенный англо-французский флот и транспорты с войсками бросили якорь в бухте Шэлюйтян, в 17 километрах от Бэйцана, где 1 августа началась высадка экспедиционной армии. На следующий день, после незначительного боя, Бэйцан был взят. 12 августа союзники начали сухопутное наступление на устье Бейхэ и защищавшие его форты. 16 августа были заняты укрепления Тангу на левом берегу, 18 августа союзники переправились через Бейхэ, а 22 августа после кровопролитного сражения — форты Таку; при этом потери англо-французов составили 57 убитых и 243 раненых, потери китайцев оценивались союзниками в 2000 убитых и раненых.

23 августа поднявшаяся вверх по реке эскадра Хоупа без боя достигла Тяньцзиня, занятого английскими сухопутными войсками через два дня. С 31 августа по 7 сентября здесь велись переговоры с китайскими представителями, которые ни к чему не привели — китайцы лишь тянули время в ожидании зимы. 9 сентября союзники возобновили наступление. После того союзники нанесли поражение китайской армии в сражениях у деревни Чжанцзявань 18 сентября и у города Балицяо 21 сентября, император Сянь Фэн покинул Пекин и удалился в город Жэхэ. Вместо него в столице остался принц Гун.

5 октября, подтянув тылы, союзники начали наступление непосредственно на Пекин. На следующий день ими был занят и без всякого стеснения разграблен дворец Юань-Мин-Юань — летняя резиденция императора. Генералы Грант и Монтабан, подобно вождям карибских пиратов XVII века, лично делили захваченную здесь добычу «между обеими нациями поровну»[13].

13 октября, после ультиматума союзников, китайцы без боя сдали ворота Аньтин, после чего союзники заняли северную часть Пекина. Цинские сановники явились в русское православное подворье, где в этот момент находился генерал Игнатьев, и обратились к нему с просьбой обеспечить переговоры с союзниками. Игнатьев согласился на посредничество — при условии, что к нему обратится лично принц Гун.

При этом китайцам ставились довольно жесткие требования: от Гуна требовалось не только письменное подтверждение согласия Китая с Айгуньским договором, но и обязательство провести дальнейшее разграничение русских и китайских территорий от Уссури до Кореи, а также устроить российские консульства в Кашгаре, Урге и Цицикаре.

18 октября Игнатьеву было доставлено письменное согласие Гуна на все русские условия, сопровождавшееся просьбой взять на себя переговоры с союзниками. На следующий день Игнатьев сообщил англо-французскому командованию, что все условия союзников приняты.

22 октября требуемая контрибуция была выплачена, а принц Гун согласился на встречу с английским эмиссаром лордом Элджином — получив гарантии Игнатьева, что англичане не попытаются захватить его в плен.

24 и 25 октября в Пекине были подписаны англо-китайская и франко-китайская конвенции, в целом повторявшие договор 1858 года. Дополнительно по нему Китай выплачивал контрибуцию в 16 млн лян, а Англия получала примыкающий к Гонконгу полуостров Цзюлун на материке.

1 ноября Пекин покинули английские, а 7 ноября — французские войска. Наступил черед России пожинать плоды последней опиумной войны, оказавшиеся самыми богатыми. 2 (14) октября 1860 года был подписан русско-китайский Пекинский договор, по которому к России отходил весь Уссурийский край. Приамурье и Приморье «на вечные времена» объявлялись владениями России.

Однако новые территории требовалось не только осваивать, но и оборонять — причем в первую очередь с моря. Поэтому еще до подписания Пекинского договора, 12 апреля 1860 года, отрядом моряков с транспорта «Японец» был основан Новгородский порт в заливе Посьет, а 20 июня экипажем транспорта «Манджур» — порт Владивосток. В 1871 году сюда из Николаевска-на-Амуре была перенесена главная база русского флота на Тихом океане.

К сожалению, Владивостокский порт замерзал в среднем на 110 дней в году, поэтому русское морское командование не переставало искать более удобный, незамерзающий порт на Дальнем Востоке. В начале 1861 года командующий русской эскадрой в водах Тихого океана капитан 1-го ранга Лихачев направил корвет «Посадник» к принадлежащим Японии островам Цусима, где экипаж корвета, договорившись с местным князем, основал временную базу. Однако после демарша центрального японского правительства, подвергшегося давлению со стороны Англии, в октябре того же года базу пришлось ликвидировать. Русские суда вынуждены были зимовать в японских портах Хакодатэ, Симода и Нагасаки, открытых для них по Симодскому трактату 1855 года.

К 1869 году в Приамурье уже имелось 67 казачьих станиц, в которых проживало 13 200 жителей, и 41 крестьянское селение с 9435 жителями; город Благовещенск на этот момент насчитывал 3344 жителя. В Приморье имелось 88 селений с 19 361 жителем — не считая коренного населения и китайцев[14]. Однако экономическое развитие этого региона тормозилось отсутствием надежной связи с Центральной Россией. Дальний Восток, как и Аляска чуть ранее, не только не приносил государству устойчивой прибыли, но и требовал постоянных вложений, а также сил и средств для его обороны. Лишь в 1880-х годах сюда были организованы регулярные рейсы судов Добровольного флота, и только в 1891 году принято решение о строительстве Транссибирской железнодорожной магистрали к востоку от Челябинска. Увы, если первоначально стоимость строительства оценивалась в 350 млн рублей, то к его окончанию она уже перевалила за миллиард.

Тем временем на международной арене появился новый империалистический хищник — Япония, чьи аппетиты были в первую очередь направлены на Китай. В 1872 году Япония захватила острова Рюкю, ранее находившиеся в вассальной зависимости как от Японии, так и от Китая. В 1874 году Япония совместно с Северо-Американскими Штатами предприняла военную экспедицию на Тайвань, но противодействие Англии заставило японские войска покинуть остров. В течение 1870–80-х годов продолжалось проникновение японцев в Корею, которую Китай считал своим протекторатом; оно привело к заключению в 1885 году Тяньцзиньской конвенции, по которой как Япония, так и Китай обязались не держать свои войска в Корее в мирное время.

В Корее столкнулись интересы трех держав — России, Китая и Японии, причем за спиной последней стояла Англия, любой ценой стремившаяся предотвратить усиление России на Дальнем Востоке. В результате без последствий осталась просьба короля Ко Чжона о русском протекторате над Кореей, ни к чему не привела и пророссийская деятельность китайского (!) советника барона Пауля Георга фон Меллендорфа (1847–1901), бывшего германского вице-консула в Тяньцзине, с 1882 по 1885 год под именем Мок Ин Док занимавшего ряд важных постов при корейском правительстве, в том числе и должность заместителя министра иностранных дел (биография этого замечательного человека достойна отдельного авантюрного романа)[15].

Из-за англо-японского противодействия России так и не удалось занять незамерзающую бухту Сончжонмань (Порт-Лазарев) в Корейском заливе, о приобретении которой велись переговоры с корейским правительством. С другой стороны, России удалось не допустить согласия корейского правительства на передачу Англии в качестве военно-морской базы бухты Гамильтон (на островах Комуньдо), захваченной англичанами в апреле 1885 года. В феврале 1887 года англичанам удалось окончательно эвакуировать порт Гамильтон. В итоге интерес России к Корее снизился, и все внимание вновь было обращено на Китай, который рассматривался как ключ в том числе и к Корее.

После 1885 года Корея на некоторое время освободилась от иностранного влияния, однако вспыхнувшее в начале 1894 года крестьянское восстание, поднятое националистической сектой Тонхак («Восточное учение»), привело к новому вводу в страну китайских и японских войск. Первые вошли сюда по просьбе корейского правительства, а вторые — согласно Тяньцзиньской конвенции «для защиты японских граждан».

23 июля японцы устроили в Сеуле военный переворот, арестовав королеву Мин и создав новое правительство. В ответ на это китайцы направили из Таку в залив Асан южнее Сеула для подкрепления уже находящимся здесь войскам (2200 человек) три зафрахтованных парохода с войсками (два английских и один немецкий). Два парохода благополучно достигли Асана, однако третий, английский «Коушинг»[16], на котором находилось 1200 китайских солдат, был перехвачен и потоплен японским крейсером «Нанива». При этом спаслось лишь 170 человек — в большинстве своем английские моряки из экипажа во главе с капитаном[17].

Изложение хода этой войны не входит в нашу задачу; достаточно сказать, что Китай потерпел сокрушительное поражение как на суше, так и на море. Согласно подписанному 17 апреля 1895 года Симоносекскому миру, Япония получала Тайвань и острова Пэнхуледао (Пескадорские), а также Ляодунский полуостров с новой военно-морской базой Порт-Артур (названной так по имени одного из проектировавших ее французских инженеров). Кроме того, Китай признавал независимость Кореи и обязался выплатить огромную контрибуцию в 200 млн лян (около 400 млн рублей серебром). Половину этой суммы Китай должен был выплатить в течение года, а остальную часть — с рассрочкой в шесть лет, причем отсрочка выплаты контрибуции предоставлялась лишь под 5 % годовых.

Однако еще 23 мая представители Англии, Франции и Германии сделали в Токио заявление о том, что Японии следует отказаться от Ляодунского полуострова, дабы не ставить под угрозу независимость Кореи. В итоге 8 мая японское правительство объявило, что отказывается от Порт-Артура, но в дальнейшем выторговало за это с Китая дополнительную контрибуцию в 30 млн лян. Чуть позже японцы пообещали вывести свои войска из Кореи, где вновь усилилась антияпонская группировка королевы Мин, а в правительство были назначены пророссийски настроенные сановники Ли Бом Чжин и Ли Ван Ен.

Однако 8 октября японские солдаты ворвались в королевский дворец в Сеуле и зверски убили королеву Мин (а для верности — еще нескольких попавшихся им женщин). Король Ко Чжон фактически оказался под домашним арестом, однако 11 февраля 1896 года ему удалось бежать из дворца и укрыться в русском посольстве, куда вслед за королем перебралась и антияпонская часть корейского правительства. Остальные министры были объявлены изменниками и приговорены к смертной казни. Однако ни Россия, ни Япония не проявили желание обострять отношения, и в итоге был достигнут компромисс — соглашением от 14 мая между русским и японским послами в Сеуле устанавливалось, что японцы имеют право держать в Корее стражу, не превышающую четырех рот; Россия получала право держать здесь такой же контингент. Японцы признавали министров, назначенных Ко Чжоном. Позднее Япония и Россия секретно условились не посылать войска в Корею без предварительного уведомления противоположной стороны. Русское правительство получало концессию на лесоразработки в бассейне реки Ялу, отделяющей Корею от Китая.

Тем временем 6 июля 1895 года Россия заключила договор о предоставлении Китаю займа на сумму 400 млн франков золотом, в котором участвовали французские банки («Лионский кредит» и др.). В конце 1895 года был создан Русско-Китайский банк (в котором свыше половины капитала принадлежало французским банкирам)[18], его устав обеспечивал России право на приобретение концессий для строительства в северных районах Китая железных дорог и телефонных линий.

Стремясь упрочить свое влияние в Маньчжурии, Россия предложила Китаю заключить союз, направленный против возможного нападения Японии. В это время в китайской элите доминировало пророссийское лобби, поддерживавшееся всесильным наместником столичной Чжилийской провинции Ли Хунчжаном и вдовствующей императрицей Цы Си[19], ставшей наложницей императора Сянь Фэна, фактически являвшейся регентшей при императорах Тун Чжи[20] («Совместное правление»[21], 1862–1875) и Гуань Сюе[22] («Блестящее наследие», 1875–1908).

3 июня 1896 года в Петербурге Ли Хунчжан подписал с Николаем II русско-китайский секретный договор, предусматривавший военный союз России и Китая против Японии, согласие Китая на постройку Русско-Китайским банком железной дороги через Маньчжурию к Владивостоку, право России пользоваться в случае военной необходимости китайскими портами и т. д.

8 сентября того же года китайское правительство подписало с Русско-Китайским банком контракт, по которому для сооружения железнодорожного пути через Маньчжурию создавалось Общество Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Для строительства обществу в полное и безраздельное управление выделялась полоса земли, которая фактически становилась собственностью России. Доходы дороги, как и транзит по ней, не подлежали обложению китайскими пошлинами, а таможенные пошлины на провоз по ней товаров в Китай снижались на треть. Таким образом, фактически делался шаг к превращению северо-восточного Китая в российский протекторат.

Ситуация осложнялась тем, что Россия не имела свободных финансовых средств — в 1893 году она сама получила огромный заем от Франции. Поэтому экономическое воздействие России на Китай было затруднено, в отличие от других европейских держав оно было в основном военно-политическим. Фактически Россия не имела сил и средств для закрепления уже завоеванных позиций и даже для освоения вновь присоединенных территорий, именно поэтому ее политика на Дальнем Востоке вплоть до второй половины 1890-х годов выглядела столь миролюбивой и склонной к компромиссам. Однако выяснилось, что добрым словом и револьвером можно достичь гораздо больше, чем одним револьвером…

Тем временем в Китае начала усиливать свои позиции Германия. В 1887 году бременский и франкфуртский банки предоставили Китаю заем в 5 тысяч марок; два года спустя был основан немецкий Восточно-Азиатский банк, открывший свои отделения во всех крупных портах Китая. В марте 1896 года германский Восточно-Азиатский и английский Гонконг-Шанхайский банки предоставили Китаю заем в 16 млн фунтов стерлингов под 5 % годовых. Постепенно Германия сделалась одним из основных поставщиков в Китай современного вооружения — в первую очередь стрелкового оружия и артиллерии. Основная масса китайского флота в этот период строилась на немецких верфях.

В феврале 1897 года германский посланник в Китае Гейкинг предложил Цзунлиямыню уступить Германии острова на входе в Тайваньский пролив для создания там военно-морской базы. Взамен Китаю предлагалось согласие на повышение таможенного тарифа. Китайские власти дали отказ, после чего немцы обратили внимание на бухту Цзяочжоу (Киао-Чао) на юго-восточной оконечности полуострова Шаньдун. Об этой бухте еще 19 февраля 1897 года глава китайского внешнеполитического ведомства принц Гун писал своему императору: «Гавань морского порта Цзяочжоу широка и глубока, там можно помещать крупнейшие корабли, а выход узкий — легко охранять. Оба берега входа окружены горами. Враги не могут подойти. Климат теплый, зимой вода не замерзает. Это место самое подходящее для стоянки флота»[23].

Сложность ситуации заключалась в том, что еще в ноябре 1895 года Россия получила от Китая разрешение использовать бухту Цзяочжоу для зимней стоянки военных судов. На практике бухта для этой цели так и не использовалась (за исключением захода сюда нескольких русских кораблей зимой 1895/96 года), однако Германия дала понять России, что поддержит ее требования компенсации в каком-либо другом месте.

1 ноября 1897 года близ городка Цзюй-е в провинции Шаньдун разбойниками были ограблены и убиты два немецких католических миссионера. Германия не преминула воспользоваться этим случаем — ведь «весь немецкий католический мир, в особенности партия Центра, требовал энергичных мер», меж тем как «в политическом отношении почва была подготовлена»[24].

6 ноября Вильгельм II приказал командующему немецкой эскадрой в китайских водах адмиралу Дидерихсу выйти в Цзяочжоу, а на следующий день сообщил Николаю II о своем решении «наказать китайцев». 14 ноября эскадра Дидерихса вошла в бухту Цзяочжоу и высадила здесь десант, причем китайские войска не оказали никакого сопротивления.

20 ноября правительство кайзера предъявило Китаю шесть требований, в том числе требование о предоставлении немцам исключительных прав на постройку железных дорог и разработку минеральных богатств в провинции Шаньдун, а также о возмещении расходов на оккупацию Цзяочжоу в сумме 1 млн лян.

Не получив ожидаемой поддержки со стороны европейских держав (в первую очередь России, к которой еще 14 ноября Ли Хун-чжан обратился за помощью[25]), китайское правительство было вынуждено принять германские требования.

Активность Германии в Китае побудила российское правительство к аналогичным действиям — тем более что кайзер Вильгельм II, предвидя противодействие англичан, в письмах к Николаю II сам предлагал русскому императору координацию действий на Дальнем Востоке.

23 (11) ноября 1897 года российский министр иностранных дел Муравьев представил императору «всеподданнейшую записку», в которой предложил, в противовес Германии, приступить к занятию бухты Даляньван (Талиенван) на Ляодунском полуострове. Государь начертал на записке резолюцию: «Вполне справедливо».

Витте был против насильственной акции, его поддержал и морской министр адмирал Тыртов, рассчитывавший на возможность приобретения незамерзающего порта в Корее. Однако сведения о появлении в Порт-Артуре английского крейсера и о подготовке англичан к интервенции на Ляодун, а также обращение Ли Хун-чжана к России за гарантией нового займа изменили положение. Убедившись, что китайские власти пребывают в полной панике и не имеют ни сил, не желания противодействовать русской акции, Витте согласился с планом Муравьева.

14 декабря 1897 года корабли базировавшейся в Японии русской эскадры вошли в Порт-Артур и Даляньван, причем посол в Пекине Павлов просил содействия принца Гуна в организации дружеского приема российских судов. 18 декабря на берег были высажены русские войска, занявшие Артур и Далянь.

Ситуация разрешилась весной 1898 года. 6 марта был подписан договор, предоставлявший Германии в аренду на 99 лет побережье бухты Цзяочжоувань с портом Циндао и территории радиусом в 50 км от него для создания военно-морской базы. Германия получала право на постройку и эксплуатацию железных дорог в Шаньдуне от Цзяочжоу до Цзинаня, а также на владение шахтами и рудниками в этом районе, фактически обозначившее немецкую сферу влияния в Китае.

27 марта был подписан русско-китайский договор об аренде на 25 лет Порт-Артура и Даляня (Дальнего) и о праве России на постройку южной ветви КВЖД (Южно-Маньчжурской железной дороги) к Порт-Артуру и Дальнему. Маньчжурия окончательно делалась сферой влияния России.

Воспользовалась ситуацией и Англия, сумевшая добиться от Китая новых уступок. В феврале 1898 года между Китаем и Англией состоялся обмен нотами относительно области реки Янцзы. В итоге этот богатейший район Китая фактически был признан сферой интересов Англии. 1 марта английский Гонконг-Шанхайский и Германо-Азиатский банки предоставили Китаю очередной заем на 16 млн фунтов стерлингов. Наконец, 30 мая 1898 года Англия заняла бухту и военный порт Вэй-хай-вэй на северо-восточной оконечности полуострова Шаньдун, предварительно достигнув с Германией соглашения о признании немецких прав на остальной территории Шаньдуна.

1 июля было подписано соглашение об аренде Англией Вэй-хай-вэя «на тот срок, пока Порт-Артур будет находиться во владении России», то есть на 25 лет[26]. Англо-китайское соглашение от 9 июня 1898 года предусматривало аренду Англией полуострова Цзюлун сроком на 99 лет и расширение территории Гонконга за счет близлежащих островов до 405 кв. миль.

Наконец, удалось поживиться и Франции — в конце мая 1898 года она добилась аренды на юге Китая бухты Гуанчжоувань и лежащего перед ней острова Дунхайдао сроком на 99 лет для создания здесь военно-морской базы, а также права постройки железной дороги от Тонкина на северо-запад (до города Юньнань) и на северо-восток (до Лунчжоу). Обязательство Китая не отчуждать пограничные с Тонкином территории третьим державам фактически оформляло французскую сферу влияния на юге Китая.

Сравнительно немногого в этой ситуации удалось добиться Японии — она была вынуждена довольствоваться лишь полученным летом 1898 года согласием Китая на неотчуждение без ведома Японии провинции Фуцзянь, лежащей напротив Тайваня. В том же году Япония получила право на горнопромышленные концессии в Корее и на строительство железной дороги Сеул — Пусан.

Меньше всего получили Северо-Американские Штаты, как раз в этот момент занятые оккупацией Филиппинских островов: им лишь удалось 14 апреля 1898 года подписать контракт на постройку железной дороги от Гуанчжоу (Кантон) до Ханькоу на реке Хуанхэ. Впрочем, даже эта дорога была завершена лишь к середине 1930-х годов.

В 1899 году американцы предприняли попытку овладеть гаванью Динхай на остове Чжоушаньдао, являвшейся выгодным пунктом на подходе к Шанхаю, чтобы создать здесь военно-морскую базу. Однако Шанхай входил в сферу влияния Англии, которая не могла потерпеть здесь конкурента. На следующий год Штаты пытались добиться приобретения военно-морской базы в провинции Фуцзянь, но на этот раз натолкнулись на противодействие Японии.

Опоздав к разделу сфер влияния в Китае, американцы вспомнили о принципах справедливости и свободной торговли. 6 сентября 1899-го была опубликована нота государственного секретаря США Хэя, провозглашавшая доктрину «открытых дверей и равных возможностей». Европейские державы и Япония признали политику «открытых дверей» со скрипом и с большими оговорками; Россия, не имевшая экономических возможностей для конкуренции с другими великими державами, дала уклончивый ответ. В 1900 году, в период «Боксерского восстания», Соединенные Штаты призвали соблюдать принцип территориальной целостности Китая, поскольку он облегчал им конкуренцию с обладателями собственных сфер влияний.

Попытку приобрести морскую базу в Китае (на побережье провинции Чжэцзян) предприняла в 1899 году даже Италия, пославшая в китайские воды эскадру. Однако престиж Италии после поражения в войне с Эфиопией был крайне низок, поэтому ничем не подкрепленные притязания итальянцев смогло отвергнуть даже китайское правительство.

Таким образом, к концу XIX века Китай был поделен на сферы влияния крупнейших империалистических держав. Сфера влияния Франции охватывала южные провинции Юньнань, Гуанси, Гуандун и остров Хайнань; Англии — район реки Янцзы и ее притоков; Германии — Шаньдун; России — Маньчжурию и районы севернее Великой Китайской стены; Японии — провинцию Фуцзянь (в ее сферу влияния фактически входила и Корея).

Экономика Китая находилась под сильнейшим влиянием иностранного капитала. С 1894 по 1898 год Китай получил семь иностранных займов на общую сумму 54 млн фунтов стерлингов. Одним из важнейших средств подчинения китайской экономики иностранным державам было строительство железных дорог и капиталовложения в разработку крупных месторождений полезных ископаемых, в гораздо меньшей степени — строительство мануфактур. В общей сложности Англия получила право на строительство железных дорог протяженностью 2800 км, Россия — 1530 км, Германия — 720 км, Бельгия — 650 км, Франция — 420 км, США — 300 км.

Проникновение иностранного влияния, подчинение страны заморским державам и продолжающееся обнищание населения вызвали недовольство у китайцев из всех социальных слоев. Голод и стихийные бедствия 1898 года вызвали восстания крестьянства и бедноты в ряде провинций Китая: в Аньхой, Цзянси, Сычуань и других.

Зачинщиками и организаторами выступлений были многочисленные тайные общества, весьма традиционные для Китая. Наиболее массовым из них являлось общество «Ихэцюань», что значит «Кулак, поднятый во имя мира и справедливости»; в 1899 году оно получило название «Ихэтуань» («Отряды мира и справедливости»). Основную массу участников этого движения составляли разорившиеся крестьяне, ремесленники, низы образованного слоя («шеньши»). Наибольшее влияние оно приобрело в северных и северо-восточных районах Китая, особенно в Шаньдуне, где в 1898 году произошли первые антинемецкие выступления.

В марте 1899 года германские войска оккупировали город Ичжоу в Шаньдуне, что вызвало возмущение китайцев по всей стране. Назначенный в декабре 1899 года губернатором Шаньдуна сановник Юань Шикай (бывший китайский представитель в Корее) совместно с германской карательной экспедицией организовал расправы над повстанцами. Однако движение не прекратилось — более того, с октября 1898 по май 1900 года оно выплеснулось за пределы Шаньдуна, охватив провинцию Чжили, а к сентябрю 1901 года — провинцию Шаньси и значительную часть Маньчжурии. Центром восстания стал район Пекин — Баодин — Тяньцзинь.

В мае 1900 года повстанцы разрушили принадлежавшую Германии железную дорогу около Баодина, что послужило толчком ко всеобщему восстанию. Многочисленные отряды повстанцев стали стягиваться к Пекину и Тяньцзиню и 14 июня при поддержке перешедших на их сторону правительственных войск заняли Пекин.

Иностранные послы потребовали от китайского правительства решительной борьбы с повстанцами. Под предлогом охраны дипломатических миссий в Тяньцзине были высажены войска европейских государств, 10 июня отсюда на Пекин выступил объединенный двухтысячный отряд под командованием английского адмирала Сеймура. Встретив сопротивление повстанцев, отряд Сеймура не достиг Пекина и 26 июня отступил обратно в Тяньцзинь, где в течение некоторого времени был вынужден выдерживать осаду в строениях китайского арсенала.

Тем временем у фортов Таку собралась интернациональная англо-франко-русско-японо-германская эскадра. 16 июня командующему укреплениями был предъявлен ультиматум с требованием о сдаче. На следующий день после отказа китайцев от капитуляции союзники атаковали форты, которые были захвачены после длительной бомбардировки и штурма.

20 июня императрица Цы Си, вопреки позиции части сановников, подписала эдикт, объявляющий войну всем иностранным державам, участвовавшим в интервенции. С повстанцами-ихэтуанями было установлено перемирие. В тот же день в Пекине был убит германский посланник фон Кеттелер, вопреки предупреждениям китайских властей покинувший посольский квартал. Иностранным посольствам было предложено покинуть Пекин, но они отказались выполнить это требование. Началась почти двухмесячная осада посольского квартала в Пекине.

14 июля объединенный отряд иностранных держав занял Тяньцзинь. Тем временем начались боевые действия на границе Маньчжурии и России, повстанческие отряды и подразделения регулярной китайской армии атаковали КВЖД и попытались переправиться через Амур. Одновременно в Шанхае высадились английские, а вслед за ними французские и немецкие войска.

6 августа 1900 года началось наступление на Пекин объединенной армии пяти держав, насчитывавшей в общей сложности 19 000 солдат, из них 8 тысяч японских, 5 тысяч русских, 3 тысячи английских (индийских), 2 тысячи американских и 800 французских (аннамитские стрелки). Кроме того, в кампании приняли участие символические контингенты от Италии и Австро-Венгрии — по 50 человек. Германские войска, несмотря на страстное желание кайзера, не смогли принять участие в этом походе — они были скованы операциями в Шаньдуне, а отправленное 27 июля из рейха семитысячное подкрепление еще не успело прибыть.

14 августа союзная армия вошла в Пекин и сняла осаду с посольского квартала. Еще 7 августа китайское правительство, бежавшее в Сиань, обратилось к правительствам иностранных держав с просьбой о мире. 6 сентября императрица Цы Си издала указ, возлагавший всю ответственность за события на повстанцев-ихэтуаней. Императорские войска получили приказ совместно с войсками интервентов подавить народное восстание.

27 сентября в Пекин прибыл германский фельдмаршал Вальдерзее, назначенный кайзером командующим всеми немецкими войсками в Китае. Судя по всему, фельдмаршал не отличался большим умом — он сразу же потребовал себе поста главнокомандующего объединенными союзными силами как представитель наиболее «пострадавшей» державы. Представители остальных стран с радостью согласились передать немцу всю грязную работу по руководству карательными экспедициями. В этом Вальдерзее преуспел — между 12 декабря 1900-го и концом апреля 1901 года им было организовано 45 экспедиций, в 35 из которых участвовали только немецкие солдаты.

Россия, формально находящаяся с Китаем в союзнических отношениях, предпочла уклониться от участия в этих акциях. Русские войска покинули Пекин вскоре после захвата китайской столицы интервентами, еще до прибытия сюда Вальдерзее. Позднее Россия настаивала на выводе иностранных войск из Китая — но в то же время ее войска продолжали оккупировать Маньчжурию, что обостряло противоречия между Россией и другими державами. Вдобавок в октябре — ноябре 1900 года русские войска без противодействия китайцев заняли строящийся на английские деньги порт Нючжуан и участок железной дороги Шанхайгуань— Пекин, а также всю южную Маньчжурию до границы провинции Чжили. Идя еще дальше, командующий Приамурским военным округом генерал Гродеков предлагал не возвращать Китаю правый берег Амура, ибо «китайцы очень скоро войдут в силу, будут в состоянии со своего берега разгромить наши поселения и сделают для нас невозможным всякое сообщение по названной реке»[27].

Лишь 7 сентября 1901 года китайское правительство подписало так называемый «Заключительный протокол», предусматривавший уплату Китаем контрибуции в 450 млн лян (а с процентами до 1940 года — 980 млн лян, или 15 млрд рублей золотом), уничтожение укреплений Дагу, запрещение на два года ввоза оружия в Китай и предоставление иностранным государствам права держать войска для постоянной охраны посольств.

8 апреля 1902 года наконец-то было подписано русско-китайское соглашение о выводе русских войск из Маньчжурии. По нему Россия обязалась вернуть Китаю железную дорогу Шанхайгуань — Инкоу — Синьминьтун, а Китай в свою очередь не должен был «приглашать другие державы участвовать в охране, постройке и эксплуатации» дороги и позволять «иностранным державам занимать возвращаемую русскими территорию». Россия должна была в течение шести месяцев вывести свои войска из юго-западной части Мукденской провинции, в следующие шесть месяцев — из остальной части Мукденской провинции, а еще в следующие шесть месяцев (то есть с 8 апреля по 8 октября 1903 года) — все войска из провинции Хэйлунцзян, «буде не возникнет смут, и образ действий других держав тому не воспрепятствует»[28].

Однако 18 апреля 1903 года китайскому правительству были предъявлены дополнительные условия выполнения Россией соглашения — не допускать экономической деятельности иностранцев на очищаемых от русских войск территориях и не отчуждать их в пользу иностранных держав. Китай отказался выполнять эти условия, а 12 августа 1903 года через японского посланника в Петербурге был передан японский проект соглашения по Корее и Маньчжурии. Он предусматривал признания Россией исключительных прав Японии в Корее и одновременно — равных с Россией экономических прав в Маньчжурии (за Россией признавались лишь преимущественные права в железнодорожном строительстве). В ответ российское правительство 5 октября предъявило Японии свой проект соглашения, который оставлял Маньчжурию целиком в русской сфере влияния, признавая лишь японские интересы в Корее — причем без права вводить туда войска без консультаций с Россией и вообще использовать территорию Кореи в стратегических целях. Вся территория севернее 39-й параллели объявлялась нейтральной, ни одна из сторон не могла держать там какие-либо вооруженные силы (5-й и 6-й пункты проекта).

21 декабря последовал японский ответ, выражавший несогласие с нейтрализацией Кореи и запрещением Японии использовать ее в военных целях. 6 января 1904 года Япония получила ответ России. Она продолжала настаивать на 5-м и 6-м пунктах октябрьского проекта, предлагая в обмен отказ от исключительных прав в Маньчжурии: Россия «не будет чинить препятствий Японии и другим державам в пользовании правами и преимуществами, приобретенными в силу существующих договоров с Китаем, за исключением устройства сеттльментов»[29].

В ответ на это предложение 13 января 1904 года Япония фактически выдвинула ультиматум России: ее окончательными условиями были полная свобода рук в Корее и признание равных прав всех государств в Маньчжурии.

Российский ответ на этот ультиматум был сформулирован в самом конце января и выдержан в примирительных тонах: Россия соглашалась на равенство прав всех держав в Маньчжурии при условии сохранения территориальной целостности Китая, отказывалась от требования нейтральной зоны в Корее, но продолжала настаивать на неиспользовании территории Кореи в стратегических целях.

Текст ответа был окончательно утвержден 2 февраля и на следующий день отправлен в двух экземплярах — один по телеграфу непосредственно в Токио, другой через Порт-Артур. 4 февраля об отправке ответа был официально извещен японский посол в Петербурге Курино. Однако на следующий день Курино получил указание из Токио: «…ввиду промедлений, остающихся большей частью необъяснимыми… прекратить настоящие бессодержательные переговоры» и прервать дипломатические сношения с российским правительством. Позднее выяснилось, что телеграмма русскому послу в Японии Розену еще 3 февраля была задержана на телеграфе в Нагасаки и достигла адресата лишь 7 февраля.

6 февраля японский министр иностранных дел Комура заявил американскому послу, что война будет объявлена только после отъезда из Токио русского посольства и что у Японии «нет намерения открывать военные действия до объявления войны»[30].

Менее чем через двое суток, в ночь на 8 февраля 1905 года, японский флот внезапно атаковал русские корабли в Порт-Артуре, а утром предъявил требование капитуляции стационерам в Чемульпо. 10 февраля в письме своему сыну американский президент Теодор Рузвельт писал: «И между нами — ибо ты не должен говорить об этом никому, — я был в высшей степени рад японской победе, ибо Япония играет в нашу игру»[31].

В мире есть высшая справедливость — и тридцать восемь лет спустя эта игра аукнется Америке в Перл-Харборе…

Но зададим же более насущный ныне вопрос: чем же закончилась «большая игра» великих держав за Китай и какой из методов ее ведения оказался наиболее эффективным?

Россия, делавшая ставку на политическое проникновение, подкрепленное военной силой, до конца XIX века добилась заметных успехов — но в начале XX века была остановлена Японией, применившей обратную пропорцию: грубая военная сила, подкрепленная хорошо продуманными политическими действиями.

Финансово-экономические методы, подкрепленные военной силой, на рубеже веков выглядели гораздо эффективнее. Но в 1930-х годах Англия и Франция точно так же оказались беспомощны перед японской грубой силой, как и Россия тремя десятилетиями ранее. А еще десять лет спустя круг замкнулся: японская военная мощь в свою очередь была повергнута американской военной мощью, подкрепленной мощью экономической.

На Тихом океане — но не на континенте, где возобладала идеология, принесенная в Китай из революционной России в 1920-х годах. Сорок лет спустя после поражения России в войне с Японией Советский Союз не только взял реванш — он добился гораздо большего, дав Китаю свой образ и сотворив из него свое подобие. Точно так же, как Испания когда-то принесла в Америку свой язык и свою культуру.

Где сейчас испанская (а тем паче Римская) империя. А большая часть Америки до сих пор исповедует католицизм, говорит по-испански и именуется Латинской. И не будет ли через несколько веков (а может, и десятилетий) вопрос о победителе поставлен по-другому: игру в Китае выиграл Китай — а вот кому удалось ее не проиграть?

Владислав Гончаров



От издателя

Император Петр Великий, основав Санкт-Петербург у берегов Балтийского моря, прорубил для России окно в Европу и дал ей выход на простор Атлантического океана, но проникновенный взор Великого Преобразователя уже тогда устремлялся на Восток.

В царствование Государя Императора Николая II Россия открыла себе широкие двери и на Восток к Тихому океану — занятием Порт-Артура, на берегах Желтого моря, в 1898 году.

Постройка Великого Сибирского железнодорожного пути и Маньчжурской железной дороги сковала Порт-Артур с Петербургом непрерывной цепью рельс и, соединив берега двух океанов, положила начало новой истории для Восточной России и Северного Китая.

Не успели русские устроить свою новую колонию на Квантуне, как неожиданно грянуло восстание боксеров, потрясшее весь Север Китая и Маньчжурию, и русские войска впервые появились «у стен недвижного Китая» — в Таку, Тяньцзине, Пекине и Мукдене.

В книге «У стен недвижного Китая» автор дает, в большинстве случаев как очевидец, описание военных действий русских и союзных войск, спасавших европейцев из очага восстания боксеров. Таким образом, в настоящем издании нашли себе место живые картины: штурма фортов Таку, экспедиции адмирала Сеймура, эпопеи Тяньцзиньской осады, соединенного похода международных войск на Пекин, завершившегося занятием столицы богдыхана, при штурме которой автор был проводником русского передового отряда.


Войско Белого Царя в столице богдыхана


Для усмирения Маньчжурии и спасения Маньчжурской железной дороги Россия была вынуждена занять своими войсками Маньчжурию и ее столицу — Мукден.

В книге дано описание похода на Мукден и изложены первые труды русских по восстановлению в Маньчжурии порядка, законности и спокойствия.

Спешно написанные при боевой обстановке отрывочные корреспонденции, помещенные в 1900 году на страницах «Нового Края», приведены ныне автором в стройную систему: путем введения вновь написанных глав установлена связь событий, самые же события получили должное освещение. Таким образом, перед читающей публикой впервые появляется законченный исторический очерк событий боксерского восстания в Китае с момента их возникновения и со всеми их последствиями для России до настоящего времени.

Мы почти не знаем, что делается за многовековыми стенами издавна уединившегося и ныне растревоженного Европою Китая. А между тем из всех государств, граничащих с Россиею, Китай является нашим главным и древнейшим соседом: мы имеем общую пограничную линию на протяжении 9000 верст от Ташкента до Владивостока. Добрые отношения между Россией и Китаем, 200 лет не омрачавшиеся ни одною войною, с каждым днем становятся более тесными, разнообразными и сложными. Будем надеяться, что эти связи останутся неизменно дружественными для блага обоих великих соседних народов.

П. А. Артемьев


От автора

Широкое содействие, оказанное моему труду Главным начальником Квантунской области генерал-адъютантом Е. И. Алексеевым, дало возможность этой книге появиться на свет в том виде и в тех размерах, в каких она была задумана автором, желавшим дать описание блестящей деятельности русских на Дальнем Востоке в пору испытаний.

Два образованнейших китайца — компрадор Русско-Китайского банка в Порт-Артуре г. Фон Вай Хин и г. Ливачан, вполне сочувствуя изданию книги, написанной в духе вековой русско-китайской дружбы, оказали щедрую материальную поддержку в самом начале издания.

Следующие лица любезно предоставили в распоряжение автора свои коллекции фотографий, снятых во время военных действий в Китае: доктор И. В. Падлевский, сестра милосердия Люси Пюи-Мутрэйль, подполковник 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Муравьев, фотограф В. С. Мацкевич, капитан Мошинский, поручик Люпов, лейтенант Родионов, лейтенант Бурхановский, консул А. Н. Островерхов, вице-консул П. Г. Тидеман, инженер В. К. Якобсон, Н. К. Эльтеков и др., — которым автор выражает глубокую благодарность.

Из всех книг, посвященных иностранными авторами китайской войне 1900 года, выдающимся явилось сочинение английского корреспондента Генри Сэвэдж-Лэндора «China and the Allies», роскошно изданное в Лондоне и дающее наиболее точную и беспристрастную хронику событий. Для русских читателей эта книга интересна тем, что ее автор подробно и весьма сочувственно описывает труды и значение русских в этой войне.

С любезного согласия г. Лэндора наиболее интересные иллюстрации его издания помещены также в моей книге.

В русской литературе появились обстоятельные сочинения капитана А. В. Полторацкого, капитана К. К. Кушакова, ротмистра Ю. Л. Ельца, доктора В. Н. Корсакова и замечательный труд молодого профессора Владивостокского института восточных языков А. В. Рудакова «Общество Ихэтуань», представляющий не только в России, но и за границей первое научное исследование вопроса о боксерах в Китае. Указанные сочинения послужили мне материалами при обработке моего дневника.

Книга «У стен недвижного Китая» не лишена многих пробелов и недочетов, за которые автора извинит китайское изречение:

«В книге не скажешь всех слов — словами не скажешь всех мыслей».

Дмитрий Янчевецкий
С.-Петербург, 1902 г.


Первая часть
Тяньцзинь


Бал в Порт-Артуре

14 мая 1900 года

В воскресенье 14 мая[32] 1900 г. вице-адмирал Евгений Иванович Алексеев, за пять месяцев перед тем вступивший в управление Квантунскою областью и командование войсками и эскадрою, давал первый бал порт-артурскому обществу.

Это был чудный бал на берегах Тихого океана… Молодость и красота, чины и заслуги Порт-Артура, Дальнего и Талиенвана веселились в живой панораме туалетов всех цветов радуги, смеющихся лиц, пронизывающих взглядов и прекрасных плеч, в волнах неумолкаемых ласкающих звуков и в лучах электрических лилий…

Единственное украшение и утешение Квантуна — наши дамы явились в нарядном убранстве, в котором вкус спорил с оригинальностью. Были показаны самые последние моды Парижа, для чего были опустошены все магазины Артура. На элегантных костюмах дам было, кажется, больше цветов, чем растительности на всем Квантуне, и, наверное, больше бриллиантов, драгоценных камней и золота, чем в Золотой горе.

Я любовался на трех изящных граций, которые были одеты в одинаковые антично-простые костюмы и переносили меня в мир Эллады и муз.

Я видел перед собою воздушный туалет томных и неуловимых цветов, как вечер в Нагасаки; или черный туалет, таинственный и непроницаемый, как тропическая ночь; или великолепный алый костюм цвета самой бурной страсти или артурского зноя. Предо мной витал прелестный наряд, усыпанный незабудками, голубой цвет которого напоминал небо Японии; или строго выдержанный наряд в розах, с нежными красками которого не могла бы сравниться квантунская весна. Для передачи этого красивого миража, в который сумели облечься порт-артурские дамы с помощью своих китайских портных, — у меня не хватает ни слов, ни умения.

Тем более я не нахожу в себе никаких способностей для описания наружности, грации и чарующей любезности муз и терпсихор Ляодунского полуострова, прекрасных, как японские розы и китайские ненюфары.

На балу присутствовали среди гостей: начальник Тихоокеанской эскадры вице-адмирал Гильтебрандт, младший флагман контр-адмирал Веселаго, командир порта контр-адмирал Старк, генерал-майор Стессель, Порт-артурский окружный суд в полном составе, начальники отдельных частей и управлений. Кроме того, главным начальником края были приглашены на бал все кают-компании и офицеры всех частей, с их супругами, представители гражданских, городских и коммерческих учреждений и др.

Зал, гостиная и буфет блистали электричеством и оживленным обществом. Были гости из других городов. Между прочим, был талантливый гость из Кореи А. И. Павлов, занимающий там весьма ответственный дипломатический пост и получивший первый закал еще на палубе русского военного корабля для несения трудной службы в горниле Дальнего Востока.

Представительницей соседнего с Артуром города Чифу явилась прекрасная американка с черными глазами, в голубом платье, приятный цвет которого был чище и нежнее волн Печилийского залива, доставивших эту гостью на бал.

Мужчины всех форм и родов оружия, включая несколько меланхолических фраков, говорили дамам остроумнейшие слова, в которых было не меньше соли, чем в Бицзывоских соляных варницах, и тончайшие и деликатнейшие комплименты, не уступая в любезности самым ученым китайским мандаринам, которые также не были забыты внимательным хозяином бала и присутствовали на балу во главе с вновь пожалованным китайским генералом Тифонтаем, в дорогих шелках самых удивительных цветов и узоров.

Был старший механик Хо, старшина китайских купцов Фан, компрадор Русско-Китайского банка Фон и другие.

Хозяин праздника принимал гостей с искренним радушием русского боярина и никого не забывал своим вниманием.

Молодежь танцевала с увлечением.

Нетанцующие либо разместились в гостиной и буфете, где прохлаждающие напитки, вино и шампанское лились тропическим ливнем, либо укрылись в палатке, растянутой в саду за единственными вечно зелеными полями Квантуна — карточными.


Главный начальник Квантунской области генерал-адъютант вице-адмирал Е. И. Алексеев


Из зала, по искусственной галерее из флагов, гости выходили в фантастический сад, сверкавший тысячами фонарей и электрических лампочек, которые причудливыми линиями извивались по аллеям, между цветов, на деревьях, отражались в пруду и освещали уединенные беседки для уединенных бесед. Чудно был иллюминован «грот нежных вздохов и невольных признаний».

Тихая ночь, сад, усыпанный звездами электрических огней, гуляющие нарядные пары, звуки музыки, разнообразное общество, общее оживление и веселье — все сливалось в феерическую картину, которая происходила не в окрестностях Петербурга или Москвы, но в 10 000 верст от них, на конце пустынного и полудикого Ляодунского полуострова, у волн Тихого океана.

На этом балу были получены тревожные телеграммы из Пекина и Тяньцзиня.

— Скажите, пожалуйста, — обратился я к одному молодому иностранному дипломату, бывшему проездом из Пекина, — что такое там у вас в Китае происходит? Около Пекина боксеры напали на китайцев-христиан и сожгли их вместе с храмом. В Вэйхайвэе китайцы напали на английских офицеров и двух ранили. Что это значит?

— Это совершенно ничего не значит, — ответил дипломат, — в Китае подобные беспорядки происходят каждый год в какой-нибудь из провинций, и если им придавать значение, то в таком случае нам пришлось бы оккупировать Китай и держать в нем международную армию в несколько миллионов штыков во всех городах. Наш дипломатический корпус в Пекине никогда не обращает никакого внимания на все эти возмущения. Эти беспорядки в порядке вещей. Теперь в Пекине дипломаты гораздо более интересуются любительскими спектаклями и весенними скачками. А посланники собираются выезжать на дачу в Пэйтахо.

— Ну, а если события усложнятся? — полюбопытствовал я.

— Тогда адмиралы сделают морскую демонстрацию в Таку и вышлют интернациональный десант, который сделает веселую военную прогулку в Пекин. Мы устроим им торжественную встречу с музыкой и шампанским. Офицеров пригласим в число членов нашего клуба и будем с ними все лето играть в теннис. Осенью десант вернется на суда, и инцидент окончится так же, как он оканчивался раньше.

— Ну, а ваше мнение о нынешних китайских беспорядках? — спросил я знатного китайца-коммерсанта в длинном одеянии из тончайшего шелка бирюзового цвета.

— Какие китайские беспорядки? — переспросил он.

— Те, что теперь происходят в Печилийской провинции.

— Это другая провинция, которая нас не касается, — ответил коротко китаец.

Этот волшебный бал закончился красивым котильоном[33], программа которого делает честь его устроителям и дирижерам, выказавшим изобретательность и удивительную неутомимость во время танцев.

В продолжение котильона от имени хозяина праздника дамам были поднесены на память, кроме разных котильонных значков, лент с надписями, вееров с вышитыми русскими военными флагами, изящные золотые сувениры, в виде морских атрибутов, кортиков, палашей, якорей и т. д.

Последняя фигура котильона была самая эффектная — битва конфетти, в которой и дамы и кавалеры принимали самое горячее участие и усердно обсыпали друг друга импровизированным снегом, и могли спасаться только с помощью изящных зонтиков, любезно поднесенных дамам. Еще ни разу на Квантуне не выпадало так много снега, как на этом балу. А большой снег, по китайской примете, хорошее предзнаменование. Увы! ему не суждено было сбыться.

При звуках прощального вальса, среди снега и цветов, общее оживление достигло высшего напряжения, пары стали кружиться если не с быстротой тайфуна, то со скоростью маньчжурских поездов, причем, конечно, не обошлось без столкновений, кончавшихся, впрочем, как всегда, благополучно.

К сожалению, «где есть начало — там непременно есть и конец», как говорит китайская поговорка.

В 4 часа утра, когда уже светало, гости стали расходиться и разъезжаться, прощаясь с гостеприимным хозяином, и поэтический бал на берегах Тихого океана кончился.

Ничто не предвещало грозы, которая разразилась через три недели. Неужели эти статные моряки и стрелки, сверкавшие на балу молодостью и здоровьем, не предчувствовали, что через три недели им придется день и ночь биться около Тяньцзиньского вокзала и изнемогать от жары, голода, жажды и бессилия.

Неужели сердце не подсказало одной из этих изящных граций в нежно-розовом газе, которая беззаботно порхала в вальсе и сияла своими чарующими улыбающимися глазами, что только через три недели она наденет черное платье горя и слез и будет убиваться по своем безвременно убитом юном герое.

18 мая

Из Пекина получено известие, что боксеры разрушают полотно железной дороги на Ханькоу, жгут станции и осадили французских и бельгийских инженеров.

Посланники потребовали десант для охраны миссий. 16 мая наши суда «Сисой Великий», «Дмитрий Донской», «Кореец», «Гремящий», «Гайдамак» и «Всадник» ушли из Порт-Артура в Таку под флагом контр-адмирала Веселаго. С судов отправлен десант из 72 матросов, под командою офицеров Радена и Дена, которые прибыли в Пекин 18 мая.

В Тяньцзинь посланы 25 казаков с сотником Семеновым. «Гайдамак», «Всадник» и миноноски будут поддерживать почтовое сообщение между Порт-Артуром и Таку.

В Артуре ходят разные слухи. Военные предсказывают, что они скоро будут брать Пекин, и говорят, что если им прикажут, то они завоюют Маньчжурию и весь Китай.


Наши казаки у Великой Китайской стены


21 мая

Сегодня в Пушкинской русско-китайской школе торжественно окончили учебный год. Эта школа, в которой я учил русскому языку около сотни китайцев, от мала до велика, была одним из лучших памятников деятельности ее основателя — бывшего начальника Квантунского полуострова генерала Суботича. Адмиралом Алексеевым она была преобразована и расширена.

На молебен в школу приехал адмирал Алексеев, только что получивший снова несколько тревожных телеграмм из Тяньцзиня. По окончании молебна, прощаясь с китайскими учениками, он обратился ко мне:

— Не хотите ли поехать в Тяньцзинь и Пекин и узнать, что там такое происходит?

— Слушаюсь. Когда прикажете выехать?

— Вы поедете сегодня вечером на военном судне, как корреспондент «Нового Края».

— Слушаюсь, я готов.

Когда адмирал сел в экипаж, китайцы выбежали на улицу и старательно кричали «ура» вслед русскому цзяньцзюню.

Я собрал своих учеников и сказал им несколько прощальных слов по-китайски:

— Прощайте, ученики. Будьте здоровы, отдыхайте и через два месяца возвращайтесь снова в школу! Вы, может быть, слышали, что теперь вокруг Пекина ихэтуань-боксеры производят большие беспорядки. Помните, что если что-нибудь с вами случится, то самую надежную защиту и покой вы найдете только в Порт-Артуре у русских. Прощайте, дети! Осенью мы с вами увидимся опять.

— До свидания! До свидания! — закричали дети по-русски.

Увы! Этих милых доверчивых детей мне более не суждено было видеть.

Я простился с редактором порт-артурской газеты «Новый Край» подполковником Артемьевым, у которого состоял помощником, и стал готовиться к отъезду. Вечером я навестил моих друзей-китайцев, которые дали мне рекомендательные письма в Тяньцзинь и Пекин. Дипломатический чиновник, состоящий при адмирале Алексееве, И. Я. Коростовец любезно дал мне рекомендательные письма в русскую миссию в Пекине.

Отход «Гайдамака» в Таку был назначен на другой день в 6 часов утра.


Таку

22 мая

Хронометры, артиллеристы и моряки, как известно, отличаются одинаковой точностью и аккуратностью. Поэтому, когда я с легким походным багажом был в 6 часов утра доставлен проворным перевозчиком-джинрикшей на набережную бассейна военных судов, минный крейсер «Гайдамак» уже снялся с якоря и выходил из гавани.

Я прыгнул в шампунку — ялик, и китаец-шампунщик, быстро и ловко ворочая одним веслом, укрепленным веревкой на корме шампунки, повез навстречу выходящему крейсеру.

Матросы спустили трап и уже на ходу судна приняли меня на борт. Я представился командиру капитану 2-го ранга Соболеву и познакомился с офицерами.

Жаркое сверкающее утро. Синие воды еще не проснулись и чуть бороздились набегающими струйками сонного ветра. Но гавань уже очнулась. На пароходах под разными флагами уже стучали и визжали лебедки. Кричали матросы. Китайцы-мореходы на расписных крутобоких джонках-шаландах, с поднятыми кверху кормами и носами, с красными трепещущими флажками на мачтах, дружно поднимали рыжий промасленный парус и с каждым подъемом хором вскрикивали. От западной стороны бассейна, где находится пристань морского пароходства и вокзал строящейся Маньчжурской железной дороги, доносился лязг стукающихся вагонов и свистки первых вестников цивилизации в Маньчжурии — паровозов.

Прямо против узкого прохода в море над городом подымалась Яшмовая гора, красивая и стройная, как грудь женщины. По странному недоразумению французы, а затем русские, вопреки изящному китайскому названию Бай-Юй-Шань — «Белояшмовая гора», стали ее называть Перепелочной, хотя на ней давно нет никаких перепелок, как нет, впрочем, и яшмы.

Два белых остроконечных камня на горе, поставленные один выше другого, указывают судам створ, по которому они должны входить в гавань в узком проходе, между Тигровым хвостом и Золотой горой.

Этим проходом мы выходим в море. Направо и налево торчат острые красные слоистые скалы, выпертые со дна моря вулканическими потрясениями. Направо и налево батареи. У молчаливых, но грозно глазеющих орудий, под деревянными зонтиками, стоят часовые с обнаженными шашками и посматривают на проходящее судно.

Трехплечая или треххолмная Золотая гора, китайская «Хуан-Цзинь-Шань», высоко уходя к небу, расставила над городом свои надежные каменные объятия. В течение многих веков разные народы хозяйничали на этой горе: китайцы, чжурчжени, монголы, маньчжуры и японцы. Теперь ею командуют русские, и ее утесы и скрытые в них батареи являются верной защитой для разбросанного внизу юного русского города.


«Адмирал Корнилов»


Будем надеяться, что, когда пробьет роковой час, Золотая гора в Порт-Артуре узнает участь не менее славную, но более счастливую, чем Малахов курган в Севастополе.

Мы вышли из прохода на рейд, где стояли два корабля: стройный двухтрубный «Адмирал Корнилов» и величественная великолепная «Россия», красивая эмблема славы и силы своего государства. Ее четыре громадные трубы напомнили мне о тех четырех странах света, по которым необъятная и неудержимая Россия шире и могущественнее раздвинулась за одну тысячу лет своей истории, чем другие государства за несколько тысячелетий своей жизни.


«Россия» у берегов Порт-Артура


Мы быстро идем в море, на юго-запад, в Таку. Берег долго виден. Тянется пустынный, зазубренный, с желтыми скалами, едва окрашенными чахлой травкой, Тигровый хвост, пригвожденный на конце белым маяком, — и последний уголок России на азиатском материке скрылся в голубой дали.

Кругом ясное небо. Теплый воздух. Чем ближе мы подходим к берегам Чжилийской провинции, тем более мутнеют бирюзовые волны Чжилийского залива, смешиваясь с илом, который веками выбрасывают реки великой китайской равнины — Желтая, Белая и Ляо: по-китайски Хуанхэ, Байхэ и Лаохэ.

В 11 часов утра в кают-компании подали завтрак. Старший офицер лейтенант, князь Кр***[34], остроумный и интересный собеседник, философски настроенный, жаловался:

— Знаете ли вы, корреспондент, что такое служба на минном крейсере, на котором вы теперь идете? Знаете ли вы, что наша служба на этом почтово-пассажирском пароходе самая трудная, беспокойная, ответственная и самая неблагодарная, чем на всех других судах эскадры? Мы не имеем ни дня, ни ночи спокойной, потому что каждую минуту нас могут послать из Артура в Таку и из Таку в Артур с почтой и пакетами чрезвычайной важности. Если нужно кого-нибудь или что-нибудь перевезти, посылают нас. Если боксеры уничтожат телеграф в Тонку, что весьма вероятно, то наши крейсера будут главною связью между эскадрой, десантом и Артуром. От своевременной передачи нами экстренной депеши может зависеть участь целого отряда. Когда мы в ходу, мы не можем иметь никакого спокойствия: вы видите, как нас качает.

Точно в подтверждение слов лейтенанта, «Гайдамак» стал усиленно раскачиваться на Печилийских волнах. Суп начал плескаться в тарелках.

— Когда же мы стоим на этом суденышке в Таку, — продолжал старший офицер, — так это истинное мучение. Вода в Такуском рейде ничем не защищена от ветров и вечно болтается. Нельзя принять ни одного положения, допускаемого вашим телом, чтобы это было для вас удобно. Нельзя ни сидеть, ни лежать, ни спать, ни стоять. Вас подбрасывает во все стороны. Нельзя же в самом деле все время ходить, балансируя по палубе, как акробат по канату. А между тем, как ни стараться, на нашей трудной, черной, неэффектной и неблагодарной службе нельзя заработать Георгия. Это не крепости брать, хотя каждый из нас сумеет это сделать нисколько не хуже, чем всякий другой офицер. И так мы будем болтаться и терзаться целое лето, пока не окончится вся эта китайская комедия.

— Но как бы эта комедия не превратилась в трагедию? — заметил я.

— Тем лучше. И тем больше шансов для нас встретиться с каким-нибудь неприятельским судном и пустить его на воздух, если, конечно, мы не взлетим раньше сами.

«Гайдамак» быстро шел на запад, делая по 15 миль в час.

К вечеру ветер усилился. Бурые волны со свистом и завыванием бросались на судно, то нагоняли, то опережали его, то кидали из стороны в сторону и снопом брызг обливали его бока.

Я лег в каюте, но от качки стал неистово вертеться и болтаться на койке, будто из меня сбивали сливки. Я взобрался снова на палубу и, делая без всякого желания веселые прыжки и поклоны, каждую минуту убеждался в справедливости слов лейтенанта.

— Неужели в этом заливе всегда так качает? — спросил я одного из офицеров.

— Нет, сегодня еще сравнительно тихая погода, — ответил он.

— Благодарю покорно!

В 6 часов вечера на алом горизонте заката стали вырисовываться суда международной эскадры, и в 7 часов, среди иностранцев, ясно показались очертания родных судов — «Сисоя Великого» и «Дмитрия Донского».

«Гайдамак» повернул к адмиральскому кораблю «Сисой Великий».

Морская демонстрация! Какая редкая и странная, но красивая картина.

На протяжении 10 миль собралось 22 судна девяти держав. Ближайшие суда отчетливо чернели своими реями, флагами, орудиями, рубками, матросами. Далекие суда ускользали из вида. Наступила ночь, заблистали иллюминаторы, и зажженные фонари точно звездочки повисли в воздухе. Доносился неясный шум команд, музыки. Паровые катера и барказы точно чайки носились между морскими исполинами, которые, едва покачиваясь, лежали черными огромными китами на мутной беспокойной воде.

Вот английские гиганты: броненосец «Centurion» под флагом вице-адмирала Сеймура, крейсера «Orlando» и «Endymion».

Там друзья-французы. Крейсер «Descartes», мощных очертаний, с странными низкими и широкими трубами, точно с двумя головами, и крейсер «D’Entrecasteaux», офицеры которого, вероятно, вспоминали бурный альянс и жаркие объятия своих русских товарищей в Порт-Артуре, во время их визита в наш порт, за три недели. На крейсере «D’Entrecasteaux» флаг контр-адмирала Куржоль.

Германский крейсер «Kaiserin-Augusta». Австрийский — «Zenta». Итальянские «Elba» и «Calabria». Японский «Kassagi» и американские «Manocacy» и «Newark». В стороне стоял китайский крейсер «Хай-Тен», под флагом контр-адмирала. Как-то странно было видеть китайца среди союзников, ополчившихся на китайцев.


«Сисой Великий»


По решению адмиралов на китайском крейсере были сняты некоторые части машины и замки у орудий.

На трех судах были видны флаги, красивые по простоте и идее: синий андреевский крест на белом поле. Это были — «Сисой Великий», «Дмитрий Донской» и «Всадник», который жестоко бился на зыби. На горизонте стоял «Гремящий», а в реке Пэйхо «Кореец».


«Дмитрий Донской»


В реке из иностранцев стояли англичанин «Algerine», немец «Iltis» и японец «Atago». Кроме броненосцев и крейсеров на рейде находились — два английских истребителя миноносцев, одна английская военная яхта и французская лодка «Surprise».

Ни берегов, ни фортов Таку не было видно. Это грандиозное собрание судов международной эскадры качалось в открытом море. Это был веселый вооруженный лагерь, с 10 000 штыков, плававший на воде и имевший своею целью смело угрожать 400 миллионам китайцев.

К сожалению, к китайцам никак нельзя было подобраться поближе. Вследствие мелководья залива большие суда должны держаться верстах в 20 от устья Пэйхо, именуемого Таку и защищенного фортами. Кроме того, чтобы войти в реку, необходимо перебраться через бар — песчаную илистую отмель, которая доступна для низко сидящих судов только в прилив.

Других мест для высадки десанта, кроме устья рек Пэйхо и соседней Бэйтанхэ, охраняемой первоклассной крепостью Бэйтан, в этом районе не имеется.


Контр-адмирал Веселаго


Совершенно стемнело, когда мы подошли к адмиральскому кораблю «Сисой Великий». Опустили шлюпку, в которую забрался и я. Матросы дружно выгребали, и через несколько скачков по волнам мы были уже у трапа «Сисоя Великого», но пристать к нему не было никакой возможности. Шлюпка ежеминутно взлетала кверху и падала. Миг… и один из нас уже был в воде, но так как каждый моряк чувствует себя в воде так же удобно, как и в воздухе, то он даже не поморщился и, подхваченный матросами, взобрался на трап.

Наступил мой черед… Железные руки матросов крепко ухватили меня за ноги, руки, плечи и голову, и вместе с моими чемоданами я полетел на трап, где меня подхватили уже другие дюжие руки. Испытание кончилось. Мы на броненосном корабле, в покое, комфорте и в гостях у радушного адмирала Веселаго.

— Когда я пришел сюда на «Сисое», в сопровождении «Донского», «Гремящего», «Корейца», «Всадника» и «Гайдамака», — рассказывал адмирал, — на этом рейде я застал только два иностранных корабля. Потом стали подходить другие. Большое внимание нам оказал адмирал Сеймур. Когда он пришел на своем броненосце «Центурион», то, проходя мимо русских судов, он приказал играть наш народный гимн. Своего внимания к русской эскадре он не ограничил этим. Хотя он старше меня в чине — он вице-адмирал, — но он первый сделал мне визит, на который я сейчас же ответил. На другой же день после прихода на этот рейд, согласно полученным мною инструкциям, я отправил в Таку десант на баржах, буксируемых пароходом и сопровождаемых «Корейцем». Наш десант состоял из 75 человек матросов с «Сисоя» и «Наварина», 30 казаков[35] и 40 лошадей, при одном орудии. Кроме того, с нашими буксирами я отправил французский десант в 100 человек и итальянский в 36, с итальянской пушкой. После отправки десантов французы и итальянцы приезжали благодарить меня за оказанное им содействие. Раньше в Пекин был отправлен международный десант из 75 англичан, 75 американцев, 60 германцев, 50 австрийцев и 30 японцев, причем у американцев, австрийцев и англичан было по своему орудию[36]. Под общим начальством нашего военного агента полковника Вогака этот десант двинулся по реке Пэйхо на баржах до Тяньцзиня, а оттуда по железной дороге до Пекина, куда прибыл благополучно. Вогак вернулся в Тяньцзинь, где оставлены наши казаки. Из Пекина и Тяньцзиня я имею очень нехорошие известия. Вокруг столицы полное возмущение. Иностранцы и железная дорога в опасности. Около Тяньцзиня наши казаки уже дрались с боксерами, выручая французских инженеров[37]. По слухам, есть раненые и убитые. Французы и бельгийцы, бежавшие из Баодинфу по реке в джонках, с женщинами и детьми, имели стычку с боксерами, которые перебили 16 европейцев. Только 5 спаслись и добрались до Тяньцзиня. В этом городе неожиданно сгорел английский банк. Предполагают, что это дело рук китайской прислуги, которая действует заодно с боксерами. Странный случай был также с тем десантом из русских, французов и итальянцев, которых я отправил в Таку. Когда десант на баржах стал входить в реку, с китайских фортов раздались выстрелы. Какие это были выстрелы и против кого направлены — неизвестно. Оптимисты говорят, что это были салюты. Но я полагаю, что, если бы китайцы стреляли более метко, они могли бы без труда пустить все баржи с десантами ко дну и потом извиняться, что их салютационные выстрелы в честь иностранцев были так несчастливы.

— Зато посмотрите, — продолжал адмирал, — какое эффектное зрелище представляет теперь наш рейд. — Адмирал встал и вышел на балкон своего помещения. — Какая иллюминация! Какое оживление! Не правда ли, настоящий парижский бульвар ночью!

Вид был действительно чудный! На потемневшей равнине моря целые созвездия электрических огней. Огни на мачтах, на реях. Огненные многоточия иллюминаторов рисовали силуэты грандиозных судов, между которыми перебегали огоньки катеров и шлюпок. На горизонте вспыхивали длинные яркие лучи и кидали на облака быстрые лунные пятна.

— Это наш телеграф, — сказал адмирал, — гелиография. Мы передаем сигналы на облаках с помощью электрических лучей «Гремящему», который стоит у бара, а «Гремящий» передает таким же путем «Корейцу», стоящему в реке. Таким образом мы можем моментально и просто переговариваться друг с другом, на протяжении более 25 верст. А иногда «Кореец» даже прямо принимает сигналы, которые мы ему подаем на небе, хотя для нас он стоит под горизонтом.

— Но ведь другие союзники также обмениваются сигналами. Каким образом среди этого огромного собрания судов не происходит путаницы?

— Каждая нация имеет свою собственную азбуку сигналов, не известную ни для какой другой нации. В этом и состоит искусство, чтобы среди множества сигналов уловить адресованную вам депешу.

В 12 часов ночи, когда я беседовал в кают-компании со знакомыми офицерами, вошел красивый молодой лейтенант с живыми синими глазами и рыжими усами, только что сменившийся с вахты. Это был Евгений Николаевич Бураков, мой старый знакомый по Ревелю. Мы дружески встретились и разговорились. Офицеры разошлись по каютам. Мы остались вдвоем в кают-компании. Наше общество разделяла только бутылка хорошего Редерера.

— Помните, корреспондент, как мы с вами встречались в Ревельском екатеринентальском салоне на балах и спектаклях и вместе увлекались одной изящной смуглой адмиральской дочкой, с знойными глазами цыганки и холодным сердцем Снегурочки? — спросил Бураков.

— Я только помню, что, несмотря на постоянный холод сердца этой Снегурочки, я всегда безнадежно таял перед нею. Ваше же присутствие меня только морозило, потому что вы всегда оставляли меня за флагом.

— В таком случае мы с вами остались вдвоем за флагом, так как рекорд на ее сердце уже побит капитаном второго ранга.

— Что не мешало ему быть у дам всегда в первом ранге.

— Я очень рад, — перебил Бураков, — что вы едете в самое жерло боксерского вулкана. Это очень полезно для молодого человека. Я буду очень доволен, если вспыхнет война, и непременно постараюсь попасть в авангард наших действий. Думаете, легко нам здесь болтаться на рейде, выстаивать эти ужасные вахты и ждать у моря, действительно у моря — погоды, чувствуя, что там на берегу ныне совершается что-то великое, чрезвычайное, может быть, первый раскат китайского грома и пробуждение от векового сна страшного дракона. Мы все рвемся в бой, вперед, а между тем принуждены стоять неподвижно на якоре, есть консервы, пить вино, жить слухами и томиться от тоски, скуки и бездеятельности. Мы и берега не видим, и в море не идем, а качаемся на этой пустыне между небом и водой. Мы, военные, нуждаемся в войне, как природа в грозе: без нее мы обесцвечиваемся, вянем, тоскуем и становимся чиновниками. Совершенно справедливо сказано, что война рождает героев. Только труд, борьба и риск создают сильные характеры. Хотя в наших канцеляриях много работают, но они не создают героев, так как слишком занимаются борьбою узких интересов и мелких самолюбий и честолюбий. Герои могут возродиться только либо на залитом потом и кровью поле, на бушующих волнах или на неприятельской стене, где идет бой за жизнь или смерть. Теперь наша молодежь так зарылась в своих канцеляриях и бумажных делах, что на мир смотрит только с точки зрения своих портфелей и в разговорах можно всегда услышать слово «карьера», но слова «Россия» или «отечество» — очень редко. Кажется, у нас верхом карьеры считают получение большого оклада или выгодной командировки, не заботясь о том, полезна или бесполезна эта командировка для государства, и не думая о том, что гражданин может оказать такие услуги государству, за которые оно не будет в состоянии отплатить никаким вознаграждением, такова, например, смерть Сусанина. Есть подвиги дороже жизни. Какой подвиг — принести себя в жертву народу или его части, если ей грозит опасность, и своей единичной смертью дать жить многим. У меня есть предчувствие, что, если теперь грянет война, я брошусь в огонь и паду одним из первых. Но я не боюсь смерти. Жизнь дала мне так много светлых, счастливых дней, что я не могу требовать лучшего, а ждать худшего я тоже не хочу. Отчего же в самом деле не решиться на действительно великое дело — рискнуть своею жизнью во имя идеи и гражданского долга. Поэтому, — прибавил он, налив вина и заблистав глазами, — выпьем за торжество смелых и благородных идей!

— Я пью за торжество вашей идеи и за вашу славу! Вы, как истинный артист на сцене, чувствуете страх и тревогу перед своим триумфом.

Светало. Мы крепко пожали друг другу руки, и больше я Буракова не видел. Через 12 дней он был убит на «Корейце» при штурме фортов Таку.

23 мая

Проведя ночь на гостеприимном «Сисое» и отправив первую корреспонденцию в Порт-Артур, в 5 часов утра я должен был ехать дальше. Меня встретил на палубе мичман З., который был очень удивлен, что я отправляюсь в путь без оружия.

— Как? Вы едете на войну без револьвера? Чем же вы будете защищаться в случае опасности? Какой же вы корреспондент? Стенли и Ливингстон, отправляясь в поход, были всегда вооружены с ног до головы.

— Но я совершенно не собираюсь с кем-нибудь драться. Я еду писать корреспонденции, а не сражаться.

— На вас могут напасть боксеры. Что вы тогда будете делать с вашими перьями?

— Я еще об этом не думал, но во всяком случае никогда не буду стрелять в боксеров, так как весьма уважаю этих патриотов своей родины. Полагаю, что если суждено быть убитым, то мне даже 12-дюймовая пушка не поможет.

— Нет, это никуда не годится. Вы можете скомпрометировать ваше звание корреспондента. Вы должны иметь оружие. Я вам подарю.

Мичман З. ушел в свою каюту и вернулся с револьвером.

— Вот вам на память от меня хороший «Смит и Вессон» и пачка патронов. Пусть они вас сохранят в опасную минуту.

Я поблагодарил и на всякий случай положил мое оружие на самое дно чемодана.

Так как в то же утро в Пекин был командирован курьером лейтенант Бурхановский, то меня вместе с важными пакетами от адмирала Алексеева сдали ему для доставки по назначению.

Минный крейсер «Всадник», брат «Гайдамака» по виду и типу, повез нас на «Гремящий».

Утро блистало. Суда международной эскадры просыпались одно за другим. Раздаются команды, рожки, свистки. На адмиральских кораблях взвиваются пестрые сигнальные флаги и переговаривают с флагами подчиненных судов.

Кругом эскадры стоят купцы — коммерческие пароходы, снабжающие эскадру углем и продовольствием. Между броненосцами снуют буксиры, которые тащат за собой баржи и джонки с углем, мясом, зеленью, живностью, вином, консервами и всем, что заказывает эскадра.

Судя по тому, как много барж с провиантом собралось вокруг «Центуриона» и «Эндимиона», можно предполагать, что англичане страдают самым большим аппетитом, не только политическим, но и гастрономическим.

Полуодетые загорелые китайцы-кули, под командою иностранных капитанов, суетятся на баржах и живо переносят привезенный груз на корабль или длинной вереницей карабкаются по узкому трапу и в грязных корзинках тащат каменный уголь, задыхаясь в клубах угольной пыли и возвращаясь с военного судна черными неграми.

Мы подошли к «Гремящему». Бурхановский передал командиру капитану 2-го ранга Миклашевскому адресованные ему пакеты. «Гремящий» стоял возле плавучего маяка, указывающего вход в реку Пэйхо; около нашей канонерки стояла английская «Вайтинг». Мы сели на баркас и направились к «Корейцу».

Беспокойные волны рейда мешали нам быстро двигаться. Бурхановский решил достать один из тех буксиров, которые возвращались от эскадры в Тонку. Однако на наши сигналы платком и крики никто не обращал внимания: все заняты своим делом, и никому нет дела до других.

Наконец, один буксир с капитаном-англичанином повернул в нашу сторону. Бурхановский крикнул капитану:

— Do you go to Tongku?

— Yes.

— Will you take me on board and go to the Russian man-of-war in the river?

— All right!

— How much do you want?

— 35 dollars.

— All right!

— Вы идете в Тонку?

— Да.

— Возьмите меня на борт и доставьте на русское военное судно в реке.

— Ладно.

— Сколько денег вы хотите?

— 35 долларов.

— Ладно.

Буксир принял нас, и мы пошли быстро. Эскадра пропадала из глаз.

— How is the water at the bar?

— There is no water at all. It is very bad to cross the bar. Two feet. No more.

— Какова вода на баре?

— Ha баре совсем нет воды. Переходить бар будет очень плохо. He более двух футов глубины, — ответил капитан.

Показалось мутное белесоватое дно бара-отмели, которая здесь имеет не более 9 и редко 11 футов глубины при высокой воде и только 1 1/2 фута при низкой. Наш буксир раза три зацепил за песок, и мы стали.

Капитан и его китайская команда засуетились. Потащили нас в обратную сторону, дернули направо, налево, и наконец мы благополучно перелезли через бар.


Пэйхо

Перед нами устье знаменитой китайской Невы, ведущей к Небесной столице. Это Белая река — Байхэ, переименованная европейцами, не церемонящимися с китайскими названиями, — в Пэйхо.

Это — великая река Чжилийской провинции, впадающая в Чжилийский залив, также по-своему названный европейцами Печилийским, несмотря на то, что китайцы зовут и залив и прибрежную область просто Чжили[38].

Хотя китайцы дали своей столичной реке, льющейся на протяжении 750 ли (ли — полверсты), имя Белой, но она уже давно несет такие бурые струи охры, что ее было бы справедливее именовать Шоколадной или Кофейной.

Направо и налево тянутся низкие длинные линии фортов. Только черные точки орудий, старательно покрытых чехлами, флагштоки и деревянные грибы для часовых напоминают, что здесь скрываются батареи. Но ни часовых, ни прислуги при орудиях не видно. На фортах мертво.

Ширина реки не более 50 сажен. Расстояние между фортами около 100 сажен.

Входим в реку. Встречаются английские, американские и японские грузовики, угольщики, китайские шаланды, шампунки, военные катера. У правого берега стоят четыре новеньких китайских дистройера — истребителя миноносцев.

— Видите вы этих истребителей китайских казенных денег? — спросил капитан. — Они шесть месяцев ремонтировались в доке, только что вышли из дока и, вероятно, скоро опять вернутся в док. Это гораздо выгоднее для мандаринов. А что касается фортов, то я никогда не видел, чтобы китайцы снимали чехлы со своих пушек. Они говорят, что боятся производить учение со своими орудиями, чтобы нечаянно не попасть в какую-нибудь проходящую китайскую джонку.

Какие нелюдимые, низкие и опустившиеся берега, поднявшиеся из моря, по словам геологов! Линии горизонта воды и суши сливаются. Издали видны китайские глинобитные желто-серые домики, большие таможенные пакгаузы, склады, мастерские, китайское адмиралтейство и пристань, заваленная ящиками и тюками. Зеленый тростник и тощие ивы несколько ласкают глаз, утомленный лучами солнца, блеском неба, блеском воды и песчаной равнины, которая теряется за горизонтом. Эта пустыня несколько оживляется видом китайских могил и куч морской соли. Таково преддверье Тяньцзиня и вековой миллионной столицы.

Устье Пэйхо носит общее название Дагу по-китайски или Таку по-европейски. Восточный городок, расположенный на левом берегу реки, с пристанью и станцией Китайской Императорской железной дороги, ведущей через Тяньцзинь на Пекин, называется Дунгу или Тонку. Западный городок с заводами и мастерскими называется Сигу или Сику. От Тонку другая линия железной дороги идет вдоль Чжилийского залива на Шанхайгуань до Инкоу.

Пэйхо делает на всем своем протяжении постоянные извилины, и его перспектива пропадает среди камыша, гаоляна и китайских построек. Вырастающие над ивами и хижинами мачты джонок или труба военной лодки указывают направление этой узкой змеистой реки.

Мы проходим мимо германской канонерской лодки «Ильтис» и пристаем к «Корейцу», который стоит далеко в реке, под начальством капитана 2-го ранга Сильмана. Еще выше стоит японская лодка «Atago».

В 11 часов утра в кают-компании подали завтрак.

— Какие у вас новости? — спросил я моего соседа.

— Все спокойно и одно и то же, — ответил ревизор «Корейца» лейтенант Деденев. — Сидим на корабле и печемся на солнце. Изнываем от скуки и жары и считаем, сколько поездов с китайскими солдатами китайцы отправляют по своей железной дороге в Тяньцзинь. С «Корейца» хорошо виден вокзал и заметно всякое движение на дороге. До сих пор я насчитал 15 поездов, битком набитых косатыми солдатами. Откуда китайцы набрали их такое множество? Путешествие их в Тяньцзинь весьма подозрительно. И все это восстание боксеров что-то на восстание не похоже. К чему китайцам понадобилось столько войск? Если войска должны драться с боксерами, то это только подольет масла в огонь. Если же они будут не против боксеров, то будут против нас… Пока что наши офицеры ездят в Тяньцзинь по железной дороге или на паровых катерах и привозят оттуда неважные вести. Сегодня был проездом командированный к адмиралу Веселаго секретарь французского консульства, который рассказал, что наши казаки уже имели дело с боксерами и один русский офицер ранен. Вчера германцы отправили одно орудие в Тяньцзинь. Сегодня американцы двинули туда еще отряд. Вечером французы посылают 100 человек. Пока что мы точно измерили дистанцию до китайских фортов и повернули наши орудия против их батарей, так что если понадобится, то наши гранаты будут ложиться точка в точку. «Кореец» и «Ильтис» стоят в тылу всех китайских фортов, которые, вероятно, тоже уже измерили дистанцию, если китайцы имеют хоть какое-нибудь представление о своих орудиях. В случае военных действий нашим канонеркам придется драться в первую голову, и китайские форты могут причинить нам много неприятностей, но зато и им не поздоровится от наших орудий. Форты будут во всяком случае взяты, какими бы крупповскими пушками они ни были вооружены. В этом не может быть ни малейшего сомнения…

Увы! форты были действительно взяты, но бедному Деденеву, погибшему вместе с Бураковым, не суждено было увидать победу!..

В час дня с рейда пришел буксир, который привел баржу с 35 матросами и 1 офицером — мичманом Глазенапом. Они были командированы с «Дмитрия Донского» для усиления нашего десанта в Тяньцзине, вследствие обостряющегося положения дел и неожиданного столкновения казаков с боксерами. По той же причине французы посылают свой второй десант.

В пять часов вечера я простился с радушием русских моряков и покинул уголок родной земли, представляемый палубой русского военного корабля с русскими мужиками-матросами и дворянами-офицерами.

Бурхановский, Глазенап и я пересели на английский буксирный пароходик «Джем», который забрал баржу с нашим десантом в 35 человек и, пользуясь приливом, стал подниматься вверх по Пэйхо.

В зависимости от морского прилива и отлива два раза в сутки в течение шести часов вода в Пэйхо прибывает и следующие шесть часов убывает. Пользуясь высокой водой, мелкосидящие пароходы доходят до Тяньцзиня, отстоящего от Тонку по железной дороге в 40 верстах, a по реке — в 50. Мель, узкая ширина реки и постоянные повороты течения очень затрудняют сообщение по Пэйхо. Капитан буксира обещал доставить нас в Тяньцзинь к 12 часам ночи.

Чем выше мы подымаемся по реке, тем живее картины. Берега Пэйхо — это сплошная китайская деревня и пашня. Желтые глинобитные мазанки, с глиняными или соломенными кровлями, окруженные плетнем из гаоляна или камыша, толпились над обрывом берега. Ивовые и тополевые рощицы скрывали кумирню, о которой можно было догадаться по двум высоким мачтам, стоящим перед входом. За мазанками тянулись беспредельные поля зеленого молодого гаоляна — китайского проса, которое кормит, греет, покрывает и для китайского мужика является его первым другом и помощником в домашнем хозяйстве.


Наши моряки


В деревнях было заметно странное движение. Народ кучами собирался на берегу, о чем-то шумел, расходился и снова собирался в другой деревне. При прохождении нашего буксира и баржи, наполненной вооруженными матросами, китайцы высыпали на самый берег и внимательно следили за нами. О чем они думали? что говорили? Но боксеры уже ходили по всем деревням, мутили народ, вербовали товарищей и зажигали пожар миллионного мятежа.

Тихая теплая ночь. Мы идем очень медленно. Полчища джонок, везущих рис в Пекин, загораживают нам путь. Река мелка. Течение капризно. Нужно все время измерять глубину. Смуглый морщинистый китаец из южных провинций, с косой, обмотанной вокруг головы и спрятанной для удобства под круглую соломенную шляпу, бросает лот и без фонаря, на ощупь, благодаря своей многолетней сноровке, выкрикивает нараспев число футов, на испорченном английском языке:

— Фооти! Найти! Твэти! Твэти ту! Фоо!..

— Фоо! Фай! Сээ!.. Твэти!

Луна взобралась высоко на небо, ярко осветила баржу, белые рубашки матросов и заблистала на их штыках. Моряки, развалясь, богатырски спали на дне лодки и не заботились о грядущем дне. Пэйхо и его берега спали. Это были его последние безмятежные ночи, накануне всех ужасов возмущения и войны. Резкий, монотонный и сонный голос китайца, считающего глубину, не тревожит молчания тихой теплой ночи и усыпляет меня. Я не могу бороться с дремотой, забираюсь в каютку и засыпаю и еще долго сквозь сон слышу:

— Фоо! Фай! Сээ… Твэти!


Тяньцзинь

24 мая

Утро — 4 часа. Мы стоим. Винт парохода не работает. Я окончательно просыпаюсь, выбегаю на палубу и попадаю в объятья моего старого друга, храбрейшего и остроумнейшего штабс-капитана Нечволодова, начавшего военную службу в Ревеле, махнувшего, чтобы попытать счастья, в Уссурийский край, занимавшего Порт-Артур и попавшего в Тяньцзинь в распоряжение военного агента Вогака.

— Скажи, пожалуйста, где я нахожусь? — спрашиваю моего друга.

— В Тяньцзине! Полковник Вогак и я ждали десант с «Дмитрия Донского» всю ночь и приехали вас встретить.

— Могу я ехать дальше в Пекин?

— И не думай! Железная дорога уже разрушена боксерами.

Я представился полковнику Вогаку, который принял десант и приказал его проводить в приготовленный дом, а офицеров пригласил к себе.


Капитан Нечволодов


После естественных объятий и восклицаний Нечволодов с самым сияющим видом рассказывает:

— Вообрази, я уже был в настоящем сражении! На этих днях по просьбе бельгийского консула Кетельса полковник Вогак отправил меня, с поручиком Блонским и 25 казаками, разыскивать без вести пропавших бельгийских и итальянских инженеров. Мы три дня блуждали и наконец наткнулись на кучу боксеров. Мы пошли в атаку на них. Искрошили половину. Вдруг лошадь под Блонским падает, убитая наповал.

Блонский падает наземь. На него налетают боксеры и пронзают его насквозь своими копьями и мечами.

— Насквозь?

— Насквозь. Он получил 14 ран по всему телу. Казаки бросились его выручать, спасли и рассеяли боксеров. Один казак тяжело ранен, a y другого был отрублен нос, но он нашел его в кустах, приставил, и нос теперь заживает. Мы вернулись с ранеными в Тяньцзинь. Блонский и казаки лежат во французском госпитале. Мы накануне невероятных событий!

По указанию Нечволодова я отправился в лучшую гостиницу Astor-House. Китаец джинрикша повез в своей тележке мои вещи.

Недалеко от набережной, на углу главной улицы Виктория-род воздвигнуто великолепное трехэтажное здание гостиницы, с балконами, верандами, башней, обсаженное высокими тенистыми деревьями и цветами и обвешанное цыновками и маркизами для защиты от солнца. Три парадных лестницы. Я подымаюсь по одной из них. Сонный бой, слуга-китаец, провожает меня в свободный номер, более дешевый, в третьем этаже — 8 долларов — 8 рублей в сутки, со столом. Номер высокий просторный, устланный ковром, с лепным потолком, мраморным умывальником, газовым освещением и широчайшей тропической постелью, на которой мог бы свободно расположиться на ночлег патриарх Иаков с 12 сыновьями.

Тропическая постель имеет тонкий матрац на сетке и газовый балдахин-москитер, который наглухо окутывает постель и только один спасает от москитов, комаров и мух. Кто не желает иметь балдахин, тот раздевается до Адама, заворачивается в газ и в таком виде спит, будучи недоступен для назойливых насекомых и менее доступен для тропической жары.

Возле номера отдельная веранда с плетеными лонгшезами. Рядом мраморная ванная. Электрические звонки и все удобства.

8 часов утра. Молодой бой, самого корректного вида, с приятным лицом, тщательно заплетенной косой, в длинном голубом халате, неслышно входит на высоких мягких подошвах и говорит, что в гостинице первый завтрак breakfast в 8 часов утра, второй tiffin в 1 час дня, обед dinner в 8 часов вечера. Бар-буфет для напитков открыт весь день. Бутылка пива 1 доллар — 1 рубль. Бутылка шампанского 5 долларов.

Бой уходит и возвращается с завтраком: яичница с ветчиною, овсянка, порция бифштекса и чашка черного чаю.

Мой первый визит был к нашему военному агенту в Северном Китае полковнику, ныне генералу Константину Ипполитовичу Вогаку, избравшему местом своего постоянного пребывания Тяньцзинь. Военный агент Южного Китая полковник К. Н. Дессино живет в Шанхае.


Генерал Вогак и его дом в Тяньцзине


К. И. Вогак, уже 10 лет наблюдающий за военной политикой и военными успехами Китая, игравший крупную роль в китайских событиях 1900 года, родился в 1859 году, воспитывался во 2-м Кадетском корпусе и записан на мраморную доску Николаевского кавалерийского училища. Военную службу начал в 1878 году корнетом Лейб-гвардии уланского ее величества полка. Блестяще окончив в 1884 году Николаевскую академию Генерального Штаба, служил в разных округах, на разных должностях. В 1892 году Вогак назначается военным агентом в Китай, а затем и в Японию. В 1894 году, когда вспыхнула война между Китаем и Японией, был командирован русским правительством в японскую действующую армию, с которой совершил поход в Корею и Китай и присутствовал при главных сражениях. Когда был заключен мир, вернулся в Россию и в 1896 году состоял при чрезвычайном китайском посольстве Ли Хунчжана на торжествах Священного Коронования. В том же году снова вернулся в Китай и в конце 1897 году уехал на Квантун и в Японию для подготовительных работ по занятию Порт-Артура. В марте 1898 года присутствовал при высадке в Порт-Артуре и исполнял должность начальника штаба войск Квантунского полуострова, а затем был комиссаром по разграничению Квантуна. Весною 1899 года вернулся в Тяньцзинь к исполнению обязанностей военного агента.

Я беру рикшу. На востоке европейцы сокращенно называют джинрикшей, перевозящих людей в тележках, рикшами. Японцы первые завели у себя этот простой и самый дешевый промысел человеческого извоза и дали ему название. Теперь джинрикши распространяются во всех портовых городах Китая и вытесняют китайские телеги и носилки. Если в городе имеются хорошие ровные шоссе, то тележку с пассажиром тащит один рикша. В Порт-Артуре, где улицы подымаются в гору, один рикша впрягается спереди, другой подталкивает сзади.

— Но-го Во-да-жень! (К русскому великому барину Во!) — говорю я рикше. Имя Вогака хорошо известно в Тяньцзине, и китайцы зовут его сокращенно Во, так как, согласно правилам китайской речи, фамилия должна состоять из одного или двух слогов. От иностранной фамилии китайцы оставляют обыкновенно первый слог.

После маленького скромного Порт-Артура, с его наскоро и кое-как переделанными для русских китайскими серыми домиками, с его узкими и грязными переулками и тусклыми керосиновыми фонарями, приятно было видеть благоустроенный европейский город.

Рикша везет по красивой улице Виктория-род, прямой и широкой, тщательно шоссированной, подобно всем европейским улицам Тяньцзиня, обсаженной тополями и освещенной газом.


Французский муниципалитет


Европейские концессии или сеттльменты, т. е. земельные участки, уступленные китайским правительством иностранцам для их поселений, расположены на правом берегу Пэйхо. К китайскому городу непосредственно примыкает французская концессия. Ниже по течению следуют: английская и германская, прерываемая китайским участком. Концессии пользуются полным внутренним самоуправлением и имеют свои городские муниципалитеты, члены которых выбираются иностранцами из наиболее энергичных коммерсантов. Нужно отдать полную справедливость городским деятелям концессий, что, несмотря на принадлежность к различным национальностям, всегда ревниво соперничающим друг с другом на Востоке, в дело устройства концессий они не мешают национальных счетов и своим девизом ставят благоустройство колонии. Поражаешься, как много сумели сделать для своих сеттльментов эти дружно и энергично работающие англичане, французы, немцы и американцы, несмотря на свою малочисленность. Каким комфортом они обставили свою жизнь! Красивая набережная, безукоризненные шоссейные улицы, широкие, правильно распланированные и обсаженные тополями и акациями, сады, живописный парк Виктории, нарядные дома смешанного англосаксонского типа, клубы, почта, телеграф, телефон, канализация и газовое освещение. Несколько больших блестящих магазинов, из которых первенствует «Hall and Holtz», продают все, что нужно избалованному европейцу. Этот комфорт и нарядность сеттльментов скрашивают трудную и невеселую жизнь европейцев на Дальнем Востоке, в знойном климате, вдали от всего, к чему мы привыкли и что сердцу мило.

Рикша остановился перед садом, рядом с Русско-Китайским банком. Китаец-привратник отворил ворота. Одноэтажный каменный дом скрывался в тени под бамбуковыми циновками, которыми он был завешен. В саду развевался большой русский флаг. Крыльцо уставлено цветами. Комнаты убраны во вкусе китайской и японской роскоши. Китайские гобелены, японские вазы и статуи принадлежали знатоку и ценителю восточных редкостей. Бой-китаец с почтительным поклоном, на английском языке просил пожаловать в кабинет, заваленный книгами, бумагами и шифрованными телеграммами, к полковнику Вогаку, который любезно сообщил все подробности о положении дел.


Английский муниципалитет «Гордон Голл»


— Восстание боксеров, — говорил он, — представляет явление гораздо более серьезное, чем о нем думают. Я внимательно наблюдаю за ним с декабря прошлого года, когда на родине боксеров в Шаньдуне их движение стало принимать угрожающие размеры и пала первая жертва фанатизма — английский миссионер Брукс, неожиданно убитый боксерами во время его поездки по деревням[39]. Девиз боксеров «Охрана династии и уничтожение иностранцев», написанный на их знаменах, льстит китайскому правительству и отвечает вкусам народных масс, которые стали видеть в боксерах давно жданных избавителей от незваного заморского ига. Юй Сянь, генерал-губернатор Шаньдуна, известный ненавистник европейцев, открыто поддерживал восстание. На его место был назначен в декабре 1899 года генерал Юань Шикай, бывший китайский посланник в Корее. Хорошо понимая китайские и европейские дела, он сейчас же понял, какою опасностью грозит это возмущение против иноземцев[40], и, желая умыть руки, то строгостью, то ловкостью направил все движение в соседнюю Чжилийскую провинцию и воспретил боксерам пребывание в Шаньдуне. В среде китайского правительства некоторые министры и князья приняли боксеров под свое покровительство и поддерживают их деньгами и оружием. Не зная, какой оборот примут события, и находясь под давлением со стороны посланников, китайская императрица, чтобы доставить им удовольствие, издает двусмысленные приказы, в которых повелевает военоначальникам прекращать беспорядки и строго наказывать виновных, но в этих же приказах она дала мятежникам очень милое название «неосторожных храбрецов», что, конечно, еще более разжигает мятежную толпу, прекрасно понимающую маневры китайского правительства.

— Однако, — продолжал Вогак, — не все китайцы разделяют правительственную точку зрения игры и двуличия. Честный и храбрый генерал Не Шичен, начальник кавалерии в Чжили, весьма сочувствующий русским и имеющий при себе военным советником Лейб-гвардии гусарского полка полковника Воронова, решил не допустить приближения боксеров к Тяньцзиню. Им руководило совершенно правильное соображение, что первое столкновение боксеров с иностранцами может вызвать международный инцидент и окончиться такими печальными последствиями, которые трудно и предвидеть. Кроме того, он основывался на прямом смысле императорского приказа. Поэтому он сжег несколько китайских деревень между Тяньцзинем и Пекином, за то что их население присоединилось к мятежникам. Однако правительство выразило ему свое крайнее неудовольствие за слишком суровые и строгие меры в отношении «увлекающихся патриотов», что не помешало правительству уволить генерала Чэнь Хунбао, командующего военными силами в Баодинфу, за то что он допустил возмущение в своем округе. Таким образом, правительство явно играет двойную игру. Оно наказывает как тех, кто поддерживает боксеров открыто, так и тех, кто их преследует слишком энергично, как генерал Не. Между тем оно само не принимает решительно никаких мер к ограждению иностранцев и препятствует им взять это дело в свои руки. Оно ставит им такие серьезные помехи, как, например, закрытие железнодорожного пути. Английский консул в Тяньцзине настойчиво требовал у правления Императорской Китайской железной дороги дать поезд, но пекинское правительство решительно воспретило давать поезда для европейских десантов, на том основании, что несколько станций сожжено и поезда не могут дойти до Пекина.

— А между тем положение иностранцев в Тяньцзине и особенно в Пекине очень опасное. После того как 18 мая я привел по железной дороге в Пекин международный десант из русских, французов, англичан, американцев и итальянцев и возвратился в Тяньцзинь, железнодорожный путь был испорчен боксерами, и мой поезд был последним, который дошел до Тяньцзиня. Дорога не восстановлена, и поэтому новые десанты, предназначенные для Пекина, не могут двинуться и задержаны здесь. Телеграфное сообщение с Пекином также уничтожено боксерами. Телеграммы передаются кружным путем, причем китайские телеграфисты не принимают шифрованных депеш. Что в данную минуту происходит в Пекине — невозможно сказать, и можно все предполагать, так как число боксеров растет гигантски и восстание охватило всю Чжилийскую провинцию. Боксеры угрожают уже Пекину и Тяньцзиню. Охраняемые и даже подстрекаемые правительством боксеры, в количестве нескольких тысяч человек, в порыве ярости и фанатизма могут ворваться на наши концессии, поджечь европейские здания и разнести наши одиночные посты и пикеты, которые так разбросаны по разным сеттльментам, что не могут представить никакой обороны перед дикой и необузданной ордой, на помощь которой немедленно явится все китайское население города. А где еще окажется возможность пограбить, там китайские войска первые явятся на подмогу. Я только что узнал, что китайская императрица издала тайный указ по войскам, чтобы они никоим образом не вступали в бой с боксерами, но только осторожно заставляли их сборища расходиться[41]. Это значит, что правительство не желает принимать никаких мер против боксеров и предоставляет им полную свободу действий. Державы должны немедленно предпринять самый решительный и твердый образ действий, для того чтобы восстание не распространилось по всем городам и деревням Чжилийской провинции и чтобы европейцы не были осаждены или сожжены в Тяньцзине и Пекине. Из Баодинфу иностранцы, строившие железную дорогу, уже изгнаны. Несколько мужчин и женщин, в том числе главный инженер Оссан с сестрою, без вести пропали. В реке видели обезображенный труп европейской женщины. Вероятно, это сестра Оссана. Китайское население теперь так наэлектризовано слухами о чудесах боксеров и так возбуждено ими против иностранцев, что легко может повториться тяньцзиньская резня 1870 года[42], если немедленно не будут присланы большие военные силы, которые сразу потушат костер разгорающегося восстания. Если боксеры упустили уже время для нападения на Тяньцзинь, когда в нем еще не было десанта европейских войск, то как бы европейцы тоже не потеряли времени и не дождались того дня, когда китайцы, увлеченные боксерами, провозгласят священный поход против заморских чертей. Тогда державы будут вынуждены начать правильные военные действия, а к чему все это может привести — трудно предвидеть, тем более что возмущения на религиозной и фанатической почве всегда сопровождаются крайним упорством, жестокостью и необыкновенным кровопролитием. He может быть, конечно, никакого сомнения в окончательной победе соединенного европейского оружия, но если придется иметь дело с сотнями тысяч китайских фанатиков и пролетариев, которым нет числа и которым терять нечего, то как бы не пришлось заплатить слишком дорогой ценой за такую победу. Война с ордой диких изуверов опасна, как гидра, у которой на место одной отрубленной головы сейчас же вырастают две новых. Иностранцы неоднократно спрашивали меня, когда же наконец будут присланы из Порт-Артура настоящие сухопутные силы для защиты европейцев, так как в нынешних событиях только пехотные войска могут оказать действительную помощь.

— О серьезности и опасности положения, — закончил полковник Вогак, — я уже несколько раз телеграфировал адмиралу Алексееву. К сожалению, в Пекине некоторые посланники совершенно не разделяют моего взгляда и, не желая видеть никакой серьезности в совершающихся событиях и удовлетворяясь успокоительными заверениями и любезными обещаниями Цзунлиямыня, готовятся не к бегству из Пекина, пока еще не поздно, а к переезду на дачу. В Тяньцзине во всех моих действиях меня поддерживает французский консул граф Дюшейляр, мой большой друг, с которым мы работаем в полном согласии и единении. Он совершенно разделяет мою точку зрения.


Русские и иностранцы в Тяньцзине

Мой следующий визит был к русскому консулу Н. А. Шуйскому, который жил на французской концессии, рядом с Японским банком, в большом каменном двухэтажном доме старинного барского вида, среди красивого тенистого сада.

Конечно, я не сразу разыскал русское консульство. По-видимому, материя для русских флагов стоит очень дорого на Дальнем Востоке, так как иные наши консулы на Востоке не любят вывешивать свои флаги, вероятно, в видах экономии, сберегая казенное имущество и не желая, чтобы флаги напрасно трепались от ветра и дождя. Только консулы других наций любят щеголять новенькими флагами над своими консульствами.

К сожалению, консул был болен. Я был принят его супругой Верой Дмитриевной, обладательницей прекрасного голоса, которая несколько лет тому назад мечтала о карьере на оперной сцене, но потом променяла лавры, розы и шипы музыкальной славы на тихую семейную жизнь на Востоке. Однако нагрянувшие события доставили ей столько треволнений и тягостей, которые вообще редко выпадают в жизни. В нарядно убранной гостиной я встретил г-жу Поппе, супругу секретаря нашего консульства, и г-жу Воронову, супругу полковника Воронова.

Когда в гостиную вошла престарелая ама-няня китаянка, со сморщенным добрым лицом, на маленьких остроконечных ножках, все дамы заговорили с нею по-китайски. Как они чудесно говорили на языке Конфуция и Ли Хунчжана! Моему восторгу китаиста, который несколько лет изучал этот заколдованный язык на Восточном факультете Петербургского университета и ничего не изучил, — не было пределов. В разговоре дам китайский язык звучал так же свободно, легко и красиво, как и французский. Благодаря легкости языка и постоянному общению с китайской прислугой, особенно нянями, наши дамы в Китае, при желании и некотором труде, быстро усваивают этот язык. Госпожа Воронова, дочь известного русского деятеля на Дальнем Востоке и китаиста Старцева, с детства говорящая по-китайски, владеет китайским языком в совершенстве. Если бы она пожелала произнести в Петербурге речь на китайском языке, она затмила бы весь Восточный факультет безукоризненной чистотой и красотой произношения, знанием духа языка и богатством выражений. Полковник Воронов неоднократно пользовался ее услугами в качестве переводчицы при сношениях с генералом Не Шиченом, который говорил, что редко встречал иностранцев, которые бы так блестяще владели китайским языком, как эта русская лингвистка. Было бы очень жаль, если бы русская наука нисколько не воспользовалась ее знаниями в этой сфере, в которой теперь еще так мало знатоков и работников.

Я продолжал изумляться и восхищаться, когда ама принесла крошку-дочку консула, которая, на вопрос матери, не хочет ли она спать, ответила на чистейшем мандаринском наречии:

— Бу яо! (Не хочу!) — И, увидав во мне чужеземца, она потянулась под покровительство няни.

В Китае я нередко встречал детей европейцев, которые воспитывались китайскими амами-нянями и в детстве говорили только по-китайски. Подрастая, дети очень неохотно переходили на язык родителей и всегда предпочитали китайский язык, идеальный по своей разговорной легкости, простоте и краткости.

Дамы были в отчаянии. Беспорядки вокруг Тяньцзиня или, как русские их называли, «les troubles» или попросту «трубли», были предметом самого взволнованного разговора.

Ама только что принесла ужасные новости. Тяньцзинь кишит боксерами, которые устраивают шумные сборища и расклеивают по улицам объявления, призывающие всех китайцев восстать против поганых иностранцев. Во всех деревнях куют мечи, копья и алебарды.

На некоторых европейских домах появились пометки, сделанные кровью. Это знак, что помеченный дом обречен на сожжение, а его обитатели на гибель. Много китайских семей, принявших христианство, поголовно вырезаны; китайская прислуга в ужасе бросает своих господ-европейцев, так как боксеры грозят казнью всякому китайцу, кто будет служить иностранцу и иметь с ним какие бы то ни было дела.

В одной деревне появилась святая девочка, которая одарена сверхъестественными силами и делает чудеса. Боксеры перевозят ее из деревни в деревню и поклоняются ей, как кумиру. Она предсказала изгнание всех «янгуйцзы» — заморских чертей и торжество «ихэтуань» — боксеров, которые уже назначили ночь и час для общего нападения на иностранные концессии в Тяньцзине.

Камня на камне не будет оставлено на месте концессий, которые должны быть разрушены, земля вспахана, и на костях европейцев будет посеян гаолян. Первою должна быть уничтожена французская концессия, на которой живут ненавистные боксерам католические миссионеры и находятся — католический монастырь, французский госпиталь, школы и французское и русское консульства.

В тот же день я навестил поручика 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Блонского, который лежал весь перевязанный во французском госпитале. Он рассказал, как его лошадь поскользнулась; он упал, и на него, лежавшего, набросились со всех сторон боксеры. Он отбивался от них шашкой и выстрелами револьвера до тех пор, пока не подскочили на выручку казаки, сотник Семенов и Нечволодов. Благодаря чистому воздуху и сухому климату Тяньцзина его 14 ран быстро заживают. Раненные с ним два казака также поправляются. Даже удивительный отрубленный нос у вахмистра взвода прирос и заживает.

25 мая

Русская колония в Тяньцзине насчитывает в настоящее время всего шесть семейств. Семейные: консул Шуйский, полковник Воронов, коммерсант Батуев, секретарь консульства Поппе, начальник почтовой конторы Левицкий, коммерсант Платунов. Семейство полковника Вогака не живет в Тяньцзине. Холостая молодежь: штабс-капитан Нечволодов, поручик Блонский, доверенный отделения Русско-Китайского банка Садовников, преподаватель Русско-Китайской школы Любомудров и служащие у г. Батуева и Старцева, находившегося в имении на своем острове Путятина. Кроме того, в распоряжении полковника Воронова находились два бравых гусара, красные мундиры и победоносный вид которых производили ошеломляющее впечатление на китайцев и даже на европейцев Тяньцзиня.

Временно находился инженер Карпов, занятый отправлением рабочих-китайцев на постройку Маньчжурской железной дороги. Им уже отправлено 80 тысяч человек.

Всего в русской колонии живут 7 женщин и около 25 мужчин.

18 мая в Тяньцзине поселены 25 казаков с сотником Семеновым. Ночью они охраняют русское консульство, русскую почтовую контору и дома Батуева.

Известный в Китае коммерсант Батуев, представитель чайной фирмы «Молчанов и Печатнов», занят приемом чаев, приходящих на пароходах в Тяньцзинь из Ханькоу, и отправлением их на верблюдах сухим путем, через Кяхту, в Россию. Кроме того, в компании с иностранцами он ведет большое дело по продаже тибетских и китайских мехов. Он живет с семьей в своем пышном доме, с роскошной обстановкой, садом, флигелями и пр.

Самая многочисленная колония — английская, потом по численности следуют: германская, бельгийская, французская и др. Итальянец один. Он по профессии парикмахер; держит свой салон на берегу реки Пэйхо и имеет полное право гордиться, что итальянский десант прибыл для его охраны. Всего в Тяньцзине около 200 дам и девиц и 2000 мужчин-европейцев. Китайское население города доходит до миллиона.

Живут иностранцы скучно и однообразно, трудолюбиво работают днем, отдыхают вечером и строго придерживаются правильного образа жизни, установленного англичанами.

Англичане, американцы, немцы, бельгийцы, французы, а за ними и русские — обыкновенно встают в 7 часов утра и, освежившись хорошим душем после хорошего кутежа накануне, выпив стакан крепкого цейлонского чаю и закусив овсянкой, яичницей и бифштексом, уже с 8 часов утра начинают наполнять свои офисы — конторы.

Работают методично, молча, спокойно, усидчиво и делают свои дела — business — быстро и аккуратно.

В 12 часов европейцы закрывают офисы и едут на рикшах или велосипедах в Тяньцзинский клуб, где видятся друг с другом, читают телеграммы и газеты, обмениваются новостями. По умному почину англичан, подобные международные клубы учреждены во всех главных портовых городах Китая, Кореи и Японии и являются центральным местом, сближающим и объединяющим разноязычное общество колонии. Туземцы — китайцы, корейцы и японцы, а также half-cast, полукастовые, т. е. люди смешанной расы, в клуб не допускаются. Его благородными членами могут быть только белые. Делами клуба заведует выборная комиссия из представителей разных национальностей. В клубе имеется буфет, бильярд, кегельбан, библиотека и читальня с множеством газет. Прислуга в клубе китайская. Все члены избираются и пользуются правом рекомендации гостей, причем обращается страшное внимание на общественный ранг данного лица. И только военные всех наций считаются постоянными гостями подобных клубов.

В 4 часа обыкновенно бизнесы в офисах заканчиваются, и на велосипедах или верхом европейцы едут за город на рекреационный плац играть в теннис, где они встречаются с дамами.

С 4 до 6 часов дня в русской колонии пьют чай, и в это время можно застать хозяйку дома. Гостеприимством и открытыми приемами отличаются только русские. Иностранцы принимают у себя очень редко, только на званые обеды. Знакомство поддерживается исключительно визитами и игрою в теннис. У семейных иностранцев совершенно не принято бывать запросто. Я объясняю это малочисленностью дам и девиц, оберегаемых тяньцзиньскими джентльменами с удивительной ревностью, что, по слухам, не мешает грандиозному распространению в обществе флирта.

Этот преувеличенно строгий этикет, замкнутость, общественные клетки и невозможность поддерживать простые неофициальные сношения, при малочисленности дамского общества, делают жизнь в Тяньцзине очень скучной, однообразной и натянутой. Единственными общественными развлечениями являются: спорт, скачки, изредка любительские спектакли, концерты и кутежи.

В 8 часов европейцы обедают и вечером уже никакими делами не занимаются. После обеда молодежь и холостежь идет в клуб или гостиницы играть на бильярде, в карты или совещаться с Бахусом и Гамбринусом, причем эти совещания носят хотя и интимный, но обыкновенно весьма бурный характер.

Спорт процветает в Тяньцзине в разных формах, из которых три важнейшие: спорт тенниса, спорт костюмов и спорт виски.

Лаун-теннисом увлекаются все: дети, молодежь, взрослые, старики и старушки. С ракетами в руках они бегают с утра и играют до тех пор, пока не стемнеет. Играют серьезно, степенно, с важностью и достоинством выкрикивая по-английски: «Play! your game!» Умение играть в теннис считается признаком хорошего тона, и не играющий в эту новейшую метательную игру показался бы в глазах здешнего общества оригиналом и человеком неблагонадежным, потому что ежедневно играть в теннис так же обязательно, как и ежедневно обедать. Играть в теннис так же необходимо, как и соблюдать требования приличий и моды.

Поэтому второй спорт — это спорт костюмов. He столько дамы, которые по большей части одеваются просто, сообразно сезону, сколько джентльмены Дальнего Востока много теряют времени для своего туалета. Они строжайше наблюдают не только сезон, но и время дня и назначение костюма, и создали целую систему одевания.


Английские офицеры


Тяньцзиньские сэры аккуратно переодеваются по несколько раз в день и внимательно следят за всеми подробностями и тонкостями туалета. Летом тропический шлем должен непременно быть одного цвета и стиля с тончайшим тропическим костюмом и легчайшими башмаками. Было бы грубым нарушением вкуса и этикета, если бы, например, галстук не гармонировал по своему тону и фасону с поясом и носками. Никогда ни один тяньцзиньский милорд или мистер, дорожащий своим достоинством и репутацией, не явится на «recreation-ground», где играют в теннис, в другом костюме, нежели в спортсменском, и никогда он не сделает такой непростительной ошибки, чтобы перепутать костюмы и пожаловать на обед с одними мужчинами во фраке, а на обед с дамами в смокинге — а не наоборот.

— Как вы одеты! — сказал мне однажды с негодованием один тяньцзиньский коммерсант. — Вы совершенно не обращаете внимания на погоду: разве можно надевать такой светлый галстук при таком пасмурном небе?

Третий спорт состоит в неимоверном уничтожении виски. По примеру англичан и американцев виски пьется с какой-нибудь содовой, преимущественно японской водой: Tansan, Hirano, Apollinaris или Aquarius. Нет часа дня или ночи, когда благородный член международного клуба не потребовал бы «whisky and soda». Как полезно и приятно освежиться стаканом виски-сода утром, со сна, после мрачно и мятежно проведенной ночи! Во время занятий бизнесами в офисах виски-сода проясняет и бодрит мысль и содействует пониманию самых запутанных коммерческих счетов и операций. В клубе джентльмены обмениваются новостями между стаканами сода-виски. Виски-сода облегчает и освежает тело, изнемогающее от тропической жары. Окончив партию тенниса, спортсмен обязан выпить бокал этого модного нектара, иначе он не спортсмен. Если вы сделаете визит вашим знакомым, вас прежде всего не спросят о погоде, а предложат вам: не хотите ли сода-виски? Когда поздно вечером в хорошей компании выпиты уже все сорта вина и ликеров, опорожнены все бутылки, больше уже нечего пить и мысли плавают в тумане, — самое лучшее выпить виски-сода. Это сейчас же протрезвит голову и рассеет самый непроницаемый туман.

— Что может быть лучше виски-сода? — спросили однажды одного члена тяньцзиньского клуба.

— Ничто, кроме виски без соды! — ответил он не задумываясь. И тот, кто не пьет сода-виски, не может быть джентльменом.

Некоторые русские на Востоке усердно следуют этикету и режиму, установленному англичанами, и до того англоманствуют, что истинное джентльменство и свою цивилизаторскую миссию на Востоке видят только в том, чтобы говорить по-английски, читать лондонский «Таймс», играть в теннис, носить английские шлемы, черные чулки и белые башмаки, выпивать ежедневно бутылку виски и презирать китайцев.

Консул Шуйский чувствовал себя на другой день гораздо лучше и мог принять меня в своем кабинете, окруженный русскими и китайскими книгами и рукописями.

Я был весьма заинтересован беседой с известным синологом, много лет прожившим в Китае и считающимся редким знатоком языка и истории китайцев.

Почтенный консул выглядел очень болезненным и сидел в своем кресле с печальным видом жертвы, обреченной на интервью с неотвязчивым корреспондентом.

— Позвольте мне узнать просвещенное мнение синолога о совершающихся ныне событиях, — спросил я.

— О нынешних событиях очень трудно сказать что-нибудь положительное. Подобные беспорядки бывают в Китае ежегодно. А секта боксеров, хотя и под другими названиями, существует в Китае давно.

— He представляют ли нынешние беспорядки исключительного явления, весьма острого и опасного для иностранцев и для общего спокойствия страны?

— Это покажет будущее.

— Какие могут быть последствия этого восстания боксеров?

— Этого никто не может знать.

— Я желаю проехать в китайские кварталы Тяньцзиня и посмотреть на настроение народа. Вы ничего не будете иметь против?

— Я этого никоим образом не могу допустить. Это очень опасно. Толпа разъярена против иностранцев. Вас оскорбят или убьют, что может вызвать целый политический инцидент и неприятную дипломатическую переписку.

— Благодарю вас за предупреждение и постараюсь не вызывать дипломатической переписки. Я хотел бы узнать, какую действительную роль играет пекинское правительство в совершающихся событиях?

— Это знают только китайские министры.

— Правда ли, что вдовствующая императрица покровительствует боксерам?

— Мне это официально не известно.

— Правда ли, что Японии принадлежит двусмысленная роль в отношении Китая и она тайно поддерживает боксеров, с тем чтобы разжечь восстание в огромный пожар, который она потом будет сама же заливать и за пролитую ею воду возьмет хороший кусок китайской суши?

— Я никак не могу знать, чего желает Япония.

— Примкнут ли китайские войска к боксерам или нет?

— Это тоже покажет будущее. Все, что я вам мог сказать по этому вопросу, я уже сказал.

Поблагодарив за эти интересные и редкие сведения, я отправился к генералу Гу, бывшему китайскому инспектору порт-артурского порта. После занятия Квантуна русскими эта единственная китайская официальная должность наблюдательного характера была сохранена нами в Порт-Артуре. Когда Гу должен был покинуть Артур вследствие своей серьезной болезни — паралича тела, эта должность более уже никем не занималась и после военных событий была совсем упразднена.


У китайского генерала Гу

Вместе с преподавателем Русско-Китайского училища в Тяньцзине китайцем Лиу, известным более как Леонид Иванович, мы на рикшах приехали к сановнику третьего класса Гу, жившему около английской концессии в китайском доме.

Мы вошли в комнату с маленькими стеклянными окнами, обвешанную китайскими картинами и изречениями. Полкомнаты было занято постелью под балдахином, разрисованным цветами. Поддерживаемый прислугою, вошел Гу. Он был очень болен, слаб и усиленно курил трубку. Мы уселись вокруг круглого столика на круглых стульях с резными спинками. Мы заговорили по-китайски. Гу сейчас же спросил:

— Как здоровье и как дела А-цзянцзюнь (адмирала Алексеева)?

Я сообщил и спросил:

— Как здоровье великого господина Гу?

— Очень плохо, очень плохо. Тело разбито. Живот не хорош. Голова болит. Сил нет. Едва хожу. В Лиушунькоу спокойно?

— В Порт-Артуре совершенно спокойно.

— Пока у вас будет добрый и мудрый цзянцзюнь Алексеев, у вас всегда будет спокойно. Он соблюдает справедливость и одинаково относится и к русским и к китайцам. Это самое главное. В его области будет всегда спокойно. Мы, китайцы, выше всего ценим справедливость и человеколюбие и всегда уважаем справедливых и человеколюбивых людей и начальников, к какому бы народу они ни принадлежали. Ваш цзянцзюнь Алексеев мудр, как Ли Хунчжан. Но только у вас много таких хороших чиновников, a у нас очень мало. Оттуда и происходят все наши несчастья.

— Позвольте вас спросить: почему восстание боксеров приняло такие громадные размеры? Неужели его поддерживает китайское правительство?

Потухшие глаза старого курильщика неожиданно загорелись блеском негодования:

— Я думаю, что там в Пекине они все сошли с ума. Они хотят погубить Китай. Дуань-ван-е — князь Туан и его приспешники управляют теперь государственными делами, но они в них ничего не понимают, и они доведут нас до войны с иностранцами. Как и сорок лет назад, Пекин будет осажден, наши войска разбегутся, дворцы будут разрушены, a бедный народ и купцы заплатят неимоверную контрибуцию за трусость войск и глупые головы чиновников. Если бы у нас все министры и губернаторы были так умны, как Ли Хунчжан, Юань Шикай или ваши Алексеев и Суботич, который тоже был хороший цзянцзюнь и всегда был справедлив к китайцам, то у нас никогда бы не было ихэтуань — боксеров. Ведь у Юань Шикая на Шаньдуне их нет: он их всех разогнал, и в его провинции все будет спокойно, потому что он понимает дела. Пейте чай, прошу! цин, цин!

Прислуга уставила стол печениями, сладостями, засахаренными фруктами и ежеминутно наливала гостям светло-зеленый душистый чай в крохотные чашечки. Почтенный Гу продолжал:

— Хотя я сам мандарин, но должен сказать, что китайцы хорошие купцы, но плохие чиновники. А об иностранных делах они не имеют никакого представления. Если бы наши чиновники были умны, то они скорее уничтожили бы всех этих разбойников, но не позволили бы им трогать иностранцев, потому что за одного тронутого иностранца потом платятся сто невинных китайцев, если не больше. Боксеры-ихэтуань — это наше истинное несчастье. Говоря, что они избранники и посланники неба, они толпами врываются в деревни и города, требуют, чтобы их кормили, берут лошадей, одежду и только грабят народ. Они хотят уничтожить китайцев-христиан и выжигают целые деревни. Они кровожадны, как волки и барсы, но и как дикие звери, дальше своих лесов и гор они ничего не знают. Они воображают, что их боксерские заклинания и ладонки сильнее заморских пушек и ружей, которых они не боятся. Эти безумцы убеждены, что они бессмертны, и хотят драться с иностранцами. Посмотрим, что они скажут, когда столкнутся с иностранными солдатами, которых они никогда не видали, или с иностранными пушками, выстрела которых они тоже никогда не слыхали. Наш глупый невежественный народ, часто никогда не видевший ни одного иностранца, вместо того чтобы прогнать всех этих разбойников, верит всем их россказням и слепо идет за ними.

— А наши министры, — заговорил Гу с отчаянием, — и князь Дуань воспользовались невежеством народа и этими смутами, чтобы захватить в свои руки власть, и объявили себя друзьями ихэтуань — союза боксеров. Делами теперь управляет уже не богдыхан, а князь Дуань и старая государыня. Они воображают, что, купив у германцев новые пушки и ружья, они стали всесильны и могут одержать победу над иностранными войсками. Они верят, что этой победой они привлекут благодарность и любовь народа, который они только еще более разорят этой бессмысленной войной, но никак не облагодетельствуют. Они не хотят признать, что давать нашим трусливым войскам новые пушки так же бесполезно, как и надевать на зайца медную кольчугу, потому что, увидав льва, заяц убежит вместе с кольчугой. Я боюсь, что это новое восстание принесет Китаю страшное несчастье, от которого более всего пострадают самые неповинные в нем: купцы и горожане.

Почтенный старик закашлялся. Мы встали и начали прощаться, выражая лучшие пожелания его здоровью.

— Извините, что мое больное тело не позволяет мне проводить вас до ворот дома, — были последние слова генерала Гу.

Рикши быстро повезли меня и Леонида Ивановича в Русско-Китайское училище, которое находилось вне иностранных концессий, по ту сторону городского вала.

Мы проехали старые городские ворота, с зубчатым верхом и тяжелыми дубовыми дверями, обитыми железом. Объявления китайских властей были расклеены по стенам. В воротах стояли китайские полицейские с палками.


В Русско-китайском училище

Училище основано в 1896 году трудами и заботливостью бывшего секретаря русского консульства в Тяньцзине, ныне консула в Инкоу Виктора Федоровича Гроссе, воспитанника Восточного факультета Петербургского университета, прекрасного китаиста, бывшего первым учителем созданной им русской школы — первой в Китае. При содействии князя Э. Э. Ухтомского, командированного в то время в Пекин по Высочайшему повелению[43], китайское правительство отнеслось с полным сочувствием к учреждению русско-китайской школы и дало для этой цели средства и дома. Во главе училища назначен китаец — директор тяньцзиньской таможни, которому принадлежит общее руководство. Кроме того, назначены: китаец-инспектор и учителя китайского языка и русские учителя. Все расходы по содержанию штата китайское правительство взяло на себя: 700 лан, или около 1000 руб., в месяц.

Гроссе так серьезно и умело повел дело преподавания, что школа стала скоро пользоваться популярностью среди китайцев и комплект учеников — 30 человек был в ней всегда полон.

Мы навестили нового преподавателя училища г. Любомудрова, который любезно стал показывать учебное заведение.

По примеру других китайских зданий, училище занимает несколько квадратных мощеных дворов, обнесенных комнатами, в которых живут ученики и учителя, классами, столовой, кухней и галереей. Русский учитель г. Любомудров живет анахоретом в двух комнатах, заваленных книгами и убранных китайскими иероглифами и картинами. Вход завешен цыновкой. Русский учитель, кроме квартиры с освещением и всеми услугами, получает 200 лан — 300 рублей в месяц. Навестив инспектора училища, старого ученого китайца с большими очками, мы осмотрели классы, которые помещались в просторных светлых комнатах. Доски, черные китайские столики и табуреты для учеников были расставлены в порядке. На стенах висели географические карты и картины из русской истории. Во всех помещениях поддерживалась строгая чистота, порядок и исправность. В школе преподавали: китайский язык, русский язык, арифметику, географию и русскую историю.

— Как ученики проходят русскую историю? — полюбопытствовал я.

— Китайцы вообще любят изучать историю, — ответил Лиу. — А наши ученики прямо увлекаются русской историей, потому что она иногда напоминает им их родную историю. У нас был один ученик, Лиу Ши Чжэн, хорошо говоривший по-русски, который до того почитал великого князя Ярослава за его мудрость и справедливость, что просил окрестить его самого Ярославом Ивановичем, и так его зовут теперь русские. А пред Петром Великим наши ученики благоговеют и мечтают о том времени, когда в Китае народится такой же великий император.

Мы прошли в маленькие комнатки, в которых жили ученики от 14 до 26 лет, по два человека в каждой. Каменные лежанки, крытые циновками, столики с русскими и китайскими книжками, скамейки и изречения на стенах были скромным убранством комнат. Ученики в тоненьких шелковых халатах, напоминающих наши подрясники, почтительно стояли у своих столиков. Я попросил одного из них показать тетради. С особенной вежливостью он развернул предо мной тетрадь, в которой я увидал четко и старательно написанные русские фразы.


В. Ф. Гроссе


По всему было видно, что труды Гроссе не пропали даром.

— Как вас зовут? — спросил я.

Он ответил отчетливо по-русски, старательно выговаривая все слоги, что его зовут Лиу Шимин; что у него есть брат Ярослав Иванович, который тоже учился в этом училище, a теперь находится в Порт-Артуре; что ему 18 лет, а его отцу 54; его отец бывший китайский офицер; большинство родителей учеников — богатые купцы или чиновники; он мечтает по окончании училища уехать в Россию.

— Все наши ученики мечтают о поездке в Россию, — заметил учитель Лиу.

— Довольны вы вашими учениками? — спросил я Любомудрова.

— Очень. Ими нельзя не быть довольным. Это серьезный, трудолюбивый и воспитанный народ. Они учатся весь день, учатся спокойно, старательно. Их поведение безукоризненно. Никакие шалости и озорнические проделки, которыми так любят хвастать европейские мальчики, им неизвестны. К учителям они относятся, в силу традиции, с тем уважением и безусловным доверием, которых я никогда не встречал в России. А между тем все они еще в отроческом возрасте. По случаю боксерских беспорядков мы распустили большую часть учеников. Здесь остались только те, кто еще не успел уехать или кому ехать очень далеко.

— А как они относятся к боксерам?

— Они их очень боятся, так как боксеры объявили смерть всякому, кто имел дело с иностранцами. Мое положение здесь, вне концессий, тоже очень опасное, и поэтому я на ночь переезжаю в гостиницу Astor-House.

— Ты любишь ихэтуань? — спросил я одного мальчика.

Он улыбнулся и ответил:

— Нет, я не люблю боксеров. Они нехорошие люди. Они убивают людей и жгут дома. Я их очень боюсь и тоже уеду из Тяньцзиня.

Когда мы окончили осмотр училища, Лиу обратился к Любомудрову и ко мне со словами:

— Господа, поедемте теперь в китайский ресторан «Лучезарный Терем», пообедаем и выпьем доброго вина, пока на нас еще не нападают боксеры. Потом, вероятно, нам всем будет некогда.

Я простился с почтенным инспектором-китайцем и крепко пожал руки этим славным, воспитанным и серьезным мальчикам, которые рисковали жизнью, изучая язык дружественного им народа, может быть, единственного государства, которое может стать действительным и вековым другом китайцев.

Может быть, через несколько лет эти узкоглазые и косатые юноши, с заложенными в них семенами благоговения и привязанности к России, изучив ее язык, историю и быт, будут деятельно служить великому делу дружбы и тесных мирных сношений между двумя соседями — великанами Азии. Но теперь они дрожали за свою участь, так как изучали язык чужого государства. Все же иностранное осуждено и заклеймено ихэтуанцами, ослепленными патриотами, ведущими свою родину к погибели. Какая горькая ирония истории!

Ровно через неделю боксеры ночью напали на училище, разорили и сожгли все учебные здания дотла. Говорили, что под развалинами погибло несколько учеников, которые не успели спастись. Любомудров, Леонид Иванович и китайские учителя заблаговременно покинули училище.

Когда мы проезжали мимо городских ворот, в глаза бросилось свеженаклеенное объявление на китайском языке. Составленное в стихах объявление гласило:

«Наш император наконец становится могущественным. Предводитель ихэтуанцев царского рода. В три месяца все иностранцы будут убиты или изгнаны из Китая.

В сорок лет империя стала полна чужеземцев. Они разделили нашу землю. С тех пор как газета „Говэньбао“ принадлежит японцам, она говорит об ихэтуанцах один вздор. Мы предупреждаем ее владельцев, чтобы они более не говорили вздора. Если они будут продолжать, то их дом будет разрушен. Братья не должны бояться. На севере десять раз десять тысяч.

Когда иностранцы будут прогнаны вон, тогда мы вернемся на холмы».

На объявлении было приписано: «Пусть прохожие следят за тем, чтобы иностранцы не сорвали объявления». Возле стояли китайские полицейские и с почтением взирали на прокламацию боксеров.

Лиу смотрел и только посмеивался.


В «Лучезарном Тереме»

«Лучезарный Терем», к которому нас подвезли рикши, находился в темном переулке, в самом начале китайского квартала. Он имел темный, грязный и неряшливый вид и был расположен в двух этажах китайского дома: внизу бакалейная и виноторговля для европейцев попроще, матросов и солдат, наверху ресторан со смешанной европейско-китайской кухней.

Мы поднялись наверх и заняли отдельный кабинет. По стенам висели китайские картины, рисованные по стеклу и изображавшие не только идиллические домики с прекрасными китаянками, но и китайские военные крейсера, под которыми лиловая вода клубилась барашками. Комнату украшали полинявшие зеркала и китайские искусственные цветы, яркие и пестрые. Подали китайские сласти, европейский обед и французское шампанское шанхайского происхождения.

Леонид Иванович Лиу, умный, дельный и предприимчивый китаец, еще в Пекине хорошо изучивший китайский и русский языки, был переводчиком при ямыне Чжилийского вице-короля и преподавателем русского училища. За свои заслуги, несмотря на молодые годы, он был награжден синим шариком четвертой степени[44]. Он любил Россию и русских и искал друзей среди русских. Над боксерами он смеялся. Избалованный служебными успехами, он несколько иронически смотрел на окружающее:

— От наших сумашедших боксеров никакого толку не будет. Они только причинят нам множество неприятностей. Это дикий невежественный народ, который верит, что достаточно проглотить чернослив, чтобы устрашить вражеское войско, и поесть черного гороху, чтобы взять неприятельскую крепость. Но некоторые наши министры не лучше боксеров, так как подобно им они ничего не понимают в иностранных делах. Я совершенно не могу себе объяснить, на что они рассчитывают. Ведь не на наши войска, от которых так же мало пользы, как и от самих мандаринов, и которые не умеют стрелять и только потому носят ружья, что не умеют заняться другим, более полезным и почтенным делом.

— Неужели у вас нет хороших регулярных войск?

— Хорошо дисциплинированные войска есть у генералов — Не, Сун и Ма, но только их очень мало. Больше войск на бумаге. Очень хорошие обученные войска в Маньчжурии и у Юань Шикая, но он их сюда не пришлет, так как ему нужно охранять Шаньдун от германцев, с которыми труднее справиться, чем с боксерами. Поэтому боксеров он сплавил сюда, а себе развязал руки[45]. Немцы, может быть, и хотят что-нибудь еще оторвать на Шаньдуне, как они оторвали Цзяочжоу, да только не могут найти повода, чтобы придраться, так как Юань Шикай очень умен и осторожен. Это наш второй Ли Хунчжан.

— Инструктора принесли вам какую-нибудь пользу?

— Я думаю — никакой. Они устраивали парады с нашими войсками, получали большое жалованье, больше им ничего не было нужно. Наши солдаты очень довольны, что научились маршировать по-иностранному. Если им прикажут драться с боксерами, они будут драться. Если прикажут стрелять в иностранцев, они будут стрелять в иностранцев. Им это совершенно все равно. Но если где будет возможно пограбить, там они всегда будут заодно с боксерами.

Как теперь народ относится к боксерам? — продолжал Лиу. — Глупый, невежественный народ, который знает об иностранцах только понаслышке или по миссионерам, переодетым в китайское платье, верит, что боксеры — посланники неба и избавители от иностранных дьяволов. Поэтому они наобум идут за боксерами, так как ничего не понимают. Горожане и купцы, которые постоянно имеют дела с иностранцами, вовсе не на стороне боксеров. Они знают, какие бедствия будут причинены боксерами, но они ничего не могут поделать. Многие из них уже теперь уезжают из Тяньцзиня в более отдаленные и спокойные места.

Бой разлил в бокалы легкое шампанское вино, которое китайцы пьют не менее охотно, чем европейцы, и так же хорошо различают его марки.

— Расскажите, Леонид Иванович, все, что вы знаете о боксерах. А главное, пейте больше. Хорошее вино связывает друзей и развязывает язык.

— A по-моему, оно до того завязывает язык, что потом друзья даже не в состоянии объясниться друг с другом и говорят такие слова, которых нет ни в одном китайском словаре, — сказал Леонид Иванович и, сняв с себя верхнюю шелковую кофту, так как становилось очень жарко, с удовольствием хлебнул прохладной сладкой влаги и начал:

— Боксеры давно существуют в Китае, около ста лет, образуя разные тайные и явные общества, под разными названиями. Самым древним было общество «Белого лотоса» — «Бай лянь цзяо», которое произвело возмущение против правительства при императоре Цзяцин (1796–1820), грабило и разоряло Южный Китай. Беспорядки, смуты и разбои были тогда такие же, как и теперь. Император послал свои войска и рассеял общество «Белого лотоса». Члены его разбежались по всему Китаю и повсюду проповедовали свое тайное учение против воцарившейся новой Маньчжурской династии Цинов, для восстановления бывшей Китайской династии Минов. Поэтому их девизом было: «Фу мин фань цин» — «Восстановить Минов, ниспровергнуть Цинов». Но, кроме политики, они стали заниматься еще мистикой и разными волшебствами, чудесами и гаданиями, в которые очень верит простой глупый народ. Заодно с боксерами стали действовать буддийские и даоские монахи и монахини и объявили эти тайные общества под охраною Будды и других святых. Так как взрослый не станет заниматься всеми этими глупостями, то вожаки и монахи стали набирать мальчиков и девочек, которых обучали своим тайнам и готовили из них боксеров-кулачников. Для того чтобы эти дети и юноши сделались здоровыми и сильными людьми и могли, когда нужно, сражаться, то мальчиков и даже девочек обучают гимнастике, умению владеть мечом и приучают их к выносливости и голоду. Когда иностранцы, особенно миссионеры, стали слишком обижать китайцев, надоедать и причинять нам разные неприятности, отбирать наши земли и за каждый пустяк грозить нам войною, тогда тайные общества направили свою деятельность не против маньчжурского правительства, а против всех иностранцев, и вместо прежнего девиза «Восстановить Минов и ниспровергнуть Цинов» провозгласили другой: «Бао цин мей ян» — «Охранять Цинов и уничтожать заморских». Боксерам еще более стали помогать буддийские жрецы, так как распространение христианства в Китае стало угрожать их вере и им самим. Появилось общество «Красного фонаря» — «Хун Дэн Чжао», в котором монахини развивали девочек посредством чудесной гимнастики даосов и учили их созерцанию, самоуглублению и самоусыплению. Во сне и в бесчувствии девочки говорили пророчества, которых никто не понимал. Возникли общества «Большого ножа» («Да дао»), «Глиняного горшка» («Ша го»), «Охраны государства» («Бао го») и «Уничтожения дьяволов» («Ша гуй»). Наконец появилось самое могущественное общество «Большого кулака» («Да цюань»). которое потом стало называться «Кулаком правды и согласия» («И хэ цюань»).

В нынешнем году оно получило название «И хэ туань» («Дружина правды и согласия»). Главная дружина боксеров находилась в Шаньдуне и называлась «Шаньдун цзун туань». У нас еще раньше бывали в деревнях добровольные дружины поселян «Туаньлянь», которые занимались военными упражнениями, охраняли свои дома — фанзы от разбойников, и если было нужно, то поступали в войска и шли на войну. Теперь все эти дружины поступают в ряды «Ихэтуань» и объявляют поход против всех иностранцев, к сожалению — и против русских. Но ведь наш глупый народ не разбирает. Он знает только, что это «Вайго жень» («иностранец»), которого надо убивать. «Мей ян» («Гибель заморским»)! От этого ужасного клича гибнут не только иностранцы, но и китайские купцы — все, кто только торговал с иностранцами или продавал иностранные товары или имел какие-нибудь дела с заморскими. Гибнут тысячи китайцев-христиан, стариков, женщин и детей. Ужасные времена. Все дела, ремесла и торговля прекратились. Мы сами не знаем, что нам делать, как спасаться от этих бедствий и чем все это кончится. Я более не решаюсь оставаться в Тяньцзине, так как боюсь, что боксеры не простят мне русского языка, и на днях уезжаю в более безопасное место. Хотя боксеры и называют себя «Дружиной правды и согласия», но это совершенная ложь: они сами совершают страшные несправедливости, убивая всех и каждого без разбора, и только вносят еще больший раздор и смуты в наш народ. Поэтому я пью за то, чтобы правда и согласие всегда процветали между Китаем и Россией и чтобы эти два старых великих друга всегда помогали один другому в дни народных несчастий. Цин! Цин! Прошу!

— Цин! цин!

Мы звонко чокнулись.


В Пекине

В начале мая, 6/19 числа, французский епископ Фавье, глава католической духовной миссии в Пекине, написал следующее историческое письмо французскому посланнику в Пекине Пишону:

«Апостольский викариат в Пекине и Северном Чжили.

Пекин, 19 мая 1900

Г. Министр.

Co дня на день положение становится более тяжелым и угрожающим. В округе Баодинфу было убито более 70 христиан, из которых три новообращенных разрезаны в куски.

Много деревень разграблено и сожжено. Еще большее число других деревень совершенно покинуто жителями. Более 2000 бежавших христиан осталось без хлеба, одежды и крова. В одном Пекине около 400 беглецов, мужчин, женщин и детей, разместилось у нас и у монахинь. Менее чем через неделю у нас их, вероятно, соберется несколько тысяч. Мы будем принуждены очистить школы, коллегии и госпиталя, чтобы дать место несчастным.

В восточной стороне огромные грабежи и пожары. Каждый час мы получаем самые потрясающие известия. Пекин осажден со всех сторон. Боксеры каждый день приближаются к столице, и они задержаны только теми разрушениями, которые они по пути делают христианам. Верьте мне, прошу вас, г. министр, я хорошо осведомлен и не говорю легкомысленно. Религиозное преследование — это только завеса. Главная цель — уничтожение иностранцев, цель, которая ясно указана и написана на знаменах боксеров. Их союзники ждут их в Пекине. Сперва начнут нападать на церкви, а кончат нападениями на посольства. Для нас, живущих здесь, в Бэйтане, даже назначен день. Весь город это знает, все об этом говорят, и возбуждение народа явное. Вчера вечером еще 43 несчастных женщины, вместе с детьми, спасаясь от зверств, прибежали к монахиням. Их провожало более 500 человек, которые говорили, что если им удалось ускользнуть на этот раз, то скоро расправа будет произведена с другими.

Я не говорю вам, г. министр, о тех бесчисленных объявлениях, которые расклеены по городу против европейцев. Ежедневно появляются новые объявления, все более ясные.

Лица, которые были свидетелями, 30 лет тому назад, тяньцзиньских убийств, поражены сходством положения того времени с нынешним. Те же объявления, те же угрозы, те же предупреждения и то же ослепление. Тогда так же, как и теперь, миссионеры писали и умоляли, предвидя страшное пробуждение народа.

При таких обстоятельствах, г. министр, я считаю своим долгом просить вас прислать к нам, по крайней мере в Бэйтан, 40 или 50 матросов, для охраны нас и нашего имущества, так делалось даже при обстоятельствах, гораздо менее критических, и я надеюсь, что вы примете к размышлению мою покорнейшую просьбу».

Английский посланник в Пекине сэр Клод Макдональд держался другого взгляда на события и через два дня, 21 мая[46], писал лорду Солсбери в Лондон:

«Что касается моего собственного взгляда на опасность, которой подвержены европейцы в Пекине, то я сознаюсь, что до моего сведения дошло мало фактов, которые могли бы подтвердить боязливые опасения французского отца. Поведение жителей в городе продолжает быть спокойным и вежливым в отношении иностранцев.

Я убежден, что несколько дней сильного дождя, который прекратит эту давно продолжающуюся засуху, принесут больше пользы для восстановления спокойствия, чем все меры, которые могли бы быть приняты китайским и иностранными правительствами».

На другой же день, после того как была отправлена эта успокоительная депеша британского посланника, боксеры напали на английскую духовную миссию у железнодорожной станции Ланфан, на полпути между Пекином и Тяньцзинем. Они замучили миссионера Робинсона, друга первого мученика боксерского восстания Брукса, и захватили его товарища Нормана. Бежавший китаец-христианин рассказывал, что эти оба миссионера знали об опасности, которая им угрожала, и имели время спастись, но они предпочли погибнуть среди китайцев, обращенных ими ко Христу, нежели бросить свою паству в минуту испытания. В схватке с боксерами пять христиан было убито, а Норман ранен. Некий Ли, который уже был однажды наказан за преследование христиан и ненависть к иностранцам, чтобы отомстить за смерть своего любимого сына, убитого при нападении боксеров на христиан, попросил отдать ему Нормана и убил его собственными руками. Так оба англичанина-миссионера погибли сподвижниками.

Узнав о происшедшем и полагая, что Норман еще жив, британский посланник потребовал у Цзунлиямыня немедленного освобождения английского миссионера, но ямынь отнесся к его требованию с полным безучастием и равнодушием. Тогда посланник Макдональд имел свидание с принцем Цином, который выразил свое крайнее сожаление о происшедшем и о том, что китайское правительство совершенно не подготовлено к борьбе с боксерским движением, приобретающим все большую популярность среди народа благодаря своему противоиностранному характеру. Принц Цин признался, что он не может быть уверен в безопасности иностранцев не только в Пекине, но где бы то ни было в Китае, и был согласен, что неподготовленность правительства может повести к вмешательству держав. Хотя Тяньцзинь-Пекинская железная дорога охраняется 6 тысячами императорских войск, однако Цин сомневается, чтобы солдаты стали стрелять в боксеров для охраны иностранцев, если даже им прикажут. Цин сожалеет, что вовремя не успел убедить двор в опасности, которая может быть навлечена подобным образом действий китайского правительства, но теперь он ничего не в состоянии сделать, так как вдовствующая императрица слушается дурных советов других лиц.

Через два дня, 24 мая (6 июня), в Пекине был издан следующий богдыханский указ:

«Западная вера возникла и распространилась по всему Китаю много лет тому назад, и те, кто ее распространяли, только учили народ добру. Новообращенные, находясь под кровом своей веры, никогда не причиняли беспокойств, и как обращенные, так и народ жили в мире друг с другом, идя каждый своей дорогой, без всякой помехи. В последние годы, когда число церквей по всей стране стало возрастать беспрестанно, так же как и число крещаемых, между христианами стали незаметно появляться люди с дурной волей, так что миссионерам было иногда трудно отличить среди обращенных дурного от хорошего. Пользуясь этим, дурные люди, под видом христиан, только обижали простой народ и изводили страну. Мы полагаем, что подобное положение дел не может соответствовать желаниям самих миссионеров.

Что касается „И-хэ-цюань“ — общества поборников правды и согласия, то оно было в первый раз воспрещено в царствование императора Цзя Цин. Однако, вследствие того, что позднее члены этого общества стали упражняться в целях самозащиты и охраны их домов и деревень от разбоев, и так как они стали удерживаться от смут, то мы не наложили воспрещения, как это было сделано раньше, но только делали неоднократные распоряжения местным властям держать крепкую узду над движениями общества.

Мы указывали подлежащим властям, что в настоящее время вопрос должен быть не в том, принадлежат ли данные люди к обществу или нет, а в том, какая цель у этих союзов, производить ли в стране беспорядки или нет. Если же все-таки подобные общества будут творить смуты и нарушать мир, то власти обязаны произвести строгое дознание над преступившими закон и наказать их по закону. К какому бы обществу они ни принадлежали, к обществу христиан или ихэтуань, трон будет относиться к ним без всякого различия, так как все они сыны одного и того же государства. Сверх того, когда возникали тяжбы между христианами и простым народом, мы всегда давали такие приказы властям, чтобы они решали дела по полной справедливости, не выказывая пристрастия ни одной стороне.

Однако, по-видимому, за последние годы наши приказы никогда не исполнялись. Чиновники различных областей, округов, уездов и волостей обнаружили, что они пренебрегали своими обязанностями. Они никогда не действовали в дружественном согласии с миссионерами: при их затруднениях сочувствовали народу и никогда не разрешали тяжбы в духе беспристрастия. Последствия сего не замедлили явиться. Те и другие начали ненавидеть друг друга, вражда становилась все глубже и глубже, и случаи взаимных недоброжелательств учащались.

Ныне члены общества И-хэ-цюань стали соединяться в народные дружины и объявили войну против христиан. В то же время разные недовольные умы, соединясь с беззаконными разбойниками, примкнули к движению ради своекорыстных целей. Повсюду происходят мятежи, железные дороги разрушаются и церкви сожигаются.

Но ведь железные дороги построены правительством и составляют его собственность, в то время как церкви построены миссионерами и их последователями, для их собственного пользования.

Неужели ихэтуанцы и прочие полагают, что они могут безнаказанно разрушать и сожигать по своему желанию? Творя такой мятеж, они только противятся самому правительству. Это уже, действительно, неразумно.

Поэтому мы приказали великому советнику и помощнику пекинского градоначальника Чжао Сю Цяо отправиться вчера в качестве нашего императорского комиссара, восстановить мир и призвать народ и ихэтуанцев немедленно разойтись и вернуться каждому к своим занятиям и обыденным делам.

В случае изменники и бунтовщики будут пытаться подстрекать народ к восстанию, грабежу и разорению страны, мы приказываем, чтобы последователи „Кулака правды и согласия“ выдали властям главарей, для наказания их согласно законам страны. Если же некоторые будут настолько неблагомыслящи, что станут упорствовать в неповиновении нашим повелениям, то с ними будет поступлено как с бунтовщиками и мы сим предупреждаем их, что когда прибудет великое войско, то их отцы, матери, жены и дети будут разлучены друг от друга и рассеяны, их жилища разрушены, а они сами убиты. Таким образом они сами навлекут на себя клеймо противозакония и измены своей родине. Но тогда будет поздно раскаиваться. Наше сердце наполняется жалостью, когда мы думаем о том возмездии, которое поразит наш народ.

Поэтому мы сим объявляем, что если после этого предупреждения найдутся такие, которые откажутся повиноваться нашим повелениям, то мы немедленно дадим приказ главнокомандующему Жун Лу послать генералов Дун Фу Сяна, начальника Гансуского корпуса, Сун Цина и Ма Ю Куня, начальника Сычуаньского корпуса, с их войсками, наказать бунтовщиков и рассеять их.

Наконец, при отправлении войск первой целью должна быть охрана народа, повинующегося закону. Однако теперь мы узнаем, что войска, посланные чжилийскими местными властями, не только не оказывали этой охраны и не обуздывали дурных страстей, но, наоборот, сами были виноваты в разорении страны. Поэтому мы ныне приказываем чжилийскому вице-королю Юй Лу тотчас же произвести дознание по этому делу, а также послать надежных чиновников для тайных дознаний. Если окажется, что эти военные власти действительно виновны в том, что потворствовали людям в их грабежах и разбоях, то таковые виновные чины должны быть немедленно казнены. Никакой снисходительности или милости не должно быть им оказано.

Пусть этот указ будет отпечатан на желтой бумаге и объявлен по всей стране, как предупреждение народу и войскам.

Пусть все знают наши повеления!»

Как должны были понять китайцы этот императорский указ, составленный настолько умно и дипломатично, что с формальной стороны он мог дать удовлетворение как боксерам, так и посланникам?

В указе прежде всего находится важное указание на то, что главною причиною народного возбуждения является христианство. Все движение построено на том, что народ недоволен западною верою, миссионерами и их паствою. Указ говорит, что христианство — законная и давнишняя религия в Китае, которая учит своих последователей добру. И рядом сделан укор миссионерам в том, что они не умеют делать выбора между обращаемыми в христианство, среди которых многие только подрывают доброе имя западной веры. Общество И-хэ-цюань, которое за свои противодинастические стремления при императоре Цзя Цин было воспрещено, ныне официально признается этим указом под новым именем И-хэтуань, несмотря на то, что весь смысл и девиз этого общества — поход против иностранцев. При этом указ объявляет, что трон будет относиться как к христианам, так и к боксерам без всякого различия, двусмысленно приравнивая одних к другим.

По-видимому, в то время китайское правительство, по крайней мере в лице сановников, захвативших в свои руки власть, уже решилось, если это будет необходимо, на войну с державами. В таком случае боксеры являлись для него самым ценным союзником, который мог бы дать сколько угодно кадров фанатически настроенного ополчения. Поэтому правительственный указ разрешает и даже поддерживает деятельность боксеров, как народных дружин для земской самообороны, но при этом он требует, чтобы боксеры не дрались с самими китайцами, не грабили своих деревень и не разоряли своей собственной страны.

Удивительно, что в это время, когда уже несколько иностранных миссионеров и строителей железной дороги, вместе с женщинами, погибло от рук боксеров, в указе говорится только о том, чтобы боксеры не нападали на китайцев-христиан, не разоряли церквей китайских христиан и не разрушали дорог китайского правительства.

Однако в указе ни прямо, ни косвенно нигде не выражено, чтобы боксеры не нападали на иностранцев. Там, где предстоит война с иностранцами, китайцы должны забыть свои внутренние раздоры и распри и дружно сплотиться, чтобы общими силами ударить на общего внешнего ненавистного врага. Отныне народ, боксеры и войска должны действовать в полном согласии и единении, а не драться друг с другом. Этого согласия и объединения требует и самое название «Ихэтуань».

Отныне китайское правительство берет само в свои руки главное руководительство народным движением, и оно будет строго карать всякого, кто станет действовать независимо от правительства и вносить какие-либо смуты внутрь народа. Всякие беспорядки, разбои и грабежи между китайцами воспрещаются. Но девиз боксеров, написанный на их знаменах: «Уничтожение иностранцев», не был воспрещен указом пекинского высшего правительства.

В конце указа помещено тяжкое обвинение против некоторых китайских войск Чжилийской провинции за учиненные ими грабежи. Это обвинение касается, без сомнения, войск генерала Не Шичена, разбившего боксеров и сжегшего несколько боксерских деревень и за это навлекшего на себя крайнее неудовольствие высших сфер Пекина.

«Китайцы! Сплотитесь дружно, прекратите распри и готовьтесь к войне с заморскими дьяволами!» — вот мысли, которые могли читать китайцы между строк дипломатического богдыханского указа.


Вооруженная колония

26 мая

Мирный торговый и деловой Тяньцзинь, в котором если и велась борьба, то только между банками и различными офисами из-за коммерческих выгод и процентов, стал настоящим вооруженным лагерем.

Ночью, покончив все дневные дела и выпив последний стакан новейшего нектара «сода-виски», утоляющего жажду, придающего бодрость, веселость и регулирующего самое капризное пищеварение, и вернувшись домой, тяньцзиньские джентльмены не предаются благодетельному сну и покою, предоставляя то и другое дамам, но жертвуют и своим сном и комфортом во имя героизма — защиты города и охраны дам.

После знойного, душного и тревожного дня прекрасная лунная ночь освежает своею прохладою взволнованных и утомленных тяньцзинцев.

Одевшись в костюм бура, или зверобоя, или следопыта из романов Майн-Рида и Фенимора Купера, скрестив на груди две перевязи с патронами, перекинув винчестер через плечо, заткнув за пояс револьверы, надвинув на голову какую-нибудь шляпу мрачного вида и прицепив сбоку флягу, в которую для отваги налито виски или бренди, тяньцзиньские волонтеры начинают обходить город. Кто идет пешком, кто тихо скользит на велосипеде, а кто гарцует верхом на китайской лошадке, подстриженной и подскобленной на английский лад.

Проходя мимо Тяньцзиньского международного клуба, волонтеры заглядывают в бар-буфет, подкрепляются стаканом виски-сода и снова идут на охоту за боксерами. Они отважно взбираются на городской вал и вглядываются в темный горизонт: не видать ли тревожных огней. Обходят все кварталы европейских концессий, неустрашимо погружаются в подозрительный мрак закоулков, в которых ищут таящихся боксеров, и выволакивают оттуда какого-нибудь несчастного хромого зачумленного китайского нищего, которого они бросают с негодованием.

Ночью китайцам разрешается ходить по европейским улицам только с зажженными фонарями.

До рассвета ходят патрули десантов и проносятся всадники и велосипедисты.

Но в китайских кварталах также неспокойно: всю ночь китайцы стреляют в воздух из ружей и хлопушек для устрашения врагов и ободрения самих себя.

Каждую ночь французское консульство превращается в штаб-квартиру франко-русских соединенных сил.

Дружественное нам консульство расположено на набережной реки Пэйхо, через несколько домов от русского консульства. Сзади оно примыкает к католическому монастырю и французскому главному госпиталю.

Во дворе консульства, перед высокими железными воротами на каменных столбах, стоит русская пушка, у которой дежурят русские матросы. В саду стоят казаки с оседланными лошадьми, готовые сейчас же полететь, куда будет приказано. Консульство открыто всю ночь. Это консульство и русское военное агентство неутомимо работают день и ночь.


Французский консул граф Дюшэйляр


Полковник Вогак на ночь переходит во французское консульство и постоянно совещается с консулом графом Дюшэйляром. Различные депеши и шифрованные телеграммы получаются беспрерывно. Наш агент, французский консул, русские и французские офицеры на ногах днем и ночью: никто не помышляет о сне и покое.

Темная южная ночь, не знающая сумерек, тянется долго, но зато быстро сменяется розовым утром, не задерживаемая рассветом. На крыльце консульства, в кресле дремлет бесстрашный, бессонный и бессменный дежурный — сотник Семенов. В другом кресле дремлет штабс-капитан Нечволодов, готовый каждую минуту дешифрировать телеграммы. На веранде разложены циновки, на которых как попало спят волонтеры, сменяющие друг друга для ночных обходов. Между волонтерами есть и люди почтенного возраста, желающие на старости лет вспомнить юность, и мальчики, не желающие отстать от взрослых. Приходят и уходят русские, французские и итальянские офицеры.

Только стук копыт лошади пролетающего казака, звонок велосипедиста и далекие выстрелы китайцев пугают безмолвие и тишину ночи.

Французы, русские, итальянцы, бельгийцы и датчане объединяются французским консульством. Остальные нации собираются в своих консульствах.

Нужно отдать справедливость русской, английской и немецкой колониям, которые весьма спокойно относятся к положению дел. Мужчины и дамы по-прежнему играют в теннис и раскатывают на велосипедах. Но французская колония довольно взволнована, тем более что, согласно распространенным слухам, боксеры главным образом озлоблены против французских миссионеров и решили прежде всего уничтожить французскую концессию.

Некоторые нервные дамы со своими детьми также приходят ночевать во французское консульство.

Однако не все были согласны с французским консулом и полковником Вогаком в том, что события принимают тревожный оборот даже для Тяньцзиня.

Мне рассказывали об интересном разговоре, который произошел на этих днях между одним консулом и военным. Военный говорит консулу:

— Я только что телеграфировал моему начальству, что положение дел в Тяньцзине очень опасно для иностранцев, и просил немедленно прислать подкреплений.

— А я, — ответил консул, — телеграфировал моему посланнику в Пекине, что в Тяньцзине, наоборот, все спокойно и иностранцы в безопасности.

— Ведь вы сами знаете, что это неправда. Зачем же вы так телеграфировали?

— Я не могу телеграфировать иначе. Это может не понравиться моему посланнику, который желает, чтобы все обстояло благополучно[47].

27 мая

Вечером 27 мая у французского консула, как у старшего, состоялось соединенное заседание консулов и командиров международных десантов, для обсуждения экстренного требования посланников в Пекине о присылке в столицу нового десанта для их охраны.

Председателем заседания, на котором собралось около 20 человек консулов и офицеров, был старший в чине — полковник Вогак. Он же разрешил мне присутствовать на заседании как военному корреспонденту.

Были сообщены новости о положении дел. Генерал Не Шичэн два дня дрался с боксерами, которых хотел не допустить к Тяньцзиню. Число убитых в его войсках простирается до 50. Число убитых боксеров простирается, по словам китайцев, от 20 до 500. Точная цифра никому не известна, да она и не имеет значения, так как убитые боксеры, как всем известно, воскресают на третий день. Не со своими войсками отступил на восток, к военному городку Лутай. За нападение на ихэтуанцев, находящихся под особенным покровительством китайской императрицы, которая называет их в своих тайных приказах «возлюбленными сынами престола», генерал Не отрешен от должности, а два ина — эскадрона его кавалерии, дравшиеся с боксерами, отданы под суд.

Вся местность между Пекином и Тяньцзинем кишит ихэтуанцами, которые теперь распоряжаются судьбами страны. Железные дороги на этом протяжении находятся в их руках. Они разрушают полотно и сжигают мосты, станции и вагоны.

Командиры десантов: британский, японский, итальянский, австрийский и американский, в своих разнообразных тропических костюмах и касках, напоминающих древнеримские шлемы только по виду, развалившись в мягких креслах консульской гостиной, побрякивая саблями и вооружившись планами, особенной серьезностью и важностью, — полагали, что необходимо немедленно выслать потребное число людей для восстановления железнодорожного пути и для освобождения посольств сейчас же, как только путь будет в исправности.

Полковник Вогак, который в этом собрании молодых офицеров и консулов, не компетентных в военном деле, являлся единственным опытным и авторитетным лицом, сказал в ответ, что не может видеть пользы в отправлении слабой экспедиции при нынешних обстоятельствах. Менее 1500 человек не может быть выслано для исправления полотна, так как оно разрушено во многих местах. Необходимо выждать прибытия из Порт-Артура больших сухопутных сил, которые смогут рассеять скопища боксеров, восстановить спокойствие и дать надежную охрану иностранцам. Тем не менее, если командиры и консула решат отправить новые десанты теперь же, то и русский отряд примет участие в этой экспедиции, хотя, говорил полковник Вогак, он предсказывает ее полную неудачу ввиду порчи пути и малочисленности десантов. Французский консул совершенно согласился с мнением русского военного агента.

На заседании была прочитана только что полученная телеграмма английского посланника в Пекине Макдональда, который сообщал: «Положение крайне тяжелое — если не будут сделаны приготовления к немедленному выступлению на Пекин, то будет слишком поздно».

Эта телеграмма имела решающее значение. Большинством голосов было постановлено отправить на другой же день международный отряд по железной дороге в Пекин. Было также решено потребовать от чжилийского вице-короля Юй Лу, имеющего свое постоянное местопребывание в Тяньцзине, чтобы он приказал приготовить поезда для десантов. При этом было установлено, что все десанты будут приблизительно равной силы.

Россия и Франция, в лице полковника Вогака и консула Дюшэйляра, еще раз подтвердили, что хотя русско-французский отряд и присоединится к экспедиции, но они признают всю ее бесполезность при настоящем положении дел.

В заключение Вогак предложил выработанный им план обороны европейских концессий Тяньцзиня, который был единогласно одобрен и принят всеми командирами десантов. План обороны состоял в следующем.

Русские и французские посты расставлены по набережной реки Пэйхо, вдоль французской концессии. Нападение ожидается либо с противоположной стороны реки, либо со стороны китайского города. Для предупреждения первого случая на мосту, который сделан на китайских баржах и на ночь разводится, поставлена русская пушка; она может обстреливать противоположный берег и набережную китайского города. Так как китайский город непосредственно примыкает к французской концессии, то это пограничное место особенно важно и опасно: здесь поставлены два казачьих пикета, которые в случае тревоги должны давать знать во французское консульство. Все отступают также к консульству. Нападающие китайцы сейчас же попадают либо под огонь русской пушки на мосту, либо английской, поставленной в конце Таку-род и обстреливающей всю улицу, выходящую прямо на китайские кварталы.

Русские посты, обходя французскую концессию, подходят к французским постам, которые смыкаются с американскими, английскими, австрийскими, итальянскими и японскими, а последние соединяются снова с русскими. Таким образом, международная колония окружена цепью международных постов, охраняемых моряками разных наций и русскими моряками и казаками.

* * *

Первым прибыл в Тяньцзинь японский десант, затем десанты с американского и английских судов. Вице-король Юй Лу предостерег иностранных командиров от вступления в Пекин и воспретил управлению железной дороги перевозить десанты в Пекин.

Узнав об этом, посланники отправили энергичную ноту в Цзунлиямынь, требующую немедленной доставки войск в Пекин. Цзунлиямынь ответил, что он даст окончательный ответ на это требование «завтра».

Тогда посланники сделали второе, еще более энергичное представление в Цзунлиямынь, в котором предупреждали китайское правительство, что если отправка войск в Пекин будет задержана, то державы пошлют в Пекин военные силы в необходимом количестве, на случай возможного противодействия со стороны китайского правительства. После этого первый десантный отряд России, Франции, Англии, Америки, Германии, Италии и Японии был пропущен в столицу, куда он вступил 18 мая.

Теперь Юй Лу предстояло пропустить в Пекин второй десантный отряд.

Он ответил консулам, что никоим образом не может согласиться на проезд иностранных войск без разрешения пекинского правительства, и при этом уведомил, что возле Тяньцзиня расположилось 5000 человек императорских регулярных войск для охраны города.

Русские морские десанты приходят в Тяньцзинь почти ежедневно, и с такой поспешностью, что иногда не успевают захватить с собою амуничных вещей и продовольствия. А между тем, ввиду обилия войск, в Тяньцзине уже теперь ощущается недостаток в хлебе. Наши моряки и казаки прежде помещались в здании, любезно предоставленном г-м Биндером, представителем французского торгового дома Оливье. Потом они перешли поближе к русскому консульству, в большой пустой дом, приготовленный для склада. Это просторное, светлое помещение вычистили, вымели, выложили циновками. Офицеры и нижние чины спят прямо на полу, по-походному. Казачьи лошади стоят во дворе французского консульства.

Другие десанты разместились по своим собственным или дружественным концессиям.

Относительно американского десанта в Тяньцзине рассказывали следующий анекдот.

Прежде чем отправить американское военное судно «Monocacy» из Шанхая в Тонку, вашингтонское правительство запросило по телеграфу командира, может ли это судно ввиду своей старости[48] благополучно дойти до места назначения.

Командир ответил, что его судно может идти только в том случае, если оно будет конвоировано другим судном. Сейчас же из Вашингтона был получен следующий ответ: «Конвой не нужен. Отправьте один „Monocacy“. Если корабль может идти с конвоем, то он очень хорошо может идти и без конвоя».

Этот старый, двухколесный, деревянный пароход, вооруженный пушками, — «Monocacy», скрепя сердце отправился один и благополучно добрался до Таку.

* * *

Чудесные ихэтуанцы грозным тайфуном проносятся по несчастной стране Чжили, и без того изнемогающей уже третий год от бездождья. Выйдя из Шаньдуна, они разделились на две волны. Одна двинулась на Пекин, другая хлынула на Тяньцзинь, истребляя по пути все заморское. Сколько всех ихэтуанцев и друзей их, никто не может сосчитать. Ихэтуанцы говорят, что их 100 тысяч.

Посланники неба никому не дают пощады и жестоко карают всех, кто изменил родине и вере предков.

Поэтому прежде всего должны погибнуть те, кто принял западную веру. Должны погибнуть те, кто помогал иностранцам строить дьявольскую огненную железную дорогу, кто проводил с иностранцами проволоки для молниеносных известий и кто покупал что-либо заморское или торговал им.

Вокруг Пекина ихэтуанцы уже наказали 19 городов и 243 деревни, в которых перебили или разорили около 900 семейств, поклонявшихся Небесному Владыке «Тен-Чжу» (католики), и около 125 семейств, поклонявшихся Иисусу — «Е-су» (протестанты). Убытки последователей первой веры доходят до 400 000 лан, убытки последователей второй веры — до 20 000 лан.

Станции железной дороги в Баодинфу, Фынтай, Тунчжоу, Бэйцан и Мацзяпу сожжены. 11 строителей дороги в Баодинфу пропали без вести. Богатые мастерские в Фынтае погибли — убытки составляют 200 000 лан.

Как истинные посланники неба, ихэтуанцы делают чудеса. Они не нуждаются в пище и могут не есть три дня. Щепотки риса им достаточно, чтобы подкрепиться.


Сотник Семенов


Они знают чудесные снадобья, которые спасут их от всякого зла и вражеского наваждения. Например: семь сушеных кислых слив, вместе с растением тучжун, взятым на пол-ланы, и сладкой сушеной травой, взятой тоже на пол-ланы. Все вместе смешать, опустить в чан с водою и пить.

Ихэтуанцы бессмертны, и вражеская пуля их не может погубить. Хотя в недавней схватке с русскими казаками погибло несколько ихэтуанцев, но они не умерли, а только уснули и воскреснут через три дня. Если не через три дня, то через семь. А через месяц все воскреснут наверное.

Если железная дорога, железные вагоны и железные мосты разрушены одними руками ихэтуанцев; если ими порваны удивительные железные проволоки, переносящие известия; если зарево и дым пожарищ, учиненных ихэтуанцами, окутали небо от Пекина до Тяньцзина; если смелые ихэтуанцы осадили уже самих посланников в Пекине и сама старая богдыханша назвала их «своими возлюбленными сынами», — то как же не верить в силу и чудеса этих небесных посланников, которые возродят Срединное государство, прогонят ненавистных иностранцев и откроют для китайцев зарю новой жизни?

Такова была народная молва.


Выступление экспедиции адмирала Сеймура

28 мая

Когда события боксерского восстания еще только разгорались и когда так называемые знатоки Китая расходились во взглядах на смысл и дальнейший оборот неожиданного китайского народного движения, и несмотря на то, что это движение имело своею первою и совершенно ясно выраженною целью борьбу со всеми иностранцами, — однако уже в первые дни боксерской эпопеи между иностранными отрядами стали проскальзывать признаки взаимного недоверия и странного соревнования, как будто в деле защиты иностранцев от общего и фанатически настроенного противника у отдельных отрядов могут быть отдельные цели и соображения, помимо общих. Во всяком случае, уже тогда между союзниками было наверное меньше согласия, искренности и доверия друг к другу, чем между боксерами и китайским правительством. Почин таким отношениям положили инициаторы многих международных недоразумений — англичане.


Английские моряки


В воскресенье, 28 мая, на Тяньцзиньском вокзале уже с утра было большое скопление и движение войск различных союзных наций. Из Таку пришло несколько поездов, переполненных бравыми солдатами в синих, белых или коричневых тропических мундирах, с белыми шлемами. Поезда лихо подкатили к станции и сейчас же уехали дальше на Пекин: это была английская морская пехота, прибывшая с судов английской эскадры.

— Но отчего же их так много?

— Англичане, наверное, хотят что-то устроить, — говорил полковник Вогак, — вчера английский консул обещал мне, что Англия пошлет в Пекин столько же солдат, сколько и другие союзники, а между тем этих английских шлемов видимо-невидимо. Консул уверял меня, что будет отправлено не более 200–300 англичан, и я такую же цифру должен был просить с русских судов.

Снова подошел поезд. Из передних открытых платформ снова высовывались синие, красные мундиры и белые шлемы, из-под которых глядели торжествующие выбритые лица англичан. Далее видны белые шлемы и синие куртки французов, далее — большие неуклюжие коричневые шлемы и коричневые куртки германцев; задорно загнутые мягкие шляпы американцев; маленькие белые фуражки японцев.

Наконец показались вагоны, наполненные матросами в белых рубахах, с большими черными сапогами и улыбающимися простодушными лицами. Это был русский морской десант, пришедший под начальством капитана 2-го ранга Чагина.

Так как управление железной дороги не хотело давать поездов, уверяя, что путь разрушен мятежниками, то англичане и немцы сами вошли в депо, насильно взяли паровозы и посадили своих машинистов.

В этот день было отправлено три поезда, на которых ушли: 915 англичан, 450 германцев, 313 русских, 158 французов, 100 американцев, 52 японца, 40 итальянцев и 25 австрийцев[49]. Во главе этого экспедиционного отряда ехал начальник Британской Тихоокеанской эскадры вице-адмирал Сеймур. Полковник Вогак был крайне возмущен:

— Я уже несколько раз телеграфировал, чтобы был прислан более сильный русский отряд, но нас предупредили англичане. Они раньше нас сознали опасность и сразу двинули отряд, который в три раза сильнее нашего. Нет никакого сомнения, что адмирал Сеймур получил известие об особенно тревожном положении Пекина и, желая создать себе славу спасителя посольств, тайно организовал эту освободительную экспедицию. Как видно, адмирал со всею своею экспедицией отправился налегке и воображает, что он сделает блестящую военную прогулку и будет сегодня вечером в Пекине, но он горько ошибается. Даже с 2000 человек, которыми он располагает, ему ничего не удастся сделать, и он скоро вернется обратно с пустыми руками. Хорошо, если ему еще удастся вернуться благополучно.

Сегодня в 2 часа дня последняя телеграфная проволока между Пекином и Тяньцзинем, которой пользовалось только китайское правительство, уничтожена боксерами. По слухам, все телеграфные линии, бывшие вокруг Пекина, разрушены.

Таким образом, русские и другие миссии в Пекине окончательно отрезаны от непосредственных сношений с внешним миром, и участь иностранцев предоставлена благоразумию и доброй совести китайского правительства.

Адмирал Сеймур отправил свою экспедицию очень поспешно. Десанты ушли без всякого обоза, захватив провизию только на двое-трое суток. На каждого человека было дано от 200 до 250 патронов.

29 мая

Сегодня был отправлен четвертый дополнительный поезд, вооруженный несколькими орудиями Гочкиса. С этим же поездом ушел отряд русских матросов, который не успел уйти накануне. С отрядом отправился лейтенант Бурхановский, посланный ранее курьером в Пекин и не имевший возможности прибыть, так как путь был разрушен.

Начальником всего русского морского десанта, принявшего участие в экспедиции Сеймура, был капитан 2-го ранга Чагин. Кроме лейтенанта Бурхановского, в нашем десанте находились следующие офицеры: лейтенант Заботкин и мичманы: Зельгейм, Кехли, Пелль, Кнорринг и доктор Островский.

Сегодня получено известие, что адмирал Сеймур не только еще не обедает в Пекине у посланников, как он предполагал, но со своей экспедицией он не сделал еще и половины пути и дошел с большими трудностями только до станции Лофа. Железнодорожный путь всюду разрушен. Станции сожжены. Чем ближе к Пекину, тем дорога более испорчена. Спереди и сзади экспедиции боксеры на глазах союзников портят путь и разбегаются, когда против них высылают солдат. Международный отряд все время исправляет полотно, но работы подвигаются крайне медленно за недостатком материалов.

Попутные деревни сожжены боксерами, жители разбежались, и съестных припасов достать негде. Все союзники страдают от недостатка пищи, воды и жестокого зноя.

По поводу этих неутешительных известий один русский офицер в Тяньцзине сказал:

— Цзунлиямынь дал свое согласие на ввод в Пекин 2000 человек иностранных войск для охраны миссий. Может быть, китайцы и впустят экспедицию адмирала в Пекин, но еще вопрос, допустят ли они ее дойти до Пекина. Адмирал Сеймур хотел освободить Пекин без русских, но, вероятно, скоро русские будут освобождать адмирала и его скороспелую экспедицию.

Предсказание русского офицера исполнилось через две недели.


Отряд полковника Анисимова

30 мая

28 мая, в 5 часов дня, в Порт-Артуре адмирал Алексеев получил Высочайшее повеление о посылке в Пекин десантного отряда сухопутных войск с артиллерией. Было повелено держать наготове отряд в количестве 4000 человек.

В ту же ночь были изготовлены все приспособления для приема лошадей и орудий, а на другой день рано утром артиллерия, казаки, саперы и весь 12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк были посажены на суда: броненосцы «Наварин» и «Петропавловск», крейсер «Дмитрий Донской», канонерки «Отважный», «Гремящий», «Манджур» и «Бобр».


Генерал Анисимов


Перед выступлением в поход командир полка полковник Анисимов сказал несколько слов своим солдатам и офицерам, поздравил с походом, объяснил, зачем полк идет в Китай, и напомнил, что тот Тигровый полк, который жил на Тигровом полуострове Квантуна, оправдает свое название, если понадобится воевать. В заключение он сказал: «А теперь перекреститесь, братцы, и марш!»

Адмирал Алексеев прибыл на броненосец «Петропавловск», на котором находился 1-й батальон 12-го полка, и после молебна сказал напутственную речь солдатам.

«Вы, — говорил адмирал, — отправляетесь в Китай не с военной целью, а с целью мирной. Вы служили на Квантуне при тяжелой обстановке, где требовалось много труда и выносливости, и уже доказали свою способность к мирной службе. Теперь же вы отправляетесь на новую, иную деятельность, и я уверен, что там вы покажете себя такими же молодцами, какими вы были здесь. Будьте тверды, выносливы, строго соблюдайте дисциплину, не обижайте мирных жителей. Помните, что русский солдат прежде всего христианин, а потому должен быть добрым к тем, кто не делает ему вреда. Ваши предки не раз доказали это.

Я придаю особенное значение тому, что вам выпала честь идти именно на корабле „Петропавловск“, и вижу в этом хорошее предзнаменование. При Петропавловске наш русский флот совместно с сухопутными войсками геройски отстаивал нападение соединенной англо-французской эскадры. При Петропавловске русский матрос рука об руку с русским солдатом геройски отстаивал свое отечество».

Экспедиционный отряд, под общим начальством полковника Анисимова и при офицерах Генерального штаба подполковниках Илинском и Самойлове, состоял из 12-го полка, 4 орудий 2-й батареи Восточно-Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона, Квантунской саперной роты[50] и 6-й сотни 1-го Верхнеудинского казачьего полка.

В 12 часов дня все суда эскадры, принявшие экспедиционный отряд, снялись с порт-артурского рейда и ушли в Таку. Начальником эскадры был контр-адмирал Веселаго.

30 мая рано утром эскадра была в Таку.

В 1 час дня отряд был посажен на гребные суда и, благополучно миновав китайские форты, вошел в реку Пэйхо и прибыл на станцию Тонку, где был встречен полковником Вогаком, полковником Вороновым и секретарем нашего консульства в Тяньцзине Поппе. Русские и иностранцы со страхом и нетерпением ожидали прибытия русского отряда, так как все боялись за его благополучный проход мимо фортов.

Анисимов и Вогак решили немедленно двинуть полк по железной дороге в Тяньцзинь, не дожидаясь обоза, артиллерии и лошадей. Однако англичане-агенты, заведовавшие движением китайской дороги, наотрез отказались дать поезд, ссылаясь на то, что они не имели разрешения от своего китайского начальства, а также — на то, что нет свободных вагонов и платформ. Целый ряд платформ оказался занят багажом интернационального цирка, который возвращался из Тяньцзиня, где он думал давать представления. Боксеры заставили его обратиться в поспешное бегство. Англичане извинялись, что из-за цирка они никак не могут дать ни вагонов, ни платформ для русских освободительных войск.

Полковникам Вогаку и Самойлову пришлось долгое время урезонивать неуступчивых англичан, пока они наконец не убедились и не дали несколько вагонов и грязных платформ, служивших для перевозки угля.

В 11 часов ночи поезд тронулся в Тяньцзинь.

С тревогою ожидали тяньцзиньцы прибытия русского отряда.

В Тяньцзине в это время находились следующие международные десанты: русских — 25 казаков и 44 матроса под командою лейтенанта барона Каульбарса, при мичманах — Глазенапе, Браше и Дэне. Около сотни англичан; 50 немцев; 35 итальянцев; 30 французов; 30 японцев и несколько американцев.

У русских было 4 маленьких морских пушки Барановского. У англичан 2 полевых орудия и 2 морские скорострельные пушки, которые были поставлены на железнодорожные платформы. У французов и немцев были пулеметы и десантные орудия. Орудия были расставлены по окраинам концессий и против китайского города.

30 мая вечером русские и иностранцы, в том числе несколько дам и девиц из европейской колонии, собрались на Тяньцзиньском вокзале для встречи русского отряда. Приехал французский консул граф Дюшэйляр с целью приветствовать прибытие русских от имени дружественной французской колонии.

Все долго ждали и с нетерпением посматривали на темный горизонт, в сторону Тонку.

Отдельно от общества стояло несколько дам не первой молодости, одетых просто и изящно. Одна из них, красивая женщина, с видной фигурой и южными чертами лица, приехала на велосипеде и была в костюме туристки.

— Кто эти дамы? — спросил я одного русского — постоянного жителя Тяньцзиня.

— А это наши американки, — ответил он, — хотя они не все американского происхождения. Они только так называются, так как между ними встречаются разные национальности. Это явление и продукт горячей и фантастической жизни Дальнего Востока — это интеллигентные, иногда очень состоятельные женщины-авантюристки, разочарованные в жизни, живущие теперь свободно и привольно и срывающие с жизни ее легкие мимолетные радости и удовольствия. Это женщины с безграничным сердцем, скрашивающие и ласкающие невеселую жизнь тех, кого рок сослал на Дальний Восток. Это наши «тучки небесные — вечные странницы, вечно холодные, вечно свободные».

По другую сторону полотна железной дороги теснилась огромная толпа китайцев. Китайские полицейские важно проходили перед толпой, покрикивали и бесцеремонно били палками, когда толпа слишком напирала, шумела и забиралась на рельсы. Я вошел в толпу с целью хоть немного проникнуть в ее психологию. Китайцы с изумлением смотрели на иностранцев, но их тупые загорелые и грязные лица со скулами и косыми бессмысленными глазами ничего не выражали, кроме страшного любопытства. Всех занимала одна мысль: поглазеть на иностранцев, которых будут резать боксеры и которые, того не подозревая, все до единого будут перебиты.

В поле перед вокзалом чернело несколько синих палаток, это были китайские военные пикеты, охранявшие железную дорогу.

Я вышел в поле, которое дремало, залитое светом луны, поднявшейся из-за горизонта.

Из ближайшей палатки показалось несколько китайских солдат с ружьями, которые подошли ко мне.

Я обратился к одному из них:

— Ни хао?

— Хао.

— Ни хао?

— Хэн хао!

— Ни гуй син?

— Во син Ли.

— Ни гуй син?

— Во син Ян.

— Ни до да суй шо?

— Эр ши ву.

— Ни ю цзи суй?

— Во эр ши ци.

— А! Ни би во да. Айя! Ни шо дэ чжун го хуа хэн хао!

— Ты здоров? — спросил я китайского солдата.

— Здоров.

— Ты здоров? — спросил меня солдат в свою очередь…

— Очень здоров. Твое дорогое имя? — поспешил я спросить солдата, следуя правилу китайской вежливости.

— Мое имя Ли (Слива).

— Твое дорогое имя? — спросил китаец.

— Мое имя Ян (Тополь).

— Очень хорошо! — похвалил китаец мое имя.

— Ты считаешь себе сколько лет?

— Двадцать пять, — сказал китаец и спросил:

— Ты сколько лет имеешь?

— Я двадцать семь.

— А! Ты старше меня. Айя! Ты очень хорошо говоришь по-китайски.

Подобным же образом я отрекомендовался и прочим солдатам, окружившим нас.

Мы разговорились. Солдаты были одеты в синие бумажные кофты, поверх которых они имели синие безрукавки с красной каймой и золочеными пуговками. На ногах были одеты синие шаровары и суконные сапоги на высоких белых подошвах из бумаги. Голова была обмотана черным платком, скрывавшим косу, свернутую для удобства, чтобы она не болталась. На черном кожаном поясе была золоченая бляха, изображавшая двух драконов. Поверх пояса одета перевязь с крупными патронами Маузера.

Их смуглые лица, кроме добродушия, любопытства, праздности и принадлежности к китайскому племени, ничего более не говорили.

Солдаты сейчас же спросили меня:

— Ты, конечно, англичанин?

— Нет, я русский.

— Это очень хорошо, что ты русский. Россия — большое и сильное государство. Русские — хорошие люди, а англичан мы не любим. Англичане — гордые люди и колотят наш бедный народ палками. Откуда ты приехал?

— Я приехал из Лиушунькоу — Порт-Артура. Вы знаете, что Лиушунькоу теперь занимают русские?

— Нет, не слыхали.

— Русские уже два года живут в Лиушунькоу.

— Нет, не слыхали. Слыхали только, что русские зачем-то пришли в Лиушунькоу. Говорят, что Хуан-шан, наш император, просил русских прийти в Лиушунькоу, чтобы прогнать японцев.

— Зачем вы здесь стоите? — спросил я.

— Мы охраняем железную дорогу от ихэтуань. Ихэтуань — нехорошие люди. Они жгут деревни, грабят народ и хотят разрушить дорогу. Мы уже били их под Янцунем. Генерал Не Шичэн, наш начальник, послал нас разогнать их. Но Ситайхоу, наша старая императрица, приказала не трогать ихэтуань. Генерал Не рассердился и ушел в Лутай. Но мы все-таки успели подраться с ихэтуань. Мы их убили 1000 человек, но они тоже убили много наших солдат. Мы им за это крепко отомстим, и ни один ихэтуанец не уйдет от нас целым, — говорили солдаты, злобно указывая на деревню перед вокзалом.

— В таком случае, — сказал я, — мы с вами друзья. Русские и иностранные войска пришли в Тяньцзинь, чтобы тоже охранять мирный народ и спокойствие.

— Конечно, мы друзья, — заговорили китайцы.

— Пын ю, пын ю, хао пын ю! Друзья! Друзья!

Послышались свистки паровоза, подходившего к станции.

Я распрощался с моими собеседниками и сообщил им, что на поезде пришли русские солдаты, на что те хором ответили:

— Дин хао! Дин хао!

— Весьма хорошо! Весьма хорошо!

Было около двух часов ночи. Европейцы, собравшиеся на вокзале встретить русский полк, ждали, ждали и разошлись. Осталось только несколько человек русских, коммерсант Батуев, французский консул граф Дюшэйляр и полковник Вогак, вернувшийся из Таку. Присутствовало также несколько французов и одна молодая дама из числа тех беглецов, которые спаслись из Баодинфу. Для встречи товарищей были выстроены русские матросы, бывшие в Тяньцзине.

Сердце русское радовалось, видя вагоны и открытые платформы, усыпанные русскими стрелками с загорелыми здоровыми и веселыми лицами, в белых фуражках и белых рубахах, ярко освещенных полным месяцем. Отрадно было видеть простых русских солдатиков, храбрости и выносливости которых ныне вверялась жизнь просвещенных европейцев в Тяньцзине и Пекине. Приятно было видеть рослых русских лошадей, которые, испытав все трудности морского путешествия и перегрузки с судна на судно, теперь спокойно стояли на платформах и весело обмахивались хвостами.

Без шума и толкотни солдаты со всей амуницией один за другим повылезали из вагонов и длинным развернутым фронтом выстроились на платформе вокзала. На правом фланге стоял хор музыки.

Командир полка Анисимов своим тихим спокойным голосом скомандовал встречу знамени.

Зазвенело оружие, и месяц заиграл на солдатских ружьях, взятых на караул, и на опустившихся шашках офицеров.

Дрогнули звуки русского встречного марша, перекликнулись между длинными каменными стенами вокзала, разбудили Пэйхо и, отраженные сонной гладью реки, понеслись бодрящей вестью по европейским концессиям.

Русские и иностранцы сняли шляпы, — и новое полковое знамя с золотым наконечником, символ веры, долга и мужества, было пронесено перед всем фронтом.

Это была последняя торжественная и красивая картина, которую тяньцзиньцы видели на железнодорожном вокзале. Через два дня вокзал был уже свидетелем жестоких картин кровопролития и истребления и сделался ареною храбрости, стойкости и безвременной гибели многих русских и союзных солдат и офицеров.

Полк перестроился и с музыкой, через мост на Пэйхо, двинулся в европейский город.

Для бивака было отведено пустопорожнее место, принадлежавшее Старцеву и находившееся почти в середине французской концессии, между улицами Rue Baron de Dillon и Rue du Chemin de fer, где полк стал сейчас же располагаться лагерем.

Солдаты разбили палатки и, измученные от усталости и голода, повалились наземь. Офицеры разошлись по русским домам.

Командир 12-го Восточно-Сибирского стрелкового полка полковник Анисимов, которому пришлось первому вместе со своим полком отстаивать европейские концессии в Тяньцзине, осажденные китайскими войсками и боксерами, уже испытал все труды и тягости боевой жизни в тяжелую годину Турецкой кампании. 23 октября 1877 года в деле при Деве-Бойну, с 15 солдатами своей роты, он первый взошел на высоту, занятую турецкой артиллерией, и отбил два неприятельских орудия. За свой подвиг он был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. Когда в Одессе был сформирован 12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, Константин Андреевич Анисимов был назначен первым командиром этого полка и сумел заложить в солдатах и офицерах молодого полка те благородные боевые традиции, которые он вынес из Турецкой кампании и своей собственной доблестной службы. He успел 12-й полк прибыть на Квантун, как полку нужно было сразу нести трудную аванпостную службу на Цзиньчжоуских позициях для охраны квантунской границы. He только солдатам и офицерам, но и офицерским семьям пришлось поселиться в жалких китайских деревенских домиках, жить по-походному и страдать летом от зноя, а зимою от ветра и холода.

Heзадолго до боксерского восстания 12-й полк был перевезен в Порт-Артур и размещен в наскоро построенных бараках и казармах на Тигровом полуострове. He успел полк устроиться на новом месте, как был переброшен в Тяньцзинь для охраны иностранцев.

25 марта 1900 года, на полковом празднике по случаю Высочайшего пожалования молодому 12-му полку знамени, К. А. Анисимов произнес блестящую речь, в которой между прочим сказал:

«Не дрогнула, господа, у меня рука, когда я принимал Высочайше пожалованное знамя. Этот знак высокого Монаршего благоволения полком еще не заслужен, но я надеюсь, что мы его заслужим. Более, я уверен, что мы оправдаем высокую милость нашего Державного Вождя. Уверенность свою я основываю на высоких качествах русского солдата. Качества эти: мужество, храбрость, выносливость, а главное — беспредельная преданность своему Государю и любовь к родине.

Тихо, безропотно угасали и отдавали свою жизнь русские солдаты за свою дорогую родину.

Я не боюсь за честь 12-го полка, она в надежных руках, в руках русского солдата, а солдаты 12-го полка те же. Они собраны со всех концов нашей необъятной матушки России и проникнуты тою же любовью к своей родине и тою же беспредельною преданностью к своему монарху. Да к тому же это и не новобранцы. Они принесли с собою целые сокровища в виде боевых традиций тех славных полков, из которых сформирован 12-й полк. В состав его 1-го батальона вошли роты 9, 10, 11 и 12-го стрелковых полков 3-й стрелковой бригады, которые успели уже покрыть себя боевой славой в минувшую кампанию и получили Георгиевские знамена за Шейново. 11-й полк за Шейново имеет отличие на головном уборе, a Георгиевское знамя получил еще в Крымскую кампанию. Были стрелки и при усмирении польского восстания в 1863 году и под Севастополем в 1854 году. А в минувшую кампанию: Балканы, Ловча, Шейново, Шипка, Зеленые горы, Плевна, — всюду стрелки оставили свой славный след.


Знаменосец 12-го Восточно-Сибирского полка Яковлев


2-й батальон составлен из полков 15-й пехотной дивизии Модлинского, Люблинского, Прагского и Замосцкого. Они сформированы еще в 31-м году, и с первого же года своего существования приняли участие в боях во время польского восстания: видела их Варшава в 31-м году, знают венгры с 49-го года. Знакомы им и заоблачные вершины неприступного Кавказа: проходили они через Андийские ворота, перед которыми Фермопилы греков показались бы легкой забавой. Аул Дарго, это непреступное орлиное гнездо Кавказа, скрывающееся за облаками, которое сам Шамиль считал неприступным для обыкновенного человека, но это гнездо было сброшено с вершины в пропасть в числе других и полками 15-й дивизии. Они же под Севастополем были славными его защитниками. Малахов курган был ими защищаем, и французы у них его не взяли. Нет, они вошли на бастион, когда защитников там уже не было: лежали только трупы их.

Все сказанное дает мне уверенность повторить словами поэта, что если будет нужно, то и мы сумеем умереть, как наши предки умирали».

Эта речь была сказана полковником Анисимовым в Порт-Артуре за 2 месяца до разыгравшихся событий, и все солдаты и офицеры 12-го полка скоро оправдали пророчество своего командира.


Перед грозой

31 мая

Сегодня вечером в Тяньцзинь пришла наша артиллерия: 4 полевых орудия 2-й батареи Восточно-Сибирского стрелкового дивизиона под командою поручика Кобызского, при младшем офицере подпоручике Михайловском и при бравом фельдфебеле, украшенном шевронами, — Волоснухине. На все четыре орудия было взято 1200 снарядов. Орудия были легкого типа, образца 1877 года, калибра 3–4 дюйма. Полубатарея стала на берегу Пэйхо недалеко от 12-го полка. Лошадей держали на коновязи.

Благодаря заботам полковника Вогака и неизменному содействию французского консула и секретаря французского муниципалитета Сабуро, китайские поставщики стали доставлять в русский лагерь хлеб, яйца, зелень, быков и дрова. Воду получали из водопровода, построенного англичанами на берегу Пэйхо и снабжавшего по трубам все концессии хорошо профильтрованной питьевой водой из Пэйхо. Китайцы доставляли воду из водопровода в бочках для нужд русского лагеря. Грязно-желтая вода Пэйхо некрасива на вид, но не имеет ни запаха, ни привкуса, и ее можно пить прямо из реки с риском заболеть чем угодно.

В лагере правильными рядами выстроились солдатские походные палатки. С одной стороны двора были поставлены на коновязи кони, с другой стороны расположились двуколки и дымящие походные кухни. В глубине двора хлебопеки приспособили какой-то китайский домик для своей пекарни.

В иностранных и китайских магазинах стали показываться русские солдатики. В первый раз видя иностранный город и не говоря ни на одном языке, кроме своего родного, наши находчивые солдаты тем не менее чувствовали себя в Тяньцзине как дома. С записками или без записок от офицеров они не стесняясь ходили всюду, куда их посылали, отыскивали магазины, которые им были необходимы, Бог весть как объяснялись с иностранцами и умели всегда растолковать и объяснить, что им нужно. По-видимому, солдаты предпочитали иметь дело с китайскими купцами, так как знали несколько китайских слов из Порт-Артура. Они подолгу засиживались в китайских лавках, о чем-то беседовали, из-за чего-то торговались на русско-китайском наречии, о чем-то смеялись вместе с китайскими торговцами и расходились очень довольные китайским обхождением.

Видя целый полк русских солдат, беззаботно гуляющих по городу, весело распевающих свои удалые песни, от которых гремели стены зданий европейских концессий, европейцы сами повеселели, приободрились и нашли для себя новое развлечение ходить в русский лагерь и смотреть, как русские поют, едят свою кашу и пьют свой чай.

Был ли действительно чжилийский вице-король Юй Лу убежден в безвредности восстания боксеров и в полной безопасности европейцев, для чего ему нужно было совершенно не понимать положения дел, или же он был только игрушкою в руках пекинских узурпаторов и исполнял только то, что было ему приказано из Цзюнь Цзи Чу — Верховного Совета в Пекине, — однако он продолжал уверять иностранцев в том, что под его охраною им нечего бояться.

С другой стороны, из Пекина по-прежнему не было никаких известий, и посланники продолжали оставаться в осаде, отрезанные от всего мира.

Что касается адмирала Сеймура, то, по полученным известиям, он очень медленно подвигался вперед к Пекину, делая 2–4 версты в день.

Вогак полагал, что по указанным причинам 12-й полк должен немедленно и налегке двинуться в Пекин, не по разрушенной железной дороге, a по обыкновенной грунтовой, имеющей 120 верст до столицы. Обоз было предположено везти на китайских подводах. Сперва Анисимов согласился с мнением полковника Вогака, но достать подводы нигде не было возможности: китайцы ни за какие деньги не соглашались давать своих лошадей или телеги из боязни мести боксеров. Это неожиданное обстоятельство задерживало выступление в поход 12-го полка.

С своей стороны полковник Анисимов признавал весьма рискованным уходить в глубь страны, не имея за собой надежной базы, и полагал, что было бы более осторожно и целесообразно подождать с выступлением до тех пор, пока в Тяньцзине не будет собрано больше войск[51].

Осторожность полковника Анисимова и невозможность достать перевозочные средства были причиною того, что полк остался в Тяньцзине и был его славным защитником.

Весьма возможно, что, если бы 12-й полк ушел вслед за Сеймуром с целью скорее пожать лавры освободителей Пекина, он испытал бы ту же печальную участь, что и отряд английского адмирала.

Также возможно, что без своих доблестных защитников европейские концессии в Тяньцзине снова пережили бы резню 1870 года.

1 июня

Грозовая туча уже нависла над Тяньцзинем. Увы! это была не благодатная дождевая туча, которую китайцы уже два года ждали с отчаянием для своих полей. Это была надвигавшаяся гроза народной злобы, мести и ослепления.

Тяньцзинь пустеет. Напуганные слухами о неистовствах боксеров и об их скором нападении на город, встревоженные боевым видом Тяньцзиня, движением войск и бегством китайцев из европейских концессий, европейские семьи одна за другой покидают город и спешат уехать по железной дороге, пока она еще не разрушена, в Тонку, а оттуда на пароходе в Шанхай, а из Шанхая за границу.

Интернациональный цирк, который по странной случайности помещался на одном участке с русским лагерем, обклеил весь город длиннейшими афишами, но вместо ожидаемых сборов с публики принужден был начать сборы в дорогу и также весь разъехался.

Китайская прислуга, служившая у иностранцев, китайские повара, портные, прачки и конюхи, работавшие на европейцев, разбегаются. В городе невозможно заказать себе ни одного костюма, так как все шилось китайцами. Нельзя исправить часов даже у европейских часовщиков, так как мастерами были китайцы. Помыть белье представляет величайшие трудности, так как мыли китайцы. По городу волей-неволей приходится ходить пешком, так как ездить не на чем. Тяньзиньским джентльменам и леди приходится не только самим готовить обеды, подавать на стол, но и самим чистить свои сапоги и отели, самим всюду ходить, так как вся прислуга была китайская и послать некого.

Царство джентльменов, роскоши и комфорта в Тяньцзине кончилось, и наступает царство Робинзонов.

Красивые улицы Тяньцзиня пустынны и запущены. Тысячи рикшей, которые прежде стояли на всех перекрестках и как комары налетали на пассажира, желавшего поехать, бесследно пропали. На улицах можно встретить только военных разных наций, и лишь очень храбрые европеянки, не боящиеся остаться в Тяньцзине, иногда проезжают на догкарах и велосипедах.

Русская колония оказалась весьма храброй. Из русских дам еще ни одна не собирается уезжать, надеясь на защиту своих храбрых мужей и на 12-й полк.

Свободное от занятий время русские офицеры проводят в русских домах, главным образом в гостеприимнейшей семье М. Д. Батуева, у полковника Вогака, у Лаутерштейна, управляющего делами Старцева и у Садовникова, доверенного Русско-Китайского банка.

1 июня в 11 часов ночи сонный Тяньцзинь был встревожен выстрелами, раздававшимися с вокзала. Уснувший русский бивак мигом очнулся и, разобрав ружья, был готов идти по первому приказанию. Полковник Анисимов поскакал на вокзал и узнал, что вдоль линии железной дороги показались красные фонари, двигавшиеся на вокзал. Так как эти фонари могли принадлежать только боксерам, то взвод наших стрелков, охранявших вокзал, сделал несколько залпов по фонарям, после чего фонари исчезли.

Полковник Анисимов приказал биваку снова ложиться спать.

2 июня

2 июня весь обоз 12-го полка, все лошади и повозки были уже в Тяньцзине и находились на вокзале. Оставалось только грузы перевезти на бивак.

Вокзал был расположен на левом берегу Пэйхо, шагах в 200 от реки, к которой вела хорошо мощенная дорога, выходившая на мост. Мост был сделан из барок и разводился несколько раз в день для пропуска китайских джонок. Подпоручику 12-го полка Виноградову, начальнику саперной команды, было приказано исправить мост и улучшить его настилку, для того чтобы по мосту могли легко передвигаться обозы и орудия. Морские пушки Барановского охраняли мост и набережную. От моста до нашего бивака было также около 200 шагов.

В городе было получено известие, что боксеры назначили 19-й день пятой луны, соответствующий 2 июня русского стиля, для общего нападения на европейские концессии.

Анисимов и Вогак сочли поэтому необходимым усилить караулы, тем более что и накануне боксеры обнаружили странное движение к вокзалу. Было приказано поставить на вокзале вместо взвода полуроту. Заставы на Rue de Paris усилены. Кроме двух русских, поставлены французская и японская заставы.

Нападение боксеров ожидалось со стороны китайского города, вплотную подходившего к французской концессии. Это место, сжатое рекою Пэйхо, улицами Taku Road и Rue de Paris и пересеченное узкими китайскими переулками, считалось особенно опасным, так как здесь могло совершенно незаметно укрыться какое угодно количество боксеров. Тут требовалась самая бдительная охрана. Казачий пикет из трех человек, часовые и заставы были расположены таким образом, что могли по возможности наблюдать за всеми улицами и переулками, выходившими из китайского города на концессию.

Вечером в Тяньцзинь вернулся обратно поезд, вышедший утром с рельсами, шпалами, скреплениями, боевыми припасами, 1 орудием и провизией в распоряжение адмирала Сеймура. Однако поезд не мог добраться даже до Янцуня и принужден был прийти назад, так как далее путь был совершенно испорчен[52].

О судьбе адмирала Сеймура и его отряда, отрезанного от Тяньцзиня, ничего не было известно.

Возвращение назад поезда, посланного на помощь Сеймуру и вернувшегося ни с чем, было дурным предзнаменованием.


Поручик Блонский


Вечером все свободные офицеры 12-го полка обедали в нарядной столовой у Батуевых. Когда заискрилось шампанское, тосты за радушных хозяев сменились тостами за вновь прибывших защитников Тяньцзиня и их дам, оставленных в Порт-Артуре в тревоге и страхе перед неведомым будущим. Полковой оркестр, расположившийся в садовой беседке, сыграл марш, и затем полились томные тягучие звуки вальса. Звуки нежно колебали воздух тихого теплого вечера и манили грезами мира и далеких радостей. Гости слушали и забыли или хотели забыть, что боксерский кривой свежеотточенный меч был уж занесен над европейцами Тяньцзиня.

Веселая беседа и взаимные тосты продолжались недолго. Гости еще не встали из-за стола, когда была получена записка от командира полка, требующая, чтобы все офицеры немедленно прибыли на бивак. Обед расстроился, и офицеры, поблагодарив хозяев и не зная, в чем дело, поспешили в лагерь.


В кумирне «Духа огня»

Двор кумирни «Хо Шэнь Мяо», посвященной «Духу огня» и расположенной в глубине китайского города Тяньцзина, был переполнен ихэтуанцами.

У всех в руках были зажженные красные бумажные фонари на палках. Головы были обмотаны красными платками, под которыми были свернуты косы. На голой груди висел красный платок с написанным таинственным иероглифом. Красный пояс, свернутый узлом с заткнутым большим кривым ножом, туго сжимал худощавое смуглое тело. На ногах были широкие синие шаровары, перехваченные у ступни красными перевязками.

Большие стеклянные расписные фонари, повешенные в алтаре кумирни и снаружи на крыльце, были все зажжены.

Курительные палочки, воткнутые в песок курильницы, горели пред главным кумиром Старца Лаоцзы, сидевшего на резном троне в золоченом одеянии, с длинной седой бородой и строго нахмуренными мохнатыми бровями.

В тускло-желтом сумраке алтаря мерцала золотая парча ризы Лаоцзы и сверкали золоченые надписи, развешенные под потолком, на стенах и на столбах. Тихо и сумрачно было в кумирне, но на дворе толпа гудела и волновалась, становилась на колени и делала земные поклоны.

Древний монах с высохшим и неподвижным, точно восковым лицом, изрытым морщинами, стоял посреди толпы перед жертвенником, на котором из зажженной курильницы вились струйки дыма. Резким монотонным голосом он читал молитву. Ему вторили стоявшие по сторонам монахи с безжизненными лицами, в широких одеждах, нараспев тянувшие заунывную молитву и колотившие в медный колокол и деревянный барабан.

Толпа горячо молилась.

За оградой монастыря раздался звон конских копыт. Всадники соскочили с коней и быстро вошли во двор. Толпа раздалась на две стороны, и послышались крики:

— Дайте дорогу! Дайте дорогу! Чжань приехал!

Чжань, один из главных предводителей боксеров, быстро прошел вперед и стал на ступенях кумирни. Он был одет во все красное: красная чалма на голове, красная шелковая кофта, красные шаровары, пояс и подвязки и надетые поверх шаровар красные набедренники с нашитыми иероглифами Цзи — Счастье. На груди был вышит неведомый знак, под которым скрывалась чудесная ладонка с зашитыми в ней 3 корешками имбиря, 21 зерном черного гороха и 21 зерном красного перца. В руках у него было длинное копье с красной кистью под острием. За поясом нож и две кривые сабли в одних ножнах, а за плечами колчан с луком и стрелами.

Четыреста дней Чжань упражнялся в науке и колдовствах ихэтуанцев, четыреста дней Чжань искушался в посте и молитвах, и из «мутного» Хунь он сделался «светлым» Цин. Он стал недоступен наваждению злых духов, болезням, несчастьям, голоду и смерти. Ему не страшно заморское огнестрельное оружие, в котором он не нуждается, так как верит только в силу своей родной сабли, ножа и китайского копья.

Он верит в справедливость и безпредельное всемогущество Неба — Тен и великого небожителя, бога войны Гуань-лао-е, которые всегда спасали Срединный народ от злых подземных духов, а теперь спасут от земных белых дьяволов.

Сделав три поклона Старцу Лаоцзы, Чжань повернулся к народу и стал говорить. Хотя он еще не успел отдышаться от быстрой езды, но его зычный отрывистый голос среди восстановившейся тишины был слышен каждому ихэтуанцу в кумирне.

Чжань говорил:

— Туань! Как на облаках орлы, прилетели мы к вам из Пекина и привезли хорошие вести. Войско заморских дьяволов, вышедшее из Тяньцзиня, чтобы посягнуть на нашу священную столицу, застряло на полдороге в Ланфане и не может двинуться ни вперед ни назад. Храбрые ихэтуанцы разрушили всю дорогу спереди и сзади иностранцев и сдавили их крепким поясом своей тигровой неустрашимости, из которого ни один иностранец не выйдет живым, и сотни их уже валяются, перебитые нами. Наказание черепах, живущих за восточным океаном, также началось. В Пекине мы казнили японского переводчика из японского посольства. Когда он вопреки воспрещению хотел проехать через городские ворота, барсовые солдаты Дун Фу Сяна схватили его, обрубили ему нос, уши, губы, пальцы, искололи тело, из спины вырезали себе кушаки, а из груди вырезали сердце. Вот это самое мое заговоренное копье было водружено в землю, и перед ним положено теплое, дрожащее японское сердце. Перед живым сердцем врага ихэтуанцы и солдаты кланялись в землю и неистово молились, чтобы Гуань-лао-е даровал нам неслабеющую силу и храбрость в бою и охранял нас от вражеских козней. Мы рассекли на части сердце врага, съели его, и если в моей груди есть кусок вражеского сердца, то мне не страшен никакой враг.


Ночное собрание боксеров в кумирне «Духа Огня»


Внимательно слушайте то, что я вам скажу. Моими устами говорит Небо, дарующее счастье и богатство и охраняющее Ихэцюань и Ихэтуань. Янгуйцзы — заморские дьяволы возмутили мир и благоденствие Срединного народа. Они побуждают народ следовать их учению, отвернуться от Неба, не почитать наших богов и забыть наших предков. Мужчины нарушают человеческие обязанности, женщины совершают прелюбодеяния. Янгуйцзы порождены не человеческим родом. Если вы не верите, взгляните на них пристально: их глаза светлые, как у всех дьяволов. Небо, возмущенное их преступлениями, не дарует нам дождя и уже третий год жжет и сушит землю. Дьявольские храмы сдавили небеса и теснят духов. Боги в гневе, духи в негодовании. Ныне боги и духи сходят с гор, чтобы спасти нашу веру. Верьте, что ваше боевое учение не напрасно. Пойте ваши молитвы и твердите волшебные слова! Сожигайте желтые молитвенные бумажки, сожигайте курильные палочки! Вызывайте из пещер богов и духов, и тогда боги выйдут из пещер, а духи спустятся с холмов и помогут всем изучающим тайны Кулака Правды и Согласия. Кто хорошо изучил все боевые упражнения Кулака, тому не трудно истребить янгуйцзы.

— Сегодня настала первая великая ночь крови и смерти — девятнадцатая ночь пятой луны, указанная великим Гуань-лао-е. В эту ночь мы должны поразить янгуйцзы первым решительным и могучим ударом нашего чудесного Кулака. Полвека янгуйцзы впивались в нашу землю своими железными дорогами, как ножами, чтобы лучше высасывать нашу кровь. Полвека они расхищали наши поля, золото и богатства и в Цзяочжоу, Шушунькоу и Вэйхайвэе вонзили свои когти. Ныне их железные дороги уже разрушены, а столбы для мгновенных известий вырваны. Настал час великого отмщения. Десять тысяч китайских семейств, изменивших вере предков, вырезаны. Теперь очередь за теми изменниками, которые живут в Тяньцзине. Мы должны сегодня же перебить иностранное войско, пришедшее сюда, и не допустить его до соединения с теми янгуйцзы, которые осаждены в Ланфане. Их каждый день перебивают наши ихэтуанцы. Сегодня мы начнем с большого собора католиков на берегу Пэйхо, который должен быть сожжен дотла. Должны быть вырезаны все известные вам изменники, чтобы они не могли помочь янгуйцзы. Ровно в полночь мы должны все собраться на могилах наших предков перед вокзалом, дружно напасть на русских солдат, охраняющих вокзал, перерезать солдат, сжечь вокзал и по деревянному мосту ворваться на Цзычжулин, где живут французы, и сжечь все французские храмы и дома, а затем перебить всех иностранцев и тех китайцев, которых мы найдем у них.

Если вы будете храбры и будете верить, то у всех французов похолодеют сердца, англичане и русские будут все рассеяны и все янгуйцзы будут уничтожены. Знайте, что Небо и Гуань-лао-е и восемьсот раз по десять тысяч небесных воинов, сошедших на землю, будут помогать нам. Войска богдыхана будут драться заодно с нами. Хуан-Шан и Ситайхоу, император и императрица, и наш великий вождь Дуань-Ван-Е покровительствуют нам. Ho если бы Цинская династия не стала помогать нам и не была на нашей стороне, то знайте, что тогда мы ниспровергнем династию, но спасем китайский народ от янгуйцзы. Довольно мы терпели от янгуйцзы! Отмщение настало. Если вы, ихэтуанцы, будете тверды, упорны и непоколебимы как скалы Небесных гор, и храбры как тигры и драконы, то перед вами не устоит никакой враг и вражеская пуля пролетит мимо или заденет вас без вреда. Если вы будете уверены в вашем сердце, как вы уверены в Небе и земле; если вы будете чисты сердцем, как чист горный источник, и если вы будете верить до дна вашего сердца, то вы святы, неуязвимы и бессмертны. Знайте это! Ни одному изменнику и ни одному янгуйцзы не давайте пощады. Пусть Небо накалится от пожаров, пусть земля побагровеет от крови! И пусть все янгуйцзы задохнутся от дыма их собственных пылающих дьявольских храмов! Помните, что чем больше вы прольете вражеской крови, тем больше Небо прольет своего благодатного дождя. Казните изменников самыми ужасными наказаниями и ни одного сердца янгуйцзы не оставляйте не вырезанным! У всех ли вас на груди спасительные талисманы? — воскликнул Чжань, окидывая толпу пылающим взглядом.

Толпа онемела и не сразу очнулась от громовой речи Чжаня, устами которого говорило само Небо. Толпа вздрогнула, и послышался единодушный крик:

— У всех! У всех!

— У всех ли зажжены красные фонари? — снова спросил Чжань.

— У всех! У всех! — шумела толпа и подымала кверху фонари.

— У всех ли хорошо отточены ножи, сабли и копья? — кричал Чжань, размахивая своим длинным копьем.

— У всех! У всех! — ревела толпа еще громче и потрясала над головами оружием.

В сумраке забряцали мечи и сабли, ударяясь друг о друга, и заколыхались красные фонари, освещая распаленные лица и красные и желтые повязки боксеров.

— Монахи, совершите последнюю молитву и призовите духов! — крикнул Чжань.

Мгновенно застучали барабаны и колотушки, зазвенели медные тарелки, загудел колокол. Монахи, а за ними и вся толпа стали петь хором:

Тен да тен мынь кай!
Ди да ди мынь кай!
Жо сюэ тен шэнь хуй!
Во цин ши-фу лай!
Ихэцюань!
Хун дэн чжао!
И саор гуан!
Небо! раствори небесные врата!
Земля! раствори земные врата!
Чтобы постигнуть сонм небесных духов,
Я молю учителя сойти!
Кулак правды и согласия
И свет красного фонаря
Одним помелом сметут!
Свет красного фонаря,
Будь нашим проводником и охранителем!
Звезда Чжи-нюй,
Обручившаяся со звездою Ню-су,
Помоги нам!
Лао-е! Гуань-лао-е!
Спаси нас и охрани
От огня заморской пушки!
Ихэцюань!
Хун дэн чжао
Одним помелом сметут.

Из боковых келий кумирни были выведены мальчики и девочки с красными повязками на головах и в длинных красных одеждах. Это были Хунь и Цин, избранные Небом для постигновения таинств Ихэ — Правды и Согласия.

Дети упали ниц перед жертвенником посреди двора, и призывание духов началось. Еще громче застучали колотушки и барабаны, еще звонче забил колокол. Еще неистовее толпа стала молиться и голосить:

— Ихэцюань!

— Хун дэн чжао!

— И саор гуан!

Детские головки безжалостно бились о каменные плиты двора. Мальчики и девочки с налившимися кровью глазами и с пенящимся ртом то срывались с плит, на которых лежали, и безумно скакали и вертелись вокруг жертвенника, бессмысленно глядя кругом, то снова с размаха падали на землю и простирались без движений, испуская сквозь стиснутые зубы пену н издавая глухое хрипенье и ворчанье.

— Хо Шэнь лай ле!

— Лай ле! Лай ле! Лай ле!

— Огненный дух спустился!

— Спустился! Спустился! Спустился! — закричала толпа, схватила детей, лежавших без чувств на плитах, и понесла их на руках, держа высоко над головой замершие детские тельца с болтавшимися головками и распустившимися волосами.

Подняв фонари, размахивая мечами и копьями, толпа повалила через ворота на улицу. Впереди несли детей, которые все еще были в обмороке. Ихэтуанцы голосили и орали:

— Ихэцюань! Хун дэн чжао!

— И саор гуан!

— Великий Чжань! Веди нас вперед бить изменников, бить иностранцев! Идем на берег Пэйхо! Сожжем собор и все дьявольские храмы!

— Ша янгуйцзы! Ша янгуйцзы!

— Смерть заморским дьяволам!

Улица, ведущая к католическому собору, засветилась огнями красных фонарей. Затрещали и задымили подожженные дома китайцев-христиан, давно отмеченные кровавыми пятнами. Ихэтуанцы ломали двери и вытаскивали из домов несчастных христиан. Они пытали свои жертвы, поджигали их факелами, и, когда мужчины, женщины и дети, корчась от ужаса и боли, отрекались от Христа, ихэтуанцы рубили им руки, ноги и разрезали их на части.

Скоро запылал величественный католический собор на берегу Пэйхо…

Разноцветные красивые стеклянные фонари в кумирне «Духа огня» продолжали гореть. Курильницы продолжали искриться и испускать нити дыма, но в самой кумирне было тихо и сумрачно. Никого не было во дворе, кроме молчаливых монахов, которые оправляли горевшие свечи и палочки в курильницах.

В алтаре перед кумиром Лаоцзы главный и древний монах с седой головой и застывшим сморщенным лицом склонил колени и горячо молился. В его потухших глазах, точно в тлеющем пепле, едва загорались искры давно угасшего чувства. Монах взывал:

— Да Лаоцзы! Великий Старец! Десять тысяч лет из недр вечности ты взираешь на нашу землю, по которой ты сам ходил и которую ты вечно хранил. Всемудрый Старец! Сохрани наш народ в годину смуты и тревог. Всеблагой Старец! Спаси Ихэтуань и помоги им на всех их путях. Да Лаоцзы! Храни нас в мире и благоденствии!

Великий Старец Лаоцзы сидел на троне в парчовой порфире, с седой бородой и нахмуренными бровями, и, думая свою вековечную думу, не знающую земных ничтожных тревог и волнений, безмолвствовал.


Первое нападение боксеров

2 июня

2 июня в 6 часов вечера есаул Ловцов был отправлен со своими казаками в поле выследить скопище боксеров, которые, по слухам, в огромном количестве собрались в окрестностях Тяньцзиня. He успели казаки отъехать 1 1/2 версты от города, как увидели в поле толпы боксеров, вооруженных мечами и копьями, в красных шапках. He имея приказания стрелять, Ловцов приказал казакам повернуть обратно и медленно уходить, чтобы боксеры не подумали, что их боятся. Боксеры не только не испугались сотни казаков, но приблизились на сто шагов и на таком расстоянии провожали сотню, размахивая мечами и делая угрожающие боксерские движения. Входя в деревню, боксеры почему-то снимали свои красные шапки и кушаки и становились мирными манзами. Все это есаул Ловцов донес полковнику Анисимову.


Войсковой старшина Ловцов


В то время, когда офицеры 12-го полка благодушествовали на обеде у Батуевых, штабс-капитан Францкевич, командир 1-й роты, который со своей полуротой охранял вокзал, около 9 часов вечера заметил, что большой католический собор, высоко поднимавшийся над китайским городом, задымил. Сквозь черные валы дыма скоро начали прорезываться яркие извивы огня. Когда Францкевич донес об этом, Анисимов приказал немедленно всем офицерам полка быть на своих местах.

Я полетел или, вернее, пошел, так как лететь было не на чем, на вокзал. По приказанию Анисимова здесь уже стоял подпоручик Михайловский с двумя орудиями, поставленными рядом на плитах железнодорожной платформы влево от вокзала, с дулами, повернутыми в поле. Вторая полурота первой роты с поручиком Архиповым также пришла на вокзал. Дежурная восьмая рота капитана Шпехта ждала на биваке приказания двинуться.

Точно вулкан, пылал собор. Хотя до него было версты две, но отчетливо были видны взлетавшие волны огня и тучи дыма, дождь искр и проваливавшиеся стропила. Точно огненный дракон, вереница бесчисленных красных огней высыпала из китайского города и, то останавливаясь, то извиваясь и собираясь в круги, то рассыпаясь, пропадая и снова зажигаясь, тянулась к вокзалу. Все поле точно фосфорилось, но это были не синие пугливые болотные огни, а красные угрожающие фонари ихэтуанцев. Свой путь крови и казни они освещали фонарями и пожарами. Вокруг собора загорелись ближайшие здания, в которых жили христиане-китайцы. Ихэтуанцы тщательно искали настоятеля собора и его причт: они спаслись в последнюю минуту и бежали на французскую концессию.

Огонь, подхваченный ветром, перебрасывался на дома правых и неправых китайцев, и скоро китайский город зардел от пожаров. Крещеные китайцы в ужасе выскакивали из горящих фанз и попадали на копья и кривые мечи. Ихэтуанцы резали всех и только иногда даровали жизнь детям, которым обрезали руки.

Китайская народная молва передавала, что с замученными христианами совершались чудеса. Иные китайцы отрекались от нового Небесного Владыки, которому молились, другие без стона и вопля умирали под ножами ихэтуанцев и, точно не чувствуя, как их истязали, только твердили:

— Иесу! Малия! (Иисус! Мария!)

Залитые кровью дети с обрезанными ручонками, с испуганными глазками, бегали кругом своей сгоревшей фанзы-хижины, тщетно искали папу и маму, но не плакали.

— Дьявольские дети! Даже не кричат! — говорили злобно мучители-ихэтуанцы.

Красные огни рассыпались по всему полю, наступали на вокзал и, по-видимиму, хотели окружить нас с разных сторон.

— Отчего вы не стреляете? — спросил я штабс-капитана Францкевича, который стоял около своей роты.

— Мне не приказано стрелять по мирным жителям, — отвечал он.

— Какие же это мирные жители, которые жгут город? Ведь это боксеры. Красные фонари их отличительные признаки ночью. Они, очевидно, хотят сделать нападение на вокзал. Если вы сейчас их не спугнете гранатою, то вы можете упустить время. Боксеры бросятся на вокзал или обойдут нас и бросятся на нас сзади. Ведь мы отрезаны от реки непроходимыми переулками.

— Я все это прекрасно знаю и вижу.

Францкевич, по-видимому, колебался и не решался без приказания открыть огонь по мирным деревням, разбросанным перед вокзалом.

Послали новое донесение Анисимову, которого ждали каждую минуту.

Возле вокзала через полотно железной дороги был переброшен легкий высокий мост, для того чтобы неосторожные китайцы переходили с платформы на платформу по мосту, a не по рельсам. Я поднялся на этот мост, с которого далеко было видно поле и горевший китайский город. Здесь наконец встретил я тяньцзиньских волонтеров, в форменных тропических куртках цвета хаки, с буквами ТV[53] на погонах. В первый и в последний раз я видел храбрых волонтеров так близко от неприятеля.

Задрожал воздух. Резкий звук резнул слух и мгновенным эхом отдался в поле. Это была первая граната — первая угроза русских ихэтуанцам.

Двигавшиеся огни остановились и точно ждали, что будет дальше.

Вторая и третья граната прошумели в воздухе.

Почуя опасность, боксеры еще яростнее принялись за свое дело.

Темное поле, мерцавшее красными огнями, озарилось пожарами. Красные фонари окружили сверкающим кольцом деревню. Горе деревне! Вспыхнули соломенные крыши, быстро загорелись решетчатые двери и окошки, оклеенные промасленной бумагой. Ветер разогнал огонь, и вся деревня на наших глазах горела, как стог сена. До нас доносились раздирающие крики избиваемых, сливавшиеся в один неистовый гул с диким победным ревом ихэтуанцев.

Подпоручик Михайловский и его артиллеристы прицелились — и граната попала в самый круг собравшихся фонарей. Действие ее было ужасно. С криками и визгами посыпались и попадали фонари в разные стороны.

Еще одна граната в то же место. Смятение охватило боксеров. Пронзенные осколками гранаты боксеры падали замертво — и ни молитвы, ни талисманы не спасали.

Движение красных фонарей вправо, в обход вокзала приостановилось, и затем быстро огни направились назад в китайский город. Так как боксерам не удалось захватить русских со стороны поля, то они решили напасть на нас сзади.

Между вокзалом, железной дорогой и рекою Пэйхо находились склады, мастерские и запутанные переулки, в которых жили китайцы.

Не прошло получаса, как позади нас загорелись крыши домов и послышались крики.

На других крышах точно бесы карабкались черные тени боксеров с фонарями и факелами.

Чтобы не быть отрезанным огнем и боксерами от реки, полковник Анисимов приказал повернуть орудия кругом, и выстрелами шрапнели Михайловский скоро счистил боксеров с крыш, а подпоручик Путц был послан со взводом стрелков выбить боксеров из ближайших закоулков. Выстрелы стрелков смешались с криками раненых боксеров.

Чтобы увидать, что делается позади вокзала, я побежал по улице, ведущей к реке. В первом же темном переулке, возле самого вокзала, я увидел боксеров-поджигателей, которые разбрасывали кучи курильных палочек и факелами из промасленной свернутой бумаги зажигали хрупкие строения бедных китайцев-христиан. Они были так заняты своим делом, что не заметили иностранца подле них.

Перепуганный, я побежал к мосту и дал знать караулу стрелков, что боксеры возле них в соседнем переулке.

Стрелки, наскучившие стоять караулом у моста и только издали слышать выстрелы и крики, обрадовались и вместе с офицером пошли выбивать боксеров. Вся 8-я рота капитана Шпехта была двинута в переулки, чтобы очистить их от боксеров. Мирные китайцы, дрожавшие всю ночь и выскакивавшие из своих загоревшихся домов, попадали под наши выстрелы. Отличить правого от виноватого не было никакой возможности, так как боксеры стали сбрасывать свои красные повязки и кушаки.


Схватка казаков с боксерами


Пламя бушевало позади вокзала. Уголья и искры сыпались на платформу и обжигали стрелков и артиллеристов. Орудиям и снарядам опасно было оставаться на платформе, и Анисимов приказал артиллерийскому взводу немедленно вернуться на бивак. Лошади вскачь провезли орудия по пылавшей и дымившей улице.

Но боксеры не отчаивались. Огни в поле снова заволновались, и снова вспыхнуло несколько пожаров. Тогда Анисимов послал сотников Григорьева и Семенова с казаками, чтобы они узнали, что делают боксеры в поле. Казаки вернулись через полчаса и донесли, что боксеры жгут железную дорогу по направлению к Пекину.

Первая рота, стоявшая на вокзале по ту сторону полотна, открыла огонь залпами. После каждого залпа мы слышали пронзительные вопли, и на наших глазах фонари падали, разбегались и потухали. Крича: «Ихэцюань! Хун дэн чжао!» и размахивая мечами и копьями, боксеры все-таки шли на вокзал.

Один из их предводителей — Шифу, высокий угрюмый старик, повел толпу ихэтуанцев прямо на нашу роту. Впереди мальчики несли знамя, на котором было написано три иероглифа «И хэ туань».

Луна осветила безумных смельчаков, их мечи и знамя.

— Гляди-ка! Гляди-ка! Какие окаянные! Под самым носом забрались, черти! — заговорили стрелки.

Залп. Знамя упало, поднялось. Снова упало. Взвод стрелков был послан забрать знамя.

В ста шагах от роты на траве стрелки нашли убитого старика Шифу и двух мальчиков. Один из них был мертв, а другой еще дышал. Его прикололи. Остальные ихэтуанцы разбежались и скрылись, утащив раненых и убитых. Валялись мечи, красные платки и древко от знамени, которое было сорвано и унесено. Так отдал свою жизнь за родину старый Шифу.

Ихэтуанцы не выдержали и отступили. В поле редели, расходились и потухали огни. На востоке редело темное небо. Пожарища догорали. Ha

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно