Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Валерий Шамбаров
Взятие Казани и другие войны Ивана Грозного

Предисловие. Русь в кольце врагов

В 1454 г. пало последнее независимое православное государство — Византия: в наказание за неумную политику и интриги Мухаммед II осадил и взял штурмом Константинополь, и на месте исчезнувшей империи раскинулась другая, Османская.

Однако в это же время стало усиливаться другое православное государство, Русь. Дед Ивана Грозного, Иван III Васильевич, стал объединителем и собирателем великой державы. Новгород, эпицентр сепаратистских тенденций, пытался сопротивляться, решил передаться под власть Литвы. Но Иван III в нескольких походах покорил его. Утратили суверенитет и слились с единой Русью Пермь, Вятка, Тверь. Сохранили формальное самоуправление, но фактически попали в зависимость от Москвы Псков и Рязань.

А в 1472 г. великий князь сосватал Софью Палеолог, племянницу последнего императора Византии, после турецкого завоевания жившую в Риме. Идею брака с энтузиазмом подхватил папа Сикст IV, который увидел в нем средство вовлечь Россию во Флорентийскую унию. С Софьей был отправлен в Москву римский легат, который должен был «заблуждающимся указать путь истинный». Но такого «приданого» Иван Васильевич не принял. Легату в России развернуться не позволили и вежливенько спровадили назад. Да и Софью не очень-то прельщала роль папской «троянской лошадки» — разве не лучше было стать полноправной государыней Руси? На новой родине она стала искренней и ревностной почитательницей Православия. А Иван III таким образом породнился с угасшей императорской династией и ввел в свой герб византийского двуглавого орла — наряду с прежним гербом, изображавшим св. Георгия Победоносца.

Возвышению Руси способствовал и распад Золотой Орды. Ее уже полтора века раздирали склоки между различными группировками татарской знати. От Большой (Сарайской) Орды отпали Казанское, Крымское, Астраханское ханства, несколько ногайских орд. В этой обстановке Иван III повел мудрую политику и заключил союз с крымским ханом Менгли-Гиреем, воевавшим против Сарая. А вскоре Крым приобрел еще более сильного покровителя. Когда сарайские татары учинили набег, разгромив крымских, Менгли-Гирей бежал к туркам и признал себя подданным султана. В 1475 г. в Крым прибыла османская экспедиция, восстановила хана на престоле, а заодно овладела генуэзскими и последними византийскими городами.

Русским союз с Менгли-Гиреем помог сбросить остатки зависимости от Орды. Решающее столкновение произошло в 1480 г. Хан Ахмат договорился с поляками и литовцами о совместном походе на Москву. Однако крымцы произвел набег на Украину, не позволив королю Казимиру прислать войска. Полчища Ахмата были остановлены нашими ратниками в боях на Угре. А татары Менгли-Гирея вместе с присланными к ним царскими отрядами и казаками ударили по тылам врага, на Сарай. Ахмату пришлось поспешно отступить, вскоре он был разгромлен и убит ногайцами. Дед Ивана Грозного впервые сумел отодвинуть на запад границу с Литвой. К началу его правления она пролегала совсем близко от Москвы, за Можайском. Великое княжество Литовское было весьма серьезным противником, имело сильных союзников — Польшу, Большую Орду, Ливонский орден. Но и Русь проявила свою силу и воинское мастерство. У Литвы удалось отобрать Вязьму, Дорогобуж, Брянск, Козельск, Белев, Тарусу и еще два десятка городов. Под власть Москвы перешли со своими землями черниговские, северские, стародубские, рыльские князья.

Печать Великого князя Московского и всея Руси Ивана III Васильевича. Прорись А.Г. Силаева

Иван III предпринял и первую войну за выход к Балтике. Всю торговлю на этом море монополизировала Ганза, не желавшая допускать конкурентов на европейские рынки. Когда на р. Нарове был построен порт Ивангород и русские суда вышли в море, их стали перехватывать, грабить и топить. В Ревеле (Таллине) наших купцов зверски казнили — сжигали, варили в котлах. После нескольких таких случаев Иван Васильевич изгнал ганзейцев из Новгорода и начал против них войну, заключив союз с Данией. Сражаться опять пришлось против целой коалиции. Вместе с Ганзой выступили Ливонский орден и Швеция — попытавшаяся отделиться от Дании. Но борьба завершилась «вничью». Шведы, потерпев ряд поражений, сочли за лучшее покориться датскому королю. Он, нарушив договор с Россией, вышел из войны. После чего и Иван III не стал продолжать ее. Но все же был достигнут важный результат — русские получили разрешение на свободную торговлю в скандинавских странах.

Восточными соседями Руси были Казанское и Астраханское ханства. Столицы этих государств были крупными и богатыми городами, центрами транзитной торговли со Средней Азией и Персией. Но сами ханства были не похожи друг на друга. В Астраханском правили потомки властителей Золотой Орды, враждовавшие с крымскими Гиреями. Их ханство было слабым и для войн привлекало ногайцев, кочевавших в волго-уральских степях. Хотя ногайцы жили сами по себе, у них были свои князья, и союзы с ними были делом ненадежным и опасным. Они вовсю грабили купцов на степных дорогах и на Волге, а под настроение нападали на саму Астрахань.

Обширное Казанское ханство охватывало значительную часть Поволжья и Урала, его населяли много разных племен — татары, черемисы (марийцы), чуваши, удмурты, башкиры, вотяки и другие племена. В этом государстве существовали пророссийская и антироссийская партии, но такое деление было, в общем-то, условным. Большинство вельмож, определявших политику ханства, хитрило и двурушничало. «Дружба» с русскими заключалась в том, чтобы избегать ударов московских полков. Но если предоставлялась возможность напасть и пограбить, то почему бы и нет?

Чтобы обезопасить Русь от набегов, великий князь предпринял несколько походов на агрессивное Казанское ханство. В 1487 г. царские войска взяли штурмом Казань, пленили царя Али-хана и возвели на престол Мехмет-Амина, признавшего себя вассалом Москвы. Воеводы Ивана Васильевича совершали и рейды в Сибирь. Привели «под государеву руку» племена по Оби и Иртышу. Но это подданство осталось чисто формальным, ограничилось присягой местных вождей и единоразовым сбором дани. Да и победа над Казанью оказалась непрочной. В 1504 г. Мехмет-Амин изменил, вырезал русских купцов, приехавших на ежегодную ярмарку, и возобновил набеги.

* * *

27 октября 1505 г. государь всея Руси Иван III Васильевич отошел в мир иной. На престол взошел сын Василий III Иоаннович.

Василию III пришлось воевать не меньше, чем его отцу. Пока на троне был Иван III, побежденная Литва опасалась задираться, этому способствовал и брак короля Александра с дочерью русского государя Еленой. Но как только победитель умер, паны осмелели, принялись требовать, чтобы русские возвратили все завоевания, предъявили претензии даже на Псков и Новгород — поскольку новгородцы в свое время признали себя королевскими подданными. А в 1506 г. скончался король, которого жена хоть как-то удерживала от неосмотрительных шагов. Паны и католическая верхушка передали корону брату Александра Сигизмунду и литовские отряды ринулись на Русь. Жгли села, угоняли людей. Василий III в ответ направил свои рати, началась война.

Но главной неприятностью для России стало то, что на этот раз ей пришлось воевать не только с литовцами. Крымский хан Менгли-Гирей состарился, болел и фактически утратил власть. А его сыновья продолжать союзничество с русскими не собирались. Их обрабатывали литовские дипломаты, Сигизмунд согласился платить ежегодную дань в 15 тыс. золотых, чтобы они нападали на московские земли.

Еще при жизни Менгли-Гирея загоны крымских царевичей принялись тревожить рязанские, черниговские, тульские края. А после его смерти ханом стал Мехмет-Гирей. И повел он себя нагло и высокомерно. Объявил, что крымцы унаследовали власть ордынских ханов и вправе распоряжаться на Руси. Потребовал от Василия III платить дань, отдать Сигизмунду не только Смоленск, но и Брянск, Старо дуб, Новгород-Северский, Путивль. Татарская конница приохотилась каждое лето налетать на южные русские области. Василию III приходилось отвлекать войска для прикрытия южных рубежей, а это не позволяло добиться решительного успеха в сражениях на западе.

А в затянувшуюся войну начали вмешиваться другие державы. Литовцам взялись помогать поляки, чешские и венгерские родственники Сигизмунда. В свою очередь и Россия искала союзников. Одним из них стала Дания. Другим союзником Руси выступил Тевтонский орден. Он решил сбросить зависимость от Польши, и магистр Альбрехт Бранденбургский обратился за помощью к великому князю. Но выяснилось, что орден слишком слаб, сами рыцари были уже не способны воевать и просили денег, чтобы набрать наемников. Тем не менее, Василий III послал им некоторую сумму, и Сигизмунд получил второй фронт.

Но и положение России внезапно усугубилось, она получила удар в спину. В Казани умер хан Мехмет-Амин, и Василий Иванович возвел на престол своего ставленника Шаха-Али. Но крымский Мехмет-Гирей организовал тайную операцию. В Казани активно действовала его агентура, составился заговор. В 1521 г. крымский хан прислал своего брата Сахиб-Гирея с войском, и в городе произошел переворот. Шаха-Али изгнали, Сахиб-Гирея объявили ханом. И тут же, пока Москва не опомнилась, крымцы и казанцы с двух сторон вторглись на Русь. Поучаствовал и Сигизмунд, направил к Мехмет-Гирею литовские части и отряд казаков Дашковича. Великий князь спешно собрал на Оке войско, поручив командование своему брату Андрею Старицкому и Дмитрию Вельскому Но они действовали отвратительно, расположили полки кое-как, а при натиске татар первыми побежали.

Армия была разбита, крымский и казанский ханы соединились под Коломной и двинулись на Москву. Василий III выехал в Волоколамск собирать войска, отзывая их с литовского фронта.

Татары обложили город, ханы остановились в царском селе Воробьеве, любуясь с высот на лежащую перед ними Москву. Тех, кто сунулся к Кремлю, остановила русская артиллерия. Но обнаружилось, что к осаде город не готов, в нем было мало пороха, продовольствия, и бояре выслали к Мехмет-Гирею делегацию с богатыми дарами. Хан тоже не хотел осаждать сильную крепость. Понимал, что это приведет к большим потерям, а тем временем подойдет великий князь с ратью и дело может плохо кончиться. Поэтому он удовлетворился дарами, но вдобавок потребовал, чтобы Василий III признал себя данником Крыма. Бояре без ведома государя поспешили выдать такую грамоту скрепив ее великокняжеской печатью.

После этого нашествия Василий Иванович пришел к выводу что продолжать войну на несколько фронтов нельзя. Предложил Сигизмунду возобновить переговоры. Состояние Литвы было плачевным, за 9 лет войны она была совершенно разорена, и 25 декабря 1522 г. было заключено перемирие. Смоленск остался за Россией. Высвободившиеся силы великий князь нацелил против татар. Казань и Крым теперь действовали вместе. Два хана возгордились, объявляли себя победителями России. Мехмет-Гирей переманил на свою сторону и Ногайскую орду и в 1523 г. вместе с ней захватил Астрахань. Три ханства объединялись — казалось, возрождается Золотая Орда! Когда Сахиб-Гирей узнал о взятии Астрахани, он так возбудился, что приказал убить приехавшего к нему московского посла и всех русских купцов, находившихся в Казани, — счел, что при таком могуществе с Россией можно уже не считаться.

Но торжество оказалось очень коротким. Позарившись на астраханскую добычу, союзники-ногайцы ночью напали на крымцев, зарезали Мехмет-Гирея и многих его воинов, а потом совершили набег на Крым. А Василий III не преминул воспользоваться моментом и направил армию на Казань. Русские полки лишь прошлись по неприятельской земле, разоряя ее в наказание за набеги. К столице ханства пока подступать не стали, зато заложили Василь-город на р. Суре (Васильсурск). Крепость стала форпостом для наблюдения за неприятелем, базой для последующих действий. Их было нетрудно предвидеть, и Сахиб-Гирей перепугался. На помощь Крыма теперь рассчитывать не приходилось, и он обратился напрямую в Стамбул. Объявил, что отдает ханство в подданство султану.

А в 1524 г. состоялся еще один русский поход на Казань. Теперь войска осадили сам город. Сахиб-Гирей сбежал в Крым. Казанцев это возмутило, они заявили, что такого хана знать не желают, и провозгласили царем его племянника Сафа-Гирея. Попытались было обороняться, но русская артиллерия открыла бомбардировку, крушила стены. Защитники запросили мира. Ходили слухи, что при этом воеводы во главе с Иваном Вельским были подкуплены, и они сняли осаду. Удовлетворились тем, что казанцы принесли присягу сохранять верность Москве, и Сафа-Гирей признал себя вассалом великого князя.

Но вскоре отношения с Казанью опять обострились. Хан Сафа-Гирей очень быстро нарушил клятву верности Москве. При его дворе появились крымские вельможи, а сторонников мира с Россией он из своего окружения выгнал. Женился на дочери ногайского князя, получив от него 30 тыс. воинов, и начал открыто готовиться к нападению.

Для начала Василий III сделал весьма мудрый ход, запретив своим купцам ездить в Казань. Хватит уже, их дважды там резали. К тому же транзитная торговля была главным источником ханского бюджета, и великий князь лишил его доходов. А вместо этого учредил собственную ярмарку, у монастыря св. Макария Унженского под Нижним Новгородом. Пусть восточные купцы везут товары сюда и платят пошлины в русскую казну. Отсюда, кстати, начались знаменитые Макарьевские ярмарки.

А летом 1530 г. на Казань выступило русское войско. Сафа-Гирей успел подготовиться к схватке, значительно усилил городские укрепления, пришлось вести трудную осаду. Среди полководцев Василия III особенно выделялся князь Иван Оболенский-Телепнев по прозвищу Овчина. Под Казанью он командовал передовым полком, обнаружил, что защитники ночью заснули, поднял своих ратников. Воины тихо подобрались к деревянным стенам, подложили соломы, подожгли их и с криками ворвались в город. Возникла паника. Сафа-Гирей, узнав, что русские уже в Казани, ускакал на коне. Телепнев-Овчина погнался за ним с небольшим отрядом, но настичь хана не сумел.

А главные воеводы Вельский, Горбатый, Кубенский штурм не поддержали. Мало того, в ночной суматохе они допустили нападение черемисов, захвативших русский обоз и 70 пушек. После этого Вельский вступил в переговоры и точно так же, как в прошлом походе, согласился снять осаду, если Сафа-Гирей подтвердит присягу великому князю. Современники подозревали, что казанцы опять «подмазали» воеводу. Василий III встретил его гневом, грозил суровым наказанием. Но… родился наследник. И Вельский был прощен вместе с другими опальными.

А Сафа-Гирей соблюдать мир вовсе не собирался. Как только ушли государевы войска, он осмелел, отказался подписать договор, вернуть пушки и пленных. Бесчестил послов великого князя, призывал убивать русских. Но это возмутило самих казанцев. Они понимали, что Василий III не остановится перед повторением удара. А ханство было разорено, у многих жителей русские захватили в плен родственников — получалось, что хан не думает об их судьбе. Москва на этом сыграла, поддержала недовольных. В результате в Казани произошел мятеж, крымцев с ногайцами перебили или изгнали, Сафа-Гирей бежал в Крым. А великий князь после переговоров возвел на казанский трон служилого татарского царевича Джан-Али.

В 1532 г. на Русь хлынули крымцы. Причем произошло это в неожиданное время. На исходе был август, Василий III собирался на охоту в Волоколамск. А надо сказать, что великокняжеские охоты отнюдь не были пустой забавой. Это был отпуск государей. Выезжали на них осенью как раз из-за того, что исчезала опасность татарских набегов, кончалась горячка других летних дел. Охоты верхом, на свежем воздухе позволяли укрепить здоровье перед зимой, когда придется подолгу находиться в закрытых помещениях. Великие князья отправлялись в путь со всем двором, дружинами — охоты были и воинскими тренировками, сплачивали людей, помогали выявить их качества. Но они были и просто красивы, великий князь и его приближенные могли полноценно отдохнуть и порадоваться жизни. Русские государи любили соколиные охоты, Василий III предпочитал псовые.

Двор уже находился в ожидании, шли сборы — и вдруг поступили донесения, что орда подступила к Рязани, сожгла посад и была отбита при штурме города. Великий князь отреагировал мгновенно. Приказал боярам готовить Москву к осаде, жителям — уходить в Кремль. А сам выехал в Коломну, выдвигая войска навстречу неприятелю. Отряды конницы были высланы за Оку вести разведку и добыть «языков». Далеко идти им не пришлось. Князь Палецкий столкнулся с татарским загоном и разгромил его. А Телепнев-Овчина с московскими дворянами обнаружил авангарды врага у Зарайска. Атаковал, обратил в бегство, многих порубил и потопил в р. Осетр. В преследовании его отряд нарвался на главные силы крымцев, но храбро принял сражение и сумел отбиться от многократно превосходящего противника. А татары сочли, что за Телепневым идет вся рать Василия III, и повернули назад, в степи. Однако освободить пленников не удалось, и Сахиб-Гирей хвастался, что угнал не менее ста тысяч невольников.

Чтобы предотвратить подобные бедствия в будущем, было решено строить засечные черты. В лесах рубились завалы из деревьев. На открытых местах копались рвы, насыпались валы с палисадом. Эти системы оборудовались на огромном пространстве: от Рязани к Веневу, Туле, Одоеву и до Козельска. Конечно, прикрыть такую протяженность войсками было невозможно. Но расчет строился на том, что засеки станут препятствием для конных масс. Татарам потребуется задержаться, чтобы устроить проход. Набег потеряет внезапность, к угрожаемому участку можно подтянуть рати. На обратном пути такие системы тоже приостановят врага, это позволит отбить полон. А наблюдать за чертами и предупреждать об опасности должны были рязанские, мещерские казаки и прочие приграничные жители.

Следующий год выдался спокойным. Татары не наведывались, дела шли успешно. 25 сентября, день памяти св. Сергия Радонежского, государь со всей семьей провел в Троице-Сергиевом монастыре. Вместе молились, прикладывались к гробнице преподобного.

После праздника распрощались — Василий III поехал в Волоколамск на охоту, не удавшуюся в прошлом году. Но вскоре у него обнаружился нарыв на бедре. Великий князь какое-то время пытался терпеть, не обращать внимания. Однако нарыв был болезненным, и призвали иностранных докторов Люева и Феофила. Хотя стоит отметить, что европейская медицинская наука пребывала еще в зачаточном состоянии. Полезные знания мешались с суевериями, наряду с лекарственными растениями применялась всякая гадость. Западные врачи и своих-то монархов нередко спроваживали на тот свет, и их называли «помощниками смерти». А насчет стерильности вообще не имели понятия. При лечении Василия Ивановича в рану занесли заразу, началось воспаление.

Раз за разом выпускали гной, но болезнь прогрессировала. Государю становилось все хуже, и наконец он понял, что ему не выкарабкаться. Он был сильным и мужественным человеком, стойко переносил жесточайшие страдания. И приближение смерти воспринял как истинный православный человек. Но душа его была не спокойна. Совсем не спокойна. Он не был уверен в своем собственном окружении! Князья и бояре демонстрировали верность, пока он был в силе, но как они себя поведут без него? Василий Иванович очень сомневался в них.

Откуда это известно? Конечно, ни один источник не зафиксировал мыслей великого князя. И все же летописи сохранили однозначные доказательства: государь знал или подозревал, что среди его приближенных есть скрытые враги. Посудите сами: с Василием III в Волоколамске находились брат Андрей Старицкий, князья Вельский, Шуйский, Кубенский, но государь скрывал от них свое состояние! Вызвал вдруг к себе Михаила Глинского. А ведь он после освобождения из тюрьмы оставался на вторых ролях, не занимал важных постов. Видимо, теперь великий князь счел, что близкий родственник жены не предаст.

Василий III отправил в Москву стряпчего Мансурова и дьяка Путятина — привезти завещания своего отца и деда. Но опять же, отправил тайно, об этом знал лишь ближайший доверенный государя — Шигона. А самим Мансурову и Путятину запрещалось разглашать цель поездки. Однако правда все же просачивалась. Ее откуда-то узнал Юрий Дмитровский. Он сразу же поспешил к брату, но великий князь почему-то не пожелал, чтобы он находился рядом. Заверил его, что выздоравливает, и отослал обратно. Хотя на самом деле он был уже обречен и знал это. Велел везти себя в столицу.

Лед на Москве-реке был еще тонким, для Василия Ивановича навели мост, но делали наспех, и он провалился. Дворяне из свиты сумели обрубить гужи лошадей и удержали на руках сани с больным. А государь запретил наказывать строителей. Последний акт трагедии разыгрался в Кремле. Сразу же только-только принесенный в свои покои великий князь собрал у постели митрополита Даниила, бояр и велел дьякам составлять новое завещание. Составлять при всех! Очевидно, чтобы его не могли оспаривать. Наследником назначался сын Иван, до пятнадцатилетнего возраста он должен был находиться на попечении матери и опекунского совета.

Василий Иванович изнемогал, но 3 декабря, чувствуя скорый конец, опять собрал бояр, четыре часа говорил с ними о предстоящем правлении. А троицкого игумена Иоасафа просил: «Отче, молись за государство, за моего сына и за бедную мать его… молитесь о младенце государе!» И лишь после того, как были обсуждены все дела, Василий III велел привести сына и жену. Ивана принес на руках Иван Глинский, брат государыни, отец благословил наследника крестом св. Петра. Елену привели под руки. Она, разумеется, знала, что муж умирает. Билась в истерике — а Василий даже нашел в себе силы успокаивать ее, уверял, что чувствует себя лучше. Но мамке Аграфене Челядниной великий князь приказывал «ни пяди не отходить» от ребенка. Он боялся за наследника… Елена хотела остаться с мужем до конца, но он понимал, насколько это будет тяжело, жалел ее и приказал уйти.

Еще раньше государь принял решение перед кончиной постричься в монахи, и сейчас для этого пришла пора. Он ненадолго забылся, а когда проснулся, стал рассказывать, что ему явилась св. великомученица Екатерина. Принесли ее икону, Св. Дары, чтобы причастить государя. Но Василий III еще не успел уйти из жизни, когда его опасения начали сбываться. С ним уже перестали считаться, его распоряжения игнорировались! Он просил пострижения, митрополит готовился начать обряд. А группа бояр во главе с Андреем Старицким внезапно воспротивилась, старалась не допустить этого. Хотя, казалось бы, какая им была разница, умрет Василий мирянином или монахом?

Государь отходил, над ним читали канон на исход души, он шептал молитвы немеющими губами, целовал простыню, ожидая обряда. А рядом с ним разыгрывалась безобразная сцена. Бояре шумели, орали, спорили, не обращая никакого внимания на умирающего. Андрей Старицкий и Воронцов принялись вырывать у митрополита монашескую ризу, и Даниил усмирил их только угрозой проклятия: «Не благословляю вас ни в сей век, ни в будущий!..» После этого пострижение пришлось производить спешно. В суматохе обнаружили, что забыли мантию для нового инока, и троицкий келарь Серапион отдал свою. И великий князь Василий, ставший иноком Варлаамом, ушел в мир иной.

* * *

Что же представляло собой Русское государство, когда во главе его оказались ребенок и молодая мать? Правительства в той форме, в какой мы привыкли воспринимать его — с министерствами или ведомствами, разделенными по направлениям деятельности, еще не существовало (впрочем, таких правительств не было и в других странах). Главных органов управления на Руси было два — государев двор и Боярская дума. Двор в узком смысле представлял собой личное хозяйство великого князя и людей, которые руководили им. Но ведь и вся Русь была большим хозяйством, вверенным ему от Бога. И те же лица, которые входили в двор государя, составляли аппарат его власти.

Самым важным был пост дворецкого — управляющего двором. Это был начальник канцелярии великого князя, глава администрации. Но еще выше по рангу считался конюший — его чин в русской иерархии был самым старшим. Он заведовал государевыми конюшнями, но он занимался и закупками лошадей для казенных нужд, инспектировал кавалерию, ведал заготовками фуража, а также доходами, которые шли на эти нужды. При дворе были также постельничий, оружничий, казначей, кравчий, ловчие, ясельничие. И если постельничий ведал государевой спальней, а кравчий на пирах выступал виночерпием, то этими функциями их полномочия не ограничивались. Такие чины знаменовали степень доверия государя, их обладатели получали важные назначения по военной или административной части.

Из юных аристократов набирались рынды — почетная охрана монарха на торжественных выходах, а в походах — его оруженосцы. Иногда это было первой ступенькой карьеры знатных лиц. Еще одним низшим придворным чином являлись стряпчие (от слова «стряпать» — делать). Они входили в свиту великого князя и выполняли его поручения. При дворе были и дьяки, профессиональные чиновники незнатного происхождения. Они служили секретарями, делопроизводителями, архивариусами. Уже выделялись специалисты в области дипломатии, финансов, но еще не составляли особых структур. Свои дворы имелись у жены и детей государя, у удельных князей — соответственно, со штатами придворных чинов и дьяков.

На Руси каждого человека оценивали в первую очередь по его роду. Высшей знатью было боярство. Оно сложилось из различных категорий аристократов. Бояре издревле служили при дворе великого князя Московского, были его советниками, воеводами. Их потомки в XVI в. представляли «старомосковское» боярство. Но по мере того, как другие княжества теряли самостоятельность, их князья со своими детьми, внуками начинали служить государю и тоже вливались в боярство. А ранг у них отличался в зависимости от многих факторов. Одни были потомками великих князей, другие — удельных. Одни добровольно уступали свои владетельные права Москве, другие лишались их в результате войн. И в сложившейся иерархии одни получались выше старомосковских бояр, другие ниже. В присоединенных княжествах были и свои бояре, часть из них пополняла московское боярство. В него добавлялись и знатные выходцы из Литвы, потомки знатных татар, перешедших на русскую службу.

Одежда бояр XVI в. (слева — полевое платье Бориса Годунова) и XVII в. (справа — изображение с портрета стольника Петра Потемкина)

Однако следует различать боярство в широком и в узком смысле. В широком это было аристократическое сословие Руси. В узком — члены Боярской думы. В нее попадали лица из данного сословия, но далеко не все, а лишь те, кого государь пожаловал в окольничие или бояре. Это были чины, а не титулы, по наследству они не передавались. Иногда их жаловали по знатности происхождения, старшим представителям рода. Иногда — за важные заслуги. Иногда по родству с государем: например, возвышались близкие его жены (это тоже считалось заслугой: помогли вырастить и воспитать достойную великую княгиню). При Василии III к боярам и окольничим добавился новый чин — думного дворянина.

Дума состояла из нескольких десятков сановников и была высшим законодательным, совещательным, судебным органом при великом князе. Формула того времени гласила: «Государь повелел, и бояре приговорили». Государь ставил вопрос, по которому нужно принять решение, и Дума, обсудив его, выносила приговор, приобретавший силу закона. Менее важные дела великий князь решал самостоятельно, обсуждая их с ближайшими советниками. Да и вопросы, которые он поднимал перед Думой, требовалось сперва взвесить в более узком кругу. Этих советников иногда называли «ближней думой».

Родовая система породила явление местничества. Оно существовало и внутри семей: первое место занимал отец, за ним старший сын, второй сын. Для каждого было определено, сколькими местами выше или ниже его стоят дяди, племянники, двоюродные братья — в таком порядке, например, садились за общим праздничным столом. И во всем боярском сословии человек занимал четко означенное место: оно определялось, с одной стороны, его родом — знатностью предков, их заслугами, а с другой — его положением внутри рода. И согласиться пойти в подчинение к лицу, чье место ниже, было никак нельзя. Это роняло не только личную честь, но и честь всего рода. Ведь если А примет назначение под начало Б, на будущее создается прецедент, что род А ниже Б. Мало того, система родовых связей была сложной, переплетенной. В ней существовало сколько-то родов, равных Б или выше его. Стало быть, род А отбрасывался вниз по иерархической лестнице не на одну, а на несколько ступенек.

Если представитель боярского рода считал свое назначение «невместным», он бил челом великому князю, отказываясь исполнять обязанности. Причем сама должность в таких случаях не играла роли. Человек мог согласиться и на более низкую, но такую, где он не попадал в подчинение менее знатного. Государь в подобных ситуациях разбирался сам или поручал это Боярской думе. Когда выяснялось, что челобитчик прав, ему меняли назначение или меняли его начальника. Но тот, кто затеял спор напрасно, «выдавался головой» лицу, чьи права оспаривал. Формально это означало вообще отдачу в холопы, хотя реально ограничивалось унижением — проигравший шел пешком на двор победителя, кланялся до земли и получал прощение.

Дворянское сословие было ниже боярского и тоже составилось из нескольких категорий. В него отходили «захудалые» представители боярских родов, младших ветвей аристократии. К дворянам относились те, кто служил при государевом дворе, а также потомки людей, входивших в дворы ликвидированных княжеств. Дворянство различалось по месту жительства и службы. Так, московские дворяне считались выше «городовых». Но они и службы несли больше. Они находились под рукой великого князя, их в первую очередь поднимали в случае опасности, привлекали для встреч иностранных посольств, других заданий.

При Иване III сформировалось еще одно сословие — дети боярские. С боярами они в родстве не состояли. Просто до XV в. основой русской армии были дружины, которые содержали бояре-вотчинники. А рядовых дружинников называли «отроками» — или «детьми». Ликвидируя удельные княжества, а вместе с ними и удельное боярство, Иван III провел военную реформу Бывшие дружинники стали получать поместья от государя. Каждые 2–3 года они обязаны были прибыть на смотр, им переверстывали земельные оклады, в случае войны выплачивали жалованье. И в документах XVI в. употреблялась разная терминология. Иногда выделяли дворян, а под детьми боярскими понимались мелкопоместные дворяне. А иногда детьми боярскими обозначали всех, кто служил с поместий, в том числе дворян.

По призыву государя они должны были прибывать сами, приводить вооруженных слуг. Именно за счет детей боярских Иван III получил мощную конницу, позволившую ему одолевать врагов. Но в составе вооруженных сил заметную долю все еще составляли дружины вотчинников, удельных князей. Использовались и корпуса татарской конницы. В разное время мурзы, царевичи из Орды и ее осколков переезжали на Русь, поступали на службу великим князьям, им давали владения в Юрьеве, Романове, Кашире, Касимове. Начальник касимовских татар носил даже титул царя. Но суверенной власти он не имел и царем был не наследственным, а служилым, назначался московским государем.

Пехота считалась вспомогательным родом войск. От хозяйств Церкви, монастырей, вдов, купцов (т. е. тех, кто сами не служат) на время войны привлекались посошные и даточные люди из крестьян — их использовали в обозах, для фортификационных работ и по окончании боевых действий распускали. А города присылали в войско пищальников — стрелков из ручного оружия. Обращаться с ним умели многие, ведь при нападениях врагов все горожане выходили на оборону стен. И когда государь формировал армию, город выбирал пищальников по жребию или нанимал за деньги.

Русская артиллерия (ее называли «нарядом») была передовой для своего времени. Имелись великолепные литейщики, изготовлялись отличные орудия. Пушкари были профессиональными, хороших артиллеристов ценили, даже нанимали за границей.

На войне армия делилась на полки — большой (главные силы), правой руки, левой руки, передовой (авангард), сторожевой (арьергард). Воевода большого полка являлся главнокомандующим.

При Иване III начали формироваться воинские части из иностранцев. Кто-то попадал в плен и соглашался служить государю, приезжали европейские наемники. При Василии III эти части стали постоянными, их поселили в Замоскворечье. Немецкую слободу люди красноречиво прозвали «Налейки», потому что у русских пьянство отнюдь не приветствовалось. Варить пиво, употреблять крепкий мед, вино, водку дозволялось лишь по праздникам и на семейные торжества. В прочих случаях за пьянство протрезвляли батогами, а подпольная продажа спиртного влекла тюрьму и конфискацию имущества. Но иностранные солдаты без выпивки не могли, и им в виде исключения дозволяли гнать вино.

Глава 1. Война и измена

В регентский совет при ребенке-государе, составленный по воле Василия III, вошли Андрей Старицкий, боярин Захарьин-Юрьев, князья Михаил Глинский, Василий Васильевич и Иван Васильевич Шуйские, Михаил Воронцов, воевода Тучков. Вероятно, покойный отец хотел объединить вокруг наследника представителей разных боярских группировок. Вышло наоборот. Интересы членов регентского совета были слишком разными, и он получился практически нежизнеспособным. А вокруг престола сразу же начались интриги.

Вдова великого князя понимала, что положение и ее, и ребенка слишком шаткое. До нас не дошло портрета Елены Глинской, описаний душевных и деловых качеств. Летописцы давали крайне скупые характеристики русских деятелей, обычно они фиксировали только события. От них мы знаем лишь о красоте Елены. Но из самих фактов ее правления мы можем узнать и другое: она была очень умна. Ведь со времен св. равноапостольной княгини Ольги не было прецедента, чтобы на Руси правила женщина! Нет, по своим способностям и развитию русские женщины отнюдь не уступали европейским. Известны случаи, когда они управляли удельными княжествами, Марфа Борецкая возглавила борьбу Новгорода против Москвы. Мать Василия Темного Софья успешно замещала сына, когда он попал в плен. Но официально руководить всем государством — такого еще не было.

Вероятно, и муж, умирая, не думал о подобной возможности, поэтому старался подкрепить жену опекунами и родственниками. И бояре поначалу не видели в ней полноправной властительницы. Но она стала ею и с бременем власти вполне справилась. В пользу Елены сыграли неприязненные отношения, сразу же сложившиеся между Боярской думой и регентским советом. Дума была органом легитимным, с устоявшимися традициями, и двадцать бояр, входивших в нее, болезненно восприняли возвышение семерых опекунов, назначенных в суматохе у постели умирающего. Некоторые из них уступали по рангу другим аристократам, даже не являлись членами Думы. А Елена стала умело играть на этих противоречиях, лавировать между боярами и регентами, проводя свои решения.

Богатства, накопленные в казне бережливым мужем, правительница использовала только на нужды государства. Она, например, организовала масштабный выкуп пленных из татарской неволи. Для этого собирались и частные средства, подключалась Церковь, и архиепископ Новгородский свт. Макарий, приславший 700 руб. (очень большую по тем временам сумму), одобрительно писал: «Душа человеческая дороже золота».

Елена затеяла еще одно дорогостоящее, но необходимое дело. Возможно, оно намечалось еще Василием III: Москва разрослась, а осада в 1521 г. и угроза нападения в 1532 г. показали, что крепость Кремля стала слишком мала для столичного населения. И было решено строить новые укрепления. В мае 1534 г. начали копать ров от р. Неглинной к Москве-реке. За месяц ров закончили, и под руководством архитектора Петрока Малого (перешедшего в Православие итальянца) стали возводиться каменные стены, которые назвали Китай-городом. Они имели четыре башни с воротами (Сретенскими, Троицкими, Всесвятскими и Козмодемьянскими), примыкали к цитадели Кремля и втрое увеличивали площадь защищенной части города.

Укрепление столицы было делом весьма своевременным. Ведь перемена власти на Руси не осталась и без внимания соседей. Швеция и Ливонский орден повели себя лояльно, направили послов с подарками и подтвердили мирные договоры. Принес присягу новому государю казанский хан Джан-Али. А вот ногайцы попытались наглеть. Их князь Шийдяк и калга Мамай угрожали, что у них 300 тыс. воинов, которые «летают как птицы» и могут нагрянуть в Москву. Требовали, чтобы малолетний Иван признал их «братьями и государями», равными ему по достоинству, и платил «урочные поминки», т. е. дань. Однако им ответили твердо: великий князь «жалует ханов и князей по заслугам», а дани не дает никому. И ногайцы удовлетворились тем, что им разрешили свободно торговать в России лошадьми, а они за это обязались помогать против крымцев.

Но правлением женщины и ребенка решили воспользоваться старые враги: крымский хан Сахиб-Гирей со своим калгой Исламом, польско-литовский король Сигизмунд. Татары потребовали немыслимых выплат (половину великокняжеской казны), но переговоры с ними даже еще не начались, когда их орды напали на Рязанщину Воеводы Пунков и Гатев наголову разгромили их на р. Проне, однако это было только началом целой полосы войн. Сигизмунд потребовал вернуть все земли, отобранные у него Василием III. И тоже, не дожидаясь ответа, стал собирать армию, заключил союз с Сахиб-Гиреем.

Узнав об этом, Елена и бояре начали готовить полки на южных и западных границах. Но вскоре открылось, что Литва рассчитывала не только на свои силы и на татар, она позаботилась приобрести тайных союзников внутри России. Причем среди родственников великого князя! Младший из трех братьев Вельских, Семен Федорович, и окольничий Иван Ляцкий, которым было поручено формировать части в Серпухове, поддерживали связи с Сигизмундом и вместе со своими дружинами и слугами бежали к нему… Точнее, заговор был куда более широким. В нем участвовали воеводы большого полка Иван Вельский и Иван Воротынский, сыновья Воротынского Михаил, Владимир и Александр (двое из перечисленных лиц, Ляцкий и Воротынский, фигурировали среди оппозиционеров еще при Василии III).

При наступлении литовцев последствия стали бы катастрофическими — изменники могли открыть фронт, передаться на сторону противника. Но заговор был раскрыт. Семен Вельский с Ляцким, почуяв опасность, удрали. Иван Вельский и Воротынские не успели, были арестованы. Правда, некоторые историки выдвигали версии, будто их посадили без вины, только из-за родства Ивана с перебежчиком Семеном, но это, конечно же, чепуха. Потому что третий брат, Дмитрий Вельский, ничуть не пострадал, остался в Боярской думе. Да и Владимир Воротынский в 1553 г. открыто признал, что он с отцом и братьями на самом деле участвовал в измене.

Впрочем, Вельского и Ляцкого не поддержали даже их приближенные. Воины и слуги, когда их привели в Литву, заявили, что не хотят служить предателям, и ушли обратно на родину, ограбив своих начальников. Но Сигизмунд встретил беглецов как долгожданных дорогих гостей, чествовал их, дал богатые поместья. Они заверяли короля, что оборона России слаба, большинство знати и народа недовольны правлением Елены. И неприятель без объявления войны вторгся на нескольких направлениях. Войско Вишневецкого двинулось на Смоленск, армия Немирова — на Северщину.

Вскрывшийся заговор и перестановки военачальников привели к тому, что русское командование потеряло время, не успело оказать помощи пограничным городам. Тем не менее, наместник Смоленска Оболенский отразил натиск литовцев, разбил их и гнал несколько верст.

Войско Немирова подступило к Стародубу, сожгло предместья, но ратники князя Кашина отбросили врага от крепости вылазками и контратаками, захватили несколько пушек и заставили осаждающих в беспорядке отступить. Литовцы отыгрались, напав на маленький и плохо укрепленный Радогощ, взяли его штурмом, воевода Лыков и все защитники погибли. Но когда ободрившиеся враги осадили Чернигов, они встретили серьезную оборону. Несмотря на бомбардировку из тяжелых орудий, воины и горожане во главе с князем Мезецким держались стойко. А ночью скрытно подобрались к литовскому лагерю и напали на него. Возникла паника, и неприятели побежали, бросив всю артиллерию и обоз.

Когда известия о боях дошли до Москвы, великому князю Ивану пришлось впервые, пусть и символически, принимать грозное решение. Собралась Боярская дума, и митрополит Даниил обратился к четырехлетнему ребенку: «Государь! Защити себя и нас. Действуй — мы будем молиться. Гибель начинающему, а в правде Бог помощник». И мальчик сделал то, что мог и обязан был сделать. Сказал слово, которое от него требовалось. Глубокой осенью 1534 г. русские рати выступили на врага. Главная армия наступала на Литву от Смоленска. Командовали ею Михаил Горбатый и Никита Оболенский, а Иван Телепнев мчался в авангарде с передовым полком. Вторая армия, его брата Федора Телепнева, двинулась от Стародуба.

Тактика похода была продумана грамотно. Русские полководцы учли, что на зиму литовская шляхта разъезжается по домам, а в случае опасности укрывается по крепостям, готовясь оборонять их. Но ввязываться в осады воеводы не стали. Рейд был рассчитан на подрыв экономики противника. Войска шли налегке, без артиллерии и обозов, довольствуясь за счет неприятельских ресурсов. Разоряли, жгли, грабили. Впрочем, даже польские хроники признавали, что церквей наши воины не трогали, а православных пленных отпускали. Ну а других жителей угоняли — война есть война, и не мы ее начали. Главные силы прокатились по окрестностям Орши, Борисова, Полоцка, Витебска, хозяйничали в 15 верстах от Вильно, вогнав в ужас короля и его двор. Вторая армия прошлась вокруг Мозыря, Турова, Могилева. А в марте, пока не началась распутица, с большими трофеями возвратились на свою территорию.

Надежды Сигизмунда на крымцев не оправдались. В ханстве опять началась междоусобица, Ислам-Гирей выгнал Сахиб-Гирея из Бахчисарая, тот обосновался в Киркоре. Чтобы отработать деньги, полученные из Литвы, выслал мурзу Булгака, который вместе с литовцами нападал на Северщину Но основную часть воинов хан придержал, опасаясь соперника. А Ислам заверял московских послов, что восстал против хана только из-за дружбы с Россией, поэтому пусть ему заплатят побольше. Воспользоваться войной и напасть на русских были не прочь ногайцы, но их вполне нейтрализовали мещерские казаки. И послы хана Шийдяка, недавно угрожавшего 300 тысячами воинов, наоборот, униженно жаловались боярам, что казаки им житья не дают, тысячами угоняют лошадей, захватывают пленных.

А боевые действия шли своим чередом. В кампании 1535 г. русские применили новую тактику. Так же, как и в прошлом году, был нанесен удар на северном фланге. Армией командовал Василий Шуйский, а Иван Телепнев — передовым полком. Конница опять неслась по Литве, разоряя ее. Но под прикрытием этой операции вторая рать вступила на литовскую территорию со стороны Пскова и на берегу Себежского озера заложила крепость Ивангород (Себеж). Неприятель прятался в своих городах и нашим ратникам не мешал. За месяц крепость отстроили, разместили в ней гарнизон, завезли запасы. А в результате русские урвали и закрепили за собой изрядный район литовских владений. Но и Сигизмунд не бездействовал. Он собрал сильное войско и нанес удар на южном фланге.

Но здесь требуется сделать одно пояснение. Когда в исторической литературе приводятся данные о численности русских и польско-литовских армий, к ним следует подходить осторожно. Дело в том, что отечественные летописи редко отмечали численность воинов, называли лишь воевод и полки. А понятие «полк» было растяжимым, оно означало любое крупное формирование от нескольких сот до десятков тысяч воинов. Поэтому историки берут цифры из польских источников. Хотя в них численность русских войск всегда преувеличивалась. Допустим, когда писали, что в 1534–1535 гг. Литву разоряли 150 тыс. русских, кто их там считал? Конные отряды рассыпались по всей стране, казалось, что они всюду, а у страха глаза велики. А с другой стороны, численность литовских ратей приводилась не полностью. В счет шли только «рыцарство» (шляхта) и наемники. Но каждый шляхтич брал с собой на войну как минимум одного, а то и нескольких вооруженных слуг. И реальные цифры были значительно выше тех, которые указываются в хрониках.

Согласно этим хроникам, в 1535 г. на Русь двинулось 40 тыс. воинов (следовательно, 80-100 тыс.). В Москве учитывали возможность наступления на южные районы. На этот случай на Оке собиралась еще одна рать. Но и Сигизмунд совершил хитрый ход. Он перекупил российского «друга» Ислам-Гирея, и тот бросил татар на Рязанщину Полки Дмитрия Вельского и Мстиславского пришлось перенацеливать в другую стороны. Крымцев побили и прогнали. Но для Сигизмунда главное было достигнуто, русские юго-западные города своевременной помощи не получили. Войска литовского гетмана Тарновского и Острожского двинулись на Гомель. Воевода Оболенский-Щепин устрашился и бросил крепость. Захватив этот город, королевские рати продолжили наступление и осадили Стародуб.

Это был довольно большой город, центр Северской земли. Возглавил оборону Федор Телепнев, брат фаворита Елены Ивана Телепнева. Его воины вместе с местными жителями храбро отбивались, отразили несколько штурмов. Но литовцы подвели подкоп и взорвали стену, в городе начался пожар. Телепнев даже в такой ситуации пробовал отбросить врага, дважды бросался в контратаки, прорывался до ставки неприятельских воевод. Одолеть он не смог, силы были слишком неравными, его окружили и смяли массами пехоты и конницы. Телепнев и князь Сицкий попали в плен, погибли князь Ромодановский и боярин Колычев.

Рассвирепевшие неприятели ворвались в город и резали всех подряд, не давая пощады никому. В Стародубе было истреблено 13 тыс. человек — и воины, и горожане, и спасавшиеся в крепости окрестные жители. Полегли вместе, устлав улицы грудами тел, дружинники в иссеченных доспехах, сражавшиеся до последнего, зарезанные бабы, крестьяне и дети с проломленными головами. Пытавшиеся спастись запирались в домах и сгорели вместе с ними. А победители двинулись на Почеп. В нем гарнизон был небольшим, укрепления слабыми, и воевода Сукин сам сжег город, приказав населению уходить в глубь страны, закапывать или уничтожать запасы продуктов и фуража. На пепелищах Стародуба и Почепа поживиться было нечем. Литовцы понесли серьезные потери, опасались подхода основных русских сил и отступили с Северщины.

Но тут еще одна угроза возникла на востоке. Крымский хан Сахиб-Гирей и его племянник Сафа-Гирей хоть и были заняты сварами с Ислам-Гиреем, не забывали про Казань. Туда засылалась агентура, велись тайные переговоры со знатью. И не без успеха. Казанцы успели оправиться от ударов государевых ратей, а смерть Василия III и война с Литвой вселяли надежды, что теперь-то можно действовать смелее. Заговорщики произвели переворот, убили Джан-Али и призвали на царство Сафа-Гирея, который тут же и явился с отрядами крымцев. Джан-Али был женат на дочери ногайского князя Юсуфа Сююн-бике, но ей убийцы мужа зла не причинили. Напротив, выдали замуж за нового хана, чтобы и ногайцев привлечь к войне против русских. Наша страна очутилась в окружении.

В 1536 г. в Русско-литовской войне наступил перелом. Сигизмунда крайне раздражала крепость Себеж, построенная на его земле. Но именно на этом строился расчет русского командования — спровоцировать удар. Литовцев здесь ждали, крепость была хорошо оборудована, имела сильную артиллерию и гарнизон во главе с князьями Засекиным и Тушиным. В феврале армия воеводы Немирова из 20 тыс. «рыцарства» (т. е. около 40–50 тыс. воинов) осадила Себеж. Паны подвезли тяжелую артиллерию, открыли бомбардировку. Но в перестрелке русские пушкари сразу же стали одерживать верх. Метко поражали батареи, лагерь осаждающих. Потом наши ратники предприняли вылазку. Враги не выдержали, дрогнули и начали отступать.

Русские воеводы умело воспользовались этим и, не давая врагу опомниться, нанесли контрудар всеми силами. Литовцы и поляки побежали, и их загнали на лед Себежского озера. Под тяжестью облаченных в доспехи тысяч людей коней лед треснул, стал проваливаться. Наши воины рубили неприятелей, расстреливали из пушек и пищалей. Бегущие тонули, а те, кто сумел выбраться из воды, замерзали в окрестных лесах. Разгром был полным. Немиров едва ускакал на коне, его армия погибла почти вся. В Москве праздновали победу, трофейные пушки и знамена выставили для показа народу. Истребив под Себежем цвет шляхты, русские нанесли ответный удар — конница опять прошла разорительным рейдом до Любеча и Витебска. В это же время восстанавливались погибшие города, Стародуб и Почеп.

Гетман Ян Тарновский и пленный князь Фёдор Овчина-Оболенский во время осады Стародуба (1535).

А кроме того, правительство Елены продолжило успешную практику строительства крепостей на неприятельских землях — вслед за Себежем возникли Велиж и Заволочье. Итальянец Руджиери, побывавший в России, писал, что такие операции проводились «с невероятной быстротой». Русских мастеров он уважительно именовал «инженерами», они осматривали местность, на своей территории рубили бревна, вели подгонку, разметку Спускали заготовки по реке до нужного места, по знакам на бревнах «в один миг соединяли», засыпали ряжи землей. «Король польский получит только известие о начале строительства» — а крепость уже «оказывается столь крепка и внимательно охраняема, что, осажденная громаднейшим королевским войском, испытывая храбрые нападения, мужественно защищается и остается во владениях Москвы». И граница сдвигалась на запад…

Литовской дипломатии удалось примирить и нацелить против России крымских властителей Сахиба и Ислама, они напали на Белев, но тоже были разбиты. И Сигизмунд запросил мира. Но и Елена не была настроена продолжать войну — на Русь начались нападения с востока. Казанский царь Сафа-Гирей призвал ногайцев, собрал башкир, черемисов. Когда узнали о его приготовлениях, была выслана рать под командованием Гундорова и Засецкого. Но они встретили орды татар, уже вторгшихся на русскую землю, и поспешили отступить, даже не доложив в Москву о нашествии. Воеводы Нижнего Новгорода также не решились вступить в бой. На это отважились лишь жители Балахны, вооружились и вышли в поле. Их разгромили и перебили. Казанцы принялись беспрепятственно грабить окрестности.

Когда известия об этом с опозданием дошли до столицы, великая княгиня и бояре начали предпринимать экстренные меры. Гундорова и Засецкого сняли с постов и посадили в тюрьму, под Нижний отправили других воевод, Сабурова и Карпова. Казанцы в это время разошлись толпами для грабежа, и воеводы побили их под Коряковым. Пленных отослали в столицу, и правительство решило больше не миндальничать. Всех казнили как бунтовщиков, нарушивших присягу. Но оказалось, что говорить о победе еще рано. В первой волне Сафа-Гирей бросил на Русь массы своих подданных во главе с их племенными князьками. А теперь выступил сам с личной гвардией, отрядами крымцев и ногайцев.

Часть войска двинулась вверх по Волге, в сражении между Галичем и Костромой рать Сабурова потерпела поражение. А Сафа-Гирей в январе 1537 г. подступил к Мурому, сжег посады. Спасли положение мещерские казаки. Они наносили удары по тылам, громили банды врагов, оторвавшиеся от основных сил для грабежей. Героями проявили себя и защитники Мурома, отразившие несколько штурмов. Тем временем уже подходили свежие полки из Москвы, и хан, узнав об этом, отступил. А мещерские казаки «провожали» врагов, преследуя и истребляя их.

В таких условиях шли переговоры с послами Сигизмунда. Литовцы после своих поражений и потерь воевать фактически не могли и стремились воспользоваться моментом, пока русским угрожают казанцы.

Но и московские бояре старались поскорее замириться, чтобы противники не навалились на нашу страну совместными усилиями. В результате заключили перемирие на тех рубежах, которых достигла каждая из сторон. За Литвой остался Гомель, за Россией — Себеж, Велиж и Заволочье. Ну а чтобы сохранить лицо перед сенатом и сеймом, Сигизмунд сделал козлами отпущения предателей Семена Вельского и Ляцкого. Объявил, что это они втянули Литву в неудачную войну, они наврали, будто Россия слаба. Ляцкий угодил в тюрьму, Вельский бежал в Турцию.

Тем не менее, он не угомонился. Этот эмигрант показал себя, можно сказать, убежденным врагом собственной родины. В Стамбуле он добился приема у султана, объявил себя наследником Рязани (он приходился двоюродным братом последнему рязанскому князю) и просил помощи, чтобы ему помогли овладеть «наследством». Жители Рязанщины, наверное, ни сном ни духом не подозревали, что у них появился такой «князь». И уж тем более им в головы не могло прийти, что Вельский в обмен на помощь отдает их землю… в подданство турецкому султану!

В Москве об этом узнали и, естественно, встревожились. Была организована операция, чтобы обезвредить опасного предателя. Вельскому направили грамоту, что по молодости лет его прощают, и он может вернуться. Но одновременно обратились к Ислам-Гирею. Великая княгиня и ее окружение отлично знали, что этого разбойника интересуют только деньги, поэтому послали щедрую плату с просьбой выдать или убить Вельского. Но не удалось. Пока деньги и письма везли в Крым, там разыгралась очередная свара и был убит сам Ислам-Гирей.

Восстановление единовластия в Крыму ничего хорошего Руси не сулило. И Сахиб-Гирей сразу же подтвердил это, ограбив великокняжеского посла. Государю он прислал высокомерные требования выплачивать «дары», направить в качестве посла одного из высших сановников государства, Василия Шуйского или Ивана Телепнева, а вдобавок «запрещал» тревожить Казань, называл ее «моей». Угрожал: «Если дерзнешь воевать с ней, то не хотим видеть ни послов, ни гонцов твоих… вступим в землю русскую и все будет в ней прахом».

Отвечали ему от имени Ивана Васильевича вежливо, но твердо: что Шуйского и Телепнева прислать невозможно, поскольку они «по юности моей надобны в государевой думе», что Казань принадлежит московским великим князьям, «а вы только обманом и коварством» присвоили ее. Правда, крымского хана заверили, что великий князь готов «забыть вины» казанцев и примириться с ними, если они подтвердят присягу на верность. Но говорилось это лишь для отвода глаз. Правительница и бояре хорошо знали цену присягам Сафа-Гирея и, отвлекая Крым переговорами, готовили полки к походу на Казань.

Но он был сорван очередной изменой. Как ранее отмечалось, дядя государя Андрей Старицкий уехал из Москвы и обосновался в своем удельном княжестве, где вел себя все более вызывающе. Он раз за разом отказывался приезжать в столицу на заседания Боярской думы, хотя это являлось его прямой служебной обязанностью. Симулировал, объявив себя больным. В войне против Литвы он со своим войском участия не принял, а это выглядело вообще многозначительно. Получалось, что с Сигизмундом враждуют Елена и ее сын, а Андрей сохраняет «нейтралитет». Под предлогом помочь болящему правительница послала к нему придворного врача Феофила, и он нашел князя абсолютно здоровым.

Но Андрей продолжал уклоняться от службы, не без издевки отписывал Елене: «В болезни и тоске отбыл я ума и мысли… Неужели государь велит влачить меня отсюда на носилках?» Когда Старицкому поступил приказ выступить со своими дружинами против казанцев, князь его опять проигнорировал. Конечно, при его дворе у государыни имелись «глаза и уши» — было бы глупо оставлять такого деятеля без присмотра, а Елену никак не приходилось считать доверчивой дурочкой. Стало известно, что в Старице кучкуются недовольные, а дружины, не участвующие в войнах, вооружаются и поддерживаются в боеготовности. Но узнали и о том, что поддерживаются какие-то сношения с Литвой.

Предположили, что князь Андрей собирается бежать к Сигизмунду К нему послали с увещеванием Крутицкого епископа Досифея, а одного из старицких бояр, приехавших в Москву, арестовали для допроса. Но замышлялся вовсе не побег. Замышлялся переворот. Вот только подготовку Старицкий завершить не успел. Узнав об аресте своего боярина, он встревожился, понял, что над ним нависла угроза разоблачения — и решился на открытый мятеж. Со всем двором, семьей и воинами он выступил из Старицы на запад, намереваясь «засесть Новгород», где у него имелись связи и сообщники. Начал рассылать грамоты к боярам и дворянам: «Князь великий мал, а держат государство бояре. И вам у кого служити? А яз вас рад жаловати».

Многие поддержали Андрея, стали съезжаться к нему, в том числе видные воеводы князья Пронский, Хованский, Палецкий, бояре Колычевы. Но, собирая войско, он упустил время. А правительница действовала быстро. Боярин Никита Хромой-Оболенский был срочно направлен в Новгород, опередил мятежника и взял ситуацию в городе под свой контроль. А Иван Телепнев-Оболенский с конной ратью бросился в погоню за Андреем. Изменник заметался. Не дойдя до Новгорода, он получил известия, что там его отнюдь не встретят хлебом-солью, и повернул на юг, к литовской границе. Телепнев настиг его у села Тюхоли, развернул своих ратников и готовился атаковать. А Андрей, построив войско к бою, растерялся. Среди его сподвижников пошел разброд. Одни не хотели драться с соплеменниками. Другие мечтали возвести князя на престол и, соответственно, самим получить награды, но их ничуть не прельщала роль изгнанников на чужбине. Да и вообще надежность войска была сомнительной. Для предавшего один раз почему было не предать во второй в надежде купить прощение?

Князь Старицкий предпочел вступить в переговоры. Соглашался сдаться, если ему гарантируют неприкосновенность. Между прочим, характерная деталь — гарантии он просил только для себя. Те, кого он соблазнил и повел за собой, Андрея не интересовали. Что ж, Телепнев тоже не горел желанием лить русскую кровь и дал требуемую клятву. Мятежников привезли в Москву. А здесь Елена выразила гнев своему воеводе. Объявила, что он превысил полномочия и не имел права давать гарантий без ведома великой княгини и государя. Действительно ли Телепнев предлагал простить заговорщика? Или он и Елена преднамеренно разыграли этот сценарий? Мы не знаем. Скорее, вышла «импровизация». Ведь от западных границ воевода никак не мог быстро снестись с Москвой. Однако в Средневековье не только на Руси, но и в Европе нередко практиковалось, что клятва обходилась по формальным признакам. А формальности были вполне соблюдены. Андрей желал клятвы — и получил ее. Телепнев ее не нарушил. Но он и впрямь не мог предрешать волю великой княгини и государя, которые никаких обещаний изменнику не давали.

В итоге-то все сложилось как надо. Опасность ликвидировали, и русские воины остались целы. Так что и гнев государыни на Телепнева вряд ли был искренним и быстро прошел. А вооруженный мятеж был очень серьезным преступлением. Как мы видели, пленных казанцев казнили поголовно именно в качестве мятежников против законного государя. Но в данном случае, учитывая высокое положение изменников, правительница и Боярская дума подошли мягче. Старицкого заключили в темницу, его жена Ефросинья и сын Владимир были взяты под домашний арест. Князей Пронского, Хованского, Палецкого подвергли «торговой» казни — били кнутом на Торгу (Красной площади). Бояр и других знатных сообщников отправили по тюрьмам и ссылкам. Лишь 30 детей боярских приговорили к смерти, повесили в разных местах на дороге от Старицы до Новгорода.

Ущерб России этот бунт нанес колоссальный. Готовившийся поход на Казань пришлось отменить. Сафа-Гирей и Сахиб-Гирей успели установить связи друг с другом, готовы были действовать сообща. А для Елены выступление Старицкого продемонстрировало ненадежность знати. Поэтому правительница и ее советники предпочли начать переговоры о мире — ладно уж, пускай казанцы согласятся на формальное подчинение Москве. Конечно, понимали, что спокойствия для Руси это не обеспечит, но пытались достичь хотя бы временной передышки. А чтобы обезопасить страну от казанских набегов, государыня повелела строить на этом направлении ряд крепостей — Мокшан, Буйгород, Солигалич. Стали возводиться новые стены в Балахне, Устюге, Вологде, Пронске, Темникове.

Между тем подрастал и государь Иван Васильевич. В 1536 г. он впервые отправился в длительную поездку — на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Ездил вместе с матерью, Телепневым, мамкой Челядниной, материнским и своим двором. В семилетием возрасте, как водилось у венценосных особ, мамку должен был сменить «дядька»-воспитатель. И в 1537 г. в окружении Ивана появился Иван Федоров-Челяднин. Великий князь уже привык терпеливо высиживать на троне на торжественных приемах, говорил требуемые по протоколу слова. Появлялся перед народом во время выходов в храм. Жаловал отличившихся воевод. Хотя решения, конечно, принимал еще не он. Но в этом и не было нужды. Его мать была мудрой и умелой властительницей. За короткий срок правления она проявила себя не только в победной войне и в градостроительстве.

Она осуществила денежную реформу. Несмотря на объединение различных русских земель, по стране все еще ходили разные деньги — московские, новгородские, псковские. Это приводило к путанице, создавало благодатные условия для фальшивомонетчиков. В правление Елены все старые монеты было велено изъять из обращения, они переплавлялись и чеканились новые. На них изображался великий князь на коне с копьем в руке. Отсюда и пошло название «копейка». А за подделку денег вводились строжайшие кары.

Было обращено внимание и на несовершенство административной системы. Особенно много жалоб вызывало расследование уголовных преступлений. Наместники и волостели, назначенные на время, не знали местных жителей и условий, доверяли нечестным поручителям, лжесвидетелям, иногда арестовывали невиновных. Это открывало путь и для злоупотреблений. За взятку отпустил преступника на поруки — и попробуй докажи, что поручители не были «добрыми людьми». Да и вообще наместники и волостели не были заинтересованы в поиске виновных. По закону в их пользу шла «вира», штраф за преступление. Поэтому они себя не утруждали, требовали от городской или сельской общины: выдавайте преступника или платите виру сами. Сперва правительство пыталось выйти из положения, посылая на места своих сыщиков. Но и это получалось неэффективно — сыщик не знал населения, особенностей жизни. И при Елене начала разрабатываться губная реформа, чтобы местные жители сами выбирали должностных лиц, которые будут расследовать преступления. Но в данном направлении правительница успела предпринять лишь первые эксперименты.

После войны государыня продолжила централизованный выкуп пленных у татар. Но она решила еще и увеличить население России другим путем — начала зазывать крестьян из литовских владений. Переселенцам предоставляли землю, различные льготы и поблажки, а приглашения распространялись через агентов, странников, купцов. Ранее уже отмечалось, что положение простонародья в Литве было отвратительным, и украинские, белорусские, русские крестьяне массами потекли оттуда в нашу страну. А на протесты и возмущение королевских дипломатов в Москве разводили руками — дескать, сами смотрите за своими людьми. Наши-то изменники к вам бегут, и вы их не выдаете. Так почему мы выдавать должны?

Когда дело касалось интересов государства и сына, Елена не останавливалась и перед крутыми мерами. Но встречающиеся у некоторых историков обвинения, будто она, сажая политических противников в тюрьмы, приказывала тайно убивать их, являются голословными и никакими доказательствами не подкреплены. Заговорщики Андрей Шуйский, Иван Вельский, Воротынские остались в заключении живыми и здоровыми, точно так же, как и Пронский, Хованский, Палецкий. Юрий Дмитровский преставился через три года после ареста, Михаил Глинский — через два. Если правительница хотела убить их, зачем было так долго ждать? Скорее, сказались естественные причины. Оба находились уже в солидном возрасте, а средневековая темница была далеко не курортом. И только Андрей Старицкий скончался через шесть месяцев заключения. Может быть, сказался стресс. Но не исключено, что ему действительно «помогли» уйти из жизни. Было ли это сделано по приказу Елены или Телепнева, остается лишь гадать. Но если так, то мятежника устранили исключительно вовремя…

Глава 2. Первые войны Ивана Грозного

3 апреля 1538 г. умерла Елена Васильевна. Умерла совершенно внезапно. Ни один источник не сообщает о какой-либо болезни. А исследование ее останков однозначно установило причину смерти. Содержание мышьяка в них оказалось в 10 раз выше предельно допустимого уровня. И это было не просто убийство. Это был хорошо спланированный переворот. Возглавляли его Василий Васильевич и Иван Васильевич Шуйские. Знатнейшие князья, занимавшие высшие места в Боярской думе. Все факты свидетельствуют о том, что смерти великой княгини уже ждали, заранее подготовились к ней.

Новую власть возглавил Василий Шуйский. И о том, насколько высоко заносились его амбиции, мы можем судить по двум фактам. Через три месяца после переворота он женился на Анастасии, дочери татарского царевича Петра, а матерью невесты была сестра Василия III. Представитель старшей ветви Рюриковичей стал вдобавок дядей государя. Второй факт еще более красноречивый. Василий сразу же освободил из тюрем и ссылок участников прежних заговоров: Ивана Вельского, Андрея Шуйского и др. Но малолетнего князя Владимира Старицкого и его мать Ефросинью оставил под стражей. Лишний претендент на престол Шуйскому был не нужен. Кстати, минует 60 с лишним лет, и другой Василий Шуйский добьется своего, получит корону. Но это будет в период Смуты и междоусобиц. А в 1538 г. временщик понимал, какую конфронтацию может получить со стороны народа и других бояр. Но пока ребенок-государь ему не мешал, а, наоборот, давал легитимное прикрытие власти. Вот его и не трогали, пусть числится великим князем, а дальше видно будет.

Василий поселился в Кремле, в палатах Андрея Старицкого. Присвоил себе давно забытый титул наместника московского. И власть приобрел такую, что в летописи его называли на первом месте: «Того же году был на Москве наместник князь Василий Шуйский, а князь великий тогда был мал». «Малого» великого князя Василий захватил под контроль. В сентябре 1538 г. в традиционной поездке в Троице-Сергиев монастырь государя сопровождали Шуйские и бояре из их группировки. Но на самом деле с сиротой совершенно не считались. Впоследствии Иван Грозный вспоминал, что их с братом Юрием даже кормили плохо, «яко убожейшую чадь», а то и забывали дать поесть.

А вот оборону государства Шуйские совершенно забросили. Видимо, считали более важным укрепление своих позиций, а войска собирать опасались — как бы против них самих не выступили. Вместо этого предпочли мириться с татарами, невзирая на условия. Согласились на все требования Крыма, обязались «не воевать Казани», посылать большие выплаты (а чего жалеть, не свое же!). Такой ценой был заключен «союз» с Сахиб-Гиреем. Но шайки крымцев все равно налетали на южные рубежи. А казанцы вообще не стали продолжать переговоров, начатых при Елене. Их отряды полезли на Русь, грабили окрестности Нижнего Новгорода, Мурома, Мещеры, Вятки, Перми, появились в районах, которые считались внутренними и безопасными, — возле Вологды, Устюга, Тотьмы, Кинешмы, Костромы.

Положение страны быстро ухудшалось. Подати из провинций до Москвы не доходили или разворовывались в столице. Жалованья, переплавленного в «фамильные» драгоценности, воины не получали. Дворяне и дети боярские вынуждены были разъезжаться со службы по поместьям, чтобы прокормиться. Строительство крепостей прекратилось. Засечные черты, начатые Василием и Еленой, остались недостроенными. Вся система обороны, кропотливо создававшаяся Иваном III, Василием III и Еленой, поползла по швам.

Пока в России заправляли временщики, ее положение на международной арене ухудшилось до крайности. Ливонский орден вообще перестал считаться с нашей страной, отбросил все договоры, прервал русскую торговлю с Западом. В Польше и Литве одряхлевший Сигизмунд уступил власть сыну Сигизмунду II Августу, и новый король даже не известил Москву о своем восшествии на престол! Пять лет не удосуживался прислать хотя бы гонца, игнорируя Ивана IV как пустое место. Очевидно, выжидал, усидит ли он на троне.

А главная опасность нависла с юга и востока — альянс Крыма и Казани, который теперь поддерживался Османской империей. Наступление татар и турок на Северный Кавказ грозило объединить ханства. В их орбиту втягивались и соседние народы. Авторитет Сахиб-Гирея возрос, за ним видели непобедимые султанские полки. Ему взялась помогать и турецкая дипломатия. Сам Сулейман направил послание ногайскому князю Юсуфу, величая его «князем князей», — и тому, конечно, нравилось. А дочь Юсуфа Сююн-Бике была любимой женой казанского царя. Кроме нее в гареме Сафа-Гирея были дочери астраханского, сибирского ханов. Родственные связи готовили почву и для политических. Крымский хан снова грезил о возрождении Золотой Орды. А Руси, соответственно, отводилась участь быть ее «улусом». Да и куда она денется, когда могущественная татарская держава охватит ее полукольцом?

В 1539 г. Сахиб-Гирей писал великому князю Ивану: «У меня более ста тысяч воинов, если каждый пленит хотя одного русского, сколько тебе убытка, а мне прибыли?» Угрожал привести на Русь не только татар, но еще и турок. Писал, что турецкий султан «вселенную покорил» и «дай Боже нам ему твоя земля показати».

Но казанские набеги стали еще более страшными и разорительными, чем крымские. С юга татарам сперва надо было пройти через степи, приграничные районы были мало заселены, деревни и пашни жались к крепостям. Когда враг обнаружит себя, был шанс разбежаться, укрыться, дать сигнал опасности соседям. А казанцы жили рядом и, не преодолевая никаких препятствий, сразу врывались в густонаселенные районы Центральной России, Поволжья. Врывались неожиданно, люди не успевали получить никаких предупреждений. В 1538–1540 гг. орды казанцев разгулялись по русским землям вообще нагло и страшно. Не получая отпора, безнаказанно убивали, насиловали, жгли.

Летописец рассказывал «не по слуху, но виденное мною, чего никогда забыть не могу»: «Батый протек молнией Русскую землю, казанцы же не выходили из нее и лили кровь христиан, как воду… Обратив монастыри в пепел, неверные жили и спали в церквях, пили из святых сосудов, обдирали иконы для украшения жен своих усерязями и монистами; сыпали горячие уголья в сапоги инокам и заставляли их плясать; оскверняли юных монахинь; кого не брали в плен, тем выкалывали глаза, обрезали уши, нос, отсекали руки и ноги…» Другая летопись констатирует: «Рязанская земля и Северская крымским мечом погублены, Низовская же земля вся, Галич и Устюг и Вятка и Пермь от казанцев запусте».

Дошло до того, что казанский Сафа-Гирей счел себя победителем России и требовал платить ему «выход» — такую же дань, как когда-то платили Золотой Орде, на иных условиях он заключать мир не соглашался.

Петлю, которая стягивалась вокруг нашей страны, требовалось решительно разрубить. И Иван Васильевич, едва лишь избавившись от Шуйских, начал предпринимать усилия в этом направлении.

Казанское ханство и зависимые от него территории в к. XV — н. XVI вв.

В цепи врагов самым доступным для ударов звеном была Казань. Первые походы против нее, предпринятые в 1544–1545 гг., из-за своевольства и недисциплинированности воевод стали лишь карательными рейдами. Русские отряды вторгались на казанские земли, разоряли села. Но даже такие операции привели к важному результату. Ближе всех к границе жили «горная» черемиса (обитавшая на западном берегу Волги, в отличие от «луговой», восточной) и чуваши. Посыпавшиеся нападения им, конечно, совсем не понравились, они взбунтовались, отпали от Казани и направили послов в Москву просить о мире и подданстве.

Пошел раздрай и в самой Казани. Здесь многие были недовольны засильем крымских вельмож, ростом налогов. А как только русские начали активные действия, местные жители обеспокоились. Заговорили, что пора опять налаживать отношения с Москвой. Сафа-Гирей воспротивился. Обвинил сторонников мира в измене, казнил ряд оппозиционеров. Но расправы озлобили подданных, в январе 1546 г. они восстали, выгнали хана с крымцами и обратились к Ивану IV, обещая быть ему верными вассалами.

Государь возвел на казанский престол касимовского царя Шаха-Али, который когда-то уже правил ханством. Но удержался он всего месяц. Сафа-Гирей получил помощь из Крыма, от ногайцев и двинулся к Казани. В городе у него тоже нашлось достаточно сторонников. Набеги на Русь, торговля рабами и их использование в хозяйстве приносили казанским вельможам и купцам огромные выгоды. А союз с Крымом и Турцией давал надежду отбиться от русских. Произошел переворот. Шах-Али был арестован, но сумел бежать. А Сафа-Гирей, вступив в город, подчистую уничтожил пророссийскую партию. Всех, кто принял участие в переговорах с Москвой, кто помогал Шаху-Али, он обрек на смерть. Казнили и их родных, близких. 76 князей спаслись бегством, попросились на русскую службу.

Для борьбы с Крымом и Казанью Россия нашла союзника — астраханского хана, враждовавшего с Гиреями. Но никакой практической пользы этот союз не принес и просуществовал недолго. В 1547 г. Сахиб-Гирей при поддержке турок захватил Астрахань. После этого и ногайцы признали его власть. «Новая Золотая Орда» становилась реальностью. И к чему это вело, красноречиво свидетельствует поведение татар. Русских купцов, торговавших в Крыму, принялись хватать и обращать в рабство. Государева гонца, приехавшего в Бахчисарай, ограбили и подвергли поруганиям. А царю Сахиб-Гирей хвастливо сообщил о взятии Астрахани, о подчинении кавказских горцев и угрожал: «Ты был молод, а ныне уже в разуме: объяви, чего хочешь, любви или крови?» Если «любви» — требовал ежегодную дань в 15 тыс. золотых. Если же нет — «то я готов идти к Москве, и земля твоя будет под ногами коней моих».

Но Иван IV отреагировал жестко. За бесчестья своих дипломатов и насилия над купцами он велел посадить в тюрьму крымских послов. А следующий поход на Казань возглавил лично. Правда, из-за московского пожара и мятежей его пришлось отложить. Выступили по зимнему пути в конце 1547 г. Это был уже не набег «легким делом». Требовалось взять столицу ханства. Подготовились капитально, собралась многочисленная армия, артиллерия. Но зима выдалась необычно теплая, дождливая. Пушки вязли в грязи. От Москвы до Владимира и Нижнего Новгорода их тащили «великою нужею». Артиллерия и обозы тормозили войско. А в первых числах февраля, когда начали переправу через Волгу, случилась сильная оттепель, лед покрылся водой, под тяжестью грузов стал проваливаться. «Пушки и пищали многие проваляшесь в воду… и многие люди в протошинах потопиша».

Царь сам руководил переправой и спасательными работами, находился на острове Роботка. Лед разломало, и Иван Васильевич застрял там, трое суток не мог выбраться. После этого о штурме Казани не могло быть и речи. Летопись сообщает, что государь «с великими слезами» вернулся в Москву. Тем не менее, даже в подавленном состоянии он принял верное решение: не отменять поход. Это совсем деморализовало бы армию, подняло дух казанцев. И царь приказал Дмитрию Вельскому с конницей все же дойти до Казани. Сафа-Гирей вывел свое войско на Арское поле, но был наголову разгромлен, русские полки «втоптали» его в город. Осаждать не стали, просто прошлись по ханским владениям, лишний раз наказали хищников. А ратники смогли, по крайней мере, разжиться трофеями — в тогдашних войнах это было вполне законно и немаловажно. Хоть как-то вознаградили себя за понесенные труды и лишения.

Летом 1548 г. татары нанесли ответные удары. На южные районы обрушились крымцы, а орды Сафа-Гирея вторглись вдоль Волги, опустошая окрестности Галича и Костромы. Костромской воевода Яковлев вывел из крепости гарнизон, вооружил горожан и в сражении на Гусевом поле разбил одну из казанских дружин, которой командовал князь Арак. Врага погнали, истребляя без пощады, и остальные отряды, узнав об этом, предпочли убраться.

А затем в Казани произошли перемены. В обращениях к султану здешние жители всегда подчеркивали необходимость защиты ислама. Но сами не слишком строго соблюдали предписания своей религии — любили выпить. В летописях отмечены несколько случаев, когда русские пользовались этим и громили их нетрезвых. А Сафа-Гирей в пристрастии к вину далеко превзошел подданных. Гудел, что называется, по-черному и в марте 1549 г. в пьяном виде поскользнулся, ударился головой «в умывальный теремец» и «убился в хоромах своих». Вполне может быть, что он и не сам поскользнулся. Вечно пьяный хан, отдающий под хмелем самодурские приказы, был не слишком приятным правителем. И мужем был далеко не лучшим — Сююн-Бике сразу же утешилась с любовником, крымским уланом Кощаком. Хроники рисуют его «свирепым», воинственным, властолюбивым. Словом, мужчина хоть куда.

А ханом казанская знать провозгласила двухлетнего сына покойного Утемыш-Гирея при регентстве матери, той же Сююн-Бике. Для всех удобно получилось. Вдобавок появился повод предложить России заключить мир — дескать, главного виновника войны уже нет, вот и отмените дальнейшие походы. Но казанцы лгали. Одновременно они направили послов в Крым. Просили Сахиб-Гирея: если он хочет, «чтобы тот юрт» от него «не отошел» и продолжилась война «с русскими людьми», пусть пришлет в Казань царя. И просили не кого-нибудь, а находившегося в Стамбуле Девлет-Гирея. Рассчитывали, что он лучше других сумеет получить от султана военную помощь, а потом унаследует и крымский престол. Но послы до Бахчисарая не доехали. Их перехватили казаки и представили письмо в Москву.

Узнав об истинных намерениях казанцев, Иван Васильевич все же не отказался от переговоров о мире, предложил прислать полномочных послов. Но они так и не прибыли. Русским всего лишь морочили головы, ожидая крымцев и турок. Однако и царь не смог воспользоваться благоприятной ситуацией для удара по Казани. Нужно было изготовить новые пушки взамен утонувших. А Пушечный двор сгорел во время пожара, ливонцы не пропускали в Россию медь. Война требовала и денег, а они были нужны на восстановление Москвы. Очередной поход готовился два года. И… чуть не сорвался.

Армия собралась во Владимире в ноябре 1549 г., возглавил ее снова царь. Но воеводы, невзирая на его присутствие, принялись местничать, отказывались исполнять свои обязанности. Между прочим, факт показательный и яркий. Правительство Сильвестра — Адашева находилось у власти уже два года, но, как мы видим, порядка в стране отнюдь не навело. Наоборот, боярская анархия колобродила пуще прежнего. И Иван Васильевич, которого любят изображать крутым тираном, на самом-то деле не мог унять распоясавшихся аристократов. В итоге начальники спорили, полки стояли без дела и терялось время… Царь был вынужден вызвать во Владимир митрополита. Святитель Макарий убеждал воевод послужить царю и Отечеству «в любви и братстве», прекратить свары. Уговаривал «ради христианства», грозил церковными карами. Кое-как уломал, и лишь тогда войска выступили.

Этот поход тоже выдался тяжелым. Ударили сильные морозы, были замерзшие, много обмороженных. Царь подбадривал людей, вдохновлял их собственным примером — он все время находился с воинами, разделял с ними трудности. Полки осадили Казань 14 февраля. Государь предложил городу капитулировать. Архимандрит Новоспасского монастыря Нифонт писал, что у Ивана Васильевича была и иная надежда овладеть городом, в Казани имелись сторонники России, обещавшие открыть ворота. Но их обещания оказались пустыми, а сдаваться город отказался. Царь повелел строить туры — осадные башни, ставить батареи. Загремели первые залпы…

И тут-то сказалась задержка из-за боярских склок. Уже приближалась весна, таял снег. А осада в грязи и воде была бы гибельной для воинов. Иван IV попытался решить проблему единственным возможным способом — взять крепость до распутицы. Бросил войска на штурм. Но он не был как следует подготовлен, а казанцы во главе с Кощаком оказали ожесточенное сопротивление. Рубка длилась целый день, бойцы врывались на стены, но их выбивали. Атаки захлебнулись… А потом зарядили дожди. Пошло бурное таяние снегов. От влаги намок порох.

Дороги залило морями грязи, нарушая подвоз продовольствия. И пришлось отступить.

Дело могло обернуться полной катастрофой. Казанцы, видя, что русские уходят, воодушевились, вывели из города все свои силы и двинулись в преследование, грозя смять, прижать к Волге и уничтожить измотавшиеся и растянувшиеся на марше русские полки. Но молодой царь проявил себя настоящим героем. Он лично взялся командовать арьергардом из легкой конницы, осаживал врага и сдерживал напор, пока ратники сумеют протащить по грязи тяжелые пушки и обозы, переправят их через Волгу. По набухшему, опасному льду, среди промоин, покинули левый берег последними…

Да, «четыре евангельских заповеди» св. Макария царь выполнял строго. Первой из них как раз и была храбрость. Но второй заповедью была мудрость. В общем-то, после нескольких неудавшихся походов впору было задуматься: а стоит ли раз за разом повторять одно и то же? Или следует поискать другое решение? И Иван Васильевич нашел его. Он обратил внимание на Круглую гору у впадения в Волгу р. Свияги. Гору, с которой открывался обзор на десятки верст вокруг. Это было не только красивое, но и стратегически важное место. Предание об основании Свияжска рассказывает, что царю явился во сне св. Сергий Радонежский и повелел строить на горе крепость.

Конечно, «высококультурные» историки постарались не обращать внимания на легенду, заменили ее собственными домыслами, что идею внушил государю «кто-то» из воевод. Хотя тут позволительно усомниться. Ведь те же самые воеводы, которые сопровождали Ивана IV в походе, — Дмитрий Вельский, Семен Микулинский, Шах-Али, Курбский и другие — уже неоднократно бывали в здешних краях. И Круглую гору видели, но не придавали ей значения. А государь был здесь впервые. Гору заметил и понял, насколько выгодно ее положение. Что ж, он наверняка посоветовался и с воеводами. Это полное право главнокомандующего, взвесить все плюсы и минусы. Но кардинальное решение принял он сам. Даже и результат четко предугадал: «Стесним Казань; Бог даст нам ее в руки». И в этот раз, несмотря на неудачу, он вернулся в Москву не «с великими слезами», а «с веселым лицом». Поход 1549–1550 гг. имел еще одно следствие. Царь впервые увидел боевые качества казаков. И, судя по всему, высоко оценил их — именно с этого времени казаков начали широко привлекать ко всем боевым операциям русских войск.

* * *

Царь взрослел, многое видел, общался в походах с воинами, смотрел на жизнь подданных, когда ходил в паломничества. Как уже сказано выше, зимой 1549–1550 гг. состоялся тяжелый поход на Казань. От войска долго не было вестей, от прибывающих из армии больных, раненых, дезертиров пошли пугающие слухи, и современник записал: «Вся земля была в велицей печали и скорби».

Необходимо было решить те проблемы, которые привели к неудаче под стенами Казани. И летом 1550 г. царь провел реформы в армии — в них весьма определенно просматриваются его личные впечатления во время казанского похода. Приговор государя и Боярской думы упорядочил и ограничил местничество. Устанавливалась четкая иерархия воеводских «мест» в полках — большом, правой и левой руки, передовом, сторожевом. При этом указывалось, что порядок старшинства должен учитываться только в прямом подчинении. А между теми, кто не был подчинен друг другу, местничество не допускалось. Запрещалось оно и в период ведения боевых действий. Из местнических правил исключались юные аристократы. Они начинали службу в 15–16 лет, командовать еще не могли, а идти под чье-то начало считали уроном своей чести. Отныне устанавливалось, что они обязаны подчиняться менее родовитым воеводам, «в том их отечеству порухи нет».

Слабым местом в армии была пехота, собранная с миру по нитке из городских ополченцев. И по указу Ивана IV в России начали формироваться первые регулярные части — стрельцы. В них зачислили 3 тыс. «выборных» (т. е. лучших, отборных) пищальников. Они получали от казны жалованье 4 руб. в год, оружие, поселили их в отдельной слободе рядом с царской резиденцией в Воробьеве. А в октябре 1550 г. было решено создать элитную царскую гвардию. В нее набирали тысячу «лучших» детей боярских, им выделяли поместья в окружности 70 верст от Москвы, чтобы постоянно находились при царе, охраняли его, служили для экстренных поручений. Им предназначалась и роль «училища», из которого государь будет отбирать подготовленные командные кадры.

Глава 3. Казанское взятие

План государя по взятию Казани начал воплощаться в жизнь. Работы шли далеко от казанских мест — под Угличем. Зимой 1550/51 гг. под руководством дьяка Ивана Выродкова рубились бревна, изготовлялись и размечались детали для крепостных стен, чтобы весной сплавить их по Волге. А в Вятке под началом Бахтеяра Зюзина сосредоточились стрельцы и казаки. Когда потеплело, их отряды выступили по единому плану и захватили все переправы на Волге и Каме. С 16 мая сюда стала подтягиваться дворянская конница. Полк князя Серебряного-Оболенского напал на казанские посады, учинил переполох. Ханские войска и население укрылись в городе, но как раз это и требовалось. Пусть сидят за стенами и не мешают. 24 мая по Волге прибыли многочисленные суда и плоты, и закипело строительство Свияжска. Копали ров, собирали из заготовок деревянные ряжи, засыпали в них землю и камни.

За месяц на Круглой горе встала крепость. Казанцы сперва даже не придали этому значения. Сочли, что русские просто оградили свое войско гуляй-городом (разборное временное укрепление из щитов, которые перевозились на телегах). Но сразу же проявились результаты. Горная (правобережная) черемиса и чуваши еще раньше выражали желание замириться с русскими. А как только рядом с их селениями возник город с воинским гарнизоном, обратились к воеводам, соглашаясь перейти в подданство царя. У них принимали присягу, в Москву поехали делегации по 500–600 человек от местных племен. Иван Васильевич привечал всех, угощал за своим столом, не жалел подарков, на три года освобождал новых подданных от налогов. Но они должны были доказать верность России, вместе с ней воевать против Казани.

А ханство очутилось в блокаде. Казаки удерживали под контролем все дороги — и со всех сторон начали нападать на неприятельские владения. К ним присоединились отряды черемисы, мордвы, чувашей. И казанцы взвыли. Их хозяйства разорялись, знать и купцы терпели убытки. Крымцы во главе с фаворитом царицы Кощаком призывали держаться, обнадеживали подмогой из Бахчисарая и Турции. Но казанцы решили иначе — мириться с Москвой (а потом будет никогда не поздно изменить). Произошел бунт. 300 крымских вельмож бежали. Пытались прорваться на родину, но всюду натыкались на казачьи заставы и погибали. Кощак и 45 знатных крымцев попали в плен, их доставили в Москву и казнили.

Казанцы обратились к царю, соглашаясь признать подданство и приглашая на трон Шаха-Али. Но и Иван Васильевич учитывал, как легко они нарушают обещания. Условия продиктовал жесткие: ханство выдает царицу Сююн-Бике с малолетним Утемыш-Гиреем, освобождает всех русских пленных, а правобережье Волги со Свияжском остается за Россией. Казанцы пробовали торговаться, но царь твердо стоял на своем. Сююн-Бике с сыном были отправлены в Москву. Государь обошелся с ними милостиво, поселил при дворе, дал поместья. А в Казань 16 августа прибыли Шах-Али, воевода Хабаров, дьяк Выродков и 500 стрельцов.

Началось освобождение пленных. Многие русские находились в рабстве уже десятки лет. Не верили своему счастью — рыдали, славили Бога и Ивана Васильевича, своего избавителя. Государство взяло на себя заботу о них. В Свияжске был создан перевалочный пункт, здесь вчерашних невольников снабжали едой, одеждой и отправляли судами по Волге. Кому-то и идти было некуда, родни уже не было в живых, деревни погибли при набегах. От казны им давали землю, подмогу на обзаведение имуществом. Летописцы сравнивали поток освобожденных с «исходом Израиля». Только тех, кто получил помощь в Свияжске, насчитали 60 тыс., а в это число не входили вятские и пермские жители, уходившие другими дорогами…

Но и это была лишь часть! Отпустили далеко не всех. Все хозяйство богатых казанцев держалось на рабах. Владельцы надеялись обойтись формальностью, отпустить пару тысяч. А когда стало ясно, что царь всерьез решил освободить всех русских, настроения в ханстве резко переменились. Невольников прятали, сажали на цепь, отсылали в села. Росло возмущение, и Шах-Али отказывался искать пленных, на запросы Москвы отвечал: «Боюсь мятежа». Он местные нравы знал, его уже дважды свергали. Он надумал было упрочить свою власть, пригласил 70 представителей оппозиции на пир и приказал перебить их. Но ни к чему хорошему это не привело — на него озлобились и те казанцы, которые сначала были лояльными.

А между тем в события вмешались Крым и Турция. Хан Сахиб-Гирей в это время приказал долго жить, в Бахчисарае воцарился султанский ставленник Девлет-Гирей. Крымские и османские эмиссары поехали в Астрахань, к ногайцам. Один из ногайских князей доносил Ивану IV, что у них был посол из Стамбула Ахмед-ага, уговаривал вступить в союз, чтобы султану, «и Крыму, и Астрахани, и Казани, и нашим Ногаем соодиначиться и твою землю воевати». Агенты Девлет-Гирея и Сулеймана появились в Казани. Обещали, что скоро придут крымцы и турки, организовывали заговоры в городе, подбивали взбунтоваться местные племена, и их шайки принялись нападать на русских.

Становилось ясно, что Шах-Али долго не удержится. Но сколько же можно было повторять одно и то же, ценой русской крови сажать в Казани своих ставленников, которых завтра прогонят? Напрашивалось единственное решение — полное присоединение ханства. Сторонники такого варианта были и среди казанской знати. Жаловались царю на бесчинства Шаха-Али и просили взять город под собственное управление. Считали, что только так можно достичь мира и спокойствия. Для переговоров с ханом и мурзами в Казань дважды ездил Адашев. Но эту миссию он полностью провалил. Убеждал Шаха-Али впустить русские войска, но при этом предлагал убить противников Москвы, перепортить пушки и пищали, вывезти порох. Хотя, если впустить войска, зачем нужны были такие меры? А вдобавок Адашев заложил Шаху-Али князей, жаловавшихся на него государю.

Итог был плачевным. Шах-Али вывез лишь несколько пушек и небольшую часть пороха, убивать врагов поостерегся. Он боялся, что казанцы восстанут и прикончат его до прихода русских, и князя Микулинского, уже назначенного наместником Казани, дожидаться не стал. 6 марта 1552 г. он сбежал. И забрал с собой для охраны всех стрельцов. Но еще и решил свести счеты с теми жалобщиками, которые просили Ивана IV взять ханство под свою власть. Арестовал их и увез с собой — судиться с ними перед царем. Из-за обиды Шаха-Али и болтовни Адашева пророссийская партия в Казани оказалась обезглавленной! А крымская не дремала. Воспользовалась безвластием и взбудоражила народ. Кричали: русские идут, чтобы перебить все население, об этом говорил сам Шах-Али, и не зря же он сбежал. Полки Микулинского, прибывшие через день, нашли ворота запертыми.

Казанские вельможи начали морочить наместнику голову, уверяли, что взбунтовалась только чернь, и нужно подождать, пока получится ее уговорить. Хотя на самом деле верховодила знать. Заговорщики действовали четко и оперативно, а переговорами специально тянули время, потому что к Казани уже мчался астраханский царевич Ядигер с ногайцами. Микулинский без толку простоял у города и двинулся назад в Свияжск. А казанцы внезапно ударили на пограничные казачьи «сторожи», смяли их. Ядигер прорвался и был провозглашен царем. Всех русских чиновников, купцов, военных, оказавшихся в Казани на момент переворота, и взятых в плен казаков вывели на площадь и казнили самыми зверскими способами.

Это был открытый вызов. Ханство преднамеренно отрезало себе путь к примирению и переговорам. В апреле в Москве было принято решение о походе. Многие воеводы предлагали, как и раньше, предпринять его зимой, когда замерзнут реки, болота. Иван Васильевич их планы отверг. Он успел изучить неудобства зимнего пути, капризы погоды. В Свияжске теперь имелась база, куда тяжелые грузы можно было доставить по воде, и государь выбрал летнее время. Начался сбор полков в Кашире, Коломне, Муроме. А 16 июня после молебна в Успенском соборе к армии выехал и сам царь.

Но сперва пришлось скрестить оружие не с казанцами. Им и впрямь намеревались помочь Османская империя и Крым. Посылать к Казани войска было далеко и неудобно, однако существовал другой способ… Султан дал Девлет-Гирею артиллерию, янычар, и хан пообещал, что сумеет выручить вассалов. Поднял и бросил на Русь стотысячную орду. Выглядело это выгодным со всех точек зрения. Нападение будет внезапным, русская армия ушла на восток — можно вдосталь пограбить. А царю придется отзывать свои рати назад, вот и поход сорвется. Но неожиданности не получилось, об угрозе вовремя известили донские казаки.

Походы русских войск на Казань и завоевание Казанского ханства в 1552 г.

Иван Васильевич действительно успел отправить большую часть своих сил и артиллерию к Свияжску, но донесения о новом неприятеле воспринял спокойно и уверенно. Сказал: «Мы не трогали хана, но если он вздумал поглотить христианство, то встанем за Отечество, у нас есть Бог!» Царь немедленно привел в готовность те войска, которые у него оставались, — сторожевой, передовой полки, полк правой руки, собственную 20-тысячную дружину, и стал разворачивать их на юг. Татарские разъезды наткнулись на них, доложили хану, что на Оке много русских войск. Для Девлет-Гирея новость оказалась неприятной, и от сражения он решил уклониться. Повернул от Рязани западнее. 22 июня он подступил к Туле. Наместник Григорий Темкин доложил царю: «Хан здесь… имеет много пушек и янычар султанских». Узнав об этом, государь приказал воеводам спешно идти на помощь.

Тем временем Девлет-Гирей разослал несколько больших загонов разорять окрестности, а главные силы бросил на город. Турецкие батареи открыли бомбардировку калеными ядрами, загорелись дома, янычары полезли на приступ. А в Туле воинов почти не было, они ушли на Казань. Но на оборону вышли все жители. Отбивали атаки, тушили пожары. А на следующее утро увидели вдали тучи пыли и воодушевились. Кричали: «Государь спешит к нам!» И татары, узнав о приближении войск, побежали. А у горожан радость была так велика, что они все вместе, с женщинами, с детьми, кинулись преследовать врага! Многих перебили, захватили пушки.

К Туле прибыл не государь, а полк правой руки Щенятева и Курбского. Причем действовали воеводы не лучшим образом. Вместо погони сели праздновать победу с наместником и счастливыми жителями. Но один из татарских загонов, не зная об отступлении хана, на следующий день вернулся к городу, нарвался на русских и был разгромлен. А другие царские полки погнали Девлет-Гирея и все же перехватили его на р. Шевроне, побили и освободили полон, который нахватали крымцы.

И только после победы над одним врагом стало возможным продолжить поход против другого. Правда, даже среди русских воинов некоторые сочли это слишком трудным. Возмущались новгородские дети боярские, заявляли, что они уже давно на службе, сражались, издержались и не готовы идти с войны на войну Но Иван Васильевич обратился к ним не с опалами, не с угрозами. Он просто призвал добровольцев. Кто хочет вместе со своим царем постоять за христианство, пусть идет, а кто не желает, может оставаться. Новгородцы устыдились и пошли все. В июле русские рати по разным дорогам зашагали к Свияжску Эта крепость после переворота в Казани жила фактически в окружении. Соседние племена устраивали засады, нападали, обстреливали воинов. Добавилась цинга, унесшая много жизней. Но воевода Микулинский еще и распустил подчиненных. Через Свияжск возвращались на Русь женщины-полонянки, а казаки, и дети боярские были мужчинами бравыми, горячими. Понабирали себе «походных жен», в селах доставали хмельной мед, скрашивая тяжелую службу гулянками. Когда известия о падении дисциплины дошли до царя, он настолько встревожился, что подключил митрополита, и святитель Макарий направил к воинам специальное послание. Грозил церковной клятвой, указывал, что без Божьего благословения выиграть войну невозможно, а разгул и безобразия могут свести на нет все успехи.

И это были не пустые слова, не формальность. Божьей помощи придавалось особое значение. Готовили все силы, но разве мало было примеров в истории, когда огромные армии терпели поражения? В конце концов, была свежа память о прошлых казанских походах. Сейчас требовалось раз и навсегда покончить с гнойником напастей, несколько столетий терзавших Русь. Сама война считалась священной. Ратники шли вызволять из неволи своих братьев, избавить христиан от постоянно нависавшего над ними страха. С армией везли чудотворные иконы, знамя св. Дмитрия Донского, которое было с ним на Куликовом поле.

Дорога на фронт самого царя напоминала паломничество. Во Владимире он поклонился гробницам святых Александра Невского, Андрея Боголюбского, Всеволода Большое Гнездо с сыновьями. Во время молебна у мощей св. Александра Невского у одного из приближенных царя, Аркадия, исцелилась больная рука, и это сочли добрым предзнаменованием. В Муроме Иван Васильевич приложился к мощам св. чудотворцев Петра и Фефронии, св. князя Константина с чадами его. Даже в пути неукоснительно проводились все церковные службы. Часть похода выпадала на Успенский пост. Обычно ратники во время войны разрешались от постов — теперь он строго соблюдался.

Однако царь не упускал и обязанностей военачальника. Объезжал полки на марше, осматривал оружие, людей. Прямо в дороге он ввел в армии еще одно новшество. Раньше было принято, что дети боярские в каждом уезде выбирали из своей среды «городовых приказчиков». Они формировали отряды и командовали ими. Но эти отряды получались разной численности. Чтобы упорядочить управление войсками, царь повелел расписать поместную конницу на сотни, а для руководства сотнями ввел новый чин «голов».

К Свияжску русская знать заранее отправила собственные суда с припасами, слугами, купцы в ожидании воинов навезли сюда множество товаров, весь берег превратился в подобие ярмарки. Но царь, увидев это, сразу понял, насколько пагубным и расхолаживающим может быть отдых среди такого изобилия. Запретил прибывающим войскам устраивать стоянки и велел немедленно перевозить их за Волгу. Ну а изменившие местные племена, когда царские полки появились под Свияжском, очень быстро одумались. Прислали к Ивану Васильевичу старейшин, винились, что выступили против русских. Что ж, государь их простил, послов принимал ласково. А чтобы оправдать доверие, черемисы и чуваши вышли чинить дороги, строить переправы, прислали 20 тыс. воинов.

Прибыли к царю и вольные казаки. В одной донской песне взять Казань Ивану Грозному помогает Ермак Тимофеевич. Но это фольклорная фантазия более поздних времен. А в начале XVII в. на Дону еще помнили подлинные события и писали: «В которое время царь Иван стоял под Казанью, и по его государеву указу атаманы и казаки выходили с Дону и с Волги и с Яика и с Терека». А возглавил их атаман Сусар Федоров. Отсюда еще раз видно, что казаки разных рек были связаны между собой. И что Москва, несмотря на дипломатические отговорки перед татарами, поддерживала с ними прочные контакты. Они прибыли «по государеву указу», знали, когда и куда нужно явиться.

Всего под Казанью собралось 150 тыс. ратников. Иван Васильевич не желал кровопролития. Обратился к хану Ядигеру и казанской знати, требуя выдачи только виновников мятежа, а остальным гарантируя безопасность. Но казанцы сочли, что сумеют продержаться. Укрепления города были мощными, в нем находилось 30 тыс. своих воинов и 3 тыс. ногайцев, было много пушек. А конный корпус князя Епанчи расположился под Арском, чтобы нападать на тылы осаждающих. Вельможи подбадривали народ: «Не в первый раз увидим московитян под стенами, не в первый раз побегут назад, и будем смеяться над ними!» А царю прислали демонстративно грубый ответ — поносили и его, и Россию, и Православие.

К 23 августа все полки заняли исходные рубежи. Чтобы окружить город и начать осаду, царь построил их, отдал приказ — наступать организованно, не увлекаться, самовольно в бой не вступать. Перекрестился на образ Спасителя на знамени св. Дмитрия Донского и дал команду: «О Твоем имени движемся!» По намеченному плану войска с разных сторон пошли к крепости. Казанцы попытались обмануть. Не стреляли и не показывались на стенах, будто город вымер. Внезапно из ворот с криком вырвались 15 тыс. татар и ударили на авангард — 7 тыс. казаков и стрельцов. Но они не дрогнули, не позволили себя смять. Сомкнулись, кое-как сдерживая напор. Царь бросил им подкрепление, отряды детей боярских, и врагов загнали обратно в крепость. Остальные полки четко выполнили приказ: в бой не вступать и строй не ломать, чтобы рать не превратилась в толпу. Продолжили движение и встали на намеченных позициях.

Начали окапываться, строить батареи. За несколько дней Казань окружили полевыми укреплениями, турами и тарасами. Казаки захватили каменную Даярову баню у самых стен. Защитники всеми силами старались срывать осадные работы, днем и ночью совершали вылазки. То на одном, то на другом участке закипали жаркие схватки. А из лесов атаковала конница Епанчи. Перекрыла дороги, мешала снабжению, высматривала и обрушивалась там, где русские потеряли бдительность. Все это изматывало людей. Ели и спали урывками, находились в постоянном напряжении. Сам царь то и дело садился на коня, направляя своих дружинников на выручку частям, подвергшимся нападениям.

На военном совете решили провести отдельную операцию, расчистить тылы. Перед Арским лесом выпустили небольшие отряды для приманки, татары клюнули, налетели на них. Ратники побежали, заманивая врага до обозов. А 30 тыс. конницы и 15 тыс. пехоты под командованием князя Горбатого-Шуйского, скрытые за горой, вышли неприятелю в тыл, отрезая от леса. Воинство Епанчи перебили и перерубили. Несколько сот пленных царь велел привязать к кольям перед стенами Казани, чтобы они умолили горожан сдаться. Глашатаи объявляли, что Иван Васильевич обещает пленным свободу, «а вам прощение и милость, если покоритесь ему». Но казанцы сами расстреляли из луков своих собратьев… Чтобы окончательно обезопасить тылы, Горбатый-Шуйский совершил рейд в глубь ханства, захватил Арское укрепление — базу Епанчи. Ратники пригнали стада трофейного скота, привезли обозы продовольствия, освободили тысячи невольников, находившихся в сельских имениях казанцев.

Упорную борьбу пришлось вести не только обычным оружием. Осажденные мобилизовали и колдунов, которые несколько дней подряд вызывали проливные дожди над русским войском. В общем-то, ничего сверхъестественного в этом нет. Среди знахарей издревле существуют подобные методики, в наше время такие опыты неоднократно фиксировались, демонстрировались в фильмах. Но тогда они доставили много неприятностей. По совету духовенства Иван Васильевич отправил курьеров в Москву, и на перекладных привезли Честной Крест, входящий в царские регалии, — с частицей Креста, на котором был распят Господь. Им иереи соборно освятили воду, провели крестный ход, и чародейские методы перестали работать.

Русские постепенно приближались к стенам окопами и траншеями. Умелый инженер дьяк Выродков руководил работами, все теснее обкладывая город. В некоторых местах позиции подошли вплотную к стенам, там разгорались рукопашные. Отлично действовала и артиллерия под командованием боярина Морозова, метко поражала цели. От перебежчиков узнали, где в Казани расположен источник воды. Воины во главе с литвином Розмыслом (это не имя, а прозвище — «инженер») сделали подкоп от Даяровой бани, занятой казаками, и взорвали источник миной. Однако и это не подтолкнуло защитников к сдаче. Они нашли другой ключ, с плохой водой, но он позволял держаться. Применили еще один способ. Построили высокую передвижную башню, установив на ней 10 больших и 50 средних орудий. Ночью ее придвинули к городу, с нее простреливались стены и улицы, были сбиты все тяжелые пушки врага. Но казанцы укрывались в ямах, окопах, отвечали из легких орудий…

Царь представлял, каких жертв будет стоить приступ. Несколько раз повторял предложение капитулировать. Нет, противники не внимали. Их надежды были очевидны: дотянуть до холодов, дождей, и русским придется снять осаду. Но ведь и русские знали, что несет с собой осень. Чтобы все труды и потери очередной раз не стали напрасными, оставалось только штурмовать. В трех местах рылись подкопы и закладывались мины. Первый, пробный взрыв 30 сентября снес часть стены. Воины ворвались в пролом, завязалась рубка. Но к общей атаке армия была еще не готова, и царь приказал отступить. Стрельцы и казаки, захватившие Арскую башню, уйти отказались. Укрепились и передали своим: «Здесь будем ждать вас».

Иван Васильевич щадил людей и сделал последнюю попытку избежать штурма. Уж теперь-то казанцы должны были понять, что обречены. Предлагая сдаться, царь требовал только выдачи главных изменников и выполнения прежних договоров. И снова последовал отказ. Обороняющиеся упрямо заделывали проломы, у захваченной башни ставили новую стену из срубов. Лишь после этого царь объявил, чтобы воины готовились «пить общую чашу крови». Перед приступом все должны были исповедаться, причаститься. Он был назначен на 2 октября, на следующий день после праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Войска изготовились. А Иван Васильевич, отдав все необходимые распоряжения, стоял в церкви на литургии. Когда прозвучали слова Евангелия «да будет едино стадо и един пастырь», прогремел страшный взрыв. А на словах: «Еще молимся Господу Богу нашему помиловати государя нашего, царя Иоанна Васильевича, и покорит под нозе его всякаго врага и супостата» — громыхнул второй.

Над Казанью поднялись тучи дыма, пыли, обломков. Полки ринулись вперед, захватили стены. И чуть не произошло беды. Войска растеклись по улицам, и боярские дружины кинулись грабить. Мало того, чтобы поживиться казанскими богатствами, знать послала в город целые отряды своих обозных слуг и холопов. А защитники, сорганизовавшись, нанесли контрудар. Те же слуги в ужасе побежали, заражая паникой других воинов. Иван Васильевич, увидев это, поскакал к воротам и сам встал перед ними со знаменем в руках. Видя царя, ратники останавливались, приходили в себя, собирались вокруг него. А он приказал спешиться половине своей дружины и бросил в город 10 тыс. свежих отборных бойцов. Присоединились те, кто только что бежал, и в битве наступил перелом. Татар опрокинули и отшвырнули. Тем не менее продолжалась жесточайшая рубка. Русские были озлоблены долгим и упорным сопротивлением, смертью товарищей. Но и татары дошли до остервенения, в плен не сдавались. Большинство мужчин погибло. Около 5 тыс. вырвались и ушли в леса.

Пала не только крепость. Пало Казанское ханство. Царь приказал тушить пожары, расчищать развалины. Он въехал в город на следующий день. Встретили его толпы русских, которых все еще удерживали в рабстве, и государь жалел их, приказал отвести в лагерь, приютить и кормить со своего стола. На улицах лежали груды мертвых. Иван Васильевич плакал, глядя на погибших соратников, но тужил и о казанцах, говорил: «Они не христиане, но подобные нам люди». Город освятили, служили молебны, и государь собственноручно водрузил крест на том месте, где он наметил строительство собора в честь Благовещения.

А потом был пир. Для всех — царь чествовал и воевод, и рядовых воинов, называл их достойными потомками витязей Дмитрия Донского. Отдал им все трофеи и пленных, а о себе пояснял: «Моя корысть есть спокойствие и честь России». С побежденными он обошелся милостиво. Простил взятого в плен Ядигера, жителям казанского края гарантировал мир и безопасность, назначил платить такие же налоги, какие они платили хану. Кстати, как раз с этого времени пошло выражение «сирота казанская». Многие местные дети потеряли родителей, и их отдавали в русские семьи. Царь повелел, чтобы о них заботились как о собственных детях, для этого опекунам назначалось пособие от казны.

Казанская война имеет важное значение и в истории казачества. Казаки отлично проявили себя в осаде, первыми ворвались в город, и за это Иван Грозный пожаловал им в вечное владение Тихий Дон со всеми притоками. Увы, царская грамота не сохранилась. Но казаки о ней всегда помнили. И именно в связи с Казанским взятием Покров Пресвятой Богородицы стал почитаться у казаков особенным праздником. Общим — ведь в этой войне впервые выступили вместе донские, терские, волжские, яицкие казаки. Выступили в составе русской армии. А значит, эту дату, 2 октября 1552 г., наверное, правомочно рассматривать как дату рождения российского казачества.

Глава 4. Победа за победой

Взятие Казани чрезвычайно повысило авторитет России, хотя сказалось это двояким образом. Одни соседи теперь собирали силы против нашей страны — другие потянулись к ней. На сторону царя перешла часть ногайцев князя Исмаила. В конце 1552 г. прибыло посольство с Кавказа. Крымский хан Девлет-Гирей вовсю теснил черкесов и кабардинцев, и князья Машук, Иван Езболоков и Танашук попросили взять их землю под «государеву руку». В посольстве участвовали и гребенские казаки.

Грузии приходилось еще хуже. Она распалась на несколько государств, самостоятельной силы не представляла и стала полем боя между турками и персами — ее разоряли и те и другие. И грузины тоже прислали делегатов к Ивану Васильевичу, просились под его власть. В Москве появились послы Бухары, Хорезма. После того как заглох Великий шелковый путь, для них была жизненно важной торговля по Волге. Прежде они сбывали товары в Казани, сейчас стали договариваться с русскими. Что ж, Россия тоже была заинтересована в торговле. Средняя Азия производила парчу, хлопчатобумажные ткани, лучшую в мире бумагу, через нее шли индийские драгоценности, пряности.

Еще одно посольство стало для русских куда более экзотическим, чем ногайцы или бухарцы, — оно прибыло из Англии. При Эдуарде VI предпринимательство там весьма оживилось. Государством теперь верховодили «деловые» люди. Но если они круто грабили собственный народ, то за пределами страны не могли бороться с конкурентами. Ганза не пускала их в Балтийское море, итальянцы и турки — в Средиземное, Испания и Португалия монополизировали пути в богатые заокеанские страны. А русские поморы давно уже бывали в Англии. Известно, что они посещали эту страну при Генрихе VIII, в 1530-х гг. От них англичане знали о северных морях, и возникла идея найти собственную, новую дорогу в Китай.

Под эгидой короля была организована экспедиция Уиллоби из трех кораблей. Она отчалила весной 1553 г. Но условия навигации на Севере оказались для англичан непривычными. Одно судно погибло в буре, два других разнесло друг от друга. Уиллоби выбросило на пустынном берегу Лапландии. Русские рыбаки обнаружили его слишком поздно, командор и его экипаж погибли от цинги и холода. Капитану Ченслеру повезло гораздо больше. Его занесло в Белое море, в район оживленного судоходства, поморские моряки заметили терпящий бедствие корабль и привели к устью Двины.

Холмогорский наместник помог англичанам, выделил продукты и отправил их к царю. Британцы были поражены изобилием земли, по которой их везли. Отмечали «много богатых деревень», оживленные пути сообщения — каждый день насчитывали 700–800 саней с хлебом, рыбой и другими товарами. А уж Москва вообще ошеломила гостей. Писали, что она «больше, чем Лондон с предместьями», в ней «много прекрасных каменных церквей», восторгались «беспримерным» великолепием царского двора, роскошными приемами, блестящей обстановкой. По сравнению с серенькой Англией это и впрямь впечатляло. Иван IV радушно принял мореходов. Ему вручили грамоту Эдуарда VI, адресованную «всем северным и восточным государям» с просьбой оказать содействие экспедиции. Царь согласился установить дипломатические связи с Англией, разрешил торговлю. По его приказу британцам помогли починить корабль, снарядиться в обратный путь, и они отплыли на родину.

Ченслер не забыл отметить и могущество нашей страны. Указывал: «Если бы русские знали свою силу, никто бы не мог соперничать с ними, а их соседи не имели бы покоя от них». Уж наверное, русские знали свою силу получше, чем заморские гости. Но, в отличие от западных держав, применяли ее только тогда, когда без этого нельзя было обойтись. Однако и мир сохранить удавалось далеко не всегда…

Новый виток борьбы за Казань принял крайне ожесточенный характер. Весной 1553 г. усмирение мятежных племен было сорвано болезнью царя и боярским бунтом. А летом поступили известия, что Девлет-Гирей собирает орды крымцев, царь вывел полки на Оку. Но хан в прошлом году получил основательную трепку и, когда узнал, что его снова готовы встретить, набег отменил. Вместо этого направил посольство договариваться о «дружбе». Уже и о претензиях на Казань не упоминал, требовал лишь «богатых даров». Иван Васильевич отверг и эти поползновения, ответил без обиняков: «Мы дружбы не покупаем».

Тем не менее, даже несостоявшийся набег нанес России огромный вред. Главным силам армии пришлось до осени стоять на Оке, в Казань послали только подкрепления. Мятежники получили в свое распоряжение целый год! Они уверялись в безнаказанности, укреплялись строительством городков, вторгались на правый берег Волги. В бунт втягивались новые племена, соблазняясь возможностью пограбить и не платить подати. Царские рати смогли выступить на восток лишь в конце 1553 г., по зимнему пути. Полки Микулинского, Курбского, Шереметева, Данилы Адашева (брата царского приближенного) обрушились на враждебные племена на Каме, войско Мстиславского и Глинского — на луговую черемису.

Война шла в суровые морозы, одерживались победы, брались укрепления, горели мятежные селения. Но привести край к повиновению не получалось. Противники рассеивались по лесам, а затем собирались снова. Арская земля и луговая черемиса несколько раз приносили присягу, а когда полки уходили, резали оставленных у них воинов и чиновников, провозглашали новых «царей». Усугубляли положение сами воеводы. Методы Ивана Васильевича — сочетания грозы и ласки, переманивания неприятелей на свою сторону — были отброшены. Громили всех подряд, казнили пленных, грабили подчистую (впрочем, зимой без грабежей нельзя было прокормить ратников). А это вызывало ответное озлобление.

Но главной причиной, мешавшей погасить бунт, была внешняя поддержка. Турецкие и крымские эмиссары привозили деньги, вели агитацию. Прибывали отряды воинов и становились центрами кристаллизации новых банд. Открытыми «воротами», через которые подпитывалась война на казанских землях, была Астрахань. Становилось ясно: чтобы достичь мира в Поволжье, надо взять под контроль и это царство. Астраханский хан Ямгурчей двурушничал и лгал. Объявлял себя союзником России, даже признавал себя вассалом царя, на самом же деле укреплял связи с Бахчисараем и Стамбулом, а когда султан пообещал ему покровительство, Ямгурчей осмелел и вообще отбросил маску дружелюбия, заточил в тюрьму русского посла.

Это стало поводом к войне. Царское правительство провело переговоры с союзными ногайцами, и Исмаил предложил поставить ханом своего родича Дервиша-Али. Иван Васильевич согласился. Почему бы и нет? Главное, чтобы был лояльным к России. Весной 1554 г. на Астрахань отправилось войско на судах во главе с Пронским-Шемякиным. По численности оно было небольшим, несколько тысяч, — на стругах значительные силы не разместишь. Но рать состояла из отборных дворян царской дружины, стрельцов, вятчан. К операции привлекались донские и волжские казаки, и в победе они сыграли решающую роль.

Походы русских войск против Астраханского ханства в 1554 и 1556 гг.

Казаки под командованием атамана Федора Павлова собрались на Переволоке, ожидая прибытия судов. Но они обнаружили, что навстречу государеву войску выдвигается астраханское. Предупредили передовой отряд князя Вяземского, вместе с ним внезапно напали на неприятеля и разбили его возле Черного острова. Среди астраханцев возникла паника, хан бежал. Казаки и Вяземский погнались за ним, захватили пушки, царский гарем. Ямгурчей ускакал в Азов, а город сдался. В июле Пронский-Шемякин вошел в Астрахань без боя. На престол возвели Дервиша-Али. Он вместе с мурзами принес присягу Ивану IV, обязавшись платить дань в 40 тыс. алтын и 3 тыс. рыб. Русские получили право «безданно и безъявочно» заниматься рыболовством на Волге вплоть до Каспия.

Весть о падении Астрахани Иван Васильевич получил в Коломенском, когда с митрополитом и двором отмечал день своего рождения. И один праздник перешел в другой — звонили колокола, служились благодарственные молебны. Второе царство пало перед величием России! Пало без больших потерь, усилий, удалым казачьим набегом! Конечно же, государь щедро наградил победителей, пожаловал золотыми медалями. К нему привезли пятерых жен Ямгурчея, но их Иван Василиевич отдал Дервишу-Али, кроме младшей. Она в дороге родила сына, вместе с ребенком приняла крещение, а значит, стала «русской». И государь выдал новокрещеную Иулианию за дворянина Плещеева. В помощь Дервишу-Али в Астрахани был оставлен отряд казаков под командованием дворянина Тургенева. И они оказались очень кстати. Ямгурчей, получив помощь крымцев и ногайского князя Юсуфа, попытался вновь овладеть городом, но казаки его отразили и прогнали прочь.

Вся Волга перешла под контроль русских! Открылся путь для торговли со Средней Азией, Шемахой, Дербентом. В Россию поехали армянские и персидские купцы. Теперь наша страна выходила к Северному Кавказу. После того как горцы первый раз обратились к царю, к ним был направлен дьяк Андрей Щепотьев. Он объехал кавказские княжества, изучил обстановку, провел переговоры, принял присягу местных жителей. А в 1555 г. в Москву прибыло новое посольство от кабардинцев и гребенских казаков, дало «правду на всю землю».

Иван IV принял Кабарду в подданство. Стоит отметить, что царские чиновники знали давнюю историю кавказских народов. Под решение постарались подвести юридическую базу, и указывалось, что «черкасы» (кабардинцы) некогда являлись «холопями» тмутараканских князей, а когда их земля «отошла к нечестивым», «вселились в горы». Мы видим явное подтверждение версии о кубанских касогах, рассеявшихся в XIII в. под ударами Батыя. И еще любопытный факт: в документах XVI в. «черкасами» называли как кабардинцев, так и днепровских казаков. Но не донских, волжских или терских. Следовательно, в Москве в то время представляли разницу происхождения казачьих общин.

А предание гребенцов рассказывает, будто сам Иван Грозный побывал на Тереке и казаки выдвинули ему условие — сохранить их волю. Царь согласился и даровал им здешние земли за службу по охране границ. В действительности Иван Васильевич никогда на Кавказ не ездил. Очевидно, легенды сохранили память о визите Щепотьева или переговорах с царем в Москве. Но условия зафиксированы верно. Для кавказских народов подданство оставалось чисто номинальным, с них не взималось никакой дани, царская администрация не назначалась, сохранялось прежнее управление. Кабардинцы и казаки лишь брали обязательство защищать государевы владения, а за это получали покровительство России. Кроме того, послы просили прислать на Кавказ православных священников. Судя по всему, эту просьбу высказала казачья часть делегации (поскольку горцы еще долгое время исповедовали свои традиционные верования). Царь их пожелание выполнил, священников к ним направил.

После взятия Астрахани к Ивану IV обратился и сибирский царь Едигер. Его одолевали и громили властители Бухары — Шейбаниды, и Едигер просил помощи, соглашался признать себя вассалом царя и предлагал платить дань, по соболиной шкурке с человека в год. Естественно, государь ему не отказал. Но с данью получилась накладка. Количество подданных Едигер исчислял в 30 тыс. (имелись в виду главы семейств). Из Москвы направили в Сибирь сына боярского Курова, однако вместо 30 тыс. соболей ему дали 700. Хан заверял, что его страна разорена войной, не может выплатить больше. Правительство Адашева сочло это обманом, арестовало сибирского посла. Пошла переписка, переговоры. Наконец, вмешался сам царь, и было принято здравое решение — не требовать дань в полном объеме. Да и как тут требовать? Сибирь — страна далекая, в подданство попросилась сама, может и передумать. Вот и пусть платит реальную цифру, тысячу соболей.

Ну а с Османской империей отношения сложились весьма своеобразные. Сулейман Великолепный внешне никак не выказывал вражды. Обращался к Ивану IV с подчеркнутым уважением, в грамотах писал его имя золотыми буквами, называл «царем счастливым», «мудрым». Рассуждал о пользе торговых связей. Турецкие и русские купцы, дипломаты свободно ездили через Азов и Дон. Но в это же время султан активизировал необъявленную войну руками крымцев, ногайцев, казанцев. Что ж, Иван Васильевич действовал аналогично. Когда кабардинцы и черкесы попросили подмоги, чтобы воевать против турок и татар, царь запретил трогать османские владения. Объяснил, что с султаном у него мир. Но против Девлет-Гирея обещал оказать содействие.

Оно понадобилось летом 1555 г. Крымский хан, узнав о переходе Кабарды в российское подданство, выступил на нее с 60-тысячным войском, полком янычар и турецкими пушками. Иван Васильевич тотчас выслал Ивана Шереметева с 13 тыс. детей боярских, стрельцов и казаков — совершить глубокий рейд в степи, ударить по кочевьям, отогнать стада татар и заставить их повернуть назад. Но хан, как выяснилось, хитрил, чтобы ввести в заблуждение русскую разведку. Распускал слухи, что идет на Кавказ, а потом внезапно повернул на Русь. Шереметев узнал об этом от казаков, известил царя, и Иван IV выступил к Туле с большой армией. Девлет-Гирей, не подозревавший, что в тылу у него находится рать Шереметева, очутился между молотом и наковальней…

Спасла его полная беспечность правительственных чиновников. Или измена. Дьяки из аппарата Адашева разослали инструкции пограничным воеводам, подробно расписав, каким образом хана берут в кольцо. То ли некоторые из этих грамот были перехвачены татарами, то ли утечка информации произошла преднамеренно, но Девлет-Гирею стало ясно, что орда попала в ловушку, и он развернулся на прорыв. В это время ратники Шереметева уже начали действовать. Крымцы всегда нападали на Русь двумя эшелонами. В первом, налегке, двигались воины, а во втором гнали заводных лошадей, везли повозки для будущей добычи и самого ценного «товара», детей и девушек. Наши воины разгромили этот эшелон, захватили 60 тыс. коней, верблюдов. Шереметев отправил их в Рязань и Мценск, и у него осталось 7 тыс. человек.

Под Судбищами на него навалилось ханское войско. Наши бойцы дрались самоотверженно, разметали передовые отряды. Но Девлет-Гирей, захватив пленных, узнал под пытками, что русских мало, и бросил в бой все силы. Сеча длилась 8 часов. Развернулась и открыла огонь турецкая артиллерия. Вслед за татарами в атаку пошли янычары. Шереметев был ранен, воины погибали. Однако последние две тысячи ратников и казаков под началом Алексея Басманова «засеклись» в дубраве, огородившись от конницы срубленными деревьями, и отразили три жестоких приступа. Девлет-Гирей опасался, что подойдут царские полки, и вечером ушел прочь. А Иван Грозный под Тулой получил известие, будто Шереметев разгромлен и полчища татар идут на Москву. Советники требовали от царя отступать, но он не послушал их, двинулся вперед — и встретился с остатками героического отряда. Чествовал их как победителей.

Куда лучше удавались султану и Девлет-Гирею тайные операции. Их агентура сумела обработать нового астраханского царя Дервиша-Али, и он изменил. Весной 1556 г. к нему отправилась из Крыма тысяча янычар, с востока подошли с ногайцами сыновья князя Юсуфа. Русские купцы, ратники и казаки, находившиеся в городе, об угрозе не знали. Все было вроде бы мирно. Заговорщики напали на них вероломно и внезапно, вырезав всех до единого. Поблизости располагался отряд воеводы Мансурова, прикрывавший Волго-Донскую переволоку. Узнав, что Астрахань захвачена, он отступил к донским казакам в городок Зимьево и послал спешное донесение в Москву.

Царь принялся формировать судовую рать, поручив командование стрелецким головам Черемисинову и Писемскому, призвал на помощь ногайцев Исмаила. Но опять отличились казаки. На этот раз их возглавил атаман Ляпун Филимонов. Он понял, насколько важно не упустить время, пока астраханцы не получили новых подкреплений и не изготовились к обороне. Донские и волжские казаки, собрав все силы, напали на врага, не дожидаясь воевод. Побили ханское воинство, разорили улусы. Астраханцы считали, что русские рати далеко, удар стал для них полной неожиданностью. Поднялся общий переполох. Страшась мести за содеянное, разбегались кто куда. Когда приплыли струги со стрельцами, они нашли город пустым. А подоспевшие ногайцы вылавливали «бегавших» астраханцев. Дервиш-Али удрал в Крым. Ляпуна Филимонова за проявленную доблесть пожаловали в дети боярские. А нового хана Иван Васильевич решил не ставить. Сколько можно измен? Астрахань окончательно вошла в российские владения.

Но бои развернулись не только в Нижнем Поволжье, а на очень широком фронте. Когда Астрахань готовилась обороняться от царских войск, Девлет-Гирей тоже намеревался помочь ей и помешать русскому удару — тем же способом, каким он пытался сорвать поход на Казань. Он вывел в поле свою орду и решил устроить массированный набег на Тулу или Козельск. Казачья разведка доложила об этом, царь выехал в Серпухов, собирая армию для отражения крымцев. Однако эти полки не понадобились. Против татар применили новую тактику. Предвидя, что крымский хан в стороне от сражений не останется, Иван Васильевич упредил его и послал на Днепр дьяка Ржевского с отрядом стрельцов и служилых казаков.

Они спустились по реке, и к ним присоединились атаманы Млынский и Еськович с 300 днепровскими казаками. Вместе с ними государевы воины напали на Ислам-Кермен и Очаков, погромили посады. Хан встревожился, послал против них второе лицо в государстве, калгу «а с ним весь Крым, князи и мырзы». Но взять отряд оказалось не так-то просто. Казаки и стрельцы засели на острове, укрепились окопами и шесть дней отбивали атаки. Крымцы понесли большие потери от огня пищалей — в массе всадников пули косили жертвы без промаха. А потом Ржевский совершил ночную вылазку отогнал «стада конские, да на остров к себе перевез», переправил их на другой берег и «по Заднепровью по Литовской стороне вверх пошел».

Татарский набег был сорван. Мало того: лихая операция вызвала восторг и симпатии к русскому царю у остальных днепровских казаков. Возглавлял их князь Дмитрий Вишневецкий. Очень знатного рода, из Рюриковичей, он был одним из пограничных магнатов-рубак. По натуре отчаянный авантюрист, он успел послужить и польскому королю, и молдавскому господарю, и даже турецкому султану. Вернувшись на родину, получил пост старосты Каневского и Черкасского. Казакам бесшабашный князь пришелся по душе, его избрали гетманом (в казачьей среде он получил прозвище Байда). Вишневецкий дружески принял Ржевского — дьяк со своим отрядом шел через его владения. А после этого князь обратился к царю, просил принять в подданство вместе с его городами. Обещал, что и без подкреплений, собственными силами, запрет хана в Крыму, «как в вертепе».

Канев и Черкассы Иван Васильевич принимать не стал, ведь это неминуемо вызвало бы войну с Литвой и Польшей. Вместо них государь выделил Вишневецкому г. Белев и принял его на службу «со всем козацтвом». Таким образом и днепровские казаки перешли к Ивану Грозному! И новые подданные тут же постарались зарекомендовать себя. Вишневецкий еще раз ударил на Ислам-Кермен, захватил крепость штурмом и сжег, а пушки из нее вывез на остров Хортица, в то время еще пустынный. Здесь в 1556 г. впервые была построена знаменитая Запорожская Сечь (т. е. засека, укрепление). И она служила России!

Как раз Байда-Вишневецкий устанавливал законы Сечи, взяв за образец Мальтийский орден. Запорожцы именовали себя «лыцарями», присягали защищать христиан от «басурман», внутри Сечи вводилось безбрачие, женщины в нее категорически не допускались. Сурово карались предательство, воровство, блуд, трусость. Впрочем, традиции воинского братства и сходные законы (кроме безбрачия) задолго до Вишневецкого существовали у казаков на всех реках, они вырабатывались исторически. Казачий круг, выборность атаманов и старшины, строгая дисциплина в походах и равенство в быту, почитание стариков, взаимовыручка — такие обычаи оказывались оптимальными для тех условий, в которых жили казаки. Без этого было нельзя. А разве не были необходимыми буйные и веселые казачьи праздники, песни, пляски? Разве не требовалась подобная разрядка после непомерных трудов и опасностей? И в Сечи «мальтийские» нововведения органически переплелись с исконными казачьими обычаями.

Но для Девлет-Гирея укрепление, появившееся на его территории (а Запорожье относилось к крымским владениям), стало очень неприятным сюрпризом. Он бросил на Сечь все свои силы. Татары осаждали и штурмовали Хортицу 24 дня, но взять ее так и не смогли, ушли не солоно хлебавши. А в это же время кабардинцы, адыги и гребенские казаки атаковали с другого фланга, захватили города Темрюк и Тамань. А донские казаки впервые вышли в море (по крайней мере, к 1556 г. относится первое упоминание об этом). Отряд атамана Михаила Черкашина погромил окрестности Керчи. Хан был в ужасе. Счел, что его атакуют передовые отряды, а за ними придет войско самого царя. Девлет-Гирей «у турского салтана помощи просил», писал, что Крым погиб, если Порта не возьмет его под защиту. Крымцы жаловались, что Россия действует по казанскому сценарию — дескать, там тоже сперва напустили казаков, а потом завоевали… Еще одного врага нашей страны, князя Юсуфа, победил и убил его брат Исмаил, захватил ногайскую столицу — г. Сарайчик и доносил Ивану Васильевичу: «Врага твоего уже нет на свете… я властвую надо всеми улусами».

К сожалению, отношения Москвы с казаками складывались отнюдь не безоблачно. Руководители внешнеполитического ведомства Адашев и Висковатый повели переговоры с Исмаилом, склоняя его принять подданство царю. Но между ногайцами и казаками издавна шли столкновения. То степняки налетят на казачьи городки или идут на Русь за полоном, то казаки отбивают полон и угоняют у ногайцев лошадей, овец. Мурзы поставили условие — убрать казаков с Волги. И Адашев с Висковатым в угоду своей политике пожертвовали интересами тех, кто обеспечил государству победы. В обмен на присягу о верности пообещали ногайцам, что царь поставит на Волге стрельцов и «казаков добрых вам на береженье», а прочих «всех сгонит». Для этого был назначен воевода Кобелев. В Москву вызвали и героя взятия Астрахани Ляпуна Филимонова, поставив его во главе «казаков добрых», официально зачисленных на службу. Других прежних товарищей он должен был преследовать и изгонять. Кончилось это плачевно. Когда Филимонов вернулся на Волгу, соратники сочли его поведение изменой казачьему братству. Вызвали на круг. А приговор за измену был один: атамана казнили.

Но в целом подобные эксцессы не смогли разрушить союз государства и казачества. А покорение Астрахани, нейтрализация Крыма и ногайцев решили судьбу казанского мятежа. Его поддержка пресеклась, расчеты на внешнее вмешательство рушились. И в том же 1556 г. восстание стало угасать. Способствовала этому и умная политика царя. После первых карательных экспедиций, ливших кровь, но не приносивших реальных результатов, он велел закреплять успехи строительством крепостей. Были основаны Лаишев, Чебоксары. В них размещались гарнизоны, брали под контроль сопредельные области. А наряду с наказанием врагов Иван Васильевич, по своему обыкновению, потребовал применять милость. Тем, кто изъявлял покорность, даровали прощение, налоговые льготы. Ко всему прочему, их еще и награждали, отдавая опустошенные земли непокорных. И замирялись татары, башкиры, вотяки. Последней, в начале 1557 г., прислала делегатов в Москву луговая черемиса. Покаялась и получила амнистию. На восточной окраине наконец-то воцарился мир.

Глава 5. Балтийский узел

Пока Россия вела войны на востоке, западные соседи не вмешивались. Но и назвать их безучастными наблюдателями было трудно. Сигизмунд II кисло поздравлял Ивана IV по поводу «христианских побед» над «общим» врагом, а сам подталкивал хана к нападениям на Русь и отправлял в Крым возы с деньгами (деньги-то были не бумажными, а металлическими, их в буквальном смысле слова перевозили на телегах). А шведский король Густав I развил бурную дипломатию, предложив Польше, Дании, Ливонии и герцогу Прусскому создать коалицию против России и окоротить ее «усиление». Узнав, что связи с нашей страной установили англичане, Густав немедленно обратился к ним, убеждая прекратить эти контакты, «несогласные с благосостоянием Швеции», и запретить торговлю, дающую русским дополнительные ресурсы.

Но британцев-то благосостояние шведов занимало в последнюю очередь. С чего они стали бы отказываться от барышей? Поляки были не прочь повоевать, но магнаты Литвы были настроены более осторожно, опасаясь русских ударов по своим владениям. Датчанам лезть в драку было и вовсе не с руки. Они с русскими не граничили, и их гораздо больше тревожило усиление Швеции. Зато Ливонский орден антироссийские призывы горячо поддержал. За полвека он успел забыть уроки, полученные от Ивана III. А договоры действовали только до тех пор, пока Россия подкрепляла их силой. Когда прибалтийские лютеране начали было крушить православные церкви, Василий III строго предупредил их: «Я не папа римский и не император, которые не умеют защитить своих храмов». При Елене Глинской ливонцам пришлось еще раз напомнить о неприкосновенности храмов и свободе торговли для русских, причем в договоре недвусмысленно пояснялось: «Аще кто преступит клятву, на того Бог и клятва, мор, глад, огнь и меч». Но в период боярского правления ливонцы перечеркнули все соглашения.

Были разорены церкви, русские «концы» и подворья в прибалтийских городах. Орден вообще запретил транзитную торговлю через свою территорию. Все приезжие должны были заключать сделки только с местными купцами, которые диктовали свои цены и наживались на посредничестве. Мало того, орденские власти взялись сами решать, какие товары пропускать на Русь, а какие — нет. Наложили эмбарго на медь, свинец, олово, серу, селитру, запретили проезд западных специалистов, желающих поступить на царскую службу. Ливонцы писали императору, что «Россия опасна», поставка ей военных товаров и допуск ремесленников «умножит силы нашего природного врага». Но враждебные выходки зашли еще дальше. Местные власти под жульническими предлогами грабили русских купцов, конфисковывая товары, бросали их в тюрьмы. И даже живыми удавалось выбраться далеко не всем. Автор того времени Михалон Литвин писал: «У ливонцев их (русских) убивают, хотя московитяне и не заняли у них никаких областей, будучи сосединены с ними союзом мира и соседства. Сверх того, убивший московитянина кроме добычи с убитого получает еще от правительства известную сумму денег».

С 1503 г. между Россией и орденом существовал не мир, а состояние перемирия, которое периодически продлялось. Очередной срок его подтверждения наступил в 1550 г. На переговорах от ливонцев потребовали строгого выполнения прежних договоров, но они отказались. Тогда Москва официально предъявила претензии. Указывалось на «гостей новгородских и псковских бесчестья и обиды и… торговые неисправленья», на запрет пропускать в нашу страну товары, «из Литвы и из заморья людей служилых и всяких мастеров». Предлагалось созвать посольский съезд и рассудить эти вопросы перед третейскими «вопчими судьями». Только на таких условиях Россия соглашалась продлить перемирие. Но орден требования проигнорировал и демонстративно подтвердил все торговые ограничения.

И в 1554 г., на следующих переговорах с ливонцами, на них решили оказать давление. Для этого был использован вопрос о «юрьевской дани». Когда он возник, неизвестно. Новгород и Псков неоднократно вели с соседями собственные войны. В одной из них псковичи разгромили епископа Дерпта (Юрьева, ныне Тарту), и он обязался платить победителям. Дань упоминалась в договорах между Псковом и епископом в 1460-1470-х гг., а в 1503 г. ее включили в договор между орденом и Россией. О ней уже успели забыть, но Висковатый и Адашев откопали этот пункт в старых документах и, ко всему прочему, истолковали его по-своему. В XI в. Эстонию покорил Ярослав Мудрый, основавший города Колывань (Ревель, Таллин), Юрьев. Позже их захватили крестоносцы. Но Адашев и Висковатый интерпретировали историю иначе и объявили ливонцам: предки царя разрешили немцам поселиться на своей земле при условии выплаты дани. Показали грамоту 1503 г. и потребовали «недоимку» за 50 лет.

Ливония на западноевропейской карте XVI века

На попытки возражать Адашев жестко отрезал: если не заплатите дань, государь сам придет за ней. Послы струсили, пошли на уступки по всем требованиям. Ливония обязалась разрешить свободную торговлю, восстановить разрушенные православные храмы в Дерпте, Ревеле, Риге. Как и в прошлых договорах, обещала не вступать в альянс с Литвой. Дерптский епископ должен был заплатить дань, а великий магистр и архиепископ Рижский — проследить за этим. На сбор денег давалось 3 года. Когда дипломаты привезли такой договор правителям ордена, те ошалели. Сумма набежала огромная, за каждый год «по немецкой гривне с головы» дерптского населения. И дело было не только в деньгах. По правовым нормам XVI в. плательщик дани считался вассалом того, кому платит.

Но и гнев Москвы навлечь на себя не хотелось. Поэтому ливонские власти решили выкрутиться. Приехавшему к ним послу Терпигореву они все же принесли присягу, что все выполнят, но оставили себе лазейку — заявили, что договор не имеет силы без утверждения императора, поскольку орден является частью Германской империи. А выполнять подписанные соглашения Ливония даже не подумала. Здешние купцы очень хорошо зарабатывали на посредничестве, поступаться доходами не желали, и городские магистраты оставили в силе все ограничения для русских. И уж тем более никто не желал собирать какую-то дань или за свой счет восстанавливать церкви. Россия все еще вела войны с казанцами, астраханцами, крымцами, — значит, пока не ударит. А дальше видно будет.

В целом же политика рыхлого и аморфного ордена получилась глупой и легкомысленной. С договорами он не считался, но и воевать не готовился — авось как-нибудь само пронесет. На армию купцы и города раскошеливаться тоже не хотели. Орденский магистр, епископы, фохты, командоры жили самостоятельными князьками, грызлись между собой. А рыцари, потомки блудных связей крестоносцев, кичились друг перед другом «славой предков», богатством замков, гаремами крепостных девок и на попойках хватались за ржавое оружие, висевшее по стенам. Пусть только сунутся русские!.. Но слабостью ордена первыми воспользовались не русские, а Сигизмунд II. Он вступил в тайные переговоры с Рижским архиепископом Вильгельмом. Обещал покровительство, приплатил, и архиепископ назначил своим коадъютором (заместителем и преемником) ставленника поляков Кристофа Мекленбургского. А впоследствии, когда он займет место Вильгельма, Кристоф должен был преобразовать архиепископство в княжество, зависимое от Польши.

Об этих планах кто-то проболтался, разразился скандал. Великий магистр Фюрстенберг возмутился предательством, собрал рыцарей, напал на архиепископа и захватил его в плен вместе с Кристофом. И тут же обжегся. Сигизмунд двинул на него войска. Фюрстенберг объявил мобилизацию, но на нее откликнулось лишь несколько рыцарей. Одно дело проучить своего архиепископа, другое — воевать всерьез. Ливония оказалась беспомощной. 13 сентября 1556 г. магистр вынужден был публично извиниться перед польским королем и подписать договор, который он продиктовал. Вильгельму вернули архиепископство. Орден предоставил Литве свободу торговли, заключил с ней союз против России и обязался не пропускать в нашу страну военные товары и специалистов. Таким образом, все условия русско-ливонского перемирия были уже официально перечеркнуты и отброшены.

Однако самыми нетерпеливыми врагами нашей страны оказались шведы. Они сочли, что Россия совсем увязла на востоке, дела ее плохи и уже настал момент поживиться за ее счет. С 1555 г. они принялись захватывать русские приграничные земли, сенокосы, рыбные ловы. Крестьяне пробовали дать отпор — шведы стали жечь их деревни. Несколько детей боярских, посланных на границу навести порядок, были убиты, одного из них посадили на кол. На севере, в Лапландии, шведские отряды нападали на погосты, на монастырь св. Николая на Печенге. Наместник Новгорода князь Палецкий направил своего чиновника Кузьмина в Стокгольм для предъявления претензий. Но его даже не допустили к королю, арестовали. Густав I заявил, что не желает иметь дела с наместником, будет объясняться лишь с самим царем.

Вопрос, кстати, был серьезным. Сейчас это может показаться «мелочью», но в XVI в. было не так. Речь шла о ранге монархов. Существовала определенная иерархия королей, герцогов, князей, и на этом строилась вся дипломатия того времени. Считалось очень важным, кто в договорах указывается первым, а кто вторым, чьи послы во время приемов садятся «выше», чьи «ниже», кого позволительно называть «братом», а кого нет. От этого зависел престиж как самой венценосной особы, так и всего государства. Поэтому, например, Сигизмунд II упрямо не признавал за Иваном IV титул царя — несмотря на то, что литовским послам показывали грамоты, где другие короли титуловали нашего государя «императором». Ну а шведский король вообще не был «природным», потомственным. Когда Швеция принадлежала Дании, ее наместники сносились с наместниками Новгорода. И за Густавом, которого возвели на трон повстанцы, Москва сохранила тот же уровень. В праве переписываться с царем ему отказали и назначили время и место, чтобы прислал делегацию для переговоров.

Но в Стокгольме возобладали воинственные настроения. Ходили слухи, что Россию одолевают татары, что Иван Васильевич то ли погиб, то ли его свергли, и началась смута. Шведы гипнотизировали сами себя такими «радостными известиями», желаемое выдавалось за действительное, и вместо посольства в Финляндию отправился король во главе войска. Новгородские отряды, вышедшие на границу, были разбиты. В Карелии, как сообщают документы, неприятели «делали ужасные неистовства… не только жгли, убивали, но и ругались над церквами, крестами и иконами». А адмирал Багге с 20-тысячной армией, флотом и артиллерией осадил Орешек. Но байки о катастрофическом положении России не оправдались. Орешек стойко оборонялся, а царь выслал на помощь рати Ногтева и Шереметева. Они с разных сторон прижали Багге, он понес большие потери и бежал. Позже пытался хвастаться хотя бы тем, что ему с остатками подчиненных удалось унести ноги.

К зиме 1556 г. в Новгороде собралось большое войско. Государь еще раз попытался урегулировать конфликт, предъявил Швеции ультиматум — наказать виновных и прислать делегатов для переговоров. Но у нее вдруг нашлись союзники. Сигизмунд II и Ливония пообещали Густаву всяческую помощь, и он царские предложения высокомерно отверг. Хотя его «союзники» оказались липовыми. Они как раз и добивались, чтобы шведы продолжили войну. Никакой поддержки Густав не получил, а русские больше церемониться не стали. Царские полки вторглись в Финляндию. Шведскую армию, занявшую выгодные позиции под Выборгом, обошли и разгромили, пленив все командование. Сильную крепость Выборг осаждать не стали, только подвергли бомбардировке. Разорили города Кивен, Нейшлот, села, угнали множество пленных — летописец отмечал, что «продавали человека за гривну, а девку за пять алтын».

Тут уж Густав взмолился о мире. Иван Васильевич строго выговорил ему за все, что натворили шведы в России, но счел, что они наказаны достаточно. В феврале 1557 г. начались переговоры. Сошлись на том, что восстанавливается старая граница, шведы без выкупа отпускают всех захваченных русских, а своих пленных им было разрешено выкупать «у кого их найдете». Короля ткнули носом и в его «надменность». Отписали, что иметь дело с Новгородом для него «не бесчестье, а честь», потому что пригороды Новгорода «больше твоего Стокгольма», а наместники — «дети и внучата государей литовских, казанских и русских». Шведский же король «не в укор, а единственно в рассуд… давно ли торговал волами?» Густаву пришлось проглотить и это, абы русские не передумали и не всыпали ему еще.

Вот тогда-то пришла пора забеспокоиться и ливонцам. На печальном примере соседей они увидели силу России. Увидели и то, что спускать обид кому бы то ни было царь не намерен. А срок выплаты «юрьевской дани» истекал. Орден очередной раз попробовал оспорить ее, но его послов в Москве даже слушать на стали, отправили назад «без дела». После этого Иван Васильевич прекратил торговлю с Ливонией, запретил ездить туда псковским и новгородским купцам. Окольничий Шестунов и дьяк Выродков начали восстанавливать напротив Нарвы крепость Ивангород, построенную еще Иваном III, но пришедшую в негодность. На западной границе стали сосредотачиваться войска.

Правда, у ордена теперь имелся союзник, Сигизмунд II. И к тому же Россия продолжала войну на юге, против Крыма. В 1557 г. Девлет-Гирей получил помощь от султана — янычар, войска молдавского и волошского господарей. Их бросили против казаков Вишневецкого, обустроившихся на Хортице. После тяжелых и затяжных боев запорожцам пришлось отступить с острова, Сечь была разрушена. Но идти на Русь хан уже не отважился. Слишком дорого ему обошлись прошлые набеги. А поскольку его воинам требовалось «подкормиться», да и работорговцы уже три года сидели без свежего «товара», Девлет-Гирей обрушил свои орды на Подолию и Волынь. Сигизмунд нападения совершенно не ожидал, он только что отослал в Крым положенную плату. Магнаты, как водится, попрятались по замкам, и татары беспрепятственно разграбили обширный край. Теперь украинские мужчины и женщины переполнили восточные рынки, украинские девочки потекли в восточные гаремы. Но неужто продавцам и покупателям была какая-то разница, с Волыни они или с Рязанщины?

А Ивану Васильевичу хан предложил заключить мир, старался лишь получить за это мзду побольше. Писал: «Для тебя разрываю союз с Литвой: следовательно, ты должен вознаградить меня». Перепуганные ливонцы тоже направили в Москву новое посольство, они уже соглашались платить дань и просили лишь об одном — уменьшить сумму Доказывали, что для Дерпта она непосильна. Все вроде бы соглашались мириться. Но на деле перед русским правительством встала чрезвычайно сложная задача. Обе проблемы, ливонская и крымская, были для нашей страны насущными и болезненными. Торговля через Балтику имела для нее огромное значение — даже большее, чем 150 лет спустя, при Петре I, когда в России будут открыты свои месторождения меди и других важных материалов. С Запада, в оплату за свои товары, Россия получала и золото, серебро. Ливонцы обрезали этот приток, перекачивая его в свои карманы. А верить в их уступчивость не приходилось. В Москве хорошо знали, что они нарушат обещания, как только сочтут возможным. Доверять «миролюбию» хана тем более не имело смысла. В этом русские успели убедиться много раз.

Но и воевать на два фронта было тяжело и опасно. Иван III, Василий III, Елена Глинская всегда старались избежать такого развития событий. Искали тонкие политические ходы, пытались временно примиряться с теми или иными противниками, хотя бы для видимости, играть на их противоречиях. Правительство «избранной рады» решило иначе: одновременно вести две войны, причем обе наступательные. В исторической литературе с какой-то стати бытует версия, будто Иван Грозный был сторонником удара на Ливонию, в то время как советники тянули его в другую сторону — против Крыма. Ничего подобного. Никаких споров, никаких разногласий не было. Одни и те же Адашев, Сильвестр, Курбский и примыкавшие к ним бояре выступали за наступление как на запад, так и на юг.

Сейчас установлено, что Сильвестр был лично заинтересован в Ливонской войне. Потому что он сам и его сын Анфим вели крупную торговлю в Прибалтике и партнером «святого человека» являлся бургомистр Нарвы Крумгаузен. А клевреты Адашева получали награды и обогащались трофеями в операциях против крымцев. Князю Вишневецкому временщик вскружил голову надеждами, что его сделают удельным князем на завоеванных землях, может быть, и в самом Крыму Почему бы и нет? Для этого оставалось «всего лишь» прогнать хана и превратить Крым в христианское княжество.

Ну а царя советники убедили, что война в Ливонии будет легкой и скоротечной — как против Швеции. Одна карательная экспедиция — и орден согласится на любые уступки. А чтобы не вмешалась Литва, временщики разработали весьма «хитрую» комбинацию: в качестве компенсации предложить Сигизмунду союз против Крыма. Ханство досаждало обеим державам, его разгром всем принесет облегчение. А за это благодарный король, конечно же, признает интересы русских в Прибалтике. И «избранная рада» принялась действовать по своему плану так уверенно, будто договоренность с Литвой уже достигнута.

Переговоры с крымцами и ливонцами Адашев фактически сорвал. С прибалтийскими послами уже удалось достичь соглашения, что Дерпт вместо «поголовной» дани заплатит по тысяче венгерских золотых за каждый год, а орден — 45 тыс. ефимков за военные издержки. То есть за то, что он так долго упирался и пришлось его подталкивать, собирая рати. Но когда оставалось только подписать договор, Адашев вдруг придрался, что посольство не привезло с собой денег (хотя об этом и раньше было известно, ведь оно ехало торговаться). Всесильный лидер «избранной рады» объявил: если нет денег, значит, ливонцы опять обманывают. Дают обещания лишь для того, чтобы царь отменил мобилизацию. А коли так — война…

Что же касается обращения Девлет-Гирея, то Адашев и Висковатый вообще не стали его рассматривать и выносить на обсуждение Думы. На Днепр были отправлены Вишневецкий и дьяк Ржевский с 5 тыс. детей боярских, стрельцов и казаков. Им ставилась задача «воевать Крым». Кроме того, они получили приказ отбивать литовских подданных, которых татары угоняли с Украины, и Сигизмунду II сообщили об этом. Дескать, Россия по собственному почину берется помогать ему и его людям. Через некоторое время в Вильно поехала русская делегация, повезла предложение о союзе — чтобы совместными силами разгромить и напрочь сокрушить ханство. Татары и впрямь настолько терроризировали Литву, что шляхта и население восприняли инициативу Москвы с огромным восторгом. Наших послов носили на руках, в их честь устраивались пиры и праздники.

Мало того: Россия выражала готовность заключить «вечный мир». А эта проблема тоже была давней и непростой. Польские короли все еще считали «своими» русские земли, отобранные у них предками Ивана Васильевича. Но и московские монархи, приняв титул государей всея Руси, объявляли себя преемниками великих князей Киевских. То есть выступали наследниками земель Древней Руси, захваченных поляками и литовцами. По данному поводу шли постоянные споры, и именно из-за этого между Россией и Литвой заключались только временные перемирия. Теперь же было объявлено, что царь ради братского союза готов «поступиться своими вотчинами», отказаться от наследственных прав на Белоруссию и Украину. Это предложение также вызвало среди литовцев немалую радость. Устранялся повод к конфликтам, можно было не опасаться грядущих русских вторжений.

Король, казалось, был просто счастлив. В Москву поехали ответные делегации. Произносились пылкие речи о «христианском братстве», о родстве народов двух стран. Сигизмунд в своих письмах к Ивану Васильевичу рассыпался в выражениях любви, соглашался на союз, обещал прислать полномочное посольство для его заключения. Но это было не более чем ложью. И ложью преднамеренной. Как выяснилось чуть позже, король был вовсе не заинтересован в крушении Крыма. Ханство считалось необходимым противовесом России (литовские вельможи проболтались об этом русским послам). Да, татары разоряли Литву. Но они угоняли простых мужиков, баб, девок — а много ли стоят судьбы каких-то крестьян в большой политике? Зато татар можно было использовать против русских. Уступать царю Ливонию Сигизмунд и подавно не собирался. Его послы в Москве всего лишь убаюкивали бояр, пускали пыль в глаза. Приезд полномочных делегатов для заключения союзного договора откладывался под разными предлогами — а в это же время король заключил тайный союз с Девлет-Гиреем.

Велись секретные переговоры с ливонцами, шведами. К альянсу примкнул германский император — он согласился отдать Ливонию «под защиту» Сигизмунда. Активную дипломатическую поддержку королю оказал папа римский. А эмиссары Ватикана в Литве и Польше принялись готовить почву для их полного объединения. Это сулило двойную выгоду: Литва, где большинство населения исповедовало Православие, попадет под контроль католиков-поляков, а царь столкнется с общими силами выросшей державы. Против нашей страны составлялся грандиозный международный заговор. А в случае наступления на Крым, по планам Адашева и Сильвестра, в войну втягивалась еще и Турция. По сути, Россия шла в расставленную для нее ловушку! Что это было со стороны «избранной рады»? Головокружение после прошлых побед? Легкомыслие? Грубые дипломатические ошибки? Или?..

Глава 6. Ливонский гамбит

22 января 1558 г. русские войска под командованием Михаила Глинского и Шаха-Али вступили в Ливонию. Кроме своих полков Иван Васильевич привлек к походу новых подданных — казанских татар, черемисов, кабардинцев, черкесов, союзных ногайцев, присоединились псковские и новгородские «охотники» (добровольцы). О завоевании еще речь не шла. Целью было покарать орден за все его выходки в отношении русских и заставить согласиться на условия, которые ему продиктуют. Крепости и замки не трогали, осадами не занимались — громили неукрепленные посады городов, разоряли села. Отряды растеклись по Ливонии, немного не дойдя до Риги и Ревеля, а в феврале вернулись на свою территорию с обозами добычи и толпами пленных.

После этого по указанию царя Шах-Али выступил как бы в качестве посредника — отписал правителям ордена, что винить они должны одних лишь себя, преступив договоры, но если хотят исправиться, то еще не поздно, пусть присылают делегатов. Чтобы ливонцы смогли обдумать свое положение и снарядить посольство, государь объявил перемирие на Великий пост. Но от набега пострадала только сельская местность, и ливонцы сочли, что крепости русским не по зубам. Поста лютеране не соблюдали, пили, бахвалясь «победой» — русские испугались штурмовать, ушли! И жители Нарвы легкомысленно нарушили перемирие, открыли артиллерийский огонь по Ивангороду. Ядра летели через реку, убивали воинов, мирных людей. Воеводы Куракин и Бутурлин направили городским властям возмущенный протест, но бургомистр и ратманы лишь посмеялись, с издевкой разводили руками: «Стреляем не мы, а орденский фохт, не можем унять его».

Когда об этом доложили царю, он, конечно же, рассердился и приказал ответить из «всего наряда». Заговорила мощная русская артиллерия. Нарву засыпали ядрами. Они прошибали крыши, стены, рушили дома. Недели бомбардировки оказалось достаточно, горожане взмолились о пощаде. Упросили воевод прекратить стрельбу. Делегация во главе с бургомистром Крумгаузеном поехала в Москву. Приняли их строго, указали на вероломство, убийство русских людей. А поскольку они замирились не по доброй воле, а только под страхом гибели, потребовали перехода Нарвы под власть царя. Послам ничего не оставалось, кроме как согласиться. Принесли присягу, а за это Иван Васильевич гарантировал им сохранение прежних прав, законов, свободу вероисповедания.

Но в это время орден послал Нарве подмогу. Горожане получили от нее известия, осмелели, и выполнять договоренность отказались. Заявили, что послы превысили свои полномочия. К городу подошел ревельский командор Зегенхафен с войском — и снова нарушил перемирие. Мало того, подло воспользовался им. Наши войска знали о приближении немцев, но стояли в лагере, боевых действий не предпринимали, а командор вдруг напал на русские форпосты. Однако на помощь им тут же пришли товарищи и ливонцев обратили в бегство. Ну а в Нарве слышали стрельбу, вообразили, будто русских уже громят, и на радостях опять перепились. Возбудившись, начали вместо русских «воевать» с пустыми домами и лавками русских купцов, грабить, жечь иконы. 11 мая, когда в огонь бросили образ Пресвятой Богородицы, возник пожар. Его разнесло ветром, началась общая суматоха.

А наши воины, заметив переполох в городе, кинулись на штурм. Без команды, стихийно поплыли через реку на лодках, подручных средствах, полезли на стены. Воеводы Басманов и Бутурлин верно оценили ситуацию, сразу же направили подкрепления и возглавили общий порыв. Ратники ворвались в Нарву, порубили тех, кто пытался сопротивляться. Гарнизон и часть жителей бежали в центральную цитадель, замок Вышгород. Но русские, не давая им опомниться, развернули пушки, захваченные на городских стенах, открыли по замку огонь. Другие воины в это же время тушили пожар — ведь Нарва уже принадлежала царю. К вечеру замок капитулировал.

Было заключено соглашение, что гарнизон выпускают на все четыре стороны. Горожане, не желающие жить под властью царя, тоже могут уйти, но оставляют все имущество. А остальные приносят присягу. Иван Васильевич, узнав о взятии Нарвы, велел служить благодарственные молебны, наградил воевод и воинов. Распорядился немедленно отправить священников, освятить город крестным ходом, строить православные храмы. В главном установили ту самую икону Пречистой Богоматери, от которой возник пожар (ее нашли в пепле не сгоревшую). К горожанам царь отнесся милостиво. Несмотря на то, что Нарву пришлось брать штурмом, подтвердил дарованные ей права, освободил пленных, взятых в бою.

И лишь сейчас, когда стало ясно, что крепости для русских не преграда, орден прислал послов. Просил «уступить дань», доказывал, что русские в своем рейде захватили в десять раз больше требуемой суммы. Но немцев ткнули носом в их обманы, в вероломные нарушения перемирия и заявили, что торговаться уже поздно. Нарва, взятая оружием, стала владением царя. А орден получит мир, если заплатит дань со всей Ливонии и признает свою зависимость от Москвы. Вести переговоры на таких условиях послы отказались, и в конце мая русские полки получили приказ начать наступление.

Теперь двинулись уже основательно, занимая и закрепляя за собой ливонские земли. Князь Троекуров осадил Нейшлот, через две недели он капитулировал. А главные силы под командованием Петра Шуйского и Василия Серебряного обложили Нейгауз. Его гарнизон состоял лишь из 200 наемников, но комендант Укскюль вооружил ополчение из горожан, крестьян и сдаваться отказался. Пришлось вести осаду по всем правилам, подвозить артиллерию. Укскюль надеялся, что орден придет на выручку. И действительно, магистр Фюрстенберг и епископ Дерпта Вейланд собрали 8 тыс. воинов. Но вступить в бой с царской армией и даже приблизиться к ней не рискнули. Остановились лагерем в 30 верстах от Нейгауза.

Крепость расстреляли из пушек, разрушили стены и башни, Укскюль с горсткой оставшихся людей вступил в переговоры. Что ж, русские уважали героизм. Позволили защитникам «выйти с честью», с оружием и всеми пожитками. А потом ударили на полевое неприятельское войско, простоявшее без дела. Но магистр и епископ, как только узнали, что русские идут к ним, разделились и кинулись в разные стороны, Вейланд — на запад, а Фюрстенберг — на юг. За ними погналась наша конница. Фюрстенберг остановился, занял было позицию около Валка (Валги), но его стали обходить, и он побежал. Русские отсекли и перебили арьергард, захватили обозы. Магистр удирал в полной панике, без остановок — а стояла сильная жара. Ливонцы загнали лошадей, люди погибали от зноя и изнеможения, и даже без боя до орденской столицы Вендена (Цесиса) добрались жалкие остатки воинства.

Взятие Нарвы Иваном Грозным. Б.А. Чориков, 1836 г.

Епископа Вейланда наши ратники тоже догнали и разгромили. С уцелевшими рыцарями он укрылся в своем Дерпте. Это была мощная крепость, контролирующая всю восточную Эстонию. Ее обороняли 2 тыс. наемников, вооруженные горожане. Предложение Петра Шуйского о сдаче Вейланд отверг. Но русские быстро взяли несколько замков, прикрывавших подступы к Дерпту стали окружать сам город. Защитники пытались контратаковать, мешать осадным работам. Шесть дней они совершали вылазки, но каждый раз их били, загоняли обратно в город и обкладывали его турами, окопами, ставили батареи. Когда работы были завершены, Шуйский продемонстрировал силу царской артиллерии, подвергнув Дерпт обстрелу, и предъявил ультиматум. Обещал за капитуляцию такие же условия, как Нарве, дал два дня на размышления, а на третий угрожал штурмом со всеми вытекающими последствиями.

Магистрат и епископские чины перепугались, что в случае отказа им подобных условий уже не повторят, и согласились на переговоры. Каждый спешил обеспечить лишь собственные выгоды, составили целый перечень статей. Чтобы епископ получил католические церкви, монастыри и их доходы. Чтобы дворяне сохранили земли и замки, магистрат — свои права и статьи прибылей, а купцам разрешили без пошлин торговать с Германией и Россией. Шуйский на все согласился, а желающим уехать даже разрешил забрать их достояние. Дерпт открыл ворота. Были взяты огромные склады оружия, боеприпасов, 552 пушки.

А царь утвердил все статьи договора, кроме одной. Оставлять бывшего властителя в его владениях было слишком опасно, и Вейланда вызвали в Москву, дали ему поместья в России. Хотя на самом деле ему повезло. За сдачу Дерпта орден объявил его предателем. Всех людей из его окружения, которые воспользовались возможностью выехать на неоккупированные земли, арестовали и подвергли пыткам. Тех, кого объявили «сообщниками», колесовали, а простых слуг перевешали. Других граждан Дерпта, выехавших к соплеменникам, убивать не стали, но публично заклеймили позором и конфисковали у них все имущество — чтобы другим было неповадно сдавать крепости. Но многие уже озирались не на орден, а на русских. Оценивали мягкие условия для Нарвы и Дерпта и тоже сдавались. Тех, кто медлил, подталкивали силой, разбили несколько немецких отрядов. Всего за летнюю кампанию было взято 20 городов.

Своим чередом шли операции на юге. Вишневецкий и Ржевский с царскими ратниками и казаками на р. Псел построили лодки, спустились до устья Днепра и не обнаружили «в поле ни одного татарина» — вся орда сидела в Крыму, ожидая нападения. Ржевский остался на Днепре, а Вишневецкому царь приказал отправиться в Кабарду, собрать войско горцев, гребенских казаков и вместе с донцами тревожить крымцев со стороны Азова. Девлет-Гирей осмелился действовать только исподтишка. Направил легкие отряды к Казани, чтобы снова взбунтовать местных жителей, но донские казаки перехватили их и уничтожили.

Словом, на всех фронтах одерживались победы. Но в Ливонской войне сразу же стали проявляться другие факторы. Города и рыцари Северной Эстонии, уже не рассчитывая на силы ордена, обратились к Швеции и Дании, чтобы взяли их в свое подданство. Густав I Ваза не забыл недавний разгром и от такого приобретения уклонился. Христиан III осторожничал, присматривался к развитию событий, но послал в Эстонию деньги и пушки. Польский король пока в войну тоже не вмешивался. Для него было выгоднее, чтобы орден сперва измотал русских, нанес им потери, — но и русские пусть посильнее погромят ливонцев, чтобы они забыли о своих амбициях и «на блюдечке» отдались Сигизмунду. В Ливонии имелась сильная пролитовская партия во главе с Кеттлером. Когда великий магистр опозорился, переморив войско в бегстве, это стало хорошим поводом выступить против него. Фюрстенбергу пришлось сложить с себя полномочия, и на его место был избран Кеттлер.

Сигизмунд подбросил ему денег, чтобы он смог нанять солдат, на это пустили и средства, отобранные у беженцев из Дерпта. Стараясь выиграть время, Кеттлер обратился к царю, выражал готовность пойти на уступки, но от конкретных обязательств увиливал, отделывался общими фразами. Когда стало ясно, что он не собирается выполнять предъявленных требований, царь решил еще разок подхлестнуть Ливонию. Осенью 1558 г. туда отправились свежие рати Дмитрия Курлятева и Михаила Репнина. Однако эти воеводы проявили себя отнюдь не с лучшей стороны. Боевых действий практически не вели, увлеклись одними грабежами. А тем временем Кеттлер успел собрать 10 тыс. воинов и нанес внезапный контрудар.

Первым его принял городишко Ринген, где стояли две-три сотни стрельцов под командованием головы Русина-Игнатьева. Они сражались отчаянно, отбивали врага пять недель! Но Курлятев и Репнин, находившиеся неподалеку, помощи так и не оказали. Сочли, что атаковать магистра слишком опасно. Когда стрельцы израсходовали порох, Ринген был взят. К доблести противников немцы отнеслись совсем не так, как русские. Всех пленных умертвили самыми зверскими способами — сажали на кол, сдирали кожу. И Кеттлер, высвободив силы, ударил на воевод. Смял конницу Репнина, отбросил другие полки, намереваясь идти к Дерпту Но при осаде Рингена ливонцы понесли большой урон, утомились — и потеряли время. Уже наступали холода, немцы начали расходиться по домам. У магистра осталось лишь 6 тыс. воинов, и он предпочел отступить.

Без сомнения, воеводы, обрекшие на смерть стрельцов и так глупо позволившие себя разгромить, заслуживали очень строгого наказания, и царь разгневался не на шутку. Но… Курлятев был членом «избранной рады», близким другом Адашева и Курбского. Мы не знаем, как и под каким предлогом они выгораживали виновных, но результат известен. Курлятев и Репнин избежали опалы. Иван Васильевич ограничился тем, что сместил их и послал в Ливонию других воевод — Микулинского, Серебряных, Шереметева, Морозова. Им добавили войск, придали отряды казаков, кабардинцев, ногайцев и поставили задачу идти к Риге. Зимний поход снова был чисто карательным. Крупных крепостей не осаждали, налетали на мелкие городки. Население и воины из них бежали. Пытался обороняться только Шмильтен, но казаки ломами раздолбили каменную стену и перебили гарнизон в рукопашной. Вывозили пушки и все что могли, остальное сжигали. Дойдя до Риги, спалили множество кораблей, зимовавших в устье Двины, прокатились по Курляндии и вышли на русскую землю к Опочке.

Но в это же время нанес удар и польский король. Еще не собственными армиями, а руками татар. Его послы отвезли Девлет-Гирею щедрую плату, заверили, что все силы царя находятся в Прибалтике, южные рубежи Руси оголены, и хан соблазнился. Он переманил часть ногайцев, собрал 100 тыс. всадников и бросил их в набег. Раньше, как уже отмечалось, крымцы всегда нападали летом. Теперь, чтобы не упустить момент, двинулись зимой. Три группировки нацеливались на Рязань, Каширу и Тулу. Но, как выяснилось, далеко не все казаки ушли разорять Ливонию. Те, что остались, поспешили предупредить Москву. А от первых же пленных Девлет-Гирей узнал, что русские полки тоже ушли не все, и навстречу ему уже выступила рать Михаила Воротынского. Тревожные вести стали поступать к нему и из тыла: донские казаки напали на улусы, оставшиеся без воинов, учинили погром, угнали 15 тыс. лошадей. И хан без боя повернул назад. Но еще и ударили морозы, повалили снега. Крымцы рассчитывали взять конский корм в русских селениях, а без него лошади стали падать, всадники замерзали. Воротынский докладывал, что шел за татарами до Оскола «по трупам».

После такой катастрофы хан предпочел отправить к царю посольство, просить о мире. А Ливония вообще была на волосок от падения… Но вот тут-то в прибалтийские дела начали вмешиваться другие державы. В марте 1559 г. в Москву пожаловало посольство Литвы. Его ждали уже давно, с нетерпением. Ну а как же, Сигизмунд II много раз обещался прислать его — заключать «вечный» мир и союз против Крыма. Наконец-то оно прибыло. Но вместо мира и союза послы с ходу потребовали… вернуть Смоленск! А король в своем послании указал, что он «запрещает» русским «воевать Ливонию», отданную императором под его покровительство. После таких претензий царь прервал переговоры. Указал, что ливонцы данники России, а не Литвы, их наказывают «за неверность, обманы, торговые вины и разорение церквей». Если же Сигизмунд передумал заключать союз, «да будет, как ему угодно».

Подал голос и император Фердинанд. Сперва он обратился к царю через шведов, а потом и сам прислал гонца с предложениями «дружбы» — и для этого требовал не трогать Прибалтику. А шведский король заявил, что может стать посредником в достижении мира. Правда, он все еще боялся рассердить Ивана Васильевича и вежливо оговаривался, что не будет вмешиваться в чужие дела и сам знает коварство ливонцев, а действует разве что «в угоду императору и для общей пользы христианства». Государь поблагодарил Густава за участие, а от посредничества отказался. Ответил: «Тебе нет нужды писать к магистру, я сам найду способ образумить его».

Но не успели отшить одних «миротворцев», как появились другие — датчане. Их посольство известило, что король Христиан III умер, и на престол взошел его сын Фредерик П. Он тоже очень желал «дружить», восстановить торговые связи, прерванные ливонской блокадой, а при этом просил, чтобы русские… отступились от Эстонии, якобы издревле принадлежащей датчанам. Бояре выразили удивление, указали, что владения Фредерика — «Дания и Норвегия, а других не ведаем», поэтому королю лучше не вступать в российские сферы интересов. Но такой ответ послов ничуть не смутил. Даже глазом не моргнули.

Оказалось, что Фредерик и его дипломаты отказ предвидели, и послы имели еще одну, запасную инструкцию. Вслед за шведами предложили свое посредничество в ливонском урегулировании.

Все, в общем-то, было понятно. Но почему-то совсем непонятным стало поведение русской стороны. Алексей Адашев, возглавлявший переговоры, с какой-то стати… согласился. Вместе с датчанами взялся вырабатывать условия мира. Были повторены прежние требования: орден должен признать себя вассалом царя, платить дань, открыть свободу торговли для наших купцов, в нескольких прибалтийских городах размещались русские гарнизоны. Магистру следовало самому приехать в Москву или прислать вместо себя «знатнейших людей», «да за свои вины добити челом на всем том, как их государь пожалует». А дипломаты Фредерика II обязались уговорить ливонцев принять выработанные пункты. Для этого, по предложению датчан, Россия объявляла перемирие на полгода, с мая по ноябрь 1559 г.

После зимних русских рейдов в Ливонии царили полный разброд и паника, многие орденские чины и города склонялись к капитуляции. Как впоследствии писал Иван Грозный Курбскому (имея в виду не только его, но и Адашева с Сильвестром), «аще бы не ваша злобесныя претыкания, и з Божьей помощью уже бы вся Германия (т. е. Ливония) была бы за православными». Но «лукавого ради напоминания датского короля» орден на целых полгода получил передышку! А ведь Адашев был опытным дипломатом, он уже не один год руководил внешней политикой государства. Почему же он поверил, что датчане выполнят взятую на себя миссию? И на каких основаниях мог рассчитывать, что магистр послушается датчан? Имелись ли вообще хоть какие-то основания для такого, прямо скажем, безграничного доверия?

Глава 7. Крымский поход

Победы Ивана Васильевича над Казанью, Астраханью, крымцами, шведами, ливонцами создали ему огромный авторитет в народе. Он на деле проявил себя защитником подданных, готовым отразить и наказать любого врага. Земские реформы открыли путь к строительству могучего самодержавного государства. Что ж, его советники с этим не спорили. Сильвестр тоже внушал государю, что он — «самодержец всеа Россиа» и «Господь Бог… нарек тя… вождя и учителя всемирна». Но только на словах. Тот же Сильвестр смело брал на себя роль учить «учителя всемирна». Признавая, что власть его от Господа, сам решал, что именно «угодно» Господу. А каким образом претворять в жизнь решения царя, определяли Адашев, Курбский, Курлятев…

И в то время, когда Иван Васильевич старался укреплять самодержавие, «избранная рада» гнула совершенно в другую сторону. Конечно, государь не был слепым. Он замечал, что его политика искажается, преобразования тормозятся, благие начинания оборачиваются совсем не теми результатами. Появились сомнения в искренности и компетентности приближенных. Царь начал предпринимать собственные меры, чтобы выправить такое положение, что и проявилось во второй полосе его преобразований. Но и оппозиция делала свои ходы. Опять же, исподволь. Она постепенно усиливалась, продвигая «своих» людей в Думу, ко двору. Под шумок реформ протаскивала законы, если не прямо, то косвенно урезающие власть государя. На руку временщикам сыграла и война — государь нуждался в поддержке бояр-военачальников, должен был прислушиваться к их мнениям. А на командные посты опять назначались ставленники «избранной рады», приобретали популярность в войсках…

Казалось бы, идеи Ивана Васильевича восторжествовали. Он перестроил государственный аппарат, создал новую систему управления, ограничившую засилье аристократов. Но к этому моменту и оппозиция настолько укрепила позиции, что противостоять ей было уже трудно. Она чувствовала себя до такой степени уверенно, что сама предприняла первую атаку на государя! Выразилось это в «деле Сицкого-Прозоровского». В 1557 г. у царя и Анастасии родился сын Федор. Как полагалось, был составлен «двор» царевича, на его содержание отвели земельные угодья. А вскоре князь Прозоровский возбудил иск по поводу спорных земель. Ответчиком выступал князь Сицкий. По княжеским меркам иск был, в общем-то, пустяковым, на 150 четвертей (около 250 гектар). Но… дело в том, что Сицкий был женат на сестре царицы и представлял не свои интересы, а младенца Федора! И при этом Боярская дума запретила царю рассудить тяжущиеся стороны, составила собственный суд. Мало того, обязала Ивана Васильевича быть ответчиком и дать показания перед судьями. Выиграл, разумеется, Прозоровский…

Спрашивается, так ли важны были 150 четвертей? С такой площади владелец выставлял всего «полтора» воина. Нет, важен был прецедент! Царь должен подчиниться Закону. Не духу самодержавного русского права, а букве, как на Западе. Ясное дело, Прозоровский не осмелился бы затевать столь необычное для России дело, если бы не был уверен в мощной поддержке. Точнее, сам его иск мог быть только преднамеренной провокацией. Именно на «пустяках» следовало утвердить правило, что царь не самодержец, а всего лишь должностное лицо. Закон выше царя, а принимает законы и следит за их исполнением Дума, которая, таким образом, становится аналогом польско-литовского сената. А дальше уже она будет регулировать монарха и руководить «правовым государством».

«Избранная рада» тихой сапой подвела Россию к перепутью! К той точке, за которой самодержавие сводилось к чисто номинальному понятию, а государство сворачивало с пути Ивана III и Василия III к совершенно иной форме правления — аристократической олигархии. Но для осуществления такого поворота было важно, как дальше пойдет война. Победы укрепляли авторитет царя и его власть. А подорвать ее могли только поражения…

Но нет, конечно же, правительство Адашева-Сильвестра уверенно вело страну к новым победам! Еще более ярким, более грандиозным, чем прошлые! Вело по тому самому плану, в котором убедили царя перед Ливонской войной. Признавалось, что она фактически уже выиграна, а значит, надо сосредоточить усилия против главного врага — Крыма. Кстати, любопытно отметить: ливонцам после каждого удара предоставляли дипломатические паузы. А с ханом демонстративно отвергли даже саму возможность переговоров. Прибывших от него послов арестовали и отправили в ссылку.

В феврале 1559 г. на Днепр послали Данилу Адашева строить лодки и «промышляти на крымские улусы», на Северский Донец — Вишневецкого, тоже готовить флотилию и атаковать «от Азова под Керчь». А постельничий Игнатий Вешняков получил приказ ехать на Дон, соединиться с Вишневецким и строить там крепость, базу для походов на Крым. 11 марта Боярская дума приняла приговор собирать войско против хана. Возглавить его должен был сам царь, и Михаила Воротынского отправили на рекогносцировку в Дикое Поле «место рассматривать, где государю царю и великому князю и полкам стояти»…

Начало кампании было блестящим. Данила Адашев с 5 тыс. детей боярских, стрельцов и казаков на лодках спустился по Днепру. Здесь к нему присоединились 3 тыс. местных казаков. Вышли в море, захватив два турецких корабля, а потом высадились на западном побережье Крыма. Переполох наделали колоссальный. Татары в ужасе бежали в глубь полуострова, хан пытался собрать войско, но в неразберихе утратил управление своими подданными. Царские ратники и казаки две недели опустошали города и селения, набрали огромную добычу, освободили тысячи невольников и беспрепятственно отплыли назад. В устье Днепра остановились, среди пленных были турки, и Адашев отослал их к очаковскому паше с извинениями — объяснил, что царь воюет только с Крымом, а с Портой сохраняет мир. Паша и сам приехал к воеводе с подарками, заверил в «дружбе». Хотя своим визитом, видимо, задержал русских, а Девлет-Гирей успел оправиться, поднять воинов и ринулся к Днепру, чтобы перехватить флотилию у порогов. Куда там! Казаки и стрельцы заняли оборону на островах, отразили татар огнем, и хан, потеряв немало всадников, ушел прочь.

Победу одержали и донские казаки атамана Черкашина, разбили крымцев на Донце, прислав в Москву «языков». Вишневецкий уничтожил несколько отрядов, посланных ханом на Волгу, а Вешняков заложил в верховьях Дона крепость Данков. Эти успехи праздновались по всей стране. Летопись радостно извещает, что «русская сабля в нечестивых жилищех тех по се время кровава не бывала… а ныне морем его царское величество в малых челнех якоже в кораблех ходяще… на великую орду внезапу нападаше и повоевав и, мстя кровь христианскую поганым, здорово отъидоша». Да и впрямь было чему порадоваться. То крымцы к нам «в гости» ходили, а теперь и мы к ним пожаловали!

Однако «избранная рада» не намеревалась ограничиваться этими операциями. Считалось, что они лишь подготовили почву для основного удара. А теперь, как предусматривалось постановлением Думы, царь должен был двинуться с войсками для полного завоевания Крыма! Под руководством Адашева составлялись и зачитывались воззвания о крещении св. князя Владимира, о восстановлении креста над древним Херсонесом. Правда, было уже известно, что предполагаемый союз с Сигизмундом провалился, а стало быть воевать придется одним. Уже было известно, что Сигизмунд предъявляет претензии на Ливонию. Нет, такие «мелочи» были отброшены. Крымский поход все равно выдвигался на первое место. И инициатива датчан объявить на полгода перемирие как нельзя лучше соответствовала планам Адашева. Можно было направить на хана все силы. Войска выводились из Прибалтики и перебрасывались на юг. Курбский даже в эмиграции продолжал доказывать, какая редкая открывалась возможность, после Казани и Астрахани захватить еще и третье царство…

К чему это привело бы на самом деле? Сейчас мы с вами хорошо знаем, к чему привело бы — на примерах катастрофических Крымских походов Голицына в 1687 и 1689 гг., когда десятки тысяч воинов полегли в бескрайних степях без всяких боев, от зноя, жажды, изнурения, болезней. А ведь при Голицыне граница России лежала на 400–500 км южнее, чем при Иване IV. Крепости и базы снабжения продвинулись гораздо ближе к Крыму, идти требовалось меньше. В 1559 г. авантюра неизбежно завершилась бы гибелью армии.

Ну и, ко всему прочему, наступление на Крым вело к столкновению с Османской империей. А война с ней была для России абсолютно бесперспективной. Одолеть и сломить огромную державу, раскинувшуюся в трех частях света, наша страна в любом случае не могла. Значит, даже гипотетическая победа вела лишь к следующим войнам. По сути, реализовывался именно тот план, который уже давно пытались навязать московским государям папы и императоры. Русские и турки увязнут в борьбе, будут истощать друг друга, а пожинать плоды станут западные державы. Между прочим, как раз незадолго до этого, в 1557 г., в России вдруг появился Шлитте — тот саксонец, которого «избранная рада» 10 лет назад посылала на Запад нанимать специалистов и вести тайные переговоры. Просидев долгое время в тюрьме Любека, он каким-то образом бежал. Прибыл, конечно, без специалистов, весь в долгах, зато привез сделанные в свое время предложения папы и императора об унии и союзе против Турции. Царь подобные поползновения, естественно, отмел. Но политика «избранной рады», как мы видим, очень хорошо совпала с западными пожеланиями.

Подготовка шла полным ходом, полки уже стояли на Оке, подвозили обозы, к армии прибыл государь. Оставалось дать команду: вперед! И все же Иван Васильевич… не поддался. Нет, не было у него прежнего доверия к своим советникам. Перед ним разворачивали такие заманчивые перспективы, а он все равно сомневался. Причем стоит учесть, это сейчас нам известно, чем кончились походы Голицына, какие страшные потери несли в степях армии Петра І, Миниха, Ласси. В XVI в. таких исторических примеров еще не было, а царя уверяли, что дело-то совсем не трудное — пойти и овладеть. Если Крым запросто громят казачьи отряды, каким будет успех огромного войска…

Крымское ханство. Русское царство и Великое княжество Литовское в XVI в.

Тем не менее, царь решил еще раз проверить. Лично. Он вызвал «для совета» казачьих атаманов и воевод, уже повоевавших в степях. Кстати, перед тем, как планировать операцию, выносить вопрос в Думу, разве не следовало бы вот так же казаков порасспросить? Почему-то авторы проектов этого не сделали. Иван Васильевич сделал. И приказ на наступление не отдал. Понял, что идти через Дикое Поле нельзя. В войне с татарами он выбрал другой вариант. Ведь против хана уже нашелся очень эффективный метод борьбы — удары казаков по тылам и флангам. На них государь и сделал ставку. Приказал днепровским и донским казакам продолжать тревожить Крым. А их налеты, в свою очередь, использовал для дипломатического давления на хана, требуя от него мира. Отписал Девлет-Гирею: «Видишь, что война с Россией уже не есть чистая прибыль. Мы узнали путь в твою землю…»

Но следует отметить еще одно важное обстоятельство. Царь не начал поход, но официально и не отменил его. Слишком мощная сила противостояла ему — советники, военачальники, они опирались на решение Боярской думы. Иван Васильевич оказался не в силах стукнуть посохом по полу и перечеркнуть приговор высшего законодательного органа! Получилось, что по закону не имел права отменить. В течение лета, как признавал Курбский, приближенные наседали на монарха, снова и снова «царю стужали и советовали: или бы сам потщился идти, или бы войско великое послал». А ему пришлось уклоняться, просто спускать операцию на тормозах.

Ну а осенью выяснилось, что замысловатые политические комбинации Адашева, которые должны были обеспечить крымскую войну, полностью провалились и обернулись для нашей страны ох какими крупными неприятностями! Западным державам в полной мере пригодилось подаренное перемирие. Кеттлер сумел без помех провести переговоры с орденскими чинами, а потом с Литвой. 31 августа 1559 г. в Вильно был подписан договор о переходе Ливонии в «клиентелу и протекцию» Сигизмунда П. Причем магистр согласился на гораздо большие уступки Литве, чем требовал от него царь! Отдал «в залог» королю 6 крепостей, а за услуги по защите своей страны обещал после войны выплатить невероятную сумму в 700 тыс. гульденов. Но в договоре был пункт, показывающий, где намеревались добыть деньги. Литва и орден обязались «по-братски» разделить будущие завоевания в России! Речь шла уже не об оборонительной, а о наступательной войне!

Император Фердинанд за время перемирия успел созвать сейм. И в данном случае его князья, города, католики и протестанты, проявили чрезвычайно редкое единодушие. Имперский сейм решил выделить ордену 100 тыс. золотых. Большой заем магистру предоставил и герцог Прусский. Да и ливонские купцы, магистраты стали теперь щедро отстегивать деньги на войну, вводили дополнительные налоги. И коадъютор рижского епископа Кристоф Мекленбургский выехал в Германию набирать солдат. Впрочем, можно обратить внимание и на совпадение, случайное ли? Ведь как раз в это время, в 1559 г., папа Павел IV пошел на беспрецедентный шаг, обратившись с миротворческим посланием к Диане де Пуатье! Это позволило прекратить войну Франции против Габсбургов. Средства императора высвободились для помощи Ливонии. А масса наемников, сражавшихся на той и другой стороне, осталась «без работы». Кристоф Мекленбургский вербовал их целыми отрядами, грузил на суда и отправлял в Прибалтику.

Швеция пока вела себя тихо, но, видя изменение ситуации, понемногу смелела. Предоставила беженцам из Эстонии убежище на своей территории, начала негласно подкармливать Ревель деньгами. А «посредники» датчане себя не забыли. Сперва они повели переговоры с рижским архиепископом, переманивая его в подданство Фредерика П. Но почтенный иерарх предпочел отдаться Сигизмунду. Зато 26 сентября под власть Дании перешел эзельский епископ со своими владениями — Моонзундским архипелагом и западной Эстонией. Россия очутилась лицом к лицу против нескольких держав… Вот и прикиньте, от какой беды спас страну Иван Васильевич, отвергнув проекты своих советников? Каковы стали бы последствия, если бы русская армия погибла в степном походе?

Глава 8. Пятая колонна

Получая помощь со всех сторон, Кеттлер настолько усилился, что нарушил перемирие за месяц до назначенного срока. А дополнительный выигрыш он очередной раз получил за счет вероломства. Русские были уверены, что боевые действия прерваны. Магистр без предупреждений обрушился на войско воеводы Плещеева, стоявшее лагерем, и разгромил его, погибло больше тысячи ратников. После этого Кеттлер осадил Дерпт. Но гарнизон во главе с Катыревым-Ростовским уже успел изготовиться. Тех горожан, кого сочли ненадежными, изолировали — без репрессий, насилия, вежливенько собрали в ратуше и взяли под стражу. А магистра встретили огнем и вылазками, не давая приблизиться к стенам.

Царь не ожидал, что орден первым нарушит дарованное ему перемирие. В октябре 1559 г. он отправился с семьей на богомолье. Несмотря на возражения Сильвестра, от паломнических поездок государь так и не отказался. В общем-то, у Ивана Васильевича они оставались единственными «отпусками». Он и ездил на богомолья в самые спокойные месяцы, как когда-то Василий III на охоты, после летнего напряжения, военных кампаний. Да и где можно было лучше и полнее восстановить здоровье, душевные силы, как не в благодати русских монастырей? В этот раз международная обстановка оставалась неясной, и царь поехал не в северные обители, а поближе, в Можайск.

Но отрешиться от дел, помолиться и отдохнуть вместе с близкими не получилось. Сперва вдруг тяжело заболела Анастасия, в Можайске пришлось остановиться. А следом пришли тревожные вести из-под Дерпта. Причем в Прибалтике и войск-то было мало, летом их перенацелили на юг, потом детей боярских и стрельцов надо было распустить по домам. Царь велел срочно собирать армию, назначил командовать ею Ивана Мстиславского, Петра Шуйского и Василия Серебряного. Однако началась «беспута великая» — осенняя распутица, когда невозможно было проехать «ни верхом, ни на санях». Ратники не могли попасть к местам сбора, полки завязли, не в силах добраться до Ливонии.

А Иван Васильевич застрял в захолустном Можайске из-за «беспуты», из-за болезни жены. Но рядом с ним появился Сильвестр. Никогда он не сопровождал царя в паломничествах, а сейчас почему-то очутился тут как тут. И в тесном пространстве деревянного дома, поливаемого дождями, среди морей грязи, накалялись страсти. Государь разрывался и метался, не зная, что предпринять. Посылал гонцов к воеводам, понукал их, требуя всеми мерами ускорить движение. Гонцы неимоверными трудами добирались до адресатов. Но что могли ответить военачальники? И что они могли сделать? Писали ответы, ссылаясь на бездорожье, и измученные гонцы кое-как везли их обратно. Анастасии было совсем худо. Царь вызвал к ней немку Шиллинг, искусную лекаршу, недавно приехавшую в Москву, обещал ей огромную награду за лечение. Но опять пришлось столько ждать! Когда доедет? Успеет ли?

А в это время на государя наседал Сильвестр. Был все время под боком, в том же замкнутом пространстве, и зудел, поучал, давил. Болезнь жены, поражение в Ливонии, распутица — все это, как обычно, представлял проявлениями Божьего гнева. За что? Понятно за что. За то, что государь отказался следовать его советам, не пошел на Крым, не сокрушил «врагов Христа». Вот она и расплата. А теперь уже ничего нельзя поделать. Точнее — можно. Надо оставить Ливонию. Этой ценой примириться с Литвой, заключить с ней союз и сосредоточить силы против хана. Ведь ливонцы и литовцы все-таки «христиане». Поэтому православному царю правильнее сражаться не против них, а вместе с ними…

Те же самые деятели, которые так рьяно способствовали началу Ливонской войны, теперь считали необходимым свернуть ее! Получалось, что Россия разгромила орден только для того, чтобы подарить его Литве! А после этого русским требовалось любезно раскланяться с Сигизмунд ом, подружиться с ним, с императором, и ради «христианской дружбы» схватиться с татарами и турками. Мы не знаем подробностей споров. Вероятно, Иван Васильевич возражал, винил своих дипломатов за то, что они натворили. Но его обрабатывали другие советники из «избранной рады», доказывали свою правоту. Сильвестр, разумеется, шантажировал небесными карами, о чем вспоминал сам государь: «аще ли не так, то душе пагуба и царству разорение».

А рядом, за стеной, в душной постели лежал самый дорогой для царя, самый любимый человек, Анастасия. Задыхалась в горячке, колотилась в ознобе, обхаживаемая верными служанками, молилась на глядящие со стен образа, крястясь слабой, истаявшей рукой. Но когда появлялся муж, собирала всю волю и шептала высохшими, обметанными лихорадкой губами. Убеждала ни в коем случае не поддаваться, твердо противостоять натиску и уговорам. Не имея сил для себя, она отдавала их государю, чтобы помочь ему. А он силился помочь ей. Лаской, теплым словом, совместной молитвой. И эта поддержка для обоих оказывалась очень важной. Они сопротивлялись вдвоем, как два бойца, спина к спине, — против болезни и своры интриганов. Но, конечно, и их противники знали, кто укрепляет царя в его взглядах, кто является самой доверенной его советницей…

Переубедить монарха Сильвестр со своими присными так и не смог. Иван Васильевич был уже не тем перепуганным, податливым отроком, как после московского пожара. А потом в споре неожиданно добавились два весомых аргумента. Казаки перехватили на днепровском перевозе литовских гонцов, везших в Крым грамоту от Сигизмунда. Ее доставили царю. Король писал, что посылает к Девлет-Гирею «большого посла с добрым делом о дружбе и братстве» и обещает платить ежегодные «поминки», чтобы хан «с недруга нашего с Московского князя саблю свою завсе не сносил». И с этим «союзником» предлагалось мириться любой ценой! Вместе воевать против «врагов Христа»!

Вторым толчком стало донесение казначея Ф.И. Сукина. Пока Сильвестр обрабатывал государя, Адашев оставался в Москве, и Сукин сообщил, что временщик, пользуясь отсутствием царя, самовольничает в сношениях с литовцами, без согласования с кем бы то ни было берет курс на тесное сближение с ними! В конце ноября Иван Васильевич выехал в столицу. Анастасия чувствовала себя лучше, хотя еще не поправилась. Но оставаться в отрыве от Москвы и позволять «рулить» без себя больше было нельзя. Жена это понимала, терпела тряску, холод, перемогала слабость. А Сильвестр видел, что над его приятелем собирается гроза, и в дороге пытался выгородить его, восстановить контроль над царем.

Что произошло дальше, в точности не известно. Возможно, священник где-то проговорился. Или перегнул палку. Предполагают, что он опять решил разыграть из себя «пророка» — стал пугать царя смертью жены. Но у государя давно уже копилось негодование, сказанное стало последней каплей. И — свершилось. Иван Васильевич сразу, одним махом разорвал отношения с севшими ему на шею приближенными. Вернувшись в Москву, он первым делом, не обращая внимания ни на чью реакцию, реабилитировал лиц, пострадавших при разгроме партии Анастасии. Вернул ко двору и возвысил ее братьев Данилу Романовича и Василия Михайловича. Вызвал из ссылок их ставленников, родственников.

Впрочем, лидеры «избранной рады» никаким наказаниям и опалам не подверглись. Государь просто удалил их прочь, стал заменять другими людьми. Сильвестр покинул Москву, уехал на Белоозеро и постригся в монахи под именем Спиридона. Может быть, царь «намекнул» ему на такой вариант. Но вполне вероятно, что он ушел в монастырь сам, демонстративно. Ведь на самом-то деле пострижение вовсе не означало «политической смерти». Если изменятся обстоятельства, из монастыря вполне можно было вернуться, даже с повышением. Допустим, на кафедру епископа.

А Адашев в январе 1560 г. еще принимал литовских послов. Но выступал он сугубо «формальной» фигурой, от переговоров царь его отстранил, и продолжал их Василий Захарьин-Юрьев. Это посольство, в общем-то, не сообщило ничего нового. Оно лишь официально подтвердило то, о чем в Москве уже знали. Сигизмунд объявил, что магистр стал вассалом Литвы, требовал вывести войска из Ливонии, а в противном случае угрожал оружием. Но и литовцам уступок не обломилось. Им предъявили договор, где орден обязался платить дань, указали, что магистр не имел права передаваться Литве, и рекомендовали «не вступаться за изменников».

И такая твердость имела под собой все основания. Положение на фронте успело выправиться. Кеттлер взять Дерпт не смог. Постоял под стенами, а начиналась зима. Наемники из Германии к морозам не привыкли, могли взбунтоваться. Тогда магистр попытался захватить хотя бы городок Лаис, где стояли 400 стрельцов под командованием головы Кошкарова. Немцы разбили из пушек стены, пошли на приступ. Драка шла два дня, но наши воины отбили все атаки. А в это время уже стали подтягиваться посланные царем полки Мстиславского и Шуйского. Заходили Кеттлеру в тыл, грозя отрезать его от своих баз, и он поспешно отступил.

Русские развернули контрнаступление, разбили орденские отряды под Тарвастом и Феллином, двинулись к Мариенбургу Этот город стоял на острове, считался неприступным, но к нему подошли по льду. В осаде отличился талантливый артиллерийский начальник боярин Михаил Морозов. Он уже и раньше успел зарекомендовать себя, руководил бомбардировкой Казани. А под Мариенбургом умело расставил батареи, корректировал их огонь. Стены быстро были разрушены, и командор Зибург, не видя больше возможности обороняться, сдал город, получив за это разрешение уйти со всеми защитниками.

Летнюю кампанию теперь планировал сам Иван Васильевич, и приоритеты он изменил. Крымцев нейтрализовал уже испытанным способом. Гетмана Вишневецкого отправил в Кабарду, собрать горцев, казаков и «промышляти над крымским царем». На Дон послал воеводу Данилу Чулкова «а с ним казаков многих», чтобы допекали татарам и с моря, и со стороны степи вместе с союзными ногайцами князя Исмаила. Главный же удар наносился по Ливонии. В мае 1560 г. туда выступили 60 тыс. воинов с 40 осадными и 50 полевыми орудиями. Как раз с этой армией царь отправил на фронт своих бывших советников вместе с их приближенными — Алексея и Данилу Адашевых, Курбского, Вешнякова и др.

Хотя здесь необходимо сделать некоторые уточнения. В литературе нередко можно встретить утверждения о «талантливом полководце» Курбском, «герое Казани», о том, что царь назначил его «главнокомандующим». Источник этих сведений — мемуары самого Курбского, написавшего, будто Иван Васильевич послал его вместо самого себя. Но это один из красноречивых примеров, насколько опасно доверять его творениям. Под Казанью прославился вовсе не тот Курбский, не Андрей, а его брат Роман, позже умерший от ран. А Андрей там провинился грабежами. Он и впрямь участвовал в нескольких войнах, но ярких побед за ним не значилось. Что же касается Ливонии, то господам историкам стоило бы задуматься: а сколько может быть на войне главнокомандующих? Ведь по летописям и служебным документам хорошо известно, что руководил армией Иван Мстиславский.

Члены «избранной рады» получили посты достаточно высокие, но не первого ранга, соответствующие их «местам». Алексей Адашев стал третьим воеводой большого полка. Курбский и Данила Адашев возглавили сторожевой полк и в Ливонии чуть не вляпались в беду. Под Вайсенштейном Курбский решил атаковать корпус Фюрстенберга. Повел 5 тыс. воинов через болото и завяз, не мог выбраться целый день. От разгрома его спасло лишь то, что Фюрстенберг действовал еще хуже. Так и не ударил, ждал на сухом открытом поле. Полк перебрался через болото уже в темноте, но не стал ждать утра, открыл огонь по ливонскому лагерю, ярко освещенному кострами. Немцы всполошились, побежали, под ними обрушился мост через реку, и грубая ошибка действительно обернулась победой.

А ядро армии Мстиславского наступало на Феллин (Вильянди), один из крупнейших ливонских городов. Под Эрмесом орден собрал главные силы — оставшихся рыцарей, их вооруженных слуг. И это была последняя битва ливонских крестоносцев. Тех знаменитых, наводивших ужас крестоносцев, которые когда-то пытались покорить русские земли, которых побеждал св. Александр Невский в тяжелом Ледовом побоище. Но сейчас против ордена оказалось достаточно одного лишь передового полка князя Барбашина. 2 августа наша конница наткнулась на врага и с налета разметала его. В плен попали ландмаршал фон Белль, 11 комтуров, 120 рыцарей. Царские войска обложили Феллин. Основной вклад в победу опять внесла артиллерия Морозова. Она раздолбила стены, начались пожары, и город капитулировал. Русским досталась огромная казна, 450 пушек, сдался и бывший магистр Фюрстенберг.

Немецких наемников, оборонявших Феллин, воеводы отпустили восвояси. Но на тех, кто уцелел в боях, отыгрался Кеттлер. Он драконовскими мерами пытался подтянуть дисциплину и воинский дух у своих подчиненных. Защитника Мариенбурга командора Зибурга, невзирая на то, что он стойко оборонял город до последней крайности, предали даже не обычной казни, а замучили медленными пытками. А всех наемников, пришедших из Феллина в Ригу, магистр повесил как «изменников».

Но в те самые дни, когда в Ливонии наши воины торжествовали, когда писались победные донесения, разыгралась трагедия в Москве. Исполнилось мрачное «пророчество» Сильвестра — насчет Анастасии… О ее гибели в исторических работах тоже встречаются неточности. Пишут, что она так и не оправилась с осени, однако для этого нет никаких оснований. Ни одна летопись, ни один иностранный источник на продолжительную болезнь даже не намекают. Наоборот, есть упоминания о цветущем «здравии» царицы. Видимо, молодой и сильный организм преодолел недуг. А сообщения о новой болезни относятся только к лету.

В июле в Москве случился большой пожар. Царь отправил жену в Коломенское, а сам возглавил тушение. Мобилизовал бояр, чиновников, военных, поднял горожан. И отмечалось, что пожар «стоил битвы». В то время деревянные дома, уже охваченные пламенем, не гасили, это было бесполезно. Огонь останавливали, ломая постройки на его пути. Иван Васильевич находился в самом пекле в прямом смысле слова. Он лично руководил работами, его жизнь несколько раз была в серьезной опасности. Командуя пожарными бригадами, он «заезжал против ветра», а потоки пламени прорывались, кострами вспыхивали здания вокруг борющихся с огнем. На них несло тучи едкого, удушающего дыма. Когда казалось, что с бедствием справились, пожар возобновлялся… И все-таки Москву сумели отстоять.

Но как раз в связи с этими событиями современники упоминают, что Анастасии стало плохо. Ее опять старались выходить, привлекли лучших лекарей, всюду служили молебны о здравии, муж проводил бессонные ночи в молитвах у ее постели. И все же помочь не удалось. 7 августа царица умерла. Лишь в скупых строчках летописей мы можем увидеть, какое страшное горе, какое потрясение навалилось на Ивана Васильевича. На похоронах он не мог сам идти, «царя и великого князя от великого стенания и жалости сердца едва под руки ведяху». Много ли было в его тридцатилетней жизни тепла, ласки, уюта, искренней и верной любви? Сейчас все это рухнуло… Впрочем, рыдал и весь народ. Люди запрудили улицы, мешая траурной процессии, старались прикоснуться к гробу, называя покойную «матерью». Правительство пыталось, по обычаю, раздавать милостыню — нищие ее не брали. Говорили, что в такой день не хотят никакой радости…

Точный «диагноз» Анастасии был поставлен уже в XX в. при химическом исследовании останков. Содержание мышьяка в 10 раз, содержание ртути в костях в 4 раза, а в волосах в 100 раз выше максимально допустимого уровня. Ее травили не один раз, несколькими способами. Судя по всему, этим объяснялась и осенняя «болезнь». Тогда не сумели извести, а летом все же добили. В XVI в. химических анализов не делали, но признаки отравления знали, и обстоятельства смерти заставили заподозрить неладное. Началось расследование по поводу «чародейства» (в это понятие входило и отравительство).

Исполнителей нашли. Были арестованы уроженица Польши, некая Мария по прозвищу Магдалина, и пять ее сыновей. Кстати, прозвище для русских должно было звучать кощунственно. Св. равноапостольная Мария Магдалина, близкая ученица Христа, глубоко почитается православными. Это католическая традиция связала ее с блудницей, которую хотели побить камнями, — особенно популярной такая интерпретеция стала в эпоху Возрождения, когда понадобились эротические сюжеты картин, и художники ринулись живописать «кающихся Магдалин». Очевидно, прозвище полячки намекало на ее образ жизни. Но что самое примечательное, подобная сомнительная особа оказалась близка к Адашеву! Тут уж нити потянулись к нему и к Сильвестру. Вспомнили об их вражде к Анастасии, их высказывания о ней. Был составлен суд Боярской думы, царь включил в него и представителей духовенства.

Адашев перед этим был назначен воеводой во взятом Феллине, но с ним начал местничать второй воевода, Полев. И выяснилась любопытная вещь. Пока временщик был у власти, с ним почему-то не спорили даже высшие аристократы. Теперь же оказалось, что даже второразрядный Полев в списках костромских дворян стоит выше Адашевых! Царь оставил воеводой его, а бывшего любимца отправил в Дерпт, в распоряжение воеводы. Узнав об обвинениях, Адашев и Сильвестр обратились в Москву, просили вызвать их, чтобы оправдаться лично. Но Захарьины и некоторые другие бояре настояли, что присутствие в столице вчерашних могущественных вельмож, сохранивших многие связи, может быть опасно.

Воевода и стрелец. Русское войско времен Ивана Грозного

Суд подтвердил и доказал целый ряд их преступлений: незаконное управление делами от имени царя, злоупотребления, раздача своим «угодникам» городов и волостей, думских чинов, причастность к попытке переворота в 1553 г., злословия в адрес царицы (например, после отставки Сильвестра ее называли «Евдоксией», по имени византийской императрицы, развратницы и гонительницы св. Иоанна Златоуста, — как видим, лидеры «избранной рады» скромностью не страдали). Монахи Вассиан Веский и Мисаил Сукин дали показания, ставящие под сомнение православие Сильвестра. Но главный пункт обвинений, были ли временщики заказчиками убийства, остался недоказанным. Точнее, бояре сочли его недоказанным. «Чаровницу и Алексееву согласницу» Марию с сыновьями казнили. Относительно Сильвестра и Адашева многие судьи считали, что даже известная их вина заслуживает смерти. Но царь на это не пошел, остался выше личной мести. Впоследствии он писал, что за зло, сотворенное ему Сильвестром, намерен судиться с ним не в этом мире, а перед Богом.

Адашев не дожил до окончания суда. Его не арестовали, всего лишь отстранили от службы, он ждал решения своей судьбы в Дерпте и там «в недуг огненный впаде и умре». Или от болезни или не перенес стрессов. Ходили слухи, что он, страшась расплаты, принял яд. Но расследование этого не подтвердило (царь велел похоронить Адашева рядом с могилой отца, в угличском Покровском монастыре, а для самоубийцы христианское погребение исключалось). Хотя можно высказать еще одно предположение. Ведь на самом-то деле среди боярской оппозиции ранг Адашева был невысоким, его «вес» обеспечивался только близостью к царю. Когда же он утратил позиции и обнаружилась его связь с «Магдалиной», его могли устранить свои же соучастники. Оборвали возможность дальнейшего расследования. Не исключено, что именно по этой причине кое-кто из бояр поддержал предложение не вызывать подсудимых в Москву — чтобы не выложили лишнее.

Ну а с Сильвестром приключилась вообще странная история. Он был сослан в Соловецкий монастырь, и… современный исследователь Б.Н. Флоря нашел однозначные доказательства, что ни в какую ссылку он не поехал! Продолжал с удобствами жить в Кирилло-Белозерском монастыре. Сюда в 1561–1566 гг. ему присылал книги сын Анфим (его царь тоже не репрессировал, ограничился переводом из Москвы в Смоленск). Сильвестр отправил из Кириллова монастыря в Соловецкий большой вклад, 219 руб. и 66 книг. Вроде бы, собирался туда перебраться. Но настолько «не спешил», что вообще не собрался. В конце 1560-х душеприказчики дали посмертный вклад по нему не в Соловецкий, а в Кириллов монастырь. Поразительно, правда? Царь и боярский суд выносят приговор, а осужденный игнорирует! Объяснение может быть лишь одно: в структурах власти у Сильвестра остались очень влиятельные друзья, которые и позаботились спустить исполнение приговора в «долгий ящик».

Глава 9. На фронтах дипломатической войны

Горе горем, но можно ли было представить, что оно остановит или хотя бы прервет другие дела? Ситуация вокруг России накалялась, и требовалось участие царя. Собери все силы, зажми свои переживания в кулак и терпи. Выслушивай доклады, обдумывай, находи верные решения. А уж как ты себя чувствуешь, что творится у тебя на душе, знаешь только ты и Господь… Со времени смерти Анастасии минуло лишь две недели, а русское правительство стало снаряжать посольство к Сигизмунду П. Нет, о его вероломстве, о сношениях с Крымом не упоминалось. Наоборот, будто ничего не произошло и в Москве ничего не известно, литовцев снова соблазняли союзом и «вечным миром». А скрепить его предлагалось браком царя с одной из сестер Сигизмунда…

Принимать это за чистую монету, как делают некоторые исследователи, не обязательно. И ехидничать — не успела супруга умереть, как муж другую ищет — тоже не обязательно. В дипломатии допускаются еще и не такие вещи. А руководил русской дипломатией уже не Адашев. Руководил ею сам Иван Васильевич. Он не мог не понимать, что перспектива такого брака на самом-то деле нереальна. Ведь для того, чтобы стать русской царицей, сестре короля пришлось бы перейти в Православие. Мало того, Сигизмунд был бездетным — и государь становился ближайшим наследником престола Литвы. Разве допустили бы это католическое духовенство, польские магнаты?

Ради «вечного мира» и брака королю пришлось бы отказаться и от Ливонии. Неужели он согласился бы?

Зато царь хорошо знал другое: в Польше и Литве далеко не все паны желали войны. «Заманчивое» предложение должно было усилить раскол, породить слухи и обсуждения, поддержать «партию мира». Его обязаны были рассмотреть на сенатах и сеймах… Послам, которых направили в Литву, знать обо всех тонкостях было незачем. Но инструкции они получили соответствующие. Вовсе не «сватать» сестру короля, а всего лишь договориться о сватовстве. «Посмотреть» потенциальных невест, Анну и Екатерину, выбрать, какая из них покрасивее (выбрали Екатерину). Получить их портреты, разузнать о приданом… Семейная жизнь царя была отнюдь не «личной». Она принадлежала всему государству. И сам брак, и рождение детей, все это было долгом монарха и его жены, не менее важным, чем военные или финансовые дела. Анастасия и погибла в борьбе с врагами династии. Погибла как воин, на службе Отечеству. А теперь Отечеству должна была послужить даже ее смерть!

Точно так же, как Сигизмунд водил русских за нос, соглашаясь на «союз», так Иван Васильевич взялся водить его. Ведь король не мог открыто отвергнуть столь лестное предложение! На этом тут же сыграла бы его собственная оппозиция. Сигизмунду и его советникам пришлось ввязаться в переговоры, лавировать, искать благовидные отговорки. Указывали, что согласие на брак должен дать император, родственник Екатерины, что ей надо сохранить католическое исповедание. Причем король пребывал в уверенности, что обманывает царя, что в России не знают о его альянсе с ханом! Он продолжал тайные пересылки со шведами, датчанами, а в Москву направлял посольства будто бы договариваться о мире и сватовстве. Хотя «согласие» он сопровождал заведомо неприемлемыми условиями — отдать Смоленск, Северщину да еще и Новгород с Псковом…

Но в ходе этих игр достигалась главная цель Ивана Васильевича — выигрывалось время! Именно этого царь и добивался! После разгрома под Эрмесом и взятия Феллина орден «посыпался», как карточный домик. Русским сдались Тарваст, Руя, Верпель, ряд других городов. В Москве знали и особенности военной системы Литвы. Даже когда война будет объявлена, шляхта не сразу раскачается, будет собираться долго. Поэтому Иван Васильевич приказал воеводам развернуть форсированное наступление. Захватить Ливонию или основную ее часть, вырвать из-под носа у Сигизмунда — и пусть попробует отбить те же крепости. В данный момент это было вполне реально. Ливонцы были совершенно деморализованы, о самозащите уже не думали, магистру не верили…

Однако в замыслах царя сразу обнаружилось уязвимое место. Представители высшей аристократии, командовавшие войсками, выполняли приказы, как они сами считали нужным. Государь «понуждал» и торопил их, а они не очень-то и спешили. И действовали не так, как им предписывалось, а по собственному разумению. Например, был совершен поход в Северную Эстонию. Под стенами Ревеля наши ратники разгромили городское ополчение, перебив и пленив больше тысячи человек. Могли бы тут же, на плечах неприятеля, ворваться в город. Но не ворвались. Воеводы разорили неукрепленные пригороды и ушли. В другом походе, вопреки приказу царя — взять именно Ревель, на пути к нему отвлеклись, осадили Вайсенштейн. Простояли шесть недель: город окружали топкие болота. Из-за этого батареи поставить не смогли, на штурм не решились. Израсходовали запасы продуктов, фуража и отступили. Фактически воеводы свели боевые действия к обычным набегам. Старались пограбить, нахватать легкой добычи, толпы пленных — и как раз такими «успехами» оправдывались перед царем. Вон сколько трофеев и полона набрали! Значит победители, наказывать не за что.

Впрочем, тут надо сделать еще одно отступление. С началом войны ливонцы, поддерживающие их немцы, поляки и другие принялись распространять по Европе пропаганду о «зверствах» царских войск. О том, как «дикие» русские, ногайцы, черкесы режут всех подряд, насилуют до смерти женщин, вырывают детей из чрева беременных, пьют кровь, оставляют за собой выжженную пустыню. Писали, что экс-магистра Фюрстенберга и других пленных провели по Москве, избивая железными палками, пытали до смерти и бросили трупы на съедение птицам. Но даже поляк (и русофоб) Валишевский после изучения документов вынужден был признать, что «ливонские и немецкие источники не внушают к себе доверия».

В действительности оказывается, что тот же Фюрстенберг получил от царя поместья в России и через 15 лет после того, как его «замучили», писал брату из Ярославля, что «не имеет оснований жаловаться на судьбу». Конечно, не имел. Попал бы он после сдачи Феллина не к царю, а к Кеттлеру, вот там бы замучили. Из ливонских пленников был приговорен у смерти только фон Белль. Не царем, а по суду. За то, что участвовал в вероломных нападениях во время перемирия, в расправах над русскими пленными, а в Москве вдобавок нахамил государю и боярам. Да и то Иван Васильевич все же помиловал его, но приказ по какой-то причине запоздал, и ландмаршала обезглавили. А многие ливонцы поступали на царскую службу, кто-то добровольно переходил к русским, но и пленные видели, что это выгодно. И их принимали, селили в той же Немецкой слободе, где уже давно жили иностранные военные — немцы, шотландцы, англичане, французы.

В прочих «зверствах» также позволительно усомниться. Посмотрите-ка на карте, много ли места занимают Эстония и Латвия? Война там шла 25 лет. Если бы русские армии резали всех подряд и оставляли пустыню, что там уцелело бы? Да и зачем было резать, если земля считалась российской, а люди — царскими подданными? В карательных рейдах и впрямь угоняли эстонцев, латышей, бояре скупали их у воинов для собственных вотчин. Но эти пленные могли считать себя счастливыми, положение крестьян в России было не в пример лучше, чем в Ливонии. Ведь те орденские дворяне, которые признавали власть царя, сохраняли прежние владения и права, в том числе право собственности над крепостными. Однако местные крестьяне — как попадавшие к русским, так и оставшиеся под властью своих феодалов — вели себя покорно и лояльно. Случаев партизанской войны с их стороны не зафиксировано ни одного! С рассказами о «зверствах» это совсем не вяжется. Ну а сами по себе операции по «разорению» и грабежи в XVI в. не считались воинским преступлением, они входили в общепризнанные и распространенные способы ведения войны.

Хотя теперь-то царь требовал вовсе не этого! Он требовал захвата ключевых городов! А его распоряжения не выполнялись. Почему? Кое-кто из воевод действовал просто неумело. Другие не желали рисковать в трудных осадах и штурмах, разве не лучше было поживиться без особых хлопот? А третьи… тут напрашивается и иное объяснение. В целом картина очень уж смахивала на саботаж. Самый натуральный саботаж боярской оппозиции. Причем начался он как раз после того, как Иван Васильевич избавился от временщиков. Это можно считать даже закономерным, если учесть, кто оказался на командных постах. Сперва «избранная рада» выдвигала своих ставленников, потом и саму ее отправили в войска. И для таких командиров подобное поведение было вполне логичным: «Сам хочешь править? Ну-ну Попробуй».

Но результат был печальным. Вся вторая половина 1560-го и 1561 г. были потеряны впустую! План царя захватить Ливонию до начала войны с Литвой был фактически сорван. А распадом ордена воспользовались не русские, воспользовались другие. Датский король отдал Эзельское епископство своему брату Мангусу его отряды заняли г. Габзаль (Хаапсалу) и Моонзундские острова. В Швеции в это время умер Густав I, и корону получил его сын Эрик XIV, энергичный, вспыльчивый. В отличие от отца, он сразу вмешался в прибалтийские дела и принял в подданство Северную Эстонию. В мае 1561 г. в Ревеле высадились шведские войска.

Эрик принялся откровенно угрожать царю. Отписал ему, что император, польский и датский короли предлагают ему союз против России, что их послы уже находятся в Стокгольме. А ответ им будет зависеть от того, примет ли царь его требования — права сноситься с Москвой, а не с Новгородом, права вести в Ливонии собственную политику. Русских послов, поехавших в Швецию, встретили грубо, лютеране ради издевки угощали их мясом в постные дни. Международное окружение нашей страны стало уже не угрозой, а реальностью…

Тем не менее даже и в такой обстановке Иван Васильевич сумел найти блестящие выигрышные ходы! Шведам их претензии швырнули обратно. Открытым текстом было заявлено, что русские взяли уже два царства, которые вели себя слишком заносчиво. Напомнили, чем обернулась для Густава I прошлая война, и указали, что Россия никаких союзов не боится. Хотите — заключайте, но пеняйте на себя. В ответ на шведскую грубость послание было составлено в еще более грубых тонах. И это… отлично себя оправдало. Эрик сразу поджал хвост, летом 1561 г. он согласился заключить 20-летнее перемирие на прежних условиях. Но и царь немедленно сделал резкий поворот! Сменил «кнут» на «пряник» и заверил, что если уж по-хорошему, по-дружески, то он совсем не против договориться. Даже готов рассмотреть права Эрика на Северную Эстонию. И в дальнейших переговорах выработали соглашение на 7 лет, что русские и шведы в Прибалтике соблюдают нейтралитет.

Удалось найти компромисс и с Данией. Но совсем не такой, как со Швецией. Без всяких временных соглашений, а сразу и полностью царь признал права Фредерика II на Эзельское епископство — а король за это признал права Ивана Васильевича на остальную Ливонию (в том числе и на земли, занятые шведами и литовцами). Но ведь Сигизмунд II считал всю Ливонию своей, не признавал уступок, которые государь сделал Эрику и Фредерику! Таким образом, вместо «единого антироссийского фронта» царская дипломатия перессорила три державы…

Мало того, от датчан и шведов удалось добиться свободной торговли в их странах! В Копенгагене и ряде других городов русским купцам были выделены подворья. Из Нарвы отчалили корабли с воском, салом, льняными тканями, мехами. В казну потекли золото и серебро, в мастерские — медь, свинец, олово. Через Данию и Швецию русские купцы поехали и дальше, начали торговать в Нидерландах, Франции, Испании. За такое не жалко было уступить датчанам несколько островов. А стоит ли терпеть в Ревеле шведов, не поздно было решить через 7 лет. По истечении соглашения и после разборки с Литвой.

Здесь стоит подчеркнуть, Посольским приказом по-прежнему руководил дьяк Висковатый, но раньше, под началом Адашева, он почему-то не добивался таких прекрасных результатов. Наоборот, помогал строить внешнюю политику, потерпевшую полный провал. Сейчас изменилось только одно — действиями Висковатого руководил сам царь. Очевидно, и достигнутые успехи правомочно связывать как раз с его именем, с его идеями и решениями.

Русская дипломатия активно действовала и на южном направлении. С Османской империей старательно поддерживалась видимость дружбы. Послы царя и султана передавали взаимные любезности, велась бойкая торговля в Москве, Азове, Кафе, наши купцы регулярно посещали Стамбул. А одновременно Москва налаживала плодотворные контакты с Православной церковью в турецких владениях, посылала большую «милостыню» константинопольской патриархии, афонским монастырям, сербскому Хиландарскому монастырю и другим христианским центрам. Русские священники и монахи ездили на Балканы, а греческие, сербские, болгарские наведывались в Россию. Но это помогало решать и политические задачи. Среди балканских народов распространялось российское влияние. Они узнавали о могуществе и победах Ивана IV, утверждался его авторитет главного покровителя мирового Православия.

Однако «дружбой» с Турцией Москва отнюдь не ограничивалась. Она укрепляла связи и с противницей османов, Персией. Через Астрахань в нашу страну хлынули товары из Ирана, Закавказья. Казна получала огромный доход от таможенных пошлин. Очень выгодной для России стала перепродажа персидского шелка в Европу. А для шаха торговля была не менее важной. В 1555 г. он заключил мир с султаном, поделив Закавказье пополам. Но каждая из сторон готовилась при первом же удобном случае нарушить договор. Поэтому шах закупал в России ружья и пушки, вооружая свою армию. Что ж, царь продавал. Почему не продать, если хорошо платят? Опять же, Персия была отличным противовесом Османской империи. Пусть связывает и отвлекает турецкие силы.

Особое место в политике Москвы занимал Северный Кавказ. Он должен был стать барьером, чтобы перекрыть крымцам и туркам путь к Астрахани и Казани, защитить каспийскую торговлю. Он был и важным плацдармом, создающим угрозу Крымскому ханству. И Россия укрепляла свои позиции в этом регионе. Как уже отмечалось, царь несколько раз посылал в Кабарду Вишневецкого с казаками, помочь дружественным князьям против их врагов, привлечь для операций против хана. Отряды кабардинцев и черкесов воевали в Ливонии, привозили богатую добычу, и другие местные властители оценивали выгоды такой службы. Оценивали и то, что царь не вмешивается во внутренние дела своих кавказских подданных, не берет дань — в отличие от крымцев или персов.

В 1557 г. под власть Ивана IV попросился один из самых влиятельных кабардинских князей, Темрюк Идарович Сунжалей — он владел землями по Сунже, был соседом и союзником гребенских казаков. В Москву прислали посольства и властители Дагестана — князь Тюменский, наследник шамхала Тарковского Крым-шамхал. Но турецкая и крымская дипломатия тоже не дремала. Эмиссары хана и султана обрабатывали князей, сыпали золото, обещали военную поддержку. Шамхала Тарковского им удалось перетянуть на свою сторону. Он разбил Крым-шахмала и лишил прав наследования, собрал дагестанцев, чеченцев и начал набеги на князей, дружественных царю. Это ему дорого обошлось. Россия не замедлила помочь своим сторонникам оружием, боеприпасами. В 1559–1560 гг. кабардинцы и гребенские казаки совершили два похода в Дагестан, шамхала разгромили, он запросил пощады и вступил в переговоры: на каких условиях можно перейти в подданство Ивана Васильевича?

В эти годы на Кавказе, кроме гребенцов, появилась еще одна община казаков (впервые упоминается в 1563 г.). Она построила на Нижнем Тереке Трехстенный городок и поселилась в нем. В последующей переписке отмечалось, что «на Тереке волжские казаки громят» турецких гонцов, говорилось о казаках, «которые Волгою приходят в Терку». Отсюда видно, что нижнетерские казаки отпочковались от волжских. Может быть, они по царскому приказу или по приглашению гребенцов участвовали в войне против шамхала, а потом, найдя подходящее место, решили остаться в этих краях. В любом случае это тоже способствовало усилению русского влияния в здешних краях.

Царь по-прежнему оказывал покровительство донским и днепровским казакам. Они сохраняли полную волю, жили по своим обычаям, но Иван Грозный стал первым монархом, которого все казаки признавали «своим» царем. А Дон и Днепр прикрывали Россию, крымскому хану приходилось теперь оглядываться на фланги. Ну а вдобавок к этому украинские казаки в 1561 г. учинили смуту в Молдавии. Там господарь Александр стал настоящим бедствием для своих подданных. Разорял их, выжимал огромные налоги, а его чиновники и приближенные усугубляли гнет, грабили в свою пользу. Недовольство сурово пресекалось казнями, и назрел бунт. Возглавил его самозванец Василид. Он был типичным авантюристом, сыном рыбака с Крита. Шатался по разным странам, придумал себе знатную родословную. Особыми талантами он не обладал, но ему подсобили казаки. Изгнали Александра и посадили Василида на трон. Россия осталась вообще «ни при чем». Зато туркам, вместо того чтобы сеять мятежи в Казани и Астрахани, пришлось заняться собственными. И крымцев султан перенацелил на Молдавию.

С политикой и дипломатией оказалась связана и перемена в семейном положении царя. Духовенство и бояре давно уже побуждали его жениться. Человек молодой, в самом расцвете сил — а на Руси холостая жизнь не приветствовалась. Считалось, что каждый дом должен иметь как хозяина, так и хозяйку, в том числе государев двор и само государство. В ту эпоху не поощрялась и слишком долгая тоска по усопшим, это было большим грехом. Ведь покойный перешел в другую жизнь, не следовало ему мешать. Церковь дозволяла вдовцу или вдове вступать в брак уже через 40 дней после смерти супруга. Но Иван Васильевич не женился год.

Игру со «сватовством» к Екатерине Ягеллонке он отбросил еще до разрыва с Литвой, без всяких отказов со стороны Сигизмунда. Отбросил, когда в ней отпала нужда (откуда еще раз видно, что «сватовство» всерьез не замышлялось). В 1561 г. царю доложили, что у Темрюка Идаровича есть красавица-дочь Кученей. Ее привезли в Москву, окрестили с именем Марии. Выбор невесты был важным с политической точки зрения. Он прочно привязывал к России ключевой район Кавказа. Здешним князьям оказывалась огромная честь, они признавались равными с русской аристократией. А кавказские княжеские роды переплелись между собой браками, Мария-Кученей состояла в той или иной степени родства со многими из них. Теперь они роднились с самим царем! Кстати, Иван Васильевич становился родственником даже… Девлет-Гирея. Его любимой женой была двоюродная сестра Марии.

Да и сама юная кабардинка понравилась царю. Симпатичная, быстрая, сообразительная. Неужели государь согласился бы жениться на ней, если б не понравилась? Нет, он не забыл Анастасию. Не «отвлекался» от нее с новой супругой. Даже десятилетия спустя он писал о первой жене с искренней и глубокой болью, называл ее «моей юницей», из года в год посылал большие заупокойные вклады по ней в русские обители, на Афон. Но в личном плане Ивану Васильевичу после Анастасии, наверное, требовалась именно такая женщина, как Мария. Совсем не похожая на покойную — ни внешностью, ни манерами, ни темпераментом. Не напоминающая ее, не «заменяющая», а просто другая…

Но все же многое в жизни государя стало как будто повторяться. Как раз в это время он добился еще одного серьезнейшего успеха. Патриарх Константинопольский признал его право на царский титул (а стало быть, на преемственность власти от императоров Византии!). И в 1561 г., как и в 1547 г., прошла череда пышных торжеств.

Большая государственная печать Ивана Грозного

Тогда была коронация, а потом свадьба. Сейчас состоялась церемония благословения Ивана Васильевича на царство и освящения атрибутов его власти от лица Вселенского патриарха. А вслед за этим, 21 августа, было венчание с Марией. И так же, как 14 лет назад, они с женой пошли после свадьбы пешком в Троице-Сергиев монастырь…

Многое было похоже. Но события разворачивались иные. Распад Ливонии и пассивность царских воевод позволили Кеттлеру и рижскому архиепископу провести переговоры с орденскими чинами. Кого уломали, кого подкупили, кого запугали русской угрозой (или обвинением в измене). 28 ноября в Вильно было подписано соглашение, по которому орден вообще прекращал свое существование. Ливония полностью переходила под власть Сигизмунда. Кстати, сам Кеттлер при этом ничуть не прогадал — он стал герцогом Курляндии. То есть властителем уже не всей Ливонии, а ее южной части, но зато не выборным, а наследственным. И тотчас князь Радзивилл, назначенный наместником Ливонии, открыл боевые действия. Открыл в «лучших» западных традициях, то есть подло. Внезапно, без объявления войны его войско подступило к крепости Тарваст.

А одновременно вдруг выяснилось, что литовцы рассчитывают не только на свои силы и воинское искусство, но и на… измены среди русских. Радзивилл стал распространять воззвание, где Ивана Васильевича называли «бездушным государем без всякого милосердия и права», который «горла ваши берет», а посему дворян приглашали «из неволи» переходить под власть короля. Защитников Тарваста такие перспективы почему-то не прельстили, они храбро приняли бой. Но надежды врагов на боярскую оппозицию в полной мере подтвердились! Осада продолжалась пять недель, и в Прибалтике хватало русских войск. Однако князья Серебряные, Курбский, Курлятев вдруг вспомнили о своем достоинстве и затеяли местничать. Так и спорили о старшинстве, город помощи не получил и был взят. Хотя у Радзивилла сил было совсем не много. Как только царь произвел перестановки и Василий Глинский двинул на литовцев войска, они бросили крепость и отступили, а их арьергард был разбит…

Начало войны с Литвой ставило перед русской дипломатией новые задачи. Первым делом Иван Васильевич попытался вступить в переговоры с Крымом. Если и не добиться прочного мира, то хотя бы частично нейтрализовать его. В декабре 1561 г. написал Девлет-Гирею, что готов заключить мирный договор, заплатить «добрые поминки». Царь отправил в Крым посла Афанасия Нагого с большими суммами денег, заверял, что его «ссорили» с ханом только Адашев, Висковатый и Шереметев, которые уже наказаны. Конечно, это было лишь дипломатической отговоркой — Висковатый и Шереметев никаких наказаний не понесли и оставались на своих постах. Но хан ни на отговорки, ни на реальные предложения, ни даже на деньги не поддался. Уж он-то прекрасно осознавал, что России теперь придется трудно, понадобится перебрасывать войска на запад. А значит, пришло его время. Уже весной 1562 г. он решил испробовать нашу оборону. Погромил села на Северщине, но от Мценска был отбит и отступил.

Причем на южном фронте тоже проявилась измена. Князь Дмитрий Вишневецкий понял, что сногсшибательные перспективы, о которых наплел ему Адашев, рухнули, князем Крымским или Днепровским ему не бывать — и попросился обратно на службу Сигизмунду Король его обласкал, снова дал во владение ряд городов. Но большинство днепровских казаков гетмана не поддержали. Атаманы Савва Балыкчей Черников, Ивашка Пирог Подолянин, Ивашка Бровка и другие объявили, что отказываются ему повиноваться. Казаки созвали раду и выбрали другого гетмана. Им стал князь Богдан Ружинский. Он, как и Вишневецкий, был литовским магнатом, но симпатизировал России, а с татарами имел личные счеты — в крымском плену сгинули его жена и юная дочь. Казаки под началом Ружинского сообщили Ивану Васильевичу что остаются на его службе, и государь отнесся к ним с полным доверием. Выслал жалованье, боеприпасы, и отважные воины возобновили удары по ханским владениям.

А Вишневецкий плохо кончил. Служба королю ему быстро наскучила. Повиноваться кому бы то ни было и выполнять приказы королевских воевод он не желал. Его буйная натура требовала иного. Он собрал отряд казаков, сохранивших ему верность, и ринулся в очередную авантюру. Решил захватить престол Молдавии. Там еще не утихла буза. Василид проявил себя не лучшим правителем. Стал развратничать, вводить западные нравы. Чтобы получить помощь против османов, решил передаться польскому королю. А ко всему прочему, увлекся ересями. Турки на этом умело сыграли, распространяли информацию о его поведении среди подданных. Молдаване восстали и убили Василида. Султан утвердил господарем Стефана. Тут-то и явился Вишневецкий, надеясь свергнуть его. И ошибся, население к нему не примкнуло. Бывший гетман очутился на чужой земле в окружении врагов. В надежде выпутаться он согласился на переговоры, ему гарантировали безопасность, но схватили и выдали султану. Вишневецкого привезли в Стамбул и предали страшной смерти — повесили на остром крюке под ребро.

Глава 10. Снова измены

Лишь «задним числом» Сигизмунд II объявил царю, что он, якобы исчерпав средства к достижению мира, «должен прибегнуть к оружию». Указывал, что русские могут предотвратить войну, но для этого требуется вывести войска из Ливонии, да еще и оплатить все убытки, которые ей нанесли. После отставки Адашева Иван Васильевич нередко отправлял другим монархам личные письма, проявив себя не только хорошим литератором, но и психологом. Как уже отмечалось, Эрика XIV он резко поставил на место, и результат стал именно таким, как требовалось. А Сигизмунду царь написал умно, выверенно, но и хлестко. Конечно, не для того, чтобы блеснуть красноречием или доказывать королю свою правоту. Кому было доказывать-то? Но государь знал, что его ответ прочтут паны, он станет известен в Европе. Поддел Сигизмунда его ложью, предъявил доказательства его «миролюбия» — сведения о переговорах со шведами, грамоту к Девлет-Гирею. И резюмировал: «Итак, уже знаем тебя совершенно и более знать нечего».

Но королю удалось преодолеть сопротивление литовских сторонников мира. Для этого поработало католическое духовенство, папская агентура, Сигизмунда горячо поддержала мелкая шляхта, которой война сулила заработок и добычу. Сейм проголосовал выступить против русских. Тем не менее, боевые действия разворачивались вяло. Шляхта, по своему обыкновению, лихо отплясывала на балах, в пьяном виде бахвалилась перед дамами, но ехать сражаться не спешила. Наличных войск королю хватило лишь для того, чтобы занять отданные ему ливонские города. Несколько литовских отрядов вторглось на русскую территорию. Подступали к Невелю и Опочке, но осаждать их не стали, только разграбили окрестности. В ответ русская конница прошлась, разоряя села, до Витебска, Орши, Шклова. И литовский гетман (главнокомандующий) Ходкевич даже обратился к царским воеводам с весьма своеобразным предложением: давайте, мол, «не тратить» воинов в «бесполезных» боях. Действительно, в набегах отдувались крестьяне, невелика беда. А зачем благородным людям губить друг друга?

Впрочем, и без «джентльменских» соглашений некоторые бояре действовали еще хуже, чем против ливонцев. Вели себя пассивно, от столкновений с противником уклонялись. А в августе 1562 г. князь Курбский, имея 15 тыс. воинов, встретился под Невелем с 4 тыс. литовцев. Вместо того чтобы решительно атаковать и смять врага, он остановился, принялся маневрировать, да так безграмотно, что сам был атакован и разбит в пух и прах. Для Сигизмунда эта победа оказалась очень кстати, чтобы поднять дух подданных, преодолеть их сомнения и опасения. Королевская пропаганда раструбила о ней по всей Литве и Польше, не стесняясь преувеличивать масштабы боя, потери царских войск. Объявлялось о слабости русских, полном неумении воевать.

А вдобавок к плохому командованию среди российской знати начались открытые измены. Удивляться этому, в общем-то, не приходится. Перебегать на сторону казанцев, астраханцев или слабого ордена вряд ли кому-то могло прийти в голову, а на Литву боярская оппозиция ориентировалась уже давно. Вишневецкий стал не последним и не худшим нарушителем присяги. По крайней мере, послужив под царскими знаменами, он не захотел участвовать в войне против русских. Но вслед за ним перекинулись к Сигизмунду знатные вельможи Алексей и Гаврила Черкасские, были приняты на службу и повели подчиненных на вчерашних земляков и сослуживцев. Нашлись и другие предатели…

И при этом неожиданно выяснилось, что царь… не может наказать своих высокопоставленных подданных! По закону сделать этого не в состоянии! По тем самым законам, которыми сам государь хотел утвердить «правду», оградить простых людей от произвола. Но ведь и бояре, советники, не зря участвовали в законотворчестве, корректировали формулировки, исподволь проводили нужные им пунктики. Теперь же оказывалось, что судить знатное лицо может только Боярская дума. Кроме того, действовали право заступничества, закон о взятии на поруки. А боярские роды были связаны друг с другом родством, дружбой, знакомствами. В итоге Иван Васильевич опять столкнулся фактически с саботажем.

Первый раз это проявилось в деле Василия Глинского. Он, правда, не принадлежал к оппозиции. Наоборот, Иван Васильевич приблизил двоюродного брата в 1560 г., когда разогнал «избранную раду» и заменял прежних советников. Чем конкретно провинился Глинский — неизвестно, летописи упоминают лишь сам факт проступка. В данном случае вряд ли речь шла об измене. Возможно, вельможа возгордился своим возвышением, допустил злоупотребления. Или не выполнил какой-то приказ. Царь не заключал его под стражу, не предавал суду, ограничился опалой. Но она была очень короткой, сразу нашлись заступники, с ходатайством обратились церковные иерархи, и в июле 1561 г. Иван Васильевич опалу снял. Глинский принес дополнительную присягу и был прощен.

А в январе 1562 г. вскрылась уже явная измена. Арестовали Дмитрия Вельского, собиравшегося бежать в Литву. Среди аристократии он был первым по рангу!

Вельский был родственником государя, возглавлял Боярскую думу Ох, каким подарком он стал бы для Сигизмунда! Вокруг такого деятеля можно было создать «альтернативное правительство», развернуть агитацию, попытаться вызвать раскол и смуту в армии… Но все же царские служилые люди не напрасно кушали свой хлеб, каким-то образом вычислили, пресекли. Улики были бесспорными. Мало того, что Вельский сносился с королем, он уже получил «опасную грамоту», пропуск для перехода линии фронта. За такое отправляли на плаху.

Но куда там! Дело даже до суда не дошло. С «печалованием» выступил митрополит, а пятеро бояр выразили готовность взять Вельского на поруки. Конечно, государя не обрадовало столь дружное выгораживание изменника, однако он смог выдвинуть лишь косвенные препятствия. Назначил огромный денежный залог, 10 тыс. руб. Остановило это бояр? Ничуть. Инициаторы тут же собрали больше ста представителей знати, согласившихся войти в состав поручителей, — по сотне сбросились, и все. Царь включил в поручную запись еще одно условие, раньше такое не применялось никогда. Указывалось, что поручители отвечают за Вельского не только деньгами, а собственными головами. И это не остановило! Подписали запросто. Неужто казнят сто с лишним человек из княжеских и боярских родов? В марте 1562 г. Вельский был освобожден, снова возглавил Думу.

В сентябре того же года царь наложил опалу на Михаила и Александра Воротынских «за их изменные дела». В чем именно состояли «изменные дела», мы опять не знаем, документы до нас не дошли. Наказанием была ссылка, Михаила на Белоозеро, Александра в Галич. Но уже вскоре большая группа бояр выступила поручителями за Александра Воротынского. Царь увеличил залог по сравнению с Вельским — назначил 15 тыс. руб. Нет, взаимовыручка знати легко преодолела и этот «барьер». Опять присоединилось больше ста человек, и сумма получилась посильной…

А в октябре 1562 г. арестовали Курлятевых. И вот их дело было совершенно необычным. В принципе, Дмитрий Курлятев, один из лидеров «избранной рады», многократно заслужил суровый приговор — за участие в махинациях временщиков, неисполнение военных приказов, неоказание помощи гарнизонам Рингена и Тарваста, но все сходило ему с рук. Теперь же без видимых причин кара обрушилась как на него, так и на его семью. За что?.. Разумеется, причина была. Но не в настоящем, а в прошлом. Если суд над убийцами Анастасии завершился всего лишь казнью рядовых исполнителей, то это не значило, что дело было «закрыто» и забыто. Со временем всплывали новые факты, обстоятельства, что-то становилось известно при расследовании других измен. И вскрывались злодеяния, которые раньше удалось спрятать.

Ответ на вопрос, в чем состояла вина Курлятева, Иван Васильевич дал через много лет в послании Курбскому: «А Курлятев был почему меня лучше? Его дочерям всякое узорочье покупай, а моим дочерям проклято да за упокой?» Это не прямое указание, а намек — но намек, вполне понятный Курбскому. Он может быть понятен и нам, если вспомнить: дочери царя были отравлены во младенчестве (а Сильвестр использовал это как доказательства «проклятия», тяготеющего над родом государя за «грехи» предков и его самого). Преступление Курлятева было страшным. Причастность к убийствам детей. А если учесть, что мамками и няньками царских отпрысков служили родовитые аристократки, самая вероятная версия — что царевен опекала и приложила руку к их смерти жена Курлятева. Именно поэтому, в отличие от прочих опальных, боярина привлекли к ответственности вместе с семьей.

Уж такую вину царь никак не хотел оставлять безнаказанной. Но… он нашел единственный способ покарать преступников, чтобы снова не помешал боярский саботаж! Уже заранее понимал, что Боярская дума судить откажется или оправдает, соберется целая когорта поручителей. Поэтому Курлятева с женой, сыном и двумя дочерьми постригли в монахи и разослали по монастырям. Они вину за собой знали — протестовать не осмелились. А из монашества на поруки не освободишь. Впрочем, даже пострижение не для всех оказывалось бесповоротным. Стрелецкий голова Пухов-Тетерин, уличенный в предательстве и отправленный в Антониево-Сийский монастырь, сумел удрал в Литву, да еще и писал оттуда издевательские письма верному слуге царя Михаилу Морозову.

Сталкиваясь с изменами, Иван Васильевич искал надежных и преданных людей, менял государственное руководство. После женитьбы на Марии Темрюковне он составил новое завещание. Наследником престола остался царевич Иван, но Владимира Старицкого царь уже не назначил вторым по очереди наследником. Его, Вельского и других вельмож, проявлявших оппозиционные настроения, государь исключил и из списка потенциальных опекунов наследника. А в круг доверенных лиц царя вошли Иван Мстиславский, Захарьины-Юрьевы, их родственники, молодые князья Телятевский (участник следствия над Адашевым и Сильвестром), Горенский, талантливые военные вроде Басманова, прежде остававшегося в тени.

Главная сила боярских кланов, их «независимость», опиралась на обширные вотчины. Они являлись источником богатства аристократии. Вотчинник был полноправным «государем» в своих владениях. И хотя у него было отнято право казнить подданных, но строптивый холоп запросто мог сгинуть в боярском подвале, и поди докажи, куда исчез. Крестьяне, слуги, холопы из поколения в поколение работали на одну семью, привыкли считать боярина персональным властителем. Воины его дружины тоже были «потомственными», их предки служили предкам хозяина, сама служба подразумевалась — лично ему, а уж государству — как придется.

Иван Васильевич осознал это, и чтобы ослабить оппозиционную касту, начал предпринимать шаги по ограничению вотчинного землевладелия. Но, как нынче говорят, «в рамках существующего законодательства» сделать сумел очень мало. Указом от 15 января 1562 г. он запретил ярославским, суздальским, ростовским и другим «княжатам» продавать, менять, отдавать в приданое «вотчины их старинные». А выморочные и разорившиеся, залезшие в долги вотчины велено было отписывать на государя. Царь старался хотя бы добиться, чтобы самые могущественные из бояр не увеличивали своих владений за счет других. Но какие-то более радикальные меры в этом направлении не имели ни малейших шансов пройти через Думу.

И даже на войне, чтобы добиться перелома в ходе боевых действий и заставить воевод служить как положено, у Ивана Васильевича нашелся только один эффективный способ. Такой же, как под Казанью, — самому возглавить армию. Осенью 1562 г. он начал готовить поход на Полоцк. Цель наступления была выбрана весьма грамотно. Полоцк в то время являлся самым крупным городом в Белоруссии, ключевым пунктом всей системы литовской обороны. Он прикрывал дороги на Минск, Вильно, контролировал путь по Двине на Ригу. Правда, и укреплен он был очень сильно. Но именно поэтому литовцы не ожидали, что русские будут атаковать его. Займутся осадами других крепостей и увязнут — а крепостей на границе было много.

Царь рассудил иначе: сокрушить противника одним могучим ударом. Войско собиралось огромное. В литературе упоминается о 280 тыс. ратников, 89 тыс. обозных. Без сомнения, эти данные сильно преувеличены. Русские могли называть подобные цифры, запугивая врагов, а литовцы — оправдывая свое поражение, но на самом деле такое количество людей и лошадей трудно было бы пропитать в зимних условиях. Все вооруженные силы России насчитывали около 300 тыс. человек, а часть их требовалось оставить в Ливонии, на юге, в Поволжье. Известно, что в походе участвовали 30 тыс. детей боярских, 6 тыс. казаков, стрельцы, артиллерия, отряды служилых татар, и общую численность армии можно оценить в 120–150 тыс. Иван Васильевич сконцентрировал массу войск на одном узком участке и обеспечил здесь подавляющее превосходство над неприятелем.

Как раз к этому времени его дипломатические игры дали свои плоды. Шведский король, обрадовавшись нейтралитету русских, принялся жадно удовлетворять собственные аппетиты в Ливонии. Его войска захватили у датчан Габзаль, а у литовцев Пернов. И три державы сцепились в драке между собой. Причем датчане заключили с литовцами союз против шведов, но обманывали Сигизмунда, тайно сносились с Москвой и подтверждали договоренности, которых они достигли с царем. Словом, ситуация сложилась — лучше не придумаешь.

Поход провозглашался священным, освободительным. Ратники шли вызволять исконно русскую землю, своих единоверцев, на несколько столетий попавших под власть иноземцев-католиков, «христианских врагов-иконоборцев», «люторские прелести еретиков». Войско сопровождало многочисленное духовенство во главе с епископом Коломенским Варлаамом, везли святыни — чудотворную Донскую икону Пресвятой Богородицы, крест св. Ефросиньи Полоцкой. Правда, достичь внезапности все же не удалось. К литовцам сбежал видный аристократ Богдан Хлызнев-Колычев и известил их, куда нацеливается царь (очевидно, надеялся на щедрую награду за столь ценную информацию). Тем не менее Сигизмунд не успел ничего предпринять. Царь действовал стремительно. Марш был хорошо спланирован. Хотя в операции участвовали такие крупные силы, их распределили по разным дорогам, и по зимнему пути они двигались очень быстро. На Оршу, Витебск и другие крепости не отвлекались, смело оставляли их в тылу — государь справедливо рассчитал, что перепуганные гарнизоны напасть не посмеют.

23 декабря Иван Васильевич выступил из Москвы, а уже 31 января 1563 г. его полки осадили Полоцк. Король, узнав об этом, не поверил. Но поверить пришлось. Наши ратники, не теряя времени, установили батареи, и загремела шквальная бомбардировка. 7 февраля были разрушены и захвачены внешние укрепления — без всяких штурмов, неприятель бросил их под огнем артиллерии. К этому времени литовский гетман Радзивилл сумел набрать 40 тыс. шляхты (напомню, для учета общей численности надо умножить по крайней мере на 2), выступил из Минска, но его встретила русская конница и обратила вспять. А осажденные, когда им пришлось оставить внешние стены, очутились в страшной тесноте. Чтобы избежать этого, полоцкий комендант Довойна выгнал вон 20 тыс. набившихся в крепость крестьян, городской бедноты. По сути, обрек их на смерть — если русские не убьют, то умрут от холода и голода. Но царь принял их заботливо, велел приютить в лагере, одеть, кормить. А на крепость сыпались ядра. И горожане, узнав о милости Ивана IV к побежденным, насели на коменданта. 15 февраля Полоцк сдался.

Литва была в шоке и полной панике. Лучшая ее твердыня пала так быстро! Русские конные отряды, разойдясь из-под Полоцка, опустошали своими рейдами Белоруссию, Литву, и королевские сановники обратились к царю, взмолились о начале переговоров. Что ж, Иван Васильевич согласился. Даже даровал для этого перемирие на 6 месяцев. Самого царя к такому решению побуждало несколько причин. Пора было распустить армию, воины утомились в напряженном походе, в грязных литовских местечках среди ратников начался сыпной тиф. И к тому же изначально государь не собирался воевать с Литвой, это Сигизмунд влез в конфликт. Теперь грозная Русь наглядно продемонстрировала свое могущество, и если паны захотят мириться, со стороны царя никаких препятствий не было. Пожалуйста, в любой момент. А если не захотят, ну и ладно, можно было повторить такой же поход на Минск или Вильно.

Но город, взятый героизмом и кровью наших воинов, Иван Васильевич уступать уже не собирался, демонстративно добавил в свой титул звание великого князя Полоцкого. И сам Полоцк становился русским. Его приводили в порядок, освящали. Возглавить здешнюю епархию царь назначил нового, уже не литовского, а российского архиепископа Трифона Ступишина, ученика и постриженника св. Иосифа Волоцкого. И, наверное, такой выбор был не случайным: многолюдный торговый Полоцк считался гнездом и рассадником ересей. Католикам оставаться в городе и исповедовать свою веру не возбранялось, но их костелы были разорены — в ответ на их погромы православных церквей. А многочисленную колонию местных евреев царь приказал крестить. Ведь Полоцк стал частью России, а по указу 1549 г. иудеям проживать и торговать в нашей стране запрещалось.

Иностранные источники утверждали, что отказавшихся утопили в Двине — несмотря на то, что они предлагали «много тысяч флоринов выкупа». Псковский летописец также отмечал, что евреев, не принявших крещения, государь велел «с семьями в воду в речную вметати». Но сообщения о массовом утоплении ни малейшего доверия не вызывают. Ну посудите сами, какой еврей под угрозой смерти отказался бы креститься? По иудейской вере обманывать «гоев» допустимо. Если не верить в таинство Крещения, то почему же не окунуться — это не является отступничеством. Обратите внимание и на даты. Царь был в Полоцке с 16 по 26 февраля. Как бы получилось «в воду речную вметати» несколько тысяч человек, если река была подо льдом? Скорее всего, Иван Васильевич просто перенял методику, действовавшую в Испании. То есть распорядился крестить евреев, а тех, кто будет уличен во лжи и тайном отправлении иудейских обрядов, вот их и предписывалось в воду «вметати».

Иван Грозный. Фрагмент казенной части пушки «Ревельский лев» 1559 г.

Впрочем, слухи о «зверствах» могли иметь под собой еще одну основу. Массовое крещение полоцких евреев, по-видимому, состоялось не в храмах (их было всего несколько, да еще и пострадали при бомбардировке), а в Иордани, прорубленной во льду. Вот сюда-то их и согнали с семьями, чтобы окунать «в воду в речную». И ясное дело, для них это вряд ли было очень приятным. Необходимость раздеваться на снегу и лезть в прорубь они, наверное, и впрямь восприняли как разновидность смертной казни или угрозу таковой. Но тут уж, как говорится, о вкусах не спорят — русским-то зимнее купание в Иордани нравилось. И по меркам XVI в. это отнюдь не являлось каким-то вопиющим злодеянием. Раз вы оказались на территории другого государства, то извольте подчиняться его законам.

А тем временем вся Русь снова славила своего царя, праздновала еще одну его великую победу. Снова весело и восторженно звенели колокола, снова сыпались награды на воевод и ратников. Иван Васильевич возвращался домой сквозь этот перезвон, сквозь толпы людей, всюду выходящих на дороги, чтобы поздравить и приветствовать своего защитника. Он и сам радовался вместе с народом. В праздничном ликовании, в отблесках яркого весеннего солнца на победоносных саблях, доспехах, окладах икон отходили на второй план и боярские интриги, и злопыхательство, и оппозиция. Сейчас все это выглядело совершенно мелким, тусклым, грязным.

Государь в своей радости готов был примириться со всеми. Неужели такой грандиозный успех не сблизит, не объединит? Ведь свои же, русские! Он преднамеренно подчеркивал заслуги оппозиционера Владимира Старицкого (на самом деле очень незначительные — он проделал поход в царской ставке, и не более того). На обратном пути Иван Васильевич специально заехал к нему в Старицу, гостил и пировал с двоюродным братом и его матушкой Ефросиньей. Да, казалось, что многое повторяется… Победа, торжества. А Мария, как когда-то Анастасия, провожала его в поход беременной — и тот же самый боярин Траханиотов прискакал навстречу, сообщил о рождении сына Михаила. В Москве, добравшись после молебнов до своих палат, усталый царь снова целовал молодую жену и милого младенца…

Увы, повторялось не только хорошее. Михаил прожил всего пять недель. Может быть, умер от естественных причин, а может… кто знает? И вскоре Иван Васильевич с Марией отправились в Переславль-Залесский, в Никитский монастырь. Тот монастырь, где государь и Анастасия когда-то зачинали Ивана после смерти Дмитрия. Поехали на освящение построенного там храма св. Никиты Столпника. Но, наверное, и другое пытались повторить… Многое повторялось, но жена рядом с царем была уже другая. С любопытством разглядывала красивыми большими глазами незнакомые ей русские места, природу. Не так уж твердо выучив русский язык, трогательно просила монахов молиться «об устроении земстем и мире всего православного христианства». Но и до «мира», до «устроения» было далеко. Измены тоже повторялись.

Пока продолжался полоцкий поход, перебежали к врагу дворяне Сарыхозин, Непейцын, а воеводы Стародуба князь Василий Фуников и Иван Шишкин-Ольгин (родственник Адашевых) сговаривались с литовцами, чтобы сдать им город. Правда, не получилось, их дела раскрылись, обоих арестовали и отправили в Москву. А Владимир Старицкий и его мать протянутую им руку дружбы отвергли. Наоборот, очередной триумф государя и его доверие разозлили их, и они принялись организовывать заговор. Так же, как после взятия Казани. Верховодила, как и прежде, Ефросинья. Вот она-то примиряться не собиралась, о правах сына на престол никогда не забывала. В 1560–1561 гг. подарила Троице-Сергиеву монастырю покрывало с надписью, что «сей воздух» изготовлен «повелением благоверного государя князя Владимира Андреевича, внука великого князя Ивана Васильевича, правнука великого князя Василия Васильевича Темного». Заявка, прямо скажем, не слабая. Не только выпячивалось происхождение, но и сам Владимир производился в «государи», да еще и «благоверные».

Летом 1563 г. дьяк старицких князей Савлук Иванов узнал, что они готовят заговор против царя и его семьи, хотел сообщить в Москву. Но Евросинья с Владимиром пронюхали о его намерении. Опасного свидетеля заковали в кандалы и бросили в тюрьму. Прикончить не успели. Или рассчитывали подольше помучить, или выпытать, кто еще среди их окружения сохраняет верность царю. Но у дьяка среди дворовых нашлись друзья, он сумел переслать письмо Ивану Васильевичу. Государь срочно послал гонцов в Старицу, потребовал Иванова к себе. «По его слову» начались «многие сыски». И посыпались разоблачения!

Раскрылись новые «великие изменные дела», а попутно добавилось и старое. Например, всплыла давняя попытка побега в Литву Семена Ростовского — выяснилось, что Ростовский в тот раз действовал не сам по себе, а был связан со Старицкими. То есть еще семь лет назад Старицкие через него установили контакты с Сигизмундом. Владимира и Ефросинью взяли под стражу. Но нет, в обиду их не дали! Без промедления включились «защитные механизмы». Последовало ходатайство митрополита и духовенства. А Дума явно не выражала желания судить заговорщиков. Если оказалось невозможным наказать Вельского, то царского брата тем более. Да и Ивану Васильевичу при таком раскладе получалось неудобно требовать наказания родственников.

Начались переговоры государя, бояр, церковников, и был выработан весьма мягкий компромисс. Старицкие покаялись перед Освященным Собором, и царь «гнев свой им отдал». А после этого Ефросинья, как бы по собственному желанию, постриглась в монахини в Воскресенском монастыре на Белоозере. В обитель ее отправили «со всеми удобствами», определили щедрое содержание. Ее сопровождали слуги, 12 ближних боярынь, которым дали поместья близ монастыря. А брату царь вернул удельное княжество, только заменил его бояр и чиновников своими людьми. По сути, заговор остался безнаказанным. Иван Васильевич разве что постарался застраховаться на будущее, изолировал главную смутьянку и удалил от Владимира верное ему окружение. Что же касается стародубских изменников-воевод Фуникова и Шишкина, то и они были помилованы.

Глава 11. В паутине интриг

На Руси было неладно. Иван Васильевич знал это. Он не мог этого не чувствовать. Достигнутые успехи странным образом тормозились и сводились на нет. Преступники уходили от ответа. Царь на каждом шагу натыкался на скрытое противодействие, которое парализовывало его власть. И существовали какие-то силы, направлявшие это противодействие…

В 1563 г. государь лишился сразу нескольких близких людей. Умер ногайский князь Исмаил. Его место занял сын Тинехмат, совсем не похожий на отца. Друг лишь до тех пор, пока это будет выгодно. В ноябре умер брат царя Юрий. Он оставался недееспособным, но ведь — родной брат. А смерть Юрия приближала к трону Владимира Старицкого, подогревала его амбиции. Расхворался и святитель Макарий. Чувствуя, что силы покидают его, он решил уйти в монастырь. Но Иван Васильевич уговаривал его остаться. Потому что знал: в Церкви тоже неладно. Некоторые иерархи вели какие-то закулисные дела с боярской оппозицией, выступали с ней единым фронтом. Если уйдет Макарий, друг и наставник государя, кто займет его место? Святитель все-таки согласился не оставлять свой пост, но подняться ему было уже не суждено, 31 декабря он преставился.

И выяснилось, что на главенство в Церкви претендует архиепископ Новгородский Пимен. Документы показывают, что он в этот период проводил в Москве чуть ли не больше времени, чем в своем Новгороде. Его престол считался вторым по рангу после московского. Готовя почву для своего избрания, Пимен использовал в качестве козыря и привилегию, которую несколько веков назад новгородские владыки получили от патриарха — носить белый, а не черный клобук, ставить печати красным воском. Такого отличия не имели даже митрополиты.

Но в отношении него царь имел какие-то основания для недоверия. Какие в точности — мы не знаем. Имеются данные, что Пимен был близок к Владимиру Старицкому. Созвав Освященный Собор, Иван Васильевич, сперва поднял вопрос о белом клобуке. Добился того, что иерархи признали: подобная привилегия ущемляет приоритет первосвятителя Руси. Поэтому право носить белый клобук и ставить красные печати было распространено на митрополита и на архиепископа Казанского. (В Соборах участвовали родственники царя, и представляется не случайным, что решение о клобуке князь Владимир Андреевич не подписал.) И лишь после того, как Пимен потерпел поражение, царь перешел к выборам. На пост митрополита он сумел провести своего духовника, старца Чудова монастыря Афанасия, бывшего протоиерея Благовещенского собора Андрея.

Но в это же время, когда решались церковные проблемы, потерпел крушение стратегический замысел царя — принудить Литву к миру. Ведь в окружении Сигизмунда тоже знали: на Руси неладно. Знали гораздо лучше, чем сам государь, и играли соответствующим образом. Молили о перемирии, но использовали его для передышки. Обещали немедленно снарядить послов, но протянули время и прислали их только в конце 1563 г. Иван Васильевич предложил условия очень умеренные. Заключить перемирие на 10 лет, а за Россией остаются Полоцк и часть Ливонии. В общем-то, путь для торговли через Нарву уже открылся, можно было этим ограничиться. Нет, паны отказались. Что ж, государь предусматривал и такой вариант. Если Полоцка оказалось недостаточно, велел нанести новый удар, пусть одумаются.

Из Полоцка выступила рать Петра Шуйского, из Вязьмы — князей Серебряных. Им предписывалось соединиться, взять Минск и Новгородок-Литовский. Но 26 января 1564 г. под Улой армия Шуйского подверглась разгрому. Погибли командующий, князья Семен и Федор Палецкие, несколько воевод попали в плен, литовцы захватили весь обоз и артиллерию. А армию Серебряных гетман Радзивилл ловко нейтрализовал. Направил гонца с донесением о битве такой дорогой, чтобы он наверняка попал к русским. И воеводы, узнав о судьбе Шуйского, отступили к Смоленску. Победа праздновалась по всей Литве и Польше. Даже труп Шуйского привезли в Вильно, демонстрировали публике. Шок Полоцка был преодолен. Шляхта воспрянула духом, снова бряцала саблями. Вон как разнесли русских! И о том, чтобы просить мира, теперь даже речи не было.

А в Москве, когда начали разбираться в причинах трагедии, обнаружились явные признаки… предательства. У Радзивилла было довольно мало сил. С ратью Серебряных он вообще не рискнул вступить в бой. И Шуйского одолеть не смог бы. Но наши воины не знали, что рядом враг. Они шли по территории, которую контролировали русские. Доспехи, как это делалось в дальних походах, везли в санях. Двигались налегке, без строя, растянувшись по дороге среди лесов и болот. Зато Радзивилл прекрасно знал маршрут армии, устроил засаду в удобном месте. И удар нанес очень точный, прямо по ставке воевод. Потери-то оказались весьма маленькими, около 200 человек! Остальные 20 тыс. ратников, одним махом лишенные командования, просто бежали — и все вернулись в Полоцк. У Радзивилла не хватило воинов даже для того, чтобы преследовать и истреблять их… Началось следствие. По подозрению в измене были арестованы боярин Иван Шереметев и его брат Никита, наместник Смоленска. Но тут же, как водится, нашлись заступники. Целая плеяда представителей боярских родов выступила поручителями. Набрали 80 человек, готовых внести залог, и Шереметева освободили.

И вот тогда-то, в начале 1564 г., в Москве стали твориться дела странные и чрезвычайные. Были убиты без суда бояре Михаил Репнин и Юрий Кашин. Версию Курбского, что Репнин поплатился жизнью, отказавшись на царском пиру плясать в маске со скоморохами, мы сразу отбросим. Во-первых, Иван Васильевич никогда не был склонен к подобным развлечениям. Во-вторых, как раз в это время ему было совсем не до плясок: поражение в Литве, переговоры с Крымом, напряженная работа по выборам митрополита. Наконец, если таким образом «провинился» Репнин, почему пострадал Кашин? Да и сам Курбский запутался. То писал, что Репнина убили на пиру, а Кашина на другой день, когда он шел в церковь. Позже сообщал, что их убили вместе.

Но исследователи выявили истинную причину. Именно Репнин и Кашин, двоюродные братья из рода Оболенских, каждый раз выступали инициаторами поручительства за опальных и изменников! Как раз они являлись организаторами оппозиции и саботажа. Немного спустя к ним добавился третий убитый, Дмитрий Овчина-Оболенский. И опять же, версия иностранных источников представляется сомнительной: о том, что он грязно оскорбил Федора Басманова, назвав его наложником царя. Если так, то Овчина действительно заслуживал смерти — за оскорбление величества казнили во всех странах. Но обращает внимание, что он был близким родственником Репнина и Кашина. Отсюда следует куда более вероятная вина — соучастие в заговоре. А также и в измене, погубившей армию Шуйского.

Кстати, сами по себе эти три случая открывают перед нами поразительный факт! Царь получал информацию о заговорщиках, но не мог покарать их по закону! Понимал, что Боярская дума «своих» не выдаст, прикроет. А безнаказанность вызывала все более тяжкие последствия. И государю пришлось самому нарушать свои законы, отдавать тайные приказы покарать виновных. Иначе не получалось! Но, конечно же, и знать сразу смекнула, откуда ветер дует. Разразился скандал. О нем мы знаем мало. Известно лишь, что бояре устроили какой-то коллективный демарш, подключили митрополита, духовенство, и Ивану IV пришлось объясняться. Что уж ему говорили, что он отвечал, осталось за кадром, но больше подобные акции не повторялись.

Зато повторялось другое. В апреле бежал в Литву Курбский. Историки вслед за Карамзиным бездумно повторяют вопрос: было ли его бегство изменой? Хотя, наверное, не стали бы задумываться, считать ли изменником генерала Власова. Но вина Курбского была гораздо страшнее, чем Власова. Разбитый генерал в плену перешел на сторону врага. А князь стал предателем задолго до бегства. Уже после смерти Курбского его наследники представили в литовский суд документы, которые свидетельствовали: по крайней мере с 1562 г. он состоял в тайной переписке с гетманом Радзивиллом, подканцлером Воловичем и самим королем. Эти документы сохранились, но исследователи почему-то долгое время их «не замечали». Они были опубликованы только академиком Р.Г. Скрынниковым.

Впрочем, некоторые авторы, судя по всему, их видели. Так, Валишевский признавал: поражение под Невелем в 1562 г., когда Курбского разбили вчетверо меньшие силы, было «подготовлено какими-то подозрительными сношениями» князя с литовцами. Причем стоит подчеркнуть: к этому бывшему советнику Иван Васильевич относился весьма лояльно. Курбский не подвергся преследованиям за участие в делах Адашева и Сильвестра, не привлекался к следствию после смерти Анастасии. Его не наказали за позорное поражение. В походе на Полоцк государь назначил его воеводой сторожевого полка. Потом послал в Дерпт, но не так, как опального Адашева, а поставил наместником Ливонии. И в этой должности он предавал не только русских. По поручению царя он вступил в переговоры со шведским наместником графом Арцем, чтобы тот сдал замок Гельмет. Граф оказался понятливым, деньги любил. Подписали договор. Но Курбский через литовцев заложил Арца, и шведы его колесовали.

За князем, между прочим, значилась еще одна немаловажная вина, не политическая, а духовная. В своих последующих работах он выступал искренним почитателем «старца» Артемия Пустынника, осужденного Собором в 1554 г., нападал на Церковь, на «вселукавых мнихов иосифлянских», обвинял царя, что тот невиновных «еретики прозывати». Курбский был связан с жидовствующими. Но это выяснится позже. А в 1564 г. не кто иной, как Курбский, обеспечил разгром Шуйского. В трудах Скрынникова приводятся его письма к Радзивиллу, где сообщался путь движения армии, давались рекомендации, как лучше напасть на нее.

Царские чиновники продолжали распутывать обстоятельства дела, и князь понял, что попал под подозрение. А участь Репнина, Кашина, Овчины показывала, что высокое положение уже не гарантирует безопасности. Поэтому Курбский решил спасаться. Головоломных побегов придумывать не пришлось, уехал он без помех. Кто задержит наместника? Захватил с собой крупную сумму денег. Правда, литовские воины, встретившие князя, ограбили его, и он жаловался королю, что у него отобрали 30 золотых дукатов, 300 золотых и 400 серебряных талеров и 44 серебряных рубля. Добавим и такой характерный штрих. Курбский послал слуг занять денег у Псковско-Печерского монастыря. Очевидно, хотел воспользоваться моментом, пока его считают наместником, не знают о бегстве. Но монахи уже знали, денег не дали. Однако самое любопытное — проявляя такую заботу о деньгах и вывозя сумки с золотом и серебром, князь «забыл» в Дерпте жену и девятилетнего сына! Курбский совершенно не опасался за их жизнь и судьбу. Он был уверен, что царь на его родных отыгрываться не станет.

И оказался прав. Женщину и ребенка Иван Васильевич даже пальцем не тронул, отпустил их в Литву к главе семьи. Ну а убытки Курбского Сигизмунд компенсировал с лихвой, дал ему г. Ковель, Кревскую старостию, 28 сел и 4 тыс. десятин земли. В знак признательности князь выдал всю русскую агентуру в Литве и Польше и активно подключился к вражеской пропаганде. Ведь одно дело, когда агитационные материалы рассылает Радзивилл, а другое — когда их пишет «свой» князь, вчерашний сослуживец. А заодно, как нетрудно понять, это позволяло оправдаться самому, упредить обвинения в измене. Так появилось первое послание Курбского царю. Ивана Васильевича, пощадившего его близких, князь ославил «тираном», купающимся в крови подданных, истребляющим «столпы» собственного государства. Учтем: к этому времени лишилось жизни лишь трое «столпов». Но ведь послание и не предназначалось Ивану IV. Оно распространялось по европейским дворам, среди шляхты — чтобы не передавалась царю, засылалось для русских дворян, чтобы следовали примеру князя и вместо «рабства» выбирали «свободы».

Байку о том, как слуга Васька Шибанов, жертвуя жизнью, лично передал послание государю, как разгневанный «тиран» пронзил ему ногу посохом и, опершись на него, велел читать письмо, выдумал Карамзин. Выдумал от первого до последнего слова. Документы говорят лишь о том, что Шибанов на самом деле существовал, во время следствия об измене Курбского был арестован и казнен как его соучастник. Все. Никаких иных данных о делах этого человека нет. Кстати, неужели допустили бы изменнического холопа к царю? Да и посох, которым можно пронзить ногу, — откровенная ложь. Если не верите, поэкспериментируйте (автор попробовал), возьмите эдакую заостренную штуковину и походите с ней по деревянному полу. Она втыкается на каждом шагу, приходится с усилием вытаскивать! Что же касается письма, то оно пересылалось никак не Шибановыми, его тиражировали в Литве и распространяли военными разъездами.

Но и Ивану Васильевичу нельзя было не отреагировать на пропагандистский ход. В ответ он пишет послание Курбскому. Большое, целую книгу. И еще раз зададимся элементарным вопросом: неужели требовался такой труд, чтобы ответить одному подлецу? Конечно, нет! Его послание тоже предназначалось не для князя. Личным будет второе, короткое письмо, где царь перечислит конкретные преступления Курбского, Сильвестра, Адашева, Курлятева и др. А первое было типичной контрпропагандой: рассматривались тезисы о «рабстве», «свободах», сути предательства, принципах царской власти. Разбирать переписку государя и Курбского мы не будем, это делалось много раз и с разных позиций. Но, думаю, любой, кто без предвзятого настроя прочтет сами тексты, сможет увидеть, кто прав — насколько письма царя честнее, прямее, логичнее, а вдобавок ярче и лучше написаны.

Однако информационная война стала лишь прелюдией настоящих сражений. Враги готовили сокрушающий удар. Сигизмунд на папские и императорские субсидии набирал большое количество наемников. А одновременно были предприняты тайные операции на флангах — с целью натравить на русских шведов и турок. В Швеции, как и в России, была сделана ставка на внутреннюю оппозицию. Эрик XIV, по примеру Ивана IV, старался укрепить свое единовластие. Знати это очень не нравилось, и она группировалась вокруг брата короля, герцога Финляндского Юхана. Это и использовали. Рядом с Юханом появились иезуиты, польские агенты, его умело обработали, женили на сестре Сигизмунда Екатерине Ягеллонке — той самой, которую «сватал» царь. Герцог стал готовить переворот. Но Эрик, узнав об этом, действовал без колебаний. Ввел в Финляндию войска, отправил брата в тюрьму, а оппозицию разгромил — создал новый карательный орган, королевский суд, и казнил более 300 человек.

А в Стамбуле дипломаты и агенты Сигизмунда, папы, императора действовали через подкупленных вельмож. Султана убеждали, что самое время напасть на русских, увязших на западе, навязали ему астраханского князя Ярлыгаша с «блестящим» планом: наступать по Дону, прорыть канал в Волгу, провести туда флот, и Казань, Астрахань упадут к ногам Турции, а России, очутившейся в окружении, останется только капитулировать. В Азов были отправлены корабли, артиллерия… На самом-то деле проект был невыполнимым: для его авторов главным было другое — толкнуть турок на север. Но Сулейман I был не таким простачком, чтобы безоглядно ринуться в авантюру. Он вроде бы собирался начать операцию, взвешивал, но приказ на наступление так и не отдал. Можно даже предположить, что он преднамеренно ввел в заблуждение западные державы, а сам вдруг нанес удар совсем на другом направлении — на Мальту. Правда, овладеть ею не смог, понес большие потери, и проект похода на Волгу отпал сам собой.

А Москву об этом плане известил не кто иной, как… Девлет-Гирей. Убеждал, что он противник таких действий, что это он предотвратил османское вторжение, предлагал заключить союз. Но и хан лгал. Пугая царя турецкой угрозой и выставляя себя «другом», он старался лишь выманить за это «подарки», а заодно заморочить русским головы и убаюкать их — в это самое время Девлет-Гирей готовил совместное наступление с Сигизмундом… И осенью 1564 г. загрохотало по всей границе. Радзивилл и Курбский с 70-тысячной армией двинулись на Полоцк, корпус Сапеги — на Чернигов, отряды Полубенского атаковали в Ливонии.

Служилые люди московского двора на Регенсбургском посольском съезде 1576 г. Гравюра XVI в.

Ну а когда царь направил полки на запад, хан бросил 60 тыс. конницы на Рязанщину Войск здесь почти не было. Спасли положение Алексей и Федор Басмановы, находившиеся в своем поместье. Они с дружиной слуг разбили татарскую разведку, узнали, куда идет орда, успели прискакать в Рязань и поднять жителей на оборону. Ожесточенные атаки крымцев были отбиты. А потом хан узнал, что к Оке выступили царские рати, и увел свое воинство, нахватав пленников. Лишь ширинский мурза Мамай задержался под Пронском, увлекшись грабежами, и поплатился: 3 тыс. татар перебили, 500 взяли в плен.

Атака на Полоцк также была отражена. Даже горожане, всего полтора года находившиеся под царской властью, успели оценить, насколько она лучше панской. Вместе с ратниками они вышли на защиту. Меткий артиллерийский огонь косил нападающих. А царь уже ждал, что неприятель обрушится на Полоцк. Сама логика подсказывала, что Литва после победы под Улой и измены Курбского, знавшего все военные секреты, должна перейти в наступление. Иван Васильевич правильно оценил, куда нацелится удар, и заблаговременно расставил на границе полки казанского царя Симеона, Пронского и Серебряных. Теперь они пришли в движение, заходя литовцам в тыл. Узнав об этом, Радзивилл поспешил отступить. А русские, преследуя его, еще и захватили крепость Озерище.

Под Черниговом войско Василия Прозоровского разбило Сапегу В Ливонии литовцы одержали победу над Иваном Шуйским и Шереметевым, но когда вторглись на Русь, их отбили от Красного. А воевода Бутурлин с конницей совершил рейд под Венден, Вольмар и Ранненбург, взяв 3 тыс. пленных. Грандиозная операция завершилась полным провалом. Но Сигизмунд все еще не желал угомониться, дал Курбскому 15 тыс. солдат и направил на Великие Луки. На королевской службе князь особой доблести тоже не проявил. В бои не вступал, городов не брал, зато разграбил и выжег вокруг Великих Лук все села, храмы, монастыри. Причем набег отличался исключительной жестокостью. Курбский и его орда наемников даже в плен крестьян не угоняли, терзали и резали всех подряд. Не щадили ни старых, ни малых, женщин убивали после глумлений и надругательств, хозяев — после пыток, вымогая деньги…

И в такой обстановке Ивану Васильевичу вдруг стало известно, что среди знати зреет еще один заговор! Он знал, кто в нем состоит. Узнал и о том, что готовится убийство всей его семьи… Вот и прикиньте, что же ему оставалось делать? Арестовать, судить? Все опять кончится ничем. Приказать устранить врагов без суда? Один раз он уже получил конфронтацию со всем боярством. Да и сколько можно? Неужели он не государь в своем государстве? Нет, он решил… уехать. Куда глаза глядят! Царский двор засобирался на богомолье. Но сборы были необычными. В обозы грузили всю казну, святыни — кресты и иконы. Объяснений не давалось. Озадачены? Не понимаете? Ну и шут с вами, ломайте головы. С собой царь позвал некоторых бояр и дьяков «з женами и з детьми» и 3 декабря, благословясь у митрополита, покинул Москву.

В Коломенском остановились на две недели — грянула оттепель, распутица. Это было одно из самых любимых мест Ивана Васильевича. Место, наполненное светом и прозрачной благодатью чистого воздуха. Высокий берег Москвы-реки, откуда перед государем открывалась необъятная ширь родных лугов, лощин, перелесков. Здесь белокаменным шатром вздымался храм Вознесения Христова, построенный в честь его рождения. Храм дивный и одухотворенный. Твердо и несокрушимо опирающийся на могучем основании, а свой крест устремляющий в бездонную высь. Раскрывающий и распахивающий эту высь святым крестом, соединяя собой земное и Небесное — так же, как обязан соединять сам царь. Здесь государь когда-то от души радовался, праздновал падение Астрахани. Здесь, в Коломенском, глядя на эту красоту, прощалась с мужем и умирала Анастасия…

И здесь же он переживал все накопившееся на душе. Это были очень трудные, очень болезненные раздумья. Мучительные, напряженные. Это был рубеж, обрывающий всю прошлую жизнь. Возвращаться в нее было нельзя. Предстояло сделать шаг в другую сторону. В какую?.. Нет, решение никак не могло быть легким. Ведь если уж отвлечься в исторические аналогии, государь оказался точно в таком же положении, в какое через 350 лет попадет… Николай П. С одной стороны, тяжелая война. С другой — «кругом измена, подлость и обман». Впрочем, ему-то пришлось вытерпеть побольше, чем Николаю Александровичу. Он испытал на себе жалкую долю сироты во власти временщиков. У него убили жену, нескольких детей. Кстати, вполне вероятно, что и в 1564 г. имела место попытка цареубийства. Например, упоминается, что у царя в те месяцы наблюдалось выпадение волос на голове и бороде. А это признак отравления ртутью — так же травили Анастасию. Известно и другое: после своего отъезда из Москвы государь стал принимать лекарства только из рук нового приближенного — Вяземского. Значит, получил основания для опасений. Да и лекарства ему раньше не требовались, здоровым был.

А выбор у Ивана IV и Николая II был, по сути, один и тот же. Первый путь — отречься от престола, и разбирайтесь сами, как хотите. В конце концов, царь не только глава государства, он еще и человек, его силы не безграничны. Но Иван Васильевич знал, чем это обернется. Засилье олигархов, анархия, развал — и гибель России, разрушение Православия. А он отвечал за страну перед Богом. Хотя существовал и второй путь… Когда позволила погода, государь со своим двором выехал в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда в Александровскую слободу. И к этому моменту выбор был уже сделан. С дороги царь начал рассылать приказы, призывал съезжаться к себе «выборных» дворян «изо всех городов… с людми, с конми и со всем служебным нарядом». Под рукой Ивана Васильевича собиралось внушительное, верное ему войско.

3 января 1565 г. гонец Поливанов привез митрополиту и боярам грамоту. Царь перечислял все вины знати и чиновников со времен своего детства — расхищения казны, земель, притеснения людей, пренебрежение защитой Руси, которую терзали все кому не лень, называл и измены, саботаж, покрывательство преступников. Объявлял, что он, не в силах этого терпеть, «оставил свое государство» и поехал поселиться, где «Бог наставит». Но он не отрекался от престола! (Да оппозиции только этого и требовалось, вмиг бы возвела на царство Владимира.) Нет, такого подарка Иван Васильевич заговорщикам не сделал. Он остался царем — и своим царским правом наложил опалу на всех бояр и правительственный аппарат. Все отстранялись от исполнения служебных обязанностей! Все дела останавливались, учреждения закрывались.

А одновременно дьяки Михайлов и Васильев привезли другую грамоту, зачитывали ее перед горожанами. В ней царь тоже разбирал вины знати, но заверял, что простые люди могут быть спокойны, на них он никакого гнева и опалы не держит. И Москва взбурлила, взорвалась. Народ поднялся за своего царя! Духовенство и бояре, собравшиеся на совещание в палатах митрополита, очутились в осаде. Люди требовали от них ехать к государю, уговорить вернуться. Москвичи и сами обратились к нему, просили, чтобы он «их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук сильных избавлял». Обещали, что готовы своими силами «потребить» лиходеев и изменников, пусть только царь укажет — кого?

К Ивану Васильевичу хотел отправиться митрополит, но бояре не пустили — боялись, что без него чернь начнет их крушить. Делегацию церковников возглавил архиепископ Новгородский Пимен (в период кризиса он опять «почему-то» околачивался в Москве). За духовенством двинулись бояре, дьяки, дворяне — прямо с совещания, не заезжая домой (попробуй заехать, если на улицах растерзать могут). Александровская слобода уже напоминала военный лагерь. Бояр и епископов остановила охрана, доставила к царю. Это была капитуляция. Делегаты молили Ивана Васильевича вернуться на царство, соглашались, чтобы «правил, как ему, государю, угодно», а над изменниками «в животе и казни его воля». Государь смилостивился. (И в самом деле смилостивился, ведь к Александровской слободе вслед за боярами хлынули десятки тысяч людей, грозя им расправой.) Но Иван IV общую опалу снял, а Думе и Освященному Собору продиктовал ряд условий. Царь получал право наказывать виновных без суда Боярской думы. Духовенство в его дела не вмешивалось. А для искоренения расплодившегося зла вводилось чрезвычайное положение — опричнина.

Глава 12. Сорванный поход

Весной 1567 г. эпидемия чумы пошла на убыль и угасла. Царь начал готовить мощный удар по литовцам и решил сам возглавить армию. Однако и противник успел оправиться. Король сумел набрать со своих налогоплательщиков достаточные суммы, получил новые займы, нанимал солдат. Причем выяснилось, что он и в этой кампании возлагает большие надежды на внутреннюю оппозицию в России. Сигизмунд и Ходкевич, сменивший на посту гетмана Радзивилла, заслали некоего Ивана Козлова, бывшего слугу Воротынских, с письмами к Вельскому, Мстиславскому, Воротынскому и Федорову-Челяднину Им выражали сочувствие, что они терпят от царя «неволю и бесчестье», приглашали перейти на сторону Литвы, обещая пожаловать уделы и прочие блага. Козлова перехватили русские. В измену четверых своих сановников царь не поверил. Да и Козлов на допросе под пыткой (в XVI в. это было узаконено во всех странах) смог показать лишь то, что должен был передать письма.

Шпиона казнили, а над Сигизмундом и Ходкевичем Иван Грозный подшутил. Сам написал им ответы от имени адресатов. Поддел короля, что он манит бояр «свободой», но является рабом собственных вельмож. Напомнил, что они «и королеву твою Барбару отравою с тобою разлучили, какие тебе про нее укоризны от подданных были». Намекнул, что короля тоже пытались извести и он «от панов твоих повольства» «повсегда прихварывал и есть не доброго здравия». Царь прекрасно знал генеалогию Гедиминовичей — Мстиславский и Вельский происходили от старших ветвей литовских великих князей и теоретически имели больше прав на престол, чем Сигизмунд. От их лица королю сообщалось: дескать, мы согласны получить уделы, если ты отдашь нам всю Литву, а сам уйдешь в Польшу, и будем все вместе жить мирно под властью царя, он будет защищать нас с тобой и от турок, и от татар, и от императора.

Словом, Иван Васильевич весело поиздевался над недругом, попавшим в столь глупое положение. Но… он ошибался. Не все адресаты были невиновными. Заговор возглавлял Федоров-Челяднин. И предавать ему было далеко не впервой. Он же еще 30 лет назад, после убийства Елены Глинской, будучи дядькой государя, предал Шуйским и его, и свою благодетельницу, мамку Аграфену Челяднину А за это унаследовал имения Челядниных, стал одним из богатейших бояр России. Был замешан в нескольких изменах, но всякий раз избегал наказания, достиг высшего чина конюшего. Благодаря заступникам в окружении царя опричные преобразования не коснулись его огромных вотчин, они раскинулись в разных уездах от Коломны до Белоозера.

Как сообщал Шлихтинг, «много знатных лиц, приблизительно 30 человек» во главе с Федоровым «вместе со своими слугами и подвластными» связали себя круговой порукой и «письменно обязались» совершить переворот. (В данном случае Шлихтингу было незачем лгать, он писал это в докладе королю три года спустя, когда уже сбежал в Польшу. С пропагандистской точки зрения было бы выгоднее, наоборот, представить бояр невиновными.) Среди опричников, охранявших царя, у заговорщиков имелись свои люди. Предполагалось схватить его во время боевых действий и выдать Сигизмунду, а на трон возвести Владимира Андреевича. И если литовский посланец Козлов погиб, то нашлись другие курьеры, изменники установили связь с неприятелем.

Осенью 1567 г. Иван Грозный повелел собирать армию в Великих Луках. Он планировал пройтись вдоль Двины до Риги и захватить крепости по этой реке. Таким образом отрезалась часть Ливонии, на которую претендовал царь, и панов подталкивали к принятию его условий. 20 сентября он выехал помолиться в Троице-Сергиев монастырь и направился на запад. По дороге встретил послов Колычева и Нагого, ездивших в Литву, узнал, что с ними обошлись по-хамски, оскорбляли и унижали. Иван Васильевич задержался в Новгороде, управил накопившиеся местные дела, а 24 октября продолжил путь к своим полкам. Но к нему вдруг стали поступать настораживающие сведения.

Оказалось, что король гораздо раньше русских, еще в сентябре, собрал большое войско в Борисове. Но ведет себя странно — маневрирует вблизи границ, ничего не предпринимая. Чего-то ждет… А от пленных и агентуры узнали, чего именно ждет. Переворота в России! Эти планы подтверждены документально, сохранилась переписка между Сигизмунд ом и Радзивилл ом, где упоминалось: литовцы действительно рассчитывали на выступление оппозиционных бояр. Царь данных документов, конечно, не читал, но он понял: нити заговора в любом случае должны вести к Владимиру Старицкому Двоюродный брат находился с ним в ставке, Грозный нажал на него, тот перепугался и заложил Федорова со товарищи. Продолжать поход после выявления заговора было бы безумием. 12 ноября у Ршанского яма состоялся военный совет, Иван Васильевич отменил операцию и вместе с Владимиром Андреевичем выехал в Москву.

И надо же, какое «совпадение»! Когда король узнал об отъезде царя, он тоже покинул войска, распустил армию и предоставил отрядам своих воевод действовать самостоятельно. Значительных успехов они не добились. Разорили и пожгли села на Смоленщине, подступили к новой крепости Ула, но их побили и прогнали прочь. Литовцы сумели захватить лишь другую крепость — Копие. Несмотря на то, что неприятель долгое время находился поблизости, она оказалась не готовой к нападению. При атаке воевода Петр Серебряный сбежал, второй воевода, Василий Палецкий, погиб, гарнизон перебили или пленили.

А в Москве шло следствие. В сентябре 1568 г. Федоров был казнен. Байки о том, будто Иван Грозный вызвал его к себе, заставил нарядиться в царские одежды, сесть на трон, а потом пырнул ножом, мы оставим для слишком «легковерных» любителей чужеземного вранья. Боярин вовсе не был неожиданно вызван к Ивану Васильевичу, он провел в тюрьме более полугода. Государь прекрасно знал, что сам он на царство не претендовал и не мог претендовать. И зачем стал бы царь пачкать руки о предателя? Неужто у него палачей не было? Где был казнен Федоров, тоже известно. В России, в отличие от Запада, смертные приговоры не приводились в исполнение в центре города. На «торгу» (Красной площади) осуществлялись лишь «торговые казни» — телесные наказания. А преступников лишали жизни где-нибудь на отшибе. Федорова казнили на Козьем болоте, иностранцы сообщали, что труп оставили там на несколько дней — продемонстрировать участь изменников.

Кто еще был казнен? Историки, цитируя перебежчиков, называют Ивана Куракина-Булгачова, князей Ростовских. Но Иван Куракин жил припеваючи и служил вплоть до 1577 г. Оставались на службе и некоторые из Ростовских. Среди жертв фигурируют также Владимир Курлятев и Григорий Сидоров, арестованные в г. Данкове. Хотя, согласно Курбскому и Карамзину, все Курлятевы уже давным-давно были репрессированы. Как видим, вовсе нет. Близкий родственник члена «избранной рады» занимал пост воеводы, пока не попался на собственной измене. Называют и грека Хозина, или Ховрина (у Карамзина он тоже был давно казнен как родственник Горбатого-Шуйского). Но вина грека, царского казначея, могла быть и иной, не политической. Например, в это же время казнили дьяка Казарина Дубровского — он не был изменником. Он просто за взятки «косил» от службы посошных людей, освобождал боярские хозяйства от выделения подвод для воинских перевозок. «Откосил» так, что в походе 1567 г. выявилась острая нехватка обозной прислуги, а транспорта не хватило даже под артиллерию. Провели расследование, нашли виновника и покарали.

В «синодике опальных» есть заслуживающие доверия упоминания о казнях в вотчинах Федорова. В коломенских селах — 20 человек, в Губине Углу — 39, в Бежицком Верху — 77, а всего около 200. Разумеется, это не крестьянское население обширных владений и даже не дворовые — у бояр холопы исчислялись тысячами. Судя по количеству, это только военные слуги, да и то не все, а доверенные. Те самые «слуги и подвластные», о которых писал Шлихтинг, участники отрядов, сформированных для переворота. Но это были именно подручные. А список «знатных лиц» со всеми натяжками до 30 никак не дотягивает.

Владимира Андреевича, сдавшего людей, которые добывали ему корону, царь опять простил. Не стал наказывать князя Серебряного, бросившего крепость и подчиненных. Поверил объяснениям беглеца, удовлетворил ходатайство заступившихся за него бояр и духовенства. А многих соучастников Федорова, судя по всему, сумели выгородить их тайные единомышленники среди опричников. Между прочим, это опровергает еще один миф: будто Иван Грозный самолично пытал арестованных или хотя бы присутствовал при допросах. Уж наверное, пытками из Федорова и его поделыциков вытянули бы гораздо больше знатных фамилий. Но их не прозвучало. Кто мог обеспечить это? Только Басмановы и Вяземский. Они возглавляли следствие, вели допросы.

А в результате у заговора была отсечена всего одна ветвь, основная часть уцелела. И уже вскоре она снова проявилась. Но следующая атака была нацелена не на царя, а на митрополита. Святителя Филиппа с самого момента поставлення настойчиво пытались поссорить с государем. Ему снова и снова повторяли жалобы на действительные или мнимые беззакония опричников. А Грозному в это же время внушали, что митрополит оппозиционер, вокруг него собираются заговорщики. Использовались разные предлоги. Например, во время одной из служб кто-то из опричников забыл снять тафью. Тафья — маленькая матерчатая шапочка, перенятая у татар. Ее носили под шапкой и «настоящим» головным убором не считали. Только Стоглавый Собор уточнил, что в тафьях находиться в церкви все же нельзя. Митрополит заметил нарушение, указал царю. Но опричник успел сдернуть тафью, а Ивану Васильевичу тут же «подсказали», что Филипп нарочно нападает на его слуг. (Кстати, историки потом переврали эту сцену — описали, будто сам царь и его свита вошли в церковь в шапках.)

В разных работах приводятся диалоги, где митрополит обличает Грозного, а тот гневается. Достоверными они не являются. Они взяты из опуса Таубе и Крузе, которые никак не могли быть свидетелями этих сцен — им, как иноверцам, запрещалось входить в храмы. На самом деле конфликт развивался иначе, без открытых скандалов. Басмановы и группировка Пимена сумели втянуть в интриги царского духовника Евстафия, и он начал «непрестанно явно и тайно носить речи непотребные» на Филиппа.

А капля, как известно, и камень точит. Вольно или невольно Иван Грозный охладевал к митрополиту, сеялись семена подозрений. Тем не менее, спровоцировать разрыв между царем и Филиппом крамольникам не удавалось. Государь соблюдал изначальную договоренность, в дела Церкви не вмешивался. А принимать наветы за чистую монету не спешил — он же знал, что группа иерархов ведет игру в пользу Пимена.

Но и св. Филиппа, несмотря на все усилия, оппозиция не смогла сделать противником царя. Когда раскрылся заговор Федорова, митрополит выступил в поддержку политики Ивана Грозного, публично обличал епископов, которые сочувствовали изменникам. А это было опасно. Как свергнуть царя, если первосвятитель осудит переворот, обратится к пастве? Ну а подхлестнуло злоумышленников еще одно обстоятельство. Св. Филипп обнаружил, что в Церкви сохраняется ересь жидовствующих, начал собственное расследование. И это было еще опаснее — позже открылось, что к еретикам принадлежал не кто иной, как Пимен.

Чтобы не допустить разоблачения, требовались экстренные меры, и крамольники предприняли их. Обвинили в ереси самого св. Филиппа, а заодно и в измене. Но царь не поверил, потребовал доказательств. Что ж, враги митрополита быстренько организовали «совместную» комиссию. От духовенства поехали в Соловецкий монастырь Пафнутий Суздальский, архимандрит Феодосии, а от опричных спецслужб Басмановы послали с ними князя Темкина-Ростовского. Комиссия с задачей легко справилась. Набрала 10 монахов, недовольных прежним настоятелем или подкупленных, игумена Паисия, которому пообещали сан епископа. Они и наговорили «доказательств».

Созвали Освященный Собор. Для его подготовки Пимен три месяца провел в Москве! Филиппа судила не светская власть, а церковная. Конечно, царь мог бы взять его под покровительство. Но не взял. Он же сам обязался не вмешиваться в церковные дела. Хотя, наверное, сыграло свою роль другое — долгое наушничество и клевета. Если митрополит в самом деле оппозиционер, враждебно относится к царю, с какой стати его выгораживать? Однако и судить его Иван Грозный не стал. Документы Собора утрачены, но известно, что епископы по разным вопросам сами обращались к царю. Следовательно, он в заседаниях не участвовал.

Главными обвинителями св. Филиппа были те же Пимен Новгородский, Филофей Рязанский, Пафнутий Суздальский. Свидетели выложили то, что от них требовалось, и Собор постановил низложить митрополита. А Басмановы постарались оформить это как можно более унизительно — публично, в Успенском соборе, во время праздничной службы зачли какие-то «ложные книги», сорвали облачение святителя, гнали его метлами и увезли в темницу Богоявленского монастыря. Впоследствии была придумана сплетня, будто царь в гневе казнил всех Колычевых, а заключенному послал отрубленную голову его любимого брата Михаила. Но это уж вообще голословная ложь. Двое Колычевых даже остались в ближайшем окружении государя, в опричной Думе. А брат Михаил с «отрубленной головой» жил еще 3 года и умер своей смертью.

Если же от выдумок перейти к фактам, то не мешает отметить: Освященный Собор потребовал смертной казни св. Филиппа, а Иван Грозный приговор не утвердил. Не духовенство смягчало гнев царя, а наоборот! Оно требовало смерти, а царь помиловал. Постановил сослать в Тверской Отрочь монастырь. Инициаторам гонений пришлось организовывать дополнительные меры предосторожности. Они отправили со св. Филиппом своего человека, пристава Стефана Кобылина, который «подправил» режим содержания, превратил ссылку в тесное заключение и изолировал святителя от внешнего мира.

а) Великий стяг царя Ивана Грозного. 1560 г.

б) знамя магистра Ливонского ордена

И все же реализовать свои планы оппозиция не смогла, Пимену митрополичий престол так и не обломился. Царь еще не знал, что он — второе лицо в заговоре, но не мог не видеть в нем карьериста и интригана. Выборы митрополита он без своего контроля не оставил и провел на этот пост архимандрита Троице-Сергиева монастыря Кирилла.

Глава 13. Османская угроза

В то время, когда царь вел войну на западе, важные события происходили и на востоке. В Средней Азии усиливалась Бухара. Хан Абдулла подчинил таджиков, одерживал победы над Хорезмом, казахами. А его брат Кучум одолевал вассала Москвы Сибирского хана Едигера. Из-за дальности расстояний царь не мог оказать реальной помощи подданному. А Кучум, кроме бухарских отрядов, привлек на свою сторону башкир, часть ногайцев, в 1563 г. разгромил Едигера, пленил и умертвил, провозгласив ханом себя. Но сибирские племена не признали власть узурпатора. Чтобы покорить их, ему пришлось ввязаться в долгие и нелегкие бои. Однако России Кучум побаивался. Направил в Москву посольство, согласился быть «под государевой рукой» и обещал платить такую же дань, как Едигер, тысячу соболей в год.

А на юге обстановка была напряженной. Девлет-Гирей даже слышать не желал о примирении, объявлял, что денежных выплат ему недостаточно и «многими кунами мысль моя утешена не будет». Требовал Казань, Астрахань. Передовой линией обороны против татар по-прежнему были казаки. Правда, Сигизмунду удалось оторвать часть днепровских казаков, привлечь к войне против русских, но этим соблазнились немногие. Те, кто шел в королевское войско, по сути становились наемниками, причем второго сорта — деньги, которые удавалось наскрести, предназначались в первую очередь шляхте и немецким ландскнехтам.

Большинство же казаков оставалось на Днепре. Да и то сказать, от противников короля украинцы никакого зла не видели, а вот от крымских «союзников» им доставалось очень крепко. В 1567 г., как раз когда ожидался переворот в России, Сигизмунд собрал большую армию, истратил на нее все средства и не смог вовремя послать дань хану. И Девлет-Гирей за такое прегрешение вполне «официально», испросив разрешение султана, устроил набег. Хотя понятно, что задержка дани была лишь хорошим предлогом — хватать полон по украинским селам было куда проще и безопаснее, чем лезть на русские крепости и полки.

Но казаки отвечали адекватно. Из Стамбула и Бахчисарая к Сигизмунду катились жалобы, что они «из года в год, зимой и летом» совершают нападения, угоняют скот, берут пленных. Писали, что в Черкассах, Каневе, Киеве, Брацлаве, Переяславле находится больше тысячи татарских женщин и детей, а дороги через степь стали настолько опасными, что гонцы с ханскими письмами не могут проехать в Польшу — приходится везти их кружным путем, через Турцию. Король реагировал, слал казакам гневные требования не трогать татар, угрожал карами. Зато от Ивана Грозного они получали деньги, оружие, боеприпасы. Вот и посудите сами, кого из монархов казакам было логично считать «своим», кому из них служить?

Государеву службу несло и донское казачество. Наблюдало за передвижениями татар, захватывало и пересылало воеводам «языков». Крымцы, разумеется, злились, при всяком удобном случае старались отыграться, нападая на казачьи городки — опять же, вдруг получится подзаработать, «ясырь» захватить? Чтобы противостоять врагу, одного героизма и воинского мастерства было недостаточно. Требовались сплочение, взаимовыручка. Сперва центром организации на Дону стало низовое казачество. Оно жило в отрыве от России, при опасности могло рассчитывать только на собственные возможности. И, чтобы действовать совместно, ряд городков объединился в Нижнее Большое Войско. А после того как в состав России вошла Астрахань, места у Переволоки стали более безопасными. Исчезла «преграда», разделявшая низовых и верховых казаков.

Но процессы централизации были далеко не автоматическими и не простыми. На Дону и его притоках оседали не только казаки. Были разбойничьи шайки, знать не желающие казачьих законов. Были «самостийные» атаманы, предпочитавшие жить сами по себе. Что ж, казаки Нижнего Войска умели быть дипломатами. Приглашали представителей других городков на круги, посылали свои делегации, вели переговоры. Важную роль в объединении Дона сыграл атаман Михаил Черкашин. О нем уже упоминалось в этой книге. Под его началом казаки впервые совершили морской рейд на Кафу в 1556 г., победили на Северском Донце в 1559 г. Вероятно, он участвовал и в ливонских, литовских походах. Казаки верили в его удачу, считали его «характерником» — полагали, что он может заговаривать пули и ядра, предсказывать будущее, и авторитет он имел огромнейший.

Впрочем, бывало и так, что авторитеты не действовали, а убеждения не помогали. Но тогда уж казаки не останавливались перед крайними мерами. Не хотите понимать и подчиняться большинству — не обессудьте. Некоторые городки брались «на щит», смутьянов и самостийников казнили. Однако благодаря этому донское казачество превратилось в единую силу, Войско Донское. Нет, в то время оно еще не имело четких войсковых и управленческих структур. Просто на казаков «всех рек», всех притоков Дона, распространялось общее войсковое право. Все городки обязаны были участвовать в ежегодных общих кругах, выполнять их решения, помогать друг другу, выступая «заедин». Но и такая организация оказалась крайне необходимой и весьма своевременной.

В 1566 г. резко изменилась ситуация в Османской империи. В венгерском походе умер Сулейман I, и на трон взошел Селим II. Султан, чье имя так и не украсили почетные титулы Великого, Непобедимого, Завоевателя. В турецком народе его прозвали Селим-Пьяница. И тут-то стало понятно, какие же силы поддерживали его, какие «друзья» его спаивали. Он круто изменил политику отца, немедленно прекратил войну на западе и вступил в переговоры. Сошлись на том, что император ежегодно платит 30 тыс. дукатов, а султан за это отдает ему почти всю Венгрию (кроме Трансильвании). Надо сказать, что большинство венгров было против, они предпочитали турецкое подданство Габсбургам. Но, невзирая на это, мир был подписан, и Селим развернул подготовку к другой войне…

В 1566–1567 гг. в Россию понаехали «турские купцы». Они регулярно бывали в нашей стране, но летописи отметили особенный наплыв. Естественно, среди них были не только купцы. Османская империя в ту эпоху славилась прекрасной разведкой. Турецкие эмиссары снова появились в Поволжье, у ногайцев, на Северном Кавказе. Казанские и астраханские сепаратисты обещали им, что как только к ним придут турки или крымцы, они поднимут восстание. Девлет-Гирей опять получил османские пушки и возобновил операции по покорению Кавказа. В Дагестане шамхал Тарковский и хан Тюменский объявили себя союзниками султана. Почуяв, что расклад сил коренным образом меняется, на сторону хана перекинулись ногайский князь Тинехмат, черкесские князья сочли, что теперь будет выгоднее рассчитывать не на покровительство царя, а вместе с крымцами грабить русских.

А на князей, сохранивших верность России, посыпались удары. И царский тесть Темрюк Идарович Сунжалей обратился в Москву. Просил прислать ратников, чтобы находились у него постоянно. Зять откликнулся. В 1567 г. из Астрахани был отправлен отряд стрельцов и заложил на Тереке, возле устья Сунжи, первую русскую крепость на Кавказе — Терский городок. В строительстве участвовали гребенские и нижнетерские казаки, вместе с царскими воинами они составили гарнизон. Но появление крепости на Тереке турки, в свою очередь, использовали для антироссийской пропаганды. Преподносилось, будто царь влез чуть ли не в османские владения, угрожает Закавказью, хочет захватить Азов. В 1568 г. Девлет-Гирей получил приказ султана готовиться к походу. В Крым приехал новый наместник Касим-паша, которому предстояло возглавить армию. С ним прибыли корабельные мастера, специалисты по осадам крепостей.

1569 г. начался с подлого удара Литвы. Отряд Полубенского, переодетый опричниками, подошел к Изборску Крепость была сильной, но кто посмеет не пустить приближенных государя? Литовцы захватили город, учинили резню и грабеж, погромили церкви. Закрепиться в Изборске они не успели, сразу же подошли русские войска и вышибли обманщиков. В ответ царь направил свои полки потрепать литовские земли.

Но по весне в Азове стали сосредотачиваться османская армия и флот. Корабли привезли артиллерию, команды землекопов, 2 тыс. янычар. Сухим путем пришли 15 тыс. спагов, отборной конницы. Присоединились 40–50 тыс. крымцев. Предстояло выполнить все тот же старый проект — прорыть канал из Дона в Волгу, провести туда флот и захватить Астрахань и Казань. Девлет-Гирей против плана горячо возражал, доказывал, что он нереальный. Предлагал вместо этого ударить на Рязань или Тулу. Но тут уж Касим ничего не мог поделать, приказ утвердил сам султан. А кто навязал Селиму эту авантюру, вскоре стало ясно. Султанский гонец приезжал к Касиму вместе с польским посланником! Уж кого-кого, а ляхов ничуть не волновало, что для турок план гиблый и невыполнимый. Главное, что для русских он был очень опасным: одно лишь появление османов на Волге должно было вызвать восстания в Астрахани и Казани.

И в июне началось вторжение. По Дону двинулось более 100 судов. Войско, по русским данным, достигало 90 тыс. человек (вместе с рабочими). Царского посла Мальцева, ехавшего к ногайцам, турки захватили в плен и везли, привязав к мачте — пусть увидит триумф султанского оружия. Казаки такой лавине сопротивляться не могли, да и не пытались. Многие из них находились на службе в Ливонии и Литве. А те, кто был дома, уходили, бросая свои городки. Однако план сразу стал давать сбои. Большие турецкие суда были не приспособлены для плавания по реке. То и дело садились на мели, их приходилось разгружать, стаскивать. Армада ползла до Переволоки полтора месяца и добралась лишь в августе. Касим-паша разбил лагерь и распорядился приступить к работам.

Царь в полной мере осознавал нешуточную угрозу. Еще в начале года, узнав от своей агентуры и дипломатов о цели неприятельского похода, он отправил в Астрахань воеводу Долмата Карпова с подкреплениями. А когда дошли вести о турецком наступлении, повелел собирать армию в Нижнем Новгороде, командующим назначил Владимира Старицкого. Военными талантами он не обладал, но было важно имя царского брата. Это позволяло избежать местничества среди воевод, должно было повлиять на волжские племена, чтобы удержались от восстания. Не дожидаясь, пока стянутся все силы, государь приказал экстренно послать в Астрахань «плавную рать» во главе с Петром Серебряным — посадить на струги тех, кто есть под рукой, и выручать город. Но князь, недавно бросивший крепость Копие, опять проявил вдруг робость. На Волге у турок и татар никаких плавсредств еще не было. Несмотря на это, Серебряный дошел лишь до Царицына острова, узнал, что на Переволоке стоят крупные силы, и, не пытаясь проскочить мимо них, отступил вверх по реке. Остановился, ограничившись наблюдением за противником.

Царь пытался использовать и дипломатические меры, его послы поехали к паше Кафы, выразили недоумение, что турки двинулись на Россию без всякого повода, без предъявления претензий, объявления войны. Паша пожимал плечами, уверял, что операция предпринята совсем не против русских, а против Ирана — эдакий глубокий обход через Каспий. Три дня он радушно принимал послов, угощал пирами, а на четвертый… бросил в тюрьму. Но одновременно Иван Грозный разослал и призывы к казакам. И вот это неприятель очень быстро стал ощущать! На помощь донцам прибыли 5 тыс. днепровских казаков с гетманом Ружинским, откликнулись и яицкие, волжские казаки, кабардинцы с гребенцами. А еще один отряд днепровских казаков совершил нападение на окрестности Очакова, угнал 15 тыс. овец, 3 тыс. волов, табуны коней.

Тем временем Касим-паша успел убедиться, что прорыть канал и впрямь невозможно. Велел перетащить суда волоком, с помощью катков, но они были слишком тяжелыми, ничего не получалось. Ну да ладно, тут же обозначился иной вариант. К паше прибыла делегация астраханских татар и заверила, что корабли ему не понадобятся. Пусть лучше турки быстрее наступают, а уж астраханцы обеспечат их судами, будут снабжать войско, откроют ворота города. И Касим согласился. Отправил флот с артиллерией и припасами обратно в Азов, а армия двинулась налегке, взяв лишь 12 орудий. 16 сентября турки и татары подошли к Астрахани, и «астороханские люди со многие суда к ним приехали». Начали строить осадный лагерь.

Спас Астрахань не Владимир Андреевич. Он долго ехал до Нижнего Новгорода, по пути устраивались торжества, чествования князя. И полки, собравшиеся под его началом, вообще ничего не предпринимали, так и простояли в бездействии. Астрахань спасли гарнизон Карпова и казаки. Воевода изготовил крепость к обороне, взял под контроль городские кварталы, ввел дежурства и патрулирование, чтобы не допустить мятежа, и ворота перед турками не открылись. А казаки развернули партизанскую войну, пресекли сообщение между армией Касима и Азовом и нанесли удар по тылам. Не по вражескому войску, а по изменившим астраханцам, захватили и разметали «многие суда». Отряды казаков явились к Серебряному, сообщили, что путь по Волге расчищен, и беспрепятственно провели его рать в город.

Для турок же казачий удар по астраханцам обернулся бедствием — они остались без снабжения. Перед ними была крепость с сильным гарнизоном. Штурмовать ее с 12 легкими пушками нечего было и думать. А вести осаду — значило зимовать в голой степи, в кольце казачьих отрядов. Припасов уже не хватало, голодные воины начали бунтовать. И 26 сентября Касим поджег лагерь, повел армию назад. Вскоре его встретили гонцы от султана и поляков. Селим писал, чтобы паша непременно держался под Астраханью до весны, что придет новая армия и вслед за Астраханью предполагается вторжение в саму Россию, об этом уже договорились с Сигизмундом. Поляки тоже убеждали Касима вернуться, обещали помощь — нанести удар и отвлечь русских на себя.

Куда там! Распространялся слух, что вслед за Серебряным идут многочисленные царские полки. А казаки клевали со всех сторон. Турки и татары сочли, что их уже окружают, запаниковали, и армия, теряя управление и дисциплину, покатилась дальше. Причем и прямой путь по Манычу оказался перекрыт казаками. Не зная их численности, пробиваться не рискнули, свернули южнее — пошли через степи и предгорья Северного Кавказа, без еды, по безводным местам. Падали кони, умирали люди. По пути подверглись ударам терских казаков и кабардинцев. Лишь через месяц жалкие остатки воинства добрались до Азова.

Ну а в завершение неприятельских бедствий казаки и в Азов подпустили «красного петуха». От пожара взорвались пороховые запасы, разрушив крепость. Погибла пристань со многими военными кораблями. Турецкий поход, намеченный на следующий год, после такого провала был отменен. А казаков Иван Грозный похвалил за верную службу и наградил щедрым жалованьем. Оценив такое отношение со стороны царя и вольную жизнь на Дону, часть казаков, пришедших с Ружинским, решила здесь остаться. В 1570 г. они основали Черкасский городок — будущую столицу Войска Донского.

Глава 14. Московское пожарище

На западе царь совершенно не гнался за территориальными приобретениями. Главной целью являлась балтийская торговля. Обладание всего лишь одним портом, Нарвой, давало России великие выгоды. По подсчетам шведского историка А. Аттмана, через Нарву в эти годы шло 94 % всего балтийского экспорта сала, 23 % воска, 42 % льна и конопли, 81 % пушнины. А Сигизмунд обращался к императору, датскому королю, даже к папе римскому (!), призывая пресечь эту торговлю, поскольку «московский государь ежедневно усиливается по мере большого подвоза к Нарве разных предметов, так как оттуда ему доставляются не только товары, но и оружие… и мастера, и благодаря сему он укрепляется для одоления всех прочих государей». На Балтике появились польские каперы, нападали на корабли, следующие в Нарву. Но это было дело поправимое. Иван Грозный завел своих каперов, нанял нескольких датских капитанов, чтобы они топили поляков. Гораздо хуже стало, когда в Стокгольме воцарился Юхан. Теперь пиратством занялись шведские моряки. Их было больше, базы располагались ближе. А ключевое значение играл Ревель, из этого порта можно было контролировать горловину Финского залива.

Когда стало ясно, что Швеция превращается во врага, царь попытался оторвать от нее Ревель мирным путем. Для этого он использовал уже знакомых нам шпионов Таубе и Крузе. Они, кстати, неплохо потрудились на поприще пропаганды. Написали пасквиль про Сигизмунда, который распространялся в Ливонии и был весьма популярен. А в 1569 г. их направили в Ревель. Иван Васильевич сулил ему статус вольного города, свободную торговлю в России, обязывался полностью сохранить самоуправление, не назначать свою администрацию, не вводить войск, не взимать налогов. Таубе и Крузе убеждали ревельцев, как хорошо жить под властью Грозного, какой он замечательный монарх. Но магистрат отказался. Почему? Да потому что нищая Эстония ничего не производила! Здешние купцы богатели исключительно за счет того, что сидели на выгодном месте, перепродавая товары из России и в Россию. Подчиниться царю — значило пустить на Балтику русских, и прощай барыши.

Ну а раз так, то Иван Грозный предложил союз Фредерику Датскому. Он понимал, что прочному присоединению Ливонии мешают не только политические факторы, но и разница русского и западного менталитетов — другие обычаи, стереотипы поведения, иная вера. И вызрела идея Ливонского королевства. Править в нем должен был брат Фредерика герцог Магнус. В 1570 г. он приехал в Москву. Царь радушно встретил его, обещал породниться — выдать за него дочь Владимира Старицкого Евфимию, дать в приданое 5 бочек золота. Магнусу он даровал королевский титул, несколько ливонских городков, отдал ему граждан, выселенных из Дерпта, и всех пленных немцев (при этом выяснилось, что пленные вовсе не были перебиты и замучены). К Магнусу отходили города, которые он с русской помощью отберет у шведов и поляков, он признавал себя вассалом царя, но условия ему предоставлялись самые льготные. Его королевство всего лишь платило небольшую дань, по призыву государя выставляло 3 тыс. воинов. Его подданным даже дозволялось беспошлинно торговать в России. Но они должны были свободно пропускать через свои земли русские товары и купцов.

По сути, Иван Грозный вернулся почти к тем же условиям, какие предлагались Ливонскому ордену в начале войны.

Государь желал восстановить мир и с Турцией. Рассудил, что после провала под Астраханью османы должны одуматься. К султану поехал посол Новосильцев. Донскому атаману Черкашину был направлен приказ проводить посла от Рыльска до Азова, и судьба этой грамоты довольно интересна. В 1860-х гг. было решено определить «старшинство» Казачьих Войск — по самому раннему сохранившемуся документу о службе России. Приказ Черкашину как раз и стал таким документом, по нему старшинство Войска Донского установили с 1570 г. В Стамбуле Новосильцев напомнил о прекрасных отношениях между двумя державами при всех прежних султанах, выразил удивление по поводу вторжения. Его приняли благосклонно, вежливо, но… вопрос о мире и дружбе обошли молчанием.

А с татарами мира тем более не было. В 1570 г. крымские царевичи совершили налеты на рязанские, каширские, новосильские окрестности. Появился и Девлет-Гирей. Его отряды были замечены у Тулы, прорывались к Дедилову Государь собрал на Оке армию во главе с Вельским и Мстиславским. Все лето положение оставалось напряженным, царь дважды сам выезжал к полкам вместе с сыном Иваном. Но татары в серьезные бои не вступали. «Прощупывали» рубежи, хватали полон, а получив отпор, сразу обращались вспять. Главный же удар нанес царевич Адиль-Гирей — по Кабарде. Отомстил ей за прошлогоднюю помощь русским. Терский городок устоял, стрельцы и казаки сумели отбиться, но Темрюк Идарович был разгромлен. Двое его сыновей попали в плен, сам он, раненый, скрылся в горах. Ряд других кабардинских князей покорились Крыму. Таким образом Девлет-Гирей взял под контроль почти весь Северный Кавказ и расчистил себе тылы для будущих операций на севере.

Укрепления Засечной черты. XVI в.

Для России в этот период куда большие бедствия принес другой враг, невидимый, — с осени 1569 г. возобновилась эпидемия чумы. Теперь она добралась и до центра страны, в Москве умирало до 600 человек в день, а к лету 1570 г. смерть опять перекинулась в западные районы. В Новгороде только в общих могилах, скудельницах, было погребено 10 тыс. человек (и либеральные историки не постеснялись причислить этих умерших к жертвам «погрома» Ивана Грозного, скромненько «замолчав» разницу во времени — казни происходили в январе, а погибших от чумы хоронили в сентябре). Как и в прошлый раз, поветрие совпало с засухой. А санитарные кордоны вновь нарушили подвоз продовольствия. Цена четверти ржи взлетела до 60 алтын, начался голод. В свою очередь, ослабленных недоеданием людей легко косили болезни.

И царь, и Церковь предпринимали экстренные меры, кормили голодающих из своих запасов, к акциям по оказанию помощи Иван Васильевич подключил купцов, земские и опричные структуры. Монастыри принимали и устраивали вдов, сирот, монахи самоотверженно ухаживали за больными, отпевали умерших, хотя при этом сами заражались и умирали. Государь ввел новые, еще более строгие санитарные правила. В городах учреждались специальные патрули, проверявшие улицы. Дом, где выявлялись заболевшие, переводился на режим карантина, входить и выходить из него возбранялось под страхом смерти. Из осужденных преступников и добровольцев с высокой оплатой создавались команды для сбора и перевозки трупов. Хоронить их предписывалось в особых местах, далеко от города. Запрещалось персональное отпевание, похоронный обряд осуществлялся сразу над всей скудельницей. По данным британского посла Дженкинсона, общее число жертв эпидемии оценивали в 300 тыс. человек, но эта цифра, конечно же, не точная. Кто их считал-то?

Однако в Литве и Польше последствия чумы были еще страшнее. Слабая власть короля не могла осуществить таких централизованных мероприятий, как в России. Зараза разносилась беспрепятственно, а городам и селам предоставлялось бороться с ней как угодно — или вымирать. Паны в таких условиях заговорили о прекращении войны. Хотя в большей степени их боевой настрой подорвали иные причины — уничтожение заговора в России и поражение турок. Сигизмунд лишился главных козырей, на которых строились расчеты. Он предложил переговоры, прислал в Москву дипломатов. Причем выяснилось, что ляхи уже успели вступить в альянс со Швецией. Если раньше они подталкивали царя к совместной войне против шведов, то теперь настаивали, чтобы мир был заключен одновременно с ними и с Юханом. Соответственно, выход на морские просторы остался бы для русских затрудненным. Иван Грозный такой вариант отверг. Повторил предложение провести границу по Двине и за это даже согласился на крупные уступки — вернуть Литве Полоцк. Но это не устраивало Речь Посполитую.

Мир не сладился, но, тем не менее, договорились заключить перемирие на три года. Потому что на ход переговоров влияло еще одно важное обстоятельство. Здоровье Сигизмунда стало быстро ухудшаться. И послы, уже не от лица короля, а от имени литовских магнатов, сообщили, что самой предпочтительной кандидатурой на своем престоле видят Ивана Грозного, считают его лучшим властителем, чем император Максимилиан II и другие монархи. Что ж, царь отказываться не стал, обнадежил панов, хотя и оговорился, что не гонится за их короной, поскольку «милостью Божию Россия велика».

О болезни Сигизмунда государь прекрасно знал и без послов, он уже вел на этом собственную игру. Еще до начала переговоров с Речью Посполитой он успел обратиться к императору. Предлагал ему наладить взаимодействие, когда будут выбирать польского короля, не допустить избрания османского вассала Стефана Батория. А в перспективе царь выражал готовность и заключить союз против Турции. И, между прочим, письмо царя к Максимилиану II доставили все те же Таубе и Крузе, горячо убеждали его, какой сильный и мудрый правитель Иван Грозный, насколько полезным будет сближение с ним.

А после того, как было подписано перемирие с Речью Посполитой, летом 1570 г., государь приступил к реализации своих планов по созданию Ливонского королевства. Магнус получил в свое распоряжение русскую армию под командованием Яковлева и Лыкова и двинулся в Ливонию. Сперва дело шло успешно. К ливонскому королю потянулись местные дворяне, 23 августа войско подошло к Ревелю. Но на предложение перейти под власть Магнуса город ответил отказом. Началась осада. С моря должен был помочь своим флотом Фредерик II, Иван Грозный писал ему об этом. Однако датский король двурушничал. В Копенгагене крепко работали польские дипломаты, папские агенты, подогревали оппозиционные настроения. Депутаты риксдага выступили против войны. Стоит ли тратиться, посылать войска и корабли, добывая престол для королевского брата?

Впрочем, и сам Фредерик не горел желанием помогать родственнику. Сбагрил его на шею русским, вот и ладно. В сентябре, как раз в то время, когда развернулись бои под Ревелем, король вступил в переговоры со Швецией и заключил мир. Действовал, кстати, очень нечисто, сохранил дело в тайне. Царю как ни в чем не бывало продолжал писать о «дружбе», ни единым словом не известив его о своем примирении с Юханом. Ну а осада Ревеля шла бестолково. Русские ратники вели под огнем земляные работы, окружили крепость окопами, поставили деревянные башни, обстреливая с них город. Но ливонские дворяне вовсе не стремились драться с соплеменниками.

Немецкие и датские солдаты Магнуса тоже не спешили геройствовать — им же платили не за подвиги, а по времени. Чем дольше осада, тем больше заработок.

На зиму ливонское рыцарство разъехалось по поместьям. Наемники занялись грабежами окрестностей. Глядя на них, увлеклись барахольством и русские воеводы. Попыток штурмовать они так и не предприняли, что им, больше всех надо? Зато поживились будь здоров, только в феврале Яковлев и Лыков отправили домой обоз с добычей из 2000 саней. Магнус и воеводы строили планы, что защитников заставит капитулировать голод. Но датский флот не появлялся, и шведские суда подвозили в Ревель продовольствие, боеприпасы, свежие отряды. А русские воины зимовали в палатках и окопах, в разграбленной местности не было еды и фуража, снега и распутица прерывали подвоз. Стояли без толку 7 месяцев, неся огромные потери от непогод, болезней. 16 марта 1571 г. осада была снята. Магнус ушел в подаренный ему царем Оберпален, остатки русских полков побрели в крепости восточной Ливонии и Новгород — где их, ко всему прочему, стала косить чума.

А двое «царских доверенных», Таубе и Крузе, ударились в авантюру. Они связались одновременно с поляками и шведами, решили захватить Дерпт и передать тому, кто больше заплатит. Подговорили отряд немецких наемников, внезапно напали на русскую охрану, вырезали ее и попытались взбунтовать жителей — кричали, что настал «час свободы и мести». Но «свобода» горожан почему-то не соблазнила, к изменникам никто не примкнул. Гарнизон оправился от неожиданности и навалился на них. Большинство перебили, Таубе и Крузе бежали. Хотели уйти в Ревель, но там их знали как проходимцев и не приняли.

Они отправились к полякам, обещая выдать важные секреты русских. Но никаких особых секретов они не знали — и вместо этого написали пасквиль на царя. Между прочим, произошла любопытная история, польские послы выразили в Москве возмущение по поводу клеветы на Сигизмунда. Им не без юмора ответили, что авторы находятся у них — дескать, можете казнить их или выдать, да и дело с концом. Но, пожалуй, еще более любопытно другое. Пасквиль Таубе и Крузе про Сигизмунда, гулявший во многих экземплярах по Ливонии, почему-то «не сохранился». А вот опус про Ивана Грозного дошел до наших дней, и историки признали его ценным «источником».

На южных рубежах царь по-прежнему ограничивался обороной, но ее следовало укреплять. В феврале 1571 г. Боярская дума приняла «Приговор о станичной и сторожевой службе», разработанный под руководством Михаила Воротынского. Этот документ фактически положил начало русским пограничным войскам. «Чтобы чужие люди безвестно не приходили», предусматривалось создать систему станиц-застав из детей боярских и служилых казаков. С ранней весны до глубокого снега устанавливалось патрулирование. Готовилось строительство новых крепостей, ремонт и сооружение засечных линий.

Но сделать ничего не успели. От казаков, от воевод южных городов стали поступать донесения, что хан собирает на Русь очень большие силы. Сообщали о тучах пыли в степи, ночных огнях, следах многочисленной конницы. Иван Грозный направил на Оку как земских ратников, так и опричников. Возглавил армию Дмитрий Вельский. Сколько воинов находилось под его началом, мы не знаем. Видимо, тысяч 40–50. К ним приехал и царь…

Девлет-Гирей и впрямь поднял всю крымскую орду, присоединились ногайцы, и массы всадников покатились в набег. Правда, сперва хан ставил ограниченные задачи, он хотел погромить Козельск. Но к нему явился изменник, галицкий дворянин Башуй Сумароков, призывая идти на Москву. А следом к хану прибыла целая группа перебежчиков во главе с сыном боярским Кудеяром Тишенковым.

Видимо, это были остатки тех, кого не выловили, искореняя заговор в прошлом году. Жили в постоянном страхе, а при первом удобном случае переметнулись к врагу Они сообщили, что в России «два года была меженина великая и мор», рассказали и о том, что войска «в Немцех», а с государем «людей мало». Предложили свои услуги, чтобы показать броды на Оке…

Между тем царь и его ратники ждали врага под Серпуховом и Коломной, где были самые удобные переправы. Но орда не появлялась. Разведку должен был вести передовой полк, воеводами в нем были Михаил Темрюкович и Темкин-Ростовский. Но они своими обязанностями пренебрегли. Михаил Темрюкович, глава опричной Думы, вел себя высокомерно, главнокомандующий Вельский был ему не указ. А противника воеводы «потеряли». Иван Грозный впоследствии сетовал: «хотя бы двух татар привели, хотя бы мне только бич татарский принесли!» Нет, воеводы передового полка себя не утруждали. Не обнаружив крымцев перед собой, доложили, что сигналы казаков ложные. Значит, хан отменил набег, пошел не на Русь, а куда-то в другую сторону. 16 мая Иван Грозный оставил в войске часть опричников под командованием Я.Ф. Волынского, а сам отправился в Александровскую слободу — не заезжая в Москву (его враги потом изобразили это «бегством»).

А в это время орда уже переправлялась через Оку, но значительно западнее, в верховьях реки. И появилась она внезапно, с неожиданного направления. Отряд Волынского пытался задержать ее, но 2–3 тыс. опричников были просто сметены стотысячной лавиной. Крымцы стремительно вышли на Серпуховской тракт, оставив русскую армию в тылу, и двинулись на Москву. А в столице войск не было! Известия об этом обрушились на царя как снег на голову. Он сделал единственное, что ему оставалось, — срочно выслал в Москву все силы, имевшиеся под рукой, опричный конвой во главе с М.И. Вороным-Волынским.

Поручил ему вооружать горожан, организовывать оборону. А сам государь точно так же, как поступали в подобных случаях Дмитрий Донской или Василий III, выехал в Ростов и Ярославль собирать местных дворян, поднимать народ, отзывать полки с запада — пусть оборона хотя бы остановит татар, а угроза подхода царских войск заставит их снять осаду Вельский тоже снял армию с позиций на Оке и погнал ее к Москве. Это был труднейший бросок. Мчались без отдыха, напрягая все силы. Успеть раньше врагов… И успели, хана опередили на день. Но Вельский, самое знатное лицо в России и председатель Боярской думы, был не ахти каким полководцем. Вместо того чтобы атаковать татар или прикрыть подступы к столице, он ввел армию в город. А Москва со времен Елены Глинской разрослась, ее население перевалило за 100 тыс., посады и слободы выплеснулись далеко за пределы стен Китай-города. Внешние укрепления были слабенькими — канавы, земляные насыпи, заборы, палисады. Большой полк занял оборону на Варлаамовской улице, правой руки — на Якиманке. Лишь Воротынский расположил полк левой руки на открытом месте, Таганском лугу, и передовой полк встал на пустыре за Неглинкой.

24 мая хан подошел к городу. Татары атаковали с ходу, Вельский встретил их контрударом и отразил, «за Москву реку забил за болото». И тогда крымцы подожгли Москву. Стояла сушь, жара, дерево заполыхало. Ветер быстро понес пламя. Организовывать борьбу с огнем оказалось некому. Да и как организовать в тесноте и неразберихе? Возникла паника, толпы людей ринулись к центру, в Кремль. Вскоре полыхала вся Москва. От жара рванули пороховые погреба, взлетели на воздух две башни — в Китай-городе и Кремле. Люди сгорали, набивались в каменные церкви и задыхались от дыма, лезли в реку и погибали в давке, тонули. Задохнулся сам Вельский, спрятавшийся в погребе на своем дворе. Погиб комендант Москвы Вороной-Волынский, пытаясь собрать людей и противостоять пламени.

Но и многие татары, кинувшиеся грабить, стали жертвами пожара. Существует предание, что остатки Москвы спасло заступничество св. Александра Невского — во Владимире было видение, как над храмом Рождества Пресвятой Богородицы, где покоились мощи князя, в облаке возносилось к небу подобие витязя. А среди крымцев прошел слух, что приближается царь со свежими полками. Впрочем, Девлет-Гирей и не рассчитывал на такой успех. Его орда шла грабить налегке, поэтому он предпочел нахватать побольше «ясыря» и повел воинство назад. Преследовать его и отбивать пленников кинулся один лишь полк Воротынского. Передовой полк Михаила Темрюковича и Темкина тоже уцелел, но выступить в погоню они побоялись. А Ивану Грозному даже не сразу доложили о сожжении Москвы! После гибели Вельского старшим по рангу воеводой остался Мстиславский, но ни он, ни другие начальники не спешили принимать на себя командование. Ведь это означало принять и ответственность, отчитываться перед государем за случившееся…

Царь приехал в Москву 15 июня. Причем оказалось, что начать без него ликвидацию последствий страшной беды тоже никто не удосужился. Более-менее уцелел лишь Кремль, остальной город превратился в пепелище, был завален трупами, мертвые тела запрудили Москву-реку, три недели разлагались на жаре. Хоронить их было некому. Чтобы расчищать город и организовать погребение, Ивану Грозному пришлось наряжать «посоху» — мобилизовать по разнарядке крестьян. Иностранные источники называли разное количество жертв, вплоть до 800 тыс. Разумеется, эта фантастическая цифра не имеет ничего общего с действительностью. Девлет-Гирей был более реалистичен. Хвастаясь перед Сигизмундом, он писал, что угнал 60 тыс. пленных и 60 тыс. русских погибли.

Но в любом случае катастрофа была такого масштаба, что понадобился даже «фиктивный изменник». Нет, не в качестве козла отпущения, а для того, чтобы поддержать международный престиж. Чтобы соседи не сочли Русь окончательно ослабевшей, раз татары сумели с налету уничтожить столицу. Таким «изменником» стал Мстиславский. Настоящая его вина состояла лишь в том, что он не проявил инициативу, промедлил с докладом царю и не начал работы по захоронению людей. Но Мстиславский (конечно же, по договоренности с Иваном Грозным) признался, будто это он «изменою» навел хана на Москву. За подобное «покаяние» он никакого наказания не понес, государь объявил, что прощает его и назначил наместником в Новгород.

С подлинными виновниками царь обошелся куда суровее. Воеводы передового полка уже и раньше успели проштрафиться: Михаил Темрюкович — злоупотреблениями, Темкин-Ростовский был подручным Басмановых, собирал клевету на св. Филиппа. Теперь оба были казнены. Кстати, покарали их строго по закону. Как уже отмечалось, в феврале Дума приняла «Приговор о станичной и сторожевой службе», а в нем за неисполнение служебных обязанностей при несении разведки полагалась смертная казнь. Не пощадил государь и воевод Яковлева и Лыкова, погубивших русские полки под Ревелем. Командир опричного отряда Воронцов, вместе с ними занимавшийся грабежами, был пострижен в монахи.

Глава 15. Битва при Молодях

На татарский набег ответили казаки. Днепровские казаки во главе с Ружинским «впали за Перекоп», погромили улусы. А волжские казаки отплатили за измену ногайцам, совершили рейд на их столицу Сарайчик, разорили и сожгли его. Но эти удары не шли в сравнение с ущербом России. Девлет-Гирей прислал к царю гонца с оскорбительным подарком — ножом (дескать, можешь зарезаться). Передавал, что прислал бы коней, но они «утомились», вывозя добычу. Насмехался — я, мол, «искал тебя в Москве», а ты не захотел встретиться, скрылся.

Но Иван Грозный умел смирять себя. После чумы, голода, татарского нашествия положение было крайне тяжелым. Требовалась хотя бы передышка. Царь делал вид, будто не заметил оскорблений, направил посольства в Бахчисарай, в Стамбул. Выражал готовность примириться, шел на очень большие уступки. Соглашался уйти с Кавказа, приказал срыть Терский городок, раздражавший турок, — все равно почти все местные князья перекинулись к Девлет-Гирею, удерживать крепость было трудно. Государь соглашался платить «поминки» хану, даже отдать Астрахань. Впрочем, еще надеялся схитрить. Писал своему постоянному представителю в Крыму Афанасию Нагому: при переговорах надо постараться выторговать, чтобы астраханского хана утверждали совместно крымцы и Москва.

Но таких уступок врагам России было уже мало. В Турции русских дипломатов встретили грубо и заносчиво. Селим II соглашался на мир только в том случае, если царь уступит Казань и Астрахань, а сам станет «подручным нашего высокого порога», т. е. признает себя вассалом султана. В Крыму были настроены еще более решительно. Зачем брать часть, если можно взять все? Прошлый поход показал, как легко громить Русь. Значит, оставалось ее добить совсем. В Бахчисарае уже распределяли наместничества — кому из мурз дать Москву, кому — Владимир, Суздаль. Евреи-работорговцы вызывались спонсировать следующий поход, а за это получали от хана ярлыки на беспошлинную торговлю в русских городах.

Девлет-Гирей повелел воинам «не расседлывать коней». А вслед за ним и турки намеревались двинуть свои армии, закрепить владычество над Россией. Стало известно, что Селим просит у Сигизмунда «одолжить» Киев — хочет сделать его промежуточной базой для операций на севере. Молдавский господарь получил приказ султана строить мосты на Дунае и запасать продовольствие для войск. В общем, было ясно, что следующим летом предстоит жаркая схватка. И речь шла уже не о территориях, не о взятых или потерянных городах. Речь шла о самом существовании Российской державы…

Царь лично распоряжался восстановлением Москвы. Всех уцелевших жителей перевел в Китай-город. Запретил строить дома за пределами стен, а внутри — возводить высокие деревянные строения, которые легко поджечь стрелами. К концу 1571 г. наконец-то прекратился мор, два года свирепствовавший по стране. Открылось свободное сообщение между различными районами, возобновились перевозки продовольствия, товаров. И государь решил использовать зиму, чтобы нанести удар по самому слабому из врагов — Швеции. Избежать войны на два фронта — принудить Юхана к миру, а к лету перебросить все силы на юг. Приказал собирать войска у крепости Орешек, сам выехал в Новгород.

Но… вот тут-то открылось, насколько действительно ослабела Русь! Множество воинов умерло от чумы. Погибли основные силы сразу двух русских армий — одной под Ревелем, другой в Москве. А ведь дети боярские с малых лет обучались сидеть на коне, владеть оружием. Заменить таких профессионалов было некому. У других пострадали хозяйства, крестьяне умерли от эпидемии, разошлись из-за голода или были угнаны татарами. И помещики не могли привести положенное количество ратников. Раньше царское войско умножали черкесы, ногайцы, черемисы, башкиры. Сейчас одни из них перешли к врагам, другие стали ненадежны. Той непобедимой армии, которая брала Казань, Дерпт, Полоцк, больше не существовало! По призыву царя стекались жидкие отряды, на худых лошадях. Самым боеспособным ядром оказался корпус касимовских татар служилого царя Саин-Булата.

Вести наступление с подобными контингентами нечего было и думать. И тогда царь начал… отчаянно блефовать. Он вызвал шведских послов, все еще находившихся в России под арестом. Принялся нарочно брать их «на пушку», предъявив самые что ни на есть высокомерные условия. Даже называл себя «властителем Швеции» и указывал, что Юхан должен быть его вассалом. Лишь позже, в ходе переговоров, как бы смягчился, ограничился требованиями отказаться от Эстонии, вступить в союз с Россией и уплатить 10 тыс. ефимков за обиду русских дипломатов. И притворился, будто он только по просьбам послов соглашается до лета отложить вторжение в Швецию.

Хотя какое уж там вторжение! Наоборот, теперь нашествия ждала сама Россия. В феврале эвакуировали в Новгород казну, ценности, архивы. Надежды на то, что удастся защитить Москву, были не столь уж велики. И только ли Москву! При наступлении татар и турок должны были взбунтоваться казанские земли, Астрахань. Разгромом Руси никак не преминули бы воспользоваться поляки, шведы. Сил было так мало, а их еще требовалось разделять! Усиливать войска в Поволжье, гарнизоны крепостей на западе. На рубеж Оки ратников скребли с миру по нитке. Командовать армией были назначены лучшие полководцы Михаил Воротынский и Дмитрий Хворостинин. Но сохранились данные, сколько войск было у них в подчинении. Разрядный приказ сообщал: «И всего во всех полках со всеми воеводами всяких людей 20 043, опричь Мишки с казаки».

«Опричь Мишки с казаки» — потому что спасать Россию пришел казачий Дон с атаманом Михаилом Черкашиным. Правда, население на Дону было еще небольшим, по разным оценкам отряд составлял 3–5 тыс. Но при такой численности армии это была весомая добавка великолепных, отборных бойцов. В числе 20 тысяч «опричь Мишки» было как минимум еще 2 тыс. казаков, документы указывают тысячу «казаков польских наемных с пищальми», и тысячу волжских казаков наняли на свой счет Строгановы. По планам казакам предстояло действовать на стругах, прикрывать переправы Оки, а если хан будет отступать, нападать из засад, отбивая полон. Но ведь это «если». Силы были слишком неравными…

Воротынскому Иван Грозный отдал все лучшее, что у него было, — опричников, московских стрельцов, гвардию из иноземцев. А оборону Москвы поручил князьям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукому, но у них воинов почти не было, вооружали жителей. В мае, проведя смотр войск в Коломне, царь выехал в Новгород. Нет, он никогда не был трусом, его не раз видели и в боях, и в эпицентре пожаров. Но требовалось в любом, даже в самом крайнем случае сохранить управление государством — а значит, сохранить и само государство. Собственной смерти Иван Васильевич не боялся, относился к ней по-православному

Семистволычые пушки залпового огня («сороки»). Применялись для уничтожения татарской конницы во время битвы при Молодях

Летом 1572 г. в Новгороде он составил новое завещание. Очень необычное завещание. Это не дележка владений и богатств между наследниками, а большое, развернутое произведение. Здесь и подробнейшая исповедь царя перед Господом, и политическое завещание сыновьям Ивану и Федору — беречь Веру, Отечество, его целостность, крепить самодержавие. Иван Грозный предусматривал даже варианты, что его сыновьям не придется царствовать, что они станут изгнанниками. Писал, что они должны всегда стоять заодно, не позволять стравливать себя. Он на самом деле готовился погибнуть. Но погибнуть он мог только на последнем рубеже обороны, исчерпав все возможности борьбы. Пока царь был жив — и Россия жила.

И он снова блефовал! Делал вид, будто у него имеются другие сильные полки, будто он готовится исполнить свою угрозу, атаковать Швецию, и как раз для этого собирает войска. Хотя все, что удавалось собрать, конечно же, предназначалось не для наступления… Да, это был один из самых критических моментов в истории нашей страны. Девлет-Гирей поднял несметные полчища. Села на коней вся крымская орда, ногайцы. К хану пришли отряды кавказских горцев, собрались ополчения турецких городов Азова, Очакова, Кафы, Темрюка, Тамани. Султан прислал янычар, артиллерию. Великий визирь Турции Мехмед Соколович отправил к Девлет-Гирею многочисленных вассалов собственного двора. Исследователи признают, что поход был совершенно не похожим на прежние набеги татар. Раньше они приходили как грабители, не обременяя себя лишним имуществом. Теперь шли завоеватели. С огромными обозами, прислугой. Численность армии достигала 100–120 тыс., а со слугами и обозными — до 200 тыс.

Летом эта громада двинулась на Русь. При их приближении крестьяне прятались по лесам, спешили укрыться в крепостях, гарнизоны затворяли ворота. Но неприятели не отвлекались на пограничные города. Их целью была Москва. 27 июля они вышли к Оке у Серпухова. На противоположном берегу заняла позиции рать Воротынского, выставила батареи. Вдоль реки были вбиты ограждения из кольев, препятствие для конницы. Крымские разъезды были отброшены. Однако Девлет-Гирей и его полководцы заблаговременно расспросили пленных, перебежчиков, собрали сведения о местности. Тоже выставили пушки, завязали перестрелку, показывая, будто готовятся форсировать Оку. А главные силы скрытно пошли вверх по реке и ночью стали переправляться через Сенькин брод. Сторожевой полк Ивана Шуйского, стоявший на этом направлении, был опрокинут.

Воевода Хворостинин поскакал к месту боя, узнал, что враг уже на левом берегу, и пытался задержать его, спешно направил полк правой руки на рубеж р. Нары. Но он даже не успел выйти на позицию, его с ходу отбросили. Неприятельская армия обошла русскую и по Серпуховской дороге устремилась к Москве. Казалось, прошлогодняя история повторяется. Но во главе русских войск стояли другие военачальники.

Они не стали наперегонки с противником мчаться к столице, а затеяли другую игру. Смертельно опасную, но сулившую единственный шанс на успех. По дороге между лесов и болот лавина татар и турок растянулась длинной, многокилометровой змеей. И наши ратники вцепились этой змее в хвост, оттягивая на себя.

Хворостинин, собрав всю конницу, бросился в погоню. Ударил на арьергард, которым командовали крымские царевичи, разбил его, погромил обозы. Хан уже дошел до р. Пахры возле Подольска. Узнав о нападении на тылы, он остановился и выделил сыновьям еще 12 тыс. всадников, чтобы устранили досадную помеху. Мы не знаем, участвовали ли в разработке плана Черкашин и другие атаманы, но, во всяком случае, был применен типичный казачий «вентерь». Русская пехота и артиллерия подтягивались следом за конницей и встали «у Воскресения на Молодях» — возле церкви Воскресения Христова в селе Молоди. Место было удобное, на холме, прикрытом р. Рожайкой. Здесь поставили гуляй-город, передвижное укрепление из щитов на телегах. А наша кавалерия под натиском крымцев покатилась назад. И, удирая по дороге, подвела разогнавшихся татар прямо под батареи и ружья гуляй-города. Врага покосили огнем.

И хан сделал именно то, ради чего предпринимались все усилия. Не дойдя до Москвы 40 верст, повернул обратно, на русскую рать. Уничтожить, а потом уж продолжить путь. 30 июля разгорелось сражение. Противник обрушился всей массой. Шесть приказов московских стрельцов, 3 тыс. человек, прикрывавших подножие холма у Рожайки, полегли до единого. Татары сбили с позиций и конницу, оборонявшую фланги, заставили отступить в гуляй-город. Но само укрепление устояло, отражая все атаки. Были убиты ногайский хан, трое мурз. А лучший крымский полководец, второе лицо в ханстве — Дивей-мурза решил лично разобраться в обстановке, неосторожно приблизился к гуляй-городу. «Резвые дети боярские» во главе с Темиром Алалыкиным выскочили из укрепления, порубили свиту и захватили Дивея в плен.

Враг понес такой урон, что двое суток приводил себя в порядок. Но и положение русской армии было тяжелым. Она оказалась заперта в укреплении почти без еды и фуража, отрезана от воды. Люди и кони слабели, мучились. Воины пытались копать колодцы «всяк о своей голове», но ничего не получалось. Остается не до конца ясно, почему хан не использовал имевшуюся у него турецкую артиллерию. Возможно, берег ее для штурма Москвы, не хотел подставлять под меткий огонь русских пушек. Хотя ответ может быть и другим: Хворостинин, разгромив обозы, захватил или уничтожил возы с боеприпасами.

2 августа возобновился яростный штурм. Лезущие татары и турки устилали холм трупами, а хан бросал все новые силы, волна за волной. Подступив к невысоким стенам гуляй-города, враги рубили их саблями, расшатывали, силясь перелезть или повалить, «и тут много татар побили и руки поотсекли бесчисленно много». Уже под вечер, воспользовавшись тем, что противник сосредоточился на одной стороне холма и увлекся атаками, был предпринят смелый маневр. В укреплении остались Хворостинин и Черкашин с казаками, пушкарями и иноземной гвардией, а конницу Воротынский сумел скрытно вывести по лощине, двинулся в обход.

При очередном штурме неприятеля подпустили вплотную без выстрелов. А потом из всех ружей и пушек последовал страшный залп — по густой массе атакующих, в упор. Сразу же за смертоносным шквалом пуль и ядер, в клубах дыма защитники с криком бросились в контратаку. А в тыл хану ударила конница Воротынского. И орда… побежала. Бросая орудия, обозы, имущество. Ее гнали и рубили. Погибли сын и внук хана, «много мурз и татар живых поймали». Несмотря ни на какую усталость, измученность, незваных гостей «провожали» до самой Оки — здесь 3 августа прижали к берегу и уничтожили 5 тыс. крымцев. Многие утонули при переправе. Вышли из крепостей гарнизоны южных городов, прятавшиеся крестьяне, преследуя и истребляя бегущих.

И по всей Руси радостно затрезвонили колокола, зазвучали песнопения благодарственных молебнов. Победа! Да еще какая победа! Огромные полчища рассеялись и погибли. Передавали, что до Крыма добрались лишь 20 тыс. татар (хотя это, очевидно, было преувеличением). Полный разгром многократно превосходящих врагов был настоящим чудом… Кому-то в дни битвы было видение, что на помощь нашим ратникам явились семь святых князей — Александр Невский, Борис и Глеб, Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо, Юрий и Ярослав Всеволодовичи. Пришли с Небесным Воинством и помогли одолеть неприятельскую рать. Чествовали великомучеников и чудотворцев князя Михаила Черниговского и болярина его Феодора (Воротынский был прямым потомком св. Михаила Черниговского). После победы государь распорядился о торжественном перенесении мощей святых князя Михаила и болярина Феодора из Чернигова в Москву, сам написал тропарь в их честь. Да, наверное, и другие святые заступники земли Русской помогли…

К сожалению, повальное очернительство Ивана Грозного «заодно» испачкало всю его эпоху. Ну неужели в его «мрачные» времена могло происходить что-то яркое и великое? Стерлась и память о битве при Молодях. Хотя это фактически «второе Куликово поле». На Куликовом поле началась борьба за освобождение Руси от татарского ига, победа при Молодях пресекла последнюю реальную попытку восстановить это иго. Но если интересно, можете сами побывать на месте сражения, оно находится совсем рядом с Москвой. На машине — по Варшавскому шоссе между Подольском и Столбовой. На электричке — станция «Колхозная» по Серпуховскому направлению. Вдоль шоссе растянулось село Молоди, под мостом течет речка Рожайка. Есть здесь и храм Воскресения Христова. Конечно, уже не тот, древний, он построен в XVIII в. Но построен на месте старого, как раз там, где стоял гуляй-город, где хоронили наших воинов. А неподалеку от храма есть скромный камень-часовня, поставленный усилиями энтузиастов в 2002 г. Посмотрите на него, помолитесь и помяните хотя бы мысленно тех безвестных героев, которые на этом месте спасли Россию.

Глава 16. Натиск на юг

Победа при Молодях коренным образом изменила обстановку на юге. Девлет-Гирей предложил мириться. Даже денег не просил, что было для крымских ханов совсем уж необычно. Цинично писал: «С одной стороны у нас Литва, с другой черкесы, будем воевать их по соседству и голодными не будем». Правда, все же клянчил вернуть Казань или хотя бы Астрахань — напоминал, что царь сам обещал ее. Иван Грозный отвечал тоже откровенно: дескать, тебя этими предложениями «тешили, но ничем не утешили», а сейчас подобные требования «безрассудны». «Видим против себя одну саблю — Крым», а если вернуть ханства, «Казань будет вторая сабля, Астрахань третья, ногаи четвертая».

Слухи о великой победе царских войск разошлись и в Османской империи. Посланник Хуана Австрийского доносил из Стамбула: балканские христиане ждут, что придут русские и прогонят турок, а венецианский посол Соронци сообщал: «Султан опасается русских… потому что у них есть страшная кавалерия в 400 тыс. человек… и еще потому, что в народе Болгарии, Сербии, Боснии и Греции весьма преданы московскому великому князю». В Россию потянулись эмигранты: изгнанный турками молдавский воевода Богдан Александрович, венгерский «воеводич Радул», румынский «воеводич Стефан», «Микифор гречанин».

Другой вопрос, что «страшной кавалерии в 400 тыс.» у царя не было. В данный момент он и 40 с трудом собрал бы. Ивана Грозного упрекали в том, что он не воспользовался «бескоролевьем» в Польше, не ударил на нее всеми силами. Но, во-первых, их было недостаточно. А во-вторых, имело ли это хоть какой-то практический смысл? Покорить Речь Посполитую в любом случае было невозможно. Русь была еще далеко не такой обширной державой, какой она стала в XVII–XVIII вв. Даже завоевание Казани и Астрахани оставалось пока непрочным. А Речь Посполитая по площади почти равнялась России и превосходила ее по населению. Да и вообще, как уже отмечалось, присоединение Польши было вовсе не в русских интересах. Конечно, можно было отобрать еще несколько городов. Но, опять же, зачем? Это затруднило бы заключение мира. А сейчас он был нужнее, чем территориальные приобретения.

И Иван Грозный использовал передышку для другого дела. Куда более реального и перспективного. Он направил силы и ресурсы на строительство новой системы обороны на юге. Ведь реальным рубежом на этом направлении оставалась Ока. Кашира, Тула, Калуга, Рязань были пограничными крепостями. Земля распахивалась, и крестьяне селились только поблизости от городов, чтобы по сигналу опасности бросать все и укрываться за стенами. Или прятаться по лесам… Иван Васильевич стал перемещать границу на 150–200 км южнее. Еще до сожжения Москвы, выдвигаясь в Дикое Поле, начали возводиться крепости Орел, Волхов, Епифань. Теперь эти города соединялись новой, Большой засечной чертой. Организовывалась сторожевая служба, согласно «Приговору», разработанному Воротынским.

Кстати, в судьбе самого Михаила Воротынского многое остается неясным. Известно, что он был награжден царем, получил г. Перемышль. А в 1573 г. его якобы обвинили в чародействе, и разные работы приводят ту самую сцену, которую описал Курбский, — как царь пытал Воротынского, отправил в Кирилло-Белозерский монастырь, князь умер по дороге и в монастыре был похоронен. Но, повторюсь, у Курбского это «случилось» в 1565 г., за 7 лет до битвы при Молодях. А историки, обнаружив неувязку, почему-то не усомнились в описании, а по своему разумению взяли да и передвинули его по времени. Хотя могилы Михаила Воротынского в Кирилло-Белозерском монастыре нет! Там похоронен не он, а его брат, Владимир Воротынский, который постригся в монахи в 1562 г., никуда из обители не отлучался, ни в каких опалах не был, переписывался с царем и мирно преставился как раз в начале 1570-х, на его могиле вдова построила храм.

Однако неувязок еще больше. Карамзин сообщает, будто по одному делу с Михаилом Воротынским пострадал Никита Одоевский. Что оказывается подтасовкой: об Одоевском уже говорилось, он был казнен за совершенно другую вину — за бесчинства и грабежи при подавлении казанского мятежа. Воротынский к этому никак не мог быть причастен. Он в данное время находился не под Казанью, а на юге. Наконец, Б.Н. Флоря передает ту же историю еще в одном варианте. Сообщая о казни Воротынского, он вообще подробностей не касается, а сухо и коротко ссылается на «запись Разрядных книг». Что ж, Разрядные книги — это строгий официальный документ. Но… дело в том, что их не существует. Любому историку известно, что при царе Федоре Алексеевиче в 1682 г. Земский Собор постановил упразднить местничество, и все Разрядные книги были торжественно сожжены. Где их мог увидеть Флоря, остается загадкой. Хотя для неискушенного читателя его ссылка выглядит внушительно.

В общем, домыслов хоть отбавляй. Но к ним следует добавить один красноречивый факт. Сын Воротынского Иван Михайлович продолжал служить, в дальнейшем Иван Грозный поручал ему командовать армией. Мог ли царь доверить войско сыну казненного? Ответ напрашивается однозначный. Что же касается Михаила Воротынского, то на самом деле остается констатировать: о его судьбе мы просто ничего не знаем. Может, он и впрямь попал в опалу за какие-то прегрешения — в прошлых главах было показано, что личностью он был совсем не простой. Возможно, умер от болезни или старых ран, он был уже в солидном возрасте. Или ушел со службы по состоянию здоровья, жил в своих вотчинах.

А может быть, он продолжал руководить грандиозными оборонительными работами на юге. Ведь документов эпохи Грозного сохранилось очень мало, а летописи отмечали не всех и не все. Они описывали события, находившиеся «на первом плане» — битвы, походы, дипломатические приемы. А на степных рубежах были лишь мелкие стычки и повседневный кропотливый труд. И историки тоже умалчивают о пограничных делах или упоминают их вскользь, как нечто второстепенное, не заслуживающее внимания.

Как же, не заслуживающее! Труд-то был проделан колоссальнейший! Большая засечная черта протянулась на сотни километров от притока Оки р. Суры до притока Днепра Десны. От города Алатырь на Темников-Шацк- Ряжск-Данков-Новосиль-Орел-Новгород-Северский. Черта умело использовала рубежи рек, высот, в лесах рубились сплошные завалы, на открытых местах копались рвы и насыпались валы до 15 метров высотой! А поверху ставились частоколы. В промежутках между крепостями засеки прикрывались острожками, постами, укрепленными слободами. Гигантские сооружения строились годами, участвовали сотни тысяч крестьян, посадских, воинов. Но они понимали, насколько это важно, они же сами страдали от набегов. Поэтому трудились не за страх, а за совесть. Прикрыть Русь от врага!

Службу на засечных чертах несли казаки. Они становились и населением новых мест, и строителями, и защитниками. Им давали землю, льготы, оплату. Были «беломестные» казаки, служившие без оплаты, только за землю и освобождение от налогов. В казаки верстали пограничных крестьян, привычных жить с оружием в руках. Привлекались тульские, брянские, рязанские, мещерские казаки. Приглашали и донских, волжских, яицких. Охотно переселялись сюда днепровские казаки, и в Орле возникла Черкасская слобода.

Развертывались «Мценские сторожи», «Орловские и Карачевские сторожи». О них до сих пор свидетельствуют названия селений в Елецком, Волховском, Колпинском, Покровском, Новосильском районах — Казачье, Сторожевское, Караул, Воин, Казаки, Казаковки… Казачий отряд в крепости назывался «прибором», его командир получал чин головы и подчинялся воеводе.

Глубоко в степь высылались дозоры. Каждый состоял из 2 казаков с заводными лошадьми. Пункт наблюдения выбирался на дереве, кургане, холме. Заметив облако пыли, дозорный сообщал товарищу, и тот скакал к своим. Поднималась тревога в крепостях, высылалась разведка. И если поступало подтверждение, что тревога не ложная, идут татары, информация шла в Москву, приходила в действие вся система обороны. Строительство Большой засечной черты перекрыло пути для крымских набегов. Отныне крестьяне избавлялись от постоянного страха перед степняками, стало возможным осваивать огромные пространства плодороднейших черноземных земель, до сих пор лежавших нетронутыми. И в этом состоит еще одна заслуга Ивана Грозного, которую до сих пор «заметили» лишь немногие исследователи: именно при нем Россия получила богатые поля Рязанщины, Тульской области, Орловщины. То, что мы привыкли считать «исконно» русским.

Ну а попутно царь решал в это время другую задачу. Восстанавливал армию. Вербовались добровольцы, пополнялись полки стрельцов, формировались новые. Силы России увеличивались за счет тех же казаков, которые селились на засечной черте. А освоение южных земель позволяло возродить основу армии, поместную конницу Она очень поредела, но семьи-то были многодетными, у погибших детей боярских подрастали сыновья, племянники. Теперь можно было без труда наделить их поместьями, а в 15 лет они начинали нести службу. Сперва рядом с домом, на границе — учились у старших товарищей, у казаков. В дети боярские царь жаловал и отличившихся стрельцов с казаками.

Укрепление обороны на юге имело не только перспективное, но и насущное значение. Раз на польский трон сел Генрих Валуа, приходилось серьезно опасаться, что на его стороне снова выступят турки, закадычные французские союзники. Но в 1574 г. произошло несколько событий, ослабивших эту угрозу. Генрих у себя на родине никогда никакими делами не занимался, он привык лишь к разврату, балам и пирушкам. А на чужбине вдруг выяснилось, что королю требуется решать массу проблем, в которых он совершенно не разбирался. И Генрих почувствовал себя, мягко говоря, неуютно. Но переделывать свою натуру и приспособиться к новой роли он даже не пытался. Не провел ни одного заседания правительства, сената. Увиливал, затягивал празднества — как началось в феврале с коронации, так и продолжалось: балы, охоты, ухлестывания за дамами. А это стало возмущать панов. Раз ты король, пора и к работе приступать.

Но для его брата Карла встряска Варфоломеевской ночи оказалась чрезмерной. Его психика совсем надломилась, ему всюду мерещились кровь и мертвецы. Чтобы избавиться от кошмаров, он ударился в пьянство. Выползая из тяжелых загулов, стремился найти забвение в объятиях Марии Туше, исчезал с ней в загородных домиках, а едва возвращался в столицу, снова срывался в кутежи. Таких перегрузок его слабый организм не выдержал, в мае 1574 г. он приказал долго жить. Екатерина Медичи сразу же известила Генриха, и новость окрылила его. Правда, паны встревожились, как он думает поступить? Но Генрих их успокоил, заверил, что в первую очередь он — польский король. Хотя всей душой он, разумеется, был уже на родине.

18 июня король устроил роскошный ужин. Напоил всех придворных до положения риз, переоделся, нацепил на глаз повязку, сел на коня и в сопровождении пяти приближенных удрал от своих подданных. А заодно показал французскую «цивилизованность», украл драгоценности польской короны. За королем организовали погоню, едва не схватили. Но в бешеной скачке он все же сумел оторваться от панов и пересечь австрийскую границу. А император на обратном пути препятствий ему не чинил — скатертью дорога. В итоге польский король стал французским Генрихом III, а в Речи Посполитой вновь настало «бескоролевье»…

В это же время случилась перемена и в Турции. От алкогольных излишеств ушел в мир иной Селим II, которого так легко было подтолкнуть на «подвиги» против нашей страны. На трон взошел Мурад III. Поэтому русские смогли без помех продолжать фортификационные работы. Но ограничиваться пассивной обороной против крымских хищников царь отнюдь не собирался. Ведь засечные черты, ко всему прочему, позволяли более эффективно взаимодействовать с донскими, днепровскими казаками.

Через новые крепости им шло снабжение, согласовывались планы ударов. Совместными силами осуществлялась разведка. Так, мещерским казакам предписывалось делать разъезды «вниз по Дону до Волжской переволоки» — в контакте с донцами. На Дон царь посылал даже высших сановников. В 1573 г. один из ближайших его приближенных, Василий Грязной, попал в плен к татарам, когда с казаками совершал разведку на р. Молочной — совсем рядом с Крымом (государь выкупил его за 2 тыс. руб.).

А атаману Черкашину за участие в битве при Молодях крымцы жестоко отомстили. До сих пор в Азове соблюдался негласный «нейтралитет», казаков пускали в город торговать, местные купцы имели на этом немалые выгоды. Но в 1574 г., когда в Азов приехал сын Черкашина Данила, ханские люди схватили его и увезли в Крым. Казаки возмутились, решили помочь атаману. Выступили как один, напали на Азов и овладели им. Удерживать не собирались, пограбили, освободили русских невольников, взяли в заложники 20 «лучших людей», в том числе Сеина, шурина турецкого султана, и предложили отпустить их всех в обмен на Данилу. Но Девлет-Гирей не согласился, предал атаманского сына мучительной смерти.

Естественно, в ответ были убиты заложники. Первое в истории взятие донцами Азова (не последнее, его будут брать еще в 1637, 1696, 1736 гг.) наделало жуткий переполох в Османской империи, раньше казаки таких крупных городов не захватывали. И султан был очень недоволен действиями Девлет-Гирея. Видимо, не терял надежды, что Войско Донское можно оторвать от России. Писал хану: «А ведь, де, Азов казаками и жил, а казаки, де, Азовом жили, о чем, де, у них по ся места все было смирно. Нынче, де, и ты меж казаков и Азова великую кровь учинил». И в самом деле, с этого момента «нейтралитет» Азова кончился.

Казаки на охране Засечной черты

Ну а с другого фланга татарам и туркам поддавали жару днепровские казаки. Они еще раз учинили смуту в Молдавии, атаман Свирговский посадил там на престол самозванца Ивонию. Отряды в несколько тысяч человек неоднократно разоряли окрестности Аккермана, Очакова, Ислам-Кермена. Зимой 1574/75 гг. Девлет-Гирей вынужден был держать всю свою орду на Днепре — ждал казачьего набега на Крым. В марте стало известно, что казаки нацелились не на Крым, а на Очаков, мурза Дербыш выступил на них с войском, но был разгромлен. С аналогичным результатом окончились бои с татарскими мурзами в мае-июне. Казаки все чаще выходили в море, начали появляться не только у крымских, но и у турецких берегов. Гребцами они были хорошими, а некоторые из них успели погрести в неволе на османских галерах. Узнали почем фунт лиха — но узнали и пути в Малую Азию. Туркам пришлось высылать против них военные корабли, однако легкие казачьи «чайки» быстро научились маневрировать, уходить из-под огня и брать неприятельские суда на абордаж.

Связи украинских казаков с Москвой оставались прочными. Весной 1575 г. Девлет-Гирей узнал от своей агентуры и пленных, что Иван Грозный «грамоты днепровским казакам писал не по однажды, ходите, де, и вы под улусы крымские», присылал им в помощь «московских казаков», служилых и донских. Но на Русь после полученного урока хан идти не рисковал. А «ясырь» требовался, работорговцы напоминали о сделанных долгах. И татары воспользовались предлогом казачьих нападений, чтобы нарушить союз с Польшей, летом 1575 г. двинулись на Украину. Казаки узнали о приближении большого войска по переполоху птиц и зверей в степи, сообщили киевскому воеводе Константину Острожскому Он успел поднять ополчение, а казаки на своих «чайках» спустились по Днепру, атаковали вражеские авангарды и сорвали переправу. Но хан выбрал другое место, выждал. Своевольная шляхта, собранная Острожским, быстро стала разъезжаться по домам. Тут-то крымцы и ворвались, проутюжили земли до Тернополя, набрав огромный полон. Однако хан тут же получил ответный удар — гетман Ружинский с казаками «впал за Перекоп… учинив великие опустошения».

Иван Грозный усиливал оборону не только с юга. На юго-восточном направлении, откуда приходили ногайцы, были основаны крепости Верхний и Нижний Ломов, Водинск. Мятежи в Казанском крае, попытка бунта в Астрахани показали необходимость более прочно утвердиться и в Поволжье. И здесь тоже строились новые города — Чебоксары, Косьмодемьянск, Кокшайск, Тетюши, Арзамас. Для службы в гарнизонах привлекались волжские казаки.

Россия продолжила и дальнейшее движение на восток. Моряки-поморы из Холмогор и Пустозерска уже давно проложили дороги в Сибирь, плавали торговать к устью Оби. А во времена Ивана Грозного, не позднее 1570-х гг., они основали на р. Таз город Мангазея. Были построены пристани, избы, склады, сюда каждое лето приходили поморские корабли-кочи. Съезжались ненцы, устраивались ярмарки, где меха выменивались на русские товары.

Успешно развивалось и дело Строгановых на Каме. Здесь возникали деревни, соляные варницы. В 1560 г. Строгановы основали монастырь во имя Преображения Господня (позже он стал называться Пыскорским), выделив ему несколько варниц и большие угодья — за это монахи должны были молиться о здравии Ивана Васильевича и его рода. В монастыре на старости лет принял постриг и глава семьи Аника Федорович. И Строгановым было за что воссылать молитвы о царе. Решив, что эксперимент с «частным» освоением земель удался, Грозный смело стал расширять его. В 1564 г. дозволил промышленникам основать второй городок, Кергедан, он же Орел-городок, ставший «столицей» Строгановых. В 1568 г. государь выделил им дополнительно более 4 млн десятин земли, были построены Нижний Чусовской городок, Сылвенский и Яйвенские острожки.

Иван Васильевич оказывал Строгановым всемерное покровительство. Принял их со всеми городками в опричнину. Запретил англичанам лезть в их владения и торговать там. Кроме пермских земель приказал отвести промышленникам на Ваге болота с железной рудой, чтобы они развивали металлургическое производство, за это взимался оброк по полуполтине с каждой построенной домницы. Но такое сотрудничество получалось выгодным не только для предпринимателей, для государства тоже. Армия получала оружие, хозяйство — железные инструменты. Царь привлекал Строгановых в качестве надежных и опытных правительственных агентов при продаже казенной соли, хлеба. Они оказывали большую помощь в период голода, нанимали за свой счет воинов, трудные моменты войны, а во время восстания казанцев 1572–1573 гг. выставили собственную дружину.

И все же восточные границы оставались неспокойными. Ногайцы после разгрома под Москвой согласились подтвердить договор о дружбе, но соблюдать его не спешили. Не упускали случая пограбить русских, втягивали в набеги своих соседей-башкир. А сибирский хан Кучум в течение 7 лет признавал себя вассалом царя. Но признавал лишь до того момента, пока он вел войны, покоряя местные племена. В 1570 г. Кучум наконец-то сумел прочно утвердиться на сибирских землях, а вскоре еще и узнал о сожжении Москвы. Счел, что заискивать перед Россией больше нечего, и подло умертвил посла Третьяка Чубукова, приехавшего к нему за очередной данью. После этого хан принялся мутить воду среди тех же ногайцев и башкир, нападать на пермские земли.

В 1574 г. Иван Грозный срочно вызвал к себе Григория и Якова Строгановых, выдав им специальную «подорожную на 2 лошади», беседовал с ними и поставил задачу: занять и укрепить места «где собираются ратные люди салтана Сибирского». Требовалось вести с ними борьбу, а подданных России «вогуличей от нападок и наездов татарских защищать». Для этого Строгановым предоставлялись новые пожалования, уже за Уралом, «в Сибирской украине». Им дозволялось самим изготовлять оружие, отливать пушки, «принимать всяких чинов людей, города и крепости строить, а на оных держать пушкарей и пищальников». И в Сибири люди Строгановых основали укрепленную слободу Тахчеи.

А чтобы установить контроль над Южным Уралом, была направлена экспедиция воеводы Ивана Нагого. Она состояла из детей боярских, стрельцов, а основную силу составляли казанские казаки. В 1574 г. отряд заложил на р. Белой Уфимское укрепление. С казачьего гарнизона этой крепости берет свое начало Оренбургское Войско. Правда, до основания Оренбурга было еще далеко, но и это Войско родилось при Иване Грозном. При определении его старшинства был выбран как раз 1574 г. — образование уфимской казачьей общины.

Глава 17. И снова Ливония

Избрание Батория на польский престол в 1576 г. означало для России войну. Не только с Польшей, а с большой долей вероятности еще и с Турцией и ее вассалами. И Россия исподволь готовилась к такому развитию событий. Как стало известно Девлет-Гирею, зимой 1575/76 г. к гетману Ружинскому «и всем днепровским казакам» приезжал посланец царя. Иван Грозный обещал прислать боеприпасы, приказывал ударить на Козлов (Евпаторию), и казаки обязались «государю крепко служити». По этому поводу хан собрал совещание. Предположил, что казаки сперва станут брать Аккерман и Очаков, а татары будут в безопасности «за спиной» турок. На что мурзы возразили: «Если придет много людей на лодках, города их не остановят… Когда и на кораблях к ним приходят турецкие стрелки, они их побивают и города берут».

И все же, несмотря на тревожные донесения, приход к власти Батория воодушевил татар. Весной Девлет-Гирей вывел в поле 50 тыс. воинов, намереваясь двинуться на Русь — впервые после разгрома у Молодей. Но русская разведка не дремала, сигналы опасности быстро пошли в Москву. Чтобы прикрыть границы и строительство засечных черт, Иван Васильевич развернул на Оке полки, сам выехал в Калугу. Наступательных действий не планировалось, но отразить врага были готовы. Царь использовал поход и для учений, проверки боеготовности. Он и царевич Иван «ездили по берегу и смотрели бояр и воевод, и дворян во всех полках».

Для практических действий войска не потребовались. Хан узнал, что его ожидают крупные силы, а кроме того, получил подтверждения, что в низовьях Днепра и на Дону собираются казаки, намереваясь ударить по его тылам. От Молочных Вод татары повернули назад. Казакам тоже стало известно, что орда оттянулась за Перекоп, и они скорректировали планы. Трехтысячное войско Ружинского вместе с пришедшими к нему донскими казаками осадило главную турецкую крепость на Днепре, Ислам-Кермен. Подвели мину, взорвали башню и взяли город. Но Ружинский неосторожно стоял «на плохом месте» и при взрыве погиб. А Девлет-Гирей прислал подмогу, татары ударили на казаков, грабивших Ислам-Кермен, многих перебили, другие отступили.

Однако потери вовсе не деморализовали казаков. Наоборот, они жаждали расквитаться. И посыпались непрерывные нападения. За лето отряды днепровских и донских казаков по 3–4 раза налетали на окрестности Очакова, Аккермана, Бендер, угоняли скот, врывались в городские посады. А Баторий в это время и впрямь начал переговоры о союзе с Турцией и Крымом. Но от султана и хана на него хлынул целый поток жалоб. Требовали наказать виновных, оплатить убытки. Паны оправдывались, что набеги совершают «своевольные люди», «беглецы из разных стран» и за их действия король не отвечает. Уверяли, что предводителей походов, которых называли турки, «князей Мысько и Васыля», в Польше не знают и не ведают.

Но Баторий был хитрым политиком и воспользовался смертью Ружинского, чтобы расколоть казаков. С одной стороны, взять их под контроль, чтобы не ссорили его с султаном. С другой — вывести из-под влияния Москвы и получить отличных воинов в собственное распоряжение. В 1576 г. он издал универсал о принятии казаков на службу. Вводился реестр на 6 тыс. человек. Им даровались официальные «клейноды» (регалии) — знамя, бунчук, печать. Гетман и старшина утверждались королем. Реестровым платили жалованье, выделяли землю и разъясняли, что они вошли в воинское сословие, а значит, со временем их уравняют в правах со шляхтой. Но те, кто не попал в реестр, не признавались казаками и обращались в крестьян.

Не тут-то было. Нереестровые отказались повиноваться указу и составили Низовое Войско — впоследствии оно стало называться Запорожским. В исторической литературе иногда приводится «грамота Батория» от 1576 г., которой он и запорожцам даровал войсковые права, земли с городами и селами. Но это фальшивка, составленная уже в XVIII в. В 1570-х гг. даже термина «запорожцы» еще не существовало и Запорожье оставалось необитаемым. Баторий писал туркам, что «низовцы живут около московских границ за Днепром».

Это согласуется с преданиями запорожцев, что Сечь располагалась в Седневке, недалеко от Чернигова. Еще одну базу казаки создали в 1576 г. на притоке Днепра р. Самаре — на острове в «дубовой товще» построили крепость с церковью, госпиталем, подземными складами. Здесь была основана и первая на Украине общественная школа. Помогала, очевидно, Россия — низовцы сохраняли верность царю (и, кстати, донесение о разрушении Ислам-Кермена они послали в Москву). Позже, когда главная база переместилась в Запорожье, крепость на Самаре была переоборудована в казачий Пустынно-Николаевский монастырь, прославившийся чудотворной Самарской иконой Пресвятой Богородицы. И все же Баторию удалось добиться важного результата. Его реформа внесла разброд в казачество, нереестровые тоже стали делиться, появилось сразу несколько «низовых гетманов» — Шах, Подкова.

Ну а с Россией король однозначно собирался воевать. При своем вступлении на престол он торжественно пообещал отобрать все прежние литовские владения, присоединенные московскими государями. Хотя тут же направил посольство к царю, скромно и учтиво убеждал в своем миролюбии, клялся «до урочного времени» соблюдать дружбу Правда, при этом не титуловал Ивана Грозного царем, а в свой титул недвусмысленно добавил: «государь Ливонский». Поэтому послов приняли прохладно. Иван Васильевич выразил удивление: с какой стати Баторий называет его «братом»? Указал, что он ровня только для князей — Острожских, Вельских и пр. От переговоров государь не отказывался, но потребовал отступиться от претензий на Ливонию. Впрочем, в Москве хорошо знали о воинственных заявлениях Батория, о его переговорах с турками и крымцами.

Знали и причину его «учтивости». Власть короля оставалась очень непрочной. Его не признала Пруссия, против него выступил вольный город Гданьск. А многие паны считали законным монархом Максимилиана, ждали его вмешательства. При его дворе собралась группа польских и трансильванских магнатов, враждебных Баторию, настраивали императора взяться за оружие. А русское посольство Сугорского вело с ним переговоры о совместных действиях. Литовские вельможи обращались и к Ивану Грозному, призывали прислать войска. Но царь не хотел в одиночку ввязываться в польские проблемы, тоже ждал, когда Максимилиан начнет борьбу за украденную у него корону. Однако в империи дела обстояли не так просто.

Добиться, чтобы сейм санкционировал войну и выделил на нее деньги, было, по сути, нереально, Максимилиан это представлял. Можно было нацелить на Батория кого-то из немецких князей, но им за это надо было платить или предоставить какие-то иные выгоды. Императору скрытно противодействовала католическая церковь. Усиление Габсбургов никак не устраивало Рим. Баторий оказывался гораздо лучшей кандидатурой — не имея собственной опоры, он должен был зависеть от папы. Пожилому Максимилиану было тяжело преодолевать эти интриги. И ко всему прочему он разболелся. Рейхстаг по вопросу о польской короне он назначил только на май следующего года. Заверил Сугорского, что надеется договориться с князьями, обещал вскоре прислать к царю послов для подписания союзного договора.

В сентябре Сугорский отбыл на родину, а 12 октября Максимилиана не стало… И опять Ватикан хорошо поработал вокруг опустевшего престола. Точнее, такая работа велась заблаговременно. У императора было несколько сыновей, и в наследники продвигался Рудольф — воспитанник иезуитов. В 1575 г. папа помог ему получить титул «короля римлян». Это звание было формальным, никакой власти над Римом не предполагало, но считалось важным в европейской иерархии, повышало авторитет своего обладателя. Теперь же католическая церковь и ее агенты поспособствовали нужным образом настроить князей-избирателей, и Рудольф II был провозглашен императором.

Тем не менее, в замыслах коалиционной войны против русских произошел серьезный сбой. Ведь международная обстановка определялась не только происками Ватикана и Батория. В это же время в Иране скончался шах Тахмасп I. Кизилбашская (азербайджанская) знать тут же начала драки за власть, Персия рухнула в междоусобицы. Это вызвало радостное оживление в Стамбуле, упустить столь благоприятную возможность турки никак не могли. Польские предложения стали теперь второстепенными, и Мурад III двинул войска на восток.

Что ж, для России это получилось весьма кстати. Угроза столкновения с османами отодвинулась, а Баторий увяз во внутренних разборках. Ему пришлось собирать наемников, усмирять Пруссию и осаждать Гданьск. Причем, как доносили наши дипломаты, «панове земли обе, польская и литовская, с ним не пошли». И Иван Грозный рассчитал, что в сложившейся ситуации надо попытаться решить в свою пользу ливонский вопрос. Занять то, на что претендуют русские, а потом можно будет и переговоры вести. Глядишь, и император вмешается, вступит в войну, и полякам станет вообще не до Прибалтики.

Летний смотр на Оке показал, что армия оправилась от потерь, ее численность выросла. Царь постарался тщательно обеспечить тылы. Усилил гарнизоны южных крепостей, поручил донским и днепровским казакам продолжать операции против татар. Из двинян, пермяков и суздальцев на Волге формировалась трехполковая «плавная рать» на случай новых мятежей казанцев или нападений ногайцев. А в Новгороде была собрана армия с большим количеством артиллерии и в конце 1576 г. выступила на Ревель. Номинальным командующим был молодой Федор Мстиславский, настоящим — опытный полководец Иван Меньшой Шереметев. Он дал царю слово взять крепость или погибнуть под ее стенами.

23 января 1577 г. войско подошло к Ревелю. На предложение сдаться опять последовал отказ. В городе собрались со всей Эстонии самые непримиримые немцы, не желающие повиноваться России, а шведы успели нанять 5 тыс. английских и шотландских наемников. Наших воинов встретили вылазками, ожесточенным огнем со стен. Неся потери, ратники строили батареи. Открыли бомбардировку калеными ядрами, чтобы вызвать пожары. Но крепость была неприступной, стояла на горе, вся местность вокруг простреливалась. А несколько начавшихся пожаров горожанам удалось потушить.

Шереметев и впрямь проявил себя героем, находился на передовых позициях, руководил артиллерийским огнем. Тут и сразило его вражеское ядро. Словом, обещание государю выполнил. Но после его смерти осада пошла враздрай. Мстиславский далеко уступал ему по воинскому мастерству, да и растерялся. Эффективность обстрела снизилась. Пехота и артиллерия действовали несогласованно. Ратники в зимнем лагере обмораживались, умирали от болезней. Добавилась и измена. В Ревель перебежал один из татарских мурз, Булат, рассказал, что войска несут большой урон, подмоги не предвидится, а командование не уверено в успехе. Защитников это очень ободрило, они настроились выдержать. А потом начались оттепели, талая вода и грязь грозили войску новыми бедами. 13 марта Мстиславский снял осаду.

По весне царь стал собирать в Новгороде и Пскове новую армию. Возглавил ее лично, а вторым командующим после себя назначил Симеона Бекбулатовича. На Ревель Иван Грозный полки не повел. Северная Эстония была совершенно разорена, там было трудно снабжать большое войско. Государь реализовал тот план, который задумывался еще 10 лет назад, — пройтись вдоль Двины, занять города севернее ее и обеспечить тем самым границу с поляками. В июле русские части, 30–40 тыс. человек, вступили в Латвию. В условиях «бескоролевий» польские гарнизоны давно уже не получали жалованья, шляхта и наемники разошлись кто куда, в городах оставалось по несколько десятков воинов. Они открывали ворота без боя. И царь их миловал, жителям предоставлял свободный выбор — присягнуть себе или уехать куда угодно.

Только Лаудон и Зесвеген пытались сопротивляться. Их взяли после артобстрела, защитников перебили или пленили, горожан объявили пленниками. В общем, поступали так же, как в свое время будет действовать Суворов: «Двадцать четыре часа — воля, первый мой выстрел — неволя, штурм — смерть». Если положение безнадежное, зачем же кровь проливали? Но в августе, когда царь подошел к Кокенгаузену, обнаружилась неожиданная проблема. В операции участвовал и Магнус со своими ливонцами и датчанами. Грозный поручил ему взять бывшую орденскую столицу Венден. Однако вассал развил бурную активность, разослал по городам воззвания: если не хотят быть под властью русских, пусть сдаются ему Для многих этот вариант показался предпочтительным, они признали себя подданными Магнуса, выдали ему поляков, которые находились у них, в том числе начальника над Ливонией князя Полубенского.

И теперь «король ливонский» потребовал от царя, чтобы русские не беспокоили его владений. Да, именно потребовал! Причем в числе «своих» городов называл даже Дерпт. Кокенгаузен тоже оказался «подвластным» Магнусу, его воины отказывались впустить царских. Дошло до столкновения, полсотни немцев было перебито. Государь отправил строгий выговор «голдовнику (даннику) нашему Магнусу». Указал, что он слишком много о себе возомнил. Ткнул носом в его реальные права и предложил быть послушным, довольствоваться тем, что ему дают, а если неугодно — убираться к себе за море. За Полубенским царь послал думного дворянина Воейкова, он отобрал польского сановника у Магнуса и привез в русскую ставку.

Да, Иван Васильевич был грозным для врагов. И умел быть грозным. Но человеком он оставался душевным и отзывчивым. Начиная поход, государь написал суровое послание к тому же Полубенскому Напомнил, как он, переодев отряд опричниками, захватил Изборск, набезобразничал там, разграбил церкви, «отступив от христианства». Не без угрозы подшутил над его титулом «справца рыцарства вольного». Подметил, что «вольные», никому не подчиняющиеся воины — это разбойники, стало быть, и Полубенскому надо носить звание «справца над шибеницыными людьми» (т. е. над висельниками). Казалось бы, за совершенные дела его ожидала жестокая кара. Но сейчас он был побежденным, и государь встретил его без всякой злобы. Наоборот, велел разместить его получше, угощал, просто и доверительно беседовал с ним. Полубенский был совершенно растроган таким великодушием и в порыве чувств раскрыл царю тайну. Рассказал, что Магнус — предатель и уже снесся с Баторием, договорился со всеми городами перейти к нему.

Что ж, тогда Иван Васильевич вызвал вассала к себе. Обвинение подтвердилось, Магнуса и 25 ливонских дворян арестовали, а его города было велено занять русскими войсками. Но не везде это прошло гладко. В Вольмаре комендант Магнуса отказался выполнять приказ. Богдану Вельскому пришлось прибегнуть к силе, гарнизон разоружили и пленили. А в Венден вступил отряд Голицына и Салтыкова. Вступил мирно, воинам было категорически запрещено задевать жителей. Но ливонцы Магнуса и часть местных немцев заперлись в центральной цитадели, вероломно и неожиданно открыли огонь, убив «многих детей боярских» и ранив Салтыкова. После этого русские подвезли пушки, стали стрелять по замку. Но грянул взрыв, и он взлетел на воздух.

И доверчивые историки переписывают душещипательные сцены — как укрывшиеся в замке воины, горожане с женами и детьми решили подорваться, чтобы избежать жутких казней. Как их укрепляли пасторы, какие возвышенные речи произносились, как прощались и молились… Хотя все это от первого до последнего слова было выдумано пастором Рюссовом и другими проповедниками, старавшимися вдохновить ливонцев на борьбу с русскими. Кстати, ложь-то довольно прозрачная, догадаться о ней совсем не трудно. Потому что при взрыве не уцелел никто. И о том, что на самом деле происходило в замке, рассказать было некому. Возможно, в пороховой погреб попало ядро, а скорее, взорвались по неосторожности или по пьяному делу. Страшный взрыв снес дома вокруг цитадели, погибло много осаждающих, а еще больше горожан. Нашим ратникам пришлось тушить пожары, вести спасательные работы. Но неприятельская пропаганда объявила всех пострадавших жителей… ну конечно, жертвами расправы свирепого русского царя! А самой трагедии приклеила ярлык — «венденская кара».

Боевые действия во время Ливонской войны

Правда, сам Иван Грозный даже не подозревал, что он кого-то «покарал». Он намеревался устроить в Вендене торжества по случаю окончания похода, но город был настолько разрушен, что празднование пришлось перенести в Вольмар. И было что праздновать! За 2 месяца под руку государя перешло 27 городов. Теперь севернее Двины было занято все, кроме Ревеля и Риги. Подступать к рижской твердыне царь не стал. Ее осада потребовала бы отдельной кампании, больших затрат и крови. Но ее окрестности уже контролировали русские, и Иван Васильевич надеялся, что жители города, поразмыслив, сами перейдут к нему. Оценят безопасность под его защитой, торговые выгоды — об этом он и написал рижанам.

Основания для таких надежд имелись. Россия находилась на вершине побед. Авторитет царя был огромным. Ливонские дворяне старались поступить на его службу. Купцы и ремесленники Нарвы, Дерпта, Пернова отнюдь не жаловались на свое положение. К Грозному обратились князья Мекленбурга, просили подтвердить права на Рижское архиепископство, полученные ими от Сигизмунда. А за это соглашались, чтобы архиепископ стал подданным государя. К нему попросились обратно даже Таубе и Крузе! Да-да, прислали письмо к тому самому царю, которого ославили как «зверя». Выражали желание снова служить ему, обещали помочь в покорении Риги, Курляндии. И Иван Васильевич отнесся к ним вполне милостиво! Почему бы и нет? Шпионы есть шпионы, а что перебежали и пакостей написали — такое уж их шпионское ремесло. Ответил им, что согласен принять. Глядишь, еще пригодятся.

27 сентября в Вольмаре государь дал пир воинам. Никакие испытания, беды, невзгоды, измены, которые ему пришлось пережить, так и не ожесточили Ивана Васильевича. Не смогли превратить его в мрачного и замкнутого человека. Радоваться он тоже умел. Искренне, широко, по-русски. Снова, как когда-то под Казанью, чествовал всех соратников, от бояр до рядовых. Снова все они вместе со своим царем сидели за накрытыми столами, и он поздравлял воинов, славил их доблесть, награждал. Победа была общая — и веселье общим. Иван Грозный усадил за праздничные столы и польских пленников. Обласкал их наравне с победителями, одарил шубами, кубками, ковшами, дал денег на дорогу и отпустил на родину.

С Полубенским он отправил несколько писем. Баторию пояснил, что русские не трогали его земель, только «свою отчину чистили», поэтому и причин для конфликта нет. То же самое царь изложил в письме гетману Ходкевичу — «убытка тебе здеся ни в чем нет, и ты бы о том не кручинился», лучше будет подумать о заключении мира. Но адресатами Грозного стали и Курбский с Тетериным. Это были не наемные шпионы Таубе и Крузе, а люди, предавшие свой народ, страну, Веру. И тут уж о снисхождении и всепрощенчестве речи не было. Сейчас, после раскрытия нескольких заговоров, государь знал очень многое, что натворили они и их соучастники. Как раз во втором послании к Курбскому он все это перечислил вплоть до убийства Анастасии. Коротко, четко, буквально по пунктам. Дескать, удостоверься, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Вот и полюбуйся на себя, какой ты «борец с тиранией».

Ну а о подлинном характере царя, о том, насколько он в действительности был склонен к мести и кровавым расправам, мы с вами можем судить по известным фактам. Например, он простил даже Магнуса. Изменника возили в ставке государя, он трясся в ужасе, со дня на день ожидая заслуженной казни. Но Иван Васильевич счел, что он достаточно наказан этим страхом. Когда возвращались из похода и приехали в Дерпт, государь освободил Магнуса. Взял с него новую присягу, обязал в будущем выплатить штраф в 40 тыс. гульденов и вернул десяток городов — властвуй в своем «королевстве» и больше не шали. А на дальнейшем пути, в Пскове, Грозный осмотрел ливонских пленников. В Россию угоняли жителей городов, которые пришлось брать с боем. Но царь оставил только некоторых, кто непосредственно дрался против русских, а большинство отпустил. Идите по домам!

Нет, не было жестокости. Да и причин для нее вроде не было. Казалось, что война на западе близится к успешному завершению. И на юге обстановка складывалась неплохо. Туркам казаки создали дополнительную проблему и еще раз поссорили их с Речью Посполитой. Удалой низовой гетман, одной рукой сгибавший подковы и из-за этого получивший прозвище Подкова, отправился с казачьим отрядом в Молдавию. Объявил себя братом предыдущего самозванца Ивонии, сверг господаря Петра и сел на престол.

А Баторию, кроме внутренних смут, досталось от татарских «союзников». В Крыму умер Девлет-Гирей, ханом стал его сын Мехмет-Гирей. Но жен и наложниц у крымских царей было много — а соответственно, и царевичей в избытке. И братья Мехмета от разных матерей считали себя ничуть не хуже его. Завидовали, начали склонять на свою сторону мурз. Чтобы его не скинули, новому хану срочно требовалось укрепить позиции, заслужить поддержку орды. А это можно было сделать только одним способом — захватить побольше «ясыря». На Русь идти было опасно: как бы, наоборот, не растерять авторитет. И Мехмет-Гирей устремился на Украину. Выжег и разорил всю Волынь, угнал массу невольников. Потом написал Баторию, что крымцы совсем не нарушали мира, они просто «искали» собственных врагов, князя Острожского и низового гетмана Шаха. Правда, искать-то их было незачем. Всем было известно, что Острожский жил в Остроге, а резиденцией Шаха являлся Немиров. Но к этим городам, где можно было получить по зубам, татары даже близко не сунулись.

Тем не менее, Баторию пришлось притвориться, будто он поверил, и отослать в Крым крупные суммы во избежание дальнейших набегов. Но Мехмет-Гирей обратился и в Москву Причем царю он преподносил свой рейд как разрыв союза с Польшей. Ради дружбы просил «всего ничего»: отдать Астрахань, свести казаков с Дона и Днепра и заплатить 4 тыс. руб. Ему послали «в подарок» тысячу руб., разумеется, без Астрахани. А насчет казаков ответили стандартной отпиской: днепровские — подданные польского короля, а донские — это «беглецы российские и литовские», ни от кого не зависят, и их велено казнить, если они появятся в государевых владениях (хотя в это же время многие донцы находились не только во владениях, а ходили с царем в Ливонию и пировали вместе с ним в Вольмаре).

Что же касается Османской империи, то она одолевала персов, но война оказалась тяжелее, чем ожидалось. Поэтому султан приказал Мехмет-Гирею участвовать в боевых действиях в Закавказье. Нетрудно понять, что такое перенацеливание орды Россию могло только порадовать. Вместо нападений на наши земли татарская конница двинулась совсем в другом направлении. Хан повел своих подданных через Северный Кавказ к Дербенту.

Но попутно крымцы, как водится, принялись грабить местных жителей. И горские князья забеспокоились, как бы турки и хан не подмяли их. Снова стали проситься в подданство к царю. Теперь под его власть пожелал перейти даже давний противник русских, шамхал Тарковский. А князь Кабарды Темрюк Идарович попросил Ивана Грозного помочь в обороне и восстановить крепость на Тереке. В 1577 г. «по челобитью Темрюка, князя Черкасского» к нему отправились ратники и заново отстроили Терский городок.

Но на этот раз государь решил не давать османам повода для конфликтов. Он не стал назначать на Терек воевод и стрельцов, и крепость оказалась как бы «неофициальной». Чисто казачьей. Ее гарнизон составили гребенские и нижнетерские казаки. Москва получила возможность так же, как с донцами и низовцами, пожимать плечами. Заявлять, что она здесь ни при чем. А казаки служили царю и выполняли его приказы. И это событие принято для определения старшинства Терского Казачьего Войска. О первом строительстве Терского городка в 1567 г. сохранились лишь упоминания в летописях и переписке, а о службе казаков во втором городке в архивах нашли царские распоряжения. Поэтому генштабисты в XIX в. выбрали точкой отсчета 1577 г.

Глава 18. Буря с Запада

Как же получилось, что блестящие успехи России внезапно оборвались? Нет, конечно, здесь сказались не только и не столько военные таланты Батория. Но сработали те самые пружины, которые закручивались вокруг нашей страны уже давно, старательно и кропотливо. Баторий, чье положение выглядело хуже некуда, стал вдруг получать мощную поддержку со всех сторон. Папа Григорий XIII прислал ему меч с благословением на войну с русскими. Это бы еще ладно, от папских благословений русские не особо страдали, — но «святой отец» взял на себя миссию защищать интересы польского короля перед всеми правителями Европы. У нового императора Рудольфа II окружение составили иезуиты. Он отписывал Ивану Грозному, что готов заключить союз, сразу после коронации выступит против общего неприятеля — и такими обещаниями три года морочил голову. А в это же время признал Батория королем, установил с ним дружбу и ввел эмбарго на ввоз в Россию меди, олова, свинца.

Ну а раз император отказался от претензий на престол, Баторию подчинилась Пруссия, сдался Гданьск. Властитель Пруссии курфюрст Бранденбургский передал королю большое количество артиллерии. Да и магнаты лишились своего кандидата. Их обрабатывало католическое духовенство, и они меняли отношение к Баторию. А высокопоставленный иерарх ордена иезуитов, папский легат Антонио Поссевино, в 1578 г. посетил Швецию. С помощью королевы Екатерины Ягеллонки уговорил Юхана III принять католичество, а заодно помог ему заключить военный союз с Польшей. Сторону врагов нашей страны негласно принял и король Дании. Распорядился, чтобы английским, голландским, французским судам препятствовали перевозить грузы в Россию вдоль норвежских берегов.

Чтобы договориться с турками, Баторий пошел на подлость. Пригласил к себе гетмана Подкову, захватившего престол Молдавии, клятвенно гарантировал ему безопасность. Казак приехал, намереваясь поклониться королю Молдавией, но его схватили и перед турецким послом отрубили голову. Мурад III искренне благодарил поляков, пожелав им «славы и победы». Формально он к союзу не примкнул, но разрешил участвовать в войне своим вассалам. К Баторию выступило войско Трансильвании, его прежнего княжества. Султан «почему-то» был уверен, что император или венгерский король не воспользуются ослаблением его границ и на Трансильванию не нападут. А крымский хан заключил союз не только с Польшей, его послы прибыли в Стокгольм, привезли в подарок Юхану коней, верблюдов и договаривались «не заключать мира с Москвой».

В январе 1578 г. Баторий развернул перед сенаторами грандиозную программу — отобрать у России все ее «завоевания» вплоть до Калуги и Новгорода (и даже новгородских владений на Северной Двине). Сейм установил чрезвычайные военные налоги. В Германии, Венгрии шла вербовка наемников. В Вильно был расширен пушечный двор, сырье из Германии вместо России потекло сюда, день и ночь отливались орудия. Чертежи каких-то специальных пушек передавал мастерам лично Баторий.

Но одних лишь налогов при таких расходах было мало, и сообщается, что король «занимал где мог». Где? Мы знаем, с кем он потом расплачивался. Деньги давали итальянские, германские, да и местные еврейские банкиры — за это король уступил им определенные ему по закону монополии на рудники, производство поташа, соли, винокурение, пивоварение. Евреи становились управляющими в заложенных королевских имениях. Внесли свою лепту и «друзья» России — англичане! Взамен они получили права на торговлю польским зерном. И очень большие дотации поступали из Рима. За это Баторий предоставил иезуитам обширные владения в Литве, Белоруссии, отдал право цензуры, кафедры польских университетов, обеспечил им создание нескольких типографий, десятков школ.

Ну а Швеция сделала вообще оригинальный ход. Она продала Ревель императору! И Рудольф с какой-то стати согласился. Хотя город и без того формально принадлежал к его владениям, но находился далеко и был ему, в общем-то, не нужен. Теперь же император стал помогать Ревелю, но в нем по-прежнему господствовали шведы, и они же получили от покупателя деньги, позволяющие нанимать солдат… Вот вам и ответ на вопрос, почему столь резко изменилось положение России. Против нее выступали не только Польша и Швеция. Против нее сосредотачивались финансовые, людские и материальные ресурсы половины Европы! И к такому удару наша страна была не готова.

После бедствий начала 1570-х гг. Ивану Грозному ценой невероятных усилий удалось восполнить армию. Но значительную ее часть составляли молодежь и новобранцы. Смотры на Оке и легкие победы в походе 1577 г. не дали им необходимого опыта. Напротив, расслабили, научили пренебрежительно относиться к противнику. Но и сами по себе победы создали крайне невыгодное стратегическое положение! Ливония стала для русских настоящей ловушкой. Здесь было около ста крепостей и замков! Вот и прикиньте, если держать в них гарнизоны в среднем по 500 человек, понадобится 50 тыс.! А ведь 500 воинов — довольно малочисленный гарнизон. (Эту проблему «решат» шведы в XVII в., когда будут воевать за Ливонию против поляков. Они взорвут «лишние» городки, а население вырежут. Иван Васильевич о подобном варианте как-то и не подумал.) А кроме Ливонии требовалось прикрывать все прочие российские границы, что также связывало крупные силы.

На боеспособности царской армии сказалось еще несколько факторов. Правительство «испомещало» детей боярских, наделяло землей, но численность крестьян еще не успела восстановиться после чумы и татарских нашествий. И если строительство на юге засечных черт подарило России огромные неосвоенные пространства, то оно дало и побочный эффект. Крестьяне-то не были крепостными. Они потекли туда, на плодородные черноземы. Население деревень в центральных и западных районах поредело. А у дворян и детей боярских возникали проблемы — как снарядиться на службу самим, снарядить отряды военных слуг?

В Польше велись невиданные по своим масштабам приготовления, но они сочетались с хорошо продуманной дезинформацией. Баторий изображал, будто больше всего хочет мира, слал посольства. Никакого практического значения переговоры не имели, единственной их целью было скрыть истинные планы короля. А когда в Речь Посполитую приезжали царские послы и гонцы, рядом сразу же оказывались «друзья». «По секрету» нашептывали: если дойдет до войны, с королем пойдут лишь немногие «охочие люди», а магнаты участвовать не будут. Сообщали, что «шляхта и черные люди» недовольны Баторием, вот-вот выступят против него, и ему «на королевстве не быти». Такие донесения шли в Посольский приказ, к царю.

Первые удары на русских обрушились в конце 1577 г. Но пока это были частные операции в Ливонии. Шведы организовали партизанскую войну. Правда, отряд они сумели создать только один. В Ревеле собралось много беженцев, но ливонцы особым благородством не отличались — соплеменникам помогать не спешили. Они голодали, нищенствовали, умирали под забором. Чтобы оплатить похороны, с них даже обдирали последнюю одежду. Сохранились свидетельства, как вчерашних знатных дворян и дам закапывали голыми. А если кто-то задолжал, его по ревельским законам вообще запрещалось хоронить, пока наследники не заплатят кредиторам. И из таких бесприютных, озлобленных людей собрал банду сын мастера-монетчика Иво Шенкенберг. Принимал и портовую шваль, добровольцев из крестьян. Ничего не платил им, но предоставил грабить села, подвластные русским.

Ливонцы объявили Шенкенберга национальным героем, прозвали «Ганнибалом». Но Альпы этот «Ганнибал» не переходил, выдающихся побед не одерживал. Он выискивал места, где гарнизоны потеряли бдительность. Внезапным налетом захватил Вайсенштейн, сжег Пернов. Овладел еще несколькими замками, вместе со шведами погромил предместье Дерпта. Всех русских пленных Шенкенберг не просто убивал, а замучивал пытками. Их пластали на куски, тянули жилы, жарили на огне. Страшной смерти предавались как военные, так и женщины, дети, попавшие в его руки в Дерпте и других городах. Подобным способом вожак «сплачивал» подчиненных, пресекал для них возможность сдаться или изменить: попадешь к русским — не помилуют. Терроризировал и эстонцев, чтобы служили не царской администрации, а ему.

Шведский адмирал Гилленакр с флотом появился у Нарвы, сжег предместья, высадил десант, но его прогнали. Отряды шведов вторглись в Карелию, разорив села. Активизировались и поляки, тоже высматривая слабые места. В Дюнебург в знак «дружбы» прислали русским на праздник несколько бочек вина. А когда воины гульнули, ворвались и вырезали их. В Вендене воевода Иван Куракин беспробудно пил, запустив службу Ляхи подкупили мастера-латыша, он подделал ключ к крепостным воротам. Ночью неприятели проникли в город и захватили его. А в начале 1578 г. изменил Магнус. Заключил договор с Баторием и удрал в Курляндию, где король подарил ему г. Пильтен. Прежние владения Магнуса поделили поляки и шведы.

Иван Грозный еще не знал о масштабах той опасности, которая нависла над Россией. Он отреагировал на локальную угрозу, обозначившуюся в Ливонии. Направил войско князя Мстиславского и боярина Морозова вернуть Венден. Они обложили город, начали бомбардировку, сделав пролом в стене. Однако до штурма дело не дошло. Воеводы узнали, что к ним идут крупные силы поляков, и сняли осаду. Но и неприятель, попытавшись их преследовать, застрял у городка Левенварден. Маленький гарнизон во главе с князем Елецким и дворянином Валуевым месяц отбивал атаки. У осажденных кончились продукты, они резали лошадей, варили кожу, но выстояли. Враг ушел, оставив под стенами множество трупов.

Летом 1578 г. царь послал в Ливонию новую армию князя Голицына. Она двинулась на бывшую «столицу» Магнуса Оберпален (Пылтсама), занятую шведами. В жестоком бою город взяли. Дальше предполагалось наступать на Венден. Но между воеводами начались трения, споры, и они застряли под Оберпаленом. Царь понукал их, рассердился и отправил туда дьяка Щелкалова с боярином Салтыковым. Они должны были настоять на выполнении приказа, а если понадобится, вообще отстранить командиров и распоряжаться «мимо воевод». Вмешательство подействовало, в октябре рать подступила к Вендену стала строить осадные укрепления. Но время было упущено. Иезуит Поссевино не напрасно торчал в Стокгольме, враги России договорились о взаимодействии. К Вендену уже шли литовская армия Сапеги и шведская генерала Бойе.

Они соединились, и 18 тыс. наших ратников оказались зажаты между крепостью и неприятельским войском. 21 октября началось сражение. Легкая татарская конница не выдержала ударов панцирной кавалерии и покатилась прочь. Дети боярские и пехота отступили в полевые укрепления и отбивались целый день. Ночью среди командования опять возникли разногласия. Одни предлагали воспользоваться темнотой и спасаться, другие возражали. В лагере пошел разброд. Командующий Голицын, Щелкалов, Федор Шереметев прорвались через вражеские кордоны и ушли, за ними последовала часть воинов. Утром противник увидел, что число русских уменьшилось, и навалился всеми силами. Погибли бояре Сицкий, Салтыков, окольничий Воронцов, князь Тюфякин, 6 тыс. ратников. Врагу достались обоз, 17 орудий.

Секретарь Батория Гейденштейн описал, как пушкари, не желая сдаться, повесились на стволах своих пушек. Берусь утверждать, что это ложь. Православные воины самоубийством не кончали. Иногда взрывались вместе с крепостью, но это не считалось самоубийством. Очевидно, пушкари сражались до последнего и были казнены. А историкам, склонным во всех случаях слепо доверять «иностранным источникам», можно посоветовать провести эксперимент: самим попробовать повеситься на пушках XVI в. Они не имели лафетов, для них делались деревянные подставки или подсыпка, ствол возвышался над землей на полметра-метр. Русских воинов можно было повесить только на других пушках — на тех, что стояли на стенах Вендена.

Голицын был бит кнутом (такое наказание следовало по закону за бегство с поля боя). Пьяницу Куракина казнили. Но значительная часть Ливонии была потеряна. А враги широко пропагандировали успехи, раздували победную эйфорию. И это, в свою очередь, помогло готовить главный удар. Ни о какой оппозиции Баторию уже речи не было! В январе 1579 г. на сейме он объявил о походе на Россию, и его поддержали с общим восторгом. Конечно, о его призыве стало известно в Москве. Но поляки сумели обмануть русскую разведку и царя. Внушили, что удар будет нанесен все там же, в Ливонии. Впрочем, так оно следовало и по логике. Ведь Иван Грозный при переговорах сам соглашался уступить Полоцк, а спор шел лишь о Прибалтике. Однако Баторий нацелился именно на Полоцк. Это сулило стратегическую неожиданность, а кроме того, король рассчитывал перенести войну на русские земли, где легче было снабжать войска, солдаты могли поживиться богатой добычей.

А Иван Васильевич и его воеводы, введенные в заблуждение, допустили ошибку. Стали собирать рати в Новгороде и Пскове. В июне государь сам выехал туда, чтобы руководить боевыми действиями. 20 тыс. русской и татарской конницы под командованием Хилкова он послал в рейд за Двину, по Курляндии, — как полагал, навстречу Баторию. Вести разведку, опустошать местность на пути неприятеля. Впоследствии господин Карамзин внедрил в историческую литературу версию, будто в распоряжении Грозного оставались огромные полчища и одно лишь его «малодушие» обрекло Россию на пассивность.

Да откуда бы у него взялись эти полчища? Накануне кампании царь расписал гарнизоны по восьмидесяти городам на западных, южных, восточных рубежах страны. Это не считая ливонских крепостей. А неприятельское наступление было комбинированным. В Эстонии активизировался Шенкенберг, шведы опять ворвались в Карелию, а от Ревеля их войска двинулись на Нарву. Ивану Васильевичу пришлось распылять силы, отправить рать на защиту важнейшего порта. Ну а что касается армии Речи Посполитой, то государь ее не боялся. Знал, что она состоит из шляхетской конницы и как раз крепости эффективно остановят ее. Паны, как бывало уже не раз, постоят в осадах, понесут потери, да и отступят.

Стефан Баторий и Анна Ягеллонка — правители Польского королевства и Великого княжества Литовского

И вот в этом состоял еще один важный просчет русского командования. Баторий создал совсем другую армию. Основной ее ударной силой была пехота — венгры, немцы. Баторий предпринял еще одну меру, совершенно необычную для своего времени: рекрутский набор крестьян из королевских имений. Такие солдаты были слабыми и необученными, но им предстояло быть «пушечным мясом» под руководством профессионалов-наемников. Армия имела большое количество артиллерии. Но и шляхта, разумеется, добавилась, 40 тыс. «рыцарства» (не считая слуг).

Очередное русское посольство паны долго задерживали, не допускали к королю. Наконец он принял дипломатов. И… не удостоив их даже приветствия, отослал прочь. 26 июня 1579 г. Баторий направил Ивану Грозному собственную грамоту, грубую и резкую, и сразу отдал приказ наступать. Теперь-то направление удара обозначилось вполне определенно, но под рукой государя осталось мало войск. Конница Хилкова еще не вернулась из рейда. Иван Васильевич спешно собрал все, что у него было из свободных сил, 6 тыс. детей боярских, донских казаков атамана Черкашина, и бросил к Полоцку, чтобы подкрепить его гарнизон. Воеводам Шейну и Шереметеву он велел «одноконечно пройти» в город. Но подмога опоздала. Полоцк был уже окружен. Шейн, наткнувшись на противника, отвел свой корпус в крепость Сокол. А Баторий выслал на это направление бесполезную в осаде шляхетскую конницу и перекрыл дороги между собой и русскими. Пусть не мешают.

Всесторонняя подготовка к войне отнюдь не ограничивалась формированием армии и хитрым планированием. Как только загремели бои, обнаружилось, что Баторий и его покровители запасли для России еще несколько сюрпризов. Пожалуй, впервые в истории было централизованно и целенаправленно применено идеологическое оружие. Советниками короля в этой области стали Курбский и другой перебежчик, Заболоцкий. Баторий издал и широко распространял манифест, что он борется совсем не против русских, а, наоборот, за них! Желает избавить их от «тирании», вернуть им «права и свободы, уделенные народам христианским». Враг короля — один лишь Иван Грозный, и население призывалось сбросить его власть, переходить на сторону «освободителя».

А кроме идеологических, были пущены в ход последние военно-технические новинки. Принято писать, будто Баторий, поджигая стены городов, впервые использовал каленые ядра. Это неточность. Информация о «каленых ядрах» взята из послания царя. Но в 1579 г. еще не существовало других терминов, поэтому Иван Васильевич обозначил снаряды такими словами. Хотя исследователям стоило бы обратить внимание: государь назвал их «новым, бесчеловечным изобретением». А каленые ядра были известны уже давно! Их применяли и европейцы, и турки, и русские. Требовалось раскалить ядро на огне, щипцами кинуть в ствол, и оно воспламенит порох. Способ был неудобным, опасным, и пользовались им не всегда. Да и поджечь таким образом деревянную стену было трудно. Крепости строились из ряжей, набитых землей. Ядро, пусть и раскаленное, пробьет бревна и увязнет. Но имеет смысл вспомнить: Баторий давал литейщикам чертежи каких-то особых пушек. Отсюда следует и разгадка. Поляки стреляли не калеными, а зажигательными снарядами. Бомбами, наполненными горючим веществом. Для них-то и впрямь требовались специальные орудия, мортиры. И как раз после войны с Баторием это оружие получит широкое распространение (например, казаки, осаждая Москву в 1611–1612 гг., подожгут ее бомбами из небольших мортир).

Но в Полоцке манифест короля не подействовал. На защиту города наряду с воинами встали и местные жители-белорусы, сражались даже женщины. А стены поджечь не получалось, шли дожди (а может, артиллеристы не сразу приспособились к новому оружию). Баторий за золото купил жизни венгров, чтобы они подпалили крепость смоляными факелами. Большинство из них полегло в самоубийственной атаке, но пожар все же устроили. Король скомандовал общий штурм. Нет, и на этот раз гарнизон и горожане, собравшись с силами, отбросили врага, а огонь погасили. И лишь через несколько дней артиллерия выполнила свою задачу. Город заполыхал с нескольких сторон. Остатки защитников, не в силах держаться в этом пекле, вступили в переговоры и согласились сдать Полоцк, если им позволят уйти на родину.

Король охотно принял такое условие. Когда воины вышли из крепости, лично встретил их, расхваливал их мужество и героизм, приглашал поступить к нему на службу. Русские отказались. Ну что ж, тогда Баторий отрекся от своих обещаний и захватил всех в плен. В Полоцке он первым делом распорядился строить костел. Правда, объявил, что православные тоже могут свободно исповедовать свою веру. Разве что назначил нового епископа. Униатского. А высвободившуюся армию король направил на Сокол.

Корпус Шейна просидел в крепости фактически без толку. Когда узнали, что идет враг, атаман Черкашин не стал его дожидаться. Пробился и увел казаков на Дон. Впоследствии это пытались объявить «изменой», свалить на донцов поражение, но царь признал действия Черкашина правильными и никакой опалы на него не наложил. А тем, кто остался, пришлось туго. 19 сентября Сокол был окружен. Его сумели поджечь быстро. Наши воины пытались вырваться из города, но их загоняли обратно. В дыму и пламени разыгралась страшная сеча. Шереметев и несколько сот детей боярских попали в плен. Шейн, Лыков, Палецкий и 4 тыс. ратников погибли. Остервеневшие враги надругались даже над мертвыми, уродовали трупы.

И уж совсем задаром полякам досталась Туровля. Крепость была слабой, гарнизон — небольшим. Узнав о том, что случилось в Полоцке и Соколе, ратники запаниковали, вышли из повиновения воеводам и бросили крепость. А шляхетскую конницу Баторий послал «подкормиться» на Смоленщину, она разорила множество деревень. Иван Грозный не стал скрывать от народа произошедшие трагедии. По его повелению дьяк Щелкалов выступил на площади, откровенно рассказал о поражениях и потерях. Но при этом разъяснялось, что враг понес еще больший урон, государь призывал людей сплотиться и твердо переносить испытания.

Действительно, причин отчаиваться еще не было. В то время, когда Баторий наступал в Белоруссии, главные силы царской армии одержали ряд побед в Прибалтике. Конница Хилкова разорила Курляндию. Шведов отразили от Нарвы, гнали и рубили через всю Эстонию до самого Ревеля. Удалось прищучить и неуловимого Шенкенберга. Он нападал исподтишка и безобразничал два года. Когда его все же обнаружили и перехватили войсками, его банда честного боя не выдержала и сразу рассыпалась. Кого поймали — прикончили. Сам Шенкенберг образцов доблести тоже не проявил и пасть на поле брани не пожелал. Предпочел сдаться и был казнен в Пскове. Осенняя распутица и непогоды прервали сражения…

Но это было только началом войны. Причем началом не одной из многочисленных русско-польских войн, а куда более глобальных действ и замыслов. В 1579 г. был дан старт массированному и долговременному «крестовому походу» Запада на Россию. Натиску, который будет продолжаться и возобновляться объединенными усилиями, кампания за кампанией, шаг за шагом… И вот тут надо отметить одно совпадение. Случайное? Нет, такие совпадения случайными не бывают. В июле 1579 г., как раз в те дни, когда полчища Батория начинали поход на восток, в Казани произошел пожар. И на пепелище, по сновидению девочки Матроны, была явлена Казанская икона Божьей Матери. Та самая икона, которая освятит поворотный пункт борьбы! Этот поворотный пункт будет еще не скоро, Иван Васильевич до него не доживет. Но он все-таки настанет — в 1612 г., когда казаки с Казанской иконой Пресвятой Богородицы ворвутся в Москву и освободят ее от оккупантов.

Глава 19. Границы в огне

Баторий, явившись в январе 1580 г. на очередной сейм, был встречен в Кракове и Вильно общим ликованием. Победы пьянили, кружили головы. Сейм единодушно санкционировал продолжение войны, утвердил новые небывало высокие налоги на нее. Король, кстати, предпринял дальнейшие шаги, чтобы привлечь на свою сторону казаков. Хотя им, даже реестровым, он не доверял. В состав основной армии взял лишь 600 человек. Но Баторий постарался взять под контроль низовое казачество. Его агенты вели переговоры с атаманами, подкупали их, соблазняли казаков обещаниями, что их тоже включат в реестр. А на ежегодной январской раде щедро тратили деньги, бочками выставляли вино, и низовым гетманом был избран ставленник короля шляхтич Зборовский.

Иван Васильевич тоже изыскивал средства на войну. При таком размахе боевых действий издержки требовались огромные. Царю пришлось обратиться даже к Церкви. В январе 1580 г. он созвал Освященный Собор, разъяснил, какая опасность угрожает Отечеству, и просил помощи. Духовенство, посовещавшись, пошло навстречу, постановило передать в казну часть митрополичьих, епископских, монастырских земель (и, соответственно, доходов с них). Крепко требовалось подумать и над вопросом, каким же образом правильнее спланировать предстоящую кампанию? Наступательная тактика исключалась. Полевое сражение с могучей армией, которую создал Баторий, не сулило ничего хорошего. Ведь силы снова надо было рассредоточить по разным фронтам. Среди ратников было много неопытных, значительную часть царских войск составляла легкая кавалерия, для боев с панцирной пехотой и рыцарской конницей она не годилась. Поставить на карту все в одной битве значило наверняка проиграть.

То есть оставалось обороняться. А этот вариант имел массу уязвимых сторон. Инициатива предоставлялась противнику. Было неизвестно, где он нанесет удар. Но ничего другого не оставалось. Государь был вынужден принять оборонительный план — стараться и дальше изматывать врага в осадах городов, а легкую конницу и другие полевые войска распределить несколькими корпусами по основным направлениям. Они должны были мешать осадам, действовать на коммуникациях противника, срывать снабжение. Царь учел и ошибку Шейна, засевшего в Соколе, предписывал своим легким корпусам быть подвижными, уклоняться от сражений: «И вы б на одном месте не стояли, ходили б есте переходя, чтоб вас литовские люди не нашли, а на прямое бы дело есте с литовскими людьми не становились».

Однако 1580 г. принес России еще один горький сюрприз. Прошлые три года южная граница оставалась спокойной, Мехмет-Гирей водил свою орду в Закавказье помогать туркам. Крымцам это очень не нравилось. Путь был трудным, бои с персами шли серьезные, а добычи перепадало мало. Крымских работорговцев такая война тоже не устраивала. Гнать пленных через горы и степи было слишком далеко, они умирали по дороге, и ханским воинам приходилось продавать их по дешевке на месте. Но походы татар в Закавказье не устраивали и Батория. Интересы мурз, работорговцев, польской агентуры совпали. Они подзуживали братьев хана, чуть не произошел переворот.

И чтобы усидеть на престоле, Мехмет-Гирей был поставлен перед необходимостью выполнять общие пожелания. В Москве знали от своей агентуры, что султан снова велел крымцам выступать на Кавказ. Но хан пошел даже на нарушение приказа, и весной массы татар обрушились вдруг на русские земли. Вместе с ханом напали и ногайцы. Несмотря на неожиданность, степняков отбили от Белева и Алатыря. Но там, где засечные черты еще не были достроены или охрана расслабилась, татарам повезло куда больше. Они прорвались на Рязанщину пожгли множество сел. Послы хана в Швеции хвастались, что угнали 40 тыс. пленных. Но это был далеко не единственный ущерб. Ведь царю теперь пришлось отрывать силы на юг, выставлять на Оке еще одну рать под командованием Василия Шуйского.

А Баторий сделал все возможное, чтобы еще больше рассеять внимание русских. Шведы атаковали на севере, внезапным нападением захватили Карелу. Новый гетман Зборовский сумел привлечь к себе часть казаков, ворвался на Северщину и сжег Стародуб. Корпус Кмиты из 20 тыс. шляхты с большим количеством пушек Баторий отправил на Смоленск. В Прибалтике своих сторонников во главе с Магнусом послал на Дерпт. А сам король тщательно скрывал и время, и направление главного удара. Объявил, что согласен начать переговоры о мире, но выступил в поход, не дожидаясь русских послов. Наиболее вероятными целями Батория царское командование считало Смоленск или Псков. А король повел армию глухими дорогами через леса и болота. Вышел он к крепостям Велиж и Усвят.

Защитники были ошеломлены, внезапно увидев у своих стен всю огромную польскую армию. Эти две крепости могли сыграть важную роль в ходе войны. Могли прославиться в веках, войти в учебники, быть воспетыми в народных песнях. Если бы они выполнили свой долг. Страшный долг, который иногда выпадает на долю воинов. Встать насмерть и хотя бы задержать врага. Царю это дало бы время отреагировать, перебросить силы на угрожаемый участок… Но было иначе. Идеологическая война тоже давала свои плоды. Воеводы, получив «жалованные грамоты» Батория и поставленные перед выбором — сдаться или погибнуть, выбрали первое. А перед королем открылась свободная дорога к Великим Лукам.

Это была главная крепость, прикрывающая данное направление, в ней находились 6–7 тыс. ратников. Чтобы возглавить оборону, царь прислал сюда одного из своих доверенных людей, Ивана Воейкова. Толковый, опытный начальник и его подчиненные не сидели сложа руки. Несмотря на то, что нападения на свою крепость они не ждали, провели огромную работу, подготовив ее к обороне. Уже зная, каким оружием пользуются поляки, обложили стены землей. А ближайшим легким корпусом, который должен был помогать в случае осады, командовал князь Хилков, стоявший в г. Холме. Баторий подступил к Великим Лукам в конце августа. Сдаться гарнизон отказался. Противника встретили вылазками, мешали осадным работам, несколько раз крепко побили врагов, даже захватили королевское знамя. А конница Хилкова принялась клевать поляков, громя их разъезды, мелкие отряды, пленяя фуражиров.

Но помочь Великим Лукам царь просто не успел. 4 сентября, на десятый день осады, громыхнул взрыв подведенной под стены мины. Тем не менее, наши ратники смогли отразить начавшийся штурм. Но 5 сентября враги подожгли одну из башен. Пожар, раздуваемый ветром, перекинулся на городские постройки, огонь проник к пороховому складу… Взрыв страшной силы разрушил оборонительные сооружения, уничтожил множество воинов и горожан. А неприятели ворвались в крепость. Уцелевшие защитники дрались даже среди пылающих развалин, а озверевшие наемники рубили всех подряд. Гарнизон и жители погибли до единого, Баторию досталась груда руин, заваленная трупами.

И король сразу же бросил свою армию на корпус Хилкова. Царскую инструкцию непрерывно маневрировать и не вступать в сражения воевода нарушил. Его конница стояла на прежнем месте и в разыгравшемся бою была разгромлена. Поляки захватили Холм. Развивая успех, Баторий занялся соседними небольшими крепостями. Озерище, как и Велиж, Усвят, сдалась «изменой», по «жалованной грамоте» короля. А в Невеле еще до подхода неприятеля забузили нижегородские дети боярские, объявили, что они долго несут службу, издержались, и самовольно уехали домой. Воеводы срочно просили подкреплений, но они опоздали, крепость пала. Заволочье долго отбивалось, здесь противник понес большой урон. Лишь когда стены были разбиты и положение стало безнадежным, воевода Сабуров вступил в переговоры. Баторий дальнейшей осады тоже не желал, согласился выпустить русских с оружием и имуществом.

На других участках бои протекали с переменным успехом. Под Смоленском русских войск было больше, чем в Великих Луках. Воеводы Ногтев и Мосальский достойно встретили и наголову разгромили наступавшую на них армию Кмиты, захватили все знамена, 60 пушек и много пленных. Магнуса отогнали от Дерпта, он сумел взять лишь городок Шмильтен. А на Северщине царские ратники серьезно потрепали и вышибли со своей земли отряды Зборовского. После этого набега против гетмана выступило и большинство казаков. Уличили, что он является агентом короля, и низложили. Но все равно Баторий был доволен — Зборовский свое дело сделал. Внес новый раскол в казачество, вбил клин между ним и Россией. И все вспомогательные войска дело сделали, русских отвлекли.

А шведы, в свою очередь, пользовались тем, что русские отвлечены на поляков. Обложили замок Падис. Крошечный гарнизон под командованием Данилы Чихачева стойко отражал атаки. Оставшись без продовольствия, воины поели собак, кошек. Шведы ворвались, когда они совсем ослабли от голода, нашли в замке «не людей, а тени». Казнили всех, кроме одного, князя Сицкого. В Везенберге защитников было гораздо больше — тысяча московских стрельцов. Могли держаться долго. Но это были уже не те отборные московские стрельцы, которые полегли при Молодях. Это были разношерстные воины новых наборов. Они предпочли договориться и сдали город. А за это им позволили уйти. Но им пришлось оставить врагу и ружья, и деньги, и все пожитки, с собой разрешили взять разве что иконы, да и то без окладов. Ну а как же, медные оклады, в отличие от самих икон, представляли для шведов ценность.

Зима принесла передышку. Но положение России по сравнению с прошлым годом значительно ухудшилось. Окончательно рухнули надежды на союз с императором — от купцов узнали о его запрете на ввоз в нашу страну военного сырья. Хотя Рудольф продолжал лгать, что готов выступить плечом к плечу с царем, а задержки случились только из-за того, что вельможи, назначенные для заключения союза, скоропостижно умерли или болеют. Значит, приходилось драться одним. А к польскому и шведскому добавился татарский фронт. И если Баторий, располагая деньгами, мог набирать по Европе любое количество наемников, царскому правительству было все труднее восполнять потери. Сколько их, детей боярских, стрельцов, казаков, артиллеристов уже полегло или попало в плен под Венденом, в Полоцке, Соколе, Великих Луках, в прочих боях!

Но обнаружилось и новое угрожающее явление — уклонение от службы. Уже в 1579 г. в некоторые уезды пришлось посылать специальных сборщиков, разыскивать детей боярских в их поместьях. В 1580 г. дезертирство стало принимать еще большие масштабы. Хилков доносил, что многие назначенные дворяне не прибыли к нему. Уже говорилось, как нижегородские дети боярские «разбежались» из Невеля. Нет, Иван Грозный не казнил тех, кто совершил столь явное воинское преступление. По закону за это полагалось бить кнутом и отбирать поместья. Но и от этого царь воздержался. Он понимал, что страна очень устала. Что детям боярским становится невмоготу непрерывно, год за годом, находиться на войне. И для крестьян уже невмоготу непрерывно, год за годом, собирать и обеспечивать в походы помещиков и отряды их слуг. Но ведь и дети боярские должны были понять, что они, сберегая себя и стараясь облегчить свои тяготы, подставляют и губят других людей! Играют на руку врагу. Поэтому по городам и весям, кроме сборщиков, стали направлять еще и «высыльщиков». Дезертиров подвергали телесному наказанию и под присмотром «высыльщиков» принудительно отправляли к месту службы.

Конечно же, царь не рассчитывал, что возникшие проблемы можно решить одними лишь наказаниями и принуждением. Это был уже сигнал для него самого. Сигнал серьезный и объективный. А раз так, то Иван Васильевич снова счел необходимым посоветоваться со «всей землей». В декабре 1580 г. он созвал Земский Собор, представителей разных городов, сословий. Его решения были секретными, и в хрониках он не упоминается. Но сведения о нем все же дошли до польской агентуры и, благодаря этому, стали известны нам. Точно так же, как в 1566 г., государь поставил вопрос: продолжать ли войну? И на этот раз ответ был отрицательным. Делегаты указывали, что «больше того с их сел не возьмешь». Дети боярские говорили, что поместья разорены и служить они не в состоянии. Как доносил Баторию оршанский староста Кмита, «вся земля просила великого князя, чтобы заключил мир».

Но попробуй еще заключи его! Иван Васильевич уже и до Земского Собора старался это сделать. Его послы Сицкий и Пивов ездили туда-сюда между царем и Баторием. Но король просто-напросто играл с русскими. Заведомо назначал слишком короткие сроки для переговоров. Когда послы приезжали, встречал их по-хамски, сидя, — хотя они представляли монарха. Разговаривать не хотел и выгонял вон. Иван Грозный раз за разом шел на уступки. Согласился называть Батория «братом». Соглашался оставить за Россией только Восточную Ливонию с Дерптом. Потом — только Нарву и три ближайших замка, причем за порт готов был отдать Великие Луки. В новое посольство были отправлены лучшие дипломаты Пушкин и Писемский. Им было велено не поддаваться ни на какие провокации, не отвечать ни на какие выходки, оскорбления, терпеть даже побои, лишь бы добиться мира.

Куда там! Чем большие уступки делал Иван Васильевич, тем сильнее задирали свои требования Баторий и паны. Заявляли, что русские должны отдать Псков, Новгород, Смоленск, Северщину и еще заплатить за издержки 400 тыс. золотых. И даже такие претензии были не окончательными! В начале 1581 г. король объявил на сейме: «Судьба предает вам, кажется, все государство Московское!..Дотоле нет для нас мира!» И сейм воспринял это с огромным воодушевлением. Бурно и дружно поддержал короля, постановил продлить сбор налогов на войну, причем сразу на два, а по некоторым местностям на три года.

А письма Батория к царю становились все более наглыми. Разбирая прежние рассуждения Ивана Грозного о правах его династии, он объявлял, что московские государи были всего лишь «данниками перекопских ханов», что лучше получить корону по избранию, чем «родиться от дочери изменника Глинского». Ерничал: «Где же ты, Бог земли русской?» Издевательски приглашал государя выйти против него один на один на коне и давал ему советы почаще читать 50-й псалом — покаянный. Он был уверен, что Россия уже сломлена.

Шлем Ивана Грозного

Но вот что интересно: чем сильнее заносился Баторий, тем скромнее и корректнее вел себя Иван Васильевич. Строго соблюдал этикет. Вставал, встречая польских гонцов. Выслушав откровенную брань в королевских грамотах, отвечал тихо и вежливо. Учтиво прощался: «кланяйся от нас своему государю». Паны захлебывались от радости, громогласно объясняли поведение царя слабостью и трусостью. Нет. Это были не слабость и не трусость. Это было совсем иное. Смирение. В ужасающей ситуации государь брал себя в руки и держался сугубо по-православному Противопоставлял гордыни — смирение, брани — тишину, наглости — спокойствие. А Бог увидит, на чьей стороне правда. Хотя, наверное, ох как нелегко давались Грозному эти смирение и спокойствие!

А вот богословие Баторий знал слишком плохо, насмехаясь насчет 50-го псалма. Этот псалом в Православии один из главных. Но он не унижает человека, а возвышает. Очищает его от греха, возводит к Богу и завершается победно! «Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношения и всесожигаемая, тогда возложат на олтарь Твой тельцы». Нет, Иван Грозный не намеревался капитулировать. И Россия не намеревалась. Тот же самый Земский Собор, просивший о заключении мира, принял еще одно решение. О нем поляки не узнали. Но формулировка и время принятия показывают, что это тоже было решение Собора — собирать «со всей земли для войны» «по разводу» чрезвычайный налог «в государев подъем». Поднапрячься, затянуть пояса. Помочь «подняться» и вооружиться оскудевшим служилым людям. И остановить врага.

Самого Ивана Васильевича невзгоды отнюдь не сломили и не подавили. Он молился, верил, надеялся, дух его оставался бодр и крепок. Царь очень наглядно продемонстрировал это. Осенью 1580 г. он вступил в брак. Четвертый брак — на который получил разрешение еще в 1572 г. Свадьба была весьма скромной, в Александровской слободе. Не та обстановка, чтобы всенародные торжества устраивать. Не было и широких кампаний по выбору невест. Иван Васильевич женился на Марии, племяннице своего советника Афанасия Нагого. Но по понятиям и психологии русских людей той эпохи брак в военное время вовсе не был чем-то несвоевременным и легкомысленным. Наоборот. Государь показывал всем подданным: он уверен в будущем. Россия будет жить, и царский род продолжится. А в преддверии грядущих испытаний следовало и укрепить династию. Два сына — мало. А если оба погибнут? Нужны еще дети. И внуки нужны. В это же время государь женил сына Федора. И здесь серьезного успеха сумел добиться Борис Годунов, супругой царевича стала его сестра Ирина.

Глава 20. Оборона Пскова

В 1581 г. в ответ на очередные оскорбления Иван Грозный написал Баторию большое послание — очень не похожее на предыдущие. Да и вообще в нем оказалось много такого, что было совершенно необычным для царя. Он детально и обоснованно перечислил все нарушения правил ведения войны, допущенные королем. Писал, что ради мира мог бы отдать полякам Ливонию, «но будешь ли доволен ею», если обещаешь захватить все русские земли? «Уступаю — требуешь более». Твердо указывал: если даже таких уступок будет недостаточно — значит, Речь Посполитая домогается не их, а жаждет самой бойни. Если так, то и разговаривать больше незачем, «уже вперед лет на сорок и на пятьдесят послам и гонцам промеж нами не хаживать».

Но царь рассуждал и о том, кому будет выгодно, если две державы истощат друг друга? И получалось, что король, бывший султанский подданный, подыгрывает туркам. Кроме того, Иван Васильевич с какой-то стати обвинял Батория в покровительстве протестантам. Причем еретикам противопоставил не только Православие, но и католицизм! Подчеркнуто изображал две церкви рядом, намекал, как много у них общего. Вспоминал, что на Флорентийском соборе папа Евгений IV и византийский император Иоанн VIII «уложили», что «одна вера греческая и латинская», и на этом соборе «из Руси тогда был Исидор митрополит».

Тут уж, наверное, впору за голову схватиться! Сам Иван Грозный, убежденный и бескомпромиссный защитник Православия, заговорил об унии! Впрочем, можно задаться и другим вопросом. Неужели он надеялся усовестить Батория и склонить своими доводами к миру? Разумеется, нет. Царь не был таким наивным. Просто послание, адресованное королю, предназначалось совсем не для него! Государь знал, что его обязательно будут читать сенаторы, советники. В том числе католические иерархи, иезуиты в окружении Батория. Ясное дело, немедленно донесут начальству. Иван Васильевич начинал хитрую и сложную игру, закидывал крючки к польским панам — ив Рим. А к папе еще в 1580 г. поехал русский дипломат Истома Шевригин. Государь писал Григорию XIII, что мечтает быть с ним в дружбе, заключить союз против турок, и только война с Баторием мешает этому. Вот и пусть папа «от своего пастырства и учительства» вмешается, прикажет королю замириться.

И… клюнули! Клюнули из-за того, что именно этого Ватикан добивался! Как раз в данное время планы унии выдвигались католической верхушкой на первое место. В 1577 г. в Риме открылась коллегия св. Афанасия, которая должна была готовить проповедников для православных народов. Большим тиражом была издана книга деяний Флорентийского собора. Через польского короля предполагалось внедрить унию в Речи Посполитой. А России следовало навязать подчинение папе, когда поляки и шведы поставят ее на колени.

Считалось, что это задача не такая уж сложная. Ведь власть царя безгранична, то есть достаточно привести к «истинной вере» монарха и он повелит подданным. И вот — свершилось! Царь сам обратился к папе, сам ссылается на Флорентийский собор! Заинтересованность была настолько велика, что Шевригин прибыл в Рим в конце февраля 1581 г., немедленно получил положительный ответ, и уже 28 марта в Россию выехала миссия во главе с иезуитом Антонио Поссевино. О, это было не случайное лицо. Это был один из тех самых деятелей, кто непосредственно организовывал «крестовый поход» на нашу страну, — как уже отмечалось, не кто иной, как Поссевино, помогал заключить союз между Польшей и Швецией. Теперь он поехал пожинать плоды.

А на российских границах снова гремели бои. Возобновились нападения крымцев. Ногайский хан Урус даже схватил царских послов, приехавших к нему, и продал их в рабство в Бухару — продемонстрировал, что мириться не намерен. И по мере поражений царских войск число врагов продолжало увеличиваться. К набегам присоединился сибирский хан Кучум. Начались волнения и бунты среди народов Поволжья, Урала.

Неприятельская коалиция согласовывала свои действия, в Стокгольме вторично побывало крымское посольство. Со шведами сговаривались и поляки. Сами они планировали ударить на Псков. Но ограничиваться этим не собирались. Баторий надеялся вызвать восстание в Новгороде. Засылал туда письма с перечислением «обид», якобы нанесенных Москвой новгородцам, призывал сбросить царскую власть. Таким образом предполагалось отрезать от России весь северо-запад. Ливония сама собой доставалась победителям. А шведов Баторий подталкивал ударить на севере — захватить гавань св. Николая, Холмогоры, Белозерск. Отрезать Россию еще и от Белого моря, замкнуть ее окружение. Но нет, шведы были себе на уме. Видели, что поляки хотят без них хапнуть Прибалтику, и нацелились на другое направление, на Нарву.

Как обычно, враги не гнушались использовать измену. В мае 1581 г. к полякам перебежал один из приближенных государя, стольник Давид Вельский, раскрыл военные секреты, планы. Баторий был уверен в успехе. Последнее письмо царю он послал даже не от себя, а поручил канцлеру Замойскому. Оно представляло собой верх хамства. Замойский выставил Грозного темным и диким варваром, который вдобавок разум «велми помешал», сравнивал с Иродом, Каином. Словом, полагал, что с государем можно совершенно не считаться. Канцлер даже не скрывал польских аппетитов. Писал, что сейчас речь будет уже не о Ливонии, «але о всем пойдет».

Но и Россия готовилась к решающей схватке. По постановлению Земского Собора собирались деньги. Вносили их все: и монастыри, и купцы, большие суммы дали Строгановы, англичанам пришлось заплатить тысячу рублей — они же, по предоставленному им статусу, подчинялись российским законам. Снаряжались ратники. Гарнизоны крепостей принимали присягу стоять до конца. На этот раз направление удара врага не было тайной. В Псков направлялись дополнительные силы, припасы, артиллерия. Оборону города возглавили надежные и умелые воеводы Иван Шуйский, Василий Скопин-Шуйский, Андрей Хворостинин.

Чтобы дезорганизовать противника, оттянуть часть его сил на другое направление, царь нанес упреждающий удар. В Смоленске был сосредоточен корпус дворянской конницы, служилых татар и казаков, командовал им Дмитрий Хворостинин. В июне он вторгся на вражескую территорию. Напал на Дубровну, потом на Оршу, сжег городские посады. Против него собралась литовская шляхта, но Хворостинин разбил ее под Шкловом. Погромил пригороды Могилева, повернул на Радомысль и Мстиславль и вышел к своим. Рейд показал панам, что силы у России еще есть, заставил их призадуматься об уязвимости своих имений. Но Баторий прекрасно понял, чего добивалось русское командование. Планов он менять не стал и из главной армии не выделил против Хворостинина ни одного солдата. Подумаешь — села и города разорили. У русских больше возьмем!

В это время в Вильно приехала и миссия Поссевино. Он провел переговоры с Баторием, и король был недоволен вмешательством папы. Сетовал, что царь хочет обмануть «святого отца». Но от Рима он зависел целиком и полностью, и не ему было перечить. Впрочем, и Поссевино не собирался искренне помогать русским. «Миротворец» благословил короля на наступление, а уж потом продолжил путь. Иван Грозный летом перенес свою ставку в Старицу, поближе к театру боев. Узнав о гостях, приказал встречать их с величайшими почестями. В августе Поссевино с группой помощников-иезуитов прибыл к государю. Они удостоились самого что ни на есть пышного приема. Царь с глубочайшим почтением принял подарки папы, книгу деяний Флорентийского собора — Григорий XIII хотел, чтобы ее «чли» русские богословы.

Послы изложили требования, выдвинутые папой. Чтобы мир был заключен не только с поляками, но и со шведами. Чтобы венецианцам разрешили свободно торговать в России и строить католические церкви. А за это перед царем разворачивались самые радужные перспективы. От него требовалось «всего лишь» признать унию, и папа обеспечит ему союз с Испанией, Францией, императором, Польшей, сам выставит целую армию, вместе отвоюют Византию и отдадут ее Грозному. Григорий XIII прислал письма и к царевичам, царице (стало быть, и папа признал Марию законной супругой). А Поссевино заявил, что посредническую миссию он уже выполнил, договорился, что Баторий возьмет у русских только Ливонию. Вопрос урегулирован, а значит, можно перейти к остальным делам, за которыми он приехал.

Царь, казалось, был в восторге от того, что ему навешивали на уши. Ублажал и угощал послов, и Поссевино записал: «Я видел не грозного самодержца, но радушного хозяина среди любезных ему гостей». На пиру Иван Васильевич доверительно наклонился к нему и объяснял, насколько он «чтит душевно» папу. Но переговоры вежливо тормознул. Посетовал, что бы рад обсудить столь интересные предложения, да ведь сперва надо кровопролитие унять. А уж дальше, без помех, сядем и все решим. Отправил иезуитов обратно к ляхам.

Кровь и впрямь уже лилась. На Русь надвигалась огромная армия. Король собрал и изготовил гораздо больше войск, чем в прошлые годы. У него насчитывали свыше 100 тыс. воинов — поляков, литовцев, венгров, пруссаков, австрийцев, браунгшвейцев, шотландцев, датчан. Приехавший к Баторию посол Мурада III, обозревая несметные силы, восхищенно говорил: если король и султан объединятся, они «победят вселенную». На своем пути эта лавина захлестнула крепости Опочку, Остров.

Когда в Псков прискакали гонцы с тревожными вестями и горизонт расчертили зловещие дымы на месте сел и деревень, горожане подожгли предместья. Совершили крестный ход вокруг стен с чудотворными иконами и мощами св. князя Всеволода-Гавриила. Их было 30 тыс., защитников. Но не ратников, а всех, кто целовал крест стоять насмерть. А целовало его все население, «старые и малые». И в крестном ходе участвовали «старые и малые», матери несли на руках грудных младенцев. И город защищать готовились вместе: воины, мастеровые, купцы, крестьяне, бабы, подростки. 18 августа показались передовые неприятельские отряды, у стен Пскова завязались стычки. А за ними валила вся масса армии Батория. Заполонила окрестности, стала строить лагерь и полевые укрепления. Но русские пушки поражали осаждающих так далеко и метко, что пришлось бросить позиции и перенести их подальше. После этого враги начали приближаться к стенам траншеями, ставить батареи.

По литературе кочует «факт», будто у царя в Старице было собрано аж 300 тыс. войска и стояло в бездействии. Любопытно, откуда же их было взять? Такое количество ратников насчитывала вся русская армия в лучшие времена. А сейчас царь счастлив был бы иметь их, но он только распускал слухи про 300 тыс., чтобы дезинформировать противника. Реальная армия сосредоточилась в Новгороде, чтобы помогать Пскову, — 40 тыс. под командованием Голицына. В Ржеве стоял корпус Симеона Бекбулатовича, 15 тыс. конницы, прикрывал дороги в глубь страны. И в Смоленске — примерно столько же всадников Хворостинина. Эти корпуса были последним резервом государя. Чтобы усилить контингенты в Пскове и Новгороде, пришлось даже ослаблять гарнизоны ливонских городов.

А этим не преминули воспользоваться шведы. Сперва они вели отвлекающие операции на западе Эстонии, взяли Габзаль и три замка. А когда закипели бои за Псков, скрытно перебросили армию под Нарву. Подошел и флот. Загремели тяжелые пушки, круша стены. Ну а нарвские немцы установили связи с осаждающими, подсказали слабые места обороны и сами нанесли удар в спину защитникам. 6 сентября шведы ворвались в город. Он уже 23 года принадлежал царю, в нем выросли большие кварталы русских купцов, ремесленников, да и военные жили с семьями. Уничтожили всех. Поголовно, независимо от пола и возраста — 7 тыс. человек. Это не пропагандистская цифра, она сухо, между делом названа одним из «обличителей» Ивана Грозного, пастором Рюссовом. Перебили вдвое или втрое больше мирных жителей, чем в Париже в Варфоломеевскую ночь, не говоря уж о надуманных «новгородском погроме» или «венденской каре».

Резали шведы, горожане — расплатившись за то, как царь сохранил им все права и свободы. Истребляли на улицах, в домах. Чтобы не возиться с множеством трупов, толпами сгоняли к реке. Грабили подчистую и глумились, обдирая донага, и забивали, как скот, целыми семьями, скидывая в воду. Женщин и девочек сперва «использовали», а потом все равно умерщвляли, чтобы до единого…

Эти кошмарные сцены и вопли жертв вогнали в ужас малочисленный гарнизон Ивангорода. Когда шведы начали высаживаться на другом берегу реки, ратники не стали обороняться, бросили крепость и бежали. А ко всему прочему, неприятелям опять помогла измена. На сторону убийц перебежал брат предателя Давида Вельского, Афанасий. Благодаря ему шведы захватили небольшие крепости Ям и Копорье.

Но в Новгороде предателей не оказалось. Подстрекательские грамоты Батория с призывами к восстанию жители переслали царю. Не нашлось изменников и в Пскове. Король на стреле перекинул осажденным предложение сдаться. За это обещал, разумеется, «свободы», а вдобавок всяческие льготы, невиданные торговые привилегии. В противном же случае давал другое обещание — не пощадить никого. Ему ответили: «Мы не жиды; не продаем ни Христа, ни царя, ни Отечества». И бомбардировка разгоралась все жарче. Ядра сделали пролом между Покровской и Свинусской башнями. Но псковичи, угадывая направление атаки, строили за каменной стеной деревянную, собрали здесь лучших воинов.

8 сентября произошел штурм. Венгры захватили две башни, подняли на них королевские знамена. За ними хлынули другие полки. Однако в страшной рубке у деревянной стены их остановили. Сам воевода Шуйский, раненый, возглавлял контратаку. Дрогнувших и отступавших воинов поворачивали священники с иконами. Пожертвовав собой, неизвестные герои взорвали Свинусскую башню вместе с неприятелями, а в Покровской врагов перебили. Баторий слал на помощь все новые отряды, но и к защитникам подошла подмога с других участков стены, противников выкинули из пролома, сами пошли на вылазку, взяли трофеи и много пленных. В атаке участвовали даже женщины, они под пулями собирали раненых, впрягались группами в захваченные королевские пушки и утаскивали их в город.

После этого поражения Баторий распорядился устраиваться в осаде основательно, строить землянки на холодное время — и рыть подкопы для мин. Он решил взять Псков несмотря ни на что. И причиной было вовсе не упрямство короля. Ему и в самом деле требовалась только победа. От этого зависел его престиж в собственном королевстве. От этого зависело и выделение новых средств сеймом и кредиторами. Часть войск Баторий отправил «загонами» собирать продовольствие. Они взяли и разграбили Изборск, Гдов, Старую Руссу, Красный.

Но стала давать свои результаты и тактика, выбранная царем. Корпус Радзивилла, сунувшийся к Ржеву, встретила конница Симеона Бекбулатовича и крепко побила его. А Голицын из Новгорода высылал отряды на коммуникации, они громили польских фуражиров. Особенно досаждали Баторию 200–300 воинов Нечаева, засевшие в Печерском монастыре. Король приказал взять монастырь воеводе Борнемиссе и ливонцам изменника Ференсбаха. Но ратники вместе с монахами отбили два приступа и заставили многочисленных врагов отступить. Голицын посылал псковичам и подкрепления. В сентябре-октябре его отряды предприняли три попытки пробиться в город, и части войск это удалось.

В героической обороне Пскова ярко проявили себя и казаки. На его стенах сражались тысяча служилых и 500 донских казаков под предводительством Черкашина. Он и среди псковичей прославился как «характерник». Летописец отмечал: «А заговоры были от него ядром многим». Записал и его предсказание: «А угадал себе сам, что ему быти убиту, а Псков будет цел. И то он сказал воеводам». Предсказание исполнилось, в одном из боев знаменитый атаман сложил свою буйну голову. А город стоял. Подкопы королю не помогли, некоторые обрушились, о других узнали обороняющиеся и «переняли» их, копая встречные ходы.

28 октября последовал второй штурм. Все батареи осаждающих открыли шквальный огонь, и гайдуки, прикрываясь деревянными щитами, кинулись к стене, стали крушить ее ломами и кирками, ставить лестницы. Их перебили из пищалей, лили горящую смолу, бросали новое оружие, «кувшины с зельем» (порохом). То есть секрет Батория русские разгадали и научились делать собственные бомбы. А вскоре ударили ранние морозы, и 2 ноября противник предпринял третий штурм — по льду через р. Великую. Массы пехоты двинулись к проделанным проломам, но их вообще не подпустили к стенам, расстреляли на реке и обратили в бегство. А извне, пользуясь этим боем, прорвалось новое подкрепление.

Но в это же время царю был нанесен еще один удар. Подлый, исподтишка. Внезапно умер его сын Иван… Хотя здесь, наверное, читатель вправе выразить недоумение: как же это, удар царю? Все знают, что сам царь нанес сыну удар в висок. Даже Репин картину написал… Да, «все знают». Но мало кто знает, что у Репина после создания этой картины стала быстро сохнуть рука. Ведь и в Священном Писании сказано: «Не прикасайтесь к помазанным Моим» (Пс. 104; 15). Но давайте для начала оставим то, что было наворочено в художественных произведениях, и обратимся к строгим фактам. Они были выявлены в XX в. при вскрытии царских гробниц. Волосы Ивана Ивановича очень хорошо сохранились, но химический и спектральный анализ ни малейших следов крови на них не обнаружил. Когда обмывали покойного, полностью удалить их было нельзя, какие-то частицы должны были остаться. А найти, видать, сильно хотелось, разными способами исследовали — и не нашли! Зато нашли, что содержание мышьяка в останках втрое выше предельно допустимого уровня, а ртути — в 30 раз. Царевича травили не единожды. И этому имеется подтверждение в документах: Иван неоднократно болел, в 1570 г. сделал большие вклады в Кирилло-Белозерский монастырь, даже не исключал, что при дальнейшем ухудшении здоровья пострижется.

Кстати, в подобных случаях, когда оказывается, что «все знают», имеет смысл разобраться и с вопросом: откуда? Откуда пошло это «знание»? Из летописей? Нет. Все русские летописи указывают только то, что царевич «преставися» 17 ноября. Упоминается, что он скончался в Александровской слободе, отправившись на богомолье (с проломленной головой?!). О сыноубийстве пишет лишь Мазуринский летописец — польский, настроенный антироссийски. Но и он наряду с этим приводит другую версию, что царевич умер от болезни.

Не исключено, что у него действительно случилась какая-то размолвка с отцом, такие сообщения есть. Но, во-первых, об этом пишется не наверняка, как о слухах: «глаголют нецыи». А во-вторых, например, Псковская третья летопись никак не связывает это столкновение со смертью, они значительно разнесены во времени. Слух о конфликте — 7089 г. (до 31 августа 1581 г.). Смерть — 17 ноября. А перебежчик Давид Вельский рассказывал полякам об этой размолвке в мае, за полгода до гибели царевича! И французский капитан Маржерет, долгое время служивший при русском дворе, подтверждал, что смерть наследника от побоев — ложный слух, «умер он не от этого… в путешествии на богомолье».

Осада Пскова войсками Стефана Батория

Но мы знаем и другое: кто был первым автором версии о сыноубийстве. Антонио Поссевино. Что ж, практика информационных войн в XVI в. была уже отработана. Вспомним, что и Селима I, нарушившего интересы папы и итальянских купцов, произвели в «отцеубийцы», «братоубийцы». (А вот о пьянстве и безобразиях Селима II европейцы не упоминали никогда!) Поссевино в своих записках написал, что якобы царь случайно встретил во дворце (в московском!) беременную жену сына, ходившую в одной нижней рубахе. Начал ее бить за неподобающий вид, появился и вступился царевич, и ему попало… Однако иезуит никогда не бывал в жилых покоях царской семьи, поэтому не знал, что встретить в коридоре сноху «в неглиже» было невозможно. Дети государя и их жены жили в отдельных теремах, выходили оттуда в сопровождении целой свиты ближних боярынь и служанок. Да и с чего бы беременную понесло в одной рубахе из своего терема во дворец — в ноябре?!

Позже появилась вторая версия. Дескать, царевич был недоволен ходом мирных переговоров, требовал продолжать войну до победного конца, выступил на заседании Боярской думы, Иван Грозный разгневался и… Не сходится. Потому что наследник умер за месяц до начала переговоров. Третья версия, Горсея, — столкновение произошло из-за того, что Иван Иванович по собственным делам дал кому-то подорожную на 5 или 6 почтовых лошадей. Это более правдоподобно. Гонять по личным нуждам государственную почту было негоже. Было ли рукоприкладство? По русским традициям глава семьи имел право наказывать детей независимо от их возраста. Но в данном случае это сомнительно. Причина-то пустяковая. Иван Васильевич мог сделать сыну выговор, внушение.

Ну и, наконец, государь чисто физически не смог бы бить сноху или царевича, потому что накануне трагедии они находились в Москве. А Иван Грозный всю осень провел в военной ставке в Старице! Без сына. Царевич обычно бывал с ним в походах, в августе они вместе встречали Поссевино. Но в сентябре-ноябре наследник рядом с отцом ни в одном источнике не упоминается. Отсюда можно выстроить последовательность событий: сын работал в столице, где оставались Боярская дума, приказы — занимались формированием пополнений, сбором денег и т. д. Получив отраву, Иван заболел. Потом почувствовал себя лучше, поехал на богомолье, но по дороге, в Александровской слободе, слег окончательно.

И лишь тогда, в ноябре, из Старицы спешно выехал царь. Данный факт тоже зафиксирован. Клеветники даже объявляли, будто он струсил и сбежал от конницы Радзивилла (которую разгромили под Торопцом, за 200 км от Старицы). Хотя достаточно сопоставить даты, чтобы увидеть: отец помчался к сыну в Александровскую слободу. Причем перед этим он собирался ехать не в Слободу, а в Москву, обещал быть на заседании Думы. Но 12 ноября написал боярам, что не сможет, поскольку наследник «ныне конечно болен». (Между прочим, не на этом ли заседании, несостоявшемся, сын «выступил» против отца? Видать, на этом. Никаких других заседаний Думы, где они могли встретиться, осенью не было!) Из столицы в Слободу выехал Никита Романов с врачами и лекарствами. Они не помогли…

Кому было выгодно убийство? В первую очередь внешним врагам. Оно позволяло в критический момент деморализовать царя, парализовать его волю, обезглавить русскую власть и командование. А вопросы чести для Батория никогда не были препятствием. Можно ли говорить о «рыцарстве», если Шуйскому из польского стана прислали ящик с «подарком» от прежнего сослуживца Ференсбаха? Хорошо, что заподозрили неладное, пригласили мастера, вскрывшего ящик сбоку. В нем лежали несколько заряженных пищалей, обсыпанных порохом. Того, кто откроет замок, должно было убить пулями и взрывом. Но и такие методы врагам не помогли. Царь уже 28 ноября смог вернуться к делам, принимал гонцов с фронта. Хотя только Господь знает, как же тяжело это давалось! Старший сын был его любовью, его надеждой, он сам учил Ивана и готовил себе в преемники.

А под Псковом осаждающим становилось все хуже. Они страдали от холодов, снегов. Русские отряды обложили их, в лагере начался голод. Хлеб и мясо продавались за огромные деньги, лошади подыхали. После трех провалов штурмовать больше не решались. Наоборот, уже не поляки, а защитники Пскова досаждали им атаками. Он-то зимовал в тепле, припасов хватало. За 147 дней осады воины совершили 46 вылазок, во множестве убивали врагов, уводили пленных. Наемники начали уходить прочь. И в такой ситуации королю все-таки пришлось согласиться на переговоры. Впрочем, невзирая ни на что, Баторий еще вынашивал другие планы. Уехал в Польшу на сейм просить денег, набирать новую армию.

Тем не менее, 13 декабря в деревне Запольский Ям делегаты двух стран открыли мирную конференцию. Нет, Поссевино ничуть не помог русским. «Посредник» явно и откровенно подыгрывал панам. Нажимал на наших послов, Елецкого и Олферьева, домогаясь уступок. Шпионил, стараясь вызнать их секреты и передать королевским дипломатам. Когда зашел спор о титуле царя, иезуит даже ухватил Олферьева за шиворот, вырвал у него бумаги и растоптал — в бешенстве кричал, что титулы имеет право давать только папа. Однако на ходе переговоров сказывались совершенно другие факторы. Поражения и огромные потери отрезвили панов и шляхту. Теперь они считали: надо мириться, чтобы удержать приобретения. Сыграл свою роль и ловкий дипломатический ход Ивана Грозного. Воинственные проекты Батория перестала поддерживать католическая церковь. Победы кончились, значит, следовало быстрее заключать мир и приводить царя к унии — пока он под влиянием своих успехов не передумал. Сейм не желал давать королю субсидии, и золотой поток с Запада тоже пресекся.

А Елецкий и Олферьев держались скромно, потихонечку, но строго выполняли полученные от царя инструкции. В которых им предписывалось «в конечной неволе», под давлением, уступить то, что еще удерживали русские в Ливонии, — без Нарвы эти города были не нужны. Но требовалось в любом случае отмести условия папы и поляков о включении в мирный договор Швеции. Расколоть коалицию противников, чтобы можно было разобраться с Юханом один на один. 17 января 1582 г., когда положение остатков королевской армии под Псковом стало совсем бедственным, было заключено Ям-Запольское перемирие на 10 лет. Баторию отдали Ливонию, за это он возвращал Великие Луки, Заволочье, Невель, Холм, Себеж, Остров, Красный, Изборск, Гдов. Швеции перемирие не касалось. Граница устанавливалась по той же линии, как до войны, в 1561 г.

На данном основании либеральные историки пришли к весьма авторитетному и глубокомысленному выводу, что войну Иван Грозный проиграл. Ну а как же иначе-то, «все отдал», ничего не завоевал… Хотя при этом почему-то замалчивается: а кто начал войну? Неужто Россия? Да ведь нет. Начали Литва и Польша. Они наступали, а не мы. И целью себе ставили — сокрушить Россию. Словом, если уж руководствоваться критериями подобных «авторитетов», то «проигравшими» можно объявить св. Александра Невского (который не завоевал Ливонский орден и Швецию), св. Дмитрия Донского (который не завоевал ханство Мамая), Кутузова (который не завоевал Францию). Они просто отразили нашествия врагов и спасли наше Отечество. То же самое сделал Иван Васильевич. Речь Посполитая и могущественные западные силы, стоявшие за ней, расшибли себе лбы, но не смогли захватить ни единой пяди исконной российской земли.

Глава 21. Война на два фронта

После перемирия с Баторием, как и планировалось, следовало сконцентрировать усилия против Швеции. Одна она против русских устоять не могла. Времени не тратили: как только высвободились ратники, их сразу собрали в Новгороде, армию возглавили Михаил Катырев-Ростовский и Дмитрий Хворостинин. В феврале 1582 г. государь приказал им идти к Нарве и «в Шведскую землю за Неву реку». Когда неприятель узнал о наступлении, он сосредоточил свои войска в Водской пятине у села Лямицы. Но основные силы русских в битве даже не участвовали. Хворостинин с одним передовым полком опрокинул, «втоптал» и порубил шведов, остатки бежали. Однако дальнейшие действия остановила весенняя распутица.

А потом все планы смешало мощное восстание в Казанском крае. Оно началось еще в 1581 г. В исторических трудах, особенно советских, принято объяснять его злоупотреблениями царской администрации. Вот уж нет! Злоупотребления, конечно, случались, но не были такими уж вопиющими и повсеместными. Например, хорошо известно, что представители народов Поволжья, Урала, Сибири всегда предпочитали судиться не у своих князьков, а у русских воевод, считали их более справедливыми. Нелишне вспомнить и о том, что местные вожди и старейшины получили право обращаться напрямую к царю, в обход наместников и чиновников. Но ведь не обратились, предпочли взбунтовать людей — чтобы властвовать самим, без русских.

Возбудить мятеж снова постарались крымские эмиссары. Пока Россия одерживала победы, их агитация была малоэффективной. Казанцы, черемисы, башкиры сами участвовали в царских походах, очень хорошо подзарабатывали военной добычей. Но когда начались тяжелые оборонительные бои, поражения, служба показалась им совсем не привлекательной. Они уклонялись от призывов в войско, дезертировали. А агенты крымского хана распространяли слухи, что Россия совсем разгромлена. Значит, выгоднее выступить против нее. Мехмет-Гирей обещал новый поход на Москву, и сепаратисты заключили с ним тайный союз. А тут еще добавился сбор повышенных налогов на войну. Не проще ли убить сборщиков?

В период сражений за Псков Иван Грозный вынужден был и на востоке держать трехполковую рать — естественно, не из лучших войск, а вспомогательную. И одновременно с наступлением на Швецию, в начале 1582 г., царь приказал ей выступить против мятежников. Но она подверглась ударам со всех сторон и была разбита. Иван Васильевич попытался урегулировать конфликт так же, как удалось погасить прошлое восстание, вступил в переговоры. Он сам принял черемисских послов, выслушал их претензии, пообещал удовлетворить их, даровать амнистию. Нет, на этот раз не подействовало. Наоборот, миролюбие государя сочли доказательством, что дела России совсем плохи. А раз так — круши ее! К восстанию подключились новые племена. Да и почему было не резать и не грабить русских, если царь все равно простит? Становилось ясно, что полумерами ограничиваться больше нельзя. Иначе придется жить в постоянном ожидании новых мятежей. Очаг опасности требовалось раздавить решительно и сурово. Для этого государю пришлось перебрасывать полки с запада. К осени в Муроме стала собираться большая армия Ивана Воротынского и Дмитрия Хворостинина.

Но и шведы, разумеется, узнали, что войска, стоявшие против них, ушли. Ситуация для них выглядела очень уж заманчивой, и армия Делагарди, покорителя Нарвы, выступила на крепость Орешек. Цель операции была выбрана не случайно — взятие города позволяло перекрыть Неву, отрезать русским последнюю дорогу к Балтике. В сентябре 1582 г. к Орешку подошел шведский флот, берегом подтягивались пехота и конница. Но гарнизон во главе с воеводами Ростовским, Судаковым и Хвостовым встретил врага мужественно. Несколько раз защитники совершали вылазки, сбрасывали неприятельские десанты в Неву. Пушки со стен крепости метко расстреливали шведов, сбивали их батареи, рушили осадные укрепления. А из Новгорода на помощь осажденным без промедления двинулся князь Андрей Шуйский с корпусом кавалерии. Шведское войско было разгромлено и позорно бежало, бросив знамена, артиллерию, завезенные в лагерь припасы.

Однако ликвидировать восстание в Поволжье так и не удавалось. Мятежники все еще надеялись на крымцев, турок, на новые удары по русским западных держав. А зима выдалась лютая и снежная. Полки Воротынского и Хворостинина завязли в «великих снегах» и не смогли добраться до гнезд бунтовщиков. В 1583 г. царь опять собрал армию, ее возглавил Федор Мстиславский. Отдельный корпус был направлен на Каму, сформировали и судовую рать для маневренных действий по Волге и ее притокам. Бои шли жестокие. Банды повстанцев прятались по лесам, глухим деревням, нападали из засад. Их выслеживали и уничтожали. Усмиренные районы закрепляли строительством крепостей…

Таким образом, России снова приходилось драться на два фронта. А силы ее были не безграничны. Ей и война с Баторием обошлась недешево. Причем на самом-то деле фронтов оказалось больше, войска требовались не только против шведов и мятежников. В Москве знали об обещании Мехмет-Гирея помочь казанцам. А датский король Фредерик II войну не объявлял, но он совсем не случайно подыгрывал антироссийской коалиции. Теперь он тоже прикидывал, что наша страна ослаблена, самое время воспользоваться. Датчане и норвежцы «под шумок» влезли в Колу и Печенгу а в северные моря король выслал эскадру из пяти каперских кораблей, захватывавших и грабивших суда, следовавшие в русские порты.

Даже и мир с Речью Посполитой приходилось подкреплять силой. Потому что условия договора польская сторона не выполнила. Кстати, среди обвинений, которые были навешаны на Ивана Грозного, фигурируют истории, будто он обвинил в измене и казнил 2300 защитников Полоцка и прочих ратников, вернувшихся из плена. Так вот, уточним для ясности: они не вернулись. За огромные суммы удалось выкупить лишь четверых знатных воевод, а всех остальных наших воинов, попавших в руки неприятеля, удержали в плену. Даже от размена паны уклонялись. Ведь каждый, кому достались пленники, числил их своими личными невольниками. С какой стати было отпускать их в обмен на свободу каких-то других поляков или немцев? Переговоры по данному поводу продолжались и после смерти Грозного.

Ляхи не спешили и уходить с земель, которые по условиям мира возвращались к России. Занимали часть Торопецкого, Великолукского, Велижского уездов, устраивались там по-хозяйски. Витебский воевода Пац даже начал строить крепость на русской территории, шляхта и ее слуги грабили и закрепощали крестьян. Магнаты срывали размежевание границ, оскорбляли и бесчестили присланных для этого царских чиновников. А в ответ на дипломатические протесты Москвы Баторий только пожимал плечами и ссылался на «своевольство» панов: дескать, это они вытворяют по собственной инициативе, а я ничего не могу поделать. Хотя, без сомнения, король негласно поощрял подобные выходки.

Иван Васильевич старался избежать дальнейшего военного перенапряжения для страны и армии. Он помнил о проблемах и пожеланиях, высказанных Земским Собором. Передышка нужна была государству как воздух. Значит, необходимо было маневрировать. А противников вразумлять по очереди. Развязать себе руки на одних направлениях, чтобы быстрее добиться успеха на других. И если казанцы на примирение не пошли, то оставалось приостановить боевые действия против шведов. Им предложили переговоры. После поражений под Лямицами и Орешком Юхан III упрямиться не стал. Делегации съехались на реке Плюсе и в августе 1583 г. подписали перемирие. Каждая из сторон сохраняла позиции, которые занимала к этому моменту. За шведами остались четыре русских крепости: Карела, Иван-город, Ям и Копорье. Впрочем, перемирие заключили всего на три года, и эти города оставались в шведских руках недолго. Бунт в Поволжье усмирят, а потом и шведов проучат, отберут у них наши крепости. Но это произойдет уже без Ивана Грозного, в правление Федора Иоанновича.

С датчанами разобрались быстро. Обуздать их на море помогла Англия. Как только речь пошла о торговых барышах, Елизавета и ее окружение отреагировали без промедления и самым решительным образом. Выделили военные корабли, и купеческие суда стали ходить в северные порты конвоями, под вооруженной охраной. На Кольский полуостров Иван Грозный направил отряды ратников, и незваных гостей выкинули вон. А чтобы укрепить Русский Север и прикрыть Холмогоры, главную морскую базу, царь повелел строить новую большую крепость — Архангельск. Навели порядок и в западных уездах. Сразу после заключения перемирия со Швецией в сентябре 1583 г. государь послал 2 тыс. детей боярских и стрельцов на польскую границу, и они выгнали панов, не желавших покидать российскую территорию.

Хотя Баторий мог в результате возобновить войну, но у него возникли трения с союзниками. Он потребовал от шведов отдать часть Эстонии, которую они заняли. Юхан III, ясное дело, отказался. А претензии Польши его возмутили, и он, в свою очередь, принялся угрожать, писал, что шведские предки когда-то наводили ужас на всю Европу. Словом, Иван Грозный добился важного результата. Не только расколол своих врагов, но и поссорил. Баторий распалился, готовился ударить на вчерашних соратников. Правда, паны тормознули его и не позволили начать войну. На нее надо было вводить налоги, раскошеливаться. К тому же на войне король располагал реальной властью, командовал войсками, а магнатов это раздражало. А ну как возомнит о себе слишком много? Знать объявила Баторию, что уже хватит, накомандовался. Пусть лучше сидит дома и слушает, что прикажет ему сейм.

Но в это время ляхам и самим припекло. Мехмет-Гирей по-прежнему шел на поводу у своих мурз и работорговцев, игнорировал приказы султана о походах в Закавказье. А примирение с поляками и шведами позволило Ивану Грозному усилить войска на юге. Лезть за «ясырем» на Русь татарам стало совсем некомфортно. И об обещаниях, которые он надавал казанским мятежникам, Мехмет-Гирей предпочел забыть. Ринулся с ордой на Украину. Казаки в долгу не остались, начали активно отвечать. Отряд атамана Вышки в 500 человек погромил предместья Очакова, другие казаки напали на Аккерман, прошлись по кочевьям в Таврии, угнав 9 тыс. овец. В верховьях Самары выследили и разбили крымское посольство, возвращавшееся из Москвы с деньгами и подарками. А летом 1583 г. захватили и разрушили г. Бендеры.

Но тут разгневалась Османская империя. Их ударной силой на севере было Крымское ханство. А хан вышел из повиновения! Первое ослушание Мурад III ему простил, ограничился выговором. Но когда это стало повторяться, султан решил навести порядок. Перебрал родственников Мехмет-Гирея, нашел более подходящую кандидатуру, Ислам-Гирея, и послал в Крым карательную экспедицию. Те же самые мурзы и работорговцы, которые вынудили своего властителя нарушить волю Стамбула, теперь перепугались и быстренько перекинулись на сторону нового хана. В разыгравшейся междоусобице Мехмет-Гирей был убит.

А Баторий купил мир с султаном за счет казаков. Вернул пушки, захваченные ими в Бендерах, и казнил 31 казака перед турецким послом. Чтобы подобных конфликтов не возникало в будущем, король назначил своих чиновников, «польных стражников», в основные центры украинского казачества — Черкассы, Канев, Белую Церковь, Брацлав, Винницу, Бар. Им предписывалось взять под контроль положение на границах, пресекать действия казаков, разоружать и арестовывать всех, кто не вписан в реестр. Аналогичные распоряжения получили королевские воеводы и старосты в украинских городах.

И тогда-то вольные казаки потянулись в Запорожье. Эти места еще не входили в пределы Речи Посполитой, официально они считались владениями крымского хана. Власть короля сюда не распространялась, и возле устья р. Чертомлык была построена Запорожская Сечь. Первое ее описание оставил австрийский посол Эрих Лясота. Это произошло несколько позже, в 1594 г., когда император Рудольф II решил воевать с турками и привлечь для боевых действий казаков. Но стоит отметить, что запорожцы продолжали числить себя воинами русского царя, а не польского короля. Они соглашались помочь императору, если получат такой приказ из Москвы. Поэтому Рудольфу пришлось обращаться к Федору Иоанновичу, и для переговоров с казаками Лясота приехал в Сечь вместе с царским послом.

Глава 22. На Сибирь!

В сохранившихся документах имя Ермака Тимофеевича впервые упоминается в 1581 г. Летом он участвовал в рейде корпуса Хворостинина на Шклов и Могилев. Комендант Могилева Стравинский в донесении Баторию перечислил командиров наших войск, и среди них названы «Василий Янов — воевода казаков донских, и Ермак Тимофеевич — атаман казацкий». Янов известен из других источников, он был служилым командиром, имел чин головы, а в походе возглавлял отряд из 500 донцов. Ермак Тимофеевич был вольным атаманом, нанявшимся на службу со своим отрядом. Еще один документ — жалоба ногайцев. Они возмущались, что где-то раньше, весной, Ермак с товарищами угнал у них коней. Очевидно, казаки, собираясь на войну, обзавелись «транспортом». Правительственные чиновники отписали ногайцам стандартно: если сыщем — накажем. Хотя было хорошо известно, где в это время находится Ермак — на царской службе. То есть жалобу просто спустили на тормозах.

Никаких данных о делах Ермака до этого времени нет. Мы знаем лишь, что атаманом он был заслуженным, один из подчиненных под его началом «на поле казаковал двадцать лет». Есть и другое, очень весомое доказательство, что он пользовался у казаков исключительным авторитетом. Ермак Тимофеевич — единственный атаман, которого называли по имени-отчеству! Ермак — это не прозвище, а имя, Ермолай или Герман. А в документах Посольского приказа сообщается: «Прозвище ему у казаков было Токмак» (пест, колотушка). Ну а история о том, будто он разграбил на Волге персидских послов и царскую казну и за это против него были посланы войска, — ошибка одного из летописцев. Такой случай действительно имел место, по данному поводу велась обширная переписка. Но дата нападения на посольство зафиксирована в Посольском приказе: оно произошло через несколько лет после смерти Ермака.

И в истории завоевания Сибири подобных неточностей очень много. Сибирские летописи стали составляться лишь в 1620-1630-х гг., когда образовалась Тобольская епархия. С московскими архивами местные авторы не сверялись, далековато было. Они опрашивали соратников Ермака, которые еще оставались живы. Но они были уже в преклонном возрасте, путались, вспоминали каждый по-своему. Их сведения дополнялись фольклором, преданиями. Добавили наворотов Строгановы. В XVII в. они завели собственную летопись, привравшую, чтобы преувеличить их заслуги в эпопее Ермака. В более поздних источниках искажения нарастали. И возникла полная неразбериха с хронологией, именами. Восстановить истинную картину событий смог лишь академик Р.Г. Скрынников, сопоставивший летописные данные с документами столичных приказов, монастырей и отделивший правду от наслоений.

Как уже отмечалось, Сибирский хан Кучум стал открытым врагом России. В 1575 г. его брат Маметкул совершил набег на владения Строгановых. Городки устояли, но Маметкул перебил многих остяков, состоявших в царском подданстве, угнал их женщин и детей. Была уничтожена вместе с жителями русская слобода Тахчеи за Уралом. Потом Кучум притих: наша страна одерживала победы, и хан опасался задевать ее. Но когда дошли сведения, что поляки, шведы и крымцы одолевают царя, он снова осмелел. Счел, что и ему пора поживиться. Кучум снесся с ногайцами и заключил с ними союз.

Московское царство и Сибирское ханство. Поход Ермака

Весной 1581 г. на Русь пошла Ногайская орда, 15 тыс. всадников князя Уруса. Из Москвы был отправлен приказ волжским казакам — «промышляти» против врага. Но как раз с этим набегом, а вовсе не с нападением на персидского посла, связана история с государевой опалой казакам. Момент был тяжелейший, враги атаковали со всех сторон, ждали похода Батория на Псков. Поэтому Иван Грозный использовал все возможные способы, чтобы страна смогла выстоять. Против ногайцев организовывали оборону, но одновременно к Урусу был направлен посол Пелепелицын с богатыми дарами — любой ценой купить мир. В советской литературе этого посла, вступившего в конфликт с соратниками Ермака, часто изображали карикатурно. Нет, его миссия была настоящим подвигом. Ведь предыдущее посольство Урус продал в Бухару. Но Пелепелицын самоотверженно приехал к ногайцам, вел переговоры. Не его вина, что Урус только в августе склонился к миру — сперва пограбил русские земли, а потом решил и подарки получить.

Ну а казаки дважды разбили ногайцев на волжских переправах. Обнаружили еще один отряд — это ехал Пелепелицын с ногайскими послами в сопровождении 300 всадников. Казаки не разобрались, да и не стали особо выяснять, что за отряд: ногайцы едут на Русь. Налетели у Соснового острова, порубили и постреляли, бегством спаслись лишь 25 человек. Это нападение вызвало негодование в Москве. А следствие установило, что послов погромил сводный отряд — казаки, живущие «на Тереке и на море на Яике и на Волге и казаки донские, пришедшие с Дону», а возглавляли их атаманы Иван Кольцо, Богдан Барбоша, Никита Пан и Савва Болдыря. Их было велено «промышляти» и, если попадутся, повесить.

Что же касается Кучума, то он заслал своих гонцов к казанским мятежникам, пообещал им поддержку. А в сентябре 1581 г. его вассал пелымский князь Аблыгерим с отрядом в 700 человек напал на земли Строгановых, взбунтовал местных вогуличей, разорил деревни. Просить ратников для отражения новых набегов нечего было и думать, у царя каждый воин был на счету Но промышленники имели право сами набирать людей и надумали обратиться к казакам.

Ермак Тимофеевич ко всем этим событиям не был причастен, никакая опала его не коснулась, он оставался на царской службе до начала 1582 г., до перемирия с Польшей. Потом часть его отряда вернулась на Дон, а часть осталась с атаманом. Причем можно отметить интересный факт. Некоторые соратники Ермака были еще живы спустя полвека после его похода. Александр Иванов (Черкас) в 1630-х сохранил достаточно здоровья, чтобы совершить путешествие из Сибири в Москву, хотя он и при Ермаке был в числе атаманов, т. е. одним из командиров. Отсюда можно сделать вывод, что по домам разошлись семейные, а в отряде осталась в основном молодежь.

В поисках новых предприятий отправились на Волгу. Но тут происходили большие передвижки войск, царь перебрасывал полки против казанских мятежников. А местные казаки, очутившиеся вдруг в опале, ушли на Яик. Ермаковцы тоже подались туда. На Яике собрали общий круг — решить, что делать дальше. Прибыл на круг и посланец Строгановых, приглашая на службу. Часть казаков во главе с атаманом Барбошей отказалась. А те, кто согласился, выбрали командование на «паритетных началах», от ермаковского отряда и от волжского. Большим атаманом стал Ермак Тимофеевич, его «сверстником» (соруководителем) — Иван Кольцо. Был и священнослужитель. Имя его, к сожалению, не известно, в XVII в. старики-ермаковцы из всех соратников смогли поименно вспомнить лишь 37. Но рассказывали, что был некий старец, не отлучавшийся от атамана ни на шаг, он «круг церковный справно знал», «правило правил», раненых исповедовал. А заодно вел счет запасов и «каши варил». И «ходил без черных риз» — то есть был либо уставщиком-самоучкой, либо священником, который по какой-то причине лишился прихода и прибился к казакам.

Во владения Строгановых казаки прибыли вовремя. Набег пелымцев в прошлом году был всего лишь разведкой боем. А летом 1582 г. Кучум направил на Пермь большое войско во главе с сыном Алеем — бухарскую гвардию, отряды своих мурз, ногайцев, башкир. Казаки встретили эту рать у Чусовского городка и в жестоком бою отбросили ее. Но Алей, натолкнувшись на серьезное сопротивление, начал искать участки послабее. Он повернул на север, на Соль-Камскую. Враги подожгли город, ворвались в посад и учинили резню (после этой трагедии в Соли-Камской 200 лет проводили крестный ход к братским могилам). Отсюда Алей двинулся еще севернее и осадил Чердынь, главную русскую крепость в Пермском крае.

И вот этим воспользовался Ермак Тимофеевич. Тактика была истинно казачьей — пока главные силы сибирцев увлеклись грабежами на Каме, представилась уникальная возможность нанести смертельный удар прямо в сердце их ханства! Нет, не Строгановы организовывали поход. Для них главным была защита своих владений. И никаких литовцев и немцев они Ермаку не давали, их позже придумала Строгановская летопись, чтобы приписать промышленникам участие в покорении Сибири. Никакой другой источник про литовцев и немцев слыхом не слыхивал. Зато сохранились сведения, как Кольцо и другие казаки угрозами вытрясли из Максима Строганова припасы и снаряжение. Взяли местных проводников и 1 сентября выступили. Отряд насчитывал 540 человек, имел 3 малокалиберных пушки и 300 пищалей.

А в Чердыни был воеводой Пелепелицын — тот самый, что уже пострадал от казаков. Крепость еле отбилась. Воевода узнал, что Строгановы наняли его обидчиков, и послал в Москву жалобу Дескать, промышленники не помогли ему, вместо этого отправили «воров» в Сибирь. В подобном изложении дело и впрямь выглядело некрасиво. Тем более что царь в это время вел переговоры с восставшими племенами, стараясь урегулировать конфликт. А Строгановы, получалось, послали нанятый отряд грабить соседей, провоцируя расширение войны. Иван Грозный рассердился, и на Каму пошла гневная грамота. Строгановым нагорело за то, что они призвали «воров», которые «преж того поссорили нас с Ногайской ордой, послов ногайских на Волге на перевозех побивали». Но о том, чтобы их перевешать, уже не упоминалось. Казнить отличных воинов царь не собирался (да ведь и ногайцы, которых «обидели» казаки, соблюдали мирный договор лишь до следующего набега и уже успели нарушить его). Под страхом «большой опалы» Иван Васильевич приказывал Строгановым вернуть казаков и использовать «для оберегания пермских мест».

Однако его грамота опоздала. Когда она писалась, Кучум уже был разгромлен. Впоследствии легенды и предания воспели трехлетний поход на сибирскую столицу Кашлык — с зимовками, многими сражениями. Такого похода не было. Он оказался бы не по силам никаким героям. Был стремительный рейд. Очень тяжелый и напряженный. Требовалось и опередить Алея с его ратью, и успеть до ледостава. С р. Чусовой флотилия лодок поднялась по ее притоку Серебрянке. На перевале Уральских гор пришлось бросить несколько тяжелых стругов. Легкие перетащили волоком в р. Журавлик. А дальше сплавлялись уже по сибирским рекам: Баранчук, Тагил, Тура, Тобол. Были стычки с противником у «Епанчиной деревни», в юрте Карачи, и Кучум узнал о появлении казаков. Серьезного значения этому не придал — пограбят и уйдут. Что может сделать горстка людей против целого царства?

Но казаки приближались, и хан принялся собирать войско, поручив командование брату Маметкулу Кашлык не был в полном смысле слова городом. Он представлял собой небольшое укрепление на холме, где располагались ставка царя. Поэтому оборону организовали у подножия горы, на Чувашевом мысу. Соорудили засеку, построили воинов. Когда струги Ермака вышли на Иртыш к Кашлыку, казаки увидели огромную рать, и многие невольно оробели, «восхотеша в нощи бежати». Атаман велел отойти в безопасное место и провел круг. Отступление было уже невозможно. Стояла поздняя осень. Вот-вот сибирские реки должны были замерзнуть, и отряд не успел бы уйти за Урал. Оставалось победить или погибнуть.

26 октября, в день св. Дмитрия Солунского, струги ринулись на штурм. Противников действительно было очень много, но это были не лучшие дружины Кучума — они еще не вернулись с Руси. Это было наспех собранное ополчение разных племен. Огнем казаки отогнали врагов, высадили десант. У засеки атака захлебнулась, штурмующих засыпали стрелами. Казаки остановились, стали отступать к воде. Вероятно, выманивали нарочно. Маметкул велел делать проходы в засеке и контратаковать. А как только разношерстная рать высыпала из-за укрытий, она стала хорошей мишенью. Получила несколько залпов и побежала. Маметкул, пытаясь восстановить порядок, был ранен, что усилило панику. А казаки бросились в новую атаку, и Кашлык был взят.

Кучум бежал. Но уступать он не собирался. Он сохранил главные силы, подошло войско Алея. Захваченную столицу окружили, скрытно наблюдали за ней. А казакам требовалось пополнить припасы еды. Они узнали о хороших рыбных ловах на озере Абалак, и туда отправился Богдан Брязга с 20 казаками. Неприятели истребили их. Когда до Ермака дошла весть о нападении, он немедленно вывел всех казаков. Это был рискованный, но единственно верный шаг — иначе сибирцы, ободрившись победой, блокировали бы Кашлык. 5 декабря у оз. Абалак произошло тяжелое и кровопролитное сражение, «брань велия на мног час». Подробностей мы не знаем. Известно лишь, что казаки понесли серьезные потери, но победили.

И вот после этого держава Кучума посыпалась, как карточный домик. Ведь он и для местных племен был узурпатором. Теперь они выходили из повиновения хану, повезли в Кашлык дичь, рыбу, ясак — дань мехами. Против Кучума выступил Сеид-хан, племянник свергнутого Едигера. От царя отпал его визирь Карача. А казаки на кругу решили: обратиться в Москву и передать Сибирь царю. По весне на Русь выехала станица из 25 человек. Но, вопреки легендам, возглавил ее не Иван Кольцо. В Посольском приказе и записях Чудова монастыря, получившего вклады казаков, были зафиксированы имена атаманов посольства: Александр Иванов по прозвищу Черкас и Савва Волдыря. И Строгановым о своих победах Ермак не докладывал. Казаки уже не считали их начальством, служба промышленникам для них кончилась. К Строгановым станица вообще не заезжала. Возвращаться прежней дорогой было очень неудобно, ведь это значило 1200 км грести против течения. Местные жители сообщили казакам более легкий обратный путь, вниз по Иртышу и Оби, а «через Камень прошли Собью же рекой в Пусто-озеро».

Тем временем казаки Ермака «гуляли» по Сибири, «приводя под государеву руку» племена. Свою базу они перенесли из тесного Кашлыка на Карачин остров в устье Тобола. Отсюда на лошадях и стругах совершили походы по Иртышу, Тавде. Одни племена присягали добровольно. Другие, хоть и вышли из-под власти Кучума, но и казакам покоряться не желали. Их приходилось подчинять с боями. В схватках погибали казаки, пал атаман Никита Пан. Но одерживались победы. На Вагае удалось еще раз разгромить и взять в плен Маметкула.

А посольская станица добралась до Москвы летом или осенью 1583 г. — и поклонилась Ивану Грозному Сибирью. Еще одно царство пало к ногам государя! Еще одним царством приросла Россия! Иван Васильевич сразу оценил, насколько важна победа казаков. Не только и не столько из-за богатой «меховой казны», привезенной послами. Был уничтожен очаг напряженности, откуда подпитывались казанские и башкирские мятежи, Казанский край становился уже не пограничной, а внутренней областью России. А перед государством открывались бескрайние перспективы дальнейшего движения на восток. Этот успех имел и огромное моральное значение. После тяжелых оборонительных войн, оставления Ливонии Россия вновь подтверждала, что она — великая и непобедимая держава, и Иван Грозный подтверждал свой авторитет «покорителя царств». Но победа имела еще одно значение — духовное. Она наглядно показывала, что Господь вовсе не оставил нашу страну, Он по-прежнему покровительствует ей и ее царю…

Государь чествовал казаков, угощал их за собственным столом, все «вины им отдал», щедро наградил. Но о царских панцирях для Ермака столичные документы не упоминают, это еще одна легенда. Перечисляется, что Грозный жаловал казаков «деньгами и сукнами», а Ермака и атаманов — «золотыми» и шубами со своего плеча. Однако Иван Васильевич хорошо понимал, что одних лишь наград недостаточно. Требовалось немедленно закрепить завоевание. Он послал приказ Строгановым и пермским воеводам сформировать конные отряды и сразу же, по зимнему пути, отправить подмогу казакам. Но после уточнений выяснилось, что зимний поход через горы и сибирскую тайгу невозможен, его отложили на весну.

А в марте не стало царя. На судьбе Ермака и многих его соратников смерть Грозного сказалась роковым образом. Подмогу собирали с проволочками. В отряд Волховского, Киреева и Глухова выделили всего 300 стрельцов, причем 200 из них командирам предписывалось навербовать самим. Это были не профессионалы, а новобранцы из крестьян и посадской голытьбы. Выступили поздно. И дорога для воинов, набранных с миру по нитке, оказалась слишком тяжелой. Все грузы, в том числе продовольствие, они бросили на перевалах. Прибыли к Ермаку в ноябре. А ему и самому не удалось запасти достаточно продуктов — погодные условия выдались плохие, а враги отогнали дружественные племена, снабжавшие казаков.

Зимой в лагере настал голод. Умер Волховский, умирали стрелецкие новобранцы, измученные дальним переходом, да и казаков поубавилось. Киреева Ермак отправил на Русь с пленным Маметкулом и просьбой о помощи. Но дождаться ее было проблематично. Неприятели не дремали, и мурза Карача нанес подлый удар. Объявил, что согласен принять подданство царю, а за это просил защиты. К нему отправился Кольцо с отрядом из 40 человек. Им устроили пир, а когда оголодавшие казаки захмелели, всех вырезали. Ермак, не получая от них вестей, обеспокоился, послал на разведку отряд Якова Михайлова. Его тоже уничтожили, и Карача выступил на Ермака с большим войском. Узнав о его приближении, казаки перебрались из лагеря в укрепленный Кашлык, выдержали долгую осаду Когда бдительность противника ослабла, лучшие бойцы под командованием Мещеряка пробрались через вражеские кордоны к ставке Карачи и нанесли удар, а Ермак пошел на вылазку из крепости. Осаждающие бежали.

Летом 1585 г. атаман, оставив в Кашлыке Глухова с уцелевшими стрельцами, совершил свой последний поход — к верховьям Иртыша. Но некоторые городки казаки взять уже не смогли. Не исключено, что у них кончались боеприпасы. А Кучум и Карача, объединившись, подняли все силы. Когда Ермак возвращался назад, его сумели заманить на Вагай — подослали агентов, рассказавших, будто там расположились бухарские купцы, которых Кучум не пропускает к русским. После бесполезного плавания по Вагаю казаки остановились в устье этой реки. А ночью 5 августа враги скрытно подобрались к лагерю и напали. Отбиваясь, соратники Ермака отступали к стругам. Часть отряда пала в этом бою, погиб и сам атаман.

Казаков осталось всего 90. Их возглавил Матвей Мещеряк. Посовещавшись со стрельцами Глухова, решили уходить на родину… Но после известий, доставленных в Москву Киреевым, в Сибирь уже двигалась рать Мансурова из 700 стрельцов и служилых казаков. Чуть-чуть разминувшись с Мещеряком, они осенью 1585 г. построили у устья Иртыша Обский городок. В следующем году прибыл отряд Сукина и Мясного, основавший Тюмень. В 1587 г. пришло 200 воинов Чулкова, заложив Тобольск. В составе этих отрядов вернулись в Сибирь соратники Ермака, с ними пришли и новые казаки с Дона, Волги. Так стало складываться Сибирское Казачье Войско.

Послесловие. Страж Святой Руси

Итоги правления первого русского царя были поистине грандиозными. Территория нашей страны увеличилась вдвое, с 2,8 млн до 5,4 млн кв. км. Были присоединены Среднее и Нижнее Поволжье, Урал, Западная Сибирь, освоены лесостепные и степные области Черноземья, Россия закрепилась на Северном Кавказе. По площади она стала крупнейшим государством Европы. Были войны, эпидемии, татарские набеги, но, тем не менее, и население увеличилось — его прирост, по разным оценкам, составил от 30 до 50 %.

Да, пробить дорогу к Балтике Ивану Васильевичу еще не удалось. Но ведь этому воспрепятствовала чуть ли не вся Европа! И Россия смогла выстоять, сумела в одиночку отразить натиск могущественной коалиции. Выдержала и удар Османской империи, на сотню лет отбила у нее охоту к войнам против русских.

Да, ради сохранения государства, Веры Православной, ради благополучия народа царю приходилось прибегать и к жестоким мерам. За полвека его правления было казнено 4–5 тыс. человек. Это общее число, оно включает в себя и изменников, и уголовных преступников. Такое количество казненных сейчас признается совершенно разными исследователями, как положительно относящимися к Ивану Грозному, так и его противниками. Только качественные оценки данной цифры у них получаются различными. Впрочем, если желаете, можете сравнить с количеством людей, погибающих в наше время от рук бандитов, хулиганов, террористов, сепаратистов…

Правда, на самом-то деле сравнивать сложновато. Ведь при Иване Васильевиче интересы правительства и населения не были разделены друг от друга! Государство и народ — это было одно и то же, они были едины. Власть не разрушала, а созидала. Страна покрылась сетью школ, почтовых станций. Было основано 155 новых городов и крепостей. Чтобы люди смогли спокойно жить и трудиться, границу прикрыли системы засечных черт, караулов, сторожевых постов. А за пределами границ, на внешних подступах к ним, образовался мощный и динамичный пояс Казачьих Войск. Передовой пояс обороны, а если понадобится, то и наступления. Запорожье-Дон-Терек-Волга-Яик-Оренбуржье-Сибирь. Все эти Казачьи Войска начали формироваться под эгидой Грозного царя!

Иван Васильевич оставил Россию отнюдь не обедневшей, не нищей и не разоренной, он передал сыну богатейшую казну. И на деньги, накопленные отцом, Федор Иоаннович в начале своего царствования примется строить новую стену вокруг Москвы — Белый город. Возведет на Волге Царево-Кокшайск, Самару, Царицын, еще одну линию крепостей на юге — Курск, Белгород, Валуйки, Оскол, Воронеж. Иван Грозный оставил наследнику и мощную армию. Уже закаленную, обкатанную в боях. Достаточно будет небольшой передышки, и она полностью восстановит силы, вновь станут выходить в поле могучие и многочисленные полки.

Через несколько лет после смерти Ивана IV эти полки вдребезги разгромят шведов. Припугнут и заставят присмиреть поляков. А когда крымский хан вздумает предпринять поход на Москву, он получит так крепко, что больше к нашей столице крымцы не сунутся никогда. И уж подавно русским никогда не придется ожидать набегов казанцев, астраханцев, сибирцев. Войны Ивана Грозного обеспечили России мир и такую безопасность, какой она в прежние времена вообще не знала! А это, в свою очередь, принесет ей изобилие, умножение населения, рост городов и сел, расцвет торговли и ремесел…

* * *

Народ сохранил светлую память об Иване Васильевиче — как о царе-батюшке, защитнике Святой Руси и от внешних врагов, и от произвола притеснителей и лихоимцев. Как ни парадоксально, но даже Смута стала возможной только из-за этой любви к царю. Русские примыкали к Лжедмитриям вовсе не за посулы каких-то «прав» и «свобод», не за соблазны материальных выгод. Нет, со «свободами» и «выгодами» обжегся еще Баторий, и зарубежные режиссеры учли ошибку. Поняли, на чем можно сыграть. Воюя за самозванцев, люди верили, что помогают сыну Грозного, продолжателю его традиций!

Кстати, два его сына, благоверный царь Федор и мученик Дмитрий, причислены к лику святых. И самого Грозного народ почитал местночтимым святым. Выдающийся богослов архиепископ Сергий (Спасский) в своем фундаментальном труде «Полный месяцеслов Востока» (переизданном в 1997 г. по благословению Святейшего Патриарха Алексия II) называет царя Иоанна в перечне местночтимых святых, указывая, что имена этих святых «внесению в месяцесловы для общего употребления и календари не подлежат», но это не отрицает «их келейного почитания и дальнейшего собирания сведений о их почитании». Принадлежность царя к лику местночтимых святых подтвердил и известный церковный историк профессор Е.Е. Голубинский.

До нас дошло несколько старинных икон с изображением Ивана Васильевича, где он представлен с нимбом. Например, «Моление царя Иоанна Грозного с сыновьями Феодором и Дмитрием перед иконой Владимирской Божьей Матери». Самая известная из таких икон до сих пор украшает Грановитую палату Кремля — «благоверный и христолюбивый, Богом венчанный великий государь царь и великий князь Иоанн Васильевич». Образец ее создавался в царствование св. Федора Иоанновича, а сама она была заново написана в XVII в. знаменитым иконописцем Симоном Ушаковым. Образ Ивана Грозного с нимбом можно увидеть и на фреске Свято-Преображенского собора Новоспасского монастыря.

В 1621 г. был установлен праздник «обретение телеси царя Иоанна» (10 июня по юлианскому календарю), причем в сохранившихся святцах Коряжемского монастыря Иван Васильевич упоминается с чином великомученика. То есть Церковь подтвердила и факт его убийства. Это было сделано патриархом Филаретом Романовым — племянником Анастасии и отцом царя Михаила Федоровича.

Официальное почитание Ивана Грозного постарался пресечь другой патриарх, Никон — авторитет великого самодержца никак его не устраивал, поскольку сам он силился поставить свою власть выше царской, завоевать положение «православного папы». Однако эти честолюбивые потуги кончились крахом, а царь Алексей Михайлович, несмотря на усилия Никона, глубоко почитал Ивана IV. Как раз в правление Алексея Михайловича, по его непосредственным распоряжениям, Симон Ушаков обновлял икону в Грановитой палате, создавалась фреска Новоспасского монастыря. Высоко ставил Грозного и Петр I, считал себя его последователем, говорил: «Этот государь — мой предшественник и пример. Я всегда принимал его за образец в благоразумии и в храбрости, но не мог еще с ним сравняться». Память Ивана Васильевича защищала от нападок Екатерина Великая.

Но о Грозном царе хорошо помнили и те «сильные», которым он в свое время не позволял разгуляться, окорачивал их амбиции и аппетиты, помнили их потомки. Это весьма отчетливо отразилось в нескольких неофициальных летописях (писало-то их или заказывало писать совсем не простонародье). А за границей новая мутная волна «воспоминаний» всплеснула в эпоху Петра I. Когда Россия опять открыла себе дорогу на запад и ее знамена замаячили на балтийских берегах, в Европе сразу же раздули кампанию насчет «русской угрозы» — ну а для подкрепления этого жупела и для его размалевывания, чтобы выглядел пострашнее, как нельзя кстати пришлась старая клевета про Ивана Грозного, добавились ее свежие переработки.

Следующий пик интереса к личности царя взыграл вдруг в период так называемой «великой» Французской революции. И это уж выглядит вовсе удивительным. Революционеры залили кровью собственную страну, всего лишь за несколько дней «народного террора» в Париже 15 тыс. мужчин и женщин, объявленных врагами, были отданы на расправу черни, забиты и растерзаны после мучительных истязаний. Сотни тысяч людей обезглавили на гильотинах, перевешали, утопили, расстреливали картечью, выстраивая толпы обреченных под дулами пушек. Чем же мог ужаснуть французов давно умерший русский царь? Но дело обстояло именно так. Граждане свободной Франции самозабвенно истребляли друг друга, после массовых казней утраивали на трупах веселые праздники с танцами — и при этом возмущались жестокостью Ивана Васильевича! Видать, чем-то очень не нравился православный царь масонам-богоборцам. Что-то такое он сделал в прошлом, чрезвычайно неприятное для них.

А от них покатилось и к нам. Первым в России взялся пачкать Грозного душевнобольной масон Радищев. Правда, Екатерина II быстро нашла на него управу. Но атмосфера в стране менялась, общество заражалось «культурным» западничеством. И за перо взялся Карамзин (кстати, большой поклонник французской революции, Н. Тургенев вспоминал, что «Робеспьер внушал ему благоговение»). Подтасовки Карамзина подхватила вся свора… то есть, простите, принято говорить: плеяда либеральных историков, писателей, публицистов. Критика и протесты, даже и митрополита Московского св. Филарета, игнорировались.

В результате коллективными усилиями было сформировано такое «общественное мнение», что в 1862 г. при создании в Новгороде эпохального памятника «Тысячелетие Руси» фигуры Ивана Грозного на нем вообще не появилось! В скульптурных композициях представлены поэты, писатели, некоторые второстепенные деятели, а первый русский царь, «устроивший» наше Отечество и превративший его в великую державу, — отсутствует. Сочли, что не заслужил. Между прочим, в данном отношении российская просвещенная аристократия и умудренная интеллигенция выступили полными единомышленниками Маркса, Энгельса, Ленина. Они тоже испытывали довольно серьезную аллергию к Ивану Васильевичу и внесли свою лепту в его очернительство.

Но простой народ… по-прежнему чтил его! Сохранились свидетельства, как вплоть до самой революции к захоронению государя в Архангельском соборе приходило множество людей — поклониться, приложиться. Протоиерей Н. Извеков в 1916 г. писал: «У гробницы его, по усердию многих богомольцев собора, служатся панихиды с поминовением или одного имени царя Иоанна Васильевича или же с прибавлением к оному имен своих родственников». Люди верили, что особенно он помогает добиться справедливости в суде, и просили его о заступничестве «как небесного предстателя перед Праведным Судьей — Христом».

В руководстве страны отношение к Ивану Грозному стало меняться при Александре III, когда был взят курс на укрепление Православия и патриотических ценностей. По указанию императора мастерами Палехской школы был отреставрирован образ Ивана Васильевича в Грановитой палате. Появился ряд работ, опровергающих клевету либералов. А в 1910-х гг., при Николае II, Святейший Синод начал подготовку к канонизации ряда подвижников. В списке значился и Грозный царь. Завершить эту работу не успели. Грянула революция.

И вот ведь какая интересная штука получается! В переломный момент русской истории выяснилось, что повальное поношение Ивана IV сыграло не только теоретическую роль — как оно там было, в далеком прошлом? Нет, значение клеветнических кампаний оказалось очень даже практическим, очень даже «прикладным». Потому что 2 марта 1917 г. в царском поезде в Пскове перед Николаем II встал абсолютно такой же выбор, какой стоял когда-то перед Иваном Васильевичем. Отречься от престола или «явить грозу» и сурово карать изменников? Выбор был тот же, но времена другие. И государь император уже знал, как ославили Грозного, как дорого обошлось его памяти и его репутации решение, которое он принял. Такого Николай Александрович не захотел. Он сделал другой выбор, противоположный. Хотя и ему самому, и государству, и всему народу это обошлось еще дороже…

Но, чтобы завершить книгу, необходимо упомянуть еще один факт. В этот же день, 2 марта 1917 г., когда царь подписал отречение, в подмосковном селе Коломенском была явлена Державная икона Божьей Матери. Ранее не известная — на ней Пресвятая Богородица изображена на троне, в российской короне, с атрибутами царской власти. Сама Царица Небесная приняла выпавшие из рук государя скипетр и державу. То есть Она стала и Государыней России. Единственной законной Властительницей России, и остается Ею до сих пор, хотя мы, к сожалению, не задумываемся об этом…

Однако имеет смысл обратить внимание и на другое. Где именно явилась Державная икона? В храме Вознесения Христова! В том самом храме, который был построен в честь рождения Ивана Васильевича. В том храме, где Грозный царь повелел пристроить загадочный трон. Помните? Странный белокаменный трон, расположенный таким образом, что на нем не мог сидеть ни сам государь, и вообще никто из земных властителей. А икона с Пресвятой Богородицей на троне была обретена в подклети церкви. Примерно под тем местом, где сохранился необычный трон!

Этот храм хорошо известен. Вы наверняка много раз видели его на открытках, фотоснимках, по телевизору. Тем не менее, если вдруг вам не доводилось бывать в Коломенском, хочется посоветовать: не поленитесь, съездите. Полюбуйтесь на него не на изображениях, а воочию. Не пожалеете. Смотреть на храм Вознесения Христова лучше с нескольких точек, и издалека, и вблизи. На расстоянии он выглядит изящным и легким, как стройная белая свеча, возносящая наши молитвы к Небу. Но когда вы подойдете к его основанию, то увидите и почувствуете, какая огромная масса, какая колоссальная сила и мощь наполняют эту красоту! Храм сам похож на великого и могущественного царя! Царя, твердо опирающегося на высокий берег Москвы-реки и вздымающего к самым облакам увенчанную крестом корону. Раскрывающего своим крестом бескрайнюю высь и соединяющего земное и Небесное. Может быть, он похож на величественный памятник Ивану Грозному? А может быть, на того Царя, который когда-нибудь явится, чтобы спасти Россию?

Оглавление

Предисловие. Русь в кольце врагов

Глава 1. Война и измена

Глава 2. Первые войны Ивана Грозного

Глава 3. Казанское взятие

Глава 4. Победа за победой

Глава 5. Балтийский узел

Глава 6. Ливонский гамбит

Глава 7. Крымский поход

Глава 8. Пятая колонна

Глава 9. На фронтах дипломатической войны

Глава 10. Снова измены

Глава 11. В паутине интриг

Глава 12. Сорванный поход

Глава 13. Османская угроза

Глава 14. Московское пожарище

Глава 15. Битва при Молодях

Глава 16. Натиск на юг

Глава 17. И снова Ливония

Глава 18. Буря с Запада

Глава 19. Границы в огне

Глава 20. Оборона Пскова

Глава 21. Война на два фронта

Глава 22. На Сибирь!

Послесловие. Страж Святой Руси

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно